BSN 0130-1 МО
"Knowledge itself is power "(F.Bacon)
r#*
.'•: ч
v;
»эа:

\
Б НОМЕРЕ
2 Юбилей «Знание — сила»
«ЗНАНИЕ - СИЛА» - 70 ЛЕТ!
4 Письмо в редакцию
5 Во всем мире
6 Юбилей «Знание — сила»
ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ
8 Смыслы бытия
Г. Померанц
ПО ТУ СТОРОНУ СИМВОЛОВ
7-Экономны и мы
П. Сомр-Сала
СЛИШКОМ МНОГО Д^НЕГ
I Юбилей «Знание —
ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ
Листая .старее
ФаТйы к события
Фокус 'ЬАЯз&^г*?'*
Л Юбилей «Знание - сила»
1946—1965 ГОДЫ
/ 35 Листая старые журналы.
Факты и события /
37 Биография проблемы
Я Лалаянц V
...И ОТДЕЛИЛ
ИЛИ
МЕМБРАНЫ
МНОГО ЛЕ^ СПУСТЯ
46 Курьер и
48 Hayia kak стиль жизни
Новожшф И.
РАЗМЫШЛЕНИЯ /
О МАТЕМАТИЧЕСКОМ
МОДЕЛИРОВАНИИ
И НЕ 1ЪЛЬКО О НЕМ
58 Юбилей {Знание — сила»
1965-1975 ГОДЫ
61 ЗАПИСКА ГОСПРОФОБРА СССР
62 Я. Филиппова
«Я НЕ СТРОИЛА ЖУРНАЛ. ОН
САМ СТРОИЛСЯ»
67 Волшебный фонарь
68 Проблема: исследования и раздумья
В. Барашенков
МНОГОМЕРНОЕ ВРЕМЯ

76 Всемирный курьер
79 Портреты ученых
М. Поповский
НЕИЗВЕСТНЫЙ ШИЛЛЕР
84 Юбилей «Знание — сила»
Г, Елъшевская
МОДЕЛЬ ДЛЯ СБОРКИ,
ИЛИ
ДОЛГОСРОЧНАЯ ПРИВИВКА
91 Г. Литичевский
СУДЬБА ЧИТАТЕЛЯ «ЗНАНИЕ - СИЛА»
93 Я. Данилевский
«В ЧАСЫ, СВОБОДНЫЕ
ОТ ПОДВИГОВ ДУХОВНЫХ...»?
104 Наша новейшая история
В Шевелев
ОТКУДА ДУЛИ ХОЛОДНЫЕ ВЕТРЫ
110 Юбилей «Знание — сила»
1975-1985 ГОДЫ
ПЗИз «личной жизни» журнала
И. Прусс ***^~^
КАК ОПАЛЬНЫЕ УЧЕНЫЕ
ЖУРНАЛ СПАСАЛИ
ШНезабытые имена
А. Шкроб
UTILITY AND PROGRESS
1237. Машей
БЭКОН
1270. Дмитриева
В СЕНТ-ОЛБАНСЕ
У БАРОНА ВЕРУЛАМСКОГО
137 Письма в редакцию
о
138 Юбилей «Знание — сила»
1985-1995 ГОДЫ*
141 Р. Фрумкина
ВМЕСТЕ С ЖУРНАЛОМ
143 Рассказы о животных,
но не только о них
Д. Тови
ПРИЧИНА ПРИ
151Все о человеке
А. Пельтцер
СЕКРЕТНЫЙ КОД СУДЬБЫ
156СОДЕРЖАНИЕ ЖУРНАЛА
«Знание—сила» за 1995 год

ЗНАНИЕ -
СИЛА 12/95
Ежемесячный
научно-популярный
н научно-художественный
журнал для молодежи
№ 12 (822)
Издается с 1926 года
Зарегистрирован 23.01.1995 года
Регистрационный № 013253
Журнал издается под эгидой
Международной ассоциации «Знание»
Главный редактор
Г. А. Зеленко
Редакция:
И. Бейненсон
Г. Вельская
В. Брель
И Вирко
(зам. главного
редактора)
М. Курячая
Ю. Лексия
А. Леонович
Н. Максимов
И. Прусс
И. Розовская
И. Умнова
Н. Федотова
Г. Шевелева
В. Янкулин
(зам. главного
редактора)
Заведующая редакцией
А. Гришаева
Художественный редактор
Л. Розанова
Оформление
Ю. Сарафалова,
Л Розановой
Корректор
И. Любавина
Технический редактор
О. Савенкова
Сдано в набор 03.10.9S. Подписано к печати
17.11.95 Формат 70x100 1/16. Офсетная печать.
Печ. л. 10.0. Усл.-печ. л. 13,0. Уч.-изд. л.
15,76. Усл. кр.-отт. S2.00. Тираж 17300 экз.
Зак. 1219
Адрес редакции: 113114, Москва,
Кожевническая ул., 19, строение 6. Тел. 235-89-35
Ордена Трудового Красного Знамени
Чеховский полиграфический комбинат Комитета
Российской Федерации по печати 142300,
г. Чехов Московской области
тел. (272) 71-336 факс (272) 62-536
Индекс 70332
Из общего тиража журнала 11,5 тысяч
экземпляров производятся по заказу
института "Открытое общество», который
ежемесячно направляет их в библиотеки
России и ряда стран СНГ
О «Знание — сила», 1995 г.
«ЗНАНИЕ -СИЛА» -
70 лет!
Дорогой читатель!
Номер, который Вы сейчас
взяли в руки, завершает собой
первые семьдесят лет истории
журнала.
Рубеж этот пришелся на
эпоху грандиозных исторических
сдвигов. Разрушился
привычный прежний макрокосм,
процесс болезненной ломки и
трансформации претерпевает
самосознание отдельного
человека.
Не только наше
повседневное, обыденное мышление, но,
может быть, в первую очередь
теоретическое сознание ученых
не справляется с осмыслением
тех поистине шекспировских
(по драматизму),
тектонических (по масштабу) перемен,
которые обрушились на нас в
перестроечные и
постперестроечные годы. Распад империи,
крах социалистической утопии,
слом привычных ценностных
ориентиров — совокупность
таких изменений подобна ци-
вилизационному взрыву,
последствия которого трудно
осмыслить, пользуясь старыми
конструкциями мышления и
языка.
И все это — в конце века,
когда и у нас, и на Западе
говорят о кризисе цивилизации,
когда гуманистические
ценности и идеалы поколеблены
плодами основанных на них форм
жизни, а казавшиеся
нерушимыми бастионы классической
науки смыты новыми
открытиями и их тяжкими моральными и
экологическими последствия-

ми. Границы между добром и злом, истиной и заблуждением, наукой
и ненаукой почти неразличимы в этих условиях.
Как сохранить в такой ситуации эталоны научной популяризации, быть
журналом, для которого именно наука — как форма постижения мира —
остается источником вдохновения и надежды на решение проблем?
«Знание — сила» в девяностые годы отваживается на рискованные
опыты с новым (постсовременным) языком, предоставляя страницы
молодому поколению ученых. Журнал ставит задачу, по-видимому,
невыполнимую: экспериментируя с новым языком и образом мысли,
одновременно стремится удержать некую константу в отношении к
миру. Ценностную шкалу. Вместе с нашим читателем мы
нарабатываем опыт выстаивания в открытом мире, лютеровское и мандельшта-
мовское: «Здесь я стою — я не могу иначе!»
Некоторые сочтут это консерватизмом. Мы говорим (на
редакционных совещаниях) о новом традиционализме. О синтезе. О некоем
классическом «рацио», то есть пропорции, которая в условиях слома
конструкции мироздания позволила бы сочетать интеллектуальную
открытость и этическую устойчивость.
На страницах этого номера читатель найдет мини-подборки,
посвященные отдельным этапам истории журнала. Пусть читатель
поверит — они трудно дались редакции. О последних десятилетиях
хотелось сказать так много! Вспомнить всех любимых авторов, всех
друзей журнала, лучшие публикации, многие интересные начинания. О
первых же десятилетиях, к искреннему нашему сожалению,
нынешней редакции известно так мало! О зачинателях журнала, его
сотрудниках в двадцатые и тридцатые годы — увы, лишь отдельные скупые
штрихи.
За все семь десятилетий редакции впервые выпала возможность
бросить трезвый взгляд на свою историю, и это главная причина того,
что мы решились представить читателю картины нашего прошлого.
Надеемся, что из них можно извлечь не только горькие сожаления по
поводу многих событий минувшего времени, но и достаточные
основания для взвешенно оптимистического взгляда в будущее.
Редакция знает, что, несмотря на сократившийся тираж, у
журнала есть много верных читателей и друзей. В эти памятные дни
давайте порадуемся тому, что мы — вместе.
Интеллектуальная открытость и этическая устойчивость, как
надеется редакция, поможет нам всем достойно пройти сквозь трудные
времена воссоздания мира и обретения новой целостности.
УВАЖАЕМЫЕ КОЛЛЕГИ!
Администрация и трудовой коллектив Чеховского полиграфического комбината
приветствует и поздравляет Вас со знаменательной датой — 70-летием основания журнала
«Знание—сила».
Многие годы наши коллективы объединяет дружба, деловое профессиональное
сотрудничество, искреннее уважение.
Творческий подход коллектива редакции в создании многоинформационного, научно-
художественного журнала всегда привлекает внимание подписчиков. Выражаем
уверенность, что наша плодотворная совместная работа будет и дальше расширяться и
укрепляться.
От всей души желаем всем сотрудникам редакции крепкого здоровья, больших
творческих успехов, личного счастья.
По поручению трудового коллектива
Чеховского полиграфического комбината
М. А. Кеселычан,
Генеральный директор
1*

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Многоуважаемый коллега В. Барашенков!
Роясь в старых журналах, наткнулся на «Знание — сила» № 12 за 1991 год с Вашей
статьей «Минус — материя». Хотя и с великим опозданием* хотелось бы отозваться.
Во-первых, позвольте Вас поблагодарить за весьма интересную и дельную статью, а также
поздравить с умением увлекательно и доходчиво изложить предмет, по самой своей сути
обреченный на предельную сухость теоретических выкладок. Я не физик, а геолог-нефтяник,
физику знал когда-то в объеме курса Путилова, а после этого «царапал» ее геологические
приложения да читал «Знание — сила» да «Науку и жизнь». Но интереса к ней не потерял
и с позиции такого интересующегося могу лишь еще раз одобрить статью и
поблагодарить Вас.
Конечно, в исследовании, «чуть раздвигающем строгие рамки науки», спорного всегда
будет много больше, чем бесспорного. Впрочем, это относится и к тем исследованиям,
которые никаких рамок не раздвигают, а идут, казалось бы, по твердо укатанной колее —
если это настоящая наука, а не директивное «покорение природы».
Вы пишете: «...наводит на мысль, что в наших знаниях законов природы есть какая-то
значительная брешь». Преуменьшаете, коллега. Не в наших знаниях брешь» а наши знания
являются узкой щелкой в мощном заборе, за которым скрыты истинные законы природы.
Как никогда, сейчас верны предсмертные слова Лапласа: «Как ничтожно мало то, что мы
знаем, но сравнению с тем, чего не знаем». Безусловная нелепость — воображать, будто мы
исчерпали своим знанием все сущие или возможные поля, субстанции, действия природы.
Наверняка о многих из них мы вообще ничего не знаем, а о других знаем примерно столько,
сколько древние греки об электричестве и магнетизме.
А вот конец Вашей статьи меня испугал. «Кому-то удастся найти таран, способный
пробить днище нашего мира...» А что будет с миром, у которого «дно» пробито? Утонет в
океане неведомых сил, прорвавшихся через эту брешь? Где-то я читал: академику Сахарову
рассказали о теории, по которой мировой вакуум находится в напряженном состоянии, и,
если получить в каком-то атомном соударении достаточно большую энергию, этот
«напряженный вакуум» может «разорваться» и катастрофически перестроиться, так что ни Земли,
ни Галактики и духу не останется. Сахаров будто бы сказал: «Если это верно, то надо
запретить опыты с соударениями при высоких энергиях».
Вы можете сказать: «Энергия-то нужна, вот если бы...» Но это неверно. У человечества
уже сейчас недостатка в энергии нет, и если была бы добрая воля и согласие, уже сейчас
можно было бы производство энергии законсервировать на достигнутом уровне. Тут полная
аналогия с вопросом о распределении воды, о котором в этом же номере журнала говорится
в статье «Арал, Арал, страна моя...» Элементарное упорядочение водопользования,
отстранение от распоряжения водой мафии и басмачей — и не надо никаких перебросок рек. Надо
только закрыть щели, через которые вода утекает без пользы, да еще и с большим вредом.
То же и с энергией. Хоть и не модно сейчас ссылаться, а все же верны слова Ленина:
есть множество проектов и технических возможностей, осуществлению которых мешает
капитализм. Можно только добавить: и социализм тоже, и вообще такое устройство
общественной жизни, когда ничтожные политико-идеологические разногласия считаются
важнее, чем жизнь и здоровье людей.
Энергия, не хуже амударьинской воды, куда только не утекает, хотя возможности закрыть
99 процентов этих утечек давно известны и осуществимы. Да, кроме того, сегодня Земля
подошла к пределу, выше которого энергетику развивать нельзя. Если энергия сжигания
топлива хоть частично компенсируется поглощением энергии при фотосинтезе, то атомная
или, не дай Бог, термоядерная ни в каком природном процессе поглощаться не могут, и
Земля очень скоро доживет до перегрева атмосферы, таяния льдов, подъема уровня океана
и утопления не только Нью-Йорка и Питера, но и Самары с Казанью.
Впрочем, извините за уклон в сторону. Еще и еще раз спасибо за хорошую статью.
Простите за мои каракули — машинку купить за всю жизнь не сумел.
Желаю успехов,
Д. В. ПОСТНИКОВ,
геолог (пенсионер), г. Уфа.

ВО ВСЕМ
МИРЕ
I
Светящиеся шары
«Эйрстар». небольшая
компания, расположенная
неподалеку от Гренобля,
начала выпускать светящиеся
шары. Их с успехом можно
использовать для съемок
кинофильмов, для освещения
спортивных состязаний или
праздников. Очень часто
парящие шары гораздо
удобнее, чем лампы, для которых
необходимо возводить
громоздкие поддержки.
Двухметровый баллон
наполняют гелием и внутрь него
помещают галогеновую
лампу. Оболочка баллона,
сделанная из парашютного
шелка, обеспечивает
равномерный свет. Кроме того, в
баллоне расположен датчик,
который, при уменьшении
размера баллона, отключает
напряжение и дает сигнал,
что пора спускаться, чтобы
лампа не разбилась.
Сейчас «Эйрстар»
работает над большими шарами.
которые смогут ночью дать
дневное освещение и
помогут кинорежиссерам, вечно
не успевающим все доснять
до захода Солнца.
о Контрабандисты
о бабочек
О
В Дели в международном
аэропорту имени Индиры
О
О
о
О Ганди задержали двух нем- о g
о цев, пытавшихся пронести _ *
через таможню необычный
О багаж: несколько ящиков, о
о
заполненных тысячами бабо-
чек и гусениц. Среди насе-
О комых оказалось немало о
редких образцов гималайс-
о<
ких видов. Таможенники уже
б
°
°
лям экзотики.
у
О много лет борются с контра- о ленью достоверности диа-
бандой редких насекомых, но тестировать нарушения в
О этот вид нелегального выво- ° органах равновесия человв-
о за не утрачивает своей попу- q ка, а также находить причи-
лярности по одной простой ну головокружений. Агрегат
О причине: за редкую бабочку О портативен и удобен. Он уже
о Аполлон в штате Кашмир с о испытан на военных летчи-
тебя потребуют не больше ках, наиболее подверженных
О двухсот долларов, а продать О колоссальным перегрузкам и,
о в Европе ее можно раз в сто _ следовательно, нарушениям
дороже! Вот и везут бедняг в чувства равновесия.
О тесных конвертах и коробках О Как 2300 пет назад
на потеху богатым любите- _
° В мумии Птолемея, воэ-
О раст которой составляет
почти 2300 лет, химики из Тю-
° бингенского университета
q (Германия) обнаружили
ферменты, биологическая
ВО активность которых почти так
q жв высока, как и свежих
ферментов, взятых из тела жи-
О вого человека. Хотя прибаль-
„ эамировании труп царя и был
обработан дезинфицирую-
О щими химикатами, белковые
цепочки почти полностью со-
хранялись в течение всего
О этого времени. Им удалось
избежать разложения, спря-
° тавшись внутри ребер.
лобы на головокружение Мусорные свалки
О очень распространены — по О закрыты...
количеству обращений в по- Q Ho. оказывается, их мож-
^ликлиники они на третьем но ещв использовать для
О месте. До недавнего време- о производства алектроэнер-
ни специалисты затруднялись гии> во всяком случае имен-
и объективно диагностировать и но так поступили в США, в
о головокружение и сбой чув- о штате Пенсильвания. Когда
ства равновесия, порой це- построенная для сжигания
и ликом полагаясь на описы- мусора и одновременной вы-
о ваемые_ пациентами ощуще- о работки электроэнергии для
ния. Сейчас известно, что не- пятнадцати тысяч домов печь
О которые заболевания ушей, О стала получать недостаточно
о поражения моторных моэго- о топлива, было решено вос-
вых нервов, позвонков мыиц полнить его мусором с уже
О спины и шеи - все это мо- О закрытых свалок. Вырабаты-
о жет проявляться в виде на- Q ваемая из мусора энергия
рушения равновесия. приносит округу около четы-
О Агрегат, разработанный в О рех тысяч долларов прибыли
о Израиле научно-производ- еженедельно. Но главное —
ственной фирмой «Тетрак». ^ объем закрытых свалок со-
О позволяет с высокой сте- О кратился на 78 процентов!
о Как голова
о кружится!
_ Врачи утверждают, что жа-

Юбилей «ЗНАНИЕ - СИЛА»
двадцатые годы
11ани(

В январе 1926 года читатели получили первый номер
нового издания — нашего журнала. На его заглавном
листе значилось: «Ежемесячный научно-популярный и
приключенческий журнал для подростков».
Журнал был тоненьким, небольшого формата,
отпечатан в одну краску на серой бумаге. Но такими были все
издания того времени. Однако многое удавалось
втиснуть в маленькие журнальные страницы: технические
очерки, описания машин и аппаратов, статьи о живой
природе — о заповедниках, оленях и обезьянах.
Бесхитростные, на наш сегодняшний взгляд, статьи, заметки и
очерки выполняли в то время важнейшую задачу —
приобщали юных читателей к миру культуры и знаний.
Журнал часто публиковал очерки о путешествиях,
рассказы бывалых людей, исторические рассказы. В
журнале печатались Виталий Бианки — замечательный
писатель-натуралист, создатель известнейшей в свое время
книги «Лесная газета», и Борис Житков, автор многих
книг, бывших настольным чтением у тысяч тогдашних
школьников,— «Морские истории», «Рассказы о
животных», «Что я видел».
Журнал недолго сохранял свое первоначальное —
общепросветительское — направление. В стране началась
эпоха «ударной индустриализации», и в конце двадцатых
годов журнал изменил профиль: силами его редакции
тогда был создан новый журнал — «Юный натуралист», а
«Знание — сила» стал органом юных техников.
В первом послевоенном номере «Знание — сила» в
короткой заметке об истории журнала говорилось: в
1928 году «была напечатана статья одного из бывших
юных техников. В этой статье, которая называлась «Как
я стал конструктором», авиаконструктор товарищ
Яковлев рассказывал о том, что первыми его работами в
области авиации были модели аэропланов... В 1928 году
товарищ Яковлев еще был слушателем
Военно-воздушной академии. Свою статью для журнала «Знание —
сила» он закончил следующими словами: «Учиться в
академии было моей давнишней мечтой, и вот теперь, когда
я учусь, а через несколько лет получу диплом инженера,
я думаю построить еще не один самолет и, конечно,
постараюсь сделать так, чтобы все они хорошо летали».
Товарищ Яковлев дал нашей родине превосходные
самолеты. Знаменитые истребители «ЯК» были грозой
немецко-фашистской авиации».
В статье, посвященной десятилетию журнала
(1936 год, № 1), говорилось: «Читатели полюбили
журнал не сразу... Первый номер в 1926 году напечатали
тиражом десять тысяч экземпляров, а потом пришлось
сократить тираж до пяти тысяч». Однако затем число
читателей стало неуклонно расти: в конце двадцатых
годов — тридцать, в начале тридцатых — пятьдесят
тысяч.
Из той же статьи: «Редакция горячо приветствует
инициаторов создания и первых редакторов журнала
«Знание — сила»: тт. Булатова. Разина, Розанова.
Лядову, Драбкину, Лопатина. Особо мы отмечаем работу
Булатова, который в течение девяти лет был бессменным
научным редактором журнала»

СМЫСЛЫ БЫТИЯ
Григорий Померанц
по
ТУ СТОРОНУХ
символов
з й-
НО
Начиная с середины I тысячелетия
до новой эры, философы спорят, как
устроен мир. Состоит ли он из
атомарных фактов? Или расчленение на
факты — условность нашего
восприятия, а на самом деле за фактами,
сквозь дракты можно познать Целое,
неуловимо присутствующее в каждой
песчинке? И именно Целое обладает
максимумом реальности,
предшествует единичным драктам?
Логика заставляла выбрать одно
решение, отвергнув другое. Демокрит
учил: «Есть только атомы и
пустота». А Парменид: «Только единое есть,
многого не существует». В первом
случае непонятно, как из мешка с
фактами получается Целое, которое мы
интуитивно воспринимаем в созерцании.
Во втором — непонятно, как
происходит переход от единого к многому, от
которого тоже невозможно
отвлечься. Обе точки зрения очень
отвлеченны. Их может усвоить какая-то
философская школа, но никакая культура
на них никогда не опиралась.
В центре культуры всегда
оказывался миф (в самом широком смысле
этого слова), миф, в котором
символически обозначенное Целое символически
переходит в мир фактов. Такие
словесные иконы можно мастерить из
мифопоэтических образов («Бог
творит мир»), а можно из понятий: «Одно
порождает два, два порождает три, а
три — множество вещей». Так это
выражено в «Даодэцзин», написанном
то ли в VI, то ли в IV веке до новой
эры. Индийская метафизика членит
пракрити (первоструктуру) на три
гуны (нити), а из этих нитей
сплетаются идеальные модели вещей и сами
вещи...
Казалось бы, для практической
деятельности человека вполне достаточ--
но знать факты. Но созерцать мир
как бесчисленность фактов,
рассыпанных в пространстве и времени,
очень тоскливо. Человеческая жизнь
становится тогда не дороже песчинки
и вместе со всей историей
человечества проваливается в бездну «дурной
бесконечности». Любое конечное число,
деленное на бесконечность, есть нуль.
И если мы с вами только конечные
величины, то любой из нас и все мы
вместе — тоже равны нулю. И
никакая память нас не спасет, даже
память трех-четырех тысяч лет, как у
древнейших пародов. 40:оо =0 и 4000р:
00 =0.
Поэтому ни одна культура не может
отказаться от образа Единого, Целого,
охватывающего всех и каждого.
Образы Единого
Как в разных культурах
выражается целостность бытия, Истина с
большой буквы, истина о мире как
единстве?
В исламе это закон,
продиктованный Аллахом. В соответствии с этим
в жизни мусульманской общины ог-
8

Каиусика. Лист «Стихотворение*
Оно-но Комати» из серии «Антология
«Стихи ста поэтов» в пересказе няни».
1834—1840, Цветная ксилография
Клод Лоррен. «Утро», 1666. Холст, мосло.

I
о
в
3
X
и
h
ромную роль играют споры о законе
и выдвигается тип
законника-правоведа. Мусульмане делятся на течения
и толки по политически-правовым
мотивам. Шиизм и суннизм —
первоначально две партии и две теории
государственного права. Каждый из
них, в свою очередь, делится на
правовые школы (в суннизме,
например,— ханифиты, маликиты, шафии-
ты, ханбалиты).
Напротив, в христианстве закон
трактуется как неполноценная
форма истины; целостность истины
выражена в личности (или
сверхличности) Христа. Приблизиться к
истине — значит приблизиться к
Христу. Отсюда важность
христологических споров — ариане, монофи-
зиты, несториане, монофелиты были
исключены из вселенской церкви, а
православные и католики прокляли
друг друга из-за несогласия в
понимании структуры богочеловека или
его отношений к другим ипостасям
троицы. В спорах выдвигается тип
мистика-богослова, устремленного к
Христу и готового пренебречь всем
остальным. Этот тип мышления жив
еще в Достоевском, в его «кредо»:
«Если б кто мне доказал, что
Христос вне истины и действительно
было бы, что — истина вне Христа,
то мне лучше хотелось бы остаться
со Христом, нежели с истиной».
В Индии, стране множества
религий, выразившей себя только во всей
совокупности философско-релиптоз-
иых и поэтически-религиозных
систем, джайны делятся на дигамбаров
(«одетых в небо», нагих) и шветамба-
ров («одетых в белое»). Такое
непомерное значение, придаваемое
деталям аскетического ритуала,
указывает на культурный тип, для которого
аскеза, и притом аскеза очень строго
ритуализованная, есть сама истина (а
не только путь к ней). Разумеется,
это крайность, так же как ритуализм
мимансы, для которой
жертвоприношения более существенны, чем сами
боги. Однако обе крайности —
специфически индийские явления.
Для буддистской Индии и ритуал,
и аскеза несущественны. Зато
яблоком раздора становятся сложные
проблемы, связанные с пониманием
бытия, страдания и освобождения от
страдания. Ведущую роль здесь
играет мистик-мыслитель, для которого
объект медитации — философские
термины, и приблизиться к истине
— значит построить (или разрушить)
философскую конструкцию.
Наконец, в основе наиболее популярных
течений ортодоксальной религии
Индии лежат порывы лирического
вдохновения поэтов. Философы
следуют здесь за откровением, данным
поэтически в гимнах ведических
риши или средневековых бхактов,
примерно так же, как М. Хайдеггер
признавал себя комментатором
Р.-М. Рильке. Сами боги традиции
— образы, рожденные поэтами: «Об
одном сущем певцы говорят
по-разному: они называют его Агни, Яма,
Матаришван»- (Ригвада). Таким
образом, феноменология Целого в
традиционной индийской культуре может
быть разнообразной, с акцентом на
ритуал, аскезу, религиозную
философию или поэзию.
В Китае образы целостности
бытия — Тайцзи, Дао, Тянь (Великий
предел, Путь, Небо) — чаще всего
интерпретируются как образ и путь
доброго правления. Каждая школа
древней китайской мысли — это
школа общественной, государственной
мысли. Разумеется, не в
современном толковании; общественное и
государственное не оторваны от
природного и святого, не стали
социальными механизмами. Скорее это
ипостаси сакрального универсума, но
такие же решающие, как Христос
(личность) для христианства. Истина
в Китае — это общественная истина;
человечность (жэнь) — это долг
человека в обществе. «Даодэцзин» —
трактат, не уступающий упанишадам
по глубине, но значительная часть
текста посвяшена в нем
общественно-политическим проблемам.
В раннем средневековье этот со-
циоцентризм был сильно
поколеблен, и буддизм, проникший в
дезорганизованное культурное
пространство, пытался преобразить его;
однако победа нео конфуцианства
восстановила положение.
Господствующая религия Китая —
это религия Семьи и Государства.
Течения, основанные на
индивидуальном мистицизме, временами
приобретали вес, но в конечном счете
заняли еще более скромное место,
чем суфизм в исламе. Все это
позволяет сблизить китайскую мудрость и
10

китайского книжника с
мусульманскими. Однако есть некоторые
оттенки в понимании символов
целостности бытия, которые сближают
Китай с Индией и резко
противопоставляют средиземноморским
культурам — и западной, и восточной.
Для христианства, как и для
ислама, характерна высказанность
истины. Не только суры Корана, но и
Христос мыслится как слово. Тайна
бога остается неисчерпаемой, но
Коран (для ислама) и Христос (для
христиан) суть непостижимым
образом вечная, наивысшая, раз навсегда
высказанная истина. Напротив, в
Китае истина о бытии как целом
скорее остается невысказанной.
Тайцзи (верховный знак в системе
символов «И цзина» и
неоконфуцианства) не имеет формы и
пространственных атрибутов. Дао
определяется как «неясное, туманное»; о нем
«знающие не говорят, говорящие не
знают».
Попытки выразить тайну
целостности бытия самой тайной
(таинственностью обряда, молчанием,
паузой в речи, отрицанием всех
предикатов верховного субъекта)
встречаются всюду, в том числе и в
православии, как апофатическое
(негативное) богословие. В Индии они
особенно влиятельны. Но здесь
характерно скорее равновесие
высказанного и невысказанного, сагуны
брахмана (во всем блеске форм) и
ниргуны брахмана (в полноте
молчания); молчание играет роль
сердцевины цветка, из которого вырастает
множество лепестков, объединяя
радугу исповеданий темнотой
неисповедимого: истина одна (вне слова),
но творцы культуры называют ее
непрерывно и поэтически ярко,
иногда даже грубо красочно.
Напротив, не только китайская
философская мысль, но и китайское
искусство, подходя к «святая
святых», становятся целомудренно
лаконичными. Нет ничего более
чуждого Дальнему Востоку, чем
«восточный, пестрый слог», яркие метафоры
и гиперболы. По скупости
художественных средств искусство Дальнего
Востока более акмеистично, чем
самый строгий акмеист. Простота слов
и акцент на намеке, на
недосказанном стали здесь общей чертой
культуры.
Ясно высказано поведение Неба
(социальный закон, порядок), но то,
что стоит за этим поведением (и за
самим Небом), священное само по
себе, Дао и Тайцзи,— остается
туманным; оно не выражено ни в
человеческой речи, ни в человеческом
лике. Существуют образы Дао, но
это немые образы природы. В рамках
чань (дзэн) так же был
интерпретирован и буддизм. На вопрос, что
такое Будда, чаньские старцы
отвечали: «Ветка цветущей сливы»,
«Кипарис в саду».
Иногда в притчах даосов, в чаньс-
ких диалогах и в других образцах
мистической словесности мелькают
человеческие фигуры, но именно
мелькают, как в пейзаже, а не
становятся центром картины. И оттого,
что таинственное целое не имеет
человеческого облика, оно не
способно вызвать и страстного чувства,
подобного высокой любви мужчины
и женщины. В китайских
религиозных текстах нет эротической
метафоры. Хотя есть метафора
сексуальная, в динамике инь и ян. Но инь и
ян — не высочайшее, они снимаются
в безликом Дао. Да и сами они
безличны. Нельзя влюбиться в инь
или ян, как в Мадонну или Христа,
в Кали или Шиву.
Привычные христианские обороты
(жених небесный, невеста-церковь и
прочие) считаются на Дальнем
Востоке вульгарными (как и статуи
мадонны, кормящей грудью
младенца).
Вершина дальневосточной
живописи — скорее пейзаж, чем
изображение человека (господствующее во всех
культурах, где это не запрещено
религиозным законом); духовная
гармония мыслится неотделимой от
гармонии природы. Особенно
характерны изображения «чего-то в тумане»
(гор, вод, деревьев, затерявшихся
деревушек и крошечных
человеческих фигурок). Они очень близки к
символике Дао и чаще всего
становились объектами мистического
созерцания в чанъеких монастырях.
Разумеется, художники Китая,
Кореи, Японии рисовали не только
туманы. Но мы все время
подчеркиваем неповторимое, уникальное, то,
что в других средневековых
культурах либо отсутствовало, либо было
несравненно слабее выражено. Ки-
ц
п

15
тайские «иконы тумана» говорят нам,
что носитель традиционной
культуры, ее продолжатель и творец,
скорее кружится вокруг тайны целого,
чем поклоняется ей в определенном
слове, в определенном образе.
Мудрец находит вдохновение в пути
природы (Лао-цзы, Чжуан-цзы) или в
пути древних (Конфуций). Но никто
из них не почувствовал самого себя
полнотой истины, не сказал о себе,
как Христос (и мистики, шедшие по
его стопам): «Аэ еемь истина».
Самая авторитетная фигура
китайской книжности, Конфуций, считал
себя не священно мудрым, а только
последователем священно мудрых,
образы которых оставались слабо
намеченными. Мистипизм в Китае
имеет характер чистого погружения
в туман, в невысказанную тайну, а
отчетливо выраженный идеал
конфуцианства, его культурный герой
принял целиком посюсторонний
характер цзюнь-цзы (совершенного
мужа). В центре духовной жизни
конфуцианского Китая — не
подражание богочеловеку или влюбленность
в божество, а приближение к идеалу
разносторонне развитого человека.
Цзюнь-цзы держится в отдалении от
духов, от экстаза, от откровения. Для
него нет слова, ставшего Богом. И
нет поэтому ожесточения в споре о
священных символах, нет
религиозного фанатизма.
От Истины — к истинам
А теперь посмотрим, как в разных
культурах выражается переход от
Бытия как целого к отдельным
предметам, от Истины — к истинам, от
Единого — к множеству.
Обе средневековые цивилизации
Средиземноморья как-то пытаются
связать здесь образ Единого,
заимствованный у древних евреев, с
логикой Аристотеля. Напротив, в Индии
и Китае нет такой этнической
разнородности основ культуры; логика,
приемы анализа частных отношений
выросли здесь на той же почве, что
и образы единства (Дар, Брахма), и
тесно с ними связаны.
В христианстве IV—V веков
складывается ипостасное мышление, в
котором единство Единого и
Единичного (отца и сына,
божественного и человеческого) передано
отношениями «единосущности», «равно-
частности», «неслиянности и
нераздельности». Однако эти категории
связи не получили самостоятельного
развития, остались принадлежностью
догматических формул веры и
застыли вместе с ними. История ипостас-
ного мышления прекратилась
одновременно с догматическим
творчеством церкви. В период «темных
веков» (VI—X) понимание структуры
догматов было постепенно утеряно.
Ипостасное мышление вспыхивало в
средние века только у отдельных
мыслителей-мистиков (яркий пример —
Мейстер Экхарт); приводя догматы в
движение, оно вызывало страх ереси
и подавлялось. Как правило,
христианские мыслители средних веков
верят в Троицу, но не пытаются
понять ее системность; они стараются
подтвердить привычные, освященные
традицией символы с помощью
аристотелевых силлогизмов. Эта
силлогистика в конце концов восстала
против мистического мышления
отцов НикеЙского собора и положила
начало секуляризованной мысли
Нового времени.
В исламе единое не членится само
собой на ипостаси, Аллах неделим и
непосредственно противостоит
бесконечному множеству фактов.
Возникают две возможности: мыслить
Бога как создателя законов мира,
как первопричину, от которой
практически можно отвлечься, и
продолжать традиции древнегреческого
рационализма; или мыслить его как
непосредственную причину каждого
факта. Первая тенденция, развитая
Авиценной и Аверроэсом, была
подавлена, но нашла мощное
продолжение на Западе. Вторая победила,
стала ортодоксальной и оказала
огромное влияние на всю культуру
Ближнего Востока — вплоть до
каллиграфии, передающей в своих
линиях непрерывный импульс
божественного творчества.
В Индии, благодаря традициям,
илушим из глубочайшей древности,
широко распространено
непосредственное переживание единства мира,
чувственно-сверхчувственное
погружение в единство, по ту сторону всех
символов единого, религиозных или
философских. Утрата всех различий
в йогическом трансе
рассматривается как контакт с высшей, полной,
абсолютной реальностью. Однако
12

большинство философов не
отрицают и реальности множественного,
предметного мира, мира форм,
телесности. На индийской почве
возникло учение Шанкары об
иллюзорности всего предметного; оно
характерно как специфически индийская
крайность. Но все же это не более
чем крайность, уравновешенная
противоположностью, тантризмом, с его
акцентом на телесности. Как
правило, реальность воспринимается и
мыслится как двуединая, телесно-духовная
и духовно-телесная, ипостасная.
В космическом времени и про- ■
странстве это двуединство выступает
как цикл эволюции и инволюции,
разворачивания единства в
множество и сворачивания множества в
единство; в мифологии — как игра богов
(лила); а в идеальном континууме
мысли первоструктура (пракрити)
членится на нити, гуны (термин,
который мы очень неточно переводим
как качества). Из комбинации гун
(саттва, раджас и тамас) возникают
прообразы предметов (подобные
платоновским идеям) и в конечном
счете сами предметы. Сталкиваясь с
научной проблемой, это мышление
принимает характер рационального
движения от системы как целого к ее
элементам и создает логически
организованные структуры (например,
структурную грамматику Панини,
IV век до новой эры). В то же время
гуны ассоциируются с тремя лицами
индуистской троицы. Каждое лицо
мыслится как своеобразно
пульсирующий космос, и возникает
несколько параллельных, постоянно
проникающих друг в друга и
перекрещивающихся систем ипостасей (ниргуна
и сагуна Брахман —
ассоциирующиеся с Брахмой, но характерные и для
других «подсистем»; Вишну и его
аватары воплощения; Шива и его
лиламуртии, облики игры).
Китайский мыслитель, как
правило, не воспринимает единое с такой
чувственной достоверностью, как
индийский. Дао смутно угадывается,
а чувственно воспринимаемый мир —
скорее «тьма вещей», множество. Но
это зримое множество тяготеет к
незримому единству. Единое
обнаруживается не само по себе, вне вещей
(как психическая непосредственность
транса), а более объективно — как
тяготение к гармонии, разлитое во
всех вещах, коррелятивных (или
«ассоциативных») связях людей, вещей
и явлений «одного рода» (лэй),
подобных эху.
Долг и свобода
А как осознавалась (и выражалась)
степень зависимости отдельного
человека от целого — от рода или семьи?
Следует, по-видимому, различать
зависимость внешнюю
(недозволенность свободного поступка) и
внутреннюю (недозволенность чувства).
В Китае, например, первая была не
большей, чем в других
средневековых обществах, даже меньшей (не
было кастовых и сословных
ограничений при вступлении в брак; для
семейного счастья нужно было
только согласие родителей). Но это не
значит, что китаец был свободнее
индийца или мусульманина в своем
чувстве. Как раз наоборот. Даже к
жене, выбранной отцом с матерью,
он не вправе был привязаться
больше, чем к ним самим (или к их
могилам, когда они умирали). То,
что Библия признает естественным,
китайская культура строго осуждает.
Китаец может быть оторван от отца
и матери, но никогда не вправе
внутренне «оставить» их и «прилепиться»
к кому бы то ни было. Сами чувства
его обязаны строго подчиняться
правилам и собл юдать старши нство.
Любовь ассоциируется не со
свободой, а с долгом. Известная свобода
санкционирована только в дружбе
(потому что она не создает семью и
не нарушает порядок в семье). И
поэты предпочитают воспевать
дружбу, а не любовь. Эротическая тема в
Китае несравненно менее поэтична,
чем в странах к западу от него.
Отноше! 1ия мужч и кы и женщины
слишком строго отрегулированы. В
них остается место для томления,
для тоски, но не для безумия Мед-
жнуна. Почтение к старшим
подавляло и отодвигало на второй план
влечение полов, не давая любви
подняться до экстази, до самозабвения,
до подобия мистического транса. Во
всяком случае, культура этого не
санкционировала.
В Китае нет «Песни песней», нет
«Гитаговинды», нет безграничного
царства любовного воображения,
которым личность компенсирует
практические ограничения в семье. Без-
13

I!
И
. о
ц
S3
умие любви не возведено поэзией на
пьедестал, не уравновесило скучного
царства рассудка и не завоевало в
практической жизни широкой
области разрешенно-запрещенного,
запрещенного, но воспетого (как грех
Франчески да Римини). Женщина,
униженная в быту, даже в поэзии не
сливается с божеством, и нет ничего
подобного культу возлюбленной,
расцветшему и на мусульманском
Востоке рядом с гаремом и евнухами.
Ни один китайский император не
построил своей жене Тадж Махал.
Если он грустил о наложнице,
казненной с его же согласия, то это уже
казалось образцом рыцарской
верности, и великий китайский поэт
воспел судьбу Ян Гуй-фэй.
Невыделенность индивида
сказывается не только в чувстве, но и в
мысли. Понимание причинности как
механического толчка, полученного
одним атомом от другого, развилось
в Греции, где само общество было
атомизировано (до утраты семейных
имен). Напротив, китайцы и жили
семьями, родами, и мыслили родами
(лэй). Социально-культурная невы-
члененность личности и логическая
невычлененность отдельного,
ассоциативная (или коррелятивная) связь
каждого предмета с предметами «того
же рода» шли рука об руку;
китайская система отношений между
предметами, китайская логика
моделировали китайское общество — и, в
свою очередь, становились
пограничным знаком этого общества,
знаковой структурой, увековечивавшей его
строй.
Свое — чужое
И наконец, различие культур по их
способности к восприятию чужого.
Например, Индия по своему
географическому положению была более
открыта вторжениям чужого, чем
Япония. Но Япония — дочерняя
культура, перешедшая с племенного
уровня на уровень цивилизации под
влиянием своих соседей. Поэтому
японский носитель культуры средних
веков с первых своих шагов был открыт
чужому, и только обстоятельства
мешали ему вступить в
многосторонние контакты с окружающим миром.
Напротив, индийский книжник, даже
испытав внешний толчок, склонен
был искать нечто подобное
полученному импульсу в предании, в шрути
и смрити,. и в конце концов модели-
ро вал новую ветвь отечестве иной
традиции, позволяющую вести спор
с чужим на своем собственном поле.
Китай был слабо открыт чужому и
внутренне, гордясь своей древней,
самостоятельно развитой традицией,
и внешне благодаря географической
оторванности от основной зоны
культурного обмена — Средиземноморья.
Если не говорить о единичных
монахах и купцах, до Поднебесной в
течение всей ее истории добирались
только орды кочевников. Их
системы ценностей были относительно
менее развитыми, и вторгшиеся
народы быстро подчинялись китайской
культуре. Таким образом, практика
из века в век как будто бы
подтверждала справедливость древней идеи
о бесконечном превосходстве
цивилизации (Китая) над варварами
(всеми остальными).
Этноцентрическое мышление
древних и средневековых китайцев
довольно точно описывает
одностороннюю диффузию культуры,
характерную для ранних периодов писаной
истории. Первичная цивилизация
развивается в племенном окружении;
со временем некоторые варвары
цивилизуются, возникают дочерние
культуры; но приоритет центра не
вызывает сомнения. Диффузия
может быть описана формулой:
дочерние культуры .5" цивилизация ^
варвары.
Дальше этого отношения Индии и
Китая с соседями так и не пошли.
Только там, где великие культуры
архаической древности оказались в
тесном соседстве (в пространстве
между восточным побережьем
Средиземного моря и Месопотамией),
постепенно сложилась другая, более
сложная структура взаимоотношений.
Правда, все архаические
цивилизации очень упорны в своем
этноцентризме , но объективно ел ожил ос ь
общее поле нескольких культур, и
новые народы, попадая в него,
быстрее формировались в
самостоятельные цивилизованные
индивидуальности. Географическое положение
предоставило им место для
экспансии. Финикийские и греческие
города-государства колонизовали
западное и северное Средиземноморье,
подтолкнули развитие местных пле-
14

мен и создали новый, западный
культурный регион, западносредиземно-
морскую субэкумену. Эта субэкуме-
на, равная ближневосточной,
индийской и китайской по масштабам,
обладала важным преимуществом:
свободой от пережитков архаики
(такой же важной, как свобода США от
пережитков феодализма). В новом
древнем мире постепенно
складывается двусторонни й тип диффузии
культуры: цивилизация ?£
цивилизация.
Диалог культур начинается в
рамках всех дочерних цивилизаций как
внутренний диалог автохтонных (или
давно заимствованных) культурных
начал с недавно приобретенными.
Возникают (как мы видим в Японии)
постоянный интерес к чужому и
противоборствующее ему «почвенное»
течение. Но только в новом древнем
Средиземноморье впервые сложились
условия для перехода к внешнему
диалогу, к разносторонним
контактам культур, привыкших общаться на
равном уровне, сравнивать ценности
друг друга и иногда предпочитать
чужое своему. Памятник такого
диалога — «Сравнительные биографии»
Плутарха, одинаково охотно
читавшийся и греками, и римлянами.
Ничего подобного на Дальнем
Востоке не было ни во времена Сыма
Цяня, ни две тысячи лет спустя.
Уникальным был и диалог обеих
средиземноморских субойкумен —
восточной и западной (эллинизация и
романизация Востока, ориентализа-
ция Рима). Слабые и почти
односторонние контакты Китая с Индией,
разделенных горами, пустынями и
океаном, не идут с этим ни в какое
сравнение. Таким образом, в
Средиземноморье уже в древности
сложился многосторонний диалог культур,
близкий к современному: Запад
(римляне — греки) — Ближний Восток.
Этот диалог продолжался в средние
века в рамках халифата (между
арабами и покоренными народами) и на
Западе как диалог церковной и
светской культуры, а с XII—XIII веков —.
как диалог между традиционными
основами и восточными влияниями
(в общем потоке которых шли к
влияния арабизированиой
античности). На этой почве вырос в конце
концов плюрализм нового времени,
многосторонний диалог
национальных культур, постоянно готовых
поглощать и перерабатывать
информацию.
До Китая голоса других высоких
культур, за исключением проповеди
буддизма, почти не достигали. Диалог
между буддизмом и конфуцианством
был очень плодотворен и вызвал к
жизни великую культуру периодов Тан
и Сун, но без новых импульсов извне
он постепенно заглох, выродился, и к
порогу нового времени Китай
подошел вполне убежденный в своем
положении центра Вселенной.
Самостоятельная зона дочерних
культур возле Китая, подобная
западному Средиземноморью, также не
могла сложиться — для этого не
было необходимых условий. С
севера, за Великой стеной, шли степи и
горы, пригодные только для
кочевий. А со стороны океана вне
Поднебесной остались считанные
острова и полуострова, на которых
сложились Корея, Япония и далеко на
юге — Вьетнам. Расположенные
вокруг монолитного культурного
центра и отделенные друг от друга океаном,
они оставались изолированными
маргинальными явлениями,
привязанными скорее к Китаю, чем друг к другу.
Преимущества дочерних культур,
доказанные в Средиземноморье еще
эллинами и Римом, на Дальнем
Востоке оставались скрытыми.
Понадобился контакт с Западом, чтобы они
стали явными. В Японии книжники
рисковали жизнью, чтобы прочесть
запрещенную чужеземную
литературу, а в Китае подобного страстного
интереса к чужому не было и не
было привычки быстро
ориентироваться в чужом, усваивать и
перерабатывать его. Поэтому японский
книжник сумел сравнительно легко
войти в современный мир, а
китайский, с отвращением относившийся
к идее учения у варваров, растерялся
перед открытым культурным
пространством, и события отбросили его
в сторону.
Итак, каждая культура одарена
своей особой причастностью Единому
и не может существовать без так или л
иначе выраженной интуиции Целого. |
Человек в причастности целому нахо- *:
дит вечный смысл и своей единой жиз- •>
ни. |
С живым чувством единого связана ",
15

S[
II
3£
a-
4
16
и нравственность. Духовно и
нравственно одаренный человек просто
чувствует себя ответственным за
целостность рода, племени, народа,
биосферы. А менее одаренные могут
привязываться к одаренным, верить им и
прислушиваться к словам, которыми
создатели и продолжатели духовной
культуры выразили свой опыт.
Так до сих пор шло на Земле, у
каждой культуры был свой ряд
учителей, прикоснувшихся к тайне целого, и
своя символика целого. Пока люди жили
на месте, по чужим странам не ездили
и не было телевизоров, стародавний
порядок был вполне
удовлетворительным. Только при крутых сдвигах в
системах символов и на границах между
культурными мирами возникали
конфликты, стягивавшие в один узел
религиозные, национальные и социальные
неустройства.
Сейчас положение изменилось. Мир
стал тесен. Научная цивилизация
физически объединила христианский мир
с миром ислама, индуистско-буддий-
ской Южной Азией, конфуцпнаско-буд-
дийским Дальним Востоком, но не дала
духовного единства. Накладываясь друг
на друга, символы христианства,
ислама, буддизма, индуизма зашатались
и возникло течение назад, к прошлому,
к твердой и неколебимой вере отцов.
Однако для действительного
выполнения программы надо вернуться к
почтовым лошадям, упразднить
информацию о заморском житье, расселить
жителей Москвы обратно по
деревням. Если оке этого не будет, то
духовный разброд по религиозным
общинам только увеличит социальную
напряженность.
Для каждой традиционной
культуры традиционно святы одни символы и
не святы, ложны другие. Еретиков,
учивших о вечности нестандартными
словами, сжигали на кострах. Иногда
расхождения сводились к одному слову,
к букве в самом точном смысле слова,
к исправлению описок в Святом
писании. Но незыблемость священных
текстов была так важна для
целостности традиционной культуры, что даже
исправление описок могло вызвать
вспышку фанатизма. Старообрядцы
предпочитали сжигать себя, чем
признать подмененную святыню.
Это нельзя объяснить невежеством.
Павел Александрович Флоренский был
гениальным ученым и мыслителем, но
попытка утвердить православие,
оказавшееся под угрозой, сделала его
фанатиком. Он с ненавистью пишет о
Рембрандте, о Бахе. Истина, по его
глубокому убеждению, может быть
правильно познана только в
православной догматике, литургии и иконописи.
Фанатизм, по-видимому,
рождается на полдороге между совершенно
твердым чувством вечности и
совершенным отсутствием этого чувства.
Кришнамурти, для которого
целостность мира раскрывалась каждый миг,
не фанатик. И Бертран Рассел с его
логическим атомизмом не фанатик.
Оба они с иронией относятся к спорам
о символах. Но люди со слабым,
неустойчивым чувством вечности, то
вспыхивающим, то гаснущим, легко
становятся фанатиками. Если они в
какой-то мере склонны к «жестокому
сладострастию», как выразился
Достоевский в «Сне смешного человека»,
то это сладострастие охватывает их
и в вере. В каждой общине достаточно
потенциальных дРанатиков; и когда
община чувствует себя под угрозой,
когда основания ее духовной жизни
шатаются, вспышки фанатизма
охватывают массы. Фанатизм — это
жестокое сладострастие испуганной
веры, недостаточно уверенной в себе
самой.
В этом явлении есть элементы
болезни, требующей вмешательства
врача, но есть и духовный порок, который
можно лечить духовным
просвещением, укреплением непосредственного
чувства целостности и осмысленности
бытия по ту сторону всех символов,
всех интеллектуальных, нарисованных
и изваянных икон. Не отбрасывая ни
одной, но пытаясь понять их все. •
Григорий Соломонович ПОМЕРАНЦ —
философ, писатель, публицист.
Известный правозащитник. Многолетний
друг и автор журнала. Все им
написанное — от философской статьи до
злободневной публицистики —
пронизано мудрой выстраданной
интуицией единства, единого света,
проходящего через все многоцветье идей,
верований, культур.

ЭКОНОМИКА И МЫ
слишком много
ДЕНЕГ
Точка зрения американского эколога
Пола Солер-Сала
на деятельность Всемирного банка

Несколько лет назад мэр Москвы Гавриил Харитоновин Попов
на кредиты Европейского банка реконструкции и развития
купил несколько мусоросжигательных заводов*
Москвичи перед этим долго ругались, что город зарастает
грязью, а Московская область выставила новые грабительские
условия, на которых соглашалась принимать
столичный мусор. Мусоросжигательные заводы,
на покупку которых кредит предлагали весьма льготный,
казались тогда наилучшим выходом из положения...
Американский эколог Лол Солер-Сала имел на этот счет другое
мнение. Случайно узнав и о кредитах, и о заводах, когда первый
уже построили, он тут же решил бороться со злом доступными
ему методами: отправился к заводу, снял своей любительской
кинокамерой смог над заводом, хлопья золы на земле, траве,
цветах, другие улики преступной деятельности
мусоросжигателей.
И с пленкой отправился в Моссовет. Вахтер, наверное,
пропустил его от неожиданности; Солер-Сала в нужную минуту
забывает русский язык и внятно произносит только фамилии,
способные открывать двери. Короче говоря, Пол прорвался в
Моссовет, обежал кабинеты и пригласил народных депутатов в
кинозал *кино посмотреть».
— Американское? — с любопытством спросили депутаты.
— Конечно.
— А перевод будет?
— Будет, будет, все вам будет,— уверял вновь обретший
русский язык Солер-Сала.
Кино показали. В темноте голос Пола звучал угрожающе:
— Вам деньги дали, чтобы вы за свой счет поддержали фирму
на грани банкротства. Мусоросжигательные заводы в Европе
уже никто не покупает. Во-первых, окружающая среда; сами
видите, что там происходит. Во-вторых, вы же уничтожаете
ресурсы...
Конечно, эта история — апокриф: и на мусоросжигательный
завод Пол наткнулся не случайно, и в Моссовет пришел не с
улицы, а через комитет по экологии. Но все же история эта
позволяет представить себе моего собеседника, американского
эколога Пола Солер-Сала, и его социальный темперамент.
— Сейчас к вам подбирается Всемирный банк, вы должны быть
осторожны,— сказал мне Пол.
— Расскажите,— попросила я,— какие тут опасности?
— Я не специалист,— честно признался Пол,— но я расскажу.
Вот прочитаю книжку про этот банк и расскажу.
За месяц он успел прочесть толстенный том Брюса Рича
* Mortgagensthe Earth», прийти от него в полный восторг,
связаться с автором и получить у него право на перевод книги
на русский язык. Так что наш разговор можно считать заявкой
на издание.
Может, кого-нибудь заинтересует этот весьма специфический
подход эколога, его оценка деятельности уважаемой
международной организации...
18

— й начале восьмидесятых годов ежегодную конференцию Всемирного
банка решено было провести в Бангкоке: в Таиланде в это время
заканчивалась реализация одного из гигантских проектов банка. Полтора года
готовились таиландские власти к приему высоких своих покровителей.
Построили что-то вроде вашей Выставки достижений народного
хозяйства — дворцы, предназначенные только для этой конференции. Бедных
людей, живших вдоль автострады из аэропорта в город, переселили куда-то
далеко, в глухое и сырое место, расселили по палаткам — чтобы на глаза
гостям не попадались. Миллиарды долларов вколотили в это дело.
Книга начинается будто бы с параллельного репортажа: из зала
конференции, где докладчики восторженно говорят о завершении грандиозного
проекта,' и от тех палаток, где в лужах сидят семьи с детьми, не смея
тронуться с места. Потом читателя переносят на улицу рядом с конферен-
ционным дворцом: там идет нескончаемый митинг защитников окружающей
среды и национальной культуры, митинг протеста против практически
полного уничтожения таиландских лесов на деньги Всемирного банка. Но
стены дворца неприступны, окна закрыты, в зале не слышат, что говорится
на улице и не хотят слышать...
— Что за проект, в результате которого страна лишилась лесов?
— Как у вас говорят, крупный комплексный лесохозяйственный проект,
который наверняка предполагал и грамотную вырубку, и восстановительные
работы, и все на бумаге было достаточно красиво. На деле все свелось к
массовой неконтролируемой вырубке лесов, к их почти полному
уничтожению.
— Так может, проект был хорош, но исполнение на местах дурное? Виноват
ли в этом Всемирный банк?
— Огромные деньги, выделенные банком, предполагалось расходовать
таким образом: покупать самые новые технологии вырубки и
транспортировки леса, новейшее оборудование для тех же целей. Перерабатывать лес
на месте и торговать готовой продукцией — это не предусматривалось.
Понимаете, если таиландское правительство раньше и хотело пополнить
свои финансы за счет торговли лесом, оно не могло бы делать это в таких
катастрофических масштабах — не было у него достаточных средств,
нужного оборудования. Именно и только вмешательство Всемирного банка
позволило оставить страну вообще без леса, без потенциала дальнейшего
развития. А что приобрел Таиланд? Несколько чиновников теперь могут
учить своих детей в Европе? Кто-то успел составить себе завидное
состояние? Бедная страна осталась бедной, только еще и без потенциальных
возможностей разбогатеть...
— А почему на деньги, данные в кредит, не покупалось оборудование для
переработки древесины?
— Вот вопрос в самую точку! А кому нужно, чтобы таиландцы научились
что-то делать из дерева и экспортировать деревянные изделия? Рынок давно
поделили. Новые конкуренты появятся? Всегда как-то так получается, что
оборудование для обработки дерева намного дороже, чем оборудование для
рубки и вывоза древесины. И кредиты целевые не для этого давались. И
доставать такое оборудование очень хлопотно.
Зато если бы у страны хватило настойчивости и терпения, именно тут и
был бы для нее выход. Рядом с одним дровосеком встали бы трое-четверо
рабочих с высокой квалификацией, обрабатывающих дерево. Страна бы
изменилась. А нынешним хозяевам этого рынка пришлось бы потесниться.
Через пятьдесят лет после начала проекта Всемирного банка Таиланд
остался без леса. И без надежд на будущее.
— А какова была идея, когда создавали Всемирный банк?
— Для восстановления Европы после второй мировой войны. Банк §
организовали страны Большой Семерки, ресурсы его сначала были очень ^щ
невелики, а первый проект осуществлялся в Голландии. *£
Пока банк действовал в Европе, в родственной культурной среде, и пока ||
он обладал малой мощностью, все было в порядке. Потом во главе банка «4
19

оказался человек, причастный к военному руководству войной во Вьетнаме.
Опытный бюрократ и весьма честолюбивый чиновник, он приложил массу
усилий, чтобы финансовые возможности банка резко возросли. Штаб-
квартира банка — в Вашингтоне, несколько огромных зданий. Основной
§ вкладчик — Америка. Деньгами банк ворочает такими, каких ни одна страна
ни у каких частных банков раздобыть не может. Банк раздает льготные
кредиты, сейчас — странам третьего мира под всякие грандиозные проекты.
Гигантский масштаб кредитов и проектов сделал Всемирный банк
намного влиятельнее и опаснее: последствия его деятельности становились
просто сокрушительными. Например, в книге рассказывается о проекте
трансмиграции в Индонезии. Индонезия состоит из семи основных островов
и многих мелких. Главный остров — Ява, там столица. Остров перенаселен,
почти самое густонаселенное место в мире; там примерно так же, как на
восточном побережьи Индии. Всемирный банк субсидировал проект, по
которому остров Яву следовало «разгрузить», переселив часть людей на
другие острова, где огромные леса и мало населения.
Сама идея была очень характерна для Всемирного банка — поддержать
доминирующую народность в ее стремлении культурно и экономически
подчинить себе все остальные. Правительство Индонезии стремилось
именно к этому: ведь в стране что ни остров — то своя самобытная культура, свои
обычаи и свой язык. Распространение явайцев по всей территории так или
иначе привело бы к деградации всех этих культур, их подчинению и
растворению в одной — яваиской. С экономической точки зрения, точнее,
с точки зрения тех, кто убежден в необходимости создания «единого
народнохозяйственного комплекса» страны (так у вас, по-моему,
говорилось?), это, конечно, полезно: единство такого комплекса подкрепляется
тем, что в его рамках все говорят на одном языке. Но с точки зрения
культуры и необходимого для выживания человечества разнообразия...
Понимаете, каждый островок иной культуры, иной цивилизации — это
потенциальный вариант выхода в какой-нибудь ситуации. Автор книги
пишет о том, что выживание человечества обеспечено не только'
нынешними успехами науки, техники, не только европейской моделью развития, но
и культурным разнообразием, упорно сохраняющимся на Земле.
Итак, идея проекта, с точки зрения автора (и я ее полностью разделяю),
была порочной. А способ претворить этот проект в жизнь оказался просто
пустой тратой огромных средств. Никто не хотел уезжать с родной Явы Бог
весть куда, еле-еле нашли какие-то семьи добровольцев. Многие из них
вернулись с середины пути. Тс же, кто добрался до пункта назначения,
убедились, что там их не ждут и ничего к их приезду не подготовлено.
Переселенцы гибли. Огромные суммы денег растворились в воздухе без
всякого следа.
Когда стало ясно, что проект провален, банк всю вину свалил на
индонезийское правительство: не могли же мы вмешиваться во внутренние
дела страны...
— Деятельность банка никто не контролирует?
— Никто. Они так хорошо устроились: не было ни одной попытки
проверить их счета, сопоставить их расходы по какому-нибудь проекту с его
эффективностью. Это убеждение руководства банка: никто не имеет права
совать нос в их дела. Об общественном контроле я уж и не говорю... Так что
никто не знает, сколько денег из банковских кредитов разворовано на
местах. Там, где большие деньги, воровство неизбежно.
Главная мысль автора, которую я полностью разделяю: беда банка не в
том, что ему не хватает денег на его гигантские проекты, а в том, что у него
слишком много денег.
Большие деньги — соблазн для мошенников всех мастей. Вот я приезжаю
в Россию, у меня совсем немного денег — только чтобы что-то начать, на
первые шаги; я найду честных, искренних людей, которые хотят дело делать.
Мошеннику я не интересен.
Но самое страшное в этом обилии денег совсем не мошенничество; оно
было, есть и будет. Страшнее другое: большие деньги всесильны. С их
20

помощью можно строить никому не нужные гигантские водохранилища,
которые выводят из оборота огромные участки земли и ломают
биологические процессы вокруг. Можно переселять с места на место народности.
Можно сводить на нет леса. Понимаете, последствия деятельности, в
которую вовлечены большие деньги, могут быть просто катастрофическими.
Страшно, когда события, подталкиваемые деньгами, стремительно
ускоряются и становятся необратимыми.
— Все-таки в этом безумии скорее виноваты местные власти, чем
Всемирный банк: это же они решают вырубать леса или строить гигантское
водохранилище, а банк только дает деньги... В вашем изложении все
правительства развивающихся стран будто бы состоят из жадных дураков...
— Вы когда-нибудь брали деньги в долг? Много денег? Больше, чем вы
можете вернуть?
— Нет.
— А если бы у вас дети умирали с голода, взяли бы?
— Конечно, взяла бы...
— Мы говорим об очень бедных странах. Для того чтобы они вышли на
определенный уровень развития, нужна кропотливая работа и много
времени. А люди бедствуют сегодня, сейчас. И они горячо поддержат
правительство, решившее сегодня добыть деньги любым способом, под любой
процент,— их можно понять.
А долги наслаиваются, и приходит время, когда уже нет выбора, сводить
леса или нет — конечно, сводить, потому что надо платить проценты на
проценты.
И в этот момент подворачивается Всемирный банк, предлагая гигантские
деньги,— не в подарок, конечно, но под очень низкий процент. Чего
изволите?!.. Хотите, наша страна будет выращивать только кофе или только
бананы? Превратится в одну громадную плантацию монокультуры? —
Пожалуйста! И заметьте, народ тут опять поддержит свое правительство:
хотя львиная доля этих кредитов будет зарыта в песок, разворована и пущена
во вред, все же что-то перепадет и бедным, и появятся новые рабочие места,
и будет возможность сегодня спасти детей, выжить — где уж тут думать о
будущем!
В Африке Всемирный банк уже несколько стран превратил в страны с
монокультурным хозяйством. Что это такое, вы хорошо представляете себе
на примере среднеазиатских республик, Узбекистана, например, который
Москва превратила в о,щгу гигантскую плантацию хлопка. И. еще: малейшее
колебание цен на эту культуру на мировом рынке — и удар по всей стране...
— То, что вы прощаете правительствам развивающихся стран, вы не
можете простить Всемирному банку? Вы считаете, он должен больше
заботиться о будущем этих стран, чем они сами?!
— Что значит — прощаю властям? Это не мое право — прощать или не
прощать... Все равно любое правительство ответственно за будущее своей
страны, а Всемирный банк вообще лишен всякой ответственности.
Самое главное — чтобы страна развивалась по собственному разумению,
по своим проектам и адекватно своим ресурсам. А самое порочное в
деятельности Всемирного банка — то, что он навязывает кредитуемым свою
модель развития.
— У банка есть концепция развития бедных стран?
— Кажется, она во многом похожа на вашу советскую модель развития.
Руководство банка целью своей деятельности видит развитие
промышленности, создание в стране крупного массового производства. Часто, как я
говорил, монопроизводства. Для создания единого народнохозяйственного
комплекса важно, чтобы в стране доминировала одна культура, один
язык — мы об этом уже говорили. Банк, по сути, никогда не заботился о
последствиях своих проектов, ни экологических, ни культурных. По-моему, §
главное для него — потратить как можно больше денег. И в самом деле, , i
чиновник Всемирного банка ценится не за эффективность курируемых им « д
проектов, а за то, сколько денег ему удалось раздать в долги. Чем больше |«
ты выдал кредитов, тем ты лучше работаешь, тебя будут повышать по ^k.
21

службе, продвигать наверх.
А тогда зачем надо в пятнадцати — двадцати городах России начинать
маленькие проекты, если одним махом можно истратить больше денег,
? а построив водохранилище...
0 | И неважно, что будет с людьми, которые жили на этой территории. В
g | Бразилии, например, построили водохранилище на территории, на которой
с 5 жили люди с оригинальной культурой, не тронутые западной цивилизацией.
Культура эта гибнет на глазах, резко возросло число самоубийств среди
оставшихся на берегах водохранилища, большинство же ушли в большие
города. Там эти люди пополнили ряды беднейшей части населения, быстро
превратились в люмпенов — а ведь жили по-своему, и жили бы так еще
столетия...
Нечто подобное происходило везде, где появлялся Всемирный банк. В
Индии, Индонезии, Таиланде, Бразилии. Теперь ждите его в России...
Знаете, не так давно произошла утечка информации из банка: кто-то
принес оттуда письмо, адресованное его руководству и написанное
консультантом, профессором Гарварда. В письме говорилось, что страны третьего
мира, прежде всего Африки, живут в слишком чистой среде, экологическое
их состояние намного лучше, чем в Европе и Америке. Поэтому
предлагалось переместить туда все грязные, экологически опасные производства —
они будут счастливы, если им еще немного за это заплатят. Письмо
возмутительное, ошеломляющее своим цинизмом.
— Но ведь на самом деле грязные производства начинают перемещаться в
страны третьего мира, это не вчера началось...
— Я знаю. Это происходит и будет происходить, поскольку
предпринимателям легче и выгоднее перенести свои заводы в другое место, чем делать
их экологически безопасными.
Но это до сих пор была деятельность отдельных недобросовестных
предпринимателей, с этим можно было бороться. А положить такие идеи в
основу идеологии такого громадного банка... Ну, это все равно, как если бы
правительство какой-нибудь европейской страны начало последовательно
реализовывать такую политику...
— И что было дальше?
— Конечно, письмо было секретным документом. Экологи, получившие
его в руки, разослали его факсами по всему миру, было несколько
скандальных публикаций.
— И что?
— Ничего. Профессора, можно сказать, повысили в должности: теперь он
консультирует не банк, а администрацию президента Клинтона.
Но давление общества на банк возросло, особенно давление
экологических неправительственных организаций. Много лет боролись с банком и в
конце концов добились некоторых изменений. Только боюсь, что это
изменения чисто косметические. Например, банк создал комитет
экологических проектов — думаю, что это будет комитет прежних
лесопромышленных проектов.
Автор книги приводит цитаты из официальных документов Всемирного
банка, противоречащих друг другу- Под давлением экологов банк признал
один из своих проектов неудачным и пришел к выводу, что его нужно
закрывать; однако когда стали распределять средства на следующий год,
выяснилось, что на этот проект выделены новые деньги (это опять угечка
информации; все-таки некоторые чиновники банка уже сомневаются в
благотворности его дел).
Но самое главное, что растет протест против этих проектов на местах,
там, где они должны осуществляться: в конце концов, не все там живут
. только сегодняшним днем. Я знаю, министр природной среды Бразилии
1 много лет воевал с банком, и конгресс там принимал решения отказаться от
, g некоторых проектов. А в Гималайских горах, в Индии, когда началась рубка
• л вековых деревьев, туда пришли женщины из деревни и обняли эти деревья,
|f^ чтобы их не смогли срубить. По три-четыре женщины обхватывали один
75 ствол, такие это были деревья. И, представьте себе, отстояли...
22

Группы протеста сейчас есть везде, где действует банк, и они заставили
разговаривать с собой.
— Как же все-таки получилось, что созданная с лучшими намерениями
организация превратилась во всемирного монстра?
— В книге прослеживается путь идей, которые сегодня обосновывают его
деятельность. Автор доходит до идеологии Просвещения, создавшего образ
идеального государства (идеального для всех, независимо от культурных и
экономических различий) и выдвинувшего лозунг, по которому человек
должен властвовать над природой, а не сотрудничать с ней.
Это — итоги идеологические; есть еще и социальные: Всемирный банк —
блестящий пример чисто бюрократической организации, такая организация
ориентирована не на выполнение той функции, для которой ее создали, а
на самосохранение, расширение, укрепление своих позиций.
— А могло быть иначе?
— С большими деньгами? Нет, не могло бы. Положительный опыт
работы в бедных странах, который я знаю, связан с малыми деньгами.
Например, в Бангладеш одна экологическая организация выдает женщинам
из деревень долларов по пятьдесят, только чтобы хватило на начало какого-
то дела: построить печь для обжига керамики или купить пряжу, ткацкое
приспособление.
Еще одна неправительственная организация раздает небольшие суммы
денег в Африке: купить рабочее животное или попробовать разводить новую
культуру на своей плантации.
Еще одна важная вещь: кто решает, куда потратить деньги — местные или
чужие, пришлые. У Всемирного банка такой принцип: чиновник не имеет
права работать в стране, в которой он прежде жил. У меня одна знакомая
сотрудница банка — армянка, она не может работать в Армении, хотя очень
бы хотела. Я понимаю, почему они завели такой порядок: чтобы не плодить
коррупцию. Но в результате китаец решает проблемы Индии и получается
полное безумие.
— Итак, если я вас правильно понимаю, вы хотите призвать нас к
осторожности в отношениях со Всемирным банком?
— Да, к максимальной осторожности. Конечно, Россия — не страна
третьего мира, у вас огромный запас ресурсов и превосходный
интеллектуальный потенциал, прекрасные ученые. Так что, я надеюсь, вы быстро
разберетесь, что к чему.
Еще прошу: не судите об Америке по Всемирному банку. Я знаю, как это
будет: мои друзья, экологи, попросят у банка три тысячи долларов на
оборудование, чтобы контролировать состояние окружающей среды.
Чиновник банка потратит несколько десятков тысяч на то, чтобы обсудить их
проект на месте, и в конце концов известит их, что банк считает эту трату
нецелесообразной. Стыдно! •
Беседу вела И. ПРУСС
h
2 2
■за

тридцатые годы

В первой половине тридцатых годов основное место в
журнале заняли статьи о машинах и механизмах, об
организации производства, публиковалось много схем и
описаний самых различных моделей. Журнал знакомил
читателя с крупными новостройками периода
индустриализации: Магниткой, Харьковским тракторным и
Нижегородским автозаводом, планом создания Единой
высоковольтной сети. О новом в жизни далекого и
экзотического края рассказывал Константин Паустовский
(отрывок из повести «Кара-Бугаз»).
Журнал стремился информировать о новинках со всех
концов света, и именно в те годы на его страницах
появилась рубрика «Обо всем понемногу», позже
разделившаяся на две дочерние — «Во всем мире» и
«Понемногу о многом».
Вместе с организациями, занимавшимися детским
техническим творчеством, журнал регулярно проводил
конкурсы на лучшие модели среди школьников разных
возрастов, и хорошо понимаешь восторг ребят, когда
победителей конкурсов приглашали из Вологды,
Камышина или Бийска на двухнедельную экскурсию в Москву.
(В скобках расскажем забавный эпизод из недавнего
прошлого, из начала восьмидесятых годов. Тогда
академик, лауреат самых высоких научных премий,
вспоминал: «...очень полезный был журнал, рассказывал, как из
старой батарейки, пустой катушки и бабушкиных спиц
сделать что-нибудь необходимое для дома». Злая
ирония заключалась в том, что игнорируя перемены,
произошедшие за полвека, и без тени юмора академик
настойчиво пытался вернуть журнал в середину тридцатых
годов.)
В 1938 году журнал, перешедший к тому времени из
издательства «Молодая гвардия» в «Детгиз», снова
изменил свою программу. Он сделался
научно-популярным изданием для пионеров и старших школьников.
С этого времени для него главным стало
рассказывать о науке, пробуждать у молодого читателя
устойчивый интерес к проблемам науки и техники. В журнале
впервые появились статьи о серьезных научных
проблемах. О теории относительности рассказывал Лев Ландау
(это было его первое выступление с научно-популярной
статьей и, кажется, единственное), о происхождении
человека — антрополог М. Нестурх. Регулярно на
страницах журнала печатались известные популяризаторы
Л. Бобров и И. Нечаев, автор весьма популярной в свое
время книги «Рассказы об элементах».
С 1939 года заметное место на страницах журнала
получила военная тема. Редакция подготовила серию
статей о современной военной технике и о крупнейших
битвах первой мировой войны — сражениях под
Верденом, на Ипре и Сомме. В 1941 году с первого номера по
шестой шла военно-познавательная игра «Сержант
Пионеров в боях и походах». С рядом статей выступил
Ю. Г. Вебер. После войны Юрий Германович стал
признанным автором многих очерков и книг о людях науки.
Как член редколлегии журнала, он принимал близкое
участие в делах редакции вплоть до своей смерти в
1989 году.
В середине тридцатых годов в редакции журнала
начали происходить постоянные перемены. Некоторые из
У НАС
мночтл кра1 рйот
25

У НИХ
ужасы безработицы
ее бывших сотрудников отошли от журнала, иные,
насколько известно из устных преданий, были
репрессированы. На несколько лет главным редактором журнала
стал Г. Эйхлер. Балтийский моряк, участник
гражданской войны. Генрих Леопольдович в мирное время
сделался видным литературным критиком. Высокий
художественный вкус, отменное знание русской и мировой
литературы способствовали его дружбе с К.
Паустовским, А. Фадеевым, А. Гайдаром. Г Эйхлер был одним
из инициаторов создания издательства «Детгиз» и в
тридцатые годы — его главным редактором. Осенью 1941
года Генрих Леопольдович как немец был отправлен в
ссылку, долгие годы мыкался по захудалым
казахстанским поселкам, пока наконец, благодаря усилиям А.
Фадеева и других высокопоставленных друзей, не был
переведен в относительно благоустроенное место — в
город Караганду, где и преподавал последние годы жизни
литературу в старших классах средней школы. '
Во второй половине тридцатых годов Г. Эйхлера на
посту главного редактора сменил Л. Жигарев. С
приходом Льва Викторовича связаны многие перемены в
облике журнала: более заметной стала тяга к
общеобразовательным публикациям, вновь начали широко печататься
очерки о путешествиях — о перелетах Чкалова, Громова,
Коккинаки, о дрейфе четверки Папанина, регулярной
стала фантастика.
Видную роль в работе редакции в предвоенные годы
играли научный редактор журнала И. Нечаев и
художественный редактор 3. Лившиц. Осенью 1941 года Нечаев и
Лившиц ушли в народное ополчение и погибли в боях
под Москвой.
Номер шестой журнала за 1941 год стал последним в
его предвоенной истории. На время войны журнал
перестал выходить.
ЛИСТАЯ СТАРЫЕ ЖУРНАЛЫ.
ФАКТЫ И СОБЫТИЯ
Завод
освобождает СССР
от заграничной
зависимости
Была маленькая
железнодорожная станция Затишье.
Теперь — станция
Электросталь. Были лес и гати.
Теперь — новый великан
«Электросталь)».
Завод «Электросталь»,
непрерывно развиваясь,
расширил производство
высокосортных сталей до
масштабов, превышающих
масштабы крупнейших мировых
заводов. Подумайте: 66
стандартных испытанных марок
специальных сталей! 66
марок выпускает
«Электросталь».
Так говорят рабочие-элек-
тростальцы:
— Производством ряда
марок, которые не были
известны в нашем Союзе, мы
овладели. Мы поставили
новые производства. Сейчас
нет такой марки, которую мы
не могли бы изготовить.
И более того: марки
стали, которые не так давно
изготовляли кустарно, завод
научился выпускать в
масштабе массовом.
7,5 тысяч тонн стали —
выпуск прошлого года.
45 тысяч тонн — в
будущем году.
120 000 тонн
высокосортной стали — задание заводу
к 1033 году.
120 000 тонн
обыкновенного железа — это «пустяк».
26

Такое количество мог
производить ранее какой-нибудь
частновладельческий завод.
120 000 тонн высокосортной
стали — это очень большая
цифра. Это невиданная
цифра в условиях
капиталистического хозяйства.
Вот почему мы говорим:
«Электросталь»
выравнивается в одну шеренгу с
великанами — Магнитостроем и
Кузнецкстроем.
Первый
советский завод
натурального каучука
В горах Кара-Тау
построен первый в СССР и в мире
завод по выработке
натурального каучука из
советского сырья — каучуконоса
тау-сагыз. В ноябре 1931 года
завод вступил в строй
советской резиновой
промышленности.
Первые месяцы работы
завода вполне показали
возможность широкой
постановки добычи натурального
каучука из советского сырья.
Первый советский завод
натурального каучука — новая
большая победа на пути к
освобождению СССР от
иностранной зависимости.
Московский
метрополитен
строится
В Москве начаты работы
по постройке
метрополитена. В этом году на постройку
метро отпущено сорок
миллионов рублей.
/мния первой очереди
(Сокольники — Крымская
площадь) будет протяжением в
11,5 километров. Линии всех
трех очередей — больше ВО
километров.
Каждый поезд будущего
метро будет составляться из
трех моторных вагонов и трех
прицепных. Каждый вагон
будет иметь 170 мест.
Поезда метро будут двигаться
электротягой. Ток будет
подаваться не по верхнему
проводу (как для трамвая), а по
третьему рельсу, который
пойдет между двумя
основными.
Скорость поезда метро
значительно выше скорости
трамвая. В час метро будет
пробегать 25—30
километров. Туннель метро пойдет
под мостовой на средней
глубине в три метра.
Первая линия метро
вступит в эксплуатацию к концу
1933 года. Срок окончания
всех линий метро —1637 год.
Опыты
по расщеплению
атомного ядра
В Ленинградском физико-
техническом институте
производятся работы по
расщеплению атомного ядра. Опыты
на высоковольтной
установке проводил профессор
И. В. Курчатов, ученик
академика А. Ф. Иоффе.

ФОКУС
Путь на сушу
28

Этого не может быть! Нигде на Земле «девонские
четвероногие не могут находиться в больших
количествах».
Так отреагировала Дженни Клак, палеонтолог из
Кембриджского университета, на сообщение о том, что
этих самых ранних четвероногих очень много в
Гренландии. Специалист по древним земноводным, Дженни
Клак знала, о чем говорила. И все-таки, к счастью, она
оказалась не права, и теперь — уже почти десять лет —
она изучает многочисленные останки своих
любимцев — Acanthosteg.
Впрочем, Дженни Клак вначале имела все основания
для скепсиса.
Палеонтологи жалуются на редкость находок
динозавров, но по сравнению с первыми четвероногими
динозавры распространены так же широко, как
обычные камни. В течение двадцатого века лишь один
экземпляр первых примитивных тетрапод был изучен во
всех деталях: найденная в 1931 году в горах Цельсия в
Гренландии lchtiostega — существо, жившее примерно
360 миллионов лет назад. Это животное произошло от
двоякодышащих кистеперых рыб, в развитых толстых
плавниках которых уже можно было угадать зародыши
пальцев. К тому же у этих рыб, помимо жабр,
существовали и легкие, которыми они пользовались, когда в
водоеме не хватало кислорода или когда они
оказывались на суше. Самое раннее наземное позвоночное —
антракозавр — относится ко времени в 300 миллионов
лет.
Клак занималась изучением ранних тетрапод десять
лет, по крупицам собирая всевозможные сведения об
этих животных. Как-то она услышала, что в Гренландии
есть местность, где костей тетрапод очень много.
Можно ли было поверить в подобное? И вот Клак читает
..невник молодого ученого, обнаружившего кости. «Тет-
раподы,— писал он, не понимая, что бросает вызов
воображению любого палеонтолога,— находятся здесь в
больших количествах».
Вот туг Клак и заметила: Нигде на земле «девонские
четвероногие не могут находиться в больших
количествах». Это все равно, что написать об изобилии
единорогов или археоптерикса.
Однако дневник подвигнул Клак отправиться на
поиски самой. Летом L987 года вертолет высадил
«охотников за костями» в Гренландии. Когда через несколько
дней группа прибыла на место, то обнаружила
буквально кладовую костей Acanthostega: в то лето их было
собрано более четырехсот килограммов. Из этого
материала составили один полный скелет Acanthostega и два
чуть менее полных.
«Они не были очень проворными,— говорит Клак.—
Большую часть своего времени они сидели на дне лагун,
скрытые в иле, ожидая, пока кто-нибудь не подплывет
достаточно близко, чтобы дотянуться и съесть его».
29

Клак участвовала в реконструкции внешнего облика
животного — тело, как у саламандры, большие
прозрачные глаза, посаженные сверху на плоской голове, и рот
в постоянной глуповатой усмешке. В Acanthostega
смешались анатомия тритона и обаяние маленькой
собачонки.
Эти животные откосятся к самым примитивным из
всех известных форм тетрапод (четвероногих), к
которым принадлежат вообще все позвоночные, летающие
или разгуливающие но суше. Даже киты и змеи —
тетраподы, хотя они и потеряли свои «ноги» много лет
назад. Исследование Acanthostega должно пролить свет
на то, как наши предки смогли «вынести» свое тело из
воды.
С 1987 года Клак изучает скелет. £е выводы
отличаются от общепринятых положений. Раньше
предполагалось, что наши нижние конечности, которые так
хорошо позволяют передвигаться по земле,
эволюционировали именно для этой цели. Но Acanthostega, как
уверяет Клак, отметает это правило: строение тетрапод
складывалось тогда, когда наши предки жили
исключительно в воде, и оно эволюционировало именно для
такого образа жизни.
Мнение Клак: первое позвоночное, поселившееся на
суше, не выползло из воды на рыбьих плавниках —
хорошо подвижные конечности возникли за миллионы
лет до этого.
Все предыдущие реконструкции этого этапа
эволюции основывались главным образом на изучении
останков Ichtiostega. Проблема в том, что девонские
тетраподы настолько редки, что любые новые находки или
наблюдения могут перетряхнуть все «генеалогическое
дерево» четвероногих.
Достаточно распространена следующая
реконструкция того периода. Большая часть девонских
отложений — ярко-красного цвета, значит, они
формировались в условиях сухого жаркого климата. Отсюда можно
сделать вывод, что предки четвероногих — те
двоякодышащие рыбы, которые жили в сезонно пересыхающих -
водоемах. Сегодняшние разновидности двоякодышащих
рыб выделяют слизь, покрывают ей тело, и это помогает
им дожить до следующего дождливого сезона. Но их
предки, возможно, на плавниках переползали из
высохшего озера в еще сохранявшиеся водоемы. Рыбы со
слабыми плавниками не выдерживали этот путь и
подвергались, таким образом, естественному отбору.
Постепенно плавники превратились в лапы, которые
гораздо лучше приспособлены для наземного
передвижения. Параллельно с этим и все остальные органы —
глаза, уши и кожа — приспособились к новой среде
обитания.
И хотя эта точка зрения уже вошла во многие
учебники, мир, описанный в ней, никогда не
существовал. В качестве опровержения теперь приводится весьма
веский аргумент: красные горные породы могут
образовываться не только в сухом, но и во влажном жарком
климате (например, в современных влажных тропиках).
30

И именно такой климат был в Гренландии в девонский
период.
Еще важнее наблюдения над Acanthostega. По их
полным скелетам можно понять, что эти животные
дышали, как рыбы (вернее, двоякодышащие рыбы) и
слышали, как рыбы. Их лапы были обращены к земле
острыми краями — попробуйте ходить по земле на
ножах! К тому же передние лапы заканчивались
восемью (!) пальцами вместо общепринятых для
четвероногих пяти. Эти пальцы бесполезны для наземного
передвижения. Почему у животного, выходящего на
сушу, такие слабые лапы? И вообще, как объяснить, что
телом наземного животного обладала Acanthostega,
которая не могла жить на суше?!
Чем больше Клак изучала примитивных тетрапод, тем
больше была уверена, что ни Acanthostega, ни ее прямые
предки не выходили на сушу.
Окончательная убежденность в этом возникла, когда
ученые «дошли» до хвоста. Acanthostega имели сильный
большой хвост с большими плавниками по всей его
длине сверху и снизу. Такое строение позволяло
использовать его в качестве руля. А он нужен был только
в воде, на суше он был бесполезен и даже мог явиться
помехой. (Поэтому земноводные теряют плавники, как
только выходят на сушу.)
Клак предлагает свой сценарий переселения
позвоночных на сушу.
Во время девонского периода появилось очень много
мелких прогреваемых лагун со своими опасностями и
преимуществами. Обильная растительность порождала
богатую органическую жизнь. Однако бактерии
использовали так много растворенного в воде кислорода, что
для рыб с их жабрами жизнь чрезвычайно усложнялась.
В этих лагунах выжили те рыбы, у которых в результате
случайных изменений появились, помимо жабр, еще и
легкие. Следующий шаг эволюции — у некоторых из
них развиваются плечи, лапы, -пальцы. Эти конечности
не могут передвигать своего обладателя по суше, но
помогают избежать препятствий на дне мелководных
лагун. На этих лапах можно передвигаться по дну, они
приспособлены к жизни в воде.
Таким образом, у четвероногих сначала
эволюционировали хорошо развитые конечности, и лишь потом они
вышли из воды.
Такой принцип эволюции — развитие признака до
его использования — называется преадаптацией. Это
удача, когда она оказывается выгодной для вида. Кости,
например, появились как хранилище избыточного
фосфора, и лишь позднее они стали поддерживать тело.
Acanthostega, жившая под водой, с телом, от головы
до хвоста готовым для наземного существования, являет
собой ярчайший пример того, как биологическое естество
человека связано с преадаптациями непредсказуемой
природы.
По материалам зарубежной печати подготовила
Татьяна Кузнецова
31

Юбилей «ЗНАНИЕ - СИЛА»
1946—1965 годы

После войны журнал стал издаваться Министерством
трудовых резервов (позже — Государственный комитет
по профтехобразованию).
Почти весь этот период — до начала шестидесятых
годов — прошел «под знаком» Льва Викторовича Жига-
рева. Ему, последнему предвоенному редактору
«Знание — сила», удалось совершить своего рода чудо:
восстановить издание журнала, не имея при том в качестве
исходной позиции решения директивных органов или
поддержки высоких партийных инстанций.
История, конечно, движется разными дорогами, но
забавно, что один из видных партийных деятелей того
времени, возглавлявший среди прочего систему
трудовых резервов, внял увещеваниям Жигарева и
соблазнился идеей иметь свой журнал, да к тому же еще не
забывшийся, еще сохранивший широкую полулярность. Так
начался четвертьвековой симбиоз журнала и системы
профтехобразования, симбиоз, который, с одной
стороны, позволил журналу жить и развиваться созвучно
времени, а с другой — послужил источником множества
конфликтов и неприятностей для редакции.
Учитывая запросы издателя, журнал заметное
внимание уделял рассказам о передовиках производства, о
мастерах производственного обучения. Публиковал
статьи о школах ФЗО и ПТУ. Печатал исторические
повести о ремесленниках петровских и екатерининских
времен.
Однако главным направлением было все-таки
просветительское. Журнал публиковал очерки о людях
науки, проблемные статьи. Главным завоеванием журнала
было, пожалуй, расширение круга тем: читател>
практически в каждом номере встречался на его страницах с
физикой, биологией, астрономией, а потом и с
археологией, историей науки.
Нельзя, впрочем, не сказать и о том. что многое в
журнале первого послевоенного десятилетия, как и в
последние предвоенные годы, оставляет тягостное
впечатление: слишком силен был идеологический диктат
партийных инстанций. Например, серия «Люди русской
науки», которая публиковалась ряд лет на рубеже
сороковых — пятидесятых годов, была бы нормальным
редакционным начинанием, если бы не отчетливый дух
стремления отгородить отечественную науку от
мировой, поставить ее выше мировой науки: вклад журнала в
борьбу с «безродными космополитами», за приоритеты
советской науки в любой области, которая в
интеллигентском фольклоре получила ироническое название
«Россия — родина слонов».
Драматическая мета времени — публикации того
периода по биологии. В наши дни только с горечью и
сочувствием к нашим предшественникам можно
прочитать такой отрывок из редакционного обращения к
читателям в номере 1 за 1951 год в связи с 25-летним
юбилеем: «Опубликованные в журнале статьи о работах
академика Лысенко, старейшего советского биолога
О. Б. Лепешинской, об открытиях советских биологов и
биохимиков Бошьяна, Бокучавы и других рассказывали
читателям журнала о замечательных открытиях
советской биологической науки».
После XX съезда КПСС в 1956 году, обозначившего
АНТ-2
2 Знание—сила № 12
33

34
переломную веху в истории страны, началась «оттепель»,
идеологический климат стал меняться. Изменялся и
журнал, в нем начали появляться живые репортажи и очерки,
смелые гипотезы ученых, инженерные проекты.
«Доступно и занимательно» — таким был девиз
редакции тех лет. Она прилагала немалые усилия, чтобы
сделать журнал привлекательным для широкого круга
читателей. С первых послевоенных номеров постоянное
место на его страницах получили произведения научной
фантастики, и до конца пятидесятых годов журнал был
единственным изданием, которое регулярно
публиковало фантастику. (Ирония судьбы, конечно, но именно из-
за пристрастия к фантастике журнал попал под особый
присмотр цензуры и каждый его номер проходил в ней
две читки.) И, Ефремов, В. Сапарин, Г. Гуревич, А. Днеп-
ров — практически все видные писатели-фантасты были
авторами журнала. В начале шестидесятых годов к ним
присоединились В. Савченко, Г. Филановский, Кир
Булычев. Журнал опубликовал первые рассказы Аркадия и
Бориса Стругацких, напечатал единственное
фантастическое произведение Н. Эйдельмана «Пра-пра...»
Усилия редакции давали свои плоды: с 25 тысяч
экземпляров в 1946 году тираж журнала, несмотря на
лимиты подписки, устанавливаемые директивными
инстанциями, к середине шестидесятых годов поднялся до
400 тысяч.
В сороковые и пятидесятые годы много сил и энергии
отдавали журналу его многолетний научный редактор
доктор химических наук Б. Степанов и ответственный
секретарь Б. Этингоф. Более двадцати лет проработала
в журнале Е. Пашина, заведующая редакцией, которая в
тогдашнем крошечном коллективе выполняла роль
«мастера на все руки».
В начале шестидесятых годов процессы перемен в
советском обществе, заметный рост влияния науки
вызвали переориентацию интересов редакции. Проблемы
различных наук, в том числе и технических, заметно
отодвинули на второй план производственные темы.
Волны «оттепели» еще продолжали будоражить общество, и
это порождало эффект свободомыслия даже в самых
отдаленных от политики сферах науки — в геологии,
палеонтологии и т. д. На страницах журнала стали
регулярно появляться статьи, посвященные современным
проблемам научной генетики. Полемики с Лысенко
журнал тогда не мог себе позволить (один из тогдашних
главных редакторов, недолгое время занимавший этот
пост, до такой степени «уважал» мнение ЦК КПСС, что из
любого текста вычеркивал слово «ген», и этот
подрывной термин приходилось заменять нейтральным
выражением «отрезок ДНК»), зато редакция стремилась
добросовестно отслеживать достижения подлинно научной
современной генетики и биологии.
Значительно шире стали публикации на
гуманитарные темы, среди их авторов появились Н. Эйдельман,
В. Янин. Неутомимым пропагандистом археологических,
исследований был А. Варшавский. А его авторские пуб^
ликации по истории искусства неизменно занимали перт
вые места в опросах читателей. п
Общее состояние умов, появление молодых поколе-*
ний ученых, в меньшей степени скованных идеологиче-

скими шаблонами, нежели их старшие товарищи,
выразилось в таком знаменательном факте: редакция стала
активно «обрастать» молодыми, дерзко мыслящими — в
пределах своих наук, конечно,— авторами. Этот процесс
явился прелюдией к расцвету журнала во второй
половине шестидесятых и в семидесятые годы.
За первые двадцать послевоенных лет несколько раз
менялся внешний облик журнала. Долгое время журнал
печатался в экспериментальной типографии
полиграфического ПТУ в Риге, и там он со временем получил
цветные вкладки. После перехода на Калининский полиграф-
комбинат, а потом в типографию в Каунасе уже половина
журнальных полос стала печататься в цвете. Но самый
решительный, поистине революционный перелом
произошел в 1964 году по инициативе тогдашнего
ответственного секретаря Г. Анфилова. Вместе с новыми для журнала
оформителями — А. Добрицыным и Б. Алимовым — он
привлек к иллюстрированию журнала большую группу
художников, работавших в достаточно нестандартной
манере. Впрочем, по-настоящему эта группа
развернулась уже в следующем периоде, и тогда ее работа
составила знаменательный этап в истории развития журнала.
Листая старые журналы
Факты и события
«Магнико-627»
Так называется новый
магнитный сплав, найденный
после многолетних исканий
тремя советскими учеными
А. Займовским, Б. Лившицем
и К. Нащокиным.
Миниатюрный магнит из этого сплава,
весящий всего 00 граммов,
удерживает груз весом в
25 килограммов
«Магнико-627»
применяется сейчас советскими
врачами при извлечении
металлических частиц, случайно
попавших в глаз.
Однажды во время
бурения нефтяной скважины
сломался бур, когда было
пройдено ужв полтора
километра. Для извлечения
обломков инструмента требовалось
не менее полутора месяцев,
а связанные с этим расходы,
по расчетам, оказались так
велики, что выгоднее было
начать новую скважину.
Тогда решили применить
магнит из «Магнико-627».
Опущенный на полуторакило-
метровую глубину в
отверстие скважины «магнитный
паук» притянул к себе
обломки бура, и они были
извлечены наружу. На ликви-
дацию аварии потребовалось
всего несколько часов.
Этот чудесный сплав,
изобретатели которого
удостоились Сталинской премии,
может найти и другие
разнообразные применения.
Вооружаться знаниями
новой техники
Сотни тысяч молодых
людей и девушек окончат в
текущем году ремесленные и
железнодорожные училища и
школы ФЗО Тысячные
пополнения сейчас приходят в
училища и школы
Министерства трудовых резервов.
Будущие молодые рабочие
должны стремиться к такому
овладению своими
профессиями, которое даст им право
быть передовыми.
С каждым днем вое шире
развиваются новые отрасли
социалистической
промышленности. Реактивная
техника, радиолокация — вот те
новые области
производства, с которыми встретится
молодой рабочий. А
автоматические поточные линии,
механизация и
автоматизация трудоемких процессов,
новые сверхмощные стажи.
35

машины и агрегаты — это
реальная действительность,
все это существует сейчас.
Сокровища
атомного ядра
Капиталистические страны
не заинтересованы в мирном
использовании
внутриатомной энергии. Владельцы
угольных и нефтяных
приисков, железных дорог и
пароходов боятся, что
применение энергии атомного ядра
лишит их доходов от добычи
и перевозки топлива.
Капиталисты боятся, что
применение внутриатомной
энергии сделает ненужным
тяжелый труд горняков и увеличит
и без того многомиллионную
армию безработных.
Совершенно иначе
относится к проблеме
использования ядерной энергии
великий Советский Союз.
Коммунистическая партия и
советское правительство
уделяют огромное внимание
всему, что может облегчить
труд рабочих, поднять
уровень народного хозяйства
нашей страны, увеличить
благосостояние советских
людей
Радиосигналы
из космоса
Некоторые ученые
предполагают, что космические
радиоволны могут
вызываться физическими процессами,
происходящими не только в
звездах, но и в межзвездном
пространстве. Здесь в
разреженном космическом газе
происходит колебание
отрицательных зарядов, которые
также могут способствовать
зарождению радиоволн.
Во всяком случае, сейчас
нет никаких оснований
предполагать, что эти неземные
радиоволны посылаются к
нам какими-то разумными
существами из неведомого
уголка бесконечной
Вселенной.
В настоящее время
космические радиоволны
тщательно изучаются. Наряду со
звездным световым
излучением, метеоритами и
космическими лучами, это
четвертый первоисточник наших
знаний о космосе.
Изучив его так же
обстоятельно и глубоко, как уже
исследованы метеориты и
звездный свет, человечество
получит новые сведения о
строении окружающей нас
Вселенной и еще полнее
овладеет тайнами природы.
Этого не было
на карте страны
7 сентября народы
Советского Союза торжественно
отпраздновали
восьмисотлетие своей любимой
столицы — Москвы.
Много на нашей земле
древних городов, которые
строили десятки поколений,
возникновение которых
теряется во мгле веков.
Но есть у нас города —
ваши ровесники, дорогие
читатели. Они заложены и
созданы руками советских
людей в годы Советской
власти.
Одних только крупных
городов с 1017 по 1030 год
создано 352.
8 этом году отпраздновал
свое пятнадцатилетие город
юности — Комсомольск.
Заложенный пятнадцать лет
назад комсомольцами, этот
город вырос в крупнейший
город на Дальнем Востоке.
Еще совсем недавно ни на
одной карте нельзя было
найти таких городов, как
Игарка в низовьях Енисея,
Кировск на Кольском
полуострове, Магнитогорск на
Урале, Чирчик в Средней
Азии, Караганда в степях
Казахстана, Магадан на берегу
Охотского моря.
Не было на карте нашей
страны тридцать лет назад
ни Беломорско-Балтийского,
ни Большого Ферганского, ни
канала имени Москвы; не
было и таких огромных
водоемов, как «Московское
море», «Рыбинское море»,
«Узбекское море», таких
железнодорожных линий, как
Турксиб, Котлас — Воркута,
Москва — Донбасс и других.
Так велики изменения в
экономике и географии
нашей страны, произошедшие
за тридцать лет героической
борьбы и строительства,
которое ведут народы СССР на
пути к коммунизму.
36

ЬИО| РАФИЯ ЦРОШШМЫ
Игорь Лалаянц
и отделил бог воду,
или
мембраны много лет спустя
I
а?
I
I
1?
О сэндвичах и мыльных пузырях
Господь Бог не зря разделил твердь
земную и водную стихию. Только так
и можно было создать условия для
зарождения жизни. Библия не
уточняет, каким образом Ему удалось
разграничить живое и неживое. Но
мы сегодня знаем, что сделано это с
помощью тончайших пленочек —
мембран, строение и функцию
которых ученые пытаются понять уже на
протяжении более полувека.
В 1978 году в первом номере
«Знание — сила» была опубликована
статья С. Мининой с интригующим
названием «Архитектура мембран». В
ней увлекательно рассказывалось, как
из статичной и весьма простой
«архитектура» превратилась в динамич-
2 *
37

is
S о
|
if
si
5r
ную сложную систему. Прекрасные
цветные рисунки давали наглядное
представление о строении и
функции клеточной мембраны. А кроме
того, запомнилась удивительная
фраза: «Вывод о бислойном строении
мембран был столь значителен, что
его по своему значению
приравнивают к открытию двойной спирали
ДНК».
На основе этого вывода в 1935 году
и создали первую модель мембраны,
названную «сэндвич». Двойной, или
«би», слой мембран представлен в
ней спаренным слоем фосфолипи-
дов.
«Фосфо-» в этом слое-химере
соответствует остатку всем известной
фосфорной кислоты (Н3РО4),
прекрасно растворяющейся в воде. А
название липидов образовано от
греческого «липос» — жир, сало, масло.
Таким образом, фосфолипид
представляет собой гибрид из
гидрофильной фосфорной кислоты, любящей
воду, и гидрофобных длинных
хвостов жирных кислот. В данном
случае гидрофобность означает
несмачиваемость водой, отталкивание
молекул жира водными частицами.
Последнее обстоятельство очень
важно. Вода и водные растворы
окружают клетку извне, она же
является неотъемлемой частью и
цитоплазмы, или внутреннего содержимого
клетки, между ее оболочкой и ядром.
Вот почему вездесущая вода
заставляет гидрофобные молекулы, вернее
хвосты жирных кислот, прятаться
внутрь мембраны. Хвосты жирных
молекул оказываются обращенными
друг к другу внутрь мембраны, а
снаружи они прикрыты
дружественными по отношению к воде
фосфатами. Конечно, это похоже на
сэндвич, но еще больше — на мембрану
мыльного пузыря. Она тоже состоит
из жирных молекул с калиевыми или
натриевыми головками,
родственными воде. Только в мыльной пене
оболочка пузыря представлена
одним слоем молекул. А в мембране
клеток она состоит из двух таких
слоев фосфолипидов. Это прекрасно
было показано на рисунках и схеме в
журнале «Знание — сила» за 1978 год.
Тем не менее и поныне абитуриенты
университетов и медвузов твердят,
что мембрана — трехслойная! И
сколько не пытаешься переубедить
уже их преподавателей, они
талдычат то же самое.
«Разноцветность»
мембранного - мира
С абитуриентов, как говорится,
взятки гладки: они повторяют то,
38

что прочитали в разного рода
учебниках и «кратких курсах» по
подготовке к экзаменам. А те тиражируют
заблуждения зари
электронно-микроскопической эры, когда мембрана
действительно виделась трехслойной.
Но то был не факт, а артефакт, то
есть результат, полученный искус-
ненными тонкими нитями с
изящными микротрубочками. Перед
рисунком же в тексте была прекрасная
фраза: «Быть может, результаты
будущих экспериментов сильно
изменят сегодняшние представления (о
строении мембраны,— И. Л.)».
Автор как в воду глядела. Только
Сложный белковый
канал -рецептор
из мембраны
клетки
ственным путем. Для работы на
электронных микроскопах липиды
красили реактивами, а в итоге между
двумя слоями жирных молекул
виделось свободное пространство,
которое и принимали за третий слой.
Кстати, об окраске. Если взглянуть
на рисунок в том давнем журнале
«Знание — сила», мы увидим сложно
устроенную мембрану с
разноцветными фосфатными головками и
пронизывающими клеточную оболочку
зелеными молекулами белка.
Художник допустил неточ ность. Разно -
цветными следовало делать хвосты
липидов и белки, поскольку они в
мембране разные. Вот об этой
«разноцветности» и пойдет дальше речь.
Снаружи клетки художник
прилепил к выступающим из мембраны
частям белковых молекул эдакие
ветвистые рожки, наподобие оленьих. А
под мембраной, то есть уже в
цитоплазме, все белки оказались соеди-
новые взгляды на строение и
функции мембран возникли вовсе не в
итоге тех экспериментов, которые
мыслились в конце семидесятых. Их
дал совершенно другой подход — в
виде биотехнологии, оперирующей и
манипулирующей непосредственно
генами и их белковыми продуктами.
Однако здесь необходимо помнить
и состояние биологии в конце
семидесятых. Тогда эксперименты с
мембранами проводились в основном на
эритроцитах, или красных кровяных
клетках. Но это — очень
примитивные клетки, которые в ходе
созревания теряют свое ядро. Можно
сказать, что они и не клетки даже, а так,
мембранные пузырьки, наружная
поверхность которых усеяна
ветвистыми «рогами» — антигенами
небелковой природы. (Именно из-за них
нельзя переливать кровь, если
группы антигенов у людей не совпадают.)
Подобные «рога* обнаружены и на
39

других мембранных белках, которые
без них просто не способны
работать. (Вот почему далеко не все наши
белки могут быть воспроизведены в
бактериальных клетках.) Небелковые
части мембранных белков,
выступающих наружу клетки, представляют
по своей химической природе
сахара. Поэтому такие белки с рожками
получили название *гликопротеиды»,
что в переводе означает
«сахар-белок».
Прояснилась картина и в подмем-
бранном пространстве клетки. Тот,
уже давний, рисунок основывался на
данных, полученных при
исследованиях мембраны эритроцита,
единственной тогда доступной ученым
клеточной оболочки. Отсюда и нити
с микротрубочками. Оказалось,
далеко не все мембранные белки
имеют непосредственный контакт с под-
мембранными белковыми
молекулами цитоскелета (которые держат
форму клетки) и микротрубочками.
А снаружи мембрану в некоторых
случаях могут покрывать самые
разнообразные вещества.
Вспомним хотя бы ту же
целлюлозу, или клетчатку, покрывающую
мембрану растительной клетки.
Именно благодаря целлюлозе
растительные клетки не перевариваются в
нашем желудочно-кишечном тракте. У
бактерий же наружная оболочка,
наслаивающаяся сверху на мембрану,
еще сложнее и толще. Вот почему
внутреннюю мембрану — в отличие
от клеточной оболочки бактерий —
называют еще «цитоплазматической»,
то есть прилегающей
непосредственно к цитоплазме.
Зачем нужны рецепторы?
Еще в школе нам говорят, что
рецепторами называются
образования нервной системы,
воспринимающие внешние и внутренние
раздражения, или импульсы, то есть
«удары». У нас есть рецепторы тепла и
холода, давления и кислотности. Ухо
«рецептирует» колебания воздушной
плотности, или звуковых волн, а глаз
различает поток фотонов — квантов
световой энергии. Говорят также о
вкусовых и обонятельных
рецепторах, или нервных клетках, которые
различают запахи и оттенки вкуса.
Но вот пришли молекулярные
биологи и внедрили свое понимание
этого термина. Рецепторами они
стали называть многочисленные
молекулы на поверхности клеток,
улавливающие различные вещества в
окружающей внеклеточной жидкости.
Что именно они улавливают? О,
это целая симфония самых разных
молекул физиологически активных
веществ! Тут и хорошо известные
гормоны, и ростовые вещества, и
митогены, подстегивающие
клеточное деление, и многое другое.
Каждое из них по-своему важно в
организме. Без того же нервного
ростового фактора, который
вырабатывается мышцами (!), нейроны спинного
и головного мозга гибнут.
Что же делают рецепторы всех этих
веществ? Они, связав молекулу гор-

мона, или митогена, изменяют свою
конформацию, то есть форму
белкового стержня, пронизывающего
мембрану. В результате внутрь клетки
передается сигнал. Таким образом,
рецепторы служат важнейшим
элементом сигнал-трансдукции — транс-
мембранной передачи сигналов
извне внутрь клетки. В большинстве
случаев эти сигналы как бы
успокаивают клетку, давая ей понять, что все
нормально и не следует напрягаться.
Рецепторы не всегда состоят из
одной белковой молекулы, или
пептидной цепи. Например, рецептор
гормона инсулина, регулирующего
рост клетки путем поддержания
сахарного оптимума в крови, составлен
из четырех цепей. А рецептор
гормона роста представлен одной цепью.
Некоторые рецепторы объединяются
попарно при связывании своего ли-
ганда — вещества, специфического
для данных рецепторов. Считается,
что на поверхности клеток
присутствуют от двух до шести тысяч
рецепторов того или иного
физиологически активного агента. И поскольку
таких агентов довольно много,
буквально вся поверхность клетки
усеяна миллионами самых разных — не
только рецепторных — белковых
молекул, своими хвостами
пронизывающих мембрану.
Итак, сигнал внутрь клетки
передан — трансдуцирован. Что же
дальше? А дальше запускается подмем-
бранная машинерия регуляции
клеточной активности. В апреле
1981 года в статье «Регуляция
регуляторов» журнал рассказывал о ныне
знаменитом циклическом аденозин-
монофосфате (ЦАМФ). Речь шла о
том, как в пятидесятые годы
американец Э. Сазерленд попытался
раскрыть тайны гормональной
регуляции активности клеток. За открытие
ЦАМФ в 1971 году он был удостоен
Нобелевской премии.
Известно, что ничто в живой
клетке не делается без энергии,
заключенной в молекуле аденозинтрифос-
фата (АТФ). АТФ представляет
собой букву генетического кода аденин
(А), соединенную с сахаром рибозой
(-аденозин) и тремя остатками
фосфорной кислоты. (Похоже, что наша
жизнь — это не углерод, а скорее
фосфор!)
В клеточной мембране сидит
особый фермент — аденилат-циклаза,
который, отщепляя два фосфата,
делает из АТФ циклическую молекулу
монофосфата. В статье приводилась
красивая картинка ЦАМФ, в
котором фосфат оказывается в
молекулярном цикле, замкнутом на рибозу.
Тогда схема действия гормона на
клетку казалась простой, изящной и
ясной. Сегодня, через пятнадцать лет,
мы бы так сказать не отважились,
хотя знаем гораздо больше.
Воистину, многознание увеличивает нашу
скорбь...
ЦАМФ, ЦГМФ
и сетчатка глаза
Оказывается, помимо ЦАМФ есть
в подмембранном пространстве и
ЦГМФ, или циклический гуанозин-
монофосфат. Гуанозин — это
гуанин, сблокированный с рибозой.
Гуанин также представляет букву
генетического кода. Природа любит
нагружать одни и те же вещества
совершенно разными функциями. И
уж если говорить о регуляторе
регуляторов, то ЦГМФ больше подходит
на эту роль.
От гормона до аденилат-циклазы
«дистанция огромного размера».
Передача сигнала внутрь клетки по
молекуле белкового рецептора
приводит к изменению конформации. В
итоге ферменты остатков
аминокислоты тирозина (Тир) как бы
раскрываются для взаимодействия. На
обнаженный Тир буквально
набрасывается тирозинкиназа. Она представ»-
ляет собой фермент, который
кинирует, то есть переносит
энергоемкий фосфат. А это в свою очередь
вызывает активацию двух очень
важных подмембранных Г-белков. По
своей природе они — ГТФ-азы, то
есть ферменты, расщепляющие гуа-
нинтрифосфат, или ГТФ. Благодаря
полученной от трифосфата энергии
Г-белки активируют или тормозят
активность других жизненно важных
белковых ферментов. А фермент гу-
анилат-циклаза делает из ГТФ
циклический гуанозинмонофосфат.
Такова чрезвычайно упрощенная схема
подмембранных событий. „
О ЦАМФ известно довольно дав- 1
но. Роль же ЦГМФ выяснилась лишь ,
в середине восьмидесятых благодаря *
работам наших ученых, работающих |
в Пущино-на-Оке,— Е. Фесенко, *?
41

С. Колесниковой и А. Люмбарского.
Их статья об этом была опубликова-
£ на в престижном научном журнале
«Нейчур». Помнится, она вызвала
большой резонанс в научном
сообществе.
Одной из прекрасных модельных
систем для изучения функции ЦГМФ
стала сетчатка глаза, а точнее,
молекулярный комплекс, с помощью
которого генерируется зрительный
импульс.
Известно, что фотон улавливается
молекулой ретиналя. Она находится
в сложнейшем комплексе белка оп-
сина, цепь которого неоднократно
пронизывает мембрану зрительного
нейрона «палочки» (по-английски —
«род», отсюда и название белка —
«родопсин»). Получив энергию
кванта видимого света, ретиналь изоме-
ризуется и переходит в ретинол,
отличающийся от первого тем, что хвост
его молекулы выпрямлен, подобно
хвосту собаки, идущей по следу зверя.
Молекулярное событие —
«выпрямление хврста» ретиналя с переходом
его в ретинол — дает сигнал
родопсину. Он запускает цитоплазмати-
ческий каскад превращений, и в
результате нервный импульс поступает
в мозг. Вместе с тем родопсин,
претерпевший конформационное
изменение, включает каскад
биохимических событий, состоящий из трех
актов и приводящий в конце концов
к закрытию мембранных белковых
каналов, через которые в клетку и из
клетки устремляются различные ионы.
(Именно ионный ток и
регистрируется электрофизиологами в виде
нервного импульса.) Вы улавливаете?
Вот в чем тонкость: передача сигнала
Молекула белкового рецептора,
пронизывающего мембрану клетки
«00000000000000000000000000000 NH
ЭОООООООООООООООООООООООС
внутрь нервной клетки вызывает
генерацию импульса и одновременно
запускает каскад, гасящий этот
самый импульс.
В норме клетка большую часть
времени проводит в покое.
Перевозбуждение, особенно нервной клетки,
приводит к ее истощению и гибели.
Если «выключить» ген родопсина,
нарушится слаженная работа
превращений — конформационных и
молекулярных. В итоге белок все время
будет передавать в палочку сигнал к
генерации импульса. А это приведет
к дегенерации сетчатки у
подопытных мышек.
Уже говорилось о каналах, или
норах мембраны, через которые в
клетку и из клетки поступают
различные вещества. Мембранный
рецептор служит важной составной
частью регуляторной системы таких
каналов.
Считается, например, что
паркинсонизм вызывается гибелью
нейронов, которые синтезируют допамин
(диоксифениланилин). В 1990 году
был открыт и выделен ген рецептора
дрпамина. А затем открытия посы-
псяись как из рога изобилия.
Исследователи выделили несколько
рецепторов столь важного для
поддержания жизнеспособности нейронов
вещества, разбив их на два класса.
Когда допамин связывается ими;
внутрь клетки идет сигнал. А что же
дальше?
А дальше начинается нечто
непонятное . Рецепторы одного класса
усиливают активность аденилат-цик-
лазы (это приводит к подъему
внутриклеточной подмембранной
концентрации ЦАМФ), а другого — ее
гасят. Как такое сочетается с
развитием паркинсонизма, совершенно
непонятно. Выяснилось, правда, что
допамин через свои рецепторы
способствует выделению в концах
нервных отростков аксонов гамма-а ми-
номасляной кислоты (ГАМК). Это
естественный транквилизатор —
успокаивающее средство, которое
погружает наш мозг в спасительный и
освежающий сон. Возможно, данное
обстоятельство прольет свет на
непонятное явление.
Тайна за семью печатями
Вообще вопрос о взаимодействии
физиологически активного вещества

и его мембранного рецептора пока
еще остается тайной за семью
печатями. Но кое-что уже начинает
открываться исследователям.
Например, вот что сегодня
известно о рецепторе инсулина.
Существуют инсулин-независимые формы
диабета («диабетос» по-гречески
означает прохождение насквозь, отсюда и
название болезни, при которой сахар
проходит насквозь, не задерживаясь
в организме). Это может быть
связано с нарушением гена инсулинового
рецептора. В результате, несмотря на
нормальное содержание гормона в
крови, сахар не будет
утилизироваться, то есть поступать в клетки.
Что делает рецептор инсулина? Он
открывает каналы, через которые
глюкоза может пройти сквозь
мембрану в клетку. В каналах сидят
белковые переносчики глюкозы. Если
рецептор не связал инсулин, то
молекула переносчика колеблется с
частотой около ста герц. После же
связывания эта цифра увеличивается в
девять — десять раз!
Но возможна и другая прич ш ю
диабета, также не зависящая от
гормона. Представим себе, что в клетках
почечных канальцев, через которые
идет обратное всасывание воды,
отказал ген рецептора вазопрессина.
Это очень важный гормон,
регулирующий, помимо всего прочего, и
сахарный обмен. При его отказе через
организм насквозь проходит вода,
выносящая с собой, в частности, и
сахар. В итоге возникает
«несахарный» диабет. Кстати, рецептор ва-
зопрессин по своему строению очень
похож на родопсин и рецептор допа-
мина. Они по нескольку раз
пронизывают клеточную мембрану.
Трансмембранные участки подобных
рецепторов образуют как бы круговой
штакетник. Через ограниченное им
пространство в клетку поступают
важные вещества, например
тирозин, из которого фермент тирозиназа
делает пигмент загара меланин.
Гормон инсулин не просто так
переправляет в клетки нашего
организма глюкозу. Из нее там
синтезируется АТФ, обеспечивающая
энергией рост и размножение клеток. А
потому вовсе не удивительно, что
мутация любых генов, так или иначе
связанных с рецептором инсулина,
Приводит к карликовости. Даже при
вполне достаточных количествах
гормона роста, вырабатываемого
гипофизом в мозгу.
Карликовость возникает и при
отказе гена рецептора гормона роста. В
самом начале 1995 года удалось
провести исследование, которое
пролило свет на механизм этого явления.
Было показано, что в контакте
белкового гормона роста и его
рецептора участвуют до тридцати
аминокислот. Тончайшие эксперименты с
заменами этих аминокислот выявили
главенствующую роль триптофана в
определенном положении
рецептора, отвечающего за связывание
молекулы гормона. Замена триптофана
на аминокислоту аланин, не
имеющую фенильного кольца, приводит к
резкому ослаблению (на 75
процентов) энергии связывания гормона и
рецептора. Так впервые
приоткрылась тайна молекулярного
взаимодействия физиологически активного
вещества и его мембранного рецептора.
Придирчивый читатель может
заметить, что мы тут практически
ничего не сказали о порах и каналах в
мембране, а также молекулах
адгезии, с помошью которых клетки
прочно соединяются друг .с другом.
Ничего нет и о цитоплазматическом
каскаде ферменгов фосфорилирова-
ния, посредством которого сигнал
передается от мембраны к ядру,
включая клетку.
Все это имеет огромное значение
для жизненного цикла наших клеток
и его регуляции. И не дай Бог ее
нарушить! В результате можно
получить «бессмертие» клеток,
приводящее к возникновению
доброкачественных опухолей (юношеских
бородавок, например), переходящих
затем в злокачественные. Ведь гены
физиологически активных веществ и
их рецепторов, а также каналов и
молекул адгезии представляют
собой, как выяснилось в последнее
десятилетие, онкоге ны. Точно так
же, как и гены подмембранных
регуляторов, в частности, ген
знаменитого белка р21 «рас*...
Но всего в одной статье не расска-
жешь. Каналы, адгезия и каскад с
регуляцией активности генов — это
отдельная тема. Пока же завершим с
рецепторами, приоткрывшими дверь
к тайнам клеточной и мембранной
биологии.
43

&
5-1
Мембрана похожа на ежика,
а может, и на газон
Из нашего детального рассказа о
двух-трех рецепторах, строение и
функция которых на сегодня лучше
всего известны науке, может
сложиться превратное мнение, будто
клеточная поверхность представляет
довольно унылый пейзаж. Перед
мысленным взором возникает огромная
площадь, вымощенная булыжником
фосфатных головок, а между
камнями брусчатки кое-где пробиваются
хилые травинки рецепторных
молекул. На самом деле это далеко не
так.
Вся поверхность клетки буквально
усеяна самыми разными —
разноцветными, если хотите,— молекулами,
но многие из них нам еще просто-
напросто не известны. Недаром же
наука постоянно говорит о
«рецепторах-сиротах». Это молекулы,
которые но своему строению очень
похожи на те или иные рецепторы, но
для которых еще не обнаружен ли-
ганд-связка — биологически
активное вещество, связывающееся с ними.
С другой стороны, известны уже
самые разные лиганды, для которых
еще только предстоит отыскать их
рецепторы, каналы, молекулы
адгезии и так далее.
Вот почему поверхность клетки
сегодня можно было бы скорее
сравнить с эдаким ежиком, утыканным
колючками. Только у настоящих
зверюшек цвет и форма игл
практически не различаются, да и функция
одинакова на всех континентах. А
вот у клеток поверхность
«разноцветная», и молекулы «разных
цветов», ежиком усеиваюшие мембрану,
имеют разные форму и задачу. Под
этим «газоном» вообще едва
различима поверхность мембраны,
вымощенная фосфатными головками-«бу-
лыжниками*.
Необходимо также учитывать и
другое. В нашем организме
насчитывается более ста типов тканей.
Поэтому цвет и «колючки» тех же
нейронов будут отличаться от раскраски
клеток печени. Но в то же время в
палитре поверхности нервной
клетки вы увидите знакомые цвета
иммунного лимфоцита.
Посмотрите на переливающиеся
всеми цветами радуги оперения
тропических птиц. Разница в цвете,
форме и размерах оперения служит
надежным барьером на пути
скрещивания особей разных видов. Нечто
подобное происходит и на
клеточном уровне. Наша иммунная система
призвана строго блюсти
неприкосновенность рубежей организма. А
потому иммунные лимфоциты
различают не только нарушителей
межвидовых границ — бактерий,
вирусов, глистов,— но даже и
представителей рода человеческого.
Известно, что каждый человек
отличается «расцветкой» своей
иммунной системы, определяющей барьер
несовместимости тканей и
пересаженных органов. Впервые ученые и
врачи столкнулись с этим при
попытках перелить кровь. А потом при
невозможности пересадить тот или
иной орган. Любые пересадки
возможны только между однояйцевыми,
или генетически идентичными,
близнецами, которые с этой точки
зрения оказываются «одноцветными*.
Для чего нужна иммунная
разноцветность клеточной поверхности?
Прежде всего чтобы правильно
сформировать организм, чтобы в печени
не образовывалась мышечная ткань,
а в мозгу... зубы. Бывает,
нейрохирургам приходится выдергивать зубы
из мозга! Почему такое происходит?
Да потому, что иммунные клетки
просмотрели что-то и позволили
какой-то клетке развиваться не по тому
пути, не убили клетку, вышедшую из
строя. Так возникают врожденные
аномалии, когда нарушается ход
нормальной дифференцировки. (Диффе-
ренцировкой, или различием,
называется развитие зародышевых
клеток, в результате которого они
образуют те или иные органы и ткани.)
Помните леди Винтер, которая по
обе стороны Ла-Манша
прикидывалась то католичкой, то
протестанткой? Паразиты в нашем организме
действуют похоже. Они напяливают
на свою волчью шкуру белую овечью
и обманывают иммунную систему. В
итоге паразиты проникают в клетки
и полости тела, избегая возмездия со
стороны лимфоцитов.
Но в норме попадание внутрь
клетки приводит к изменению «цвета»,
окрашенности клеточной мембраны,
а это служит сигнало м для атаки
иммунных бойцов. Известно, что те
44

же вирусы, малярийный плазмодий
и туберкулезная бацилла встраивают
в мембрану клетки свои белки,
изменяя окраску клеточной поверхности.
Появление таких молекул в
мембране клетки подобно пятну на ковре от
пролитого кофе и сигнализирует
иммунной системе о том, что данная
клетка больна, заражена
внутриклеточным паразитом.
То же самое в норме происходит и
с переродившейся, то есть раковой
клеткой. Изменение цветности ее
мембранного «газона» сигнализирует
иммунным лимфоцитам, что она
отклонилась от нормального пути диф-
ференцировки и подлежит изъятию.
Так и идет в нашем организме
постоянная борьба иммунных и
раковых клеток, о которой мы даже не
подозреваем. Лишь время от
времени жалуемся на грипп или простуду,
или детскую инфекцию, даже не
предполагая, что это иммунная система
всеми доступными ей средствами
борется за неприкосновенность
наших клеточных рядов и
осуществляет очередную чистку.
Однако не надо думать, что рак
запускается несуразностями в каком-
то одном рецепторе. В
действительности их столько же, сколько и
видов рака, а самых разных опухолей,
которые для простоты называют этим
коротким словом, ничуть не меньше,
чем типов тканей нашего организма.
Следует учесть и то, что раковое
перерождение клеток может
происходить не только по вине
многочисленных рецепторов. Его способны
вызывать и изменения внеклеточных
биологически активных молекул, а
также подмембранных регуляторных
молекул и отдельных частей цитоп-
лазматического каскада и
внутриядерных комплексов регуляции
генной активности. Эта сложная
мозаика и запутывает картину вроде бы
простого ракового перерождения
клетки, что не позволяет разработать
действенные и эффективные методы
диагностики и — самое главное —
лечения опухолей.
Автору вовсе не хотелось, чтобы у
читателя создалось впечатление о
мембране как об устройстве с
односторонним движением. Это далеко
не так, поскольку клетка активно
влияет на состояние мембраны по
принципу обратной связи.
Классическим примером может служить
мембрана нейрона при генерации
нервного импульса.
Известно, что в норме нейрон
пребывает в выключенном положении,
как и любая клетка, для которой
неактивное состояние оптимально.
И необходимо преодолеть
существенный порог, подобно
энергетическому барьеру, препятствующему
самопроизвольному протеканию
химических реакций, чтобы клетка
возбудилась и дала определенную реакцию —
мышечное сокращение, нервный
импульс, выделение секрета и так
далее.
Задолго до вспышки нервного
импульса неиромедиатор связывается со
своим рецептором. Это открывает
путь ионам кальция в цитоплазму
через особые кальциевые каналы.
Повышение концентрации кальция
ведет к включению генов, которые
посылают отрицательный сигнал. В
случаях нервного импульса или
деления клетки — событий,
несопоставимых по времени, но одинаковых
по своим молекулярным
механизмам,— каналы закрываются, и
поступление кальция в клетку
прекращается. Клетка гаснет и вновь
впадает в неактивное состояние. В
частности, в нервной клетке резко
усиливается обратное всасывание не-
йромедиатора, что уменьшает его
концентрацию на рецепторах.
Нейрон представляет собой
красивый пример такого обратного
влияния клетки на свою мембрану. После
каждого импульса выключение
оболочки нервной клетки настолько
сильно, что наступает так
называемый рефрактерный период, когда
клетку никакими воздействиями не
заставишь генерировать
электрический импульс. И таких примеров из
жизни клеток нашего организма
можно привести великое множество. Но
об этом, так же, как и о каналах,
адгезии, каскаде с регуляцией
активности генов, мы поговорим в
следующий раз. •
Игорь Эруаидович ЛАЛАЯНЦ —
окончил МГУ, интересуется вопросами
современной биологии и биотехнологии.
Совсем недавно (в сентябрьском
номере за этот год) он рассказал
нашим читателям о том, «что
произойдет, если выключить ген». Тема
нынешней публикации — мембраны.
45

«Платон мне друг, но
истина дорою» — так, как ут-
верждают, отреагировал
Аристотель на рассказ
Платона о могучей Атлантиде и
ее гибели, событиях, якобы
случившихся за девять тысяч
лет до того.
Современная наука
проверила все возможные
свидетельства — исторические,
лингвистические,
археологические и геологические.
Некоторые ученые
считают, что Атлантида — Миной-
ская держава с центром на
острове Крит —
действительно процветала сама и
держала в страхе все
Восточное Средиземноморье,
успешно воюя с греками и
египтянами, с XX до XV века
до новой эры. И погибла она
«в один день и в одну ночь»
из-за взрыва вулкана на
острове Санторин — одном из
центров державы. Случилось
это, однако, примерно в 1400
году до новой эры, то есть
только за восемьсот лет до
Платона и Аристотеля. Как
ж» могла возникнуть ошибка
в десять — двенадцать раз?
Платон ничего не
придумал — он просто повторил
рассказ, слышанный им в
Египте к передававшийся
там из поколения в
поколение. Саратовский планетолог
Е. И. Меркулов обратил
внимание на тот факт, что у
древних многие события
датировались по лунному
календарю. Этот календарь
был в ходу в мире до эпохи
земледелия, так как не был
увязан с сезонами года. В
нем понятие «год»
соответствовало понятию «новая
луна». И в рассказе старика-
египтянина «0 тысяч лун»
прозвучало как «9 тысяч лет».
А если под «годом» Платона
понимать обычный месяц, то
дата катастрофы Атлантиды
вполне совмещается по
времени со взрывом на Санто-
рине.
• Каким календарем пользовался Платон?
• Горячие океаны и холодные материки
• Универсальное поле в школьном опыте
• История народа записана в генах
• Когда сытый понимает голодного
• Магнитная «охота на ведьм»?
Странное впечатление
оставляет эта «климатическая
карта». Казалось бы, те же
материки и океаны, но
среднегодовая температура на
обширных участках рисует
совершенно необычную
картину. Территория США,
России и Австралии здесь на
сотни градусов холоднее
среднего уровня,
регистрируемого по океанам. Есть и жаркие
районы. Они посреди
океанов — вокруг острова Пасхи,
к востоку от Филиппинских
островов, на юге Индийского
океана, в Северной
Атлантике. Климат там, наоборот, на
сотни градусов теплее.
Осталось только объяснить, что
дело происходит на Земле,
но на глубине ста
пятидесяти километров. И речь идет
об астеносфере, средний
уровень разогрева которой
составляет 1300(градусов по
Цельсию.
Так вот, под материками
она холоднее, чем под
океанами, на сотни градусов.
Почему? Исследующие эти
вопросы сотрудники
московского Объединенного
института физики Земли РАН и
немецкие ученые из
университета города Майнц
сопоставили эти данные с
результатами измерений аномалий
силы тяжести. На материках
сила тяжести, естественно,
оказалась больше, чем на
океанах Из всего этого
делается вывод, что
континенты всей своей массой
«продавливают» жидкий слой
мантии в астеносфере. Ее
потоки тормозятся, она
обтекает с боков эти
неожиданные препятствия.
В результате основное
тепло расплавленного слоя
проходит мимо и материки
остаются «холодными».
Открыто универсальное
поле физического
взаимодействия! Оно есть то
общее, что в частных
проявлениях мы знаем как слабое,
электромагнитное, сильное и
гравитационное
взаимодействия...
Автор новой гипотезы,
житель Суздаля Д. С. Польский,
доложил ее на семинаре
Владимирского отделения РАН,
издал уже книгу, получил
благожелательные отзывы
академиков-физиков, а мы.
рядовые любители науки,
еще ничего о ней не знаем.
Но попытка «в лоб»
разобраться с гипотезой-теорией
Д. Польского не удалась —
слишком непросто оказалось
ее обоснование. Есть поле
«ээт-о, оно состоит из
частиц-шариков. Частицы
плотно упакованы, до жесткости,
но их оболочки легко
перетекают друг на друга
«Универсальное поле», или
«гипотетический эфир» — это
сплошь шарики. Они
тормозят движение тел, но не
препятствуют фотонам —
всплескам легко текущих
оболочек.
Суздальский физик
предлагает эксперимент, который
окончательно подтвердит или
опровергнет его теорию.
Если в вакуумной камере
качается маятник, то вспышки
света, посылаемые на него
извне с той же частотой,
должны увеличить период его
колебаний. Опыт простой, но
его еще никто не проделал.
Зато известен уже
сделанный другой опыт другого
ученого, москвича Е. И. Демина
(см. заметку
«Общедоступный генератор гравитации?»
в номере 0 за 1004 год). В
нем луч света действительно
вызывал дополнительную
силу тяготения, влияющую на
крутильные весы.
Значит ли это, что
открытие «универсального поля»
подтверждается?..
46

Для изучения древней
истории народов традиционно
используются методы
археологии — раскопки
поселений и захоронений, и
лингвистики — исследование
памятников письменности. Не
все эти рукотворные следы
ушедших цивилизаций
сохранились, слишком многое
кануло в вечность в
круговороте культур, войн,
нашествий, природных катаклизмов,
наконец, сознательного
уничтожения. От некоторых, и
очень многих известных в
древности народов, не
осталось буквально ничего.
Новые, неожиданные
возможности открывает
генетика. Древние племена ведь не
бывали перебиты все
поголовно, часть их членов
просто включалась в состав
новой победившей популяции.
А значит, какие-то гены
уцелели и дошли до наших дней.
Поиском этих «археолого-ге-
нетических памятников»
интенсивно занимаются, в
частности, в московском
Медико-генетическом научном
центре АМН РФ.
Таким «памятником
старины» ученые назвали один из
генов, ответственных за
наследственное заболевание
коры надпочечников.
Частота появления такого
патологического гена в хромосоме
уменьшается в ряду
предшествующих поколений по
определенному
математическому закону, найденному
исследователями. Измерив
ее у наших современников и
воспользовавшись
формулой, легко определить —
сколько поколений назад
этот зловредный ген
впервые появился в популяции.
Для гена гиперплазии коры
надпочечников, патологии,
наиболее частой в России и
неизвестной в Западной
Европе, определено время
первичного «генетического
заражения» популяции — сто
поколений назад. Это
соответствует примерно середине
первого тысячелетия до
новой ары, что на целых
пятьсот лет старше первого
упоминания о славянских
племенах. Значит, предки
славян были уже тогда на арене
мировых событий как вполне
сложившиеся популяции.
Человек во многом
оторвался от своих животных
предков, особенно в части
«постижения мира
духовного». Во многом, да не во
всем. Например, чувство
голода и соответствующее ему
поведение. И голодные
звери тут — прекрасная модель
для прогноза поведения
человека. Ведь
физиологические механизмы у них
действуют практически одинаково.
Руководствуясь этими, а
также другими
соображениями, сотрудники
московского Института высшей
нервной деятельности и
нейрофизиологи РАН набрали
добровольцев и стали
испытывать их чувством
голода. И если герои классики
(Вас. Лоханкин)
выдерживали это испытание не более
20 минут, то труженики
науки мужественно ничего не
ели до 12 часов подряд.
Критерием голода служило
появление у них
непроизвольных глотательных движений
на любой внешний стимул
(звонок или загорающаяся
лампочка) согласно
принципу «а я всегда об этом
думаю»...
Главное, однако, не в этом.
Параллельно с испытуемых
снимали ЭЭГ —
биопотенциалы мозга. И туг выяснилась
любопытная вещь. В
нормальном сытом состоянии
активность левого полушария
была всегда выше, чем
правого. Но при развитии
чувства голода она еще более
усиливалась. Как считают
ученью, при лишении пищи в
мозге человека и животных
вначале усиливаются корко-
во-подкорковые
взаимосвязи, мобилизующие
инстинкты, а потом, при развитии
настоящего голоде,
начинают преобладать уже чисто
корково-корковые
взаимодействия. Те самые, что
формируют активное и
целенаправленное поведение.
Магнитная вода обладает
самыми разными полезными
свойствами. Достаточно
укрепить подковообразный
магнит на водопроводном
кране, как вот он —
целебный источник. Во всяком
случае, в том были уверены
многие в шестидесятые —
семидесятые годы.
Потом наступило время
«разоблачения»
Официальная наука, руководствуясь
принципом «мы не говорим,
что телепатии не
существует, мы говорим, что
телепатия — антинаучна»,
подвергла уничтожающей критике
большинство «антинаучных»
явлений реального мира.
Инерция той
идеологической борьбы не затухает и в
наши дни.
В одной из лабораторий
ивановского Института химии
неводных растворов РАН
провели заново тщательные
опыты по возможному влиянию
довольно мощного
магнитного поля на слабосоленый
раствор воды. Результаты
неутешительны: «В ходе
эксперимента не зарегистрировано
изменение
электропроводности, плотности и рН
растворов после магнитной
обработки». Что еще надо?
Однако непредвзятый
журналист полюбопытствовал,
что за цифры приводят
ученые в подтверждение своего
вывода. В научном докладе
чисел много, но они почему-
то не были подвергнуты
статистическому анализу. А зря.
Если эти же данные
обработать с помощью
известного критерия Стьюдента, то
эффект магнитного
воздействия на воду вдруг
появляется. Вот он: при комнатной
температуре плотность воды
после обработки полем
достоверно возрастает на 4
микрограмма, а подогретая
вода увеличивает свой рН под
действием того же поля
более чем на полпроцента.
Достоверность первого
эффекта — 05 процентов,
второго — 00 процентов. Так все-
таки влияет магнитное поле
на воду или нет?
S
X
а
в
X
47

НАУКА КАК СТИЛЬ ЖИЗНИ
Игорь Новожилов
Размышления
о математическом
моделировании
и не только о нем

Последнее время на моем родном механико-математическом факультете МГУ
остро обсуждается тема, чему должен учить факультет и будут ли нужны его
выпускники в мире бизнеса, мире без баллистических ракет и систем наведения.
Нужны будут — сомнений нет. Ключевыми словами для обоснования этого
тезиса я бы выбрал «математическое моделирование». Оно необходимо в
механике, медицине, экономике, экологии, словом,
в любой естественной науке, которая доросла до числа и меры.
Поговорим о том, что же такое математическое моделирование,
и о тех людях, которыми это дело делается.
Лет двадцать, а то и более тому
назад, я познакомился с Гертом
Петровичем Кулаковым, ведущим
нефрологом почечного отделения
Боткинской больницы. Имя Герт
означает «герой труда». Герт Петрович
родом был из тамбовских крестьян.
В войну беспризорничал. Повезло —
прибился к авиационной части, стал
сыном полка. Как-то командир
полка вызвал его к себе: «К нам пришла
разнарядка в медучилище. Хватит тебе
бездельничать — поезжай учиться».
На той стезе, что досталась ему,
Герт Петрович стал профессором,
членом-корреспондентом Академии
медицинских наук, его подпись
стояла под медицинским
заключением о смерти Ю. В. Андропова.
Это был ярко одаренный человек с
жесткой волей, резким,
самостоятельным умом, внешностью
римского патриция.
Когда он шел с утренним обходом
по своему нефрологическому
отделению, лобастый, стремительный,
всемогущий, и гремел его
перекрахмаленный, сверкающий петрово-вод-
кинскими гранями халат, и вокруг и
сзади белоснежными ангелами
поспешали врачи и ординаторы его —
на омертвелых, отекших лицах
почечных хроников оживали глаза. Глаза
эти с надеждой почти религиозной
сопровождали Герта Петровича в его
полете.
Он был создателем аппарата
«искусственная почка», одного из
первых в Союзе и лучшего у нас по тем
временам. Как это удалось сделать
ему, лечащему врачу, без исследова-.
тсльской лаборатории, без
конструкторского бюро, без производства?
Секрет раскрывается просто. Среди
его пациентов и родственников
больных были могущественные
персоны — главные конструкторы,
министры, первые секретари республик. Они-
то и делали для него, что
требовалось.
Аппарат «искусственная почка»
незаменим во время острой почечной
недостаточности, когда свои почки у
человека отказывают. Это случается
при отравлениях, криминальных
абортах, травмах с обширным
некротическим раздавливанием тканей и тому
подобных кошмарных
обстоятельствах. Аппарат несколько дней
подменяет человеческие ночки. За это
время они восстанавливаются, и
человек выбирается из ранее необратимо
летальной передряги. В докторской
диссертации Герта Петровича
обобщался опыт спасения им более
шестисот таких смертников.
Хроническим почечным больным аппарат
продлевает жизнь на пять — десять лет.
В свое время и я обратился к Герту
Петровичу с предложением услуг. Он
с прохладной вежливостью
осведомился: «А что вы можете?» Я
ответил: «Вероятно, сам — ничего.
Кончил мехмат МГУ, пишу уравнения,
пачкаю бумагу. Но есть знакомства
по предприятиям...». Герт Петрович
воззрился на меня с приятным
удивлением: «Так вы — математик? Мне
нужна математическая модель
системы «человек — искусственная
почка».
Началась работа. Где-то в ее
первые дни Герт Петрович показал мне
схему взаимосвязей кровеносной,
гуморальной, гормональной, нервной
и прочих систем человека, из
которой мне предстояло извлечь
требуемую математическую модель.
Представьте себе в цвете, размером метр
на метр, транспортную схему
Москвы, на которую наложены
канализационная, телефонная и
мобилизационная схемы. Обрызгайте все это
томатным соусом, посыпьте сверху
горстью живых тараканов. Когда они
расползутся — получите картину, на
ц
49

5
n
которую я таращился с чувством
эстетической жути.
Но потихоньку дело пошло.
Довольно скоро из этого
экспрессионистского коллажа вылупилась
простенькая схема, составленная из трех
емкостей, которыми моделировались
объемы крови, межклеточной и
внутриклеточной жидкости человека.
Объемы разделились
полупроницаемыми мембранами, сквозь которые
фильтровались удаляемые из
емкостей шлаки. К крайнему
«кровяному» объему пририсовался контур
«искусственной почки».
Написать уравнения, описывающие
функционирование этой схемы, было
делом уже сравнительно пустяковым.
Получилась математическая модель,
в которой человек, венец творения,
весьма правдоподобно с
интересующей нас точки зрения представлялся
тремя сообщающимися сосудами.
Правда, толку от этой модели пока
было немного: в уравнения модели
входили неизвестные
коэффициенты — объемы емкостей, и
коэффициенты проницаемости
разделительных мембран. Можно было ожидать,
что эти пока неизвестные параметры
для каждого человека имеют свои
числовые значения. Найти их
можно. Для этого надо иметь запись
процесса в натуре, с живым
человеком и реальным аппаратом, процесса
«in vivo», как говорят медики. Есть
математические алгоритмы,
подбирающие параметры модели так,
чтобы экспериментальная и модельная
кривые совпали с приличной
точностью. «Опознание» параметров
модели, по данным реального
эксперимента, именуется
полукриминальным термином «идентификация».
Представьте себе зал клинической
лаборатории «искусственная почка»
в Боткинской больнице. Белизна,
кафель, матовое сияние технической
нержавейки, ряды кроватей. В
кроватях на долгом, семичасовом сеансе
гемодиализа — очищения крови —
томятся тяжко больные люди. У
каждого из руки тянутся два шланга. По
одному — артериальная, отравленная
ишаками кровь уходит в машину, по
другому — возвращается в вену.
Время от времени к больному подходит
лаборантка и берет из артериальной
трубочки пробу крови, нужную нам
для идентификации. Я, тоже в белом
халате, маячу в коридоре. При
каждом приближении лаборантки
больной выходит из забытья и опасливо
косит глазами на непривычные для
него манипуляции. Такое
беспокойство нежелательно, поэтому пробы
берутся, хорошо если по одной в час.
В итоге постороннее для матмоде-
лировщика клиническое
обстоятельство приводит к тому, что все
течение процесса должно
восстанавливаться по редкой цепочке шести —
семи экспериментальных точек. При
такой скудости исходной
информации плохо работают
среднеквадратичные методы, штатные при
идентификации. Приходится хитрить,
изворачиваться, пробовать разные
математические и вычислительные
методы.
А зачем, собственно, были нужны
Герту Петровичу эти математические
игрища? Расскажу об одном из
результатов. Наша к тому времени уже
группка математиков провела
статистическую обработку сотен
сеансов гемодиализа для сотен больных.
Истории их болезней были
известны. Герту Петровичу как
незаурядному диагносту были ясны и прогноз
болезни, и стратегия лечения
каждого больного. Пользуясь результатами
наших вычислений, он выделил
области разных стратегий. Если
числовые значения неких параметров
больного лежали в одной области, ему
можно было ограничиться щадящей
диетой, при переходе параметров в
другую область следовало
обращаться к лечению антибиотиками, а за
роковым, численно обозначенным
рубежом больному не оставалось
другого пути выживания, кроме
«искусственной почки». Тем самым
громадный опыт и талант Герта
Петровича передавался армии рядовых
врачей в простой, понятной каждому
форме.
Мы предполагали на основе «трех-
пузыревой» модели приступить к
поиску оптимальной тактики
одноразового сеанса гемодиализа, к
разработке долговременной стратегии
максимального продления жизни
больного. Можно было не бояться
напугать нашего «математического
пациента» или сократить его век
рискованными математическими
экспериментированиями. Могло бы и
получиться... Но дело встало, потому
50

что Герт Петрович умер в 1987 году.
С математическим
моделированием впервые я встретился сразу после
окончания механико-математического
факультета. Я попал на малую
фирму, почтовый ящик с
четырехзначным номером. Для разработки
первой в Союзе системы автономной
инерциальной навигации был собран
блестящий коллектив молодых
инженеров-прибористов. Питомцы
послевоенных общежитий, они были
тверды в воззрениях, чрезвычайно
самостоятельны, безжалостны на
язык.
Энрик Лежнев, туапсинская бес-
призорщина, бывший нахимовец.
Расслабленно горбящаяся глыба мышц,
насмешливо холодные щелки глаз,
боксерский нос, потерявший форму
в приморских ристалищах.
Глухонемые, армяне, морячки — такая у него
была шкала бойцовских качеств.
Позднее в Пушино-на-Оке он, уже
профессор, доктор биологических
наук, создал уникальную
лабораторию по искусственному
выращиванию биологических культур.
Игорь Геде, язвительнейшая
улыбочка и невинные очи которого
повергали в рыдания лабораторных
девиц. Стремительнейший в мыслях и
поступках Толя Демьяновский. Его
друг и однокашник Николай
Петрович Буканов, шармёр и умница.
Такая вот публика была собрана в
двух родственных и соперничающих
лабораториях. Мою навигационную
лабораторию № 11 твердой рукой вел
Израиль Меерович Лисович — с
непреклонной волей и
гипнотизирующей устремленностью к цели.
Соседней, автопилотной лабораторией
Ne 12 правил Георгий Николаевич
Толстоусов. Всепонимающий,
несуетный, цинически
снисходительный, оставляющий за собой цепочку
окурков и кафкианских афоризмов,
от которых отпадали челюсти даже у
этой прожженной братии.
Израиль Меерович при самом
зачине своей лаборатории сделал
далеко не очевидный шаг — образовал в
ней научно-теоретический отдел из
выпускников мехмата. Во главе
отдела стал Виталий Дмитриевич
Андреев, мой первый начальник,
окончивший мехмат за год перед этим. Это
был крепкий мужичок менее чем
среднего роста. На его лице
неизменно поигрывала ухмылка, которую
я бы назвал физтеховско-марьиноро-
щинской, по лихому московскому
району, откуда он был родом, и
четырем годам обучения в физико-
техническом институте. Элитарность
и высокомерие физтеха в те времена
трудно представить нынешнему
читателю.
\
о
Неистовое трудолюбие и
напористая талантливость Виталия
Дмитриевича были сродни его бульдожьему
бесстрашию и самомнению в
нерабочей обстановке. На банкет по
случаю своей докторской защиты он
был выпущен на один вечер из
милицейской каталажки. Заявился
стриженым, ухмыляющимся и в темных
очках, скрывающих боевые фингалы,
которые он получил в сражении с
милицейским нарядом.
Среди первых мехматчиков, кого
он собрал к себе в отдел, оказались
будущие академики естественных,
навигационных и тому подобных наук.
Евгений Андреевич Девянин с его
железной логикой и неутолимым
стремлением все понять и все объяс-
h
51

a
a
5
83
нить. Николай Алексеевич
Парусников, у которого мгновенно
интуитивное восприятие математической
зауми граничило с поэтическим
озарением. С ними был и я.
Первая реакция инженерной
братии на появление теоретиков была
доброжелательно -иронической. Над
нашей технической безграмотностью
посмеивались, заочники просили
помочь с домашними заданиями по
математике, для Н. Парусникова
вывели на пульт очень большую
красную персональную кнопку, чтобы жал
только на нее и не трогал другие.
Но уже через год-другой
обнаружилось, что отдел незаменим при
завязке новых проектов и
проработке перспективных заделов.
А еще год спустя я оказался во
главе сектора, состоявшего из двух
прелестных женщин, Маечки и Лели,
тоже выпускниц мехмата, и мы
занимались ни много ни мало как
математическим моделированием полета
на Луну. Нашей фирмой
разрабатывалась система управления
аппаратом «Е-6», который должен был
совершить мягкую посадку на лунную
поверхность. Мой могучий сектор
выбирал законы управления угловым
движением аппарата, обеспечивал
точность его стабилизации,
рассчитывал запас сжатого газа, на котором
работали микросопла системы
стабилизации...
Мне пришлось побывать при
запуске лунника на полигоне. Тогда он
еще не назывался Байконуром.
Когда ослепительно желтый шар,
увенчанный белым шпилем ракеты, в
торжественном, всеподавляюшем
громе возносился в небо, я холодел и
давил свое неверие, что мои
каракули хоть в малой степени
предопределят события, которые будут
совершаться за 150 и 300 тысяч
километров от меня в пустоте космоса.
Мои страхи возникали, конечно,
на подсознательно суеверном
уровне. Умом я твердо знал, что
современные естественные науки, по
законам которых распускался этот
фейерверк, отвечают двум
фундаментальным, устраняющим опасения
условиям.
Прежде всего — законы науки
объективны и не зависят от того, кем
они установлены и кем
используются. Второе — наука имеет
прогностический, предсказывающий характер.
По малому размышлению
обнаруживается, что вопрос о
первопричине здесь и не поднимается. Законы
природы имеют, как говорят,
феноменологический характер. Это
означает, что законы природы лишь
описывают явления, феномены природы
и не пытаются объяснить их. Когда
говорят о попытке «обосновать» ту
или иную закономерность, это
значит, что закономерность вторична и
является следствием более
первичных феноменов.
В механике, которой я занимаюсь
всю жизнь, самые первичные
понятия и первичные
феноменологические законы ввел Ньютон. Его имя
все механики произносят стоя и сняв
шляпы. «Обосновать* законы
Ньютона невозможно. В этом он сам
убедился, потратив значительную часть
своего жития.
Почти равные ему гиганты Эйлер
и Лагранж обобщили законы
Ньютона для произвольной механической
системы с любым числом степеней
свободы. За все триста лет развития
ньютоновой механики никто ни разу
не обнаружил в ней явлений,
которые не описывались бы законами
сэра Исаака. Вот эта вера в законы
Ньютона и крепила мои упования на
успех на далеком полигоне.
Прагматик и практик в этом месте
моего рассказа назидательно
поднимает палец: «А я что говорил. После
Ньютона и Лагранжа всей этой
армии чистоплюев-теоретиков делать
нечего. Пиши уравнения Лагранжа
второго рода для всего, что
шевелится, летает, катится,— вот тебе и
математическая модель. Лень писать
самому — современные компьютеры
вместо тебя умеют составлять и сами
уравнения. Тот же компьютер за тебя
проведет все математические
эксперименты с этой математической
моделью. Спи, теоретик, отдыхай».
Спать, однако же,
теоретику-механику не приходится. Дело в том, что
реальные объекты чрезвычайно
редко бывают похожи на
идеализированные первородные модели —
материальную точку и абсолютно твердое
тело, которые были введены отцами-
основателями механики. Эти
идеальные модели, как и следовало
ожидать, обретаются только на небесах,
в буквальном смысле слова — в не-
52

бесной механике и космонавтике.
Любое земное устройство с
громадным трудом втискивается в
формы классических моделей. Да и
толку от таких насилий мало.
Последние года два мне пришлось
заниматься динамикой автомобиля.
Задайте любому механику вопрос,
сколько степеней свободы у
автомобиля, он впадет в задумчивость.
Спросите, как описать взаимодействие
колеса с дорогой,— он осенит себя
крестным знамением.
Последней задачей занимались
такие мощные механики, как Картер,
Рокар, Келдыш. Но вот — модель
Рокара. Она прилично согласуется с
экспериментом для спокойных
режимов движения автомобиля, без
заноса, пробуксовки... А для описания
заноса она не годится. Не объясняет
эта модель и шимми —
самовозбуждающиеся и саморазрушительные
колебания подвески.
Известна модель Келдыша. Ее
почтительно называют априорной, то
есть она возникла, как кролик из
цилиндра, без объяснений. Что
замечательно, модель описывает шимми,
а стало быть, дает возможность
бороться с этим опасным явлением. Но
и модель Келдыша неприменима, если
колесо проскальзывает, что бывает
при заносе, пробуксовке, юзе.
Другие модели колеса также
страдают своими односторонностями.
В чем дело? Неужели ньютонова
механика недееспособна в этой и
многих других явно механических
задачах?
Ответ и прост, и сложен. Законы
Ньютона сформулированы для
первородного и простейшего
механического объекта — материальной
точки. Попробуйте ответить на вопрос,
сколько надо взять таких точек в
колесе и как описывать их
взаимодействие?
Затрудняясь с ответами на такие
вопросы, механику приходится
формировать некие вторичные, «более
крупные» дискретные элементы,
«кирпичики», из которых можно
составлять еще более сложные
механические модели. В случае газовой или
жидкой среды в качестве такого эле-
Чментарного «кирпичика» берут
бесконечно ма^ый объем газа или
жидкости, сквозь мысленные стенки
которого могут проникать частицы из
V?
МЛ
соседних объемчиков. Если а
но составить по правилам'нь
вой механики уравнения дв
такого элементарного объема,
лучатся знаменитые урйвне
Навье — Стокса в частных произ1^.
водных. В любой конечный объем//
жидкости или газа, например камеру
колеса, помещается бесконечно много
таких элементарных объемов.
Поэтому говорят, что уравнения в частных
производных описывают систему с
бесконечным числом степеней
свободы. В случае упругой среды через
воображаемые стенки элементарного
объема перетекания материи не
происходит. Поведение упругой среды
также описывается уравнениями в
частных производных.
Если остановиться на этом уровне
дискретизации среды, то
математической моделью колеса будет набор
уравнений в частных производных,
описывающих движение воздуха в
камере и движение упругой
покрышки.
Не буду касаться сложностей по
заданию условий на границах этих
сред, то есть по изменяющимся во
времени поверхностям покрышки и
дороги. Будем считать, что
сложности эти преодолимы.
Ликуя и размахивая листком с
написанными уравнениями,
устремляется механик на ближайший
вычислительный центр, уповая, что
современному компьютеру все по плечу.
Увы, компьютер, даже самый
современный, умеет делать только 1+1=2,
и понятие «бесконечность» ему
недоступно. Механику приходится,
скрежеща зубами, превращать свою
прекрасную бесконечномерную
модель среды в ее конечномерный
аналог либо по методу сеток, либо
используя метод конечных элементов.
И в том, и в другом случае
элементарный дискретный «кирпичик»
укрупняется, огрубляется и
приобретает конечные размеры.
Но и туг не все гладко. Встает
лес проблем: с каким шагом строить
сетку, нужно ли ее мельчить в зонах
резкого изме нения пере менных
и т. д., и т. п.
От всех этих сложностей и
переживаний механик теряет способность
краснеть, обретает научное
дерзновение и из всего множества упруго
взаимодействующих дискретных эле-
ч
*\ \
53

I £
ментов шины оставляет только один
элемент — непосредственно в зоне
контакта колеса с дорогой. Число
степеней свободы шины
уменьшается до одной-двух, много — трех. На
основе такой безжалостно усеченной
модели шины и строится
современная теория движения автомобиля.
С такими же примерно
мытарствами и усечениями строятся
механические модели любых реальных
устройств и машин.
Слепив наконец, как из кубиков
детского конструктора, механическую
модель, осталось записать ее
уравнения. Эти уравнения и называются
математической моделью исходной
реальной системы. Здесь
исследователя тоже поджидают свои
сложности. Но о них позже.
Появившись на свет,
механическая модель вместе со своим
аутентичным двойником —
математической моделью — проявляет большую
склонность к самостоятельной
жизни. В механике есть такие
знаменитые модели, которые живут уже лет
по сто — двести. Они бросают вызов
каждому поколению механиков. Одни
механики ломают на них зубы,
другим везет — уравнения раскрывают
новую черту характера модели,
новый каприз поведения. Мытарства с
такими моделями порождают новые
вычислительные приемы, новые
разделы математики. Вокруг них
складываются замкнутые для чужаков
миры и мирки — мир механики
твердого тела с неподвижной точкой,
галактика гамильтоновой механики,
закуток механики неголономной.
Миры эти живут по своим
эстетическим критериям, со своими
ареопагами, со своими страстями и
катаклизмами.
Во мне забарахталась, продираясь,
еще одна классическая задача — «о
качении абсолютно твердого тела по
абсолютно шероховатой
поверхности»-. Ею много занимался Анатолий
Павлович Маркеев. Он вошел в
механику лет двадцать пять назад, как
кондотьер входит в древний город,
чтобы быть плененным им.
Тут ловлю себя на
подсознательных матмоделировочных позывах к
обобщениям: «Кулаков, Маркеев,
Лунев... Взращивают же
южнороссийские земли мужчин с такой
горделивой осанкой, надменной
самоуверенностью и силой напора!»
Замельтешили толковательные
аллюзии: «Скифы, персы... Степная
кобылица... Дикое поле». В соседней
извилине услужливо всплывает
антитезис: «А у моего тверского
соплеменника, хитрована и лукавца,
геоменталитет куда конформнее.
Понятно, почему. Чуть что — скакнул
он за кусток, под мосток: «Ищи меня
— свищи, а я над тобой посмеюсь».
Но из третьей извилины возникает
противоречащий пример, которым
опрокидывается вся конструкция:
«Кавказия! Какие же там не в
математическую модель занозистые
народы!»
Поэтому возвращаемся к
Анатолию Павловичу Маркееву.
Редкостные способности аналитика,
трудолюбие человека, преданного своему
ремеслу. Он только что выпустил
монографию о качении тел, встав в
ряд таких блистательных имен, как
Пуансо, Кориолис, Пенлеве,
Чаплыгин...
Не спрашивайте меня о
приложениях: пока один бильярдный шар.
Не подозревайте в антидроздофиль-
стве: изыскания подобного рода и
нужны, и важны. Во-первых,
выдавить новые капли из выжатой досуха
лет сто назад классической задачи
могут единицы на всю страну и все
другие страны. Таков потребный
уровень профессионализма и таланта.
Эти-то труды и поднимают
профессиональную планку.
Далее — красота классических
решений и результатов самоценна сама
по себе.
И наконец, неизменно и
многократно повторяется в науке сюжет:
новорожденная, позарез
необходимая, неприступно трудная
прикладная проблема открывается ключом,
который был откован сто лет назад
для других дверей и других целей.
Так случилось с вот уже
двухсотлетним кошмаром студентов —
«случаем Эйлера движения "твердого тела».
Оказалось, что угловые движения
космических аппаратов — это все
вариации на эйлеровскую тему.
Эта тема оказалась главной в
научных трудах Владимира Васильевича
Белецкого. Он — живой классик
российской и всемирной науки, один
из великолепнейших мужчин нашего
времени. Обширный и доброжела-
54

тельный, несуетный и шикарный,
тамада на любом застолье, партнер
прекраснейших женщин в любом
танце, жизнелюб и гурман. Видали
бы вы его, когда он восторженно
воздевает к Эйлеру длани,
возвышаясь на кафедре! Слыхали бы вы,
какими ликующе трубными звуками,
как «опожаренный слон»,
шествующий к священному Гангу, возвещает
он о странных аттракторах,
порождаемых эйлеровой задачей!
Каких еще математических
модельеров вам нужно? И я до сих пор
не могу поверить тому, что он
ничего не слышит с двенадцати лет после
перенесенного в детстве менингита...
«Well,— крякнул бы, потеряв
терпение, высокочтимый сэр Исаак,—
так что вы имеете сказать за
математическое моделирование?»
Для математического
моделирования естественнонаучных процессов
главное — поставить задачу. Для
этого необходимо: 1) назначить
основные понятия процесса и их числовые
меры; 2) задать закономерности
взаимосвязей; 3) определить цель
исследования. Примерами целей в
механике могут служить: оптимизация
расхода топлива в полете к Марсу,
выбор подвески автомобиля,
создание алгоритма имитации
невесомости для аэрокосмического
тренажера...
Набив руку и мозги на таких
постановочных построениях, начинаешь
усматривать математические
конструкции в довольно неожиданных
местах. Попадает, например, на глаза
книга по этологии — поведению
животных. С удовлетворением
отмечаешь, что
профессионалами-этологами введены понятийные
дискреты — единичное животное, семья,
клан, стадо, стая. Описаны
побуждения животного — страх, голод,
позыв к размножению,..—
расположенные по иерархической значимости.
Приводятся статистические данные
такого, например, рода: «В среднем
двенадцать процентов погонь волков
за лосем кончаются успешно».
Чувствуется, что уже с этим
материалом можно было бы поиграть.
Туманно прорисовывается
математическая модель стада с дискретными
уровнями состояний каждого из его
членов. Начальное значение, этого
состояния, названного, положим,
«живой силой», можно было бы
определить «генетически», по уровням
«родителей». Текущее значение
определить по результатам
вероятностно оцениваемых контактов внутри и
вне стада. И так далее... Думаю, что
после проб, подгонок и уточнений
такая компьютерная модель могла
бы и зажить своей жизнью.
Пример другого рода. Еще лет
десять — пятнадцать назад стали
попадаться фрагменты полуподпольных
трудов Л. Н. Гумилева. Яркий,
выразительный слог, интригующе
формализованное описание
закономерностей развития этносов: «пассионар-
ность возникла, пассионарность
растет, убывает...»' Сработали
профессиональные рефлексы матмоде-
лировщика: «Что же это такое —
пассионарность? — думаю.— Как ее
измерять, хотя бы в неких
относительных единицах?»
Шутки ради в юбилейном выпуске
одного академического журнала я как-
то опубликовал пародийный опус «О
моделировании онтогенных
процессов в связи с динамикой этногенеза».
Вводил Там величины размерности
«красота», «стыдливость»... Будьте
55

i
Ц
i2
уверены, если бы вы меня спросили,
как числовой мерой оценить красоту
конкретного человека, ответ был бы
однозначный и четкий. Например,
эвклидовой нормой отклонения
четырехмерного вектора от вектора с
компонентами (60, 170, 120, 70).
Будьте спокойны, и С Умалатова, и
А. Ширвиндт получили бы при
измерении одно и то же число.
А тут — «пассионарность»...
Настали либеральные времена. Я
закупил практически все тома
многоуважаемого Л. Н., перечел их на
досуге с удовольствием. Но как, не
будучи Л. Н., отличить возрастание
«пассионарности» от ее убывания, я
так и не понял. Смутила вдобавок
излишняя в деле математического
моделирования эмоциональность
автора. К одним этносам он
неравнодушен, другие ему явно
несимпатичны. Можете ли вы представить,
чтобы Ньютон говорил о
положительном притяжении Венеры и
отрицательном — Марса? Похоже, с
математическими моделировочными
развлечениями в этногенезе пока
приходится повременить: нет ни
основных понятий, ни
закономерностей.
Покончив с постановочным
этапом математического моделирования,
перейдем к следующему, гораздо
менее зрелищному этапу составления и
анализа уравнений. На этом фазисе
развития от исследователя
потребуется крепкий профессионализм
математика, твердая посадка на
рабочем табурете и терпение в
преодолении новых трудностей.
Одна из главных состоит в том,
что уравнения обычно получаются
неподъемно громоздкими. Их не то
что анализировать, но и написать
порой невозможно. Возьметесь ли
вы составлять уравнение, в котором
сотни и тысячи слагаемых?
Численный счет уравнений на ЭВМ, как
правило, осложнен сильным
разнесением частот системы. Приходится
с мелким шагом счета
прорисовывать высокочастотные компоненты
движения на больших временах, за
которые развиваются медленные
составляющие. Это неприятно для
любых ЭВМ.
Выход из этого положений один —
задачу приходится «разделять»,
заглатывая ее не целиком, а по частям.
Производится так называемый
фракционный анализ модели, когда она
расчленяется на отдельные,
взаимодействующие друг с другом более
простые модели. Этими
«парциальными» моделями описываются
порознь «медленные» и «быстрые»,
«крупномасштабные» и «мелкие»
составляющие движения.
При таком фракционном
разделении движений используются методы
теории подобия и размерности,
методы теории регулярных и
сингулярных возмущений — я мог бы еще
долго извлекать подобные
высоконаучные звуки.
Вот так в ходе взаимных
воздействий целевых мечтаний, черновых
прикидок, чистовых выкладок,
тестовых компьютерных просчетов
рождается математическая модель
явления. Неважно, образует ли она
цельный блок или составлена из

иерархически взаимодействующих
парциальных моделей.
Эта модель несравненно дешевле
своего железного аналога.
Эксперименты с ней быстры, Дешевы,
совершенно безопасны в физическом и
моральном смысле. С ее помощью
легко удовлетворять свое
любопытство и запросы заказчика.
Математическая модель зажила
собственной жизнью в своем
времени, то убегая во времени назад, то
устремляясь вперед и позволяя
предсказывать будущее.
Многоуважаемый читатель,
проделайте вместе со мной завершающий
эксперимент. Возьмите кусок нитки.
К одному ее концу привяжите
компактный увесистый предмет,
например гайку размером сантиметра
в два-три. Другой конец нити
привяжите к люстре. Постарайтесь,
чтобы длина / от узла на люстре до
центра гайки получилась равной
одному метру. Двумя перстами
отведите гайку градусов на тридцать от
вертикали. Разожмите без толчка
пальцы. Ваш маятник начнет
качаться. Замерьте по секундной стрелке
время Тжеп десяти полных,
туда-обратно, колебаний. Я, поверьте мне,
честно влезал на стул, привязывал
нитку, короче, получил Тэксп=20
секунд.
Теперь вычислим это же время
путем математического
моделирования по известной чуть ли не со
времен Ньютона формуле:
Т = 10 • 1% л//Лг.
Подставив сюда / = 1 м; g =
= 9,81 мс~2; тс = 3,14, я нашел Тыад =
= 20,1 сек.
С мистическим чувством восторга
и недоумения перед своей
способностью прорицать будущее я
устанавливаю, что Т и Т совпадают
7 эксп мод
с точностью в полпроцента.
Больше всего хотелось бы мне,
чтобы эта статья попала на глаза и
юному читателю, который не
поверил бы мне на слово, взял бы нитку,
взобрался на стул... И если он испы-
г то же чувство восхищения перед
им новообретенным даром
предания событий, нагадал бы я ему
нь полную и интересную на тро-*
пе математического моделирования.
— Ну что ты туг еще лепишь? —
слышу я опять брюзгливое нытье
скептика и прагматика.— Да знаешь
ли ты современную молодежь?
— Знаю,— отвечаю я ему.— На
мехмате в МГУ, где я преподаю уж
тридцать лет, не убывает и не убудет
молодых ребят, у которых есть
голова на плечах, любопытство в глазах и
«темное чувство долга», как говорил
А. С. Пушкин. И лучше него,
конечно, не скажешь. •
Игорь Васильевич НОВОЖИЛОВ —
профессор механжо-математичвеко-
го факультета МГУ, специалист по
формированию приближенных
математических моделей сложных
динамических систем. Его «продукция» —
уравнения, в которых с приемлемой
погрешностью предсказывается
поведение объектов неимоверной
описательной громоздкости, таких, как
гироскопический стабилизатор,
шагающий аппарат, человек, подключенный
к аппарату «искусственная почка», и
тому подобное. Он сам иллюстрирует
свои книги и книги друзей. Несколько
таких контекстуальных картинок
приведено здесь.
5g
57

Юбилей «ЗНАНИЕ - СИЛА»
1965—1975 годы

В октябре 1965 года главным редактором журнала
стала Нина Сергеевна Филиппова. Именно при ней в
последующие годы сформировалось принципиально
новое кредо журнала. Если раньше большая часть
публикаций в каждом номере давала информацию о
достижениях науки и техники, то теперь ведущей становится новая
рубрика «Проблема: исследования и раздумья»,
главным — разговор с читателем о проблемах и поисках
научной мысли.
Новое кредо журнала: представлять на своих
страницах науку не через полученные благодаря ей плоды
цивилизации, а как напряженный и захватывающий
процесс поиска истины. В фокусе — несделанное,
нерешенное, то, над чем сегодня размышляют наши герои.
Плюс — «очеловечивание» картины мира.
В основе новой позиции лежало стремление
редакции противостоять «распаду мира», картина которого
дробилась тем сильнее, чем ярче и эффектнее были
успехи тех или иных естественнонаучных направлений.
Феерические достижения физики микромира и
космологии, первые шумные свершения молекулярной
биологии, революция в науках о Земле, связанная с
появлением гипотезы плитотектоники, расцвет кибернетики,
полеты в космос — все это привлекало внимание читателя,
но одновременно оттесняло на третий — четвертый план
проблемы и занятия гуманитарных и общественных наук,
в которых к тому же — под жестким идеологическим
диктатом — царили традиционность и пресная
безликость. В результате перед взглядом читателя возникали
отдельные срезы, клеточки большого мира, в заметной
мере отъединенного от духовных проблем бытия
человека. Чтобы противостоять этому, редакция старалась
показывать гуманитарные следствия из
естественнонаучных открытий, давать философское их осмысление.
Отсюда же — интерес к истории, социологии, психологии.
Отсюда же — разговор с читателем о философии науки.
о людях науки и путях научного творчества.
Сложившаяся в те годы позиция журнала в
значительной степени действительна до сих пор.
Интерес редакции к новой постановке научных
проблем оказался созвучен времени и привлек к участию в
журнале многих новых авторов — ученых, генерирующих
идеи и создающих основы новой идеологии в своей
науке. Их подходы часто не принимала официальная
академическая наука, их идеи обычно не могли быть
опубликованы в полном объеме в научной прессе.
Выдающийся палеонтолог и философ научного
знания Сергей Мейен пришел в журнал молодым и
формировался как крупнейший ученый, попутно работая над
серией статей, публиковавшихся в «Знание — сила» на
протяжении ряда лет. Печать свободомыслия лежала на
всех его публикациях, даже на неожиданных и забавных
заголовках: «Корова и сено. Шаг назад, два шага
вперед».
Сложившимся ученым предстала на страницах
журнала Раиса Львовна Берг, специалист в области популя-
ционной генетики. В ее глубоких и блестящих по стилю,
отчасти даже дерзких статьях «Играя со смертью»,
«Почему курица не ревнует?», «Чем кошка отличается от

собаки?» освещались принципиальные и новые для
науки теоретические позиции.
«Проклятые вопросы раньше и теперь»,
«Современная наука глазами ребенка» — статьи Вячеслава
Шевченко, специалиста по квантовой электродинамике, были
посвящены философии научного знания. Последняя из
его возвышенных и изящных статей «Похищение
Европы» была особенно популярна, поскольку удостоилась
резкой критики академика А. Александрова в «Новом
мире». В «Знание — сила» серия положила начало
особому направлению — статьям о саморефлексии науки.
Молодые ученые начали в журнале и серию статей о
плитотектонике.
Плитотектоника, принципиально новая теория в
науках о Земле, оказалась способной объяснить
множество разнородных наблюдений — от совпадения очертаний
береговых линий материков до процессов
горообразования и появления океанов. Теорию эту отечественные
геологи только начинали осваивать, значительно
отставая от своих западных коллег. Серия статей о
плитотектонике открыла для читателя новое идеологическое
пространство в науках о Земле. Серия эта потом продолжа-"
лась много лет, и с развитием новых представлений о
нашей планете читателя знакомили и корифеи
геологической науки А. Яншин и В. Хаин, и молодые тогда
ученые Л. Зонненшайн, О. Сорохтин, А. Городницкий.
В общем стремлении журнала к гуманизации знания
особую роль играли гуманитарные науки, прежде всего
история. Интерес редакции к новому взгляду на
отечественную историю не был в то время слишком уж дерзким,
но зато породил (при участии Н. Эйдельмана) замысел
серии «Таинственные века», авторы которой попытались
хотя бы пунктиром наметить некоторые «белые пятна»
российских столетий. Такой подход, в сущности,
единственный раз был реализован в популярной
исторической литературе и был высоко оценен читателями.
Добротная проза репортажей о науке дала журналу
основание называться не только научно-популярным, но
и научно-художественным. Такой специфический жанр
создали Лилиана Розанова, Галина Башкирова,
Александр Гангнус, Карл Левитин, развивали Роман Подоль-
ный и Юрий Лексин.
Для многих «Знание — сила» долгое время был
журналом, публиковавшим лучшие отечественные и
зарубежные образцы научной фантастики. Фантастика была
органичной частью журнала. Игра идеями, разными
моделями общества и вариантами общественного
развития, которая была характерна для так называемой
социальной фантастики, встречавшей абсолютное неприятие
в директивных инстанциях, дополняла основное
содержание журнала, причем делала это в такой форме,
которая вызывала повышенный интерес читателей и,
соответственно, раздражение идеологического начальства.
В. 1969 году в результате очередного тура противосто-
яния Госкомитета по профтехобразованию и редакции
журнал «Знание — сила» был передан в ведение Всесо-
юзного общества «Знание». С документами, связанными
с этим событием, мы и знакомим читателя.
60

ЦК КПСС
Государственный комитет Совета Министров СССР по
профессионально-техническому образованию неоднократно указывал главному редактору журнала «Знание —
сила»» т. Филипповой на серьезные упущения и ошибки в работе редакции и крупные
недостатки в художественном оформлении журнала.
Однако должных выводов главный редактор журнала т. Филиппова не сделала.
В журнале № 2 (1967 год) была опубликована статья Н. Аитова «'Как молодежь
выбирает профессию», в которой утверждается, что выбор профес< ли «это шаг в
туманное пространство».
На страницах журнала редакция находит место для материалов под такими
«бойкими» заголовками: «Почему курица не ревнует», «Проблема шлепка», «О
молекулярном отборе тараканов» и так далее. Но совершенно недостаточно печатается
материалов в журнале о воспитании рабочей молодежи в духе революционных и трудовых
традиций рабочего класса, высокого советского патриотизма и любви к Родине.
В погоне за оригинальностью в журнале помещаются иллюстрации, которые в
искаженном виде, в карикатурной форме изображают людей, животных и даже
предметы. Обложки журнала, рисунки к научным статьям иногда даются в виде непонятных
замысловатых ребусов.
В журнале № 1 (1967 год) был помещен портрет В. И. Ленина, где образ вождя
искажен.
В журнале № 5 сего года допущена грубейшая политическая ошибка в оформлении
материалов, посвященных стопятидесятилетию со дня рождения К. Маркса. В этом же
номере журнала была снята статья антисоветского толка под заголовком «Клоп-
говорун», а в подготовляемом к выпуску журнале № 6 — статья «Полюса разума».
Это свидетельствует о том, что т. Филиппова не справляется с возложенными на
нее обязанностями главного редактора журнала.
В связи с изложенным Государственный комитет просит рассмотреть вопрос об
освобождении т. Филипповой от обязанностей главного редактора журнала «Знание —
сила».
Председатель Государственного комитета а. Булгаков
5 июня 1968 г.
В подборке документов с письмом А. Булгакова имеются:
1. Письмо гл. редактора журнала Филипповой Секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву
от 6.06.68 г.
2. Отзыв редакции журнала «Химия и жизнь» об освещении химической тематики в
журнале «Знание — сила»» от 25.03.68 г.
3. Записка председателя секции научной журналистики МО СЖ СССР Г, Хозина
«Пропаганда достижений отечественной науки и техники на страницах журнала
«Знание - сила» (1967-1968 гг.)» от 25.03.68 г.
4. Копия письма группы академиков и чл.-корр. ДМ СССР зав. отделом науки и
учебных заведений ЦК КПСС С. П. Трапезникову (без даты)
5. Письмо зам. гл. редактора журнала «Знание — сила» Л. Жигарева Л. И. Брежневу
от 28.06.68 г.
6. Справка отдела пропаганды ЦК КПСС от 11 апреля 1969 г.:
«ЦК КПСС
В связи с решением ЦК КПСС о передаче журнала «Знание — сила», ранее
издаваемого Государственным комитетом Совета Министров по
профессионально-техническому образованию, в ведение Общества «Знание», вопрос об укреплении руководства
журналом будет рассмотрен Президиумом Общества «Знание» позднее.
Тов. Булгакову об этом сообщено.
Зам. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС а дмитрук
Зав. сектором Отдела и кириченко»
Центр хранения современных документов (ЦХСД). ф. 5. Оп. 60, Д. 176. Л. 176.
Подлинник.
Этот документ нам любезно предоставлен Центром хранения современной документа-
ции (ЦСЗД).
61

«Я не строила журнал.
Он сам строился»
С Ниной Сергеевной Филипповой, главным редактором
журнала «Знание — сила» (1965—1969 годы),
беседует просто редактор И. Прусс.
— С какой программой вы пришли в «Знание — сила»
тридцать лет назад?
— Не было у меня никакой программы, даже
отчетливого замысла не было. Мне кажется, такой
предварительной программы чаще всего и не бывает, ее обычно
приписывают задним числом.
Я шла в очень неплохой, во всяком случае,
нестандартный журнал с весьма нестандартным оформлением.
Оно, бесспорно, привлекало внимание к журналу, но и
было потом причиной многих наших неприятностей, даже
бед.
Случилось так, что по разным причинам старый
коллектив распался. Осталось несколько человек, у
которых, к счастью, было общее представление о том, что
нам нужно. Они и стали костяком журнала: Григорий
Зеленко — ответственным секретарем, Роман Подоль-
ный — журналистом «на все руки», от истории, в которой
он был профессионалом, до физики и космических
исследований.
Необходимо было искать людей.
Это трудно — найти журналиста, который бы стал
заниматься наукой, или ученого, который стал бы
заниматься журналистикой. В научной журналистике все
наперечет, все друг друга знают — это особая
квалификация, особые люди. Редактор одного научно-популярного
журнала в другом мог оказаться «гвоздем от другой
стенки». Разные требования. Я убедилась, что
журналисты, как ни странно, народ непластичный. Адаптация
нового человека занимала у нас один-два года. Но это
мы поняли не сразу. Нам хотелось многого: и чтоб науку
62

знал, и чтоб писать умел, и чтоб человек был
интересный, и еще чтоб был свой.
— А что это значит?
— Вряд ли я смогу объяснить...
— Чтобы доносов не писал?
— Это в институте когда-то на меня донос написали,
что я поэта Маяковского не люблю, а у нас в редакции
никаких доносов не было. Да и ради чего? На мое место
никто не претендовал: зарплата небольшая, работы
много. Место тихое, карьеры не сделаешь...
— Как же вы все-таки определяли своего? Ну приходит
к вам человек, на лице у него ничего не написано...
— Написано. У любого написано. Во всяком случае,
быстро начинаешь интуитивно понимать, что за человек.
Мы искали людей определенного образа мыслей.
Но сначала-то я, конечно, стала вспоминать знакомых.
Еще когда я работала в «Литературной газете»,
пришли к нам в отдел науки двое: один длинный, другой
пониже. «Хотите,— говорят,— мы возьмем интервью у
Винера?» (Винер тогда в Москву приезжал. Это была
сенсация.) «А вы писать-то умеете?» «Умеем. Мы в
институтскую стенгазету писали». Я посмеялась — «Лите-
ратурка» была очень профессиональной газетой,— но
поручение дала. На следующий день они принесли
интервью, которое пошло прямо в номер. Хорошее было
интервью.
Один из этой пары, Карл Левитин, был инженером в
НИИ. Я пригласила его в журнал. Еще — из той же
«Литературки» Галину Башкирову, из журнала «Вокруг
света» — Александра Гангнуса. Очень повезло с
физиологом Лялей Розановой, человеком удивительно ярким и
хорошим. Она уже выпустила к тому времени книжку и
именно тогда решала, уходить из науки в журналистику
или нет...
Вот и почти вся наша первая «оттепельная» редакция.
— Почему оттепельная?
— Потому что без хрущевской оттепели нашего
журнала не было бы. Потому что делали его люди
оттепели — молодые, не боявшиеся думать, способные.
— Талантливые люди — штучные. Во-первых, их мало, во-
вторых, они, как правило, не умеют работать в команде.
63

g Обычно редакция не может себе позволить больше одного-
| двух гениев, этих кошек, которые гуляют сами по себе. Как же
| вы управлялись со своей редакцией? Как журнал строили?
я — Я его не строила, он сам строился. Как живой
' организм. Знаете, говорят: есть театр режиссерский и
° есть театр актерский, режиссер которого делает все,
| чтобы актер смог раскрыться, показать лучшее в себе.
| Наш журнал — театр актерский.
g « Более того, у нас нельзя работать, если ты не умеешь
|| ходить сам по себе. Каждый занимался своей наукой и
I с был в ней профессионалом, даже если познакомился с
е * нею только в журнале. Мы оценивали только конечный
** результат: понятно ли для неспециалиста написано и
интересно ли это читать.
Приходили в журнал со своими связями и кругом
авторов, которые составляли вторую (если первая —
редакция) референтную группу редактора. Так что у
каждого была своя компания, и делом чести было
составить ее из самых лучших специалистов в своей области,
умеющих широко и оригинально мыслить. Журнал был
не просто редакторский («актерский»), он в огромной
степени был авторским — их голоса, их индивидуальная
манера думать делали его личностным.
Но и редакция была для каждого и референтной
группой, и своей компанией. Нам хотелось делать хороший
журнал, и было общее ощущение уровня, ниже которого
статей не должно быть. Постепенно складывалось и
интуитивное понимание, что наше, знаниесильское, а что —
нет, хотя, быть может, и неплохая статья, но — не наша.
— Вы можете дать определение «знаниесильству»?
— Нет, не могу. Борис Зубков определял так: можно
написать про гайку, но это будет не наша статья; можно
написать про шайбу, но это будет тоже не наша статья, а
вот про гайкошайбу — это в самый раз. А Карл Левитин
говорил проще: «знаниесильская» статья — это та,
которую ни один другой научно-популярный журнал не
напечатает. Что-то в этих определениях есть...
На самом деле, я думаю, «знаниесильство» состояло
из вкладов каждого в нашей команде и слегка менялось
с приходом нового человека. К перу Карла Левитина
Галина Башкирова добавляла изящества своими
«бантиками», которые после ее ухода так никто и не научился
делать; Роман Подольный придавал глубину понимания
предмета... В общем, журнал делали индивидуальности
редакторов и авторов.
Особенно остро мы чувствовали себя одной
командой во времена больших неприятностей извне.
Парадоксально, но наша редакция лучше всего работала в таких
экстремальных условиях.
«Вялотекущие» неприятности были всегда: то
оформление, то статья не та... Серьезных кризисов,
угрожавших существованию журнала, было два. Один из них —
как раз в конце шестидесятых.
Журнал тогда был органом Комитета
профессионально-технического образования. Каждое министерство и
|^ ведомство хочет иметь свой журнал или свою газету:
"8 престижно, да и удобно. Наш журнал явно выходил за
«4 рамки трудрезервов, он не устраивал начальство. Но
|| стать узковедомственным изданием мы уже не хотели,
«3 да и не могли, не потеряв основного читателя, скромно
64

именуемого «подготовленным». Рос тираж.
И тут начались неприятности. Наш редактор Фин-
кельштейн поехал с туристической группой в Англию и
там остался. Смешно теперь, но тогда это было
серьезно. Началось «углубленное изучение» журнала. Из
первого номера 1967 года цензура изъяла целый лист
(послав его, разумеется, по начальству). В юбилейном
номере к пятидесятилетию революции мы огорчили
начальство фотокопией документа, свидетельствующего, что
штурма Зимнего дворца с огромными жертвами, горами
трупов — не было. Тут же подошли гранки шестого
номера, очень заинтересовавшего цензуру подборкой
«Полюса разума», в редакции именовавшейся «про
дураков». Но чаще всего громы и молнии метались по поводу
нашего оформления.
Короче говоря, коллегия Комитета освободила меня
от обязанностей главного редактора и ходатайствовала
перед ЦК КПСС об утверждении этого снятия —
редакторов центральных изданий тогда утверждали в ЦК.
Длилась эта история около двух лет: я работала, но была как
бы снята. Разумеется, редакция сопротивлялась всеми
возможными способами — ведь речь шла не о снятии
главного редактора, а фактически об уничтожении уже
сложившегося к этому времени журнала.
Через два года журнал передали обществу «Знание».
А там ждали новые трудности.
— Вы работали в журнале двадцать пять лет. Можете
разделить это время на этапы, когда что-то в журнале
менялось, что-то очень существенное?
— Конечно. В начале семидесятых для нас — с
некоторым опозданием — кончилась оттепель. Начался
кризис, какие не минуют ни одну редакцию. Ушла часть
былой команды.
Вот тогда появилась настоятельная необходимость
самоопределиться, понять свое место среди других
журналов. Пришли новые люди: Галина Вельская, Татьяна
Чеховская, вы, Александр Леонович, Галина Шевелева.
Вам надо было встраиваться в уже созданную систему.
Мы осознали себя как журнал широкого профиля,
главная цель которого — показывать интеллектуальный
мир науки во всей его сложности, широте, с нерешенны-
ми и решаемыми проблемами, словом, не только то, что
наука делает и сделала (об этом мы писали тоже), но и
как наука думает. Нам хотелось, чтобы люди разных наук
узнавали из нашего журнала, что делается у соседей, а
просто интересующийся наукой читатель мог
представить себе ее широкое полотно. Мы хотели (не знаю,
насколько нам это удалось) быть как бы мостом между
наукой и обществом.
Мы были и остались верны идеалам оттепели, ее
интеллектуальной и нравственной сути.
Гуманитарные науки стали не менее — может быть,
более — важными для журнала. Естественные науки
остались проблемными, остались центром каждого
номера. Но появился еще один центр — история, археология,
философия, социология. Надо сказать, что и интересы |
читателей смещались в эту сторону. Во время так назы- , gj
ваемого застоя шла серьезная интеллектуальная работа. © ^
подготовившая перестройку. Заново осмыслялись мир, | g
история, место в ней человека. ?3
65
3 Знание—сила № 12

g — Вы говорили, было два серьезных кризиса в
отношениях журнала с внешним миром. Какой был вторым?
| — В общество «Знание» пришел новый председатель,
з академик, главный редактор журнала «Природа». Он
решил, что проблемный журнал не нужен, нужнее науч-
° но-технический и инженерный. Мы узнали об этом слу-
S чайно и не скажу, чтобы обрадовались. Во-первых, это
| бессмысленно: и научно-технические, и инженерные жур-
g « налы уже были в большом количестве. Во-вторых,
непонятно, зачем нужно губить сложившийся журнал, резать
11 по живому? Ведь это опять фактическая ликвидация
е £ журнала. История снова длилась около двух лет, опять
** начались объяснения, письма, хождения по инстанциям.
Я с благодарностью вспоминаю Александра
Николаевича Яковлева, Ноиля Бариевича Биккенина, Александра
Тимофеевича Гаврилова, которые помогали жить и
выживать. И всегда в критические моменты нам на помощь
приходил академик Иван Людвигович Кнунянц. В ЦК к
нам отнеслись с пониманием — там мы находили защиту
от ведомственных притязаний.
— И Яковлев, и Биккенин в конце концов стали
известными реформаторами. Можно сказать, что журнал
пользовался поддержкой определенной, наиболее прогрессивной
части ЦК?
— Не знаю, не думаю. Они просто хорошо и разумно
делали свое дело.
— Ну, а следующий этап в нашей истории?
— Перестройка приходила к нам постепенно. Когда
главный цензор после дружеской беседы — ведь старые
знакомые — говорит: «А не посмотрите ли вы...»,
понимаешь, что наступают новые времена.
Главные редакторы — люди осторожные. Не могу
сказать, что было, как у Щедрина: «Мне говорят: смелее!
А я не слушаюсь — боюсь». Но... Можно сказать, мы
медленно впадали в эйфорию. И впали.
Переоценка всего. Дальше — больше. «Московские
новости», «Огонек». За ними мы, конечно, не успевали.
Редакторы нашей медлительностью были недовольны.
Быстрее, острее... Но у нас была своя специфика —
анализ и осмысление.
Многое, если не все, смотрелось по-новому. Русская
история, новейшая история, экономика, трагические
биографии ученых, закрытые прежде науки. На первый
план вышли гуманитарные и общественные науки.
Изменилась внутренняя организация журнала, появился
новый для нас жанр специфической нашей публицистики.
Много ли было эйфорических издержек? По счастью,
немного. Но увлечения, конечно, были; одну статью я до
сих пор вспоминаю с неловкостью. Это очень трудно —
сохранить здравую голову в эйфорические времена.
Когда читаешь Витте. Коковцева, Милюкова, это
понимаешь. Но потом...
В журнале появились и чисто творческие трудности.
То. что было нашей прерогативой — социология,
размышления ученых по разным поводам, то, что мы
называли «интеллигентским чтивом», экономика, стали
достоянием всей печати, Надо было искать свое. И,
кажется, в какой-то степени удалось найти.
Шла жизнь трудная и интересная. Уходили иллюзии,
приходил опыт. Словом, все как у всех.

ВОЛШКЕНЫЙ ФОНАРЬ
Две вариац
на тему Цйф
Перед вадш две ^>азновидности пифагоровых^
деревьев — фйгу^, /толучающихся при
бесконечном повторенийчкх все меньшем масштабе
знаменитых «пифагоровых штанов», знакомых всем с
детства по доказательству теоремы Пифагора.
Каждое из пифагоровых деревьев обладает
замечательным свойством самоподобия: любой фрагмент
дерева при надлежащем увеличении (и повороте)
совпадает со всем деревом.
Самоподобие — отличительная черта важного
класса геометрических объектов, получивших
название фракталов и широко используемых ныне в
науке и искусстве.
Юлий Данилов
67

Владилен Барашенков,
доктор физико-математических наук
Многомерное время
Почему в нашем мире не два, не три, а только одно время? Почему
оно одномерно? У пространства три измерения — длина, ширина, высота,
а у времени всего лишь одно — длительность? Может, такое
наблюдается только на нашем участке бесконечно разнообразной
Вселенной, а на других как-то иначе? Интересно, как выглядят
многомерные миры? А может, наш мир тоже многовременный, только
мы этого не замечаем — родившись в сполохе Первичного взрыва, он со
всем своим материальным содержимым движется вдоль какой-то одной
временной траектории, и время мы отсчитываем вдоль нее? Но- если
это так, то как «перевести стрелки» на временных траекториях

окружающих нас предметов и пустить их по новым временным путям и
что при этом произойдет? Возможно, это будет связано с поглощением
и выделением таких огромных количеств энергии, что атомный взрыв по
сравнению с этим покажется огоньком маленькой спички?
Вопросы из области «сумасшедших идей», но физики уже давно имеют
дело с таковыми.
Вектор времени
Хорошее заглавие для
научно-фантастического рассказа! Но у нас речь
пойдет о строго научных вещах.
Точно сказать, что такое время,
очень непросто. С точки зрения
философии это — самая общая
характеристика любых происходящих вокруг
нас изменений. В этом его суть и
смысл, в абсолютно неизменном мире
времени нет. С точки зрения
математики время — всего лишь параметр,
нумерующий последовательности
следующих друг за другом событий.
Однако в обоих случаях возникает
вопрос: почему все
последовательности событий — а они неисчислимо
многообразны — характеризуются
всегда только одной
укладывающейся на линию величиной? Почему не
может быть, например, плоскости с
двумя временными параметрами: один
характеризует изменения вдоль
определенного направления, а второй
определяет угол наклона этого
направления по отношению к другим?
Смысл второго времени станет
более понятным, если представить
себе следующую картину. Пусть мимо
нас бежит лента транспортера с
лежащими на ней быстро зреющими
помидорами. В привычном нам мире
перемещение плодов и их
созревание характеризуются одним и тем же
временем — показаниями висящих
на стене часов. Но вот если бы
процесс созревания протекал сам по
себе, независимо от показаний
стенных часов, то для его описания
потребовалось бы еще одно время.
Непрерывное изменение двух времен
определяет временную траекторию
помидоров — некоторую кривую на
временной плоскости. Или во мно-
говременном пространстве, если
временных переменных больше.
Нужна тренировка, чтобы научиться
представлять себе временные траек-
\ тории. Однако на первых порах
можно рассуждать формально: были
четыре мировые оси — три простран-
' ственные, одна временная, теперь
стало больше. С точки зрения
математики тут нет проблем. Посмотрим,
как это скажется на
физических-свойствах мира.
Прежде всего —сколько их,
дополнительных временных осей?
Однозначно ответить на этот вопрос пока
нельзя — никаких ограничений на
число пространственных и
временных «сторон света» нам не известно.
Академик А. Д. Сахаров в одной из
своих статей писал, что природа
настолько многообразна, что в
принципе позволяет существовать,
например, мирам с одной или двумя
пространственными и несколькими
временными переменными, а
болгарский физик Н.Калицин развивал
теорию с бесконечным числом
временных переменных, различающихся
по силе их проявления в
материальном мире. Конечно, все эти миры
будут сильно различаться по своим
свойствам: в одних могут
существовать устойчивые атомы и
образовываться сложные молекулы — основа
жизни, в других будет «суп» из
элементарных частиц или какие-либо
еще не известные нам формы
материи и ее организации...
Давайте ограничимся пока
мирами, близкими по свойствам нашему,
с атомами и молекулами. Для
исследования более сложных
пространственно-временных конструкций
наших знаний еще недостаточно.
(Иначе, как любил говорить академик
Я. Б. Зельдович, наука превратится в
пустое размахивание руками!)
Если проследить тенденции разви-
69

3
s
Я i.
ш б
m
S3
70
тия физики, то первое, что бросается
в глаза,— она становится все более
симметричной по отношению к
пространству и времени. Началось это с
эйнштейновской теории
относительности, где пространство и время
слились в единый объект —
четырехмерное пространство-время. На
следующем этапе вместо общих
«вселенских часов» отдельные
пространственные точки, как люди в толпе, были
снабжены личными хронометрами.
Для каждой из них стало возможным
выбрать свой «часовой пояс». Если
раньше результаты вычислений
зависели от выбора системы координат и
каждый физик волен был считать
свои расчеты наилучшими, то теперь
они стали однозначными, и это
позволило заметить очень тонкие
особенности в поведении элементарных
частиц и атомов.
Сделаем теперь очередной шаг на
пути симметрии — будем считать,
что число пространственных и
временных компонентов у единого
пространства-времени одинаково — по
три.
Нужно сказать, что симметрия —
не единственная подсказка. Есть и
более глубокие соображения,
основанные на изучении явлений в
ультрамалых областях, где частицы, по-
видимому, могут перемещаться
быстрее света и противопоставление
пространства и времени утрачивает
смысл — в зависимости от точки
зрения пространство может стать
временем, а время приобрести
свойства пространства.
Мы не будем разбирать эти
трудные и во многом еще весьма
спорные вопросы, просто будем изучать
мир, в котором точно три
пространственных и три временных
измерения. Чем он отличается от нашего?
Единственный «звездолет», с
помощью которого можно проникнуть
в такой фантастический мир,—
математические формулы. Только с их
помощью можно нарисовать
картины нового мира. Если
писатель-фантаст путешествует по «запредельным
мирам» с помощью своего
воображения, то физик использует для этого
транспорт, горючим которому
служат математические законы и
физические принципы. Конечно, мы не
будем продираться сквозь частокол
математических символов и
воспользуемся уже готовыми результатами,
стараясь понять их с помощью
нестрогих, но зато наглядных
аналогий.
Наверное, у читателя останется
много вопросов; я могу его утешить
лишь тем, что и на семинарах
специалистов никогда не бывает все
ясным. Вопросы — братья
любознательности, а она подталкивает к
более глубокому изучению по другим
журнальным статьям и книгам.
Оглядевшись вокруг...
Пожалуй, первое, что бы мы
испытали, попав в шестимерный мир с
тремя временами, это удивление: с
первого взгляда ничего нового по
сравнению с привычным
четырехмерным миром!
Это потому, что временные
траектории всех окружающих нас
предметов параллельны нашей, и
дополнительным временам просто негде
проявиться. Можно думать, что вектор
времени, с которым в катаклизме
Первичного взрыва родился
небольшой по размерам участок Вселенной,
раздувшийся затем в окружающий
нас мир, с высокой степенью
точности одинаков у всех заполняющих
его материальных тел. Объекты с
«повернутым временем» могут
залететь к нам лишь с далеких окраин
Вселенной, да и то лишь при
условии, что в соседних областях
младенческого мира вектор времени имел
другое направление, а это весьма
сомнительно. Размеры только что
родившейся в квантовой флуктуации
Вселенной1 были мизерными — как
говорят расчеты, порядка радиуса
элементарной частицы или даже еще
меньше, поэтому ее отдельные
участки, видимо, интенсивно
взаимодействовали между собой, их вещество
перемешивалось, а значит, и время
во всей нашей Вселенно й скорее
всего течет одинаково. Если это так,
то объекты с отличными
временными векторами могут рождаться лишь
в процессах, протекающих внутри
нашего мира.
1 Подробнее об этом можно прочитать в
статье автора «Мир без конца и без края»,
«Знание — сила», 1985 год, N° 10, или в книге
И. Д. Новикова «Как взорвалась Вселенная»,
серия «Библиотечка «Квант», Москва, 1988 год.

О том, что это за процессы, мы
поговорим чуть позже, а пока
отметим, что вывод о временной
однородности окружающего нас мира, хотя
и может кое-кому показаться
обескураживающим (в шестимерном мире
могло быть нечто
сверхфантастическое!), на самом деле обнадеживает,
ведь современные физические
теории достаточно точны, и отклонения
должны проявляться в каких-то
особенных, труднодоступных для
наблюдения случаях. Теоретические
построения, предсказывающие
существенные изменения в области уже
хорошо изученных явлений,
заведомо ошибочны.
Итак, первое впечатление —
шестимерный мир очень похож на наш,
четырехмерный. Приглядевшись,
однако, внимательнее, мы заметим, что
некоторые тела вокруг нас движутся
непривычно быстро, почти
мгновенно перемещаются из одной точки в
другую. Зная расстояние между
точками и прикинув время движения по
тем «одномерным часам», которые
каждый из нас носит с собой на руке
или в кармане, мы обнаружим, что
скорость некоторых тел превосходит
световую.
Это настораживает, поскольку
физики уже давно установили, что
сверхсветовые тела, существуй они
действительно в природе, можно было
бы заставить двигаться вспять по
времени — из настоящего в
прошлое. Направление их движения
зависит от точки зрения наблюдателя:
неподвижный наблюдатель увидит,
что сверхсветовые осколки
взорвавшегося снаряда, как им и положено,
разлетаются в стороны и,
замедлившись, падают на землю, а вот
велосипедист или пассажиры
проезжающего мимо автобуса увидят все в
обратном порядке: спокойно
лежавшие на земле железки вдруг ни с
того ни с сего поднимаются в воздух,
летят навстречу друг другу и
слипаются в целехонький снаряд, который
стремительно втягивается в ствол
пушки! Картина явно абсурдная —
такого никогда не бывает. Как
говорят философы, тут нарушено одно из
основных свойств материального
мира — причинно-следственная связь,
а попросту говоря, причина и
следствие перепугали свои места.
Вместе с тем это не игра
воображения подгулявшего физика, а
строгое следствие формул теории
относительности: тела со сверхсветовыми
скоростями, если они существуют в
природе, обязательно должны
обладать такими необыкновенными
свойствами. Несколько лет назад этот
вывод погубил красивую гипотезу о
приходящих к нам из космоса
сверхсветовых частицах тахионах2, а
теперь, кажется, грозит опрокинуть
идею многомерного времени...
Однако последнее неверно.
Сверхсветовые движения в
многовременном мире — всего лишь иллюзия,
возникающая в результате
неправильного измерения скорости. Мы
неосторожно воспользовались для этого
часами, которые отсчитывают время
вдоль нашего вектора времени.
Время, отсчитываемое по часам,
движущимся по наклонной временной
траектории, течет медленнее. (Каждый,
кто изучал геометрию, знает, что
гипотенуза всегда больше катета.)
Если говорить точнее, то вдоль своих
траекторий оба времени текут
одинаково, однако, считываемые с
часов, движущихся по другой
траектории, они выглядят растянутыми или
сжатыми в зависимости от скорости
и направления движения часов по t-
траектории. С похожим эффектом
мы встречаемся уже в
эйнштейновской теории относительности — там
время тоже зависит от того, по
каким часам его измерять.
Со сверхсветовыми иллюзиями,
обусловленными некорректным
вычислением скорости, мы нередко
имеем дело и в нашей повседневной
практике. Например, скорость, с
которой скользит по стене отраженный
зеркалом солнечный зайчик, может
иметь любое значение — от нуля до
бесконечности, но ни энергия, ни
вещество при этом по следу
«зайчика» не перетекают и никаких
нарушений причинности не происходит.
Еще один пример — неоновая
реклама, которую мы видим на крышах
домов и над входами в магазины.
Буквы вспыхивают независимо одна
от другой, а нам кажется, что каждая
из них зажигает следующую, и не-
2 См. об этом в статьях автора «Есть ли
сверхсветовой мир», «Знание — сила», 1985 год,
JNfe 10, и «Машина времени», 1990 год, №№ 10, 11.

га i_
If) о
COS
is
72
оновый «зайчик» может бежать с
любой скоростью.
Читатель, наверное, уже
сообразил: для того чтобы выяснить, каков
на самом деле наш мир, нужно
искать где-нибудь в космосе или в
микромире, среди элементарных
частиц, объекты, скорость которых
выглядит как сверхсветовая. Если такие
объекты удастся обнаружить, это
будет серьезным указанием на много-
временность Вселенной.
И такие объекты, оказывается,
давно уже известны астрономам!
Некоторые светящиеся тела на звездном
небе и вправду движутся быстрее
света. В том, что это так, сегодня нет
никаких сомнений — это не ошибка
наблюдений, а твердо
установленный факт. Вот только
экспериментальная информация о свойствах этих
тел пока еще невелика, и все их
удается объяснить оптическими
иллюзиями, не связанными с
многомерностью времени. Можно,
конечно, с успехом использовать и эту
гипотезу, однако пока работают
известные законы, не следует вводить
новых гипотез, иначе наука
превратится в научную фантастику.
Вполне возможно, что среди
наблюдаемых астрономами
сверхсветовых объектов есть тела с
«повернутым временем», но для того чтобы их
выделить, нужны дополнительные
данные. Впрочем, как говорят
специалисты, некоторые
экспериментальные факты с трудом
объясняются «иллюзионной теорией».
Встреча на перекрестке
Тело с иной, чем у нас, временной
траекторией находится в нашем
времени только мгновение — в момент
пересечения его и нашей
траекторий. Чуть раньше оно было еще в
нашем прошлом, мгновение спустя
оно окажется в нашем будущем. Если
тело обладает необходимым
устройством (например, если это —
«летающая тарелка» инопланетян или
целая планета), то, находясь в
прошлом, оно может послать нам
радиограмму или просигналить световым
зайчиком о своем прибытии и, в
частности, сообщить нам время и
координаты точки пересечения
траекторий, чтобы, упаси Боже, не
вынырнуть из прошлого внутри какого-
либо другого материального тела,
когда может произойти космическая
катастрофа — что-то вроде
неожиданно вспыхнувшей Сверхновой.
(Впрочем, кто знает, что там может
произойти, этот вопрос никто не
анализировал.)
Когда иновременное тело исчезнет
в нашем будущем, роли поменяются,
мы не сможем получать от него
информацию, зато сами можем послать
ему телеграмму. Диалог оказывается
весьма стесненным: до пересечения
мы получаем вопросы и
информацию, после пересечения можем на
них ответить, но ответы на свои
вопросы уже не получим. В прошлое
не можем просигналить мы, а из
будущего — «они».
Правда, так будет, если наша
временная траектория параллельна или,
во всяком случае, не сильно
отличается от начального «вселенского
времени», установившегося в момент
рождения Мира. Если бы мы и
обменивающееся с нами телеграммами
тело были «иновременными
изгоями» и наша траектория тоже была бы
наклонной, то мы смогли бы
несколько раз обменяться сигналами,
задать вопросы и получить ответы.
Да, геометрия шестимерного
мира — трудный предмет. Заметим
лишь, что получать и передавать
сигналы можно только вблизи точки
пересечения, когда тела еще не
слишком разошлись во времени и
световые лучи или радиоволны еще
успевают «застать адресата дома».
Последнее становится несколько
понятнее, если учесть, что
расстояние во времени и расстояние в
пространстве — это совсем разные вещи.
Объект может находиться в соседней
комнате, даже на соседнем столе, но
оставаться для нас невидимым,
пребывая где-то во временах египетских
фараонов. Посланный им сигнал
пересек нашу временную траекторию
в момент времени, который является
для нас далеким прошлым. Сигналы
из временного далека мы получим
лишь при условии, что передающий
их объект и в пространстве
находится достаточно далеко от нас, где-
нибудь за Солнцем, в глубинах
космоса...
Рассказывают, что Екатерина
Великая однажды спросила своего ге-

нерала, чем пушка отличается от
мортиры.
— А видишь ли, государыня
императрица, пушка — это особь статья, а
мортира — это... тоже особь статья! —
увернулся от пространного
объяснения бравый служака.
Последуем его примеру и, боясь
заблудиться, не будем углубляться в
детали.
Мы привыкли видеть источник
света столько времени, сколько он
светит. Солнце вспыхнуло задолго до
нашего рождения и будет светить
еще много-много лет, поэтому мы
уверены, что будем греться в его
лучах всю нашу жизнь. В
многовременном мире это не так. Светящийся
объект внезапно появляется в поле
нашего зрения, как бы выныривает
из ниоткуда, когда достаточно
близко подойдет к временному
перекрестку, а затем, удалившись от него,
становится невидимым и вообще
никак неощутимым. К примеру, если
светящийся предмет расположен на
расстоянии 100 метров и его
временная траектория отклонена от нашей
на угол 10 градусов, то он будет
виден всего только миллионную долю
секунды, практически мы не успеем
даже заметить этого гостя из иного
времени (лишь бы он нас не задел!).
Будь временной вектор Солнца
отличным от нашего на несколько
сотых долей угловой минуты, оно
освещало бы Землю всего только
несколько сотен или тысяч лет. Из
того факта, что наша планета
пользуется солнечным теплом и светом
вот уже не менее четырех-пяти
миллиардов лет, следует, что угловая
разность солнечного и земного
времен составляет не более
миллиардной доли угловой минуты.
Практически полная параллельность.
С другой стороны, невольно
приходит в голову фантастическая мысль:
а не являются ли все эти НЛО, о
которых так много говорят и пишут
уфологи, иновременными гостями?
Очень# долго светиться могут ино-
временньге тела, удаленные от нас на
огромные космические расстояния.
Может, такие есть среди далеких
звезд.
Как видим, многовременной мир,
с первого взгляда столь похожий на
наш, на поверку, оказывается,
обладает удивительнейшими свойствами.
Предметы там исчезают и
появляются, как привидения, а звезды
взрываются от вдруг случайно
вынырнувшего внутри них иновременнбго
вещества. Однако как быть при этом с
законом сохранения вещества и
энергии?
Распад вакуума
Первыми идею о мирах с «другим
временем» начали обсуждать
писатели-фантасты. Для тех, кто
рассуждает о путешествиях по времени, она,
как говорится, лежит на
поверхности,— ведь если время можно
направить в обратную сторону, то почему
ему не течь и под углом! Ученые
отнеслись к этой идее более
сдержанно. Писателям хорошо, они мало
озабочены следствиями своих
смелых гипотез, ученый же прежде всего
обязан убедиться в том, что новая
теория не противоречит известным
законам в той области, где они
хорошо проверены. Противоречия и
парадоксы допустимы лишь там, где
физические явления еще плохо
изучены и где еще можно вносить
исправления.
Первые оценки баланса энергии в
много временном мире приводили к,
казалось бы, неустранимым
дефектам. Дело в том, что в теории с
несколькими временами энергия —
тоже вектор. А раз так, то может
случиться, что его компоненты будут
компенсировать друг друга: вещества
будет рождаться все больше и
больше, а энергия останется неизменной.
Например, в абсолютно пустом
пространстве «из ничего» могут
родиться две частицы с противоположно
направленными, гасящими друг
друга векторами энергии. Это может
происходить в каждой точке
бесконечного пространства — случится то,
что физики называют распадом
вакуума. Мгновенный неудержимый
взрыв пустоты с выделением
бесконечно большого количества
вещества. Как в сказке братьев Гримм о
волшебном горшочке,
безостановочно варившем заполняющую все
вокруг манную кашу, с той лишь
разницей, что таких «горшочков»
бесконечно много — в каждой точке
пространства.
Подобные соображения с
подтверждающими их расчетами были напе-
1%
10 3
73

чатаны в серьезных физических
журналах и долгое время считались
убедительным доказательством
одномерности времени. Однако есть одно
обстоятельство, которое их
нейтрализует.
Уравнения физических теорий
устроены так, что прямое и обратное
направления времени входят в них
совершенно равноправно и с
помощью одних и тех же уравнений
можно рассчитать как взрыв с
разлетом осколков, так и процесс их
слияния. Однако каждый из нас хорошо
знает из собственного опыта, что в
реальной жизни это не так. Разбить
чашку легко, но вот склеить ее так,
чтобы не осталось никаких следов,
невозможно. Реальное время течет
только в одном направлении. Да и
физические теории безучастны к его
направлению, лишь когда имеют дело
с конечным числом частиц, пусть
очень большим, но конечным- Число
связей между ними тоже конечно, и
поэтому все процессы в такой
системе можно совершенно точно
воспроизвести в обратном порядке. Это и
означает полную обратимость
времени.
Но вот как только конечное число
заменяется неопределенным «много»,
количество взаимосвязей становится
неограниченно большим. Каждая
пылинка оказывается связанной со
всей Вселенной, и повернуть время
вспять, повторив в обратном
порядке абсолютно точно все
бесчисленные взаимодействия, просто
невозможно. И это верно для любой
временной компоненты — и в
одномерном, и в многовременном мирах.
Временные траектории тел всегда
располагаются в направлении из
прошлого в будущее, хотя и под
разными углами. Отсюда следует, что
компоненты вектора энергии,
параллельного времени, всегда имеют
положительный знак: отрицательной энергии
не бывает3. Поэтому процессы с
рождением частиц, у которых разные
знаки энергии, невозможны, их нет
в природе. Наш мир оказывается
3 Читатель должен иметь в виду, что речь
идет о полной энергии, включающей и массу
тела. Потенциальная энергия отдельно может,
конечно, быть отрицательной, полная
энергия — никогда.
стабильным. Образно говоря, его
удерживает от взрыва паутина
бесчисленного количества очень-очень
слабых связей.
Таким образом, самое главное
возражение против многомерного
времени удается преодолеть, однако
вопросов остается еще много. В
частности, как быть с законом
сохранения энергии, когда тела вокруг нас
появляются и исчезают без следа?
Какой смысл имеет само понятие
«сохраняется» в мире с несколькими
временами? Тут есть еще над чем
подумать.
Энергия времени
Поскольку вектор энергии
направлен вдоль времени, изменение
временной траектории тела должно
сказаться на его энергии, и наоборот.
Увеличивая или уменьшая наклон
временных траекторий, мы можем
получать энергию или использовать
«иновременные тела» в качестве ее
аккумуляторов, передавая им
излишки нашей энергии.
Энергия времени колоссальна. Если
при атомных взрывах и в ядерных
реакторах выделяются крохотные доли
или в лучшем случае проценты
запасенной в веществе энергии, то
энергия временных трансформаций
может быть равной всей энергии
вещества. Так, при повороте
временной траеюхэрии тела массой один
килограмм всего лишь на один
градус выделяется энергия, равная
вырабатываемой в течение многих
недель всеми электростанциями нашей
планеты.
Вот только как овладеть этой
энергией? Будет ли это мощный импульс
излучения, посылаемый нам из
прошлого, или взрывной процесс при
пересечении траекторий?
Впрочем, тут мы и вправду
вторгаемся во владения
писателей-фантастов...
Где они рождаются?
Лет тридцать — сорок назад
многие ученые были уверены, что в
космосе наряду с веществом должно
быть и антивещество. Одно время
даже тщательно анализировали
вспышки метеоров в ночном небе,
рассчитывая обнаружить среди них

следы аннигиляционных взрывов
кусков космического антивещества в
земной атмосфере. Теперь мы знаем,
что метеоритов, а тем более планет и
звезд из антивещества нет — оно
сгорело в первые же мгновения
после рождения нашего Мира. Однако
физики научились изготавливать
антиядра и строить антиатомы в
лаборатории. Поскольку реликтовых тел
с повернутыми временными
траекториями тоже, по-видимому, нет в
природе, можно ли повторить
историю антивещества и научиться
самим производить «иновремявещест-
во» в земных условиях?
К сожалению, ситуация тут
принципиально иная. Античастицы
рождаются при столкновениях обычных
частиц, нужно только разогнать те до
достаточно больших энергий, таких,
чтобы наряду с частицей всякий раз
могла образоваться и
компенсирующая ее античастица с
противоположным электрическим зарядом и
другими «антипараметрами».
Задача в общем-то техническая.
Другое дело — частицы с
повернутым временем. Векторы их энергии
обязательно должны иметь
компоненты, перпендикулярные нашему
времени, ведь если таких компонент
нет, то все энергетические векторы,
а значит, и временные траектории,
вдоль которых они направлены,
параллельны нашей и мы имеем дело с
одновременными телами. Ну а если у
частицы компоненты вектора
энергии положительные, то есть она, как
и положено, движется вперед по
времени — от прошлого к будущему, то
у компенсирующей частицы
энергетические компоненты отрицательные
(противоположные) и она будет
двигаться вспять по времени, что, как
мы видели выше, строго-настрого
запрещено. Все это означает, что с
помощью одновременных тел вектор
времени повернуть нельзя. При
столкновениях одновременных частиц
всегда рождаются только одновременные
частицы. С помощью земных
материалов нельзя построить завод для
производства иновремявещества. Для
этого требуется хотя бы одно ино-
временное тело — в качестве
катализатора4.
Вектор времени можно повернуть
там, где не действует закон
сохранения энергии и для рождения иновре-
менно'го тела не нужен
компенсирующий партнер. Такие процессы
могут протекать в очень сильных
гравитационных полях, например вблизи
черных дыр. Могут быть и другие
возможности — космос еще плохо
исследован. Больше надежд
встретить иновременные частицы в
глубинах микромира. Благодаря
квантовым флуктуациям, энергия там на
некоторое время может стать
неопределенной, а на очень глубоких
уровнях утрачивает свой смысл само
противопоставление прошлого и
будущего.
Итак,
каково же все-таки время в нашем
мире — одномерное, как мы
привыкли думать, или многомерное, и мы
в принципе можем ожидать встречи
с «иновремяпланетянами»-?
Однозначного ответа пока нет. Анализ
гипотезы многомерного времени еще не
закончен. Физики изучают ее, как
когда-то Н. И. Лобачевский изучал
свою воображаемую геометрию,
стараясь обнаружить противоречия. И
нужно сказать, пока их нет. Многое
говорит за то, что Вселенная
действительно многомерна не только в
пространстве, но и во времени. Две
временные координаты просто
скрыты от нас. Найти явления, где они
проявляются, и обнаружить или
создать иновременнбе вещество —
трудная задача. В этом проявляется
общая тенденция развития науки — по
мере накопления знаний число
наших вопросов к природе (так
сказать, периметр окружающей нас
области неизвестного) возрастает, но
отвечать на них становится все
труднее и труднее. •
* Для придирчивого читателя сделаем
оговорку: можно, если наша временная траектория
сама не являетя наклонной, так как в
противном случае могут рождаться иновременные
частицы, обладающие только положительной
энергией. В этом легко убедиться с помощью
простого двумерного графика: наклонный вектор
всегда можно разложить на два, наклоненных
под острыми углами (то есть имеющими
положительные энергии). Впрочем, как уже
отмечалось, перемешивание вещества в
первозданном мире делает такую возможность
маловероятной.
75

Всемирный
курьер
Наскальная живопись
Древнейшая в мире
Самая богатая и самая древняя в мире коллекция доисторической
пещерной живописи была недавно найдена в южной Франции в
департаменте Ардеш. На стенах пещеры Кавет было обнаружено
около трехсот рисунков и гравюр. Около трехсот! Древние
художники изобразили здесь более десятка различных видов
животных. Среди них есть сюжеты, известные по находкам в других
пещерах: лошади, зубры, бизоны, дикие бараны, северные олени,
мамонты, пещерные львы и медведи. Но в пещере Кавет
исследователи встретились также с изображением таких животных,
которые прежде никогда не встречались в наскальной живописи:
гиены, пантеры, совы.
Рисунки, выполненные с помощью охры, древесного угля и гематита,
организованы примерно в пятьдесят групп. По утверждению
французских ученых, большинство произведений принадлежит
«кисти» одного автора. Их высокое качество не согласуется с
теорией, согласно которой древнейшие наскальные изображения
были примитивными, грубо нарисованными и не учитывали законы
перспективы. «Художественный талант — качество врожденное,—
говорит Жан Клотт, ведущий французский специалист по наскальной
живописи.— Грубые и примитивные рисунки, возможно, делали
люди, не обладавшие им». А в пещере Кавет талантливый древний
художник, процарапав контуры изображения, наносил краску таким
образом, чтобы придать объемность фигурам животных. Причем
76

• древнейшая в мире
• первое упоминание о войне
• истинный реализм
некоторые нарисованы с такими анатомическими подробностями, что
можно различить их пол.
Часть картин нарисована прямо поверх отметин когтей вымершего
сейчас гигантского пещерного медведя, чей череп, кстати, был
найден в одной из галерей пещеры.
Французские ученые предполагают, что, возможно, в пещере Кавет
было что-то наподобие святилища
и это помещение использовалось шаманом.
Еще более неожиданными были результаты углеродного анализа
возраста картин. Согласно сообщению министерства культуры
Франции, пробы, взятые с двух изображений носорога и бизона,
имеют возраст 30—33 тысячи лет. Раньше самыми древними
наскальными рисунками — 27 тысяч лет — считались изображения
животных, найденные в 1992 году в пещере Косквер около Марселя.
Напомним, что знаменитые живописные композиции пещер Ласко и
Альтамира имеют возраст 15 тысяч лет.
Датировка в пещере Кавет была проведена довольно оригинальным
способом. Для определения возраста радиоуглеродным методом были
взяты пробы сажи от древних факелов на слое кальцита,
покрывающего часть «полотен». Оказалось, что факелы коптили в
этой пещере около 26 тысяч лет назад. А так как для формирования
натеков кальцита, необходимо много времени, картины должны быть
значительно древнее следов огня.
Первое
упоминание о войне
Ч
Десять тысяч лет — таков
возраст изображений людей,
поражающих друг друга копьями.
Эти рисунки найдены археологом
Кристофером Чиппинделом и
антропологом Паулем
Таксоном в пещерах северной
Австралии на полуострове
Арнемленд.
Раньше древнейшие
изображения войны
датировались возрастом в пять
тысяч лет и принадлежали
обществам со сложной
социальной организацией.
Исследователи предполагали,
что организованные военные
действия возникали в
устоявшихся земледельческих
цивилизациях. А те люди,
которые занимались охотой и
77

собирательством, не имели стимулов для ведения войны. Да и
низкая социальная организация препятствовала скоординированным
военным действиям.
Но, судя но находкам в Австралии, война была неотъемлемой
чертой обществ различной степени сложности, а наскальные рисунки
наглядно показывают эволюцию орудий убийства, утверждают
австралийские ученые. На ранних сценах люди сражаются, бросая
бумеранги, увертываясь от копий. Есть даже сюжеты, где воины,
окружив поверженного копьем товарища, защищают его от врагов.
На картинах же с возрастом в шесть тысяч лет изображены уже
более «современные» виды вооружения, такие, как копьеметалки,
трезубцы. Боевые группы теперь более многочисленны
и возглавляются военачальником в особой одежде.
Истинный реализм
Как утверждают американские
исследователи, древние художники
использовали в своих картинах ткани
животных. Марвин Рове, Мариан
Химан и их коллеги из Техасского
университета извлекли фрагменты ДНК
животных из материала наскальных
рисунков в пещерах Техаса возрастом
в четыре тысячи лет.
Археологи давно подозревали, что,
нанося изображения на стены пещер,
древние мастера смешивали
органические красители с охрой,
древесным углем. Но картины были
настолько древние, что большая часть
органики разлагалась бесследно.
Однако с помощью эффективного
метода современной молекулярной
биологии — цепной полимеразной
реакции — исследователи сумели
размножить немногочисленные
извлеченные ими отрезки ДНК.
Ученые обнаружили ген, отвечающий
за производство белка гистон-4,
который находится в ядрах клеток
животных и растений. Расшифровывая
постепенно весь отрезок ДНК, удалось
выяснить, что он входит в
хромосомный набор парнокопытных млекопитающих. Первыми
кандидатами, по мнению американских ученых, являются олень
и бизон.
На картинах в пещерах Техаса бизона нет, зато олень появляется
часто. Возможно, древние художники с ритуальными целями
использовали при работе ткани именно того животного, которого
они рисовали.
По материалам зарубежной печати
подготовил Никита МАКСИМОВ
fi.
°
78

ПОРТРЕТЫ УЧЕНЫХ
'V
Марк Поповский
Неизвестный
Шиллер
О существовании этого человека я узнал ровно сорок пять лет назад.
Украинский микробиолог Г. П. Калина написал мне в Москву из Молдавии,
что в Одессе живет ассистент знаменитого Мечникова по фамилии Шиллер.
Игнатий Горациевич Шиллер разработал метод получения из микробов
веществ, которые убивают других микробов и в том числе возбудителей
заразных болезней. Об этом автор письма узнал из какого-то еще
дореволюционного французского журнала. Меня, молодого в ту пору журналиста,
публиковавшего на страницах «Литературной газеты», «Известий» и журнала
«Знание — сила» очерки о выдающихся медиках и биологах, письмо из
Молдавии побудило к немедленной поездке в Одессу. Руководители <Лит-
газеты» охотно дали командировку. Не будем забывать, что главный
политический тезис касательно науки в пятидесятых годах звучал просто: все
самые замечательные изобретения и открытия сделаны в России, русскими.
Под этот «отечественный приоритет» я и поехал.
В Одессе, однако, я растерялся. Звонил в университет, в
научно-исследовательские институты — нигде о профессоре Шиллере не слыхали. В
справочном бюро удалось, наконец, обнаружить его домашний адрес.
Незваный, я заявился к нему на квартиру. Шиллер принял меня в зеленом
одесском дворике под сенью гигантского густолиственного каштана. Он
оказался очень милым, дружелюбным старичком. Невысокий, изрядно
согнутый своими годами (ему тогда уже перевалило за семьдесят), он тем не
менее сохранил отличную память и теплый одесский юмор. Беседовать с
ним было истинным удовольствием. Дружба наша, зародившаяся во время
первого свидания, продолжалась затем двадцать лет, до самой его кончины
в 1971 году.
Это первая наша встреча памятна мне во всех деталях. Мы сели во дворе
за деревянный вкопанный в землю столик, на котором Игнатий Горациевич
разложил старые картонные альбомы с фотографиями людей прошлого
столетия, достал журнальные оттиски почти полувековой давности. Стал
рассказывать о себе. Еврей, разумеется. Предки переселились в Одессу из
Австрии. Очевидно, родители были людьми обеспеченными, ибо сын
получил образование в Швейцарии. Увлекся биологией. В Цюрихском
университете в двадцать восемь лет получил степень доктора биологии.
Пребывание на Западе, к сожалению, обогатило его не только
биологическими знаниями, но и крайне левыми политическими взглядами. В Цюрихе
он бегал на сходки русских большевиков-эмигрантов, с симпатией слушал
разглагольствования самого Ленина. И даже с немалым риском перевозил в
чемодане с двойным дном ленинскую «Искру». Позднее, когда мы
сблизились с Игнатием Горациевичем и он доверился мне, то о том давнем
§
щ
щ
ш
79

§ «красном» своем увлечении говорил как о «детской болезни наподобие
коклюша».
Интерес к науке, однако, взял верх над политическими увлечениями. В
1910 году молодой одессит приехал в Париж, где был тепло принят другим
| одесситом Ильей Ильичом Мечниковым. Как известно, Мечников
двенадцать лет профессорствовал в Новороссийском университете, затем ушел в
отставку и создал в полюбившемся ему городе первую в России
Бактериологическую станцию для борьбы с инфекционными болезнями. В 1887 году
он покинул Одессу и следующие три десятилетия возглавлял лабораторию в
знаменитом Пастеровском институте в Париже. Бывший одессит охотно
принимал своих земляков. «Моя лаборатория,— говорил он,— открыта для
всех русских ученых, желающих работать и умеющих работать. Здесь они —
у себя». Шиллер был одним из тысячи «русских», пригретых великим
биологом, лауреатом Нобелевской премии. Именно в лаборатории
Мечникова в течение следующих пяти лет Шиллер и сделал те замечательные
открытия, которые позволяют нам сегодня назвать его основателем эры
антибиотиков.
«Двое дерутся, третий радуется»
В те дни, когда Шиллер приехал в Париж, Мечников был захвачен идеей
продления жизни. Он полагал, что человек является жертвой постоянного
отравления. Отравляют нас живущие в нашем кишечнике гнилостные
бактерии. Они постоянно выделяют яды, которые и укорачивают
человеческий век. Мечников искал, чем бы и как вытеснить отравителей, изгнать их.
Ученый заметил, что молочно-кислая палочка, та самая, что превращает
молоко в простоквашу, в эксперименте вытесняет дикую бактериальную
флору. Возникла идея — пейте простоквашу и тем самым продлите свою
жизнь. Вскоре выяснилось, однако, что сколько бы мы не глотали
сквашенное молоко, цели достичь не удается, дикая флора в кишечнике не гибнет.
Шиллер взялся (разумеется, в эксперименте на животных) решить задачу,
поставленную Мечниковым. Он проделал много сот опытов и в заключение
предложил давать подопытным животным молочный сахар. Молочно-кис-
лые бактерии (палочки), поддержанные своей излюбленной пищей, крепли
и начинали вытеснять бактерии гнилостные. Мечников был в восторге от
своего ученика и даже написал по этому поводу статью во всемирно
известные «Анналы Пастеровского института».
Увы, в борьбе со старостью и преждевременной смертью успех этот не
принес ничего нового. Старость (как установили много лет спустя другие
исследователи) значительно более сложное явление, и одолеть ее с помощью
простокваши невозможно. Учитель ошибся, но эксперименты ученика
оказались ценными сами по себе. Шиллер установил важную
закономерность, присущую миру бактерий: эти крошечные твари склонны к
антагонизму, борьбе между собой. Собственно, заметил это еще Пастер. Но
использовать войну безвредных микробов против микробов-убийц ученым
не удавалось. Такое удачное сочетание — безвредные против вредных —
случается очень редко. В 1914 году, незадолго до начала первой мировой
войны, Игнатий Шиллер опубликовал в одном из самых известных
бактериологических журналов Европы статью о своем открытии. Он назвал его
«насильственный антагонизм микробов». Очевидно, лучшим эпиграфом к
этой статье было бы латинское выражение «Tertius daudens», что
соответствует русской поговорке: «Двое дерутся, третий радуется». Принцип,
обнаруженный молодым одесситом, давал человечеству возможность
радоваться, стравливая между собой микробы разных видов.
Суть эксперимента сводилась к следующему. Ученый высевал на питатель-
I ном бульоне картофельную палочку, безвредное существо, обитающее на
°g кожуре картофеля, а рядом с ней злейшего врага человека — стрептококк.
80
Эти два вида мирно соседствовали друг с другом. Благо, и для тех и для
других еды вокруг было достаточно (бульон-то мясной!). Но вот ситуация
резко менялась: исследователь поселял ту же пару в чистую воду, лишенную

какого бы то ни было питания. И между ними немедля начиналась война.
Мирная картофельная палочка в поисках пищи принималась пожирать
своего соседа. Она, палочка, выделяла особые вещества — лизины,—
которые растворяли стрептококков. Да так, что через несколько минут в
воде не оставалось ни одногск из этих злодеев.
Открытие Шиллера показало, что в антагонистов, во врагов можно
превращать не отдельные бактерии, а все виды микроорганизмов. Меняя
условия жизни, в которые экспериментатор ставит микробов, удается
вызывать и «ссоры», и «дружбу» между ними. Иными словами, ныне человек
обретает возможность натравливать одних на других с пользой для своего
здоровья.
Но главным в тех давних парижских опытах Шиллера было открытие
самих лизинов. Игнатий Горациевич очень скоро понял, что необходимо
превратить эти вещества в оружие практической медицины. Все его
дальнейшие эксперименты были направлены на то, чтобы заставить одни виды
микробов выделять лизины против других. Для этого, как уже говорилось,
годился голод. Но появление лизинов можно вызвать и иначе. Если из двух
видов бактерий один имеет хорошие условия существования, то именно он
выбросит в окружающую среду наибольшее количество растворителей и
атакует соседа.
Так была открыта возможность стравливать между собой микробные
миры, а по сути, управлять их поведением. И не только в пробирке. С
помощью метода насильственного антагонизма стало возможно получать
замечательные лекарства — лизины как средство против любых инфекций.
По существу, лизины Шиллера были первыми в мире антибиотиками.
Но почему же в таком случае среди хвалебных гимнов в честь
антибиотиков, которые уже полвека звучат со страниц учебников и солидных
монографий, мы так редко слышим имя Игнатия Шиллера? Люди же,
далекие от медицины и биологии, чаще всего вообще не знают это имя.
Почему?
«...Черт догадал меня родиться в России...»
Эту пушкинскую фразу, очевидно, могли бы с таким же правом повторить
многие российские поэты, писатели и ученые. Игнатий Горациевич Шиллер
ни на что не жаловался, но судьба его открытия сложилась трагически. И
здесь нет случайности. Разумеется, более всего приложила к этому руку
советская власть. Однако беды начались еще до рождения Советского
Союза. Б 1915 году, в разгар первой мировой войны, никто из западных
ученых не обратил внимания на статьи Шиллера. Кто знает, сколько бы
тысяч жизней удалось спасти на фронтах кровопролитной бойни, если бы
лизины вошли в обиход немецких, французских и русских военных медиков.
В чем-то виноват и сам Шиллер. После появления его статьи о лизинах
к нему в Париже зашел английский коммерсант. «Я не знаю, что такое ваш
препарат,— сказал он,— да меня и не интересует его действие. Вы пишите,
что он помогает при разных болезнях. Отлично! Я вкладываю в дело свою
предприимчивость, вы — свое открытие». Российский интеллигент Шиллер з^
ответил так, как от века отвечали предпринимателям наши ученые и
писатели: «Я не торгаш. Моя родина Россия получит мой препарат
бесплатно. Лизины не могут быть превращены в средство чьей-то наживы». Ответ
благородный. А что проку?..
В начале 1915 года Шиллер вернулся в Одессу. Он надеялся завершить
свою работу на Бактериологической станции, некогда основанной
Мечниковым. Но в эпоху двух войн, революции и последовавшей затем разрухи
науку пришлось забросить. Как бактериолог Шиллер долгое время
руководил санитарно-эпидемическими отрядами на Западном фронте, потом
боролся с холерой в Вознесенске, с брюшняком и сыпняком в
красноармейских лагерях, восстанавливал эпидемиологическую службу одесского
водопровода.
Вернуться к главному делу своей жизни Игнатию Горациевичу удалось
лишь в начале двадцатых годов. Шиллера пригласил в свою лабораторию
81

известный украинский микробиолог, а впоследствии президент Академии
наук Украины Д. К. Заболотный. Вскоре, в 1923 году, журнал «Врачебное
дело» опубликовал новую статью о насильственном антагонизме и о теории
и практике получения лизинов-антибиотиков. Но до Запада научные вести
из Советской России в начале двадцатых доходили слабо, а в тридцатых,
когда стала набирать силу сталинская политика всеобщей секретности,
опубликовать что-либо в мировой научной печати нашим ученым было
просто невозможно.
Тем не менее информация о лизинах-антибиотиках привлекла внимание
одесских и киевских медиков. Кожники Одессы, в частности, подтвердили,
что продукты насильственного антагонизма — лизины — ускоряют лечение
фурункулеза и гидроденита. Зубные врачи также проявили инициативу:
Украинский институт стоматологии создал препарат сальвин по принципу,
разработанному Шиллером. Ватка, смоченная сальвином, так быстро
уничтожала стафилококки и стрептококки в отверстии пораженного зуба, что
дантисты смогли значительно упростить и облегчить метод лечения,
существовавший почти столетие. Больше того, в лаборатории удалось получить
лизины, которые успешно расправлялись с туберкулезной палочкой. Увы, до
создания антитуберкулезного лизина дело не дошло. В скромных одесских
лабораториях тех лет не было достаточно техники, чтобы очистить лизины
и начать их массовое прозводство.
Нараставшая в сталинскую эпоху централизация (в том числе и
централизация науки) все заметнее превращала Одессу в провинцию. С новой
научной идеей необходимо было прорываться в Москву, а для этого
требовались волевые качества, которыми Шиллер, к сожалению, не обладал.
Правда, о его работах кое-что писали, но авторы, заинтересованные
проблемой насильственного антагонизма, как правило, ссылались на статьи
Игнатия Горациевича, датированные 1915 годом. В 1934 году об идеях Шиллера
в своей книге «Биологические процессы разрушения бактерий» писал
будущий почетный академик Н. Ф. Гамалея. В 1945 году вышла монография
профессора 3. В. Ермольевой «Пенициллин», в которой также говорилось о
работах И. Г. Шиллера. Положительные оценки дали лизинам академики
Д. К. Заболотный и В. П. Филатов. Среди ученых западного мира доброе
слово прозвучало из Америки. Одновременно с 3. В. Ермольевой высоко
оценил идеи Шиллера творец стрептомицина 3. Ваксман*, но опять-таки
сославшись на его статью 1915 года.
Чтобы понять степень неизвестности Шиллера у себя на родине,
достаточно сказать, что Большая Советская Энциклопедия в статье об
антагонизме микробов ни словом не коснулась работ одесского ученого. Медицинская
энциклопедия, хотя и упомянула работы Шиллера, по объявила его немцем
и даже поместила в скобках немецкое написание фамилии нашего
соотечественника.
К тому времени, когда мы встретились с Игнатием Горациевичем, он уже
был уволен изо всех лабораторий. Рукопись его книги «Направленный
антагонизм микробов» безнадежно пылилась на полке. Никто не собирался
се издавать, ведь по советским понятиям Шиллер не был даже кандидатом
наук. Да-да, ассистент Мечникова, доктор Цюрихского университета, автор
шестидесяти пяти опубликованных научных трудов оставался человеком без
ученого звания: советские власти не признавали иностранные ученые
степени. Дважды ученый совет Одесского института туберкулеза обращался
в Высшую аттестационную комиссию с просьбой присвоить И. Г. Шиллеру
ученую степень доктора honoris causa — по совокупности всех заслуг. Из
Москвы неизменно приходил ответ, в котором семидесятилетнему ученому
предлагали «сдавать предварительные экзамены по программе кандидатского
• минимума». -
Я в то время готовил книгу о весьма знаменитом ученом — академике
■ S К- И. Скрябине. Рассказал ему о Шиллере, попросил похлопотать в
1чэ
2 2 * Зелъман Ваксман — американский микробиолог — впервые выделил целый ряд антибиотиков.
? 4 В 1944 году открыл стрептомицин. А в 1952 году получил Нобелевскую премию.
82

«высших инстанциях»-. Скрябин любезно согласился и даже дозвонился до
дамы, которая одно время занимала должность министра здравоохранения
СССР. Эта мадам Ковригина ни о каком Шиллере не слыхивала, да и
слышать, судя по всему, не собиралась. Такие фамилии в пятидесятые годы
звучали для чиновничьего уха отталкивающе. Выслушав академика, мадам
министерша ответила по-министерски просто: «У нас в Советском Союзе и
без того достаточно докторов наук».
Атмосферу забвения, тем не менее, удалось несколько рассеять после того,
как в «Литгазете» и журнале «Знание — сала» появились мои очерки о
Шиллере. Моего одесского друга снова пригласили в лабораторию и даже
дали сотрудников. В очередном письме ко мне он уже грозился, что в
недалеком будущем его препараты позволят избавиться в масштабах страны
не только от туберкулеза, но и от рака. Это были, конечно, шутки, но
проблемой рака он в последние годы занимался весьма серьезно. Храню я
с той поры и книгу Шиллера — еще один предмет моей маленькой гордости:
мне уцалось убедить киевских издателей выпустить труды Шиллера. Этой
удаче я опять-таки обязан тому немудреному обстоятельству, что приезжал
в столицу Украины как корреспондент столичной прессы. И что особенно
удивительно: «Направленный антагонизм микробов» вышел в свет в самый
разгар антисемитской кампании 1952 года.
Наши дружеские отношения продолжались два десятка лет. Игнатий
Горациевич еще успел получить в подарок мою книгу «Когда врач мечтает»,
вышедшую в 1957 году. Там была глава о нем и его научных открытиях.
Рассказать о творце антибиотиков всю правду мне в ту пору, разумеется, не
удалось. Но мы оба получили огромное удовлетворение, когда в
официальном советском издании, наконец, появилось признание заслуг Игнатия
Горациевича перед мировой наукой. В 1969 году издательство «Высшая
школа» выпустило учебник для студентов университетов и мединститутов
«Основы учения об антибиотиках». Автор этого солидного тома профессор
Н. С. Егоров черным по белому заявил: «Шиллер показал, что лизины,
получающиеся при насильственном антагонизме,., по функции убивать
живые клетки микроорганизмов другого вида... по существу, являются
антибиотическими веществами». Так на девяностом году жизни Игнатий
Горациевич Шиллер получил окончательное признание, зафиксированное к
тому же на языке его родины.
Осенью 1971 года я в очередной раз поехал в Одессу навестить свою мать.
Собирался, как обычно, навестить и супругов Шиллер. Но Игнатия
Горациевича в живых уже не застал. Он умер буквально за несколько дней до моего
приезда. Как рассказала его жена, ученого провожали в последний путь пять
человек, те немногие, кто когда-то с ним работали.
Я метнулся в редакцию местной газеты, именовавшуюся вроде бы
«Большевистское знамя». Получил аудиенцию у заместителя главного редактора.
Под впечатлением только что услышанной печальной вести стал
рассказывать, какой замечательный человек жил и умер в Одессе. Попросил
опубликовать в газете некролог. Редактор глядел на меня скучающим
взором. Фамилию Шиллер он слышал в первый раз. Зато хорошо знал
внутренние механизмы собственной службы. Ответил четко: некрологи
согласуются в обкоме партии; пока будем согласовывать, пройдет не меньше
недели. А кому нужен некролог через две недели после похорон? Все ясно,
логично. Я покидал кабинет партийного босса, повторяя мысленно
знаменитую пушкинскую фразу: «Черт догадал меня родиться в России...*-. Поэт
был прав. За полторы сотни лет в стране нашей мало что изменилось.
Родиться в России -дело по-прежнему рискованное. И тем более
рискованное, чем более яркий талант дан тебе от рождения. •
Марк Александрович ПОПОВСКИЙ запомнился нашим читателям очерком
«Предательство» («Знание — сила», 1995 год, №7). Герои его публикаций — по-прежнему
российские ученые (хотя сам он живет и работает в США).
83

Юбилей «ЗНАНИЕ — СИЛА»
Эрнст Неизвестный, 1965 г-

Галина Ельшевская
Модель для сборки,
или
долгосрочная прививк
«Я начинал в конце пятидесятых и много делал в
шестидесятые. И разделил с моими товарищами и
создание кумиров, и возложение на себя жреческих
одежд. И «физики», и «лирики» исполняли непосильную и
гротескную функцию пророков, взбиравшихся на
созданных ими кумиров, будь то синхрофазотрон или
гипсовая модель будущего великого произведения
искусства, и вещавших оттуда конечные истины о
возвышенном. Ничего нелепее, смешнее и
безответственнее такой позы я не в силах вообразить.
Мы были соединены «горячей линией» с истиной в
последней инстанции (предполагалось, что инстанция
конечна).
Мои друзья тех лет создали немало прекрасных
произведений искусства вопреки этой позе, благодаря
отчаянью от невозможности коммуницироватъ с этой
инстанцией из-за ее бесконечности. Потом нелепость
позы заставила заменить ее другой, более естественной
и для каждого разной. Обозначились и выходы: одним —
в концептуализм, другим — в соцарт, третьим — в
спиритуализм с «ньюэйджеским» оттенком».
Так сегодня Юрий Соболев, бывший целое десятилетие
(с конца шестидесятых годов) главным художником
журнала, определяет художественное поколение, с
которым неразрывно связана история «Знание — сила».
Листая тридцатилетней давности подшивки журнала
«Знание — сила», полезно запретить себе читать
подписи под картинками. Почти все художники известные,
почти все, несмотря на молодость, уже состоялись; а
все-таки «угадайка» буксует примерно в половине
попыток. Трудно определить работы Дмитрия Лиона, Николая
Попова, Эдуарда Штейнберга. Олега Щелкова; Борис
Алимов бывает похож на Юло Соостера, Юрий Соболев
на Анатолия Брусиловского — и так далее. Иллюстрации
к двум статьям А. Кондратова, выполненные Дмитрием
Лионом (1964, №6) и Михаилом Гробманом (1966, №5),
кажутся принадлежащими одному автору; тот же Гроб-
ман — кстати, вполне узнаваемый в большинстве
рисунков — вдруг впрямую повторяет схему Бориса Лаврова
(статьи на сходную лингвистическую тему в №№ 7 и 2 за
1966 год: у Гробмана семейство языков расписано на
перьях птицы, а у Лаврова — в прядях бороды общего
«индоевропейского дедушки»).
85

Впечатление, что в порыве создать совокупный стиль
журнала художники как бы энергетически подпитывают-
ся друг от друга. При том, что приходили они в журнал
со своим багажом: невостребованным в иных вариантах,
а здесь, по совокупности человеческих обстоятельств,
сгодившимся в дело, для коллективной пользы и
радости. Очевидная «высоколобость» издания, видимо,
спасала его от слишком пристальной цензуры: можно было
привечать и «кормить» отщепенцев официальной
системы. Одни приводили других, кто-то приживался, кто-то
мелькал эпизодически. В номерах 1964—1960 годов
ощутимо присутствие Юло Соостера, Бориса Лаврова,
Анатолия Брусиловского. Михаила Ромадина, Михаила Гроб-
мана, Сергея Алимова, Бориса Алимова, Анатолия До-
брицына, Николая Попова, Владимира Зуйкова, Отари
Кандаурова, Александра Великанова; нередко участвуют
в деле Илья Кабаков, Владимир Янкилевский, Эрнст
Неизвестный, Юрий Соболев (в 1967 году он станет
главным художником журнала и сам будет формировать
«команду»), Дмитрий Лион, Эдуард Штейнберг,
Владимир Ждан, Вагрич Бахчанян, Александр Рюмин,
Константин Остольский; изредка появляются Виктор Умнов,
Юрий Куперман, Семен Верховский, Франциско Инфан-
тэ, Олег Целков. Перечень далеко не полный.
Знание будущего мешает правильно оценить такую
общность — оно провоцирует расставить пограничные
столбы там, где их в действительности «не стояло». Кого
ждет МОСХ, кого Малая Грузинская, кого андерграунд-
ные повороты — чреватые славой мировой и
художественной, а может быть, и вовсе нехудожественной; кто
U
I
Wl №
ft1, i ( iJi'lAiif/

останется книжником, кто уйдет в кино и даже в
архитектуру, кто с облегчением забудет о вынужденном
периоде журнальной «подкормки» — пока все это неважно.
А важен лишь энтузиазм, с которым все эти люди
воспринимают журнал.
Тексты в нем — не «про жизнь» (и, стало быть, их
иллюстрирование не требует следования приемам жиз-
неподобия); они, скорее, про устройство жизни, про ее
КАК ГОВОРИЛИ
ШЕСТЬ
ТЫСЯЧ ЛЕТ
ТОМУ НАЗАД

»\J
5
о*
I
Отари Кандауров,
1968 г.
закон, про обещанное наукой замечательное будущее.
Фантастика, здесь публикуемая, кажется близкой —
завтрашнего дня — реальностью; не случайно лунные и
марсианские пейзажи с визионерской естественностью
выходят из-под пера. В такую реальность органически
встраиваются и собственные авторские мифы — или же,
наоборот, порождаются ею: не из попытки ли обозначить
движение кванта вышли схематические узлы,
соединенные стрелками, в картинах В. Янкилевского? И не на
журнальной ли странице Юло Соостер впервые
нарисовал свое «мировое яйцо»? И самостоятельные работы
художников присутствуют здесь органично — от уже
знаменитой «Прогулки» И. Кабакова до «Цветов» В.
Яковлева.
Творцы разделяют с читателями общую веру в разум,
в науку, в «точную формулу». Сциентистское сознание
шестидесятых тяготеет к ясному образу мира,
состоящего из обозримых элементов — мир логичен,
абсолютная истина существует и может быть интеллектуально
постигнута. Жизнь есть своего рода «модель для
сборки» — и рисунок, и журнал в целом тоже есть «модель
для сборки», повод для конструктивного собирания
целого из знаков и эмблем — от атома к молекуле, от
частицы к организму. Почти каждая обложка (лицо
издания) представляет собой метафорический коллаж
(иногда и технически это коллаж, включающий фотографии и
иной «готовый» материал) с парадоксальным и
по-плакатному броским соединением мотивов. Резкость
монтажа концептуально осмыслена — визуальный образ
схематизируется, чтобы идея предстала в идеально
внятном, «очищенном» виде. Понятийный минимализм
влечет за собой и жесткий минимализм языка — на
«атомарном» уровне переживаются основные
графические категории: линия, гравюрный штрих, текстура.
Время от времени в журнале появляются репродукции с
работ В. Фаворского и А. Кравченко — как указание на
«правильную традицию»; впрочем, в том же качестве там
могли бы появиться произведения французских
сюрреалистов или образцы польского плаката.
В иллюстрации А. Брусиловского к статье «Вечен ли
кабель?» этот самый змееобразный кабель загнан в
висящую на стене картину, за раму — «в вечное» (1964,
№ 11). В рисунке М. Ромадина человеческая голова
превращена в книжный шкаф, проходя сквозь который
старинная коляска обращается в современную ракету (1966,
№ 1). По сути, речь идет об эстетизации схем или таб-
88

♦u
2
*
лиц — и текстовой материал номеров сам по себе как бы
провоцирует на этот путь. Условные развертки,
словесные комментарии, соединение изображения с
надписями — на пороге концептуальные открытия, и Илья
Кабаков не случайный человек в журнале. Точно так же не
случайны здесь те, кто предпочитвет иные формы
научно-исследовательского манипулирования элементами
языка — привкус романтизированного техницизма
навсегда останется у Владимира Янкилевского,
пристрастие к острым ракурсам — у Сергея Алимова, любовь к
сложносочиненному пространству — у Николая Попова.
Ситуация «возьмемся за руки, друзья» никогда не
длится слишком долго. Жизнь развела художников
(порой по направлениям взаимоисключающим), просто явив
им иные возможности: завершился «лабораторный
период»», журнал «Знание — сила» перестал быть
единственным полем открытого высказывания. «Иных уж нет, а те
далече», как-никак тридцать лет прошло. Но таким
привлекательным было это вроде бы паллиативное
сообщество — языковый полигон, где утверждались не
только новые подходы к иллюстрированию, но и новое
отношение к миру. Собственно, только оно и важно, и только
эта прививка долгосрочна. •
о
I
I

г.
Георгий Литиневский
Судьба
читателя
«Знание — сила»
Первое сильное впечатление от журнала — это само
его название. Я впервые увидел его на столике
«Союзпечати» в Мисхоре летом 1966 года. Мне было десять лет.
Самое смешное, я уже тогда знал о Френсисе Бэконе из
книжки «Как человек стал великаном», но я не знал, что
на обложке журнала его афоризм. Удивительно, но уже в
этом возрасте меня порадовало отсутствие в этом
названии привычных патетики и амбициозности. Напротив,
в нем заключалось какое-то особое достоинство. С тех
пор я сделался его постоянным читателем.
Хотя очень много было интересного, внимание уделял
в основном гуманитарным статьям. Чтение журнала тоже,
наверное, сыграло роль в том, что довольно рано я
принял решение стать историком. И в свое время я стал им.
Почти написал диссертацию, но так и не защитил.
Последние десять лет числился все больше художником.
Участвовал во многих выставках, в художественной
жизни вообще. Вступил даже два года назад в Союз
художников. Вхожу в редакцию московского
«Художественного журнала».
За эту профессиональную трансформацию я не могу,
конечно, возлагать ответственность на журнал «Знание —
сила». Но все же... Еще в шестидесятые годы я не мог не
отметить внешнего вида журнала, совершенно
отличавшегося от всей доступной мне периодики. В то время это
было недостаточно, чтобы вполне сформировать
художественный вкус провинциального подростка. Зато
когда в семидесятые, поступив на исторический факультет
Московского университета, я попал на выставки
художников-нонконформистов, я не испытал шока: мое
восприятие современного искусства было уже подготовлено
эстетикой журнальной графики любимого издания.
И если уж говорить о судьбе, то как не задуматься о
закономерности того, что в конце концов я знакомлюсь с
Юрием Соболевым, который был главным художником
журнала в ту пору, когда я его начинал читать? В
последние годы мы участвуем с Соболевым в общих
художественных проектах и планируем новые.
Конечно, один журнал не может определить целую
«судьбу человека». Но если особенности моей судьбы
как-то связаны с моим недоверием к принятому
делению людей на мыслителей и художников, то можно ска-
р зать, что журнал «Знание — сила» всегда укреплял меня
,| в этом недоверии. Журнал привил вкус к универсально-
«д сти, к симбиозу «точных» и гуманитарных дисциплин,
|| логики и эстетики, чего всегда не хватало академиче-
««I ской науке.
91

Когда я писал диссертацию о Плинии Старшем,
совмещая это с художественными занятиями и даже с
участием в выставках, я наткнулся в его «Естественной
истории» на рассказ о некоем Метродоре. Он жил во
II веке до новой эры в Афинах и с одинаковым успехом
занимался философией и живописью. Римский
полководец Эмилий Павл, одержав победу над македонским
царем Персеем, потребовал от афинян, чтобы те
прислали ему своего лучшего философа для воспитания его
детей и лучшего художника для украшения его триумфа.
Каково же было удивление царя, когда граждане Афин
прислали ему одного человека — Метродора. Они
утверждали, что он одновременно и лучший их философ, и
лучший живописец, что вскоре подтвердил и сам
Эмилий Павл. «Естественная история» Плиния Старшего —
это, во-первых, самая древняя из дошедших до нас
энциклопедий, во-вторых, это своего рода коллекция
чудес природы. Таким «чудом природы» был в глазах
античного эрудита и Метродор. Не то чтобы мне
захотелось стать вторым Метродором, но рассказ о нем в
какой-то момент ободрил меня. Можно ведь, оказывает-
ся1/увлекаться самыми разными вещами, не беспокоясь,
что надлежит делать в «рабочее время», а что — в часы
досуга. Припомнились и другие примеры. Я даже
нарисовал портрет Бородина с явлением ему призрака князя
Игоря во время химических опытов.
И все-таки формальный выбор пришлось сделать.
Непроясненная специализация в наше время все еще
редко приветствуется, и «чудо природы» говорят о
человеке вовсе не для того, чтобы его похвалить.
Идеализировать античность тоже нет никаких оснований.
Иерархические отношения и власть обычаев были подчас
невыносимо гнетущими. Но именно поэтому, вероятно,
искусства и науки были той заповедной зоной, в которой
дух мог обрести свободу. И в этой зоне свободы духа
жесткие границы специализации были бы невозможны.
Характерно, что понятие «искусства» — artes —
относилось и к художественному творчеству, и к научным
дисциплинам. А во время работы с «Естественной историей»
Плиния я с особым удовольствием прочитал строку: «Был
тогда и Метродор, живописец и в то же время философ,
который пользовался большим авторитетом в обеих
науках». То есть и живопись, и философия — это наука.
scientia В свою очередь латинский термин означает
«знание». Кстати, афоризм Бэкона, похоже, впервые был
произнесен не по-английски, а по-латыни — «scientia
potentia est». •
92

Игорь Данилевский
«В часы,
свободные
от подвигов духовных...»?
93

И. Данилевский
•В часы, свободные от подвигов духовных..»?
Два летописца
В специальных работах по истории
древнерусского летописания и в
массовом сознании давно уже
сформировалось весьма своеобразное
представление о нравственности
древнерусских летописцев. До начала
XX века полагали, что летописец,
подобно пушкинскому Пимену,
писал свой труд, «добру и злу внимая
равнодушно, не ведая ни жалости,
ни гнева». Он «спокойно зрит на
правых и виновных», руководствуясь
простым правилом: «Описывай, не
мудрствуя лукаво, все то, чему
свидетель в жизни будешь...» Эпическое
безразличие создателя летописи
поначалу кажется вполне
заслуживающим уважения — так оно, видимо, и
было для читателя прошлого века.
Однако нам оно уже не кажется
столь уж положительным качеством.
Грань, разделяющая равнодушие и
бездушие, безразличие к человеку и
цинизм, неуловима. Моральная
неразборчивость, декларируемая
будущим Лжедмитрием и самим
Пименом, в конце XX века явно отдает
безнравственностью. В отличие от
пушкинских персонажей, человек
конца нынешнего века знает, к чему
приводит «перевод» человеческих
жизней в «индифферентные»
статистические единицы,..
Отношение к труду летописца и
нравственной позиции
древнерусского книжника изменилось, когда
выдающийся знаток летописания
А. А. Шахматов в результате
многолетних изысканий пришел к выводу,
что «рукой летописца управлял в
большинстве случаев не высокий
идеал далекого от жизни и мирской
суеты благочестивого отшельника,
умеющего дать правдивую оценку
событиям, развертывающимся вокруг
него, и лицам, руководящим этими
событиями, оценку религиозного
мыслителя, чающего водворения
Царства Божия на земельной.
юдоли», а «политические страсти и мир-
й ские интересы». Эти слова уже давно
I стали хрестоматийными. Образ лето-
g писца — беспристрастного наблюда-
теля, казалось, ушел в прошлое. Его
сменил ловкий манипулятор факта-
ми, выполняющий «социальный
заI
g
каз» светского владыки.
Новому образу была уготована
долгая и счастливая жизнь. Он
прекрасно вписывался в рамки,
определенные ленинской статьей «Партийная
организация и партийная
литература», содержание которой, надо
думать, хорошо известно всем,
окончившим советскую школу. Из
вывода А. А. Шахматова вырос
монументальный образ человека, лишенного
каких бы то ни было нравственных
убеждений. Он ставит перед собой
«чисто мирские — политические —
задачи», труд его «полон
политическими выпадами» (Д. С. Лихачев).
При этом, естественно, «идеология»
летописца оказывается связанной
только с политическими амбициями
того или иного феодального центра,
либо с сословными (классовыми)
интересами той или иной
общественной группы.
События последних лет серьезно
поколебали (если не смели вовсе)
нравственные ориентиры нашего
общества, заставили отказаться от
многих устоявшихся взглядов, в их числе
и от «партийности» (во всяком
случае, в том смысле, который обычно
вкладывался в это слово) литературы
Древней Руси. Видимо, в связи с
этим все чаще и настойчивее
(особенно в работах философов и
психологов) звучит мысль о том, что
летописи не имеют, так сказать, второго
плана, плоски по содержанию.
Летописец, якобы, просто фиксировал
все, что происходило на его глазах.
Он «не находит в истории цели, не
ставит жизнь народа в некую
всемирно историческую связь, не видит
в развитии наперед назначенного
плана и не содержит представлений
о конце истории». Вообще «любые
картины грядушего, темные либо
светлые, воспринимаются
(летописцем.— И. Д.) с безразличным
доверием».
Отсюда следует, что «летописец не
придавал значения... логике,
организованности, убедительности».
Цитируемые фрагменты позаимствованы,
из статьи преподавателя ВГИКа
В. И. Мильдона, опубликованной три!
года назад в весьма солидном
академическом журнале «Вопросы
философии». *
Все «вернулось на круги своя».
Рядом с шахматовским летописцемт
94

прагматиком вновь возник
пушкинский летописец-идеалист. Они, как
может показаться, совершенно
различны. Но это только на первый
взгляд. Если внимательнее
приглядеться, оба образа поразительно
напоминают друг друга.
В самом деле, Пушкин полагал,
что летописец абсолютно
равнодушен к происходящему. По словам
гениального поэта, тот даже
занимается своим делом лишь «в часы,
свободные от подвигов духовных». Но
ведь такое равнодушие граничит с
бездушием. Человек, который так
относится к происходящему, стоит
вне моральных категорий. Такого
определения в равной степени
достоин и шахматовский летописец-
«политикан». Его представления об
истине и справедливости не выходят
за рамки холодного расчета и
соображений сиюминутной выгоды, что
также плохо ассоциируется с понятием
нравственности. Другими словами, оба
образа одинаково аморальны.
Что если так оно и было?
Что если летописец, с точки
зрения современного нам человека, был
действительно безнравственным
типом? В принципе в таком
предположении нет ничего невероятного.
Смущает только то, что летописцами
были, как правило, монахи, люди, в
большинстве своем искренне
верующие, а следовательно,
руководствующиеся в своей жизни довольно
жесткими нравственными императивами.
Моральные установки были подчас
столь сильны, что заставляли их,
несмотря на вполне реальную угрозу
своей свободе, а то и жизни,
открыто выступать против власть имущих.
Достаточно вспомнить весьма
внушительную фигуру создателя первой
отечественной летописи (разбитой на
годовые статьи) и будущего игумена
Киево-Печерского монастыря
Никона Великого, сподвижника Антония
и Феодосия Печерских. Из «Киево-
Печерского патерика» известно,
между прочим, что Никон, вопреки
желанию киевского князя Изяслава
Ярославича, постриг в монахи двух
его людей: сына первого из
княжеских бояр и некоего скопца из
княжеского дома. И ничто— ни гневные
тирады князя, ни угроза темницы,
ни даже обещание засыпать пещеру,
в которой жили монахи,— не
заставило Никона отказаться от
принятого решения. Мало того, печерская
братия во главе с Антонием
покинула Киев. В конце концов князь
вынужден был смириться с
пострижением Варлаама и Иоанна (такие имена
получили новые черноризцы). Но и
это еще не все — ему пришлось три
дня уговаривать непокорных
монахов вернуться в свою пещеру.
Не уступал Никону и его духовный
сын Феодосии. По прямому
указанию знаменитого печерского
игумена привратник монастыря как-то
отказался впускать в монастырь самого
великого князя Изяслава, дабы тот
не помешал дневному отдыху
монахов. Когда же Изяслав был изгнан из
Киева своими младшими братьями,
князьями Святославом Черниговским
и Всеволодом Переяславским, печер-
ский игумен принялся весьма сурово
осуждать узурпаторов. Одно из
обличительных писем Феодосия,
присланных им Святославу, было столь
резким, что князь, прочтя его, «разгне-
вася зело и яко лев рикнув на пра-
ведьнааго, и ударив тою (епистолией,
то есть письмом.— И. Д.) о землю».
Феодосии же после этого с еще
большим усердием обличал князя, «жада-
аше бо зело, еже поточену быти» (то
есть всею душой желая оказаться в
заточении). И даже когда отношения
князя и игумена наладились,
Феодосии не прекратил укорять своего
светского оппонента в неправедности его
действий.
Во время первого дружественного
визита князя в монастырь у них с
игуменом состоялся весьма
любопытный разговор, имеющий, по-моему,
непосредственное отношение к
нашей теме. На замечание Святослава,
что он не решался прежде посетить
Печерскую обитель, поскольку
боялся гнева Феодосия, игумен ответил:
«Чьто бо, благый владыко, успееть
гнев нашь еже на дерьжаву твою. Но
се нам подобаеть обличити и глаго-
лати вам еже на спасение души. И
вам лепо есть послушати того». («Что
может, благой владыка, гнев наш
против власти твоей? Но подобает
нам обличать вас и поучать о
спасении души. А вам надлежит
выслушивать это.») Напомню, именно при
Никоне и Феодосии закладывались
традиции древнерусского летописания.
95

И. Даниловский.
«В часы, свободные от подвигов духовных...»?
Не правда ли, подобные факты,
даже если сделать скидку на
некоторую идеализацию ситуации и
героизацию печерских подвижников, вряд
ли могут подкрепить представление
о лебезящем перед князем
летописце, пытающемся уловить малейшее
изменение в настроении своего
светского «хозяина»? Да и в отсутствии
нравственных принципов и
летописца, и настоятеля монастыря, под
контролем которого тот работает,
упрекнуть трудно. Как, впрочем, и в
равнодушии.
Не вполне совпадает это и с
определением А. А. Шахматовым
монастырей как «политических
канцелярий князя*. Показательно и то, что
по мысли самого исследователя,
князья при изменении политической
ситуации вынуждены были
передавать ведение летописи в другой
монастырь, более лояльный к нему в
данный момент. Видимо, простого
окрика или даже угрозы «интересам
родной обители (летописца.— И. Д.)
и чернеческого стада, ее
населявшего», было недостаточно, чтобы
изменить «политическую» ориентацию
летописи.
Итак, по крайней мере первые
поколения русских летописцев,
видимо, были мало похожи на образы,
сложившиеся в представлении
читателей летописей в XIX—XX веках.
Но как узнать, какими были авторы
древнейших русских летописей на
самом деле? Не о каждом ведь из их
«коллег* сохранились подобные
яркие повествования.
*А судьи кто?»
Существует реальная опасность,
связанная с вмешательством «нрав-
?8
96

ственного чувства» в историческое
построение. Она заключается в
неосознанной модернизации прошлого
путем перенесения в «чужую» эпоху
современных моральных критериев.
Как быть? Не можем же мы упрекать
наших предков в том, что они
руководствовались в своей жизни не
нашей системой ценностей.
«Невозможно осудить Аристотеля за его
приверженность рабству»,— писал в
свое время В. Б. Кобрин,
замечательный историк, хорошо знакомый
старым читателям журнала «Знание —
сила»*. Но тогда возникает
закономерный вопрос; имеем ли мы право
давать людям Древней Руси
нравственные оценки?
А может ли вообще современный
исследователь уйти от собственных
ценностных ориентации и влезть в
«моральную шкуру» своего предка?
Хотя без соблюдения такого условия
вряд ли справедлива будет его
оценка. В основе характеристики
поступков исторических деятелей, видимо,
может лежать только реальный
нравственный выбор, который им
приходилось совершать. Он же, в свою
очередь, зависел прежде всего от того,
какие пределы проявления
индивидуальности устанавливало тогда
общество, а также стал ли данный
человек личностью (по меркам
своего времени, разумеется).
В теории, казалось бы, все ясно.
Но вот как быть с «критерием
истины»? Выполнимы ли эти требования
на практике? Какой путь может
привести к намеченной цели?
«Живой как жизнь»
Так назвал свою замечательную
книгу о русском языке К. И.
Чуковский. Слова (как, впрочем, и
грамматические формы) рождаются,
развиваются, стареют и умирают.
Каждое из них имеет свою судьбу. С
течением времени они могут
утрачивать одни значения и смыслы и
приобретать новые. Разобраться в этом
не так-то просто.
Ну скажите, к примеру, что
общего между синими глазами и склон-
• Подробнее с точкой зрения В. Б. Кобрина
на этот счет можно познакомиться в работах:
Кобрин В. Б. Посмертная судьба Ивана
Грозного, «Знание — сила», 1987, N° 8; Кобрин В. Б.
Два портрета, «Знание — сила», 1990, № 7, н
других.
ностью к злоупотреблению
спиртными напитками? А вот в рукописи XII
века мы вдруг читаем: «Кому сини
очи, не пребывающим ли в вине, не
назирающим ли, кьде пирове быва-
ють?» («У кого синие глаза, не у
пьяного ли, не у того ли, кто ищет,
где пиры бывают (чтобы еще
выпить)?»). Конечно, из этого
фрагмента можно сделать далеко идущие
выводы относительно предрассудков,
бытовавших в средневековье, или же,
наоборот, опираясь на «народную
мудрость», порассуждать о
национальных чертах и предрасположен-
ностях этносов, у которых
преобладают голубоглазые представители. Но
можно и нужно усомниться в
«очевидном» и поразмыслить над тем,
все ли нам ясно в этом тексте.
Скажем, слово «синий». Почему именно
синие глаза вызывали столь
странные ассоциации у наших предков?
Стоит заглянуть в словарь
древнерусского языка, как все станет ясно.
Оказывается, словом «синий» в
древней Руси называли не только «наш*
синий цвет. Оно также было
синонимом современных слов «темный»
(иногда «черный»), а также...
«тёмнокрасный» и «блестящий»! Так что в
приведенной цитате речь явно идет о
человеке с красными блестящими
глазами, а уж этот-то признак нам
хорошо знаком. Кстати, становится
понятным, почему на древнерусских
иконах синему небу соответствовал
золотой или красный фон.
Или, скажем, слово «победа». Мало
кто знает, что в Древней Руси оно
часто использовалось в совершенно
непривычных для нас значениях:
«поражение», «война», «беда»,
«соблазн», «искушение».
Вот к каким любопытным
открытиям может привести знакомство с
предками хорошо, казалось бы,
знакомых слов.
Но это не все. Многие слова
имеют переносные значения и, кроме
того, в определенных сочетаниях
превращаются в идиомы,
приобретают фразеологические функции. Так,
выражение «дать сдачи» далеко не
всегда сводится к сумме основных
значений составляющих его слов...
Ну а уж когда слова объединяются
в текст, понять, что именно хотел
сказать автор, и того труднее. Но и
здесь положите не безнадежно. Вся-
*8
ц
II
4 Знание — сила N° 12
97

И Данилевский
«В часы, свободные от подвигов духовных. ..»?
кий текст может быть понят через
тексты, «окружающие» его в данной
культуре.
Перенесемся почти на тысячу лет
назад, в начало XI столетия. Год
1019. Завершается кровавая распря
между наследниками Владимира
Святославича. Зверски убиты братья
Борис и Глеб. В сражении с
Ярославом Владимировичем только что
потерпел поражение их убийца,
Святополк Окаянный. Он бежит с поля
боя. Вот как описывает это автор
«Повести временных лет»:
«К вечеру же одоле Ярослав, а
Святополк бежа. И бежащю ему, на-
паде на нь (на него) бес, и раслабеша
кости его, не можаше седети на кони,
и несяхуть и (его) на носилех. При-
несоша и (его) к Берестью, бегающе
с нимь. Он же шаголаше: «Побегаете
со мною, женугь по нас (гонятся за
нами)». Отроци же его всылаху про-
тиву: «Еда кто (кто же) женеть по
нас?» И не бе никого же вслед гоня-
щаго, и бежаху с нимь. Он же в
немощи лежа и въсхопивъся
(приподнявшись) глаголаше: «Осе женугь,
о женуть, побегаете», не можаше тер-
пети на едином месте. И пробежа
Лядьскую (Польскую) землю, гоним
божьим гневом, прибежа в пустыню
межю Ляхы и Чехы, испроверже зле
живот свой (умер злой смертью) в
том месте. Его же по правде, яко
неправедна, суду нашедшю на нь
(него), по отшествии сего света при-
яша мукы оканьнаго (окаянного).
Показоваше яве посланая пагубная рана
в смерть немилостиво вогна, И по
смерти вечно мучим есть связан. Есть
же могыла его в пустыни и до сего дне.
Исходить же от нея смрад зол».
Не правда ли, впечатляющее
описание? Полное ощущение, что
написаны эти строки очевидцем,
бежавшим вместе с проклятым князем.
Картина столь яркая, что не остается
сомнения в ее подлинности. Как,
очевидно, и отношение летописца к
умирающему Святополку.
Так и воспринимают этот текст
подавляющее большинство
историков. Например, Н. М. Карамзин,
описывая бегство и смерть Свято-
полка, ограничился пересказом
летописного сообщения, дополнив его
лишь замечанием: «Имя окаянного
осталось в летописях неразлучно с
именем сего несчастного князя: ибо
злодейство есть несчастье». Автору
«Истории государства Российского»
удалось подметить то, что от нас уже
ускользает. Слово «окаянный» он
понимает не только как
«проклятый», но и как «жалкий,
несчастный». Действительно, в
древнерусском языке оно имело и такое
значение. Но «окаянный» значило и
«многострадальный, заслуживающий
сожаления». Это добавляет новые
штрихи к характеристике Святопол-
ка, делает ее мягче, что ли.
В современных же исследованиях
обычно акцент переносится на
«досужие измышления монаха»,
«фантастические подробности», которые
привнес летописец в свое в общем-
то точное описание: «душевные
переживания Святополка, какая-то
мифическая пустыня между Чехией
и Польшей» (В. В. Мавродин).
Кстати, пустыню эту пытались даже
найти на карте. Еще в XIX веке
появилось несколько историко-географи-
ческих работ, авторы которых по
косвенным данным и прямым
указаниям летописи постарались
определить, где же находится место, в
котором «есть его могила и до сего дне».
Правда, закончились эти поиски
курьезом. Оказалось, что выражение
«между Чахы и Ляхы» — фразеологизм,
значащий «Бог весть где». Да, но
ведь, как следует из приведенного
текста, летописец точно знал, где
похоронен Святополк? Оказывается,
и это «прямое» указание не столь
«прямо», как хотелось бы. И вот
почему. Дело в том, что фраза о
могиле, которая «есть и до сего дня»,
сопровождает в «Повести временных
лет» описания смертей всех князей-
язычников, даже если место их
захоронения явно не было известно
автору летописи.
Дальше — больше. При
внимательном анализе текста летописи
выяснился целый ряд
любопытнейших подробностей. Так, в наиболее
ранних летописях бегство
незадачливого претендента на киевский
престол описывалось гораздо
лаконичнее. В так называемом «Начальном
своде», предшествовавшем «Повести
временных лет», читаем: «А
Святополк бежа в Ляхы». И все. В чуть
более поздней редакции появляются
98

Пир у киевского князя.
новые детали: «И бежа Святополк в
Печенегы, и бысть межи Чахы и
Ляхы (мы уже знаем, что это
значит! — И. Д.), никим же гоним,
пропаде окакныи, и тако зле живот
свои сконча; яже дым и до сего дни
есть*. «Дым», о котором идет здесь
речь, явно восходит к
«параллельному» тексту. В Апокалипсисе,
описывающем конец света, говорится, что
люди, поклонявшиеся Антихристу,
после Страшного суда будут мучимы
в огне и сере, «и дым мучения им
буцет восходить во веки веков» (Огкр.
14. 9—11). Так что и эта деталь
клеймит Святополка как нехристя (но,
заметим попутно, не как братоубий-
цу).
Свидетель или компилятор?
Развернутое описание бегства
Святополка появилось, видимо, только
под пером составителя житийного
«Сказания и страсти и похвалы свя-
тюю мученику Бориса и Глеба»,
составленного перед канонизацией
первых русских святых в самом конце
XI века, за несколько лет до
появления на свет «Повести временных лет».
Здесь есть уже все (точнее, почти
все) то, что мы читаем в «Повести»:
и «расслабленные кости» Святопол-
Объявлеиие войны киевским князем.
99

S
5 й
И. Данилевский. ,
•В часы, свободные от подвигов духовных. .»?
ка, и путешествие его на носилках, и
вопли о гонящихся за ним, и
«пустыня межю Чехы и Ляхы», и могила,
пребывающая «до сего дне». Только
«дым» заменен «смрадом», да
отсутствует уж совсем, казалось бы,
незначительная деталь — не
упоминается, что Святополк принимает
посмертные муки в пустыни связанным.
Откуда же взял летописец все
подробности бегства Святополка? Из
каких источников позаимствовал
«свидетельские показания»?
Некоторые из них он цитировал
дословно. Их определить не так уж
сложно (если они дошли до нашего
времени, разумеется). Это, в
частности, греческая «Хроника» Георгия
Амартола. Из нее летописец
переписал текст о смерти Ирода Окаянного,
который начинается словами: «Его
же по правде...», а кончается: «...в
смерть немилостиво вогна».
Другие источники использовались
косвенно. Из них заимствовались
образы, а не словесная «оболочка».
Так, во второй книге Маккавейской
в описании бегства Антиоха IV Епи-
фана из Персии мы находим (как,
видимо, и летописец) и небесный
суд, следующий за злодеем, и
«повреждение всех членов тела»,
заставившее его продолжать путешествие
на носилках, и «смрад зловония»,
исходивший от несчастного.
Подобно нашему летописному персонажу,
Антиох «кончил жизнь на чужой
стороне в горах самою жалкою смер-
тию» (2 Макк. 9. 2—10, 18, 28).
Зачем же автору понадобились все
эти заимствования? Судя по всему,
он рассчитывал, что его читателям
все эти тексты, так или иначе
цитируемые, хорошо известны. Поэтому,
читая описание бегства Святополка,
они поймут, что тот бежал с поля
боя, подобно Антиоху из Персии, и
умер, как Ирод Окаянный.
Ассоциации должны были подкрепляться еще
несколькими библейскими
параллелями. В книге Левит читаем:
«Оставшимся из вас пошлю в сердца
робость в земле врагов их, и шум
колеблющегося листа погонит их, и
побегут, как от меча, и падут, когда
никто не преследует... И не будет у
вас силы противостоять врагам
вашим» (Лев. 26, 36—38). А вот
несколько цитат из книги Притчей
Соломоновых: «Нечестивый бежит,
когда никто не гонится за ним...
Человек, виновный в пролитии
крови человеческой, будет бегать до
могилы, чтобы кто не схватил его»
(Притч. 28.1,17).
Думаю, сказанного достаточно,
чтобы убедиться: летописец говорит с
нами не на языке «протокольной
точности» (к точности описания в
нашем смысле слова он, кажется, и не
стремится), а на языке образов,
хорошо понятных его современникам.
Как бы это «звучало» сейчас?
Приблизительно так: «Нечестивый
Святополк, повинный в пролитии крови
человеческой, бежал от Ярослава, как
злодей и богохульник Антиох из
Персии. И не было ему спасения. И
умер он невесть где, подобно Ироду
Окаянному, приняв муки за свое
неверие. И после смерти вечно мучим,
связанный в пустыни». Как будто
теперь все ясно. За исключением,
пожалуй, последних слов.
Что бы это значило?
Действительно, странная фраза.
Откуда она могла взяться? Ну, ладно
еще пустыня (хотя не совсем
понятно, зачем нужно ее второй раз
упоминать?). Но почему Святополк дол-
же н принимать посмертные муки
будучи связанным? Объясняя ее,
Д. С. Лихачев — крупнейший
современный знаток древнерусской
литературы — писал: «Фраза эта
недостаточно ясна в «Повести временных
лет». Между тем ее смысл яснее
все го в той форме, в како й она
читается в так называемом Пари-
мийном чтении о Борисе и Глебе...
«и по смерти вечно мучим есть
связан в дно аду», то есть «по смерти,
заключенный на дне ада, он вечно
мучим». Так-то оно так, но в
«Чтении» нет упоминания пустыни, а в
«Повести» — «дна ада»...
Ответ и на этот вопрос можно (и,
скорее всего, должно) искать в
параллельных текстах. Среди
апокрифических (неканонических
сакральных) произведений есть так
называемая Книга Эноха. В ней, в
частности, упоминается любопытный эпизод,
имеющий, судя по всему,
непосредственное отношение к нашей
загадочной фразе: «Потом Господь
сказал Рафаилу: «Свяжи Азазиэля и брось
100

его во тьму и заключи (прогони) в
пустыню, которая находится в Дуда-
эль..., и когда настанет день суда,
прикажи ввергнуть его в огонь».
Вот он — персонаж, связанный и
изгнанный в пустыню, где
принимает посмертные муки! Кто же этот
загадочный Азазиэль? Естественно, у
любого, кто читал бессмертный бул-
гаковский роман, тут же возникает
ассоциация с Азазелло. И
правильно. Прообразом жуткого спутника
Воланда был иудейский злой дух
пустыни Азазель. Однако прежде это
имя носил не он, а жертва, которая
ему предназначалась. Описание
такого жертвоприношения сохранилось
в библейской книге Левит. Для него
брали двух козлов и по жребию
определяли, которого из них следует
принести в жертву Господу, а
которого оставить для отпущения. «А
козла, на которого выпал жребий для
отпущения, поставит (Аарон) живого
перед Господом, чтобы совершить
над ним очищение и отослать его в
пустыню для отпущения, и чтобы он
понес на себе их беззакония в землю
непроходимую» (Лев. 16. 6—10).
Знакомый образ. Даже, пожалуй,
слишком хорошо знакомый.
Итак, вводя развернутое описание
бегства и кончины окаянного Свято-
полка, летописец тут же называет
его козлом отпущения? Может ли
такое быть? Думаю, ничего
невероятного в этом нет.
Можно ли это проверить?
Данная характеристика Святопол-
ка — не единственная в летописи.
Сразу вслед за описанием бегства и
смерти «окаянного» князя летописец
упоминает братоубийцу Каина.
Однако с ним Святополк не
сравнивается. «Сей же Святополк,— читаем
мы,— новый Авимелех». Здесь
имеется в виду сын Гедеона, убивший
своих братьев (за исключением
младшего). Но в Библии упоминается
еще один Авимелех, дважды
попадавший в ложное положение.
Дважды он чуть было не совершал тяжкий
грех, но оба раза Бог удерживал его
от преступления. Быть может,
сравнивая Святополка с Авимелехом,
летописец давал тем самым
двойственную характеристику, которая
позволяла читателю сделать свой
выбор?
Такое предположение
подтверждает и перечень сыновей Владимира
Святославича, который мы
встречаем в «Повести временных лет» под
6488 (980 по нашему счету) годом от
Сотворения мира: «Бе же Володимер
побежен похотью женьскою, и быша
ему водимые (законные жены):. Рогъ-
недь..., от нея же роди 4 сыны: Иэес-
лава, Мьстислава, Ярослава,
Всеволода, а 2 дщери; от грекине —
Святополка; от чехине — Вышеслава; а
от другое — Святослава и
Мьстислава, а от болгарыни — Бориса и
Глеба...».
Перечень этот уже давно вызывал
недоумение ученых. Не удавалось
установить, в частности, почему здесь
говорится о десяти сыновьях
Владимира, тогда как в другом перечне —
под 6496 (988) годом — названо
двенадцать имен. Непонятно, для чего
летописцу понадобилось упоминать
двух дочерей киевского князя.
Совершенно неясны основания, на
которых автор «Повести»
«распределил» Владимировичей по женам
отца...
Ситуация несколько проясняется
при обращении к библейской книге
Бытия, несомненно хорошо извест-
ной летописцу. Здесь есть перечень
сыновей Иакова, удивительно
напоминающий наш текст: «Сынов же у
Иакова было двенадцать. Сыновья
Лии: первенец Иакова Рувим, по
нем Симеон, Левий, Иуда, Иссахар и
Завулон. Сыновья Рахили: Иосиф и
Вениамин. Сыновья Баллы,
служанки Рахилиной: Дан и Нефталим.
Сыновья Зелфы, служанки Лииной:
Гад и Асир» (Быт. 35. 22—26). Судя
по всему, именно этот текст и был
использован летописцем при
составлении перечня 6488 года.
Принципиальная разница заключается в том,
что в «Повести временных лет», в
отличие от библейского перечня,
упоминается всего десять сыновей.
Зато присутствуют две дочери (хотя у
Владимира их было гораздо больше).
Чем же вызваны эти расхождения? И
для чего вообще понадобился
странный перечень?
Ответ на эти вопросы можно най-
ти в одном из источников, которы-
ми пользовался (как установил еще
А А. Шахматов) автор «Повести вре-
менных лет». Мы имеем в виду «Ска-
зание о 12 драгоценных камнях на
"а
101

И. Данилевский.
•В часы, свободные от подвигов духовных...»?
ризе первосвященника Епифания
Кипрского». Здесь не только дается
описание камней и их свойств, но и
упоминаются имена сыновей
Иакова, выгравированные на каждом
камне, а заодно дается их
характеристика. Судя по всему, именно порядок
перечисления камней и определил
последовательность упоминания
сыновей Владимира. Каждый из них
получал таким образом «не видимую
невооруженным взглядом» косвенную
этическую характеристику,
совпадавшую с характеристикой того или
иного сына Иакова. Дочери же
Владимира и Рогнеды потребовались для
того, чтобы все Владимировичи
заняли подобающее им место, а заодно
и характеристику. Как же выглядит в
этом «нравственном зеркале» Свято-
полк?
Вот характеристика
соответствующего ему седьмого сына Иакова Дана:
«Аз, рече, бех имея сердце и утробу
немилостиву на брата Иосифа, бех
стрегиЙ (подстерегал) его, аки рысь
козлища. Но Бог отца моего избави
и (его) от руку моею, и не да ми (не
дал мне) сего зла сотворити...». Как
видим, и здесь речь идет о не
совершенном Даном-Святополком
преступлении! Остается только выяснить,
против кого оно замышлялось. В
«Сказании о 12 камнях» говорится об
Иосифе. Думаю, читатель уже
догадался, кто ему соответствует в
перечне 6488 года. Конечно же, Борис.
Кстати, чуть ли не все эпитеты,
которыми награждает его летописец в
рассказе о трагических событиях 1015
года, заимствованы из библейских
рассказов об Иосифе Прекрасном.
Мы уже говорили, что анализ
русских летописей и сопоставление их с
данными западно-европейских
источников XI века наводит на мысль о
непричастности Святополка к
убийству младших братьев.* Так что
ничего неожиданного в данном выводе,
пожалуй, нет. Интересно другое:
вставляя в текст летописи фрагмент,
осуждающий Святополка, летописец
тут же «реабилитирует» князя в
глазах читателя. Однако кто был
способен разгадать подобный «ребус»?
• См.: «Знание — сила», 1992, № 8.
Для кого писал летописец?
Мы привыкли думать, что
летопись составлялась по княжескому
заказу и предназначалась именно для
князя. Обилие в летописи косвенных
цитат, сложная образная система, на
которой строится летописное
повествование, заставляют усомниться в
том, что автор адресовал свое
произведение только ему. Обнаружить в
летописи выявленный нами второй
смысловой ряд, основанный на
использовании библейских образов,
было, очевидно, по силам лишь
просвещенному человеку,
поднаторевшему в чтении богодухновенной,
богословской и богослужебной
литературы. Следовательно, можно
полагать, что летописец адресовал
сокровенный «текст» своего труда
совершенно определенной аудитории.
Ее, в частности, могли составлять
такие же начитанные монахи, как и
он сам.
Однако и для них выявление столь
тонких намеков, как разобранный
нами пример со Святополком —
«козлом отпущения», было, пожалуй,
слишком сложной задачей. Но тогда
для кого он писал?
Ответ на вопрос, как нам
представляется, содержит название
«Повести временных лет», с которой
начинается подавляющее большинство
дошедших до нас летописных
сводов. Кто хотя бы однажды не читал
эти строки: «Се повести времяньных
лет, откуду есть пошла Руская земля,
кто в Киеве нача первее княжити, и
откуду Руская земля стала есть»?
Обычно они переводятся
приблизительно так: «Вот повести прошедших
лет, откуда пошла Русская земля, кто
в Киеве первым начал княжить, и
откуда стала Русская земля». Такое
понимание в целом устраивает
исследователей (не говоря уже о
читателях-непрофессионалах).
Однако можно его понять и
несколько иначе. В так называемой
Толковой Палее (то есть Толковом
Ветхом завете, весьма
распространенном на Руси начиная с XII века)
нам удалось найти любопытную
фразеологическую параллель,
позволяющую переосмыслить название
«Повести» и уточнить цель, которую
ставил перед собой летописец. В цитате
из Деяний апостолов, в ответ на
102

вопрос учеников: «Господи, еще в
лето се устрояеши царство Израиле-
во?» Христос отвечает: «Несть вам
разумети временных лет, яже Отець
Своею властию положи». Под
«временными летами» здесь
подразумевается наступление конца света и
установление Царства Божьего.
Этот фрагмент дает основание для
нетрадиционного прочтения первых
трех строк, с которых начинаются
русские летописи: «Се — по вести
времяньных лет, откуда есть пошла
Руская земля. Кто в Киеве нача пер-
вее княжити и откуда Руская земля
стала есть — се начнем повесть сию».
(«Вот (повествование) — от начала
Русской земли до знамения конца
времен. Кто в Киеве первым начал
княжить и как произошла Русская
земля — так начнем эту повесть».)
Такое прочтение позволяет
предположить, что «Повесть» и
включающие ее летописи рассматривались
авторами не только как хроника
событий, но и как своеобразный
отчет о деяниях людей дня Страшного
суда.
Подобные «реестры», в которых
зафиксированы поступки людей,
известны в Западной Европе под
названием «книг жизни». Духовным
прообразом их послужили
упоминания таких книг в пророчестве
Даниила (Дан. 12. 1) и Апокалипсисе
(Опер. 20. 12). Были аналогичные
представления и на Руси. Здесь
книги, в которых записываются дела,
подлежащие оценке на Страшном
суде, назывались «книги животные»,
или «книги живущих», или «книги
вопросные», или «книги чистые», или,
наконец, просто «книги». Однако, в
отличие от стран Европы, на Руси
реальные «книги живущих» до сих
пор неизвестны. Их никто не держал
в руках... А может быть, держали, но
не подозревали, что это и есть
«книги жизни»? Что если ими были
русские летописи? Ведь они
действительно представляют собой перечень
деяний людей, упоминающихся в них.
Причем каждое из таких деяний имеет
в них еще и определенную
моральную оценку. Подобное
предположение тем более основательно, что
новозаветная книга Деяний апостолов
иногда называлась на Руси...
летописанием!
Если все это действительно так, то
тогда мы получаем и тот адресат,
которому в конце концов
предназначались летописные тексты. А уж Он-
то, вне всякого сомнения, мог
разобраться с любым «ребусом»,
составленным человеком.
Но даже если мы ошибаемся,
Этого потенциального Читателя
летописец ни при каких условиях не мог
игнорировать при составлении
летописного известия. Ему же лгать
нельзя. Пред Ним меркнет воля любого
князя, любые «политические страсти
и мирские интересы». Забывать об
этом — значит отказаться от того,
чтобы понять летописца, а
следовательно, и то, что он написал. •
Игорь Николаевич ДАНИЛЕВСКИЙ -
постоянный автор журнала, исследователь
русской истории, в частности, категории
нравственности на Руси.
\ж$ ел т&л гнет ло
9*10
mit, кеглмм старым*
шаы трудмыхЪ ловЪстгЯ о
ЗД
хю
•34

( Ui-*i*
МО <1,ЦШШ НЮ
\\
■<

НАША НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ
Откуда дули
холодные ветры
Пережившие Отечественную войну вряд ли забудут предпобедный и
послепобедный восторг, когда казалось, что, одолев фашизм, мы покончим со
всеми бедами. Казалось, еще немного, и преодолеем нашу замкнутость —
солдаты и офицеры в конце войны повидали другие страны, встречались с
американскими летчиками и английскими моряками и удивлялись, чего нам
их бояться?
Скоро, однако, надежды на лучшее сменились горечью и унынием. Совсем
недавно Утесов пел по радио «Мы летим, ковыляя во мгле.,.», а сегодня и
радио, и газеты в один голос твердят о происках империалистов и
повышении бдительности. «Особисты» множат число неблагонадежных: к
побывавшим в плену, в оккупации, в окружении добавляются и те, кто
«контактировал* с нашими союзниками (скоро будут говорить «бывшими
союзниками»). «Выездные» комиссии, решающие, кому можно ехать за
рубеж:, а кому нет, становятся строже, анкета, которую заполняет
отъезжающий (в командировку или турпоездку), длиннее. Трещина между
нами и Западом стремительно расширяется.
Недавно открывшиеся архивы позволяют увидеть, что послевоенное это
отчуждение происходило не вдруг, не само собой, но по воле определенных лиц
и в силу определенных обстоятельств, которые в то время тщательно
скрывались. Документы позволяют понять, как возводились первые бастионы
«железного занавеса», которые позже обретут форму Варшавского договора,
других военных и полувоенных блоков и союзов. Фондом Фильтринелли
(Италия) и Российским центром хранения и изучения документов новейшей
истории издан сборник «Коминформ. Протоколы трех совещаний. 1947, 1948,
1949». Новые документы опубликованы и в книге Гранта Адибекова
«Коминформ и послевоенная Европа» (М., «Россия молодая», 1994 год), в
журнальных и газетных статьях.
С Леонидом Гибианским, соредактором и одним из составителей книги
«Коминформ. Протоколы...», беседует журналист Владимир Шевелев.
— Коминформ какая-то загадоч- — Прочитайте сегодня первые со-
ная организация. С одной стороны, общения в печати, и вы удивитесь,
о ее создании сообщала «Правда» и насколько они уклончивы. Что и как
другие газеты, с другой стороны, мы происходило на этом (и на других)
знаем о ней очень мало. совещании, во многом оставалось
тайной.
— Сегодня картина прояснилась?
— Еще не все, но многое стало
яснее. 22 сентября 1947 года из
Шклярской Порембы — маленького
1948 год. Румыния. курортного городка на юго-западе
Апорое совещание Коминформа. Полыни - нигде не зарегистриро- .■
М^ГжбатТг^ргий Малепков, ™нный радиопередатчик передал в §
Михаил Суслов- во время перерыва. Москву шифровку. Сегодня мы зна- , 8
Этот снимок Леонид Гибианский ем> ч™ телеграмму подписали Серге- •> д
нашел в Архиве новых актов ев и Борисов (это шифр членов По- | g
в Варшаве. Публикуется впервые. ЛИТбюрО ЦК ВКП (б) Андрея Жда- *г<5
105

§
X
|1
la
ш о
нова и Георгия Маленкова),
направлена она Филиппову (Сталину) и
сообщает: все приглашенные на
месте и приступили к работе.
Информация о том, как проходит совещание
руководителей компартий стран
Восточной Европы — Болгарии,
Венгрии, Польши, Румынии, СССР,
Чехословакии, Югославии, а также
компартий Италии и Франции,— будет
отправляться в Москву ежедневно —
до 28 сентября, когда совещание
закончится. В правом верхнем углу
радиограммы неизменное:
«Расшифровать немедленно. Совершенно
секретно». Сталину подробно
сообщают, кто как выступал: доклад Жака
Дюкло произвел на авторов отчетов
«плохое впечатление»-, Луиджи Лон-
го — «тягостное» (французскую и
итальянскую компартии будут
критиковать за попытки
дистанцироваться от Москвы), Эдварда Карделя
и Милована Джиласа (Югославия) —
«очень хорошее».
Совещание готовилось в условиях
строгой конспирации. Участников
перебрасывали в Шклярску Порембу
на военных самолетах, они не
проходили паспортного контроля.
Жители городка не подозревали, что в
тихом санатории (санаторий
польской госбезопасности) обсуждаются
вопросы, которые во многом
определят судьбу послевоенного мира.
Участники совещания вспоминают,
что члены делегаций жили в двух-
кошштных номерах, по вечерам
смотрели кино, в конце дня в своих
комнатах часто находили подарки:
пижаму, костюм, фотоаппарат...
Советская делегация — самая
многочисленная: кроме партийных
деятелей, в ней референты, переводчики,
радисты, шифровальщики...
— Но почему такая тайна?
— Чтобы ответить на этот вопрос,
стоит, вероятно, вернуться на
несколько лет назад, к маю 1943 года,
когда Президиум Исполкома
Коммунистического Интернационала
принял решение о самороспуске
Коминтерна. Сталин хотел показать
союзникам, что коминтерновская «рука
Москвы» больше никому не
угрожает. На самом деле менялась только
декорация. Функции Коминтерна
переходят к аппарату ЦК ВКЩб)
(создан специальный Отдел
международной информации, позже он
несколько раз менял название) — в его
руках все подпольные и
полуподпольные связи компартий.
ДОСЬЕ
После мая 1943 года большинство
сотрудников Коминтерна переходят в
секретные институты ЦК. Например, НИИ
100 (бывший отдел специальной связи
Коминтерна) ведает изготовлением
подложных документов для «нелегалов»,
отправкой зарубежным компартиям оружия
и типографского оборудования. Объекты
института расположены в Москве и
Подмосковье: радиопередающий центр — в
Щелково, радиоприемный — в
Подольске, школа радиоперехвата — в Пушкино...
Однако к 1945 году в Москве
начинают думать об иных формах
«работы* с братскими партиями.
— О новом Коминтерне?
— Нет. У Коминтерна дурная
репутация. Да и условия изменились —
во многих европейских странах
коммунисты пришли к власти, для них
подполье и полуподполье кончились.
Нужна иная, более гибкая
международная организация. Во-первых, ей
надлежит стать некоей ответной
акцией. Страны Западной Европы
собираются осуществлять проект
послевоенного восстановления и
развития Европы, предложенный США.
Смысл этого проекта госсекретарь
США Джордж Маршалл изложил 5
июня 1947 года в своей речи в
Гарвардском университете. С той
стороны сколачивается политический блок.
И Москва отвечает: у вас план
Маршалла, а у нас будет Коминформ.
— Зачем же тогда секретность?
— Ответ Маршаллу — не
единственная задача новой организации.
Есть и другая. Страны Восточной
Европы накрепко привязаны к
Москве — их правительства привели к
власти советская армия и советские
спецслужбы (кроме, пожалуй,
Югославии). Однако, чем дальше от конца
войны, тем больше лидеров этих стран
заботят свои собственные тела. Ну,
скажем, Гомулка сопротивляется
коллективизации, доказывают, что
колхозы в Польше взорвут и так
неустойчивую ситуацию. Москву
тревожит, что некоторые западные
коммунисты верят в мирный,
парламентский переход к социализ-
106

му, не считают путь Советского
Союза к социализму единственно
возможным... Москва хотела бы
наладить такой международный механизм,
который будет отрабатывать общую
линию не только прямыми
командами (они остаются), но и с помощью
организации, члены которой станут
в то же время сами поправлять друг
Друга.
ДОСЬЕ
Жданов и Маленков телеграфируют
Сталину, что участники совещания в Шкляр-
ской Порембе критиковали — с советской
подачи — французских и итальянских
коммунистов: «...В итоге доклада и
прений на совещании создалась обстановка
крепкого политического и морального
напора на обе делегации».
— Естественно, что и советские
лидеры, и их соратники хотели бы
скрыть от широкой публики
истинные цели и характер новорожденной
организации.
— Об этом тоже договаривались в
Шклярской Порембе?
— Конечно, нет. Откровенно и
прямо там никто не высказывался.
Свои замыслы Москва проводила с
большой осторожностью. Известно,
что инициатором первой встречи
Сталин попросил стать Гомулку. Но
об истинных целях ему не сказал:
есть, мол, потребность
посоветоваться, обменяться опытом, создать
международный печатный орган
компартий. В таком духе Гомулка и
разослал приглашение своим соседям и
коллегам. Однако из Шклярской По-
рембы участники совещания уезжали
членами международной организации
с жесткими рамками, вполне
определенными обязательствами.
— Новая организация требует
немалых расходов. А ведь вокруг
разруха.
— Судя по всему, Кремль на
расходы не скупится, помня, что кто
платит, тот и заказывает музыку.
ДОСЬЕ
На заседании представителей девяти
компартий 18 января 1948 года
утверждается годовая смета газеты Коминформа
сЗа прочный мир, за народную
демократию!» (она станет издаваться сначала в
Белграде, затем в Бухаресте) — 3 741 600
рублей. Ее доходная часть — 960 тысяч,
дефицит — 2 781 600 Дефицит
покрывался так: ВКЛ(б) — пятьдесят процентов,
поляки, югославы и чехословаки — по
восемь процентов, румыны, болгары и
венгры — по шесть, французы и
итальянцы—по четыре.
— Кремль не жалеет средств и на
содержание постоянного аппарата
Коминформа, сформированного в
августе 1948 года. И можно сказать, что
его политические сотрудники (все —
советские) не зря ели свой хлеб. Они
пристально наблюдали за
подопечными компартиями, следили за их
деятельностью, решениями, ездили в
инспекторские командировки. А
затем писали подробные и сугубо
секретные справки о том, сколь
эффективно компартии выполняют то, чего
хотела от них Москва, следуют ли ее
установкам, не допускают ли
«уклонов» и «ошибок», каково положение
внутри руководящей верхушки той
или иной компартии, какие меры
нужно предпринять для «наведения
порядка». Эти справки поступали в
ЦК ВКП(б), где их сопоставляли с
такого же рода донесениями
советских посольств и многочисленных
советников в странах Восточной
Европы и делали «оргвыводы». Кому-то
из комлидеров обещали поддержку в
борьбе с его политическими
противниками, кому-то «выкручивали руки»,
грозя отлучить от помощи СССР
(экономической, дипломатической,
военной), против кого-то включали
тайные механизмы шельмования и
фальсифицированных обвинений, что
нередко кончалось для намеченных
жертв лишением постов, арестами,
инсценированными судебными
процессами... Сталин мог быть доволен:
руководители компартий — члены
Коминформа — все полнее ощущают
свою зависимость от Кремля,
принимают правила игры, принятые в
советском аппарате.
ДОСЬЕ
Из доклада секретаря ЦК КП Франции
Жака Дюкло перед участниками
Коминформа (доклад о проекте устава
Коминформа):
сНапомню слова товарища Сталина:
«Интернационалист тот, кто
безоговорочно, без колебаний, без условий готов
защищать СССР потому, что СССР есть
база мирового революционного движе-
i я
Ч
п
107

ния... Кто думает защищать мировое
революционное движение помимо и против
СССР, тот идет против революции, тот
обязательно скатывается в лагерь врагов
революции».
— Безоговорочно, без колебаний,
без условий...
— Именно эти принципы
«заработали», когда Москва распорядилась
заклеймить югославских лидеров.
Вряд ли кто-то из коминформовцев
верил, что югославская компартия
собирается нанести удар в спину
мирового социализма — это была
одна из самых правоверных партий
соцлагеря. Но югославы не захотели
«слушаться». Выступая на втором
совета! ши Коминформа (июнь
1948 года, Бухарест), Жданов
приводит пример «страшных»
прегрешений югославов: они, оказывается,
отказались давать советским
представителям любую (в том числе
закрытую) информацию. В докладе
Жданова это квалифицируется как
«недостойная политика».
Команда прозвучала, и коминфор-
мовцы стали дружно клеймить «Тито
и его клику»: «банда шпионов»,
«политические убийцы», «фашистские
изверги»...
— Членами международной
организации стали компартии стран
Восточной Европы. А почему в эту
компанию попали компартии Италии и
Франции?
— Здесь еще одна сторона
деятельности Коминформа. Когда вызревала
идея нового объединения,
коммунисты еще входили в правительства
этих стран. Возможно, Кремль
надеялся, что Италия и Франция
приблизятся к странам Восточной
Европы (советская пропаганда называла
их странами народной демократии,
западная — сателлитами СССР).
Когда итальянским и французским
коммунистам пришлось уйти из
правительства, Москва была крайне
недовольна. Открывшиеся сегодня
стенограммы обсуждений показывают,
что Москва отчитывала своих
партнеров, как нерадивых школьников.
ДОСЬЕ
Секретарь ЦК КП Италии Луиджи Лон-
го на первом совещании Коминформа
излагает позицию своей партии: она
выступает за участие в правительстве всех
левых партий. Жданов сердито его
перебивает: «И христианских демократов? Они
же вас выгнали из правительства. Они же
враги». Лонго настаивает: «И левых
христианских демократов». Жданов не
скрывает раздражения: «Вы хотите быть
парламентариями больше, чем сами
парламентарии... Есть ли у партии план
наступления, до какого места партия думает
оборо][яться и с какого места партия
перейдет в наступление?..»
— Школа большевизации
западных компартий...
— Конечно. Но перед Коминфор-
мом ставится еще одна, может быть,
самая важная задача. То, что победа
над гитлеровским фашизмом
пробудила у людей надежды на смягчение
противостояния между Востоком и
Западом, не на шутку напугало
Кремль. Он как чумы боится этих
настроений, боится слов
«конвергенция», «поиски согласия» и тому
подобное. Очевидно, что мирное
открытое соревнование двух систем для
кремлевских вождей смертельно
опасно. И потому надо срочно
принимать меры. Какие? Привычные. Еще
больше ограничить число
выезжающих за рубеж, ужесточить их
проверку (ездить будут самые надежные,
заграничная командировка —
награда за хорошее поведение). Ну а
пропаганда оправдает строгость
пограничного режима. Под искусными
перьями надежных журналистов
Запад предстанет злобным и коварным
врагом, искать с ним согласия
наивно, опасно, преступно.
ДОСЬЕ
Из доклада Жданова в Шклярской По-
рембе:
«В нынешних условиях
империалистические страны, как США, Англия и
близкие к ним государства, становятся
опасными врагами национальной
независимости и самоопределения народов, а
Советский Союз и страны новой
демократии — надежной опорой в защите
равноправия и национального равноправия»...
— Эти идеи легко внушать в СССР.
Но в других странах?
— Слов нет,— трудная задача.
Однако после войны авторитет
коммунистов в некоторых
западно-европейских странах вырос, для многих
они — ревнители национальных ин-
108

тересов. Комилформовские
разработчики, ожесточая противостояние
Востока и Запада, умело играют на
чувствительных струнах. Европа
только что пережила ужасы фашистской
оккупации, ее народы боятся снова
потерять свою независимость,
внимательно прислушиваются к голосам
(не всегда понимая, откуда они
раздаются), которые зовут не верить ни
«своим» («правящим кругам»,
«толстосумам», «военщине»,
«спецслужбам», «продажным писакам»), ни
«чужим» («сытой и богатой» Америке,
«мировому, антинациональному
правительству»).
ДОСЬЕ
Из доклада Маленкова в Шклярской
Порембс:
«Иностранные капиталисты,
занимавшие в царской России прочные позиции,
всячески поддерживали и насаждали в
России представления о культурной и
духовной неполноценности русского
народа... Правящие классы царской России
не верили в творческие силы русского
народа и не допускали возможности,
чтобы Россия собственными силами
выбралась из отсталости. Отсюда проистекало
представление о том, что русские всегда-
де должны играть роль «учеников» у
западно-европейских «учителей».
— На третьем совещании Комин-
форма (ноябрь 1949 года, под
Будапештом) один из главных вопросов
повестки дня — кампания борьбы за
мир. Разворачивая массовое
движение «сторонников мира»
(коммунисты, профсоюзы, левые силы,
либеральная интеллигенция и тому
подобное), Москва имела в виду
стратегические цели — удары по «тылам
империализма». Формулы,
разработанные в кремлевских кабинетах,
становятся решениями партийных
ячеек, лозунгами газетных полос,
строчками стихов левых поэтов. Кремль
выделяет необходимые средства.
ДОСЬЕ
Решение Политбюро ЦК ВКП(б) от
6 января 1949 года «О Всемирном
конгрессе сторонников мира».
Пункт 7: «Ассигновать на
субсидирование созыва конгресса 75—100 тысяч
долларов».
— Граждане СССР, не
осведомленные о прямой зависимости
кампании от Кремля, встречая в
советских газетах перепечатки из «Юма-
ните» или «Униты», убеждались, что
весь мир (тогда чаще говорили «все
прогрессивное человечество») с нами.
Между тем за пропагандистской
дымовой завесой, всячески
демонстрируя свою готовность беречь мир,
СССР наращивает строительство
подводных лодок, возводит закрытые
атомные города, военные базы по
всему свету...
— А могли события после второй
мировой войны пойти по-другому?
— Холодная война — не
случайность. Ее главная причина —
несовместимость двух систем. Западная
демократия — это многообразие,
множественность: экономическая,
политическая, культурная. Напротив,
лагерь социализма стремился стать
монолитом: единообразная планово-
распределительная экономика,
подавление всякой самодеятельности.
Природа советского строя заставляла
постоянно искать врага, разоблачать
его, бороться с ним, расширяя «зоны
социализма». Смертельная опасность,
которую нес гитлеровский фашизм,
могла смягчить застарелое
противостояние, но лишь на время. Ветры
холодной войны задували из
пропасти, которая разделяла две неприем-
лющие друг друга системы. Добавим:
все это накладывалось на давнюю
традицию исключительно сложных
отношений России и Запада,
взаимной настороженности. Даже после
смерти Сталина попытки (например,
при Хрущеве) снять чрезмерное
напряжение кончались неудачей...
Только на рубеже восьмидесятых —
девяностых годов такая возможность
приблизилась к реальности, когда
потерпел крах тот «мир социализма»,
который возводили Сталин и его
преемники. Хотя и сегодня
находятся деятели, которые хотели бы
решать свои политические делишки,
раздувая старые предрассудки. •
Владимир Владимирович ШЕВЕЛЕВ —
журналист. Работал в журналах «Журналист»,
«Проблемы мира и социализма», ««Наука и
религия», с 1987 года — в газете
«Московские новости». В круг его интересов
входят история, право, религия. Автор пяти
книг и многих статей. Член Союза
журналистов и Союза писателей.
Vs
109

Юбилей «ЗНАНИК - ГИЛА»
1975-1985 годы
На
□
-м>
Е
СИПЯ 137ZZ7

Ход событий в стране в семидесятые годы и начале
восьмидесятых вызвал глубокое разочарование в политике
и идеологии верхов. Общество продолжало освобождаться
от духовного оцепенения сталинских времен. Оно заметно
взрослело, выдвигало все более серьезные запросы, и темп
его духовного развития намного опережал склонность к
изменениям идеологических верхов. Возникший кризис с
годами все явственнее давал о себе знать. Изменилась
сама тональность времени.
Перемены, впрочем, все же происходили.
Естественнонаучные области все меньше испытывали идеологический
диктат (ушли в прошлое обвинения теории
относительности или квантовой механики в буржуазности, окончательно
развеялся жалкий миф «творческой биологии» и т. д.). Шел
процесс нормализации внутренней жизни науки, когда
естественное право в ней обретали гипотезы, дискуссии,
существование различных точек зрения. Соответственно
этому публикации журнала на естественнонаучные темы стали
терять острую дискуссионность, внутринаучную
заостренность. Освещая, как и прежде, новейшие достижения
науки, редакция все больше интереса стала испытывать к
философскому осмыслению достижений естественных
наук. Заметный вклад в этовнесливтегоды Н.Овчинников,
Р. Карпинская, А. Турсунов, В. Комаров. Предметом же
дискуссий на страницах журнала становились не решенные
наукой проблемы. Памятной акцией журнала стала
публиковавшаяся в 1978 году дискуссия об эволюции жизни на
Земле, в которой приняли участие такие исследователи,
как Б. Соколов, Ю. Чайковский. С. Мейен, Н. Воронцов.
Но теперь на первый план резко стал выступать интерес
к проблемам общественных и гуманитарных наук. Глубокий
духовный кризис породил острую потребность в новом
осмыслении общества и места человека в нем. Он пробудил
особый интерес к тем наукам, которые, казалось, могли
дать новый ответ на вопросы о законах бытия человека,
культуры, общества.
Этот период для журнала — время заметного
расширения его интересов: значительно чаще стали публиковаться
материалы по философии, социологии, демографии,
кибернетике. Активными авторами и помощниками журнала
становятся будущие деятели перестройки —Т. Заславская,
А. Аганбегян, Т. Гайдар, В. Данилов-Данильян, А. Яблоков.
Авторы-гуманитарии ведут поиски общих исторических и
социальных закономерностей. Вниманию читателей
предлагаются размышления ученых о предыстории и ранних
этапах истории человечества (статьи В. Дьяконова, С.
Арутюнова. А. Хазанова. В. Ларичева), о внутренней логике
развития человеческих общностей (серия статей Е. Черны-
ха о зарождении, развитии и распаде цивилизаций,
публикации о Циркумпонтийской и Циркумбалтийской
культурных зонах), об альтернативности в истории (публикация
отрывков из всемирно известного — за пределами нашей
страны — труда А. Тойнби и материалов дискуссии,
состоявшейся в редакции журнала). Неизменно, из года в год,
делился своими глубокими размышлениями об изучении
отечественного средневековья В. Янин. Отвечая на интерес
читателя к непознанным страницам отечественной
истории, редакция как бы повторила замысел «Таинственных
веков», опубликовав в 1983 году серию «Увидеть день века».
Прорывом на новый уровень разговора об истории стали
для журнала статьи Натана Эйдельмана, долгие годы быв-

шего постоянным его автором и членом редколлегии.
Глубокое и неожиданное толкование истории формировало в
читателях способность по-новому взглянуть и на
современность. Именно к этому приучали их авторы журнала,
профессиональные историки и этнографы,
рассматривавшие материалы далеких времен как средство для
постижения современных проблем.
Редакция предпринимала усилия, чтобы знакомить чи-
тателясдостижениямиотечественнойиевропейскойсоци-
ологической и социокультурной мысли, по-прежнему
стремилась удовлетворить читательский интерес к психологии
личности, к своему человеческому естеству. А позже на
страницах журналабыл создан с успехом
просуществовавший несколько лет «Институт человека».
Кризис в обществе между тем остро ощущался не
только низами, но и верхами. Верхи болезненно реагировали на
отступление от неких догм (так было с публикациями в
журнале Ю. Левады и Т. Заславской, с упоминанием
А. Сахарова в статье Р. Подольного о физических
проблемах), причем нередко — как и в других ситуациях в
стране — реакция эта рождалась в ирреальном мифилогизиро-
ванном идеологическом пространстве, само
существование которого уже и тогда вызывало сомнения в
жизнеспособности системы. Весной 1977 года, например, редакция
была подвергнута жесткой идеологической экзекуции.
Причина — в апрельском номере, наряду со статьей
«Возвращение в Россию» о приезде Ленина весной 1917 года, была
опубликована статья «Восшествие на царство» о Борисе
Годунове. (Толкование на бытовом, коридорном уровне в
идеологических инстанциях: «для нашего Ленина —
возвращение, для ихнего Годунова — восшествие».)
Примечательно, что обнародовать подлинную причину власть не
захотела (смущалась своей странной логикой или убоялась
насмешек?) и в качестве повода для экзекуции выставила
публикацию на обложке «ленинского» номера портрета.,
слона!
Как и на предыдущих этапах, редакция старалась
делать свои публикации максимально интересными, живыми
и доступными, и это в дополнение к главному — к
совпадению интересов читающей публики и журнала — обусловило
быстрый рост его популярности, и на рубеж семидесятых —
восьмидесятых годов приходится максимальныйтираж
журнала: число подписчиков достигает 750 тысяч.

КАК ОПАЛЬНЫЕ УЧЕНЫЕ
ЖУРНАЛ СПАСАЛИ
Со статьей Юрия Левады «Все дороги ведут в Рим»,
напечатанной в журнале в 1977 году, произошла оченьстран-
ная история. Странная, но характерная для того времени.
История, как один опальный ученый спас журнал, который
гробили за статью другого опального ученого. История о
силе связей и репутаций.
Юрию Александровичу Леваде запретили печататься за
курс лекций по социологии религии. Это был один из
заключительных эпизодов разгрома советской социологии
№2(№1 —разгром сталинский). Новый директор главного
социологического института щелкал зубами на пепелище:
он успешно справился с прямым заданием привести
институт в соответствие и избавиться от... Лучшие социологи
расползлись по институтам с самыми странными
вывесками и порядочными, смелыми директорами. Серьезная
работа ушла вподполье:этобыловремя домашних семинаров
и случайных публикаций в ротапринтных сборниках
(тираж — 300 экземпляров) о повышении эффективности
куроводства или технической эстетике.
В таком сборнике я и увидела статью Юрия
Александровича. Значит, запрет был уже не столь абсолютен и стоило
попробовать следующий шаг — напечатать его в нашем
журнале, прорвав блокаду широкой прессы.
Главный редактор нашего журнала Нина Сергеевна
Филиппова полистала сборник, выпила две чашки кофе и-раэ-
решила: «Звоните, заказывайте».
Юрий Александрович долго объяснял мне по телефону,
что печатать его статьи опасно и чревато оргвыводами.
Нина Сергеевна еще раз полистала сборник, выпила
сверхплановые две чашки кофе, вздохнула и сказала:
«Какой человек!» Еще раз вздохнула и сказала: «Звоните.
Будем печатать».
Статья, которую мы напечатали, вовсе не была
антисоветской. Она была просто другая; авторская мысль
развивалась в каком-то другом, «чужом» пространстве. Кстати,
мы недавно (1995, №2) ее перепечатали: она сохранила и
свежесть, и содержательность, и актуальность не в пример
множеству текстов того времени.
Главный социолог и блюститель социологической
чистоты щелкнул зубами сразу, как только вышел номер. ЦК
получил «телегу» об опальном социологе вбеспутном
молодежном журнале. Письмо докатилось до Нины Сергеевны с
намеками на кадровые перестановки.
Нина Сергеевна пила кофе ведрами.
Я отправилась искать защиты и поддержки к Георгию
Петровичу Щедровицкому, тоже опальному и выгнанному
из партии ученому, «подписанту», жившему на восемьдесят
рэ зарплаты в Институте физкультуры.
Георгий Петрович Щедровицкий — очень крупный
человек и ученый, методолог, глава знаменитого
методологического семинара; масштаб его личности и степень его
влияниянаумыещебудутоценены.ноониощущалисьивто
время. Некоторые из его учеников тогда уже достигли
степеней известных и были людьми с весом.
Семинар продолжался, вокруг Георгия Петровича
бродили толпы молодых ученых — зачем ему заниматься
делами журнала, который он любил, но в котором никогда не
печатался?
113
из «личной
жизни»
ЖУРНАЛА

Выслушав меня, он отменил все дела на этот день и
потащил меня к своему другу, известному социологу, имевшему
связи в ЦК. Помню темную мокрую дорогу за город,
заляпанную машину, долгое ожидание на табуретке в коридоре како-
го-то деревянного дома. Иэвестныйсоциологсказал. что
журнал хорош, но ему его исследование дороже и рисковать он не
собирается. А Левада в конце концов сам виноват, пусть
покается, от него только этого и ждут, нечего из себя строить...
Всю обратную дорогу Георгий Петрович втолковывал
мне, что социолог прав, не желая ставить под возможный
удар свою работу. Но потом повел себя совсем не в
соответствии с этой декларацией: он стал приглашать в гости своих
бывших учеников, вышедших в люди, к которым по
собственным надобностям никогда бы не обратился (и не обращался);
он их поил и требовал помощи журналу. Его жена обычно
комментировала очередную акцию кратко: «Коньяк съели, но
толку не будет».
Почему бывшие ученики, уже друзья и советники
партийных боссов, писавшие им диссертации и проекты и свои
люди в кругах, куда Георгий Петрович и не стремился, и не
имел хода, почему они приезжали к нему по первому зову?
Почему, если ничего для журнала не делали, считали себя
обязанными длинно и витиевато оправдываться? И почему,
наконец, кто-то (наверное, никогда не узнаю, кто именно)
добрался до секретаря ЦК Зимянина. каковой и приказал
оставить журнал в покое?
Оставили.
Ирина ПРУСС

Ф*#)?^$*:.^ФФ^
т& & & <& й- я? •> ч* Чг «** -у •:■ -:? И5к» ?$•> л ?й •:* •> •:*•> * •:■ *> ч- •:• <* -5 ■:• <»■:•;:-%•?::**•?■> я
НЕЗАБЫТЫЕ ИМЕНА
Александр Шкроб
UTILITY AND PROGRESS
Своекорыстие приводит в действие все добродетели и все пороки.
Фр. де Ларошфуко
Не нами впервые замечено, что труды публицистов, историков и
биографов отражают не столько объект их исследования, сколько личность
автора. Простейший случай — сопоставьте книги Джона Рида и Герберта
Уэллса с творениями г-на Волкогонова. Но есть и куда более поучительные
примеры вроде историй Великой французской революции, созданных
Жаном Жоресом и Тьером... Чем умней и талантливей автор, тем интересней
и поучительней следить не только за его мыслью, но и за тем, что ею движет.
В 1837 году в «Библиотеке для чтения», семейном журнале, издававшемся
Осипом Ивановичем Сенковским (1800—1858), был напечатан очерк жизни
и философии Френсиса Бэкона. Среди второсортной поэзии Кукольника,
третьесортных водевилей и «чувствительных» повестей вперемежку с
околонаучными заметками эта публикация смотрится жемчужиной. Детальный
анализ соединяется здесь с таким совершенным стилем, с таким остроумием
и изяществом, что очерк может смело быть признан шедевром научно-
популярной литературы. А подлинные шедевры в этом жанре столь же
бессмертны, как и в любом другом,— лучший тому пример фарадеевская
«История свечи».
Очерк анонимен, вещь обычная в «Библиотеке для чтения», но его автор
не скрывает, что пользовался в качестве источника рецензией на издание
трудов Бэкона, опубликованной незадолго до того неким MacCauley.
Попробуйте догадаться, что речь идет об английском историке Т. В. Macaulay
(1800—1859), трудами которого, то восторгаясь, то негодуя, зачитывались все
просвещенные люди Европы. В России он был известен как Томас Маколей,
его у нас тоже высоко ценили, а в 1858 году даже избрали иностранным
членом-корреспондентом Академии наук. Автор многотомной истории
Англии, Маколей особенную известность приобрел жизнеописаниями великих
людей. Своего «Бэкона» он написал в Индии, где с 1833 по 1838 год
находился на государственной службе. Очерк этот во многом полемичен, так
как создан в противовес панегирической биографии Бэкона,
принадлежавшей издателю его трудов Б. Монтегю.
О книгах Маколея много спорили, и прежде всего потому, что он никогда
не оставался бесстрастным хронографом и стремился выявить мотивы и
нравственные корни поведения людей. «Даже строгий историк не всегда
может вытравить из себя художника и оградить исследование от
воссоздания»,— вовсе не в укор заметил о Маколсс А. Ф. Кони, ставя его рядом с
Н. И. Костомаровым и Т. Карлейлем.
W Ci\#

ТТоразительно, сколь неоднозначны, а то и противоречивы оценки
творчества Маколея, высказанные норой даже одним и тем же человеком.
Вот, к примеру, что писал о нем Д. И. Писарев в 1861 году в своей статье
8.« «Идеализм Платона»: «Объективность не всегда может быть признана в
Б | критике великим достоинством. Трудно быть субъективнее Маколея, а между
< Я тем никто не упрекнет знаменитого историка пи в пристрастии, ни в узкой
односторонности. Личности оживают под его пером и отдают полный отчет
в своих поступках, в своих мыслях и побуждениях; перед глазами читателя
происходит величавый процесс, в котором живой и умный англичанин, оратор
и парламентский боец, является то обвинителем, то адвокатом выводимой
личности, смотря по тому, куда влечет его голос совести и личного убеждения».
Прошло всего три года, и в знакомых даже школьникам «Реалистах»
Писарев разделывается с Маколеем в чисто базаровской манере: «При
совершенно рациональном преподавании история есть «что-нибудь» и может
служить обществу вполне здоровой пищею. Но при художественной манере
преподавания история превращается в серию рембрандтовских портретов. И
хорошо, и весело, и глаза разбегаются, а в результате выходит все-таки совсем
ничего. <...> Я попросил бы кого-нибудь из многочисленных обожателей великого
Маколея доказать мне ясно и вразумительно, что вся деятельность этого
великого человека принесла Англии или человечеству хоть одну крупинку
действительной пользы».
Что же могло столь кардинально изменить позицию Писарева? Рискну
утверждать, что тому способствовал сам Маколей своим этюдом о Бэконе.
Он ярко и доходчиво, хоть и не во всем точно, изложил учение Бэкона,
выпустил его в повзрослевший на два столетия мир, и вдруг оказалось, что
эти идеи еще способны взволновать людей и повлиять на их мышление и
поведение. Не то чтобы о Бэконе забыли, но его влияние было подспудным
и опосредованным, а тут такой концентрат, да еще в столь блистательной
упаковке. И вот лорд Френсис Бэкон, барон Веруламский возродился к
новой жизни, особенно в России, где философию слишком часто воспри-
. нимают чересчур страстно и буквально, как руководство к немедленному
действию, наподобие инструкции к консервному ножу. Отрицание
авторитетов, прокламация примата естествознания и принципа «пользы» внезапно
стали очередной причудливой модой для российского фрондерства. Для
борьбы с ней была брошена кличка «нигилисты», но ядовитость прозвища,
как всегда, только оттеняет бессильную ярость его распространителей.
Война мнений о наследии английского историка, происходившая в
русском обществе во второй половине прошлого века, проникла даже на
страницы энциклопедических словарей. Откройте их на «Маколее», и вам
покажется, что в «Брокгаузе» сотрудничал Писарев-61, а в «Гранате» —
Писаре в-64. Но дело здесь не в происках нигилистов, а в том, что в России
стала нарастать оппозиция политическим концепциям Маколея. Его все
больше упрекали в непоследовательности, отсутствии оригинальной
руководящей идеи, англоцентризме — почитайте у Н. Г. Чернышевского статью
«Нынешние английские виги».
Между тем Маколей последователен, как никто другой. Его девиз —
собственность, и все исторические события он в конечном итоге
рассматривал как создающие условия для ее безопасного накопления или
препятствующие этому. Он восставал и против деспотии, и против демократии,
потому что в обеих видел угрозу собственнику. Как политический деятель
Маколей требовал гражданских прав для религиозных меньшинств —
католиков и евреев, но страстно боролся против отмены имущественного ценза,
отстраняющего от власти беднейшие слои населения. Он понимал, что
устранение религиозной дискриминации только стабилизирует английское
„ общественное устройство, тогда как демократические выборы, да еще на
| фоне очередного экономического кризиса, грозят потрясти его основы даже
i S без прямого насилия: «Человек бедствующий склонен обольщаться словами
т д обманщиков, обещающих ему деньги и хлеб. Поэтому масса должна быть
| g лишена влияния на общественные дела».
4% Маколей был убежден, что современная ему Англия с ее ограниченной
116

монархией, сильным правительством и двухпартийным парламентом есть
государство почти идеальное, поскольку в нем реальная власть принадлежит
реальным собственникам. И отныне никаких революций, а расширение
демократии возможно только при условии стабильного предоставления
беднякам сносных условий существования.
Немудрено, что в «Советской исторической энциклопедии» Маколея без
обиняков называют любимым историком английской буржуазии. Его
практически изгнали из России, тем более, что К. Маркс, возмущенный
нападками Маколея на революцию 1848 года, где-то в примечаниях объявил
его фальсификатором. А жаль, что изгнали, потому что Маколей обладает
редким достоинством — его необыкновенно интересно читать. Даже тем, кто
решительно не разделяет политических взглядов историка. «Писатель
замечательного ума, очень тонко знающий жизнь, всегда будет поучителен,
каковы бы ни были научные его недостатки»,— так заключил свою критику
Маколея Чернышевский. Сейчас круг общественного развития России
грозит замкнуться, и Маколей-политик вполне может стать любимцем
«новых русских». И если это произойдет, его труды будут издаваться на
радость тем, кто сможет насладиться Маколеем-художником.
Л^арактерно, что с Маколеевым «Бэконом» русского читателя свел именно
Сенковский. Изгой тогдашней литературной среды, Сенковский
умудрился восстановить против себя буквально всех — от Пушкина до Булгарина —
и кончил свою карьеру в обстановке всеобщего бойкота. Из современников
его по достоинству оценили, пожалуй, только Герцен и мрачный министр
Уваров — оба они увидели в нем фактического разрушителя триединства
«православие, самодержавие, народность». «Поднимая на смех все самое
святое для человека,— писал Герцен,— Сенковский невольно разрушал в
умах идею монархии. Проповедуя комфорт и чувственные удовольствия, он
наводил людей на простую мысль, что невозможно наслаждаться мыслью,
непрестанно думая о жандармах, доносах и Сибири, что страх не
комфортабелен и что нет человека, который мог бы с аппетитом пообедать, если он
не знает, где будет спать».
Прошел почти век, прежде чем Вениамин Каверин совершил своего рода
подвиг, дав правдивое и доброжелательное описание жизни и деятельности
Сенковского в своем «Бароне Брамбеусе». От Каверина мы узнаем, что
вражду к Сенковскому коллеги-литераторы питали не только за его
скверный характер, самонадеянность и иронию, ставшую доктриной, не только за
коммерческий успех и широкое распространение его журнала (ло 5000
подписчиков!), но и за чисто писаревскую интонацию — естествознание он
ставил выше поэзии, а умный нож Пирогова с издевкой противопоставлял
неведенью созерцательного ума. Каверин справедливо видит в Сенковском
предтечу Писарева, однако, вспомнив о Бэконе, мы понимаем, что
подобные сентенции — не более чем отдаленное эхо учения великого
англичанина.
Сенковский вел журнал в одиночку, подвергая рукописи сокрушительной
правке. У него были свои представления о русском языке, и недруги пеняли
ему на это. Особо люты были, пожалуй, Н. И. Греч и князь В. Ф. Одоевский.
Первого бесило пренебрежение к его, грсчевской «Грамматике», и он даже
опубликовал каталог грехов Сенковского по этой части за три года, тогда как
второго выводили из равновесия полонизмы и искоренение Сенковским
слов «сей», «ибо» и «оный». Впрочем, тексты самого Одоевского, равно как
А. С. Пушкина, П. А. Вяземского, В. А. Даля, В. А. Жуковского, И. А.
Крылова — список подлинных талантов можно продолжить,— печатались в
«Библиотеке для чтения» неприкосновенными.
Многие, очень многие сурово осуждали редакторский стиль Сенковского.
Осуждал М. П. Погодин, но в собрание сочинений включил тексты в том
виде, как они были напечатаны в «Библиотеке». Исходил желчью Фаддей |
Булгарин, но известна его записка корректору с просьбой заменить в "g
собственной рукописи все «сей», «сие» и т. п. на «этот», «это»... Со временем » g
литературная обработка стала нормой (а уж в отношении научных статей в 5 *§
популярных изданиях — особенно), но кто из профессиональных редакторов ч?Й
117

п
почитает Сенковского пионером этого дела в России? Кто превзошел его?
Помощник и издатель трудов Сенковского П. А. Савельев вспоминал, как
его шеф трудился более двадцати часов в сутки, но «добровольно и весело
выполнял эту гигантскую работу, потому что высоко ставил звание редак-
тора. С особенным искусством он сжимал текст в журнальные формы,
связывал их вставками, иногда весьма обширными, на том же языке, на
котором писана книга, и только потом отдавал готовую из нея статью
переводчику». А после шлифовал перевод, понимая, что «речь с
иностранным складом ума и изложения никогда не может производить того действия,
как родное слово в своеобразной форме». Поэтому мы вправе все
достоинства и недостатки публикации «Бэкона» в «Библиотеке» приписать
энергической руке Осипа Ивановича.
оучительно сравнить эту публикацию с исходным очерком Маколея.
Перед нами не переложение, а скорее сокращенный перевод, причем
неизбежные для такого рода журнала сокращения и вставки представляются
вполне оправданными. Так, например, открывающую Маколеев очерк
полемику с Монтегю публикатор удалил, заменив ее собственным введением,
вполне удачным и по форме, и по смыслу. Во многих местах, в частности,
в самом конце текста объемистое морализаторство Маколея сведено к
коротким, но выразительным эквивалентам. Маколсй и автор публикации,
пожалуй, нигде не расходятся сколько-нибудь существенно ни в оценках, ни
даже в акцентах — это дает право рассматривать их как единого Автора.
Полностью «Бэкон» в России был издан лишь однажды, в 1862 году, в
третьем томе собрания сочинений Маколея. Не нужно быть специалистом,
чтобы заметить, как близок, а местами тождествен этот перевод с текстом
из «Библиотеки». Итак, после Василия Тредиаковского Сенковский был
первым, кто познакомил массового читателя в России с обликом Френсиса
Бэкона, и представленный им образ остался в общественном сознании. Он
закрепился в нем, когда в 1851 году свое последнее публичное чтение в
Московском университете любимый и уважаемый всеми историк Т. Н.
Грановский посвятил Бэкону. Эта лекция была напечатана; в том, что
касается биографии, Грановский следует Маколею, хоть и не поминает его.
Интересно, а поминают ли Маколеев очерк в своих лекциях нынешние
профессора?
Серьезное, хотя и совершенно бездоказательное обвинение «Бэкону»
бросил Булгарин. По его словам, великому философу там приписано то, чего
он «никогда не говорил, а может быть, и не думал*. Да, такое случается при
популяризации классиков... Тут есть два аспекта. Во-первых, не так просто
в доступной форме донести далеко не простые мысли, изложенные на
средневековой латыни. Во-вторых, любознательному читателю анализ
искажений при пересказе может дать для понимания истории иной раз не
меньше, чем прямое изучение оригинала. А здесь такая любопытная
цепочка: Бэкон, Маколей, Сенковский. Кстати, говорят, и Бэкон не
безупречен при цитировании древних и современных ему источников...
ак много из истории науки и журналистики, из русской и европейской
истории клубится в публикации Сенковского и вокруг нее, что очерк этот
вполне достоин снова предстать перед российским читателем. Жаль, за
полтораста лет научно-популярные журналы катастрофически похудели, и
текст Маколея, однажды уже сокращенный Сенковским, поневоле
пришлось урезать далее. Каждое сокращение давалось с болью — какие факты
и параллели, какие тонкие замечания, какие пассажи... Пусть это не совсем
корректно, но далее я буду цитировать ампутированные куски наравне с
сохраненными.
После долгих споров и сомнений было решено принести в жертву
3 адаптированное историком Маколеем, а потом журналистом Сенковским
, | изложение основ учения Бэкона. В конце концов, в достаточно распростра-
| ^ ненном у нас двухтомнике трудов Бэкона можно прочесть блестяще напи-
5*3 санное эссе А. Л. Субботина. А вот биография мыслителя в наше смутное
™5 время наверняка будет поучительна не только для любителей философии.
118
т

Две темы доминируют в очерке Маколея, они же оттенены Сенковским.
Излагая перипетии бурной жизни Бэкона, автор не устает поражаться
тому, как его герой сочетает низость, предательство и взяточничество с
глубиной мысли. А затем подробно рассматриваются философские взгляды
Бэкона, причем особенное значение придается его размышле1гиям о цели
науки.
Обе эти темы принадлежат к разряду вечных, особенно проблема
совместимости гения и злодейства. Но Бэкон был не демоническим, а
вполне заурядным злодеем — он совершал низости, чтобы добыть синекуру
и нажиться, предавал, чтобы ее сохранить, а мздоимствовал, как любой
чиновник-жизнелюб. Оглянитесь, это тоже вечная тема, но совсем другая,
куда более мелкая. Да и автор удивляется скорее масштабам прегрешений
Бэкона, чем их природе, и справедливо уповает на время.
Он прав, кто сейчас вспоминает Бэкона и его современника Мигеля
Сервантеса как осужденных за взяточничество? Или, добавим, Антуана
Лавуазье как одного из казненных за воровство откупщиков? Или... История
никогда не дает такого утешения тем, кого предавали, обворовывали и
грабили столь разносторонние таланты! Это свойство исторической памяти,
как справедливо отмечено в очерке, усугубляется тем, что «люди гениальные
часто имеют отвратительных льстецов в потомстве». А что до жертв такого
таланта, то, как констатирует Маколей, «в несколько лет исчезают все, кого
он оскорбил».
Благодетельна ли такого рода забывчивость? Увы, люди склонны к
крайностям, и как часто альтернативой лести выступает неукротимая жажда
осквернить кумир, особенно, если велено считать его поверженным. Не
удержать горькой улыбки,— Бэкон открещивается от пасквиля на своего
бывшего друга и благодетеля, только что казненного лорда Эссекса,
оправдываясь «единственно тем, что писал он по приказу, что он считает себя
только секретарем, что он имел особые повеления, как писать о каждой
статье своего предмета, и что в самом деле ему принадлежат только редакция
и слог». И еще раз улыбнемся, услышав знакомое до боли оправдание
Бэкону, которое принадлежит Монтегю: «Он обязан был ради общественной
пользы не разрушать своих надежд на повышение, которое дало бы ему
возможность быть полезным для своей страны». «Еще бы,— отвечает
Маколей,— вспомним, как Бэкон воспользовался властью и как он ее
лишился».
Отдадим должное Маколею, который лишь с благой целью вкладывает
персты в гнилые раны. Это не гробокопание, а анатомирование, и эпикриз
прост и обыден — недостойное честолюбие пробуждает низкие страсти.
Слишком дорого обходится нам забвение этой древней истины, чтобы
пренебречь возможностью еще раз преподать ее на примере великого
человека!
А Бэкон был воистину великим человеком... Как часто используют выра-
■** жение «современная наука», не задумываясь, что такой сделал ее почти
четыреста лет назад Френсис Бэкон. Именно он четко определил
содержание и смысл научного метода познания, выделил в нем значение
эксперимента и указал на индукцию как главный путь к гипотезе. И в этом смысле
«современность» науки не возросла при замене реторт на синхрофазотроны,
а карандаша на компьютер. Более того, хотя многие законы природы,
казавшиеся универсальными, оказались справедливы лишь в определенных
условиях, пока нет оснований предполагать подобную ограниченность или
недостаточность самого научного подхода к изучению природы. Безусловно,
он — величайшее достижение человеческой цивилизации, поскольку
включает в себя единственный критерий истинности Знания — его
предсказательную силу. «Истина,— писал Бэкон,— дочь времени, а не автори- •
тста». 5
Между тем, и сам Маколей, и его публикатор главной заслугой Бэкона " 8
полагают не разработку научного метода познания (тут даже нроскальзывает • &
некий скептицизм), а определение цели науки как способа принести пользу g g
человечеству, да еще в совсем утилитарном ее виде: «улучшений по части *2&
119

физического быта, беспримерного развития промышленности, торговли и
богатств». Здесь есть над чем задуматься... Какую область знания ни возьми,
провозглашенный Бэконом научный метод последовательно изгонял из нее
*§_"§ телеологическое начало. Может ли сегодня ученый всерьез говорить о цели
3 j биологической эволюции, о цели цивилизации? Так правильно ли искать
<5 цель самой науки, не есть ли и она не более чем природный феномен, одна
из форм проявления присущего людям исследовательского инстинкта?
Равно как, скажем, искусство. Прекрасно сказал о нем в своей Нобелевской
лекции Александр Солженицын: «Еще в предутренних сумерках
человечества мы получили его из Рук, которые не успели разглядеть. И не успели
спросить, зачем нам этот дар?» Вот именно — зачем?
Ответ на сей вопрос для науки, как и для искусства, находится вовне —
его дает общество. Оно может нуждаться в плодах науки и востребовать их,
как это произошло при рождении технологической цивилизации в Европе.
Технология спаяна с наукой, она питается ею и се же стимулирует; в
результате развитое технологическое общество предоставляет ученым
возможность удовлетворять собственное любопытство за казенный счет,
отчуждая и используя в своих целях (увы, любых!) полученные ими результаты.
Давление общества можно уподобить ветру, наполняющему паруса корабля
науки. В принципе, хоть и зигзагом, можно двигаться против него или вбок,
но по ветру быстрее. А в безветрие корабль дрейфует, сиречь, наука
развивается вяло и спонтанно, и по чисто статистическим причинам в ней
могут преобладать направления, далекие от немедленных практических
приложений. Другими словами, здесь имеет место нечто вроде естественного
отбора, вносящего элемент направленности... Кстати, сам Бэкон понимал
различие между наукой и технологией, именно в этом смысле подразделяя
опыты на «светоносные» и «плодоносные».
Н
аука есть не что иное, как последовательное приложение научного
метода познания. А метод и полученные с его помощью знания — лишь
орудия наподобие отвертки или дрели, которые направляет рука слесаря.
Они нейтральны, и именно это делает науку не зависимой от национальных
и государственных границ. И. Е. Тамм как-то заметил, что нелепо обсуждать
цвет пулковского меридиана. Но точно так же лишены «окраски» и Марксов
метод анализа экономических формаций, над которым сейчас глумятся иные
политики, и теория резонанса или генетика, над которыми они и им
подобные глумились в своей партийной молодости. О нейтральности науки
прекрасно знали жители бэконовской «Новой Атлантиды». В этом
вымышленном автаркическом государстве, наглухо отгороженном от остального
мира, существовали люди, специальностью которых было тайно собирать и
ввозить извне полезные нью-атлантам знания и изобретения.
Итак, Бэкону удалось поразительно точно определить не столько цель
Знания, сколько его роль в грядущем мире технологии и прежде всего в
капиталистической Англии. Именно ее достижения завораживают
публикатора Маколеева очерка, он приписывает их единственно влиянию
Бэконовской философии («utility and progress» — польза и усовершенствование!) и
стремится убедить в этом читателей еще дремлющей крепостной России. То
ли дело Англия — «comfort, разнообразная промышленность, исполинские
богатства». Конечно, это наивно, конечно, хотя бы от Диккенса, если не от
Маркса, мы знаем, какой ценой был оплачен этот comfort, но не будем
судить Сенковского слишком строго. Уже потому, что он понял — дело тут
вовсе не в знаменитых британских свободах...
И не так уж наивна логика очерка... Шаг за шагом в нем глазами Бэкона
рассматриваются приложения принципа пользы и усовершенствования к
различным областям человеческой деятельности. Вот, к примеру,
рассуждение об утопических проектах построения идеального общества: «Филосо-
S фия, которая искоренила бы корыстолюбие, была бы действительно лучше
i g той, которая придумывает законы для обеспечения собственности. Но есть
• 4 возможность составить законы, которые значительно обеспечивают соб-
1^ ственность, а какими средствами <...> истребить корысть, непонятно».
<2,| Споры об умозрительных предметах богословия, сотрясавшие тогдашнее
120

общество, едва ли сколько-нибудь занимали Бэкона, констатирует автор,
однако он «утвердил соотечественников в спасительном веровании, которое
составляет счастие лиц и спокойствие государств». Цитировать можно
бесконечно, все показывает Бэкона столпом и глашатаем прагматизма,
мировоззрения столь же жизненного, сколь и живучего, ибо оно апеллирует
к «низшим, но неизменным слоям человеческой природы».
И тогда, выходит, автор во многом прав — именно прагматизм был
идейной основой капитализма, он всегда был и остается мощным тараном,
пролегающим путь через стены феодальных предрассудков, равно как,
заметим, и любых иных моральных и нравственных норм. Прагматизм —
очень сильное и опасное средство, но в разумных дозах он излечивает
многие социальные болезни... Будем также помнить, что находки гения
вырождаются в руках эпигонов, и философия Бэкона, основанная на
здравом смысле и отрицании любой схоластики, разумеется, ничего общего
не имеет со звериным индивидуализмом и узким практицизмом. В конечном
счете от них мало пользы...
Самым ярким бэконианцем у нас был, конечно, Д. И. Писарев. Вот,
например, цитата из «Реалистов»: «Очень умный человек может
наслаждаться мыслью только тогда, когда деятельность мысли клонится к какой-
нибудь великой и не мечтательной цели. Великие цели бывают бесконечно
разнообразны <.„>, но все они, в сущности, могут заключаться только в том,
чтобы улучшить, так или иначе, положение той или иной группы
человеческих существ». Хорошо сказано, особенно об интересах отдельных групп как
направляющих мотивах мышления! Сам Бэкон на этот счет высказывался
куда менее образно: «Развитие наук и вознаграждение зависят не от одних
и тех же людей».
Маколеев очерк, пробудивший повсеместно интерес к Бэкону, еще долго
после своей публикации будоражил умы. Забавный случай вышел со
знаменитым немецким химиком Юстусом Либихом (1803—1873), которому
мы обязаны, в частности, широким применением удобрений в земледелии.
Либих обратил внимание, что его особенно яростными оппонентами были
почему-то именно английские ученые. Узнав от Маколея о влиянии Бэкона
на развитие наук, Либих решил, что причина тут в каком-то пороке
бэконовского учения, о котором знают и которому следуют, разумеется,
только англичане. Он обратился к первоисточнику, досконально изучил все
труды Бэкона и в 1863 году опубликовал свою академическую речь, в
которой буквально стирал философа в порошок.
Во многом Либих был прав... Да, Бэкон верил если не в философский
камень, то в трансмутацию элементов, в жизненный эликсир, в симпатию
и антипатию вешей, страстно отрицал идеи Коперника. Собственные
изыски Бэкона в естествознании жалки до смешного в сравнении с
достижениями современников: Г. Галилея (1564—1642), У. Джилберта (1540—
1603), У. Гарвея (1578—1657), И. Кеплера (1571-1630), С. Стевина (1548—
1620). И это далеко не все его слабые стороны... Ипполит Тэн как-то
уподобил Бэкона Моисею, объявившему о земле обетованной, но так в нее
и не попавшему. Однако Бэкон потому и почитается гением, что не
благодаря, а скорее вопреки своему уровню естествоиспытателя сумел
заложить основы научного мировоззрения. Он велик даже в иных своих
заблуждениях, так возмущавпгих Либиха. Бэкон, например, был убежден, что
ему удалось выработать нечто вроде универсального алгоритма,
позволяющего делать открытия. Увы, он ошибался, однако проблема им была
поставлена, и ее глубина доселе не.измерена. Или возьмем его запутанные
донельзя рассуждения об инстанциях, в которых не сразу угадаешь мысль о
создании абстрактной модели изучаемых объектов путем отбрасывания их
отдельных свойств. -
Смешно, но Либих очень гордился своим выступлением; в письме к i
своему другу» известному химику Ф. Велсру, обозвав Бэкона мошенником и | 8-
гением дилетантизма, он предрекал: «Я думаю, что его философия проживет • д
недолго». Досталось от Либиха не только Бэкону, но и Маколею. И | s
поделом... Вот что пишет последний в «Бэконе» о философе Сенеке, авторе "«S
121

трех книг «О гневе»: «Умозрительно, может быть, гневаться хуже, чем
промочить ноги, но башмачники сберегли от простуды миллионы людей, а
мы, право, сомневаемся, удержал ли Сенека своей книгой кого-нибудь от
гнева». Так и тянет сравнить эту рассердившую Либиха реплику с печально
памятным сопоставлением относительной ценности дворника, одним взма-
хом метлы выметающего мириады бацилл, и ученого, гробящего жизнь на
открытие единственной бациллы.
Своими нападками Либих раздразнил англичан, считавших Бэкона отцом
британского здравомыслия, и вспыхнула короткая, но яростная дискуссия.
Задето было больное место — в Англии, на самом деле, традиционно с
крайней осторожностью использовали плоды теоретических изысканий в
практической деятельности. Вот любопытная деталь — Бэкон подозрительно
и с явным пренебрежением относился к математике, хотя и признавал
важное значение ее прикладных разделов. Действительно, в чем ему было
видеть пользу, скажем, от теорем о простых числах? Так не от Бэкона ли
такое отношение к математике унаследовали английские инженеры,
работавшие в первой половине прошлого века? Об этом красочно рассказывает
Дж. Гордон в изданной у нас в 1980 году чудесной книжке «Конструкции,
или почему не ломаются вещи».
отличие от сердитого Либиха, у Маколея нет даже намека на возмож-
ность связи между философским и житейским прагматизмом Бэкона.
Поразмышляйте об этом сами, памятуя, что Бэкон был хладнокровен и
лишен страстей: «Мщение его, как и признательность, редко нагревались
выше нуля теплоты». Он «производил благоприятное впечатление на людей,
видевших его в таких положениях, в которых нравственные правила не
подвергались сильным искушениям». Дж. Свифт в памфлете «Наставление
актерам» ядовито замечает: «Разве выгоднее угождать ценителям, чем
вызвать смех невежд? Какая нелепость! Поддержка многих уравновешивает
презрение единиц. Помните, что это сказал лорд Бэкон, а он был мудрый
человек».
Однако читателю пора уже обратиться к самому Маколею, и пусть он
непременно сделает это, держа в уме как последнее напутствие слова князя
П. Б. Козловского (1783—1840), человека пушкинского круга, умного и
много видавшего: «Пороки почти всегда сопровождают незаурядность.
Чатамы, Питты, Бэконы, Кольберы, Лувуа были порочны, но опыт доказал,
что зло, обусловленное их человеческим несовершенством, можно
нейтрализовать и стократно компенсировать той прибылью, которую извлекают из
их же великих мыслей. Иное дело банальность, которая всегда поступает
дурно,— она непоправима, а ее недостатки, менее заметные, но не менее
реальные, не компенсируются ничем». Между прочим, это — мысленный
совет Козловского государям при назначении высших сановников... •
Александр Моисеевич ШКРОБ — химик-биоорганик, ведущий научный сотрудник
Института биомедицинской химии РАМН, кандидат химических наук. Последние годы
работает в области ферментативной деструкции лигнина. Свой интерес к истории
науки объясняет любовью к старым книгам. Сотрудничать в нашем журнале начал в
1986 году, опубликовав статью о забытых биохимических исследованиях В. В.
Петрова — открывателя дугового электрического разряда.
»/ u

Томас Маколей
в изложении Осипа Сенковского
БЭКОН
123
ели бы спросили — назовите тех
величайших гениев, которых ум
господствует постоянно над
стремлением всей Европейской
образованности, мы, не запинаясь, отвечали
бы — Бэкон и Ньютон! Последний,
одною силою ума своего открыл
закон всеобщего тяготения материи,
который ввел нас в таинства
механизма миров и нашего собственного
мира. Только с этого времени наука
постигла, как далеко она может
углубиться в сокровенные действия
создания, и с этого времени все
отрасли знания человеческого стремятся
неуклонно к тому, чтобы свести все
давно известные и вновь
примечаемые факты со всемирными законами
Ньютона, которые сделались душой
науки.
Бэкон, с своей стороны, открыл,—
и, странно сказать, это было
настоящим открытием в его время,— что
цель науки — быть полезною
человечеству! Эта великая мысль смело
может быть поставлена рядом с
Ньютоновою и назваться открытием
всеобщего тяготения ума
человеческого. Она устремила нас к нынешней
умственной деятельности, она
породила все позднейшие опыты,
изыскания и открытия по бесчисленным
отраслям знания, она придала цель
ученому усердию и трудолюбию; дух
изобретений, предприимчивость,
жадность к улучшениям по части
физического быта, беспримерное
развитие промышленности, торговли,
богатств — все это плод вдохновенной
мысли Бэкона. Сам Ньютон был ее
следствием. Забавным покажется
многим, что мы приписываем такую
важность идее, которая всем
известна и так проста, что нельзя ея не
догадаться, не будучи даже
философом. Кто не знает, что наука должна
быть полезна человеку, и что без
этого она не наука?.. Да, теперь мы
все это знаем, но что вы скажете,
если до Бэкона люди этого не знали?
Не будь его, мы, вероятно, и до сих
пор не чувствовали бы столь простой
и ясной истины. <...> Не любопытно
ли теперь, средь роскоши нынешней
образованности, средь познаний,
богатств, удобств и наслаждений
всякого рода, какие проистекли из
объявления подобной истины, среди всех
этих чудес изобретательной и про-
свещенной промышленности
оглянуться назад и рассмотреть, каким
образом высокий ум Бэкона достиг
до такого открытия, как эта мысль в
нем развилась, каково было
направление умов и наук до его
пришествия, чем занималось тогдашнее
общество и к чему стремилось
человечество? Нам кажется, что во всей
истории ума невозможно найти для
исследования в наше время ни более
любопытного, ни более
занимательного предмета.
Р азберем сперва историю жизни
Бэкона — разбор этот необходим,
потому что <...> человек и его идея
неразлучны. Подробности мы
почерпнем из превосходной статьи г-на
MacCauley, помещенной в «Edinburgh
Review» по случаю недавнего
издания бэконовых творений. Сверх того
жизнь эта чрезвычайно поучительна.
Кто бы подумал, что великий
преобразователь наук, светило своего века,
благодетель и руководитель
грядущих поколений, отец нового счастия
земного, человек, которого гений
должен парить над его родом до
скончания мира,— чтобы такой
человек был рабом самого мелкого
честолюбия жите йского, и рабом до
пошлости, до смешного, даже до
низости? К сожалению, вовсе не ред-

U
5
ка подобная слабость у самых
блестящих умов — кажется, как будто
природа нарочно старается
придавать ее людям необыкновенным в
утешение глупцов. И кто бы
поверил, что великий английский
философ был самый отчаянный
взяточник своего века? Если это и сделано
мудрою природою в утешение тех же
господ, то надобно признаться, что
она чересчур к ним снисходительна
и жертвует в пользу простых
лихоимцев слишком многим. Между тем
нельзя не вывести этого заключения
из ея неразгадаемнх действий:
великий Бэкон и еще один чиновник
провиантского штата, его
современник, некто но имени Сервантес,
сочинитель некоего романа, «Дон
Кихотом» называемого, оба сидели в
тюрьме за взятки!
Френсис Бэкон был сыном сэра
Николаса Бэкона, великого
хранителя печати в последнее двадцатилетие
царствования Елизаветы. Слава отца
затмилась сыновнею, но и Николас
был человек не совсем
обыкновенный. Судьба дала ему родиться в
семействе людей, которого членов
легче описать вместе, чем порознь,
которых умы образовались по одной
системе, которые принадлежали к
одному разряду общества, к одному
университету, к одной партии, к
одной секте, к одному правлению, и
так сходствовали между собою в
талантах, мнениях, привычках, судьбе,
что одного характера, одной жизни
довольно для изображения всех
прочих. Это было первое поколение
записных государственных людей в
Англии. Они вышли не из тех
классов, которые почти исключительно
снабжали до того времени
государство министрами. Все они были
светские, однако ж народ ученый и
невоинственный. Они не принадлежали к
аристократии. Они не получили в
наследство ни титулов, ни обширных
поместьев, ни бесчисленной дворни,
ни укрепленных замков. Однако ж
они были и не из простых: все
природные дворяне, и все с хорошим
образованием.
<...> Все они были протестанты,
но без особенной ревности к новому
вероисповеданию. Ни один из них
не хотел за свои религиозные
мнения подвергнуться опасности в
царствование королевы Марии. <...> На
это время они умели найти себе дело
в чужих краях, а, если и оставались
в Англии, то стояли в католической
церкви весьма чинно. Они хорошо
понимали состояние своего острова
и твердой земли. Они ловко
примечали направление общественного
мнения и знали, к какой стороне
пристать.
LJ е нужно говорить, как умно, как
**■ славно управляли они
политикою Англии в последующие годы,
которые так полны событиями: как
они умели совокуплять друзей своих
и разлучать неприятелей, как они
унизили гордость Филиппа, как
поддерживали непреклонный дух Ко-
линьи, как основали морское
могущество Англии, как перехитрили
итальянских политиков и укротили
свирепых шотландских старшин.
Многие их поступки подвергли бы в
нынешнее время государственного
человека самой невыгодной славе.
Но, если мы вникнем в
нравственность того времени и в не слишком
совестливый характер их
противников, то надобно допустить, что
имена их не без причины доселе
уважаются соотечественниками.
<...> Власть их кончилась только с
их жизнью. В этом отношении
судьба Бэконовой родни представляет
замечательную противоположность с
участью предприимчивых политиков
английских прежнего и
последующих поколений. Бэрли, дядя
философа, был министром в течение
сорока лет, Николас Бэкон двадцать
лет управлял государственной
печатью, сэр Томас Смит, тоже дядя,
министерствовал восемнадцать лет,
сэр Френсис Уолсингем, третий
дядя,— почти столько же времени.
Все они умерли на службе,
уважаемые в обществе, любимые при дворе.
Совсем не такова была судьба
кардинала Волей, Кромвеля, Соммерсета,
Нортумберленда, и не таким будет
жребий Эссекса и Рэйли.
Вторая жена сэра Николаса, мать
Френсиса Бэкона, была одна из
дочерей сэра Энтони Кука, человека
отлично ученого, наставника
Эдуарда VI. Сэр Энтони дал всем дочерям
своим превосходное воспитание. Они
блистали классическими сведениями
даже среди самых ученых дам того1
века. Кэтрин, бывшая потом леди
Киллигрю, писала латинские
гекзаметры и пентаметры, а Милдред,
жена лорда Бэрли, была лучшей эл-
124

линисткой из всех молодых
англичанок, за исключением разве одной
Анны Гре. И мать Френсиса Бэкона
отличалась и в языках, и по
богословской части. Она вела переписку
по-гречески с одним епископом и
переводила книги с латинского и
итальянского.
Таким образом, леди Бэкон была
женщина чрезвычайно образованная
по своему веку, но не должно
думать, чтоб она или ея
современницы, которые так хорошо знали языки
латинский, греческий и порой даже
еврейский, были просвещеннее
многих дам нашего времени. Это было
бы величайшее заблуждение. В те
времена кто не читал по-гречески и
по-латыни, тот не мог читать почти
ничего. Из новейших языков один
итальянский обладал тогда
литературой, а, впрочем, самое полное
собрание годных книг на всех туземных
европейских наречиях едва бы
заняло одну полку. Англия не имела еще
ни трагедий Шекспира, ни
Спенсеровой «Fairy Queen», Франция —
«Опытов» Монтеня, Испания — «Дон
Кихота». Поэтому женщина
необходимо должна была образоваться
классически или остаться вовсе
необразованною. Без одного из древних
языков, именно без латинского,
нельзя было иметь ясного понятия о том,
что происходило в политическом,
литературном и религиозном мире.
Кто не знал его, для того оставались
недоступными не только Цицерон и
Вергилий, <...> но и самые
любопытные мемуары, все
государственные бумаги, даже намфле гы того
времени, даже лучшие стихи и самые
прославленные явления тогдашней
литературы, вроде Эразмовой
«Похвалы глупости» и «Утопии» Мора.
Френсис Бэкон, меньший сын сэра
Николаса, родился в Лондоне
22 января 1561 года. Здоровье его
было очень нежно, и этому-то
можно отчасти приписать ту степенность
и ту любовь к сидячим занятиям,
какими отличался он от других
мальчиков. Его преждевременная
сметливость и важность очень забавляли
королеву, и она обыкновенно звала
его своим маленьким канцлером.
Говорят, что, бывши еще ребенком,
он бросил игру и ушел от своих
товарищей под один свод, чтоб
исследовать причину странного
отголоска, который он там заметил.
Известно, что по двенадцатому году он
занимался весьма остроумными
соображениями насчет ручных
фокусов.
Тринадцати лет отдали его в
колледж Святой Троицы в Кембридж.
<...> Пробыв три года в Кембридже,
Бэкон оставил его с глубоким
презрением к тамошнему способу
преподавания, с полной уверенностью,
что система академических курсов
негодна в самом корне, со
справедливою насмешкой над мелочами, на
которые истощалис ь при верже нцы
Аристотеля, и не с большим
уважением к самому Аристотелю.
На шестнадцатом году он посетил
Париж и прожил там несколько
времени под надзором министра
Елизаветы при дворе Французском. ... В
путешествиях (по Франции.— А. Ш.)
Бэкон не оставлял литературных и
ученых занятий, но главное его
внимание, кажется, обращено было на
политику и дипломатию. Тогда-то
написал он «Заметки» о состоянии
Европы, напечатанные в его
творениях. Он ревностно изучал
искусство разбирать потайную грамоту и сам
выдумал один такой остроумный
ключ, что много лет спустя почел его
заслуживающим места в книге «De
Augmentis Scientiarum». В феврале 1580
года среди этих занятий получил он
известие о скоропостижной смерти
отца и немедленно воротился в
Англию.
<...> Просьбы его о
государственной службе оставались без
исполнения. Дядя Бэрли, первый министр,
не жаловал своего племянника.
Френсис умолял дядю и тетку униженно,
едва не с раболепием. <...> Он
должен был, совершенно против воли,
посвятить себя законоведению и
несколько лет трудился в безвестности.
Трудно сказать, далеко ли он зашел в
законоискусстве, но человеку с его
способностями немудрено было
добыть известную долю технического
знания, которая, в соединении с
расторопностью, догадкою, умом,
красноречием и знанием света,
достаточна в Англии для возведения адвоката
на высшую степень в его быту —
канцлерство. <...> Он быстро
преуспел в делопроизводстве и скоро
возымел надежду получить место в
каком-нибудь суде. Он просил об этом
лорда Бэрли, и опять noHanpaciry.
3?
125

1
1
п
8
II
Старый лорд, которого нрав ничуть
не исправлялся от подагры и
дряхлости, не пропускал случая показать
свое нерасположение к молодым,
острым выскочкам и прочел
Френсису резкую проповедь насчет его
тщеславия и неуважения к старшим.
<...> Наконец в 1590 году Бэкон
получил некоторый знак
благоволения со стороны двора. Его
назначили членом в Чрезвычайный совет
королевы. Но эта почесть не была
сопряжена ни с каким денежным
окладом, и потому он продолжал
молить свою могущественную родню
о месте, которое бы избавило его от
неволи нести тяжкие ремесленные
труды. С терпением, почти
доходящим до низости, сносил он
своенравные выходки своего дяди... <...>
Наконец, дали ему место
регистратора Звездной палаты. Место было
доходное, но много лет прошло, пока
оно ему досталось, а между тем он
все должен был зарабатывать свой
насущный хлеб. В парламенте,
созванном в 1593 году, он был членом
от графства Мидлсекс и вскоре
достиг известности как оратор.
<...> Бэкон вздумал играть весьма
трудную роль в политике. Он хотел
быть вместе любимцем двора и
толпы. Если б кто-нибудь мог успеть в
таком опыте, то, конечно, следовало
ожидать этого от человека со столь
редкими дарованиями, со столь
ранней зрелостью ума, с таким
спокойным нравом и такой ловкостью в
обращении. И в самом деле, он не
потерпел совершенной неудачи.
Только однажды предался он вспышке
патриотизма, которая стоила ему
долгого и горького раскаяния, но
зато никогда уже она не повторилась
в его жизни. Двор просил
значительных денежных сумм, и притом в
самоскорейшем времени. Бэконова
речь по этому случаю наполнена была
духом Долгого парламента. Королева
и министры жестоко вознегодовали
на эту выходку мещанской скупости.
Не один честный член нижнего
парламента был отправлен в Тауэр
гордыми Тюдорами за гораздо меньшие
вины, и юный оратор решился на
самые унизительные оправдания. Он
молил лорда-казначея
помилосердствовать к своему несчастному
слуге и сроднику. Он слезно каялся
перед лордом-канцлером в письме,
которое перещеголяет самые
малодушные послания Цицерона во
время его ссылки. Этот урок не остался
втуне. Бэкон никогда более не делал
таких промахов.
^Удостоверившись, что мало ему на-
дежды на покровительство
вельможных родственников, которых
просил двенадцать лет с такою льстивой
настойчивостью, он начал
посматривать в другую сторону. Между
придворными Елизаветы явился недавно
новый любимец — молодой,
благородный, богатый, красноречивый,
отважный, великодушный,
честолюбивый,— любимец, который получил
от поседевшей королевы такие знаки
благоволения, какими едва ли
пользовался сам Лейчестер в ея молодые
годы, который был вместе
украшением двора и идолом столицы,
покровителем литераторов и военных,
прибежищем угнетенных католиков
и угнетенных пуритан.
<...> По своей политической
жизни Эссекс не заслуживает уважения,
и жалость, с какою мы смотрим на
ранний и ужасный его конец,
ослабляется мыслию, что он из одних
личных видов рисковал жизнью и
достоянием лучших своих друзей и
старался повергнуть в беспорядок
целое государство. Однако ж нельзя
не принимать живого участия в
таком мужественном, отважном и
великодушном человеке,— в человеке,
который, позволяя себе смелости с
государыней, был так деликатен с
низшими. Далеко не похожий на
стадо обыкновенных
благотворителей, он жаждал не благодарности, а
любви. Он старался, чтоб человек,
обласканный, чувствовал себя ему
ровнею. Его ум, пылкий,
восприимчивый, естественно расположенный
удивляться всему великому и
прекрасному, был ослеплен гением и
способностями Бэкона. Вскоре
завязалась между ими дружба, приязнь,
которой надлежало кончиться мрачным,
печальным, постыдным образом.
В 1591 году упразднилось место
генерал-адвоката (attorney general), и
Бэкон надеялся его получить. Эссекс
взялся за дело своего друга как за
собственное, ходатайствовал,
требовал, обещал, грозил, но все
напрасно. <...> Эссекс просил королеву
сделать Бэкона главным
докладчиком по уголовным делам (solicitor
general). <...> Но после спора,
который длился более полутора лет и
126

стоил Эссексу, по его словам, «всей
его силы, власти, могущества и
приязни», место было отдано другому.
Эссекс глубоко оскорбился
неудачею, но нашел себе отраду в самой
великодушной и деликатной
щедрости. Он подарил Бэкону поместье
в Твикенгеме, стоившее до двух
тысяч фунтов, и это с такою ласкою и
благородством, что, по признанию
Бэкона, привет был дороже подарка.
ТЭскоре Бэкон явился в свет писа-
-*-*телем. В 1597 году выдал он
томик своих «Опытов», который в
последующих изданиях увеличивался
постепе нно в несколько раз. Этот
небольшой труд его чрезвычайно
понравился. Его перепечатали через
несколько месяцев, перевели на
латинский, французский и итальянский...
Слава Бэкона распространилась, но
финансы его все были плохи. Он
был в большом затруднении, и раз,
по жалобе одного золотых дел
мастера, его взяли на улице за долг в
триста фунтов стерлингов и отвели в
полицию. Дружба Эссекса была
между тем неутомима. <...> Бэкону
вздумалось нажиться через супружество,
и он начал ухаживать за какою-то
вдовою Хаттон. Странности и
бешеный нрав этой женщины делали ее
стыдом и мукою для своей родни. Но
Бэкон не замечал этих пороков или
смотрел на них сквозь большое
имение. Эссекс хлопотал за друга с
обыкновенным своим жаром. Письма
графа к леди Хаттон и ея матери еще
целы, и приносят ему большую честь.
<...> К счастию Бэкона, сватовство
было безуспешно. Леди Хаттон
отказала Бэкону и вышла за врага его...
Она постаралась всеми силами
сделать его так несчастным, как он того
заслуживал. Счастие Эссекса
достигло высшей своей степени и
начинало упадать.
Он точно обладал всеми
качествами, которые быстро возносят
человека над другими, но у него не было
тех пороков, которые дают
возможность долго держаться на высоте. Его
чистосердечие, его чувствительность
к оскорблениям и
несправедливостям не могли быть приятны
королеве, от природы не любившей
прекословия и привыкшей за сорок лет к
самому нелепому ласкательству и к
повиновению безусловному.
Продолжение см. на стр. 130
Ольга Дмитриева
В СЕНТ-ОЛБАНСЕ
| У БАРОНА
ВЕРУЛАМСКОГО
Церковь Св. Михаила в Сент-Олбаисе.
Основана в 948 году.
Родовое гнездо Фрэнсиса Бэкона
находится в одном из самых удивительных
провинциальных городков Англии Сент-
Олбансе, где на каждом шагу встречаются
следы былых эпох и несхожих
цивилизаций, застывшие в камне. В древнейшие
времена на его месте существовало
кельтское поселение Верламиан. После
завоевания Британии римлянами Веруламиум
стал третьим по значению городом в
этой, самой западной провинции
Римской империи. В средние века он получил
новое имя в честь святого Альбана,
одного из наиболее почитаемых в Англии
христианских мучеников. Веками к его
могиле в аббатстве Сент-Олбанс тянулись
сотни паломников. Город был свидетелем
многих славных событий в английской
истории: его посещали короли, и не только
английские, в период Столетней войны
здесь содержался в плену король
Франции Иоанн Добрый.
В 1560 году отец Ф. Бэкона Николас
Бэкон купил усадьбу Горембери в двух
милях от Сент-Олбанса, и с этих пор
жизнь семейства Бэконов была
неразрывно связана с древней землей Веруламиу-
ма. После смерти отца и старшего брата
Ф. Бэкон унаследовал поместье и
проводил здесь немало времени, занимаясь
127

Терракотовые бюсты семьи Бэконов.
Отец — Николас Бэкон, мать — в
девичестве Анна Кук. и юный Фрэнсис Бэкон.
Вверху — фамильный герб семьи Бэконов.
научными и литературными штудиями.
Визиты преуспевающего
государственного деятеля (при Якове I он стал лордом-
хранителем печати, а затем
лордом-канцлером и бароном Веруламским)
накладывали отпечаток и на жизнь Сент-Ол-
банса. Современник вспоминал: «Когда
его милость пребывал в своей усадьбе
Горембери, Сент-Олбанс выглядел так,
будто тут обосновался королевский двор,
так широко он жил». Бэкон постоянно
обустраивал любимые места, он выстроил
новый летний дом «Верулам-хауз» и
систему искусственных прудов, лично
разработав архитектурные и инженерные
планы. Здесь позднее он провел годы опалы,
и именно в Веруламе была написана
большая часть научных трудов великого
мыслителя.
Бэкон завещал похоронить его в
церкви святого Михаила в Сент-Олбансе: «Там
покоится моя мать, и это — приходская
церковь моей усадьбы Горембери,
единственная христианская церковь в стенах
старого Веруламиума». Находясь в
стесненных обстоятельствах, он надеялся, что
затраты на похороны не превысят ста
фунтов. Что же касается памяти о нем и
его доброго имени, философ написал: «Я
вверяю их доброжелательным людям, лру
гим народам и грядущим векам».
Надгробие Ф. Бэкона в церкви Св.
Михаила, воздвигнутое стараниями его
преданного секретаря Т. Миотиса. Его эпитафия
гласит:
^Некогда так сидед
Фрэнсис Бэкон, барон Веруаамский, виконт Сент-Ол
бансский,
Известный более славными титулами —
«Светоч Науки* и «Закон Красноречия».
После того, как постиг Мудрость Природы
И секреты Гражданской Жизни,
Он исполнил предначертание Природы
В год Господа нашего 1626 в возрасте 66 лет.
Да возвратится все к первоначальным элементам!»
Собор в Сент-Олбансе. Центр бенедиктин
ского аббатства, основанного в 793 году
128

Трактир «Белое Сердце*, основанный в XV
веке и находившийся на границе владений
Бэкона, служил многим поколениям
пилигримов, посещавших Сент-Олбанс. В
девяностых годах нашего века при
реставрационных работах здесь сделали сенсационное
открытие. На стене раскрыли фреску
конца XVI века, в которой специалисты
усмотрели историю гибели Адониса от клы-
ков кабана. Сюжет был очень популярен у
интеллектуалов того времени, так как в
1593 году вышла поэма Шекспира «Венера и
Адонис*. Исследователи немедленно связали
фреску с движением розенкрейцеров и
присутствием в округе Ф Бэкона, которого
считают тайным главой этого ордена в
Англии. (В символике розенкрейцеров Адонис
олицетворяет Солнце, а кабан — несущую
смерть Зиму.) Историки предполагают, что
таверна служила местом сбора ложи, где
проходили церемонии посвящения в
розенкрейцеры.
Детали фрески: а) Адонис; б) Кабан, в) здание,
напоминающее очертания Горембери, с явным знаком
креста на одной из башен. (Крест — один из ключевых образов
в символике братства *Рот и Креста», наряду с Розой,
которая, по легенде выросла у тела погибшего Адониса;
г) холм неподалеку от башни напоминает так называемую
Гору Бэкона, на которой ученый соорудил свою
обсерваторию для астрономических наблюдений. ^
5 Знание — сила № 12

Начало см. на стр. 127
<...> Гражданские обязанности его
высокого звания были еще менее по
нем. Красноречивый и
образованный, он отнюдь не был
государственным человеком. Толпа все еще
смотрела на его ошибки с любовью,
но двор перестал ему доверять,
перестал видеть в нем даже те
достоинства, которыми он обладал в самом
деле. Тот, на кого он всего более
полагался во время упадка своей
силы, кому он доверял свое горе, у
кого просил совета и
посредничества, был друг его Бэкон.
Должно высказать печальную
истину. Этот друг, столько любимый,
удостоенный такой беспредельной
доверенности, играл главную роль в
погублении графа Эссекса, в
пролитии его крови, в очернении его
памяти. Надобно думать, что Бэкон не
желал вредить Эссексу. Он
ревностно старался служить ему до тех пор,
пока был убежден, что может
служить без вреда самому себе. Советы,
какие он давал своему благодетелю,
были вообще весьма основательны.
<...> Но, наконец, он увидел, что,
стараясь поддерживать другого, он
подвергает опасности самого себя.
Обе примиряемые стороны были им
недовольны. Эссекс не находил в
нем усердия друга, Елизавета —
верноподданства. Граф видел в нем по-
досланца королевы, а королева —
графское создание. Мировая, о
которой он хлопотал, казалась
совершенно несбыточною. Тысячи признаков
предвещали близкое падение его
покровителя. По этому он и направил
свои поступки.
\f огда Эссекса призвали к ответу
за действия его в Ирландии,
Бэкон, после слабых покушений
отделаться от неприязненного участия
в деле своего друга, покорился воле
королевы и стал в ряду его
обвинителей. Но далее представляется
зрелище еще мрачнее. Несчастный граф,
ожесточенный отчаянием, пустился
в дерзкое и беззаконное
предприятие, которое подвергло его
уголовной ответственности. Что было
делать Бэкону?
Вот один из тех случаев, которые
обличают, каков человек. Человеку с
высоким духом богатство, власть,
милость, даже личное
самосохранение показались бы ничтожными в
сравнении с дружеством,
благодарностью и честью. Такой человек
явился бы в суд на стороне Эссекса,
«употребил бы всю свою силу, власть
и приязнь», чтоб попросить
смягчения приговора, ежедневно бы
навещал его в темнице, принял бы
последнюю волю, последнее объятие его
на эшафоте, старался бы всеми
силами своего ума сберечь от
оскорбления имя великодушного и
беззащитного друга.
Обыкновенный человек не
решился бы ни помочь Эссексу, ни
пристать к его врагам. Бэкон не соблюл
даже безучастия. Он явился в числе
его преследователей. Он употребил
весь свой ум, все риторство, всю
ученость, чтоб лишить несчастного
узника всех извинений, которые, хотя
бы не имели законной силы, однако
уменьшали нравственную виновность
преступника, хотя и не могли бы
служить поводом судьям к
произнесению оправдательного приговора,
однако ж могли склонить королеву
даровать ему прощение.
Эссекс старался извинить свой
безрассудный поступок тем, что
окружен был сильными закоснелыми
врагами, что они подрыли его
благосостояние, посягали на его жизнь и
что преследования их повергли его в
отчаяние. Это была правда, и Бэкон
знал это, но притворился, будто
считает слова его пустой отговоркой. Он
сравнивал Эссекса с Писистратом,
который, под предлогом грозящей
себе опасности и выста&тяя напоказ
раны, которые сам себе нанес, успел
водворить тиранию в Афинах. Этого
узник не мог вынести! Он перебил
своего неблагодарного друга, вызвал
его предстать свидетелем и сказать
при всех, не сам ли он, Френсис
Бэкон, подтверждал прежде много
раз истину того, что выдает теперь за
пустые отговорки. Прискорбно
продолжать этот печальный рассказ...
<...> Эссекса приговорили к
смертной казни. Бэкон не сделал ни
малейшего усилия спасти его, хотя
чувствования королевы были таковы,
что он мог бы ходатайствовать за
своего благодетеля, быть может, с
успехом и уж, наверно, без
опасности для себя. Несчастного казнили.
<...> Королева почла за нужное
напечатать оправдание своих
действий. Она видела некоторые Бэконо-
вы сочинения, и они ей понрави-
130

лись. Ему поручено было написать
«Объявление о кознях и изменах
Роберта, графа Эссекса», которое
было напечатано по высочайшему
повелению. В последующее
царствование Бэкон не мог сказать ни
одного слова в защиту этого
произведения, исполненного таких
выражений, каких не употребил бы
благородный враг о человеке, столь дорого
заплатившем за свои ошибки.
<...> Яков вступил на престол, и
Бэкон употребил всю ловкость, чтоб
получить свою долю милости от
нового монарха. Это было не очень
трудно. Яков имел много
недостатков как человек и государь, но
равнодушия к гению и познаниям не
было в числе их... Бэкон был
благосклонно принят у двора и вскоре
увидел, что вероятность возвышения
отнюдь не умалилась смертию
королевы. Ему страх хотелось получить
титул сэра для двух причин,
довольно забавных. Король уже одарил
титулами половину Лондона, один
философ был при нем без титула. Это
ему не нравилось. Сверх того, по
собственным словам Бэкона, ему
«приглянулась дочь одного
олдермена, пригожая девочка», а этой
девочке непременно хотелось быть леди.
По этим двум причинам он просил
своего родственника, Роберта
Сесила, «не угодно ли будет его милости
похлопотать в его пользу». Мольба
была услышана... Бэкона внесли в
число трехсот лиц, произведенных
по случаю коронации в кавалеры с
титулом сэр. А пригожая девочка,
дочь олдермена Бэрхама, вскоре
согласилась выйти за сэра Френсиса.
Л^ отя кончина Елизаветы вообще
улучшила виды Бэкона в
будущем, однако в некотором
отношении была для него и невыгодна.
Новый король всегда любил лорда
Эссекса, который был ревнителем
шотландского престолонаследия, и,
как скоро воцарился, он стал
оказывать милость к дому погибшего и к
тем, кто попал в беду из-за Эссекса.
Теперь всякий мог свободно говорить
о печальных событиях, в которых
Бэкон принимал такое важное
участие. Елизавета не успела охолодеть, а
общественное мнение уже
обнаружилось знаками уважения к лорду
Саутгемптону.
Этот знатный вельможа, который
вечно будет памятен великодушным
покровительством Шекспиру, был
почтен современниками всего более
за привязанность к Эссексу. Его
подвергли следствию и осудили вместе с
его другом, но королева пои гадила
жизнь его, и во время ея смерти он
все еще жил в заточении. Толпа
посетителей спешила в Тауэр
поздравить его с близким
освобождением. Бэкон не смел вмешаться в эту
толпу. Публика громко его осуждала,
а совесть говорила ему, что он
виноват. Бэкон извинился перед Саутгем-
птоном письменно, в выражениях,
раболепных до бесстыдства. Он
сознается в опасении, что присутствие
его может быть оскорбительно и что
свидетельствам его уважения могут
не поверить. «Однако ж,— говорит
он,— Бог видит, что этот великий
переворот не произвел во мне другой
перемены к вашей милости, кроме
той, что теперь я безопасно могу
быть вам преданным, как всегда был
предан в глубине души». Как Саут-
гемптон принял эти оправдания,
неизвестно, но мы знаем, что общее
мнение громко вопияло против
Бэкона. Вскоре после женитьбы он
издал в защиту своих поступков
«Письмо к лорду Девону». Этот шаг
доказывает только, как плохо было
дело, в котором не могли пособить
никакие таланты.
Невероятно, чтоб Бэконово
оправдание произвело сильное действие
на его современников. Впрочем, нет
такой черной истории, от которой не
отделался бы человек, соединяющий
с большим гением осторожность,
веселость, терпение и приветливость.
В нем почти оправдывалась
гипербола Шекспировой Джульетты: «И стыд
стыдился быть на челе его».
Понемногу каждому захотелось прикрыть
его грехи, как свои собственные.
Мягко обошлись с ним
современники, а потомство было к нему еще
снисходительнее...
<...> В царствование Якова Бэкон
быстро шел вперед. В 1604 году он
назначен членом Тайного совета с
жалованьем по сороку фунтов и с
пенсией по шестидесяти. В 1607 он
сделан первым докладчиком по
уголовным делам, а в 1612 — генерал-
адвокатом. Он продолжал отличаться
в парламенте, особенно старанием
об одной патриотической мере,
которая лежала у короля на сердце,—
старанием о соединении Англии с
TS
131

Шотландией. Такому уму нетрудно
было найти бездну неопровержимых
доводов в пользу этой меры. Он вел
многие важные дела с необычайной
ловкостью. Занимаясь деятельно в
нижней палате и в судах, он еще
■чнаходил Время для философии и
литературы. Славный трактат «О том,
как подвинуть науку», который
впоследствии явился в более обширном
виде под заглавием «О приращении
наук» (De Augmentis Scientiarum),
вышел в 1605 году. В 1609 напечатана
«Мудрость древних», сочинение,
которое, если б было написано другим,
почлось бы образцом ума и
учености, но очень мало добавило к Бэко-
новой славе. Между тем весьма
медленно развивался «Новый Органон»
(Novum Organum). Нескольким
отличным ученым показаны были
очерки или отрывки этой
необыкновенной книги, и, хотя они вообще не
соглашались признать здравомыслия
Бэконовых взглядов, однако ж
чрезвычайно дивились его гению. <...>
Но эти занятия не отвлекали Бэко-
нова внимания от труда самого
тягостного и полезного — от свода
английских законов.
К несчастию, в то же время он
насильственно делал эти законы
орудием самых низких
преследований. Первым, кого он погубил за
несколько неосторожных слов, был
Оливер Сент-Джон. Сверх того, он
вмешался в дело еще более
неприятное. Один престарелый пастор,
именем Пичем, был обвинен в измене за
несколько выходок в проповеди,
найденной в его кабинете. Проповедь,
писанная им или нет, никогда не
была говорена. Раболспнейшие зако-
новедпы должны были сознаться, что
дело темно и в отношении к фактам,
и в отношении к зако!гу. Бэкон
постарался устранить все затруднения.
Он взялся решить неясность закона
влиянием на судей, а
сомнительность факта пыткою заключенного.
Не могли, однако ж, вымучить
никакого признания, и Бэкон писал
королю, что на Пичема нашел
столбняк. Наконец приступили к суду,
Бэкон выхлопотал приговор, но
доводы были так явно ничтожны, что
правительство из одного стыда не
исполнило решения, и Пичем
провел малый остаток жизни в
темнице...
Что всего ужаснее, по
уничтожении пытки Елизаветою философ
Бэкон первый возобновил ее по
этому случаю и сам ходил слушать
стоны и крики бедного Пичема. Бэкон
отстал от своего века!.. Бэкон —
приверженец мерзких
злоупотреблений! Бэкон мешает успехам
гражданственности! Бэкон силится двинуть
назад человеческий ум! Не странно
ли это слышать? Не похоже ли это
на явное противоречие? Однако ж
так оно было,— и, если б история не
состояла из дурных дел людей
необыкновенных, если б все
славнейшие истребители и обманщики рода
человеческого, все похитители
власти и основатели ложных вер не были
люди необыкновенные, если б
девять десятых злополучия нашего не v
имели источником своим
соединения в таких людях великого ума с
низкими страстями, в истории не
было бы ни занимательности, ни
урока. Бэкон это знал. Он говорит
нам в своих «De Augmentis», что есть
люди, «знанием как ангелы
крылатые, но вожделениями как змеи,
пресмыкающиеся по земле», и для
такого открытия не нужно было его
обширного ума и удивительного
знания света. Ему стоило лишь заглянуть
в самого себя. Разность между
парящим ангелом и змеем ползучим была
только типом различия между
Бэконом — философом и Бэконом —
генерал-адвокатом, Бэконом —
искателем истины и Бэконом —
искателем канцлерства.
<...> И долго недостойное его
честолюбие венчалось успехом. По
своей проницательности он всегда
умел предвидеть, кому быть
могущественнейшим человеком в
государстве. Он как будто знал мысли
королевские прежде самого короля и
пристал к Вильерсу, тогда как менее
дальновидная толпа придворных
продолжала еще кланяться Соммерсету.
... Отношение (королевских.— А. Ш.)
любимцев к Бэкону — вещь
чрезвычайно характеристическая, и она
может подтвердить собою старое, но
справедливое изречение, что
человек вообще более склонен любить
того, кому он оказал много
милостей или услуг, нежели того, кто их
ему оказывал. Эссекс осыпал
Бэкона благодеяниями и всегда
полагал, что еще не довольно для него
сделал. Кажется, сильному и
богатому вельможе никогда не приходило в
132

голову, что бедный адвокат,
которого он наделял так щедро, был ему не
равный. Он говорил,— без сомнения,
от всей души,— что охотно отдал бы
сестру или дочь в замужество другу.
Он вообще слишком умел
чувствовать собственные достоинства, но как
будто не примечал того, сделал ли
что-нибудь для Бэкона, или нет. В
тот ужасный день, когда они
свиделись последний раз перед судилищем
верхней палаты, Эссекс обвинял
своего друга в нелюбви и
неискренности, но в неблагодарности — никогда.
Даже в такую минуту, горькую пуще
смерти, эта благородная душа не
унизилась до подобного упрека.
Вильерс, с другой стороны,
многим был обязан Бэкону. При начале
их знакомства Бэкон был уже зрелых
лет, высок званием, известен как
политик, адвокат и писатель.
Вильерс был почти мальчик, меньшой в
доме, тогда вовсе не знатном. Он
едва вступал на поприще
придворной милости, и только самые острые
наблюдатели могли уже заметить, что
он, вероятно, устранит всех
соперников. Поддержка и совет такого
человека, как генерал-адвокат, конечно,
были весьма важны для молодого
рыцаря. Но, несмотря на то, что
Вильерс был ему обязан, он не так
горячо любил Бэкона и совсем не
так деликатно поступал с ним, как
Эссекс. Однако должно отдать
справедливость новому любимцу — он
вскоре употребил свое влияние в
пользу знаменитого друга.
В 1616 году Бэкон назначен
членом в Тайный совет, а в марте 1617
года — великим хранителем печати,
то есть канцлером, председателем
палаты пэров, главным судьею
королевства и министром юстиции. <...>
Годы Бэконова канцлерства были
самые мрачные и позорные в целой
английской истории. Все шло не так
и внутри, и за границей. Во-первых,
казнь Рэйли — такое дело, которое,
если сообразить все обстоятельства,
более похоже на гнусное убийство.
Далее еще хуже.
<...> Все недостатки в управлении
должно преимущественно отнести к
слабости короля и к легкомыслию и
крутости любимца. Но нельзя
оправдывать и лорда Бэкона. Особенно
должны лежать на его
ответственности те ненавистные монополии,
которые утверждены при нем
государственной печатью. Поступки его
по судебной части не менее
достойны порицания — Бэкингэм диктовал
ему многие приговоры.
<...> Кто оказывал такие услуги
другим, тому странно совеститься в
выборе средств для собственного
обогащения. И он, и его
подчиненные брали ужасные взятки со всех, у
кого были дела в Канцлерском суде.
Трудно сказать, сколько он нажил
таким образом. Нет сомнения, что
он получал гораздо более того, что
обнаружилось по следствию, хотя,
быть может, и не столько, как
предполагали в свете. Враги его
оценивали наживу в сто тысяч фунтов
стерлингов. Но это, вероятно, слишком
много.
Долго не наступал день расчета.
Весь промежуток от второго до
третьего парламента при короле Якове
был как нельзя благоприятнее для
лорда-канцлера. Высокое место еще
более возвышало блеск его
дарований и придавало новую прелесть его
веселому нраву, отличной
вежливости и красноречию в разговоре.
Ограбленный истец мог роптать.
Строгий пуританин мог в своем
уединении сетовать, что тот, кого Бог
наделил способностями выше меры, был
предан ужаснейшим
злоупотреблениям. Но ропот тяжущегося и
сетования пуританина не достигали до уха
сильных. Король и Бэкингэм, его
владыки, улыбались своему
знаменитому льстецу. Толпа знати и
придворных искала его благосклонности
с соревновательным усердием. Люди
умные и ученые радостно
приветствовали возвышение того, кто
доказал так ясно, что человек с глубоким
знанием и блестящим умом может
разуметь искусство выйти в люди
гораздо лучше какого-нибудь
кропотливого хомяка.
<...> Канцлерская жизнь Бэкона
была удобна и самая завидная. В
Лондоне он жил с большим
великолепием в почтенном доме своего отца.
Здесь-то в январе 1620 года
праздновал он в блестящем кругу друзей
шестидесятый год своей жизни. Поэт
Бен Джонсон был в числе гостей и
написал по этому случаю несколько
удачных рифм. «В старом доме,—
говорит он,— все улыбается: и огонь,
и вино, и люди!» Вид знаменитого
хозяина, вступающего после деятель-
• д.
133

I
I £
ной жцзни в свежую старость,
окруженного богатством, силою,
почестями, при неизменном умственном
влиянии и обширной славе
литературной, произвел на поэта сильное
впечатление.
В промежутки отдыха от
государственных и судебных дел Бэкон
обыкновенно удалялся в Горембери.
Здесь занятием его была литература,
а любимою забавой садоводство,
которое в одном из лучших своих
творений он называет чистейшим из
занятий человеческих. На своей
великолепной даче он воздвиг себе
убежище, которое стоило ему десять
тысяч фунтов и где он уединялся от
общества и со вершенно посвящал
себя книгам. В таких случаях не-
сколькр молодых людей с
отличными дарованиями бывали иногда ему
товарищами. И между ними быстрый
его взгляд скоро открыл блестящие
способности Томаса Гоббса.
Впрочем, невероятно, чтоб он
вполне мог оценить гений своего ученика
или предвидеть то обширное
влияние, и в добром, и в худом смысле,
какое суждено было иметь этому
сильному н острому уму на два
следующих поколения. В январе 1621
года Бэкон достиг зенита своей
фортуны. Он только что выдал свой
«Новый Органон*, и эта
необыкновенная книга произвела живейшее
удивление в самых отличных умах
того века. Он достиг и почестей
совсем другого рода, но не менее
дорогих своему тщеславию. Его
пожаловали бароном Веруламским.
Потом дали ему титул вице-графа
Сент-Альбенса. Диплом написан был
в самых лестных выражениях, сам
принц Уэльский скрепил его в
качестве свидетеля. И философ Бэкон,
первый вельможа в Европе по
своему гению, был вне себя от радости,
что мог называться таким же
вельможею как сотни безвестных
английских виконтов...
Спустя несколько недель ему
суждено было узнать настоящую цену
того, для чего он замарал свою
честность, пожертвовал своей
независимостью, нарушил святейший долг
дружбы и благодарности, пытал
заключенных, грабил тяжущихся,
тратил в ничтожных происках все силы
своего превосходного гения.
Внезапный страшный переворот был уже
близко. Созван был парламент.
После шестилетнего безмолвия снова
должны были раздасться прения.
Недостаток в деньгах, как
обыкновенно, побудил короля созвать
парламент. Но нет сомнений, что, если
б он или его министры знали
тогдашний дух общества, никогда они
не решились бы на это средство.
Парламент только что собрался, как
нижняя палата начала рассматривать
разные злоупотребления, с
уважением к власти и умеренностью, но, тем
не менее, решительно.
<...> Бэкон стал опасаться за себя...
Нижняя палата назначила комитет
для исследования состояния
судебных мест. Президент комитета, сэр
Роберт Филипс, донес, что открыты
важные злоупотребления. «Особа,—
говорил он,— которую в этом
обвиняют, это сам лорд-канцлер,
человек, до такой степени наделенный
дарами природы и искусства, что я
не стану более говорить о нем, не
чувствуя себя способным все
высказать». Филипс стал потом излагать
самым умеренным образом, какого
рода эти злоупотребления.
<...> Король письменно изъявил
нижней палате, как ему прискорбно
оподозрение такой знаменитой
особы, как лорд-канцлер. Он говорил,
что отнюдь не желает укрывать
виновных от рук правосудия, и
предлагал назначить для исследования дела
новый род судилища из
восемнадцати комиссаров, которых обе палаты
выбрали бы из среды своей. Нижний
парламент не захотел отступиться от
узаконенного порядка, в тот же день
совещался с верхним и представил
обвинительные пункты против
канцлера. Бэкона не было при
совещании. Мучимый стыдом и
раскаянием, оставленный теми, на кого он
имел слабость положиться, Бэкон
заперся в своей комнате и никому не
показывался... Между тем
обвинители получали ежедневно все новые
доказательства его продажности. От
двух число обвинении быстро
возросло до двадцати трех. Лорды
приступили к следствию с похвальным
рвением; нескольких свидетелей
допрашивали в самой палате. Для снятия
показаний с других назначен был
комитет, и дело быстро
продвигалось, как 20 марта король отсрочил
парламент на три недели.
Это оживило Бэконовы надежды.
Он воспользовался сколько можно
134

короткою проволочкой и пытался
действовать на слабую душу короля.
Он брал в опору сильнейшие чувства
Якова — его страх, его тщеславие,
его высокое понятие о
преимуществах королевской власти. «Соломону
ли своего века сделать такую
непростительную ошибку, чтоб ободрять
задорливость парламента?
Представителю ли неба, ответственному
перед одним Богом, покоряться
кликам буйной толпы? Кто метит теперь
в канцлеры,— говорил он с жаром,—
тот скоро будет метить и в корону.
Я — первая жертва. Дай Бог, мне
быть и последней». Но все его
красноречие и ловкость были тщетны.
Правительство не имело такого
влияния в парламенте, чтоб выманить
оправдательный приговор вине столь
явной, а распустить палаты было бы
одною из худших мер, какие столько
погубили дом Стюартов. Король...
весьма благоразумно отрекся от
опасной борьбы с нижнею палатою за
философа-взяточника. Он советовал
Бэкону признать себя виновным и
обещал сделать все, что можно, к
смягчению наказания.
<...> Спустя неделю Бэкон
представил бумагу, в которой с
немногими и неважными оговорками
допускал справедливость взводимых на него
вин и совершенно предавался
правосудию пэров... Лорды решили, что
сознание канцлера полно и
удовлетворительно, и нарядили комитет
узнать у него лично, действительно ли
он его подписал. Депутаты, в числе
которых был Саутгемптон, прежде
общий друг Бэкона и Эссекса,
исполнили долг свой с большой
деликатностью... Ни у кого не было,
кажется, ни малейшей охоты
усиливать его позор. Приговор был,
однако же, строг и, без сомнения, тем
строже, что лорды были уверены в
его неисполнении и имели
прекрасный случай высказать самым
дешевым образом непреклонность своего
правосудия и отвращение к взяткам.
Бэкона осудили на уплату сорока
тысяч фунтов пени и на заключение
в Тауэр сроком, как угодно королю.
Он был отставлен с тем, чтоб
никогда не заседать в парламенте, и
устранен на всю жизнь от всяких
судебных дел. Таким бедствием и стыдом
надлежало кончиться этому
длинному поприщу светской мудрости и
благоденствия!
Приговор над Бэконом был
смягчен почти при самом его
произнесении. Его точно отправили в
Тауэр, но только для формы — через два
дня он был выпущен и вскоре
удалился в Горембери. Пеня в
непродолжительном времени внесена была
за него правительством. Потом он
допущен был ко двору и, наконец, в
1624 году получил совершенное
прощение. Теперь он мог заседать в
палате лордов, и действительно был
приглашен на следующий парламент.
Но старость, нездоровье и стыд не
дозволили ему явиться.
Правительство назначило ему пенсию в тысячу
двести фунтов, а весь годовой доход
Бэкона, по счету его последнего
биографа Монтегю, простирался до двух
с половиною тысяч — сумма,
превышающая средний доход вельможи того
времени и, конечно, достаточная не
только для безбедности, но и для
роскоши. К несчастию, Бэкон любил
блеснуть и не привык к
рачительному надзору за домашними делами.
Насилу уговорили его отступить
хоть несколько от того великолепия,
к какому привык он во времена своей
силы. Но никакая нужда не могла
склонить его расстаться с парком
Горембери. «Не хочу быть
ощипанным!» — говорил Бэкон. Он выезжал
в блестящем экипаже и с
многочисленной свитою. Беспечность и
тщеславие доводили его до крайности. Он
был вынужден продать дом своего
отца, и, приезжая в Лондон,
останавливаться в дрянной гостинице.
<...> Но каковы ни были его
финансовые затруднения и семейные
неприятности, умственные силы
оставались в прежней свежести. Те
благородные занятия, для которых
он находил досуг посереди
служебных дрязг и придворных интриг,
придали последней, печальной поре его
жизни такое достоинство, какого не
могли доставить ни власть, ни чины.
Отданный под суд, уличенный,
приговоренный к наказанию, позорно
изгнанный от дел государства,
удаленный из круга товарищей,
обремененный долгами, обесчещенный,
изнемогающий под тяжестью лет, скор-
бей и болезней, вице-граф Сент-
Альбенс все еще был Бэконом.
«Любовь моя к нему,— прекрасно
говорит Бен Джонсон,— никогда не
зависела от его мест и почестей. Я
уважал Бэкона и уважаю за его соб-
I 5
135

71
U
i
ственную великость — тут он
кажется мне величайшим и
удивительнейшим из людей, какие
производили века...» Услуги, какие он оказал
литературе в последние пять лет
жизни среди бездны помех и
огорчений, заставляют еще более жалеть о
тех годах, которые погубил он на
занятия, не достойные такого
ученого.
Он начал свод английских
законов, историю Англии в правление
дома Тюдоров, историю
естественную, философический роман. Он
сделал обширные и прекрасные
прибавления к своим «Опытам» и издал
бесценный трактат «De Augmentis
Scientiarum». Самые безделки,
которыми занимался он в часы болезни и
томления, носят печать его ума.
Лучшее собрание шуток в свете есть то
самое, которое продиктовал он на
память, без помощи всякой книги,
однажды, когда болезнь лишала его
способности к дельному занятию.
Великому проповеднику опытных
наук суждено было сделаться их
мучеником. Ему пришло в голову, что
снег можно употребить с пользою
для предохранения животных веществ
от порчи. В один холодный день в
начале весны 1626 года он вышел из
кареты близ Хайгета, чтобы
совершить этот опыт. Он зашел в избу,
купил курицу и сам начинил ее
снегом. Занимаясь этим, он
почувствовал внезапный озноб и вскоре
занемог до такой степени, что не в силах
был воротиться к себе в гостиницу.
Граф Арундельский, "с кем он был
хорошо знаком, жил близ Хайгета.
Бэкона отнесли к нему в дом. Графа
не было, но прислуга оказывала
знаменитому гостю величайшее
уважение и внимательность.
Здесь пролежал он с неделю и
умер в Великое Утро 1626 года. Ум
его сохранил, по-видимому, свою силу
и живость до последнего конца. Он
не забыл курицы, которая была
причиной его смерти. В последнем
письме, которое, по собственным словам
своим, писал он, едва держа перо, он
еще упоминает, что опыт со снегом
удался бесподобно.
Но довольно о нравственном
характере этого великого
человека. В завещании он выразил с
удивительной краткостью, силой,
достоинством и чувством печальное
сознание, что дела его не могли
заслужить уважение тех, при ком он жил,
и вместе с тем гордую уверенность,
что его сочинения обеспечивают ему
высокое и прочное место среди
благодетелей человечества. «Что до
моего имени и памяти, то оставляю их
милосердным отзывам людей,
чужестранным народам и следующему
столетию». Уверенность его была не
напрасна, и имя его будет
произноситься с уважением до последних
веков и до крайних пределов
образованного мира.
<...> Не в укор прекрасному
трактату «De Augmentis» надобно сказать,
что, по-нашему, величайшее
произведение Бэкона — первая книга
«Нового Органона». Все особенности его
дивного ума являются здесь в
высшем совершенстве. Многие
афоризмы, особенно те, где он представляет
примеры закоренелых навыков ума,
idola — по его терминологии, эти
афоризмы показывают самую
тонкую наблюдательность. Вообще вся
книга блещет остроумием, но блещет
им только для того, чтоб лучше
объяснить лучше обставить истину.
Ни одна книга в свете не
произвела такого переворота в образе
мыслей, не разрушила столько
предрассудков, не ввела столько новых
мнений, как эта. Однако ж не было
книги, написанной в духе менее
полемическом. Она точно завоевывает
мелом, не сталью. Предложения
входят в ум одно за другим не
покорителями, а друзьями, и, хотя прежде
были вовсе неизвестны, тотчас
становятся своими, домашними. Но, что
всего удивительней, это страшная
емкость Бэконова ума, который без
всякого усилия вмещает в себя все
области науки, все минувшее,
настоящее и будущее, все заблуждения
двух тысячелетий, все благие
предзнаменования прошлого, все светлые
надежды грядущего века. Как жаль,
что такой человек был взяточник! •
И последнее... Немного об истории нового
появления очерка Маколея перед читателями.
Мысль о его публикации с присущими ей
энтузиазмом и настойчивостью поддержала
Татьяна Петровна Чеховская. «Бэкону»
суждено было стать последним текстом, который
сохранил следы ее редакторской работы.
136

ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ
Уважаемые товарищи!
Извините за такое обращение, но я
немолод и уж привык обращаться по старинке. С
некоторых пор — читатель Вашего журнала,
который мне во многом нравится. А вот в №
5 за этот год обнаружил публикацию
«Дежурный офицер уроков литературы». Даже на
фоне высокого уровня ваших авторов эта
публикация явно выделяется. Я старый,
видавший виды журналист (перепробовал
разные «жанры» и газеты — от заводских
многотиражек до партийных областных
официозов) и удивить меня чем-нибудь довольно
трудно. Но тут, признаюсь, был даже не то
чтобы удивлен, я приятно обрадован такой
тонкой, небанальной, какой-то очень и очень
своеобразной прозой. Имя автора мне ни о
чем не говорит (хотя друзья-приятели
вспомнили какую-то Шубину В., печатавшуюся в
свое время в «ЛГ», но не знаю — она ли?),
и это тоже факт сам по себе приятный:
значит, появляются и в наше время новые
имена?! А я уж думал, что все, конец,
искусство слова померло. Нет! За это — спасибо!
В рассказе о Гессе автор сумела рассказать
совсем о другом — может быть, еще более
важном,— о человеческом духе, о странном
безумии нашей нынешней жизни, наконец, о
том мистическом «флере», мистической
дымке, что окутывает наше повседневное
существование. Это очень чувствуется в самом
строении фразы, в стиле, темпе повествования, в
пристальном внимании автора к своему
герою. По сути, Гесс нам даже не очень-то
интересен, а вот что заставило бывшего
охранника явиться на «уроки» литературы? И
не было ли это своего рода искуплением, или
попыткой удачливого ныне коммерсанта
вырваться из круга страшной, изматывающей
душу человека Ее Величества Удачи? Или в
самом деле это был моцартовский Черный
человек, явившийся за реквиемом в память
убиенных? А эта сценка, когда английский
офицер решает все же НЕ обыскивать
русского охранника? Почему? Перст судьбы?
Опять мистика?..
Может, это вот и есть новая проза, та,
которой предназначено развиваться и
главенствовать в литературе XXI века? (Если,
конечно, литература выживет...) Неужели мас-
скультура поглотит, задавит такую прозу,
такое искусство? Неужели
«американизируемся» полностью и безоговорочно, все, скопом?
Было б ужасно!
Как бы там, впрочем, ни было, спасибо
Вам, Вашему журналу за публикацию
рассказа. Автору — самые лучшие пожелания!
Никогда не писал писем в редакции (наоборот,
привык читать их), а вот сейчас, на старости
лет, не выдержал. Просто, наверно, очень
редко нынче встретишь некоммерческий
подход к слову, к литературе, вообще к Делу.
Очень редко печатное слово заставляет тебя
задуматься. Тут — заставило! И за это — еще
раз благодарность.
С уважением,
Г. А БОРОНТОВ,
Ростов-на-Дону.
Здравствуйте, уважаемая редакция журнала
«Знание — сила»!
Мне очень хочется поблагодарить вас за
ваш журнал. От него веет добром и знанием.
Интересны все статьи, каждая по-своему, и
каждая обладает особой изюминкой. И
хорошо то, что у вас добрая направленность
журнала, положительная. И нет
разменивания на мелочи. Читаю вас от корки до корки,
долго, журнал толстый, но какое
удовольствие по сравнению с дешевыми изданиями, не
дающими пищу для ума!
Спасибо вам всем.
С любовью к вам, ваша читательница Кин-
зябаева Наиля Рашитовна; мне 29 лет, ради
интереса, и у меня муж и две маленькие
дочки. Журнал я подшиваю, быть может,
ковда они подрастут и пойдут в школу, они
будут его читать; я постараюсь, чтобы они
его читали и разбирали. Когда я училась в
школе, мои родители тоже его выписывали,
еще оттуда сохранилось теплое отношение к
вам.
И еще, думается мне, что и люди, которые
работают в редакции, и те, что пишут для
вас,— высокодуховные, хорошие люди.
Добра вам и здоровья. КИНЗЯБАЕВА
Наиля, ав1уст 1995 года, Башкортостан, Ку-
гарчкнсюш район, село Мраново, ул. Худай-
бердина, 119.
137

Юбилей «ЗНАНИЕ - СИЛА»
1985—1995 годы

За это последнее десятилетие в большом мире
произошли коренные изменения: началась перестройка,
Советский Союз распался на отдельные суверенные
государства, исчезла КПСС, началась экономическая
реформа, в России была создана президентская
республика.
Свои изменения претерпел и маленький мир
редакции. После почти четверти века правления покинула пост
главного редактора Нина Сергеевна Филиппова, оставив
после себя дружную редакцию и хорошо обдуманную
концептуальную основу журнала. Из-за ветхости
типографской техники журналу пришлось дважды менять
формат. Подчиняясь веяниям времени, но не отказываясь от
своего профессионального кредо, редакция дважды
меняла реальную модель журнала.
В рамках прежних традиций журнал опубликовал
серию материалов о целях и путях экономической
реформы, исторический очерк Г. Попова «Как отменяли
крепостное право», вызвавшую большой общественный
резонанс серию статей Л. Гордона и Э. Клопова
«Тридцатые — сороковые» об истории и структуре советского
общества в этот период, Л. Баткина «Сон разума» (был
ли Сталин выдающейся личностью?), нашумевшую статью
А. Ефимова «Элитарные группы, их возникновение и
эволюция» о неизбежности вырождения узких руководящих
групп, создаваемых недемократическим путем, серию
статей В. Александрова «Трудные годы советской
генетики» об истории лысенковщины.
На рубеже восьмидесятых — девяностых ситуация
резко переменилась. Пали последние из прежних
идеологических оков. Возникло множество новых
периодических изданий. История, психология, социология —
«фирменные блюда» журнала — теперь с избытком
выплескиваются на страницы сотен газет и журналов.
Потесненный в привычной и хорошо освоенной нише
журнал не отказывается от своего кредо, но несколько
меняет акценты, возвращаясь от злободневности восьми
139

г-
; г
•s a fit л
десятых к поиску и анализу глубинных процессов в
обществе и культуре. Эту задачу призваны, в частности,
решать специализированные российские номера
журнала («Россия начала XX века» — 1991 год, «Россия на
качелях реформ» — 1992 год, «Смех на Руси» — 1993 год,
«Россияне в эпохи смут» — 1994 год, «Город в российской
истории» — 1995 год).
По-новому актуальной становится давняя задача
журнала: помощь в поисках ответа на вопрос «Что есть
человек и каково его место в мире?» Осознанию основ
бытия, которое прежде наталкивалось на
идеологические препоны, служат публикации М. Гефтера, М. Мамар-
дашвили, А. Меня, Г. Померанца. К осмыслению тех же
основ подталкивают и поиски современной физики. Ушли
в прошлое упреки в адрес журнала в социобиологизме, и
теперь на его страницах регулярно публикуются этоло-
гические очерки В. Дольника.
Естественные науки по-прежнему остаются для
редакции ареной, на которой развертывается
великолепная история постижения мира, свершения которой
важны и для отдельного человека, и для решения насущных
задач, стоящих перед обществом.
Изменение круга читателей, совершившееся в
последние годы, позволяет редакции в новых формах
строить диалог с ними. Например, печатать серьезные
размышления социолога о своей жизни (серия В. Чесноко-
вой во втором полугодии зтого года) или исторические
серии («Семь портретов королевы Елизаветы» О.
Дмитриевой, 1995 год. серия «Убийства в доме Романовых» в
1992—1993 годах), или глубокие размышления над
Библией (публикации Б. Бермана в минувшем и нынешнем
году).
К таким же основательным замыслам, отражающим
глубинные установки журнала, относится курс лекций
«История западной цивилизации XX века» Б. Меерсона и
Д. Прокудина (1994—1995 годы) и серия «Психолог в
школе» М. Жамкочьян (1994год). Правда, своим
появлением на страницах журнала обе эти серии в первую
очередь обязаны «Лицею».
В девяностые годы журнал напрямую обращается к
значительной части своей аудитории, связанной со
средней школой,— к учителям, старшеклассникам,
родителям. За счет увеличения объема создается журнал в
журнале — «Лицей». Он предлагает читателям
материалы ученых по школьной тематике, статьи учителей и
ученых, посвященные новому опыту школы и психологии
взаимоотношений ребенка в школе, остроумные и
неожиданные задачи по исвории, геогаадии, биологии.
В любом случае «Лицей», как и журнал в целом,
работает на мировоззрение, развивает мышление,
расшатывает догмы и стереотипы.
Долгие десятилетия, считая это своей главной
задачей, редакция стремилась работать на мыслящего
читателя: информировать его, раскрывать перед ним
пространство интеллектуальных и духовных поисков,
побуждать к самостоятельной работе мысли и
воображения. Мы будем продолжать эту работу и дальше, но
здесь перелисгывается последняя страница истории
журнала и нвчинается — будущее.
140

Ревекка Фрумкина
ВМЕСТЕ С ЖУРНАЛОМ
За те без малого сорок лет, что я работаю в науке, я
написала семь книг и множество статей. Сам по себе
процесс создания научного текста не был для меня
особенно труден. Вместе с тем едва ли я могу указать на
более изматывающее занятие. Наверное, оттого, что я не
придумываю текст заранее, а он появляется, когда я уже
сижу за машинкой (с некоторых пор —за компьютером).
Собственно, то, что появляется,— это не текст, а
слегка обструганный чурбанчик. Переписывая и
вставляя, переделывая до бесконечности, я делаю из этого
чурбанчика Буратино. Мне так кажется, во всяком
случае. Но что я намерена выстрогать именно Буратино, а не
лису Алису, я знаю наперед. Этот смутный чертеж —
чаще всего экспериментально полученный результат, а
иногда некое теоретическое построение — в каком-то
довербальном виде уже пребывает в моем сознании.
И вдруг оказалось, что мне доступно занятие
совершенно иного рода,— не фиксация научного результата
или теории, а проекция себя самой, своего жизненного
опыта в форму текста. Этим открытием я обязана
журналу «Знание — сила».
Теперь в руках моих уже не чурбанчик, а нечто
ускользающее, невнятное и самодостаточное: все это уже
есть, но пока не написано — этого как бы и нет.
Решительно ничто так не обнадеживает душу и не
освежает ум, как появление новых задач, которые к тому
же возникают изнутри, по неизвестным мне самой
законам. Даже само соотношение между живым,
непосредственно переживаемым жизненным опытом и готовым,
статичным текстом порождает массу вопросов, которые
иначе себе скорее всего и не смог бы задать. О чем-то не
задумываешься, что-то полагаешь очевидным, а начнешь
писать — не только не очевидно, а напротив того, в
высшей степени сомнительно. Но где сомнения и
вопросы — там азарт и поиск.
Конечно, борьба за получение научного результата
тоже азартна. Но усилия по воплощению его в текст...
Начинаешь с чувством, что взвалил на себя
непосильную ношу: главным образом, из-за того, что предстоит
рассказать прозрачно о заведомо непрозрачных вещах.
Продолжаешь с ощущением, что возвел хитроумной
архитектуры постройку, в которой сам почти что
заблудился. Наконец, закончив, не знаешь, а что, собственно,
вышло: собор или сарай? И узнаю я об этом только через
два — три года, когда смогу читать свой текст как чужой.
Так что об азарте и чувстве живого взаимодействия с
собственным (!) научным текстом говорить трудно.
Притом законы, которым сама я следую при постройке таких
«сооружений», мне давно известны, чего я никак не
могла бы сказать о текстах иного рода — пока не стала
регулярно писать для журнала «Знание — сила».
Именно здесь со временем мне открылось множество
неожиданных переживаний, связанных с новизной задач.
Свою «науку» я всегда писала сжато, может быть —
чересчур сжато. «Опять слишком плотно», обычно гово-
141

рил один мой самый требовательный читатель. Но
сжатость научного текста и лаконичность статьи для
журнала — это совсем разные вещи!
Я и не знала, какую бесценную услугу может оказать
автору очерка или эссе клавиша Delete («стереть») на
клавиатуре компьютера. Оказывается, с уже готовой
страницы еще можно стереть очень многое. Более того,
надо продолжать делать это до того момента, пока не
почувствуешь, что текст стал «пружинить» — и суметь
вовремя остановиться. Вот это и есть момент азарта.
Конечно, источником чувства новизны является не
только задача овладения новой для меня формой. По-
настоящему искушает как раз содержательная
сторона — возможность передать читателю частицу своего
жизненного опыта. При этом впервые обнаруживается,
что опыт этот, не будучи востребован извне, пребывает в
несистематизированном виде и потому как таковой
именно что непередаваем. Это смесь картинок, бликов света,
запахов, обрывков чьих-то слов вперемежку с
любимыми стихотворными строками и возникающими ниоткуда
музыкальными фразами. Это разноликая толпа, где
реальные «герои моего времени» соседствуют с иными
постоянными спутниками русского человека,
литературными «героями нашего времени» Это далекие голоса
моих старших современников — я смотрела на них из
зала Консерватории или со скамеек университетских
аудиторий, слушала слагаемые о них еще при их жизни
легенды, пыталась объяснить себе, как возможны
творимые ими чудеса. Это и близкие мне люди, источник моей
силы и слабости, подавшие руку помощи и
отвернувшиеся в трудный час,— те, с кем взрослели, смеялись,
сдавали экзамены, боялись, надеялись, выстояли и —
дожили. Дожили до свободы — и обрели возможность
открыто — в том числе и на страницах журнала — вести,
говоря словами Варлама Шаламова, «наш спор о
свободе, о праве дышать».
Эту возможность журнал понимает как долг,
выполнению которого я хотела бы способствовать. Впрочем,
это еще не все.
Одна из важнейших особенностей журнала «Знание —
сила» — это его тональность. Так что я стремилась
писать не для журнала, а как бы вместе с журналом, в
тональности разворачивающегося во времени
журнального пространства. Но я же ничего такого не делала
прежде! Это тоже оказалось очень высокой планкой,
которую я хотела бы взять...
А вообще-то об этом уже сказал не известный мне (и
даже напечатавшей его стихи редакции «Нового мира»)
поэт Сергей Васильев:
Ложечка тенькает тонко о стенку стакана,
Длится и длится, синица, твое чаепитье:
Мятные пряники времени в розовом клюве,
Иней на грудке и щебет веселый в гортани.
И удивленно ты пьешь из январского утра
Всплески зари, обжигающей нежное горло,
Пьешь, холодея внезапно от капель морозных
И ужасаясь кипящему в сердце восторгу.
142

РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ.
НО НЕ ТОЛЬКО О НИХ
Дорин Тови
ПРИЧИНА ПРИЧИН
ч
п
143
Непосредственные причины того,
что с нами происходило, были
абсолютно ясны. Например, почему нас
считали свихнутыми, никаких
объяснений не требовало, поскольку
практически каждый день можно было
наблюдать, как мы минимум один
раз шествуем по деревне на глазах у
почтенной публики. Чарльз, розовый
от смущения, поскольку Шеба
требовала, чтобы он нес ее в объятиях
Продолжаем публикацию книги Д. Тови
«Кошки в мае». Полностью книга выходит в
свет в 1996 году в издательстве «Армада».
животом вверх и она бы взирала на
него обожающим взглядом. А
Соломон болтался у меня за спиной, как
куль с углем, и я крепко сжимала его
задние лапы. Если, конечно, не
наступал сезон охоты на мух. Тогда я
все так же держала его за задние
лапы, а он у меня за спиной бил
передними по воздуху, как
безумный.
В таких случаях на нас странно
поглядывали хорошие знакомые,
которым было отлично известно, что
мы всего лишь забрали их из дома

I
•2
священника или Уильямсонов, или еще
кого-то, кто на этот раз позвонил,
жалуясь на них. А люди, с нами вовсе
не знакомые, удивлялись, почему мы
еще не в психиатрической больнице.
Старик Адаме, сам владелец
сиамки, хорошо понимавший, что это
такое (хотя его-то кошка теперь
ведет себя примерно, говорил он, пока
наши дьявол с дьяволицей не
втягивают ее в свои безобразия), как-то
пришел в неистовство, когда кто-то
в «Розе и Короне» задал именно
такой вопрос.
— Сказал, что видел, как ты
съехала из леса на заднице с бешеной
кошкой на шее.
Вполне вероятно, что говоривший
не преувеличивал. Лес рос на крутом
склоне, и выбраться из него, изловив
Соломона, можно было, только
закинув его за плечо и сидя
соскользнув по тропинке. В результате,
поскольку в наших местах все женщины
до сорока носят джинсы, меня легко
было опознать за милю по большому
грязному пятну пониже спины.
Старика Адамса возмутил вывод
его случайного собеседника, что я
помешалась, а также замечание, что
все деревенские жители вроде бы не
в себе.
— Ну, так я ему сказал! — рявкнул
старик Адаме воинственно,
нахлобучивая шляпу на глаза, как
персонажи, которых он видел по телеку,
когда им тоже требовалось поставить
кого-нибудь на место.— Уж я ему
сказал, будьте уверены!
— Но, — спросила я устало, так
как давным-давно успела привыкнуть
к правде-матке, которую любил
резать старик Адаме,— что именно он
ему сказал?
Как я и опасалась, старик Адаме
для начала сообщил ему, что я не
такая свихнутая, какой кажусь. А
затем добавил, что в таком разе ему
следовало бы побывать тут годика
четыре назад. Вот тогда,
окончательно огорошил он незнакомца, он бы
посмотрел, как я расхаживала по
деревне с белкой на голове!
Впрочем, я отвлеклась от темы.
Собственно, я хотела сказать, что
Чарльз был совершенно прав: за
всеми этими непосредственными
причинами должна была крыться какая-
то общая причина причин, почему
неприятности сваливаются на нас
одна за другой. И я знала, какая.
Иногда я по-человечески была
склонна винить в этом одного
Чарльза. Например, тот случай, когда в
морозную ночь у нас на дороге в
милях и милях от ближайшего жилья
прихватило тормозные колодки. А
инструменты — для сохранности —
он оставил дома и не придумал
ничего лучшего, как лечь под машину с
зажженной свечкой (вот свечка в
багажнике нашлась) и попытаться
оттаять их. Это само по себе были
достаточно скверно. Ветер то и дело
задувал свечу. И когда многократный
победитель международных гонок в
двадцатый раз безмолвно высунул ее
из-под машины, чтобы я опять ее
зажгла, у меня в глазах помутилось
от ярости и я еле удержалась, чтобы
не выскочить наружу и не сплясать
на ней чечетку. Однако тягостнее
всего было другое: когда в конце
концов нас выручил человек с
гаечным ключом, высвободивший
колодки, и мы для проверки проехали
несколько ярдов по дороге, Чарльз
сказал, что необходимо вернуться и
поблагодарить его. Прежде че м я
успела его остановить, он нажал на
тормоза — и колодки снова
заклинило.
Тут я прижалась лбом к крыше
машины и расплакалась.
— Если бы я только послушалась
бабушки,— рыдала я, а снег тоскливо
таял на моих сапожках, и Чарльз
нервно поглядывал через плечо и
шипел: «Ш-ш-ш! Не здесь! Он
слушает!», — если бы я ее послушалась,
так никогда бы не вышла за него.
Естественно, наглая ложь. Моя
бабушка души в Чарльзе не чаяла. Будь
она тут с нами, так, конечно, лежала
бы с ним под машиной, выставив
наружу ботинки на пуговках, и
помогала бы ему держать свечу.
Помню, как он, когда мы еще не
поженились, однажды вечером
заехал за мной под проливным дождем
с дыркой в крыше автомобиля,
закупоренной «Файнэншл тайме*, прямо
над передним пассажирским
сидением.
Заехал немыслимо элегантный в
брюках-гольф, гетрах с узором из
ромбов и белым гоночным шлемом
на голове.
Заехал — и сразу затянул потуже
веревку, удерживавшую глушитель на
месте, и проверил дворники. Просто,
чтобы пустить пыль в глаза, по-
144

скольку они не работали, еще когда
он покупал машину. И протирали
ветровое стекло благодаря еще одной
веревке, один конец которой был
опущен в одно окно, а другой — в
другое, а середина обматывала
дворники. В дороге мы поочередно
тянули за эти концы в ритме гребцов в
каноэ.
Заехал. Воплощение Жизни
Полной Риска — брюки-гольф и все
прочее. Если бы мой отец увидел
Чарльза или его машину, он
хлопнулся бы в обморок. Но папа что-то
где-то строил, а моей полновластной
опекуншей была бабушка. Однако
она лишь с ностальгической грустью
посмотрела на гетры и сказала, что
будь она на сорок лет моложе...
Не проехали мы и половину
улицы, работая своими концами
веревочки, подобно паре кембриджских
чемпионов, как раздался громовый
выхлоп, и «Файнэншл тайме»
брякнулся мне на колени в
сопровождении галлона воды, скопившейся в
промятой крыше. Но и тогда
бабушка даже бровью не повела. Когда мы
рывками приблизились задним
ходом к подъезду, она выбежала с
зонтом в руке. Тот факт, что я не
схватила его и туг же не огрела
Чарльза по шлему, тот факт, что я
кротко забрала его в маигину,
всунула в дыру, а ручку выставила в
правое окно («Не то,— сказала
бабушка,— вода потечет внутри машины
по зонту прямо на Чарльза») и вновь
помчалась по улице, словно всю
жизнь разъезжала под зонтами в
автомобилях, тот факт, что я уже
промокла насквозь, потому что, как не
уставал напоминать Чарльз, он
обещал старине Йену приехать в семь
тридцать, и мы уже опаздываем,—
все это нисколько не важно, однако
доказывает, что даже в расцвете
молодости мне следовало бы
показаться психиатру.
Важно то, что здесь лежит
наглядное объяснение причины причин,
почему на нас валятся всякие
неприятности. Слева от меня бабушка, с
которой я со дня рождения жила на
грани катастрофы. Справа от меня
Чарльз, с которым я со дня свадьбы
продолжаю жить на той же грани.
У них много общего — у бабушки
и у Чарльза,— в том числе страсть ко
всяким приспособлениям,
инструментам и приборчикам, либо
бесполезным, либо (в руках у них)
преподносящим всякие сюрпризы.
Естественно, последнее к другим людям не
относится. Взять хотя бы
электродрель — согласно рекламе, такую
простую, что с ней может работать и
ребенок. Когда Чарльз привез ее
домой, он тут же навинтил
шлифовальное приспособление, чтобы очистить
старинный медный чайник, который
я как раз тогда купила в лавке
старьевщика. В бешеном энтузиазме он не
только прошлифовал дыру в дне
чайника, но и ярко вызеленил медной
пылью ванну и унитаз. Ванную для
этой работы он выбрал, потому что,
по его словам, штепсель там
расположен наиболее удобно. А пыль, увы,
въелась, и по сей день наш унитаз
щеголяет изумрудными пятнами.
Когда он навинтил мешалку для
краски, то мешал краску так долго,
что она вся выплеснулась наружу
своего рода кольцевым цунами. И
Соломон, околачивавшийся рядом в
наде жде, что мы гото ви м что -то
съедобное, на долгое время стал
единственным сил-пойнтом с голубыми
ушами.
Когда Чарльз воспользовался
дрелью без всяких приспособлений,
чтобы просверлить пару отверстий
под выключатель в прихожей, он с
задачей справился. К сожалению, он
выбрал выключатель, который (по
словам старика Ддамса) в самый раз
сгодился бы для электростанции в
Бэттерси, и привинтил его
дюймовыми винтиками. В результате через
два дня выключатель остался в чьей-
то руке. И следующие полгода,
поскольку Чарльз наотрез отказался
заменить выключатель на другой,
поменьше, а купить винты подлиннее
постоянно забывал, эта махина с
двумя толстенными проводами
возлежала в прихожей на етолике,
готовая служить всем, кому требовалось
подняться по лестнице.
Как-то вечером тетушка Этель,
нащупывая выключатель, упавший за
столик, подняла вместо него дохлую
мышку (дар Шебы) и сказала, что не
способна понять, как я это терплю.
Ответ был прост: именно так я жила
с бабушкой. Вплоть до
приспособлений, которые неизменно что-нибудь
выкидывали. Вплоть до краски —
бабушка как-то покрасила стулья,
наложила второй слой краски, пока
первый еще не просох, так что в
145

ближайшие недели гость,
неосторожно воспользовавшийся одним из этих
стульев, вставал с него под звук чего-
то, отрывающегося от чего-то. Даже
вплоть до мышей.
У бабушки одно время был кот
Макдональд, которого однажды
укусила мышь!
— Хотите верьте, хотите нет, —
говаривала бабушка,— но она
своими глазами видела, как мышь
мертвой хваткой вцепилась Макдональду
в губу, а он отчаянно пытался
отодрать ее — лапой прижимал ее хвост,
а голову тянул вверх, точно жираф, и
бедная мышь растягивалась, точно
резиновая. В результате этого случая
у Макдональда развился мышиный
комплекс. Теперь, поймав мышь, он
ее не съедал, а укладывал в ряд с
предыдущими своими жертвами на
самых видных местах и злорадно их
созерцал. В те дни гостям,
приглашенным к нам на чай, требовались
крепкие желудки: на ковре совсем
близко лежал полдесяток мышей, а
рядом гордо восседал кот, наподобие
художника, рисующего картины на
тротуаре. Но бабушка не позволяла
отбирать их у него.
— Это может травмировать его
подсознание,— утверждала она.— Так
он возвращает себе чувство
собственного достоинства, пострадавшее от
мышиного укуса.
— А если кому-то это не по
вкусу,— отвечала она на наши
возражения,— так их никто не просит
смотреть.
Мы бы вскоре остались совсем без
знакомых, если бы у бабушки, кроме
того, не было трех попугаев, и
Чикита, сенегалка, не укусила бы
Макдональда за лапу, которую он в
качестве эксперимента засовывал к ней в
клетку. Чикита всегда кого-нибудь
кусала. Такой дьявольской птицы я
больше не встречала, а это немалый
комплимент, если учесть, сколько
попугаев перебывало у бабушки — и
все они кусались при малейшем
предлоге. Она была маленькой с зеленой
спинкой, оранжевым брюшком,
желтыми ногами и серой змеиной
головкой. Глаза у нее были серыми, как
два камешка, но когда она злилась,
глаза эти становились ярко-желтыми
и вспыхивали, точно маяк.
По этим вспышкам всегда можно
было понять, что Чикита намерена
атаковать. К сожалению, как прави-
ло, предупреждение это обычно
запаздывало. Нападала она чаще всего,
когда ей сыпали корм. По обычной
бабушкиной непоследовательности
остальные ее попугаи обитали в
клетках с кормушками, которые
наполнялись снаружи, и только в клетке
Чикиты кормушка была закреплена
внутри.
Кроме того — такая уж удачливая
птичка она была* — дверца ее клетки
не открывалась наружу, а скользила
вверх и вниз, как подъемная решетка
рыцарского замка. Все члены семьи,
кроме бабушки, рано или поздно
оказывались в западне — чертова
дверца падала и защемляла им
запястье, пока они насыпали, семена в
кормушку, и Чикита, чьи глаза
вспыхивали и угасали, как неоновые
вывески, устремлялась вниз и
впивалась им в большой палец.
Бабушка была глуха к нашим
жалобам на Чикиту, как и на макдо-
нальдовских мышей.
— Раз бедняжка нас кусает,—
говорила она,— значит, мы ее
обидели — так нам и надо! Чикита,—
заключала она категорическим
тоном, каким всегда отметала жалобы
на своих пернатых и четвероногих
любимцев,— ни разу ее даже не
пыталась укусить.
Как ни поразительно, это была
святая правда: бабушка могла
проделывать с птицами, все, что хотела,—
как и с животными. Едва кто-нибудь
из нас был укушен, еще пока мы,
извиваясь от боли, сосали ранку,
бабушка в тревоге бежала успокоить
Чикиту — и две секунды спустя
жуткая птица уже лежала, раскинув
крылья, на спине, а бабушка
щекотала ей пухлое брюшко и повторяла,
какие мы скверные, раз дразним ее.
Мыши Макдональда и укусы
Чикиты тогда сильно осложняли нам
жизнь, и всем (кроме бабушки)
почудилось, что свершилось
Божественное правосудие, когда два наших
тяжких креста ликвидировали друг
друга.
Как я упомянула, в один чудесный
день Чикита тяпнула Макдональда,
когда он засунул лапу к ней в клетку.
И Макдональд, памятуя рассуждения
бабушки о его подсознании и
потребности восстановить попранную
честь, замыслил хитрое отмщение.
До конца дня он сидел под креслом,
зализывал укус и свирепо погляды-
146

вал на Чикиту. А ночью, когда мы
все уснули, он промаршировал в
гостиную, сбросил ее клетку со столика —
подъемная дверца, так часто в
прошлом обрекавшая нас на муки, в
последний раз легко скользнула вверх
по желобкам, и Чиките пришел
конец. Утром мы увидели
перевернутую клетку, семена, рассыпавшиеся
по всему полу, и Чикиту —
аккуратно положенную на спину в ряду с
мышами, изловленными за ночь.
Бабушка была безутешна. До
самой потери следующего своего
попугая, скончавшегося много времени
спустя и по иной причине, она не
переставала оплакивать Чикиту и
повторять, что такого верного, такого
любящего попугая у нее никогда не
было и не будет. Что до Макдональ-
да, гордо сидевшего там, ожидая от
нее поздравлений, так он получил
такую трепку (на его толстой черной
морде застыло неописуемое
изумление — почему она вдруг так
переменилась?), что впредь закаялся ловить
мышей. Даже увидев муху, он мялся,
смотрел на бабушку, прижимал уши
и ускользал под ближайший стул.
— Люди,— говорил он, угрюмо
глядя на нас, пока мы поглаживали
его по ушам и обещали ему
добавочное молоко, когда бабушка
отвернется,— люди Омерзительны.
Блонден
Когда мы с Чарльзом обзавелись
белкой, бабушка очень обрадовалась.
— Сразу видно, как мы любим
животных,— сказала она.— Я пошла
в нее, она всегда это говорила.
Чарльз... Чарльз всегда был ей
симпатичен, и вот он берет миленького
лесного сиротку, лелеет его, растит...
Это просто доказывает, насколько
она всегда была права.
На самом деле бабушка, как
обычно, была настолько не права,
насколько это вообще возможно. Блон-
дена мы взяли не по доброй воле. Да,
конечно, животных мы любили. Но
белки — как и сиамские кошки в те
далекие беззаботные дни — нас
отнюдь не привлекали. До тех пор
нашим пределом были три кролика
голубой королевской породы, при
помощи которых Чарльз
(вдохновленной книгой, озаглавленной «Как
зарабатывать деньги на досуге»)
возмечтал заняться коммерческим
кролиководством. Он будет продавать
тушки с гигантской прибылью в
мясную лавку, а я (как постоянно
напоминал Чарльз, их шкурки
великолепны) обзаведусь меховым манто.
Но через полгода, когда у нас уже
было двадцать семь кроликов, и мы
разорялись на картошку и отруби для
них, Чарльз заявил, что у него рука
не поднимается их забить. «Они —
его друзья,— сказал он.— Особенно
малыш с белой лапкой».
— Конечно, я заметила,— спросил
он,— как этот симпатяга залезает
наверх по проволочной сетке дверцы
садка, если ее открыть,— почище
всякой обезьяны? И с каким
смышленым видом сидит на верхнем ярусе
клеток, ожидая, что ему почешут
уши?
Нет, я не заметила. Времени у
меня хватало лишь на то, чтобы
запаривать ведра отрубей и рвать
одуванчики под живыми
изгородями. Но одно я знала твердо: сама я
тоже убивать их не стану, а
содержать их нам не по карману, особенно
учитывая их склонность
размножаться в геометрической прогрессии. В
конце концов как-то в субботу друзья
Чарльза всем скопом отбыли на
тачке вместе с клетками. Мы продали
их живыми другому
предпринимателю — мальчишке, который поставил
нас в известность, что спрос на
голубых королевских катастрофически
упал, и если полгода назад мы
уплатили семь фунтов десять шиллингов
за трех, он, так уж и быть, возьмет
двадцать семь за тридцать
шиллингов — вместе с клетками. «То есть,—
добавил он, выразительно глядя на
Чарльза,— если мы хотим продать их
живьем».
Ну так вот. Блондена мы взяли не
по доброй воле. И он не был
миленьким сироткой, как с чувством
описала его бабушка. А был он
олухом, который в холодный
мартовский день выпал из дупла с высоты
тридцати футов — без сомнения из-
за собственного глупого
любопытства. Нашли мы его у подножья
могучей сосны — дрожащего, голодного,
такого мокрого, что хвост у него был
голым и тонким, как у крысы, такого
крохотного, что он даже ползать не
мог.
Чарльз наотрез отказался
карабкаться тридцать футов по стволу,
чтобы водворить дурачка в родное
Ц
5
147

I2
дупло (сколько раз он потом,
скрежеща зубами жалел, что не сделал
этого!). Так что нам пришлось
забрать его домой и заботиться о нем,
пока он еще не мог жить
самостоятельно. Вопреки убеждению моей
бабушки, что Чарльз лелеял его и
выкармливал, это я обработала его
порошком от блох, едва мы вошли в
коттедж, и это я ночью вставала
каждый час, чтобы поить его теплым
молоком с серебряной крестильной
ложечки.
А утром, когда мы проснулись и
осознали, что кому-то надо кормить
его каждый час и днем, то мне было
поручено взять его с собой на
работу. Когда я указала, что Чарльзу у
себя в кабинете было бы легче
кормить Блондена, не привлекая к себе
внимания, он уставился на меня не-
верящими глазами. «Где это
слыхано,— вопросил он с ужасом,— чтобы
мужчина кормил бельчонка в
служебном кабинете?» Конечно, я могла
бы спросить, где это слыхано, чтобы
женщина кормила бельчонка в
служебном помещении, но
воздержалась — толку все равно не было бы
никакого.
Когда в девять утра я устало вошла
в свой офис, Блонден, завернутый в
одеяльце, лежал в продуктовой
сумке. К несчастью, молоко оказалось
слишком жирным для его
малюсенького желудка. И весь день он
пролежал в сумке неподвижно, а я через
регулярные интервалы вливала ему в
глотку смесь коньяка, теплой воды и
сахара, каждую минуту ожидая
конца. Однако на следующий день
Блонден заметно приободрился. На
исходе утра где-то возле моих ног словно
свистнул паровоз, и когда я вновь
почувствовала под собой пол и
заглянула под стол, то увидела бурую
головку, негодующе глядящую на
меня из складок одеяльца. «Где,—
спросил он, угрожающе клацая на
меня зубами (какой знакомой стала
мне вскоре эта его манера!),— где его
коньяк?»
После этого кормить его уже не
составляло никакого труда.
Разведенный коньяк, крекеры, растертые
в кашицу с водой и сахаром,—
Блонден поглощал эту смесь, сидя и
крепко вцепившись в ложку обеими
лапками. Он наотрез отказался (все наши
животные проявляли независимый
дух в самом нежном возрасте)
принимать пищу из пипетки, которую
мы приобрели для него на
следующий день.
Едва он начал проявлять
жизнедеятельность, слава о нем
распространилась с быстротой лесного пожара,
и со всего здания приходили люди
посмотреть на него и подержать его
ложку. Многие приносили ему орехи
и очень огорчались, что он тут же не
набрасывался на угощение. Даже визг,
оповещавший, что он проголодался,
разносившийся далеко по коридору,
быстро вошел в обычный распорядок
рабочего дня. Настолько, что как-то
утром, когда мой начальник, я и
весьма важный посетитель
обсуждали раннюю историю Вергинии, и
прозвучал этот сигнал, подпрыгнул
на стуле только посетитель — чуть не
пробив потолок. А я автоматически
кинулась к двери, пока мой
начальник огорошил беднягу еще больше,
объяснив, что я пошла покормить
белку.
Естественно, долго это
продолжаться не могло. И кончилось, едва
Блонден обрел отличное самочувствие и
сообразил, кто он такой.
— Никто,— сказал мой коллега в
конце второй недели, судорожно
пытаясь извлечь Блондена из рукава
своего пиджака, где тот застрял,
забравшись туда из любознательности,
а теперь вереща во всю мочь,—
никто не питает большей любви к
животным, чем он, но белкам не место
резвиться в служебных помещениях.
— Они мешают регистрации,—
пожаловалась секретарша,— и
действительно, значительная часть нашей
почты приобретала странную
ортогональную форму, где Блонден
пробовал зубы на уголках конвертов.
— Они проливают чернила,—
сказал рассыльный,— и действительно,
на ковре чернела огромная клякса,
где Блонден в поисках, чего бы
попить, доказал этот факт
невыводимым способом.
— Они вредны для его сердца,—
сказал мой начальник как-то днем,
кидаясь к двери, потому что
Блонден, который лениво грыз карандаш
у меня на столе, вдруг
легкомысленно подбежал к ней и уселся там как
раз тогда, когда кто-то собирался ее
открыть.
— Не буду ли я так любезна,—
сказал мой начальник, прислонясь к
дверному косяку и дрожащей рукой
148

вытирая шею (Блонден весело
вскарабкался по его ноге, чтобы
принести ему свою благодарность), не буду
ли я так любезна забрать мою
чертову белку к себе домой?!
Бабушка очень рассердилась, когда
услышала про это. Она порывалась
отправиться к моим коллегам и
поучить их уму-разуму, и мне лишь со
страшным трудом удалось отговорить
ее. «Их не ждет ничего хорошего,—
продолжала она гневно,— если они
не будут добры к маленьким
зверькам!» (Насколько я могла судить,
меня не ждало ничего хорошего, если
я и впредь буду добра к одному
зверьку.) «Небеса покарают их за
это,— сказала бабушка, энергично
размахивая чайной ложкой.—
Небеса...»
В этот момент рыжий зверек,
который деловито точил зубки на
декоративном карнизе, увидел чайную
ложку, грациозно спланировал и
шлепнулся ей на голову. Бабушка,
которая ничего подобного не
ожидала, чуть не проглотила вилочку для
пирога. Следом за этим се точка
зрения изменилась. «Этому
дьяволенку,— сказала она, вытирая с
подбородка остатки кремовой булочки и
глядя на него так, будто он был
отродьем самого Сатаны,— нужна
клетка, да покрепче».
На некоторое время для его же
пользы он действительно был
водворен в клетку. Он уже настолько
продвинулся, что мог питаться
самостоятельно. Хотя его застольные
манеры оставляли желать лучшего.
Сначала мы подавали его размазню на
блюдечке, в которое он
незамедлительно прыгал, и шерстка у него на
животе намокала. Нам так надоело
сушить его живот на грелке, что мы
заменили блюдечко чашкой,
положенно й набок. Он бросался в нее с
такой же неистовостью, вертелся,
хлюпал и сильно вымазывался, но
хотя бы живот у него оставался
сухим и хотя бы его не нужно было
кормить. А потому мы оставили его
дома со спальной корзинкой,
чашкой размазни и питьевой водой — и
в первый же день, с каждым часом
обретая все больше беличьих
повадок, он залез на полку, сгрыз краску
с консервной банки и отравился.
Мы его вылечили обильными
дозами магнезии. Чарльз, в тот же
вечер яростно стуча молотком но
упаковочному ящику, который
переделывал в клетку, чтобы помешать
Блондену и завтра покуситься на
самоубийство, сказал, что .мы
становимся специалистами по белкам.
Однако, боюсь, он преувеличил. Во
всяком случае, он заявил, что из
этой клетки, когда он ее укрепит, и
носорогу не вырваться, однако уже в
конце недели, вернувшись домой,
мы обнаружили, что Блонден
прогрыз в уголке дыру, достаточную,
чтобы протиснуть сквозь нее свое
толстое тельце, и самодовольно
поглядывает на нас со шкафа.
После этого в клетку его больше
не сажали. К счастью, он извлек
урок из случившегося и перестал
обгрызать краску, однако с завидной
регулярностью попадал то в одну
переделку, то в другую. Одно время
он воображал, что его хвост
равнозначен крыльям, и постоянно прыгал
со стульев в пустоту, хлопаясь
мордочкой об пол. Затем, видимо,
решив, что тут поможет высота, он
прыгнул с шестифутового шкафа и
чуть не разбился. К счастью, мы
были дома и сразу его подобрали.
Его следующая эскапада была по-
настоящему эффектной. Привычка
ложиться за едой в размазню
привела к тому, что шерсть у него на
голове слиплась от сахара в твердую
шапочку, которая так блестела, что,
казалось, он спрыгнул с рекламы
брильянтина. Мы несколько раз
пытались смыть эту нашлепку, но она
не поддавалась. Сам Блонден часами
пытался расчесать шерсть
коготками, и с таким упорством, хотя и
тщетно, атаковал колтун, что,
пожаловался Чарльз, он то и дело
машинально запускает пятерню в свою
шевелюру. В конце концов терпение
Блондена иссякло, и в наше
отсутствие он выдрал колтун с корнями.
Когда мы вернулись домой, он вылез
из корзинки поздороваться с нами,
чрезвычайно гордый собой и
совершенно лысый.
Это было еще до дней Юла
Бриннера, и мы страшно его стыдились.
Прошло несколько недель, прежде
чем шерсть отросла и сморщенная
розовая тонзура, смущавшая всех,
кроме самого Блондена, наконец,
исчезла, и он вновь стал похож на
нормальную белку. Тем временем
период мягкой питци был пройден, и
он, наконец, мог приобщиться к оре-
8?
149

Ц
хам. Сначала их приходилось для
него колоть, а ему и в голову не
взбредало запасать их на черный день.
И все-таки с самого начала ел он их,
соблюдая инстинктивный ритуал. Как
бы ни был он голоден, он сперва
тщательно очищал ядро на три
четверти, быстро вращая его в передних
лапках, и только потом принимался
за еду. Он всегда держал ядро за
неочищенную часть, и никогда, ни в
коем случае не съедал часть, за
которую держал ядро.
Когда он настолько повзрослел,
что стал сам колоть орехи, он
никогда не сбрасывал всю скорлупу
целиком, а оставлял кусок, чтобы
держать ядро не прикасаясь к нему.
Ломтики хлеба и яблок он ел точно
так же и всегда бросал часть,
которую сжимал в лапках. Любимым его
фруктом были помидоры —
возможно, потому, что первый он сам
стащил из миски на кухонном столе. Их
он тоже тщательно очищал, прежде
чем приступить к еде. Но больше
всего Блонден обожал чай. К этому
выводу он пришел внезапно, как-то
утром за завтраком, сидя на плече у
Чарльза. И, не теряя ни секунды,
оттолкнулся от шеи Чарльза и
нырнул головой вперед в чашку, которую
тот как раз подносил ко рту.
Чай (к счастью, почти остывший)
разлетелся брызгами во все
стороны — на Чарльза, на скатерть, а
Блонден выбрался из чашки, как из
ванны, вытер мордочку о халат
Чарльза, радостно уселся на спинку стула
и принялся вылизываться досуха. С
того момента при виде заварочного
чайника он бросал любое свое
занятие, и покой за столом можно было
обеспечить только, налив ему
полное блюдечко, а уж потом наши
чашки. Один раз я забыла, а когда
вернулась, «наш миленький лесной
сиротка», как упорно называла его
бабушка, стоял на столе на задних
лапках перед чайником и
оптимистически всовывал язычок в носик.
К этому времени Блонден
превратился во внушительную белку и
вполне мог постоять за себя сам. И лишь
одно обстоятельство угрожало его
жизни на воле — к несчастью, он
оказался не красной белкой, как
намекала его рыжая шерстка, когда мы
его нашли, но вырос в великолепную
серую и, значит, стал бы мишенью
для первого охотника.
Мы не знали, как поступить. Он
был таким умилительно ручным, что
нам совсем не хотелось расставаться
с ним. А тот факт, что на воле он
легко мог попасть под выстрел, был
достаточным основанием, чтобы
оставить его у себя. С другой стороны,
казалось бессердечным лишать его
жизни, для которой он был рожден.
Если его и застрелят, он ведь заранее
ничего знать не будет, а прежде
поживет вовсю — лалазается досыта по
гнущимся под ветром деревьям, а
может, найдет себе подругу, и сам
соорудит гнездо в дупле.
Наконец, мы решили пойти на
компромисс: выпустить его, но не в
родном лесу, а возле фермы, где мы
тогда жили,— в надежде, что будем
его иногда видеть. А поскольку в
округе его все знали, то и рокового
выстрела он сможет избежать
достаточно долгое время.
И вот в июле, выбрав ясное теплое
утро, мы отнесли его в конец сада и
осторожно посадили на дерево.
Несколько секунд он с любопытством
обнюхивался, топорща усы от
любопытства, а распущенный хвост так и
трепетал от возбуждения. Затем
молнией взлетел на верхние ветки, бегал
но ним вверх и вниз, пока совсем не
запыхался и не улегся на сук
передохнуть.
Мы грустно следили за ним,
ожидая, когда он переберется за ограду
на высокие деревья и навсегда
исчезнет из нашей жизни. Но Блонден
продолжал резвиться на ветках
первого в своей жизни дерева. А потом
его напугала ворона, которая
пролетела у него над головой, деловито
взмахивая крыльями. Тут его с
дерева как ветром сдуло. Он промчался
через лужайку и притаился за
кухонной дверью, прежде чем мы успели
сообразить, что произошло. «Быть
дико й бел ко й ему не по вкусу,—
сообщил он нам, стуча зубами, когда
мы несли его в дом и поставили
чайник на плиту.— Мы ему
нравимся... и чай нравится... и сидеть в
кармане Чарльза, и спать в
гардеробе». И радостно поглядывая на нас
над самым большим грецким орехом,
какой нам удалось найти, он
возвестил, что останется с нами и
Навсегда-Навсегда!
Перевод ИРИНЫ ГУРОВОЙ
150

ВСЕ О ЧЕЛОВЕКЕ
Александр ПЕЛЬТЦЕР
СЕКРЕТНЫЙ КОД СУДЬБЫ
Возможно, давая имя ребенку, мы тем самым невольно
предопределяем его судьбу. Чепуха и суеверие? Древние
придерживались иного мнения. Существовала даже такая
наука — нумерология, которая утверждала, что буквы,
выраженные числами, содержат в себе «секретный код»
нашей судьбы. Вообще-то древние ошибались довольно
редко. Предлагаем самим проверить это. Мы, например,
с интересом обнаружили, что, назвав свой журнал
«Знание — сила», тем самым поместили его под знак
Урана. Как выяснилось, «это — очень своенравные,
упрямые люди, которые никогда не живут по
общепринятым правилам, идут собственным путем».

А Пельтцер
Секретный код судьбы
«К
аждое число имеет некую
силу, которую цифра или
символ для обозначения
цифры выражают не только
количественно. Эти силы заключаются в
оккультных связях между
отношениями вещей и принципов в природе,
выражениями которых они
являются»,— писал знаменитый мистик и
нумеролог Корнелий Агриппа в своей
«Оккультной философии», вышедшей
в свет в 1533 году.
Современная нумерология, или
наука о мистических свойствах чисел
берет свое начало еще с работ
Пифагора и его последователей,
неопифагорейцев и неоплатоников раннего
средневековья. Основу пифагорейской
философии составлял универсальный
тезис — «все вещи суть числа». Эта
же концепция пронизывает и
библейские откровения Иоанна, и
иудейское тайное учение Каббалу.
Результаты современной науки, а также
исследования в области мифологии
показывают, что числа
использовались древними как кодовая система
для передачи духовных истин. За
каждым числом прячется тайна,
только числами можно зашифровать
мудрость всего сущего в мире — от
мельчайших частиц до гигантских
образований, от протона и атома до
удаленных от нас на миллиарды
световых лет галактик, включая всю
Вселенную. Среди народов древних
культур только посвященные знали и
сохраняли эту тайну, передавая ее из
поколения в поколение своим
ученикам. Как особая дисциплина для
посвященных нумерология являлась
составной частью различных
религиозных верований. Итак, число — это
духовный остов всех видимых и
невидимых явлений.
Астрология также базируется на
этом фундаменте. Она оценивает
судьбоносные жизненные ритмы в
пространственно-временной
координатной системе, и если претендует
на достижение знаний высшего
порядка, непременно использует такое
средство, как число. Так, в
астрологии мы встречаемся с числами
гармонии и дисгармонии, с числами,
вызывающими напряжение и
расслабление. Они определяют
периодичность, действуют как
судьбоносные, представляют черты характера.
Невольно возникает вопрос: можно
ли читать по числам судьбу,
разгадывать прошлое и будущее? Или все
это сказки, чудеса, не более чем
гётевская «таблица умножения»
ведьм?
Нумерология утверждает, что сам
человек и его имя влияют друг на
друга, что буквы, выражен!гые
числами, содержат в себе «секретный код»
нашей судьбы. Автор предоставляет
возможность читателю самому
вычислить числовое значение своего
имени при помощи нижеследующей
таблицы. Каждая буква в ней
соответствует определенному числу.
Каждое имя посредством сложения
может быть сведено к одному числу,
которое и считается выражением
сущности человека.
Для примера возьмем имя
Корнелий Агриппа. Корнелий = 2 + 7 +
+ 2+5 + 5 + 2+1+1= 25;
Агриппа =1 + 3 + 2 + 1 + 8 + 8 +
+ 1 = 24. Перекрестная сумма числа
49 = 25+ 24 = 4+9= 13 =1 + 3 =
= 4. Итак, имя Корнелия Агриппы
соответствует числу 4. Нуль в
нумерологии не используется. Операции
ведутся только с девятью числами.
Любая произвольно выбранная дата
также может быть приведена к
своему числовому корню (вибрирующему
числу), полученному перекрестной
суммой. Этот простой
арифметический расчет дает возможность познать
себя. С помощью подобных
вычислений можно сравнивать
характеры, определять совместимость
людей и т. п. Напомним, что каждому
числу соответствует в нумерологии
определенная планета, широкий
спектр различных форм
символического воздействия которой и
представлен магией чисел: 1, 2, 3, 4, 5, 6,
7, 8, 9.
152
А -
Б -
В -
Г -
д -
1
2
6
3
4
Е -
Ж -
з
и -
к -
5
2
7
1
2
Л -
М -
н -
о -
п -
2
4
5
7
8
Р -
С -
Т -
у
ф -
2
3
4
6
8
X
ц
ч
ш
Щ
- 3
— 7
- 2
- 9
Ы -
Э -
Ю -
Я —
1
6
7
2

Иллюстрации Е. Силиной

А. Пельтцер.
Секретный код судьбы
Число 1. Солнце
Источник всех чисел — начало
всего живого. В состав любого числа
входит число 1, но само число
неделимо, на него опирается единство
Вселенной. Люди Солнца — лидеры
по натуре, невероятно сильные
личности, которые никогда не остаются
незамеченными, в тени. Это
увлекающиеся, импульсивные, деловитые
люди. Если вы находитесь под
влиянием этого числа, то не замыкайтесь
в своих собственных ощущениях, не
ограничивайте себя только
собственным восприятием, иначе вы войдете
в конфликт с окружающим миром.
Вам присущи великодушие, гордость,
стремление создать что-то новое,
физическая и духовная сила,
авторитет, стремление к власти,
инициативность, чувство ответственности,
безусловная справедливость,
практичность. У вас складываются
гармоничные отношения с людьми из
первой, второй, четвертой и седьмой
групп.
Число 2. Луна
Люди Луны отличаются
эмоциональностью, открытостью. Они легко
приспосабливаются к окружающим
и обстоятельствам, часто
художественно одарены. Они достигают своих
целей, огибая препятствия и
интуитивно пользуясь благоприятными
возможностями. У них случаются
перепады настроения, неосознанно они
ищут более сильного человека,
который бы их надежно поддерживал.
Они очень деловиты, настроены на
семейную жизнь, верны,
чувствительны, никогда не идут на риск. У них
может меняться ритм жизни. Они —
интроверты, поэтому, хотя и
дружелюбны, часто бывают замкнутыми в
своем сложном внутреннем мире с
богатой фантазией. Этих людей
характеризуют следующие свойства
характера: чувство ответственности,
стремление к независимости, при
осуществлении своих замыслов они
действуют всегда дипломатично и
взвешенно, не позволяют окружающим
вынуждать их делать то, что им не по
душе. У них складываются хорошие
отношения с первым типом.
Число 3. Юпитер
Люди Юпитера в основном
оптимисты, они положительно
настроены и к окружающим, и к себе,
обладают, как правило, глубокими
знаниями своей натуры, одаряют
окружающих любовью и ждут в ответ
уважения. Они не размениваются на
мелочи, избегают сложных ситуаций
и конфликтов, часто действуют как
магнит, странным образом
притягивая к себе счастье и гармонию.
Добиваться своего им помогает
позитивная настроенность. Люди этого
числа полны чувства
ответственности, стремятся к
самосовершенствованию, находятся под влиянием
идеализма, нерешительны, ищут
признания. Действуя открыто, стремятся
извлекать для себя выгоду. Они
охотно путешествуют, бескорыстно
вступаются за нуждающихся в помощи.
У них ярко выражены склонности к
искусству. Они хорошо сочетаются с
третьим, шестым и девятым типами.
Число 4. Уран
Это очень своенравные, упрямые
люди, которые никогда не живут по
общепринятым правилам, идут
своим собственным путем. Они
стремятся к социальным реформам,
причем пытаются отвергнуть прошлое.
Это гуманные, внутренне
независимые люди с нестандартным образом
жизни, они стремятся обрести
возможно большее число друзей,
проявляют интерес к духовной жизни,
любят природу и восхищаются ею.
Хотя люди Урана отличаются
независимостью, они не замкнуты и не
одиноки, ориентированы на
компанию; даже после расторжения брака
они продолжают поддерживать с
бывшим партнером дружеские
отношения. Люди этого типа подвижны,
очень добросовестны в труде,
нервны, у них отличная память и
хорошие организаторские cnoco6i юсти.
Хорошо сходятся с людьми первого,
второго и седьмого типов.
Число 5. Меркурий
Люди этого типа обладают в
высшей степени живым и изворотливым
умом. Они проявляют во всем
инициативу, в любом деле быстро
находят рациональное зерно, часто
154

стремятся попробовать силы в
редких профессиях. Им чужда
отупляющая рутина. Все кипит у них в руках,
они во всем стремительны, быстро
думают, делают выводы, работают.
Умение выражать мысли имеет для
них особое значение. Они
обуреваемы жаждой знаний, критичны,
находчивы, но быстро впадают в
уныние от неудач. Это амбивалентные
личности. Эти люди любимы и
популярны, не очень хозяйственны,
ненасытно любопытны ко всем
проявлениям жизни, обаятельны, никогда
не теряют индивидуальности. Они
находят общий язык с себе
подобными, но в сущности неплохо
уживаются со всеми остальными типами
людей.
Число 6. Венера
Люди этого типа излучают
чувствительность, они все без
исключения любимы. Их очарование
помогает им обходить все подводные камни
в жизни. Так как все им достается
легко, они должны быть особенно
внимательны в обращении с
деньгами, иначе рискуют понести большие
потери. Но странным образом у них
всегда достаточно средств. Часто они
состоят в браке с богатым
партнером. Они любят все прекрасное,
имеют веселый нрав. Нередко это
очень привлекательные внешне люди,
иногда они высокомерны, придают
слишком много внимания внешнему
виду. Они идут в ногу со временем,
предприимчивы, общительны,
обладают способностями к искусствам. С
успехом они работают в тех сферах,
где приходится много общаться с
людьми, обладают чувством
справедливости. Если перед ними стоит
какая-нибудь цель, то они
трудолюбивы, но в основном предпочитают
отдаваться всей душой радостям
жизни. Особенно хорошо сочетаются с
третьим, шестым, девятым типами,
но в сущности очень уживчивы и
миролюбивы.
Число 7« Нептун
Так как эта планета взаимосвязана
с Луной, то и люди Нептуна хорошо
гармонируют с людьми второго типа.
Обычно они настроены философски
или религиозно, отличаются
устойчивым характером. Часто у них
складывается неустойчивое финансовое
положение, потому что деньги тают
у них в руках, как снег. У них
появляются великолепные мысли, но они
редко доводят задуманное до конца.
Они склонны к азартным играм. Это
тонкие, высокочувствительные
натуры, милосердные и чутко
реагирующие на настроение окружающих. Они
с трудом принимают решения,
обычно физически слабые, с хрупким
сложением, не приемлют ссор и
конфликтов. Чаще всего они заняты в
социальных службах, нередко
музыкальны, всем сердцем сочувствуют
страждущим.
Число 8. Сатурн
Люди Сатурна восприимчивы,
часто не находят понимания у
окружающих и страдают от одиночества. Их
внешняя холодность и отчужденность
скрывают жажду душевного тепла,
но они не умеют этого показать. Они
не любят ничего поверхностного,
любят порядок и материальную
обеспеченность. Все достается им с
трудом, всего они добиваются своими
силами. Их образ жизни отличает
постоянство и часто, особенно
ближе к старости, материальный
достаток. Для людей этого типа
характерны упрямство, трезвый взгляд на
вещи. Они высоко чтят правила и
законы. Это прагматики, во всем
благоразумные, осторожные,
пунктуальные и методичные, очень
трудолюбивые и настойчивые в
достижении своих целей и замыслов. Они
редко оказываются в подчиненном
положении. В жизни люди этого типа
нацелены больше на материальное
благополучие, они должны быть
непременно уверены в завтрашнем дне,
склонны, однако, к меланхолии. Они
хранят абсолютную верность, на них
всегда можно положиться. Лучше
всего они находят общий язык с
людьми второго типа и
симпатизируют людям седьмого типа.
Число 9. Марс
Люди Марса готовы все завоевать
своими силами. Возражений они не
приемлют, а только еще больше
сопротивляются им. Они обладают
мужеством и сильной волей и
благодаря этим качествам добиваются
больших успехов. Отрицательно
155

А Пельтцер.
Секретный код судьбы
сказывается на их деятельности
импульсивность. Они часто не
взвешивают свои силы и не распределяют
их рационально. В любви и
партнерстве у них нередко возникают
проблемы — сказывается непомерное
самолюбие. Обладая хорошими
организаторскими способностями, они
категорически не выносят подчиненного
положения. Если бы они
целенаправленно применяли свои силы и
способности, то смогли бы добиться
грандиозных успехов. Итак, их
отличает инициативность и
предприимчивость, энергичность и уверенность
только в своих силах. Эти лидеры по
натуре полагаются только на себя, не
позволяют никому себя превзойти,
иногда немного беспощадны и
бесцеремонны, обладают большой
силой воли. Находят взаимопонимание
с людьми третьего, шестого и
девятого типов. •
СОДЕРЖАНИЕ
ЖУРНАЛА
ЭКОНОМИКА
НАУКА И БИЗНЕС
КОСАЛС Л. Развитие кланового
капитализма в России 3
ЛАТЫНИНА Ю. Искусство стяжа-
ння 1
ЛАТЫНИНА Ю. Дар, грабеж и
торговля: историческая условность
границ 9
НЕФЕДОВА Т., ТРЕЙВИШ А.
Пространство рыночных реформ:
от Альп до Тихого океана 11
ПРУСС И. Мечи и орала 5
СОРОКИН Э. Почем нынче плоды
древа жизни? б
НАУКА И ОБЩЕСТВО
МЕСЯЦ Г. «Содействовать к
преуспеянию...» 4
МЮЛЛЕР-ХИЛЛ Б. Наука, истина
и другие ценности ю
ПОРУС В. И все-таки знание —
сила! 1
ХРОМОВ Г. Наука, которую мы
теряем 5, 6
ФИЛОСОФИЯ РЕЛИГИЯ
БЕРМАН Б. Уроки Каина 7
БЕРМАН Б. Потерянные поколения 8
БЕРМАН Б. Потоп и после потопа 9
БЕРМАН Б. Хам, Кнаан и Нимрод 10
БУБЕР М. Затмение Бога 1
ЗУБОВ А. Град земной или град
небесный 1
ЛЕКСИН Ю. Скажи, зачем? .... б
ПОМЕРАНЦ Г. Встречи с Бубером 1
САВИЦКАЯ Т. Заговор эпохи
Водолея 10
СОЦИОЛОГИЯ, КУЛЬТУРОЛОГИЯ,
ЭТНОГРАФИЯ, ПСИХОЛОГИЯ
ВЕРИЛИО П. От «Corpus profanum»
к профанации тела 11
ДЕРЛУГЬЯН Г. Брейн-дрейн .... 11
КЛИМОВА С. Работа в жнзнн
постсоветского человека 4
КЛИМОВА С. Мы стали не хуже, а
гибче 7

«ЗНАНИЕ-СИЛА» ЗА 1995 ГОД
КОРДОНСКИЙ С. Российски
интеллигенция: корни и судьба .... 6
МАЛИН ЕЦКИЙ Г. Высшжя школа
глазами математиков 10
На пороге «осевого времени»?
(Круглый стол «Знание—сила»: обсуждаем
идеи С. Хантингтона) б
ПЕЛЬТЦЕР А. Секретный код
судьбы 12
ПОМЕРАНЦ Г. Но ту сторону
символов 12
СИЛКИН Б. Вифлеемская звезда —
тысячелетняя тайна 11
СМИРНЯГИН Л. Русские в
пространстве и пространство в русских 3
СОЛОВЬЕВ Э. Чтобы мир до
времени ие превратился в ад 7
ФРУМКИНА Р. Внутри истории 7
ХОТИН Л. Давайте познакомимся
еще раз I
ЦАРЕ В В. 11 ерестройка: веселый
триптих 9
ЧЕСНОКОВА В. Родина для
современного человека 8
ЧЕСНОКОВА В. Люди моего
детства 9
ЧЕСНОКОВА В. Атланты в юбках де
ЧЕСНОКОВА В. Наследство .... ц
ШПАРО Д. В коляске вокруг Земли 8
ЯРХО А. Французы из Бордо .... 6
ЛЮДИ НАУКИ
АРМАНД А. Я, похоже, родился в
рубашке 5
ГАЛКИН И. Без экспедиций жизни
нет б
ЛЕКСИН Ю. Отец 1
ЛЕКСИН Ю. Просто Бяков, нли
Космические лучи в темном царстве 4
ЛОТМАН Ю. Двойной портрет:
Б. В.ТомашевскиЙ и Г. А. Гуковскнй 9
МАКОЛЕЙ Т. Бэкон 12
ПОПОВСКИЙ М. Предательство 7
ПОПОВСКИЙ М Неизвестный
Шиллер 12
ПРОКОФЬЕВА-БЕЛЬГОВСКАЯ А.
Моя жизнь и хромосомы 3
СИЛКИН Б. «В мире нет известнее
ветеринара...» 8
СОИФЕР В. Трофим Денисович
Лысенко 7
ФРОЛОВ Г. Дизеля нет среди
пассажиров б
ШКРОБ A. Utility and progress ... 12
ИСТОРИЯ. АРХЕОЛОГИЯ
АНДРЕЕВ И. «И невозможное
возможно...» 3
АНДРЕЕВ И. Самозванство и
самозванцы на Руси 8
АХИЕЗЕР А. Почему мы такие
бедные? 4
БУРЛИНОВА А. Королева шпионажа 7
ДАНИЛЕВСКИЙ И. «В часы,
свободные от подвигов духовных...»? 12
ДМИТРИЕВА О. Семь портретов
королевы 8,9
10,11
КАМЕНСКИЙ А. «По законам и
сердцу бабки нашей...» 11
КИЛИЧЕНКОВА. 1904-1905:
случайно проигранная война 7
КОСОВ И., НОВОЖИЛОВ И.
Октябрь сорок первого 3
КОСОВ И., НОВОЖИЛОВ И.
Самый тяжелый фронт 4
КОСОВ И., НОВОЖИЛОВ И. Гром
Победы 5
ДАНИИ Н. Легенды н факты
русско-японской войны 7
МАЗУР Н. Пятые Эйлельмаиовские
чтения 11
МАКСИМОВ Н. Похоронили
мумию, откопали Леди б
МАЛЬКОВ В., МИЛЛЕР В. Великая
неизвестность ц
МЕЖУЕВ Б. Что есть русская
античность? 8
МУРАШЕВ А. «Друг бардов
английских...» П
ПОВЕТКИН В. По ннве - и музы
нарождение 4
НОДЗОЛКА Л. Сто самых
значительных американцев XX века .... 4
ПОМЕРАНЦ Г. Меняющееся лицо
войны 5
ПРОЭКТОР Д. «Была война» .... 5
СИЛКИН Б. Скифы древней
Сибири: знакомство продолжается 6
Сквозь призму времен (Круглый стол
< Знание—сила»: Великая
Отечественная) 5
СМИРНОВ С. Составляют ли трое
коллегию? 10
ТР ЕЙВИ Ш А. Российская
геополитика от Гостомысля до наших дней 8
УВАРОВ II «Дети доброй Юдифн» 3
ЦИРУЛЬНИКОВ А. Столпы
реакции 4
ЦИРУЛЬНИКОВ А. Государь ты
мой, дитятко 7
ЧЕРНЯК Е. Заговор 1
ШЕВЕЛЕВ В. Откуда дули
холодные ветры 12
ШУБИНА В. Дежурный офицер
уроков литературы 5
ШУМИЛОВ А. Надежда с острова
Належлы 5
ШУМИЛОВ А. История одной
эпитафии 10
ЩУКИН М. Блуждающие готы ... 3, 8
ЭИДЕЛЬМАН Н. «Рад письмам, даже
жалею, что приезжаете...» 4
ЭРЛИХ С. Россия колдунов 10
ЯНИН В. Ярослав — князь русский 1
ЯНИН В. Новгород 7
г
ч
157

ЯНОВ Л. Иваниана
ЧЕЛОВЕК И ГОРОД
ГОРОД И ИСТОРИЯ
ЛЕВАДА Ю. Почему дороги ведут в
Рим 2
ЛЕВИНСОН А. Город в эпоху
кризиса 2
ЛЕВИНСОН А. Другие города .... 2
БЛЕХЕР Л. Такая страна —
провинция 2
ГЛАЗЫЯЕВ В. В поисках утерянного
города 2
ГЛАЗЫЧЕВ Б. Городская среда,
экологическое сознание и любовь к гео- •
метрии 2
ГЛАЗЫЧЕВ В. «Не может быть не
экономически мыслящей культуры» 2
ГЛОБАЧЕВ М. Рыцари нашей
слободки 2
ГНЕДОВСКИЙ М. Город, которого
не было 2
Города и горожане 2
ИВАНИЦКИЙ В. Вечный пригород,
или Гардарика, остающаяся пагусом 2
КИЗЕВЕТТЕР А. Городовое
положение Екатерины II 2
КОРДОНСКИЙ С. Барнаул 2
КУЗНЕЦОВ Ю. Иваново — зона
экономического бедствия? 2
ЛИТИЧЕВСКИЙ Г. Песня о
Москве 2
МИЗИАНО В. «Я вернулся в мой
город...» 2
Мнение о прошлом и будущем .... 2
РЕПИНА Л. Что же за город
«благороднейший Лондон?» 2
САМОВЕР Н. Три Старые Руссы 2
СВАНИДЗЕ А. Средневековый
город: вертикаль прогресса 2
УЗРТМАН Р. Два сердца России 2
ФИЦ-СТЕФЕН У. Описание
благороднейшего города Лондона .... 2
Фонд общественного мнения 2
ШУЛЕР В., ВАЛЕСЯН А. О
«переходном возрасте» в жизни городов 2
ЯНИН В Новгород 2
ФИЗИКА, ХИМИЯ,
МАТЕМАТИКА, КИБЕРНЕТИКА
БАРАШЕНКОВ В. Волны
пространства и времени 4
БАРАШЕНКОВ В. Многомерное вре
12
ДЕНЬИГ К. К вопросу об энтропии,
беспорядке и дезорганизации 9
ЛЕСКОВ Л. Если вечная жизнь
возможна. 3
МАЛИНЕЦКИЙ Г., ПОТАПОВ А.
Сослагательное наклонение 9
НОВОЖИЛОВ И. Размышления о
математическом моделировании и ие
только о нем 12
СЕМЕНОВ А. В поисках «красоты»
и «правды» 3
СЕМЕНОВ А. Вселенная по
Кандинскому 10
СЕМЕНОВ А. Три пути в микромир 11
ФРЕНКЕЛЬ В. Страницы жизни
Фридриха Хоутерманса 6
ШИПОВ Г., ПАЦКЖОВ В.
Сценарий рождения материи 1
НАУКИ О ЗЕМЛЕ И КОСМОСЕ.
ЭКОЛОГИЯ
ДАВЫДОВА С. «Чужие» находят
друг друга *
КУЗНЕЦОВА Т. Гадание на
вулканической гуще 11
ЛЮБАРСКИЙ Г. Экология техники 4
МАКСИМОВ Н Землетрясения ... 11
МАЛИНЕЦКИЙ Г., ПОТАПОВ А.
Катастрофы и бедствия глазами
нелинейной динамики 3
САМОЙЛОВ С. Комета «имени
меня»? 5
СИЛКИН Ь. Когда же ей
встретился Юпитер 1
СОЛ ЕР-САЛА П. Слишком много
денег 12
Эль Ниньо. Минувшее
десятилетие — без ответа. Что дает новая
программа? 12
БИОЛОГИЯ, АНТРОПОЛОГИЯ.
МЕДИЦИНА.
РАССКАЗЫ О ПРИРОДЕ
АКИФЬЕВ А. Острова в океане, или
Парадоксы эволюции генома 8
БРОНИН С. Страх психиатра .... 10
ГЕОРГИЕВ Г. Гены и метастазы 7
ГОМАЗКОВ О. Мозг-XXl: закон
доминанты S
ДОЛЬНИК В. Право на землю ... 5, 6
Как бы вам попроще объяснить ... 8
КОВАЛЬЗОН В. Тайна сна: на
пороге третьего тысячелетия 10, 11
КУРЯЧАЯ М. Научные чтения ня
мят и С. В. МеЙена 1
ЛАЛАЯНЦ И. Из ребра Адамова 3
ЛАЛАЯНЦ И. Революция, о
необходимости которой так долго говорили,
свершилась! или Если выключить ген 9
ЛАЛАЯНЦ И. ...И отделил Бог волу,
или Мембраны много лет спустя 12
МАКСИМОВ Н Жизнь длиною в
один метр 5, б
МАКСИМОВ Н. Разыскивается:
вампир с задатками альтруиста ... 8
158

САМОЙЛОВ С. Геополитика сине-
зеленых 1
САМОЙЛОВ С. Вырастет ли у
дракона новая голова, или
Обыкновенное чудо 7
ТОВИ Д. А мышей она ловить
может? 10
ТОВИ Д. А вы видели его по
телевизору? 11
ТОВИ Д. Причина причин 12
ХАЗЕН А Предание об Адаме и Еве:
истоки и следствия 4
ИСКУССТВО. ЛИТЕРАТУРА,
АРХИТЕКТУРА
АБДУЛЛАЕВА 3. В маске рыжего б
ГНЕДОВСКИЙ М. «Посещение
музея», или Roshestveno Revisited .... 10
ЕЛЬШЕВСКАЯ Г. Помпеи - в
палатах XVII века 3
КУДРЯВЦЕВА Е. Плач по Коале 9
ПОСТЕРНАК О. Положительное зло
реставрации 5
ЭСТРИН А. Невозможные объекты,
анаморфоз в другие 9
р «ндрги V) приш#
типы лолмши твикО
ОГ 1>* A A. fl.1
ЛИЦЕЙ
Курс лекций
МЕЕРСОН Б., ПРОКУДИН Д.
Фашизм в Италии 1
МЕЕРСОН Б., ПРОКУДИН Д.
Веймарская республика в Германии:
опасности массовнзацни 3
МЕЕРСОН Б., ПРОКУДИН Д.
Дивный новый мир н его катастрофа
(1923-1933) 4
ПРОКУДИН Д., МЕЕРСОН Б. Гер-
майский национал-социализм:
тоталитаризм в полный рост 5, 6
МЕЕРСОН Б., ПРОКУДИН Д.
Тоталитаризм 7
ПРОКУДИН Д. Франция, 1934-
1936: как удалось победить
тоталитарную угрозу 8, 9
ПРОКУДИН Д. Парадоксы
индивидуализма 10
ПРОКУДИН Д. «Континент отрезан
от Британии» 11
Конспект
АВЕРИНЦЕВ С. Иерусалимская
лекция 4
Реферат
САВИЦКАЯ Т. Ребенок в культуре
XX века 4
Дн евник
ПОЛОЖЕВЕЦ П. Как и чему учат
частные школы Америки з
СЕМЕНОВ А. Уроки на улице
ветряных мельниц 1
Олимпиада
МУРАВЕНКО Е. Дети и
лингвистика 10
Пере воды
БЕТТЕЛЬГЕЙМ Б. Образование и
принцип реальности 8
Мнение
ГЛАДКИЙ А. «Идеологнв» для
ленивых 9
Архив
ВИППЕР Р. Как создать или
воспитать нового учителя 9
Обзор печати «Ньюсуик»
СЕМЕНОВ А. Лучшие школы мира 6
Консультация психолога
ЖАМКОЧЬЯН М. В углу, «без
белой обезьяны» 1
ЖАМКОЧЬЯН М. Грешники
средних классов 3
ЖАМКОЧЬЯН М. За буйного Леву
замолвите слоао б
ЛОСЕВА В., ЛУНЬКОВ А. Почему
мы боимся школы? 7
ЦУКЕРМАН Г. Саморазвитие:
задача длв подростков и их учителей 4, 5
Мемуары
СМИРНОВ С. Похвальное слово
экзамену 1
СМИРНОВ С. Отблески второй
школы 7, 8
3
I S
ч
I!
159

i
У»
Презентация
КОВРИЖНЫХ Н. AFS: мы к вам,
аы — к нам 5
Подробное чтение
ФРУМКИНА Р. Другой Базаров . . 10
Конкурс
Великолепная лесвтка 3
МИСЮЧЕНКО В. Кому и как
служит учитель года США 5
Письмо
ГУСЕВ В. Дачная педагогика .... 7
Сам оучител ь
СТРОИЛО В В. Сверим наши
заблуждения 7—11
Попробуйте 3, 5,
б
Проблеме
ЖУКОВ В. Если вы выбираете
частную школу 4
КАГАН В. Где начинается «золотая
клетка»? (ребенок н психологическое
насилие) 10, 11
ХМЕЛИК Н. Если аы выбираете
домашнюю школу 11
ЧЕНЦОВ Е. Программа STAR —
буковскнй вариант 6
Можно ли купить знания? (Круглый
стол: рынок образования) 1
СТРАНА ФАНТАЗИЯ
МИСЮЧЕНКО В. Образование —
фантастика 3
НАИВЕН Л. Игрушка 3
ПРОНЗИНИ Б. По моему хотенью,
по моему веленью 4
РОТСЛЕР У. Боазиян вникает .... 3
СЛЕСАР Г. День экзамена 3
ХОЧ Э. Д. Зоопарк 4
ШОУ Б. Счастливейший день вашей
жизни 4
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
БОРМАШЕНКО Э. Мысль и
поступок образуют структуру бытия .... 7
ГЛЕБОВ Р. Письмо в редакцию ... 4
ГРИГОРЬЕВА И. Матемвтнка в
школе — какая? 3
КОЗЛОВ В. Снова — о канцерогенах 8
ПАЧИКОВ 1 Зачем размахивать
красным флажком? 9
ПИВОВАРОВ Ю. Сжатие
пространства 11
Письма в редакцию 12
СПЕРАНСКИЙ С. Еще раз о «Но-
momilitaris» 1
ЯКОБСОН В. Культура и ее
кризисы 6
ЯКОБСОН В. Человеческое
достоинство — единственная опора .... 9
ФОТООКНО «ЗНАНИЕ-СИЛА» 8
ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ
(ДАНИЛОВ Ю) 1,3-
12
Будущее — за мирным атомом .... 3
Будьте здоровы! 5
Во асем мире 1,3—
12
В мире животных Ю
Всемирный курьер Ц, ц
Из космоса, для космоса 9
История простых вещей 4, 7
Клуб «Гипотеза» 3
Курьер науки и техники 1,3—
12
Между небом и землей Ц
Мозаика 1,3—
7,9-
11
Планета у нас одна 7
Понемногу о многом 1,3—
12
Портретная галерея 1
Самый, самая, самое g
Фокус 11, 12
ЖУРНАЛУ «ЗНАНИЕ-СИЛА» - 70 ЛЕТ
Юбилейная хроника 12
Информация из журналов прежних
лет 12
О жиэ н и жур нала
в разные годы
ЕЛЬШЕВСКАЯ Г. Модель ллв
сборки, или Долгосрочная прививка ... 12
Записка Госпрофрбра СССР 12
ЛИТИЧЕВСКИИ Г. Судьба
читателя «Знанве—сила» 12
ПРУСС И. Как опальные ученые
журнал спасали 12
ФИЛИППОВА Н. «Я не строила
журнал. Он сам строился» 12
ФРУМКИНА Р. Вместе с журналом -ц
160

QC