ISSN  0869-5687
 Российская  академия  наук
 2001  «
 4

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
 ИСТОРИЯ
 РОССИЙСКАЯ
 АКАДЕМИЯ
 НАУК
 ИНСТИТУТ
 РОССИЙСКОЙ
 ИСТОРИИ
 ЖУРНАЛ
ОСНОВАН
В  МАРТЕ
1957  ГОР
 ВЫХОДИТ
6  РАЗ
В  ГОД
 В  НОМЕРЕ:
 К  вопросу  об  имущественной  дифференциации
крестьянства  в  XV-  начале  XVI  века
 "Время,  чтоб  самодержавию  не  быть?"
Генералитет,  дворянство  и  гвардия
в  1730  году
 Староверы  и  предпринимательство
 Судебное  законодательство  Николая  I
 Загадка  смерти  Николая  I:
медики  и  самодержцы
 Социально-политический  протест  рабочих
в  1918  году
 "Письма  во  власть".  Обладало  ли  советское
общество  конституционным  сознанием
в  начале  1920-х  годов?
 Генералы  вермахта  в  советском  плену:
лагерь  №  48.1943-1956  годы
 Полвека  служения  исторической  науке.
Интервью  с  Е.Г.  Гимпельсоном
 Исторические  портреты
 Князь  Владимир  Петрович  Мещерский
 НАУКА
 МОСКВА
 ИЮЛЬ
 август
 2001  *

РЕДАКЦИОННАЯ  КОЛЛЕГИЯ
 С.В.  ТЮТЮКИН  (главный  редактор),
 А.И.  АКСЕНОВ,  В.Я.  ГРОСУЛ,  П.Н.  ЗЫРЯНОВ,  А.Е.  ИВАНОВ,  А.В.  ИГНАТЬЕВ,
 А.П.  КОРЕЛИН,  Ю.С.  КУКУШКИН,  В.А.  КУЧКИН,  В.С.  ЛЕЛЬЧУК,
 В.А.  НЕВЕЖИН,  Л.Н.  НЕЖИНСКИЙ,  Ю.А.  ПЕТРОВ,  Е.И.  ПИВОВАР,
 Ю.А.  ПОЛЯКОВ,  М.А.  РАХМАТУЛЛИН  (зам.  главного  редактора),
 А.Н.  САХАРОВ,  С.С.  СЕКИРИНСКИЙ,  В.В.  ТРЕПАВЛОВ
 Адрес  редакции:
 117036,  Москва  В-36,  ул.  Дм.  Ульянова,  19.  Тел.  123-90-10;  123-90-41
Для  писем:  iri_  RAN  @chat.ru
 Ответственный  секретарь  Ю.В.  Мочалова
Тел.  123-90-10
 EDITORIAL  BOARD
S.V.  TIUTIUKIN  cEditor-in-chief),
 A.I.  AKSIONOV,  V.Ya.  GROSUL,  P.N.  ZYRIANOV,  A.E.  IVANOV,  A.V.  IGNATIEV,
 A.P.  KORELIN,  Yu.S.  KUKUSHKIN,  V.A.  KUCHKIN,  V.S.  LEL'CHOUK,
 V.A.  NEVEZHIN,  L.N.  NEZHINSKII,  Yu.A.  PETROV,  E.I.  PIVOVAR,
 Yu.A.  POLYAKOV,  M.A.  RAKHMATULLIN  (Assistant  editor-in-chief),
 A.N.  SAKHAROV,  S.S.  SEKIRINSKII,  V.V.  TREPAVLOV
 Address:
 19,  Dm.  Ulianova,  Moscow,  Russia,  Tel.  123-90-10;  123-90-41
 Managing  Editor  Yu.V.  Mochalova
Tel.  123-90-10
 РУКОПИСИ  ПРЕДСТАВЛЯЮТСЯ  В  РЕДАКЦИЮ  В  ЧЕТЫРЕХ  ЭКЗЕМПЛЯРАХ,  ОБЪЕМОМ  НЕ
БОЛЕЕ  1,5  АВТОРСКИХ  ЛИСТА  (36  СТР.  МАШИНОПИСИ  ЧЕРЕЗ  ДВА  ИНТЕРВАЛА),
А  ТАКЖЕ  В  ЭЛЕКТРОННОМ  ВАРИАНТЕ  (ДИСКЕТА  И  РАСПЕЧАТКА  НЕ  БОЛЕЕ
1^  ПЕЧАТНЫХ  ЛИСТА).  В  СЛУЧАЕ  ОТКЛОНЕНИЯ  РУКОПИСИ  АВТОРУ  ВОЗВРАЩАЮТСЯ
ТРИ  ЭКЗЕМПЛЯРА  ИЛИ  ДИСКЕТА.
 ©  Российская  академия  наук,
 Институт  российской  истории,  2001  г.
 2

©  2001  г.
 И.В.  К  У  Р  У  к  и  н
 "ВРЕМЯ,  ЧТОБ  САМОДЕРЖАВИЮ  НЕ  БЫТЬ"?
(Генералитет,  дворянство  и  гвардия  в  1730  году)
 Одна  из  самых  интересных  страниц  российского  XVIII  века  -  попытка  ограниче¬
ния  самодержавия  в  1730  г.  -  по  понятным  причинам  долгое  время  была  неуместной
темой  для  публичного  обсуждения.  Однако  уже  в  относительно  либеральные  времена
Екатерины  II  известия  о  "затейке"  Верховного  тайного  совета  (далее:  ВТС)  и
"договорной  грамоте"  стали  появляться  в  учебниках  истории;  в  начале  XIX  в.
сделались  известными  и  сами  "кондиции"  *.  В  споре  И.И.  Болтина  с  французом  Н.  Лек-
лерком  вырисовывалась  четкая  схема:  вельможи  незаконно  избрали  Анну  Иоанновну
(права  на  престол  принадлежали  Елизавете  Петровне)  и  ограничили  ее  власть,
движимые  собственными  "властолюбием,  сребролюбием  и  неумеренной  злобой".  Но
дворяне  отвергли  "власть  аристократическую",  и  Анна  была  "всею  нациею  признана
самодержицею"2.  Такая  оценка,  сложившаяся  к  концу  XVIII  в.,  и  стала  господ¬
ствующей  -  не  случайно  "Примечания"  И.И.  Болтина  воспроизводились  в  других
исторических  сочинениях,  закрепивших  официальный  штамп3.  Параллельно  в  рус¬
ской  общественной  мысли  формировалась  и  иная  тенденция.  В  своем  знаменитом
памфлете  М.М.  Щербатов  полагал,  что  целью  "верховников"  было  "учинить  осно¬
вательные  законы  государству  и  власть  государеву  Сенатом  или  парламентом
ограничить"4.
 С.М.  Соловьев  впервые  собрал  и  осмыслил  основной  комплекс  материалов  по
проблеме  (публицистические  сочинения,  донесения  иностранных  послов)  и,  самое
важное,  познакомил  читателей  с  выдержками  из  подлинных  документов  ВТС  и
дворянских  проектов.  Историк  с  кажущимся  сожалением  перечислял  тактические
промахи  в  действиях  ВТС:  правители  не  позаботились  опубликовать  "кондиции",  не
изменили  форму  присяги;  в  целом  им  "надо  было  действовать  решительнее,  немед¬
ленно  же  назначить  четверых  новых  членов  Верховного  тайного  совета  из  самых
сильных  людей  между  недовольными;  но  этого  не  сделали"5.
 В  то  же  время  публицист  и  писатель  Е.П.  Карнович  закрепил  и  иную  концепцию
событий  1730  г.  Он  связал  "революционное  движение"  1730  г.  с  прежними  попытками
ограничения  самодержавия  и  практикой  земских  соборов  допетровской  России.
Опираясь  на  свидетельства  иностранных  послов,  Е.П.  Карнович  впервые  указал  на
существование  особого  конституционного  "плана"  Д.М.  Голицына.  Дворянские  про¬
екты,  считал  автор,  несомненно,  свидетельствовали  о  поддержке  реформаторских
планов;  но  споры  между  дворянством  и  ВТС  привели  к  тому,  что  "верховники  и  чело¬
битчики  попали  в  западню",  устроенную  их  политическими  противниками6.
 Первым  специальным  исследованием  проблемы  стала  монография  Д.А.  Корсакова,
до  сих  пор  не  потерявшая  практического  значения  благодаря  опубликованным  в  ней
источникам  и  обширному  справочному  материалу.  Эта  работа  стала  особой  вехой  в
изучении  проблемы:  после  ее  появления  любые  новые  мнения  неизбежно  требовали
профессионального  пересмотра  датировок  и  атрибуции  текстов  сохранившегося
комплекса  документов,  сделанных  Д.А.  Корсаковым.  Исследователь  пришел  к  выводу
о  существовании  в  рядах  дворянства  двух  основных  течений  -  противников  и  сто-
 *  Курукии  Игорь  Владимирович,  кандидат  исторических  наук,  доцент  Российского  государственного
гуманитарного  университета.
 3

ронников  ограничения  самодержавия.  Но  дворянство  еще  не  "осознало  свою  корпо¬
ративность",  и  его  группировки  были  текучими;  для  них  были  характерны  противо¬
речия  в  убеждениях  и  поступках  вплоть  до  полной  "перемены  мыслей".  "Неумение
действовать  сообща"  в  сочетании  с  "бестактными  и  нецелесообразными"  мерами  ВТС
сделало  невозможным  сотрудничество  "верховников"  со  сторонниками  политических
перемен  -  во  многом  по  вине  кн.  Д.М.  Голицына.  При  этом  Д.А.  Корсаков  отрицал
наличие  "олигархических  тенденций"  в  замыслах  ВТС,  члены  которого  желали  "проч¬
ного  основания  государственного  устройства".  Он  верил  в  существование  у  князя
"плана"  государственных  преобразований  и  отмечал  сделанные  им  в  "кондициях"
заимствования  из  актов  шведского  сейма  1719-1720  гг.  Но  правители  восстановили
против  себя  "генералитет"  и  большую  часть  дворян  и  таким  образом  "сами  под¬
готовили  падение  своему  делу".  В  результате  в  стране  утвердилась  "иноземная  оли¬
гархия"  -  пресловутая  "бироновщина"7.
 Появление  труда  Д.А.  Корсакова  вызвало  многочисленные  отклики.  Одни  авторы,
как  Н.И.  Костомаров,  целиком  соглашались  с  выводами  ученого  и  с  сожалением
отмечали  отсутствие  у  дворянства  развитого  "политического  сознания".  Радикальный
публицист  и  историк  С.С.  Шашков  критиковал  работу  "слева":  попытка  ВТС  не  стала
"Magna  charta"  для  России,  ибо  никакая  олигархия  не  могла  ничего  принести  народу,
кроме  вреда  и  появления  "второй  Польши".  Консервативные  оппоненты,  как  Н.П.  За¬
госкин,  заявляли,  что  подписи  под  проектами  вовсе  не  свидетельствуют  об  истинных
позициях  "шляхетства":  дворяне  стремились  только  к  "обузданию"  ВТС,  на  деле  же  им
была  свойственна  полная  политическая  индифферентность8.
 Так,  уже  в  прошлом  веке  в  профессиональные  споры  вокруг  событий  стали
привноситься  политические  пристрастия  авторов.  Неудивительно,  что  на  рубеже  XIX-
XX  вв.  тема  привлекла  внимание  молодого,  но  уже  маститого  П.Н.  Милюкова.  Он
пришел  к  выводу,  что  образцом  для  членов  ВТС  послужила  не  современная  им  швед¬
ская  "форма  правления"  1719-1720  гг.,  а  "аристократическая  конституция"  XVII  в.  -
постановления  1634  и  1660  гг.,  вводившие  в  Швеции  правление  Государственного
совета  из  5  человек.  Он  пытался  воссоздать  на  основании  известных  ему  источников
предполагаемый  "план"  кн.  Д.М.  Голицына9.  По  мнению  П.Н.  Милюкова,  дворяне
(историк  даже  называл  их  "московской  интеллигенцией")  обсуждали  проекты  с
"напряженным  интересом".  Но  "конституционалисты"  и  ВТС  не  согласились  на
взаимные  уступки,  и  страна  "пошла  далеко  не  тем  путем,  о  котором  мечтали  ру¬
ководители  движения  1730  г."  Как  печальное  свидетельство  упущенного  шанса
историк  опубликовал  фотокопию  разорванных  императрицей  "кондиций".
 Основные  выводы  Д.А.  Корсакова  и  П.Н.  Милюкова  прочно  вошли  в  научный
оборот  и  принимались  в  работах  других  авторов  с  большей  или  меньшей  катего¬
ричностью  в  зависимости  от  их  личных  убеждений.  Лишь  немногие  пытались  отстаи¬
вать  традиционную  концепцию  выступления  "бояр-олигархов".  Характерной  пред¬
ставляется  и  позиция  оппонента  П.Н.  Милюкова  -  профессора-юриста  А.С.  Алек¬
сеева.  Его  главным  аргументом  стали  не  столько  источниковедческие  наблюдения,
сколько  доказательства  нелегитимности  самого  ВТС,  превратившегося  с  введением  в
его  состав  фельдмаршалов  М.М.  Голицына  и  В.В.  Долгорукова  из  законного  высшего
государственного  органа  в  "революционный  комитет",  главным  орудием  которого
явились  ложь  и  подлоги10.
 По  сравнению  с  П.Н.  Милюковым,  оценка  "политической  драмы"  1730  г.
 В.О.  Ключевским  была  заметно  более  скептической.  Историк  считал  кн.  Д.М.  Голи¬
цына  сторонником  политической  свободы  -  и  в  то  же  время  "старым  Дон  Кихотом
отпетого  московского  боярства",  отстаивавшим  аристократический  состав  ВТС  и
превратившим  политическую  борьбу  в  "придворную  плутню".  Не  лучшим  оказалось  и
"шляхетство":  оно  "ютилось  вокруг  важных  персон,  суливших  им  заманчивые  льготы,
и  вторило  своим  вожакам".  В  итоге  спор  был  решен  гвардией  "по-казарменному:  ее
толкали  против  самовластия  немногих  во  имя  права  всех,  а  она  набросилась  на  всех  во
имя  самовластия  одного  лица".  В  другой  лекции  приговор  выглядел  еще  более  стро¬
 4

гим:  "Гвардия  могла  быть  под  сильной  рукой  только  слепым  орудием  власти,  под  сла¬
бой  -  преторианцами  или  янычарами"11.
 После  известной  ленинской  оценки  послепетровской  эпохи  как  периода  борьбы
одной  "кучки  дворян"  против  другой  обсуждение  проблемы  стало  неактуальным.  По¬
ворот  был  весьма  резким.  В  советской  научной  литературе  вплоть  до  1980-х  гг.
действия  ВТС  оценивались  как  попытка  установления  олигархического  правления  в
интересах  старинных  боярских  родов12.  Пожалуй,  единственным  исключением  стала
серия  статей  Г.А.  Протасова,  заново  скрупулезно  исследовавшего  комплекс  опубли¬
кованных  и  архивных  материалов  по  проблеме  и  пришедшего  к  весьма  важным  вы¬
водам.  В  частности,  автор  пересмотрел  датировку  и  атрибуцию  важнейших  доку¬
ментов  ВТС  и  дворянских  проектов.
 Появившиеся  в  последнее  время  работы,  с  одной  стороны,  воспроизводят  тради¬
ционную  оценку  действий  ВТС  как  "олигархического  переворота",  имевшего,  правда,
"шанс  реформировать  систему  власти"13.  С  другой  -  в  научных  и  популярных  публи¬
кациях  наблюдается  что-то  вроде  возвращения  к  концепции  П.Н.  Милюкова:  победа
"верховников"  означала  бы  "культурный  сдвиг"  в  истории  России,  "участие  общества
в  управлении  страной,  контроль  над  хищным  государством,  превращение  государства
из  цели  в  орудие,  гарантию  соблюдения  человеческого  достоинства".  Некоторые
авторы  даже  полагают,  что  переход  к  конституционному  устройству  был  предрешен  и
только  "случай  распорядился  иначе";  другие  же  считают  возможным  сделать  1730-й
год  исходной  точкой  новой  периодизации  освободительного  движения  в  России14.
 Следует  отметить  и  наличие  более  взвешенных  оценок  в  контексте  цивилиза¬
ционного  развития  России:  "кондиции"  можно  считать  лишь  "подобием  конститу¬
ционной  монархии"  -  в  1730  г.  речь  не  шла  "ни  о  проблеме  ликвидации  крепостного
права,  ни  о  народном  представительстве  как  таковом,  ни  о  разделении  властей,  ни  о
гражданском  обществе";  к  тому  же  большинство  дворян  было  не  готово  принять
новые  принципы  устройства  верховной  власти15.
 Характерно,  что  обращение  к  концепциям  либеральной  историографии  начала
XX  в.  не  сопровождается  новыми  источниковедческими  наблюдениями  -  в  частности,
не  учитываются  выводы  Г.А.  Протасова,  которые  между  тем  уже  признаны  в  работах
западных  историков.
 Оценка  "затейки"  1730  г.  в  западной  историографии  заметно  осторожнее.  Многие
авторы  признают,  что  кн.  Д.М.  Голицын  и  его  единомышленники  отнюдь  не  стреми¬
лись  обратить  вспять  петровские  преобразования,  но  тем  не  менее  сомневаются  в
наличии  у  "верховников"  планов  модернизации  политического  строя16.  Политическая
активность  дворянства  объясняется  борьбой  и  взаимодействием  различных  группи¬
ровок  знати,  к  которым  примыкало  мелкое  дворянство,  исходя  прежде  всего  из
унаследованных  от  прошлого  "патронажно-клиентских  связей"  (и  в  XVII  в.  боярские
группировки  боролись  при  дворе  за  власть  и  влияние,  а  провинциальные  служилые
люди  подавали  царю  коллективные  челобитные  о  своих  нуждах)17.
 В  итоге  множится  количество  противоречивых  оценок  одних  и  тех  же  событий  и
участвовавших  в  них  лиц.  В  свое  время  В.О.  Ключевский  осудил  дворянство,  неспо¬
собное  выработать  "цельный  и  удобоприемлемый  план  государственного  устройства".
В  своих  заметках  он  даже  назвал  прожектеров  1730  г.  "политическими  зайцами,
безбилетно  прокравшимися  в  политику  под  именем  общества  или  общенародия".
С  другой  стороны,  в  литературе  можно  встретить  искреннее  убеждение  в  том,  что
лидеры  переворота  1730  г.  стремились  "совместить  русский  опыт  прошлых  веков  с
современным  западным  опытом",  а  дворяне  той  поры  были  психологически  готовы  "к
переходу  на  следующий  уровень  свободы"18.  Целью  данной  работы  как  раз  и  является
попытка  проследить  позиции  разных  слоев  дворянства  и  выявить  уровень  полити¬
ческих  представлений  и  настроений  действовавших  сил  с  учетом  некоторых  новых
источников  из  фондов  РГАДА  и  РГВИА.
 Как  известно,  знаменитые  "кондиции"  были  составлены  членами  ВТС  ночью  и
утром  19  января  1730  г.  после  смерти  15-летнего  императора  Петра  II,  а  затем  под¬
 5

писаны  25  января  находившейся  в  Курляндии  Анной.  Новость  была  обнародована
собравшемуся  в  Москве  на  царскую  свадьбу  генералитету  и  дворянству;  в  ответ  на
недоуменные  вопросы  "верховники"  предложили  последним  сочинить  и  представить
свои  мысли  по  поводу  новой  "формы  правления".
 Сейчас  можно  утверждать,  что  нам  известны  все  проекты  1730  г.  (как  планы
самого  ВТС,  так  и  7  дворянских  проектов  за  подписью  416  человек),  порядок  их  появ¬
ления,  время  составления  и  круг  авторов.  Напомним  их  перечень  (обычно  проекты
принято  именовать  по  количеству  подписей  под  ними).  "Проект  361"  был  официально
принят  ВТС  5  февраля  1730  г.  за  подписями  28  персон  генеральского  ранга;  два
других,  идентичных  по  содержанию  экземпляра  (все  они  сохранились  в  бумагах  ВТС  в
РГАДА)  были  подписаны  соответственно  7  и  326  лицами.  "Проект  15"  (или  "проект
Матюшкина",  или  "Дмитриева-Мамонова")  был  составлен  по  предложению  самого
ВТС  группой  высших  чинов,  не  согласных  с  первым  проектом,  и  также  принят
Советом.  Текст  этого  проекта  наряду  с  другими  сохранился  в  делах  ВТС  в  РГАДА,  но
часть  листа  с  подписями  в  нем  оторвана;  подписи  воспроизводятся  только  в  немецком
переводе  XVIII  в.  "Проект  13"  дошел  до  нас  лишь  в  донесениях  прусского  и  сак¬
сонского  посланников.  "Проект  25"  сохранился  в  копии,  сделанной  для  А.П.  Волын¬
ского  в  числе  других  документов  о  событиях  1730  г.  Наконец,  "особые  мнения"  подали
в  ВТС  граф  И.А.  Мусин-Пушкин  и  еще  5  человек  во  главе  с  С.  Колычевым19.  Все  эти
документы  уже  были  опубликованы,  хотя  до  сих  пор  отсутствует  единое  научное
издание  комплекса  сохранившихся  источников  о  событиях  1730  г.20  Такая  работа  тем
более  необходима,  что  существующие  публикации  порой  неверно  указывают  автор¬
ство  документов  и  содержат  ошибки  в  передаче  текста.
 Из  всех  проектов  наибольшее  значение  имеют  "проект  361"  и  "проект  15".  Прочие
либо  официально  не  фиксировались  ВТС,  либо  не  содержали  ничего  принципиально
нового  по  сравнению  с  двумя  первыми.  Знаменитый  "проект  Татищева"  можно  ис¬
ключить  из  этого  ряда,  поскольку  он  появился  уже  после  событий  и  представляет
собой  авторскую  переработку  "проекта  361"  -  что,  разумеется,  не  исключает
активного  участия  самого  В.Н.  Татищева  в  "движении"  1730  г.21
 Оба  "главных"  проекта  близки  по  форме  и  состоят  из  двух  четко  выделенных  раз¬
делов.  В  первом  указывается  порядок  формирования  и  деятельности  высших  госу¬
дарственных  органов;  второй  перечисляет  основные  требования  дворянства.  Содер¬
жание  второго  раздела  по  существу  идентично  в  обоих  документах:  это  требование,
во-первых,  отмены  закона  о  единонаследии  1714  г.,  во-вторых,  -  четкого  определения
сроков  дворянской  службы  и  отказа  от  практики  назначения  дворян  в  качестве
рядовых  солдат  и  матросов.  В  главном,  "политическом"  разделе  одинаково  звучит
тезис  о  необходимости  при  составлении  законов  и  принятии  важнейших  решений  "об¬
щего  совета"  высших  органов  власти  ("вышнего  правительства"  в  "проекте  361"  и
ВТС  с  Сенатом  -  в  "проекте  15")  с  генералитетом  и  дворянством.
 Принципиальная  разница  заключалась  в  подходе  к  формированию  состава  верхов¬
ной  власти.  "Проект  361"  предлагал  создание  "вышнего  правительства"  из  21  "пер¬
соны".  "Вышнее  правительство",  а  также  Сенат,  губернаторы  и  президенты  коллегий
становились  выборными:  "Выбирать  и  балатировать  генералитету  и  шляхетству...  а
при  балатировании  быть  не  меньше  ста  персон".  "Проект  15"  предполагал  сохранение
ВТС  при  увеличении  его  состава  до  12-15  человек.  Избранные  особым  собранием  в
"70  персон"  кандидаты  в  члены  ВТС  (один  из  трех)  утверждались  самим  Советом.
В  вопросе  о  пополнении  Сената  и  высшей  администрации  авторы  проекта  допускали
оба  варианта:  "Выбор  в  Сенат,  и  в  президенты  коллежские,  и  в  губернаторы  пере-
даетца  в  волю  и  расмотрение  Верховного  тайного  совета  или  обществом  выбрав
балантировать".  Таким  образом,  "проект  361"  предусматривал  фактическую  ликви¬
дацию  ВТС  в  его  прежнем  качестве  и  составе;  предполагалось  создание  особого
собрания,  определявшего  назначения  на  ключевые  должности  в  системе  управления  и
устранявшего  от  этого  как  Сенат,  так  и  "вышнее  правительство".  Второй  проект
представлял  собой  компромисс  с  существующим  порядком  и  оставлял  за  ВТС
 6

контроль  за  назначениями  на  важнейшие  посты,  включая  формирование  самого
Совета.
 В  конце  января  и  в  первых  числах  февраля  ВТС  сочинил  свой  план  реформ,  или
"проект  формы  правления",  который  сохранился  в  трех  последовательно  составляв¬
шихся  редакциях,  а  также  в  черновых  заметках  (по  расчетам  Г.А.  Протасова,  они
были  подготовлены  к  началу  февраля,  а  затем  перерабатывались  в  течение  7-10  фев¬
раля).  Г.А.  Протасов  пришел  к  выводу,  что  "проект"  представлял  собой  попытку
компромисса  с  оппозицией  и  даже  "мог  стать  конституцией"  России22.
 Однако  рассмотрим  внимательнее  ключевые  1,  3  и  4  параграфы  его  итоговой
третьей  редакции.  ВТС  действительно  соглашался  на  выборы  своих  членов,  а  также
сенаторов  и  президентов  коллегий.  После  колебаний  он  согласился  расширить  свой
состав:  единственная  помета  в  беловом  экземпляре  -  это  вписанные  на  полях  цифры
"7  +  5"  в  первом  параграфе,  касающемся  состава  и  пополнения  членов  Совета.  Однако
круг  выборщиков  предельно  ограничивался:  ими  являлись  только  сами  "верховники"
вместе  с  Сенатом;  в  окончательном  варианте  уже  не  значились  в  числе  выборщиков
упоминавшиеся  в  первой  черновой  редакции  президенты  коллегий  и  генералитет23.
 Далее,  для  обсуждения  "новых  и  важных  дел"  предлагалось  собирать  Сенат,  гене¬
ралитет,  "колежских  членов"  и  "знатное  шляхетство",  но  порядок  созыва  этого  собра¬
ния  и  его  компетенция  никак  не  оговаривались.  Количество  мест  в  Сенате  ВТС  так  и
не  указал:  в  беловом  тексте  для  этой  цифры  оставлено  место,  хотя  в  черновой  за¬
метке  она  обозначена:  11  человек.  Но  зато  были  четко  определены  его  подчиненное
положение  ("для  вспоможения"  Совету)  и  принцип  комплектования  (исключительно
из  "персон"  не  ниже  действительного  статского  советника).  Кандидаты  в  президенты
коллегий  и  других  ведомств  должны  были  избираться  "из  фамильных  людей,  из  гене¬
ралитета  и  из  знатного  шляхетства".  Выборы  губернаторов  не  предусматривались  -
общая  фраза  о  выборах  "в  протчие  управления"  могла  иметь  различные  толкования.
В  конце  четвертого  параграфа  авторы  документа  еще  раз  сочли  необходимым
подчеркнуть:  "Особливо  старые  и  знатные  фамилии  да  будут  иметь  преимущества".
 Это  все,  что  ВТС  смог  бы  предложить  дворянству  через  три  недели  ожидания.  Мне
кажется,  что  Г.А.  Протасов  излишне  оптимистичен  в  оценке  достоинств  этой  про¬
граммы.  Она  не  просто  закрепляла  гарантии  для  членов  ВТС  (их  не  прочь  были  пре¬
доставить  и  оппозиционеры).  В  случае  ее  реализации  сохранилось  бы  исключительное
положение  самого  Совета  с  зависимым  от  него  Сенатом;  выборы  в  ВТС,  в  Сенат  (и  на
другие  посты)  стали  бы  внутренним  делом  членов  этих  двух  органов,  причем  из  числа
выборщиков  были  бы  исключены  лица  ниже  IV  класса  и  предпочтение  отдано
"старым  и  знатным  фамилиям".  Сохранялась  жесткая  централизация  управления,
поскольку  порядок  созыва  и  полномочия  дворянского  собрания  (опять-таки  с  пре¬
имуществом  для  "знатного  шляхетства")  не  оговаривались;  не  случайным  было  и
умолчание  о  выборах  местных  властей.  Неизменными  оставались  обязательная
служба  дворян  и  петровский  указ  о  единонаследии  -  ВТС  не  отреагировал  на  ясно
выраженное  в  проектах  общее  пожелание  его  отмены.
 Сопоставление  белового  варианта  документа  с  подготовительными  позволяет
сделать  вывод,  что  ход  мыслей  его  авторов  шел  не  в  сторону  смягчения  своей  пози¬
ции,  а  как  раз  наоборот.  Таким  образом,  итог  размышлений  и  поисков  "верховников"
не  вел  к  компромиссу  с  авторами  "проекта  361",  а  являлся  отказом  от  него  по  всем
важнейшим  пунктам.  Оглашение  такого  плана  в  условиях  массовой  оппозиции  было
немыслимо.  Вопреки  мнению  Д.А.  Корсакова,  он  не  был  обнародован  и  навсегда
остался  в  бумагах  Совета.  В  последующие  дни  февраля  ВТС  подготовил  новый
документ  -  "Способы,  которыми,  как  видитца,  порядочнее,  основательнее  и  тверже
можно  сочинить  и  утвердить  известное  столь  важное  и  полезное  всему  народу  и
государству  дело".  Текст  этого  третьего  по  счету  (после  "кондиций"  и  "проекта
формы  правления")  и  последнего  из  законченных  планов  "верховников"  опубликован
в  статье  Г.А.  Протасова  (там  же  обоснована  его  принадлежность  к  документам
ВТС)24.
 7

Главное  из  предложенных  "оснований"  состояло  в  том,  чтобы  "шляхетство"  избра¬
ло  бы  "годных  и  верных  отечеству  людей  от  дватцати  до  тритцати  человек  и
утвердили  б  их  письменно  так,  что  оне  внизу  написанным  порядком  к  пользе
отечества  сочинят  и  утвердят,  и  то  имеет  вечно  твердо  и  нерушимо  быть".  Этот
"порядок"  подразумевал  законодательную  инициативу  самого  ВТС  и  привлечение  от  4
до  6  человек  из  числа  "синодских  членов",  "военных  людей",  купечества  и  "от  всякого
чина"  при  обсуждении  дел,  касающихся  данной  сословной  группы  или  сферы  ее
интересов.  Таким  образом,  "Способы"  впервые  предлагали  до  сих  пор  отсутст¬
вовавшую  в  проектах  обеих  сторон  юридическую  процедуру  законотворчества,  что
было  отмечено  еще  П.Н.  Милюковым.
 Однако  и  эта  уступка  была  относительной.  Законодательная  инициатива  ВТС  под¬
разумевала  сохранение  самого  Совета  и  подчиненного  ему  Сената  на  весь  период  сос¬
тавления  нового  законодательства.  Устанавливалась  сложная  система  утверждения
законов:  выборные  с  каждым  законопроектом  должны  были  "взойтить  в  Сенат  и  с
ними  советовать  и  согласитца.  А  как  выборные  и  Сенат  о  том  деле  согласятца,  тогда
выборным  и  Сенату  всем  иттить  с  тем  делом  в  Верховный  совет  и  всем  обще  о  том
деле  разсуждать.  А  как  выборные,  Сенат  и  Верховный  совет  о  каком  деле  все  согла¬
сятца,  и  тогда  послать  с  тем  делом  несколько  особ  к  ее  императорскому  величеству  и
просить,  чтоб  конфирмовала".  Такая  процедура  последовательного  и  единогласного
прохождения  законопроекта  через  ряд  учреждений  и  зависимую  от  ВТС  императрицу
(ведь  об  отмене  "кондиций"  речи  не  было!)  оставляла  Совет  на  неопределенное  время
верховной  инстанцией  при  принятии  любого  закона.  А  уж  князю  ли  Голицыну  было
не  знать,  как  безуспешно  закончились  все  попытки  Петра  I  создать  новое  Уложение?
 Характерно,  что  "верховники"  отлично  понимали  все  трудности,  ожидавшие  де¬
путатов  нового  "Учредительного  собрания",  и  уровень  их  подготовки  для  такого  дела.
Во-первых,  их  еще  надо  было  выбрать  с  участием  всех  дворян  империи  -  и  "чтоб  ни¬
кто,  никак  и  ничем  от  того  согласия  не  отговаривался  ни  заслугами,  ни  рангом,  ни
Старостин)  фамилии  и  чтоб  всякому  был  один  голос".  Сколько  бы  ушло  времени  на
"избирательную  кампанию"  при  понятных  технических  трудностях  и  обычном  "нетст-
ве"  дворян,  смотревших  на  очередной  призыв  в  Петербург  как  на  новую  тягостную
службу?  А  в  созванном,  наконец,  присутствии  должны  были  дежурить  "две  особы...
толко  чтоб  оне  содержали  в  том  их  собрании  доброй  порядок,  а  имянно  голосы
давали,  шум  и  крик,  а  особливо  брань  унимали"25.  Очевидно,  подобные  сцены  заранее
предусматривались  опытными  бюрократами,  в  руках  которых  оставалась  бы  реальная
и  ничем  не  ограниченная  исполнительная  власть.
 "Способы"  стали  последним  документом  ВТС,  с  которым  его  авторы  собирались
обратиться  к  дворянству  к  исходу  третьей  недели  февраля.  Но  и  эти  предложения  не
оставляли  надежд  на  компромисс  с  оппозицией  по  главному  пункту  -  о  власти  самого
ВТС,  состоявшего  преимущественно  из  представителей  двух  знатных  фамилий.  Более
того,  выдвинутые  ранее  предложения  о  расширении  Совета  на  этот  раз  даже  не
упоминались.  При  таком  упорном  "цеплянии"  за  власть  можно  ли  было  ожидать,  что
правящий  ВТС  был  бы  способен  к  серьезному  изменению  петровской  политической
системы?
 Кто  же  оппонировал  "верховникам"?  В  1869  г.  М.Н.  Лонгинов  опубликовал  список
членов  "генералитета"  по  рукописи  из  собрания  П.Ф.  Карабанова.  По  прошествии  бо¬
лее  100  лет  Б.  Михан-Уотерс  уточнила  биографические  данные  перечисленных  в  нем
лиц  I-IV  классов  и  определила  имущественное  положение  многих  из  них  -  в  таком  об¬
новленном  виде  этот  перечень  и  опубликован  в  ее  книге26.  Применительно  к
событиям  1730  г.  перечень  все  же  нуждается  в  некоторой  корректировке,  поскольку  в
нем  у  ряда  лиц  указаны  чины,  полученные  позднее.  Опубликованный  в  "Сборниках
Русского  исторического  общества"  комплекс  материалов  ВТС  за  1728-1730  гг.  и
хранящийся  в  РГВИА  "Список  генералов  и  штаб-офицеров"  1729  г.  позволяют
представить  себе  состав  генералитета  на  начало  1730  г.  и  степень  его  участия  в
событиях.
 8

Итак,  из  числа  генералов  следует  исключить  умерших  в  1728-1729  гг.  И.М.  Лиха¬
рева  и  В.И.  Корчмина.  Не  имели  в  начале  года  генеральских  рангов  бригадиры
 С.Т.  Греков,  С.В.  Секиотов,  М.Ю.  Мещерский,  бывший  секретарь  Кабинета  И.А.  Чер¬
касов,  полковник  И.И.  Бахметев,  статские  советники  Г.  Фик  и  А.Ю.  Бибиков,  капитан
флота  В.А.  Урусов,  подпоручик  гвардии  П.С.  Салтыков  и  адъютант  фельдмаршала
М.М.  Голицына  А.Д.  Голицын.  Наконец,  в  1723-1727  гг.  были  осуждены  с  лишением
чинов  и  сосланы  А.М.  Девиер,  Г.Г.  Скорняков-Писарев,  И.И.  Бутурлин,  генерал-лей¬
тенант  А.Я.  Волков  и  родственник  А.Д.  Меншикова  тайный  советник  В.М.  Арсеньев.
Зато  в  список  необходимо  внести  трех  генерал-майоров,  пропущенных  М.Н.  Лонги-
новым  и  Б.  Михан-Уотерс:  Манштейна,  И.  Менгдена  и  П.  Гасениуса.  Нет  полной
уверенности  в  наличии  генеральского  статуса  у  придворных  (камергеры  Р.  Левен-
вольде,  С.В.  Лопухин,  П.Ф.  Балк-Полев,  С.Д.  Голицын)  и  посланников  (камергеры
 A. 	П.  и  М.П.  Бестужевы-Рюмины),  что  не  удивительно  при  отсутствии  в  это  время
четкого  порядка  классификации  придворных  чинов  по  "Табели  о  рангах".  Но  если
оставить  в  генеральских  рядах  все  "сомнительные"  кандидатуры,  то  получается
в  итоге  165  человек.
 Затем  из  этого  числа  следует  исключить  послов  (братья  Бестужевы-Рюмины,
Н.Ф.  Головин,  А.Г.  Головкин,  И.А.  Щербатов,  Л.  Ланчинский),  генералов,  находив¬
шихся  в  Петербурге,  во  флоте,  при  полках  и  в  Низовом  корпусе  в  Иране  (по  докладам
главнокомандующих  и  расписаниям  полков),  иностранцев  на  русской  службе  -  в  боль¬
шинстве  своем  армейских  генералов  и  адмиралов.  Далее  -  убираем  находившихся  по
месту  службы  губернаторов  и  вице-гебернаторов  (И.Я.  Дупре,  А.П.  Волынский,
Ю.Ю.  Трубецкой,  Ф.Н.  Балк,  С.Ф.  Мещерский,  Г.А.  Урусов).  Всего  таких  чинов,
русских  и  иноземцев,  находившихся  на  службе  и  за  границей,  я  насчитал  79.  Из  ос¬
тавшихся  проекты  1730  г.  подписывали  51  человек  и  еще  5  участвовали  в  "деле"
25  февраля  и  подписывали  два  прошения  Анне.  Итого  вместе  с  членами  самого  ВТС  и
арестованным  позднее  Ягужинским  -  64.  Кроме  того,  в  Москве  отсутствовали
"отставники"  -  генерал-лейтенант  Г.С.  Кропотов,  П.П.  Шафиров,  действительный
статский  советник  А.И.  Дашков.  В  ссылке  в  деревнях  жили  адмирал  А.Л.  Нарышкин
и  изгнанный  из  Сената  в  1728  г.  Ю.С.  Нелединский-Мелецкий.  Неизвестно,  где
находились  дядя  Анны  кравчий  В.Ф.  Салтыков  и  еще  несколько  человек.
 Протоколы  ВТС  и  перечень  подписей,  поставленных  собравшимися  в  Москве  дво¬
рянами  под  объявленными  2  февраля  "кондициями",  позволяют  заключить,  что  в  фев¬
рале  1730  г.  в  Москве  находились,  но  никаких  проектов  не  подписывали  генерал-лей¬
тенант  М.И.  Леонтьев,  генерал-майоры  И.В.  Панин  и  А.Б.  Бутурлин,  отставной  мос¬
ковский  генерал-губернатор  И.Ф.  Ромодановский,  сенаторы  А.Л.  Плещеев,  И.Г.  Дол¬
горуков  и  М.М.  Голицын-младший,  брат  фельдмаршала  М.В.  Долгоруков,  секретарь
ВТС  В.С.  Степанов,  адмиралтеец  В.А.  Дмитриев-Мамонов,  Г.  Ергольский,  отставной
генерал-майор  И.  Колтовский  -  что,  кстати,  не  исключает  их  участия,  не  оставившего
следов  в  известных  нам  документах.  Таким  образом,  получается,  что  79  представи¬
телей  наличного  генералитета  (80%)  участвовали  в  обсуждении  нового  политического
устройства  страны.
 На  другом  полюсе  -  подписи  под  самым  массовым  "проектом  361".  В  алфавитном
порядке  они  приведены  в  книге  Д.А.  Корсакова.  Если  исключить  32  генеральских
имени  (28  подписей  под  основным,  поданным  в  ВТС  экземпляром  и  подписи
 B. 	Ю.  Одоевского,  А.  Бредихина,  С.  Алабердеева,  С.Г.  Нарышкина  в  другой  копии),  то
остаются  329  человек.  Они  представляют  все  слои  тогдашнего  российского
дворянства  -  от  потомков  древних  боярских  родов  до  "выдвиженцев"  Петровской
эпохи.  Продолжив  наблюдения  Д.А.  Корсакова  над  их  биографическими  данными  с
помощью  известных  публикаций  протоколов  ВТС  и  актов  Сенатского  архива27,  я
получил  сведения  о  статусе  153  человек,  или  почти  половины  подписавшихся.  В  их
числе  12  бригадиров,  капитан-командоров  и  статских  советников  (V  класс),  23  полков¬
ника  и  коллежских  советника  (VI);  19  подполковников,  капитанов  2  ранга  и  надвор¬
ных  советников  (VII);  23  майора  и  коллежских  асессора  (VIII),  18  капитанов  (IX),
 9

10  капитан-поручиков  и  лейтенантов  флота  (X);  15  поручиков,  мичманов  и  унтер-
лейтенантов  флота  (XII);  3  подпоручика  (XIII)  и  4  прапорщика  (XIV).  Кроме  того,
указаны  посты  и  должности  еще  27  лиц,  из  которых  13  можно  отнести  к  обер-
офицерским  (XIV-IX)  и  14  -  к  штаб-офицерским  (VIII-VI)  чинам.  Получается,  что  91
из  153  (почти  2/з  тех,  чье  служебное  положение  нам  известно)  являются  носителями
штаб-офицерских  и  бригадирских  чинов.
 Большинство  из  них  -  старые  служивые,  прошедшие  огонь,  воду  и  медные  трубы
петровских  реформ.  Это  посланные  в  свое  время  за  границу  "пенсионеры",  капитаны
и  лейтенанты  нового  флота  (И.  Кошелев,  Ф.  Соймонов,  В.  Урусов),  боевые  офицеры,
заканчивавшие  свою  карьеру  переходом  на  мирные  должности  воевод  и  комендантов
(А.Ю.  Бибиков,  С.М.  Козловский,  И.  Чичерин,  В.  Волков,  Н.  Львов,  С.Д.  Потемкин,
И.  Яковлев,  В.  Ртищев,  И.М.  Вяземский),  чиновников  Сената  (Ф.  Гурьев),  в  полицию
(П.  Улыбышев,  М.И.  Мещерский),  в  новые  коллегии  (А.Т.  Ржевский).  Иные  уже
получили  отставку  (бригадир  С.  Стремоухое,  полковники  А.  Маслов  и  Б.  Щербачев,
майор  Е.  Тарбеев,  капитан  П.  Ермолов,  вице-губернатор  Сибири  А.  Петрово-Соло-
вово,  подпоручик  М.А.  Хитрово,  мичман  М.  Волконский).  Среди  ветеранов  выде¬
ляются  Л.  Нечаев,  служивший  приказным  дьяком  с  1680  г.,  и  престарелый  владелец
с.  Болдино  Иван  Иванович  Пушкин,  начавший  службу  в  1659  г.  и  дослужившийся  до
капитана  почти  сорок  лет  спустя,  в  1703  г.
 В  этом  списке  стоят  рядом  имена  денщиков  Петра  I  (из  его  "потешных"  солдат)
И.  Веревкина  и  В.  Нелюбохтина  и  проворовавшихся  чиновников  -  бывшего  петер¬
бургского  вице-губернатора  Я.  Римского-Корсакова,  судейского  И.  Отяева,  асессора
И.  Неелова,  находившихся  в  Москве  "под  счетом"  (т.е.  на  проверке  их  финансовой
отчетности)  майора  А.  Петрова  и  капитанов  И.  Полибина  и  П.  Дурново.  В  центре  со¬
бытий  оказались  вызванные  ВТС  на  смотр  армейские  офицеры,  прикомандированные
к  различным  учреждениям:  полковник  М.  Скарятин,  подполковник  П.  Соковнин,
майоры  И.  Бибиков  и  В.  Губарев,  капитаны  С.  Любоченинов,  Г.  Стрекалов,  Е.  Мазов¬
ский,  поручик  И.  Свечин,  прапорщики  С.  Болтин  и  И.  Ушаков.  Очутились  в  Москве
и  назначенные  Сенатом  в  провинции  нарочные  для  сбора  недоимок:  бригадиры
О.И.  Щербатов,  И.М.  Волынский  и  А.И.  Чернышев,  полковник  И.  Лутковский,  майо¬
ры  И.  Орлов  и  Н.  Кондырев,  капитан  В.  Мещерский,  жилец  И.  Арсеньев,  стольник
 A. 	Я.  Львов,  адъютант  С.Я.  Львов28.  Ожидали  здесь  нового  назначения  оставшиеся
"не  у  дел"  бывшие  прокуроры  -  капитан  А.  Жолобов  и  майор  И.  Чевкин.
 Проект,  направленный  на  лишение  императора  реальной  власти,  подписали  чины
московской  полиции  -  обер-полицмейстер  И.  Поздняков,  майоры  П.  Улыбышев  и
 B. 	Губарев,  советник  А.  Зыбин,  подпоручик  М.  Мещерский,  а  вместе  с  ними  -  начи¬
навшие  карьеру  придворные  -  камергер  А.А.  Черкасский,  камер-юнкеры  Б.Г.  Юсу¬
пов,  И.И.  Бибиков,  Ф.  Каменский,  Л.  Кайсаров.  В  ряды  оппозиции  влились  и  предста¬
вители  "партий"  других  претендентов:  обер-гофмаршал  царицы-инокини  Евдокии
И.П.  Измайлов  вместе  со  своими  родственниками  примкнул  к  компромиссному
"проекту  15";  а  "проект  361"  подписали  гофмейстер  двора  Екатерины
Мекленбургской  В.М.  Еропкин,  шталмейстер  царицы  Евдокии  А.Ф.  Лопухин  и
придворные  Елизаветы  Петровны  -  обер-гофмейстер  ее  двора  С.Г.  Нарышкин,
гофмаршал  Г.А.  Петрово-Соловово,  мундшенк  Ф.  Нестеров.  Рядом  с  носителями
старинных  чинов  стольников  и  жильцов  подписи  ставили  представители  иного
поколения:  обучавшийся  в  Париже  и  прикомандированный  к  Академии  наук
(одновременно  -  информатор  французского  посольства)  А.  Юров  и  "архитектурного  и
шлюзного  дела  мастер"  И.  Мичурин.
 Смешение  имен,  чинов,  карьер,  поколений,  знатности  и  "подлости"  делает  крайне
затруднительным  однозначный  ответ  на  вопрос  о  побудительных  мотивах  действую¬
щих  лиц.  Определенно  следует  отметить  только  отраженное  практически  во  всех
проектах  осознание  сословных  дворянских  интересов.  Можно  также  предположить,
что  наиболее  активными  среди  обсуждавших  и  подписывавших  проект  были,
по-видимому,  представители  как  раз  старшего  поколения,  больше  интересовавшегося
 10

"политикой".  Авторитетом  и  чинами  "отцов",  возможно,  руководствовались  и  "дети".
Так,  среди  подписавших  можно  встретить  представителей  разных  поколений  одной
фамилии:  по  5  -  Ржевских  и  Мещерских,  по  4  -  Хитрово,  по  3  -  Лихаревых,  Зыбиных,
Татищевых,  Сабуровых,  Ходыревых,  Львовых,  Несвицких.
 Следующий  вывод,  который  можно  сделать  при  анализе  состава  подписавших
основные  проекты,  -  о  явно  наметившемся  расколе  правящего  круга  и  близких  к  нему
по  служебному  статусу  лиц  по  ключевому  вопросу  о  численном  и  персональном
составе  высшего  органа  государственной  власти  и  методах  его  формирования.  В  числе
членов  ВТС  находились  два  российских  фельдмаршала.  Примирительный  "проект  15"
подписали  1  "полный"  генерал  (М.А.  Матюшкин),  1  генерал-лейтенант  (И.И.  Дмитри¬
ев-Мамонов)  и  5  генерал-майоров,  находившихся  не  в  полках,  а  на  придворной,  адми¬
нистративной  и  гвардейской  службе:  Л.В.  Измайлов  (зять  фельдмаршала  М.М.  Голи¬
цына),  И.М.  Шувалов  (обер-комендант  Выборга),  П.В.  Измайлов  (в  отставке),
И.П.  Измайлов  (обер-гофмаршал  царицы  Евдокии)  и  Д.Ф.  Еропкин  (обер-комендант
Москвы).  Именно  лиц  из  этого  круга  (И.И.  Дмитриева-Мамонова  и  Л.В.  Измайлова)
Д.М.  Голицын  посвятил  в  свои  планы  в  ночь  на  19  января,  когда  составлялись  "кон¬
диции".
 Против  них  выступил  весь  наличный  "русский"  состав  высшего  армейского  коман¬
дования:  3  генерал-лейтенанта  (Г.П.  Чернышев,  А.И.  Ушаков,  Г.Д.  Юсупов)  и  6  ге¬
нерал-майоров  (И.Ф.  Барятинский,  А.И.  Тараканов,  С.И.  Сукин,  И.И.  Бибиков,
 A. 	И.  Шаховской,  С.Л.  Вельяминов).  С.И.  Сукин  являлся  генерал-провиантмейстером,
И.Ф.  Барятинский  и  И.И.  Бибиков  представляли  Военную  контору  в  Москве,  а
Г.Д.  Юсупов  вместе  с  бригадиром  С.Л.  Игнатьевым  и  казначеем  А.Ю.  Бибиковым
были  первыми  лицами  Военной  коллегии.  Таким  образом,  недоверие  к  планам
"верховников"  выразило  руководство  военным  ведомством,  включая  непосредственно
подчиненных  фельдмаршалу  В.В.  Долгорукову  А.И.  Ушакова  и  И.Ф.  Барятинского.
 На  стороне  "оппозиции"  оказались  трое  из  шести  сенаторов  -  И.Г.  Головкин,
 B. 	Я.  Новосильцев,  А.М.  Черкасский;  к  ним  же  примкнул  член  Сенатской  конторы  в
Москве  П.И.  Мусин-Пушкин,  а  его  отец  подал  в  ВТС  свое  особое  мнение.  На  стороне
"верховников"  оказался  лишь  один  сенатор  -  И.П.  Шереметев  и  зависимый  от  них
обер-прокурор  Сената  М.Ф.  Воейков.  Далее,  среди  подписавших  "проект  361"  мы
находим  президента  Берг-коллегии  А.К.  Зыбина,  президента  Камер-коллегии
А.В.  Макарова  (вместе  с  советником  И.  Сафоновым),  президента  Вотчинной
коллегии  М.А.  Сухотина  (вместе  с  советником  А.И.  Комыниным),  только  что  снятого
ВТС  с  поста  президента  Ревизион-коллегии  и  направленного  в  Сибирь  И.И.  Бибикова
(вместе  с  советником  Ф.  Барятинским),  руководителя  Доимочной  канцелярии
И.Н.  Плещеева,  обер-прокурора  Синода  А.П.  Баскакова,  трех  советников  Юстиц-
коллегии  (П.В.  Квашнина-Самарина,  А.Т.  Ржевского  и  Е.И.  Мусина-Пушкина)  и
возглавлявшего  Оружейную  и  Мастерскую  палаты  В.Ю.  Одоевского.  Таким  образом,
можно  утверждать,  что  в  ряды  оппозиции  ВТС  встало  руководство  не  только  армии,
но  и  центрального  государственного  аппарата.  Примкнули  к  оппозиции  и  оказавшиеся
в  Москве  провинциальные  администраторы  -  смоленский  (А.  Бредихин)  и  сибирский
(И.  Болтин)  вице-губернаторы.
 Наконец,  вместе  с  высокопоставленными  чиновниками  и  генералами  в  рядах  оп¬
позиции  выступили  влиятельные  придворные:  камергеры  А.Г.  Строганов,  С.Г.  На¬
рышкин  и  С.В.  Лопухин,  обер-гофмейстер  Петра  I  и  Екатерины  I,  бывший  глава
Дворцовой  канцелярии  М.Д.  Олсуфьев  и  ее  тогдашний  директор  гофмейстер  А.  Ела¬
гин.  На  стороне  ВТС  можно  назвать  только  обер-шенка  А.М.  Апраксина,  бывшего
обер-гофмейстера  Анны  Иоанновны  П.М.  Бестужева-Рюмина  и  члена  Дворцовой
канцелярии  П.Т.  Савелова.
 Среди  названных  военных  и  статских  чинов  не  хватает  пока  одной  весьма  сущест¬
венной  для  дальнейшего  понимания  событий  группы  -  гвардии.  Многие  исследователи
без  сомнений  принимали  сообщение  В.Н.  Татищева  о  том,  что  копию  его  проекта
подписал  51  гвардейский  обер-офицер29.  Об  участии  гвардейцев  говорилось  и  в  при¬
 11

писке  к  копии  "проекта  361",  опубликованной  К.Н.  Бестужевым-Рюминым:  "В  такой
силе  мнение  объявлено  лейб-гвардии  Семеновского  полка  от  штаб  и  обер-офице¬
ров",  -  хотя  не  сообщалось,  ни  в  чем  заключалось  это  "мнение",  ни  число  под¬
писавших.  Количество  подписей  (330)  указано  отдельно  от  данной  приписки.
 Как  уже  отмечалось,  "проект  Татищева"  на  самом  деле  и  есть  "проект  361".  Ис¬
точник  же  названной  выше  публикации  также  известен  -  это  копия  "проекта  361"  из
бумаг  А.П.  Волынского,  содержащая  указанную  приписку.  От  поданного  в  ВТС  текс¬
та  копия  отличается  несколькими  дополнениями,  которые  касаются  именно  военной
службы.  В  проект  добавлено  пожелание,  чтобы  скорее  был  рассмотрен  вопрос  о  дво-
рянах-рядовых  в  армии  и  на  флоте,  и  включен  еще  один,  десятый  пункт:  "Которые
офицеры  и  салдаты  за  раны  и  за  старостью  отставлены  будут  от  службы,  а  собст¬
венного  своего  пропитания  не  имеют,  оным  надлежит  учинить  рассмотрение  и  о
награждении  им  пропитания"30.  Кто  и  когда  включил  эти  дополнения  в  данную  копию
проекта  -  неизвестно,  но  очевидно,  что  их  вполне  могли  одобрить  как  гвардейские,
так  и  армейские  офицеры  и  солдаты-дворяне.  Но  подписывали  ли  они  сами  проекты?
 При  первом  взгляде  на  подписи  под  "проектом  361"  и  "проектом  15"  легко  можно
заметить  в  них  фамилии  видных  гвардейских  офицеров  -  подполковников  Преобра¬
женского  полка  И.И.  Дмитриева-Мамонова  и  Г.Д.  Юсупова,  майоров  А.И.  Ушакова  и
М.А.  Матюшкина,  майора  Семеновского  полка  Л.В.  Измайлова.  Но  они-то  подписы¬
вали  проекты  в  качестве  представителей  генералитета,  причем  некоторые,  как
А.И.  Ушаков  и  М.А.  Матюшкин,  не  служили  тогда  в  полку  и  находились  при  других
"командах".  Возможно,  что  в  качестве  генерал-майора  "проект  361"  подписал  капитан
Преображенского  полка  П.  Воейков  (если  только  это  не  разные  лица).
 В  фондах  РГВИА  сохранились  послужные  списки  офицеров  Семеновского  полка
за  1730  г.  и  Преображенского  за  1727  г.,  а  также  список  офицеров  и  солдат  Пре¬
ображенского  полка  за  1731  г.;  там  же  сохранилась  и  книга  приказов  по  Семе¬
новскому  полку  за  1730  г.  В  РГАДА  мной  обнаружены  доклады  и  рапорты  по  обоим
полкам  за  1730  г.31  Эти  источники  дают  возможность  установить  офицерский  состав
обоих  полков  на  момент  интересующих  нас  политических  событий  и  проследить
участие  в  них  офицеров.
 Сравнение  полковых  документов  со  списком  подписей  под  проектами  показывает,
что  в  числе  подписавших  находились  вчерашние  гвардейцы,  переведенные  на  статс¬
кую  службу  или  в  армию  (капитаны  А.  Камынин,  А.  Бредихин,  И.  Сафонов,
А.И.  Шаховской,  И.М.  Шувалов),  отставники  (капитан-поручик  Д.  Ивашкин,  лейте¬
нант  С.  Головин)  или  состоявшие  в  полку  офицерами  "сверх  комплекта"  чиновники  и
придворные  (С.Г.  Нарышкин,  П.И.  Мусин-Пушкин,  И.И.  Бибиков,  Н.Ю.  Трубецкой).
 Со  строевыми  же  офицерами  картина  получается  совершенно  иная.  По  Преоб¬
раженскому  полку  с  уверенностью  можно  назвать  только  капитан-поручика  Григория
Гурьева,  по  Семеновскому  -  капитан-поручика  Василия  Линева.  Имена  еще  шестерых
преображенцев  (капитан-поручика  И.  Веревкина,  поручиков  А.  Микулина  и  Ф.  Но-
вокщенова,  подпоручика  В.  Нелюбохтина,  адъютантов  Б.  Мещерского  и  Ф.  Солн-
цева-Засекина)  в  полковых  документах  1730-1731  гг.  не  встречаются.  Возможно,  что
они  уже  вышли  в  отставку  или  находились  на  другом  месте  службы.  Возможно  также,
что  подписавшие  проект  без  указания  чина  Александр  Вяземский  и  Степан  Теле-
пнев  -  это  соответственно  Преображенский  подпоручик  и  семеновский  поручик  (по¬
следний,  впрочем,  по  мнению  Д.А.  Корсакова,  в  1730  г.  состоял  членом  Берг-кол-
легии).  Кроме  того,  семеновский  сержант  Никита  Хованский  подписал  "проект  13"
вместе  с  сыном  кн.  Д.М.  Голицына  Алексеем,  но  неизвестно,  являлся  ли  в  то  время
последний  одновременно  сержантом  того  же  полка.
 Однако  даже  если  считать  всех  перечисленных  офицеров  на  действительной
службе,  то  оказывается,  что  среди  подписавших  можно  найти  не  более  десятка  пре¬
ображенцев  и  семеновцев.  Это  обстоятельство  серьезно  меняет  общую  картину
событий:  получается,  что  в  обсуждениях  и  подписании  проектов  активно  участвовали
гвардейская  верхушка  и  некоторые  вчерашние  гвардейцы,  опять-таки  лица  старшего
 12

возраста  и  высокого  служебного  ранга  -  на  уровне  статских  советников  и  выше.  Но
движение  не  затронуло  основную  массу  гвардейских  обер-  и  унтер-офицеров  (со
списком  подписавших  я  сверил  не  только  обер-офицеров,  но  и  сержантов  Семеновс¬
кого  полка).
 Впрочем,  все  ли  подписывавшие  проекты  генералы,  полковники,  капитаны,  майо¬
ры,  советники  и  камер-юнкеры  были  убежденными  сторонниками  политических  пре¬
образований?  Скорее  всего,  их  позиции  и  убеждения  невозможно  втиснуть  в  какие-
либо  общие  рамки.  Мнение  ряда  исследователей,  что  в  1730  г.  осуществлялась
исключительно  "традиционная  клановая  политика"  -  сопротивление  "групп"  Нарыш¬
киных  и  Салтыковых  гегемонии  Долгоруковых,  представляется  несколько  одно¬
сторонним32.  Для  этого  необходимо  более  или  менее  точно  выявить  состав  так
называемых  родственно-клиентских  сетей,  что  при  современном  уровне  наших  знаний
и  состоянии  документации  дворянских  фамильных  архивов  затруднительно.  Недавно
Д.  Ле  Донн  попытался  установить  механизм  российской  политической  системы,
рассматривая  ее  как  арену  борьбы  за  власть  между  несколькими  "опорными"  руко¬
водящими  кланами  (Салтыковыми,  Нарышкиными,  Трубецкими).  Однако  составлен¬
ные  им  генеалогические  схемы  не  всегда  "работают"  при  изучении  конкретной
ситуации  1730  г.  и  нуждаются  в  дополнениях  и  уточнениях.  (Последнее  замечание
нисколько  не  является  упреком  в  адрес  исследователя,  а  скорее  характеризует
трудности  и  современный  уровень  разработки  генеалогических  материалов.)  Так,
например,  сопоставление  с  этими  схемами  подписей  под  проектами  и  прошениями
1730  г.  подтверждает  достаточно  дружное  сопротивление  "верховникам"  со  стороны
Черкасских  и  связанных  с  ними  родством  Мусиных-Пушкиных  и  Трубецких,  которые,
в  свою  очередь,  были  тесно  связаны  с  Салтыковыми  и  Головкиными,  а  также  с
И.Ф.  Барятинским  и  П.И.  Ягужинским33.
 На  основании  уже  имеющихся  исследований  такого  рода  можно  продолжить
наблюдения.  Среди  подписавшихся  под  "проектом  361"  мы  видим  пятерых  Ржевских:
представителя  старшего  поколения  статского  советника  А.Т.  Ржевского,  его  племян¬
ников  -  морского  офицера  М.В.  Ржевского  и  И.В.  Ржевского,  а  также  внучатых
племянников  -  морских  офицеров  А.И.  и  П.И.  Ржевских.  Сестра  последних  была  за¬
мужем  за  камер-юнкером  и  шталмейстером  двора  царицы  Евдокии  А.Ф.  Лопухиным
(его  подпись  также  стоит  под  проектом),  а  их  тетка  была  женой  П.И.  Мусина-
Пушкина,  вместе  с  отцом  и  братом  подписывавшего  оппозиционные  проекты;
двоюродная  сестра  А.Т.  Ржевского,  Авдотья  Ивановна,  была  женой  еще  одного  из
главных  участников  событий  -  генерала  Г.П.  Чернышева,  а  впоследствии  стала  одной
из  любимых  статс-дам  императрицы  Анны  Иоанновны34.
 С  другой  стороны,  "клановый"  принцип  не  всегда  являлся  решающим  в  выборе
позиции.  Так,  брат  генерал-адмирала  Ф.М.  Апраксина  А.М.  Апраксин  поддерживал
соглашение  с  ВТС,  а  его  сын  Ф.А.  Апраксин  стал  одним  из  участников  переворота
25  февраля.  Дети  кн.  Д.М.  Голицына  поддержали  отца  и  подписали  особый,
компромиссный  по  отношению  к  ВТС  "проект  13".  Но  его  младший  брат  сенатор
М.М.  Голицын  и  представители  другой  ветви  того  же  рода  -  дети  Б.А.  и  П.А.  Голицы¬
ных  -  никак  себя  не  проявили  в  развернувшейся  борьбе.  Не  заметно  никакой  родовой
солидарности  и  среди,  казалось  бы,  кровно  заинтересованных  в  исходе  дела  Долго¬
руковых  -  мы  не  видим  среди  участников  событий  ни  бывшего  фаворита,  ни  кого-
либо  из  младшего  поколения  этой  фамилии,  хотя  в  гвардии  служили  по  крайней  мере
восемь  представителей  клана,  и  все  они,  как  и  пятеро  младших  Голицыных,  нахо¬
дились  в  Москве  и  расписались  в  ознакомлении  с  "кондициями".  Другие  историки  не¬
случайно  подчеркивают  "эфемерность"  таких  родственно-политических  связей:  они
активно  использовались,  когда  это  было  выгодно,  и  забывались,  если  становились
политически  нецелесообразными.  Да  и  возможно  ли  сейчас  точно  "просчитать",  какой
именно  из  факторов  оказал  решающее  влияние  на  поступки  той  или  иной  персоны?
 И  все  же  попытаемся,  руководствуясь  доступными  нам  источниками,  представить
себе  мысли  и  убеждения  "шляхетства"  образца  1730  г.  Едва  ли  стоит  буквально  вос¬
 13

принимать  сообщения  иностранных  дипломатов  о  радости  "освобождения  от  ужасного
рабства",  которую  испытывали  их  российские  знакомые.  Такого  рода  известия  исхо¬
дили  прежде  всего  от  представителей  Франции  и  Англии  (резидента  Ж.  Маньяна  и
консула  К.  Рондо),  в  тот  момент  более  всего  заинтересованных  в  ослаблении  России.
Логика  их  была  проста.  По  Маньяну,  установление  "республики"  означало  бы  возвра¬
щение  "назад,  к  своему  прежнему  положению  и  к  своим  старинным  обычаям",  что
привело  бы,  в  свою  очередь,  к  свертыванию  активной  внешней  политики  и  к  лик¬
видации  неудобного  для  Франции  русско-австрийского  союза.  Буквально  в  том  же
видел  "добрые  последствия"  сложившейся  ситуации  английский  консул:  "Русский  двор
не  в  состоянии  будет  вмешиваться  в  иностранные  дела,  как  он  вмешивался  в
последние  годы".  А  вот  представители  союзных  России  стран  были  явно  встре¬
вожены.  Саксонец  И.  Лефорт  как  раз  опасался  возвращения  России  "в  прежнее
состояние",  а  датчанин  Х.-Г.  фон  Вестфален  видел  в  ослаблении  самодержавной
власти  "унижение  российских  сил"  и  последующую  опасность  шведского  реванша  для
Дании  и  самой  России.  И  "честные  немцы"  на  русской  службе,  как  и  генерал-майор
русской  службы  шотландец  Джеймс  Кейт,  вместо  того,  чтобы  порадоваться
возможности  учреждения  более  демократической  политической  системы,  искренне
были  убеждены,  что  замыслы  ограничения  монархии  "пагубны"  для  России  с  ее
"духом  нации  и  огромной  протяженностью  империи"35.
 У  отечественных  мемуаристов  годы  царствования  Анны  скорректировали  изобра¬
жение  событий  1730  г.  Памфлет  Феофана  Прокоповича  сообщал  исключительно  о
"горестных  нареканиях  на  осмиричных  оных  затейщиков"  (кстати,  именно  Феофан
Прокопович  первым  назвал  их  "олигархами").  Но  столь  же  лаконично  и  просто
изображают  события  и  менее  ангажированные  авторы.  Так,  генерал  (а  в  описываемое
время  подпоручик)  В.  Нащокин  вспоминал:  "Подана  была  князем  Алексеем  Ми¬
хайловичем  Черкасским  челобитная  от  всего  шляхетства,  чтобы  ее  императорское
величество  изволила  принять  самодержавство  так,  как  предки  ее  величества,  что  от
того  времени  и  восприято,  и  все  подданные  поздравили",  -  и  это  при  том,  что  автор
знал  об  интриге  Ягужинского,  пославшего  к  Анне  гонца  с  предупреждением  не
доверять  "верховникам".  Но  рассказать  больше  он  не  считал  нужным  или  и  вправду
на  склоне  лет  все  происходившее  считал  не  слишком  существенным  эпизодом.  Точно
так  же  изображал  события  и  Джеймс  Кейт.  В  описании  другого  современника,
генерала  Миниха,  уже  сама  Анна  вызвала  к  себе  членов  ВТС  и  приказала  "вручить  ей
акт  отречения  от  самодержавия",  после  чего  "кротко,  но  с  твердостью"  отменила  и
порвала  его36.
 На  деле  картина  была  более  сложной.  В  1731  г.  началось  следствие  по  делу  вице-
президента  Коммерц-коллегии  Генриха  Фика  -  одного  из  тех,  кто  готовил  петровскую
реформу  центрального  управления,  хорошего  знакомого  Д.М.  Голицына.  Ему  были
предъявлены  обвинения  в  участии  в  сочинении  предосудительных  "пунктов"  и  "про¬
жектов".  Тогда,  в  1730  г.,  Г.  Фик  прибыл  в  Москву  уже  после  "принятия"  Анной  са¬
модержавия  и  потому  отрицал  любое  свое  участие  в  составлении  каких-либо  планов,
в  чем  готов  был  "подписатца  насмерть".  Но  в  то  же  время  он  указывал  как  на  всем
известный  факт:  "Слышно  было,  что  пункты  посланы  к  ее  величеству...  о  республике
розгласилось  во  всем  Петербурге".  Протоколы  следствия  донесли  до  нас  и  отзвуки
дискуссий  того  времени.  Фик,  по  показаниям  сослуживцев,  "был  весел"  тому,  что  не
будет  "впредь  фаворитов  таких,  как  Меншиков  и  Долгорукой",  и  предполагал:
"Может  быть,  определение  будет  о  правительстве,  как  в  Швеции".  На  это  асессор
Рудаковский  "ответствовал  ему,  что  в  России  без  самодержавства  быть  невозможно,
понеже  Россия,  кроме  единого  Бога  и  одного  государя,  у  многих  под  властью  быть  не
пожелает"37.
 Прусский  посол  Г.  Мардефельд  и  его  испанский  коллега  Ф.С.  Бервик  герцог  де
Лириа  заметили  (в  отличие  от  английского  и  французского  дипломатов)  борьбу
мнений  в  дворянской  среде  и  разные  течения  среди  сторонников  перемен  -  "крайнюю"
и  "умеренную"  партии;  приверженцев  самодержавия  и  тех,  "которые  думают  пере¬
 14

менить  форму  правления".  Да  и  сам  Феофан  Прокопович  признавал,  что  многие  из
дворян  "того  же  хотели",  что  и  верховники,  но  находились  в  оппозиции  Совету  из-за
того,  что  его  члены  их  "в  дружество  свое  не  призвали".  Видимо,  именно  из  этой,
относительно  просвещенной  и  думающей  среды  вышел  анонимный  "конспект
шляхетских  совещаний"  (или  "проект  общества"),  предусматривавший  выборность
Сената,  президентов  коллегий  и  губернаторов  и  появление  законодательного  "сей¬
ма"38.  Но  мысли  могли  и  расходиться  с  действиями.
 Бывший  капитан  гвардии,  а  в  то  время  капитан-командор  Иван  Козлов,
прибывший  в  Москву  с  описаниями  и  ландкартами  корабельных  лесов  в  Казанской  и
Нижегородской  губ.,  полагал:  "Теперь  у  нас  прямое  правление  государства  стало  по¬
рядочное,  какого  нигде  не  бывало".  Он  же  четко  характеризовал  статус  монарха  в
новой  системе  власти  и  ее  преимущества:  "Ей  же  определяют  на  год  100  000...  а  сверх
того  не  повинна  она  брать  себе  ничего,  разве  с  позволения  Верховного  тайного
совета;  также  и  деревень  никаких,  ни  денег  не  повинна  давать  никому...  А  всего
лучше  положено,  чтоб  ей  при  дворе  своем  свойственников  своих  не  держать  и  других
ко  двору  никого  не  брать,  кроме  разве  кого  ей  позволит  Верховный  тайный  совет"39.
Эти  высказывания  хорошо  известны  и  часто  цитируются  в  качестве  показателя  дво¬
рянских  настроений.  Но  интересно,  что  подписи  самого  автора  столь  радикальных
высказываний  под  проектами  нет  (хотя  он  находился  в  это  время  в  Москве  и  даже
удостоился  аудиенции  в  ВТС)  -  возможно,  как  и  других  лиц,  не  пожелавших  вступать
в  опасное  дело.
 Но  в  дворянской  среде  существовал  и  иной  уровень  представлений.  «В  смысле
укора  неограниченной  власти  в  России,  -  докладывал  датский  посланник  Вестфален,  -
выставляют  случай,  бывший  в  правление  царицы  Екатерины.  В  кратковременное
свое  правление  она  израсходовала  для  своего  двора  венгерских  вин  на  700  000  рублей
и  на  16  000  рублей  данцигских  водок  -  в  то  самое  время,  когда  тысячи  ее  подданных
терпели  недостаток  в  насущном  хлебе.  На  этот  рассказ  люди  иных  воззрений
отвечают:  "Одна  ласточка  весны  не  составляет"»40.
 А  вот  как  описывала  взгляды  своего  отца,  заслуженного  петровского  генерала
Г.Д.  Юсупова,  его  дочь.  Прасковья  Юсупова  в  том  же  1730  г.  по  доносу  родного  брата
попала  в  ссылку  за  то,  что  собиралась  "склонить  к  себе  на  милость  через  волшебство"
новую  императрицу.  Заточенная  в  монастыре  княжна  считала  началом  своих  бед  те
самые  события  зимы  1730  г.,  в  которых  участвовал  ее  отец.  "Батюшка  де  мой  з
другими,  а  с  кем  не  выговорила,  -  так  передавала  речи  Прасковьи  ее  служанка,  -  не
хотел  было  видеть,  чтоб  государыня  на  престоле  была  самодержавною.  А  генерал  де
Ушаков  -  переметчик,  сводня;  он  з  другими  захотел  на  престол  ей,  государыне,  быть
самодержавною.  А  батюшка  де  мой  как  о  том  услышал,  то  де  занемог  и  в  землю  от
того  сошел".
 Можно  полагать,  что  князь  Юсупов,  как  и  "другие"  из  генералитета,  был  не  против
ограничения  власти  новой  императрицы.  Но  он  отнюдь  не  являлся  убежденным  "кон¬
ституционалистом"  -  просто  "наперед  слышал,  что  она  будет  нам  неблагодетель-
ница"41.  Рассказ  И.  Лефорта  о  бессильных  угрозах  фельдмаршала  В.В.  Долгорукова  в
адрес  генерала  И.Ф.  Барятинского  показывает,  что  А.И.  Ушаков  был  не  единст¬
венным  таким  "переметчиком".
 Отсюда  следует,  что  ученые  вельможи  могли  сочинять  проекты,  а  достаточно  уз¬
кий  круг  просвещенных  дворян  мог  их  обсуждать.  Но  для  массового  сознания  собрав¬
шегося  в  Москве  дворянства  тонкости  заграничных  "форм  правления"  отступали  на
задний  план  перед  простыми  и  понятными  примерами.
 И  примеры  эти  "работали"  против  "верховников"  и  "конституционалистов".  Фео¬
фан  Прокопович  обращался  к  разным  уровням  восприятия  в  своей  агитации  против
"верховников":  "Все  проклинали  необычное  их  дерзновение,  несытое  лакомство  и
властолюбие.  И  везде  в  одну,  почитай,  речь  говорено,  что  если  по  желанию  оных
господ  сделается  (от  чего  сохранил  бы  Бог!),  то  крайнее  всему  отечеству  настоит
бедство.  Самим  им  господам  нельзя  быть  долго  с  собою  в  согласии:  сколько  их  есть
 15

человек,  чуть  ли  не  столько  явится  атаманов  междоусобных  браней,  и  Россия  возымет
скаредное  оное  лице,  каковое  имела  прежде,  когда  на  многия  княжения  расторгнена,
бедствовала"42.
 Для  одних  здесь  предназначено  уличение  "верховников"  в  "лакомстве  и  власто¬
любии"  -  в  памяти  свежо  было  царствование  Петра  II,  когда  семейство  Долгоруковых
использовало  свою  близость  к  трону  для  беззастенчивого  обогащения.  Хотя  в  ученых
трудах  обычно  на  первое  место  выдвигается  более  "солидная"  фигура  Д.М.  Голицына,
в  представлении  современников  инициатива  и  руководящая  роль  в  ВТС  принадлежала
Долгоруковым,  что  и  зафиксировали  источники  -  сочинение  Феофана,  донесение
английского  консула  К.  Рондо  от  26  февраля  1730  г.  и  мемуары  Кейта43.  А  средством
для  "антидолгоруковской"  агитации  служил  более  чем  правдоподобный  "компромат",
например,  слухи,  что  это  семейство  пыталось  украсть  столовое  серебро  из  дворца.
 Для  более  грамотных  и  "идейных"  Феофан  приготовил  историческую  ссылку  на
"эпоху  раздробленности".  Этот  аргумент  в  духе  многовековой  традиции  российской
государственности  позднее  будет  использовать  Екатерина  II  в  своих  заметках  о  1730-м
годе:  "Знайте  же,  если  ваше  правительство  превратится  в  республику,  оно  утратит
свою  силу,  а  ваши  области  станут  добычей  первых  хищников...  Безрассудное  наме¬
рение  Долгоруких  при  восшествии  на  престол  императрицы  Анны  неминуемо
повлекло  бы  за  собой  ослабление  и  -  следственно,  и  распад  государства;  но  к  счастью
намерение  это  было  разрушено  здравым  смыслом  большинства"44.
 Иной  опыт  государственности,  не  укладывавшийся  в  жесткую  формулу  самодер¬
жавной  монархии,  похоже,  не  был  доступен  дворянской  массе  образца  1730  г.  Ни  один
из  дошедших  до  нас  проектов  не  упоминал  традицию  земских  соборов  XVI-XVII  вв.
или  попытки  ограничения  самодержавия  в  эпоху  Смуты.  Находившееся  в  "конспекте
шляхетских  совещаний"  предложение  созыва  "сейма",  как  и  употребление  формулы
"форма  правления",  свидетельствуют  скорее  об  обращении  к  опыту  соседней  Польши
и  других  западных  стран,  чем  к  отечественной  традиции45.  Лишь  В.Н.  Татищев  в  более
поздней  "Записке"  обратился  к  своей  истории.  Но  в  его  концепции  главным  стержнем
развития  политической  системы  России  являлась  борьба  монархии  с  аристократией.  К
опыту  Смутного  времени  и  избрания  царей  он  относился  скорее  отрицательно.
Только  воцарение  Михаила  Романова  ученый  считал  "порядочно  всенародным",  не
включив  в  число  своих  аргументов  практику  созыва  соборов  или  традицию  кол¬
лективных  челобитных.  Можно  предполагать,  что  и  эта  избирательность  истори¬
ческой  памяти  являлась  следствием  петровских  реформ,  представлявшихся  как
прорыв  к  цивилизации  и  культуре  из  царства  отсталости.  К  тому  же  ни  "верховники",
ни  их  противники  не  поднимались  до  принципиальной  постановки  вопроса  о  власти
монарха  и  ее  пределах  -  первые,  по  всей  видимости,  этого  не  желали  намеренно,
вторые,  скорее  всего,  в  массе  были  к  этому  не  готовы.
 {Окончание  следует)
 Примечания
 1 	Б  е  з  а  к  X.  Краткое  введение  в  бытописание  Всероссийской  империи.  СПб.,  1785.  С.  155;  Маль¬
гин!  Зерцало  российских  государей.  СПб.,  1794.  С.  565.  Содержание  "кондиций”  см.:  НехачинИ.
Новое  ядро  российской  истории.  М.,  1810.  С.  24;  В  е  й  д  е  м  е  й  е  р  А.  Обзор  главнейших  происшествий  в
России  с  кончины  Петра  Великого  до  вступления  на  престол  императрицы  Елисаветы.  СПб.,  1832.  С.  109.
 2 	Болтин  И.И.  Примечания  на  Историю  древния  и  нынешния  России  господина  Леклерка.  Т.  2
[Б.м.],  1788.  С.  470-471,476.
 3 	См.:  История  XVIII  столетия,  или  обстоятельное  описание  всех  важнейших  происшествий  и  до¬
стопамятных  перемен,  случившихся  в  осьмнадцатом  столетии.  Ч.  4.  М.,  1806.  С.  151-154;  Глин¬
ка  С.Н.  Русская  история.  Ч.  8.  М.,  1823.  С.  77;  Вейде  мейер  А.  Указ.  соч.  С.  114-125;
Лефорт  А.А.  История  царствования  государыни  императрицы  Екатерины  II.  Ч.  1.  М.,  1837.
С.  80;  П  о  л  е  в  о  й  Н.А.  Столетие  России  с  1745  до  1845.  Ч.  1.  СПб.,  1845.  С.  48-49;  Устрялов  Н.Г.
Русская  история.  Ч.  2.  СПб.,  1855.  С.  116.
 16

4 	"О  повреждении  нравов  в  России"  князя  М.  Щербатова  и  "Путешествие"  А.  Радищева.  М.,  1985.
С.  91,94.
 Соловьев  С.М.  Сочинения.  В  18  кн.  Кн.  X.  М.,  1993.  С.  204-211.
 6Карнович  Е.П.  Замыслы  верховников  и  челобитчиков  в  1730  г.  //  Отечественные  записки.  1872.
№  1.  С.  209-232;  №  2.  С.  489,  509-510.
 7Корса  ков  Д.А.  Воцарение  императрицы  Анны  Иоанновны.  Казань,  1880.  С.  88-89,  113,  147-148,
284-285,294-296,  301.
 8 	См.:  Вестник  Европы.  1880.  №  11.  С.  337-342;  Дело.  1881.  №  1.  С.  32,  37-38,  42;  3  а  г  о  с  к  и  и  Н.П.
Верховники  и  шляхетство  1730  года.  Казань,  1881.  С.  9-10,  20,  23,  50-51.
 9 	Милюков  П.Н.  Верховники  и  шляхетство  //  Из  истории  русской  интеллигенции.  СПб.,  1903.
С.  13-14,22,  33,38.
 10 	Л  юба  вский  М.К.  Русская  история  XV111  в.  М.,  1913.  С.  41;  Богословский  М.М.
Конституционное  движение  1730  г.  Пг.,  1918.  С.  11,  21,  25;  К  о  в  а  л  е  в  с  к  и  й  М.М.  Очерки  по  истории
политических  учреждений  России.  СПб.,  1908.  С.  97;  А  л  е  к  с  е  е  в  А.С.  Сильные  персоны  в  Верховном
тайном  совете  Петра  II  и  роль  князя  Голицына  при  воцарении  Анны  Иоанновны.  М.,  1898.  С.  93.
 11Ключевский  В.О.  Сочинения.  В  9  т.  Т.  4.  М.,  1989.  С.  77,246,  254,  260,  263-264,268-269.
 12 	См.:  Очерки  истории  СССР.  Россия  во  второй  четверти  XVIII  в.  М.,  1957.  С.  251;  История  СССР  с
древнейших  времен  до  конца  XVIII  в.  М.,  1983.  С.  321;  Очерки  русской  культуры  XVIII  века.  Ч.  2.  М.,  1987.
С.  14;  История  Европы.  Т.  4.  М.,  1994.  С.  405.
 13 	См.:  Анисимов  Е.В.  Россия  без  Петра:  1725-1740.  СПб.,  1994.  С.  179,  191.
 14 	См.:  Я  новА.  Тень  грозного  царя:  загадки  русской  истории.  М.,  1997.  С.  149;  Г  о  р  д  и  н  Я.А.  Меж
рабством  и  свободой:  19  января  -  25  февраля  1730  года.  СПб.,  1994.  С.  173,  153;  Седов  С.А.  Попытка
государственного  переворота  1730  года  в  России  //  Вопросы  истории.  1998.  №  7.  С.  56;  Ш  е  ш  и  н  А.Б.
Революционное  и  освободительное  движение  в  России  //  Вопросы  истории.  1999.  №  9.  С.  42-43.
 15 	См.:  Сахаров  А.Н.  Конституционные  проекты  и  цивилизационные  судьбы  России  //  Отечест¬
венная  история.  2000.  №  5.  С.  16-17;  Плотников  А.Б.  Ограничение  самодержавия  в  России  в  1730  г.:
идеи  и  формы  //  Вопросы  истории.  2001.  №  1.  С.  66.
 16 	См.:  D  u  k  е  s  Р.  The  Making  of  Russian  Absolutism.  London,  1982.  P.  106;  Meehan  -WatersB.
Autocracy  and  Aristocracy:  The  Russian  Service  Elite  of  1730.  New-Brunswick,  1982.  P.  145;  R  a  n  s  e  1  D.
"The  Government  Crisis  of  1730"  //  Refonn  in  Russia  and  the  USSR:  Past  and  Prospects.  Chicago,  1989.
P.  60,  66-67.
 17 	См.:  Meehan-WatersB.  Op.  cit.  P.  158;  К  i  v  e  1  s  o  n  V.  Kinship  Politics.  Autocratic  Politics:
A  Reinterpretation  of  Early  Eighteenth  Century  Political  Culture  //  Imperial  Russia:  New  Histories  for  the  Empire.
Bloomington,  1998.  P.  15,  18.
 ,8Ключевский  В.О.  Указ.  соч.  С.  269;  его  же.  Письма.  Дневники.  Афоризмы  и  мысли  об
истории.  М.,  1968.  С.  388;  Г  о  р  д  и  н  Я.А.  Указ.  соч.  С.  160,  165.
 19 	Протасов  Г.А.  Дворянские  проекты  1730  г.  (источниковедческое  изучение)  //  Источни¬
коведческие  работы.  Вып.  2.  Тамбов,  1971.  С.  61-102.
 20 	Проекты  публиковались  в  приложениях  к  монографии  Д.А.  Корсакова  и  К.Н.  Бестужевым-Рюминым
(Бестужев  -  Рюмин  К.Н.  Документы  о  восшествии  на  престол  императрицы  Анны  Иоанновны  //
Памятники  новой  русской  истории.  Кн.  1.  Отд.  2.  СПб.,  1871.  С.  6-8);  в  донесениях  дипломатов  и  в  статье
Г.  А.  Протасова  (Протасов  Г.  А.  Дворянские  проекты  1730  г.  С.  99).
 21 	Протасов  Г.А.  Дворянские  проекты  1730  г.  С.  82-89;  его  же.  Записка  Татищева  о
"произвольном  рассуждении"  дворянства  в  событиях  1730  г.  //  Проблемы  источниковедения.  Вып.  XI.  М.,
1963.  С.  246-253.
 22 	Е  г  о  же.  Верховный  тайный  совет  и  его  проекты  1730  года  (источниковедческое  изучение)  //
Источниковедческие  работы.  Вып.  1.  Тамбов,  1970.  С.  73.  Все  три  редакции  находятся  в  одном  деле
(РГАДА,  ф.  3,  оп.  1,  №  4,  л.  25-31,  32-41,  16-23  об.;  черновые  заметки  -  там  же,  л.  5-9).
 23 	РГАДА,  ф.  3,  оп.  1,  №  4,  л.  25  об.  и  34.  Текст  "кондиций"  предписывал  императрице  "учрежденный
Верховный  тайный  совет  в  восьми  персонах  всегда  содержать",  но  на  самом  деле  членов  было  только  семь:
брат  В.В.  Долгорукова  бывший  сибирский  губернатор  М.В.  Долгоруков  официально  в  Совет  не  входил  и
никаких  его  документов  не  подписывал.  Очевидно,  восьмое  кресло  в  ВТС  первоначально  планировалось,  но
так  и  осталось  вакантным  до  конца  описываемых  событий.
 24 	Протасов  Г.А.  Верховный  тайный  совет  и  его  проекты  1730  года.  С.  88-95.
 25 	Там  же.  С.  88-89.  Публикация  Г.А.  Протасова  содержит  некоторые  разночтения  с  рукописным
текстом.  Ср.:  РГАДА,  ф.  3,  оп.  1,  №  4,  л.  42-43.
 26 	Лонгинов  М.Н.  Русский  генералитет  в  начале  1730  г.  (по  списку  П.Ф.  Карабанова)  //  Семнад¬
цатый  век.  Кн.  3.  М.,  1869.  С.  161-177;  М  е  е  h  а  п  -  W  a  t  е  г  s  В.  Op.  cit.  Р.  170-202.  Ср.:  РГВИА,  ф.  489,
оп.  1,  №  7395.  В  перечне  Б.  Михан-Уотерс,  однако,  также  содержится  ряд  неточностей:  среди  генерал-
майоров  нет  указанных  в  списке  Вица  и  Штафа  -  зато  есть  Л.  Шток  и  М.  Витворт;  генерал-майор  Панин  не
 17

Андрей  Васильевич,  а  Алексей  Иванович;  генерал  Потемкин  -  Алексей  Михайлович,  а  не  Иванович;  вице-
губернатор  Москвы  Вельяминов-Зернов  не  Петр  Борисович,  а  Петр  Иванович.
 27 	Сборник  РИО.  Т.  55,  56,  63,  69,  79,  84,  94,  101;  Опись  высочайшим  указам  и  повелениям,  хранящимся  в
Петербургском  сенатском  архиве.  Т.  2.  СПб.,  1875.
 28 	Сборник  РИО.  Т.  94.  С.  762-764;  Т.  101.  С.  159-163.
 29Татище  в  В.Н.  Избранные  произведения.  Л.,  1979.  С.  146-153.
 ^Бестужев-Рюмин  К.Н.  Указ.  соч.  С.  5.
 31 	РГВИА,  ф.  2584,  on.  1,  №  86;  ф.  2583,  on.  1,  №  125,  164;  РГАДА,  ф.  20,  on.  1,  №  61.
 32 	См.:  К  i  v  е  1  s  о  n  V.  Op.  cit.  Р.  18;  Le  D  о  n  n  е  J.  Ruling  Families  in  the  Russian  Political  Order  1689-1725
//  Cahiers  du  monde  russe  et  sovietique.  V.  28.  1987.  №  3-4.  P.  296.
 33 	Le  D  о  n  n  e  J.  Op.  cit.  P.  264-265,  274-275,284,  292.
 ^Телетова  H.K.  История  рода  Ржевских  //  Род  и  предки  А.С.  Пушкина.  М.,  1995.  С.  381-382.
 35 	Сборник  РИО.  Т.  75.  С.  467;  Т.  66.  С.  137;  Т.  15.  С.  351;  К  о  р  с  а  к  о  в  Д.А.  Дипломатические  депеши
датского  посланника  при  русском  дворе  Вестфалена  о  воцарении  императрицы  Анны  Иоанновны  //  Русская
старина.  1909.  №  2.  С.  292;  Dukes  Р.,  Meehan-WatersB.  A  Neglected  Account  of  the  Succession
Crisis  of  1730:  James  Keith’s  Memoir//Canadian-American  Slavic  Studies.  V.  12.  1978.  M®  1.  P.  177.
 36 	Империя  после  Петра.  1725-1765:  Яков  Шаховской.  Василий  Нащокин.  Иван  Неплюев.  М.,  1998.
С.  242;  Перевороты  и  войны:  Христиан  Манштейн.  Бурхард  Миних.  Эрнст  Миних.  М.,  1997.  С.  292-293;
Dukes  Р.,  Meehan-WatersB.  Op.  cit,  Р.  178.
 37 	РГАДА,  ф.  6,  on.  I,  М®  171,  л.  1-2  об.,  Зоб.-4  об.,  184  об.
 38 	См.:  Бестужев-Рюмин  К.Н.  Указ.  соч.  С.  7.
 39 	Цит.  по:  Соловьев  С.М.  История  России  с  древнейших  времен.  Кн.  10.  С.  211.
 40 	Цит.  по:  Корсаков  Д.А.  Дипломатические  депеши...  С.  281.
 41 	РГАДА,  ф.  7,  оп.  1,№  449,ч.  1,л.  1  об.,  12  об.,  128.
 42 	Прокопович  Ф.  История  о  избрании  и  восшествии  на  престол  блаженной  и  вечно  достойной
памяти  императрицы  Анны.  СПб.,  1837.  С.  18.
 43 	Dukes  Р.,  Meehan-W  atersB.  Op.  cit.  P.  177.  Cp.:  Сборник  РИО.  T.  66.  С.  155.
 44 	Русская  старина.  1875.  М®  2.  С.  388.
 45 	См.:  R  a  n  s  е  1  D.  The  Government  Crisis  of  1730  //  Reform  in  Russia  and  the  USSR:  Past  and  Prospects.
Chicago,  1989.  P.  49;  M  a  d  a  г  i  a  g  a  I.  Portrait  of  an  Eighteenth-Century  Russian  Statesman:  Prince  Dmitry
Mikhailovich  Golitsin  //  Slavonic  and  East  European  Review.  V.  62.  1984.  M®  1.  P.  59.
 ©  2001  г.  B.B.  KEPOB
 КОНФЕССИОНАЛЬНО-ЭТИЧЕСКАЯ  МОТИВАЦИЯ
ХОЗЯЙСТВОВАНИЯ  СТАРОВЕРОВ  В  XVIII-XIX  ВЕКАХ
 В  последние  годы  общие  глубокие  изменения,  происходящие  в  отечественной
исторической  науке,  все  больше  проявляются  не  только  в  привлечении  новых  имен  и
фактов,  но  и  в  новых  подходах  к  анализу  исторической  действительности.  В  полной
мере  это  относится  к  так  называемой  экономической  истории,  которая  превращается
в  полноценную  историю  хозяйствования,  где  достойное  место  занимают  сами  рос¬
сийские  хозяева.  В  проблематике  этого  "сектора"  исторической  науки  ныне  развер¬
тывается  изучение  действительной  мотивации  экономической  деятельности,  меха¬
низмов  опосредования  объективных  факторов  менталитетом  и  культурой  хо¬
зяйствующих  субъектов.  Процесс  облегчается  в  некоторой  степени  тем,  что  анало¬
гичные  явления,  порожденные  западной  цивилизацией,  подверглись  массированному
рассмотрению  в  сотнях  работ  европейских  и  североамериканских  историков  и  со¬
циологов.
 Керов  Валерий  Всеволодович,  кандидат  исторических  наук,  доцент  Российского  университета  дружбы
народов.
 18

У  специалистов  не  вызывает  сомнений  тезис  о  том,  что  в  эпоху  генезиса  и  на¬
чального  развития  современного  предпринимательства1  культурной  доминантой  ду¬
ховности  этого  процесса,  базисом  предпринимательского  этоса  являлись  религиоз¬
ность  и  религия.
 В  начале  XX  в.  основатель  социологии  религии  Макс  Вебер  писал  об  обуслов¬
ленности  хозяйственного  мышления,  форм  хозяйствования  соответствующего  истори¬
ческого  периода  "определенной  религиозной  направленностью".  По  мнению  Вебера,
этнопсихологические  факторы  капиталистического  хозяйства  в  то  время  складыва¬
лись  под  воздействием  в  том  числе  "магических  и  религиозных  идей  и  коренившихся
в  них  этических  представлений  о  долге"2.  Работу  по  исследованию  взаимосвязей
"хозяйства  и  духа"  вели  также  В.  Зомбарт,  Л.  Брентано,  Э.  Трельч  и  др.3  Положение  о
поразительной  связи  «между  религиозной  регламентацией  жизни  и  интенсивным
развитием  деловых  способностей  у  целого  ряда  сект,  чье  "неприятие  мира"  в  такой  же
степени  вошло  в  поговорку,  как  и  богатство»4,  стало  общим  местом  в  социальной
литературе  в  конце  XIX  -  начале  XX  в.5  Характерно  это  было  в  какой-то  мере  даже
для  западного  марксизма,  признававшего,  несмотря  на  его  технико-экономический
детерминизм,  влияние  (правда,  не  более,  чем  "обратное")  религиозной  специфики  на
экономическую  структуру.  Объяснялось  это  тем,  что  религия  как  "массовая
практическая  идеология"  во  многом  предопределила  повседневную  деятельность6.
 В  современной  зарубежной  литературе  не  только  по  истории  экономики,  но  и  по
теории  предпринимательства  идея  о  системообразующем  воздействии  на  предпри¬
нимательство  этики  и  религии  в  их  конкретных  формах  является  аксиоматичной.
Традиционная  концепция  мотивации  экономической  деятельности,  известная  как
теория  рациональной  "корыстной  заинтересованности",  уступила  место  теории
социального  действия  Т.  Парсонса.  Он  доказывал,  что  мотивация  предпринима¬
тельской  деятельности  рациональным  стремлением  к  наибольшей  выгоде  отчасти
неверна,  а  отчасти  скрывает  сложный  комплекс  нравственных,  социальных,  куль¬
турных  и  иных  факторов,  часто  неосознаваемых7.  Рыночная  экономика  может
возникнуть  лишь  "при  наличии  определенной  системы  нравственности",  и  на  опре¬
деленном  историческом  этапе  успешное  функционирование  рынка,  соответственно,
требует  формирования  определенных  конфессиональных  комплексов8.  Часто  ис¬
пользуются  восходящие  к  наследию  Вебера  идеи  о  необходимости  поддержки  со
стороны  религии  для  преодоления  традиционализма  в  хозяйствовании.  Здесь  нередко
цитируется  Д.  Маклеланд,  сделавший  вывод  о  том,  что  даже  "бизнесмен,  новатор  и
т.д.  нуждается  в  более  мощном  стимуле,  чем  желание  повысить  прибыль.  Чтобы
сдвинуть  горы  рутины  и  предубеждения,  необходима  вера"9.
 Для  современных  исследований  духовной  истории  отечественного  хозяйствования
имеют  значение  не  только  сформированные  за  рубежом  социологические  концепции
и  историографическая  база  компаративного  анализа,  но  и  возвращение  на  истори¬
ческую  родину  наследия  российских  мыслителей  конца  XIX  -  начала  XX  в.,  одно¬
временно,  если  не  раньше,  поднявших  вопрос  о  духовных  факторах  предприни¬
мательства.  Так,  основоположник  русской  "нравственной  философии"  В.С.  Соловьев
одним  из  первых  высказал  и  аргументировал  мысль  об  отсутствии  "принципиального
отделения  хозяйственной  области  и  нравственной",  о  религиозно-этических  мотивах  у
"хозяйственного  деятеля"10.  Идеи  Соловьева  в  том  же  направлении  своеобразно
развивали  на  теоретико-философском  уровне  Н.А.  Бердяев,  С.Н.  Булгаков  и  др.
 Российская  литература  последних  лет  включает  все  больше  работ,  затрагиваю¬
щих  проблематику  социокультурных  факторов  развития  отечественной  экономики11.
Те  из  работ,  что  непосредственно  связаны  с  указанными  вопросами,  имеют  своей  важ¬
нейшей  идейной  основой  тезис  о  сущностных  отличиях  России  в  эволюции  хозяйства,
характере  хозяйствования,  хозяйственном  менталитете  и  предпринимательском  этосе
на  определенных  исторических  этапах12.  У  большинства  исследователей  при  этом  не
вызывает  сомнения  огромная  роль  конфессиональных  особенностей  нашего  исто¬
рического  общества  в  формировании  данной  специфики.  Так,  в  новейшем  акаде¬
 19

мическом  исследовании  обобщающего  характера  обращено  особое  внимание  на
теснейшую  сопряженность  русского  национального  характера,  в  формировании
которого  определяющую  роль  сыграли  православные  ценности,  и  менталитета
российского  купечества.  Здесь  же,  как  и  в  других  работах,  не  только  подчеркивается
связь  духовности  российских  предпринимателей  с  православием  (в  отношении  периода
вплоть  до  XIX  в.),  но  и  говорится  об  отличительных  особенностях  предпринима¬
тельской  практики  русского  купечества  как  о  черте,  "напрямую  связанной  с
православием"13.
 Система  аргументации  предложенных  выводов  фактами  из  отечественной  истории
лишь  начинает  формироваться.  Имеющиеся  исследования  содержат  в  основном  ана¬
лиз  примеров  выдающихся  отечественных  предпринимателей.  Недостаточно  еще
изучается  духовный  строй  хозяйствующих  социальных  групп,  их  деловая  культура  и
социокультурные  факторы  ее  складывания.  Еще  не  сложилась  методика  исследова¬
ния,  подчас  аргументы  ограничиваются  иллюстративными  примерами  из  фолькло¬
ра,  отдельными  мемуарными  высказываниями  отдельных  субъектов  хозяйствования,
а  иногда  -  и  героев  беллетристических  произведений.
 Это  свидетельствует  о  нарастающей  активности  в  изучении  конфессионально-эти¬
ческих  факторов  хозяйствования  в  России  и  одновременно  побуждает  к  поиску  новых
подходов  к  разрешению  возникших  проблем.  В  этом  русле  находится  и  настоящая
работа,  содержащая  попытку  анализа  некоторых  конфессионально-этических  факто¬
ров  российского  предпринимательства.
 *  *  *
 Составной  частью  трансформации  европейского  общества  при  переходе  к  Новому
времени  стал  конфессиональный  кризис,  выразившийся  отнюдь  не  в  ослаблении  рели¬
гиозности,  но  в  ее  углублении,  в  неосознанном  стремлении  к  духовному  обновлению,
пусть  и  под  лозунгом  "восстановления  и  очищения  христианства".  В  Западной  Европе
цивилизационные  изменения  проходили  на  основе  религиозной  Реформации,  боров¬
шейся  и  взаимодействовавшей  с  этатистски  ориентированной  Контрреформацией,
также  осуществлявшей  модернизационные  функции.  Эти  процессы  обеспечили
складывание  протестантизма,  многие  направления  которого  способствовали  разви¬
тию  новых  черт  ментальности,  эволюции  общества  к  новым  формам  хозяйствования,
снабдили  "божественной  санкцией"  предпринимательство,  развитие  которого  сдер¬
живалось  ранее  религиозными  ограничениями,  прежде  всего  -  определенной  интер¬
претацией  не  только  восьмой  старозаветной  заповеди  ("не  укради"),  но  и  второй  ("не
сотвори  себе  кумира")  -  одной  из  важнейших  в  христианском  учении.
 Аналогичные  процессы  развивались  и  на  азиатском  континенте.  Так,  в  Индии
очагом  социально-религиозного  обновления  стал  сикхизм  -  конфессия  ремеслен¬
ников,  торговцев  и  земледельцев.  Движение  сикхов,  по  мнению  исследователей,
"сочеталось  с  религиозной  Реформацией,  имевшей  общие  черты  с  ...  ранними  про¬
явлениями  Реформации  в  Европе"14.  На  мусульманском  Востоке  своеобразную  эво¬
люцию  претерпел  суфизм,  возникали  новые  течения,  связанные  с  рационалисти¬
ческой  теологией  калама  и  фалсафы  и  т.д.  Очевидно,  что  во  многом  Реформация  как
преобразование  конфессиональной  системы  в  духе  религиозного  рационализма  обла¬
дала  некоторыми  универсальными  чертами.
 Россия  развивалась  в  общем  русле,  проявляя  свои  цивилизационные  особенности.
Здесь  также  исподволь  зарождались  элементы  духовного  строя  и  мироощущения,
призванные  обеспечить  формирование  мотивации  хозяйствования  нового  типа.  Но¬
вый  менталитет  постепенно  вырастал  из  культурно-исторических  традиций,  русской
культуры  предшествовавших  столетий.
 В  Древней  Руси,  как  и  в  Европе  соответствующего  периода,  стяжательство  осуж¬
далось,  по  крайней  мере,  в  идее.  В  ХП-ХУ  вв.,  когда  христианская  мораль  проникла  во
все  слои  общества,  у  предпринимателей  неизбежно  складывалось  чувство  вины  "перед
Богом  и  перед  людьми"  за  богатство  и  его  стяжание.  В  соответствии  с  христианским
 20

моральным  учением  на  одно  из  первых  мест  в  личном  мироощущении  вышел  вопрос  о
спасении  души.  Единственный  выход  поэтому  торговые  люди,  промышленники  и
колонизаторы,  не  оставлявшие  предпринимательского  занятия,  видели  в  покаянии  и
отмаливании  грехов.
 Отрицание  при  этом  не  было  абсолютным,  а  основывалось  на  развитии  право¬
славных  нравственных  начал15.  Грехом  считалось  не  столько  обладание  богатством
само  по  себе,  сколько  стремление  к  его  приобретению  любой  ценой,  когда  человек
"больше  работает  богатству,  а  не  Богу"  (именно  поэтому  любостяжание  и  лихоимание
в  соответствии  с  известными  словами  апостола  Павла  связывались  с  грехом  идоло¬
поклонства  и  нарушения  второй  заповеди16).  Уже  в  конце  XV  в.  Русская  православная
церковь,  усилившая  собственное  участие  в  прибыльной  хозяйственной  деятельности,
в  том  числе  в  "купле-продаже",  предприняла  попытки  создать  новые  элементы  хозяй¬
ственной  концепции.  В  начале  XVI  в.  Иосиф  Волоцкий  идейно  обосновал  предприни¬
мательскую  деятельность  (хотя  бы  и  Церкви)  как  полезную  и  необходимую  для  веры
и  государства17.
 Выдающимся  провозвестником  новых  идей  одухотворения  и  оправдания  экономики
стал  знаменитый  "Домострой"  (середина  XVI  в.),  где  отчетливо  выявляется  религиоз¬
ная  мотивация  хозяйственной  деятельности,  в  соответствии  с  которой  человек  слу¬
жит  Богу  не  только  постом  и  молитвой,  но  и  повседневной  жизнью,  использованием
собственности  и  праведного  богатства.  Этот  учебник  нравственного  хозяйствования
и  хозяйственной  нравственности  не  только  описывал  достоинства  "праведного  стя¬
жания"  -  "от  Бога  греха  нет,  а  от  людей  остуды,  а  от  гостей  похвала  во  всех  землях,  а
в  дому  все  благословенно",  но  обещал,  что  за  такое  предпринимательство  Бог  "и  от
грехов  освободит,  и  жизнь  вечную  дарует".  Впервые  хозяйствование,  хотя  и  ведущее  к
ограниченному  достатку,  не  только  оправдывалось,  но  и  определялось  как  путь
к  спасению,  если  его  основой  являлся  труд:  "Люди  торговые,  мастеровые  и  земле¬
дельцы  ...  пусть  торгуют  и  промышляют  нажитым  праведным  трудом...  угодит  в  сем
мире  -  жизнь  вечную  заслужит"18.  Неправедным  оставалось  лишь  богатство,  создан¬
ное  насилием  и  неправдой19.  Не  менее  важными  были  требования  самоограничения  и
умеренности,  характерные  и  для  западноевропейских  аналогов.  Хотя  многие  положе¬
ния  авторов  "Домостроя"  носили  традиционалистский  характер,  такие  нравственные
принципы  ориентировали  на  предпринимательство  нового  типа,  основанное  на  иных
методах20.  Некоторые  исследователи  сопоставляют  "Домострой"  с  ранними  работами
Мартина  Лютера21.
 С  развитием  православной  духовности  и  российского  общества  постепенно  вы¬
зревал  некий  социально-психологический  компромисс  христианской  морали  со
стяжанием  на  основе  личного  труда,  служения  обществу  и  стремлением  к  эконо¬
мическому  развитию,  что  было  принципиально  новым  для  той  эпохи.  Высшей
добродетелью,  противоположной  грехам  восьмой  заповеди,  признавалось,  как  и
раньше,  лишь  совершенное  нестяжание.  Но  ограниченное  стяжание,  направленное  на
обеспечение  определенного  достатка,  вполне  соответствовало  духовному  миру
человека  XVI  и  особенно  XVII  столетий.  Исследователи  духовного  мира  русских
людей  позднего  Средневековья  отмечают  появление  в  XVII  в.,  особенно  в  его  второй
половине,  пословиц  и  поговорок,  не  просто  содержащих  положительную  оценку  тор¬
говли  и  прибыли,  но  отражающих  стремление  "оправдать  свою  деятельность  ссылкой
на  бога"  ("Хозяин  за  товаром,  а  Бог  за  накладом",  "Не  товаром  Бог  кормит,  а  купцом"
и  т.д.),  объяснить  происхождение  благосостояния  Божьим  промыслом22.  По
справедливому  выражению  Л.А.  Черной,  начинался  процесс  не  секуляризации  созна¬
ния,  но  наоборот,  "сакрализации  жизни",  ее  освобождения  "от  тяжелого  ига"
греховности  -  во  второй  половине  XVII  в.  "купец  нового  типа"  готовился  «к  ут¬
верждению  мира  и  мирской  жизни  как  достойной  "горнего"  наравне  с  аскетическим
идеалом»23.
 В  экономической  сфере  это  сопровождалось  быстрым  распространением  торго¬
вого  дела.  Так,  в  Москве  в  середине  XVII  в.  торговых  лавок  было  больше,  "чем
 21

в  Амстердаме  или  ...  в  ином  целом  княжестве"24,  а  к  1701  г.  здесь  на  каждые  2-3  двора
(среди  которых  было  много  каменных)  приходилось  торговое  заведение25.  Де  Родес
отмечал,  что  в  России  "всякий,  от  самого  высшего  до  самого  низшего,  занимается  и
думает  только  о  том,  как  бы  он  мог  то  тут,  то  там  выискать  и  получить  некоторую
прибыль"26.  Принятие  Торгового,  а  затем  и  Новоторгового  уставов  скорее  запазды¬
вало,  чем  было  опережающей  мерой  правительства.
 Эволюция  хозяйственной  ментальйости  была  составной  частью  общего  цивилиза¬
ционного  развития  отечественного  общества.  Российские  мыслители  отмечали  само-
консервацию  православной  культуры  в  состоянии  потенциальности,  без  развития
"потенций  хранимого"  при  отсутствии  традиций  закрепления  нового  в  догматике27,
кроме  того  на  уровне  сознательном  и  вербализованном  большая  часть  общества  от¬
вергала  "новое"  как  "чужое"28.  Но  на  более  глубоком  уровне,  как  и  в  Европе,  рос¬
сийской  культуре  переходного  периода  был  "имманентно  присущ"  поиск  нового29.
К  XVII  в.  стали  все  отчетливее  проявляться  признаки  цивилизационного  кризиса,
результатом  которого  и  должна  была  стать  модернизация  отечественного  социума.
Исследователями  выявлено  отражение  указанных  процессов  в  социокультурных  и  со¬
циально-психологических  компонентах  российской  общественной  системы,  обеспечи¬
вавших  формирование  нового  менталитета.  Речь  идет  не  только  об  усилении  запад¬
ного  влияния.  Последнее  не  объясняет  тот  факт,  что  "XVII  век  как  культурная  эпоха
определяется  не  разрозненными  феноменами  этого  влияния,  а  глубокой  трансформа¬
цией  культурной  системы"30.  По  мнению  А.И.  Клибанова,  к  середине  XVII  в.  "уже
осуществился  поворот  от  культуры  Древней  Руси  к  культуре  России  Нового  вре¬
мени"31.
 Прежде  всего  это  проявилось  в  изменении  подхода  к  духовной  жизни.  В  отличие  от
предыдущей  эпохи  в  новой  четко  осознавалось  различие  между  духовным  и  секу-
лярным32.  Кроме  того  новая  культурная  система  демонстрировала  появление  "ренес¬
сансных  культурных  ценностей"33:  "гуманистическая  ориентация  всех  отраслей  отече¬
ственной  культуры"34,  новых  языковых  особенностей,  начальных  признаков
секуляризации  культуры  (прежде  всего  у  элиты  общества)  -  в  том  числе  в  виде
секуляризации  форм  самоопределения  личности,  прорывов  в  сферу  индивидуализации
социальной  практики,  изменений  в  отношении  к  личности,  постановки  проблемы
самоценности  личности,  усиления  "индивидуального  начала"  вообще  и  даже  ини¬
циации  распада  старой  нравственной  парадигмы35.
 Анализ  духовного  наследия  XVII  столетия  приводит  современных  авторов  к  мыс¬
ли  о  возникновении  "нового  стиля  русского  православия",  "нового  благоверия",  новых
форм  религиозной  жизни,  появлении  "духа  нового  христианского  общества",  нового
отношения  к  сотериологии36  -  прежде  всего  в  осознании  личной  ответственности  за
дело  спасения  себя  и  мира,  новой  историософии  и  т.д.37  Такое  обновление  проходило
в  основном  под  знаменем  защиты  старины  и  возвращения  к  истинному  христианству,
что  было  характерно  и  для  Западной  Европы  и  соответствовало  переходному  социо¬
культурному  типу,  в  рамках  которого  речь  идет  не  о  традиционной  культуре,  но
о  продолжении  традиций  в  новой  культуре.
 *  *  *
 Однако  перелом  еще  не  наступил,  экономическое  оживление  развивалось  при  со¬
хранении  нравственного  дуализма  предпринимателей,  нашедшего  отражение,  в  част¬
ности,  в  купеческой  повести.  Никто  не  мог  быть  уверен  в  будущем  райском  блажен¬
стве  -  ни  монах,  ни  крестьянин,  ни  тем  более  -  торговец-"стяжатель".  И  чем  больше
имущества,  чем  крупнее  дело,  тем  сложнее  казалось  душеспасение  ("Деньгами  души
не  выкупишь",  "Деньги  что  каменья  -  тяжело  на  душу  ложатся",  "Хто  торгует,  тот
ворует").  В  этом  случае  фольклор  отражал  не  столько  противоречия  купечества
и  низов,  "лишенных  имения",  сколько  борьбу  в  душе  предпринимателя  положений,
казавшихся  взаимоисключающими.  В  значительной  степени  именно  эта  неуве¬
 22

ренность  порождала  особую  ревность  в  вере  русских  хозяев.  Как  и  в  Европе,
строительство  церквей,  огромные  вклады  в  монастыри,  раздача  больших  сумм  нищим
и  т.д.  были  средством  спасения  души,  искуплением  греха  стяжательства,  "свое¬
образным  ответом  на  ...  нарушения  нравственных  устоев"38,  тем  более  в  условиях,
когда  обогащение  еще  не  вошло  в  менталитет  низов39.  Сомнения  порождали
необходимость  не  просто  покаяться,  но  уяснить  для  себя  перспективы  душеспасения,
отыскать  ответы  в  духовной  литературе,  составлявшей  основу  многочисленных
купеческих  библиотек40.
 Создать  новый  целостный  конфессионально-этический  комплекс,  снимающий
путы  традиционной  этики  с  предпринимательства,  была  призвана  модернизация
российского  общества.  Результаты  изучения  социальной,  экономической  и  куль¬
турной  истории  России  переломного  XVII  в.  не  позволяют  говорить  о  незрелости
нашего  общества  или  его  неготовности  к  реформам.
 В  процессе  начальной  модернизации  неизбежным  было  использование  конфессио¬
нальных  институтов.  В  православной  России  модернизацию  возглавила  власть,
причем  преобразования  начались  именно  с  конфессиональной  сферы  в  ходе  цер¬
ковных  реформ  патриарха  Никона  и  Алексея  Михайловича.  Важной  тенденцией  в
трансформации  стало  сближение  с  Европой  и  соответственно  -  разнообразные
заимствования.  Это  проявилось  уже  за  полвека  до  Петра  в  первых  актах  никоновских
реформ.  Ярчайшим  символом  заимствований  явился  "польский  крыж"  -  небывалый
на  Руси  католический  четырехконечный  крест,  ранее  принятый  греческой  церковью
и  теперь  введенный  Никоном  на  Руси41.  Но  понимая  важность  духовной  жизни,
допетровские  новаторы  (Алексей  Михайлович,  Федор  Иванович,  А.Л.  Ордин-На-
щокин,  В.В.  Голицын),  проводя  реформы  и  в  области  просвещения  и  экономики,
учитывали  национальные,  в  том  числе  религиозные  традиции42,  что  могло  обеспечить
органичный  характер  сближения.
 Петр  I  поставил  точку  в  борьбе  вариантов  государственной  модернизации.  Особен¬
ности  его  деяний  не  сводятся  к  размаху  заимствований,  осуществлявшихся  в  различ¬
ных  сферах  многие  десятилетия.  В  сущности  основным  отличием  петровских  пре¬
образований  от  действий  его  предшественников  стало  стремление  к  прерыву  тра¬
диции,  отказ  от  нравственной  и  культурной  преемственности.  Развивалось  уже  не
сближение  с  Европой,  но  механический  перенос  европейского  опыта  в  Россию.
 Петр  прекрасно  осознавал  значение  конфессионально-этической  традиции  и  куль¬
туры  вообще.  Видя  "именно  в  перестройке  культуры...  определенную  гарантию
устойчивости  новых  порядков"43,  Петр  начал  преобразования  с  исправления  нра¬
вов,  резанья  бород,  ранее  символизировавших  принадлежность  к  православию  и  вос¬
производивших  лик  Христов44,  а  также  дискредитацией  старых  ценностей  при  помощи
принудительных  ритуалов  пародийно-кощунственного  характера.
 Некоторые  изменения  не  только  обычаев,  но  и  нравов  в  результате  были  достиг¬
нуты,  но  в  социокультурных  основах  хозяйствования  они  были  почти  не  заметны.
Предлагавшаяся  государством  рациональная  (по  образцу  протестантской)  нравствен¬
ная  основа  деловой  культуры  и  рациональная  мотивация  предпринимательства,  не
имея  крепких  корней  в  России,  не  была  воспринята  широкими  слоями.
 Даже  появившиеся  дворянские  предприниматели  не  в  состоянии  были  полностью
воспринять  рациональную  хозяйственную  этику.  Тем  более  не  моглй  это  сделать
купцы.  Купечество,  поднятое  государством  на  новую  идеологическую  высоту,  рабо¬
тавшее  теперь  на  благо  отечества,  не  принимало  в  своей  массе  новой  системы
мотивации  предпринимательской  деятельности  и  этических  тезисов  о  пользе  и  эффек¬
тивности  торговли  и  промышленности.  Во  главу  угла  полагалась  традиционная  рели¬
гиозная  нравственность.  Православная  религиозность  оставалась  неотъемлемой  чер¬
той  купечества,  а  благочестие  предполагалось  непременным  условием  делового  успе¬
ха45.  Сами  участники  хозяйственного  процесса  даже  в  следующем  столетии,  как  и
в  начале  XX  в.  подчеркивали  глубокую  религиозность  русских  купцов,  называя  имен¬
но  религиозное  чувство  фундаментом  их  мировоззрения46.  Современные  иссле¬
 23

дователи  также  пришли  к  выводу  о  сохранении  религиозности  и  твердости  в  вере
православных  предпринимателей,  осознававших  при  этом  в  процессе  деловой
практики  греховность  своего  занятия47.  Насильственный  разрыв  с  традицией,  фак¬
тический  отказ  от  идей,  предложенных  в  "Домострое",  приводили  к  еще  большему
обострению  чувства  вины  перед  Богом  и  людьми.
 Но  официальное  православие  не  предложило  нового  оправдания  "дела",  оно
вообще  не  выработало  сколько-нибудь  целостной  этической  концепции  предпри¬
нимательства.  Не  имея  возможности  вносить  значительные  инновации  в  богослу¬
жение,  Петр  стремился  к  его  вытеснению  "на  периферию  культурного  прост¬
ранства"48.  Последовавшее  закрепощение  церкви,  отмена  патриаршества  сопровож¬
дались  попытками  внедрения  религиозно-идеологических  элементов  протестантизма,
прежде  всего  пером  и  устами  Ф.  Прокоповича49.  Представители  протестантских
государств  с  одобрением  оценивали  деятельность  Петра,  «выступившего  против
"суеверий  и  ложных  идей"  православия»50.
 Синодальная  церковь  в  результате  потеряла  гибкость,  практически  не  реагируя  на
нужды  развивавшейся  российской  цивилизации.  Формально  "Духовный  регламент"
Петра  изменял  православное  каноническое  право  и  духовный  чин,  ставя  над  Цер¬
ковью  "Духовную  коллегию"  (так  определялся  Синод),  но  фактически  ограничивал
православную  духовную  традицию,  вводил  цензуру  на  все  богословские  сочинения.
Мотивируя  сокращение  как  иерархической,  так  и  идейной  самостоятельности  Церкви,
"Регламент"  утверждал,  что  старый  церковный  строй  приучал  "сам  собою  народ  тако
умствовати",  что,  мол,  Церковь  "есть  другое  и  даже  лучшее  государство".  Синоду
вменялось  в  обязанность  цензурировать  все  богословские  сочинения  ("нет  ли  какового
в  ...  оном  погрешения")51.
 Соответственно,  Русская  православная  церковь  не  смогла  в  дальнейшем  участ¬
вовать  в  развитии  конфессиональной  основы  модернизировавшегося  общества,  в  том
числе  в  формировании  новой  хозяйственной  этики,  и  в  лучшем  случае  сохраняла
идейный  нейтралитет  по  отношению  к  крупным  хозяйственникам,  уравновешивавшим
свое  богатство  широкой  благотворительностью.  Так,  например,  митрополит  Евгений
(Болховитинов),  наиболее  полно  из  представителей  официального  православия
раскрывавший  проблемы  трудовой  и  хозяйственной  в  целом  этики,  "старательно
обходит  проблему  стяжания  богатства",  обращая  внимание  не  на  пути  приобретения
богатства,  а  на  характер  его  использования52.  Процесс  снятия  печати  греховности  с
российского  предпринимательства  так  и  не  был  завершен,  осознававшееся  рос¬
сийскими  хозяевами  противоречие  между  делом  и  духом  не  было  снято  и  лишь
усугубилось.  Его  смягчение  могло  быть  достигнуто  только  в  ходе  секуляризации
сознания,  до  которого  было  еще  далеко.
 Вне  церкви  предпринимались  попытки  привести  новую  официально  провозгла¬
шенную  этику  в  соответствие  с  духовной  традицией53.  Но  и  такие  усилия  не  давали
результата.  В  частности,  остались  невостребованными  на  многие  десятилетия  произ¬
ведения  И.Т.  Посошкова,  попытавшегося  совместить  идеи  прогресса  с  некоторымй
нормами,  унаследованными  от  "Домостроя"54.
 Привнесенные  идеи  все  же  оказывали  некоторое  воздействие,  но  в  итоге  в  среде
купечества  формировались  "сплав  несовместимых  элементов  менталитета"55,  дефор¬
мированное  мироощущение.  Так,  купцы,  проявляя  искренний  патриотизм  и  следуя
монаршим  указаниям,  воздвигали  триумфальные  арки  по  европейским  образцам
с  изображениями  римских  богов,  но  живописная  информация  "считывалась"  с  них
в  порядке,  соответствовавшем  устройству  православного  иконостаса  -  начиная  с  того
места,  которое  должна  занимать  местная  икона56.
 Частичная  модернизация  все  же  осуществилась  усилиями  Петра  и  его  соратников  -
прежде  всего  в  технической  и  образовательной  области,  но  нового  культурного
фундамента  современного  предпринимательства  в  тот  период  создано  не  было.  По
мнению  В.О.  Ключевского,  модернизация  осуществлялась  на  основе  внедрения  за¬
падноевропейской  культуры,  которая  "навязывалась  властью,  правительством,  была
 24

не  общественной  потребностью,  а  государственной  необходимостью  и  потому  пала  на
общество  новой  государственной  повинностью".  Возникли  армия  и  флот,  были  вы¬
кормлены  "полтора  десятка  крупных  капиталистов",  обворовывавших  казну,  но  народ
не  получил  "никаких  живительных  побуждений"  к  хозяйственной  деятельности57.
 Однако  помимо  хозяйственной  культуры  и  идеологии  этатистской  модернизации  в
России  развивалась  и  иная  предпринимательская  духовность.  Ее  носителем  являлось
старообрядчество,  ставшее  альтернативной  моделью  российской  модернизации.
 *  *  *
 Изучение  староверческой  ветви  православия  приобрело  в  последние  годы  широкий
размах.  Анализ  охватывает  генезис  и  развитие  старообрядчества,  его  учение,  эти¬
ческую  систему,  персоналии  и  многие  другие  аспекты.  Старообрядческая  тематика
постепенно  становится  в  ряд  значительных  проблем  отечественной  исторической
науки58.  Исследователи  уделяют  серьезное  внимание  и  староверческому  предпринима¬
тельству,  сыгравшему  важную  роль  в  укреплении  старообрядчества  и  в  социально-
экономической  эволюции  России.  Именно  с  хозяйственной  деятельностью  староверов
связан  самый  важный  и  в  то  же  время  общий  вопрос  социально-исторического
характера  старообрядчества.
 Старообрядчество  традиционно  воспринималось  как  консервативное  религиозное
направление59,  результат  социально-религиозной  реакции  на  обновление  российского
общества60,  протест,  связанный  с  защитой  старины  и  национальной  ограниченности,
сочетавшийся  с  антифеодальной  оппозицией  патриархального  крестьянства  и  купе¬
чества,  которые  позже  "втягивались  в  рыночные  отношения"61.
 Некоторые  историки  высказывали  мысли,  отличавшиеся  от  традиционных.
П.Г.  Рындзюнский  отмечал  стимулирующее  воздействие  "утопий  и  преданий"  старой
веры  на  развитие  старообрядческого  предпринимательства62.  По  мнению  А.И.  Клиба-
нова,  старообрядчество  "являлось  одним  из  факторов  буржуазного  развития"  и  в
самих  началах  старой  веры,  в  структуре  староверческого  мира  "было  заключено
нечто  существенное,  что  ответило  одной  из  объективных  тенденций"  социально-
экономического  развития63.  А.А.  Преображенский  пришел  к  выводу  о  том,  что
"старообрядчество  являлось  своеобразной  формой  накопления  капитала...  одним  из
выражений  национального  пути  развития  буржуазных  отношений"64.  Но  эти  важные
выводы  не  получили  развернутой  аргументации.
 В  последние  годы  историографическая  ситуация  изменилась.  Старообрядчество
постепенно  осознается  как  явление,  представлявшее  собой  модернизационные  про¬
цессы  на  периферии  общества  -  "территориальной,  вероисповедальной,  социаль¬
ной"65.  Точка  зрения  о  противостоянии  этого  якобы  "консервативного  и  реакцион¬
ного"  религиозного  движения  преобразовательной  тенденции  преодолевается  в
новейших  работах,  опровергающих  представления  о  староверах  "как  ярых  врагах
новаций  в  культуре"66.
 Пока  все  же  речь  идет  о  фрагментарном  анализе,  выводы  основаны  на  изучении
отдельных  сторон  старообрядчества.  Однако  переход  от  рассмотрения  отдельных
аспектов  к  аналитическому  синтезу  не  представляется  возможным  вне  сопоставитель¬
ного  анализа.  В.И.  Бовыкин  подчеркивал,  что  отсутствие  конкретно-исторических
исследований,  сравнивающих  пути  развития  хозяйства  России  и  других  стран  и
регионов,  приводило  и  приводит  к  формированию  в  научном  сознании  "исторических
мифов",  воспринимающихся  как  доказанная  истина67.  История  религии  является
особой  областью  истории,  но  выяснение  цивилизационной  значимости  "старой  веры"
требует  аналогичных  сопоставлений.
 *  *  *
 Очевидные  возможности  для  компаративного  анализа  предоставляет  история
европейской  Реформации68.  Сопоставления  старообрядчества  и  протестантизма  давно
 25

проводятся  как  отечественными,  так  и  зарубежными  исследователями69.  Повод  дает
активная  предпринимательская  деятельность  староверов,  превращение  данной  кон¬
фессиональной  общности  в  конфессионально-экономическую.  Нельзя  не  обратить
внимания  на  тесную  сопряженность  благочестия  и  интенсивной  хозяйственной  дея¬
тельности,  значительной  доли  купеческо-предпринимательских  элементов  в  социаль¬
ном  составе  членов  этих  религиозных  течений.  Не  может  отрицаться  и  определенное
сходство  социальных  и  экономических  следствий  развития  старообрядчества  и  протес¬
тантизма.  Важные  выводы  о  старообрядчестве  как  ’'раннебуржуазной  идеологии"  и
"буржуазном  религиозном  направлении"70  сделаны  в  литературе  на  основе  рассмот¬
рения  именно  социально-экономических  аспектов  староверия.
 Роль  протестантизма  в  формировании  экономических  и  социальных  компонентов
западноевропейской  цивилизации  изучена  достаточно  подробно.  Участие  старообряд¬
чества  в  аналогичных  процессах  также  очевидно.  Старообрядчество  обеспечило
создание  целых  отраслей  промышленности  в  национальном  масштабе,  прежде  всего
крупнейшей  в  стране  -  текстильной.  Еще  более  важным  результатом  старообряд¬
ческого  предпринимательства,  использовавшего  капиталистическую  организацию
свободного  труда  и  экономический  рационализм,  явилось  возникновение  задолго  до
отмены  крепостного  права  вольнонаемного  промышленного  рабочего  класса  и  слоя
предпринимателей,  не  связанного  сословными,  финансовыми  и  иными  узами  с  госу¬
дарством71.
 Но  в  отечественной  литературе  практически  отсутствует  анализ  конфессионально¬
этической  системы  старообрядчества,  которая  стимулировала  предпринимательскую
деятельность  староверов.  Общие  предположения  о  том,  что  в  самих  началах  старо¬
обрядчества  «заложены  были  зерна,  давшие  всходы,  о  которых  не  помышляли  "руко¬
водители  и  идеологи"»72,  не  получили  пока  развернутой  аргументации.  Сопоставление
сопряженности  религиозных  и  хозяйственных  факторов  старообрядчества  и  про¬
тестантизма  могло  бы  ускорить  решение  проблемы.
 Некоторые  зарубежные  ученые  уже  предприняли  подобные  попытки.  А.  Гершен-
крон  и  вслед  за  ним  А.  Рибер  сочли,  что,  в  отличие  от  протестантизма,  "социальная
организация  старообрядцев  или  староверов  в  большей  степени,  чем  религиозные
ценности,  создавала  стимулы  для  их  предпринимательской  деятельности",  признав,
впрочем,  общим  у  протестантов  и  старообрядцев  "строгую  трудовую  этику"73.
 В. 	Блэквелл,  применив  "неовеберианскую"  методику,  смог  увидеть  в  некоторых  поло¬
жениях  старой  веры  элементы,  близкие  протестантизму:  прежде  всего,  также  ана¬
логичную  трудовую  этику,  а,  кроме  того,  аскезу,  повышенную  религиозность  и  т.д.74
Аналогична  точка  зрения  Дж.  Биллингтона,  сопоставившего  элементы  этоса  старо¬
обрядцев  и  пуритан75.  В  результате  этих  компараций  сделаны  интересные  выводы,  но
в  целом  они  оказались  недостаточно  эффективными,  поскольку  были  связаны  с  бы¬
тующим  на  Западе  представлением  о  попытке  М.  Вебера  "отнести  пуританскую  этику
к  староверию"76.  Блэквел  "в  основном  согласился"  с  этим  "положением  Вебера".
Гершенкрон  и  Рибер  отвергли  данный  тезис,  как  и  Р.  Крамми,  отметивший,  что
экономическая  деятельность  староверов,  не  имевших  никакого  сходства  с  протестан¬
тизмом,  показывает  необоснованность  общих  выводов  Вебера77.
 В  действительности,  анализ  Вебера  "протестантской  этики  и  духа  капитализма"
имеет  иную  направленность.  Описывая  закономерность  воздействия  "рациональной
религиозности",  "религиозно  ориентированной  рационализации"  на  хозяйственную
деятельность  представителей  различных  конфессиональных  групп,  автор  "Социоло¬
гии  религии"  назвал  среди  других  российские  "рационально  благочестивые  секты"
хлыстов,  скопцов  и  штундистов78.  Старообрядчество  Вебер  никогда  не  рассмат¬
ривал79,  поскольку  оно  было  лишено  религиозного  рационализма,  свойственного
западным  протестантским  течениям  и  российским  штундистам.  Лишь  однажды  Вебер
упомянул  вместе  с  течениями  аскетического  протестантизма,  скопцами  и  штун-
дистами  "секты  схизматиков"  (под  этим  термином  в  западной  литературе  иногда
фигурируют  русские  старообрядцы),  но  подчеркнул  при  этом  связь  "между  рацио¬
 26

нальной  религиозной  этикой  и  особым  типом  торгового  рационализма"80.  Именно
религиозный  рационализм  Вебер,  а  вслед  за  ним  его  сторонники  и  противники
считали  главным  конфессиональным  фактором  возникновения  новой  хозяйственной
этики  в  Европе.
 Очевидное  отсутствие  в  старой  вере  рационализма,  характерного  для  всех  про¬
тестантских  направлений,  затрудняло  аналогичные  сопоставления  и  отечественных
историков,  приходивших  даже  к  выводу  о  том,  что  основным  рычагом  в  социально-
экономических  функциях  старообрядческой  общины  являлся  патриархально¬
авторитарный  аппарат  господства,  опиравшийся  на  систему  патриархальных  семейно¬
бытовых  норм81.
 В  то  же  время  многие  элементы  структуры  исследования  Вебера  вполне  приме¬
нимы  в  изучении  старообрядчества  и  старообрядческого  предпринимательства.
Немецкий  социолог  попытался  выявить  те  "аспекты  Реформации,  которые  подлинно
религиозному  сознанию  должны  представляться  периферийными",  но  наряду  с  иными
факторами  «сыграли  определенную  роль  в  качественном  формировании  и  коли¬
чественной  экспансии  "капиталистического  духа"»82.  Анализ  социокультурных  фак¬
торов  предпринимательства  староверов  целесообразно  начать  не  с  внешних
признаков83,  а  с  сопоставления  типа  личности,  "склада  психики"  (по  Веберу)  и
характера  религиозности  староверов  и  протестантов.
 Зарождение  нового  типа  религиозности,  тенденции  к  обновлению  духовной  жизни
и  менталитета  были  характерны  для  европейских  религиозных  движений  периода
перехода  от  Средневековья  к  Новому  времени84.  Основным  фактором  модернизации
стал,  несомненно,  не  аскетизм  первоначального  протестантства,  вполне  традициона¬
листский,  а  "склад  психики",  новый  менталитет,  то,  что  западные  социологи  религии
называли  "духом  капитализма",  "строем  мышления",  порожденным  религиозным  уче¬
нием  и  религиозной  практикой85.
 В  этом  аспекте  старообрядчество  явилось  частью  общеевропейского  модерниза-
ционного  процесса.  Специфику  духовного  строя  старообрядцев,  по  сравнению  с  сино¬
дально-православным  большинством,  отмечали  многие  отечественные  историки  и
философы  XIX  -  начала  XX  в.86,  считавшие,  что  староверие  представляло  собой
"явление  новой,  а  не  древней  жизни",  здесь  сформировался  "очень  новый  душевный
тип",  специфика  которого  заключалась  прежде  всего  в  "различии...  самих  методов
умствования  раскола,  с  одной  стороны,  господствующей  церкви  -  с  другой"87.
 Современные  авторы  также  отмечают  черты  новой  духовности  и  новой  культуры  в
старообрядчестве,  появившиеся  уже  в  конце  XVII  в.88
 Контент-анализ  идейного  наследия  "отцов"  староверия,  прежде  всего  -  протопопа
Аввакума  Петрова  -  демонстрирует  наличие  феноменов,  аналогичных  европейским,
хотя  и  на  иной  конфессиональной  основе89.
 В  основе  своей  система  взглядов  Аввакума  традиционна,  но  вполне  очевидно  и
зарождение  религиозной  жизни  нового  типа.  Это  проявлялось,  как  и  в  Европе,  в
эволюции  к  внутренней  вере,  что  выражалось  в  развитии  в  текстах  протопопа  таких
категорий  как  "совесть",  сопряженной  прежде  всего  с  понятиями  "истинная  вера"  и
"спасение".  Такая  вера  "по  совести"90  в  случае  необходимости  выбора,  по  утверж¬
дению  Аввакума,  важнее  даже,  чем  внешнее  благочестие.  Обе  формы  развития
внутренней  активной  веры  сочетались  у  старообрядцев  с  усилением  роли  внешнего
благочестия  и  канонической  обрядности,  далекой  от  протестантских  форм  религиоз¬
ности91.  Идеолог  староверия  считал  в  принципе  возможным  для  "старолюбца"
подвергнуться  без  последствий  для  спасения  "бесовскому  обряду",  главное  -  "душа  бы
твоя  не  хотела"92.
 В  историографии  протестантизма  важнейшей  конфессиональной  составляющей
менталитета,  способствовавшей  консолидации  предпринимательства  протестантских
общностей,  считается  отказ  от  корпоративной  психологии  и  развитие  индивидуа¬
лизма93.  Предпринимательский  менталитет  протестантов  в  результате  отрицания
средневековой  корпоративности  перешел  к  индивидуализму  с  элементами  общин-
 27

ности,  формально  конфессиональной,  но  носившей  скорее  социально-территориаль¬
ный  характер.  Учение  о  предопределении  имело  своим  результатом  "ощущение
неслыханного  дотоле  внутреннего  одиночества  индивида",  общавшегося  с  Богом
лишь  "в  глубинах  одинокого  сердца".  В  стремлении  спасти  бессмертную  душу,  не
надеясь  ни  на  священника,  ни  на  церковь  и  таинства,  протестант  получал  "импульс  к
беспрестанной  и  систематической  борьбе  с  жизненными  трудностями"94.
 Христианская  доктрина  с  момента  своего  возникновения  содержала  идею  личной
бессмертной  души,  самостоятельной  по  своему  дару,  по  своей  ответственности  и
призванию.  В  Средние  века  эта  идея  находилась  под  спудом  корпоративности.  Раннее
Новое  время  принесло  новые  представления  о  личности  и  индивидуальности.
 Староверы  не  обладали  таким  индивидуализмом,  как  кальвинисты  или  пуритане.
Сотериологический  компонент  их  духовного  строя  в  XVII  -  первой  половине  XVIII  в.
носил  очевидно  общинный  характер.  Но  и  старообрядческое  понимание  личности,  в
продолжение  возникшей  в  XVII  в.  тенденции,  отнюдь  не  было  традиционалистским,  и
вполне  соответствовало  эпохе  Нового  времени  с  российской  православной  спе¬
цификой.
 Значение  для  Аввакума  категории  "личная  ответственность"  определялось  преиму¬
щественной  связью  с  главной  категорией  системы  -  "спасением  души".  Высокая
оценка  личного  выбора  (связанного  прежде  всего  с  понятиями  "спасение  души"  и
"совесть")  также  противоречит  средневековой  корпоративной  ментальности.  Рассмат¬
ривая  личную  ответственность  перед  Богом  за  деяния  и  веру,  Аввакум  неоднократно
отвергал  аргументацию  безответственности  низким  социальным  и  должностным
статусами.  "Глаголют  в  безумии  человецы...  не  нас  де  взыщет  Бог  законное  дело  и
веру;  нам  де  что?  Предали  патриархи  и  митрополиты  со  архиепископы  и  епископы,
мы  де  творим  так,  -  писал  он  -  ...шлюся  на  твою  совесть,  зане  разумное  Боже  яве  есть
в  тебе"95.  Корпоративная  ответственность  оставалась  в  прошлом.  Сформировались
представления  об  ответственности  каждого  из  верующих  не  только  за  судьбу  своей
личной  души,  но  и  за  судьбу  всей  церкви  и  веры,  за  все  сообщество  -  индивидуальной
ответственности  за  общее  дело96.  Исследования  памятников  старообрядчества  XVIII-
XX  вв.,  созданных  в  различных  регионах  страны  выявили  высокую  оценку  старове¬
рами  "личной  ответственности  за  свою  жизнь  и  посмертную  судьбу",  их  представления
о  том,  что  "только  личная  воля,  личные  дела  и  думы  отводят  от  греха"97.
 Такая  форма  индивидуализации  личности,  отличная  от  сложившейся  в  Новое  время
в  Европе,  где  личность  питала  "иллюзию  своей...  суверенности  по  отношению  к  об¬
ществу"98,  также  создавала  основу  для  активизации  жизнедеятельности.
 В  вопросе  выбора,  свободы  человеческой  воли  проявились  важные  отличия  старо¬
обрядчества  от  протестантизма,  также,  впрочем,  снабжавшие  старую  веру  модерниза-
ционным  зарядом.  В  протестантизме  свобода  воли  человека  провозглашалась  Люте¬
ром  в  определенном  смысле  "несуществующей"  ("Воздаяние  было  назначено  прежде,
чем  родились  работники,  прежде,  чем  они  заработали"99),  хотя  позже  эта  идея  отошла
на  второй  план  и  лютеранство  предполагает  возможность  утери  и  обретения  спасения
покаянием  и  верой100.  В  кальвинизме  и,  особенно,  пуританизме  учение  о  предопре¬
делении,  составив  ядро  этической  системы,  достигло  своего  апогея101.
 У  старообрядцев  признание  значения  возможности  личного  сознательного  выбора
между  дорогой  к  спасению  или  к  гибели  души  в  целом  соотносится  с  византийской
традицией.  Последняя  отводила  большую,  чем  на  Западе,  роль  свободе  воли  человека,
под  которой  понималась  "возможность  для  человека  самостоятельно,  по  природе  реа¬
лизовать  врожденные  добродетели  или  следовать  злу"102.  Но  в  древнерусском  пра¬
вославии,  в  значительной  степени  синтетическом,  элементы  фатализма  и  предопре¬
деленности  занимали  более  серьезное  место.  Нетрадиционность  для  русского  мента¬
литета  указанных  черт,  получивших  в  старообрядчестве  дальнейшее  развитие,
подтверждается  и  тем,  что  архипастыри  -  официальные  борцы  с  "расколом"  -  еще  в
первой  половине  XIX  в.  писали  о  "самомнением  мудровании"103  староверов  и  считали
необходимым  в  поучениях  для  "вразумления  мнимых  старообрядцев"  снова  и  снова
 28

осуждать  "суетно  ложномечтательные  убеждения  некоторых,  что  человек...  своими
силами  может  избежать  пороков  и  делать  всякое  добро"104.
 В  целом  российские  старообрядцы,  создав  конфессионально-экономические
общины  в  иных  условиях  и  на  иных  традициях,  чем  протестантизм,  развивали  новые
представления  о  личности.  При  этом  важную  роль  продолжал  играть  принцип
соборности105.  Кроме  того,  если  в  конце  XVII  -  первой  половине  XVIII  в.  речь  шла  о
коллективном  труде  в  староверческих  общежительствах  -  мирских  монастырях,  то  с
возникновением  центров  старой  веры  в  крупных  торгово-промышленных  городах
коллективизм  трансформировался  во  взаимодействие  членов  общины,  осущест¬
влявших  индивидуальную  хозяйственную  и  иную  деятельность.
 На  основе  нового  строя  личности  и  религиозности  сформировался  вероисповедный
активизм  (а  вслед  за  ним,  как  и  на  Западе,  -  активизм  социальный),  представлявший
собой  существенный  компонент  старообрядчества  ("Ныне  есть  время  делания,  во
гробе  бо  не  поделаешь",  "без  дел  и  молитва  не  пользует",  "каждо  от  дел  прославится"
и  т.д.106).  Родоначальники  старообрядчества  утверждали,  что  человек  создан  по
образу  Божьему  не  буквально,  но  в  своей  активной  деятельности  может  приблизиться
к  нему  "трудясь  Господа  ради"107.  Человек,  по  мнению  староверов,  может  почти  все,
"если  с  Божией  помощью,  да  с  молитвой",  дьявол  "попран  будет  нашими  ногами"
(выделено  мною.  -  В.К.)Ш.  О  переходе  от  веры-ожидания  к  вере-деятельности109
свидетельствует  и  значение  в  системе  понятий  Аввакума  категории  "страдание-тер¬
пение",  которое  сближается  не  со  "смирением-кротостью",  но  со  "стойкостью  в  вере"
и  даже  "противлением  гонителям-борьбой  за  веру".  По  отношению  к  последним
ярость  и  гнев  объявляются  добродетельными.  Сопротивление,  прежде  всего  духовная
активность,  определяются  как  важная  мера  спасения  православного  и  православия.
В  одном  из  видений  Аввакума  Антихрист,  на  которого  тот  закричал  и  замахнулся
посохом,  возгласил:  «"...Я  нехотящих  не  могу  обладать,  но  волею  последующих  ми,
сих  во  области  держу"  -  и  упал  перед  протопопом  на  колени»110.
 Наряду  с  активизацией  этики,  обновлением  духовной  жизни,  зарождением  нового
строя  личности  наиболее  ярким  модернизационным  признаком  религиозно-этической
системы  Аввакума  явилась  ее  гуманизация  (характерная  и  для  Европы).  В  историо¬
софии  раннего  староверия  человек  "не  только  присутствует,  но  и  активно  действует".
Выбирая  путь  борьбы  со  злом  и  духовного  делания,  человек  преодолевает  двойст¬
венную  природу  и  проявляет  "свою  подлинную  духовную  сущность"111.
 Как  западный,  так  и  староверческий  типы  личности  и  религиозности,  важной
составляющей  которых  была  также  мирская  аскеза,  не  могли  оказать  полноценного
воздействия  на  социальную  и  хозяйственную  практику  вне  акцентированного  эсхато-
логизма.  Именно  эсхатологический  стресс112  обострял  религиозное  чувство  верую¬
щих,  заставлял  отказываться  от  многих  традиционных  установок,  активизировал
сотериологические  усилия  людей.
 В  России  эсхатологические  представления  усилились  в  период  цивилизационного
кризиса  XVII  в.,  когда  апокалиптическое  объяснение  сложившейся  ситуации  было
воспринято  широкими  социальными  слоями.  Для  старообрядцев  такое  толкование
стало  своеобразным  знаменем  борьбы  за  "истинное  благочестие113.  «Совсем  не
"обряд",  но  Антихрист  есть  тема  и  тайна  русского  раскола»,  -  писал  Г.  Флоровский114.
 Наибольшее  своеобразие  эсхатология  получила  в  интерпретации,  восходящей  к
идеям  "эсхатологического  оптимизма"  протопопа  Аввакума.  Значительно  важнее,
чем  ожидание  зверя,  для  него  была  подготовка  к  царствию  Божьему.  Аввакум  в
"последних  временах"  видел  близость  не  гибели,  но  спасения.  Духовный  оптимизм  и
убежденность  сторонников  Аввакума  в  конечной  победе  над  злом  ("отольются
медведю  коровьи  слезы")  определили  активизацию  веры  и  духовной  жизни  в  целом.
В  древнерусском  обществе  царство  Христа  осознавалось  идеалом,  преградой  к
которому  являлась  земная  жизнь,  заполненная  мирской  суетой  и  заботами.  Подлинное
христианство  считалось  осуществимым  лишь  в  иночестве.  В  системе  Аввакума
православный  осуществляет  духовную  и  другую  спасительную  деятельность  в  период
 29

телесной  жизни.  Аввакум  непосредственно  увещевал  "верных"  -  "не  имам  зде  града,
но  грядущего  взыскуем"115.  Но  в  условиях  массовых  представлений  о  свершившемся
или  очень  близком  начале  наступления  конца  света  эсхатологизм  староверов  не
привел  к  созданию  нового  типа  социальных  действий  -  речь  шла  о  "бдении  в  гробах"  в
ожидании  последнего  часа  или  о  самосжигании.
 К  концу  XVII  в.,  когда  "пароксизм  самосожигательной  горячки"116  сошел  на  нет,
эсхатологический  пессимизм  был  в  основном  преодолен.  Киновиархи  старообряд¬
чества  в  начале  XVIII  в.  пришли  к  выводу  о  том,  что  "зверь  близок",  но  речь  идет  не  о
"суде  страшном,  не  о  последнем  часе,  но  о  соблазнах  последнего  времени",  и  это  время
дано  Богом  для  подготовки  спасения,  для  того,  чтобы  "упокаянием  Бога  уми¬
лостивить"117.  Но  в  отличие  от  официальной  церкви,  подчиненной,  но  не  гонимой,
староверы  видели  перед  собой  задачу  спасения  "истинного  благочестия",  находив¬
шегося  под  угрозой  физического  уничтожения.  Совпадение  духовных  и  социальных
целей  обеспечили  активизацию  вероисповедания  и  религиозной  жизни  в  целом,  а
также  социальной  практики.  Поэтому  эсхатологические  ощущения  старообрядцев
оказались  острее  и  глубже.  Эсхатологическая  концепция  явилась  не  только
центральным,  но  и  наиболее  острым  и  действенным  элементом  старой  веры118.  Не
формальная  близость  последнего  суда,  но  постоянное  ощущение  его  неизбежности
обусловливало  и  стимулировало  интенсификацию  реализации  христианского  подвига.
Нравственность  старообрядчества  оказалась  связанной  с  таким  созидательным  эсха-
тологизмом.  Связь  с  сотериологическим  учением  -  еще  одним  важным  конфессио¬
нальным  компонентом  -  обеспечила  созидательную  направленность  эсхатологии
старообрядцев  в  практике  их  общин.
 Именно  в  результате  такого  нажима  сторонники  "древнего  благочестия"  оставили
традиционное  отношение  к  труду,  сформировав  аналогичную  протестантской  новую
трудовую  этику,  получившую  доктринальное  обоснование  в  духовной  концепции
"труда  благого".
 Трудовая  этика  Западной  Европы  стала,  как  известно,  важнейшим  элементом,
раньше  остальных  претерпевшим  трансформацию  л  оказывавшим  значительное  воз¬
действие  на  экономические  функции  религиозных  общин.  Сложился  "такой  строй
мышления,  который,  хотя  бы  во  время  работ,  исключал  неизменный  вопрос,  как  бы
при  максимуме  удобств  и  минимуме  напряжения  сохранить  свой  обычный  зарабо¬
ток,  -  такой  строй  мышления,  при  котором  труд  становится  абсолютной  само¬
целью"119.  В  протестантизме  под  воздействием  идей  предопределенности  и  избран¬
ности,  духовной  активности  и  утилитарного  характера  этики  служение  Богу  нашло
свое  выражение  в  концепциях  "предопределенности"  и  "профессионального  призва¬
ния".  Призвание  к  спасению  реализуется  в  неустанных  трудах,  бесполезных  для
неизбранных.  Только  избранный  может  делами  своими  (не  спастись,  спасение  -  лишь
в  вере)  умножить  славу  Господню.  Таким  образом  создается  не  спасение,  но  уверен¬
ность  в  спасении.
 В  старообрядчестве  в  связи  с  иным  представлением  о  соотношении  веры  и  дела,  с
отсутствием  идеи  предопределенности,  трудовая  деятельность  непосредственно
подготавливала  душеспасение  трудящегося.  Но  это  происходило  лишь  в  том  случае,
если  труд  был  "о  Господе",  т.е.  ради  спасения  истинной  веры  и  истинной  старовер¬
ческой  церкви.  Старообрядческие  общежительства,  возникавшие  на  периферии  рос¬
сийского  общества  в  первой  половине  XVIII  в.,  представляли  собой  попытки  реа¬
лизации  на  земле  последних  (хоть  и  мирских)  монастырей  и  имели  целью  "телесное
житие  строити  и  душевное  спасение  оустроити...  прокормление  примыслити  и  духов¬
ную  трапезу  оуготовити"120.  Но  эти  прообразы  града  грядущего  не  могли  бы  выжить
без  освящения  труда  на  благо  общины,  а  значит  -  веры.  Бесплодность  северных
земель  создала  анклавам  старой  веры  угрозу  ббльшую,  чем  правительственные
репрессии.  Общежительствам,  члены  которых  питались"рыбными  штями  с  соломой"
и  вымирали  от  голода,  крайне  необходима  была  прочная  база  для  длительной
подготовки  к  концу  света  и  для  борьбы  за  веру.  В  результате  на  Выгоречье  труд  и
 30

стал  не  просто  средством  искупления  грехов  и  "удручения  плоти"  и  "приобретения
пищи",  но  применялся  "паче  же  спасения  ради"121.  Руководители  общежительства
неоднократно  прямо  указывали  на  это.  Андрей  Денисов  в  послании  трудникам
житницы  общежительства  -  Чаженгской  пустыни  -  называет  физический  труд  обще-
жителей  деятельностью,  которая  "вечным  наслаждением  обогощевает,  еже  небесного
царствия  сподоблевает,  еже  от  вечных  мук  избавляет"122.  Симеон  Денисов  также
убеждал  единоверцев:  "Не  унываем  в  трудех,  зане  труды  вечное  блаженство  по-
давают"123.
 Но  сакрализации  труда  оказалось  недостаточно.  В  условиях  "хлебонеродных"
северных  земель  и  сезонности  промыслов  староверы  были  вынуждены  использовать
то,  что  предлагалось  социально-экономическим  развитием,  и  преодолеть  не  только
традиционалистское  отношение  к  труду  как  тяжелому  следствию  греха124,  но  и
неприятие  совершенно  "нечистого"  -  купецкого  дела,  чему  в  принципе  благоприятст¬
вовала  русская  социокультурная  ситуация  XVII  столетия.  Чтобы  стабилизировать
положение  общины,  киновиарх  Выга  Андрей  Денисов  в  Киеве  и  других  районах  "нача
из  добрых  людей,  на  торг  и  с  половины  денег  просити...  он  же  своих  людей  избрав  и
начат  посылати  в  низовые  городи  хлеба  покупати  и  в  Санкт-Питербурх  ставити...  и  от
того  бывше  велие  помощь  и  пособие  братству"125.  Выговцы  начали  торговлю
поволжским  хлебом  и  в  других  областях,  привлекая  к  этому  единоверцев  из  раз¬
личных  регионов,  прежде  всего  Поволжья.  Община  была  спасена,  появилась  мате¬
риальная  база  для  ее  развития  и  распространения  "истинного  благочестия",  консоли¬
дации  веры.
 Духовными  руководителями  старообрядцев  было  признано:  "купля-продажа  полза
душевная",  но  с  условием,  что  результаты  предпринимательства  обращались  на
пользу  "верным"  и  вере126.  Главы  общежительств,  причисляя  торговлю  и  предприни¬
мательство  в  целом  к  "богоугодному  труду",  связывали  эти  занятия  с  духовными
целями  общины,  т.е.  со  спасением,  но  в  то  же  время  и  с  материальными  нуждами  об¬
щежительства  как  очага  веры.  Даже  тогда,  когда  труд  в  целом  и  предприни¬
мательский  труд,  в  частности,  являлся  индивидуальным,  он  должен  был  служить
"братии".  И  только  в  этом  случае  деловая  практика  имела  божественную  санкцию.
Андрей  Денисов  наказывал  в  своем  духовном  завещании  хранителям  благочестия  всех
рангов,  "имея  о  спасении  душ  своих  попечение  неусыпно",  работать  с  усердием  и
пребывать  постоянно  именно  "в  братских  трудах"127.
 В  протестантизме  табу  стяжательного  предпринимательства  было  также  снято,  но
на  иной  конфессиональной  основе.  Здесь  на  традиции  священной  собственности
римского  права  наложилась  возможность  найти  твердый  критерий  богоизбранности.
Результат  исполнения  профессионального  призвания,  если  таковым  являлась  орга¬
низационно-хозяйственная  деятельность,  мог  выразиться  лишь  в  собственности  и
деньгах.  Они  и  стали  таким  критерием,  дававшим  уверенность  в  принадлежности  к
тем,  кто  по  предопределению  Божьему  спасется.  Но  собственность  при  этом,  несмот¬
ря  на  ее  формально-юридическую  природу,  не  могла  использоваться  нерационально,
не  во  благо  делу  или  обществу,  служение  которому  признавалось  формой  служения
Господу128.  Не  имеющие  успеха  в  делах,  и  соответственно  денег  и  собственности,  т.е.
бедняки,  очевидно  отвержены  Богом  и  не  несут  на  себе  его  благодати.  В  то  же  время,
поскольку  прибыль  оказывалась  итогом  деятельности  в  предпринимательстве
святого  духа,  ее  реальным  обладателем  мог  считаться  лишь  сам  Бог.  Формальному
собственнику  оставались  только  права  управляющего.  Богатство  могло  вызывать
сомнения  лишь  как  повод  для  бездействия  и  самоуспокоения,  недопустимо  было
наслаждение  богатством,  но  это  лишь  подстегивало  в  интенсификации  профессио¬
нальной,  в  том  числе  хозяйственной  деятельности.
 Такими  же  "Божьими  доверенными  по  управлению  собственностью"  считали  себя
старообрядцы129.  Староверам  было  присуще  осознание  высокой  роли  личности
"хозяина",  который  является  не  собственником,  но  ответственным  за  свое  богатство,
свою  судьбу,  судьбы  других  людей  перед  собой,  Богом  и  обществом130.  Вступая  в
 31

общину  верующих,  они  "отдавали  Христу  свое  имущество"131.  "Общество"  имело  пра¬
во  на  прибыль  от  частных  предприятий  своих  членов,  которая  и  составляла  основную
часть  доходов  общины.  Деньги  (сотворенные  Богом,  а  не  дьяволом)  должны  были
использоваться  прежде  всего  для  поддержания  и  укрепления  "истинной  веры"  и  ее
"исповедников",  но  при  этом  являлись  лишь  вспомогательным  средством,  не  представ¬
ляя  собственной  духовной  ценности  (в  отличие  от  протестантизма),  ведь  "на  страшный
суд  никто  не  понесет  книги,  серебро,  но  добрую  славу  и  правую  веру"132.  И.И.  Си¬
ницын,  выявлявший  "раскольников"  в  Ярославской  губ.,  докладывал  о  характере
огромных  "капиталов  и  средств  промышленности",  находившихся  в  распоряжении
старообрядцев:  "...Владельцы  их  не  более  как  экономы,  кассиры,  действующие  только
как  бы  на  правах  безотчетных  прикащиков:  их  капитал...  есть  собственность  веры  и
общины"133.  Товарищ  министра  внутренних  дел  П.И.  Липранди,  отвечавший  в  мини¬
стерстве  за  борьбу  со  старообрядчеством,  на  основании  многих  отчетов  своих
подчиненных  сделал  вывод  о  том,  что  капитал  старообрядческих  общин  представляет
собой  "как  бы  учреждение  капитализма  и  социализма"134.
 Но  в  главном  старообрядчество  и  протестантизм  расходились  коренным  образом.
Анализ  М.  Вебера  построен  на  аргументации  сопряженности  экономического  ра¬
ционализма  и  рационализма  религиозного.  Лейтмотивом  концепции  немецкого
социолога  является  мысль  о  том,  что  "постоянное  религиозное  использование  капи¬
тала  для  получения  прибыли...  было  связано  с  рациональной  общинной  религиоз¬
ностью"135.  Действительно,  рациональная  аскеза  западноевропейского  средневековья
уже  тогда  превращалась  постепенно  в  "систематически  разработанный  метод
рационального  жизненного  поведения".  Необходимость  постоянного  контроля  над
своим  избранничеством  привела  протестантов  к  методизму  в  этике  и  быту.  Рацио¬
нальная  методическая  нравственность  (постоянный  контроль,  ежечасная  проверка
своей  индивидуальной  социальной,  в  том  числе  хозяйственной,  практики  религиозной
совестью  -  гласом  Божьим)  с  целью  подтверждения  своего  избранничества  сыграла
огромную  роль  в  рационализации  преобразовательной  "посюсторонней"  жизни  и
развития  предпринимательской  деятельности  западной  цивилизации.
 Старообрядчество  и  православие  в  целом  представляют  собой  религиозно-мисти¬
ческую  конфессию,  которой  не  свойственно  рациональное  богословие  и  исповедание.
Массовое  праведничество  богоизбранных,  возведенное  в  систему,  невозможно  для
православных.  Связанное  с  этим  уклонение  в  абсолютное  порождало  дуализм
религиозного  мышления  (святость  или  греховность),  да  и  общественного  менталитета
в  целом.  Духовная  пассивность  соседствовала  со  стремлением  к  немедленному  осу¬
ществлению  благодати136.  В  старообрядчестве  верность  преданию,  возведенная  в
принципы,  и  в  то  же  время  осознание  серьезной  угрозы  духовному  наследию  в  соче¬
тании  с  эсхатологизмом,  привели  к  снятию  дуализма  и  к  переходу  к  активной
деятельности,  целью  которой  являлась  непосредственная  подготовка  к  концу  уже
начавшего  разрушаться  мира.
 В  связи  с  отсутствием  формально-рационального  начала  старообрядчество  остава¬
лось  традиционным  конфессиональным  типом,  но  старообрядческое  предпринима¬
тельство  развивалось,  как  показывает  их  хозяйственная  практика137,  на  основе  орга¬
низационно-экономического  рационализма.  В  староверии  он  в  значительной  степени
вырабатывался  самим  делом.  Зародыши  идей  рационального  хозяйствования,
складывавшегося  в  ходе  социально-экономического  развития  российской  цивилиза¬
ции,  имелись  уже  в  "Домострое",  связывавшем  мистику  спасения  с  рациональностью
экономической  повседневности.  В  старообрядчестве  процесс  облегчался  экстре¬
мальными  условиями  гонений,  укреплением  жизненно  необходимой  дисциплины  и
самоорганизации,  порождавшей  некоторый  поведенческий  методизм  отнюдь  не  эти¬
ческого  характера.
 Кроме  того,  хотя  в  старообрядчестве  хозяйственный  рационализм  не  вырастал
непосредственно  из  религиозной  этики,  на  его  возрастание  косвенно  влияли  и  кон¬
фессиональные  факторы.
 32

Старая  вера,  сохраняя  "трезвенную  мистику"138  православия,  основывалась  на
мистицизме  без  созерцательности.  Ценностные  приоритеты  религиозных  мистиков-
староверов  сделали  их  открытыми  к  восприятию  логики  хозяйствования.  Проблема
же  гарантий  личного  спасения,  расслабляющая  опасность  неуверенности  в  послежиз-
ненных  результатах  деятельности  снималась  реализацией  сохранявшегося  дуализма
веры  и  дела139.
 Место  западноевропейского  рационального  религиозно-этического  методизма
заняла  духовная  концепция  дела140,  сложившаяся  к  началу  XIX  в.  на  основе  развития
трудовой  этики  и  принципа  личной  ответственности.  Концепция  стала  стержнем
староверческой  предпринимательской  этики.  Дело,  как  и  в  Западной  Европе,
стало  для  предпринимателей  самоценным.  Оно  представляло  собой  самостоятель¬
ную  этическую  цель,  но  с  отличиями  от  протестантизма  в  форме,  степени  и  моти¬
вации.
 Старообрядец  не  мог  быть  уверен  в  спасении  (в  православии  такая  уверенность
бессмысленна),  но  мог  делом  заслужить  его.  Самоотверженно  трудясь  в  организации
промышленного  или  торгового  дела,  он  осуществлял  подготовку  личного  душеспа-
сения.  В  этом  смысле  старообрядцы  не  вышли  за  рамки  православной  традиции,
предполагавшей  ущербность  труда  "не  о  Господе"141.  Ревность  в  "труде  благом"  на
предпринимательском  поприще  объяснялась  тем,  что  само  дело  представляло  собой
исполнение  христианского  долга  перед  Богом  и  людьми,  и  потому  имело  душеспа¬
сительный  характер.  Успех,  эффективность  дела  не  имела  самостоятельной  этичес¬
кой  ценности,  они  зависели  лично  от  хозяина-организатора  и  обладали  смыслом,
лишь  когда  результаты  использовались  в  служении  Богу  и  церкви  как  сообществу
христиан,  не  только  сохранению,  но  "возрастанию  веры".  Право  распоряжения
результатами  предпринимательства  не  просто  ограничивалось  религиозной  этикой.
Передача  средств  религиозной  общине  и  обществу  являлась  главной  нравственной
целью  предпринимательства.  Именно  в  деле,  одновременно  земном  и  духовном,
лежали  истоки  "внутренней"  и  "внешней"  благотворительности  староверов.  Умелый,
прилежный  организатор,  несущий  обязанности  перед  Богом  и  обществом,
ответственный  за  свое  дело  и  веру,  делал  больше  других  "славы  Божией  ради"  и  был
ближе  к  спасению142.
 Концепция  дела  была  настолько  важна  для  староверов,  что  в  конце  XIX  в.
получила  свое  "оформление"  в  работах  и  проповедях  выдающихся  начетчиков.  Один
из  самых  влиятельных  старообрядческих  архиереев  епископ  Арсений  Уральский,  в
1898  г.  местоблюститель  московского  престола  указывал,  что  спасение  души  зависит
от  благочестия,  исполняемого  каждым  "противу  его  состояния"  и  никто  не  будет
осужден  "за  то,  на  свершение  чего  он  не  имел  силы  и  возможностей".  Соответственно,
у  каждого  есть  свое  душеспасительное  дело  "по  его  возможностям",  в  том  числе  для
"начальника"  (судить  по  правде),  "богатого"  (миловать  нищих)  и  т.д.143  В  наиболее
концентрированном  виде  концепцию  изложил  популярнейший  в  начале  XX  в.  епископ
Михаил  (Семенов),  подчеркивавший  в  своих  проповедях,  что  спасающийся  возглашает
"Иду  на  Труд  Твой,  Господи!"  и  осуществляет  подвижнический  путь  в  своем  "святом
деле".  «Поле  и  торговля  не  тенета  для  души...  каждая  профессия  может  быть  святым
"постом",  святым  делом,  нужно  только  спасаться  от  тенет,  отыскивая  в  каждом  деле
те  его  стороны,  какими  можно  послужить  Богу».  "Школой  святости"  могло  быть  и
предпринимательство.  Ссылаясь  на  авторитет  Иоанна  Златоуста,  Семенов  утверждал,
что  иные  святые  прославились  нищетой,  иные  богатством.  «Главное  в  деле  спасения  -
"делать  для  Бога  свое  дело"»,  -  такова  квинтэссенция  староверческой  духовной
концепции  делаш.
 В  результате  и  в  старообрядчестве,  и  в  протестантизме  наметилась  замена  тра¬
диционалистского  стремления  к  сохранению  дистигнутого  (в  социально-религиозном,
хозяйственном,  историческом  аспекте  в  целом)  постановкой  задачи  интенсивного
развития  (в  старообрядчестве  -  под  флагом  "возрастания  веры"),  осознанием  необхо¬
димости  деятельного  развития.  Обе  конфессиональные  общности  осуществляли
 2 	Отечественная  история,  №  4
 33

хозяйственную  модернизацию,  реализуя  свои  пути  модернизации  цивилизационной.
Староверие  в  этом  смысле  опровергает  выводы  Вебера  о  необходимости  рели¬
гиозного  рационализма,  не  снижая  значения  проведенного  им  анализа,  предполагая
необходимость  продолжить  его  на  новом  уровне145.
 Проведенное  исследование  подтверждает  мысль  А.И.  Клибанова  о  том,  что  хо¬
зяйственная  культура  староверов  «явилась  альтернативой  хозяйственной  организации
"официального  общества"»146.  Более  того,  по  отношению  к  государственной  модер¬
низации,  начатой  Алексеем  Михайловичем  и  Петром  I,  старообрядчество  представ¬
ляло  собой  реализацию  параллельной  и  альтернативной  национальной  нонэта-
тистской  модернизации,  настолько  реальной,  насколько  реальная  была  текстильная
промышленность  Центра  России  и  некоторые  другие  отрасли  народного  хозяйства,
индустриальные  империи  Морозовых  и  Рябушинских,  значительная  часть  мос¬
ковского  купечества  и  другие  явления  российской  социальной  и  хозяйственной
жизни147.  Нуждается  в  особом  изучении  вопрос  о  взаимодействии  двух  российских
путей  цивилизационного  развития,  но  не  вызывает  сомнения,  что  именно  староверие
продолжало  традиции  русской  цивилизации,  преобразуя  их  в  соответствии  с  эпохой,  и
потому  обладало  значительной  исторической  жизнеспособностью.
 Примечания
 1 	Под  современным  предпринимательством  (в  отличие  от  традиционалистского)  в  данной  работе
понимается  организационно-хозяйственная  деятельность,  направленная  не  только  на  получение  прибыли,
но  и  на  стабилизацию,  развитие  и  расширение  дела.
 2 	В  е  б  е  р  М.  Протестантская  этика  и  дух  капитализма  //  Избранные  произведения.  М.,  1990.  С.  56.
 3 	См.  напр.:  Зомбарт  В.  Евреи  и  их  участие  и  образовании  современного  хозяйства.  СПб.,  1910;
его  же.  Буржуа.  М.,  1994;  и  ми.  др.
 4 	В  е  б  е  р  М.  Протестантская  этика...  С.  68.
 5 	См.  напр.:  Шульце-Геверниц  Г.  Крупное  производство  в  России.  (Московско-
Владимирская  хлопчатобумажная  промышленность).  М.,  1899.  С.  22;  Ш  и  ш  м  а  р  е  в  Д.И.  Краткий
очерк  промышленности  в  районе  Нижегородской  и  Шуйско-Ивановской  железных  дорог.  СПб.,  1892  и  др.
 6 	См.:  Маркс  К.,  Энгельс  Ф.  Соч.  Т.  8.  С.  119,  120  и  др.
 7 	П  а  р  с  о  н  с  Т.  О  структуре  социального  действия.  М.,  2000,  С.  334-358.
 8Раг  so  n  s  T.,  S  m  е  1  s  е  г  N.  Economy  and.  Glencoe,  1956.  P.  29.
 9MacCle  land  D.C.  nie  Achieving  Society.  Princeton,  1961.  P.  430.
 10 	См.:  Соловьев  B.C.  Оправдание  добра.  Нравственная  философия  //  Соч.  T.  1.  М.,  1988.  С.  406-
440.  Глава  16-я  "Экономический  вопрос  с  нравственной  точки  зрения"  впервые  была  опубликована  в  1896  г.
как  самостоятельное  произведение.
 11 	Обширность  историографии  и  ограничения  журнального  объема  позволяют  назвать  лишь  некоторые
сборники,  в  основном  посвященные  указанным  проблемам,  и  некоторые  отдельные  работы.  См.:  Россий¬
ское  купечество  от  средних  веков  к  новому  времени.  М.,  1993;  Организация  труда  и  трудовая  этика:  древ¬
ность,  средние  века,  современность.  М.,  1993;  Русский  путь  в  развитии  экономики.  М.,  1993;  Русская  исто¬
рия:  Проблемы  менталитета.  М.,  1994;  Мировосприятие  и  самосознание  российского  общества  (XI-XX  вв.).
М.,  1994;  Историко-культурные  традиции  хозяйствования  ("философия  хозяйства"  и  "хозяйственная  фило¬
софия")  в  России.  Новокузнецк,  1995;  Российское  предпринимательство  и  духовная  культура.  Томск,  1995;
Менталитет  и  культура  предпринимателей  России  XV1I-X1X  вв.  М.,  1996;  Этика  и  организация  труда  в
странах  Европы  и  Америки.  Древность,  средние  века,  современность.  М.,  1997;  Купечество  в  России.  XV  -
середина  XIX  века.  М.,  1997;  см.  также  материалы  журнала  "Вопросы  экономики",  номер  которого  (1993.
№  8)  целиком  посвящен  данной  проблеме;  Российское  предпринимательство.  XVI  -  начало  XX  в.  М.,  1998;
Боханов  А.Н.  Коллекционеры  и  меценаты  в  России.  М.,  1989;  Д  у  м  о  в  а  Н.Г.  Московские  ме¬
ценаты.  М.,  1992;  Коваль  Т.Б.  Православная  этика  труда  //  Мир  России.  Т.  2.  1994.  С.  54-96;
Преображенский  А.А.,  Перхавко  В.Б.  Купечество  Руси  IX-XVII  века.  Екатеринбург,
1997;  Семенова  А.В.  Менталитет  купечества  в  период  становления  российского  предприни¬
мательства  //  Отечественная  история.  1998.  N®  6.  С.  21-24;  Ульянова  Г.Н.  Духовный  облик  и  образ
предпринимателей  пореформенной  России  //  Там  же.  С.  50-53;  Российская  деловая  культура;  история,
традиции,  практика.  М.,  1998;  Хорькова  Е.П.  История  предпринимательства  и  меценатства  в  России.
М.,  1998;  Зарубина  Н.Н.  Социально-культурные  основы  хозяйства  и  предпринимательства.  М.,  1998;
История  предпринимательства  в  России.  В  2  кн.  М.,  2000;  и  мн.  др.
 34

12 	История  предпринимательства  в  России.  Кн.  1.  От  средневековья  до  середины  XIX  века.  С.  433,  434.
См.  также:  Горичева  Л.  Экономические  проблемы  и  национальное  самосознание  //  Вопросы  эко¬
номики.  1993.  №  8.  С.  44-53;  Писемский  В.  А.,  Калашнов  Ю.Н.  Православие  и  духовный  тип
российского  предпринимателя  //  Из  истории  экономической  мысли  и  народного  хозяйства  России.  Ч.  2.  М.,
1993;  Ермишина  С.  А.,  Наумова  Г.Р.  Православный  менталитет  русского  делового  человека  //
Буржуазия  и  рабочие  России  во  второй  половине  XIX  -  начале  XX  века.  Иваново,  1994.  С.  24-28;  и  др.
 13 	История  предпринимательства  в  России.  Кн.  1.  С.  434.
 14 	В  а  и  и  и  а  Е.Ю.  Расцвет  и  падение  империи  Великих  Моголов  //  Вопросы  истории.  1997.  №  12.
С.  29.
 15 	См.:  Российская  деловая  культура:  история,  традиции,  практика.  М.,  1998.  С.  9-14.
 16 	См.,  напр.:  Святитель  Филарет,  Митрополит  Московский.  Православный  катехизис.
СПб.,  1995  С.  115-116.  Как  православием,  так  и  другими  ветвями  христианства  признавалось,  что  главным
грехом  против  второй  заповеди  ("не  сотвори  себе  кумира,  и  всякого  подобия...  да  не  поклонишися  им,  ни
послужиши  им")  является  идолопоклонство,  проявляющееся  в  том  числе  в  любостяжании.  Ссылаясь  на
апостола  Павла,  христианская  церковь  утверждала,  что  любостяжание  и  лихоимание  есть  идолослужение
(Поел,  к  колоссянам,  3,  5)  -  служение  Маммоне.
 17 	Св.  Иосиф,  создав  на  "дачах"  каявшихся  князей,  бояр  и  купцов  обширное  хозяйство  при  Волоцком
монастыре,  активно  расширял  его  не  только  за  счет  новых  даров,  но  и  усилиями  специальных
"прикащиков-монахов,  управлявших  мельницами,  селами,  табунами  и  стадами.  С  определенного  времени
Иосиф  приказал  отказывать  богатым  в  бесплатных  панихидах,  поминовениях  и  обеднях,  взимая  плату  "по
силе"  каждого  ("нищих  Бог  не  истязует,  а  богатые  каждый  по  своей  силе  истязай  будет",  объяснял  Иосиф),
а  затем  давать  деньги  в  долг.  Основной  аргумент  Иосиф  сформулировал  в  споре  с  Нилом  Сорским:  вере
необходима  экономическая  база,  без  развитого  монастырского  хозяйства,  сел,  скота  и  пр.  "не  будет
честных  старцев,  отколе  взяти  на  митрополию,  или  архиепископа,  или  епископа  и  на  всякие  честные
власти?  А  коли  не  будет  честных  старцев  и  благородных,  ино  вере  будет  поколебание".  (См.:
X  р  у  щ  о  в  И.  Исследование  о  сочинениях  Иосифа  Санина  преподобного  Игумена  Волоцкого.  [Б/м],  1868.
С.  62,  177,  205-206,  257).
 18 	Домострой.  М„  1991.  С.  125.
 19 	Грех  лихоимства  заключался  в  "обращении  в  свою  пользу  чужой  собственности  и  чужого  труда  с
нарушением  справедливости  и  человеколюбия"  (Святитель  Филарет.  Указ.  соч.  С.  131).
 20 	См.:  Найденова  Л.П.  "Домострой"  и  "путь  ко  спасению"  //  Россия  XXI  век.  1995.  №  3-4.
С.  158-174;  ее  же.  Идеал  праведной  жизни  у  российского  горожанина  XVI  в.  (По  материалам
"Домостроя")  //  Мировосприятие  и  самосознание  российского  общества  (Х1-ХХ  вв.).  М.,  1994.  С.  51-58.
 21 	Там  же.  С.  172.
 22 	Пушкарев  Л.Н.  Торговля  и  деньги  в  народном  творчестве  //  Общественно-политическая  мысль
России  (Вторая  половина  XVII  в.).  Очерки  истории.  М.,  1982.  С.  141.
 23 	Ч  е  р  и  а  я  Л.А.  Русская  культура  переходного  периода  от  Средневековья  к  Новому  времени.  М.,
1999.  С.  197.
 24 	К  у  р  ц  Б.Г.  Сочинение  Кильбургера  о  русской  торговле  в  царствование  Алексея  Михайловича.
Киев,  1915.  С.  88.
 25 	Предпринимательство  и  предприниматели  России.  От  истоков  до  начала  XX  века.  М.,  1997.  С.  16.
 26 	К  у  р  ц  Б.Г.  Состояние  России  в  1650-1655  г.  по  донесениям  Родеса  //  Чтения  Императорского
Общества  истории  и  древностей  российских.  СПб.,  1915.  Ч.  2.  С.  149-150.
 27 	См.:  Карсавин  Л.П.  Восток,  Запад  и  русская  идея.  Пг.,  1922.  С.  59,65.
 28 	Л  о  т  м  а  н  Ю.М.,  Успенский  Б.  А.  Роль  дуальных  моделей  в  динамике  русской  культуры  (до
конца  XVIII  века)  //  Ученые  записки  Тартуского  государственного  университета.  Тарту,  1977.  Вып.  414.
С.  7-8.
 29 	См.:  Черная  Л.А.  Указ.  соч.  С.  104.
 30 	Ж  и  в  о  в  В.М.  Религиозная  реформа  и  индивидуальное  начало  в  русской  литературе  XVII  века  //  Из
истории  русской  культуры.  Т.  3.  XVII  -  начало  XVIII  века.  М.,  2000.  С.  465.
 31 	К  л  и  б  а  н  о  в  А.И.  Духовная  культура  средневековой  Руси.  М.,  1996.  С.  266.
 32 	Подробнее  см.:  Там  же.  С.  461-485.
 33 	Панченко  А.М.  Русская  культура  в  канун  петровских  реформ.  Л.,  1984.  С.  59.
 МК  либанов  А.И.  Указ.  соч.  С.  275.
 35 	Из  множества  исследований  можно  выделить  несколько.  См.  напр.:  Вайгачев  С.А.  Духовная
культура  переходной  эпохи  от  Средневековья  к  Новому  времени  в  России  и  Западной  Европе:  некоторые
типологические  параллели  //  Русская  культура  в  переходный  период  от  Средневековья  к  Новому  времени.
М.,  1992.  С.  46-78;  Вдовина  Л.Н.  Национальное  самосознание  как  системообразующий  фактор  рус¬
ской  культуры  XVIII  в.  //  Там  же.  С.  25-33;  Карпов  Г.М.  Русская  культура  на  пороге  новой  эпохи.
XVII  век.  М.,  1994;  Черная  Л.А.  Указ.  соч.  С.  87-245;  Панченко  А.М.  Указ.  соч.  С.  63-72,  74-79,
 2*
 35

129-138  и  др.;  Живов  В.М.,  Успенский  Б.М.  Метаморфозы  античного  язычества  в  истории
русской  культуры  XVII-XVIII  вв.  //  Античность  и  культура  в  искусстве  последующих  веков.  М.,  1984;
Клибанов  А.И.  Указ.  соч.  С.  278-279  и  др.;  Живов  В.М.  Религиозная  реформа...  С.  461-485;
Плюханова  М.Б.  О  некоторых  чертах  личностного  сознания  в  России  XVII  века  //  Художественный
язык  средневековья.  М.,  1982;  ее  ж  е.  О  национальных  средствах  самоопределения  личности  //  Из
истории  русской  культуры.  Т.  3.  С.  380-459;  и  др.
 36 	Сотериология  -  учение  о  спасении  бессмертной  личной  души.
 37 	Т  опоров  В.Н.  Московские  люди  XVII  века  //  Из  истории  русской  культуры.  С.  374-375;
Плюханова  М.Б.  О  национальных  средствах  самоопределения  личности.  С.  384-390  и  др.
 38 	История  предпринимательства  в  России.  Кн.  1.  С.  148-149.
 39 	Преображенский  А.А.  Русское  купечество  XVII  века:  социальный  облик,  самосознание  //
Купечество  в  России  XV  -  середина  XIX  века.  С.  82.
 40 	Там  же,  С.  160
 41 	См.:  Каптерев  Н.Ф.  Патриарх  Никон  и  царь  Алексей  Михайлович.  Т.  1.  Сергиев  Посад,  1912.
С.183-189  идр.
 42 	См.:  Буганов  В.И.  Канцлер  предпетровской  эпохи  //  Вопросы  истории.  1971.  №  10;  Б  от¬
дан  о  в  А.П.  Федор  Алексеевич  //  Вопросы  истории.  1994.  №7;  Буганов  В.И.  Афанасий  Лав¬
рентьевич  Ордин-Нащокин  //  Вопросы  истории.  1996.  №3;  Лавров  А.С.  Василий  Васильевич  Голи¬
цын  //  Вопросы  истории.  1998.  №  5;  и  др.
 43 	Ж  и  в  о  в  В.М.  Культурные  реформы  в  системе  преобразований  Петра  I  //  Из  истории  русской
культуры.  Т.  3.  С.  529.
 44 	Брадобритие  относилось  к  "латинской  ереси",  а  Стоглав  запрещал  отпевать  брадобритых  и  творить
над  ними  сорокоуст  (см.:  Знаменский  П.В.  Руководство  к  русской  церковной  истории.  Казань,  1870;
Ш  м  е  м  а  н  А.  (прот.)  Исторический  путь  православия.  М.,  1993.  С.  368-369).
 45 	Козлова  Н.В.  Некоторые  черты  личностного  образа  купца  XVIII  в.  (К  вопросу  о  менталитете
российского  купечества)  //  Менталитет  и  культура  предпринимателей  России...  С.  49.
 ^Вишняков  Н.П.  Сведения  о  купеческом  роде  Вишняковых.  Ч.  2.  М.,  1905.  С.  19,  81;
Рябушинский  В.П.  Старообрядчество  и  русское  религиозное  чувство.  М.,  Иерусалим,  1994.
С.  128.
 42  История  предпринимательства  в  России.  Т.  1.  С.  433-440;  Т.  2.  С.  449-453.
 48 	Подробнее  см.:  Живов  В.М.  Культурные  реформы  в  системе  преобразований  Петра  I.  С.  528-583.
 49 	По  мнению  некоторых  авторов,  в  "Духовном  регламенте"  Прокопович  "переносил  в  Россию  все
основные  принципы  протестантизма"  (Ш  м  е  м  а  н  А.  Указ.  соч.  С.  380;  см.  также:  Карташев  А.В.
Очерки  по  истории  русской  церкви.  Т.  2.  М.,  1992.  С.  327,  337,  340;  Толстой  М.В.  История  рус¬
ской  церкви.  Спасо-Преображенский  Валаамский  монастырь,  1991.  С.  654;  Самарин  Ю.Ф.  Сте¬
фан  Яворский  и  Феофан  Прокопович,  как  исповедники.  М.,  1844.  С.  132;  и  др.).  Протестантское  влия¬
ние  было  наиболее  очевидно  не  только  в  отдельных  идеях  Прокоповича  (элементы  учения  о  пред¬
определении,  избранничество,  мысль  о  приобретении  веры  всецело  Божьей  волей,  трудовая  этика,
отношение  к  монашеству  и  бедности,  канонические  вопросы,  необходимость  образования  для  спасения
души),  но  прежде  всего  в  общем  духе  рационалистического  толкования  сотериологии  (см.:  Феофана
Прокоповича  архиепископа  Великого  Новгорода  и  Великих  Лук  Святейшего  Правительствующего  Синода
вице-президента,  а  потом  первенствующего  члена  слова  и  речи  поучительные.  Ч.  3.  СПб.,  1765.  С.  251-291
и  др.;  Шкарина  В.Е.  Сотериологическое  учение  и  его  трактовка  в  "Домострое"  и  работах  Феофана
Прокоповича.  М.,  1998).
 50 	А  г  е  е  в  а  О.Г.  Религиозность  русских  в  первой  четверти  XVIII  в.  глазами  западноевропейских
мемуаристов:  Ю.  Юль,  Х.-Ф.  Вебер//  Русская  история:  проблема  менталитета.  С.  103.
 51 	Духовный  Регламент  Всепресветлейшего,  державнейшего  государя  Петра  Первого,  императора  и
самодержца  всероссийского.  М.,  1904.  С.  16,21,81,  127.
 52 	Куприянов  А.И.  Представления  о  труде  и  богатстве  русского  купечества  дореформенной
эпохи  //  Менталитет  и  культура  предпринимателей  России  XVII-XIX  вв.  С.  92.
 53 	См.  напр.:  Gerschenkron  A.  Histories  of  Russian  Economic  Thought  //  Continuity  in  History  and
other  essays.  Cambridge,  1968.  P.  463;  Козлова  Н.В.  Указ.  соч.  С.  43-57.
 54 	Подробнее  см.:  Платонов  Д.Н.  Иван  Посошков.  М.,  1989.  С.  38-47,  107-110  и  др.
 55 	Г  ерасимов  И.В.  Модернизация  как  процесс  трансформации  ментальности  //  Русская  история:
проблема  менталитета.  С.  13.
 56 	Агеева  О.Г.  Купечество  и  официальная  праздничная  культура  русских  столиц  петровского
времени  //  Менталитет  и  культура  предпринимателей  России...  С.  36.
 57 	Ключевский  В.О.  Значение  Петра  I  //  Знание-Сила.  1989.  №  1.  С.  67-69.
 58 	В  1994-2000  гг.  прошло  5  представительных  научно-практических  конференций  "Старообрядчество:
история,  традиции,  современность”,  в  1995  -  международная  конференция  "Живые  традиции:  результаты
 36

и  перспективы  комплексных  исследований  русского  старообрядчества",  с  1994  г.  опубликовано  8  выпусков
сборника  "Старообрядчество:  история»  культура,  современность",  с  1998  г.  выходит  периодический  печат¬
ный  орган  Старообрядческого  исследовательского  центра  "Древлеправославный  вестник".  Старо¬
обрядческая  проблематика  присутствует  в  сотнях  докладов,  сделанных  на  десятках  всероссийских  и  меж¬
вузовских  конференциях  и  научных  семинарах.
 59 	Макарий  (арх.).  Критический  очерк  истории  русского  раскола,  известного  под  именем  старо¬
обрядчества  //  Христианское  чтение.  T.  1.  1854.  С.  478-482.
 “Милюков  П.Н.  Очерки  по  истории  русской  культуры.  Т.  2.  Ч.  1.  М.,  1994.  С.  54.
 61  Шульгин  В.С.  Старообрядчество  //  Советская  историческая  энциклопедия.  T.  XI.  М.,  1968.  Стб.
887-888.
 62Рындзюнский  П.Г.  Старообрядческая  организация  в  условиях  развития  промышленного  ка¬
питализма  //  Вопросы  истории  религии  и  атеизма.  М.,  1950.  С.  197-198  и  др.
 63  Религиозное  сектантство  в  прошлом  и  настоящем.  М.,  1968.  С.  53;  Клибанов  А.И.  Народная
социальная  утопия  в  России.  Период  феодализма.  М.,  1977.  С.  179.  При  этом  А.И.  Клибанов  объяснял  связь
старой  веры  с  новыми  экономическими  явлениями  отсталостью  России.
 ^Преображенский  А.А.  Русское  купечество  XVII  века:  социальный  облик,  самосознание  //
Купечество  в  России  XV  -  середина  XIX  века.  С.  80.
 65 	И  о  н  о  в  И.Н.  О  статье  А.С.  Ахиезера  "Самобытность  России  как  научная  проблема"  //  Оте¬
чественная  история.  1994.  №  4—5.  С.  34—36.
 66 	Б  у  б  н  о  в  Н.Ю.  Старообрядческая  книга  в  России  во  второй  половине  XVII  в.  СПб.,  1995.  С.  367.
См.  также.:  Вышегородцев  В.  Старообрядческий  капитализм.  Философия  хозяйства  //  Былое.
1993.  №  5.  С.  3-4;  К  е  р  о  в  В.В.  Опыт  контент-анализа  "Жития"  и  посланий  протопопа  Аввакума:  К
вопросу  о  модернизационном  аспекте  старообрядчества  //  Мир  старообрядчества.  Вып.  4.  Живые  традиции.
Результаты  и  перспективы  комплексных  исследований  русского  старообрядчества.  М.,  1998.  С.  172-181;
Расков  Д.Е.  Хозяйственная  жизнь  русского  старообрядчества:  новаторство  в  рамках  традиций  //
Вестник  Санкт-Петербургского  университета.  Серия  5.  "Экономика".  Вып.  3.  СПб.,  1999.  С.  61-72.
 67 	См.:  Индустриализация  в  России.  Информационный  бюллетень.  М.,  1997.  №  1.  С.  19-20.
 68 	Здесь  необходимо  подчеркнуть,  что  протестантизм  и  старообрядчество  представляют  собой  со¬
вершенно  различные  и  не  связанные  друг  с  другом  направления  христианства,  вызванные  к  жизни  как
общим  цивилизационным  развитием,  так  и  факторами,  уникальными  для  конкретных  исторических
обществ.  В  рамках  историко-компаративного  анализа  сопоставление  может  производиться  в  отношении
как  однотипных,  так  и  однотипных  процессов  и  явлений,  на  основе  выявления  как  сходств,  так  и  различий
(см.:  Ковальченко  И.Д.  Методы  исторического  исследования.  М.,  1987.  С.  174).
 69 	Щ  а  п  о  в  А.  Русский  раскол  старообрядчества,  рассматриваемый  в  связи  с  внутренней  системой
Русской  Церкви  и  гражданственности  в  XVII  в.  и  первой  половине  XVIII  в.  Казань,  1859.  С.  170;  Мило¬
видов  В.Ф.  Старообрядчество  в  прошлом  и  настоящем.  М.,  1969.  С.  41;  К  у  д  юк  и  н  а  М.М.  Труд  в
системе  ценностей  русского  народа  //  Этика  и  организация  труда  в  странах  Европы  и  Америки.  Древность,
средние  века,  современность.  С.  308;  GershenkronA.  Europe  in  the  Russian  Mirror.  Cambridge,
1970.  P.  34-37;  Blackwell  W.L.  The  Beginnings  of  Russian  Industrialization,  1800-1860.  Princeton,  1968.
P.  212-229;  Crummey  R.  The  Old  Believers  and  the  World  of  Antichrist.  Madison,  1970.  P.  136-137;
R  i  e  b  e  г  A.J.  Merchants  and  Entrepreneurs  in  Imperial  Russia.  Chapel  Hill,  1982.  P.  140;  и  др.
 70 	С  учетом  определенной  идеологической  и  методологической  ориентации.  См.:  Миловидов  В.Ф.
Указ.  соч.  С.  3.
 71 	О  реальном  участии  староверов  в  экономической  жизни  страны  см.:  Отчет  о  расколе  в
Нижегородской  губернии  //В  арадинов  Н.В.  Соч.  Кн.  VIII,  доп.  С.  644-645;  Проворихина
 А.С.  Московское  старообрядчество  //  Москва  в  ее  прошлом  и  настоящем.  Вып.  XII.  М.,  1916.  С.  49-75;
Р  у  с  т  и  к  О.  Старообрядческое  Преображенекое  кладбище  (как  накапливались  капиталы  в  Москве)  //
Борьба  классов.  1934.  №  7-8.  С.  70-79;  Рындзюнский  П.Г.  Указ.  соч.  С.  188-248.  А.В.  Стадников
подсчитал  по  данным  X  ревизии  1857  г.  и  материалам  старообрядческих  фондов  ОР  РГБ,  что  в  1860-е  гг.  в
руках  староверов  находились  34%  бумаготкацкой  и  45%  шерстоткацкой  промышленности  Московской  губ.
и  41%  всей  шерстеобрабатывающей  промышленности  страны.  В  некоторых  районах  участие
старообрядцев  было  еще  выше  (например,  в  Калужской  губ.  -  90%  бумаготкачества)  (Стадников
А.В.  Роль  московского  старообрядчества  в  развитии  текстильной  промышленности  //  Старообрядчество:
история,  культура,  современность.  М.,  1998.  С.  91-93).
 72 	Клибанов  А.И.  Народная  социальная  утопия  в  России.  С.  179.
 73 	См.:  Gershenkron  A.  Europe  in  the  Russian  Mirror.  P.  34—37;  R  i  e  b  e  г  A.J.  Op.  cit.  P.  140;
 74 	В  1  a  c  k  w  e  l  1  W.L.  Op.  cit.  P.  212-229;  См.  также:  Idem.  The  Old  Believers  and  the  Rise  of  Private
Industrial  Enterprise  in  Early  Nineteenth  Century  Moscow  //  Slavic  Review.  1965.  Vol.  XIV.  №  3.
 75 	B  i  1  1  i  n  g  t  o  n  J.  The  Icon  and  the  Axe.  London,  1966.  P.  193-196.
 76 	R  i  e  b  e  г  A.J.  Op.  cit.  P.  140.
 37

77Crummey  R.  Op.  cit.  P.  136-137.  Подробнее  о  дискуссии  в  англо-американской  историографии
см.  К  е  р  о  в  В.В.  Старообрядческое  предпринимательство:  "мифы”  и  "легенды"  англо-американской
историографии//Экономическая  история.  Обозрение.  Вып.  5.  М.,  2000.  С.  82-86.
 78 	В  е  б  е  р  М.  Протестантская  этика...  С.  116-117;  е  г  о  же.  Социология  религии  //Вебер  М.
Избранное.  Образ  общества.  М,  1994.  С.  147-149;  его  же.  Хозяйственная  этика  мировых  религий  //  Там
же.  С.  53.
 79 	Вебер  наметил  программу  изучения  сопряженности  социального  развития  и  различных  религиозно¬
этических  систем,  включая  православную.  Но  эта  программа  не  была  реализована.  (Вебер  М.  Социо¬
логия  религии.  С.  229;  Дмитриев  М.В.  Влияние  православия  и  западного  христианства  на  общество  //
Вопросы  истории.  1997.  №  12.  С.  4,  16).
 80 	В  е  б  е  р  М.  Социология  религии.  С.  148.  Авторы  комментариев  к  русскому  изданию  в  соответствии
с  западноевропейской  традицией  отмечают,  что  "схизматиками  и  еретиками  М.  Вебер,  вероятно,  именует
старообрядцев  и  отколовшиеся  от  них  в  дальнейшем  секты"  (там  же.  С.  293).
 81 	Русское  православие:  вехи  истории.  М.,  1989.  С.  569.
 82 	В  е  б  е  р  М.  Протестантская  этика...  С.  105-106.  Вебер  при  этом  отвергал  тезис  о  том,  что  "капита¬
листический  дух"  возник  только  в  результате  влияния  Реформации,  а  капитализм  является  продуктом
Реформации  (там  же.  С.  106).
 83 	Признаком  архаичного  консерватизма  и  даже  противостояния  прогрессу  часто  считалась
враждебность  со  стороны  староверов  к  "новинам"  Алексея  Михайловича  и  Петра  I.  "Отцы"  протестантизма
были  не  менее  далеки  «от  того,  что  теперь  именуют  "прогрессом",  бытовых  нововведений,  вообще
"радости  жизни"»  (Вебер  М.  Протестантская  этика...  С.  69).  Кальвинисты,  сыгравшие  огромную  роль  в
экономическом  перевороте,  запрещали  концерты,  театр,  танцы,  другие  развлечения,  развернули  борьбу  с
инакомыслием.  Они  отличались  "темной  простой  одеждой  ...суровой  и  постной  внешностью,
неразговорчивые,  враждебные  всем  удовольствиям  и  всем  искусствам,  вечно  с  молитвой,  псалмом  или
текстом  писания  на  устах"  (П  о  р  ш  н  е  в  Б.Ф.  Кальвин  и  кальвинизм  //  Вопросы  религии  и  атеизма.  М.,
1958.  №  VI.  С.  99-100).
 84 	См.:  Е  1  i  ш  К.  Religious  movements  between  proselitism,  intolerance  and  liberty  //  18th  International  Congress
of  Historical  Sciences.  Montreal,  1995.  P.  237.
 85 	В  e  б  e  p  M.  Протестантская  этика...  С.  64,70,  82.
 86 	Плеханов  Г.В.  О  религии  и  церкви.  М.,  1957;  С.  479.  Л  о  с  с  к  и  й  Н.О.  Условие  абсолютного
добра.  М.,  1991.  С.  334-337.
 87 	См.:  Лаппо-Данилевский  А.С.  История  русской  общественной  мысли  и  культуры.  XVII-
XVIII  вв.  М.,  1990.  С.  206;  Флоровский  Г.  Пути  русского  богословия.  Париж,  1937.  С.  68,
Розанов  В.В.  Психология  русского  раскола  //Розанов  В.В.  Религия.  Философия.  Культура.  М.,
1992.  С.  36.
 88 	П  л  ю  х  а  н  о  в  а  М.Б.  О  национальных  средствах  самоопределения  личности.  С.  412-427.  См.  также
работы  С.А.  Зеньковского,  А.И.  Клибанова,  Н.Ю.  Бубнова  и  др.
 89 	Подробнее  результаты  контент-анализа  61  произведения  протопопа  Авакума,  проведенного  методом
анализа  семантической  сопряженности  см.:  К  е  р  о  в  В.В.  Опыт  контент-анализа  "Жития"  и  посланий
протопопа  Аввакума.  С.  172-182;  его  же.  Контент-анализ  религиозно-этических  комплексов  как
моделирование  системы  семантической  сопряженности  понятий:  "деятельное  страдание"  в  раннем
староверии  //  Новые  информационные  ресурсы  и  технологии  в  исторических  исследованиях  и  образовании.
М.,  2000.  С.  172-176.
 90 	У  протестантов  и,  особенно  баптистов  и  квакеров,  свидетельства  святого  духа  познаются  разумом  и
совестью.  Бог  говорит  "нам  через  посредство  нашей  совести...  считать  себя  возрожденным  мог  лишь  тот,
кто  руководствовался  внутренним  голосом  совести"  (Вебер  М.  Протестантская  этика...  С.  178-179).
 91 	Решение  вопроса  о  соотнесении  значения  обряда  и  традиционализма  не  является  очевидным.
Утрированное  выражение  традиционных  религиозных  ценностей,  тем  более  наложившееся  на  этно¬
психологические  особенности,  характерно  было  и  для  Западной  Европы  переходного  периода.  В  XIV-
XV  вв.  как  народная,  так  и  богословская  религиозность  выразились  во  вспышке  почитания  традиционных
форм  культов  с  новой  интенсивностью,  приводившей  подчас  к  использованию  такого  активного  средства
как  религиозные  войны.  По  мнению  западных  историков,  такая  набожность  не  являлась  проявлением  кон¬
сервативной  инерции  и  не  может  быть  приравнена  ни  к  обрядоверию,  ни  тем  более  к  суеверию,  но
представляла  собой  иной  тип  поиска  внутренней  религиозности,  вызванной  к  жизни  множеством  новых
социально-исторических  процессов  и  явлений,  развивавшихся  до  и  во  время  периода  конфессиональной
конфронтации  (см.:  Л  е  м  э  т  р  Н.  Католики  и  протестанты:  религиозный  раскол  XVI  века  в  новом
освещении  //  Вопросы  истории.  1995.  №  10.  С.  48-49).  Эта  проблема  требует  специального  анализа  по
отношению  к  русскому  старообрядчеству,  но  важно,  что  в  нем  заметны  черты,  в  определенной  степени
аналогичные  особенностям  не  только  европейской  Реформации,  но  и  Контрреформации.
 92 	Житие  Аввакума  и  другие  его  сочинения.  М.,  1991.  С.  159.
 38

93 	См.  напр.:  Гуревич  А.Я.  Категория  средневековой  культуры.  М,  1972.  С.  269.
 94 	В  е  б  е  р  М.  Протестантская  этика...  С.  142-145,212.
 95 	Житие  Аввакума...  С.  183.
 96 	Подробнее  см.:  К  е  р  о  в  В.В.  Духовный  строй  старообрядческого  предпринимательства:  альтер¬
нативная  модернизация  на  основе  национальной  традиции  //  Экономическая  история.  Ежегодник  1998.  М.,
1999.
 97 	Федорова  В.П.  Вопросы  мироздания  в  верованиях  старообрядцев  Южного  Зауралья  //  История
Курганской  области.  Т.  4.  Курган,  1998.  С.  369.
 98 	Г  у  р  е  в  и  ч  А.Я.  Указ.  соч.  С.  269.
 "Лютер  М.  Избранные  произведения.  СПб.,  1994.  С.  310,  311  и  др.
 100 	В  е  б  е  р  М.  Протестантская  этика...  С.  141.
 101 	Православие  и  западное  христианство.  М.,  1995.  С.  150-156.
 102 	Хвостова  К.В.  Византийская  цивилизация  //  Вопросы  истории.  1995.  №  9.  С.  33,  34.
 103 	М  а  к  а  р  и  й  (архим.)  Указ.  соч.  Ч.  I.  С.  490.
 104 	Виталий  (иером.)  О  Церкви  (для  вразумления  мнимых  старообрядцев)  //  Христианское  чтение.
1854.  Ч.  I.  С.  390.
 105 	Речь  шла  о  таком  понимании  соборности,  которое  позже  сформировалось  у  ранних  славянофилов,
имевших  тесные  контакты  со  старообрядцами  как  поповского,  так  и  беспоповского  направлений.  Так,
А.С.  Хомяковым  соборность  понималась  как  добровольное  единство  в  деле  совместного  понимания  правды
и  совместного  отыскания  пути  к  спасению...  См.:  Хомяков  А.С.  Поли.  собр.  соч.  М,  1900.  Т.  1.  С.  83;  Т.  2.
С.  59,192.
 106 	Житие  Аввакума...  С.  70,  148,  184  и  др.
 107 	См.:  Петров  Аввакум.  Послания  и  челобитные.  СПб.,  1995.  С.  28.
 108 	Житие  Иона  Епифания  //  Древнерусские  сказания  о  достопамятных  людях,  местах  и  событиях.  Т.  2.
СПб.,  1993.  С.  102-104;  Филиппов  И.  История  Выговской  старообрядческой  пустыни.  СПб.,  1862.
С.181-182.
 109 	Ср.  у  Лютера:  "...Мой  Дух  проявляется  в  чем-то  конкретном,  в  то  время  как  их  [ожидающих]  Дух
тихонечко  сидит  в  уголке  и  проявляет  себя  не  в  делах,  а  в  похвальбе.  И  я  хорошо  знаю,  что  если  бы  я
надеялся  только  на  Дух,  то  не  достиг  бы  ничего"  (Лютер  М.  Указ.  соч.  С.  176).
 110 	Житие  Аввакума...  С.  260.
 111 	Б  у  б  н  о  в  Н.Ю.  Указ.  соч.  С.  91,280  и  др.
 112 	Такой  стресс,  как  правило,  возникал  на  переломе  исторических  эпох,  в  периоды  социально-поли¬
тических  и  социокультурных  кризисов.  См.:  Машкин  Н.А.  Эсхатология  и  чессионизм  в  последний
период  Римской  республики  //  Известия  АН  СССР.  Сер.  "История  и  философия"  Т.  3.  М.,  1946.  С.  441-460;
Румянцева  В.С.  Народное  антицерковное  движение  в  России  в  XVII  веке.  М.,  1986.  С.  119  и  др.
 113 	К  е  р  о  в  В.В.  К  вопросу  об  эсхатологических  факторах  старообрядческого  предпринимательства  //
Феномены  истории.  М.,  1996.  С.  188-194.
 114Флоровский  Г.  Указ.  соч.  С.  67.
 115 	Житие  Аввакума...  С.  156.
 116 	Милюков  П.Н.  Указ.  соч.  Т.  2.  Ч.  1.  С.  77.
 117 	Поморские  ответы.  М.,  1911.  С.  [578,579].
 118 	Р  о  г  о  в  А.И.  Народные  массы  и  религиозные  движения  в  России  второй  половины  XVII  века  //
Вопросы  истории.  1973.  №  4.  С.  41.
 119 	В  е  б  е  р  М.  Протестантская  этика...  С.  82.
 120 	Ф  и  л  и  п  п  о  в  И.  Указ.  соч.  С.  128.
 121 	Т  а  м  же.
 122 	Выговское  послание  трудникам  в  Чаженгский  скит  //  Б  АН.  Собр.  Калинина,  д.  186.  л.  112.
 123 	Послание  братии,  посланным  на  морские  промыслы.  -  ОР  РГБ,  ф.  17,  д.  365,  л.  79  об,  80.  Подробнее
о  концепции  "труда  благого"  см.:  К  е  р  о  в  В.В.  Формирование  старообрядческой  концепции  "труда
благого"  в  конце  XVII-XVIII  вв.  (К  вопросу  о  конфессионально-этических  факторах  старообрядческого
предпринимательства)  //  Старообрядчество:  история,  традиции,  современность.  1995.  Вып.  5.  С.  36-44.
 124 	Восприятие  труда  как  "физического  следствия  грехопадения",  результата  "падения,  нравственного
разобщения  с  Богом,  отхода  людей  от  Бога".  (Помазанский  М.  (протопр.).  Православное  догмати¬
ческое  богословие  в  сжатом  изложении.  Новосибирск;  Рига,  1993.  С.  99)  естественно  для  средних  веков  с  их
несвободной  трудовой  деятельностью.  Но  и  в  XIX  в.  официальное  православие  одобряло  лишь  умеренный
труд,  осуждая  упорство  и  интенсивность,  направленные  на  расширение  воспроизводства.  Официозное
"Христианское  чтение",  для  которого  труд  представлял  собой  "наказание  за  грехи  и  врачество  от  всякого
нового  греха",  утверждало:  "Если  бы  человек  не  согрешил  и  никогда  не  грешил,  жизнь  его  не  была  бы
обременена  тяжелым  трудом",  и  он  "трудился  бы  по  образу  как  легкое  и  приятное  упражнение".  Труд  не
должен  был  "отвращать  от  исполнения  того,  чем  вы  обязаны  Богу".  Неумеренный,  "до  забвения  велику
 39

дело",  труд  объявлялся  официальной  доктриной  ущербным.  "Вместо  того,  чтобы  в  нуждах  житейских
полагать  свое  упование  на  Бога,  они  ...обременяют  трудами  и  себя  и  своих  ближних",  -  осуждали  тру¬
жеников  наставники  синодальной  церкви.  (Труд.  Назидательное  размышление  //  Христианское  чтение.
1853.  Ч.  2.  С.  139-141,  147-148).
 125 	Филиппов  И.  Указ.  соч.  С.  139-140.
 126 	Т  а  м  же.  С.  237.
 127 	Т  а  м  ж  е.  С.  127,  209.
 128 	Б.  Франклин  провозглашал  одной  из  важнейших  нравственных  добродетелей  бережливость  в  том
смысле,  чтобы  позволять  себе  "только  те  расходы,  которые  принесут  пользу  другому  или  тебе  самому"
(Франклин  Б.  Автобиография.  М.,  1988.  С.  30).
 129Рябушинский  В.П.  Старообрядчество  и  русское  религиозное  чувство.  С.  128.
 130 	См.  подробнее:  К  е  р  о  в  В.В.  Т.С.  Морозов:  идея  собственности  в  старообрядческом  предпри¬
нимательстве  //  Морозовы  и  Москва.  Труды  юбилейных  Морозовских  чтений.  Ногинск,  1998.  С.  28-41.  В
целом  это  соответствовало  идее  "хозяина"  в  древнерусской  традиции.  В  результате  различных  социальных,
политических,  экономических  и  культурных  процессов  в  православном  социуме  России  сложилась
дуалистическая  идея  собственности.  В  ней  содержались  не  формы  фиксированного  владения,  а  различение
высшего,  верховного  обладания  и  практического  хозяйственного  пользования.  Идея  нашла  свое
воплощение  в  формуле  "земля  Божья  и  крестьянская".
 131 	См.:  Федосеевцы.  История  Преображенского  кладбища  //КельсиевВ.  Сборник  правитель¬
ственных  сведений  о  раскольниках.  Вып.  1.  Лондон,  1860.  С.  9.
 132 	Нечто  вроде  апологии  Федосеевской  против  Филиппонов,  обвиняющих  Федосеев  в  страсти  к
торговле  и  деньгам,  против  тех  из  Бегунов,  которые  отвергают  деньги  как  печать  Антихриста,  и  против
гонителей  древней  церкви  //Кельсиев  В.  Сборник  правительственных  сведений  о  раскольниках.
Вып.  4.  Лондон,  1862.  С.  234.
 133 	Там  же.  С.  148.
 134Л  ипранди  П.И.  Краткое  обозрение  существующих  в  России  расколов,  ересей  и  сект.  (1853)  //
Кельсиев  В.  Сборник  правительственных  сведений  о  раскольниках.  Вып.  1.  С.  156.
 135 	В  е  б  е  р  М.  Социология  религии.  С.  147-149  и  далее.
 136 	Древнерусская  традиция  предполагала  приход  благодати  на  Русь  непосредственно  с  Крещением  (см.
напр.:  И  л  а  р  и  о  н  .  Слово  о  Законе  и  Благодати.  М.,  1991.  С.  81  и  др.).
 137 	См.  хозяйственные  документы  хозяев  староверов,  например:  «Памятные  книги  распоряжений  по
предприятиям  Товарищества  "Саввы  Морозова  сын  и  К°"»  //  ЦИАМ,  ф.  357,  оп.  1,  д.  9,  17,  18  и  др.
 138 	К  о  ч  е  т  к  о  в  Г.  (свящ.)  Жизнь  и  деятельность  Франциска  Ассизского  (1182-1226  гг.)  в  оценке
русской  православной  мысли  //  Православная  община.  1997.  №  38(2).  С.  106.
 139 	Подробнее  см.:  К  е  р  о  в  В.В.  Старообрядчество  и  протестантизм:  рационализм  и  мистика  в  системе
факторов  предпринимательства  //  Россия  на  рубеже  Х1Х-ХХ  веков.  Материалы  научных  чтений  памяти
 B. 	И.  Бовыкина.  М.,  1999.  С.  223-232.
 140 	При  этом  некоторые  зачаткй  методизма,  идеи  добродетельной  бережливости  и  самоограничения,
имеющиеся  в  "Домострое",  были  унаследованы  староверами.  Кроме  того,  старообрядческое  богословие
обладало  некоторыми  элементами  религиозного  рационализма  (см.:  Купленский  В.  Рационалис¬
тический  элемент  в  старообрядческом  русском  расколе  //  ОР  РГБ,  ф.  172,  оп.  (К.)  280,  д.  6.),  но  в
несопоставимо  меньшей  степени,  чем  западные  ветви  христианства.
 141 	См.:  Труд.  Назидательные  размышления.  С.  145.
 142 	Подробнее  см.:  К  е  р  о  в  В.В.  "Дело"  Т.С.  Морозова:  этико-конфессиональные  аспекты  формиро¬
вания  предпринимательского  менталитета  //  Предприниматели  и  рабочие:  их  взаимоотношения.  Вторая
половина  XIX  -  начало  XX  веков.  Доклады  Вторых  Морозовских  чтений.  Ногинск,  1996.  С.  64-74.
 143 	Арсений  Уральский,  еп.  Оправдание  Старообрядствующей  Святой  Христовой  Церкви.
Письма.  М.,  1999.  С.  63-65.
 144 	Одна  из  наиболее  известных  его  проповедей  так  и  называлась  "Каждый  делай  свое  Дело".  См.:
Михаил  (С  е  м  е  н  о  в),  еп.  Избранные  статьи.  СПб.,  1998.  С.  19-21,22-24,  78-80,  89  и  др.
 145 	В  новейшей  отечественной  историографии  отмечается,  что  "исторический  опыт  России,  как  и  других
православных  стран,  мог  бы  служить  для  проверки  -  при  помощи  сравнительного  подхода  -  положений
Вебера  о  взаимодействии  религии  и  экономики  или  внести  в  них  некоторые  нюансы"  (Дмитриев
М.В.  Указ.  соч.  С.  11).
 146 	К  л  и  б  а  н  о  в  А.И.  Народная  социальная  утопия.  С.  176.
 147 	Так,  например,  проведенное  в  начале  XX  в.  анкетирование  сельских  хозяйев  России,  выявило  более
высокий  экономический  уровень  крестьян-староверов  по  сравнению  с  паствой  синодальной  церкви.  См.:
Сельскохозяйственный  и  экономический  быт  старообрядцев  (по  материалам  анкеты  1909  года).  М.,  1910.
 C. 	XVIII,  200-237.
 40

©  2001  г.  И.В.  РУЖИЦКАЯ
 СУДЕБНОЕ  ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО  НИКОЛАЯ  I
(работа  над  Уголовным  и  Гражданским  уложениями)
 Эпоха  Николая  I  представляет  собой  этап  общего  поступательного  движения  Рос¬
сии,  этап  тем  более  важный,  что  он  предварял  реформы  1860-х  гг.  Об  этом  писали
некоторые  дореволюционные  исследователи1.  Однако  преобладающим  тогда  стал  го¬
лос  либеральных  историографов,  отказывавшихся  видеть  в  царствовании  Николая  I
какие-либо  положительные  стороны  (исключением  признавался  только  период  1825—
1831  гг.).  Эта  традиция  была  продолжена  и  после  1917  г.  Долгое  время  царствование
Николая  I  рассматривалось  как  период  бесплодный,  в  лучшем  случае  как  годы  застоя,
в  худшем  -  глубокой  реакции.  Это  было  связано  прежде  всего  с  неприятием  личности
самого  монарха2.
 Тем  не  менее  очевидно,  что  реформы  1860-х  гг.  выросли  из  преобразовательных
попыток  не  только  первой,  но  и  второй  четверти  века.  Постановка  и  разработка  мно¬
гих  насущных  вопросов,  в  частности  вопросов  законодательства,  несомненно,  оказали
влияние  на  процесс  преобразований  в  следующее  царствование,  подготовили  для  них
почву.  При  Николае  I  было  принято  более  сотни  указов,  регулирующих  отношения
между  помещиками  и  крепостными.  В  них  отразилось  стремление  правительства  по
возможности  устранить  наиболее  вопиющие  злоупотребления  со  стороны  владельцев
крепостных  душ3.  И  хотя  существенных  изменений  в  правовое  положение  крестьян¬
ства  они  не  внесли,  в  них  опробовались  институты,  которые  потом  будут  использо¬
ваны  в  реформе  1861  г.  (выкуп  земель,  "обязанное  состояние"  и  др.).  Была  проведена
реорганизация  управления  удельными  и  государственными  крестьянами.  Появились
первые  законы  о  труде:  закон  24  мая  1835  г.,  определявший  правила  приема  и  уволь¬
нения  работника,  его  взаимоотношения  с  хозяином4  и  закон  7  августа  1845  г.,  запре¬
щавший  использовать  детский  труд  в  ночное  время.  Были  утверждены  новые  Го-
родовое  положение  Санкт-Петербурга  1846  г.,  Вексельный  и  Торговый  уставы.
Наконец,  при  Николае  I  была  завершена  почти  полуторавековая  работа  по  система¬
тизации  всего  отечественного  законодательства,  а  также  создана  система  материаль¬
ного  права5,  просуществовавшая  до  1917  г.  Одной  из  ее  частей  было  уголовное
и  гражданское  право,  которые  и  стали  предметом  настоящего  исследования.
 Проблема  создания  Уголовного  и  подготовки  Гражданского  уложений  при  Ни¬
колае  I  едва  затронута  в  историографии.  Отдельные  сведения  можно  почерпнуть  из
изданных  до  1917  г.  работ  о  судебной  реформе  1864  г.,  официальных  трудов  по
истории  отдельных  ведомств,  занимавшихся  законодательством,  исследований  исто¬
риков  права  и  юристов.  Однако  дореволюционным  монографиям  о  судебной  реформе
присущ  один  общий  недостаток:  почти  полное  отсутствие  истории  разработки
законодательных  проектов6.  Процессу  подготовки  и  принятия  законов  в  XIX  в.  не
уделено  достаточного  внимания  и  в  работах  историков  права  и  юристов,  где
практически  ничего  не  говорится  о  царствовании  Николая  I7.  Единственным  спе¬
циальным  исследованием  досоветского  периода  можно  считать  статью  В.  Плетнева  в
сборнике  "Судебная  реформа".  Однако  она  отличается  бессистемностью  изложения  и
неполнотой,  в  ней  встречаются  неточности.  Так,  подводя  итоги  законодательной
деятельности  правительства  в  первое  десятилетие  николаевского  царствования,  Плет¬
нев  даже  не  упоминает  о  создании  Полного  собрания  и  Свода  законов  Российской
империи8.
 После  1917  г.  отечественная  историческая  и  историко-правовая  мысль  сосредото¬
чилась  на  реализации  судебной  реформы  и  контрреформах.  О  подготовке  реформы  **  Ружицкая  Ирина  Владимировна,  кандидат  исторических  наук,  научный  сотрудник  Института  россий¬
ской  истории  РАН.
 41

правосудия  в  1960-е  гг.  вышли  работы  Б.В.  Виленского,  И.И.  Солодкина  и  ряда  других
авторов,  но  затем  исследования  в  этой  области  почти  полностью  прекратились9.
Статья  С.В.  Кодана  "Уложение  о  наказаниях  уголовных  и  исправительных  1845
года"10  содержит  лишь  краткий  обзор  документов  из  РГИА  по  подготовке  и  принятию
Уложения.  Единственной  специальной  работой  по  данной  проблеме  можно  считать
комментарии  к  Уложению  о  наказаниях  уголовных  и  исправительных  в  многотомном
сборнике  документов  по  российскому  законодательству11.  Комментарии  выполнены
на  высоком  профессиональном  уровне,  с  привлечением  необходимых  исторических
справок,  но  в  них  отсутствует  картина  живого  обсуждения  Уложения,  борь¬
бы  различных  мнений  и  "партий"  вокруг  его  проекта.  Таким  образом,  в  исторической
литературе  данная  тема  в  полном  объеме  не  освещалась.  Между  тем  она  представляет
несомненный  интерес  как  в  плане  изучения  взаимосвязи  внутренней  политики  и  права
во  второй  четверти  XIX  в.,  так  и  для  выявления  генезиса  судебной  реформы  1864  г.
 Поскольку  развитие  законодательства  -  перманентный  процесс,  где  все  последую¬
щие  этапы  связаны  с  предыдущими,  необходимо  остановиться  на  предыстории  воп¬
роса.  Это  тем  более  важно,  что  существующая  историческая  и  историко-правовая
литература  не  дает  полного  представления  о  предшествовавших  правлению  Николая  I
фазах  развития  уголовного  и  гражданского  законодательства.  После  Соборного  Уло¬
жения  1649  г.,  представлявшего  собой  универсальный  систематизированный  сборник
почти  по  всем  отраслям  права  и  фактически  являвшегося  небольшим  сводом  законов,
накопился  новый  правовой  материал,  в  той  или  иной  мере  изменявший,  дополнявший
и  даже  отменявший  отдельные  его  нормы.  Поэтому  при  Петре  I  велись  кодифика¬
ционные  работы,  в  результате  которых  кодексы,  правда,  так  и  не  были  созданы,
однако  был  издан  ряд  крупных  законов,  действовавших  наряду  с  Уложением  1649  г.
(например,  для  уголовного  права  -  Артикул  воинский  1716  г.,  получивший  общеграж¬
данское  применение).
 Кодификационные  работы,  начавшиеся  при  Петре  I,  продолжались  на  протяжении
всего  XVIII  в.  С  этой  целью  создавались  многочисленные  кодификационные
комиссии,  деятельность  которых,  однако,  не  увенчалась  успехом.  При  Екатерине  П
работа  над  законодательством  активизировалась.  С  большим  шумом  прошло  от¬
крытие  8-й  по  счету  Уложенной  комиссии,  или  Комиссии  о  сочинении  нового  уло¬
жения,  с  наказом  к  которой  выступила  сама  императрица  (1767-1768  гг.)12.  Однако  ни
эта  комиссия,  ни  следующая  1797  г.  не  справились  со  своей  задачей13.  Одной  из  причин
неудач  стало  отсутствие  необходимых  правил  и  знаний  кодификационной  техники:
члены  комиссий  пытались  "сочинить"  новое  уложение  (или  кодекс)14,  не  собрав  и  не
обобщив  весь  накопившийся  законодательный  материал.
 Указом  Александра  I  от  5  июля  1801  г.  создается  10-я  по  счету  Комиссия  состав¬
ления  законов.  Сначала  она  действует  под  эгидой  Непременного  совета;  затем  ука¬
зом  от  21  октября  1803  г.  дело  кодификации  передается  в  Министерство  юстиции.
Комиссия  отказалась  от  двойной  цели  -  собрать  и  исправить  законы  -  и  занялась
систематизацией  только  действующего  законодательства.  Ей  долго  не  удавалось  до¬
биться  сколько-нибудь  значимых  результатов.  Работа  оживилась  с  приходом  в  нее
М.М.  Сперанского.  К  концу  1809  г.  был  составлен  проект  первой  части  Гражданского
уложения  (семейное  право).  В  1810  г.  вновь  созданный  Государственный  совет,  в  веде¬
ние  которого  перешла  Комиссия  составления  законов,  посвятил  изучению  и  обсужде¬
нию  проекта  более  сорока  заседаний.  Именно  в  Совете  сосредоточились  теперь  почти
все  законодательные  работы.  В  манифесте  о  его  образовании  среди  трех  "главных
предметов",  на  которые  он  должен  был  прежде  всего  обратить  внимание,  первое  мес¬
то  занимали  Гражданское  и  Уголовное  уложения,  судопроизводство  и  судоустрой¬
ство15.  Задачи  эти  были  решены  Государственным  советом  лишь  частично.  Он
действительно  рассмотрел  первую,  а  также  вторую  ("вещное"  -  имущественное  и
наследственное  -  право)  части  проекта  Гражданского  уложения.  Обе  части  были  одо¬
брены  (с  незначительными  изъятиями)  сначала  департаментом  законов,  а  затем  и
общим  собранием  Совета  и  опубликованы16.  Третья  часть  -  о  договорах  -  обсуж¬
 42

далась  и  утверждалась  только  в  департаменте  законов  во  второй  половине  1812  г.
и  уже  без  Сперанского.  В  1813  г.  Государственному  совету  был  представлен  проект
Уголовного  уложения,  признанный  неудовлетворительным17.  В  1814  г.  по  император¬
скому  повелению  общее  собрание  приступило  к  обсуждению  второй,  исправленной
редакции  всех  трех  частей  Гражданского  уложения.  В  1815  г.  обсуждение  было  при¬
остановлено  из-за  оппозиции  со  стороны  наиболее  реакционной  части  Совета  во
главе  с  министром  юстиции  Д.П.  Трощинским.  Было  решено,  что  "нового  уложения
нельзя  рассматривать  без  полного  Свода  прежних  законов"18.  Тем  не  менее,  в  1821  г.
Государственный  совет  получил  указание  вновь  вернуться  к  рассмотрению  проекта
Гражданского  уложения,  что  связано  с  возвращением  из  ссылки  его  автора
Сперанского.  Затем  вопрос  был  отложен  до  1824  г.,  однако  к  его  обсуждению
практически  так  и  не  приступили19.
 После  1815  г.  Комиссия  составления  законов  в  соответствии  с  упомянутым  пожела¬
нием  министра  юстиции  и  его  единомышленников  занялась  созданием  Свода  прежних
законов,  располагая  собранные  законодательные  акты  по  13-ти  "частям".  Итогом
стало  издание  в  1821  г.  "Оснований  российского  права,  извлеченных  из  существующих
законов  Российской  империи"  -  "труда,  оказавшего  большое  влияние  на  некоторые
части  будущего  Свода  законов"20.  С  3  ноября  1821  г.  Комиссию  возглавил  Сперанский.
К  1825  г.  была  проделана  большая  подготовительная  работа.  Помимо  уже  отмечен¬
ных  "Оснований",  был  подготовлен  "Полный  хронологический  реестр  законодатель¬
ных  актов,  со  времени  правительства  Алексея  Михайловича  до  1825  г.",  содержащий
краткую  аннотацию  на  каждый  акт.  Этот  реестр  и  лег  в  основу  Полного  собрания
законов  Российской  империи.  Можно  утверждать,  что  последующая  успешная  дея¬
тельность  Второго  отделения  Императорской  канцелярии  в  деле  систематизации  рос¬
сийского  законодательства  предопределена  была  большой  предварительной  работой,
проделанной  Комиссией  составления  законов21.  Тогда  же  были  завершены  проекты
частей  Уголовного  и  Гражданского  уложений,  шла  подготовка  проекта  Устава  уго¬
ловного  судопроизводства.  Однако,  по  утверждению  М.А.  Корфа,  Сперанский  сам  от¬
казался  от  утверждения  текстов  Уложений,  поскольку  к  тому  времени  вполне  осознал
"необходимость  сначала  собрать  все  действующие  российские  законы"22.
 Свод  законов  Российской  империи,  увидевший  свет  в  1832  г.,  представлял  собой
новую  форму  действовавших  ко  времени  его  составления  законов  и  имел  силу  при
условии  соответствия  статьям  Полного  собрания  законов  (ПСЗ).  Ссылки  на  ПСЗ  не
означали  текстуального  соответствия  статей  Свода  законам,  включенным  в  ПСЗ:
допускалась  и  новая  редакция,  и  объединение  нескольких  законов  в  одну  статью,  но
при  условии,  что  сохраняется  прямая  связь  между  Сводом  и  Полным  собранием23.  Это
требование  существенно  ограничивало  стремление  составителей  Свода  сделать  его
содержание  более  современным  и  четким.  Довольно  часто  в  исторической  и  юриди¬
ческой  литературе,  когда  речь  заходит  о  Своде  законов,  употребляется  термин  "коди¬
фикация".  Однако  Свод  является  примером  не  кодификации,  а  инкорпорации  русского
права24.
 Издание  Свода  законов  имело  огромное  значение  для  дальнейшего  развития  рус¬
ского  права  и  судопроизводства.  Свод  содержал  значительно  более  четкие  формули¬
ровки  и  более  точные  определения  по  сравнению  с  ранее  действовавшими  законами.
Однако  преодолеть  архаизм  прежнего  законодательства  его  создатели  не  смогли,
поскольку  вынуждены  были  формулировать  положения  Свода  (и  давать  ссылки  на
статьи),  исходя  из  содержания  ПСЗ.  Многие  недостатки,  присущие  прежнему  законо¬
дательству,  не  были  преодолены.  Это  относится  и  к  X  (кн.  1),  и  к  XV  томам  Сво¬
да,  содержавшим  нормы  соответственно  гражданского  и  уголовного  права.  Осталась
казуальность:  вместо  общих  формулировок  закон  часто  вводил  чрезвычайно  кон¬
кретные  индивидуальные  признаки  составов  преступления,  поскольку  отдельные  его
статьи  были  по  преимуществу  воспроизведением  указов,  имевших  в  виду  тот  или  иной
частный  случай  (из  общих  правил  по  той  же  причине  допускались  постоянные  изъя¬
тия).  Как  и  Своду  в  целом,  уголовному  и  гражданскому  законодательству  было
 43

присуще  наличие  пробелов:  не  все  нормы  вошли  в  X  и  XV  тома,  многие  остались
в  других  его  томах.  Большим  недостатком  было  отсутствие  четкого  разделения  меж¬
ду  законами  и  распоряжениями,  в  результате  многие  из  последних  были  включены
в  Свод.
 Нормы  гражданского  права,  включенные  в  Свод  законов  (т.  X),  отразили  некото¬
рые  элементы  буржуазного  права  (в  наибольшей  степени  в  области  правоспособности
и  договорного  права).  Тем  не  менее  в  них  сохранилось  много  черт  феодального  права.
Например,  гражданская  правоспособность  и  дееспособность  ограничивались  сослов¬
ными,  национальными  и  другими  признаками  (так,  помещичьи  крестьяне  вообще
изымались  из  сферы  гражданских  правоотношений  -  права  на  крепостных  причисля¬
лись  к  движимым  имуществам;  поляки  не  могли  приобретать,  брать  в  залог  и  в  аренду
земли  в  девяти  западных  губерниях;  значительно  были  ограничены  правоспособность
и  дееспособность  евреев,  сохранялся  ряд  ограничений  в  правоспособности  замужних
женщин;  была  сужена  дееспособность  лиц  духовного  звания:  православному  духовен¬
ству  запрещалось  совершать  договоры  поставки  и  подряда;  нехристианам  не  раз¬
решалось  вступать  в  браки  с  христианами).  Значительная  часть  земли  не  была  объек¬
том  частной  поземельной  собственности  (вся  надельная  земля  казенных  и  удельных
крестьян).  Отчуждение  же  дворянских  имений  ограничивалось  существованием  права
родового  выкупа;  предусматривалось  и  учреждение  майоратов,  т.е.  земельных  владе¬
ний,  совершенно  изъятых  из  гражданского  оборота  и  передававшихся  по  наследству
старшему  в  роде.  В  наследственном  праве  также  были  сильны  пережитки  патриар¬
хально-феодальных  институтов  (дочерям  полагалась  меньшая  часть  наследства,  чем
сыновьям,  и  т.п.).  Почти  вся  сфера  семейно-брачных  отношений,  правовая  их  регла¬
ментация  находились  в  ведении  Церкви.  Нормативные  акты,  регулирующие  личные
отношения  супругов,  не  изменились  по  сравнению  с  предшествующим  законода¬
тельством:  в  Свод  законов  полностью  вошли  нормы  из  Устава  благочиния  1782  г.25
Гражданское  законодательство  отразило  крупнейшие  недостатки  и  с  точки  зрения
юридической  техники:  они  отличались  казуальностью  и  неопределенностью  фор¬
мулировок,  неуклюжестью  терминологии.  Так,  юридическое  лицо  называлось
"сословием  лиц",  сервитут26  -  "правом  участия  частного"  и  т.п.27
 В  уголовном  праве  (т.  XV  СЗ)  можно  отметить  следующие  достижения:  впервые
были  выделены  общая  и  особенная  части;  даны  понятия  преступления,  видов  со¬
участия  и  многих  других  институтов.  Тем  не  менее  для  уголовного  законодательства
была  характерна  недостаточная  определенность  составов  преступлений  и  санкций:
вместо  определения  наказаний  том  содержал  выражения  "поступить  по  законам",  "на¬
казать  по  всей  строгости  законов",  "наказать  по  мере  вины",  "судить  как  ослушника
законов".  Многие  институты  уголовного  права  не  получили  достаточно  четкого  опре¬
деления.  В  книге  первой  XV  тома  осталось  много  статей,  содержавших  нормы  судо¬
производства.  Не  удалось  достичь  и  достаточно  четкого  разграничения  уголовного
и  административного  законодательства.
 Таким  образом,  вопрос  о  модернизации  гражданского  и  уголовного  права  оставался
актуальным  и  после  издания  Свода  законов.  По  личному  указанию  Николая  I  пред¬
почтение  было  отдано  пересмотру  уголовного  права.  Предполагалось  начать  с
усовершенствования  норм  процессуального  права,  однако,  опять-таки  по  решению
императора,  в  первую  очередь  занялись  материальным  уголовным  правом  (Николай
объяснил  это  необходимостью  в  первую  очередь  "смягчить"  наказания28).
 Изменения  в  социально-экономическом  строе  общества  настоятельно  требовали
обновления  и  упорядочения  уголовного  законодательства.  Этого  же  требовала  и
судебная  практика29.  Необходимость  новой  систематизации  уголовного  законода¬
тельства  была  связана  и  с  реформами  государственного  аппарата,  развитием  системы
полиции  и  политического  сыска  и  с  более  точным  обозначением  правового  статуса
различных  сословных  групп  в  Своде  законов  (т.  IX).  Свод  законов  более  четко  опре¬
делил  компетенцию  судебных  и  судебно-административных  органов,  что  также  требо¬
вало  реформы  законодательства,  его  совершенствования30.
 44

Императорская  власть  столкнулась  и  с  новой  формой  борьбы  против  нее  -
военным  восстанием  (восстание  декабристов  и  национальное  выступление  в  Польше
1830-1831  гг.).  Подавление  восстаний,  следствие  и  суд  над  их  участниками  не
остановили  освободительного  движения.  Оно  продолжалось  в  форме  противо¬
правительственных  кружков,  распространения  революционных  идей,  критики  сущест¬
вующего  строя.  На  это  движение  в  России  оказывала  воздействие  и  революционная
ситуация  в  Европе.  Рост  социальной  напряженности  привел  к  усилению  каратель¬
ной  политики,  что,  в  свою  очередь,  вызвало  потребность  в  более  четком  опреде¬
лении  составов  государственных  преступлений  и  преступлений  против  порядка
управления.  Необходимо  было  дать  преступлениям  против  государства  более  точную
дефиницию.
 Уголовное  уложение,  по  мнению  его  составителей,  должно  было  объединить  все
уголовное  законодательство,  привести  его  в  единую  систему.  Важной  предпосылкой
успеха  в  этой  работе  стал  опыт  разработки  Свода  законов,  возросший  за  время  про¬
ведения  кодификационных  работ  уровень  юридической  техники.  Разработка  теоре¬
тических  положений,  необходимых  для  проведения  кодификации  законодательства,
связана  прежде  всего  с  именем  М.М.  Сперанского,  который  предполагал  осущест¬
вление  и  третьего  этапа  кодификации  -  подготовку  Уголовного  и  Гражданского  уло¬
жений  и  уже  начал  работать  в  этом  направлении31.
 Подготовка  Уголовного  уложения  началась  практически  сразу  после  издания
Свода  законов.  В  1834-1839  гг.  при  Министерстве  юстиции  работал  комитет,  зани¬
мавшийся  негласной  проверкой  Свода.  Чиновникам  комитета  было  дано  указание
параллельно  вести  работу  "по  исправлению  Уголовного  уложения"32.  В  1839  г.
комитет  был  закрыт,  а  его  документация  и  даже  часть  чиновников  перешли  во
Второе  отделение  императорской  канцелярии.  Таким  образом,  все  работы  по
составлению  нового  Уложения  о  наказаниях  сосредоточились  во  Втором  отделении  и
стали  на  несколько  лет  основным  направлением  его  деятельности  (с  ноября  1839  г.
главой  Отделения  вместо  бывшего  министра  юстиции  Д.В.  Дашкова  стал  Д.Н.
Блудов33).  Здесь  в  1839  г.  была  создана  редакция  Уголовного  уложения;  причем  о  ходе
работ  еженедельно  докладывалось  императору.  В  январе  1841  г.  Николай  рассмотрел
и  одобрил  план  Уголовного  уложения  Российской  империи.  Для  составления  проекта
широко  использовался  том  XV  Свода  законов  издания  1832  г.  Изучалось  и  ранее
действовавшее  уголовное  законодательство  России,  а  также  судебная  и  админист¬
ративная  практика.  Кроме  того,  было  изучено  действующее  уголовное  законода¬
тельство  и  проекты  уголовных  кодексов  16  европейских  стран34.  В  ноябре  1844  г.
Д.Н.  Блудов  представил  готовый  проект.  Он  содержал  таблицу  из  трех  частей,
позволявшую  сопоставить  статьи  Уложения  со  статьями  книги  первой  XV  тома  Свода
законов  и  ознакомиться  с  теоретическими  обоснованиями  и  пояснениями  к  статьям.
Была  также  подготовлена  общая  объяснительная  записка  к  проекту.  Оба  документа
были  изданы  для  ознакомления  и  обсуждения35.  До  этого  проект  был  рассмотрен
Особым  комитетом,  состоящим  из  министра  юстиции,  нескольких  сенаторов  и  обер-
прокурора,  и  исправлен  с  учетом  замечаний  министерств  и  главных  управлений.
 Весной  1844  г.  при  Государственном  совете  была  учреждена  Комиссия  по  Уголов¬
ному  уложению  (состоялось  51  заседание  ее36).  Изучение  материалов  Комиссии  позво¬
ляет  представить,  как  проходила  ее  работа,  каким  образом  на  ее  результатах  сказа¬
лось  столкновение  групповых  интересов,  личных  убеждений  и  характеров.  Именно  из
таких  сюжетов  и  складывается  то,  что  принято  называть  законодательной  деятель¬
ностью.
 Помимо  официального  делопроизводства  -  "меморий"  и  журналов,  сохранились
дневниковые  записи  члена  этой  Комиссии  М.А.  Корфа,  задавшегося  целью  соста¬
вить  подробное  описание  каждого  заседания.  Автор  дневника  -  человек  с  юридиче¬
ским  образованием  (что  было  тогда  редкостью)  и  опытом  работы  под  руководством
М.М.  Сперанского,  считавшего  Корфа  своей  правой  рукой.  Компетентность  Корфа
в  вопросах  права  не  подлежит  сомнению.  Его  дневник  как  "ценнейший  источник  для
 45

изучения  внутренней  политики  самодержавия"  высоко  оценил  П.А.  Зайончковский,
видевший  главное  достоинство  дневника  в  его  достоверности37.
 Основная  борьба  развернулась  между  Д.П.  Бутурлиным  и  М.А.  Корфом,  с  одной
стороны,  министром  юстиции  В.Н.  Паниным  и  представляющим  проект  Д.Н.  Блу¬
довым  -  с  другой.  Остальные  члены  Комиссии,  как  правило,  "разыгрывали  отрица¬
тельную  роль,  т.е.  безмолвствовали"38,  а  если  решались  высказаться,  то  зачастую
обнаруживали  полное  незнание  предмета.  В  этом  отношении  характерны  слова  Нико¬
лая  I  при  получении  проекта  Уложения  о  наказаниях  и  объяснительной  записки  к
нему.  Перелистав  оба  документа,  император  заметил,  что  "этот  огромный  труд
пролежит  на  столе  в  Совете:  ибо  многие  ли  из  членов  захотят  и  будут  уметь  его
прочесть?"39  Именно  такого  "умения  прочесть"  не  хватало  большинству  членов  Ко¬
миссии.  Свою  роль  в  этом  сыграл  принцип  ее  комплектования,  определяемый
придворным  протекционизмом  (это  назначение  считалось  престижным).  Так,  в
Комиссию  не  попал  доктор  юриспруденции  Гейдельбергского  университета  Ф.П.  Ган
из  департамента  законов,  но  вошел  к  юриспруденции  никакого  отношения  не  имев¬
ший  Д.Вас.  Кочубей,  поскольку  за  него  ходатайствовал  председатель  Государст¬
венного  совета  И.В.  Васильчиков.
 Уже  на  первом  заседании  26  апреля  1844  г.  выяснилось,  что  речь  идет  о  готовом
проекте,  "главные  основания"  которого  благосклонно  приняты  государем.  После
этого  "в  одобрении  членов  Комиссии  не  было  уже  надобности".  Было  принято
решение  "сделать  новую  редакцию"  проекта40.  Желанием  императора  было  как
можно  скорее  утвердить  текст  нового  уложения  и  ввести  его  в  действие.  Позже  Корф
назовет  и  другие  причины,  по  которым  проект  был  утвержден  "в  таком  виде,  который
нисколько  не  удовлетворял  нашему  [членов  Комиссии]  убеждению  и  с  такими
несовершенствами,  которые  мы  сами  вполне  осознаем"41.  Немалую  роль  в  этом
сыграли  личные  отношения  и  даже  свойства  характера  отдельных  членов  Комиссии.
Представлявшего  проект  Блудова  отличали  "необыкновенное,  все  поражающее
искусство...  в  диалектике,  которое,  если  не  всегда  могло  убедить  возражающего
члена,  то  всегда  однако  же  одерживало  верх  над  массою,.,  добродушие  и  другие
прекрасные  качества,  стяжавшие  ему  общую  любовь  и  уважение".  Поэтому  "многие
совестились  поднимать  решительный  камень  против  многолетней  его  работы,  или
поддерживать  тех,  кто  на  сие  покушался,  а  самые  споры  и  возражения  становились
гораздо  менее  упорными,  нежели  были  бы  непременно  против  человека  иных
свойств".  Некоторые  боялись  "состязаться  с  ним  потом  в  общем  собрании  Совета,
прослыть...  заносчивым  беспокойным  человеком,  навлечь  себе...  неприятности  без
пользы  для  дела".  По  свидетельству  Корфа,  обаяние,  прекрасное  знание  предмета  и
владение  приемами  убеждения  главноуправляющего  Вторым  отделением,
заинтересованного  в  минимальном  изменении  проекта,  наталкивалось  на
"бездарность  и  невежество  председателя"  (В.В.  Левашова),  в  страхе  перед  любым
разногласием  часто  склонявшего  членов  Комиссии  "к  таким  уступкам,  которые
обращались  во  вред  делу"42.  Судя  по  делопроизводству  Комиссии,  выступления
Блудова  действительно  нередко  приводили  к  существенным  изменениям  позиции  ее
членов.
 Были  и  другие  причины,  мешавшие  полноценной  работе.  Много  времени  занимали
вопросы  маловажные,  второстепенные43,  а  также  "технические,  специальные  (нару¬
шение  Уставов  таможенных,  о  соли,  о  лесах,  о  табаке  и  пр.)".  Между  тем  рас¬
смотрение  "большей  части  того,  что  составляет  предмет  уложения  и  требует  самого
внимательного  рассмотрения  (преступления  против  чести,  против  собственности,  про¬
тив  жизни  и  пр.)",  постоянно  откладывалось.  Такова  была  тактика  Блудова:  "Обойде-
ние  вначале  всех  почти  главных  и  основных  вопросов  с  тем,  чтобы  возвратиться  к  ним
впоследствии,  -  какового  возвращения  потом,  однако,  уже  не  было"44.
 Острая  полемика  разгорелась  вокруг  статьи,  определяющей  наказания  за  запре¬
щенные  карточные  игры.  Азартные  игры  в  первой  половине  XIX  в.  составляли  пред¬
мет  постоянных  забот  правительства,  поскольку  игра  нередко  шла  в  присутственном
 46

месте  и  на  казенные  деньги.  Проект  предусматривал  провинившегося  в  первый  раз
штрафовать,  во  второй  -  штрафовать  в  двойном  размере,  а  в  третий  -  арестовывать.
Корф  предложил  арестовывать  сразу.  Против  выступили  Левашов  и  Бутурлин,
известные  своим  пристрастием  к  запрещенным  играм  в  карты.  Штрафы  остались
в  проекте.  По  этому  поводу  Корф  заметил:  "Хотя  подобные  законы  едва  ли  когда
заденут  вельмож,  однако,  все-таки,  на  всякий  случай,  ни  тому,  ни  другому  не  было
охоты  подписывать  приговор  против  самого  себя".  В  другом  месте  он  отмечал,  что
"законы  пишутся  не  для  знатной  и  богатой  публики,  а  для  простого  народа,  ибо  пред¬
ставители  господствующего  класса  всегда  сумеют  уйти  от  правосудия"45.
 Законодатели  сознавали,  что  "действие  нового  уложения  более  всего  будет  рас¬
пространяться  на  простолюдинов".  И  тем  не  менее  оно  отличалось  "громоздкостью",
"тяжелым  и  запутанным"  языком.  Законы  же,  особенно  законы  для  России  (большин¬
ство  населения  которой  было  неграмотно),  "необходимо  было  бы  излагать,  напротив,
самым  популярным  образом"46.  Однако,  когда  дело  доходило  до  редакции,  Блудов
меньше  всего  был  склонен  к  уступкам.  В  итоге  редакция  Уложения  осталась  "отвле¬
ченной  и  растянутой"47.
 На  многих  заседаниях  рассматривались  вопросы  о  смертной  казни  и  об  орудиях
телесных  наказаний.  Точку  в  первом  -  "едва  ли  не  важнейшем  во  всем  деле"  -  помог
поставить  Высочайший  манифест  26  апреля  1826  г.48  Внимание  членов  Комиссии
к  этому  документу  было  привлечено  совершенно  случайно.  В  манифесте  провозгла¬
шалось,  что  смертный  приговор  выносится,  если  целью  преступления  является  "нару¬
шение  общего  существования:  спокойствия  государственного,  безопасности  престола
и  Святости  Величества".  Именно  эти  положения  в  качестве  оснований  для  смертной
казни  были  внесены  в  Уложение.
 Вопрос  об  орудиях  телесных  наказаний  -  это  прежде  всего  вопрос  о  кнуте  и  его
замене.  Еще  при  Александре  I  его  дважды  выносили  на  обсуждение  Государственного
совета,  но  тогда  отменить  кнут  не  решились.  Комиссия  1844  г.  запросила  губернских
прокуроров  и  врачей.  Большинство  первых  высказалось  за  кнут,  в  заключениях  вра¬
чей  указывалось,  что  и  кнут,  и  плети  одинаково  вредны  для  здоровья.  В  самой
Комиссии  мнения  разделились.  Наиболее  упорным  сторонником  сохранения  кнута
был  Панин,  считавший  плети  гораздо  более  легким  видом  наказания.  Поэтому,
полагал  Панин,  они  не  смогут  заменить  кнут  как  "устрашающее"  средство.  Боль¬
шинством  голосов  было  принято  решение  просить  императора  заменить  кнут  "лозами
в  пуках".  Панин  предупредил,  что  на  общем  собрании  Государственного  совета  будет
отстаивать  свою  точку  зрения49.  "Лозы  в  пуках"  так  и  не  попали  в  Уложение,
высочайшим  указом  кнут  был  отменен.  Прямых  указаний  на  то,  что  это  было  сделано
под  нажимом  Комиссии  нет,  существуют  лишь  косвенные  свидетельства,  позволяю¬
щие  предположить,  что  дело  было  именно  так.
 По  другим  вопросам  работа  Комиссии  ограничилась  весьма  скромными  резуль¬
татами.  Были  незначительно  уменьшены  наказания  за  преступления  против  веры,
совершенные  в  нетрезвом  состоянии  или  под  влиянием  аффекта,  исключена  смертная
казнь  за  отцеубийство,  отменено  одиночное  заключение  за  преступления  против  прав
семейственных,  увеличены  наказания  за  преступления  против  высочайших  особ,  за
квалифицированную  кражу,  за  поединок  и  др.  Некоторые  лица  были  освобождены  от
телесных  наказаний:  литераторы,  их  жены  и  вдовы,  вдовы  потомственных  дворян,
вышедшие  замуж  за  лиц,  не  изъятых  от  телесных  наказаний,  лица,  окончившие  курс
ряда  учебных  заведений,  нижние  чины  со  знаками  отличия,  станционные  смотрители,
ливрейные  лакеи  двора  императора  (на  время  службы).
 Комиссией  было  принято  400  поправок  по  существу  и  примерно  столько  же  по
редакции.  Однако  в  текст  Уложения  многие  поправки  так  и  не  попали.  Часть  из  них
вошла  в  приложение,  часть  осталась  в  журналах  Комиссии.  К  тому  времени,  когда
проект  был  представлен  в  Государственный  совет,  Бутурлин  перестал  им  интересо¬
ваться  (его  уже  наградили  за  участие  в  работе  Комиссии),  Корф  устал  от  постоянной
конфронтации  с  Блудовым,  Панин  с  самого  начала  выступал  против  любых  из¬
 47

менений.  Таким  образом,  в  окончательный  вариант  текста  Уложения  Блудов  (а
точнее  Губе,  писавший  проект  по  его  указанию  чиновник  Второго  отделения,  поляк
по  национальности)  постарался  внести  как  можно  меньше  изменений.  Проект
Уложения  в  мае  1845  г.  был  рассмотрен  на  общем  собрании  Государственного  совета,
затем  утвержден  указом  императора  от  15  августа  1845  г.  и  введен  в  действие  с  1  мая
1846  г.  В  1857  г.  Уложение  было  внесено  в  том  XV  Свода  законов  с  некоторыми
изменениями.  Позднейшие  изменения  в  уголовное  законодательство  вносились  в
"Продолжения"  к  Своду.
 Однако,  строго  говоря,  Уложение  о  наказаниях  не  представляло  собой  юридически
четко  разработанного  уголовного  кодекса,  так  что  можно  говорить  лишь  об
элементах  кодификации  при  его  создании.  Элементы  эти  хорошо  прослеживаются  в
общей  части  и  гораздо  слабее  в  особенной50.  Составители  Уложения  не  сумели  из¬
бежать  казуальности,  присущей  прежнему  законодательству:  для  Уложения  харак¬
терно  "сбивчивое  повторение  одних  и  тех  же  предметов  во  множестве  разных  мест  и
видов"51  (например,  в  Уложении  было  24  статьи  о  наказаниях  за  убийство,  отли¬
чающиеся  по  объекту  посягательства52).  Не  был  преодолен  и  другой  дефект  Свода  -
объединение  в  разделах  разнородных  преступлений  (так,  в  VIII  разделе  одна  статья
говорила  об  ответственности  за  создание  сообщества  для  преступлений  государст¬
венных,  другая  -  о  появлении  "в  публичных  местах  или  многочисленных  собраниях...
в  безобразном,  противном  приличию  виде",  "пьяным  до  беспамятства",  третья  -
устанавливала  ответственность  "за  стачку  между  работниками  какого-либо  завода,
фабрики  или  мануфактуры  прекратить  работу").
 Помимо  этого,  для  Уложения,  как  и  для  Свода,  характерно  отсутствие  достаточно
четкого  разграничения  уголовной,  административной  и  дисциплинарной  ответствен¬
ности.  И  это  закономерно,  так  как  в  первой  половине  XIX  в.  суд  в  России  не  был
отделен  от  администрации,  широкие  судебные  полномочия  имели  органы  полиции
и  политического  сыска.  Уже  в  самом  определении  уголовно  наказуемого  деяния
("Преступлением  или  проступком  признается  как  самое  противозаконное  деяние,  так
и  неисполнение  того,  что  под  страхом  наказания  уголовного  или  исправительного
законом  предписано")  указание  не  только  на  уголовные,  но  и  на  исправительные
законодательные  нормы  определяло  возможность  включения  в  Уложение  и  адми¬
нистративных,  и  дисциплинарных  правонарушений53.  Некоторые  разделы  Уложения
представляются  вообще  "кодификационными  опытами  циркулярных  распоря¬
жений"54.  Так,  в  разделе  7-м  речь  шла  о  преступлениях  и  проступках,  являвшихся  по
существу  административными  правонарушениями,  связанными  с  питейным  сбором  и
акцизом,  выделкой  и  продажей  табака  и  др.,  а  в  8-м  -  о  нарушении  правил  Устава
строительного,  Уставов  почтовых,  торговых,  фабричной,  заводской  и  ремесленной
промышленности.  Многие  составы  преступлений,  вошедшие  в  Уложение,  в  Своде
законов  были  помещены  в  Полицейском  уставе  о  предупреждении  и  пресечении
преступлений  (т.  XIV).  На  эту  особенность  Уложения  указывали  еще  его  совре¬
менники,  считая  одним  из  его  недостатков  "слияние  в  одном  нераздельном  целом  са¬
мых  высших  преступлений  с  самыми  ничтожными  проступками  и  отсюда  смешение  -
наперекор  науке  и  с  крайним  неудобством  для  практики  -  предметов  уголовного
уложения  с  уставами  полицейскими,  финансовыми  и  административными"55.  Уложе¬
ние  определяло  и  типичные  для  административной,  полицейской  ответственности
взыскания  -  штрафы,  кратковременный  арест  в  помещении  при  полиции  и  т.п.  За
проступки  по  службе  устанавливались  дисциплинарные  взыскания.  Отмечалось,  что
"легкие"  наказания  "могут  быть  в  некоторых  особенных  случаях  определяемы  ...  без
формального  производства  суда",  т.е.  в  административном  порядке.
 Уложение  содержало  крайне  громоздкую  систему  наказаний.  Это  было  обу¬
словлено  и  тем,  что  Уложением  предусматривалось  "назначение  наказаний  за  всякое
нарушение  какого  бы  то  ни  было  запрещения,  полицейского,  гражданского  или
иногда  даже  и  просто  морального".  По  этой  причине  произошло  "размножение  до
бесконечности  поводов  к  наказаниям,  так  что  они  угрожают  каждому  почти  шагу  в
 48

жизни  не  только  общественной  или  гражданской,  но  и  частной  или  семейной"56.
Сложность  применения  наказаний  усугублялась  сословным  подходом,  неопределен¬
ностью  санкций,  наличием  многочисленных  отсылок.
 Несмотря  на  все  эти  недостатки,  Уложение  о  наказаниях  было  шагом  вперед
в  развитии  уголовного  законодательства  России.  По  мнению  некоторых  современных
авторов,  оно  не  может  быть  охарактеризовано  однозначно57.  С  одной  стороны,  Уло¬
жение  определило  институты  общей  части  типично  для  буржуазного  уголовного
права,  с  другой  -  сохранило  сословный  подход  при  решении  вопроса  о  наказаниях:
остались  телесные  наказания  и  отдельно  наказания  для  крепостных  крестьян,
подавших  жалобу  на  своих  господ  или  как-то  иначе  проявивших  свое  неповиновение
("крепостные  люди  за  возмущение  против  господ  своих...  подвергаются  наказаниям
как  за  восстание  против  властей,  правительством  установленных").  И  все-таки  это
была  первая  в  истории  России  попытка  создать  уголовный  кодекс!  Принятие
Уложения  имело  большое  значение  для  подготовки  и  проведения  в  последующем
судебной  реформы  и  принятия  Устава  о  наказаниях,  налагаемых  мировыми  судьями.
Подготовка  проекта  Уложения,  а  в  еще  большей  степени  практика  его  применения,
показали  несовершенство  организации  судебной  деятельности  в  России.
 Как  уже  отмечалось,  из  всех  разделов  Уложения  1-й  (общая  часть:  "О  преступ¬
лениях,  проступках  и  наказаниях  вообще")  -  юридически  наиболее  совершенный.
Многие  его  положения  типичны  для  буржуазного  уголовного  права  (исключение  со¬
ставляла  система  наказаний).  Более  четко  дано  здесь  определение  преступления
и  проступка,  различающихся  по  объекту  посягательства  (а  не  по  тяжести  наказания,
как  в  Своде),  других  уголовно-правовых  институтов58.  Уложение  провозгласило  важ¬
нейший  принцип,  типичный  для  буржуазного  законодательства:  наказание  должно
определяться  не  иначе,  как  на  точном  основании  закона.  Несмотря  на  то,  что  от  этого
принципа  сделано  много  отступлений,  включение  его  в  Уложение  стало  большим
достижением  российских  правоведов.  Типичным  для  европейского  права  того  времени
было  и  положение  о  доказанности  и  виновности  преступного  деяния  как  необходимых
основаниях  наступления  уголовной  ответственности.  Ранее  действовавшее  в  России
законодательство  разрешало  оставлять  подсудимого  в  подозрении  и  применять  к  нему
в  этом  случае  определенные  меры  наказания.  Общая  часть  содержала  и  систему
наказаний,  типичную  для  феодального  права,  -  откровенно  сословную,  прямо  закреп¬
лявшую  правовое  неравенство  и  очень  сложную.  Сохранялось  деление  на  лиц,  изъя¬
тых  от  телесных  наказаний  и  не  изъятых  от  таковых,  что  определялось  сословной
принадлежностью  обвиняемого.
 В  особенной  части  Уложения  наиболее  существенной  переработке  подверглись
разделы  о  преступлениях,  направленных  против  "святынь"  Российской  империи:  госу¬
дарственной  власти,  ее  верховного  носителя,  других  ее  представителей,  православ¬
ной  религии  и  Церкви.  Изменения  были  обусловлены  реальными  событиями  1820-
1840-х  гг.  в  России,  что  еще  раз  подтверждает  наличие  тесной  связи  между  действи¬
тельностью  и  правом.
 Особенная  часть  Уложения  открывалась  разделом  "О  преступлениях  против  веры
и  о  нарушении  ограждающих  оную  постановлений".  Преступления  против  веры
поставлены  на  первое  место,  как  и  в  других  актах  русского  уголовного  права  XVII-
XIX  вв.  В  то  время  как  в  Западной  Европе  число  составов  религиозных  преступлений
в  XIX  в.  резко  сокращается59,  в  России  оно  даже  возрастает  (вместо  37  статей  в  томе
XV  Свода  законов,  81  -  в  Уложении).  По-видимому,  этот  факт  можно  объяснить
господством  теории  "официальной  народности":  ведь  количество  подобных  пре¬
ступлений  в  России  не  только  сокращалось,  но  и  составляло  сравнительно  незна¬
чительную  часть  от  общего  числа  уголовных  дел  (менее  1%).  Тем  не  менее,  несмотря
на  всю  казуальность  норм  о  религиозных  преступлениях,  Уложение  страдало
запутанностью,  нелогичностью,  а  в  ряде  случаев  даже  неполнотой.
 Господствовавшая  православная  религия  и  Церковь  были  важной  составной
частью  общественного  и  государственного  строя  Российской  империи.  Лишнее
 49

доказательство  тому  -  статьи  данного  раздела.  Идеологически  обосновывая  и  вся¬
чески  поддерживая  веру  в  святость  и  неприкосновенность  царской  власти  и
существующих  порядков,  православие  и,  отчасти,  другие  религии  могли  рассчитывать
на  защиту  со  стороны  государства,  в  том  числе  уголовно-правовую.
 Религиозные  преступления  имели  объектом  посягательства  не  веру  как  таковую,
но  религиозные  устои  государства,  права  и  привилегии  христианской  Церкви  в  целом
и  русской  православной,  в  особенности.  Такими  устоями  были:  отсутствие  свободы
совести;  господство  Православной  церкви,  допущение  других  религий  и  сект  лишь
постольку,  поскольку  они  не  противоречили  ее  интересам;  запрещение  атеистической,
а  также  любой  религиозной  пропаганды  и  миссионерства,  кроме  православных;  пере¬
дача  Православной  церкви  ряда  государственных  функций,  в  частности  регистрации
актов  гражданского  состояния  и  суда  по  некоторым  категориям  дел;  преподавание
Закона  божьего  во  всех  учебных  заведениях.  Поскольку  законы  Российской  империи
признавали  истинной  только  христианскую  веру,  то  и  охраняли  от  "оскорблений"
только  христианского  Бога.  Объектами  богохульства  были  именно  православные  свя¬
тыни;  наказания  за  такие  преступления  предусматривались  очень  суровые  -  лишение
всех  прав  состояния  и  ссылка  в  каторжные  работы  в  рудниках  (за  "богохуление"
в  церкви)  или  на  заводах  (то  же  в  общественном  месте).  Аналогичные  наказания
предусматривались  за  умышленное  убийство.  Поношение  Аллаха  мусульманами,  Ие¬
говы  евреями,  а  также  любых  других  богов,  кем  бы  оно  ни  высказывалось,  квалифи¬
цировалось  как  нарушение  общественного  порядка  в  молитвенном  здании  и  наказы¬
валось  лишь  административным  арестом.
 При  составлении  3-го  раздела  Уложения  -  о  государственных  преступлениях  -
авторы  проекта  основывались  на  соответствующем  разделе  Свода  законов,  но
попытались  учесть  и  опыт  организации  репрессивных  мер  против  деятелей  дво¬
рянских  революционных  организаций  (декабристов,  польских  инсургентов),  опыт
политических  процессов  (в  том  числе  и  в  Сибири)  по  делам  о  просветительской
деятельности  ссыльных  декабристов,  по  делам  по  побегах  и  нарушениях  режима
ссылки.  Имелись  в  виду  и  другие  формы  борьбы  с  властью,  характерные  для  первой
половины  XIX  в.,  в  том  числе  связанные  с  использованием  печати.  Отчеты  Третьего
отделения  свидетельствуют,  что  наибольшую  угрозу  правительство  видело  как  раз  в
активизации  деятельности  передовых  журналов,  а  также  в  росте  студенческого  и
национально-освободительного  движения,  хотя,  по  мнению  Третьего  отделения,  эти
действия  затрагивали  лишь  незначительные  слои  общества.  Эта  оценка  в  целом
совпадает  с  реальной  общественно-политической  ситуацией  в  России  первой
половины  XIX  в.  (на  такие  преступления  приходилось  меньше  5%).  Тем  не  менее
именно  данный  раздел  впоследствии  изменялся  (и  дополнялся)  больше  других,  а  в
1903  г.  даже  был  полностью  обновлен,  что  было  связано  с  появлением  множества
новых  форм  протеста  против  существующего  режима.
 Составители  Уложения  попытались  объединить  все  государственные  преступления
в  один  раздел.  Но  им  это  в  полной  мере  не  удалось60.  Отсутствие  четкой  ква¬
лификации  некоторых  составов  преступлений  как  государственных  мешало  царскому
правительству  и  его  репрессивному  аппарату  в  полной  мере  использовать  весь  арсенал
судебных  и  полицейско-административных  мер  и  применять  особый  порядок  судопро¬
изводства,  предусмотренный  для  так  называемых  политических  преступлений.  Это
стало  особенно  заметно  в  период  подготовки  и  проведения  судебной  реформы  1864  г.,
четко  определившей  подсудность  дел  и  порядок  следствия  и  судопроизводства  по
делам  о  государственных  преступлениях61.
 В  качестве  наказания  за  государственные  преступления  Уложение  1845  г.  приме¬
няло  в  основном  самые  тяжкие  меры.  Наказывались  "все  участвовавшие  в  зло¬
умышлении  или  преступлении".  Степень  соучастия  не  учитывалась:  наказывались  и
те,  кто,  "знав  и  имея  возможность  донести  о  злоумышлении  и  злоумышленниках",  не
сделали  этого62.  Уложение,  как  и  прежнее  законодательство,  фактически  предусмат¬
ривало  кары  за  так  называемый  голых  умысел,  хотя  и  в  замаскированной  форме63.
 50

Появилась  новая  статья,  наказывавшая  за  составление  и  распространение  письменных
или  печатных  сочинений  с  целью  возбудить  неуважение  к  верховной  власти.  И  все-
таки  в  Уложении  государственные  преступления  не  получили  достаточно  четкого
юридического  определения.  Установленные  тяжкие  наказания  не  всегда  соответст¬
вовали  тяжести  содеянного  и  мере  участия  отдельных  лиц  в  совершении  преступ¬
ления.  (Яркий  пример  -  расправа  с  членами  Кирилло-Мефодиевского  общества  и  пет¬
рашевцами,  ставшая  для  правосудия  первой  крупной  "пробой"  3-го  раздела  Уло¬
жения).
 Уложение  о  наказаниях  усовершенствовало  классификацию  преступлений  против
порядка  управления.  Они  изложены  в  4-м  разделе,  однако  он  объединяет  самые  раз¬
ные  по  значимости  и  опасности  преступления:  от  нарушения  толпою  порядка  в  об¬
щественном  месте  и  срывания  объявлений  местных  властей  до  создания  тайных
обществ,  имеющих  "вредную  для  спокойствия  государства  и  противную  порядку
управления  цель".  Система  расположения  материала  лишена  достаточной  четкости.
Важная,  с  точки  зрения  законодательства,  глава  об  ответственности  за  создание  про¬
тивоправительственных  обществ  дана  не  в  начале  раздела,  а  после  главы  о  похи¬
щении  документов  и  прочего  из  присутственных  мест64.
 В  разделе  определяются  наказания  за  массовые  беспорядки.  Для  зачинщиков  и  под¬
стрекателей  -  это  лишение  всех  прав  состояния  и  каторга.  Для  других  участников
наказания  несколько  мягче.  Разница  в  наказаниях  довольно  существенна.  Казуаль¬
ность,  нечеткость  формулировок  закона  давала  судебно-административным  орга¬
нам  широкие  возможности  выбора  той  или  иной  репрессии.  Уложение  приравни¬
вает  к  восстанию  против  властей  и  всякое  выступление  крепостных  крестьян
против  помещиков,  а  государственных  крестьян  -  против  органов  сельского  управ¬
ления.
 Значительно  расширено  число  составов  преступлений  против  различных  предста¬
вителей  административно-полицейского  аппарата,  что  связано  с  его  ростом  и  усиле¬
нием  влияния65.  В  неповиновении  требованиям  чиновников  и  полицейских  режим
видел  проявление  антиправительственных  настроений.
 Были  ужесточены  наказания  за  "недозволенное  оставление  отечества".  Вопросы
въезда  и  выезда  из  страны  решались  Третьим  отделением  и  Министерством  внут¬
ренних  дел.  Недозволенное  оставление  отечества  с  поступлением  на  службу  к  ино¬
странному  правительству  или  с  переходом  в  иностранное  подданство  квалифициро¬
валось  как  тяжкое  преступление  и  наказывалось  лишением  всех  прав  состояния  и
вечным  изгнанием  за  пределы  России.
 Статьи  3-го  и  4-го  разделов  не  являлись  новшеством,  а  базировались  на  нормах
предыдущего  законодательства,  прежде  всего  Артикула  воинского  1716  г.  и  даже
Соборного  уложения  1649  г.  Составителям  Уложения  было  присуще  традиционное
понимание  права  как  инструмента  верховной  власти,  что  было  анахроизмом  в  эпоху,
когда  все  настойчивее  отстаивалась  идея  независимости  права  от  политики  и  его
примате.  (Идея  о  "правлении  закона"  как  нормативном  принципе  устройства  госу¬
дарства  и  общества  позднее  ляжет  в  основу  судебной  реформы  1864  г.)  Следует,
однако,  заметить,  что  на  практике  статьи  3-го  и  4-го  разделов  применялись  в  цар¬
ствование  Николая  I  не  так  часто  и  последовательно,  как  предусматривалось  зако¬
нодательством.
 В  5-м  разделе  Уложения  о  наказаниях  уголовных  и  исправительных  рассматри¬
вались  преступления,  совершенные  должностными  лицами.  Ряд  его  статей  определял
провинившимся  не  уголовные  наказания  как  таковые,  а  дисциплинарные  взыскания.
6-й  раздел  предусматривал  наказания  за  невыполнение  государственных  и  земских
повинностей.  Объемным  являлся  7-й  раздел  -  "О  преступлениях  и  проступках  против
имущества  и  доходов  казны".  Это  обстоятельство  объясняется  тем,  что  в  его  состав
(как  и  следующего)  вошли  нормы,  пересматривающие  нарушение  различных  уставов
(монетных,  о  гербовой  бумаге,  горных,  соли,  о  выделке  и  продаже  табака,  тамо¬
женных,  о  казенных  лесах,  постановлений  по  питейному  сбору  и  акцизу).  Еще  в  боль¬
 51

шей  мере  данному  разделу  была  присуща  казуальность  (так,  за  похищение  казенной
собственности  назначаются  "те  же  наказания",  что  и  за  похищение  собственности
частной),  а  также  объединение  в  разделах  разнородных  преступлений  (рядом  с  суро¬
выми  наказаниями,  предусмотренными  за  подделку  металлических  денег,  помещены
и  чисто  административные  взыскания,  например,  штрафы,  за  незначительные  про¬
ступки66).
 Самый  объемный  в  Уложении  8-й  раздел  -  "О  преступлениях  и  проступках  против
общественного  благоустройства  и  благочиния"  (845  статей).  Он  содержал  главы  о
нарушении  правил  Устава  строительного,  Уставов  почтовых,  врачебных,  фабричной,
заводской  и  ремесленной  промышленности67,  причем  многие  нарушения  являлись  по
существу  административными.  За  них  соответственно  полагались  и  типичные  для
административной  ответственности  взыскания.  Нарушения  законов  о  состояниях
регулировались  9-м  разделом  Уложения.  Наконец,  последние  три  раздела  содержали
правовые  нормы,  защищающие  соответственно  жизнь,  здоровье,  свободу  и  честь
частных  лиц,  их  собственность,  а  также  "права  семейственные".  Эти  разделы  и  со¬
ставляли  главный  предмет  Уложения,  поскольку  основная  часть  уголовных  преступ¬
лений  приходилась  именно  на  них;  тем  не  менее,  они  содержали  всего  245  статей  из
2  224  (таков  общий  объем  Уложения).
 Следует  подчеркнуть,  что  "бесплодная",  по  утверждению  многих  исследователей,
эпоха  Николая  I,  дала  России  первый  (и  единственный  в  отечественной  дорево¬
люционной  истории)  уголовный  кодекс.  В  связи  с  преобразованиями  первой  по¬
ловины  1860-х  гг.  в  Уложение  о  наказаниях  потребовалось  внести  коррективы.  После
отмены  крепостного  права  были  исключены  статьи,  устанавливающие  ответствен¬
ность  крепостных  крестьян,  а  также  наиболее  грубые  различия  по  сословному  при¬
знаку,  хотя  целый  ряд  таких  различий  сохранился.  В  связи  с  проведением  реформы
полиции  1862  г.  и  судебной  реформы  1864  г.  была  сделана  попытка  более  четко
разграничить  уголовную  и  административную  ответственность.  Многие  статьи  из
Уложения  были  введены  в  Таможенный  устав,  Устав  о  казенных  лесах,  Питейный
устав,  но,  прежде  всего  в  Устав  о  наказаниях,  налагаемых  мировыми  судьями.  Таким
образом,  из  Уложения  была  изъята  почти  треть  статей  (652)  о  маловажных
преступлениях  и  проступках.  Эти  изменения  зафиксировала  редакция  1866  г.  Тогда  же
из  всех  статей  были  изъяты  телесные  наказания,  хотя  глава  о  замене  одних  наказаний
другими,  предусматривавшая  и  телесные  наказания,  осталась  неизменной  до  оче¬
редной  редакции  (1885  г.).
 Дальнейшее  развитие  уголовного  права  пошло  в  основном  по  пути  расширения
раздела  о  государственных  преступлениях.  Редакция  1885  г.  отличалась  новыми  со¬
ставами  таких  преступлений.  Из  подготовленного  в  1903  г.  проекта  нового  Уложения
в  действующее  законодательство  были  введены  лишь  отдельные  статьи  и  главы,
прежде  всего  уточнявшие  и  дополнявшие  составы  государственных  преступлений.
В  остальном  же  Уложение  о  наказаниях  уголовных  и  исправительных  1845  г.  с  из¬
менениями  и  дополнениями  продолжало  действовать  до  1917  г.
 Обратимся  теперь  к  обзору  Гражданского  уложения.  Как  уже  отмечалось,  при
Александре  I  было  принято  новое  уложение.  Однако  оно  так  и  не  вступило  в  силу,  а
позднее  самим  автором  -  М.М.  Сперанским  -  было  признано  негодным.  В  царст¬
вование  Николая  I  развернулись  работы  по  созданию  Полного  собрания  и  Свода  за¬
конов  Российской  империи  под  руководством  Сперанского.  Он  смотрел  на  Свод  как
на  необходимую  ступень  для  уложений  и  сразу  после  его  издания  начал  их  подготовку.
После  его  смерти  в  1839  г.  приоритет  был  отдан  уголовному  праву.  И  только  в  1844  г.
был  учрежден  Комитет  для  подготовки  Гражданского  уложения  в  Империи  и  Царстве
Польском.  В  конце  1847  г.  Блудов  представил  Николаю  I  доклад  с  планом  дальнейших
работ  в  этом  направлении,  а  с  1848  г.  эти  работы  активизировались.  Но  затем  они
были  приостановлены,  и  с  1851  г.  основным  направлением  деятельности  Второго
отделения  стала  подготовка  процессуальных  кодексов.  Судебная  реформа  не  затро¬
нула  гражданского  материального  права.  В  конце  1860-х  -  1870-е  гг.  процесс  под¬
 52

готовки  Уложения  продолжился.  Известно,  что  и  в  1916  г.  шли  работы  над  Гра¬
жданским  уложением.  Но  им  так  и  не  суждено  было  завершиться.
 Гражданское  право  теснее  других  отраслей  законодательства  связано  с  обычным,
его  "легкое  и  произвольное  изменение  -  большая  ошибка"  (Савиньи)68.  Возможно,
именно  поэтому  по  предложению  Д.Н.  Блудова  в  России  пошли  другим  путем:  по  мере
надобности  составлялись  и  утверждались  проекты  постановлений,  дополняющих
первую  часть  X  тома  Свода  законов.  Изменения  касались,  главным  образом,  иму¬
щественного  и  особенно  договорного,  или  обязательственного,  права.  Послед¬
нее  с  развитием  капиталистических  отношений,  безусловно,  нуждалось  в  новых
нормах.  Разделы  о  семейном  и  наследственном  праве  в  гораздо  меньшей  степени
подверглись  доработке.  Такое  положение,  очевидно,  устраивало  правительство,
скорее  всего  разделявшее  точку  зрения  Н.М.  Карамзина:  существующее  право
принципиально  имеет  большую  ценность,  чем  вновь  издаваемые  законы.  Существует
и  противоположная  точка  зрения:  работая  над  Сводом  гражданских  законов,
Сперанский  внес  в  него  ряд  положений  из  западноевропейского,  прежде  всего
французского  права  ("Code  civile"  Наполеона69),  но  замаскировал  их  ссылками  на
старые  законы.  Именно  поэтому,  по  мнению  сторонников  такого  взгляда,  острой
необходимости  в  уложении  не  было.
 Так  чья  же  тень  витала  над  кодификаторами  гражданского  права  весь  XIX  в.  -
Сперанского  или  Карамзина?  Что  помешало  созданию  Гражданского  уложения  -
"тайная  модернизация"  гражданского  права  Сперанским  в  начале  1830-х  гг.,  "завет"
Карамзина,  свято  верившего  в  традиционализм  русского  народа,  или  иные  факторы?
Раскрытие  причин  "неприятия"  Гражданского  уложения  представляется  автору  темой
специального  исследования,  и  оно  целиком  должно  базироваться  на  архивных  мате¬
риалах,  поскольку  историческая  и  юридическая  литература  не  предоставляет  сколько-
нибудь  связной  и  определенной  информации  по  данному  вопросу.
 Система  как  уголовного,  так  и  материального  права  Российской  империи  офор¬
милась  при  Николае  I.  Несмотря  на  свое  несовершенство,  она  просуществовала,  под¬
вергаясь  новым  реакциям,  до  падения  монархии  в  России.  При  Николае  I  была  за¬
вершена  почти  полуторавековая  работа  по  систематизации  российского  законода¬
тельства  и  велись  кодифицированные  работы,  результатом  которых  стало  издание
Уложения  о  наказаниях  и  исправительных.  Параллельно  шла  подготовка  Граждан¬
ского  кодекса  и  уложения.
 В  ходе  судебной  реформы  1864  г.  материальное  право  оказалось  затронуто  в  самой
незначительной  степени  -  из  Уложения  о  наказаниях  652  статьи  были  изъяты  и
включены  в  Устав  о  наказаниях,  налагаемых  мировыми  судьями.  Остальные  доку¬
менты  реформы  касались  судопроизводства  (уголовного  и  гражданского)  и  судо¬
устройства.  Уставы  судопроизводства  разрабатывались  еще  при  Николае  I.  Труды  эти
не  пропали:  при  подготовке  Уставов  1864  г.  законодатели  внимательно  изучили
предшествующий  опыт.  Их  деятельность  была  значительного  облегчена  существо¬
ванием  сборников  материального  права  (т.  X  Свода  законов  или  Уложения  о  на¬
казаниях),  в  сочетании  с  которыми  только  и  могла  быть  успешно  реализована  новая
система  судопроизводства.
 Таким  образом,  корни  судебной  реформы  уходят  в  предыдущий  период.  Без  вы¬
яснения  генезиса  реформы  нельзя  определить  место,  которое  оно  занимает  среди  пре¬
образований  1860-х  гг.,  и  правильно  оценить  государственно-правовую  историю  поре¬
форменной  России70.
 Примечания
 1 	См.:  Ключевский  В.О.  Курс  русской  истории  (лекция  85-я,  вариант)  //  Сочинения.  Т.  V.  М.,
1989.  С.  430.
 2 	Если  и  признавалось  его  желание  реформировать  государственные  и  общественные  структуры,  то
попытки  преобразований  объявлялись  безрезультатными  (см.,  напр.:  Кизеветтер  А.  А.  Внутренняя
политика  императора  Николая  Павловича  //  Исторические  очерки.  М.,  1912.  С.  419-420).
 53

3 	Например,  две  инструкции  министру  внутренних  дел  19  июня  и  6  сентября  1826  г.  Первая
предписывала  помещикам  "обращаться  с  крестьянами  по-христиански  и  согласно  законам",  а
предводителям  дворянства  ставилось  в  обязанность  наблюдать  за  действиями  помещиков  с  этой  точки
зрения.  Вторая  инструкция  точно  регулировала  эти  контрольные  функции.  Впоследствии  были  изданы
указы,  направленные  на  то,  чтобы  ограничить  права  дворянства  неограниченно  распоряжаться
крестьянами  (такое  ограничение  прав  помещиков  не  выливалось  в  расширение  прав  крестьян):  о  запре¬
щении  уступать  крепостных  для  работы  на  шахтах  (1827),  ссылать  в  Сибирь  (1827;  1828);  в  1833  г.  было
запрещено  сдавать  в  аренду  поместья  с  крепостными,  а  также  представлять  и  принимать,  в  обеспечение
частных  долгов,  крепостных  людей,  как  крестьян,  так  и  дворовых,  без  земли  (высочайший  указ  2  мая  и
высочайше  утвержденное  мнение  Государственного  совета),  в  1854  г.  -  передавать  некоторые  свои  права
приказчикам  (Г  радовский  А.Д.  Начала  русского  государственного  права.  Т.  1.  СПб.,  1892.
С.  249-251;  Исторический  очерк  деятельности  Министерства  юстиции  за  сто  лет.  1802-1902.  СПб.,  1902.
С.  60-61).
 4 	Этот  закон  не  разрешал  помещикам  отзывать  крепостных  до  истечения  срока  договора  с
фабрикантом,  защищая  интересы  предпринимателя  (Власть  и  реформы.  СПб.,  1996.  С.  277).
 5 	Материальное  право  -  совокупность  норм  права,  непосредственно  регулирующих  конкретные  об¬
щественные  отношения;  оно  предусматривает  и  соответствующую  юридическую  ответственность  за
нарушения  этих  норм.  Существует  еще  право  процессуальное,  регулирующее  порядок  прохождения  дел  в
суде,  судопроизводство.
 6Джаншиев  Г.  Основы  судебной  реформы.  М.,  1891;  Эпоха  великих  реформ.  СПб.,  1907;  К
юбилею  судебной  реформы.  СПб.,  1914;  Г  е  с  с  е  н  И.В.  Судебная  реформа.  СПб.,  1905;  Филиппов  М.
Судебная  реформа  в  России.  Т.  1.  СПб.,  1871-1875.  С.  611-617  (о  проектах  судебного  преобразования
Комитета  6  декабря  1826  г.)
 7Неволин  К.А.  История  российских  гражданских  законов  //Неволин  К.А.  Поли.  собр.  соч.
СПб.,  1858.  Т.  3,  4;  Владимирский-Буданов  М.Ф.  Обзор  истории  русского  права.  СПб.;
Киев.  1909;  П  а  х  м  а  н  С.В.  История  кодификации  гражданского  права.  СПб.,  1876.
 8Плетнев  В.  Работы  по  составлению  проектов  судебного  преобразования  до  1861  г.  (раздел
"Работы  по  преобразованию  судебной  части  в  царствование  Николая  1")  //  Судебная  реформа  /  Под  ред.
Н.В.  Давыдова  и  Н.Н.  Полянского.  Т.  I.  М.,  1915.  С.  270-287.
 9В  иленский  Б.В.  Подготовка  судебной  реформы  20  ноября  1864  г.  Саратов,  1963;  Со¬
ло  д  к  и  н  И.И.  Очерки  по  истории  русского  уголовного  права.  Л.,  1961.  В  конце  1960-х  гг.  вышла
монография  В.Г.  Коротких  "Самодержавие  и  судебная  реформа  1864  г."  (Воронеж,  1969),  которая
охватывает  период  с  1855  г.
 10 	К  о  д  а  н  С.В.  Уложение  о  наказаниях  уголовных  и  исправительных  1845  года  //  Источниковедение
истории  государства  и  права  дореволюционной  России.  Иркутск,  1983.
 11 	Российское  законодательство  в  Х-ХХ  веках.  Т.  6.  М.,  1988.  С.  17.
 12 	От  "всех  ее  (Комиссии)  трудов"  осталось  лишь  несколько  планов,  т.е.  простых  оглавлений,  и  не¬
сколько  сочиненных  по  этим  планам  отрывков  (К  о  р  ф  М.А.  Жизнь  графа  Сперанского.  Т.  1.  СПб.,  1861.
С.  45).  Это  обстоятельство,  тем  не  менее,  не  умаляет  значения  уникального  для  XV111  в.  комплекса
источников  -  полторы  тысячи  одновременно  составленных  наказов  дворян,  горожан,  казаков,  разных
категорий  государственных  крестьян,  материалы  обсуждения  этих  наказов  и  проекты  Комиссии  прав
сословий.
 13 	9-я  комиссия  должна  была  извлечь  из  существующих  узаконений  систематические  книги  (там  же.
С.  46).
 14 	А  х  у  н  М.  К  истории  кодификации  русского  права  //  Архивное  дело.  1941.  №  2  (58).  С.  8.  Другая
причина  -  в  неразрешимости  вопроса  о  крепостном  праве:  "Крепостной  строй  принципиально  исключал
понятие  гражданских  прав  и  субъективных  прав  вообще"  (Леонтович  В.В.  История  либерализма  в
России.  М.,  1995.  С.  40).  Ср.:  К  о  р  ф  М.А.:  "Какие  гражданские  законы  там,  где  существует  еще
крепостное  состояние?"  (ГА  РФ,  ф.  728,  д.  1817,  ч.  7,  л.  174  об.).
 15 	Образование  Государственного  совета  //  Российское  законодательство  в  Х-ХХ  веках.  Т.  6.  С.  61.
 16 	Проект  был  напечатан,  его  содержание  стало  известно  в  обществе.  Возникла  сильная  оппозиция
проекту  со  стороны  влиятельных  сановников  во  главе  с  Н.М.  Карамзиным.  Вместо  "подражания  Напо¬
леонову  кодексу",  по  их  мнению,  надо  было  основываться  на  "русских  исторических  началах",  поэтому
следует  ограничиться  систематизацией  и  кодификацией  действующего  отечественного  права.
 17 	В  литературе  отсутствует  ясность  по  вопросу  об  авторе  проекта;  М.А.  Корф  указывает  на  Спе¬
ранского.  Это  распространенная,  но  ошибочная  точка  зрения.  Солодкин,  на  основании  архивных
материалов,  установил,  что  проект  составлен  Л.  Якобом  (Солодкин  И.И.  Указ.  соч.  С.  10-11).  О
содержании  проекта  можно  судить  по  журналам  заседаний  Государственного  совета.
 18 	Сперанский  М.М.  Обозрение  исторических  сведений  о  Своде  законов.  СПб.,  1887.  С.  19.
 19 	Российское  законодательство  в  Х-ХХ  веках.  Т.  6.  С.  78-80.
 54

20 	К  а  с  с  о  Л.А.  К  истории  Свода  законов  гражданских  //  Журнал  Министерства  юстиции.  1904.  №  3.
С.  83-107.
 21Ерошкин  Н.П.  Крепостное  самодержавие  и  его  политические  институты  (первая  половина
XIX  в.),  М.,  1981.  С.  146-147.
 22 	Корф  сделал  такой  вывод  на  основании  знакомства  с  дневниковыми  записями  Сперанского  за  1810  г.
(К  о  р  ф  М.А.  Жизнь  графа  Сперанского.  Т.  I.  С.  218).
 23 	С  1828  г.  наличие  такой  связи  проверяли  7  ревизионных  комиссий,  созданных  при  разных  мини¬
стерствах.
 24 	Инкорпорация  -  систематизация  законов  государства,  расположение  их  в  определенном  порядке  (хро¬
нологическом,  алфавитном,  по  отраслям  права)  без  изменения  содержания  законов.  Кодификация  -  сис¬
тематизация  законов  государства  по  отдельным  отраслям  права,  обычно  с  пересмотром  имеющегося  и  от¬
меной  устаревшего  законодательства.  В  результате  создается  кодекс  -  единый  законодательный  акт,
систематизирующий  какую-либо  область  права  на  основе  пересмотра  ранее  действовавшего  законо¬
дательства.
 25 	Большая  власть  мужа  над  женой  не  исключала  имущественной  самостоятельности  жены,  сохранялся
принцип  раздельности  собственности  мужа  и  жены.
 26 	Сервитут  -  признанное  в  законодательстве  ряда  государств  право  пользования  чужим  имуществом  в
определенных  пределах  или  право  на  ограничение  собственности  в  определенном  отношении.
 27 	Ю  ш  к  о  в  С.В.  История  государства  и  права  СССР.  Ч.  I.  М.,  1947.  С.  595-597.  Такая  подробная
характеристика  гражданских  законов  объясняется  тем,  что  на  основании  X  тома  Свода  законов
происходило  регулирование  гражданских  правоотношений  до  1917  г.
 28 	Уложение  должно  было  пойти  по  пути  уменьшения  доли  наказаний,  направленных  против  здоровья
осужденного,  за  счет  увеличения  количества  наказаний  по  ограничению  свободы.  Такова  была  общая
тенденция  в  развитии  уголовного  права  -  его  либерализация.
 29 	Краткое  обозрение  хода  работ  и  предположений  по  составлению  нового  кодекса  законов  о  нака¬
заниях.  СПб.,  1846.  С.  44.
 30 	См.:  Российское  законодательство  в  Х-ХХ  веках.  Т.  6.  С.  162.
 31 	При  этом  Сперанский  исходил  из  следующих  соображений:  "Статьи  всякого  кодекса  тесно  связаны
между  собой,  и  ...  единственное  исправление  прочное  есть  исправление  систематическое"  (Там  же.  С.  45).
 32 	Из  всеподданнейшего  доклада  Главноуправляющего  Вторым  отделом  Д.В.  Дашкова  от  18  мая  1839  г.
о  порядке  дальнейших  занятий  по  составлению  уголовного  уложения  (Исторический  очерк  деятельности
Министерства  юстиции  за  сто  лет.  С.  62-64).
 33 	М  а  й  к  о  в  П.М.  Второе  отделение  собственной  Его  Императорского  Величества  канцелярии.
1826-1882.  СПб.,  1906.  С.  258-259.
 34 	15  действовавших  в  то  время  кодексов  -  шведский  (1734),  прусский  (1798),  австрийский  (1803),  фран¬
цузский  (1810),  баварский  (1813),  неаполитанский  (1819),  греческий  (1833),  римский  (1836),  саксонский
(1840),  ганноверский  (1840),  и  др.,  а  также  уголовные  законы  Англии  и  проекты  прусского  (1830),
баварского  (1831),  шведского  (1832)  и  баденского  (1839)  уголовных  кодексов  (там  же.  С.  55-56).
 35 	Проект  нового  Уложения  о  наказаниях  уголовных  и  исправительных,  с  подробным  обозначением
оснований  каждого  из  внесенных  в  сей  проект  постановлений.  СПб.,  1844.
 36 	Председатель  -  В.В.  Левашов,  члены  -  министр  юстиции  В.Н.  Панин,  главноуправляющий  Вторым
отделением  императорской  канцелярии  Д.Н.  Блудов,  директор  Императорской  Публичной  библиотеки  и
сенатор  Д.П.  Бутурлин,  член  департамента  законов  М.А.  Корф,  член  департамента  по  делам  Царства
Польского  К.Ф.  Друцкой-Любецкой,  принц  П.Г.  Ольденбургский,  Д.В.  Кочубей  и  министр  статс-секретарь
Царства  Польского  И.Л.  Туркул.
 37Зайончковский  П.А.  Правительственный  аппарат  самодержавной  России  в  первой  поло¬
вине  XIX  в.  М.,  1978.  С.  17.
 38 	ГА  РФ,  ф.  728,  д.  1817,  ч.  7,  л.  261  об.
 39 	Там  же,  л.  203  об.  Выделено  Корфом.
 40 	Была  одобрена  "основная  в  составлении  проекта  мысль  именно  в  том,  что  оный  составлен  на  арпоп,
на  одних  чистых  умозрительных  началах,  и  на  началах  теперь  действующего  уголовного  нашего  законода¬
тельства,  с  соглашением  оного,  очищением,  дополнением  часгию  из  судебной  практики,  частию  из  лучших
законодательств  иностранных",  поскольку  "сии  предположения  одобрены  Государем  Императором"  (там
же,  л.  235-238).
 41 	Там  же,  л.  86.
 42 	Там  же,  л.  89.
 43 	Например,  о  мере  наказания,  если  во  время  обывательской  гоньбы  люди  или  лошади  будут  под
каким-нибудь  предлогом  задержаны.  Проект  предусматривал  вычет  года  из  времени  службы  виновных.
Между  тем  минимум  времени  задержки  определен  не  был,  на  заседании  такой  минимум  был  определен
(там  же,  л.  269).
 55

44 	Там  же,  л.  87  об.,  383  об.
 45 	Там  же,  л.  347.
 46 	Там  же,  л.  383  об.
 47 	В  Уложении  было  много  диких,  неудобопонятных  и  нескладных  выражений,  например,  встречаю¬
щееся  на  каждой  странице  "лишение  всех  любых  лично  и  по  состоянию  присвоенных  прав  и  преимуществ"
(там  же,  л.  89  об.).
 48 	О  том,  что  финских  преступников,  подпавших  по  финским  законам  под  смертную  казнь,  ссылать  в
Сибирь  на  горные  заводы,  если  их  целью  не  было  "нарушение  общего  спокойствия",  и  т.п.
 49 	В  связи  с  обсуждением  вопроса  об  орудиях  телесных  наказаний  принц  П.  Ольденбургский  принес  на
заседание  футляры  с  кнутом,  плетьми  и  клеймами,  чтобы  продемонстрировать  их  членам  Комиссии
(ГА  РФ,  ф.  728,  д.  1817,  ч.  7,  л.  385).
 50 	В  общей  части  даются  определения  преступления  и  проступка,  видов  соучастия,  других  институтов
уголовного  права,  излагается  система  наказаний,  порядок  их  определения  и  т.п.  Особенная  часть  содержит
определения  конкретных  видов  преступлений  и  проступков,  устанавливает  наказания  за  их  совершение.
 51 	Там  же,  л.  89.
 52 	Апогеем  казуальности  можно  назвать  статью  447.  Она  содержит  перечень  нарушений  служебной
дисциплины  из  десяти  пунктов.
 53 	Российское  законодательство  в  Х-ХХ  веках.  Т.  6.  С.  310.
 54 	П  а  х  м  а  н  С.В.  Указ.  соч.  С.  345.
 55 	ГА  РФ,  ф.  728,  д.  1817,  ч.  7,  л.  89.
 56 	Там  же,  л.  88.  Из-за  этого  последствием  принятия  Уложения  должен  стать  "общий  испуг:  ибо  каждый,
пробежав  новое  Уложение,  с  ужасом  увидит  как  мелочно  этою  огромною  книгою  ...угрожаются  и  пресле¬
дуются  гражданская  его  честь,  покой  и  домашнее  счастье  во  всех  таких  даже  деяниях,  которые  до  сих  пор
всякий  почитал,  если  не  совершенно  безвинными,  по  крайней  мере,  совершенно  простительными"  (там  же).
 57 	Российское  законодательство  в  Х-ХХ  веках.  Т.  6.  С.  169-170.
 58 	В  Своде  под  преступлением  понималось  деяние,  запрещенное  под  страхом  наказания,  под  проступ¬
ком  -  под  страхом  легкого  наказания  или  полицейского  исправления.  Уложение  понимает  под
преступлением  правонарушение,  посягающее  на  "неприкосновенность  прав  власти  верховной  и
установленных  ею  властей,  или  же  на  права  или  безопасность  общества  или  частных  лиц".  Объект
посягательства  при  определении  проступка  определяется  иначе  -  как  нарушение  правил,  охраняющих  права
отдельных  лиц,  общественную  и  личную  безопасность.  Эти  общие  положения  не  получили  достаточно
четкого  применения  в  Особенной  части.
 59 	Так,  Кодекс  Наполеона  (1810  г.)  включал  только  5  статей  о  преступлениях  против  свободы  от¬
правления  богослужения.  Аналогичные  статьи  содержались  в  голландском  уголовном  кодексе.  Общегер¬
манский  уголовный  кодекс  1871  г.  содержал  лишь  3  подобных  статьи.
 60 	Некоторые  из  составов  государственных  преступлений  содержались  в  разделе  4-м  (статья  об
ответственности  основателей  и  руководителей  тайных  обществ);  в  8-м  (статьи  об  ответственности  за
создание  "сообщества  для  преступлений  государственных",  за  распространение  слухов  с  умыслом,
имеющим  "политически  зловредную  цель  или  же  ясно  оскорбительным  для  верховного  правительства",  за
изготовление  или  хранение  в  большом  количестве  оружия  в  целях,  противных  государственной
безопасности,  за  случаи  явного  неповиновения  фабричных  и  заводских  людей  артельно  или  толпой,
приравниваемые  к  восстанию  против  властей)  и  в  др.  Все  эти  статьи  приравнивали  лиц,  совершивших
указанные  преступления,  к  государственным  преступникам  и  требовали  наказания  со  ссылкой  на  статьи
3-го  Уложения.
 61 	Российское  законодательство  в  Х-ХХ  веках.  Т.  6.  С.  347-349.
 62 	Во  всех  остальных  случаях  недонесение  на  близких  родственников  и  супруга  не  считалось  пре¬
ступлением.
 63 	Статья  264  признавала  преступлением  "словесное  или  письменное  изъявление  ...мыслей  и  пред¬
положений"  против  власти  и  ее  представителей.  Примером  применения  этой  статьи  может  служить
приговор  петрашевцу  Черносвитову:  "Черносвитов,  против  которого  никаких  юридических  доказательств
не  оказалось,  приговаривается  к  смертной  казни  за  дерзкий  образ  мыслей".
 64 	Исследователи  законодательства  и  судебной  практики  отмечали  казуальность,  сложность  и  запу¬
танность  этого  раздела,  противоречивость  его  норм,  несоразмерность  санкций  тяжести  содеянного.
 65 	Ранее  законодательству  были  известны  лишь  некоторые  составы  -  подделка  печатей  письменных
актов,  срывание,  порча,  уничтожение  правительственных  указов  и  распоряжений.
 66 	В  1864  г.  многие  статьи  7-го  раздела  вошли  в  Устав  о  наказаниях,  налагаемых  мировыми  судьями.
 67 	Интересно  соотношение  норм,  относящихся  к  промышленности:  весьма  объемна  глава  о  ремесленной
промышленности  и  коротка  о  фабрично-заводской.  Это  еще  раз  подтверждает  прецедентный  характер
норм  права  в  Уложении.
 68 	Цит.  по:Л  еонтович  В.В.  Указ.  соч.  С.  127.
 56

^Сергеёвич  В.И.  Лекции  и  исследования.  СПб.,  1883.  С.  609;  П  а  х  м  а  н  С.В.  Указ.  соч.  Т.  1.
С.  392-393;  Филиппов  А.Н.  Сперанский  как  кодификатор  русского  права  //  Голос  минувшего.  Т.  10.
1892.  С.  205;  В  иленский  Б.В.  Лекции  по  истории  государства  и  права  СССР.  Саратов,  1985.  С.  149.
 70  В  иленский  Б.В.  Подготовка  судебной  реформы.  С.  65-66;  Коротких  В.Г.  Указ.  соч.
С.  4.
 ©  2001  г.  И.В.  ЗИМИН*
 МЕДИКИ  И  САМОДЕРЖЦЫ:
ЗАГАДКА  СМЕРТИ  НИКОЛАЯ  I
 Тридцатилетнее  правление  Николая  I  стало  эпохой  в  истории  России.  Здоровье  и
энергия  императора  казались  современникам  несокрушимыми.  Поэтому  его
внезапная  смерть  18  февраля  1855  г.,  в  разгар  Крымской  войны,  стала  совершенно
неожиданной  не  только  для  народа,  но  и  для  его  ближайшего  окружения.  Все  это
породило  необычайно  устойчивую  легенду  о  завуалированном  самоубийстве  импе¬
ратора.  Надо  заметить,  что  эта  легенда  подтверждается  в  основном  мемуарными
источниками,  написанными  и  опубликованными  спустя  много  лет  после  1855  г.
Поэтому  вопрос  о  смерти  Николая  I,  как  и  загадка  гибели  царевича  Дмитрия  в  Угличе
в  1591  г.,  видимо,  навсегда  останется  одной  из  тайн  нашей  истории.  Но,  приводя
данные  официальных  и  мемуарных  источников,  автор  предоставляет  читателям,  в  том
числе  и  медикам,  возможность  составить  собственное  мнение  о  ходе  болезни  и
притонах  смерти  императора  Николая  I.
 Надо  сказать,  что  его  заболевания  носили  обычный  возрастной  характер  и
серьезно  не  сказывались  на  состоянии  царского  здоровья.  В  последние  годы  Николай
Павлович  вел  подчеркнуто  аскетический  образ  жизни.  Питался  умеренно,  спал  на
походной  койке,  стоявшей  за  ширмой  в  его  кабинете  в  Зимнем  дворце,  укрывался
шинелью.  Упоминания  о  его  недомоганиях  немногочисленны.  Например,  безусловно
хорошо  информированный  начальник  штаба  Отдельного  корпуса  жандармов  и  управ¬
ляющий  П1  отделением  императорской  канцелярии  Л.В.  Дубельт  записал  в  дневнике
13  января  1854  г.:  "Его  величество  страдает  ногою  и  лежит  в  постели.  Мандт  говорит,
что  у  него  рожа,  а  другие  утверждают,  что  это  подагра"1.  Через  неделю  он  отметил,
что  болезнь  пошла  на  убыль  и  царь  уже  прогуливается.  В  воспоминаниях  фрейлины
А.Ф.  Тютчевой  упоминается  ее  разговор  с  императором,  состоявшийся  7  декабря
1854  г.:  «Он  подошел  ко  мне  и  спросил,  почему  вид  у  меня  больной.  Я  ответила,  что  у
меня  болит  спина.  "У  меня  тоже,  -  сказал  он,  -  для  лечения  я  растираю  себе  спину
льдом  и  советую  вам  делать  то  же"»2.  Медики  регулярно  контролировали  состояние
здоровья  императора.  По  воспоминаниям  И.  Соколова,  который  был  ассистентом
лейб-медика  Н.  Арендта,  они  "обязаны  были  являться  к  государю  к  7-8  часам  утра,
когда  приготовляли  чай  или  кофе,  и  в  это  время  обыкновенно  завязывался  не
служебный,  а  простой  разговор"3.
 События  февраля  1855  г.  зафиксированы  во  множестве  мемуарных  свидетельств.
Их  сопоставление  позволяет  не  только  выявить  разноголосицу  мнений,  но  и  уточнить
ряд  весьма  существенных  деталей.  Поскольку  общество  было  взбудоражено  вне¬
запной  смертью  императора,  то  уже  через  несколько  дней  после  его  кончины,  24  фев¬
раля,  в  петербургских  газетах  было  опубликовано  ее  полухудожественное  описание
под  заголовком  "Последние  минуты  в  Бозе  почившего  императора  Николая  Павло¬
 *  Зимин  Игорь  Викторович,  кандидат  исторических  наук,  доцент  Санкт-Петербургского  государст¬
венного  медицинского  университета  им.  акад.  И.П.  Павлова.
 57

вича".  Официальная  же  версия  событий,  насыщенная  медицинскими  подробностями,
была  опубликована  26  февраля  под  заголовком  "Описание  хода  болезни  в  Бозе
почившего  императора  Николая  Павловича".  Только  из  этих  тщательно  отредакти¬
рованных  источников  мы  и  можем  узнать  сегодня  все  подробности,  связанные  с
развитием  болезни  и  смертью  императора.  "Описание  хода  болезни"  было  составлено
по  распоряжению  министра  императорского  двора  графа  В.Ф.  Адлерберга  литера¬
тором  В.И.  Панаевым.  В  основу  статьи  были  положены  сведения,  полученные
"от  доктора  Мандта,  который  сидел  в  своей  квартире  в  Зимнем  дворце,  не  смея  пока¬
заться  на  улице"4.  Ему  помогал  врач  цесаревича  И.  Енохин.  На  составление  двух¬
страничной  статьи  они  потратили  два  часа.
 В  петербургских  архивах  автору  этих  строк  не  удалось  обнаружить  никаких  важ¬
ных  медицинских  документов,  связанных  с  событиями  февраля  1855  г.  Видимо,  их  и  не
было,  хотя  в  одном  из  фондов  хранятся  протоколы  вскрытия  императоров
Александра  II  и  Александра  III,  великих  князей  и  княгинь.  Само  отсутствие  подобных
документов,  достаточно  многочисленных  в  других  случаях,  косвенно  свидетельствует
в  пользу  версии  о  самоубийстве  Николая  I.
 Недомогание  императора  началось  в  конце  января  1855  г.  Впоследствии  в  газетных
отчетах  указывалась  дата  начала  болезни  -  27  января  1855  г.5  Она  зафиксирована  и  в
дневнике  Л.В.  Дубельта,  который  записал  в  день  кончины  императора:  "27-го  января
он  заболел  гриппом,  но  продолжал  по  обыкновению  неутомимо  заниматься  государст¬
венными  делами".  Таким  образом,  поначалу  речь  шла  об  обычной  простуде,  пере¬
шедшей  в  "легкий  грипп",  причем  отмечалось,  что  эпидемия  гриппа  затронула  тогда
весь  город.
 Среди  дневниковых  записей  об  обстоятельствах  смерти  царя  особый  интерес
представляет  "Записка  графа  П.Д.  Киселева  о  последних  днях  жизни  и  смерти  Нико¬
лая  I",  написанная  18  февраля  1855  г.  В  ней  указывается,  что  "31  января  государь
кашлял  изредка  и  жаловался  на  спинную  боль"6.  4  февраля  ночью  он  "почувствовал
некоторое  стеснение  в  груди,  род  одышки.  Исследование  показало  весьма  сильный
упадок  деятельности  в  верхней  доле  левого  легкого.  Вместе  с  тем  открыто,  что
нижняя  доля  правого  легкого  поражена  гриппом.  Лихорадки  не  было,  а  пульс  совер¬
шенно  натуральный.  Государь  оставался  дома,  соблюдая  строгую  диету.  Вечером  того
дня  дыхание  сделалось  гораздо  свободнее;  припадки,  означавшие  страдание  оною,
почти  исчезли"7.
 Болезнь,  несмотря  на  усилия  медиков,  продолжала  развиваться,  и,  по  словам  Ки¬
селева,  2  февраля  император  уже  не  выходил  из  своего  кабинета.  Однако  деятельная
натура  Николая,  отсутствие  привычки  болеть  и  чувство  долга  заставляли  его  пре¬
небрегать  своим  здоровьем,  и  в  четверг  4  февраля  он,  "несмотря  на  уговоры  докторов
Мандта  и  Кареля,  отбыл  для  прощания  с  маршевым  гвардейским  батальоном".  "По
возвращении  государь  почувствовал  лихорадочный  приступ,  в  ночь  или  на  другой
день,  т.е.  в  Троицу,  он  жаловался  на  тупую  боль  в  боку...,  кашлял  и  с  трудом  осво¬
бодился  от  мокрот".  Как  пишет  Е.В.  Тарле,  именно  в  этот  день  к  вечеру  в  Зимнем
дворце  впервые  прошел  слух  о  том,  что  у  государя  легкий  грипп  и  врачи  настаивали
на  необходимости  отказаться  от  выездов  из  дома  (скорее  всего  П.Д.  Киселев  смешал
здесь  два  события:  распространение  слухов  о  болезни  императора  и  его  поездку  на
проводы  маршевых  батальонов,  которая  состоялась  только  9  февраля  1855  г.)
 5  и  6  февраля  1855  г.  Николай  Павлович  почувствовал  себя  немного  лучше,  но  ка¬
шель  не  прекращался.  Император  оставался  дома,  продолжая  соблюдать  строгую
диету.  В  таком  состоянии  он  находился  и  в  последующие  дни  -  7  и  8  февраля.
С  8  февраля  к  наблюдению  за  больным  присоединился  лейб-медик  Ф.Я.  Карель,
Согласно  официальной  версии,  здоровье  царя  пошло  на  поправку,  и  9  февраля  он
почувствовал  себя  настолько  хорошо,  что  решил  принять  участие  в  смотре  не¬
скольких  маршевых  лейб-гвардейских  батальонов,  отправившихся  в  Крым.  В  меди¬
цинских  отчетах  о  болезни  императора,  появившихся  во  всех  газетах  24  и  26  февраля
1855  г.,  отмечается,  что  лейб-медик  Карель  активно  убеждал  Николая  I  остаться  дома
 58

из-за  продолжавшейся  болезни  и  сильного  мороза,  однако  император  не  внял  его
советам  и  в  результате  по  возвращении  "стал  кашлять  еще  сильнее,  но  кушал  еще  с
большим  аппетитом"8.  Е.В.  Тарле  уточняет,  что,  по  воспоминаниям  современников,
царь,  несмотря  на  мороз,  приказал  подать  себе  легкий  плащ  и  в  открытых  санях
поехал  в  Манеж.
 10 	февраля  Николай  Павлович  последний  раз  покинул  Зимний  дворец,  вновь
отправившись  на  строевой  смотр.  В  результате  к  концу  дня  при  слабых
"подагрических  припадках"  обнаружилась  лихорадка.  Несколько  дней  состояние  его
здоровья  изменялось  то  к  худшему,  то  к  лучшему.  "10-го  числа  оба  (лейб-медики
Мандт  и  Карель.  -  И.З.)  мне  сказали,  что  болезнь  серьезная,  но  что  прямой  опасности
нет",  -  записал  П.Д.  Киселев.
 11 	февраля  император  собирался  с  утра  быть  в  церкви,  но  медикам  удалось  на¬
стоять  на  постельном  режиме9.  Врачи  отметили  озноб,  а  затем  сильный  лихора¬
дочный  жар.  Вечером  появилась  испарина,  "и  в  течение  ночи  припадки  уменьшились.
Язык,  однако,  был  нечист,  и  оказалась  чувствительность  в  печени".  Начиная  с  12  фев¬
раля  все  мемуаристы  фиксируют  обвальный  характер  развития  болезни  императора.
Около  обеда  начинается  вновь  озноб,  а  затем  "лихорадочный  жар".  Император
впервые  в  течение  всего  дня  остается  в  постели.  "Вечером  оказался  пот,  и  как  язык
стал  несколько  чище,  то  по  ходу  болезни  можно  было  ожидать  простой  пере¬
межающейся  лихорадки  с  желудочным  расстройством"10.
 В  исторической  литературе  подчеркивается,  что  фатальную  роль  в  развитии  бо¬
лезни  Николая  I  сыграло  известие  о  неудаче  русских  войск  в  "деле  под  Евпаторией".
Царь  жил  "от  курьера  до  курьера"  и  тяжело  переживал  неудачи  в  Крыму.  "Факт  был
несомненный:  Николай  Павлович  умирал  от  горя,  и  именно  от  русского  горя.  Это
умирание  не  имело  признаков  физической  болезни,  -  она  пришла  только  в  последнюю
минуту,  -  но  умирание  происходило  в  виде  несомненного  преобладания  душевных
страданий  над  его  физическим  существом",  -  писал  кн.  В.П.  Мещерский11.
 13  и  14  февраля  лихорадка  продолжалась.  Император  почти  не  спал,  однако  "явил¬
ся  аппетит  выкушать  слабого  чаю.  Ни  малейшей  головной  боли,  как  и  прежде,  не
было,  чувствительность  в  печени  исчезла"12.  На  следующий  день  "извержение  груд¬
ных  мокрот  оказалось  смешанным  несколько  с  кровью,  но  совершенно  свободное,  а
нижняя  доля  правого  легкого  -  более  страждущею.  Вечером  его  величество  жало¬
вался  на  подагрическую  боль  в  большом  пальце  на  ноге;  язык  был  влажен,  но  чище;
голова  все  свежа  и  без  боли".  16  февраля  медики  отметили  жалобы  больного  на  силь¬
ную  боль  в  "задних  реберных  мускулах  с  правой  стороны".  Лихорадка  была  умерен¬
ной,  и  ночь  император  провел  почти  спокойно.  К  вечеру  боли  в  спине  стихли,  "но
нижняя  доля  правого  легкого  оставалась  заметно  пораженною;  появилось  биение
сердца,  какое  и  прежде  бывало  у  его  величества;  пульс  мягкий  и  неполный".  С  17  фев¬
раля  лихорадка  усилилась.  В  этот  день  для  медиков,  как  следует  из  официальных
документов,  стала  очевидной  вероятность  летального  исхода.  Утром  у  Николая  Пав¬
ловича  начался  "легкий  бред".  "К  полудню  августейший  больной  внезапно  почув¬
ствовал  сильное  колотье  в  левой  стороне  груди,  в  том  месте,  где  лежит  сердце.  Через
два  часа  этот  сильный  припадок  прошел,  но  лихорадочный  жар  усилился;  стала  чаще
являться  наклонность  к  бреду,  которую  его  величество  все  еще  мог  преодолевать;
кожа  сухая;  извержение  грудной  слизи  желто-бурое,  обильное  и  с  большим  усилием;
пульс  оставался  неправильным,  впрочем  мягким  и  неполным"13.  В  этот  день  к  ле¬
чащим  врачам  Мандту  и  Карелю  присоединяется  еще  один  лейб-медик  И.  Енохин
(лечащий  врач  цесаревича).  Биограф  Александра  II  С.  Татищев  упоминает  о  том,  что
медики  сообщили  цесаревичу  о  возможности  "паралича  сердца"14.  В  этот  же  день
Л.В.  Дубельт  записал:  "Разнесся  смутный  слух  о  болезни  государя  императора  и  про¬
извел  всеобщее,  как  видно,  и  искреннее  прискорбное  впечатление"15.
 С  17  февраля  стали  появляться  бюллетени  за  подписями  лейб-медиков  Мандта,
Енохина  и  Кареля.  Всего  вышло  4  бюллетеня.  Они  не  публиковались  в  газетах,  а
вывешивались  для  всеобщего  обозрения  во  дворце.  В  первом  из  них  говорилось,  что
 59

"болезнь  его  императорского  величества  началась  легким  гриппом;  с  10-го  же  фев¬
раля,  при  слабых  подагрических  припадках,  обнаружилась  лихорадка.  Вчера,  с  появ¬
лением  страдания  в  правом  легком,  лихорадка  была  довольно  сильна,  и  извержение
легочной  мокроты  свободнее".  Второй  бюллетень  вышел  в  23  часа  этого  же  дня.  В
нем  сообщалось,  что  "лихорадка  его  величества  к  вечеру  усилилась"16.  Третий  бюл¬
летень  датирован  четырьмя  часами  пополудни  18  февраля:  "Затруднительное  отделе¬
ние  мокрот,  коим  страдал  вчера  государь  император,  усилилось,  что  доказывает  осла¬
бевающую  деятельность  легких  и  делает  состояние  его  величества  весьма  опасным".
Четвертый  бюллетень  датирован  девятью  часами  утра  18  февраля,  т.е.  за  3  часа  до
момента  смерти  царя:  "Угрожающее  его  величеству  параличное  состояние  легких
продолжается  и  вместе  с  тем  происходящая  от  того  опасность"17.
 Мемуаристы  оставили  подробные  описания  событий  этого  дня.  Особо  значимы  за¬
писи,  сделанные  непосредственно  по  следам  событий.  Например,  А.Ф.  Тютчева
записала  в  дневнике  19  февраля  1855  г.,  на  следующий  день  после  смерти  императора:
«17  февраля  я  по  своему  обыкновению  к  9  часам  утра  спустилась  к  цесаревне...
Я  застала  ее  очень  озабоченной  -  император  неделю  как  болен  гриппом,  не  пред¬
ставлявшим  вначале  никаких  серьезных  симптомов;  но,  чувствуя  себя  уже  нездо¬
ровым,  вопреки  совету  доктора  Мандта  настоял  на  том,  чтобы  поехать  в  Манеж
произвести  смотр  полку,  отъезжавшему  на  войну,  и  проститься  с  ним.  Мандт  сказал
ему:  "Ваше  величество,  мой  долг  предупредить  Вас,  что  Вы  очень  сильно  рискуете,
подвергая  себя  холоду  в  том  состоянии,  в  каком  находятся  Ваши  легкие".  "Дорогой
Мандт,  -  возразил  государь,  -  вы  исполнили  ваш  долг,  предупредив  меня,  а  я  исполню
свой  и  прощусь  с  этими  доблестными  солдатами,  которые  уезжают,  чтобы  защитить
нас".  Он  отправился  в  Манеж  и,  вернувшись  оттуда,  слег.  До  сих  пор  болезнь  государя
держали  в  тайне.  До  17-го  даже  петербургское  общество  ничего  о  ней  не  знало,  а  во
дворце  ею  были  мало  обеспокоены,  считая  лишь  легким  нездоровьем.  Поэтому  бес¬
покойство  великой  княгини  удивило  меня.  Она  мне  сказала,  что  уже  накануне  Мандт
объявил  положение  императора  серьезным.  В  эту  минуту  вошел  цесаревич  и  сказал
великой  княгине,  что  доктор  Карель  сильно  встревожен.  Мандт  же,  наоборот,  не  до¬
пускает  непосредственной  опасности.  "Тем  не  менее,  -  добавил  великий  князь,  -  нуж¬
но  будет  позаботиться  об  опубликовании  бюллетеней,  чтобы  публика  была  осведом¬
лена  о  положении"».  В  тот  же  день  около  22  часов  А.Ф.  Тютчева  узнала  от  каме¬
ристки,  что  "состояние  здоровья  императора,  по-видимому,  ухудшилось...  и  что  вели¬
кая  княгиня  Мария  Николаевна,  которая  проводит  ночь  при  отце,  каждый  час  присы¬
лает  бюллетени  о  здоровье  императора"18.
 Говоря  о  медицинском  диагнозе,  Тютчева  упоминает,  что  Мандт  говорил  о  "под¬
нимающейся  подагре,  воспалении  в  легком".  «Когда  ходили  узнавать  об  августейшем
больном,  получали  ответ  "Все  в  одном  положении",  бюллетеней  не  было»,  -  вспо¬
минала  баронесса  М.П.  Фредерикс.  Окружающие  пытались  расспрашивать  медиков,
но  они  отделывались  ничего  не  значащими  объяснениями.  "Отчего  Мандт  нас  обма¬
нывал  в  эту  минуту,  один  Бог  ведает.  Мы  в  ужасном  состоянии,  видим  и  чувствуем,
что  этот  страшный  человек  нам  нагло  говорит  неправду"19.  К  вечеру  17  февраля
ситуация  очень  осложнилась,  по  циркулировавшим  по  дворцу  слухам,  "подагра  подни¬
малась,  паралич  легких  был  неминуем"20.
 Окончательно  картина  определилась  в  цочь  с  17  на  18  февраля:  "В  три  часа  ночи  на
18  февраля,  при  сделанном  исследовании  впервые  оказались  в  нижней  доле  правого
легкого  явные  признаки  начинавшегося  паралича.  Извержение  мокроты  за  несколько
уже  перед  тем  часов  сделалось  гораздо  затруднительнее;  большой  палец  на  ноге  оста¬
вался  по-прежнему  нечувствителен,  а  кожа  сухою.  Появление  этих  опасных  при¬
знаков  возвестило  безнадежность  положения  государя.  Между  тем  головной  боли  и
никаких  нервических  припадков  вовсе  не  было;  сознание  совершенно  ясное;  даже
дыхание  меньше  затруднительное,  хотя  развитие  паралича  в  легких,  по  направлению
снизу  вверх,  продолжало  распространяться"21.  Л.В.  Дубельт  записал  в  этот  день:
"Государь  император  не  лучше,  болезнь  его  приняла  опасный  оборот"22.
 60

Граф  П.Д.  Киселев  пишет,  что  17  февраля  он  "поехал  во  дворец,  дабы  от
камердинера  узнать  о  состоянии  его  величества...  Государь  очень  жалуется  на  боль  в
боку,  худо  почивал,  много  кашлял,  а  теперь  успокоился.  На  другой  день,  т.е.  в
пятницу,  я  послал  во  дворец  за  бюллетенем,  -  мне  привезли  копию  под  №  3,  который
изумил  меня  и  растревожил",  Киселев  немедленно  отправился  во  дворец,  где  узнал,
что  император  "находится  в  безнадежном  состоянии,  что  он  исповедовался  и  приоб¬
щился,  призвал  дочерей  и  внуков,  простился  с  императрицею"23.  В  ту  ночь  при  уми¬
рающем  царе  оставались  только  императрица,  цесаревич  и  Мандт.  Мемуаристы  в
один  голос  утверждают,  что  сознание  ни  на  минуту  не  покидало  умирающего  царя.  По
словам  А.Ф.  Тютчевой,  до  часа  ночи  того  дня,  когда  скончался  царь,  он  не  сознавал
опасности  и  так  же,  как  и  все  окружающие,  смотрел  на  свою  болезнь  как  на  пре¬
ходящее  нездоровье.
 «Около  трех  часов  ночи,  -  записал  в  дневнике  Л.В.  Дубельт,  -  государь  спросил
доктора  Мандта:  "Скажите  мне  откровенно,  какая  у  меня  болезнь?  Вы  знаете,  что  и
прежде  я  всегда  вам  приказывал  предупреждать  меня  вовремя,  если  заболею  тяжело,
чтоб  не  упустить  исполнения  христианского  долга".  -  "Не  могу  скрыть  перед  Вашим
Величеством,  что  болезнь  Ваша  становится  серьезною;  у  Вас  поражено  правое  лег¬
кое".  -  "Вы  хотите  сказать,  что  ему  угрожает  паралич?"  -  "Если  болезнь  не  уступит
нашим  усилиям,  то,  конечно,  это  может  последовать;  но  мы  того  еще  не  видим  и  не
теряем  надежды  на  Ваше  выздоровление".  -  "А,  теперь  я  понимаю  мое  положение,
теперь  я  знаю,  что  мне  делать".  Отпустив  доктора,  государь  позвал  наследника  и
спокойно  сообщил  ему  о  безнадежности  своего  положения»24.  Характер  записей  гово¬
рит  о  том,  что  даже  шеф  жандармов  на  момент  смерти  императора  не  имел  четкого
представления  о  характере  его  болезни.  Картина  восстанавливалась  уже  после  смерти
царя,  что,  видимо,  было  связано  с  подготовкой  к  печати  отчета  о  ходе  его  болезни.
Заболевание  не  воспринималось  всерьез  даже  в  ближайшем  окружении  Николая
Павловича.  Окончательный  прогноз  развития  болезни  был  определен  лишь  в  три
часа  ночи  18  февраля.
 Приведенные  выше  диалоги  с  небольшими  изменениями  были  напечатаны  в  офи¬
циальном  издании  "Последние  часы  жизни  императора  Николая  Первого".  О  смерти
царя  сообщалось:  «"В  два  часа  ночи  лейб-медик,  которого  покойный  государь
удостаивал  особой  доверенности,  потеряв  надежду  даже  и  на  кратковременное
продолжение  жизни  больного...  решился  объявить  всю  истину  самому  умирающему...
"Что  вы  нашли  во  мне  своим  стетоскопом?  Каверны?"  -  "Нет,  -  отвечал  лейб-медик,
-  но  начало  паралича  в  легких"»25.  Об  этом  же  эпизоде  упоминает  и  А.Ф.  Тютчева,
называя  то  же  время  (2  часа  ночи):  «Мандт  приложил  стетоскоп  к  его  груди  и  стал
выслушивать.  "Плохо,  Ваше  величество",  -  сказал  врач.  -  "  В  чем  же  дело,  -  спро¬
сил  государь,  -  образовалась  новая  каверна?"  -  "Хуже,  Ваше  величество".  -  "Что
же?"  -  "Начинается  паралич".  -  "Так  это  смерть?"  Мандт  рассказывает,  что  не¬
сколько  мгновений  он  не  мог  произнести  ни  слова,  потом  сказал:  "Ваше  вели¬
чество,  вы  имеете  перед  собой  несколько  часов"».  Впоследствии  фрейлина  уточнила,
что  большинство  подробностей,  связанных  со  смертью  царя,  она  "узнала  от  самой
цесаревны"26.
 18  февраля  в  5  часов  утра  император  сам  продиктовал  депешу  в  Москву,  в  которой
сообщал,  что  умирает,  и  попрощался  с  древней  столицей.  Утром  состояние  царя  про¬
должало  ухудшаться.  «Наступил  паралич  легких,  и  по  мере  того,  как  он  усиливался,
дыхание  становилось  более  стесненным  и  более  хриплым.  Император  спросил
Мандта:  "Долго  ли  еще  продлится  эта  отвратительная  музыка?"  Затем  он  прибавил:
"Если  это  начало  конца,  это  очень  тяжело.  Я  не  думал,  что  так  трудно  умирать"»27.
Очевидцы  в  один  голос  утверждали,  что  агония  царя  была  очень  мучительной.
А  между  тем  в  официальной  версии  указывалось,  что  кончина  была  спокойной  и
безболезненной.
 В  8  часов  утра  над  императором  читали  отходную.  Однако  в  бюллетене  на  9  часов
утра  сведения  сообщались  относительно  спокойные.  В  10  часов  император  потерял
 61

дар  речи.  18  февраля  1855  г.  в  20  минут  после  полудня  Николай  Павлович  умер28.
Официальный  медицинский  диагноз  гласил:  паралич  легких.
 По  описаниям  современников,  горожане  достаточно  бурно  реагировали  на  внезап¬
ную  смерть  царя:  "Народ  увидел  тут  неестественную  смерть,  и  толпы  бросились  к
Зимнему  дворцу,  требуя  на  расправу  врача  Мандта.  Последнего  успели  спасти;  он
скрылся  из  Зимнего  дворца  задними  ходами.  Мандту  угрожала  неминуемая  опасность
быть  разорванным  на  клочки  народом"29.  В  тот  же  день  Л.В.  Дубельт  записал:
«В  народе  слышны  были  еще  жалобы  на  докторов:  "Отдали  бы  их  нам,  мы  бы
разорвали  их!"»30
 О 	своих  похоронах  император  позаботился  сам.  Он  требовал,  чтобы  погребение
его  было  совершено  по  возможности  с  наименьшей  роскошью31.  Вызывают  сомнения
утверждения  некоторых  мемуаристов,  что  император  сам  определил  "систему"  баль¬
замирования  своего  тела.  Фактом  является  то,  что  бальзамирование  было  сделано
неудачно.  По  свидетельству  А.Ф.  Тютчевой,  "пришлось  закрывать  лицо  государю.
Говорят,  что  оно  сильно  распухло.  Бальзамирование  произведено  неудачно,  и  тело
начинает  разлагаться.  Запах  был  очень  ощутителен".  На  следующий  день,
22  февраля  она  записала:  "Сегодня  вечером  на  панихиде  запах  был  нестерпим.  Тело  в
полном  разложении,  а  народ  волнуется"32.  Кн.  В.А.  Черкасский  сообщал  М.П.  По¬
годину,  что  "бальзамирование  тела,  к  несчастью,  вовсе  не  удалось  и  гроб  закрыт.
Народ  пускают  к  закрытому  гробу.  Это  достойно  всякого  сожаления"33.
 Поскольку  бальзамирование  было  выполнено  неудачно,  и  народ  прощался  с  импе¬
ратором,  лежащим  в  закрытом  гробу,  что  только  подогревало  циркулирующие  по  го¬
роду  слухи,  24  февраля  1855  г.  Медицинский  департамент  Военного  министерства
затребовал  от  придворной  аптеки  рецепты,  "по  коим  отпускаемы  были  жидкости  для
бальзамирования  тела  в  Бозе  почивающего  императора  Николая  Павловича".
Министр  императорского  двора,  получив  рецепты,  поручил  управляющему  придвор¬
ной  медицинской  частью  М.  Маркусу  "собрать  лучших  находящихся  здесь  хирургов  и
предложить  им  на  рассмотрение  акт  бальзамирования".  На  следующий  день  рецепты
были  возвращены34.  Видимо,  медики  не  нашли  в  действиях  прозектора  В.Л.  Грубера
никаких  нарушений.  Это  единственные  обнаруженные  мной  в  архиве  документы,
относящиеся  к  медицинской  стороне  смерти  императора.
 Высшим  чинам  придворной  медицинской  части  были  выданы  билеты  на  пропуск  в
ворота  Петропавловской  крепости.  Обращает  на  себя  внимание  отсутствие  в  этом
списке  лейб-медиков  Мандта  и  Кареля.  Видимо,  они  были  удалены  с  глаз  публики,  так
как  слишком  многие  возлагали  на  них  ответственность  за  скоропостижную  смерть
императора35.
 Говоря  о  слухах,  надо  отметить,  что  они,  как  это  обычно  и  бывает  в  подобных
ситуациях,  начали  распространяться  в  Петербурге  практически  одновременно  со
смертью  царя.  А.Ф.  Тютчева  пишет  в  дневнике  как  одна  из  фрейлин,  А.  Блудова,  го¬
ворила  о  том,  что  "необходимо  уговорить  государя  немедленно  опубликовать  подроб¬
ности  смерти  императора  Николая  Павловича,  так  как  в  народе  уже  ходит  множество
слухов,  волнующих  массы  и  могущих  привести  к  беспорядкам...  Говорят  об  отравле¬
нии,  уверяют,  что  партия,  враждебная  войне,  хотела  отделаться  от  императора,  обви¬
няют  Мандта,  которому  давно  не  доверяют,  -  одним  словом,  тысячи  нелепых  слу¬
хов"36.  Именно  для  того,  чтобы  пресечь  их  распространение,  24  и  26  февраля  и  были
"опубликованы  подробности  смерти  покойного  императора".
 Внезапная  смерть  царя  породила  в  различных  слоях  общества  множество  вопросов.
Начался  процесс  мифотворчества,  первой  волной  которого  стали  разговоры,  возла¬
гавшие  вину  за  смерть  царя  на  придворных  лейб-медиков.  Например,  кн.  В.П.  Мещер¬
ский  писал:  "Говорили  о  том,  что  виноваты  были  неискусные  при  императоре  врачи,
старик  Мандт  и  медик  наследника  Карель;  винили  обоих,  что  они  не  прибегли  к  по¬
мощи  более  авторитетных  врачей;  но  дело  в  том,  что  сам  умерший  император  отдался
с  полным  доверием  своим  врачам  и  не  дозволял  никаких  других  медицинских
вмешательств.  Мандт  не  имел  ни  авторитета,  ни  практики...  Всегда  здоровый  импе¬
 62

ратор  Николай  I  был  плохою  для  него  практикою,  а  в  городе  он  не  пользовался
доверием.  Про  Каре  ля  можно  было  сказать  то  же  самое.  В  то  время  были  две  зна¬
менитости  в  Петербурге:  как  консультант  по  внутренним  болезням,  прекрасный  врач
и  еще  более  прекрасный  человек  Арендт  и,  как  хирург,  Пирогов"37.  Вел.  княгиня
Мария  Павловна  прямо  обвиняла  М.  Мандта  в  убийстве  императора.  Об  этом  же
писала  М.П.  Фредерикс:  "Государю  во  время  его  последней  болезни  Мандт  приносил
свои  порошки  в  кармане.  Других  медиков  он  не  подпускал  во  время  этой  же  болезни,
уверяя  до  последней  минуты,  что  опасности  нет.  При  нем  был  ассистент,  второй  лейб-
медик  его  величества  доктор  Карель,  но  перед  Мандтом  он  не  смел  пикнуть,  будучи  в
то  время  еще  довольно  молод  и  неопытен  в  придворной  жизни.  Все  эти  отношения
Мандта  дали  повод  впоследствии  к  разным  толкам"38.  Информированный  и  близкий  к
трону  кн.  В.П.  Мещерский  писал:  "Процесс  разрушения  шел  так  быстро,  и  оттого
немедленно  после  этой  почти  внезапной  кончины  по  всему  городу  пошли  ходить
легенды:  одна  о  том,  что  Николай  I  был  отравлен  его  доктором  Мандтом  и  другая,  -  о
том,  что  он  сам  себя  отравил"39.
 Слухи  о  самоубийстве  царя  циркулировали  и  в  медицинских  кругах  столицы.  Об
этом  упоминает  доктор  А.В.  Пеликан,  внук  директора  Медицинского  департамента  и
начальника  Медико-хирургической  академии  В.В.  Пеликана.  В  воспоминаниях,  опуб¬
ликованных  после  отмены  цензурных  ограничений  на  подобные  сюжеты,  он  писал:
"Впоследствии  я  не  раз  слышал  его  историю.  По  словам  деда,  Мандт  дал  желавшему
во  что  бы  то  ни  стало  покончить  с  собою  Николаю  яду.  Обстоятельства  эти  хорошо
известны  деду  благодаря  близости  к  Мандту,  а  также  благодаря  тому,  что  деду  из-за
этого  пришлось  перенести  кой-какие  служебные  неприятности.  Незадолго  до  кон¬
чины  Николая  I  профессором  анатомии  в  академию  был  приглашен  из  Вены
прозектор  знаменитого  тамошнего  профессора  Гиртля,  тоже  знаменитый  анатом
Венцель  Грубер.  По  указанию  деда,  который  в  момент  смерти  Николая  Павловича
соединял  в  своем  лице  должности  директора  военно-медицинского  департамента  и
президента  Медико-хирургической  академии,  Груберу  было  поручено  бальзами¬
рование  тела  усопшего  императора.  Несмотря  на  свою  большую  ученость,  Грубер  в
житейском  отношении  был  человек  весьма  недалекий,  наивный,  не  от  мира  сего.  О
вскрытии  тела  покойного  императора  он  не  преминул  составить  протокол  и,  найдя
протокол  этот  интересным  в  судебно-медицинском  отношении,  напечатал  его  в
Германии.  За  это  он  был  посажен  в  Петропавловскую  крепость,  где  и  содержался
некоторое  время,  пока  заступникам  его  не  удалось  установить  в  данном  случае
простоту  сердечную  и  отсутствие  всякой  задней  мысли.  Деду,  как  бывшему  тогда
начальником  злополучного  анатома,  пришлось  оправдываться  в  неосмотрительной
рекомендации...  Петербургское  общество,  следуя  примеру  Двора,  закрыло  перед
Мандтом  двери...  Многие  из  нас  порицали  Мандта  за  уступку  требованиям  импе¬
ратора...  По  его  (деда.  -  И.З.)  словам,  отказать  Николаю  в  его  требовании  никто  бы
не  осмелился.  Да  такой  отказ  привел  бы  еще  к  большему  скандалу.  Самовластный
император  достиг  бы  своей  цели  и  без  помощи  Мандта:  он  нашел  бы  иной  способ
покончить  с  собой  и,  возможно,  более  заметный.  Николаю  не  оставалось  ничего
другого,  как  выбирать...  подписать  унизительный  мир...  или  же  покончить  жизнь
самоубийством"40.  Надо  добавить,  что  Венцеслав  Леопольдович  Грубер  (1814-1890)
впоследствии  стал  заведующим  кафедрой  практической  анатомии  Медико-хирур¬
гической  академии  и  за  свою  жизнь  провел  более  10  тыс.  вскрытий41.  Мнение
Пеликана  подтверждается  также  тем,  что  медикам,  находившимся  около  умирающих
венценосцев,  как  правило,  карьеры  не  ломали,  и  они  продолжали  занимать  заметное
положение  в  обществе.  М.М.  Мандт  же  предпочел  немедленно  возвратиться  в
Германию,  где  и  умер  в  1858  г.
 После  отмены  цензурных  ограничений  стало  известно  и  о  многозначительной
помете  историка  XIX  в.  Н.К.  Шильдера  на  полях  одной  из  книг.  Шильдер,  которому
симпатизировал  император  Александр  П1,  был  весьма  информирован,  он  имел  воз¬
можность  работать  в  тех  архивах,  куда  не  было  доступа  другим  историкам.  На  полях
 63

книги,  в  которой  передавалась  официальная  версия  смерти  царя,  он  написал:  "Отра¬
вился".  Ему,  очевидно,  была  доступна  также  и  устная  информация,  связанная  с  этими
событиями.  Е.В.  Тарле  замечает,  что  "если  он,  очень  осторожный,  объективный  и
скрупулезно  добросовестный,  весьма  критически  настроенный  исследователь,  пришел
к  такому  категорическому  умозаключению  и  полностью  отверг  казенную  версию,
то  уже  это  одно  показывает,  что  дело  с  этим  официальным  изложением  очень
неладно".
 Из  современных  исследователей,  затрагивавших  этот  вопрос,  интересные  сведения
сообщает  В.  Николаев,  биограф  Александра  II.  Версию  о  самоубийстве  он  подтверж¬
дает  следующей  информацией:  «Доктор  Н.К.  Мосолов  из  Намибии  написал  мне  о  за¬
гадочной  кончине  Николая  I:  "В  наших  семейных  преданиях  говорится,  что  Николай  I,
не  выдержав  позора  поражения  в  Крымской  войне,  отравился  и  что  мой  прадед,
доктор  Боссе,  вскрыв  труп,  воскликнул:  "Какой  сильный  яд!",  но  ему  было  приказано
молчать  об  этом".  Несколько  придворных  врачей,  среди  которых  был  доктор  Мандт,
специалист  по  внутренним  болезням,  который  лечил  императора  Николая  I,  под¬
писали,  однако,  заключение  о  естественной  смерти  царя.  Среди  этих  придворных
врачей  я  не  нашел  имени  доктора  Боссе,  который,  однако,  был  весьма  близок  к  сы¬
новьям  Николая  -  великим  князьям  Михаилу  Николаевичу  и  Николаю  Николаевичу,
он  несколько  раз  путешествовал  с  ними  по  России  и  за  границей.  Конечно,  будучи  их
советником  и  другом,  доктор  Боссе  мог  знать  о  подлинной  причине  смерти  царя»42.
Имена  тех,  кто  занимался  вскрытием,  кроме  прозектора  В.Л.  Грубера,  нам  неиз¬
вестны,  но  эту  процедуру  совершают,  как  правило,  несколько  врачей,  и  доктор
медицины  К.Ф.  Боссе  (1806-1857)  мог  как  лейб-хируруг  находится  среди  них43.
 Смерть  Николая  I  стала  неким  рубежом,  расколовшим  XIX  век  на  две  половины.
Л.В.  Дубельт  писал:  "Боже  мой!  Не  стало  нашего  государя  Николая  Павловича!  Плач
всеобщий,  всеобщее  изумление  -  никто  не  верит,  чтоб  этот  дуб  телом  и  душою,  этот
великан  так  внезапно  свалился!...  Удар  неожиданный,  никто  не  подозревал,  что  недуг
его  принял  опасное  направление.  Скорбь  так  велика,  что  описывать  ее  дело  невоз¬
можное"44.  В  воспоминаниях  камер-юнгферы  императрицы  Марии  Александровны
А.И.  Яковлевой  также  говорится  о  том,  что  "кончина  императора  Николая  Павловича
была  для  всех  совершенно  неожиданной,  почти  до  последнего  дня  надеялись  на  его
выздоровление,  т.к.  здоровье  его  всегда  считалось  несокрушимым"45.
 Таким  образом,  можно  говорить  о  нескольких  версиях  кончины  императора:
1.  Официальной  -  смерть  от  "паралича  легких";  2.  Смерть  в  результате  соматических
причин,  связанных  со  стрессовой  ситуацией  и  желанием  уйти  из  жизни,  наложившихся
на  простудное  заболевание;  3.  Смерть  в  результате  отравления  при  помощи  лейб-
медика  М.  Мандта.
 Несмотря  на  то,  что  при  разборе  этих  версий  возможны  только  гипотетические
построения,  хотелось  бы  все  же  высказать  некоторые  соображения  о  том,  что
произошло  в  феврале  1855  г.  Возможно,  смерть  Николая  I  и  была  добровольным  ухо¬
дом  из  жизни.  Но  это  не  обязательно  могло  быть  связано  с  отравлением.  Боль¬
шинство  болезней  носит  соматический  характер,  и  нежелание  царя  не  только
бороться  с  недугом,  но  и  жить  вообще  на  фоне  сильнейшего  стресса,  безусловно,
могло  привести  к  трагическому  финалу.  Однако  нельзя  исключить  и  версии  о
самоубийстве  императора.  Суммирую  аргументы  в  ее  пользу:  немедленный  отъезд
М.М.  Мандта  из  России;  воспоминания  хорошо  информированного  А.В.  Пеликана  о
самоубийстве  царя;  обвальный  характер  заболевания,  буквально  за  несколько  часов
приведший  к  летальному  исходу;  неудачное  бальзамирование  и  быстрое  разложение
тела  царя;  мнение  Н.К.  Шильдера;  отсутствие  протокола  вскрытия,  где  были  бы
приведены  объективные  медицинские  данные,  связанные  со  смертью  императора.
 Смерть  Николая  I  оказалась  тесно  связанной  с  именем  лейб-медика  М.М.  Мандта,
поэтому  его  личность  заслуживает  особого  внимания.  Его  фигура  и  карьера  были  ха¬
рактерны  для  России  середины  XIX  в.  Мартын  Мартынович  Мандт  родился  в  1800  г.  в
Пруссии  в  семье  хирурга.  Учился  медицине  в  различных  университетах,  в  том  числе  и
 64

в  Берлинском.  Стал  доктором  медицины  в  1822  г.  и  в  1830  г.  был  избран  ординарным
профессором  хирургии  в  Грейсвальдейском  университете.  В  1835  г.  сопровождал
великую  княжну  Елену  Павловну  в  поездке  на  минеральные  воды  и  затем  стал  ее
постоянным  врачом,  а  в  1840  г.  -  действительным  статским  советником  и  лейб-ме-
диком-консультантом  Николая  I46.  Это  место  он  занимал  вплоть  до  смерти  импе¬
ратора  в  феврале  1855  г.
 26  ноября  1840  г.  граф  П.А.  Клейнмихель  сообщил  президенту  Медико-хирур¬
гической  академии  о  желании  императора,  чтобы  Мандт  занимался  практикой  со  сту¬
дентами  5-го  курса.  По  мысли  Мандта,  они  должны  были  распространять  учение  сво¬
его  наставника,  так  называемую  атомистическую  теорию.  Свои  профессорские  обя¬
занности  Мандт  исполнял  бесплатно,  получая  как  лейб-медик  колоссальное  жало¬
ванье  в  размере  19  тыс.  руб.  ассигнациями.  Будучи  по  сути  первым  лейб-медиком-
гомеопатом,  Мандт  отказался  от  сложной  рецептуры  и  уменьшил  дозы  лекарст¬
венных  веществ.  Он  настолько  убедил  императора  в  действенности  своей  теории,  что
по  высочайшему  повелению  военные  врачи  должны  были  на  смотрах  и  учениях
носить  на  перевязи  особые  сумки  с  "атомистическими"  лекарствами  для  подачи
первой  помощи  заболевшим  нижним  чинам47.  Его  брошюра  на  немецком  языке,  в
которой  была  изложена  эта  теория,  по  приказанию  Николая  I  была  переведена  на
русский  язык  и  разослана  при  циркуляре  Генерального  штаба  для  руководства  во  все
военные  госпитали.
 Гомеопатические  методы  использовались  не  только  в  армии  и  царской  семье.
М.М.  Мандт,  по  свидетельству  современников,  имел  обширную  частную  практику  в
аристократической  среде.  Он  использовал  также  лечение  голодом.  Как  писала
баронесса  М.П.  Фредерикс,  "кроме  водяного  отвара  и  блюда  картофеля  или  моркови,
вареных  на  воде,  он  ничего  не  позволял  есть,  давая  притом  порошки,  приготовленные
большею  частью  им  самим,  особенно  для  пациентов,  к  которым  он  благоволил  и
которые  нужны  были  ему  для  его  целей,  а  что  цель  у  него  была,  это,  пожалуй,
верно"48.  Пока  М.М.  Мандт  являлся  лейб-медиком  императора,  его  теория  считалась
общепризнанной  и  не  подлежала  критике,  но  после  смерти  Николая  I  она  была
немедленно  развенчана.  В  1856  г.  для  оценки  лечения  по  "атомистической  методе"
была  учреждена  по  повелению  Александра  II  специальная  комиссия,  в  которую
вошли  профессора  Здекауер  и  Экк.  Неблагоприятное  заключение  комиссии
моментально  похоронило  саму  "методу".  В  этом  эпизоде  обращает  на  себя  внимание
уровень  принятия,  казалось  бы,  сугубо  медицинских  решений.  Как  распространение,
так  и  прекращение  существования  "атомистической  теории"  было  связано  с
высочайшими  решениями.
 Описания  внешности  и  характера  Мандта  были  оставлены  различными  мему¬
аристами.  А.В.  Пеликан  пишет,  что  "Мандт  был  человек  весьма  привлекательный,  с
изящными  манерами,  которые  так  часто  встречались  тогда  у  врачей  иностранного
происхождения...  Говорил  он  исключительно  по-французски  и  по-немецки"49.
Исследователи-врачи  конца  XIX  в.  отмечали,  что  "Мандт  был,  несомненно,  талант¬
ливый  человек,  с  независимым  и  сильным  характером...  Н.И.  Пирогов,  позна¬
комившийся  с  ним  еще  до  его  приезда  в  Россию  и  потом  встречавшийся  с  ним  в
Петербурге,  считает  его  недюжинным  человеком,  отмечая  вместе  с  тем  нелестные
стороны  его  характера:  тщеславие,  карьеризм,  несправедливую  резкость  в  суждениях
о  других"50.
 У  баронессы  М.П.  Фредерикс  остались  иные  впечатления  от  врача:  "Он  своим
умом  сумел  обратить  на  себя  внимание  императора  Николая  Павловича.  Сперва
Мандта  позвали  лечить  императрицу;  как  оказалось,  его  пользование  оказалось
удачно,  этим  он  приобрел  доверие  государя  как  медик  и  был  взят  к  высочайшему
двору  лейб-медиком  государыни  императрицы.  Потом  мало-помалу  стал  давать  ме¬
дицинские  советы  и  государю,  перешел  в  лейб-медики  его  величества  и  в  конце
концов  сделался  необходимым  лицом  у  государя,  сопровождал  его  величество  в  пу¬
тешествиях,  заменив  уже  престарелого  Н.А.  Арендта.  Доверие  государя  к  Мандту  все
 3 	Отечественная  история,  №  4
 65

более  и  более  росло,  и  наконец  своим  умением  вкрадываться  в  человека  он  достиг
звания  друга  государя.  Мандт  был  действительно  нечто  необыкновенное.  Ума  был
редкого,  выдающегося,  что  и  привлекало  к  нему  Николая  Павловича.  Но  хитрость
его  была  тоже  выходящая  из  ряду  вон,  и  умение  ее  скрывать  было  тоже  необык¬
новенное.  Он  был  один  из  таких  людей,  которых  или  ненавидели,  или  обожали.  Он
вторгался  положительно  в  людей  и  делал  из  своих  поклонников  и  поклонниц  -
особенно  из  тех,  которые  могли  приносить  ему  личную  пользу,  -  свои  инструменты
для  разных  интриг"51.
 Еще  более  интригующим  выглядит  описание  баронессой  внешности  лейб-медика:
"Наружность  Мандт  имел  совершенно  мефистофельскую;  голова  его  была  маленькая,
продолговатая,  змеевидная,  огромный  орлиный  нос  и  проницательный  взгляд  испод¬
лобья,  смех  его  был  неприятный.  При  всем  этом  он  хромал,  ну,  ни  дать,  ни  взять  -
Мефистофель,  да  и  только.  Для  меня  эта  личность  имела  всегда  что-то  отталкиваю¬
щее,  я  просто-напросто  боялась  его.  Но  во  мне  это  возбуждало  тяжелое  чувство...  В
настоящее  время  ему  бы  приписали  силу  внушения,  но  тогда  об  этой  силе  еще  не  было
и  речи.  Припоминая  внушительный  взгляд  Мандта  и  своеобразное  ударение  пальцем
по  столу,  когда  он  хотел  что-нибудь  доказать,  смотря  несколько  секунд  упорно  вам  в
глаза,  то  невольно  приходишь  к  мысли,  что  действительно  Мандт  обладал  громадною
силой  внушения,  притом  он  был  и  магнетизер.  Странная,  загадочная  личность  был
этот  человек"52.
 Сложно  сказать,  в  какой  мере  на  столь  колоритные  ретроспективные  оценки  по¬
влияли  слухи  о  роли  Мандта  в  смерти  Николая  I.  Во  всяком  случае  сама  репутация
лейб-медика  и  окружавший  его  ореол  таинственности,  вероятно,  способствовали  рас¬
пространению  таких  слухов.  Обстоятельства  кончины  Николая  Павловича  стали  зве¬
ном  в  той  цепи  легенд,  которые  сопутствовали  жизни  и  смерти  многих  российских
монархов.
 Примечания
 ‘Дубельт  Л.В.  Заметки  и  дневники  //  Российский  архив.  Вып.  VI.  М.,  1995.  С.  233.
 2Тютчева  А.Ф.  При  дворе  двух  императоров.  М.,  1990.  С.  79.
 3Соколов  И.  Воспоминания  о  государе  Николае  Павловиче  //  Русский  архив.  1886.  Кн.  1.  С.  211.
 4 	Т  а  р  л  е  Е.В.  Крымская  война  //  Собрание  сочинений.  Т.  IX.  Ч.  II.  М.,  1959.  С.  234.
 5 	Последние  минуты  в  Бозе  почившего  императора  Николая  Павловича  //  Санкт-Петербургские  ведо¬
мости.  1855.  №  42.  24  февраля.
 6 	РГИА,  ф.  958.  оп.  1,  д.  762.
 7 	Описание  хода  болезни  в  Бозе  почившего  императора  Николая  Павловича  //  Северная  пчела.  1855.
№  44.  26  февраля.
 8 	Там  же.
 9Татищев  С.  Император  Александр  II.  Т.  1.  СПб.,  1903.  С.  133.
 10  Описание  хода  болезни...  //  Северная  пчела.  1855.  №  44.
 “Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Ч.  1.  1850-1865.  СПб.,  1897.  С.  35.
 12 	Описание  хода  болезни...  //  Северная  пчела.  1855.  №  44.
 13 	Там  же.
 14 	Татищев  С.  Указ.  соч.  Т.  1.  С.  135.
 15 	Дубельт  Л.В.  Указ.  соч.  С.  238.
 16 	Барсуков  Н.  Жизнь  и  труды  М.П.  Погодина.  Кн.  XIII.  СПб.,  1899.  С.  384.
 17 	Санкт-Петербургские  ведомости.  1855.  №  37.  18  февраля.
 18 	Тютчева  А.Ф.  Указ.  соч.  С.  81-82.
 19 	Фредерикс  М.П.  Из  воспоминаний  баронессы  М.П.  Фредерикс  //  Исторический  вестник.  1898.
№  2.  С.  476,478.
 20 	Тютчева  А.Ф.  Указ.  соч.  С.  82.
 21 	Описание  хода  болезни...  //  Северная  пчела.  1855.  №  44.
 22 	Дубельт  Л.В.  Указ.  соч.  С.  269.
 23 	РГИА,  ф.  958,  оп.  1,  д.  762,  л.  1-2.
 24 	Дубельт  Л.В.  Указ.  соч.  С.  272-274.
 66

25 	Последние  часы  жизни  императора  Николая  Первого.  СПб.,  1855.  С.  12-14.
 26 	Тютчева  А.Ф.  Указ.  соч.  С.  89-90.
 27 	Там  же.  С.  86.
 28 	Татищев  С.  Указ.  соч.  Т.  1.  С.  135.
 29 	Фредерикс  М.П.  Указ.  соч.  С.  481.
адД  у  б  е  л  ь  т  Л.В.  Указ.  соч.  С.  269.
 31 	Барсуков  Н.  Указ.  соч.  Кн.  XIII.  С.  388.
 32 	Тютчева  А.Ф.  Указ.  соч.  С.  96.
 33 	Барсуков  Н.  Указ.  соч.  Кн.  XIII.  С.  393.
 34 	РГИА,  ф.  479,  оп.  1,  д.  741,  л.  2,6.
 35 	Там  же,  д.  742,  л.  5.
 ^Тютчева  А.Ф.  Указ.  соч.  С.  94-97.
 37 	Мещерский  В.П.  Указ.  соч.  Ч.  1.  С.  36.
 38 	Фредерикс  М.П.  Указ.  соч.  С.  481.
 39 	Мещерский  В.П.  Указ.  соч.  Ч.  1.  С.  36.
 ^Пеликан.  Во  второй  половине  XIX  века  //  Голос  минувшего.  1914.  №  2.  С.  119.
 41 	Профессора  Военно-медицинской  (медико-хирургической)  академии.  1798-1998.  СПб.,  1998.  С.  50.
 42 	Николаев  В.  Александр  II  -  человек  на  престоле.  Мюнхен,  1986.  С.  223.
 43 	Нахапетов  Б.  А.  Лейб-медики  российских  императоров  //  Вопросы  истории.  2000.  №  1.  С.  111.
^Дубельт  Л.В.  Указ.  соч.  С.  140.
 45 	Яковлева  А.И.  Воспоминания  бывшей  камер-юнгферы  императрицы  Марии  Александровны  //
Исторический  вестник.  1888.  №  2.  С.  413.
 46 	Профессора  Военно-медицинской  (медико-хирургической)  академии.  С.  126.
 47 	Ш  мигельский.  М.  Исторический  очерк  кафедры  госпитальной  терапевтической  клиники
императорской  Военно-медицинской  академии  (1840-1897  гг.).  Дис.  на  степень  докт.  медицины.  СПб.,  1897.
С.  89.
 48 	Фредерикс  М.П.  Указ.  соч.  С.  481.
 49 	П  е  л  и  к  а  и.  Указ.  соч.  С.  118-119.
 мигельский  М.  Указ.  соч.  С.  86.
 51 	Фредерикс  М.П.  Указ.  соч.  С.  481.
 52 	Там  же.
 ©  2001  г.  Д.О.  Ч  У  Р  А  К  О  В
 СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ  ПРОТЕСТ  РАБОЧИХ
В  1918  ГОДУ
 Проблематика  рабочего  протестного  активизма1  в  период  становления  и  развития
Советского  государства  представляет  собой  немалый  интерес.  В  последние  годы,  по
мере  развития  еще  немногочисленных  очагов  современного  рабочего  движения,  она
приобретает  и  общественную  значимость,  и  актуальность.  Как  известно,  в  СССР
рабочий  класс  являлся  "титульным"  классом,  но  несмотря  на  это  в  отношениях  между
ним  и  Советской  властью  периодически  наступали  периоды  охлаждения.  Каким
образом  большевикам  удавалось  преодолеть  их?  Этот  вопрос  звучит  очень  совре¬
менно,  поскольку  сегодня  взаимосвязи  между  государством  и  его  гражданами  и
целыми  социальными  группами  слабы  и  как  никогда  близки  к  полному  разрыву.  Что
может  последовать  за  этим  в  условиях  России,  достаточно  очевидно.
 К  сожалению,  проблема  рабочего  активизма  в  советский  период  исторической  нау¬
кой  исследована  явно  не  достаточно.  Советские  историки,  как  правило,  касались  этой  **  Чуреков  Дмитрий  Олегович,  кандидат  исторических  наук,  доцент  Московского  педагогического  госу¬
дарственного  университета.
 3*
 67

темы  бегло  и  неохотно.  В  основном  ее  затрагивали  в  связи  с  политической  борьбой
большевиков  с  меньшевиками  и  эсерами  в  профессиональных  союзах2.  Лишь
эпизодически  рассматривались  вопросы,  связанные  с  участием  рабочих  в  антиболь¬
шевистских  вооруженных  восстаниях,  оппозиционных  пролетарских  организациях,
стачках  и  других  формах  протеста3.  Шире  эти  выступления  освещались  эмигрантской
историографией,  но  и  этим  работам  были  свойственны  все  та  же  политизация  и
фрагментарность  изложения4.  Современные  исследователи  существенно  восполнили
существовавшие  прежде  пробелы5.  Но  и  сегодня  до  глубокого  и  всестороннего  изу¬
чения  рабочего  активизма  в  1918  г.  еще  далеко6.  Показателен  в  этом  отношении
сборник  документов,  материалов  и  аналитических  обзоров  "Трудовые  конфликты  в
Советской  России  1917-1929  годов",  вышедший  в  1998  г.  В  его  подготовке  принимали
участия  такие  видные  историки  рабочего  движения,  как  Ю.И.  Кирьянов,  У.  Розен¬
берг,  Д.  Кенкер,  С.И.  Потолов  и  др.  Книга  эта  может  считаться  как  приглашением  к
дальнейшему  научному  поиску,  так  и  определенным  подведением  итогов  достиг¬
нутого.  В  этой  связи  обращают  на  себя  внимание  два  обстоятельства.
 Во-первых,  события  собственно  1918  г.  как  в  авторских  обзорах,  так  и  в  докумен¬
тальном  разделе  сборника  представлены  во  многом  фрагментарно.  То  же  самое  мы
видим  и  в  большинстве  других  появившихся  в  последние  годы  работ,  авторы  которых
исследуют  проблематику  протестных  настроений  рабочих.  В  соответствующих  моно¬
графиях  и  статьях  наибольшее  внимание  уделяется  выступлениям  рабочих  в  1919  г.,  а
также  в  более  позднее  время.  Причина  этого  в  том,  что  положение  в  рабочем  дви¬
жении  в  1918  г.  было  крайне  противоречивым  и  весьма  хаотично  отражено  в  со¬
хранившихся  источниках.  Во-вторых,  составители  сборника  "Трудовые  конфликты  в
Советской  России"  и  большинство  других  современных  историков  не  склонны,  по  всей
видимости,  выделять  время  с  ноября  1917  до  середины  1918  г.  в  качестве  особого
периода  в  становлении  протестного  рабочего  движения,  определяя  в  качестве  рубежа
1921  год,  отделяющий  период  "военного  коммунизма"  от  периода  нэпа.
 Во  многом  такой  подход  оправдан.  И  все  же  первые  месяцы  существования  Советс¬
кого  государства  можно  и  нужно  рассматривать  в  качестве  самостоятельного,  имею¬
щего  свою  специфику  периода.  Экономическая  политика  Советской  власти  в  то  время
менялась  практически  постоянно.  Внутри  периода,  охватывающего  конец  1917  —
начало  1918  г.,  вполне  можно  выделить  не  один  специфический  подпериод,  когда  ре¬
шались  разные  насущные  задачи  и  применялись  различные  методы  для  их  реализа¬
ции.  Переход  к  развернутой,  форсированной  национализации  промышленности
означал  появление  качественно  нового  содержания  в  экономической  политике  боль¬
шевиков.  Поэтому  рубеж  середины  1918  г.  следует  считать  столь  же  важным,  как  и
весну  1921  г.
 Верно  это  замечание  и  применительно  к  вопросу  о  взаимоотношениях  между
новым  революционным  режимом  и  рабочим  классом  страны.  Если  в  1919-1921  гг.
рабочее  движение  развивалось  в  рамках  организаций,  полностью  подконтрольных
партии  большевиков  и  Советскому  государству,  то  в  1918  г.  ситуация  была  со¬
вершенно  иной.  В  тот  период  еще  сохранялась  определенная  независимость  таких
рабочих  организаций,  как  собрания  уполномоченных  фабрик  и  заводов,  а  также
профсоюзы,  фабзавкомы,  рабочая  кооперация  и  отряды  Красной  гвардии.  Да  и  сами
Советы  еще  не  везде  и  не  до  конца  были  подчинены  большевиками.  Курс  на  ого¬
сударствление,  который  новая  власть  избрала  для  себя  в  качестве  основного  подхода  к
решению  рабочего  вопроса,  в  начале  1918  г.  проводился  еще  непоследовательно  и  не
успел  зайти  достаточно  далеко.  Как  самостоятельный  период  рабочего  движения
1918  г.  рассматривается  в  документальном  сборнике,  увидевшем  свет  в  2000  г.  в
северной  столице.  Но  в  нем  применительно  к  1918  г.  был  сделан  упор  на  органи¬
зованные  формы  рабочего  протеста.  Однако  период  1918  г.  был  временем,  когда  еще
не  улеглись  те  настроения,  которые  во  многом  определяли  социальное  поведение
рабочих  в  1917  г.,  и  часто  рабочий  протест  тогда  являлся  стихийным7.
 В  чем  и  как  проявилась  специфика  этого  этапа  рабочего  движения,  можно  увидеть,
 68

разбирая  контрольные  случаи  рабочего  активизма  первой  половины  1918  г.  Взаимо¬
отношения  между  рабочим  классом  и  Советским  государством  строились  тогда  под
влиянием  нескольких  факторов.  Наиболее  мощный  импульс  был  дан  принятием
Положения  о  рабочем  контроле  (14  ноября  1917  г.)  и  других  декретов,  серьезно  изме¬
нивших  роль  рабочих  в  системе  "власть-общество".  Рабочие  получили  возможность
влиять  на  выработку  государственного  курса  и  на  изменение  собственного  матери¬
ального  положения.  Не  в  последнюю  очередь  именно  позиция  трудовых  коллективов
давала  тогда  толчок  к  национализации  предприятий.  Государство  передоверило  ра¬
бочим  организациям  решение  и  такой  сложной  проблемы,  как  демобилизация  про¬
мышленности.  Фактически  в  руки  самих  рабочих  временно  перешло  решение
вопросов  о  размерах  и  формах  выдачи  заработной  платы,  материального  снабжения  и
др.8  Начала  разворачиваться  система  социального  страхования9.
 Однако  постепенно  трудности,  переживаемые  страной,  стали  сказываться  и  на
взаимоотношениях  Советского  государства  с  его  социальной  базой.  Страна  находи¬
лась  в  тяжелейшем  экономическом  положении.  Сначала  трудности  эти  были  усу¬
гублены  мировой  войной,  а  затем  переходом  от  войны  к  миру.  Нарастали  сложности,
связанные  с  расстройством  хлебного  рынка,  финансовой  и  налоговой  системы.  Не
прекращалась  политическая  борьба,  в  том  числе  и  борьба  за  влияние  на  рабочих.
К  германской  интервенции  добавилась  интервенция  бывших  союзников,  недовольных
попытками  России  выйти  из  мировой  войны.  Можно  сказать,  что  с  весны  1918  г.
союзники  берут  на  вооружение  прежний  большевистский  лозунг  "Превратим  войну
империалистическую  в  войну  гражданскую"  и  успешно  реализуют  его.
 Ухудшение  экономической  ситуации  в  стране  заставляло  правительство  предпри¬
нимать  чрезвычайные,  часто  непродуманные  и  непопулярные  меры.  Изменения  про¬
исходят  и  в  настроениях  рабочих.  Свою  активность  они  направляют  прежде  всего  на
создание  и  укрепление  органов  своего  самоуправления  -  фабзавкомов,  профсоюзов,
рабочей  кооперации,  органов  рабочего  контроля.  Но  здесь  рабочие  сталкиваются  с
интересами  нового  государства.  Как  раз  к  середине  1918  г.  завершается  процесс  его
стабилизации,  и  государство  начинает  заявлять  о  своих  правах  в  отношениях  и  с
отдельными  гражданами,  и  с  общественными  институтами.  Кроме  того,  бунтарская
стихия,  разраставшаяся  на  протяжении  всего  предшествующего  времени,  давала  знать
о  себе  и  в  рабочей  среде.  Все  это  обусловливало  вовлечение  многих  рабочих  не
только  в  созидательные,  но  и  в  деструктивные,  протестные  действия.  Тем  самым
общее  повышение  рабочей  активности  в  1918  г.  вело  к  росту  не  только  рабочей
самоорганизации,  но  и  рабочего  протеста,  направленного  теперь  уже  не  на  прежних
хозяев,  а  на  новую,  революционную  власть.
 Первые  серьезные  трения  между  рабочими  и  Советским  государством  возникли  в
связи  с  судьбой  Учредительного  собрания.  В  подавляющем  большинстве  рабочие  под¬
держали  позицию  большевиков  и  левых  эсеров  по  отношению  к  этому  органу  или,  во
всяком  случае,  остались  равнодушными  к  его  разгону10.  Вместе  с  тем  были  и  такие
представители  рабочего  класса,  которые  не  только  вышли  на  демонстрации  5  и
9  января  1918  г.  в  поддержку  Учредительного  собрания,  но  и  готовы  были  к  более
решительным  действиям.  В.М.  Чернов  вспоминал,  например,  приглашение  рабочих
Семянниковского  завода  перенести  дальнейшие  заседания  Учредительного  собрания  в
его  стены.  Предполагалось,  что  при  этом  последует  демонстративное  заявление  о
том,  что  Учредительное  собрание  не  признает  за  Совнаркомом  право  на  роспуск  и
отдает  себя  под  защиту  пролетарского  Петрограда11.
 Радикализм  этой  части  рабочих  был  в  чем-то  спровоцирован  действиями  самих
властей.  К  примеру,  ударной  силой  сторонников  учредительной  демократии  вы¬
ступали  печатники.  Вряд  ли  будет  ошибкой  предположить,  что  на  их  позицию
повлияла  не  только  агитация  правых  социалистов,  но  и  ограничения  свободы  оппо¬
зиционной  печати.  Для  печатников  это  означало  еще  и  вполне  конкретные  мате¬
риальные  потери.  Поэтому  в  воззвании,  выпущенном  от  имени  меньшевистских  и
эсеровских  руководителей  рабочих-печатников  мотивы  протеста  против  насилия  со
 69

стороны  большевиков  "над  волею  всего  народа"  были  ключевыми.  Печатники
считали,  что  рабочий  класс  сможет  бороться  за  свои  права  в  рамках  парламентских
процедур  в  Учредительном  собрании12.
 Особое  недовольство  вызывало  у  рабочих  всех  профессий  то,  что  основными  жерт¬
вами  разгона  демонстрации  5  января  стали  именно  они,  а  не  представители  имущих
классов.  Так  же  широко  комментировался  тот  факт,  что  исполнителями  воли  Сов¬
наркома  стали  рабочие-красногвардейцы.  Подчеркивалось,  что  для  разгона  демон¬
странтов  власти  "даже  милицию  отстранили,  не  доверяя  ей,  не  надеясь  на  нее,  и  за¬
менили  Красной  гвардией".  Особую  роль  в  вовлечении  рабочих  в  протесты  против
разгона  Учредительного  собрания  сыграло  то  обстоятельство,  что  расстрел  демон¬
страции  случился  незадолго  до  очередной  годовщины  событий  9  января  1905  г.13
 Нелестные  для  большевиков  параллели  были  очевидны  тогда  многим,  тем  более
что  оппозиция  всячески  отрицала  факт  выстрелов  со  стороны  демонстрантов  и  даже
наличие  у  них  агрессивных  планов.  В  листовке,  выпущенной  по  итогам  событий
5  января  ЦК  ПСР,  ЦК  РСДРП(о)  и  ЦК  трудовиков,  говорилось,  что  все  факты  о
стрельбе  и  взрывах,  устроенных  манифестантами,  -  сознательная  ложь  большевиков.
В  листовке  утверждалось,  что  "не  только  ни  одного  выстрела  не  раздалось  из  среды
демонстрантов,  но  ни  одного  камня,  ни  одного  снежка  не  было  брошено.  Ничего
не  было  сделано,  чтобы  дать  повод  солдатам  и  красногвардейцам  применить
оружие"14.
 Аналогичные  по  природе  и  накалу  события  происходили  тогда  не  только  в  сто¬
личных  городах.  Так,  уже  в  начале  января  1918  г.  нависла  угроза  стачки  железно¬
дорожников  Тулы.  Поводом  для  выступления  явилось  убийство  большевиком  Кажа-
риновым  железнодорожников  Илларионова  и  Сошникова.  По  почину  тульского
Совета  железнодорожников  14  января  1918  г.  состоялось  собрание  протеста  мас¬
теровых,  рабочих  и  служащих  ст.  Тула,  на  которой  работали  убитые.  Но  отряды
Красной  гвардии  по  распоряжению  Тульского  ВРК  разогнали  его.  На  этот  раз
обошлось  без  жертв.  Однако  Союз  железнодорожников  призвал  продолжать  стачку
до  тех  пор,  пока  Кажаринов  не  будет  арестован.  В  своем  воззвании  железно¬
дорожники  писали:  "Лгут  и  совершают  величайшее  преступление  те  люди,  которые
говорят  вам,  будто  у  нас  происходит  классовая  война  и  что  во  имя  этой  войны  можно
убивать  и  арестовывать  людей.  Расстреливают  уже  не  буржуев,  не  капиталистов,  а
нас,  рабочих  и  крестьян.  Мы  уже  убиваем  друг  друга,  товарищи  и  граждане.  Это  -  не
классовая  война.  Это  -  поголовное  истребление"15.
 Определенный  подъем  массовых  выступлений  рабочих  приходится  на  вторую  по¬
ловину  февраля.  Его  непосредственной  причиной  историки  называют  успешное  гер¬
манское  наступление,  последовавшее  после  демарша  Троцкого  на  Брестских  пере¬
говорах.  В  те  дни  после  полученных  известий  о  ситуации  на  фронте  столицу  охватила
паника.  Поползли  зловещие  слухи  о  предстоящей  эвакуации  правительства.  Властям
практически  никто  не  хотел  верить,  в  том  числе  и  рабочие.  После  взятия  немцами
Пскова  на  заводах  стали  звучать  требования  выдачи  зарплаты  за  месяц  и  более  впе¬
ред,  причем  в  ряде  случаев  Совет  коммуны  Петрограда  шел  им  навстречу16.  Многие
стремились  покинуть  обреченный,  как  тогда  представлялось,  город.  Часто  волнения  в
рабочей  среде  провоцировались  действиями  самих  властей,  не  сумевших  должным
образом  организовать  работу  по  эвакуации  предприятий,  рабочих  и  их  семей  в  глу¬
бинные  районы  страны,  что  подпитывало  слухи  о  предательстве17.  Мартовское
обострение  рабочего  активизма  носило  скоротечный  и  локальный  характер  и  мало
отразилось  на  общей  динамике  массовых  выступлений  рабочих  в  целом  по  стране.
Вместе  с  тем  лозунги,  связанные  с  осуждением  Брестского  мира,  становятся  с  этого
времени  чуть  ли  ни  центральными  во  всех  выступлениях  оппозиции  в  рабочих  ауди¬
ториях18.
 Новый  подъем  массовых  выступлений  рабочих  приходится  на  весну  1918  г.  Так,
резко  конфликтная  ситуация  сложилась  в  апреле  на  заводе  бр.  Бромлей  в  Москве.
Рабочие-бромлеевцы  протестовали  против  экономической  политики  правительства  и,
 70

по  сообщению  местного  завкома,  среди  них  с  каждым  днем  росло  "сильное  контр¬
революционное  движение".  Завком  обращался  в  Совет  с  просьбой  прислать  своих
агитаторов:  "Мы  ждем...  выступления  чуть  ли  не  на  улицу  и  мы  одни  не  в  силах
сдерживать  рабочую  массу"19.  На  тот  же  момент  приходится  новый  всплеск  протестов
со  стороны  печатников  ЦПР20,  поскольку  нажим  большевиков  на  оппозиционную
печать  существенно  ослаблял  их  профессиональные  организации  и  увеличивал  безра¬
ботицу.  "Борьба  большевиков  со  свободой  печати  сильно  бьет  печатников,  выбрасы¬
вает  их  на  улицу",  -  писала  газета  "Дело  народа"  и  добавляла:  "Связь  между  боль¬
шевистским  режимом  и  безработицей  в  такой  степени  ясна,  что  у  печатников  боль¬
шевизм  потерял  всякую  почву".  Новые  проблемы  порождала  и  практика  национа¬
лизации  типографий,  которая,  по  мнению  журналиста,  нанесла  вред  не  только  "бур¬
жуям",  но  и  рабочим-печатникам21.
 Скрытая  нервозность  продолжала  сохраняться  и  в  Петрограде.  Рабочие  были  не¬
довольны  перебоями  со  снабжением  и  выплатой  зарплаты.  Традиционно  острой  оста¬
валась  ситуация  на  Обуховском  заводе.  По  воспоминаниям  комиссара  завода  А.А.  Ан¬
тонова,  Обуховский  сталелитейный  завод  занимал  ведущее  положение  в  системе  за¬
водов  (Ижорский,  Балтийский  и  Адмиралтейский),  находившихся  в  прошлом  в  веде¬
нии  Морского  ведомства.  Еще  до  октября  1917  г.  он  стал  цитаделью  умеренных  социа¬
листов.  Но  и  в  дальнейшем  "задача  обуховских  большевиков  рассеивать  туман  лжи  и
обмана,  распространяемый  этой  сворой"22,  т.е.  меньшевиками  и  эсерами,  была  далека
от  выполнения.  Большевистское  руководство  в  своих  усилиях  перевести  завод  на  про¬
изводство  мирной  продукции  попыталось  опереться  на  органы  рабочего  самоуправ¬
ления23,  но  попытки  эти  в  конце  концов  вызвали  протест  части  рабочих-обуховцев.
 Среди  самих  рабочих  произошел  раскол  на  тех,  кто  стоял  на  позиции  Советской
власти,  и  тех,  кто  поддерживал  оппозицию.  Некоторые  исследователи  полагают,  что
именно  инициативная  группа  рабочих  Обуховского  завода  стоит  у  истоков  создания
альтернативных  Советам  независимых  рабочих  организаций24.  Конфликт  среди  обу-
ховцев  обострился  настолько,  что  8  марта  1918  г.  на  объединенном  заседании  завод¬
ского  и  цеховых  комитетов,  демобилизационной  комиссии,  а  также  исполкома  Совета
рабочих  и  солдатских  депутатов  Обуховского  завода  единогласно  была  принята
резолюция,  требовавшая  исключить  всех  членов  заводских  организаций,  не  стоящих
на  платформе  Советской  власти.  Рабочие  требовали  вмешательства  наркомтруда
А.Г.  Шляпникова  и  предостерегали  официальные  власти  от  переговоров  с  "само¬
званными  делегациями"  рабочих,  шедшими  за  оппозицией25.
 Но  настоящий  накат  протестных  выступлений  рабочих,  в  том  числе  стачек,  на
подконтрольных  большевикам  территориях  начинается  с  мая  1918  г.  Своеобразным
предупреждением  властям,  знаковыми  в  те  дни  становятся  колпинские  события.  По
оценке  историков  Г.А.  Бордюгова  и  В.А.  Козлова  они  наглядно  продемонстрировали,
по  какому  сценарию  станут  развиваться  затем  события  по  всем  городам  России26.
В  Колпине  рабочим  протестным  выступлениям  непосредственно  предшествовал
голодный  бунт,  вспыхнувший  в  очередях  за  хлебом,  и  последовавший  за  ним  расстрел
безоружной  толпы,  состоявшей  в  основном  из  жен  и  детей  рабочих,  которым  нечего
было  есть.  Попытавшиеся  вступиться  за  них  рабочие  также  были  встречены  вы¬
стрелами.  В  результате  один  рабочий  был  убит  и  несколько  человек  ранены.
 События  в  Колпине  сразу  же  были  использованы  оппозицией  для  атаки  на  пра¬
вящий  блок  большевиков  и  левых  эсеров.  Уже  10  мая  забурлил  традиционно  оппо¬
зиционный  по  отношению  к  власти  Обуховский  завод.  В  тот  же  день  по  инициативе
колпинской  и  обуховской  делегаций  рабочих  мощный  митинг  прошел  на  Путиловском
заводе.  На  следующий  день,  11  мая  беспорядки  в  Петрограде  приобрели  еще  больший
размах.  В  тот  день  выступления  рабочих  прошли  на  Русско-Балтийском  заводе,  на
заводе  Сименса  и  Шуккерта,  Арсенале.  По  сообщению  оппозиционной  прессы,
"серия  митингов,  начавшихся  в  связи  с  голодом  и  репрессиями",  перекинулась  и  на
другие  заводы.  Так,  на  заводе  Речкина  рабочий  митинг  постановил:  "Правительство,
расстрелявшее  рабочих,  носит  имя  рабочего  правительства.  Мы  призываем  всех
 71

рабочих  потребовать  от  большевистской  власти  снять  с  себя  наше  имя,  которым  оно
прикрывается".  В  последующие  несколько  дней  волна  протестов  поднялась  еще
выше,  и  к  ней  подключились  рабочие  других  заводов.
 Утром  14  мая  с  Николаевского  вокзала  в  Колпино  отправился  поезд  с  делегацией
рабочих  петроградских  заводов,  направлявшейся  на  похороны  жертвы  расстрела.  По
сообщению  газет,  в  нее  входили  представители  7  крупнейших  предприятий  города,
чрезвычайного  собрания  уполномоченных  фабрик  и  заводов  и  общественных  орга¬
низаций.  Власти  пытались  предотвратить  превращение  похорон  в  политическую  ак¬
цию.  Тем  не  менее  в  похоронах  приняли  участие  более  тысячи  человек.  По  пути
следования  к  процессии  присоединялись  все  новые  и  новые  люди.  Во  время  шествия
от  церкви,  в  которой  отпевали  убитого,  до  кладбища  манифестанты  пели  револю¬
ционные  песни,  играл  колпинский  рабочий  оркестр.  Организация  колпинских  эсеров  и
представители  некоторых  петроградских  заводов  шли  со  своими  знаменами.  На  клад¬
бище  число  участников  похорон  возросло.  Речи  носили  резко  оппозиционный
характер.  На  могилу  погибшего  лег  венок  с  много  говорящей  надписью  "Жертвам
голодных  -  погибшим  от  сытой  власти"27.
 Примерно  в  те  же  дни,  что  и  в  Колпино,  беспорядки  на  почве  голода  произошли  в
другом  пригороде  Петрограда  -  Сестрорецке.  Здесь,  к  счастью,  обошлось  без  жертв.
Беспорядки  начались  с  того,  что  неуправляемая  разъяренная  толпа  избила  нескольких
членов  местного  Совета  и  служащих  продовольственного  отдела.  Рабочие  выразили
недоверие  Сестрорецкому  совету  и  постановили  отозвать  не  оправдавших  их  доверие
депутатов28.  По  сообщению  газеты  М.  Горького  "Новая  жизнь",  в  последние  дни  мая
акции  протеста,  вплоть  до  замедления  работ  и  полной  их  приостановки  наблюдались
на  Александровском  механическом  заводе,  в  Главных  вагонных  мастерских  Никола¬
евской  железной  дороги,  на  фабрике  Максвела.  Постановили  примкнуть  к  стачке
рабочие  фабрики  Варгунина.  На  Невском  судостроительном  заводе  голоса  рабочих
поначалу  разделились.  Но  "стоило  появиться  стачечницам-женщинам  фабрики
Максвела,  Торнтона  и  других  с  упреками,  что  вот,  дескать,  женщины  бастуют,  а  муж¬
чины  не  хотят  их  поддержать,  как  колебания  исчезли,  и  весь  завод  встал".  Последний
всплеск  массовых  протестных  выступлений  рабочих  Петрограда  в  1918  г.  приходится
на  лето,  когда  организованная  оппозиция  попыталась  устроить  2  июля  в  городе  все¬
общую  стачку29.
 Беспорядки  и  волна  стачек  прокатились  и  по  другим  регионам  страны.  На  почве
голода,  безработицы,  недовольства  урезанием  прав  рабочих  забастовки  прошли  в
Клину,  Коломне,  Калуге,  Орехово-Зуеве,  Твери.  В  условиях  начавшейся  Гражданской
войны  это  было  особенно  опасно  еще  и  потому,  что  наибольшую  активность  про¬
являли  металлисты,  непосредственно  связанные  с  оборонным  комплексом  страны.
После  выхода  России  из  Первой  мировой  войны  и  начала  конверсии  металлисты
пострадали  особенно  ощутимо,  и  это  вызвало  рост  числа  их  протестных  выступлений.
 Одним  из  важнейших  очагов  таких  выступлений  в  промышленном  Центре  России
становится  Москва.  Здесь  выступления  рабочих  не  носили  такого  всеобщего  харак¬
тера,  как  в  Петрограде,  но  они  особенно  тревожили  большевистское  руководство,
поскольку  столица  страны  находилась  теперь  в  Москве.  Особым  упорством  отли¬
чалось  сопротивление  со  стороны  железнодорожников.  До  крупных  столкновений
дело  дошло  на  Александровской  (Казанской)  железной  дороге.  Протестными  на¬
строениями  рабочих  решили  воспользоваться  противостоящие  большевикам  правые
социалисты.  19  июня  состоялось  собрание  железнодорожников,  поводом  для  которого
стало  обсуждение  продовольственного  вопроса.  Но  фактически  речь  шла  о  мерах
борьбы  с  властью  большевиков.  Собрание  призвало  рабочих  Москвы  и  других  про¬
мышленных  городов  к  немедленной  непрерывной  забастовке  до  полной  победы  над
существующим  в  России  режимом.  Когда  собрание  уже  подходило  к  концу,  в  зал
явился  отряд  вооруженных  людей.  Всех  участвовавших  в  собрании  арестовали,  а  ма¬
териалы  собрания  были  изъяты.  При  разгоне  собрания  4  человека  получили  огне¬
стрельные  ранения30.
 72

В  ответ  на  активизацию  оппозиции  и  рост  недовольства  некоторых  слоев  рабочих,
правительство  пошло  на  арест  ряда  лидеров  начавшихся  выступлений.  В  ответ  ра¬
бочие  Александровской  железной  дороги  приняли  обращение  к  властям,  где  гово¬
рилось:  "На  арест  наших  делегатов  и  дальнейшие  аресты  рабочих  представителей  мы,
рабочие  Казанских  железнодорожных  мастерских,  ответим  единодушной  забастовкой
протеста".  Чтобы  смягчить  ситуацию,  власти  освободили  представителей  мастерских
Тултеевича,  Варфоломеева  и  Горохова31.  В  воскресенье  16  июня  состоялось  общее
собрание  союза  печатников  Москвы,  принявшее  резко  оппозиционную  резолюцию32.
Через  несколько  дней,  21  июня  ту  же  позицию  заняло  собрание  уполномоченных  ра¬
бочих  печатного  дела.  Особое  негодование  вызвал  арест  одного  из  старейших  членов
союза  печатников  меньшевика  М.Ш.  Кефали  (Каммермахера)33.
 Другим  крупным  очагом  протестных  выступлений  весной-летом  1918  г.  становится
Тула.  В  июне  прошли  забастовки  на  фабриках  Боташева,  Копырзина,  Лялина.  Напря¬
женная  обстановка  была  на  крупнейших  заводах  города  -  патронном  и  меднопро¬
катных34.  Особенно  нелегко  большевикам  приходилось  на  Оружейном  заводе.  Здесь
сопротивление  рабочих  приходилось  пресекать  самым  жестким  образом  вплоть  до
угроз  закрыть  предприятие.  Как  говорилось  в  обращении  стоявшего  на  платформе
Советской  власти  завкома  Оружейного  завода,  "в  заводском  комитете  имеется  теле¬
грамма,  в  которой  ясно  указано,  что  если  производительность  на  заводе  поднята  не
будет,  то  Оружейный  завод  может  быть  закрыт"35.  При  этом  подразумевалось,  что
производительность  труда  на  предприятии  упала  из-за  постоянных  политических
акций  рабочих,  направленных  на  перевыборы  Совета  и  освобождение  арестованных
деятелей  оппозиции.  Время  от  времени  острые  конфликты  вспыхивали  в  Туле  и  в
последующие  месяцы36.
 Напряженной  была  обстановка  в  Нижегородской  губ.  Еще  в  марте  1918  г.  сор¬
мовские  рабочие  потребовали  перевыборов  местного  Совета,  а  в  начале  мая  здесь
возникла  однодневная  забастовка.  Ее  причиной  стала  попытка  организовать  суд  над
меньшевистской  газетой  "Вперед",  против  чего  рабочие  категорически  возражали.
Следующий  подъем  стачечной  борьбы  нижегородских  рабочих  приходится  на
середину  июня37.  Активизация  стачечной  борьбы  заставила  власти  объявить  в  городе
военное  положение,  а  Нижегородская  ЧК  в  специальном  приказе  предупреждала,  что
все  "контрреволюционные  выступления  будут  подавляться  самым  беспощадным  обра¬
зом"38.  Но  это  не  возымело  действия,  и  акции  протеста  продолжились.  18  июня  в
Нижнем  Новгороде  прошли  политическая  стачка  и  демонстрации,  в  которых  приняли
участие  десятки  тысяч  рабочих.
 Ситуация  в  Новгороде,  Сормове  и  других  рабочих  поселках  губернии  характе¬
ризовалась  еще  и  тем,  что  рабочие  могли  опереться  здесь  на  профсоюзы.  Хотя  власти
и  контролировали  Совет  профсоюзов  города,  крупнейшие  отраслевые  союзы  (метал¬
листов,  кожевников,  торгово-промышленных  служащих)  были  всецело  на  стороне
стачечников.  В  одной  из  листовок  союза  металлистов  "К  рабочим  металлистам  Ниже¬
городской  губернии",  распространенных  в  те  дни,  указывалось:  "Существующие  сей¬
час  у  нас  Советы  совершенно  оторвались  от  масс  и,  прикрываясь  именем  рабочих,
ведут  политику,  противоречащую  интересам  рабочего  класса.  В  частности,  у  нас  в
Нижнем  Совет  обрушился  на  союз  торгово-промышленных  служащих,  которые  ба¬
стовали  18  июня...  Правление  выражает  свой  решительный  протест  против  репрессий,
принимаемых  по  отношению  к  торгово-промышленным  служащим,  и  считает,  что
репрессии  эти  облегчают  появление  самой  неприкрытой  реакции"39.
 Кроме  роста  числа  стачек,  рабочий  активизм  середины  1918  г.  выразился  также  и  в
других  формах,  самой  "безобидной"  из  которых  можно  считать  "письма  во  власть".
В  этот  период  получают  распространение  захват  рабочими  своих  предприятий,
распродажа  заводского  имущества  и  готовой  продукции.  Массовый  характер  при¬
обретали  хищения40.  О  воровстве  на  предприятиях  текстильной  промышленности
писала  даже  центральная  большевистская  пресса41.  Хищения  были  широко  распрост¬
ранены  в  табачной  промышленности42.  Кражи  нередко  происходили  даже  там,  где
 73

концентрировались  наиболее  сознательные  пролетарии  -  на  металлургических  и
оружейных  заводах43.  Все  это  вполне  можно  назвать  скрытой  формой  протеста
против  тяжелого  материального  положения  рабочих  и  проводимого  государством
экономического  курса44.  Не  случайно  нарушения  трудовой  дисциплины  столь  сурово
пресекались  властями  и  официальными  рабочими  организациями.  Так,  на  фабрике
товарищества  Полушина  рассчитанных  рабочих  предавали  суду,  как  если  бы  они
совершили  уголовное  преступление45.  А  согласно  "Правилам  трудовой  дисциплины",
принятым  на  прошедшей  17  июня  1918  г.  общегородской  конференции  профессио¬
нальных  союзов  и  фабрично-заводских  комитетов  Твери,  "хищения  материалов  и
изделий,  а  также  подлоги  в  расчетных  книжках  и  требовательных  ведомостях  нака¬
зываются  как  уголовные  деяния".  Подчеркивалось,  что  виновные  в  этих  нарушениях
"передаются  народному  суду"46.
 Большой  размах  приобретают  также  погромы,  в  том  числе  винные.  Так,  еще  в
середине  ноября  1917  г.  в  Камышине  Саратовской  губ.  были  разгромлены  винные
склады,  начались  бесчинства.  Весь  город  представлял  собой  "пьяное  царство".  Пред¬
седатель  Камышинского  совета  попытался  нормализовать  обстановку  и  отдал
распоряжение  вооружить  рабочих.  Но,  получив  оружие,  они  сами  отправлялись  за
водкой  и  присоединялись  к  охмелевшей  и  разгоряченной  вседозволенностью  толпе.
Пьяными  оказались  и  некоторые  члены  Совета47.
 Понятно,  что  винные  погромы  были  лишь  гримасами  времени.  На  отчаянные  по¬
ступки  людей  толкал  голод.  Поэтому  самая  напряженная  обстановка  складывалась  в
тех  городах,  которые  располагались  в  непроизводящих  губерниях,  где  подвоз  хлеба
осуществлялся  издалека  и  власти  не  всегда  поспевали  доставить  его  вовремя.  Если
брать  города  Европейского  Центра  России,  то  особенно  плохо  дело  с  продовольст¬
вием  обстояло  в  текстильном  крае.  Весной-летом  1918  г.  "русский  Манчестер"
потрясла  серия  столкновений  и  голодных  бунтов,  порой  перераставших  в  акции
политического  протеста.  О  психологической  подоплеке  событий  рассказывал  видный
участник  рабочего  движения  Г.  Горелкин.  Часто  главным  аргументом  погромщиков  в
Иваново-Вознесенске  служили  слухи  о  том,  что  "большевики  гноят  огромные  запасы
муки  в  городских  складах,  сами  хозяйничают",  а  рабочих  и  их  детей  "морят  голодом".
Таким  образом,  к  выступлениям  рабочих  подталкивало  их  неверие  в  справедливость
новой  власти,  разочарование  в  большевиках,  которые  не  могли  дать  народу  того,  что
раньше  обещали.  В  такие  моменты,  вспоминает  Горелкин,  "успокоить  разбушевав¬
шуюся  стихию"  стоило  "сверхчеловеческих  усилий".  По  его  словам,  "только  разитель¬
ные  факты  голодовки  болыневиков-фабкомовцев  могли  подействовать  на  массы".
Другой  успешно  применявшийся  способ  сводился  к  включению  в  комиссии  по  обсле¬
дованию  складов  "главных  подстрекателей".  Но  все  эти  меры  не  устраняли  основной
причины  роста  бунтарских  настроений  -  нехватки  продовольствия48.
 Постепенно  протест  рабочих  приобретал  все  больше  масштабные  и  организован¬
ные  формы,  внушая  серьезные  опасения  советскому  руководству.  Так,  начавшееся
еще  в  январе  1918  г.  движение  за  создание  независимых  рабочих  организаций  привело
к  попыткам  проведения  в  двадцатых  числах  июля  в  Москве  беспартийного  Всерос¬
сийского  рабочего  съезда49.  Как  показывают  материалы  следствия,  в  нем  приняли
участие  около  40  делегатов,  представляющих  Москву,  Петроград,  Владимир,  Нижний
Новгород,  Сормово,  Тулу,  Рыбинск,  Севастополь,  Воткинск  и  другие  города50.  А  на
Урале  вспыхнуло  несколько  заводских  рабочих  восстаний.  Кульминационным  момен¬
том  этой  повстанческой  волны  стало  знаменитое  Ижевско-воткинское  восстание,
в  ходе  которого  власть  большевиков  оказалась  уничтоженной  при  непосредственном
участии  рабочих51.
 *  *  *
 Мощь  и  широта  рабочих  протестов  1918  г.  заставляют  нас  поставить  вопрос  об  их
причинах  и  характере,  а  также  о  численности  вовлеченных  в  них  рабочих.  Из  лите¬
ратуры,  появившейся  в  последнее  время,  может  создаться  впечатление,  что  недо¬
 74

вольство  рабочих  в  1918  г.  было  всеобщим.  Такое  впечатление  складывается,  напри¬
мер,  при  знакомстве  с  документальным  сборником  о  деятельности  меньшевистской
партии  в  1918  г.  Но  не  стоит  забывать,  что  все  документы,  помещенные  в  нем,
родились  в  среде,  резко  оппозиционной  к  большевикам.  Поэтому  относиться  к  ним
нужно,  как  и  вообще  ко  всем  источникам,  критически52.  К  примеру,  оппозиция
утверждала,  что  в  середине  1918  г.  в  движение  уполномоченных  в  Петрограде  было
вовлечено  около  100,  а  то  и  более  тысяч  рабочих,  представлявших  около  70  пи¬
терских  предприятий53.  Если  принять  эти  утверждения  на  веру,  можно  прийти  к
выводу,  что  2/з  рабочих  выступали  против  большевиков.  Однако  нужно  иметь  в  виду
методику  подобных  подсчетов,  а  она  заключалась  в  том,  что  учитывались  все  рабочие
предприятия,  если  даже  всего  лишь  один  его  представитель  хотя  бы  раз  побывал  на
собрании  уполномоченных.  Неточность  такого  подхода  очевидна.  Кроме  того,  в  тех
же  источниках  можно  найти  сведения  о  числе  рабочих,  принимавших  участие  в  вы¬
борах  уполномоченных  на  своих  предприятиях.  Лидеры  движения  определяют  ее  при¬
мерно  в  60-70  тыс.  человек,  что  сразу  же  дает  снижение  численности  сторонников
оппозиции  среди  петроградских  рабочих  с  двух  до  одной  трети.  Однако  здесь  есть  и
еще  одна  неувязка,  ибо  даже  при  таком  подходе  получается,  что  в  выборах  упол¬
номоченных  участвовало  больше  рабочих,  чем  в  выборах  Советов,  а  это  совершенно
неправдоподобно.
 Материалы  движения  уполномоченных  позволяют  оценить  число  рабочих,  каким-
либо  образом  связанных  с  его  деятельностью  весной-летом  1918  г.,  примерно
в  25-30  тыс.  человек54.  Эти  данные  уже  вполне  сопоставимы  с  данными,  которые
собраны  отделом  конфликтов  Петроградского  областного  комиссариата  труда  под
руководством  видного  экономиста  С.Г.  Струмилина.  Они  обобщались  и  публико¬
вались  в  специальных  статистических  обзорах  в  разделе  "Текущая  статистика".
Данные  Струмилина  носят  официальный  характер.  Но  сам  он,  как  известно,  был
меньшевиком,  причем  отношение  к  Советской  власти  у  него  было  далеко  не  самым
лояльным55.  Согласно  его  материалам,  за  период  с  ноября  1917  г.  по  октябрь  1918  г.
в  Петрограде  было  зарегистрировано  более  250  трудовых  конфликтов,  в  том  числе
10  крупных,  приведших  к  остановке  работ.  В  них  приняло  участие  около  50  тыс.
рабочих56.
 Если  учесть,  что  на  весну  и  лето  1918  г.  приходится  пик  протестной  активности
рабочего  класса,  то  в  целом  можно  говорить,  что  в  самых  разнообразных  выступ¬
лениях  против  Советской  власти  в  разные  месяцы  1918  г.  участвовало  от  10  до  15%
рабочих.  Этот  процент  существенно  ниже,  чем  данные  меньшевистских  и  эсеровских
источников,  но  тоже  достаточно  высок,  тем  более,  что  речь  идет  об  активных  пред¬
ставителях  рабочего  класса.  Вместе  с  тем  ясно,  что  протестного  элемента  в  рабочей
среде  в  1918  г.  было  явно  недостаточно,  чтобы  взорвать  режим  изнутри.  Впрочем,
подсчет  участников  рабочих  протестов  еще  будет  продолжаться  и  поэтому  не  следует
спешить  с  окончательными  выводами.
 Что  же  касается  причин  и  характера  протестных  выступлений  рабочих,  то  в
литературе  на  этот  счет  существует  как  минимум  две  точки  зрения.  Некоторые  со¬
временные  российские  авторы  склонны  видеть  их  прежде  всего  в  экономических
трудностях  и  голоде.  Прямо  противоположной  точки  зрения  придерживается  историк-
эмигрант  М.С.  Бернштам,  полагающий,  что  в  условиях  всеобщего  огосударствления
производства  даже  экономические  протесты  рабочих  приобретали  политическое
звучание.
 Несмотря  на  очевидное  различие  этих  двух  взглядов  в  какой-то  мере  можно  со¬
гласиться  и  с  тем,  и  с  другим.  Действительно,  природа  протестного  движения  в  1918  г.
носила  достаточно  противоречивый  характер.  Мы  можем  встретить  у  рабочих  как
политические,  так  и  сугубо  экономические  требования.  Многие  выступления  носили
смешанный  характер.  В  последующие  годы  существования  Советской  власти  такой
картины  уже  не  наблюдается.  Постепенно  причины  рабочих  протестов  явно  сме¬
щаются  в  сторону  экономических  вопросов.  Политические  требования  если  вдруг
 75

и  возникают,  то  скорее  как  средства  нажима  на  власть  при  решении  хозяйственных
вопросов,  как  угроза,  реализовывать  которую  никто  из  рабочих  всерьез  не  собирался.
В  1918  г.  за  словом  могло  последовать  и  дело,  как  это  произошло  в  Ижевске.
 Представляется,  что  отмеченная  специфика  рабочего  активизма  в  1918  г.  не  слу¬
чайна  и  вытекает  из  особенностей  рассматриваемого  нами  периода,  а  именно  со¬
хранения  самостоятельных,  независимых  от  власти  пролетарских  организаций  и  об¬
ширного  негосударственного  сектора  в  промышленности.  В  этих  условиях  рабочие
приобретали  роль  своеобразной  третьей  силы,  от  поддержки  которой  зависело,  какая
из  тенденций  будущего  развития  страны  станет  доминирующей.  В  частности,  переход
рабочих  Ижевских  заводов  на  сторону  оппозиционных  большевикам  сил  сразу
изменил  ситуацию  не  только  в  поселке,  но  и  на  Восточном  фронте  в  целом.  Вместо
надежной  опоры  в  лице  уральских  рабочих  большевики  в  разгар  борьбы  с  наступ¬
лением  белочехов  получили  обширный  анклав  антиправительственного  повстан¬
чества,  не  говоря  уже  о  том,  что  после  Тульского  и  Сестрорецкого  оружейных
заводов,  Ижевский  был  одним  из  важнейших  объектов  оборонной  промышленности.
Все  это  существенно  повышает  статус  рабочего  активизма  1918  г.  по  сравнению  с
рабочим  активизмом  1919,  1920  и  начала  1921  г.,  когда  рабочие  могли  воздействовать
лишь  на  очень  узкий  спектр  принимаемых  властями  решений.
 Большевики  хорошо  понимали  значение  развернувшегося  в  1918  г.  рабочего  про¬
тестного  движения  и  принимали  меры  по  нормализации  ситуации  в  пролетарской
среде,  причем  меры  эти  носили  не  только  насильственный  характер.  Там  же,  где
власти  не  шли  на  уступки,  а  продолжали  рассчитывать  на  грубую  силу,  они  стал¬
кивались  с  ростом  рабочего  антибольшевистского  повстанчества,  как,  например,  на
Урале,  или  с  возникновением  альтернативных  пролетарских  организаций,  как  это
было  в  Петрограде  и  Туле,  откуда  движение  уполномоченных  фабрик  и  заводов
распространилось  и  на  другие  города.
 Центральное  правительство  в  Москве  применяло  более  гибкую  тактику  и  смогло
сбить  волну  растущих  рабочих  протестов  в  Центральной  России.  В  частности,  вряд  ли
можно  считать  совпадением,  что  широкое  протестное  движение  в  европейской  части
России  идет  на  спад  сразу  же  после  принятия  декрета  28  июня  1918  г.  о  нацио¬
нализации  всех  крупных,  прежде  всего  металлургических,  предприятий.  Снятию  на¬
пряженности  в  отношениях  между  Советской  властью  и  рабочими  способствовала  и
начавшаяся  интервенция,  спровоцировавшая  широкомасштабную  Гражданскую
войну.  Большевики  сумели  убедить  широкие  рабочие  массы  в  том,  что  именно  их
политика  может  обеспечить  сохранение  Россией  независимости  и  государственной
целостности.
 Развитие  общей  ситуации  в  стране,  а  также  принятые  правительством  меры  при¬
вели  к  тому,  что  в  центре  России  летом,  а  на  некоторых  окраинных  территориях
осенью  1918  г.  протестный  активизм  рабочих  пошел  на  спад.  И  когда  в  начале
следующего,  1919  г.  обозначился  его  новый  подъем,  он  все  же  развивался  уже  на
совершенно  другой  почве,  под  другими  лозунгами  и  в  других  формах,  чем  в  1918  г.,
причем  накал  его  был  значительно  ниже.
 Примечания
 1 	В  современной  историографии  рабочий  активизм  не  имеет  какого-то  однозначного  определения.
В  работах  ряда  историков  это  понятие  означает  самые  разнообразные  локальные  проявления  самодеятель¬
ной  активности  рабочих  на  политической,  социальной,  экономической  или  какой-либо  иной  почве.
Проявления  локального  активизма  могут  и  не  иметь  сиюминутно  значимого  результата  в  масштабах  всего
общества,  но  в  перспективе  они  способны  серьезно  воздействовать  на  расстановку  социальных  сил  и  на
характер  диалога  между  ними.  Кроме  того,  нередко  начинавшиеся  как  сугубо  локальные  действия  рабочих
перерастали  затем  местные  рамки  и  приобретали  широкий  общенациональный  характер.  В  данной  работе
рабочий  активизм  будет  трактоваться  именно  в  этом  ключе.
 2 	См.  напр.:  Панкратова  А.М.  Политическая  борьба  в  российском  профдвижении.  1917-1918.
Л.,  1927;  Гриневич  В.  Профессиональное  движение  в  России.  М.,  1923;  А  л  у  ф  А.  Большевизм
 76

и  меньшевизм  в  профессиональном  движении.  Л.,  1926;  Козелев  Б.  Как  большевики  боролись  за
руководство  профсоюзами.  М.,  1928;  Спиридонов  М.В.  Политический  крах  меньшевиков  и  эсеров  в
профессиональном  движении  (1917-1920  гг.).  Петрозаводск,  1965;  Метельков  П.Ф.  Железно¬
дорожники  в  революции.  Февраль  1917  -  июнь  1918.  Л.,  1970  и  др.
 3 	Г  о  л  у  б  ы  х  М.  Уральские  партизаны.  Свердловск,  1924;  Подшивалов  И.  Гражданская  война
на  Урале  1917-1918  годов:  опыт  военно-исторического  исследования.  М.,  1925;  Сергеев  В.  Ижевск  в
огне  гражданской  войны  1917-1918  года.  Ижевск,  1927;  Владимирова  В.  Год  службы
"социалистов"  капиталистам.  Очерки  по  истории  контрреволюции  в  1918  г.  М.;  Л.,  1927;  Г  о  л  е  н-
к  о  в  Д.Л.  Крушение  антисоветского  подполья  в  СССР.  М.,  1975;  Гусев  К.В.  Партия  эсеров:  от
мелкобуржуазного  революционаризма  к  контрреволюции.  М.,  1975;  В  е  р  х  о  с  ь  В.П.  Красная  гвардия  в
Октябрьской  революции.  М.,  1976;  Жуков  А.Ф.  Идейно-политический  крах  эсеровского  максимализма.
Л.,  1979  и  др.
 4 	Г  а  и  (Г  у  т  м  а  и)  А.  Россия  и  большевизм.  Ч.  1.  1914-1920.  Шанхай,  1921;  Кроль  Л.  За  три  года.
Воспоминания,  впечатления  и  встречи.  Владивосток,  1922;  Уповалов  П.  Рабочее  восстание  против
Советской  власти  //  Заря  (Берлин).  1923.  №  3—7;  Аронсон  Г.  Россия  в  эпоху  революции.  Исторические
этюды  и  мемуары.  Нью-Йорк,  1966;  Ефимов  А.Г.  Ижевцы  и  воткинцы.  Борьба  с  большевиками.  1918-
1920  гг.  Конкорд,  Калифорния,  1975;  Урал  и  Прикамье  (ноябрь  1917  -  январь  1919).  Документы  и
материалы  /  Редактор-составитель  и  автор  комментариев  М.С.  Бернштам.  Париж,  1982;  Гарви  П.
Профсоюзы  и  кооперация  после  революции  (1917-1921).  Chalidze  Publications,  1989  и  др.
 5 	См.  напр.:  Подболотов  П.А.,  Спирин  Л.М.  Крах  меньшевизма  в  Советской  России.  Л.,
1988;  Дмитриев  П.Н.,  Куликов  К.И.  Мятеж  в  Ижевско-Воткинском  районе.  Ижевск,  1992;
К  и  ш  и  л  о  в  В.Е.  О  роли  различных  факторов  в  формировании  политической  позиции  российских
рабочих  в  1917-1921  гг.  //  Власть  и  общество  в  России  в  первой  трети  XX  века.  М.,  1994;  X  о  д  я  к  о  в  М.В.
Социалистическая  оппозиция  Советам:  чрезвычайное  собрание  уполномоченных  фабрик  и  заводов
Петрограда  (март-июль  1918  г.)//  Вестник  Санкт-Петербургского  университета.  Сер.  2.  Вып.  2.  СПб.,  1995;
Леонов  С.В.  Рождение  Советской  империи;  государство  и  идеология  1917-1922  гг.  М.,  1997;
Павлюченков  С.  А.  Военный  коммунизм  в  России.  Власть  и  массы.  М.,  1997;  Клоков  В.  А.
Меньшевики  на  выборах  в  городские  Советы  центральной  России  весной  1918  г.  //  Меньшевики  и
меньшевизм.  Сб.  ст.  М.,  1998  и  др.  К  сожалению,  следует  констатировать,  что  сегодняшний  этап  изучения
положения  рабочих  в  первый  год  становления  Советской  власти  не  свободен  от  политической
конъюнктуры.  Не  случайно  первые  публикации,  специально  посвященные  рабочему  протестному  дви¬
жению  1917-1918  гг.,  появились  сначала  не  в  серьезных  академических  журналах,  а  в  молодежном
самиздате  (см.:  Ильин  С.  Независимое  рабочее  движение  в  1918  г.  //  Община.  1990.  №  40).
 6 	См.,  например,  краткий  историографический  обзор  с  упоминанием  еще  не  разобранных  проблем,
который  содержится  в  ст.:  Ненароков  А.П.,  Павлов  Д.Б.  Движение  рабочих  уполномоченных
1918-1921  гг.:  проблемы  изучения//  Политические  партии  России.  Страницы  истории.  М.,  2000.
 7 	Питерские  рабочие  и  "диктатура  пролетариата".  Экономические  конфликты  и  политический  протест.
СПб.,  2000.
 8 	Газета  Временного  рабочего  и  крестьянского  правительства.  1917.  25  ноября;  Государственный  архив
Тульской  области  (далее  ГА  ТО),  ф.  1012,  on.  1,  д.  39,  л.  131-133;  Государственный  архив  Ивановской
области  (далее  -  ГА  ИО),  ф.  730,  on.  1,  д.  34,  л.  7-9  и  др.
 9 	См.  напр.:  ГА  РФ,  ф.  382,  оп.  6,  д.  287,  л.  3.
 10 	Обстоятельный,  с  современных  позиций  социальной  и  психологической  истории  анализ  причин,  по
которым  рабочие  пошли  за  большевиками  в  этом  вопросе,  содержится  в  монографии:  Яров  С.В.
Пролетарий  как  политик.  Политическая  психология  рабочих  Петрограда  в  1917-1923  гг.  СПб.,  1999.
С.  82-96.  Правда,  автор  несколько  преувеличивает  влияние  большевистской  агитации  на  рабочих.  Если  не
ограничиваться  рамками  Петрограда,  а  привлечь  материалы  по  другим  регионам,  станет  очевидно,  что  и
большевики  были  вынуждены  учитывать  настроения  рабочих,  в  частности  их  нежелание  жертвовать
органами  своего  самоуправления  во  имя  торжества  идеи  Учредительного  собрания  (см.,  например,  позицию
рабочих  Иваново-Кинешемского  текстильного  края:  ГА  ИО,  ф.  730,  on.  1,  д.  36,  л.  6-7  об.).
 11 	Ч  е  р  н  о  в  В.М.  Перед  бурей.  Воспоминания.  М.,  1993.  С.  359-360.
 12 	ГА  РФ,  ф.  Р-9550,  оп.  10,  д.  628,  л.  1.
 13 	Там  же,  д.  915,  л.  1.
 14 	Там  же,  д.  1004,  л.  1.
 15 	Дело  народа.  1918.  18  января.
 16 	Известия.  1918.  17  марта.
 17 	Я  ров  С.В.  Горожанин  как  политик.  Революция,  военный  коммунизм  и  нэп  глазами  петроградцев.
СПб.,  1999.
 18 	См.  напр.:  Центральный  архив  ФСБ  РФ  (далее  -  ЦА  ФСБ),  ф.  1,  оп.  2.  д.  126,  л.  61.
 19 	ГА  РФ,  ф.  Р-7952,  оп.  3,  д.  100.  л.  82.
 77

20 	Там  же,  ф.  6864,  оп.  1,  д.  122,  л.  339.
 21 	Дело  народа.  1918.  10  апреля.
 22 	Донесения  комиссаров  Петроградского  Военно-революционного  комитета.  М.,  1957.  С.  206.
 23 	Российский  государственный  архив  экономики  (Далее  -  РГАЭ),  ф.  3429,  оп.  2,  д.  97,  л.  2-2  об.
 24 	Независимое  рабочее  движение  в  1918  году.  Документы  и  материалы.  Париж,  1981.  С.  58.
 25 	РГАЭ,  ф.  3429,  оп.  2,  д.  97,  л.  9.  Заметим,  что  текст  резолюции,  принятой  на  заседании  активистов
традиционных  пролетарских  организаций,  помимо  всего  прочего,  в  определенном  смысле  подтверждает
точку  зрения  М.С.  Бернштама,  особо  выделяющего  рабочих-обуховцев  в  создании  альтернативных  рабочих
организаций.  Она  также  проливает  свет  на  довольно  запутанный  в  современной  историографии  вопрос  о
времени  возникновения  движения  уполномоченных  фабрик  и  заводов  Петрограда.
 26 	Б  ордюгов  Г.А.,  Козлов  В.А.  "Военный  коммунизм":  ошибка  или  "проба  почвы"?  //  Исто¬
рия  Отечества:  люди,  идеи,  решения.  Очерки  истории  Советского  государства.  М.,  1991.  С.  63.
 27 	Независимое  рабочее  движение  в  1918  году.  С.  119-133.
 28 	Дело  народа.  1918.  14  мая.
 29 	См.:  Неизвестная  антибольшевистская  забастовка  //  Вестник  "Мемориала".  СПб.,  1995.  №  4-5;
Питерские  рабочие  и  "диктатура  пролетариата".  С.  141,  142,  143  и  др.  В  последующие  годы  Петроград
время  от  времени  также  переживал  массовые  выступления  рабочих.  Наиболее  известные  из  них  про¬
исходили  в  начале  1921  г.,  т.е.  в  канун  кронштадтских  событий.  Но  подобные  массовые  выступления
случались  и  ранее,  к  примеру  весной  1919  г.  (см.,  напр.:  ЦА  ФСБ,  д.  Р-47839,  л.  7).
 30 	ГА  РФ,  ф.  6935,  оп.  7,  л.  291.
 31 	Новое  дело  народа.  1918.  18  июня.
 32 	ГА  РФ,  ф.  6864,  оп.  1,  д.  154,  л.  4.
 33 	Там  же,  д.  122,  л.  355-356.
 34 	ГА  ТО,  ф.  1012,  оп.  1,  д.  39,  л.  129.
 35 	Там  же.
 36 	См.  напр.:  РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  112,  д.  3,  л.  17  и  др.
 37 	ЦА  ФСБ,  ф.  1,  оп.  2,  д.  127,  л.  209-211.
 38 	Победа  Октябрьской  социалистической  революции  в  Нижегородской  губернии.  Сб.  док.  Горький,
1957.  С.  513.
 39 	ЦА  ФСБ,  ф.  1,  оп.  2,  д.  126,  л.  213.
 40 	Г  у  х  м  а  н  Б.А.  Производительность  труда  и  заработная  плата  в  промышленности  СССР.  М.,  1925.
С.  143.
 41 	Правда.  1918.  30  октября.
 42 	Киселев  А.Ф.  Профсоюзы  и  Советское  государство  (дискуссии  1917-1920  гг.),  М.,  1991.  С.  131.
 43 	ГА  ТО,  ф.  1012,  оп.  1,  д.  30,  л.  16;  д.  23,  л.  43,73,81  идр.
 44 	Кражи  эти  напоминали  кражи  крестьянами  помещичьего  леса,  сена  и  т.п.,  в  основе  которых  также
лежала  причудливая  смесь  нужды  и  обостренного  чувства  несправедливости.  Интересно,  что  на  Западе
кражи  инструментов  рабочими  могли  носить  и  совершенно  иной  характер.  Так,  по  мнению  А.  Людтке,
подобные  факты  являлись  проявлением  эгоизма  рабочих,  из  стремления  психологически  дистанцироваться
от  своих  товарищей.  (См.:  Людтке  А.  Полиморфная  синхронность:  немецкие  индустриальные  рабочие
и  политика  в  повседневной  жизни  //  Конец  рабочей  истории?  /  Под  ред.  М.  ван  дер  Линдена.  М.,  1996.
С.  83).
 45 	ГА  ИО,  ф.  701,  оп.  1,  л.  41  об.
 46 	Известия  Тверского  совета  рабочих,  крестьянских  и  красноармейских  депутатов.  1918.  29  июня.
 47 	К  а  н  и  щ  е  в  В.В.  Русский  бунт  -  бессмысленный  и  беспощадный.  Погромное  движение  в  городах
России  в  1917-1918  гг.  Тамбов,  1995.  С.  125.
 48 	Труд  и  профсоюзы.  1927.  №  10-11.  С.  61.
 49 	ЦА  ФСБ,  ф.  1,  оп.  2,  д.  127,  л.  204.
 50 	Там  же,  д.  126,  л.  21,21  об.,  22,22  об.
 51 	См.:  Ижевский  защитник.  1918.  28  августа.
 52 	См.:  Меньшевики  в  большевистской  России.  1918-1924  //  Меньшевики  в  1918  году.  М.,  1999.  С.  108,
547,549-553,555  и  др.
 53 	ЦА  ФСБ,  д.  Р-27678,  л.  136.
 54 	Там  же,  л.  136,  136  об.,  137.
 55 	См.  о  нем:  У  р  и  л  о  в  И.Х.  1917  год  в  письмах  и  воспоминаниях  меньшевиков  (проблема  под¬
линности  и  достоверности  источников)  //  Академик  П.В.  Волобуев.  Неопубликованные  работы.  Воспо¬
минания.  Статьи.  М.,  2000.
 56 	См.:  Трудовые  конфликты  в  Советской  России  1918-1929  гг.  М.,  1998.  С.  31.
 78

©  2001  г.  Д.Дж.  РЕЙЛИ*
 "  ИЗЪЯСНЯТЬСЯ  ПО-БОЛЬШЕВИСТСКИ11,
 ИЛИ  КАК  САРАТОВСКИЕ  БОЛЬШЕВИКИ  ИЗОБРАЖАЛИ
СВОИХ  ВРАГОВ
 В  октябре  1917  г.  большевики  пошли  на  открытое  столкновение  с  правительством
Керенского,  а  заодно  и  с  умеренными  социалистическими  партиями  -  эсерами  и  мень¬
шевиками.  Одним  из  результатов  Октябрьской  революции  стали  изменения  в  поли¬
тическом  языке,  появление  новых  понятий  и  речевых  оборотов,  выражающих
взаимоотношения  и  борьбу  различных  социально-политических  сил1.  Подобно
французским  революционерам  конца  XVIII  в.  большевики  создавали  новые  и
разрывали  старые  политические  и  социальные  связи  и  отношения  путем  исполь¬
зования  языка,  знаков,  образов,  повседневных  ритуалов2.  По  словам  К.  Бейкера,
"революцию  можно  определить  как  трансформацию  речевой  практики  общества,
момент,  когда  заново  перестраиваются  социальные  связи  и  в  корне  преобразуется
дискурс,  присущий  политическим  отношениям  между  отдельными  людьми  и
группами"3.  Историк  Л.  Хант  утверждает,  что  речи  французских  революционе¬
ров,  отстаивавших  в  пылу  политических  схваток  свои  взгляды,  отличались  "внезап¬
ной  сменой  стилей,  бурными  порывами  красноречия"4.  Точно  так  же,  устанав¬
ливая  свой  контроль  над  обществом,  большевистская  власть  вырабатывала  особую
речевую  стилистику.  С  ее  помощью  создавалось  то,  что  я  назвал  бы  "героическим
настоящим"  -  образ  действительности,  суть  которой  состояла  в  революционной
борьбе.
 Настоящая  статья  построена  на  материалах  Саратовской  губ.,  ставшей  после  Ок¬
тябрьской  революции  ареной  ожесточенной  гражданской  войны.  Саратов,  отличав¬
шийся  выгодным  географическим  положением,  постоянно  находился  под  угрозой  со
стороны  Белой  армии.  Антисоветские  восстания  в  городах  и  крестьянские  бунты,
охватившие  практически  все  уезды  Саратовской  губ.,  носили  самый  ожесточенный
характер.  На  этом  социально-политическом  фоне  и  развертывалась  деятельность
саратовских  большевиков  в  1918-1919  гг.,  о  которой  пойдет  ниже  речь.
 Я  постарался  показать,  как  большевики  при  помощи  "социального  словаря
повседневной  политики"5  истолковывали  события  Гражданской  войны  в  своем  ре¬
гионе,  оправдывая  растущее  насилие  со  стороны  советских  властей,  и  как  они
изображали  оппозицию  этому  насилию.
 Помимо  того  набора  идей  и  символов,  которые  использовались  для  обозначения
политических  отношений  между  различными  социальными  группами,  дискурс  боль¬
шевиков  включал  в  себя  еще  два  новых,  потенциально  противоположных  партийных
языка  (под  языком  я  подразумеваю  не  только  словарный  состав  и  синтаксис,  но  и
содержание,  т.е.  то,  о  чем  позволялось  тогда  писать).  Пользуясь  сильно  упрощенной
формулировкой,  можно  назвать  один  из  них  "внешним"  языком  партии.  Это  опре¬
деление  в  первую  очередь  относится  к  языку  партийных  газет,  отображавших  ход
революции  героическими,  а  иногда  тревожными  красками.  Второй  язык,  "внутрен¬
ний"  -  это  язык  секретных  и  конфиденциальных  донесений,  не  предназначенных  для
обнародования6.  Этот  язык  отражал  "приемы  и  постулаты  их  правления,  в  которых
невозможно  было  признаться  открыто"7.
 Разумеется,  члены  партии  могли  пользоваться  как  "внешним",  так  и  "внутренним"
языком  в  зависимости  от  того,  к  кому  они  обращались.  Понятно,  что  эти  языки
находились  в  состоянии  противоборства,  и  границы  между  ними  не  были  непрони-  **Рейли  Дональд  Дж.,  профессор  университета  Северной  Каролины  в  Чэпел-Хилл  (США).
 Перевод  Н.Л.  Лужецкой.  В  подготовке  статьи  к  печати  принимала  участие  доктор  исторических  наук
Н.И.  Девятайкина  (Саратовский  государственный  университет).
 79

цаемы.  Иногда  во  "внешнем"  языке  еще  звучала  критика  московских  властей,  но  в
местной  печати  критические  высказывания  в  адрес  партийных  комитетов  были  запре¬
щены8.  К  концу  Гражданской  войны  члены  партии  уже  хорошо  уяснили  себе,  что  их
ждет,  если  они  не  научатся  "изъясняться  по-большевистски"9.
 Попытаемся  теперь  увязать  становление  "внешнего"  и  "внутреннего"  языков  боль¬
шевистской  партии  с  историческим  контекстом  и  проанализировать,  как  в  них
отразились  две  конкретные  ситуации  -  введение  военного  положения  в  Саратове  в
мае  1918  г.  и  в  апреле  1919  г.  Первый  пример  демонстрирует  различия  между  двумя
указанными  выше  новыми  языками,  второй  же,  наряду  с  разницей  между  ними,
показывает,  как  в  ряде  случаев  "внешний"  язык  кое-что  заимствовал  из  арсенала
"внутреннего"10.
 На  полях  словесных  баталий  нашли  отражение  и  политические  события  предшест¬
вующего  периода  -  1917  г.  В  роли  тяжелой  артиллерии  выступали  массовые  органы
печати.  За  десятилетия,  предшествовавшие  революции  1917  г.,  идеология  старого
режима  уступила  место  революционной  идеологии  и,  по  весьма  удачному  выражению
Б.  Колоницкого,  успела  широко  распространиться  "мода  на  революцию".  Между  про¬
пагандой  большевиков  и  умеренных  социалистов  было  много  общего,  в  частности,
антикапиталистическая,  антибуржуазная  направленность11.  Но  если  меньшевики  и
эсеры  в  1917  г.  призывали  к  "коалиции",  "единству",  "демократии",  то  большевики
делали  упор  на  "классовую  борьбу",  настаивая  на  том,  что  они  являются  единственной
социалистической  партией,  стремящейся  к  полному  разрыву  с  буржуазией.  Ора¬
торские  схватки,  шедшие  как  в  масштабах  всей  страны,  так  и  на  местном  уровне,  в
дальнейшем  помогли  саратовским  большевикам  сформулировать  свое  понимание  и
толкование  последующих  событий12.  Обращаясь  к  конкретным  обстоятельствам,
повлиявшим  на  становление  двойного  партийного  языка,  мы  ясно  видим,  что  надежда
на  крах  власти  большевиков  или  на  то,  что  они  будут  вынуждены  расширить
правящую  коалицию,  вдохновила  многих  саратовцев  на  противостояние  октябрьским
событиям.
 Как  и  по  всей  России,  в  конце  1917  -  начале  1918  г.  в  Саратове  происходили
мощные  демонстрации  против  Совета  и  религиозные  процессии  против  отделения
Церкви  от  государства.  Уже  это  порождало  новую  лексику.  В  результате  во  "внеш¬
нем"  языке  большевиков  все  громче  звучала  одержимость  идеей  заговора,  проскаль¬
зывавшей  в  социалистической  пропаганде  еще  в  1917  г.  Это  предчувствие  опасности,
свойственное  не  только  большевикам,  являлось  одним  из  следствий  пережитой
мировой  войны13.  От  выстрелов,  сделанных  неизвестным  во  время  организованной
Советом  демонстрации,  пал  Давид  Цыркин  -  редактор  большевистской  партийной
газеты14.  Совет  посвятил  памяти  погибшего  революционера  выпуск  саратовской
"Красной  газеты"  со  множеством  телеграмм  соболезнования  и  поддержки  из  уездов15.
Вскоре  некий  старик  по  фамилии  Рабинович  застрелил  комиссара  печати  П.А.  Алек¬
сеева,  который  пытался  реквизировать  его  типографский  станок.  Представив  гибель
Цыркина  и  Алексеева  как  "первые  звенья  в  цепи  нового  белогвардейского  террора",
большевики  организовали  пышные  похороны  жертв  революции  и  постановили
"ответить  террором"  на  этот  вызов16.  И  это  были  не  пустые  слова.  Рабинович  скрыл¬
ся,  и  тогда  большевики  арестовали  и  казнили  его  сына.
 В  начале  1918  г.  быстро  ухудшались  отношения  большевиков  с  другими  социалис¬
тическими  партиями  и  местными  рабочими.  Несмотря  на  общее  революционное
прошлое  всех  этих  партий,  их  планы  на  будущее  и  понимание  настоящего  момента  не
совпадали.  Поэтому  они  по-разному  преподносили  этот  настоящий  момент  своим  сто¬
ронникам.  Закрыв  после  Октябрьской  революции  все  оппозиционные  издания,  Сара¬
товский  совет  спустя  некоторое  время  позволил  умеренным  социалистам  ненадолго
возобновить  выпуск  газет.  Газета  "Слово  пролетария"  -  орган  саратовских  меньше¬
виков  -  утверждала,  что  «советы  потеряли  свою  независимость  и  их  роль  свелась  к
подтверждению  всех  резолюций,  предложенных  большевиками,  к  одобрению  апло¬
дисментами  всех  политических  преступлений,  совершенных  рабоче-крестьянским
 80

"правительством"»17.  Эта  газета  совершенно  иначе  излагала  революционные  со¬
бытия,  чем  хотели  бы  представить  их  большевики.  Часть  саратовских  рабочих
соглашалась  с  газетой.  Так,  работники  металлургического  завода  Гантке  были
встревожены  ограничениями  свободы  слова,  изгнанием  меньшевиков  из  Совета,
роспуском  Учредительного  собрания.  Рабочие  призывали  покончить  с  больше¬
вистским  правлением  и  восстановить  Учредительное  собрание.  Даже  рабочие-ла¬
тыши,  традиционно  поддерживавшие  большевиков,  выражали  недовольство  партией,
которая  незадолго  до  того  снова  запретила  так  называемую  оппозиционную  прессу18.
 Напряженность  в  отношениях  большевиков  с  умеренными  социалистами  и
рабочими  проявилась  во  время  выборов  в  Совет  в  апреле  1918  г.,  показавших,  что
поддержка  партии  со  стороны  рабочих  начинает  ослабевать.  Еще  до  окончательного
подведения  итогов  голосования  стало  ясно,  что  блок  меньшевиков  и  правых  эсеров
получил  значительное  число  голосов.  В  большевистской  прессе  окончательные
результаты  выборов  не  были  в  то  время  опубликованы,  и  это  наводит  на  мысль,  что
они  не  удовлетворяли  партию.  Остается  догадываться,  как  реагировали  тогдашние
читатели  на  заявления  большевиков  о  своей  победе  на  выборах19.  Жесткая  полемика,
сопровождавшая  избирательную  кампанию  в  Саратове,  выплеснулась  наружу  на
первом  же  пленарном  заседании  вновь  избранного  Совета,  на  котором  правых  эсеров
и  меньшевиков  исключили  из  его  состава20.  При  этом  большевики  прибегли  к  двой¬
ной  формуле:  их  враг  -  не  только  буржуазия,  но  и  "лжесоциалистические  партии  -
меньшевики  и  правые  эсеры".  Оправдывая  изгнание  умеренных  социалистов  из
Совета  (причем  даже  раньше,  чем  это  было  сделано  в  Москве),  В.П.  Антонов  воз¬
ложил  на  них  ответственность  за  все  трудности,  переживаемые  партией21.  В  этот
момент  различные  элементы,  составлявшие  оппозицию  (буржуазия,  казаки,  социалис¬
тические  партии)  все  больше  утрачивали  различия  в  зарождающемся  "внешнем"
языке  саратовских  большевиков,  которые  все  отчаяннее  боялись  заговоров22.
 Используя  язык  как  средство  выражения  политической  власти,  большевики  укреп¬
ляли  свои  позиции,  так  как  присваивали  себе  право  выступать  от  имени  тех
социальных  групп,  которые  они  считали  привилегированными,  в  первую  очередь  от
имени  рабочих.  Если  семантические  и  стилистические  характеристики  "внешнего"
языка  партии  складывались  до  1917  г.  включительно23,  то  его  программные  основы  и
смысловые  узлы  сформировались  в  кризисный  для  партии  период  Гражданской
войны.  Этот  процесс  явился  реакцией  на  вышеупомянутые  опасности,  грозившие
советской  власти.  Самым  важным  средством  распространения  "внешнего"  языка
партии  в  Саратовском  регионе  явилась  газета  "Известия  Саратовского  совета",  но
лишь  в  первой  половине  1918  г.  вокруг  нее  начала  складываться  враждебная  и
гнетущая  обстановка.  Большевистская  газета  "Социал-демократ"  и  газеты,  изда¬
вавшиеся  в  уездных  городах,  служили  той  же  цели.  "Социал-демократ"  впервые
вышел  в  марте  1917  г.,  затем  в  начале  1918  г.  был  переименован  в  "Красную  газету"
(название  утратило  узкопартийную  ориентированность,  что,  несомненно,  отражало
стремление  расширить  круг  читателей),  а  в  1919  г.  это  издание  перестало  сущест¬
вовать.  С  запретом  оппозиционных  газет  большевистская  пресса,  которую  редакти¬
ровали  революционные  вожди  В.П.  Антонов,  И.В.  Мгеладзе  (Вардин)  и  М.И.  Ва¬
сильев  (Косин),  осталась  единственным  источником  информации  как  для  сторон¬
ников,  так  и  для  противников  советской  власти24.  Росло  бессилие  и  безвластие
советов,  и  постепенно  с  газетных  страниц  исчезали  сообщения  об  их  деятельности,
сменяясь  проверенными  цензурой  описаниями  всяческих  "кампаний",  важных  в  тот
момент  для  партийной  политики.  Эти  новые  черты  складывались  в  напряженной
политической  атмосфере,  отмеченной  многочисленными  разногласиями  по  основным
вопросам  внутри  самой  партии,  и  составляли  часть  общей  картины  периода  Граж¬
данской  войны.  Поэтому  саратовские  "Известия"  экспериментировали  с  разнообраз¬
ными  стилистическими  приемами,  многие  из  которых  стали  потом  клише  советской
прессы.  Газетный  язык  пестрел  парными  образами  (труд/капитал,  рабочие/буржуазия,
жизнь/смерть,  свобода/рабство,  победа/поражение,  светлое  будущее/темное  прошлое)
 81

и  инверсиями  (наемный  раб  стал  хозяином  земли  и  управляет  фабриками,  простой
бедняк  теперь  голосует,  а  буржуй  не  допущен  к  советской  власти).  Внушая  читателю
нетрадиционное,  перевернутое  представление  о  социальной  иерархии,  "Известия"
испытывали  способность  идей  большевизма  трансформировать  человеческие  взаимо¬
отношения25.
 Разумеется,  несмотря  на  единое  умонастроение  и  внешнюю  сплоченность,  боль¬
шевизм  не  избежал  внутренних  противоречий  и  споров.  Провозгласив  Саратов
"республикой",  его  большевистские  вожди  до  начала  1919  г.  проводили  независимый
курс,  нередко  игнорируя  указания  из  центра.  Проявления  "местничества"  часто
приводили  к  расколу  между  общегосударственной  большевистской  прессой  и  мест¬
ными  органами  печати.  Самостоятельно  мыслящие  представители  партийной  элиты
отступали  от  директив  центра  и  затрудняли  тем  самым  построение  целостной,
предназначенной  для  всего  общества  картины  героического  настоящего  большеви¬
ков.  Это  мешало  партии  бороться  за  власть.  В  результате  Москва  вмешалась  в
саратовские  дела  и  в  начале  1919  г.  заменила  местных  лидеров  на  чужаков.  Это
способствовало  развитию  единого  "внешнего"  языка  партии.  Тот  же  эффект  имели  и
усилия  центра  по  координации  деятельности  отделов  пропаганды  местных  советов,  и
чистка  партии  от  недисциплинированных  членов,  и  другие  шаги,  направленные  на
укрепление  партийного  аппарата26.
 Расхождения  касались  подписанного  в  марте  1918  г.  Брест-Литовского  мира.
Многие  саратовские  большевики  горячо  протестовали  против  подписания  Россией
этого  договора,  солидаризируясь  с  так  называемыми  левыми  коммунистами  -
сторонниками  революционной  войны  с  Германией  или  придерживаясь  формулы
Л.  Троцкого"ни  войны,  ни  мира".  Усматривая  связь  между  влиянием  Германии  и
бурным  ростом  оппозиции  в  стране,  местная  большевистская  пресса  осудила
Брестский  мир,  а  городская  партийная  организация  постановила,  что  "заключение
мира  является  безусловной  ошибкой"27.  Особая  позиция  саратовских  большевиков  в
отношении  Брестского  мира  и  по  некоторым  другим  вопросам,  осужденная  Москвой
как  проявление  "местничества"  (этот  термин  становился  все  более  позорным
ярлыком),  отразилась  в  их  "внешнем"  партийном  языке.  Однако  к  концу  марта  в
саратовской  прессе  появилась  ленинская  одобрительная  оценка  мирного  договора,  и
постепенно  возобладала  точка  зрения  центра  на  проблему  в  целом.  Шли  месяцы,  и
внутрипартийная  оппозиция  политике  центра  все  реже  проступала  во  "внешнем"
языке  партии,  в  значительной  степени  перейдя  в  сферу  ее  частного,  "внутреннего"
языка,  где  по-прежнему  оставалось  много  спорных  вопросов.
 Многочисленные  выступления  оппозиции  против  местных  большевиков  достигли
кульминации  в  середине  мая  1918  г.,  когда  в  Саратове  вспыхнуло  восстание.  Во
"внешнем"  языке  партии  эти  выступления  были  представлены  как  результат  дея¬
тельности  ее  коллективных  врагов  -  черносотенцев,  казаков,  белочехов,  к  которым
теперь  окончательно  причислялись  правые  эсеры  и  меньшевики.  Но  Чрезвычайная
следственная  комиссия,  которой  было  поручено  расследование  событий  в  Саратове,
усмотрела  в  них  лишь  стихийные  разрозненные  действия,  вызванные  неумеренным
применением  силы  со  стороны  властей.  Это  и  настроило  население  против  Советской
власти,  не  пользовавшейся  народной  поддержкой.  Секретный  доклад  комиссии  явля¬
ется  образцом  партийного  "внутреннего"  языка,  и  именно  им  определяется  тот
момент,  когда  можно  с  уверенностью  зафиксировать  появление  "внутреннего"  языка
партии.
 Вначале  о  сути  майских  событий  1918  г.  Саратовский  военный  гарнизон  к  тому
времени  был  распущен,  и  когда  нависла  угроза  захвата  города  казаками,  Совет  начал
спешно  набирать  добровольцев  ("буйный  сброд",  по  словам  Антонова),  так  как
рабочие  еще  в  марте  отказывались  вступать  в  военизированные  формирования.  В
отряды  записывались  с  основном  бывшие  украинские  партизаны,  нахлынувшие  в
Саратов  из  Одессы.  Накануне  отправки  на  Уральский  фронт  для  борьбы  с  казаками
это  буйное  воинство  потребовало  заранее  выплатить  им  жалованье,  выдать  новые
 82

сапоги  и  восстановить  солдатские  комитеты  со  всеми  их  прежними  правами.  Когда  же
прошел  слух,  что  их  будут  разоружать,  возбужденные  пьяные  солдаты  открыли
стрельбу.  К  недовольным  примкнули  бывшие  царские  офицеры,  юнкера  и  правые
эсеры.  Они  выпустили  единственный  номер  газеты.  В  ней  (несколько  преждевре¬
менно)  говорилось,  что  армия  и  фронтовики  сбросили  большевистское  иго,  и  был
опубликован  призыв  к  созданию  всенародного  правительства  на  основе  свободных
выборов28.
 В  ночь  с  16  на  17  мая  между  противниками  произошла  артиллерийская  и  пулемет¬
ная  перестрелка.  Захватив  склады  оружия,  недовольные  солдаты  открыли  артилле¬
рийский  огонь  по  зданию  Совета,  разрушили  его  и  схватили  всех,  кто  находился
внутри.  Несколько  дней  судьба  Совета  висела  на  волоске.  Лишь  с  подходом  частей
латышских  стрелков  и  отрядов  из  других  городов  губернии  перевес  оказался  на
стороне  Совета,  и  18  мая  восстание  было  подавлено29.  Полное  безразличие  к  проис¬
ходящему  со  стороны  местных  рабочих,  "нейтралитет"  нескольких  важнейших
воинских  частей  и  решающая  роль  интернациональных  частей  в  подавлении  восстания
напугали  советских  лидеров:  они  ввели  в  городе  военное  положение  и  распорядились
о  сдаче  огнестрельного  оружия  всем  населением.  Нарушителям  грозил  расстрел.
Результаты  апрельских  выборов  в  Совет  были  аннулированы.
 В  последующие  недели  в  городе  шли  массовые  митинги,  на  которых  рабочие,
"признавая  свою  ошибку",  осудили  собственный  отказ  от  участия  в  военизированных
формированиях  и  отозвали  из  Совета  меньшевиков,  правых  эсеров  и  беспартийных
делегатов.  Саратовская  областная  конференция  рабочих-металлистов  выразила
безоговорочную  поддержку  советской  власти  и  готовность  "защитить  грудью  своей
завоеванную  ими  свободу"30.
 На  "внешнем"  партийном  языке  большевики  представляли  восстание  как  результат
подстрекательства  правых  эсеров  и  меньшевиков,  тем  самым  внушая  мысль  о  связи
саратовских  событий  с  волнениями  на  Украине  и  Урале.  Согласно  предназначенной
для  широкой  публики  и  не  подлежащей  сомнению  версии  партийной  прессы,  эти
"лжесоциалистические"  партии,  "предатели  рабочей  революции"  занимали  "выжи¬
дательное  положение",  пока  им  не  показалось,  что  восставшие  берут  верх.  Тогда  они
"сняли  маску"  и  возобновили  агитацию  против  Совета,  который  спасли  "прибывшие  с
Уральского  фронта  доблестные  защитники...  революции".  Антонов  (Саратовский)
увидел  связь  между  восстанием  и  "происками"  эсеров  и  меньшевиков,  убедивших
рабочих  игнорировать  призыв  Совета  к  участию  в  военизированных  формированиях.
Таким  образом,  он  отрицал  роль  рабочих  в  восстании,  и  их  "заблуждения"  казались
уже  не  столь  опасными31.  Цветистым  языком  с  несколько  церковной  интонацией
Антонов  призывал  своих  товарищей  идти  "во  имя  жизни  -  через  смерть,  к  победе"  и
пожертвовать  собой  ради  торжества  советской  власти.
 На  языке  победителей  история  представляла  собой  "суд  над  контррево¬
люционерами",  т.е.  "суд  народный  над  предателями  рабоче-крестьянской  революции",
суд  над  партиями,  "именующимися"  социалистическими32.  Теперь  революция  с  еще
большей  последовательностью  изображалась  как  "рабоче-крестьянское  дело".  В  Са¬
ратове  под  руководством  левых  эсеров  собрался  губернский  крестьянский  съезд,
на  котором  местные  большевики  прославляли  "семью"  и  "союз"  рабочих  и  крестьян.
В  это  время  состоялись  хорошо  отрежиссированные,  собравшие  много  народа
похороны  жертв  артиллерийского  обстрела  Саратова  и  перестрелки  в  самом  городе.
Церемония  носила  характер  демонстрации  "протеста  против  врагов  социалистической
революции".  Колонны  рабочих,  участников  губернского  съезда  советов  крестьянских
депутатов,  происходившего  тогда  в  Саратове,  солдат-красноармейцев  сошлись  на
Театральной  площади  (которую  вскоре  переименовали  в  площадь  Революции),  чтобы
присутствовать  при  захоронении  павших.  По  случаю  этого  события  использовались
такие  лозунги,  как  "Смерть  всем  врагам  революции!"  и  "Вечная  память  товарищам,
павшим  в  борьбе  с  темными  силами  старого  мира".  Эти  призывы  обосновывали
решение  Революционного  трибунала  сослать  43  человека  из  числа  захваченных  участ¬

ников  восстания,  а  еще  62  расстрелять.  "Известия  Саратовского  совета"  разбранили
своих  врагов  за  то,  что  они  поверили,  что  "Совет  висит  в  воздухе"  и  что  рабочие  не
станут  его  защищать.  "Они  учли  колеблющиеся  настроения  среди  некоторых  слоев
рабочих,  так  называемую  оппозицию  беспартийных",  -  говорилось  в  газете  о
противниках  большевиков33.
 Хотя  источники,  не  связанные  с  большевиками,  утверждают,  что  саратовское
восстание  вдохновили  правые  эсеры,  на  "внешнем"  языке  партии  звучала  гораздо
большая  ярость  в  адрес  меньшевиков,  поскольку  у  большевиков  шло  острейшее
соперничество  с  ними.  Каждая  из  партий  старалась  привлечь  на  свою  сторону  рабочих
Саратова.  Так,  когда  лидеры  саратовских  меньшевиков  обнародовали  программу
петроградской  конференции  участников  движения  уполномоченных  от  фабрик  и
заводов34,  которая  призывала  восстановить  власть  Учредительного  собрания  и  других
демократических  органов,  а  также  возобновить  войну  с  Германией,  коммунисты  при¬
казали  ЧК  (своей  политической  полиции)  "принять  срочные  меры  к  ликвидации
контрреволюционной  попытки  партии  меньшевиков".  Они  потребовали,  чтобы
Москва  решительно  встала  на  борьбу  "с  контрреволюционными  выступлениями
партии  меньшевиков  и  правых  соц.-революционеров"35.
 Саратовские  меньшевики  энергично  отрицали  обвинения  в  союзе  с  офицерами-
черносотенцами  и  требовали  привлечь  исполнительный  комитет  Совета  к  суду  за
клевету36.  Но  9  июня  Совет  подверг  судебному  преследованию  весь  комитет  партии
меньшевиков  за  поддержку  движения  петроградских  уполномоченных37.  Однако
солдаты  и  рабочие  сочувствовали  обвиняемым  и  превратили  суд  над  социал-де¬
мократами  "в  суд  над  обвинителями".  Не  сумев  приговорить  меньшевиков  к  тяжелым
работам,  растерянные  судьи  вынуждены  были  ограничиться  только  абсурдной
словесной  декларацией:  "Признать  врагами  революции,  изгнать  из  рядов  рабочего
класса"38.
 Доклад  комиссии  по  расследованию  майского  восстания  в  Саратове  (образец
партийного  "внутреннего"  языка)  резко  отличается  от  изложения  тех  же  событий  в
партийной  прессе.  Тем  не  менее  хорошо  видны  их  общие  идеологические  корни  и
единые  представления  о  классовой  иерархии.  В  докладе  говорится,  что  саратовский
мятеж  -  явление  "того  же  порядка",  что  и  события  по  всей  России,  подчеркивается
"узость  и  непрочность  советского  базиса"  в  Саратове.  В  документе  выражено  сожа¬
ление,  что  40  тыс.  местных  рабочих  ("такое  незначительное  количество  истинно
революционных  элементов")  попросту  "не  могли  служить  достаточно  крепкой
опорой"  Советской  власти  в  "обывательском"  Саратове,  где  "мелкобуржуазные
элементы,  в  громадных  массах  вовлеченные  в  революционный  процесс,...  не  могли  с
достаточной  быстротой  ассимилироваться  новыми  формами  государственной  власти".
 В  отличие  от  районов  Центральной  России,  в  Саратове  Совету  пришлось  с  самого
начала  бороться  с  решительной  оппозицией  (попытки  свергнуть  Советскую  власть
здесь  "встречаются  гораздо  чаще,  чем  в  любом  ином  месте  республики")  по  той
простой  причине,  что  Совет  "не  пользуется  моральным  авторитетом".  Чтобы
пояснить  этот  пункт,  в  докладе  перечислены  в  хронологическом  порядке  все  прояв¬
ления  оппозиции  с  начала  1918  г.  Там  сказано,  что  "меры  полицейского  воздействия
практикуются  чаще,  нежели  это  было  бы  желательно"  (так,  власти  арестовали
"свыше  700  человек");  они  внушили  горожанам  враждебность  к  советской  власти,
которая  не  пользовалась  сколько-нибудь  заметной  популярностью.  Фактически
"квазиреволюционные"  методы  действий  местных  представителей  советской  власти  -
бессмысленные  реквизиции,  не  продиктованные  необходимостью  массовые  аресты  и
политические  репрессии  -  "сплошь  и  рядом  без  нужды  озлобляют  население".
По  мнению  комиссии,  саратовская  партийная  организация  не  имела  с  массами  "даже
признаков  того  творческого  контакта,  без  которого  советский  режим  теряет  свою
основную  суть".  "Отсюда  бюрократизм,  безответственность  и  бесконтрольность..."
Местные  большевистские  вожди  фактически  не  считались  с  партийной  организацией
как  таковой:  "Без  преувеличения  можно  сказать,  что  партия  в  Саратове  не  сущест¬
 84

вует".  Местные  вожди,  так  гордящиеся  своей  независимостью,  "по  существу  движутся
по  течению  и  являются  игрушкой  в  руках  авантюристов".  "Полная  неорганизо¬
ванность,  удивительная  неосведомленность,  страшнейший  дилетантизм  и  отсутствие
дисциплины"  -  таковы  важнейшие  черты  "сбившегося  с  пути"  местного  больше¬
вистского  руководства39.
 Анализируя  "внутренний"  язык  партии,  можно  понять,  что  Саратовский  совет  едва-
едва  пережил  восстание:  "Отношение  городского  населения  к  событиям  было  ярко
проникнуто  враждой  к  Советам".  Даже  латышские  стрелки,  эти  "большевистские
казаки",  не  сразу  встали  на  защиту  Совета.  В  противоположность  утверждениям
"внешнего"  языка,  что  восстанием  заправляли  контрреволюционные  эсеры  и  мень¬
шевики,  комиссия  нашла,  что  "никакой  систематической  пропаганды  против
Советской  власти  среди  красноармейцев  не  велось..."  Напротив,  комиссия  возлагала
вину  за  случившееся  на  местную  коммунистическую  партийную  организацию,
пренебрегавшую  работой  в  войсках,  и  подчеркивала  стихийность  восстания.  В
докладе  признавалось,  что  многие  солдаты  вступили  в  Красную  армию  от  отчаяния,
лишь  ради  того,  чтобы  получать  жалованье,  а  следовательно,  политическая  созна¬
тельность  советских  красноармейцев  находится  "на  очень  низком  уровне",  и  "очень
значительная  часть  их  не  имеет  ни  малейшего  представления  о  совершающихся
событиях,  абсолютно  не  знают  основной  сущности  советской  власти"40.
 Как  видим,  формулы  обоих  языков  отмечены  существенными  стилистическими
различиями.  Однако  оба  они  используют  идеологемы,  т.е.  слова,  соединяющие  в  себе
описательное  и  оценочное  начала.  Так,  например,  термины  "рабочий  класс"  и  "мелкая
буржуазия"  не  только  обозначают  социальные  группы,  но  и  несут  отвлеченную  оце¬
ночную  нагрузку.  Такой  идеологизированный  язык  М.  Эпштейн  называет  "идеоязы¬
ком",  при  использовании  которого  "само  употребление  идеологизированного  слова
освобождает  говорящего  от  необходимости  приводить  логические  доказательства"41.
 "Внешний"  язык  партии  явно  дает  лишь  неполную,  предвзятую  и  одностороннюю
версию  мятежа.  Изображая  дело  так,  как,  по  мнению  большевиков,  оно  должно  было
бы  обстоять,  "внешний"  язык  использовался  как  средство  борьбы,  призванное  "укреп¬
лять  и  укоренять"  их  власть,  "прятать  с  глаз  долой  грязное  белье  их  правления  или
придавать  ему  более  пристойный  вид"42.  Большевистский  "внешний"  язык  служил
откликом  на  действия  врагов,  но  нередко  умалчивал  о  событиях,  противоречивших
его  концепциям,  упоминая  о  них  лишь  затем,  чтобы  их  отрицать.  Он  возлагал  вину  за
трудности,  выпавшие  на  долю  партии,  на  ее  противников-социалистов  и  не  делал
различия  между  ее  врагами.  По  сути  дела  этот  язык  был  нацелен  на  стирание  грани
между  идеями  и  реальностью,  которую  он  тем  самым  искажал.
 "Внутренний"  язык  партии,  менее  пропагандистский  по  характеру,  также  содержал
в  себе  суждения,  подразумевавшие,  что  основные  группы  российского  общества  наде¬
лены  определенными  прирожденными  свойствами.  Утверждая,  что  малочисленность
городского  пролетариата  не  позволяла  советской  власти  прочно  утвердиться  в
Саратове,  он  осуждал  местных  жителей  за  мещанские,  обывательские  взгляды.  Речь
шла  о  том  слое  среднего  городского  сословия,  которое  не  приветствовало  больше¬
вистское  правление,  зато  нередко  симпатизировало  его  противникам-социалистам.
Точно  так  же  "внутренний"  язык  утверждал,  что  солдаты  "не  имеют  ни  малейшего
представления  о  совершающихся  событиях",  потому  что  происходят  из  крестьян,
обладающих  "низкой"  политической  сознательностью.  Иначе  говоря,  если  бы  они
были  рабочими,  они  никогда  бы  себя  так  не  вели.
 "Внутренний"  партийный  язык  противоречил  внешнему,  так  как  отрицал,  что  вос¬
стание  -  дело  рук  правых  эсеров  и  меньшевиков,  подчеркивал  внезапность  событий  и
не  признавал  факта  систематической  антисоветской  пропаганды.  Речь  шла  о  неус¬
тойчивости  советской  власти  и  об  отсутствии  морального  авторитета  и  широкой
популярности  у  саратовского  комитета  партии  (но  не  у  партийной  верхушки).  Кроме
того,  средствами  "внутреннего"  языка  осуждалось  местничество  большевистских  вож¬
дей  Саратова  и  квазиреволюционные  методы,  опирающиеся  на  полицейские  меры.
 85

Вместо  того,  чтобы  клеймить  позором  контрреволюционеров,  предателей  революции
и  врагов  советской  власти,  "внутренний"  язык  обратился  к  противоречиям  среди
членов  местного  комитета  партии,  которые  привели  к  вспышке  недовольства.  Более
того,  сочтя  восстание  спонтанным,  комиссия  преуменьшила  его  политическую  и
идеологическую  опасность  и  отказалась  признать,  что  выступление  было  созна¬
тельным  движением  враждебных  большевикам  политических  группировок.  Но  как  бы
то  ни  было,  изобразив  поведение  масс  как  внезапную  вспышку,  "внутренний"  язык
отвел  им  низшую  роль  в  классовой  иерархии43.
 Между  отменой  военного  положения  в  Саратове  летом  1918  г.  и  его  повторным
введением  в  апреле  1919  г.  "внешний"  язык  партии,  отраженный  на  страницах  местной
прессы,  все  больше  выхолащивался  и  унифицировался  (все  меньше  отличаясь  от
языка  центральной  печати):  члены  партии  постепенно  овладевали  формами  и  особен¬
ностями  обоих  языков.  Когда  под  огнем  критики  из  центра  оказалось  местничество,
"внутренний"  язык  стал  полем  дебатов  по  поводу  централизации,  местничества  и
других  спорных  вопросов.  Конечно,  острые,  болезненные  проблемы,  обычно  отно¬
сившиеся  к  сфере  "внутреннего"  языка,  просачивались  и  во  "внешний"  язык  до  самого
конца  Гражданской  войны.  Когда  Москва  сместила  саратовских  вождей  и  заменила  их
чужаками  и  когда  центр  ввел  единую  экономическую  и  пропагандистскую  политику,
оба  языка  сблизились.  "Внешнему"  языку  приходилось  бороться  с  новыми  мощными
угрозами  Советской  власти,  особенно  со  стороны  "иностранной  буржуазии  и
мирового  капитализма".  Поэтому  он  прибегал  к  прямому  отрицанию  фактов  или  к  их
замалчиванию.  Например,  "Известия  Саратовского  совета"  отрицали  слухи  о  том,  что
чехословаки  захватили  Вольск,  Балаково,  Камышин,  Царицын  и  Астрахань.  ("Все
эти  слухи  не  имеют  никаких  фактических  оснований  и  являются  совершенно
вздорными".)  Но  через  две  недели  газета  уже  не  могла  отрицать,  что  Хвалынск  и
Вольск  взяты  во  второй  раз  и  что  казачья  армия  генерала  П.Н.  Краснова  перешла  в
наступление44.  "Внешний"  язык  теперь  превозносил  героические  достоинства  местных
рабочих,  забыв  о  временах,  когда  они  равнодушно  или  враждебно  относились  к
Советской  власти.  Все  сильнее  во  "внешнем"  языке  большевиков  политическая
благонадежность  определяла  социальную  принадлежность  людей.  Таким  образом,
классовую  принадлежность  выражали  в  политических,  а  не  в  социологических
терминах.  "Истинный  пролетариат"  поддерживал  Советскую  власть,  а  те,  кто  ее  не
поддерживал,  не  были  "настоящими  рабочими".  Как  пишет  П.  Холквист,  партия
видела  в  социальных  движениях  "политико-моральные  проекции"45.
 Большевики  в  1917  г.  старались  представить  Октябрьскую  революцию  законной
преемницей  Французской  революции.  Сознательное  целенаправленное  использование
подобного  образа  говорит  о  попытке  большевиков  придать  законность  своей  борьбе  и
оправдать  террор.  Развернутый  тогда  же,  после  покушения  на  жизнь  Ленина,  красный
террор  показывает,  насколько  публичный  язык,  выражающий  классовые  интересы,
был  связан  с  конкретными  политическими  шагами  партии.  ЧК  взяла  в  заложники
глав  богатых  саратовских  семейств  и  держала  их  на  волжской  барже,  казнила
20  человек  "за  подготовку  контрреволюционного  восстания  в  гор.  Аткарске"  и  арес¬
товала  еще  многих46.
 В  марте  1919  г.  белые  предприняли  самую  серьезную  попытку  свергнуть  Совет¬
скую  власть.  По  всей  Саратовской  губ.  прокатились  крестьянские  волнения  и  бунты,
из-за  чего  многократно  возросло  дезертирство  из  Красной  армии.  В  Хвалынском
уезде  крестьяне  прятали  дезертиров  и  не  подчинялись  приказам  о  мобилизации  и  о
реквизиции  скота.  В  Кузнецке  и  Балашове  разразились  восстания.  Вооруженные
банды  в  Балашове,  Сердобске  и  Аткарске  жгли  военные  склады,  взрывали  мосты,
разгоняли  волостные  советы.  В  Балашове  крестьяне-дезертиры  убили  местного
военного  комиссара.  К  маю  1919  г.  крестьяне  отказались  сдавать  властям  запасы
зерна47.  В  апреле  в  Саратовской  губ.  было  введено  чрезвычайное  положение,  и  город
стал  укрепленным  районом,  центром  военных  операций  на  фронтах  Поволжья.  Как
раз  в  это  же  время  острые  разногласия  внутри  местной  партийной  организации
 86

привели  к  отстранению  от  руководства  Антонова  и  Васильева,  которых  заменили
коммунистическими  вождями,  прибывшими  со  стороны.  Новый  глава  губисполкома,
В.А.  Радус-Зенкович  возглавлял  также  Комитет  содействия  обороне,  а  Совет  кре¬
пости  начал  готовиться  к  отражению  врага.  То  же  самое  происходило  в  уездах  и  на
заводах.  Во  "внешнем"  языке  партии  исчезли  различия  в  обозначении  военной  и
гражданской  властей.
 Опасность,  грозившая  Центральному  Поволжью,  вызвала  серию  непопулярных
мобилизационных  мер  -  всеобщую  мобилизацию,  набор  добровольцев,  специальные
призывы  членов  коммунистической  партии.  В  Красную  армию  призвали  пятую  часть
членов  саратовских  профсоюзов,  а  для  остальных  ввели  обязательную  военную  под¬
готовку.  Однако  из-за  нехватки  оружия  и  снаряжения  последняя  задача  оказалась  не¬
выполнимой.  Имея  запасы  хлеба  всего  на  10  дней,  руководители  города  были  вы¬
нуждены  урезать  нормы  выдачи  во  избежание  катастрофы48.
 Стремление  как-то  смягчить  суровость  этих  непопулярных  мер  привело  к  сущест¬
венным  переменам  во  "внешнем"  языке.  Тон  здесь  задавала  новоявленная  забот¬
ливость  коммунистов  о  "крестьянах-середняках",  появившаяся  после  VIII  съезда  пар¬
тии.  Всем  представителям  как  местной,  так  и  центральной  Советской  власти  вме¬
нялось  в  обязанность  "проявить  самое  внимательное  отношение  к  нуждам  и  законным
требованиям  трудящегося  крестьянства".  "В  интересах  развития  и  укрепления  комму¬
нистической  революции,  а  также  стремясь  к  установлению  самых  дружественных
отношений  между  всеми  трудящимися..."49,  саратовские  газеты  признавали,  что  пер¬
вые  столкновения  крестьянства  с  Советской  властью  действительно  давали  им  осно¬
вания  для  ее  неприятия  и  осуждали  употребление  терминов  "контрреволюционер"  и
"кулак"  по  адресу  крестьян,  недовольных  новой  системой.  Каждый  представитель
власти  нес  теперь  личную  ответственность  за  то,  чтобы  не  путать  середняка  с  кула¬
ком.  "Следует  всегда  иметь  в  виду,  что  недовольство  крестьян  Советской  властью  от¬
нюдь  не  свидетельствует  еще  о  контрреволюционности  крестьянства"50.  Кроме  того,
коммунисты  заручились  поддержкой  меныпевиков-интернационалистов  и  револю¬
ционных  коммунистов  (ветвь  партии  левых  эсеров),  которые,  несмотря  на  продол¬
жающийся  идеологический  спор  с  коммунистами-ленинцами,  призвали  рабочих
"встать  на  защиту  Советской  власти".  Утверждая,  что  вот-вот  вспыхнет  мировая  рево¬
люция,  Советы  объявили  войну  "бюрократизму".  Этот  термин  охватывал  всю  гамму
негативных  явлений  -  от  безразличия  и  коррупции  до  открытой  враждебности.  Чтобы
углубить  представления  о  связи  русской  революции  с  французской,  один  из  номеров
"Известий  Саратовского  совета"  был  посвящен  30-й  годовщине  взятия  Бастилии51.
 Еще  в  апреле  армии  Колчака  был  нанесен  серьезный  удар,  но  теперь  к  Волге
подошли  силы  генералов  Врангеля  и  Деникина.  2  июля  их  войска  взяли  Царицын,
и  после  этого  части  Деникина  продолжили  движение  к  Саратову,  в  то  время  как
Кавказская  армия  Врангеля  начала  свое  стремительное  наступление  вверх  по  Волге.
На  следующий  день  Саратовская  губ.  оказалась  в  окружении.  В  Балашов  ворвались
враждебные  большевикам  казачьи  части  вместе  с  крестьянскими  "бандами".  Власть  в
Саратове  взял  в  свои  руки  Военно-революционный  комитет,  который  развернул
широкую  агитацию.  В  призыве,  обращенном  к  саратовским  рабочим,  прямо
говорилось  о  деникинской  угрозе:  "Саратовские  рабочие!  если  вы  не  хотите,  чтобы
банды  Деникина  вспарывали  животы  вашим  женам,  если  вы  не  хотите,  чтобы  они
насиловали  ваших  дочерей,  если  вы  не  хотите,  чтобы  они  разбивали  головы  вашим
младенцам  о  камни  уличных  мостовых,  -  к  оружию!  Саратовские  крестьяне!  Если  вы
хотите  сохранить  за  собой  землю,  если  вы  не  хотите  возврата  помещиков,  -  спешите  в
ряды  Красной  армии!"  Обращаясь  к  женщинам,  это  воззвание  вообще  не  касалось
классовых  чувств,  адресуясь  прямо  к  исконно  женскому  началу:  "Во  имя  спасения
ваших  жизней  и  жизни  ваших  детей  убеждайте  ваших  братьев,  мужей,  сынов  и  отцов
стать  под  ружье  в  ряды  Красной  армии"52.  Отчаянный  тон  "внешнего"  языка  и  явные
попытки  запугать  людей,  чтобы  заставить  их  действовать,  возможно,  объясняются
тем,  что  среди  саратовских  рабочих  вели  открытую  агитацию  "контрреволюционные
 87

элементы",  обещавшие  рассчитаться  с  коммунистами53.  ЧК  раскрыла  "заговорщи¬
ческую"  деятельность  некой  белогвардейской  группы,  задумавшей  сформировать  в
Саратове  части,  готовые  выступить  во  взаимодействии  с  войсками  Деникина54.
 Саратовские  "Известия"  предприняли  беспрецедентный  шаг  -  признали,  что  со¬
ветская  власть  в  опасности:  "Царицын  пал.  Враг  у  ворот.  Все  на  защиту  Саратова!
Бейте  в  набат!  Все  к  оружию!"  -  кричали  газетные  заголовки  5  июля.  На  следующий
день  "Известия"  сообщали:  "Среди  жителей  города  есть  много  контрреволюционной
сволочи,  которая  старается  посеять  смуту  и  панику  как  в  сердцах  обывателей,  так  и
среди  красноармейцев".  Газета  признавала,  что  "органам  местной  власти  пришлось
произвести  массовые  аресты  среди  контрреволюционной  буржуазии  Саратова"55.
Зверства,  якобы  совершаемые  белыми,  тоже  широко  освещались  в  печати.
 В  конце  июля  силы  Деникина  находились  в  70  км  от  Саратова.  Паника  охватила
город,  жители  обратились  в  бегство.  ЧК  расстреливала  "классовых  врагов",  отбирала
оружие,  вывозила  боеприпасы,  продовольствие  и  другое  имущество,  а  партия  разра¬
батывала  тайные  планы  эвакуации  семей  местных  коммунистов  и  беспартийных  слу¬
жащих  советских  учреждений56.  Никогда  больше  на  протяжении  всей  Гражданской
войны  агитационный  отдел  Совета  не  тратил  столько  энергии  на  распространение
официальной  партийной  версии  революционных  событий.  Он  готовил  агитаторов  и
литературу,  показывал  короткие  пропагандистские  фильмы  ("агитки"),  проигрывал
звукозаписи  ленинских  выступлений.  Отдел  координировал  работу  пяти  агитацион¬
ных  поездов  и  речного  парохода,  которые  несли  в  уезды  партийное  слово.  Каждый
был  оснащен  киноустановкой,  радиостанцией  и  печатным  станком,  в  каждом  служило
до  200  технических  специалистов.
 Большой  вклад  в  агитацию  внес  М.И.  Калинин  -  председатель  ВЦИК  и  наиболее
выдающийся  партийный  вождь  крестьянского  происхождения,  который  в  1919  г.  5  раз
побывал  на  Волге.  Выступая  на  27  публичных  митингах  в  Ртище  во,  Аткарске,  Бала¬
шове  и  Вольске,  Калинин  старался  убедить  слушателей,  что  Советская  власть  станет
впредь  лучше  работать  на  их  благо57.  В  секретном  циркуляре,  направленном  в  рай¬
онные  комитеты  партии  (это  типичный  образец  "внутреннего"  языка),  саратовская
партийная  организация  объяснила,  что  "преимущественно  кулацкий  состав  населения"
губернии  осложняет  ситуацию  и  что  "без  активной  поддержки"  каждого  члена  партии
ЧК  "не  сможет  успешно  бороться  с  проявлениями  контрреволюционных  настроений
со  стороны  различных  темных  сил,  находящих  богатую  почву"  в  Саратовской  губ.58
Военные  власти  были  согласны  с  этим  утверждением.  В  секретном  военном  докладе
(также  на  "внутреннем"  языке)  о  военной  угрозе  Поволжью  говорилось,  что  боль¬
шинство  крестьян  в  губернии  "в  любой  момент  поддержит  всякое  начинание  к
свержению  Советской  власти  в  Саратове",  как  и  "контрреволюционное  мещанство  и
чиновничество".  "...И  только  около  10  тысяч  рабочих  можно  считать  оплотом  и
защитниками  революции",  в  то  время  как  части  Красной  армии,  "состоящие  из
крестьян  и  бывшего  офицерского  командного  состава",  способны  в  любую  минуту
восстать,  как  в  мае  1918  г.  "На  случай  внутреннего  восстания,  которое  трудно  будет
подавить  внутренними  силами",  следовало  в  окрестных  лесах  разместить  артиллерию,
чтобы  при  необходимости  обстреливать  город.  В  докладе  не  одобрялось  создание
воинских  частей  из  саратовских  немцев,  так  как  "немецкие  колонисты...  по  своему
социальному  положению"  неспособны  поддерживать  Советскую  власть59.  К  тому  же
оборона  города  оказалась  в  руках  450  плохо  обученных  коммунистов  и  сочув¬
ствующих,  чей  низкий  боевой  дух  вызвал  гнев  командующего  Восточным  фронтом60.
 Оба  партийных  языка,  повествуя  об  осаде  Саратова,  свидетельствуют  о  слабости
Советской  власти.  Полагая,  что  оппозиция  бессмысленна,  поскольку  вот-вот  вспыхнет
мировая  революция,  "внешний"  язык  был  проникнут  небывалой  заботой  о
крестьянстве.  Средствами  "внешнего"  языка  большевики  признавали,  что  предста¬
вители  власти  допускали  ошибки  ("мы  знаем,  что  у  советской  власти  были  дефекты"),
что  у  крестьянства  имелись  веские  причины  для  недовольства.  Они  осуждали  широкое
употребление  слов  "кулак"  и  "контрреволюция"  в  отношении  деревни,  объявляли
 88

"своими"  некоторых  соперников-социалистов,  поддержавших  партию  в  критический
момент.  "Внешний"  язык  даже  не  скрывал,  что  в  городе  существует  серьезная  угроза
режиму.  Но  у  большевиков  не  было  иного  выхода,  как  признать  свои  ошибки  -  они
находились  на  грани  краха.  Примечательно,  что  если  эта  риторическая  стратегия  и
смогла  что-нибудь  сделать  для  укрепления  Советской  власти,  то  это  дорого  ей
обошлось:  она  извратила  "внешний"  язык,  обесценив  былые  концепции  героического
настоящего.  Ведь  не  прошло  и  нескольких  месяцев  с  тех  пор,  как  "внешний"  язык
раздувал  "классовую  войну"  в  деревне  и  клеймил  крестьянское  сопротивление
противоречивой  и  непопулярной  политике  партии  как  контрреволюцию.  Наверное,
всем,  а  не  только  осажденным  партийным  вождям  было  ясно,  что  крестьянство
поддержит  всякую  попытку  свергнуть  Советскую  власть  в  Саратове  "в  любой
момент".  Хотя  проблема  восприятия  "внешнего"  языка  лежит  за  рамками  настоящей
статьи,  можно  сказать,  что  читатели  газет,  несомненно,  реагировали  на  заигрывания
прессы  с  понятным  цинизмом.  Иначе  говоря,  они  учились  расшифровывать  советский
жаргон,  предназначенный  для  общественности.
 Во  "внутреннем"  языке  опять  представала  зашифрованная  классовая  иерархия,
четко  обозначавшая  место  рабочих,  крестьян  и  буржуазии.  Так,  "кулацкая"  природа
крестьянства  губернии  и  "контрреволюционная"  буржуазия  создавали  "богатую
почву"  для  "темных  сил"  и  "контрреволюции".  Таким  же  образом  лишь  четверть
саратовских  рабочих  -  только  те,  кого  относили  к  промышленному  пролетариату,
считалась  истинным  пролетариатом,  "оплотом  и  защитником  революции".  Внут¬
ренний  регистр  партийного  языка  содержал  имплицитное  понимание  того,  что,
несмотря  на  неблагоприятный  для  Советской  власти  состав  населения  Саратовской
губ.,  активность  и  самоотверженность  саратовских  большевиков  искупают  многие
недостатки.  Этот  язык  демонстрировал  внутрипартийные  разногласия  -  трения  между
гражданскими  и  военными  партийными  лидерами.  Так,  "внутренний"  язык  военных
властей  критиковал  местных  коммунистов  за  плохую  подготовку  (возможно,
подразумевая  их  некомпетентность)  и  за  отсутствие  энтузиазма  (очевидно,  трусость).
Признавая,  что  ужасные  условия  в  армии  способны  вызвать  мятежи  и  крестьянские
волнения,  "внутренний"  язык  видел  причину  ненадежности  Красной  армии  в  ее
классовом  составе:  в  ней  служили  крестьяне  (потенциальные  кулаки)  и  бывшие
офицеры  (потенциальные  белогвардейцы).  Партия  не  могла  опереться  на  зажиточных
(а  потому  враждебных  ей)  саратовских  немцев  или  на  советских  служащих,
состоявших  из  "буржуазных  элементов",  контрреволюционных  по  своей  сути.  Когда
большевики  изъявили  готовность  повернуть  пушки  против  города,  на  "внутреннем"
языке  это  значило,  что  партийная  элита,  очутившись  во  враждебном  окружении,
готова  была  заплатить  любую  цену  лишь  бы  остаться  у  власти.
 В  конце  августа  осада  Саратова  была  снята;  красные  войска  отбросили  белых  от
Камышина  и  в  сентябре  перешли  в  первое  наступление  на  Царицын.  К  концу  1919  г.
все  вражеские  силы  были  изгнаны  из  Саратовской  губ.,  но  по  пятам  за  ними  шли
новые  беды:  движение  зеленых  (крестьянских  "банд"),  экономическая  разруха,  не¬
приятие  народом  Советской  власти  в  финале  Гражданской  войны  и,  наконец,  голод.
Как  и  следовало  ожидать,  "внешний"  язык  партии  в  ответ  на  эти  испытания  порождал
все  новые  образы  героического  настоящего,  хотя  такая  стратегия  опровергала
прежние  версии  революционной  сказки  большевиков.  Напротив,  "внутренний"  язык,
выражающий  те  "приемы  и  постулаты  их  власти,  которые  нельзя  признать  открыто",
по-прежнему  мог  противоречить  "внешнему".
 По  мнению  Дж.  Скотта,  язык  "открывает  целые  системы  значений  и  ценностей,
выявляя  не  только  взгляды  людей  на  конкретные  проблемы,  но  и  их  понимание
собственной  жизни  и  мироустройства  в  целом"61.  Основываясь  на  этом,  я  попытался
рассмотреть  возникновение  двух  различных  партийных  языков  -  "внешнего"  и  "внут¬
реннего"  -  в  социальном  контексте  начального  этапа  Гражданской  войны.  Если  все
мы,  историки  советского  периода,  очень  хорошо  знакомы  с  "внешним"  языком  ком¬
мунистической  партии,  то  новые  исследования,  основанные  на  ранее  недоступных
 89

архивных  материалах,  показали,  насколько  влиятельным  был  совершенно  отличный
от  него  "внутренний"  язык,  который  скрыто  существовал  и  позже  -  в  сталинской  Рос¬
сии.  Настоящая  статья,  документируя  самое  начало  возникновения  "внешнего"  и
"внутреннего"  языков  в  провинции,  позволяет  отнести  момент  расхождения  между
двумя  способами  коммуникации  непосредственно  к  послеоктябрьскому  периоду.
 Представленный  на  страницах  газет  "внешний"  язык  партии  изображал  идеали¬
зированное  героическое  настоящее:  борьбу  революционной  диктатуры  пролетариата
и,  когда  это  было  выгодно,  то  и  крестьянства  с  контрреволюционным  окружением.
Всю  первую  половину  1918  г.  и  даже  позже  "внешний"  язык  отличался  чертами
местничества  и  провинциального  большевизма.  На  практике  это  означало,  что  мест¬
ная  пресса  могла  столь  же  легко  избегать  обсуждения  политики  центра,  с  которой
была  несогласна  (и  даже  критиковать  ее),  как  могла  не  касаться  и  вопроса  о  растущей
враждебности  рабочего  класса.  Но  все  это  стало  меняться,  когда  централизованный
бюрократический  аппарат  начал  свое  наступление,  после  чего  сопротивление  внутри
партии  постепенно  (хотя  и  не  полностью)  перешло  в  сферу  "внутреннего"  языка,
оставшегося  полем  ожесточенных  столкновений.  По  определению  М.  Бахтина,  сло¬
жившийся  в  итоге  "авторитарный"  "внешний"  язык  сделался  монологическим:  созда¬
вая  политический  миф  о  власти,  он  давал  чисто  аффирмативный  способ  понимания
происходящих  перемен.
 Отводя  рабочим  первое  место  в  социальной  иерархии,  большевики,  одержимые
страхом  перед  заговорами,  неумолчно  кричали  о  происках  "темных  сил  старого
мира"  -  капиталистов,  помещиков,  священников,  кулаков,  черносотенцев,  белогвар¬
дейцев  и  "господ  буржуев".  В  ответ  на  реальную  угрозу  со  стороны  своих  оппонентов
саратовские  большевики  расширили  список  врагов,  включив  в  него  "лжесоциалистов".
Противоречия  во  взглядах  на  Советскую  власть  возникли  еще  в  1917  г.,  разведя  в
октябре  по  разные  стороны  баррикад  большевиков  и  умеренных  социалистов.  "Са¬
ботаж"  государственных  служащих  и  интеллигенции,  выступление  враждебных  ка¬
зачьих  сил,  общественный  протест  против  роспуска  Учредительного  собрания,  бес¬
чинства  фронтовиков,  угроза  со  стороны  анархистов  и  террористов,  сопротивление
рабочих  во  время  выборов  в  Совет  в  апреле  1918  г.,  майский  мятеж,  едва  не  стоивший
большевикам  власти,  выступления  против  большевиков  частей  чехословаков,
крестьянские  волнения,  жестокая  расправа  белых  с  революционерами  после  взятия
Вольска  -  все  это  способствовало  формированию  осадной  психологии  большевиков.
Она  и  служила  тем  контекстом,  на  фоне  которого  большевики  пытались  речевыми,
риторическими  средствами  преобразовать  общество  и  социальные  отношения.
 Так,  признавая,  что  язык  способен  трансформировать  отношения  людей  и  вопло¬
щать  в  жизнь  то,  что  он  выражает,  я  старался  показать,  какую  высокую  степень
чуткости  и  гибкости  проявляли  оба  языка  большевиков  в  реакции  на  происходящие
событий.
 Ко  времени  наступления  Белой  армии  на  Саратовскую  губ.  в  1919  г.  грань  между
гражданской  и  военной  властями  стерлась,  большевиков  преследовали  страхи  перед
происками  оппозиции.  Партия  Ленина  осталась  в  одиночестве  и  пыталась  удержаться
у  власти,  пока  огонь  мировой  революции  не  вспыхнет  в  Европе.  Тяжесть  борьбы  слу¬
жила  оправданием  и  основанием  для  утверждения  партийной  дисциплины.  Этот  прием
стал  важным  уроком  Гражданской  войны.  Беда  лишь  в  том,  что,  делая  утверждения
на  подобные  темы,  большевики  невольно  наводили  тех,  кому  они  были  адресованы,
как  раз  на  противоположные  мысли.
 Именно  поэтому  партия  вырабатывала  речевую  стратегию,  способную  скрывать
явно  заметные  расхождения  между  действительностью  и  ее  отражением  во  "внешнем"
языке.  Навешивая  ярлыки  на  политических  оппонентов  партии,  "внешний"  язык
стремился  отвлечь  внимание  от  популярных  политических  лозунгов  своих  про¬
тивников.  Использовались  и  другие  приемы.  Один  из  них  состоял  в  простом  отри¬
цании  очевидного  (например:  "белые  не  взяли  Вольск");  другой  -  в  определении  об¬
щественного  и  политического  статусов  людей  по  их  поступкам  (так,  настоящие
 90

рабочие  поддерживали  Советскую  власть,  "лжесоциалисты"  утверждали,  что  Советы
утратили  свою  демократическую  природу).  Слабость  партии  признавалась  крайне
редко  -  например,  когда  враг  стоял  у  ворот  и  надо  было  мобилизовать  все  возможные
силы  на  борьбу  с  ним  во  время  осады  Саратова  в  середине  1919  г.  Именно  в  такие
времена  во  "внешнем"  языке  проглядывали  некоторые  черты  "внутреннего",  а  вре¬
менами  появлялось  даже  сильное  сходство  с  ним.  Необходимость  постоянно  создавать
новую  картину  героического  настоящего  и  усиливать  выразительность  "внешнего"
языка  ослабляли  его  позиции,  поскольку  приходилось  ради  этого  опровергать
прежние  версии.  Поэтому,  хотя  большевистский  контроль  над  прессой  помогал
партии  выстоять  в  Гражданской  войне,  деятельность  на  риторическом  фронте  могла  и
подрывать  ее  авторитет.
 Но  партийная  элита  могла  согласиться  лишь  с  тем,  что  саратовский  комитет
партии,  а  не  вся  партия  не  имел  "морального  авторитета",  чтобы  находиться  у  власти.
Придавая  первостепенную  важность  классовой  сути  явлений,  партийная  верхушка
считала,  что  ее  опора  в  обществе  слаба  из-за  характерных  особенностей,  т.е.
недостатков  того  класса,  от  чьего  имени  она  правила.  Хотя  российские  рабочие,
возможно,  не  всегда  постигали  историческую  роль,  которую  им  выпало  сыграть,  пар¬
тийные  лидеры  верили,  что  они  осознают  свою  миссию.  Эта  абсолютная  вера
большевиков  в  свое  историческое  предназначение  и  культурный  контекст,  его  обус¬
ловивший,  оправдывали  в  их  глазах  любое  насилие,  готовность  править  и  без
поддержки  масс,  растущую  нетерпимость  к  инакомыслию  внутри  партии.  Поэтому  те
из  них,  кто  яснее  видел  недостатки  партии,  скорее  предпочитали  любой  ценой
держаться  за  власть  ради  некой  высшей  цели,  чем  ввести  народное  правление.  Ведь
это  потребовало  бы  полного  пересмотра  и  даже  искажения  "внешнего"  языка.  Партия
не  доверяла  самостоятельности  тех  самых  социальных  групп,  от  имени  которых  она
правила.
 Примечания
 1 	Gamson  W.A.  Political  Discourse  and  Collective  Action  //  International  Social  Movement  Research:
A  Research  Annual.  Greenwich,  Conn.,  1988.  Vol.  1.  P.  221.  По  мнению  У.  Гэмсона,  политическая  борьба
разворачивается  в  сфере  противоречий,  причем  каждой  задаче  борьбы  соответствует  свой  речевой  строй.
 2 	H  u  n  t  L.  Politics,  Culture  and  Class  in  the  French  Revolution.  Berkeley,  1984.  P.  12.
 3 	Cm.:  Baker  K.M.  Inventing  the  French  Revolution.  Essays  on  French  Political  Culture  in  the  Eighteenth
Century.  Cambridge,  1990.  P.  18.
 4 	H  u  n  t  L.  Op.  ciL  P.  27-28.
 5 	Это  формулировка  T.  Чайлдерса.  См.:  С  h  i  1  d  е  г  s  Т.  The  Social  Language  of  Politics  in  Germany:  The
Sociology  of  Political  Discourse  in  the  Weimar  Republic  //  American  Historical  Review.  95.  №  2.  April  1990.
P.  335.
 6 	Пожалуй,  можно  было  бы  утверждать,  что  "внешний"  язык  использовался  также  на  публичных
собраниях,  в  агитационной  литературе  и  устной  пропаганде,  в  то  время  как  на  "внутреннем"  изъяснялись  на
закрытых  партийных  собраниях,  в  частных  дискуссиях  и  встречах.  Однако  ограниченный  объем  статьи  не
позволяет  мне  остановиться  на  этом  вопросе.
 7 	S  с  о  11  J.C.  Domination  and  the  Arts  of  Resistance:  Hidden  Transcripts.  New  Haven,  1990.  P.  xii.
 8 	Этот  термин  принадлежит  К.  Эмерсон.  См.:  Emerson  К.  New  Words,  New  Epochs,  Old  Thoughts  //
Russian  Review.  Vol.  55.  №  3.  1996.  P.  357.
 9 	Это  выражение  С.  Коткина  из  статьи:  К  о  t  k  i  n  S.  Coercion  and  Identity:  Workers'  Lives  in  Stalin's  in
Showcase  City  //  Making  Workers  Soviet;  Power,  Class  and  Identity.  Ithaca,  1994.  P.  302.
 10 	В  новой  книге,  которую  я  заканчиваю,  я  обратился  к  изучению  семантических  и  стилистических
особенностей  обоих  дискурсов.  Она  называется:  "Experiencing  Civil  War:  Politics,  Society,  and  Revolutionary
Culture  on  the  Volga,  1918-1922".
 11 	Kolonitskii  B.I.  Antibourgeois  Propaganda  and  Anti-"Burzhui"  Consciousness  in  1917  //  Russian
Review.  53.  №  2.  April  1994.  P.  184,  187.  О  роли  прессы  в  формировании  общественного  мнения  в  России  в
этот  период  см.:  McReynoldsL.  The  News  under  Russia's  Old  Regime  The  Development  of  a  Mass-
Circulation  Press.  Princeton,  1991.
 12 	См.  гл.  в  KH.:  Raleigh  D.J.  Revolution  on  the  Volga:  1917  in  Saratov.  Ithaca,  1986  и  в  русском  переводе:
Рейли  Д.Дж.  Политические  судьбы  российской  губернии:  1917  в  Саратове.  Саратов,  1995.
 91

13 	F  u  г  e  t  F.  Interpreting  the  French  Revolution  /  Trans.  E.  Forster.  Cambridge,  1981.  P.  67-69.  См.  Известия
Саратовского  Совета  (далее:  ИСС)  за  март  и  апрель  1918  г.  Наблюдение  о  войне  высказано  П.  Холквистом.
См.:  Н  о  1  q  u  i  s  t  P.  Information  is  the  Alpha  and  Omega  of  Our  Work:  Bolshevik  Surveillance  in  its  Pan-Europan
Context  //Journal  of  Modem  History.  Vol.  9.  September,  1997.  P.  443-446.
 14 	ИСС.  1918.  19  марта.  №  49.  C.  3;  Саратовский  Совет.  С.  399-400.
 15 	Красная  газета  1918.  17  марта.  №  20.  С.  1-4.
 16 	ИСС.  1918.  28  марта.  №  57.  С.  2,  3;  1918.  29  марта.  №  58.  С.  1;  1918.  31  марта.  №  60.  С.  1;  На  страже
революции  (Из  истории  Саратовского  городского  совета.  1917-1921).  Саратов,  1921.  С.  7.
 17 	Слово  пролетария.  1918.  21  января.  №  1.  С.  4;  1918.  26  января.  №  7.  С.  1.
 18 	Государственный  архив  Саратовской  области  (ГА  СО),  ф.  521,  on.  1,  д.  207,  л.  1,  118;  Щ  е  п  а  к  и  н  М.
Саратовские  грузчики  на  защите  завоеваний  Октября  //  В  боях  за  диктатуру  пролетариата.  Сборник
воспоминаний  участников  Октября  и  Гражданской  войны  в  Нижнем  Поволжье.  Саратов,  1933.  С.  19-20;
Семенов  Г.Л.  Саратовские  грузчики  в  дни  великих  событий  //  За  власть  Советов.  Воспоминания
участников  революционных  событий  1917  года  в  Саратовской  губернии.  Саратов,  1957.  С.  142.
 19 	Полковник  Владимир  Лебедев,  эсер,  участник  Самарского  правительства,  утверждал,  что  в  апреле
1919  г.  в  стране  началась  борьба  против  большевистской  тирании,  качественно  отличная  от  прежних
спорадических  вспышек  недовольства.  См.:  Lebedeff  V.I.  The  Russian  Democracy  in  Its  Struggle  against
the  Bolshevist  Tyranny.  New  York,  1919.  P.  7.  Эта  работа  издана  также  под  названием:  "Борьба  русской
демократии  против  большевиков.  Записки  очевидца  и  участника  свержения  большевистской  власти  на
Волге  и  в  Сибири"  (Нью-Йорк,  1919).  Л.  Шапиро  в  своем  классическом  исследовании  о  политической
оппозиции  советской  власти  также  обратил  внимание  на  это  явление.  См.:  S  h  a  p  i  г  о  L.  The  Origin  of  the
Communist  Autocracy:  Political  Opposition  in  the  Soviet  State,  First  Phase,  1917-1922.  2d  ed.  Cambridge,  Mass,  1977.
P.  191.  Недавно  политическое  "возвращение"  меньшевиков  более  подробно  рассмотрел  В.Н.  Бровкин  в
работе:  Brovkin  V.N.  The  Mensheviks  under  Attack:  The  Transformation  of  Soviet  Politics,  June-Sept.  1918  //
Jahrbücher  fur  Geschichte  Osteuropas.  1984.  №  32.  S.  378-379.  См.  также:  Idem.  The  Mensheviks  after  October:
Socialist  Opposition  and  the  Rise  of  the  Bolshevik  Dictatorship.  Ithaca,  1987.
 20 	В  новый  губисполком  вошли  32  большевика,  7  левых  эсеров  и  1  эсер-максималисг.
 21 	Годовщина  социальной  революции  в  Саратове  /  Под  ред.  В.П.  Антонова-Саратовского.  Саратов,  1918.
С.  45-46  (далее:  Годовщина).  С.  27;  ИСС.  1918.  5  мая.  №  97.  С.  2.
 22 	ИСС.  1918.  11  апреля.  №69.  С.  1;  1916.  13  апреля.  №  71.  С.  1.
 23 	Я  не  игнорирую  развитие  демократических  черт  русской  политической  культуры,  но  хочу  под¬
черкнуть,  что  в  условиях  Гражданской  войны  у  них  было  гораздо  меньше  шансов  к  этому.  Я  касаюсь  и  этой
проблемы  в  новой  книге.  Те  же  наблюдения  по  поводу  роли  интеллигенции  делают  А.  Гейфман  и  П.  Кенез.
См.:  G  е  i  f  m  a  n  A.  The  Russian  Intelligentsia,  Terror  and  Revolution  //  The  Bolsheviks  in  Russian  Society:  The
Revolution  and  the  Civil  Wars  /  Ed.  by  V.H.  Brovkin.  New  Haven,  1997.  P.  35;  K  e  n  e  z  P.  The  Birth  of  the
Propaganda  State:  Soviet  Methods  of  Mass  Mobilization,  1917-1929.  Cambridge,  1965.  P.  4-7.
 24 	Из-за  нехватки  бумаги  тиражи  были  невелики,  в  пределах  10  тыс.  экз.  См.:  Я  к  о  р  е  в  Н.А.  Из  опыта
политической  работы  в  массах  в  годы  Гражданской  войны  (по  материалам  саратовской  партийной
организации)  //  Ученые  записки  Саратовского  университета.  1958.  №  59.  С.  239.
 25 	По  предположению  П.  Бурдье,  подобные  дискурсивные  стратегии  помогают  созданию  тех  самых
социальных  структур,  которые  в  них  выражены.  См.:  Bourdieu  Р.  Language  and  Symbolic  Power  /
Introduction  by  J.B.  Thompson;  Transi.  G.  Raymond  and  M.  Adamson.  Cambridge,  Mass.,  1991.  P.  128.
 26 	S  с  о  ttJ.S.  Op.  ciL  P.  11,67.
 27 	Годовщина.  C.  27;  ИСС.  1918.  21  февраля.  №  30.  С.  1;  1918.  26  февраля.  №  34.  C.  1-2;  1918;  5  марта.
№40.  C.  4;  Красная  газета.  1918.  21  февраля.  №  2.  С.  1;  1918.  27  февраля.  №  7.  С.  2;  Саратовский  Совет.
С.  393-394;  ГА  СО,  ф.  521,  on.  1,  д.  125,  л.  1-2;  оп.  2,  д.  2,  л.  15,  25.
 28 	Сообщение  об  издании  эсерами  номера  газеты  "Голос  трудового  народа"  содержится  в  газете
"Свобода  России"  от  24  мая  1918  г.  С.  3  и  опубликовано  в  работе:  В  u  n  у  a  n  J.  Intervention,  Civil  War,  and
Communism  in  Russia:  April-December.  1918:  Documents  and  Materials.  Baltimore,  1936.  P.  160-161.
 29 	Красная  газета.  1918.  24  мая.  №  69.  С.  1;  ИСС.  1918.  21  мая.  №  96.  С.  1;  1918.  22  мая.  №  97.  С.  2;
БердинцевВ.  Эпизоды  борьбы  с  контрреволюцией  в  Саратове  в  1918  году  //  В  боях  за  диктатуру
пролетариата.  С.  13;  Р  а  ш  и  т  о  в  Ф.А.  Советы  Нижнего  Поволжья  в  первый  год  диктатуры  пролетариата.
Канд.  дисс.  Саратовский  университет,  1968;  Государственный  архив  Российской  Федерации
(ГА  РФ),  ф.  130  (Совет  Народных  Комиссаров),  оп.  2,  д.  627,  л.  3.
 30 	Р  а  ш  и  т  о  в  Ф.А.  Указ.  соч.  С.  218-219;  Саратовский  Совет.  С.  535-536.  Годовщина.  С.  29-30;  ИСС.
1918.  24  мая.  №  98.  С.  3.  См.  также:  ИСС.  1918.  28  мая-5  июня.  №  101-108  и  Красную  газету.  1918.  5-
7  июня.  №  79-81.
 31 	ИСС.  1918.  21  мая.  №  96.  С.  Г,  1918.  20  мая.  №  95.  С.  1;  1918.  28  мая.  №  101.  С.  1;  Саратовский  Совет.
С.  509-515.
 32 	Красная  газета.  1918.  11  июня.  №  84.  С.  2.
 92

33 	ИСС.  1918.  24  мая.  №98.  С.  3;  1918;  28  мая.  №101.
 34 	В  u  n  е  a  n  J.  Intervention,  Civil  War,  and  Communism.  P.  161.
 35 	ИСС.  1918.  8  июня.  №  111.  C.  3.  Материалы  о  дискуссии  в  совете  по  этим  вопросам  см.:  Саратовский
Совет.  С.  523-524,  526.
 36 	Рабочий  интернационал.  1919.  2  июня.  №  4.  (RSDRP.  Nicolaevski  Collection.  Hoover  Institution,  Folder
Box  4).
 37 	Красная  газета.  1918.  11  июня.  №  84.  С.  2.
 38 	Наш  голос.  1918.  9  (22)  июня.  №  3.  Dear  Comrades:  Menshevik  Reports  on  the  Bolshevic  Revolution  and  the
Civil  War/Ed.  and  transi.  By  V.N.  Brovkin.  Stanford,  1991.  P.  121.
 39 	Доклад  хранится  в  ГА  СО,  ф.  3586,  on.  1,  д.  201,  л.  1-6.
 40 	Там  же.  См.  также:  Новая  жизнь.  1918.  16  (29)  мая.  №  102  (317).  С.  4.
 41 	Е  p  s  t  е  i  n  M.N.  After  the  Future:  The  Paradoxes  of  Postmodernism  and  Contemporary  Russian  Culture  /
Transi.  With  an  Introduction  by  A.  Miller-Pogacar.  Amherst,  Mass.  1995.  P.  104,  107-109,  117-118.  Автор  проводит
параллели  между  советским  марксизмом  и  постмодернистскими  стилизациями,  что  наводит  на  интересные
размышления,  Но  не  всегда  кажется  убедительным.
 42 	Sc  о  ttJ.C.Op.cit.  Р.Х,  18.
 43 	Ibid.  Р.  151,  156.
 44 	ИСС.  1918.  11  августа.  №  163.  С.  2.
 45 	Та  же  стратегия  применялась  в  отношении  всех  групп  общества.  Так,  к  кулакам  относили  всех
крестьян  -  противников  Советской  власти.  См.  Н  о  1  q  u  i  s  t  Р.А.  A  Russian  Vandee:  The  Practice  of
Revolutionary  Politics  in  the  Don  Countryside.  Ph.  D.  dissertation.  Columbia  University,  1994.  P.  850-851;  ИСС.
1918.  21  сентября.  №  196.  С.  1.
 46 	ИСС.  1918.  4  сентября.  №  181.  C.  1—2;  Лобач-Жу  ченко  Б.Б.  Незабываемый  1918  год.
Рукопись.  С.  12.  Это  неизданные  воспоминания,  которые  автор,  тогда  уже  достигший  90-летнего  возраста,
показывал  мне  в  1988  г.
 47 	ГА  СО,  ф.  456,  on.  1,  д.  218,  л.  49;  ф.  521,  on.  1,  д.  444,  л.  8,  20;  3  е  н  к  о  в  и  ч  В.А.  Два  года  власти
рабочих  и  крестьян.  Саратов,  1919.  С.  19;  Известия  Балашовского  Совета.  1919.  26  июня.  №  136.  С.  2-3.
 48 	Саратовский  областной  центр  документации  новейшей  истории  (СОЦДНИ),  ф.  27,  on.  1,  д.  56,  л.  40.
 49 	ИСС.  1919.  24  апреля.  №  85.  С.  1.  См.  также:  Известия  Вольского  совета  за  апрель  1919  г.
 50 	ИСС.  1919.  4  мая.  №  91.  С.  3.
 51 	Красная  газета.  1919.  24  апреля.  №  334.  С.  2-3.
 52Васьковский  О.А.  Советы  Саратовской  губернии  в  борьбе  за  организацию  тыла  в  период
первого  и  второго  походов  Антанты.  Канд.  дисс.  Саратовский  университет.  1953.  С.  179-191;  его  же.
Работа  партийных  и  советских  организаций  Саратовской  губернии  по  созданию  прочного  тыла  летом  1919
года  //  Ученые  записки  Саратовского  университета.  1956.  №  47.  С.  27-29.  Текст  воззвания  опубликован  в
статье:  Я  к  о  р  е  в  Н.А.  Из  опыта  политической  работы  в  массах  в  годы  Гражданской  войны.  (По
материалам  саратовской  партийной  организации)  //  Ученые  записки  Саратовского  университета.  1958.
№  59.  С.  240.  Он  хранится  и  в  СОЦДНИ,  ф.  27,  on.  1,  д.  76,  л.  12.
 53  СОЦДНИ,  ф.  2804,  on.  1,  д.  1,  л.  2.
 5  4  Л  а  ц  и  с  М.И.  Два  года  борьбы  на  внутреннем  фронте.  Популярный  обзор  двухгодичной
деятельности  Чрезвычайных  комиссий  по  борьбе  с  контрреволюцией,  спекуляцией  и  преступлениями  по
должности.  М.,  1920.  С.  26;  В  аськовский  О.  А.  Советы  Саратовской  губернии.  С.  244-246.
 55 	ИСС.  1919.  5  июля.  №  142.  С.  1;  6  июля.  №  143.  С.  2;  8  июля.  №  144.  С.  2.
 56 	СОЦДНИ,  ф.  81,  on.  I,  д.  5,  л.  169;  ф.27,оп.  1,д.57,л.70;  ИСС.  1919.  15  июля.  №  151.  С.  3.
 57 	См.:  Максакова  Л.В.  Агитпоезд  "Октябрьская  революция"  (1919-1920).  М.,  1956.  С.  52-55,
58-61,  163-164;  Васьковский  А.О.  Советы  Саратовской  губернии.  С.  205-221,  226,  228,  232,
234-235;  Калинин  М.И.  Речи  и  беседы.  Кн.  2.  М.,  1919.  С.  4-6,  8,  10-11,  22.  См.  также:  Рабочий  и
крестьянин  (Вольск).  1919.  26  июля.  №  166.  С.  1-2;  Приволжский  Красный  путь.  1919.  Июль.  №  14.  С.  4-5;
СОЦДНИ,  ф.  27,  on.  1,  д.  89,  л.  6.
 58 	Там  же,  ф.  81,  on.  1,  д.  5,  л.  3.
 59 	ГА  СО,  ф.  521,  on.  1,  д.  431,  л.  76-82.
 60 	СОЦДНИ,  ф.  27,  on.  1.  д.  56,  л.  35.
 61 	S  с  о  11J.  On  Language,  Gender  and  Working-Class  History  //  International  Labour  and  Working-Class  History.
Vol.  31.  Spring.  №  3.  1987.  P.  6.
 93

©  2001  г.  А.Я.  Л  И  В  Ш  И  Н
 ГРАЖДАНСКОЕ  КОНСТИТУЦИОННОЕ  СОЗНАНИЕ:
ОБЛАДАЛО  ЛИ  ИМ  СОВЕТСКОЕ  ОБЩЕСТВО
В  ГОДЫ  ГРАЖДАНСКОЙ  ВОЙНЫ  И  НЭПА?
 Письма  во  власть  -  уникальный  источник  социальной  истории,  истории  ментали¬
тета  и  повседневности  -  представляют  собой  одно  из  важнейших  в  российской  тради¬
ции  средств  коммуникации  в  системе  личность-общество-культура1.  Действительно,
общение  с  государством  и  "вождями"  напрямую,  без  посредников,  в  полупатриархаль-
ном  обществе  -  это  незаменимый  способ  культурного  и  ментального  самовыражения
безгласного  и  бесправного  народа.
 Однако  не  следует  упускать  из  виду  еще  одну  важнейшую  функцию  многообразных
форм  апелляции  граждан  к  государству,  присущих  как  дореволюционному,  так  и
советскому  времени  (челобитная,  петиция,  заявление,  донос,  просьба,  жалоба,  проект
и  т.д.).  Речь  идет  о  письмах  во  власть  не  просто  как  о  феномене  специфической
российской  политической  культуры,  но  и  как  о  методе  диалога  "верхов"  и  "низов",
информационном  основании  для  принятия  властных  решений2.  Следовательно,  реаль¬
ная  и  вполне  осязаемая  в  обыденной  жизни  роль  заявлений,  жалоб,  писем  как  формы
социокультурного  (в  том  числе  и  в  первую  очередь  политического)  взаимодействия  не
просто  велика,  но  в  ряде  случаев  и  определяюща.  Аморфное  и  в  гражданском  смысле
неоформленное  общество,  не  имеющее  возможности  (да  и  привычки)  отстаивать  свои
интересы  в  рамках  демократических  процедур  и  институтов,  из  "великого  немого"
превращается  в  "великого  пишущего".  В  свою  очередь  власть,  не  имея  ни  малейшего
желания  реально  эмансипировать  общество  в  гражданском  и  конституционном  отно¬
шениях,  дает  последнему  возможность  выговориться  в  письмах  и  даже  нередко
прислушивается  к  "гласу  народному",  чтобы  почувствовать  настроения  низов,  опре¬
делить  круг  социально  и  политически  значимых  в  общественном  сознании  проблем,
узнать  о  конкретных  фактах  искажения  "генеральной  линии"  на  местах.
 Разумеется,  репрессивно-карательные  структуры  неусыпно  держали  руку  на  пульсе
общественной  жизни  и  настроений  и  всегда  выполняли  роль  важнейших  звеньев
информационной  системы  власти.  В  частности,  с  1918  г.  одной  из  основных  форм
информационной  подачи  стали  сводки  ВЧК  (позднее-ГПУ  и  НКВД)3.  Однако  они
никогда  не  являлись  единственным  и  исключительным  способом  информационного
обеспечения  государства  и  его  "вождей"  в  послереволюционное  время  хотя  бы  в  силу
вторичного,  опосредованного  характера  содержавшихся  в  них  сведений.  Письма  же
(заявления,  жалобы,  доносы  и  т.д.)  создавали  канал  прямого  общения  государства  и
его  подданных,  причем  общения  диалогического,  основанного  на  обратной  связи.
 Итак,  если  мы  видим  в  письмах  послереволюционной  поры  некую  форму  граж¬
данского  действия  (конечно,  весьма  ущербную  и  деформированную,  но  при  этом
исторически  свойственную  России),  то  вполне  резонно  поставить  вопрос:  а  можно  ли
обнаружить  в  текстах  писем  во  власть  признаки  наличия  гражданского  и  консти¬
туционного  сознания  как  массового  явления?  Документальные  материалы  1917—
1927  гг.,  когда  государственные  органы  буквально  захлестнула  волна  различных
форм  апелляции  граждан  во  власть,  предоставляют  широкие  возможности  на  обшир¬
ном  источниковом  фоне  ответить  на  этот  вопрос4.
 Следует  оговориться,  что  гражданское  конституционное  сознание  -  весьма  услов¬
ный  термин,  который  я  применяю  к  комплексу  ментальных  установок,  представ¬
ляющих  оппозицию  сознанию  архаическому,  тоталитарному,  большевистскому,  анти-
либеральному,  утопическому.  Наличие  такого  сознания  способно  подвигнуть  чело-  **  Лнвшнн  Александр  Яковлевич,  кандидат  исторических  наук,  доцент  Московского  государственного
университета  им.  М.В.  Ломоносова.
 94

века  к  активному  гражданскому  действию  (политическому  участию)  на  базе  демо¬
кратических  конституционных  принципов  (или  к  борьбе  за  них).  К  числу  ведущих
признаков  гражданского  конституционного  сознания  я  отношу:  1.  Идею  приоритета
права,  закона.  2.  Гражданский  гуманизм,  отрицание  насилия  над  личностью,  неприя¬
тие  ограничения  ее  прав  и  свобод.  3.  Толерантность,  признание  возможности  и  по¬
лезности  плюрализма,  прав  меньшинств  и  непривилегированных  групп.  4.  Идею  о
конституционных,  правооснованных  пределах  властных  действий  и  государственного
насилия.  5.  Психологическую  готовность  к  инициативному  гражданскому  действию
(в  рамках  закона)  и  понимание  необходимости  такого  действия,  отрицание  социальной
пассивности.
 Необходимо  также  иметь  в  виду,  что  первое  послереволюционное  десятилетие  -
период  чрезвычайно  насыщенный  драматическими  событиями  и  фундаментальными
общественными  сдвигами.  Массовый  менталитет  -  наиболее  инерционная,  малопод¬
вижная  и  "замедляющая"  величина  в  истории  -  в  этот  бурный  период  предстает  гораз¬
до  более  пластичным,  подвижным,  накапливающим  новые  черты  и  признаки.  Соот¬
ветственно,  от  революции  к  Гражданской  войне  и  от  Гражданской  войны  к  нэпу
изменялись  настроения,  предпочтения  и  взгляды  целых  социальных  пластов,  огром¬
ных  масс  людей.  Мозаика  массового  сознания  на  каждом  отрезке  этого  динамичного
времени  складывалась  в  причудливом  порядке,  и  в  ней  появлялись  новые  элементы5.
Поэтому,  говоря  о  менталитете  эпохи,  следует  видеть,  помимо  статических  форм,
динамических  сдвиги,  связанные  с  ходом  истории.
 Оговорюсь,  что  наличие  гражданского  конституционного  сознания  я  отнюдь
автоматически  не  приписываю  тем,  кто  с  самого  начала  встал  на  позиции  неприятия
большевистской  революции.  По  обе  стороны  политических  и  идеологических
баррикад  находились  люди  со  сходным  менталитетом,  с  одинаковым  жизненным  и
социальным  опытом,  наконец,  принадлежавшие  к  одному  народу  и  обладавшие
типологически  сходным  национальным  сознанием.  У  многих  идеологически  стойких
коммунистических  пуристов  обнаруживалось  значительно  больше  гражданского  со¬
знания,  когда  они  протестовали  против  засилья  бюрократизма,  карьеризма  и  ком-
чванства  в  партии,  нежели  у  оголтелых  борцов  с  новым  режимом,  призывавших  в
письмах  к  бессудным  расправам  и  казням  "антихристов-жидов  и  их  наймитов  боль¬
шевиков"6.
 Анализ  различных  форм  апелляции  к  власти  первых  послереволюционных  лет
показывает,  что  Россия  вступила  в  революцию  с  широко  ощущавшимся  недоволь¬
ством  существовавшим  положением  вещей  и  с  пониманием  исчерпанности  ресурсов
старого  строя,  отсутствием  у  него  перспектив  развития.  При  этом  нельзя  категори¬
чески  утверждать,  что  настроениям  подавляющего  большинства  людей  как  в  городе,
так  и  в  деревне  были  присущи  сверхрадикализм  и  желание  немедленно,  именно  здесь
и  именно  сейчас  разрушить  все  "до  основанья"  и  начать  создавать  невиданное  в  миро¬
вой  истории  общество.  Конечно,  подобные  настроения  революционного  утопического
романтизма  были  весьма  распространены.  Однако  с  ними  соседствовали  достаточно
умеренные  ожидания  давно  назревших  разумных  перемен,  никак  не  связанных  с
насилием,  конфискациями  собственности,  чрезвычайщиной  и  т.д.  Например,  некто
М.  Шувакс  жаловался  во  ВЦИК  в  декабре  1917  г.,  что  новая  власть  не  оправдывает
его  ожиданий  принятия  законов  о  "работе  или  минимальной  плате"7.  Действительно,
"декретные  шрапнели"  Советской  власти  в  первые  месяцы  ее  существования  могли
удовлетворить  далеко  не  всех,  кто  ожидал  от  нее  быстрых  действий  (в  правовых
рамках)  по  улучшению  условий  жизни  населения  и  проведения  насущных  реформ.
Между  тем,  как  отмечает,  например,  английская  исследовательница  С.  Дэвис,  поли¬
тические  права  и  свободы  в  массовом  сознании  революционной  эпохи  уступали  в
важности  и  приоритетности  социально-экономическим  вопросам8.  Кроме  того,  ана¬
лизируя  подходы  ряда  западных  авторов,  С.  Дэвис  делает  вывод  о  том,  что,  несмотря
на  распространение  антибольшевистских  взглядов  и  протестных  настроений  по  от¬
ношению  к  режиму,  для  большинства  "обычных"  людей  свободные  выборы,  наличие
 95

многопартийности  и  демократии  "западного  образца"  отнюдь  не  были  желанной
альтернативой9.
 С  этим  трудно  не  согласиться.  Либеральные  ценности  не  были  укоренены  в  обще¬
ственном  сознании  россиян,  тем  более  на  уровне  народных  низов.  Представляется,
однако,  что  в  рамках  вопроса  о  соотношении  экономических  и  политических  проблем
в  менталитете  в  условиях  революции,  а  также  о  выборе  критериев  оценки  "демокра¬
тического"  сознания  граница  между  конституционным  и,  условно  говоря,  больше¬
вистским  сознанием  пролегает  скорее  по  линии  "нормальность"  (т.е.  более  или  менее
обычный  порядок  разрешения  общественных  проблем)  -  "чрезвычайщина".  Расчет  на
то,  что  новая  власть  разрубит  гордиев  узел  наболевших  проблем,  не  выходя  за  рамки
"нормальной"  социально-политической  жизни,  не  был  единичным  настроением.  До¬
статочно  показательны  в  этом  смысле  отклики  на  разгон  большевиками  Учреди¬
тельного  собрания.  По-видимому,  в  обстановке  нараставшего  социально-политиче¬
ского  хаоса  именно  Учредительное  собрание  виделось  многим  как  последний  оплот
конституционной  стабильности  в  стране,  как  способ  разрешения  кризиса  в  пределах
этой  "нормальности",  без  скатывания  в  водоворот  чрезвычайщины  и  "черного
передела"  власти  и  собственности.
 Так,  неизвестная  жительница  Петрограда,  ошеломленная  и  подавленная  грубыми
силовыми  действиями  власти  в  отношении  демократически  избранного  органа,
полагала,  что  реально  Учредительное  собрание  не  представляло  опасности  для  нового
строя:  «Если  бы  Учредительное  собрание  признало  захват  власти  большевиками,  то
вся,  я  думаю,  буржуазия  подчинилась  бы  этому  решению  и  все  прекратили  бы
"саботаж"»10.  Как  известно,  этим  надеждам  не  суждено  было  сбыться.  Большинство
членов  открывшегося  5  (18)  января  1918  г.  в  Таврическом  дворце  Учредительного
собрания  отказались  обсуждать  предложенную  Я.М.  Свердловым  "Декларацию  прав
трудящегося  и  эксплуатируемого  народа"  и  не  признали  первых  декретов  Советской
власти.  В  результате  случилось  то,  что  не  могло  не  случиться;  произошло  то,  к  чему
готовило  массы  большевистское  руководство  по  крайней  мере  с  1  (14)  декабря  1917  г.,
когда  В.И.  Ленин  на  заседании  ВЦИК  выступил  с  предостережением  в  адрес  Учреди¬
тельного  собрания,  намекнув  на  возможность  его  роспуска.  Однако  вернемся  к  упо¬
мянутому  письму  петроградской  обывательницы,  весьма  показательному  для  настрое¬
ний  значительной  части  городских  жителей.  В  обращении  во  ВЦИК  она  рисует  свой
идеал  организации  общества,  не  реализовавшийся  при  старом  режиме  и  стремительно
погружавшийся  в  пучину  гражданского  конфликта  уже  при  новой  власти:  «Я  хочу
быть  честной,  зарабатывать  честно  свой  кусок  хлеба,  не  быть  ни  паразитом,  ни
врагом  народа,  хочу,  чтобы  все  пользовались  благами  жизни,  из  которых  первое  -
хорошее  питание,  2)  приличное  жилище,  3)  хорошая  одежда  и  пр.,  пр.  А  для  духа-
свобода  собраний,  слова  и  всяких  "невооруженных"  манифестаций»11.
 Нетрудно  заметить,  что  высказанные  автором  письма  стремления  лежат  в  плоско¬
сти  нормальных  человеческих  желаний  улучшения  своего  материального  положения
и  социального  самочувствия  без  применения  насилия.  Как  отмечалось,  шок  от  взятого
большевиками  курса  на  разжигание  классовой  войны  испытали  в  первую  очередь
средние  городские  слои.  Однако  и  для  части  жителей  деревни  социализация  и  "общин¬
ная  революция"  первых  месяцев  существования  нового  режима  являлись  далеко  не
равноценной  компенсацией  потерянному  в  октябре  1917  г.  Так,  выходец  из  деревни
Д.Г.  Чусов  писал  в  июне  1918  г.:  "Для  спасения  необходимо  восстановить  согласие,
водворить  бежавших  на  свои  места,  отнятое  возвратить,  забыть  сословное,  обновить
порядок  в  свободной  жизни,  всесословное  обязательное  учение  грамоте...,  разрешить
правильно  земельный  вопрос,  изгнать  коммуну  и  признать  собственность  личную  по
имуществу,  стараться  упразднить  монополию.  Должна  быть  во  всем  конкуренция,
полнейшая  свобода  слова,  восстановить  права  свободного  способа  каждого  по  жела¬
нию  вероисповедания,  перемена  места  жительства,  промышленность  и  торговля"12.
 Итак,  то,  что  требовал  сделать  Чусов,  и  что  в  столь  же  явной  или  более  завуа¬
лированной  форме  предлагали  другие  корреспонденты  власти,  являлось  зеркальной
 96

оппозицией  реальным  действиям  большевиков  как  в  городе,  так  и  в  деревне.  Ради¬
кальный  выход  большевистского  режима  далеко  за  пределы  умеренности,  социаль¬
ного  мира  и  гражданской  конституционности  подчас  подвигал  авторов  писем  на
весьма  интересные  выводы  по  поводу  типологии  российских  революций  и  существа
нового  строя.  В  этой  связи  интерес  представляет  "анализ"  корней  революции,  сделан¬
ный  в  марте  1918  г.  демобилизованным  солдатом  старой  армии,  крестьянином  Петром
Шаповаловым,  глубоко  разочарованным  в  итогах  переворота  1917  г.:  "...Но  почему
же  не  сделали  революцию  в  мирное  время,  а  начали  в  японскую  и  настоящую  войну,
значит,  война  была  нужна  для  революций,  это  ясно  как  божий  день"13.  Вряд  ли  автор,
полуграмотный  крестьянин,  был  знаком  с  "ленинской  теорией  социалистической
революции",  по  крайней  мере  это  не  вытекает  из  контекста  письма.  Примечательно
другое:  "открытая"  П.  Шаповаловым  связь  между  большевистской  революцией  и
войной  в  его  сознании  была  связью  между  революцией  и  чрезвычайщиной,  между
новым  режимом  и  нарушением  обычного,  стабильного  порядка  жизни  общества.  "Но
уже  год  прошел,  и  ликовать  не  приходится,  потому  что  никаких  средств  нету  к  жизни,
а  кругом  чужой,  и  нет  ни  от  кого  ни  помощи,  ни  сочувствия.  Для  кого  же  мы  добились
свободы,  вот  подходит  весна,  люди  собираются  сеять,  а  нам  нечего  и  нечем",-
продолжает  исповедоваться  в  своем  разочаровании  от  итогов  революции  автор.
 Отнюдь  не  единичные  голоса  людей,  выступавших  с  позиций  "нормальности,"  здра¬
вого  смысла  и  отрицания  политического  экстремизма  и  таким  же  образом  оцени¬
вавших  ситуацию  в  стране  и  все  происходившие  в  ней  события,  в  первые  месяцы  и
годы  после  октября  1917  г.  и  зачастую  перекрывались  шумом,  а  иногда  и  яростным
ревом  "толпы".  "Толпа"  в  данном  случае  рассматривается  мною  как  носитель  психо¬
логии  "коллективного  бессознательного",  выражавшегося  в  стихийной  и  массовой
иррациональности  и  необузданности  социальных  инстинктов14.
 Разумеется,  психология  толпы  радикально  противостоит  любым  проявлениям
гражданского  сознания,  которое  в  своей  основе  рационально  и  индивидуалистично.
Если  говорить  о  письмах  во  власть,  то  социальные  инстинкты  толпы  проявлялись  в
них  в  виде  поиска  врагов,  призывов  к  насилию  и  чрезвычайщине,  жажде  "все  отнять  и
поделить".  Менталитет  революционного  радикализма  масс  формировался  не  только
стремлением  к  социальному  реваншу,  но  и  целым  комплексом  иных  причин:  низкой
образованностью  и  неразвитостью  интеллекта,  специфической  политической  культу¬
рой  российских  низов,  самим  стремительным  водоворотом  революционных  событий,
лишавших  людей  времени  и  способности  трезво  анализировать  свои  действия.  Сово¬
купность  перечисленных  факторов  порождала  "психическое  единство  толп",  желание
и  готовность  человека  отказаться  от  своего  "я"  и  действовать,  мыслить  и  ощущать
себя  частью  радикализированной,  крушащей  старый  мир  массы.  Немалую  роль  в
разжигании  социальных  инстинктов  играли  слухи  и  в  целом  революционная  мифо¬
логия,  чрезвычайно  искажавшая  обыденное  сознание.
 В  этой  связи  уместен  вопрос:  зачем  охваченной  "коллективным  бессознательным"
толпе  необходим  диалог  с  властью  посредством  писем?  Ведь  в  иных  случаях  (и  об
этом  речь  пойдет  ниже)  апелляцию  граждан  к  государству  следует  расценивать
отнюдь  не  как  проявление  "коллективного  бреда"  толп,  а  наоборот,  как  способ  инди¬
видуализации  человека  перед  лицом  государственного  Левиафана.  По  всей  вероят¬
ности,  бурный  поток  писем  во  власть,  отражавших  коллективные  настроения  револю¬
ционного  радикализма,  был  продиктован  еще  одним  сущностным  признанием  "мента¬
литета  толпы".  Речь  идет  о  потребности  массы  постоянно  ощущать  близость  и  кон¬
такт  с  "вождями"15.  Очевидно,  диалогическая  сущность  апелляции  к  большевист¬
скому  руководству  играла  роль  "обретения  вождя",  выполняла  функцию  своеобразной
подпитки  революционного  радикализма  толпы.  Возьмем,  например,  пронизывающие
многие  письма  настроения  "поиска  врагов".  Уникальная  революционная  мифология
предопределяла  включение  в  их  число  не  только  "помещиков,  буржуев  и  прочих
эксплуататоров  старого  режима",  но  и  по  сути  дела  кого  угодно:  врачей,  конторских
служащих  и  т.д.  до  бесконечности.  "В  этом  я  завиняю  писарей  канцелярии  воинского
 4  Отечественная  история,  №  4
 97

начальника,  и,  кроме  того,  виноваты  доктора...  Доктора  и  писаря  -  это  буржуи  и
взятошники  старого  режима.  Згубят  они  нашу  свободу,  передадут  ее  опять  в  руки
Николая  И-го",  -  писал  в  1917  г.  в  Петросовет  аноним  из  Уфы16.  Авторы  подобных
писем  как  бы  подсказывают  властям:  вот  источник  всех  бед,  отсюда  исходит  угроза,
здесь  находится  осиное  гнездо  контрреволюции.  Мощная  волна  доносительства,
"разоблачения"  всякого  рода  "заговоров"  против  новой  власти,  поднявшаяся  сразу
после  революции,  говорит  в  том  числе  и  о  том,  что  не  только  экстремизм  власти
подпитывал  радикализм  масс,  но  и  наоборот.
 Коллективное  революционное  сознание  отвергает  все  формы  демократии  и  кон¬
ституционности,  включая  возможность  существования  иных  точек  зрения,  иных
идеологий,  иных  партий.  Оно  принципиально  тоталитарно,  неплюралистично.  "Народ
наш  так  запутался  в  паутине,  выпущенной  вождями  различных  партий,  что  он
совершенно  не  понимает,  за  кем  идти  и  кого  слушать.  Каждая  партия  убеждает  народ
по-своему.  Все  тянут  и  разделяют  народ  во  все  стороны...  Больше  двух  партий  у  нас
не  должно  быть.  Должны  быть  только  угнетаемые  и  угнетатели",  -  писал  в  декабре
1917  г.  в  Совнарком  неизвестный  автор17.
 Между  тем  неумолимо  наступавшему  торжеству  революционного  безумия  проти¬
востояли  островки  рационализма,  социальной  ответственности  и  стремление  мирно  и
законно  отстаивать  свои  интересы.  Убедительным,  хотя  и  достаточно  парадоксаль¬
ным  подтверждением  наличия  в  1917-1918  гг.  у  части  социума  элементов  граждан¬
ского  сознания  является  достаточно  обширный  комплекс  писем  и  иного  рода  обра¬
щений  во  власть  в  связи  с  конфискационными  мероприятиями  большевиков  в  отно¬
шении  ценных  бумаг  и  доходов  от  них.  От  этих  действий  пострадали  сотни  тысяч
держателей  акций,  облигаций,  государственных  и  иных  процентных  бумаг.  Поскольку
задевались  экономические  интересы  многих,  достаточно  широким  был  и  отклик  в
письмах.
 29  декабря  1917  г.  был  опубликован  декрет  СНК  о  прекращении  выплат  по  купо¬
нам  и  дивидендам,  запрещавший  все  сделки  с  ценными  бумагами.  Декрет  об  аннули¬
ровании  государственных  займов  был  принят  21  января  1918  г.  Он  задним  числом,
с  1  декабря  1917  г.,  объявлял  недействительными  все  государственные  долги  перед
вкладчиками.  При  этом  особенно  болезненным  для  населения  было  денонсирование
краткосрочных  займов  Государственного  казначейства  и  Госбанка,  долг  по  которым  к
октябрю  1917  г.  составлял  15,5  млрд  руб.  (впрочем,  часть  этого  государственного
долга,  до  3,5  млрд  руб.,  была  переоформлена  еще  Временным  правительством  в
долгосрочный  "Заем  свободы").  Правила  по  применению  декрета  были  утверждены
постановлением  ВСНХ  от  7  марта  1918  г.  Наконец,  26  октября  1918  г.  было  опубли¬
ковано  постановление  СНК  об  аннулированных  государственных  процентных  бума¬
гах,  в  котором  говорилось  о  необходимости  всем  лицам  и  учреждениям  немедленно
сдать  все  принадлежавшие  им  государственные  ценные  бумаги.  Правда,  указанные
документы  содержали  некоторые  лазейки,  которыми  пытались  воспользоваться
обманутые  новой  властью  вкладчики.  Так,  параграф  7  декрета  от  21  января  давал
некоторые  поблажки  "кооперативам,  местным  самоуправлениям  и  другим  общепо¬
лезным  или  демократическим  учреждениям".  Он  намекал  на  введение  "правил,  выра¬
батываемых  ВСНХ"  (они  были  приняты  7  марта  1918  г.),  которые  могли  облегчить
участь  данных  объединений  (естественно,  этого  не  произошло).  Впрочем,  "Правила"
ВСНХ  в  пунктах  1,  5  и  6  говорили  о  сохранении  при  определенных  условиях  доходов
от  аннулированных  ценных  бумаг  за  некоторыми  категориями  вкладчиков  (на  что
надежды  тоже  не  оправдались).  В  инструкции  за  подписью  народного  комиссара
финансов  Н.  Крестинского  о  порядке  применения  постановления  от  26  октября  1918  г.
(параграф  8)  говорилось  даже  о  "возмещении  стоимости  бумаг  отдельным  держа¬
телям",  что  дало  совершенно  ложную  надежду  многим  отчаявшимся  людям18.
 Противоправные,  с  точки  зрения  нормального  обыденного  сознания,  конфиска¬
ционные  действия  властей  вызвали  поток  апелляций  во  власть19.  Характерно,  что
люди  не  посылали  на  головы  властей  проклятья  и  не  угрожали  взяться  за  оружие.
 98

Они  скрупулезно  анализировали  опубликованные  официальные  документы,  пытались
отыскать  в  них  противоречия  и  ссылались  на  букву  соответствующих  постановлений
и  инструкций.  В  одном  случае,  чтобы  избежать  конфискации,  ссудно-сберегательная
касса  просит  признать  себя  "демократическим  учреждением";  в  другом  -  рядовой
крестьянин  ссылается  на  то,  что  в  государственных  бумагах  помещены  его  "сбере¬
жения  трудовые"  (а  отнюдь  не  эксплуататорские);  еще  одна  крестьянская  семья
сетует,  что  бумаги  займов  были  приобретены  ими  "из  потрятизьма"  (патриотизма),  на
"нажитые  своим  честным  и  правильным  трудом"  деньги.  Однако  общее,  что  объеди¬
няет  данный  комплекс  писем,  -  это  рациональность  аргументов,  скрупулезное  описа¬
ние  последовательности  действий  просителей  при  обращении  в  различные  инстанции
с  требованием  к  Советской  власти  выполнить  принятый  ею  закон  в  той  его  части,  где
говорится  о  смягчении  грабительских  правил.  Рационализм  сознания  рождал  и  рацио¬
нальный  дискурс:  в  текстах  соответствующих  писем  гораздо  больше  говорится  о
законе,  о  праве,  нежели  о  "правде"  и  "справедливости".  Очевидно,  речь  идет  не  о
спонтанной  реакции  человека  на  покушение  на  его  материальные,  "шкурные"  инте¬
ресы.  Мы  сталкиваемся  с  проявлениями  именно  гражданского  протеста  против  на¬
силия  над  законом  и  здравым  смыслом,  над  долговременными  интересами  и
"естественными  правами"  семей  и  конкретных  личностей.  И  не  столь  важно,  что  этот
протест  действительно  продиктован  чувством  социального  эгоизма  людей,  которым
есть  что  терять  в  экономическом  отношении.  Более  существенна  и  значима  форма
проявления  несогласия  с  действиями  властей  и  способы  реализации  стремления
защитить  свою  собственность  и  инвестиции.  По  типу  ценностной  ориентации  и  содер¬
жанию  ценностей,  по  характеру  мотивации  менталитет  большинства  авторов  этой
группы  писем  обладает  набором  основных  признаков  гражданского  конституционного
сознания.
 Казалось  бы,  в  чудовищной  атмосфере  господства  социально-психологической
иррациональности  слабые  ростки  гражданского  конституционного  сознания  должны
неминуемо  погибнуть.  Однако  этого  не  происходит,  в  том  числе  в  силу  проявлявшейся
со  стороны  части  социума  здоровой  реакции  отторжения  государственного  принужде¬
ния  и  насилия  эпохи  "военного  коммунизма".  Опьянение  революционным  романтиз¬
мом  сменялось  у  миллионов  людей  горьким  разочарованием  в  провозглашенных
новой  властью  целях  и,  главное,  в  средствах  их  достижения.  Все  дело  в  том,  что  со¬
циальная  реальность  перешла  с  уровня  уничтожения  старых  "угнетателей"  на  уровень
разрушения  общества  в  целом,  всех  его  групп  и  слоев.  Как  реакция  на  эту  тотальную
деструкцию  начинало  проявляться  заложенное  в  любом  человеке  чувство  само¬
сохранения,  желание  выжить  -  как  физически,  так  и  психически.  В  письмах  эпохи
Гражданской  войны  все  явственнее  звучит  правозащитная  тематика.  «Мы  полагаем,
что  интеллигентные  силы  народа:  следователи,  прокуроры,  а  раньше  (бывшие)  при¬
сяжные  поверенные  -  как  правозаступники  -  должны  прийти  на  помощь  нам,  войдя  в
контакт  с  Советской  властью,  помочь  ей  разобраться  в  тех  нелепых,  зачастую
гнусных  обвинениях,  которые  бросили  тысячи  сильных,  энергичных,  любящих  свою
родину  и  готовых  к  продуктивной  работе  -  укреплению  власти  Советов  народных
комиссаров.  Мы,  сидящие  в  тюрьме,  видим  многое  и,  не  дай  небо,  дальнейшее  попол¬
нение  тюрем  в  таком  "саботивном"  равнодушии  интеллигенции»,  -  писал  заключен¬
ный  В.  Данилевский  председателю  Политического  Красного  Креста  Н.К.  Мура¬
вьеву20.
 Колоссальный  по  интенсивности  поток  писем  во  властные  инстанции  вызывали
неправомерные  и  незаконные  действия  ВЧК  и  ревтрибуналов,  массовые  грубые
нарушения  прав  арестованных  и  содержащихся  под  следствием,  а  также  заключенных
в  тюрьмах  и  концлагерях.  Нарастание  не  просто  правозащитных,  но  и  гуманисти¬
ческих  мотивов  в  письмах  и  иных  формах  апелляции  к  государству  демонстрирует
укрепление  универсалистского  взгляда  на  права  человека  в  ущерб  сугубо  классовому.
Впрочем,  реальных,  основанных  на  трактовке  законов  и  нормативных  актов  возмож¬
ностей  для  рационального  апеллирования  к  правосознанию  власти  было  не  столь  уж
 4*
 99

много.  По  сути  они  сводились  на  нет  легитимацией  произвола  на  основе  принятой
19  декабря  1917  г.  инструкции  Революционного  трибунала,  в  соответствии  с  которой
всем  органам  большевистского  "правосудия"  предлагалось  руководствоваться  не  за¬
коном,  а  "велениями  революционной  совести".  Функции  ВЧК  как  органа  внесудебной
расправы  не  оставляли  ни  малейшей  зацепки  для  общества  опираться  в  диалоге  с
властью  на  аргументы  правового  порядка.  Хотя  полковым  судам  по  постановлению
СНК  от  10  июля  1919  г.  (по  постановлению  23  декабря  1919  г.  -  принявшим  на  себя  их
функции  ревтрибуналам)  предписывалось  при  условии  предварительного  ареста  обви¬
няемого  производить  дознание  не  позже  истечения  двух  недель  с  момента  заключения
под  стражу,  эти  сроки  сплошь  и  рядом  нарушались.
 В  действительности  не  исполнялись  ни  инструкции,  ни  постановления,  придававшие
произволу  красного  террора  хотя  бы  видимость  соблюдения  неких  правовых
процедур.  Нарушения  прав  человека  в  годы  Гражданской  войны  носили  системный
характер,  поскольку,  как  справедливо  отмечает  В.П.  Булдаков,  "террор  был  для  боль¬
шевиков  сначала  средством  разжигания  так  называемой  классовой  борьбы,  а  затем
превратился  в  форму  утверждения  особого  рода  государственности"21.  С  этой  мыслью
согласен  и  С.А.  Павлюченков,  полагающий,  что  террор  "одновременно  служил  и  ору¬
дием  борьбы,  и  инструментом  социального  преобразования  общества.  Террор  врос
корнями  в  большевистскую  идеологию  классовой  борьбы  и  строительства  бесклас¬
сового  общества,  питался  ее  соками,  получая  от  нее  энергию  и  нравственное
оправдание"22.  Системный  характер  террора  переводил  на  новый  уровень  и  его
организационную  технологию.  Так,  15  апреля  1919  г.  был  опубликован  декрет  ВЦИК
"О  лагерях  принудительных  работ".  В  соответствии  с  ним  к  ноябрю  1921  г.  на  терри¬
тории  РСФСР  было  организовано  122  разных  лагеря:  особого  назначения,  концентра¬
ционных,  лагерей-распределителей  и  т.д.23
 Разумеется,  объект  террора  -  общество,  все  социальные  слои  и  группы  были  по
сути  бессильны  против  всесокрушающей  логики  "исторической  необходимости"
ломающей  человеческие  судьбы  "классовой  борьбы".  Однако  бессильны  не  означало
безгласны.  Письма,  жалобы,  заявления  с  мест  свидетельствовали,  что  усвоение  "рево¬
люционного  правосознания",  основанного  на  тотальном  отрицании  прав  личности,
давалось  с  трудом.  «Теперь  вся  многомиллионная  неграмотная  Русь  обязана  чуть  ли
не  под  страхом  смертной  казни  усваивать  все  революционное  законодательство,  в  то
время  как  советское  "чиновничество"  не  только  не  считает  нужным  знакомиться  с
содержанием  декретов,  но  чаще  всего  бравирует  своим  нежеланием  считаться  с  де¬
кретами  ("власть  на  местах")»,  -  так  охарактеризовал  суть  коллизии  "правового
беспредела"  эпохи  "военного  коммунизма"  в  письме  Ленину  С.Г.  Розенблюм24.  Пора¬
зительно,  насколько  быстро,  в  течение  одного-двух  лет,  массово  встречавшиеся  в
письмах  во  власть  призывы  "беспощадно  расправиться  с  гидрой  контрреволюции",  не
проявляя  сострадания  к  врагам  нового  строя,  сменяются  столь  же  массовыми  ссыл¬
ками  на  необходимость  соблюдения  закона,  гуманного  отношения  к  заключенным,
недопустимость  нарушения  личных  и  имущественных  прав.
 При  этом  граждане  пытались  использовать  малейшие  юридические  зацепки,  какие
только  можно  было  выискать  в  зыбком  правовом  пространстве  коммунистического
режима.  Например,  некто  А.  Шарапова,  жалуясь  в  марте  1919  г.  в  Верховный  трибу¬
нал  на  неправомерность  ареста  мужа,  считает,  что  "арест  его  произведен  уездной
Кирилловской  Чрезвычайной  комиссией  с  нарушением  декретов  и  постановлений
центральной  власти"25.  Основанием  для  апелляции  служила  ссылка  на  то,  что  уездные
ЧК  были  упразднены  и,  следовательно,  не  могли  производить  арестов.  Действи¬
тельно,  24  января  1919  г.  ВЦИК  на  основе  предложений  комиссии  ЦК  РКП(б)  принял
постановление  в  20-дневный  срок  ликвидировать  уездные  ЧК  "в  целях  правильной
организации  и  более  решительной  борьбы  с  контрреволюцией,  спекуляцией  и  пре¬
ступлениями  по  должности"26.  В  данном  случае  характерна  попытка  построить
аргументацию  на  формально-юридических  основаниях,  и  это  не  единичный  пример:
ссылки  на  инструкции,  постановления  и  декреты  все  чаще  используются  в  качестве
 100

стратегии  апеллирования  к  власти.  «Представители  Советской  власти,  особенно  в
уездах  и  вообще  в  провинции,  допускают  часто  такие  отступления  от  декретов  и  ос¬
новных  законов  Советской  Республики,  что  впору  и  прежним  царским  "слугам"  у  них
поучиться»,  -  писала  в  1919  г.  В.Д.  Бонч-Бруевичу  некая  А.  Дебор27.
 Вот  характерный  пример  "правового"  дискурса  "письма  во  власть"  эпохи  Граждан¬
ской  войны:  "Мой  отец,  Монес  Абрамович  Глазштейн,  был  арестован  5  июня  сего
года  и  до  сих  пор  содержится  под  стражей  в  Бутырской  тюрьме.  Несмотря  на  мои
неоднократные  заявления  в  МЧК  о  том,  чтобы  следствие  было  скорее  закончено  и
дело  было  бы  направлено  по  подсудности,  Московская  Чрезвычайная  комиссия
оставляла  без  всякого  ответа,  и  мой  отец  уже  сидит  без  суда  более  одного  месяца.
20  августа  сего  я  и  защитник  моего  отца  прошли  в  секретно-оперативный  отдел  МЧК,
где  получили  письменную  справку  за  подписью  следователя  Иванова  о  том,  что  мой
отец,  Монес  Абрамович  Глазштейн,  обвиняется  в  спекуляции  и  что  следствие  по  его
делу  закончено  и  на  днях  будет  передано  по  подсудности.  Но  между  тем  со  дня
получения  справки  прошло  уже  20  дней,  а  дело,  по  наведенным  мною  справкам,  все
еще  находится  в  МЧК  и  подсудности  не  передано"28.
 В  письмах  периода  Гражданской  войны  звучали  упреки  в  слабой  информиро¬
ванности  населения  в  вопросах  советского  правотворчества  и  просьбы  ознакомить
граждан  с  содержанием  декретов.  Впрочем,  зачастую  стремление  лучше  знать  "право-
творчество"  большевиков  было  продиктовано  естественным  стремлением  представ¬
лять,  откуда  обывателю  грозила  опасность.  Как  записала  в  своем  дневнике  в  1919  г.
жена  знаменитого  экономиста  Б.Д.  Бруцкуса  Эмилия  Осиповна,  "одно  счастье  в
Советской  России,  что  среди  множества  декретов  и  самых  нелепых  приказов  -
никогда  правая  рука  не  знает,  что  делает  левая,  поэтому  эти  дикие  приказы  удается
иногда  миновать"  29.
 Некоторые  авторы  писем,  подобно  "социалисту"  С.  Розенблюму,  выдвинувшему  в
письме  Ленину  идею  введения  "предварительного  правового  контроля",  даже  пола¬
гали  возможным  соединение  государственно-политической  практики  большевизма  с
прочными  правовыми  (и  гуманными  правозащитными)  принципами:  «...Должно  будет
исчезнуть  и  все  то  зло,  которое  превратило  Советскую  Республику  в  страну  про¬
извола.  Вступление  на  путь  "вкоренения  права"  должно  быть  официально  декре¬
тировано  и  обставлено  надлежащей  торжественностью.  К  этому  моменту  должно
быть  отменено  деление  граждан  на  категории...  "Не  трудящийся  да  не  ест!",  но  все
трудящиеся  должны  быть  объявлены  равноправными  гражданами.  Да  здравствует
социалистическое  право!»30
 Однако  большинство  жителей  Советской  России  были  далеки  от  подобных  утопи¬
ческих  иллюзий.  Их  основной  задачей  было  защитить  себя,  свои  семьи  и  имущество
от  государственного  произвола.  Поэтому  правовая  и  правозащитная  тематика,  равно
как  и  собственно  понятие  закона,  настойчиво  входят  в  различные  формы  апелляции  к
власти  в  качестве  способа  нормализации  отношений  с  государством,  придания  им
более  спокойного  и  прагматичного  характера.  Например,  беззакония,  чинимые  прод¬
отрядами,  рождали  потребность  воззвать  к  рационализации  взаимоотношений  обще¬
ства  и  государства,  показать  "вождям"  практическую  пагубность  и  невыгодность
произвола  по  отношению  к  крестьянству.  Это  неминуемо  выводило  корреспондентов
власти  на  упоминание  о  законе  и  необходимости  его  неукоснительного  соблюдения
(в  первую  очередь  со  стороны  государства  и  его  представителей).  При  этом  многие
крестьяне  пытаются  доказать,  что  они  честно  и  граждански  ответственно  готовы
пройти  и  реально  проходят  свою  часть  пути  в  направлении  установления  с  госу¬
дарством  социально  доверительных  и,  главное,  правооснованных  отношений.
 В  этой  связи  достаточно  характерно  письмо  крестьян  села  Медное  Тамбовской  губ.
во  ВЦИК,  написанное  в  июле  1920  г.:  "Выполнение  хлебной  государственной  развер¬
стки  мы  считали  священным  долгом  перед  родиной  и,  движимые  пролетарским
сознанием  этого  долга,  старались  сдать  свои  хлебные  излишки  на  ссыпной  пункт",  -
пишет  большая  группа  жителей  села.  Однако  власть  не  оценила  усердия  и  сознатель¬
 101

ности  крестьян:  "Невзирая  ни  на  имущественное  состояние,  ни  на  семейное  поло¬
жение,  беспощадно  выгребали  все  до  зерна  и  гнали  скот  даже  и  семей  красно¬
армейцев,  и  инвалидов.  У  членов  же  сельского  совета  был  конфискован  весь  скот,
и  этим  актом  несправедливого  насилия  8  крестьянских  хозяйств  приведены  в  окон¬
чательное  разорение.  Но,  полагая,  что  проявленная  к  нам  бесчеловечная  жестокость
явилась  результатом  не  в  меру  ретивого  усердия  или  от  недостатка  ясного  понимания
духа  закона,  при  бездушном  слепом  пристрастии  к  букве  его,  -  мы  искали  себе  спра¬
ведливого  удовлетворения  в  местных  органах  власти"31.  Таким  образом,  если  в
письмах  первых  месяцев  революции  больше  говорится  о  справедливости  и  свободе
(воле)  в  ее  традиционном  понимании,  то  тема  закона  и  "естественных  прав"  граждан
более  широко  звучит  в  эпоху  Гражданской  войны.
 В  этой  связи  интересны  наблюдения  одного  из  авторов  писем  в  Наркомат  госконт¬
роля,  описавшего  обстоятельства  крестьянской  психологической  и  поведенческой
реакции  на  подавление  антибольшевистских  Варнавинско-Ветлужского  и  Вахрамеев-
ского  восстаний.  В  конце  лета  1918  г.  в  Варнавинском  и  Ветлужском  уездах  Костром¬
ской  губ.  вспыхнул  крупнейший  мятеж  против  хлебозаготовительного  произвола.
Центром  восстания  стало  село  Урень.  Восставшие  сформировали  Ветлужско-Урень-
ский  комитет  общественной  безопасности,  координировавший  выступления.  Восстав¬
шие  крестьяне  намеревались  перерезать  Северную  железную  дорогу  у  станции  Шарья
и  далее  двинуть  свои  силы  на  юго-восток,  в  направлении  Казани.  Учитывая  возмож¬
ные  последствия  развития  событий,  окружной  военный  комиссар  М.В.  Фрунзе  потре¬
бовал  быстрейшей  ликвидации  мятежа.  Красноармейские  и  рабочие  отряды  жестоко
подавили  восстание.  18  сентября  1918  г.  село  Урень  было  взято  советскими  войсками.
28  мая  1919  г.  Костромской  губисполком  принял  постановление  об  амнистии  участ¬
никам  мятежа32.
 Что  касается  Вахрамеевского,  а  также  Кологривского,  Костромского,  Нерехот-
ского  и  других  крупных  выступлений  1919  г.  в  той  же  губернии,  то  они  являлись
непосредственной  реакцией  на  репрессивную  политику  продразверстки.  В  письме
"крестьянский  делегат"  Н.  Дубенсков  характеризует  главную  причину  этих  восстаний
как  противозаконное  "покушение"  власти  на  крестьянскую  норму.  "Я  не  буду  перечис¬
лять  целый  ряд  неких  незаконно  безнравственных  физических  насилий,  вплоть  до
избиения  свободных  граждан  железными  цепями  до  степени  изнеможения,  грабежей,
самочинных  обысков,  реквизиций  имущества,  скота,  наполнения  тюрем  арестован¬
ными,  -  факты,  которые  я  представлю  в  документальные  данные.  Скажу  здесь  только
о  том,  что  данные  эти  представляют  лишь  часть  того,  что  было  сделано  продотрядом,
и  что  путем  этих  насилий  удалось  выкачать  последние  зерна  хлеба  из  сусеков  всех
средних  и  бедных  крестьян,  не  оставляя,  конечно,  ни  нормы  для  себя,  ни  прокорм¬
ления  скота,  и  что  многие  ввиду  крайних  репрессий  покупали  по  спекулятивным
ценам  в  соседней  Вятской  губернии..."  Какова  же,  по  мнению  Н.  Дубенскова,  реакция
крестьян  на  подавление  восстаний?  "Народ  Тонкинской  волости...,  наученный
горьким  опытом,  бурю  своего  протеста  не  выливает  больше  в  форме  восстаний,  а
доводит  до  сведения  центра  организованным  путем  и  терпеливо  ждет,  когда  пред¬
ставители  центральной  власти  положат  окончательный  конец  действиям  отдельных
несознательных  и  безответственных  представителей  местной  власти..."33  Таким
образом,  налицо  было  стремление  многих  и  многих  людей  наладить  диалог  с  властью,
разумное  общение  с  ней,  с  использованием  рациональных  аргументов.
 Усиление  правозащитной  тематики  прослеживается  и  в  многочисленных  протестах
против  условий  содержания  в  тюрьмах  и  лагерях.  "Я  коммунист,  недавно  приехал  из
провинции  и  скоро  уезжаю  опять,  но  с  очень  горьким  чувством,  которое  произвели  на
меня  наши  переполненные  лагеря,  тюрьмы,  арестные  дома  и  проч.  Эти  людские
зверинцы  -  позор  для  нас",  -  писал  Ленину  анонимный  автор34.
 Массовое  нарушение  большевиками  прав  собственности,  всякого  рода  конфиска¬
ции  и  реквизиции,  коснувшись  в  той  или  иной  степени  большинства  населения,  также
вели  к  масштабной  рационализации  сознания.  Именно  борьба  за  собственность  мил¬
 102

лионов  и  миллионов  людей  в  наибольшей  степени  характеризует  уход  от  револю¬
ционных  мифов.  Через  противодействие  всесокрушающему  конфискационно-реп¬
рессивному  маховику  происходит  активизация  правосознания  и  гражданской  психо¬
логии.  Как  уже  отмечалось,  поистине  колоссальный  поток  писем  породила  конфис¬
кация  скота,  орудий  труда,  ценностей,  предметов  обихода,  недвижимости  "мобили¬
зации"  лошадей  и  т.д.,  не  говоря  уже  о  продразверстке.  Особый  интерес  вызывает
нарастание  в  прошениях  о  восстановлении  прав  собственности  по  мере  усиления
режима  "военного  коммунизма"  специфического  "правового"  дискурса.  В  речевом
потоке  авторов  многочисленных  посланий  все  чаще  встречались  ссылки  на  декреты,
инструкции,  выписки  из  решений,  приказы  и  т.д.  Вот  показательный  пример
стратегии  апелляции  во  власть  (в  данном  случае  -  в  ВСНХ)  некоего  И.Б.  Постоялко,
протестовавшего  против  национализации  принадлежавшей  ему  мельницы:  "На  мою
просьбу  объяснить  мотивы,  которыми  руководствовался  исполком  при  отклонении
резолюции  рабочего  отдела,  было  отказано.  На  основании  изложенного  прошу
Высший  совет  народного  хозяйства  рассмотреть  мое  прошение  по  возможности  в
непродолжительном  времени  и  утвердить  постановление  рабочего  отдела  при
Мглинском  совдепе,  согласно  которому,  как  уже  сказано  было,  мне  разрешалось
пользоваться  половиной  мельницы...  Все  относящееся  к  документам,  если  будет  в  том
необходимость,  как  то:  постановление  рабочего  отдела  и  исполнительного  комитета,
а  также  и  мотивы,  способствующие  проведению  резолюций  в  том  или  ином  духе,
прошу  ВСНХ  иметь  официально,  так  как  частным  образом  они  не  могут  быть
получены  и  приложены  к  настоящему  прошению"35.
 Такого  рода  жонглирование  ссылками  на  декреты,  инструкции  и  постановления
стало  непременным  атрибутом  большинства  антиконфискационных  писем.  Крестьяне
Рязанской  губ.,  протестуя  против  конфискации  скота  и  лошадей,  спрашивают  в  пись¬
ме  на  имя  Ленина:  "...Покорнейше  просим  расследовать  вновь  наше  дело  и  разъяс¬
нить:  1)на  сколько  едоков  по  декрету  полагается  одна  корова  и  одна  лошадь,
2)  имеют  ли  право  притеснять  и  разорять  семейства  красноармейцев  и  3)  по  закону  ли
поступает  наш  комитет  и  обязаны  ли  мы  исполнять  его  требования?  Если  же  он
действует  незаконно,  в  таком  случае  прикажите  ему  оставить  нас  в  покое"36.  А  вот
как  сельская  жительница  из  Череповецкой  губ.  Л.  Тарасова  протестовала  против
изъятия  у  нее  в  1919  г.  лошади:  "...Убедительно  прошу  Череповецкий  губисполком
принять  все  возможные  меры  по  расследованию  дела,  учиненного  единолично  пред¬
седателем  Шухободского  волостного  исполкома  тов.  Лазутиным,  нарушающим  зако-
ноположительность  издаваемых  высшими  органами  приказаний,  а  кроме  того,
обязать  Шухободский  волостной  исполком  пересмотреть  вновь  незаконно  установ¬
ленное  постановление,  нарушающее  декрет  высших  народных  комиссаров"37  (имеется
в  виду  декрет  Совета  рабоче-крестьянской  обороны  "О  снабжении  армии  лошадьми"
от  18  декабря  1918  г.,  в  пункте  6  которого  отмечается,  что  количество  "набираемых"
(т.е.  реквизируемых)  лошадей  должно  соответствовать  хозяйственным  условиям
данной  местности.  Причем  во  всех  видах  хозяйств  должно  было  оставаться  лошадей
не  менее  того  количества,  которое  было  необходимо  для  обработки  пашни38.
Впрочем,  очевидно,  это  был  один  из  наименее  выполнявшихся  декретов  Советской
власти).
 Масштабное  петиционное  движение  против  конфискаций  периода  "военного  ком¬
мунизма",  использование  "правового"  языка  в  качестве  дискурсивной  стратегии  воз¬
действия  на  власть  свидетельствуют  о  том,  что  маятник  массовой  психологии  качнулся
в  сторону  активизации  элементов  гражданского  конституционного  сознания.  Об  этом
же  говорила  и  готовность  людей,  защищавших  права  собственности,  к  гражданскому
действию  -  отстаиванию  своих  прав  в  письмах  и  иного  рода  обращения  (сам  факт
написания  письма  во  власть  -  акт  мирного  гражданского  действия),  а  также  в
реальном  правовом  взаимодействии  с  властными  инстанциями.  Конечно,  массовая
психология  российского  городского  и  сельского  обывателей  той  поры  носила  весьма
своеобразный  и  специфичный  характер.  Так,  просматривается  желание  трактовать
 103

закон,  инструкцию,  директиву,  приказ  и  т.д.  как  некую  резервацию  ограничений,
в  которую  следует  загнать  власть,  но  при  этом  самим  оставаться  максимально
свободными  от  гражданской  ответственности.  Закон  видится  в  первую  очередь  как
способ  ограничения  произвола  власти,  а  не  универсальный  регулятор  общественных
отношений.  Впрочем,  подобная  трактовка  закона  и  законности  в  условиях,  когда  госу¬
дарство  никак  не  считалось  с  личными  и  коллективными  правами  и  руководство¬
валось  в  основном  "революционным  правосознанием",  вполне  понятна  и  оправдана.
 Совокупность  сюжетных  изменений  и  смена  дискурсивной  практики  в  письмах  во
власть  периода  Гражданской  войны  позволяют  рассматривать  возможные  сдвиги  в
массовом  сознании  того  времени  с  двух  позиций:  1)  вероятного  изменения  картины
мира  в  менталитете  широких  социальных  слоев,  произошедшего  в  результате  круше¬
ния  революционной  утопии  и  ожиданий  скорого  построения  "земного  рая";  2)  праг¬
матического  ситуативного  изменения  стратегии  речевого  воздействия  на  власть,  когда
люди,  в  том  числе  самые  малообразованные,  инстинктивно  чувствовали,  к  каким
аргументам  государство  будет  наиболее  восприимчиво  в  тех  конкретных  истори¬
ческих  обстоятельствах.
 Что  касается  второй  позиции,  то  действительно,  само  большевистское  государство,
как  отмечает,  в  частности,  А.  Черных,  все  более  и  более  ощущало,  что  для  решения
конструктивных  задач  (в  том  числе  организации  экономики,  снабжения  армии  и  в
целом  выживания  коммунистического  государства)  негативная  разрушительная  энер¬
гия  масс  оказалась  малопригодна39  или  по  крайней  мере  недостаточна.  Нужна  была
новая  форма  властного  контракта  (т.е.  связной  модели  взаимоотношений  в  рамках
системы  "власть  -  народ"),  в  том  числе  с  использованием  элементов  опоры  на  широ¬
кие  социальные  интересы.  Даже  если  государство  это  еще  не  вполне  артикулировало
в  речах  своих  "вождей",  даже  если  его  реальные  действия  были  направлены  в  про¬
тивоположную  сторону  и  обусловливались  инерцией  "военного  коммунизма",  народ
эту  потребность  уже  не  чувствовал.  Рационализация  дискурса  апелляций  во  власть,
эрозия  коммунистических  утопий  и  соответствующей  мифологии  (частичная  и  далеко
не  полная)  соответствуют  прагматизации  отношений  власти  и  общества.  Таким  обра¬
зом,  реальная  ситуация  стимулировала  ростки  гражданского  конституционного  со¬
знания.
 Более  сложно  обстоит  дело  с  возможным  изменением  картины  мира  в  массовом
менталитете.  Напомним,  что  картина  мира  -  это  система  представлений  о  реальности,
часто  интуитивных,  опосредованная  культурой  и  тем  культурным  языком,  на  котором
говорит  данная  психосоциальная  общность.  Выше  говорилось  о  признаках  эрозии
революционной  мифологии  (т.е.  именно  того,  что  определяло  революционное  созна¬
ние)  в  годы  Гражданской  войны.  Впрочем,  трудно  судить  о  подлинных  масштабах  и
глубине  этого  процесса.  По  всей  вероятности,  картина  мира  у  широких  масс  была
весьма  неустойчивой  и  замутненной  (так,  например,  во  многих  письмах  рассуждения  о
приемлемости  "революционного  террора"  по  отношению  к  классовым  врагам  сосед¬
ствовали  с  заявлениями  о  недопустимости  насильственных  действий  властей  по  отно¬
шению  к  себе  и  своей  семье).  Возможно,  сюжетные  и  дискурсивные  изменения  в
письмах  отчасти  являются  нечем  иным,  как  еще  одним  феноменом  "психической
жизни  толпы",  подмеченной  С.  Московичи,  -  консерватизмом  толп.  "Толпы  консерва¬
тивны,  несмотря  на  их  революционный  образ  действий.  Они  всегда  кончают  восста¬
новлением  того,  что  они  низвергали,  так  как  для  них,  как  и  для  всех,  находящихся  в
состоянии  гипноза,  прошлое  гораздо  более  значимо,  чем  настоящее"40.  Другими
словами,  признаки  ментальных  сдвигов  в  сторону  гражданской  конституционности
могут  объясняться  усталостью  той  же  толпы,  которая  в  иных,  еще  раз  изменившихся
условиях,  может  вновь  призвать:  "Грабь  награбленное!"
 В  своей  работе  А.  Черных  не  без  успеха  применяет  концепцию  развития  стадий
социального  движения  немецкого  социолога  О.  Рамштета  для  анализа  становления
государственно-политической  и  идеологической  систем  Советской  России41.  Пред¬
ставляется,  что  выделенная  Рамштетом  вторая  фаза  социального  движения  вполне
 104

соответствует  общему  направлению  трансформации  массового  сознания  в  период
перехода  от  Гражданской  войны  к  нэпу.
 В  этой  фазе  протест  общества  по  отношению  к  системе  перерастает  из  позитивно
ориентированного  в  отрицание  самой  системы.  Кризис  новой  власти  и  новых  обще¬
ственных  отношений  рассматривается  не  как  временное  нарушение,  а  как  функцио¬
нальный  элемент  системы,  как  свидетельство  ее  непригодности  (разочарование  в
прежних  идеалах).  «С  этого  момента  нарождающееся  движение  и  власть  в  глазах
самого  движения  как  бы  меняются  местами:  раньше  это  была  апелляция  частного
(группы  затронутых  кризисом)  к  целому,  то  есть  к  воплощающим  целое  властям,
теперь  это  уже  протест  от  имени  целого  (общества,  стремящегося  к  справедливости),
направленный  к  частной  группе  (властям,  не  желающим  предпринимать  чего-либо  на
благо  общества).  А  это  -  ситуация  обсуждения  проблемы  "верхов”  и  "низов"»42.
 Становление  новой  экономической  политики  на  какое-то  время  нормализовало
ситуацию.  Возникает  компромисс,  весьма,  впрочем,  зыбкий  и  неустойчивый,  во  взаи¬
моотношениях  власти  и  общества.  Государство  в  целом  и  все  его  властные  институты
в  1920-е  гг.  еще  не  способны  в  полной  мере  эффективно  управлять  обществом,
регулировать  его  жизнь,  структурировать  его  по  своему  вкусу.  Властный  механизм
всех  уровней  слишком  слаб,  неотлажен,  примитивен  для  того,  чтобы  полноценно  и
безоговорочно  чувствовать  свою  силу.  Чем  ниже  мы  идем  по  ступеням  государст¬
венной  иерархии,  тем  более  власть  по  духу  и  стилю  управления  соответствовала
обществу,  в  котором  она  действовала,  т.е.  была  достаточно  патриархальна  и  тради-
ционна,  а  по  способам  управления  -  неэффективна  и  хаотична.  В  рамках  системы
"власть-народ"  оба  участника  диалога  чувствуют  себя  не  слишком  уверенно,
осознают  свою  относительную  слабость.  Государству  необходимо  выиграть  время  для
отлаживания  механизмов  силы  и  принуждения.  При  этом  нельзя  упускать  из  вида  и
фактор  внутрипартийной  борьбы  в  1920-е  гг.,  не  способствовавший  консолидации
властной  системы.
 Сложные  изломы  и  противоречия  нэпа  вызывали  настоятельную  необходимость
в  осуществлении  мониторинга  общественных  настроений.  Государство  то  и  дело
обращается  к  редакциям  газет  или  некоторым  институтам  на  местах,  например,
к  Союзцентропечати,  с  просьбой  инициировать  письма  граждан  по  тем  или  иным
вопросам  политики  с  целью  отслеживания  динамики  настроений.  В  массовом  созна¬
нии  же  несколько  усиливаются  элементы  гражданского  конституционного  сознания,
активизировавшиеся  на  базе  возрастания  стабильности,  укрепления  основ  нормальной
социальной  жизни.  Социальная  и  политическая  среда  становится  более  прогнози¬
руемой,  что  приводит  к  росту  "нормальности"  в  массовой  психологии.  В  письмах  во
власть  начинают  проявляться  мотивы,  мало  ощущавшиеся  в  годы  Гражданской  вой¬
ны:  сомнения  в  благотворности  монопартийности,  требования  развития  свободы  слова
и  даже  политического  и  идеологического  плюрализма.  Вот  как  эти  мысли  формули¬
ровал  в  1926  г.  в  письме  Сталину  крестьянин  села  Незнамово  Рязанской  губ.  Н.  Жари¬
ков:  "Подобно  тому,  как  ни  одна  армия  не  ограничивается  только  определенным
родом  войск,  напр.  пехотой...  так  и  ни  одно  государство  не  должно  препятствовать
тем  общественным  тенденциям,  которые  не  могут  идти  в  ногу  с  господствующими  в
стране  политическими  взглядами.  Та  общественность,  которая  основывается  только
на  своих  мнениях,  не  допуская  противоположные  суждения,  является  общественно¬
стью  однобокой...  Односторонность  нашей  общественной  жизни  также  выражается  и
в  том,  что  государство  пользуется  монопольно  печатью...  В  настоящее  время,  как  мне
кажется,  необходимы  изменения,  которые  государство  должно  не  в  далеком  будущем
[сделать]:  отмену  монополии  печати,  отмену  партийной  монополии.  То  есть  уничто¬
жение  нелегальности  всех  политических  партий  демократии  и  кое-что  в  этом  роде"43.
 Насколько  широко  были  распространены  подобные  настроения?  В  целом  нельзя
говорить  о  них  как  о  массовом  явлении;  в  данном  случае  важна  тенденция.  Тем  более
что  во  все  времена  носители  либеральных  ценностей  в  русском  обществе  находились
в  "подавляющем  меньшинстве".  Все  же  атмосфера  ограниченной  "либерализации"
 105

общественной  и  политической  жизни  возрождала  культурную  и  психологическую
среду,  в  которой  люди  могли  ставить  в  письмах  "вождям"  принципиальные  вопросы
общественного  бытия  вплоть  до  сомнений  в  неприкосновенности  "священных  коров"
большевизма:  монополии  одной  партии  и  одной  идеологии.  При  этом  весьма  показа¬
тельно,  что  значительная  часть  из  сформулированных  в  письмах  во  власть  идей
либерального  свойства  приходится  на  отклики  в  связи  с  борьбой  с  "оппозициями"
в  1920-е  гг.
 Среди  откликов  на  расправу  с  "оппозициями",  поступавших  в  большом  количестве
в  партийные  и  советские  органы,  помимо  одобрения  "генеральной  линии"  и  действий
сталинской  группировки,  имелось  все  же  и  определенное  число  критических  писем.
"Перестаньте  клеймить  грязью  оппозицию,  она  ваше  спасение  от  гнева  народного...  Я
вижу  за  вашим  делом  Николая  Н-го,  а  за  оппозицией  -  народовластие  учреди¬
тельное...  Единственная  правда  нашей  партии  -  это  взятие  власти  силой,  иначе  -  бун¬
тарским  путем",  -  писал  Е.М.  Ярославскому  и  В.М.  Молотову  в  1927  г.  бывший  член
партии  чернорабочий  Р.В.  Думенко44.  По  подсчетам  американского  историка
М.  Лено,  среди  авторов  писем,  пришедших  в  "Крестьянскую  газету",  76,1%  под¬
держивали  ЦК,  тогда  как  открыто  высказывались  в  пользу  оппозиции  6,8%,  а
возлагали  вину  на  обе  стороны  2,3%45.  Многие  из  "антисталинских"  писем  являют
собой  весьма  своеобразную  ипостась  гражданского  сознания:  неприятие  тоталитар¬
ных  методов  партийно-государственного  строительства  высказывается  с  позиций
борьбы  за  "незамутненную  чистоту"  марксизма.  Речь  идет  о  специфической  граж¬
данственности  идейных  коммунистов,  заключавшейся  в  требованиях  развития
внутрипартийной,  советской  и  рабочей  демократии,  неприятии  комчванства  и  бюро¬
кратизма,  всевластия  аппарата  и  засилия  аппаратных  методов  управления.  Нетрудно
заметить,  что  идеология  этой  гражданственности  связана  с  политической  позицией
Троцкого  и  других  оппозиционеров.
 Очень  показательной  иллюстрацией  проявления  советского  гражданско-конститу¬
ционного  сознания  является  письмо  члена  партии  С.Г.  Тер-Захарова,  написанное
Сталину  в  1926  г.  Протестуя  против  травли  "новой  оппозиции",  автор  рассуждает  о
необходимости  подлинной  рабочей  и  внутрипартийной  демократии.  Политику  боль¬
шинства  ЦК  при  этом  он  именует  "ренегатской".  А  вот  как  Тер-Захаров  описывает
методы,  при  помощи  которых  сталинской  группе  удается  получить  одобрение  боль¬
шинства  в  партии:  «1)  Применением  репрессивных  мер  к  коммунистам,  пытающимся
понять  истинное  положение  партии.  2)  Через  печать,  находящуюся  целиком  в  руках
ЦК.  Пользуясь  ею,  он  ежедневно  трубит  "о  достижениях  в  строительстве  социа¬
лизма",  попутно  обливая  потоками  лжи  и  клеветы  всякого  коммуниста,  осмеливаю¬
щегося  поднять  голос  правды.  3)  Путем  внедрения  в  сознание  широких  партийных
масс  понятия,  что  наши  съезды  всегда  выносят  решения  правильные  и  безусловно
отвечающие  интересам  рабочего  класса,  попутно  квалифицируя  выступления  фор¬
мального  меньшинства  членов  партии  по  важнейшим  принципиальным  вопросам  как
не  только  неправильные,  но  и  как  не  заслуживающие  даже  обсуждения»46.  Можно
спорить  о  степени  поддержки  оппозиции  внутри  партии  и  среди  рабочего  класса.
Однако  настроения,  в  той  или  иной  степени  смыкавшиеся  с  требованиями  оппозиции,
были  заметным  явлением  в  общей  картине  массового  сознания  1920-х  гг.  Являясь
коммунистическими,  они  были  вместе  с  тем  и  антитоталитарными.
 Укрепление  гражданских  основ  жизни  в  годы  нэпа  не  могло  не  сказаться  и  на
умонастроениях  большинства  населения  страны  -  крестьян.  Специалист  по  крестьян¬
скому  менталитету  нэповской  поры  Д.Х.  Ибрагимова  на  основе  контент-анализа
писем  в  "Крестьянскую  газету"  1923-1924  гг.  выделяет  4  пласта  крестьянского  созна¬
ния:  государственно-централистский,  традиционалистский,  индивидуалистский,  ориен¬
тированный  на  рынок,  и  люмпенско-пролетаризированный.  Эти  пласты  составляют
своего  рода  ментальные  макротипы,  присущие  разным  группам  сельских  жителей47.
 Соглашаясь  в  целом  с  подобной  оценкой,  необходимо  заметить,  что  все  эти  пласты
были  причудливо  перемешаны  в  крестьянском  менталитете  на  уровне  группового  и
 106

даже  индивидуального  сознания.  Об  этом  свидетельствует  не  только  сюжетное  и
проблемное  содержание  писем  во  власть,  но  и  трактовки  различных  явлений,  а  также
особенности  психолингвистического  самовыражения.  Неоднородность  сознания  сель¬
ского  населения  в  условиях  перехода  к  нэпу,  о  которой  упоминает  Д.Х.  Ибрагимова48,
представляется  фактором  сущностным  для  крестьянского  менталитета  в  целом.  Один
и  тот  же  человек  мог,  например,  выступать  за  рыночные  отношения  в  деревне,  но
против  таковых  в  городе,  требовать  усиления  власти  и  надзора  центральных  государ¬
ственных  органов  и  при  этом  отстаивать  общинные  принципы  самоорганизации  сель¬
ской  жизни  и  т.д.  Общим  настроением  в  1920-е  гг.,  однако,  были  дефицит  социального
оптимизма  и  нарастание  недовольства  своим  положением  и  политикой  власти  в  де¬
ревне.  При  этом  в  крестьянском  менталитете,  столь  архаичном  на  поверхностный
взгляд,  не  так  уж  редко  проявлялись  черты  гражданского  конституционного  сознания.
Некоторые  формы  этого  проявления  можно  рассмотреть  на  примере  крестьянского
отношения  к  проблеме  налогообложения.
 Эта  проблема  была  одной  из  центральных  и  весьма  болезненных  в  массовом
крестьянском  сознании,  начиная  с  1921  г.  Уже  тогда  ошибки  в  определении  сумм
продналога  приводили  к  тому,  что  в  ряде  мест  его  размеры  превышали  размеры
продразверстки.  Многие  хозяйства,  например  на  Урале,  пережив  "военный  комму¬
низм",  разорялись  после  сдачи  продналога.  В  дальнейшем,  с  развитием  системы
взимания  продналога  и  появлением  все  новых  и  новых  сборов  (промысловый  налог,
подоходно-поимущественное  обложение,  различные  единовременные  и  дополнитель¬
ные  сборы)  зажиточные  и  экономически  активные  слои  крестьянства  чувствовали
себя  угнетенными  чрезмерным  и  хозяйственно  необоснованным  налогообложением.
Д.Х.  Ибрагимова  констатирует,  что  неудовлетворенность  системой  налогообложения
высказывалась  в  большинстве  писем,  адресованных  в  "Крестьянскую  газету"  в  годы
нэпа49.  Вместе  с  тем  она  трактует  широкие  требования  снижения  налога,  сопряжен¬
ные  с  поддержкой  усиленного  рентно-налогового  обложения  зажиточных  крестьян,
как  форму  проявления  "люмпенски-пролетаризованного"  пласта  в  структуре  кресть¬
янского  сознания50.  Думается,  однако,  что  подобный  вывод  чрезмерно  категоричен.
 Проблема  налогообложения  в  письмах  во  власть  и  в  массовом  сознании  выглядит
более  сложной  и  многомерной,  особенно  если  анализировать  характер  аргументации
и  специфику  речевого  воздействия,  используемые  авторами  писем.  Многие  из  них
анализируют  вопрос  о  налогах  вполне  в  рыночном  духе,  опираясь  на  представления  о
ценности  не  только  экономических,  но  и  гражданских  свобод.  Конечно,  анализ  кре¬
стьянских  писем  не  оставляет  сомнения,  что  среди  сельских  жителей  были  рас¬
пространены  настроения  не  только  против  конкретной  налоговой  политики  госу¬
дарства,  но  и  своего  рода  анархистские  суждения  о  связи  налогов  вообще  с  насилием  и
принуждением,  о  ненужности  налогов  как  таковых.  Вместе  с  тем  в  деревенской  среде
находились  люди,  пытавшиеся  с  гражданской  ответственностью  рассуждать  о  роли
разумной,  нерепрессивной  налоговой  политики  для  сохранения  социального  мира  и  в
целом  для  выполнения  государством  жизненно  важных  функций.  Так,  крестьянин
П.М.  Горохов  в  1925  г.  в  письме  М.И.  Калинину  констатирует,  что  наибольшее  недо¬
вольство  в  деревне  называют  "налоги  и  отчасти  отсутствие  заработков".  Вместе  с  тем
автор  письма  утверждает,  что  "сознательные  крестьяне"  от  уплаты  налогов  "не  уви¬
ливают".  Далее,  полемизируя  с  крестьянами,  считающими  налоги  злом,  Горохов
предлагает  властям  издать  декрет,  который  разрешал  бы  не  платить  налоги  тем,  кто
полагает  себя  способным  выжить  без  помощи  и  защиты  со  стороны  государства:
"...Если  ты  нуждаешься  в  охране  неприкосновенности  личности,  в  неприкосновен¬
ности  к  твоему  имуществу  и  вообще  в  неприкосновенности  твоих  прав,  которые  в
настоящее  время  охраняет  закон,  то  соблаговоли  безропотно  вносить  ту  сумму
налога,  которая  необходима  правительству  для  поддержания  власти,  охраняющей
тебя  и  заботящейся  об  улучшении  жизни  всех  членов  государства.  Но  если  ты
располагаешь  своим  разумом  и  средствами  прожить  без  поддержки  государства,  если
ты  надеешься  на  членов  своего  селения,  своей  волости,  своего  уезда  и  т.д.,  что  они  не
 107

нарушат  твоих  прав,  не  посягнут  на  твое  имущество,  не  обидят  тебя  ни  в  чем,  и  ты
надеешься,  что  никогда  не  обратишься  к  власти  за  нарушение  твоих  прав,  то  можешь
не  платить  налогов".  Далее  Горохов  формулирует  вывод,  делающий  честь  его
гражданской  зрелости:  "Все  граждане,  нуждающиеся  в  охране  своей  личности  и
государственной  помощи,  должны  платить  и  выполнять  возлагаемые  на  них
правительством  обязательства"51.
 В  другом  крестьянском  письме,  поступившем  на  имя  Калинина  из  Сибири  от
И.М.  Луковникова,  подчеркивается,  что  всем  категориям  сельских  жителей  необхо¬
димо  нести  свою  долю  налогового  бремени:  "По  моему  мнению,  каждый  должен
бедняк  платить  тот  налог,  который  причитается  на  местные  нужды.  А  я  вот  из  каких
соображений  выхожу,  ведь  бедняку  и  середняку  власть  нужна,  это  раз.  Во-вторых,
если  вы  куда-либо  поехали  подальше,  надо  паспорт.  Для  этого  нужен  сельсовет  и
РИК.  В-третьих,  если  вы  заболели,  должен  ехать  в  больницу,  это  опять  надо.
В-четвертых,  если  у  вас  есть  дите,  надо  его  поучить,  для  этого  нужна  школа.  И  вот
эти  самые  наши  близкие  органы,  как  первые  прямые  помощники,  мы  их,  по-моему,
[должны]  по  силе  возможностей  поддерживать  все,  а  не  одни  средняки  и  другие.  А  по
этому  я  об  отмене  госналога  ничего  не  имею,  но  а  местные  наши  органы  следовало
бы  поддерживать  всем,  по  возможности"52.
 Процитированные  письма,  как  и  многие  другие,  показывают  достаточно  высокий
уровень  гражданского  и  правового  сознания  по  крайней  мере  у  части  крестьян.
В  целом  большинство  сельских  жителей  в  ту  эпоху  отличало  рациональное  и  праг¬
матическое  мировосприятие.  Стремление  спокойно  и  уверенно  вести  хозяйство,  знать,
каких  действий  следует  ожидать  от  власти  и  как  выстроить  в  связи  с  этим  возможную
стратегию  поведения,  говорит  о  продолжении  процесса  масштабной  рационализации
сознания,  начавшегося  еще  в  годы  гражданской  войны.  Характерно,  что  в  огромном
количестве  крестьянских  писем  нэповской  поры  народ  воспринимает  себя  в  качестве
разумного  начала,  а  власть,  в  первую  очередь  местную  --  "низовых  ответственни-
ков",-  как  иррациональное  и  хаотичное  проявление  социальной  жизни.  "...Никто  не
может  дать  разумного  разъяснения  и  оправдания  тем  или  другим  мероприятиям
власти...",  -  писал  М.И.  Калинину  землемер  У.  Фомин53.
 Активизация  структур  гражданского  конституционного  сознания  в  период  нэпа
прослеживается  также  в  движении  "лишенцев"  за  восстановление  их  в  правах  и  от¬
мену  репрессивной  и  дискриминационной  практики  деления  граждан  на  "чистых"  и
"нечистых".  Письма  "лишенцев"  (и  их  детей,  дискриминировавшихся,  в  частности,
в  вопросах  доступа  к  высшему  образованию)  представляют  собой  достаточно  обшир¬
ный  комплекс  документов  правозащитного  содержания,  сохранившийся  в  российских
архивах.  Со  времени  принятия  Конституции  РСФСР  1918  г.  лица,  лишенные  избира¬
тельных  прав,  не  принимались  на  работу  в  госучреждения,  в  члены  ВЛКСМ  и  ВКП(б),
исключались  из  числа  получателей  продуктовых  карточек  и  в  целом  лишались
социальной  поддержки  государства.  Фактически  они  становились  изгоями  общества.
Как  справедливо  отмечается  в  монографии  В.И.  Тихонова,  В.С.  Тяжельниковой  и
И.Ф.  Юшина,  для  многих  людей  включение  в  списки  лишенцев  означало  не  просто
ущемление  их  прав,  но  и  необходимость  вести  борьбу  за  существование  и  даже  за
выживание54.  В  годы  нэпа,  в  соответствии  с  новым  Уголовным  Кодексом  (ст.  40  и  42),
конкретизировался  механизм  "поражения  в  правах",  заключавшийся  в  лишении  на
срок  до  5  лет  активного  и  пассивного  избирательного  права  при  выборах  в  про¬
фессиональные  и  другие  организации,  права  занятия  ответственных  должностей,
гражданских  имущественных  прав,  поименованных  в  соответствующей  статье  Граж¬
данского  кодекса.  Поражение  в  правах  назначалось  судом  как  дополнительное  нака¬
зание  при  вынесении  приговора  по  преступлениям,  предусмотренным  статей  УК.
 Инструкция  1925  г.  о  выборах  в  Советы  более  четко  определяла  категорию  лишен¬
цев  по  суду.  Однако,  если  судить  по  письмам,  на  местах  решения  о  поражении  в  правах
нередко  принимались  без  достаточного  правового  основания  и  доказательной  базы.
Между  тем  человек,  рискнувший  противопоставить  себя  государственной  каратель¬
 108

ной  машине  и  государственной  пропаганде,  исходившим  из  безусловной  "классовой
чуждости"  и  "враждебности"  лишенцев  советской  власти,  совершал  акт  гражданского
мужества  и  социально-психологической  индивидуализации.  Дискурсивная  стратегия
подобного  рода  писем  во  власть,  как  правило,  была  построена  на  отрицании  своей  им¬
манентной  враждебности  большевикам  и,  наоборот,  доказательства  полезности
данной  личности  советской  власти  и  делу  построения  социализма.  «Для  того,  чтобы
"очиститься"  перед  советской  властью  и  стать  "своим",  недостаточно  было  честно  и
добросовестно  трудиться  ради  ее  блага,  нужно  было  доказать  свою  лояльность»,  -
отмечают  авторы  книги  "Лишение  избирательных  прав  в  Москве  в  1920-1930-е
годы"55.
 Обращает  на  себя  внимание  не  только  "верноподданнический",  но  и  гражданский,
правозащитный,  индивидуализирующий  характер  многих  петиций  "лишенцев"  во
власть56.  В  конце  концов  основная  борьба  разворачивалась  вокруг  проблематики
избирательного  права,  которая  сама  по  себе  является  сферой  гражданской  конститу¬
ционности.  Борьба  лишенцев  за  восстановление  в  гражданских  и  политических
правах,  какими  бы  обертонами  она  ни  была  окрашена  (в  частности,  специфическая
дискурсивная  стратегия,  построенная  на  лести  по  отношению  к  власти,  манипулиро¬
вание  советскими  идеологемами,  желание  отвести  беду  от  себя  и  канализировать
государственное  насилие  в  ином  направлении,  т.е.  сопряженность  с  доносительством  и
т.д.),  есть  по  сути  не  только  борьба  за  физическое  и  социальное  выживание,  но  и
проявление  в  мирном  гражданском  действии  конституционного  сознания.
 На  основании  изучения  писем  городских  и  сельских  жителей  эпохи  нэпа  можно
также  сделать  вывод  о  росте  стремления  общества  к  гражданской  самоорганизации  на
основе  выборов,  защиты  прав  женщин,  религиозных  общин  и  т.д.  "...Наконец-таки
дайте  же  нам  трудовикам-хлеборобам,  хоть  раз,  свободные,  гражданские,  независи¬
мые  выборы,  чисто  в  наши  общественные  организации,  как  в  совет  кооперации  и
товарищество",  -  пишут  крестьяне  Ставропольского  округа  во  ВЦИК57.  "Вот  воп¬
росы,  которые  у  нас,  в  низах,  стоят:  1)  всех  спецов,  хозяйственников,  администраторов
выбирать  должны  сами  рабочие,  но  не  назначать  их  сверху  и  не  класть  им  жалования
без  ведома  рабочих.  И  через  это  рабочий  с  администраторами  живут,  как  кошка  с
собакой",  -  утверждает  рабочий  Привольнее58.  Селькор  П.  Мезенцева  так  описывает
деревенское  женское  собрание  в  1925  г.:  "Больше  всего  говорили,  что  женщине
нельзя  оторваться  от  плиты,  что  женщине  связаны  руки  с  семейством  и  т.д.  Но  в
конце  согласились,  что  женщина  -  не  раба  в  советском  строительстве  и  что  женщина
имеет  такое  же  право,  как  и  мужчина"59.
 Подобные  примеры  можно  множить.  Однако  анализ  многочисленных  апелляций  к
власти  позволяет  сделать  общий  вывод  о  росте  в  целом  гражданской  и  консти¬
туционной  зрелости  общества  в  1920-е  гг.  Эта  тенденция  отражала  внутреннее
содержание  нэпа,  значительно  расширившего,  по  сравнению  с  периодом  Гражданской
войны,  поле  индивидуальной  и  групповой  свободы  в  Советской  России.
 Между  тем  основная  опасность  росткам  массового  гражданского  конституционного
сознания  заключалась  как  раз  в  неудовлетворенности  нэпом  огромных  масс  на¬
селения.  Письма  во  власть  свидетельствуют,  что  общество  в  целом  находилось  в
состоянии  перманентного  психологического  кризиса  и  напряжения.  Над  ним  продол¬
жали  витать  'Тени  Гражданской  войны,  отравлявшие  социальную  и  культурную  атмо¬
сферу  в  1920-е  гг.  Кроме  того,  сам  нэп  -  переходная  и  неустойчивая  система-был
раздираем  изнутри  многочисленными  кризисами  и  противоречиями.  Укоренению
элементов  гражданского  конституционного  сознания  препятствовали  по-прежнему
присущие  массовому  менталитету  глубокий  социокультурный  разрыв  между  городом
и  деревней,  национализм  и  шовинизм,  правовой  нигилизм,  пассивность  и  стихийный
анархизм.  Эти  черты  не  доминировали  в  массовом  сознании,  но  являлись  тем  не  менее
его  неотъемлемой  частью.
 Со  второй  половины  1920-х  гг.,  как  показывают  письма  во  власть,  наблюдается
подъем  антинэповских  настроений  широких  масс.  Глубокое  недовольство  многими
 109

аспектами  нэпа,  равно  как  и  его  результатами,  высказывали  в  письмах  рабочие  и
тысячи  представителей  крестьянства.  Впрочем,  речь  не  идет  лишь  о  кризисе  пози¬
тивного  отношения  к  новой  экономической  политике,  неоднократно  отмеченном
историками.  С  точки  зрения  перспектив  развития  гражданского  конституционного
сознания  в  структуре  массового  менталитета  можно  говорить  о  кризисе  рационально¬
прагматического  мировосприятия,  о  новом  подъеме  революционной  мифологии.
Недовольство  своим  положением,  разочарование,  усталость,  накопившаяся  негатив¬
ная  социальная  энергия  затуманивали  психологию  масс,  которой  вновь  овладевало
построенное  на  мифе  бессознательное.  Идея  новой  "жертвы  во  имя  будущего"  неза¬
метно,  но  неуклонно  захватывает  все  больший  плацдарм  в  картине  мира  людей
нэповской  эпохи.  Кроме  того,  более  явственные  черты  стал  приобретать  моральный
кризис  общества60.  К  моменту  начала  сталинского  "большого  скачка"  в  неоднородной
и  мозаичной  структуре  массовой  психологии  гражданское  конституционное  сознание
вновь  предстает  небольшим  островком  посреди  бушующих  волн  "коллективного
бессознательного".
 Примечания
 'Сорокин  П.А.  Человек.  Цивилизация.  Общество.  М.,  1992.  С.  218.
 2 	См.:  Л  и  в  ш  и  н  А.Я.  Власть  и  управление  в  массовой  психологии  (1917-1927)  //  Из  истории
государственного  управления  в  России.  Сборник  статей.  Симферополь,  1998.  С.  87-112;  его  же.
Изучение  системы  власти  на  местах  в  1920-е  гг.  //  Материалы  международной  научной  конференции
"Государственное  управление  и  современность".  М.,  1998.  С.  169-170;  Idem.  Les  lettres  "d’en-bas",  sourse
d’histoire  sociale  des  années  1920  //  Pour  Une  Nouvelle  Historiographie  de  l’URSS.  Les  cahiers  de  l’Institut  d’Histoire
du  Temps  Present  №  35.  1996.  P.  107-118.
 3 	См.:  Советская  деревня  глазами  ВЧК-ОГПУ-НКВД.  1918-1939.  T.  1.  1918-1922.  Документы
и  материалы.  М.,  1998.
 4 	См.:  Письма  во  власть.  1917-1927.  Заявления,  жалобы,  доносы,  письма  в  государственные  структуры
и  большевистским  вождям.  М.,  1998.  С.  5-12  (предисловие).
 5 	В  качестве  примера  можно  привести  борьбу  сталинской  группировки  с  оппозициями  в  1920-е  гг.
и  вызванный  ею  всплеск  эпистолярной  активности  на  местах.  Многие  письма  той  поры  дают  пример
своеобразной  "идейно-коммунистической  гражданственности",  в  основе  которой  было  стремление  защи¬
тить  оппозицию  с  "ленинских",  большевистских  позиций.
 6 	Фраза  из  письма  анонимного  автора  в  Казачий  отдел  В  ЦИК,  написанного  в  1919  г.
 7 	ГА  РФ,  ф.  1235,  оп.  53,  д.  67,  л.  228.
 8 	См.:  Davies  S.  Popular  Opinion  in  Stalin’s  Russia.  Terror,  Propaganda  and  Dissent,  1934-1941.
Cambridge,  1997.  T.  103-104.
 9 	Cm.:  Ibid.  P.  103-104.
 10 	ГА  РФ,  ф.  1235,  on.  140,  д.  9,  л.  10  об.
 "  Там  же,  л.  10.
 12 	Там  же,  л.  45.
 13 	Там  же,  оп.  79,  д.  36,  л.  488а  -  4886.
 ,4Московичи  С.  Век  толп.  Исторический  трактат  по  психологии  масс  /  Пер.  с  фр.  М.,  1998.  С.  27.
 15 	Там  же.  С.  124.
 16 	ГА  РФ,  ф.  1235,  оп.  80,  д.  57,  л.  16-17  об.
 17 	Там  же,  оп.  53,  д.  67,  л.  200-201  об.
 18 	См.:  Сборник  законов  и  распоряжений  рабочего  и  крестьянского  правительства  с  1-го  января
1918  года  по  1-е  апреля  1918  года.  Вып.  2.  М.,  1918.  С.  163-164;  Сборник  декретов  и  постановлений  по
народному  хозяйству  (25  октября  1918  г.  -  15  марта  1919  г.).  Вып.  2.  М.,  1920.  С.  703-705.
 19 	См.,  напр.:  РГАЭ,  ф.  3429,  оп.  2,  д.  84,  л.  3-3  об.,  7-9,  108.
 20 	ГА  РФ,  ф.  8419,  on.  1,  д.  4,  л.  1-2.
 21 	Булдаков  В.П.  Красная  смута.  Природа  и  последствия  революционного  насилия.  М.,  1997.
С.  233.
 22 	П  а  в  л  ю  ч  е  н  к  о  в  С.  А.  Военный  коммунизм  в  России:  власть  и  массы.  М.,  1997.  С.  203.
 23 	См.:  Иванова  Г.М.  ГУЛАГ  в  системе  тоталитарного  государства.  М.,  1997.  С.  20-21.
 24 	ГА  РФ,  ф.  4390,  оп.  14,  д.  9,  л.  6-12.
 25 	Там  же,  ф.  1005,  оп.  2,  д.  19,  л.  6-6  об.
 110

26 	См.:  Из  истории  Всероссийской  Чрезвычайной  комиссии  1917-1921  гг.  Сборник  документов.  М.,  1958.
С.  243-244.
 27 	ГА  РФ,  ф.  4390,  оп.  14,  д.  9,  л.  15.
 2«  ГА  РФ,  ф.  4390,  оп.  14,  д.  52,  л.  7.
 29 	Цит.  по:  Рогалина  Н.Л.,  Т  е  л  и  ц  ы  н  В.Л.  Заботы  и  мысли  интеллигентной  женщины  в  дни
революции  ("Дневник  матери-хозяйки")  //  Революция  и  человек:  быт,  нравы,  поведение,  мораль.  М.,  1997.
С.  93.
 30 	ГА  РФ,  ф.  4390,  оп.  14,  д.  9,  л.  6-12.
 31 	Там  же,  ф.  1235,  оп.  56,  д.  8,  л.  226-226  об.
 32 	См.:  Миловидов  ВЛ.  Военно-организаторская  деятельность  партийной  организации  Костром¬
ской  губернии  в  годы  Гражданской  войны  (1918-1920  гг.).  Диссерт.  на  соиск.  уч.  степени  канд.  ист.  наук.  М.,
1962.  С.  52-53,  155.
 33 	ГА  РФ,  ф.  4085,  оп.  22,  д.  419  в,  л.  15-16  об.
 34 	ГА  РФ,  ф.  130,  оп.  4,  д.  239,  л.  271-272  об.
 35 	РГАЭ,  ф.  3429,  оп.  2,  д.  75,  л.  16-17.
 36 	ГА  РФ,  ф.  4085,  оп.  22,  д.  691,  без  нумерации  листов.
 37 	Там  же,  ф.  1235,  оп.  56,  д.  17,  л.  187-188.
 38 	См.:  Сборник  декретов  и  постановлений  по  Народному  комиссариату  земледелия.  1917-1920  гг.  М.,
1921.  С.  57.
 39 	См.:  Черных  А.  Становление  России  советской:  20-е  годы  в  зеркале  социологии.  М.,  1998.  С.  22.
 ^Москов  ичи  С.  Указ.  соч.  С.  124.
 41 	См.:  Черных  А.  Указ.  соч.  С.  51-56.
 42 	Там  же.  С.  53.
 43 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  85,  д.  495,  л.  280-281.
 44 	Там  же,  д.  475,  л.  1-2  об.
 45 	Эти  данные  были  приведены  на  конференции  "Советские  письма  во  власть",  состоявшейся  в  Чикаг¬
ском  университете  в  1996  г.
 46 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  85,  д.  485,  л.  88-91.
 47 	См.:  Ибрагимова  Д.Х.  Рыночные  свободы  и  сельский  менталитет.  Чего  жаждал  крестьянин
при  нэпе?  //  Менталитет  и  аграрное  развитие  России  (Х1Х-ХХ  вв.).  Материалы  международной  кон¬
ференции.  М.,  1996.  С.  262-269.
 48 	См.:  Ее  же.  Нэп  и  Перестройка.  Массовое  сознание  сельского  населения  в  условиях  перехода
к  рынку.  М.,  1997.  С.  76.
 49 	См.:  Там  же.  С.  73-74.
 50 	Там  же.
 51 	См.:  ГА  РФ,ф.  1235,  оп.  61,  д.  190,  л.  114-117  об.
 52 	Там  же,  д.  195,  л.  84-84  об.
 53 	Там  же,  оп.  98,  д.  2,  л.  111.
 54 	См.:  Тихонов  В.И.,  Тяжельникова  В.С.,  Ю  ш  и  н  И.Ф.  Лишение  избирательных  прав  в
Москве  в  1920-1930-е  годы.  М.,  1998.  С.  25.
 55 	Там  же.  С.  207.
 56 	См.,  напр.:  ГА  РФ,  ф.  1235,  оп.  141,  д.  151;  оп.  140,  д.  1161,  1166;  РГАСПИ,  ф.  142,  оп.  1,  д.  514,  515.
 57 	См.:  ГА  РФ,ф.  1235,  оп.  61,  д.  223,  л.  17-21.
 58 	РГАСПИ,  ф.  17,  оп.  85,  д.  484,  л.  102  об.
 59 	РГАЭ,  ф.  396,  оп.  3,  д.  66,  л.  59.
 60 	См.,  напр.:  Булдаков  В.П.  Природа  и  последствия  революционного  насилия.  М.,  1997.
С.  267-268.
 111

©  2001  г.  С.  В.  Т  О  Ч  Е  Н  О  В
 ЛАГЕРЬ  №  48
 Вторая  мировая  война  дала  ни  с  чем  не  сравнимые  цифры  попавших  в  плен  -
35  млн  человек.  Из  них  более  4  млн  находились  на  территории  нашего  государства1,  в
том  числе  и  625  представителей  высшего  командного  состава  армий,  воевавших  про¬
тив  СССР  на  стороне  германского  блока2.  Огромное  количество  солдат  и  офицеров,
попавших  в  плен,  вынуждало  советское  руководство  создавать  сеть  лагерей  для
военнопленных  в  тыловых  регионах,  к  которым  в  то  время  относилась  и  Ивановская
обл.  Лагерь  №  48  Управления  по  делам  военнопленных  и  интернированных  (УПВИ)
НКВД  СССР,  созданный  в  мае-июне  1943  г.  в  этой  области,  в  селе  Чернцы,  -  первый
’’генеральский”  лагерь  на  территории  Советского  Союза.  История  создания,  функцио¬
нирования,  ликвидации  лагеря  и  положение  в  нем  военнопленных  -  предмет  рассмот¬
рения  данной  статьи.
 В  советской  историографии  судьба  военнопленных  была  практически  не  изучена.
Исследователей  не  допускали  к  соответствующим  архивным  фондам.  Лишь  в  1990-х  гг.
появилась  возможность  ознакомления  с  необходимыми  материалами  и  научного  ос¬
мысления  темы.  Особый  интерес  вызывали  проблемы,  связанные  с  пребыванием
в  плену  военной  элиты  вермахта.  В  ряде  публикаций  затрагивался  вопрос  о  чис¬
ленности  пленных  генералов  вермахта3,  прослеживались  судьбы  наиболее  известных
немецких  военачальников4.  В  1993  г.  вышла  книга  В.А.  Бобренева  и  В.Б.  Рязанцева,
одна  из  глав  которой  рассказывала  о  пребывании  в  плену,  в  том  числе  в  лагере  №  48,
члена  японской  императорской  семьи  принца  Фумитака  Коноэ5.  В  1998  г.  в  работе
И.  Безбородовой  впервые  был  представлен  и  проанализирован  справочно-биогра¬
фический  материал  о  высших  чинах  германской  армии,  находившихся  в  советском
плену  в  1943-1956  гг.6
 По  истории  чернцкого  лагеря  в  1990-е  гг.  в  местной  и  центральной  прессе  по¬
явилось  несколько  статей,  где  освещались  различные  стороны  жизни  лагеря:  пребы¬
вание  там  фельдмаршала  Ф.  Паулюса  и  других  высокопоставленных  узников,  работа
администрации  и  персонала,  проблема  захоронения  и  ухода  за  кладбищем  и  т.п.7
 В  основе  предлагаемого  вниманию  читателей  материала  лежат  источники  разного
типа.  Это  опубликованные  документы,  касающиеся  отдельных  аспектов  темы8,  а
также  воспоминания  тех,  кто  работал  и  содержался  в  Чернцах,  в  том  числе  мемуары
бывшего  старшего  адъютанта  и  начальника  управления  кадров  6-й  армии  вермахта
полковника  В.  Адама9  и  книга  бывшего  заместителя  начальника  лагеря  и  начальника
оперативного  отдела  Н.И.  Пузырева10;  а  также  воспоминания  Ф.  Паулюса11;  наб¬
людения  неоднократно  бывавшего  в  лагере  полковника  Л.  Штейдле12;  бывшего  пере¬
водчика  и  офицера  НКВД  А.  Бланка13.  Составной  частью  Источниковой  базы  явля¬
ются  материалы  личного  архива  автора  данного  сообщения,  результаты  его  бесед  с
людьми,  работавшими  в  лагере  -  медсестрой  Т.В.  Мотовой,  командиром  группы
внешней  охраны  (с  1949  по  1955  гг.  заведующего  складами)  Г.П.  Головиным14.
Использованы  документы  архива  музея  чернцкой  средней  школы15,  мемуары  одного
из  немецких  офицеров  -  Путткаммера16.  К  сожалению,  материалы  архива  местного
УФСБ  пока  засекречены.  На  сегодняшний  день  удалось  поработать  только  с
картотекой  военнопленных  лагеря  №  48.
 Лагерь  для  военнопленных,  среди  офицеров  вермахта  получивший  название  "Вой-
ково”,  располагался  по  соседству  с  Чернцами  Лежневского  района  Ивановской  обл.  в
созданном  в  1920-е  гг.  санатории  железнодорожников  им.  П.Л.  Войкова,  арендован¬
ном  НКВД  СССР.  Комплекс  санаторных  зданий  до  революции  был  помещичьей
усадьбой.  **  Точеное  Сергей  Валерьевич,  кандидат  исторических  наук,  доцент  Ивановского  государственного
университета.
 112

Подготовка  к  приему  первой  партии  военнопленных  началась  в  мае  1943  г.  В  те¬
чение  очень  короткого  времени  территория  бывшего  санатория  была  окружена
высоким  трехметровым  забором,  с  обеих  сторон  которого  была  двухметровая  вспа¬
ханная  полоса  и  колючая  проволока  -  так  называемый  предзонник.  При  подготовке
лагеря  был  проведен  ремонт  жилых  и  хозяйственных  построек,  оборудованы
медсанчасть  со  стационаром  и  библиотека.
 Площадь,  занимаемая  лагерем,  была  весьма  внушительна.  Она  включала  в  себя  две
отдельные  зоны  -  "генеральскую"  и  зону  хозяйственной  роты.  Первая  тщательно
охранялась  ротой  243-го  ивановского  конвойного  полка  войск  МВО.  Доступ  в  зону
осуществлялся  через  специальный  пропускной  пункт,  туда  могли  попасть  только
представители  лагерной  администрации,  работники  оперативного  отдела  и  медсан¬
части,  переводчики.  Вторая  зона  -  место  проживания  солдат  хозяйственной  роты  -
находилась  в  150-200  м  от  "генеральской".  Она  тоже  была  огорожена,  но  пропускной
режим  в  ней  был  гораздо  мягче.  В  подготовке  лагеря  активное  участие  приняли
солдаты  хозяйственной  роты,  отобранные  из  числа  "сознательных"  военнопленных
немецкой,  итальянской  и  румынской  армий.  Это  же  подразделение  поставляло
кухонный  и  обслуживающий  персонал,  а  также  ординарцев  для  генералов.
 Для  работы  в  генеральской  зоне  были  отобраны  офицеры  Советской  армии,  кад¬
ровые  работники  НКВД.  Проблема  была  с  переводчиками.  В  основном  это  были
молодые  люди,  владевшие  языком  лишь  в  объеме  программы  вуза.  Еще  до  прибытия
первой  партии  военнопленных  с  ними  проводились  занятия  по  совершенствованию
уровня  владения  языками  и  ознакомлению  с  историей  и  культурой  стран-участниц
германского  блока.
 3 	июля  прибыла  первая  партия  военнопленных.  В  нее  входили  31  генерал
(22  немецких,  6  румынских,  3  итальянских),  а  также  несколько  старших  офицеров
вермахта  в  чине  полковников.  В  основном  это  были  плененные  в  Сталинградской
битве  генералы  6-й  армии.  Среди  них  был  и  ее  командующий  генерал-фельдмаршал
Паулюс.
 Статус  плененных  генералов,  старших  офицеров  й  солдат  хозяйственной  роты
определялся  в  соответствии  с  принятым  СНК  СССР  1  июля  1941  г.  №  1798-800
"Положением  о  военнопленных",  которое  гарантировало  соответствующее  их  статусу
обращение,  медицинскую  помощь,  возможность  переписки  и  получения  посылок.  В
документе  были  существенные  расхождения  с  общепризнанными  международными
соглашениями  по  отдельным  позициям.  Как  известно,  Советский  Союз  не  счел  воз¬
можным  оформить  официальное  признание  Гаагской  (1907)  и  Женевской  (1929)  кон¬
венций,  где  были  специальные  разделы  о  военнопленных,  что  трагически  сказалось
на  судьбах  советских  военнопленных.  Но  в  гораздо  меньшей  степени  это  отразилось
на  генералах  армий  германской  коалиции.  В  соответствии  с  "Положением  о  военно¬
пленных"  генералы  и  старшие  офицеры  могли  привлекаться  к  труду  только  на
добровольных  началах.  Все  военнопленные  имели  право  направлять  на  родину  1  пись¬
мо  в  месяц,  состоящее  не  более  чем  из  25  (позднее  50)  слов.  Генералы  имели  льготы:
их  письма  родным  доставляли  через  Красный  Крест  или  по  дипломатическим
каналам.
 Согласно  лагерным  инструкциям  был  определен  распорядок  дня:  подъем  -  06.30,
затем  в  течение  полутора  часов  -  уборка  комнат,  утренний  туалет,  08.00  -  завтрак,
13.00  -  обед,  массовые  мероприятия  -  после  завтрака  или  обеда.  Когда  их  не  было,
генералы  распоряжались  временем  по  своему  усмотрению.  Отбой  -  в  22.30.  Нахо¬
диться  в  своей  комнате  нужно  было  после  22  час.  Вечерние  поверки  ежедневно  не
проводились,  хотя  дежурный  офицер  после  установленного  срока  мог  обойти  все
комнаты.  Вне  пределов  зоны  генералы  практически  не  появлялись:  никаких  прогулок
по  селу  и  его  окрестностям  не  было.  Исключение  составляли  те  немногие  случаи,
когда  прогулки  вне  территории  лагеря  осуществлялись  с  определенной  целью
по  инициативе  администрации  или  прибывших  из  столицы  высокопоставлен¬
ных  работников  НКВД  СССР.  Несмотря  на  особую  секретность,  связанную  с  функ¬
 113

ционированием  "генеральского"  лагеря,  жители  села  Чернцы  примерно  представ¬
ляли  себе,  кто  там  находится,  а  в  редких  случаях  даже  имели  возможность  их
видеть.
 Нормы  суточного  довольствия  были  дифференцированы  и  объявлены  приказом
НКВД  СССР  №  00488  от  16  марта  1943  г.  Дневной  рацион  военнопленных  составлял:
хлеб  -  600  г,  картофель  -  900  г,  сахар  -  17  г,  овощи  -  400  г,  жиры  -  15  г,  кофе  -  5  г,
мясо  -  80  г,  табак  -  5  г.17  Больные  получали  дополнительный  паек,  включавший  в
себя  молочные  продукты.  Генералы  и  старшие  офицеры  получали  более  разнообраз¬
ную  и  качественную  пищу  -  рыбу,  масло,  сыр,  крупы,  чай,  специи,  сухофрукты  и  т.п.,
а  также  ежедневный  табачный  паек  папиросами  высшего  сорта.  Калорийность
питания  составляла  3500  калорий  зимой  и  чуть  больше  летом,  что  дало  возможность
прибавить  генералам  в  весе  в  среднем  по  2,9  кг  за  первые  полгода  пребывания  в
лагере18.  И  это  при  том,  что  по  всей  стране  советские  люди  жили  впроголодь.
Калорийность  набора  продуктов  большей  части  рабочих,  занятых  в  базовых  отраслях
промышленности  Ивановской  обл.  -  текстильной  и  легкой,  составляла  от  1  387  до
1  592  калорий.  У  служащих  и  иждивенцев  дневной  рацион  равнялся  соответственно
1  074  -  1  176  и  780  калорий19.  В  лагерь  №  48  мясные  и  молочные  продукты  поступали
из  подсобного  хозяйства,  хлеб  был  свой  -  его  выпекали  в  местной  пекарне.  Часть
продуктов  завозилась  с  продовольственных  складов  Иванова.  В  качестве  дополнения
к  рациону  использовались  грибы.  Собирали  их  солдаты  роты  обслуживания,  а  конт¬
роль  над  сбором,  сортировкой  и  приготовлением  осуществляла  медсестра  Т.В.  Мо-
това.  Для  витаминных  добавок  в  пищу  собирали  хвою,  весной  -  щавель,  крапиву.
Исключено  было  потребление  консервов  и  спиртного.  К  праздникам  -  Рождеству,
Пасхе  -  генералам  пекли  торты,  кексы  из  той  части  продуктов,  которую  они  в
течение  года  откладывали,  добровольно  сокращая  свой  паек.
 В  "генеральском"  лагере  пищеблок  возглавлял  бывший  майор  интендантской  служ¬
бы.  Блюда,  по  отзывам  генералов,  готовил  вкусные,  разнообразные.  Закладку  про¬
дуктов  в  котел,  вес  и  число  порций  осуществлял  идеально  точно.  Перед  приемом
пищи  производилась  ее  проба.  Это  было  обязанностью  В.В.  Мотова  -  начальника
медсанчасти.  Повара-немцы  были  высококвалифицированными.  За  все  годы  их
пребывания  в  лагере  практически  не  было  случаев  отравления,  кишечных  заболе¬
ваний.  Кухня  и  столовая  содержались  в  идеальной  чистоте.  Даже  в  самую  жаркую
погоду  в  пищеблоке  не  было  мух.  Ни  один  солдат  не  мог  появиться  на  кухне  или  в
разделочных  в  повседневной  одежде.  Более  того,  солдат  не  попадал  на  кухню,  не
побывав  предварительно  в  душе.  Ординарцы  и  персонал  питались  в  столовой  при
кухне.  Их  рацион,  как  и  рацион  солдат  хозяйственной  роты  и  персонала  лагеря  из
числа  военнослужащих  Советской  армии,  был  значительно  беднее  генеральского.
 На  довольно  высоком  уровне  было  поставлено  в  лагере  медицинское  обслужива¬
ние,  обеспечение  лекарственными  препаратами.  Медсанчасть  располагалась  на  1-м
этаже  административного  здания.  Там  были  кабинет  врача,  приемная,  зубоврачебный
кабинет  и  лазарет  для  солдат.  Первоначально  медперсонал  состоял  из  4-х  человек:
начальник  медсанчасти,  фельдшер,  зубной  врач  и  медсестра.  Позже  к  ним  присое¬
динились  2  санитара,  аптекарь.  Вместе  с  немецкими  генералами  привезли  4-х  немцев-
массажистов,  чьи  услуги  пользовались  большим  спросом.  У  солдат  хозроты  был  свой
лазарет  и  зубной  врач-немец.  Медсестра  обслуживала  всех,  включая  солдат  хозроты.
 Как  ни  странно,  несмотря  на  переживания,  связанные  с  пленением  и  последующим
поражением  фашистской  Германии,  генералы  в  середине  -  второй  половине  1940-х  гг.
очень  редко  обращались  за  медицинской  помощью.  Как  отмечает  Т.В.  Мотова,  среди
них  почти  не  было  гипертоников  (за  исключением  итальянского  генерала  Паскалини),
больных  остеохондрозом.  Практически  никто  не  нуждался  в  хирургической  помощи,
прооперировали  только  Паулюса  и  генерала  Недтвига.  Первый  страдал  пара¬
проктитом,  болезнь  второго  была  следствием  его  фронтового  ранения.  Паулюса  кон¬
сультировали  известный  ивановский  терапевт  Предтеченский,  хирург  Козырев.
Оперировали  фельдмаршала  прямо  в  лагере,  а  Недтвига  -  во  2-й  больнице  Иванова20.
 114

С  утра,  после  подъема,  большинство  генералов  делали  зарядку.  Для  укрепления
здоровья  некоторые  из  них  с  марта  начинали  загорать  сидя  на  стульях  рядом  с
корпусом.
 Несмотря  на  освобождение  от  трудовой  повинности,  кое-кто  из  генералов  в
качестве  "легкой  терапии"  занимался  садоводством  и  огородничеством  на  выделенном
им  небольшом  участке.  Выращенные  на  грядках  зелень,  морковь,  огурцы  употребля¬
лись  как  дополнительное  питание  для  них  самих.  Отдельные  представители  высшего
командного  состава  вермахта  находили  для  себя  удовольствие,  работая  в  лагерных
мастерских.  Особенно  отличался  этим  полковник  Адам,  занимавшийся  плотницкими
работами  и  резьбой  по  дереву.
 Основным  занятием  для  подавляющего  большинства  были  прогулки  по  парку  и
чтение.  Неплохая  библиотека,  оставшаяся  от  санатория,  постоянно  пополнялась  кни¬
гами  на  русском  и  немецком  языках.  Были  налажены  связи  с  отделом  культуры  Ива¬
новского  горисполкома  с  целью  использования  фондов  городских  библиотек  и  даже
библиотеки  им.  В.И.  Ленина  в  Москве.  Некоторые  стали  изучать  русский  язык.  На
первых  порах  занимались  самостоятельно,  потом  были  сформированы  группы,  к  ко¬
торым  прикрепили  переводчиков,  обучающихся  снабдили  учебными  пособиями,
словарями,  разговорниками.  Переводили  в  основном  "Войну  и  мир"  и  "Анну  Каре¬
нину"  Л.  Толстого,  "Мои  университеты"  М.  Горького,  "Как  закалялась  сталь"  Н.  Ост¬
ровского.  Особо  преуспевшие  в  изучении  языка  полковник  Адам,  генерал  Шульц  и  др.
по  собственному  желанию  знакомились  с  трудами  Ленина,  Сталина,  читали  Шоло¬
хова,  Гладкова,  Полевого,  Эренбурга.  Были  и  такие,  кто  изучение  языка  ограничивал
прослушиванием  шуток  и  перебранок  (часто  нецензурных)  солдат  роты  охраны,  нахо¬
дившихся  на  вышках,  окружающих  зону.  Особый  интерес  к  русскому  "фольклору"
проявлял  генерал  фон  Дреббер.
 В  помещении  клуба,  на  втором  этаже  пристройки,  периодически  устраивались
импровизированные  концерты,  в  рамках  которых  элита  вермахта  показывала  свое
умение  играть  на  пианино,  гитаре  и  скрипке.  По  праздникам,  иногда  и  в  выходные
дни,  генералам  демонстрировались  советские,  в  основном  классические,  комедийные
фильмы  1930-1940-х  гг.  Иногда  -  документальные  киножурналы.  Среди  генералов
было  несколько  искусных  живописцев.  К  их  числу  относился  и  фельдмаршал  Паулюс.
Основная  тематика  живописных  работ  -  лагерные  пейзажи,  бытовые  сцены.  До  сих
пор  в  музее  чернцкой  средней  школы  хранится  множество  рисунков  пленных  гене¬
ралов,  а  работы  Паулюса  есть  даже  в  запасниках  ивановских  музеев.
 По  инициативе  лагерной  администрации  свободное  время  генералов  занимали  дис¬
куссионные  беседы,  заслушивание  докладов.  Темы  были  самые  разные:  от  причин
поражения  Германии  в  Первой  мировой  войне  до  анализа  Пирл-Харборской  опера¬
ции.  К  обсуждению  докладов  относились  очень  серьезно,  с  немецкой  дотошностью.
По  просьбе  участников  дискуссий  им  предоставили  большую  физическую  карту
Европы,  на  которую  наносились  данные  об  изменении  ситуации  на  фронтах.  Кроме
того,  был  изготовлен  электрифицированный  стенд,  где  помещались  сводки  боевых
действий,  различные  документы  и  материалы.
 Отношения  между  администрацией,  персоналом  лагеря  и  генералами  были  кор¬
ректными.  С  сотрудниками,  включая  роту  охраны,  проводились  беседы,  с  помощью
которых  их  настраивали  на  соответствующее  поведение  в  отношении  пленных.  В
массе  своей  последние  спокойно  относились  к  руководству  лагеря  и  персоналу.  Хотя
вначале  некоторые  пробовали  вести  себя  вызывающе,  нахально.  Выбрасывали  руку  в
фашистском  приветствии  "хайль",  не  здоровались  с  советскими  офицерами.  Очень
скоро,  однако  уставные  отношения  в  лагере  стали  нормой.  Правда,  были  и  исклю¬
чения.  Не  каждому  советскому  человеку  удавалось  переломить  в  себе  чувство  нена¬
висти  к  врагам,  получившим  статус  военнопленных.  Капитан  В.  Еремин  "замучил"
командование  рапортами  об  отправке  на  фронт,  он  написал  заявление  в  партийную
организацию,  в  котором  просил  освободить  его  от  работы.  Никакие  беседы  и
разъяснения  не  помогли.  Пришлось  пойти  капитану  навстречу21.
 115

Серьезных  инцидентов  на  межнациональной  почве  среди  военнопленных  не  было,
хотя  румынские  и  итальянские  генералы,  не  всегда  ладившие  между  собой,  насто¬
роженно  относились  к  немцам,  отмечая  их  высокомерие  и  отдельные  унижающие  их
национальное  достоинство  высказывания.  В  первые  годы  пребывания  в  лагере  было
зафиксировано  одно  столкновение  между  итальянским  и  румынским  генералами:
предметом  спора  стала  пайка  масла,  проигранная  в  карты.
 Несмотря  на  относительно  вольготную  жизнь,  генералам  не  давали  забывать,  что
они  находятся  в  плену.  Оперативная  работа  в  лагере  проводилась  очень  активно.  Во
всех  жилых  комнатах  установили  подслушивающие  устройства.  Центр  сбора  ин¬
формации  располагался  на  2-м  этаже  здания  администрации.  В  отдельном  помещении
находились  переводчики,  которые  должны  были  расшифровывать  записи  и  пере¬
давать  информацию  в  оперативный  отдел.  Известен  случай,  когда  через  несколько
дней  после  приезда  пленные  ночью  с  помощью  спичек  и  фонариков  пытались
обнаружить  подслушивающие  устройства,  испортив  при  этом  плинтусы  и  обивку  стен.
Наказание  не  заставило  себя  ждать.  По  словам  Н.И.  Пузырева,  генералы  на  2  дня
были  лишены  прогулок  и  услуг  ординарцев,  при  этом  их  самих  заставили  устранить
все  повреждения  в  комнатах22.  В  последующем  в  качестве  наказания  ограничивались
профилактическими  беседами.
 Среди  тех,  кто  попал  в  лагерь  №  48,  были  носители  важной  информации  -  военно¬
стратегической,  политической,  тактической,  экономической,  технической.  Необходи¬
мо  было  выявить  связи  таких  пленных,  осуществить  проверку  и  обработку
полученных  от  них  сведений,  основной  объем  которых  шел  от  ординарцев,  активно
"стучавших"  на  своих  начальников.  Информацией  должны  были  делиться  перевод¬
чики,  работники  медсанчасти.  Ее  обработкой  и  составлением  отчетов  для  Москвы
ведал  оперативный  отдел.  Этой  работой  также  занимались  высокопоставленные
работники  НКВД  -  Швец,  Парпаров,  -  периодически  приезжавшие  в  лагерь  из  Моск¬
вы.  Работу  с  Паулюсом  в  течение  1943-1944  гг.  курировал  лично  Л.П.  Берия.  Сам  он  в
лагерь  не  приезжал,  но  регулярно  звонил  или  принимал  доклады  начальника  лагеря
по  телефону.  Самым  высокопоставленным  работником  НКВД,  побывавшим  в  лагере,
был  генерал-полковник  И.Н.  Петров  -  начальник  управления  по  делам  военно¬
пленных  и  интернированных  НКВД  СССР.  Деятельность  московских  кураторов  в
лагере  не  афишировалась.  В  основном  они  решали  организационные  вопросы  и
проводили  длительные  беседы  с  интересующими  их  генералами.  Дополнением  к
"прослушке",  допросам,  сбору  оперативной  информации,  визуальному  наблюдению
были  регулярные  обыски  и  досмотры  в  жилых  помещениях.  Основная  цель  -  изъятие
режущих  и  колющих  предметов.  Результаты  таких  досмотров,  как  правило,  бывали
нулевыми.
 Наверное,  самой  значимой  частью  оперативной  работы  в  лагере  была  про¬
пагандистская,  проводимая  администрацией  и  кураторами  из  Москвы  в  форме  ин¬
дивидуальных  и  групповых  бесед  с  целью  склонить  часть  генералов  к  сотрудничеству
с  советской  властью.  Во  время  индивидуальных  бесед  начальник  оперативного  отдела
Н.И.  Пузырев  и  его  подчиненные  "в  тактичной,  ненавязчивой  форме,  (...)  строго
соблюдая  международные  конвенции  об  отношении  к  военнопленным,  помогали  гене¬
ралам,  офицерам  и  солдатам  осмысливать  и  правильно  оценивать  факты,  события,
явления  и  проблемы,  связанные  с  войной  и  гитлеризмом,  разъясняли  позицию  совет¬
ского  государства  в  вопросах  войны  и  мира"23.  Н.И.  Пузырев  вспоминал:  "И  ни  на
какие  другие  дела  у  меня  не  уходило  столько  времени,  сколько  на  ежедневные  -
запланированные  и  случайные,  длительные  и  мимолетные  -  беседы  с  генералами"24.
"Ежедневное  общение  с  военнопленными,  с  людьми,  к  которым  питаешь  естест¬
венную  антипатию,  неприязнь,  а  часто  и  ненависть,  которую  приходится  подавлять,  и
потому  уже  второй  год  живешь  как  бы  двойной  жизнью,  страшно  утомляет"25.
 На  так  называемых  массовых  мероприятиях  администрация  лагеря  инициировала
проведение  бесед  о  сущности  фашизма,  политике  Советского  государства,  после¬
военном  устройстве  мира,  имевших  своей  целью  склонить  генералов  к  сотрудничеству
 116

с  созданными  в  июле-сентябре  1943  г.  Национальным  комитетом  "Свободная  Гер¬
мания"  (НКСГ)  и  "Союзом  немецких  офицеров"  (СНО),  деятельность  которых  имела
ярко  выраженную  антифашистскую  направленность.
 В  лагере  обозначались  3  группы  генералов.  К  первой  относились  те,  кто  искал
новые  пути  и  обсуждал,  как  избавить  немецкий  народ  от  проводившейся  Гитлером
политики,  ведущей  к  катастрофе.  Ко  второй  -  внутренне  порвавшие  с  Гитлером  и  его
системой,  но  еще  колебавшиеся,  не  видевшие  нового  пути.  К  третьей  -  неисправимые,
отчаянно  державшиеся  за  старое.  К  генералам,  позицию  которых  вообще  трудно
было  определить,  относился  Паулюс,  пишет  В.  Адам26.
 Выматывавшая  офицеров  оперативного  отдела  пропаганда  и  агитация,  работа
кураторов  из  Москвы  уже  к  августу  1943  г.  дала  первые  плоды.  Несколько  генералов
(фон  Корфес,  фон  Даниэль,  Латтман  и  др.)  заявили  о  своем  желании  вступить  в  анти¬
фашистское  движение.  Вальтер  фон  Зайдлиц  -  генерал  артиллерии,  прусский  дво¬
рянин,  представитель  высшей  германской  аристократии  -  даже  возглавил  "Союз  не¬
мецких  офицеров".  Если  НКСГ  многие  генералы  воспринимали  как  "коммунисти¬
ческую  организацию",  то  создание  чисто  офицерской  организации  облегчало  военно¬
пленным  присоединение  к  антифашистскому  движению.
 В  начале  сентября  1943  г.  в  лагерь  прибыли  фон  Зайдлиц  и  Латтман,  чтобы
пополнить  ряды  своих  сторонников.  Их  миссия  потерпела  полный  провал.  Некоторые
профашистски  настроенные  генералы  -  Шмидт,  Хайтц,  Роденбург  -  обвинили  их  в
предательстве,  другие,  -  включая  Паулюса,  просто  покинули  зал  после  их  выступ¬
ления,  не  желая  участвовать  в  решении  обсуждаемых  проблем.  Проведенный  по
инициативе  Паулюса  обмен  мнениями  между  находившимися  в  лагере  привел  к
принятию  письменного  заявления,  в  котором  резко  осуждалась  деятельность  фон
Зайдлица,  фон  Корфеса  и  Латтмана  и  их  присоединение  к  антифашистским  органи¬
зациям.  Паулюс  первым  поставил  подпись  под  меморандумом.  Эти  действия  вызвали
беспокойство  у  командования  лагеря.  Было  решено  побеседовать  с  Паулюсом,  по
настоянию  фон  Зайдлица  в  сентябре  1943  г.  Паулюс  на  несколько  дней  был  переведен
на  дачу  Дуброво  под  Москвой,  где  после  многочисленных  бесед  он,  оставаясь  при
своем  мнении,  обещал,  однако,  отказаться  от  меморандума.  «Последовательно  про¬
должая  свою  линию  как  командующего  армией,  я  не  считал  себя  вправе,  находясь  в
плену,  вмешиваться  в  судьбу  моего  отечества,  что  создало  бы  видимость  сотруд¬
ничества  с  противником  Германии.  Поэтому  вначале  я  не  вошел  в  "Союз  немецких
офицеров"»,  -  так  объяснял  Паулюс  после  окончания  войны  позицию,  занятую  им
летом-осенью  1943  г.27
 В  декабре  1943  г.  состоялся  второй  визит  делегации  из  трех  человек  во  главе  с
генералом  фон  Корфесом  с  разъяснением  позиции  НКСГ  и  СНО.  На  этот  раз  их
встретили  гораздо  спокойнее.  В  течение  1943-1944  гг.  около  десятка  генералов,  из
числа  попавших  в  плен  под  Сталинградом,  перешли  на  антифашистские  позиции  и
были  вывезены  из  лагеря.  В  июле  1944  г.  к  ним  присоединился  и  фельдмаршал
Паулюс,  окончательно  решивший  порвать  с  фашистами  после  казней  хорошо  извест¬
ных  ему  офицеров,  осуществивших  покушение  на  Гитлера.  Большая  же  часть  тех,  кто
остался  в  Чернцах,  несмотря  на  мощное  давление,  от  своих  принципов  и  позиций  не
отказались.
 Генерал-фельдмаршал  Ф.  Паулюс,  бывший  командующий  6-й  армией  вермахта,
был,  безусловно,  наиболее  значимой  фигурой  среди  тех,  кто  находился  в  советских
лагерях  в  1943-1944  гг.  Его  военная  карьера  началась  еще  в  кайзеровской  армии.  Он
стоял  у  истоков  зарождения  вермахта,  участвовал  в  разработке  "плана  Барбаросса".
По  воспоминаниям  сотрудников  лагеря,  Паулюс  был  "высокий,  под  метр  девяносто,
с  изящной  фигурой,  лицо  скульптурное,  с  правильными,  красивыми  чертами,  волосы
волнистые  с  проседью"28.  Прибыл  в  лагерь  он  в  очень  плохом  физическом  состоянии:
худой,  бледный,  с  чрезвычайно  расшатанной  нервной  системой.  В  течение  всего  срока
пребывания  неоднократно  вынужден  был  пользоваться  услугами  медсанчасти,  для
его  лечения  приглашали  профессоров  из  Иванова.  Проявил  себя  интеллигентным,
 117

спокойным,  корректным  по  отношению  к  персоналу  человеком.  Как  отмечает
Н.И.  Пузырев,  "он  обладал  всесторонними  знаниями,  высокой  личной  культурой,
большим  жизненным  опытом,  его  отличали  способность  к  анализу,  завидные  терпе¬
ливость  и  выдержка,  умение  амортизировать  возникающие  в  споре  страсти"29.  По
характеру  Паулюс  был  человек  достаточно  скрытный,  "весь  в  себе".  Разговорить  его,
вызвать  на  откровенность  было  для  лагерного  руководства  чрезвычайно  трудно.
В  быту  фельдмаршал  был  скромен,  ничего  и  никогда  не  просил.  На  все  предложения
об  улучшении  условий  проживания  и  питания  неизменно  отвечал,  что  он  должен  жить
и  питаться,  как  и  его  подчиненные.
 Паулюс  говорил  по-французски,  пытался  изучать  русский,  с  увлечением  участвовал
в  обсуждении  различных  проблем  культуры,  науки,  образования.  Занимался  живо¬
писью,  много  читал,  проявляя  при  этом  интерес  к  трудам  Маркса,  Энгельса,  Ленина,
Сталина.  Будучи,  как  и  все  остальные  генералы,  освобожденным  от  принудительного
физического  труда,  Паулюс  тем  не  менее  постоянно  находился  в  работе,  праздного
времяпрепровождения  не  признавал.  Он  вел  дневник,  прорабатывал  военные  вопро¬
сы,  активно  знакомился  с  советской  прессой.  В  отличие  от  большинства  генералов
редко  появлялся  на  спортивной  площадке,  не  участвовал  в  играх,  в  том  числе
азартных,  не  занимался  физическим  трудом,  садоводством  и  огородничеством.  Для
поддержания  физической  формы  довольно  много  гулял,  почти  всегда  один,  избирая
крайние  тропинки,  вдали  от  главных  аллей.  За  год  пребывания  в  лагере  всего  один  раз
побывал  за  его  пределами,  на  природе:  зимой  1944  г.  для  него  организовали  охоту  во
время  пребывания  в  Чернцах  высокого  московского  гостя  генерал-полковника
И.Н.  Петрова.  Несмотря  на  советы  некоторых  генералов  отказаться  от  охоты  ("...не
исключена  провокация  русских,  возможен  несчастный  случай  по  отношению  к  фельд¬
маршалу"),  Паулюс  в  сопровождении  генералов  фон  Ленски,  Димитриу  и  полковника
Адама  принял  в  ней  участие30.
 Паулюс  активно  участвовал  в  многочисленных  беседах  на  военные  и  политические
темы,  которые  проводились  лагерной  администрацией  совместно  с  генералитетом.
Этот  вид  агитационно-пропагандистской  работы  предусматривал  обмен  мнениями  о
положении  на  фронтах,  отношениях  стран  "большого  альянса"  и  "германской  оси".
Единственный  вопрос,  от  обсуждения  которого  активно  уклонялся  Паулюс,  -  это
"план  Барбаросса".
 Работа  с  Паулюсом  шла  по  специальному  плану,  утвержденному  высшим  руко¬
водством  НКВД.  Он  предусматривал  ежедневное  проведение  бесед  на  различные  те¬
мы  с  целью  склонить  фельдмаршала  к  сотрудничеству  с  властями  СССР  и  предста¬
вителями  антифашистских  сил  Германии.  Как  и  другие  генералы,  Паулюс  подвергался
жесточайшему  психологическому  давлению.  Решение  о  присоединении  к  антифашист¬
скому  движению  далось  ему  ценой  долгих  раздумий  после  года  пребывания  в  плену.
Глубоко  уверенный  в  том,  что  высшие  чины  вермахта  не  должны  участвовать  в
политике,  Паулюс  затем  изменил  свою  точку  зрения.  В  августе  1944  г.  в  обращении  к
немецкому  народу  он  заявил  о  бессмысленности  продолжения  войны.  Он  покинул
Чернцкий  лагерь  28  июля  1944  г.,  пробыв  в  нем  чуть  более  года.  Именно  здесь  в  его
жизни  произошел  тот  поворот,  который  определил  его  последующую  судьбу.
 Несколько  отличной  от  генеральской  была  жизнь  солдат  хозяйственной  роты  и  ор¬
динарцев.  И  те,  и  другие  по  национальному  признаку  представляли  страны  "гер¬
манской  оси":  Германию,  Италию,  Румынию,  Австрию.  Они  трудились  на  лесоповале
и  заготовке  дров,  в  подсобном  хозяйстве,  на  конюшне,  участвовали  в  уборке  урожая  в
близлежащем  колхозе  под  присмотром  солдат  охраны,  при  этом  румыны  занимались
косьбой,  а  немцы  даже  водили  трактора31.  Ординарцы,  входившие  в  хозяйственную
роту,  но  проживавшие  на  территории  "генеральской  зоны",  в  основном  были  заняты
уборкой  комнат  генералов  и  благоустройством  прилегающих  к  жилому  корпусу
территорий.
 Из  солдат  хозяйственной  роты  сложилась  антифашистская  группа.  При  этом
командиры  роты  и  взводов  избирались  голосованием.  -В  роте  поддерживалась  стро¬
 118

жайшая  самодисциплина,  по  оценке  администрации  лагеря,  в  ней  хорошо  были
поставлены  политико-воспитательная  работа,  художественная  самостоятельность,
спорт.  Выпускалась  стенгазета  "Долой  фашизм  и  войну",  оформлялся  стенд  инфор¬
мации.  В  планах  имелся  пункт  об  антифашистской  работе  среди  генералов.  В  со¬
ответствии  с  ним  ординарец  должен  был  ежедневно  беседовать  со  "своим"  генералом,
а  в  случае  неуважительного  или  оскорбительного  отношения  к  солдатам  -  объявлять
"забастовку",  отказываясь  от  уборки  жилых  помещений  и  обслуживания  генерала32,
что  всячески  поощрялось  администрацией.
 Среди  антифашистски  настроенных  солдат  хозроты  оказались  и  свои  "предатели".
Ф.Ф.  Лебедев  оставил  такие  воспоминания:  "В  1943  г.  австриец  Полингер,  работавший
на  генеральской  кухне  и  немного  говоривший  по-русски,  предпринял  попытку  побега.
Генералы  подговорили  его  добраться  через  Москву  до  линии  фронта,  перейти  ее  и
передать  руководству  Германии  просьбу  о  высадке  десанта  и  их  освобождении.
В  награду  ему  был  обещан  дом  в  Германии.  Полингер  в  гражданской  одежде  (брюки,
свитер)  успел  добраться  почти  до  Тейкова  -  ближайшего  районного  центра  Иванов¬
ской  области,  где  после  ночевки  в  копне  сена  был  обнаружен  колхозницами  и  передан
тренирующимся  неподалеку  парашютистам.  После  этого  он  был  препровожден  в
лагерь,  где  подвергся  жесткому  допросу"33.  Это  чрезвычайное  происшествие  на
какое-то  время  подорвало  веру  администрации  лагеря  в  "антифашистский  дух"  солдат
хозяйственной  роты  и  привело  к  ужесточению  режима  их  содержания.
 В  конце  1944-начале  1945  г.  контингент  "Войково"  несколько  увеличился.  При¬
была  партия  военачальников,  взятых  в  плен  под  Курском,  в  Прибалтике  и  Бело¬
руссии.  2  мая  1945  г.,  сразу  после  взятия  Берлина,  медсестра  Т.В.  Мотова  по  пору¬
чению  начальника  лагеря  сообщила  об  этом  пленным.  Реакция  была  бурной.  Все
заволновались,  стали  активно  обмениваться  мнениями.  9  мая,  находясь  на  ночном
дежурстве,  она  получила  возможность  сообщить  и  о  капитуляции  Германии.  По  ее
свидетельству,  немцы  пережили  это  известие  тяжело:  стояли  молча,  с  опущенными
головами.  Все  это  очень  напоминало  похороны.  В  отличие  от  них  румыны  и  итальян¬
цы  радовались,  обнимались,  предвкушая  скорый  отъезд  на  родину34.
 В  ноябре  1945  г.  был  издан  приказ  НКВД  за  подписью  Л.П.  Берии  о  лишении  права
ношения  знаков  отличия  и  различия  военнопленными  германской  армии.  До  этого
времени,  с  лета  1943  г.,  генералы  носили  военную  форму  со  всеми  знаками  различия  и
наградами.  Весьма  редко  некоторые  из  них  надевали  "рабочую  одежду",  в  которой
гуляли,  занимались  спортом,  работали.  Для  изъятия  знаков  различия  и  наград  была
создана  комиссия,  которую  возглавил  полковник  Швец,  специально  прибывший  из
Москвы.  Награды,  знаки  различия,  документы  складывались  в  санчасти  на  расстелен¬
ные  простыни.  Никакого  видимого  недовольства  генералы  не  проявляли,  делали  все
сдержанно.  Награды  были  самые  разные,  знаки  отличия  представляли  практически
все  страны  "германской  оси".  У  некоторых  немецких  генералов  были  высшие  награды
Третьего  рейха  -  железные  кресты  с  бриллиантами.  Случаи  намеренного  сокрытия
наград,  а  таковые  были,  выявлялись  оперативным  отделом,  провинившимся  гене¬
ралам  делалось  внушение35.  Путткаммер  вспоминал:  "Когда  в  1945  г.  погоны  и  лам¬
пасы  пали  жертвой  ножниц  портного  и  исчезли  в  сундуках  русских  офицеров,  туда  же
отправилась  большая  часть  прусской  генеральской  выправки"36.
 В  1945  -  начале  1946  г.  контингент  военнопленных  в  лагере  пополнился  взятыми  в
плен  в  конце  войны  и  находившимися  до  этого  времени  в  других  лагерях,  а  также
арестованными  на  территории  стран  Европы  уже  после  Победы.  Как  отмечает
полковник  В.  Адам,  к  весне  1946  г.  "в  лагере  собралось  более  170  немецких,  36  вен¬
герских,  6  румынских  и  3  итальянских  генерала"37.  Генералов  вермахта  было  250.
В  их  число  входили  и  11  человек,  имевших  австрийское  гражданство.  Лагерь  перестал
быть  чисто  "генеральским".  Туда  в  первые  послевоенные  годы  привозили  офицеров
стран  "германской  оси"  в  званиях  от  лейтенанта  до  полковника.  Это  были  люди,
имевшие  отношение  либо  к  разведывательной  деятельности,  либо  являвшиеся  род¬
ственниками  или  приближенными  высокопоставленных  персон  фашистской  Герма¬
 119

нии.  Именно  в  этот  период  в  лагере  появились  камердинер  Гитлера  Линке,  его
адъютант  Гюнше  и  личный  пилот  Баур.  "Приближенные  Гитлера  вели  себя  нагло  и
дерзко.  Генерал-лейтенант  Баур,  красивый  мужчина  средних  лет,  имевший  протез
ниже  колена  вместо  одной  ноги,  неоднократно  подчеркивал,  что  совершил  воздушных
подвигов  больше,  чем  Покрышкин  и  Кожедуб,  вместе  взятые.  У  него  было  много
наград,  в  том  числе  и  железный  крест,  украшенный  бриллиантами",  -  вспоминает
Т.В.  Мотова38.
 Весной  1946  г.  в  лагерь  №  48  была  возвращена  группа  генералов  и  офицеров
вермахта,  активно  работавших  в  антифашистских  организациях.  Члены  ликвидиро¬
ванных  в  октябре  1945  г.  НКСГ  и  СНО,  много  сделавшие  для  разложения  немецкой
армии  и  ее  окончательного  разгрома,  были  поставлены  на  оперативный  учет  и
подвергнуты  тщательной  фильтрации.  В  1945-1946  гг.  вместе  с  общими  изменениями
политического  курса  в  отношении  военнопленных  изменились  и  методы  политиче¬
ской  работы  УПВИ.  Главной  целью  стало  формирование  из  возвращавшихся  домой
военнопленных  опоры  новых  режимов  в  Европе.  Ставка  делалась  уже  не  на  влиятель¬
ных  в  прошлом  лиц  из  высшего  офицерства,  а  на  наиболее  последовательных  и
заслуживающих  доверия  антифашистов  из  рядовых.  Именно  в  этот  период  солдаты
хозяйственной  роты  получили  наибольшую  свободу  и  практически  входили  в  кате¬
горию  расконвоированных.  Они  могли  беспрепятственно  перемещаться  по  лагерю,  за
исключением  территории  "генеральской"  зоны,  и  по  селу,  работать  без  охраны.  Дело
доходило  до  того,  что  2  солдата  играли  за  чернцкую  футбольную  команду,  участвуя  в
выездных  матчах  в  окрестных  городах  и  поселках.  Большинство  солдат  хозяйственной
роты  были  вскоре  репатриированы.
 Генералы  за  пределами  лагеря  по-прежнему  не  появлялись,  несмотря  на  некоторую
либерализацию  режима.  В  1946  г.  по  просьбе  посольства  США  в  Москве,  к  созданию
военно-исторических  мемуаров  с  описанием  операций  бывшей  германской  армии,
сражавшейся  против  американцев  на  европейском  театре  военных  действий,  были
привлечены  генералы  фон  Зайдлиц,  Шмидт,  Раух,  Клатт  и  другие,  всего  11  человек,
часть  из  которых  еще  находилась  в  Чернцах.  В  это  же  время  для  консультаций
съемок  фильма  "Битва  за  Сталинград"  (режиссер  В.  Петров)  были  задействованы  фон
Зайдлиц,  фон  Ленски  и  полковник  Адам.  Все  они  подошли  к  заданию  очень
ответственно,  а  в  своих  отчетах  жаловались  лишь  на  то,  что  их  недостаточно  активно
привлекают  к  работе39.
 Победа  в  войне,  некоторая  либерализация  режима  в  лагерях  никоим  образом  не
повлияли  на  формирование  концепции  и  схемы  наказания  для  тех,  кто  находился  в
плену.  Уже  зимой  1945-1946  гг.  в  семи  городах  Советского  Союза  были  проведены
показательные  судебные  процессы,  результатом  которых  стало  осуждение  десятков
военнопленных,  включая  и  генералов.  Приговаривались,  как  правило,  к  25  годам
заключения  или  к  высшей  мере  наказания.  В  1947-1948  гг.  открытые  судебные
процессы  продолжались.  Среди  тех,  кого  этапировали  в  оккупированные  в  свое  время
города  Советского  Союза  для  проведения  показательных  процессов,  были  и  генералы
вермахта,  находившиеся  до  этого  в  Чернцах.  Реакция  военнопленных  на  проведение
открытых  процессов  и  казни  осужденных  была  различной.  Некоторые  из  них
надеялись,  что  перед  судом  предстанут  только  те,  кто  действительно  совершил
преступления,  но  большинство  чувствовали  себя  обреченными40.
 С  началом  репатриации  военнопленных  после  окончания  войны  руководством
НКВД  (с  1946  г.  -  МВД)  СССР  была  поставлена  задача  фильтрации  военнопленных,
выявления  военных  преступников,  участников  зверств,  профашистски  или  антисо¬
ветски  настроенных  элементов.  Оперативная  работа  вышла  на  новый  уровень.  "По-
прежнему  все  жилые  комнаты  и  помещения,  где  могли  находиться  генералы,  прослу¬
шивались.  Причем  специалисты,  устанавливающие  и  контролирующие  работу  про¬
слушивающей  аппаратуры,  приезжали  даже  из  Москвы",  -  пишет  Г.П.  Головин41.
Широко  была  развернута  агентурная  сеть;  доносительство  солдат  хозяйственной
роты,  а  также  персонала  лагеря  приветствовалось  и  поощрялось.  Только  фраза  в
 120

характеристике  "компрометирующие  материалы  отсутствуют"  давала  надежду  на
возможность  репатриации.  Каждое  неосторожно  сказанное  слово  даже  в  кругу
"своих"  дорого  стоило  многим  разговорчивым  и  невыдержанным  пленным.  Кри¬
терием  благонадежности  служили  положительные  отклики  генералов  и  офицеров  на
основные  события  в  мире:  мирные  конференции,  образование  зон,  разделивших
Германию,  выступления  в  печати  советских  лидеров  и  т.д.
 Многие  генералы  и  офицеры  выражали  недовольство  тем,  как  решались  вопросы  о
границах  Германии,  судами  над  высшими  чинами  вермахта,  затягиванием  процесса
репатриации,  что  играло  определяющую  роль  в  их  дальнейшей  судьбе.  Большое  их
число  в  1947-1950  гг.  было  осуждено  на  длительные  сроки,  причем  в  тех  случаях,
когда  достаточных  улик,  свидетельствовавших  об  их  преступной  деятельности,  не
было,  они  осуждались  по  формальной  принадлежности  к  преступным  организациям
фашистского  режима.  Наказание  назначалось,  как  правило,  в  соответствии  с  Указом
Президиума  Верховного  Совета  СССР  от  19  января  1943  г.,  который  предусматривал
смертную  казнь  через  повешение  или  каторжные  работы  от  15  до  20  лет,  и  печально
известной  статьей  58  УК  РСФСР  ("высшая  мера"  или  до  25  лет  заключения).  Военно¬
пленные  подлежали  юрисдикции  военных  трибуналов,  в  особо  важных  случаях  дела
генералов  рассматривались  Особыми  совещаниями  или  Военной  коллегией  Верхов¬
ного  суда  СССР.
 В  чернцком  лагере  ситуация  в  этот  период  постоянно  менялась.  Часть  генералов
периодически  вывозили  на  те  территории,  где,  по  мнению  советского  руководства,
они  должны  были  нести  ответственность  за  свои  злодеяния.  Там  их  осуждали,  как
правило,  на  20-25  лет,  потом  часть  возвращали  в  Чернцы,  некоторых  перевозили  в
другие  лагеря.  В  Чернцах  за  несколько  лет  создалась  ситуация,  при  которой  здесь
вынуждены  были  сосуществовать  готовящиеся  к  репатриации,  военнопленные  и
осужденные  военные  преступники.
 Начавшаяся  сразу  после  окончания  войны  репатриация  затронула  в  1945-1946  гг.
только  солдат  хозяйственной  роты  и  несколько  человек  из  числа  высших  офицеров-
антифашистов,  работавших  в  годы  войны  в  НКСГ  и  СНО.  Именно  в  1946  г.  покинул
лагерь  бывший  адъютант  Паулюса  полковник  Адам.  К  концу  1948  г.  были  репат¬
риированы  почти  все  генералы  венгерской,  румынской,  итальянской  армий,  часть
австрийцев.  Хуже  обстояло  дело  с  немцами.  До  1948  г.  их  вообще  не  репатриировали,
в  1948-1950  гг.  на  родину  вернулись  около  80  человек42,  причем  большая  их  часть  из
лагеря  №  48.  Репатриация  немецких  военнопленных  в  соответствии  с  решениями
Московской  (1947)  конференции  министров  иностранных  дел  СССР,  США  и  Велико¬
британии  должна  была  завершиться  к  31  декабря  1948  г.  Однако  она  затянулась  до
1950  г.,  а  для  осужденных  за  политические  и  военные  преступления  -  еще  на  не¬
сколько  лет,  чтобы  не  допустить  возвращения  в  страны  Европы  лиц,  негативно
относившихся  к  СССР  и  идее  социализма.
 Репатриация  значительной  части  генералов  изменила  ситуацию  в  лагере.  Его
территория  уменьшилась,  сократилось  и  количество  охранников.  Статус  подавляю¬
щего  большинства  тех,  кто  находился  в  лагере  на  рубеже  1940-1950-х  гг.,  изменился.
Это  были  уже  не  военнопленные,  а  военные  преступники.  Лагерь  потерял  вид  чисто
"генеральского":  в  конце  1940-х  гг.  сюда  прибыла  группа  осужденных  из  числа
рядового  состава.  Их  было  около  двух  десятков  человек.
 Изменение  статуса  заключенных  не  повлекло  за  собой  значительных  перемен  в
лагерной  жизни.  По-прежнему  все  должны  были  соблюдать  единый  распорядок  дня,
выход  за  пределы  лагеря  для  генералов  был  крайне  затруднен.  Отъезд  на  родину  во
второй  половине  1940-х  гг.  солдат  хозяйственной  роты  привел  к  тому,  что  генералов
теперь  могли  привлекать  к  хозяйственным  работам.  Отсутствие  ординарцев  и  ограни¬
ченное  количество  осужденных  солдат  вынуждало  их  самих  убирать  комнаты,  приле¬
гающую  к  корпусам  территорию.  В  лагере,  как  и  прежде,  поддерживались  чистота  и
порядок,  многочисленные  клумбы  и  газоны  были  в  идеальном  состоянии.  Занятие
трудом  не  ограничивалось  только  внутренними  хозработами.  Периодически  те  из
 121

заключенных,  кто  был  здоров,  под  конвоем  охранников  отправлялись  на  колхозные
поля  для  уборки  и  сортировки  картофеля.  Генералы  привлекались  и  к  другим  видам
деятельности.  По  словам  Г.П.  Головина,  "бывший  начальник  штаба  6-й  армии
Паулюса  генерал  Шмидт,  имевший  большой  авторитет  среди  бывших  сослуживцев,
руководил  работой  кухни;  генерал  Велькер  вместе  с  представителями  лагерной  адми¬
нистрации  занимался  делами  бухгалтерии"  43.  Наиболее  тяжелая  физическая  работа
ложилась  на  рядовой  состав.  Отдельные  солдаты  и  офицеры  работали  в  портновской
и  сапожной  мастерских,  в  прачечной.
 Условия  проживания  генералов  в  1950-е  гг.  оставались  вполне  приемлемыми.
Немцы,  как  и  в  1940-е  гг.,  располагались  в  основном  корпусе,  а  прибывших  весной
1950  г.  японцев  поселили  в  здании,  где  раньше  размещался  штаб  лагерной  админи¬
страции.  В  холодное  время  корпуса  отапливались  с  помощью  печей,  персонал  лагеря
строго  следил,  чтобы  температура  в  жилых  помещениях  не  опускалась  ниже  18°С.
Питались  в  общей  столовой,  хотя  нормы  питания  для  генералов,  офицеров,  солдат  и
больных  были  разными.  Популярностью  в  генеральском  меню  пользовались  овсянка,
рис,  гречка,  овощи,  отсутствовали  в  ассортименте  фрукты,  сладости,  алкоголь.  Боль¬
шая  часть  заключенных  получала  посылки,  которых  было  так  много,  что  админи¬
страция  вынуждена  была  оборудовать  специальное  помещение  под  склад,  где  у  каж¬
дого  заключенного  была  своя  ячейка.  Г.П.  Головин  вспоминает:  «Вместе  с  продук¬
тами  питания  генералам  выдавали  советские  папиросы  и  сигареты,  которые,  кроме
"Дуката",  популярностью  не  пользовались.  Потребность  в  табаке  удовлетворялась
также  за  счет  содержимого  посылок»44.
 Работа  медсанчасти  в  1950-е  гг.  значительно  осложнилась.  Генералы  -  люди
преклонного  возраста,  все  с  большим  трудом  переносили  тяготы  плена.  Если  за
период  с  1943  по  1949  г.  в  Чернцах  умер  всего  1  из  них,  то  с  1950  по  1956  г.  -27.
Правда,  надо  оговориться,  что  в  1940-е  гг.  тяжелобольных  увозили  в  спецгоспитали
близлежащих  районных  центров  Лежнева  и  Шуи,  где  с  1943  по  1950  гг.  умерло
11  генералов.  Всего  же  за  время  существования  лагеря  в  Чернцах  осталось  навечно
27  генералов  (24  немецких  и  3  японских),  3  офицера  и  1  солдат.  Все  они  были
захоронены  на  отдельной  территории  чернцкого  сельского  кладбища.
 Особой  страницей  в  истории  лагеря  является  пребывание  в  нем  японских  военно¬
пленных.  Их  прибыло  сюда  около  40  человек  в  сопровождении  большой  охраны  в
марте  1950  г.  По  воспоминаниям  современников,  японцы  представляли  собой  жалкое
зрелище:  все  в  разной  одежде,  без  знаков  отличия,  замерзшие,  исхудавшие.  Это  были
представители  высшего  генералитета  (около  20  человек)  и  старшие  офицеры  Кван-
тунской  армии,  офицеры  разведки,  бывшие  полицейские  чины,  члены  так  называемой
бактериологической  группы.  Значительной  фигурой  среди  прибывших  был
командующий  Квантунской  армией  полный  генерал  Яма  да  Отодзо.  В  этой  группе  был
всего  один  штатский  -  Цинедзука  Хитедзи,  он  работал  до  плена  заведующим  отделом
акционерного  общества  "Чесен"  по  производству  пороха.  Все  военнопленные  были
осуждены  в  период  с  1947  по  1950  г.  на  25  лет  по  статье  58  и  на  момент  своего
прибытия  в  лагерь  уже  перешли  в  категорию  военных  преступников.  Японцы  прожи¬
вали  в  комнатах  по  2-3  человека,  при  желании  могли  гулять  в  садике,  примыкающем
к  корпусу.  Свобода  передвижения  не  была  ограничена.  В  ночное  время  по  коридору,  в
который  выходили  имеющие  глазок  двери  всех  комнат,  ходил  конвоир.  У  японцев
была  своя  санчасть  с  двумя  врачами-японцами.  Кроме  того,  их  лечением  занимался  и
персонал  советской  санчасти.  Японцы,  так  же  как  и  немцы,  участвовали  во  внутрен¬
них  хозяйственных  работах,  увлекались  садоводством  и  огородничеством.  В  первое
время  пребывания  в  лагере  своим  поведением  они  несколько  отличались  от  немцев.
Несмотря  на  вечно  присутствовавшую  на  лице  улыбку,  корректное  поведение,
поклоны  при  приветствии,  японцы  с  большим  трудом  контактировали  с  персоналом
лагеря.  Позже  трудолюбивые,  организованные,  не  теряющие  оптимизма  японцы,
многие  из  которых  неплохо  освоили  русский  язык,  заслужили  доброжелательное
отношение  персонала  и  лагерной  администрации.  Отношения  же  их  с  немцами  в  тече¬
 122

ние  всех  1950-х  гг.  оставались  прохладными,  генералы  вермахта  проявляли  к  своим
бывшим  союзникам  высокомерие,  не  считая  их  равными  себе.
 Японцам  была  предоставлена  возможность  отправления  религиозных  обрядов  и
самостоятельной  организации  досуга.  Они  соблюдали  свои  национальные,  государст¬
венные  и  военные  традиции,  стойко  переносили  тяготы  и  лишения  плена.  Питание  их
соответствовало  стандартным  лагерным  нормам.  Отличием  было  то,  что  в  него  вклю¬
чались  рис,  рыба  (как  правило,  жареная  треска),  бульон  (вместо  супа),  соевый  соус.
 Количество  содержащихся  в  лагере  японцев  менялось  в  течение  1950-х  гг.  незна¬
чительно.  Кого-то  досрочно  репатриировали,  несколько  человек  умерли.  После
смерти  Сталина  и  в  связи  с  некоторым  улучшением  советско-японских  отношений
лагерь  №  48  неоднократно  посещали  различные  японские  делегации,  в  составе
которых  были  известные  японские  ученые,  профессора  Насибары  Сигэру  и  Муто
Macao,  а  также  корреспондент  газеты  "Асахи"  Киекава  Юкети  (июнь  1955  г.),
японские  парламентарии  (осень  1955  г.).  В  мае  1956  г.  приезжала  делегация  во  главе  с
министром  земледелия  и  лесоводства  Японии  Итиро  Коно45.
 Процесс  репатриации  тех,  кто  еще  оставался  в  заключении  на  территории  СССР,
пошел  быстрее  после  смерти  Сталина.  На  родину  из  всех  лагерей  уехала  большая
группа  немецких  заключенных,  в  числе  которых  был  и  фельдмаршал  Паулюс,  долгие
годы  находившийся  в  лагерях  и  на  спецобъектах  под  Москвой.  Из  Чернц  Паулюс  был
направлен  на  располагавшийся  под  Москвой  "спецобъект"  Томилино.  Так  называе¬
мые  спецобъекты  на  долгие  9  лет  стали  местом  пребывания  фельдмаршала.  Не¬
смотря  на  тесное  сотрудничество  с  антифашистскими  организациями  и  активное
участие  в  качестве  свидетеля  в  Нюрнбергском  процессе,  просьба  Паулюса  в  1947  г.  о
репатриации  в  советскую  оккупационную  зону  была  отклонена.  Он  смог  вернуться  на
родину  только  после  смерти  Сталина,  в  октябре  1953  г.  Поселившись  в  ГДР,  близ
Дрездена,  фельдмаршал  несколько  лет  преподавал  в  высшей  офицерской  школе,  в
1957  г.  он  умер.
 Репатриация  1953  г.  практически  не  затронула  чернцкий  лагерь.  Его  узники  в  массе
своей  пробыли  в  заключении  до  конца  1955  г.  Отправка  их  в  Германию  проходила  в
несколько  этапов  в  течение  двух  недель  и  охватила  более  150  генералов,  офицеров  и
солдат.  Режим  перед  отправкой  был  частично  либерализирован.  В  дорогу  все  немцы
получили  4-дневный  сухой  паек  (копченая  колбаса,  масло,  сыр,  курево,  несколько
банок  кабачковой  и  зернистой  икры,  конфеты,  консервы).  Каждому  выдали  по
дорогому  костюму  с  галстуком,  драповому  демисезонному  пальто,  офицерские  хромо¬
вые  ботинки,  фетровую  шляпу  и  2  пары  белья46.  Перед  отправкой  был  проведен
митинг,  на  котором  выступил  начальник  местного  УВД  генерал  Портнов.  Отправка
на  родину  завершилась  в  январе  1956  г.,  когда  были  репатриированы  несколько  боль¬
ных  генералов,  по  состоянию  здоровья  не  сумевшие  выехать  с  первыми  группами.
 А  лагерь  продолжал  функционировать.  Предположительно  весной  1956  г.  в
него  прибыл  примечательный  узник.  Это  был  старший  сын  бывшего  премьер-
министра  Японии,  член  императорской  семьи  (его  жена  была  двоюродной  сестрой
императора)  принц  Фумитака  Коноэ.  Лейтенант,  командир  артиллерийской  батареи
Фумитака  Коноэ  пробыл  в  лагере  до  октября  1956  г.  В  конце  месяца  он  поступил  в
санчасть  с  жалобами  на  сильные  головные  боли,  слабость,  отсутствие  аппетита  и
расстройство  сна.  29  октября,  за  два  месяца  до  общей  репатриации,  принц  Коноэ
скончался  от  обширного  кровоизлияния  в  головной  мозг,  как  гласило  медицинское
заключение.
 Принц  был  похоронен  на  местном  кладбище,  но  в  1957  г.  его  вдова  после  дли¬
тельной  переписки  и  получения  соответствующего  разрешения  доставила  тело  мужа  в
Москву  в  цинковом  гробу,  там  кремировала,  а  урну  увезла  с  собой  на  родину47.
 Другой  высокопоставленный  узник  -  командующий  Квантунской  армией  генерал
Ямада  -  был  досрочно  освобожден  от  уголовного  наказания  и,  согласно  Указу  Пре¬
зидиума  Верховного  Совета  СССР  от  25  февраля  1956  г.,  подлежал  репатриации.
Однако  состояние  его  здоровья  было  очень  тяжелым.  Содержание  в  хороших  усло¬
 123

виях,  лечение  дали  свои  результаты.  Ямада  пошел  на  сотрудничество  с  советскими
властями,  от  него  были  получены  важные  сведения  для  подготовки  судебных
процессов  над  японскими  военными  преступниками.
 Репатриация  остававшихся  на  территории  Советского  Союза  тысячи  с  лишним
японских  военных  преступников  состоялась  после  подписания  19  октября  1956  г.
совместной  декларации  о  прекращении  состояния  войны  и  указов  Президиума
Верховного  Совета  СССР  от  13  и  23  декабря  1956  г.  "О  досрочном  освобождении
осужденных  японских  граждан  и  их  репатриации".  В  середине  декабря  1956  г.  из
Иванова  пассажирским  поездом  в  Москву  были  доставлены  50  подданных  Японии,  в
том  числе  21  генерал  бывшей  японской  армии.  Перед  отправкой  из  лагеря  все  они
были  обеспечены  продуктами,  генералы  -  полным  комплектом  гражданского  платья,
а  остальные  одеты  по  сезону  в  новое  хлопчатобумажное  обмундирование48.
 По  просьбе  репатриантов  для  них  была  организована  экскурсия  по  Москве.  Из
числа  японских  генералов,  следовавших  из  лагеря  №  48,  за  80  км  до  Хабаровска  от
инфаркта  миокарда  скончался  генерал-майор  Кавагоэ  Сигесада,  бывший  начальник
штаба  5-й  Квантунской  армии.  Передача  последних  японских  военнопленных  пред¬
ставителям  японских  властей  была  произведена  23  декабря  1956  г.  в  порту  Находка.
 Так  завершилась  история  самого  крупного  "генеральского"  лагеря  на  территории
Советского  Союза.  За  13  лет  чрез  него  прошло  около  400  немецких,  японских,  венгер¬
ских,  итальянских,  румынских,  австрийских  генералов.
 Примечания
 ‘Галицкий  В.П.  Вражеские  военнопленные  в  СССР  (1941-1945  гг.)  //  Военно-исторический
журнал  (ВИЖ).  1990.  №  9.  С.  45.
 2  Там  же.
 3Е  го  же.  Гитлеровцы  против  Гитлера:  Создание  антифашистского  движения  среди  немецких
военнопленных  офицеров  в  1941-1945  гг.  //  ВИЖ.  1995.  №  1;  Зэки  в  генеральских  мундирах;  Беседа
О.  Дзюбы  с  В.  Конасовым  //  Эхо  планеты.  1994.  №  26.
 4  Ф  и  л  я  е  в  И.Ф.  Генерал-фельдмаршал  Паулюс  свидетельствует  //  ВИЖ.  1990.  №  5;  Б  е  з  ы  м  е  н-
с  к  и  й  Л.  Приговор  остается  в  силе?  //  Новое  время.  1994.  №  4;  К  о  н  а  с  о  в  В.  Последний  рубеж
генерала  //  Эхо  планеты.  1994.  №  18-19;  его  ж  е.  В  душе  у  Сталина  //  Там  же.  №  36;  К  о  н  а  с  о  в  В.,
Дзюба  О.  Фельдмаршал  снова  сдается  //  Там  же.  1995.  №  17;  Р  е  ш  и  н  Л.Е.  Фон  Зайдлиц  против
Гитлера  //  Кентавр.  1995.  №  3.
 5Б  обре  не  в  В.А.,  Рязанцев  В.Б.  Палачи  и  жертвы.  М.,  1993.
 6Б  езбородова  И.В.  Военнопленные  Второй  мировой  войны:  Генералы  вермахта  в  плену.  М.,
1998.
 7 	Рабочий  край  (Иваново).  1979.  5  мая;  Ивановская  газета.  1991.  16  июля;  Комсомольская  правда.  1995.
30  марта;  Рабочий  край.  1995.  16-17  мая;  Ивановская  газета.  1996.  11  октября;  АиФ.  1996.  №43;  Хроно-
метр-Иваново.  2000.  9  февраля,  9  мая.
 8 	Последние  пленники  Второй  мировой  войны:  Документы  из  фондов  ЦК  КПСС  о  репатриации
японских  военнопленных  //  Исторический  архив.  1993.  №  Г,  Большая  часть  военнопленных  пополнит  ряды
Социалистической  единой  партии  Германии:  Неизвестный  проект  фельдмаршала  Паулюса  //  Источник.
1994.  №3;  Новая  Германия  не  сможет  существовать  без  помощи  СССР:  пленный  немецкий  генерал  о
послевоенной  ситуации  //Там  же.  1996.  №  1.
 9 	А  д  а  м  В.  Трудное  решение:  Мемуары  полковника  6-й  германской  армии.  М.,  1967.
 10 	П  у  з  ы  р  е  в  Н.И.  Военнопленные  генералы:  Воспоминания  советского  офицера  //  Волга.  1981.
№4,5.  ^
 11 	Сталинград:  Уроки  истории.  Воспоминания  участников  битвы.  М.,  1976.
 ,2Штейдле  Л.  От  Волги  до  Веймара:  Мемуары  немецкого  полковника,  командира  полка  6-й  армии
Паулюса.  М.,  1973.
 13Б  ла  нк  А.,  Хавкин  Б.  Вторая  жизнь  фельдмаршала  Паулюса.  М.,  1990.
 14 	М  о  т  о  в  а  Т.В.  Воспоминания  о  работе  в  лагере  УПВИ  НКВД  -  МВД  СССР  N°  48  (личный  архив
С.В.  Точенова);  Г  о  л  о  в  и  н  Г.П.  Воспоминания  о  работе  в  лагере  УПВИ  НКВД  -  МВД  СССР  N°  48.  (Там
же).
 15 	Воспоминания  о  работе  в  лагере  №  48.  (Архив  музея  чернцкой  средней  школы).
 16Путткаммер  Д.  Фон.  Генералы  в  замке  Чернцы  (Архив  музея  чернцкой  средней  школы).
 124

17 	Б  л  а  н  к  А.,  X  а  в  к  и  н  Б.  Указ.  соч.  С.  111.
 18 	П  у  з  ы  р  е  в  Н.И.  Указ.  соч.  //Волга.  1981.  №  5.  С.  140.
 19 	Чернявский  У.Г.  Война  и  продовольствие:  Снабжение  городского  населения  в  Великую
Отечественную  войну.  1941-1945  гг.  М.,  1964.  С.  77-78.
 20 	М  о  т  о  в  а  Т.В.  Указ.  соч.  С.  7.
 21  К  о  н  а  с  о  в  В.Б.,  Подольский  В.М.,  Т  е  р  е  щ  у  к  А.В.  Неизвестные  страницы  истории.
Немецкие  военнопленные  в  СССР.  М.,  1992.  С.  31.
 22 	П  у  з  ы  р  е  в  Н.И.  Указ.  соч.  //  Волга.  1981.  №  4.  С.  129.
 23 	Там  же.  №  5.  С.  161.
 24 	Там  же.  С.  126.
 25 	Там  же.  С.  151.
 26 	А  д  а  м  В.  Указ.  соч.  С.  393-394.
 27 	Сталинград:  Уроки  истории.  С.  290.
 28 	Рабочий  край.  1995.  16,  17  мая.
 29 	П  у  з  ы  р  е  в  Н.И.  Указ.  соч.  //  Волга.  1981.  №  4.  С.  136.
 30 	Там  же.  №5.  С.  144.
 31 	Там  же.  №4.  С.  124.
 32 	Там  же.  №  5.  С.  150.
 33 	М  о  т  о  в  а  Т.В.  Указ.  соч.  С.  1.
 34 	Там  же.  С.  8.
 35 	Там  же.  С.  8-9.
 36Путткаммер  Д.  Фон  Указ.  соч.  С.  1.
 37 	А  д  а  м  В.  Указ.  соч.  С.  457.
 38 	М  о  т  о  в  а  Т.В.  Указ.  соч.  С.  3.
 39 	Безбородова  И.В.  Указ.  соч.  С.  36.
 40 	Там  же.  С.  31.
 41 	Г  оловин  Г.П.  Указ.  соч.  С.  3.
 42 	Безбородова  И.В.  Указ.  соч.  С.  201.
 43 	Г  оловин  Г.П.  Указ.  соч.  С.  3.
 44 	Там  же.  С.  4.
 45 	Последние  пленники  Второй  мировой  войны.  С.  72-73.
 46 	Рабочий  край.  1995.  16,  17  мая.
 47 	М  о  т  о  в  а  Т.В.  Указ.  соч.  С.  11.
 48 	Последние  пленники  Второй  мировой  войны.  С.  74.
 125

Исторические  портреты
 ©  2001  г.  Н.В.  ЧЕРНИКОВА*
 КНЯЗЬ  ВЛАДИМИР  ПЕТРОВИЧ  МЕЩЕРСКИЙ
(к  портрету  русского  консерватора)
 Редактор  и  издатель  консервативного  журнала  "Гражданин"  кн.  Владимир  Петрович  Ме¬
щерский  (1839-1914)  -  одна  из  самых  известных  фигур  второй  половины  XIX-  начала  XX  в.
Трудно  найти  мемуары  или  научное  исследование,  относящиеся  к  этой  эпохе,  где  бы  не  упо¬
миналось  его  имя.  Близкий  друг  цесаревича  Александра  Александровича,  он  оказал  значи¬
тельное  влияние  на  становление  политических  убеждений  будущего  монарха.  Более  40  лет
Мещерский  стоял  у  руля  влиятельного  консервативного  журнала  "Гражданин",  издавал  газеты
и  журналы  для  народа,  пользовался  популярностью  как  автор  романов  из  жизни  большого
света.  Князь  был  дружен  со  многими  выдающимися  государственными  деятелями,  а  в  последние
годы  жизни  не  однажды  близко  общался  с  императором  Николаем  II,  что  придавало  ему  в
правительственных  кругах  определенный  вес,  хотя  уже  с  конца  70-х  гг.  XIX  в.  он  никаких
официальных  должностей  не  занимал.  Мещерский  оставил  после  себя  богатейшее  публицисти¬
ческое  наследие  и  трехтомные  мемуары,  пользующиеся  заслуженным  уважением  историков.
Однако,  несмотря  на  все  это,  личность  князя  до  сих  не  получила  должного  освещения  в
исторической  литературе.
 Род  князей  Мещерских  восходил  к  XIII  в.  и  был  внесен  в  5-ю  книгу  Дворянских  родов.  Мать
В.П.  Мещерского,  Екатерина  Николаевна,  была  дочерью  великого  русского  историографа
Николая  Михайловича  Карамзина  и  свято  хранила  память  об  отце.  В  семье  Мещерских
бережно  сберегались  дух  Карамзина,  семейные  предания.  "Мещерские-Карамзины"  называли
эту  семью  в  свете,  видимо,  еще  и  потому,  что  квартира  Мещерских  находилась  в  одном  доме  с
квартирой  вдовы  историографа,  Екатерины  Андреевны  Карамзиной  (в  девичестве
Колыванова,  она  приходилась  сводной  сестрой  известному  поэту  и  литературному  критику
П.А.  Вяземскому).  И  зачастую  посетители  знаменитого  литературного  салона  Екатерины
Андреевны,  более  20  лет  бывшего  "одним  из  самых  привлекательных  центров  Петербургской
общественной  жизни,  истинным  оазисом  литературных  и  умственных  интересов",  выходя
оттуда,  поднимались  этажом  выше,  к  ее  дочери,  которая  тоже  держала  салон,  но  салон
политический,  где  часто  "слишком  горячо  спорили  и  увлекались  какими-нибудь  политическими
вопросами  или  правительственными  распоряжениями"].  В  период  подготовки  крестьянских
реформ  Мещерские  слыли  даже  оппозиционерами.  Однако  в  Петербурге  вряд  ли  была
гостиная,  напишет  потом  князь  Владимир  Петрович,  "более  серьезно  преданная  тем  идеалам,
которые  собою  изображал  Государь,  и  самому  Государю,  что,  разумеется,  нисколько  не
мешало  осуждать  пристрастный  образ  реформаторов..."  2  Кн.  Владимир  Петрович  с  самого
рождения  был  окружен  политической  и  литературной  элитой  своего  времени.  У  его  родителей
часто  бывали  П.А.  Вяземский,  Ю.Ф.  Самарин,  П.А.  Валуев,  Ф.И.  Тютчев,  П.А.  Плетнев,
И.С.  Тургенев  и  многие  другие.  Впоследствии  многообразные  семейные  знакомства  и  широкие
родственные  связи  не  раз  помогали  Мещерскому  как  в  начале  служебной  карьеры,  так  и  при
организации  им  собственного  печатного  органа.
 В  1850  г.  князь  поступил  в  Императорское  училище  правоведения,  основанное  в  1835  г.
принцем  П.Г.  Ольденбургским  с  целью  восполнить  "недостаток  образованных  и  сведущих
чиновников  в  канцеляриях  судебных  мест"3.  В  эпоху  Великих  реформ  его  выпускники  соста¬
вили  основу  кадров  новой  судебной  системы.  Закончив  училище  в  1857  г.  с  чином  титулярного
советника,  князь  попал  в  5-й  департамент  Сената  на  должность  младшего  помощника  секре¬
таря  с  жалованием  18  руб.  в  месяц.  Она  была  "иерархически  ничтожна"  и  совсем  не  требовала
высшего  юридического  образования,  которое  получали  правоведы.  Кроме  того,  на  низших
 *  Черникова  Наталья  Владимировна,  аспирантка  Института  российской  истории  РАН.
 126

ступенях  бюрократической  лестницы  царила  непереносимая  "скука  от  мертвечины".  Поэтому,
когда  Мещерскому  предложили  место  стряпчего  полицейских  дел  в  Рождественской  части
Петербурга,  он  сразу  же  согласился:  это  была  настоящая,  живая  работа.  Стряпчий  играл  "роль
представителя  правосудия  и  защитника  всех  арестантов",  боролся  со  взяточничеством,  "нес
ответственность  за  соблюдение  при  следствии  справедливости  и  законности,  а  потому  имел
право  всякое  нарушение  справедливости  и  закона  приостанавливать"4,  причем  это  право  не
было  формальностью  и  требовало  известной  силы  воли  и  преданности  своему  делу.  У  на¬
чальства  Мещерский  сразу  же  прослыл  "неудобным",  либералом,  твердо  следующим  законам.
Довольно  показательна  в  этом  смысле  история  с  купцом  С.Т.  Овсянниковым,  к  которому
Мещерский  отказался  ехать  на  дом  для  снятия  показаний,  объясняя  это  тем,  что  такая  поездка
умалила  бы  его  статус  как  представителя  закона  (на  дом  ездили  только  к  высокопоставленным
лицам)5.
 Служебная  карьера  князя  складывалась  довольно  удачно.  Хороший  знакомый  Мещерского
еще  по  салону  матери  П.А.  Валуев,  став  в  декабре  1861  г.  министром  внутренних  дел,  пред¬
ложил  ему  место  чиновника  особых  поручений  для  командировок  по  России.  Командировки  эти
начались  почти  сразу  же  -  с  начала  1862  г.,  -  и  дали  ему  право  заявлять,  что,  в  отличие  от  мно¬
гих  своих  собратьев  по  перу  и  большинства  чиновников,  он  знает  Россию,  ее  потребности  и  воз¬
можности.  К  этому  времени  относятся  и  его  знакомства  с  К.П.  Победоносцевым  и  М.Н.  Катко¬
вым,  в  которого  Мещерский,  по  его  же  собственным  словам,  "просто  влюбился"6  и  уважение  к
которому  сохранил,  несмотря  на  позднейшие  разногласия7.  Внимательно  прислушивался
Мещерский  и  к  суждениям  московского  митрополита  Филарета  (Дроздова),  и  одного  из
наиболее  прогрессивных  деятелей  эпохи  Николая  I,  наставника  цесаревича  Николая  Алек¬
сандровича  С.Г.  Строганова.  В  целом  в  начале  1860-х  гг.  ни  положение,  ни  убеждения  князя  не
отличались  от  положения  и  убеждений  большинства  его  современников,  и  он  ничем  не  выде¬
лялся  из  среды  родовитой  молодежи.
 Впрочем,  все  довольно  быстро  изменилось  после  того,  как  он  познакомился,  благодаря
одной  из  своих  многочисленных  родственниц,  с  императорской  семьей,  близко  сошелся  с
цесаревичем  Николаем  Александровичем,  а  в  1863  г.  и  с  его  младшим  братом  Александром.
Слова,  сказанные  цесаревичем  в  утешение  не  попавшему  в  путешествие  с  ним  Мещерскому:
"Я  Вам  поручаю  Сашу"  8,  -  оказались  пророческими.  Князь  быстро  становится  близким,  а  после
смерти  Николая  Александровича  в  1865  г.  на  какое-то  время  и  вовсе  незаменимым  человеком
для  нового  наследника  престола,  его  ближайшим  другом  и  советчиком.
 Александр  Александрович,  очутившись  после  смерти  брата  в  совершенно  новом  положении,
нуяОщлся  в  дружеской  поддержке.  Деятельный,  повидавший  Россию,  имевший  практический
опыт  и  умеющий  отстаивать  свои  убеждения  Мещерский  оказался  в  этой  ситуации  как  нельзя
кстати.  Единственный  из  окружавшей  цесаревича  молодежи,  он  был  связан  с  ним  не  отно¬
шениями  субординации,  но  личной  дружбой.  Для  него  одного  был  открыт  дневник  наследника,
они  вместе  гуляли,  читали  стихи,  готовились  к  занятиям.  Мещерский  помогал  цесаревичу  по
государственному  праву  (преподаватель  -  К.П.  Победоносцев)  и  финансам  (преподаватель  -
Ф.Г.  Тернер).  Друзья  запросто  заходили  друг  к  другу,  и  не  раз  Александр  Александрович
засыпал  на  полчаса  на  диване  у  Мещерского.  Князь  был  одним  из  немногих,  к  чьему  мнению
наследник  прислушивался.
 Такие  отношения  сделали  из  Мещерского  конфидента  будущего  императора,  который  в  то
время  был  влюблен  в  княжну  Марию  Мещерскую.  Между  тем  сам  Владимир  Петрович  считал
ее  пустой  и  бессердечной  кокеткой  и  не  раз  прямо  говорил  об  этом  другу.  На  какое-то,  правда,
очень  короткое  время  это  отдалило  от  него  цесаревича,  готового  тогда  даже  отказаться  от
престола  ради  женитьбы  на  своей  "дусеньке".  Все,  однако,  разрешилось  благополучной  по¬
молвкой,  а  затем  и  свадьбой  с  датской  принцессой  Дагмар,  и  на  смену  недавнему  охлаждению
пришло  чувство  благодарности  князю  за  дружескую  поддержку  в  то  сложное  время9.
 Однако  Мещерский  всегда  помнил,  что  его  "дорогой  Александр  Александрович"  -  наследник
престола  громадной  империи,  и  чисто  личные  отношения  все  более  и  более  отступали  на  задний
план  перед  общением  с  ним  именно  в  этом  качестве.  Фактически  Мещерский  был  поставлен
перед  выбором,  как  вспоминал  он  несколько  лет  спустя  в  письме  к  Александру
Александровичу,  -  "между  дружбою  к  Вам  как  к  человеку  и  дружбою  как  к  будущему  моему
государю"10.  Князь  выбрал  второе,  и  целью  его  отныне  стало  сделать  из  совершенно  не
подготовленного  к  роли  самодержца  цесаревича  великого  государя11.  Долгие  беседы,  письма,
записки,  чтение  дневников  -  все  было  подчинено  этой  задаче.  Кроме  того,  для  расширения
кругозора  наследника  он  устраивал  у  себя  небольшие  вечера,  на  которые  приглашал  наиболее
интересных  наследнику  людей  (в  том  числе  и  видных  реформаторов).  Первый  такой  вечер
состоялся  19  февраля  1866  г.  Сначала  на  этих  собраниях,  помимо  цесаревича,  присутствовали
 127

2-3  человека  -  преподаватели  наследника  К.П.  Победоносцев,  С.М.  Соловьев,  И.Е.  Андреев¬
ский12.  Но  в  1868  г.,  когда  Мещерский  вернулся  из  поездки  по  центральным  губерниям,  эти
"маленькие  собрания  за  чашкой  чая"  превратились  в  довольно  продолжительные  и  много¬
людные:  кроме  хозяина  и  наследника  с  сопровождавшими  его  адъютантами,  здесь  бывали
К.П.  Победоносцев,  кн.  С.В.  Урусов,  кн.  Д.А.  Оболенский,  кн.  В.А.  Черкасский,  граф  А.К.  Тол¬
стой,  Н.А.  Качалов,  Г.П.  Галаган,  М.Н.  Катков  и  И.С.  Аксаков13.  Формировавшийся  вокруг
Мещерского  кружок  "людей  правды  и  дела",  как  называл  его  сам  князь,  стал  для  будущего
императора  тем  университетом,  где  вырабатывались  основы  его  политических  убеждений.
Мещерский  скажет  потом:  "В  первые  годы  я  почти  сбратался  с  Вами  мыслями,  атома  между
нами  не  было  различий"14.
 Однако  со  временем  расположение  Александра  Александровича  к  Мещерскому,  на  котором
только  и  держалось  его  положение  при  дворе,  стало  ослабевать.  И  виновником  был  сам  князь,
чьи  требования  полного  и  беспрекословного  подчинения  своим  указаниям  -  во  имя  блага
России  и  от  имени  "людей  правды  и  дела"  -  приходили  во  все  большее  противоречие  с  само¬
ощущением  наследника  российского  престола,  который,  набираясь  опыта,  начинал  осознавать
себя  соответствующим  своему  высокому  положению15.  Все  чаще  цесаревича  ставила  в  двой¬
ственное  положение  нескромность  князя,  во  всеуслышание  заявлявшего  о  своей  и  своего
кружка  оппозиционности  проводимому  правительством  Александра  II  с  середины  1860-х  гг.
курсу  на  ограничение  общественной  самодеятельности.  К  началу  1870-х  гг.  Мещерский  уже
уверенно  говорил  о  себе  и  своих  единомышленниках  как  представителях  "твердого,  русского
начала  как  государственной  системы"16,  сторонниках  национальной,  т.е.  принадлежащей
будущему  царствованию,  "противоположной  нынешней",  политики.  Назначенный  в  1868  г.
адъютантом  цесаревича  граф  С.Д.  Шереметев  запишет  потом,  что  Мещерский,  казалось,  уже
тогда  поделил  со  своим  постоянным  оппонентом  в  политических  дискуссиях  адъютантом
П.А.  Козловым  "Россию  будущего  царствования"17.
 Такое  поведение  Мещерского  и  стало  началом  конца  его  дружбы  с  наследником,  ибо  если
то,  что  цесаревич  давно  уже  называл  "странностями"  Мещерского  (его  импульсивность,  мни¬
тельность,  ревность),  можно  было  еще  терпеть,  то  подобные  политические  заявления,  ста¬
вившие  Александра  Александровича  в  весьма  двусмысленное  положение  по  отношению  к  отцу,
были  просто  недопустимы.  Весной  1873  г.  разрыв  стал  фактом:  наследник  сказал  князю,  что  им
лучше  некоторое  время  не  видеться.  Мещерский  (хотя  и  реже)  продолжал  писать  цесаревичу
письма  и  даже  получал  ответы.  Но  личной  встречи,  несмотря  на  неоднократные  просьбы  и
намеки  князя,  Александр  Александрович  тщательно  избегал.  Быть  может,  он  опасался  того,
что  Витте  позже  назвал  "привязчивостью"  князя  Мещерского  и  "уменьем  его  влезть  в  душу"  18,
и  в  конце  концов  счел  за  лучшее  полностью  оградить  себя  от  общения  с  этим  человеком.
 Прекращение  личных  встреч  автоматически  повлекло  за  собой  отстранение  князя  (после
нескольких  лет  самой  активной  работы)  от  заведования  ремесленным  училищем  цесаревича
Николая,  состоявшим  под  покровительством  наследника.  Такая  внезапность  и  отсутствие
каких-либо  объяснений  породили  сплетни  о  финансовой  нечистоплотности  Мещерского,  тем
более  стойкие,  что  все  просьбы  князя  позволить  ему  продолжить  работу  хотя  бы  в  качестве
рядового  члена  попечительского  совета  были  отвергнуты.
 Пережить  это  тяжелое  время  князю  помог  "Гражданин"  -  журнал,  начало  издания  которого
Мещерским  (с  января  1872  г.)  вызвало  в  высших  сферах  по  меньшей  мере  непонимание.
«В  тоне,  с  которым  Государь  спросил:  "Ты  идешь  в  писаки?"  -  я  услыхал  не  только  отсутствие
чего-либо  похожего  на  поощрение,  но  отголосок  насмешливого  пренебрежения  и,  во  всяком
случае,  полное  признание  ненужности  того  дела,  с  его  точки  зрения,  на  которое  я  решился
посвятить  свою  жизнь»19,  -  вспоминал  князь.  Шаг  этот  в  то  время  и  при  том  положении  в
высшем  свете,  которое  занимал  Мещерский,  действительно  выглядел  довольно  странно.  И  не
только  потому,  что  серьезное  занятие  публицистикой  означало  заведомый  отказ  от  быстрого
карьерного  роста.  Господствовавший  в  публицистике  интерес  минуты,  ее  некорректность  и
тенденциозность  привели  к  тому,  что  журнальная  и  газетная  пресса  часто  воспринималась  как
что-то  ненужное,  неопрятное,  некий  "умственный  бордель"  (Лев  Толстой),  возврата  из  кото¬
рого  не  бывает.  Избирая  этот  "не  только  не  благодарный,  но  тернистый  и  даже  страдальческий
путь",  Мещерский  руководствовался,  однако,  иными  соображениями.  Важный  круг  его  обще¬
ния  составляли  в  то  время  консервативно  настроенные  литераторы,  с  трудом  находившие  себе
место  в  почти  сплошь  либеральных  периодических  изданиях.  И  в  их  среде  необходимость
выпуска  собственного  "живого  журнала,  спокойного,  благонамеренного  и  веротерпимого,  и  га¬
зеты"  ощущалась  особенно  остро  .  Попытки  такого  издания  предпринимались  неоднократно
И.С.  Аксаковым,  М.П.  Погодиным,  братьями  Достоевскими,  но  все  они  оказывались  крайне
недолговечными.  Продолжением  именно  этой  тенденции  и  стал  "Гражданин"  -  "политический
 128

и  литературный  журнал-газета"  с  довольно  объемным  литературным  приложением.  Да  и  для
самого  князя  это  было  естественным  продолжением  журналистской  карьеры,  начатой  им  еще  в
начале  1860-х  гг.,  "под  мощным  руководительством"  Каткова21.  К  началу  1870-х  гг.  за  его
плечами  было  сотрудничество  в  "Северной  пчеле",  "Русском  инвалиде",  "Московских  ведо¬
мостях",  "Русском  вестнике",  "С.-Петербургских  ведомостях".  В  1868  и  1870  гг.  отдельными
книгами  вышли  два  выпуска  его  "Очерков  общественной  жизни  России",  в  основу  которых
были  положены  материалы  командировок  Мещерского  по  России  1863-1864  и  1867  гг.  Под¬
готовка  "Севастопольского  сборника"22  дала  князю  опыт  издательской  деятельности.  Публи¬
цистика  стала  его  призванием,  и  ради  возможности  во  всеуслышание  отстаивать  свои  убеж¬
дения  Мещерский  не  только  пренебрег  карьерным  ростом,  но  и  оказался  способен  отказаться
от  службы  вообще.  В  1876  г.,  поставленный  министром  внутренних  дел  А.Е.  Тимашевым  перед
выбором:  продолжение  службы  в  его  ведомстве  или  издание  "Гражданина",  Мещерский  выбрал
последнее,  лишившись,  таким  образом,  не  только  перспективного  места,  но  и  гарантированного
источника  доходов  -  поступок,  весьма  нетипичный  для  той  среды  и  того  времени.
 Князь  провозгласил  целью  своего  журнала  защиту  авторитета  церкви  и  самодержавия  и
обличение  всеобщего  увлечения  либерализмом23.  В  итоге  политика  в  "Гражданине"  резко
доминировала  над  литературой.  "Спокойный"  характер  журнала  остался  лишь  пожеланием,
что,  с  одной  стороны,  оттолкнуло  от  участия  в  нем  многих  единомышленников  Мещерского
(Н.С.  Лескова,  А.К.  Толстого),  а  с  другой  -  сразу  же  привело  к  конфронтации  с  либеральным
лагерем.  Впрочем,  к  тому  времени  князь  успел  уже  не  только  заработать  репутацию  убеж¬
денного  консерватора  (а  "тогда  быть  консерватором  значило  одно  и  то  же,  что  быть
мошенником"  2*),  но  и  восстановить  против  себя  политических  оппонентов.  И  виною  этому  был
прежде  всего  его  талант  сатирика.  Комедия  "Десять  лет  из  жизни  редактора  журнала"  (1869),
где  он  излил  "свою  ненависть  к  литературно-фальшивому  направлению  нашей  современной  пе¬
чати"  25,  многими  была  воспринята  как  "глупая,  но  злая  карикатура",  в  которой  редакция  (ее
прообразом  считали  некрасовский  "Современник")  изображена  была  "в  виде  вертепа"  26.
"С  этой  минуты,  -  напишет  Мещерский,  -  я  стал  в  глазах  либеральной  печати  всех  оттенков
человеком  отпетым"  27.
 Поэтому  первая  же  его  программная  статья  -  "Вперед  или  назад",  -  опубликованная  во
втором  номере  "Гражданина"  и  призывавшая  поставить  "точку  к  реформам",  вызвала  резкие
нападки  со  стороны  либеральных  кругов.  Князь  сразу  был  признан  заведомым  ретроградом,
мечтающим  о  восстановлении  крепостничества,  отказе  от  всех  достижений  Великих  реформ
вообще  и  возврате  к  порядкам  Николая  I,  а  его  журнал,  по  словам  Н.К.  Михайловского,  -
"некоторой  кунсткамерой,  хранилищем  самых  разнообразных  антиков,  монстров  и  рари¬
тетов"  2^.  Тургенев  выразился  еще  более  определенно,  назвав  "Гражданин"  в  письме  Фету
"простым  урыльником"29.  Гораздо  резче  были  нападки  и  характеристики  радикалов,  грани¬
чащие  с  прямой  бранью.  Так,  например,  демократ  Р.В.  Авдиев,  близкий  к  кружку  Нечаева,
писал  Ф.М.  Достоевскому  (редактору  "Гражданина"  в  1873-начале  1874  гг.):  «Я  выписал
"Гражданин",  чтобы  узнать  его  ближе.  Как  он  омерзителен.  Князь  Обалдуй  Тараканов  пропо-
ведывает  принципы  аристократии  общеевропейской-монархической  -  Россия  здесь  не  при  чем.
Князек  глуп»;  «Ваш  "Гражданин"  позорит  наше  время,  наше  общество»30.
 Впрочем,  в  созданный  оппозиционной  печатью  образ  замшелого  ретрограда  Мещерский  не
укладывался  с  самого  начала,  и  это  получило  свое  отражение  в  рецензиях.  Так,  например,
относительно  его  "Очерков  общественной  жизни"  (1  вып.)  ему  ставили  в  заслугу  как  раз  то,  что
он  "не  примкнул  к  реакции",  хотя  и  писал  свою  обличительную  книгу  в  1867  г.,  "т.е.  в  период
глубокого  затишья,  когда  на  свет  показалось  многое  отпетое  и  затянуло  старинную  песню"  31.
Он  поместил  весьма  спорную,  с  точки  зрения  цензуры,  пьесу  А.Ф.  Писемского  "Подкопы"  32,
а  анонимно  появившийся  в  "Гражданине"  сатирический  роман  самого  Мещерского  "Один  из
наших  Бисмарков"  вообще  вызвал  замешательство  либеральной  печати.  Автора  сравнивали  с
Салтыковым-Щедриным  и  не  понимали,  как  столь  прогрессивное  сатирическое  произведение
могло  появиться  в  столь.ретроградном  журнале.
 Однако  все,  что  не  укладывалось  в  узкие  и  жесткие  рамки  образа  редактора  реакционного
журнала,  очень  быстро  забывалось.  Князь  стал  в  какой-то  мере  жертвой  собственной  поли¬
тической  репутации,  и  созданный  миф  постепенно  затмил  собою  личность.  Процесс  этот  облег¬
чался  достаточно  распространенным  тогда  невниманием  к  аргументации  оппонента.  В  публи¬
цистике  того  времени  сложилась  абсурдная  ситуация,  когда  заурядным  явлением  стала  критика
сочинений  без  предварительного  их  прочтения,  основанная  на  распространившихся  слухах  и
представлениях  об  авторе  либо  на  уже  появившихся  рецензиях,  -  критика,  служившая  лишь
поводом  высказать  собственное  мнение  по  тому  или  иному  политическому  вопросу.  Не  читали,
развязывая  с  ними  полемику,  даже  таких  видных  и  уважаемых  идеологов,  как  Н.К.  Михай-
 5  Отечественная  история,  №  4
 129

ловский  и  В.В.  Розанов.  Относительно  же  Мещерского,  чья  мифическая  "слава"  бежала  далеко
впереди  него,  это  доходило  до  крайности  -  до  того,  например,  что  редактор  "Московских
ведомостей"  вынужден  был  даже  сопроводить  подобную  "вторичную"  рецензию  на  публи¬
цистическую  брошюру  Мещерского  "Речи  консерватора"  (1876)  примечанием,  что  того,  против
чего  выступает  рецензент  (почерпнувший  свои  сведения  о  содержании  в  "С.-Петербургских
ведомостях")  -  требования  сословных  привилегий  и  вздохов  о  крепостном  праве  -  в  разбирае¬
мой  им  книге  Мещерского  нет  и  тени33.  Да  и  сам  князь  свои  ответы  оппонентам  вынужден  был
зачастую  предварять  отмежеванием  от  приписываемых  ему  взглядов  и  разъяснением  своей
истинной  позиции.  Так  произошло  с  его  знаменитой  статьей  "Вперед  или  назад",  призывавшей
лишь  к  осторожности  в  движении  вперед.  "В  России  не  может  быть  движения  назад,  -  заявлял
Мещерский,  -  потому  что...  движение  вперед  стало  жизнью,  органическою  потребностью
России".  Но  движение  это,  продолжал  он,  должно  быть  стройным,  соразмерным  силам
государства  и  руководствоваться  потребностями  всех,  а  не  "капризами  нескольких,  кто  бы  они
ни  были".  "К  реформам  основным  (курсив  мой.  -  Н.Ч.)  надо  поставить  точку,  ибо  нужна  пауза,
пауза  для  того,  чтобы  дать  жизни  сложиться".  В  сущности  Мещерский  заявлял  здесь  о  своей
центристской  позиции.  Долг  гражданина,  утверждал  он,  состоит  не  в  том,  чтобы  кричать  о
свободе.  "Лихорадочно  скачущие  вперед  создают  упорно  оттягивающих  назад:  и  те  и  другие  вне
истины,  вне  России.  России  же  нужна  разумная  середина,  мир  внутренний,  мир  безусловный"  34.
 Политические  воззрения  Мещерского  целиком  укладывались  в  рамки  довольно  развитой  к
тому  времени  консервативной  традиции,  в  основе  которой  лежала  уваровская  триада  (самодер¬
жавие,  православие,  народность)  и  апологетика  сильной  правительственной  власти.  Его  идеа¬
лом  государственного  устройства  (идеалом,  остававшимся  неизменным  на  протяжении  полу¬
века)  было  единение  государя  с  народом  и  самодеятельность  общества.  Впервые  свои  взгляды  в
полном  виде  князь  изложил  в  письмах  к  наследнику  престола  на  рубеже  1860-1870-х  гг.,  в
которых  выступил  убежденным  сторонником  сильной  власти  и  твердой  национальной  внешней
политики,  но  в  то  же  время  апеллировал  к  общественному  мнению  и  с  увлечением  говорил  о
Великих  реформах,  от  противников  которых  дистанцировался.  Основой  политики,  деклари¬
ровал  Мещерский,  должно  быть  "объединение  государя  с  народом,  отрицание  сословных
политических  прав,  а  признание  сословий  только  как  частей  земства,  ...развитие  земств  и  не¬
уклонное  распространение  всех  законов  и  учреждений  на  все  окраины  государства,  не  исклю¬
чая  и  Балтийской"  з5.
 Ядром  политической  доктрины  Мещерского  с  самого  начала  была  идея  самодержавия.
"Россия  только  потому  и  для  того  Россия,  -  считал  он,  -  что  она  есть  осуществление  идеи
самодержавия.  Царь  несамодержавный  в  России  не  есть  русский  царь;  его  народ  перестает  быть
русским  народом"36.  Однако  истинное  самодержавие,  был  убежден  Мещерский,  не  может
существовать  изолированно:  оно  должно  опираться  как  на  сильную,  хотя  и  пассивную,
поддержку  всего  народа,  так  и  на  деятельную  помощь  власти  со  стороны  образованного  об¬
щества.  С  точки  зрения  Мещерского,  источник  всех  бед  России  заключался  в  ложной  по  своей
сути  системе  государственности,  сформированной  Петром  I,  когда  недоверие  к  обществу
вынудило  его  искать  опоры  не  в  национальных  силах  народа,  а  в  лично  преданной  ему
служилой  бюрократии.  Это  полное  устранение  общества  от  какого-либо  участия  во  власти  с
течением  времени  стало  привычкой  и  правительства,  и  самого  общества,  что  привело,  с  одной
стороны,  к  неудаче  предпринимаемых  властью  реформ,  а  с  другой  -  к  полной  безынициатив¬
ности  и  неспособности  общества  к  какой-либо  практической  деятельности  без  чиновничьей
опеки.  Одним  из  последствий  такого  положения  князь  считал  экономическую  отсталость
России.  В  стране  нет,  утверждал  он,  ни  промышленности,  ни  торговли,  ибо  нет  ни  конкуренции,
ни  предприимчивости,  ни  "ассоциации",  ни  кредита.  Есть  только  "эксплуатация  всей  России
несколькими  фабриками  и  заводами  под  опекою...  чиновника"  37.  Конечно,  подобные  утверж¬
дения  были  далеки  от  действительности.  Эмоциональность  Мещерского,  поспешность  и  не-
продуманность  его  заявлений,  неоднократно  отмечаемые  современниками,  зачастую  приводили
к  появлению  в  его  сочинениях  множества  несуразностей  и  передержек.  И  именно  они  создали
дурную  репутацию  Мещерскому-публицисту,  основной  характеристикой  которого  признавали
алогичность,  непроверенность  фактов  и  произвольность  выводов.  С  учетом  этих  особенностей
публицистической  манеры  следует  подходить  и  к  оценке  предложений  князя,  которые,  хотя  и
принимали  по  мере  развития  политического  противостояния  власти  и  общества  все  более
утопичный  характер,  все  же  были  далеки  от  реакционности.
 Главной  задачей,  стоящей  перед  Россией,  Мещерский  и  в  конце  XIX  в.  считал  не  технический
прогресс,  а  "развитие  местной  самодеятельности",  без  которой  никакие  технические  новшества
не  принесут  ожидаемой  пользы38.  В  этом  смысле  идеалом  монарха-реформатора  для  него
оставалась  Екатерина  II,  превосходившая  Петра  I  именно  тем,  что  основала  внутреннее
 130

управление  не  на  слепом  повиновении  своей  воле,  а  "на  доверии  к  личности  человека  и  каждому
дала  участок  свободной  деятельности"39.  Главная  надежда  возлагалась  Мещерским  на  дворян¬
ство.  Но  не  на  либеральных  столичных  и  губернских  "крикунов",  лишь  понаслышке  знающих
Россию,  а  на  поместное  дворянство,  живущее  на  земле  и  сохранившее  патриархальную  связь  с
народом,  хранителя  традиций  честного  и  бескорыстного  служения  отечеству.  Именно  помест¬
ное  дворянство,  считал  Мещерский,  призвано,  с  одной  стороны,  встать  в  авангарде  общества,
отняв  влияние  на  него  у  космополитической  интеллигенции,  а  с  другой  -  сделаться  живой
связью  между  престолом  и  народом,  стать  основой  истинного,  "народного"  самодержавия40.
Дворянству  предстоит  свершить  то,  писал  Мещерский,  для  чего  ему  были  даны  Екатериной  II
права  и  свободы,  -  сыграть  свою  историческую  роль,  принявшись  за  образование  и  постепенное
освобождение  своих  крестьян,  с  одной  стороны,  а  с  другой  -  поднять  свое  "значение  как
политического  сословия",  что  возможно  лишь  при  роли  дворянства  "как  местной  силы"41.
 Представитель  родовой  аристократии,  князь  ревниво  относился  ко  всему,  что  могло
помешать  исполнению  дворянством  своего  предназначения.  Разговоры  об  упадке  дворянства,
его  самороспуске  неизменно  встречали  у  Мещерского  стойкий  протест.  Причина  разорения
дворянских  семей,  считал  князь,  кроется  не  в  самом  дворянстве,  а  в  том  отношении,  которое  это
сословие  встречает  в  либеральном  чиновном  Петербурге.  Он  вновь  и  вновь  призывал  власть
поддержать  экономически  поместное  дворянство,  не  останавливаясь  при  этом  ни  перед  какими
затратами,  -  поддержать  в  силу  его  духовной,  культурной  и  политической  значимости42.  В  связи
с  такой  позицией  князя  его  журнал  исследователи  не  раз  сравнивали  с  другим  консервативным
органом  дворянства  -  "Вестью",  обосновывая  это  присущими  им  общей  горечью  от  падения
значения  поместного  дворянства  и  мечтами  о  его  возрождении43.  Однако  такое  отождествление
является  неправомерным.  Вера  Мещерского  в  политическое  значение  дворянства  как  сословия
отнюдь  не  отрицала  главенства  в  политической  системе  князя  властной  вертикали,  как
полагает  один  из  исследователей44.  Мещерский  понимал  роль  дворянства  иначе,  нежели
кружок  "Вести",  и  считал  вполне  оправданным  пренебрежение  и  недоверие  к  голосу  первого
сословия,  «если  голос  этот  раздается  на  страницах  "Вести"  или  в  устах  какого-нибудь  Андрея
Шувалова  или  Орлова-Давыдова»45.  В  сущности  в  вопросе  о  политической  роли  дворянства  он
стоял  на  позициях  своего  деда  Карамзина,  считавшего  дворянство  братством  "знаменитых  слуг
великокняжеских  или  царских",  которых  благоразумный  господин  должен  уважать,  хотя  те
остаются  все  же  лишь  слугами46.
 Итак,  идеалом  государственного  устройства  для  Мещерского  было  сильное  самоуправление
(ибо  только  оно  обеспечивает  внутреннюю  жизнь  страны)  при  власти  самодержавного  госу¬
даря.  Средостение  между  ними  в  виде  бюрократического  аппарата  князь  призывал  устранить.
Усиление  власти  самодержца  (и  его  правительства)  им  приветствовалось,  тогда  как  бездушная
власть  бюрократии  вызывала  самые  серьезные  опасения.  Именно  чиновничество,  бюрократия
(особенно  бюрократия  петербургская,  как  и  все  петербургское,  принципиально  чуждая  на¬
роду47),  вслед  за  славянофилами  повторял  Мещерский,  и  есть  главное  зло  России.  Еще  в  пору
первых  командировок  он  "постиг  неизмеримую  разницу  между  петербургским  управляющим  и
между  русским  управляемым  миром"  48.  Со  временем  бюрократия  в  глазах  Мещерского  все
больше  приобретает  черты  мифического  чудовища,  ужасного  и  всесильного.  Это  она  породила
нигилизм,  поскольку  ее  безразличие  и  презрение  к  местным  нуждам  стало  одной  из  причин
революционных  волнений49,  а  ее  "атрофирующий  дух"  уничтожает  "в  зародыше  свободу
инициативы  и  самодеятельности"  на  местах50,  где  отсутствие  живого,  нужного  дела  зачастую
ведет  к  излишней  политизации  и  "выцарапыванию  у  центра  частиц  общегосударственной
политики"  51.  Она  полностью  подчиняет  своему  мертвящему  влиянию  всякого  государственного
деятеля,  предварительно  не  прошедшего  долгую  школу  местной  работы.  Поэтому  высшей
похвалой  для  чиновника  в  устах  Мещерского  было  именно  признание  его  чуждости  бюро¬
кратии,  и  в  начале  XX  в.,  говоря  о  П.А.  Столыпине,  князь  поставит  именно  это  его  качество
выше  того,  что  "он  чист,  как  хрусталь,  и  честен,  как  агнец"  52  Этот  все  атрофирующий  бюро¬
кратический  дух  ("миазмы  Петербурга",  как  называет  его  Мещерский)  приводит  к  прин¬
ципиальной  неспособности  Петербурга  решить  любой  местный  вопрос,  исходя  из  действи¬
тельных  нужд,  -  не  потому,  что  люди,  входящие  в  многочисленные  петербургские  комиссии,
неудовлетворительны,  а  потому,  что  неизбежно  возникает  искушение  не  изучить,  а  предрешить
вопрос,  не  выслушать,  а  научить  приглашенных  экспертов53.
 Одну  из  возможностей  если  не  победы  над  бюрократией,  то  по  крайней  мере  нейтрализации
ее  пагубного  влияния  Мещерский  видел  в  назначении  на  высшие  посты  знающих  Россию
людей.  Как  и  многие  его  единомышленники,  он  был  убежден,  что  не  формы  и  учреждения,  но
составляющие  их  люди  определяют  уровень  управления  государством.  И  потому  спасение
России  заключается  не  в  создании  новых  институтов  и  реформировании  старых,  а  в  том,  чтобы
 5*
 131

должности  занимали  люди,  годные  для  государственной  службы54.  Вся  проблема  -  в  личной
честности  окружающих  престол  чиновников55.  Мещерский  мечтал  о  новом  чиновнике  -  типе
"государственного  человека  цивилизованного  мира,  который  по  своей  деятельности  растет  и
развивается,  а  не  суживается  и  не  сохнет  и  не  разрушается,  как  все  наши  азиатского  и  холоп¬
ского  типа  государственные  деятели",  погрязшие  в  интригах  и  наносящие  этим  непоправимый
ущерб  делу56.  В  1880  г.  в  брошюре  "Что  нам  нужно"  необходимыми  для  кандидата  на  госу¬
дарственный  пост  качествами  он  считал  совокупность  двух  условий  -  веру  в  Бога  и  верность
царю57.  Позже  им  была  разработана  даже  целая  система  отбора  претендентов  на  высшие
государственные  должности  (губернаторов  и  петербургских  чиновников),  включающая  в  себя
обязательную  провинциальную  службу  как  единственную  возможность  выработать  здраво¬
мыслие  и  независимость  от  деспотизма  бюрократии,  с  одной  стороны,  и  беспочвенной  либе¬
ральной  мысли  -  с  другой58.
 Антибюрократизм  Мещерского  не  является  знаковым  для  его  политических  настроений.  Со
второй  половины  XIX  в.  недовольство  засилием  бюрократии  пронизывает  все  общество,
причем  очень  жесткое  осуждение  встречала  она  и  со  стороны  высших  должностных  лиц
(П.А.  Валуев,  А.А.  Половцев),  что,  впрочем,  не  мешало  им  самим  оставаться  бюрократами.
Однако  именно  с  позиции  борьбы  с  чиновничьим  средостением  приветствовал  князь  сначала
преобразования  Александра  II  -  "благодетельную  судебную  реформу"  и  земство,  оказавшееся
"сродни  русскому  общественному  строю"  59.  Замена  чиновничьего  управления  местным
самоуправлением,  казалось  ему,  не  может  не  сказаться  на  общественной  жизни  России  самым
благотворным  образом.  И  назначение  "крепостника"  (определение  Мещерского)  А.Е.  Тима-
шева  на  место  П.А.  Валуева  взволновало  Мещерского  именно  потому,  что  заставило  опасаться
за  судьбу  реформ.  В  те  дни  он  писал  цесаревичу  Александру  Александровичу  о  смене
министров:  "Дай  Бог  чтоб  мы  не  слишком  ушли  назад,  но  опасно  будет  играть  в  реакцию  и
зажимать  уста  земству...  Итак,  вот  моя  исповедь:  боюсь  Тимашева  как  крепостника  и  думаю,
что  власть  (в  данном  случае  бюрократии.  -Н.Ч.)  возьмет  еще  более  прежнего  верх"6().
 Однако  со  временем  усиливается  разочарование  Мещерского  в  результатах  реформ.  Глав¬
ную  причину  их  неудачи  Мещерский  видел  в  охватившей  общество  моде  на  либерализм,  когда
все  оказалось  проникнуто  "какою-то  безумною  любовью  ко  всему,  чего  нет,  и  ненавистью  ко
всему,  что  есть"61,  что  привело  в  конце  концов  к  извращению  замысла  реформ.  Забыты  и
отринуты  оказались  все  предания,  на  которых  веками  строилась  русская  государственность:
верность  идее  самодержавия,  патриотизм,  чистое  религиозное  чувство,  почитание  родителей...
 Между  тем  никакой  прогресс,  утверждал  князь,  ссылаясь  на  пример  Англии  и  Остзейского
края,  не  делает  неминуемым  "разрушение  семьи,  беспринципность  общества,  падение  повсюду
дисциплины,  губительное  превращение  школы  из  воспитательного  в  образовательное  учреж¬
дение"  и,  как  следствие,  всеобщую  распущенность.  Новое  должно  развиваться  исключительно
на  почве  старых  устоев,  остающихся  "в  своей  силе  руководителя  и  регулятора  жизненных
отношений"6*.  В  этом,  но  только  в  этом  смысле  Мещерского  можно  назвать  реакционером,
тянущим  страну  назад,  к  порядкам  Николая  I.  Наиболее  ярко  это  проявилось  в  его  подходе  к
"женскому"  вопросу,  в  котором,  по  характеристике  К.Д.  Кавелина,  царил  полнейший  сумбур,
путаница  понятий  и  взаимонепонимание63.  Пронесенное  князем  через  всю  жизнь  убеждение,
что  главное  дело  женщины,  цель  ее  жизни  -  семья,  дети,  помощь  мужу,  -  было  вполне  типично
для  консервативных  кругов.  Мещерский  не  отрицал  необходимости  образования  для  женщины,
расширения  сферы  ее  деятельности.  Но  при  этом  со  свойственной  ему  горячностью
набрасывался  на  "пену",  возникающую  при  организации  любого  нового  дела64.  Острие  нападок
князя  было  направлено  на  образ  курсистки  ("синего  чулка"),  "нового  существа  третьего  пола,
именуемого  современною  женщиною"  65  (терминология  Мещерского),  у  многих  вызывавший
неприятие  своим  нарочитым  отрицанием  семейных  ценностей.  На  самом  деле,  считал  князь,
женского  вопроса  как  такового  не  существует:  он  создан  искусственно  -  теми  его  поборницами,
которые  из  исключения  делают  общее  правило,  говоря  о  необходимости  научного  образования
как  средства  независимости  от  мужчин  не  только  для  отдельных  женщин,  не  желающих
выходить  замуж  или  несчастных  в  браке,  но  для  всех  вообще66.
 Видное  место  в  публицистике  Мещерского  занимала  борьба  против  "деспотизма  либе¬
ральной  мысли".  Причем  за  свойственными  ему  несуразностями  (князь  утверждал,  например,
что  в  95%  случаев  высшее  женское  образование  ни  к  чему,  кроме  разврата,  не  ведет67)  стояло
твердое  убеждение  в  существовании  глубокой  пропасти,  разделяющей  истинный  либерализм,
уважающий  духовную  свободу  каждого,  и  "петербургский  лжелиберализм",  подменяющий
уважение  к  свободе  деспотизмом  своей  "неряшливой,  бесшабашной  и  разнузданной  мысли"
и  лишающий  человека  "права  уважать  все  то,  что  не  подходит  под  казенный  шаблон  газетной
 132

либералыцины"68.  Этот  "лжелиберализм"  вызывал  у  Мещерского  тем  большие  опасения,  что
под  его  влияние  подпадали  и  представители  власти,  чья  боязнь  проявить  силу  для  пре¬
дотвращения  беспорядков  неизбежно  приводит  к  их  усилению,  к  еще  большему  шатанию  в  умах
и,  главное,  к  ослаблению  авторитета  правительства.  В  судебной  сфере,  по  мнению  публициста,
этот  "страх  сделать  твердо  и  просто  то,  что  нужно  для  исполнения  желания  всей  России",  не
только  помешал,  несмотря  на  весь  печальный  опыт,  признать  "что  суд  присяжных  -  это
безобразие  и  мерзость,  что  гласность  суда  есть  яд,  что  несменяемость  судей  есть  абсурд  и  т.д.",
но  и  сделал  возможным  оправдание  Веры  Засулич  и  будущих  убийц  Александра  II  (на  суде  по
делу  193-х)69.
 На  уровне  земского  и  городского  самоуправления  тот  же  деспотизм  мысли  (вкупе  с
неподконтрольностью  и  безответственностью  этих  органов)  привел  к  подмене  реального  дела
либеральной  фразой  и  бесконечными  необоснованными  претензиями  к  власти.  Вдохновляемые
отвлеченными  идеями  гласные  увлекаются  "либеральными"  авантюрами  в  ущерб  своим
непосредственным  хозяйственным  функциям,  а  в  результате  земства  и  городские  думы  не
способны  справиться  с  порученной  им  хозяйственной  деятельностью70.  Отсюда  князь  делал
вывод  о  провале  попытки  создания  самоуправления  через  земства  и  необходимости  искать  иной
путь.
 Однако  постепенно  вера  Мещерского  в  возможность  реализовать  свой  идеал  самодержавия,
опирающегося  на  общественную  самодеятельность,  убывает.  В  середине  1880-х  гг.  он  уже  не
видит  в  провинции  "контингента  людей,  могущих  идти  в  какие  угодно  должности  само¬
стоятельные  или  с  широкими  полномочиями",  как  было  это  в  1860-х  гг.:  "Есть  много  пассивных
людей,  но  недостаток  активных"71.  Поэтому  основной  акцент  в  борьбе  против  бюро¬
кратического  деспотизма  Мещерский  переносит  на  идею  децентрализации  за  счет  усиления
местной  губернаторской  власти  в  ущерб  власти  бездушного  и  чуждого  России  Петербурга.
Единственный  способ  борьбы  с  бюрократией  он  видит  теперь  в  укреплении  вертикали  власти,
т.е.  изъятии  основных  властных  функций  у  неответственных  чиновников  (до  Государственного
Совета  включительно)  и  укреплении  независимой  от  бюрократии  власти  назначаемых
государем  и  лично  перед  ним  ответственных  министров  и  губернаторов72.  Соответственно  все,
что  могло  бы  ограничить  свободу  министров,  представлялось  Мещерскому  нежелательным.
Настороженное  отношение  князя  вызывали  даже  толки  об  объединенном  правительстве,  хотя
он  и  не  отрицал  необходимости  единомыслия  среди  министров  и  не  раз  показывал  на  страницах
"Гражданина"  вред,  проистекающий  от  их  разобщенности.
 Столь  же  заботливо  Ъберегал  Мещерский  и  свободу  местной  власти  в  лице  губернаторов,
призванных  стать  истинными  хозяевами  своих  губерний,  от  мелочной  чиновной  опеки  со
стороны  различных  ведомств.  Желательным  представлялось  князю  и  расширение  полномочий
низшего  и  среднего  звеньев  управленческого  аппарата.  Однако  -  и  это  убеждение  князя
оставалось  неизменным  -  основу  местного  управления  должно  составлять  местное  население73.
Речь  шла  по  сути  о  единении  местной  самодеятельности  с  администрацией,  включенности
местного  общественного  начала  в  систему  коронного  управления.  Позже,  в  правление
Александра  III  эти  идеальные  построения  Мещерского,  воплотившиеся  в  институте  земских
начальников,  вылились  в  расширение  низового  административного  аппарата  за  счет  ощущав¬
ших  себя  больше  чиновниками,  нежели  общественными  деятелями  земских  начальников.
Однако  этот  не  вполне  удачный  опыт  не  охладил  Мещерского,  и  до  конца  своих  дней  он
оставался  последовательным  защитником  этого  института  как  наиболее  отвечающего  инте¬
ресам  крестьянства.
 Все  это  позволяет  характеризовать  кн.  Мещерского  как  убежденного  консерватора,
сторонника  эволюционного  развития  русской  государственности  по  пути  приближения  к  идеалу
"народной"  монархии.  В  этом  позиция  князя  перекликалась  с  убеждениями  многих  его  едино¬
мышленников,  в  том  числе  Н.М.  Карамзина.  В  царствование  Александра  II  идеальные
построения  Мещерского  были  весьма  далеки  от  реальности,  так  что  князь  поневоле  оказался  в
оппозиции  правительству,  бывшему  "заодно  с  либералами  безнародными"74.  После  1  марта
1881  г.  отношение  его  к  власти  значительно  меняется:  в  Александре  III  (как,  впоследствии,  и  в
Николае  II)  он  видел  своего  единомышленника  и  союзника.  Меняется  и  общий  тон  его
публицистики,  лейтмотивом  которой  становится  уже  не  тревога  за  судьбу  России,  а  вера  в  ее
великое  будущее.  "Ученик"  полностью  оправдал  надежды  "учителя",  и  предпринятые  им
реформы  облекли  в  плоть  и  кровь  многие  мечты  князя.  Усилилась  подконтрольность  адми¬
нистрации  земского  и  городского  самоуправления;  институт  земских  начальников  создал
независимую  от  земства  и  непосредственно  стоящую  над  народом,  низовую,  патерналистскую
власть  дворянства;  были  предприняты  реальные  шаги  по  укреплению  экономического
положения  поместного  дворянства;  новый  университетский  устав  возродил  университетскую
 133

дисциплину.  Но  самое  важное  -  власть  обрела  наконец  силу  и  твердость  (главным  проявлением
чего  Мещерский  считал  ясность  проводимой  правительством  политики)  как  необходимое
условие  для  прекращения  смуты  и  соответствия  результатов  предпринимаемых  реформ  идее
истинного,  "народного"  самодержавия75.
 Царствование  Александра  III  стало  апогеем  общественной  активности  Мещерского.
В  1883  г.,  после  десятилетнего  перерыва,  возобновляются  его  личные  контакты  с  новым
императором.  Конечно,  отношения  их  складывались  теперь  на  иной  основе,  нежели  в  мо¬
лодости.  "Влияние"  князя  сводилось  по  сути  к  особой  защищенности  "Гражданина"  от  не¬
довольства  не  раз  задетого  им  чиновничества.  И  тем  не  менее  князь  имел  реальную
возможность  (уникальный  случай  для  нечиновника)  вести  постоянный  диалог  с  самодержцем,  а
оказываемое  ему  доверие  простиралось  столь  далеко,  что  император  разрешил  Мещерскому
посылать  свой  "Дневник"  (обзор  и  анализ  случившегося  за  неделю)  не  только  ему  самому,  но  и
наследнику76.
 Расширилась  и  издательская  деятельность  Мещерского  (не  в  последнюю  очередь,  благодаря
полученным  от  монарха  субсидиям).  Помимо  "Гражданина",  превратившегося  в  октябре  1887  г.
в  ежедневную  газету,  князь  выпускал  газету  "Русь"  (1894-1896),  журналы  "Воскресенье"  и
консервативный  сатирический  еженедельник  "Добряк"  (1882).  В  совокупности  эти  издания
были  рассчитаны  на  охват  всех  слоев  общества  -  от  крестьянского  мира  до  петербургского
большого  света.  Поставленная  Мещерским  цель  -  "заставлять  людей  привыкать  к  звукам
консервативной  речи"  -  подчинила  себе,  в  конечном  итоге,  всю  его  литературную  деятельность.
Воспитанию  общества  в  консервативном  духе,  нравственному  и  гражданскому,  были  посвяще¬
ны  не  только  его  журнальные  статьи  и  публицистические  брошюры  -  "Письмо  лорду  Редстоку"
(1876);  "Речи  консерватора"  (1876);  "В  улику  времени"  (1879);  "Что  нам  нужно"  (1880);  "О  со¬
временной  России"  (1880),  -  но  и  пьесы,  и  пользовавшиеся  большой  популярностью  (главным
образом,  по  причине  узнаваемости  героев)  романы  из  великосветской  жизни77.  Исключи¬
тельным  стало  и  положение  Мещерского  в  свете:  личные  встречи  с  императором,  дружеские
или  по  крайней  мере  приятельские  отношения  со  многими  министрами  (И.А.  Вышнеградский,
А.К.  Кривошеин,  С.Ю.  Витте,  И.Н.  Дурново,  К.П.  Победоносцев)  значительно  повысили  его
вес  в  обществе.  Всемогущество  его  влияния  не  ставилось  под  сомнение78.
 Смерть  Александра  III  все  изменила.  У  молодого  двора,  как  выразился  позже  сам
Мещерский,  "мои  фонды  -  ноль"79.  Малолюдными  становятся  его  "среды",  прекращаются
субсидии,  а  вместе  с  ними  и  многие  издания,  "Гражданин"  вновь  становится  журналом.  Но  такое
положение  продолжалось  недолго.  Николай  II,  безгранично  почитавший  отца,  не  мог  вы¬
черкнуть  из  памяти  близких  тому  людей.  Кроме  того,  статьи  князя  в  "Гражданине"
(а  главными  его  темами  оставались  нравственное  воспитание  общества  и  единение  царя  с
народом  путем  устранения  бюрократического  средостения)  оказались  созвучными  настроениям
молодого  монарха.  В  1902  г.  Николай  II  напишет  князю:  "Наше  общение  не  есть  случайное.  Это
прямое  последствие  воспитания  моего  дорогого  отца  и  за  сим  наследственная  преемственность
всего  того,  что  было  дорого  и  составляло  завет  его  царствования  и  всецело  перешло  ко  мне  и
наполняет  всецело  мою  душу.  Появились  Вы  и  сразу  оживили  и  еще  усилили  этот  завет"80.
Отношения  их  были  столь  доверительны,  что  Мещерский  осмелился  даже  вмешаться  в  личную
жизнь  императора  (с  его  отцом  он  позволял  себе  подобное  только  в  период  наибольшей
близости)  и  написать  Николаю  II  и  через  него  Александре  Федоровне  по  столь  деликатному
вопросу,  как  необходимость  удаления  из  России  приближенного  к  царской  семье  известного
французского  авантюриста  Филиппа81.  Результатом  "утешительного  совпадения"  мыслей  князя
и  императора  стало,  в  частности,  написание  Мещерским  проекта  манифеста  о  реформе
местного  управления.  Увлеченный  открывавшейся,  как  ему  казалось,  реальной  возможностью
радикальных  реформ,  он  изложил  в  проекте  свой  давний  идеал  государственного  устройства:
доверие  "к  свободным  общественным  силам"  и  их  "честное  единение"  с  силами  прави¬
тельственными82.  26  февраля  1903  г.  -  день  опубликования  манифеста  (из  которого  были,
однако,  изъяты  наиболее  радикальные  его  разделы,  в  частности  о  свободе  слова  и  совести)  стал
для  Мещерского  "праздником  Свободы".  "Для  России  настала  минута  увидеть,  -  писал  он,  -  как
укрепление  самодержавия  русского  должно  вести  к  уничтожению  последних  элементов
деспотизма  и  к  торжеству  свободы  местной  всенародной  самодеятельности"83.  Любой  намек  на
несвоевременность  реформ  во  время  начавшейся  русско-японской  войны  расценивался  Ме¬
щерским  как  стремление  к  застою  во  внутренней  жизни  России  и  противодействие  улучшению
народного  благосостояния84.
 И  все  же  надеждам  князя  не  суждено  было  сбыться.  Эйфория  постепенно  сменилась  разо¬
чарованием.  Курс  В.К.  Плеве  не  устраивал  Мещерского  принципиальной  опорой  на  бюро¬
кратию  и  недоверием  к  обществу85,  деятельность  П.Д.  Святополк-Мирского  -  тем,  что  вместо
 134

реформ,  проводимых  сильной  властью,  он  делал  обществу  уступки  от  лица  слабой  власти86.  Все
последующие  меры  правительства,  забывшего  о  реализации  манифеста  26  февраля,  Ме¬
щерский  расценивал  как  постройку  дома  с  крыши  (центрального  представительства)  без  опоры
на  фундамент  (местная  самодеятельность)87.  При  этом  князь  не  опасался  надвигавшейся
революции  -  его  беспокоила  судьба  начавшихся  реформ.  Весь  его  политический  опыт  (в  том
числе  и  опыт  эпохи  Александра  II,  сравнение  с  которой  в  начале  XX  в.  все  чаще  приходило  ему
на  ум)  убеждал  Мещерского,  что  такие  уступки  неизбежно  ведут  к  чрезвычайному,  репрес¬
сивному  проявлению  власти.  Тщетно  стараясь  примирить  противников,  он  снова  заговорил  о
необходимости  поставить  точку,  на  сей  раз  -  точку  в  предъявляемых  правительству
требованиях,  как  грань,  "дальше  которой  в  интересах  порядка  не  следует  никоим  образом
переступать"88.
 В  этом  духе  выступал  он  и  на  заседаниях  созванного  на  основании  указа  12  декабря
1904  г.  Особого  совещания  для  составления  нового  устава  о  печати,  где  говорил  о  не¬
обходимости  в  переживаемое  страной  "время  смуты  и  брожения"  принять  все  меры  для
гарантий  от  возможных  злоупотреблений  прессы89.  Последовательный  противник  отмены  всех
цензурных  и  административных  ограничений,  он  объяснял  свою  позицию  тем,  что  в  этом
случае  неизбежное  злоупотребление  свободой  со  стороны  либеральной  публицистики  не
только  скомпрометирует  свободу  печати  в  глазах  правительства,  но  и  "может  угрожать
целостности  всего  блага  свободы  личности"90.
 Подобно  тому,  как  на  рубеже  60-70-х  гг.  XIX  в.  в  письмах  наследнику  Александру  Александ¬
ровичу  он  предостерегал  будущего  царя  от  такой  ситуации,  когда  единственным  выходом  для
него  останется  "давить  и  тушить  свободу  и  идти  на  риск  все  потерять  или  все  придавить"91,  так
и  теперь,  все  еще  надеясь  спасти  положение,  Мещерский  призывал  власть  не  к  карательным
мерам,  а  к  такту,  выдержке  и  равновесию92.  Князь  был  глубоко  убежден,  что,  несмотря  на
многочисленные  ссылки  на  народ,  либеральные  вожаки  никого,  кроме  себя,  не  представляют.
Все  "революционное"  движение,  по  мысли  Мещерского,  складывается,  с  одной  стороны,  из
сумасшествия  "ничего  не  знающих  и  мало  развитых  людей",  возбужденных  "наездниками
своеволия  и  бестактности"  и  забывшихся  в  своем  увлечении  "все  скорее,  скорее  выболтать,
пока  дают  болтать"93,  а  с  другой  -  из  волнений  крестьян,  рабочих  и  студентов,  обманываемых  и
возбуждаемых  подстрекателями,  которые  пользуются  царящим  в  этих  сферах  беспорядком,
ставшим  результатом  беспочвенных  либеральных  преобразований  и  бездушия  чиновничества,
отвечающего  на  заявления  о  недовольстве  "грубым  и  бессердечным  отказом"94.  Однако
действия  правительства  все  более  разочаровывали  Мещерского.  Власть  не  только  не  спешила
проявить  свою  силу  (а  князь  был  уверен,  что  разгул  общественного  своеволия  может  быть
остановлен  одним  твердым  ее  словом),  но  и,  забыв  о  намеченной  программе  реформ,  все
больше  поддавалась  влиянию  общественных  вожаков.
 Положение  Мещерского  оказалось  тем  более  драматичным,  что  долг  верноподданного,  как
он  его  понимал,  отрезал  ему  путь  к  политической  оппозиции:  князь  не  только  не  считал  себя
вправе  осуждать  и  даже  обсуждать  действия  верховной  власти,  но  видел  свой  долг  в  поддержке
ее  мероприятий  и  защите  их  от  нападок  как  слева,  так  и  справа,  какие  бы  опасения  ни  внушали
они  ему  самому.  Внешне  безропотно  принял  он  и  учреждение  Булыгинской  Думы,  и  17  ок¬
тября93,  а  одними  из  первых  под  яростный  огонь  его  критики  попали  монархисты.  «Грингмуты,
Шараповы,  Никольские  и  другие  так  называемые  "черносотенцы",  негодовал  князь,  смеют
являться  во  дворец  и  говорить  царю,  что  он  должен  делать:  "Кровь  от  такого  поругания  того,
что  я  чтил  67  лет  моей  жизни,  приливает  гораздо  сильнее  к  мозгу  от  действия  этих
лжепреданных  слуг  престола,  чем  от  действия  революционеров"»96.  Даже  когда  выяснилась
невозможность  созидательной  работы  с  оппозиционной  Государственной  Думой,  князь  не
призывал  к  ее  упразднению,  считая,  что  "здравое  и  патриотическое  народное  представи¬
тельство  может  укрепить  чистое  от  всякой  примеси  самодержавие  царской  власти",  тогда  как
восстановление  старого,  негодного,  дореформенного  порядка,  еще  больше  взбудоражив  и  так
неспокойные  умы,  не  только  не  принесет  никаких  улучшений,  но  "нанесет  смертельный  удар  и
самодержавию,  и  России"97.
 Журнал  Мещерского  шаг  за  шагом  повторял  все  колебания  правительственной  политики,
вызывая  и  у  противников,  и  у  единомышленников  неподдельное  изумление.  Несомненно,  будь
князь  связан  какими-то  рамками  партийной  дисциплины,  он  избежал  бы  многих  ошибок  и
"метаний",  в  которых  потом  вынужден  был  публично  каяться.  Однако  принципиальный  про¬
тивник  партийности  (член  "партии  здравого  смысла",  по  его  собственному  выражению),  он  в
своих  оценках  опирался  только  на  личное  восприятие  происходящего,  что  привело,  с  одной
стороны,  к  смешению  в  его  политической  позиции  консервативных  и  либеральных  черт,  а  с
другой  -  к  чехарде  его  рекомендаций  власти.
 135

Необходимо  отметить,  что  смирение  Мещерского  перед  лицом  политических  потрясений  не
было  следствием  фатализма  и  покорности  судьбе,  а  проявлением  веры  в  божественный  промы¬
сел  и  всесилие  власти.  Князь  и  в  XX  в.,  накануне  грозных  потрясений,  вполне  в  духе  старого
карамзинского  консерватизма  сохранял  надежду,  что  достаточно  одного  твердого  царского
слова,  и  "по  всем  жилам  народной  жизни  пройдет  трепет  сильной  власти  ее  главы,  к  повсе¬
местно  рассеянным  бойцам  за  эту  власть  примкнут  массы  колеблющихся,  и  сила  печатного
слова  интеллигенции  угаснет  перед  силою  проясняющегося  народного  сознания,  перед  силою
пробудившейся  народной  жизни..."98  Однако  эти  иллюзии  неизменно  заканчивались  разоча¬
рованием.  После  эпохи  Александра  III  на  глазах  возрождалось  засилие  либералов  во  всех
сферах  государственной  жизни99;  тщетными  оказывались  призывы  Мещерского  к  дворянству
выйти  из  продолжающегося  с  1861  г.  состояния  "сословного  маразма",  "сословной  трусости"  и
"сословного  абсентеизма",  сплотиться  против  "русской  либеральной  беспочвенной  интел¬
лигенции  всех  видов  и  во  всех  ее  проявлениях,  начиная  с  печати  и  кончая  земством"100.
 В.П.  Мещерского  лишь  с  определенными  оговорками  можно  назвать  идеологом  самодер¬
жавия.  Далекий  от  какого-либо  теоретизирования,  он  скорее  играл  роль  популяризатора  идей
правого  лагеря,  а  его  политические  представления  являли  собой  консервативный  архетип.
Многие  высказываемые  им  предложения  зарождались  на  его  "вечерах"  (в  своих  письмах-
дневниках  Александру  III  князь  не  скрывал  их  источника)  и  в  изложении  князя  носили  сугубо
практический,  прикладной  характер.  Мещерский  вообще  не  был  сторонником  отвлеченных
раздумий.  Чувство  ("сердце")  было  для  него  важнее  разума.  Ему  гораздо  больше  импонировало
действие,  вызванное  первым  движением  души,  нежели  спокойно  обдуманное.  На  практике  это
приводило  к  чрезвычайно  резким  публицистическим  эскападам,  создавшим  ему  немало  врагов.
Случалось  князю  и  попадать  впросак,  увлекаться  явно  абсурдными  предложениями,  зача¬
стую  вызывая  град  насмешек  в  свой  адрес,  как,  например,  в  случае,  когда  он  советовал  по¬
крыть  недостаток  средств  в  казне  простым  допечатыванием  на  нужную  сумму  кредитных
билетов101.
 Однако  если  конкретные  предложения  и  надежды  князя  на  "народное"  самодержавие  носили
в  основном  утопический  характер,  то  его  пессимистические  прогнозы,  напротив,  часто
оказывались  провидческими.  Он  не  был  ослеплен,  подобно  многим,  кажущейся  легкостью
победы  над  Японией  и  с  самого  начала  русско-японской  войны  говорил  о  неизбежных
трудностях  ее  ведения  для  России,  поставленной  в  крайне  невыгодное  стратегическое
положение.  Он  справедливо  полагал,  что  социалистические  партии  более  близки  народу,
нежели  либеральные,  несмотря  на  все  демагогические  заявления  последних.  Всю  свою  жизнь
Мещерский  был  последовательным  противником  вражды  с  Германией,  поскольку  это
противоборство  послужит  лишь  к  выгоде  Англии,  а  также  потому,  что  война  со  столь  опасным
противником  потребует  напряжения  всех  сил  и  чревата  революцией102.
 В.П.  Мещерский  не  дожил  до  того  времени,  когда  сбылись  самые  мрачные  его  предсказания.
Он  умер  10  (23)  июля  1914  г.  -  в  день  предъявления  Австрией  ультиматума  Сербии.  Это
громкое  событие  заслонило  уход  Мещерского  из  жизни.  Вместе  с  издателем  тихо  и  незаметно
почило  и  его  детище,  журнал  "Гражданин".
 До  последних  дней  жизни  князь  сохранил  юношеский  азарт  и  свежесть  взгляда.  Но,  несмотря
на  это,  многие  его  высказывания  в  XX  столетии  выглядели  безнадежно  устаревшими.  Идеализм
Мещерского  оказался  чужд  новой  эпохе,  и  его  мысли,  основанные  на  православном  понимании
самодержавия,  выглядят  наивными  на  фоне  ученых  рассуждений  юристов,  далеких  от
привнесения  какого-либо  религиозного  элемента  в  теорию  государственности,  -  того  самого
элемента,  который  для  всех  консерваторов  составлял  основу  самодержавной  монархии.
"Неутомимый  борец  за  сохранение  исторических  устоев  для  развития  Русского  государства",
как  назвал  его  Николай  II103,  кн.  Мещерский  был  одним  из  последних  адептов  старой,
карамзинской  традиции  русского  консерватизма,  и  с  его  смертью  она  окончательно  ушла  в
прошлое,  уступив  место  более  радикальной,  черносотенной  модификации.
 Примечания
 'Мещерский  А.В.  Воспоминания.  М.,  1901.  С.  172.
 2Ме  щерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  1.  СПб.,  1897.  С.  148.
 3  Пятидесятилетний  юбилей  Императорского  училища  Правоведения.  СПб.,  1886.  С.  1.
 4Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  1.  С.  105-106,  108.
 5 	Там  же.  С.  113-114.
 6 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  наследнику  вел.  кн.  Николаю  Александровичу,  27  ноября  1863  г.  //
РГАДА,  ф.  1378,  оп.  2,  ед.  хр.  1,  л.  12  об.  -  13.
 136

7Ме  ще  рский  Б.П.  Памяти  Каткова  //  Гражданин.  1887.  №  60.  С.  2;  Отрывки  из  дневника
кн.  В.П.  Мещерского  для  Александра  111  //ГА  РФ,  ф.  677,  on.  1,  д.  116,  л.  1,31-37.
 8Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  T.  1.  С.  270.
 9 	Письмо  вел.  кн.  Александра  Александровича  князю  В.П.  Мещерскому,  7  (19)  июня  1867  г.  //  Oxford
Slavonic  Papers.  Vol.  10.  Oxford,  1962.  P.  111.  Отметим,  что  легенда  о  краже  Мещерским  писем  Александра
Александровича  к  княжне  М.Э.  Мещерской,  которые  он  предъявил  императрице  (следствием  чего  явилось,
с  одной  стороны,  удаление  княжны  за  границу,  а  с  другой  -  собственноручный  спуск  Мещерского  наслед¬
ником  с  лестницы),  не  подтверждается  ни  дневниковыми  записями  наследника,  скрупулезно  заносившего
в  журнал  события  дня,  ни  его  перепиской  с  кн.  Мещерским.
 10 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу  [между  6  (18)  марта  и
18  (30)  апреля  1869  года]  //  ГА  РФ,  ф.  677,  on.  1,  д.  897,  л.  2.
 11 	Там  же,  л.  7.
 12 	Дневник  вел.  кн.  Александра  Александровича.  Записи  19  февраля  и  10  марта  1866  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  on.  1,  д.  298,  л.  167  об.,  178.
 13 	Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  2.  СПб.,  1898.  С.  99.
 14 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу,  24  марта  1871  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  on.  1,  д.  895,  л.  215  об.
 15 	См.  письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу  [между  6  (18)  марта  и
18  (30)  апреля  1869  года]  //ГА  РФ,  ф.  677,  on.  1,  д.  897,  л.  2  об.,  3  об.,  13-13  об.;  то  же,  1  (13)  июля  1871  г.  //
Там  же,  д.  895,  л.  242  и  др.
 16 	То  же,  28  декабря  1870  г.  //  Там  же,  л.  198  об.
 17 	Шереметев  С.Д.  Светлый  взор  его  умел  проникать  в  сердца  людей.  Воспоминания  о  дворе
цесаревича.  Публикация  Л.  Шохина  //  Источник.  1998.  №  2.  С.  14.
 18 	В  и  т  т  е  С.Ю.  Воспоминания.  Т.  3.  Таллин;  М.;  1994.  С.  550.
 19 	Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  2.  С.  159.
 20 	Письмо  М.П.  Погодина  кн.  П.А.  Вяземскому,  28  июня  1866  г.  //  Письма  М.П.  Погодина,  С.П.  Ше-
вырева  и  М.А.  Максимовича  к  князю  П.А.  Вяземскому  1825-1874  годов.  (Из  Остафьевского  архива).
СПб.,  1901.  С.  85.  См.  также:  Леонтьев  К.Н.  Письмо  гр.  Н.П.  Игнатьеву  от  6  ноября  1874  г.  //
Леонтьев  К.  Избранные  письма.  1854-1891.  СПб.,  1993.  С.  108.
 2fMe  щерский  В.П.  Памяти  Каткова  //  Гражданин.  1887.  №  60.  С.  2.
 22 	Полное  название:  Сборник  рукописей  представленных  Его  Высочеству  Государю  Наслед¬
нику  Цесаревичу  о  Севастопольской  обороне  севастопольцами.  СПб.,  1872.  Во  втором  издании,  вышед¬
шем  в  трех  томах,  название  было  несколько  изменено:  Рукописи  о  Севастопольской  обороне,
собранные  Государем  Наследником  Цесаревичем.  СПб.,  1876.  В  обоих  случаях  имя  Мещерского  даже  не
упоминалось.
 23 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  барону  Н.А.  Корфу,  7  августа  1871  г.  //  Русская  старина.  1894.  Т.  81.  №  5.
С.  130;  Гражданин.  1872.  №  2.  С.  43;  М  е  щ  е  р  с  к  и  й  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  2.  С.  158.
 24 	Там  же.  С.  160.
 25 	Мещерский  В.П.  Речи  консерватора.  Вып.  1.  СПб.,  1876.  С.  6.
 26 	Письма  М.М.  Стасюлевича  С.И.  Пономареву,  27  января,  8  февраля  1869  г.  //  Письма  И.С.  Аксакова  и
других  к  библиографу  С.И.  Пономареву.  М.,  1915.  С.  21,  23.  См.  также:  Никитенко  А.В.  Дневник.
Запись  15  февраля  1869  г.  Т.  3.  М.;  Л.,  1956.  С.  144.
 27 	Мещерский  В.П.  Речи  консерватора.  Вып.  1.  С.  6.
 28 	Михайловский  Н.К.  Сочинения.  T.  1.  СПб.,  1896.  С.  881.
 29 	Тургенев  И.С.  Письмо  А.  А.  Фету,  24  февраля  (7  марта)  1872  г.  //Тургенев  И.С.  Поли,
соб.  соч.  и  писем.  В  28  т.  Т.  9.  М.;  Л.,  1965.  С.  230.
 30 	Письмо  Р.В.  Авдиева  Ф.М.  Достоевскому,  15  февраля  1873  г.  //Достоевский.  Материалы
и  исследования.  Т.  11.  СПб.,  1994.  С.  221-222.  См.  также:  Глеб  Иванович  и  Александра  Васильевна
Успенские.  Воспоминания  и  впечатления  В.  Т-вой  (Починковской)  //  Минувшие  годы.  1908.  №  1.  С.  86,  87.
 31 	Иллюстрированная  газета.  1868.  14  ноября.  №  45.
 32 	Никитенко  А.В.  Дневник.  Т.  3.  С.  457.  Прим.  254.
 33 	Что  такое  консерватор?  //  Московские  Ведомости.  1876.  14  марта.  №  66.  С.  4.
 ^Мещерский  В.П.  Вперед  или  назад  //  Гражданин.  1872.  №  2.  С.  42.
 35 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу,  24  марта  1871  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  on.  1,  д.  895,  л.  211  об.
 36 	Отрывки  из  дневника  кн.  В.П.  Мещерского  для  Александра  111.  Запись  28  октября  1885  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  on.  1,  д.  110,  л.  18  об.  -  19.
 37 	Мещерский  В.П.  Дневник  за  май,  июнь,  июль,  август  1897  г.  Запись  8  июня.  СПб.,  1897.
С.  78.
 38 	Да  или  нет  //  Гражданин.  1896.  №  88.  С.  3.
 137

39 	Императрица  Екатерина  II  //  Гражданин.  1896.  №  83.  С.  2.  Следует  отметить,  что  вопреки
устоявшемуся  мнению  о  Мещерском  как  о  злостном  ретрограде,  видевшем  свой  идеал  в  эпохе  Николая  I,
отнюдь  не  этот  император  был  для  Мещерского  образцом.  Как  и  Карамзин,  его  внук  отдавал  предпочтение
"великой  Екатерине".
 ^Мещерский  В.П.  В  улику  времени.  СПб.,  1879.  С.  211-220.
 41 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу,  4  октября  1868  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  оп.  1,  д.  894,  л.  453^154.
 42 	Отрывки  из  дневника  кн.  Мещерского  для  Александра  III.  Запись  22  октября  1884  г.  //  ГА  РФ,  ф.  677,
оп.  1,  д.  108,  л.  78  об.;  Дневник  17  января  //  Гражданин.  1896.  №  6.  С.  19.  См.  также:  Мещерский  В.П.
Мои  воспоминания.  Т.  3.  СПб.,  1912.  С.  223.
 43 	См.,  напр.:  В  ертинский  Н.С.  Газета  в  России  и  СССР  ХУН-ХХ  вв.  М.;  Л.,  1931.  С.  43;  Ч  е  р  -
н  у  х  а  В.Г.  Правительственная  политика  в  отношении  печати.  60-70-е  годы  XIX  века.  Л.,  1989.  С.  144.
 44 	К  а  р  ц  о  в  А.С.  Проблема  общественного  идеала  в  русском  консерватизме  (вторая  половина  XIX  -
первая  половина  XX  в.).  Дисс.  канд.  философ,  наук.  СПб.,  1998.  С.  31.
 45 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу,  4  октября  1868  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  оп.  1,  д.  894,  л.  454.
 ^Карамзин  Н.М.  Записка  о  древней  и  новой  России  в  ее  политическом  и  гражданском
отношениях.  М.,  1991.  С.  105.
 47 	Об  этом  также  общем  для  консервативной  мысли  противопоставлении  см.:  "В  улику  времени"  (1879);
Невеселое  слово//  Гражданин.  1882.  №  1;  Петербург  и  русское  дворянство  //  Гражданин.  1897.  №  41.
 48 	Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  1.  С.  221-222.
 49 	Дневник  12  августа  //  Гражданин.  1903.  №  65.  С.  23.
 50 	Дневник  28  июля  //  Гражданин.  1904.  №  61.  С.  19.
 51 	Дневник  13  октября  //  Гражданин.  1902.  №  80.  С.  14—15.
 52 	Дневник  11  марта  //  Гражданин.  1907.  №  20.  С.  16.  См.  также:  Дневник  10  июля  //  Гражданин.  1907.  №
51-51.  С.  13.
 53 	Речи  консерватора  //  Гражданин.  1901.  №  91.  С.  1-2.
 54 	Дневник  18  августа  //  Гражданин.  1899.  №  64.  С.  14—15.
 55 	Письмо  к  товарищу  //  Гражданин.  1897.  №  3.  С.  3-4.
 56 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  С.Ю.  Витте,  19  мая  [1895  г.]  //  РГИА,  ф.  1622,  оп.  1,  д.  450,  л.  6.
 57 	Мещерский  В.П.  Что  нам  нужно.  СПб.,  1880.  С.  55.
 58 	Дневник  //  Гражданин.  1892.  №  51.  С.  3-4.
 59 	Мещерский  В.П.  Очерки  нынешней  общественной  жизни  в  России.  Вып.  1.  СПб.,  1868.  С.  453,
449.
 60 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу,  8  (20)  апреля  1868  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  оп.  1,  д.  894,  л.  357-357  об.
 61 	Мещерский  В.П.  Речи  консерватора.  Вып.  1.  С.  5.
 62 	Речи  консерватора  //  Гражданин.  1899.  №  26.  С.  10-11.
 63 	Письмо  К.Д.  Кавелина  Д.А.  Корсакову,  13  апреля  1869  г.  //  Кавелин.  Материалы  о  биографии,  из
семейной  переписки  и  воспоминаний.  Подготовил  Д.А.  Корсаков  //  Русская  Мысль.  1897.  №  4.  С.  468-469.
 64 	Наш  женский  вопрос  //  Гражданин.  1872.  №  9-10.
 65 	Дневник  7  ноября  //  Гражданин.  1901.  №  87.  С.  16.
 ^Мещерский  В.П.  Речи  консерватора.  Вып.  2.  СПб.,  1876.  С.  37-43.
 67 	Дневник  25  марта  //Мещерский  В.П.  Дневник.  1881  г.  Март.  СПб.,  1881.  С.  240-241.
 68 	Дневник  2  апреля  //Мещерский  В.П.  Дневник.  1881  г.  Апрель,  май  и  июнь.  СПб.,  1881.  С.  8.
 ^Мещерский  В.П.  Дневник.  1881  г.  Март.  С.  254;  отрывки  из  дневника  кн.  В.П.  Мещерского  для
 Александра  III  //  ГА  РФ,  ф.  677,  оп.  1,  д.  114,  л.  62  об.;  Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.
Т.  2.  С.  400-401.
 70 	См.,  напр.:  Об  упразднении  земств  //  Гражданин.  1885.  №  14.  С.  1;  Дневник  19  апреля  //  Гражданин.
1904.  №  32.  С.  19;  Дневник  17  января  //  Гражданин.  1905.  №  6.  С.  26.  См.  также:  письмо  кн.  В.П.  Мещерского
наследнику  вел.  кн.  Николаю  Александровичу,  27  ноября  1863  г.  //  РГАДА,  ф.  1378,  оп.  2,  д.  1,
л.  16-17;  Речи  консерватора.  Вып.  1.  С.  8-11;  Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  2.  С.  82  и  др.
Необходимо  отметить,  что  в  декабре  1903  г.  Мещерский  был  избран  гласным  Петербургской  городской
думы.  Сначала  он  отнесся  к  своей  новой  роли  с  энтузиазмом  (Дневники  7  и  16  января,  26  февраля  //
Гражданин.  1904.  №  4,  6,  18),  однако  уже  к  концу  мая  полностью  разуверился  в  возможности  победить
царящие  в  Думе  "дух  рутины  старых  преданий"  и  "дыхание  смерти"  и  реально  улучшить  положение
горожан  (Дневник  27  мая  //  Гражданин.  1904.  №  43.  С.  17),  а  в  1905  г.,  сказав  "прости,  убитая  мечта",  сложил
с  себя  обязанности  гласного  (Дневник  8  февраля  //  Гражданин.  1905.  №  12.  С.  24).
 71 	Отрывки  из  дневника  кн.  В.П.  Мещерского  для  Александра  III.  Запись  12  ноября  [1885  г.]  //  ГА  РФ,
ф.  677,  оп.  1,  д.  117,  л.  33  об.
 138

72 	См.:  То  же.  Запись  29  апреля  1885  г.  //  Там  же,  д.  109,  л.  7  об.;  письмо  кн.  В.П.  Мещерского
С.Ю.  Витте,  19  мая  [1895  г.]  //  РГИА,  ф.  1622,  on.  1,  д.  450,  л.  4;  Речи  консерватора  //  Гражданин.  1897.  №11.
С.  3;  №  30.  С.  2.
 73 	Мещерский  В.П.  Два  лица  //  Гражданин.  1896.  №  2.
 74 	Дневник  22  января  //  Гражданин.  1904.  №  8.  С.  20.
 75 	См.  напр.:  Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  2.  С.  397-410.
 76 	См.:  Зайончковский  П.А.  Российское  самодержавие  в  конце  XIX  столетия  (политическая
реакция  80-х  -  начала  90-х  годов).  М.,  1973.  С.  48.
 77 	Наиболее  характерны  в  этом  отношении:  "Женщины  из  петербургского  большого  света"  (1873-1874),
"Хочу  быть  русскою"  (1877);  "Дневник  Ольги  Николаевны"  (1885),  "Мужчины  петербургского  большого
света"  (1897).
 78 	См.,  напр.:  Феоктистов  Е.М.  За  кулисами  политики  и  литературы.  С.  245-247;  Л  а  м  з-
д  о  р  ф  В.Н.  Дневник.  1891-1892.  М.,  Л.,  1934.  С.  302.  360;  Половцов  А.  А.  Дневник  государственного
секретаря.  Т.  2.  М.,  1966.  С.  49-50,  140  и  др.
 79 	Мещерский  В.П.  Мои  воспоминания.  Т.  3.  С.  124.
 80 	Письмо  Николая  II  кн.  В.П.  Мещерскому,  22  марта  1902  г.  //  Oxford  Slavonic  Papers.  V.  X,  1962.
Р.  129-130.
 81 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  императору  Николаю  II,  1  ноября  1902  г.  //  РГДА,  ф.  1378,  оп.  2,
ед.  хр.  17.
 82 	Подр.  см.:  А  н  а  н  ь  и  ч  Б.В.  О  тексте  манифеста  26  февраля  1903  г.  (Из  архива  В.П.  Мещерского)  //
Вспомогательные  исторические  дисциплины.  Т.  XV.  Л.,  1983.  С.  167.
 83 	Дневник  24  июня  //  Гражданин.  1903.  №  50.  С.  21.
 84 	Речи  консерватора  //  Гражданин.  1904.  №  И.  С.  2;  Дневник  27  февраля  //  Гражданин.  1904.  №  18.
С.  23;  Дневник  15  марта  //  Гражданин.  1904.  №  23.  С.  16;  Дневник  25  мая  //  Гражданин.  №  41.  С.  19.
 85 	Дневник  18  июля  //  Гражданин.  1904.  №  58.  С.  16;  Дневник  2  августа  //  Гражданин.  1904.  №  62.
С.  21.
 86 	Дневник  18  января  //  Гражданин.  1905.  №  6.  С.  27;  Дневник  11  февраля  //  Гражданин.  1905.  №  13.
С.  21.
 87 	Дневник  25  июля  //Гражданин.  1905.  №59.  С.  20-21.
 88 	Дневник  17  октября  //  Гражданин.  1904.  №  84.  С.  22-23.
 89 	Протоколы  Высочайше  утвержденного  под  председательством  Действительного  Тайного  Советника
Кобеко  Особого  совещания  для  составления  нового  устава  о  печати.  10  февраля  -  18  декабря  1905  г.  СПб.,
1913.  С.  13-14.
 90 	Дневник  17  февраля  //  Гражданин.  1905.  №  15.  С.  21.
 91 	Письмо  кн.  В.П.  Мещерского  наследнику  Александру  Александровичу,  1  (13)  июля  1871  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  on.  1,  д.  895,  л.  231  об.
 92 	Дневник  4  января  //  Гражданин.  1904.  8  января.  №  3.  С.  15.
 93 	Дневник  23  ноября  //  Гражданин.  1904.  №  94.  С.  21.
 94 	Дневник  23  июля  //  Гражданин.  1902.  №  56.  С.  17;  Дневник  11  января  //  Гражданин.  1905.  №  21.
С.  22-23;  Дневник  1  марта  //  Гражданин.  1906.  №  16.  С.  7.
 95 	Но  склонившись  перед  решением  верховной  власти,  он  не  смог  изменить  своим  убеждениям.  «Я  думал
закончить  "Гражданин"  после  35  лет  издания,  (т.е.  в  конце  1906  г.),  -  писал  он  в  Дневнике  12  ноября
1905  г.,  -  но  орган,  основанный  с  целью  отстаивать  Самодержавие  и  отстаивавший  его  34  года,  не  может
отстаивать  реформы,  основанные  на  его  ограничении»  (Дневник  12  ноября  //  Гражданин.  1905.  №  86.
С.  26).
 96 	Дневник  27  января  //  Гражданин  1906.  №  8.  С.  5.  См.  также:  Дневник  2  октября  //  Гражданин.  1906.
№  6.  С.  7.
 97 	Дневник  24  октября  //  Гражданин.  1907.  №  82.  С.  9.
 98 	Речи  консерватора  //  Гражданин.  1902.  №  1-2.  С.  16.  См.  также:  Мещерский  В.П.  Мои  во¬
споминания.  Т.  3.  С.  367-368.
 99 	Дневник  29  июля  //  Гражданин.  1904.  №  61.  С.  20.
 100 	Дневник  1  января  //  Гражданин.  1904.  №  1-2.  С.  22;  Дневники  21  и  22  февраля  //  Гражданин  1905.
№  16.  С.  22,  23;  Гражданин.  1906.  №  5.  С.  8;  Дневник  11  августа  //  Гражданин.  1905.  №  64.
 101 	Отрывки  из  дневника  кн.  В.П.  Мещерского  для  Александра  III.  Запись  3  ноября  1884  г.  //  ГА  РФ,
ф.  677,  on.  1,  д.  108,  л.  92  об.
 102 	См.:  письмо  кн.  В.П.  Мещерского  вел.  кн.  Александру  Александровичу,  2  октября  1876  г.  //Там  же,
д.  895,  л.  304.
 103 	Такую  надпись  император  сделал  на  своем  портрете,  пожалованном  им  кн.  Мещерскому  14  января
1910  г.  в  связи  с  50-летием  его  литературной  деятельности.  См.:  Нива.  1910.  №  5.  С.  100.
 139

Историография,  источниковедение,
методы  исторического  исследования
 ПОЛВЕКА  СЛУЖЕНИЯ  ИСТОРИЧЕСКОЙ  НАУКЕ
Интервью  с  Е.Г.  Гимпельсоном
 24  августа  2001  г.  исполняется  80  лет  ведущему  научному  сотруднику-консультанту  Инсти¬
тута  российской  истории  РАН,  доктору  исторических  наук  Ефиму  Гилевичу  Гимпельсону.
Основная  часть  его  научной  жизни  -  более  40  лет  -  прошла  в  Институте  российской  истории
РАН.  Здесь  он  подготовил  и  опубликовал  свыше  300  научных  статей  и  более  10  монографий,
под  его  руководством  успешно  защитили  диссертации  десятки  аспирантов,  многие  из  которых
уже  давно  стали  докторами  наук.  Труды  Е.Г.  Гимпельсона  по  истории  Октябрьской  революции
и  Гражданской  войны  известны  во  всем  мире,  они  переводились  на  многие  языки,  издавались  в
странах  Европы,  Азии,  Америки.
 Коллектив  ИРИ  РАН  поздравляет  Ефима  Гилевича  с  юбилеем,  искренне  желает  ему
здоровья  и  научного  долголетия.  По  просьбе  коллег  интервью  с  юбиляром  провела  и  под¬
готовила  его  ученица  Г.М.  Иванова.
 Ефим  Гилевич,  что  определило  выбор  Вами  ремесла  историка?
 Видно,  стать  историком  мне  было  назначено  судьбой.  Увлечение  исторической  литературой
с  детства  определило  мой  выбор,  и  сразу  после  окончания  школы  в  1938  г.  я  поступил  на
исторический  факультет  МГУ.
 Вы  были  студентом  в  один  из  самых  трудных  периодов  истории  нашей  страны.  Как  это
повлияло  на  Ваши  первые  шаги  в  науке?
 Мои  студенческие  годы  пришлись  на  предвоенные  и  военные  годы.  И  те,  и  другие  для  учебы
были  неблагоприятны.  Сначала  -  длительная  болезнь,  затем  началась  война  и  в  течение  двух
лет  я  работал  на  оборонном  заводе.  Однако  и  в  этих  непростых  условиях  я  стремился  накап¬
ливать  знания,  посещал  библиотеки,  урывал  время,  в  основном  ночное,  для  штудирования
учебников  и  исторической  литературы,  что  позволяло  поддерживать  интерес  к  любимому
предмету  и  расширять  кругозор.
 Чем  определялся  Ваш  выбор  специализации?
 Осенью  1943  г.,  когда  истфак  МГУ  вернулся  из  эвакуации,  я  снова  стал  студентом.  Учиться
осталось  всего  полтора  года  -  до  марта  1945  г.  За  это  время  не  только  успешно  одолевал
текущие  учебные  программы,  сдавал  экзамены,  зачеты,  но  и  наверстывал  упущенное  в  пред¬
шествующие  годы.  В  условиях  крайней  нехватки  времени  пришлось  срочно  определиться  со
специализацией.  С  первого  курса  я  стремился  к  углубленному  изучению  истории  Киевской  Руси
под  руководством  академика  Б.Д.  Грекова,  который  был  моим  научным  кумиром.  По  разным
причинам  мое  желание  осталось  неосуществленным.  А  тут  была  объявлена  запись  в  семинар  по
истории  Гражданской  войны  профессора  И.И.  Минца.  Его  имя  тогда  было  широко  известно,
особенно  в  связи  с  изданием  первого  и  второго  томов  "Истории  Гражданской  войны",  которые
произвели  на  меня  большое  впечатление  и  вызвали  неподдельный  интерес  к  этому  периоду
истории  нашей  страны.  Выбор  был  сделан.  Под  руководством  И.И.  Минца  я  подготовил  по
архивным  документам  и  публикациям  источников  дипломную  работу  "Советско-германские
отношения  в  1918  г."  Как  писала  о  ней  университетская  газета,  это  был  научный  труд,
свидетельствующий  о  больших  способностях  студента.  Работа  была  рекомендована  к  публи¬
кации,  но  по  условиям  времени  это  не  осуществилось.  Именно  дипломное  исследование  я
считаю  началом  моей  научной  биографии.
 Среди  Ваших  учителей  -  видный  советский  историк  И.И.  Минц.  Как  Вы  оцениваете  его
роль  в  Вашей  научной  биографии?
 И.И.  Минц,  возглавлявший  Секретариат  Главной  редакции  "Истории  Гражданской  войны  в
СССР",  при  распределении  выпускников  истфака  пригласил  меня  туда  на  работу  на  должность
 140

научного  сотрудника.  С  этого  времени  в  течение  четырех  лет  я  работал  под  его  руководством,
затем  соприкасался  с  его  деятельностью  в  Институте  истории  (позже  Институте  истории
СССР).  Все  это  дало  мне  возможность  получить  представление  о  нем  как  ученом  и  человеке.  В
"массовом  сознании"  научной  общественности  его  образ  сложился  скорее  по  слухам  и  легендам,
чем  на  основе  анализа  его  творческой  деятельности.  Так,  многие  считают,  что  именно  академик
Минц  был  главным  автором  тех  односторонних  оценок  характера  и  сущности  Октябрьской
революции,  которые  господствовали  у  нас  в  советское  время.  Однако  это  было  не  совсем  так.
Все  эти  оценки  формулировались  в  трудах  Ленина,  Сталина,  в  партийных  документах,  а  Минц  -
"солдат  революции",  сражавшийся  за  нее  на  фронтах  Гражданской  войны,  -  лишь  продолжал
отстаивать  их  своими  научными  трудами.
 Что  касается  места  академика  И.И.  Минца  в  моей  научной  биографии,  то  оно  было
неоднозначным.  С  одной  стороны,  он  научил  меня  работе  над  источниками,  постановке
научных  проблем  и  методике  их  решений.  С  другой,  подчеркивание  им  в  печатных  работах  и
устных  выступлениях  верности  партии  и  ее  идеологическим  догмам  тормозило  научную  мысль.
Вместе  с  тем,  как  умный  человек,  много  знавший  и  понимавший,  Минц  не  мог  не  задумываться
над  несуразностями  официальной  идеологии.  Однако  в  обстановке  страха  и  вынужденного
партийного  единомыслия  возникавшие  у  него  и  других  историков  мысли,  противоречившие
"генеральной  линии"  партии,  прорывались  наружу  как  бы  случайно  и  сразу  же  гасились.
Приведу  лишь  два  примера.  Как-то  в  разговоре  о  проблемах  революции  и  Гражданской  войны
он  вдруг  произнес:  "Мы  еще  не  разобрались  с  вопросом  о  диктатуре  пролетариата,  была  ли
она?"  Это  прозвучало  как  ересь,  подкоп  под  официальные  установки  ленинизма.  Мои  попытки
продолжить  разговор,  выяснить,  что  имелось  в  виду,  успеха  не  имели:  Минц,  видимо,  пожалел  о
сказанном.  Второй  пример.  В  начале  1950-х  гг.,  еще  при  жизни  Сталина,  когда  я  посетил
больного,  находившегося  тогда  в  опале  в  качестве  "безродного  космополита"  Минца,  поль¬
зуясь,  как  мне  казалось,  откровенным  характером  нашего  разговора,  я  спросил:  "Официальные
версии  о  причинах  массовых  репрессий  37-го  года  не  очень  убедительны,  нет  ли  у  Вас  других
объяснений?"  На  это  он  ответил:  "Думаю,  мы  что-нибудь  узнаем  не  раньше,  чем  лет  через  50".
И  надо  сказать,  что  в  своем  прогнозе  он  не  слишком  ошибся.  Таких  примеров  можно  привести
немало.  С  другой  стороны,  такие  как  бы  случайные  высказывания  подталкивали  и  мою  мысль,
помогли  мне  в  изменившейся  общественно-политической  обстановке  начала  1990-х  гг.
освободиться  от  идеологического  наваждения  многих  десятилетий.
 Случались  ли  в  Вашей  научной  жизни  события,  которые  Вы  могли  бы  назвать
"роковыми"!
 Да,  были  и  такие.  К  ним  я  бы  отнес  кампанию  по  "борьбе  с  космополитизмом",  когда  после
четырех  лет  работы  в  редакции  "Истории  Гражданской  войны"  я  был  освобожден  от
должности  с  формулировкой  "по  реорганизации".  Молодой  научный  работник,  уже  имевший
кандидатскую  степень  и  несколько  публикаций,  я  в  течение  10  лет  был  отстранен  от
систематической  научной  деятельности  (хотя  и  в  эти  годы  смог  опубликовать  свою  первую
книгу  и  ряд  статей  по  истории  Октябрьской  революции).
 Какую  из  своих  публикаций  Вы  можете  назвать  своим  "первым  научным  трудом"!
 Вернусь  к  концу  1950-х  гг.,  когда  я  начал  работать  в  качестве  младшего  научного  сотрудника
в  Институте  истории  АН  СССР  (ныне  Институт  российской  истории  РАН).  К  этому  времени
несколько  улеглись  политические  страсти,  бушевавшие  в  стране,  что  отразилось  и  на  обста¬
новке  в  институте,  позволявшей  теперь  относительно  спокойно  работать  и  даже  допускать
некоторые  идеологические  "вольности",  не  выходя,  конечно,  за  пределы  господствовавших
партийных  догм  и  стереотипов.  Утвержденная  тема  моей  работы  "Советы  в  годы  интервенции
и  Гражданской  войны"  стала  докторской  диссертацией  (1966)  и  была  опубликована  в  1968  г.
Это  мой  первый  крупный  научный  труд.
 Вы  опубликовали  много  научных  трудов,  в  том  числе  более  десятка  монографий.  Какая
тема  или  книга  оставила  наиболее  заметный  след  в  Вашей  жизни,  над  какой  из  них  Вы
работали  наиболее  увлеченно!
 Из  тем,  над  которыми  я  особенно  увлеченно  работал  в  советское  время,  я  бы  выделил
проблему  "военного  коммунизма".  Представьте  ситуацию:  читаю  в  1960-е  гг.  студентам  лекцию
о  "военном  коммунизме",  рассказываю  общепринятую  версию,  исходившую  еще  от  "Краткого
курса  истории  ВКП(б)",  и  вдруг  осознаю:  она  не  дает  ответа  на  важнейшие  вопросы  -  как
складывалась  эта  политика,  какова  ее  социально-экономическая  сущность,  почему,  наконец,
 141

возникло  такое  название?  Просмотрел  всю  литературу,  в  которой  шла  речь  об  этой  пробле¬
ме,  -  всюду  повторялась  господствовавшая  схема.  Обратился  к  трудам  Ленина  и  убедился,  что
они  также  полны  противоречий  в  обосновании  "военного  коммунизма".  Тогда  я  приступил  к
самостоятельному  исследованию  этого  феномена.  В  результате  появилась  книга  «"Военный
коммунизм":  политика,  практика,  идеология»  (1973).  Конечно,  она  не  выходила  (и  не  могла
тогда  выйти)  за  рамки  основных  политико-идеологических  установок  того  времени,  но  на
поставленные  в  ней  вопросы  ответы  давала,  что  отмечалось  в  рецензиях,  появившихся  в  нашей
стране  и  за  рубежом.
 Известно,  что  для  некоторых  советских  историков  "внутренняя  цензура"  была  строже
официальной.  Приходилось  ли  Вам  когда-нибудь  по  идеологическим  или  политическим
соображениям  "наступать  на  горло  собственной  песне"1
 Я  бы  несколько  скорректировал  заданный  вопрос.  Ведь  "внутренняя  цензура"  не  менее
сильно  влияла  на  работу  авторов,  чем  официальная,  причем  не  "некоторых  советских  исто¬
риков",  а  почти  всех  или  даже  всех,  занимавшихся  советским  периодом.  Не  был,  конечно,
исключением  и  я.  Не  раз  приходилось  контролировать  свои  оценки  и  даже  мысли,  когда
появлялись  сомнения  в  господствовавших  партийных  трактовках  того  или  иного  события.
 Приходилось  ли  Вам  слышать  критику  в  свой  адрес?  Была  ли  она  справедливой,  за  что
вообще  Вас  критиковали?
 Каждая  крупная  моя  публикация  рецензировалась  историческими  журналами.  В  рецен¬
зиях  наряду  с  положительными  оценками  обычно  авторы  высказывали  несогласие  или
сомнение  в  правильности  моей  точки  зрения  по  тем  или  иным  вопросам.  На  критику,  даже
несправедливую,  я  никогда  не  обижался,  хотя  временами  вызывало  раздражение  неточное  или
даже  превратное  толкование  моих  мыслей  и  доводов.  Особенно  много  критики  за  отступления
от  привычных  схем  высказывалось  в  адрес  монографии  "Военный  коммунизм".  Целую  волну
критики  вызвала  статья  "Как  образовалась  однопартийность  в  СССР"  (1965  г.),  в  которой  я
показал  несостоятельность  господствовавшей  версии  о  том,  что  однопартийная  система
образовалась  уже  весной-летом  1918  г.  в  связи  с  выходом  из  правительства  и  июльским
восстанием  левых  эсеров.
 Из  критических  "проработок"  особенно  запомнилось  своей  абсурдностью  обсуждение  в  сек¬
торе  истории  Октябрьской  революции  рукописи  моей  монографии  "Советы  в  годы  Граж¬
данской  войны":  чуть  ли  не  негодование  вызвали  мои,  основанные  на  фактах,  утверждения
о  недовольстве  крестьян  политикой  советской  власти,  о  массовом  дезертирстве  из  Красной
армии,  о  коррумпированности  многих  советских  работников.  Делался  вывод  о  наличии  в
рукописи  "серьезных  методологических  пороков".  Один  из  выступавших  (довольно  известный  в
то  время  историк),  предложивший  рукопись  отвергнуть,  обосновывал  это  и  тем,  что  моя  статья
о  Советах  из  журнала  "История  СССР"  была  перепечатана  в  американском  журнале  и  значит,
заключал  он,  "работает"  не  на  "нас",  а  на  "них".  Такая  "критика"  тогда  была  в  моде.
 Есть  ли  в  обширном  списке  Ваших  научных  трудов  публикации,  от  которых  Вы  бы
с  удовольствием  сегодня  отказались?
 Я  уже  говорил,  что  мои  работы,  публиковавшиеся  в  советское  время,  несут  на  себе  его
печать,  они  не  могли  избежать  влияния  тогдашних  официальных  идеологических  и  полити¬
ческих  установок.  Конечно,  сейчас  я  многое  писал  бы  иначе.  Но  отказываться  от  какого-либо
из  своих  трудов  я  бы  не  стал.  Ведь  все  они  являются  своего  рода  документами  эпохи,  по-своему
отражавшими  положение  историка  и  состояние  исторической  науки  в  целом.
К  тому  же  в  них  аккумулирован  большой  фактический  материал,  а  факты,  как  известно,  не
устаревают.
 Вам  принадлежат  сотни  работ.  Где,  кроме  отдельных  изданий,  они  публиковались,  каков
их  характер?
 Большинство  из  них  -  это  научные  и  научно-популярные  статьи,  выступления  с  докладами  и
сообщениями  на  многочисленных  научных  конференциях,  есть  публикации  в  зарубежных
изданиях  по  материалам  конференций  в  Италии,  Финляндии,  Вьетнаме.  Значительную  часть
моих  работ  составляют  главы  и  разделы  в  коллективных  трудах  по  истории  Октябрьской
революции  и  Гражданской  войны,  в  однотомниках  по  истории  революции,  изданных  в  Японии,
ГДР,  а  также  в  Москве  на  английском,  испанском,  португальском  языках.  Много  статей  было
опубликовано  в  советских  энциклопедиях.
 142

Вы  ответили  на  вопрос  о  "роковых”  событиях  в  Вашей  научной  жизни.  А  были  ли
в  ней  события  судьбоносные,  поворотные?
 К  таким  событиям,  и  не  только  для  себя,  но  и  для  исторической  науки  в  целом,  я  отнес  бы  в
первую  очередь  поворот  страны  от  диктата  партии  к  многопартийности  и  ликвидации
партийно-государственной  цензуры  в  начале  1990-х  гг.  Появилась  возможность  освободиться  от
сковывавших  нас  идеологических  схем  и  постулатов,  что  сразу  сказалось  на  выборе  мною  тем
новых  исследований,  подходов  к  ним  и  на  результатах  работы.  Но  уже  задолго  до  этого
появилось  понимание  того,  что  необходимо  объективное  исследование  причин  формирования  в
первые  годы  послеоктябрьской  России  авторитарной  политической  системы,  наложившей
печать  на  всю  последующую  советскую  историю.  Затем  встали  вопросы  об  обстоятельствах,
предопределивших  неудачу  новой  экономической  системы  и  перерождение  диктатуры
правящей  Коммунистической  партии  в  диктатуру  "вождя".  Так  возникла  серия  книг:  "Форми¬
рование  советской  политической  системы"  (1995),  "Советские  управленцы.  1917-1920  гг."
(1998),  "Нэп  и  советская  политическая  система"  (2000),  "Советские  управленцы  в  20-е  годы"
(подготовлена  к  публикации).
 Есть  ли  у  Вас  планы  и  проекты,  которые  Вам  еще  предстоит  воплотить  в  жизнь?
 Учитывая  мой  возраст,  я  не  могу  строить  обширные  планы.  Все  же  одну  идею  хотелось  бы
реализовать:  продолжить  исследование  истории  руководящих  кадров  советского  государства,
особенно  в  1930-е,  самые  драматичные  годы.
 Как  Вы  оцениваете  современное  состояние  исторической  науки?  Какие  проблемы,  кроме
финансовых,  затрудняют  работу  современных  историков,  особенно  молодых?
 Я  не  разделяю  бытующее  мнение,  что  историческая  наука  находится  в  состоянии  кризиса.  О
нем  можно  было  говорить  только  по  отношению  к  первым  поворотным  годам.  Но  из  такого
состояния  наука  уже  вышла  и  ныне  нельзя  не  отметить  крупных  ее  достижений,  в  частности,  в
исследовании  советского  периода.  Переосмысливаются  не  только  отдельные  проблемы,  но
сами  подходы  к  изучению  этого  времени.  Место  ссылок  на  "основоположников"  заняли
выводы,  основанные  на  анализе  источников,  особенно  архивных,  доступ  к  которым,  в  том
числе  ранее  секретным,  сейчас  открыт.  Радует  то,  что  молодые  ученые,  менее  обремененные
привычными  догмами,  двигают  науку  вперед,  расширяют  проблематику  исследований,
обогащают  историографию  новыми,  в  прошлом  запретными  темами.  Хотя  многим  из  них  еще
не  хватает  знаний  и  опыта,  но  все  это  наживное,  за  ними  будущее  науки.
 Каждому  человеку  приходится  преодолевать  разного  рода  трудности.  Кто  входит
в  Вашу  "  группу  поддержки"?
 У  меня  не  было  и  нет  особых  "групп  поддержки".  Мою  научную  работу  всегда  поддерживали
и  поддерживают  те  коллективы  Института  российской  истории,  в  которых  я  работал,  и  это
помогало  преодолевать  научные  и  организационные  трудности,  которые,  конечно,  всегда
существовали.  Я  очень  благодарен  директору  Института  Андрею  Николаевичу  Сахарову  за
поддержку  моих  научных  начинаний  и  помощь  в  издании  моих  трудов.
 Большое  спасибо,  Ефим  Гилевич,  что  Вы  согласились  ответить  на  мои  вопросы.  Еще  раз
поздравляю  Вас  с  юбилеем  и  очень  надеюсь,  что  дух  творчества  и  созидания  сохранится  у
Вас  на  многие  годы.
 143

©  2001  г.  Л.Г.  СТЕПАНОВА
 К  ВОПРОСУ  ОБ  ИМУЩЕСТВЕННОЙ  ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ
КРЕСТЬЯНСТВА  В  КОНЦЕ  XV-НАЧАЛЕ  XVI  ВЕКА
 (по  данным  новгородских  писцовых  книг)
 Новгородские  писцовые  книги  -  уникальный  исторический  источник  по  истории  кресть¬
янства,  послуживший  материалом  для  многих  исследований  и  тем  не  менее  не  утративший  своей
значимости  по  сей  день.  Данные  новгородских  писцовых  книг  конца  XV  -  начала  XVI  в.
позволяют,  в  частности,  найти  новый  подход  к  раскрытию  характера  имущественной  диф¬
ференциации  крестьянства.
 Несмотря  на  то,  что  новгородские  писцовые  книги  издавна  привлекали  внимание  ученых1,
их  сплошная  статистическая  обработка  впервые  была  произведена  авторами  "Аграрной
истории  Северо-Запада  России",  которые  на  массовом  материале  доказали  многие  свои
суждения  по  спорным  вопросам.  Была  ими  предпринята  и  попытка  выявить  экономическое
расслоение  деревни  в  конце  XV  -  начале  XVI  в.  Для  этих  целей  были  составлены  таблицы,  в
основу  которых  положены  размеры  запашки  в  однодворных  деревнях.  В  итоге  выяснилось,  что
в  конце  XV  -  начале  XVI  в.  зажиточные  дворы,  к  которым  авторы  отнесли  многопосевные,
были  широко  распространены.  Больше  всего  таких  дворов  выявлено  в  Шелонской  пятине,
в  которой  45^48%  однодворных  деревень  сеяли  по  5-8  коробей  в  поле  (т.е.  15-24  десятины
пашни).  Ниже  был  процент  зажиточных  дворов  в  Водской  и  Бежецкой  пятинах.  В  Деревской
же  пятине  15  и  более  десятин  имели  лишь  3,6%  дворов2.
 В  статье  Н.А.  Горской  и  Л.В.  Милова,  посвященной  анализу  многотомной  "Аграрной
истории  Северо-Запада  России",  материалы  таблиц  с  группировкой  по  размерам  посева  были
дополнены  расчетами  числа  копен  сена  и  коробей  на  обжу*  **,  а  также  расчетами  числа  коробей
посева  "на  человека"  (главу  семьи)  и  "мужскую  душу"  ("м.д.").  В  качестве  примера  приводим
таблицу,  составленную  авторами  по  материалам  Шелонской  пятины  (см.  табл.  1).
 Эффект  такой  трансформации  оказался  неожиданным.  Выяснилось,  что  в  группах  дворов  с
небольшими  пахотными  площадями  на  обжу  как  единицу  обложения  приходилось  меньшее
количество  коробей  пашни,  чем  в  группах  дворов  с  большими  пахотными  площадями.  Платежи
в  группах  с  минимальным  размером  пашни  превышали  платежи  в  группах  с  максимальным  ее
размером  по  Шелонской  пятине  -  в  1,3  раза,  по  Деревской  -  в  1,7  раза,  а  по  Новгородскому
уезду  -  в  2,2  раза3.
 Цифры  показали,  что  хозяйства  с  меньшей  запашкой  по  сути  должны  были  платить  с  обжи
значительно  больше,  чем  дворы  с  большей  запашкой,  т.е.  налоговый  гнет  в  "малопосевных"
дворах  был  гораздо  сильнее.  Казалось  бы,  данные  этой  таблицы  свидетельствуют,  что  с
увеличением  посева  в  коробьях  растет  посев  и  в  расчете  на  "человека".  Однако  данные  графы
"Копен  на  обжу",  на  наш  взгляд,  требуют  проявления  осторожности  в  оценке  "многопосевных"
дворов  как  зажиточных.  Выясняется,  что  "малопосевные"  крестьянские  дворы  имели  в  расчете
на  обжу  значительно  больше  сена,  чем  "многопосевные".  Таким  образом,  налицо  некий
парадокс.  Ведь  чем  меньше  сена,  тем  ^же  база  для  скотоводства,  и  в  первую  очередь,  тяглового
рабочего  скота.  Следовательно,  оценивать  "многопосевные"  дворы  буквально  как  сеющие
много  было  бы  рискованно.  К  тому  же  получается,  что  "многосеющие"  дворы  по  существу
находятся  на  налоговой  льготе.
 Ситуация  проясняется,  если  "многопосевные"  дворы  расценивать  как  хозяйства,  распо¬
ложенные  на  малоплодородных  почвах.  Н.А.  Горская  и  Л.В.  Милов  пришли  к  выводу,  что
новгородские  писцовые  книги  конца  XV  -  начала  XVI  в.  отразили  архаичную  систему  одаб-
ривания,  когда  на  обжу  (примерный  эталон  производственных  возможностей  нормального
однолошадного  хозяйства)  могли  приходиться  различные  земельные  площади  в  1,  2,  3,  4,  5  и
даже  более  коробей  в  поле,  в  зависимости  от  их  плодородия4.  Было  высказано  предположение,
что  в  силу  того,  что  в  конце  XV  в.  писцы  уже  различали  качество  земли  при  обложении,  должна
 *  Степанова  Лилия  Геннадиевна,  аспирантка  Московского  государственного  университета  им.  М.В.  Ло¬
моносова.
 **  Широко  известное  определение  единицы  обложения  -  обжи  -  сводится  к  формуле:  "один  человек  на
одной  лошади  пашет",  что,  разумеется,  оставляет  многое  неясным.
 144

Таблица  1
 Дифференциация  крестьянства  Шелопской  пятины  в  конце  XV  в.*
 Группа  дворов  по
 Коробей  на
 Коробей  на
 Коробей
 числу  коробей
посева
 Дворов
 "Людей"
 Обжей
 Коробей
 Копен  на  обжу
 обжу
 "человека"
 на  "м.д."
 1-2,5
 133
 174
 74,5
 266
 50,5
 3,6
 1,5
 2,1
 3-3,5
 118
 150
 90
 362
 34,1
 4,0
 2,4
 за
 4-6,5
 656
 1038
 751,5
 3  172
 39,2
 4,2
 3,1
 4,5
 7-10
 269
 547
 511
 2  167
 35,5
 4,2
 4,0
 7,4
 11-20
 39
 109
 111
 536
 33,2
 4,8
 4,9
 8,7
 Всего
 1215
 2  018
 1538
 6  503
 37,8
 4,2
 3,2
 -
 *  Г  о  р  с  к  а  я  Н.А.,  Милов  Л.В.  Некоторые  итоги  и  перспективы  изучения  аграрной  истории  Северо-Запада  России  //  История  СССР.  1982.  №  2.  С.  71.  Таблица  2.
 Таблица  2
 Группировка  крестьянских  дворов  в  Шелонской  пятине  в  конце  XV  в.  по  обжам
 Размер
обложения
(в  обжах)
 Дворов
 "Мд."
 Копен  сена
 Коробей
в  поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 0,5
 180
 223
 3  815,0
 1,0
 546
 815
 20  787,0
 1,5
 261
 467
 15  541,5
 2,0
 189
 387
 13  600,5
 2,5
 45
 103
 4  140,0
 3,0
 22
 62
 2  110,0
 4,0
 3
 10
 280,0
 5,0
 1
 4
 60,0
 Всего
 1  247
 2  071
 60  334,0
 431,0
 90,0
 21,2
 17,1
 2  328,5
 546,0
 38,1
 25,5
 1  635,5
 391,5
 59,5
 33,3
 1561,0
 378,0
 72,0
 35,1
 468,0
 112,5
 92,0
 40,2
 282,0
 66,0
 100,0
 36,7
 1,0
 12,0
 91,1
 28,0
 15,0
 5,0
 60,0
 15,0
 6  722,0
 1  601
 48,4
 29,1
 42,4
 2,4
 1,9
 4,8
 38,1
 4,3
 2,9
 4,3
 39,7
 6,3
 3,5
 4,2
 36,0
 8,3
 4,0
 4,1
 36,8
 10,8
 4,5
 4,2
 32,0
 12,8
 4,7
 4,3
 23,3
 17,0
 5,1
 43
 12,0
 15,0
 3,8
 3,0
 37,7
 5,4
 3,2
 4,2

измениться  и  оценка  степени  дифференциации  крестьянства,  предложенная  в  "Аграрной
истории  Северо-Запада  России".  Был  избран  иной  путь  реконструкции  крестьянских  бюджетов:
данные  о  крестьянских  дворах  группировались  в  два  этапа:  сначала  -  по  обжам,  а  уже  затем  -
по  величине  запашки.  Распределение  же  сенокосных  угодий  приведено  в  позднейшей  моно¬
графии  Л.В.  Милова,  в  которой  автор  приходит  к  заключению,  что  "в  менее  плодородных
местностях  в  обжу  включали  относительно  большие  доли  пашенной  земли".  Механизм  обло¬
жения  и  одабривания  земель  был  идентичен  принципам  обложения,  прослеживающимся  в
писцовых  книгах  середины  XVI  в.,  когда  в  обжу  клали  до  10  коробей  худой  земли.  По  мнению
ученого,  именно  на  худых  землях  и  производились  ббльшие  высевы  в  коробьях,  а  на  плодо¬
родных  участках  земли  семян  высевалось  гораздо  меньше.  Автор  справедливо  считает,  что
"весьма  рискованно  говорить  о  зажиточной  группе  крестьян,  имеющих  большие  посевы,
большие  сборы  зерна  и  строить  гипотезы  о  перспективах  расслоения  крестьян  и  т.п."5
 Предложенный  путь  реконструкции  крестьянских  бюджетов  и  был  использован  мною  при
написании  данной  статьи,  нацеленной  на  то,  чтобы  осветить  пока  еще  малоизученные
особенности  дифференциации  крестьянства.  Для  этого  из  новгородских  писцовых  книг  конца
XV  -  начала  XVI  в.  были  извлечены  показатели,  характеризующие  однодворные  деревни,  а
также  отдельно  описанные  дворы  в  многодворных  селениях.  В  расчет  брались  не  все  описанные
дворы,  а  лишь  крестьянские.
 Хозяйственные  показатели  всех  отдельно  описанных  крестьянских  дворов  сначала  были
сгруппированы  по  размерам  обежного  оклада  в  погостах  и  затем  -  по  размерам  запашки  в
каждой  группе  дворов,  положенной  в  одинаковый  обежный  оклад  (предполагаемые  категории
земли).  Впоследствии  были  подведены  итоги  как  по  погостам,  так  и  по  пятинам.
 Большой  интерес  для  исследователей  представляют  материалы  по  Шелонской  пятине6.  При
изучении  их  выявлено  1  247  отдельно  описанных  крестьянских  дворов  (см.  табл.  2).  Самая
большая  группа  дворов  (43,8%)  была  положена  в  одну  обжу.  В  то  же  время  14,4%  дворов  писцы
положили  в  пол-обжи,  20,9%  дворов  в  полторы,  15,2%  -  в  две,  3,6%  -  в  две  с  половиной  и
только  2,1%  (26  дворов)  -  в  3,  4  и  5  обжей.  В  среднем  на  двор  высевали  5,4  коробьи  и  получали
48,4  копны  сена,  на  обжу  по  4,2  коробьи  и  37,7  копны,  а  на  "мужскую  душу"  -  3,2  коробьи  и  29,1
копны.  На  двор  в  среднем  приходилось  1,28  обжи.
 Из  таблицы  видно,  что  налог  возрастает  с  ростом  числа  коробей  на  двор  и  "мужскую  душу".
Одновременно  с  ростом  обложения  происходит  увеличение  количества  копен  сена  на  двор  и  на
"мужскую  душу".  Вместе  с  тем  расчеты  показывают,  что  во  всех  группах  (мало-  и  много-
обежных)  налог  основывается  на  примерно  одинаковых  основных  производственных  пока¬
зателях.  Так,  в  группах  от  1  до  3  обжей  в  среднем  на  обжу  приходится  от  4,1  до  4,3  коробьи
запашки  и  от  32  до  39,7  копны  сена.  Различия  здесь  несущественны.  Исключение,  пожалуй,
составляет  лишь  группа  с  окладом  в  пол-обжи:  здесь  чуть  больше  в  расчете  на  обжу  приходится
и  коробей  (4,8),  и  копен  сена  (42,4).
 Однако  в  относительных  показателях  на  "мужскую  душу"  при  переходе  от  малообежных
групп  к  многообежным  наблюдается  рост  запашки  и  количества  копен  сена:  от  1,9  до  5,1
коробьи,  а  по  укосам  сена  -  с  17  до  36,7  копны,  т.е.  соответственно  в  2,7  и  в  2,2  раза.  Сле¬
довательно,  все  группы  дворов  несут  примерно  равную  нагрузку  обложения.  Имущественная
дифференциация  здесь  присутствует,  хотя  по  сути  она  гораздо  слабее  той,  которая  получается
при  группировке  дворов  по  размерам  запашки  (разница  была  бы  двадцатикратная).
 При  более  детальном  изучении  полученных  данных,  сгруппированных  по  величине  запашки,
выявились  интересные  показатели.  В  землях,  положенных  в  пол-обжи,  основная  масса  дворов
(94,4%)  имела  запашку  от  2  до  3  коробей  (табл.  За).  В  среднем  на  двор  здесь  сеяли  2,4  коробьи
ржи.  На  обжу  в  среднем  приходилось  4,8  коробьи,  а  на  "мужскую  душу"  -  1,9  коробьи.  Сена
заготавливалось  в  среднем  на  двор  21,2  копны,  на  "мужскую  душу"  —  17,1  копны,  а  на  обжу  -
42,4.  Самые  высокие  показатели  заготовки  сена  имели  дворы,  сеявшие  1  коробью,  самые
низкие  показатели  по  сену  были  у  дворов,  сеявших  наибольшее  количество  коробей.  Вместе  с
тем  при  переходе  от  "малосеющих"  подгрупп  к  "многосеющим"  наблюдается  увеличение
запашки  в  расчете  и  на  двор,  и  на  "мужскую  душу",  и  на  обжу  (однако  крайние  подгруппы
представлены  единичными  дворами).  Реальные  различия  касались  подгрупп  с  высевом  от  2  до  3
коробей  ржи,  где  на  "мужскую  душу"  приходилось  от  1,6  коробьи  до  2,3  коробьи  запашки,  а  на
обжу  -  от  3,9  до  5,6  коробьи.  Видимо,  это  и  есть  мера  имущественного  неравенства  в  эпоху
господства  натурального  хозяйства.
 Перейдем  к  рассмотрению  ситуации  в  группе  однообежных  дворов.  В  546  дворах,  по¬
ложенных  писцами  в  одну  обжу,  всего  высевалось  2  328,5  коробьи  ржи  в  поле  и  заготавливалось
20  787  копен  сена  (см.  табл.  36).  Несмотря  на  то,  что  в  хозяйствах,  казалось  бы,  единой
категории  земель  посев  варьировался  от  2  до  7  коробей,  в  большинстве  дворов  (84%)  сеяли  по
 146

Таблица  За
 Распределение  крестьянских  дворов  в  Шелоиской  нятине  в  конце  XV  в.  но  величине  заиашки  (0,5  обжи)
 Размер  посева
в  хозяйстве
(в  коробьях)
 Дворов
 "М.Д."
 Копен  сена
 Коробей
в  поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 До  1
 5
 6
 220,0
 До  2
 91
 ИЗ
 2030,0
 ДоЗ
 79
 97
 1490,0
 До  4
 4
 6
 65,0
 До  5
 1
 1
 10,0
 Всего
 180
 223
 3  815,0
 5,0
 2,5
 44,0
 36,6
 179,5
 45,5
 23,3
 18,0
 225,5
 39,5
 18,9
 15,4
 16,0
 2,0
 16,3
 10,8
 5,0
 0,5
 10,0
 10,0
 431,0
 90,0
 21,2
 17,1
 88,0
 1,0
 0,8
 2,0
 44,6
 2,0
 1,6
 3,9
 37,7
 2,8
 2,3
 5,6
 32,5
 4,0
 2,7
 8,0
 20,0
 5,0
 5,0
 10,0
 42,4
 2,4
 1,9
 4,8
 Таблица  36
 Распределение  крестьянских  дворов  в  Шелонской  иятние  в  конце  XV  в.  но  величине  запашки  (1  обжа)
 Размер  посева
в  хозяйстве
(в  коробьях)
 Дворов
 "МД."
 Копен  сена
 Коробей
в  поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д.”
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 До  2
 7
 11
 745,0
 13,5
 7
 ДоЗ
 47
 62
 1  810,0
 139,0
 47
 До  4
 308
 439
 11478,5
 1  224,0
 308
 До  5
 149
 239
 5  503,5
 739,5
 149
 До  6
 32
 59
 1  150,0
 191,5
 32
 До  7
 3
 5
 100,0
 21,0
 3
 Всего
 546
 815
 20  787,0
 2  328,5
 546
 106,4
 67,7
 106,4
 1,9
 1,2
 1,9
 38,5
 29,2
 38,5
 2,9
 2,2
 2,9
 37,3
 26,1
 37,3
 *  4,0
 2,8
 4,0
 36,9
 23,0
 36,9
 5,0
 3,1
 5,0
 35,9
 19,5
 35,9
 6,0
 3,2
 6,0
 33,3
 20,0
 33,3
 7,0
 4,2
 7,0
 38,1
 25,5
 38,1
 4,3
 2,9
 4,3

00
 Таблица  Зв
 Распределение  крестьянских  дворов  в  Шелоиской  пятипе  в  конце  XV  в.  по  величине  запашки  (1,5  обжи)
 Размер  посева
в  хозяйстве
(в  коробьях)
 Дворов
 "М.д.”
 Копен  сена
 Коробей
в  поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д.”
 на  обжу
 Доз
 1
 1
 20,0
 3,0
 1,5
 20,0
 20,0
 13,3
 3,0
 3,0
 2,0
 До  4
 12
 19
 1  320,0
 47,5
 18,0
 110,0
 69,5
 73,3
 4,0
 2,5
 2,6
 До  5
 18
 34
 1  532,5
 90,0
 27,0
 85,1
 45,1
 56,8
 5,0
 2,6
 3,3
 До  6
 138
 242
 8  379,0
 827,5
 207,0
 60,7
 34,6
 40,5
 6,0
 3,4
 4,0
 До  7
 74
 136
 3  470,0
 516,5
 111,0
 46,9
 25,5
 31,3
 7,0
 3,8
 4,7
 До  8
 15
 31
 700,0
 120,0
 22,5
 46,7
 22,6
 31,1
 8,0
 3,9
 5,3
 До  9
 1
 1
 50,0
 9,0
 1,5
 50,0
 50,0
 33,3
 9,0
 9,0
 6,0
 До  ш
 1
 2
 30,0
 10,0
 1,5
 30,0
 15,0
 20,0
 10,0
 5,0
 6,7
 До  12
 1
 1
 40,0
 12,0
 1,5
 40,0
 40,0
 26,7
 12,0
 12,0
 8,0
 Всего
 261
 467
 15  541,5
 1  635,5
 391,5
 59,5
 33,3
 39,7
 6,3
 3,5
 4,2

Таблица  Зг
 Распределение  крестьянских  дворов  в  Шелоиской  иятине  в  конце  XV  в.  по  величине  запашки  ((2  обжи)
 Размер  посева
в  хозяйстве
(в  коробьях)
 Дворов
 "Мд."
 Копен  сена
 Коробей
в  поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 Доз
 1
 1
 130,0
 3,0
 2,0
 130,0
 130,0
 65,0
 3,0
 3,0
 1,5
 До  4
 1
 1
 100,0
 4,0
 2,0
 100,0
 100,0
 50,0
 4,0
 4,0
 2,0
 До  5
 2
 5
 110,0
 10,0
 4,0
 55,0
 22,0
 27,5
 5,0
 2,0
 2,5
 До  6
 19
 38
 1  770,0
 114,0
 38,0
 93,2
 46,6
 46,6
 6,0
 3,0
 3,0
 До  7
 30
 55
 2  353,0
 210,0
 60,0
 78,4
 42,8
 39,2
 7,0
 3,8
 3,5
 До  8
 88
 179
 6  205,0
 704,0
 176,0
 70,5
 34,7
 35,3
 8,0
 3,9
 4,0
 До  9
 20
 43
 1020,0
 180,0
 40,0
 51,0
 23,7
 25,5
 9,0
 4,2
 4,5
 До  10
 23
 55
 1  522,5
 230,0
 46,0
 62,2
 27,7
 33,1
 10,0
 4,2
 5,0
 До  П
 1
 2
 40,0
 11,0
 2,0
 40,0
 20,0
 20,0
 11,0
 5,5
 5,5
 До  12
 1
 1
 50,0
 12,0
 2,0
 50,0
 50,0
 25,0
 12,0
 12,0
 6,0
 До  13
 1
 4
 100,0
 13,0
 2,0
 100,0
 25,0
 50,0
 13,0
 3,3
 6,5
 До  20
 1
 2
 100,0
 20,0
 2,0
 100,0
 50,0
 50,0
 20,0
 10,0
 10,0
 До  50
 1
 1
 100,0
 50,0
 2,0
 100,0
 100,0
 50,0
 50,0
 50,0
 25,0
 Всего
 189
 387
 13  600,5
 1  561,0
 37,0
 72,0
 35,1
 36,0
 8,3
 4,0
 4,1

4-5  коробей  ржи.  На  двор  и  на  обжу  в  среднем  приходилось  4,3  коробьи,  а  на  "мужскую  ду¬
шу"  -  2,9  коробьи.  При  рассмотрении  средних  показателей  заготовки  сена  выясняется,  что  они
почти  не  отличались  от  показателей  основных  подгрупп.  На  двор  и  обжу  в  среднем
накашивалось  38,1  копны,  а  на  "мужскую  душу"  -  25,5  копны.  Более  того,  количество  копен  в
расчете  на  двор,  "мужскую  душу"  и  на  обжу  во  всех  подгруппах  практически  неизменно,  что,
вероятно,  свидетельствует  о  некоей  единой  производственной  базе  этих  хозяйств  (исключение
составляют  лишь  7  дворов  с  посевом  до  2  коробей,  в  которых  показатели  заготовки  сена
гораздо  выше).  При  переходе  от  "малосеющих"  к  "многосеющим"  подгруппам  прослеживается
рост  запашки  в  коробьях  на  двор,  "мужскую  душу"  и  обжу.
 Теперь  рассмотрим  группу  полутораобежных  дворов  (см.  табл.  Зв).  Посевы  в  6-7  коробей
имело  подавляющее  большинство  дворов  (212  из  261).  Они  мало  различаются  между  собой  по
числу  коробей  на  "мужскую  душу"  и  на  обжу  (3,4  и  3,8  коробьи  на  "мужскую  душу"  и  4  и  4,7
коробьи  на  обжу).  Более  того,  они  почти  не  отличаются  от  средних  показателей  по  группе  в
целом.  Однако  подгруппа  с  посевом  в  6  коробей  резко  отличается  от  подгруппы  с  посевом  в  7
коробей  по  укосам  сена.  По  всем  подгруппам  прослеживается  основная  тенденция:  чем  больше
посев  (на  двор,  на  "мужскую  душу"  и  на  обжу),  тем  меньше  запас  сена.  В  подгруппе  с  посевом  до
4  коробей  заготавливали  сена  110  копен  на  двор,  69,5  на  "мужскую  душу"  и  73,3  копны  на  обжу.
А  в  подгруппе  с  посевом  до  8  коробей  запас  сена  резко  снижается  (46,7  копны  на  двор,  22,6  на
"мужскую  душу"  и  31,1  на  обжу).
 В  189  дворах,  положенных  в  2  обжи,  крестьяне  сеяли  1  561  коробью  ржи  и  косили  13  600,5
копен  сена  (см.  табл.  3  г).  Посев  в  основной  массе  дворов  колебался  от  6  до  10  коробей  в  поле
(95,2%  дворов).  Причем  самая  большая  подгруппа  дворов  (46,6%)  сеяла  до  8  коробей  ржи  и
гораздо  меньшее  количество  дворов  (15,9%)  имело  посев  до  7  коробей,  но  различия  между
этими  подгруппами  в  посеве  на  двор  очень  невелики.  Число  дворов,  сеявших  6,  9  и  10  коробей,
было  примерно  одинаковым,  а  посевы  в  3-4  и  в  11-50  коробей  были  лишь  единичными
случаями.  В  среднем  в  землях,  которые  были  обложены  писцами  в  2  обжи,  сеяли  8,3  коробьи  на
двор,  4,1  коробьи  на  обжу  и  4  коробьи  на  "мужскую  душу".  На  двор  в  среднем  приходилось
72  копны  сена,  на  "мужскую  душу"  -  35,1,  а  на  обжу  -  36.  Как  показывает  таблица  3  г,  дворы  с
большей  запашкой  косили  меньше  сена,  чем  дворы  с  меньшей  запашкой.  В  основных
подгруппах  дворов  (с  посевом  от  6  до  10  коробей)  с  увеличением  запашки  количество  копен
сена  уменьшается  примерно  на  30%.  Кроме  того,  несмотря  на  наблюдаемое  увеличение
запашки  в  коробьях  в  расчете  на  двор,  "мужскую  душу"  и  обжу,  в  основных  подгруппах  дворов
заметна  лишь  небольшая  разница  в  числе  коробей,  особенно  в  расчете  на  "мужскую  душу"
(в  пределах  чуть  менее  30%).  По  всей  вероятности,  именно  эти  различия  и  характеризуют
реальную  степень  имущественной  дифференциации  крестьянства  конца  XV  в.
 Весьма  небольшая  группа  хозяйств  имела  налогообложение  в  2,5  обжи  (45  дворов).  Она
интересна  тем,  что  в  ней  снова  подавляющая  часть  дворов  (40)  варьируется  по  размеру  посева
очень  незначительно  (от  4,6  до  5,5  коробьи  на  "мужскую  душу",  от  8  до  12  коробей  на  двор  и  от
3,2  до  4,8  коробьи  на  обжу).  Иначе  говоря,  здесь  мы  снова  видим  реальную  картину  весьма
умеренной  имущественной  дифференциации  крестьянства.
 Обратимся  к  материалам  Деревской  пятины,  расположенной  на  восток  от  Шелонской7.  Для
группировки  крестьянских  дворов  по  обжам,  а  затем  и  по  величине  запашки  выбрано  2  963
двора  (см.  табл.  4).  Основная  масса  дворов  (86,8%)  положена  в  1  обжу,  некоторые  -  в
2  (7,3%),  остальные  -  в  пол-обжи  (2,7%)  и  в  полторы  (2,9%),  в  3  обжи  писцы  положили  всего  8
дворов  (0,3%).  Средний  посев  ржи  на  двор  в  Деревской  пятине  равен  2,6  коробьи;  на  обжу
приходится  2,4  коробьи,  а  на  "мужскую  душу"  -  2,3  коробьи.  Об  обеспеченности  крестьян
сенокосными  угодьями  свидетельствуют  следующие  показатели:  на  двор  в  пятине  в  среднем
заготавливалось  17,1  копны  сена,  на  "мужскую  душу"  -  14,8,  а  на  обжу  -  15,9  копны.  Это
намного  меньше,  чем  в  Шелонской  пятине  (если  считать,  что  величина  копен  всюду  одинакова).
 В  Деревской  пятине,  так  же  как  и  в  Шелонской,  с  увеличением  посева  на  двор  (от  1,4  ко¬
робьи  в  подгруппе  с  налогом  в  пол-обжи  и  до  5,9  коробьи  в  подгруппе  с  налогом  в  3  обжи)
растет  количество  коробей  на  "мужскую  душу"  (от  1,4  до  2,9),  но  вместе  с  тем  уменьшается
количество  коробей  на  обжу  (от  2,7  до  2).  Если  количество  копен  сена  на  двор  и  "мужскую
душу"  от  группы  к  группе  увеличивается,  то  количество  копен  в  расчете  на  обжу  уменьшается.
Например,  в  группе  с  обложением  в  пол-обжи  на  двор  приходится  9,7  копны,  на  "мужскую
душу"  -  9,6  и  на  обжу  -  19,4,  а  в  группе  с  обложением  в  3  обжи  на  двор  заготавливается  35
копен,  на  "мужскую  душу"  -  17,5  и  на  обжу  -  всего  11,7  копны.
 Если  каждую  группу  дворов,  выделенную  на  основе  размера  обежного  обложения,  как
и  до  сих  пор,  рассматривать  как  совокупность  крестьянских  дворов,  обрабатывающих  землю
примерно  одного  и  того  же  качества,  то  выявляется  ситуация,  аналогичная  материалам  по
 150

Таблица  Зд
 Распределение  крестьянских  дворов  в  Шелонской  иятнне  в  конце  XV  в.  по  величине  запашки  (2,5  обжи)
 Размер  посева
в  хозяйстве
(в  коробьях)
 Дворов
 "Мд."
 Копен  сена
 Коробей
в  поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 До  7
 1
 2
 140,0
 7,0
 2,5
 140,0
 70,0
 56,0
 7,0
 3,5
 2,8
 До  8
 4
 7
 430,0
 32,0
 10,0
 107,5
 61,4
 43,0
 8,0
 4,6
 3,2
 До  9
 5
 8
 520,0
 45,0
 12,5
 104,0
 65,0
 41,6
 9,0
 5,6
 3,6
 До  10
 20
 48
 1  880,0
 200,0
 50,0
 94,0
 39,2
 37,6
 10,0
 4,2
 4,0
 До  11
 5
 14
 300,0
 55,0
 12,5
 60,0
 21,4
 24,0
 11,0
 3,9
 4,4
 До  12
 6
 13
 540,0
 72,0
 15,0
 90,0
 41,5
 36,0
 12,0
 5,5
 4,8
 До  13
 1
 3
 30,0
 13,0
 2,5
 30,0
 10,0
 12,0
 13,0
 4,3
 5,2
 До  14
 1
 3
 50,0
 14,0
 2,5
 50,0
 16,7
 20,0
 14,0
 4,7
 5,6
 До  15
 2
 5
 250,0
 30,0
 5,0
 125,0
 50,0
 50,0
 15,0
 6,0
 6,0
 Всего
 45
 103
 4140,0
 468,0
 112,5
 92,0
 40,2
 36,8
 10,4
 4,5
 4,2

Группировка  крестьяпских  дворов  в  Деревской  пятине
в  конце  XV  -  пачале  XVI  в.  по  обжам
 Таблица  4
 ю
 Размер
 обложения
 Дворов
 "М.Д."
 Копен  сена
 Коробей
 Обжей
 Копен
 Коробей
 (в  обжах)
 в  поле
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 0,5
 79
 80
 765,0
 108,2
 39,5
 9,7
 9,6
 19,4
 1,4
 1,4
 2,7
 1,0
 2  573
 2  846
 41  528,0
 6  281,6
 2  573,0
 16,1
 14,6
 16,1
 2,4
 2,2
 2,4
 1,5
 86
 114
 2  017,5
 312,0
 129,0
 23,5
 17,7
 15,6
 3,6
 2,7
 2,4
 2,0
 217
 365
 6  119,0
 982,0
 434,0
 28,2
 16,8
 14,1
 4,5
 2,7
 2,3
 3,0
 8
 16
 280,0
 47,0
 24,0
 35,0
 17,5
 11,7
 5,9
 2,9
 2,0
 Всего
 2  963
 3  421
 50709,5
 7  730,8
 3  199,5
 17,1
 14,8
 15,9
 2,6
 2,3
 2,4
 Таблица  5
 Группировка  крестьянских  дворов  в  Водской  пятипе  в  копце  XV  в.  по  обжам
 Размер
 обложения
 Дворов
 "М.Д."
 Копен  сена
 Коробей
 Обжей
 Копен
 Коробей
 (в  обжах)
 в  поле
 на  двор
 на  ”м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "М.Д."
 на  обжу
 0,25
 2
 2
 20,0
 2,0
 0,5
 10,0
 10,0
 40,0
 1,0
 1,0
 4,0
 0,5
 231
 293
 4  352,5
 513,0
 115,5
 18,8
 14,8
 37,7
 2,2
 1,8
 4,4
 1,0
 973
 147
 23  652,5
 3  727,1
 973,0
 24,3
 15,8
 24,3
 3,8
 2,5
 3,8
 1,5
 227
 409
 6  672,5
 1  347,5
 340,5
 29,4
 16,3
 19,6
 5,9
 3,3
 3,9
 2,0
 332
 700
 13  425,0
 2  459,0
 664,0
 40,4
 19,2
 20,2
 7,4
 3,5
 3,7
 2,5
 24
 52
 1  180,0
 249,0
 60,0
 49,2
 22,7
 19,7
 10,4
 4,8
 4,1
 3,0
 39
 100
 2  250,0
 435,0
 117,0
 57,7
 22,5
 19,2
 11,2
 4,3
 3,7
 4,0
 5
 19
 320,0
 71,0
 20,0
 64,0
 16,8
 16,0
 14,2
 3,7
 3,6
 Всего
 1833
 3  072
 51  872,5
 8  803,6
 2  290,5
 28,3
 16,9
 22,6
 4,8
 2,7
 3,8

Шелонской  пятине.  Так,  ббльшая  часть  дворов  (79),  положенных  в  пол-обжи  (81%),  сеет  от  1  до
 2 	коробей  в  поле.  В  группе  из  2  573  дворов  с  обложением  в  1  обжу  посев  в  основном  колеблется
от  1,5  до  4  коробей,  причем  большая  часть  крестьян  (66,1%)  сеет  2-2,5  коробьи.  В  группе  с
обложением  в  полторы  обжи  (86  дворов)  ббльшая  часть  хозяйств  высевает
 4 	коробьи  в  поле  (61,6%).  В  двухобежной  группе  (217  дворов)  почти  половина  (48,8%)  сеет
 5 	коробей  в  поле,  чуть  меньше  трети  (30%)  -4  коробьи  и  десятая  часть  (11,1%)  -  6  коробей.
 Таким  образом,  ббльшая  часть  крестьянских  хозяйств  этой  пятины  мало  отличается  друг  от
друга:  1  777  дворов  сеет  от  1  до  до  2,5  коробьи,  а  1  698  дворов  -  от  2  до  2,5  коробьи.  При  этом
заготовки  сена  в  основных  подгруппах  хозяйств,  предположительно  различающихся  по
качеству  земли,  почти  одинаковы.  Особенно  это  заметно  в  подгруппе  однообежных  хозяйств,
на  долю  которых  приходится  86,8%  всех  исследуемых  дворов.  Колебания  показателей
заготовки  сена  здесь  минимальны.  Так,  например,  если  дворы  с  посевом  до  1,5  коробьи
заготавливали  на  двор  и  обжу  15,2  копны  сена,  на  "мужскую  душу"  -  13,9  копны,  то  дворы,
сеявшие  до  2  коробей,  -  соответственно  16,2  и  15,1  копны,  дворы  с  посевом  до
 2.5 	коробьи  -  16,1  и  14,4  копны,  дворы  с  посевом  до  3  коробей  -  16,1  и  14,3  копны.
 Не  меньший  интерес  для  исследователей  представляют  данные  по  Водской  пятине8.
С  помощью  вышеописанной  методики  была  сделана  выборка  из  писцовых  книг  Водской
пятины,  включившая  1  833  двора  (см.  табл.  5).
 При  группировке  хозяйственных  показателей  крестьянских  дворов  по  обжам  оказалось,  что
больше  половины  дворов  (973  двора,  или  53%)  приравнивались  писцами  к  одной  обже.  Другие
дворы  были  положены  в  пол-обжи  (231  двор,  или  12,6%),  полторы  (227  дворов,  или  12,4%)  и  две
обжи  (332  двора,  или  18%).  На  долю  прочих  дворов  падало  лишь  3,8%.  Средний  посев  на  двор  в
целом  по  пятине  равнялся  4,8  коробьи,  на  обжу  приходилось  в  среднем  по  3,8  коробьи,  а  на
"мужскую  душу"  -  2,7  коробьи.  С  увеличением  количества  копен  сена  на  двор  и  "мужскую
душу"  в  Водской  пятине  так  же,  как  и  в  других  пятинах,  уменьшается  количество  коробей  на
обжу.
 Важные  показатели  обнаруживаются  при  распределении  крестьянских  хозяйств  по  величине
запашки.  Выясняется,  что  из  231  двора,  объединенных  мною  в  группу  полуобежных  хозяйств,
сеявших  в  общей  сложности  513  коробей  ржи  в  поле  и  косивших  4  352,5  копен  сена,  большая
часть  дворов  (66%)  высевала  по  1,5-2  коробьи  и  лишь  треть  (28,1%)  можно  объединить  в
подгруппу,  сеявшую  по  2,5-3  коробьи  (см.  табл.  6а).
 В  этой  категории  земель  крестьяне  сеяли  в  среднем  на  двор  по  2,2  коробьи  ржи  и  заго¬
тавливали  18,8  копен  сена.  На  обжу  приходилось  в  среднем  по  4,4  коробьи  и  37,7  копны,  а  на
"мужскую  душу"  -  по  1,8  коробьи  и  14,8  копны.  Отклонения  от  этих  средних  показателей
в  основных  группах  дворов  очень  невелики.
 В  группе  дворов,  положенных  в  1  обжу  (973),  высевалось  в  целом  3  727,1  коробьи  ржи  и
заготавливалось  23  652,5  копны  сена  (см.  табл.  66).  Подавляющее  большинство  хозяйств
(59,7%)  имело  запашку  от  3,1  до  5  коробей  ржи  в  одном  поле,  четверть  (25,7%)  -  от  2,1  до
 3 	коробей  и  лишь  десятая  часть  -  от  4,1  до  5  коробей.  Следовательно,  вновь  обнаруживается
отсутствие  существенной  имущественной  дифференциации.  В  среднем  на  двор  и  на  обжу  в  этой
категории  земель  высевалось  3,8  коробьи  ржи,  а  на  "мужскую  душу"  -  2,5  коробьи.  Сена  в
среднем  на  двор  и  обжу  заготавливалось  24,3  копны,  на  "мужскую  душу"  -  15,8  копны.
Материалы  таблицы  66  позволяют  заключить,  что  отклонение  от  средних  показателей  коли¬
чества  копен  сена  в  подгруппах  дворов  также  незначительно.
 В  группе  полутораобежных  хозяйств,  состоящей  из  227  дворов,  всего  высевалось
1  347,5  коробьи  ржи  и  накашивалось  6  672,5  копны  сена  (см.  табл.  6в).  Самая  большая
подгруппа  (94  двора,  или  41,9%)  имела  посев  от  5,1  до  6  коробей.  В  среднем  же  на  двор
крестьяне  сеяли  5,9  коробьи  и  косили  29,4  копны  сена.  На  обжу  приходилось  4  коробьи  ржи  и
19,6  копны  сена,  на  "мужскую  душу"  -  3,3  коробьи  и  16,3  копны.  Из  таблицы  видно,  что
показатели  в  основных  подгруппах  дворов  отличаются  от  средних  совсем  незначительно,  а  это
позволяет  сделать  вывод,  что  плодородие  почв  в  этих  хозяйствах  было  почти  одинаковым.
 В  группе  дворов  с  обложением  в  2  обжи,  состоящей  из  332  хозяйств  с  общим  посевом  2  459
коробей  ржи  и  укосом  13  425  копен  сена,  в  основном  (274  двора)  сеяли  в  поле  от  5,1  до  8
коробей  ржи  (см.  табл.  6г).  В  среднем  на  двор  высевалось  7,4  коробьи  и  заготавливалось  40,4
копны  сена.  На  обжу  приходилось  3,7  коробьи  и  20,2  копны,  а  на  "мужскую  душу"  -
 3.5 	коробьи  и  19,2  копны.  Анализ  данных  таблицы,  демонстрирующих  распределение  копен
сена  в  основных  подгруппах  дворов,  позволяет  заключить,  что  заготовки  сена  на  двор
отличаются  между  собой  незначительно.  Посевы  крестьян  в  основных  подгруппах  дворов
имеют  также  несущественные  отличия.  Из  этого  следует  вывод  об  их  более  или  менее
одинаковой  производственной  базе.
 153

Распределение  крестьянских  дворов  в  Водской  нятнне  в  конце  XV  в.
но  величине  запашки  (0,5  обжи)
 Таблица  6а
 Размер  посева
в  хозяйстве  (в
коробьях)
 "М.д."
 Копен  сена
 Коробей  в
 Обжей
 Копен
 Коробей
 Дворов
 поле
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "мл."
 на  обжу
 До  1
 9
 10
 140,0
 9,0
 4,5
 15,5
 14,0
 31,1
 1,0
 0,9
 2,0
 До  2
 153
 198
 2  792,5
 301,0
 76,5
 18,3
 14,1
 36,5
 2,0
 1,5
 3,9
 ДоЗ
 65
 81
 1  355,0
 187,0
 32,5
 20,8
 16,7
 41,7
 2,9
 2,3
 5,8
 До  4
 4
 4
 65,0
 16,0
 2,0
 16,3
 16,3
 32,5
 4,0
 4,0
 8,0
 Всего
 231
 293
 4  352,5
 513,0
 115,5
 18,8
 14,8
 37,7
 2,2
 1,8
 4,4
 Таблица  66
 Распределение  крестьянских  дворов  ■
 1  Водской  нятнне  в  конце  XV  в.
 но  величине  запашки  (1  обжа)
 Размер  посева
в  хозяйстве  (в
коробьях)
 Дворов
 "Мд."
 Копен  сена
 Коробей  в
поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 на  "мл*"
 на  обжу
 До  1
 1
 2
 40,0
 0,1
 1
 До  2
 21
 32
 617,5
 41,0
 21
 ДоЗ
 250
 371
 5  735,5
 746,5
 250
 До  4
 581
 893
 13  660,0
 2  317,5
 581
 До  5
 105
 173
 3  067,0
 524,0
 105
 До  6
 10
 16
 342,5
 59,0
 10
 До  7
 1
 2
 50,0
 7,0
 1
 До  8
 4
 8
 140,0
 32,0
 4
 Всего
 973
 1497
 23  652,5
 3  727,1
 973
 40,0
 20,0
 40,0
 0,1
 0,1
 0,1
 29,4
 19,3
 29,4
 2,0
 1,3
 2,0
 22,9
 15,5
 22,9
 4,0
 2,6
 4,0
 23,5
 15,3
 23,5
 4,0
 2,6
 4,0
 29,2
 17,7
 29,2
 5,0
 3,0
 5,0
 27,8
 18,5
 27,8
 6,0
 4,0
 6,0
 50,0
 25,0
 50,0
 7,0
 3,5
 7,0
 35,0
 17,5
 35,0
 8,0
 4,0
 8,0
 24,3
 15,8
 24,3
 3,8
 2,5
 3,8

Особенностью  Обонежской  пятины,  по  сравнению  с  другими  новгородскими  землями,  было
малоземелье.  На  основании  данных  писцовой  книги  1496  г.9  было  выбрано  810  отдельно
описанных  крестьянских  дворов.  Выяснилось,  что  основная  масса  дворов  обложена  писцами
налогом  от  трети  обжи  до  двух  обжей.  Причем,  в  отличие  от  других  пятин,  писцы  из-за
малоземелья  при  обложении  применяли  более  мелкие  дроби.  Самые  большие  группы  дворов,
приравненные  ими  к  трети,  половине,  двум  третям  обжи,  имели  почти  одинаковое  количество
дворов  (соответственно  176  дворов,  или  21,7%,  187  дворов,  или  23,1%  и  188  дворов,  или  23,2%).
В  одну  обжу  положено  157  дворов,  или  19,4%,  в  обжу  с  третью  -  37  дворов,  или  4,6%,  в  полторы
обжи  -  32  двора,  или  4%.  На  долю  остальных  хозяйств,  положенных  писцами  в  тягло  от  одной
обжи  с  двумя  третями  до  трех  обжей  (33  двора),  приходилось  всего  4,1%.  В  среднем  в  пятине  на
двор  высевалось  1,3  коробьи,  на  "мужскую  душу"  -  0,7  коробьи,  на  обжу  -  1,7.  Количество
заготавливаемых  в  хозяйствах  копен  сена  также  было  невелико  (если  величину  копны  считать
такой  же,  как  в  других  пятинах).  Средний  показатель  в  расчете  на  двор  едва  достигает  11,2
копны,  а  в  расчете  на  "мужскую  душу"  -  6,5.
 При  группировке  крестьянских  дворов  по  размерам  обложения  выяснилось,  что  и  в  Обо¬
нежской  пятине  от  низших  групп  к  высшим  идет  плавное  увеличение  показателей,  харак¬
теризующих  запашку  (от  0,5  до  4,25  коробьи  на  двор  и  от  0,6  до  2  коробей  на  "мужскую  душу"),
однако  у  большинства  дворов  (805)  число  коробей  колеблется  незначительно  (1,7-1,9).  Растет
также  количество  копен  сена  на  двор  (от  6  до  30)  и  на  "мужскую  душу"  (от  5,1  до  15).
 При  распределении  крестьянских  дворов  по  величине  запашки  выясняется,  что  во  дворах,
положенных  в  треть  обжи,  в  основном  сеяли  до  0,5  коробьи  ржи.  В  группе  хозяйств,
обложенных  тяглом  в  пол-обжи,  у  большинства  дворов  запашка  равнялась  0,75  коробьи,  в
группе  в  две  трети  обжи  в  большинстве  случаев  сеяли  1  коробью.  В  группе  однообежных
хозяйств  основная  масса  дворов  сеяла  до  1,5  коробьи  в  поле,  более  трети  дворов  -  до  2  коробей.
В  группе  дворов,  положенных  в  обжу  с  третью,  у  большинства  хозяйств  запашка  составляла
менее  2  коробей,  а  в  группе  в  полторы  обжи  сеяли  главным  образом  2,5-3  коробьи,  в  группе  в  2
обжи  -  4  коробьи.  Видимо,  подавляющее  большинство  крестьянских  хозяйств  края  выживало
не  за  счет  земледелия  и  скотоводства.
 Описание  Бежецкой  пятины  конца  XV  -  начала  XVI  в.  дошло  до  нас  не  полностью10.  Тем  не
менее  следует  обратить  внимание  на  то,  как  его  немногочисленные  данные  подтверждают
выявленные  в  других  новгородских  землях  закономерности.
 Из  писцовых  книг  Бежецкой  пятины  выбрано  всего  103  отдельно  описанных  крестьянских
двора.  После  группировки  по  размеру  обложения  стало  ясно,  что  самая  большая  группа  дворов
(54  двора,  или  52,4%)  положена  писцами  в  1  обжу.  Следующую  группу  составляли  дворы,
положенные  в  полторы  обжи  (18  дворов,  или  17,5%).  На  долю  дворов,  приравненных  к  двум
обжам,  приходилось  10,7%  (И  дворов),  на  остальные  дворы,  которые  были  положены  в  пол-
обжи  и  в  две  с  половиной,  приходилось  соответственно  15,5%  (16  дворов)  и  3,9%  (4  двора).
 В  среднем  по  пятине  посев  в  отдельно  описанных  дворах  был  равен  4  коробьям  ржи,  на  обжу
здесь  сеяли  в  среднем  3  коробьи,  а  на  "мужскую  душу"  -  2,6.  В  расчете  на  двор  заготавливалось
в  среднем  18,4  копны  сена,  в  расчете  на  "мужскую  душу"  -  12,1,  а  на  обжу  -  13,9.
 Из-за  неполноты  данных  мы  не  можем  проследить  в  подробностях  распределение
крестьянских  дворов  по  величине  запашки  в  землях,  положенных  в  одинаковое  тягло.  Однако
там,  где  имеется  такая  возможность,  выясняется,  что  колебания  количества  копен  заго¬
тавливаемого  сена  в  основных  группах  дворов  было  незначительным.  Это  еще  раз
свидетельствует  об  однородности  их  производственной  базы.
 Таким  образом,  имеющийся  материал  позволяет  утверждать,  что  во  всех  новгородских
пятинах  с  ростом  посевной  площади  в  расчете  на  двор  тягло  уменьшается.  Этот  факт  может
говорить  либо  о  странной  "льготе"  для  богатых  дворов  (к  которым  в  литературе  ранее
относили  многопосевные  дворы),  либо  о  том,  что  в  писцовых  книгах  конца  XV  -  начала
XVI  в.  обнаруживается  процедура  одабривания  земли,  когда  площади  посева  (в  коробьях)  с
падением  плодородия  почвы  растут.
 Качество  земли  -  важнейший  показатель  для  развития  земледелия.  Во  все  времена  рядом
сосуществовали  неодинаковые  по  качеству  земли,  вовлеченные  в  сельскохозяйственный
оборот.  Соизмерять  их  друг  с  другом  на  практике  было  тяжело.  Писцы  оказались  лицом  к  лицу
с  необходимостью  оценивать  производственную  мощность  крестьянского  хозяйства  для
определения  его  платежеспособности.  Поэтому  с  введением  повсеместного  учета  земель,  по-
видимому,  стала  применяться  в  неявном  виде  так  называемая  система  одабривания,  нацеленная
на  "создание  взаимных  эквивалентов  участкам  с  почвами  разного  качества"11.  Добрая  земля  и
считалась  своеобразным  эквивалентом.  Писцы,  сталкиваясь  как  с  плодородной  почвой,  так
и  с  менее  плодородной,  старались  компенсировать  ее  качество,  увеличивая  количество.  Такое
 155

Таблица  6в
 Распределение  крестьянских  дворов  в  Водской  нятнне  в  конце  XV  в.
но  величине  запашки  (1,5  обжн)
 Размер  посе¬
ва  в  хозяйст¬
ве  (в  коробь-
ях)
 Дворов
 "М.д."
 Копен  сена
 Коробей  в
поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 на  двор
 "на  "м.д."
 на  обжу
 До  2
 2
 2
 20,0
 3,5
 3,0
 10,0
 10,0
 6,6
 1,8
 1,8
 1,2
 ДоЗ
 2
 3
 50,0
 6,0
 3,0
 25,0
 16,6
 16,6
 3,0
 2,0
 2,0
 До  4
 17
 29
 525,0
 68,0
 25,5
 30,9
 18,1
 20,6
 4,0
 2,3
 2,7
 До  5
 43
 78
 1  375,0
 214,5
 64,5
 32,0
 17,6
 21,3
 5,0
 2,8
 3,3
 До  6
 94
 181
 2  847,5
 564,0
 141,0
 30,3
 15,7
 20,2
 6,0
 3,1
 4,0
 До  7
 63
 104
 1  615,0
 441,0
 94,5
 25,6
 15,5
 17,1
 7,0
 4Д
 4,7
 До  8
 5
 10
 180,0
 39,5
 7,5
 36,0
 18,0
 24,0
 7,9
 4,0
 5,3
 До  11
 1
 2
 60,0
 11,0
 1,5
 60,0
 30,0
 40,0
 11,0
 5,5
 7,3
 Всего
 227
 409
 6  672,5
 1  347,5
 340,5
 29,4
 16,3
 19,6
 5,9
 3,3
 4,0

Распределение  крестьянских  дворов  в  Водской  нятине  в  конце  XV  в.
по  величине  запашки  (2  обжи)
 Таблица  6г
 Размер  посе¬
ва  в  хозяйст¬
ве  (в  коробь-
ях)
 Дворов
 "М.д."
 Копен  сена
 Коробей  в
поле
 Обжей
 Копен
 Коробей
 на  двор
 на  "м.д.”
 на  обжу
 на  двор
 на  "м.д."
 на  обжу
 ДоЗ
 2
 3
 35,0
 6,0
 4
 17,5
 11,6
 8,7
 2,0
 2,0
 1,5
 До  4
 4
 9
 110,0
 16,0
 8
 27,5
 12,2
 13,8
 4,0
 1,8
 2,0
 До  5
 16
 36
 725,0
 79,5
 32
 45,3
 20,1
 22,7
 5,0
 2Д
 2,5
 До  6
 62
 132
 2  465,0
 372,0
 124
 39,8
 18,7
 19,9
 6,0
 2,8
 3,0
 До  7
 48
 99
 2  095,0
 335,5
 96
 43,6
 21,4
 21,8
 7,0
 3,4
 3,5
 До  8
 164
 346
 6  485,0
 1  312,0
 328
 39,5
 18,7
 19,8
 8,0
 3,8
 4,0
 До  9
 24
 50
 830,0
 216,0
 48
 34,6
 16,6
 17,3
 9,0
 4,3
 4,5
 До  10
 11
 23
 630,0
 110,0
 22
 57,3
 27,4
 28,6
 10,0
 4,8
 5,0
 До  12
 1
 2
 50,0
 12,0
 2
 50,0
 25,0
 25,0
 12,0
 6,0
 6,0
 Всего
 332
 700
 13  425,0
 2  459,0
 664
 40,4
 19,2
 20,2
 7,4
 3,5
 3,7

явление,  скорее  всего,  и  наблюдается  в  новгородских  пятинах  в  конце  XV  -  начале  XVI  в.  В
обжу  на  более  плодородных  землях  включается  меньшее  количество  пашни,  а  в  менее
плодородных  -  большее  ее  количество.  Только  при  такой  интерпретации,  на  мой  взгляд,  можно
объяснить,  почему  хозяйства  с  меньшей  запашкой  платят  налогов  больше,  чем  хозяйства  с
большей  запашкой.  Налоги  брались  одни  и  те  же,  но  с  дворовладельцев,  обладавших
плодородной  землей,  они  взимались  с  меньшего  количества  пашни,  чем  с  дворовладельцев,
земли  которых  были  менее  плодородными.  Система  одабривания,  обнаруживающаяся  при
статистической  обработке  данных  новгородских  писцовых  книг,  еще  очень  несовершенна.
Классификация  земель  носит  еще  и  региональный  характер,  ведь  средняя  земля  одного  региона
вполне  могла  соответствовать  доброй  в  другом12.  Четких  критериев  для  определения  категорий
доброй,  средней  и  худой  земли  не  существовало.  Многое  зависело  от  опыта  писца.  Вероятно,
встречались  случаи  определения  качества  земли  на  основе  показаний  владельцев  или  других
лиц13.  Чаще  же  земля,  как  можно  полагать,  оценивалась  писцами.
 Видимо,  отсутствием  четких  критериев  и  объясняются  указанные  выше  незначительные
колебания  количества  копен  сена  в  расчете  на  обжу  в  группах  дворов,  положенных  в  оди¬
наковое  тягло  в  Деревской  пятине,  а  также  и  рост  количества  копен  на  двор  при  одно¬
временном  увеличении  запашки.  Земли  этой  пятины  были  очень  неоднородны,  а  сама  пятина
обширна.  Несовершенство  системы  одабривания  проявляется  и  в  данных  по  Водской  пятине.
В  Шелонской  и  Обонежской  пятинах,  где  земли  более  однородны,  система  одабривания
выступает  отчетливее.  Однако  это  не  значит,  что  здесь  крестьяне  получают  высокие  урожаи.
Показатели,  характеризующие  их  сенокосные  угодья,  свидетельствуют,  что  почва  в  этих
пятинах  была  малоплодородна.  Нельзя  было  получить  хороший  урожай  на  земельном  участке,
находившемся  в  Дремяцком  погосте  Шелонской  пятины.  Здесь,  в  д.  Заполье  крестьяне  Ивашко
и  Палко  Олехновы  вместе  с  сыновьями  одного  из  них,  Гаврилкой  и  Омельянкой,  имели
20  коробей  пашни  и  косили  30  копен  сена.  Однодворная  деревня  положена  писцами  в  3  обжи14.
А  в  Деревской  пятине  у  Сеньки  Федкова  из  д.  Медведково  Семеновского  погоста  посев  был
равен  12  коробьям;  сена  он  заготавливал  всего  15  копен.  Деревня  при  этом  положена  всего  в
 1 	обжу15.  Такие  примеры,  косвенно  свидетельствующие  о  низком  плодородии  почвы,  часто
встречаются  в  новгородских  писцовых  книгах,  как,  впрочем,  и  примеры  плодородной  почвы.
Так,  в  Шелонской  пятине  в  Заверяжье  Ивашко  Труфанов  со  своими  детьми  Якимом  и  Якушем
имели  пашни  2  коробьи  и  косили  100  копен  сена,  а  деревня  была  приравнена  к  пол-обже
 В  Деревской  пятине  в  Локотцком  погосте  Максимко  Кирилков  из  деревни  Морсковы  косил
50  копен  сена  при  посеве  в  полторы  коробьи.  Его  двор  был  положен  в  1  обжу17.
 Крестьянину  на  менее  плодородном  участке  земли  приходилось  высевать  больше  зерна,
вкладывать  больше  труда,  удлинять  свой  рабочий  день,  чтобы  получить  такой  же  урожай,
какой  имел  другой  крестьянин  на  более  плодородной  почве.  Поскольку  производственная  мощь
крестьянского  хозяйства  была  ограниченной,  желание  компенсировать  качество  земли  ее
количеством,  видимо,  приводило  к  крайне  поверхностной  обработке  почвы,  вспашке  земли  кое-
как,  простому  разбросу  семян.  Именно  такая  примитивная  обработка  земли,  скорее  всего,
объясняет  наличие  у  крестьян  больших  наделов  -  до  15  десятин  в  трех  полях  -  в  расчете  на
"мужскую  душу".
 Существенным  показателем  одабривания  является  количество  копен  сена,  приходящихся  на
хозяйство.  Попытаемся  сугубо  условно  оценить  отдельные  крестьянские  хозяйства,  приняв  во
внимание  ориентировочные  нормы  расхода  сена  в  период  стойлового  содержания  скота:  на
лошадь  около  70  пуд.,  на  корову  50,  на  овцу  около  30  пуд.18  При  этом  за  средний  размер
волоковых  копен  наших  расчетов  возьмем  4  пуд.19
 Самые  большие  укосы  были  у  крестьян  Шелонской  пятины.  В  группе  дворов,  положенных
в  пол-обжи,  хозяйства  с  посевом  до  1  коробьи  косили  в  среднем  на  двор  по  44  копны  сена
(176  пуд.),  которого  достаточно  для  содержания  лошади,  коровы  и  1-2  овец.  В  хозяйствах,
сеявших  до  2-3  коробей  в  поле,  средний  укос  на  двор  составлял  22,3-18,9  копны  (89,2-75,6  пуд.).
Сена  здесь  хватает  только  для  лошади.  Крестьянские  дворы  с  посевом  до  4  коробей  уже  не
имеют  возможности  хорошо  кормить  свою  лошадь  (16,3  копны,  или  65,2  пуд.),  а  двор  с  посевом
в  5  коробей,  наверное,  и  вовсе  безлошадный  (10  копен,  или  40  пуд.)20.
 Гораздо  лучше  показатели  у  дворов,  положенных  в  1  обжу.  Крестьяне,  сеявшие  до  2  коробей
ржи,  косили  в  среднем  на  двор  106,4  копны  (425,6  пуд)  и  могли  содержать  2  лошади,
 2 	коровы  и  6  овец.  Судя  по  всему,  таких  крестьян  следует  отнести  к  "справным".  К  "посред¬
ственным"  принадлежали,  видимо,  крестьяне  с  запашкой  от  3  до  5  коробей.  На  двор  у  них
приходилось  в  лучшем  случае  38,5  копны  сена  (154  пуд.),  которых  хватало  для  прокорма
лошади,  коровы  и  овцы.  А  вот  крестьянские  дворы  с  запашкой  до  6-7  коробей  могли  держать
в  хозяйстве  вместе  с  лошадью  только  корову,  либо  овцу.
 158

Из  положенных  в  полторы  обжи  зажиточными  можно  считать  дворы,  сеявшие  до  4  коробей
ржи.  В  среднем  на  двор  здесь  приходилось  по  110  копен  сена  (440  пуд.),  которых  хватало  для
прокорма  3  лошадей,  3  коров,  2-3  овец.  Выше  среднего  был  достаток  18  дворов  с  посевом  до
5  коробей.  В  них  косили  по  85,1  копны  сена  (340,4  пуд.)  и  могли  держать  2  лошади,  2  коровы,
3  овцы.  Средними  можно  назвать  229  дворов  с  запашкой  от  6  до  12  коробей  в  поле.  Крестьяне
этих  дворов  накашивали  60,7-40  копен  сена  (242,8-160  пуд.),  которых  хватало  для  содержания  у
более  богатых  лошади,  2  коров,  3  овец,  а  у  более  бедных  -  лошади,  коровы,  овцы.  К  бедным
можно  отнести  2  двора.  В  одном  из  них  сеяли  только  3  коробьи  ржи  и  накашивали  лишь
20  копен  сена  (80  пуд.),  необходимых  для  прокорма  лошади.  В  другом  -  с  посевом  в  10  коро¬
бей  -  заготавливали  30  копен  (120  пуд.),  которых  достаточно  для  лошади  с  коровой.
 Заметное  количество  зажиточных  дворов  (21)  положено  писцами  в  2  обжи.  Посев  в  этих
дворах  небольшой  -  от  3  до  6  коробей,  зато  укос  -  130-93,2  копен  (520-342,8  пуд.).  Крестьяне
здесь  могут  иметь  2-3  лошади,  2-3  коровы,  3-5  овец.  118  дворов  в  этой  категории  земель  имеют
уровень  выше  среднего.  Посев  здесь  в  7-8  коробей,  а  укосы  -  78,4-70,5  копен  (313,6-282  пуд.),
достаточных  для  прокорма  2  лошадей,  1-2  коров,  2-3  овец.  К  этому  уровню,  видимо,  можно
отнести  и  3  двора  с  большой  запашкой  (13,  20,  50  коробей)  и  укосом  в  100  копен  (400  пуд.),
достаточным  для  содержания  2  лошадей,  2  коров,  Ъ-Л  овец.  Средними  можно  назвать  46  дворов
с  посевом  от  9  до  12  коробей  и  укосом  66,2  -  50  копен  (264,8-200  пуд.),  которых  может  хватить
для  содержания  лошади,  коровы,  3-5  овец.  К  уровню  ниже  среднего  следует  отнести  двор  с
посевом  в  11  коробей,  в  котором  заготавливали  40  копен  (160  пуд.),  необходимых  для  прокорма
лошади,  коровы  и  овцы.
 Во  дворах,  обложенных  в  две  с  половиной  обжи,  зажиточными  опять  оказываются  дворы
с  наименьшим  посевом.  Так,  в  10  дворах,  сеявших  от  7  до  9  коробей,  заготавливалось
140-104  копны  (560-416  пуд.)  сена.  Крестьяне  в  них  могли  держать  3  лошади,  3  коровы,  от  2  до
7  овец.  Выше  среднего  уровень  31  хозяйства  с  посевом  от  10  до  12  коробей  и  укосом
94-60  копен  (376-240  пуд.),  которых  может  хватить  для  содержания  2-3  лошадей,  1-2  коров,
2-4  овец.  Средним  здесь  можно  назвать  лишь  1  двор  с  посевом  в  14  коробей,  в  котором
заготавливали  50  копен  (200  пуд.)  сена  и  имели  возможность  содержать  лошадь,  корову  и
3  овцы.  Бедным  следует  назвать  двор,  сеявший  13  коробей  и  имевший  укос  в  30  копен  (120  пуд.).
Корма  в  нем  хватило  бы  лишь  для  лошади  и  коровы.  Из  весьма  стройного  классификационного
ряда  выделяются  2  двора  с  посевом  в  15  коробей  и  укосом  в  125  копен  (500  пуд.),  достаточным
для  содержания  3  лошадей,  3  коров,  4-5  овец.
 Среди  дворов  с  обложением  в  3  обжи  зажиточными  являлись  3  двора  с  запашкой  от  10  до  11
коробей.  Здесь  накашивается  от  150  до  125  копен  (600-500  пуд.)  сена.  Выше  среднего  уровень
хозяйства  12  дворов  с  посевом  в  12-13  коробей  и  укосом  в  100-85,5  копен  (400-342  пуд.).  В  3
дворах  с  посевом  до  15  коробей  накашивалось  в  среднем  166,7  копны.  Однако  на  самом  деле
крестьяне  двух  дворов  косили  по  100  копен  и  относились  к  средним.  Третий  двор  с  укосом  в  300
копен  -  зажиточный.
 В  4  обжи  в  пятине  было  положено  всего  3  двора.  Один  из  них  с  посевом  в  15  коробей  и
укосом  в  200  копен  (800  пуд.)  -  зажиточный21.  Второй  двор,  в  котором  сеяли  16  коробей  и
косили  30  копен  сена,  -  бедный.  А  третий  -  с  посевом  в  20  коробей  и  укосом  в  50  копен  -
средний.
 Таким  образом,  из  1  247  отдельно  описанных  в  Шелонской  пятине  крестьянских  дворов
зажиточными  оказались  57  (4,6%).  Выше  среднего  уровень  хозяйства  у  182  дворов  (14,6%).  К
средним  можно  отнести  641  двор  (51,4%).  Около  черты  бедности  находятся  185  дворов  (14,8%),
а  бедными  можно  считать  182  двора  (14,6%).
 Имущественная  дифференциация  крестьянства  заметна  и  в  остальных  новгородских  землях.
В  Водской  пятине  из  1  833  отдельно  описанных  крестьянских  дворов  основная  масса  (1  207,  или
65,9%)  могла,  сообразуясь  с  предложенными  критериями,  прокормить  в  лучшем  случае  только
лошадь,  корову  и  овцу.  Причем  большинство  их  (901  двор,  или  49,2%  всех  дворов)  находилось  у
черты  бедности,  испытывая  недостаток  кормов.  И  лишь  306  хозяйств  (16,7%)  имели  средний
уровень  достатка.  Более  обеспеченными  оказались  65  дворов  (3,5%).  Зажиточными  являлись
лишь  7  дворов  (0,4%),  а  бедными  можно  назвать  554  двора  (30,2%).  Если  зажиточные  крестьяне
в  этой  пятине  могли  держать  2-3  лошади,  2  коровы  и  нескольких  овец,  то  бедные  -  лишь
лошадь,  а  порой  только  овцу.
 Крестьяне  Деревской  пятины  оказываются  в  еще  худшем  экономическом  положении.
Основная  масса  дворов  (2  456  из  2  963,  или  82,9%)  имела  небольшие  укосы  и,  вероятно,  могла
прокормить  в  лучшем  случае  лошадь  с  овцой,  а  в  худшем  -  только  лошадь.  Владельцы
273  дворов  (9,2%),  скорее  всего,  имели  возможность  держать  в  своем  хозяйстве,  кроме  лошади,
еще  корову  или  двух  овец.  Всего  2  двора  (0,1%)  могли  держать,  помимо  лошади  и  коровы,  еще
 159

нескольких  овец.  В  условиях  Деревской  пятины  это  были  дворы,  так  сказать,  зажиточные.  А  к
бедным  можно  отнести  232  двора  (7,8%).  Кормов  здесь  хватало  на  содержание  только  коровы
или  овцы.
 В  Обонежской  пятине  к  зажиточным  можно  отнести  лишь  3  двора  из  810  (0,4%).  Крестьяне
здесь,  вероятно,  держали  лошадь,  корову  и  пару  овец.  К  уровню  выше  среднего  -
35  дворов  (4,3%).  К  средним  -  170  дворов  (21%).  В  условиях  этой  пятины  средними  можно,
пожалуй,  признать  дворы,  способные  прокормить  лошадь,  а  дворы,  имевшие  возможность
держать  овцу  или  корову,  следует  отнести  к  уровню  ниже  среднего  (426  дворов,  или  52,6%).
Бедными  же  в  Обонежской  пятине  оказываются  176  дворов  (21,7%),  в  которых  можно
прокормить,  скорее  всего,  только  овцу.
 Теперь  попробуем  предложить  другой  вариант  расчетов,  в  котором  за  средний  размер
волоковых  копен  приняты  5  пуд.22  Ситуация,  исходя  из  этих  расчетов,  представится  более
оптимистичной.  Причем  это  особенно  заметно  по  материалам  Шелонской  пятины,  на
пространствах  которой  крестьяне  заготавливали  на  зиму  гораздо  больше  сена,  чем  в  остальных
пятинах.  Число  зажиточных  крестьян  здесь  увеличивается  до  82  дворов  (6,6%).  Возрастает  и
число  хозяйств,  имеющих  достаток  выше  среднего  (324  двора,  или  26%).  Почти  на  прежнем
уровне  останется  число  средних  хозяйств  (657  дворов,  или  52,7%)  и  бедных  (176  дворов,  или
14,1%).  Зато  меньше  станет  хозяйств,  находящихся  у  черты  бедности  (8  дворов,  или  0,6%).
 В  Водской  пятине  число  зажиточных  дворов  останется  прежним.  Но  до  уровня  хозяйств  с
достатком  выше  среднего  поднимутся  еще  2  двора  (всего  68  дворов,  или  3,7%).  Значительно
возрастает  количество  средних  хозяйств  (611  дворов,  или  33,4%).  Почти  неизменным  окажется
число  крестьянских  дворов,  находящихся  у  черты  бедности  (908  дворов,  или  49,5%).  А  ко¬
личество  бедных  существенно  уменьшится  (239  дворов,  или  13%).
 В  Деревской  пятине  количество  зажиточных  дворов  также  останется  прежним.  Появятся
хозяйства,  имеющие  достаток  выше  среднего  (9  дворов,  или  0,3%).  Основная  же  масса
крестьянских  хозяйств  останется  у  черты  бедности  (2  529  дворов,  или  85,3%).  А  78  дворов  (2,6%)
останутся  самыми  бедными.  К  средним  хозяйствам  в  пятине  можно  будет  отнести  лишь  345
дворов  (11,6%).
 В  Обонежской  пятине  на  прежнем  уровне  останется  количество  как  зажиточных  крестьян,
так  и  бедных.  Немного  уменьшится  число  хозяйств,  находящихся  у  черты  бедности  (433  двора,
или  52,2%),  а  также  имеющих  средний  уровень  достатка  (160  дворов,  или  19,8%).  Зато
увеличится  количество  хозяйств  выше  среднего  уровня  (35  дворов,  или  4,3%).
 Итак,  теперь  можем  в  общих  чертах  охарактеризовать  особенности  дифференциации
крестьянства  в  новгородских  землях  в  конце  XV  -  начале  XVI  в.  Группа  зажиточных
крестьянских  дворов  в  них  была  крайне  невелика.  Больше  всего  зажиточных  крестьян  было  в
Шелонской  пятине.  В  остальных  пятинах  зажиточными  можно  назвать  лишь  отдельные  хо¬
зяйства.  Во  всех  пятинах  выделяется  группа  дворов  с  уровнем  достатка  выше  среднего.
Основная  масса  крестьянских  дворов  имела  хозяйство  среднего  уровня.  Однако  средний  двор
Деревской  пятины,  по  сравнению  со  средним  двором  Шелонской,  был  по  сути  бедным.
Достаточно  большое  число  дворов  можно  отнести  к  бедным.  У  бедных  крестьян  Деревской,
Обонежской  и  Бежецкой  пятин  не  хватало  кормов  для  содержания  даже  лошади.  Сталкиваясь  с
подобной  ситуацией,  крестьяне,  видимо,  урезали  рационы  кормления  скота.  Лошади  у  них,  надо
думать,  были  малосильными  и  не  могли  эффективно  обрабатывать  землю.  Будучи  изначально
поставлены  в  неодинаковые  условия,  крестьяне  при  одинаковых  затратах  труда  становились
неоднородными  в  экономическом  отношении.
 Работа,  проделанная  по  предложенной  методике,  на  наш  взгляд,  подтверждает  мнение,  что
обежное  обложение  в  конце  XV  в.  имело  неявный  механизм  одабривания  пашенных  земель  по
типу  позднейшей  системы  московского  сошного  обложения.  Можно  с  большой  долей
уверенности  утверждать,  что  природное  качество  земли  для  крестьянина  в  это  время  играло
решающую  роль.  Оно  было  своеобразным  стартовым  условием,  которое  либо  позволяло
добиться  хороших  результатов,  либо  нет.  Главный  же  вывод  сводится  к  следующему:  пред¬
посылок  к  социальному  расслоению  новгородского  крестьянства  в  конце  XV  -  начале  XVI  в.  не
существовало.
 Примечания
 1  См.,  напр.:  Неволин  К.А.  О  пятинах  и  погостах  новгородских  в  XVI  в.  СПб.,  1853;  Б  е-
л  я  е  в  И.Д.  Крестьяне  на  Руси.  Исследование  о  постепенном  изменении  значения  крестьян  в  русском
обществе.  М.,  1903;  Никитский  А.Н.  История  экономического  быта  Великого  Новгорода.  М.,  1893;
 160

Лаппо-Данилевский  А.С.  Критические  заметки  по  истории  народного  хозяйства  в  Великом
Новгороде  и  его  области  в  XV  в.  //  ЖМНП.  1895.  №  12;  Р  о  ж  к  о  в  Н.А.  Сельское  хозяйство  Московской
Руси  в  XVI  в.  М.,  1899;  Загорский  В.Ф.  История  землевладения  Шелонской  пятины  в  конце  XV  и  в
XVI  веках  //  Журнал  Министерства  юстиции.  1909.  №  8-10;  Андрияшев  А.М.  Материалы  по
исторической  географии  Новгородской  земли.  Шелонская  пятина  по  писцовым  книгам  1498-1576  гг.  I.
Списки  селений.  М.,  1914;  Новгородские  писцовые  книги  в  статистической  обработке.  I.  Погосты  и  деревни
Шелонской  пятины  по  письму  1498-1501  гг.  С  предисловием  и  статистическими  итогами
А.  А.  Кауфмана.  Пг.,  1915;  Г  невушев  А.М.  Очерки  экономической  и  социальной  жизни  сельского
населения  Новгородской  области  после  присоединения  Новгорода  к  Москве.  Т.  1.  Киев,  1915;  Г  ре  -
ков  Б.Д.  Крестьяне  на  Руси  с  древнейших  времен  до  XVII  века.  Кн.  1.  Изд.  2.  М.,  1952;
Вернадский  В.Н.  Новгород  и  Новгородская  земля  в  XV  веке.  М.;  Л.,  1961;  Т  а  р  а  к  а  н  о  в  а  -
Белкина  С.  А.  Боярское  и  монастырское  землевладение  в  Новгородских  пятинах  в  домосковское
время.  М.,  1939;  Перельман  И.  Л.  Новгородская  деревня  в  XV-XVI  вв.  //  Исторические  записки.
Т.  26;  Данилова  Л.В.  Очерки  по  истории  землевладения  и  хозяйства  в  Новгородской  земле  в
XV-XVI  вв.  М.,  1955;  Янин  В.Л.  Новгородские  посадники.  М.,  1962;  К  о  ч  и  н  Г.Е.  Сельское  хозяйство
на  Руси  в  период  образования  Русского  централизованного  государства.  Конец  XIII  -  начало  XVI  в.  М.;  Л.,
1965;  Мюллер  Р.Б.  Очерки  по  истории  Карелии  XVI-XVII  вв.  Петрозаводск,  1947;  Битов  М.В.
Историко-географические  очерки  Заонежья.  Из  истории  сельских  поселений.  М.,  1962;  и  др.
 2  Аграрная  история  Северо-Запада  России.  Вторая  половина  XV-XVI  в.  Л.,  1971.  С.  368-370.
 3Горская  Н.А.,  Милов  Л.В.  Некоторые  итоги  изучения  аграрной  истории  Северо-Запада
России  //  История  СССР.  1982.  №  2.  С.  70-71.  Таблицы  1,2,  3.
 4 	Там  же.  С.  72-73.
 5 	М  и  л  о  в  Л.В.  Великорусский  пахарь  и  особенности  российского  исторического  процесса.  М.,  1998.
С.  22.
 6 	Новгородские  писцовые  книги,  изданные  Археографической  комиссией  (далее:  НПК).  Т.  IV.  СПб.,
1886;  Т.  V.  СПб.,  1906.
 7 	НПК.  Т.  I.  СПб.,  1859;  Т.  II.  СПб.,  1862.
 8 	Там  же.  Т.  III.  СПб.,  1868;  Переписная  окладная  книга  по  Новугороду  Вотьской  пятины  7008  года
(вторая  половина),  изданная  Московским  обществом  истории  и  древностей  российских.  М.,  1851.
 9 	Писцовые  книги  Обонежской  пятины  1496  и  1563  гг.  Л.,  1930.
 10 	НПК.  Т.  VI.  СПб.,  1910.
 11 	М  и  л  о  в  Л.В.,  Булгаков  М.Б.,  Г  арскова  И.М.  Тенденции  аграрного  развития  России
первой  половины  XVII  столетия.  Источники,  компьютер  и  методы  исследования.  М.,  1986.  С.  7.
 12 	Там  же.  С.  38.
 13 	См.:  Дегтярев  А.Я.  Показатели  качества  земли  в  писцовых  книгах  XVI  века  (достоверность  и
методика  применения)  //  Проблемы  истории  феодальной  России.  Сборник  статей  к  60-летию.  В.В.  Мавро-
дина.  Л.,  1971.  С.  136.
 14 	НПК.  Т.  IV.  Стб.  137.
 15 	Там  же.  Т.  I.  Стб.  762.
 16 	Там  же.  Т.  IV.  Стб.  3-4.
 17 	Там  же.  Т.  II.  Стб.  94.
 18 	М  и  л  о  в  Л.В.  Указ.  соч.  С.  234.
 19 	Там  же.  С.  220.
 20 	В  реальной  жизни,  конечно,  крестьяне  не  всегда  придерживались  необходимых  для  скота  рационов
кормления.  Недостаточная  обеспеченность  кормами  приводила  к  жесточайшей  экономии  и  в  последующие
века,  когда  сено  заменялось  соломой.  Даже  отелившихся  коров  кормили  мякиной  с  мелкой  соломой,  а
лошадей  зачастую  лишь  мякиной  и  яровой  соломой.  Бывали  времена,  когда  сена  не  хватало  и  овцам  (см.  об
этом  подробнее:  Милов  Л.В.  Указ.  соч.  С.  225-226).  В  данном  случае  укос  в  10  копен  явно  недостаточен
для  содержания  лошади  даже  с  учетом  экономии  кормов.  Стоит,  видимо,  предположить,  что  все-таки
имелись  еще  неучтенные  писцами  сенокосные  угодья.  Однако  сокрытие  укосов  не  могло  происходить
в  массовом  порядке.
 21 	Возможно,  здесь  мы  имеем  дело  с  опиской,  либо  с  ошибкой,  как,  впрочем,  и  в  других  случаях,  когда
в  новгородских  писцовых  книгах  записано  слишком  большое  количество  копен  сена.  Так,  например,  в
Паозерье  и  Заверяжье  Шелонской  пятины  писцами  описан  крестьянский  двор  с  укосом  в  400  копен  (НПК.
Т.  IV.  Стб.  15).  Вопрос  нуждается  в  дальнейшем  исследовании,  так  как  предположений  может  быть  много.
 22 	См.:  Абрамович  Г.В.  Некоторые  изыскания  из  области  русской  метрологии  XV-XVI  вв.
(коробья,  копна,  обжа)  //  Проблемы  источниковедения.  Т.  XI.  М.,  1963.  С.  368.
 6  Отечественная  история,  №  4
 161

©  2001  г.  А.Е.  ЧЕКУНОВА
 ВИДОВЫЕ  ОСОБЕННОСТИ  И  ТЕРМИНОЛОГИЯ
 ПИСЬМЕННЫХ  ИСТОЧНИКОВ
 КОНЦА  XVII-ПЕРВОЙ  ЧЕТВЕРТИ  XVIII  ВЕКА
 Проблема  исторической  обусловленности  возникновения,  дальнейшего  функционирования  и
терминологии  источников  разных  видов  неоднократно  уже  поднималась  в  научной  литературе.
В  ней,  в  частности,  убедительно  показана  плодотворность  рассмотрения  источников  как
феноменов  исторических  эпох1.  В  учебной  же  литературе  по  источниковедению  этот  вопрос
почти  не  рассматривался,  хотя  справедливо  отмечалось,  что  "особенности  социально-экономи¬
ческого  развития,  перемены  в  государственном  и  общественном  устройстве...  острая  полити¬
ческая  борьба  -  все  это  обусловило  количественный  рост  разнообразных  письменных  источ¬
ников,  появление  некоторых  их  новых  видов"2.  Однако  столь  однозначное  суждение  не  совсем
верно,  ибо  в  истории  письменных  источников  можно  наблюдать  как  эволюционные,  так  и
переломные  периоды.  Даже  при  эволюционном  развитии  тех  или  иных  источников  (например,
актов,  летописей)  их  форма  и  содержание  постепенно  приобретают  новые  черты.  В  перелом¬
ные  же  моменты  истории  за  короткий  срок  происходили  резкие  изменения  видового  состава  и
терминологии  в  корпусе  письменных  источников.  Одним  из  таких  периодов  был  конец  XVII  -
первая  четверть  XVIII  в.,  считающийся  в  отечественной  истории  переходным  от  "старой"
к  "новой"  России3.
 В  данной  статье  предпринята  попытка  проследить  процессы,  происходившие  в  видовом  со¬
ставе  и  терминологии  письменных  источников  в  последней  четверти  XVII  в.  и  в  первой
четверти  XVIII  в.  Автор  не  претендует  на  то,  чтобы  считать  свои  суждения  окончательными,  но
убежден,  что  поставленная  проблема  имеет  не  только  научно-источниковедческое,  но  и
архивно-прикладное  значение.  В  самом  деле,  почему  один  и  тот  же  источник  одни  иссле¬
дователи  называют  летописью,  другие  -  мемуарами,  а  третьи  -  исторической  повестью;  к  како¬
му  виду  источников  отнести,  например,  "записки",  "ведомости",  "летопись  моей  жизни",
"домовую  летопись"  и  т.д.?
 Зарождение  абсолютной  монархии  в  России  большинство  историков  связывает  со  второй
половиной  XVII  в.,  когда  личная  власть  царя  в  политическом,  административном  и  военном
управлении  заметно  усиливается.
 Уложение  1649  г.  было  тогда  основным  источником  права.  Наряду  с  ним  в  это  время  функ¬
ционировали  и  другие  законодательные  акты  -  статьи  (статейные  списки),  наказы,  указы  (царя
или  царя  совместно  с  Боярской  думой),  боярские  приговоры.  Количество  их  непрерывно  воз¬
растало,  однако  каких-либо  четких  разграничений  между  сферами  применения  этих  разновид¬
ностей  тогда  не  сложилось.  Как  отмечал  В.Н.  Латкин,  к  концу  XVII  столетия  "составилось
обширное  законодательство,  отдельные  части  которого  сплошь  и  рядом  противоречили  друг
другу  и  отменяли  друг  друга,  так  что  разобраться  во  всей  массе  законодательного  материала  не
было  никакой  возможности"4.
 К  началу  XVIII  в.  становится  очевидным  и  несоответствие  действовавших  в  стране  законо¬
дательных  актов  тем  преобразованиям,  к  которым  приступил  Петр  I.  Поворот  на  новый  путь
сопровождался  изданием  новых  законодательных  актов.  В  актах  первой  четверти  XVIII  в.  уже  в
полный  голос  утверждается,  что  "его  величество  есть  самовластный  монарх,  который  никому
на  свете  о  своих  делах  ответу  дать  не  должен",  и  что  "монархов  власть  есть  самодержавная,
которым  повиноватися  сам  Бог  за  совесть  повелевает"  5.
 Число  новых  актов,  имевших  силу  закона,  быстро  возрастает  с  1696  г.,  т.е.  с  начала  едино¬
личного  правления  Петра  I.  Используя  иностранные  источники,  царь  и  его  помощники  впервые
ввели  в  законодательную  терминологию  много  западноевропейских  слов.  Акты  петровско¬
го  времени  уже  одним  своим  названием  (регламенты,  артикулы,  манифесты,  табели  и  т.д.)
взрывали  привычный  мир  слов  и  должны  были  дать  понять  российским  подданным,  что  они
имеют  дело  с  новой  эпохой,  порывающей  со  старыми  "замерзелыми"  обычаями  и  традициями.
Н.А.  Воскресенский  писал,  что  законодательство  царя  было  направлено  прежде  всего  на
слом  старой  общественной  и  государственной  системы,  которая  задерживала  экономическую
и  общественную  жизнь,  на  установление  новых  законов,  облегчавших  развитие  свежих  сил  **  Чекунова  Антонина  Ефимовна,  кандидат  исторических  наук,  доцент  Российского  государственного
гуманитарного  университета.
 162

в  стране6.  Желание  Петра  I  в  исторически  короткий  срок  превратить  Россию  в  европейскую
державу  привело  к  тому,  что  его  законодательство  носило  форсированный  характер,  поэтому,
как  отмечают  исследователи,  среди  множества  утвержденных  им  распоряжений  было  немало
таких,  которые  не  содержали  в  себе  ничего  законодательного7.  Ни  в  первой  четверти  XVIII  в.,
ни  позже  не  существовало  четкого  определения  закона.  Названия  законодательных  актов  не
всегда  соответствовали  их  содержанию,  а  нередко  вопросы,  составлявшие  предмет  и  содержа¬
ние  одних  актов  (например,  регламентов),  получали  оформление  через  другие  (указы).  Ино¬
странные  термины  благополучно  уживались  с  такими  названиями  законодательных  актов,  как
"жалованные  грамоты",  "указы",  "именные  указы"  и  т.д.
 С  конца  XVII  в.  изменения  затрагивают  и  делопроизводственные  документы.  Указами  от
12  июня  и  11  декабря  1700  г.  впервые  была  предпринята  попытка  упразднения  столбцовой
формы  делопроизводства  в  приказах  и  введения  тетрадной8.  Составители  указов  не  сомнева¬
лись  в  том,  что  "как  учнуть  писать  в  лист  и  на  обеих  сторонах  в  тетради,  бумаге  расходу  будет
меньше,  да  и  в  тетрадях  и  в  книгах  лежа  дела  прочнее"  (не  расклеиваются)9.  К  осени  1702  г.
новая  форма  делопроизводства  полностью  вытеснила  столбцы  из  центрального  аппарата.
Постепенно  их  стали  запрещать  и  во  всех  нижестоящих  ведомствах.
 Как  известно,  самая  крупная  административная  реформа  Петра  I  была  связана  с  заменой
многочисленных  и  громоздких  приказов  коллегиями.  Создание  коллегий  сначала  не  было
сопряжено  с  разработкой  каких-либо  новых  правил  по  организации  делопроизводства  в  цент¬
ральных  учреждениях  страны.  В  именном  указе  от  15  января  1719г.,  т.е.  уже  после  составления
первой  черновой  редакции  Генерального  регламента,  всем  коллегиям  предписывалось  до  конца
текущего  года  "управлять...  дела  по  старому  манеру",  а  с  1720  г.  -  "по-новому"10.  Издание
28  февраля  1720  г.  Генерального  регламента  в  законодательном  порядке  определило  структуру,
штат,  права  и  обязанности  должностных  лиц,  порядок  работы  коллегий  и  других  новых  цент¬
ральных  учреждений.  Авторы  учебных  пособий  по  делопроизводству  единодушны  в  том,  что
Генеральный  регламент  "давал  законченную  организационную  форму  и  систему  норм  по  доку¬
ментированию  деятельности  коллегий"  п.  Однако  в  самом  Генеральном  регламенте  не  находим
оснований  для  подобного  утверждения,  так  как,  определяя  общую  структуру  и  принципы
деятельности  коллегий,  он  не  учреждал  новые  виды  (разновидности)  делопроизводственных,
законодательных  документов,  а  лишь  содержал  общие  рекомендации  по  их  составлению.
Скорее,  это  была  генеральная  модернизация  документной  формы.  А.А.  Лукашевич,  анализируя
текст  Генерального  регламента  и  его  первоначальной  редакции,  установил,  что  его  составители
так  и  не  определили  окончательно  номенклатуру  исходящих  из  коллегий  документов  и
ограничились  лишь  общими  пожеланиями12.
 Переход  к  "управлению  дел"  в  новых  центральных  учреждениях  "по  новому  манеру"  не
мог  произойти  одномоментно,  несмотря  на  правительственные  угрозы  жестоких  наказаний.
Упраздненные  приказы  за  многие  десятилетия  своей  работы  накопили  огромный  опыт  в
составлении  разного  рода  служебных  документов,  поэтому  введение  законодательным  путем
новых  видов  документов  не  привело  к  быстрому  и  окончательному  вытеснению  прежних.  Да  и
в  самом  Генеральном  регламенте  не  было  жесткого  закрепления  за  документом  одного
названия.  Отсюда  полисемия  делопроизводственных  терминов,  которая  видна  на  всех  стадиях
его  разработки.  Даже  в  опубликованном  тексте  Регламента  допускалось  двойственное  употреб¬
ление  терминов:  "журнал"  -  "повседневная  записка",  "указ"  -  "грамота",  "концепты"  -  "сочине¬
ния  черные",  "сочинения  всяких  указов  и  доношений",  "патенты"  -  "жалованная  грамота  на
чин",  "мемориалы"  -  "доношения"  и  т.д.  Таким  образом,  Генеральный  регламент  законода¬
тельно  закрепил  функционирование  равнозначных  слов-синонимов,  что,  конечно,  не  способ¬
ствовало  улучшению  делопроизводства  не  только  в  коллегиях,  но  и  в  других  учреждениях
страны.  Текст  Регламента  настолько  перенасыщен  иностранными  словами,  что  оказался  не¬
обходим  словарь  ("Толкование  иностранных  речей"),  составленный  как  приложение  к  нему.
 Наблюдения  А.А.  Лукашевича  над  редакциями  Генерального  регламента  позволили  сделать
важный  вывод  о  том,  что  составители  этого  законодательного  акта  видели  свою  основную
задачу  в  организации  документооборота  в  новых  центральных  учреждениях,  а  порядок  состав¬
ления,  оформления  и  функции  отдельного  документа  не  стали  (по  разным  причинам)  "объек¬
том  всесторонней  нормализации".  В  этих  условиях  авторы  Генерального  регламента  меньше
всего  уделяли  внимания  формулярам  документов,  хотя  попытки  создания  "образцовых  писем"
все  же  были.  Так,  например,  нотариусу  предписывалось,  "чтоб  он...  протокол  держал...  сле¬
дующим  образом:  прежде  надлежит  вверху  листа  год  и  число  написать,  потом  присутствующие
члены  записать",  затем  -  вести  записи  ("записывать")  в  строгом  соответствии  с  теми  указа¬
ниями,  которые  подробно  перечислялись  в  главе  XXX  ("О  должности  нотариуса")13.  Другим
примером  может  служить  регламент  (устав)  Главного  магистрата  от  16  января  1721  г.,  довольно
 6*
 163

подробно  определявший  многообразные  функции  этого  учреждения  и  обязывавший  его
составлять  "генеральное  доношение...  в  Сенат"  по  приложенному  формуляру14.
 Процессы,  происходившие  с  документами  центрального  аппарата,  не  могли  не  повлиять  на
форму  и  названия  документов  нижестоящих  органов  управления,  но  здесь  изменений  было
значительно  меньше.  Так,  например,  по  наблюдениям  Г.Д.  Капустиной,  в  течение  первой
четверти  XVIII  в.  среди  актов,  собранных  в  Московской  крепостной  конторе,  не  возникает
новых  разновидностей15.  Однако  другие  исследователи  отмечают  появление  новых  актов
(договоров,  контрактов),  не  имеющих  еще  устойчивой  формы16.  Вместе  с  тем  историки  едино¬
душно  отмечают  не  только  исчезновение  некоторых  видов  актов  (таких,  как  служилые  кабалы,
поступные,  меновные,  ссудные  записи  на  крестьян  и  т.д.),  но  и  то  новое,  что  появилось  в  актах
XVIII  в.  Бурные  петровские  преобразования  во  всех  сферах  жизни  страны  уже  трудно  было
отразить  в  старых  формах.  Подьячие  (писцы),  не  имея  новых  нормативных  образцов,  "не  всегда
могли  отнести  тот  или  иной  документ  к  какому-то  одному  виду  известных  им  актов  и  присваи¬
вали  им  произвольные  названия".  Поэтому  в  тот  период  "в  одной  и  той  же  разновидности  актов
воплощались  разные  формы  личных  отношений,  различные  формы  производства"17.  И  одно¬
временно  разными  актами  (такими,  например,  как  жилыми,  наемными,  подрядными  записями)
нередко  оформлялся  наем  работников,  находившихся  в  равных  условиях.  Правительство  все  же
пыталось  законодательным  путем  внести  некоторые  изменения  в  устоявшийся  в  течение
многих  десятилетий  формуляр  актов,  например,  отменяются  отжившие  словосочетания  типа
"се  яз".  В  целом  они  становятся  менее  архаичными18.  Таким  образом,  в  течение  первой  чет¬
верти  XVIII  в.  шла  в  основном  выработка  более  четких  форм  актов,  продолжавшаяся  и  в  по¬
следующие  десятилетия.
 В  начале  XVIII  в.  эволюция  затронула  и  такой  массовый  документ,  как  челобитные.  В  XVI-
XVII  вв.  челобитными  называли  всякого  рода  прошения,  официальные  заявления,  доносы,
жалобы  на  имя  царя,  членов  его  семьи,  патриарха,  феодала.  Многозначные  функции
челобитных  обусловили  не  только  их  распространение  во  всех  слоях  русского  общества,  но  и
разнообразие  в  наименованиях  -  изветные,  мировые,  явочные,  ставочные  и  др.  В  начале  1702  г.
был  издан  именной  указ,  в  котором  предписывалось  писать  в  челобитных  «государскую  честь
новым  изложением:  в  начале  -  "Державнейший  царь,  государь  милостивейший",  а  потом  писать
дело,  а  перед  прошением  вместо  "милосердого"  -  "всемилостивейший  государь  прошу  Вашего
величества",  а  потом  прошение;  а  по  прошении  совершить  "Вашего  величества  нижайший  раб".
И  над  тем  писать  челобитчикам  имена  свои  с  прозванием,  и  месяц,  и  число,  и  год;  а  по
прежнему  обыкновению  в  челобитных  его  царского  величества  именования  титл  не  писать»19.
В  последующих  законодательных  актах  не  прослеживается  четкого  различия  между
челобитными  и  доношениями.  В  1723  г.  Петр  I  именным  указом  потребовал,  чтобы  челобитные
и  доношения  "писать  пунктами  так  чисто,  дабы  что  писано  в  одном  пункте,  в  другом  бы  того  не
было".  Далее  приводилась  "форма  челобитным",  а  заканчивался  указ  обычной  для  того
времени  угрозой:  "А  ежели  кто  будет  иным  образом...челобитные  принимать,  то  яко
нарушитель  государственных  прав  наказан  будет..."20  Однако  традиционные  формы  чело¬
битных  уступали  место  новым,  составленным  "по  пунктам",  очень  медленно  (особенно  в  про¬
винции).  Поэтому  и  во  второй  половине  XVIII  в.  челобитные  писали,  придерживаясь  разных
формуляров,  и  в  одном  документе  одновременно  употреблялись  старые  и  новые  словосо¬
четания  ("...бьет  челом,  слезно  плачется  сирота  ваш...  и  о  чем  мое  прошение,  тому  следует
ниже"21).  Термины  "челобитные",  "прошения",  "доношения"  почти  до  конца  XVIII  в.  имели
разнозначное  употребление  как  в  центральных  учреждениях,  так  и  на  местах.
 Условия  возникновения  и  эволюции  наиболее  распространенных  документов  делопроизвод¬
ства  в  светских  вотчинах  XVIII-XIX  вв.  рассмотрены  в  ряде  работ,  среди  которых  прежде  всего
нужно  выделить  исследования  И.Ф.  Петровской  и  Б.Г.  Литвака,  пришедших  к  выводу,  что
общая  реорганизация  управления,  начавшаяся  петровскими  реформами,  прямо  и  непосред¬
ственно  влияла  и  на  реорганизацию  форм  и  практики  вотчинного  делопроизводства22.  Однако
основное  внимание  эти  исследователи  уделили  эволюции  вотчинных  документов  послепет¬
ровского  времени.  При  этом  они  вынуждены  были  ограничиться  изучением  делопроизводства
крупных  светских  вотчин.  Чтобы  более  конкретно  представить  себе  функционирование  вот¬
чинных  документов  в  первой  четверти  XVIII  в.,  обратимся  к  документации  Донского  мона¬
стыря.  Начавшиеся  петровские  реформы,  активное  вмешательство  правительства  в  жизнь
Церкви  заставляют  власти  монастыря  постепенно  заимствовать  опыт  правительственных
учреждений,  больше  внимания  уделять  делопроизводству  и  особенно  ведению  нормативно¬
учетных  документов.  В  1723-1724  гг.  в  монастыре  составляются  типовые  инструкции  для
строителей  (наместников)  и  приказчиков.  Рассчитанные  на  длительный  срок  действия,  они  не
содержали  подробных  сведений  о  состоянии  сельского  хозяйства  в  монастырских  вотчинах,  но  в
 164

них  скрупулезно  перечислялись  обязанности  вотчинных  управителей  и  крестьян.  В  целом  они
носили  административно-полицейский  характер23.  В  отличие  от  нормативных  документов,  мало
изменился  видовой  состав  монастырских  хозяйственных  книг  (приходо-расходных,  ужинно¬
умолотных  и  др.).  В  конце  XVII  в.  хозяйственные  книги  были  хорошо  известны  в  вотчинах
Донского  монастыря  и  являлись  почти  всеобъемлющими  документами  текущего  учета  статей
дохода  и  расходов.  В  это  время  они  имели  уже  сложившийся  формуляр,  который  мало  чем
отличался  от  формуляра  подобных  книг  других  монастырей.  Однако  правительственная  пере¬
пись  начала  XVIII  в.  обнаружила,  что  приходо-расходные  книги  не  велись  в  приписном  Видо-
гожском  монастыре  и  Введенской  пустыни,  а  также  в  вологодской  и  подмосковной  вотчинах.
В  приписном  Жиздринском  монастыре  хозяйственные  книги  были  заведены  только  в  1695  г.
Местные  монастырские  власти  объясняли  их  отсутствие  скудостью  своих  вотчин.  До  начала
XVIII  в.  в  приписных  монастырях  денежные  приходо-расходные  книги  заводились  в  разные
месяцы.  В  результате  перехода  к  январскому  летосчислению  после  1700  г.  1  января  постепенно
становилось  отправной  датой  при  их  составлении  во  всех  вотчинах.
 В  связи  с  секуляризацией  части  монастырских  доходов  в  Донском  монастыре  и  приписных  к
нему  начиная  с  1704  г.  наблюдается  появление  большого  количества  "однопредметных  книг
учета"  (выражение  Б.Г.  Литвака),  в  которые  записывали,  минуя  основную  приходную  книгу,
"кружечные",  "вкладные",  "пустотные"  и  другие  денежные  поступления24.  Видимо,  боязнь
потерять  и  эти  доходы  заставила  монастырские  власти  умалчивать  о  некоторых  поступлениях.
Вследствие  этого  государственные  учреждения  стали  требовать  от  монастырских  властей
присылать  "ведомости"  ("ведомости  по  пунктам")  с  перечислением  всех  денежных  доходов  и
расходов.  Так  появился  новый  вид  документации.  Но  и  составляя  "ведомости",  монастырские
власти  указывали  не  все  денежные  поступления.
 Таким  образом,  делопроизводственная  документация  Донского  монастыря  в  конце  XVII-
первой  четверти  XVIII  в.  не  претерпела  особых  изменений.  И  хотя  наряду,  с  традиционными
названиями  вотчинных  документов  появляются  новые,  их  было  немного,  они  мало  изменили
видовой  состав  документов  монастыря.  Монастырские  власти,  напуганные  частичной  секуляри¬
зацией  церковных  вотчин  и  общей  политикой  Петра  I  по  отношению  к  духовенству,  заимство¬
вали  прежде  всего  "дух"  новых  центральных  учреждений.  Архимандрит  и  братский  совет  по¬
степенно  усваивают  карательную  терминологию  петровских  указов.  В  сентябре  1724  г.  архи¬
мандрит  "приговорил"  исполнять  в  вотчинах  указы  из  Москвы  в  течение  двух  дней,  а  "по  все-
конечной  мере  в  три  дни,  а  срочныя  к  срокам".  Невыполнение  распоряжений  в  срок  нака¬
зывалось  штрафом.
 Сравнивая  вотчинные  документы  Донского  и  других  монастырей  с  соответствующими  доку¬
ментами  светских  имений  конца  XVII  -  первой  четверти  XVIII  в.,  можно  убедиться,  что  в  их
структуре  и  видовом  составе  происходили  сходные  явления.  Петровское  правительство,  не
создав  четкой  номенклатуры  документов  в  центральном  аппарате,  довольно  редко  пыталось
внести  какие-либо  нововведения  в  вотчинное  делопроизводство.  Ощутимые  перемены  в  дело¬
производстве,  в  частности  в  наименовании  документов,  начинаются  с  20-х  гг.  XVIII  в.
 В  условиях  начавшейся  Северной  войны  потребность  абсолютистского  государства  в  более
или  менее  точных  сведениях  о  подданных  привела  к  появлению  новых  источников  по  учету
населения.  Указ  Петра  I  от  14  апреля  1702  г.  обязал  священников  приходских  церквей  Москвы
еженедельно  представлять  в  Патриарший  приказ  "ведомости  о  новорожденных  и  умерших"  25.
По  мнению  Д.Н.  Антонова  и  И.А.  Антоновой,  этот  указ  свидетельствует  о  том,  что  подобные
"ведомости  уже  составлялись  на  основе  метрических  книг"26.  Вряд  ли  можно  с  ними  согла¬
ситься,  ибо  для  законодательной  практики  Петра  I  (особенно  в  начале  XVIII  в.)  была  харак¬
терна  поспешность,  а  иногда  и  случайность  издания  того  или  иного  нормативного  акта,  когда
сначала  заявлялось  о  намерении,  а  лишь  затем  издавался  указ,  объясняющий  суть  мероприятия.
По  всей  вероятности,  так  было  и  с  церковным  учетом  православного  населения  России27.
На  сегодняшний  день  не  выявлены  ведомости  1702  г.,  но  косвенные  сведения  об  их  составлении
в  том  же  году  имеются  в  газете  "Ведомости".  2  января  1703  г.  в  ней  лаконично  сообщается:
"На  Москве  ноября  с  24  числа  по  24  декабря  родилось  мужска  и  женска  полу  386  человек"  28.
Ведомости  о  числе  родившихся  и  умерших  в  Москве  за  весь  1703  г.  и  за  11  месяцев  1704  г.,
выявленные  в  фонде  Монастырского  приказа,  приводит  С.М.  Соловьев29.
 В  1722  г.  составление  метрических  книг  становится  обязательным  повсеместно.  Священни¬
кам  было  объявлено:  "Иметь  всяк  у  себя  книги,  которые  обычне  нарицаются  метрики,  то  есть
книги  записные,  в  которых  записывать  прихода  своего  младенцев  рождение  и  крещение  со
значением  года  и  дня  и  с  именованием  родителей  и  восприемников...  Да  в  тех  же  книгах
записывать  своего  прихода  лица,  браком  сочетаемые.  Тако  ж  и  умирающие...  и  погре¬
баемые"  30.  В  1724  г.  Синод,  "требуя  ведать  о  количестве  всего  Российского  государства  людей
 165

рождающихся,  и  в  брачное  супружество  совокупляющихся,  и  умирающих",  не  только  напомнил
священникам  о  необходимости  составления  метрических  книг,  но  и  разработал  их  "образец"  31.
С  того  времени  формуляр  метрических  книг  в  течение  XVIII  в.  не  претерпел  существенных
изменений32.
 Однако  Петр  I  хотел  поставить  жизнь  людей  под  постоянный  контроль.  В  1697  г.  молодой
царь  вместе  с  патриархом  Адрианом  поддержал  инициативу  новгородского  митрополита
Корнилия,  заключавшуюся  в  составлении  приходскими  священниками  росписей  "о  прихожанах,
бывших  и  не  бывших  у  исповеди  и  святого  причастия  в  Великий  пост"  33.  По  всей  вероятности,
на  местах  приходские  священники  приступили  к  составлению  ежегодных  исповедных  росписей,
ведомостей  и  книг  исповедовавшихся  и  неисповедовавшихся  лишь  после  указов  1716  и  1718  гг.34
В  указах  не  сообщалось  о  форме  этих  документов.  По-видимому,  первоначально  ведомости
представляли  собой  обычные  списки  прихожан,  бывших  и  не  бывших  на  исповеди35.
 К  концу  XVII  в.  существование  многих  повествовательных  источников  также  было  уже
невозможно,  так  как  на  этом  этапе  они  потеряли  свое  прежнее  значение.  Наиболее  убеди¬
тельным  примером  этого  явления  могут  служить  летописи,  которые  к  концу  XVII  в.  постепенно
утрачивают  отличительные  особенности  своего  содержания,  стиля,  языка36.  По  наблюдениям
Д.С.  Лихачева,  "летопись  все  более  становилась  сводом  важнейших  государственных  докумен¬
тов:  разрядов,  статейных  списков,  реестров  и  т.д."  37  Как  отмечают  исследователи,  во  второй
половине  XVII  в.  старая  форма  летописи  уже  не  могла  вместить  новое,  более  богатое  содержа¬
ние  исторического  знания3**.  Форма  погодных  записей  сковывала  летописцев,  не  позволяла  им
показать  внутреннюю,  причинную  связь  описываемых  событий.  Летописная  форма  не  всегда
также  позволяла  высказать  авторское  отношение  к  событиям  прошлого  и  настоящего.  В  этих
условиях  появляются  и  широко  распространяются  краткие  летописцы,  летописные  записи  об
отдельных  событиях,  в  которых  преобладает  связное  причинно-следственное  повествование.
Но  многовековая  традиция  не  могла  не  повлиять  на  вновь  появляющиеся  источники.  Ха¬
рактерная  для  летописей  форма  "в  лето"  перешла  в  исторические  труды,  повести,  воспомина¬
ния  и  другие  произведения,  создаваемые  на  рубеже  столетий.  Так,  например,  исторические  со¬
чинения,  хотя  и  были  по  содержанию  далеки  от  летописей,  но  по  форме  очень  напоминали  их39.
 Угасание  традиционного  государственного  летописания  происходило  параллельно  с  его  воз¬
рождением  или  возникновением  в  провинции  -  в  уездных  городах,  монастырях,  среди  различ¬
ных  слоев  русского  общества.  Благодаря  исследованиям  последних  десятилетий  можно  утверж¬
дать,  что  летописное  дело  в  XVII-XVIII  вв.  находилось  не  в  состоянии  упадка,  а  развивалось,
продолжая  традиции.  Так,  например,  в  Сибири  на  рубеже  XVII-XVIII  вв.  в  составлении  лето¬
писей  принимают  участие  дьяки  и  подьячие,  и,  видимо,  поэтому  летописание  имеет  более
деловой,  "мирской"  характер  сравнительно  с  первой  четвертью  XVII  в.40  В  новгородских  лето¬
писях  XVII  в.  появляются  элементы  исторического  исследования,  что,  несомненно,  сближает  их
с  некоторыми  сочинениями  историков  XVIII  в.  Составители  летописей  уже  не  уделяли  боль¬
шого  внимания  хронологической  последовательности  известий  и  широко  привлекали  актовый
материал  и  проч.  1
 К  числу  угасающих  нарративных  источников  относятся  также  статейные  списки.  Просу¬
ществовав  с  начала  XVI  в.  как  единовременные  отчеты  русских  дипломатов,  составлявшиеся  в
форме  регулярных  записей  по  "статьям"  с  информацией  о  виденном  и  слышанном,  они  исче¬
зают  в  первой  четверти  XVIII  в.,  с  образованием  русских  постоянных  дипломатических
представительств  за  рубежом42.  Теперь  русские  дипломаты,  находясь  продолжительное  время  в
стране,  могли  регулярно  по  почте  посылать  в  Россию  свои  донесения.  В  первой  четверти
XVIII  в.  отчетность  послов  по  традиции  еще  называлась  "статейными  списками",  но  по  сущест¬
ву  она  утрачивает  свои  прежние  структуру  и  назначение.  Примером  может  служить  документ,
принадлежащий  перу  известного  дипломата  петровского  времени  А.  А.  Матвеева.  На  переплете
чернового  автографа  дипломатом  выведено  латинское  название  его  труда  -  "01агш8  рпуа!ае
1еца1кмш  ас1  Аи1ат  СаШае",  т.е.  "Дневник  неофициальной  миссии  к  французскому  двору".
Первые  записи  Матвеева  о  посольстве  во  Францию  (1705-1706)  имеют  форму  традиционного
статейного  списка.  Прибыв  в  Париж,  дипломат  обязательные  дневниковые  записи  дополняет
описанием  площадей,  улиц,  зданий,  памятников,  поездок  в  Версаль  и  называет  свой  труд
"архивом"  и  "книгой".  Исследователи  полагают,  что  секретный  характер  миссии  не  позволил
А.А.  Матвееву  подробно  излагать  содержание  переговоров,  которые  он  вел  в  Париже.  Настоя¬
щий  статейный  список,  т.е.  составленный  по  всем  правилам  официальный  отчет  Матвеева  о  его
поездке  во  Францию,  был  им  подготовлен  по  требованию  Коллегии  иностранных  дел  лишь  в
конце  1722  г.  Он  содержит  лишь  краткое  изложение  хода  переговоров  и  результатов
посольства43.  Разноречивость  в  названии  автором  своего  труда  породила  различия  в  суждениях
исследователей  о  видовой  принадлежности  источника.  Если  для  одних  это  художественно¬
 166

публицистическое  произведение  в  жанре  путешествия44,  то  другие  относят  его  к  статейным
спискам,  которые  при  этом  во  многом  потеряли  свои  традиционные  особенности45.
 Важнейшим  событием  культурной  жизни  России  явилось  издание  первой  газеты,  положив¬
шей  начало  отечественной  периодической  печати.  16  декабря  1702  г.  Петр  I  "указал...  печатать
куранты,  а  для  печати  тех  курантов  ведомости,  в  которых  приказах  о  чем  ныне  какие  есть  и
впредь  будут,  присылать  из  тех  приказов  в  Монастырский  приказ...  а  из  Монастырского  при¬
каза  те  ведомости  отсылать  на  Печатный  двор"  46.  Газета  называлась  по-разному:  "Ведомости",
"Ведомости  Московского  государства",  "Подлинное  доношение",  "Реляция",  а  отдельные  номе¬
ра  издавались  без  заглавия.  Она  во  многом  продолжила  традиции  своей  рукописной  пред¬
шественницы  XVII  в.,  названия  которой  также  были  весьма  неустойчивы:  "Куранты",  "Куранты
о  всяких  вестях",  "Вести",  "Вестовые  письма"  и  т.д.47  Как  отмечают  исследователи,  первая  пе¬
чатная  газета  в  России  во  многом  усвоила  традиции  западных  газет  того  времени  -  в  ней  изла¬
гались  только  факты  без  объяснения  их  причин,  без  оценок.  Газета  выходила  нерегулярно,  и,
видимо,  неслучайно  находившиеся  в  России  иностранцы  не  воспринимали  ее  как  периодическое
издание.  Так,  например,  французский  посланник  де  Лави  в  своем  донесении  из  Петербурга  от
27  мая  1717  г.  сообщал:  "Здесь...  от  публики  тщательно  скрывают  дурные  известия  и  сообщают
лишь  то,  что  может  нравиться  народу,  а  часто  выдумывают  их  единственно  для  его  усыпления.
Здесь  нет  обычая  печатать  какую-либо  газету;  правда  появляются  летучие  листки  об  успехах
его  царского  величества,  но  весьма  редко  упоминается  о  том,  что  происходит  в  стране"4  .
 Термин  "газета"  в  названии  отечественного  периодического  органа  появился  лишь  в  1809  г.
Однако  само  слово  (фр.  -  gazette,  итал.  -  gazetta)  уже  в  начале  XVIII  в.  хорошо  знали  находив¬
шиеся  за  границей  русские  люди  и  особенно  дипломаты49.
 Термин  "журнал"  в  принятом  ныне  значении  также  не  сразу  утвердился  в  нашей  стране.
Между  тем  иностранные  слова  "юрнал",  "диурнал"  стали  употребляться  в  России  с  конца
XVII  в.50  Так  называли  группу  различных  по  содержанию,  но  сходных  по  форме  источников.
В  составленном  по  распоряжению  Петра  I  первом  словаре  иностранных  слов,  входивших  в
русскую  речь,  "юрнал"  определялся  как  "поденная  записка  всяких  случаев"51.  Это  название
стали  носить  военные  (походные)  "юрналы",  первый  из  которых  был  заведен  во  время
Азовского  похода  в  мае  1695  г.  по  инициативе  Н.М.  Зотова,  ведавшего  в  то  время  Посольской
походной  канцелярией.  Однако  нередко  военные  журналы  сам  Петр  I  и  его  современники
называли  "диариушем"  ("диарушем"),  "денными  записками",  "повседневными  записками".  По
мнению  Т.С.  Майковой,  военные  журналы  в  условиях  петровского  времени  продолжали  тра¬
диции  XVI-XVII  вв.,  когда  при  царском  дворе,  в  Разряде,  в  Приказе  тайных  дел  велись  "раз¬
рядные  книги",  "дворцовые  разряды",  "вседневные  записки",  в  которые  систематически  зано¬
сились  сведения  о  военных  походах,  о  перемещении  войск,  о  продвижении  военных  и  при¬
дворных  чинов  по  службе.  Обязательное  ведение  корабельных  "журналов"  в  России  было
установлено  в  1702  г.5'  "Походные  журналы",  "военные  журналы"  следует  отличать  от  журна¬
лов  делопроизводственных,  которые  впервые  стали  составляться  в  петровских  коллегиях.
 С  петровского  времени  "журналом"  назывались  и  воспоминания,  к  написанию  которых  их
авторы  приступали  по  прошествии  нескольких  или  многих  лет.  Так,  например,  известный
сподвижник  Петра  I  генерал-фельдмаршал  Б.П.  Шереметев  в  1719-1720  гг.  по  требованию
кабинет-секретаря  А.В.  Макарова  специально  составил  на  основе  имевшихся  у  него  реляций,
походных  журналов  и  других  документов  "журналы  служеб"  для  написания  "Истории  Свейской
войны".  Подобный  "журнал  служеб"  в  то  же  время  составил  его  современник  граф
П.М.  Апраксин,  участник  Северной  войны,  но  основным  его  источником,  в  отличие  от  Ше¬
реметева,  была  личная  память53.
 Вторая  половина  XVII  в.  -  время  появления  таких  источников  личного  происхождения,  как
мемуары  (воспоминания)  и  дневники.  Это  явление  было  обусловлено  качественно  новым  уров¬
нем  национального  самосознания.  Именно  тогда  у  некоторых  представителей  русского  обще¬
ства  возникает  потребность  сохранить  для  потомства  личное  восприятие  и  оценку  важнейших
событий  прошлого,  а  также  события  собственной  жизни  и  жизни  современников.  Огромное
воздействие  оказали  социальные  потрясения  XVII  столетия.  Воспоминания  второй  половины
XVII-XVIII  в.  были  тесно  связаны  с  наиболее  важными  политическими  вопросами  современ¬
ности;  это  объединяет  их  с  летописями,  которые,  как  известно,  фиксировали  не  обыденные
явления,  а  прежде  всего  события  общественного  значения54.  Но  в  отличие  от  летописца,  у
автора  мемуарных  записок  было  собственное  видение  современной  ему  действительности,
отбор  фактов  и  людей  у  него  был  строго  субъективен.  Создавая  новые  по  содержанию  источ¬
ники,  первые  мемуаристы  в  основном  использовали  хорошо  им  знакомую  форму  изложения
события  по  "летам".  Поэтому  большая  часть  мемуаров  второй  половины  XVII  -  начала  XVIII  в.
по  форме  схожа  с  летописями:  события  распределены  в  хронологической  последовательности
 167

с  указанием  года,  месяца  (как  правило)  и  числа  (не  всегда).  Видимо,  эта  особенность  дала  осно¬
вание  некоторым  исследователям  и  публикаторам  относить  ранние  воспоминания  к  летописям.
 Отсутствие  традиций  способствовало  закреплению  за  мемуарами  в  течение  длительного
времени  названий  других  источников:  "летопись",  "домовая  летопись",  "журнал",  "записки",
"жизнь",  "история",  "описание",  "повесть"  и  т.д.  Только  в  первой  половине  XIX  в.  появляются
такие  термины,  как  "мемуары",  "воспоминания",  "биография",  "автобиография"  применительно
к  повествованиям  о  прошлом,  основанным  на  личной  памяти  автора.  Однако  понадобилось  еще
длительное  время,  чтобы  они  прочно  заняли  свое  место  в  понятийном  аппарате  источников
личного  происхождения.
 Параллельно  с  возникновением  мемуаров  и  дневников  с  середины  XVII  в.  более  интенсивно
развивалась  и  формировалась  как  самостоятельная  разновидность  источников  личного  проис¬
хождения  частная  переписка.  Однако  форма,  лексика  писем  еще  очень  напоминали  делопроиз¬
водственные  документы.
 Опубликованная  на  русском  языке  в  1708  г.  книга  "Приклады,  како  пишутся  комплименты
разные  на  немецком  языке,  то  есть  писания  от  потентатов  к  потентатам  поздравительные  и
сожалетельные  и  иные;  такожде  между  сродников  и  приятелей"  была  попыткой  современников
Петра  I  приобщить  русских  людей  к  европейской  эпистолярной  культуре.  Приведенные  в  этом
издании  образцы  ("приклады")  частных  писем  не  имели  ничего  общего  с  отечественными
традициями:  к  новым  формам  и  нормам  "житейского  обхождения"  нужно  было  привыкать  еще
несколько  десятилетий.
 Подведем  некоторые  итоги.  Во  второй  половине  XVII  в.  существование  многих  традицион¬
ных  видов  и  разновидностей  письменных  источников  оказалось  невозможным,  так  как  их
социальные  функции  были  в  основном  исчерпаны.  Можно  уверенно  предположить,  что  угаса¬
ние  одних  и  появление  других  источников  происходило  бы  постепенно  и  в  дальнейшем,  если  бы
эволюционно-поступательное  развитие  страны  не  было  нарушено  с  конца  XVII  в.  резким
поворотом  почти  во  всех  сферах  жизни  в  сторону  Запада.  Всеохватывающая  регламентация
монархом  жизни  своих  подданных  в  "регулярном  государстве"  столкнулась  с  многовековыми
традициями,  которые  ему  так  и  не  удалось  до  конца  преодолеть.  Поэтому  самой  примеча¬
тельной  чертой  во  всех  сферах  жизни  русского  общества  в  конце  XVII  -  первой  четверти
XVIII  в.  было  противостояние  традиционного  и  нового,  светского  и  церковного,  исконно
русского  и  иноземного.  В  условиях  петровских  реформ,  на  фоне  расширяющихся  междуна¬
родных  связей  в  России  появляются  новые  для  нее,  правда,  уже  известные  на  Западе  виды  и
разновидности  источников.  Увеличение  общего  корпуса  письменных  источников  потребовало  и
новых  слов-терминов  для  их  названия,  которые  довольно  часто  заимствовались  из  других
языков.  Иноязычная  терминология  внедрялась  прежде  всего  в  делопроизводство  центрального
аппарата  власти,  а  нижестоящие  учреждения  в  основном  сохраняли  прежние  виды  (разновид¬
ности)  документальных  источников  и  их  названия.  Новые  повествовательные  источники  при
своем  появлении  усваивали  форму  и  названия  документальных.  В  отличие  от  делопроизвод¬
ственных  документов,  они  не  были  "скованы"  нормативными  образцами,  поэтому  среди  них
заметна  ббльшая  вариативность  названий  и  самоназваний.
 В  целом  же  конец  XVII  -  первая  четверть  XVIII  в.  был  периодом  параллельного  существо¬
вания  "старых"  и  "новых"  видов  (разновидностей)  источников  и  постепенного  становления
форм  и  названий,  соответствовавших  их  целевому  назначению.  Это  была  эпоха  перехода  от
"старой"  номенклатуры  письменных  источников  к  "новой",  вобравшей  в  себя  всю  сложность
и  своеобразие  эпохи  петровских  реформ.
 Примечания
 'Курносов  А.  А.  К  вопросу  о  природе  видов  //  Источниковедение  отечественной  истории.  1976.
М.,  1977.  С.  5-25;  Л  и  т  в  а  к  Б.Г.  О  закономерностях  эволюции  делопроизводственной  документации  в
ХУШ-Х1Х  вв.  (К  постановке  вопроса)  //  Проблемы  источниковедения  истории  СССР  и  специальных
исторических  дисциплин.  М.,  1984.  С.  48-55;  Воронкова  С.В.  Проблемы  источниковедения  истории
России  периода  капитализма.  М.,  1985.  С.  131-158  и  др.
 2  Источниковедение  истории  СССР.  Учебник.  М.,  1981.  С.  247-248.
 3Чеку  нова  А.Е.  О  происхождении  русских  мемуаров  //  Советские  архивы.  1988.  №  5.  С.  57;  е  е
ж  е.  Русское  мемуарное  наследие  второй  половины  ХУН-ХУШ  в.  Опыт  источниковедческого  анализа.
М.,  1995.  С.  35-36.
 4 	Л  а  т  к  и  н  В.Н.  Законодательные  комиссии  в  России  в  XVIII  столетии.  СПб.,  1887.  С.  IV.
 5 	ПСЗ-1.  Т.  6.  №  3485.  С.  59;  №  3718.  С.  316.
 6В  оскресенский  Н.А.  Законодательные  акты  Петра  I.  М.;  Л.,  1945.  С.  ХЫ1.
 168

7Ключевский  В.О.  Сочинения.  Т.  IV.  М.,  1959.  С.  95;  К  о  ч  а  к  о  в  Б.М.  Русский  законода¬
тельный  документ  XIX-XX  веков  //  Вспомогательные  исторические  дисциплины.  М.;  Л.,  1937.  С.  325;  Б  е-
л  я  в  с  к  и  й  М.Т.  Законодательные  акты  //  Источниковедение  истории  СССР.  Учебник.  М,  1981.  С.  171.
 "Автократов  В.Н.  К  истории  замены  столбцовой  формы  делопроизводства  тетрадной  в  начале
XVIII  в.  //  Проблемы  источниковедения.  Т.  7.  М.,  1959.  С.  274-286.
 9ПСЗ-1.Т.  4.  №  1817.
 10 	Там  же.  Т.  5.  №3282.
 11 	М  и  т  я  е  в  К.Г.  История  и  организация  делопроизводства  в  СССР:  Учебное  пособие.  М.,  1959.  С.  43;
История  делопроизводства  в  СССР:  Учебное  пособие.  М.,  1973.  С.  23.
 12 	Лукашевич  А.  А.  Виды  документов  в  Российском  государстве  первой  четверти  XVIII  в.
(на  материале  Генерального  регламента)  //  Советские  архивы.  1991.  №  4.
 13ПСЗ-1.Т.  6.  №3534.
 14  Там  же.  №  3708.
 ^Капустина  Г.Д.  Записные  книги  Московской  крепостной  конторы  как  исторический  источник
(первая  четверть  XVIII  в.)  //  Проблемы  источниковедения.  Т.  7.  С.  269.  Термин  "акт"  для  документов  юриди¬
ческого  характера  стал  употребляться  в  России  только  с  XVIII  в.  До  этого  все  многообразие  различных
по  содержанию  и  правовому  значению  документов  называлось  "грамотами"  (см.:  Муравьев  А.В.
Актовые  материалы  //  Источниковедение  истории  СССР:  Учебник.  М.,  1981.  С.  93;  Шмидт  С.О.,
Князьков  С.Е.  Документы  делопроизводства  правительственных  учреждений  России  XVI-XVII  вв.
М.,  1985.  С.  29).
 16Заозерская  Е.И.  Рабочая  сила  и  классовая  борьба  на  текстильных  мануфактурах  в  20-60-х
годах  XVIII  в.  М.;  Л.,  1960.  С.  132,  135;  С  е  м  е  н  о  в  а  Л.Н.  Документы  найма  рабочих  в  первой  четверти
XVIII  в.  //  Вопросы  историографии  и  источниковедения  истории  СССР.  М.;  Л.,  1963.  С.  481.
 17 	Капустина  Г.Д.  Указ.  соч.  С.  265,  269-273.
 18 	Там  же.  С.  267;  Семенова  Л.Н.  Указ.  соч.  С.  493.
 19 	ПСЗ-1.Т.  4.  №  1899.
 20 	Там  же.  Т.  7.  №4344.
 21Петроченкова  Н.С.  Челобитные  помещичьих  крестьян  как  исторический  источник  (70-е
годы  XVIII  в.)  //  Сельское  хозяйство  и  крестьянство  Северо-Запада  РСФСР  в  дореволюционный  период.
Смоленск,  1979.  С.  74.
 22 	Петровская  И.Ф.  Поместно-вотчинные  архивные  фонды  XVIII  в.  -  первой  половины  XIX  в.
(К  вопросу  о  систематизации  документов):  Автореф.  ...  канд.  ист.  наук.  М.,  1956;  е  е  ж  е.  Об  изучении  по¬
местно-вотчинных  архивов  XVIII  -  первой  половины  XIX  в.  //  Проблемы  источниковедения.  Т.  VI.  М.,  1958.
С.  18-66;  Л  и  т  в  а  к  Б.Г.  Очерки  источниковедения  массовой  документации  XIX  -  начала  XX  в.  М.,  1979.
С.  10-22.
 23 	Более  подробно  см.:  Чекунова  А.Е.  Документы  по  истории  вотчинного  хозяйства  России  в
конце  XVII  -  первой  четверти  XVIII  века  //  Советские  архивы.  1975.  №  4.  С.  59-67.
 24 	"Книги  зборные  пустотным  деньгам";  "Книги  пустотные,  оброшные  и  наемные";  "Книги  записные
подмонастырной  оброчной  земли";  "Книги  доимочные  за  сенные  покосы"  и  др.
 25 	ПСЗ-1.Т.4.№  1908.
 26 	Антонов  Д.Н.,  Антонова  И.  А.  Метрические  книги:  время  собирать  камни  //  Отечест¬
венные  архивы.  1996.  №  5.  С.  29-30.
 27 	О  необходимости  учета  населения  в  церквах  было  объявлено  еще  в  постановлении  Московского
собора  1666-1667  гг.  (ДАИ.  Т.  5.  С.  461-462).  Однако  на  практике  он  вряд  ли  осуществлялся  ввиду
недостаточной  грамотности  священников.
 28 	Ведомости  времени  Петра  Великого.  1703-1707  гг.  Вып.  1.  М.,  1903.  С.  3.
 29 	Соловьев  С.М.  История  России  с  древнейших  времен.  Т.  VIII.  Кн.  15.  М.,  1962.  С.  287-289.
 ^ПСЗ-ГТ.  6.  №4022.
 31 	Там  же.  Т.  7.  №  4480.
 32 	Антонов  Д.Н.,  Антонова  И.А.  Указ.  соч.  С.  32.
 33 	Миронов  Б.Н.  Исповедные  ведомости  -  источник  о  численности  и  социальной  структуре  право¬
славного  населения  России  XVIII  -  первой  половины  XIX  в.  //  Вспомогательные  исторические  дисциплины.
Т.  XX.  Л.,  1989.  С.  102.
 34 	ПСЗ-1.  Т.  5.  №  2991;  №  3169;  №  3183.
 35 	С  л  а  щ  е  в  К.Р.  Демографическая  ситуация  в  городе  Вологде  и  Вологодском  уезде  в  конце
XVIII  в.  //  Вологда.  Краеведческий  альманах.  Вып.  2.  Вологда,  1997.  IV.  С.  64.
 36 	Существуют  разные  точки  зрения  на  историю  и  хронологию  позднего  русского  летописания.  См.:
Корецкий  В.И.  История  русского  летописания  второй  половины  XVI  -начала  XVII  в..  М.,  1986.
С.  3-10;  Вовина  В.Г.  Новый  летописец  и  спорные  вопросы  изучения  позднего  русского  летописания  //
Отечественная  история.  1992.  №  4.  С.  117-130;  Б  о  г  д  а  н  о  в  А.П.  Летописец  и  историк  конца  XVII  века.
 169

Очерки  исторической  мысли  "переходного  времени".  М.,  1994;  Солодкин  Я.  История  позднего
русского  летописания:  Учебное  пособие.  М.,  1997.
 37 	Лихачев  Д.С.  Русские  летописи  и  их  культурно-историческое  значение.  М.;  Л.,  1947.  С.  370.
 38 	Алпатов  М.А.  Русская  историческая  мысль  и  Западная  Европа  ХШ-ХУН  вв.  М.,  1973.  С.  384.
 39 	П  е  ш  т  и  ч  С.Л.  Русская  историография  XVIII  в.  Ч.  1.  Л.,  1961.  С.  84.
 ^Дворецкая  Н.А.  Сибирский  летописный  свод  (вторая  половина  XVII  в.).  Новосибирск,  1984.
С.  38.
 41 	А  з  б  е  л  е  в  С.Н.  Новгородские  летописи.  XVII  в.  Новгород,  1960.  С.  5,  132-133.
 42 	К  р  ы  л  о  в  а  Т.К.  Статейные  списки  петровских  дипломатов  (1700-1714  гг.)  //  Проблемы  источни¬
коведения.  Т.  9.  М.,  1961.  С.  163-181;  Шаркова  И.С.  Статейный  список  посольства  А.А.  Матвеева  во
Францию  (1705-1706  гг.)  //  Вопросы  историографии  и  источниковедения  истории  СССР.  М.;  Л.,  1963.
С.627-639.
 43 	Люблинская  А.,  Шаркова  И.  А.  А.  Матвеев  и  его  труд  //  Русский  дипломат  во  Франции
(записки  Андрея  Матвеева).  Л.,  1972.  С.  6-7,  28.
 ^Глу  танина  Н.И.  К  вопросу  об  эстетической  природе  "Архива  или  статейного  списка..."
А.А.  Матвеева  (Проблема  цельности  и  своеобразия  композиционной  структуры  произведения)//  Русское
общество  и  литература  позднего  феодализма.  Новосибирск,  1996.  С.  156.
 45  К  р  ы  л  о  в  а  Т.К.  Указ.  соч.  С.  180;  А  л  п  а  т  о  в  М.А.  Русская  историческая  мысль  и  Западная
Европа.  XVII  -  первая  четверть  XVIII  в.  М.,  1976.  С.  201.
 ^ПСЗ-КТ.  4.  №  1921.
 47 	Погорелое  В.  Ведомости  времени  Петра  I  //  Ведомости  времени  Петра  Великого.  Вып.  1.  М.,
1903.  С.  V;  Ч  е  р  е  п  а  х  о  в  М.С.  Возникновение  периодической  печати  в  России.  М.,  1955.  С.  7;
Дмитриев  С.С.  Периодическая  печать  //  Источниковедение  истории  СССР:  Учебник.  С.  222;  Вести-
Куранты.  1600-1639  гг.  М.,  1972.
 48 	Сборник  РИО.  Т.  34.  СПб.,  1881.  С.  214.
 49 	Дипломатические  мемуары  князя  Бориса  Ивановича  Куракина  1711  года  янв.  2-е  -  дек.  17-ое  //  Архив
кн.  Ф.А.  Куракина.  Т.  IV.  Саратов,  1893.  С.  19-20;  Письма  и  бумаги  императора  Петра  Великого.  Т.  8.
Вып.  2.  М.,  1951.  С.  802.
 ^Смирнов  Н.А.  Западное  влияние  на  русский  язык  в  Петровскую  эпоху  //  Сборник  Отделения
русского  языка  и  словесности  Императорской  Академии  наук.  Т.  88.  №2.  СПб.,  1910.  С.  114-115;
Ф  а  с  м  е  р  М.  Этимологический  словарь  русского  языка.  Т.  2.  М.,  1967.  С.  68.
 51 	Лексикон  вокабулам  новым  по  алфавиту  //Обнорский  С.П.,  Бархударов  С.Г.  Хресто¬
матия  по  истории  русского  языка.  Ч.  2.  Вып.  2.  М.,  1948.  С.  65.
 52 	Майкова  Т.С.  Военные  "юрналы"  петровского  времени  //  Вопросы  военной  истории  России.
XVIII  и  первая  половина  XIX  в.  М.,  1969.  С.  370,  381.
 53 	Там  же.  С.  388.
 54 	Существуют  разные  точки  зрения  о  времени  возникновения  в  нашей  стране  мемуаристики,  о  соот¬
ношении  дневников  и  мемуаров.  См.:  Тартаковский  А.Г.  Русская  мемуаристика  XVIII  -  первой
половины  XIX  в.  От  рукописи  к  книге.  М.,  1992.  С.  3-42;  Чекунова  А.Е.  Русское  мемуарное  наследие
второй  половины  XVII-XVIII  в.  С.  3-9,  76.
 ДИСКУССИИ  И  ОБСУЖДЕНИЯ
 ©  2001  г.  Ю.И.  СЕМЕНОВ*
 ЭТНОПОЛИТОЛОГИЯ:  ТРУДНЫЙ  ПУТЬ  СТАНОВЛЕНИЯ
НОВОЙ  НАУЧНОЙ  ДИСЦИПЛИНЫ  (размышления  над  книгой
М.Н.  Губогло  "Языки  этнической  мобилизации".  М.:  Школа  "Языки  русской
культуры",  1998.811  с.)
 Книга  крупнейшего  специалиста  по  этносоциологии  и  этнополитологии  Михаила  Губогло
"Языки  этнической  мобилизации"  включает  17  статей,  опубликованных  в  период  с  1975  по
1998  г.,  эссе  "Энергия  памяти  (о  роли  творческой  интеллигенции  в  восстановлении  исто¬
рической  памяти)",  увидевшее  свет  в  1992  г.,  и  монографию  "Мобилизованный  лингвицизм",
 Семенов  Юрнй  Иванович,  доктор  исторических  наук,  профессор  Московского  физико-технического
института,  главный  научный  сотрудник  Института  этнологии  и  антропологии  РАН.
 170

впервые  изданную  в  1993  г.  (замечу,  что  все  эти  работы  напечатаны  в  их  первоначальном  виде,
без  всяких  конъюнктурных  изменений).
 Книга  интересна  тем,  что  по  ней  можно  не  только  проследить  эволюцию  взглядов  автора,  но
и  ознакомиться  с  процессом  становления  в  нашей  стране  новой  научной  дисциплины,
находящейся  на  стыке  трех  наук:  этнографии,  политологии  и  социологии  и  получившей
название  этнической  политологии,  или  этнополитологии.  Российские,  а  затем  и  советские
ученые  первыми  в  истории  этнографии  стали  заниматься  разработкой  теории  этносов  и
этнических  процессов  -  этнической  этнологией  (этноэтнологией)1.  Одним  из  первых,  если  не
первым,  среди  них  был  С.М.  Широкогоров  -  автор  работы  "Этнос.  Исследование  основных
принципов  изменений  этнических  и  этнографических  явления"  (Шанхай,  1922).  В  последующем
существенный  вклад  в  разработку  теории  этносов  был  сделан  П.И.  Кушнером  (Кнышевым),
Н.Н.  Чебоксаровым,  В.И.  Козловым,  Ю.В.  Бромлеем,  С.А.  Токаревым,  П.И.  Пучковым,  С.А.
Арутюновым.
 Постепенно  становилось  ясным,  что  этносы  явления  не  просто  этнографические.  Этни¬
ческие  общности  могли  становиться  и  становились  политическими  силами,  принимающими
участие  в  общественной  жизни  и  особенно  в  политической  борьбе,  что  предполагает  наличие
организаций,  лидеров,  политических  программ.  А  поскольку  эта  борьба  происходит  в  пределах
того  или  иного  государства,  то  его  верховная  власть  с  неизбежностью  должна  вырабатывать  и
проводить  определенную  политику  по  отношению  к  этим  общественным  силам  и  оформлять  ее
правовыми  актами.
 Все  эти  проблемы  не  были  абсолютно  новыми.  Они  были  известны  и  раньше  и  обычно
объединялись  под  названием  национального  вопроса.  Но  обращались  к  ним,  как  правило,
практические  политики,  а  затем,  когда  стала  формироваться  особая  научная  дисциплина
политология,  -  политологи.  В  СССР  разработкой  национального  вопроса  занимались  обычно
специалисты  в  области  истории  КПСС,  научного  коммунизма  и  философы.  К  сожалению,
уровень  их  работ  был  низок  "Научными  эти  работы,  -  справедливо  писал  в  1989  г.  В.А.  Тиш-
ков,  -  нельзя  назвать  уже  потому,  что  в  них  начисто  отсутствовал  главный  компонент  -  само
исследовательское  начало"2.
 Научной  дисциплины,  которая  бы  специально  исследовала  этнополитические  проблемы,
у  нас  долгое  время  не  было.  Первый  шаг  по  пути  к  ее  созданию  был  сделан,  когда  началось
использование  для  исследования  этнических  процессов  методов,  применяемых  в  эмпирической
социологии.  Возникновение  этнической  социологии  (этносоциологии)  подготовило  условия  для
появления  и  этнополитологии.  А  вызвало  ее  к  жизни  резкое  обострение  межэтнических
отношений,  которое  произошло  в  годы,  непосредственно  предшествовавшие  перестройке,
в  период  самой  перестройки  и  после  нее.
 У  истоков  отечественной  этнополитологии  стоял  тогдашний  директор  Института  этно¬
графии  Ю.В.  Бромлей.  В  последующем  эстафету  принял  В.А.  Тишков  -  его  преемник  на  посту
директора  Института  этнографии,  переименованного  в  Институт  этнологии  и  антропологии
РАН,  одновременно  в  1992-1993  гг.  возглавлявший  Государственный  комитет  по  национальной
политике  РФ,  преобразованный  по  его  инициативе  в  Министерство  по  делам  национальностей.
Среди  современных  российских  этнополитологов  следует  также  назвать  А.Р.  Аклаева,
 С.А.  Арутюнова,  Ю.В.  Арутюняна,  В.И.  Бушкова,  Л.М.  Дробижеву,  М.Н.  Губогло,  Т.С.  Гузен-
кову,  В.И.  Козлова,  О.Д.  Комарову,  И.С.  Кона,  В.В.  Коротееву,  А.Г.  Осипова,  П.И.  Пучкова,
Г.У.  Солдатову,  З.П.  Соколову,  С.В.  Соколовского,  С.М.  Червонную,  Я.В.  Чеснова,  С.В.  Чет¬
ко,  В.А.  Шнирельмана,  Я.Н.  Ямскова  и  других  сотрудников  Института  этнологии  и  антро¬
пологии  РАН.
 На  мой  взгляд,  М.Н.  Губогло  наряду  с  Ю.В.  Бромлеем,  В.  А.  Тишковым  и  другими  крупными
этнологами  можно  с  полным  правом  отнести  к  числу  основоположников  отечественной
этнополитологии3.
 Сформулированные  М.Н.  Губогло  положения  легли  в  основу  программы  деятельности
возглавляемого  им  Центра  по  изучению  межнациональных  отношений  (ЦИМО)  Института
этнологии  и  антропологии  РАН.  ЦИМО  ведет  большую  исследовательскую  работу  в  области
этнополитологии,  в  которой  принимает  также  участие  большое  число  исследователей  из
различных  регионов  России.  В  издаваемой  ЦИМО  серии  "Национальные  движения  в  СССР  и
постсоветском  пространстве"  к  настоящему  времени  опубликовано  более  90  книг,  в  том  числе
сборники  материалов,  характеризующих  этнополитическую  ситуацию  в  национальных  и  терри¬
ториальных  образованиях  как  России,  так  и  остальной  части  постсоветского  пространства
(Латвия,  Литва,  Эстония,  Белоруссия,  Украина,  Молдавия,  Приднестровье,  Грузия,  Абхазия,
Узбекистан,  Таджикистан,  Киргизия).
 171

М.Н.  Губогло  ввел  в  науку  понятие  "этническая  мобилизация",  под  которой  он  понимает
процесс  превращения  этноса  в  определенную  политическую  силу  со  своими  требованиями,
программой,  лидерами,  организациями.  Важнейший  признак  этноса  -  язык.  И  в  процессе
превращения  этноса  в  политическую  силу  чаще  всего  огромную  роль  играют  требования,
связанные  с  языком.  Это  явление  М.Н.  Губогло  назвал  "мобилизованным  лингвицизмом".
 Почти  все  работы,  включенные  в  рецензируемую  книгу,  по  существу  раскрывают  роль
языковых  лозунгов  и  программных  установок  в  процессе  политической  мобилизации  этноса,  в
возникновении  и  развитии  национальных  движений.  С  этим  связано  и  ее  название  -  "Языки
этнической  мобилизации".
 Самая  важная  часть  книги  -  монография  "Мобилизованный  лингвицизм".  В  ней  идет  речь  о
тех  движениях  в  союзных  республиках  СССР,  которые  завершились  принятием  законов,
провозгласивших  языки  народов,  давших  название  республикам,  не  просто  государственными,  а
единственными  государственными.  На  первый  взгляд,  эти  движения  выступали  как  чисто
языковые.  Целью  их  провозглашалось  стремление  спасти  языки  титульных  национальностей  от
исчезновения,  а  сами  национальности  от  грозящей  им  ассимиляции.  Эти  лозунги  многими  были
приняты  за  чистую  монету.  Значение  движений,  выдвинувших  их,  совершенно  не  было  понято
московским  руководством.  Не  поняла  их  сущности  и  широкая  общественность.  Она  в  боль¬
шинстве  своем,  как  пишет  М.Н.  Губогло,  "была  введена  в  заблуждение  той  идеологической
упаковкой,  в  которой  публике  преподносились  смысл,  цели  и  задачи  языкового  реформи¬
рования"  (с.  416).  Не  разобрались  в  сути  происходящего  и  многие  исследователи,  в  том  числе
зарубежные.  Однако,  как  убедительно  показывает  М.Н.  Губогло,  действительные  цели  борцов
за  введение  государственного  языка  только  этим  не  ограничивались.
 Все  эти  движения  были  сугубо  политическими,  и  их  ближайшая  задача  заключалась  в
ослаблении  зависимости  республиканской  власти  от  союзного  центра,  а  конечная  -  в  выходе
республик  из  состава  СССР.  "Развал  Советского  Союза,  -  подчеркивает  М.Н.  Губогло,  -
начался  с  мобилизованного  лингвицизма,  благодаря  которому  языки  титульных  нацио¬
нальностей  были  возведены  в  статус  государственных  языков,  практически  заблокировали
доступ  представителей  нетитульного  населения  в  кабинеты  власти  и  содействовали  дости¬
жению  трех  результатов:  форсированной  неокоренизации  аппаратов  управления,  становлению
этнократических  режимов  в  бывших  союзных  республиках  и,  наконец,  распаду  СССР"  (с.  14).
 Главным  во  всех  этих  движениях  была  борьба  за  власть  в  союзных  республиках.  Шла  она  по-
разному:  в  одних  республиках  старая  властвующая  элита  была  заменена  новой,  в  дру¬
гих  -  старая  сохранилась,  но  сменила  прежнюю  коммунистическую  идеологию  на  нацио¬
налистическую  и  сепаратистскую.  При  этом  за  огосударствление  языка  титульной  нации  и  за
"суверенизацию"  республики  прежде  всего  выступала  значительная  часть  национальной
номенклатуры  и  интеллигенции,  меньше  всего  руководствовавшиеся  интересами  своего  народа,
но  исходившие  из  собственных  групповых  корыстных  интересов.  «Национальные  отряды
интеллигенции,  укоренившиеся,  занявшие  непропорционально  длинный  ряд  элитарных
кабинетов  в  структурах  власти,  распределении  ресурсов  и  продуктов,  других  "доходных"  сферах
хозяйства,  стали  искать  новые  дополнительные  рычаги  для  устранения  конкурентов  с
этнополитической  и  этносоциальной  арены.  Конкурсный  марафон  начал  ожесточаться»
(с.  338).
 Ясно,  что  об  этих  реальных  целях  прямо  и  откровенно  говорить  было  нельзя.  Их  поборники
утверждали,  что  они  добиваются  удовлетворения  интересов  всего  населения  республики,
являются  противниками  тоталитаризма  и  приверженцами  демократии.  Но  так  как  прямая
критика  существующего  режима  и  открытая  агитация  за  выход  из  СССР  были  в  то  время
затруднительными,  то  понадобился  враг,  которого  можно  было  бы  обличать  безнаказанно.
«Таким  врагом  был  "назначен"  русский  язык  и  русификаторская  политика  Кремля»  (с.  251).  В
итоге  во  всех  союзных  республиках  была  развернута  шумная  публицистическая  кампания
против  русификации  и  за  возрождение  национальных  языков.
 Выявляя  политические  и  экономические  корни  "языковых"  движений,  М.Н.  Губогло  ставит
вполне  естественный  вопрос:  "Имел  ли  место  такой  лингвицид,  когда  в  результате  якобы
целенаправленно  осуществляемой  Москвой  политики  языковой  ассимиляции  происходило
истребление  языков  титульных  наций,  а  представители  этих  наций  отказывались  от  языков
своей  национальности  в  пользу  русского  языка?"  (с.  212).  И  далее  на  основе  анализа  фак¬
тического  материала  делает  в  высшей  степени  аргументированный  вывод,  что  в  действи¬
тельности  "лингвицизм",  проявивший  себя  наиболее  открыто,  ярко  и  наступательно  в  форме
заботы  о  сохранности  родных  языков,  не  имел  под  собой  сколько-нибудь  реальных  и  объек¬
тивных  этноязыковых  оснований.  Национальное  движение  за  законодательное  огосудар¬
ствление  языков  титульных  наций  вытекало  не  из  объективной  потребности  пробуждения
 172

и  возрождения  национальных  языков,  как  это  неустанно  декларировалось  накануне  и  в  ходе
языковой  реформы,  а  служило  новому  самоутверждению  титульных  наций  и  утверждению  их
монопольного  права  на  создание  национальной  государственности”  (с.  214).  В  последующем  к
выводу  о  том,  что  все  утверждения  националистов  о  имевшей  якобы  место  в  СССР
насильственной  русификации  не  соответствовали  действительности,  пришли  и  другие
исследователи.  В  частности,  большой  фактический  материал,  полностью  опровергающий  тезис
о  насильственной  русификации,  содержится  в  монографии  С.В.  Чешко  "Распад  Советского
Союза.  Этнополитический  анализ”  (М.,  1996;  изд.  2.  2000)  и  в  книге  В.И.  Козлова  "История
трагедии  великого  народа.  Русский  вопрос"  (М.,  1996;  изд.  2.  1997).
 На  огромном  материале  М.Н.  Губогло  показывает,  к  чему  реально  привели  языковые
реформы.  «Говорят:  "Власть  -  жизнь  всласть",  -  пишет  он.  -  Не  зря  говорят.  Преобразования,
проведенные  под  флагом  языковой  реформы  и  направленные  на  захват  власти,  еще  раз
подтвердили  эту  старую  истину.  Целевое  огосударствление  языков  титульных  наций  стало  для
части  новой  этнократии  и  для  мобилизованного  лингвицизма  двуликим  знаменем.  На  лицевой
стороне  знамени,  там,  где  вместо  красного  яркими  красками  и  громкими  лозунгами  восста¬
навливались  триколоры,  желтоблакитные  и  другие  радующие  лингвицистов  национальные
цвета,  были  написаны  непререкаемые  слова  об  этноциде,  устроенном  большевиками,  и  о  не¬
обходимости  национального  возрождения  и  языкового  развития.  Все  беды  и  трагедии,  потери,
реальные  и  мнимые,  включая  безнадежно  отсталую  экономику,  косность  и  узость  профессио¬
нального  слоя  культуры,  катастрофическое  обмеление  менталитета  были  списаны  на  антина¬
циональную  русификаторскую  политику,  идущую  от  большевистско-коммунистического
Центра  и  иссушающую  родники  и  почву  национального  бытия...  На  обратной  стороне
национально-языкового  знамени,  как  на  невидимой  стороне  Луны,  угнездилась  совсем  иная  -
деструктивная  идея,  идея  развала  империи,  подрыва  основ  веками  складывавшегося  много¬
национального  государства,  идея  освобождения  от  коммунистической  монополии  Центра.
Именно  такое  двуликое  знамя  помогло  выжить  прослойке  старой  партократии  и  вывело  новую
прослойку  этнократии  на  политическую  арену,  обеспечило  им  поддержку  части  собственного
народа,  спровоцировало  солидарность  Запада,  открыто  заинтересованного  в  развале  могу¬
щественной  державы,  обмануло  заспанную  в  застое  номенклатуру  Кремля"  (с.  223).
 Результатом  языковых  реформ  была  оформленная  законом  национальная  дискриминация  и
тем  самым  раскол  общества  бывших  союзных  республик  на  группы  людей,  имеющих  разные
права  и  обязанности.  "Введение  государственного  языка,  -  указывает  М.Н.  Губогло,  -
создавало  предпосылки  для  новой  группировки  людей  по  объему  прав  и  обязанностей.  По
языковому  принципу  население  раскалывается  на  тех,  кто  владеет  государственным  языком  и
соответственно  входит  в  привилегированную  группировку,  группировку,  которой  открыты
двери  в  управленческие  кабинеты,  и  тех,  кто  не  владеет  государственным  языком  и  соот¬
ветственно  попадает  во  второе  сообщество,  управляемое  представителями  первого"  (с.  257).
 Мне  уже  приходилось  писать,  что  под  термином  "национально-освободительные  движения"
нередко  имеются  в  виду  внешне  сходные,  но  по  существу  резко  различающие  явления.  Одно
дело  -  борьба  дискриминируемого  этноса  против  национального  гнета.  Это  -  подлинное
национальное  движение.  В  нем  присутствует  демократическое  начало,  которое,  кстати,  может
потом  и  исчезнуть.  И  совершенно  другое  -  борьба  за  привилегии  для  того  или  иного  этноса,  за
"приоритет"  титульной  нации,  а  тем  самым  и  за  утверждение  в  стране  режима  дискриминации
по  этническому  признаку,  за  изгнание  или  ассимиляцию  представителей  всех  других  этнических
групп.  Такого  рода  антидемократическое  движение  нельзя  охарактеризовать  как  национально-
освободительное.  Его  можно  назвать  квазинациональным4.  И  подавляющее  число  движений  в
бывших  союзных  и  автономных  республиках  и  областях  в  составе  России  были  псевдо-
национальными.  От  них  прежде  всего  выигрывала  национальная  элита,  хотя  какие-то  крохи  с
барского  стола  доставались  и  более  широким  слоям  титульной  нации,  что  и  обеспечивало
такого  рода  выступлениям  более  или  менее  массовую  поддержку.
 Утвердившееся  неравноправие  коснулось  всех  слоев  нетитульного  населения  во  вновь
возникших  государствах.  "Надо  отдать  должное  лидерам,  теоретикам  и  активистам  нацио¬
нальных  движений  стран  Прибалтики  и  Молдавии,  -  с  сарказмом  пишет  автор.  -  Найденный
ими  инструмент  статуса  государственного  языка  блестяще  сработал  при  формировании  верхних
эшелонов  власти  в  бывших  союзных  республиках.  Анализ  национального  состава  не  оставляет
никаких  сомнений  в  том,  что  к  власти  пришли  представители  титульной  нации,  а  следовательно,
носители  государственного  языка.  А  коль  скоро  появилось  неравенство,  неизбежно  и  соответ¬
ствующее  следствие",  а  именно  угнетение  человека  человеком,  эксплуатация  (с.  244).
 В  СССР  не  было  насильственной  русификации,  однако  в  бывших  союзных  республиках
(исключая,  конечно,  Россию)  была  принята  на  вооружение  политика  вытеснения  или  асси¬
 173

миляции  всех  нетитульных  этнических  групп.  В  одних  республиках  фактически,  а  в  других  и
официально  были  провозглашены  и  незамедлительно  стали  претворяться  в  жизнь  лозунги  типа
"Грузия  -  для  грузин",  "Эстония  -  для  эстонцев"  и  началась  подлинная  "грузинизация",
"эстонизация"  и  т.п.  Как  только  бывшие  союзные  республики  добились  самостоятельности,
сразу  же  произошло  «переключение  от  борьбы  с  русификацией  и  советизацией  к  борьбе  за
ускоренное  внедрение  "эстонизации",  "румынизации",  "грузинизации".  Таковой  оказалась  прак¬
тика  и  неумолимая  логика  мобилизованного  лингвицизма»  (с.  323).
 Вполне  понятно,  что  там,  где  существует  закрепленное  в  законах  неравенство  людей,  не
может  быть  демократии.  Как  показывает  М.Н.  Губогло,  в  результате  языковых  реформ  в
бывших  союзных  республиках  утвердилась  не  демократия,  а  этнократия.  В  ряде  случаев  он
оценивает  итоги  мобилизованного  лингвицизма  еще  резче,  говоря  об  утверждении,  если  не  во
всех,  то  по  крайней  мере  в  некоторых  бывших  союзных  республиках  тоталитарных  режимов
(с.  208).
 Если  бы  сказанным  выше  исчерпывалось  все  содержание  монографии  М.Н.  Губогло
"Мобилизованный  лингвицизм",  то  на  этом  можно  было  бы  поставить  точку.  Но  в  новом
языковом  законодательстве  республик  бывшего  СССР  автор  попытался  увидеть  и  некий
позитив.  Так,  например,  он  пробует  убедить  нас  в  том,  что  "подведение  функционирования
государственных  языков  под  официальные  законодательные  нормы  выводило  республики  из
бесправного  статуса  и  было  шагом  к  установлению  демократических  норм  жизнеобеспечения
разноязыкового  населения"  (с.  353),  хотя  в  другом  месте  на  примере  Молдавии  показывает,  что
"принятие  законов  о  государственном  языке  послужило  мощным  катализатором  повышения
градуса  межнационального  напряжения,  толчком  к  эскалации  межнациональных  конфликтов".
В  Молдове  языковый  закон  "породил"  две  новые  республики  -  Гагаузскую  и  Приднестровскую,
ставшие  в  оппозицию  и  к  закону,  и  к  руководству  республики.  Придание  молдавскому  языку
статуса  государственного  "послужило  началом  этнополитического  раскола  республики,  нача¬
лом  длительного  и  утомительного  противостояния  национального  большинства  и  националь¬
ных  меньшинств"  (с.  196).
 Примеров  подобного  рода  противоречий  можно  было  бы  привести  много.  Но  главный
вопрос  -  откуда  и  почему  они  взялись?  Дело,  конечно,  не  просто  в  пренебрежении  законами
логики.  Причины  лежат  глубже.
 На  мой  взгляд,  одна  из  них  заключается  в  том,  что  в  то  время,  когда  М.Н.  Губогло  писал
монографию,  он  еще  не  подобрал  концептуальные  ключи  для  понимания  сущности  проис¬
ходивших  на  рубеже  1980-1990-х  гг.  перемен.  Это  явствует  из  употребляемой  им  терминологии.
Для  характеристики  старого  порядка  он  постоянно  использует  крайне  модный,  но  довольно
пустой  термин  "тоталитаризм".  Другой  часто  употребляемый  им  термин  -  "демократия",  взятый
сам  по  себе,  в  отрыве  от  реальной  обстановки,  тоже  мало  что  может  дать.  Суть  перемен,
которые  происходили  в  перестроечные  и  первые  послеперестроечные  годы,  автор  видел  тогда
в  переходе  от  тоталитаризма  к  демократии.  Такое  видение  этого  процесса  навязывалось
общественности  всей  нашей  "демократической"  прессой,  внушавшей  читателям,  что  движения
под  знаменем  языковых  реформ  являются  неотъемлемой  и  важнейшей  составляющей
безусловно  позитивного  процесса  демократизации  общества.  Достаточно  вспомнить,  как  сла¬
вили  и  приветствовали  националистические  движения  Е.Т.  Гайдар,  Г.В.  Старовойтова  и  др.  Вся
работа  М.Н.  Губогло  по  сути  посвящена  разоблачению  этого  мифа,  однако  сам  он,  анализируя
ситуацию,  так  и  не  смог  полностью  избавиться  от  него.
 С  этим  связаны  его  попытки  объяснить,  почему  "великолепные"  по  своему  замыслу
языковые  реформы,  призванные  по  идее  обеспечить  равноправие  людей,  превратились  в  свою
противоположность,  привели  к  их  дискриминации  по  этническому  признаку,  превра¬
тили  значительную  часть  населения  бывших  союзных  республик  в  париев  и  породили
межнациональные  конфликты,  в  ходе  которых  нередко  лилась  кровь.  М.Н.  Губогло  ищет
причины  этого  и  в  отсутствии  должной  теоретической  разработки  данной  проблемы,  и  в
бедности  понятийного  аппарата,  и  в  неопытности  людей,  которые  участвовали  в  создании
языковых  законов,  в  их  промахах  и  ошибках,  в  их  неумении  предвидеть  последствия  прово¬
димых  реформ  и  т.п.  (с.  174-175,  177,  204,  280-282,  287,  296,  370,  391,428,  438  и  др.).  И  все  это
можно  прочитать  на  тех  же  самых  страницах,  где  автор  вскрывает  реальные  корни  реформ  и
подлинные  замыслы  их  вдохновителей  и  творцов,  заранее  вмонтировавших  в  законы  такие
положения,  которые  в  последующем  позволили  им  все  крепче  закручивать  гайки  нацио¬
нального  гнета.
 Другая  причина  непоследовательности  М.Н.  Губогло  -  тесно  связанный  с  "демократичес¬
ким"  мифом  крайне  популярный  миф  о  "национальном  возрождении".  Исходный  его  пункт:
союзный  центр  вел  политику,  направленную  на  насильственную  русификацию  народов  СССР,
 174

разрушение  национальных  культур  и  вытеснение,  а  в  конечном  счете  и  уничтожение  их  языков.
В  противовес  этому  сейчас  на  повестке  дня  стоит  возрождение  всех  национальных  культур,
восстановление  в  правах  национальных  языков.  В  перестроечные  годы  в  плену  этого  мифа
оказался  и  наш  автор  -  гагауз  по  национальности,  представитель  малочисленного  народа,
традиционная  культура  которого  за  последние  десятилетия  была  во  многом  разрушена,  а  язык
использовался  в  основном  лишь  в  быту.  И  перспектива  была  одна  -  аккультурация,  а  в
последующем  и  ассимиляция.  Обиду  представителей  таких  народов,  как  и  их  стремление
сохранить  самобытность  своих  этносов,  можно  понять.  Под  давлением  этого  мифа  М.Н.  Гу-
богло,  который  в  одном  из  разделов  своего  "Мобилизованного  лингвицизма"  убедительно
доказал,  что  в  СССР  не  было  насильственной  русификации,  в  другом  пишет  об  "оголтелых
мерах,  с  помощью  которых  с  откровенно  имперских  позиций...  насаждался  русский  язык  в
нерусскоязычной  среде"  (с.  272),  о  политике  "насильственного  насаждения  русского  языка"
(с.  275).
 Идея  национального  возрождения  обосновывается  в  более  ранней  (1992)  его  работе  -  в  эссе
"Энергия  памяти  (о  роли  творческой  интеллигенции  в  восстановлении  исторической  памяти)".
Он  считает,  что  сама  по  себе  эта  идея  чиста  и  свята,  но  беда  заключается  в  том,  что  отдельные
ее  сторонники  извращают  и  доводят  ее  до  абсурда,  используя  для  обоснования  совершенно
ошибочных  действий.  М.Н.  Губогло  пишет  об  опасности  разжигания  антирусских  настроений  и
резко  осуждает  такую  близорукую  и  пагубную  политику  (с.  599).  По  его  словам,  "там,  где  на
почву  национальной  жизни  попадали  недоброкачественные  семена,  -  вместо  возвышения
национального  духа,  благородного  стремления  вывести  нацию  из  социально-политического  и
экономического  тупика,  произрастали  ростки  экстремизма,  нетерпимости  к  иным  нацио¬
нальностям,  идеализация  всего  своего  и  очернение  чужого,  стремление  создать  себе  приори¬
тетные  условия  за  счет  других"  (с.  575-576).
 В  последующей  работе  "Мобилизованный  лингвицизм",  как  мы  уже  видели,  М.Н.  Губогло
делает  огромный  шаг  вперед.  Повторяя  кое-где  прежние  мысли  об  извращении  некоторыми
нехорошими  людьми  благородной  идеи  возрождения  национальных  культур  и  языков,  он  в  то
же  время  на  основании  огромного  фактического  материала  показывает,  что  воинствующий
национализм  представляет  собой  не  отклонение  от  этой  идеи,  а  логически  и  неизбежно
вытекает  из  нее.  Тем  не  менее  прямо  ошибочность  этой  идеи  он  нигде  не  признает.  Этому  есть
причины  и  чисто  теоретического  порядка.  Одна  из  них  -  принятие  идеи  культурного
релятивизма,  т.е.  равноценности  всех  культур.  Эта  идея,  в  основе  которой  лежит  отрицание
прогресса  человечества,  на  мой  взгляд,  глубоко  ошибочна.  Нравится  это  кому-то  или,
наоборот,  решительно  не  нравится,  но  действительно  существуют  культуры  менее  развитые  и
более  развитые,  низшие  и  высшие.  И  на  этом  имеет  смысл  задержаться.
 В  большинстве  классовых  доиндустриальных  обществ  сосуществовали  две  культуры:
элитарная  культура  общества  в  целом  и  простонародная  -  крестьянских  общин.  В  первобыт¬
ных  и  предклассовых  обществах  существовала  только  одна  культура.  Первобытную  и  про¬
стонародную  культуру  классовых  обществ  обычно  объединяют  под  названием  традиционной.
С  переходом  к  индустриальному  обществу  традиционная  культура  с  неизбежностью  разру¬
шается  и  исчезает.  В  классовых  обществах  идет  "опускание"  и  трансформация  ранее  элитарной
культуры,  которая  постепенно  становится  достоянием  широких  масс,  превращается  в  обще¬
национальную.  При  этом  для  народов,  находящихся  на  стадии  первобытного  и  предклассового
общества,  нет  никакого  другого  выхода,  кроме  усвоения  культуры  более  развитых  народов.
В  рамках  данного  подхода  разрушение  культуры  народов,  которые  к  моменту  вхождения  в
состав  Российской  империи  находились  на  доклассовой  стадии  развития,  было  результатом  не
злой  воли  вначале  имперского,  а  затем  союзного  центра,  а  закономерным  и  неизбежным
процессом.  Нельзя  возродить  ни  русскую  крестьянскую  культуру,  ни  традиционные  культуры
других  народов.  По  моему  мнению,  национальное  возрождение  невозможно  и  не  нужно5.
 Прямо  идею  культурного  релятивизма  М.Н.  Губогло  нигде  не  отстаивает,  но  именно  она
лежит  в  основе  его  "Энергии  памяти".  А  вот  идею  равноценности  языков,  которая  является
одним  из  компонентов  культурного  релятивизма,  он  не  просто  принимает,  но  и  пытается
обосновать.  "Если  подходить  к  языку,  -  пишет  он,  -  с  точки  зрения  выполнения  его  основной
функции  -  быть  предметом  общения,  -  то  следует  признать  равную  ценность  каждого  языка
для  своих  носителей...  Что  же  касается  разницы  между  языками  в  сроках  развития  пись¬
менности,  уровнях  разработки  лексики  и  терминологии,  то  эти  вопросы  относятся  не  к  степени
развития  языка,  а  к  технической  стороне  дела,  которая  решается  за  счет  экспертов,  денег  и
технологий"  (с.  468,  181).
 Эта  идея  в  отличие  от  идеи  равноценности  культур  сейчас  в  науке  пользуется  чуть  ли  не
всеобщим  признанием.  Поэтому  ей  следует  уделить  особое  внимание.  Язык  -  важнейший
 175

элемент  культуры.  Если  исчезновение  традиционной  предклассовой  культуры  неизбежно,  то
можно  ли  то  же  самое  сказать  о  языке?  Как  известно,  к  настоящему  времени  многие  этносы,
живущие  в  пределах  Российской  Федерации,  в  значительной  мере  перешли  на  русский  язык.  На
нем  ведется  преподавание  в  начальной  и  даже  средней  школах,  не  говоря  уже  о  высшей.
Имеются  этносы,  значительная  или  даже  большая  часть  членов  которых  не  знает  языка  своих
предков.  Многие  приверженцы  идеи  национального  возрождения  считают  все  это  результатом
насильственной  русификации  и  призывают  возродить  родные  языки  и  перевести  на  них
преподавание  даже  в  высшей  школе.
 Чтобы  понять  сущность  проблемы,  нужно  принять  во  внимание,  что  язык  (именно  язык,  а  не
речь),  помимо  всего  прочего,  представляет  собой  кристаллизацию  мышления.  Существует
понятийно-словесная  сеть,  которая  в  процессе  социализации  человека  внедряется  и  закреп¬
ляется  в  коре  его  головного  мозга  и  становится  основой  всей  его  мыслительной  деятельности.
Эта  сеть  в  ходе  эволюции  человечества  развивалась  и  совершенствовалась,  а  результаты  этого
прогресса  закреплялись  в  языке.
 Лингвистами  созданы  разные  типологии  языков,  в  том  числе  и  стадиальные.  И  среди  них
имеет  право  на  существование  стадиальная  типология  языков,  в  основу  которой  положена
степень  развития  человеческого  мышления.  Существуют  три  основных  стадиальных  типа
языков.  Первый  -  языки  первобытного  (включая  предклассовое)  общества,  или  древнемен¬
тальные  (археоментальные,  древнемышленные)  языки.  С  возникновением  цивилизации,
письменности  и  преднауки  археоментальные  языки  преобразуются  во  второй  тип  -
староментальные  (палеоментальные,  старомышленные).  Таковы  языки  всех  докапиталис¬
тических  классовых  обществ,  исключая  в  определенной  степени  античное,  в  котором
существовала  не  преднаука,  а  пранаука.  С  развитием  и  утверждением  науки  в  полном  смысле
этого  слова,  прежде  всего  современного  естествознания,  что  произошло  в  Новое  время  в
Западной  Европе,  палеоментальные  языки  трансформируются  в  третий  тип  -  новоментальные
(неоментальные,  новомышленные)  языки.  И  овладеть  наукой  можно  лишь  в  том  случае,  когда
человек  пользуется  одним  из  новоментальных  языков.  Если  же  он  владеет  только  старо¬
ментальным  языком,  не  говоря  уже  о  древнементальном,  то  наука  окажется  для  него
недоступной.
 Это  не  значит,  что  существуют  языки,  по  самой  своей  структуре  абсолютно  неспособные  к
выражению  научных  знаний.  Любой  древнементальный  язык  может  в  принципе  превратиться  в
староментальный,  а  любой  староментальный  трансформироваться  в  новоментальный.  Но  для
этого  нужны  определенные  условия  и  время.
 Вопреки  мнению  значительной  части  наших  "сверхпатриотов",  которые  относят  начало
философских  и  научных  знаний  на  Руси  к  IX  в.,  в  действительности  ни  философии,  ни  науки  в
России  до  XVIII  в.  не  было.  Эти  формы  общественного  сознания  не  возникли  у  нас,  а  были
привнесены  из  Западной  Европы.  Когда  в  XVIII  в.  в-Россию  стали  проникать  наука  и
философия,  русский  язык,  который  к  тому  времени  уже  около  тысячи  лет  был  языком
письменным,  оказался  не  приспособленным  для  выражения  и  изложения  научных  знаний  и
философских  идей.  Он  был  староментальным.  Люди,  владевшие  одним  лишь  русским  языком,
были  лишены  возможности  полноценно  теоретически  мыслить.  И  неспособность  русского
языка  выражать  новые  идеи  и  понятия  привела  к  тому,  что  образованная  часть  российского
общества  стала  пользоваться  двумя  иностранными  языками,  достигшими  новоментальной
стадии,  -  немецким  и  французским.  Потребовалось  почти  сто  лет,  чтобы  российское  научное
сообщество  и  русская  интеллектуальная  элита  создали  русскую  научную  терминологию,  и
русский  язык  превратился  в  неоментальный.  И  только  тогда  использование  иностранных
языков  как  средства  общения  внутри  русской  среды  стало  ненужным.
 Языки  многих  этносов  России  к  1917  г.  были  даже  не  староментальными,  а  древ¬
нементальными.  Эти  этносы  к  тому  времени  не  имели  собственной  письменности.  Многие
исследователи  сейчас  нередко  говорят  об  имевшем  в  годы  советской  власти  место  вытеснении
русским  языком  языков  малых  народов  из  многих  сфер  деятельности  и  тем  самым  сокращении
поля  их  применения.  Но  эти  люди  либо  сами  добросовестно  заблуждаются,  либо  намеренно
вводят  в  заблуждение  широкую  общественность.  Все  дело  в  том,  что  вся  практическая  дея¬
тельность  народов,  находившихся  к  моменту  вхождения  в  состав  России  на  стадии  предклассо-
вого  общества,  была  ограничена  сферой  быта.  Соответственно  их  языки  были  приспособлены
к  обслуживанию  только  этой  единственной  сферы.  И  когда  в  результате  последующего
развития  представители  этих  народов  были  втянуты  в  другие  сферы  деятельности,  характерные
для  индустриального  общества,  все  эти  языки  оказались  неспособными  их  обслуживать.
 Чтобы  эти  языки  могли  трансформироваться  в  нужном  направлении,  необходимо  было,  во-
первых,  возникновение  сравнительно  большого  круга  интеллектуальной  элиты,  и,  во-вторых,
 176

длительное  время.  Поэтому  для  немногочисленных  народов  трансформация  их  языков  в
новоментальные  была  исключена,  для  более  крупных  -  крайне  маловероятна.  С  этим  и  было
связано  широкое  распространение  русского  языка.  Обойтись  без  него  было  совершенно
невозможно.  Он  один  мог  действовать  в  новых  сферах  деятельности,  прежде  всего  в  сфере
науки.  Традиционные  языки  обслужить  их  были  не  в  состоянии.
 Как  пишет  М.Н.  Губогло,  в  Казахстане  отмечалось,  что  "из  50  социальных  функций,  ко¬
торые  необходимы  любому  языку  для  нормального  функционирования,  казахский  язык
реализует  на  практике  лишь  около  10  функций"  (с.  419).  Но  это  вовсе  не  потому,  что  русский
язык  вытеснил  казахский  и  лишил  его  возможности  выполнять  40  других  функций,  а  потому,
что  казахский  язык,  будучи  древнементальным,  с  самого  начала  не  был  способен  выполнять
эти  функции  и  не  обрел  этой  способности  до  сих  пор,  а  возможно,  и  не  обретет  ее  никогда.
 Любая  попытка  потеснить  и  тем  более  вытеснить  русский  язык  будет  иметь  своим
следствием  регресс  в  сфере  образования  и  во  всех  других  областях.  Если  попытаться  пре¬
подавать,  скажем,  физику,  на  древнементальном  или  даже  староментальном  языке,  то  ее  никто
знать  не  будет.  Все  попытки  реализовать  программы  национального  возрождения,  пре¬
дусматривающие  перевод  преподавания  в  средней  и  высшей  школах  с  русского  языка  на
традиционные,  могут  причинить  представителям  тех  народов,  культуру  которых  намереваются
возрождать,  только  огромный  вред,  ибо  закроют  им  путь  к  современному  ббразованию.
Единственная  реальная  перспектива  состоит  в  том,  что  либо  русский  язык  полностью  вытеснит
аборигенные  языки,  либо  установится  двуязычие,  при  котором  русский  язык  будет  приобретать
все  большее  значение.
 В  этой  связи  нельзя  не  отметить,  что  в  книге  М.Н.  Губогло  проблеме  двуязычия  уделяется
большое  внимание.  В  его  работах  детально  разрабатывается  теория  двуязычия  и  раскрывается
огромное  практическое  значение  этого  феномена.  В  монографии  "Мобилизованный
лингвицизм"  автор  убедительно  показывает  всю  несостоятельность  выдвинутого  фанатиками
национализма  для  оправдания  борьбы  за  вытеснение  русского  языка  тезиса  о  пагубном  влиянии
двуязычия  на  мышление  (с.  157-158,  263-264,  314—320).  Особое  внимание  обращает  автор  на
явление,  которое  получило  наименование  "двойного  полуязычия"  (такая  ситуация  возникает
тогда,  когда  люди,  принадлежащие  к  тому  или  иному  этносу,  не  овладев  в  совершенстве  языком
другого  народа,  в  то  же  время  отказываются  от  своего  родного  языка).  Именно  это  "двойное
полуязычие",  последствия  которого  нередко  весьма  печальны,  часто  выдается  за  двуязычие
(с.  319-320).
 Однако  не  со  всеми  положениями  автора,  относящимися  к  двуязычию,  можно  согласиться.
Так,  например,  исходя  из  положения  о  равноценности  языков,  он  отстаивает  в  одном  случае
"ситуативное",  а  в  другом  -  "паритетное"  двуязычие  (с.  129-149,  326-329,  538-540  и  др.).  Суть
последнего  заключается  в  том,  что  не  только  нерусское  население  национальных  республик
должно  владеть  русским  языком,  но  и  русские,  живущие  там,  обязаны  знать  язык  титульной
национальности.  В  этом  М.Н.  Губогло  видит  некую  высшую  справедливость.  Но  с  этим  вряд  ли
можно  безоговорочно  согласиться.  Ведь  главный  принцип  подлинной  демократической
языковой  политики  должен  состоять  в  том,  что  вопрос  о  том,  каким  языком  должен  владеть
человек,  на  каком  языке  он  должен  получать  образование,  какие  языки  он  вообще  должен
изучать,  решает  только  сам  этот  человек.  Никто  не  может  обязать  его  знать  тот  или  иной  язык.
В  этой  области  не  должно  быть  никакого  принуждения.
 Возведение  в  закон  в  большинстве  бывших  союзных  республик  СССР  знания  государст¬
венного  языка  -  мера  антидемократическая.  А  применение  административных  мер,  имеющих
целью  насаждение  государственного  языка  и  вытеснение  русского,  красноречиво  сви¬
детельствует  об  отсутствии  в  недалеком  прошлом  в  этих  республиках  насильственной
русификации.  В  противном  случае  никакой  нужды  насильственно  вытеснять  русский  язык  не
было  бы,  поскольку  с  достижением  республикой  независимости  и  прекращением  навязывания
русского  языка  он  сам  собой  утратил  бы  свои  позиции.  Упорная  борьба  с  русским  языком  при
помощи  государственного  аппарата,  помимо  всего  прочего,  означает,  что  титульный  язык  не
способен  выдержать  свободной  конкуренции  с  русским.  По  существу  это  означает  молчаливое
признание  неравноценности  русского  и  государственного  языков,  точнее  большей  ценности
первого  языка  по  сравнению  с  вторым.
 В  национальных  республиках  в  составе  Российской  Федерации  ни  один  из  языков  титульных
народов  не  является  новоментальным.  Поэтому  принуждать  нерусское  население  этих
республик  административными  мерами  изучать  русский  язык  нет  никакой  нужды,  ибо  к  этому
их  принуждает  сама  жизнь.  С  другой  стороны,  русским,  проживающим  в  тех  же  республиках,
знание  языка  титульной  национальности  не  нужно.  И  поэтому  добровольно  они  его  никогда
изучать  не  будут.  Таким  образом,  обеспечение  "паритетного"  двуязычия  в  этих  республиках
 177

с  неизбежностью  предполагает  применение  административных  мер,  т.е.  использование  той  или
иной  формы  насилия.  Но  сразу  же  нужно  сказать,  что  и  насилие  тут  не  поможет:  титульный
язык  русские  все  равно  знать  не  будут.  "Паритетное"  двуязычие  в  национальных  образованиях
Российской  Федерации  практически  невозможно.  Конечно,  декларировать  его  подобно  тому,
как  это  делает  М.Н.  Губогло,  можно,  но  ратовать  за  него  не  имеет  никакого  смысла.
 Нередко  миф  о  "национальном  возрождении"  толкуют  как  чисто  оборонительный.  Люди
просто  стараются  обосновать  необходимость  защиты  своей  культуры  и  языка.  На  самом  деле
этот  миф  всегда  является  обоснованием  и  оправданием  агрессии.  Его  ревнители  никогда  не
ограничиваются  заботой  о  своем  языке.  Осуждая  якобы  имевшее  место  навязывание  русского
языка,  они  одновременно  настаивали  на  необходимости  принудить  все  население  республики
знать  язык  титульного  народа.  И  хуже  всего  при  этом  приходилось  представителям  последнего.
Русских  детей  в  самом  худшем  случае  заставляли  изучать  титульный  язык,  но  не  получать  на
нем  образование.  Детей  же  титульного  этноса  нередко  пытались  принудить  учиться  в  школах,
где  преподавание  велось  только  на  языке  этого  народа,  что  сразу  же  встретило  сопротивление
со  стороны  титульного  населения,  большая  часть  которого  упорно  желала,  чтобы  их  дети
получали  образование  на  русском  языке.  На  многих  научных  конференциях  мне  приходилось
слушать  жалобы  поборников  "национального  возрождения"  на  неблагодарность  своего  народа,
упорно  не  желающего  "возрождаться".
 Желание  во  что  бы  то  ни  стало  навязать  титульный  язык  как  титульному,  так  и  не¬
титульному  населению  национальных  республик  стало  идефикс  некоторых  представителей
национальной  интеллигенции.  Во  время  конгресса  этнографов  и  антропологов,  происхо¬
дившего  в  1997  г.  в  Уфе,  мне  дважды  (на  пленарном  заседании  и  в  более  узком  кругу)  пришлось
выслушать  горячее,  взволнованное  выступление  президента  АН  Башкортостана  (кстати,  по
специальности  не  гуманитария,  а  физика),  суть  которого  заключалось  в  том,  что  все  население
Башкирии  без  всякого  исключения  должно  усвоить  башкирский  язык.  Большей  заботы  у  него
не  было.  И  это  при  том,  что  по  переписи  1989  г.  башкиры  составляли  лишь  21,9%  населения
республики.  Но  самое  интересное  заключается  в  том,  что  на  том  же  самом  конгрессе  уфимский
этнограф  Ф.Г.  Сафин  привел  данные  опроса,  согласно  которому  лишь  8,1%  башкир  выразили
желание,  чтобы  их  дети  обучались  в  школе  только  на  башкирском  языке6.
 Об  интереснейшей  книге  М.Н.  Губогло  и  о  поднятых  в  ней  проблемах  можно  было  бы
говорить  и  спорить  еще  очень  долго.  Но  и  сказанного  достаточно,  чтобы  оценить  ее  значение.
Помимо  всего  прочего,  она  свидетельствует  о  том,  как  труден  путь  становления  каждой  новой
научной  дисциплины.  Этнополитология  в  этом  отношении  не  является  исключением.
 Примечания
 1 	См.:  Семенов  Ю.И.  Предмет  этнографии  (этнологии)  и  основные  составляющие  ее  научные  дис¬
циплины  //  Этнографическое  обозрение.  1998.  №  2.
 2 	Т  и  ш  к  о  в  В.А.  О  новых  подходах  в  теории  и  практике  межнациональных  отношений  //  Советская
этнография.  1989.  №  5.  С.  5.
 3 	См.:  Г  у  б  о  г  л  о  М.Н.  От  корней  до  кроны.  Задачи  изучения  этнополитических  ситуаций  //
Гражданские  движения  в  Таджикистане.  М.,  1990;  его  же.  Вместо  введения.  О  задачах  этнополитической
антологии  //Этнополитическая  мозаика  Башкортостана.  Т.  1.  М.,  1992  и  др.
 4 	См.:  Семенов  Ю.И.  Секреты  Клио.  Сжатое  введение  в  философию  истории.  М.,  1996.  С.  62-63;
его  же.  Философия  истории  от  истоков  до  наших  дней:  Основные  проблемы  и  концепции.  М.,  1999.
С.  46.
 5 	Подробнее  об  этом  см.:  Семенов  Ю.И.  Поздние  первобытные  и  предклассовые  общества  Севера
Европейской  части  России,  Сибири  и  Русской  Америки  в  составе  Российской  империи  //  Национальная
политика  в  императорской  России.  Поздние  первобытные  и  предклассовые  общества  Севера  Европейской
части  России,  Сибири  и  Русской  Америки  в  составе  Российской  империи.  М.,  1998;  его  же.  "Нацио¬
нальное  возрождение":  возможно  ли  оно  и  нужно  ли  оно  //  III  конгресс  этнографов  и  антропологов  России.
Тезисы  докладов.  М.,  1999.
 6 	С  а  ф  и  н  Ф.Г.  Языковые  ориентации  башкир  и  татар  Башкортостана  (по  данным  социологических
исследований  в  республике  Башкортостан)  //  Второй  международный  конгресс  этнографов  и  антропологов.
Резюме  докладов  и  сообщений.  Ч.  1.  Уфа,  1997.  С.  149.
 178

Критика  и  библиография
 Н.И.  ПАВЛЕНКО.  Петр  I.  М.:  Молодая  гвардия,  2000.  Серия  ЖЗЛ.  429  с.  с  илл.
Тир.  6  000
 Рельефная  фигура  Петра  Великого  навсегда
вписана  в  русскую  историографию,  и  какого  бы
направления  ни  придерживался  пишущий  о  его
времени,  обойти  деятельность  этого  преобра¬
зователя  России  и  его  личность  невозможно.
Особый  интерес,  естественно,  вызывает  она  в
переломные  эпохи  нашей  истории,  когда  общество
особенно  остро  заинтересовано  в  определении
дальнейшего  пути  своего  развития.
 Этой  потребности  и  отвечает  новое  издание
биографии  Петра  I,  написанной  Н.И.  Павленко.
Автор  ее  -  авторитетнейший  и  лучший  знаток
событий  того  времени,  ученый  со  своим,  четко
определившимся  стилем,  принципиальный  сторон¬
ник  приоритета  исторического  факта,  подчеркнуто
старающийся  избегать  конъюнктурных  веяний  (в
этом  плане  его  стиль  сопоставим  с  другим  большим
ученым,  его  современником  -  П.А.  Зайонч-
ковским).
 Оправданно  сохранив  выдержавшую  испытание
временем  прежнюю  структуру  книги,  автор  выпук¬
ло  и  полнокровно  показывает  грандиозную  и
противоречивую  фигуру  Петра  во  всей  ее  сло¬
жности.  В  16  главках  книги  последовательно
раскрываются  все  аспекты  его  деятельности  -
военный,  законодательный,  дипломатический,  про¬
светительский.  Фактический  материал  рецензи¬
руемой  книги  убедительно  подтверждает  мысль
великого  русского  историка  С.М.  Соловьева:  "Петр
был  велик  глубокую  верой  в  способности  своего
народа,  уменьем  выбирать  людей  способных  и
воспитывать  их  для  известного  рода  деятельности"1.
 Среди  ведущихся  уже  почти  300  лет  в  России
споров  о  личности  Петра  и  значении  его  пре¬
образований  позиция  Н.И.  Павленко  вполне  опре¬
деленна:  "Петр  выступал  не  в  роли  разрушителя,  а  в
роли  созидателя".  Своего  рода  генеральной  идеей
новой  книги  является  последовательное  развитие
петровской  мысли  об  ответственности  первого  лица
государства  перед  своим  Отечеством  и  о  служении
ему.  Начиная  с  первой  публикации  биографии
Петра  I  в  1975  г.  и  до  настоящего  издания,  автор
настойчиво  проводит  в  своих  трудах  это  положение,
являющееся  для  него  центральным  и  опреде¬
ляющим  все  остальное.
 Не  случайно  Н.И.  Павленко  цитирует
слова  Петра  из  письма  адмиралу  Крюйсу  от  1713  г.:
 "Я  уже  вящше  осьмнадцати  лет  служу  сему
государству"  (выделено  мною.  -  В.А.)>  особо
акцентируя  желание  царя  на  собственном  примере
"хотя  бы  под  старость"  вырастить  русских  дворян
достойными  помощниками  и  слугами  Отечеству
(с.  252,  254).
 В  книге  хорошо  показан  комплексный  характер
петровских  преобразований,  направленных  на
европеизацию  страны,  их  коренное  отличие  от
предыдущих  и  большинства  последующих  рос¬
сийских  реформ.  Новые  акценты  введены  автором
в  оценку  социальных  движений  петровской  эпохи,
которые  он  называет  "социальными  катаклизмами".
Так,  Булавинское  выступление  на  Дону  в  1707-
1708  гг.  признается  им  чисто  казацким,  а  Астрахан¬
ское  восстание  1705-1707  гг.  -  "бунтом  стрельцов  и
горожан",  который  относят  к  городским  восстаниям
"только  потому,  что  оно  происходило  в  городе
Астрахани,  а  по  составу  его  участников  и  со¬
держанию  требований  это  был  четвертый  стреле¬
цкий  бунт"  (с.  109).  В  качестве  доказательства  этого
положения  приводится  ссылка  на  подсчеты  Н.Б.  Го¬
ликовой,  согласно  которым  из  числа  привлеченных
к  следствию  посадские  и  люди  иных  категорий
составляли  лишь  незначительное  меньшинство2.
 Самой  же  главной  причиной  "социальных
катаклизмов"  Н.И.  Павленко  считает  "перенапря¬
жение  хозяйственных  ресурсов  населения"  в  усло¬
виях  многолетней  Северной  войны  и  "грубые
формы"  проведения  преобразований,  возложивших
огромные  тяготы  прежде  всего  на  трудовое
население  страны.  Вместе  с  тем,  как  подчеркивает
автор,  Петр  обязал  нести  бремя  повинностей  и
привилегированные  сословия.  За  дворянством  была
окончательно  закреплена  функция  служилого
сословия  с  обязательной  пожизненной  службой,  а
духовенство  должно  было  нести  дополнительные
расходы  по  содержанию  богаделен  и  училищ.
Большие  поборы  были  наложены  и  на  купечество,
что  привело  к  разорению  его  наиболее  сос¬
тоятельной  части3.
 Интересным  сюжетом  в  свете  нынешнего  возве¬
личивания  на  Украине  личности  гетмана  Мазепы
является  характеристика  этого  деятеля  и  обстоя¬
тельств  перехода  его  на  сторону  Карла  XII.  Автор
книги  придерживается  точки  зрения,  намеченной
еще  в  первом  издании:  "Можно  лишь  поражаться,  -
 179

пишет  он,  -  но  невозможно  объяснить,  как  у  царя
не  хватило  проницательности,  чтобы  за  слащавыми
улыбками,  подобострастной  речью,  уснащенной
комплиментами,  и  выражением  внешней  покор¬
ности  разглядеть  подлинное  лицо  гетмана"  (с.  145-
146).  Тем  самым  Н.И.  Павленко  сводит  все  скорее  к
эмоциональной  стороне  дела,  но  если  бы  он  привел
данные  о  теснейшем  сотрудничестве  Мазепы  с
русскими  властями  в  период  между  1687  и  1708  гг.,
то  вопрос  о  причине  царского  доверия  к  гетману
очень  бы  упростился.  Автор  справедливо  считает,
что  "идея  подчинения  Украины  Польше,  перс¬
пектива  наплыва  на  украинскую  землю  алчных
магнатов,  ожидаемые  притеснения  Православной
церкви  сплачивали  разные  социальные  слои
населения  на  борьбу  с  самой  идеей  (сепаратизма  -
В.А.)"  (с.  150).  Можно  добавить,  что  в  позиции
Мазепы  как  представителя  казацкой  старшины
было  и  еще  одно  слабое  место  -  отрицательное
отношение  к  ней  жителей  украинских  городов.  На
это  обратил  внимание  еще  С.М.  Соловьев,
писавший:  "Города  враждебно  смотрели  на  Козаков,
посполитство  жаловалось  на  притеснения  стар¬
шины  козацкой"4.  Он  же  опубликовал  грамоту
нежинского  протопопа  Симеона  Адамовича  царю
Алексею  Михайловичу,  где  говорилось:  «Весь
народ  кричит,  плачет:  как  израильтяне  под
египетской,  так  они  под  козацкой  работой  жить  не
хотят...  Воздев  руки  молят  Бога,  чтоб  по-прежнему
под  вашей  государской  державой  и  властью  жить.
Говорят  все:  "За  светом  государем  живучи,  в  десять
лет  того  бы  не  видали,  что  теперь  в  один  год  за
козаками"»5.
 Очень  обогатил  новое  издание  книги  об¬
стоятельный  и  насыщенный  фактическим  мате¬
риалом  раздел  "Образ  Петра  в  представлении
современников".  Автор  делит  его  на  две  части,
подробно  рассматривая  как  отрицательные
("Петр  -  антихрист"),  так  и  положительные  ("Пане¬
гиристы  Петра  Великого")  оценки  деятельности
великого  преобразователя.  Среди  антагонистов
Петра  I  Н.И.  Павленко  выделяет  три  категории  или
прослойки  тогдашнего  общества  -  стрельцов,
духовенство  и  старообрядцев.  "Всех  хулителей
Петра,  -  подчеркивает  он,  -  объединяла  одна  общая
черта  -  отсутствие,  если  так  можно  выразиться,
конструктивной  идеи,  очевидный  консерватизм,
цепляние  за  старину,  протест  против  всякого  рода
новшеств".  Осуществление  их  идей  на  деле
"обрекало  страну  на  отставание,  на  неизменность
обветшалых  форм  государственного  устройства,
структуры  вооруженных  сил,  отсутствие  светского
образования"  (с.  364).  Всем  представителям  этого
направления  был  присущ  крайний  фанатизм  и
категорическое  неприятие  всего  того,  что  шло  с
Запада.  В  то  же  время,  как  подчеркивает  Н.И.
Павленко,  "ни  об  одном  монархе  России  народная
молва  не  оставила  такого  количества  рассказов,
восхваляющих  его,  как  о  Петре  Великом...  Им¬
понировали  народу  простота  царя,  его  неприхот¬
 ливость,  умение,  напрягая  волю,  физические  и
нравственные  силы,  преодолевать  препятствия"
(с.  368).
 Несомненное  достоинство  этого  раздела  -
авторский  анализ  такого  источника,  как  исто¬
рические  песни,  отразившие  бурные  события
петровского  времени.  Во  многих  из  них  Петр
упоминается  как  царь  суровый,  но  справедливый.
В  песнях  осуждаются  его  противники  -  Карл  XII
и  гетман  Мазепа,  который  был  "предатель
государев,  был  предатель  веры"  (с.  410).  Кстати,
автор  к  месту  обращает  внимание  на  то,  что
в  записанных  на  Украине  в  XIX  в.  и  изданных
Петром  Киреевским  исторических  песнях  гетман
Мазепа  трактуется  как  "пес",  погубивший  "невин¬
ные  души"  (с.  411)6.
 На  основании  приведенных  в  этом  разделе
материалов  автор  делает  следующий  вывод:  "Какая
часть  народа  осуждала  Петра,  определить  практи¬
чески  невозможно,  как  невозможно  назвать  про¬
цент  населения,  одобрявшего  его  нововведения.
Одно  можно  сказать  с  уверенностью  -  вторых  было
значительно  больше,  чем  первых"  (с.  368).
 Однако  в  работе  Н.И.  Павленко  имеются  и
спорные  моменты.  Например,  оправдание  автором
в  некоторых  местах  жестокости  своего  героя.  Так,
он  утверждает:  "Нынешние  публицисты  нередко
акцентируют  внимание  на  жестокости  Петра,
сравнивая  его  с  кровавыми  тиранами  Грозным  или
Сталиным.  Отрицать  жестокость  царя  не  прихо¬
дится.  Но  было  и  одно  принципиальное  отличие.
Названные  диктаторы  рубили  голову  каждому,  кто
попадал  под  руку,  правому  и  виноватому,  в  то  время
как  Петр  свирепо  расправлялся  лишь  со  своими
противниками"  (с.  72).  Это  утверждение  очень
спорно.  Петр  не  только  лично  участвовал  в  казнях,
но  не  щадил  и  тех,  кого  трудно  было  назвать  его
политическими  противниками,  например,  любов¬
ника  своей  первой  жены  Степана  Глебова  или
любовника  Екатерины  Вилима  Монса.  Глебов  был
посажен  на  кол,  а  Монсу  отрубили  голову.
 Противоречиво  в  книге  освещается  вопрос  об
избрании  Петра  царем  в  апреле  1682  г.  Автор
сообщает,  что  "на  стороне  Петра  находились
Нарышкины,  среди  которых  не  было  ни  одной
сколь-либо  значительной  фигуры"  (с.  10).  Однако
затем  на  той  же  странице  говорится,  что  на  стороне
Петра  был  сам  патриарх  (одна  из  самых  "зна¬
чительных  фигур"  России  того  времени),  а  также
"некоторые  бояре".  С.М.  Соловьев  по  этому
вопросу  высказывается  более  определенно:  в  тот
момент  "большинство  знати  должно  было  разде¬
лять  взгляд  Языкова  и  Лихачева  (в  пользу  Нарыш¬
киных.  -  В.А.)  относительно  престолонаследия"7.
 В  существенном  уточнении  нуждается  и  вопрос
о  "государственных  тяготах"  дворянства.  В  тезисной
форме  автор  его  решает  так:  после  смерти  Петра
"дворяне  шаг  за  шагом  освобождались  от  по¬
винностей,  превращались  из  служилого  в  земле¬
дельческое  сословие.  Живя  плодами  чужого  труда,
 180

дворянство  приучалось  к  лености,  лишалось  пред¬
приимчивости,  стремления  к  овладению  знанием"
(с.  425,  267  и  др.).  Но  если  бы  это  было  так,  то
почему  же  русская  армия  в  многочисленных  войнах
времен  Екатерины  II  (т.е.  после  манифеста  "О  да¬
ровании  вольности  российскому  дворянству"),  а  так¬
же  в  наполеоновских  войнах  в  целом  не  испыты¬
вала  недостатка  в  командных  кадрах?  Очевидно,  все
было  гораздо  сложнее.
 Приведенная  выше  схема  Павленко  должным
образом  не  учитывает  материальное  положение
подавляющего  большинства  дворянства,  вынужден¬
ного  служить,  чтобы  существовать.  При  этом  мно¬
гих  дворян  вдохновлял  петровский  пример  служения
Отечеству.  Так,  например,  мелкопоместный  воро¬
нежский  дворянин  Михаил  Петров  -  один  из
четверых  братьев,  будущих  офицеров  -  вспоминал:
«Отец  наш,  наслушавшись  в  его  малолетство  от
самовидцев  о  трудах  первого  императора,  часто
приводил  нас  на  опустелую  верфь  и  к  домику  его  и,
рассказывая  о  всем,  что,  где  и  как  было  там,
говаривал  нам:  "Дети!  Вы  родились  на  священных
следах  Великого  Петра,  трудившегося  тут  до  из¬
неможения...  Идите  путем  военной  чести  Отечест¬
ва..."»8  И  все  четыре  брата  Петровы  воинскими
подвигами  в  период  наполеоновских  войн  подтвер¬
дили,  что  хорошо  усвоили  завет  отца.
 Та  же  мысль  звучит  и  в  воспоминаниях  Дениса
Давыдова,  хорошо  знавшего  военную  среду,  в  кото¬
рой  он  вращался  в  начале  XIX  в.,  будучи  совсем  еще
юным  офицером:  "Тогда  еще  между  нас  не  было  ни
одного  космополита:  все  мы  были  старинного
воспитания  и  духа,  православными  россиянами,  для
коих  оскорбление  чести  Отечества  было  то  же,  что
оскорбление  собственной  чести"9.
 Из  более  мелких  замечаний  можно  отметить,
что  в  различных  местах  книги  неоднозначно
определяется  религиозная  принадлежность  такого
 В.Г.  СИРОТКИН.  НАПОЛЕОН  I
Тир.8000
 Новая  книга  В.Г.  Сироткина  обобщает  и  про¬
должает  его  предыдущие  исследования1.  Правда,  с
исходным  тезисом  автора  о  том,  что  из  "всемирной
историографии",  относящейся  к  Наполеону,  «стран¬
ным  образом  выпала  (?!  -  Н.Т.)  одна  из  ключевых
тем  -  "Наполеон  и  Россия"»  (с.  3),  нельзя  согла¬
ситься.  Достаточно  назвать  7-томник  "Отечест¬
венная  война  и  русское  общество"  (М.,  1911-1912)  и
3-томный  труд  А.  Вандаля  "Наполеон  и  Алек¬
сандр  I"  (рус.  изд.:  СПб.,  1910-1913),  едва  упомя¬
нутые  В.Г.  Сироткиным,  а  также  вообще  не  учтен¬
ные  им  исследования  Н.Ф.  Дубровина,  В.В.  Пу¬
гачева,  Е.И.  Федосовой,  А.  Труайя,  Ж.  Тири
и  др.2
 видного  деятеля  Петровской  эпохи,  как  Патрик
Гордон.  Так  на  с.  27  он  характеризуется  как
"добропорядочный  католик",  а  на  с.  30  -  как
"шотландец  по  рождению  и  лютеранин  по  вере"
(т.е.  -  протестант).  Есть  в  книге  и  типичные
корректорские  ошибки.
 Однако  все  это  не  умаляет  несомненных
достоинств  новой  работы  Н.И.  Павленко,  убеди¬
тельно  воссоздавшего  многогранный  образ  царя-
преобразователя,  которого  он  справедливо  считает
деятелем  не  только  европейского,  но  и  мирового
масштаба.
 В.С.  Антонов,  кандидат  исторических  наук
 (Москва)
 Примечания
 'Соловьев  С.М.  Соч.  Кн.  XX.  М.,  1996.
С.  414.
 2Гол  иков  а  Н.Б.  Политические  процессы
при  Петре  I.  М.,  1957;  ее  же.  Астраханское
восстание  1705-1706  гг.  М.,  1975.
 'Павленко  Н.И.  Торгово-промышленная
политика  правительства  России  в  первой  четверти
XVIII  века  //  История  СССР.  1978.  №  3.
 4Соловьев  С.М.  Соч.  Кн.  XXIII.  М.,  2000.
С.  111.
 5 	Там  же.  С.  274.
 6 	Песни,  собранные  П.В.  Киреевским.  Издание
Общества  любителей  российской  словесности.  Ч.  3.
Вып.  8.  М.,  1879.  С.  199.
 7Соловьев  С.М.  Соч.  Кн.  VII.  М.,  1991.
С.  253.
 8 	Рассказы  служившего  в  1-м  егерском  полку
полковника  Михаила  Петрова  //  1812  год.  Воспо¬
минания  воинов  русской  армии.  М.,  1991.  С.  115.
 9Д  авывов  Д.В.  Соч.  М.,  1962.  С.  241.
 РОССИЯ.  М.:  Олма-Пресс,  2000.  380  с.
 (Кстати,  об  авторах  7-томника  -  Н.И.  Карееве,
И.В.  Лучицком,  В.И.  Семевском,  Е.В.  Тарле  и  др.
В.Г.  Сироткин  пишет  так:  "Для  них  все  битвы  и
дипломатия  Наполеона  с  1800  по  1815  гг.  свелись
лишь  к  одному  событию  -  сражению  при  Бородине"
(с.  4).  На  самом  же  деле  сказанное  в  7-томнике
о  Бородине  заняло  13  страниц,  т.е.  20-ю  часть
одного  -  4-го  тома.)
 Не  менее  странным  выглядит  и  другое  суждение
В.Г.  Сироткина:  "Наиболее  полной  монархической
версией  кампании  1812  г."  осгается-де  «трехтомный
сборник  "Три  века"  1913  г.»  (с.  8).  В  названном
сборнике  не  3,  а  6  томов,  но  кампании  1812  г.
отведены  всего  3  (три!)  страницы  текста  5-го  тома,
 181

тогда  как  "монархическую  версию"  1812  г.  пред¬
ставляют  капитальные  монографии  Д.П.  Бутурлина
в  2-х,  М.И.  Богдановича  в  3-х,  А.И.  Михайловского-
Данилевского  в  4-х  и  П.А.  Ниве  в  5-ти  томах3.
Наконец,  отмечу  еще  одну  историографиче¬
скую  оплошность  автора:  он  называет  брошюру
Н.А.  Левицкого  "Война  1812  г."  (1938)  первой
в  СССР  специальной  работой  на  эту  тему  (с.  8).
В  действительности  таковой  была  книга  извест¬
ного  военного  историка  М.С.  Свечникова4  -  кстати,
вчетверо  ббльшая  по  объему,  чем  брошюра
Н.А.  Левицкого.
 Композиция  новой  книги  В.Г.  Сироткина
интересна,  необычна,  но  и  сомнительна.  Несколько
искусственным  выглядит  -  со  всеми  аналогиями  и
параллелями  -  §  3  в  главе  9:  "Русский  бонапартизм:
генерал  Скобелев,  Керенский,  Троцкий,  генерал
Лебедь".  Вообще  вся  глава  10  "Мой  путь  к
Наполеону"  -  излишне  саморекламная  и,  по-моему,
просто  не  нужна.  Что  же  касается  напечатанной
здесь  в  качестве  приложения  и  без  комментариев
брошюры  Ф.В.  Ростопчина  с  ремаркой  "по-
видимому",  публикуется  впервые"  (с.  371),  то
впервые  она  была  опубликована  еще  в  1813  г.,
затем  переиздана  в  1853  г.,  а  в  1990  г.  проком¬
ментирована5.  Причем  уже  выяснено,  что  все
цифры  Ростопчина  о  численности  и  потерях
французов  при  Бородине  не  соответствуют  дейст¬
вительности.
 К  достоинствам  книги  можно  отнести  ряд
важных  наблюдений  и  выводов.  Автор  убедительно
показал,  как  просчиталась  наполеоновская
дипломатия,  допустив,  что  «в  тексте  союзного
(Тильзитского.  -  Н.Т.)  договора  ни  словом  не  была
упомянута  нейтральная  морская  торговля,  в
условиях  Континентальной  блокады  сыгравшая
зловещую  для  Наполеона  роль  "троянского  коня"»
(с.  119),  ибо  Россия  использовала  "нейтральную"
торговлю  на  судах  США  как  средство  для  саботажа
тильзитских  обязательств.  Можно  согласиться  с
В.Г.  Сироткиным  и  в  том,  что  «главная  причина
войны  с  Наполеоном  1806-1807  гг.  и  резкая  "смена
вех"  -  мир  и  союз  с  Францией  -  были  продиктованы
одним:  боязнью  за  социальную  стабильность
Российской  империи  в  случае  вторжения  напо¬
леоновских  войск  на  ее  территорию»  (с.  67).
 С  интересом  читаются  страницы  об  отношении
к  Наполеону  классиков  русской  литературы  на
примерах  из  творчества  А.С.  Пушкина,  М.Ю.  Лер¬
монтова,  Ф.М.  Достоевского,  Л.Н.  Толстого,
Д.С.  Мережковского.  Жаль,  что  даже  не  упомянуты
Г.Р.  Державин,  Ф.И.  Тютчев,  М.Н.  Загоскин,
Н.А.  Некрасов,  Я.П.  Полонский,  В.Я.  Брюсов,
М.И.  Цветаева,  отношение  которых  к  Наполеону
не  менее  интересно  для  нас.  Кстати,  было  бы
уместно  здесь  рассмотреть  отражение  темы  "Напо¬
леон  и  Россия"  в  творчестве  классиков  отечест¬
венной  живописи  (кроме  В.В.  Верещагина,  это  и
К.П.  Брюллов,  О.А.  Кипренский,  В.А.  Тропинин,
 A. 	Г.  Венецианов,  П.А.  Федотов,  И.К.  Айвазовский,
И.М.  Прянишников,  И.Е.  Репин  и  др.).
 Есть  в  книге  В.Г.  Сироткина  новые,  из¬
влеченные  из  архивных  источников  данные,
особенно  о  судьбах  французских  военнопленных  в
России.  Обследовав  в  РГИА  сотни  дел  "О  фран¬
цузах,  проживающих  в  России"  за  1813-1837  гг.,
автор  подсчитал,  что  "общее  количество  оказав¬
шихся  на  1  января  1813  г.  пленных  составляло  У$
численности  Великой  армии,  или  более  216  тысяч"
(с.  185).  Среди  них  был  последний  ветеран  Напо¬
леона  -  Ж.Б.  Савэн,  умерший  в  Саратове  на  127-м
году  жизни  (с.  212-214).
 Весьма  ценны  выявленные  В.Г.  Сироткиным
данные  о  русских  субсидиях  на  содержание
французского  короля  Людовика  XVIII  (с.  34)  и  об
английских  субсидиях  для  войск  М.И.  Кутузова  в
кампании  1805  г.  (с.  95),  а  также  о  военных  расходах
России  за  1807-1811  гг.,  возросших  с  43  до  113,7  млн
руб.  (с.  147).
 Читатель  сможет  оценить  и  очень  живой,  я  бы
сказал  даже  веселый  стиль  автора  (хороши,
например,  его  пассажи  об  интригах  на  французской
и  русской  дипломатических  "кухнях":  с.  92-93,  108).
Правда,  специалистов  может  шокировать  его
вальяжно-снисходительный  тон  по  отношению  к
предшественникам  -  не  только  к  М.Н.  Покров¬
скому  (с.  325  и  след.)  и  М.В.  Нечкиной  (с.  244),  что
теперь  модно,  но  и  к  А.З.  Манфреду  (с.  117)  и,
особенно,  к  Е.В.  Тарле.  Четверть  века  назад
 B. 	Г.  Сироткин  в  своих  "студенческих  воспомина¬
ниях"  о  лекциях  Е.В.  Тарле  отзывался  с  большим
пиететом:  тогда  автор  был  заодно  с  аудиторией,
"жадно  ловившей  каждое  слово  маститого  мэтра"6.
Теперь  он  вспоминает  о  том  же  иначе:  "Я  этих
восторгов  (от  лекций  Тарле.  -  Н.Т.)  не  разделял...
Тарле  был  уже  "не  тот"  -  читал  (скорее  рас¬
сказывал)  бессистемно,  старческим  дребезжащим
голосом,  часто  отклонялся  от  темы",  неуместно
"хихикал  на  кафедре"  к  недоумению  слушателей,
которые  этот  его  "юмор  прошлого  века  не  пони¬
мали"  (с.  313-314).
 Очень  многие  положения  книги  спорны.  Так,  по
словам  автора,  в  трудах  Е.В.  Тарле  и  А.З.  Манф¬
реда  «утверждается,  что  именно  на  восточном
вопросе  (раздел  европейских  провинций  Османской
империи)  Наполеон  и  "купил"  Александра  I,  навязав
ему  не  только  мир,  но  и  союз»  (с.  114).  Таких
утверждений  ни  у  Е.В.  Тарле,  ни  у  А.З.  Манфреда
нет.  И  тот,  и  другой  полагали,  что  главным
условием  компромисса  между  Наполеоном  и
Александром,  обеспечившего  их  союз,  было  "сохра¬
нение  Пруссии",  которую  Наполеон  предполагал
"полностью  уничтожить"7.
 В.Г.  Сироткин  явно  усложняет  "игру"  между
Наполеоном  и  Александром  I  в  1810  г.  по  вопросу  о
Польше:  дескать,  посол  Франции  в  России  А.  Ко-
ленкур  «подписал  франко-русскую  конвенцию,
которая...  провозглашала:  "Польское  королевство
 182

никогда  не  будет  восстановлено"»,  а  Наполеон
вместо  этого  предложил  Александру  I  "менее
определенный  проект";  в  результате  "царь  отка¬
зался  от  этой  игры",  и  конвенция  "так  и  не  была
подписана  Россией"  (с.  130-131).  В  действи¬
тельности  все  было  проще:  Наполеон  резонно
опгказался  отвечать  за  то,  что  "когда-нибудь  и  кто
бы  то  ни  было  вздумает  восстановить"  Польшу,  но
готов  был  взять  на  себя  вполне  определенное
обязательство  "не  оказывать  ни  содействия,  ни
защиты...  чему  бы  то  ни  было,  что  могло  бы  спо¬
собствовать  восстановлению  Польского  королев¬
ства"8.  Александр  I  посчитал,  что  этого  мало.
 Касаясь  высадки  русской  эскадры  на  остров
Корфу  летом  1802  г.,  автор  заключает,  что  именно
Корфу  стал  "формальным  поводом  к  созданию
новой,  третьей  по  счету,  антифранцузской
коалиции"  1805  г.  (с.  39).  Полагаю,  что  более  верна
точка  зрения  тех  российских  и  зарубежных
историков,  которые  сочли  таким  поводом  расстрел
во  Франции  20  марта  1804  г.  родственника  ко¬
ролевской  семьи  Бурбонов  герцога  Энгиенского9.
 Трудно  согласиться  с  В.Г.  Сироткиным  в  том,
что  русский  торговый  тариф  1810  г.  "был  направлен
как  против  Англии  (курсив  мой.  -  Я.  Г.),  так  и
против  Франции"  (с.  145).  На  самом  деле  он  ударял
по  союзу  с  Францией  в  пользу  Англии10),  и  в  том,
что  Николай  I  «не  был  ни  "Палкиным"  ни  "царем-
фельдфебелем"»  (с.  233.  Здесь  верится  больше
Александру  Герцену  и  Льву  Толстому11,  чем
Владлену  Сироткину).
 Что  же  касается  предложенной  версии,  будто
при  Маренго  14  июня  1800  г.  австрийскую  армию
разгромил  не  главнокомандующий  французскими
войсками  Н.  Бонапарт,  а  его  дивизионный  генерал
Л.  Дезэ  (с.  33),  то  она  столь  же  убедительна,  как
если  бы  автор  стал  доказывать,  что  на  Куликовом
поле  8  сентября  1380  г.  полчище  Мамая  разгромил
не  Дмитрий  Донской,  а  командир  его  засадного
полка  Д.М.  Боброк-Волынский.
 Удивительно,  но  В.Г.  Сироткин  доселе  не
находит  ответа  на  "вечный  вопрос"  "Кто  все  же
поджег  Москву  в  1812  году?"  (с.  6,  341).  Между  тем
не  только  в  зарубежной,  но  и  в  отечественной
историографии  на  этот  вопрос  давно  дан  опре¬
деленный  ответ:  сожгли  Москву  русские  (по
приказам  М.И.  Кутузова  и  Ф.В.  Ростопчина  и  по
доброй  воле  самих  москвичей),  что,  собственно,
признавали  и  герои  1812  года  -  тот  же  М.И.  Ку¬
тузов,  А.П.  Ермолов,  Д.В.  Давыдов,  Ф.Н.  Глинка
и  др.12
 В  спорном  вопросе  о  причинах  смерти  На¬
полеона  В.Г.  Сироткин  горой  стоит  за  "обще¬
принятую"  (как  он  считает)  версию,  согласно
которой  Наполеон  умер  от  "завала  печени"  (с.  307).
К  мнению  С.  Форсхувуда,  Б.  Вейдера,  Д.  Хэпгуда  и
др.,  полагающих,  что  Наполеон  был  отравлен,
автор  относится  пренебрежительно:  критики-де  "не
оставили  от  нее  камня  на  камне",  во  Франции
исследования  С.  Форсхувуда  и  др.  "были  встречены
 в  штыки  и  всерьез  не  воспринимались",  а  главное,
"разгромную  рецензию"  об  одном  из  этих
исследований  напечатал  "сам  академик  Жан  Тюлар"
(с.  307-309).  При  этом  В.Г.  Сироткин  забывает,  что
ранее  он  уличал  "самого  Тюлара"  в  исследова¬
тельской  оплошности  (с.  183)  и  что  версия  об
отравлении  Наполеона  находит  поддержку  и  во
Франции13,  и  в  России14.
 Наконец,  более  чем  спорной  выглядит  оценка
автором  поступка  генерала  Ж.В.  Моро,  изме¬
нившего  своей  родине  -  Франции  и  выступившего
против  нее  с  оружием  в  руках  на  стороне
антифранцузской  коалиции.  В  1989  г.  В.Г.  Сироткин
и  его  соавтор  В.Т.  Козлов  "желали  бы  поклониться
праху  Моро,  до  конца  дней  своих  оставшегося
верным  принципам  Французской  революции,
боровшегося  против  бонапартизма"15.  Теперь
историк  пишет  о  "модели  поведения"  Ж.В.  Моро  с
прежней  симпатией,  но  уже  с  оговоркой:  "Чья
позиция  нравственна,  пусть  рассудят  историки
XXI  в."  (с.  338).  Спрашивается,  что  нравственного  в
измене  Моро,  если,  с  одной  стороны,  "бонапартизм"
сохранил  все  основные  завоевания  Французской
революции  (ведь  Кодекс  Наполеона  поныне
действует  не  только  во  Франции,  но  и  в  других,
самых  демократических  странах  Европы  -  Италии,
Швейцарии,  Бельгии,  Голландии),  а  с  другой  -  все
антицаполеоновские  коалиции  боролись  за  рес¬
таврацию  феодализма  против  милых  душе  В.Г.  Си¬
роткина  "принципов  Французской  революции"?
 Очень  портит  книгу  невероятное  количество
фактических  (местами  курьезных  и  даже  скан¬
дальных)  ошибок.  Две  из  них  связаны  с  именем
А.С.  Пушкина.  На  с.  30  автор  уведомляет  нас,  что
"дней  Александровых  прекрасное  начало"  Пушкин
воспел  «в  оде  "Вольность"»,  тогда  как  поэт  сделал
это  пятью  годами  позднее  в  "Послании  цензору".
Граф  С.С.  Уваров  представлен  в  книге  "однокашни¬
ком  А.С.  Пушкина"  (с.  5),  хотя  он  был  на  13  лет
старше  поэта  ив  1811  г.,  когда  Пушкин  только
поступал  в  лицей,  Уваров  был  избран  почетным
членом  РАН.  Еще  об  однокашниках.  В.Г.  Сироткин
называет  "однокашниками-погодками  по  Киевско¬
му  университету"  С.Н.  Булгакова  и  А.В.  Луначар¬
ского  (с.  316),  ни  один  из  которых  с  Киевским
университетом  вообще  не  был  связан:  Булгаков  (он,
кстати,  был  на  4  года  старше  Луначарского)  учился
в  Московском,  а  Луначарский  -  в  Цюрихском
университетах.
 Удивителен  текст  под  иллюстрацией  №  2  "Коро¬
нация  Наполеона  18  мая  1804  г."  Дело  даже  не  в
том,  что  Наполеон  короновался  не  18  мая,  а  2  де¬
кабря  1804  г.  Среди  участников  коронации  назван
"папа  рцмский,  привезенный  под  конвоем  из  г.  Ави¬
ньона"!  В  Авиньоне,  действительно,  пребывали
(без  конвоя)  восемь  кряду  римских  пап,  но  все  это
было  в  XIV  в.  (1309-1377  гг.).  Наполеон  же  арес¬
товал  Пия  VII  через  5  лет  после  своей  коронации,
в  1809  г.,  и  содержал  его  в  Савоне  (1809-1811)
и  Фонтенбло  (1811-1814  гг.).  А  на  коронацию
 183

Наполеона  Пий  VII  приезжал  из  Рима  -  и  не
под  конвоем,  а  со  всеми  надлежащими  поче¬
стями.
 Впрочем,  напраслина  возведена  не  только  на
Пия  VII.  По  словам  В.Г.  Сироткина,  Александр  I
"выгнал  из  армии  взашей"  графа  А.И.  Остермана-
Толстого,  который-де  из-за  этого  «само  собой,
и  в  "Галерею  героев  Отечественной  войны  1812  г."
к  англичанину  Доу  не  попал»  (с.  238)16.  В  действи¬
тельности,  А.И.  Остерман-Толстой  с  почетом
уволился  из  армии  по  болезни,  а  в  Галерею  его
портрет,  написанный  самим  Д.  Доу,  "попал"  и
красуется  там  поныне.  Следующий  пример  еще
хуже.  Говоря  о  "гнуснейшем  сборнике"  доносов  на
Е.В.  Тарле  и  С.Ф.  Платонова,  автор  объявляет:
«"Замазанным"  в  этом  политдоносе  оказался
пушкинист  П.  Щеголев»  (с.  332-333).  Специалисты
знают,  но  рядовой  читатель  должен  учесть,  что
замечательный  ученый-пушкинист  Павел  Ели¬
сеевич  Щеголев  не  имел  к  этому  сборнику  никакого
отношения;  "замазан"  в  нем  был  другой  Щеголев
(Павел  Павлович)  -  никакой  не  пушкинист,  а
историк  средних  веков  и  нового  времени  во
Франции.
 Много  путаницы  у  В.Г.  Сироткина  в  хронологии
и  географии.  Государственный  совет  Российской
империи,  учрежденный,  как  известно,  в  1810  г.,
заседает  у  него  "начиная  с  1801  г."  (с.  50,  52,  55  и
след.),  а  созыв  Уложенной  комиссии  Екатерины  II
1767  г.  (которую  автор  именует  "Генеральными
штатами")  перенесен  "в  год  рождения  Бонапарта,
1769-й"  (с.  23).  Т.Л.  Щепкина-Куперник  у  него  в
1932  г.  все  еще  "актриса"  (с.  334),  тогда  как  она
оставила  сцену  в  1893  г.  и  с  тех  пор  подвизалась  как
драматург,  переводчица,  мемуаристка.  А  вот  и
географический  казус:  город  Митава  (ныне  Елгава)
"переселен"  из  Латвии  в  Литву  (с.  34).
 Наконец,  оплошно  представлены  у  В.Г.  Си¬
роткина  иные  имена  и  названия.  С  двумя  лишними
дефисами  пишется  фамилия  М.Б.  Барклая  де
Толли17.  Скандально  известный  "кутузовед"
С.И.  Кожухов  неузнаваемо  переиначен  в  Г.  Кожи-
нова  (с.  218,  219).  В  перечне  использованных
архивов  раздельно  названы  ГА  РФ  (бывш.  ЦГАОР
и  СС)  и  РГИАМ  (бывш.  ЦГИАМ  СССР)  (с.  377).
Между  тем,  ЦГИАМ,  ЦГАОР  и  СС,  ГА  РФ  -  это
последовательно  сменявшие  друг  друга  названия
одного  и  того  же  архива.
 Итак,  новая  книга  В.Г.  Сироткина  производит
странное  впечатление:  глубокие  наблюдения,  яркие
зарисовки,  новые  данные  сочетаются  в  ней  с
поверхностными  суждениями,  небрежностью  в
подаче  материала  и  обилием  фактических  ошибок.
Здесь  уместно  напомнить  читателю,  что  и  пре¬
дыдущая  его  работа  "Отечественная  война  1812  г."
изобиловала  теми  же  недостатками  (школьник
Иван  Емельянов,  насчитав  в  ней  более  40  ошибок,
напечатал  разносную  рецензию,  занявшую  целую
полосу  "Учительской  газеты",  и  заключил,  что
"читать  такую  книгу  просто  вредно"18).  Остается
 пожелать,  чтобы  в  следующих  трудах  В.Г.  Си¬
роткина  больше  было  характерных  для  его  твор¬
чества  достоинств  и  меньше  свойственных  ему
недостатков.
 Н.А.  Троицкий,  доктор  исторических  наук
(Саратовский  государственный  университет
нм.  Н.Г.  Чернышевского)
 Примечания
 'Сироткин  В.Г.  Дуэль  двух  дипломатий.
М.,  1966;  его  же.  Отечественная  война  1812  г.
М.,  1988;  Сироткин  В.Г.,  Козлов  В.Т.
Традиции  Бородина:  память  и  памятники.  М.,  1989  и
ряд  статей.
 2Д  у  бров  ин  Н.Ф.  Наполеон  I  в
современном  ему  русском  обществе  и  в  русской
литературе  //  Русский  вестник.  1895.  №  2,  4,  6—7;
Пугачев  В.В.  Подготовка  России  к
Отечественной  войне  1812  г.  Рукопись  дисс....  канд.
ист.  наук.  1947  (частично  опубл.:  Учен.  зап.
Горьковского  ун-та.  Вып.  72.  Ч.  1. 	1964);
 Федосова  Е.И.  Польский  вопрос  во  внешней
политике  Первой  империи  во  Франции.  М.,  1980;
Троицкий  Н.А.  Александр  I  и  Наполеон.  М.,
1994;  Т  р  у  а  й  я  А.  Александр  I.  М.,  1997.
Ж.  Тири  издал  24  монографии  о  событиях  1799-
1815  гг.,  составившие  "Collection  Napoléon
Bonaparte",  в  том  числе  "La  Campagne  de  Russie"
(Paris,  1969).
 Бутурлин  Д.П.  История  нашествия
императора  Наполеона  на  Россию  в  1812  г.  СПб.,
1823-1824.  Т.  1-2;  Михайловский-
Данилевский  А.И.  Описание  Отечествен¬
ной  войны  в  1812  г.  СПб.,  1839.  Т.  ^Бог¬
данович  М.И.  История  Отечественной  войны
1812  г.  по  достоверным  источникам.  СПб.,  1859—
1860.  Т.  1-3;  Н  и  в  е  П.А.  Отечественная  война.
СПб.,  1911.Т.  1-5.
 4Свечников  М.С.  Война  1812  г.  Бо¬
родино.  М.,  1937.
 5  См.:  Троицкий  Н.А.  Первоисточник
русских  данных  о  потерях  Наполеона  при  Боро¬
дине  //  Вопросы  истории.  1990.  №  9.
 6С  ироткин  В.Г.  Е.В.  Тарле  -  профессор
МГИМО:  Странички  студенческих  воспоминаний  //
Историографический  сборник.  Вып.  6.  Саратов,
1977.  С.  171.
 7М  а  нфре  д  А.З.  Наполеон  Бонапарт.
Изд.  3.  М.,  1980.  С.  529-530;  О  том  же:  Т  а  р-
л  е  Е.В.  Соч.  в  12  т.  Т.  7.  М.,  1959.  С.  192.
 8 	Цит.:  по:  В  а  н  д  а  л  ь  А.  Наполеон  и  Алек¬
сандр  I.  Т.  2.  СПб.,  1911.  С.  293.
 9 	Т  а  р  л  е  Е.В.  Соч.  в  12  т.  Т.  7.  С.  146-147;
Манфред  А.З.  Указ.  соч.  С.  441-442;
Скотт  В.  Жизнь  Наполеона  Бонапарта,
императора  французов.  T.  1.  Кн.  1-2.  М.,  1995.
С.  410-411;  Тюл  а  р  Ж.  Наполеон,  или  Миф
о  "спасителе".  М.,  1996.  С.  154.
 184

10 	См.  об  этом:  Т  а  р  л  е  Е.В.  Соч.  в  12  т.  Т.  3.
С.  362-364;  Вандаль  А.  Указ.  соч.  Т.  2.
 С. 	551;  Свечников  М.С.  Указ.  соч.  С.  8;
Дубровин  Н.Ф.  Русская  жизнь  в  начале
XIX  в.  //  Русская  старина.  1901.  №  11.  С.  250.
 11 	Герцен  А.И.  Былое  и  думы  //
Герцен  А.И.  Собр.  соч.  В  30  т.  Т.  8.  М.,  1956.
С.  166;  Толстой  Л.Н.  Николай  Палкин  //
Т  о  л  с  т  о  й  Л.Н.  Поли.  собр.  соч.  Т.  26.  М.,  1936.
 12 	Подробно  об  этом  см.:  Холодковс-
к  и  й  В.М.  Наполеон  ли  поджег  Москву?  //
Вопросы  истории.  1966.  №4;  Троицкий  Н.А.
1812.  Великий  год  России.  М.,  1988.  С.  189-192;
его  же.  Фельдмаршал  М.И.  Кутузов:  легенда  и
реальность.  Саратов,  1998.  С.  55-56.
 13 	См.,  например,  послесловие  авторитетного
наполеоноведа  Ж.  Буассона  к  французскому
изданию  книги  Б.  Бейдера  и  Д.  Хэпгуда  "Кто  убил
Наполеона?"  (переизд.  в  России:  М.,  1992.  С.  349).
 14 	См.:  Троицкий  Н.А.  Наполеон  и
Александр  I.  С.  261-262;  Бейдер  Б.  Тайна
гибели  Наполеона  //  Вопросы  истории.  1996.  №  2;
Людвиг  Э.  Наполеон.  М.,  1998.  С.  577-588;
Б  у  р  и  н  С.Н.  Наполеон  Бонапарт.  М.,  1999.
С.  292-297.
 15 	Сироткин  В.Г.,  Козлов  В.Т.
Указ.  соч.  С.  23.
 16 	Имеется  в  виду  Военная  галерея  Зимнего
дворца  (Эрмитажа)  в  Санкт-Петербурге  с  332
портретами  героев  1812  г.  работы  английского
живописца  Д.  Доу  при  участии  его  русских
помощников.
 17 	См.:  Троицкий  Н.А.  Как  правильно
писать  фамилию  М.Б.  Барклая  де  Толли?  //
История  СССР.  1988.  №  2.
 18 	Емельянов  И.  Как  знаем  мы
войну  12-го  года?  //  Учительская  газета.  1991.
№  19.
 М.П.  МОХНАЧЕВА.  ЖУРНАЛИСТИКА  И  ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ
ТРАДИЦИЯ  В  РОССИИ  30-70-х  гг.  XIX  в.  М.:  РГГУ,  1999.  511  с.  Тир.  1000
 Монография  М.П.  Мохначевой  является
продолжением  ее  работы  "Журналистика  в
контексте  наукотворчесгва  в  России  ХУШ-Х1Х  вв."
(М.,  1998),  которая  нашла  живой  отклик  у  коллег.
Обе  книги  имеют  общий  заголовок  "Журналистика
и  историческая  наука".  Междисциплинарный  ха¬
рактер  исследования,  затрагивающего  несколько
областей  знания  -  историю,  источниковедение,
историографию,  теорию  и  историю  журналистики,
науковедение,  -  делает  его  адекватным  совре¬
менному  состоянию  науки,  в  которой  предметные
разграничения  все  больше  отходят  на  второй  план.
Такой  подход  продиктован  тем,  что  периодическая
печать  XIX  в.  была  тесно  связана  с  развитием
исторической  науки,  причем  это  относится  не
только  к  собственно  исторической  прессе.  Законо¬
мерно,  что  центральным  для  автора  стал  вопрос,
можно  ли  периодические  издания  1830-1870-х  гг.
считать  историографическим  источником  и  если  да,
то  какое  значение  они  имели  в  изучаемые  годы  для
развития  исторического  знания?
 Автор  дает  свое  прочтение  эволюции  взаимо¬
связей  журналистики  и  исторической  науки,
полагая,  что  в  первой  трети  XIX  в.  это  была  "единая
сфера  литературной  деятельности,  включая
искусство  историописания"  (с.  85).  1830-1870-е  гг.
предстают  в  рамках  заявленной  темы  самостоя¬
тельным  периодом,  интересным  с  точки  зрения
активного  использования  прессы  исторической
наукой  в  исследовательских  и  популяризаторских
целях.
 В  первой  главе  книги  анализируются  губернские
"Ведомости",  и  этот  выбор  вполне  понятен:  единсг-
 венные  до  1861  г.  официальные  газеты  в  провинции
имели  и  неофициальный  отдел,  где  часто
публиковались  исторические  материалы.  "Ведо¬
мости"  издавались  в  76  губерниях,  охватывая  почти
всю  территорию  государства.  На  вопрос,  имели  ли
газетные  тексты,  кроме  просветительского,  и
научное  значение,  автор  дает  утвердительный
ответ:  "Газета  стала  фактическим  организатором,
координатором  и  накопителем  научно-истори¬
ческого  знания  в  виде  публиковавшихся  здесь
разнообразнейших  в  жанровом  отношении  исто¬
рических  материалов  не  только  регионального  и
местного,  но  и  общероссийского  значения"  (с.  30).
 Историографическая  роль  этих  изданий  под¬
тверждается  сведениями  о  том,  что  публикации  в
них  часто  готовились  по  ходу  разбора  архивов
местных  учреждений,  а  первоисточником  часто
служили  перепечатки  из  академических  перио¬
дических  изданий,  органов  других  научных
учреждений  и  обществ.  Кроме  того,  на  страницах
губернских  "Ведомостей"  разворачивались  дискус¬
сии  по  различным  историческим  проблемам.
М.П.  Мохначева  на  конкретном  материале  убеди¬
тельно  демонстрирует,  что  в  1830-1850-е  гг.  быть
редактором,  сотрудником  или  корреспондентом
какой-либо  газеты  или  журнала  было  просто
необходимо  для  подтверждения  профессионального
статуса  историка.
 Предметом  специального  рассмотрения  стали
астраханские,  владимирские,  воронежские  и  ярос¬
лавские  губернские  "Ведомости"  -  наиболее  яркие
как  по  обилию  этнографических  и  исторических
материалов,  так  и  с  точки  зрения  высокого
 185

научного  уровня  публикаций.  В  монографии
показаны  характерные  особенности  региональной
историографической  традиции:  тесная  связь  вла¬
димирцев  с  академической  наукой  и  столичными
учреждениями,  преимущественное  внимание  волго¬
вятских  и  уральских  авторов  к  народоведению  и
истории  национально-освободительного  движения,
во  многом  объяснявшееся  многонациональным
составом  населения  в  этих  регионах,  и  т.д.
 Своеобразие  губернских  "Ведомостей"  как
историографического  источника  видится  М.П.  Мо-
хначевой  прежде  всего  в  том,  что  они  отражали
связь  науки  с  повседневной  жизнью  России  XIX  в.,
превратившись  в  одну  из  главных  составляющих
краеведения  как  самостоятельного  направления  в
отечественной  историографии.  Роль  этих  изданий
многозначна:  "На  основе  газетной  историографии
развивалась  местная  историографическая  традиция,
создавались  крупные  обобщающего  характера
труды  по  истории  краеведения  и  именно  губернские
"Ведомости"  пробуждали  и  развивали  интерес  к
историческому  знанию  как  таковому"  (с.  87).  Таким
образом,  исследование  М.П.  Мохначевой  проде¬
монстрировало  возможность  широкого  включения
в  научный  оборот  газетных  материалов  XIX  в.,
практически  не  изучавшихся  в  качестве  исто¬
риографического  источника.
 Во  второй  главе  М.П.  Мохначева  обращается  к
журнальной  периодике  и  в  первую  очередь  к
наиболее  многочисленной  в  изучаемое  время
ведомственной  прессе.  Отношение  к  истории  у
журналов  различных  ведомств  не  было  одинако¬
вым.  Военная  историография  складывалась  как
часть  исторической  науки  уже  в  1830-1850-е  гг.  Она
эволюционировала  от  преимущественной  ориента¬
ции  на  археографические  публикации  к  публикации
работ  профессиональных  историков.  Что  касается
гражданских  ведомственных  журналов,  то  исто¬
рическая  тематика  была  представлена  здесь  более
скромно,  хотя  и  им  можно  отвести  важное  место  в
развитии  историографической  традиции.
 Во  втором  разделе  этой  главы,  озаглавленном
«Частные  "учено-литературные"  журналы»,  вни¬
мание  М.П.  Мохначевой  привлекли  книжная  и
журнальная  библиографии  и  их  создатели  -  П.  и
Б.  Ламбины,  В.И.  Межов  и  др.  Статистический
анализ  огромного  библиографического  материала
помогает  рельефно  очертить  масштабы  участия
журналистики  в  научном  процессе.  Выступая  со¬
участником  историографического  творчества,  жур¬
налистика  и  полемика  в  периодических  изданиях
способствовали  выделению  магистральных  направ¬
лений  и  приоритетных  тем  исследований,  вокруг
редакций  складывались  творческие  группы  литера¬
торов  и  ученых.  Материал  главы  позволяет  также
характеризовать  журналистику  как  инструмент
использования  науки  в  общественно-политических
целях.  Пресса  на  рубеже  1850-1860-х  гг.  становится
деятельным  участником  политической  жизни  и  втя¬
гивает  в  нее  историческую  науку.  Не  случайно
 именно  в  тот  период  журналы  (прежде  всего
"Журнал  Министерства  юстиции")  создают  новое
явление  в  наукотворчестве  -  научную  публи¬
цистику.
 В  третьей  главе  рассматривается  роль
периодической  печати  в  профессиональной  под¬
готовке  и  деятельности  ученого.  Контурно  обо¬
значив  явление  "журнализации"  чтения,  характер¬
ное  для  изучаемого  50-летия,  т.е.  преобладание
периодических  изданий  в  круге  чтения  "ученого
сословия",  автор  останавливается  на  подготовке
студентов  к  работе  в  прессе  и  на  выборе  историком
журнала  для  публикации  своих  работ.  По
журнальным  выступлениям  крупных  историков
прослеживаются  становление  и  развитие  пред¬
ставлений  об  историографии,  главные  сюжетные
линии  журнальных  исторических  публикаций.
 В  монографии  аккумулирован  очень  большой
фактический  материал.  Научные  разыскания  были
проведены  в  крупнейших  архивах  и  рукописных
отделах  библиотек,  что  позволило  привлечь  об¬
ширный  массив  неизвестных  ранее  документов.
Важной  частью  книги  является  приложение,  в
котором  состояние  отечествоведения  в  российской
прессе  характеризуется  статистическими  данными  и
в  сравнении  с  мировой  журналистикой.  Может  оно
служить  и  своеобразным  справочником  малоизвест¬
ных  "указателей  содержания"  местных  изданий.
 Одной  из  сквозных  тем  монографии  стала
проблема  разнообразия  историографических  жан¬
ров,  представленных  в  периодике.  Автор  подчерки¬
вает,  что  использовались  практически  все  журна¬
листские  формы  -  от  информационной  заметки  до
крупной  статьи  и  очерка,  а  также  публикации
исторических  источников.  Специальное  внимание
уделено  эволюции  исторической  критики  1830-
1850-х  гг.  от  "разборов"  и  "рассуждений"  к  статье,
рецензии,  а  также  текущим  и  годовым  ана¬
литическим  обзорам  исторической  литературы,  ко¬
торые  появились  в  журналах  с  середины  1840-х  гг.
и  приобрели  не  только  информационное,  но  и
собственно  историографическое  значение.
 Свои  особенности  историографического  текста
формировала  газета:  не  очень  строгие  требования  к
опоре  на  источник  и  оценке  его  качества,  зани¬
мательность  изложения,  которая  нередко  оказы¬
валась  в  противоречии  с  научной  строгостью,
примирение  с  часто  встречавшимся  непрофессио¬
нализмом  авторов.  В  связи  с  этим  первостепенной
задачей,  на  мой  взгляд,  должно  стать  вычленение  из
общего  комплекса  материалов  периодики  текстов,
подпадающих  под  определение  научных,  выявление
их  основных  признаков.  Если  рассматривать  проб¬
лему  под  таким  углом  зрения,  то  вопрос  о  том,  в
какой  мере  можно  считать  историографическими
текстами  чисто  журналистские  газетные  жанры  (со¬
общение,  очерк),  остается  открытым.  Рассмотрение
материалов  губернских  "Ведомостей"  как  факта  ис¬
ториографии  очень  своевременно,  учитывая  сегод¬
няшний  интерес  в  науке  и  обществе  к  краеведению.
 186

Поэтому  своеобразие  газетного  историогра¬
фического  источника  в  сравнении  с  книжным
нуждается  в  более  детальном  рассмотрении.
 В  высказываниях  автора  о  роли  прессы  в
развитии  исторической  науки  заметна  тенденция  к
абсолютизации.  "В  истории  российской  истори¬
ческой  науки,  -  утверждает  М.П.  Мохначева,  -
1830-1870-е  гг.  являются  эпохой  журнальной
историографии  как  ведущей  линии  роста  истори¬
ческого  и  в  еще  большей  степени  историогра¬
фического  знания"  (с.  350).  Вполне  закономерное
стремление  опровергнуть  "укоренившееся  в
современном  бытовом  сознании  представление  о
журналистике  XIX  в.  как  околонаучной  сфере
деятельности"  (с.  252)  приводит,  таким  образом,
к  категоричному  объявлению  прессы  едва  ли  не
главным  субъектом  историографического  процесса.
Впрочем,  для  1830-1850-х  гг.  такая  мысль  не
лишена  оснований.  В  1860-х  и  особенно  в  1870-х  гг.
сфера  историографии  была  уже  более  широкой.
Историю  исторической  науки  трудно  отделить  от
главных  центров  ее  развития  -  Академии  наук,
университетов,  научных  обществ.  Безоговорочное
принятие  тезиса  о  "журнализации  науки",  даже
применительно  к  ограниченному  хронологическому
периоду,  может  привести  к  искажению  общей
картины:  сфера  исторической  науки  окажется  бо¬
лее  ограниченной,  чем  это  было  в  действи¬
тельности,  а  журналистики  -  чересчур  расширен¬
ной.  Численное  превалирование  журнальных  текс¬
тов  над  книжными,  на  мой  взгляд,  не  может
служить  строгим  доказательством  тезиса  о  "журна¬
лизации"  историографии,  так  как  для  науки  те  и
другие  имеют  разный  удельный  вес.  Монографи¬
ческие  и  диссертационные  формы  исследования
были  ведущими  уже  в  1860-1870-е  гг.  Публикации  в
прессе  являлись  как  бы  побочным  результатом
научной  деятельности.  Сам  автор  свидетельствует,
что  журнальные  публикации  часто  играли  роль
предварительных  заявок  и  позднее  печатались  в
виде  книги.  К  тому  же  статистика  не  разделяла
научные  и  научно-популярные  материалы,  тогда
как  их  функциональное  назначение  имело  свою
специфику.
 В  книге  хорошо  показано,  что  журнальный  мир
изучаемой  эпохи  -  это  мир  общения.  Но  апробация
 исследований  шла  и  на  заседаниях  ученых  уч¬
реждений  и  обществ,  и  в  процессе  чтения  курсов
лекций  и  личного  общения.  Вероятно,  снять  это
противоречие  могло  бы  акцентирование  внимания
не  на  уникальности  журналистики,  а  на  ее
вовлеченности  в  формирование  историографи¬
ческой  традиции  наряду  с  другими  факторами.
 И  еще  одно  замечание.  Автор  справедливо
говорит  о  существовании  в  первой  половине  XIX  в.
общего  понятия  для  обозначения  литературной  и
историографической  сферы  -  "литература".  Но
утверждение,  что  оно  отражало  единство  этих  двух
традиций  в  значении  "исторического  письма",
вызывает  возражение  или  во  всяком  случае*требует
более  четкого  обоснования.  Многие  деятели  той
эпохи  одновременно  выступали  в  роли  литераторов,
историков  и  журналистов  (Сенковский,  Погодин,
Полевой).  Но  называя  себя  литераторами,  они,  как
представляется,  отчетливо  сознавали,  в  какой
сфере  работают  в  тот  или  иной  момент.  Термин  мог
быть  общим,  но  в  сознании  современников  уже
имелось  представление  о  более  узкой  профес¬
сиональной  специализации.
 Все  поставленные  и  рассмотренные  в  книге
М.П.  Мохначевой  проблемы  масштабны  и  сложны,
в  силу  чего  вряд  ли  будут  решены  однозначно  и  при
их  дальнейшем  изучении.  Автор  сумела  обозначить
ряд  новых  хронологических  и  проблемных  аспектов
темы,  заслуживающих  дальнейшего  изучения.
Сопряжение  двух  крупных  областей  культуры
ориентирует  на  разработку  истории  мысли  как
единого  целого,  как  тесно  взаимодействующих
между  собой  отраслей  историко-научного  и  лите¬
ратурного  знания.  Постановка  и  решение  темы  в
необычном  ракурсе,  основательные  теоретический
фундамент  и  источниковая  база,  существенные  в
научном  плане  выводы  -  все  это,  бесспорно,
приведет  к  тому,  что  книга  М.П.  Мохначевой  будет
востребована  не  только  в  профессиональной  среде
историков,  филологов,  науковедов,  но  и  более
широкой  читательской  аудиторией.
 Л.Д.  Дергачева,  кандидат  исторических  наук
(Московский  государственный  университет
им.  М.В.  Ломоносова)
 Б.С.  ИТЕНБЕРГ.  РОССИЙСКАЯ  ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ  И  ЗАПАД.  Век  XIX.
Очерки.  М.:  Наука,  1999.232  с.  Тир.  700
 Отечественная  историография  никогда  не  пере¬
ставала  и,  видимо,  не  перестанет  разрабатывать
неизменно  актуальную  тему  об  отношении  русского
политического  сознания  к  Западу,  а  западного  -  к
России.  В  этом  смысле  публикация  книги  извест¬
 ного  исследователя  общественного  движения  и  об¬
щественной  мысли  дореволюционной  России  док¬
тора  исторических  наук  Б.С.  Итенберга  вполне
объяснима.  Стоит  напомнить,  что  им  уже  создан
ряд  капитальных  трудов,  освещающих  различные
 187

аспекты  взаимовлияния  европейской  и  российской
общественной  жизни1.  Тема,  отраженная  в  названии
новой  книги,  поистине  безгранична.  Хорошо
понимая  это,  автор  попытался  осветить  только
один  вопрос  -  отношение  российской  интел¬
лигенции  XIX  в.  к  европейской  цивилизации.
Реализуя  замысел,  Б.С.  Итенберг  избрал  форму
отдельных  очерков.  Это  позволило  ограничить
проблематику  и  одновременно  избавило  от  необ¬
ходимости  детально  и  всесторонне  аргументировать
предложенные  оценки.  В  данной  книге  важнее
всего  было  выдвинуть  новые  авторские  подходы  к
пониманию  поднятой  проблематики,  высказаться
по  наболевшим  вопросам.
 Композиция  работы  выдержана  по  хроноло¬
гическому  принципу.  Стремясь  выяснить  взгляды
русских  интеллектуалов  XIX  в.  на  западную  жизнь,
Б.С.  Итенберг  счел  необходимым  предварить
повествование  кратким  экскурсом  в  "золотой  век
Екатерины",  когда  и  в  правящих  сферах,  и  в
просвещенной  элите  общества  начался  процесс
освоения  идейного  наследия  западноевропейских,  в
первую  очередь  французских,  просветителей  и
когда  достоянием  русской  политической  мысли
стали  результаты  крупнейших  событий  мировой
истории  -  Великой  Французской  революции  и
обретения  независимости  Соединенными  Штатами
Америки.  Уже  тогда  вдумчивые  русские  аналитики
обратили  внимание  на  то,  что  "радикальные  пере¬
вороты,  способствуя  в  конкретных  обстоятельствах
решению  социально-экономических  проблем...,
чреваты  колоссальными  издержками:  человеческие
потрясения,  гибель  людей,  попрание  прав  личности
и  государственных  основ"  (с.  9).  Как  выясняется  из
всех  последующих  очерков,  проблема  цены  рево¬
люции,  ее  политических,  культурных  и  нравствен¬
ных  издержек  заняла  одно  из  самых  существенных
мест  в  мировоззрении  просвещенной  части  русского
общества  в  теперь  уже  позапрошлом  столетии.
 Одним  из  первых  русских  мыслителей,  обра¬
тивших  внимание  на  возможность  глубокого
перерождения  революции,  на  тяжкие  последствия
разгула  мятежных  страстей,  был  А.Н.  Радищев.  В
книге  вполне  обоснованно  отвергаются  упрощен¬
ные  оценки  его  как  "первого  русского  револю¬
ционера"  и  подчеркивается,  что  осмысление  ми¬
рового  опыта  привело  искреннего  обличителя
неограниченного  самовластия  к  отрицанию  яко¬
бинской  диктатуры  и  гражданской  войны.  К  концу
жизни  Радищев  стал  возлагать  свои  надежды  на
молодого  царя  Александра  I  (с.  12).  И  такая
эволюция  вовсе  не  свидетельствовала  об  ущерб¬
ности  его  политических  воззрений.  Б.С.  Итенберг  с
удовлетворением  подкрепляет  свои  выводы
остроумным  наблюдением  А.С.  Пушкина:  "Глупец
один  не  изменяется,  ибо  время  не  приносит  ему
развития,  а  опыты  для  него  не  существуют".  Этот
афоризм,  судя  по  логике  изложения,  можно  адре¬
совать  не  только  персонажам  нашей  истории,  но  и
их  современным  интерпретаторам.
 В  живых  и  сочных  зарисовках  автор  далее
рассказывает  о  европейских  впечатлениях.  Н.М.
Карамзина,  об  острой  идейной  борьбе  вокруг
знаменитой  книги  маркиза  А.  де  Кюстина,  об
охранительных  инициативах  Н.И.  Греча,  пред¬
принявшего  почти  карикатурную  попытку  опровер¬
жения  "антироссийских"  построений  "вероломного"
француза.  Вполне  естественно,  что  имеется  в  книге
и  очерк  о  П.Я.  Чаадаеве,  для  которого  отсылки  к
западному  политическому  и  культурному  опыту
стали  источником  сокрушительного,  почти  бо¬
лезненного  национального  самобичевания.  Понятно
также  и  то,  что  видное  место  в  книге  отведено
расколу  отечественной  общественно-политической
мысли  на  западничество  и  славянофильство.  Автор
сам  убежден  и  стремится  убедить  читателя  в  ши¬
роте  и  многогранности  духовных  запросов  как
западников,  так  и  славянофилов,  в  глубине  их
познания  европейской  культуры,  в  своеобразной
стройности  и  логичности  их  взглядов.
 Примечателен  краткий,  но  энергично  напи¬
санный  раздел  о  влиянии  некоторых  идей
славянофилов  на  последующее  развитие  русской
общественной  мысли,  в  частности  на  народ¬
ничество.  Этот  сюжет  весьма  симптоматичен  для
нынешней  позиции  автора,  откровенно  признав¬
шего,  что  им  самим  в  свое  время  было  создано
немало  работ  с  налетом  догматизма  в  оценках
взаимовлияния  различных  идеологий.  Призывая
расстаться  с  упрощенными  и  схематичными
подходами,  Б.С.  Итенберг  с  горечью  показывает,
как  в  советской  историографии  долгие  годы
канонизировались  ленинские  полемические  суж¬
дения  и  как  жесткие  классовые  оценки  вели  к
изолированным,  а  потому  и  ущербным  трактовкам
славянофильства.  Объективный  и  честный  анализ
проблемы,  подчеркивает  автор,  заставляет
признать,  что  славянофилы  сыграли  крупную  и
позитивную  роль  в  идейной  жизни  страны,  а  их
теории  оказали  сильное  воздействие  на  зарождение
и  развитие  позднейших  идеологических  систем.
Наиболее  значительное  влияние  славянофильской
традиции  испытало  на  себе,  конечно,  народ¬
ничество.  По  существу,  Б.С.  Итенберг  признает
правоту  тех  исследователей,  которые  еще  в  конце
XIX  столетия  указывали  на  органическую  связь
народничества  как  со  славянофильством,  так  и  с
западничеством  (в  его  социалистическом  варианте).
При  решении  этого  вопроса,  подчеркивает  автор,
западная  историческая  наука  стояла  на  гораздо
более  конструктивной  и  реалистической  позиции.
 Под  знаком  расставания  со  старыми  стереоти¬
пами  написана  и  глава,  посвященная  идейным
исканиям  А.И.  Герцена.  Раскрыв  живые  и  разно¬
образные  связи  издателя  "Колокола"  с  общест¬
венной  жизнью  Западной  Европы  и  осветив  его
напряженную  работу  по  осмыслению  происхо¬
дивших  там  социально-политических  процессов,
Б.С.  Итенберг  показал,  как  в  мировоззрении
выдающегося  русского  демократа  складывалась
 188

прочная  убежденность  в  бесперспективности
революционного  насилия,  в  его  неспособности
привести  ни  к  материальному  благополучию  людей,
ни  к  стабильному  общественному  и  государст¬
венному  устройству  (с.  65).  Можно  вспомнить,  что
еще  в  совсем  недавние  времена  советские  историки
нередко  ставили  социальную  ценность  об¬
щественных  идей  в  прямую  зависимость  от  степени
их  радикализма.  Поэтому  А.И.  Герцен  со
свойственными  ему  сомнениями  и  колебаниями
неизменно  проигрывал  своим  современникам,  от
сочинений  и  деяний  которых  "веяло  духом
классовой  борьбы".  Под  пером  иных  исследова¬
телей  идейное  наследие  А.И.  Герцена  тускнело
даже  на  фоне  совершенно  авантюрных,  грани¬
чивших  с  бессмысленностью  призывов  проклама¬
ции  "Молодая  Россия".
 Во  второй  (и  более  значительной  по  объему)
части  работы  уже  характеризуются  главным
образом  практические  контакты  русских  интелли¬
гентов  с  европейской  общественной  средой.
Особенное  внимание  уделено,  разумеется,  поли¬
тической  деятельности  эмигрантов.  Очень  выра¬
зительно  написан  рассказ  о  жизни  гейдельбергской
колонии  русских  студентов  и  ученых,  о  связях
лидеров  этой  группы  с  А.И.  Герценом  и
Н.П.  Огаревым.  Книга  повествует  о  пребывании  в
Германии  и  широких  европейских  связях  А.М.  Бут¬
лерова,  Д.И.  Менделеева,  А.П.  Бородина,  К.А.  Ти¬
мирязева,  А.Н.  Пыпина  и  многих  других  русских
деятелей,  испытавших  на  себе  благотворное
воздействие  западной  интеллектуальной  культуры  и
науки.  С  интересом  читаются  страницы  книги,
повествующие  о  влиянии  польского  восстания
1863-1864  гг.  на  судьбу  русской  колонии,  о  пре¬
бывании  в  Гейдельберге  Б.Н.  Чичерина  и  К.Д.  Ка¬
велина.  Долгие  дискуссии  и  острые  споры  русских
за  границей  способствовали  возмужанию  отечест¬
венной  общественной  мысли,  подчеркивает  автор.
Он  не  случайно  обращает  внимание  читателя  на
мудрое  предостережение  И.С.  Тургенева,  уже  в  ту
пору  заметившего  опасное  заблуждение  российских
демократов,  убеждавших  себя  в  близости  собствен¬
ных  идей  к  чаяниям  народа.  "Революция  в  истинном
и  живом  значении  этого  слова...,  -  подчеркивал
великий  писатель,  -  существует  только  в  мень¬
шинстве  образованного  класса,  -  и  это  достаточно
для  ее  торжества,  если  мы  только  сами  себя
истреблять  не  будем"  (с.  92).
 Основательно  разработан  в  книге  сюжет  о  роли
журнала  "Вестник  Европы",  его  ведущих  со¬
трудников  М.М.  Стасюлевича  и  Е.И.  Утина  в
освоении  европейских  политических  ценностей,  о
взаимоотношениях  между  ними  и  издателями
"Колокола",  а  также  об  обстоятельствах  тяжелого
для  А.И.  Герцена  разрыва  с  так  называемой
молодой  эмиграцией.  Видное  место  отводится  в
работе  освещению  заграничной  деятельности  тео¬
ретиков  революционного  народничества  П.Л.  Лав¬
рова,  П.Н.  Ткачева  и  в  меньшей  мере  М.А.  Ба¬
 кунина  (автор,  очевидно,  учитывал  наличие
многочисленных  исследований  о  кипучей  деятель¬
ности  идеолога  русского  анархизма).
 В  книге  детально  рассказано  об  усилиях  русских
народников  и  особенно  народовольцев  по
пропаганде  на  Западе  своих  идей  и  целей  борьбы.
Особенно  удачно  освещена  просветительская  роль
таких  изданий,  как  "Вперед",  "Работник"  и
"Община".  При  этом  отмечено,  что  под  влиянием
прагматичного  Запада  в  общественном  движении
все  более  звучными  становились  голоса  ана¬
литиков,  опасавшихся,  как  бы  интеллигентские
усилия  действительно  не  привели  в  движение  народ.
Например,  участник  объединительного  процесса
И.П.  Белоголовый  потому  и  стремился  к  спло¬
чению  оппозиционных  сил,  чтобы  страна  не
свалилась  в  революционный  хаос.  Ибо  исход  "на¬
родной  революции"  в  России,  считал  наблюда¬
тельный  либерал,  легко  предсказуем:  "Погуляет  на
свободе  народ  православный,  сокрушит  все,  что  не
принадлежит  к  нему,  уничтожит  все  недоступные
его  пониманию  орудия  цивилизации  и  прогресса",  а
затем  опять  запросит  твердой  и  властной  руки
(с.  192).
 Завершается  книга  краткими  зарисовками  об
отношении  к  западным  политическим  институтам
русских  консерваторов  -  М.Н.  Каткова,  К.П.  По¬
бедоносцева,  Л.А.  Тихомирова.
 Все  очерки  написаны  рукой  опытного  мастера,
глубокого  и  компетентного  исследователя.  Но
книга  все  же  уязвима  для  критики,  что,  в  общем-то,
вполне  объяснимо  для  работы  по  такой  широкой  и
одновременно  острой  проблематике.  Прежде  всего
обращает  на  себя  внимание  ощутимая  неопре¬
деленность  объявленного  замысла.  За  весьма
обязывающим  заглавием  не  угадываются  кон¬
кретные  пределы  проблематики.  Во  всяком  случае
автор  решил  вообще  не  обсуждать  вопроса  об
определении  таких  категорий,  как  "российская
интеллигенция"  и  "Запад".  О  том,  какое  содержание
вносится  в  эти  понятия,  можно  лишь  предполагать
по  контексту  работы.  Судя  по  изложению,
Б.С.  Итенберг  использует  термин  "интеллигент"
как  синоним  интеллектуала  или  вообще  просве¬
щенного  человека.  Вот  почему  в  книге  фигурируют
такие  персонажи,  как  А.Н.  Радищев  и  Н.И.  Греч,
А.И.  Герцен  и  М.Н.  Катков,  народники  и  К.П.  По¬
бедоносцев  и  даже  Екатерина  II.  Между  тем  в
XIX  столетии  далеко  не  все  из  перечисленных
деятелей  принадлежали  к  интеллигенции  в  кон¬
кретно-историческом  смысле  этого  слова.  Напро¬
тив,  многие  из  них  отчаянно  с  ней  боролись,  а
причисление  к  этому  беспокойному  сообществу
могли  принять  за  личное  для  себя  оскорбление.
Автор,  разумеется,  хорошо  знаком  с  многочис¬
ленными  дискуссиями  о  происхождении  и  основных
характеристиках  русской  интеллигенции.  По  всей
видимости,  он  решил  уклониться  от  этих  споров  и
не  перегружать  собственного  анализа.  Но  хотя  бы
краткие  оговорки  следовало  все-таки  сделать.
 189

В  некотором  уточнении  нуждаются  и  оценки
политической  платформы  славянофилов.  Довольно
энергично  (и  вполне  обоснованно)  Б.С.  Итенберг
подчеркивает  прогрессивное  содержание  славяно¬
фильской  программы.  Однако  принципиальная
приверженность  А.С.  Хомякова  и  его  товарищей
принципам  монархизма  вызывает  у  автора  нескры¬
ваемую  досаду  и  весьма  настойчиво  квали¬
фицируется  как  проявление  их  политической
непоследовательности  (см.,  напр.,  с.  37).  Между  тем
отношение  славянофилов  к  монархии  носило  си¬
стемный  характер  и  хорошо  вписывалось  в  логику
их  построений.  По  совсем  не  абсурдной  мысли
славянофилов,  российское  самодержавие  могло  и
обязано  было  стать  лидером  (и  даже  гарантом)
прогрессивных  преобразований  в  нашем  Отечест¬
ве.  Б.С.  Итенберг  же  расценивает  самодержавие
как  олицетворение  реакции  и  как  главное  препят¬
ствие  для  прогрессивных  начинаний  русской
интеллигенции.  Не  случайно,  что  акт  цареубийства
 1 	марта  1881  г.  в  книге  неизменно  аттестуется  как
"казнь  Александра  И".
 В  целом  же  читатель  сможет  по  достоинству
оценить  творческую  и  гражданскую  позицию
исследователя,  пережившего,  по  его  собственному
признанию,  трагическое  для  отечественной  интел¬
лигенции  время,  когда  догматизм  и  схоластика
победили  честь  и  нравственные  основы  общества  и
когда  "идеология  закрепостила  интеллектуальную
жизнь  страны"  (с.  222).
 М.Д.  Карпачев,  доктор  исторических  наук,
(Воронежский  государственный  университет)
 Прпмечанпе
 1  Итенберг  Б.С.  Первый  Интернационал  и
революционная  Россия.  М.,  1964;  его  же.  Россия
и  Парижская  Коммуна.  М.,  1974;  его  же.  Россия
и  Великая  французская  революция.  М.,  1988.
 О.Р.  АЙРАПЕТОВ.  ЗАБЫТАЯ  КАРЬЕРА  "РУССКОГО  МОЛЬТКЕ".
НИКОЛАЙ  НИКОЛАЕВИЧ  ОБРУЧЕВ  (1830-1904).  СПб.:  и  Алетеия”,  1998.  314  с.
Тир.1200
 Нельзя  вслед  за  автором  рецензируемой
монографии  не  пожалеть,  что  на  долгое  время,
почти  на  сотню  лет  "личность  Обручева...
оказалась  вне  пристального  внимания  историков"
(с.  7).  Еще  более  грустно,  что  в  забвении  оказался
не  он  один.  У  нас  нет  научных  биографий  Д.А.  Ми¬
лютина,  М.Д.  Скобелева,  М.И.  Драгомирова,
И.В.  Гурко,  Г.И.  Бутакова,  Н.В.  Копылова,
А.А.  Попова.  Да,  в  сущности,  нет  по-настоящему
научных  исследований  и  о  наиболее  часто  вспоми¬
наемых  российских  героях  -  Суворове  и  Кутузове,
Румянцеве  и  Ушакове...  Военная  история  России
представлена  в  виде  отдельных  вспышек,  окружен¬
ных  глухой  тьмой.  Слабость,  выборочность,
конъюнктурность  исторической  памяти  свиде¬
тельствуют  об  ущербности  национального  само¬
сознания  -  одной  из  главных  бед  сегодняшней
России.  Книга  О.Р.  Айрапетова  -  веха  на  пути  пре¬
одоления  этой  ущербности.  Она  не  только  акаде¬
мически  научна,  но  и  отражает  этическую  позицию
автора,  его  уважение  к  прошлому  нашей  страны.
 В  своем  исследовании  автор  опирается  на  широ¬
кий  круг  архивных  и  опубликованных  источников  и
на  обширную  литературу  на  русском  и  иностранных
языках.  "Русский  Мольтке"  рассматривается  не  как
изолированно  русское  явление,  но  на  фоне  европей¬
ской  военной  мысли  XIX  -  начала  XX  в.,  пред¬
ставленной  Клаузевицем,  Жомини,  Мольтке-стар-
шим,  Шлиффеном.
 Для  своего  исследования  О.Р.  Айрапетов  избрал
наиболее  простой  и  естественный  план  -  главы
 190
 построены  в  хронологическом  порядке,  что  позво¬
ляет  проследить  постепенное  становление  личности
Н.Н.  Обручева,  расширение  сферы  его  деятель¬
ности,  рост  его  профессионального  влияния.
 Автор  убедительно  опровергает  широко  изве¬
стную  версию  о  "либерализме"  Обручева  во  время
мятежа  в  Польше  в  1863  г.,  в  чем  его  упрекали
недоброжелатели-современники  и  за  что  хвалили
историки  советского  периода.  Но  наибольший
интерес,  естественно,  вызывают  главы  о  ключевых
моментах  в  деятельности  героя  книги  -  о  событиях,
которые,  собственно,  и  дают  основание  сравнить
его  с  великим  прусским  фельдмаршалом.
 Первое  из  этих  событий  -  война  за  осво¬
бождение  Болгарии.  Н.Н.  Обручев  -  автор  плана
войны  на  Дунайском  (Балканском)  театре,  в  основе
которого  лежала  стратегическая  идея  нанесения
главного  удара  через  Дунай  и  Средние  Балканы  с
выходом  непосредственно  на  подступы  к  Констан¬
тинополю.  500  верст  до  Константинополя  три
армейских  корпуса  должны  были  преодолеть  за
4-5  недель.  Этот  план  поражает  своей  смелостью.
Во  всех  предыдущих  войнах  с  Турцией  основой
стратегии  была  борьба  за  крепости  по  Дунаю  и
особенно  за  четырехугольник  Рущук-Силнстрия-
Шумла-Варна.  Идея  же  Обручева  была  в  высшей
степени  рискованной.  Успех  его  плана  зависел  от
быстроты  и  решительности  русской  армии,  н  тог¬
дашнее  командование  предпочло  традиционный
образ  действий,  что  привело  к  распылению  сил  и
затяжке  войны.  Но  и  в  этих  условиях  сказалось

влияние  оперативно-стратегических  идей  Обручева,
и  после  взятия  Плевны  было  принято  решение,  в
общих  чертах  соответствующее  этим  идеям  (с.  138  и
сл.).  Зимний  переход  через  Балканы  и  триумф  под
Шипкой-Шейновом  открыли  путь  к  Константино¬
полю  и  к  победоносному  миру,  подтвердив  (хотя  с
запозданием  и  в  неполном  виде)  верность  основной
мысли  Обручева.
 Если  кампания  на  Дунайском  театре  про¬
демонстрировала  зрелость  оперативно-стратеги¬
ческих  идей  Обручева,  то  бои  под  Аладжей  на
Кавказском  фронте  были  проверкой  его  такти¬
ческих  способностей.  Фактически  исполняя  обязан¬
ности  начальника  штаба  Кавказского  корпуса,
Н.Н.  Обручев  стал  автором  плана,  который  привел
к  полному  разгрому,  окружению  и  капитуляции
ударной  группировки  турецких  войск  (с.  185-186).
 В  связи  с  угрозой  войны  с  Австро-Венгрией  в
1878  г.  Обручев  как  начальник  штаба  Юго-
Западной  армии  разработал  план  кампании,
который  предполагал  форсирование  Карпат  и
вторжение  в  Трансильванию  и  Венгрию.  Как  и
предшествующие,  новый  план  отражал  характер¬
ную  черту  стратегического  "почерка"  Обручева  -
учет  реальной  обстановки,  отсутствие  шаблонных
рецептов,  стремление  к  решительным  насту¬
пательным  действиям  на  широком  фронте  при
единстве  общей  стратегической  задачи.  Войны  в
1878  г.,  к  счастью,  удалось  избежать.  Ее  пер¬
спективы  для  нашей  страны  были  достаточно
мрачными,  и  русская  дипломатия  сумела  пойти  на
компромисс.
 После  Берлинского  конгресса  Обручев
становится  вторым  лицом  в  Военном  министерстве,
оттесняя  на  задний  план  своего  непосредственного
начальника  -  бесцветного  Ф.Л.  Гейдена.  Последние
два  десятилетия  XIX  в.  -  время  "вооруженного
мира"  в  Европе,  время  подготовки  и  ожидания
новой  большой  войны,  формирования  военно¬
политических  союзов  и  выработки  стратегических
планов  будущих  кампаний.  Будучи  одним  из  ини¬
циаторов  союза  с  Францией,  Н.Н.  Обручев,  в  отли¬
чие  от  своих  преемников,  например  Н.Н.  Яну¬
шкевича,  отстаивал  самостоятельность  России  в
определении  операционных  направлений.  К  этому
же  времени  относится  разработка  им  двух  основных
идей  его  военной  карьеры  -  планов  войны  на
Западном  и  Юго-Западном  направлениях  и  десанта
на  Босфор.
 Участие  в  разработке  первой  из  них  началось
для  Обручева  еще  в  1870-х  гг.  с  работы  по  обо¬
зрению  стратегического  положения  европейских
границ  России  (с.  126),  результатом  которой  стало
составление  в  1873  г.  "Соображений  об  обороне
России".  О.Р.  Айрапетов  обоснованно  оспаривает
мнение  П.А.  Зайончковского  о  недооценке  Обру¬
чевым  Южного  и  Юго-Западного  направлений.
Напротив,  идея  создания  Привислинского  плац¬
дарма  -  треугольника  крепостей  на  Западном
направлении  -  при  отсутствии  соответствующих
 укрепленных  районов  на  границе  с  Австро-
Венгрией  свидетельствовала  о  намерении  обо¬
роняться  против  Германии  и  наступать  на  Австро-
Венгрию.  Именно  с  этого  времени  созревает
основная  стратегическая  концепция  Обручева  -
нанесение  главного  удара  на  Юго-Западном  направ¬
лении  для  разгрома  Австро-Венгрии  и  обеспечения
решения  Босфорской  проблемы,  которая  опре¬
делила  военную  политику  России  почти  на  30  лет  -
до  самого  кануна  войны  с  Японией.  Свое  кон¬
кретное  выражение  концепция  Обручева  нашла
в  планах  развертывания  1880,  1887  и  1890  гг.  и  -
уже  после  его  отставки  -  в  плане  развертывания
1902  г.1
 Насколько  обоснована  была  эта  концепция?  В
военно-исторической  литературе  существуют  про¬
тивоположные  ее  оценки.  При  жизни  Н.Н.  Обру¬
чева  М.И.  Драгомиров  требовал  нанести  главный
удар  против  Германии2.  После  ухода  из  жизни
творца  идеи  Привислинского  плацдарма  с  резкой
его  критикой  выступил  А.А.  Свечин3.  Фактически
развертывание  наших  армий  в  1914  г.  происходило
по  "промежуточному"  варианту  -  удары  наносились
по  расходящимся  направлениям,  и  Привислинского
плацдарма  как  базы  операций  уже  не  существовало.
 Представляется,  что  в  реальных  условиях  1880-
1890-х  гг.  план  удара  против  Австро-Венгрии,
обеспечиваемого  с  тыла  системой  крепостей,  мог
иметь  шансы  на  успех.  Однако  потрясения  1904-
1907  гг.,  подорвавшие  военно-политическую  мощь
России,  резко  изменили  соотношение  сил  на
европейском  театре  и  вынуждали  принять  новое
стратетегическое  решение,  в  частности  отнести
линию  развертывания  далеко  на  восток.  В  этих
условиях  сохранение  Привислинского  плацдарма
становилось  весьма  опасным.  План  стремительного
удара  по  Австро-Венгрии  главными  силами  нашей
армии  приобретал  бы  теперь  другой  смысл  -
разгромить  Австро-Венгрию  до  переброски  на
Восточный  фронт  основных  сил  германской  армии
после  кампании  во  Францию.  Трудно  сказать,  какой
оборот  приняли  бы  события,  если  бы  Галицийская
битва  -  самая  удачная  и  результативная  операция
Первой  мировой  войны  -  была  бы  доведена  до
логического  конца  -  до  полного  разгрома  авст¬
рийцев  и  прорыва  через  Карпаты.  "Австрийский
вариант"  стратегического  развертывания,  разра¬
ботанный  Обручевым,  имел  шансы  на  успех  только
при  наличии  хороших  исполнителей  и  эффек¬
тивного  верховного  командования,  при  целе¬
устремленной,  систематической  и  непрерывной
подготовке  командиров  и  штабов  всех  уровней  к
решению  активных,  наступательных  задач  широ¬
кого  масштаба.
 Другая  идея  Н.Н.  Обручева  -  десант  на  Бос¬
фор  -  вызывает  большие  сомнения.  О.Р.  Айрапетов
вслед  за  своим  героем  склонен  недооценивать
рискованность  этой  операции  в  условиях  середины
1890-х  гг.  Расчет  сил  и  возможностей  Черно¬
морского  флота,  приводимый  в  книге  (с.  276-277),
 191

представляется  слишком  оптимистичным.  В  случае
успешной  высадки  первого  эшелона  десант  мог  бы
удержаться  только  в  условиях  непрерывной  пе¬
реброски  подкреплений  и  военного  снабжения,
поскольку  ему  пришлось  бы  сражаться  с  главными
силами  турецкой  армии,  имея  на  флангах  мощ¬
ные  укрепленные  районы  противника.  Самое  же
главное  -  попытка  внезапного  силового  решения
Босфорской  проблемы  в  1896  г.,  по  всей  вероят¬
ности,  вызвала  бы  европейскую  войну,  в  которой  у
России  не  было  бы  союзников.  Отказ  от  удара  по
Босфору  в  1896  г.  (как  в  свое  время  и  принятие
условий  Берлинского  конгресса)  был  хотя  и
неприятным,  но  необходимым  шагом.  Десантная
операция  на  Босфор  была  возможна  только  в  годы
Первой  мировой  войны,  когда  ее  интенсивно
готовил  Черноморский  флот.  Отказ  от  проведения
этой  операции  был,  по-видимому,  крупной  стра¬
тегической  ошибкой  тогдашнего  верховного  коман¬
дования4.
 Автор  книги  обоснованно  связывает  отставку
Обручева  с  изменением  общей  ориентации  внешней
политики  в  первые  годы  царствования  Николая  II.
Россия  роковым  образом  втягивалась  в  конфликт
на  Дальнем  Востоке,  ставший  началом  великих
бедствий.  Освоение  огромных  пространств  Сибири
и  Дальнего  Востока  было  и  остается  одной  из  важ¬
нейших  задач  Российского  государства,  однако  путь
к  решению  этой  проблемы,  избранный  правитель¬
ством  Николая  II,  имел  все  признаки  авантюрного
дилетантизма.  Неудивительно,  что  Н.Н.  Обручев
был  решительным  противником  вмешательства
в  японо-китайский  конфликт  (с.  272-274),  что,
по-видимому,  и  стало  причиной  его  вынужденной
отставки.
 Оценивая  деятельность  Н.Н.  Обручева  на  посту
начальника  Главного  штаба,  автор  книги
справедливо  упрекает  его  в  фактическом  отказе  от
идеи  создания  самостоятельного  Генерального
штаба  (с.  240-241).  Не  столь  обоснованно  обвинение
в  "разгроме  русской  кавалерии  как  боеспособного
рода  войск"  (с.  241-242).  Речь  идет  о  преобра¬
зовании  гусарских  и  уланских  полков  в  драгунс¬
кие  -  "ездящую  пехоту".  Сам  же  автор  признает,
что  "знаменитые  кавалерийские  атаки  (вроде
атаки  в  августе  1870  г.  при  Марс-ла-Туре  под
 Мецем.  -  Ю.А.)  были  настолько  же  блестящи,
насколько  бесполезны".  "Ездящая  пехота"  (с.  242)
могла  наилучшим  образом  решать  новые  задачи,
стоящие  перед  кавалерией,  -  действовать  на
флангах  и  в  тылах  противника,  нарушать  его
коммуникации,  линии  связи  и  т.п.
 Более  серьезным  недостатком  деятельности
Н.Н.  Обручева  в  1886-1890-х  гг.,  думается,  была
недооценка  им  роли  военно-морского  флота,  ко¬
торый  фактически  не  учитывался  в  планах
развертывания.  Впрочем,  необходимость  стратеги¬
ческого  взаимодействия  (и  соответствующего  пла¬
нирования)  сухопутных  и  морских  сил  не  пони¬
малась  в  то  время  и  в  других  странах,  о  чем
свидетельствует  пример  Германии.
 В  целом  О.Р.  Айрапетову  удалось  успешно
решить  трудную  задачу:  в  жанре  биографического
исследования  поставить  важнейшие  проблемы
военной  истории  России.  Если  фигура  Д.А.  Ми¬
лютина  определила  военные  реформы  1860-
1870-х  гг.,  то  деятельность  Н.Н.  Обручева
обозначила  следующий  период  жизни  нашей  ар¬
мии  -  от  победоносного  форсирования  Балкан  до
грозных  предвестников  надвигающихся  испытаний.
Книга  О.Р.  Айрапетова  рисует  выразительный
образ  одного  из  интереснейших  военных  деятелей
нашей  страны,  неизменно  следовавшего  правилу
Генерального  штаба  ("быть  больше,  казаться
меньше")  и  оставившего  яркий  след  в  военной
истории  России.
 Ю.Г.  Алексеев,  доктор  исторических  наук
(Санкт-Петербургский  государственный
университет)
 Примечания
 1 	См.,  напр.:  Ростунов  И.И.  Русский
фронт  Первой  мировой  войны.  М.,  1976.  С.  64—73.
 2 	См.:  там  же.  С.  78-79.
 3 	С  в  е  ч  и  н  А.А.  Эволюция  оперативного
развертывания  //  Постижение  военного  искусства.
Идейное  наследие  А.  Свечина.  М.,  1999.  С.  353-355
и  сл.
 4 	Б  у  б  н  о  в  А.Д.  В  царской  ставке.  СПб.,  1995.
С.  60-69,  128.
 В.  ЧЕРНЫШОВ.  А.М.  УНКОВСКИИ.  ЖИЗНЬ  И  СУДЬБА  ТВЕРСКОГО
РЕФОРМАТОРА.  Тверь:  Тверское  областное  книжно-журнальное  издательство,
1998.  222  с.  Тир.  1000
 Алексей  Михайлович  Унковский  -  знаковая  фи¬
гура  времени  великих  реформ  XIX  в.  Г.А.  Джан-
шиев,  лично  знавший  реформатора,  в  1894  г.,  че¬
рез  год  после  его  смерти,  издал  книгу  "А.М.  Унков-
ский  и  освобождение  крестьян",  снабдив  ее  под¬
заголовком  "Историко-биографические  справки",
 подчеркивавшим,  что  автор  не  претендует  на  моно¬
графическое  исследование  деятельности  Унков-
ского.  Это  оставалось  задачей  будущих  поколений
исследователей.  Но  если  американский  историк
Т.  Эммонс,  ученик  П.А.  Зайончковского,  смог  в
1968  г.  издать  свою  книгу  "The  Russian  Landed  Gentry
 192

and  the  Peasant  Emancipation  of  1861",  большая  часть
которой  посвящена  деятельности  тверских  либе¬
ралов,  то  М.А.  Розум,  еще  в  1940  г.  защитивший
диссертацию  "Тверские  либералы  в  реформах  60-х
годов  XIX  века",  опубликовать  ее  так  и  не  смог:
"либералы"  не  были  в  советское  время  приори¬
тетной  темой,  и  автор  этих  строк,  конечно,  грешил
тем  же  "либералоедством"  в  своем  с  А.С.  Покров¬
ским  отзыве  о  книге  Эммонса  ("История  СССР".
1969.  №5.  С.  198-202).  За  все  советское  время
только  внуку  реформатора  А.М.  Унковскому  уда¬
лось  при  помощи  М.В.  Нечкиной  издать  к  150-ле-
тию  прославленного  деятеля  мемуарно-биографи¬
ческую  книгу  "Алексей  Михайлович  Унковский
(1828-1893)".
 Рецензируемая  книга  выгодно  отличается  от
всех  предыдущих  публикаций  тем,  что  автор  ввел  в
научный  оборот  не  только  уникальный  материал
родословной  Унковских,  восходящей  к  XVI  в.,  но  и
ряд  документов  из  тверского  архива,  до  сих  пор  не
востребованных  исследователями.  Центральная
глава  "Предводитель.  За  освобождение  крестьян  и
обновление  России",  повествующая  о  "звездном
часе"  (выражение  автора)  в  деятельности  Унков-
ского  как  лидера  тверских  либералов,  приобретает
значение  оригинального  исследования  (несмотря  на
то,  что  этого  сюжета  касались  все  предшественники
автора)  тем,  что  Чернышов  поднял  огромный
массив  документов  из  тверского  архива.
 Автор  отошел  от  обычной  историографической
практики,  когда  об  исторически  значимом  деятеле
сообщается  только  то,  что  подтверждает  эту  зна¬
чимость.  Очень  часто  это  приводило  к  сужению
образа  человека.  Унковский  у  автора  не  схема,
а  живая,  многогранная  личность,  которой  "не  чуждо
все  человеческое".  Читатель  с  интересом  узнает
о  дружеских  отношениях  Унковского  с  М.Е.  Салты¬
 ковым-Щедриным  и  Н.А.  Некрасовым  (материал,
имеющий  и  значительную  историко-литературную
ценность),  о  ближайших  друзьях-единомышленни-
ках  -  А.  А.  Головачеве,  П.П.  Максимовиче  и  других.
Уникальны  собранные  по  крупицам  сведения  о
семье  Унковского  и  его  потомках,  хронологически
доведенные  до  наших  дней.  Здесь  приходится
заметить,  что  на  с.  184  автор  пишет  об  эволюции
либерализма  Унковского  в  1880-начале  1890-х  гг.
в  сторону  демократической  ориентации,  но  тут  же
оговаривается:  "К  сожалению,  это  трудно  дока¬
зать".  Естественно  желание  автора  приукрасить
своего  героя,  но  зачем  это  делать  в  научной  книге?
Неудачно  также  и  название  книги,  появившееся
явно  в  угоду  местным  издателям:  не  столько
"тверским",  сколько  общероссийским  реформато¬
ром  вошел  в  историю  Унковский.
 Не  совсем  уверен,  что  "Заключение"  (почему-то
напечатанное  нонпарелью  в  отличие  от  основного
текста)  следовало  начать  беглым  "журналистским"
обзором  российской  истории  XX  в.  -  "времени
жестоких  испытаний".  Это,  очевидно,  сделано  ради
"актуализации",  но  напрасно.  Лучше  всего  было  бы
начать  с  предпоследнего  абзаца  на  с.  201.  Такое
начало  соответствовало  бы  всему  строю  книги,
который  можно  отнести  к  приобретающему  все
большую  популярность  в  исторической  литературе
жанру  биографии.
 Несколько  слов  об  оформлении  книги:  и  изда¬
тельство,  и  художник  Инна  Горцевич  заслужили
читательскую  благодарность  за  то,  что  книгу
приятно  брать  в  руки,  -  не  часто  так  бывает  с
продукцией  местных  и  не  только  местных  изда¬
тельств.
 Б.Г.  Литвак,  доктор  исторических  наук
 (Канада)
 О.В.  БУДНИЦКИЙ.  ТЕРРОРИЗМ  В  РУССКОМ  ОСВОБОДИТЕЛЬНОМ
ДВИЖЕНИИ:  ИДЕОЛОГИЯ,  ЭТИКА,  ПСИХОЛОГИЯ  (вторая  половина  XIX  -
начало  XX  в.).  М.:  РОССИЭН,  2000.399  с.  Тир.  2000
 Как  ни  остра  проблема  терроризма  в  наши  дни,
обращение  к  ней  в  новой  книге  О.В.  Будницкого
стимулировано,  прежде  всего,  причинами  не  поли¬
тическими,  а  научными.  Эта  исходная  установка
автора  во  многом  обеспечила  взвешенность  пози¬
ции,  возможность  избежать  эмоциональности  суж¬
дений,  которую  провоцирует  сам  материал.  Одна¬
ко  отсутствие  морализирующей  окрашенности  не
обесцвечивает  книгу,  не  означает  желания  уйти  от
заявления  собственной  позиции  в  отношении  столь
рокового  для  русского  освободительного  движения
 феномена  как  терроризм.  Это  тем  более  не¬
возможно,  что  сверхзадача  предпринятого  иссле¬
дования  -  понять  глубинную  роль  терроризма
в  судьбах  России,  в  характере  политического
катаклизма  октября  1917  года.  К  ее  решению
О.В.  Будницкий  идет  от  осмысления  прежде  всего
идеологии  террора,  как  формы  политического
действия,  этики  и  психологии  его  носителей.  Но
вместе  с  тем  книга  "Терроризм  в  русском  осво¬
бодительном  движении"  остается  чисто  истори¬
ческим  исследованием,  поскольку  все  перечис-
 7  Отечественная  история,  №  4
 193

ленные  элементы  не  вычленяются  из  живого
потока  событий.
 Историческое  начало  исследования  отражает  и
сама  установка  автора  в  отношении  дифиниции
терроризма.  Он  считает  непродуктивным  исходить
из  универсальных  определений,  стирающих  спе¬
цифику  и  содержательное  наполнение  террора,
связанное  с  зависимостью  от  времени  и  места.
Предмет  исследования  -  терроризм  в  русском
освободительном  движении  -  вписывается  в  обще¬
историческую  и  европейскую  ситуацию  второй
половины  XIX  -  начала  XX  в.  Будницкий  соли¬
даризируется  с  определением  терроризма,  пред¬
ложенным  американским  историком  Д.  Хардманом,
который  видит  в  нем  термин  "для  описания  метода
или  теории,  обосновывающей  метод,  посредством
которого  организованная  группа  или  партия
стремится  достичь  провозглашенных  ею  целей
преимущественно  через  систематическое  исполь¬
зование  насилия"  (с.  9).  При  этом  для  трактовки
Будницким  смысла  терроризма  в  России  крайне
существенно  разделяемое  им  положение  о  кар¬
динальном  значении  публичности  террористи¬
ческого  акта.  Мобилизованный  автором  материал
демонстрирует  завораживающее  революционеров
убеждение  в  сокрушающем  воздействии  терро¬
ристического  акта  на  авторитет  власти,  его
вдохновляющей  роли  в  возбуждении  народного
возмущения.
 Хронологические  рамки  книги  позволяют
проследить  зарождение  терроризма  в  недрах  рус¬
ского  освободительного  движения,  его  укоренение
в  нем  и,  наконец,  его  субъективные  предпосылки,
уходящие  своими  корнями  в  психологию  русской
интеллигенции,  в  ее  самопонимание  как  заступницы
народа.  Справедливо  замечено  Фазилем  Искан¬
дером,  -  и  об  этом  же  пишет  Будницкий,  -  что
интеллигенция  возмещала  своим  служением  народу
запоздание  реформ  в  России  и  в  этом  -  исходный
момент  русской  революции.
 Обращаясь  к  истокам  идеологии  русского
терроризма,  Будницкий  подробно  анализирует
написанную  Петром  Заичневским  в  1862  г.  про¬
кламацию  "Молодая  Россия"  -  эту  первую  громко
заявленную  апологию  террора,  материализованную
в  апреле  1866  г.  в  выстреле  Каракозова  в
Александра  II.  Автор  отмечает  неоднозначность
реакции  радикальных  кругов  на  этот  громкий
террористический  акт.  При  этом  и  те,  кто  осуждал
террориста,  и  те,  кто  восхищался  им,  не  только
считали  себя  учениками  Чернышевского,  но  и
истинными  продолжателями  его  дела.  Думается,
этим  моментом  обозначен  некий  контрапункт  в
истории  русского  освободительного  движения.
Ишутинцы,  а  затем  Нечаев  с  его  "Народной
расправой"  и  "Катехизисом  революционера",
высоко  поднимая  над  головой  знамя  с  именем
Чернышевского,  в  действительности  совершали
подлог,  фальсификацию,  подмену  идей  глубокого
мыслителя  топором  и  бомбой.  Об  этом  следовало
 бы  сказать  более  отчетливо,  ибо  именно  эти
псевдоученики  Чернышевского  проторили  дорогу
терроризму,  определив  в  конечном  счете  ведущую
тенденцию  русской  революции.  Нечаев  как  бы
аккумулировал  психологию  насилия,  аморализма  и
беспощадности,  ставшую  на  десятилетия  подпиткой
для  участников  освободительного  движения,  если
даже  в  моральном  и  этическом  плане  они  были
очень  далеки  от  первоисточника.  Справедливо
замечено,  что  и  тогда,  когда  заговорщически-
террористическая  деятельность  начиналась  при
участии  лично  честных  людей  и  с  самыми  лучшими
целями,  она  «неизбежно  заканчивалась  чем-то
подобным  нечаевщине  -  дегаевщиной  в  случае  с
"Народной  волей"  или  азефовщиной  в  случае  с
эсеровской  Боевой  организацией»  (с.  45).
 Фиксируя  укоренение  идей  терроризма  в  разные
революционные  направления  (бланкизм,  анархизм),
Будницкий  обозначает  исходную  первопричину  -
максимализм  цели,  стремление  к  немедленному,
насильственному  сокрушению  существующего  по¬
литического  строя.  Разительна  в  этом  отношении
эволюция  Петра  Ткачева.  Его  политическая  био¬
графия  как  бы  моделировала  путь  русского
радикализма,  начинавшийся  с  преклонения  перед
Чернышевским  и  неприятия  крестьянской  рефор¬
мы.  Несбывшиеся  упования  на  народное  возму¬
щение  подталкивали  возбужденную  общественным
подъемом  рубежа  1850-1860-х  гг.,  охваченную
нетерпением  радикальную  молодежь  к  захвату
революционной  инициативы  в  свои  руки.  Ткачев,
один  из  наиболее  крупных  идеологов  и  теоретиков
русского  радикализма  в  его  бланкистской  ипостаси,
до  последнего  не  переходил  межу  между  тактикой
захвата  власти  конспиративной  организацией
революционеров  и  терроризмом,  упорно  сопро¬
тивлялся  наступлению  террора.  Но  в  итоге  он  все
же  стал  его  исступленным  пропагандистом.
Сосредоточившись  именно  на  этом,  заключи¬
тельном  этапе  революционного  пути  Ткачева,
Будницкий  выразительно  показал  и  личное
крушение  этого  выдающегося  радикального  дея¬
теля,  и  предопределенность  вырождения  его
теоретических  установок  в  апологетику  террора.
При  этом  фиксируется  один  принципиально
значимый  момент:  бланкист  Ткачев  видит  в  терроре
не  только  самое  действенное  средство  полити¬
ческой  борьбы,  но,  по  его  убеждению,  "единст¬
венное  средство  нравственно  переродить  холопа-
верноподданного  в  человека-гражданина".  Так
террор  получает  нравственную  санкцию:  возмещая
утраченные  иллюзии  о  готовности  народа  к
революции,  он  берет  на  себя  его  функции  и
одновременно  служит  оружием  для  превращения
раба  в  гражданина.
 Рассматривая  взгляды  наиболее  последова¬
тельного  выразителя  террористических  идей,
автора  концепции  "террористической  революции"
Н.А.  Морозова,  Будницкий  приходит  к  мотивиро¬
ванному  заключению,  что  вопреки  формальному
 194

дистанцированию  от  нее  исполкома  "Народной
воли"  она  была  де-факто  реализована  в
деятельности  этой  народнической  организации.  В
исторической  перспективе  прогнозы  Морозова  о
роли  террора  в  политическом  будущем  России,  его
влиянии  на  политику  правительства,  организа¬
ционных  формах,  интенсивности  и  технической
оснащенности  оказались  во  многом  провидческими.
 Укоренение  терроризма,  вышедшего  на  аван¬
сцену  и  определившего  по  сути  дела  цвет  после¬
дующего  освободительного  движения,  процесс
идейной  трансформации  народничества  в  этом
направлении  (глава  «От  "Народной  воли"  к  партии
социалистов-революционеров»)  и  практического
утверждения  терроризма  как  доминирующей
формы  политической  борьбы  (глава  "Эсеровский
террор")  раскрываются  на  богатейшей  докумен¬
тальной  основе.  Автор  особо  подчеркивает,  что
эсеры  начали  террористическую  борьбу  задолго  до
"официального"  определения  ее  задач  и  места  в
партийной  деятельности.  Это  можно  расценивать
как  подтверждение  того,  что  ПСР  в  большей
степени,  чем  другие  левые  партии,  втягивала  в
орбиту  своей  деятельности  людей  с  неустойчивой
психикой,  более  чутко  реагирующих  на  изменение
общественных  настроений,  нежели  на  указания
своих  руководителей.  Вся  история  отношения
лидеров  социалистов-революционеров  с  рядовыми
членами  партии  подтверждает  это.  И  здесь
хотелось  бы  особо  отметить  момент,  упорно
игнорировавшийся  нашей  прежней  историо¬
графией.  "Классическая"  формула  оправдания
террористического  акта  гласит,  что  убийство
тирана  -  не  преступление,  а  гражданский  долг.
Соответственно,  монархомахия  -  акт  публичный  и
демонстративный.  В  эсеровском  терроризме  этот
момент  некоторое  время  присутствовал,  "идейные"
эсеры  полагали,  что  акт  возмездия  одновременно
является  и  актом  самопожертвования,  исполнители
"приговоров"  не  пытались  скрыться  с  места
покушения.  И  здесь  автор  едва  ли  не  впервые  в
нашей  исторической  литературе  откровенно  ставит
вопрос  о  том,  что  многие  террористы,  и  особенно
террористки,  психологически  были  отмечены
печатью  суицидальности.  Террористический  акт
как  бы  морально  оправдывал  и  возвышал  их
неосознанную  тягу  с  самоубийству.
 Будницкий  отмечает,  что  эсеровские  теоретики
специально  старались  представить  террористов
своего  рода  жизнелюбами  и  романтиками  (с.  166).
Но,  вероятно,  следовало  бы  откровенно  сказать,
что  момент  так  называемой  замещенной  суи¬
цидальности  в  терроризме  присутствует  всегда  и
везде.  Другое  дело,  что  массовый  террор  ведет  к
тому,  что  суицидалов  начинают  вытеснять  убийцы-
профессионалы.
 В  главе  о  террористической  деятельности  отече¬
ственных  монархистов  Будницкий  справедливо
обращает  внимание  на  то,  что  для  анархистских
идеологов  и  практиков  бунта  и  террора  всегда  были
 характерны  напряженные  отношения  с  начальст¬
вом,  что  они  были  поразительно  молоды  -  здесь  мы
находим  еще  один  аргумент  в  пользу  истероидности
российского  терроризма.  Анархистские  типажи  в
России  были  достаточно  разнообразны,  но  можно  с
уверенностью  сказать,  что  они  представляли  пол¬
ный  спектр  тогдашних  маргиналов.
 Совершенно  оправданно  заключительная  глава
книги  называется  "Социал-демократия  и  терро¬
ризм".  В  принципе  это  один  из  главных  вопросов
многих  десятилетий  российской  истории.  Жаль,  что
автор,  в  отличие  от  других  глав,  здесь  хроно¬
логически  ограничивает  изложение  темы  временем
окончания  Первой  русской  революции.  Вместе  с
тем  принципиальной  заслугой  Будницкого  является
то,  что  он  не  склонен  искусственно  вычленять  из
социал-демократического  терроризма  большевизм,
к  чему  обычно  склоняются  современные  его
обличители.  Большевизм  -  это  лишь  крайняя
форма  общего  неизбежного  террористического
грехопадения  марксистов.  Длительное  время
советские  авторы  доказывали,  что  вся  российская
социал-демократия  всегда  отрицательно  относилась
к  террору.  Будницкий  показывает,  что,  во-первых,
К.  Маркс  и  Ф.  Энгельс  сами  признавали  народо¬
вольческий  террор  "исторически  неизбежным
способом  действия",  по  поводу  которого  не  стоит
особо  морализировать  (с.  264).  Во-вторых,
Г.В.  Плеханов,  порвав  с  народничеством,  вовсе
не  был  безоговорочно  непримирим  к  террору.
В-третьих,  даже  Ю.О.  Мартов,  наиболее  неприми¬
римый  оппонент  сторонников  терроризма,  коле¬
бался  иной  раз  на  этот  счет.  Наконец,  В.И.  Ленин
по  этому  вопросу  следовал  общей  традиции
освободительного  движения,  имеющей  отнюдь  не
марксистские  истоки.  При  этом  значительный
интерес  представляет  гипотеза  автора  относительно
участия  молодого  В.И.  Ульянова  в  народо¬
вольческом  кружке  в  .  1890-1893  гг.  (с.  276-277).
Справедливо  и  мнение  Будницкого  о  том,  что  в  то
время  как  теоретики  социал-демократии  в  начале
1900-х  гг.  затеяли  ревнивую  полемику  с  эсерами  о
"пагубности"  террора,  поскольку  он  отвлекает  от
"настоящей  борьбы",  многие  марксисты-практики
вполне  сочувственно  относились  к  террористам.
Отсюда  видно,  что  в  освободительном  движении  в
начале  XX  в.  помимо  интеллигентских  теорети¬
ческих  противоречий  существовало  противоречие
куда  более  основательное  -  между  отвлеченными
революционными  доктринами  и  непосредственной
антиправительственной  эмоциональностью,  легко
приобретающей  террористический  оттенок.  Тем  не
менее  в  1901-1904  гг.,  считает  автор,  позиция
лидеров  и  теоретиков  социал-демократии  по
отношению  к  террору  была  более  бескомпро¬
миссной,  чем  когда-либо  ранее  или  позднее.  Но
события  1905-1907  гг.  кардинально  изменили
ситуацию:  социал-демократ  готов  был  объеди¬
ниться  с  эсерами  для  практической  подготовки
вооруженного  восстания.
 7*
 195

Думается,  Будницкий  совершенно  прав,  отмечая,
что  некоторые  ведущие  социал-демократы,
независимо  от  их  фракционной  принадлежности,
показали  себя  сторонниками  террора.  Справедливо
и  то,  что  в  1905  г.  Ленин  стал  в  полном  смысле
слова  ломиться  в  открытую  дверь  со  своими
призывами  добиться  сочетания  террора  с  массовым
движением,  что  именно  на  этом  изначально
настаивали  эсеры  (с.  321).  Совершенно  верно  автор
отмечает  также,  что  на  местах  рядовые  социал-
демократы  (не  идентифицируя  себя  ни  с  боль¬
шевиками,  ни  с  меньшевиками)  давно  практиковали
терракты,  часто  превращаясь  в  профессиональных
"экспроприаторов",  не  говоря  уже  о  технической
помощи  эсеровским  боевикам.  Но  к  этому  можно
добавить,  что  в  ряде  регионов  (к  примеру  Урал,
Закавказье)  именно  социал-демократические
боевики  после  1905-1907  гг.  далеко  обошли  своих
эсеровских  коллег  по  части  "эксов"  и  политических
убийств.
 Возникает  вопрос:  отличался  ли  чем-нибудь
социал-демократический  террор  от  эсеровского?
Представляется,  что  да.  Эсеры  стремились  по
большей  части  к  уничтожению  конкретных
"сатрапов",  а  большевикам  этого  было  мало.  В
сущности  эсеровский  террор  всегда  был  скорее
эмоциональным,  нежели  доктринальным.  Социал-
демократы  же  готовились  к  уничтожению  целых
 классов.  По  традиции  эсеры  в  своей  терро¬
ристической  деятельности  не  жалели  себя;
большевики,  напротив,  словно  изначально  были
настроены  на  экономию  сил  и  средств  для
"массовидного"  террора.  В  большевистском  терро¬
ризме  больше  общего  с  анархистским,  но  в  отличие
от  последнего  он  не  носил  характера  непо¬
средственной  реакции  на  ту  или  иную  "неспра¬
ведливость".
 В  заключительной  части  книги  автор  пишет,  что
раковые  клетки  насилия,  притаившиеся  в  общест¬
венном  организме,  способны  к  очень  быстрому
разрастанию  при  благоприятных  обстоятельствах
(с.  357).  Несомненно,  российские  террористы  и
были  этими  "раковыми  клетками",  а  "благо¬
приятные  обстоятельства"  создавались  вовсе  не
ими  -  на  фоне  последующего  разгула  насилия  масс
не  только  литературные  упражнения  идеологов,  но
и  действия  террористов-профессионалов  смотрятся
сегодня  детской  забавой.  Другое  дело  государст¬
венный  террор  большевиков  -  вот  он  действительно
генетически  связан  с  идеями  и  левых,  и  правых
дореволюционных  российских  террористов.
 ЕЛ.  Рудницкая,
В.П.  Булдаков,  доктора  исторических  наук
(Институт  российской  истории  РАН)
 А.В.  ИГНАТЬЕВ.  ВНЕШНЯЯ  ПОЛИТИКА  РОССИИ.  1907-1914:
ТЕНДЕНЦИИ.  ЛЮДИ.  СОБЫТИЯ.  М.:  Наука,  2000.  233  с.  Тир.  710
 Новая  книга  одного  из  ведущих  спе¬
циалистов  в  области  внешней  политики
России  логически  продолжает  его  преды¬
дущие  исследования1.  Среди  многочисленных
публикаций  последних  лет  по  истории
внешней  политики  труды  А.В.  Игнатьева
неизменно  отличают  широта  подхода  к
проблеме,  поиск  новых  и  актуальных  ее
аспектов,  тщательность  в  работе  с  источ¬
никами,  взвешенность  в  суждениях,  основа¬
тельность  выводов  и  выверенность  термино¬
логии,  т.е.  подлинный  академизм  в  лучшем
смысле  этого  слова.
 В  рецензируемой  монографии  рассмотрен
насыщенный  сложными  внутренними  и
внешними  коллизиями  период  -  1907-1914  гг.,
когда  Россия,  образно  говоря,  выбирала  свое
будущее.  Вот  почему  комплексный  анализ
событий  тех  лет  очень  важен  как  для
правильного  понимания  общей  ситуации  в
мире  накануне  1914  г.,  так  и  для  уяснения
места  и  роли  в  ней  России,  причем  проводит
его  А.В.  Игнатьев  очень  тонко  и  убедительно,
широко  используя  при  этом  малоизвестные
 материалы  из  фондов  Архива  внешней
политики  Российской  империи.
 Чтобы  ввести  читателя  в  историческую
обстановку,  автор  начинает  книгу  с  емкого,
объективного  обзора  социально-экономи¬
ческого,  финансового,  политического  и  воен¬
ного  состояния  России  после  революции  1905-
1907  гг.  Отмечены  положительные  и  отри¬
цательные  последствия  реформаторской
деятельности  правительства  в  конце  XIX  -
начале  XX  в.  и  основные  противоречия,
приведшие  к  революции,  главным  из  которых
была  несовместимость  либеральной  модерни¬
зации  страны  с  самодержавной  формой
правления,  сохранявшейся  в  России  на  про¬
тяжении  веков.  Эти  "тиски"  и  не  давали
России  необходимой  свободы  маневра  ни
внутри  страны,  ни  на  международной  арене.
 Одной  из  наиболее  удачных  частей  работы
можно  назвать  первую  главу  "Руководство
внешней  политикой  и  ее  общий  курс".
Проведенный  здесь  А.В.  Игнатьевым  анализ
приобретает  черты  методического  обобщения
и  с  известными  поправками  может  быть
 196

распространен  и  на  другие  страны.  Автор
показывает  тесное  переплетение  внутренней
и  внешней  политики  русского  самодержавия,
особо  выделяя  при  этом  факторы,  опре¬
делявшие  главные  направления  последней  -
геостратегическое  положение  страны  и  сте¬
пень  понимания  его  правящей  элитой;
потребности  модернизации  России;  интересы
различных  классов  и  отдельных  групп  внутри
правящей  верхушки;  ориентации,  пристрас¬
тия,  идеологические  и  ценностные  установки
этих  групп.  В  книге  показаны  техника
выработки  внешнеполитических  решений  от
зарождения  той  или  иной  идеи  до  ее
реализации  и  основные  участники  этого
процесса:  царь  и  его  окружение,  прави¬
тельство,  военное,  морское  и  финансовое
ведомства,  МИД.  Отмечается  также  роль
Совета  государственной  обороны,  Госу¬
дарственного  совета,  Государственной  Думы,
отдельных  политических  партий  и  об¬
щественного  мнения.  Заслуживает  внимания  и
авторская  оценка  личных  способностей  и
степени  влияния  на  внешнюю  политику
России  самого  Николая  II,  председателей
Совета  министров  С.Ю.  Витте,  П.А.  Столы¬
пина  и  В.Н.  Коковцова,  министров  иност¬
ранных  дел  А.П.  Извольского  и  С.Д.  Сазо¬
нова,  видных  русских  дипломатов  А.И.  Не¬
лидова,  А.К.  Бенкендорфа,  Н.В.  Чарыкова,
Н.Г.  Гартвига  и  др.
 В  итоге  читатель  получает  возможность
судить  о  том,  в  какой  мере  внешняя  политика
России  соответствовала  ее  национально¬
государственным  интересам  и  реальным
возможностям  страны.  Ее,  бесспорно,  нельзя
считать  ни  антинациональной,  ни  бездарной,
хотя  в  каких-то  конкретных  ситуациях  она,
наверное,  могла  бы  быть  и  сильнее.  Однако
многие  объективные  факторы  и  прежде  всего
экономическая  отсталость  России,  ставившая
ее  в  зависимость  от  других  великих  держав,  не
давали  возможности  добиваться  крупных
внешнеполитических  успехов  и  тем  более
помешать  втягиванию  России  в  мировую
войну.  Не  будет  преувеличением  сказать,  что
внешняя  политика  России  во  многом  ока¬
залась  заложницей  политики  внутренней,  в
которой  реформаторские  тенденции  после
1905-1906  гг.  явно  пасовали  перед  тенден¬
циями  консервативными  и  охранительными.
 Во  второй  -  пятой  главах  монографии
рассматривается  эволюция  внешнеполити¬
ческого  курса  России  в  1907-1914  гг.  от
политики  соглашений  и  балансирования  к
политике  блоков.  Автор  ведет  нас  от  события
к  событию  (а  среди  них  были  такие  важные  и
сложные,  как  Боснийский  и  Агадирский  кри¬
зисы,  различные  миссии  и  дипломатические
демарши,  Балканские  войны)  и  на  материале
 каждого  из  них  показывает  активность  нашей
дипломатии,  ее  достижения  и  промахи,  при¬
чины  успехов  и  поражений,  попытки
избежать  мирового  столкновения  и,  наконец,
его  неизбежность.  Сложность  положения
заключалась  не  только  в  том,  что  Россия
находилась  между  Европой  и  Азией,  между
Западом  и  Востоком.  Ее  внутреннее  состоя¬
ние,  экономическая  и  военная  отсталость,  а
также  нарастание  нового  революционного
кризиса  затрудняли  внешнеполитические  ма¬
невры  правительства.  Россия  иногда  даже
помимо  своей  воли  втягивалась  в  столкно¬
вение  интересов  двух  группировок  держав,
одну  из  которых  возглавляла  Англия,  а
другую  -  Германия,  причем  в  этом  споре  ей
отводилась  далеко  не  лидирующая  роль.  При
этом  интересы  России  в  мировом  конфликте
не  носили  такого  вселенского  характера  и  не
имели  такой  агрессивной  направленности,  как
интересы  Германии  или  имперские  амбиции
Англии.
 Автор  пишет:  "Чтобы  остаться  в  стороне
от  войны,  Россия  должна  была  проводить
совершенно  самостоятельную  внешнюю  по¬
литику  и  держать  под  контролем  политику
Франции.  Первому  препятствовали  объектив¬
ные  возможности  страны  и  обстоятельства
геостратегического  свойства,  второе  исклю¬
чало  соотношение  сил  внутри  русско-
французского  союза  и  Тройственного  со¬
гласия"  (с.  228).  Кроме  того,  британская
дипломатия  явно  обыграла  германскую  в
борьбе  за  Россию.  Несмотря  на  многие
удачные  действия  своей  дипломатии  в  1907—
1911  гг.,  Россия  вынуждена  была  в  1912  г.
внести  существенные  коррективы,  а  к  1914  г.
вообще  отойти  от  более  или  менее  после¬
довательного  курса  балансирования.  В  целом,
по  мнению  автора,  это  был  успех  Англии.
 Оценивая  стратегический  уровень  прове¬
дения  внешнеполитического  курса  царской
России  в  этот  период,  А.В.  Игнатьев  ука¬
зывает,  что  он  был  явно  ниже,  чем  у  западных
парламентских  держав,  несмотря  на  высокий
профессионализм  отдельных  российских
дипломатов.  Их  искусство  само  по  себе  еще  не
могло  спасти  положение,  ибо  механизм
выработки  внешнеполитических  решений
был  архаичным,  громоздким  и  слабо  учи¬
тывал  общественное  мнение.  А  задачи  модер¬
низации  страны  и  превращения  ее  в  активного
и  самостоятельного  в  своих  действиях  участ¬
ника  международных  отношений  при  сохра¬
нении  в  неприкосновенности  самодержавного
строя  решены  быть  не  могли.  В  системе
мировой  политики,  сложившейся  на  рубеже
Х1Х-ХХ  вв.,  Россия  уже  не  играла  ведущей
роли  и  поэтому  была  втянута  в  орбиту  инте¬
ресов  других  великих  держав.  Вместе  с  тем,
 197

как  подчеркивает  А.В.  Игнатьев,  "нет
оснований  возлагать  на  Россию  особую  от¬
ветственность  за  развязывание  мировой
войны"  (с.  228).
 К  сожалению,  автор,  правильно  кон¬
статируя  фактическую  бесперспективность
внешней  политики  России  той  поры  в  деле
сохранения  мира,  не  говорит  прямо  о  том,
была  ли  у  нее  реальная  альтернатива  и  в  чем
она  состояла.  Впрочем,  эта  тема  находится
уже  за  пределами  проблематики  рецензи¬
руемой  книги.
 В  целом  же  новая  монография  А.В.  Иг¬
натьева  является  ценным  вкладом  в  иссле¬
дование  внешней  политики  нашего  госу¬
дарства  и  заметным  историографическим
явлением.  Она  принесет  несомненную  пользу
не  только  настоящим  и  будущим  иссле¬
дователям,  но  и  практическим  дипломатам,
 а  также  всем,  кто  интересуется  историей
нашей  Родины.
 С.П.  Костриков,  кандидат  исторических  наук,
(Московский  государственный
университет  управления)
 Примечание
 Игнатьев  А.В.  Внешняя  политика
Временного  правительства.  М.,  1974;  его
ж  е.  Внешняя  политика  России  в  1905-1907  гг.
М.,  1986;  его  же.  С.Ю.  Витте  -  дипломат.
М.,  1989.  Отметим  и  фундаментальное
исследование  в  5-ти  т.  "Внешняя  политика
России.  Конец  XV  в.  -  начало  XX  в."  (М.,
1995-1999),  где  А.В.  Игнатьев  выступает  как
редактор  и  соавтор.
 А.В.  БАРАНОВ.  МНОГОУКЛАДНОЕ  ОБЩЕСТВО  СЕВЕРНОГО
КАВКАЗА  В  УСЛОВИЯХ  НОВОЙ  ЭКОНОМИЧЕСКОЙ  ПОЛИТИКИ.
Краснодар,  1999.  345  с.  Тир.  500
 Книга  А.В.  Баранова  посвящена  в  основном
теоретическим  проблемам  общественного  развития
Северного  Кавказа  в  период  перехода  от
Гражданской  войны  к  нэпу  и  состоит  из  четырех
глав:  "Теоретические  проблемы  исследования
многоукладного  общества";  "Социальное  развитие
северо-кавказского  общества  в  условиях  новой
экономической  политики";  "Политическое  развитие
северо-кавказского  общества  в  условиях  нэпа";
"Оппозиционная  активность  и  массовое  сознание
северо-кавказского  общества".
 Свое  исследование  автор  начинает  с  исто¬
риографического  очерка,  в  котором  благожела¬
тельно  оценивает  большую  часть  работ  своих
предшественников  и  на  их  основе  делает  вывод  о
том,  что  почти  "весь  путь  отечественной  истории
состоялся  под  знаком  господства  многоуклад-
ностиу  а  в  период  нэпа  Россия  дала  человечеству
первый  опыт  движения  к  безрыночной  утопии
преимущественно  на  основе  товарно-денежных
отношений"  (курсив  мой.  -В.Т.)  (с.  19).
 А.В.  Баранов  отмечает,  что  "противоположную
точку  зрения,  нашедшую  поддержку  в  современной
историографии,  высказал  Е.А.  Никифоров,  счи¬
тающий,  что  вопрос  об  альтернативности  рос¬
сийской  истории  не  имеет  смысла,  так  как  весь  путь
нашей  страны  жестко  детерминирован"1.  Такой
подход  Баранов  оценивает  как  "надуманно¬
абстрактный",  игнорирующий  многообразие  имею¬
щихся  в  обществе  объективных  тенденций  со¬
циально-экономического  развития  и  наличест¬
вующих  в  его  властных  сферах  в  1920-х  гг.  поли¬
тических  проектов.  По  его  мнению,  в  основе  кон¬
кретно-исторического  исследования  многоуклад¬
 198
 ного  общества  не  может  лежать  идея  фатальности
развития,  так  как  оно  представляет  собой  сово¬
купность  разнородных  по  формационной  природе
укладов,  классов  и  социальных  групп,  обладающих
разнообразными  стереотипами  сознания  и  пове¬
дения  и  тесно  взаимодействующих  с  властью.  "От¬
рицать  обратные  связи  власти  с  обществом  равно¬
значно  возврату  к  провиденциализму  монархиче¬
ской,  а  позже  советской  историографии",  -  поды¬
тоживает  исследователь  (курсив  мой.  -  В.Т.)  (с.  19).
 В  рецензируемой  монографии  сделана  попытка
осуществить  системное  исследование  многоуклад¬
ного  общества  в  1920-е  гг.  на  основе  "нарративного,
историко-проблемного,  социологического  и  поли¬
тологического  подходов".  Стараясь  их  придержи¬
ваться,  исследователь  стремится  вскрывать  проти¬
воречия  нэпа,  особенности  политической  активнос¬
ти  различных  групп  и  слоев  общества,  пересмот¬
реть  устоявшиеся  оценки  деятельности  органов
власти  и  политических  деятелей,  оппозиционных
движений  (с.  9),  используя  при  этом  в  основном
новые  архивные  источники  из  фондов  ГА  РФ,
РГВИА,  РГАСПИ,  Государственных  архивов  и
Центров  документации  новейшей  истории  Ро¬
стовской  обл.,  Краснодарского  и  Ставропольского
краев.
 Их  анализ  позволил  А.В.  Баранову  сделать
вывод  о  том,  что  «своеобразие...  цивилизации
связано  именно  с  преобладанием  "переходных",
принадлежащих  одновременно  нескольким  эпохам
состояний  общества  и  смыслов  бытия.  Один  из
таких  этапов  -  20-е  гг.,  когда  в  условиях  "новой
экономической  политики"  совершался  выбор  пути
развития  России»  (с.  3).

А.В.  Баранов  настаивает  на  том,  что  партия
большевиков,  взяв  власть,  обязана  была  прибегнуть
к  чрезвычайным  методам,  если  желала  остаться
правящей.  Именно  это  во  многом  предопределило
практическую  реализацию  и  живучесть  системы
мер,  вошедших  в  историю  под  термином  "военный
коммунизм".  Характер  русской  революции  (чем
дальше,  тем  больше)  определялся  не  только  необ¬
ходимостью  строить  общество  на  эгалитарных
принципах  (о  чем  не  писал  до  1917  г.  разве  что  ле¬
нивый),  но  и  стремлением  реставрировать  империю
на  качественно  новой  идеологической  основе.
Автор  рецензируемого  труда  считает,  что  базой,  на
которой  рассчитывали  "возродить"  российский
этакратизм,  была  индустриализация,  а  специфика
советского  типа  промышленной  модернизации,  вы¬
текавшая  из  большевистской  идеологии,  состояла  в
полном  искоренении  многоукладности  (с.  29).
Однако  реализация  именно  такого  модернизаторс-
кого  типа,  по  мнению  автора,  не  была  предопреде¬
лена.  В  условиях  нэпа  ярко  выявилась  возможность
альтернативного  развития  российского  общества.
 В  последнем  я  не  могу  согласиться  с  А.В.  Ба¬
рановым.  История  советской  России  показала,  что
власть  шла  на  допущение  некоторой  либерализации
развития  страны  только  тогда,  когда  необходимо
было  перегруппировать  силы  для  своего  укреп¬
ления.
 А.В.  Баранов  считает,  что  нэп,  узаконив  ры¬
ночные  отношения  и  многоукладность,  привел  к
оригинальному  синтезу  традиционных  и  модер-
низационных  элементов  в  российском  обществе
(с.  36).  Напомним,  однако,  что  упоминаемые  им
"буржуазные",  капиталистические  и  рыночные
начала"  периода  нэпа  носили  достаточно  ограни¬
ченный,  односторонний,  половинчатый  характер,
маскировали  политику  и  социалистические  базовые
основы,  которые  советское  государство,  раз  создав,
сохраняло  затем  без  существенных  изменений.
 Автор  книги  утверждает,  что  российской  модер¬
низации  1920-х  гг.  был  присущ  комплекс  устой¬
чивых  цивилизационных  особенностей:  неорганич¬
ность,  запоздалость,  руководство  государства  всеми
процессами,  приоритетность  развития  государствен¬
ных  военно-промышленных  отраслей  экономики  в
ущерб  частным,  обслуживающим  потребительский
рынок  (с.  36).  Исследователь  не  отказывается  и  от
традиционных  оценок  нэпа,  считая,  что  с  его  по¬
мощью  решались  взаимосвязанные  задачи  восста¬
новления  хозяйственного  потенциала  России  (пре¬
одоления  архаизации  1914-1922  гг.)  и  его  реконст¬
рукции.  При  этом  многоукладная  экономика
доказала  свою  эффективность  в  деле  восстанов¬
ления  хозяйства  страны  на  основе  развития  инди¬
видуальной  крестьянской  собственности  и  исполь¬
зования  довоенного  промышленного  потенциала,
"но  не  смогла  обеспечить  высокие  темпы  модерни¬
зации  в  пределах  преимущественно  рыночных
регуляторов  взаимодействия  укладов"  (курсив
мой.  -  В.Т.)  (с.  37).
 Однако  нэп  практически  осуществлялся  в
течение  5-6  лет,  и  активность  государства
ограничивала  любую  рыночную  инициативу,  что  не
давало  возможности  выявить  преимущества
товарно-денежных  отношений  в  решении  вопросов
экономического  развития.
 Не  могу  согласиться  и  с  авторским  утвержде¬
нием  о  том,  что  В.И.  Ленин  и  другие  лидеры  боль¬
шевизма,  реально  вершившие  новую  экономи¬
ческую  политику,  ставили  ее  целью  построение
бесклассового  социалистического  общества  "обход¬
ными",  рыночными  способами  (с.  41),  посколь¬
ку  большевистская  теория  отрицала  частную  собст¬
венность,  которая  даже  в  ограниченных  мас¬
штабах  способна  была  подтачивать  основы
советской  власти  (и  нэп  это  прекрасно  проде¬
монстрировал).
 На  мой  взгляд,  самой  удачной  получилась
заключительная  глава  исследования,  в  которой
речь  идет  об  оппозиционности  к  советской  власти.
Поскольку  революция  и  Гражданская  война
деклассировали  общество  и  разорвали  правовые  и
социокультурные  спайки  внутри  него,  оппозиция
1920-х  гг.  формировалась  на  корпоративной  основе
и  обладала  выраженной  спецификой,  не  сводясь  ни
к  демократическому  представительству  интересов,
ни  к  практике  так  называемого  тоталитарного
разрешения  конфликтов.  Многоукладное  состояние
общества,  подвижность  его  политической  струк¬
туры  вызывали  перманентное  проявление  само¬
стоятельных  классовых  и  групповых  интересов,
лишь  отчасти  контролируемых  авторитарным
режимом.  Порознь  действовали  казаки-повстанцы  и
крестьяне-бунтари,  бастовавшие  рабочие,  протес¬
тующие  земледельческие  общины,  монархисты  в
лице  офицеров  и  части  зажиточных  казаков.  Их
разобщенность  облегчает  понимание  той  сравни¬
тельной  легкости,  с  которой  власть  подавляла  эти
протесты.
 Стоит  отметить,  что  на  ход  и  общую  картину
противостояния  властям  накладывалось  и  свое¬
образие  северо-кавказского  общества  -  его  много-
национальность,  наличие  больших  групп  населения,
находящихся  на  рубеже  христианской  и  исламской
цивилизаций.
 Очаги  вооруженного  сопротивления  сохра¬
нялись  на  Северном  Кавказе  до  осени  1924  г.
Главная  причина  его  продолжительности,  по  мне¬
нию  А.В.  Баранова,  заключалась  в  противоре¬
чивости  и  непоследовательности  экономической
модели  раннего  нэпа  (с.  251).
 В  заключение  хотелось  бы  пожелать  автору
продолжить  исследование  особенностей  развития
Северного  Кавказа  в  условиях  нэпа,  анализ  и
осмысление  которых,  несомненно,  важны  для  рос¬
сийской  историографии.
 В  Л.  Телицын,  кандидат  исторических  наук
(Институт  российской  истории  РАН)
 199

Примечание
 ‘Никифоров  Е.А.  К  проблеме  альтерна¬
тивности  в  социальном  развитии  России  //  Исто¬
рическое  значение  нэпа.  М.,  1990.  Точку  зре¬
ния  Е.А.  Никифорова  поддержали,  по  сути  дела,
 В.В.  Кабанов,  В.П.  Булдаков  (см.:  Булдаков
В.П.,  Кабанов  В.В.  "Военный  коммунизм":
агрессия  идеи  //  Вестник  Высшей  школы.  1990.
№  11;  и  х  же.  Диктатура  доктрины  //  Родина.
1992.  №3).
 Ю.В.  РУБЦОВ.  ИЗ-ЗА  СПИНЫ  ВОЖДЯ.  ПОЛИТИЧЕСКАЯ  И  ВОЕННАЯ
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ  Л.З.  МЕХЛИСА.  М.:  Военный  университет,  2000.  350  с.  Тир.  300
 В  своей  монографии  Ю.В.  Рубцов  подробно
прослеживает  жизненный  путь  и  военно-по¬
литическую  карьеру  одного  из  сталинских
соратников,  представителя  "второго  эшелона"
функционеров,  окружавших  вождя,  -  Л.З.  Мехлиса
(1889-1953).  Его  с  полным  основанием  и  без  всякой
иронии  можно  называть  "верным  солдатом
Сталина".  Он  проделал  головокружительное
восхождение  на  "верх"  -  от  одесского  конторщика
до  члена  ЦК  большевистской  партии,  министра
Госконтроля  СССР  и  начальника  ГлавПУРа
Красной  армии.  Ю.В.  Рубцов  справедливо  отмечает,
что  Л.З.  Мехлис  сыграл  заметную  роль  в  советской
истории,  а  имя  этого  человека  напрямую
ассоциируется  с  процессами  складывания  и  функ¬
ционирования  тоталитарной  системы  власти  в
СССР  (с.  5).
 Следует  прежде  всего  отметить  новизну
авторского  подхода  к  освещению  избранной  темы.
Ю.В.  Рубцов  опирается  на  уже  оправдавшую  себя  в
конкретно-исторических  исследованиях  теорию
элит,  которая  дала  ему  возможность  с  большой
степенью  полноты  определить  роль  одного  из
видных  сталинских  выдвиженцев.
 Автор  хорошо  ориентируется  в  исследова¬
тельской  литературе.  Знакомство  с  ней  позволило
Ю.В.  Рубцову  выделить  основные  этапы  в  изучении
политической  биографии  Л.З.  Мехлиса.  Лишь  во
второй  половине  1980-х  гг.  с  ослаблением,  а  затем  и
полным  избавлением  "от  директивных  указаний
идеологических  цензоров"  коммунистической  пар¬
тии  создались  реальные  условия  для  критического
переосмысления  жизни  и  деятельности  Мехлиса.
Кстати  уже  с  первых  страниц  своего  исследования
Ю.В.  Рубцов  однозначно  проявляет  свое  негативное
отношение  к  нему,  подчеркивая  одиозность  и
непривлекательность  героя  повествования.
 Книга  опирается  на  солидную  источниковую
базу.  Скрупулезная  предварительная  работа  Ю.В.
Рубцова  по  выявлению  источников,  несомненно,
дала  свои  положительные  результаты.  В  основу
исследования  положены  остававшиеся  не  извест¬
ными,  а  порой  и  не  доступными  для  историков
документы  из  многочисленных  фондов  Архива
Президента  Российской  Федерации  (АП  РФ),
Государственного  архива  Российской  Федерации
 (ГА  РФ),  Российского  государственного  архива
социально-политической  истории  (РГАСПИ),  Рос¬
сийского  государственного  архива  (РГВА),
Центрального  архива  Министерства  обороны
(ЦАМО).
 Существенным  дополнением  к  архивным  мате¬
риалам  явились  опубликованные  документальные
сборники,  обширная  мемуарная  литература,  днев¬
ники,  советская  периодическая  печать,  наконец,
личные  беседы  Ю.В.  Рубцова  с  сослуживцами  Л.З.
Мехлиса.
 Сформулированные  автором  исследовательские
задачи  сложны  и  многоплановы.  Помимо  изучения
практической  деятельности  Мехлиса  на  различных
государственных,  партийных  и  военных  постах,
предпринята  попытка  раскрыть  стиль  и  методы  его
работы  как  функционера,  опиравшегося  на  доверие
и  поддержку  Сталина.  Ю.В.  Рубцов  также  стремился
выявить  и  проанализировать  теоретические
взгляды  и  идеологические  ориентиры,  которыми
руководствовался  Л.З.  Мехлис.
 Особо  следует  обратить  внимание  на  плодо¬
творную  в  целом  авторскую  методику  оценки
политических  и  психологических  качеств  Мехлиса
как  представителя  неформального,  но  реально
существовавшего  действенного  института
руководителей  -  так  называемой  теневой  субэлиты
сталинской  политической  элиты.  Оценивая  поли¬
тические,  психологические  и  моральные  качества
своего  "героя",  Ю.В.  Рубцов  выдвигает  на  первый
план  следующие  основные  параметры:  биография,
политическое  поведение,  система  политических
убеждений,  эволюция  политической  деятельности,
стиль  принятия  политических  решений,  специфика
межличностных  отношений  (в  том  числе  с
соратниками  и  политическими  противниками),
антропологические  свойства  (физическое  здоровье,
восприятие  стрессовых  ситуаций).
 По  мнению  автора,  одним  из  основных
принципов  теории  элитизма  является  приоритет
интересов  элиты  в  действиях  каждого  входящего  в
нее  функционера.  Исходя  из  этого  методо¬
логического  принципа  и  раскрывается  в  книге
деятельность  Л.З.  Мехлиса.  Ей  посвящены  четыре
главы.  В  первой  показан  процесс  становления
Мехлиса  как  политического  деятеля  и  утверждения
 200

его  в  роли  публичного  политика.  Хронологически
она  охватывает  период  от  начала  Гражданской
войны  и  до  второй  половины  1930-х  гг.  Материалы
второй  главы  дают  возможность  составить  пред¬
ставление  о  стиле  и  методах  работы  Л.З.  Мехлиса
как  начальника  Политического  управления  Крас¬
ной  армии  (1938-1940  гг.).  В  третьей  главе
всесторонне  раскрывается  политическая  и  военно¬
организаторская  деятельность  Мехлиса  в  период
Великой  Отечественной  войны  1941-1945  гг.  В
начале  четвертой  главы  автор  возвращается  к
периоду  1940-1941  гг.,  когда  Л.З.  Мехлис  воз¬
главлял  Народный  комиссариат  государственного
контроля  СССР,  а  далее  повествует  о  его  дея¬
тельности  как  руководителя  этого  ведомства
в  послевоенные  годы.
 Уже  на  этапе  становления  Мехлиса  как  по¬
литического  деятеля,  в  период  Гражданской  войны
в  нем  утвердилась  вера  в  то,  что  сила  оружия  и
грубый  административный  нажим  могут  стать
эффективным  средством  разрешения  любых  слож¬
ных  вопросов.  Впоследствии,  когда  Л.З.  Мехлис
стал  одним  из  видных  партийных,  политических
и  военных  функционеров,  эти  "методы"  актив
но  использовались  им  в  повседневной  деятель¬
ности.
 Несомненно,  важным  событием,  во  многом
предопределившим  дальнейшее  восхождение  Мех¬
лиса,  явилось  его  назначение  заведующим  Бюро
Секретариата  ЦК  большевистской  партии  (1924).
По  роду  своей  деятельности  он  непосредственно
был  связан  с  Генеральным  секретарем  Сталиным.
Вождь,  как  показано  в  монографии,  не  только  по
достоинству  оценил  деловые  качества  Мехлиса,  но
и  преподал  ему  первые  уроки  борьбы  с  полити¬
ческими  оппонентами  и  "оппозиционерами".
 Ю.В.  Рубцову  удалось  отчасти  заполнить
пробелы  в  изучении  деятельности  Бюро  Секре¬
тариата  ЦК,  связанные  с  работой  в  нем  Л.З.  Мех¬
лиса.  Так,  автор  показал,  что  именно  Мехлису
принадлежит  несомненная  заслуга  в  отработке
важнейших  подходов  к  организации  деятельности
Политбюро,  Оргбюро,  Секретариата  ЦК,  одним  из
основных  принципов  которой  стало  соблюдение
режима  строжайшей  секретности.  Л.З.  Мехлис
приложил  много  усилий  и  для  создания  секретного
партийного  архива,  сделавшего  невозможным  в
течение  многих  десятилетий  знакомство  исследова¬
телей  с  важнейшими  комплексами  документов  по
советской  истории.
 Особый  интерес  вызывают  разделы  моно¬
графии,  касающиеся  ярких  событий,  по  преиму¬
ществу  драматических  и  трагических  страниц
советской  истории,  и  роли  в  них  Л.З.  Мехлиса,
в  частности,  репрессий  1936-1938  гг.,  подготовки
Красной  армии  к  грядущему  вооруженному  столк¬
новению  с  "капиталистическим  окружением",  Вели¬
кой  Отечественной  войны  1941-1945  гг.
 Политические  процессы  против  "врагов  народа",
которые  проводились  по  инициативе  Сталина,  были
 рассчитаны  на  то,  чтобы  продемонстрировать
победу  над  противниками  из  числа  тех,  кто  мог
реально  претендовать  на  власть  в  большевистской
партии  и  в  стране.  Мехлис,  будучи  в  то  время
главным  редактором  главного  печатного  органа
ЦК  ВКП(б)  газеты  "Правда",  как  отмечает  автор
монографии,  не  только  стремился  к  насаждению
культа  личности  Сталина,  но  и  многое  предпринял
для  подготовки  общественного  мнения  к  негатив¬
ному  восприятию  будущих  жертв  политических
репрессий.  Основываясь  на  солидном  фактическом
материале,  Ю.В.  Рубцов  сделал  закономерный
вывод:  Л.З.  Мехлис  являлся  одним  из  основных
проводников  кампании  "великой  чистки"  1936-
1938  гг.  (с.  79).
 В  книге  подробно  излагается  одна  из  не¬
приглядных  страниц  в  военно-политической
биографии  Мехлиса,  а  именно  -  организация
репрессий  политсостава  Красной  армии  в  период,
когда  он  являлся  начальником  Политического
Управления  РККА  (1938-1940  гг.).  По  мнению
Ю.В.  Рубцова,  репрессии  армейских  кадров  в
первую  очередь  наносили  удар  по  начсоставу,  что
приводило  к  ослаблению  боевой  готовности
Красной  армии  в  преддверии  грядущей  войны
(с.  ИЗ).
 Автор  приводит  исчерпывающие  данные  о
деятельности  Л.З.  Мехлиса,  оказавшейся,  впрочем,
безуспешной,  по  восполнению  некомплекта
армейских  политработников,  который  составлял
почти  50  тыс.  человек.  К  этому  можно  добавить
следующее.  Во-первых,  восполняя  данный  некомп¬
лект,  высшее  военно-политическое  руководство
страны  было  вынуждено  в  конечном  счете  привле¬
кать  на  политработу  квалифицированные  кадры
командиров,  что,  несомненно,  ослабляло  командное
звено  Вооруженных  Сил.  Во-вторых,  уровень  ком¬
петентности  самого  политсостава  оставлял  желать
лучшего,  ибо  зачастую  он  пополнялся  людьми,
не  обладавшими  даже  элементарными  навы¬
ками  ведения  политико-воспитательной  работы
в  войсках.
 Размах  и  направление  репрессий  в  Красной
армии,  подчеркивает  Ю.В.  Рубцов,  определялись
отнюдь  не  собственной  инициативой  Л.З.  Мехлиса,
а  поставленными  И.В.  Сталиным  задачами
усиления  интенсивности  разоблачения  "врагов
народа"  в  армейских  рядах.  В  этом  смысле  Мехлис,
несомненно,  рьяный  исполнитель  воли  Сталина
(с.  136,  137).
 Период  1939-1941  гг.,  до  нападения  Германии  на
СССР  традиционно  рассматривался  в  советской
историографии  и  порой  до  сих  пор  характеризуется
в  постсоветской  историографии  как  предвоенный.
На  самом  же  деле,  начиная  с  лета  1938  г.  и  до  лета
1940  г.  Красная  армия  последовательно  участвовала
в  боевых  действиях  и  локальных  войнах  различного
масштаба:  против  японцев  у  оз.  Хасан  и  у  р.  Хал-
хин-Гол,  в  так  называемых  освободительных  похо¬
дах  в  Западную  Белоруссию,  Западную  Украину,
 201

Прибалтику,  Бессарабию,  в  войне  против  Финлян¬
дии  1939-1940  гг.  Л.З.  Мехлис  как  начальник  ПУРа
активно  руководил  процессом  политико-идеологи¬
ческого  обеспечения  всех  этих  вооруженных
акций.
 Довольно  много  внимания  в  монографии
уделено  роли  Мехлиса  -  начальника  Главного
политического  управления  Красной  армии
(ГУППКА),  заместителя  народного  комиссара
обороны,  представителя  Ставки  Верховного
Главнокомандования,  члена  Военных  советов  ряда
фронтов  в  период  Великой  Отечественной  войны.
Автор  критически  оценивает  его  военно-поли¬
тическую  деятельность  в  указанный  период,  имея
для  этого  достаточные  основания.  Он  подчер¬
кивает,  что  отсутствие  необходимой  военно¬
профессиональной  подготовки  и  личные  качества
Л.З.  Мехлиса  (подозрительность,  властолюбие,
вседозволенность,  переоценка  собственных
способностей)  -  приводили  порой  к  катастро¬
фическим  для  войск  последствиям,  наглядным
примером  чего  явилось  поражение  войск
Крымского  фронта  на  Керченском  полуострове  в
мае  1942  г.
 В  дальнейшем  все  попытки  Мехлиса  определить
собственное  место  в  руководстве  фронтового  звена
заканчивались  неудачей,  поскольку  он  явно
злоупотреблял  своей  возможностью  напрямую
обращаться  к  Сталину  и,  кроме  того,  выказал
неумение,  да  и  нежелание  строить  служебные  и
личные  взаимоотношения  с  окружавшими  его
должностными  лицами  на  деловой  основе.  Как
подчеркивает  Ю.В.  Рубцов,  анализируя  деятель¬
ность  Л.З.  Мехлиса  на  протяжении  всей  Великой
Отечественной  войны,  последний  расценивал  ее
результаты  "исключительно  с  утилитарных  пози¬
ций".  Основным  критерием  для  него  являлось
следование  личным  указаниям  Сталина,  интересам
политической  элиты,  которая  в  годы  войны
испытала  реальную  угрозу  своему  существованию
(с.  249-250).
 Следует  особо  отметить  вклад  Ю.В.  Рубцова
в  освещение  еще  одного  вопроса.  Речь  идет
о  раскрытии  роли  Л.З.  Мехлиса  в  становлении
и  функционировании  механизма  государствен¬
ного  контроля  в  СССР.  Наркомат  госконтроля,
созданный  в  сентябре  1940  г.  по  инициативе
Сталина,  обладал  особым  статусом.  Ему  были
подотчетны  другие  наркоматы  (с  1946  г.  -  ми¬
нистерства)  и  центральные  ведомства.  Таким
образом,  Л.З.  Мехлису,  возглавившему  этот  вно¬
вь  созданный  контрольный  орган  (в  марте
1946  г.  он  стал  министром  и  находился  на
этом  посту  до  октября  1950  г.),  удалось  сосре¬
доточить  в  своих  руках  беспрецедентные  права
и  уникальные  возможности  для  непосредствен¬
ного  вмешательства  в  повседневную  деятель¬
ность  не  только  государственных,  но  и  общест¬
венных  организаций.
 Глубокая  проработка  данного  вопроса  позво¬
лила  Ю.В.  Рубцову  выявить  значительный  вклад
Л.З.  Мехлиса  в  развитие  и  укрепление  контро¬
лирующих  госструктур  в  довоенное  и  в  после¬
военное  время.  Мехлис  внимательно  следил  за
процессами  восстановления  подорванного  войной
народного  хозяйства,  стремился  сократить  адми¬
нистративно-управленческий  аппарат,  обеспечить
сохранность  и  рациональное  использование
материальных  ресурсов.
 В  то  же  время  автор  считает,  что  в  условиях
административно-командной  системы  управления
экономикой,  характерной  для  1940  -  начала
1950-х  гг.,  возможности  госконтроля  были  ограни¬
чены.  Их  относительно  широкая  самостоятель¬
ность,  поощрявшаяся  Мехлисом,  вызывала  недо¬
вольство  и  даже  сопротивление  министерств  и  ве¬
домств,  партийных  органов.  В  конечном  счете,  как
показывает  Ю.В.  Рубцов,  все  это  привело  к  откры¬
тому  столкновению  ведомства  Л.З.  Мехлиса  с  ре¬
гиональной  элитой  ЦК  ВКП(б)  и  Советом  ми¬
нистров  СССР,  а  права  Министерства  госконтроля
и  лично  его  руководителя  были  существенно
урезаны.
 В  целом  рецензируемая  монография  является
глубоким  историческим  исследованием  жизненного
и  политического  пути  одного  из  тех,  кто  входил  в
сталинское  окружение  и  возвысился  именно  бла¬
годаря  покровительству  "вождя".  Автор  обратился
к  жанру  биографического  исследования  о  человеке,
который  ему  явно  несимпатичен.  В  данной  связи
следует  отметить,  что  Ю.В.  Рубцов  избрал  нетра¬
диционный  путь,  поскольку  прежняя  советская
историография  была  наполнена  апологетическими
описаниями  деятелей  прошлого,  где  на  первый  план
ставилось  отражение  "героического  пути"  того  или
иного  партийного,  политического  либо  военного
деятеля.
 Заслуживают  внимания  содержательные  при¬
ложения,  которые  составлены  на  основании  выяв¬
ленных  Ю.В.  Рубцовым  архивных  материалов,
в  том  числе  -  биографические  сведения  о  Л.З.  Мех-
лисе,  а  также  структура  ПУРККА-ГУППКА  и  На¬
родного  комиссариата  госконтроля  СССР.  В  данной
связи  можно  лишь  сожалеть  о  том,  что  отсутствует
именной  указатель  к  книге.
 Монография  Ю.В.  Рубцова  написана  хорошим
литературным  языком.  Автор  прекрасно  владеет
имеющимся  в  его  распоряжении  материалом,  не
стремясь  "остаться  в  стороне"  при  его  анализе.
Исследование  пронизано  общим  авторским  замыс¬
лом,  а  историк  проявляет  не  только  возможности
бесстрастного  аналитика,  но  и  качества  эмоцио¬
нального  критика  давно  прошедших  событий,
стремящегося  к  познанию  истины.
 В.А.  Невежии,  доктор  исторических  наук
(Институт  российской  истории  РАН)
 202

В.А.  ДУНАЕВСКИЙ.  ПЕДАГОГ,  УЧЕНЫЙ,  СОЛДАТ.  К  80-летию  со  дня
рождения.  М.:  Российский  университет  дружбы  народов,  2000.  292  с.  Тир.  250
 Отечественная  историческая  литература  попол¬
нилась  сборником  воспоминаний  и  работ  родных,
друзей  и  учеников  известного  российского  историка
Владимира  Ароновича  Дунаевского.  Имя  этого  ода¬
ренного  исследователя  и  энергичного  организатора
науки,  одного  из  создателей  Научного  совета
"История  исторической  науки"  Отделения  истории
АН  СССР  хорошо  известно  не  только  многим
поколениям  историков  нашей  страны,  по  и  зару¬
бежным  ученым.
 Сборнику  предпослано  вводное  слово  профессо¬
ра  Московского  государственного  открытого  педа¬
гогического  университета  И.Г.  Жирякова,  кото¬
рый  в  емкой  и  лаконичной  форме  рисует  образ
В.А.  Дунаевского,  в  течение  последних  десяти  лет
жизни  работавшего  в  этом  университете  и  сумев¬
шего  за  это  время  создать  там  собственную  науч¬
ную  школу.  Пишет  автор  и  о  человеческих  ка¬
чествах  Владимира  Ароновича,  которого  отличали
не  только  принципиальность  и  безукоризненная
честность,  но  и  удивительная  доброта  и  щедрость
души.
 Сборник  состоит  из  нескольких  разделов.  В  пер¬
вом  опубликовано  несколько  работ  самого  В.А.  Ду¬
наевского,  в  том  числе  статья,  в  которой  анализи¬
руется  деятельность  указанного  Научного  совета.
Представляется,  что  в  наши  дни,  когда  связи  между
различными  научными  и  учебными  учреждениями  в
столице  и  на  периферии  оказались  в  значительной
степени  нарушенными,  когда  молодые  поколения
историков  все  меньше  знают  о  трудах  своих  пред¬
шественников,  размышления  В.А.  Дунаевского  о
собственном  опыте  историографической  работы
должны  быть  востребованы  научной  общественно¬
стью.  Здесь  же  помещена  его  статья  "Фельдмаршал
князь  М.И.  Голенищев-Кутузов  в  социокультурном
контексте",  а  также  небольшой,  по-человечески
трогательный  очерк  "О  том,  что  незабываемо",
повествующий  о  пережитых  автором  тяготах  вой¬
ны,  об  участии  его  в  боях  под  Вязьмой  и  в
Запорожье.
 Следующий  раздел  книги  состоит  из  воспоми¬
наний  о  В.А.  Дунаевском.  Нельзя  без  волнения  чи¬
тать  статью  его  жены  и  преданного  друга,  доктора
исторических  наук  Е.В.  Чистяковой,  в  которой
рассказывается  об  участии  Владимира  Ароновича  в
Великой  Отечественной  войне,  о  возвращении  его  с
фронта  после  тяжелейшего  ранения,  о  первых  его
шагах  как  историка  и  педагога,  наконец,  о  его
совместной  работе  с  академиком  М.В.  Нечкиной.  В
очерке  Б.Г.  Могильницкого  (Томск)  говорится  о
деятельности  Научного  совета  по  истории  истори¬
ческой  науки,  удачный  выбор  руководства  кото¬
рого,  по  мнению  автора,  и  обеспечил  высокую
эффективность  его  работы.  М.В.  Нечкина  опреде¬
 ляла  стратегическую  линию  исследований,  вся  же
организационная  работа  легла  на  плечи  В.А.  Ду¬
наевского.  Благодаря  этому  деятельность  совета
быстро  вышла  за  узкие  академические  рамки  и
приобрела  поистине  всесоюзный  размах.  В  резуль¬
тате,  в  частности,  историография  отечественной  и
всеобщей  истории  вошла  в  учебные  планы  уни¬
верситетов  и  педагогических  институтов.  Отно¬
шения  В.А.  Дунаевского  с  представителями  регио¬
нальных  советов  были  основаны,  по  словам
Б.Г.  Могильницкого,  "на  чувстве  подлинного  ува¬
жения  и  доверия"  (с.  86).  Педагогическая  и  научная
деятельность  В.А.  Дунаевского  в  Воронежском
университете  освещена  в  воспоминаниях  Н.Т.  Са-
прановой.  Отметим  также  очерки  И.Г.  Серегиной
"В.А.  Дунаевский  и  Тверской  государственный
университет"  и  А.Н.  Горяйнова  "Слово  о  старшем
коллеге".
 В  третий  раздел  сборника  вошли  статьи  по
историографии,  а  также  по  истории  антинаполео-
новских  войн.  В  исследовании  Ю.Н.  Девятова
(Тверь)  "Биоисториография  в  системе  отечествен¬
ной  исторической  науки:  история  жанра"  анализи¬
руются  различные  этапы  становления  биографи¬
ческого  направления  в  исторических  исследованиях.
К  сожалению,  автор  не  уделил  внимания  работам
самого  В.А.  Дунаевского,  создавшего,  как  известно,
галерею  портретов  отечественных  историков  XX  в.
Интересны  статьи  В.Л.  Керова  "Граф  Морис-
Август  Беневский  в  российской  историографии"  и
М.Н.  Бацера  "Проблема  человека  и  уравнительные
утопии".  В  этом  же  разделе  помещена  статья  уче¬
ника  В.А.  Дунаевского  С.А.  Малышкина  "Создание
 A. 	И.  Михайловским-Данилевским  истории  Загра¬
ничного  похода  1813  г.".  В  работе,  которая  тема¬
тически  примыкает  к  исследованию  Дунаевского
"Битва  народов  под  Лейпцигом",  автор  на  основе
архивных  данных  сумел  детально  воссоздать  про¬
цесс  написания  этого  труда  крупного  дореволю¬
ционного  военного  историка.  Информативна  пуб¬
ликация  А.А.  Орлова  -  еще  одного  ученика  Ду¬
наевского  -  "Россия  и  Англия  в  1815-1817  гг.:  от
союза  к  охлаждению".  Замыкает  сборник  статья
 B. 	Ю.  Мартыновича  "Польская  политика  России  в
период  Венского  конгресса  (1814-1815)".
 Несомненно,  полезными  для  читателей  будут
списки  научных  трудов  В.А.  Дунаевского  и  публи¬
каций  о  нем,  помещенные  в  конце  книги.  В  за¬
ключение  хотелось  бы  выразить  надежду,  что  будут
изданы  и  читавшиеся  Владимиром  Ароновичем
лекции  по  различным  проблемам  отечественной  и
всеобщей  истории.
 Ф.А.  Молок,  кандидат  исторических  наук
 (Москва)
 203

ИСТОРИОГРАФИЯ  ИМПЕРСКОЙ  РОССИИ:  история  как  профессия  и  написание
истории  в  многонациональном  государстве.  Нью-Йорк;  Лондон,  1999.  522  с.*
 Англоязычным  студентам  сделан  научный
подарок,  отражающий  все  уровни  развития  мировой
историографии.  Рецензируемое  издание  состоит  из
5  разделов:  первый  -  историко-методологический,  в
котором  исследуются  различные  направления  в
российской  историографии,  содержатся  и  статьи  об
отдельных  историках;  второй  посвящен  украинской
историографической  традиции;  третий  -  еврейской
и  среднеазиатской,  а  четвертый  содержит  эссе  М.
Раева  о  возможности  рождения  новой  парадигмы  в
исторической  науке  и  статью  М.  Хильдермайера  о
новейших  методологических  изысканиях  на  Западе.
 Томас  Сандерс,  работавший  вместе  с  Эрнестом
Такером  над  книгой  "Война  на  Кавказе:  русский  и
чеченский  взгляды",  отошел  от  публицистики  и
попытался  во  введении  обобщить  фактический
материал,  изложенный  в  рецензируемом  труде.  Он
(при  согласии  Раева  и  Эммонса)  предлагает  рас¬
сматривать  эволюцию  досталинской  историо¬
графии,  начиная  с  XVIII  в.,  как  функцию  двух
параллельных  процессов.  Первый  -  постепенная
европеизация  методов  исторического  исследования,
интерпретации  и  исторического  образования.
Второй  -  неуклонное  отчуждение  академических
историков  от  поддерживающего  их  правительства  и
от  других  групп  населения,  точку  зрения  которых
на  историю  отражали  неакадемические  историки,
ограниченные  царской  цензурой  (с.  3).  Ил¬
люстрируя  эту  трансформацию,  автор  предисловия
сравнивает  контакты  Н.М.  Карамзина  с  властью  с
взаимоотношениями  иудеев  с  Яхве  (описанные  в
книге  Иова),  а  С.М.  Соловьева  -  со  святым  Павлом,
который  институционализировал  основы  новой
"веры"  -  отказ  от  литературной  модели  исто¬
риографии  и  выведение  созданных  им  профессио¬
нальных  принципов  из-под  власти  государства
(с.  4-5).  Основой  сравнения  Карамзина  с  иудеями
является  его  соглашение  с  властью,  основанное  на
взаимных  обязательствах,  хотя  такая  ситуация
достаточно  типична  для  взаимоотношений  любой
науки  и  любого  государства  (на  разных  уровнях
и  в  разной  степени,  естественно).  Ведь  вступают
же  американские  и  российские  профессора
в  те  же  отношения  с  государством  на  совре¬
менном  этапе,  получая  зарплату  из  госбюджета  и
отдавая  взамен  свои  рукописи  по  российской
истории?
 Тема  европеизации  исторической  науки  в  Рос¬
сии  и,  в  частности,  становления  отечественной
историографии  под  влиянием  Миллера,  Байера
и  Шлецера  (а  позднее  и  французской  школы)
проходит  через  весь  сборник  статей  и  напоми¬
нает  известную  легенду  о  приглашении  Рюрика
с  братьями  для  установления  государственности
на  Руси.  Говорить  о  европеизации  российской
историографии,  конечно,  можно,  если  выбрать
 достаточно  высокий  уровень  обобщения.  Можно
проследить  также  и  воздействие  на  нее  азиатских
традиций.  Одновременно  с  этим  следует  признать
и  правомерность  постановки  вопроса  о  "евро¬
пеизации"  английской,  французской  и  немецкой
исторической  науки.  На  более  низком  уровне
обобщений  нужно  говорить  более  конкретно  о
влиянии  "немецкой"  (или  еще  уже  -  Геттингенской),
"южнофранцузской"  и  других  школ  на  отдельные
сегменты  российского  научного  поля.  Но  этого  в
книге  нет,  так  как  подобное  исследование  требует
сложнейшей  работы.  Поскольку  же  вопросы  о  том,
что  такое  Европа  и  европейская  наука  и  есть  ли
кардинальные  отличия  российской  науки  от  евро¬
пейской,  остаются  в  сборнике  "за  обложкой",  то  и
все  рассуждения  о  "европеизации"  чего  бы  то  ни
было  в  значительной  мере  теряют  смысл.
 Вернемся  к  изложению  статьи  Сандерса.  Раз¬
витие  профессиональных  навыков  историков  и  от¬
каз  от  широких  концепций,  а  также  усложнение
языка  исторического  повествования  привели  к
созданию  замкнутого  исторического  образования  и
повествования,  отражающих  идеи  изолированной
от  общества  элиты.  Этому  способствовали  также
классовые  и  этнические  различия  в  империи  и
господство  позитивизма.  Т.  Сандерс,  используя
терминологию  Вл.  Вейдле  из  книги  "Россия:
отсутствующая  и  присутствующая"  (1952),  рассуж¬
дает  о  разрывах  между  горизонтальной  народной
культурой  и  вертикальной  культурой  научной
элиты.  Все  это  не  дало  историкам  возможности
создать  чувство  национального  самоопределения  в
российском  масштабе.  Отказ  от  позитивизма  и
приближение  к  школе  Анналов  могли  бы,  по
мнению  Сандерса,  приблизить  историков  к  народу,
что  спасло  бы  ситуацию,  но  этого  не  произошло.
Итогом  стала  революция  1917  г.  (с.  6)  -  тезис,
прямо  скажем,  спорный.  Вероятно,  необходимо
определить  специфику  "горизонтальной"  и  "верти¬
кальной"  культур,  типы  и  "этажи"  их  мифологизма
в  различных  регионах  России,  чтобы  понять,  что  ни
столичные  историки,  ни  провинциальные  ученые
на  Украине  или  в  Средней  Азии  не  ставили  перед
собой  цель  выразить  интересы  всех  социальных  и
этнических  групп  огромной  империи.  Между  тем
рефлексии  историков  во  время  революции  1917  г.  и
по  поводу  нее,  несмотря  на  различие  взглядов
Готье,  Богословского,  Платонова  и  Покровского,
только  по  форме  и  уровню  отличаются  от  про¬
явлений  народной  культуры  и  национального
самосознания,  которое  и  без  их  участия  было  за
десять  веков  сцементировано  провиденциализмом  и
чувственным  восприятием  исторического  процесса.
И  когда  Т.  Сандерс  говорит  о  том,  что  доре¬
волюционная  историографическая  традиция  вышла
из  подполья  в  современной  России  (с.  12),  то  это
 204

произошло  потому,  что  она  есть  плоть  от  плоти
народного  самосознания  и  мифотворчества.  Можно
не  замечать  опять-таки  очень  высокого  уровня
обобщения  в  таком  понятии,  как  "дореволюционная
традиция",  но  неточности,  которые  этот  уровень
рождает,  множатся  на  протяжении  книги  в
геометрической  прогрессии.  Говорить,  что  вся
дореволюционная  традиция  находилась  в  подполье
до  1991  г.,  смешно  (нужно  не  замечать  изменения
ситуации  в  1934  г.,  советские  издания  Ключевского,
Карамзина  и  Соловьева  и  т.п.).  Дифференциация
исторической  науки  на  "монархическую"  и  "ли¬
беральную"  рушит  конструкции  Сандерса.  Можно
задаться,  например,  вопросами:  монархическая
историография  -  это  явление  народной  го¬
ризонтальной  культуры  или  же  вертикальная
культура  элиты,  и  как  соотносится  монархизм
неграмотных  крестьян  с  этой  историографией?
На  эти  вопросы  ответа  в  статье  Сандерса
нет.
 В  статье  профессора  университета  Нью-Йорка  и
автора  монографии  о  С.С.  Уварове  Синтии  Вит¬
такер  "Идея  самодержавия  у  российских  историков
XVIII  в."  рассматриваются  три  модели  интер¬
претации  самодержавия:  династическая  (Манкиев,
Ломоносов  и  др.),  эмпирическая  (Татищев)  и
недеспотическая  (Щербатов,  Болтин).  Статья
привлекает  внимание  не  только  интерпретацией,  но
и  введением  в  научный  оборот  ряда  архивных
материалов  XVIII  в.  Утверждение,  что  не¬
посредственными  предшественниками  названных
выше  историков  были  монахи-летописцы  (с.  18),
основано  на  игнорировании  общего  для  Европы  и
России  явления  -  системы  мышления  "Нового
времени",  барокко,  приведшего  к  становлению
исторической  мысли  в  России  еще  во  второй
половине  XVII  в.1
 Алиссон  Катцев,  рассматривая  Россию  как  часть
Европы,  подчеркивает  одинаковую  (там  и  там)  роль
государства  в  формировании  профессии  историков
и  в  развитии  исторического  знания,  что  не  мешало
профессиональной  автономизации  последнего.  Этот
тезис  стал  центральным  в  ее  статье  о  размыш¬
лениях  М.Т.  Каченовского  над  профессией  ис¬
торика.  Лектор  Стэнфордского  университета
смогла  не  только  расшифровать  авторство
журнальных  статей  главы  скептической  школы,  но
и  (в  отличие  от  российских  историков)  найти
интересный  архивный  материал.  Это  очень  ценно,
так  как  прежде  считалось,  что  ни  одной  рукописи
Каченовского  не  сохранилось.
 Статья  о  происхождении,  эволюции  и  со¬
циальной  функции  защиты  диссертаций  как
культурного  института  принадлежит  перу  Томаса
Сандерса.  Он  рассматривает  академическую  про¬
фессорскую  субкультуру  как  пример  формирования
автономной  сферы  социального  поведения  вне
правительства.  Последнее  использовало  публичный
диспут  для  внедрения  в  высшие  слои  общества
культурных  норм,  отвечающих  образцу  европейс¬
 кой  державы  (с.  87).  Между  тем  эти  диспуты,  как  и
салоны  XVIII  в.,  и  кружки  первой  половины  XIX  в.,
превратились  в  некий  общественный  ритуал,
пример  независимой  активности  социальной  сферы.
Основные  положения  статьи  Сандерса  мало  чем
отличаются  от  выводов  и  наблюдений  Д.Г.  Горина  о
"профессорской  культуре"  XIX-XX  вв.2  Несмотря
на  это,  собранный  и  систематизированный
Сандерсом  материал  будет  интересен  не  только
историкам,  но  и  социальным  психологам  и
политологам.
 Профессор  университета  Нотр-Дам  Г.  Хамбург,
автор  книги  о  Б.Н.  Чичерине,  посвятил  свою
статью  "государственной  (юридической)  школе".
На  его  взгляд,  данный  термин  не  выдерживает
критики,  так  как  является  плодом  не  только
политической  борьбы  в  России,  но  и  историо¬
графического  мифа:  взгляды  историков  этого
направления  не  являются  идентичными,  а  сами
ученые  не  воспринимали  себя  членами  единой
группы  (с.  98,  111).  Вместо  привычного  нам
термина  профессор  предлагает  два  других:  это
"политическая  история"  (контрастирующая  с  "ди¬
настической  историей"  XVIII  в.)  и  "либеральное
течение",  отражающее  не  столько  партийные
пристрастия,  сколько  широкий  спектр  интеллек¬
туальных  ценностей.  Анна  Сильяк,  редактор
Гарвардского  журнала  "Исследования  по  холодной
войне",  в  статье  о  С.М.  Соловьеве  также  пытается
доказать  несостоятельность  попытки  объединить
позитивизм  "государственника  и  юриста"  Соловьева
с  его  религиозностью,  консерватизмом  и  нацио¬
нализмом.  По  ее  мнению,  представления  Соловьева
о  прогрессе  и  науке  опирались  на  его  религиоз¬
ность,  а  методы  позитивизма  использовались  им  до
того,  как  он  осознал  пагубность  материалис¬
тической  направленности  этого  направления
(с.  234).  Сама  по  себе  постановка  вопроса  в  двух
этих  статьях  интересна,  но  если  сравнивать  не
оценки  историков  (которые  действительно  раз¬
личны),  а  исходные  научные  принципы  в  понимании
исторического  процесса  как  смены  политико¬
юридических  форм  и  методы  исследования  (единые
в  рамках  перехода  от  гегельянства  к  юридическому
позитивизму),  то  перед  нами  будет  все  же  единое
научное  направление3.
 Профессор  Стэнфордского  университета  Теренс
Эммонс  представил  две  статьи:  об  учениках
В.О.  Ключевского  (с  признанием  их  вклада  в  евро¬
пейскую  историографию)  и  о  П.Н.  Милюкове.
В  последней  работе  рассматриваются  взгляды
известного  либерального  историка  на  проблему
"особого  пути"  России  в  спорах  славянофилов  и
западников  (а  позднее  народников  и  марксистов).
Эммонс  подчеркивает,  что  Милюков  отказался  от
полемической  дихотомии  "Россия-Европа",  считая
Россию  восточной  частью  Европы,  которая  при¬
обрела  определенные  особенности  под  воздейст¬
вием  Азии  (с.  184).  Этот  тезис  Милюкова,  по
мнению  Эммонса,  "заслуживает  того,  чтобы  быть
 205

услышанным  в  тех  спорах,  которые  идут  в  се¬
годняшней  России"  (с.  185).  Призыв  американского
профессора  должен  быть  услышан  и  его
американскими  коллегами,  так  как  общий  пафос
рецензируемой  книги,  тот  высокий  уровень
обобщения  и  сама  постановка  вопроса  об
одностороннем  положительном  (просветительском)
влиянии  "единой  Европы"  на  историографию
многонациональной  России,  видимо,  некорректны.
Единственное  отличие  Милюкова  от  школы
Ключевского  заключается  в  том,  что  он  был
историком  идей,  духовной  культуры  России.  Этому
тезису  посвящена  статья  профессора  университета
Оклахомы  Милиссы  Стокдейл.  Она  указывает  на
то,  что  в  рамках  этой  школы  было  уделено  недо¬
статочно  внимания  незападной  культуре  (с.  282).
Данью  уважения  авторитету  Р.  Бёрнса  было  вклю¬
чение  в  сборник  его  статьи  о  Ключевском4.
 Приятно,  что  для  участия  в  книге  были  при¬
глашены  и  российские  ученые.  Б.В.  Ананьич  и
В.М.  Панеях  написали  о  Петербургской  школе
историков,  М.Г.  Вандалковская  -  статью  об
А.А.  Кизеветтере,  а  А.Н.  Цамутали  -  о  С.Ф.  Пла¬
тонове.  Эти  статьи  демонстрируют  не  только  иной,
чем  у  западных  коллег,  подход  к  историографии,  но
и  возможность  доброжелательного  диалога  о  ее
судьбе  в  рамках  совместного  учебного  пособия  для
американских  студентов.
 Несомненно  интересны  статьи  об  украинской  и
особенно  о  еврейской  и  среднеазиатской  исто¬
риографии.  Региональная  (этническая?)  истори¬
ческая  мысль  и  наука  рассматриваются  (в  контексте
всей  книги)  не  как  часть  российской,  а  как  мало
связанная  с  ней  и  оппозиционная  ей  другая
историография,  задавленная  в  1930-е  гг.  в  СССР  и
возрожденная  в  эпоху  перестройки.  Это  статьи  Т.
Примака  о  Костомарове,  Ф.  Сисина  о  Грушевском,
Б.  Клида  об  Антоновиче,  обзоры  3.  Когута  об
украинской  историографии  в  целом,  Б.  Натанса  о
российско-еврейской  историографии,  А.  Халиба  об
историческом  сознании  в  Средней  Азии.  Выделение
этнического  фактора  в  качестве  определяющего
историографическое  лицо  науки  возможно,  но  го¬
ворить  о  какой-то  "другой"  историографии  значит,
видимо,  создавать  некие  миражи.  К  какой,  на¬
пример,  историографии  нужно  отнести  Е.В.  Тарле  -
к  еврейской  или  к  российской?  Перечисление  имен
можно  продолжить.  В  связи  с  этим  напрашивается  и
более  общий  вопрос:  возможно  ли  было  в  царской
России  при  наличии  250  этнических  групп  создание
250  исторических  наук?
 Интересны  и  показательны  размышления
Марка  Раева  о  судьбах  исторической  науки  в
России.  Он  справедливо  указывает  на  то,  что
история  государства  заняла  центральное  место  в
наборе  референтов  исторического  знания  не  только
до  1917  г.,  но  и  в  советскую  эпоху.  Далее  следует
список  лакун,  которые  были  свойственны  рос¬
сийской  исторической  науке,  игнорировавшей
дипломатическую  и  военную  историю,  историю
 Церкви  и  т.д.  (с.  482,  483).  Упрек  этот  отчасти
справедлив,  но  не  оправдан,  поскольку  практически
полностью  закрытые  архивы  Синода,  МИД  и
других  ведомств  не  позволяли  историкам  зани¬
маться  разработкой  этих  тем.  Можно,  конечно,
упрекать  заключенного,  что  он  не  ходит  в  театры,
не  посещает  бассейн  и  казино  и  не  работает  в
архивах,  но  для  этого  нужно  упорно  не  замечать,
что  он  заключенный.  Если  историки  находились  на
службе  у  государства  (о  чем  собственно  и  говорится
в  каждой  статье  сборника),  то  стоит  ли  удивляться,
что  они  выполняли  государственный  заказ?  Это  же
относится  и  к  замечанию  Раева  об  игнориро¬
вании  многонациональных  и  многокультурных
особенностей  империи,  отказе  от  изучения  угне-
теного  крестьянства  и  других  классов  империи
(с.  482,  484).
 Вряд  ли  можно  согласиться  и  с  утверждением
Раева,  что  в  дореволюционной  России  не  было
историй  отдельных  регионов  (в  качестве  исклю¬
чения  Раев  называет  работы  о  Польско-литовском
государстве,  "татарских  государствах,  возникших  на
территории  Золотой  Орды"  и  деятельность  Косто¬
марова).  Можно  упомянуть,  кроме  этого,  книги
В.С.  Борзаковского  "История  Тверского  княжест¬
ва"  (1876),  Г.М.  Веселовского  "Исторический  очерк
г.  Воронежа.  1586-1886"  (1886)  и  др.  Огромное  зна¬
чение  в  развитии  краеведения  сыграли  и  губернские
ученые  архивные  комиссии,  созданные  после  1884  г.
в  41  губернии.  Не  только  писатели,  учителя  и  жур¬
налисты,  не  только  историки-любители,  но  и
профессиональные  историки,  выпускники  Мос¬
ковскою,  Казанского,  Петербургского,  Дерптского
университетов  работали  в  провинции,  изучали  и
писали  ее  историю,  участвовали  в  археологических
раскопках,  издавали  статьи  и  книги.  То  что  эти  ра¬
боты  не  известны  на  западе  сегодня  -  несомненный
пробел  не  дореволюционной,  а  современной
российской  историографии.  Это  же  относится  и  к
замечанию  профессора  Колумбийского  универси¬
тета  о  мнимой  скудости  книг  и  статей  биогра¬
фического  жанра  в  XIX  в.  В  конце  эссе  Раев
советует  бывшим  советским  историкам  побольше
писать  в  духе  американских  традиций.
 Замыкает  парад  статей  работа  профессора
Геттингенского  университета  Манфреда  Хиль-
дермайера  -  автора  учебника  "История  СССР.
1917-1991  гг."  (1998).  Его  эссе  называется  "Русская
история  на  повороте  (заметки  из  благоже¬
лательного  далека)".  Он  выделяет  две  основные
новые  сферы  исследования  и  методологические
ориентации:  история  женщин  и  история  культуры,
сознания,  ментальности.  Однако  следует  заметить,
что  идеи  постмодернизма,  семиотики,  лингвисти¬
ческой  философии  несут  в  себе  не  только  неко¬
торый  положительный  заряд  (который  может
позволить  историку  по-новому  рассмотреть  как  уже
исследованные  проблемы  и  явления,  так  и  совер¬
шенно  новые),  но  и  таят  в  себе  определенную
опасность.  Она  заключается  в  том,  что  сознание
 206

определенных  групп  населения,  представления  о
жизни  и  идеалы  какого-то  одного  слоя  общества
могут  быть  восприняты  как  объективная  реаль¬
ность  и  привести  к  утрате  критериев  общей  интер¬
претации  исторического  процесса  (с.  494,  497,  498).
Между  тем  только  "объективная"  и  "субъективная"
реальности  вместе  образуют  "целостную"  реаль¬
ность.  При  всей  бессмысленности  замены  понятия
"общество"  термином  "культура"  отказываться  от
новых  подходов  и  объектов  изучения  не  следует.
Эссе  одного  из  ведущих  историков  Европы  Хиль-
дермайера  будет  интересно  российскому  читателю
не  только  взвешенным,  спокойным  подходом,
но  и  примечаниями,  в  которых  наши  историки
могут  найти  указания  на  современную  зарубежную
литературу  по  поднятым  в  эссе  Хильдермайера
вопросам.
 Рецензируемая  книга  уже  получила  достаточно
высокую  оценку  на  Западе,  хотя  один  из
преподавателей  университета  Лидза  Саймон
Диксон,  например,  неоднозначно  оценил  качество
опубликованных  в  ней  статей.  Он  заметил,  в
частности,  что  Карамзин  в  этом  "учебнике"
выступает  как  "призрак  на  пиру",  поскольку,  кроме
него,  забыты  представители  пушкинского  поко¬
ления,  которые  много  сделали  для  того,  чтобы
сохранить  народную  историю  в  мемуарах  и
анекдотах.  Народная  история  и  историческая
литература  также  вынесены  за  рамки  исследования,
хотя  без  них  нельзя  понять,  "почему  русские  были
так  поглощены  своим  прошлым"5.  Можно  со¬
гласиться  с  английским  рецензентом,  можно
продолжать  список  похвал  и  претензий  к  авторам
рецензируемой  книги,  но  ее  ценность  для
российских  читателей  от  этого  меньше  не  станет.
 Будем  надеяться,  что  и  в  России  будут  появляться
такие  сборники  статей,  в  которых  молодые  авторы,
наравне  с  маститыми  и  признанными  учеными,
предложат  свои  трактовки  творчества  известных
и  неизвестных  Западу  историков  России.
 М.В.  Зеленое,  кандидат  исторических  наук
(Волго-Вятская  академия  госслужбы)
 М.В.  Масловский,  кандидат  социологических  наук
 (Нижнегородский  государственный  университет)
 Примечания
 *  Historiography  of  Imperial  Russia:  the  profession
and  writting  of  history  in  a  multinational  state.  Ed.  by  Th.
Sanders.  M.E.  Sharpe,  Inc.  Armonk.  New  York;  London,
1999.
 1 	См.,  напр.:  Богданов  А.П.  Летописец  и
историк  конца  XVII  века.  Очерки  исторической
мысли  "переходного  времени".  М.,  1994.
 2 	См.:  Горин  Д.Г.  К  вопросу  о  "про¬
фессорской  культуре"  России  XIX  -  начала  XX  в.  //
Отечественная  культура  и  историческая  наука
XVIII-XX  веков.  Сб.  ст.  Брянск,  1996.  С.  42-51.
Автор  указывает,  что  впервые  данный  вопрос  был
поставлен  в  1978  г.  В.К.  Кантором.
 3 	См.:  Иллерицкая  Н.В.  Историко¬
юридическое  направление  в  русской  историографии
второй  половины  XIX  в.  М.,  1998.
 4 	Поскольку  мы  уже  писали  о  взглядах
Р.Ф.  Бёрнса  на  Ключевского,  то  в  данной  рецензии
мы  только  упоминаем  его  статью.  См.:  Отечест¬
венная  история.  1999.  №  1.
 5 	Europe-Asia  Studies.  1999.  Vol.  51.  №  8.  Р.  1504.
 207

Письмо  в  редакцию
 О  СЛЕДСТВЕННОМ  ДЕЛЕ  Б.Д.  ГРЕКОВА.
1930-1931  гг.
 Долгое  время  сведения  об  "Академическом  деле"  1929-1931  гг.  находились  в  зоне  абсолютной  сек¬
ретности.  Лишь  на  рубеже  1980-1990-х  гг.  оно  становится  объектом  изучения.  Но  полного  представления  о
масштабах  дела  не  было,  так  как  к  следственным  материалам,  хранящимся  в  архиве  Управления  ФСБ  РФ
по  С-Петербургу  и  области,  исследователей  не  допускали.  Только  в  1993  г.  Библиотека  Российской  ака¬
демии  наук  издала  первый  выпуск  публикации  материалов,  включивший  все  следственное  дело  академика
С.Ф.  Платонова,  которому  "сценаристы"  из  высшего  партийного  аппарата  и  ОГПУ  отвели  роль  главы
никогда  не  существовавшей  антисоветской  контрреволюционной  организации  "Всенародной  союз  борьбы
за  возрождение  свободной  России",  якобы  стремившейся  восстановить  "монархический  образ  правления",
реставрировать  "помещичье-капиталистический  строй",  организовать  интервенцию  стран  Запада1.  В  1998  г.
вышел  в  свет  второй  выпуск  этого  издания,  содержащий  следственное  дело  академика  Е.В.  Тарле,  отне¬
сенного,  наряду  с  С.Ф.  Платоновым,  к  "руководящему  ядру"  "организации"2.  В  предисловиях  Б.В.  Ананьича,
В.М.  Панеяха,  А.Н.  Цамутали  к  обоим  выпускам  "Академического  дела",  а  также  в  ряде  статей3  было
охарактеризовано  это  дело,  по  которому  "тройками"  ОГПУ  были  вынесены  приговоры  (расстрелы,
содержание  в  концлагерях,  ссылка)  115  подследственным,  проанализированы  методы  принуждения  к  са¬
мооговорам  и  способы  фабрикации  обвинения.  Удалось  также  с  опорой  на  документы  показать  роль  выс¬
шего  руководства  страны  и  лично  Сталина  не  только  в  инициировании  дела,  но  и  в  составлении  руководя¬
щих  директив  для  ОГПУ,  которое  непосредственно  его  разрабатывало.
 Кроме  Ленинграда,  где  велось  основное  следствие  и  куда  были  этапированы  некоторые  крупные  мос¬
ковские  историки,  органами  ОГПУ  были  вынесены  бессудные  приговоры  и  в  Москве  -  за  якобы  принад¬
лежность  к  мифическому  "Московскому  центру"  "Всенародного  союза  борьбы  за  возрождение  свободной
России".  По  этому  делу  привлекались  еще  две  группы  лиц:  14  подследственных,  в  отношении  которых  было
принято  решение  рассматривать  их  "антисоветскую  деятельность"  как  независимую  от  "Всенародного
союза  борьбы  за  возрождение  свободной  России",  и  приказывалось  завести  на  них  самостоятельные  следст¬
венные  производства,  а  также  те,  в  отношении  которых  дело  было  прекращено4.
 Среди  последних  оказался  и  Б.Д.  Греков.  Н.А.  Горская,  ссылаясь  на  мое  устное  сообщение,  отметила,
что  его  следственное  дело  "пока  в  архивах  не  обнаружили"  и  оно,  "очевидно,  было  выделено  в  отдельное
производство"5.  Это  не  вполне  точно.  В  предисловии  к  вып.  1  издания  "Академического  дела"  говорится,
что  следствие  по  делу  Б.Д.  Грекова  велось  первоначально  вместе  с  другими  делами,  а  затем,  после  принятия
решения  об  освобождении  его  из-под  стражи,  оно  было  объединено  с  другими  аналогичными  делами.
Конечно,  ошибочно  считать,  что  какое-либо  следственное  дело  может  быть  не  обнаружено  в  архивах  ФСБ.
Дело  в  том,  что  лишь  недавно  я  получил  возможность  ознакомиться  с  ним.
 Б.Д.  Греков  был  задержан  по  делу  №  1803  («Дело  по  обвинению  гр.  Платонова  С.Ф.,  Рождествен¬
ского  С.В.  и  др.  по  ст.  58-  4,  5,  6,  10  и  11  "Всенародный  союз  борьбы  за  возрождение  свободной  России"»
6  сентября  1930  г.6)  в  результате  обыска  и  по  подозрению  "в  том,  что  он  является  членом  контр¬
революционной  монархической  организации,  возглавляемой  акад.  С.Ф.  Платоновым".  Обыск  и  задержание
были  произведены  уполномоченным  ОГПУ  А.М.  Алексеевым  по  адресу:  Ленинград,  ул.  Халтурина,  д.  17,
кв.  37.В  протоколе  обыска  отмечено,  что  было  "взято:  две  записные  книжки,  фотокарточки".
 В  анкете  "арестованных  и  задержанных"  Б.Д.  Греков,  отвечая  на  стандартные  вопросы,  назвал  свою
специализацию  -  "история  и  вспомогательные  исторические  дисциплины",  перечислил  учреждения,  в  кото¬
рых  работал  до  ареста,  в  том  числе  Пермский  и  Таврический  университеты  (профессор),  и  указал  "место
жительства  перед  арестом:  Озерный  пер.,  2,  кв.  24".
 Первый  (и  оказавшийся  единственным  формально  зафиксированным)  допрос  был  проведен  в  день
ареста.  Б.Д.  Греков  сообщил,  что  он  женат  и  имеет  двоих  детей  и  сразу  же  заявил,  что  "сочувствует
советской  власти".  Перечисляя  учреждения,  в  которых  работал  после  1917  г.,  и  должности,  занимаемые  в
них,  Б.Д.  Греков  отметил,  что  в  1918-1920  гг.  "был  профессором  Таврического  университета  (а  также  орга¬
низатором  и  первым  заведующим  Центрархива  в  Крыму)",  в  "Крыму  очутился  отрезанным  (попал  туда  для
летнего  отдыха),  с  1920  г.  в  Ленинграде".
 208

В  1920-х  гг.,  как  зафиксировано  в  протоколе  допроса,  Б.Д.  Греков  работал  в  Археографической
комиссии  (помощником  ученого  секретаря),  в  1930  г.  стал  ее  ученым  секретарем,  одновременно  по
совместительству  преподавал  в  Ленинградском  университете  и  в  Комакадемии.  "С  1924  или  1925  г.
был  приглашен  (М.М.  Цвибаком)  в  Ленинградское  отделение  Центрархива".  В  1929-30  гг.  (осенью)
Б.Д.  Греков  "получил  приглашение  заменить  умершего  проф.  Преснякова  по  преподаванию  в  Институте
красной  профессуры,  но  ввиду  перегруженности  не  мог  взять  этой  работы".  Из  Центрархива
Б.Д.  Греков  ушел  в  1929  г.  "по  перегруженности  работой"  и  "месяц  спустя  после  получения  приглашения"
от  Института  красной  профессуры  "написал  М.Н.  Покровскому  о  появившейся  возможности  принять
предположение",  однако  "получил  ответ,  что  работа"  ему  "будет  предоставлена  после  преобразования
Академии  наук"8.
 Через  неполные  пять  недель,  11  октября  1930  г.,  уполномоченный  Секретного  отдела  Полномочного
представительства  ОГПУ  в  Ленинградском  военном  округе  Г.  Алдошин  подписал  постановление  о  "мере
пресечения":  "...Рассмотрев  дело  о  гр.  Грекове  Борисе  Дмитриевиче  по  обвинению  его  в  преступлении,
предусмотренном  ст.  58  п.  10,  11  УК,  обсудив  вопрос  в  порядке  ст.  ст.  114  и  115  Уголовно-процессуального
кодекса  об  избрании  (изменении)  меры  пресечения  способов  уклонения  от  суда  и  следствия  и  приняв  во
внимание,  что  нахождение  на  свободе  не  может  повлиять  на  ход  следствия,  постановил:  мерой  пресечения
способов  уклонения  от  следствия  и  суда  гр.  Грекова  Бориса  Дмитриевича  освободить  из-под  стражи  под
подписку  о  невыезде"9.
 А  7  февраля  1931  г.,  накануне  вынесения  первых  приговоров  по  "Академическому  делу",  подписки  о  не¬
выезде  из  Ленинграда,  данные  Б.Д.  Грековым,  А.А.  Введенским,  Ю.Г.  Оксманом,  В.И.  Срезневским,
А.А.  Шиловым  и  другими  подследственными  (всего  24  человека),  были  аннулированы.  Была  возвращена  и
изъятая  у  них  при  обыске  личная  переписка10.  Это  постановление  было  10  июля  1931  г.  почему-то
продублировано,  а  в  число  освобожденных  оказались  включенными  еще  19  подследственных  (всего
43  человека),  в  том  числе  А.Ю.  Якубовский.
 Состав  этой  группы  был  весьма  неоднородным.  Кроме  перечисленных  выше  известных  ученых,  в  числе
арестованных  по  "Академическому  делу",  а  затем  освобожденных,  были  портной-кустарь,  секретарь
проектного  отдела  Гидротехстроя,  пенсионерка,  служащий  акционерного  общества  "Международная
книга",  сотрудник  Византийской  комиссии  Академии  наук  (В.М.  Бузни),  наблюдатель  на  станции  защиты
растений,  научный  сотрудник  Института  цветных  металлов  и  другие.
 Возвращаясь  к  следственному  делу  Б.Д.  Грекова,  уместно  задаться  двумя  вопросами:  почему  следо¬
ватели  ограничились  только  одним  допросом?  И  почему  он  не  был  включен  "сценаристами"  из  ОГПУ
в  число  членов  контрреволюционной  организации?
 Что  касается  первого,  то  следует  отметить,  что  во  время  следствия  по  "Академическому  делу"
(как  и  по  другим  сфабрикованным  делам)  отнюдь  не  все  следственные  действия  фиксировались  в
протоколах,  более  того,  некоторые  записи  допросов  уничтожались11.  Несомненно,  что  и  Б.Д.  Греков
подвергался  допросам,  незафиксированным  протоколами.  Трудно  представить,  что  не  шло  речи  о
его  пребывании  в  Крыму  и  приветствии  Врангеля  в  Симферополе  от  имени  университетских
профессоров12.  По  каким  причинам  эти  сведения  не  закреплены  формально  протоколами,  пока  ответить
невозможно.  Вполне  вероятно,  что  это  связано  с  ответом  на  второй  поставленный  нами  вопрос.
Н.А.  Горская  справедливо  обратила  внимание  на  собственноручные  показания  С.Ф.  Платонова  от
22  сентября  1930  г.,  который  в  предъявленном  ему  списке  из  80  лиц  должен  был  выделить  членов
"Всенародного  союза  борьбы  за  возрождение  свободной  России".  Под  №  43  значился  Б.Д.  Греков.  О  нем
С.Ф.  Платонов  написал:  "Талантливый  ученый,  имеет  хорошую  репутацию  среди  марксистов;  приглашался
по  смерти  проф.  Преснякова  в  Институт  красной  профессуры.  Противосоветского  настроения  не  имеет.  По
характеру  робок  и  удручен  житейскими  трудностями  в  семье.  В  "Союзе"  не  был.  Со  мной  в  большой
приязни"13.
 Нетрудно  заметить,  что  эти  показания  С.Ф.  Платонова  в  своей  содержательной  части  не  противоречат
показаниям  самого  Б.Д.  Грекова.  Что  же  касается  отмеченных  в  них  "трудностей  в  семье",  то,  вероятно,
имелась  в  виду  судьба  его  старшего  (внебрачного)  сына  Д.П.  Каллистова,  в  это  время  отбывавшего
наказание  в  одном  из  северных  концентрационных  лагерей  по  делу  "Космической  академии"14.  Однако,
разумеется,  одни  только  показания  С.Ф.  Платонова,  даже  и  совпадающие  с  показаниями  самого  Б.Д.  Гре¬
кова,  не  могли  служить  основанием  для  снятия  обвинений  с  привлеченного  по  "Академическому  делу".
Допустимо  предположить,  что  работа  в  Комакадемии,  сотрудничество  Б.Д.  Грекова  с  большевистскими  ис¬
ториками  М.Н.  Покровским  и  М.М.  Цвибаком  сыграли  основную  роль  в  принятии  этого  решения.  Не¬
сомненно,  что  фактическая  сторона  показаний  Б.Д.  Грекова,  касавшаяся  его  работы  в  коммунистических
учебных  заведениях  и  научных  учреждениях,  проверялась  органами  ОГПУ.  Нельзя  исключить  и  заступ¬
ничество  М.Н.  Покровского  и  М.М.  Цвибака,  особенно  в  связи  с  предназначавшейся  Б.Д.  Грекову  ролью  в
большевизируемой  Академии  наук,  что  вскоре  подтвердилось  фактом  головокружительной  его  карьеры
именно  в  Академии.
 209

Что  же  касается  причины,  по  которой  органы  ОГПУ  не  привлекли  Б.Д.  Грекова  к  ответственности
за  крымский  эпизод  его  биографии  -  ни  по  возвращении  в  Петроград  в  1920  г.,  ни  во  время  следствия
по  "Академическому  делу"  1930-1931  гг.,  то  этот  вопрос  остается  пока  открытым.  Возможно,
компрометирующий  в  глазах  власти  факт  должен  был  стать  своего  рода  дамокловым  мечом,  постоянно
висящим  над  ученым.
 В.М.  Панеях,  доктор  исторических  наук
(Санкт-Петербургский  филиал
Института  российской  истории  РАН)
 Примечания
 1 	Академическое  дело  1929-1931  гг.  Документы  и  материалы  следственного  дела,  сфабрикованного
ОГПУ.  Вып.  1.  Дело  по  обвинению  академика  С.Ф.  Платонова.  СПб.,  1993.
 2 	Академическое  дело  1929-1931  гт.  Документы  и  материалы  следственного  дела,  сфабрикованного
ОГПУ.  Вып.  2.  Дело  по  обвинению  академика  Е.В.  Тарле.  СПб.,  1998.
 3Ананьич  Б.В.,  Панеях  В.М.  Принудительное  "соавторство"  (К  выходу  в  свет  сборника
документов  "Академическое  дело  1929-1931  гг.")  //  In  memoriam:  Исторический  сборник  памяти
Ф.Ф.  Перченка.  М.;  СПб.,  1995.  С.  87-111;  их  же.  "Академическое  дело"  как  исторический  источник  //
Исторические  записки.  М.,  1999.  Т.  2  (120).  С.  338-350.
 4  Академическое  дело  1929-1931  гг.  Вып.  1.  С.  VII.
 5Горская  Н.А.  Борис  Дмитриевич  Греков.  М.,  1999.  С.  82.
 6 	Н.А.  Горская  указала  другую  дату  -  8  сентября  (Там  же).
 7 	Архив  Управления  ФСБ  по  С-Петербургу  и  области,  Д.П.-49829,  т.  1,  л.  150.
 8 	Там  же,  л.  152-156.
 9 	Там  же,  л.  157-157  об.  Н.А.  Горская  по  неясным  основаниям  указывает  другую  дату  освобождения
Б.Д.  Грекова  из-под  стражи  -  14  октября  1930  г.  (Г  о  р  с  к  а  я  Н.А.  Указ.  соч.  С.  84).
 10 	Академическое  дело  1929-1931  гг.  Вып.  1.  С.  VII.
 11 	См.  об  этом:  Академическое  дело  1929-1931  гг.  Вып.  1.  С.  XXXIX.
 12 	См.  об  этом:  Горская  Н.А.  Указ.  соч.  С.  84-85.
 13 	Там  же.  С.  83;  Академическое  дело  1929-1931  гг.  Вып.  1.  С.  180.
 14 	См.:  Лихачев  Д.С.  Воспоминания.  СПб.,  1995.  С.  277.
 210

Научная  жизнь
 МЕЖДУНАРОДНАЯ  НАУЧНАЯ  КОНФЕРЕНЦИЯ
В  БУДАПЕШТЕ
 22-23  мая  2000  г.  в  Будапеште  проходила  международная  научная  конференция  "Место
России  в  Евразии",  организованная  Центром  русистики  Будапештского  государственного
университета  им.  Лоранда  Этвеша.  В  ней  приняли  участие  специалисты  из  Российской  Феде¬
рации  (Москва  и  Санкт-Петербург),  Австрии,  Великобритании,  Венгрии,  Германии,  Казахстана,
Канады,  США.  На  конференции  был  рассмотрен  широкий  круг  вопросов,  касающихся
политических,  экономических  и  культурных  аспектов  исторического  развития  страны.
 С  основным  докладом  выступил  профессор  университета  Беркли  (Калифорния,  США)
Н.  Рязановский.  Он  представил  краткий  обзор  отношений  России  с  азиатскими  странами
в  различные  периоды  ее  истории  -  со  времени  образования  Древнерусского  государства  до
начала  XX  в.  Докладчик  подчеркнул,  что  в  Х-ХУ  вв.  Россия  находилась  в  тесном  сопри¬
косновении  с  азиатскими  народами.  Между  тем  для  интеллектуальной  элиты  русского  общества
азиатское  влияние  не  имело  решающего  значения.  Даже  противники  вестернизации  России,
подчеркивавшие  своеобразие  исторического  пути  русского  народа,  выказывали  "чисто  евро¬
пейское  отношение  к  азиатам".
 От  имени  правительства  Казахстана  выступил  посол  Казахстана  в  России  профессор
истории  Т.А.  Мансуров.  Он  рассказал  об  идее  Евразийского  союза,  выдвинутой  Прези¬
дентом  Казахстана  Н.А.  Назарбаевым,  которая  призвана  стать  идейной  основой  интегра¬
ционных  процессов  в  Содружестве  Независимых  Государств.
 В  дальнейшем  заседания  проходили  по  секциям.
 Самой  представительной  была  секция  Московской  Руси.  Ее  работу  открыл  д.и.н.,  профессор
Р.Г.  Скрынников  (Санкт-Петербургский  государственный  университет),  который  про¬
следил  эволюцию  государственной  земельной  собственности  в  средневековой  России.  Доклад¬
чик  показал,  что  господство  государственной  собственности  предопределило  активный  харак¬
тер  внешней  политики  России  в  ХУ-ХУ1  вв.,  политические  потрясения  и  террор  XVI  в.,  стало
причиной  закрепощения  крестьян.  Однако,  несмотря  на  существенную  роль  государства  в
русском  обществе  ХУ-ХУI  вв.,  нельзя  говорить  о  деспотическом  характере  московского  само¬
державия,  поскольку  государство  не  обладало  мощным  аппаратом  насилия,  чтобы  навязать
сословиям  свою  волю.
 Директор  Центра  русистики  Будапештского  университета  профессор  Д.  С  в  а  к  посвятил
свой  доклад  проблеме  азиатского  и  европейского  влияний  на  судьбы  Русского  государства.  Он
подчеркнул,  что  ни  восточное,  ни  западное  влияния  в  конечном  счете  не  смогли  существенным
образом  повлиять  на  своеобразие  исторического  развития  страны.  Русские  всегда  перенимали
иностранные  образцы  лишь  настолько,  насколько  они  их  понимали,  и  лишь  в  той  степени,
в  какой  они  были  им  необходимы.
 Д.и.н.  А.П.  Павлов  (Санкт-Петербургский  филиал  Института  российской  истории  РАН)
раскрыл  такой  важный  аспект  истории  ХУ1-ХУН  вв.,  как  политическая  роль  боярской
аристократии.  Выступавший  отметил,  что  русское  боярство  являло  собой  особый  вид  служилой
аристократии.  Оно  имело  традиционное  положение  наследственной  аристократии,  подобное
аристократии  Запада,  но  вместе  с  тем,  было  обязано  монарху  непременной  службой.  Такое
положение  позволяло  сильной  самодержавной  власти  в  России  в  течение  длительного  времени
сосуществовать  с  аристократическим  по  составу  правительством.
 Другие  доклады  также  носили  проблемный  характер.  К.и.н.  М.К.  Юрасов  (Институт
российской  истории  РАН)  обратился  к  проблеме  образования  Древнерусского  государства.  По
мнению  докладчика,  консолидация  союзов  славянских,  варяжских  и  финно-угорских  племен  в
конфедерацию,  ставшую  ядром  будущей  Древней  Руси,  произошла  на  севере,  в  районе  Нов¬
города  -  Ладоги,  а  не  в  Среднем  Поднепровье.  К.и.н.  А.И.  Алексеев  (Санкт-Петербург¬
ский  государственный  университет)  предложил  новое  толкование  слова  "стригольник",  связав
его  этимологию  с  терминами,  обозначавшими  вампиров  и  колдунов  в  римской  и  восточно¬
романской  мифологиях,  что,  в  свою  очередь,  позволило  по-новому  взглянуть  на  природу  ереси
стригольников  в  Новгороде  и  Пскове  в  XIV  -  начале  XV  в.  Как  полагает  докладчик,  она
 211

уходила  своими  корнями  в  своеобразный  синкретизм  языческих  и  христианских  ве¬
рований  первых  веков  христианства  на  Руси.  Профессор  Э.  Клеймола  (университет
Небраска,  США)  проследила  эволюцию  культа  свв.  Фрола  и  Лавра,  покровителей  лошадей,
от  средневековья  до  начала  XX  в.  К.и.н.  П.В.  Седов  (Санкт-Петербургский  филиал
Института  российской  истории  РАН)  проанализировал  изменения  в  одежде  в  русском  обществе
на  рубеже  ХУН-ХУШ  вв.,  ставшие  одной  из  характерных  черт  переходного  периода.  Как
показал  докладчик,  русские  заимствовали  элементы  одежды  как  из  Европы,  так  и  Азии,
переделывая  иноземные  платья  на  свой  лад.  Географическим  представлениям  в  средние  века
были  посвящены  доклады  профессора  Ф.  Кэмпфера  (Мюнстер,  ФРГ)  и  профессора
П.  Д  ь  ю  к  с  а  (Абердин,  Великобритания).  Как  показывают  иностранные  источники,  в  XV-
ХУП  вв.  Россия  в  представлении  европейцев  была  скорее  северной,  нежели  восточной  страной.
Писцовые  книги  Новгородской  земли  были  проанализированы  профессором  Д.  М  а  р  т  и  н
(университет  Майами,  США).  Исследовательница  пришла  к  выводу,  что  после  завое¬
вания  Казанского  и  Астраханского  царств  на  русскую  службу  было  принято  большое
количество  татар,  которые  получили  поместья  в  новгородских  пределах.  Подавляющее
большинство  их  не  было  обращено  в  православие.  Вопросов  внешней  политики  России
касались  к.и.н.  С.В.  Лобачев  (Санкт-Петербургский  государственный  университет)  и
И.  Шварц  (Венский  университет,  Австрия).  Оба  докладчика  подчеркнули,  что  конфес¬
сиональный  вопрос  в  системе  международных  отношений  в  Европе  в  середине  ХУН  в.  имел
первостепенное  значение.
 Доклады,  представленные  в  секции  Петровской  России,  также  касались  широкого  спектра
проблем.  В  центре  внимания  профессора  А.  Каппелера  (Венский  университет,  Австрия)
оказались  взаимоотношения  русского  правительства  с  мусульманскими  народами,  населявшими
империю.  Исследователь  подчеркнул,  что  государство,  подавляя  сопротивление  мусульман  и
осуществляя  их  насильственную  христианизацию,  все  же  проводило  в  отношении  их  гибкую,
прагматическую  политику,  призванную  обеспечить  стабильность  периферии.  Оно  даровало
мусульманской  элите  дворянские  привилегии  и  не  ломало  мусульманских  традиций.  Таким
образом,  в  отличие  от  других  европейских  государств,  в  России  многие  мусульманские  народы
сохранились  как  этноконфессиональные  общества.  В  продолжение  темы  прозвучал  доклад
профессора  С.А.  Козлова  (Санкт-Петербургский  университет  растительных  полимеров)
о  кавказской  политике  Екатерины  II.  Освоение  Предкавказья  сопровождалось  казачьей  и  кре¬
стьянской  колонизацией,  что  требовало  терпеливого  и  уважительного  отношения  к  традициям
и  законам  горцев,  привлечения  на  свою  сторону  наиболее  влиятельных  северокавказских
владетелей  и  религиозных  деятелей.  Профессор  Ф.  Лонгуорт  (университет  Мак-Гил,
Канада)  показал,  что  колонизация  Сибири  и  Центральной  Азии  в  ХУН-ХУШ  вв.  проходила  при
активном  участии  европейцев  -  солдат  и  дипломатов,  торговцев,  картографов,  натуралистов  и
миссионеров.  Профессор  Н.Ш.  К  о  л  л  м  а  н  (Стэнфордский  университет,  США)  рассмотрела
практическое  применение  российского  законодательства  в  азиатских  регионах  империи  на
материале  уголовного  судопроизводства  конца  ХУН  -  начала  ХУШ  в.  в  Арзамасском  уезде.
Профессор  Л.  Хьюз  (Лондонский  университет,  Великобритания)  проследила  эволюцию
русской  живописи  на  примере  портретов  Петра  Великого.  Она  показала,  что  в  конце  ХУН  в.
стилизованные  портреты  царя,  насыщенные  христианской  символикой,  восходящей  к  визан¬
тийскому  наследию,  сменились  реалистическими  изображениями  монарха  в  окружении
античной  и  светской  символик:  языческих  богов,  аллегорических  фигур,  амуров,  вздыбленных
лошадей  и  т.д.  Все  эти  атрибуты  были  заимствованы  из  западного  искусства.  Новые  изобра¬
жения  Петра,  олицетворявшие  имперскую  мощь  России,  подчеркивали  новую  роль  страны  в
Европе.
 Два  доклада  были  посвящены  историографическим  сюжетам.  Профессор  Э.  Л  е  н  т  и  н
(Великобритания)  проанализировал  взгляды  М.М.  Щербатова  на  Российскую  империю  времени
Екатерины  II  как  на  державу  евразийскую.  Особенно  ярким  было  выступление  Ш.  Сили
(Венгрия),  который  обобщил  материал  о  возникновении  и  эволюции  теории  "колонизации"
 С.М.  Соловьева.  Как  было  показано  в  докладе,  при  разработке  своей  теории  историк  опирался
на  современные  ему  западноевропейские  научные  достижения  и  результаты  исследований
российских  ученых.  Междисциплинарный  подход  и  сравнительно-исторический  метод  позво¬
лили  ему  взглянуть  на  русскую  историю  как  на  часть  всемирного  исторического  процесса,  не
упуская  из  виду  национальных  особенностей  развития.  Под  пером  С.М.  Соловьева  в  русском
языке  укоренился  сам  термин  "колонизация",  заимствованный  из  западноевропейской  социаль¬
ной  литературы,  причем  изменилась  его  семантика.  Согласно  С.М.  Соловьеву,  колонизация
означала  продолжавшееся  веками  заселение  малонаселенных  или  пустующих  земель  Восточно-
Европейской  равнины  и  Сибири.
 212

Секция  истории  России  XX  в.  была  относительно  немногочисленной.  Т.  К  р  а  у  з  (Буда¬
пештский  университет,  Венгрия)  представил  доклад  о  феномене  национал-большевизма.
К.и.н.  В.В.  Т  р  е  п  а  в  л  о  в  (Институт  российской  истории  РАН)  проанализировал  процесс
включения  в  состав  России  и  СССР  новых  территорий  на  протяжении  ХУ1-ХХ  вв.  Экспансия
России  не  всегда  сопровождалась  ликвидацией  местных  управленческих  структур.  Как  правило,
власти  пытались  адаптировать  местные  институты  к  целям  Российского  государства.  Полный
слом  национального  государственного  механизма  происходил  только  после  присоединения
новых  территорий  военным  путем.  В  центре  внимания  профессора  Л.  Штейндорфа
(Кильский  университет,  ФРГ)  была  политика  секуляризации  в  СССР  в  первые  годы  советской
власти,  сочетавшая  в  себе  законодательные  и  административные  меры,  прямые  репрессии  и
антирелигиозную  пропаганду.  Попытки  советской  власти  искоренить  традиционную  религиоз¬
ность  оказались  неудачными,  если  принять  во  внимание  возрождение  Церкви  в  1990-е  гг.  Тем
не  менее  в  современном  российском  обществе  процент  верующих  невелик,  что,  однако,  явля¬
ется  следствием  не  успешной  антирелигиозной  пропаганды,  а  урбанизации,  разрушения  тради¬
ционного  деревенского  уклада,  изменения  структуры  семьи  и  других  аспектов  модернизации.
 Конференция  в  Будапеште  показала,  что  во  многих  странах  интерес  к  истории  России,  в  том
числе  и  к  ее  древнему  периоду,  достаточно  высок.  Многие  докладчики  опирались  на  архивный
материал,  еще  не  введенный  в  научный  оборот.  Выступавшие  нередко  демонстрировали  нетра¬
диционный  подход  к  изучению  широко  известных  исторических  источников,  что  позволяло  по-
новому  взглянуть  на  многие  события  российской  истории.  В  то  же  время  стало  очевидно,  что
изучение  истории  России  все  более  выходит  за  рамки  традиционных  направлений  и  требует
качественно  иного  уровня  междисциплинарных  и  сравнительно-исторических  исследований.
 С.В.  Лобачев,  кандидат  исторических  наук
(Санкт-Петербургский  государственный  университет)
 213

ДОКТОРСКИЕ  ДИССЕРТАЦИИ  ПО  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ  ИСТОРИИ,  УТВЕРЖ¬
ДЕННЫЕ  ПРЕЗИДИУМОМ  ВАК  РОССИИ  В  ОКТЯБРЕ  2000  г.  -  ЯНВАРЕ  2001  г.
(специальность  07.00.02  -  отечественная  история  и  07.00.09  -  историография,  источ¬
никоведение  и  методы  исторического  исследования)
 1. 	Вапилин  Евгений  Геннадьевич.  "Государственная  власть  Российской  империи  и  русская  армия  в  начале
XX  века".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Военном  артиллерийском  университете,  где  работает  соискатель,  защищена
в  Санкт-Петербургском  государственном  университете.
 2. 	Дмитриева  Зоя  Васильевна.  "Хозяйственные  книги  Кирилло-Белозерского  монастыря  ХУ1-ХУН  вв.
(Книги  вытные  и  описные)".  Специальность  07.00.09.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Санкт-Петербургском  филиале  Института  российской  истории
РАН,  где  работает  соискатель.
 3. 	Печень  Николай  Анатольевич.  "Воспитание  воинов  российской  армии  отечественной  историей
(вторая  половина  XIX  века  -  февраль  1917  г.):  опыт,  проблемы,  уроки".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Военном  университете  МО  РФ,  соискатель  работает  в  Цен¬
тральном  музее  Вооруженных  Сил.
 4. 	Панков  Сергей  Андреевич.  "Репрессивная  политика  Советского  государства  в  Сибири  (1928  -
июнь  1941  гг.)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Институте  истории  Сибирского  отделения  РАН,  соискатель
работает  в  Институте  истории  Объединенного  института  истории,  филологии  и  философии  Сибирского
отделения  РАН.
 5. 	Трусова  Елена  Михайловна.  "Возникновение  и  эволюция  органов  управления  и  самоуправления  на
Юге  России  в  феврале-октябре  1917  г.  (Дон,  Кубань,  Ставрополье)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Северо-Кавказской  академии  государственной  службы,  где  работает  со¬
искатель,  защищена  в  Российской  академии  государственной  службы  при  Президенте  РФ.
 6. 	Тухтаров  Риишт  Сафьевич.  "Государство  и  молодежь  в  период  от  революции  1917  года  до  Великой
Отечественной  войны:  исторический  опыт  и  уроки".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Саратовском  государственном  социально-экономическом  универ¬
ситете,  соискатель  работает  в  Саратовском  территориальном  управлении  по  государственным  резервам
РФ.
 7. 	Давлетишн  Рафаэль  Ахметгареевич.  "История  крестьянства  Башкортостана.  1917-1940".  Специаль¬
ность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Институте  истории,  языка  и  литературы  Уфимского  научного  центра  РАН,
где  работает  соискатель,  защищена  в  Башкирском  государственном  университете.
 8. 	Жукова  Людмила  Александровна.  "Взаимодействие  властных  структур  и  органов  земского  само¬
управления  в  России.  1864-1917  гг."  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Государственном  университете  управления  РФ,  где  работает  соискатель,
защищена  в  Московском  государственном  университете  им.  М.В.  Ломоносова.
 9. 	Шумилов  Михаил  Михайлович.  "История  таможенного  дела  России  (1Х-ХУ11  вв.)".  Специальность
 07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Санкт-Петербургском  им.  В.Б.  Бобкова  филиале  Российской  таможенной
академии,  где  работает  соискатель,  защищена  в  Санкт-Петербургском  государственном  университете.
 10. 	Гринев  Андрей  Вальтерович.  "Российская  колонизация  Аляски  (ее  ход,  характер  и  результаты)".
Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Санкт-Петербургском  гуманитарном  университете  профсоюзов,  где  работает
соискатель,  защищена  в  Санкт-Петербургском  государственном  университете.
 11. 	Ларин  Михаил  Васильевич.  "Управление  документацией  в  организациях:  проблемы  истории  и
методологии".  Специальность  05.25.02  (документалистика,  документоведение  и  методология).
 Диссертация  выполнена  во  Всероссийском  научно-исследовательском  институте  документоведения  и
архивного  дела  Федеральной  архивной  службы  России,  где  работает  соискатель,  защищена  в  Российском
государственном  гуманитарном  университете.
 214

12. 	Килин  Юрий  Михайлович.  "Карелия  в  политике  советского  государства:  военно-стратегические,
дипломатические  и  экономические  аспекты  (1920—1941  гг.)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Институте  молодежи  г.  Москвы,  соискатель  работает  в  Петро¬
заводском  государственном  университете.
 13. 	Морозов  Виктор  Ильич.  "Роль  М.М.  Сперанского  в  развитии  Российского  государства  (конец
XVIII  -  начало  XIX  вв.)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Северо-Западной  академии  государственной  службы,  где  рабо¬
тает  соискатель.
 14. 	Бородин  Анатолий  Петрович.  "Государственный  Совет  России.  1906-1917.  (Состав  и  роль  в
истории  Третьеиюньской  монархии)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Кировском  филиале  Московской  государственной  юридической  академии,  где
работает  соискатель,  защищена  в  Институте  российской  истории  РАН.
 15. 	Елаев  Александр  Афанасьевич.  "Исторический  процесс  становления,  развития  и  самоопределения
бурятского  народа".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Российской  академии  государственной  службы  при  Президенте
РФ.
 16. 	Пинкевич  Василий  Константинович.  "Вероисповедные  реформы  в  России  в  начале  XX  века  (1903  -
февраль  1917  гг.)".  Специальность  09.00.06  (философия  религии).
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Российской  академии  государственной  службы  при  Президенте
РФ,  где  работает  соискатель.
 17. 	Бармин  Валерий  Анатольевич.  "Политика  Советского  Союза  в  отношении  Синьцзяна  в  1918—
1949  гг."  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Барнаульском  государственном  университете,  где  работает  соискатель,  защи¬
щена  в  Томском  государственном  университете.
 18. 	Ефременко  Анатолий  Владимирович.  "Роль  земства  в  повышении  агрокультурного  уровня  рос¬
сийского  земледелия  в  конце  XIX  -  начале  XX  в."  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Ярославской  государственной  сельскохозяйственной  академии,  где  работает
соискатель,  защищена  в  Институте  российской  истории  РАН.
 19. 	Филиппов  Эдуард  Михайлович.  "Пограничные  войска  на  охране  северо-западной  границы:  этапы
становления  и  развития  (1918-2000  гг.)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Республиканском  гуманитарном  институте  при  Санкт-Петербургском  госу¬
дарственном  университете,  защищена  в  Санкт-Петербургском  государственном  университете,  соискатель
работает  в  Первом  кадетском  корпусе  Федеральной  пограничной  службы  РФ.
 20. 	Батуева  Ирина  Батоевна.  "История  развития  хозяйства  забайкальских  бурят  в  XIX  веке".  Специ¬
альность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Иркутском  государственном  университете,  соискатель  работает
в  Восточно-Сибирской  государственной  академии  культуры  и  искусств  Министерства  культуры  РФ.
 21. 	Буров  Алексей  Никитович.  "Местное  самоуправление  в  России:  исторические  реалии  и  современные
муниципальные  образования".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Волгоградском  государственном  университете,  защищена  в  Ростовском  госу¬
дарственном  университете,  соискатель  работает  в  Волгоградском  филиале  Московского  университета
потребительской  кооперации.
 22. 	Пиотровская  Елена  Константиновна.  «Фрагменты  "Христианской  Топографии  Козьмы  Индикоп-
лова"  в  древнерусской  письменной  традиции».  Специальность  07.00.09.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Санкт-Петербургском  филиале  Института  российской  истории
РАН,  где  работает  соискатель.
 23. 	Горяева  Татьяна  Михайловна.  "История  советской  политической  цензуры.  1917-1991  гг."  Специаль¬
ность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Историко-архивном  институте  Российского  государственного  гуманитарного
университета,  где  работает  соискатель,  защищена  в  Российском  государственном  гуманитарном  универ¬
ситете.
 215

24. 	Петров  Вячеслав  Викторович.  "История  становления  кооперативной  мысли  в  России  (1861-
1929  гг.)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  как  инициативная  работа,  защищена  в  Саратовском  социально-экономическом
университете,  соискатель  работает  в  Поволжском  кооперативном  институте  Московского  университета
потребительской  кооперации.
 25. 	Рифицкий  Георгий  Петрович.  "Развитие  автомобильно-дорожного  комплекса  России  накануне  и  в
годы  Великой  Отечественной  войны  (исторический  аспект)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Московском  институте  МВД  РФ,  где  работает  соискатель,  защищена  в
Московском  государственном  университете  им.  М.В.  Ломоносова.
 26. 	Чуприне  Василий  Иванович.  "Интеллигенция  и  власть:  исторический  опыт  взаимодействия  в
середине  50-х  -  начале  90-х  годов  XX  века  (на  материале  Северо-Кавказского  региона)".  Специальность
 07.00. 	02.
 Диссертация  выполнена  в  Южно-Российском  институте  международных  отношений,  где  работает  соис¬
катель,  защищена  в  Российском  университете  дружбы  народов.
 27. 	Шинаков  Евгений  Александрович.  "Генезис  древнерусской  государственности  (опыт  сравнительно-
исторического  анализа)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Брянском  государственном  педагогическом  университете,  где  работает
соискатель,  защищена  в  Воронежском  государственном  университете.
 28. 	Бакиев  Махсуд  Иноятуллоевич.  "История  просветительского  движения  и  свободомыслия  в  Средней
Азии  (конец  XIX  -  начало  XX  века)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Худжанском  Научном  центре  Академии  наук  Республики  Таджикистан,  где
работает  соискатель  -  гражданин  Республики  Таджикистан.  Защищена  в  Институте  истории,  археологии  и
этнографии  им.  А.  Дониша  Академии  наук  Республики  Таджикистан.
 29. 	Быстренко  Валентина  Ивановна.  "Батрачество  Сибири  в  20-е  годы  XX  в."  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Новосибирской  государственной  академии  экономики  и  управления,  где  ра¬
ботает  соискатель,  защищена  в  Томском  государственном  университете.
 30. 	Поршнева  Ольга  Сергеевна.  "Менталитет  и  социальное  поведение  рабочих,  крестьян  и  солдат  России
в  период  Первой  мировой  войны  (1914-1918)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Уральском  государственном  университете  им.  А.М.  Горького.
 31. 	Элерт  Александр  Христианович.  "Народы  Сибири  в  трудах  Г.Ф.  Миллера".  Специальность  07.00.09.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Институте  истории  Сибирского  отделения  РАН,  где  работает
 соискатель.
 32. 	Ипполитов  Георгий  Михайлович.  "Военная  и  политическая  деятельность  А.И.  Деникина  (1890—
1947  гг.)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Военном  университете,  соискатель  работает  в  Поволжской
государственной  академии  телекоммуникаций  и  информатики.
 33. 	Каримов  Киви  Каримович.  "Развитие  науки  в  Башкортостане  (вторая  половина  XIX  -  первая  поло¬
вина  XX  в.)"  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Башкирском  государственном  педагогическом  университете,  где  работает  со¬
искатель,  защищена  в  Башкирском  государственном  университете.
 34. 	Палехова  Полина  Вячеславовна.  "Государственная  экологическая  политика  и  ее  реализация  в
Российской  Федерации  в  1950-1990-е  годы".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Московском  государственном  университете  сервиса,  где  работает  соискатель,
защищена  в  Московском  педагогическом  государственном  университете.
 35  .Демидова  Татьяна  Евгеньевна.  "Технологизация  социальных  процессов  в  контексте  духовно-нравст¬
венных  отношений  в  отечественном  и  зарубежном  опыте  (вторая  половина  XX  века)".  Специальности
 07.00. 	02  и  07.00.09.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Московском  государственном  социальном  университете,  соиска¬
тель  работает  в  Академии  социальной  работы  Московского  государственного  социального  университета.
 36. 	Команджаев  Александр  Нармаевич.  "Хозяйство  и  социальные  отношения  в  Калмыкии  в  конце  XIX  -
начале  XX  века".  Специальность  07.00.02.
 216

Диссертация  выполнена  в  Калмыцком  государственном  университете,  где  работает  соискатель,  защище¬
на  в  Ростовском  государственном  университете.
 37. 	Фефелов  Сергей  Васильевич.  "Диктатура  большевиков  и  крестьянство  в  1918-1921  гг.:  у  истоков
левого  тоталитаризма  (на  материалах  Центрального  Черноземья  России)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Орловском  государственном  университете,  защищена  в  Московском
государственном  открытом  педагогическом  университете.  Соискатель  работает  в  администрации
Орловской  обл.
 38. 	Зайцева  Любовь  Юрьевна.  "История  Православной  церкви  Зауралья  (60-е  годы  XIX  в.  -  1918  г.)".
Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Институте  повышения  квалификации  и  переподготовки  работников  образо¬
вания  Курганской  обл.,  где  работает  соискатель,  защищена  в  Омском  государственном  техническом
университете.
 39. 	Коротаев  Владимир  Иванович.  "Русский  Север  в  конце  XIX  -  первой  трети  XX  в.:  догоняющая
модернизация  и  социальная  экология".
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Поморском  государственном  университете  им.  М.В.  Ломоносова,
где  работает  соискатель.
 40. 	Слезин  Анатолий  Анатольевич.  "Роль  комсомола  в  формировании  политической  культуры
советского  общества  (1921-1929  гг.)  (На  материалах  Центрального  Черноземья)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Тамбовском  государственном  техническом  университете,  где  работает  соиска¬
тель,  защищена  в  Саратовском  государственном  социально-экономическом  университете.
 41. 	Гилязов  Искандер  Аязович.  "Коллаборационистское  движение  среди  тюрко-мусульманских  военно¬
пленных  и  эмигрантов  в  годы  Второй  мировой  войны".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Казанском  государственном  университете,  где  работает  соиска¬
тель.
 42. 	Лукманов  Айрат  Хусайнович.  "Деятельность  общероссийских  политических  партий  в  армии  (фев¬
раль-октябрь  1917  года)".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Московском  городском  педагогическом  университете,  где  работает  соиска¬
тель,  защищена  в  Московском  педагогическом  государственном  университете.
 43. 	Сагайдачный  Алексей  Николаевич.  "Демографические  процессы  в  Западной  Сибири  во  второй  поло¬
вине  XIX  -  начале  XX  века".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  и  защищена  в  Институте  истории  Объединенного  института  истории,
филологии  и  философии  СО  РАН,  соискатель  работает  в  Институте  археологии  и  этнографии
Объединенного  института  истории,  филологии  и  философии  СО  РАН.
 44. 	Исаев  Алексей  Петрович.  "Роль  российских  органов  государственного  управления  в  советско-поль¬
ской  войне  1920  года".  Специальность  07.00.02.
 Диссертация  выполнена  в  Санкт-Петербургском  Восточноевропейском  международном  университете,
защищена  в  Санкт-Петербургском  государственном  университете,  соискатель  работает  в  Российской
правовой  академии  Северо-Западного  филиала  Министерства  юстиции  РФ.
 Составлено  по  Протоколам  Президиума  ВАК  РФ
 217

НОВЫЕ  КНИГИ  ПО  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ  ИСТОРИИ
(по  материалам  "Книжного  обозрения"  за  январь-март  2001  г.)
 Айвазян  С.  История  России.  Армянский  след.  М.:  КРОН-Пресс,  2000.  656  с.
 Архипова  Т.Г.,  Румянцева  М.Ф.,  Сенин  А.С.  История  государственной  службы  в  России.  ХУШ-ХХ  века:
Учебное  пособие.  М.:  РГГУ.  2000.  230  с.
 Балязин  В.  Тайны  "Черного  кабинета":  Записки  архивариуса:  В  2  кн.  М.:  ОЛМА-Пресс,  2000
(Историческое  досье).  Ки.  1.495  с.  Ки.  2.492  с.
 Белая  книга:  О  жертвах  политических  репрессий:  Т.  14  /  Предс.  ред.  совета  Н.Е.  Попков.  Самара:  Дом
печати,  2000.  376  с.
 Боханов  А.Н.  Распутин:  Анатомия  мифа.  М.:  АСТ-Пресс,  2000.  416  с.  (Историческое  расследование).
 Боханов  А.Н.  Романовы.  Сердечные  тайны.  М.:  АСТ-Пресс,  2000.  400  с.  (Историческое  рассле¬
дование).
 Брикнер  А.Г.  Иллюстрированная  история  Петра  Великого.  М.:  Сварог  и  К,  2000.  682  с.
 Буранов  Ю.,  Хрусталев  В.  Романовы.  Гибель  династии.  М.:  ОЛМА-Пресс,  2000.  447  с.
 Бутовский  полигон.  1937-1938:  Книга  Памяти  жертв  полит,  репрессий:  Вып.  4  /  Предс.  ред.  совета
В.П.  Шанцев.  М.:  Альзо,  2000.  364  с.
 Вишняков  С.А.  История  государства  и  культуры  России  в  кратком  изложении.  Социокультуроведение
России:  Учебное  пособие.  М.:  Флинта,  Наука,  2001.  128  с.
 Внешняя  политика  России:  Сборник  документов.  1995/МИД  РФ;  Предс.  редкол.  Е.П.  Гусаров.  М.:  Между¬
народные  отношения,  2000.  504  с.
 Война  и  ислам  на  Северном  Кавказе  Х1Х-ХХ  вв.  /  Отв.  ред.  В.В.  Трепавлов.  М.:  Институт  российской
истории  РАН,  2000.
 Вокруг  Сталина:  Исг.-биогр.  справ.  /  Авт.-сосг.  В.А.  Торчинов,  А.М.  Леонтюк.  СПб.:  Филол.  фак.  СПбГУ,
2000.  608  с.
 Вологодский  областной  архив  новейшей  колитической  истории:  Путеводитель  /  Отв.  сост.  О.В.  Артемова;
Рук.  авт.  кол.  О.А.  Наумова.  М.:  Звенья,  2000.  479  с.  (Архивы  России.  Путеводители).
 Воронежские  губернаторы  и  вице-губернаторы.  1710-1917:  Исг.-биогр.  очерки  /  Ред.-сост.  А.Н.  Акиньшин.
Воронеж:  Центр.-Черноз.  кн.  изд-во,  2000.  400  с.
 Вострышев  М.  Августейшее  семейство:  Россия  глазами  великого  князя  Константина  Константиновича.  М.:
ОЛМА-Пресс,  2001.  343  с.  (Досье).
 Годы  террора:  Книга  Памяти  жертв  полит,  репрессий:  Ч.  2  Воспоминания  /  Ред.-сост.  Н.  Гашева.  Пермь:
ИПК  "Звезда",  2000.  272  с.
 Грушко  Е.А.,  Медведев  Ю.М.  Энциклопедия  знаменитых  россиян:  До  1917  года.  М.:  Диадема-Пресс,  2000.
656  с.
 Дарииский  А.В.,  Старцев  В.И.  История  Санкт-Петербурга.  ХУШ-Х1Х  вв.:  Учебное  пособие.  Изд.  2,  испр.,
доп.  СПб.:  Глагол,  2000.  176  с.
 Демин  В.Н.  Великие  тайны  земли  русской.  М.:  Вече,  2000.  480  с.  (Великие  тайны).
 Забелин  И.  Домашний  быт  русского  народа  в  XVI  и  XVII  столетиях:  Т.  2:  Домашний  быт  русских  цариц  в
XVI  и  XVII  столетиях  /  С  очерком  А.А.  Формозова  о  И.Е.  Забелине.  М.:  Языки  рус.  культуры,  2001.
XVIII,  774  с.
 Залесский  К.А.  Империя  Сталина:  Биогр.  энцикл.  словарь.  М.:  Вече,  2000.  608  с.
 Зима  В.Ф.  Голод  в  СССР  1946-1947  годов:  происхождение  и  последствия.  Нью-Йорк,  1999.  265  с.
Российские  исследования  в  гуманитарных  науках.  Т.  4.
 Зима  В.Ф.  Менталитет  народов  России  в  войне  1941-1945  годов.  М.:  Институт  российской  истории  РАН,
2000.  279  с.
 Иванов  О.  Замоскворечье:  страницы  истории.  М.:  Изд-во  В.  Шевчук,  2000.  352  с.
 Известный  и  неизвестный  Заки  Валиди:  В  памяти  своих  современников  /  Сост.  А.М.  Юлдашбаев.  Уфа:
Китап,  2000.  320  с.
 Искрии  Н.В.  В  бескрайних  степях  Самарского  Заволжья:  Из  истории  Большечерниговского  р-на:  Ч.  1:  До
1917  года.  Самара:  Дом  печати,  2000.  424  с.
 Исторические  записки:  Выи.  3(121)  /  Отв.  ред.  Б.В.  Ананьич.  М.:  Наука,  2000.  331  с.
 История  государства  Российского:  Жизнеописания.  XX  век:  Кн.  3  /  Авт.-сосг.  С.Н.  Синегубов  и  др.  М.:
Книжная  палата,  2000.  560  с.
 История  государства  Российского:  Хрестоматия.  Свидетельства.  Источники.  Мнения.  XVIII  век:  Кн.  1  /
Авт.-сосг.  Г.Е.  Миронов.  М.:  Книжная  палата,  2000.  544  с.
 История  мира:  Т.  3:  От  1492  г.  до  1789  г.:  Африка  -  Америка  -  Европа  -  Дальний  Восток  -  Океания  /  Науч.
руководство,  предисл.  Ж.  Делюмо;  Пер.  с  фр.  М.:  Белфакс,  2000.  576  с.
 218

История  России  и  Дома  Романовых  в  мемуарах  современников.  XVII-XX  вв.  М.:  Фонд  Сергея  Дубова,  2000:
Московия  и  Европа:  Г.К.  Котошихин,  П.  Гордон,  Я.  Стрейс.  Царь  Алексей  Михайлович  /  Сост.
А.  Либерман,  С.  Шокарев;  Авт.  послесл.  И.  Андреева.  624  с.  Юность  державы  /  Ф.-В.  Берхгольц.
Г.-Ф.  Бассевич;  Сост.,  послесл.,  указ,  имен,  глоссарий  В.  Наумов.  520  с.
 История  России  с  древнейших  времен  до  1861  года:  Учебник  для  вузов  /  Под  ред.  Н.И.  Павленко.  Изд.  2,
испр.  М.:  Высшая  школа,  2000.  560  с.
 Как  ломали  нэп:  Стенограммы  Пленумов  ЦК  ВКП(б).  1928-1929  гг.  В  5  т./Редкол.  В.П.  Данилов,
О.В.  Хлевнюк,  А.Ю.  Ватлин.  М.:  Междунар.  Фонд  "Демократия",  Материк,  2000.  (Россия.  XX  в.
Документы).  Т.  1:  Объединенный  Пленум  ЦК  и  ЦКК  ВКП(б),  6-11  апр.  1928  г.  495  с.  Т.  2:  Пленум  ЦК
ВКП(б),  4-12  июля  1928  г.  719  с.
 Клименко  И.Е.  Думы  о  былом:  Размышления  о  времени,  о  людях,  о  себе.  Изд.  3,  доп.  Смоленск:  Союз
журналистов  Смолен,  обл.,  2000.  552  с.
 Книга  Памяти  железнодорожников  -  жертв  политических  репрессий  1937-1938  гг.,  захороненных  на
Левашовском  мемориальном  кладбище:  Вын.  1  /  Сост.  Е.В.  Вольский.  СПб.:  Санкт-Петербург,  ассоц.
жертв  необоснованных  репрессий,  ОМ-Пресс,  2000.  403  с.
 Книга  Памяти  жертв  политических  репрессий:  Т.  1:  A/Гл.  ред.  А.А.  Иванов.  Казань:  Книга  Памяти,  2000.
544  с.
 Козлов  В.П.  Обманутая,  то  торжествующая  Клио:  Подлоги  письменных  источников  по  российской  истории
в  XX  в.  М.:  РОССПЭН,  2001.  224  с.
 Корейцы  -  жертвы  политических  репрессий  в  СССР.  1934-1938  гг.:  Кн.  1  /  Авт.-сост.  С.  Ку.  М.:  КимКор,
2000.  277  с.
 Кунашак  -  земля  предков  /  Ред.-сост.  В.Г.  Супрун.  Челябинск:  Урал  LTD,  2000.  254  с.
 Мельникова  А.С.,  Уздеииков  В.В.,  Шикаиова  И.С.  Деньги  в  России:  История  рус.  денежного  хоз-ва  с
древнейших  времени  до  1917  г.  М.:  Стрелец,  2000.  224  с.
 Менегальдо  Е.  Русские  в  Париже.  1919-1939  /  Пер.  с  фр.  М.:  Наталья  Попова,  Кстати,  2000.  247  с.
Меньшевики  в  большевистской  России.  1918-1924:  Меньшевики  в  1919-1920  гг.  /  Отв.  ред.  3.  Галили,
 A. 	Ненароков;  Отв.  сост.  Д.  Павлов.  М.:  РОССПЭН,  2000.  936  с.  (Полит,  партии  России.  Конец  XIX  -
первая  треть  XX  в.  Документ,  наследие).
 Мерцалов  С.  История  России:  Хронограф.  М.:  Олимп,  Астрель,  ACT,  2000.  (Неизвестное  об  известном).
Ч.  1.  304  с.  Ч.  2.  288  с.
 Миллер  Г.Ф.  История  Сибири:  Т.  2.  Изд.  2,  доп.  М.:  Изд.  фирма  "Воет,  лит."  РАН,  2000.  796  с.
 Миронов  Б.Н.  Социальная  история  России  периода  империи.  XVIII  -  начало  XX  в.:  Генезис  личности,
демократической  семьи,  гражданского  о-ва  и  правового  государства:  В  2  т.  Изд.  2,  испр.  СПб.:  Дмитрий
Буланин,  2000.  Т.  1.  548  с.  Т.  2.567  с.
 Народы  и  религии  мира:  Энциклопедия  /  Гл.  ред.  В.А.  Тишков.  М.:  Большая  Российская  энциклопедия,
2000.  928  с.
 Народы  Поволжья  и  Приуралья:  Коми-зыряне.  Коми-пермяки,  Марийцы.  Мордва.  Удмурты/Отв.
ред.  Н.Ф.  Мокшин,  Т.П.  Федянович,  Л.С.  Хрисголюбова.  М.:  Наука,  2000.  579  с.  (Народы  и
культуры).
 Ненецкий  край:  сквозь  вьюги  лет:  Очерки.  Статьи.  Документы  /  Ред.-сост.  В.Ф.  Толкачев.  Архангельск:
Помор,  гос.  ун-т,  2000.  615  с.
 Не  предать  забвению:  Книга  Памяти  жертв  полит,  репрессий:  Т.  10:  Рос.  Федерация.  Псков,  обл.  /  Предс.
редкол.  Ю.А.  Шматов.  Псков,  2000.  391  с.
 Николай  Первый  и  его  время:  Документы,  письма,  дневники,  мемуары,  свидетельства  современников
и  труды  историков  /  Сост.,  вступ.  ст.,  коммент.  Б.  Тарасова.  М.:  ОЛМА-Пресс,  2000.  (Архив).  Т.  1.  448  с.
Т.  2.447  с.
 Оныт  российских  модернизаций  XVIII-XX  в.  /  Отв.  ред.  В.В.  Алексеев.  М.:  Наука,  2000.  246  с.
 Орлик  О.В.  Государственные  люди  России  первой  половины  XIX  века:  пути  и  судьбы:  Очерки.  М.:
Институт  российской  истории  РАН,  2000.  271  с.
 Остен  П.  Посольство  в  Московию  1569-1572  гг.  /  Пер.  с  фин.  СПб.:  Русско-Балт.  информ.  центр  БЛИЦ,
2000.  215  с.  (Россия  и  Сев.  Европа).
 Островский  А.В.  История  цивилизации:  Учебник.  СПб.:  Изд-во  Михайлова  В.А.,  2000.  360  с.  (Высш.  проф.
образование).
 Островский  А.В.  Универсальный  справочник  по  истории  России:  С  таблицами,  схемами  и  словарями.  СПб.:
Паритет,  2000.  384  с.
 Павлов  Н.П.  Самоопределение,  автономия:  идеи,  реалии.  Ижевск:  Удмуртия,  2000.  224  с.
 Панев  З.В.  Вехи  в  пути:  Воспоминания  /  Сост.  Н.З.  Панева.  Сыктывкар:  Коми  кн.  изд-во,  2000.  592  с.
Партия  социалистов-революционеров:  Документы  и  материалы.  1900-1925  гг.:  В  3  т.  /  Отв.  ред.
 B. 	В.  Шелохаев;  Сост.,  авт.  предисл.,  введ.,  коммент.  Н.Д.  Ерофеев.  М.:  РОССПЭН,  2000.  (Полит,  партии
 219

России.  Конец  XIX  -  первая  треть  XX  в.  Документ,  наследие).  Т.  3:  Ч.  1:  Февраль-октябрь  1917  г.  960  с.
Ч.  2:  Октябрь  1917  г.  -  1925  г.  1005  с.
 Партия  "Союз  17  октября":  Протоколы  III  съезда,  конференций  и  заседаний  ЦК  1905-1915  гг.:  В  2  т.  Т.  2:
1907-1915  гг.  /  Сосг.,  авт.  введ.,  коммент.  Д.Б.  Павлов;  Отв.  ред.  В.В.  Шелохаев.  М.:  РОССПЭН,  2000.
512  с.
 Петроград  на  нереломе  эпох:  Город  и  его  жители  в  годы  революции  и  Гражданской  войны  /  Отв.  ред.
В.А.  Шишкин.  СПб.:  Дмитрий  Буланин,  2000.  349  с.
 Питерские  рабочие  и  "Диктатура  Пролетариата".  Октябрь  1917-1929:  Экон.  конфликты  и  полит,  протест:
Сб.  документов  /  Отв.  ред.  В.Ю.  Черняев.  СПб.:  Русско-Балт.  информ.  центр  БЛИЦ,  2000.  463  с.
Платонов  С.Ф.  Полный  курс  лекций  по  русской  истории.  СПб.:  Кристалл,  2000.  845  с.  (Б-ка  мир.  лит.  Вехи
истории).
 Полное  собрание  русских  летоннсей.  М.:  Языки  рус.  культуры,  2000-2001.  Т.  4:  Ч.  1:  Новгородская
четвертая  летопись.  XXXVIII.  690  с.  Т.  5.  Вын.  2:  Псковские  летописи  /  Под  ред.  А.Н.  Насонова.  II,  366  с.
Т.  7:  Летопись  по  Воскресенскому  списку.  X,  346  с.  Т.  8:  Продолжение  летописи  по  Воскресенскому
списку.  IX,  302  с.
 Портреты  историков:  Время  и  судьбы:  В  2  т.  М.:  Университет,  кн.;  Иерусалим:  Гешарим,  2000.  (Summa
culturologiae).  Т.  1:  Отечественная  история  /  Отв.  ред.  Г.Н.  Севостьянов,  Л.Т.  Мильская.  432  с.  Т.  2:
Всеобщая  история  /  Отв.  ред.  Г.Н.  Севостьянов,  Л.П.  Маринович,  Л.Т.  Мильская.  464  с.
 Преображенский  А.А.  Историк  об  историках  России  XX  столетия.  М.:  Рус.  слово  -  PC,  2000.  320  с.
Проблемы  источниковедения  и  историографии:  Материалы  II  научных  чтений  памяти  акад.  И.Д.  Коваль-
ченко.  Москва,  МГУ  им.  М.В.  Ломоносова.  30  нояб.  -  1  дек.  1998  г.  /  Отв.  ред.  С.П.  Карпов.  М.:
РОССПЭН,  2000.  432  с.
 Пыляев  М.И.  Старое  житье:  Очерки  и  рассказы  о  бывших  в  отшедшее  время  обрядах,  обычаях  и  порядках
в  устройстве  дом.  и  обществ,  жизни.  СПб.:  Журнал  "Нева",  Летний  сад,  2000.  480  с.
 Россия  в  Святой  Земле:  Документы  и  материалы:  В  2  т.  Т.  2  /  Предисл.  П.В.  Стегния;  Сосг.,  подгот.  текста,
расположение  материала,  вступ.  ст.,  коммент.,  общ.  ред.  Н.Н.  Лисового.  М.:  Международные
отношения,  2000.  664  с.
 Русские  без  Отечества:  Очерки  антибольшивистской  эмиграции  20-40-х  гг.  /  Отв.  ред.  С.В.  Карпенко.  М.:
РГГУ,  2000.497  с.
 Рыбас  С.  Столыпин.  Генерал  Самсонов.  М.:  ОЛМА-Пресс,  2000.  447  с.  (Досье).
 Санкт-Петербург.  1703-1917  /  Авт.-сост.  А.В.  Даринский  и  др.  СПб.:  Глагол,  2000.  464  с.
 Сибирские  и  Тобольские  губернаторы:  исторические  портреты,  документы  /  Под  ред.  В.В.  Коновалова.
Тюмень:  Тюм.  изд.  дом,  2000.  576  с.
 Соколов  Н.А.  Убийство  царской  семьи:  Материалы  следствия.  М.:  Лествица,  2000.  527  с.
 Струве  П.Б.  Patriotica.  Россия.  Родина.  Чужбина  /  Сосг.,  ст.  А.В.  Хашковского.  СПб.:  РХГИ,  2000.  352  с.  (Из
архива  рус.  эмиграции).
 Суворов  В.  Ледокол.  Кто  начал  Вторую  мировую  войну?  М.:  ACT,  2001.  384  с.
 Съезды  и  конференции  конституционно-демократической  нартнн.  1905-1920  гг.:  В  3  т.  Т.  3:  Кн.  2:
 1918-1920  гг.  /  Отв.  ред.  В.В.  Шелохаев;  Сосг.,  предисл.,  примеч.  Н.И.  Канищевой.  М.:  РОССПЭН,  2000.
248  с.  (Полит,  партии  России:  Конец  XIX  -  первая  треть  XX  века.  Документ,  наследие).
 Тальберг  Н.Д.  Победоносцев:  Очерки  истории  императорской  России.  М.:  Изд-во  Сретен.  монастыря,  2000.
127  с.  (Рус.  быль).
 Тимошина  Т.М.  Экономическая  история  России:  Учебное  пособие  /  Под  ред.  М.Е.  Чепурина.  Изд.  6,  сте¬
реотип.  М.:  Филинъ,  Юстицинформ,  2001.  432  с.
 Украинцы  /  Отв.  ред.  Н.С.  Полищук,  А.П.  Пономарев.  М.:  Наука,  2000.  535  с.  (Народы  и  культуры).
Франклин  С.,  Шенард  Д.  Начало  Руси.  750-1200  /  Авториз.  пер.  с  англ.;  Под  ред.  Д.М.  Буланина,
НЛ.  Лужецкой.  СПб.:  Дмитрий  Буланин,  2000.  624  с.
 Холокост  -  сопротивление  -  возрождение:  Еврейский  народ  в  годы  Второй  мировой  войны  и  послевоенный
период  1939-1948  /  Отв.  сост.  И.А.  Альтман;  Отв.  ред.  А.Е.  Гербер.  М.,  Иерусалим:  Фонд  "Холокост",
2000«  344  с.  (Рос.  б-ка  холокоста).
 Хрестоматия  но  истории  России  с  древнейших  времен  до  наших  дней:  Учебное  пособие  /  А.С.  Орлов  и  др.
М.:  Проспект,  ПБОЮЛ  Л.В.  Рожников,  2000.  592  с.
 Шемякин  А.И.  История  таможенного  дела  в  России  и  Ярославский  край.  Ярославль:  Александр  Рутман,
2000.  255  с.
 Шульгина  Э.В.  Русская  книжная  скоропись  XV  в.  СПб.:  Дмитрий  Буланин,  2000.  195  с.
 Шур  Г.  Евреи  в  Вильно:  Хроника  1941-1944  гг.  СПб.:  Образование  -  Культура,  2000.  224  с.
 220

НОВЫЕ  ПОСТУПЛЕНИЯ  ЗАРУБЕЖНОЙ  ЛИТЕРАТУРЫ
ПО  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ  ИСТОРИИ
 Austin  Greg,  Muraviev  Alexey  D.  The  Armed  forces  of  Russia  in  Asia.  L.;  N.Y.:  I.B.  Tauris  Publishers,  2000.  402  p.
 Boilard  Steve  D.  Reinterpreting  Russia:  An  annotated  bibliography  of  books  on  Russia,  the  Soviet  Union,  and  the
Russian  Federation,  1991-1996.  Lanham:  Scarecrow,  1997.  281  p.
 Glantz  David  M.  Stumbling  Colossus:  The  red  army  on  the  eve  of  World  war.  Lawrence:  UP  of  Kansas,  1998.  374  p.
 Hausmann  Guido.  Universität  und  städtische  gesellschaft  in  Odessa,  1865-1917.  Stuttgart;  Franz  Steiner  Verlag,
1998.  699  p.
 Roberts  Geoffrey.  The  Soviet  Union  and  the  Origins  of  the  Second  World  War:  Russo-German  relations  and  the  road
to  war,  1933-1941.  Malaysia:  Typeset  EXPO  Holdings,  1995.  192  p.
 Saint-Petersbourg:  une  fenetre  sur  la  Russie:  Ville,  modernisation,  modemite,  1900-1935  /  Sous  la  direction  Ewa
Berard.  Paris,  2000.  309  p.:  ill.
 Warnes  David.  Chronicle  of  the  Russian  Tsars:  The  Reigh  by  reigh  record  of  the  rulers  of  Imperial  Russia.  L.:  Thames
and  Hudson,  1999.  224  p.
 Составлено  по  материалам  Государственной
нублнчной  исторической  библиотеки  России
 221

СОДЕРЖАНИЕ
 Курукин  И.В.  -  "Время,  чтоб  самодержавию  не  быть"?  (Генералитет,  дворянство  и  гвардия
 в  1730  году) 	 3
 Керов  В.В.  -  Конфессионально-этическая  мотивация  хозяйствования  староверов  в  XVIII—
 XIX  веках 	 18
 Ружицкая  И.В.  -  Судебное  законодательство  Николая  I  (работа  над  Уголовным  и  Гражданским
 уложениями)  	 41
 Зимин  И.В.  (Санкт-Петербург)  -  Медики  и  самодержцы:  загадка  смерти  Николая  I  	 57
 Чураков  Д.О.  -  Социально-политический  протест  рабочих  в  1918  году  	 67
 Рейли  Д.Дж.  (США)  -  "Изъясняться  по-большевистски",  или  как  саратовские  большевики  изобра¬
жали  своих  врагов  	 79
 Лившии  А.Я.  -  Гражданское  конституционное  сознание:  обладало  ли  им  советское  общество  в  годы
 Гражданской  войны  и  нэпа?  	 94
 Точеиов  С.В.  (Иваново)-Лагерь  №  48  	 112
 Исторические  портреты
 Черникова  Н.В.  -  Князь  Владимир  Петрович  Мещерский  (к  портрету  русского  консерватора) 		126
 Историография,  источниковедение,
методы  исторического  исследования
 Полвека  служения  исторической  науке.  Интервью  с  Е.Г.  Гимпельсоиом 	 140
 Степанова  Л.Г.  (Краснодарский  край)  -  К  вопросу  об  имущественной  дифференциации  крестьянства
 в  конце  XV  -  начале  XVI  века  (по  данным  новгородских  писцовых  книг)  	 144
 Чекунова  А.Е.  -  Видовые  особенности  и  терминология  письменных  источников  конца  XVII  -  первой
 четверти  XVIII  века  	 162
 Дискуссии  и  обсуждения
 Семенов  Ю.И.  -  Этнополитология:  трудный  путь  становления  новой  научной  дисциплины  (размыш¬
ления  над  книгой  М.Н.  Губогло  "Языки  этнической  мобилизации")  	 170
 Критика  и  библиография
 Антонов  В.С.  -  Н.И.  Павленко.  Петр  I  	 179
 Троицкий  Н.А.  (Саратов)  -  В.Г.  Сироткин.  Наполеон  и  Россия  	 181
 Дергачева  Л.Д.  -  М.П.  Мохначева.  Журналистика  и  историографическая  традиция  в  России
 30-70-х  гг.  XIX  в 	 185
 Кариачев  М.Д.  (Воронеж)  -  Б.С.  Итенберг.  Российская  интеллигенция  и  Запад.  Век  XIX.  Очерки  	 187
 Алексеев  Ю.Г.  (Санкт-Петербург)  -  О.Р.  Айрапетов.  Забытая  карьера  "русского  Мольтке".  Николай
 Николаевич  Обручев  (1830-1904)  	 190
 Литвак  Б.Г.  (Канада)  -  В.  Чернышов.  А.М.  Унковский.  Жизнь  и  судьба  тверского  реформатора 		192
 Рудницкая  ЕЛ.,  Булдаков  В.П.  -  О.В.  Будницкий.  Терроризм  в  русском  освободительном  движении:
 идеология,  этика,  психология  (вторая  половина  XIX  -  начало  XX  в.)  	 193
 Костриков  С.П.  -  А.В.  Игнатьев.  Внешняя  политика  России.  1907-1914:  Тенденции.  Люди.
 События 	 196
 Телицыи  ВЛ.  А.В.  Баранов.  Многоукладное  общество  Северного  Кавказа  в  условиях  новой  эконо¬
мической  политики  	 198
 Невежии  В.А.  -  Ю.В.  Рубцов.  Из-за  спины  вождя.  Политическая  и  военная  деятельность  Л.З.  Мех-
 лиса  	 200
 Молок  Ф.А.  -  В.А.  Дунаевский.  Педагог,  ученый,  солдат.  К  80-летию  со  дня  рождения  	 203
 Зеленое  М.В.,  Масловский  М.В.  (Нижний  Новгород)  -  Историография  имперской  России:  история
 как  профессия  и  написание  истории  в  многонациональном  государстве  	 204
 222

Письмо  в  редакцию
 Панеях  В.М.  (Санкт-Петербург)  -  О  следственном  деле  Б.Д.  Грекова.  1930-1931  гг 	 208
 Научная  жизнь
 Лобачев  С.В.  (Санкт-Петербург)  -  Международная  научная  конференция  в  Будапеште  	 211
 Докторские  диссертации  по  отечественной  истории  	 214
 Новые  книги  по  отечественной  истории 	 218
 Новые  поступления  зарубежной  литературы  по  отечественной  псторнн  	 221
 CONTENTS
 Kurukin  I.V.  -  "The  Time  for  Autocracy  Not  to  Be"?  (The  Generals,  the  Nobility  and  the  Guards  in  1730)  	 3
 Kerov  V.V.  -  The  Confessional  and  Ethic  Motivations  For  Old  Believers’  Economies  in  the  XVIII-XIXth
 Centuries  	 18
 Ruzhitskaya  I.V.  -  Nicholas  I’s  Juridicial  Legislation  (Work  on  the  Criminal  and  Civil  Codes) 	 41
 Zimin  I.V.  (St  Petersburg)  -  Medicine  and  Autocrats:  the  Mystery  of  Nicholas  I’s  Death 	 57
 Churakov  D.O.  -  The  Socio-Political  Protest  by  the  Workers  in  1918  	 67
 Raleigh  D  J.  (the  U.S.A.)  -  Languages  of  Power:  How  the  Saratov  Bolsheviks  Imagined  Their  Enemies  	 79
 Livshin  A.Ya.  -  The  Civic  Constitutional  Consciousness:  Did  Soviet  Society  Have  It  During  the  Civil  War  and
 the  NEP  Years?  	 94
 Iochenov  S.V.  (Ivanovo)  -  Concentration  Camp  no.  48 	 112
 Historic  Portraits
 Chernikova  N.V.  -  Prince  Vladimir  Petrovich  Meshchersky  (The  Portrait  of  a  Russian  Conservative) 	 126
 Historiography,  Source  Study,  Methods
of  Historic  Research
 Half  a  Century  of  the  Service  with  the  Science  of  History.  An  Interview  with  Ye.G.  Gimpelson  	 140
 Stepanova  L.G.  (Krasnodar  Area)  -  Concerning  the  Property  Differentiation  of  the  Peasantry  in  Late  XVth  -
 Early  XVIth  Centuries  (By  the  Facts  from  the  Novgorod  Scribes’  Books) 	 144
 Chekunova  A.E.  -  Type  Peculiarities  and  Terminology  of  the  Written  Sources  of  Late  XVIIth  -  First  Quarter
 of  the  XVIIIth  Centuries)  	 162
 Discussions
 Semenov  Yu.I.  -  Ethnopolitology:  A  New  Scientific  Discipline  in  the  Making  (Reflections  on  M.N.  Guboglo’s
 Book  "The  Languages  of  Ethnic  Mobilization")  	.. 	 170
 Criticism  and  Bibliography
 Antonov  V.S.  -  N.I.  Pavlenko.  Peter  the  Great 	 179
 Troitsky  N.A.  (Saratov)  -  V.G.  Sirotkin.  Napoleon  and  Russia 	 181
 Dergacheva  L.D.  -  M.P.  Mokhnacheva.  Journalism  and  Historiographic  Tradition  in  Russia  in  the  30-70s  of
 the  XIXth  Century 	 185
 Karpachov  M.D.  (Voronezh)  -  B.S.  Itenberg.  Russian  Intelligentsia  and  the  West.  The  XIXth  Century.
 Essays 	 187
 Aleskeyev  Yu.G.  (St.  Petersburg)  -  O.R.  Airapetov.  The  "Russian  Moltke"’s  Career  in  Oblivion:  Nikolai
 Nikolayevich  Obruchev  (1830-1904) 	 190
 223

Litvak  B.G.  (Canada)  -  V.  Chernyshev.  A.M.  Unkovsky.  The  Life  and  Fortune  of  a  Reformer  from  Tver 		192
 Rudnitskaya  Ye.L.,  Buldakov  V.P.  -  S.V.  Budnitsky.  Terrorism  in  the  Russian  Liberation  Movement:
 Ideology,  Ethics,  Psycology  (the  Second  Half  of  the  XIXth  -  Early  XXth  Centuries)  	 193
 Kostrikov  S.P.  -  A.V.  Ignatiev.  Russia’s  Foreign  Policy.  1907-1914:  Trends.  People.  Events 	 196
 Telitsyn  V.L.  -  A.V.  Baranov.  A  multi  structured  Society  of  the  Northern  Caucasus  under  the  New  Economic
 Policy 	 198
 Nevezhin  V.A.-  Yu.V.  Rubtsov.  Behind  the  Boss’s  Back.  L.Z.  Mekhlis’s  Political  and  Military  Activities  	 200
 Molok  F.A.  -  V.A.  Dunayevsky.  Pedagogue.  Scientist  Soldier.  80  Years*  Anniversary  	 203
 Zelenov  M.V.,  Maslovsky  M.V.  (Nizhny  Novgorod)  -  The  Historiography  of  Imperial  Russia:  History  as
 Profession  and  Writing  History  in  a  Multinational  State  	 204
 A  Letter  to  Editor
 Paneyakh  V.M.  (St  Petersburg)  -  Concerning  B.D.  Grekov’s  Case.  1930-31  	 208
 Academic  Life
 Lobachev  S.V.  (St  Petersburg)  -  An  International  Scientific  Conference  in  Budapest 	 211
 Doctor  Dissertations  on  Russian  History  	 214
 New  Books  on  Russian  History  	 218
 New  Foreign  Literature  on  Russian  History  	 221
 Технический  редактор  Глинкина  Л.И.
 Сдано  в  набор  31.03.2001  Подписано  к  печати  15.05.2001  Формат  70  х  ЮО1/^
Офсетная  печать.  Усл.печ.^.  18,2  Усл.кр.-отт.  62,6  тыс.  Уч.-изд.л.  25,2  Бум.л.  7,0
Тираж  3397  экз.  Зак.  2220
 Свидетельство  о  регистрации  №  0110244  от  8.02.1993  г.
 В  Министерстве  печати  и  информации  РФ
Учредители:  Российская  академия  наук,  Институт  российской  истории  РАН
 Адрес  издателя:  117997,  Москва,  Профсоюзная  ул.,  90
Адрес  редакции:  117036  Москва,  ул.  Дм.  Ульянова,  19.  Телефон:  123-90-10
Отпечатано  в  ППП  "Типография  "Наука",  121099  Москва,  Шубинский  пер.,  6
 224

Индекс  70404
 «НАУКА»
 ISSN  0869-5687  Отечественная  история,  2001,  №  4