Текст
ISSN 0869-5687
Российская академия наук
2001 •
2
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
ИСТОРИЯ
РОССИЙСКАЯ
АКАДЕМИЯ
НАУК
ИНСТИТУТ
РОССИЙСКОЙ
ИСТОРИИ
ЖУРНАЛ
ОСНОВАН
В МАРТЕ
1957 ГОДА
ВЫХОДИТ
6 РАЗ
В ГОД
В НОМЕРЕ:
Развитие местного самоуправления в России
до Великих реформ: обычай, повинность, право
Научная и политическая карьера
российского либерала - А.Д. Градовский
Механизм власти Временного правительства
Март-апрель 1917 г.
Судебный процесс
“Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)”
в 1931 г.
Военная доктрина сталинского руководства
и репрессии в Красной армии.
Конец 30-х годов
Советский Союз и вопросы
польской политики равновесия в преддверии
Пакта Риббентропа - Молотова. 1938-1939 гг.
Советское прошлое: начало переоценки
К истине ведет много путей.
Ответ Б.Н. Миронова оппонентам
НАУКА
МОСКВА
январь
февраль
2001 *
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ
С.В. ТЮТЮКИН (главный редактор),
А.И. АКСЕНОВ, В.Я. ГРОСУЛ, П.Н. ЗЫРЯНОВ, А.Е. ИВАНОВ, А.В. ИГНАТЬЕВ,
А.П. КОРЕЛИН, Ю.С. КУКУШКИН, В.А. КУЧКИН, В.С. ЛЕЛЬЧУК,
В.А. НЕВЕЖИН, Л.Н. НЕЖИНСКИЙ, Ю.А. ПЕТРОВ, Е.И. ПИВОВАР,
Ю.А. ПОЛЯКОВ, М.А. РАХМАТУЛЛИН (зам. главного редактора),
А.Н. САХАРОВ, С.С. СЕКИРИНСКИЙ, В.В. ТРЕПАВЛОВ
Адрес редакции:
117036, Москва В-36, ул. Дм. Ульянова, 19. Тел. 123-90-10; 123-90-41
Для писем: iri_ RAN @chat.ru
Ответственный секретарь Ю.В. Мочалова
Тел. 123-90-10
EDITORIAL BOARD
S.V. TIUTIUKIN CEditor-in-chief),
A.I. AKSIONOV, V.Ya. GROSUL, P.N. ZYRIANOV, A.E. IVANOV, A.V. IGNATIEV,
A.P. KORELIN, Yu.S. KUKUSHKIN, V.A. KUCHKIN, V.S. LEL’CHOUK,
V.A. NEVEZHIN, L.N. NEZHINSKII, Yu.A. PETROV, E.I. PIVOVAR,
Yu.A. POLYAKOV, M.A. PAKHMATULLIN (Assistant editor-in-chief),
A.N. SAKHAROV, S.S. SEKIRINSKII, V.V. TREPAVLOV
Address:
19, Dm. Ulianova, Moscow, Russia, Tel. 123-90-10; 123-90-41
Managing Editor Yu.V. Mochalova
Tel. 123-90-10
РУКОПИСИ ПРЕДСТАВЛЯЮТСЯ В РЕДАКЦИЮ В ЧЕТЫРЕХ ЭКЗЕМПЛЯРАХ, ОБЪЕМОМ
НЕ БОЛЕЕ 2-х АВТОРСКИХ ЛИСТОВ (48 СТР. МАШИНОПИСИ ЧЕРЕЗ ДВА ИНТЕРВАЛА),
А ТАКЖЕ В ЭЛЕКТРОННОМ ВАРИАНТЕ (ДИСКЕТА И РАСПЕЧАТКА НЕ БОЛЕЕ
2-х ПЕЧАТНЫХ ЛИСТОВ). В СЛУЧАЕ ОТКЛОНЕНИЯ РУКОПИСИ АВТОРУ ВОЗВРАЩАЮТСЯ
ТРИ ЭКЗЕМПЛЯРА ИЛИ ДИСКЕТА.
© Российская академия наук,
Институт российской истории, 2001 г.
2
© 2001 г. Л.Ф. ПИС АРЬКОВ А
РАЗВИТИЕ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ В РОССИИ
ДО ВЕЛИКИХ РЕФОРМ: ОБЫЧАЙ, ПОВИННОСТЬ, ПРАВО
ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ ТЕМЫ
И эволюция основных понятий
История самоуправления в России представляет собой одну из наиболее сложных и
слабо изученных тем. Нельзя сказать, что она не привлекала внимание ученых и пуб¬
лицистов - о городском и земском самоуправлении до 1917 г. написано значительное
количество работ. В их числе фундаментальные исследования кн. А.И. Васильчикова,
историков И.И. Дитятина, А.А. Кизеветтера, Б.Б. Веселовского и М.М. Богослов¬
ского, не утратившие научного значения до настоящего времени1.
Большая часть книг и статей, написанных в предреволюционные годы, когда ин¬
терес к вопросам самоуправления был особенно высок, носит не столько научный,
сколько публицистический характер. Злободневность этой темы для жизни России
обусловила критическую направленность многих работ и некоторую предвзятость ав¬
торов в оценке современной им организации местного самоуправления, рассматри¬
ваемой с позиций программ различных политических партий2. Известный нигилизм в
оценке реформ местного самоуправления 60-70-х гг. XIX в. присущ даже работам
таких серьезных историков, как А.А. Кизеветтер и К.А. Пажитнов3. Вместе с тем
существует значительное количество исследований (особенно по древнему периоду
русской истории), где в той или иной степени освещается этот вопрос; многие из них
использованы в настоящей статье.
Современные исследования, касающиеся истории развития самоуправления в Рос¬
сии, немногочисленны и также не отличаются научной беспристрастностью4.
Характерное для последнего десятилетия стремление по-новому взглянуть на пере¬
ломные моменты русской истории не могло не коснуться и такой актуальной темы,
как история самоуправления.
Отрицание советскими историками самой возможности существования самоуправ¬
ления в дооктябрьский период сменилось утверждением, что оно в России имеет глу¬
бокие исторические корни и было всегда5. При этом нередко наблюдается осовре¬
менивание многих явлений и понятий древней и средневековой истории России.
Стремление некоторых авторов отыскать исторические корни земского само¬
управления простирается настолько далеко, что они рассматривают деление терри¬
тории государства на "земщину" и "опричнину" при Иване IV как "разобщение само¬
управления и государства"6; в реформе 1864 г. видят продолжение земской реформы
1555 г., а в земствах - "юридические институты, известные с XVI в. со времени Ивана
IV"7. К сожалению, такой взгляд получает распространение и в исторической лите¬
ратуре учебного характера8.
Таким образом, история самоуправления представляет одну из наиболее актуаль¬
ных и сложных тем, требующих специального изучения. Ее всесторонняя разработка
возможна лишь в рамках монографического исследования. В предлагаемой статье
сделана попытка осмыслить накопленные в литературе сведения о местном само-
Писарькова Любовь Федоровна, доктор исторических наук, старший научный сотрудник Института
российской истории РАН.
3
управлении и проследить эволюцию выборной службы, ее особенности и место в сис¬
теме государственного управления России, что позволяет, в конечном итоге, судить об
исторических корнях земских и городских общественных институтов, введенных
реформами 60-70-х гг. XIX в. В этой связи было необходимо коснуться истории орга¬
низации таких самоуправляющихся структур, как городская и сельская общины,
последняя из которых оказалась долговечнее самой Российской империи9. Этот слож¬
нейший вопрос отечественной истории освещается здесь лишь в той степени, в какой
он необходим для решения поставленных задач. При этом большее внимание уделено
городской общине, подвергавшейся реформированию чаще, чем сельская община.
Трудности, с которыми сталкивается исследователь при изучении истории земского
самоуправления, объясняются не только ее злободневностью, но и многозначностью
понятий земство и самоуправление. Сочетание слов, родившихся в языках разных
народов и принадлежавших разным эпохам русской истории, само по себе за¬
служивает внимательного рассмотрения. Очевидно, что определение этих понятий
поможет внести ясность в предмет исследования.
Не последнюю роль в модернизации истории институтов местного управления
XVI в. сыграла многозначность понятия земство10, на которую не однажды обращали
внимание историки11. Земство, "таинственное по значению слово", как писал
кн. А.И. Васильчиков, во второй половине XIX в. относилось "к тому же самому орга¬
низму внутреннего управления местных властей и учреждений", который в других
государствах определялся понятием самоуправление, хотя, по мнению автора, оно "ис¬
текает из другого понятия, из другого взгляда на предмет". Главный смысл слова
земство он видел "в неразрывной связи народа с землей". Причем эта связь сос¬
тавляла не только право, но, в отличие от других стран, и обязательную повинность
низших сословий. "И земство выражает именно эту совокупность интересов тех мест¬
ных жителей, которые держат землю и доходами от нее обеспечивают исправное
отбывание повинностей и уплату податей"12. Отсюда берут свое начало понятия
земские люди, земские повинности, земцы, как называли в древнем Новгороде мелких
землевладельцев13.
Учитывая, что абсолютное большинство жителей русской земли составляли
земские люди (такого преобладания сельского населения не знала ни одна евро¬
пейская страна), понятие земский получило значение местный (пока города и деревни
имели одну и ту же структуру управления) или сельский. Именно поэтому об¬
щественные учреждения, созданные в 1860-е гг. на территории сельской местности, в
отличие от городских, получили название земские или земство, избранные в их состав
члены стали земцами, а реформа 1864 г. - земской. С этого времени слово земский
было неразрывно связано с понятием самоуправление. Эта связь оказалась настолько
прочной, что заслонила все другие значения этого слова и заставила многих
исследователей искать начала самоуправления в истории Московского государства.
Одним из первых встал на путь модернизации этого понятия историк М.М. Бо¬
гословский. В работе "Земское самоуправление на русском Севере в XVII в.", рас¬
сматривая события и учреждения XVII в. через призму современных ему понятий и
оценок (революция, эксплуататор, кулак-мироед, пролетариат, волостные и уездные
земские собрания, управы и др.), он применил к общине XVI-XVII вв. понятия
земство и земское самоуправление в том значении, какое они получили после
проведения земской реформы 1864 г. "Мир на языке XVII века, - писал он о северной
общине, - земство на нашем современном языке"14. Данью политическим на¬
строениям начала XX в. явилось и резкое противопоставление "древнерусского
земства" XVI в. (которое автор явно идеализировал, хотя и не исследовал ввиду
скудной Источниковой базы15) его организации в XVII в., "выродившейся" под
влиянием казенного тягла в казенную службу16. Оценка местного управления XVI-
XVII вв., данная авторитетным историком, усложнила изучение этой и без того
непростой темы.
4
Современная формулировка термина самоуправление, принятая демократическими
государствами, дана в Европейской хартии местного самоуправления. Это "право и
реальная способность органов местного самоуправления регламентировать зна¬
чительную часть государственных дел и управлять ею, действуя в рамках закона
под свою ответственность и в интересах местного населения"11.
Термин Selfgovernment возник в XVII в. в Англии, в середине XIX в. был заим¬
ствован Германией (Selbstverwaltung), а в 1860-е гг. вошел в обиход в России18. В этой
связи необходимо заметить, что в работах о местном управлении, написанных до
1860-х гг., деятельность выборных ("излюбленных") людей XVI-XVII вв. опре¬
делялась как "выборная служба", "земское управление", а сами выборные - как
"мирские" или "земские власти"19.
В конце XIX в. термин самоуправление употреблялся в двух значениях. В широком
смысле под ним понимали государственное устройство, при котором правительство
избирается и зависит от народа, т.е. республиканскую форму правления. Однако чаще
он применялся в качестве синонима "местного самоуправления". В этом значении под
самоуправлением понимали организацию местного управления, при которой "хозяй¬
ственными и иными делами какой-либо административной единицы (провинции,
уезда, общины и т.д.) заведуют жители этой самой единицы, а не органы центральной
власти, в этом только смысле самоуправление и является самостоятельным инсти¬
тутом"20.
В начале XX в. это определение получило более четкую формулировку. "Само¬
управление, - читаем в одной из последних дореволюционных энциклопедий, - право,
предоставляемое государством своим составным частям, областям, общинам, сосло¬
виям и корпорациям управлять самостоятельно своими внутренними делами, адми¬
нистративными и хозяйственными, под контролем агентов правительственной влас-
тй"21. Согласно этому определению, понятие самоуправление неразрывно связано с
развитием государственности и возникает лишь тогда, когда государство достигает
определенной стадии развития и может безболезненно поделиться своими функциями
с обществом.
Английские теоретики местного самоуправления, учитывая специфику управления
своей страны, трактовали этот термин более широко. К сфере самоуправления они
относили обязанности и полномочия местных жителей, "которые им предоставлены
законодательной властью или которые принадлежат им по общему праву"22. Такое
расширительное толкование понятия самоуправление в большей степени отвечает
началам российской жизни, где на протяжении всей истории российского государства,
наряду с созданными правительством выборными местными учреждениями,
сохранялся такой самоуправляющийся институт, как община. В данном случае вопрос
заключается в том, чтобы установить, в какой степени выборные ("государственные")
учреждения отвечали этому понятию и когда они действительно стали органами мест¬
ного самоуправления.
Необходимость такой постановки вопроса продиктована широким использованием
термина самоуправление, которым определяют и общинно-вечевой строй древне¬
русских городов, и преобразования в местном управлении середины XVI в., и город¬
скую реформу 1699 г., и общественные учреждения, созданные земской и городской
реформами 1860-1870-х гг. Иными словами, все выборные лица и структуры авто¬
матически относятся к сфере самоуправления. Но являются ли выборная служба и са¬
моуправление равнозначными понятиями?
На протяжении всей истории России в местном управлении в той или иной степени
участвовали выборные люди. "Земская самодеятельность, - писал А.А. Кизеветтер, -
составляла неотъемлемую, необходимую стихию административного быта России"23.
Действительно, представители местных и сословных миров своей деятельностью
дополняли, а иногда и заменяли государственные учреждения. Если выборную службу
приравнять к самоуправлению, то Россию с полным основанием можно отнести к
5
числу государств, имеющих глубокие демократические традиции. Но история нашей
страны свидетельствует о том, что это далеко не равнозначные понятия. По¬
требовались столетия, чтобы выборная служба, являвшаяся характерной чертой не
только "административного быта", но и всей жизни народа, превратилась в институт
самоуправления, в котором переплелись и русские традиции, и достижения
европейского законодательства.
"Универсальное" применение термина самоуправление не помогает, а мешает про¬
следить эволюцию выборной службы в разные периоды существования русского
государства. Представляется, что использование историками начала XX в. таких
понятий, как земское самоуправление применительно к учреждениям XVI в. или об¬
щественное самоуправление для обозначения организации истинного самоуправления
будущего, не обремененного сословностью и контролем администрации24, является
попыткой разделить это понятие на его составляющие.
Опираясь на работы теоретиков государственной школы, прежде всего юриста
Н.М. Коркунова, современный историк Б.Н. Миронов выделил ряд признаков, при¬
сущих органам самоуправления. По его мнению, такой орган: I) является пред¬
ставителем местного общества, проводником его особых интересов и стремлений;
2) его члены избираются местным обществом; 3) он обладает самостоятельностью и
инициативой в выборе способов осуществления возложенных на него государством
задач; 4) обладает правами юридического лица (имеет собственность, берет обя¬
зательства, вступает с государством в юридические отношения); 5) выполняет госу¬
дарственные задачи; 6) контролируется общественным мнением; 7) самостоятельно
принимает постановления, которые могут отменяться и корректироваться государ¬
ственными органами25. Представляется, что этот перечень можно сократить (в пунк¬
тах I, 2, 3, 4, 7), ограничившись тремя основными условиями, которым должно от¬
вечать учреждение самоуправления: I) избираться местными жителями (из их
числа) для решения местных дел; 2) обладать собственной финансовой базой и
самостоятельностью, необходимой для выполнения возложенных на него задач;
3) находиться под контролем администрации и избравшего его общества.
Б.Н. Миронов как сторонник государственной школы (см. ниже) подчеркивает в
самоуправлении прежде всего его государственное начало (5-й признак), но, в отличие
от своих предшественников, трактует его очень широко. В частности, никто из них26
не связывал с установлением самоуправления реформы 1550-х гг., превратившие об¬
щинные институты в местные государственные учреждения, как это делает Б.Н. Ми¬
ронов27.
Остановимся подробнее на вопросе о теориях самоуправления. А.Д. Градовский пи¬
сал: "Как только в науке зайдет речь о теории местного управления, тотчас ученые и
публицисты разделяются на самые противоположные партии (...): защитников пра¬
вительственной централизации, с одной, и защитников самоуправления, с другой сто¬
роны"28. В этой связи заметим, что в нашей стране вопрос о разумном соотношении
власти центра и провинции, местной администрации и общества до сих пор не утратил
своей актуальности - не только в научном или практическом, но и в политическом
плане.
В XIX - начале XX в. существовало несколько теорий местного самоуправления29.
Одной из старейших была теория свободной общины, разработанная немецким
юристом и философом Г. Аренсом (1808-1874). Она рассматривала общественную
власть в качестве четвертой власти и не допускала никакого вмешательства госу¬
дарства в общественные дела. Община признавалась "государством в государстве",
а ее должностные лица - агентами общества, но не государства. Независимость
общины от государства отстаивала и хозяйственная теория, согласно которой само¬
управление - это заведывание хозяйственными делами местного характера, а не де¬
лами государственного управления. Ее сторонником был известный общественный
деятель кн. А.И. Васильчиков (1818-1881), признававший самоуправлением "такой по¬
6
рядок внутреннего управления, при коем местные дела и должности замещаются
местными жителями - земскими обывателями"30. В начале XX в. многих сторонников
в России имела политическая теория. Ее сущность заключалась в противо¬
поставлении земщины (общественного начала) опричнине (правительственно-бюро¬
кратическому началу). При этом самоуправление рассматривалось как "самодея¬
тельность граждан, не поступивших на государственную службу и потому не
переставших быть гражданами, дисциплинарно и материально свободными в своем
волеизъявлении"31.
Все эти теории противопоставляли общественное начало государственному, а под
самоуправлением понимали организацию, свободную от контроля государства.
Другую позицию в этом вопросе занимали сторонники государственной теории
самоуправления, сформулированной немецким юристом Л. Штейном (1815-1890) и
получившей свое развитие в трудах его соотечественника Р. Гнейста (1816-1895). Не
менее известными в научном мире были и ее русские идеологи: экономист и земский
деятель В.П. Безобразов (1828-1889), историк и юрист А.Д. Градовский (1841-1889),
юрист Н.И. Лазаревский. Согласно этой теории, самоуправление - это возложение на
местное общество решения задач государственного управления. Передавая местные
дела в ведение общественных учреждений, государство должно сохранять контроль за
их деятельностью, потому что самоуправление - это "не обособление местного
общества от государства, а, напротив, призыв этого общества к службе государст¬
венным интересам и целям"32. По определению А.Д. Градовского, "самоуправление
прежде всего государственное явление, т.е. предполагает существование сильной и
единой государственной власти", которая является главным условием для сохранения
политической и национальной целостности страны33.
Именно государственная теория положена в основу современной формулировки
термина самоуправление, содержащейся в Европейской хартии местного самоуправ¬
ления34.
В работах ученика Градовского Н.М. Коркунова (1853-1904) получила развитие
теория "самоуправляющихся единиц, как юридических лиц" или юридическая теория,
близкая по характеру к государственной. Органы самоуправления признавались орга¬
нами местной общины, выполнявшими функции государственного управления.
Обратимся теперь к истории местного управления и на конкретном историческом
материале (привлекая его в той мере, в какой он необходим для раскрытия постав¬
ленных задач) рассмотрим место общественных и сословных учреждений и
корпораций в системе управления на разных этапах развития русского государства.
ГОРОДСКАЯ И СЕЛЬСКАЯ ОБЩИНЫ В СИСТЕМЕ
ВЕРХОВНОГО И МЕСТНОГО УПРАВЛЕНИЯ
Вечевой быт городов Древней Руси
"Вече было старее князя", - заметил С.Ф. Платонов35, характеризуя политическое
устройство древнерусского государства. Еще в первой русской летописи говорится о
призвании варягов северными славянскими племенами для установления "наряда" (по¬
рядка), что указывает на существование представительного собрания, способного при¬
нять столь важное решение. Историки единодушны в том, что до IX в., когда на
территории России стали образовываться первые княжества, славянские племена уже
имели собственную систему управления и суда. Однако вопрос о характере общест¬
венной организации славянских племен и уровне развития их политического быта
стал предметом ожесточенных споров в исторической литературе; ответ на него
указывал на принадлежность историка к славянофилам или западникам, опреде¬
лявших начальный период русской истории господством общинных или родовых
отношений36.
7
Несмотря на скудость источников и нередко предположительный характер
сведений об организации славянских племен, работы историков позволяют составить
общее представление о началах их быта. Славяне управлялись начальниками рода,
которые "носили разные названия - старцев, жупанов, владык, князей и проч.;
последнее название (...) было особенно в употреблении у славян русских". Славянские
города имели общие советы или веча, которые представляли в этот период не
собрания всех жителей, а "сходки одних старцев, сходки старшин"37.
В 1Х-Х вв. князь был прежде всего "военным стражем оседлых поселений", князем-
кормленщиком, получавшим вознаграждение в виде дани, поэтому его деятельность
не оказывала заметного влияния на внутренний быт славянских племен38. Однако к
концу X - началу XI в. характер княжеской власти меняется и "князь-авантюрист
превращается в князя-правителя"39. По свидетельству летописца, уже киевский князь
Владимир, советуясь со своей дружиной, "думал с нею о строе земском, о ратях, об
уставе земском". Так, Владимир по предложению епископов и старцев принял поста¬
новление о вирах, а Ярослав I дал грамоты новгородцам: Правду и Устав о податях40.
В "Дружинной Думе" как назвал В.О. Ключевский совещания князя Владимира, при¬
нимали участие и старшины военно-городского управления - "старцы градские" или
"людские"41.
Развитие государственного начала, характерное для княжений Владимира и
Ярослава I, способствовало увеличению числа городов и росту их влияния. Города ста¬
ли правительственными центрами, где сидел "муж княж" посадник, а с учреждением
епископских кафедр - и церковными центрами. Усиление роли князя в древнерусском
государстве привело не к подавлению вечевых порядков, а к уменьшению значения
старшин, что сказалось и на характере веча. Городские веча стали общенародными:
на них собирались уже не одни старцы, а все жители города42. С XI в. вместо "градских
старцев" источники называют "лучших людей", которые, по наблюдению Клю¬
чевского, обычно выступали посредниками между князем и городским вечем "как
представители и вместе коноводы вечевых сходок"43. Некоторые советские историки,
в том числе и М.Н. Тихомиров, высказали предположение, что "лучшие люди", как
наиболее состоятельные и активные участники веча, составляли особый орган
власти - городской совет, решения которого принимались вечем44.
В Х1-ХН вв. значение веча в Древней Руси было велико. Так, киевляне играли
решающую роль в посажении и признании князей, заключавших договор (ряд) уже не
только с "братьями и дружиной", но и "с кияны"45. На вече решались вопросы войны и
мира, призвания князей и сбора средств для ведения военных действий46. Многие го¬
рода (Киев, Новгород, Псков, Смоленск, Ростов и др.) состояли из более дробных
административно-территориальных единиц - концов. Они представляли собой исто¬
рически сложившиеся общины, выросшие из древних родовых поселений, и имели
свои веча47. Городское население подразделялось на десятки и сотни во главе с
десятскими и сотскими и вместе с дружиной составляло княжеское войско. Десятские
и сотские сохраняли свое значение и в мирное время, о чем говорит их участие в пирах
князя Владимира наряду с боярами и нарочитыми мужами.
Решениям веча старого города подчинялись пригороды (новые города) и села,
составлявшие его волость; их жители считали себя младшими относительно горожан.
Сельское население управлялось старостами, сохранявшими свое значение и во время
военных действий48.
Таким образом, до XIII в. в древнерусском государстве наряду с княжеской властью
действовала и развивалась вечевая власть, уходившая корнями в догосударственную
организацию племен. По определению А.А. Кизеветтера, в основании политической
системы Руси Х-ХШ вв. "лежал дуализм княжеской и вечевой власти", при котором
ни отношения этих властей, ни организация веча "не опирались на твердо уста¬
новленные начала". Это обстоятельство "открывало широкий простор для насильст¬
венных столкновений и лишало государственную жизнь устойчивых оснований"49.
Зыбкое равновесие между этими двумя властями было нарушено после смерти
8
Ярослава I (1054), когда с увеличением княжеского рода очередь княжения в Киеве
все более запутывалась, порождая ссоры и усобицы. В XII в., писал В.О. Ключевский,
князь снова стал "бродячим гостем области, подвижным рыцарем, каким он был два
века назад". Непрочность княжеской власти способствовала восстановлению значения
городов как руководителей областей. С этого времени "веча появляются в летописи
все чаще и шумят все громче". Как считал историк, именно борьба княжеского и
городового порядков, когда "один объединял землю посредством очередного
княжеского владения, а другой разбивал ее на самостоятельные городовые волости"50,
определяла характер событий последнего периода истории Древней Руси.
Напомним, что отсутствие наряда (порядка) среди северных племен, по свиде¬
тельству летописца, было главной причиной создания древнерусского государства,
а если продолжить эту линию, то отсутствие наряда стало и одной из причин его рас¬
пада. Разница заключалась лишь в том, что в IX в. враждующее население призвало
князей, а в XIII в. оно само бежало от враждующих князей в более безопасные се¬
верные районы. Нашествие кочевников довершило распад Древней Руси.
Однако с падением Киева вечевой быт не прекратил своего существования:
в XIII в. его сохраняли все старинные города Северо-Западной и Северо-Восточной
Руси. Но главными вечевыми городами были Новгород и Псков. Богатством этих тор¬
говых центров объяснялась самостоятельность городских общин, сумевших в течение
почти двух столетий противостоять процессу централизации государства.
Зачатки общинно-вечевого управления Новгорода относятся к древнейшему пе¬
риоду. С XII в. вече освободилось от власти князя и добилось права избрания по¬
садника, тысяцкого и даже епископа, т.е. всей высшей администрации города. В XIII в.
вечевая организация достигла своего расцвета. Развитие политических вольностей
шло параллельно с расширением территории княжества и ростом его экономического
могущества.
В отличие от Киева вечевая организация Новгорода и Пскова имела более
прочные корни, так как включала множество общественных союзов, имевших свои
веча и свои выборные исполнительные органы. В Новгороде низшей администра¬
тивно-территориальной единицей с правом самоуправления была улица. Решением
хозяйственных дел улицы занималось вече, выбиравшее двух и более "улицких"
старост. Старосты представляли интересы улицы в отношениях с князем и другими
должностными лицами, контролировали земельные отношения, участвовали в суде.
Каждая улица имела вечевую избу и свою печать51.
Улицы составляли пять концов города; каждый из них имел вече, печать и свою
казну, избирал старост и владел землей. Концы выполняли административные, су¬
дебные, военные и даже дипломатические функции, а их старосты формировали
ополчения, составлявшие новгородское войско, участвовали в переговорах и суде, рас¬
пределяли повинности между жителями концов и разбирали споры. Общегородское
вече признавалось законным лишь при участии представителей всех пяти концов52.
Жители Новгорода подразделялись не только на улицы и концы, но и на сотни. Это
были не территориальные (за исключением "Княжей ста"), а фискальные единицы,
включавшие с конца XII в. только торгово-ремесленное население. Входившие в сос¬
тав сотен горожане (в каждом конце было по две сотни) избирали сотских старост,
платили налоги и выполняли натуральные повинности; десять сотен как военные
формирования составляли тысячу Новгорода. Сотни подчинялись тысяцкому как в во¬
енном, так и в судебном отношении: тысяцкий возглавлял торговый суд, куда входили
десять сотских старост53.
Общегородское вечевое собрание свободных граждан было носителем верховной
власти Новгорода. Правомочными считались лишь те собрания, в которых участ¬
вовали не только должностные лица, но и представители всего населения - "и бояре,
и житьи люди, и купцы, и черные люди, и весь господин государь Великий Новгород,
все пять концов..."54. Вече рассматривало важнейшие вопросы внутренней и внешней
политики: утверждало уставы и законы, выдавало жалованные грамоты, приглашало
9
и изгоняло князя, избирало посадника, тысяцкого и епископа (с 1165 г. - архи¬
епископа).
Оно собиралось на Торговой площади по звону колокола. Владыка в вече не участ¬
вовал, но посылал своего представителя и благословлял участников. С помоста ("сте-
пеним) посадник или другие должностные лица оглашали повестку собрания.
Подсчета голосов не было, решения принимались по силе крика участников. В случае
разногласий недовольные собирали свое вече на Софийской стороне. Тогда
противники встречались на мосту через Волхов, и нередко только вмешательство
духовенства предотвращало кровопролитие. Решения веча оформлялись вечевым
дьяком в вечевой избе55.
Вопросы, подлежавшие решению веча, разрабатывались особым ’’советом господ",
который под председательством архиепископа собирался в его палатах. В этот совет,
выполнявший роль правительства, входили княжеский наместник, посадник, ты¬
сяцкий, старосты концов, сотские, а также бывшие посадники и тысяцкие. Так,
грамота Соловецкому монастырю на владение Соловецкими островами (сер. XV в.)
имеет восемь печатей: епископа, посадника, тысяцкого и пять печатей городских
концов56.
Особую роль в управлении Новгородом играл архиепископ. Все вечевые решения
принимались от имени владыки и всего Новгорода, он был председателем в совете
господ, возглавлял посольства, осуществлял суд в делах веры и контроль за тор¬
говлей.
Решения общегородского веча распространялись на обширную территорию,
входившую в Новгородское государство. Центрами, вокруг которых формировались
волости, были небольшие городки или пригороды. Городовые волости-пригороды
делились на погосты, а те, в свою очередь, на сельские общины. В каждом погосте
могло быть два должностных лица - сельский староста и сотский57. Пригороды и
волости платили налоги в пользу Новгорода, тогда как новгородцы, по мнению
историков, были скорее всего освобождены от их уплаты58. Зависимость пригородов
вызывала недовольство их населения и стремление освободиться от Новгорода; этими
настроениями и воспользовались московские князья. Последовавшие после 1479 г.
конфискация земель и репрессии против бояр окончательно подорвали основу
независимости и экономического могущества Вольного Новгорода59. Но главной
причиной падения Новгорода, по мнению историков, были противоречия между
низшими слоями населения и боярами, в руках которых, в конечном итоге, и
сосредоточилось управление городом. В результате, новгородское "народоправство"
превратилось в боярскую олигархию.
Вечевой строй Новгорода историки нередко определяют как "феодальная
республика"60, хотя это понятие до начала XX в. не употреблялось. Современники
называли свое государство "Великий Новгород" или "Господин Великий Новгород"61,
что ближе к такой форме организации городской общины, как "город-государство".
Именно так определял строй древнерусского города историк И.И. Дитятин. По его
мнению, в удельно-вечевой период русский город играл активную и очень важную
политическую роль в жизни Древней Руси и по своему значению напоминал
средневековой муниципий на Западе62. Эту точку зрения разделяют и многие
современные историки, рассматривающие такую организацию как систему соподчи¬
ненных общин63. В частности, устройство городов Новгорода и Пскова, под властью
которых объединялись пригороды и сельские округи, Л.В. Данилова называет "ярким
примером государств с чертами полисного типа"64. По оценке М.Н. Тихомирова,
"русские города киевской поры жили полнокровной жизнью и шли по пути развития
"городского строя", как и города в соседних странах Западной Европы"65.
В Новгороде, развивавшемся дольше и в более благоприятных условиях, чем
другие города удельного периода, успели в полной мере проявиться черты полити¬
ческого быта, наметившиеся в Киеве. Первоначальный дуализм власти веча и князя в
этих городах нарушился в пользу веча, которое как форма власти имело более
10
древнюю историю. Князья Киевской Руси, писал В.О. Ключевский, "поддерживали в
ней существовавший житейский порядок, определяли подробности земского строя, но
не могли сказать, что они создали самые основания этого строя, были творцами об¬
щества, которым правили"66. Еще меньше оснований для этого было у новгородских
князей, превратившихся после 1136 г. в должностных лиц, чьи права и обязанности
определялись специальным договором с вече.
Общей чертой, присущей как Киеву, так и Новгороду, было высокое положение их
жителей. Гражданин Киева по своему социальному положению приближался к
"княжим мужам" и стоял намного выше, чем сельский житель (за участие в походе
киевлянин получал десять гривен, а смерд только одну67; разными были и штрафы за
нанесенные им оскорбления или увечья). Привилегированное положение по
отношению к остальному населению занимали и граждане Новгорода.
Таким образом, общинно-вечевой строй домонгольской Руси представлял собой
дальнейшее развитие древних начал жизни славянских племен, которое шло в одном
направлении с европейскими народами. Сложившаяся в Древней Руси форма го¬
родского правления была близка к европейской. Вече главного города в качестве
верховного органа распространяло власть на значительную территорию, диктуя свою
волю многочисленным пригородам и селам. Выборная власть была сильнее кня¬
жеской, особенно в последний период существования Киевского государства, и
способствовала его распаду.
Историки государственной школы называли этот период прологом русской
истории и не связывали с ним политические и социальные процессы, получившие
развитие в Северо-Восточной Руси. "Занавес, опущенный в Киеве, - писал П.Н.
Милюков, - поднимается на волжском суглинке"68. С.М. Соловьев, отвечая оппо¬
нентам, считавшим, что в его работах между этими периодами истории образовалась
пропасть, заметил: "Эта пропасть наполнена щебнем из развалин Ростова и Нов¬
города"69.
Северо-Восточная Русь
и начало Московского государства
С XIII в. общество Северо-Восточной Руси "стало беднее и проще"70, а отношения
между населением и князем строились здесь уже на других началах, "исключавших
вечевой элемент"71. Вечевой быт сохранился лишь в немногочисленных старинных
центрах, но исчез в новых городах удельных княжеств. Если в старых городах -
Смоленске, Муроме, Брянске - в XII в. жители активно участвовали в княжеских
усобицах, и их позиция нередко определяла исход борьбы за княжение, то в других
городах "их голоса не слышно" и в источниках нет "ни слова о вече". После смерти
Андрея Боголюбского, заметил В.О. Ключевский, ни в одном городе "не сходились на
вече, как на думу". И ни один князь, писал С.М. Соловьев, "не собирал веча для
объявления городовому народонаселению о походе или о каком-нибудь другом
важном деле". В междоусобной борьбе за Владимир и Москву князья уже не
стремились решить ее исход с помощью горожан, как это было в Киеве72.
Однако вопрос о распространенности городских веча и значении этих органов
народоправства до сих пор остается спорным в исторической литературе. Советские
историки разделяли точку зрения В.И. Сергеевича, считавшего, что веча действовали
во всех городах и в Х-ХУ вв. были повсеместным явлением не только в Южной и
Северо-Западной, но и в Северо-Восточной Руси73. В связи с этим необходимо на¬
помнить, что С.М. Соловьев подверг серьезной критике работу В.И. Сергеевича74. По
его мнению, автор книги не учитывал, что слово вече употреблялось в самом широком
смысле и означало "всякое совещание нескольких лиц и всякое собрание народа".
Соловьев не без иронии заметил, что автор, обнаружив вечевой быт в московских
волнениях ХГУ-ХУ вв., не нашел его в подобных им выступлениях москвичей XVII-
XVIII вв. только потому, что слово вече к тому времени уже вышло из употребления.
Он возражал и против утверждения Сергеевича, что вече было не только в главных,
но и во многих второстепенных и даже третьестепенных городах. В качестве
доказательства Соловьев приводит место из летописи, показывающее, что к вечам
привыкли главные города, а младшие или пригороды привыкли исполнять их
решения: "На чем старшие положат, на том пригороды станут". Истолковать этот
источник в ином смысле, пишет Соловьев, означает подвергнуть его "ученой
пытке"75.
Таким образом, города Северо-Восточной Руси утратили значение политических и
административных центров, какое они имели в удельно-вечевой период. В XIV в.
русский город "из цельного политического организма" превратился "в конгломерат
ничем между собой не связанных тяглых единиц"76. Их жители по своему положению
заметно отличались от граждан Киева и Новгорода и в правовом отношении были
ближе к сельским жителям.
Аналогичные изменения произошли и в сельской общине. Переселившееся с юга
население утратило прежние общинные связи, его положение определялось уже не
принадлежностью к тому или иному миру, а условиями договора с удельным князем.
Если в Древней Руси пришельцем был князь, а владельцем земли община, то в
Северо-Восточной Руси земля, на которую садилось пришлое население, принад¬
лежала князю, что вело к усилению его власти. В таких условиях сельские общины,
создаваемые нередко самими князьями77, носили характер зависимых от государства
неполноправных тяглых единиц78. Не последнюю роль в утверждении тяглого начала
сыграло разорение и разграбление городов и сел в ходе татаро-монгольского
нашествия.
Соответствующим образом изменилось и правовое положение населения. В XIV в.,
как писал В.О. Ключевский, "посажанин, сливается в один класс с поселянином под
общим названием черного человека", а в Московском государстве эти два элемента
"соединялись в одном областном мирском учреждении - в земской избе, сливались в
один уездный тяглый мир", включавший "черносошных людей и людей черных сотен
и слобод"19. До Уложения 1649 г. в правовом отношении не было отличий между
посадским человеком и крестьянином80.
С этого времени надолго разошлись пути развития европейских и русских городов.
Уже в ХШ-Х1У вв. многие города Европы в результате вооруженной борьбы или, как
в Магдебурге, путем выкупа ряда должностей освободились от власти сеньоров и
епископов и превратились в вольные самоуправляющиеся общины. Сложившееся в
это время немецкое городское право, так называемое Магдебургское право,
закрепляло за городами значительные привилегии, самостоятельность в области суда,
их право на самоуправление и освобождало горожан от многих налогов. В середине
XV в. самоуправление по Магдебургскому праву получили и русские города,
оказавшиеся под властью Литвы81. Показательно, что именно в это время в неравной
борьбе с московскими князьями Новгород утратил остатки прежней вольности. В
таких условиях русские города не могли иметь политической самостоятельности и
подобно европейским городам быть вольными общинами.
Однако положение городов Северо-Восточной Руси в исторической литературе
оценивается по-разному. Историки государственной школы, исходя из конкретно¬
исторических условий развития русских городов, противопоставляли их как
европейским, так и "вечевым" городам Дрвней Руси. В работах советских историков,
особенно 1930 - первой половины 1950-х гг., по этому вопросу утвердился другой
взгляд. Руководствуясь общей характеристикой феодальной формации, они делали
вывод о преемственности между городами Древней и Северо-Восточной Руси,
отмечали сходство их социально-экономического развития с городами Западной
Европы82. В работах последних десятилетий эта концепция в значительной степени
пересматривается. В частности, высказывается точка зрения, что еще в ХШ-первой
половине XV вв. города Северо-Восточной Руси сохраняли общинно-вечевую
организацию, оставаясь городами-государствами, а Русское государство складывалось
12
"как земско-самодержавное по форме и по существу"83. Однако далеко не все
историки разделяют такую точку зрения84. Представляется, что условиям социально-
экономической и политической жизни страны первой половины XVI в. в большей
степени отвечает определение политического строя России как "самодержавной
монархии деспотического типа" на раннем этапе ее формирования85. "Северо-Вос¬
точная Русь, - писал С.М. Соловьев, - для объединения своего, для собирания
земли, отреклась от вечевого быта". Народ пожертвовал им, "чтобы достигнуть
единства государственного (...) Что выиграла Северо-Восточная Русь этим отре¬
чением от вечевого быта показал ясно 1612 год, когда народ, вследствие сознания
государственного единства, мог встать как один человек для охранения этого
единства"86.
С начала XIV в. городами и пригородными станами управляли наместники, а
сельской местностью (волостями) - волостели. Эти должностные лица исполняли
судебно-административные функции, получая за это право сбора с населения
натуральных и денежных "кормов". Однако, ввиду слабости государственного
аппарата, власть кормленщиков приводила не к централизации государства, а к
локализации отдельных территорий. Жалобы населения на злоупотребления и
притеснения со стороны местной администрации заставили правительство усилить
контроль за ее действиями. С конца XV в. отдельным общинам жаловались "уставные
грамоты", которые не только нормировали величину кормов и пошлин наместникам,
волостелям и их людям, но и ограничивали пределы власти кормленщиков,
предписывая им судить лишь при участии выборных людей.
Л.В. Данилова, глубоко изучившая вопрос взаимоотношений администрации и
общинных институтов, пришла к выводу, что система "кормлений", на которой
строилось местное управление, по своему характеру являлась "продолжением ста¬
ринного полюдья". Кормленщики имели дело с общиной в целом, а не с отдельными
ее членами; это обстоятельство и "обеспечивало сохранение за общиной статуса
самоуправляющейся социальной ячейки"87. Внутриобщинными делами по-прежнему
управляли выборные старосты, сотские, пятидесятские и десятские. Они ведали
раскладкой и сбором податей, были низшей (мирской) судебной властью, охраняли
целостность общинных земель.
Но отношения общины с государством не ограничивались только уплатой
денежных сборов; на них возлагалось городовое дело, поставка подвод для ямской
гоньбы и другие натуральные повинности. С конца XV в. повсеместным явлением
стало участие мирских выборных в суде кормленщиков. В условиях малочисленности
государственного аппарата присущие общине публично-правовые функции позволили
центральной власти включить ее в систему местного управления еще задолго до
реформ Ивана IV. По мнению Л.В. Даниловой, включение мирских властей в
структуру административного аппарата для средневековья было типичным явлением.
Отсюда двойственный характер выборных мирских властей, которые, оставаясь
представителями и выразителями интересов общины, в то же время были и "низшим
звеном в системе государственного территориально-административного управления".
Законодательные акты XV в. "не создавали земского строя, а вводили его в
общероссийские рамки"88. Как заметил в этой связи А.Д. Градовский, "государство
нашло общину готовою и воспользовалось ею"89.
С развитием государства и его аппарата деятельность общины в этой сфере
ограничивается. Исследуя жалованные грамоты великих князей к старостам черных
северных волостей, Л.В. Данилова приходит к выводу, что в ХШ-Х^ вв. полномочия
глав выборной общинной администрации (по крайней мере, в северных областях)
были намного шире, чем в XV-XVI вв. Хотя именно к этому периоду, замечает
историк, некоторые исследователи относят "установление земского строя и связан¬
ного с ним самоуправления"90.
13
ЗЕМСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ХУ1-ХУН вв.:
ПОВИННОСТЬ ИЛИ ПРАВО?
Логическим завершением политики Московских государей, направленной на
включение общины в систему местных государственных учреждений, было унич¬
тожение системы кормлений при царе Иване IV. Широкое использование мирской
самодеятельности в области губного, земского и верного управления в середине XVI в.
положило начало новому периоду в истории местного управления.
Губная реформа. Первые губные грамоты были выданы в 1539 г. по просьбе
населения Белозерского и Каргопольского уездов, не имевшего другой возможности
обеспечить свою безопасность, как взять на себя поимку воров и разбойников. По
этим грамотам часть полномочий наместника передавалась выборным людям -
губным старостам и его помощникам "лучшим людям", замененным вскоре
целовальниками (утверждались "целованием креста"). Губной староста избирался из
дворян, а целовальники - из крестьян и посадских. Выборные люди ловили, судили и
даже казнили разбойников, заведовали тюрьмами и регистрировали приезжих.
С 1555 г. губные учреждения были введены практически во всех уездах. Они разме¬
щались в губной избе, дела которой вел выборный губной дьяк; избирались также
палачи и сторожа губных изб.
Правительство придавало особое значение должности губных старост, особенно во
второй половине XVI в., когда произошло объединение мелких губных единиц, и эта
должность стала уездной. В губные старосты избирали только местных дворян,
обязательно грамотных и оставленных от службы по старости или болезни. Для
выборов собирались общие съезды, в которых, независимо от общественного по¬
ложения, участвовало все население уезда, составлявшего губной округ. Это были
первые всеобщие выборы в России (повторились только через 200 лет, при избрании
городских депутатов в Уложенную комиссию 1767 г.). Участие в них было настолько
обязательным, что воеводы имели право сажать в тюрьму дворян, не явившихся на
выборы (вместо знатных сидели их крестьяне). Избирательная процедура
заключалась в сборе подписей под выборным списком, который подписывали
избиратели, а за неграмотных - их духовные отцы. При этом требовалось всеобщее
согласие, а если его не было, то результат выборов определялся не большинством
голосов, а решением царя91.
Нередко правительство само назначало старост, тем не менее "взыскивая" с
населения "мирские выборы", что означало для избирателей разделение ответствен¬
ности за все действия с избранным таким образом лицом. В результате выборы были
не столько показателем общественного доверия, сколько коллективной порукой за
избираемого человека, а "общественное самоуправление становилось не правом, а
тяжелой принудительной повинностью"92.
Губные старосты избирались на всесословных уездных съездах, но ведали не мест¬
ные земские, а общегосударственные дела по важнейшим уголовным преступлениям.
Как заметил В.О. Ключевский, губное дело, "которое сначала предоставлялось от¬
дельным городским и волостным мирам как право по их челобитью" превратилось
потом "в повсеместное и всеуездное учреждение, стало для них ответственной по¬
винностью"93. Правительство рассматривало губных старост в качестве приказных
людей, которые утверждались в должности Разбойным приказом, где получали и
наказ (инструкцию). До введения воеводского правления губные старосты управляли
городами, а в XVII в. нередко заменяли воевод. По определению Б.Н. Чичерина,
институт губных старост представлял собой "смесь приказного начала с земским, или
скорее это было превращение земской власти в приказную"94. На государственный
характер этой должности указывает и тот факт, что правительство нередко поручало
губное управление другим властям. Так, в XVII в. его исполняли как выборные люди,
так и правительственные чиновники: воеводы и сыщики. Должность губных старост
упразднялась и снова восстанавливалась, пока не была упразднена окончательно в
1702 г.95
14
Земская реформа. В середине XVI в. в местное управление был введен еще один
выборный институт - земских или "излюбленных" старост и целовальников, которым
передавались все финансовые и судебные дела, входившие еще в сферу деятельности
наместников. В результате этих преобразований царя Ивана IV, получивших название
земская реформа, институт кормленщиков был упразднен, а их полномочия переданы
выборным органам, контролируемым верховной властью.
Первая уставная грамота была дана в 1551 г. крестьянам одной из волостей
Владимирского уезда, а в 1555 г. все города и волости получили право избирать
мирских старост, "которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всей землей",
чтобы те могли судить их "беспосульно и безволокитно". Переход к самоуправлению
не был обязателен - это было право, непосредственно связанное с исполнением
земской повинности по содержанию местной администрации. Отказываясь от власти
наместников и волостелей, миры должны были вместо доходов кормленщиков
вносить в казну постоянный государственный оброк (откуп). Его сбор и доставка
также возлагались на выборные власти96.
Однако круг их обязанностей этим не ограничивался. Уже в XVI в. земские
старосты исполняли различные поручения центральной власти: собирали и
доставляли в Москву другие налоги, ведали все губные дела на Севере, где не было
служилых людей, и др. До последней четверти XVII в. в ведении земских выборных
находились следующие дела: 1) владение общинной землей, 2) записка в тягло,
3) раскладка и сбор податей, 4) отправление повинностей, 5) производство мирских
выборов, 6) местная полиция. Таким образом, общинные власти получили двоякое
значение: они исполняли обязанности как внутриобщинные, так и общегосу¬
дарственные. Но так как земские дела заключались прежде всего в сборе податей и в
исполнении повинностей, т.е. в делах неместного характера, то государственные
функции преобладали. "Земское управление, - писал Б.Н. Чичерин, - если не по
форме, то по предмету носило казенный характер"97.
Возлагая на общины обязанности общегосударственного характера, правительство
предъявляло свои требования к кандидатам на выборные должности, требуя избрания
людей, которые "и оброк собрать бы умели, и к нашей бы казне на срок привозили
без недобору"98.
За плохое исполнение обязанностей не только старосты и целовальники, но и их
избиратели расплачивались своим имуществом. Злоупотребления земских выборных
карались даже "смертной казнью без опросу", а недоимки грозили правежом
(ежедневное битье по икрам ног). От правежа можно было откупиться или ждать,
пока выкупят избиратели, хотя это не всегда спасало выборных людей от наказания.
Так, земский староста XVII в. после такой экзекуции был вынужден нанять подводу,
так как, несмотря на денежные подношения исполнителям, "пеш дойти не мог, ноги на
правеже перебиты". Вполне естественно, что "охотников занимать земские
должности не бывало (...) их надо было уговаривать и избирать чуть не силой"99. Как
заметил историк-юрист Ф.М. Дмитриев, определяя суть этой реформы, "за общинами
была признана обязанность судиться и управляться самими собою", т.е признана
обязанность самоуправления^.
С введением в начале XVII в. воеводского правления судебные и полицейские
обязанности земских выборных перешли к воеводе. Выборные земские судейки
сохранялись только на Севере, а также в дворцовых и черных крестьянских волостях.
Уголовные дела по-прежнему находились в ведении губного старосты. В XVII в. он
был вторым лицом после воеводы, так как должность эта получила преимущественно
приказный характер.
Земские старосты и целовальники находились в городах, станах, волостях и
погостах; в Новгороде и Пскове избирались и уличные старосты. В отдельных местах
были городовые и всеуездные головные старосты (один для города и уезда),
избираемые посадскими и выборными советными людьми от уездных крестьян
(волостными третчиками). В Пскове сложилось посотенное устройство, поэтому
15
интересы мира, помимо всегородных старост, представляли сотские (по одному от
сотни)101. В Москве, где с 1683 г. общее городовое управление находилось в ведении
Стрелецкого приказа (в 1701 г. переименован в Земский приказ), старосты и сотские
были только в слободах и сотнях102.
Присутственным местом для земских старост и целовальников были земские избы.
В их ведении оставались финансовые дела (сбор податей, исполнение служб и
повинностей в пользу государства) и хозяйственные городских и сельских миров. По
традиции эти последние обязанности заключались в распоряжении общинной землей,
выборах священника и должностей по земскому управлению, раскладке податей
между тяглецами общины и сборах средств на мирские нужды. Однако, как
показывают записи в расходных книгах земского старосты, мирские нужды сводились
в основном к необходимости содержать воеводу с приказными людьми, а в праздники
"ублажать их поминками и посулами". За счет "мирской коробки" староста ежедневно
приносил на воеводский двор продукты, деньги, а также свечи, бумагу, чернила и
многое другое, необходимое в хозяйстве103. Таким образом, в XVII в. тяглый характер
и несамостоятельность земских учреждений усилились.
Верная служба. С середины XVI в., помимо губного и земского управления,
государство привлекало миры к исполнению многих других служб. Если земские
старосты отвечали за сбор прямых налогов, то все косвенные, таможенные пошлины
собирали верные или присяжные головы и целовальники (приводились к присяге или
вере). На них возлагалась и эксплуатация доходных казенных статей: питейное дело,
соляные и рыбные промыслы и др.104. По своему характеру верная служба была
государственной, хотя и исполнялась выборными из посадских людей, уездных
крестьян и даже служилых людей, занимавшихся торговыми промыслами. После
1699 г. эту очередную службу исполняли уже одни посадские люди, а с введением
магистратов она стала обязанностью лиц купеческого сословия.
Верные головы и целовальники избирались всеми жителями, но иногда в их
выборах участвовали только земские старосты и целовальники. Избираться в верную
службу должны были люди зажиточные, чтобы могли содержать себя без занятий
торговлей и промыслами. Это условие отвечало и интересам казны: присяжным, не
собиравшим ожидаемой по смете суммы, приходилось доплачивать недобор из
собственных средств, причем в двойном размере. Недобросовестное или неумелое
исполнение обязанностей грозило конфискацией имущества, а порой и смертной
казнью. Естественным было желание любыми способами избежать верной службы. В
результате на нее далеко не всегда избирались состоятельные люди. Так, в 1669 г.
сольвычегодский таможенный и кружечных дворов голова жаловался царю: "А
выбрали меня сироту твоего, пашенного крестьянина, неграмотного и непромышлен¬
ного, и неторгового, и животом я, сирота твой, непрожиточен, должен, и преж сего,
Государь, ни у какого твоего Великого Государя дела не бывал, и твоего, Великого
Государя, таможенного и кружечных дворов дела не ведаю"105. Иногда выборные
получали подмогу от избирателей, но обычно очередная служба считалась такой
обязанностью, при которой нужно нести и все расходы. Однако в XVII в. выборные
люди уже не несли ответственность за недобор, если он не был результатом
допущенных с их стороны злоупотреблений, и даже получали награждение за
превышение сбора106. Это обстоятельство в большей степени сближало верную
службу с государственной.
Кроме сборов налогов, присяжные головы и целовальники исполняли и многие
другие поручения: они были при производстве селитры и добыче железа в Сибири,
при казенных заводах, мельницах и садах; их избирали к городовому и хлебному делу,
приемке леса, гвоздей и всем другим счетным делам. Можно сказать, что в руках
выборных людей находилось все финансовое управление.
Особенно сложные и ответственные "государевы дела", прежде всего отъезжие
службы, исполняли как наиболее зажиточные люди московские гости и купцы
гостиной и суконной сотен. Им поручались все торговые дела, в том числе продажа
16
царских товаров, покупка хлеба и др. Привилегированное купечество за свою службу
пользовалось определенными правами. В частности, в середине XVI в. новгородские
купеческие старосты получали от государства жалованье (50 руб. в год) и поместья, а
московские гости в XVII в. были единственной категорией городского населения,
имевшей право владеть землей, населенной крестьянами, хотя на практике это
явление не получило широкого распространения107.
От тяглой общины к тяглым сословиям. Таким образом, в XVI в. на общинное
или мирское самоуправление были возложены дополнительные задачи, исполняемые
до этого приказными людьми (наместниками и волостелями). В результате местное
управление получило характер земского управления. Историки, глубоко изучавшие
этот период русской истории, единодушны в том, что в XVI-XVII вв. выборная служба
по местному управлению - это не более чем "новая земская повинность, особый род
государственной службы, возложенной на тяглое население"108. Все эти много¬
численные старосты и головы "ведали не местные общественные интересы, а
отбывали под личной ответственностью и под ответственностью избирателей
возложенные на них казенные поручения"109, поэтому "говорить о таких выборных,
как об общественных органах, (...) как об охранителях и представителях общества,
едва ли уместно"110.
Тем не менее обилие выборных должностей вызывало и до сих пор вызывает
вполне объяснимое желание назвать их организацию самоуправлением. В этой связи
уместно привести слова С.М. Соловьева, написанные в начале 1860-х гг., когда
разрабатывались реформы местного самоуправления и взбудораженное общество
искало корни готовившихся преобразований в истории российского средневековья:
"Все эти выборы, на которые у нас теперь готовы смотреть как на признак крепости
общественного союза, как на признак сильного развития общественной деятельности,
общественного духа, как на важные права, на деле не давали крестьянам возможности
усилить свои промыслы, увеличить результаты своего труда... Права эти не спасали
крестьянина от воеводы, подьячего, от посадских людей и своего брата крестьянина,
пропившегося и занявшегося легким промыслом разбойника"11 *.
В результате реформ XVI в. русские города не стали свободными самоуправляю¬
щимися коммунами, а превратились в конечном итоге в административно-тяглые
единицы по исполнению "службы государевой". В отличие от Европы, воздух русских
городов не делал человека свободным, а напротив, вместо новых прав накладывал на
него новые обязанности. "Можно сильно сомневаться, - замечает А.А. Кизеветтер, -
что такая постановка выборной службы отвечала стремлениям местных миров",
когда они просили правительство отменить власть кормленщиков112. Если даже
допустить, что правительство Ивана IV действительно предполагало ввести "земское
самоуправление", а общины надеялись его получить, то необходимо признать, что
жизнь внесла в эти планы серьезные коррективы. Достаточно отметить
принудительный и репрессивный характер выборной службы, сферу деятельности
выборных лиц, лежавшую за пределами интересов местной общины, чтобы признать,
что эта служба не имела ничего общего с самоуправлением.
Тяглый характер местного управления был обусловлен особенностями формиро¬
вания Московского государства. Процесс его становления проходил в условиях
непрерывной военной борьбы, которая ставила перед неокрепшим государством
неотложные задачи "национальной самообороны" прежде, "чем естественная эво¬
люция экономических и социальных отношений успела выработать надежные
средства к их успешному разрешению". В результате главным предметом забот цент¬
ральной власти было не развитие благосостояния населения, а мобилизация всех его
сил и ресурсов путем прикрепления к различным видам государственной службы113.
Государственный быт XVI в. не мог создать условий для превращения выборных
органов местного управления в органы самоуправления, так как именно "незави¬
симость общин сельских и городских есть первое условие самоуправления"114. В
отличие от стран Западной Европы, где политическая централизация сопровождалась
17
освобождением сословий, в Московском государстве этот процесс был неразрывно
связан с прикреплением населения к службам и повинностям, положившим начало
образованию тяглых сословий. В результате "община местная должна была пасть
перед сословной"115.
А.Д. Градовский убедительно показал, что эти особенности государственного
развития определили и разные пути развития самоуправления в Европе и России. В
Московском государстве установление системы тягл положило начало "не земской, а
сословной общине". Как отмечает ученый, "сословный принцип сам по себе не
противоречит идее самоуправления", так как сословные корпорации представляют
необходимый этап в истории самоуправления и "подготавливают постепенное слияние
местного общества в земском представительстве". Но такое их значение возможно
лишь при условии освобождения сословий и признании их прав законодателями, тогда
как при тяглом характере этих общин значение их невелико1,6. Таким образом, если в
Европе политическая централизация способствовала развитию местного само¬
управления, то в России она положила начало формированию сословного само¬
управления, лишь создававшему условия для его развития.
ОТ ПЕТРА I ДО ЕКАТЕРИНЫ II:
СОСЛОВНОСТЬ И БЮРОКРАТИЗАЦИЯ МЕСТНОГО УПРАВЛЕНИЯ
Многочисленные правила, регламенты и инструкции, взятые из европейского
законодательства и ставшие основой реформ первой четверти XVIII в., указывают на
стремление преобразователя к режиму "регулярства", что дает основание историкам
"говорить о строительстве Петром I полицейского государства"117 с характерным для
него преобладанием бюрократического начала. В этом духе проводились и реформы
местного управления, направленные на решение сразу нескольких задач. С их по¬
мощью правительство надеялось унифицировать как систему управления, так и со¬
циальную структуру общества, а главное, увеличить поступление денежных средств,
столь необходимых государству в условиях военного времени.
Первая городская реформа. Указами 30 января 1699 г. (об учреждении Московской
Бурмистерской палаты и подчинении ей земских изб других городов118) вводилось
управление, напоминавшее устройство прибалтийских (остзейских) городов, где с
XV в. действовало немецкое или магдебургское право. Население этих городов не
подчинялось власти и суду наместников: эти обязанности исполняла рада (магистрат),
члены которой (бурмистры) избирались горожанами и по очереди управляли радой.
В 1699 г. подобные права предоставлялись и великорусским городам, но в том случае,
если они "похотят". Освобождение от воеводских "обид и налогов, и поборов, и
взяток" население должно было выкупить, взяв на себя обязательство платить в казну
налоги "против прежнего окладу вдвое", т.е. в двойном размере. Из 70 городов только
11 согласились на государеву "милость", остальные или отказались, или приняли ее
условно (бурмистров выбрали, а платить двойные сборы отказались). Правительство
было вынуждено ввести новое устройство во всех городах без увеличения
платежей119.
Бурмистерская палата (с ноября 1699 г. - Ратуша), в которой заседали бурмистры
из крупного московского купечества, входила с докладами прямо к царю, минуя
приказы, и была чем-то вроде министерства городов и городских сборов. Она ведала
всем посадским (торгово-промышленным) населением в судебных и торговых
делах120. Ратуше подчинялись земские избы с их выборными людьми, которые обя¬
заны были собирать и поставлять в Москву все государственные налоги, сборы и
пошлины. Недоимки взыскивали с нерадивых сборщиков с помощью испытанного ве¬
ками правежа, если это не помогало, то недостающую сумму вносили их избиратели.
В этой связи необходимо заметить, что в 1718 г. правеж был отменен; с этого времени
провинившихся отправляли в Адмиралтейство на галерные работы и держали там,
давая "корм наравне с каторжными", до погашения долга (по рублю в месяц)121.
18
Петр I, как в свое время Иван IV, преследовал этой реформой прежде всего
фискальные цели122. Освободив города от власти "недобросовестных" воевод, Петр I
надеялся с помощью "добрых и правдивых" выборных людей быстро увеличить
государственные доходы. Но как показала практика, московские и земские бурмистры
в злоупотреблениях и казнокрадстве мало в чем уступали чиновникам123. Это
обстоятельство заставило правительство уже в первые годы деятельности этих
учреждений значительно ограничить их полномочия, а в некоторых местах даже
вернуться к старым порядкам. Губернская реформа 1709 г. окончательно изменила
положение выборных учреждений. Земские избы были подчинены губернаторам, а
Ратуша утратила значение центрального органа и превратилась в московскую
земскую избу.
Вторая городская реформа. В 1720-х гг. была проведена магистратская реформа,
во многом повторившая управление городов Риги и Ревеля. В 1720 г. в Петербурге
был учрежден Главный магистрат, ведавший, как и бывшая Ратуша, всем торгово-
промышленным населением России, а в 1724 г. стали открываться подведомственные
ему городовые магистраты. Новые петровские учреждения получили статус "главы и
начальства всему гражданству", хотя избирались не всеми жителями, а только посад¬
скими и черных волостей людьми, т.е. по своему составу были не общегородскими, а
сословными. Круг обязанностей магистратов был шире, чем у земских изб: если в
судебном отношении они по-прежнему ведали только посадскими людьми, то в
финансовых и хозяйственных делах их полномочия распространялись на весь город.
Магистраты должны были собирать государственные налоги и пошлины со всего
городского населения, "содержать в своем смотрении полицию", что подразумевало
тогда не только обеспечение безопасности города, но и пожарное дело, санитарию,
открытие госпиталей, школ, богаделен и многое другое124. Характеризуя городские
законы 1720-х гг., А.А. Кизеветтер отметил, что их отличало "стремление создать из
русского тяглого города центр промышленности и культуры и заложить в рамках
городской жизни основание общественного самоуправления"125.
Но эти задачи оказались не по силам петровским магистратам. Их деятельность
как общегородских учреждений практически не получила развития, так как долгое
время все предписания об открытии школ и госпиталей были лишь "украшением"126
регламента магистрата, а с появлением этих учреждений они находились в ведении
губернаторов, комендантов, полицеймейстеров и других административных лиц. Сла¬
бость магистратов объяснялась и почти полным отсутствием собственных средств.
При Петре I города не имели источников дохода, так как сборы с лавок, пристаней,
бань, харчевен и прочих оброчных статей поступали не в городскую кассу, а в
государственную казну. В случае необходимости население посадов могло просить о
выделении каких-то сумм из денег, поступавших в Ратушу, но чаще всего городские
нужды решались с помощью добровольной складчины.
В 1727 г. магистраты получили право расходовать "на общую пользу городовую"
излишки от таможенных и кабацких сборов. В "Наказе губернаторам и воеводам"
1728 г. император Петр II, внук Петра I, подтвердил их передачу городам, при
условии, если таможенных и кабацких сборов соберут "сверх положенного оклада".
В этом "Наказе" впервые признавалось и право городов на самообложение, которое
давно уже являлось основным источником пополнения мирской кассы127. В после¬
дующие годы эти законы неоднократно нарушались самим правительством, стремив¬
шемся обратить на казенные нужды каждую общественную копейку. Так, в 1735 г. из
этих так называемых приборных денег разрешалось расходовать на городские нужды
только десятую их часть, а в 1745 г. были запрещены и эти расходы - они шли на
покрытие недоборов и строительство смирительных домов128.
Магистраты в качестве сословных учреждений торгово-промышленного населения
города выполняли "роль правительственных местных учреждений, организованных на
выборном начале", и ведали "исключительно государственные интересы"129. Бур¬
мистры и ратманы избирались на посадских мирских сходах, но избирались пожиз¬
19
ненно и только из числа первостатейных купцов. По своему положению они больше
напоминали правительственных чиновников, чем выборных лиц, так как были
подотчетны только государственным органам и считались состоявшими на службе
(получали чины, а иногда и дворянство). Магистраты, по определению А.А. Кизевет-
тера, составляли "верхний этаж" посадского самоуправления130, являясь соединитель¬
ным звеном между администрацией и сходом. Таким образом, в петровских выборных
учреждениях дальнейшее развитие получила лишь сфера деятельности общинных
институтов, отвечавшая интересам государства. С начала XVIII в. общегосударст¬
венные функции, традиционно исполнявшиеся посадскими общинами, были отделены
от них в самостоятельные учреждения - магистраты, носившие сословно-бюрокра¬
тический характер.
После смерти Петра I с восстановлением воеводского правления Главный магист¬
рат был преобразован в Ратушу, но в 1743 г. при императрице Елизавете Петровне
вновь получил значение центрального учреждения. По сравнению с бурмистерскими
избами магистраты оказались более долговечными (упразднены судебной реформой
1864 г.), но функции их не однажды менялись. Вместе с ними менялись положение и
состав их членов131, сроки пребывания в должности (с 1721 г. члены магистратов
избирались бессрочно, с 1725 г. - на 1 год, с 1731 г. - на 3 года, с 1743 г. - снова
бессрочно132).
Посадская община и магистрат. Внутренняя жизнь города развивалась неза¬
висимо от магистрата: "первичной ячейкой общиннопосадской организации" по-
прежнему оставался мирской сход. Участие в сходах было обязательным для всех
членов общины (кроме выборов членов магистрата, в которых участвовали только
купцы первой и второй гильдий). Право не являться на сходы служило своего рода
наградой133. Центром исполнительной власти была "старостинская изба" во главе с
общепосадским старостой (в слободах избирались слободские старосты, в сотнях -
соцкие) и его помощниками-десяцкими, окладчиками и сборщиками. Старосты
следили за правильной уплатой податей, исполнением повинностей и представляли
интересы слободы (сотни) на общегородских собраниях. Сходы имели немало прав
(самообложения, распоряжения мирскими суммами, выбора должностных лиц, хода¬
тайства о местных нуждах и пр.), которые, по мнению А.А. Кизеветтера, могли
составить "надежную основу истинного самоуправления", если бы не тяглый характер
общины и ее полная зависимость от администрации и магистрата, поставленного над
ней "яко начальство"134.
Магистраты наблюдали за сбором налогов и пошлин, доводили до сведения
горожан распоряжения верховной власти, утверждали избранного сходом старосту.
Однако далеко не всегда их деятельность укладывалась в рамки законности. Власть
над жителями города члены магистрата нередко употребляли себе во благо,
присваивая казенные средства или разоряя конкурентов. Так, в Белгороде президент
магистрата, разграбив лавки своих противников, "публично выпорол их батожьем и
плетьми, а некоторым даже обрезал уши"135. Еще в первой половине XVIII в. жители
Архангельска могли видеть своих "излюбленных" старост, которые, собирая не¬
доимки, "ходили по улицам скованы, с висячими на их шеях железными цепями"136.
Такому наказанию их подвергли бурмистры, которые за недоборы налогов по приказу
губернатора или воеводы могли оказаться под арестом137. Таким образом, эти
учреждения сами находились в зависимости от администрации, особенно усилившейся
при преемниках Петра I. Так, в 1740 г. Сенат, обеспокоенный бесправным
положением петербургской Ратуши, ввел в ее состав полковника на жалованьи "яко
командира", так как бурмистры не только не охраняли интересов города, но и "к их
самих защищению смелости не имели, отчего здешнее гражданство пришло в крайнее
изнеможение"138.
По единодушной оценке историков, городские реформы 1720-х гг., несмотря на
сходство с европейскими образцами, не изменили тяглый характер посадской общины
и не создали органов самоуправления139. Российским городам не хватало для этого
20
экономически сильного класса торгово-промышленных людей, свободного от госу¬
дарственного тягла, и законодательного признания их прав на существование других
интересов, кроме государственных140. Как заметил А.А. Кизеветтер. начиная с
Петра I, правительство пыталось "влить в эти старые мехи новое вино заграничного
привоза". Но, несмотря на все преобразования, "вплоть до городового положения
Екатерины II посад остается общиной торгово-промышленных тяглецов старого
типа", созданной еще Соборным уложением 1649 г.141 В первой четверти XVIII в.
новым явлением, которого не знало Московское государство, стала бюрократизация
местного управления.
Формирование сословных корпораций. Реформы Петра I были направлены на
переустройство социальной структуры населения. Прежде всего стояла задача "соб¬
рать" всероссийское купечество, объединив торгово-промышленное население
городов в гильдии и цехи. Еще в 1719 г. регламент коммерц-коллегии предписывал
ввести купеческие гильдии, где это было возможно142. Собрать "рассыпанную сию
храмину"143 предусматривалось путем создания в 1721 г. разрядов регулярных и нере¬
гулярных граждан. Регулярные граждане подразделялись на две гильдии. В первую
входили банкиры, купцы, художники, врачи и др. Вторую составляли мелкие
торговцы и ремесленники, которые распределялись по цехам. К нерегулярным или
"подлым" людям относили чернорабочих и служащих по найму144. Деление по
профессиональному признаку, взятое из европейского законодательства, предпо¬
лагало формирование корпоративного гильдейского строя, но в русских городах не
было необходимых условий для его развития. Уже в ноябре 1724 г. предписывалось
разделить купцов на три гильдии по величине капиталов, что сближало их с
существовавшими ранее тремя статьями, отражавшими степень состоятельности
посадского населения при разверстке тягла.
Гильдии имели свои сходы, где устанавливалась очередность исполнения служб и
величина мирских сборов, избирались гильдейские старшины и состоявшие при них
старосты. Особое положение среди купеческих выборных занимал старшина первой
гильдии: под его управлением находились младшие гильдии и их старшины. По
определению А.А. Кизеветтера, гильдейская организация "вдвинулась промежуточ¬
ным звеном" между общепосадским и слободскими сходами145. "Инструкция мос¬
ковским гильдейским старшинам" 1742 г. конкретизировала отношения между
гильдейской и посадской общинами146. Гильдейской администрации подчинялись
слободские старосты, которые исполняли поручение старшин, докладывали им о по¬
ведении купцов, являвшихся одновременно тяглецами гильдий и слобод. Но по
отношению к общепосадскому старосте гильдейские старшины занимали подчиненное
положение: они были его помощниками и составляли своего рода "коллегию"
главного выборного лица. Таким образом, гильдейское управление тесно перепле¬
талось с посадским, оказывая на него заметное влияние147.
Это влияние было особенно заметным в Москве, где с 20-х гг. XVIII в. установился
особый порядок. В отличие от других городов, здесь не было общепосадского схода,
его роль выполняло общее собрание трех купеческих гильдий, ведавшее не только
сословными, но и общегородскими делами. Это собрание имело свой исполнительный
орган - канцелярию, куда входили должностные лица всех гильдий во главе со
старшиной первой гильдии. Канцелярия и гильдейское собрание составляли единое
учреждение - Купеческую Гильдию или Гильдию Московского купечества (с октября
1805 г. называлась Домом градского общества), подчинявшуюся Магистрату. Приме¬
нительно к XVIII в. трудно провести грань, разделявшую сферы деятельности город¬
ских и купеческих выборных учреждений148.
По регламенту Главного магистрата одновременно с гильдиями создавались и
ремесленные цехи. Своим устройством, составом и управлением они напоминали
европейские цехи; так же как и в Западной Европе, по каждому ремеслу и художеству
создавались особые собрания (цунфты) во главе с выборными старшинами (алдер-
манами)149. Но в России цеховая организация служила прежде всего "интересам
21
фиска", и выполнение казенных работ составляло главную обязанность цехов.
С поступавших в цехи даже брали подписку, что они будут исполнять казенные заказы
по первому требованию правительства. Цеховые несли посадское тягло и участвовали
в посадских сходах; в 1762 г. они были освобождены от посадских служб, но не от
платежей. По оценке А.А. Кизеветтера, русские цехи представляли "разновидность
тяглых союзов, в которые группировалось население для отбывания государственных
повинностей (...) и не были какой-либо чуждой обычным формам русского общест¬
венного устройства организацией"150.
Таким образом, посадский мир, состоявший до преобразований Петра I из тер¬
риториально-административных слобод и сотен, включил и сословные корпорации,
получившие административное значение. Однако до городской реформы 1785 г. эти
выборные учреждения решали не столько корпоративные или местные, сколько
общегосударственные задачи. Как и в XVII в. "ни о каком подлинном самоуправлении
не шло и речи"151.
Областные реформы Петра I в значительной степени носили бюрократический
характер. Если законодатели и пытались ввести в систему административного
управления выборный элемент, то исключительно из числа дворян. Но обремененное
обязательной службой и не имеющее сословной корпорации дворянство не могло
оправдать ожиданий законодателей. Так, не стала выборной должность помощника
воеводы, на которую по указу 10 марта 1702 г. помещики и вотчинники каждого уезда
должны были избирать 2-4-х дворян. Эта неудавшаяся попытка была повторена в
1713 г., но уже в масштабе губернии. Предусматривалось создание при губернаторе
коллегиального выборного органа - совета из 8-12 ландратов (советников), изби¬
раемых местными дворянами из числа дворян. В совете все дела решались боль¬
шинством голосов, и губернатор "яко президент" отличался от остальных членов
только тем, что имел два голоса вместо одного152. Но в первом указе о выборах не
говорилось, и ландраты были назначены Сенатом, а через 2 года новый указ отменил
их выборность, предписывая назначать на эти должности офицеров, вышедших в
отставку по старости или ранениям, т.е. в виде награды за службу. В результате
институт ландратов, как и товарищей воеводы, не стал выборным; советы при
губернаторах превратились в чисто бюрократические учреждения153. Этот замысел
законодателя интересен как первая попытка ввести в систему местного управления
принцип равноправного участия коронных чиновников и выборных представителей.
В 1724 г. была предпринята еще одна попытка привлечь дворянское общество к
участию в местном управлении. Для сбора подушной подати вводились земские
комиссары или комиссары от земли. В отличие от земских комиссаров, назначаемых с
1719 г. камер-коллегией, они избирались дворянским обществом сроком на 1 год. На
этот раз замысел законодателя осуществился на практике. Однако большинство
дворян было равнодушно к полученным правам и, несмотря на "понуждение", уклоня¬
лись от личного участия в выборах, посылая вместо себя старост или приказчиков
имений. В результате избирательные съезды состояли преимущественно из
крестьян154. Эта должность существовала недолго: ее оттеснило полковое начальство
расквартированных в губерниях войск; под его руководством, в конечном итоге, и
оказалась вся администрация области.
Очевидно, что стремление законодателей включить дворянское сословие в систему
местного управления не принесло желаемых результатов155. Этот "призыв земских
сил" оказался преждевременным, так как формированию сословного самоуправления
должно было предшествовать освобождение дворян от обязательной государственной
службы. И место, которое отводило им правительство в областном управлении,
иногда напоминало "службы государевы" ХУ1-ХУН вв. "Вместо того, чтобы тре¬
бовать от общества новых средств для организации сбора новой подати, - писал
М.М. Богословский о выборах земских комиссаров, - правительство обязало об¬
щество новой натуральной повинностью: поставлять агентов и следить за их дея¬
тельностью. Право выборов этих агентов нельзя рассматривать как признак само¬
22
управления, зарождающегося в области. Не задачу местного благосостояния, сос¬
тавляющую цель самоуправления, имело оно в виду, а лишь задачу исправного
собирания казенного тягла"156.
Историки Х1Х-ХХ вв. сходились в оценке реформы местного управления Петра I,
признавая что хотя она "навсегда покончила с внешними формами старой московской
государственности (...), новое здание управления строилось из старых материалов"157.
Но тогда другого материала для строительства просто не существовало. Росчерком
пера нельзя изменить условия жизни, чтобы обеспечить эффективность работы
учреждений, созданных в других условиях и для другого общества. В первой четверти
XVIII в. эти многочисленные учреждения с широкими задачами и европейскими
названиями плохо вписывались в российскую действительность. "Они не были по
плечу обществу, для которого они были назначены, и опережали то время, в которое
были провозглашены, - писал М.М. Богословский. - Слова инструкций о про¬
свещении, благотворительности, нравственном совершенствовании общества остались
прекрасными, но бесплодными словами. Каждое время решает свои задачи". Взятые
из европейского законодательства формы государственного устройства не были
связаны с правами и свободами населения, являвшимися необходимыми условиями их
эффективности и жизнеспособности. В начале XVIII в. расширение естественных
границ оставалось для России главной задачей, и ее решение "повелительно
требовало напряжения всех сил общества в виде тягла, которое опутывало и давило
все его классы"158. Ценой европейских свобод Россия платила за создание огромной
империи.
Потребовалось более полувека, чтобы общество, по крайней мере дворянство,
было готово поддержать преобразования нового реформатора - Екатерины II,
осуществившей многие начинания своего предшественника.
(Окончание следует)
Примечания ;
'В асильчиков А.И., кн. О самоуправлении. Сравнительный обзор русских и иностранных
земских и общественных учреждений. Т. 1-2. СПб., 1872.; Д и т я т и н И.И. Устройство и управление
городов России. Т. 1-2. СПб; Ярославль, 1875-1877; Кизеветтер А. А. Посадская община в России в
XVIII столетии. М., 1903; его же. Городская реформа Екатерины II 1785 г.: Опыт исторического
комментария. М., 1909; Веселовский Б.Б. История земства за 40 лет. Т. 1-4. СПб., 1909-1911;
Б о г о с л о в с к и й М.М. Земское самоуправление на русском Севере в XVII в. Т. 1-2. М., 1909-1912.
2Да нилов Ф.А. (А ч а д о в). Взгляды социалистических партий на общественное управление. М.,
1906; Звягинцев Е. Как нужно преобразовать наши городские думы и управы. М., 1906;
Веселовский Б.Б. Какое местное самоуправление нужно народу? СПб., 1906; Михай¬
ловский А.Г. Как лучше устроить городскую жизнь в России. М., 1908; Волин Б.М. Интересы
пролетариата в городском самоуправлении. М., 1917; Илимский Д.И. Самоуправление и
самоуправство. М., 1917 и др.
3 Кизеветтер А.А. Местное самоуправление в России. 1Х-Х1Х столетия. Исторический очерк.
Пг., 1917; Пажитнов К.А. Городское и земское самоуправление. Пг., [б.г.]
4 Имеем в виду не конкретные исследования о реформах местного самоуправления и деятельности
земских и городских учреждений, в изучении которых историки достигли заметных успехов, а работы
общего характера, претендующие на переосмысление русской истории (см., напр.: Из истории земства в
России (1864-1918): Каталог книжной выставки. М., 1993; Г о р н о в В.А. История земства России второй
половины XIX - начала XX вв. и ее отражение в отечественной исторической литературе (1864-1995):
Автореф. дисс. ... канд. ист. наук. М., 1996.
5 Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 1. СПб., 1999. С. 527-528; Еремин В.В.,
Федоров М.В. История местного самоуправления в России (XII - нач. XX в.). Учебное пособие. Ч. 1.
М., 1999. С. 292-297; Лаптева Л.Е., Шутов А.Ю. Из истории земского, городского и сословного
самоуправления в России. М., 1999. С. 5.
6 Постовой Н.В. Местное самоуправление: История, теория, практика. М., 1995. С. 44-45.
23
7Серебрянская Г.Б., Соловьев И.Ю. Город и земство. Исторический опыт само¬
управления // Исторический город в контексте современности. Материалы межрегиональной научно-
практической конференции. Вып. Н-Ш. Н. Новгород. 1999. С. 8.
к См., напр.: Черкасов П.П., Чернышевский Д.В. История императорской России. От
Петра Великого до Николая И. М., 1994. С. 34.
9 3 ы р я н о в П.Н. Крестьянская община Европейской России в 1907-1914 гг. М., 1992. С. 28-35.
10 См., напр.: Словарь русского языка XVIII в. Вып. 8. СПб., 1995. С. 173-174; Даль В.И. Толковый
словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1994. Стб. 1693-1694 и др.
"Василь чиков А.И. Указ. соч. Т. 1. С. ХХУ1-ХХУШ; Торке Х.-Й. Так называемые земские
соборы в России // Вопросы истории. 1991. № 11. С. 3-10. В данном случае мы не касаемся понятия "земский
собор", где оно использовано в смысле "земля", т.е. "страна", "весь народ", которое введено в научный
обиход К.С. Аксаковым и окончательно закреплено С.М. Соловьевым в его "Истории России с древнейших
времен" (Торке Х.-Й. Указ. соч. С. 3).
12 В а с и л ь ч и к о в А.И. Указ. соч. Т. I. С. ХХУ1-ХХУН. К.С. Аксаков отождествлял понятие
"земля" с понятием "община", которую он рассматривал как основное начало жизни русского народа.
Общинная теория, выдвинутая славянофилами А.С. Хомяковым и И.В. Киреевским, получила развитие в
работах И.Д. Беляева, Ю.Ф. Самарина и др. (Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941.
С. 277-279).
13 К л ю ч е в с к и й В.О. Боярская дума Древней Руси. Пб., 1919. С. 9. С.М. Соловьев слово "земский"
употребляет в значении "оседлый", противопоставляя "земского, оседлого человека" "казаку, вольному,
гулящему" (Сочинения. Т. 7. М., 1991. С. 45^6).
14 Богословский М.М. Земское самоуправление на русском Севере в XVII в. Т. 2 С. 1; Т. 1.
С. III, 247.
15 Там же. Т. 1.С. III.
16 Там же. Т. 2. С. 287-311.
17 Цит. по: В асильев В.И. Местное самоуправление. Учебное и научно-практическое пособие. М.,
1999. С. 12.
|8Велихов Л. А. Основы городского хозяйства. Общее учение о городе, его управлении, финансах и
методах хозяйства. М.; Л., 1928. С. 235.
19 См., напр.: Площинский Л.О. Городское или среднее состояние русского народа. СПб., 1852.
С. 96; Ч и ч е р и н Б.Н. Областные учреждения России в XVII в. М., 1856. С. 389, 489^90, 504-505 и др.
20 Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 56. С. 239.
21 Большая Энциклопедия. Т. XVII. СПб., [б.г.] С. 33.
22 Велихов Л. А. Указ. соч. С. 235.
23 К и з е в е т т е р А.А. Местное самоуправление в России. 1Х-Х1Х столетия. С. 40.
24 Там же. С. 107.
25 М и р о н о в Б.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 429.
26Градовский А.Д. История местного управления в России // Собрание сочинений. Т. 2. СПб.,
1899. С. 216-219, 224-225; Чичерин Б.Н. Указ. соч. С. 393-396; Соловьев С.М. История России с
древнейших времен // Сочинения. Кн. VII. С. 106 и др.
27 Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 429.
2К Г радовский А.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 23.
29 В е л и х о в Л.А. Указ. соч. С. 235-238.
30 В асиль чиков А.И. Указ. соч. Т. 1. С. 1.
31 В е л и х о в Л.А. Указ. соч. С. 238.
32 Там же.
33 Г радовский А.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 75, 112-113.
34 Васильев В.И. Указ. соч. С. 16, 19.
35 Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. Пг., 1917. С. 110.
36 Освещение этих теорий выходит за рамки настоящей работы. По этому вопросу см.: Рубин¬
штейн Н.Л. Указ. соч. С. 276-278, 294-296, 304-305, 330-332, 434, 462-464 и др., а также специальные
исследования.
37 Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. I. М., 1988. С. 90; 93-95.
зк К и з е веттер А.А. История России // Россия. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.
Л., 1991. С. 447.
39 Там же. С. 448.
40 С о л о в ь е в С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. I. С. 213-214, 219.
41 Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 1. М., 1989. С. 164-165; Соло¬
вьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. I. С. 219-220; Ключевский В.О.
Боярская Дума Древней Руси. Пг., 1919. С. 14,28.
24
42 Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. I. С. 214.
43 К л ю ч е в с к и й В.О. Терминология русской истории // Сочинения. В 9 т. Т. 6: Специальные
курсы. М., 1989. С. 115, 143-144.
44 Т ихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 217; Ч е р е п н и н Л.В. К вопросу о
характере и форме древнерусского государства X - начала XIII в. // Исторические записки. Т. 89. М., 1972.
С.384, 386-387.
45 Черепнин Л.В. Указ. соч. С. 362-364, 381,384, 387, 389.
46 К л ю ч е в с к и й В.О. Боярская Дума Древней Руси. С. 40-48; Ф р о я н о в И.Я. Киевская Русь.
Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 150-151, 156-157, 166.
47Арциховский А.В. Городские концы в Древней Руси // Исторические записки. 1945. Вып. 16.
С. 11-12.
48 Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. I. С. 220, 222-223, 226-
227.
49Кизеветтер А.А. История России // Россия. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.
С. 449.
50 К л ю ч е в с к и й В.О. Боярская Дума Древней Руси. С. 47^8.
51 Там же. С. 202; Щапов Я.Н. О функциях общины в Древней Руси // Общество и государство в
феодальной России. М., 1975. С. 14-20, 25, 34, 41; Буров В.А. Очерки истории и археологии
средневекового Новгорода. М., 1994. С. 16—47.
52 Марты шин О.В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной
республики. М., 1992. С. 241-249.
53 Б у р о в В.А. Указ. соч. С. 101-113.
54 М а р т ы ш и н О.В. Указ. соч. С. 182.
55 Там же. С. 174-178,222-224.
56 К л ю ч е в с к и й В.О. Боярская Дума Древней Руси. С. 185-202.
57 Б у р о в В.А. Указ. соч. С. 119.
58 М а р т ы ш и н О.В. Указ. соч. С. 255-260.
59 Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996. С. 20, 32-39.
60 См., напр.: Марты шин О.В. Указ. соч.
61 Б у р о в В.А. Указ. соч. С. 194.
62 Д и т я т и н И.И. Устройство и управление городов России. Т. 1. С. 108, 123.
63 Ф р о я нов И.Я., Дворни ченко А.Ю. Города-государств а Древней Руси. Л., 1988; Кривошеев
Ю.В. О становлении государственности в Северо-Восточной Руси в ХП-начале XVI вв. // Сословия и
государственная власть в России. ХУ-середина XIX вв. Международная конференция - Чтения памяти акад.
Л.В. Черепнина. Тезисы докладов. Ч. 1. М., 1994. С. 237-243.
^ДаниловаЛ.В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С. 50.
65 Т ихомиров М.Н. Указ. соч. С. 231.
66 К л ю ч е в с к и й В.О. Боярская Дума Древней Руси. С. 88.
67 Там же. С. 96.
68 Цит. по Рубинштейн Н.Л. Указ. соч. С. 463.
69 Соловьев С.М. Исторические письма//Сочинения. Кн. XVI. М., 1995. С. 397.
70Кизеветтер А.А. История России // Россия. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.
С. 451; К л ю ч е в с к и й В.О. Боярская Дума Древней Руси. С. 96.
71 Соловьев С.М. Шлецер и антиисторическое направление//Сочинения. Кн. XVI. С. 324.
72 Е г о же. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. II. С. 504-505: Ключевс¬
кий В.О. Боярская Дума Древней Руси. С. 95-96.
73 О различных точках зрения историков по этому вопросу см.: Марты шин О.В. Указ. соч. С. 61.
74 Сергеевич В.И. Вече и князь. Русское государственное устройство и управление во времена
князей Рюриковичей. М., 1867.
75 Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. I. Дополнения.
С. 659-661. Различное толкование слова "вече" в русских летописях отмечали и другие историки (см., напр.:
Площинский Л.О. Указ. соч. С. 68-71).
76Д итятин И.И. Устройство и управление городов России. Т. 1. С. 108.
77 Котляров А.Н. Средневековой тип государственности и его русская модель Х1У-ХУ1 вв. //
Сословия и государственная власть в России. XV - середина XIX вв. Ч. 1. С. 216.
78 Д а н и л о в а Л.В. Указ. соч. С. 228-229.
79 К л ю ч е в с к и й В.О. Боярская Дума Древней Руси. С. 96.
80 Платонов С.Ф. Указ. соч. С. 388.
81 Соловьев С.М. История России с древнейших времен //Сочинения. Кн. II. С. 515-516.
25
82 См. историографический очерк в: Сахаров А.М. Города Северо-Восточной Руси XIV-XV вв. М.,
1959. С 3-16.
83 Кривошеев Ю.В. Указ. соч. С. 241-242.
84 См. подробный историографический очерк: Данилова Л.В. Указ. соч. С. 61-110 (особенно
с. 86-103).
85 Власть и реформы. С. 74.
86 С о л о в ь е в С.М. Шлецер и антиисторическое направление //Сочинения. Кн. XVI. С. 322-323.
87 Данилова Л.В. Указ. соч. С. 206, 201.
88 Там же. С. 240-243, 254-255; Власть и реформы. С. 28.
89 Г радовский А.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 219.
90 Д а н и л о в а Л.В. Указ. соч. С. 208-209.
9|Ч ичерин Б.Н. Указ. соч. С. 453^57.
92 К и з е веттер А.А. Местное самоуправление в России IX-XIX столетия. С. 49-50.
93 К л ю ч е в с к и й В.О. Курс русской истории. (Лекция XXXIX) // Сочинения. Т. 2. Ч. 2. М., 1987.
С. 336-337.
94 Ч и ч е р и н Б.Н. Указ. соч. С. 451.
95 Там же. С. 450-457.
96 К л ю ч е в с к и й В.О. Курс русской истории // Сочинения. Т. 2. Ч. 2. С. 341-342.
97 Ч ичерин Б.Н. Указ. соч. С. 504-505, 514.
98 Сборник документов по истории СССР для семинарских и практических занятий. Ч. III. XVI век. М.,
1972. С. 165; К и з е в е т т е р А.А. Местное самоуправление в России. IX-XIX столетия. С. 51.
"Б огословский М.М. Земское самоуправление на русском Севере в XVII в. Т. 2. С. 153, 27.
100 Цит. по: Г радовский А.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 225.
101 Румянцева В.С. Политическая власть и государственное строение Пскова и псковской земли в
XVI-XVII вв. (К постановке проблемы) // Сословия и государственная власть в России. Ч. 2. С. 55.
102 Чичерин Б.Н. Указ. соч. С. 507.
103 К лючевский В.О. Курс русской истории // Сочинения. Т. 3. М., 1988. С. 142-143;
Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. VII. С. 79, 88-89.
1(14 К л ю ч е в с к и й В.О. Курс русской истории // Сочинения. Т. 2. Ч. 2. С. 343-344.
105 Цит. по: Чичерин Б.Н. Указ. соч. С. 395-396.
106 3 а х а р о в В.Н. Таможенное управление в России // Государственные учреждения России XVI-
XVIII вв. М., 1991. С. 60-62.
107 Ф л о р я Б.Н. Привилегированное купечество и городская община в русском государстве (вторая
половина XV-начало XVII в.) // История СССР. 1977. № 5. С. 148, 152; Голикова Н.Б. Формы
землевладения и землепользования гостей и гостиной сотни в конце XVI-начале XVIII вв. // Торговля и
предпринимательство в феодальной России. М., 1994. С. 23, 31.
108 Д и т я т и н И.И. Устройство и управление городов России. Т. 1. С. 125; Ключевский В.О.
Курс русской истории // Сочинения. Т. 2. Ч. 2. С. 345-346.
109 К и з е в е т т е р А.А. История России // Россия. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.
С. 459.
110 Д и т я т и н И.И. Наше городское самоуправление //Дитятин И.И. Статьи по истории
русского права. СПб., 1895. С. 239.
11'Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. VII. С. 106.
||2Кизе веттер А.А. Местное самоуправление в России. IX-XIX столетия. С. 50.
113 Е г о же. История России // Россия. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. С. 457.
114 Г радовский А.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 122.
115 Соловьев С.М. Шлецер и антиисторическое направление // Сочинения. Кн. XVI. С. 323.
116 Г радовский А.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 312-313.
117 Власть и реформы. С. 146-147.
||8ПСЗ-1.Т. 3.№ 1674 и 1675.
119 Там же. № 1675; Князьков С. Очерки из истории Петра Великого и его времени. СПб., 1914.
С. 398-399.
120 Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 3. М., 1993. С. 8.
121 ПСЗ-1.Т. 5. №3140. 15 января 1718 г.
122 В.Р. Тарловская видит значение указа 1699 г. не только в централизации доходов, но и объединении
торгово-промышленного населения в одном приказе (см.: Тарловская В.Р. Из истории городской
реформы в России конца XVII-начала XVIII в. // Государственные учреждения России XVI-XVIII вв.
С. 107-108).
123 С о л о в ь е в С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. Кн. VIII. С. 469, 477^78;
Князьков С. Указ. соч. С. 401^04.
26
124 ПСЗ-1. Т. 6. №3708. 16 января 1721 г.
125 К и з е в е т т е р А.А. Посадская община в России в XVIII столетии. М., 1903. С. IV.
126 Д и т я т и н И.И. Из истории "Жалованных грамот" //Дитятин И.И. Статьи по истории
русского права. С. 111.
127 ПСЗ-1. Т. 7. № 5017. 24 февраля 1727 г.; Т. 8. № 5333. 12 сентября 1728 г.
128 Там же. Т. 12. № 9208. 19 сентября 1745 г.
129 [Д и т я т и н И.И.] Столетие С.-Петербургского городского общества. 1785-1885 гг. СПб., 1885.
С. 7.
130 Кизеветтер А. А. Посадская община в России в XVIII столетии. С. 619.
131 К о з л о в а Н.В. Купцы в структуре государственного управления России XVIII в. // Сословия и
государственная власть в России. XV-cepeдинa XIX вв. Ч. I. С. 179-188.
132 К и з е веттер А. А. Посадская община в России в XVIII столетии. С. 661-667.
133 Там же. С. 619-620, 637-641.
134 Там же. С. 656-657.
135 [Д и т я т и н И.И.] Столетие С.-Петербургского городского общества. С. 16.
136 Там же.
137 ПСЗ-1. Т. 12. №9149. 22 апреля 1745 г.
138 Там же. Т. 11. № 8283. 6 ноября 1740 г.
139 Д и т я т и н И.И. Наше городское самоуправление //Дитятин И.И. Статьи по истории
русского права. С. 237; Власть и реформы. С. 144-145.
140 Дитятин И.И. Устройство и управление русских городов. Т. 1. С. 246.
141 Кизеветтер А. А. Посадская община в России в XVIII столетии. С. IV, 1,3-4.
142 ПСЗ-1. Т. 5. № 3318. (Ст. 15, 20). 3 марта 1719 г.
143 Там же. Т. 6. № 3520. 13 февраля 1720 г.
144 Там же. № 3708. 16 января 1721 г.
145 К и з е в е т т е р А. А. Посадская община в России в XVIII столетии. С. 127-130.
146 ПСЗ-1. Т. 11. № 8504. 19 января 1742 г.
147 Кизеветтер А. А. Посадская община в России в XVIII столетии. С. 630-633.
148 Стороже в В.Н. Учреждение купеческого самоуправления // История Московского купеческого
общества. Т. V. Вып. 3. Разд. 2. М., 1913. С. 20-21.
149 ПСЗ-1. Т. 6. № 3980. 27 апреля 1722 г.; Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов в
законодательстве русского абсолютизма. М., 1952. С. 44—46, 54-55, 73.
150 Кизеветтер А. А. Посадская община в России в XVIII столетии. С. 145-148, 155-156.
151 Власть и реформы. С. 145; П а ж и т н о в К.А. Указ. соч. С. 73.
152 ПСЗ-1. Т. 4. № 1900. 10 марта 1702 г.; Т. 5. № 2663. 13 апреля 1713 г. и № 2762. 20 января 1714 г.
153 К и з е в е т т е р А.А. Местное самоуправление в России. 1Х-Х1Х столетия. С. 80-81.
154 Б огословский М.М. Областная реформа Петра Великого. Провинция 1719-1727 гг. М., 1902.
С. 420-421.
155 К о р ф С.А. Дворянство и его сословное управление за столетие 1762-1855 годов. СПб., 1910.
С. 175-176.
156 Б о г о с л о в с к и й М.М. Областная реформа Петра Великого. С. 498-499.
157 К и з е в е т т е р А.А. История России // Россия. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.
С. 469; Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 3. Лекция ЬХУИ.
С. 44.
158 Б огословский М.М. Областная реформа Петра Великого. С. 520-521. См. также:
Г ригорьевВ. Реформа местного управления при Екатерине II (Учреждение о губерниях 7 ноября
1775 г.). СПб., 1910. С. 83.
27
© 2001 г. В.А. ТВ АРДОВСКА Я
АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ ГРАДОВСКИЙ:
НАУЧНАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ КАРЬЕРА
РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛА
Александр Дмитриевич Градовский не относится к столпам российского либе¬
рализма, к таким его признанным идеологам, как, скажем, К.Д. Кавелин или Б.Н.
Чичерин. Но и к рядовым либералам его не причислишь - слишком заметный след
оставил он в общественной жизни пореформенной России* Профессор-правовед,
Градовский не был ни узким специалистом, ни кабинетным ученым: он живо откли¬
кался на злободневные вопросы текущего дня. Его публицистика создала ему едва ли
не большую известность, чем многотомные труды по теории государственного права,
столь высоко оцененные в научной среде. Симптоматично, что для ответа либераль¬
ным критикам своей речи о Пушкине Ф.М. Достоевский избрал именно Градовского.
И уже это заставляет видеть в профессоре-правоведе знаковую фигуру российского
либерализма.
Из губернаторской канцелярии -
на университетскую кафедру
Александр Дмитриевич Градовский родился 13 декабря 1841 г. в родовом имении
своего отца-помещика Валуйского уезда Воронежской губ. Его мать - Анна Нико¬
лаевна умерла, когда мальчику было 10 лет. Отец - Дмитрий Дмитриевич Градовский
был выходцем из образованного дворянства и постарался дать двоим своим сыновьям
хорошее образование. До 13 лет у Александра были домашние учителя. Затем он
покидает родное гнездо, чтобы продолжить учение в Харькове, где в 1858 г. окончил
гимназию и поступил на юридический факультет университета. Здесь преподавали
профессора столичного калибра - Д.И. Каченовский, А.И. Палюмбецкий, А.Г. Стани¬
славский, С.В. Пахман. Под руководством Каченовского, юриста весьма известного и
авторитетного, Градовский работал над кандидатским сочинением по истории фран¬
цузских общин. Университетский курс он успешно закончил в 1862 г.
Только что свершилась отмена крепостного права. Молодой юрист входил в жизнь
совсем иной страны, чем та, где он родился и жил, и вместе со всеми испытывал
особый духовный подъем. "Кто не помнит эти дни, - писал он годы спустя. - Кто за¬
был это чудное лето, обильное теплом, дождями, урожаем и светлыми надеждами на
будущее? Жаль нынешней молодежи: она не пережила этих дней, не провела их среди
народа: у нее нет этих воспоминаний, смягчающих сердце человека на всю жизнь"1.
Служба Александра Градовского началась в газете "Харьковские губернские ведо¬
мости", где он исполнял должность редактора, одновременно редактируя приложение
к газете - листок "Харьков". В "Харькове" появилась и его первая статья "Несколько
слов о политическом воспитании в России", напечатанная под псевдонимом "Не¬
послушный". Здесь он оспаривал мнение своего учителя Д.И. Каченовского, который
в речи на университетском акте в сентябре 1862 г., порицая "всенипочемство"
молодежи, призывал к широкому и серьезному изучению политических наук.
Градовский же, признавая недостаток политического воспитания, был убежден, что
оно будет восполнено практическим участием в преобразованиях, начатых в стране.
Школой гражданственности, по его мнению, должна была стать деятельность в новых
судах, в местном самоуправлении. Эта тема получила продолжение в статье
"Преобразование судебной части в России", где надежды на утверждение законности и
Твардовская Валентина Александровна, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник
Института российской истории РАН.
28
развитие гражданского сознания связывались с установлением правильного судо¬
производства2.
В январе 1863 г. Александр Градовский определяется чиновником в канцелярию
харьковского губернатора, а весной 1864 г. перебирается на свою малую родину, в
Воронеж, где становится чиновником особых поручений при местном губернаторе.
Однако он не думает ограничиться чиновничьей карьерой, явно тяготея к обществен¬
ной деятельности. Публичная лекция, прочитанная Градовским в марте 1865 г. в
Купеческом клубе Воронежа, сделала молодого чиновника весьма популярным в
местном обществе3. Лектор подчеркнул особую роль государственной власти в
российской истории. "Инициатива каждой меры, клонившейся к благосостоянию на¬
рода, истекала всегда от верховной власти", - говорил молодой правовед. Но если
российские реформы XVIII в., по его словам, были космополитическими, а не истинно
национальными, то преобразования Александра II происходят в то время, когда в
стране уже сформировались прочные национальные традиции. "Крепкое админист¬
ративное единство" и большая степень централизации создадут благоприятные
условия для нововведений, обеспечив их согласованность. Так, Градовский уверен, что
земские учреждения в России будут поставлены "выше английских". С помощью
поземельного ценза он надеется сформировать в земстве "класс крепких кон¬
серваторов, способных вести дела осторожно", - людей с независимым положением,
достаточно богатых, чтобы служить не за деньги, и достаточно близких к народу,
чтобы пользоваться его доверием. Взгляд на землевладельческое дворянство как
на решающую силу местного самоуправления был в ту пору характерен для
многих либеральных консерваторов и либералов: его разделяли М.Н. Катков,
Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин. Вместе с тем, занимая эту позицию, Градовский как
будто сознает ее утопичность. "Я не думаю, - замечает он, - чтобы этим надеждам
суждено сбыться"4.
Осенью 1865 г. Александр Дмитриевич едет в Петербург для подготовки к
магистерскому экзамену, который успешно сдал весной 1866 г. А в ноябре того же
года он с блеском защитил магистерскую диссертацию "Высшая администрация
России XVIII ст. и генерал-прокуроры". Оппоненты - видные юристы, профессора
И.Е. Андреевский и С.В. Пахман высоко оценили вклад молодого исследователя в
науку. В печати отмечалась живая связь его работы с современностью5. В реформах
XVIII в. Градовский ищет истоки преобразований Александра II, рассматривая их как
органическое продолжение деятельности Петра I и Екатерины II. По мысли историка-
юриста, если закрепощение государством служилого сословия закономерно привело к
закрепощению крестьянства, то освобождение дворянства при Екатерине явилось
залогом будущего освобождения крестьян.
Эпоху Петра I начинающий ученый рассматривает иначе, чем С.М. Соловьев. Для
Соловьева это время подобно перевороту, произведенному властью, время борьбы
старого с новым, "схватки их представителей на жизнь и на смерть". Позднее в своей
"Истории России" он назовет реформы Петра I "нашей революцией"6. Градовский же,
напротив, подчеркивает эволюционный характер развития России при Петре I, стре¬
мится проследить зародыши его реформ в старом порядке и остатки "старорусских
начал" в петровских учреждениях, что обеспечивает преемственность в развитии и
придает ему определенную устойчивость. Лейтмотивом сочинения Градовского прохо¬
дит мысль об инициативной, организующей, направляющей роли власти7. Таким обра¬
зом, историк-юрист вслед за своим учителем Д.И. Каченовским, С.М. Соловьевым и
Б.Н. Чичериным явил себя представителем "государственной школы" в российской
историографии, сторонником постепенного эволюционного развития традиционных
начал российской государственности. В пореформенной России, по его мнению, "на
русскую почву снова выступают три великие элементы, завещанные нам историей".
В прошлом это были крестьянство, служилые люди и царь, теперь, после преобразо¬
ваний - "восставшие с новой силой - общины и владельцы, слитые тесно в общий
земский союз, и особа великого земского царя"8.
29
Магистерская диссертация определила Градовского как многообещающего уче¬
ного. С января 1867 г. он экстраординарный профессор юридического факультета Пе¬
тербургского университета по кафедре государственного права, совмещающий педа¬
гогическую работу с напряженным трудом над докторской диссертацией "История
местного управления в России". Он защищает ее, можно сказать, "не переводя дыха¬
ние", в январе 1868 г. Это было прямое продолжение его магистерской работы, где он
уже касался проблемы взаимодействия центральной и местной власти. Теперь эта
тема стала для него главной, причем Градовский открыто связывает новое исследова¬
ние с введением земских учреждений. «Суть ли эти учреждения (земские. - В.Т.)
продукт западноевропейской цивилизации, прививаемый к нашему быту, или они
новая организация наших народных элементов на началах столь же древних, как само
слово "земство"?»9 - именно на этот вопрос и отвечал диссертант. Прослеживая эти
"древние начала" по материалам уездного управления Московского государства XVI-
XVII вв., он проводит сравнительный анализ российского и западноевропейского исто¬
рических процессов. Градовский видит их принципиальную разницу в том, как склады¬
вались отношения центральной власти с местным управлением. На Западе, по его
наблюдениям, "общины объявляли себя непосредственными подданными короля
после долгих усилий и кровавых побед над феодализмом", а в России "роль земского
князя и царя не только жила в сознании всех и каждого, но и была живою практи¬
ческой действительностью"10. Свобода, предоставляемая постепенно государственной
властью сословиям - сначала дворянству, затем реформой 1861 г. - крестьянству,
неизбежно, по заключению Градовского, должна была выразиться в местном само¬
управлении. Но и развитие самоуправления закономерно приведет к уничтожению
сословий11.
Доказывая естественно-историческое происхождение земского самоуправления.
Градовский не был оригинален. Он по-своему развивал взгляды уже высказанные в
литературе В.И. Пешковым и кн. А.И. Васильчиковым, искавшими истоки земской
реформы в далеком прошлом. Но именно Градовский дал первый систематизи¬
рованный обзор местных и центральных учреждений, земской и сословной общины,
проследив зачатки самоуправления в XVI-XVII вв. Огромный фактический материал,
проанализированный в его диссертации, до сих пор остается востребованным иссле¬
дователями. Тем более интенсивно использовали труд Градовского современники,
порой делая, однако, собственные выводы из представленных им фактов. Так,
например, рекомендуя К. Марксу "Историю местного управления в России" А.Д. Гра¬
довского, Н.Ф. Даниельсон давал свою оценку взаимоотношениям общины с властью,
лишая их той гармонии, которую находил в них Градовский. Исполненные со стороны
власти насилия, а со стороны общин - покорности, они, по мнению Даниельсона, как
раз отучали русских от самоуправления12.
А вот народовольцы опирались на докторскую диссертацию Градовского для
подтверждения исконного права народа на землю. Вряд ли профессор мог предпо¬
ложить, что цитаты из его академического труда будут фигурировать в подпольной
печати. Между тем народовольцы ухватились за наблюдение "добросовестного уче¬
ного" о том, что собственность на землю князей была условной и непрочной,
терявшейся при переходе в другой удел, так как земля принадлежала смердам13.
Демократическая журналистика правильно уловила стремление Градовского дока¬
зать, что "Россия издревле шла к местным учреждениям". Однако здесь отрицательно
отнеслись к его апологии земства, осудив автора за то, что он и "слышать не хочет о
местных правах с политической закваской"14. Сам Градовский спустя десятилетие
объяснял, что в его мнениях 1867 г. была "скорее надежда на будущее", "чем ре¬
зультат теоретической и практической проверки основной мысли реформы"15.
Как ни погружен был Александр Дмитриевич в прошлые века России и Европы,
текущее волновало его значительно больше. В ноябре 1869 г. в обществе распро¬
странились зловещие слухи о том, что по требованию всесильного шефа жандармов
П.А. Шувалова печати хотят "зажать рот". Слухи были связаны с работой комисси по
30
пересмотру Временных правил о печати (1865 г.). Градовский тут же взялся за перо,
выступив в "Судебном вестнике" с циклом статей в защиту свободы прессы. Он
напомнил о роли гласности в деле подготовки реформ, убеждая власть, что печать -
ее мощная опора, что пресса - не только необходимый источник сведений о
положении дел в центре и на местах, но и верный способ влияния на общество.
Градовский снова и снова доказывал, что печать, находящаяся под контролем власти,
не может представлять для нее опасности16.
Среди множества других статей в защиту печати выступление Градовского не
осталось не замеченным. «Превосходная статья Градовского в "Судебном вестнике", в
которой разбирается вопрос, совместима ли свобода печати с самодержавием», - запи¬
сал в дневнике А.В. Никитенко, не без иронии заметив, что "автор решает вопрос, ко¬
нечно, утвердительно". Сам Никитенко, имевший опыт работы в цензуре, считал за¬
кон о печати, равно удовлетворяющий правительство и общество, тем "философским
камнем", который вряд ли удастся отыскать17. Обратили внимание на статьи Гра¬
довского о печати и в журналистике. Редакция "Голоса" предложила ему продолжить
тему на страницах этой газеты. Развивая здесь мысли о гласности, Градовский более
широко поставил проблему "власть и общество", доказывая совместимость неограни¬
ченной монархии с гражданскими свободами18. С 1869 г. он становится постоянным
сотрудником "Голоса" вплоть до запрещения этой либеральной газеты в 1884 г.
В том же 1869 г. 28-летний Градовский - уже ординарный профессор государст¬
венного права на юридическом факультете столичного университета. Профессорский
заработок (3 000 руб.) и литературные гонорары обеспечивали ему, человеку
семейному, вполне благополучное существование. Семьей Александр Дмитриевич
обзавелся в 1867 г., женившись на Ольге Владимировне Шидловской, которая была
родом из дворян той же Воронежской губ. И хотя его отец умер в 1865 г., а имение,
оказавшееся в долгах, было продано, связи с малой родиной благодаря новой родне
(помещикам Бирючинского уезда) сохранились.
Нельзя не подивиться тому, сколь много успел Александр Градовский за несколько
лет после окончания университета. "Для жизни нужна сила, сила в знании, знание в
труде" - это было его девизом с юных лет. Сын помещика, родившийся при кре¬
постном праве, оказался тружеником, весьма продуманно планировавшим жизнь на
годы вперед. К своему 30-летию Градовский подходил с серьезным запасом знаний и
жизненного опыта, с привычкой к самодисциплине и самоограничению, с жаждой
служить науке и прогрессу, с надеждой на то, что Россия не соступит с пути реформ.
На службе науке по правильном развитии государства "
Вступительная лекция А.Д. Градовского на юридическом факультете Петер¬
бургского университета была, как и положено, программной. Определяя свой предмет
как науку, исследующую законы правильного государственного развития, профессор
обращал внимание на новые задачи правоведения в пореформенной, преобра¬
зующейся России: "Новое государство начинается с уничтожения феодальной юрис¬
дикции. Не землевладение становится единственным источником прав, а рядом с ним
талант и труд"19.
Градовский пришел в университет в пору его обновления после реформы 1863 г.
Университетская автономия ослабила бюрократическую опеку, расширился состав
профессуры, резко возросло число студентов20. На юридическом факультете пере¬
мены были особенно заметны: после судебной реформы 1864 г. спрос на юристов
вызвал небывалый наплыв учащихся. Но и здесь некоторые кафедры оставались
вакантными: преподавателей, несмотря на пополнение, не хватало. Градовский полу¬
чил кафедру почти одновременно с Н.С. Таганцевым - своим ровесником, талант¬
ливым криминалистом. Из старой профессуры здесь преподавали П.Г. Редкин - актив¬
ный участник подготовки судебной реформы, И.Е. Андреевский, С.В. Пахман.
Выстрел Д.В. Каракозова в царя в апреле 1866 г. послужил своего рода сигналом к
активизации реакционных сил. Начались нападки и на университетскую реформу.
31
Назначенный министром народного просвещения Д.А. Толстой был противником
университетского устава 1863 г. и готовил его пересмотр. Неспокойным было и сту¬
денчество. Пестрое по составу, оно вобрало в себя все существовавшие общественные
течения, причем особенно сильно сказывалась народническая струя.
Профессор Градовский пристально вглядывался в своих учеников, пытаясь понять
их. Его статьи 1870-х гг., посвященные молодежи, - результат многолетнего зна¬
комства с самыми разными ее представителями. Он призывал их посвятить себя
науке, стать российской интеллигенцией, участвующей в преобразовании страны,
работающей в земстве. Но призыв профессора заглушался зовом: "В народ!" Разные
по социальному составу и взглядам, ученики Градовского по-разному относились к
своему профессору, но среди большинства студентов он пользовался уважением и
доверием. Александр Дмитриевич был терпим к "инакомыслящим", хотя и пытался их
переубедить. Это видно, в частности, из его воспоминаний об А.Г. Ерошенко -
затронутом народническими веяниями студенте, погибшем за освобождение Сербии.
С ним молодому профессору приходилось много спорить. Симптоматично, однако, что
у Градовского и Ерошенко оказался кружок "общих знакомых", где и велись
дискуссии21.
По свидетельству учеников Градовского, видных юристов Н.М. Коркунова,
М.И. Свешникова, И.Я. Фойницкого, Александр Дмитриевич был весьма требова¬
тельным преподавателем. Сталкиваясь с недобросовестностью и безответствен¬
ностью, он становился желчным и непреклонным. Страдал, обманувшись в ученике,
радовался даже малым удачам своих воспитанников: "Никто так страстно не отно¬
сился к их успехам и неуспехам". Но и "ни у кого из профессоров не было столько
учеников", как у Градовского, - одного из самых молодых на факультете препо¬
давателей22.
Лекции Градовского по курсу государственного права студенты посещали охотно.
Способность Александра Дмитриевича не только возбудить, но и поддерживать вни¬
мание слушателей подтверждается шумным успехом его публичных выступлений.
П.Д. Боборыкин, в начале 1870-х гг. вернувшийся из Парижа переполненным не
остывшими еще воспоминаниями о лекциях в Сорбонне и Школе изящных искусств,
рассказывал о сильном впечатлении от публичных лекций в Клубе художников, где
выступал "тогда входивший в большую моду в Петербурге, профессор Градовский".
Вместе с ним читали лекции О.Ф. Миллер - по литературе и И.М. Сеченов - по
физиологии23.
За пределами университета получали отклик и ежегодные выступления Градов¬
ского на университетском акте. "Прекрасную речь" профессора-правоведа отметил в
феврале 1873 г. А.В. Никитенко. Судя по его записи, Градовский говорил о "причинах,
почему науки политические расходятся с практикой"24. Градовский действительно
выступал против отвлеченных теорий, не способных повлиять на реальную политику
государства. Но содержание его речи было шире - профессор, поставив проблему
"государство и общество", видел в их союзе и сотрудничестве единственно возможный
путь прогресса. Молодой профессор доказывал, что именно общество способно дать
отпор утопическим планам государственного переустройства, но и государственная
власть должна быть внимательна к "животворным началам науки" и соответственно
строить свою политику25. Целью правоведения он считал воздействие и на общество,
и на власть.
Эту науку он понимал как многопрофильную, изучающую не только законы
развития государства, его формы, функции, механизм действия, взаимоотношения с
обществом. В сферу своих исследований он включал и общественные течения,
способные поддержать государственный порядок или противостоять ему. Пред¬
ставление Градовского о "правильном" государстве второй половины XIX в. склады¬
валось из анализа опыта - положительного и отрицательного - развития российской и
европейской государственности и подкреплялось идеями видных политиков и мысли¬
телей России и Европы. Спектр их достаточно широк: Градовский ссылается на
32
А.С. Хомякова и И.С. Аксакова, К.Д. Кавелина и Н.Я. Данилевского, французских
просветителей XVIII в. и социалистов-утопистов, английских консерваторов и немец¬
ких социал-демократов. Он готов прислушаться и к мнениям идейных противников,
смело заявляя, что "в лагере лиц, считающихся противниками "порядка" и вождями
"разрушения", можно найти гораздо возвышеннейшие воззрения на цель государства
и его значение для человечества"26.
В своих взглядах на государство Градовский не оригинален: он скорее проявляет
себя разумным эклектиком, который, не генерируя новых идей, обладает опреде¬
ленной чуткостью к перспективным и плодотворным выводам в политических
теориях XIX в., обращая их к российской действительности. Он отказывается считать
главными охранительные функции государства и по существу оспаривает давнюю
традицию самодержавия, утверждая, что государство держится не насилием. "Го¬
сударство - не только юридическое, но и культурное явление, оно связано не только с
интересами права, но и с интересами промышленности, просвещения, народного
здравия, продовольствия, благотворительности"27. При этом особое внимание
Градовский уделяет воспитательной, нравственной роли государства, полагая, что
новейшая государственная наука еще не сознает всей ее важности. Нравственность, по
его словам, должна находить в государстве высшее выражение, поскольку общество
"переносит на представителей государства все те свойства, которые требуются пред¬
писаниями высшего нравственного закона... Служение высшим нравственным
началам - вот закон, от исполнения которого не может уклониться самое
могущественное правительство"28.
Не упускает из вида либеральный правовед и такую функцию государства, как
регулирование социально-экономических процессов. Здесь он обильно цитирует
Лассаля, критикующего буржуазное государственное право и утверждающего, что
государство должно помочь в борьбе человека с природой, нищетой, бессилием и
всякой неволей. "Цель государства, - приводит Градовский слова Лассаля, - в том,
чтобы соединением индивидуумов доставить им возможность достигать высших
ступеней существования, недостижимых для одинокой личности, делать их свобод¬
ными, способными приобретать такую сумму просвещения, силы и свободы, которая
немыслима для отдельного индивидуума"29.
Градовский подчеркивает, что развитие государственности проявляется в
усложнении и растущем многообразии функций современного государства. "Чем
шире значение государства, чем всеобъемлюще становится сила его законов, тем
теснее связь государства с отдельным человеком во имя вечной справедливости".
Именно в установлении такой связи видит он условие прогресса30. Подчеркивая
многогранность функций современного государства, профессор-правовед выде¬
ляет как главную среди них защиту закона. Закон должен главенствовать, от¬
ступления от него не могут быть оправданы никакой государственной целе¬
сообразностью. В курсе русского государственного права ярко выразилось отношение
Градовского к закону и законности, которое можно определить как подлинный культ
этих понятий. "Начала русского государственного права" своим идейным стержнем
имеют учение о законе, поскольку им, по словам автора, определяется существо
неограниченной монархии как юридической формы государства31. Цитируя соот¬
ветствующую статью российского законодательства о том, что империя управляется
"на твердых основаниях положительных законов, учреждений и уставов, от само¬
державной власти исходящих", Градовский делает вывод, что воля верховной власти
получает силу только с выходом соответствующего закона32. Самодержец волен
изменять законы, но его действия и распоряжения должны соответствовать законам,
уже изданным. Именно в этом автор видит отличие монархии неограниченной от
деспотической, в которой действия верховного правителя не регламентируются
законом. От конституционных же государств самодержавное отличается тем, что
воля монарха "не стеснена известными юридическими нормами, поставленными выше
его власти"33.
2 Отечественная история, № 2
33
Градовский дает понять, что самодержавная империя нуждается не. столько в новых
законах, сколько в исполнении уже существующих. Точное следование госу¬
дарственному законодательству само по себе способно улучшить порядки в империи.
Отстаивая закон как основу правильного развития общества, Градовский вступает в
спор с традиционной точкой зрения на распоряжения администрации как имеющие
силу закона. По его убеждению, они могут быть дополнением к закону, но не входить
в противоречие с ним. В случае коллизии с законом распоряжения властей, по мнению
юриста, не должны приводиться в исполнение34.
Высказывая столь одиозную для самодержавного правления мысль, либеральный
профессор тем не менее осуждает сопротивление властям, сопряженное с насилием
даже в случае незаконности их распоряжений. Одновременно он говорит о правомер¬
ности неподчинения таким распоряжениям, напоминая, что еще Петр I признавал
обязательным неисполнение противных закону предписаний начальства. Но это
логически доказанное и юридически подтвержденное право на неисполнение не
соответствующих закону распоряжений администрации фактически оставалось в
России втуне. Вряд ли Градовский мог не знать, что в его родном Валуйском уезде
Воронежской губ. крестьяне в течение 10 лет отказывались признать законность
проведенного размежевания их владений с помещичьими и, по признанию местной
власти, имели основания для этого. Однако их вторжения в лесные угодья и покосы
помещика квалифицировались как "беспорядки" и соответственно наказывались35.
Отстаивая верховенство закона, либеральный правовед вынужден был признать, что в
русской жизни неисполнение не соответствующих закону распоряжений властей было
бы возможным лишь "при известной независимости служащих и при самостоя¬
тельности учреждений". Если же карьера и сама судьба служащего зависели от
начальства, неисполнение его воли становилось весьма проблематичным36. И все же
Градовский - в противоречии с историческим и политическим опытом - не сомневался
в совместимости последовательной законности с самодержавием, по природе своей
тяготевшим к произволу и надзаконным способам управления.
В "Началах русского государственного права" обстоятельно рассматривались
местное управление и самоуправление в их историческом развитии. При этом взгляд
автора на земство явно расходится с официальным. В восприятии Градовского "само¬
управление есть одна из форм управления, а управлять нельзя иначе, как при помощи
административных актов, обязательных для жителей". Государство, перепоручая
часть своих функций органам самоуправления, превращает их тем самым во властные
органы37. Самоуправление, по Градовскому, ценно не только тем, что укрепляет
позиции центральной власти и создает определенную стабильность государства,
предохраняя его от внутренних потрясений. Самоуправление он воспринимает как
политическую школу, в которой только и способно сформироваться подлинное граж¬
данское общество38.
Подобное понимание земской деятельности вполне разделялось большинством
либералов. Не все, однако, были согласны с государственной теорией местного
самоуправления Градовского. Б.Н. Чичерин, например, ее решительно отвергал,
упрекая профессора в отрыве от практической жизни. Он посчитал рассуждения о
государственном характере местных органов самоуправления чистым теоретизи¬
рованием, весьма опасным для неокрепшего земства и могущим навлечь на земское
самоуправление еще большие утеснения39. Внеся свой вклад в развитие государст¬
венной теории самоуправления40, Градовский не был ее основоположником, как это
иногда утверждается в литературе. До него эту проблему подобным же образом
решал В.П. Безобразов, в свою очередь опиравшийся на Р. Гнейста41. Мысль Безоб¬
разова о земском самоуправлении как разновидности государственного управления
разделял и М.Н. Катков. Определяя земскую деятельность как государствен¬
ную службу по выбору, Катков делал из этого иной вывод, чем Градовский, выступая
не за наделение земских учреждений властными полномочиями, а за введение их в
систему государственных органов как одного из ее звеньев, т.е. за слияние с
34
бюрократией42. "Государственная теория" Градовского, последователем которой был
и его ученик Н.М. Коркунов, использовалась противниками самоуправления как раз
для доказательства необходимости поглощения земских учреждений аппаратом
власти.
"Начала русского государственного права", первая часть которых вышла в 1875 г.,
а третья, завершающая - в 1883 г., стали в России своеобразной энциклопедией
государственного права. В них впервые был сделан столь полный и обстоятельный
обзор государственного устройства империи, ее законов, центральных и местных
органов управления. В этом труде, призванном служить учебным пособием для
начинающих юристов, нет критики государственной системы империи. Автор лишь
осторожно позволяет себе сказать о некоторых ее несовершенствах, по его мнению,
вполне устранимых. Однако именно точность и тщательность рассмотрения установ¬
лений и учреждений самодержавной монархии, условий их действия рождают впечат¬
ление ограниченности правового пространства, в котором личность чувствует себя
защищенной от произвола. Не прибегая к прямой критике, автор сумел показать
уязвимость одних законов и бездейственность других. Именно такие места в труде
А.Д. Градовского были отмечены В.И. Лениным43.
Либеральное решение национального вопроса.
"Творец болгарской конституции ”
Исследуя теории государства и права, Градовский не мог обойти и национальный
вопрос - особо острый для российской империи. Понятие нации у Градовского столь
же близко европейской либеральной мысли, сколь и марксизму. Он включает в него
общность языка, единство происхождения, исторического прошлого и цивилизации44.
В отличие от марксизма, выделяющего среди признаков нации как главенствующие
материальные условия и прежде всего общность экономической жизни, либеральный
публицист отдает первенство духовным, культурным и политическим связям как
важнейшим проявлениям национального самосознания.
Ссылаясь на исторический опыт, Градовский говорит о непрочности насильст¬
венных соединений разных народов в государственный союз. Такие государства "в
силу вещей должны подавлять всякое свободное проявление жизни и даже мысли"45.
Он убежден, что подобные механические объединения типа Австрийской или Ос¬
манской империй обречены, ибо многонациональные государства требуют иных
связей - нравственных, культурных, но не насильственных.
Проблема внутреннего слияния народностей, собранных в одну державу под
скипетром ее монарха, остро встала в период реформ. Во время польского восстания
1863 г. журнал братьев Достоевских "Время" открыто заговорил о том, что только
нравственные, духовные связи с Польшей способны удержать ее в империи, тогда как
силовые действия останутся неэффективными. Эта идея, выношенная Ф.М. Достоев¬
ским и развитая в статье Н.Н. Страхова "Роковой вопрос", и была по существу
повторена Градовским. Но если журнал "Время" за статью "Роковой вопрос" был
закрыт46, то Градовский, спустя десятилетия, мог рассуждать в славянофильской
"Беседе" о "роковом" национальном вопросе уже вполне свободно, поскольку ставил
его чистр теоретически. Российская империя не фигурирует в публицистике ни среди
положительных примеров многонациональных государств (здесь называется Швей¬
цария), ни среди обреченных на распад империй (Австрия и Турция, в составе которых
славянские народы удерживались силой). По сути дела Градовский утверждает право
наций на самоопределение. Ссылаясь на "новейшую политическую философию", он
говорит, что "каждое национальное общество, способное к самостоятельной истори¬
ческой жизни, имеет право образовать свою политическую форму, согласно своим
стремлениям и потребностям". Новую постановку национального принципа он
формулирует как право каждой народности, осознавшей себя нацией, "образовать
особое государство"47.
2’
35
Но эти истины у Градовского опять-таки выглядят как чисто теоретические и
остаются неприложимыми к России. Несомненно, он знал о тех "национальных
обществах" в империи, которые потянулись к самостоятельной политической жизни.
Финляндский сейм, уличаемый М.Н. Катковым в сепаратизме, с начала 1860-х гг.
выдвигал вопрос о расширении национальной автономии. Польша проявила
готовность силой оружия отвоевывать право на собственную "политическую форму".
Однако Градовский в статьях о современных принципах национальной политики
внутренние коллизии многонациональной Российской империи обошел и далеко не
только по цензурным условиям. Как и К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин и большинство
российских либералов, он был сторонником единства и целостности империи. И если
его теоретическое решение национального вопроса явно противостояло велико¬
державной идеологии, то в практической политике либеральный профессор ока¬
зывался весьма близок к охранителям.
Великодержавное мышление явственно сказалось на подходе Градовского к
польскому вопросу. Мечтавшую о независимости Польшу, которой он вряд ли мог
отказать в национальном самосознании, Градовский призывал "возвыситься до
разумения своего положения", идти только вместе с Россией, "осознать себя как часть
славянской национальности"48. Он осуждает стремление поляков к собственной
государственности, доказывая, что она будет основана на подчинении православного
большинства католическому меньшинству49. Эту позицию, характерную для лекций
Градовского по польскому вопросу и его публицистики, он и не стремится примирить
с упомянутыми общими рассуждениями о национальной политике второй половины
XIX в. К Польше или, скажем, к Финляндии, либеральный публицист даже не
пытается применить провозглашенное им право народности на самостоятельное
развитие, коренящееся "в непреложных законах нравственной природы человека" и
обеспечиваемое "политической самостоятельностью народа"50. И здесь, повторим, он
вполне сходился и с консерваторами, и со славянофилами, и с большинством
либералов.
Славянофилов притягивала к Градовскому его приверженность "русским нача¬
лам" - самодержавию и православию. Печатаясь в "Заре", он сдружился с Н.Я. Да¬
нилевским, который здесь же публиковал свою знаменитую книгу "Россия и Европа".
Несколько позднее искали знакомства с ним И.С. Аксаков и А.И. Кошелев.
Александр Дмитриевич в 1870-е гг. и сам сознавал свою близость к славянофильству.
Его приверженность европеизму, уверенность в необходимости учесть европейский
опыт, заимствовать из него все пригодное для России ничуть не мешали этому
сближению. Осмысливая впоследствии свое отношение к славянофильству, Гра¬
довский отмечал у его представителей такое же внимание к Европе. Но в отличие от
западников они, по его словам, не считали западноевропейскую цивилизацию ко¬
нечным выражением общечеловеческого развития51.
Наряду с Данилевским и Н.Н. Страховым частым гостем Градовского бывал и
Кавелин. В окружении Александра Дмитриевича - либеральная университетская
профессура, те из его учеников, которые "вышли в люди" и стали его товарищами -
Н.М. Коркунов, М.И. Свешников, И.Я. Фойницкий, а также ряд публицистов и
литераторов. С 1874 г. Градовский - член Общества любителей российской словес¬
ности, в котором числились все значительные писатели и публицисты, историки и
литераторы того времени, включая Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салты¬
кова-Щедрина, Н.А. Некрасова и других русских классиков. Градовский был избран
членом комитета Литературного фонда, призванного содействовать нуждающимся
литераторам.
В середине 1870-х гг. наметились некоторые новые темы в публицистике Гра¬
новского, привлекшие к нему внимание и в консервативных кругах, и в "верхах". Как
только на Балканах началось восстание славян против турецкого ига, Градовский с
энтузиазмом стал поддерживать их борьбу за независимость от Османской империи в
передовых статьях и фельетонах "Голоса". Поначалу Александр Дмитриевич ведет
36
здесь речь лишь о моральной и материальной помощи братьям-славянам, призывая
развернуть благотворительные сборы в пользу восставших, но вскоре он уже пре¬
дупреждает, что, поскольку на Балканах затронуты кровные интересы России, "нам
нужно быть готовым на все", а затем и открыто зовет к "энергическому вме¬
шательству" в балканские события52.
Призывая помочь братьям-славянам, Градовский с горячим состраданием пишет об
их нищете, поскольку "турецкое насилие отняло у них последнее достояние". Забегая
вперед, заметим, что либеральный профессор никогда не писал с подобным со¬
чувствием о российской деревне. Между тем русские солдаты-освободители, вхо¬
дившие в болгарские села, видели там, как правило, кирпичные, крытые черепицей
дома и вспоминали нищие, под соломой, серые избы родных деревень.
Характерно и другое: сострадая братьям по вере и призывая помочь их
освобождению, Градовский - не в пример другим либеральным публицистам -
не скрывал, что у России есть свои интересы и цели на Балканах, которые
он определял как "кровные". При этом он имел в виду не только необходимость
выхода в Средиземное море ("ни одна истинно великая держава не может сущест¬
вовать без морских путей"). Градовский предупреждал, что в случае подавления
восстания и окончательного порабощения славян кончится и роль России в Европе
как великой державы, поскольку роль эта определяется тем, что Россия - держава
славянская53.
Участвуя в формировании общественного мнения, Градовский выступал в унисон с
его главенствующей струей. Под его статьями в "Голосе" о славянском вопросе и
войне 1877-1878 гг. мог бы подписаться И.С. Аксаков, они во многом близки
"Дневнику писателя" Ф.М. Достоевского тех дней, их вполне можно представить на
страницах идейного противника "Голоса" - "Московских ведомостей" М.Н. Каткова.
Позиция Градовского была отмечена также в "верхах": профессор-правовед был
приглашен в качестве эксперта при подготовке конституции для освобожденной
российскими войсками Болгарии, которая по Сан-Стефанскому мирному договору
становилась самоуправляющимся княжеством. В ноябре 1878 г. комиссией временого
русского гражданского управления Болгарией был разработан проект Органического
устава, определявший принципы ее государственного устройства. Особому со¬
вещанию в Петербурге под председательством кн. С.Н. Урусова было предписано
обсудить проект, подготовив окончательный вариант конституции. По инициативе
кн. Урусова и с санкции императора к этой работе был привлечен Градовский.
В литературе его роль в работе над проектом болгарской конституции долгое
время оценивалась как бесплодная и пассивная54. Опубликовав журналы Особого
совещания, И.В. Козьменко пересмотрела прежние оценки55, однако она не ставила
своей задачей выяснить вклад Градовского в создание конституции Болгарии. Между
тем взгляды либерального правоведа, высказанные в ходе подготовки этого доку¬
мента, весьма важны и для понимания его представлений о современном госу¬
дарственном устройстве не только Болгарии.
Особое совещание под председательством кн. С.Н. Урусова работало с 11 до
22 декабря 1878 г. В его журналах зафиксированы ежедневные многочисленные
замечания Градовского с частыми пометками "принято". 16 декабря Александр
Дмитриевич подает записку, в которой подверг Органический устав серьезной
критике. Он отстаивал законодательный характер Народного собрания Болгарии,
которое по первоначальному проекту мыслилось законосовещательным органом. Но
тогда, доказывал либеральный эксперт, деятельность Собрания сведется к простому
голосованию по вопросам "да" или "нет", прения станут "бесцветными беседами", "что
произведет или полное охлаждение к законодательным вопросам, или раздражение в
массе представителей"56. В итоге в петербургском проекте, в отличие от первона¬
чального, Народное собрание Болгарии получило законодательные функции.
Градовский выступил и против многостепенных выборов в Народное собрание,
предусмотренных Органическим уставом: в петербургском проекте выборы были уже
37
прямыми. Протестовал он и против участия в Народном собрании представителей
администрации57. Градовский настаивал, чтобы первый князь (княжество мыслилось
наследственным) избирался возможно большим числом народных представителей. В
Уставе же количество лиц, приглашенных русским эмиссаром в Народное собрание
по должности, значительно превышало число избранников народа. Изменить этот
пункт коренным образом Градовскому не удалось, хотя он пытался доказать, что
народная поддержка избираемому Собранием князю должна обеспечить стабильность
политической жизни княжества и исключить внутренние распри. Прогнозы
Градовского оправдались: Александр Баттенбергский - первый князь Болгарии - у
власти не удержался.
Выявляя роль либерального юриста в создании петербургского проекта консти¬
туции Болгарии, принятой в Тырнове, стоит отметить, что она во многом была
обусловлена расстановкой сил в российских "верхах”. Предложения Градовского
могли пройти только при соответствующей поддержке кн. С.Н. Урусова, военного
министра Д.А. Милютина, министра иностранных дел А.М. Горчакова. Да и сама
верховная власть, не откликавшаяся на назревшие общественные потребности внутри
империи, вынуждена была считаться с политическими реалиями Европы второй
половины XIX в. и приспосабливаться к ним58. Но эти же веяния времени возбуждали
противодействие консерваторов. Само приглашение Градовского к сотрудничеству с
администрацией в подготовке такого важного законодательного акта воспринималось
ими негативно. Генерал А.А. Киреев (адъютант вел. кн. Константина Николаевича) с
едкой иронией записал в дневнике о "либерале Градовском" как "творце болгарской
конституции!!! "59
Дарованная Болгарии конституция явилась определенным катализатором по¬
литических устремлений российских либералов, остававшихся до конца 1870-х гг.
весьма смутными, робкими и часто неясными им самим. Во "всеподданнейших ад¬
ресах" ряда земств (Харьковского, Черниговского, Полтавского, Тверского и др.)
выражалась надежда получить то, что дано Болгарии: ведь русский народ, осво¬
бодивший ее, не менее достоин политических прав. Александр Дмитриевич разделял
подобные настроения, надеясь на то, что преобразования в России будут продолжены,
а правительственный конституционализм проявит себя и внутри страны.
Реформы как либеральная альтернатива
революции и реакции
Призывая к войне за освобождение славян, Градовский, как и многие другие, не
мог предвидеть, как дорого она обойдется России, сколько жертв потребует и к каким
тяжким последствиям для страны приведет. О цене русской помощи братьям-славянам
он стал задумываться лишь в ходе военной кампании. В период многотрудной и
поначалу безуспешной осады Плевны Градовский пишет очерк о либеральном
реформаторе Италии графе Кавуре. Он рассказывает о войнах и смутах, предше¬
ствовавших национальному объединению Италии и ввергнувших страну в глубочай¬
ший кризис, выход из которого Кавур нашел в реформах60.
По окончании русско-турецкой войны Россия переживала свой общенациональный
кризис, свою смуту. Страна была охвачена всеобщим недовольством. В крестьянст¬
ве широко распространялись слухи о переделе земли. Рабочие в столице заявляли о
себе стачками. Оживилась либерально-земская оппозиция. Волновалось студенчест¬
во. Власть заколебалась, явив себя растерянной и неуверенной. Время на рубеже
1870-1880-х гг. Градовский определил как "трудные годы": в книгу под таким назва¬
нием вошло многое из написанного им в период революционного кризиса.
Для позиции Градовского остается характерной защита реформ 1860-х гг. Он
последовательно отстаивал реформаторский курс на всем протяжении 1870-х гг.
Особым его вниманием пользовалась земская реформа, так как в ней он видел ключ к
преобразованию общественно-политического строя страны. Но и университетская
38
близко касалась его как профессора, а преобразования в судопроизводстве волновали
как юриста. В "Голосе" Градовский со знанием дела отбивал нападки "Московских
ведомостей", "Гражданина", "Русского мира" на земские и судебные учреждения и на
университетский устав 1863 г. Выступал он и как противник классической системы
образования, введенной учебной реформой 1871 г. В общем хоре либеральных
публицистов Градовский выделялся компетентностью, доскональным знанием обсу¬
ждаемого предмета, логикой аргументации.
Он призывал власть и общество идти путем преобразований, настаивая на том, что
только они смогут вывести страну на верный путь и предотвратить возможные
потрясения. Градовский много сделал для того, чтобы объяснить своим совре¬
менникам феномен реформ, их неизбежные последствия. Исходя из исторического
опыта, он стремился научить правильному восприятию реформ, призывая и общество,
и власть преодолеть страх перед общественными переменами. Градовский признает,
что реформы в России породили много новых, порой болезненных проблем, внесли в
ее жизнь известный беспорядок. Опираясь на исторический опыт, он убеждает, что
общество страдает от преобразований преждевременных меньше, чем от запоз¬
далых61. Преждевременная реформа не потрясает основ общества, она лишь не сразу
прививается. Но когда общество долго остается "без преобразований самых
необходимых, когда оно готово застыть в отживших формах и когда эти формы ради
спасения организма необходимо разбить вдруг, тогда в обществе происходят явления,
вызывающие скептическое отношение к самой реформе"62.
Наблюдения и размышления первых пореформенных лет, рассыпанные в статьях и
фельетонах Градовского в конце 1870-х гг., систематизируются и концентрируются в
ряде обобщающих статей программного характера. В них возникает достаточно
цельный и впечатляющий образ общества, потрясенного запоздалыми реформами.
Тысячи людей, лишившись привычных доходов и заработка, выбиты из своей
жизненной колеи. Одни пытаются, воспользовавшись наступившим хаосом, урвать
побольше от "общего пирога", другие, стремясь выжить, занимаются только своими
личными, будничными делами, забывая об общественных интересах. И раздается на
Руси, потрясенной реформами, страшный крик: "Дайте нам обеспеченное положение,
дайте сейчас, без всяких усилий наших и в надлежащих размерах". Рвутся связующие
общество нити, падают умственные интересы и нравственность, а главное - исчезает
понятие, "куда мы идем и откуда мы"63.
Не только общество, но и власть реформы застали врасплох и по-своему
травмировали. Преобразования остались незаконченными. Разочарование в них
прочно поселилось в разных слоях общества, включая "верхи". В одной из ярких
статей начала 1880-х гг. под названием "Надежды и разочарования" Градовский
сравнивает эти пореформенные настроения с тем энтузиазмом, который обществен¬
ность испытывала в связи с подготовкой преобразований. Обычно довольно сухое его
изложение, лишенное эмоциональной окраски, прерывается здесь ярким, почти
художественным образом запущенного большого города, пригретого весенним солн¬
цем. Все нечистоты, скрытые снегом, под первыми лучами солнца открылись вдруг
взорам обывателей. Так что же, стоило проклинать тепло и вновь призывать мороз? -
спрашивает автор тех, кто все неурядицы и неустройства русской жизни объяснял
реформами. Не благоразумнее ли будет вычистить и убрать город, стараясь и впредь
содержать его в порядке?64
Градовский вовсе не отрицает тех обвинений, которые предъявляются земству - в
растратах и хищениях и новому суду - в несправедливых приговорах. Он лишь
отказывается видеть в этих явлениях специфику пореформенной России, отмечая, что
все это было и в прошлом, хотя эти непорядки, может быть, не так бросались тогда в
глаза. Будущее страны Градовский связывает с реформами, их завершением и
продолжением.
Статья "Надежды и разочарования" начинается цитатой из П.Я. Чаадаева - того
отрывка из его "Философического письма" где выражено сомнение в способности
39
русского народа к цивилизации. Градовский обращает внимание на то, что пре¬
образованиями 1860-х гг. Россия сделала первые шаги к сближению с европейской
цивилизацией, развивая в то же время свои национальные силы. Вместе с тем, как
следствие разочарования в реформах, все чаще звучат утверждения, что европейские
учреждения России не подходят65. Не соглашаясь с подобными доводами, Градовский
обращает внимание на то, что выступающие против "заимствований" европейского
опыта почему-то не возражают против применения железных дорог, телеграфа и
множества других технологических новшеств, которые вряд ли стоило заново изо¬
бретать русским после их появления в Европе. Он считает, что использование
европейских достижений в общественной жизни не менее полезно и ничуть не
угрожает национальной самобытности. Призывая и дальше идти путем реформ,
Градовский подчеркивает, что только они оздоровят обстановку в стране, создадут
условия для приложения сил тем оппозиционным элементам, которые сейчас
способны лишь увеличить ряды революционеров. Так, правильно поставленная
земская деятельность, по его мнению, уже сама по себе способна привлечь молодежь,
жаждущую служить народу66.
Свои раздумья об изменениях в существующем порядке - состоявшихся и буду¬
щих - Градовский сопровождал высказываниями о необходимости их постепенности.
Он доказывал, что нововведения должны бережно переносить в новые условия все,
что жизнеспособно и не противоречит движению вперед. Градовский считал, что
либерализм неизбежно должен включать в себя элементы консерватизма и вполне
сходился здесь с разумными консерваторами, которые, по его наблюдениям, вовсе не
отрицали любые новшества в общественной жизни и отличались этим от реакцио¬
неров, желавших жить одним прошлым и не мирившихся с вторжением нового67.
Характерно, что сенатор А.А. Половцев, нанесший в 1878 г. визит Градовскому,
отметил в дневнике большое сходство их взглядов на желательность постепенности
общественного переустройства68. Но будущий государственный секретарь, признавая
необходимость политических реформ, отодвигал их в далекую даль, тогда как
Градовский именно политические перемены считал первоочередными и безотлага¬
тельными, лежащими в основе всех иных преобразований.
"Большинство тех условий, от которых в настоящее время зависит дальнейшее
развитие нашей родины, - писал Александр Дмитриевич, - сводится, главным обра¬
зом, к этому одному слову: освобождение... Какое другое слово слышится во всех
совершенных уже преобразованиях? Какое другое слово применимо ко всему тому,
что ежемесячно и ежедневно высказывают толстые журналы и тонкие газеты?"69
Радея об освобождении личности и гарантиях ее прав, Градовский был убежден, что
"никакие общественные установления не могут развиться, ни даже пустить корней,
если человеческая личность не обеспечена в своих элементарных правах"70. Однако
защита неотъемлемых и естественных прав человека не сопровождалась у него
соответствующей критикой существующего режима. В его публицистике нет тех
гневных инвектив против "бессловесности и бессудности" российских порядков, их
"узаконенной беззаконности", что мелькали в демократической журналистике. Идеи
европейского либерализма сочетались у Градовского с уверенностью в их сов¬
местимости с самодержавием и с великодержавными стремлениями.
Ратуя за крепкую государственность и считая, что реформы лишь усилят ее, Гра¬
довский не только отразил характерную черту российского либерализма - его
близость к консерватизму, но и уловил тенденцию этих течений к взаимному
сближению в будущем. При всех своих распрях либералы и консерваторы не пред¬
ставлялись ему двумя противоположными направлениями: "Либерал может быть кон¬
серватором, сторонник государственной опеки может быть прогрессистом". Разница в
том, что "если консерватор старается связать прошедшее с настоящим, то прогрессист
думает о связи настоящего с будущим". Но оба они одинаково стоят на почве
исторического развития народа71.
Это парадоксальное, на первый взгляд, соединение защиты прав личности с
40
признанием самодержавной государственности по-своему объяснял П.Б. Струве: «В
какой-то точке либерализм и консерватизм, конечно, сходятся, ибо как без свободы
лица невозможна крепость государства, так без крепости государства, как
всенародного единства, невозможна свобода лица. Вот почему формула "либеральный
консерватизм" получает в наше время широкий и глубокий смысл, который, может
быть, не был ей присущ с такой ясностью в прошлые эпохи»72.
Градовский близко подошел к постижению смысла этого "либерального консерва¬
тизма". Он и стремился доказать власти, что ее прочность во многом зависит от
уважения к правам подданных: держаться на карательных мерах государство не
может. Но и обществу, в котором бурлило не всегда осознанное стремление к
свободе, Градовский пытался втолковать, что без крепкой государственной власти это
стремление обречено на неуспех. При этом он исходил из того, что "личная
предприимчивость и самодеятельность есть нормальный источник всякого прогресса
и что поэтому деятельность государства должна ограничиваться охранением свободно
проявляющихся личных сил и восполнением этих личных усилий там, где они
оказываются недостаточными"73.
Отстаивая самоценность личности, ее естественное и необходимейшее право на
свободу мысли и слова, защищая их от посягательств и власти, и общества,
Градовский выступал в общем русле либерально-демократической печати. Эти
страницы его публицистики созвучны и выступлениям "Отечественных записок", где
Н.К. Михайловский требовал "свободы и света". "Нужен прежде всего свет, а свет
есть безусловная свобода мысли и слова, а безусловная свобода мысли и слова
невозможна без личной неприкосновенности, а личная неприкосновенность требует
гарантий"74. Однако в демократической журналистике требование политической
свободы подкреплялось требованием социально-экономических преобразований. "Ни
разу еще, - предостерегал Н.К. Михайловский, - политическая свобода при своем
зарождении не осложнялась существенной помощью народу, который поэтому
хладнокровно, а иногда даже сочувственно смотрел, как богиня свободы шаталась и
падала со своего пьедестала"75.
У Градовского требование гражданских свобод - центральное в его программе -
никак не соединяется с требованием социально-экономических перемен. Поднятые
народнической мыслью проблемы пореформенной деревни с ее малоземельем и
пролетаризацией крестьянства не нашли у него никакой, пусть даже самой общей,
поддержки. Он попросту отмахнулся от них как от второстепенных, малозначащих. О
крестьянском малоземелье Градовский упоминал лишь мимоходом, как о мелком,
частном недостатке деревенской жизни, а улучшение положения крестьянства
связывал с податной и паспортной реформами. Доказывая, что "материальное
благополучие народа встречает непроходимые преграды в неудовлетворительной
финансовой системе", он не упоминал о главной преграде - крестьянском мало¬
земелье76. И голод в Поволжье в 1880 г., и конфликты крестьян с помещиками (на его
родине в Валуйском и Бирючинском уездах Воронежской губ. непрерывные) так и не
заставили Градовского задуматься над грозным для крестьянской страны аграрным
вопросом. Его мысль была сосредоточена исключительно на политическом
освобождении.
Такая позиция выглядит весьма ограниченной на фоне выступлений либерально¬
демократической печати, где статистическими данными доказывалась явная
недостаточность наличного земельного надела для прокормления средней крестьян¬
ской семьи. Градовский не признавал приоритет интересов крестьянства в такой
земледельческой стране, как Россия. Считая общее экономическое состояние страны
неудовлетворительным, он утверждал, что оно равно неблагоприятно и для поме¬
щиков, и для крестьян. Градовский не видел "крупного и гордого землевладения,
являющегося действительной силой в государстве", и рассуждал о тяжелом поло¬
жении помещиков, вынужденных, как и крестьяне, искать свои "отхожие промыс¬
лы" - в банке или железнодорожной администрации и закладывать имения, подобно
41
тому как крестьянин закладывает землю ростовщику77. Не отрицая тяжелого
положения деревни, Градовский не склонен был связывать его с последствиями
реформы 1861 г.: он видел здесь "плод многих других условий, которые вообще
понизили значение землевладения, благодаря которым оно пришло в упадок".
Призывая к реформам, Градовский сосредоточился на преобразованиях полити¬
ческих, пренебрегая социально-экономическими. В стране, где миллионы крестьянс¬
ких семей страдали от малоземелья, требование свободы личности не могло вос¬
приниматься как главная и первоочередная задача для экономически порабощенного
народа.
(Окончание следует)
Примечания
1 Г радовский А.Д. Социализм на Западе Европы и в России // Соч. в 9 т. Т. 3. СПб., 1899.
С. 461. Статья была опубликована в журнале "Русская речь" (1879. № 1-3).
2 Харьков. 1863. 3 и 12 декабря.
3 Воронежские губернские ведомости. 1865. 27 и 29 марта.
4 Там же. 29 марта.
5 У т и н Б.И. Высшая администрация России XVIII ст. и генерал-прокуроры. Соч. А.Д. Градовского.
СПб., 1866 // Вестник Европы, 1867. № 6. С. 165.
6Соловьев С.М. Рассказы из русской истории XVIII века // Русский вестник. 1861. № 1. С. 95;
его же. История России. Кн. III. [Б.г] С. 803.
7 Та же мысль о решающей и определяющей роли власти высказана в полемике с В.И. Сергеевичем.
См.: Градовский А.Д. Государственный строй древней России. По поводу книги В.И. Сергеевича
"Вече и князь" // Соч. Т. 1. СПб., 1898. С. 375-379.
8 Г радовский А.Д. Высшая администрация России XVIII ст. и генерал-прокуроры // Соч. Т. 1.
С. 296-297.
9 Его же. История местного управления в России // Соч. Т. 2. С. 1.
10 Там же. С. 132-133.
11 Там же. С. 473-174.
12 Письмо Н.Ф. Даниельсона К. Марксу 10 (22) мая 1873 г. // К. М а р к с, Ф. Энгельс и революционная
Россия. М., 1965. С. 300.
13 Литература партии "Народной воли". М., 1930. С. 15.
14 Г радовский А.Д. История местного управления в России. Т. 1. СПб., 1868 // Отечественные
записки. 1868. № 12. С. 266-267; Дело. 1868. № 10. С. 33, 36,47. Обе рецензии - без подписи.
15Г радовский А.Д. Государство и провинция // Соч. Т. 2. С. 108-109.
16 Е г о же. По поводу пересмотра наших законов о печати // Судебный вестник. 1869. 13, 14, 15
ноября.
17 Никитенко А.В. Дневник. Т. III. М., 1956. С. 160.
18 Г радовский А.Д. По поводу толков о свободе печати // Голос, 1869. 29 ноября; его же.
Отношение печати к администрации // Там же. 5 декабря; его ж е. О направлении печати // Там же.
18 декабря.
19 Е г о же. Вступительная лекция в С.-Петербургском университете по государственному праву
10 октября 1866 г. // Соч. Т. 1. С. 19.
20 Об обстановке в университете после введения устава 1863 г. см. подробнее: Э ймонтова Р.Г.
Русские университеты на путях реформы. Шестидесятые годы XIX века. М., 1993. С. 183 и след.
21Г радовский А.Д. А.Г. Ерошенко // Голос. 1976. 30 июля; Соч. Т. 6. СПб., 1906. С. 498—199.
22 См. речи Н.М. Коркунова, М.И. Свешникова, И.Я. Фойницкого на заседании С.-Петербургского
юридического общества 18 ноября 1889 г. // Памяти А.Д. Градовского. СПб., 1890.
23 Боборыкин П.Д. За полвека. Мои воспоминания // Воспоминания. Т. II. М., 1965. С. 145.
24 Никитенко А.В. Дневник. Т. III. С. 272.
25 Г радовский А.Д. О современном направлении государственных наук. Речь на университетском
акте 8 февраля 1875 г. // Соч. Т. 1. С. 31-32.
26 Е г о же. Национальный вопрос в истории и литературе // Соч. Т. 6. С. 35.
27 Там же. С. 37.
28 Г радовский А.Д. Политические теории XIX столетия // Соч. Т. 3. СПб., 1899. С. 77-78. Статья
была опубликована в "Журнале Министерства народного просвещения" (1867, ноябрь-декабрь).
29 Е г о же. Национальный вопрос в истории и литературе. С. 36.
42
30 Е г о же. Вступительная лекция в С.-Петербургском университете... С. 20.
31 Е г о же. Начала русского государственного права. Ч. I. О государственном устройстве. СПб.,
1875 //Соч. Т. 7. СПб., 1903. С. V.
32 Там же. С. 3.
33 Там же. С. 3-5.
34 Там же. С. 42-43.
35 Крестьянское движение в России в 1870-80-х гг. М., 1968. С. 313 и след.
36 Г радовский А.Д. Начала русского государственного права. Ч. I. С. 46^17.
37 Е г о же. Начала русского государственного права. Ч. III. Органы местного самоуправления // Соч.
Т. 9. СПб., 1903. С. 29-30.
38 Там же. С. 14.
39 Воспоминания Б.Н. Чичерина. Земство и Московская дума. М., 1934. С. 148.
40 Дальнейшее развитие "государственной теории" самоуправления см. в трудах Градовского: "Системы
местного управления на Западе Европы и в России" (1878) и "Перестройство нашего местного управления"
(1881).
41 Б е зо б р а зо вВ.П. Земские учреждения и самоуправление // Русский вестник. 1874. № 4. С. 525 и
след.
42 См. подробнее: Твардовская В. А. Идеология пореформенного самодержавия (М.Н. Катков и
его издания). М., 1978. С. 138 и след.
43 Библиотека В.И. Ленина в Кремле. М., 1961. С. 365.
44 Г радовский А.Д. Национальный вопрос в истории и литературе. С. 13. Статьи по
национальному вопросу, составившие книгу, публиковались в 1871-1872 гг. в журнале "Беседа".
45 Там же. С. 27.
46 См. подробнее: Нечаева В.С. Журнал М.М. и Ф.М. Достоевских "Время". 1861-1863 гг. М., 1872.
С. 305-306.
47 Г радовский А.Д. Национальный вопрос в истории и литературе. С. 13.
48 Е г о же. Письмо к И.С.П. По поводу польского вопроса // С.-Петербургские ведомости. 1874.
3 мая; Соч. Т. 6. СПб., 1901. С. 605.
49 Е г о же. Польский вопрос. Ответ на письмо эмигранта // С.-Петербургские ведомости. 1877.
4 августа; Соч. Т. 6. С. 616.
50 Е г о же. Национальный вопрос в истории и литературе. С. 15.
51 Е г о же. Старое и новое славянофильство // Голос. 1878. 16 августа; Соч. Т. 6. С. 367 и след.
52 Е г о ж е. За славян. (К русскому обществу) // Голос. 1876. 1 июля; Соч. Т. 6. С. 467 и след.; его
ж е. Россия и славяне // Голос. 1876. 17 июля; Соч. Т. 6. С. 477.
53 Там же. С. 477^178.
54 Так, например, утверждалось, что А.Д. Градовский заявил о своей некомпетентности в вопросе о госу¬
дарственном устройстве Болгарии и был отстранен от работы в Особом совещании. См.: Матве-
е в А.П. Болгария после Берлинского конгресса. СПб., 1887. С. 26. Это утверждение повторено в ряде
работ, в том числе и в статье П.Н. Милюкова о Болгарской конституции (Русское богатство. 1904. № 8).
Примечательно, что высказанные еще при жизни Градовского подобные мнения никогда им не
опровергались.
55 Петербургский проект Тырновской конституции 1879 г. // Исторический архив. 1949. Т. IV. С. 196—
219. В главе о Тырновской конституции в "Истории Болгарии" (Т. 1. М., 1954. С. 338 и след.) имя
Градовского вообще не упомянуто, хотя назван "крупный русский юрист" С.И. Лукьянов - один из авторов
консервативного Органического устава.
56 Исторический архив. 1949. Т. IV. С. 323.
57 Там же. С. 329.
58 См.: Россия в революционной ситуации на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1983. С. 465.
59 К и р е е в А.А. Дневник // ОР ГРБ, ф. 126 (Киреевых), к. 2, д. 8, л. 15.
60 Г радовский А.Д. Граф Кавур // Соч. Т. 9. С. IV-CXXVI.
61 Там же. С. CVIII.
62 Г радовский А.Д. Социализм на Западе Европы и в России. С. 464-465.
63 Там же. С. 479 и след.
64 Г радовский А.Д. Надежды и разочарования // Русская речь. 1880. № 1; Соч. Т. 6. С. 351.
65 Там же. С. 319-320.
66 Г радовский А.Д. Задача русской молодежи // Голос. 1879. 1 августа; Соч. Т. 9.
С. CXXXIX-CXI.
67 Е г о же. Что такое консерватизм // Русская речь. 1880. № 2; Соч. Т. 3. С. 319.
68 Из дневника А. А. Половцева. (1877-1878) // Красный архив. 1929. Т. 2 (33). С. 189.
69 Г радовский А.Д. Либерализм и западничество // Голос. 1880. 27 января; Соч. Т. 6. С. 349.
43
70 Е г о же. Надежды и разочарования. С. 336.
71 Е г о же. Что такое консерватизм. С. 315, 317.
72 С т р у в е П.Б. Либерализм, демократизм, консерватизм и современные движения и течения //
Политические исследования. 1994. № 3. С. 133.
73 Г радовский А.Д. Что такое консерватизм. С. 314.
74 Н.М. [Михайловский Н.К.] Литературные заметки // Отечественные записки. 1880. № 9.
С. 133.
75 Там же.
76 Г радовский А.Д. Тревожный вопрос // Голос. 1880. 9 июля; Соч. Т. 6. С. 392.
77 Е г о же. Социализм на Западе Европы и в России. С. 444-445.
© 2001 г. Н.Б. БОГДАНОВА
СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС
"СОЮЗНОГО БЮРО ЦК РСДРП (меньшевиков)"
В 1931 ГОДУ
В 1931 г. в Москве состоялся суд над бывшими меньшевиками, якобы сплотив¬
шимися в некую подпольную организацию для подрывной деятельности против со¬
ветской власти. На скамье подсудимых оказалось 14 человек - Б.М. Берлацкий,
И.Г. Волков, А.М. Гинзбург, В.Г. Громан, В.К. Иков, Л.Б. Залкинд, К.Г. Петунии,
И.И. Рубин, А.Л. Соколовский, Н.Н. Суханов, М.И. Тейтельбаум, А.Ю. Финн-Ено-
таевский, В.В. Шер, М.П. Якубович (подробнее о них см. с. 46-47). Десятерым из них
приписывалась роль членов некоего мифического "Союзного бюро Центрального ко¬
митета меньшевиков", троим - особая активность в установлении связей с русским
социал-демократическим зарубежьем и одному - секретарские функции. Суд длился
9 дней, его материалы публиковались в газетах и появились в виде солидной книги,
изданной тиражом в 50 тыс. экз.1 Все подсудимые были наказаны лишением свободы
на различные сроки, а 7-8 лет спустя большинство из них были расстреляны.
Представшие перед судом были руководящими специалистами центральных хозяй¬
ственных учреждений - Госплана, Госбанка, Наркомторга, Центросоюза, ВСНХ. Им
приписывалась организация вредительства в народном хозяйстве с целью его развала
и создания условий для массовых беспорядков и подготовки интервенции. Одно¬
временно началась новая полоса репрессий против всех бывших меньшевиков
вообще. 23 февраля 1931 г., т.е. еще до суда над "Союзным бюро", Ягода (тогда
заместитель председателя ОГПУ) разослал телеграммы всем местным организациям
подчиненного ему ведомства о необходимости "проверить практическую деятельность
бывших, настоящих и ссыльных меньшевиков, работающих в соваппарате и
хозучреждениях, и всех подозрительных с точки зрения вредительства и связи с
нелегальными организациями арестовать и провести следствие"2. В соответствии с
этими указаниями повсеместно было арестовано множество людей.
В то время мой отец, известный меньшевик и участник революционного движения
в дооктябрьский период Борис Осипович Богданов3 отбывал ссылку в Симферополе и
был весьма влиятельным работником Крымплана. Его арестовали через 3 дня после
телеграммы Ягоды и поначалу пытались обвинить во вредительстве. В дальнейшем
следствие переключилось на обвинение в связи с "Союзным бюро меньшевиков"
через участника судебного процесса, члена этого "Бюро", Н.Н. Суханова, встре¬
чавшегося с отцом в июне 1930 г. в Симферополе. Действительно, встреча такая была
и многочасовой разговор между ними состоялся. Следователи шантажировали
Б.О. Богданова показаниями Н.Н. Суханова, которые он якобы дал на следствии, и
отцу приходилось туго. Позже при изучении следственных материалов по делу отца4,
Богданова Наталья Борисовна, кандидат технических наук.
44
у меня создалось впечатление, что Суханов что-то скрывал от следователей и что
какие-то мысли о сопротивлении сталинскому режиму у него, возможно, были.
Интерес к его фигуре подогревался еще и тем, что он был своего рода историографом
Февральской революции5 и много писал о Б.О. Богданове (его работы я широко
использовала в своей книге об отце). Все это и явилось поводом к ознакомлению с
показаниями Суханова по делу о "Союзном бюро", побудившим меня заинтере¬
соваться более широким кругом вопросов, связанных с историей послеоктябрьского
меньшевизма и процессом 1931 г.
Архивно-следственное дело "Союзного бюро меньшевиков" хранится в Централь¬
ном архиве ФСБ РФ и состоит из 60 томов. Для ознакомления с делом Суханова мне
были выданы 4 тома, из которых один (2 папки) содержит документы собственно
следственного дела Суханова и три - различные документы, в том числе реабилита¬
ционные, относящиеся также и к другим лицам. В конце 1999 г. в издательском
РОССПЭН вышел из печати подготовленный под руководством известного казанско¬
го историка профессора А.Л. Литвина двухтомник "Меньшевистский процесс 1931 г.",
в котором представлены в основном протоколы допросов всех участников этого су¬
дебного процесса, т.е. извлечения из всех 60 томов указанного архивно-следственного
дела6.
Предлагаемая вниманию читателей статья может рассматриваться как своеобраз¬
ный комментарий к заключительным страницам послеоктябрьской истории меньше¬
визма и к мотивам поведения двух, с моей точки зрения наиболее интересных, участ¬
ников судебного процесса 1931 г. - В.К. Икова и Н.Н. Суханова.
Партия меньшевиков после октября 1917 г.
С самого начала своего раздельного от большевиков существования партия мень¬
шевиков не отличалась монолитностью. Первая мировая война существенно обостри¬
ла противоречия внутри меньшевизма, выделив главное - отношение к войне и миру и
выявив два крайних крыла - меньшевиков-оборонцев во главе с А.Н. Потресовым
справа и меньшевиков-интернационалистов во главе с Ю.О. Мартовым слева. И хотя в
августе 1917 г. прошел так называемый объединительный съезд, который должен
был примирить социал-демократов всех толков, кроме большевиков, а после него
меньшевистская партия стала называться РСДРП (объединенная)7, фактического
объединения достигнуть не удалось. После октябрьских событий 1917 г. отношение к
большевикам становится главным мотивом разногласий среди меньшевиков. Их
единодушное порицание авантюрного захвата власти большевиками и последующего
красного террора не снимает расхождений в оценке ряда принципиальных вопросов.
Так А.Н. Потресов считал Октябрьский переворот контрреволюционным, а Мартов
видел в нем своеобразную, хотя и уродливую фазу развития русской революции.
Меньшевики-оборонцы, положившие начало "правому"8 течению в меньшевизме,
действовали настолько сепаратно, что еще в 1917 г. выставили отдельные списки для
выборов в Учредительное собрание. Не принимая ни идеологии (построение социа¬
лизма в отсталой стране), ни стратегии и тактики (диктатура и террор) большевизма,
отрицая также линию на соглашение меньшевиков с советской властью, они в первой
половине 1918 г. имели свои организации во главе с Центральным бюро мень¬
шевиков-оборонцев, свои газеты, клубы и т.д. Частично стихийно, частично с их по¬
мощью возникло массовое рабочее движение, известное как движение уполно¬
моченных от фабрик и заводов9. На июль в Москве был назначен Всероссийский
рабочий съезд, но прибывшие из различных городов делегаты были арестованы еще
до его открытия. Примерно в то же время были арестованы и некоторые мень¬
шевики, в том числе принадлежавшие к левому крылу РСДРП, являвшиеся "тене¬
выми" руководителями движения уполномоченных (Батурский, Богданов, Дюбуа,
Гвоздев, Кучин и многие другие). Общее же число арестованных по этому делу
"исчислялось многими сотнями, а может быть, тысячами"10. Все меньшевистские
газеты были закрыты еще раньше, клубы и издательства опечатаны.
45
4^
ON
Краткие сведения о подсудимых в процессе "Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)"*
№
Ф.И.О.
Партийность
Место работы
накануне ареста,
должность, профессия
Обвинение
Приговор
1
2
3
4
5
6
1
Громан
Владимир Густавович
(1874-1940)
Чл. РСДРП** с 1898
по 1922 г.
Госплан СССР,
чл. Президиума,
чл. коллегии ЦСУ.
Экономист
Ст. 58-4, 58-7, 58-1 1 УК РСФСР. Члены
"Союзного бюро ЦК РСДРП" - руководящего
органа к-рев. меньшевистской организации;
установили связь с к-рев. заграничной организа-
цией "Заграничной делегацией ЦК РСДРП",
вошли в соглашение с к-рев. организациями,
действовавшими в СССР, - Промпартией и Тру¬
довой крестьян, партией (ТКП); направляли ра-
боту по осуществлению вредительства в различ¬
ных областях народного хозяйства - в Госплане в
области планирования, в ВСНХ - по управлению
промышленностью, в Наркомторге и Центро¬
союзе - по снабжению и в Госбанке - в области
денежного обращения, имея конечной целью
интервенцию капит. государств
10 лет лишения свободы,
умер в Суздальском
политизоляторе
2
Шер
Василий Владимирович
(1884-1940)
Чл. РСДРП с 1917
по 1922 г.
Госбанк СССР,
чл. правления
10 лет лишения свободы,
умер в Верхне-Уральском
политизоляторе в августе
1940 г.
3
Суханов
Николай Николаевич
(1882-1939)
Чл. РСДРП с 1917
по 1920 г.
Институт монополии
внешней торговли при
Наркомторге РСФСР;
Ком. академия.
Литератор
10 лет лишения свободы. В
1935 г. - замена на ссылку.
В 1937 г. - арест, в августе
1939 г. - расстрел
4
Гинзбург
Абрам Моисеевич
(1878-1937)
Чл. РСДРП с 1898
по 1921 г.
Институт Нар. хоз-ва
им. Плеханова,
профессор.
Экономист
10 лет лишения свободы
5
Якубович
Михаил Петрович
(1891-?)
Чл. РСДРП с 1908
по 1921 г.
Наркомторг СССР,
зам. нач. сектора
снабжения; ст.
консультант
планового сектора
Мосторга
"
10 лет лишения свободы,
затем еще 10 лет ИТЛ, в
1952 г. освобожден и
помещен в Карагандинский
дом инвалидов под надзор
органов МГБ
6
Соколовский
Арон Львович
(1884—?)
Чл. Бунда с 1906
по 1920 г.
СНХ СССР.
Экономист
II
8 лет лишения свободы, по
окончании срока - еще 8
лет ИТЛ
7
Залкинд
Лазарь Борисович
(1886—?)
Чл. РСДРП с 1917
по 1921 г.
Наркомторг СССР,
нач. учетно-статистич.
сектора
М
8 лет лишения свободы,
по окончании срока - еще
5 лет ИТЛ
8
Волков
Иван Григорьевич
(1884—?)
Чл. РСДРП с 1905
по 1920 г.
ВСНХ СССР,
консультант
финансового сектора.
Экономист
5 лет лишения свободы
9
Петунии
Кирилл Гаврилович
(1884—1937)
Чл. РСДРП с 1905
по 1918 г.
Центросоюз СССР,
чл. Правления.
Бухгалтер
"
10 лет лишения свободы,
расстрелян 2 сентября
1937 г.
10
Финн-Енотаевский
Александр Юльевич
(1872-1943)
Чл. РСДРП(б) с 1903
по 1915 г., затем б/п
Ленинградский
финансово-экономич.
институт. Профессор
политэкономии
10 лет лишения свободы,
по окончании срока - еще
8 лет ИТЛ, умер в Кара¬
гандинской ИТЛ в феврале
1943 г.
11
Берлацкий
Борис Маркович
(1889-1937)
Чл. РСДРП в 1917г.
Госбанк СССР,
чл. Правления
Ср. 58-4; 58-7; 58-11 УК РСФСР. Чл. к-рев.
организаций, связанных с "Союзным бюро" ЦК
РСДРП, осуществлял связь между Бюро ЦК
РСДРП и заграничным меньшевистским центром
8 лет лишения свободы,
умер в тюрьме в декабре
1937 г.
12
Иков
Владимир Константинович
(1882-1956)
Чл. РСДРП с 1901
по 1918г.
Редакция БСЭ, редак¬
тор в отделе литера¬
туры, искусства и
языкознания.
Литератор
Ст. 58-4; 58-11 УК РСФСР. Чл. к-рев. организа¬
ций, связанных с "Союзным бюро" ЦК РСДРП,
осуществлял связь между Бюро ЦК РСДРП и за¬
граничным меньшевистским центром.
8 лет лишения свободы.
В 1951 г. новый арест и
5 лет ИТЛ, амнистирован в
1953 г.
13
Тейтельбаум
Моисей Исаевич
(1876—?)
Чл. РСДРП с 1900
по 1907 г.
Наркомторг СССР,
ст. директор по стан¬
дартизации экспорт¬
ных товаров. Юрист
••
5 лет лишения свободы.
В 1953 г. амнистирован
посмертно
14
Рубин
Исаак Ильич
(1886-1937)
Чл. Бунда с 1905
по 1920 г.
Институт Маркса-
Энгельса, зав.
кабинетом
политэкономии.
Профессор
Ст. 58-4; 58-10; 58-11 УК РСФСР. Член контр¬
революционной организации, связанной с
"Союзным бюро" ЦК РСДРП. Хранил кон¬
спиративные документы
5 лет лишения свободы.
В 1933 г. замена - ссылка в
Актюбинск. 25.11.1937 г. -
расстрел
* Сведения в графах 5 и 6 даны по: Процесс контрреволюционной организации меньшевиков. М., 1931; Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело
№ Н-7824, Кн. 60, л. 253-261, 103. В графе 5 использованы также данные кн.: Меньшевистский процесс 1931. Т. 1-2. М. 1999.
^ * ** Здесь и далее после 1903 г. имеется в виду партия меньшевиков.
14 июня 1918 г. решением ВЦИК деятельность всех меньшевиков (без учета фрак¬
ционных различий) и эсеров была объявлена контрреволюционной. После выстрела
Каплан жизнь многих арестованных повисла на волоске, но к октябрю 1918 г. ре¬
прессии ослабли, 29 ноября ВЦИК отменил свое решение от 14 июня и арестованные
по делу о рабочем съезде были выпущены на свободу. Но летний разгром не прошел
бесследно. Из РСДРП стали выходить многие ее члены, большинство левых мень¬
шевиков уходили к большевикам. Основной социальный оплот меньшевиков таял на
глазах: рабочие, спасаясь от голода, уходили в деревни, а оставшиеся не хотели за¬
ниматься политикой11.
Деятельность петроградских меныпевиков-оборонцев прослеживается по докумен¬
там центральных архивов лишь до середины 1918 г. Правда, в декабре этого года
"инициативная группа старых работников меныпевиков-оборонцев" (фамилии не ука¬
заны) выступила с предложением политической платформы, содержащей ряд декла¬
раций о необходимости развития капиталистических отношений в российской эко¬
номике, восстановления демократического строя, созыва Учредительного собрания и
т.д., а также с заявлением-протестом против политики ЦК РСДРП, который стре¬
мится "навязать всей партии тактику, превращающую ее в безвольного исполнителя
большевистских предначертаний и планов". В связи с этим группа старых меныпе¬
виков-оборонцев слагала с себя "всякую ответственность за губительную для инте¬
ресов пролетариата политику"12. В 1921 г. была сделана еще одна попытка оживления
работы правых меньшевиков: приехавший в Москву меньшевик-оборонец М.И. Бабин
организовал "Московскую группу правых социал-демократов", установившую контак¬
ты с рядом рабочих коллективов Москвы и просуществовавшую до полного ее раз¬
грома в 1924 г.13
Официальная (и на первых порах легальная) партия меньшевиков РСДРП(о) на
своем чрезвычайном съезде в декабре 1917 г. избрала ЦК, в котором преобладали ин¬
тернационалисты и в которое отказались войти не только меньшевики-оборонцы, но
и некоторые центристы. Вопреки репрессиям со стороны большевиков ЦК РСДРП(о)
упорно вел линию на легальную оппозицию большевистскому режиму. Меньшевики
не участвовали в работе Совнаркома, их отстранили в 1918 г. от работы во ВЦИК, но
они участвовали в избирательных кампаниях по выборам в местные советы всех
уровней, имели своих представителей в профсоюзных, кооперативных и других орга¬
низациях, а лидеры партии даже выступали на съездах Советов вплоть до 1920 г.
Неослабевающие репрессии заставили партаппарат меньшевиков перейти в под¬
полье, хотя сама партия продолжала сохранять легальный статус: ее члены открыто
выступали перед рабочей аудиторией, им предписывалось не скрывать своей пар¬
тийной принадлежности в случае ареста. С лета 1921 г. ЦК РСДРП и его бюро
собирались уже конспиративно (в протоколах 1922 г. присутствующие уже не пере¬
числялись пофамильно)14. Партийные организации сохранялись во многих городах -
Москве, Петрограде, Туле, Харькове, Одессе и т.д., но постепенно уходили в под¬
полье. После разгрома меньшевиков в 1922 г., когда число арестованных и высланных
в отдаленные губернии, заключенных в концлагеря и тюрьмы исчислялись многими
сотнями, а возможно, и тысячами, легальному существованию РСДРП пришел конец.
Последние выборы в советы с участием меньшевиков состоялись в январе 1922 г. в
Москве15. Некоторым членам партии ссылка в различные медвежьи углы заменялась
высылкой за границу. Уехали Дан, Николаевский, Гарви, Вайнштейн-3вездин и др. В
начале 1922 г. было решено, что ЦК РСДРП состоит отныне из двух центров - бюро
ЦК в России и Заграничной делегации ЦК, их общим печатным органом является
"Социалистический вестник", издаваемый за границей. Оставшееся в России бюро ЦК
(поначалу во главе с Г.В. Кучиным) весьма болезненно реагировало на продолжаю¬
щийся отъезд членов партии за границу и даже наложило запрет на отъезд неле¬
гальных членов ЦК16.
С течением времени политическая ориентация как местных партийных организа¬
ций, так и самого ЦК сдвигалась вправо. В августе 1921 г. в Москве в нелегальных
48
условиях происходило Всероссийское партийное совещание меньшевиков. Оно могло
работать только два дня, причем число его участников не превысило двадцати. Ха¬
рактерно, что после совещания член ЦК Ф.А. Череванин считал, что пункт о со¬
глашении с большевиками "надо беспощадно вытравить из нашей платформы, как
совершенно не отвечающий современному положению. Он ставит нас прямо в смеш¬
ное, жалкое и унизительное положение"17. А в октябре 1922 г. в Москве в усло¬
виях строгой конспирации состоялось совещание местных партийных органи¬
заций, которое в числе прочих приняло решение о целесообразности введения кого-
либо из правых меньшевиков в состав руководящих партийных центров. В результате
3 представителя правых были введены в Московский комитет и 1 (Либер) - в
бюро ЦК1Х.
Меньшевистская партия больше, чем какая-либо другая в России, с первых же
шагов своей деятельности была связана с городским пролетариатом, являясь вы¬
разительницей и защитницей его интересов. После 1917 г. устремление меньшевиков
к пролетариату по-прежнему оставалось главным, но в 1920-1921 гг. РСДРП уже не
может пробиться к трибуне для открытых выступлений перед рабочими. Оставалась
только одна форма воздействия на массы - через листовки и партийную (вскоре
ставшую нелегальной) печать. Самые поздние партийные документы бюро ЦК
РСДРП, а также местных организаций (московской, одесской), хранящиеся в
РГАСПИ, относятся к 1923 г. Бюро ЦК нелегально выпускало с перерывами до
1927 г. партийный бюллетень "Из партии" и до мая 1923 г. ежемесячную газету
"Социал-демократ"19.
С началом нэпа появилась надежда на возможность отстаивания рабочими своих
экономических требований, что жестоко преследовалось и подавлялось при "военном
коммунизме". Но надежды эти не оправдались. Призывы к стачкам и демонстрациям
не встретились мне ни в одном документе. Происходило неизбежное и самое тра¬
гическое: партия теряла свою опору, отсоединялась от источника питания. И не толь¬
ко в силу внешних обстоятельств, но и по причине "омертвения ткани рабочего клас¬
са" (выражение моего отца).
Однако деятельность меньшевиков в 1923 г. еще не завершилась. В архивно¬
следственном деле "Союзного бюро ЦК РСДРП" хранится копия листовки Петро¬
градского комитета РСДРП, выпущенной в связи с 7-й годовщиной Февральской ре¬
волюции 27 февраля 1924 г. и адресованной всем рабочим и работницам Петрограда.
В ней есть довольно энергичные слова - о партийной диктатуре, о борьбе за по¬
литические свободы и т.д.20 Петроградская партийная организация РСДРП была
много левее и радикальнее и бюро ЦК, и московской организации.
Есть сведения и о существовании бюро ЦК РСДРП вплоть до 1928 г. Так,
Ф.И. Дан направляет письмо в бюро ЦК РСДРП 13 сентября 1926 г.21 Б.М. Сапир, в
20-е гг. меньшевик, один из руководителей молодежной меньшевистской организации,
совершив в самые последние дни 1925 г. побег из уральской ссылки за границу, по
пути побывал в Москве, где связался с бюро ЦК и с поручением от последнего от¬
правился в Берлин. Об этом он написал мне из Амстердама 7 января 1989 г. Ма¬
териалы от имени бюро ЦК из России встречаются и позднее, в частности в
"Социалистическом вестнике" за 1928 г., где воспроизведен текст листовки, адре¬
сованный рабочим Советского Союза ("Надо перестать молчать. Надо сплачиваться,
вырабатывать свои политические требования... Наша партия хочет мирной лик¬
видации диктатуры, ее перехода на рельсы демократии"...22).
В "Социалистическом вестнике" приводятся и более поздние обращения и
воззвания: от имени "с-д организаций в СССР" в 1931 г., "организаций РСДРП в
Советском Союзе" (1932 г.), "группы РСДРП(м)" (1933 г.)23. Поверить в истинность
этих материалов после процесса над "Союзным бюро" в 1931 г., когда были арес¬
тованы сотни и сотни людей, очень трудно. Это скорее похоже на выступления одино-
чек-энтузиастов из числа уцелевших меньшевиков, выдававших себя за организацию,
либо на провокацию, организованную ОГПУ, что более правдоподобно.
49
Итак, организации "официальной" РСДРП закончили свое полулегальное сущест¬
вование в 1922 г. В 1923 г. они уходят в подполье. По-видимому, если и сохраняется
какая-то деятельность в центре и на местах во второй половине 1920-х гг., то в
основном она связана с распространением чудом прорывающегося через кордон
"Социалистического вестника", со сбором и отправкой в редакцию этого журнала
корреспонденций, которые публикуются в каждом номере под рубрикой "По России",
и с материальной помощью политзаключенным и ссыльным.
Как это ни парадоксально, но едва ли не единственным местом в России, где в
1923-1924 гг. билась свободная общественная мысль, был Соловецкий лагерь, откры¬
тый для политических заключенных 1 июля 1923 г. В 1923-1925 гг. в нем побывало
около полутысячи социалистов, причем более половины из них - меньшевики24. На
небольшом клочке земли Большого Соловецкого острова политзаключенные жили
коммуной. Здесь работали кружки самообразования, читались циклы лекций,
устраивались дискуссии по ключевым вопросам общественной жизни, по истории,
социологии, философии, экономике, обсуждались причины неудач Парижской
коммуны и Февральской революции. Для старшего поколения соловчан, игравших
роль наставников в этом "университете", это была настоящая партийная работа. Так,
например, Б.О. Богданов посчитал себя организационно не связанным больше с
РСДРП с 1924 г., когда закончил свой соловецкий срок.
Когда Мартов, Дан и другие лидеры меньшевизма в 1917-1918 гг. провозгласили
курс на поддержку советской власти, они подчеркивали, что делают это отнюдь не из-
за принципиального согласия с большевиками, а исходя из реального положения ве¬
щей, полагая, что статус легальной оппозиционной партии позволит влиять на
действия властей в нужном направлении. Они оказались утопистами. Их вскоре
задушили той самой железной рукой, которая вгоняла страну в социализм. Правые
меньшевики оказались дальновиднее. Они, конечно, ничего не выиграли ни для себя,
ни для пролетариата, ни для страны, но хотя бы не проявили свою наивность в "игре"
с большевиками.
В 1920-1921 гг. возникло движение социал-демократической молодежи. Оно нача¬
лось стихийно, сначала в виде небольшой группы в Москве, затем быстро распрост¬
ранилось на многие города России и Украины. В условиях легальности, т.е. до 1922 г.,
члены группы устанавливали связи с молодыми рабочими, выступали на пред¬
приятиях, находясь как бы в оппозиции по отношению к официальному комсомолу.
Они примыкали к местным, а в Москве и к центральной организациям РСДРП,
принимали их устав, но действовали самостоятельно и много активнее старых членов
этих организаций.
В конце 1922 г. было создано Центральное организационное бюро Российского с-д
союза рабочей молодежи. В 1923 г. оно нелегально выпустило несколько номеров
"Юного пролетария" и созвало учредительный съезд всех российских групп с-д
молодежи под Киевом, по окончании которого все его участники были арестованы.
В книге Тиля (псевдоним участника молодежного движения Б.Д. Бацера) есть
такое утверждение: "Период наибольшей активности молодежных социал-демокра¬
тических организаций падает на пятилетие 1921-1925 гг. Начиная с 1926 г. движение
начинает сходить на нет и лишь изредка дает о себе знать небольшими разроз¬
ненными вспышками"25.
Судебный процесс над меньшевиками в 1931 г.
Процесс начался 1 марта 1931 г. под председательством Н.М. Шверника с
Н.В. Крыленко в роли главного государственного обвинителя. То обстоятельство, что
процесс был сфальсифицирован, уже давно не вызывает ни у кого сомнений. Доста¬
точно сказать, что суду не было представлено ни одного документа, подтверж¬
дающего двухлетнюю (с 1928 г.) деятельность "Союзного бюро", а один из руково¬
дителей Заграничной делегации ЦК РСДРП Р.А. Абрамович, на мнимом приезде
которого в 1928 г. в Москву и его встречах с подсудимыми строилась существенная
50
часть обвинения, в действительности в Москву не приезжал и убедительно доказал
свое алиби26. И наоборот, действительно приезжавший в Советский Союз в 1929 г.
посланец Заграничной делегации М.А. Броунштейн-Валерианов не был привлечен к
суду ни как обвиняемый, ни как свидетель, ни для очной ставки, хотя, будучи арес¬
тованным, ко времени процесса находился вместе со всеми на Лубянке27. Точно так
же в прошлом видный меньшевик, председатель Экономической секции Петросовета,
а затем ВЦИК первого созыва, фактически один из авторов нэпа задолго до его
введения Лениным, член ЦК РСДРП Ф.А. Череванин, на которого некоторые
обвиняемые указывали как на основного руководителя "преступной организации"28,
не привлекался к суду ни в каком качестве, хотя и был арестован вместе с другими
обвиняемыми в 1930 г. и получил свой срок по тому же делу, но из других рук, как и
бывший меньшевик, правая рука Громана в Госплане и, согласно обвинению, -
"руководитель программной комиссии в Союзном бюро" В.А. Базаров29.
Западная демократия сразу же заклеймила суд над "Союзным бюро" как
фальшивку. Поднялся страшный шум в социал-демократической прессе, на собраниях
и митингах. Выступали против большевистской клеветы К. Каутский и Ф. Адлер,
Л. Блюм и Э. Вандервельде, Р. Гельфердинг и, конечно, Заграничная делегация ЦК
РСДПР. Но европейские коммунисты поверили или сделали вид, что поверили: или им
это было выгодно, или они не могли не поверить руководителям "первой страны
победившего пролетариата". Приведу слова известного меньшевистского лидера,
члена ЦК, публициста Р.А. Абрамовича: "То, чего не было: Союзного бюро ЦК - не
было, его пленумов и решений - не было, его листовок и документов - не было, его
сношений с заграницей - не было, денег из-за границы - не было, директив от
Заграничной делегации - не было, Р. Абрамовича в Москве - не было"30. Между тем
подсудимые живописали подробности своих встреч с Абрамовичем и на следствии, и
на судебных заседаниях! Вторя Р.А. Абрамовичу, руководитель Заграничной де¬
легации Ф.И. Дан заявил: "Ложь, будто я имел в 1928 г. в Стокгольме свидание с Тей-
тельбаумом (один из подсудимых на процессе. - И.Б.). Верно, наоборот, что я в этом
году вообще не был в Стокгольме. Ложь, что я виделся когда-нибудь в Берлине с
Берлацким, Петуниным, Залкиндом и передавал через них поручения для Шера
(подсудимые на процессе. - Н.Б.)\ верно, напротив, что я их в глаза не видел по
меньшей мере 9 лет, со времени моей высылки из России"31.
Среди мотивов организации этого гнусного судилища напрашиваются, помимо
стереотипного и перманентного желания запугать население, два главных: 1. Необхо¬
димость объяснения того катастрофического положения, в котором находился Совет¬
ский Союз в 1931 г.: не так планировали, неправильно и не то производили и распре¬
деляли, не там и не так продавали, и все это исключительно с вредительскими целями,
чтобы становилось все хуже и хуже, чтобы вызвать полный развал, беспорядки
внутри и интервенцию извне. 2. Желание дискредитировать зарубежных меньшевиков
и партии II Интернационала, тормозившие становление европейских компартий и
мешавшие Коминтеру. Процесс должен был продемонстрировать, как низко пали
последователи социал-демократических идей и в Советском Союзе, и вне его.
Ответ на вопрос - о причинах столь дружного поведения всех подсудимых на
процессе меньшевиков - частично связан с жесткими методами ведения предвари¬
тельного следствия, на что тогда же указывали привлеченные к этому делу лица32.
Подсудимый М.П. Якубович в своем заявлении Генеральному прокурору СССР от
10 мая 1967 г., которое циркулировало в "самиздате" в 1960-х гг., в 1989 г. было
частично опубликовано со ссылкой на коллекцию ГА РФ33, а в 1999 г. полностью - во
второй книге двухтомника "Меньшевистский процесс 1931 года", показал, что его и
многих обвиняемых, пытавшихся сопротивляться, "вразумляли" физическими мето¬
дами - били, душили, сажали в карцер, применяли конвейерный допрос. Известно так¬
же, что участника процесса В.К. Икова шантажировали арестом его беременной
жены. Надо сказать, что к моему отцу, Б.О. Богданову, находившемуся в то время на
следствии в ОГПУ Крыма и обвинявшемуся в связях с "Союзным бюро", тяжелые
51
методы на допросах не применялись (все это было впереди), и поэтому я полагала, что
и подсудимые на московском процессе 1931 г. не были поставлены в те крайние
условия, при которых они шли и на самооговор, и на оговор. Очевидно, я ошибалась.
Немалую роль играло и то обстоятельство, что команду подсудимых объединяла их
профессиональная принадлежность, а не приверженность идеям социал-демократии.
Многие участники процесса являлись по существу руководителями советской эко¬
номики в 1920-х гг. Что касается социал-демократических убеждений, то далеко не
все они были меньшевиками и в прошлом. Во время Февральской революции
активную роль играли тогдашние члены РСДРП - И.Г. Волков, В.Г. Громан,
В.В. Шер, А.М. Гинзбург, М.П. Якубович, И.И. Рубин, В.К. Иков, причем двое из
них - И.Г. Волков и И.И. Рубин - были членами ЦК. Кратковременная партийная
принадлежность М.И. Тейтельбаума подтверждается документами, всех же осталь¬
ных - нет. Членом Бунда, а не РСДРП был А.Л. Соколовский. А.Ю. Финн-Ено-
таевский до 1915 г. состоял в партии большевиков, а затем был беспартийным.
Н.Н. Суханов вступил в РСДРП лишь в июне 1917 г. После октября 1917 г. все
меньшевики в разное время и по разным причинам порвали с РСДРП, в основном в
период 1918-1922 гг. Один Рубин числил свое членство в партии до 1923 г. Главные
участники процесса в последующие годы работали в центральных советских учреж¬
дениях и либо отошли от политики, либо стали близки к господствующему
мировоззрению.
В числе других причин гладкого исполнения судебного спектакля была еще одна,
кажущаяся фантастической в государстве даже с самыми зачаточными формами
правосудия. О ней поведали в своих письмах во ВЦИК, ставших достоянием гласности,
Н.Н. Суханов и М.П. Якубович. Н.Н. Суханов писал эти письма из Уральского
политизолятора, где он отбывал наказание после суда, и выдержки из них попали на
страницы "Социалистического вестника"34 со слов одного сиониста, встречавшего Су¬
ханова в политизоляторе и затем пробравшегося на Запад. В своих заявлениях
Суханов жаловался на обман ОГПУ, обещавшего подсудимым невыполнение ре¬
шения суда в обмен на участие в фальсифицированном процессе, который был якобы
совершенно необходим в интересах страны. Патриоты-подсудимые свои обещания
выполнили, а ОГПУ - нет.
Более подробно об этом же и о многом другом написал Якубович в своем уже
упоминавшемся заявлении во ВЦИК. Оговорив себя и других на следствии, выполнив
все требования палачей, Якубович заметался перед судом - хотел, но боялся сказать
там правду. Тут ему "помог" его давний знакомец, Генеральный прокурор Н.В. Кры¬
ленко. Перед судом он доверительно поговорил с Якубовичем, сказав, что не сомне¬
вается в его невиновности и преданности ВКП(б) и что подтверждение на суде
показаний, данных им на следствии, является его долгом перед партией, так же как
долг Крыленко судить его, Якубовича, и всех остальных. В порядке партийного долга
Крыленко для невиновного Якубовича потребовал смертную казнь!
Итак, участие в полностью инсценированном процессе цинично представлялось в
виде долга гражданина и патриота, а подсудимые хватались за такое толкование как
за последнюю соломинку. Подход следователей к подследственным был разным, с
учетом их индивидуальных особенностей. Одних били, другим давали пряник (Гро-
ману, например, в виде коньяка, до которого он был большой охотник). И все-таки до
сих пор непостижимо их единодушие, особенно на самом процессе!
Мой отец, сидевший в это время в ОГПУ Крыма, говорил: "Весь процесс инсцени¬
рован от начала до конца в целях подрыва влияния II Интернационала, Заграничного
ЦК меньшевиков и меньшевиков внутри СССР. Упоминание о вредительской работе
меньшевиков в органах снабжения и финансов [продиктовано] желанием свалить на
меньшевиков трудности снабжения и недостаток денег для выплат рабочим... Громан
в своей работе никогда не проводил вредительских идей, плановые его установки
всегда проходили с ведома ВКП(б). Лидер ЦК меньшевиков Абрамович никогда не
приезжал в СССР, ЦК меньшевиков никогда не мог дать установку на интервенцию и
52
вредительство... Посылка денежных сумм на вредительскую деятельность в СССР -
вымысел, так же как получение Сухановым денег от Промпартии через Рамзина"35.
А Якубович в своем заявлении описал первое "заседание Союзного бюро", проходив¬
шее под председательством старшего следователя Дмитриева за несколько дней до
суда. Подсудимые - мнимые члены этой мнимой организации - знакомились тогда
друг с другом и разучивали свои роли.
Выше мы отметили этапы организационной деятельности меньшевиков в 20-е гг. и
убедились, что к 1926-1927 гг. ее уже фактически не было, да и происходящее после
1923-1924 гг. трудно назвать деятельностью, поскольку организации были оторваны
от своей социальной базы - пролетариата, любая агитация сразу же жестко
пресекалась и большинство меньшевиков находилось в тюрьмах и ссылках. В 1928 г. с
целью восстановления и оживления меньшевистской работы границу Советского
Союза нелегально пересекла Ева Львовна Бройдо - член Заграничной делегации и
ЦК РСДРП, а спустя год - меньшевик и тоже член ЦК и Заграничной делегации
Михаил Адамович Броунштейн-Валерианов. Оба были через несколько месяцев
после приезда арестованы, отправлены в политизоляторы, затем в ссылки, а в 1937 г.
снова арестованы и расстреляны. Е.Л. Бройдо встречалась с группой ссыльных в
Баку, где, по-видимому, предполагала восстановить низовую парторганизацию36 и где
была арестована со всей группой. М.А. Броунштейн встречался с В.К. Иковым в
Москве, а возможно, и еще с кем-либо и где-либо. Броунштейну приписывалась
задача укрепления деятельности несуществовавшего "Союзного бюро", в дейст¬
вительности же речь, возможно, шла о восстановлении деятельности того бюро ЦК
(а скорее лишь его московской организации), которое оставалось в СССР с 1922 г.
Сам процесс, как полностью фальсифицированный, не может представлять какого-
либо интереса. Материалы следствия продемонстрировали, что будущие участники
процесса, арестованные в большинстве своем летом 1930 г., о "Союзном бюро"
заговорили лишь в декабре 1930 - январе 1931 г., когда в недрах ОГПУ начал форми¬
роваться новый - после судебного процесса, проведенного над Промпартией, и следст¬
вия над Трудовой крестьянской партией (ТКП) - сценарий. Поэтому в дальнейшем я
остановлюсь лишь на двух участниках процесса - В.К. Икове и Н.Н. Суханове. Этот
выбор продиктован тем, что Иков был тогда единственным реальным меньшевиком
из всех участников процесса, причем это обстоятельство прошло мимо внимания и
следователей, и судей, а Суханов держал в голове кое-какие оппозиционные режиму
идеи, что я и постараюсь доказать ниже.
Владимир Константинович Иков
"Иков есть тот единственный из подсудимых, который имеет право заявлять
себя членом РСДРП... В.К. Иков, резко разошедшийся с политикой партии еще в
1917-18 гг., тогда же отошел от нее и стоял в стороне вплоть до середины 1929 г.,
когда выразил желание принять участие в нелегальной партийной работе на основе
общеизвестной платформы партии и соблюдения партийной дисциплины, и участие
это, с согласия Заграничной делегации и товарищей, работающих в Советском
Союзе, действительно осуществил", - говорилось в заявлении Заграничной делегации
РСДРП37.
В.К. Иков происходил из старинной, обедневшей московской дворянской семьи. В
социал-демократическое движение он включился еще будучи гимназистом и в 20 лет
попал в восточно-сибирскую ссылку, а затем - в марксистскую эмиграцию. Во время
Февральской революции Иков находился в Петрограде, сотрудничал в меньшевист¬
ской "Рабочей газете", был членом ВЦИК первого созыва, примыкал к меныневикам-
оборонцам38. Его партийная деятельность пресеклась арестом весной 1924 г. и
ссылкой сначала на Урал, а затем в Тулу39. Вернувшись по окончании срока ссылки в
конце 1927 г. в Москву, Иков пытался наладить партийные связи. К тому, что говорит
Иков на следствии и суде о партийной организации меньшевиков, которую он искал в
53
Москве в 1928 г., можно, как мне представляется, отнестись серьезно. Иков имел в
виду бюро ЦК РСДРП - тот орган, который был создан в 1922 г. в качестве
российской "составляющей" ЦК, или, возможно, Московский комитет РСДРП. На
суде он говорил: «Эта нелегальная организация "Вера Ивановна" по существу была в
настоящем смысле подпольной группой»40. И еще: "Я не знал всех лиц, но то, что они
представляют из себя носителей известного права ЦК, это я знал"41. Но прокурору
Крыленко нужно не бюро ЦК РСДПР или какие-то его московские осколки, а то
«"Союзное бюро", которое придумали ОГПУ - Прокуратура - суд. Иков сбивается:
бюро... Союзное бюро... Едва ли не рассердившись, он говорит: "...А вообще такого
термина не было, особенно у меня - человека, путавшего самый термин. "Союзное
бюро" для меня совершенно не привычен, я просто назвал "бюро". Поэтому, если я в
дальнейшем буду ошибаться, то это будет вполне понятно»42.
Так вот, до тех пор, пока Иков говорит о "бюро", думаю, ему можно верить, и в
части его разговоров с эмиссаром Заграничной делегации ЦК М.А. Броунштейном-
Валериановым - тоже. Тогда вырисовывается следующая картина. Приехавший из
ссылки Иков в начале 1928 г. нащупывает партийные связи, так как хочет вновь
приобщиться к посильной партийной деятельности. Кого-то он находит, но полагает,
что не главных, а второстепенных лиц. Работа законспирированной московской
организации была, по выражению Икова, мизерной, а сама организация, с его точки
зрения, недостаточно авторитетной43. Поэтому, хотя он через нее и получил доступ к
присылаемому из-за границы "Социалистическому вестнику" и имел, по-видимому,
поручение связаться со ссыльными меньшевиками (путем объездов), его такое поло¬
жение не удовлетворяло, он хотел, чтобы его возвращение в партийное лоно было
согласовано с авторитетными деятелями, т.е. с Заграничной делегацией ЦК, которой
он собирался сообщить о неизменности своих прежних взглядов и узнать, каков ее
теперешний курс. Этот вопрос был поставлен им перед перешедшим нелегально
границу М.А. Броунштейном весной 1929 г., который восстановил его в партии, так
как имел на то полномочия от Заграничной делегации ЦК. О своих функциях в связи с
восстановлением в РСДРП, Иков говорит: «Он (Броунштейн. - Н.Б.) рассматривал
мое вхождение как положительный факт, а именно в том смысле, что он рас¬
считывает на известную работу здесь и предполагает вместе со мной упорядочить
сторону работы социал-демократов, ориентирующуюся на рабочие массы. И моя
задача, говорит он, упорядочение вообще работы бюро прежде всего в этом
направлении. Затем речь шла относительно поставки бюллетеня, выходящего в
России в том или другом напечатанном виде: если не удастся типографским способом,
то по крайней мере шапирографским способом или на другом множительном
аппарате - это второй вопрос. Третий - об организации корреспондирования в
"Социалистический вестник" и четвертый - объезды и помощь»44.
После этого Иков получил возможность непосредственно связываться с Загранич¬
ной делегацией, и эту связь он осуществлял до своего ареста в январе 1931 г. При
обыске у него были изъяты 3 письма, подписанные членом Заграничной делегации
Ольгой Доманевской. По свидетельству "Социалистического вестника", письма эти
были подлинными и носили исключительно иформационно-деловой характер45. Суду,
кроме того, было предъявлено письмо, направленное за границу и перехваченное
ОГПУ за подписью "Московское бюро ЦК РСДРП" и датированное 9 января 1931 г. В
нем сообщается о готовящемся процессе над ЦК РСДРП ("клеветнический про¬
цесс - монстр", "Крыленко вкупе с ГПУ, опираясь на донесения тайной и явной
агентуры, комбинируя добровольные показания и показания сумасшедших, сумеют
состряпать дело, не хуже шахтинского или рамзинского"46). Иков взял это письмо на
себя, сказав, что оно написано им "от а до зет", подписано им же ("Московское бюро")
и опущено в почтовый ящик тоже им47. Других, независимых заявлений о
подлинности этого письма нет, да и быть не может, однако скорее всего оно не
придумано, иначе в нем или хотя бы в подписи под ним непременно фигурировало бы
пресловутое "Союзное бюро".
54
Конечно, и деятельность Икова, и деятельность "Центра" и меньшевиков на местах
была совершенно ничтожной. Поэтому приехавший в СССР для восстановления и
укрепления социал-демократической организации Броунштейн и ставил вопрос о
необходимости работы в рабочей среде. Безусловно, это же имела в виду и
приезжавшая годом раньше Бройдо - недаром же она выбрала пролетарский Баку для
начала такой деятельности. Однако им было плохо видно из их "прекрасного далека",
что эти планы - утопия. Так, Б.О. Богданов тогда же говорил: "Подлинная партия
рабочего класса становится реальностью лишь в меру развертывания самостоятель¬
ного рабочего движения и открытых рабочих организаций, дающих возможность
вобрать в круг социал-демократических идей широкую рабочую массу. Социал-
демократия вне рабочего класса или же в идеологическом отрыве от него для меня не
существует. Этот вид социал-демократической деятельности в современной обста¬
новке не дан. Он исключен"48.
В нашей стране к 1930 г. даже инакомыслие уже стало криминалом. Тем более
наличие пусть даже крошечного центра организованной меньшевистской деятель¬
ности (получение и распространение "Социалистического вестника", организация,
сбор и отправка корреспонденций в этот орган, получение из-за границы и сбор
внутри страны денег в фонд помощи политзаключенным и т.д.). И вот стоит перед
судом Иков и подробно говорит о своей причастности к этой деятельности, и его
судят, но не за эту причастность, а за преступления, которые он не совершал, потому
что их не было в природе, но в совершении которых он, увы, признался. Он был
второстепенной фигурой на процессе, поскольку по роду своей службы не был связан
ни с планированием народного хозяйства, ни со строительством и производством. Но
он был связан с зарубежной меньшевистской организацией, и это было использовано
в сфабрикованном процессе в определенном месте придуманного сценария.
Сбиваясь с "бюро" на "Союзное бюро", Иков все же высказался в нужном для судей
духе, "признавшись" в получении от Заграничной делегации ЦК РСДРП директив о
нацеливании меньшевиков в СССР на вредительство и интервенцию, которые он-де
передавал членам "Союзного бюро". Заграничная делегация "за недостойное пове¬
дение на суде и клеветнические показания о позиции партии и ее деятельности"
исключила Икова из партии. Окончив свой лагерный срок в 1939 г., пережив в начале
войны эквакуацию в Казань, Иков вернулся в 1942 г. в Москву, работал в Фунда¬
ментальной библиотеке общественных наук, много писал49. В июне 1951 г. В.К. Иков
был вновь арестован и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей.
Изъятые при обыске мемуары и другие его рукописи были сожжены "по акту"50.
Летом 1953 г. В.К. Иков вернулся в Москву и умер в декабре 1956 г. в кругу семьи.
У него было четверо сыновей (один из них скончался еще при его жизни) и дочь
Наталья Владимировна Ширяева. По ее рассказам, отец не любил вспоминать о
процессе 1931 г. и наказал ей никогда не интересоваться следственными материалами.
Она его запрета не нарушила.
Николай Николаевич Суханов
Выбор Н.Н. Суханова в качестве одного из главных действующих лиц в инсцениро¬
ванном процессе никак не соответствует логике его построения, поскольку он должен
был уличить верхушку меньшевистской партии в организации и осуществлении вре¬
дительства в народном хозяйстве с целью дестабилизации обстановки в стране и
интервенции с Запада.
Что касается "верхушки" меньшевиков, то, как уже отмечалось, подсудимые ее не
представляли. Н.Н. Суханов тоже главарем не был. В течение всего периода своей
общественной деятельности, начиная с окончания гимназии в 1902 г. и кончая своим
разрывом с РСДРП, он был тем киплинговским котом, "который гуляет сам по себе".
Пройдя через увлечение толстовством и многолетнюю работу в эсеровской организа¬
ции, он к Февральской революции ощущал себя социал-демократом, но до середины
55
1917 г. фигурирует как одиночка ("внефракционный") и только с приездом Мартова в
Россию, т.е. в мае, оформляет свое членство в РСДРП и причастность к меныпевикам-
интернационалистам. По существу, однако, Суханов продолжает оставаться "диким".
В 1920 г. он выходит из РСДРП, в 1922 пытается вступить или вступает в Германскую
коммунистическую партию51, в 1923 г. делает безрезультатную попытку вступить в
РКП(б).
Н.Н. Суханов был журналистом, публицистом, редактором крупных журналов,
выступал в печати по агроэкономическим проблемам, читал лекции в МГУ по эко¬
номике сельского хозяйства в начале 1920-х гг., был членом Комакадемии с 1918 г.,
ведал информационной службой торгпредства СССР в Германии и Франции в 1924-
1925 гг., но никогда не занимался конкретными вопросами народного хозяйства
страны. По роду своей работы, он не мог быть вредителем, ибо отсутствовал самый
объект подобной деятельности. Ему и не вменялось в вину вредительство ни в личном
плане, ни в качестве организатора, хотя он был осужден также и по статье о
вредительстве, потому что имелось в виду его участие в организации "Союзное бюро",
стоящей-де на соответствующей платформе.
Авторов сценария процесса не смутило и то обстоятельство, что приписанная Су¬
ханову связь с зарубежными меньшевиками находится в вопиющем противоречии с
негативным отношением к нему этих самых меньшевиков. Явившись в Берлин в
1924 г. в роли главы информационного отдела торгпредства, он первым делом уволил
большинство работавших там меньшевиков, в том числе и Броунштейна, который, по
свидетельству самого Суханова, тогда же обвинил его в "продажности"52. Сам Суханов
сделал вывод о невозможности дальнейших отношений и с уволенными меньше¬
виками, и с главой Заграничной делегации меньшевиков Ф.И. Даном. После этого
именно Броунштейн, приехавший в Россию нелегально в 1929 г. с целью оживления
работы заглохшей меньшевистской организации, якобы обращается к Суханову и
дает ему поручение по нелегальной работе!53
И все же почему Н.Н. Суханов был привлечен к судебному процессу, да еще на
одну из главных ролей? Позволю себе высказать следующее соображение. Суханов
был арестован 20 июля 1930 г., а первое его показание датировано 14 августа 1930 г. В
то время ОГПУ "трудилось" над делами о Трудовой крестьянской партии (ТКП) и
Промпартии, открытый процесс которой состоялся в Москве осенью 1930 г. По-
видимому, арестованных тем же летом 1930 г. Громана, Шера и других руководителей
советской экономики предполагалось поначалу использовать в процессе Промпартии,
а Суханова как специалиста-теоретика по аграрной экономике и личного приятеля
главного подсудимого Кондратьева - в деле ТКП. Все показания Суханова за период с
августа по декабрь 1930 г. так или иначе касаются Кондратьева, ТКП, "блока" между
ними и т.д., хотя больше он писал в них о своих политических взглядах, об отношении
к нэпу и к его отмене. В процессе разработки этих двух дел в ОГПУ и родилась,
вероятно, идея о формировании новой группы из второстепенных для этих дел лиц и
придания им самостоятельного значения, а поскольку репутация большинства из них
была подмочена в прошлом членством в меньшевистской партии, сам собой
напросился антименыпевистский сценарий. Срочно для усиления меньшевистской
подоплеки дела к процессу был подключен В.К. Иков. Он был арестован 11 января
1931 г. (за три недели до начала процесса) и, по-видимому, только 4 марта 1931 г.,
когда суд был уже в полном разгаре, водворен на Лубянку. Замысел ОГПУ созрел к
декабрю 1930 - началу января 1931 г., что четко прослеживается по протоколам
допросов хотя бы того же Суханова. Безусловно, личность Суханова была слишком
яркой для второстепенной роли в новой постановке и поэтому ему дали одну из
первых.
Добавлю еще несколько слов к биографии Николая Николаевича Суханова-Гим-
мера, уже известных сейчас по литературе54. Сотрудничая с 1915 г. в основанном
М. Горьким литературно-политическом журнале "Летопись", он привлек к себе вни¬
мание широких общественных кругов своими непримиримыми антивоенными публи¬
56
кациями. С февраля 1917 г. Суханов занимал самые различные посты в органах Пет¬
роградского совета, а затем ВЦИК, являлся членом Предпарламента, но перво¬
степенной считал свою редакторскую и публицистическую работу в газете "Новая
жизнь". После Октября он был членом ВЦИК 2-го, 3-го и 4-го созывов, пока вместе
со всеми меньшевиками не был исключен оттуда окончательно. Арест в июне 1930 г.
застал Суханова сотрудником НИИ монополии внешней торговли, где он успел
проработать один год.
В "деле" Суханова следует различать два этапа: первый - с момента ареста в июле
до конца декабря 1930 г. и второй - с конца декабря и до конца следствия в феврале
1931 г. Мое внимание привлекает первый из них. Если отбросить все потуги Суханова
представить себя в "блоке" с Кондратьевым, то ко многому, что содержится в его по¬
казаниях, следует отнестись серьезно. Мне известна, в частности, реакция моего отца
на разговор, состоявшийся у него с Николаем Николаевичем в Симферополе в июне
1930 г., за месяц до ареста Суханова. При всей отрывочности отцовских впечатлений я
заключаю, что то, что говорил ему тогда Суханов, было созвучно с его показаниями
во время следствия.
Надо сказать, что ни на следствии, ни на суде Суханов ни разу не касался своего
разговора с отцом в Симферополе в июне 1930 г. В своей записке из Верхне-Уральс¬
кого политизолятора от 4 мая 1931 г. в ответ на запрос Крымского ГПУ Суханов
скрыл факт многочасовой беседы с Б.О. Богдановым на его квартире, указав лишь на
мимолетную встречу с ним на Симферопольском вокзале55. И это удивительно, по¬
тому что Суханов назвал на следствии изрядное количество фамилий, причем, по¬
скольку речь шла о деятельности вымышленного "Союзного бюро", среди них были
заведомо невинные люди. Именно Суханову заключенные Верхне-Уральского
политизолятора, где он вместе с другими содержался после суда, объявили бойкот "за
клеветнические показания", о чем он сам говорил на следствии в 1937 г. в Омске56. Но
ведь грешили тогда все. Значит ли это, что Суханов превысил какую-то своеобразную
"норму" и нарушил какую-то неписанную, но существовавшую даже в этих условиях
этику?
Что касается умолчания по поводу разговора с Б.О. Богдановым, то при всем моем
желании усмотреть в этом факте лишь благородство (которое он, кстати, проявил по
отношению к Череванину, Ежову-Цедербауму и Базарову), я не исключаю и другое
его соображение. Суханов не хотел касаться этого разговора не потому, конечно, что
опасался раскрытия его содержания, ибо все, что он говорил отцу и многое сверх
того, Суханов потом открытым текстом скажет и на следствии, и на суде. Но Николай
Николаевич неоднократно подчеркивал, что его панические настроения и негативная
оценка происходящих в стране событий простирались до начала марта 1930 г. (т.е.
вплоть до известного выступления Сталина), а у Богданова Суханов был в июне. Знай
отец, что Суханов и не обмолвился о нем на следствии, он, конечно, не стал бы
распространяться ни о своей встрече с ним, ни о содержании разговора, ни тем более о
своих догадках. По-видимому, он был уверен в том, что Суханов сказал о своем ви¬
зите, но не знал, что именно. А следователи лгали отцу, заявляя, что показания о сво¬
ей поездке в Симферополь Суханов дал еще в августе 1930 г.
Отцу в июне 1930 г. в Симферополе и затем на следствии Суханов говорил
примерно одно и то же. Отцу запомнилась следующая оценка Сухановым положения
в стране летом 1930 г.: "Рассказ (Суханова. - Н.Б.) давал яркую картину исключитель¬
ного неблагополучия: огромные недосевы, еще большие недосборы хлеба, надви¬
гается голод, крестьяне оставляют насиженные места, кое-где вспыхивают кресть¬
янские восстания, в сильной степени обостряется фракционная борьба в ВКП(б),
развертывающаяся в ожесточенную схватку. Рассказ Суханова произвел впечатление,
что надвигается катастрофа, готовая разразиться в течение 2-3 ближайших месяцев
политическим кризисом"57. А вот показания самого Суханова на следствии: "В начале
1929 г. я считал потрясения, вызванные возрождением военного коммунизма и
хозяйственной разрухой, неизбежными, полагал возможным крах системы... С лета
57
1928 г. все более возрастал мой пессимизм, и перспективы казались все более
мрачными, наряду с этим росло чувство негодования против правительства, прово¬
дящего политику против народа, против народного хозяйства и против социализма.
Я стал ожидать таких форм развязки, какие обещали самую черную реакцию... В те¬
чение зимы 1929-30 г. (до начала марта) я считал положение дел настолько
критическим, что ожидал катастрофы, последствием которой могли явиться самые
крайние формы реакции вплоть до фашизма"58. Наконец, на суде Суханов говорил:
"Посевные площади 1929 г. для меня представлялись сокращенными еще на очень
значительный процент, и будущие заготовки осенью 1929 г. должны были вызвать, по
моему представлению, уже гражданскую войну в деревне. Это была уже катаст¬
рофа... Результат стал представляться мне в виде всеобщего погрома и кровавой
каши"59. Как видим, он ошибся лишь в одном: на протест у народа уже не было сил.
Каких-либо конкретных планов сопротивления режиму у Суханова не было.
Согласно показаниям Б.О. Богданова, "Суханов сконцентрировал мое внимание на об¬
щем положении, давая мне понять, что придает этому исключительное значение, го¬
товясь к чему-то... Никаких оснований для выводов он мне не давал". А вот еще одно
свидетельство отца: «В одном месте его (Суханова. - Н.Б.) рассказа вдруг прозвучала
фраза: "Кое-что я делаю", но она была сказана вскользь, неизвестно для чего,
собственно в таком контексте, что не произвела никакого впечатления, не оставила
никакого следа»60. Сам Суханов заявил на следствии: «Так я пришел к формулировке
позиций, на которых среди потрясений мог бы закрепиться пролетариат и могла бы
окопаться революция. Эту зону отступления от существующего ныне режима (не
системы) и от нынешнего политического курса я назвал "куцей конституцией", или
Булыгинской думой. Уступки должны были состоять: 1) в провозглашении развер¬
нутых принципов нэпа, как то было в 1923-26 гг., и 2) расширении сферы советской
легальности и демократизации режима»61. На суде он говорил: "Когда же я сделал и
оргвыводы по выяснению позиций, на которые можно было вступить в результате
неизбежного потрясения пролетарской и коммунистической власти, я пришел к
выводу, что надо организовать, надо создать группу политических единомышлен¬
ников, которая в нужный момент могла бы вступить в дело"62 (здесь речь не идет о
"Союзном бюро", а о той группе, которую хотел создать, но не создал Суханов).
Число примеров параллелизма между сказанным Сухановым до ареста и после него
можно было бы умножить, но, думаю, и этого достаточно, чтобы подтвердить мое
мнение: то, о чем говорил Суханов на следствии до его слома в конце декабря 1930 г.,
т.е. до его переориентации на дело о "Союзном бюро", и что потом он повторял в
разных контекстах на суде, - все это не выдумки, не самооговор, не подсказки ОГПУ,
а правда.
Политическая платформа Суханова не предполагала изменения существующей
системы. Напротив, она, по его мнению, была "призвана спасти систему среди неиз¬
бежных потрясений путем уступок в режиме и политике"63. Свои соображения Суха¬
нов сформулировал в виде "документа", находящегося, по его утверждению, в распо¬
ряжении следствия. (Я его не обнаружила в предоставленных мне материалах и сужу о
нем со слов самого Суханова.) Он якобы показывал этот документ Громану и База¬
рову, излагал его содержание (но не показывал) Кондратьеву64, обсуждал с некото¬
рыми своими знакомыми из числа посещавших его "воскресный салон" в комнате № 3
во 2-м Доме советов ("мой салон с тремя стульями и чаем без сахара") и, вероятно,
обсуждал с теми немногими меньшевиками, с которыми встречался во время своего
путешествия по Волге, Северному Кавказу и Крыму летом 1930 г. Все эти контакты
Суханов предпринимал с намерением создать "группу единомышленников". Задачи
этой группы были неясны, но она должна была стоять на сухановской платформе.
Со слов Суханова, Громан и Базаров заявили, что "ни в какую организацию они не
войдут", причем Громан отнесся иронически и к самой платформе. Кондратьев по¬
считал платформу не подходящей для его партии. Несколько друзей Суханова одоб¬
рили платформу, но от участия в группе уклонились за занятостью. С.О. Ежов-Це-
58
дербаум тоже отказался. Суханов посчитал идею создания группы провалившейся.
Все это походило на детские игры и, по-видимому, поставило в тупик моего отца,
знавшего Суханова как "человека политического, с головой, заполненной политичес¬
кими замыслами". Однако постепенно у Богданова стало складываться впечатление,
что Суханов имеет "определенное предложение далеко не теоретического характера,
о котором он пытается со мной говорить, нащупывая почву"65, и которое он так и не
сделал (в последнем я не уверена и писала об этом в своей книге об отце).
На втором этапе следствия Суханов связал свое вступление в мифическое "Союз¬
ное бюро" с этой неудачей по созданию "группы". Но уже ни о повороте к нэпу, ни о
"куцей конституции" речи больше не шло. Следствие продолжалось по своей фантас¬
тической программе и требовало от Суханова признания в ставке "Союзного бюро"
на вредительство и интервенцию.
В протоколе допроса от 1 декабря 1930 г. Суханов пишет такие пламенные строки:
"Что касается моего личного отношения к интервенции, - если оно еще нуждается в
выяснении, - то я считаю ныне и всегда считал интервенцию самой страшной формой
катастрофы, которую нужно прекратить всеми мерами и предотвратить во что бы то
ни стало. Заявляю: если кто бы то ни было скажет, что я, в какой бы то ни было
обстановке, прямо или косвенно высказывался в ином смысле, или давал понять, или
таил в себе иное отношение к интервенции, отличное от только что указанного, - то
это будет чистая ложь и величайшая гнусность"66. В этой "чистой лжи и величайшей
гнусности" пришлось, увы, сознаться и, следовательно, участвовать самому Суханову,
как и всем его подельникам и сотням привлеченных по делу о "Союзном бюро".
Остается сказать несколько слов о судьбе Н.Н. Суханова после процесса. Она
трагична. До 1935 г. он находился в Верхне-Уральском политизоляторе, а затем полу¬
чил разрешение на замену оставшихся шести лет своего десятилетнего срока на ссыл¬
ку в Тобольск. Жил Суханов там до 1937 г., преподавал русский и немецкий языки в
татарской школе, жил, по свидетельству его последней жены Н.Н. Крымшамхаловой-
Сухановой, очень уединенно. 19 ноября 1937 г. был арестован. Жена его рассказала в
1956 г., что при аресте в Тобольске у Николая Николаевича были отобраны мемуары,
которые охватывали большой период времени, начиная с детства и до процесса над
меньшевиками67. Несомненно, они представляли бы интереснейший документ эпохи,
но найти их мне не удалось.
Через год после нового ареста Суханов был переведен в Омск, где за него взялись
знакомые мне по делу отца, тоже сидевшего тогда во внутренней тюрьме Омского
ГПУ, заплечных дел мастера. Они сфабриковали солидное "дело", включая шпионс¬
кую деятельность Суханова в пользу Германии с 1927 по 1931 г. (никого не смутило,
что Николай Николаевич еще в июле 1930 г. был арестован). Судил его военный
трибунал Сибирского военного округа, который 7 августа 1939 г. вынес решение: "Су¬
ханова Николая Николаевича подвергнуть высшей мере наказания - расстрелу, без
конфискации имущества за отсутствием такового. Приговор может быть обжалован в
военную коллегию Верховного суда СССР через военный трибунал СибВО в течение
7-ми часов после вручения приговора осужденному". Какой изысканный кан¬
целярский стиль! На "суде" Суханов от всех своих показаний отказался. Еще бы!
Я знаю, под какими пытками их выбивали в Омске. Военная коллегия Верховного
суда СССР 25 ноября 1939 г. под председательством небезызвестного Ульриха
вынесла решение: "Обжалование отклонить"68.
Таким образом, если на процессе "Союзного бюро" и были "преступные" - по мер¬
кам тех лет - личности, то не 14, а всего двое: меньшевик В.К. Иков и неменыневик
Н.Н. Суханов. "Была ли хотя бы муха, из которой можно было сделать слона? -
спросил в своей записке сидевший в тюрьме видный левый эсер Б.Д. Камков не менее
видного меньшевика К.А. Гвоздева, сидевшего в соседней камере, имея в виду "мень¬
шевистский" процесс 1931 г. "Мухи не было", - ответил К.А. Гвоздев69. А была госу¬
дарственная система, которая не могла существовать без насилия и террора и требо¬
вала постоянных жертв. В том числе и через процесс "Союзного бюро" в 1931 г.
59
Примечания
1 Процесс контрреволюционной организации меньшевиков (1 марта-9 марта 1931 г.)- М., 1931.
2 Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г., л. 71.
3 См.: Богданова Н.Б. Мой отец - меньшевик. СПб., 1994.
4 Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г.
5 Суханов Н.Н. Записки о революции. В 3 т. М., 1991-1992.
6 Меньшевистский процесс 1931 г. Сб. документов. В 2 кн. М., 1999.
7 Весной 1918 г., после того как партия большевиков стала называться РКП(б), меньшевики вернулись к
своему старому названию - РСДРП.
8 См.: Аронсон Г. К истории правого течения среди меньшевиков // Меньшевики после Ок¬
тябрьской революции. Benson, 1990. С. 177-183.
9 См.: Независимое рабочее движение в 1918 году // Исследования новейшей русской истории. Вып. 2.
Париж, 1981.
10 Николаевский Б. Меньшевизм в период военного коммунизма (1918-1921) // Меньшевики
после Октябрьской революции. С. 57.
11 См.: Мартов Ю.О. Письма 1916-1922. Benson, 1990. С. 30-31.
12 РГ'АСПИ, ф. 257, on. 1, д. 181, л. 1-15.
13 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело №40848, 1924 г.
14 РГАСПИ, ф. 275, on. 1, д. 84, л. 1.
15 См.: Волин С. Меньшевизм в первые годы нэпа // Меньшевики после Октябрьской революции.
С. 154.
16 РГАСПИ, ф. 257, on. 1, д. 84, л. 1,4.
17 В о л и н С. Указ. соч. С. 115-116.
18 Там же. С. 160, 161.
19 См.: РГАСПИ, ф. 622, on. 1, д. 78, л. 53-56; д. 79, л. 9-10; Социалистический вестник. 1926 г.
№ 15/16; 1927 г. №7.
20 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г., кн. 60, л. 14-16.
21 См.: Дан Ф.И. Письма (1899-1946). Amsterdam, 1985. С. 578.
22 Социалистический вестник. 1928. № 1.
23 Там же. 1931.№ 15/16; 1932.№ 1/2; 1933.№4/5.
24 Звенья. Исторический альманах. М., 1991. Вып. 1. С. 259-287.
25 См.: Тиль Т.И. Социал-демократическое движение молодежи 1920-х годов // Память. Париж, 1980.
Вып. 1.
26 Социалистический вестник. 1931. № 5. С. 3.
27 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г. кн. 38, л. 99.
28 Там же, кн. 50, л. 95-98; кн. 9, л. 77.
29 Там же, кн. 60, л. 169.
30 Социалистический вестник. 1931. № 6/7.
31 Там же. № 5. С. 16.
32 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, кн. 38 (заявления обвиняемых),
л. 48; там же, л. 343-345.
33 Щ е т и н о в Ю.А. Режим личной власти Сталина: к истории формирования // Вестник МГУ. Сер. 8.
№4. 1989. С. 3-31.
34 Социалистический вестник. 1936. № 9. С. 15.
35 Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г., л. 34-36.
36 Центральный архив ФСБ РФ. Дело № 60918 ОГПУ, 1928 г., л. 34.
37 Социалистический вестник. 1931. № 5. С. 15.
38 Ш иряева Н.В. В.К. Иков и его мемуары // Отечественные архивы. 1993. № 5. С. 66-79;
РГАСПИ, ф. 257, оп. 1,д. 150, л. 15, 18.
39 Ш и р я е в а Н.В. Указ. соч. С. 73-74; Процесс контрреволюционной организации меньшевиков.
С. 237.
40 Процесс контрреволюционной организации меньшевиков. С. 111.
41 Там же. С. ПО.
42 Там же. С. 237.
43 Там же. С. 111,237.
44 Там же. С. 238.
4^ Социалистический вестник. 1931. № 5. С. 15.
46 Процесс контрреволюционной организации меньшевиков. С. 45.
47 Там же. С. 244.
60
48 Богданова Н.Б. Указ. сом. С. 142.
49 См.: И к о в В. Из воспоминаний // Отечественные архивы. 1993. № 5; Вопросы истории. 1995.
№8-12.
50 См.: Ширяева Н.В. Указ. сом. С. 66-79.
51 О своем вступлении Суханов сообщил моему отцу Б.О. Богданову при встрече с ним в конце 1922 г.
(Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г., л. 10). В показаниях же самого Суханова
говорится: "Хотел вступить, но не вышло" (Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело
№ Н-7824, кн. 9, л. 115).
52 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г., кн. 9, л. 167.
53 Там же, л. 152.
54 См.: Корников А.А. Судьба российского революционера: Н.Н. Суханов - журналист, политик,
мемуарист. Иваново, 1995.
55 Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г., л. 47.
56 Архив УФСБ по Санкт-Петербургу и области. Следственное дело № 8072, 1937 г., л. 48.
57 Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г., л. 9-14.
58 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г., кн. 9, л. 16, 19.
59 Процесс контрреволюционной организации меньшевиков. С. 389-390.
60 Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г., л. 16, 13.
61 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г., кн. 9, л. 7-12.
62 Процесс контрреволюционной организации меньшевиков. С. 389.
63 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г., кн. 9, л. 7-12.
64 Там же, л. 14, 6.
65 Архив УФСБ по Крыму. Следственное дело № 5543, 1931 г., л. 15.
66 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г., кн. 9, л. 23.
67 Архив УФСБ по Санкт-Петербургу и области. Следственное дело № 80072, 1937 г., л. 61-65.
68 Там же, л. 50-52.
69 Центральный архив ФСБ РФ. Архивно-следственное дело № Н-7824, 1931 г., кн. 60, л. 139-153.
© 2001 г. Н.Ю. КУЛЕШОВА
ВОЕННО-ДОКТРИНАЛЬНЫЕ УСТАНОВКИ
СТАЛИНСКОГО РУКОВОДСТВА И РЕПРЕССИИ
В КРАСНОЙ АРМИИ КОНЦА 1930-Х ГОДОВ
Вопрос об основных положениях советской военной доктрины 1920-1930-х гг.
имеет исключительно важное значение для понимания характера избранной ста¬
линским руководством военной стратегии и вынашивавшихся им военно-поли¬
тических замыслов. Однако сложность заключается в том, что официальный, единый
документ, формулирующий основные положения военной концепции, накануне
Великой Отечественной войны отсутствовал. Лишь в приказах наркома обороны,
военных уставах и наставлениях были отражены доктринальные установки, в
наиболее полном виде изложенные следующим образом: "Если враг навяжет нам
войну, Рабоче-Крестьянская Красная армия будет самой нападающей из всех когда-
либо нападавших армий. Войну мы будем вести наступательно, перенеся ее на
территорию противника...'4 При этом утверждалось, что победа будет достигнута
"малой кровью".
Между тем ярко выраженный наступательный характер военной стратегии, впер¬
вые подвергшийся критическому осмыслению отечественными историками в начале
1960-х гг., в 1990-е гг. напрямую был увязан с колоссальными жертвами, понесенными
армией и всем народом после нападения Германии на СССР2. Кроме того, он послу-
Кулешова Наталья Юрьевна, кандидат исторических наук, доцент Московского государственного
университета прикладной биотехнологии.
61
жил для некоторых аргументом в пользу версии о целенаправленной подготовке
Сталина к наступательной войне3, а В.Д. Данилов и В.А. Невежин высказали
суждение о кардинальном изменении общего оборонительного характера военной
доктрины в мае 1941 г.4 Но данные оценки вызвали неоднозначную реакцию ученых,
многие из которых остались на позиции прежней официальной трактовки насту¬
пательных действий Красной армии как ответной меры против развязавшего войну
противника. В результате проблема общей направленности военно-политической
стратегии, приняв дискуссионный характер, осталась нерешенной.
Вместе с тем дуализм военного учения в Красной армии, сочетавшего и оборони¬
тельную, и наступательную стратегии, вызывает вопрос о том, какие же истинные
намерения за этим открывались. Также остается неясным, почему сталинское руко¬
водство упорно следовало наступательным военно-стратегическим установкам, в ко¬
торые не внесла свои коррективы даже советско-финская война. Почему заранее
отсутствовали разные варианты оборонной политики, а с началом Великой Оте¬
чественной войны был догматизирован принятый оперативный план, хотя уже стала
очевидной его несостоятельность? Представляется, что ответы на эти вопросы могут
быть даны лишь при обращении к истории создания советской военной доктрины и
тем устремлениям, которые непосредственно с ней были связаны.
Касаясь вопроса об основоположнике советской военной доктрины, отечественная
историография, отдавая в различные периоды истории нашего государства предпочте¬
ние то Сталину, то Ленину, все же отмечала большой вклад в ее разработку
М.В. Фрунзе. На рубеже 1980-1990-х гг. за ним без колебаний была признана
лидирующая роль5. Именно в его статье "Единая военная доктрина и Красная Армия"
(июль 1921 г.) была предпринята попытка систематизировать уже высказывавшиеся
ранее взгляды на необходимость новой доктрины6, дано определение этого понятия,
из которого следовало, что военное учение для усиления мощи Красной армии
должно обеспечить единство взглядов в ней не только на характер военных задач, но
и на способы их разрешения (оборона или наступление). В известной степени оно
сохранило свое значение и в 1990-е гг. Кроме того, общепризнанным до сих пор
остается и выделение Фрунзе двух сторон военной доктрины - политической и
военно-технической7. Предложенное содержание доктрины вызвало в свое время
большую дискуссию в военном руководстве Красной армии, в ходе которой главным
оппонентом Фрунзе выступил Л.Д. Троцкий. К чему же сводились их разногласия?
Фрунзе считал необходимым создать доктрину революционной наступательной
войны, чтобы на ее основе готовить Красную армию к беспощадной схватке с бур¬
жуазным миром. Такая доктрина, по его мнению, вытекала из самой сути государства
диктатуры пролетариата, направленной на уничтожение капиталистических
отношений и замену их социалистическим строем. Поэтому в основу всей пропаганды
он требовал положить идею "неизбежности активной борьбы с... классовым врагом",
отстаивая при этом принцип: "Победит лишь тот, кто найдет в себе решимость
наступать..." Даже признание тяжелого экономического положения республики не
меняло ориентации Фрунзе на ведение РККА наступательных действий, поскольку им
была сделана ставка на содействие ей всех пролетарских элементов других стран.
Отсюда его уверенность в том, что Красная армия сможет выполнить свои задачи на
любом участке грядущего фронта, границы которого "в ближайшую очередь
определяются пределами всего материала Старого света", и при благоприятной
обстановке перейти в наступление на мировую буржуазию8.
Троцкий был категорически против создания доктрины революционной наступа¬
тельной войны и выведения ее из классовой природы пролетарского государства. Он
указал на невозможность постановки перед Красной армией наступательных боевых
задач как в связи с ослаблением международного революционного движения, так и в
связи с тяжелейшим внутренним положением страны, усталостью трудящихся от войн
и лишений и введением новой экономической политики, требовавших от руководства
"отстоять для рабочих и крестьян возможно длительный период мира". Идея насту¬
62
пательной революционной войны, считал глава военного ведомства, не найдет от¬
клика в сознании красноармейцев, поскольку они уверены, что Красная армия развя¬
зывать войну не собирается, а готовится для того, чтобы обороняться, если последует
нападение извне. Поэтому в основу пропаганды, по его мнению, должен быть
положен лозунг обороны. В современной обстановке, настаивал Троцкий, "мы учимся
военному делу, вооружаемся, строим большую армию для того, чтобы обороняться,
если на нас нападут".
В то же время Троцкий отмечал, что не следует скрывать от трудящихся и Красной
армии принципиальное признание большевиками возможности наступательно¬
революционной войны "в тех условиях, когда она может содействовать освобождению
трудящихся в других странах". Он еще раз подчеркнул эту мысль, потребовав не
забывать, что "роль военного вмешательства извне может иметь только сопутствую¬
щее, содействующее, вспомогательное значение". Главным же фактором победы
является развитие революционного процесса внутри самих капиталистических стран.
Поэтому, назвав сторонников развертывания РККА наступательной революционной
войны "нетерпеливыми стратегами", он обвинил их в стремлении «переложить тя¬
жесть международного или хотя бы только европейского "последнего решительного
боя" на плечи Красной Армии»9. Тем самым Троцкий высказался против ведущей
роли советских вооруженных сил в достижении победы мировой революции. В от¬
личие от Фрунзе, пытавшегося с помощью наступательной войны ускорить
революционную развязку на международной арене, он считал возможным ее ведение
лишь в условиях нового революционного подъема. Но и тогда Троцкий отмечал ее
необязательность, допуская, в случае необходимости, переход советской республики к
оборонительной войне.
Расхождения между Троцким и Фрунзе затрагивали не только военно-поли¬
тическую область, но и чисто военные, организационно-технические вопросы ар¬
мейского строительства. Фрунзе стремился утвердить в Красной армии особую
революционную "пролетарскую" стратегию: специфическими чертами которой были
бы наступательность и маневренность. Он утверждал, что РККА уже проявила свое
отличие в данном отношении от белогвардейцев в годы Гражданской войны и что это
"совершенно естественно, ибо в армии, создаваемой и руководимой пролетариатом,
иного настроения, кроме активного, и быть не могло". Тем самым наступательная
стратегия, по Фрунзе, вытекала из самой природы рабочих как революционного,
активного, инициативного класса. Он был уверен, что в предстоящих сражениях осо¬
бые свойства Красной армии должны сыграть решающую роль, благодаря чему ар¬
мии врагов "окажутся бессильными перед сравнительно плохо вооруженным, но пол¬
ным инициативы, смелым и решительным противником"10. Поэтому Фрунзе требовал
готовить РККА к наступательным и маневренным операциям крупного масштаба,
положив в основу ее обучения опыт Гражданской войны как преимущественно
маневренной. Революционные войны он считал однотипными с гражданскими.
В ответ Троцкий решительно выступил против попыток вывести из револю¬
ционной природы рабочего класса некую особую "пролетарскую" революционную
стратегию, якобы принципиально отличавшуюся от буржуазных способов ведения
борьбы. В годы Гражданской войны, подчеркивал он, наступательная маневренная
стратегия с успехом применялась обеими сторонами и была обусловлена объек¬
тивными обстоятельствами: обширностью охваченной войной территории и
относительной малочисленностью войск. Однако стремление абсолютизировать те
черты стратегии и тактики, которые характеризовали РККА в 1918-1920 гг., "могло
бы нанести величайший ущерб и даже стать роковым". В частности, отмечал нарком,
навязывание Красной армии лишь наступательной стратегии явилось бы колос¬
сальной ошибкой, стратегией авантюризма, ведущей к неоправданным многочис¬
ленным человеческим жертвам. Он ратовал за признание правомерности стратеги¬
ческого отступления и, кроме того, отдавал предпочтение обороне наших войск на
первом этапе войны. По мнению Троцкого, она позволяла выиграть время для
63
развертывания мобилизации и перехода в контрнаступление, исходной линией ко¬
торого должен быть "рубеж, отстоящий на значительное расстояние от нашей
государственной границы". Его важнейший вывод состоял в том, что победа достается
не тому, кто наступает первым, а тому, кто наступает тогда, когда это вызывается
обстановкой. Будущие войны потребуют многообразных способов их ведения:
наступления и обороны, маневренности и позиционности. Начавшись как оборо¬
нительная, война может в дальнейшем превратиться в наступательную. Соот¬
ветственно Троцкий требовал готовить Красную армию ко всем возможным
вариантам действий, обратив особое внимание на такое слабое место в ее боевом
опыте, как защита укрепленных пунктов. Он подчеркивал, что не выдумывание
особой стратегии и тактики, восполняющих своими специфическими чертами техни¬
ческую отсталость РККА, а улучшение технического оснащения, повышение ква¬
лификации воинов Красной армии, наконец, развитие социалистического хозяйства и
повышение культурного уровня трудящихся масс в целом создадут условия для
обогащения военного дела "новыми приемами, новыми методами"11.
В результате дискуссии 1921-1922 гг. "пролетарская военная доктрина" была
отвергнута партией. Об этом говорится в книге Троцкого "Преданная революция"12.
На это указывает также тот факт, что в постановлении, принятом XI съездом РКП(б),
в ходе которого военные делегаты специально обсуждали данный вопрос, не было
зафиксировано ни одного из ее положений. Напротив, подчеркивалась оборони¬
тельная функция армии, ее заинтересованность в укреплении мирных отношений с
буржуазными государствами13. Кроме того, в ходе дискуссии сам Фрунзе несколько
"скорректировал" свои взгляды и пошел на ряд уступок Троцкому - факт, не отме¬
ченный в научной литературе, что стало следствием широкомасштабной кампании
лжи, развернувшейся против бывшего наркома по указанию Сталина, особенно в
предвоенный период.
Имя Троцкого ассоциировалось тогда только с "предательством", причем главное
обвинение состояло в том, что, отстаивая стратегию отступления и "пассивную докт¬
рину обороны", он по сути дела предрекал "неизбежность поражения" СССР в войне с
капиталистическим миром14. Лишь в начале 1990-х гг. произошел определенный
прорыв в осмыслении позиции бывшего главы военного ведомства. Сравнивая
взгляды Фрунзе и Троцкого, В. Бажуков не только указал на большую реалистич¬
ность, гибкость и диалектичность идей последнего, но и квалифицировал многие из
них как глубокие, верные и даже пророческие15.
В чем же конкретно выразилась некоторая подвижка во взглядах Фрунзе? Этот
вопрос представляет тем больший интерес, что его "эволюция" непосредственным об¬
разом отразилась на становлении официальной военной концепции 1930-х гг., с одной
стороны, а с другой - на утверждении взглядов самого Сталина.
Начать с того, что в марте - апреле 1922 г. (накануне XI съезда РКП(б) и на сове¬
щании военных делегатов съезда) Фрунзе вынужден был признать необходимость
подготовки армии ко всем возможным способам ведения военных действий -
позиционным, оборонительным и даже к отступлению. Однако такого рода операции
он оценивал лишь как части общего плана наступления, придав им тем самым второ¬
степенное, подчиненное значение: "...Мы рассматриваем отступление как часть нас¬
тупления", - говорил он, подчеркивая, что принцип оборонительных действий не мо¬
жет быть поставлен "на одну доску с принципом наступательным". Поэтому Фрунзе
предлагал руководству РККА, "кроме самых необходимых, никаких оборонительных
работ не производить". Ссылаясь на Маркса, он констатировал: "...Наступление
является самым лучшим видом обороны" и обосновывал необходимость нанесения
первого удара по противнику тем, что "сторона, держащая инициативу, сторона,
имеющая в своем распоряжении момент внезапности, часто срывает волю противника
и этим самым создает более благоприятные для себя условия"16.
Данный тезис впервые был обнародован в 1940 г., что весьма примечательно. В то
время пропаганда открыто указывала на прямую связь между идеями Фрунзе и моно-
64
польно утвердившейся в руководящих установках наступательной военной стратегией.
Актуальность взглядов Фрунзе на формы и способы ведения предстоящей войны
была признана настолько, что изучение их объявлялось долгом каждого командира и
политработника РККА, а возможная попытка по-иному взглянуть на возведенные в
догмат положения объявлялась недопустимой и вредной17. И это неудивительно:
личному составу Красной армии постоянно внушали, что товарищ Сталин всегда "счи¬
тал лучшим видом обороны наступление на врага"18. Более того, идея стратегической
обороны объявлялась противоречащей всему духу марксизма-ленинизма.
Последнее утверждение базировалось на идеологическом и политическом фунда¬
менте теории советского военного искусства, который тоже заложил Фрунзе. Еще
при постановке вопроса о необходимости создания единой военной доктрины он
выдвинул идею, что она должна представлять собой совокупность взглядов, "связан¬
ных в систему при помощи марксистского метода анализа общественных явлений..."19
Троцкий отреагировал тогда незамедлительно, квалифицировав попытку строить
специальную область военного дела с помощью марксистского метода как величай¬
шее заблуждение, чреватое вреднейшими последствиями: «...Нельзя научиться сра¬
жаться "по Марксу". Тому, как применять внезапность, когда это нужно, ...марксизм
не научит»20. Но критика Троцкого лишь ненадолго приостановила деятельность
Фрунзе в данном направлении. Позднее, в 1924-1925 гг., уже заняв пост заместителя
наркома, а затем и наркома по военным и морским делам, Фрунзе на основе не только
марксизма, но и ленинизма "доказал" необходимость применения Красной армией в
будущих сражениях исключительно наступательной стратегии и тактики.
Указывая на неизбежно классовый характер будущей войны, Фрунзе утверждал,
что "ключ" к решению важнейших военных вопросов и прежде всего вопроса о
способах ведения военных действий лежит в стратегии и тактике пролетарской борь¬
бы, в "ленинизме". Тем самым стратегия и тактика Красной армии в будущих войнах
была поставлена им в прямую зависимость... от взглядов Ленина на политическую
стратегию и тактику пролетариата в период завоевания им власти и удержания ее в
своих руках. Центральное место здесь занимали взгляды Ленина (а также Маркса) на
вооруженное восстание как искусство, главное правило которого - "отчаянно-смелое,
бесповоротно-решительное наступление" ("оборона есть смерть всякого воору¬
женного восстания...", "...нападение, а не защита, должно стать лозунгом масс"21).
Так Фрунзе утвердил марксистско-ленинскую идеологию в военном деле, обосновав
тем самым исключительную роль наступательной стратегии. Перед войной ему
ставили это в большую заслугу и удостоили звания "выдающегося марксистского
теоретика военного дела"22.
Между тем в 1922 г. Фрунзе несколько "смягчил" свою позицию и по ряду других
вопросов. В частности, он заявил: "Я не являлся и не являюсь сторонником той идеи,
что мы создаем особую пролетарскую стратегию и тактику". Он процитировал Ф. Эн¬
гельса, считавшего, что не просто завоевание пролетариатом власти, а его действи¬
тельная эмансипация, состоящая в уничтожении всяких классовых различий, "будет
иметь свое военное выражение и создаст новый метод ведения войны". Исходя из
этого, Фрунзе сделал свой главный вывод: создание особой пролетарской стратегии и
тактики неизбежно лишь в будущем "на почве колоссального расцвета техники",
"улучшения производства, развития производительных сил"23.
Интересно отметить, что уже на XV конференции ВКП(б) (октябрь - ноябрь
1926 г.), утвердившей освобождение Троцкого от обязанностей члена Политбюро,
Сталин собственноручно внес следующие принципиальные положения в резолюцию
"О хозяйственном положении страны и задачах партии": "Более высокий темп
развития, чем в условиях капиталистического государства", "решительная борьба за
ограничение эксплуататорских стремлений кулачества", "форсировать постановку в
нашей стране орудий производства" и т.д.24 Как видно, здесь был представлен полный
набор идей, связанных с перспективами создания "пролетарской" военной доктрины, и
фактически дан старт ускоренному движению в означенном направлении.
3 Отечественная история, № 2
65
Однако, признав лишь возможность создания в будущем пролетарского военного
искусства, Фрунзе в ходе дискуссии тем не менее продолжал настаивать на том, что
пролетариат уже наложил свой особый отпечаток на способы ведения боевых дейст¬
вий благодаря присущей ему смелости, решительности и активной идеологии. Не
исходил ли Сталин накануне и в ходе Великой Отечественной войны из такого же
непоколебимого убеждения в наличии особой "природы" рабочего класса, требуя от
бойцов Красной армии наступать, невзирая ни на какие препятствия? Представляется,
что утвердительный ответ на данный вопрос является единственно разумным объяс¬
нением такого рода требований, до сих пор вызывающих горечь и недоумение у
ветеранов войны и исследователей.
Что же касается Фрунзе, то в 1922 г. он даже бросил фразу, что считает "вред¬
нейшей, глупейшей и ребячьей затеей говорить теперь о наступательных войнах с
нашей стороны". Это высказывание стало в научной литературе на несколько деся¬
тилетий "дежурным" при характеристике концепции Фрунзе как оборонительной.
Между тем Фрунзе не только не отказался от лозунга наступательной революционной
войны, но и отстаивал его необходимость в военной пропаганде, предложив лишь не
"трубить об этом в газетах, на широких собраниях" в той конкретной обстановке25.
Правда, после дискуссии Фрунзе официально не ставил вопрос о единой военной
доктрине и подчеркивал оборонительный характер внешней политики советской рес¬
публики, отмечая готовность Красной армии выступить против врага лишь в случае,
"если на нас нападут". Он утверждал: "Инициатива нападения будет принадлежать не
нам". Однако в 1924-1925 гг. Фрунзе ясно дал понять, что оборонительная направ¬
ленность придана внешней политике... лишь из тактических соображений, зависящих
от конкретной исторической обстановки. Основная же стратегическая линия оста¬
валась неизменной и была ориентирована на "расширение нашей революции, укреп¬
ление диктатуры пролетариата в нашей победившей стране путем этого расширения,
путем ее распространения на другие страны". Это предполагало при "благоприятных"
международных условиях переход "пролетарской армии в решительное наступле¬
ние"26.
Совершенно очевидно влияние обновленной концепции Фрунзе на военно-доктри¬
нальные установки 1930-х гг., которым внешне был придан оборонительный
характер. И это не случайно: позиция Сталина, обнародованная в середине 1920-х гг.,
обнаружила большое сходство с идеями Фрунзе. В своей работе "Об основах
ленинизма" (апрель 1924 г.) Сталин определил неизменную, в отличие от часто
меняющейся тактики, стратегическую цель партии: использовать диктатуру
пролетариата в СССР "как опорный пункт для преодоления империализма во всех
странах"27, а ее армию - как орудие освобождения трудящихся. Отсюда видно, что
главную ставку в революционном преобразовании мира Сталин делал на Красную
армию, причем "благоприятным" моментом для реализации этого плана он считал
новую империалистическую войну28. 10 марта 1925 г. в письме курсантам
Нижегородской пехотной школы он вновь подчеркнул свою идею: "Будем надеяться,
что нам удастся превратить нашу Рабоче-Крестьянскую Красную Армию из оплота
мира, каким она является теперь, в оплот освобождения рабочих капиталистических
государств от ига буржуазии". Письмо было опубликовано лишь в феврале 1930 г., и
это говорит о многом. Но еще более примечательно другое: в апреле 1939 г.
начальник Политуправления РККА Л.З. Мехлис заявил, что в этом письме "изложена
программа нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии"29.
Действительно, смерть Фрунзе 31 октября 1925 г. (версия о его убийстве по
указанию генсека на операционном столе уже опровергнута судебно-медицинским
экспертом30) не остановила Сталина на пути к намеченной цели. Фрунзе сменил
К.Е. Ворошилов - тоже сторонник "единой военной доктрины", и это имело свои да¬
леко идущие последствия. Однако борьба двух направлений в военно-политическом
руководстве некоторое время еще продолжалась. В 1926 г. директор Института Марк¬
са - Энгельса - Ленина Д.Б. Рязанов в докладе "Марксизм и военное дело" на I Все¬
66
союзном съезде военно-научного общества СССР призвал не торопить момент
сражения с международным капиталом и отказаться от ставки на Красную армию как
решающую силу в достижении победы. «Не надо, - убеждал он, - тешить себя
иллюзиями о внесении революции извне. Самая выгодная комбинация для нас - это
внутренняя гражданская война по ту сторону. А это означает революцию изнутри. Но
и в этом случае не всегда диктуется "движение на выстрелы"»31. Однако уже в январе
1927 г. начальник Политуправления РККА А.С. Бубнов, обращаясь к командному
составу политуправлений округов и флотов, заявил, что пришло время реаби¬
литировать постановку вопроса о "единой военной доктрине". Он отметил его
актуальность и практическую значимость в условиях возросших материальных воз¬
можностей советского государства, начавшего переход от восстановительного
периода к реализации курса на индустриализацию32. Результат не заставил себя
ждать: в БСЭ было включено определение, данное Фрунзе понятию "военная докт¬
рина"33, а в первый том его сочинений, выпущенный в 1929 г., вошла работа "Единая
военная доктрина и Красная Армия". Во вступительной статье А.С. Бубнова вновь
подтверждалось, что данный вопрос имеет "ближайшее отношение к практике
военного строительства... в настоящее время"34. В условиях сложной внешне¬
политической ситуации, охарактеризованной XV съездом ВКП(б) (декабрь 1927 г.)
как преддверие новой полосы больших империалистических войн и революционной
развязки мировых конфликтов, практическая значимость доктрины, обосновывавшей
активный характер внешней политики пролетарского государства, приобретала
совершенно определенный смысл. И хотя в тот период прогнозы большевиков о
второй волне империалистических войн и пролетарской европейской революции не
подтвердились, сталинско-ворошиловское руководство РККА сохраняло верность
"единой военной доктрине".
На XVII съезде ВКП(б) (январь-февраль 1934 г.) Сталин сказал, что "дело идет к
новой империалистической войне". Обращая внимание на неизбежность войны
против СССР, генсек не усомнился в ее результатах. «И пусть не пеняют на нас
господа буржуа, - заявил он, - если на другой день после такой войны не досчитаются
некоторых близких им правительств, ныне благополучно царствующих "милостью
божией"»35. В том же году были опубликованы "Избранные произведения" Фрунзе, в
том числе и "Единая военная доктрина и Красная Армия". В 1936 г. она вновь вошла в
сборник его статей и речей, в примечаниях к которому впервые в издании такого рода
было уделено особое внимание дискуссии 1921-1922 гг., а единой военной доктрине
дана исключительно высокая оценка.
В ноябре 1936 г. Сталин подвел итог форсированному строительству социализма,
сделав вывод о создании социалистической индустрии, полной победе социалис¬
тической системы во всех сферах народного хозяйства и ликвидации эксплуататорс¬
ких классов36. А вскоре была широко распропагандирована и мысль о том, что
советская страна уже имеет налицо все те "предпосылки, которые, в представлении
Энгельса, должны были создать новый этап в искусстве ведения войны, свойственный
социалистическому государству"37. Поэтому не случайно на февральско-мартовском
(1937 г.) пленуме ЦК ВКП(б) произошел резкий поворот в сторону первоочередного
решения международных проблем.
Сталин обвинил коммунистов в том, что увлеченные хозяйственным строительст¬
вом, "они стали видеть в этом деле начало и конец всего, а на такие дела, как
международное положение Советского Союза, капиталистическое окружение, ...не
стали просто обращать внимания, полагая, что все эти вопросы представляют второ¬
степенное или даже третьестепенное дело". Между тем, подчеркнул он, капита¬
листическое окружение является "основным фактом", который определяет между¬
народное положение Советского Союза и имеет "первостепенное значение для судеб
нашей страны". Партийно-государственный лидер определил наступивший период как
"поворотный момент революционного движения" и призвал коммунистов переклю¬
чить свое внимание с текущих дел на решение "больших политических вопросов
3’
67
международного и внутреннего характера"38. Данная установка носила отнюдь не
кратковременный характер, о чем свидетельствовало аналогичное заявление Моло¬
това в конце 1938 г.: "Сегодня, когда в нашей стране социализм в основном уже
построен, приобретает особое значение вопрос о взаимоотношениях нашего госу¬
дарства... с капиталистическим окружением"39.
Таким образом, на пленуме был провозглашен "новый курс", сутью которого
являлось перемещение борьбы СССР с его классовым врагом на международную
арену. Сталин прямо назвал ошибочным мнение, будто "сфера классовой борьбы
ограничена СССР", и пояснил, что если "один конец классовой борьбы имеет свое
действие в рамках СССР, то другой ее конец протягивается в пределы окружающих
нас буржуазных государств"40. Что борьба с ними далеко не окончена и будет идти до
тех пор, пока "или мы их - или они нас", подтвердил и Ворошилов. При этом он
выразил полную уверенность в том, что в конце концов "мы их изничтожим" и
"рабочий класс железной метлой выметет капиталистическую нечисть на Западе"41.
Для мобилизации боевого духа коммунистов Сталин сделал упор на враждебном
отношении буржуазных государств к СССР и нависшей над ним смертельной угрозе.
Опасность капиталистического окружения была поставлена им в качестве цент¬
ральной проблемы, к которой он пытался буквально приковать всеобщее внимание.
Генсек утверждал, что окружающие СССР страны выжидают только случая, чтобы
напасть на него, "разбить его или во всяком случае подорвать его мощь и ослабить
его"42. Для доказательства этого он не собирался ограничиваться пропагандистскими
методами. Сильнодействующим средством убеждения должно было стать массовое
появление классового врага внутри страны, орудовавшего в интересах агрессивных
планов зарубежных государств. С этой целью прежние "внутренние" враги СССР в
срочном порядке были переквалифицированы во "внешних". Если раньше "обнару¬
женные" после убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 г. многочисленные террористы и
контрреволюционеры, в основном троцкисты и зиновьевцы, несмотря на обвинения в
сотрудничестве с германским фашизмом, рассматривались еще как самостоятельная
сила, игравшая главную роль во всей вредительской деятельности, то в утвержденной
29 сентября 1936 г. Политбюро ЦК ВКП(б) директиве "Об отношении к контр¬
революционным троцкистско-зиновьевским элементам" было зафиксировано: "По¬
следние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз и их приходится
теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей
фашистской буржуазии в Европе"43. На факт перевоплощения старых врагов в "но¬
вых" Сталин специально обратил внимание на пленуме, подчеркнув, что "из полити¬
ческого течения... троцкизм превратился в оголтелую и беспринципную банду вреди¬
телей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданию разведывательных
органов иностранных государств"44.
В итоге выдвинутый Сталиным на том же пленуме тезис об обострении классовой
борьбы в стране приобрел в первую очередь внешнеполитическую направленность.
На это посчитал необходимым указать Молотов в ноябре 1938 г.: "...Наша борьба со
всякого рода вредителями является не просто внутренним делом, это борьба с
классовым врагом, который не разбит еще нами, так как он за пределами Советского
Союза, так как это борьба с буржуазией других государств, так как эта задача
победоносно осуществима только в соединении сил пролетариата ряда стран"45. Од¬
нако для доказательства реальной военной силы, противостоящей СССР и начавшей
уже широкомасштабную борьбу с ним, необходимо было показать их непосредствен¬
ную связь с Красной армией, а через нее - с военным командованием иностранных
государств. Именно этому призвана была послужить развернувшаяся в 1937-1938 гг.
беспрецедентная репрессивная кампания в вооруженных силах страны.
Примечательно, что аресты среди командиров Красной армии вновь возобновились
со второй половины 1936 г.46 В январе 1937 г. в плане работы Особого отдела НКВД
намечалось: "Особое внимание обратить как в Москве, так и на периферии на выяв¬
ление фашистских группировок среди военнослужащих"47. По словам заместителя
68
наркома внутренних дел Фриновского, сказанным, видимо, в апреле 1937 г., перво¬
очередной задачей работников НКВД стало "развернуть картину о большом и глу¬
боком заговоре в Красной Армии"48. 27 апреля 1937 г. были "выбиты" показания у
арестованного заместителя начальника отдела НКВД З.И. Воловича на М.Н. Туха¬
чевского как на участника заговора, готовившего армию для совершения военного
переворота. Вопрос о том, кто сыграл решающую роль в судьбе маршала - НКВД
или информация, переданная Бенешем Сталину, остается дискуссионным. Однако в
сложившейся ситуации, когда разработка "дела военных" шла полным ходом, письмо
Бенеша от 8 мая 1937 г., где сообщалось о планах "заговорщиков" совершить военный
переворот для свержения советской власти и установления военной диктатуры "во
взаимодействии с германским генеральным штабом и гестапо"49, могло послужить
Сталину лишь дополнительным аргументом в пользу дальнейшего развития "шпион¬
ской" темы в Красной армии. Действительно, Сталин далеко обошел Бенеша с его
указанием на связь советских военных с одной лишь Германией. Уже 1 июня он под¬
писал постановление ЦК ВКП(б), в котором упоминалось о сведениях, якобы изобли¬
чающих Якира и Уборевича в шпионской деятельности "в пользу Германии, Японии и
Польши"50. В это же время аналогичные ложные обвинения были предъявлены
Тухачевскому.
Одновременно в РККА началась и разоблачительная кампания "снизу", в ходе
которой создавалась обстановка всеобщего взаимного недоверия и подозрительности.
Так, например, знакомясь на партсобрании с прибывшими на курсы усовершенство¬
вания комсостава зенитной артиллерии г. Евпатория слушателями, начальник полит¬
отдела Герасимов сразу же ввел их в курс дела, заявив, что "преподавателям доверять
нельзя, среди них много врагов, мы окружены местным населением, враждебным нам,
где очень много шпионов и врагов народа". В результате "у слушателей сразу же
появилось подозрение к преподавателям и недоверие в работе. Получилось
впечатление, что их окружают кругом враги..."51
Уверенность людей в существовании многочисленных врагов, от которых исходила
опасность для будущего советской страны, была необходима "отцу народов" для ре¬
шения поставленных им военно-политических задач. По сути дела развернутая Ста¬
линым репрессивно-разоблачительная кампания, создававшая обстановку борьбы с
"реальным противником", была для него способом форсированной подготовки армии
к войне со всем капиталистическим окружением. Показательно, что еще в ходе
следствия по делу Тухачевского и других военачальников 7 июня 1937 г. Ворошилов
издал приказ, в котором обращался к армии с призывом: "Долой японских и немецких
империалистов - хозяев троцкистских изменников и шпионов!"52 В увидевшем свет
осенью 1938 г. Кратком курсе истории ВКП(б) значительное место отводилось
обоснованию того, что "для уничтожения опасности капиталистической интервенции
необходимо уничтожить капиталистическое окружение"53. На это же обратил вни¬
мание Л.З. Мехлис на собрании партийного актива Киевского особого военного
округа (апрель 1939 г.): "...Чтобы уничтожить опасность капиталистической ин¬
тервенции, есть одно средство - уничтожить капиталистическое окружение. Лишь
тогда мы сможем сказать, что знамя Мировой Коммуны восторжествовало во всем
мире!"54
В Кратком курсе констатировалось, что "вторая империалистическая война на деле
уже началась"55, а 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов Сталин дал ука¬
зание вести пропаганду наступательной войны. Он заявил, что "большевики не просто
пацифисты, которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в
том случае, если на них напали". "Бывают случаи, - пояснил Сталин, - когда боль¬
шевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая,
если условия благоприятствуют... То, что мы сейчас кричим об обороне, - это вуаль,
вуаль". Здесь же он сослался на статью Ленина "О лозунге Соединенных Штатов Ев¬
ропы" (1915 г.), выделив в ней мысль о том, что победивший пролетариат одной стра¬
ны "вынужден будет силою обстоятельств предпринять поход против других ...капи¬
69
талистических стран для того, чтобы помочь пролетариату этих стран освободиться
от буржуазии"56.
На основе данных Сталиным указаний в периодической печати был широко расти¬
ражирован тезис: "Война СССР против врагов социалистического строя - война осо¬
бого типа. Самая справедливая из всех справедливых войн, она будет войной насту¬
пательной"57. Кроме того, в передовицах главного печатного органа партии газеты
"Правда" особо подчеркивалось, что "наша борьба далеко еще не окончена. Нам
предстоят решающие бои за окончательную победу социализма против капиталисти¬
ческого окружения..."58 На VIII пленуме ЦК ВЛКСМ (апрель 1939 г.) инструктор по
пропаганде прямо заявила: "Сейчас, как никогда, нужна пламенная, зажигающая аги¬
тация, агитация, воспитывающая лучшие чувства у нашего советского человека -
борца за окончательную победу коммунизма"59.
"Освободительный" поход в Польшу 17 сентября 1939 г. перевел вопрос о наступа¬
тельно-революционных войнах в практическую плоскость. Тот факт, что война в
Польше (как и последовавшая за ней война в Финляндии) была наступательной,
признал в июне 1941 г. А.А. Жданов60, а ее революционный характер обосновывался
начавшимися в Западной Украине и Западной Белоруссии преобразованиями. Боевые
действия 1939-1940 гг. продемонстрировали, на взгляд Сталина, превосходство совет¬
ского военного искусства над военным искусством буржуазных стран. На совещании
высшего комсостава Красной армии 17 апреля 1940 г., анализируя ход советско-фин¬
ляндской войны, он подчеркнул, что в противоположность финской армии, которая
"воспитана не для наступления, а для пассивной обороны", наша армия "стала креп¬
кими ногами на рельсы новой, настоящей советской современной армии". И далее
Сталин заявил, что победа одержана не только над финнами, но и над их евро¬
пейскими (немецкими, английскими и французскими) учителями, ибо "мы разбили
технику, тактику и стратегию передовых государств Европы"61.
Неизменность стратегической цели советского государства, направленной на
освобождение других народов от буржуазии, подтвердил на совещании, созванном
наркомом обороны 13 мая 1940 г., и Мехлис. Он потребовал воспитывать весь личный
состав армии в духе осознания справедливости и прогрессивности предстоящей войны
с капиталистическим миром, подчеркнув при этом, что речь идет о таких действиях,
когда "инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче-
Крестьянская Красная Армия"62. Поэтому не случайно новое издание Избранных
произведений Фрунзе, подписанное к печати 14 октября 1940 г., открывалось работой
"Единая военная доктрина и Красная Армия". Именно она, как отмечал во вступи¬
тельной статье полковник Е. Болтин, занимала "выдающееся место" в трудах знаме¬
нитого полководца. Более того, статья Фрунзе была названа "программной"63. А 6 мая
1941 г. было подписано к печати ее новое издание, причем в виде отдельной бро¬
шюры, в аннотации к которой говорилось об "исключительной важности" поставлен¬
ного вопроса для начальствующего состава Красной армии64.
Таким образом, приведенные факты доказывают приверженность сталинско-воро¬
шиловского руководства идеям выдвинутой в начале 1920-х гг. Фрунзе военной
доктрины. Сама практика форсированного строительства социализма в одной стране
подтверждала стремление советских лидеров к скорейшему созданию особого "проле¬
тарского" военного искусства. На его основе они планировали перейти к ликвидации
капиталистического окружения в условиях новой империалистической войны. Однако
для рождения этой задачи был избран путь "ускоренной подготовки" армии, обер¬
нувшийся массовыми репрессиями, ликвидацией командного и части рядового
составов РККА. Кроме того, произошло навязывание вооруженным силам идео¬
логизированной, основанной на догматически-утрированном классовом подходе и, как
следствие, небоеспособной доктрины, ориентированной на решающую роль РККА в
развитии мирового революционного процесса. Все это обернулось ее величайшей
трагедией в начальный период Великой Отечественной войны.
70
Примечания
1 Полевой устав РККА (ПУ-39). Проект. М., 1939. С. 9; см. также: Полевой устав РККА (ПУ-40). М.,
1940. С. 8.
2 См.: Л о м о в Н. Советская военная доктрина // Военная мысль. 1963. № 1. С. 19; К о к о ш и н А.А.,
Л арионов В.В. Предотвращение войны: доктрины, концепции, перспективы. М., 1990. С. 113.
3 См., напр.: Хоффман Й. Подготовка Советского Союза к наступательной войне. 1941 год //
Отечественная история. 1993. № 4. С. 20.
4 См.: Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? Незапланированная дискуссия. Сб.
материалов. М., 1995. С. 90, 167.
5 См.: К о к о ш и н А.А. В поисках выхода. Военно-политические аспекты международной безо¬
пасности. М., 1989. С. 84; Б а ж у к о в В. Военная доктрина России в свете дискуссии 1918-1922 годов //
Ракурс: Теория. Практика. Информация. Вып. 2 (4). М., 1993. С. 62.
6 См.: Кулешова Н.Ю. Какой доктриной руководствовалась Красная армия накануне нападения
Германии на СССР? // Преподавание истории в школе. 1998. № 1. С. 26-27.
7См.: Фрунзе М.В. Собр. соч. Т. 1. М.; Л., 1929. С. 211; Военная мысль. Спец. вып. 1992, май. С. 2;
БажуковВ. Указ. соч. С. 62.
8 Ф р у н з е М.В. Избранные произведения. Т. II. М., 1957. С. 15, 17, 18.
9 Троцкий Л. Как вооружалась революция. Соч. Т. III. Кн. 2. М., 1925. С. 226, 227, 225.
10 Ф р у н з е М.В. Избранные произведения. Т. II. С. 17-18, 18, 19.
ИТ роцкийЛ. Как вооружалась революция. С. 229, 265, 264, 269.
12 См.: Его же. Преданная революция. М., 1991. С. 178.
13 См.: Одиннадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1922. С. 529.
14 Б о л т и н Е. Революционер, полководец, ученый //Фрунзе М.В. Избранные произведения
(статьи и речи о Красной армии). М., 1940. С. 9-10.
15 См.: БажуковВ. Указ. соч. С. 65-67.
16 Ф р у н з е М.В. Избранные произведения. Т. II. С. 101, 100, 47, 49.
17 См.: Большевик. 1940. № 19-20. С. 68, 65, 71,69.
18 Политучеба красноармейца. 1939. № 17. С. 8, 10.
19 Ф р у н з е М.В. Избранные произведения. Т. II. С. 58.
20 Т роцкийЛ. Как вооружалась революция. С. 277.
21 Ф р у н з е М.В. Избранные произведения. Т. II. С. 205, 204, 205.
22 Большевик. 1940. № 19-20. С. 60.
23 Ф р у н з е М.В. Избранные произведения. С. 96-97, 97, 42, 97.
24 Наше Отечество (Опыт политической истории). Т. 2. М., 1991. С. 206.
25 Ф р у н з е М.В. Избранные произведения. Т. II. С. 94.
26 Там же. С. 117, 137,206.
27 С т а л и н. И.В. Соч. Т. 6. С. 153.
28 См.: Кулешова Н.Ю. Большевики - торжество тоталитарной идеологии? // Академик П.В.
Волобуев. Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи. М., 2000. С. 487.
29 Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 9, оп. 29, д. 396, л. 279; Нижегородская
коммуна. 1930. 23 февраля.
30 См.: Маслов А.В. Смерть не поставила точку: Расследования судебного медика. М., 1999.
С. 78-87.
31 Р я з а н о в Д. Марксизм и военное дело // Военно-научное общество СССР. Библиотека
I Всесоюзного съезда В НО. 1926. № 3. С. 17.
32 См.: Б у б н о в А. Боевая подготовка и политическая работа. М., 1927. С. 15-17, 85-86, 88.
33 См.: БСЭ. М., 1928. Т. 12. С. 163.
34 Б у б н о в А. М.В. Фрунзе //Фрунзе М.В. Собр. соч. Т. 1. С. XXV.
35 XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1934. С. 11, 12.
36 См.: Правда, 1936. 26 ноября. С. 1-2.
37 Красная звезда. 1938. 15 декабря. С. 2.
38 Правда. 1937. 29 марта. С. 3.
39 Красная звезда. 1938. 10 ноября. С. 2.
40 Правда. 1937. 29 марта. С. 3.
41 Военные архивы России. Вып. 1. 1993. С. 25.
42 Правда. 1937. 29 марта. С. 3, 2.
43 Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 39.
44 Правда. 1937. 29 марта. С. 2.
45 Красная звезда. 1938. 10 ноября. С. 2.
71
46 См.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 43; Е г i с к s о n J. The Soviet High Command, 1918-1941.
London, 1962; С о n q u e s t R. The Great Terror. London, 1968; Уотт Д.К. Кто против кого устроил
заговор? // Вопросы истории. 1989. № 6. С. 51.
47 Военные архивы России. Вып. 1. 1993. С. 111.
4S Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 47.
49 П ф а ф ф И. Прага и дело о военном заговоре // Военно-исторический журнал. 1988. № 11. С. 50.
50 Военные архивы России. Вып. 1. 1993. С. 73.
51 РГВА, ф. 9, оп. 29, д. 407, л. 11 об.
52 Русский архив: Великая Отечественная: Приказы народного комиссара обороны СССР. Т. 13. М.,
1994. С. 17.
53 цСТОрИЯ Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Л., 1946. С. 261.
54 РГВА, ф. 9, оп. 29, д. 396, л. 279 об.
55 История ВКП(б). Краткий курс. С. 318.
56 Исторический архив. 1994. № 5. С. 13.
57 Красная звезда. 1938. 21 декабря. С. 1.
5К Правда. 1938. 9 сентября. С. 1.
59 Центр хранения документов молодежных организаций, ф. 1, оп. 2, д. 171, л. 56.
60 Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера? С. 68, 78.
61 Зимняя война 1939-1940. Кн. 2. И.В. Сталин и финская кампания (Стенограмма совещания при ЦК
ВКП(б)). М., 1998. С. 282, 280, 282.
62 Исторический архив. 1997. № 5-6. С. 96, 87.
63 Б о л т и н Е. Указ. соч. С. 10.
64 См.: Фрунзе М.В. Единая военная доктрина и Красная Армия. М., 1941. С. 2.
© 2001 г. СЛАВОМИР ДЕМБСКИ*
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ
И ВОПРОСЫ ПОЛЬСКОЙ ПОЛИТИКИ РАВНОВЕСИЯ
В ПРЕДДВЕРИИ ПАКТА РИББЕНТРОПА-МОЛОТОВА
1938-1939 годы
По оценке современной мировой историографии, советско-германский договор,
подписанный 23 августа 1939 г. в Москве, не только предрешил судьбу Польши в
преддверии мировой войны, но и в большой степени определил будущее и характер
польской государственности на последующие 50 лет. У большинства историков не
вызывает также сомнений и то, что благодаря договору были созданы необходимые
условия для гитлеровской агрессии против Польши1.
Для Польши это советско-германское соглашение означало срыв проводившейся с
1932 г. политики так называемого равновесия, политики взвешенных, равноправных
отношений с обоими ее большими соседями - СССР и Германией - и необходимость
драматического выбора между унизительной капитуляцией и отчаянной, даже
безнадежной войной на два фронта2. При этом если возможность вооруженного
конфликта с гитлеровской Германией учитывалась польской правящей элитой, то
советская агрессия в сентябре 1939 г.3 явилась для нее, несмотря ни на что, неожи¬
данностью.
Уже сам этот факт является парадоксальным. Угроза, связанная с "трудным со¬
седством" с Советским Союзом, открыто декларировавшим враждебность к внешнему
миру, не была в Польше недооценена. И все же в 1939 г. дело дошло до
* Дембски Славомир, научный сотрудник Института истории Ягеллонского университета (Краков, Поль¬
ша).
72
игнорирования нарастающей советской опасности. Как это могло случиться? Совре¬
менная польская историография все еще ищет ответ на этот вопрос.
Цель настоящего исследования - попытка показать, какими данными о междуна¬
родной ситуации располагала польская дипломатия и какое влияние имели тогда
оценки получаемой Варшавой информации на развитие отношений с СССР.
Проблемы польско-советских связей рассматриваются в данной работе с учетом
реального международного положения Польши, что позволит более объективно
представить позицию тогдашней польской дипломатии. Некоторые российские
историки зачастую трактуют ее поверхностно и неадекватно, возлагая на польскую
политику "равновесия" часть ответственности за Пакт Риббентропа-Молотова.
К подписанию этого договора, согласно вышеназванной интерпретации, Москва
якобы была "принуждена" негативным отношением Варшавы к идее создания
антигерманского союза с участием Польши, Англии, Франции и СССР4. Проведенный
мною анализ и критическая переоценка существующих установок и определений
опираются во многих случаях на редко используемые российской историографией
свидетельства непосредственных польских участников событий.
Большинство историков считает Мюнхенский договор 1938 г. переломным
моментом в развитии ситуации, непосредственно приведшей к началу Второй мировой
войны5. В то время Третьим Рейхом были выдвинуты и притязания к Польше.
Впервые германские требования "Globallosung" (глобального решения) были предос¬
тавлены польской стороне 24 октября 1938 г. министром иностранных дел И. фон
Риббентропом в беседе с польским послом в Берлине Ю. Липским. Берлин добивался
включения Гданьска (Данцига) в состав Рейха, признания права Германии на экстер¬
риториальную автостраду через "польский коридор", а также присоединения Польши
к антикоминтерновскому пакту6, что представляло серьезную угрозу подрыва основ
проводимой министром иностранных дел Юзефом Беком политики equilibrium (балан¬
сирования). Опасность усиливалась из-за международной изоляции, в которой оказа¬
лось польское государство после фатальной по своим последствиям акции - занятие
Тешинской Силезии. Польская историография критически оценивает политику
Польши в отношении Чехословакии в 1938 г. Очень интересную интерпретацию
представляет в этом случае М.Ю. Захариас: "...Осенью 1938 г. польские политические
концепции оказались в трагическом конфликте с военно-стратегическими. Последние
предусматривали решительное вмешательство в ход событий на Дунае и Влтаве (т.е.
противодействие аншлюсу и германским притязаниям в Судетах - С.Д.), однако с
политической точки зрения это было невозможно из-за опасности конфликта с более
сильной Германией в условиях международной изоляции". Одновременно польский
историк считает, что в сложившейся осенью 1938 г. международной ситуации наилуч¬
шим выходом было бы воздержаться от какой-либо античехословацкой акции7.
Анализ неблагоприятно складывавшейся ситуации склонял Варшаву к попыткам
улучшить отношения с Советским Союзом. Польский историк В. Матерски считает,
что этот проект вписывался в реализуемую Ю. Беком "политику равновесия" и
должен был явиться своего рода ответом Германии на аншлюс Австрии и на распад
польско-французского союза8. Международное положение СССР также не пред¬
ставлялось достаточно выгодным, и в этом в Варшаве усматривали известный шанс
для себя9.
В историографии проблемы имеются, однако, известные различия в их интерпре¬
тации. Некоторые авторы утверждают, что именно политика Англии и Франции
привела к угрожающей для Кремля изоляции СССР на международной арене, а
средством для того, чтобы уменьшить нарастающую опасность конфликта с Герма¬
нией, были начатые Сталиным переговоры с Гитлером10. Другие видят проблему
несколько иначе и утверждают, что после Мюнхена Кремль добровольно "оказался в
изоляции"11.
Следует обратить внимание на тот факт, что если даже мы согласимся с тем, что
после Мюнхена Советский Союз оказался (добровольно или нет) в политической
73
изоляции, последняя продолжалась не слишком долго. К концу ноября 1938 г. Лондон
предложил Москве совместно гарантировать послемюнхенские границы Чехосло¬
вакии. Об оценке Польшей данного проекта свидетельствует, в частности, доклад
X. Кеннарда, направленный 30 ноября О. Сарженту12.
Один из крупнейших знатоков проблемы М. Захариас писал в данной связи:
"Развитие международной ситуации осенью 1938 г. угрожало также интересам Со¬
ветского Союза. Мюнхенский прецедент показал, что и в будущем европейские
проблемы могут разрешаться без участия представителей СССР, углубляя его
международную изоляцию. Официально Москва продолжала придерживаться так на¬
зываемой политики коллективной безопасности. Однако можно допустить, что после
Мюнхена советские руководители стали сосредоточиваться на втором варианте своей
политики, т.е. стремились отыскать modus vivendi в отношениях с Германией"13.
По той же причине что и польская сторона, а именно из-за боязни оказаться в
изоляции, в Кремле хотели воспользоваться возможностью продемонстрировать
улучшение связей с Польшей. Дело дошло до переговоров польского посла в Москве
В. Гжибовского сначала с В.П. Потемкиным (они начались 8 октября 1938 г.), а затем
и с М.М. Литвиновым. В результате 27 и 28 ноября 1938 г. было принято совместное
польско-советское коммюнике14. В нем оба правительства заявляли, что и в даль¬
нейшем основой контактов между Польшей и Советским Союзом останутся прежние
межгосударственные соглашения, в том числе и пакт о ненападении. В коммюнике
сообщалось также о перспективах увеличения торгового оборота, урегулирования
спорных вопросов, а также пограничных конфликтов15.
Сигналы о возможном улучшении польско-советских связей не вызвали энтузиазма
в Берлине. Шаги Варшавы однозначно интерпретировались Германией как завуали¬
рованная форма неприятия германского предложения присоединиться к антико-
минтерновскому пакту. Следует согласиться с историком В. Матерски, который,
оценивая совместное польско-советское коммюнике с точки зрения ухудшающихся
польско-германских отношений, утверждает: "...Само коммюнике, равно как и
реакция прессы, вызванная этим документом под лозунгом сближения Варшавы и
Москвы, частью политических наблюдателей были оценены как антигерманская
демонстрация. В этом смысле польская западная политика, находящаяся под давле¬
нием Globallösung, была дополнительно осложнена. Вопреки замыслам (польского
министерства иностранных дел. - С.Д.) в очередной раз было взято под сомнение
убеждение Берлина, что союз со II Речью Посполитой на антисоветской платформе -
это только вопрос времени"16.
Между тем польско-германские отношения быстро ухудшались. Берлин добивался
включения в состав Рейха Данцига (Гданьска), заселенного немецким большинством,
но одновременно обладавшего прочными историческими и культурными связями с
Польшей. Западная общественность с трудом понимала польский интерес к Данцигу,
ибо этот город не находился в составе Польского государства, а его политический
строй опирался на гарантии Лиги Наций. С точки зрения экономических интересов
II Речи Посполитой присоединение Данцига к Третьему Рейху не имело бы практи¬
чески никакого значения, ибо в результате более ранних немецких действий поляки
были вынуждены построить собственный порт в Гдыне, и в конце 1930-х гг. боль¬
шинство польского товарооборота уже проходило через этот новый порт.
Поначалу в Варшаве надеялись, что новая германская позиция по вопросу о
Данциге, а также требования проведения через польское Поморье экстерриториаль¬
ных дорог до Восточной Пруссии являются лишь предварительным условием для
начала переговоров, вслед за которыми стало бы возможным достижение ком¬
промисса в данной сфере с германской стороной. Польша была согласна на то, что
Лига Наций покинет Свободный Город Данциг, и была готова обсудить с Германией
его будущий статус в рамках двустороннего договора. По вопросу об "экстер¬
риториальной автостраде" Варшава также была открыта для диалога с Гитлером, о
чем свидетельствуют предложения министра Бека от 25 марта 1939 г.17. Однако до
74
таких переговоров дело не дошло, ибо основным притязанием Гитлера были не
территориальные вопросы, а подчинение Польши задачам германской политики в
Европе путем включения ее в антисоветскую коалицию. Поляки противились реа¬
лизации этих германских устремлений, ибо Польша могла превратиться в германс¬
кого вассала. Берлин, со своей стороны, поначалу стрался не оказывать усилен¬
ного давления на Польшу. Это, вероятно, вытекало из установки на то, чтобы
не преувеличивать на данном этапе последствий будущего германо-советского
сближения.
По оценкам современной польской историографии, германское требование,
направленное на более тесную "привязку" Польши к планам Гитлера в Европе, было
основным содержанием германского давления на Польшу. Гитлер, не имея гарантий
от западных держав, что его руки окажутся развязанными на востоке, вел дело к
конфронтации с Францией, которую оценивал как слабого противника18. Польша в
планах Берлина должна была "до выяснения ситуации на Западе играть роль
форпоста против Советского Союза, защищавшего Берлин от советской интервенции
на время планировавшегося конфликта с Западом"19. Этот сценарий, невзирая на
обстоятельства, не мог быть принят еще и потому, что на улице Вербной в Варшаве
(там размещалось Министерство иностранных дел Польши) не верили, что в
возможной европейской войне Германия могла бы достичь успеха. Польский министр
иностранных дел Ю. Бек уже в 1938 г. категорически утверждал, что "в случае
настоящей европейской войны с Германией, мы (Польша. - С.Д.) не можем быть на
стороне Германии даже косвенно"20.
В сложившейся ситуации, удачно разглядев, что территориальные германские
притязания являются лишь поводом, представители высших польских властей
приняли в начале января 1939 г. решение отклонить эти притязания, считая, что
неустойчивое поведение Польши неизбежно привело бы "к скатыванию по наклонной
плоскости", а в завершение - к потере независимости и превращению в вассала
Германии. Из-за этого польская дипломатия должна была занять твердую позицию в
ответ на нажим Берлина "при сохранении спокойствия и определении четких границ в
каждом отдельном вопросе, границ между провокацией и нашим non possumus
(категорическим отказом. - лат.)"2]. Здесь следует подчеркнуть, что эта линия
польской внешней политики должна была реализовываться, даже если это привело
бы к войне с Германией в условиях полной изоляции Польши на международной
арене. Иными словами, "польские власти не ставили эту политику в зависимость от
того, выступают ли Франция и Великобритания на стороне Польши в начинающемся
конфликте с Германией"22.
После принятия высшим польским государственным руководством решения об
отклонении германских притязаний задачей польской дипломатии было "затянуть
время". Ухудшение отношений с Берлином проходило в исключительно невыгодной
для Варшавы международной ситуации, поэтому в интересах польской дипломатии
было, с одной стороны, сохранять сведения о кризисе в отношениях с Германией в
строжайшей тайне. Не случайно посол Польши в Париже Ю. Лукашевич 12 декабря
1938 г., отвечая на вопрос французского министра иностранных дел Г.Е. Бонне о
состоянии польско-германских связей, констатировал: "...B отношениях с Германией
мы не заметили перемен"23. С другой стороны, не следовало лишать Германию иллю¬
зий относительно превращения Польши в своего вассала без применения военной
силы. Берлину также было нежелательно разглашение содержания переговоров меж¬
ду Польшей и Германией, начало которым было положено беседой Риббентропа с
Липским 24 октября 1938 г. Например, во время декабрьского визита Риббентропа в
Париж в разговорах с министром Бонне не затрагивались вопросы, касавшиеся ухуд¬
шения отношений с Польшей24.
Как свидетельствуют факты, в Москве не представляли, в каком трудном положе¬
нии находились в то время поляки и насколько сильно были охлаждены польско-
германские контакты. С 1938 г. в германском посольстве в Варшаве действовал Ру¬
75
дольф фон Шелиа. Он входил в агентурную сеть, которой руководил вроцлавский
адвокат Рудольф Херрнштадт, являвшийся членом строго законспирированной
организации "Красная капелла". С их помощью советская разведка получала в 1939 г.
данные о состоянии польско-германских отношений25. Однако советская агентура,
судя по всему, не знала масштабов кризиса в этих отношениях вплоть до их разрыва в
начале апреля 1939 г. Ведь еще в конце февраля 1939 г. в Москве были разработаны
планы военных действий на случай совместной польско-германской военной акции
против Советского Союза26.
Таким образом, необходимо признать, что тактика, разработанная на улице Верб¬
ной в Варшаве, полностью оправдывала себя вплоть до марта 1939 г. Например,
бывший военный атташе американского посольства в Варшаве В.Х. Кольберы вспо¬
минал, что слухи о германских притязаниях к Польше - аннексии Гданьска, "экстерри¬
ториальной автостраде" и присоединении Варшавы к антикоминтерновскому пакту - с
середины 1939 г. начали циркулировать среди дипломатов, работавших в столице
Польши27.
Ликвидация Чехословакии имела целью увеличить давление на Варшаву для
принуждения последней к вступлению в антикоминтерновский пакт. В начале марта
1939 г. Гитлер наверняка не планировал еще войну с Польшей. В противном случае
захват Праги следовало бы оценивать как величайшую ошибку в политической
карьере фюрера, ибо он привел к изменению политики западных держав в отношении
Берлина. Это, в свою очередь, позволяло Варшаве выйти из политической и военной
изоляции: локализация конфликта между Германией и Польшей становилась невоз¬
можной. Иными словами, если цель Гитлера состояла лишь в подчинении себе
Польши военной силой, то перед 12 марта 1939 г. он мог это сделать относительно
быстро и в условиях локальной европейской войны, после чего его уже ожидала
война мировая. Бывший польский дипломат, начальник юридического отдела
польского МИДа Владислав Кульски в своих воспоминаниях писал: "...Если бы Гитлер
в марте 1939 г. вместо захвата Праги и исконно чешских и словацких земель
потребовал от Польши согласия на инкорпорацию Данцига и Поморья, то он
наверняка мог бы смело атаковать ее, не опасаясь вступления в войну Англии и
Франции, общественное мнение которых считало бы, что исключительно из-за
упорства поляков возникла эта локальная война"28. Занятие Праги и Клайпеды
(Мемеля) Гитлером интерпретируется в последнее время в польской историографии
как шаг, усиливавший давление на Польшу29.
Тем временем 10 марта Сталин на XVIII съезде ВКП(б) выступил с докладом, в
котором дал оценку международного положения Советского Союза. Некоторые поль¬
ские историки считают, что в докладе прозвучали мысли о необходимости оживления
советско-германских отношений30. Я лично не полностью разделяю этот взгляд, хотя
в Кремле уже в начале марта возникла мысль о выгодах, которые мог бы принести
СССР пересмотр отношений с фашистской Германией31. Кроме того, выступление
Сталина 10 марта было свободно от типичных антигерманских выпадов. Наверняка
оно явилось своеобразным "ответом" на январское 1939 г. выступление Гитлера, в
котором отсутствовали антисоветские акценты (последнее обстоятельство не
осталось без внимания посла СССР в Берлине А. Мерекалова32).
Однако следует признать, что содержавшиеся в сталинском выступлении намеки не
сразу были правильно поняты в Берлине. Представляется, что утверждения герман¬
ских политиков о новом импульсе для советско-германских отношений, который
могло вызвать выступление Сталина, были сформулированы уже постфактум и под
влиянием советских внушений, в том числе высказываний Молотова33. Г. Геринг и
Й. фон Риббентроп указывали на значение речи Сталина 10 марта 1939 г. на
Нюрнбергском процессе военных преступников34, но достоверность их заявлений,
сделанных в таких специфических условиях, должна настораживать современных
исследователей, хотя некоторые авторы и считают, что германская сторона поняла
истинное значение выступления Сталина уже 10 мая 1939 г.35
76
Кроме того, - и на это следует обратить особое внимание, - советские дипломаты,
ссылаясь именно на данное выступление Сталина, заявляли в Лондоне, что оно содер¬
жало обещание Советского Союза оказывать "помощь соседям в случае германского
нападения"36.
21 марта Й. фон Риббентроп в беседе с польским послом в Берлине Ю. Липским
настойчиво повторил все немецкие притязания. При этом он подчеркнул, что Гитлер
"все больше удивляется позиции Польши". Риббентроп приглашал Бека в Берлин для
заключения окончательного соглашения37. Польша должна была однозначно отве¬
тить, "друг она или враг". Третьего выхода Берлин уже не видел38.
Таким образом, Польша должна была либо целиком принять германские условия,
либо отказаться от них, а возможность каких-либо переговоров уже отсутствовала.
26 марта Липски привез из Варшавы ответ на германские предложения. Поляки
отклонили требования Берлина, хотя допускали возможность предоставления извест¬
ных концессий, но только и исключительно "в границах польской суверенности"39.
Это де-факто означало разрыв отношений, что было предрешено обеими сторонами,
и casus belli (повод к войне) в вопросе о Данциге40.
В конце марта 1939 г. международную обстановку в значительной степени
изменили британские гарантии Польше. Они действительно укрепляли положение
Варшавы, но современная польская историография отрицает, что их результатом
явилось укрепление польских позиций и негативная реакция на германские притя¬
зания41. Не принимается сегодня и тезис о том, что конечная цель британских га¬
рантий состояла в том, чтобы повернуть агрессию Гитлера на восток. Известный
польский историк, ныне живущая в Соединенных Штатах, Анна Ченчала в своих
многочисленных работах весьма убедительно показывает, что британские гарантии
Польше были продолжением той политики, главной задачей которой являлось
предотвращение очередной агрессии Гитлера, "устрашение его перспективой
войны на два фронта" и недопущение достижения германской гегемонии в Европе42.
В литературе высказано мнение, что британские гарантии для Польши были
"результатом своего рода недоразумения, возникшего из-за незнания деталей поли¬
тики Бека. Они были оглашены с целью спровоцировать неуступчивость Польши, т.е.
позицию, которую Польша и так бы заняла независимо от точки зрения Велико¬
британии"43.
Поляки трактовали британские гарантии Варшаве, находившейся под давлением
германского ультиматума, как необычайно позитивные. В интерпретации польского
МИДа это должно было быть либо "последним успешным превентивным средством",
либо "решительным прогрессом для обеспечения нашему государству мощного
альянса на случай, если Германия не захочет отказаться от агрессивных намерений по
отношению к нам"44.
Между тем в Лондоне появился проект подключения Советского Союза к акции
"устрашения Гитлера". Речь идет о предложении британского руководства, чтобы
Англия, Франция, Советский Союз и Польша провозгласили совместную декларацию,
обязывавшую эти государства осуществлять взаимные консультации в случае угрозы
миру в Европе. Советский Союз формально приветствовал идею декларации, но хотел
бы распространить ее на балтийские, скандинавские и балканские страны, что
лишило бы смысла весь проект45. Кремль, в свою очередь, предложил созвать
международную конференцию с участием наиболее "потенциально заинтересованных
государств" - Великобритании, Франции, Румынии, Польши и Турции46. Это пред¬
ложение не вызвало энтузиазма в Варшаве. "Польские руководители вполне
допускали, - подчеркивают М. Камински и М. Захариас, - что в случае угрозы стране
консультации не могут быть достаточно перспективным и действенным средством
обороны". Поскольку на Даунинг Стрит перспектива сотрудничества с Советским
Союзом также не была встречена с большой радостью, там было решено сосре¬
доточиться на гарантиях Польше47. Как вспоминал Ю. Бек, "пристальное наблюдение
за Советской Россией создавало впечатление, что это государство в принципе и
77
несмотря на некоторые внешние проявления ни в малейшей степени не отказалось от
своего негативного априори отношения к так называемому буржуазному миру"48.
В Москве в начале апреля 1939 г. уже вполне адекватно оценивали ситуацию.
Советский агент Рудольф фон Шелиа мог знать об отклонении Варшавой
германского "ультиматума". Таким образом, в Кремле наверняка отдавали себе отчет
в неизбежности поворота в польско-германских отношениях. Известны были также
британские гарантии Польше. Более того, возможно, советское руководство знало о
том, что в Лондоне их трактовали лишь как "демонстрацию", и англичане не
собирались предпринимать никаких военных шагов для реализации данных Польше
обязательств. Информировал ли об этом Москву К. Филби или кто иной, не имеет
большого значения. Наверняка советские агенты имели доступ к самой секретной
информации, касающейся политики британского правительства49. В Кремле тща¬
тельно анализировали ситуацию, начавшую принимать столь выгодный для Москвы
оборот.
21 апреля И.В. Сталин в присутствии В.М. Молотова, А.И. Микояна, Л.М. Кага¬
новича и К.Е. Ворошилова принял в своем кабинете в Кремле одновременно
М.М. Литвинова, В.П. Потемкина, И.М. Майского, а также вызванного из Берлина
посла А.Ф. Мерекалова. Видимо, в этот день, между 13.15 и 16.50 Политбюро приняло
решение об интенсификации переговоров с Германией и об осуществлении поворота
в советской внешней политике. Может быть, именно в ходе этого совещания
Литвинова попросили подать заявление с просьбой об отставке. Следующий его визит
в кабинет Сталина состоялся только 3 мая, т.е. в день, когда "Политбюро удов¬
летворило просьбу Литвинова об отставке и освободило его от обязанностей Комис¬
сара Иностранных Дел"50.
В ходе совещания 21 апреля 1939 г. Мерекалов, оценивая тогдашнюю позицию
Гитлера и его цели во внешней политике, выразил уверенность, что фюрер будет
стремиться к агрессии против Советского Союза через 2-3 года и поэтому следовало
бы отвергнуть германские "авансы". Для Сталина, убежденного в необходимости
заключения соглашения с Гитлером, взгляды, высказанные Мерекаловым, наверняка
дисквалифицировали его как советского представителя в Берлине. Не удивительно,
что в Берлин он уже не вернулся51.
С точки зрения Кремля, британские "гарантии", данные Польше и Румынии, имели
серьезные последствия. Они действительно защищали от гитлеровской агрессии и
Советский Союз. Можно даже сказать, что Сталин как бы получал серьезный
"страховой полис", более значительный, чем предложения западных держав Польше,
ибо Гитлер не имел никакой реальной возможности атаковать СССР, не нанеся
предварительно поражения Польше и ее западным союзникам. А это означало, как
могло показаться, по меньшей мере военную кампанию на несколько лет. Такая
ситуация только усиливала роль Москвы в европейской политике и повышала цену
возможного сотрудничества с ней52.
Беспокойство Кремля могла вызвать лишь гипотетическая возможность преодо¬
ления "польского кризиса" путем международной конференции типа Мюнхенской, т.е.
без участия СССР. Уже в апреле 1939 г. в Лондоне строились планы урегулирования
польско-германского конфликта с помощью мирных переговоров. Вероятно, 20 мая
дело дошло до согласования совместной позиции Парижа и Лондона в вопросе о
возможности мирного решения за счет Польши, а также - по Гданьску и Поморью.
Как писал А. Улам, "хотя британское правительство и не могло использовать против
Польши такого давления и угроз, какие оно использовало - впрочем, вместе с
Францией - в 1938 г. против Праги, и не могло также в свете отсутствия доверия к
Гитлеру предлагать проведение новой конференции "а ля Мюнхен", как в 1938 г.,
теперь оно стремилось к компромиссу ценой жертвы и к всесторонним догово¬
ренностям с Германией"53. В историографии бытует и иная точка зрения, согласно
которой желательные последствия для советской внешней политики несли лишь
высказанные Гитлером 28 апреля 1939 г. декларации о неприменении силы54.“
78
Только один фюрер не мог быть заинтересован в мирном решении польской
проблемы, ибо он прежде всего стремился к полному подчинению себе Польши, чего
ему было бы трудно достичь на переговорах с западными державами. Требования по
вопросам Данцига и "коридора" имели для него лишь пропагандистское значение.
Российский историк В. Сиполс пишет, что польская сторона еще в конце мая
1939 г. была склонна пойти на компромисс с Германией55. Трудно отделаться от мыс¬
ли, что это какое-то недоразумение. Можно с полной уверенностью говорить, что
поляки хотели избежать конфликта с Германией, но границей их возможных уступок
была нерушимость польского суверенитета. Какой-либо компромисс был бы возмо¬
жен только в случае принятия во внимание этого условия, но в такой ситуации
немецкие притязания утрачивали свой смысл. Позиция польского правительства была
ясной. Во-первых, категорически исключалась возможность присоединения Польши к
антикоминтерновскому пакту и совместного с Германией выступления против Со¬
ветского Союза. Во-вторых, Гитлер уже в марте-апреле 1939 г. решился на под¬
чинение Польши германской политике путем вооруженной конфронтации, и ни
польские уступки, ни предложения организовать второй Мюнхен не могли заставить
его свернуть с избранного пути.
В Польше не заметили потенциального влияния этих изменений в международном
положении на позицию Москвы. Прежде всего потому, что положение советской
стороны оценивалось как очень тяжелое: она действительно была лишена какого-
либо поля для маневра. Перспективу нормализации советско-германских связей
считали нереальной в свете враждебности Гитлера к России, тем более к России
коммунистической56. Кроме того, Берлин целенаправленно стремился к созданию
антисоветского блока с участием Польши и в ультимативном тоне требовал от
Варшавы присоединения к такому проекту. Это должно было убедить польских
руководителей в твердости антисоветской установки Гитлера.
В Варшаве также знали, что "Чемберлен и Галифакс относились к Советам с
особым недоверием и как к партнеру в международном масшатбе", и как к важному
фактору "оказания внутриполитического давления по вопросам, решаемым англий¬
ским правительством". Эта позиция позднее была практически идентична польским
оценкам советской внешней политики. Во время пребывания Ю. Бека в Лондоне в
марте 1939 г. в разговоре с Чемберленом польский министр представил следующую
позицию: "Мы, поляки, не доверяем ни России, ни целям ее политики. На основе
опыта мы видим два империализма: "царский" и коммунистический. На практике,
если речь идет о наших делах, обе разновидности представляют собой практически
одно и то же. Кроме того, я понимаю, что в свете германской угрозы нет никакого
резона отворачиваться от России, а лучше обеспечить ей по меньшей мере
нейтральную позицию. Не верим мы и в советское выступление à fond (полностью. -
фр.) на нашей стороне и на стороне союзников. Мы хотели бы, чтобы эта ситуация не
создавала враждебности... На практике мы были бы довольны, если бы наши
западные союзники дошли до такого соглашения с Советами, которое позволяло нам
в случае войны с Германией иметь выгоду от транзита военных материалов западных
союзников через Советы к нам, а также от поставок сырья и материалов, не¬
обходимых нам для ведения войны»57. С точки зрения Варшавы, единственным
потенциальным партнером Кремля оставался Париж, упорно склонявшийся к со¬
ветской концепции поддержания европейского равновесия зачастую в ущерб
интересам и безопасности Польши. Ю. Бек писал: "... В течение всей моей поли¬
тической деятельности в сфере иностранных дел, т.е. практически в течение 20 лет я
глубоко убедился, что основным фактором, отделяющим нашу политику от
французской, никогда не были германские дела, а всегда были дела российские"58. Но
французская политика, по крайней мере с середины 1930-х гг., утратила свои
оригинальные черты и все чаще являлась копией позиции Лондона. Разумеется, в
свете немецкой угрозы Польша не считала разумным подчеркивать свое негативное
отношение к восточному соседу. Польша не противилась также предпринятым летом
79
1939 г. попыткам заключения военно-политического соглашения между Велико¬
британией, Францией и Советским Союзом, отмечая только, что мни один договор,
заключенный нашими западными союзниками без нашего участия, не может налагать
на Польшу никаких новых обязанностей”59. В Варшаве предполагали, что в случае
немецкой агрессии союзникам удастся "выторговать” в Москве возможность транзита
через советскую территорию материалов и сырья. В худшем случае Советский Союз
должен был, по мнению польского руководства, сохранить нейтралитет.
Следует отметить, что с учетом подобной оценки перспектив развития советско-
германских отношений, приведенный анализ оказался абсолютно правильным. В
интересах СССР была продолжительная и разрушающая капиталистические го¬
сударства война в Европе, не вступать в которую следовало настолько долго,
насколько это представлялось возможным для усиления советского военно-хо¬
зяйственного потенциала. Даже если бы Москва решилась заключить какое-либо
соглашение с западными государствами, то трудно было ожидать непосредственно
советского военного участия. Более того, боеспособность Красной армии как
потенциального военного союзника была сомнительной (речь здесь не идет о
набивших оскомину утверждениях о деструктивном влиянии сталинских чисток на
боеготовность советских войск60, а имеется в виду очевидный в свете доступных
сегодня архивных материалов вывод, что к началу Второй мировой войны Красная
армия не была "современной”). Это доказывается опытом "освободительного похода
на Польшу” в 1939 г., Зимней войны 1939-1940 гг. против Финляндии и первой фазы
войны с Германией в 1941 г. Из рук вон плохо функционировал мобилизационный
аппарат Красной армии, который не только не приравнивался по эффективности к
мобилизационным системам таких держав как Франция или Германия, но и не мог
сравниваться с соответствующими системами Польши или Финляндии61. Далекими от
современных были также структуры и процедуры управления всех уровней.
В то же время польское правительство подозревало, что после вступления "союз¬
нической” Красной армии на территорию Польши она может захотеть остаться на
этой территории вопреки воле польских властей, исполняя, например, просьбу
какого-нибудь марионеточного "народного движения”. Именно такая тактика была
использована позднее СССР в странах Центральной и Восточной Европы. В ответ на
попытки Франции добиться от Варшавы согласия на ввод частей Красной армии
на территорию Польши в качестве союзника в случае конфликта с Германией Бек
19 августа 1939 г. дал французскому послу в Варшаве Леону Ноэлю следующее
разъяснение: "Это новый раздел Польши, согласие на который мы сами должны
подписать; если мы обречены на раздел, то по крайней мере хотим бороться. У нас
нет никаких гарантий, что русские, вступив на наши восточные земли, действительно
примут участие в войне”62.
Представленную министром Беком точку зрения разделяли и некоторые западные
дипломаты. Еще осенью 1938 г. в связи с кризисом вокруг Чехословакии британский
посол в Варшаве сэр Говард Кеннерд писал: ”... Если бы русские войска... появились
на польской земле, надо было бы начинать новую войну, чтобы их оттуда выгнать,
несмотря на участие Польши и России в антигерманском союзе”63. В 1944-1945 гг.
подобные предвидения оправдались на 100%. Это со всей очевидностью доказывает,
что вопреки утверждениям В. Сиполса, тезисы которого мало отличаются от явно
антипольского выступления В.М. Молотова 31 октября 1939 г.64, опасения польского
правительства были полностью обоснованными и, можно сказать с уверенностью,
дальновидными.
Тем временем советская сторона старалась удержать поляков в уверенности, что
никакой поворот в ее политике относительно Польши невозможен, а в случае конф¬
ликта с Германией поляки могли бы рассчитывать на "благожелательный нейтра¬
литет” и поставки советского сырья. Такое заявление сделал 10 мая в беседе с Беком
заместитель народного комиссара иностранных дел В.П. Потемкин. Целью его визита
в Варшаву был зондаж готовности поляков сопротивляться Гитлеру, в том числе с
80
использованием возможной советской помощи. В своей инструкции, предназначенной
для Потемкина, Молотов предлагал в случае решения поляков положиться на со¬
ветскую помощь прямо заявить, что "СССР может им помочь"65. О доброжела¬
тельном характере политики СССР в отношении Польши заверял в Варшаве и новый
советский посол Н. Шаронов66. Как справедливо заметил польский историк молодого
поколения М. Корнат, "эта декларация имела аналогичную ценность и такие же цели,
как и заверения министра Риббентропа, данные послу Липскому 1 октября
1938 г., что Рейх поддержит Польшу в случае ее конфликта с Советами". И германс¬
кое, и советское заявление, несомненно, были направлены на нарушение польской
политики равновесия67.
Германской альтернативой советской внешней политике, которой не верили в
Варшаве, заинтересовались в Кремле. В историографии продолжается спор о том,
какая из сторон первой проявила инициативу зондажа, касающегося перспектив раз¬
вития советско-германских отношений. Оценки разных источников по этому вопросу
расходятся. Советские документы, рассекреченные и опубликованные в последние
годы, указывают на германскую сторону как на инициатора сближения Советского
Союза и Германии в 1939 г., тогда как известные в течение десятилетий германские
источники отдавали приоритет в этом советской стороне6*. Однако не вызывает
сомнения, что ход событий привел к ситуации, в которой налаживание сотрудничества
было в интересах обеих сторон.
Гитлер, уже приняв решение о вооруженной расправе над Польшей, стремился изо¬
лировать Варшаву на международной арене и тем самым локализовать планируемую
войну. С этой целью германская дипломатия активизировала свои усилия на несколь¬
ких направлениях одновременно.
Во-первых, Берлин оживил отношения с Советским Союзом, который уже не¬
сколько лет сигнализировал о своей готовности к двустороннему сотрудничеству с
Германией в духе договора в Рапалло69. Во-вторых, германское внешнеполитическое
ведомство приняло меры, направленные на ослабление союза западных держав с
Польшей, а в конце концов - на убеждение политиков в Париже и Лондоне, что си¬
туация, в которой оказалось это государство, граничащее как с Германией, так и с
СССР, так трудна, что практически любая помощь Варшаве уже бесполезна.
Стремясь локализовать конфликт с Польшей, Берлин не мог не попробовать ней¬
трализовать Советский Союз. В случае присоединения Москвы даже только на словах
к антигерманскому блоку, создаваемому Лондоном и Парижем, агрессия против са¬
мого крупного соседа Германии на востоке была бы невозможной, и фюрер прекрас¬
но это понимал. Гитлер, если бы ему не удалось нейтрализовать СССР, намеревался
отказаться от планов войны с Польшей и созвать в Мюнхене чрезвычайный съезд
НСДАП под мирными лозунгами70.
В свою очередь, для Кремля возникновение польско-германской войны создавало,
наконец, возможность для усиления роли советского государства на международной
арене. Аналогичным образом оценивала ситуацию и польская дипломатия71. "...В пер¬
спективе, - утверждает польский историк Павел Заремба, - союз с Германией или
даже нейтралитет в условиях конфликта Германии с остальной Европой давал России
преимущества непосредственно в виде разграничения сферы интересов в Восточной
Европе, что на практике означало раздел Польши и занятие балтийских стран с воз¬
можностью территориальных приобретений на Балканах. Эти преимущества созда¬
вали достаточную базу для дальнейшей экспансии в момент, удобный для Советского
Союза. Ключевым звеном здесь было уничтожение Польского государства как
самого сильного фактора мирного сосуществования в этой части Европы. Ликвидация
Польши была также основным притязанием Германии, направленным на завоевание
территории для эксплуатации и на обеспечение своих тылов в борьбе с западными де¬
мократиями"72.
Необходимо, однако, обратить внимание на то, что упоминавшиеся преимущества
могли воплотиться в реальность только в случае невыполнения западными державами
81
союзнических обязательств по отношению к Польше. В противном случае страшный
сон об общеевропейской антисоветской коалиции мог превратиться для советского
руководства в реальность всего предвоенного периода. Другими словами, пакт с Гит¬
лером был для Сталина приемлемым только в случае непринятия Великобританией и
Францией решительных военных акций против Германии, ведущей войну с Польшей.
Я считаю, что если бы в Кремле располагали информацией, что в случае немецкого
нападения на Польшу вмешательство западных союзников на западе неотвратимо,
дело не дошло бы до Пакта Риббентропа-Молотова или по крайней мере до
советской агрессии 17 сентября 1939 г. и до четвертого раздела Польши. Польский
посол в Париже Лукашевич, анализируя ход англо-франко-советских переговоров,
пришел к аналогичному выводу: "Действия Англии и Франции должны были бы
выразиться в немедленном, очень результативном и даже демонстративном про¬
движении вперед сотрудничества с Польшей, Румынией и Турцией, которые убедили
бы Москву, что оборонительный фронт организован независимо от переговоров,
проведенных с советским правительством, и что Польша, Румыния и Турция
рассматривались как первостепенные партнеры Запада. Можно было с уверенностью
предположить, что после соответствующих действий, предпринятых в этом на¬
правлении, тактика советского правительства быстро изменится, ибо последнее
должно было всерьез считаться с не зависящим от его воли усилением трех самых
главных соседей". Изменение тактики означало бы обеспечение Польше, атакованной
Гитлером, советской поддержки в случае выступления на ее стороне Франции и
Англии. Необходимо подчеркнуть, что наблюдения польского посла в Париже были
сделаны, исходя из того, что западные державы, несмотря ни на что, выполнят в
случае необходимости свои обязательства по отношению к Польше73.
Приведенное предположение можно подтвердить тем, что советская разведка и
советская дипломатия обладали самой секретной информацией об основах
европейской политики западных держав. Эти сведения должны были вызывать
подозрения относительно действительных шагов Лондона и Парижа, склонявших
Москву к участию в антигитлеровском союзе. С точки зрения Кремля, мог возникнуть
вопрос: а что если западные "гаранты" Польши захотят выполнять свои обязательства
не силами собственных армий, а силами Красной армии? Многое указывает на то, что
по крайней мере в Париже действительно появлялись проекты такого рода. Французы
упорно стремились к союзническому соглашению с Советским Союзом и даже были
склонны подписать договор, не информируя об этом своего польского союзника.
В результате все вышеназванные обстоятельства привели к тому, что англо-
франко-советские переговоры становились не чем иным, как еще одним элементом,
увеличивающим давление Берлина с целью достижения быстрого соглашения с Со¬
ветским Союзом74. Тем не менее в Берлине серьезно обеспокоились ходом этих пере¬
говоров лишь в июле. Видимо, тогда Гитлер решил немедленно заключить "пакт с
дьяволом", в интересах высшей необходимости отбросив свою точку зрения на боль¬
шевизм75.
В свою очередь доказательством того, что Германия пробовала одновременно ней¬
трализовать англо-французские гарантии Польше, внушая мысль, что вся проблема
будет решена путем нового раздела Речи Посполитой между Третьим Рейхом и СССР,
видимо, может стать недавно найденный М. Корнатом во французских архивах
необычайно интересный документ, датируемый 23 мая 1939 г. Французский премьер-
министр Даладье пересказывал в нем послу Франции в Лондоне Сорбино содержание
выступления Риббентропа, переданного в Париж при посредничестве французского
посольства в Берлине: "Господин Риббентроп не исключает целиком гипотезы, ко¬
торая в настоящее время представляется наиболее впечатляющей. По мнению шефа
германского Министерства иностранных дел, польское государство не имеет устой¬
чивого характера, рано или поздно оно будет ликвидировано и снова окажется раз¬
деленным между Германией и Россией. Замысел такого раздела неизбежно обнару¬
82
живается в концепции Риббентропа о повороте (гарргосЬёшапО в советско-германских
отношениях. Министр иностранных дел Рейха считает, наконец, что такой поворот в
будущем станет необходимым и неизбежным. Он находится в согласии с природой
вещей, также как и в согласии с наиболее основательными традициями Германии.
Ясно, что это надолго устранит польско-германский конфликт или, если говорить
прямо, просто приведет к ликвидации Польши, в соответствии с методом, который
был недавно использован против Чехословакии. Важно, что это позволит (в резуль¬
тате. - С.Д.) победить Британскую империю"76. Кулондр информировал весной и
летом 1939 г. также посла Польши в Берлине Липского о намерении Риббентропа
довести дело до заключения антипольского договора с Советским Союзом.
Как видим, Риббентроп уже в середине мая вовсе не скрывал своего намерения
подписать антипольское и антибританское соглашения с Советским Союзом. Можно
допустить, что такое поведение имело целью сигнализировать политикам западных
держав, что судьба Польши уже предрешена, а союз Третьего Рейха с СССР и лик¬
видация польского государства путем его нового раздела являются уже неизбежными.
Из этого следовал вывод, что любое вмешательство союзников будет запоздалым и,
следовательно, бессмысленным.
Перед современной польской историографией стоит важный вопрос: знало ли
тогдашнее руководство Польши о нарастающей опасности, которую представляло
подписание советско-германского договора? На основании имеющейся информации
становится ясно: до Варшавы доходили сигналы и даже предостережения об обозна¬
чившемся повороте в советско-германских отношениях для проведения совместной
акции, направленной против польского государства.
Очень важную в этом контексте информацию получил польский военный атташе
Антонин Шиманьски. В конце мая он был приглашен, наверняка исключительно в
соответствии с требованиями дипломатического протокола, на прием по случаю дня
рождения О. Ламмерса, шефа рейхсканцелярии Третьего Рейха. В ходе приема Ши-
маньского отозвал в сторону на короткую беседу доверенный сотрудник Геринга ге¬
нерал Боденшатц. Содержание разговора произвело на польского дипломата такое
впечатление, что спустя много лет он весьма детально рассказал о нем в своих
мемуарах, опубликованных в Лондоне в 1958 г. Особое внимание Шиманьского при¬
влекли следующие слова генерала: "Я прошу Вас внимательно меня выслушать.
Понимаете, если Гитлер убедится, что Германия может окружить Польшу с востока,
то он не остановится перед тем, чтобы объединиться с самим дьяволом. И мы не
сомневаемся, кто является этим дьяволом. Несмотря на мое молчание - писал Ши¬
маньски, - собеседник повторил раз, два и три об угрозе берлинско-московского
союза"77.
Польский дипломат посчитал переданную ему генералом Боденшатцем информа¬
цию правдивой, ибо тот и прежде многократно сообщал ему о планировавшихся ак¬
циях Гитлера в Австрии и дважды о намечавшихся германских шагах в отношении
Чехословакии (в сентябре 1938 г. и в марте 1939 г.). Шиманьски незамедлительно
передал содержание разговора с Боденшатцем в Варшаву, где предостережение из
Берлина было воспринято как сигнал чрезвычайной важности. Шиманьского тут же
отозвали в Польшу для детальных разъяснений. Ход разговоров с германским ге¬
нералом был еще раз доложен маршалу Э. Рыдз-Смиглы и начальнику Главного
штаба В. Стахевичу. Одновременно МИД отдал распоряжение другим польским дип¬
ломатическим представительствам собирать всю подобную информацию и
немедленно рапортовать об этом в Варшаву78.
Подполковник Юзеф Энглихт, бывший заместитель начальника отдела II польс¬
кого Главного штаба (разведка), отвечавший в 1939 г. за направление "Россия", в
своем отчете для специальной комиссии польского правительства в эмиграции по
вопросам установления причин поражения Польши в сентябре 1939 г., опублико¬
ванном недавно, утверждал, что доклад Шиманьского о беседе с Боденшатцем был
единственным сигналом о возможном советско-германском сближении, которым
83
располагала польская разведка. Энглихт пишет: "Признаю, что возможности
советско-германского сближения я не предвидел. Но не только я и не только мы.
Точно так же были удивлены англичане и французы, не говоря уже о представителях
других государств... В качестве уточнения должен сообщить, что во II отделе я
слышал от двух человек мнение, что советско-германское сближение не исключается.
Это были полковник Смоленьски - шеф отдела II и капитан Незбжицки -
руководитель разведки на Россию. Однако у них не было в необходимой степени
аргументов, кроме личного предчувствия
Достоверность этого доклада, к сожалению, сомнительна. Энглихт до войны был
ответственным за анализ получаемой информации, касающейся России. Целью его
рапорта вышеупомянутой комиссии было парировать претензии к функциони¬
рованию подчиненных ему подразделений разведки. Похоже, что он стремился пре¬
уменьшить свою роль в анализе разведывательных данных, перекладывая ответст¬
венность на польское Министерство иностранных дел. Несколько раз в своих
признаниях он расходился с правдой.
Между тем в июне свидетельства, сходные с теми, что сообщил А. Шиманьски,
получил от австрийского генерала Э. Глайзе-Хорстенау бывший польский посол в
Вене Я. Гавроньски. Генерал сообщал, что, согласно достоверным источникам, в бу¬
дущей войне с Польшей германские войска остановятся на линии Буга, а восточную
часть Польши займет Красная армия80. Сведения об оформлявшемся сближении Бер¬
лина и Москвы раздобыли и другие польские дипломаты, работавшие в учреждениях
на территории Германии. С. Кара, генеральный консул в Берлине, 11 июля 1939 г.
рапортовал в Варшаву, что серьезный источник доносил ему уже повторно о пла¬
нируемом в течение ближайших двух недель заключении советско-германского дого¬
вора. Судя по этой информации, данный договор должен удивить мир, будучи под¬
писанным в ущерб интересам Польши81. Примерно в это же время польский консул в
Лейпциге Ф. Хичевски получил очень похожие данные, прямо говорившие о плани¬
руемом разделе Польши. Поскольку Хичевски считался в польском МИДе человеком
всегда хорошо осведомленным, его доклад вызвал серьезное беспокойство министра
Бека82.
Из Москвы также приходили тревожные сигналы. В июле 1939 г. польский
военный атташе Бжешчиньски был предупрежден знакомым военным атташе о
том, что в Берлин выехала советская промышленная делегация из четырех че¬
ловек. "Однако после изучения фотографий этих людей в атташе Республики
Польши оказалось, что это не промышленники, а военные высших рангов, авиа¬
ционные специалисты, специалисты военной и танковой промышленности". Ранее
Бжешчиньски получил от своего американского коллеги, тоже военного атташе,
предостережение о нарастающей военной угрозе Польше со стороны Германии.
Возможно, это была попытка передать польской стороне сведения, которые аме¬
риканцы раздобыли при посредничестве секретаря германского посольства X. фон
Херварта. Все упомянутые сигналы были незамедлительно переданы в Варшаву, куда
сам Бжешчиньски, принимая во внимание важность пересылаемых данных, и был
срочно отозван83.
Помимо польских дипломатических представительств в Германии и в Москве, дан¬
ные о надвигающемся советско-германском сближении пришли также от послов
Польши в Ковно (Ф. Харвата) и в Будапеште (Л. Орловского)84. Кроме того, Варшаву
предупреждали японцы и итальянцы85.
Доходившие до Варшавы сигналы о взаимном сближении Берлина и Москвы ин¬
терпретировались там как "контролируемые утечки" и попытки оказать давление.
5 мая 1939 г. заместитель министра иностранных дел Польши разослал в польские
посольства следующие инструкции: "Для сведения господина посла сообщаю: Чиано в
разговоре с министром иностранных дел Югославии о польско-германской напряжен¬
ности отметил: Польша должна знать, что наши отношения (Рим и Берлин) с СССР в
действительности иные, чем это может казаться". Предположения о возможности
84
соглашения государств оси с Советами высказывались и другими германскими источ¬
никами.
Возможности поворота к концепции Рапалло могла угрожать и советская сторона.
"Намеки тех и других мы оцениваем как шантаж, - подчеркивалось в названном
документе. - В качестве главной опасности для Советов нам и дальше представляется
Германия и тоталитарная идеология как инструмент германского империализма в
Центральной и Восточной Европе. В случае вооруженного европейского конфликта
Советы желали бы избежать ситуации вовлечения в него сразу и непосредственно
всеми своими силами, и они хотят сохранить максимум неиспользованных сил для
критического момента войны..."86
В августе 1939 г. польская дипломатия также получила данные, позволяющие вы¬
работать свой взгляд на предмет переговоров Риббентропа в Москве. Уже 22 августа
польский посол в Лондоне сообщал в Варшаву: "Из неофициального, но весьма серь¬
езного источника я получаю следующее освещение германско-советского пакта о
ненападении: 1) соглашение достигнуто при действенном участии итальянской дипло¬
матии; 2) его основой является взаимное обязательство невмешательства во внут¬
ренние дела друг друга, в частности Германия не будет вмешиваться в украинские
дела; 3) Латвия, Эстония и Финляндия входят в сферу советских интересов; 4) Гер¬
мания оставляет Болгарию турецкому влиянию (не будет заинтересовывать ее ре¬
визионистской тенденцией?); 5) прежний антикоминтерновский пакт с этого момента
утрачивает антисоветскую остроту. Получили: Берлин, Париж, Рим"87.
По каналам разведки в Варшаву тоже приходили сигналы, свидетельствующие об
антипольском сотрудничестве Гитлера и Сталина. Ценные сведения поступали, в
частности, из разведотдела "Лекомт" (Париж). 22 августа в 15.00 в Варшаву пришло
сообщение (отправленное в 12.50): "Друзья удивлены германо-советским пактом, де¬
талями они пока не располагают. Заметно беспокойство, не отойдет ли Польша от
своих прежних позиций".
В этом же коммюнике также сообщалось: "Источник, видимо, дружественный, пе¬
редает, что решающие шаги со стороны Германии будут сделаны в конце месяца.
Какими они будут, я доложу после их изучения". Депешу подписал шеф отделения
"Лекомт" поручик Михаил Балиньски (из группы "Восток"). А. Пеплоньски спра¬
ведливо подчеркивал, что информацию о новой фазе советско-германских перего¬
воров это отделение получило исключитедьно быстро: как только Молотов передал
через посла Шуленбурга приглашение Риббентропу на переговоры в Москве
(21 августа в 17.00)88.
Два дня спустя "Лекомтом" было послано дополнение следующего содержания (на
французском документе дата 21.08.39): "1) Источник, вероятно, надежный: Начало
военной акции против Польши - 16-28.08.39. К 04.09.39. предусматривается достиг¬
нуть прежней германско-российской границы. С момента оккупации прежних провин¬
ций - начало переговоров с Муссолини"89.
Как следует из приведенных данных, вопреки докладам некоторых участников со¬
бытий, польская дипломатия знала о нарастающей угрозе антипольского советско-
германского сотрудничества. В Варшаве также понимали, что опасность со стороны
Германии увеличивается, а также имели представление о некоторых негативных по¬
следствиях Пакта Риббентропа-Молотова. Это подтверждается фактом начала поль¬
скими властями 23 августа 1939 г. тайной мобилизации, ибо считалось, что под¬
писанный в Москве договор может ускорить германскую агрессию. Однако и в даль¬
нейшем не учитывалась возможность советского выступления против Польши.
Убаюкивающие оценки Пакта Риббентропа-Молотова присылал в Варшаву поль¬
ский посол в Москве Вацлав Гжибовски. Еще 29 августа он решительно утверждал,
что новый советско-германский договор никоим образом не изменяет положение
Польши. Компетентность Гжибовского критически оценивает Хенрик Батовски:
"...Человек этот, - пишет о Гжибовском польский историк, - вообще неудачно ана¬
лизировал тамошнюю ситуацию, впрочем, исключительно трудную для понимания в
85
атмосфере громких политических процессов и сталинского террора. Его рапорты, хо¬
рошо принимавшиеся в польском МИДе, не могли дать оснований для пробуждения
настороженности относительно возможной угрозы для Польши со стороны СССР"90.
Позднее возникли вопросы: почему упомянутые предостережения не повлияли на
изменение польской позиции, почему они были проигнорированы? Почему, несмотря
на полное отсутствие доверия к советской внешней политике, считалось, что Кремль
будет придерживаться обязательств, вытекающих из договора о ненападении?
По мнению польских историков, здесь имеется ряд обстоятельств. Во-первых, в
Варшаве считали, что Гитлер, сделав выводы из опыта 1914-1918 гг., не решится на
развязывание очередной мировой войны. Еще в августе 1939 г. Ю. Бек говорил
шведскому дипломату С. Графстому: "Может быть, я не прав, но мне кажется, что
Гитлер не является каким-то Наполеоном или Бисмарком, готовым развязать войну
во имя территориальных приобретений без гарантий на успех... Возможно, он
решился на войну, но более правдоподобно, что он продолжает колебаться, что
приводит к выигрышу Польши во времени. Это - верх того, о чем можно мечтать"91.
О непоколебимом польском убеждении в наличии идеологических различий между
гитлеризмом и большевизмом я уже упоминал. В этом случае нельзя говорить о
какой-либо особенной наивности польских правящих кругов. Напротив, большинство
европейских политиков разделяли подобную точку зрения.
Сам Гитлер по меньшей мере до марта 1939 г. не планировал развязывания ни¬
какой войны. Сталин же в соответствии с ленинской доктриной, предусматривавшей,
что в случае конфликта между западными державами будет существовать возмож¬
ность коммунистической экспансии, был заинтересован в развязывании мировой
войны92.
Между тем допускалось, что Гитлер захочет использовать все доступные ему
средства политического, психологического и пропагандистского давления на Польшу,
чтобы склонить ее к капитуляции. Поскольку до сих пор не удалось объяснить мо¬
тивы, которыми руководствовался, например, генерал Боденшатц, нельзя исключить,
что подлинный смысл его удивительного, надо признать, умения сохранять тайну,
соответствовал этому предвидению. Тем более что Риббентроп в разговоре с послом
Липским 21 марта 1939 г., стремясь добиться от польского правительства принятия
своей точки зрения и аргументации в интересах выполнения Польшей требований
Гитлера, сослался на существовавшие в прошлом германские концепции антипольско-
го соглашения с Советским Союзом, отвергнутые только из-за дружественной по
отношению к Польше политики Гитлера. Кроме прочего, Риббентроп заявил:
"...Благодаря политике канцлера Гитлера, план генерала Шлейхера, касающийся гер¬
мано-советского сотрудничества, был отвергнут. Этот план, который привел бы к
уничтожению польского государства, был дезавуирован".
С какой целью Риббентроп сослался именно на этот аргумент? Я убежден, что с
помощью этой завуалированной акции, очень напоминающей шантаж, германский
министр иностранных дел намеревался усилить давление на польскую сторону.
Возможно и другое: данная инсинуация должна была склонить поляков принять во
внимание тот факт, что разочарованный результатами своей прежней "пропольской"
политики Гитлер может вернуться к концепции Шляйхера, а это неизбежно привело
бы к уничтожению Польского государства. С другой стороны, шеф германской
дипломатии подчеркнул, что "Германия никогда не будет сотрудничать с Советами, а
польско-советское соглашение неуклонно привело бы к большевизму в Польше...
Поляки не могут сделать иного выбора, чем принять предлагаемое им Берлином
соглашение, которое... должно было бы действительно иметь явную антисоветскую
направленность"93.
В этом контексте необычайно интересным является донесение посла Липского, ко¬
торый, описывая положение Польши непосредственно перед германской агрессией,
утверждал, что в период ухудшения германской политики в отношении Польши Гер¬
мания предпримет попытку оживления своих отношений с Советским Союзом с
86
опорой на прецедент соглашения в Рапалло. Кроме прочего, Липски докладывал:
"Летом 1939 г. мне говорил Кулондр, что готовится подписание германо-советского
соглашения, поэтому необходимо постараться ускорить франко-англо-советские пере¬
говоры в Москве. Кулондр напоминал мне и ранее о том, что имеются возможности
для советско-германских переговоров. Следует, однако, добавить, что Германия
сознательно распускала множество противоречивых и сенсационных слухов, среди ко¬
торых трудно было выловить что-либо достоверное. Тем не менее я по обязанности
передавал все эти слухи в Варшаву. Подписание российско-германского пакта от
22 августа 1939 г. (Sic!) было неожиданностью для всех, и даже для руководившего
такой блестящей разведкой Кулондра. Как я уже упоминал, задолго до подписания
пакта советско-германское соглашение рассматривалось как факт если не правдо¬
подобный, то, во всяком случае, возможный, что следовало не только из слухов, но и
явствовало из известных конкретных фактов"94.
В свете этого доклада не может дальше поддерживаться взгляд, которого придер¬
живается, среди прочих, Нестор польской историографии, известный знаток междуна¬
родной политики того периода X. Батовски. Он, в частности, утверждал, что "о прово¬
дившихся в строжайшей тайне предварительных германо-советских переговорах в
мае, июне и июле польская дипломатия почему-то не сумела узнать". Фактически "по¬
сол в Берлине Липски, издавна имевший там очень широкие возможности и контакты,
был уже с весны в значительной мере лишен этого". Но он получал, как видно, и поз¬
же ценную информацию, касающуюся предполагаемых направлений развития гер¬
манской внешней политики95.
Посол Липски не сомневался, что Пакт Риббентропа-Молотова был направлен
против Польши и значительно ухудшал ее международное положение. Во-первых, оба
прежних антагониста договорились на антипольской основе; во-вторых, Липски
опасался, что в будущем западные союзники Польши будут пробовать избежать в
случае германской агрессии против Польши выполнения возложенных на них
обязательств96.
Еще раз следует подчеркнуть, что точка зрения, сводящаяся к обвинению польских
руководителей в легкомыслии или в игнорировании появлявшихся в 1939 г. то тут, то
там слухов об опасности четвертого раздела Польши, несправедлива.
С одной стороны, в географических и исторических условиях, осложнявших польс¬
кую государственность в межвоенный период, угроза советско-германского сотрудни¬
чества и очередного раздела страны находила повсеместное понимание не только сре¬
ди правящих элит, но и у всего польского общества. С другой стороны, возможные
последствия опасного для Польши сотрудничества двух ее мощных соседей были
также хорошо известны в европейских дипломатических кругах.
Тезисы, сходные с теми, что представлены в известной беседе 4 октября 1938 г. с
послом Р. Кулондром, В. Потемкин выдвигал еще в феврале 1938 г. в беседе с бол¬
гарским послом. Советский дипломат мог в этом случае сказать, что Германия в удоб¬
ный для себя момент обратится к СССР с предложением о сотрудничестве, и тогда,
вопреки надеждам Ю. Бека, наступит "четвертый раздел Польши". Поскольку эту
точку зрения Потемкин повторил в октябре 1938 г. в беседе с венгерским дипломатом,
возникает вопрос: кто был настоящим адресатом этих выступлений? Исходя из су¬
ществовавших в те времена нормальных отношений Варшавы с Софией и Буда¬
пештом, слова Потемкина могли быть адресованы Юзефу Беку97.
Поскольку названные реляции находятся в отчетах обоих послов своим минис¬
терствам, Томашевски в 1989 г. предложил начать поиск в Софии и Будапеште, чтобы
выяснить, был ли проинформирован кто-либо об этих значимых выказываниях По¬
темкина. Пока еще польские историки таких исследований не проводили.
Польская дипломатия со времен Рапалло сталкивалась в этом вопросе с различны¬
ми намеками. Таким образом, появление подобных слухов в 1939 г. не несло в себе
ничего нового и естественным образом могло вписываться в германскую акцию уси¬
ленного давления на Польшу.
87
Следует также учитывать, что создатель межвоенной Польши маршал Юзеф
Пилсудский считал, что возможное сотрудничество между СССР и Германией, ве¬
дущее к ликвидации Польского государства, должно привести Польшу к катастрофе.
Войско Польское в таком случае, как он утверждал, будет не в состоянии противо¬
стоять совместной агрессии двух мощных соседей. В ходе одной из военных игр, про¬
водившихся в 1920-х гг., Ю. Пилсудский сказал: "Мы не можем вести войну на два
фронта, поэтому я не буду учить вас войне на два фронта... Вести войну на два фрон¬
та - это значит погибнуть здесь, на Саксонской площади (площадь в центре Варша¬
вы. - С.Д.) с саблями в руках, за честь нации"98.
Наверняка этот взгляд маршала оказал сильное влияние на польскую военную эли¬
ту, которая включалась в подготовку страны к одновременной советско-германской
агрессии. В проекте стратегического плана против Германии от 1938 г. вариант
"Г + Р" (одновременного нападения Германии и России) не был предусмотрен, однако
авторы документа утверждали: "Нельзя никоим образом допустить, чтобы Россия
примеривалась к Германии (что также не исключено), ибо это могло в любой момент
привести к полному уничтожению Польши"99.
То что польские руководители не сделали надлежащих выводов из предпосылок
советско-германского сближения, а также отсутствие правильного анализа обстоя¬
тельств, вытекающих из Пакта Риббентропа-Молотова, оценивается современной
польской историографией критически. Однако, интерпретируя этот факт, польские
историки обращают внимание на обстоятельства, способствовавшие именно такой, а
не иной оценке ситуации.
В Варшаве переоценили идеологические различия, разделявшие фашистскую Гер¬
манию и Советский Союз. Но, как следует из новейшей польской историографии,
трудно в данной связи обвинять польских руководителей, поскольку убеждение во
взаимной враждебности Гитлера и Сталина было в европейской дипломатии по¬
всеместно признано в качестве аксиомы международных отношений. Известный
польский историк Е. Лойек необычайно красочно описал эту ситуацию: "... 1939 год, -
отмечал он, - является исключительным во всей истории международных отношений
примером заблуждения значительной части дипломатических и формирующих
общественное мнение сфер всего мира, которые с маниакальным упорством усмат¬
ривали наличие постоянного конфликта между СССР и Германским Рейхом даже
тогда, когда очевидные факты доказывали наличие союзнического соглашения
между обоими государствами"1(Х). С этой оценкой трудно не согласиться, особенно в
контексте тех фактов, какими мы сегодня располагаем.
Известно, что при помощи X. фон Херварта уже в середине 1939 г. на Запад начала
поступать достоверная информация, подрывающая традиционную оценку перспек¬
тив развития советско-германских отношений. Более того, 24 августа 1939 г.,
на следующий день после подписания Пакта Риббентропа-Молотова, в руках
западных дипломатов оказался почти полный текст этого договора и приложенного к
нему секретного протокола. К сожалению, в большинстве случаев даже очень досто¬
верные "утечки", доходившие до столиц западных государств, либо игнорировались,
либо признавались "слишком фантастичными" и исчезали в бюрократических
структурах департаментов, управлений и министерств, не подвергаясь надлежащему
анализу.
X. фон Херварт передал информацию о содержании договора сотруднику амери¬
канского посольства в Москве Чарльзу Е. Болену101. Новые документы по данному
вопросу разыскал в американских архивах и опубликовал известный польский эмиг¬
рантский историк дипломатии межвоенного периода П. Вандич. Из его исследования
вытекает, что, вероятнее всего, информация, переданная Боленом, пропала где-то в
Госдепартаменте США, и о ее содержании не был проинформирован даже секретарь
Госдепартамента Корделл Холл102.
В тот же день, т.е. 24 августа 1939 г., благодаря своим контактам в Канцелярии
Рейха о содержании договора и секретного протокола к нему узнал Роберт
88
Кулондр103. До недавнего времени в историографии господствовала точка зрения, что
в Лондоне не было известно о секретном протоколе, подписанном в Москве 23 августа
1939 г.104 Однако на основании архивных поисков польского историка Мечислава
Нурека стало ясно, что и британский МИД получил в свое распоряжение инфор¬
мацию о подписанном в Москве тайном советско-германском соглашении, дающем
Гитлеру возможность осуществить агрессию против Польши105.
На польской оценке сближения Берлина и Москвы в полной мере сказались
психологические аспекты. Мы должны помнить, в какой трагической ситуации оказа¬
лись польские политики. "...Не имея никакой возможности маневра и будучи не в сос¬
тоянии предотвратить надвигающуюся катастрофу, эти деятели не осозновали
подлинных намерений политики Германии и Советского Союза и не высказывались
на сей счет. Однако они могли подсознательно предчувствовать последующий ход со¬
бытий и фатальные результаты германо-советского сотрудничества"106. В Варшаве
прекрасно понимали, что антипольское сотрудничество обоих соседей означает не¬
избежную катастрофу. Но осознание такой угрозы в действительности не могло
иметь влияния на решения польских руководителей, стоящих перед выбором: обо¬
ронять независимость Польши или сдаться? По оценке новейшей польской исто¬
риографии, политика Варшавы не имела никакой альтернативы. Сигналы о
сближении позиций Москвы и Берлина, а также Пакт Риббентропа-Молотова никоим
образом не повлияли на ее характер.
Польша решила сражаться, несмотря на то, будет ли она биться одна или в коа¬
лиции, поэтому на ее решения не мог повлиять такой очередной фактор, усиливавший
только военно-стратегический перевес противника, каким явилось германо-советское
соглашение. Трагическая, с самого начала обреченная на поражение борьба за не¬
зависимое существование государства в 1939 г. должна была стать однозначной мани¬
фестацией сопротивления польского общества, всех граждан страны агрессии соседей.
И такая манифестация, без сомнения, состоялась, когда вопреки всем опасениям из
Главного штаба на объявленную мобилизацию откликнулось все общество, люди всех
национальностей, проживавших в Польше (исключением были польские немцы, но
это национальное меньшинство польские мобилизационные планы на случай войны с
Третьим Рейхом не охватывали). В составе польской армии в сентябре 1939 г. Польшу
защищали плечом к плечу поляки, украинцы, белорусы и евреи.
Необходимо с полной ответственностью подчеркнуть, что даже если бы польская
дипломатия владела полными, детальными знаниями о содержании секретных статей
Пакта Риббентропа-Молотова, это не могло бы расширить ей поле для маневра и не
дало бы возможности проведения какой-либо альтернативной политики. Разумеется,
если мы под этим не понимаем немедленной капитуляции в ответ на требования
Гитлера или согласия на вступление Красной армии на территорию Польши.
Обязанностью каждого правительства является защита независимости своего го¬
сударства всеми доступными ему средствами. Но следует согласиться и с тем, что
некоторые большие государства, с учетом их размеров, экономической мощи или гео¬
стратегического положения, могут в большей степени влиять на международные
отношения, чем государства, не обладающие такими ценностями. Последние, за¬
щищая свою независимость, должны по мере сил так строить свою международную
политику, чтобы она согласовывалась с интересами крупных держав, другими
словами, чтобы последние были заинтересованы в независимом существовании этих
малых государств.
В 1939 г. Гитлер готовился к войне с западными державами, Сталин желал раз¬
вязывания мировой войны между капиталистическими странами, а западные державы
хотели остановить Гитлера, применив как можно меньше сил и средств. Могла ли
Польша в тогдашних условиях сохранить независимость? Нет, в той драматической
ситуации польскому правительству оставалось только демонстрировать привержен¬
ность идее сохранения собственного независимого государства. Оно надеялось на то,
что рано или поздно наличие суверенной Польши снова будет отвечать интересам
89
великих держав, а с учетом вооруженного отпора Польши немцам в 1939 г. ее воз¬
рождение будет для правящих кругов союзных стран делом очевидным и естествен¬
ным. Расширение же сферы влияния Советского Союза после Второй мировой войны
привело к тому, что построение суверенной Польши связывалось с надеждой на
падение коммунистического режима в СССР.
Примечания
1 Н i 1 1 g г u b е г А. Zur Entstehung des Zweiten Weltkrieges. Forschungsstand und Literatur. Mit einer
Chronik der Ereignisse September-Dezember 1939. Düsseldorf, 1980; Hofer W. Die Entfesselung des Zweiten
Weltkrieges. Darstellung und Dokumente. Gibt es eine Kriegsschuldfrafe 1939? Düsseldorf, 1984 (1974); Watt D.C.
How War Came. London, 1989; Семиряга М.И. Тайны сталинской дипломатии, 1939-1941. М., 1992;
К a m i n' s k i M.K. Geneza rozpQtania przez Niemcy i Zwiazek Sowiecki wojny swiatowej // Wiadomosci
Historyczne. R. 38. 1995. № 1. S. 1-14; D u r a c z y h s k i E. Polska w Polityce Moskwy latem 1939 //
Antecedencje 17 wrzesnia 1939. Materialy ogólnopolskiej konferencji historyków. Kraków, 1994. S. 33-50;
Дурачиньски E. Польша в политике Москвы 1939-1941 годов: факты, гипотезы, вопросы // Война
и политика. 1939-1941. М., 1999. С. 50-52.
2 W е i n b е г g G.L. The Foreign Policy of Hitler's Germany. Starting Word War II, 1937-1939. Chicago,
1980. P. 627.
3 Современная польская историография считает вторжение Красной армии на территорию Польши
17 сентября 1939 г. агрессией в свете международного права: Kaminski M.K. Od wojny do zniewolenia.
Polska a Zwiazek Sowiecki: stosunki polityczne 1939-1945. Warszawa, 1992. S. 22-24; Szawtowski R.
(L i s z e w s k i K.). Wojna polski-sowiecka 1939. T. I. Monografia; T. II. Dokumenty. Warszawa, 1997;
G r z e I a k Cz. Kresy w czerwieni. Warszawa, 1998 и др.
4 См.: Парсаданова В.С. Трагедия Польши // Новая и новейшая история. 1989. № 5. С. 26-27;
С и п о л с В. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной 1939-1941. М., 1997. С. 45^4-6.
5 Hildebrand К. Das vergangene Reich. Deutsche Aussenpolitik von Bismarck bis Hitler, 1871-1945.
Stuttgart, 1996. S. 661-664.
6jQdrzejewicz W. (ed.). Diplomat in Berlin, 1933-1939. Papers and Memoires of Józef Lipski,
Ambasador of Poland. New York; London, 1968. S. 453^154.
7Zacharias M.J. Józef Beck i "polityka równowagi" // Dzieje Najnowsze. 1988. JS|b 2. S. 21-28. См. так¬
же: Pulaski M. Stosunki dyplomatyczne polsko-czechostowacko-niemieckie od roku 1933 do wiosny 1938.
Poznan, 1967.
8 M a t e r s k i W. Tarcza Europy. Stosunki Polsko-Sowieckie 1918-1939. Warszawa, 1994. S. 323-324.
9 H a s 1 a m J. The Soviet Union and Struggle for Collective Security, 1933-1939. London, 1984. Ch. 10;
Allard S. Stalin und Hitler. Die sowjetrussische Aussenpolitik 1930-1941; Bern; München, 1974;
Kissinger H. Dyplomacja. Warszawa, 1996. S. 364.
10 H i 1 1 g r u b e r A. Der Hitler-Stalin Pakt und die Entfeselung des Zweiten Weltkrieges - Situationsanalyse
und Machtkalkül der beiden Pakt-Partner// Historische Zeitschrift. Bd. 230. 1980. S. 348-351.
11 В u 1 1 о c k A. Hitler and Stalin, Parallel Lives. London, 1993. P. 650.
12 Documents on British Foreigh Policy (DBFP). Serie III. Vol. 3. Doc. 390. P. 373-375.
l3Gregorowicz S., Zacharias M.J. Polska-Zwiazek Sowiecki. Stosunki polityczne 1925-1939.
Warszawa, 1995. S. 166.
14 Dokumenty i materialy do stosunków polsko-radzieckich. Warszawa, 1962-1973. T. VI. S. 424.
15 Ibid. S. 422; СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны (сентябрь 1938 г. - август
1939 г.). Документы и материалы. М., 1971. С. 96, 97; S k г z у р е к А. Strategia pokoju. Radziecka polityka
zbiorowego bezpieczenstwa w Europie 1931-1939. Warszawa, 1979. S. 568-570; Pagel J. Polen und die Sowj¬
etunion 1938-1939. Die polnisch-sowjetischen Beziehungen in den Krisen der europäischen Politik am Vorabend des
Zweiten Weltkrieges. Stuttgart, 1992. S. 179-220. См. также: M a te r s k i W. Op. cit. S. 325-327.
16 M a t e r s k i W. Op. cit. S. 326-327.
17 Diplomat in Berlin, 1933-1939... S. 504-507; Beck J. Ostatni raport. Warszawa, 1987. S. 116-118.
18 Z e r k o S. Wymarzone przymierze Hitlera. Wielka Brytania w narodowosocjalistycznych koncepcjach i po¬
lityce III Rzeszy do 1939 r. Poznan, 1995. S. 359 и след.; idem. Stosunki polsko-niemieckie 1938-1939. Poznan,
1998. S. 87-88.
19 DBFP. 1919-1939. Series III. Vol. 3. 583-585; M i c h a 1 k a W. Ribbentrop und die deutsche Weltpolitik,
1933-1940; München, 1980. S. 271-272.
2,1 В e c k J. Op. cit. S. 148.
21 Ibid. S. 162-163.
90
22 K a m i n s к i М.К., Zacharias M.J. W cieniu zagrozenia. Polityxa zagraniczna RP 1918-1939.
Warszawa, 1993. S. 234.
23 L u к a s i e w i c z J. Dyplomata w Paryzu 1936-1939. London, 1989. List szyfrowy Nr. 22. S. 189, 197.
24 Documents on German Foreign Policy (DGFP). Washington, 1954. Serie D. Vol. 4. Doc. 370, 372.
25 О деятельности группы Херрнштадта пишет в своих воспоминаниях один из ее агентов: Kegel G.
In den Stürmen unseres Jahrhunderts. Berlin (Ost.), 1983; О Рудольфе фон Шелиа: S a h m U. Rudolf von Scheliha
1897-1942. Ein deutscher Diplomat gegen Hitler, München, 1990. Фон Шелиа не знал, что он работает именно на
советскую разведку.
26 Б а р ы ш н и к о в В.Н. Эволюция отношений СССР с Финляндией в предвоенный период // Зимняя
война 1939-1940. Кн. 1. М., 1998. С. 87.
27 С о 1 b e г n W.H. Polska. Styczen - sierpien 1939 г. Analizy i prognozy. Komentarze do wydarzen attaché
wojskowego ambasady USA w Warszawie. Warszawa, 1986. S. 29.
28 K u 1 s k i W. Pamiçtnik bytego dyplomaty // Zeszyty Historyczne. 1977. X° 42. S. 156.
29 S о w a A.L. U progu wojny. Kraków, 1997. S. 243-244.
30 K a m i n s k i M., Zacharias M.J. Op. cit. S. 237; Zacharias M.J. Polska wobec polityki
zblizenia sowiecko-niemieckiego w okresie miçdzywojennym // Rola i miejsce Polski w Europie 1914-1957. W 75
rocznicç odzyskania niepodlegfosci. Materialy z sesji naukowej PAN 8-9 listopada 1993 r. Warszawa, 1994. S. 115;
K a r s k i J. Wielkie mocarstwa wobec sprawy polskiej 1919-1945. Warszawa, 1992. S. 289; S z c z e s n i -
a k A.L. Zmowa. IV rozbiôr Polski. Warszawa, 1990. S. 31.
31 H a д ж a ф о в Д.Г. Начало Второй мировой войны. О мотивах сталинского руководства при
заключении Пакта Молотова-Риббентропа // Война и политика. С. 89-90.
32 Документы внешней политики СССР. 1939 год. T. XXII. Кн. 1. М., 1992. С. 88.
33 DGFP. Series D. Vol. 7. P. 228.
34 Trial of the Major War Criminals Before the International Military Tribunal, Nurenberg, 14 November 1945 -
1 October 1946. Nurenberg, 1947. Vol. 9. P. 345; Vol. 10. P. 267-268. См. также: Ribbentrop J. The War
Memoirs. London. 1954. P. 11-112.
35 G г о s f e 1 d L. Polskie aspekty stosunkôw niemiecko-sowieckich. Warszawa, 1981; S о w a A.L. Op. cit.
S. 266.
36 Посол Эдвард Рачиньски - Министерству иностранных дел, Лондон, 18 марта 1939 г. № 12 // Polskie
akty dyplomatyczne odnoszace siç do rokowan brytyjsko-francusko-sowieckich w okresie przed wybuchem drugiej
wojny ¿wiatowej - Polish Diplomatic Documents Concerning Negotiations between Great Britain, France and the So¬
viet Union before the Outbreak of the Second World War (далее - PAD). General Sikorski Historical Institute.
London, 1955. Doc. № 1. S. 3.
37 DGFP. Series D. Vol. 7. Dok. 61. S. 70-72; Dok. 73. S. 85-87.
38 Вайцзеккер - Мольтке. Ibid. S. 71; Dok. 88. S. 109.
39 Beck J. Op. cit. S. 166; 121-124.
40 27 марта 1939 г. Вайцзеккер - Мольтке. См.: Ibid. Dok. X® 103. S. 103; 29 марта 1939 г. Мольтке -
Вайцзеккеру. См.: Ibid. Dok. Х° 118. S. 147.
41 S о w a A.L. Op. cit. S. 259.
42 C i e n c i a I a A. Polska w polityce Wielkiej Brytanii w przededniu II wojny swiatowej // Kwartalnik
Historyczny. R. XCVII. 1990. Z. 1-2. S. 71-74. Idem. Polska w polityce brytyjskiej i francuskiej w 1939 r. Wola
walki czy pröba unikniçcia wojny // Zeszyty Historyczne. 1986. N 75. S. 183.
43 K a m i n s k i M. K., Z a c h a r i a s M.J. Op. cit. S. 244.
44 B e c k J. Op. cit. S. 166; L u k a s i e w i c z J. Op. cit. S. 228.
45 DBFP. 3 rd Series. Vol. 4. P. 400, 490-492,467.
46 Известия. 1939 г. 22 марта; Год кризиса. 1938-1939. Документы и материалы. Кн. 1. М., 1990. Док.
Х>215. С. 314.
47 К a m i n s k i M.K., Zacharias M.J. Op. cit. S. 242-245.
48 B e c k J. Op. cit. S. 134.
49Судоплатов П. Разведка и Кремль. M., 1994. С. 111.
50 РГАСПИ, ф. 17, on. 3. д. 1009, л. 18; Исторический архив. 1995. Х° 5-6. С. 35-36.
51 См. Безыменский А. Советско-германские договоры 1939 г. // Новая и новейшая история.
1998. Х>3. С. 13-14.
52 M u r г а у W. The Change in the European Balance of Power 1938-1939: The Path to Ruin. Prinston, 1984.
P. 290.
53 U 1 a m A. Expansion and Coexistence. New York, 1975. S. 267; Murray W. Op. cit. P. 290.
54 K a m i n s k i M.K., Zacharias M.J. Op. cit. S. 256.
55 С и п о л с В. Указ. соч. С. 45^Ф6.
56 В е с k J. Op. cit. S. 136.
57 Ibid. S. 166-167.
91
5,1 Ibid. S. 162.
59 Ibid. S. 163.
60 G I a n t z D. Stumbling Colossus. The Red Army on the Eve of World War. Kansas, 1998. S. 26-33;
Wieczorkiewicz P.P. Stalin i generalicja sowiecka w latach 1937-1941. Sprawa Tuchaczewskiego i jej
konsekwencje. Warszawa, 1993. S. 415-544; PeptonskiA. Wywiad polski na ZSRR, 1921-1939. Warszawa,
1996. S. 303, 342.
61 РГВА, ф. 25880, on. 4, д. 2, л. 57-61; д. 35, л. 833-834.
62 N ö е 1 L. L'agression Allemande contra la Pologne. Paris, 1946. S. 423.
63 Цит. по: P i s z с z к о w s к i T. Anglia a Polska 1914-1939. London, 1975. S. 428.
64 Cp.: С и п о л с В. Указ. соч. С. 46-47 иМолотов В.М. Доклад о внешней политике Советского
Союза...//Правда. 1939. 1 ноября.
65 Документы внешней политики. T. XXII. Кн. 1. М., 1992. Док. 293, 352; Год кризиса 1938-1939. Док.
№ 332. С. 444; Gregorowicz S., Zacharias M.J. Op. cit. S. 189-190.
66 Cm., Gregorowicz S., Zacharias M.J. Op. cit. S. 193-194.
67 Kornat M. Pakt Ribbentrop - Molotow a Polska (рукопись неопубликованной докторской диссер¬
тации. Архив автора).
68 Ср., напр.: Год кризиса. T. 1. Док. № 279 и DGFP. Series D. Vol. 6. Doc. № 217.
69 Безыменский Л.А. Указ. ст. С. 6-7; Bezymenski L. Geheimmission in Stalins Auftrag? David
Kandelaki und die sowjetisch-deutschen Beziehungen Mitte der dreißiger Jahre // Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte.
1992. N. 40. S. 339-357.
70 С о u 1 о n d г e R. De Stalin â Hitler. Paris, 1950. S. 271; В г e g m a n A. Najlepszy sojusznik Hitlera.
London, 1987 (Первое издание - 1957 г.).
71Lukasiewicz J. Op. cit. S. 243.
72Zaremba P. Historia dwudziestolecia (1918-1939). Wroclaw, 1991. S. 493.
73Lukaszewicz J. Op. cit. S. 286.
74 Z g ô r n i a k M. Sojusz polsko-francusko-brytyjski i problemy jego realizacji w planowaniu oraz praktycznej
dzialalnosci wojskowej mocarstw zachodnich w 1939 r. //Zdziejôw dyplomacji i polityki polskiej. Studia poswiçcone
pamiçci Edwarda hr. Raczyhskiego Prezydenta Rzeczpospolitej Polskiej na wychodzstwie. Warszawa, 1994. S. 372-
373.
75 M i c h a 1 k a W. Ribbentrop und die deutsche Weltpolitik 1933-1940. München, 1980 S. 278-279.
76 Телеграмма Даладье - Корбин. 23 мая 1939. Archives du Ministère des Affaires Etrangères, Archives de
l'Ambassade de France a Londres, Pologne, Z-698-5, telegrame 1001-1012. Cp.: Кулондр - Бонне, 9 мая 1939 г.; 22
мая 1939 г. в: La livre jaune français. Documents diplomatiques 1938-1939, Paris 1939. Doc. 125, 127.
P. 163-165, 172-174.
77 S z y m a h s k i A. Zly sçsiad. Niemcy 1932-1939 w oswichcniu polskiego attaché wojskowego w Berlinie.
Londyn, [brw.]. S. 139-144.
78 Ibid. S. 143-144.
79 Oddzial II Sztabu Gtownego: report pplk Jôzefa Englichta, oprac. Andrzej Grzywacz // Arcana. 1999. № 2.
S. 142-143.
80 G a w г о h s k i J. Mojamisja w Wiedniu 1932-1938. Warszawa, 1965. S. 558-559.
81 K r 6 I W. Polska wobec paktu Ribbentrop- Molotow//Polityka. 1989. № 45. 25 listopada. S. 14.
82 Wspomnienia dyrektora Biura Personalnego MSZ W.T. Drymmera. Cz. III // Zeszyty Historyczne. XXX. 1974.
S. 224.
83 P e p I о n s k i A. Op. cit. S. 328.
84 К о z m i h s k i M. Polska i Wçgry przed drugs wojna swiatows (pazdziernik 1938 - wrzesieô 1939). Z
dziejôw dyplomacji i irredenty. Wroclaw, 1970. S. 325.
85 S z e m b e k J. Dariusz i teki Jana Szembeka (1935-1945). T. IV. Londyn, 1972. S. 621,633.
86 Шимбек - польским дипломатическим представительствам. 5 мая 1939. N 98. PAD. Dok. N 14. S. 6-7.
87 Рачиньски - Министерству иностранных дел, 22 августа 1939. PAD. Dok. N 45. S. 18.
88 См.: P e p 1 о h s k i A. Op. cit. S. 325.
89 Ibid.
90 Цит. no: 17 wrzesnia 1939 r. Material y ogôlnopolskiej konferencji historykôw. S. 23.
91 Цит. no: L e w a n d о w s k i J. Polski dziennik S vena Grafstöma // Zeszyty Historyczne. LXVI. 1982.
S. 160.
92 D u r a c z y n s k i E. Op. cit. S. 34.
93 Polska w polityce miçdzynarodowej (1939-1945). Zbior dokumentôw. Pod red. W.T. Kowalskiego. Warszawa,
1989. Dok. 28. S. 105. Raport ambasadora Polski w Berlinie Jôzefa Lipkiego z dnia 21.03. 1939 r.
94 Materialy Komisji ds. Odpowiedzialnosci za wynik wojenny 1939; Zeznania bylego ambasadora Jôzefa
Lipskiego z dnia 28 lutego 1941. Sprawa N 264. General Sikorski Institute. London, Collection A 11 E / 144.
(Ксерокопию документа предоставил мне Марек Корнат.)
92
95 В a t о w s к i Н. Zachöd wobec granic Polski, 1920-1940. Lodz, 1995. S. 42^ФЗ (Работа была завершена
автором в 1993 г.).
96 См.: Личное послание Липского, написанное 21 августа 1939 г.: Diplomat in Berlin... S. 566.
97 T о m a s z e w s k i J. Przed 17 wrzesnia 1939 r. Polemika z dokumentem historiköw Polski i ZSRR // Po-
lityka. 1989. №26. 1 lipca. S. 14.
98 Cm.: Kowalewski J. Cykl rumunski // Zeszyty Historyczne. Z. 6. Paryz, 1964; См. также:
Stachiewicz W. Wiernosci dochowac zolnierskiej. Warszawa, 1998. S. 153-154.
99 Studium planu strategicznego przeciw Niemcom Kutrzeby i Mossora. WstQp P. Stawecki. Opracowanie i
przypisy M. Jabtonowski i P. Stawecki. Warszawa, 1987. S. 59.
1001 о j e k J. (J e r z e w s k i L.) Agresja 17 wrzesnia 1939. Stadium aspektöw politycznych. Warszawa,
1990. S. 27.
101 H e r w a r t h H. Miqdzy Hitlerem a Stalinem. Wspomnienia dyplomaty i oficera niemieckego 1931-1945.
Warszawa, 1992. S. 260-261 [Herwarth H. Against To Evils. New York; London, 1981]; Bohlen Ch. E. Witness
to History 1929-1969. New York, 1972. S. 75-76, 82-83.
102 Wandycz P. Telegram abbasadora Steinharda//Zeszyty Historyczne. Z. 84. Pariz, 1998.
103 В a t о w s k i H. "Przecieki" о tajnym protokole z 23 sierpnia 1939 // Polityka. 1989. N 10.
,()4Sword K. Londyn, 17 wrzesnia//Polityka. 1989. N 3. S. 14.
105 N u r e k M. Dyplomacja brytyjska. Wobec militarnej i politycznej agresji ZSRR (wrzesien - pazdziernik
1939) // Materialy ogölnopolskiej konferencji historyköw... S. 165-168.
106 Zacharias M.J. Polska wobec polityki zblizenia niemiecko-sowieckiego w okresie miQdzywojennym (ze
szczegolnym uwzglQdnieniem ukladu z 23 sierpnia 1939 r.) // Rola i miejsce Polski w Europie 1914-1957. S. 118.
© 2001 r. H.B. ЕЛИСЕЕВА*
СОВЕТСКОЕ ПРОШЛОЕ: НАЧАЛО ПЕРЕОЦЕНКИ
В отечественной историографии последних лет появилось достаточно много лите¬
ратуры о горбачевской перестройке1. При всех "разворотах" ее осмысления в
обществоведческих науках и публицистике самым сложным, на мой взгляд, является
вопрос, почему задуманная лишь как реформа, как "усилие дальновидной демократи¬
ческой оппозиции либерализовать систему ради сохранения основ"2, она переросла в
свою противоположность - революцию, разрушившую эту самую систему?
Вопрос, безусловно, политический, ибо ответ на него предполагает обвинение или
оправдание тех сил, которые радикализировали общество, - сознательно (заговор ми¬
рового империализма), легкомысленно (не учли разрушительного потенциала нации)
или смело (возбудили общественное сознание, уже созревшее для смены
общественной формации). Вопрос этот находится не столько в контексте извечно
русского "кто виноват?", сколько в понимании того, почему готовность общества
принять антикоммунизм в перестроечное время столь быстро обернулась откатом от
реалий советского периода.
Общественное сознание выступает важным фактором всей общественной жизни
страны в период перестройки. Его анализ для историка сопряжен с решением комп¬
лекса проблем, выходящих на междисциплинарный уровень. Тем не менее совершенно
очевидно, что компонентами общественного сознания выступают историческое соз¬
нание, историческая память. Прошлое в условиях перестройки стало тем полем, на
котором проходила основная борьба за определение стратегии будущего развития
страны. Феномен переосмысления прошлой жизни сегодня представляется гораздо
более многогранным, чем простое заполнение "белых пятен" советской истории. На
фоне перестроечных процессов второй половины 1980-х гг. буквально на наших
Елисеева Наталия Викторовна, кандидат исторических наук, доцент Российского государственного
гуманитарного университета.
93
глазах шло глобальное изменение советских ценностных ориентиров, когда
частичное, а затем полное отрицание старого понималось как одно из приоритетных
условий изменения общественной жизни к лучшему. В сознании советского обы¬
вателя привычный ценностный ряд, в том числе и напрямую связанный с
исторической памятью, претерпевал кардинальные изменения. Новые "альтер¬
нативные" ценности, формировавшиеся в общественном сознании взамен набившим
оскомину идеологическим постулатам, казались более привлекательными и выиг¬
рышными, а их диапазон чрезвычайно широким. Анализ индивидуальной и
коллективной переоценки всего опыта предыдущей жизни страны позволяет понять
сделанный общественным сознанием исключительно важный шаг от ценностных
ориентиров социализма "с человеческим лицом" к капиталистическим, рыночным
ценностям. В радикализации обыденного сознания особую роль тогда сыграли
средства массовой информации, предлагавшие "проснувшемуся" от брежневского
безвременья советскому обществу новую парадигму самооценки, сулившие сказочное
процветание. За 1986-1988 гг. в СССР кардинально изменилась роль периодической
печати и электронных средств массовой информации, в это время закладывались
современные механизмы влияния на общественное сознание, начали использоваться
технологии управления общественным мнением, которое существенно трансфор¬
мировалось в том числе и под воздействием пересмотра истории советского
социализма и всей отечественной истории. Новый взгляд на прошлое стал одним из
ведущих факторов краха коммунистической идеологии не только в СССР, но и за его
пределами, резко сузил социальную базу КПСС.
Известно, что переоценка советского прошлого составляла стержень политики
"гласности". Судя по выступлениям Горбачева 1986-1987 гг., он понимал тогда глас¬
ность довольно традиционно, в духе "усиления критики и самокритики". Гласность
буквально выросла из "курса на ускорение социально-экономического прогресса",
который к 1987 г. все более отчетливо воспринимался обществом как неэффек¬
тивный и неудачный. Правда, поначалу само слово "ускорение" казалось психоло¬
гически очень точным: вяло текущий ритм "застойной" жизни должен был вроде бы
просто получить импульс, толчок. Никто и не мог представить, что для огромной
страны это "ускорение" станет ускорением свободного падения в пучину эконо¬
мических и социально-политических катастроф.
Что же составляло на практике суть горбачевского ускорения и какое влияние оно
оказывало на общественное сознание? Прежде всего новый генеральный секретарь
вернулся к наведению дисциплины, начатому еще при Андропове. Кампания велась в
одиозных формах, сыграла немалую роль в дискредитации нового курса, вызывала
недовольство в разных общественных слоях и особенно в национальных республиках.
Ее основными вехами стали "узбекское дело", расследовавшееся группой новых
героев перестройки Гдляна и Иванова, и затеянная весной - летом 1985 г. тотальная
антиалкогольная кампания, оставившая крайне негативный психологический осадок.
Слухи о разного рода разоблачениях и морально-нравственный дискомфорт, который
испытывало большинство людей, в одночасье превратившихся в скрытых и потенци¬
альных алкоголиков, создавали в обществе устойчивое отрицательное напряжение.
Но вскоре другое, гораздо более сильное потрясение затмило на некоторое время
такого рода настроения, сделало все это мелким и второстепенным: весной 1986 г.
общество испытало глубокий шок от взрыва на Чернобыльской АЭС, традиционно¬
показушная первомайская демонстрация в столице Украины выглядела в этих
условиях просто кощунственно.
К концу 1986 г. антиалкогольные, а по сути антибюджетные меры, огромные за¬
траты на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС, отсутствие реальных изменений
в экономике привели к резкому ухудшению экономической ситуации. Четверть про¬
мышленных предприятий не выполнила производственные планы 1986 г., 13% из них
были убыточными3. По итогам года возник катастрофический для советской эконо¬
мики бюджетный дефицит в 17 млрд руб., который быстро рос4. Нормой стали
94
скрытое повышение цен и денежная эмиссия. 1987 г. ознаменовался спадом про¬
изводства, сохранявшимся до распада СССР. Таким образом, внутриполитический
опыт первых лет правления Горбачева виделся людям как метания начинающего
политика, действующего методом проб и ошибок.
Однако кредит доверия новому лидеру в российском обществе был пока еще не
исчерпан, тем более, что заявки на реформы с большим интересом были встречены
на Западе, и Горбачев как будто успешно выдерживал внешнеполитический экзамен.
Его популярность и авторитет в мире неуклонно росли, его книги издавались колос¬
сальными тиражами и по названию одной из них вся внешнеполитическая доктрина
тех лет получила название "новое мышление"5. На смену классовым ценностям те¬
перь должны были прийти общечеловеческие. По существу именно тогда Горбачев
отказался от незыблемых прежде устоев коммунистической идеологии, а его
"команда" инициировала качественно новые процессы внутри страны и, прежде всего,
в духовной жизни общества. Была существенно ослаблена цензура, освобождены
диссиденты, в декабре 1986 г. Горбачев сообщил Сахарову о том, что он может
вернуться из Горького в Москву. Постепенно исчезал формализм в деятельности
творческих союзов, руководство которых полностью обновилось. Летом 1986 г.
главными редакторами "толстых" литературных журналов были назначены активные
сторонники перестройки. К руководству "Нового мира" пришел страстный борец за
сохранение озера Байкал и противник поворота северных рек в Среднюю Азию
С.П. Залыгин, журнал "Знамя" возглавил Г.Я. Бакланов. Резко изменилось содержа¬
ние и необычайно возросла популярность "Московских новостей", "Аргументов и
фактов" и ряда других изданий.
Особое место в переосмыслении советского прошлого принадлежит "Огоньку",
возглавлявшемуся в то время Виталием Коротичем. Сведения о нем как новом глав¬
ном редакторе появились на обложке журнала в июне 1986 г. в разгар ликвидации
последствий Чернобыльской трагедии. Практически сразу же после его прихода в
журнале началась перестройка. Характерные черты гласности в "Огоньке" вытекали
из специфики журнала: изменения здесь затронули практически все рубрики, сущест¬
венно обновился иллюстративный ряд, что позволило журналу эмоционально воз¬
действовать на читателя. Тематика публикаций также стала гораздо шире, чем, на¬
пример, в "Московских новостях" или "Аргументах и фактах", больше ориентиро¬
ванных на интеллигенцию. Темы, освещавшиеся в "Огоньке" Коротича, касались
практически всех сфер повседневной жизни - образования, здоровья, спорта, проблем
проведения досуга, новостей науки и культуры. По всем этим направлениям в
материалах 1986-1988 гг. прослеживается поступательный процесс смены приори¬
тетов на уровне обыденного сознания, высвечивается механизм перехода от обнов¬
ленных ценностных ориентиров социалистического типа к современной мировоз¬
зренческой парадигме. Журнал "Огонек" как исторический источник представляется
особенно значимым в силу того, что переоценка традиционного советского ценност¬
ного ряда на уровне обыденной действительности начиналась с переоценки
исторического прошлого, и новые ценности формировались у читателя на исто¬
рических примерах. Таким образом, происходило не только развенчание идеоло¬
гических построений советского периода и так называемая демифологизация истории,
заполнение ее "белых пятен", но и переосмысливалось прошлое в самом широком
событийном контексте всей прошлой жизни отдельного человека и общества в целом.
"Огонек", официально имевший статус "еженедельного общественно-политичес¬
кого литературно-художественного иллюстрированного журнала", возобновил выход
с 1923 г. и был в СССР одним из немногих (наряду с "Наукой и жизнью") журналов
для семейного чтения, где рассказывалось понемногу обо всем. Он не имел четко вы¬
раженной специализации, как, например, "За рулем", "Семья и школа" или, скажем,
"Здоровье". За ним не был закреплен особый участок идеологического фронта, как за
"Сельской молодежью" или "Наукой и религией". Он был практически единственным
в нашей стране журналом для обывателей в самом нормальном, положительном
95
смысле этого слова. "Огонек" ориентировался на читателя консервативного, уважаю¬
щего традицию, не подверженного резким душевным порывам и предпочитающего
неспешный, порой скучноватый разговор о том, что происходит вокруг. Читатель
прежнего, советского "Огонька" разгадывал кроссворды, но был непрочь "заодно"
почитать перед сном и очередную порцию детективного романа, желательно из
зарубежной действительности, рассмотреть цветные вкладки, где преобладали
репродукции добротных полотен с выставки к очередному юбилею Октября или из
собраний Третьяковской галереи. Конечно, журнал выполнял "идеологическую
нагрузку", особенно после памятного для редакции сентябрьского (1958 г.) по¬
становления ЦК КПСС6, и даже добился в этом определенных успехов7. Но в
основном "идеология" сводилась к публикации на первых двух страницах особо
важных решений и иллюстрировалась прекрасными фотоматериалами. Именно
фотографии и были главным коньком доперестроечного "Огонька", и это не¬
удивительно - в журнале сотрудничали лучшие мастера советской фотожур¬
налистики, а его семейный, досуговый характер позволял развернуться и публиковать
не только "правдинский" официоз, но и что-то "для души". Особым, поистине
уникальным явлением был и главный редактор "Огонька" - писатель А.В. Софронов,
проработавший на этом посту поистине рекордный срок - с 1953 по 1986 г. "Огонек"
Софронова в 1986 г. печатался тиражом 151 500 экз. и по-прежнему выдерживался в
традиционном ключе. "Хитом" 1986 г. был роман Ю. Семенова "Экспансия-И".
Что касается материалов "Огонька" на исторические темы, то в них перестройка
при Софронове практически вообще не чувствовалась. Так, в марте 1986 г. в журнале
был опубликован материал к 100-летию со дня рождения С.М. Кирова, где были фо¬
тографии, воспоминания участников Гражданской войны и ни слова не говорилось о
том, что Киров был убит8.
В апреле 1986 г. тираж "Огонька" несколько сократился, а сведения о главном ре¬
дакторе временно указаны не были - легендарного Софронова уже сняли, а не менее
легендарного Коротича еще не утвердили.
* * *
Тема прошлого вошла в общественную жизнь второй половины 1980-х гг. с
положительным знаком и была напрямую связана с движением по охране ис¬
торических памятников и духовного наследия. Можно сказать, что прошлое вы¬
ступало некоей квинтэссенцией материального и духовного, а идеи реконструкции и
восстановления старинных зданий имели созидательную нагрузку, очерчивали некую
здравую и привлекательную перспективу для общества в целом и для каждого в
отдельности. "Добровольные помощники" проводили выходные дни на уборке
объектов реставрации, делая там тяжелую работу еще с начала 1980-х гг., но в годы
перестройки они получили поддержку на уровне интеллектуальной элиты страны,
которая была представлена академиком Д.С. Лихачевым, физико-химиком И.В.
Петряновым-Соколовым, активно участвовавшим в работе по охране памятников, а
также писателем С.С. Аверинцевым. Историко-культурный контекст "острых" тем
начинает легализоваться в первой половине 1986 г. Так, в одном из номеров,
подготовленных уже при Коротиче, было опубликовано интервью корреспондента
"Огонька" с С.С. Аверинцевым под названием "Не утратить вкус к подлинности"9. В
нем обсуждались проблемы духовной и социальной жизни общества, исторического
наследия. На вопрос корреспондента "Что Вас серьезно огорчает?" Аверинцев
отвечает: "Как и многих других, меня часто огорчает отношение к старым людям и
старым зданиям".
Характерно, однако, что вопрос о том, кто и почему эти памятники старины
разрушил, оставался еще тогда как бы за кадром и обозначился лишь весной 1987 г.
после публикации материала об Арбате10, его реконструкции, уничтожении истори¬
ческого облика русских городов, проблемах его жителей.
96
В том же созидательном контексте на фоне общественных настроений середины
1986 г. зазвучала и идея возвращения из исторического небытия духовного наследия
России, имен деятелей литературы и искусства11, а также произведений, созданных
русской эмиграцией первой волны12. Если в первой половине 1986 г. идея культурной
реабилитации репрессированных писателей и художников заявлялась в печати крайне
редко, то во второй половине года эта тема буквально взорвала общество. Разго¬
релись настоящие страсти по поводу ограниченной подписки на "Историю Госу¬
дарства Российского" Н.М. Карамзина13, затем на сочинения В.О. Ключевского. Ана¬
лизируя опросы читателей, пресса констатирует, что "по тематическому интересу на
первом месте стоит историческая проза (Чивилихин, Пикуль, Балашов)", на втором
(около 21% читателей) - военно-патриотическая литература, затем - приклю¬
ченческая, остросюжетная и только на четвертом - современная14. Это, в частности,
подтверждают материалы дискуссии о проблемах книжного рынка и читательского
спроса, опубликованные в "Огоньке" летом 1986 г. Главный редактор "Роман-газеты"
В.Н. Ганичев, как бы идя навстречу советскому человеку, с гордостью заверил об¬
щественность, что уже в первом номере его журнал начнет печатать роман В. Пикуля
"Фаворит". Ему вторил литературный критик С.С. Лесневский: «Представьте себе,
что завтра объявили бы открытую, без ограничений, массовую подписку на "Историю
Государства Российского" Н.М. Карамзина... Не сомневаюсь, что миллионы людей
пожелали бы иметь в своем доме, в своей семье такое издание. Оно стало бы
настольным чтением. Современные читатели вообще любят издания солидные, пол¬
ные, хорошо подготовленные и со вкусом оформленные. Какой всенародный успех,
безусловно, имело бы, например, добротное издание Полного собрания сочинений
В.А. Жуковского!.. Собрания сочинений Андрея Белого, В. Хлебникова, Б. Пас¬
тернака...»15
Параллельно актуализировалась тема реабилитации творческой интеллигенции.
Знаковый фигурой стал Н. Гумилев, 100-летие со дня рождения которого отмечалось
в 1986 г. Характерно, что юбилейные статьи в связи с этой датой появились в "Огонь¬
ке" дважды, причем акценты в них были расставлены по-разному. В апреле 1986 г. в
первой статье по этому поводу стыдливо сообщалось, что "жизнь Н. Гумилева тра¬
гически оборвалась в августе 1921 г."16 Вторая, вышедшая в сентябре 1986 г., стала
по-настоящему сенсационной. Ее автор, В.Л. Карпов - писатель, Герой Советского
Союза, только что назначенный первым секретарем правления Союза писателей
СССР, - по существу сделал тему репрессий центральной. «Мы подошли, - писал Кар¬
пов, - к завершающему, самому трудному для описания периоду жизни поэта... Одни
говорят, что он заблудился в вихре событий. Другие, что он "безвинно пострадал" от
советской власти. Не берусь выступать в роли арбитра, не зная подробностей дела, не
будучи знакомым с материалами следствия, но короткое сообщение в газете, где
изложена вина Гумилева, за которую он был осужден, дает основания для некоторых
рассуждений». И далее Карпов подробно излагает по "Петроградской правде" от
1 сентября 1921 г. "Дело" Таганцева. Вывод же автора звучит так: "Главное для меня -
личность поэта, который вошел в русскую литературу. Он был, есть и будет жить в
ней независимо от любых конъюнктурных наслоений"17. Так начинается реа¬
билитация творчества Гумилева. Поэт выглядит исключительно достойно, а его
осуждение и расстрел за "антисоветскую деятельность" предстают лишь трагическим
стечением обстоятельств.
После этой статьи процесс возвращения имен деятелей русской культуры
различных поколений набирал обороты от номера к номеру. Этого требовали и
сами читатели. В появившейся во второй полавине 1986 г. рубрике «Почта
"Огонька"» было опубликовано, например, следующее письмо: "Хотелось
бы прочитать не только о перестройке экономики и улучшении качества продукции,
но и о перестройке в мыслях, психологии, поведении людей". "Материалы об этом
должны быть остры и конфликтны", - подчеркивал читатель А. Бибиков из Ак¬
тюбинска18.
4 Отечественная история, № 2
97
С конца 1986 - начала 1987 г. одной из центральных в "Огоньке" становится тема
деятелей культуры, безвинно пострадавших от властей. Журнал дает целую серию
публикаций о художнике Фальке, поэте Твардовском и разгроме редакции "Нового
мира"19, "звезде" эстрады довоенных лет Козине, отбывшем полный срок в
сталинских лагерях, о травле Бориса Пастернака и др. Как продолжение устойчивого
интереса к теме возвращения литературного наследия можно рассматривать и новую
рубрику "Антология русской поэзии XX века", которую вел Е. Евтушенко с 1987 г.
Перед читателем проходит своего рода галерея незаконно репрессированных, а затем
реабилитированных поэтов - Ярослав Смеляков, Юрий Казарновский, Д. Хармс,
А. Введенский, С. Марков, Н. Дементьев и др. По-новому начали трактовать и образ
Маяковского: ведущий рубрики призывал очистить его от пропагандистского мифа20.
Таким образом, творческая интеллигенция стала тем историческим "материалом",
на котором радикальная пресса "точила" ножи, позволяя себе рассказы о репрессиях,
осуществленных творцами нового строя - революционерами, их элитой. Биографии
же самих революционеров на протяжении 1986-1987 гг. все еще подавались в духе
"революционной романтики". Появлялись и статьи, как будто пришедшие из периода
"оттепели", - такие, например, как восторженные воспоминания Чуковского о Мая¬
ковском21 или выдержанные в таком же ключе воспоминания об Орджоникидзе22 и
Луначарском23. Примечательно, что освещение такого традиционного сюжета, как
очередная годовщина Октября, все чаще строится на редких и малоизвестных фактах.
Однако на фоне кампании по восстановлению исторической правды такого рода
публикации и по уровню, и по остроте уже кажутся бледными и скучными, явно про¬
игрывая в сравнении с эмоционально возбуждающими историями о страданиях
репрессированной интеллигенции. Так на подсознательном уровне постепенно
формировалось отрицательное отношение к советской власти.
Другим объектом критики в это время становится советская и партийная номен¬
клатура, в частности злоупотребления чиновников брежневского периода. Эти темы
разрабатываются в прессе параллельно с темой репрессий, усиливая отрицательную
психологическую нагрузку на общество.
Очень осторожно делались попытки сформировать в общественном сознании по¬
ложительный образ монархии. Сначала этот сюжет находит отражение в иллюст¬
рациях: на цветных вкладках в связи с открытием после реставрации Оружейной
палаты появились царские регалии, и монархия неожиданно предстала во всем своем
блеске и величии24. В том же и следующем номерах представлен необычный и
привлекательный материал о Екатерине Десницкой - киевской дворянке, вышедшей
замуж за принца Таиланда.
В январе юбилейного для советской власти 1987 г. состоялся пленум ЦК КПСС,
открыто сказавший о нарастании кризисных явлений в обществе и подтвердивший
намерения М.С. Горбачева и его соратников продолжать начатые изменения, полу¬
чившие название "курса на перестройку". В качестве ближайшей перспективы наме¬
чалось совершенствование социализма с опорой на широкие массы трудящихся, демо¬
кратизация всех сторон жизни советского общества на базе реформирования его по¬
литических институтов. Лозунгом дня стал призыв "Больше демократии, больше со¬
циализма!", под которым первоначально понималось проведение альтернативных
выборов в советы всех уровней, а также выборы партийных функционеров из
нескольких кандидатов. Январский пленум придал новое качество процессу гласности,
который начал быстро распространяться на широкие общественные слои.
Политические решения, принятые наверху, дали новый импульс "раскручиванию"
сюжетов исторического прошлого, и в публикациях "Огонька" с 1987 г. начинается
демифологизация темы революции. Очерк 3. Шейниса об А.М. Коллонтай, опубли¬
кованный в юбилейной рубрике "1917-1987", по тем временам отличался необычайно
высокой концентрацией "клубнички". Фактически вся биография Коллонтай, облик
которой устойчиво ассоциировался у советских людей с образом, созданным актрисой
Юлией Борисовой в фильме "Посол Советского Союза", сводилась к истории ее брака
98
с матросом П.Е. Дыбенко25. Новым предстал в "Огоньке" и знакомый с детства
В.И. Чапаев26 (редакция перепечатывает очерк Дм. Фурманова под тем предлогом,
что его первая публикация состоялась в 1923 г. в только что возрожденном
"Огоньке"). Это достигается с помощью двух фотографий героя времен Первой миро¬
вой войны в форме офицера царской армии с уложенной опытной рукой парикмахера
прической по последней моде того времени. При этом "развенчание мифов" носило
довольно-таки спокойную тональность.
Основной пафос указанных материалов часто сводился к простой мысли, что
"революционеры - тоже люди". Шла десакрализация и сближение их образов с
обычными людьми через показ их ошибок и жизненных метаний. В этом же ключе
даются и материалы о Ленине. "Огонек" публикует два очерка о смерти и похоронах
Ленина, написанные М. Булгаковым и О. Мандельштамом, работавшими в ту пору в
московских газетах. Однако такой перестроечный подход к образам революционеров
на протяжении 1987 г. сосуществовал с вполне традиционными юбилейными материа¬
лами. В рубрике "1917-1987" печатались, в частности, незатейливые воспоминания
простых людей об отдельных эпизодах, связанных с революцией или ее вождями. В
качестве примера можно привести воспоминания рабочего К.К. Марлова о том, как
отливали памятник Ленину у Финляндского вокзала, или воспоминания рабочего
Кировского завода о том, как был изготовлен один из первых советских тракторов27.
Можно предположить, что авторы и редакция "Огонька" именно так пытались "оче¬
ловечить" социализм.
Характерно, что профессиональные историки в то время на страницах "Огонька"
еще не выступали. Тон здесь задавали писатели и журналисты. Центральным со¬
бытием в публикаторской деятельности "Огонька" о "культе личности" стал роман
А. Рыбакова "Дети Арбата". Журнал печатает фрагмент из него и анонсирует знаме¬
нитую публикацию в "Дружбе народов"28. Вскоре после выхода романа в свет в
"Огоньке" появляется подборка писем писателей и деятелей культуры о своевре¬
менности этого произведения (В. Быкова, В. Каверина, Д. Гранина, Г. Бакланова,
Е. Евтушенко, М. Ульянова, В. Кондратьева, Г. Товстоногова, Б. Окуджавы). Столь
авторитетная поддержка романа во многом обеспечивала ему полный успех и доверие
читателя. Но были и письма совсем другого рода. Так, читатель С.Д. Шепелев из
Раменского района Московской области писал: «"Огонек" опубликовал хвалебные
отзывы, душетревожащие дифирамбы в адрес А. Рыбакова и романа "дети Арбата"
от наших известных писателей, поэтов, артистов - одним словом представителей арис¬
тократической творческой интеллигенции... Да! Этот роман с восторгом принят им¬
периалистической пропагандой. В публикации этого романа, который 20 лет пылился
в шкафу у автора, она, вражья пропаганда, видит широкую демократизацию, которую
с успехом использует в своих целях». Далее этот читатель требовал "принять соот¬
ветствующие меры": «Тех, кто подписал хвалебный "адрес" Рыбакову, нельзя до¬
пускать до средств массовой информации. Таким же интеллигентам, как Окуджава,
Евтушенко и другим, место в Сибири. Будем надеяться, что "Огонек" изменит свою
тематику в сторону объективной оценки прошлого и нашей героической истории,
истории борьбы нашего народа за светлое будущее»29.
Между тем, экономическая и социальная ситуация в стране существенным образом
меняется. Свобода в сочетании с дефицитной экономикой и отсутствие прежней жест¬
кой системы поведенческих запретов привели к новым явлениям в общественной жиз¬
ни. В молодежной среде стал укореняться идеал "железных мускулов", возникли так
называемые неформальные объединения. Огромный иллюстрированный очерк о
"разборках" "люберов" с "металлистами" представлял новые реалии молодежной
среды перестроечных лет во всех деталях30. Все чаще обсуждались на страницах
"Огонька" проблемы дефицита - сначала на книги и бумагу, гостиничные номера и
места в ресторанах, а потом на видеокассеты. Итогом становилась констатация
огромного "черного рынка" внутри социалистической экономики, причем публикации
на эту тему появлялись на фоне развернувшейся в СМИ кампании по борьбе с
4
99
номенклатурными привилегиями31. Все перечисленные реалии тогдашней советской
жизни усугублялись появлением в СССР СПИДа, что, само собой, не способствовало
общественному успокоению.
Панорама общественных настроений того времени, на которые пресса периода
гласности реагировала уже довольно оперативно и точно, приводит к выводу о том,
что состояние экономики и как следствие - социальная обстановка буквально
выбивали почву из-под ног вбрасываемых в общество ценностных ориентиров "социа¬
лизма с человеческим лицом". Представляется, что не какие-то идеологические
диверсанты или враги (как это часто подается в современной леворадикальной
прессе), а сама жизнь с комплексом ее повседневных проблем провоцировала и
подогревала общество, побуждая его сделать более радикальный шаг навстречу
рыночным механизмам. Конечно, элементы рынка тогда рассматривались в контексте
системы социалистического хозяйствования, а в качестве своеобразной панацеи ви¬
делся опыт периода нэпа. Казалось, что реанимация эффективной модели со¬
циалистической экономики произойдет именно на базе опыта 1920-х гг., исторически
связанного с именами Бухарина, Чаянова, Кондратьева и др.
Однако чтобы перейти к реальным действиям в этом направлении, требовался
исключительно смелый по тем временам ход - радикальное расширение рамок поли¬
тической реабилитации. Настоящей вехой в этом смысле стала статья В.Д. Поли¬
карпова "Федор Раскольников"32, опубликованная в середине 1987 г. Именно ей суж¬
дено было стать тем мостиком, который перевел гласность из литературно-художест¬
венной в политическую плоскость и позволил уйти, наконец, от половинчатых оценок
знаменитого постановления ЦК КПСС "О преодолении культа личности и его пос¬
ледствий" (1956 г.). Правда, автор статьи еще оперировал основными положениями
известного мифа о "честных коммунистах - жертвах культа личности", противосто¬
явших послушным исполнителям воли Сталина. Признав, что во время дискуссии о
профсоюзах 1921 г. Раскольников "некоторое время разделял взгляды оппозиции",
Поликарпов затем рисовал образ своего героя как последовательного борца за ле¬
нинскую линию партии и подчеркивал, что тот никогда не был троцкистом, которые в
1987 г. еще считались злейшими врагами ленинизма. Вторым традиционным мо¬
ментом в статье Поликарпова было указание на то, что справедливость (победа над
"режимом произвола и беззакония") восторжествует благодаря самой партии, спо¬
собной осудить и преодолеть ошибки своих прежних лидеров. Однако на этом
следование традиции заканчивалось и начиналось поистине беспощадное разоб¬
лачение сталинщины.
Центральной темой статьи становятся комментарии к открытому письму Рас¬
кольникова Сталину (1939 г.). Сказать, что опираться на такого рода источник и бо¬
лее того - строить на нем целую статью, даже в годы перестройки было смело, -
значит не сказать ничего. Ни разу в советской печати подобного рода материалы
не использовались и не могли служить основой для исторических выводов. Здесь же
сам факт написания письма по существу превращался в подвиг, в огромную заслугу
героя Гражданской войны перед собственным народом. По мнению автора, письмо
Раскольникова служит ценным источником в истории борьбы против культа лич¬
ности, показывая, что "в рядах партии большевиков выросли под ленинским руко¬
водством несгибаемые борцы, навсегда сохранившие верность знамени марксизма и
способные в чрезвычайных ситуациях отстаивать честь партии и чистоту идеалов
социализма"33.
Таким образом, постепенно у читателя складывается более широкое видение и
круга жертв культа личности, и их особой роли в борьбе против Сталина перед
Великой Отечественной войной. Фактически в число жертв попадают не только
арестованные и оказавшиеся в ГУЛАГе, но и "невозвращенцы", ставшие эмигрантами
поневоле. Пожалуй, впервые в такой отчетливой форме в статье Поликарпова
говорится о том, что борьба против Сталина и его политики (а значит, и против
политики партии) была героизмом, гражданским подвигом. Пока пассивная партийная
100
масса покорно выполняла сталинскую волю, все здоровые силы оказывались среди
репрессированных. Сталинский режим ("ненастные годы сталинского самоуправства")
рисуется Поликарповым исключительно эмоционально. Автор прибегает здесь к
образному языку самого Раскольникова и использует собственные выразительные
средства. Словами Раскольникова - Поликарпова не только выносится приговор
сталинскому режиму, но и вырисовывается альтернатива ему - следование примеру и
идеям тех, кто, в отличие от Сталина, не предал идеалы революции. Для идейного
оправдания оппозиции почва, таким образом, была уже фактически готова.
Статья Поликарпова вызвала поток писем читателей. Некоторые из них были
опубликованы в новой рубрике "Читатель - журнал - читатель", которую вел тогда
молодой журналист Валентин Юмашев. При этом журнал публиковал очень разные
письма: гневно осуждающие статью Поликарпова, недоумевающие и восторженно
одобрительные. Характерно, что почти все они выходили далеко за рамки постав¬
ленных автором публикации вопросов, и это было настоящим знамением времени.
Основная идея гневных писем "с болью в сердце и с взбудораженными мыслями в
голове" состояла в том, что "такая гласность нам не на пользу". "Она будоражит умы
и сердца многих из нас, людей старшего поколения, - писал член КПСС с 1929 г. пер¬
сональный пенсионер Я. Гамаюн. - Такие статьи не окажут воспитательного влияния
на молодежь. Сразу возникает вопрос: где были другие члены ЦК партии, а съезды и
пленумы? Всю статью Поликарпов посвятил Раскольникову, а предъявил обвинение
Сталину. Все, что процитировано автором, взято из контрреволюционных газет, а они
так злобно преподнесли материал в обвинение Сталину и всем тем, кто возглавлял
ЦК в бытность Сталина. Все так и пахнет злопыхательством, а не объективностью...
О гласности есть что писать, - продолжал автор письма, - столько хапуг, взяточников,
подхалимов. Та гласность, о которой написано Поликарповым, дает пищу нашим
врагам за рубежом. Разговоры уже идут нездоровые. В нашей перестройке и
гласности должна быть мера"34.
В том же духе отзывался на статью ветеран Вооруженных сил СССР подполковник
в отставке С. Каракозов35. Он упрекал Поликарпова в том, что тот неправильно
связывает перестройку с решениями XX съезда партии: "То была не перестройка, а
охаивание всего того, что мы достигли во главе со Сталиным". Автор письма считал
необходимым подчеркнуть, что "проводившаяся в СССР чистка общества накануне
войны была правильной и необходимой, конечно, в рамках закона. Разумеется, за
двадцать лет истории страны ее внутренние и внешние враги не могли исчезнуть, они
ушли в подполье и творили свои грязные дела. Это представители буржуазии,
представители различных враждебных политпартий, многие из которых присосались
к нашей партии и старались подорвать ее изнутри". Квинтэссенцией таких настроений
стало письмо 34-летнего старшего лейтенанта из Краснодара А. Берлизова, который
с возмущением писал: «Считаю своим долгом заявить, что под видом "борьбы за
перестройку" в нашей стране творится опасное антигосударственное дело, заклю¬
чающееся в проповеди полнейшего нигилизма в отношении к героическому
прошлому Советской страны, к истории социализма»36.
До знаменитого письма Нины Андреевой оставался еще почти год, и такого рода
оценки еще не смотрелись столь одиозно, но уже вызвали буквально шквал него¬
дования. Отповедь Каракозову в "Огоньке" с разных позиций дали историк В.А. Дуна¬
евский37 и доктор геолого-минералогических наук, будущий депутат Думы М. Салье,
которая констатировала, что "в нашей стране идет борьба между сторонниками пе¬
рестройки и ее противниками. И у тех, и у других в руках одно оружие - гласность и
демократия"38. Пошли письма-воспоминания, авторы которых безвинно пострадали в
годы репрессий и позже, в частности, и за распространение того самого письма
Раскольникова39. Но большинство читателей было искренне признательно автору и
редакции "Огонька" за эту публикацию: "Вы, товарищ Поликарпов, - писал В. Ланс¬
ких, преподаватель школы ДОСААФ из Кургана, - сняли тяжелейший груз, давивший
десятилетиями на мою душу, на мою совесть. Мальчишкой я видел, как в школе
101
снимали портреты Блюхера и Тухачевского: враги народа. Помню, как учитель велел
принести ружье, чтобы, приставив портреты к поленнице, расстрелять их”40.
В потоке восторженных писем сначала проскальзывали, а потом все громче
звучали недоуменные нотки, напрямую связанные с ’’чистотой" облика нового героя.
Их выразила в своем письме врач В. Кузнецова: «Статья в "Огоньке" положила конец
домыслам. Читали вслух, на работе и дома, восхищались отвагой этого человека...
Но вот недавно открываю журнал "Октябрь" № 6 за этот год, в котором
опубликованы письма М. Булгакова Сталину. И что же получается: Раскольников не
принял творчество Булгакова и даже мешал ему. Могло такое быть, а если могло, то
почему вы об этом не написали?»41
За лето - осень 1987 г. практически всем стало очевидно, что многие жертвы
репрессии не были невинны, и миф о честных коммунистах-ленинцах трещал по швам.
Так, попытка воскрешения революционной романтики периода "оттепели", предпри¬
нятая Е. Евтушенко, вызвала немедленную реакцию Л. Аннинского. Евтушенко в
стихотворении "Еще не поставленные памятники" писал:
"Кровавые слезы Блюхера
в металле еще отольются.
Якир с пьедестала протянет
гранитную руку стране.
Поставим памятник всем,
кто азбуку революции
пальцем с выдранным ногтем
дописывал на стене!"42
Реагируя на эту неуемную идеализацию, Л. Аннинский спрашивал: "Хотелось бы
знать, как Евгений Евтушенко относится к тому факту, что подпись Блюхера в 1937
году стояла под обвинительным приговором Якиру. Факт этот сейчас довольно из¬
вестен: он освещен в статье Ивана Жукова, в вашем же журнале, № 31. Так что,
наверное, я не единственный, кто может задать поэту такой вопрос’’43.
Материалы, подобные стихотворению Евтушенко, какое-то время еще соседст¬
вовали на страницах журнала с публикациями, где те же самые исторические персо¬
налии выступали в прямо противоположной роли: подписывали смертные приговоры
своим вчерашним товарищам, активно насаждали цензуру и идеологический конт¬
роль - основное условие разрастания непомерного культа личности Сталина, иными
словами, способствовали формированию той системы, которая их же в конечном сче¬
те и погубила. Такое странное соседство противоположных по сути дела оценочных
положений было связано с тем, что переосмысление исторического прошлого
представляло собой в середине 1987 г. еще не законченный процесс, который мог
развернуться в любом направлении и даже быть прекращен сверху.
Другим фактором такой половинчатости оценочных положений был реальный
дефицит исторической публицистики, ориентированной на массового читателя. Люди
жадно требовали подробностей, исторической фактуры, деталей и обстоятельств. Для
тех, кто читал именно "Огонек", в отличие, скажем, от читателей "Московских новос¬
тей" или "Аргументов и фактов", не всегда был важен аналитический разбор. Инте¬
ресные детали и эмоциональный, живой язык вполне могли перевесить строгость
концептуальных построений. Поэтому на протяжении 1987 г. в журнале еще по¬
являются материалы, изобилующие новыми обстоятельствами из жизни "раскручен¬
ных" в прежние годы исторических деятелей. Среди них очерк о А.А. Фадееве, где он
предстает радетелем скорейшей реабилитации писателей после XX съезда КПСС44,
публикация к 100-летию со дня рождения Ф.Э. Дзержинского45, насыщенная исключи¬
тельно положительными оценками основоположника советского ГУЛАГа. В ней
приводятся, например, такие оценки деятельности Дзержинского: "Умер Феликс Эд¬
мундович Дзержинский на сорок девятом году жизни. Сегодня не верится тому, как
102
молод он был. Но он успел выстроить прекрасную жизнь - жизнь профессионального
революционера, стража и первостроителя Советского государства". Однако в 1987 г.
такие материалы о героях революции, даже приправленные новыми фактами, уже
никак не попадают на острие общественного интереса, так как жизнь и дела их героев
вызывают много вопросов. Постепенно единственными настоящими героями недав¬
ней политической истории, хорошо воспринимающимися перестроечным сознанием,
становятся пострадавшие от репрессий коммунисты и государственные деятели,
работавшие в промышленности, на дипломатическом фронте и т.д.46
Ситуация 1986-1987 гг. подготовила почву для идейных и нравственных исканий.
Общественное сознание периода перестройки не могло уже довольствоваться исклю¬
чительно гражданской и политической реабилитацией политических деятелей недав¬
него прошлого. Его отличительная черта по сравнению, например, с периодом "отте¬
пели", состояла в том, что люди пытались ответить на вопросы современности через
познание прошлого, отыскать в нем идейные, нравственные и вполне конкретные
рецепты реформирования советской системы прежде всего в экономической
области.
В 1987-1988 гг. противоречия между сторонниками и противниками перестройки
нарастали и все стремительнее превращались в полярные. Последней попыткой
общественной консолидации и придания перестроечным процессам позитивного, сози¬
дательного характера стало переосмысление исторического опыта новой экономи¬
ческой политики. В реабилитации советских экономистов 1920-х гг. и их мифоло¬
гизации следует, вероятно, видеть и попытку перевести процесс переосмысления со¬
ветского прошлого в позитивное русло и поиск рецепта выхода из экономической
стагнации. Тема "выдающихся экономистов" берет начало в "Огоньке" с публикации о
В.В. Оболенском (Осинском), начальнике ЦУНХУ СССР, необоснованно репрессиро¬
ванном в 1930-е гг.47 Но настоящего апогея эта тенденция достигла в связи с реа¬
билитацией Н.И. Бухарина.
Развитие темы Бухарина начинается в журнале с публикации интервью с его
вдовой А.М. Лариной - под заголовком "Он хотел переделать жизнь, потому что ее
любил"48. Характерно, что интервью был предпослан эпиграф - слова из постанов¬
ления о реабилитации Бухарина, где его основной заслугой объявлялось участие в
разгроме троцкизма. И снова в "Огонек" пошли письма читателей, которые
выступали в них уже как "враги" и "друзья" перестройки. Так, в письме А. Арбузова
были не только жесткие, негодующие оценки, но и ясные, узнаваемые вехи личной
биографии его автора. «Не могу описать чувство возмущения, охватившее меня. Меня
буквально дрожь бьет, как в лихорадке. Я потерял здоровье, перенеся клещевой
энцефалит, именно из-за таких выродков, как этот шпион Бухарин и его жена,
которых я пять лет охранял в системе Дальстроя, а вы теперь представляет их как
каких-нибудь ангелов!.. В № 47 вы публикуете огромный материал о Вавилове и
пытаетесь уверить нас, что сын миллионера мог быть преданным Советской власти!
Не может такого быть! Там же статья А. Аджубея (кстати, он не из крымских ли
татар?), рассказ белогвардейки Тэффи, "картина" некоего Ромадина с голой
женщиной! Я пришел к выводу, что ваш журнал антисоветский и читать его больше
не буду. Но знайте, найдется и на вас управа»49.
Взгляды Бухарина, его революционная биография подаются в "Огоньке" в русле
привычного жанра "немереной идеализации", когда партийная правоверность под¬
крепляется нравственной чистотой, а некоторые нежелательные факты биографии и
фрагменты идейного наследия замалчиваются или упоминаются вскользь. Однако
хотя почта и приносит радостные письма об оправдании выдающегося большевика50,
но в целом общество относится к новому герою достаточно сдержанно, не поддаваясь
на привычные идеологические "удочки". Довольно характерным в этом отношении
можно считать письмо студента исторического факультета МОПИ им. Н.К. Крупской
Реззакова, который, выразив редакции благодарность за материал о Бухарине, под¬
черкивал: "...В то же время я против того, чтобы делать из Бухарина или Рыкова но¬
103
вые иконы и бросаться из одной крайности в другую. Я за то, чтобы, имея воз¬
можность прочесть в биографических данных о Бухарине, что он допускал ошибки по
проблемам марксистской теории государства, самоопределения наций, программы-ми¬
нимум, в вопросе Брестского мира, мы видели, что и к другим деятелям нашей партии
историки относятся столь же объективно"51.
Вместе с тем идеологическая машина была уже запущена на полный ход. Весь
1988 г. прошел "под знаком Бухарина". В этой кампании участвовал и журнал "Ого¬
нек"52, опубликовавший под занавес отрывок из книги С. Коэна "Дуумвират Буха¬
рин - Сталин"53. Однако Бухарин не стал новым героем, и вокруг его идейного на¬
следия так и не удалось добиться столь желанной властям консолидации "здоровых
перестроечных сил". Дело в том, что перед глазами обычного советского человека в
годы перестройки проходила сама жизнь, которая с каждым днем все больше ставила
под сомнение бухаринскую альтернативу Сталину: кооперативы приобретали
спекулятивно-криминальные черты, элементы рыночной экономики и расширение
самостоятельности предприятий вели к обострению дефицита, вымыванию дешевых
товаров, падению уровня жизни населения.
И сторонники, и противники перестройки недоумевали. Одни видели выход в
возврате в прошлое, другие - в более радикальном варианте экономической поли¬
тики, когда "рынок сам все расставит на свои места". Последняя попытка
консолидировать советское общество в период перестройки, найти спасительный
рецепт в прошлом, возвратив из небытия фигуру Бухарина и идеи нэпа, провалилась.
По существу началось размывание позитивного ценностного советского ряда пока
через развенчание в общественном сознании героев, символов, мучеников революции.
Единственным еще непререкаемым авторитетом оставался Ленин. Но и этот,
последний идол революции будет развенчан неожиданно быстро.
Примечания
1 См., напр.: С о г р и н В. Политическая история современной России. М., 1994; Иванов В.Н.
Россия: обретение будущего. М., 1993 и др.
2Мервиль А. и др. Политические ценности, ориентиры и политические институты // Россия
политическая. Под ред. Л. Шевцовой. М., 1998. С. 164.
3 С о г р и н В. Указ. соч. С. 122.
4 Там же. С. 21.
5Г орбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988.
6 О серьезных недостатках в содержании журнала "Огонек" // КПСС о средствах массовой информации
и пропаганды. М., 1979. С. 243-245. В постановлении, в частности, указывалось, что в журнале «не рас¬
крывается в яркой, увлекательной форме пафос коммунистического строительства. Журнал плохо
помогает партии в воспитании советских людей и в их мобилизации на успешное осуществление задач ком¬
мунистического строительства. В то же время из номера в номер редакция непомерно много места отводит
всякого рода путевым заметкам и очеркам о заграничных поездках сотрудников журнала и случайным, не
имеющим эстетической и воспитательной ценности произведениям, вроде детективного романа Л. Овалова
"Медная пуговица".
Серьезные недостатки имеются также в художественном оформлении журнала. Редакция утратила
чувство меры, публикуя без всякой надобности многие десятки фотоснимков на зарубежные темы и не
проявляя необходимой инициативы и художественного вкуса в подборе иллюстраций о советской жизни.
Многие фотоснимки, появляющиеся на обложках и вкладках, примитивны и невыразительны по
исполнению и малозначительны по теме».
В постановлении подчеркивалось: «Считать главной задачей журнала "Огонек" всестороннее освещение
внутренней жизни нашей страны и важнейших международных событий. Материалы, публикуемые в
журнале, должны быть политически острыми, актуальными, в яркой и увлекательной форме
отражающими успехи внутренней и внешней политики Коммунистической партии, многогранную жизнь
советского народа, пафос коммунистического строительства».
7 В постановлении ЦК КПСС от 6 января 1960 г. «Об улучшении работы журнала "Смена"», в част¬
ности, указывалось издательству "Правда" на необходимость «улучшить качество полиграфического ис¬
полнения журнала "Смена", подняв его до уровня "Огонька"» // КПСС о средствах массовой информации и
пропаганды. С. 258.
104
8 Рыцарь революции. К 100-летию со дня рождения Кирова // Огонек. 1986. № 13. С. 6-7.
9 Аверинцев С.С. Не утратить вкус к подлинности // Огонек. 1986. № 32. С. 10-13.
10 Огонек. 1987. № 17. С. 20-21.
11 См.: интервью Д.С. Лихачева об издании литературы серебряного века // Огонек. 1986. № 32. С. 10.
|23ильберштейн И.С. Дело жизни. Лучшая коллекция русского театрально-декорационного
искусства // Огонек. 1986. № 36. С. 8-9; Там же. № 37. С. 22.
13 Об издании сочинений Карамзина см.: Огонек. 1986. № 51. С. 11.
14 Книга: читать или иметь? // Огонек. 1986. № 33. С. 10.
15 Там же. С. 11.
16 Огонек. 1986. № 17. С. 26-27.
|7Карпов В. Поэт Николай Гумилев // Огонек. 1986. № 36. С. 18-24.
18 Огонек. 1986. №35. С. 32.
|9Трифонов Ю. Вспоминая Твардовского // Огонек. 1986. № 44. С. 20-24.
20 См.: Огонек. 1987. № 17. С. 28-29; № 38. С. 28-29.
21 Огонек. 1987. №42. С. 10-12.
22 К 100-летию С. Орджоникидзе. Диалог о Серго. Воспоминания дочерей С. Орджоникидзе // Огонек.
1987. №43. С. 4-6.
23 Сила жизни с нами! //Огонек. 1987. № 46. С. 14-15.
24 Огонек. 1986. № 41. Цветные вкладки 1 и 2.
25 Ш е й н и с 3. Новые страницы из жизни А. Коллонтай // Огонек. 1987. № 8. С. 4-5.
26 Огонек. 1987. №5. С. 3.
27 Там же.
28 Р ы б а к о в Ан. Дети Арбата. Отрывок из романа // Огонек. 1987. № 11. С. 26-27; № 27. С. 4-5,26.
29 Огонек. 1987. № 44.
30 Контора "Люберов" // Огонек. 1987. № 5. С. 20-21.
31 Огонек. 1987. № 16.
32 Поликарпов В. Федор Раскольников // Огонек. 1987. № 25. С. 5-7.
33 Там же. С. 6.
34 Огонек. 1987. №32. С. 27.
35 Огонек. 1987. №33. С. 6.
36 Огонек. 1987. № 37. С. 2-3.
37 Там же.
38 Огонек. 1987. №43. С. 7.
39 См., напр.: Огонек. 1987. № 33. С. 7; № 35. С. 6; 1988. № 8. С. 4; № 5. С. 5 и др.
40 Огонек. 1987. №33. С. 7.
41 Там же.
42 Евтушенко Е. Еще не поставленные памятники // Огонек. 1987. № 33. С. 7.
43 Огонек. 1987. №36. С. 31.
44 Ж у к о в И. Смерть героя // Огонек. 1987. № 30. С. 6-8; № 31. С. 4-6.
45 Феликс Дзержинский. К 100-летию со дня рождения // Огонек. 1987. № 37. С. 10-11.
46 См., напр.: Шейнис 3. Максим Литвинов возвращается в строй // Огонек. 1987. № 35. С. 12-14.
47 По праву памяти // Огонек. 1987. № 24.
48 Огонек. 1987. № 48. С. 26-30.
49 Огонек. 1988. №4. С. 6.
50 Огонек. 1988. № 16. С. 4-5.
51 Огонек. 1987. №52. С. 4.
52 Огонек. 1988. № 17. С. 7,29-30, 30-31.
53 Огонек. 1988. № 45. С. 28, 29-31.
105
© 2001 г. Б.Н. МИРОНОВ
К ИСТИНЕ ВЕДЕТ МНОГО ПУТЕЙ
Обсуждение за "круглым столом" журнала "Отечественная история" книги "Со¬
циальная история России периода империи" (см.: Отечественная история. 2000. № 6)
не может не вызывать положительных эмоций и у автора, и, наверное, у любого чело¬
века, кому дороги интересы отечественной историографии. Дискуссия показала, что в
настоящее время происходит стирание различий в уровне исторических исследований
между столицами и провинцией, что стена между западной и отечественной исто¬
риографией быстро разрушается, если уже не разрушилась вовсе, что формируются
сообщества историков-русистов не только всероссийского, но и мирового масштаба.
И это нормально для эпохи глобализации. Автор, отождествленный некоторыми
участниками дискуссии с адвокатами самодержавия, правыми кадетами и консерва¬
тивными либералами, опубликовал книгу, проникнутую соответствующей идеоло¬
гией, и при этом не только остался жив, но работает и возражает оппонентам на
страницах ведущего исторического журнала страны. Возможно ли было вообразить
это 15 лет назад?! Налицо большое разнообразие мнений - надежное свидетельство
того, что участники дискуссии образуют представительную выборку из сообщества
историков, а не собраны специально для апологетики или уничижительной критики
обсуждаемой книги. По моей прикидке, результаты обсуждения обнаруживают доста¬
точно тесную связь между возрастом участников и отношением к книге: чем моложе
историк, тем симпатичнее ему применяемые в книге подходы и высказываемые идеи,
а, значит, есть надежда, что труд найдет продолжателей. Радует также, что зару¬
бежные участники, представляющие динамично развивающуюся социальную науку
Запада, достижения которой активно использованы в книге, в целом более адекватно
понимают авторский замысел и более положительно оценивают книгу, чем мои
соотечественники. Мнения участников дискуссии С.С. Секиринский резюмировал
следующим образом: "Социальная история" - состоявшаяся книга, "исследование в
целом создает широкую и емкую матрицу, наполнение, исправление и расширение
содержательных ячеек которой - задача дальнейших разработок в области со¬
циальной истории". Меня, как автора, такой итог вполне удовлетворяет.
Глубоко убежден, что всякая критика - доброжелательная и тенденциозная, кон¬
структивная и нигилистическая - полезна для автора и для дела. Поэтому я искренне
благодарен всем коллегам, в выступлениях которых было высказано, с моей точки
зрения, много ценного, но одновременно и спорного. Не имея возможности отреаги¬
ровать на каждое замечание, постараюсь сосредоточиться на поставленных проб¬
лемах.
Руководящие принципы
Принимаясь за работу, я сформулировал для себя основные принципы, которым
старался постоянно следовать:
1. Системность, комплексность исследования, анализ главных институтов и струк¬
тур (природа, люди и этносы; сословия и классы; семья; община; общество и госу-
Миронов Борис Николаевич, доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник
Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН.
106
дарство; город и деревня; крепостничество; официальное и обычное право) в их взаи¬
модействии и взаимовлиянии.
2. Глобальность интерпретации, логически вытекающая из системности подхода:
выводы, основанные на анализе всех институтов и структур, должны подтверждать и
дополнять друг друга.
3. Историзм: институты, структуры и процессы изучать в их развитии.
4. Целостность анализа, которая имеет содержательное и хронологическое изме¬
рение. Содержательно объект (семья, община, общество, государство и т.д.) ана¬
лизируется в совокупности его основных аспектов, при этом целое не сводится к час¬
тям, так как объект больше, чем сумма всех его аспектов (например, община больше,
чем совокупность всех ее структур и функций). Хронологически исследуется период
империи - своеобразный и целостный период в истории России.
5. Междисциплинарность: использование понятий, концепций и методологии со¬
циологии, политической экономии, географии, антропологии, психологии, демогра¬
фии, статистики, политологии.
6. Использование теорий среднего уровня для анализа конкретного материала: на¬
пример, колонизацию изучать с точки зрения экономической целесообразности и эф¬
фективности, опираясь на теорию падающей производительности труда; социальную
структуру - под уголом зрения социальной мобильности; общину - с точки зрения
превращения общности в общество; государственность - под углом зрения ле¬
гитимности, типов господства и т.д.
7. Применение антропологического подхода, т.е. изучение структур и процессов в
человеческом измерении: демографические процессы - сквозь призму демографи¬
ческого менталитета, государственность - под уголом зрения отношения населения к
власти и т.д.
8. Обоснование всех существенных выводов массовыми, по возможности, статисти¬
ческими данными.
9. Полный, по возможности, учет не только отечественной, но и зарубежной лите¬
ратуры.
Судя по выступлениям, мне в основном удалось реализовать эти принципы. Однако
не все удовлетворены самими этими принципами, а некоторые считают, что автору
приходилось в некоторых случаях от них отступать.
Слабые места
Участники дискуссии правильно нащупали слабые места и диагностировали
причину - недостаток серьезных микроисследований, слабая изученность многих
принципиальных проблем отечественной истории. ’’Социальная история” отражает не
только достижения и упущения автора, но и общее состояние историографии, ибо ни
один историк, даже самый гениальный, не может заменить целое сообщество ис¬
ториков. Именно трактовки тех вопросов, которые хуже всего исследованы в
историографии, вызвали наибольшие возражения. Влияние географической среды на
исторический процесс долгое время минимизировалось и потому игнорировалось;
колонизация и подвижная граница только недавно перестали быть запретными
темами; национальный вопрос в советское время изучался однобоко - то под углом
зрения подавления нерусских, то с точки зрения бесчисленных благодеяний, которые
русские дали нерусским; изучение менталитета находится в начальной стадии; роль
самодержавия в истории России искажалась; историческая компаративистика нахо¬
дится в стадии становления; маргинальные социальные группы общества - нищие,
проститутки, сексуальные меньшинства и т.п. совсем не изучались, а привиле¬
гированные группы населения (дворянство, купечество, духовенство, интеллигенция)
исследовались недостаточно; преобразование сословной социальной структуры в
классовую в последней трети XIX - начале XX в. обходилось вниманием, так как
считалось, что классы существовали и до Великих реформ; внутрисемейные отно-
107
шения не являлись предметом исторического изучения; при анализе взаимоотношений
общества и государства внимание фокусировалось на просчетах последнего (между
тем, как остроумно выразился один из участников дискуссии, «государственность в
России чаще оказывалась "умнее" общественности»), а при исследовании реформ - на
просчетах и ошибках реформаторов; историография преступности крайне бедна;
вопрос о становлении гражданского общества и правового государства в им¬
ператорской, самодержавной России казался неуместным.
Сначала кратко резюмирую частные замечания и соображения. Актуальны и
правильны предостережения против европоцентризма, нового телеологизма
(А.П. Шевырев, Манфред Хильдермайер, В.П. Булдаков) и новой тенденциозности
(Даниэл Филд), так же как и призывы усилить работу по изучению источников в про¬
винциальных архивах, проводить на их основе микроисследования (Грегори Фриз,
А.И. Куприянов, В.П. Булдаков), больше внимания уделить экономике (Ю.А. Ти¬
хонов, А.В. Островский, Т.М. Китанина), маргинальным социальным группам
(Д. Филд, Питер Гейтрел) и обыденной жизни простых людей (Н.В. Куксанова), не
игнорировать зигзаги и противоречия в лидерстве самодержавия (Д. Филд, А.Н. Ме-
душевский), не идеализировать деятельность властных структур (Д. Филд, Дэвид
Мэйси, М.Д. Карпачев, Джон Бушнелл). Всем российским западникам следует при¬
слушаться к предостережениям Фриза против идеализации западных достижений и
против недооценки комфортабельности общественной жизни в традиционном
обществе: "В некотором смысле следует чувствовать некоторую ностальгию и за¬
висть в отношении самой институциональной отсталости России при старом режиме,
где по крайней мере до середины XIX столетия государство осуществляло только
спорадический контроль над обществом и индивидуумом". Свежей представляется и
мысль Н.П. Дроздовой, что "поведение крестьянина по-своему рационально и вполне
укладывается в рамки современной теории общественного сектора, согласно которой,
в частности, изъятие чрезмерно большой доли доходов в виде налогов ведет к тому,
что люди предпочитают уменьшать продолжительность и интенсивность труда и
замещать труд досугом". Заслуживает пристального внимания мнение П. Гейтрела,
считающего что в историческом исследовании следует уделять больше внимания тем
способам, которыми современники представляли социальную действительность, а
также тому, кто именно это делал и для какой цели. Замечание Н.Н. Болховитинова
по поводу взгляда на миграцию как на "предохранительный клапан" совершенно спра¬
ведливо. Плодотворна мысль Т.М. Китаниной, что в "политическом пробуждении
национальных окраин империи, в развитии национального самосознания важную роль
играл и возросший экономический потенциал национальных территорий". Согласен с
замечаниями С.В. Тютюкина по поводу трактовки рабочего класса, с интересными
соображениями Т.Г. Леонтьевой и А.В. Камкина о духовенстве и Н.А. Ивановой о
сословном и классовом строе, с мнением В.В. Зверева о желательности усиления
антропологического аспекта, с предложением М.Д. Долбилова о необходимости более
глубокой разработки вопроса о социальной идентификации сословий и его
интересными соображениями о сочетании абсолютного характера верховной власти с
ее функциональной "предельностью". Мне представляются очень продуктивными
мысли А.Н. Медушевского, что все российские реформы одновременно вели к
сплочению антимодернизационных сил, и А.И. Куприянова, что процесс урбанизации
заключается не только в возрастающей роли городов в истории общества, но и в рас¬
пространении городских учреждений культуры (школа, театр, библиотека) и эле¬
ментов городского повседневного быта в сельской местности. Благодарю Н.В. Кук-
санову за солидарность в понимании важности изучения внутрисемейных отношений и
Н.В. Романовского за мощную, аргументированную поддержку междисциплинарной
ориентации "Социальной истории". Следует прислушаться к замечаниям М. Хиль-
дермайера, что особенности российской колонизации не стоит преувеличивать, и
Д. Бушнелл а, что существует множество данных, свидетельствующих об историчес¬
ки
ком динамизме крестьянства еще до 1861 г., и к интересным соображениям Д. Мэйси о
необходимости смены парадигм в русистике.
Наши разногласия: Кто виноват? Что делать?
Единство мнений среди нормальных современных людей невозможно. И слава
Богу - иначе как скучна была бы жизнь! По большому счету разногласия даже по
частным вопросам обусловливаются разными теоретическими ориентациями людей.
Если руководящая идея В.П. Булдакова состоит в том, что мв истории все опре¬
деляется не так называемыми объективными факторами, а людскими представ¬
лениями, часто идущими вразрез с ними”, а, согласно моему убеждению, важные исто¬
рические события не столько делаются, сколько происходят, то естественно, что нам
трудно прийти к консенсусу. Если все непредсказуемо и случайно, то поиски зако¬
номерности тщетны, стремление найти логику событий наивно, цифры лукавы, ут¬
верждения о нормальности исторического процесса раздражают, эмоционально-ин¬
туитивный, художественный подход кажется более результативным, чем сравни¬
тельно-исторический или структуралистский. Напротив, если события происходят, то
уместен научный, позитивистский подход к их изучению и соответственно поиск зако¬
номерностей и логики в исторических событиях. Думаю, что самые сердитые участ¬
ники дискуссии разделяют или по крайней мере отдают предпочтение первому под¬
ходу, а наиболее удовлетворенные - второму. И здесь ничего изменить нельзя, да и не
нужно. И абстрактное, и художественное, конкретно-образное мышление имеют свои
преимущества и недостатки, отлично работают в одних случаях и плохо в других. Это
следует понимать и не сердиться друг на друга тем, кто одарен разными типами
мышления в неодинаковой степени или отдает предпочтение одному, а не другому.
Следует также понимать, что в исследовании, которое ставит задачей определение
траектории социального развития, более адекватным будет абстрактно-позити¬
вистский подход, а в исследовании* посвященном какому-нибудь важному событию
или человеку, - конкретно-исторический. Я с удовольствием читаю, например,
работы П.Н. Зырянова, и меня радует его "любовь к фактам как таковым, к их при¬
хотливой игре, к несистематизированному течению событий"; мне нравятся работы
В.П. Булдакова, в том числе за его образный язык и непредсказуемость суждений и
даже за то, что он, как говорится, "для красного словца не пощадит ни матери, ни
отца". Обвинять же меня в "проповеди казенно-приказного эволюционизма" (!?) аб¬
солютно неверно, ибо я выступаю как частное лицо, книгу посвятил жене, а не пре¬
зиденту, на титульном листе книги нет грифа какого-нибудь учреждения, и эво¬
люционизм у власти не в чести. Но ведь сильно сказано, прямо Хлебников 2-й, и его
несерьезность меня не расстраивает, а веселит - на всякого мудреца довольно
простоты.
В мои молодые годы мой глубокоуважаемый научный руководитель А.Г. Маньков
как-то говорил мне:
- Я хочу вас подключить к работе над Уложением 1649 г., чтобы вы работали, как
все. А то все как-то по-особенному. Потому вас и критикуют.
- Аркадий Георгиевич, скажите, кто-нибудь работает в Институте, как я?
- Нет.
- А так, как вы меня хотите заставить?
- Большинство.
- Стоит ли меня заставлять работать, как большинство? Может быть, оставить
хотя бы одного, кто работает по-другому, для сохранения вида "отклоняющихся"?
- Пожалуй, да.
С тех пор мой дорогой Аркадий Георгиевич никогда больше не понуждал меня ра¬
ботать, как он. А ведь, как все знают, он работает очень продуктивно и с отличными
результатами. Давайте помогать друг другу и не стремиться к тому, чтобы все ра¬
ботали по одному образцу.
109
Важная причина разногласий заключается в различных установках сознания, ко¬
торые действуют как автоматизмы мышления. Если для А.П. Шевырева неспра¬
ведливость дореформенного суда - "очевидная всем вещь", а для меня - нет, то какие
бы ни приводились мною доводы, они не покажутся ему достаточными. Например,
1861-1864 гг., на мой взгляд, очень удачны для проверки деятельности суда, поскольку
в период перехода от одной судебной системы к другой возможностей для произвола
судей намного больше, чем в стабильные годы (это мы испытали в последнее
десятилетие). А для него - это "самое, пожалуй, неблагоприятное для коррупции
время в истории дореформенного суда". Если для Л.В. Даниловой сословный строй
априорно не содержит ничего позитивного для становления гражданского общества,
то очевидно, что она не может согласиться с "постулатом о сословном строе как о
стартовой площадке восхождения к гражданскому обществу и правовому госу¬
дарству", в противоположность тем, кто думает, что уважение к сословным правам,
определенным в законе, сословная честь, сословное самоуправление, сословное пред¬
ставительство служили предпосылкой для развития гражданственности и правового
государства. Если в голове Ю.А. Тихонова "не укладывается представление о таком
феодальном обществе доимперского периода, где бы не было сословий и сословных
групп", то он не может принять вывод об отсутствии в России до XVIII в. сословного
строя. Результаты подведения фактов под точные дефиниции его не убедят.
Но в случае с установками дело поправимое - они могут измениться, когда иссле¬
дователь поймет, что установки мешают ему быть объективным и отказываться,
когда назрела необходимость, от устаревших стереотипов мышления.
Еще проще обстоит дело в тех довольно многочисленных случаях, когда разно¬
гласия вызываются неточным прочтением текста или намеренным заострением воп¬
роса. Например, А.И. Аврус и Ю.Г. Голуб не согласны с утверждением, что нерусские
имели одинаковые с русскими возможности для карьеры. Но ведь это не мое ут¬
верждение - это они неверно интерпретировали меня. В главе 1 (с. 68, сноска 31)
прямо сказано: "Доступ к власти для них (русских. - Б.М.) был легче, чем для многих,
но не всех других народов". Кроме того, отсутствие представителей некоторых
народов в элите могло объясняться не юридическими запретами, а отсутствием соот¬
ветствующей мотивации или объективными трудностями. Но это вопрос, не отно¬
сящийся к праву, а у меня речь идет о правовых ограничениях. У неграмотного чуваша
из глухого села, как правило, не было мотивации стать генералом, а если мотивация
появлялась, то он им становился (отец В.И. Ульянова).
Другой пример. Приводя мое заключение о причинах и значении подвижной гра¬
ницы в истории США и России, В.П. Булдаков замечает: «Оказывается, что все
зависит от того, "кто и когда колонизовал новые земли, какой общественный и эко¬
номический быт там заставали переселенцы, какой тип социальных отношений и
какой образ жизни приносили они с собой". Но тем не менее в России, как и в США,
на подвижной границе пришельцы были вынуждены рассчитывать только на свои
силы. А в конечном итоге "подвижная граница как в США, так и в России,
способствовала формированию экономических районов, находившихся на разных ста¬
диях экономического развития" (I, 52). Услышав такое, обычно говорят, что "гора ро¬
дила мышь"». По мнению Булдакова, главный вывод из сравнения опыта подвижной
границы в России и США должен быть другой: "...Колонизационный процесс в России
и США создал совершенно несхожее социокультурное пространство". Услышав
такое, следует сказать: "Что в лоб, что по лбу". Кроме того, не понимать важности
вывода, что колонизация способствовала формированию экономических районов,
находившихся на разных стадиях экономического развития, и в конечном итоге - фор¬
мированию многоукладной национальной экономики, значит спутать гору с мышью
или не приметить слона.
Н.В. Пиотух утверждает, что Б.Н. Миронов возвращается к безуказной теории
закрепощения крестьянства. Между тем в книге прямо говорится: "В конце XVI в.
серия закрепостительных указов правительства Бориса Годунова, в особенности ука¬
110
зы 1592 и 1597 гг., завершила юридическое оформление крепостного права на всей
территории Русского государства" (I, 366).
Н.П. Дроздова интерпретирует мою трактовку причин отсталости России так:
"Вряд ли можно объяснить экономическую отсталость и крепостнические отношения
России только (курсив мой. - Б.М.) потребительской мотивацией крестьянства".
Миронов же написал" "Что служило причиной малой результативности крестьянской
экономики? Причин было много, и главная среди них, по-видимому, состояла в тру¬
довом этосе крестьян, ориентировавшем их на такую трудовую активность, целью
которой было удовлетворение элементарных материальных потребностей" (I, 401).
Отсюда видно, что действовало много причин, а не одна и что главная - не значит
решающая причина.
Нет возможности привести и другие, по-своему интересные примеры. Все они при
наличии доброй воли легко устранимы. Должен признать, что в этих недоразумениях
есть и объективная причина - текст так велик, что рецензенту трудно его полностью
освоить за короткое время.
Макро- и микроисследования
Нигде в книге ни единого слова не сказано о превосходстве макроисследований над
микроисследованиями, как показалось некоторым участникам дискуссии. Я лишь кон¬
статировал, что первые не менее необходимы для историографии, чем вторые. Лично
мне очень нравится проводить микроисследования и знакомиться с их результатами.
Говорить уже, что макроисследования вырастают и основываются на микроиссле¬
дованиях, столь же банально, как утверждать, что лучше быть умным, чем глупым.
Но "всякому дню подобает забота своя". В настоящее время многие разочаровались в
формационной теории, многих не устраивает цивилизационная или модернизационная
парадигма. Вследствие этого в отечественной историографии в настоящий момент
остро недостает именно макроисследований, ибо именно они создают новые пара¬
дигмы, которые хотя бы на некоторое время дают ориентиры для конкретных ис¬
следований. Не случайно в точных и естественных науках говорят, что нет ничего
практичней хорошей теории. Один из важнейших мотивов, побудивших меня к работе
над "Социальной историей", состоял в том, чтобы найти лично для себя ориентиры,
своего рода карту-схему для комфортабельного перемещения в российском исто¬
рическом пространстве периода империи. Кто-то, возможно, и может бродить по ули¬
цам и переулкам огромного города без карты, у меня же, да и у многих других, такое
занятие вызывает уныние. Но на карте-схеме переулки и маленькие улицы, обычно,
не отмечаются, поэтому, как верно заметил Д. Филд, мой "социальный ландшафт
состоит главным образом из магистралей и больших площадей".
Спрямлять или не спрямлять?
Многие участники дискуссии зафиксировали в "Социальной истории" явление
"спрямления", когда важные детали и частности или колебания в развитии какого-
нибудь явления не принимаются в расчет. Как правило, применение такого приема
ставится в упрек, так как он, якобы, либо обедняет историческую действительность,
либо навязывает фактам схему, либо искусственно обнаруживает тенденцию, которой
в действительности нет.
Всем приходилось читать "сырые" стенограммы собственных выступлений. Когда
говорил, вроде бы все было ясно и понятно и самому, и слушателям, а в стенограмме -
не все. Приходится здорово потрудиться, чтобы сделать смысл ясным и понятным.
В аналогичной ситуации находится исследователь, который ставит своей целью пости¬
жение тенденции, смысла и значения исторических событий за почти 300-летний
период. Приходится спрямлять, так как иного способа определить тенденцию или тра¬
екторию развития не существует. В точных и естественных науках этот прием фор-
Урожай
1885 1889 1893 1897 1903 1907 1911
Годы
Источник: Четвериков Н.С. Статистические и
стохастические исследования. М., 1963. С. 60.
мализован и называется аппроксимацией. Вот график движения урожаев озимой ржи
в Подольской губ. за 1883-1914 гг. (см. рис.).
Глядя на кривую, отражающую изменение ежегодных урожаев, трудно на глаз ска¬
зать о какой-либо тенденции в ее изменении. Однако тенденция обнаруживается, если
специальным методом "спрямить" кривую. Оказывается, что урожайность росла по
типу параболы, т.е. со временем темпы прироста урожайности уменьшались. Думаю,
никто не станет спорить, что и кривая реальных данных, и парабола, обнаружившая
закономерность в изменении урожайности, имеют значение. Между ними нет про¬
тиворечий - они говорят о разных, но одинаково полезных вещах. По аналогии я
искал параболу в изучаемых явлениях, а другие - конкретно-историческую кривую.
Но разве не целесообразны и полезны оба подхода? Зачем же сердиться друг на друга
и обвинять в искажении исторической действительности?
П.Н. Зырянов не согласен с положением, что к 1917 г. дворяне юридически
утратили все свои сословные права: «Не говоря уже о Дворянском банке, дворянство,
например, не уплачивало волостных сборов, которые почти целиком шли на обще¬
государственные нужды... И в значительной степени именно из-за нежелания участ¬
вовать в них дворянство провалило волостную реформу. Не обращая внимания и на
этот факт, автор уверенно говорит о "юридической и фактической ликвидации при¬
вилегий дворянства" (I, 141). Между тем проект уездной реформы тоже был провален,
и руководителем уезда оставался предводитель дворянства, исполнявший эту роль
крайне плохо. И никто не отменял требований закона, чтобы земские начальники
назначались из дворян, предпочтительно местных...» Да, некоторые маленькие при¬
вилегии сохранились, но в какое сравнение они идут с теми, которые дворяне
утратили? Как правильнее сделать общий вывод о динамике сословных прав дво¬
рянства с начала XVIII по начало XX в.: дворянство сохранило свои привилегии или их
утратило?
Социальное развитие России в реальных координатах происходило по кривой
наподобие той, которая отражает ежегодные изменения урожаев, - вперед-назад. Но
в этом на первый взгляд беге на месте была траектория с вектором - с конца XVII в.
по конец XX в. российское общество развивалось по линии становления инди¬
видуалистской личности, малой демократической семьи, частной собственности, граж¬
данского общества и правового государства. И меня радует, что принципиально с этим
никто не спорит.
Признаюсь, что указанную траекторию я обнаружил только после того, как иссле¬
дование было полностью закончено. Начиная книгу, я предполагал назвать ее "Со¬
циальная история России периода империи", а по завершении появился принци¬
пиальный подзаголовок, и названия глав приняли современный вид. Вероятно, это
создало у некоторых читателей впечатление, что "анализу материала и умозаклю¬
112
чениям автора почти всегда предшествует определенная схема" (А.П. Шевырев).
Априорной схемы не было, но имелись гипотезы. Думаю, мало кто работает без
гипотез, но многие это скрывают, так как среди историков бытует мнение, что ис¬
пользование гипотез и вообще каких-либо концепций тождественно априоризму и
подгонке фактов под схемы. Вынужден признать, что мои общие и главные гипотезы
не подтвердились, поскольку предполагали иную, пессимистическую траекторию раз¬
вития России, и есть документ, это подтверждающий: в 1991 г. я представил в одно
издательство план-проспект "Социальной истории", содержавший эти гипотезы. Од¬
нако гипотезы и используемые мной методы анализа материала помогали мне ор¬
ганизовать материал, вовсе не предрешая выводов. Таким образом, за 10 лет работы
над книгой я из пессимиста превратился в оптимиста - диагноз П.Н. Зырянова спра¬
ведлив.
Некоторым кажется, что "Социальная история" основана на теории модернизации,
под которую подогнан российский материал. Это происходит потому, что в книге
часто используется термин "модернизация" и многие мои выводы перекликаются с
выводами этой теории. Если бы в основании работы была положена теория
модернизации, то я бы начал книгу с ее изложения (знакомым с теорией модер¬
низации известно, что теория на самом деле довольно сложна, имеет много
вариантов), и книга была бы построена по-другому: в каждой главе я бы проверял
(не подгонял факты, а проверял!) постулаты теории. Но книга организована иначе -
как сочинение историческое, а не социологическое и не по исторической социологии.
Многие историки страдают аллергией к теории, считая, что ее применение ведет к
утрате объективности исследования, к априоризму. Это глубокое заблуждение. Если
бы российская государственность не развивалась в сторону правового государства,
общество не приобретало черты гражданского общества, семья не становилась малой
и демократической, то использование теории модернизации или любой другой теории
не могло бы обнаружить этих процессов. Но естественно, что если бы автор не
поставил вопросов о том, становились ли государственность правовой, общество -
гражданским, семья - малой и демократической, то и ответов на эти вопросы не было
бы получено. Таким образом, применение любой теории не предопределяет выводов,
а только помогает поставить интересные вопросы и организовать материал. Ал¬
лергия к теории - это, по-видимому, защитная реакция против монопольного
положения марксизма, которое он занимал в советской социальной науке. Но сейчас
монополии нет, и аллергию можно считать тяжким пережитком и атавизмом. Что
касается терминологии, то многие понятия из теории модернизации прочно вошли в
язык социальной науки. Если кто-то использует слово "бессознательное", то это не
свидетельствует о том, что он фрейдист. Впрочем, теория модернизации, на мой
взгляд, - полезный инструмент анализа в историческом исследовании. Многие выводы
исследования действительно коррелируют с выводами классического варианта этой
теории - надежное свидетельство того, что Россия является нормальной европейской
страной и развивается в общеевропейском русле.
Нормальна ли Россия?
Кажется, мое утверждение о нормальности, т.е. закономерности исторического
развития России и его конгруэнтности социальному развитию западноевропейских
стран, у некоторых российских участников дискуссии вызвало дрожь. Заметьте,
иностранцы приняли его совершенно спокойно и поддержали. Полагаю, это только
отчасти связано с тем, что одним нравится жить в стране нормальной, а другим, рас¬
сердившимся, - в стране непредсказуемой, непонятной, в стране-загадке, в стране-
утконосе, словом, в стране ненормальной. О вкусах не спорят. В чем же тогда дело?
И вновь В.П. Булдаков помогает это понять: «Автор попытался взглянуть на два с
половиной века российской истории под совершенно определенным - эволюцио¬
нистским - углом зрения. Сразу же замечу, что для меня как историка революции, т.е.
исследователя "спрятавшейся" до поры до времени смуты, такой подход пред¬
113
ставляется заведомо сомнительным (курсив мой. - Б.М.), ибо он ориентирован по
преимуществу на устойчивость и даже предсказуемость развития России. К тому же
автор захватил период от одной смуты до другой». Для тех, кто полагает, что развитие
происходит скачками, и революции являются локомотивами истории, эволюционное
развитие и нормальность - ненормальны. Таким образом, одна из причин рас¬
хождений в оценке нормальности России обусловлена различными методологи¬
ческими ориентациями, а не ошибками конкретно-исторического анализа. Спорить
здесь, наверное, бесполезно. Однако разговоры о том, что "умом Россию не понять,
аршином общим не измерить", демобилизуют и деморализуют. Если не понять, то за¬
чем вообще изучать и стремиться понять?!
Некоторые участники тезис о нормальности не приемлют из-за асимметричности
развития в различных сферах российской социальной жизни (А.П. Шевырев, Л.В. Да¬
нилова), из-за частых сбоев, т.е. откатов назад, обратимости процесса развития
(Т.Г. Леонтьева). Однако вряд ли это может служить основанием для отнесения Рос¬
сии к числу ненормальных европейских стран. Согласно теоретикам модернизации,
синхронные изменения во всех сферах жизни и соответствующие одномоментные
системные сдвиги в обществе в целом осуществляются редко. Чаще встречается такой
вариант, когда отдельные сектора развиваются асимметрично, когда изменение в
одной из социальных сфер вызывает трансформацию в других сферах и в социуме в
целом с большим лагом. Динамика развития стран так называемой догоняющей
модернизации, к числу которых относятся все страны Восточной и Юго-Восточной
Европы, - это вообще непрерывный процесс односторонних, однобоких изменений
(Т i г у a k i a n Е. Modernization in a Millenarian Decade: Lessons for and from Eastern
Europe // Ed. B. Grancelli. Social Change and Modernization: Lessons from Eastern Europe.
Berlin; New York, 1995. P. 255).
Лукавые цифры
Жалобы на абстрактность цифр и их лукавство в устах историков привычны, по¬
нятны и простительны. Мне приходилось много лет читать в университете курс "Ко¬
личественные методы в истории", и во время зачета на вопрос, как было с мате¬
матикой в школе, 99% студентов отвечали: трудно. Немудрено, что цифры кажутся
некоторым участникам дискуссии странноватыми.
На самом деле слово абстрактнее цифры, а не наоборот; получение и оперирование
цифрой требует даже большей предварительной работы, чем со словом; конкретная
цифра, приводимая автором, возлагает на него более серьезную ответственность, так
как легче проверяется, чем сказанное им слово. "Лукавых цифр" нет, есть лукавые
исследователи. Поэтому, когда говорят "лукавые цифры", имплицитно намекают на
лукавство автора. Один из принципов, которым я руководствовался, состоял в том,
чтобы все существенные выводы базировать на статистических данных, причем не на
намеренно подобранных, а на всех доступных к настоящему моменту,
и "зачастую" не по 3-4 губерниям, как говорит М.В. Шиловский, а в большинстве
случаев на евророссийских данных. Как правило, проводилась оценка точности
использованных данных и делались необходимые оговорки; всегда принималась во
внимание приблизительность исторической статистики, а выводы, полученные на ее
основе, проверялись нарративными источниками. Например, достаточно высокая
справедливость дореформенного суда доказывается не только данными о судебных
приговорах за 1861-1864 гг. (А.П. Шевырев), но и сведениями о числе жалоб и
апелляций и мемуарными свидетельствами (И, 62-67). Идеала, конечно, я не достиг, но
к нему стремился, избегая всякого лукавства и замазывания.
" История с географией”
Среди участников дискуссии нашлась горячая защитница географического детер¬
минизма. Право, не хочется по этому поводу вступать в дискуссию с Н.В. Пиотух, так
как это давно преодоленная не только в социальных науках, но и в самой географии
114
теория. В современной отечественной историографии мы обязаны возрождению
этого мифа двум заслуженным и влиятельным историкам, которым удалось разжечь
потухший костер, и нескольким преданным ученицам, которые его поддерживают.
Спорить с географическими детерминистами - все равно, что спорить о том, на трех
китах или трех слонах стоит Земля. Другое дело степень и механизмы влияния гео¬
графической среды на благосостояние населения, сельское хозяйство, урожайность,
жилище, менталитет, обычаи и традиции. Здесь непочатый край работы. "Нет ни¬
каких серьезных аргументов против вывода о скудном питании крестьян и недостатке
их бюджета", - утверждает Н.В. Пиотух. Между тем такие аргументы в книге
приведены. Известно, что питание - главный фактор, от которого зависит длина тела
человека (И, 335-336). В начале XVIII в. длина тела солдат в большинстве европейс¬
ких армий была 164-165 см, т.е. такой же, как и длина тела российских рекрутов.
Причем в южных странах с более благоприятным климатом (Франция, Италия,
Испания) мужчины имели меньший рост, чем в северных с более суровым климатом.
Отсюда следуют два вывода: питание российского крестьянина находилось на обще¬
европейском уровне; холодный климат не являлся решающим фактором плохого
питания. Следует иметь в виду, что время всяких монизмов-детерминизмов - эконо¬
мических, политических, географических, демографических - в мировой науке
прошло. Но Россия как страна молодая еще этой болезнью не переболела.
Россия - отсталая страна?
Д. Бушнелл полагает (и многие с ним согласны), что Россия двигалась по евро¬
пейскому пути, только медленнее, поэтому она со временем превратилась в отсталую
страну. Не могу с этим согласиться.
У психологов есть понятие "социально запущенный ребенок". Ребенок родился
совершенно нормальным, но, что называется, в трудной семье - пьянство и бедность
родителей привели к тому, что за ним плохо ухаживали, с ним не занимались (не
читали книг, не играли), вследствие чего его развитие затормозилось. В школе
обнаруживается, что ребенок не справляется с программой, и его отправляют в
специальную школу, где другая программа, другие подходы. Ровесники этого ребенка
из нормальных семей прошли вовремя все стадии умственного развития, а этот бед¬
няга - нет. И вот он стал социально запущенным. При очень благоприятных об¬
стоятельствах он может догнать сверстников, - конечно, не самых лучших, хотя по¬
роху не выдумает. На мой взгляд, говорить, что Россия - "отсталая" страна, - это то
же, что назвать ее социально запущенным ребенком. И аргументация та же самая. На
заре истории, в киевское время, мы были как бы нормальными европейцами, но в
середине XIII в. на 250 лет попали в тяжелые условия татаро-монгольского ига -
тяжелое детство. Только от него освободились, подоспело крепостное право - еще на
250 лет тяжелое отрочество. Татаро-монгольское иго и крепостное право нас'
затормозили, заморозили, сделали отсталыми или, как говорят современные
теоретики модернизации, - недоразвитыми, и до сих пор мы не можем быть наравне с
ровесниками из западноевропейских стран. Я думаю по-другому. Россия действи¬
тельно с опозданием переживает все те же процессы и проходит все те же стадии, что
и западноевропейские страны, но не потому, что россияне - умственно отсталые или
социально запущенные дети, а потому, что Россия как государство и цивилизация
позже, чем западноевропейские страны, если можно так сказать, родилась. Уже
Киевская Русь не являлась феодальным обществом в европейском смысле этого
понятия; феодальные черты появились несколькими столетиями позже - в XIII—
XVI вв. Мы всегда, по крайней мере последнюю тысячу лет, когда возникла наша
государственность, бежали быстро, по крайней мере так же быстро, как наши соседи
на Западе. Это дает основание считать Россию не отсталой и запущенной, а молодой и
быстро растущей страной.
В заключение хочу еще раз поблагодарить всех участников дискуссии за большой и
нелегкий труд по прочтению "Социальной истории" и высказанные соображения и
115
замечания. Недавно опубликовано второе, исправленное издание книги, но в нем не
содержится новых материалов. В мои планы входит подготовить через несколько лет
новое расширенное издание книги, где критика будет принята во внимание.
Особой признательности заслуживает редакция ’’Отечественной истории" и
главный организатор "круглого стола” С.С. Секиринский за создание такой ин¬
тересной и полезной формы общения, требующей огромных усилий, остающихся "за
кадром". Польза от "круглых столов" несомненна: они консолидируют сообщество
историков, укрепляют их солидарность, повышают уровень нашего профессиона¬
лизма.
116
Историография, источниковедение,
методы исторического исследования
© 2001 г. Б.П. БАЛУЕВ*
П.Б. СТРУВЕ КАК ИСТОРИК
(к постановке проблемы)
Советская научная литература о П.Б. Струве была крайне скудна и необъективна. О нем
писали по принципу или ничего, или очень плохо. В основу оценок, естественно, были
положены ленинские характеристики, а для Ленина работы Струве даже в пору близости
последнего к РСДРП были всего лишь "отражением марксизма в буржуазной литературе".
Позднее Струве-кадет превратился в "великого мастера ренегатства", в годы Первой мировой
войны - в одного "из агрессивных идеологов российского империализма", а после участия
Струве в Белом движении и его публицистической деятельности по разоблачению боль¬
шевистского режима как восторжествовавшей "идеократии" он был безоговорочно отнесен к
"ярым врагам Советской власти". Так он был представлен в примечаниях к Полному собранию
сочинений Ленина - обязательному ориентиру в научных исторических трудах. Разумеется, эта
политическая квалификация была перенесена и на характеристику научной деятельности
Струве. Он был объявлен несостоятельным и как философ, и как экономист, и как социолог, и
уж тем более как историк.
Поскольку наиболее осведомленные историографы не могли себе позволить совершенно
исключить Струве из числа российских историков, им приходилось говорить на эту тему, строго
придерживаясь принятого принципа партийности. Поэтому в первом же в советские годы
научном труде по русской историографии Н.Л. Рубинштейна, вышедшем в 1941 г., Струве
упомянут лишь в небольшой главе под соответствующим ленинским установкам названием:
"Отражение марксизма в буржуазной литературе. Струве. Туган-Барановский". Довольно
пространную статью А.Н. Цамутали о Струве как историке поместила редакция "Советской
исторической энциклопедии" в 13-м томе (М., 1971). Но и в ней автор вынужден был следовать
сложившемуся стереотипу и сосредоточиться на критике политических, теоретических и исто¬
рических взглядов Струве. В 1992 г. была издана монография В.Т. Пашуто "Русские историки-
эмигранты в Европе", незавершенная им при жизни. И хотя автор отнес П.Б. Струве к числу
"солидных ученых", которые отвергали "евразийство" и держались социологических схем
"старой школы", традиций В.О. Ключевского, он все же подверг с позиций марксизма критике
его взгляды на русский исторический процесс, не без сарказма отметив, что Струве в своих
работах по истории России "свысока поучает историков-марксистов"1. Речь шла главным
образом о несогласии Струве распространять марксистскую формационную схему на русский
исторический процесс.
В отличие от советской историографии, на Западе, как в русской диаспоре, так и в
иностранных научных центрах и политических кругах, авторитет П.Б. Струве был довольно
высок. Его знали прежде всего как выдающегося ученого-энциклопедиста. Будучи юристом по
образованию, он стал широко известен как автор работ по философии, политэкономии,
социологии, политологии, истории, правоведению, филологии. В 1916 г., после чтения лекций в
Англии во время краткосрочной поездки туда в составе группы видных общественных
деятелей, он был удостоен степени почетного доктора Кембриджского университета. А после
защиты в Киевском университете в январе 1917 г. докторской диссертации по теме "Хозяйство
и цена" уже летом того же года он был избран действительным членом Российской академии
наук по отделению политэкономии и статистики и, несмотря на эмигрантскую антибольше¬
вистскую деятельность, был исключен из нее только в 1928 г. Научную работу Струве успешно
Балуев Борис Петрович, доктор исторических наук, ведущий нучный сотрудник Института российской
истории РАН.
117
сочетал с преподаванием. С 1906 по 1917 г. он преподавал политэкономию в Петербургском
политехническом институте. С 1910 г. стал читать лекции не только по политэкономии, но и по
экономической истории России на Бестужевских курсах и в Петербургском университете.
Русская эмиграция знала Струве и как видного общественно-политического деятеля, и как
талантливого публициста. В период своих марксистских и социал-демократических увлечений
он был не только фактическим редактором, но и ведущим публицистом органов "легального
марксизма" - журналов "Новое слово" (1897) и "Начало" (1899). С июля 1902 по октябрь
1905 г., уже с позиций либерально-демократических он издает сначала в Штутгарте, а затем в
Париже журнал "Освобождение", вокруг которого сформировался "Союз освобождения",
послуживший фундаментом для формирования кадетской партии. Со II съезда этой партии
(январь 1906) до 1915 г. Струве входил в состав ее Центрального комитета. При этом с 15 де¬
кабря 1905 по 19 марта 1906 г. он редактировал еженедельный журнал "Полярная звезда",
в апреле-мае 1906 г. - выходивший вместо него журнал "Свобода и культура". А с апреля по
май 1906 г. - ежедневную газету "Дума", в которой освещалась работа I Государственной думы.
В 1907 г. Струве был избран депутатом II Государственной думы.
С 1907 г. П.Б. Струве совместно с А.А. Кизеветтером возглавил редакцию широко
известного "научного, литературного и политического" журнала "Русская мысль", а с сентября
1910 г. стал его единоличным редактором вплоть до закрытия этого издания большевиками в
1918 г. К работе в этом журнале Струве привлек лучших русских писателей своего времени,
которое благодаря творчеству многих из них впоследствии стало именоваться "серебряным
веком". В журнале публиковались, например, Л.Н. Андреев, А.И. Амфитеатров, А.А.
Ахматова, К.Д. Бальмонт, А. Белый (Б.Н. Бугаев), А.А. Блок, В.Я. Брюсов, И.А. Бунин, В.В.
Вересаев, М.А. Волошин, З.Н. Гиппиус, А.С. Грин, Н.С. Гумилев, Д.С. Мережковский, А.М.
Ремизов, Ф. Сологуб (Ф.К. Тетерников). Естественно-научный отдел вел В.И. Вернадский.
Постоянными авторами журнала были уже известные в то время религиозные мыслители
Н.А. Бердяев и С.Н. Булгаков.
Важным фактом биографии Струве стало его выступление в знаменитом сборнике "Вехи"
(1909) со статьей "Интеллигенция и революция", в которой он предупреждал о гибельности для
страны безрелигиозного отщепенства интеллигенции от государства. В конце лета 1918 г.,
после закрытия "Русской мысли", ему удалось нелегально издать сборник статей о русской
революции "Из глубины". В предисловии к нему он с горечью констатировал: «Сборник "Вехи",
вышедший в 1909 г., был призывом и предостережением. Это предостережение, несмотря на
всю вызванную им, подчас весьма яростную реакцию и полемику явилось на самом деле лишь
робким диагнозом пороков России и слабым предчувствием той моральной и политической
катастрофы, которая грозно обозначилась еще в 1905 г. и разразилась в 1917 г. Историк
отметит, что русское общество в своем большинстве не вняло обращенному к нему пре¬
достережению, не сознавая великой опасности, надвигавшейся на культуру и государство"2.
П.Б. Струве был видной фигурой и Белого движения, и антибольшевистских сил в
эмиграции. Перебравшись в декабре 1918 г. за границу через Финляндию, он с января 1919 г.
стал вице-председателем Национального русского комитета, был представителем генерала
Юденича сначала в Лондоне, затем в Париже, осуществлял сбор средств для поддержки белых
армий. Для более активной борьбы с большевистским режимом летом 1919 г. вернулся на Юг
России, стал членом Совета государственного объединения России (СГОР), сотрудничал в
Осведомительном агентстве (ОСВАГ) - своеобразном Отделе пропаганды при Доброволь¬
ческой армии, являлся фактическим редактором ее газеты "Великая Россия". В правительстве
Врангеля возглавлял Управление внешних сношений, т.е. был как бы министром иностранных
дел. Выехав с семьей в октябре из Крыма, Струве уже с января 1921 г. организовал в Софии
выход ежемесячного литературно-политического журнала "Русская мысль", явившегося
продолжением закрытого в 1918 г. одноименного издания. В 1922-1923 гг. этот журнал он
редактировал в Праге (печатал в Берлине), а затем вынужден был прекратить его выпуск из-за
финансовых трудностей. Попытка возродить выход журнала в 1927 г. в Париже не увенчалась
успехом по той же причине - дело ограничилось выпуском одного номера. Но несмотря на
кратковременность существования, журнал этот стал событием в культурной жизни русской
эмиграции.
Весьма плодотворными были и газетные предприятия П.Б. Струве. Заметный след в
эмигрантской периодической литературе оставила основанная им в Париже ежедневная газета
"Возрождение" (1925-1940), редактором которой Струве был с 1925 по 1927 г. Там же под его
руководством издавались газеты "Россия" (1927-1928), "Россия и славянство" (1928-1934).
В этих органах печати подавляющая часть эмигрантов, представлявшая в политическом
отношении правый фланг (по общему мнению самих эмигрантов и историков эмиграции, левые
118
составляли не более 15% от общей массы беженцев), наконец, обрела близкие им газеты,
которые могли конкурировать с милюковскими "Последними новостями", ориентированными
на левые круги либеральной интеллигенции. Своей резкой полемикой с газетой Милюкова,
оправдывавшего Февральскую революцию и разрушительную деятельность революционной
интеллигенции в недрах "царизма", газеты Струве довольно быстро завоевали популярность в
эмигрантских кругах не только во Франции, но и в других странах. Тираж газеты
"Возрождение" доходил до 30-35 тыс. экземпляров. Успех ее определялся высоким качеством
публикуемых в ней материалов. Редкий номер газеты выходил без передовой статьи или
публицистических заметок П.Б. Струве "Дневник политика". В ней сотрудничали многие
авторы журнала "Русская мысль", последовавшие за Струве после его выхода из редакции
"Возрождения" (из-за идейных расхождений с издателем газеты миллионером А.О. Гукасовым),
и начала издания газеты "Россия". Позже, когда сотрудники-единомышленники Струве
наладили под его руководством издание газеты "Россия и славянство", он, находясь в Белграде,
продолжал активно влиять на содержание газеты своими статьями (в 233 номерах их было
опубликовано 114). В отличие от издания Милюкова, которое выигрывало хорошо по¬
ставленной оперативной и разнообразной информацией, в газетах, руководимых Струве,
публиковались большие проблемно-публицистические статьи историософского характера.
Русская диаспора находила в них ответы на мучившие ее вопросы о судьбе России, о причинах
постигшего страну катаклизма.
Струве занимал в эмиграции в 1920-1930-х гг. позиции так называемого "активизма", т.е.
разделял точку зрения деятелей, считавших необходимым делать все для подрыва уста¬
новившегося в России режима. Свое участие в этой работе Струве видел прежде всего в своей
публицистической деятельности, а также в организационной работе по сплочению эмиграции
вокруг определенной политической платформы, которая бы соответствовала позициям
большинства партий и групп, но формировалась бы вокруг его излюбленной идеи либерального
консерватизма. Именно в этом контексте следует рассматривать его активное участие в созыве
в 1926 г. "Зарубежного съезда" антибольшевистских сил, избравшего его председателем съезда.
Находясь в эмиграции, Струве не прерывал своей научно-педагогической деятельности. С
1922 по 1925 г. он - профессор политэкономии Русского юридического факультета в Праге, с
1928 по 1940 г. - профессор Русского научного института в Белграде. За эти годы он прочитал
десятки лекций по политэкономии, экономической истории России, философии, политологии,
социологии в наиболее крупных центрах русской диаспоры - Белграде, Праге, Берлине,
Париже, напечатал сотни статей по указанным предметам в различных научных и общественно-
политических периодических изданиях и сборниках3.
Активное участие Струве принимал и в научно-организационной работе. Он являлся членом
Парижской и Брюссельской эмигрантских академических групп, членом правления Союза
русских академических организаций за границей и Совета Института русского права в Париже,
участником съездов русских ученых-эмигрантов (1921-1930). В 1922-1925 гг. был предсе¬
дателем Русской академической группы в Чехословакии; состоял членом Русского истори¬
ческого общества в Праге. За большие заслуги в науке его избрали почетным доктором
Софийского университета.
Словом, и известность, и авторитет П.Б. Струве в эмигрантских кругах были весьма велики.
Именно этим обстоятельством следует объяснить то, что в Праге в 1925 г. был издан большой
"Сборник статей, посвященных Петру Бернгардовичу Струве, ко дню тридцатипятилетия его
научно-публицистической деятельности", в котором приняли участие 34 автора, в том числе
такие выдающиеся русские ученые и мыслители, как Г.В. Вернадский, И.А. Ильин, Н.А. Бер¬
дяев, А.И. Чупров, Б.Э. Нольде, А.В. Карташев, Н.О. Лосский, С.Л. Франк, Г.В. Флоровский
и др.
В предвоенные и военные годы рассеяние и взаимное отчуждение в эмиграции усилились.
70-летие Струве, одиноко проживавшего в Белграде, прошло в 1940 г. почти неотмеченным.
С.Л. Франк вспоминает, что он написал было короткую юбилейную заметку о Струве в газету
"Последние новости", но, несмотря на обещание П.Н. Милюкова опубликовать ее, она так и не
появилась4. Смерть Струве в феврале 1944 г. под Парижем и вовсе прошла незамеченной.
Но в конце войны и после нее в русском зарубежье начали появляться мемориальные статьи
и теоретические работы о Струве . Стали публиковать свои работы о нем и иностранные
авторы, из которых следует особо выделить две монографии американского историка Ричарда
Пайпса6. На сегодняшний день это самое подробное описание жизненного и творческого пути
П.Б. Струве, основанное на богатой Источниковой базе. В распоряжении американского
ученого были все наиболее известные белоэмигрантские русские архивы, в том числе и остатки
архива самого П.Б. Струве, сохраненного старшим сыном Петра Бернгардовича - выдающимся
119
литературоведом Глебом Петровичем Струве. Пайпс лично общался с ним и еще со многими
русскими эмигрантами, которые помнили П.Б. Струве или обладали документами, хранящими
его память. Помимо материалов из личного архива Г.П. Струве, Р. Пайпс изучил и использовал
в своем капитальном труде ценные источники и из других американских архивов - Русской и
Восточно-европейской истории и культуры (Нью-Йорк, Колумбийский университет); Гу-
веровского института (Стэнфорд, Калифорния), в том числе известную Коллекцию Б.И. Ни¬
колаевского; Отдела рукописей Британского музея; архива С.П. Мельгунова в Библиотеке
Лондонской школы экономики; международного института Социальной истории (Голландия,
Амстердам), а также из ряда немецких и финских архивов. Пайпс поработал и в советских
архивах: в РО ГБЛ (РГБ), в ЦП А НМЛ (РГАСПИ), в Доме Плеханова и Пушкинском Доме. За
20 лет работы над двумя массивными томами он собрал и свой собственный архив о Струве.
Автор проделал также дополнительное исследование и впервые издал библиографию трудов
П.Б. Струве. С помощью ксерокопирования он впервые собственными силами издал собрание
сочинений П.Б. Струве в 15-ти томах (663 названия), хотя, разумеется, и мизерным тиражом.
За все это, особенно за подробно воссозданный жизненный и творческий путь
П.Б. Струве, российским исследователям можно было бы сказать Ричарду Пайпсу большое
спасибо, если бы не одно "но". Определенное уважение автора к своему герою как к ученому-
энциклопедисту, к сожалению, сочетается в его монографии с плохо скрываемой неприязнью к
России и к русскому народу, а отнюдь не только к коммунизму, большевизму и Советской
власти. Для нас в данном случае важен вопрос: как мог американский историк при своем
откровенно русофобском настрое написать хвалебную монографию о П.Б. Струве, который на
всех этапах своей научной и общественно-политической деятельности был непоколебимым и
неистовым патриотом России, высоко ценил ее культуру, нравственные и интеллектуальные
качества русского народа и совсем иначе, нежели Пайпс, оценивал пройденный ею
дооктябрьский исторический путь? Ответ напрашивается сам собой - с помощью
тенденциозного внимания к тем сторонам в биографии и деятельности Петра Бернгардовича,
которые импонировали исследователю Ричарду Пайпсу. Это, во-первых, известное
"западничество" Струве, выражавшееся, между прочим, лишь в его стойком убеждении в
неизбежности развития в России капитализма и в цивилизационной ценности последнего, а
также в абсолютной необходимости определенных политических свобод. А во-вторых,
непримиримый антикоммунизм и антибольшевизм Струве. Но при такой избирательности
"зеркало", в котором отразился созданный Пайпсом образ Струве, оказалось, в конечном итоге,
хотя и большим, массивным, и красиво обрамленным, однако весьма кривоватым.
Пайпс неоднократно подчеркивает, что одной из основ мировоззрения Струве был
национализм. Разумеется, наличие этой черты он не относит к достоинствам Струве, и к тому
же считает почему-то национализм исключительно "русской болезнью"7. Исследователя не
смущает тот факт, что в данном случае требуется объяснение, почему немец по происхожде¬
нию, Струве страдал "русской болезнью". А дело в том, что хотя Петр Бернгардович высоко
ценил нравственные качества русского народа и считал его государствообразующей нацией, он
неоднократно подчеркивал, что является не этническим, а "государственным националистом", и
решительно отвергал мысль, что инородец в России не может понимать, что "государственный
национализм собирает страну, а не раздробляет ее"8. Патриотическая публицистика,
занимавшая в творчестве Струве не менее трети всего написанного (самый большой сборник
его статей, вышедший в 1911 г., так и назывался - Раизобка), в монографии американского
историка фактически не анализируется.
Пайпсу не нравится и то, что Струве считал украинский народ ветвью единого русского
народа, а украинский сепаратизм - очень опасным для России9. Он резко осуждает Струве за
панславистские настроения во время Первой мировой войны10. Большой незаконченный труд
Струве по истории России, как слишком "амбициозный", он также игнорирует11.
В постсоветской России уже немало сделано по воссозданию правдивого образа
П.Б. Струве - выдающегося ученого-энциклопедиста, общественно-политического деятеля и
публициста, горячего патриота своей Родины. Совершенно по-другому, в позитивных тонах,
подается его биография в статьях и разного рода справочных изданиях12. По-новому, в
основном положительно оценивается деятельность Струве как философа, экономиста, со¬
циолога, политолога13. Подвергается взвешенному, объективному анализу его общественно-
политическая и публицистическая деятельность и всесторонне обоснованная им платформа
либерального консерватизма14. Проводятся конференции, семинары, "круглые столы", посвя¬
щенные изучению научного наследия Струве15. Рядом крупных публикаций было отмечено
125-летие со дня его рождения16. Наконец, появились журнальные публикации архивных
материалов о Струве17. Все это создает предпосылки для создания большого фундаментального
120
труда о Петре Бернгардовиче, который мог бы соперничать с монографиями Р. Пайпса,
преодолев тенденциозность и идеологическую заданность работы последнего.
В потоке литературы, которая может послужить фундаментом для такого издания,
существует по крайней мере один особенно заметный пробел: в нем отсутствуют исследования
на тему "П.Б. Струве как историк". А он им несомненно был. Историзм мышления проявлялся,
прежде всего, в публицистике Струве. Один из авторов в возобновленном Струве в эмиграции
журнале "Русская мысль" подчеркнул, что есть два типа публицистики: мелкая, которая
"торопливо подхватывает всякую злобу дня" и спешит "связать ее с текущими партийными или
биржевыми интересами", и "великая публицистика". Последняя "смело глядит из времени в
вечность", "в текущем она ищет длительное и непреходящее": "Посему она хронику превращает
в историю, а историю в философию истории. Она в малом находит связь с великим"1**.
Публицистика Струве относилась именно к этому типу. Она насыщена экскурсами в историю,
историческими примерами и параллелями, в ней нередки историософские размышления.
Исследователи не случайно говорят и пишут о научно-публицистической деятельности Струве.
Приведем несколько примеров. Обратимся к его рассуждениям о "либеральном кон¬
серватизме"19. Разъясняя эту формулу, с первого взгляда воспринимавшуюся как некий
нонсенс, как сочетание несовместимых элементов, Струве для наглядности иллюстрирует
реальность ее существования рядом исторических экскурсов. И хотя на позиции либерального
консерватизма он перешел уже после революции 1905-1907 гг., полновесное обоснование ей
было дано лишь в эмиграции, после анализа еще одного, более грандиозного и
разрушительного революционного катаклизма, потрясшего Россию. В первом номере газеты
"Возрождение" он подробно остановился на содержании каждого из двух составляющих ее
компонентов и с помощью исторических примеров показал их совместимость. Для Струве
"либерализм" означает "вечную правду человеческой свободы, славной традицией записанной и
на страницы русской истории". Он отнюдь не отрывает дух этой свободы в прошлом, дух
подлинного либерализма от отдельных страниц истории русского самодержавия. По его
мнению, «к свободе вело и начатое великой Екатериной гражданское устроение нашей Родины,
и восславленное величайшим русским писателем "дней Александровых прекрасное начало";
духом свободы рождены были и великие реформы Александра II, "затоптанные и растоптанные
коммунистическим нашествием", и великие реформы 1905 г., давшие России гражданские
свободы и народное представительство». Как видим, в этой трактовке либерализм представлял
собой необходимую созидательную силу в развитии России. Но не менее важное условие
развития страны он видит и в консерватизме. "Он означает, - пишет Струве, - великую
жизненную правду охранительных государственных начал, без которых государства вообще не
стоят, без действия которых не было бы и никогда вновь не будет Великой России"20.
Струве считал, что страны, руководствующиеся идеологией и политикой либерального
консерватизма, как правило, достигают наибольшего благополучия. (И заметим, что сегодня
многие исследователи его творчества считают эту формулу своеобразным открытием ученого в
области социологии.) По его мнению, те, кто в прошлом России исповедовал либеральный кон¬
серватизм, приносили ей наибольшее благо. К таковым он относил в политике - Екатерину II, в
государственной деятельности - Н.Х. Бунге и П.А. Столыпина, в общественной -
Б.Н. Чичерина, в науке - Д.И. Менделеева, в художественной литературе - А.С. Пушкина.
Струве считал, что друг Пушкина, поэт и критик П.А. Вяземский, "едва ли не первый для
России вычеканил формулу "либеральный консерватизм", и притом именно в применении не к
кому иному, как к самому Пушкину"21. Но особое место в этом ряду Струве отводил Б.Н. Чи¬
черину, считая, что тот являл собой "самое законченное, самое яркое выражение сочетания в
одном лице идейных мотивов либерализма и консерватизма"22.
Иногда спорят, какая из двух частей формулы Струве более значима для него - либерализм
или консерватизм? Если брать эту формулу в том виде, как ее наиболее часто употреблял сам
Струве - "либеральный консерватизм", - то совершенно очевидно, что по правилам
формальной логики носителем основного мировоззренческого качества является в данном
случае существительное "консерватизм", а прилагательное "либеральный" указывает лишь на
одну из его разновидностей. Но иногда, например, в статье о Б.Н. Чичерине, Струве называет
последнего не только классическим либеральным консерватором, но и консервативным
либералом, как бы показывая, что от перестановки слагаемых сумма не меняется. Но это о
Чичерине. Что касается своей позиции в расшифровке этой формулы, то Струве чаще всего
говорил именно о либеральном консерватизме и обращал особое внимание на самоценность
консерватизма, не забывая упоминать о либерализме как его элементе или методе его
применения на практике. Внук Петра Бернгардовича, Н.А. Струве, выступая на Между¬
121
народной конференции, посвященной 125-летию со дня рождения деда, довольно определенно
заявил: "П.Б. Струве сам себя определял как либерального консерватора..."23
Консерватизм, по Струве, - хранитель традиций государства и народа, без чего нет ни того,
ни другого. Консерватизм противостоит не либерализму, а радикализму, разъяснял он своим
читателям: "Консерватор опирается на такую предпосылку: то, что искони есть и отстоялось,
должно оставаться, потому что в нем заложено доброе начало. Отсюда принципиально бе¬
режное охранительное отношение к исконно существующему, пиетет к истории, любовное
отношение к быту". Радикал же, поясняет Струве, говорит: по таким-то и таким-то сообра¬
жениям должно быть только так, а если нет, - долой этот порядок! И далее Струве
продолжает: «Консерватизм есть возведенная в принцип почвенность и осознанное почитание
отцов. Радикализм есть принципиальное отрицание исторической почвы и высокомерное
доктринерское презрение к отцам. В пределе противоположность консерватизма и радикализма
есть противоположение истории и утопии. Недаром слово "утопия" даже терминологически
отвечает слову "беспочвенность"»24.
Большинство исследователей справедливо отмечает, что с годами, вместе с горькими
наблюдениями над историей родной страны, консервативное начало в мировоззрении Струве
усиливалось25. А в связи с этим в его научно-публицистическом творчестве все чаще звучали
призывы к воспитанию в русском народе исторической памяти, исторического знания. Уроки
истории, согласно Струве, особенно важны в годы тяжких испытаний для страны. В один из
таких исторических изломов Струве написал поистине пророческие слова: "Произошла
историческая катастрофа. Волны истории несут нас к новым берегам. Но все-таки и в этом
огромном крушении есть только один способ ясного видения вперед, это - обращение назад, к
прошлому, ясное понимание того, что осталось за нами, словом - историческое знание"26. В
истолковании роли консерватизма в исторической судьбе страны Струве фактически
полностью солидаризировался с известным афоризмом Б. Дизраэли, процитированным в одном
из первых номеров "Возрождения": либо традиция, либо насилие.
Завершая свой капитальный труд о Струве, Р. Пайпс делает два, как ему кажется,
совершенно бесспорных, категорических вывода. Первый: «На протяжении всей своей жизни
он отрицал идею, широко распространенную среди как радикалов, так и консерваторов, что
Россия "особенная" и ей предназначено развиваться особым историческим путем». И второй:
"Во всей интеллектуальной истории России не было фигуры, столь последовательно проза¬
падной в своих симпатиях и не восприимчивой к славянофильству"27. Положения эти легко
опровергаются самим Струве, причем с привлечением им исторических параллелей. Да, в
написанной с промарксистских позиций работе "Критические заметки к вопросу об эконо¬
мическом развитии России" (1894) Струве утверждал, что Россия должна развивать у себя про¬
мышленный капитализм и в этом отношении не может не учиться у капитализма западного. Но
уже в своих статьях "На разные темы" (1901) он, не отказываясь от этого тезиса, подчеркивал,
что неизбежное тождество экономического и социального развития России и Западной Европы
"не отрицает своеобразия национального развития"28. И затем в нескольких своих статьях и в
большом незавершенном труде по истории России выделял эти особенности, в том числе и
такую кардинальную, как отсутствие в ее историческом развитии фазиса феодализма.
Что касается невосприимчивости к славянофильству, то и это утверждение требует
корректировки. Не все в славянофильстве было чуждо Струве. Его учителем в юности был
И.С. Аксаков, перед авторитетом которого он склонял свою голову и в зрелые годы, о чем
свидетельствуют напечатанная им в журнале "Московский еженедельник" в ответ на аннексию
Боснии и Герцеговины статья "Унижение России" (1909. № 12), а также опубликованные в
эмиграции статьи: "Аксаковы и Аксаков" (Русская мысль. 1923. Кн. У1-УШ), "Константин
Аксаков и Лев Толстой" (Россия и славянство. 1928. № 4). Сам факт активного, можно сказать,
руководящего участия П.Б. Струве в издании газеты "Россия и славянство" (1928—1934)29 —
"органа национально-освободительной борьбы и славянский взаимности" - заставляет
усомниться в утверждении Пайпса. Ему противоречат и многие другие факты биографии Петра
Бернгардовича, например, многолетняя поддержка издательских предприятий Струве извест¬
ным чешским политиком и сторонником славянского единения К. Крамаржем. Весьма
показательно в этом плане также заявление Струве, что русским людям, находясь в положении
эмигрантов или беженцев, лучше всего жить в славянских странах, и подтверждение этой
установки собственным выбором.
Струве в одном, но, правда, принципиально важном пункте, никогда не признавал правоты
славянофильства: ни у славянофилов, ни у народников он не принимал теорию общинного
происхождения и социально-экономического статуса Руси-России, предопределяющего все ее
122
дальнейшее развитие. Но государственно-политическую и геополитическую важность единения
славян он не только понимал, но и пропагандировал в публицистике, иллюстрируя свои мысли
историческими примерами. Когда в Россию пришли известия об успехах военных действий
объединенных сил славян против турок в Первой балканской войне, Струве выразил по этому
поводу большое удовлетворение. "С Балкан подул свежий ветер истории", - отметил он в статье
"Балканский кризис и исторические задачи России". Высоко оценивая итоги русско-турецкой
войны 1877-1878 гг., он писал: "Это было великое дело России, которое она осуществила в
борьбе на два фронта: с мусульманским Востоком в лице Турции и затем с христианским
Западом, ставшим на сторону мусульман". Исторический взгляд на эти события позволил ему
увидеть их очень важную особенность: "Последний акт вековой борьбы ведется уже не
непосредственно Россией, а самими балканскими государствами, ею созданными в борьбе с
Турцией и, отчасти, с западными державами" 3(). В 1912 г. он вступил в жесткую полемику с
идеологами украинского сепаратизма и их "адвокатами" из леворадикальной среды. С помощью
исторических, культурологических, языковедческих аргументов он старался доказать, что
"самостийность" Украины, переход ее на собственный государственный язык скажутся весьма
отрицательно на уровне ее культуры, если она отделит себя от общерусской культуры, частью
которой всегда была. Расхождение Струве с кадетскими лидерами во взглядах на "украинский
вопрос" привело его к выходу из кадетской партии. С началом Первой мировой войны он
выступил со статьями, в которых полностью оправдывал действия России в защиту Сербии и
вступление России в войну. Противореча своему конечному выводу, Пайпс в связи с этими
статьями Струве констатировал: "Он определял цель войны точно в панславистских терминах и
выражал надежду, что западные государственные деятели, и среди них Уинстон Черчилль,
будут готовы принять время панславизма" 31. И, наконец, нельзя оставить без внимания еще
одно заявление Струве, сделанное им относительно славянофильства в 1925 г.: "Даже
славянофилы, если отвлечься от некоторых несостоятельных сторон их идеологии, были
именно и более всего либеральными консерваторами" 32. Получается, что в мировоззренческом
и политическом плане у Струве со славянофилами было очень важное и очень существенное
родство, которое сам он посчитал необходимым отметить.
Требует серьезной корректировки и утверждение Пайпса о "последовательно прозападной"
позиции Струве. Особенность своего "западничества" Струве неоднократно пояснял в
публицистике, в том числе и с помощью исторических параллелей. Еще в 1901 г. он напоминал,
что в классическом "русском западничестве всегда жило и живет уважение к национальному
духу" 33. Для пояснения своей позиции он делает экскурс в историю и обращается к известному
и дорогому для него размышлению А.И. Герцена о западниках и славянофилах 1840-х гг. "У них
и у нас, - писал Герцен о славянофилах и о себе с друзьями, - с ранних лет залегло одно сильное
чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, чувство безграничной,
охватывающей все существование любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому
складу ума" 34. И чтобы не было сомнений по поводу этого роднящего его со славянофилами
чувства безграничной любви к его русской Родине, Струве выражает его еще и своими словами.
Чувства эти переполняют его, и они выливаются в настоящее стихотворение в прозе: "Мы живо
любим нашу родину и наш народ. Мы не знаем и не хотим знать, почему и зачем, мы любим без
цели, отдаемся этому то спокойному, то жгучему и бурному чувству без всякой задней мысли...
Но мы чувствуем и знаем, как мы любим это дорогое нам, главное и в то же время несравнимое
и несоизмеримое ни с чем живым существо. Мы любим родину, как дитя любит мать... Но
родина нам не только мать. Она в такой же мере - наше дитя. Мы в сознательной и бес¬
сознательной жизни, духовно и материально, одно поколение за другим, творим и растим нашу
родину. Своей кровью и мышцами мы питаем ее тело, своими стремлениями и помыслами мы
наполняем ее душу. Мы творим ее живую и вечно меняющуюся ткань... В нашем отношении к
родине сливаются две стихии - созидающая и дающая, охраняющая и воспринимающая,
пророчество и воспоминание" 35. Следовательно, оба чувства в отношении к Родине - и то,
которое, по Герцену, было свойственно западникам (пророчество) и то, которое испытывали
славянофилы (воспоминание), жили в сердце Струве. Не подчеркнул ли он тем самым, что был
и западником, и славянофилом одновременно! Эту мысль Струве посчитал настолько важной,
что нашел необходимым повторить ее через 15 лет в январе 1917 г. в статье "Национальный
эрос и идея государства". И все это были не просто слова. И не только для самого Струве, но и
для всей его семьи. Летом этого года два старших сына Струве, едва достигнув совершен¬
нолетия, добровольцами ушли на фронт. А сам Струве занимался укреплением военной
экономики России, в 1915 и 1916 гг. активно участвовал в Особых совещаниях по про¬
довольственному делу.
123
Безоговорочное "прозападничество" Струве выглядит особенно сомнительным на фоне его
предупреждений (почти по Н.Я. Данилевскому) о стойкой враждебности ведущих западных
стран к России. Причем и здесь Струве оперировал историческими примерами. Так, в статье
"Современное международное положение под историческим углом зрения" (Русская мысль.
1909), касаясь взаимоотношений России и Англии, он напоминает о хронической политической
вражде Англии к России, особенно усилившейся после победы России над Наполеоном, а также
наглядно проявившейся в Крымской войне и в ликвидации результатов победы России в русско-
турецкой войне 1877-1878 гг. Он отмечает, что малейшие проявления русофильства в то время
вызывали в английской печати злобные нападки на Россию, которые поддерживал и К. Маркс в
своих статьях по восточному вопросу.
Когда началась Первая мировая война, Струве написал большую статью "Суд истории",
опубликованную в "Русской мысли". Здесь он прямо говорит о важности осмысления
развернувшихся событий через призму исторического опыта: "...Есть только один способ
ясного видения вперед, это обращение назад, к прошлому, ясное понимание того, что осталось
за нами, словом, историческое знание" 36. Значительная часть статьи была направлена против
попытки Е.В. Тарле убедить читателей, что "идея германизма как воинствующей и завое¬
вательной стихии есть идея исключительно реакционных или, по крайней мере, национа¬
листических кругов Германии". Струве, опираясь на отличное знание истории Германии и
царящего в ней духа, решительно возразил: "Исторически и фактически это неверно". Он
показывает, что указанная стихия пронизывает все слои общества, все политические партии, в
том числе и социал-демократическую, и делает категорический вывод: "Германия радикальная
и народная традиционно воспитаны во вражде к России и к ее славянскому призванию" 37. Не
щадит Струве и своих учителей по увлекавшему его когда-то марксизму, напоминая, что
"Маркс считал русскую стихию врагом Запада и цивилизации и всей душой отвергал эту
стихию. Из ненависти к России Маркс и Энгельс в исторических конфликтах нашего отечества
с Турцией в 1853-1854 и в 1877-1878 гг. всегда были на стороне Турции в союзе с самыми
ярыми английскими туркофилами" зх. Струве ссылается на работу из сборника статей Маркса
(как выяснилось позже, она принадлежала Энгельсу), где автор оправдывал историческую
экспансию Германии против славян и оттеснение их на восток от Эльбы физической и
интеллектуальной способностью немецкой нации к покорению, поглощению и ассимиляции
своих слабых соседей и видел в этом одно из самых могущественных средств распространения
цивилизации Западной Европы на востоке континента. Автор не оставлял славянским пле-
менам, этим хилым человеческим группам , права на самостоятельное существование-3 .
Вывод Струве: вопреки мнению Тарле, отрицательное отношение "к русской стихии" даже
более характерно для радикальных и либеральных слоев германского народа, чем для
консервативных.
Статья Струве "Интеллигенция и революция" в знаменитом сборнике "Вехи" - еще один
яркий пример насыщенности его публицистики глубокими историческими сопоставлениями.
Прежде чем перейти к итогам революции 1905-1907 гг., он анализирует различные
революционные кризисы и смутные времена, начиная с XVI в.: разинщину, пугачевщину, Смуту
1598-1613 гг. и приходит к выводу, что в прошлом носителем противогосударственного
"воровства" было в России в основном казачество, являвшееся в те времена не войсковым
сословием, "а социальным слоем, всего более далеким от государства и всего более ему
враждебным". Теперь Россия, по Струве, столкнулась с новой ситуацией: "После того как
казачество в роли революционного фактора сходит на нет, в русской жизни зреет новый
элемент, который, как ни мало похож он на казачество в социальном и бытовом отношении, в
политическом смысле приходит ему на смену, является его историческим преемником. Этот
элемент - интеллигенция". Струве поясняет, что он имеет в виду интеллигенцию не в широком
смысле слова, т.е. не весь образованный слой, а часть ее, присвоившую себе это название. Это
та "политическая категория, которая объявилась в русской политической жизни лишь в эпоху
реформ и окончательно обнаружила себя в революцию 1905-1907 гг." Основное качество,
которое она продемонстрировала в эти годы, особенно в период революции, считает Струве, -
это "ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность к нему", сочетающиеся с
безрелигиозностью. А это проявляется в отсутствии самовоспитания, воспитательных задач,
вообще в ее поведении, в мечтательности, неделовитости, легкомысленности в политике, в
отсутствии чувства ответственности. "В безрелигиозном отщепенстве от государства русской
интеллигенции - ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции", - считает
Струве.
"Предъявляя самые радикальные требования, во имя их призывая народ к действиям, наша
радикальная интеллигенция совершенно отрицала воспитание в политике и ставила на его
124
место возбуждение". В результате - всеобщие стачки, военные бунты, террор, военно-полевые
суды и бесконечные смертные казни. "Теперь потребуются годы, чтобы сдвинуть страну с этой
мертвой точки", - заключает Струве. И еще один важный вывод делает он: на Западе такая
ситуация невозможна, и кризис социализма там не выступает так ярко, потому что там нет
такой интеллигенции40.
Тяга П.Б. Струве к познанию истории России проявлялась не только в его публицистических
выступлениях на страницах журналов и газет. Первое серьезное научное исследование он про¬
вел еще в конце 1890-х гг., и результаты его обнародовал сначала в виде доклада в Московском
юридическом обществе в декабре 1899 г., а затем в виде серии очерков в журнале "Мир Божий"
(№ 10-12) под названием "Основные моменты в развитии крепостного хозяйства в России в
XIX в.". Это был уже полноценный научный труд, основанный на его собственных архивных
разысканиях. Дополненные и доработанные, эти очерки в 1913 г. вышли отдельной книгой под
названием: "Крепостное хозяйство. Исследования по экономической истории России в XVIII—
XIX вв.".
Как и во всех последующих исторических исследованиях, Струве пытается и в данном случае
опровергнуть устоявшиеся взгляды. Пафос работы состоял в парадоксальном отрицании как
будто банального к тому времени вывода, что барщинное крепостное хозяйство стало в конце
концов экономически невыгодным, а переход на оброчную систему окончательно подточил
крепостническую систему изнутри, сделав ее в целом "нерентабельной". На основе анализа
архивных источников и большого количества специальной литературы Струве пришел к прямо
противоположным выводам. По его наблюдениям, с конца XVII и в начале XVIII в., особенно
после освобождения дворян от обязательной службы в 1762 г., помещики стали в массовом
порядке оседать на своей земле; некоторые из них превратились в землевладельцев-
предпринимателей. Они стремились к получению излишков сельскохозяйственных продуктов
путем внедрения передовой культуры земледелия, применения передовой сельскохозяйственной
техники, производство которой в начале XIX в. резко возросло.
Однако такие помещики скоро убедились, что гораздо выгоднее вести хозяйство на основе
не оброка, а барщины. Струве показывает, что, будучи на оброке, крестьяне выступали в роли
арендаторов. В том случае, если арендная плата была "натуральной", получение ее зависело от
урожая, на размер которого помещик ни технически, ни экономически повлиять не мог, и его
доход, как правило, был довольно низким. Если помещик пытался брать оброк деньгами, то его
доход был еще ниже, ибо крестьянин продавал выращенный им продукт за бесценок
перекупщикам. И вообще, делает автор вывод, обобщая наблюдения помещиков, русский
крестьянин-земледелец - плохой предприниматель, он чувствует себя беспомощным на рынке:
"Он производит мало продукта, и это малое количество он не в силах реализовать на рынке" 41.
Проанализировав письменные свидетельства и статистические материалы, Струве пока¬
зывает, что многие помещики приходили к непреложному заключению: гораздо выгоднее все
хозяйство взять в свои руки и добиваться наивысшего дохода на базе интенсивного барщинного
труда (хотя это и приводило к усилению эксплуатации крестьян). Он отклоняет утверждение
В.И. Семевского о повсеместном росте числа оброчных крестьян накануне реформы 1861 г.,
считая, что число барщинных крестьян в черноземных губерниях с конца XVIII в. не упало, а
скорее возросло.
А затем Струве приходит к еще более важному заключению: "Барщинное хозяйство в
момент своей ликвидации было наиболее производительной организацией земледельческого
труда и объективно, и в особенности с точки зрения получателей прибавочной ценности". Оно,
по мнению Струве, было потрясено реформой в момент своего расцвета, вопреки корыстным
интересам помещиков, и именно поэтому было таким живучим, и "в значительной мере
оказалось ликвидированным только на бумаге" 42.
Переходя к причинам отмены крепостного права, Струве называет преувеличением
утверждение о якобы имевшей место осознанной борьбе крестьян против крепостного права.
Но он признает, что назревала реальная угроза такой борьбы. Рост эксплуатации
крестьянского труда вызывал недовольство и сопротивление среди крестьян. Но главную
причину отмены крепостного права Струве видит в том, что оно стало тормозом развития
капитализма в стране, что проявлялось в отставании развития рынка от производства. Имея в
виду В.И. Ленина и его работу "Развитие капитализма в России", Струве подчеркивает:
«"Производство хлеба на продажу" вовсе не было чем-то противоречившим существу кре¬
постного хозяйства, как думает один выдающийся исследователь нашей новейшей эко¬
номической эволюции... а, наоборот, составляло его движущий мотив и определенную цель»43.
А развитие рынка, считает Струве, упиралось в отсутствие путей сообщения. Отсюда его ка¬
тегорическое заключение: "Нет ничего неисторичнее того взгляда, который не видит
125
органической связи между железнодорожным строительством в царствование Александра II и
предшествующим развитием нашего народного и, в частности, сельского хозяйства". По его
глубокому убеждению, "Россия, прорезанная и перерезанная железными дорогами, проведение
которых означало целую революцию и в экономических условиях, не могла бы вынести уз
несвободного труда" 44 Поэтому у Струве не вызывала сомнения целесообразность проведения
крестьянской реформы.
В своем первом крупном историческом труде П.Б. Струве ссылался на работы историков
прошлого и своих современников: В.И. Семевского, Н.А. Рожкова, В.О. Ключевского,
П.Н. Милюкова, С.Ф. Платонова, И.И. Иванюкова, М.Н. Туган-Барановского. Но большой
дискуссии новаторский подход Струве к указанной теме не вызвал. Критические отклики
Семевского и Рожкова не отличались глубиной и основательностью, к тому же они больше
полемизировали друг с другом, чем со Струве. В следующем году началась Первая мировая
война, которая надолго отвлекла внимание историков и от него самого, и от поднятой им
проблемы.
В начале 1914 г. тяга Петра Бернгардовича к исторической науке выразилась еще более
определенно: он подал заявление на историко-филологический факультет Петербургского
университета с просьбой зачислить его приват-доцентом по кафедре русской истории.
Возражений не было, причем особенно сочувственно к его намерению отнесся С.Ф. Платонов.
Но война нарушила эти планы. Как пишет сам Струве, он "запрягся в Особое совещание по
продовольствию и вообще с головой ушел в экономику войны" 45.
В эмиграции тяга к исторической науке у Струве возобновилась, и первой его попыткой
исторического осмысления пережитой Россией катастрофы стала его небольшая книга
"Размышления о русской революции", изданная в Софии в 1921 г. Струве выступает здесь не
просто как живой свидетель и участник событий, но и как историк-мыслитель, рас¬
сматривающий их через призму всеобщей и российской истории. Вот некоторые характерные в
этом отношении тезисы: "Мировая война была начата Германией и вытекала из ее стремления
к мировому господству"; "Германия в 1914 г. начала войну против России и вела ее против
Ивана Грозного и Петра Великого, т.е. вела ее с целью сокрушения и расчленения России". В
общественном мнении европейских стран - союзников России - наблюдались во время войны
разные оттенки враждебности к ней: "В этой враждебности отчасти виноваты мы сами. Мы
слишком безоглядно критиковали и порочили перед иностранцами свою страну. Мы более чем
недостаточно бережно относились к ее достоинству, ее историческому прошлому". Это про¬
явилось в двух военных столкновениях с Францией, в одном - с Англией, в "польском вопросе".
Во всех этих случаях возможное падение "царизма" Запад рассматривал как положительный
факт, опираясь на мнение радикальной и либерально-западнической русской интеллигенции.
"Поскольку крушение монархии для русских означало крушение и самой России, многие
образованные русские, не бывшие монархистами, стали монархистами из русского патриотизма.
И, конечно, с точки зрения патриотизма это было единственно правильное рассуждение". "Мы
потерпели крушение государства от недостатка национального сознания в интеллигенции и в
народе. Мы так долго жили под щитом крепчайшей государственности, что мы перестали
чувствовать и государственность, и нашу ответственность за нее". "Россию погубила
безнациональность интеллигенции, единственный в мировой истории случай забвения
национальной идеи мозгом нации". Отсюда главная задача, как ее увидел Струве через призму
исторического опыта: "Единственное спасение для нас-в восстановлении государства через
возрождение национального сознания" (с. 3, 6, 17). По сути это был один из первых опытов
научного, исторического анализа происшедшего катаклизма.
В этой связи представляет интерес проходившая в июне 1925 г. полемика о "царизме" между
"Возрождением" и "Последними новостями", в которой участвовали редакторы обеих газет -
П.Б. Струве и П.Н. Милюков. Дискуссия началась с передовой статьи газеты "Возрождение". В
ней говорилось, что "легенда о царизме" получила широкое распространение на Западе, где
стало общепринятым идентифицировать Россию с "царизмом", как с чем-то мрачным,
средневековым, варварским, азиатским, что к созданию этой легенды приложила руку русская
интеллигенция, ибо для нее "не признать и ругать свое, боготворить чужое - было правилом
хорошего тона". Теперь, сравнивая свое родное прошлое с чужим настоящим, мы, отмечал
автор, "начинаем по-иному оценивать историческую Россию... мы теперь определенно видим,
что эта чужая жизнь не всегда лучше, а иногда определенно хуже нашей старой жизни".
Затем в спор вступили П.Н. Милюков и П.Б. Струве. Первый утверждал, что, пытаясь
реабилитировать царизм, Струве и его газета всего лишь эксплуатируют усилившиеся в
эмиграции "националистические чувства". Струве по этому и некоторым другим пунктам не
согласился с Милюковым. Он, в частности, отверг его попытку объяснить Февральскую
126
революцию обнищанием и оскудением масс, во-первых, сославшись на вполне благополучное
положение деревни, а во-вторых, отказавшись видеть в указанной Милюковым зависимости
какую-либо глобальную закономерность. Струве отмел также и стремление Милюкова
очернить всю российскую бюрократию в ее прошлом, приведя примеры ее успешной
деятельности: акцизную реформу К.К. Грота, организацию винной монополии при С.Ю. Витте,
осуществление налоговых реформ А.А. Абазой и Н.Х. Бунге и их преемниками. Струве
напомнил о плодотворной деятельности земских учреждений, расцвет которых пришелся на
царствование Александра III и Николая II. Критику Милюкова в адрес царской армии Струве
также не признал, указав, что "Советская Россия не смогла бы так быстро создать свою армию,
если бы императорской Россией не были заложены прочные основы военной организации".
Нет, заключил он, русская историческая власть не была просто тем злым гением, каким в
порядке публицистическо-политического упрощения "ее представляла и изображала легенда о
царизме" 46.
За два года до этого, в журнале "Русская мысль" Струве уже приходилось опровергать
распространяемую эмигрантской леворадикальной печатью идею о прогнившем царизме как
главном виновнике революционного катаклизма. И в том случае он решительно отверг эту
"легенду", противопоставив ей исторические факты: "Русская революция, - писал он тогда, - ее
окончательно опровергла. При зловещем свете пожара русской революции русские люди вновь
пережили, перечувствовали и передумали тысячелетнюю историю своего народа и государства.
Мы, конечно, знаем отрицательные стороны и темные пятна этой истории. Но мы знаем и
чувствуем, что чашку исторических весов, на которую легли национальные деяния Дмитрия
Донского и Св. Сергия, Ивана III, Минина и Пожарского, Петра Великого и Екатерины II,
Миниха, Румянцева, Суворова, Кутузова, Барклая, Скобелева, Сперанского и Мордвинова,
Александра II со всеми его сподвижниками, Ломоносова, Пушкина (величайший русский
идейный консерватор!), Менделеева (тоже великий русский консерватор!), не может
перевесить чашка весов с деяниями Малюты Скуратова, Шешковского, Аракчеева, Магниц¬
кого, Бенкендорфа и Распутина" 47.
Несмотря на огромную занятость разного рода организационными и издательскими
мероприятиями, интерес к истории у Струве не затухал в эмигрантские годы никогда. Когда
генерал Е.К. Миллер предложил ему в Париже в 1927 г. прочитать в организованном им цикле
"Лекций о России" курс экономической истории, он сразу согласился. Его лекции имели
название "Экономическая история России, в связи с ее общей историей и сравнительно с
развитием западных стран". Переехав в Белград, Струве с 1928 по 1941 г. прочитал в Русском
научном институте два исторических цикла: первый под названием "Экономическая история
России, в связи с образованием государства и общим культурным развитием страны", а второй -
"Социальные и политические идеи и движения в России в XIX веке".
В 1937-1938 гг. окончательно созрел замысел создания большого научного труда по
социальной и экономической истории России. Перед началом Второй мировой войны благодаря
материальной поддержке Сербской Академии наук ему удалось летом и осенью 1938 г.
поработать в богатых фондах библиотеки Британского музея. Когда "Введение" и семь первых
глав были написаны и отосланы в Париж для подготовки к изданию, началась война, которая
нанесла тяжелый удар по окончательному осуществлению замысла. В результате немецких
бомбардировок Белграда в апреле 1941 г. сгорела не только копия отосланной части работы, но
и все заготовки для последующих глав книги. К тому же Струве был арестован оккупантами по
нелепому обвинению в знакомстве с Лениным. Когда же после трехмесячного заключения он
был освобожден, никакой возможности заново собирать материал для последующих глав книги
не было: одно из двух наиболее богатых русскими книгами хранилищ - Сербская народная
библиотека - была разрушена в результате немецких авианалетов, другое - Русская публичная
библиотека - закрыта оккупационными властями. Летом 1942 г. немецкие власти разрешили
Струве выехать в Париж, к сыну, но без книг и рукописей.
Поскольку в Париже у друзей сохранилась первая часть книги, 73-летний Струве решил
продолжить над ней работу. Была повторно проделана титаническая работа по сбору
материала для последующих глав и продолжена черновая работа над рукописью. Но
последовал новый удар - в 1943 г. скончалась Нина Александровна - жена и верный друг на
протяжении почти 50 лет. В феврале 1944 г. скончался и сам Петр Бернгардович, до последнего
дня работавший над своим так и не завершенным историческим сочинением. Усилиями сыновей
рукопись была подготовлена к печати и с помощью Гуманитарного фонда, возглавляемого
Б.А. Бахметевым, а также пожертвований подписчиков она была издана в Париже в 1952 г. под
названием "Социальная и экономическая история России (с древнейших времен до нашего
127
времени, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности)". Ее
сверхзадача, как ее сформулировал Струве, состояла в том, чтобы найти исторические корни
произошедшего в России революционного катаклизма. Одновременно ему хотелось поделиться
с читателем своими многолетними размышлениями над русской историей, результатами своего
переосмысления ее с позиций не только историка, но и философа, социолога, экономиста.
На содержании этого труда несомненно сказались те новые философские, историософские,
экономические и социально-политические воззрения, к которым Струве пришел, переосмыслив
свои ранние марксистские увлечения. Прежде всего, он придает теперь огромное, можно
сказать, первостепенное значение для самосохранения народа его исторической памяти, а
следовательно и исторической науке. Логика Струве проста: без национального самосознания
народ обречен на гибель, а без исторической памяти нет национального самосознания. Этой
установкой несомненно руководствовался и сам ученый, воссоздавая исторический путь России
со всеми его драматическими и даже трагическими перипетиями. Это был своеобразный вызов
той части интеллигенции, которая и в преддверии потрясений 1917 г., и в последующие годы,
создавая легенду о "гнилом царизме", воспитывала в русском народе комплекс неполноцен¬
ности.
Книга "Социальная и экономическая история России" была во многом действительно
новаторской. Слова Струве, предпосланные в качестве эпиграфа к его труду, достаточно ярко
свидетельствуют об этом: «Я живу своей работой, трудность ее состоит в том, что я должен
обосновать, т.е. сделать убедительными, новые положения, к которым я пришел относительно
всей допетровской эпохи и которые тем, кто проникся тезисами большинства предшествующих
историков, покажутся еретическими. Этого нельзя кратко рассказать, но я свои новые выводы
прямо-таки переживаю, т.е. ими живу. Это, конечно, связано с тем, что для меня историческое
"прошлое" не есть то, что прошло, а как-то живет в современности и существует для нее».
Читатель, которому доведется познакомиться с этой книгой (которая, к сожалению, до сих
пор ни разу нигде не переиздавалась) найдет в ней немало нового, заставляющего со-
размышлять, соглашаться или отвергать выводы автора, но не оставаться равнодушным.
Новаторство Струве было лишено скандальности. Это просто своеобразный взгляд ученого-
энциклопедиста на русскую историю, только что пережившую очередной излом, применившего
с успехом в ходе ее изучения свои огромные познания в области философии, политэкономии,
социологии, правоведения, а также сравнительно-исторический метод исследования, который, в
его понимании, не только позволяет сопоставлять историю разных стран и культур, но и может
использоваться для сопоставления схожих фактов и событий в истории одной и той же страны,
в данном случае - России.
Как философ и социолог он прежде всего останавливается на понятийном, категориальном
аспекте своей книги, объясняя, что такое социальная и экономическая история, что такое
общество. Он вводит такие понятия как флуксура и структура общества. Диалектика
непростого взаимодействия факторов исторического развития, по Струве, такова: «Флуксура
складывается из событий, и ход событий ее составляет. К структуре, или структурным данным,
относится, например, социальный состав населения (т.е. его социальная организация),
численность населения, его политическая организация, но все эти данные испытывают на себе
"события", и этот ход событий и составляет флуксуру, т.е. изменения, переживаемые данной
структурой. Структура воздействует (реагирует) или, точнее, определяет (детерминирует)
флуксуру. Но флуксура в свою очередь воздействует на структуру и может так могущественно
действовать на нее, что данная структура в ходе флуксуры может радикальным образом
изменяться». И тут он приводит пример, напоминающий его мотивацию отмены крепостного
права в книге "Крепостное хозяйство": «Например, постройка каждой отдельной железной
дороги есть событие, но накопление этих "событий" может изменить и даже определить со¬
циальную организацию и даже определить политическую жизнь страны, т.е. ее населения. Мы
это наблюдаем в особенности в развитии больших пространств, объединенных так или иначе в
государственные целые, особенно разительно - в России и в Соединенных Штатах Северной
Америки» (с. 15).
Струве высказывает свою точку зрения на роль идей в социальном развитии, на соотно¬
шение бытия и сознания... По его мнению, "в историческом развитии оценочные идеи о долж¬
ном и даже, но гораздо реже, объективные идеи о сущем представляют самостоятельную силу и
приобретают самобытное значение... Когда люди проникаются этими и подобными идеями,
идеи становятся силами и факторами социального развития". И далее он развивает мысли,
подчеркнуто противоположные историческому материализму: «Знаменитое противоположение
"бытия" "сознанию" основано на недоразумении, сводящемся к игнорированию того, что факты
сознания, и в том числе оценочные идеи о должном "существуют", так же, как и факты "бы-
128
тия"». Он не согласен с известной марксистской формулой "бытие определяет сознание": "Ибо
идеи о сущем и, в особенности, о должном в человеческом поведении часто являются само¬
стоятельной и огромной движущей силой. Таковы идеи Церкви и Права" (с. 16).
На основе анализа социально-экономических процессов на протяжении всей Российской
истории Струве предлагает свою периодизацию этой истории: раннее средневековье (850-1240);
среднее средневековье (1240-1500); позднее средневековье (1500-1648) и новая русская история:
период московский (1648-1700), период петербургский (1700-1800), период всероссийский
(1800-1917). Большевистский переворот по его периодизации открывает период культурной,
социальной и политической реакции, период атеистического мессианизма.
Большим своеобразием был отмечен подход П.Б. Струве и к истолкованию различных
событий (флуксуры) в истории России и изменений социальной структуры в ходе этой истории.
По-своему он трактует, например, вопрос о норманнах. Признавая, согласно летописям, факт
проникновения варяжских дружин, он категорически отвергает версию о завоевании и
заселении ими славянских земель и считает столь же бесспорным факт их быстрого
ославянивания. Отводя большую роль в образовании русской государственности принятию
христианства, он считает, что культурно-национальное единство славян на территории Руси
сложилось еще до прихода норманнов (с. 35-36). И дважды в своем труде он повторяет мысль,
что единая русская нация старше своего государства (с. 36, 78). Струве также рассматривает по-
своему и вопрос об образовании трех ветвей русского народа. По его мнению, это разделение
произошло в результате более поздних исторических коллизий - оно объясняется "культурным
влиянием и политическим давлением на Русь польской культуры в рамках литовской и
литовско-польской государственности", а также католицизма.
В Древней Руси Струве отмечает дуализм власти - наряду с княжеской властью сущест¬
вовало аристократическое народоправство. Это порождало и дуализм права - одно право было
княжье, другое - народное, вечевое. Постепенно в большинстве земель утверждается монар¬
хический порядок. Историк категорически отвергает как миф версию о первобытнообщинном
строе, т.е. о первобытном "коммунизме", свойственном якобы всем народам в их начальном
развитии. Струве считает, что социальное неравенство существовало и в доисторических
обществах, где наблюдалось социальное расслоение по принципу личной годности. Столь же
решительно он поэтому отвергает "семейно-общинную" теорию быта древних славян. По его
мнению, у славян изначально существовала племенная государственность. Он пишет о
племенных князьях: "Социально они были старейшинами, политически - начальниками племен,
и этим начальникам и племенным старейшинам в неоформленных, не сложившихся еще
правовых и бытовых очертаниях принадлежала какая-то государственная власть" (с. 33). Об¬
разование общин Струве относит к более позднему сроку (с. 292).
Весьма своеобразно толкует ученый события, связанные с монголо-татарским игом, в
частности, причины конечного поражения завоевателей. Согласно Струве, огромное патриар¬
хально-военное монголо-татарское государство отличалось отсутствием важной скрепляющей
его силы - "своей собственной подлинной и прочной духовно-национальной культуры".
И потому завоеватели, "создав свою империю, подчинились чужой арабско-турецкой культуре
и в ней духовно растворились. Это одна из причин непрочности и недолговечности этой
империи..." (с. 97-98). Что касается власти монголо-татар в покоренных русских землях, то она,
по мнению Струве, отличалась отсутствием религиозного прозелитизма и стремления к
ассимиляции. На первом, довольно кратковременном этапе, агентам ханской власти удавалось
реально, хотя и не вполне регулярно, управлять покоренными землями, но на втором этапе они
"довольствовались сюзеренитетом и связанными с ним выгодами, не требовавшими
интенсивного вмешательства в русскую жизнь" (с. 102-103).
Ученый решительно отмел попытки польского профессора Франциска Духинского (1817—
1893), проводившего в Париже активную антирусскую пропаганду под видом разного рода
"научных теорий" (доказывая, например, будто великороссы в отличие от украинцев и
белорусов не принадлежат к славянскому племени, а являются туранцами), представить дело
так, будто Московское княжество возвысилось за счет пестования его татарами как княжества
туранского. Струве подчеркивает, что возвышение Москвы "определилось больше всего
татарским давлением на ход русских политических и социальных дел и отношений", что
"татарская политика пестования в отношении Москвы и московская политика приспособления
к татарской силе, обе эти политики были преобразованы действиями и в действиях Александра
Ярославича Невского" (с. 208).
Выступая в своем труде решительным противником идеи о существовании в русской истории
периода феодализма, которая нашла свое обоснование в работах сверстника и товарища
Струве, рано ушедшего из жизни Н.П. Павлова-Сильванского, ученый исходит из того, что
5 Отечественная история, № 2
129
прояснить эту проблему может только "сопоставление существовавших у нас в древности
отношений с томным юридическим (или социологическим) понятием феодализма". Су¬
ществование двух элементов "жалование-служба", вопреки мнению Павлова-Сильванского,
признается недостаточным для феодального правопорядка, ибо это сочетание "характерно для
юридического отношения государственной службы как в полицейском, так и в правовом
государстве". "Для феодального отношения, - утверждает Струве, - характерно еще другое: его
происхождение из договора и обоснованность на договоре, т.е. договорность в сочетании с
наследственностью. Там, где жалованье-служба основано не на договоре, учреждающем на¬
следственную и принципиально нерасторжимую связь, там нет законченного и цельного
феодального правопорядка" (с. 222). Причем "душа" такого договора - "обязательство
взаимной верности". В связи с этим обстоятельствами исследователь признает, что "юридически
и фактически западный феодальный порядок был в корне отличен от порядка древнерусской
службы", при котором "существовало право вольного отъезда без потери права собственности
вотчины". Отличия от западной модели формулируются следующим образом: "Отсутствовала
связь между правом на землю и обязанностью служить. Отсутствовало в отношении между
Государем и слугой то обязательство взаимной верности, которое составляло душу и
определяло дух феодального права" (с. 229). Струве был не единственным, кто отвергал
наличие в истории России периода феодализма, кто полемизировал по этому вопросу с
Н.П. Павловым-Сильванским, работы которого о феодализме могли служить иллюстрацией
марксистской формационной схемы исторического процесса. Но он делает из факта отсутствия
этого периода или его весьма кратковременного существования в истории России свой,
поистине оригинальный вывод: в русском народе это отложилось отсутствием чувства
собственности, и поэтому он оказался так восприимчив к идеям социализма.
П.Б. Струве - убежденный государственник, и это отразилось на содержании всех его
исторических работ. Основную опасность для русской государственности он видел не только и
не столько приходящей извне, сколько существующей внутри государства в лице
интеллигенции. Самый главный вопрос, занимавший его как историка почти всю жизнь, -
сумеет ли она отрешиться от безрелигиозного государственного отщепенства. Напомним, что
под "интеллигенцией" он имел в виду отнюдь не весь образованный слой населения, а только ту
его часть, которая именно и претендовала на звание "интеллигенции" и отличалась склон¬
ностью к анархизму, бунтарству, отрицанию всяческих традиций, к космополитизму, "евро-
пейничанию", бездумному перенесению на российскую почву различных западных социальных
теорий. Государство, напоминает Струве этой интеллигенции, - великая сила, средствами
которой народ данной страны "упорным дисциплинированным трудом поднимается с одной
ступени исторического бытия на другую"48.
Создавая целую галерею научно-публицистических портретов выдающихся русских
общественных деятелей, ученых, мыслителей, писателей, которыми по праву могла гордиться
Россия, Струве руководствовался в своих оценках не личными политическими пристрастиями, а
критерием пользы для Отечества от деятельности характеризуемых им лиц. Например, наряду
с очерком о Б.Н. Чичерине, которого историк считал идейным основоположником "либе¬
рального консерватизма", т.е. человеком, идейно очень ему близким, у него можно найти и
весьма теплые воспоминания о либеральном народнике Н.Ф. Анненском. Немалый интерес
представляют его исторические очерковые характеристики Александра II, А.В. Суворова,
К.С. Аксакова, Ю.Ф. Самарина, С.П. Шевырева, С.Ф. Шарапова, А.Ф. Кони и др. В эмиграции
он написал около десятка статей об А.С. Пушкине, статьи о Ф.М. Достоевском, И.С. Тургеневе,
Н.С. Лескове, И.А. Бунине, Н.С. Гумилеве; в 1921 г. в Софии был издан сборник его статей о
Л.Н. Толстом.
Опубликовал Струве также ряд статей и воспоминаний о выдающихся русских ученых, в том
числе об историках А.Н. Пыпине, Н.А. Попове, С.М. Соловьеве, В.И. Ламанском,
И.А. Линниченко, В.И. Семевском, В.И. Сергеевиче, В.О. Ключевском, С.Ф. Платонове,
А.А. Кизеветтере. Особенно высоко ценил он работы В.О. Ключевского, С.Ф. Платонова и
историка права В.И. Сергеевича. Ключевского он относил к числу тех историков XIX в.,
«которые совершенно самостоятельно, по-видимому, помимо каких-либо прямых, книжных или
"идеологических" влияний, действием собственного углубленного изучения фактов и собст¬
венной интуиции, пришел к признанию важности "экономического" фактора в процессе
социального развития» (с. 332). Что касается П.Н. Милюкова, когда-то соратника по кадетской
партии, то в 1925 г., в разгар полемики о либеральном консерватизме и евразийстве Струве
написал о нем: "...Мне просто жаль П.Н. Милюкова. Настолько в нем политик, загнавший себя
в какой-то исторический тупик, дотла съел размышляющего и критического историка"49.
130
Исторические работы П.Б. Струве в концептуальном отношении не имеют ничего общего с
марксизмом. Напротив, они во многом направлены против основных положений исторического
материализма. Струве неоднократно указывал, что никогда не был абсолютным сторонником
учения Маркса. В философском плане это проявилось уже вполне определенно в его идее об
иррациональности исторического процесса, выраженной в статье "К характеристике нашего
философского развития", увидевшей свет в сборнике "Проблемы идеализма" (1902). В статьях,
вышедших после революции 1905 г., он с еще большей определенностью утверждает эту
мысль: "Всякий исторический процесс иррационален и индивидуален... Понимание индиви¬
дуальности и иррациональности исторического процесса есть едва ли не самое важное
приобретение философской мысли XIX века"50. С позиций нарастающей религиозности он все
более склоняется к идее о метафизичности исторических процессов. «Струве видит теперь, -
писал В.В. Зеньковский, - только в одной религии, как "строящей и освящающей жизнь силе",
единственную положительную идею»51.
Если в середине своего творческого пути Струве говорил и писал чаще всего о Боге вообще,
о христианстве в целом, то, по словам С.Л. Франка, "в последнее десятилетие своей жизни он
сознавал себя верующим православным, часто, хотя и не постоянно посещал церковные
богослужения, исповедовался и причащался"52.
Именно с позиций крепнущей религиозности Струве все больше утверждался во мнении об
утопичности социалистического идеала, о несбыточности построения Царствия Божия на земле
силами людей. Весьма критически он оценивает и идеи "христианского социализма", который,
по его мнению, построен "на вере в сверхъестественную материализацию Царства Божия"53.
Уже после первой русской революции Струве чисто теоретически пришел к отрицанию
социалистической перспективы. Он писал, что "с реалистической точки зрения речь может
идти только о частичном осуществлении задач социализма, а не о всецелом разрешении
проблемы социализма"54. Самая очевидная несостоятельность надежд на построение нового
общества кроется, по Струве, в исходном тезисе социалистов "о коренной зависимости добра и
зла в человеке от внешних условий"55. Как человек верующий, Струве напоминает, что добро в
человеке всецело зависит от его подчинения высшему началу, что "Царство Божие внутри вас
есть". Он отвергает социализм потому, что для религиозного миросозерцания не может быть
"ничего более дорогого и важного, чем личное самосовершенствование человека, на которое
социализм принципиально не обращает внимания"56. Люди слишком слабы, чтобы осуществить
социализм по полной программе, - к такому выводу приходит Струве и уже в 1909 г.
решительно заявляет: "...Я перестал быть социалистом в обычном смысле, т.е. перестал верить
в решающую силу "внешнего устроения" человеческой жизни, на основе ли проповеди или
насилия"57.
Струве как историк реализовался не в полной мере - этому помешали политические страсти
той эпохи, в которую ему суждено было жить. Но все-таки он многое сумел сказать в
исторической науке. И важно, что это было сказано уже после В.О. Ключевского,
С.Ф. Платонова, Н.П. Павлова-Сильванского, А.И. Лаппо-Данилевского, А.А. Кизеветтера,
сказано в стороне от большевистского цензурного пресса. Поэтому его исторические работы
представляют для нас сегодня особый интерес.
В воспоминаниях о Петре Бернгардовиче С.Л. Франк писал, что "под старость он стал едва
ли не первым по знаниям и оригинальности из современных русских историков и считал
научное творчество в этой области главным своим призванием"5^. Недописанная им книга -
школа любви к российской истории и к отечественной исторической науке, урок тщания при
разработке ее проблем. П.Б. Струве и как историк, и как историограф ждет своего
отечественного исследователя.
Примечания
1 П а ш у т о В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992. С. 108.
2 Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1991. С. 5.
3 См. библиографию трудов П.Б. Струве: Bibliography of the Publish Writings of P.B. Struve / Ed. by R. Pipes.
Ann Arbor, 1980. 220 p. Дополнения в ст.: Кондакова И. А. Он не был бунтарем // Советская
библиография. 1991.
4 Ф р а н к С.Л. Биография П.Б. Струве. Нью-Йорк, 1956. С. 175.
5 И ж б о л д и н Б.С. П.Б. Струве как экономист// Новый журнал. 1944. №9; Николаевский
Б.И. П.Б. Струве (1870-1944) // Новый журнал. 1945. № 10; К у с к о в а Е.Д. Страницы прошлого //
Новое русское слово. 1945. 21 октября; Ц у р и к о в Н.А. П.Б. Струве. Воспоминания // Возрождение.
1953. № 28; С т р у в е Г.П. С.Л. Франк и П.Б. Струве: главные этапы их дружбы // Сборник памяти
5:
131
С.Л. Франка. Под ред. В.В. Зеньковского. Мюнхен, 1954; его ж е. К столетию со дня рождения
П.Б. Струве. Неизданные документы и воспоминания. Из переписки с сыном накануне Второй мировой
войны (Документы 1937-1939 годов) //Записки русской академической группы в США. 1969. Т. III. С. 125—
152; П о л т о р а ц к и й Н.П. П.Б. Струве как политический мыслитель. Лондон. 1981.
6 Р i р е s R. Struve: Liberal on the Left. 1870-1905. Cambridge (Mass.) 1970; Idem. Struve: Liberal on the
right (1905-1944). Cambridge (Mass.), 1980.
7 Idem. Struve: Liberal on the right. P. 88.
8 С т p у в e П.Б. Patriotika. Политика, культура, социализм. СПб., 1997. С. 136.
9 Р i р е s R. Struve: Liberal on the right. P. 73, 210-217.
10 Ibid. P.210.
11 Ibid. P. 425.
12 Колеров M.A., Плотников H.C. Творческий путь П.Б. Струве // Вопросы философии.
1992. № 12. С. 91-102; Зотов а З.М. П.Б. Струве // Вопросы истории. 1993. № 8. С. 55-72; Ж у -
ков В.Н. Струве П.Б. // Русская философия. Словарь. Под общей ред. М.А. Маслина. М., 1995. С. 491 —
493; Колеров М.А. Струве Петр Бернгардович // Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции.
Энциклопедической словарь. М., 1997. С. 609-612.
13 В ы д р и н Д. Петр Струве - политолог // Молодой коммунист. 1990. № 8. С. 73-79; Коз¬
ловский В.В. Социологическое наследие П.Б. Струве // Вестник СПбГУ. Сер. 6. 1993. Вып. 2.
С. 100-104; Новиков А.И. Проблема возрождения России: истоки и современность. Вып. 1. СПб.,
1993. С. 71-79; Ананьев О.В., Е р м и ч е в А.А. Дуализм и современность исторического процесса
у П.Б. Струве // Российская социология. Межвузовский сборник. Под ред. А.О. Бароноева. СПб., 1993.
С. 44-54; Ананьев О.В. П.Б. Струве и современность: взгляд экономиста // Вече. Альманах русской
философии и культуры. 1993. Вып. 3. С. 46-57; Е р м и ч е в А.А. П.Б. Струве и русский духовный
ренессанс // Там же. С. 33-45; Давыдов Ю.Н. Постмарксистские философско-социологические
искания П.Б. Струве // История теоретической социологии. Т. 2. М., 1998. С. 181-222; Г н а т ю к О.Л.
П.Б. Струве как социальный мыслитель. СПб., 1998.
14 Гайденко П.П. Под знаком меры (либеральный консерватизм П.Б. Струве) // Вопросы
философии. 1992. № 12. С. 54-64; Е р м и ч е в А.А. Философско-методологические и культурно¬
религиозные обоснования либерального консерватизма у П.Б. Струве // Исследования по консерватизму.
Вып. 1. Материалы Международной научной конференции. Пермь, 1994. С. 130-132; его же.
П.Б. Струве - патриот "Великой России" // Актуальные проблемы русской классической философии.
Межвузовский сборник научных трудов. Пятигорск, 1993. С. 56-69; Я ковлева Т.А. Пути
возрождения: идеи и судьбы эмигрантской печати П.Б. Струве, П.Н. Милюкова и А.Ф. Керенского.
Иркутск, 1996.
15 Выдающийся мыслитель "серебряного века". Обсуждение за "круглым столом" редакции "Вестника
РАН" творческого наследия академика П.Б. Струве // Вестник РАН. 1992. № 10. С. 42-63; Струве П.Б. и
современная Россия. Семинар // Российская социология. Межвузовский сборник. Под ред. А.О. Бароноева.
СПб., 1993. С. 148-151.
16 Исследования по консерватизму. Вып. 3. Консерватизм и либерализм: созвучия и диссонансы (К
125-летию со дня рождения П.Б. Струве). Материалы международной научной конференции. Пермь, 1996;
П.Б. Струве (к 125-летию со дня рождения). Сборник научных статей. Под ред. В.И. Старцева. СПб., 1996.
17 Розанов В.В. Письма к Н.К. Михайловскому и П.Б. Струве // Вопросы философии. 1992. № 9;
Материалы к творческой биографии П.Б. Струве (1920-1925) //Там же. № 12; Испытание революцией и
контрреволюцией: переписка П.Б. Струве и С.Л. Франка (1922-1925) //Там же. 1993. № 2.
|ХСпекторский Е.В. Достоевский как публицист // Русская мысль. Прага-Берлин, 1923-1924.
Кн. IX-XII. С. 246.
19 Нельзя не отметить повышенный интерес исследователей к этой формуле Струве, что несомненно
связано с усилившимся поиском идеологии дальнейшего развития современной России.
20 С т р у в е П.Б. Освобождение и Возрождение // "Возрождение". 1925. № 1. С. 1.
21 Е г о же. Patriotika. С. 456.
22 Там же. С. 455-456.
23 Исследования по консерватизму. Вып. 3. С. 6. Трудно согласиться с намеренной перестановкой
слагаемых этой формулы в работе О.Л. Гнатюк "П.Б. Струве как социальный мыслитель". Автор старается
убедить читателя, что Струве был прежде всего либералом, хотя и консервативным, а не консерватором,
хотя и либеральным. Считая, что именно либеральные ценности были системообразующим ядром
формулы Струве, исследовательница ее подает как "консервативный либерализм", а самого Струве
называет соответственно - "консервативным либералом", хотя тут же признается, что «сам Струве в
самохарактеристиках своих воззрений использует термин "либеральный консерватизм"» (с. 162). Во-
первых, Струве был всегда очень точен в своих социологических формулах и характеристиках, тем более -
в самохарактеристиках. А во-вторых, если и можно говорить о Струве как консервативном либерале, то
132
только до революции 1905 г., после нее он вполне определенно стал выступать с позиций либерального
консерватизма. Эта мысль прозвучала, например, не только в выступлении Н.А. Струве "О П.Б. Струве",
но и в тезисах выступления О.В. Волобуева и В.В. Шелохаева "Мировоззренческие основы либерал-
консерватизма П.Б. Струве" на указанной конференции. Они отмечали: "По мере эволюции взглядов
Струве в них все большее место занимали консервативные ценности, в первую очередь традиции госу¬
дарственности" //Там же. С. 6,19.
24 Возрождение. 1925. № 8. С. 1.
25 Даже С.Л. Франк, который очень хотел бы видеть в П.Б. Струве консервативного либерала, а не
либерального консерватора, вынужден был констатировать: «Этот элемент "консерватизма" в составе
консервативного либерализма постоянно усиливался и все отчетливее и настойчивее осознавался Петром
Бернгардовичем в течение хода его жизненного духовного развития». Но вначале отмечает достаточно
определенно, что "в зрелом возрасте и в старости" Струве стал "умеренным... консерватором" (Стру¬
ве П.Б. Patriotika. С. 486,483).
26 Русская мысль. 1914. № 8-9. II отд. С. 168.
27 Р i р е s R. Struve: Liberal on the right. P. 448.
28 С т p у в e П.Б. На разные темы. СПб., 1901. С. 303.
29 В редакционный комитет газеты, выходившей в Париже, в то время, когда сам П.Б. Струве жил в
Белграде, входили его ближайшие соратники и единомышленники по предыдущим изданиям, в том числе
его сын - Г.П. Струве.
30 Русская мысль. 1912. № 12. Н-й отд. С. 157, 156.
31 Р i р е s R. Struve: Liberal on the right. P. 210.
32 С т p у в e П.Б. Дневник политика // Возрождение. 1925. № 8. С. 1.
33 Е г о же. На разные темы. С. 303.
34 Там же. С. 527.
35 Там же. С. 528.
36 Русская мысль. 1914. № 8-9. С. 168.
37 Там же. № И. С. 166.
38 Там же. С. 161.
39 Там же. С. 166. См. также: Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Изд. 2. Т. 8. С. 84.
40 С т р у в е П.Б. Patriotika. С. 190-201.
41 Е г о же. Крепостное хозяйство. Исследования по экономической истории России в XVIII-XIX вв.
М., 1913. С. 84.
42 Там же. С. 139, 154.
43 Там же. С. 159.
44 Там же. С. 151, 155.
45 С т р у в е П.Б. Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего
времени, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности. Париж, 1952.
С. 337. При дальнейшем цитировании этой книги в тексте будут указываться лишь соответствующие
страницы.
46 Е г о же. Дневник политика // Возрождение. 1925. № 23.
47 Е г о же. Patriotika. С. 442.
48 Там же. С. 80.
49 Е г о же. Дневник политика // Возрождение. 1925. № 23. С. 1.
50 Е г о же. Patriotika. С. 41.
51Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 2. Ч. 2. Л., 1991. С. 125.
52 Ф р а нк С.Л. Умственный склад, личность и воззрения П.Б. Струве //Струве П.Б. Patriotika.
С. 491.
53 С т р у в е П.Б. Patriotika. С. 78.
54 Там же. С. 301.
55 Там же. С. 193.
56 Там же. С. 194.
57 Там же. С. 308.
58 Там же. С. 477.
133
Сообщения
© 2001 г. С.В. ЛОБАЧЕВ*
У ИСТОКОВ ЦЕРКОВНОГО РАСКОЛА
Церковный раскол стал одним из самых существенных явлений в истории российской
духовной культуры XVII в. Как широкое религиозное движение он зародился после собора
1666-1667 гг., наложившего клятвы на противников греческих обрядов, введенных в практику
русского богослужения, и запретившего использование литургических книг, отпечатанных до
начала систематического исправления богослужебных текстов по греческому образцу. Однако
истоки его восходят к более раннему времени, к периоду патриаршества Никона. Вскоре после
возведения в сан (1652) патриарх провел церковную реформу, которая, по общему мнению
исследователей, сразу же вызвала резкий протест ревнителей старины1. Первоначально
недовольство исходило от узкого круга лиц, многие из которых прежде были едино¬
мышленниками Никона. Самыми видными фигурами среди них были протопопы Иван Неронов
и Аввакум Петров. В первые годы правления Алексея Михайловича они вместе с Никоном
входили в "кружок ревнителей благочестия", возглавлявшийся царским духовником
протопопом Благовещенского собора в Кремле Стефаном Вонифатьевым, и оказывали
заметное влияние на церковную политику. Однако реформа, начатая Никоном, превратила
бывших друзей в непримиримых врагов. Н.Ф. Каптерев назвал это "разрывом лиц, решительно
разошедшихся между собою во взглядах и убеждениях"2.
Событиям, связанным с церковной реформой Никона, в историографии традиционно
придается большое значение. Как отмечал Н.Ф. Каптерев, действия Никона по изменению
церковных обрядов вызвали смятение умов в русском обществе3. Эта точка зрения, сформу¬
лированная еще в конце XIX в., была принята практически всеми историками. А.В. Карташев,
например, писал о "широкой гласной протопопской оппозиции" патриарху4. С. Зеньковский
полагал, что изменение обрядов потрясло современников. Оно "было чем-то неслыханным в
анналах не только Русской, но и вообще Христианской церкви"5.
Совсем недавно была предложена иная трактовка начального периода раскола. Амери¬
канский историк Георг Михельс, проанализировав ранние источники старообрядчества, пришел
к выводу, что церковная реформа поначалу не вызвала широкого протеста в народной среде и
что русское общество в массе своей оставалось равнодушным к изменениям в богослужебном
чине и к правке литургических книг. Против Никона выступала только небольшая группа лиц,
не оказавшая заметного влияния на современников6. В данной работе мы обратимся к самым
истокам старообрядческого движения и попытаемся показать, что изначально столкновение
патриарха с ревнителями благочестия не было связано с проводимой им церковной реформой,
которая началась уже после того, как противники Никона оказались в опале.
В свое время П. Николаевский связал начало никоновских преобразований с выходом в свет
11 февраля 1653 г. Следованной Псалтири, в которой по прямому указанию патриарха были
опущены статьи о перстосложении при крестном знамении и о поклонах при чтении молитвы
Ефрема Сирина. Однако это мнение, принятое практически всеми исследователями7, не
находит документального подтверждения. Статьи о крестном знамении и о поклонах, впервые
появившиеся в предисловии к Псалтири 1642 г., не раз перепечатывались в последующих
изданиях книги, причем в различных редакциях. Но уже в издании 1649 г. эти статьи были
опущены, что, однако, не вызвало протеста ревнителей старины. Голоса протеста не было
слышно и в 1653 г. Очевидно, П. Николаевский исходил из того, что публикация Псалтири по
времени совпала с обнародованием памяти патриарха Никона, разосланной по приходским
церквам в феврале того же года и касавшейся изменений церковных обрядов. Об этой памяти
Лобачев Сергей Владимирович, кандидат исторических наук, старший преподаватель Санкт-Петер¬
бургского государственного университета.
Работа выполнена при поддержке Института "Открытое общество" (проект 908/1999).
134
протопоп Аввакум писал в своем житии: "В Пост Великой прислал память х Казанской к
Неронову Иванну(...) В памети Никон пишет: Год и число. По преданию святых апостол и
святых отец не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити
поклоны, аще же и трема персты бы есте крестились. Мы же задумалися сошедшеся между
собою, видим, яко зима хощет быти; сердце озябло и ноги задрожали"8. Можно ли согласиться с
тем, что эта память стала одной из причин разногласий ревнителей благочестия с патриархом?
Следует помнить, что житие Аввакума, указывающее на начало церковных преобразований,
является поздним источником, поэтому содержащиеся в нем сведения нуждаются в проверке.
Как показало исследование Н.С. Демковой, протопоп написал свою автобиографию в
пустозерской тюрьме в начале 1670-х гг.9 События двадцатилетней давности отразились в нем
не вполне достоверно. Чтобы добраться до истины, необходимо обратиться к ранним
источникам по истории раскола. Среди них наиболее важными являются письма протопопов
Аввакума и Ивана Неронова 1653-1654 гг., написанные по следам событий.
Разногласия между патриархом и ревнителями стали назревать вскоре после прихода Нико¬
на к власти. В отличие от своего предшественника, патриарха Иосифа, новый глава Церкви
получил от царя широкие полномочия. Теперь все важнейшие решения, касавшиеся церковных
вопросов, стали приниматься по прямому указанию патриарха. Царский духовник Стефан
Вонифатьев, обладавший ранее огромным влиянием на церковную жизнь, после возведения
Никона в сан патриарха сошел с политической сцены. Шведский резидент Иоганн де Родес,
один из самых осведомленных иностранцев, находившихся в это время в России, сообщал
своему правительству, что между Стефаном и патриархом произошло серьезное столк¬
новение10.
После Стефана Вонифатьева самой влиятельной фигурой среди ревнителей благочестия
был Иван Неронов, протопоп Казанского собора в Москве. К 1652 г. он уже был хорошо
известен в столице благодаря своим проповедям, в которых он просто и ясно толковал
Священное Писание. Автор жизнеописания Неронова отмечал: "И прихождаху мног народ в
церковь отвсюду, яко не вмещатися им в паперти церковной, но восхождаху на крыло паперти
и, зряще в окна, послушаху пения и чтения Божественных словес. Написа же и окрест стены
святыя поучительная словеса, да всяк от народа приходяй к церкви, аще и кроме пения, не
простирает ума своего на пустошная мира сего, но да прочитует написанная на стенах и пользу
душе приемлет"11.
Неронов, как и другие участники "кружка боголюбов", обличал пороки церковно-при¬
ходской жизни. Добиваясь строгого соблюдения церковных обрядов, ревнители не боялись
критиковать даже высшее духовенство. В свое время протопоп Стефан Вонифатьев открыто
выступил против патриарха Иосифа и высших иерархов, противившихся проведению
церковных реформ12. Однако Стефан тогда пользовался поддержкой Алексея Михайловича,
чего нельзя было сказать о Неронове. Когда Никон стал патриархом, он не захотел мириться со
вседозволенностью в стенах Казанского собора. Поучения Неронова и его независимое
поведение вызывали раздражение носителя высшего духовного сана. Ситуация обострилась
летом 1653 г.: поводом к конфликту между Никоном и Нероновым послужило дело муромского
протопопа Логгина.
Однажды Логгин присутствовал на обеде у воеводы Игнатия Бестужева13. К нему подошла
жена воеводы и попросила у него благословения. Однако протопоп, заметив на ее лице краску,
спросил: "Не белена ли ты?" Как известно, ревнители благочестия не одобряли употребление
женщинами косметики. Этот упрек вызвал раздражение присутствовавших. Некто Афанасий
Отяев заметил: "Что-де, протопоп, хулишь белила, а без белил-де не пишется и образ Спасов, и
Пречистыя Богородицы, и всех святых". На это Логгин ответил, что краски для икон
составляют иконописцы, "а как-де на ваши рожи такие составы положить, так-де и не
похотите". Воевода приказал взять Логгина под стражу и написал патриарху, что протопоп
"похулил образ Господа нашего Исуса Христа, и Пресвятыя Богородицы, и всех святых"14.
В июле 1653 г. в Москве собрался церковный собор, рассматривавший дело Логгина. На
соборе Неронов открыто выступил в защиту муромского протопопа. Однако Никон чувствовал
себя хозяином положения. По свидетельству митрополита Ростовского Ионы и ярославского
протопопа Ермила, на одном из заседаний собора Никон говорил: "Мне-де и царская помощь
негодна и ненадобна, да таки-де на нее и плюю, и сморкаю"15. Услышав такие слова от
патриарха, митрополит Иона хотел "с места бежать". Неронов, в свою очередь, передал слова
Никона царскому духовнику Стефану Вонифатьеву.
На следующем заседании собора Неронов обвинил патриарха в злоупотреблении властью.
Но главные свидетели речей Никона - митрополит Иона и протопоп Ермил - неожиданно
отреклись от своих слов, устрашившись патриаршего гнева. Зато его не испугался Неронов. Он
135
упрекал Никона: "А тебе хто и добра хощет, и ты-де тех ненавидишь, а которые клеветники и
шепотники, и ты тех любишь, и жалуешь, и слушаешь (...) Доселе ты друг наш был", а теперь,
когда государь тебе волю дал, "на нас востал". Тогда патриарх попытался дискредитировать
Неронова. Он заявил, что на того поступил донос от братии Казанского собора, но когда
протопоп попросил прочитать его перед всем собором, Никон не нашелся, что ответить.
"Воистинну, патриарх, лжешь", - бросил ему в лицо Неронов16.
Чаша терпения Никона была переполнена. В середине июля 1653 г. Неронов был арестован
и заключен в Новоспасский, а затем в Симонов монастырь. 13 августа протопопа сослали на
Кубенское озеро, где его должны были содержать под строгим надзором в Спасо-Каменном
монастыре17. Братия Казанского собора подала царю челобитную в защиту Неронова, которую
написали костромской протопоп Даниил и юрьевецкий протопоп Аввакум, но Алексей
Михайлович передал ее патриарху, предоставив ему самому разобраться в этом деле. И Никон
начал действовать...
В отсутствие Неронова священники Казанского собора не проявили единодушия. Протопоп
Аввакум, считавший себя преемником Неронова, войдя однажды в церковь, увидел, что
богослужение началось без его участия. Он упрекнул братию, что они заняли его место "на
крылосе". Однако священник Иван Данилов ответил Аввакуму, что тот будет петь только в
свою очередь, по понедельникам, средам и пятницам. Протопоп возразил, что в прежние
отлучки Неронова "у меня вы сего первенства не отнимали (...) яз-де протопоп!"18 Иван
Данилов возразил, что Аввакум протопоп в Юрьевце Повольском, а не здесь. Тогда Аввакум
покинул храм и распространил слух, будто у него "попы книгу отняли и из церкви выслали". Он
завел "свое всенощное" на дворе Ивана Неронова в сушиле и стал отзывать к себе прихожан
Казанского собора. Возмущенный Иван Данилов подал патриарху донос про "сушильное
всенощное бдение". Аввакум и вместе с ним около 40 человек братии и прихожан были
немедленно арестованы патриаршим боярином Борисом Нелединским19.
После этих событий братия Казанского собора "разбрелась вся". Иван Данилов писал
Неронову, что кроме него и сына его Петра "церковников никого инех нет". Церковь опустела,
прекратились пожертвования богатых покровителей. Данилов бил челом царевне Анне
Михайловне "о кормах", но та ответила: "И впредь-де не будет вам ничево, молилися-де, да
вымолили Ивана Неронова вон"20.
Некоторое время спустя был арестован костромской протопоп Даниил "за Тверскими
воротами". Его содержали в Чудове монастыре, а затем отправили в ссылку в Астрахань, где
уморили в земляной тюрьме21. 1 сентября, на Семенов день, "на соборе при государе царе
патриарх Никон и власти муромского протопопа Логгина прокляли и велели остричь..."22
Логгин был сослан в Муром, в деревню, к своему отцу, где ему велено было жить "под началом
остриженому" и чтобы "никто ево попом и протопопом не звал"23. Так патриарх расправился с
непослушными священниками.
Известия о расправе с ревнителями благочестия проникли за рубеж. Адам Олеарий писал:
«Два года тому назад "муромский протопоп" по имени Логгин осмелился проповедовать и
начал вместе с некоторыми подчиненными ему попами в Муроме и других городах произносить
открытые проповеди, поучать народ из Слова Бытия, увещевать и грозить ему (...) Народу к
ним стекалось очень много. Когда, однако, патриарху это стало известно, он постарался
принять меры против этого, отрешил проповедников от должностей, проклял их с особыми
церемониями и сослал на жительство в Сибирь»24. Книга Олеария вышла в свет в 1656 г. Ее
автор в то время находился в Голштинии и, описывая события 1653 г., пользовался сведениями,
поступавшими из России от его информаторов. Тем не менее немецкий ученый очень точно
подметил, что причиной недовольства патриарха были именно проповеди, вносившие смуту в
умы прихожан, а не противодействие священников церковной реформе. Дозволенные при
патриархе Иосифе, эти проповеди теперь были запрещены, и все попытки самовольно "поучать
народ" сурово наказывались.
Нужно сказать, что в дошедших до нас официальных источниках - царских указах, грамотах,
разрядных записях - об опале "боголюбцев" нет никаких упоминаний. Этот факт нельзя не
принимать во внимание. По-видимому, он свидетельствует о том, что расправа с ревнителями
благочестия не вызвала широкого отклика в народе. Тем более неправомерно связывать ее с
началом раскола в Православной церкви.
Но как в таком случае оценивать житие Аввакума, единственный источник, где говорится,
что ревнители пострадали именно за то, что выступили против исправления обрядов?
Вспомним те условия, при которых был создан этот замечательный литературный памятник.
Н.С. Демкова, изучившая литературную историю жития, обратила внимание, что хроно¬
логические указания протопопа очень часто бывают неточными25. Исследовательница уста¬
136
новила следующую последовательность работы Аввакума: в 1664-1669 гг. были написаны
автобиографические письма и послания протопопа, в 1669-1672 гг. составлена первоначальная
редакция жития, наконец, в 1672 г. в пустозерской ссылке была создана новая редакция жития с
преобладанием эпизодов-новелл, впоследствии разошедшаяся во множестве списков26.
Теперь соотнесем эти даты с биографией Аввакума. Протопоп был сослан в Сибирь через
месяц после своего ареста, т.е. вскоре после 15 сентября 1653 г. В Сибири он пробыл 10 лет и
вернулся в Москву только весной 1664 г. Однако в столице Аввакум находился всего несколько
месяцев. Уже 29 августа 1664 г. он был отправлен в новую ссылку, в Мезень27. За кратко¬
временное пребывание в Москве он сблизился со своими единомышленниками, с которыми
впоследствии состоял в переписке. В числе их был игумен Златоустовского монастыря
Феоктист28, один из ближайших сподвижников Неронова. Феоктист выполнял при Неронове
обязанности личного секретаря29. Постепенно в руках игумена Феоктиста сосредоточился
целый архив документов, в частности, письма протопопов Логгина и Аввакума, переданные ему
царским духовником Стефаном Вонифатьевым. В начале 1666 г. этот архив был конфискован
властями, а сам Феоктист арестован30. Когда Аввакум находился в Москве, он вполне мог
ознакомиться с архивом игумена Феоктиста и на основании документов набросать
автобиографические заметки.
Однако в письмах из архива игумена Феоктиста и в житии Аввакума события, связанные с
опалой членов кружка ревнителей благочестия, изложены по-разному. Вот, например, строки
из письма Ивана Неронова от 13 июля 1654 г., отправленного из Спасо-Каменного монастыря
Стефану Вонифатьеву: «...Во 161 (1653. - СЛ.) году на первой недели Великаго Поста гласу
пришедшу от образа Спасова сице: "Иоанне, дерзай и не убойся до смерти: подобает ти
укрепити царя о имени Моем, да не постраждет днесь Русия, якоже и юниты»31. Таким образом,
Неронов утверждал, что еще год назад, в Великий Пост он мистическим образом был
предупрежден о грядущих бедах. Следует помнить, что первую неделю Великого Поста на Руси
всегда проводили особо. Дьякон Павел Алеппский, сопровождавший патриарха Антиохийского
Макария в его путешествии в Россию, отмечал, что в это время жители "не производят ни
купли, ни продажи, но неопустительно присутствуют за богослужением в своих (...) церквах"32.
В том же письме к Стефану Вонифатьеву Неронов упоминает и о видении, которое имел
пустынник Анофрий о епископе Коломенском Павле, впоследствии лишенном Никоном сана.
"И ина бо многая показания, бывшая от Бога, вся презрена быша", - заключает протопоп33.
Неронов писал об этих предзнаменованиях в прошедшем времени. Для него они были
предвестниками беды, грянувшей год спустя. Зато в изложении Аввакума, сочинявшего
автобиографию через 20 лет после этих событий, предзнаменования напрямую связаны с
началом никоновской реформы, когда по приходским церквам была разослана пресловутая
память патриарха. Процитируем его еще раз: «В Пост Великой прислал память х Казанской
Неронову Иванну (...) Мы же задумалися сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет
быти: сердце озябло и ноги задрожали. Неронов мне приказал церковь, а сам едун скрылся в
Чюдов, седмицу в полатке молился. И там ему от образа глас бысть во время молитвы: время
приспе страдания, подобает вам неослабно страдати!»34
Вот еще один пример - выдержка из письма протопопа Аввакума к Ивану Неронову от
14 сентября 1653 г.: "И был я в приказе день един перед судьями на роспросе про челобитную,
что братья о тебе подавали государю. А писал ее Данило костромский да я. А в ней написано
слово так: о, благочестивый царю, откуду се привнидоша во твою державу? учение в России не
стало и глава от Церкви отста (...) И царь отдал ея патриарху..."3^ Как видно из отрывка, в
челобитной, поданной царю Аввакумом и Даниилом в защиту Неронова, не было ни слова об
изменении церковных обрядов. Зато в своем житии Аввакум писал: "Мы же з Данилом, написав
ис книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подали государю; много написано было; он
же не вем, где скрыл их; мнитмися - Никону отдал"36.
Таким образом, ранние источники излагают события 1653-1654 гг. несколько иначе, чем это
делал Аввакум много лет спустя. В них ничего не говорится ни о памяти патриарха Никона, ни
об обрядовых новшествах. Если эта память - не плод воображения Аввакума, то почему она
сразу же не вызвала резкой критики со стороны ревнителей? Подозревать протопопа в
умышленном искажении событий оснований нет, однако можно предположить, что он путал их
последовательность. По всей видимости, память Никона была разослана не в 1653, а в 1654 г.
Попытаемся восстановить хронологию на основе ранних источников. События развивались
следующим образом: в июле 1653 г. на церковном соборе произошло столкновение между
патриархом Никоном и Иваном Нероновым; в августе - сентябре Неронов и его едино¬
мышленники - протопопы Аввакум, Логгин муромский, Даниил костромской - были сосланы в
отдаленные города и монастыри; 6 ноября 1653 г. Неронов написал царю письмо из Спасо-
137
Каменного монастыря, в котором излагал причины своей опалы, а именно - недовольство
патриарха обличительными проповедями священника. 27 февраля 1654 г. в другом своем
послании Неронов впервые осуждает изменение церковных обрядов: "Отцы преданное
коленное покланяние попираемо, и крестнаго знамения сложение перст пререкуемо"37.
Протопоп пускается в пространную полемику по поводу нововведений, апеллируя к отцам
Церкви, и гневно осуждает деятельность справщика Арсения Грека, который, будучи
возвращен из ссылки, теперь "живет у патриарха Никона в келье"38.
Примерно в то же время были написаны послания Саввина, Григория, Андрея и Герасима
Плещеевых, "их же писаша от жалости к отцу Иоанну в Каменской монастырь". Плещеевы
сетовали на "непоклонническую ересь и прочия нововведенныя дохматы, иже отревают
Христово словесное стадо от теснаго и прискорбнаго пути, ведущаго в живот"39. Неронов был
духовником братьев Плещеевых. Очевидно, они находились под сильным влиянием его
проповедей. Нет ничего удивительного, что пафос их посланий перекликается с посланиями
самого Неронова. Таким образом, ранние источники показывают, что первые упоминания о
"нововведенных дохматах" Никона появляются только в 1654 г. Почему именно в это время?
В литературе уже высказывалось мнение, что письмо Неронова от 27 февраля 1654 г. было
написано до созыва церковного собора, принявшего решение об изменении церковных
обрядов40. Однако это утверждение необходимо доказать. В своем письме Неронов обращается
к царю с призывом созвать для решения церковных вопросов истинный собор, "а не соньмище
иудейско"41. Что подразумевал протопоп под "соньмищем"? Не тот ли собор, который
постановил, чтобы впредь быть "исправлению в печатном тиснении против древних харатейных
и греческих книг: уставов, потребников, служебников и часословов"?42
По составу участников собора 1654 г. можно выяснить, когда проходили его заседания. Под
соборным деянием поставил свою подпись архиепископ Суздальский Софроний, принявший
этот сан 29 января 1654 г. В то же время, среди церковных иерархов, присутствовавших на
соборе, не назван архиепископ Тверской Лаврентий, бывший патриарший ризничий. Лаврентий
был поставлен на епископство 16 апреля. Следовательно, собор происходил между 29 января и
16 апреля43. В середине XVII в. заседания Освященного собора проводились накануне или в
первую неделю Великого Поста. Так было в 1649 г., когда собор заседал И февраля, в
последнее воскресенье перед Великим Постом44, так было ив 1651 г., когда он был созван
9 февраля, в первое воскресенье Великого Поста45. Едва ли традиция была нарушена три года
спустя. В 1654 г. первая седмица Великого Поста приходилась на 6-12 февраля. В записях о
выходах царя Алексея Михайловича есть упоминание, что 12 февраля "на Зборное Воскресенье
был государь у действа в соборной церкви Успения Пречистыя Богородицы"46. Если заседание
собора действительно проходило 12 февраля, то две недели (до 27 февраля, времени написания
второго послания Неронова) - вполне достаточный срок, чтобы известия о нем дошли до
Спасо-Каменного монастыря и вызвали резкую отповедь до стороны Неронова. Таким
образом, Неронов выступал не только против патриарха, но и против решений церковного
собора, который он окрестил "соньмищем иудейским".
Вероятно, в это же время была разослана знаменитая память Никона. Текст ее до сих пор
был не известен исследователям. Однако в собрании графа А.С. Уварова хранится лю¬
бопытный документ, который в описи значится как "Поучение Никона священному чину и
причетникам". Документ писан в столбец на двух склеенных сставах. Он представляет собой
послание патриарха "архимаритом и игуменом, протопопом и всем священником, и дияконом, и
причетником". Ссылаясь на церковные правила, Никон поучает духовенство, как следует себя
вести во время литургии, в частности, как надлежит делать поклоны: "Ведомо ж нам и се, что
во святые посты поклоны творят не по церковному преданию, еж есть метание с великими не
различают: овии, поклонився единою на землю и тако не всклоняся, множицею крестится до
точию головою кивает, а инии на скамейки. И о том бы вам самем испытноведати, что метание
и что суть великие поклоны. Метание суть в пояс поклонитися - как мощи до земли рукою
достать, а великий поклон - в землю челом ударить. И отныне клали бы есте сами поклоны и
прочим повелевали по уставу святые Восточные церкви и по благословению нашего смирения
вси вкупе равно тихо"47. В послании Никона дата не обозначена, но наличие в нем поучения о
поклонах наводит на мысль, что источник мог появиться примерно в то же время, что и
соборное деяние 1654 г. На мой взгляд, его можно с достаточно большой долей вероятия
отождествить с памятью Никона, о которой упоминает Аввакум.
Очевидно, впоследствии эта память была напечатана. Среди документов Приказа книго¬
печатного дела сохранилось упоминание о печатании "листов о поклонах", причем "в деле стали
2400 листов, по 4 деньги лист". У документа нет начала, поэтому датировать его невозможно,
но из другого источника известно, что в 1657 г. вышел повторный тираж "листов о поклонах"48.
138
Издание "листов" на Московском печатном дворе в середине XVII в. было делом обычным.
Кроме "листов о поклонах" при Никоне издавались царские указы, "поповские и дьяконские"
ставленные грамоты49.
Можно ли утверждать, что распоряжения патриарха, против которых так страстно выступал
Иван Неронов и другие ревнители благочестия, вызвали смятение умов в русском обществе?
Источники свидетельствуют об обратном. Первые меры по изменению церковных обрядов
оставили большинство прихожан равнодушными. Постановления собора 1654 г. и
распоряжения Никона не соблюдались даже в Москве. Павел Алеппский, приехавший в столицу
в начале 1655 г. и присутствовавший на богослужении в Успенском соборе, писал: "За вечерней
и при каждом Аллилуия, взамен малых поклонов, они делали большие до земли (...) Мы
кладем после трех больших двенадцать малых поклонов, а они делают все большие до
земли..."50. В другом месте он упоминает о том, что в церкви патриарх сам "стал говорить о
крестном знамении, ибо русские не крестятся, подобно нам, сложенными тремя пальцами, но
складывают их, подобно как архиерей, когда он благословляет. При этом Никон также
сослался на свидетельство нашего владыки патриарха"51. Таким образом, можно заключить,
что протест против "нововведенных дохматов" исходил только от опальных ревнителей
благочестия, которые, лишившись своих мест, осуждали любые действия патриарха. Ни о
каком расколе в Русской православной церкви в этот период говорить еще не приходится.
Очевидно, и для самого Никона церковная реформа была далеко не главным делом жизни.
Расправившись со строптивыми ревнителями благочестия, патриарх больше не вспоминал о
них. Правда, один из прежних "боголюбцев", Иван Неронов, доставил ему еще немало
неприятностей. Даже в ссылке протопоп продолжал проповедовать и обличать монастырскую
братию. За это он был отправлен на север, в Кандалакшский монастырь, под строгий надзор.
Однако ему удалось бежать. Какое-то время он скрывался у своих друзей в Москве. По
некоторым сведениям, он нашел приют у Стефана Вонифатьева. Патриарх Никон, озлоблен¬
ный бегством протопопа, в мае 1656 г. созвал церковный собор, на котором присутствовал и
патриарх Антиохийский Макарий. На соборе Неронов был заочно осужден и предан анафеме.
Вот как описывал эти события личный секретарь патриарха Макария дьякон Павел Алеппский:
"В воскресенье, после Вознесения, наш владыка патриарх служил в соборе вместе с патриархом
Никоном, и они отлучили протопопа, который прежде состоял при царе. Это тот самый
протопоп, которого Никон заточил, как только сделался патриархом за то, что он уподобился
Арию и стал еретиком, произнося хулу на четырех патриархов и говоря о них, что они, по
причине порабощения их турками, лишились своей власти, и произносил также хулу на Духа
Святого. Этот несчастный, убежав из заточения, возвратился в столицу, где и скрывался.
Патриарх тщетно разыскивал его, чтобы схватить, но не нашел, потому что он постоянно
менял свою одежду и перебегал с места на место. Наш владыка патриарх через драгомана
говорил перед всем народом так: назвал его вторым Арием, ибо как тот был протопопом в
Александрии, так этот был протопопом в Москве; анафемствовал его, проклял и отлучил, а
также всякого, кто послушает его слов"52.
После смерти Стефана Вонифатьева в ноябре 1656 г. Неронов перестал скрываться. Он сам
пришел на патриарший двор и, встретив Никона, открыто обличал его: "Что ты един ни
затеваешь, то дело некрепко; по тебе иной патриарх будет, все твое дело переделывать будет:
иная тебе тогда честь будет, святый владыко". Однако на этот раз репрессий не последовало.
Напротив, Никон приказал выделить Неронову келью и разрешил ему приходить к себе в
крестовую. Вскоре патриарх позволил протопопу отправлять литургию по старым
служебникам: "Обои-де добры, - все равно, по коим хощешь, по тем и служишь"53. Этот факт
указывает на то, что патриарх вовсе не стремился к бескомпромиссной борьбе за проведение
церковной реформы.
Оставив патриаршество (1658), Никон несколько лет прожил в основанном им Воскре¬
сенском монастыре под Москвой. Там он написал свое "Возражение, или разорение смиреннаго
Никона" на вопросы боярина Родиона Стрешнева и ответы на них газского митрополита
Паисия Лигарида54. Это сочинение стало своеобразным духовным завещанием святителя. Он
высказался по всем волновавшим его вопросам, среди которых главным был вопрос о
соотношении светской и духовной властей. Но на нескольких сотнях листов своего труда Никон
ни разу не упомянул ни о перстосложении при крестном знамении, ни о поклонах, ни о других
обрядовых новшествах.
О церковной реформе умалчивают и иностранные источники. Например, Николаас Витсен,
посетивший Россию в 1664-1665 гг. в составе голландского посольства, предпринял тайную
поездку в Воскресенский монастырь, где лично встречался с патриархом. В своем дневнике он
оставил колоритное описание внешности Никона и его поведения. В беседах с Витсеном
139
патриарх сетовал, что после того, как он оставил Москву, дела там шли плохо: "Когда меня там
нет, и они лишены моих благословений, всех они делают своими врагами, включая татар".
Никона интересовали вопросы международных отношений. Он расспрашивал Витсена о
"положении большинства государств в мире", но ни разу не заговорил ни о церковной реформе,
ни об опальных ревнителях благочестия55.
Только в последние годы жизни Никона старообрядчество стало превращаться в широкое
движение. В 80-х гг. XVII в. оно вылилось в массовые самосожжения и бегство приверженцев
старой веры на окраины Московского царства. Что же послужило причиной разрастания числа
противников официальной Церкви? Ответ на этот и другие вопросы, связанные с историей
раннего раскола, потребует новых исследований.
Примечания
1 См., напр.: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. VI. М., 1991. С. 194-204; Милюков П.Н. Очерки
по истории русской культуры. Т. 2. Ч. 1. М., 1994. С. 50-51; Никольский Н.М. История Русской
церкви. Изд. 3. М., 1985. С. 129-133; Русское православие: вехи истории. М., 1988. С. 198-199; Р у -
мянцева В.С. Народное антицерковное движение в России в XVII веке. М., 1986. С. 95;
Meyendorff Р. Russia, Ritual and Reform. The Liturgical Reforms of Patriarch Nikon in the 17-th Century.
Crestwood, 1991. P. 39-42.
2Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. T. 1. Сергиев Посад, 1909. С. 113.
3 Там же. С. 114-115.
4 К а р т а ш е в А.В. Очерки по истории Русской церкви. М., 1992. С. 151.
5ЗеньковскийС. Русское старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века. München,
1970. С. 208.
6 М i с h е 1 s G.B. At War with the Church. Religious Dissent in Seventeenth-Century Russia. Stanford;
California, 1999. P. 63-64.
7 H и к о л a e в с к и й П. Московский печатный двор при патриархе Никоне // Христианское чтение.
1891. Ч. 1. С. 160; Б о р о з д и н А.К. Протопоп Аввакум. СПб., 1900. С. 51-52; ЗеньковскийС.
Указ. соч. С. 206-207; Румянцева В.С. Указ. соч. С. 113; Успенский Б. А. Раскол и культурный
конфликт XVII в. //Успенский Б. А. Избранные труды. T. 1. Семиотика истории. Семиотика
культуры. М., 1996. С. 477; и др.
8 РИБ. Т. 39. Л., 1927. Стб. 14-15.
9Демкова Н.С. Житие протопопа Аввакума (Творческая история произведения). Л., 1974. С. 140.
10 Ф о р с т е н Г.В. Сношения Швеции и России во второй половине XVII века (1646-1700) // Журнал
Министерства народного просвещения. 1898. № 2. С. 222-223.
иСубботинН. Материалы для истории раскола за первое время его существования. T. 1. М., 1875.
С. 279.
12Белокуров С. А. Деяния Московского церковного собора 1649 года (вопрос о единогласии в
1649-1651 гг.) // Из духовной жизни московского общества XVII в. М., 1902. С. 36-37.
13 Барсуков А. Списки городовых воевод и других лиц воеводского управления в Московском
государстве XVII в. М., 1902. С. 143.
14 Субботин Н. Указ. соч. С. 42-43, 41.
15 Там же. С. 44.
16 Там же. С. 45-49.
17 Н. Субботин, доверившись свидетельству так называемой "Записки о жизни Неронова", полагал, что
протопоп был сослан 4 августа. Однако два независимых источника - письмо протопопа Аввакума от
14 сентября и письмо священника Данилова от 29 сентября 1653 г. - позволяют установить точную дату
ссылки - 13 августа (Там же. С. 20-21,28-29, 50-51).
18 Там же. С. 28-29.
19 Там же. С. 30-31; РИБ. Т. 39. Стб. 14-15.
20 Субботин Н. Указ. соч. С. 26, 32-33.
21 Там же. С. 25; РИБ. Т. 39. Стб. 15-16.
22 Рязанские достопамятности, собранные архимандритом Иеронимом. Рязань, 1882. С. 71.
23 Су б б о т и н Н. Указ. соч. С. 25.
24ОлеарийА. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб.,
1906. С. 312.
25 Д е м к о в a H. С. Указ. соч. С. 68-69.
26 Там же. С. 140.
27 См. комментарии В.И. Малышева к изданию: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и
другие его сочинения. М., 1960. С. 360-361,368, 370.
140
28 См. письмо Аввакума к игумену Феоктисту: РИБ. Т. 39. Стб. 907-910.
29 Бубнов Н.Ю. Старообрядческая книга в России во второй половине XVII в. СПб., 1995. С. 51.
30 С у б б о т и н Н. Указ. соч. С. 320-321; Бубнов Н.Ю. Указ. соч. С. 50-60.
31 С у б б о т и н Н. Указ. соч. С. 99-100.
32 Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в первой половине XVII века, описанное
его сыном, архидьяконом Павлом Алеппским // ЧОИДР. 1898. Кн. 3. Отд. III. С. 123.
33 С у б б о т и н Н. Указ. соч. С. 101-102.
34 РИБ. Т. 39. Стб. 14-15.
35 С у б б о т и н Н. Указ. соч. С. 23-24.
36 РИБ.Т. 39. Стб. 15.
37 С у б б о т и н Н. Указ. соч. С. 54.
38 Там же. С. 64.
39 ГИМ, собр. Уварова, № 494/131, л. 79-80 об.
40 М а к а р и й (Б у л г а к о в), митр. История Русской церкви. Кн. 7. М., 1996. С. 80-81.
41 С у б б о т и н Н. Указ. соч. С. 66.
42 ГИМ, Синодальное собр., № 607. В постановлении собора говорится лишь о поклонах, но не о
сложении перстов при крестном знамении: "В уставех греческих и в наших старых написано о поклонех в
Великую четыредесятницу, а в новых не против греческих и старых положено, и о сем должно есть истинно
испытати. И рече святый собор положити против древних уставов" (л. 33 об.).
43 Несколько слов по поводу нового издания грамоты константинопольского патриарха Паисия I к
московскому патриарху Никону // Христианское чтение. Ч. 2. 1881. С. 428.
44 Белокуров С.А. Указ. соч. С. 33. В 1649 г. Пасха приходилась на 25 марта.
45 Архив СПб ФИРН РАН, кол. 249, on. 1, № 16. В 1651 г. Пасха приходилась на 30 марта.
46 Дворцовые разряды. Т. III. СПб., 1852. Стб. 405; С т р о е в П. Выходы государей царей Михаила
Федоровича, Алексея Михайловича и Федора Алексеевича. М., 1844. С. 307.
47 ГИМ,ф. 17, оп. 2. №54.
48 РГАДА, ф. 1182, оп. 3, № 31,332.
49 Например, 6 февраля 1653 г. по указу Никона на Московском печатном дворе было "велено зделать
поповских и дьяконских ставленых грамот четыре тысячи" (РГАДА, ф. 1182, on. 1, № 52, л. 712).
50 ЧОИДР. 1898. Кн. 3. Отд. III. С. 123.
51 Там же. С. 137.
52 Там же. Кн. 4. Отд. III. С. 178.
53 С у б б о т и н Н. Указ. соч. С. 146-147.
54 Patriarch Nikon on Church and State: Nikon's "Refutation" / Ed. V.A. Tumins, G. Vernadsky. Berlin; New York;
Amsterdam, 1982. P. 80-673.
55 В и т с е н Н. Путешествие в Московию, 1664-1665 / Пер. со староголландского В. Трисман. СПб.,
1996. С. 178.
© 2001 г. Ф.А. ГАЙДА*
МЕХАНИЗМ ВЛАСТИ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
(март-апрель 1917 г.).
После петроградских событий июля 1917 г. в журнале "Сатирикон" появилась карикатура,
изображавшая бывшего премьер-министра кн. Г.Е. Львова в виде сидящей на троне статуи, с
надписью: "Князю Львову за благонравие и безвредность". Внизу значилось пояснение:
"Личность легендарная. Говорят, будто бы был министром внутренних дел". Редкое поли¬
тическое безволие стало в глазах современников главной отличительной чертой воз¬
главленного им революционного Временного правительства. Долгие годы борьбы цензового
общества за власть в течение нескольких месяцев обернулись полным поражением. Исто¬
риография обычно целиком связывала его с "классовой природой" новой власти. Таким
* Гайда Федор Александрович, аспирант исторического факультета Московского государственного
университета им. М.В. Ломоносова.
141
образом, исследовалась прежде всего социальная опора институтов, созданных после
революционных событий "победившими классами"; она якобы предопределяла исход борьбы за
власть. Такой подход также формировал представление о возникшем уже в первые дни
революции "двоевластии". Между тем, функционирование властных институтов всегда
оставалось в тени, хотя этот аспект не менее важен для понимания революционного процесса,
его результатов и перспектив нового государственного строя. Оформление этого строя связано
непосредственно с созданием нового механизма управления, т.е. системы принятия и
практического осуществления решений, без которой реформирование общественной жизни
было бы неэффективным, а правительство оказывалось в "подвешенном", недееспособном
состоянии.
Об историографической традиции изучения механизма власти Временного правительства
говорить, на мой взгляд, еще рано. Вплоть до последнего десятилетия сюжеты, связанные с
формированием органов управления, затрагивались лишь частично и описательно, и
историография (советская и западная) обычно ограничивалась констатацией слабости
"буржуазного правительства"1. Интерес к изучению этой темы наметился лишь недавно, однако
ее недооценка часто приводит к формальной постановке вопроса. Так, высказанная Г.А.
Герасименко мысль о "многовластии" весной 1917 г. является не чем иным, как логическим
развитием прежней концепции "двоевластия"2. В некоторых работах, наоборот, не учитывается
непосредственное влияние мощного революционного кризиса, определившего статус, курс и
эволюцию новой власти, которая рассматривается в отрыве от исторического контекста3.
Непосредственное влияние революции на изменение всего характера государственной власти
после Февраля впервые отметил У. Розенберг. По его мнению, в 1917 г. произошло коренное
изменение представлений о роли государства, что было характерно как для Временного
правительства, так и для Советов. Он также считает, что началась широкая и целе¬
направленная "демократизация управления", но она не смогла обеспечить прочности нового
режима, поскольку правительство слабо использовало новые инструменты власти. Однако
Розенберг не учитывает политической традиции государственного управления при старом
порядке, явно переоценивает способность аппарата к столь масштабной и быстрой перестройке
и ее положительное влияние на внутреннее положение в стране4.
Слабым местом большинства исследований стало смешение формального (юридического,
декларативного) и реального аспектов функционирования власти: историки не учитывают
фактического состояния дел в аппарате управления и его способности адекватно реагировать
на происходившие изменения. Между тем, новая государственная система не могла возникнуть
и заработать в одночасье.
Представление о дальнейших путях развития государственности в значительной мере
сформировалось уже в марте - апреле 1917 г., когда произошел пересмотр дореволюционных
методов управления и отчетливо встала проблема поиска новых путей реализации
правительственной воли. Главная задача данной статьи - анализ процесса оформления системы
власти в течение очень короткого, но чрезвычайно важного отрезка времени - в период
существования первого ("либерального") кабинета Временного правительства. Подобная
проблематика позволяет активнее обращаться к тем архивным и опубликованным источникам,
которые лишь вводятся в научный оборот: прежде всего, это материалы делопроизводства
правительства и его аппарата из фондов ГА РФ, а также мемуаристика, без которой не¬
возможно составить полное представление о непосредственном функционировании рево¬
люционной власти.
Создание в марте 1917 г. Временного правительства стало результатом политического
компромисса различных сил, принявших участие в Февральской революции. По своему
характеру новая власть, несомненно, являлась властью революционной, возникшей на основе
социального взрыва. Временное правительство также справедливо называлось "общественной
властью": суть компромисса заключалась в том, что организованная цензовая общественность
вынужденно пошла на соглашение с более радикальными политическими силами, поддер¬
жанными в этот момент широкими народными массами. Либералы самими обстоятельствами
обязывались формально принять всю полноту власти; их более радикальные союзники не были
к этому готовы. В условиях слабой политической организации и гражданской "незрелости"
общества совершившие революцию силы уступили представителям либеральной оппозиции
роль создателей новой власти, что вовсе не означало безусловного ей подчинения. Именно
разрушительность и анархический характер Февральской революции привели к созданию
формально единовластного правительства с неопределенной социальной базой. Для либе¬
ральной интеллигенции (для нее одной) эта юридическая полнота власти имела чрезвычайно
важное значение, нередко отождествляясь в первые после Февраля недели с действительным
142
единовластием. Однако она вовсе не гарантировала правительству реальной силы и эф¬
фективности. Наконец, в таких условиях неизбежно было появление других политических
институтов, которые могли декларативно претендовать на властный статус и не располагая
легитимностью или реальной силой. И Временный комитет Государственной думы, и
Петроградский совет в марте 1917 г. имели не меньший авторитет в обществе, чем
правительство. Но успех их дальнейшей борьбы за власть зависел не только от популярности,
но и от способности к самоорганизации и решительному осуществлению своего политического
курса.
Вместе с тем, кажущаяся ясность политико-правового статуса Временного правительства
(вся полнота верховной государственной власти, ограниченная лишь властью Учредительного
собрания) скрывала ряд противоречий и трудностей, сковывавших правительственную волю.
Революционное правительство, конечно, не обладало и не могло обладать никакой юри¬
дической легитимностью. Отречение Николая II вообще не предусматривало смены
государственного порядка и создания какого-либо нового органа верховной власти. "Акт
3 марта", единственный санкционирующий создание Временного правительства документ, по
своему характеру был уже не "Высочайшим изволением", а "революционной хартией". Он
отменял Основные законы, обеспечивал принципиально новые правовые условия и, как
признавало само правительство, был "единственной конституцией Русской революции". Тем
самым, существование остальных органов власти (например, Думы) теряло всякое законное
основание. Конечно, для министров-либералов этот акт играл несколько ббльшую роль и
создавал видимость правовой преемственности по отношению к самодержавию. Правительству
отныне "по закону" принадлежали все прерогативы монаршей власти, а также законо¬
дательные функции палат. Правительство строго оберегало свое формальное единоначалие,
которое, по его мнению, "законно" унаследовало только от монарха, но отнюдь не от Думы.
Министры были уверены, что Государственная дума сыграла несомненно важную, но чисто
политическую роль и ушла в прошлое. Однако все это не было столь очевидно для остальной
страны: например, М.В. Родзянко не разделял этого мнения и считал правительство
подотчетным Думе, а командующий Северо-Западным фронтом генерал Н.В. Рузский в
середине марта (уже после присяги!) был уверен в том, что именно ей принадлежит верховная
власть5. Тем не менее, всякие попытки навязать министрам пусть даже декларативный
контроль, в частности, со стороны Временного комитета Государственной думы (как, впрочем,
и Петроградского совета), встречали их дружное сопротивление. Полнота власти прави¬
тельства основывалась ими (в зависимости от обстоятельств) то на актах прежней власти, то на
полномочиях, "предоставленных" революцией.
Революционное правительство считало возможным отменять высочайше утвержденные
постановления и указы. Но все акты верховного управления, не противоречившие новым
постановлениям, оставались действующими даже несмотря на отмену Основных законов. К
тому же, по решению Юридического совещания правительство продлило срок действия тех
постановлений, которые были утверждены в порядке 87 статьи и срок действия которых не
истек к 27 февраля 1917 г., "вплоть до их отмены Временным правительством без
представления в законодательные учреждения"6. Эти меры не могли не быть вынужденными,
но неизбежно усиливали общую неразбериху в законодательном строе, затронувшую прежде
всего местные органы власти, которые без четкой юридической основы оказались теперь в
"подвешенном" состоянии. Итак, кадетская "Речь" подвела, как казалось, итог произошедших
событий: "Революция, почин Думы и переданный старым режимом легальный титул - таковы
три источника полноты власти Временного правительства"7. Далее оно должно было
существовать с опорой на данный акт и широкую политическую поддержку в стране. Но уже в
этом противоречивом сочетании квазиюридической опоры на законодательство "прежнего
строя" и политической - на революционный народ - была неизбежная слабость новой власти,
обреченной на поиск реальных оснований своего существования в стране, где революция уже
обрела отчетливый социальный характер.
Перед правительством, таким образом, встала необходимость не только определить свои
права, но и реализовать их. Однако, по словам А.В. Тырковой, "новые министры, хорошо
знающие все конституции и теорию государственного права, совершенно не понимали, что
такое власть, ее авторитет и престиж". Анализируя состав правительства, левые и правые его
критики очень часто отмечали, что в делах государственного управления его члены были
"совершенные новички". Не случайно В.А. Маклаков, по словам В.В. Шульгина, еще до
революции признавал, что общественный кабинет невозможен именно потому, что
общественные деятели не имеют навыка административной работы. Уже в разгар революции
"подтверждалось положение... об отсутствии в русской общественности достаточно способных
143
и вышколенных административных деятелей. Сказывалось пресловутое русское безлюдье", - в
унисон Маклакову говорил его единомышленник М.М. Новиков8. Кадеты действительно
заняли посты во Временном правительстве не только из-за того, что стремились к власти, но и
потому, что других претендентов в тот момент не оказалось. Себя они считали единственным
оплотом государственности на пути социалистической анархии9. Однако эта уверенность не
могла заменить им ни политической решимости, ни административных навыков, особенно
важных в такой ответственный момент.
Кадетская партия лишь формально могла быть названа правящей, но сама она вполне
справедливо так себя не воспринимала. Хотя в правительстве и было, как иногда говорили,
"кадетское засилье", но никакого однородного "либерального кабинета" в реальности, конечно,
не существовало: ни программу правительства, ни его курс нельзя оценивать как либеральные.
Позиция и деятельность министров в силу обстоятельств и их личных качеств далеко не всегда
соответствовали их партийной принадлежности. Левое крыло правительства (Н.В. Некрасов,
А.И. Коновалов, М.И. Терещенко) сплотилось вокруг Керенского и в апреле завладело
инициативой в определении правительственного курса, сутью которого была та попытка
"демократизации", о которой говорит У. Розенберг. Однако весной 1917 г. она вела лишь к
дальнейшему разрушению государственного аппарата, созданного и способного фунциони-
ровать лишь в условиях жесткой централизации. Бывшие лидеры либеральной оппозиции не
стремились противостоять этой тенденции. Авторитетнейший кн. Г.Е. Львов, питавший в это
время революционно-романтические иллюзии, не противостоял им, а по отношению к
Керенскому даже занял позицию "робкого заискивания"10. Как оказалось, он плохо
представлял практическую (административную!) сторону государственного управления и
изначально не пытался использовать управленческий аппарат для проведения правитель¬
ственной политики, считая это проявлением "старой психологии". Надежды Милюкова и других
"умеренных" либералов на характер и влияние Львова не оправдались11. Однако и сами они
оказались неспособными противостоять растущей дезорганизации власти. Эта группа в
правительстве, в которую входили А.И. Гучков и П.Н. Милюков (а также А.И. Шингарев и
председатель Юридического совещания Ф.Ф. Кокошкин), составляла явное меньшинство. Их
размежевание с "левыми" не касалось принципов государственного управления; ре¬
форматорская деятельность "умеренных" (гучковские чистки офицерского состава, аграрная
политика Шингарева) также проходила под эгидой "демократизации". Разрыв произошел
прежде всего по вопросу об отношениях с Петроградским советом. Однако вся "программа"
Гучкова в борьбе с ним за фикцию правительственного единовластия свелась к разговорам о
том, чтобы попытаться "восстановить порядок в стране" (если понадобится, то и силой) и
довести ее до Учредительного собрания. По признанию самого Гучкова, она вызвала активное
неприятие большинства правительства и поэтому не была реализована: военный министр не
решился на применение войск12. Само по себе это объяснение ярко характеризует личность
А.И. Гучкова, однако причины, конечно, были более веские: ни значительных сил, ни
авторитета, ни понимания дальнейших действий у него, очевидно, не было. П.Н. Милюков, по
свидетельству общавшегося с ним чиновника юрисконсультской части Г.Н. Михайловского,
уже в марте - апреле признавал пассивную роль либералов в революции. «Говорил он также,
что положение крайне серьезно, так как левые производят "большой напор", и что
единственная объективно возможная тактика заключается в том, чтобы "говорить левые
слова" с целью удержаться у власти и затем при благоприятном случае "овладеть движением"...
Революция должна быть стиснута, пока ее нельзя прекратить». Михайловский резонно
добавляет: "Милюков с его хитроумной тактикой не казался мне (да и другим моим старшим
сослуживцам) человеком, могущим противостоять событиям"13. Именно Гучков и Милюков,
как известно, олицетворяли для социалистов "буржуазную" позицию в правительстве. Но она,
изначально бесперспективная, быстро становилась все более и более призрачной на фоне
продолжавшейся революции. В руках этих министров не было никаких реальных рычагов
власти; впрочем, они (несомненно, и из-за своих политических воззрений), по существу, не
пытались их найти и реализовать. В конце апреля Милюков и Гучков оказались в полной
изоляции14.
Между тем, Временное правительство в это время вынуждено было развить колоссальную
деятельность и решать самые разнообразные насущные проблемы. Организация работы,
несомненно, происходила по ходу дела. В результате на правительственных заседаниях царила
неразбериха. Решения принимались в атмосфере чрезвычайной спешности. Посетивший одно
из таких заседаний по своим редакторским делам И.В. Гессен вспоминал: "За длинным столом
вразбивку сидело несколько министров, глубоко погрузившихся в лежавшие перед ними
бумаги, с краю возвышалась знакомая фигура старого друга Набокова... в центре кн. Львов,
144
точно всеми брошенный и озиравшийся по сторонам, не оторвется ли кто-нибудь от бумаг,
чтобы прийти к нему на помощь. Керенского, Милюкова и Терещенки не было, они пришли к
концу обсуждения, а некоторые конца заседания не дождались и уходили, не простившись. Мои
объяснения отнюдь не отвлекали министров от бумаг..." Близкий к министрам, в частности к
кн. Львову и Шингареву, кн. С.Е. Трубецкой впоследствии утверждал, что при таких порядках
некоторые законы выходили без согласования в правительстве, без учета исправлений и т.д.15
Министры собирались обычно один - два раза в день (в марте - без выходных). Вечером
проходили закрытые заседания, на них обсуждались важнейшие политические вопросы,
связанные с курсом правительства. Ежедневные собрания сочетались с работой в мини¬
стерствах, и неудивительно, что министры испытывали постоянную усталость16. Несмотря на
это, им по традиции, унаследованной от дореволюционного Совета министров, приходилось
ежедневно рассматривать совершенно незначительные дела, связанные с кадровой политикой,
ассигнованием средств и т.д., причем, поступающие как в законодательном, так и в
распорядительном порядке. Поток дел не уменьшился и в апреле, когда их рассмотрение было
частично передано специально созданному Совещанию товарищей министров.
В марте при Временном правительстве начинает складываться аппарат управления.
Принципы и организация его деятельности мало отличались от дореволюционных, в новых
условиях он действовал более спешно, но от того менее четко и поэтому не мог быть
эффективен. Для обеспечения правительственного делопроизводства на базе канцелярии
Совета министров в начале марта была срочно создана канцелярия Временного правительства;
она обязана была также осуществлять контакт правительства с аппаратом в центре и на местах.
Но и без этого у нее было достаточно работы: канцелярия была завалена десятками тысяч
поздравительных телеграмм и сотнями тысяч мелких прошений (обычно о кредитах и
ассигнованиях), что, по свидетельству очевидцев, составляло едва ли не единственную ее
заботу17. Подготовительная работа юридического и экспертного характера с конца марта
проводилась Совещанием товарищей министров, в обязанности которого входило рассмотрение
дел "малого Совета министров". Совещание, по мнению исследователя Н.В. Белошапки, имело
четко определенные функции и было гораздо эффективнее своего дореволюционного
прототипа. Однако по отношению к деятельности совещания в марте - апреле этот вывод вряд
ли оправдан. На первом же заседании был поставлен вопрос о передаче второстепенных дел в
министерства для разрешения в порядке управления. Но он так и не был решен, и совещание
занялось подготовкой к заседаниям Временного правительства второстепенных дел,
накопившихся с июня 1916 г. (той самой злополучной "вермишели", за которую либералы
нещадно критиковали прежнюю власть). Оно проводило значительную работу в помощь
правительству, но поток дел, проходящих через последнее, тем не менее, сократить не
удалось18.
20 марта Временное правительство постановило создать Юридическое совещание, в ведении
которого были "вопросы публичного права, возникшие в связи с установлением нового
государственного порядка"; оно должно было давать "предварительные юридические
заключения по мероприятиям Временного правительства, имеющим характер законодательных
актов", а также иным, которые правительство вносило на его рассмотрение. Исследуя его
полномочия, Н.В. Белошапка сделал вывод, что совещание "представляло собой высшую
коллегию, где было сосредоточено решение всех юридических вопросов, возникавших при
осуществлении Временным правительством законодательных функций". Однако уже в тексте
постановления, утвержденного 22 марта, не уточнялось, обязательным ли было такое внесение
для утверждения законодательных актов19. На практике правительство направляло совещанию
далеко не все законопроекты. Некоторые проходили экспертизу в юрисконсультской части
министерства юстиции. До апреля через эту инстанцию прошло лишь несколько
незначительных дел20. Изначально юрисконсультская часть должна была рассматривать
изменения в законодательстве с целью ликвидации сословного, национального и религиозного
неравенства, а также готовить изменения в Уголовном уложении и т.д.21 Четкого разделения
функций при этом не было22, дела иногда поступали из Юридического совещания в
министерство и наоборот, иногда шли параллельно23. Это было следствием неразберихи, а
также политической и ведомственной конкуренции: Министерство юстиции стало "вотчиной"
социалистов, а в Юридическом совещании все важные посты были у кадетов. При этом нельзя
сказать, что партийная принадлежность оказывала существенное влияние на характер
готовившихся документов.
Уже в марте совещание подготовило 31 доклад Временному правительству; были также
выработаны такие важные документы, как постановления об актах верховного управления,
утвержденных до 27 февраля, об использовании 87 статьи ОГЗ, о волостном земском
145
управлении; кроме того, Юридическое совещание само подготовило постановление о своих
функциях. Но оно также не избежало рассмотрения мелких дел (например, дела о покупке
посуды для Совещания товарищей министров). В докладных записках отмечалась большая
загруженность совещания, тяжелые условия работы. Расстройство государственного аппарата
приводило к тому, что совещание не всегда вовремя и без труда получало все узаконения
правительства и постановления Временного комитета Думы и вынуждено было специально
испрашивать их24.
Весь централизованный механизм управления России, во время войны находившийся в
состоянии тяжелого кризиса, в феврале - марте 1917 г. был не только обезглавлен, но и
полностью дезориентирован. В частности, была ликвидирована вся прежняя репрессивная
система. "Старый порядок рухнул сразу и бесследно, как карточный домик", - писал каширский
уездный предводитель дворянства В.В. Татаринов. Ему вторил и его политический противник
А.Ф. Керенский: "Март, апрель 1917 года были главным образом периодом распада старых
связей. Распалось все: старое представление о власти и отношение к ней, старые устои
экономической, социальной и государственной жизни, старый строй в армии, старое отношение
к войне и миру, отношения между центром и окраинами. Все государство сверху донизу
расплавилось, находилось в сильнейшем брожении, а война, как таран, ударяла извне по телу
России, заставляя ее все сильнее и сильнее содрогаться... Как-то сразу оказалось, что вся
реальная сила в государстве попала в руки солдат, крестьян и рабочих по преимуществу. Куда
исчезло все остальное, но исчезло сразу..."25. До революции либералы могли надеяться, что
реформирование государственного аппарата можно осуществить путем "привлечения
общественных сил", ограниченной реорганизации и удаления отдельных лиц. Но теперь новой
власти необходимо было также восстанавливать и укреплять управленческий аппарат.
Создавалось неизбежное противоречие: вынужденная спешная реорганизация в таких условиях
не могла способствовать росту эффективности власти. Поэтому в достижении своих задач
Временное правительство закономерно не продемонстрировало ни решимости, ни после¬
довательности.
Старый бюрократический аппарат не оказал никакого сопротивления новой власти, в
первое время в его среде даже господствовало видимое воодушевление. "Как легко чины
разных ведомств приспособились к новому строю. Не нашлось, кажется, ни одного человека,
который заявил бы, что он по своим убеждениям не может оставаться после всего
совершившегося", - писала "Речь"26. В системе отраслевого управления целенаправленные
революционные "чистки" сильно затронули лишь Военное министерство. Обычно же уволь¬
нялись только наиболее не соответствующие новому строю лица. Например, за март 1917 г.
по МВД (одному из наиболее "вычищенных" министерств) было уволено два товарища
министра, два начальника главных управлений и один директор департамента, в апреле - один
управляющий отделением, девять членов совета и еще десять подали прошения. Как правило,
основанием для увольнения была личная просьба. Так, по Министерству юстиции удалось даже
соблюсти принцип несменяемости судей. На место уволенных "на скорую руку" назначались
лояльные чиновники, а также общественные деятели, деятели науки и присяжные поверенные
в Министерстве юстиции27. Известный кадет земец В.А. Оболенский так описывал свой
разговор с товарищем министра юстиции А.А. Демьяновым по вопросам кадровой политики во
II департаменте Сената: автор посоветовал ему назначать туда провинциальных адвокатов и
вскоре узнал, что один его знакомый именно по этому совету попал в Сенат. Оболенского
"поразила... та легкость, ... с какой производились государственной властью назначения на
высшие государственные посты"28. Обычно назначаемые лица принадлежали к той партийной
фракции Государственной думы или организации, членом которой был сам министр;
политические убеждения ценились выше деловых качеств. В большинстве министерств, тем не
менее, отставки и назначения были эпизодичны, здесь ограничивались только масштабной
внутренней реорганизацией. Значительные реформы проходили в МВД; в марте - апреле были
ликвидированы главное управление по делам печати и 2 департамента (полиции и духовных дел
иностранных вероисповеданий), создавались главное управление по делам милиции
("центральный орган, заведующий общественной безопасностью") и Книжная палата. В
департаменте общих дел сохранялись все 8 отделений, но у трех из них значительно менялись
функции. Дела упраздненных департаментов переходили в департамент общих дел, главную
заботу которого составляли реорганизация министерства и "ломка старых структур". На
департамент также были возложены организация местных органов управления, городская и
административная реформы, обеспечение гласности и оповещение населения о работе
правительства, "чистки", реформа образования, решение польского вопроса. Здесь оказалась
сосредоточена почти вся работа министерства29.
146
В то время как властная вертикаль прежнего государственного аппарата была уничтожена
революцией, новая система реально не сложилась, представляя собой нагромождение
законодательных комиссий и исполнительных комитетов. Новые органы власти действовали
чрезвычайно спешно и хаотично, их бессилие влекло за собой постоянные реорганизации. В
итоге система принятия решений сложилась только в зачаточном виде, а механизм их
исполнения фактически отсутствовал. К тому же господствовало убеждение о сугубо
временном, а потому почти необязательном характере всех принимаемых мер. Окончательное
решение о системе органов власти оставляли Учредительному собранию, созыв которого в
марте намечался на срок не позднее лета 1917 г. Поэтому, например, разработчики реформы
местного управления никакой четкой системы исполнения решений Временного правительства
не предполагали и обычно предпочитали говорить лишь об общих инструкциях, не носящих
характера органических законов30. В этих условиях правительство не могло и не надеялось
сделать исполнимыми свои законы и распоряжения. Не от хорошей жизни А.И. Шингарев в
министерских коридорах советовал попросту не исполнять только что принятые нереальные
законы: "Кто, мол, там вас будет проверять"31.
Повседневная работа органов центральной власти значительно осложнялась ростом
неразберихи в них самих и безначалия за их стенами. Все это могло повлечь лишь демо¬
рализацию аппарата. Уже 5 марта М. Палеолог сообщал в депеше: "В военной и гражданской
администрации царит уже не беспорядок, а дезорганизация и анархия"32. Слабо управляемый
чиновничий аппарат по сути саботирует работу административных органов. В Военном
министерстве, например, началась борьба за шестичасовой рабочий день и шла массовая запись
в эсеры33. В целом, министерские чиновники самого разного уровня воздействуют на политику
правительства в гораздо большей степени, чем это было до революции. Нередко сами они
создают оппозицию министрам, и "коллективное настроение всего личного состава" теперь
оказывает на них "могущественное влияние"34. Это было связано как с ослаблением власти
глав министерств, так и с быстрым процессом радикализации низшего чиновничества.
В течение первой недели марта (за редким исключением) прекратили свою деятельность
губернаторы и вице-губернаторы, полиция и жандармерия, земские и крестьянские начальники.
Они не оказали никакого сопротивления и даже какого бы то ни было влияния на события (по
свидетельству очевидцев, последним распоряжением земских начальников было вынести
портреты императора из помещений волостных правлений35). Все указанные институты и
должности были упразднены Временным правительством, как правило, задним числом. Львов
публично заявлял: "Правительство сместило старых губернаторов, а назначать никого не будет.
На местах выберут. Такие вопросы должны разрешаться не из центра, а самим населением"36.
Но некоторые формальные меры правительство все же предприняло: его циркуляры
предписывали постепенную смену земских начальников временными судьями, сохранение
института крестьянских начальников (которые должны были отныне лишь контролировать
решения схода); 5 марта полиция была официально заменена милицией37. Между тем, реально
ни старые, ни новые органы государственной власти в марте - апреле не действовали. К тому
же отсутствовала всякая правовая система. Деятельность местных властей регулировалась
лишь циркулярами МВД. Зачастую на местах новая структура власти в эти месяцы даже не
начала формироваться38. Земство (слишком умеренное по составу) находилось в кризисе, а
новые общественные организации не были так сильны и организованны, чтобы осуществлять
полномочия государственной власти, да они и не предназначались для этого39.
Правительство в целом все же осознавало необходимость ограниченных временных реформ
в сфере управления. Эту задачу формулировали и в общественной среде. 28 марта VII съезд
конституционно-демократической партии принял резолюцию, в которой говорилось: "К числу
наиболее неотложных вопросов следует отнести возможно спешное осуществление обещанной
правительством реформы городского и земского самоуправления и установление нормальных
отношений между Временным правительством и учреждениями на местах". Однако только к
середине апреля началось законодательное оформление новой властной системы. Центральное
место в отношениях правительства с провинцией должен был занять институт губернских и
уездных комиссаров. По сути они были единственными представителями государства на местах.
Создавшуюся после ликвидации местных органов власти гигантскую брешь в управлении
147
должно было заполнить местное самоуправление (комитеты общественных организаций, новые
демократические губернское, уездное и волостное земства, городские думы, земельные и
продовольственные комитеты). В идеале, по словам В.А. Мякотина, "роль... местных органов
власти всего лучше могут выполнить органы местного самоуправления, построенного на
общем избирательном праве и свободного от каких бы то ни было привилегий и ограничений
сословного или классового, национального или вероисповедного характера". О том же
постоянно заявлял и министр-председатель. 14 марта министерство внутренних дел предложило
своим губернским комиссарам формировать на местах губернские, уездные, волостные, городс¬
кие и поселковые комитеты из состава общественных организаций. Юридическое совещание
22 марта заявило о необходимости передать этим органам самоуправления "всю полноту
государственной власти на местах"40. В провинции в это время принимались аналогичные реше¬
ния. 26 марта саратовская конференция общественных городских исполнительных комитетов
губернии постановила считать общественные исполнительные комитеты всех уровней, от
губернии до села, "официальными органами власти Временного правительства на местах"41.
Тогда же МВД поручило губернским комиссарам организацию волостных комитетов,
которым временно надлежало выполнять функции волостного управления. "При образовании
этих комитетов, - говорилось в телеграмме министерства, - следует опираться на су¬
ществующие волостные продовольственные комитеты, на кооперативные организации, на
волостные попечительства по призрению нижних чинов или на избранные уже волостные
комитеты, в зависимости от того, какие из этих организаций по местным условиям являются
более жизнедеятельными, работоспособными и внушают наибольшее доверие населению. К
работе этих комитетов рекомендуется привлекать также местных землевладельцев и все
интеллигентные силы деревни. Председатели волостных комитетов, избранные из среды
последних, и их помощники, если комитет признает нужным установить таковых, ведают
исполнительную часть волостного управления. Впредь до издания указа об образовании
волостного земства порядок действия, предметы ведомства и объем власти волостного
управления остаются без изменения..." Таким образом, официальный курс правительства в
административной сфере был сформулирован: оно совершенно отказывалось от "уродливого"
принципа централизации42.
Для подготовки соответствующих реформ в составе МВД был создан отдел по делам
местного управления, в рамках которого с конца марта действовали совещания по реформе
губернских учреждений (под председательством В.В. Хижнякова), делам местного управления и
самоуправления в неземских губерниях (под председательством Б.Б. Веселовского), избира¬
тельному закону и пересмотру земского и городового положений (председатель В.Д. Кузьмин-
Караваев). Из трех совещаний были созданы комиссии по волостному земству и поселковому
управлению, избирательному праву, милиции, административной юстиции, комиссарам,
местным финансам и неземским губерниям43. Основной задачей комиссии по разработке
положения о комиссарах Временного правительства в губерниях и уездах было обеспечить
координацию их деятельности с правительством и местным самоуправлением. В ходе работы
были определены лишь общие принципы статуса комиссаров.
Назначаемый правительством губернский комиссар должен был являться главным
"носителем власти Временного правительства в губернии"; он не подчинялся какому-либо кон¬
кретному ведомству. Циркуляры предоставляли ему все права губернаторов "за исключением
отпавших вследствие происшедших в государственном строе изменений". Комиссар имел право
надзора за всеми отраслями гражданского управления, однако совещание существенно
ограничило его полномочия: административных функций он не имел, мог только издавать
постановления и надзирать за "законностью и целесообразностью" действий органов местного
самоуправления через информирование правительства и опротестование их в местном суде (!).
В его ведении также было землеустройство, "общий надзор за милицией" и право вызова войск.
Все губернское управление заменялось советом при комиссаре, в состав которого входили его
помощники, а также инспектора милиции, строительные и врачебные инспектора, председатель
окружного суда и прокурор. Уездные комиссары, назначаемые по рекомендации местных
исполкомов, могли осуществлять лишь общую координацию действий и надзор, но не уездных
органов (полностью самоуправляемых), а волостных и поселковых правлений44.
148
Проект положения о комиссарах был вынесен на съезд губернских комиссаров
(22-24 апреля). Его делегаты заявили о необходимости срочной более общей реформы
местного управления и самоуправления, но отмечали невозможность в сложившихся условиях
унифицировать систему местного управления. Единственными реальными органами власти на
местах признавались временные волостные исполкомы и советы. "Не следует забывать, что без
активной поддержки указанных организаций (советов. - Ф.Г.) власть комиссара сводится к
нулю", - говорилось на съезде. В итоге его делегаты поддержали принцип единоличного
управления комиссара, но его назначение, по их мнению, должно было согласовываться с
губернскими комитетами общественных организаций. Комиссары получали право надзора над
местным самоуправлением, но не имели права ревизии. Комиссар должен был осуществлять
общее руководство милицией, но в целом она оставалась в подчинении органов само¬
управления. На съезде также раздавались голоса в пользу государственного финансирования
советов, но они не нашли отклика у представителей правительства45.
Постановление о комиссарах вышло только 26 апреля и "увенчало здание" новой
административной системы. Но механизм реализации положения не был отрегулирован даже к
осени (хотя ни один из кабинетов правительства не менял взятого курса), о чем и говорилось на
последующем съезде в августе46. Наряду с положением о комиссарах 15 апреля правительство
опубликовало временный закон о городских участковых управлениях и гласных городских дум.
21 апреля были официально учреждены земельные комитеты. 17 апреля вышло постановление
о милиции (пункт 1-й гласил: "Милиция есть исполнительный орган государственной власти на
местах, состоящий в непосредственном ведении земских и городских общественных
управлений"47; милиция должна была существовать в уездах и городах, в губерниях она уже не
предусматривалась). Были подготовлены законопроекты о городском самоуправлении, земских
собраниях и создании волостного земства. Эта акты стали основными законодательными
мерами первого состава правительства в данной области, однако ни один из них в апреле
фактически не вступил в силу.
На местах же сложилась далеко не та картина, которую хотело видеть правительство.
Д.Дж. Рейли, рассматривая взаимодействие правительства с комиссарами, справедливо заклю¬
чает: "Даже беглое знакомство с правительственными циркулярами убеждает, насколько воз¬
можности власти были ограничены"; налицо был "административный паралич" всей системы
власти48. Эсеровская газета "Дело народа" также признавала: "Старой власти нет: одни органы
разрушены, другие нежизнеспособны, а главное - лишены всякого авторитета в глазах
населения"49. Как говорилось на съезде, губернские и уездные комиссары не имели реальной
власти (даже такой ограниченной, какая им предназначалась) и целиком зависели от низовых
органов самоуправления, советов и комитетов общественных организаций. "Каждая волость
действует самостоятельно, игнорируя распоряжения Временного правительства, комиссары
отделываются большей частью посылкой телефонограмм, которые никто не слушает, про¬
куратура бездействует, а суда совсем нет", - сообщали в Постоянный совет дворянских
обществ из Казанской губернии50. Нередко комиссары действовали без назначения прави¬
тельства, уездные комиссары - без назначения губернскими. Иногда они избирались раньше
назначения и правительству приходилось признавать их. При этом они не всегда являлись
председателями земских управ, среди них часто встречались судебные следователи, присяжные
поверенные, преподаватели гимназий, лица свободных профессий и даже студенты51. Четкой
системы управления не было, а о существующей комиссары не всегда сообщали правительству.
С апреля оно предприняло анкетирование губернских и уездных комиссаров, которое не завер¬
шилось и в августе, но охватило далеко не все губернии. Материалы анкет были крайне скудны
и свидетельствуют не только о малой осведомленности правительства, но также и о
чрезвычайно слабой и неоформленной власти комиссаров52. Последние в свою очередь мало
что знали о деятельности Временного правительства на местах. Они были загружены работой,
нередко вынуждены были выполнять земские, судебные и полицейские обязанности. Финансы
распределялись без должного контроля, подчас они тратились на содержание партий и советов.
Полномочия и функции государственной власти часто принимали на себя советы и комитеты
общественных организаций53.
Очень высока была сменяемость губернских и уездных комиссаров. За март свои должности
149
оставили 22 из 55 губернских и 262 из 439 уездных комиссаров. В Пермской губ. за 2 месяца
сменилось 3 губернских комиссара, из уездных не сменился до 1 июня только один. Зачастую
место комиссара могло оставаться незамещенным или этот пост вообще отсутствовал.
Наконец, комиссаров нередко арестовывали или отстраняли от должности. Все это позволяет
усомниться в том, что комиссары реально стали представителями центральной власти на
местах54. Земельные и продовольственные комитеты, а также милиция не могли стать их
опорой из-за слабости, неоформленности и, порой, радикального настроя. Милицию обычно
контролировал местный совет. Главной же силой в городах становятся быстро разлагающиеся
военные гарнизоны55. Выписанный в романе Б. Пастернака "Доктор Живаго" трагикомический
образ зыбушинского уездного комиссара Гинца, пытавшегося силой слова урезонить солдат-
дезертиров и убитого ими, - замечательное олицетворение положения, царившего в местном
управлении.
Бедственное положение власти сочеталось с нарастанием анархии, когда, по словам
Милюкова, ведущей силой в России стала"сила дезорганизации"56. Временное правительство
продемонстрировало свою полную неспособность удержать ситуацию под контролем. Причина
крылась не только в слабости правительства, но и в его нерешительности и неуверенности в
своем курсе. Да и сами принципы государственного строительства не могли привести к
созданию сколько-нибудь сильной власти. Правительство слишком долго и без всяких
оснований надеялось на то, что революционный энтузиазм сможет заменить государственный
порядок, что "все успокоится"57. Характерно, что в итоговом для первого кабинета воззвании
от 26 апреля, в разгар Апрельского кризиса, оно сообщало, что "в основу государственного
управления оно полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных
граждан созданной ими самими власти", что "ищет опоры не в физической, а в моральной
силе"58. Даже по мнению социалистических лидеров, "буржуазный" характер правительст¬
венного курса проявлялся исключительно в "непредрешенчестве", нежелании и неспособности
решать важнейшие общественные проблемы59.
Таким образом, коалиция стала неизбежным итогом деятельности первого Временного
правительства, слабой попыткой найти реальную политическую опору и свидетельством
полного краха его политического курса. Однако создание коалиционного правительства могло
лишь отсрочить окончательное разрушение всего государственного порядка. Отнюдь не из-за
простого "соглашательства" Петроградский совет вплоть до Апрельского кризиса огра¬
ничивался лишь декларациями о "революционном контроле" за властью и умеренным
давлением на правительство через контактную комиссию. В сфере государственного
управления Советы весной 1917 г. пока еще не представляли реальной альтернативы даже
беспомощному Временному правительству и тоже никак не могли обеспечить создания новой
системы власти. Их сила и авторитет проистекали из прямой зависимости от местного
населения, в этот период они являлись лишь орудием разрушения старого порядка. Подобный
характер и отсутствие сколько-нибудь четкой организации в масштабах страны не позволяли
возложить на них функции управления. Петроградский совет представлял собой еще до¬
статочно рыхлую структуру60. Декларативно провозглашенные "двоевластие" и "ре¬
волюционный контроль" в конкретных обстоятельствах марта-апреля 1917 г. обернулись
тесным взаимодействием и подчас даже сотрудничеством, основными формами которого стали
согласование интересов в контактной комиссии, работа советских комиссаров в отдельных
ведомствах и т.д. Руководство Совета, декларативно отмежевываясь от правительственной
политики, в то же время реально не препятствовало ей, в том числе и в самом важном вопросе о
мире61. В целом, невозможно убедительно доказать непосредственное и реальное (а не
декларативное) противостояние правительственных и советских структур в это время. Поэтому
теория "двоевластия" применительно к данному периоду несомненно нуждается в значительной
корректировке, если не пересмотре. События весны 1917 г., стихийный, анархический характер
Апрельского кризиса свидетельствуют скорее о беспомощности всех политических институтов,
краткосрочном "балансе бессилия" в их отношениях, столь характерном для многих революций.
После падения самодержавия в России воцарилось безвластие, и его неизбежное усиление не
оставляло никаких шансов ни "либеральному" правительству, ни умеренно-социалистическому
Совету.
150
Итак, вопреки господствовавшему в марте 1917 г. настроению, Русская революция не
завершилась с "бескровным переворотом". Временному правительству пришлось существовать
в условиях все более усиливающегося революционного движения. Созданное на основе
компромисса, это правительство неизбежно вынуждено было учитывать интересы разных
политических сил. Но для проведения своего политического курса оно должно было не только
иметь реальную опору среди определенных слоев общества и представляющих их движений,
партий, учреждений; осуществление властных полномочий также всегда и непосредственно
связано с целенаправленной и эффективной работой государственного аппарата. Отсутствие не
только реальной политической опоры, но и действенного механизма власти, неспособность
создать его (даже в условиях коалиции) оставляли новую власть наедине с революционной
стихией, не позволяли оформить новый государственный и политический строй. Растущее
безвластие открывало дорогу для государственного строительства на принципиально иных
основаниях.
Примечания
1 Старцев В.И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава. Л., 1980. С. 3,
245, 249, 251. К сожалению, автор исследования ограничился по преимуществу опубликованными источ¬
никами. См. также: Бурджалов Э.Н. Вторая русская революция. Восстание в Петрограде. М., 1967.
С. 310, 362; Ф а р ф е л ь А.С. Борьба народных масс против контрреволюционной юстиции Временного
правительства. Минск, 1969. С. 59; Скрипилев Е.А. Карательная политика Временного пра¬
вительства и аппарат ее проведения. Автореф. дис. ... к.и.н. М., 1970. С. 16-17, 23; H a s е g a v a Ts. The
February Révolution: Petrograd, 1917. Seattle; L., 1981. P. 140-141, 310, 347, 378, 545, 584-586, 611-632;
Rosenberg W.G. Libérais in the Russian Révolution. Princeton, 1974. P. 47-53, 523.
2 Г ерасименко Г. A. Состояние власти в России весной 1917 года // История России: диалог
российских и американских историков. Саратов, 1992. С. 135-147; его же. Власть и народ. 1917. М.,
1995. С. 55, 65-68, 76-80, 96-102.
3 Белошапка Н.В. Временное правительство в 1917 году: механизм формирования и функ¬
ционирования. М., 1998; Николаев А.Б., Поливанов О.Л. К вопросу об организации власти в
феврале-марте 1917 г. // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция. От новых источников
к новому осмыслению. М., 1997. С. 131-144.
4РозенбергУ. Государственная администрация и проблема управления в Февральской револю¬
ции // 1917 год в судьбах России и мира... С. 119-130. В целом, статья раскрывает принципы рефор¬
мирования железнодорожного управления.
5 Телефонный разговор Н.В. Рузского с М.В. Родзянко от 18 марта // Русская летопись. Кн. 3. Париж,
1921. С. 158-159.
6 Н о л ь д е Б.Э. Набоков в 1917 году // Архив русской революции. Под ред. И.В. Гессена. Т. 1-22. М.,
1991-1993 (далее - АРР). Т. 7. С. 7; ГА РФ ф. 1792, оп. 1,д. 12, л. 13,43.
7 Речь. 1917. 7 марта. См. также: Милюков П.Н. История второй русской революции. Ч. 1. Киев,
1919. С. 5-53; его же. Воспоминания. М., 1991. С. 458^480.
к Б о р м а н А. А.В. Тыркова-Вильямс по ее письмам и воспоминаниям сына. Вашингтон, 1964. С. 127—
128; Б убликов А. А. Русская революция. Нью-Йорк, 1918. С. 29; Ш у л ь г и н В.В. Годы. Дни. 1920.
М., 1990. С. 434; Новиков М.М. Моя жизнь от Москвы до Нью-Йорка. Нью-Йорк, 1952. С. 256.
9 См., напр.: ГА РФ, ф. 5102, оп. 1, д. 766, л. 1-2. Письмо И.И. Петрункевича к А.А. Корнилову от 5 мая
1917 г.
10 Бубликов А.А. Указ. соч. С. 30, 40. См. подобную точку зрения: Старцев В.И. Указ. соч.
С. 117.
11 Милюков П.Н. Воспоминания. С. 474^475, 480; Новиков М.М. Указ. соч. С. 256-257;
Еропкин А.А. Записки А.В. Еропкина, члена Государственной думы // ГА РФ, ф. 5881, оп. 2, д. 335,
л.128-129.
|2В ерхов ский А.И. На трудном перевале. М., 1959. С. 228; Г у ч к о в А.И. Александр Иванович
Гучков рассказывает... Воспоминания председателя Государственной думы и военного министра
Временного правительства. М., 1993. С. 75-79.
13 Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства.
1914-1920. М., 1993. С. 261,264.
|4На боков В.Д. Временное правительство // АРР. T. 1. С. 40,42; Ц е р е т е л и И.Г. Воспоминания
о Февральской революции. T. 1. Париж, 1963. С. 60-65, 108.
15 Г е с с е н И.В. В двух веках. Жизненный отчет // АРР. Т. 22. С. 365; Трубецкой С.Н.
Минувшее. М., 1991. С. 167.
151
16 Набоков В.Д. Указ. соч. С. 33.
17 Друцкой-Соколинский В. А. На службе Отечеству. Записки русского губернатора.
Орел, 1994. С. 299; ГА РФ, ф. 1779, оп. 2, д. 62.
18 Бе лоша пка Н.В. Указ. соч. С. 46; ГА РФ, ф. 1778, оп. 1, д. 59, л. 1-2.; ф. 1779, оп. 1, д. 67,
л. 3.
19 Б е л о ш а п к а Н.В. Указ. соч. С. 48-49; ГА РФ, ф. 1792. оп. 1, д. 11, л. 1.
20 РГИА, ф. 1405, оп. 532, д. 1510, л. 1-13.
21Таганцев Н.Н. Из моих воспоминаний //1917 год в судьбах России... С. 247,249.
22 См.: Михайловский Г.Н. Указ. соч. С. 313. Сам автор недоумевает, почему некоторые дела не
направлялись совещанию.
23 ГА РФ,ф. 1792, оп. 1, д. 12, л. 104-143 об.; РГИА, ф. 1405, оп. 532, д. 1358, л. 94-120.
24 Там же, ф. 1792, оп. 1, д. 1, д. 30-34; д. 12, л. 12, 13, 43, 48; д. 42, л. 1-3; д. 43, л. 3 об.
25 Татаринов В.В. Первые дни революции в Кашире //ГА РФ, ф. 5881 (РЗИА), оп. 2, д. 676, л. 4;
Керенский А.Ф. Опыт Керенского //Там же, оп. 1, д. 725, л. 68.
26 Речь. 1917. 7 марта.
27 Демьянов А. А. Моя служба при Временном правительстве // АРР. Т. 4. С. 63-65; Михай¬
ловский Г.Н. Указ. соч. С. 250-252; Таганцев Н.Н. Указ. соч. С. 248; ГА РФ, ф. 1788, оп. 1,
д. 63, л. 1-3; ф. 1800, оп. 1, д. 18, л. 2.
28 Оболенский В. А. Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988. С. 521.
29 ГА РФ, ф. 1788, оп. 1, д. 1; д. 59; л. 11; ф. 1800, оп. 1, д. 2, л. 48^9; д. 18, л. 1-36.
30 ГА РФ,ф. 1788, оп. 6, д. 5, л. 1-1 об.
31 Шидловский С.И. Воспоминания // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской
революции 1917 года. М., 1991. С. 138.
32 Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 262.
33 Г у ч к о в А.И. Указ. соч. С. 99-102.
34 Михайловский Г.Н. Указ. соч. С. 246-247.
35 ГА РФ, ф. 5881, оп. 2, д. 676, л. 4.
36 П о л н е р Т.И. Жизненный путь кн. Г.Е. Львова. Париж, 1932. С. 245-246. Впоследствии этот чисто
социалистический принцип кн. Львова неоднократно подвергался критике (см., напр.: Милю¬
ков П.Н. Воспоминания. С. 480), но в то время никто против него не выступил.
37 Россия. Временное правительство. Министерство внутренних дел. Циркуляры министерства внут¬
ренних дел. Пг., 1917 (далее - Циркуляры). С. 5, 9, 32, 54.
38 ГА РФ, ф. 1788, оп. 2, д. 43, л. 3, 12, 21, 30. Переписка Временного правительства и Государственной
думы об организации органов местного самоуправления.
39 О состоянии земства и комитетов общественных организаций см.: Рейли Д.Дж. Политические
судьбы российской губернии: 1917 год в Саратове. Саратов, 1995. С. 106-108, 112-113; Г ерасименко
Г.А. Общественные исполнительные комитеты в революции 1917 года // 1917 год в судьбах России...
С. 155-156 идр.
40 ГА РФ,ф. 523, оп. 3, д. 6, л. 3; ф. 1800,оп. 1,д. 18, л. 4; ф. 1779, оп. 1,д. 59, л. 17 об.
41 Р е й л и Д.Дж. Указ. соч. С. 89.
42 ГА РФ, ф. 1788, оп. 2, д. 69, л. 10.
43 Там же, д. 1, л. 1-2; д. 35, л. 1-3.
44 Циркуляры. С. 7-8; Революционное движение в России в апреле 1917 года. Апрельский кризис.
Документы и материалы. М., 1958 (далее - Апрельский кризис). С. 311-312; ГА РФ, ф. 1788, оп. 2, д. 6,
л. 12-15; оп. 6, д. 5, л. 50-57.
45 ГА РФ, ф. 1788, оп. 2, д. 5, л. 6-6 об., 10-33; д. 6, л. 25.
46 Там же, оп. 1, д. 2, л. 1 -3.
47 Собрание узаконений и распоряжений Временного правительства. Пг., 1917. № 97. Ст. 537.
48 Р е й л и Д.Дж. Указ. соч. С. 113.
49 Дело народа. 1917. 31 марта.
50 ГА РФ, ф. 434, оп. 1, д. 87, л. 46.
51 Там же, ф. 1788, оп. 2, д. 64, л. 93, 356.
52 Там же, д. 64. Сохранились анкеты по 19 губерниям (в основном Европейской части империи;
материалы по некоторым уездам отсутствуют) и 3 областям.
53 Циркуляры. С. 6-7, 23-24, 33, 35, 54, 60-63, 65; П о л н е р Т.И. Указ. соч. С. 245-246; Рейли Д.Дж.
Указ. соч. С. 90; ГА РФ, ф. 1788, оп. 2, д. 64, л. 50-70; ф. 1800, оп. 1, д. 2, л. 19-20; ф. 5881, оп. 2, д. 335, л.
128-135.
54 ГА РФ, ф. 1788, оп. 2, д. 64, л. 235-272; Баженова Т.М. Институт губернских и уездных
комиссаров Временного правительства // Сб. уч. трудов Свердл. юрид. ин-та. Вып. 44. Свердловск, 1975.
С. 76-77; Бурджалов Э.Н. Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия. М., 1971. С. 165.
152
55 См.: Вахромеев В.А. Продовольственные комитеты в 1917 году. М., 1984. С. 16; Г е р а-
с и м е н к о Г. А. Власть и народ. С. 76-80, 96-102; Звягинцева А. П. Организация и деятельность
милиции Временного правительства России в 1917 году // Автореф. дис. ... к.и.н. М., 1972. С. 22, 27;
Кострикин В.И. Земельные комитеты в 1917 году. М., 1975. С. 105; Рейли Д.Дж. Указ. соч.
С. 86, 90.
56 М и л ю к о в П.Н. Мартовская революция //ГА РФ, ф. 5856, оп. 1, д. 145, л. 16.
57Куропаткин А.Н. Дневник ген. А.Н. Куропаткина// Красный архив. 1927. № 1 (20). С. 66.
58 Вестник Временного правительства. 1917. 26 апреля.
59 Год русской революции (1917-1918 гг.). Сб. ст. М., 1918. С. 3, 28, 30, 35, 81-82; Керенский А.Ф.
Россия на историческом повороте. М., 1993. С. 138-141; ГА РФ, ф. 5881, оп. 1, д. 725, л. 20-21,
68-69; Станкевич В.Б. Воспоминания. 1914-1919. М., 1994. С. 31-36; Церетели И.Г. Указ. соч.
Т. 1. С. 22-24. Т. 2. С. 403; Чернов В.М. Рождение революционной России. Февральская революция.
Париж; Прага; Нью-Йорк, 1934. С. 208-209, 227,243-254, 343.
60 Церетели И.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 38; С т а н к е в и ч В.Б. Указ. соч. С. 52; Сух а-
н о в Н.Н. Записки о революции. Т. 1. М., 1991. С. 188.
61 Пешехонов А.В. Первые недели // Страна гибнет сегодня... С. 264-265; Станкевич В.Б.
Указ. соч. С. 39-67.
153
Критика и библиография
УЧЕБНИКИ И УЧЕБНЫЕ ПОСОБИЯ
ПРЕПОДАВАНИЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ В УНИВЕРСИТЕТАХ
РОССИИ: прошлое и настоящее. М.; Уфа: Восточный университет, 1999. 200 с.
Тир. 300
Основу авторского коллектива рецензируемой
монографии составили преподаватели кафедры
истории ИППК МГУ им. М.В. Ломоносова:
А.И. Токарев, С.Л. Дмитренко, В.Ф. Мамонов,
О.И. Митяева, Н.Н. Разуваева, С.В. Тютюкин,
А.И. Уткин, Н.В. Щербань. История российских и
советских университетов, как и университетской
науки - проблематика, давно заявленная в
историографии. Однако авторы книги сумели очень
верно уловить и откликнуться на научную и
общественную потребность в такой работе. Пред¬
ставляя научный интерес для всех, кто занимается
данной темой, монография обращена в первую
очередь к преподавателям истории. О кризисе
современной исторической науки говорится немало.
В кризисных условиях в наиболее сложном
положении оказались вузовские преподаватели,
которые не могут ждать разработки новых
стройных концепций исторического процесса и
должны ежедневно входить в студенческую
аудиторию. В таких условиях на преподавателя
истории ложатся сложнейшие задачи, и монография
на основе анализа пути, пройденного универ¬
ситетской исторической наукой, помогает
определить способы их решения.
Процесс возникновения университетов в России
носил неравномерный ступенчатый характер:
периоды затишья сменялись периодами едва ли не
ежегодного рождения новых университетов.
Авторы монографии рассматривают отдельные
этапы этого процесса через призму основных
элементов университетской системы, каковыми
были университетская автономия, выборность
профессорско-преподавательского состава, по¬
стоянный поиск новых форм научно-педаго¬
гической деятельности, демократизм внутренней
университетской жизни. Изучение соотношения
этих элементов во времени позволяет создать
целостную картину формирования и развития
университетской системы в России.
Монография построена преимущественно по
хронологическому принципу и состоит из четырех
глав, временные рамки каждой из которых
совпадают с основными периодами отечественной
истории согласно формационному подходу. Такая
периодизация не нова, но в данном случае вполне
оправданна, так как коренная перестройка системы
высшей школы следовала за глобальными общест¬
венно-экономическими изменениями. Первая глава
монографии охватывает период с 1755 до 1861 г.,
вторая доводит повествование до Октябрьской
революции, третья посвящена советскому периоду
жизни университетов, и, наконец, четвертая -
перестройке и постперестроечному десятилетию
(1986-1996 гг.).
Своеобразным стержнем всей работы стала
проблема развития структуры университетов и
исторических подразделений внутри нее. Изна¬
чально при создании Московского университета по
указу императрицы Елизаветы Петровны пред¬
усматривалась организация трех факультетов -
юридического, медицинского и философского,
обслуживание которых должны были вести десять
кафедр. Среди прочих была создана кафедра
истории, относящаяся к философскому факультету.
Ее преподавателям вменялось в обязанность чтение
всеобщей (универсальной) и российской истории,
курса древностей и геральдики. В дальнейшем
основными этапами на пути оформления и
специализации исторического образования стали
университетские уставы. Так, принятый Алек¬
сандром I в 1804 г. Устав оговаривал создание трех
кафедр исторического толка на разных
факультетах-отделениях. Устав 1835 г. закреплял
существование историко-филологического отде¬
ления внутри философского факультета. С этого
момента в университетах появляется кафедра
российской истории. В 50-60-е гг. XIX в. шла
борьба за выделение самостоятельного историко-
филологического факультета. Успех ее был
закреплен в пореформенном Уставе 1863 г.
Другой аспект проблемы структуризации ис¬
торической науки - формирование новых универ¬
ситетов. В монографии он служит своеобразным
историческим фоном: на каждом конкретном этапе
предлагаются только общие сведения о количестве
университетов и наличии в них подразделений
исторического профиля. Такой подход во многом
оправдан как слабой организацией самих
университетов на начальной стадии их сущест¬
вования, так и ограниченностью Источниковой базы
исследования. В результате получается, что процесс
углубления специализации и складывания школы
преподавания раскрывается, в основном, на
примере Московского университета. Однако пер¬
вый российский университет шел в авангарде этого
154
процесса, другим учебным заведениям было сложно
состязаться с ним. Поэтому преимущественный
показ Московского университета создает не совсем
реалистичную картину положения кафедр
отечественной истории внутри университетской
системы.
Обращает на себя внимание очень подробный,
широко документированный, яркий очерк о наибо¬
лее драматичном периоде жизни исторического
образования - 1920-1930-х гг. По постановлению
СНК от 3 марта 1919 г. ликвидировались исто¬
рические и юридические факультеты универси¬
тетов, а вместо них создавались единые факультеты
общественных наук, которые должны были стать
кузницей управленческих кадров для советской
системы. Но опыт был признан неудачным -
ФОНы просуществовали лишь до 1924 г. Инте¬
ресны соображения, высказанные авторами о
причинах их упразднения. "Предполагалось, что
занятия на факультете будут организованы на
основе марксистской методологии. Реально это
было делом недостижимым, поскольку многие
проблемы истории в марксистском ключе вообще
не разрабатывались, не было ни соответствующих
учебников, ни другой методической и научной
литературы. Да и людей, имевших хотя бы самое
приблизительное представление о том, что следует
понимать под марксистской методологией, среди
преподавателей университетов были считанные
единицы" (с. 108). Даже при самом большом
желании полностью упразднить такие «"гнезда
контрреволюции", как историко-филологические
отделения, фактически не удалось» (с. 114). Истори¬
ческие факультеты повсеместно восстанавливались
с 1934 г., и российская история вновь стала
полноправным университетским курсом.
Другая крупная проблема, поднятая в моно¬
графии, связана с формированием преподава¬
тельского корпуса российских университетов.
Авторы указывают на наличие двух тенденций на
начальном этапе становления университетской
системы: приглашение на преподавательскую
работу видных зарубежных и отечественных
ученых и подготовка преподавателей внутри
университета из числа наиболее талантливых его
выпускников. Отмечается, что первая из них сходит
на нет уже во второй четверти XIX в.
Крайне примечательна постановка общих
вопросов складывания профессорско-преподава¬
тельского корпуса. Среди них - положение
преподавателей в "Табели о рангах" как отражение
общественной востребованности профессии. Про¬
слеживается система выборов профессоров,
деканов и ректора университета. Особое внимание
авторы уделяют, конечно, тем случаям, когда
ректорами становились историки. В Московском
университете с 1755 по 1861 гг. их было трое - Н.А.
Чеботарев (1803-1805), И.А. Гейм (1808-1819) и
М.Т. Каченовский (1837-1842). Пристальное
внимание авторы уделяют борьбе сторонников
демократической традиции выборов профессоров и
декана факультета с авторитарной системой их
утверждения. Особого накала она достигла в
середине XIX в. в эпоху николаевской реакции.
Важная составная часть процесса формирования
преподавательского состава - становление научных
коллективов. В монографии прослеживается появ¬
ление таких должностей, как адъюнкт (ассистент
профессора), приват-доцент, пришедший ему на
смену, а также рассматриваются условия назна¬
чения на эти должности, главным из которых, как и
в настоящее время, была защита диссертаций.
Авторы освещают процесс расширения тематики
диссертаций под влиянием новых подходов к изу¬
чению отечественной истории. Наглядно показан
сдвиг научных интересов историков от политико¬
правовой к социальной и экономической пробле¬
матике. О высокой интенсивности научных иссле¬
дований свидетельствует количество защищенных
диссертаций. За период с 1861 по 1890 г. на исто¬
рико-филологическом факультете одного только
Московского университета было защищено 60 ма¬
гистерских и 41 докторская диссертация (см.
с. 88-89).
Пожалуй, наиболее яркие и захватывающие
страницы монографии посвящены выдающимся
русским и советским историкам, преподавательское
мастерство которых, в отличие от их научных
концепций, в историографии обычно отодвигалось
на задний план. Перед читателями встают живые
картины занятий лучших преподавателей, профес¬
соров и приват-доцентов: М.П. Погодина, С.П. Ше-
вырева, С.М. Соловьева, В.И. Герье, В.О. Ключевс¬
кого, П.Н. Милюкова, А.А. Шахматова, А.Е. Прес¬
някова, А.А. Кизеветтера, С.Ф. Платонова и др.
Значимый анализ профессорско-преподава¬
тельского корпуса представлен и в главе о советс¬
ком периоде жизни университетов. Авторы отме¬
чают тот факт, что несмотря на гонения 1920-х гг. и
прямые репрессии видных историков в 1930-е гг.
(С.Ф. Платонова, М.К. Любавского, В.И. Пичеты),
общая преемственность исторической школы была
сохранена. Именно поэтому при кардинальном
изменении методологии и проблематики исследова¬
ний советские ученые сумели не только удержать
прежние высоты, но и развить историческую науку
даже после упразднения исторических факультетов.
Предвоенный период жизни отечественной истори¬
ческой науки связывается прежде всего с именами
Г.С. Фридлянда, А.М. Панкратовой, Н.М. Дружи¬
нина, В.И. Лебедева, С.В. Бахрушина, К.В. Бази¬
левича, Б.В. Кафенгауза, М.Н. Тихомирова, чуть
позже Б.Д. Грекова, Ю.В. Готье и др. Далее к
проблеме профессорско-преподавательских кадров
авторы обращаются фрагментарно. Это касается
прежде всего поколения советской профессуры,
сформировавшегося в 1950-1960-е гг. и состав¬
ляющего главный научный потенциал универ¬
ситетов в предперестроечный период, а во многом и
в наше время.
155
Следует заметить, что в монографии прак¬
тически не показана преподавательская работа
историков университетской школы, покинувших
Россию после Октябрьской революции. Безусловно,
глава, названная "Преподавание отечественной
истории в условиях Советской власти", не
предполагает постановки этой проблемы. Но в
предыдущей главе сказано всего несколько самых
общих фраз о деятельности П.Н. Милюкова в
эмиграции. Возможно, следовало бы рассказать
также об А.А. Кизеветтере, Г.В. Вернадском,
П.Е. Ковалевском и других историках-препо-
давателях, вынужденных эмигрировать.
Третья проблема, прослеживающаяся в моно¬
графии, связана с научно-методическим обеспе¬
чением учебного процесса. Речь идет, в первую
очередь, о выработке методологических подходов к
преподаванию отечественной истории. В отличие
от общих историографических обзоров данная
работа рассматривает исторические концепции
крупнейших ученых с точки зрения учебных задач.
Авторы подчеркивают плюрализм мнений и
подходов, царивших в дореволюционной универ¬
ситетской науке, где были представлены все
направления и концепции: "охранительное"
направление (Д.И. Иловайский), "государственная
школа" (Б.Н. Чичерин, С.М. Соловьев), сторонники
"теории факторов", а по сути цивилизационного
подхода (В.О. Ключевский и его школа), "новое
направление" (В.И. Герье, Н.И. Кареев, П.Г. Ви¬
ноградов, М.М. Ковалевский и др.), революционно-
демократическое (Н.Н. Михайловский, П.Л. Лавров,
В.И. Семевский), социал-демократическое
(Н.А. Рожков) и др. (с. 90).
Крайне значима для всей работы глава о
становлении марксистской исторической науки в
университетах СССР. Авторы стремятся показать
сложность и неоднозначность этого процесса, когда
в условиях глобальной социально-экономической
перестройки общества шла борьба за коренной
пересмотр практически всех устоявшихся ранее
представлений, концепций, идей. Причем, с одной
стороны, кризис старых подходов представлялся
бесспорным и большинству историков дорево¬
люционной школы, а с другой - новая марксистская
методология в 1920 - начале 1930-х гг. разработана
была крайне слабо. Это приводило к тому, что в
рядах историков-марксистов не было единодушия
даже по самым общим вопросам. Большинство же
наиболее авторитетных ученых старой школы
относились к официальной марксистской кон¬
цепции истории весьма скептически. На этом фоне
авторы монографии рассматривают ряд кон¬
кретных вопросов, таких как полемика вокруг
исторических идей М.Н. Покровского, судьба
ученых старой школы, которых огульно запи¬
сывали то в дворянские, то в буржуазные историки,
складывание новой советской профессуры,
кардинальное изменение тематики научных
исследований.
Еще раз проблема методологических подходов к
изучению отечественной истории возникает в главе
о постперестроечном времени. К сожалению,
авторы, сосредоточив внимание на общих
кризисных явлениях в советской исторической
науке в 1980-е гг., не представили в работе
развернутого научного анализа современных
концепций. Среди новаций этого периода они
отмечают обновление содержания курса оте¬
чественной истории за счет обращения к "белым
пятнам", "забытым" сюжетам и "запретным
фигурам". Несколько подробнее освещается циви¬
лизационный подход, который рассматривается как
положительное явление в ряду современных
концепций исторической науки.
Другой аспект проблемы научно-методического
обеспечения учебного процесса, тесно связанный с
методологическим поиском, - создание учебников и
учебных пособий для студентов. Авторы отмечают,
что плюрализм методологических подходов в
дореволюционный период породил стремление
видных профессоров к написанию авторских
курсов, многие из которых стали шедеврами
русской историографии. Речь прежде всего идет о
работах С.М. Соловьева и В.О. Ключевского.
Кроме них анализируются и другие учебники:
"Русская история" К.Н. Бестужева-Рюмина,
"История России" Д.И. Иловайского, "Лекции по
русской истории" С.Ф. Платонова.
В монографии подробно рассматриваются
советские и постсоветские учебники. Как свое¬
образную вершину советской учебной литературы
авторы оценивают учебники 1970-1980-х гг., особо
выделяя среди них учебники, созданные
преподавателями исторического факультета МГУ.
Интересен представленный обзор постпе¬
рестроечной учебной литературы, тем более, что
это - одна из первых попыток такого рода. Авторы
указывают на ряд положительных моментов,
отличающих учебную литературу последних лет:
отход от монополии одного автора или одного
учебника, определенная авторская концепция,
раскованность в высказывании мнений. Кри¬
тические же замечания сводятся к констатации
общих кризисных моментов в исторической науке, а
не к разбору недостатков конкретного издания.
Наконец, еще один аспект учебно-методической
проблематики - организация учебного процесса.
Авторы обращаются к истории различных форм
обучения, т.е. прослеживают развитие таких
привычных для нас понятий, как лекции, семинары,
самостоятельная работа студентов. Подробно
рассматривается крайне значимый для историков
вопрос о складывании Источниковой базы учебных
курсов.
Кроме общих проблем, в монографии проана¬
лизирован и ряд локальных сюжетов, относящихся
к различным этапам жизни российских универ¬
ситетов. Один из них - научно-просветительская
деятельность университетов. Авторы рассказывают
156
о создании в 1756 г. типографии, книжной лавки и
публичной библиотеки при Московском универ¬
ситете, о традиции чтения публичных лекций. В
главе о пореформенной эпохе есть даже
специальный раздел по этому вопросу, где
приводятся сведения об участии профессуры в
учреждении и работе народных университетов и
исторических обществ, в популяризации знаний по
отечественной истории. К сожалению, анализ
научно-просветительской деятельности универ¬
ситетов ограничивается дореволюционным пе¬
риодом. Было бы целесообразно продолжить ее
изучение и в советское время, тем более, что
необходимого для этого материала в избытке.
Очень интересный, по-человечески трогатель¬
ный очерк посвящен жизни исторических
факультетов советских университетов в годы
Великой Отечественной войны.
В заключение хотелось бы высказать неко¬
торые критические соображения по поводу послед¬
ней главы монографии. В ней рассматриваются
новые процессы и явления в университетском
историческом образовании в последнее десяти¬
летие. С точки зрения преподавателя отечественной
истории, к которому и обращена сама книга,
современная проблематика наиболее значима.
Вместе с тем, последняя глава не дает исчер¬
пывающего представления о преподавании отечест¬
венной истории в университетах России во второй
половине 1980-Х-1990-е гг. Авторы сосредото¬
чиваются на причинах кризиса исторической науки
в предперестроечное время, а также констатируют
отдельные новации в методологии и методике
преподавания отечественной истории. Возможно,
что для развернутого научного анализа процессов,
освещаемых в этой главе, необходима более
длительная историческая ретроспектива.
В целом же яркая, глубокая, построенная на
широком круге источников монография, бесспорно,
привлечет внимание как преподавателей-исто-
риков, так и всех, интересующихся историей
российского образования.
М.И. Голубева, кандидат исторических наук
(Московский городской педагогический
университет)
ИСТОРИЯ РОССИИ XIX - НАЧАЛА XX вв. Учебник для исторических
факультетов университетов. М.: Зерцало, 2000. 744 с. Тир. 5 000
Чем больше появляется новых альтернативных
вузовских учебников и учебных пособий по
истории, тем выше поднимается планка наших
требований к ним. Преподавателям и студентам
хочется найти в них рационально отобранные и
тщательно выверенные факты, четкий кон¬
цептуальный стержень, логичную структуру,
хороший литературный язык. Учебникам
по общественным наукам противопоказаны
политическая ангажированность и ложный
авангардизм, претензии на развлекательность или,
наоборот, голый схематизм. Поэтому подготовка
современного учебника по истории требует от
авторов не только широкой историографической и
источниковедческой эрудиции, методического
мастерства, гражданской ответственности и
научной честности, но и хорошего знания
студенческой аудитории, ее возможностей и
запросов.
Рецензируемый учебник, подготовленный
профессорами и преподавателями истфака МГУ
под руководством академика РАЕН В.А. Федорова,
в основном отвечает всем перечисленным
требованиям. В его создание вложили свой труд и
профессиональное мастерство историки разных
поколений: это и ветераны истфака профессора
И.А. Федосов, Н.С. Киняпина, К.Г. Левыкин, и
более молодые, но уже хорошо известные научной
общественности доценты В.А. Георгиев, Н.Д.
Ерофеев, А.А. Левандовский, А.П. Шевырев, М.А.
Чепелкин, и ведущий научный сотрудник Л.В.
Кошман. При этом следует особо отметить
огромную авторскую и редакторскую работу,
проделанную В.А. Федоровым, который возглав¬
ляет ныне кафедру истории России XIX - начала
XX вв. истфака МГУ.
Многие читатели наверняка помнят предшест¬
вующий истфаковский учебник по отечественной
истории данного периода, выпущенный в 1987 г.
Тогда в исторической науке еще безраздельно
царил классово-формационный подход к анализу
нашего прошлого и принцип коммунистической
партийности, который сплошь и рядом
оборачивался прямым искажением исторической
правды. После бурных перемен последнего
десятилетия ситуация сильно изменилась:
методологические ориентиры историков потеряли
прежнюю определенность, марксистско-ленинский
"монизм" уступил место идеологическому
плюрализму, а так называемый цивилизационный
подход к истории был объявлен наиболее
правильным и перспективным. Позитивным в этом
157
процессе был отказ от попыток поставить во главу
угла строго ограниченное число истматовских
приоритетов (развитие материального про¬
изводства, борьба классовых интересов, массовые
социальные движения и революции), определяющих
жизнь человеческого общества, и переход к ее
многофакторному анализу, позволяющему вос¬
создать картину прошлого во всей ее сложности и
противоречивости. Однако и цивилизационный
подход тоже обнаружил свои "узкие” места: одни
фетиши сменились другими, целые пласты
исторических событий оказались обреченными на
охаивание или забвение, во многих случаях дело
ограничилось механической перестановкой
позитивных и негативных оценок.
В этой ситуации часть историков стала все
активнее выступать за разумный синтез конст¬
руктивных, выдержавших испытание временем
элементов старых концепций с рядом новых
подходов, действительно работающих на более
адекватное воспроизведение нашего прошлого. На
этих позициях стоят и те, кто определял концепцию
рецензируемого учебника. Конечно, найдутся люди,
которым хотелось бы, чтобы содержащиеся в нем
трактовки событий, оценки роли исторических
деятелей и процессов были ближе к современной
западной, а не к старой советской историографии,
чтобы учебник был более компактным, а в списке
рекомендуемой студентам литературы фигу¬
рировало больше работ, увидевших свет в самые
последние годы. В чем-то эти оппоненты,
возможно, и правы, но окончательно решит этот
спор только сама жизнь, педагогическая практика,
наконец, сами студенты.
В рецензируемом учебнике сохранены такие
привычные для нас понятия, как социально-
экономическая формация, общественный класс и
борьба классов, освободительное движение,
революция и др. Однако зазвучали в книге и новые
мотивы, в частности, призыв уйти от преувеличения
роли "базисных" и недооценки значения
"надстроечных" факторов, поскольку именно в
истории России первенство политики над
экономикой, субъективного над объективным было
достаточно распространенным явлением, что
обнаружилось не только в октябре 1917 г., но и в
период подготовки и проведения знаменитых
реформ 1860-1870-х гг. и прежде всего главного для
России события XIX в. - освобождения крестьян.
Признается в учебнике и альтернативность
исторического процесса, т.е. отсутствие фатальной
предопределенности тех или иных событий.
Большое внимание уделено проблеме много¬
укладное^ российской экономики, анализу
сословной, а не только классовой структуры
общества. Авторы не делают культа ни из
революций, ни из реформ, достаточно объективно
рассматривая плюсы и минусы как эволюционного,
так и революционного сценариев развития
общества, хотя тема реформ и реформаторов
(вполне в духе нашего времени) вышла в новом
учебнике на первый план.
Исчезли из нового учебника "революционные
ситуации" на рубеже 50-60-х и 70-80-х гг. XIX в.,
значительно сокращен материал о рабочем
движении, революции 1905-1907 гг. и новом
революционном подъеме 1912-1914 гг., хотя в
общем и целом студенты получают достаточно
информации о программе и практической
деятельности РСДРП и партии эсеров.
Во многом иначе, чем прежде, трактуется в
учебнике и роль государства, являющегося не
только инструментом классового господства, но и
гарантом (хорошим, посредственным или плохим -
вопрос другой) общенациональных интересов,
средством мобилизации материальных и духовных
сил общества для решения стоящих перед страной
задач, инициатором крупных экономических,
социальных и культурных преобразований.
Принципиально новой является и глава "Русская
православная церковь и государство в XIX - начале
XX вв.", где рассматриваются структура церковной
организации, система духовного образования,
миссионерская деятельность Церкви и конфес¬
сиональная политика правительства. Положитель¬
ным моментом можно считать и то, что главы по
истории российской культуры освободились
наконец от более чем спорного ленинского тезиса о
двух классовых культурах в каждой национальной
культуре и вернули студентам многие имена
выдающихся деятелей науки, литературы и
искусства, которые по политическим и идеоло¬
гическим мотивам отсутствовали в прежних
изданиях университетского учебника по истории
России XIX - начала XX вв. Новаторский характер
носит также глава 26 "Социокультурный облик
города и деревни".
В отличие от многих других современных
учебников, термин "модернизация" встречается в
рецензируемой книге не часто, однако авторы не
оставляют сомнения в том, что именно процесс
обновления и перестройки различных сторон
общественной жизни был стержнем исторического
процесса в нашей стране на протяжении всего XIX
столетия, хотя по многим причинам объективного и
субъективного характера модернизация эта так и
осталась к 1917 г. незавершенной. Трудный,
зигзагообразный и во многом трагический путь
российских реформаторов показан в учебнике
достаточно полно, причем мы уже не чувст¬
вуем здесь былого пренебрежения к реформам
как "побочному продукту революции". Правда,
реформы 1860-1870-х гг. не называются в учеб¬
нике "Великими", а манифест 17 октября 1905 г. и
новая редакция Основных законов 1906 г. не
рекламируются как акты конституционного
характера, но это, как говорится, уже нюансы, не
выходящие за пределы авторского права, тем более
что дискуссии по данным вопросам еще про¬
должаются.
158
Удачны, на мой взгляд, характеристики пяти
последних русских царей из Дома Романовых и
крупнейших отечественных реформаторов XIX -
начала XX вв. М.М. Сперанского, С.Ю. Витте и
П.А. Столыпина, хотя двум последним явно не
хватает в учебнике запоминающихся индиви¬
дуальных черт. Как известно, политико-психоло¬
гические портреты исторических деятелей стали
сегодня непременным элементом учебной литера¬
туры и очень положительно воспринимаются
студенческой аудиторией. Не является исклю¬
чением и рецензируемый учебник, хотя не всем
выдающимся людям России XIX - начала XX вв.
уделено здесь достаточно внимания. Так, если
министру народного просвещения при Николае I
С.С. Уварову посвящен отдельный "фонарик",
рассказывающий о его научной и государственной
деятельности, то такие не менее (если не более)
интересные и значимые фигуры, как А.А. Арак¬
чеев, М.Т. Лорис-Меликов, Д.А. Милютин,
Н.Х. Бунге и некоторые другие такой чести почему-
то не удостоились, хотя это можно было бы сделать
за счет сокращения некоторых излишне растянутых
разделов учебника (см., например, с. 412-439, 474-
491 и др.).
На фоне резко упавшей в последние годы
активности отечественных исследователей в
области экономической истории России хочется
выделить в положительном плане главы 1, 12 и 17
учебника, посвященные этому комплексу проблем.
Современный студент гораздо лучше разбирается в
политической истории своего Отечества, чем в
состоянии ее промышленности, сельского хозяйст¬
ва, торговли (то же можно сказать о демо¬
графической и этноконфессиональной ситуации,
административно-территориальном делении импе¬
рии и т.д.). Поэтому очень отрадно, что в новом
учебнике содержится на этот счет достаточно
полная и разносторонняя информация, хотя и здесь,
к сожалению, есть некоторые лакуны (размеры и
принципы налогообложения, динамика структуры
госбюджета, эволюция форм собственности,
особенно земельной). Охарактеризовав основные
тенденции развития процесса классообразования в
стране, авторы, однако, ушли от обобщенных
социокультурных портретов помещиков-дворян,
торгово-промышленной буржуазии, пролетариата,
крестьянства. Больше можно было бы рассказать
студентам о казачьем сословии и купечестве.
Удачной представляется трактовка империализма
как экономической и военно-политической
категории (монополистический и военно-фе¬
одальный империализм). Можно приветствовать и
отказ авторов от весьма туманного, но широко
распространенного в советской литературе понятия
"октябристский капитал".
Среди интересных и насыщенных конкретным
материалом разделов о внутренней политике
царского правительства несколько слабее выглядят
параграфы о межэтнических отношениях в
Российской империи и национальной политике
имперских властей. В последние годы рухнула такая
известная идеологема советского периода, как
"царская Россия - тюрьма народов". Нет этого
тезиса и в учебнике, с чем в принципе можно с
некоторыми оговорками согласиться. Адекватно
отражают историческую реальность разделы о
Кавказской войне XIX в. и завоевании Средней
Азии. Студенты получат также хотя бы самое
общее представление о "еврейском вопросе",
национальной политике царизма в Польше,
Финляндии, Закавказье (можно лишь пожалеть, что
нет аналогичного материала по Прибалтике и
Украине). Хуже обстоит дело с освещением
национальных движений - польского восстания
1830-1831 гг., выступлений на этнической почве в
1905-1907 гг., восстания в Средней Азии и
Казахстане в 1916-1917 гг. Несколько удивляет
полное отсутствие материала о культурной жизни в
национальных районах империи, которая доста¬
точно полно освещалась в прежних учебниках.
Такое "радикальное" решение этого очень
актуального на сегодняшний день вопроса пред¬
ставляется неоправданным и в чисто научном, и в
политическом плане.
Несомненным достоинством рецензируемой
книги является серьезное внимание к истории
освободительного и революционного движения в
России. Этот момент мне хотелось бы подчеркнуть
особо, поскольку в наши дни не только
революционеры, но и многие либералы иногда
преподносятся в учебной литературе как безот¬
ветственные разрушители российской государст¬
венности, носители вредных и беспочвенных
утопий, а то и просто как аморальные
криминальные элементы. В любом случае материал
об освободительном движении и российских
революциях авторы ряда учебников стараются
свести к минимуму, делая при этом акцент на их
негативных сторонах и награждая прежних героев
советской историографии довольно нелестными
характеристиками. В рецензируемом учебнике
каждому из трех традиционно выделяемых вслед за
Лениным этапов освободительного движения
посвящены специальные главы, насыщенные боль¬
шим фактическим материалом. Как известно, сама
ленинская концепция многими ставится ныне под
сомнение, однако в данном учебнике она в общем и
целом принимается, хотя и с некоторой коррек¬
тировкой. Так, ленинские классовые критерии
периодизации освободительного движения в России
(дворянский, разночинский и пролетарский этапы)
дополняются идеологическими (преобладание на
каждом этапе соответственно идей Просвещения,
домарксистского социализма и марксизма, в
основном в его ленинской интерпретации) и
социально-экономическими (дворянский этап
совпадает с крепостной эпохой, разночинский - с
периодом домонополистического капитализма,
пролетарский - с его империалистической стадией).
159
Несколько меняются и хронологические грани этих
традиционных этапов: дворянский начинается где-
то сразу после Отечественной войны 1812 г., а не в
1825 г., и продолжается до середины XIX в., а
начало пролетарского уже не связывается жестко с
1895 г., когда оформился петербургский "Союз
борьбы за освобождение рабочего класса", и
датируется 1890-ми гг. в целом.
Наиболее удачной в этом тематическом блоке
следует признать главу о декабристах. Не повезло,
как мне кажется, Н.Г. Чернышевскому, взгляды
которого остались не раскрытыми, хотя среди
непомерно возвеличенных советской историо¬
графией "революционных демократов" он был
наиболее замечательной, масштабной и ориги¬
нальной знаковой фигурой. Более подробного
анализа заслуживали бы события 1906-1907 гг.,
итоги и международное значение Первой рос¬
сийской революции, революционный кризис 1915—
1916 гг. Не получит студент сколько-нибудь
конкретного представления и о лидерах револю¬
ционных партий - В.И. Ленине, Г.В. Плеханове,
Ю.О. Мартове, В.М. Чернове. Весьма спорным, на
мой взгляд, является и исключение из учебника
раздела о Февральской революции 1917 г.,
завершившей императорский период в истории
России.
Думается также, что при анализе освободи¬
тельного движения следовало бы уделить больше
внимания не только его радикальной, револю¬
ционно-демократической, но и реформистско-
либеральной ветви, которая представлена в
учебнике явно недостаточно. В частности, ничего
не говорится здесь о так называемом "новом"
либерализме начала XX в., появление которого
означало некоторую демократизацию либерального
движения и включения в либеральные программы
ряда социальных проектов, призванных как-то
сгладить острейшие классовые противоречия в
стране.
Известная неудовлетворенность остается и от
главы о периоде Первой мировой войны. Ленинская
концепция империализма и империалистических
войн практически исключала саму возможность
какого-либо признания героизма русских солдат и
офицеров в этой "схватке империалистичес¬
ких хищников", равно как и объективную
оценку полководческого искусства наших генералов
(исключение делалось при этом - как оказалось, не
вполне справедливо - лишь для Брусилова с его
знаменитым прорывом 1916 г.). Сейчас трактовка
всех этих сюжетов начинает меняться, и можно
лишь сожалеть, что новые историографические
веяния не нашли отражения в учебнике, хотя
Первая мировая война стала поистине судь¬
боносным, переломным этапом истории нашего
Отечества.
Кстати говоря, нет в учебнике упоминаний и о
героях русско-турецкой 1877-1878 гг. и русско-
японской 1904-1905 гг. войн. Замечу, что при
описании батальных сюжетов наши историки, как
правило, вообще не привыкли "опускаться" ниже
командовавших фронтами и экскадрами генералов
и адмиралов и сообщать о потерях вооруженных
сил России, расходах на ту или иную военную
кампанию и т.д. Очевидно, настало время изменить
эту ситуацию (что сделано в рецензируемом
учебнике на с. 72 в разделе об Отечественной войне
1812 г. и на с. 206 при подведении итогов
Кавказской войны).
Очень не хватает в учебнике итогового раздела,
из которого студент узнал бы, почему рухнул
царский режим, исчерпавший к 1917 г. свой
исторический ресурс, какую роль сыграли в этом
революционные и либеральные партии,
международная ситуация и война, что принес стране
процесс модернизации (а успехи были немалые) и в
силу каких причин он все же остался не¬
завершенным. Важно было бы разъяснить также,
почему не получила поддержки народа либеральная
модель переустройства России, кажущаяся многим
и сегодня оптимальным вариантом радикальной
перестройки всех сторон жизни российского
общества.
Высказанные замечания относятся не только к
рецензируемому, но и к ряду других учебников.
Поэтому хочется еще раз повторить: необходимо
более широкое и гласное обсуждение всех
учебников на стадии подготовки их макетов и
максимально внимательное отношение авторов к
мнению специалистов, в том числе и работающих в
системе РАН, а также самих студентов, для
которых учебники создаются.
С.В. Тютюкин, доктор исторических наук
(Институт российской истории РАН)
160
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ РОССИИ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ. М.:
Росспэн, 2000. 631 с. Тир. 2000
В последние годы отечественные и зарубежные
исследователи активно и плодотворно разра¬
батывают историю политических партий России.
Немало сделано в этом плане издательством
Росспэн, выпустившим энциклопедию "Поли¬
тические партии России" и успешно осущест¬
вляющим многотомный международный проект
"Политические партии России. Документальное
наследие". Появились оргинальные монографии о
лидерах крупнейших партий дореволюционной
России. Не забыты и современные российские
политические партии.
В 1994 г. увидело свет учебное пособие
"История политических партий России" под редак¬
цией профессора А.И. Зевелева, положительно
встреченное научной общественностью и сту¬
дентами вузов. Однако изложение истории
политических партий было доведено в этой книге
лишь до середины 1920-х гг., причем национальные
и ряд мелких общероссийских партий (мирно-
обновленцы, прогрессисты и др.) там вообще не
рассматривались. Теперь эти досадные пробелы
удачно восполнены в рецензируемом учебнике для
исторических и гуманитарных факультетов вузов
"Политические партии России: история и
современность" под редакцией профессоров А.И.
Зевелева, Ю.П. Свириденко и В.В. Шелохаева, куда
вошел новый материал о деятельности Компартии
в 1920-1980-е гг., а также о национальных партиях
дореволюционной России и партиях, оформившихся
в 1990-е гг. в постсоветский период. Таким образом,
учебник охватывает теперь всю более чем вековую
историю политических партий Российской импе¬
рии - Советской России - СССР и Российской
Федерации. При этом 30 глав учебника распреде¬
лены по четырем разделам: Формирование много¬
партийной системы; Становление однопартийной
системы; Триумф и трагедия, уход с политической
арены; Современная многопартийность.
В авторском коллективе новой книги более 20
историков разных поколений, известных своими
работами по истории отдельных партий и
партийной системы в целом и документальными
публикациями на эту тему. Кроме того, почти все
они имеют опыт педагогической работы в вузах,
знают студенческую аудиторию и ее запросы, что
позволило им не только профессионально изложить
материал, но и учесть специфику учебной
литературы.
Существенно расширено введение к учебнику,
где рассматриваются некоторые ключевые теоре¬
тико-методологические вопросы, даны обширные
обзоры литературы и документальных публикаций
по данной проблеме (авторы А.И. Зевелев,
Ю.П. Свириденко, Д.Б. Павлов и А.Д. Степанс-
кий). Значение этого раздела для преподавателей и
студентов трудно переоценить, особенно если
учесть пестроту дефиниций и оценок, характерных
для современной литературы по истории по¬
литических партий царской, советской и пост¬
советской России.
Обращает на себя внимание глава "Поли¬
тическое пробуждение России на рубеже Х1Х-ХХ
веков"(автор С.В. Тютюкин), где проанализирована
специфика становления партийно-политической
системы в России. Рассматривая объективные и
субъективные причины слабой укорененности
многопартийной системы в нашей стране, на смену
которой после 1917 г. быстро пришла монополия
коммунистов на руководство всеми сторонами
общественно-политической жизни в СССР, автор
называет ряд факторов, не позволивших царской
России создать систему политических партий,
аналогичную той, что сложилась в начале XX в. на
Западе. Среди них были вековая отсталость страны,
длительное сохранение самодержавно-абсолю¬
тистского строя, сжатые сроки модернизации,
крайняя пестрота национального состава населения
и его аполитичность, глубокий идеологический
раскол среди интеллигенции, отсутствие в России
сформировавшегося гражданского общества и
прочных демократических традиций. Вот почему,
когда в 1905 г. начался хаотичный и во многом
спонтанный процесс формирования политических
партий, то возник такой специфический феномен,
как российская гипермногопартийность с явным
перекосом в сторону либерально-оппозиционных и
радикальных партий при слабости правого крыла
партийного спектра и его "центра". Характерно,
что в России так и не сложились сильная прави¬
тельственная партия, единая партия "деловой" тор¬
гово-промышленной буржуазии и всероссийская
крестьянская партия. Российские политические пар¬
тии не были представлены в правительстве и до
1917 г. так и не прошли испытания властью. Они
носили в значительной степени интеллигентский ха¬
рактер, страдали доктринерством, безответствен¬
ностью своих решений и откровенным популизмом.
В первой части учебника дана характеристика
каждой из основных политических партий
дооктябрьской России, причем материал - и это
очень важно в методическом плане - излагается по
единой схеме: история возникновения партии, ее
программные и организационные основы,
численность и социальная база, лидеры, стратегия и
тактика на различных этапах политической борьбы.
Нетрадиционно выглядит и порядок расположения
этих кратких, но очень емких аналитических
обзоров: читатель идет от правых, консервативных
партий к партиям социалистической ориентации,
стремившимся к радикальному переустройству
России, начиная от сложившихся в стране
6 Отечественная история, № 2
161
отношений собственности и ее общественно-поли¬
тического строя и кончая менталитетом россиян.
Несомненным достоинством рецензируемой книги
представляется включение в нее большого обзора
деятельности основных национальных партий
различных направлений (авторы В.В. Кривенький,
Н.Д. Постников, М.Н. Смирнова).
В учебнике убедительно показан полный провал
к 1917 г. стратегии и тактики черносотенных
союзов и организаций (автор С.А. Степанов).
Трагедия русского либерализма, оказавшегося
между молотом крайнего консерватизма прави¬
тельственной власти и наковальней непрерывно
нараставшего социального протеста трудящихся
"низов", нашла отражение в главах, написанных
Д.Б. Павловым и В.В. Шелохаевым. Либеральная
модель модернизации России также не была
востребована обществом, хотя в ней было немало
конструктивных моментов. Так, прогрессисты
считали, что государство должно взять на себя
функции планирования и координации в
экономической сфере. Важное место в их
программе занимало развитие кооперации, создание
рациональной финансовой и налоговой систем,
цивилизованное решение рабочего вопроса. Во
многом близки к ним были и кадеты.
Более чем незавидно сложилась и судьба мелких
оппозиционных партий - демократических реформ,
мирного обновления и др. (авторы соответст¬
вующих глав Н.Б. Хайлова, В.М. Шевырин,
B. Ю. Карнишин). В итоге основная борьба за выбор
путей исторического развития России развернулась
между партиями и течениями социалистической
ориентации, в первую очередь между марксистами
и неонародниками, претендовавшими на пред¬
ставительство и защиту интересов основной части
народа - рабочих и крестьян (авторы глав
C. В. Тютюкин, В.С. Лельчук, Н.Д. Ерофеев,
В.В. Кривенький).
Авторы этих глав объективно анализируют
сильные и слабые стороны социально-поли¬
тических платформ и тактики революционных
партий, отказавшись при этом от прежнего деления
их на "подлинных" революционеров и "мелко¬
буржуазных оппортунистов" - изменников интере¬
сам народа. Убедительно показано, что ожесточен¬
ные споры, которые шли в России между револю¬
ционерами различных направлений, были не только
столкновением личных амбиций их лидеров, более
жестких и более гибких методов борьбы, но и
результатом разного понимания демократии и
социализма (с. 227).
В условиях нараставшего в 1915-1917 гг. со¬
циально-экономического и политического кризиса
радикальные партии с их бескомпромиссностью по
отношению к власти и готовностью идти на любые
жертвы во имя достижения своих доктринальных
целей выглядели в глазах народных масс все более
и более привлекательно, что позволило им после
свержения самодержавия выйти на авансцену
политической жизни и утвердиться в новых
массовых демократических организациях - Советах.
Затем произошла резкая дифференциация в самой
революционной среде, в результате которой верх
взяла наиболее решительная и смелая боль¬
шевистская партия во главе с Лениным, сумевшая
разжечь и использовать в своих целях бунтарские
настроения солдат, рабочих и крестьян.
В октябре 1917 г. большевики закономерно
одержали победу над Временным правительством и
своими бывшими товарищами по борьбе с
царизмом - меньшевиками и эсерами. Твердо
уверовав в то, что только большевизм может спасти
Россию от национальной катастрофы, и не встречая
сколько-нибудь серьезного противодействия со
стороны своих политических оппонентов, сто¬
ронники Ленина после кратковременного периода
раздела власти с партией левых эсеров взяли курс
на утверждение в стране однопартийной системы.
Эта проблема освещается во втором большом
разделе учебника, состоящем из 6 глав.
В целом удачными представляются главы об
уходе с политической арены кадетов, правых и
левых эсеров, меньшевиков, анархистов в по¬
слеоктябрьский период (авторы Н.И. Канищева,
Н.Д. Ерофеев, А.П. Ненароков, Л.М. Овруцкий,
В.В. Кривенький). Интересен материал о
деятельности кадетов и эсеров в эмиграции (к
сожалению, меньшевики в этом плане пред¬
ставлены слабо), логически завершающий корот¬
кую и трагическую историю их существования.
Оригинальна по замыслу и исполнению глава
19 "РСДРП(б) - РКП(б) на этапе превращения в
правящую партию (октябрь 1917 - 1920 гг.)". Ее
автор В.В. Журавлев прослеживает путь к
установлению в советской России однопартийной
большевистской диктатуры и делает вывод, что уже
в первые годы советской власти были заложены
основы превращения большевиков "в госу¬
дарственную структуру репрессивно-диктаторского
характера" (с. 392). При этом, по мнению автора,
старый, дореволюционный большевизм "исчерпал
себя, сгорел в огне неразрешимых противоречий в
первые несколько лет пребывания РКП(б) у
власти" (с. 404). Внутри страны большевики
оказались обреченными на сектантство, а на
международной арене - на изоляцию. В этой
трансформации "старого" большевизма в "новый",
сохранивший лишь некоторые внешние атрибуты
прежней революционной партии, были заложены и
величайшая трагедия самих большевиков, и
трагедия всего советского народа, который шел за
ними. В то же время послеоктябрьский большевизм
доказал свою способность ценой сверхчеловеческих
усилий и жертв не только народа, но и самих членов
правящей партии дать мощный импульс
беспримерному рывку нашей страны от вековой
отсталости к прогрессу.
В последующих главах, посвященных деятель¬
ности большевистской партии под руководством
162
Сталина (автор Н.Н. Маслов), хорошо показана
суть процесса сращивания партии и государства в
1920-1930-е гг. При этом, проводя свои социальные
эксперименты, большевики - и в этом была их
сила - твердо осуществляли курс на воссоздание в
России сильного централизованного и фактически
унитарного (несмотря на официально провозгла¬
шенный федерализм) государства, унаследовавшего
многие имперские традиции старой самодержавной
системы.
Хотелось бы, однако, заметить, что резко
негативные авторские характеристики положения
дел в советской экономике, сфере социальных и
национальных отношений, культуры и идеологии
вступают в противоречие с констатацией реальных
достижений СССР и советского народа в этих
областях (с. 438, 440-441). Односторонним пред¬
ставляется и тезис о том, что "главными методами
утверждения казарменного социализма являются
насилие, запугивание народа, ложь и вероломство"
(с. 460). Думается, что проблемы "партия и об¬
щество", "партия и народ" требуют более глубокого
и тонкого решения, чем предлагаемое в учебнике.
Нельзя не согласиться с Б.А. и Т.Б. Томан,
которые, анализируя деятельность ВКП(б) в 1941-
1945 гг., пишут, что победа в Великой Оте¬
чественной войне была достигнута народами СССР,
сплоченными и организованными правящей
коммунистической партией. Вместе с тем война
способствовала консервации политической системы
тоталитарной диктатуры, а после победы в стране и
партии "еще глубже укрепился стиль военного
времени: приказы и команды вместо руководства,
нетерпимость к инакомыслию, уверенность в неис¬
черпаемости сил и ресурсов страны, в возможность
решать новые задачи старыми, оправдавшими себя
в военных условиях средствами" (с. 476).
Много новой и полезной информации почерпнет
студент из главы 25 "От разоблачения сталинизма к
бюрократизации, окостенению партии" (1953-1985
гг.) (автор А.А. Данилов). В ней даны вы¬
разительные и яркие характеристики Хрущеву,
Маленкову, Берии, показана борьба за власть,
развернувшаяся в руководстве КПСС после смерти
Сталина, конкретно перечислены те прогрессивные
по своей сути инициативы, с которыми выступал
каждый из указанных выше "наследников" генера¬
лиссимуса, включая и Берию. Их А.А. Данилов
относит к реформаторскому крылу руководства
КПСС и СССР. Справедливо подчеркивая
выдающуюся роль XX съезда КПСС в жизни
партии и страны, автор тем не менее правильно
отмечает, что в 1956 г. "был осужден Сталин, а не
сталинизм" (с. 509). К сожалению, многое из того,
что было намечено и начато в период хрущевской
"оттепели", было затем свернуто и фактически
дезавуировано в период "застоя".
Новые и в целом продуктивные подходы к
осмыслению деятельности КПСС в 1985-1993 гг.
намечены в главе, написанной Л.Н. Доброхотовым.
Вместе с тем хотелось бы обратить внимание на то,
что понятие "концепция", применяемое на с. 521 к
курсу М.С. Горбачева и его сторонников,
представляется неудачным, ибо теоретического,
концептуального обоснования преобразований
периода перестройки как раз и не было. И именно
это стало одной из причин ее неудачи. Автор
называет и другие факторы, предопределившие
уход КПСС с политической арены - отсутствие
инициативы партийных масс, девальвация ком¬
мунистической идеи, крах экономических реформ и
падение жизненного уровня трудящихся, раскол
среди членов Политбюро ЦК и предательство
Горбачевым миллионов рядовых коммунистов,
боязнь включения широких слоев народа в
преобразовательный процесс. В итоге перестройка
привела к результатам, прямо противоположным
официально декларированным целям: вместо
реформирования КПСС произошел ее крах и
вытеснение с политической сцены, вместо
совершенствования существующего строя - его
слом, вместо обновления СССР - его распад (с. 540).
С особым интересом читаются заключительные
главы учебника о современных политических
партиях и движениях - коммунистах, либералах и
национал-радикалах (авторы В.В. Журавлев, М.Р.
Холмская, А.А. Данилов, В.Д. Соловей). Они име¬
ют не только познавательное, но и практически-
политическое значение, позволяя студентам лучше
разобраться в политической ситуации сегодняшнего
дня, хотя, на наш взгляд, несколько перенасыщены
справочным материалом. Заслуживает внимания
вывод о том, что "прогнозы, предрекавшие, что на
смену скомпрометировавшим себя в России либера¬
лизму и коммунизму придет русский национализм,
оказались поспешными" (с. 620). Что касается рос¬
сийских неолибералов, то они имеют шанс на успех
лишь в той мере, в какой "перестанут слепо
копировать опыт других стран и народов" и попы¬
таются использовать его с учетом национальных
традиций и элементарной целесообразности (с. 593).
Дальнейшая судьба политических партий
современной России во многом остается пока
открытой, что и нашло отражение в заключении к
учебнику (авторы Е.А. Зевелева и В.Д. Соловей).
В целом усилия авторского коллектива нового
учебника увенчались успехом, хотя в нем есть и
отдельные спорные и неудачные формулировки, и
редакционные огрехи, и излишняя детализация в
изложении отдельных вопросов (на наш взгляд,
неоправданно растянуты разделы по истории
ВКП(б) - КПСС). Будем надеяться, что учебнику
суждены признание тех, кому он адресован, и
долгая жизнь.
Л.С. Леонова, доктор исторических наук
(Московский государственный университет
им. М.В. Ломоносова)
А.В. Репииков, кандидат исторических наук
(Военно-технический университет)
6’
163
РОССИЯ НА ЧЕРНОМ МОРЕ: ИСТОРИЯ И ГЕОПОЛИТИКА
РОССИЯ И ЧЕРНОМОРСКИЕ ПРОЛИВЫ (ХУШ-ХХ столетия) / Отв.
редакторы Л.Н. Нежинский и А.В. Игнатьев. М.: Международные отношения, 1999.
560 с. Тир. 2000
Монография представляет собой академический
анализ проблемы по сути своей далеко не только
академической. Проливы Босфор и Дарданеллы
для России - это выход к открытому морю. И даже
беспощадный критик самодержавия Карл Маркс
признавал, что без доступа к морю великая держава
существовать не может, она обречена на про¬
зябание и застой. Вопрос о Проливах относится к
числу вечных, он волновал наших предков и будет
волновать наших потомков.
Проблема Босфора и Дарданелл - одна из самых
мифологизированных в истории. Стремление к
захвату Константинополя - излюбленный сюжет
зарубежной историографии в изобличении "из ряда
вон выходящей агрессивности самодержавия".
Советская власть в первые 20 лет своего
существования без устали клеймила "собственный"
империализм, а школа М.Н. Покровского придава¬
ла этим утверждениям научный антураж, считая
аннексию Проливов приоритетной целью державы
Романовых.
Авторы монографии ставят все на свои места:
"В политике дореволюционной России преобладало
стремление установить благоприятный для себя и
других черноморских стран режим Проливов, -
пишет А.В. Игнатьев, - который обеспечил бы
свободу торговли, безопасность от ударов
враждебных держав и возможность выводить
военные корабли в Средиземное море" (с. 9). Режим
Проливов, по которым больше чем на треть шла
внешняя торговля страны, а не захват их и
Стамбула, в течение более чем двух веков
фигурировал как приоритетная задача внешней
политики России.
Авторы начинают издалека, с VII в., когда
славянские "лодии" впервые появились у стен
Царьграда; торговля перемежалась тогда с гра¬
бежом, и все же можно говорить о зачатках
товарооборота между Русью и Византией в те
былинные времена. А в XVII столетии обри¬
совалось южное направление московской политики.
Оправившись от разорений смутного времени,
Москва перешла в наступление на Крым.
Поскольку Крымское ханство являлось вассалом
могущественной тогда Османской империи, Россия
пришла в столкновение с ней и стала участником
Священной лиги христианских государств (Австрия,
Польша, Венеция) и субъектом международных
отношений в масштабах континента.
В 1710 г. султан Ахмед III объявил Петру I
войну. В 1711 г. состоялся Прутский поход,
традиционно скромно охарактеризованный автором
Г.А. Саниным, как "неудачный" (с. 39). Петра
Великого у нас критиковать не принято. На самом
деле это был провал. Азов пришлось вернуть
туркам. Флот, построенный на Дону с великими
усилиями и жертвами, сгнил. На южном на¬
правлении Россия оказалась отброшенной на
полвека назад, и правителям, занимавшим трон
после Преобразователя, было не под силу охватить
умом, а тем более осуществить задачи
геополитического масштаба. Между тем, в Пе¬
тербурге зрело убеждение, что будущее хозяйст¬
венного развития страны связано с освоением
черноморского бассейна не в меньшей, а может
быть, и в большей мере, с Балтикой. В 1760-е гг.
это убеждение стало вполне отчетливым1.
Время свершений пришлось на царствование
Екатерины И.
Успешное окончание войны 1768-1774 гг.
поставило в повестку дня вопрос о дальнейшем
развитии геостратегического курса в Черно¬
морском, Средиземноморском и Балканском
ареалах. Наибольший интерес в смысле его
разработки представляет "Греческий проект" - под
таким названием в историю вошло письмо
Екатерины II австрийскому императору Иосифу II
от 10(21) сентября 1782 г. Г.А. Санин, на мой взгляд,
уделил ему недостаточно внимания («Тема
"греческого проекта" не может быть рассмотрена в
данной работе», с. 78), хотя и признает, что он
"содержал идею создания вдоль юго-западных
границ полунезависимого от России христианского
государства". Проект даже в малой степени не
соответствовал реальному соотношению сил в
регионе и потому до сих пор окружен дымкой
таинственности. Но он, как я пытался показать,
явился зародышем стратегического курса России,
предусматривавшего отказ от прямых терри¬
ториальных захватов на Балканах, создание здесь
цепи христианских государств и распространение в
них политического влияния самодержавия2. В целом
же написанные Г.А. Саниным разделы книги
являются весьма компетентными.
Французская революция нарушила хрупкий
баланс сил в Европе, а Наполеоновские войны
объединили против завоевателя прежних оппо¬
нентов и противников. Произошло неслыханное: в
1799-1806 гг. Российская и Османская империи
находились в союзе, в Средиземном море со славой
сражались эскадры Ф.Ф. Ушакова и Д.Н. Сенявина,
российские военные корабли получили право
свободного, не ограниченного числом судов,
прохода через Босфор и Дарданеллы, что и было
164
зафиксировано в договорах, но лишь на срок
совместных военных операций. Е.П. Кудрявцева
правомерно отмечает: "Статут Проливов изме¬
нился, они становились объектом международно¬
правового соглашения, подписанного двумя при¬
черноморскими державами" (с. 93). Российской
стороне очень хотелось бы превратить это правило
в прецедент и распространить его на мирное время.
Не вышло. За спиной Высокой Порты стояла
могущественная Британская империя, опасавшаяся
роста силы России и взявшая на вооружение
доктрину статус-кво, неприкосновенности владений
Османской империи в Европе и незыблемости
власти султана. В России же самые влиятельные
вельможи считали, что "любые планы по разделу
Турции могут подтолкнуть Наполеона на новые
захваты. В этом случае вместо слабой Османской
империи Россия могла бы заполучить в соседи
могущественную Францию". Так родилась политика
"слабого соседа".
В книге подробно анализируется самый
загадочный эпизод в истории с режимом Черно¬
морских проливов, связанный с заключением
Лондонских конвенций 1840 и 1841 гг. Иссле¬
дователи до сих пор не могут скрыть своего
изумления и вразумительно объяснить действия
словно бы ослепшей российской дипломатии,
отказавшейся от прежнего принципа: режим
Проливов - дело, относящееся исключительно к
компетенции России и Турции, и согласившейся на
их закрытие для военных кораблей всех стран, в
том числе и собственных. Уместно напомнить, что
эта формула впервые появилась в англо-турецком
договоре 1809 г., неофициально именуемом
Дарданелльским и выражавшем идеальную в
британских глазах конструкцию: российский флот
следует запереть в Черном море. Стоит привести
здесь и реакцию главы Форин офис лорда Г.Д.
Пальмерстона на царское согласие с формулой: по
словам Ф.И. Бруннова, "по мере того как я
раскрывал перед ним намерения и взгляды нашего
августейшего повелителя, черты его выражали
столь же чувство изумления, сколь и восхищения"3.
В ходе переговоров российский представитель
согласился на закрытие Проливов только в мирное,
а не военное время, что и было зафиксировано в
договоре от 15 июля 1840 г. Е.П. Кудрявцева и В.Н.
Пономарев констатируют: "Закрытие Проливов
превратилось в ловушку для русского флота" (с.
129). Великобритания же, с санкции султана,
дважды (1853 и 1878 гг.) вводила свои боевые
корабли в Дарданеллы и Босфор. Так что они были
заперты лишь для российской стороны.
В объяснение, но не оправдание позиции
самодержавия можно высказать следующие
соображения. Николай I запутался в своих охра¬
нительных комбинациях; он полагал, что опорой
против ненавистной революции может послужить
сотрудничество с Великобританией, рвался к нему и
жаждал изоляции "короля баррикад" Луи-Филиппа.
Представитель Франции в акте 1840 г. не
участвовал, и Николай Павлович предавался по
этому поводу неоправданному торжеству, во¬
ображая, будто бы ему удалось разжечь англо¬
французские противоречия. На самом деле,
отмечают авторы, именно Англия "получила
возможность манипулировать русско-французскими
отношениями в своих интересах, играя на
противоречиях между этими державами" (с. 127).
На первый взгляд авторы не вполне по¬
следовательны в своих рассуждениях. С одной
стороны, констатация: "В ближайшей перспективе
конвенция (1840 г. - В.В.) привела к ослаблению
русского влияния в Турции и, что было особенно
важно, в ее балканских провинциях, населенных
православными христианами. Она, вкупе с
соглашениями 1841 г., послужила прелюдией
конфликта 50-х гг." (с. 130-131).
С другой - "если подходить к действиям
русского правительства без особых предубеждений,
то при желании можно представить его решение
подписать Лондонские конвенции как достаточно
аргументированный и взвешенный шаг, вовсе не
наносящий непоправимого ущерба безопасности
страны" (с. 137). Как же так!?
Но не будем спешить и ловить авторов на
противоречиях в оценках. Подспудно царь сознавал,
что после всех одержанных побед росссийские
позиции в Османской империи становились все
слабее, а британские укреплялись, и процесс шел
неотвратимо.
Признав закрытие Проливов, самодержавие
расписалось в своем бессилии и перешло к
долговременной обороне на Ближнем Востоке. В
стратегическом отношении мыслилось в духе
доброго согласия достичь договоренности с
Англией и Австрией о разделе Османской империи
в случае ее неизбежного, считал Николай I,
распада. При этом за территориальными при¬
обретениями в свою пользу самодержец не гнался,
предполагалось возрождение и укрепление
государственности христианских народов Балкан, и
претензий на Константинополь и Проливы не
выдвигалось (с. 148-149). Итог оказался плачевным.
Зондажи императора (а их следует признать
неуклюжими) были представлены европейской
общественности как проявление из ряда вон
выходящей агрессивности царизма; в результате -
Крымская война.
Авторы не уделяют внимания спорам о Святых
местах, которые многие до сих пор считают ее
причиной. На самом деле спор был улажен до ее
развязывания4. В действительности война разра¬
зилась ради того, чтобы выдворить Россию с
Балкан и подорвать ее позиции в Европе. Иначе
зачем было вторгаться в Крым?
Книга содержит документированный анализ
происходивших в Вене переговоров А.М. Горчакова
с представителями англо-франко-турецко-сардинс-
кой коалиции в Вене, в которых в качестве шестого
165
участника подвизалась "коварная" австрийская
дипломатия. Именно она, угрожая открытым всту¬
плением в войну, отличалась особой изощрен¬
ностью в предъявлении России все новых и новых
требований. Рекордом лицемерия явилось ее
предложение ограничить число российских военных
кораблей на Черном море имеющейся "в настоящее
время" цифрой (с. 160). Поскольку "в настоящее
время" российский флот лежал на дне Се¬
вастопольской бухты, австрийское предложение
означало запрет на содержание флота вообще, при
том, что Турция в любое время могла переправлять
свои суда из Средиземного моря через Проливы.
Парижский договор, подписанный 18(30) марта
1856 г., начал трещать по швам вскоре после его
заключения. Россия оказалась в изоляции, но
быстро обнаружила, что Европа нуждается в ней
больше, чем она в Европе. "Парижская система"
продержалась всего 15 лет. Наученная горьким
опытом Крыма, отечественная дипломатия не
ставила вопроса о пересмотре режима Проливов во
время и после победоносной войны 1877-1878 гг. с
Турцией.
После нее Россия в очередной раз очутилась в
привычном, хотя и неприятном положении
изоляции. По словам С.Д. Сказкина, "не было ни
армии, ни флота, ни денег"5. Напряженность в
отношениях с Англией при разграничении в
Средней Азии грозила перерасти в открытое
столкновение, перспектива встретить незванных
бронированных "гостей" в Черном море заставляла
задумываться.
Казна вечно пустовала и денег на сооружение
флота наскрести не удавалось. В 1881 г. спохва¬
тились: особое совещание приняло долгосрочную
программу возрождения Черноморского флота
(с. 227). Идеальным представлялось бы овладеть
устьем Босфора и воспрепятствовать вторжению
британской эскадры. Посол в Константинополе
Александр Иванович Нелидов сочинил в 1880-
1890-е гг. целых четыре записки с планом экспеди¬
ции в Проливы. В.М. Хевролина характеризует его
как "умного и опытного дипломата", хорошо
разбиравшегося в балканских делах (с. 229).
Позволю себе не согласиться со столь высоким
мнением и отнести Нелидова к разряду
прожектеров. Для прыжка к Босфору требовалась,
как минимум, сильная эскадра, а она-то и
отсутствовала. В 1886 г. удалось спустить на воду
лишь первый броненосец (с. 233). Поэтому морское
ведомство и МИД более чем сдержанно восприняли
полет мыслей Нелидова6.
Лишь в 1895 г. Черноморский флот (5 бро¬
неносцев и 5 крейсеров) стал силой, способной
осуществить крупную морскую операцию. Но к
тому времени ситуация в регионе изменилась.
Османская империя превратилась в арену немец¬
кого экономического и политического вторжения.
Турецкую армию вооружали фирмы Круппа и
Маузера, немецкая военная миссия прочно осела в
стране, а инженеры руководили строительством
фортов по берегам Босфора и Дарданелл.
Инерционные процессы в дипломатии сильны.
Во время восстания "турецких" армян в 1895—
1896 гг. и последовавшей над ними расправы "в Рос¬
сии, - говорится в книге, - большую тревогу вы¬
зывала возможность ввода в Проливы английского
флота" (с. 238). Это были преувеличенные опасения
и здесь ради установления истины следует сослаться
на документ, о котором авторы монографии не
упоминают. В марте 1892 г. на стол премьер-
министра маркиза Р. Солсбери легла бумага из
морского штаба. В условиях франко-русского
союза, предупреждали военно-морские разведчики,
затевать конфликт в Восточном Средиземноморье
и врываться в Проливы крайне опасно. Солсбери
обратился к кабинету с секретным меморандумом:
40 лет защита Константинополя являлась
краеугольным камнем британской политики.
Продолжать этот курс, по мнению компетентных
военных кругов, невозможно и недопустимо. И уже
от себя Солсбери заключал: было бы "мудро, в
интересах собственной репутации, и по
возможности скорее, сделать достоянием гласности
тот факт, что мы не собираемся защищать
Константинополь и что оборона его от русских в
наших глазах не стоит тех жертв, которые она
повлечет за собой"7. В британском политическом
мышлении зрела идея, что центр защиты имперских
морских путей следует переместить в зону Суэцкого
канала.
Солсбери "приоткрылся" во время своей встречи
с Николаем II в сентябре 1896 г. в Балморале.
В книге балморалскому свиданию уделен один
абзац и сделан вывод - "переговоры окончились
ничем" (с. 240), - с которым я согласиться не могу.
Солсбери заявил, что если наступит распад
Османской империи и "Австрия, Франция и Италия
отнесутся благоприятно к установлению контроля
России над Проливами, Англия не станет
упорствовать в одиночку в своих возражениях, а
займется поиском соответствующей договорен¬
ности"8 (т.е. своей доли добычи). Эти слова
означали, что Великобритания снимает свое
прежнее безоговорочное вето на решение статуса
Проливов в благоприятном для России духе и
готова "в час икс" идти на компромисс. Вопрос
сдвинулся с мертвой точки, хотя ждать пришлось 19
лет.
Следует особо отметить написанный В.М.
Хевролиной параграф "Проблема Проливов в
российском общественном сознании", из которого
явствует, что к ней проявляли интерес все круги,
участвовавшие в политической жизни. Разработка
данного сюжета требует большой эрудиции в
специфической и очень трудоемкой области
исследований9.
В начале XX столетия вектор политики
самодержавия сместился на Дальний Восток. После
поражения в войне с Японией и трудной победы над
166
"врагом внутренним" в 1905-1907 гг. произошло, по
словам министра иностранных дел А.П. Из¬
вольского, возвращение в Европу. Грустное это
было зрелище: армия в состоянии развала, флот на
дне Тихого океана, финансы подорваны. Форты по
берегам Босфора ощерились крупповскими
пушками. А через Проливы осуществлялось более
трети российского вывоза и 80% хлебного экспорта.
В то время морские перевозки были в 25 раз
дешевле сухопутных. "Германия, обосновавшись на
берегах Босфора, - указывал И.В. Бестужев, -
получила возможность в любое время перекрыть
эту важную для России торговую артерию..."10.
Временное закрытие Проливов в 1912-1913 гг.
приносило ей ежемесячно убыток в 30 млн руб.
(с. 254). Опыт войны с Японией, когда на Балтике с
бору по сосенке собирали старые посудины для
отправки на Дальний Восток, а мощные корабли на
Черном море подняли красные флаги, взывал к
изменению режима Проливов. "Русская дипломатия
должна была учитывать ситуацию, когда ключи от
Проливов могут выпасть из старых ослабевших рук
(Османской империи. - В.В.) и будут подхвачены
молодым хищником" (с. 255), - пишет Е.Г. Кост-
рикова, повествуя драматическую историю
попытки добиться изменения статуса Проливов
(с. 255). Провал был предсказуем - от побитого и
ослабевшего самодержавия союзники отвернулись,
а оппоненты нагло и бесцеремонно попирали его
интересы. Самый известный эпизод связан с
Боснийским кризисом 1908-1909 гг. А.П. Из¬
вольский вообразил, что сможет, в обмен на
согласие на аннексию Австро-Венгрией Боснии и
Герцеговины, заручиться австрийской поддержкой
в изменении статуса Проливов и России будет
позволено проводить свои военные корабли через
Босфор и Дарданеллы. Однако после аннексии
такой поддержки оказано не было.
К началу Первой мировой войны вопрос о
статусе Проливов созрел и перезрел, и тем не менее
он не сыграл ровно никакой роли в ее
развязывании. Многие факторы, тщательно
разобранные и взвешенные в главе (автор В.А.
Емец), побудили российское политическое и
военное руководство воздержаться от каких-либо
поползновений в отношении Турции. Главным из
них явилось сознание "полной военной непод¬
готовленности" (слова министра иностранных дел
С.Д. Сазонова, с. 307). Дабы обезопасить себя от
возможной провокации при встрече двух эскадр
командующий Черноморским флотом адмирал
А.А. Эбергард получил приказ - корабли не
должны покидать Севастополь (с. 310). "...Царская
дипломатия прилагала все усилия, чтобы удержать
Турцию от присоединения к австро-германскому
блоку, вплоть до выражения готовности гаран¬
тировать территориальную целостность и непри¬
косновенность Турции" (с. 309). На мой взгляд,
здесь было бы уместно добавить, что Сазонов в
двух нотах подтвердил эту готовность и трое
союзных послов в Стамбуле предприняли демарш в
этом духе11.
9 ноября 1914 г. глава Форин офис сэр Э. Гей
«сделал русскому послу в Лондоне неожиданное и
сенсационное заявление: "Если Германия будет
раздавлена, судьба Проливов и Константинополя не
может быть разрешена на этот раз иначе, как
сообразно с выгодами России"» (с. 312). То что
предположительно, контурами, было намечено в
Балморале в 1896 г., начало осуществляться. В.А.
Емец подчеркивает: это был заранее продуманный
шаг, не существовало средства надежнее заручиться
верностью самодержавия Антанте, чем выдать это
обещание. Англия и Франция признали за Россией
право присоединить к себе после войны зону
Проливов с узкой полосой земли по европейскому и
азиатскому берегам. Союзникам в ответ был
предоставлен карт-бланш в разделе арабских
провинций Османской империи.
До осуществления пожеланий было далеко,
верховное российское командование меняющихся
составов признавало экспедицию к Босфору
неосуществимой в ходе войны; поэтому вы¬
двигавшиеся дипломатами планы, подробно
проанализированные в монографии, являлись в
сущности умозрительными, а после Февральской
революции они и вовсе приказали долго жить.
Петроградский совет выдвинул лозунг "Мира без
аннексий и контрибуций", подхваченный истом¬
ленными лишениями массами. Первый министр
иностранных дел Временного правительства
П.Н. Милюков, получивший обидное прозвище
"Дарданелльский", был сметен со своего поста
демонстрационной волной. Сменивший его М.И.
Терещенко, по словам В.А. Емеца, "гораздо
успешнее отстаивал в более сложных политических
условиях задачу сохранения, по возможности, хотя
бы формально, тех обязательств и соглашений,
которые Россия получила от сазоновской дип¬
ломатии" (с. 348). Мне данная формула не
представляется достаточно обоснованной.
Терещенко (последний предел его уступок)
соглашался с принципом нейтрализации Проливов,
причем сделал это перед лицом союзных послов
Англии, Франции и Италии и при их полном
одобрении, т.е. принял на себя международное
обязательство. Правда, Терещенко обусловил этот
вариант возможностью всеобщего разоружения, на
что не существовало ни малейших надежд. Иными
словами, реальная нейтрализация Проливов
осуществилась бы под химерические расчеты
разоружения в будущем. И тогда "положение
оказалось бы еще худшим, чем до начала войны,
так как любой сильный флот мог бы в любую
минуту блокировать Проливы" (с. 349), - указывает
сам автор. Что же общего с заветами "сазоновской
дипломатии", предусматривавшей аннексию зоны
Босфора и Дарданелл, подобное решение имело?
Большой интерес представляют главы,
относящиеся к межвоенному периоду (авторы -
167
Л.Н. Нежинский и И.А. Хормач). В них впервые
анализ ведется без шор классового подхода и
обязательного пиетета к любой акции власть
предержащих.
В первые же дни после Октябрьской революции
Совнарком аннулировал заключенные царским и
временным правительствами неравноправные
договоры, не обратив внимания на то, что они
содержали много статей, оговаривавших и
защищавших государственные интересы России,
которая по всему периметру своих границ лишилась
международно-правовой точки опоры в отстаи¬
вании своей безопасности.
В нелегких условиях приходилось действовать
советской дипломатии. Ее допустили к участию в
Лозаннской конференции (1922-1923 гг.) по
мирному урегулированию с Турцией, но только по
вопросу о статусе Черноморских проливов. Г.В.
Чичерин заявил об определенной преемственности
интересов советской и дореволюционной России в
вопросе о Проливах (с. 372). Но декларации
Чичерина и его коллег на собравшихся впечатления
не производили. Установленный конференцией
режим Проливов предполагал их демилитаризацию,
срытие имевшихся укреплений и свободный проход
через них как торговых, так и военных судов и
черноморских, и нечерноморских держав при
некотором ограничении числа последних. Это
означало, как указывал Чичерин в письме членам
Политбюро от 17 октября 1922 г. "господство в
Черном море Англии" (с. 365).
При почти полном отсутствии флота в Черном
море черноморское побережье России, Украины и
Грузии по сути дела оставалось беззащитным.
На Лозаннской конференции советская сторона
после всех протестов все же подписала конвенцию о
Проливах. Дальнейшие ее действия, по словам Л.Н.
Нежинского, вразумительному объяснению не
поддаются: подписав документ, кремлевское руко¬
водство его не ратифицировало, а не ратифи¬
цировав, дало понять, что будет соблюдать его
положения.
Вопрос о статусе Проливов был вновь поднят
лишь в середине 1930-х гг., когда Гитлер пришел к
власти, Германия отказалась от военных статей
Версальского договора, возник итало-абиссинский
конфликт и над Европой нависла угроза новой
войны. Советский Союз превратился в серьезный
фактор безопасности и стабильности на конти¬
ненте, о чем свидетельствовали его договоры о
взаимопомощи с Францией и Чехословакией.
Инициативу проявила Турция, стремившаяся к
восстановлению своего суверенитета над
Проливами. Но изначальная турецкая позиция
("проход военных судов через Проливы запретить",
с. 410) совершенно не устраивала советскую
сторону. На конференции, происходившей с 22
июня по 20 июля 1936 г. в швейцарском городе
Монтрё, М.М. Литвинову и его сотрудникам
пришлось проявить немало упорства, сочетав¬
шегося с гибкостью и готовностью идти на
разумный компромисс, блокируясь больше с
Францией, нежели с Турцией, чтобы достигнуть
приемлемого результата. Действующая и поныне
конвенция провозгласила принцип свободы прохода
и плавания в Проливах всех торговых судов
независимо от флага и груза, но при соблюдении
таможенных и санитарных правил. Что касается
военных флотов, то здесь проводилось различие
между флагом черноморских и нечерноморских
государств, что свидетельствовало о достигнутом
советской делегацией успехе. Допускался только
ограниченный проход кораблей неприбрежных
стран, а Черноморские государства могли про¬
водить через Проливы корабли любых классов,
включая линейные, правда поодиночке. И.А. Хор¬
мач правомерно расценивает подписание конвенции
как "довольно крупную дипломатическую победу"
СССР (с. 435), как достижение максимально
возможного в сложившейся обстановке. Но
наибольшего выигрыша добилась Турция, чей
государственный суверенитет в районе Проливов
был восстановлен. В самый ответственный
исторический момент распоряжение Босфором и
Дарданеллами оказалось в руках Анкары (с. 435).
Она получила право закрывать их не только во
время войны, но и при наступлении военной угрозы,
а само понятие угрозы допускает широкое
толкование.
Заключение Пакта Риббентропа-Молотова
было встречено в Анкаре с тревогой. По
свидетельству турецкой историографии, "пути
Советского Союза и Турции разошлись" (с. 444). С
приходом В.М. Молотова к руководству НКИД
отечественная дипломатия утратила присущие ей
при Г.В. Чичерине и М.М. Литвинове осмо¬
трительность, взвешенность в суждениях, спо¬
собность ограничиться реально достижимым и идти
на компромисс, обрела черты грубой напористости.
На фоне советско-финской войны, присоединения к
СССР Прибалтики, возвращения в его состав
Бессарабии Анкара была склонна преувеличивать
агрессивность северного соседа. На самом деле на
суверенитет Турции никто не посягал. Ее правители
застраховались на все случаи жизни, заключив с
СССР договор о дружбе и нейтралитете, с
Германией - о ненападении, с Великобританией - о
взаимопомощи и сопротивлении агрессии (с. 453-
456). Когда с вступлением в войну Италии в ноябре
1940 г. агрессия развернулась в Восточном
Средиземноморье, Анкара уклонилась от выпол¬
нения союзных обязательств в отношении Англии,
ссылаясь на слабость своей армии. На нападение
гитлеровской Германии на СССР она откликнулась
провозглашением нейтралитета.
До поры до времени подобное положение
устраивало участников антигитлеровской коали¬
ции - южный фланг военных операций на
советской территории был прикрыт от удара со
стороны Черного моря. СССР и Великобритания
168
предоставили Турции гарантии уважения режима
Проливов и ее территориальной целостности
(с. 453-454). В то же время Анкара закрывала глаза
на факты нарушения этого режима с немецко-
итальянской стороны (проход через Дарданеллы и
Босфор военных судов, замаскированных под
торговые), а сама турецкая столица превратилась в
гнездо нацистского шпионажа.
Ситуация изменилась в 1943 г., когда явственно
обозначился перелом в ходе Второй мировой
войны. Из Лондона и Вашингтона все настойчивее
звучали требования о присоединении Турции к
союзникам. Но анкарские власти относились к делу
Объединенных наций с хладнокровной расчетли¬
востью и под разными предлогами уклонялись от
участия в войне. В самой коалиции между ее
участниками не было согласия (мягко говоря) в
вопросе стратегии в Юго-Восточной Европе.
Союзники, однако, продолжали нажим, и 2
августа 1944 г. Анкара порвала дипломатические
отношения с Германией. Но СССР перешел к
жесткому курсу в отношении Анкары. Суть
предъявленных ей в 1945-1946 гг. требований
сводилась к следующему: возвращение Грузии и
Армении округов Карс и Ардаган, которые, как
объяснял В.М. Молотов послу Сарперу, "вы взяли у
нас в 1918 году, когда мы вышли из войны весьма
слабыми" (с. 469), и учреждение в зоне Проливов
военно-морской базы для обеспечения свободного
прохода по ним советских военных кораблей
(с. 473-474). В сущности, тем самым Босфор и
Дарданеллы перешли бы под контроль СССР.
Эти претензии натолкнулись на отпор со
стороны Великобритании, США, Франции, в тени
которых спряталась слабая тогда Турция. А ведь
были шансы на подвижки в решении режима
Проливов в пользу СССР. Его авторитет в мире
был высок, с мнением его руководителей считались.
США, при согласии Великобритании, предлагали
формулу открытости Проливов для военных судов
причерноморских держав "во все времена" и
закрытости их для прочих военных кораблей за
исключением особых, специально оговоренных
случаев (с. 475). Условия для торга существовали,
но ими пренебрегли, действуя по принципу "все или
ничего". В итоге в 1947 г. перед Турцией, в
соответствии с "доктриной Трумэна", распахнулись
ворота американских арсеналов, а в 1952 г. она
вступила в организацию Северо-Атлантического
пакта.
Обо всем этом подробно, с привлечением
многочисленных документов, в том числе и
архивных, говорится в заключительной главе
монографии, принадлежащей перу Б.М. Поцхверия.
После смерти Сталина спохватились, что зашли
в спорах слишком далеко. Но Турция стала
покрываться сетью американских военно-воз¬
душных баз, разведывательных центров, радиоло¬
кационных и навигационных станций, способных
следить за передвижениями кораблей Черно¬
морского флота, запуском ракет, полетами
самолетов и даже разговорами их экипажей. По
конвенции Монтрё пропуск кораблей нечерно¬
морских стран через Проливы допускается лишь
для нанесения визитов вежливости. Судя по числу
визитов в акваторию Черного моря, натовцы
превзошли в вежливости версальский двор времен
Людовика XIV: лишь за семь месяцев 1953 г.
Стамбул навестили 60 натовских кораблей. По сути
дела, Проливы превратились для них в проходной
двор. НАТО в них господствует, безопасность
южных черноморских берегов России по внешней
линии не обеспечена.
Научно-технический прогресс не обошел
стороной мореплавание. Закономерна и понятна
тревога властей, обеспокоенных угрозой нависшей
над Стамбулом экологической опасности, и нельзя
отказать им в праве упорядочить движение в
Проливах. Но в принятых в 1982 и 1994 гг.
драконовских актах о судоходстве, как показывает
Б.М. Поцхверия, вполне понятная забота об
урегулировании кораблеплавания сочетается с
попыткой изменить режим Проливов, превратить
порядок прохода судов из уведомительного в
разрешительный, - столько ограничений, за¬
прещений и задержек они предусматривают, не
говоря уже о более чем десятикратном увеличении
платы, и понятен протест российской стороны
против введения "по существу разрешительного
порядка прохода через Проливы" (с. 500).
Но существует и другая сторона медали. По
большому счету и Россия, и Турция кровно
заинтересованы в сохранении мира и стабильности
в черноморском регионе, значительны эконо¬
мические интересы, их связывающие - от поставок
в Турцию нефти и газа до работы в России турецких
строительных фирм и "челночной" дипломатии. В
обеих странах остро ощущается необходимость
борьбы с терроризмом.
Проблема Черноморских проливов выходит
далеко за рамки двусторонней и носит глобальный
характер. Монография дает ценный материал для
размышления и подхода к ее решению во
всеоружии исторического опыта. Прежние труды,
даже самые основательные, ограничены вре¬
менными рамками12. Последнее издание,
подготовленное в Институте российской истории
РАН, содержит исследование проблемы на всем ее
более чем двухвековом протяжении на фоне
развития Восточного вопроса в его различных
фазах и с опорой на весь известный круг
источников, в том числе архивных, которые в
части, касающейся последних десятилетий, были до
последнего времени закрыты. Накоплен опыт,
способствующий выработке рекомендаций на
будущее. Ясно, что режим Проливов не поддается
ни силовому решению, ни урегулированию лишь
между Россией и Турцией. Число приморских стран
с образованием независимых Украины и Грузии
возросло до шести, и каждая из них тянет воз в
169
свою сторону. Но все они заинтересованы в
стабильности в черноморско-средиземноморском
регионе, во взаимовыгодных экономических связях,
свободе плавания через Босфор и Дарданеллы и, за
исключением Турции, - в том, чтобы сообщение по
Проливам обходилось дешевле. В том же
заинтересовано мировое сообщество. Статут Про¬
ливов является проблемой геополитического
значения и потому его решение, указывается в
заключении (с. 516), мыслимо лишь на путях
цивилизованного подхода с учетом не только
национально-государственных, но и глобальных
интересов.
В.Н. Виноградов, доктор исторических наук
(Институт славяноведения РАН)
Примечания
'Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийс-
кий мир 1774 г. М., 1955. С. 55-56.
2В иноградов В.Н. Мечтания и дейст¬
вительность. О Греческих проектах Екатерины II и
Александра I // Век Екатерины II. Россия и
Балканы. М., 1998.
3 Цит. по: Виноградов В.Н. Велико¬
британия и Балканы: от Венского конгресса до
Крымской войны. М., 1985. С. 202.
4 Там же. С. 253.
5Сказкин С.Д. Конец австро-русско-
германского союза. М., 1974. С. 213.
6 См.: Л амздорф В.Н. Дневники 1891-
1892 гг. М., 1934. С. 239.
7Веигпе К. The Foreign Policy of Victorian
England. Oxford, 1969. P. 432.
8Popadopoulos G.S. England and the
Near East 1896-1898. Thessaloniki, 1969. P. 91-92.
9 О последнем свидетельствует недавно вышед¬
шая книга: Хевролина В.М. Власть и об¬
щество. 1878-1894. М., 1999.
10 Бестужев И.В. Борьба в России по
вопросам внешней политики в 1906-1910 гг. М.,
1961. С. 90.
11 Н о т о в и ч Ф.И. Дипломатическая борьба
в годы Первой мировой войны. Т. 1. М.; Л., 1947.
С. 309.
12Г оряинов С. С. Босфор и Дарданеллы.
СПб., 1907; Д р а н о в Б.А. Черноморские про¬
ливы. М., 1948; Киняпина Н.С. Балканы и
Проливы во внешней политике России в конце
XIX в. М., 1994.
МОСКВА - КРЫМ: ИСТОРИКО-ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИИ АЛЬМАНАХ. Вып. 1.
М.: Фонд "Москва - Крым", 2000. 304 с. Тир. 1000
Общий кризис, который переживает наша
страна, сопровождается "сжатием" геополи¬
тического пространства на важнейших для России
западном и южном направлениях до границ XVI-
XVII вв. Один из путей преодоления не¬
благоприятных последствий новой геополитической
ситуации лежит в сфере интенсификации,
расширения и углубления контактов любого уровня
в рамках СНГ. В связи с этим нельзя не
приветствовать выпуск первого номера историко¬
публицистического альманаха "Москва - Крым" -
новую культурную инициативу Фонда развития
экономических и гуманитарных связей "Москва -
Крым", действующего под патронажем пра¬
вительства Москвы.
Альманах состоит из трех основных частей. Он
прекрасно иллюстрирован. Первая (вводная) часть
содержит информацию о договорной основе
взаимоотношений между органами представи¬
тельной и исполнительной власти Москвы и
Автономной Республики Крым. Из всех
материалов, помещенных во второй части - "Крым
сегодня. Документы и комментарии", - наибольший
интерес для читателей журнала "Отечественная
история" представляют публикации, в которых
анализируются мероприятия и документы, связан¬
ные с правовой оценкой нынешнего статуса Крыма
и, в частности, Севастополя, а также общественных
настроений на полуострове после ратификации в
1999 г. "большого" российско-украинского
договора. Основу же альманаха составляет его
наиболее объемная третья часть - "Таврида в
истории Отечества". Источниковый ряд
представлен извлеченными из фондов РГАДА
записками титулярного советника И.М. Цебрикова,
в которых повествуется о событиях в Крыму
накануне его присоединения к России (публ. Н.Ю.
Болотиной); "Севастопольскими письмами" Н.И.
Пирогова (эта уже известная публикация
сопровождена интересными французскими
фотографиями периода Крымской кампании) и
новыми германскими документами о борьбе с
крымскими партизанами в 1941-1942 гг.
Публикуемые в альманахе исследования
освещают широкий спектр российско-крымских
взаимоотношений, в частности, сюжеты из истории
крымско-греческой диаспоры в Москве (Т.М.
Фадеева); историю и топографию Крымско-
татарского подворья в Москве (О. А. Иванова).
Некоторые аспекты формирования русско-
крымских взаимоотношений во второй четверти
XVI в. восстанавливаются по материалам переписки
170
Ивана Грозного с плененным в Крыму Василием
Грязным (С.Ю. Шокарев). Заслуживает внимания
статья Г.А. Санина "Крым в геополитике и войнах
России ХУ-Х1Х вв." Автор дал аргументированную
критику положений работы В.Е. Возгрина
"Исторические судьбы крымских татар" (М., 1992)
об "экспансионизме" российской внешней политики
в отношении Крымского ханства с XVI столетия и
"геноциде" крымско-татарского населения в по¬
следней трети XVIII - XIX в.
В сообщении М.В. Ногтевой "Василий
Михайлович Долгоруков-Крымский и Москва"
рассказывается об архитектурном наследии этого
героя русско-турецкой войны 1768-1774 гг.,
оставленном им в Москве и Подмосковье. Заметим
только, что в декабре 1773 г. императрица
Екатерина II посетила Москву не в связи с
торжествами "в честь присоединения Крыма к
России", как полагает Ногтева (с. 203), а в связи с
окончанием русско-турецкой войны.
Деятельности первого краеведческого общества
Крыма, имевшего всероссийский характер -
Российского общества по изучению Крыма
(РОПИК), посвящена статья В.Ф. Козлова.
Внимание к богатому опыту предшественников -
залог успешного развития современного кры-
моведения. Вполне оправданной в рамках нового
альманаха выглядит и повторная публикация
"Очерка военной службы крымских татар с 1783 по
1899 г." Измаила Мурзы Муфтийзаде (первая
публикация - Известия Таврической ученой
архивной комиссии. 1899 № 30), поскольку этот
очерк представляет очень большой интерес с точки
зрения изучения процесса вхождения крымско-
татарской знати в российскую бюрократическую и
военную системы власти.
Завершает альманах список вышедшей за
последние два года в автономной республике
литературы о Крыме и краткая аннотация книг,
включенных в него.
Оценивая альманах в целом, необходимо
отметить полезность самой идеи подобного
издания. Поскольку его основной задачей должно
стать поддержание и упрочение научных и
культурных связей между учеными и творчес¬
кой интеллигенцией России и Республики Крым,
постольку, на мой взгляд, необходимо больше
внимания уделять изучению современных крымских
проблем, информировать россиян и жителей Крыма
о политических, социально-экономических, куль¬
турных, этнических процессах, идущих на
полуострове и вокруг него. Без этого трудно
добиться объективной оценки происходящего, и
издание будет страдать некоторой однобокостью.
В альманахе подняты многие острые проблемы
и по ряду сложных вопросов даны спорные ответы.
Было бы целесообразно в следующих номерах
ввести постоянную рубрику, в которой бы
публиковались различные мнения ученых,
политиков, общественных и культурных деятелей
на ту или иную актуальную проблему. И, наконец,
было бы полезным в издании регулярно
публиковать критические обзоры и рецензии
новейшей литературы по крымской тематике.
Следует отметить, что альманах пока еще
излишне политизирован, хотя его задача состоит в
налаживании культурных связей России со всем
крымским сообществом. Ведь кроме русских в
Крыму проживают еще украинцы, крымские
татары, греки, евреи и другие народы. Их
культурной и общественной жизни надо уделять
больше внимания. Безусловно, должны быть
представлены и мнения российских политиков,
правоведов, политологов, историков по крымским
проблемам. Но они не должны слишком уж
доминировать. В связи с этим хотелось бы
предостеречь новое многообещающее издание и от
несколько упрощенных оценок развития ситуации в
современном Крыму. Учитывая целенаправленную
политику Киева на ослабление культурно¬
информационного влияния России в данном
регионе, колебания кремлевских политиков, а
также роль "третьей силы" - крымских татар - во
взаимоотношениях русскоязычного и украинского
населения в Крыму, вряд ли можно говорить сейчас
о сохранении лишь "российского вектора
геополитической направленности крымского
сообщества" (с. 83), не принимая во внимание
усиление тенденции к разновекторности по линиям
Крым - Россия, Крым - Украина, Крым - Турция.
Р.Т. Дейников, аспирант
(Московский педагогический университет)
ВЕЛИЧИЕ И ТРАГЕДИЯ ИСТОРИКА
В последние 10-15 лет в историографии
обозначился заметный интерес к личностям исто¬
риков, определявших развитие науки в области изу¬
чения отечественного средневековья в 20-60-х гг.
XX столетия. Увидели свет книги и статьи
о М.Н. Тихомирове, С.В. Бахрушине, С.Ф. Плато¬
нове, М.Н. Покровском, Б.А. Романове и др. В этом
ряду стоит новая книга Н.А. Горской, посвященная
жизни, творческой и научно-организационной дея¬
тельности академика Бориса Дмитриевича Грекова
(1882-1953)*.
Перед Н.А. Горской стояла непростая задача:
* Н.А. Горская. Борис Дмитриевич Греков. М.:
Институт российской истории РАН, 1999. 272 с.
Тир. 300.
171
ей, последней аспирантке Б.Д. Грекова, сви¬
детельнице лишь заключительного периода его
деятельности, предстояло написать исследование о
своем учителе, личность которого вызывала и
продолжает вызывать неоднозначные оценки
современников и историографов, причем вокруг
фигуры Грекова создано и немало мифов. Теперь
можно уверенно сказать, что профессиональный и
человеческий подходы автора, глубокое понимание
им логики развития научных процессов и
общественно-политических условий жизни и
деятельности героя повествования, взвешенность
оценок, деликатность и такт позволили успешно
справиться с задачей и в достаточной мере
объективно нарисовать сложный образ Б.Д. Гре¬
кова как человека, ученого и организатора науки.
Во многом этому способствовала источниковая
основа исследования: наряду с опубликованными
трудами Б.Д. Грекова, рецензиями на них,
литературой об ученом, в том числе
воспоминаниями о нем его современников, в книге
широко использованы неопубликованные и
большей частью неизвестные материалы из
архивов РАН (в Москве и Санкт-Петербурге),
Института российской истории РАН и его Санкт-
Петербургского филиала (где автору удалось
ознакомиться с долгое время считавшимся
утерянным фондом, включающим часть архива Б.Д.
Грекова за 1915-1937 гг.), РГАСПИ (ф. Отдела
науки ЦК КПСС), Отдела рукописей РНБ.
Поскольку специального грековского фонда в
архиве РАН не существует, большую ценность
прибретают ставшие доступными автору доку¬
менты семейного архива Грековых. Б.Д. Греков не
вел дневников, не делал записей личного характера,
как правило, не сохранял свою корреспонденцию,
что само по себе служит ярким свидетельством
атмосферы той эпохи. Для понимания человеческих
и профессиональных качеств Б.Д. Грекова и выяв¬
ления основных фактов его жизни 1905-1940 гг.
много дала переписка историка со своим учителем -
известным медиевистом Д.М. Петрушевским
(публикуемая в приложении к книге), ценным
источником стала переписка с коллегами и уче¬
никами - С.Б. Веселовским, С.Н. Валком, Б.А. Ро¬
мановым, И.И. Смирновым, В.А. Знаменской и др.,
а также отдельные устные воспоминания
(И.Б. Грекова, А.И. Клибанова и др.).
Н.А. Горская рассмотрела личность Б.Д.
Грекова в ракурсе "сложной морально-этической
проблемы противостояния историка и эпохи, в
которой он живет и работает" (с. 2). На время
жизни ученого, как отмечает автор, пришлись "по
крайней мере две противоположные эпохи" (с. 3).
Формирование личности и профессиональных
навыков Б.Д. Грекова происходило до революции
1917 г., во время учебы в Варшавском, Московском
и Санкт-Петербургском университетах и в первые
годы его преподавательской работы в Императорс¬
ком коммерческом училище, на Высших женских
курсах, в Санкт-Петербургском университете. От
своих учителей (в их числе были выдающиеся
историки Д.М. Петрушевский, М.К. Любавский,
А.А. Кизеветтер, А.С. Лаппо-Данилевский) он
принял "трудную эстафету российской интелли¬
гентности, первой заповедью которой всегда было
честное служение делу и людям" (с. 50), и эту
эстафету, как показывает автор книги, вопреки
сложным жизненным и общественным обстоя¬
тельствам, историк стремился пронести через всю
жизнь и передать своим ученикам.
В те годы определились и научные интересы
Б.Д. Грекова - история средневекового Новгорода
и крупной церковной вотчины (его первая книга,
вышедшая в 1914 г., - "Новгородский дом Святой
Софии"), Русская Правда в сравнении с законо¬
дательными памятниками других славянских
народов, история русского крестьянства (он зани¬
мался бобылями) и городов (на примере Тихвина
ХУ1-ХУН вв.). Позднее, уже в советское время, к
ним добавились хозяйственный и общественный
строй Древней Руси, история Золотой Орды и
аграрная история. Заслуживает уважения интерес
ученого к обычному человеку - крестьянину, своим
трудом творившему историю, который в совре¬
менной историографии потеснен пристальным
вниманием к мельчайшим деталям жизни и
деятельности коронованных особ - императоров,
князей и т.д. Автор отмечает, что Б.Д. Грекову как
исследователю было свойственно "гармоничное
сочетание самостоятельного и тонкого анализа
сложных исторических источников с широкими
обобщающими выводами, при широком кругозоре,
прекрасном знании историографии и даре
природной интуиции" (с. 109-110), а также умелое
использование сравнительно-исторического метода,
позволяющего сопоставлять исторические процес¬
сы в разных странах (с. 147).
Начиная с 1920-х гг. Б.Д. Греков активно
занимался и научно-организационной работой:
выполнял обязанности ученого секретаря Архео¬
графической комиссии, руководил отделом
феодализма в ГАИМК. С середины 1930-х гг., когда
на смену вульгарному социологизму школы М.Н.
Покровского пришел профессионализм тради¬
ционных историографических школ и возникла
необходимость вернуть изучение истории на почву
фактов, Б.Д. Грекову довелось занимать самые
высокие административные посты (кстати сказать,
всегда тяготившие практически лишенного
карьерных и честолюбивых устремлений ученого):
он был директором Ленинградского отделения
Института истории (1936-1938), затем - Института
истории в Москве (1938-1952), Института истории
материальной культуры (1944-1946), Института
славяноведения (1946-1951), академиком-секре-
тарем Отделения истории и философии АН СССР
(1946-1952). Деятельность на административном
поприще историка, хорошо понимавшего задачи
фундаментальной науки, в полной мере отвечала
172
потребностям развития научных исследований.
Предложенная им еще в конце 1920-х -
1930-е гг. программа действий надолго определила
основные направления изучения русского
феодализма.
Особую заботу Б.Д. Греков проявлял об
академических публикациях исторических источ¬
ников, без которых невозможно развитие фун¬
даментальной науки. Во многом благодаря его
инициативе и усилиям были осуществлены
вошедшие в золотой фонд науки издания грамот
Великого Новгорода и Пскова, псковских и
новгородских летописей, Русской Правды, судеб¬
ников ХУ-ХУ1 вв., "Актов социально-эко¬
номической истории Северо-Восточной Руси конца
XIV - начала XVI в.", сочинений иностранцев и др.
Возникший в 1929 г. грандиозный проект по
изучению истории народностей Восточной Европы
Ш-ХШ вв. начал воплощаться в жизнь уже после
смерти Б.Д. Грекова в "Своде источников по исто¬
рии Восточной Европы", издававшемся с 1977 г.
вначале его учеником членом-корреспондентом
АН СССР В.Т. Пашуто, а ныне - учениками
последнего. Однако сегодня с горечью приходится
наблюдать и то, как в условиях коммерциализации
современной науки неоправданно заморожена или
тормозится работа по введению в научный оборот
новых источников, начатая в Академии наук наши¬
ми предшественниками, и которой так много сил
отдал Б.Д. Греков: к примеру, Институт российской
истории РАН уже давно не издавал очередные тома
"Полного собрания русских летописей", прак¬
тически приостановлена работа по подготовке
"Писем и бумаг императора Петра Великого",
остановилась и подготовка томов Литовской
метрики. В связи с этим целеустремленность и
деятельная позиция Б.Д. Грекова вызывают
большое уважение и служат примером для
нынешних организаторов науки.
В конце 1940-х - начале 1950-х гг. Б.Д. Греков
положил начало организации отечественных
исследований по аграрной истории, которая в то
время стала ведущей областью его научных
интересов. Он создал Комиссию по истории земле¬
делия, выступил устроителем двух первых Все¬
союзных конференций по истории произво¬
дительных сил в земледелии. Это начинание в конце
1950-х гг. переросло в организацию регулярного
Симпозиума по изучению проблем аграрной
истории (с. 187-188), в деятельности которого,
продолжая дело своего учителя, автор книги
принимает самое активное участие.
Одной из сквозных тем творчества Б.Д. Грекова,
унаследованной еще из семинара Д.М. Петру-
шевского, являлось сравнительно-историческое
изучение истории славянства, которым он особенно
интенсивно занимался в послевоенное время -
исследовал прошлое западных и южных славян,
законодательные памятники славянских народов
(с. 157-158, 182-185). Пока остается не реализо¬
ванным замысел ученого о создании обобщающего
труда о процессе становления феодализма у славян.
Как организатору и руководителю научного
процесса Б.Д. Грекову были свойственны "умение
примирять амбиции и мнения, находить опти¬
мальные решения, способность руководить не
авторитарно, а компромиссно" (с. 109-110). Эти же
качества позволили ему обеспечить возможность
самого существования исторической науки и, в
частности, русской медиевистики, уберечь ее от
разгрома и сохранить основные направления
исследований, помочь многим конкретным ученым
(например, А.Н. Насонову, Н.А. Баклановой, В.Н.
Кашину, К.Н. Сербиной и др.). По мере сил Б.Д.
Греков пытался сохранить профессиональные
научные кадры историков, способствовал осво¬
бождению репрессированных ученых из сталинских
лагерей и ссылок, занимался их трудоустройством.
Как убедительно показывает автор, «в немалой
степени благодаря позиции руководства Института
истории - Б.Д. Грекова - для сотрудников этого
научного подразделения Академии наук кампания
по "космополитизму" на первом этапе прошла с
гораздо меньшими утратами, чем для Историко¬
архивного института или истфака МГУ» (с. 163).
Однако последние годы жизни ученого были
омрачены наступлением на историческую науку и
Институт истории, которому он уже никак не мог
воспрепятствовать (с. 178).
За высоким положением в советской
академической науке и обществе, за внешним
благополучием и популярностью Б.Д. Грекова
скрывалась тяжело переживавшаяся личная тра¬
гедия ученого, которому из чувства страха (навсегда
вселившегося в него после собственного ареста в
1930 г. по "делу академика С.Ф. Платонова" и
ареста его старшего сына Д. Каллистова,
отбывавшего срок на Соловках), ради спасения
жизни и благополучия близких, ради сохранения
своего дела приходилось идти на определенные
компромиссы, поступаться принципами, что
заметно отразилось и в его научном творчестве.
В середине 1930-х гг. Б.Д. Греков сфор¬
мулировал научную концепцию развития общест¬
венного строя Киевской Руси, согласно которой
восточное славянство перешло от первобытно¬
общинного строя к феодальному, минуя стадию
рабовладельческого. Эта концепция не вполне
вписывалась в жесткие рамки марксистского учения
об общественно-экономических формациях, абсо¬
лютизированного в сталинском "Кратком курсе",
поэтому в ходе дискуссий конца 1930-х - начала
1950-х гг. над Б.Д. Грековым неоднократно нависа¬
ла опасность преследований (с. 125). Как обычно в
подобной ситуации, находилось много оппонентов,
стремившихся в такой трактовке "усматривать
посягательство на научный авторитет первого лица
в государстве и пытавшихся нажить себе на этом
политический капитал в глазах власти" (с. 182).
Ученый шел на компромисс, допуская про¬
173
тиворечившие его научным взглядам коррек¬
тировки собственной концепции. Впервые это
случилось в 4-м издании монографии "Киевская
Русь" (1944), в котором признавалось наличие у
восточных славян "дофеодального периода" с
господством труда свободных общинников, а
государственность Киевской Руси определялась как
"дофеодальная" (с. 144). Новые изменения в свою
концепцию он внес в начале 1950-х гг., когда
развернулась дискуссия по проблемам языкознания.
Отдавая дань "поклонения схематизму", в
соответствии с озвученным Сталиным тезисом об
отставании надстроечных элементов от базисных
он "удревнил" генезис феодализма, определив
период У1-У1Н вв., до образования Киевского
государства, как "полупатриархально-полуфео-
дальный". С 1939 г. под давлением обстоятельств
Б.Д. Греков был вынужден выполнять работы
заказного характера, публикуя статьи на злобу дня.
Как отклик на вхождение советских войск на
территорию Западной Украины и заключение
договора "О дружбе и границе с Германией" он
публикует статью "Древнейшие судьбы Западной
Украины". В 1949 г. к юбилею вождя народов
пишется статья "И.В. Сталин и историческая наука"
(с. 173, 125, 163).
Несмотря на компромиссы 1930-1950-х гг.,
заслуги Б.Д. Грекова перед исторической наукой
трудно переоценить. Он способствовал сохранению
ее кадров и традиций, причем не только в СССР, но
и в странах так называемой народной демократии, в
особенности - в Польше (с. 158-160). Своим
научным творчеством ученый внес значительный
вклад в разработку многих крупных проблем
истории феодальной России, а научно-организа¬
ционные проекты Б.Д. Грекова продолжают
реализовываться и на современном этапе развития
науки.
Книга написана хорошим литературным
языком, с присущими перу Н.А. Горской высокой
содержательностью, ясностью мысли и доступ¬
ностью изложения материала. Отчетливо видна
преемственная связь в творческих навыках учителя
и ученицы.
Как и всякая работа, рецензируемая книга
не лишена некоторых недостатков. Об отношениях
Б.Д. Грекова с И.В. Сталиным (с. 176) автор пишет
без учета опыта подобного общения, который
имели другие советские историки (Е.В. Тарле,
A. М. Панкратова и др.). Недостает в книге и более
подробной характеристики научной школы
Б.Д. Грекова, его учеников (хотя автор и пишет о
некоторых из них - И.И. Смирнове, В.Т. Пашуто,
B. В. Мавродине и др.): сколько их было, каковы
тематика их исследований и их вклад в науку, как
они продолжили дело своего учителя. Помещенные
в приложении письма Б.Д. Грекова и Д.М. Пет-
рушевского следовало бы снабдить более под¬
робными комментариями, характеризующими
отдельные персоналии и раскрывающими события,
о которых идет речь в тексте, названия учреждений
и организаций и т.д. Однако все эти замечания не
носят принципиального характера и не могут
повлиять на общую оценку рецензируемого труда,
выполненного на высоком профессиональном
уровне и, вне всякого сомнения, ставшего заметным
событием в отечественной историографии.
Важно отметить, что книга о Б.Д. Грекове -
веха в творчестве Н.А. Горской - специалиста по
социально-экономической истории, историчес¬
кой демографии и крестьянству феодальной
России. Такая работа могла быть написана только
зрелым историком, имеющим богатый жизненный
опыт, проявляющим живой интерес к человеку в
истории, условиям его жизни и деятельности. Кни¬
га - дань уважения и благодарности автора своему
учителю, наглядный пример внимательного отно¬
шения к его личности, понимания его величия и
трагедии.
Остается сожалеть, что тираж издания,
необходимого не только специалистам-историкам и
историографам, но и широким кругам научной
общественности, преподавателям и студентам
исторических факультетов вузов, ничтожно мал.
Крайне желательно, чтобы в самое ближайшее
время массовым тиражом вышло второе ее издание,
переработанное и дополненное.
В.Л. Янин, действительный член РАН
(Московский государственный университет
им. М.В. Ломоносова)
СЛАВЯНЕ И РУСЬ: ПРОБЛЕМЫ И ИДЕИ. Концепции, рожденные трехвековой
полемикой, в хрестоматийном изложении / Составитель А.Г. Кузьмин. М.: Флинта;
Наука, 1998. 488 с. Тир. 3000
Рецензируемая книга посвящена двум важ¬
нейшим проблемам древнейшей истории: проис¬
хождению славянства и проблеме возникновения
государства Русь в Восточной Европе. Обе
интересны не только с научной, но и с политичес¬
кой точки зрения. Вот уже несколько столетий
историки, археологи, лингвисты, антропологи
бьются над их разрешением. Однако ответов,
которые могли бы удовлетворить всех спорящих, до
сих пор не существует.
174
Издание представляет собой хрестоматию, где
собраны извлечения из трудов наиболее
авторитетных ученых, занимавшихся данными
проблемами. Приводятся не только концепции
авторов, но и системы их доказательств. Каждое
извлечение сопровождается комментариями А.Г.
Кузьмина. Хрестоматия рассчитана на студентов
исторических и филологических факультетов
высших учебных заведений, а также на школьных
учителей и всех тех, кто интересуется историей.
Она имеет два раздела. Первый называется
"Ученые мнения и легенды о славянской праро¬
дине", второй - "Борьба за киевское наследие".
Славянские народы принадлежат к числу самых
многочисленных в Европе. На протяжении
столетий они оказывали существенное влияние на
исторические процессы, протекавшие в мире.
Однако происхождение их неясно. В настоящее
время доказано, что славянские языки относятся к
индоевропейской группе языков. Согласно одной из
теорий, в глубокой древности существовал единый
индоевропейский праязык, а ему соответствовал
единый пранарод. Позднее в силу каких-то
обстоятельств из этого пранарода стали вы¬
членяться отдельные племена, все более
отдалявшиеся от первоначального ядра. Это
привело к появлению родственных языков, таких
как северо-индийские, иранские, романские,
германские, славянские, балтские и многие другие.
Хотелось бы знать, когда славянский этнос
выделился из пранарода и на какой территории он
сформировался? Эти вопросы волновали еще В.Н.
Татищева и М.В. Ломоносова. В Х1Х-ХХ вв. по ним
разгорелась серьезная дискуссия, историки стали
привлекать не только письменные свидетельства,
но и данные археологии, антропологии, лингвис¬
тики, топонимики, гидронимики. Немецкие ученые
XIX в., ангажированные своими правительствами,
стремившимися ассимилировать славянское насе¬
ление Австро-Венгрии и германских государств,
объявили славян "молодым народом", родившимся в
припятских болотах и проживавшим там в течение
многих столетий в "дикости и невежестве", в то
время как "культурные населенцы Европы" -
германцы - создавали у себя письменность и
государственность.
Эти домыслы были отвергнуты наукой. Однако
и в XX в., когда методы исторического ис¬
следования стали более совершенными, разброс
мнений относительно славянского этногенеза
оказался существенным, что и нашло отражение в
первом разделе рецензируемой книги. Если одни
исследователи (например, А.Л. Монгайт) считали,
что славяне как народ сложились около V в. н.э., то
другие (например, Б.А. Рыбаков) относили
этногенез славян к ХУ-ХН вв. до н.э. Одни ученые
полагают, что славянский этнос отделился от
балтов, другие утверждают, что балто-славянского
единства никогда не было, а близость балтских и
славянских языков следует объяснять соседством и
взаимодействием этих народов на протяжении
многих веков. Кто-то объявляет прародиной славян
Подунавье, кто-то - Прикарпатье, кто-то -
междуречье Вислы и Одры, кто-то - междуречье
Немана и Вислы, кто-то - территорию от Одры до
Днепра... Отсутствует единство взглядов и на
различные археологические культуры. Не все
историки считают лужицкую и Черняховскую
культуры славянскими.
Сведение в одной книге мнений разных ученых
помогает читателю осознать сложность проблемы,
а также обогащает их научными знаниями.
Составитель хрестоматии задает вопрос: "Что
происходит легче: смена языка или его изменение?"
И отвечает: первое происходит и легче, и быстрее,
иногда за период жизни двух-трех поколений, а
изменения в рамках внутренней структуры языка
всегда бывают медленными. Темпы изменения
яыка связаны с экономическим состоянием
общества. Типы организации общества также
сказываются на развитии языка. При госу¬
дарственном устройстве исчезают диалектные
особенности, консервируются языковые явления.
Автор подчеркивает важную роль религии:
"Именно религия позволяла в течение многих веков
сохраняться этническим реликтам в иноязычном
окружении... Смена религии почти всегда ведет к
смене археологической культуры, но не обяза¬
тельно к смене языка" (с. 168-169).
Опираясь на антропологические исследования,
А.Г. Кузьмин приходит к выводу, что славяне
возникли из двух компонентов - южного бра-
хикефального и северного долихокранного. Бра-
хикефалы-протославяне продвигались из Подунавья
на северо-восток, ассимилируя балтские племена.
"Таким образом дунайская и одеро-днепровская
концепции (происхождения славян. - О.Р.) по
существу не противоречат друг другу... Только при
их совмещении можно объяснить самый состав
славянского населения да и историю славянского
языка" (с. 171).
Вывод А.Г. Кузьмина представляет большой
интерес. Однако, думается, что славянский
этногенез был намного сложнее, и в формировании
славянского народа приняли участие не только
балты. Это видно из работы антрополога Т.И.
Алексеевой, извлечения из которой приведены в
рецензируемой книге (с. 373-377). Исследова¬
тельница относит формирование антропологи¬
ческих черт, присущих славянам, к Ш-Н тыс. до н.э.
Она выделяет три антропологических типа:
балтский - долихокранный, относительно ши¬
роколицый, который она возводит к культуре
шнуровой керамики и боевых топоров (2200-
1800 лет до н.э.), центральноевропейский, обитав¬
ший в верховьях Дуная, Лабы, Одры и Днестра, -
мезокранный, предком которого было население
культуры колоколовидных кубков (начало II тыс.
до н.э.) и нижнедунайский широкоголовый, в
формировании которого приняли участие фра¬
175
кийцы. К сожалению, в настоящее время по
проблеме славянского этногенеза имеется слишком
мало материалов, чтобы раскрыть его во всех
деталях.
Во втором разделе книги собраны извлечения из
работ историков, лингвистов, антропологов, эт¬
нографов по вопросам, связанным с возникно¬
вением древнерусского государства. Здесь же
помещены исследования самого А.Г. Кузьмина и
его ученицы Е.С. Галкиной о русах.
Составитель хрестоматии отмечает, что в
различных источниках терминами "варяги" и "русь"
обозначались разные понятия. Варяги - это и
балтийские поморские народы, и западноевро¬
пейцы, исповедовавшие "латинскую веру". Русь -
это и поляне, и один из прибалтийских народов, и
часть населения Крымского и Таманского
полуостровов, и какие-то жители Прикарпатья.
"Источники, - пишет он, - то объединяют русов и
славян, то резко их противопоставляют" (с. 209).
Историк считает, что источники отразили со¬
перничество Киева с Новгородом. Одни динас¬
тические предания были ориентированы на
Полянского князя Кия, другие - на варяга-русина
Рюрика, а автор "Слова о полку Игореве"
утверждал, что родоначальником русских князей
был Троян. С конца XV в. многие русские
летописцы выводят династию Рюриковичей "из
немець". Последнее, по мнению А.Г. Кузьмина,
было обусловлено тем, что «русская аристократия
вплоть до XVIII в. придумывала себе "заграничных"
предков, дабы отдалиться от собственной подлости»
(с. 210).
Однако следует учитывать, что в XV-XVII вв.
летописцы возводили род Рюриковичей не к
простым "заграничным" предкам, а к римскому
императору Августу, считавшемуся властителем
чуть ли не всего мира. Это было нужно великим
московским князьям как для получения царского
титула, уравнивавшего их со знатнейшими пра¬
вителями Европы, так и для обоснования своих
"законных прав" на владение захваченными ими
территориями.
В XVIII в. возникает пресловутая норманнская
теория, суть которой четко сформулировал А.-Л.
Шлецер: "Русская история начинается с пришествия
Рюрика... Дикие, грубые, рассеянные славяне
начали делаться людьми только благодаря по¬
средству германцев". Как известно, в основу теории
положено предание о призвании восточно-
славянскими народами для управления своими
землями заморских князей-русинов Рюрика и его
братьев, помещенное в Повести временных лет. И
хотя создатели летописи недвусмысленно отметили,
что русины-пришельцы не были свеями (шведами),
урманами (норманнами, норвежцами), англами
(датчанами) и готами, что славянский народ и
русский "одно есть", что варяги-русь, заключая
мирные договоры с Византией, клялись "по рускому
обычаю" славянскими богами - Перуном и
Волосом, а не скандинавскими - Одином и Тором,
норманисты продолжают утверждать, что при¬
шедшие в Восточную Европу варяги-русины были
скандинавами, создавшими Киевскую Русь.
Концепция норманистов основана на несла¬
вянских именах первых русских князей и их послов,
заключавших договоры в Константинополе, а
также на русских названиях днепровских порогов,
упомянутых византийским императором Констан¬
тином VII Багрянородным, которые якобы можно
вывести только из скандинавских языков.
А.Г. Кузьмин убедительно показывает, что
никаких других серьезных доводов у норманистов
нет. Достаточно обратиться к русским и
византийским источникам, чтобы убедиться в том,
что славяне-язычники, как и современные славяне,
широко использовали неславянские имена, такие
как: Хильбудий, Идаризий, Даврит, Хорив, Лыбедь
и другие. А потому и ставка, которую делают
норманисты в своих работах на иностранные имена
варягов-русинов ничем не оправдана.
В книге приведены извлечения из рабоы М.Ю.
Брайчевского "Русские названия порогов у
Константина Багрянородного". В ней показано, что
русская номенклатура днепровских порогов с не
меньшим успехом может быть выведена из
сарматского языка. Уже после выхода в свет книги
А.Г. Кузьмина появилась статья В.П. Тимофеева,
также посвященная русским названиям днепровских
порогов1. Автор доказывает, что русская номен¬
клатура днепровских порогов у Константина
Багрянородного может восходить и к славянским
языкам. Таким образом, вопрос о том, из какого
языка следует выводить эти названия, является
спорным, а потому данные Константина
Багрянородного не могут служить прочной опорой
для исследователей.
Археологические, лингвистические, этнографи¬
ческие материалы указывают на тождественность
народов, населявших в древности Новгородскую
область и земли балтийских славян, обитавших в
районе Мекленбургской бухты и на границе с
Данией.
Исключительный интерес вызывают приве¬
денные в издании выводы Т.И. Алексеевой
относительно древних захоронений, обнаруженных
в южнорусских землях. Исследовательница считает,
что население Киева 1Х-Х1 вв. имело смешанный
этнический состав. "Оценка суммарной кранио¬
логической серии из Киева на фоне изменчивости
признаков в германских группах показала
разительное отличие древних киевлян от германцев.
По-видимому, норманнов в составе дружины
киевского князя было очень мало, коль скоро это
не наложило отпечаток на антропологический
облик населения города... Сельское население
Киевской Руси более однородно по своему
физическому облику. Никаких германских черт в
нем не обнаруживается. Таким образом, и для
южных уделов Руси вопрос о значительном
176
антропологическом влиянии норманнов на облик
славянского населения решается отрицательно. По-
видимому, также, как и на северо-западе, число
норманнов на территории Южной Руси было
невелико" (с. 377).
Древнерусская топонимика также не под¬
тверждает доводов норманистов: ни один из
известных нам древнерусских городов не имел
скандинавского названия.
Составитель книги не отрицает, что на
территории Руси время от времени обитали какие-
то небольшие группы скандинавов, о чем сви¬
детельствуют и письменные, и археологические
данные, но норманнский элемент никогда не
занимал господствующего положения в верхушке
русского общества. Главную роль в создании
государства Русь сыграло славянское население.
Книга является ценным учебным пособием. Она
будет пользоваться большим спросом у студентов и
способствовать формированию у читателей новых
взглядов на сложнейшие проблемы славянской
истории.
О.М. Рапов, доктор исторических наук
(Московский государственный университет
им. М.В. Ломоносова)
Примечание
1 Сборник Русского исторического общества.
№ 1 (149). М., 1999. С. 120-146.
Н.Б. ГОЛИКОВА. ПРИВИЛЕГИРОВАННЫЕ КУПЕЧЕСКИЕ КОРПОРА¬
ЦИИ РОССИИ XVI - первой четверти XVIII в. Т. 1. М.: Памятники исторической
мысли, 1998. 521 с. Тир. 2000
Несмотря на сравнительное обилие источников,
мы до сих пор, к сожалению, недостаточно
осведомлены о том, как функционировали многие
социальные структуры, определявшие облик
русского общества в конце XVI - начале XVIII в.
Отчасти это, несомненно, связано с тем, что в
течение десятилетий внимание исследователей
сосредоточивалось на поисках качественно новых
явлений в жизни России того времени. За последние
десятилетия круг интересов исследователей стал
изменяться. В этой связи симптоматично появление
книги Н.Б. Голиковой об истории двух объединений
привилегированного купечества - гостей и гостиной
сотни, - в свое время занимавших важное место в
жизни русского общества, но тем не менее до сих
пор не ставших предметом специального
исследования.
Работа задумана как первая часть исследования,
направленного на изучение этих купеческих
объединений. В ней Н.Б. Голикова сосредоточилась
на численности гостей и гостиной сотни, на том, как
и под воздействием каких факторов она менялась,
кто конкретно входил в состав объединений и
каким образом происходило их пополнение. С
выбором сюжета для первой части исследования
трудно не согласиться, так как без пре¬
дварительного решения этих вопросов нельзя
переходить к рассмотрению различных аспектов
деятельности и правового статуса привиле¬
гированного купечества. Поскольку компактных
архивных фондов Казенного приказа и Приказа
Большой казны, осуществлявших управление ос¬
новной группой лиц, принадлежавших к
привилегированным купеческим объединениям, не
сохранилось, автор столкнулся с большими труд¬
ностями. Для решения поставленной задачи
потребовались долгие годы упорного и на¬
пряженного труда, поиск сведений в широком круге
источников, рассредоточенных в архивных фондах
центральных и местных учреждений. Вообще
подобную работу мог выполнить только такой
глубокий знаток архивных материалов XVII -
начала XVIII в., каким является Н.Б. Голикова. В
итоге, в научный оборот введен огромный новый
фактический материал.
Опираясь на эту базу, Н.Б. Голикова сумела
установить гораздо более точно и обстоятельно,
чем это было сделано в предшествовавшей научной
литературе, кто и в какое время входил в состав
обоих объединений. Следует отметить, что не для
всего охваченного исследованием периода удалось
добиться решения поставленных задач. Отры¬
вочность сведений в источниках XVI в. привела к
тому, что автор вынужден был ограничиться
составлением списка лиц, упомянутых в документах
этого периода как гости и члены гостиной сотни
(список этот, впрочем, значительно обширнее, чем
в работах других исследователей) и высказать лишь
некоторые соображения о возможной численности
обоих объединений и способах их пополнения. Что
же касается последующего периода (примерно с
1620-х гг.), Н.Б. Голикова предлагает убеди¬
тельные, глубоко обоснованные решения всех
поставленных вопросов, опирающиеся на обшир¬
ный архивный материал.
Автор выяснил, что в общей сложности за все
время существования изучаемых им купеческих
объединений их численность составила более 3 тыс.
человек. Эта цифра позволяет прийти к выводу, что
гости и гостиная сотня должны были играть в
177
жизни русского общества более заметную роль, чем
это считалось, и вплоть до начала XVIII в. не могут
рассматриваться как явление архаичное. Общая
численность обоих объединений, как убедительно
показала Н.Б. Голикова, время от времени
испытывала заметные колебания (исследова¬
тельница высказала ряд соображений о причинах
этих колебаний, которые, вероятно, будут
подтверждены или пересмотрены в следующих
частях работы), но принципиальное значение имеет
ее общий вывод, что численность обоих
объединений постоянно росла вплоть до начала
XVIII в. Если принять во внимание, с какой целью
эти объединения были созданы, то можно
заключить, что увеличение их численности говорит
об их растущем значении в осуществлении фи¬
нансовой деятельности государства.
На вопросе о путях пополнения обоих объ¬
единений привилегированного купечества следует
остановиться подробнее, так как изучение именно
этого сюжета привело Н.Б. Голикову к важным
выводам о характере взаимодействия между ними.
Что касается гостиной сотни - объединения,
стоявшего на более низкой ступени сословной
иерархии, - то помимо естественного воспроиз¬
водства за счет членов объединения, принад¬
лежность к которому была наследственной,
гостиная сотня, как показано в работе, систе¬
матически пополнялась за счет принудительных
наборов в ее состав состоятельных торговых людей,
пригодных, по мнению власти, к исполнению
необходимых государству финансовых служб.
Первый такой набор был проведен в 1601-1602 гг.
главным образом из состоятельных тяглецов
московских слобод, но уже в это время в гостиную
сотню стали зачислять и купцов из других городов.
Эта практика приобрела широкий размах во время
наборов, систематически проводившихся на
протяжении 1620-1640-х гг. В середине XVII в.
сопротивление посадских общин вынудило
правительство временно отказаться от подобных
наборов, но со второй половины 1670-х гг. они
возобновились с еще большим размахом. Из этого
следует, как представляется, что еще и в последние
десятилетия XVII в. государственная власть
отводила привилегированному купечеству замет¬
ную роль в осуществлении своей политики.
Наблюдения Н.Б. Голиковой имеют и более общее
значение, показывая, что еще в 1670-1680-х гг.
государственная власть стремилась решать
стоявшие перед ней финансово-экономические
задачи путем интенсификации деятельности
традиционных институтов. При проведении наборов
правительство вовсе не ограничивалось рамками
посадского сословия, принудительно зачисляя в
гостиную сотню пригодных для несения службы
разбогатевших черносошных и даже частновла¬
дельческих крестьян. Отдельные факты такого
рода были известны и ранее, но благодаря
исследованию Н.Б. Голиковой стало ясно, что
подобная практика носила систематический
характер. Более того, автор выявил определенную
закономерность: по мере того, как представители
различных сословных групп русского общества
втягивались в торгово-предпринимательскую дея¬
тельность, на них распространялись и при¬
нудительные наборы. Именно так поступила
государственная власть с разбогатевшими от торгов
и промыслов служилыми людьми по прибору
южных городов России в 70-90-х гг. XVII в. Трудно
не согласиться с автором, когда он утверждает,
что добиваясь таким образом решения собствен¬
ных задач, государство тем самым объек¬
тивно способствовало консолидации крупного
купечества.
Объединение гостей отличалось от гостиной
сотни тем, что чин гостя не был наследственным, а
жаловался тому или иному лицу индивидуально. В
книге собран обширный материал, позволяющий
сделать вывод, что зачастую это были наследники
гостей или члены их семей. Следовательно, и здесь
существенное значение имел фактор естественного
воспроизводства. Кроме того, государство в от¬
дельных случаях обращалось к практике массового
набора. Так, после освобождения Москвы в 1613 г.
чин гостя был пожалован ряду купцов из наиболее
крупных русских городов - Калуги, Ярославля и др.
От них требовали, чтобы они переселились в
Москву. Эти конкретные наблюдения автора книги
позволяют представить себе возможные действия
правительства после разорения Москвы татарами в
1571 г. и массовой гибели ее населения. В
дальнейшем единичные факты зачисления купцов
из провинциальных городов и даже торгующих
крестьян в чин гостей встречались, но никаких
значительных наборов правительство более не
осуществляло. Главным резервом пополнения стала
гостиная сотня. Например, в 1675 г. группа членов
гостиной сотни была пожалована в гости. В этом
была своя логика: неся в составе гостиной сотни
различные службы в пользу государства, торговые
люди могли показать свое умение добывать
высокую "прибыль" для государевой казны, и это
становилось предпосылкой для их дальнейшего
возвышения.
Вместе с тем, как убедительно показано в
монографии, взаимосвязь двух организаций не
ограничивалась тем, что одна из них служила
резервом пополнения другой. В свою очередь,
потомки гостей, не сумевшие унаследовать их чина,
включались в состав гостиной сотни даже в тех
сравнительно редких случаях, когда их предки не
входили в ее состав. Выявив эту закономерность и
внимательно проследив движение многих купе¬
ческих фамилий по чиновной лестнице, автор при¬
шел к некоторым важным заключениям, касаю¬
щимся истории русского купечества второй
половины XVI-XVII в. Выяснилось, что стабиль¬
ность слоя привилегированного купечества была
более высокой, чем это считали прежде.
178
В свете результатов исследования Н.Б.
Голиковой слой привилегированного купечества
предстает как сложная иерархическая структура,
имеющая ряд аналогий с иерархической структурой
дворянского сословия. И там и тут различия в
положении чинов обуславливались характером их
службы, и там и тут успешная служба была
главным условием продвижения по чиновной
лестнице, и там и тут принадлежность к опре¬
деленной сословной группе создавала предпосылки
для более благоприятного жизненного старта.
В исследовании обстоятельно рассмотрен
вопрос о судьбе обоих объединений во время
реформ Петра I. Перемены в их положении на¬
чались в самом конце 1690-х гг., когда прави¬
тельство приступило к осуществлению городской
реформы, в ходе которой эти привилегированные
объединения были включены в общую орга¬
низацию торгово-промышленного населения горо¬
дов. Как показано в монографии, с гостями Петр I
поступил так же, как с Боярской думой,
практически прекратив жаловать этот чин но¬
вым лицам (после 1700 г. его получили всего
3 человека), что привело в конце правления
Петра к практическому прекращению его су¬
ществования. Представляются совершенно пра¬
вильными доводы Н.Б. Голиковой в пользу того,
что речь может идти о прекращении существования
именно чина, а не самих гостей и членов их семей,
многие из которых благополучно перенесли
перемены и вошли в состав высших слоев
гильдейского купечества.
Из материалов книги следует, что объединение
гостей воспринималось Петром I как устаревшая
чиновно-сословная структура, ограничивавшая сво¬
боду действий государственной власти в проведении
ее экономической политики, поскольку ориенти¬
ровала ее (власть) на то, чтобы опираться в
проведении такой политики на установленный
традицией круг лиц, которым обеспечивались
доступ к наиболее прибыльным службам и другие
привилегии.
Отдельная глава посвящена судьбе гостиной
сотни в годы петровских преобразований. В
отличие от гостей, гостиная сотня продолжала
пополняться обычным порядком как за счет
естественного воспроизводства, так и за счет
включения в ее состав торговых людей из Москвы
и других городов. В количественном отношении к
концу правления Петра I она мало отличалась от
гостиной сотни последнего десятилетия XVII в.
Вместе с тем за этой внешне статичной картиной
скрывался процесс прогрессировавшего обеднения
ее членов (не в последнюю очередь, вероятно, в
связи с утратой налоговых привилегий). В таких
условиях гостиная сотня становилась все менее
способной играть роль орудия финансовой поли¬
тики правительства. Конец существованию гости¬
ной сотни был положен указом Сената 1728 г.,
предписывавшим "принудить" в случае необходи¬
мости ее членов уплачивать подушную подать и
выполнять различные службы на равных условиях
"с прочими посадскими".
Важной частью монографии являются поимен¬
ные списки гостей и членов гостиной сотни в
разные периоды существования обоих объединений,
а также графики, наглядно показывающие
колебания их численности на протяжении
изучаемого периода.
Краткая характеристика основных линий и
главных итогов книги Н.Б. Голиковой далеко не
исчерпывает содержания работы, предлагающей
новые убедительные решения многих конкретных
вопросов, связанных с избранной темой. В качестве
примера можно указать, что, изучая вопрос об
источниках пополнения гостиной сотни в последних
десятилетиях XVII в., она обозначила примерное
время ликвидации третьей привилегированной
городской структуры России конца XVI-XVII в. -
суконной сотни.
В ходе исследования Н.Б. Голикова установила
основные факты биографии не только сотен людей,
входивших в состав обоих объединений, но во
многих случаях - и их непосредственных, а то и
более отдаленных предков. Все это делает работу
необходимым пособием для каждого, кто захотел
бы изучать не только историю гостей и гостиной
сотни, но и историю русского купечества XVI -
начала XVIII в. в целом.
Учитывая незавершенность работы, хотелось
бы коснуться некоторых сюжетов, где изложение
автора оставляет чувство неудовлетворения или
вызывает возражения.
Наиболее важным представляется вопрос о
времени появления особого чина гостей в том виде,
как он хорошо нам известен по источникам конца
XVI - начала XVIII в. По мнению Н.Б. Голиковой,
особый чин гостей оформился в 30-х гг. XVI в. во
время правления Елены Глинской (с. 24). Это,
однако, лишь предположение, не подкрепленное
какими-либо доказательствами. Гости как особая
группа русского средневекового общества неодно¬
кратно упоминаются в источниках XV в., и ни¬
откуда не следует, что к концу первой трети XVI в.
в их положении произошли какие-либо серьезные
изменения. В свое время мною было высказано
мнение, что положение гостей XV - первой
половины XVI в. существенно отличалось от их
положения конца правления Ивана IV. Одним из
доводов в пользу этого послужили данные об их
численности в разных русских городах первой
половины XVI в. В Новгороде, согласно
"разметному" списку 1546 г., было 234 "гостиных"
двора, с которых при подготовке похода на Казань
набирали пищальников по иным нормам, чем с
черных дворов1. Даже если считать, что одному
гостю могли принадлежать несколько дворов,
получится, что гостей в Новгороде первой
половины XVI в. было в несколько раз больше, чем
во всем Русском государстве первой половины
179
XVII в. (по подсчетам Н.Б. Голиковой, в 1620-
1640-х гг. их было не более 35 человек). После
разгрома Новгорода в 1570 г., когда погибли многие
новгородские гости, в Москву было переселено 100
их семей2. Это свидетельство Новгородской II
летописи Н.Б. Голикова не разбирает и не
предлагает ответа на вопрос, какова была судьба
новгородских гостей после их переселения в
Москву. Правда, она полагает, что после создания
особого чина гостей понятия "гость" и "владелец
гостиного двора" перестали совпадать, поэтому
данные источников 1540-1560-х гг. о количестве
"гостиных" дворов нельзя использовать для
определения количества гостей в том или ином
городе (с. 33). однако это мнение никак не
аргументировано.
Представляется, что само содержание работы
Н.Б. Голиковой дает косвенный, но важный довод в
пользу того, что объединение гостей в известной
нам по источникам конца ХУ1-ХУН в. форме
сложилось лишь во второй половине XVI в.
Раскрытая в ней тесная взаимосвязь между
объединением гостей и гостиной сотней говорит за
то, что создание обеих структур, скорее всего, было
актом одновременным. Гостиная же сотня, соглас¬
но заключению исследовательницы, которое
нет оснований оспаривать, образовалась никак не
ранее 70-х гг. XVI в. Разумеется, неполнота и
фрагментарность источников XVI в. дает
объективные основания для существования разных
точек зрения на одни и те же сюжеты, но все же
хотелось бы, чтобы в последующих частях своего
исследования Н.Б. Голикова дала подробный
критический анализ тех доводов о времени
сложения объединения гостей, которые противо¬
речат ее точке зрения.
Изучая свою основную тему, автор, конечно, не
мог строго ограничиться рассмотрением очер¬
ченного им круга вопросов. В частности, объясняя
причины выявленных им колебаний в численности
купеческих объединений, он вполне закономерно
искал их в изменениях характера отношений между
государственной властью и привилегированным
купечеством. Однако некоторые соображения,
высказанные в этой связи, представляются не
вполне верными. Так, Н.Б. Голикова полагает, что
отношение Бориса Годунова к гостям было
враждебным, что он стремился ослабить влияние
гостей из старых фамилий, поддерживая иност¬
ранных купцов (с. 60). Между тем следует
учитывать, что эти купцы были в большинстве
русскими подданными - ливонскими немцами,
переселенными в Россию во время Ливонской
войны, а покровительствовать им Борис Годунов
начал лишь тогда, когда на рубеже ХУ1-ХУН вв.
возникли перспективы распространения русской
власти на Ливонию3. Попытки Бориса Годунова
обеспечить таким образом выход России к
Балтийскому морю, как представляется, вполне
соответствовали интересам русского купечества; в
осуществлении его балтийских планов активно
участвовали русские гости, такие как Т. Выходец
или П. Иголкин, о чем в иной связи упоминается в
рецензируемом издании (с. 51-52).
При рассмотрении положения в годы Смуты,
когда многих гостей постигли материальные
лишения и репрессии, следует, по-видимому,
учитывать, что не только Василий Шуйский, но и
Лжедмитрий II, и Лжедмитрий III могли жаловать
чин гостя4 и создавать в своих владениях гостиную
сотню. Именно этим, вероятно, обусловлено
наличие в Пскове 1618 г. целой группы людей
гостиной сотни5.
Встречаются в работе и отдельные фактические
неточности, которых, впрочем, очень мало,
особенно, если иметь в виду огромный объем
использованного автором материала. К их числу
принадлежит утверждение, что купец Федор
Андронов стал царским казначеем при Василии
Шуйском (с. 228). В действительности, Ф. Андронов
сделал карьеру при дворе Лжедмитрия II, получив
должность дьяка Приказа Большого прихода6, а
казначеем, в нарушение существовавших норм, он
был назначен во время междуцарствия по
настоянию Сигизмунда III7. Именно желание по¬
лучить этот пост и побудило его связать свою
судьбу с интервентами.
Все сделанные замечания касаются начальных
разделов монографии и никак не ставят под
сомнение основные выводы работы, которая
является одним из самых основательных иссле¬
дований по истории русского общества XVII в.,
появившихся за последние десятилетия.
В заключение хотелось бы высказать замечание
общего порядка. Хотя перед нами лишь первая,
вступительная часть исследования, Н.Б. Голикова в
какой-то мере уже предопределила его возможные
итоги, назвав свою работу "Привилегированные
купеческие корпорации" и предложив рас¬
сматривать гостей и членов гостиной сотни (точнее
ее состоятельной части) как часть русского
купечества. Разумеется, для такого заключения есть
серьезные основания. Члены этих объединений
действительно были купцами, многие из них вели
весьма широкую торговлю. Однако такое наиме¬
нование затушевывает отличие этих сословных
образований от обычных для средневекового
общества купеческих корпораций (русским
примером может служить "Иванское сто" в
Новгороде), создававшихся по инициативе самих
купцов для защиты их сословных интересов.
Организации же, ставшие предметом исследования
Н.Б. Голиковой, были созданы по инициативе
государственной власти и, как следует из работы,
ею же принудительно пополнялись по мере
надобности. От других представителей городского
населения членов этих объединений отличало
регулярное несение наиболее ответственных и
важных служб, связанных с функционированием
финансового аппарата государства, именно за это
180
им и предоставлялись особые права и привилегии. В
работе есть интересные данные, свиде¬
тельствующие, что не в последнюю очередь с
исполнением служб было связано само накопление
капиталов гостей и членов гостиной сотни.
Приведенные в работе достаточно многочисленные
примеры перехода гостей и членов гостиной сотни в
состав приказной бюрократии, а затем петровского
чиновничества - также не могут считаться простой
случайностью. Таким образом, есть достаточно
серьезные основания рассматривать эти объ¬
единения и как объединения государствен¬
ных служащих, как своеобразную часть рос¬
сийского чиновничества. Хотелось бы выразить
надежду, что в последующих частях исследования
Н.Б. Голиковой мы сможем получить ответ на
вопросы: как в облике гостя или члена гостиной
сотни сочетались качества купца и пред¬
принимателя, с одной стороны, и государственного
служащего, чиновника - с другой, какие качества в
конечном счете определяли социальный облик
этого человека?
Б.Н. Флоря, член-корреспондент РАН
(Институт славяноведения РАН)
Примечания
1 Акты Археографической экспедиции. Т. 1.
СПб., 1836. №205.
2 ПСРЛ. Т. 30. М., 1965. С. 159.
3 См. подробнее: Флоря Б.Н. Прибалтийские
города и внешняя политика русского правительства
в конце XVI - начале XVII в. // Международные
отношения в Центральной и Восточной Европе и их
историография. М., 1965. С. 15 и след.
4 См. грамоту Лжедмитрия II псковскому гостю
А.С. Хозину от января 1609 г. - ГИМ, Увар. собр.
(ф. 17), №41/23.
5 Во время обыска, проводившегося в Пскове в
1618 г., "посацкие лутчие и середние люди гостиной
сотни" подали особо свои показания, которые были
заверены "гостиные сотни дьячком" (РГАДА, ф. 96,
1618 г., № 1, л. 72-73).
6Тюменцев И.О. Смута в России в начале
XVII столетия. Движение Лжедмитрия II. Вол¬
гоград, 1999. С. 307.
7 См. распоряжение Сигизмунда III о его
назначении казначеем от 7 ноября 1610 г. - Акты,
относящиеся к истории Западной России. Т. IV.
СПб., 1851. С. 372.
И.В. ЕРОФЕЕВА. ХАН АБУЛХАИР: ПОЛКОВОДЕЦ, ПРАВИТЕЛЬ И
ПОЛИТИК. Алматы: Санат, 1999. 336 с. Тир. 2000
История народов бывшего СССР теперь
подвергается переосмыслению. Уходят в прошлое
идеологические и надуманные исторические
конструкции советского времени, иногда уступая
место новым - рожденным эпохой государственной
независимости, стремлением не столько к поиску
истины, сколько к возвеличиванию своего народа и
его прошлого. В числе прочего радикально
меняются взгляды и на такую важную проблему,
как вхождение народов и территорий в состав
Российского государства. Присоединение к России
(добровольное или насильственное) явилось
принципиальным этапом в жизни любого народа
многонациональной державы. В этом смысле не
составляет исключения и Казахстан.
Начало присоединения Казахстана к России в
первой половине XVIII в. традиционно связывается
с именем Абулхаира, хана Младшего жуза - одного
из трех казахских территориально-племенных
объединений. Долгое время о нем писали как о
прогрессивном деятеле, который уловил "со¬
кровенные думы и чаяния" своих подданных и
привел их под власть русской монархии. Теперь же
многие казахстанские историки и публицисты
трактуют политику Абулхаира как предатель¬
скую, лишившую страну перспективы независимого
развития; в подобных трудах хан предстает как
пособник "колониальной политики царизма".
Однако серьезных научных разработок,
посвященных этому, несомненно, выдающемуся
деятелю казахской истории, до сих пор не было -
если не считать "Описания киргиз-кайсацких орд и
степей" А.И. Левшина (1832 г.), в котором
Абулхаиру уделено немало внимания. И.В. Еро¬
феева впервые поставила его личность и политику
в центр исследования и попыталась, с одной
стороны, собрать биографические данные о
правителе Младшего жуза, с другой -
проанализировать и оценить его политические
мероприятия, в первую очередь, характер его
отношений с Российской империей.
Новое в исследовании автора - стремление
обосновать интерес Абулхаира к сотрудничеству с
Россией не только насущными политическими
задачами эпохи (джунгарское нашествие, распри в
среде казахской знати), но и особенностями
общественного строя кочевников, своеобразием (в
частности, объективной слабостью) монархической
власти у них. По мнению И.В. Ерофеевой, для
казахского социума XVII—XVIII вв. была характерна
слабая дифференцированность общества. Даже
такой, казалось бы, стабильный институт, как
181
сословие служителей культа, из-за недостаточной в
то время укорененности ислама не обладал тем
влиянием и весом, которые были характерны для
оседлых обществ (с. 30, 36). В этих условиях, да еще
при господстве "автаркично-потребительс-
кой" скотоводческой экономики (выражение
И.В. Ерофеевой) на первый план выступали гене¬
алогические узы - важнейшее средство сплочения
родов и племен (с. 40). Местная аристократия,
отстаивая свой социальный статус, не столько
опиралась на государственный аппарат, органы
насилия и принуждения (они пребывали в
зачаточном состоянии), сколько пользовалась
своим происхождением, принадлежностью к тем
или иным знатным родам, наконец, близостью к
династии Чингисхана - традиционной носительнице
монархического начала в регионе. Поэтому, во-
первых, казахские ханства то и дело дробились на
фактически не зависимые от верховных сюзеренов
провинции и уделы; во-вторых, достигнутые
отдельными энергичными предводителями успехи в
деле объединения после их смерти сводились на нет.
Такая же историческая судьба могла постичь и
плоды государственно-политической деятельности
Абулхаира.
Он был избран ханом Младшего жуза в конце
1718 г. (дата впервые установлена И.В. Ерофеевой).
Фактически возглавив сопротивление казахов
войскам Джунгарского ханства, одержав ряд
военных побед над ними, к концу первой трети
XVIII в. он приобрел огромный авторитет в народе
и стал "старшим" ханом. Многочисленные
аристократы, особенно султаны Среднего жуза,
ревниво относились к возвышению отпрыска из
боковой, младшей линии чингизидского клана.
Однако не династические распри стояли на первом
месте в конфронтации Абулхаира с кочевой
знатью. Автор убедительно показывает, что
яблоком раздора стала трактовка ханом функций и
компетенции монарха в казахском обществе.
Как полагает автор монографии, у Абулхаира
созрел четкий план реформирования верховной
власти, ее упрочения и стабилизации. Во-первых, он
желал сконцентрировать в руках "старшего"
(главного) хана всю власть над жузами, наделить
его исключительным наследственным правом на
этот высший титул. Во-вторых, верховный
правитель создавал собственные административно¬
силовые структуры: на границах и кое-где внутри
ханства устраивались стационарные укрепленные
пункты с отрядами иностранных наемников для
обороны страны и исполнения карательно¬
принудительных задач в государстве (с. 165-170).
Данная трактовка замыслов Абулхаира
абсолютно нова и в целом заслуживает внимания.
Однако предложенное объяснение его намерений и
культурной ориентации не может быть принято
безоговорочно. Едва ли от кочевого правителя
начала XVIII в. можно было ожидать таких
европофильских настроений, какие пытается
приписать своему герою И.В. Ерофеева. Ока¬
завшийся "в пределах досягаемости проникающего
излучения (? - В. Т.) европейского культурного
мира", Абулхаир якобы переосмыслил свой статус в
иных, чем его сородичи, мировоззренческих
категориях и пожелал, чтобы он (статус)
регулировался не обычным правом, а публичным,
захотел утвердить "генеалогическую парадигму
классических абсолютистских монархий евро¬
пейского и евразийского типов" - т.е., проще
говоря, установить династический принцип
правления. В данной конструкции автору видится
разрыв с чингизидскими традициями и обретение
"нового мировоззренческого и цивилизационного
содержания, по сравнению с предшествующей
тюрко-монгольской идеологемой" (с. 170-172).
Приведенные тезисы не основаны на источниках и
представляются плодом умозрительных рассуж¬
дений автора. Показав себя тонким знатоком
кочевого мира в той части книги, которая
посвящена социально-экономическим сюжетам, в
данном случае И.В. Ерофеева, похоже, оказалась в
плену некоторой модернизации (если не
идеализации) умонастроений Абулхаира.
В XVIII в. ориентированность патриархального
менталитета кочевых скотоводов на традиции
старины, на порядки, завещанные отцами и дедами,
не оставляла надежды на резкую ломку привычного
уклада жизни силами самих номадов, да еще по
европейским образцам. Стремление Абулхаира к
закреплению власти за своей семьей вовсе не
следовало из пересмотра им цивилизационных
устоев казахского общества, а являлось обычным в
истории средством укрепления власти. И едва ли
здесь служили образцами западные абсолютистские
монархии. Скорее, хан стремился подражать
собственным родоначальникам - самодержавным
государям и священным авторитетам для каждого
казаха: Чингисхану, его сыну Джучи, Джанибеку и
проч. Если же рассматривать современные
Абулхаиру государства, то источником заимство¬
ваний могли служить ближние соседи - Россия,
Цинский Китай, Бухарское, Хивинское, Джунгарс¬
кое и Калмыцкое ханства.
Как раз в отношении последнего И.В. Ерофеева
приводит новый интересный материал (с. 99, 162,
163). Очутившись в молодости при дворе
калмыцкого хана Аюки (при не вполне ясных
обстоятельствах), Абулхаир мог воочию наблюдать
своеобразный синтез исконно кочевых и
заимствованных из России явлений в управлении,
военно-политической сфере, дипломатии. Калмыки
тогда находились под "протекцией" Петра I, но в
пределах своего ханства не испытывали никакого
вмешательства, свободно сносились с цинским,
османским и джунгарским дворами. Покрови¬
тельство империи не накладывало обремени¬
тельных и тем более унизительных обязательств.
Такой статус, действительно, мог показаться
Абулхаиру приемлемым, тем более, что в книге
182
приводятся прямые указания современников на
желание его следовать примеру Аюки во
внутренней и внешней политике и в отношениях с
Россией.
Контакты казахов Младшего жуза с Российской
империей складывались непросто. Под напором
джунгар кочевники отхлынули в Младший жуз - на
запад, в приуральские степи. Начались их стычки с
башкирами, калмыками, яицкими казаками,
конфликты из-за пастбищных угодий, водопоев и
т.п. Нередко казахские отряды совершали набеги на
российское пограничье. Правитель жуза Абулхаир
не препятствовал этой огромной массе беженцев и
переселенцев обустраиваться на новых местах. Он
впервые напрямую вошел в контакт с местной
русской администрацией, а затем и с прави¬
тельством, обеспокоенным прежде всего крово¬
пролитными казахско-башкирскими конфликтами.
И.В. Ерофеева приводит убедительные сведения о
том, что данный вопрос оказался центральным в
отношениях двух стран. Вопрос же о помощи
против джунгар на переговорах казахского
посольства в Петербурге в 1730-1731 гг. даже не
поднимался (с. 191). Да и сам Абулхаир в 1731 г.
объяснял свое стремление к налаживанию связей с
Россией прежде всего желанием урегулировать
противоречия с башкирами и калмыками (с. 197).
Это резко контрастирует с утвердившимся в
историографии тезисом об однозначно анти-
джунгарской подоплеке усилий казахской диплома¬
тии в то время. Разумеется, апелляция к империи
подразумевала и перспективу отвоевывания
городов, захваченных противником у Старшего и
Среднего жузов. Однако лично для Абулхаира эта
задача в то время, очевидно, не являлась
первостепенной. И.В. Ерофеева увязывает рос¬
сийское направление политики хана также и с его
намерениями реформировать ханскую власть. Для
преодоления сопротивления и интриг со стороны
кочевой знати главе Младшего жуза требовалось
заручиться поддержкой самой могущественной
державы региона, обладательницы бесспорной
военной силы и давней монархической традиции -
пусть даже ценой "протекции", под защитой
которой можно было бы утвердить ханское
самовластие в степях (с. 165, 173). Кроме того,
близкое соседство заставляло искать пути для
легального проникновения на колоссальный рос¬
сийский внутренний рынок продукции ското¬
водческой экономики (с. 183). Именно комплексом
причин, а не только желанием остановить джунгар
или воевать с ними была обусловлена просьба
Абулхаира о "высочайшем покровительстве" в
1730 г. Соответствующая жалованная грамота была
подписана императрицей Анной Иоанновной
19 февраля 1731 г.
Так Младший жуз попал под имперский
протекторат, и историки решили вести отсчет
вхождению Казахстана в состав России с этого
события. Но вопрос намного сложнее, и автор
пытается разобраться в нюансах нового статуса
Абулхаира и его соплеменников.
Автор книги считает, что даже после
восшествия на престол сына Абулхаира Нурали по
императорскому указу в 1749 г. Младший жуз
продолжал находиться не в подданстве, а лишь под
протекторатом России (с. 308). И.В. Ерофеева
справедливо разграничивает понимание подданства
российской стороной и казахами. Если первая
обосновывала подданство принадлежностью
территории и, соответственно, опиралась на
территориально-административную вертикаль, то
для вторых главной оказывалась подчиненность не
территории, а населения, кочевых общин. Те
приближались к ставке правителя и входили в
сферу его защиты, когда нуждались в ней; если же
власть хана становилась неактуальной (это
характерно для мирного и сытого времени), люди
со своими стадами рассредотачивались по степи и
контактировали с ханским двором эпизодически (с.
228, 229); в таких условиях разветвленный
управленческий аппарат отсутствовал или отмирал
за ненадобностью.
Ясно, что эти две трактовки государственной
зависимости и подданства различались радикально,
и на первых порах руководство Младшего жуза
вовсе не чувствовало себя обязанным всецело
подчиняться воле далекого Петербурга. Там
альянсы казахов с третьими сторонами могли
расценивать как нарушение верноподданнического
долга; в глазах же казахов отношения с джунгарами
или узбеками являлись проявлением законного
права на необходимые политические союзы (с. 230).
Еще более запутывает вопрос своеобразное
двойное подданство; казахские ханы и султаны
признавали верховную власть России, но одно¬
временно отправляли заложников-аманатов и
выплачивали подати в Джунгарию. Автор почему-
то не видит в этих явных признаках подчинения
свидетельств в пользу подданства джунгарскому
хану, предпочитая говорить об абстрактной
зависимости, отсутствии юридического признания
джунгарского верховенства (с. 254, 259). Хотя при
этом приводятся слова русских документов о том,
что, выдавая аманатов, казахи тем самым
"передаются в подданство" джунгарам (с. 248).
По мнению же русской стороны, выраженному
оренбургским губернатором И.И. Неплюевым,
"знак прямого подданства" заключался в
утверждении российским самодержцем очередного
хана в должности (с. 307). Думается, критерий,
сформулированный видным администратором
империи, отражает то, каким образом российская
сторона трактовала статус казахов.
В книге затрагивается и такой важный вопрос,
как отношение народных масс к покровительству
империи. Исследовательница полагает, что по¬
степенное вхождение в имперское подданство вовсе
не отвечало вековым желаниям казахов. Однако
основная часть их, не играя никакой само¬
183
стоятельной роли в политике, восприняла новый
статус достаточно равнодушно, положившись на
свою элиту (с. 201-203).
Очевидно, следует согласиться и с другим
принципиальным утверждением И.В. Ерофеевой:
как бы ни трактовать отношения российского
правительства с народами восточных районов
империи, реально у него еще не находилось ни сил,
ни средств для утверждения там своей без¬
раздельной власти. Она еще не полностью
распространилась даже на Башкирию, Нижнее
Поволжье и Сибирь, давно к тому времени,
казалось бы, вошедшие в состав России (с. 57, 223).
Свидетельства тому - и восстания ХУН-ХУШ вв., и
широкая автономия Калмыцкого ханства. Тем
более это относилось к казахам. Новая их война с
джунгарами на рубеже 1730-1740-х гг. показала
призрачность российского "покровительства" над
жузами. Лишь с назначением начальником
Оренбургской экспедиции в 1742 г. И.И. Неплюева
началось постепенное утверждение российской
государственности к востоку от реки Урал.
Неплюев развернул широкое фортификационное
строительство на границах с казахской степью,
практиковал активное заселение новых крепостей
казаками и размещение там регулярных гарнизонов,
а в среде казахов стремился поддерживать раздоры,
чтобы не допустить консолидации знати и
проведения ею самостоятельной, в обход России,
политики.
Эти меры автор, следуя историографической
традиции прошлых лет, считает однозначно
колониальными - как и всю политику "царизма" по
отношению к казахскому народу (с. 259-267).
Излишне говорить, что подобные хлесткие
утверждения в наше время нуждаются в обо¬
сновании. Автор не приводит ни единого аргумента
в пользу признания "колониализма" империи по
отношению к Казахстану. Нет ни попыток уяснить
связи между метрополией и колонией (если таковые
существовали), ни сопоставления с "классическими"
колониальными державами. Если пресловутый
"национальный гнет" в России XIX - начала XX в.
еще можно было бы в определенном смысле
объявить атрибутом колониализма, то шаги
Неплюева по утверждению власти российского
правительства на Востоке не имели ничего общего
с колониальными захватами и колониальной
эксплуатацией завоеванных стран и представляли
собой обычные меры высокопоставленного
чиновника по обустройству вверенного ему края.
Похоже, и сама И.В. Ерофеева не вполне четко
сформулировала для себя смысл "колониальной"
тактики оренбургского начальника. Иначе она не
объясняла бы присутствие в новых крепостях
регулярных войск "ограниченным интеллектуально¬
образовательным потенциалом местных казаков",
который не позволял-де "обеспечивать прак¬
тическую реализацию охранительных интересов
государства" (с. 265). Очевидно, автор считает
"солдатушек - бравых ребятушек", согнанных из
деревень по рекрутским наборам, носителями более
высоких интеллекта и духовности, по сравнению с
гордыми и независимыми яицкими казаками.
Однако само по себе положение о том, что
правительство при утверждении в Казахстане
опиралось не на казаков, а на армию, заслуживает
внимания.
В целом работа И.В. Ерофеевой оставляет
впечатление основательного, весьма профессио¬
нального исследования. Пересмотр многих
основополагающих концепций превратил бес¬
спорные прежде истины в предмет дискуссий и
противоречий в научной среде. Книга о хане
Абулхаире в полной мере несет на себе отпечаток
нынешнего сложного этапа в развитии исто¬
рической науки. Впервые вводя в научный оборот
обширную информацию, И.В. Ерофеева оспаривает
или подвергает сомнению ряд фундаментальных
трактовок относительно первого этапа вхождения
Казахстана в состав России. Не во всем с ней пока
можно согласиться: столь сложные вопросы
требуют дальнейших исследований. Но сама
постановка их (тем более в непростых идео¬
логических условиях современного Казахстана)
вызывает уважение. Первая научная биография
Абулхаира будет полезна и для российского
читателя, который сможет почерпнуть много
нового и любопытного об истории казахских ханств
в XVIII в. и о начале их присоединения к России.
В.В. Трепавлов, кандидат исторических наук
(Институт российской истории РАН)
184
Н.В. КОЗЛОВА. РОССИЙСКИЙ АБСОЛЮТИЗМ И КУПЕЧЕСТВО В XVIII
ВЕКЕ (20-е - начало 60-х годов). М.: Археографический центр, 1999. 384 с. Тир. 1000
В книге исследуются взаимоотношения го¬
сударства и купечества в рамках проблемы
"Абсолютизм и сословия". Автор берет два аспекта
этой многогранной темы: государственную
политику по отношению к купечеству и торговле,
выраженную в законодательстве и деятельности
учреждений, осуществлявших ее, и социально-
экономическую и социокультурную сущность
купечества и его возможности влиять на госу¬
дарственную политику и учреждения. Под
"купечеством" понимаются посадские люди,
занимающиеся торговлей. В 60-х гг. XVIII в. всех
посадских людей, включая работавших по найму,
насчитывалось около 320 тыс. человек муж. пола.
Купцы среди них составляли около 43% (т.е.
примерно 130-140 тыс.). Из общего числа купцов в
первой гильдии было около 7%, во второй - около
25% и в третьей - около 68%.
Использование широкого круга источников
позволило автору: 1) осветить историю создания,
направления работы и конкретную деятельность
Коммерц-коллегии, комиссий о коммерции и
Главного магистрата, в ведении которых нахо¬
дилось управление торговлей и социальная
политика правительства по отношению к
купечеству в 1720-х - начале 1760-х гг.; 2) изучить
состав и принципы комплектования чиновников; 3)
проанализировать текст Регламента Коммерц-
коллегии, выявить его редакции и круг лиц и
учреждений, принимавших участие в разработке
основных направлений деятельности коллегии; 4)
рассмотреть выдвигавшиеся купечеством предло¬
жения в области экономической и социально-
политической; 5) исследовать основные задачи,
направления и результаты политики правительства
в области коммерческого образования и отношение
к ним купечества; 6) воссоздать обобщенный
портрет "совершенного купца".
Автор правомерно приходит к выводу о том, что
"на протяжении всего рассматриваемого периода,
независимо от отношения нового монарха к своему
предшественнику и официально провозглашаемых
оценок его царствования, несмотря на всевоз¬
можные изменения в структуре центрального
управления, внешнеторговая ориентация экономи¬
ческого курса политики правительства оставалась
неизменной" (с. 363) и проводником его была
Коммерц-коллегия. В ней решались практические
вопросы организации внешней торговли.
Конкретные мероприятия экономической политики
разрабатывались в комиссиях о коммерции.
Определение же основного курса этой политики
было прерогативой высшей власти.
Вполне обосновано мнение о том, что Главный
магистрат не был самостоятелен в своей дея¬
тельности: "Определение круга вопросов, регла¬
ментация внимания к ним, как и контроль за их
решением, находились в руках высших
правительственных учреждений... даже местные
финансовые, хозяйственные и культурные вопросы
находились в сфере прямого вмешательства
государственной власти" (с. 271-272).
В работе показано, что "новые экономические
идеи запрещения всяких монополий в торгово-
промышленной сфере начали распространяться в
купеческой среде и правительственных кругах" не с
начала 1760-х гг., как полагали прежде, а уже с
1720-х гг., что правительство прислушивалось к
мнению купцов, и что "во второй четверти XVIII в.
ряд предложений купцов получил силу закона"
(с. 301).
Убедительно охарактеризован социокультурный
облик российского купца: религиозность и
благочестие, присущая ему идея общественного
служения, осознание общественного значения своей
деятельности, развитое чувство собственного
достоинства (выражавшееся в борьбе за сословные
права и привилегии), наличие определенного
взгляда на задачи и формы своего обучения,
несовпадавшего с идеями правительства (с. 353,
357-361).
Несколько мелких замечаний. Автор заключает,
что для петровского времени "уместнее говорить не
о заимствовании шведских или каких бы то ни было
других образцов государственной системы, а о
внедрении рациональных принципов устройства и
функционирования государственного аппарата" (с.
365). Однако на других страницах книги признается,
что, говоря об учреждении Коммерц-коллегии,
"трудно возразить и на утверждение об ориентации
на шведские бюрократические образцы при
проведении государственных преобразований" (с.
91). Последнее утверждение представляется более
правильным. К тому же, "внедрение рациональных
принципов" не исключает заимствования
(ориентации).
Н.В. Козлова полагает, что поскольку купцы,
служившие в Главном и городских магистратах, не
получали чинов, эта "особенность положения
магистратских членов свидетельствует о том, что
Табель о рангах... не имела всеобщий характер" (с.
367). Думается, однако, что дело тут не в Табели о
рангах, а именно в особом положении магистратов
как органов самоуправления купечества. Купцы
настойчиво добивались предоставления чинов и
рангов магистратским членам. "Но как только
Главный магистрат получил желаемое, все
должности были заняты дворянами или
одворянившимися купцами. Этот неожиданный для
купечества итог эволюции Главного магистрата и
его конторы означал вытеснение купеческих
представителей из центрального звена городского
185
управления" (с. 147). Почему "неожиданный", если
купцы именно его и добивались?
В целом же труд Н.В. Козловой представляет
собой серьезное исследование, восполняющее важ¬
ные пробелы в изучении истории России XVIII в.
Несомненно, он займет достойное место в рос¬
сийской исторической науке.
Я.Е. Водарский, доктор исторических наук
(Институт российской истории РАН)
Среди опубликованных в последние годы
исследований в области русской истории XVIII в.
немало достойных ознакомления, есть и требующие
внимательного чтения. Одно из наиболее заметных
- новая книга Н.В. Козловой.
Рискнем утверждать, что обращение этого
автора к этой проблеме в некотором смысле было
обречено на успех. Залогом его являлся, прежде
всего, тот факт, что Н.В. Козлова в течение многих
лет с разных сторон ее, если можно так выразиться,
"надкусывала" - и лишь основательно в нее
углубившись, избрала темой монографии. Работала
на успех и исследовательская квалификация автора,
и прекрасное владение приемами архивной работы,
и, наконец, помноженный на талант навык создания
научной прозы. Понятно, что за этой "предо¬
пределенностью" помимо природной одаренности
исследователя - огромный его труд.
Следующее далее - не столько рецензия на
новую книгу, сколько размышления, реплики и
вопросы, которые возникают по ходу прочтения
всякого богатого новыми фактами и идеями
научного сочинения.
Постановочный фундамент исследования осно¬
вателен и строго логичен. Проблема - "Аб¬
солютизм и сословия". Избранный автором ее
аспект - "Взаимоотношения власти и купечества".
Они рассматриваются в двух "направлениях": а)
государственная политика в отношении торговли и
купечества; б) социально-экономическая сущность
самого купечества. Выбор объекта исследования
выводит на уточнение содержания понятия
"купечество" и анализ изменений этого содержания
во времени. Наконец, заключительный шаг:
сужение содержательных границ объекта путем
выделения из него торговой части посада.
Если что и вызывает в этом построении
определенное беспокойство - это несколько
искусственное отсечение от купечества его
промышленных занятий. Действительно, "вплоть до
конца столетия именно торговый капитал, одним из
носителей которого являлось городское купечество,
господствовал над промышленным" (с. 8). Но в
разных посадах соотношение того и другого могло
заметно отличаться от среднестатистической
картины. Верно и то, что "купцы, вкладывавшие в
промышленное производство накопленные в
торговой сфере капиталы, не порывали с торговой
деятельностью" (там же). Но эти обстоятельства не
дают права исследователю ампутировать (ради
упрощения картины) весь неторговый компонент их
предпринимательской деятельности. В разделе о
содержании экономических, социально-полити¬
ческих и культурных запросов и предложений
купцов место, занимаемое вопросами, связанными с
промышленным предпринимательством посадских
тяглецов, - на мой взгляд, слишком скромное.
В соответствии со сложившейся традицией
построения научной монографии, автор начинает ее
аналитическим обзором работ своих предшест¬
венников и характеристикой Источниковой базы.
Историографический раздел насыщен мыслями и
интересными оценками. Читателю остается только
присоединиться к сделанному автором выводу, что
центральная проблема книги - "российский
абсолютизм и купечество" - принадлежит "к числу
наименее исследованных в рамках проблемы
абсолютизма" (с. 11).
Рецензируемая книга - существенный шаг на
пути к разрешению этой проблемы. Необходимым
условием, сделавшим его возможным, явилоЛ
привлечение нового архивного материала - полтора
десятка фондов РГАДА, ПФА РАН и ОР РНБ
проштудированы применительно к теме основа¬
тельно и, как результат, весьма продуктивно.
Свидетельством тщательности работы может
служить следующий пример. Стремясь с мак¬
симальной полнотой представить масштаб и
характер купеческих запросов (предмет особо
пристального внимания автора), Н.В. Козлова
использует не только сохранившиеся тексты, но
учитывает - по журналам, реестрам и протоколам -
все упоминания, включая косвенные, о несохра-
нившихся. Не менее 250 выявленных в результате
этого факта обращений с такими запросами и
предложениями - массив, более чем достаточный,
чтобы анализировать его, не опасаясь принять
случайное за типичное и наоборот.
Монография состоит из двух частей. В первой
рассмотрена эволюция политики российского аб¬
солютизма по отношению к купечеству и торговле
и история отраслевых учреждений, участвовавших в
выработке этой политики и претворявших ее в
жизнь. К известным исследованиям по истории
отдельных госучреждений XVIII в. - Д.С. Бабурина
(о Мануфактур-коллегии), Н.И. Павленко (о Берг-
коллегии), С.М. Троицкого (о центральных финан¬
совых учреждениях) и др., - наконец, прибавилась
186
обстоятельная работа о Коммерц-коллегии,
Главном магистрате и двух первых комиссиях о
коммерции, содержащая и тщательно выверенный
комплекс фактов, и изложение убедительно
реконструированной на их основе логики событий.
Проведенное исследование позволяет раскрыть
механизм выработки правительственных решений,
регулировавших сферу торговли и жизнь торгового
сословия. Впервые на столь значительном
фактическом материале охарактеризовано место,
которое в структурах государственного управления
России XVIII в. занимали представители самого
купечества.
При безусловной добротности проработки
исторической фактуры всей этой части работы,
наиболее интересными в ней представляются главы
4-я и 7-я, посвященные Главному магистрату:
подробной истории его создания, характеристике
аппарата, выявлению места и роли в городской
политике абсолютизма. Выводы автора, как
правило, вполне обоснованы; возражения редки и
касаются частностей. (Вот одно из них. Из ха¬
рактера занятий детей служителей Главного
магистрата делается интересный вывод о том, что
"к середине XVIII в. сложился слой потомственной
бюрократии, из числа которой комплектовалась
верхушка канцелярских служителей центральных и
местных учреждений" (с. 144). Думается, анализа
материалов по Главному магистрату для за¬
ключения о местных учреждениях в данном случае
недостаточно - для подобного расширения тезис
требует подкрепления дополнительным эмпи¬
рическим материалом. Высказанную гипотезу -
замечу, достаточно правдоподобную - хотелось бы
проверить с привлечением статистики, харак¬
теризующей непосредственно местные учреж¬
дения.)
Анализируя принципы комплектования горо¬
довых магистратов, Н.В. Козлова заново
обращается к вопросу о том, почему на должности в
них вменялось выбирать только состоятельных
представителей посада. Имеющееся в исторической
литературе мнение, согласно которому в этом
предлагается видеть "удовлетворение требований
растущей буржуазии" (т.е. ответ на ее запрос),
автор совершенно справедливо отвергает. Полагаю,
что тезис, отражающий взгляд исследователя на
этот вопрос ("в существующем... виде городские
магистраты не слишком заинтересовывали крупных
купцов в участии в их работе" - с. 118),
сформулирован даже слишком мягко. Купцы
искали льготы, а материальная ответственность,
сопряженная с пребыванием в магистратском
присутствии, была отнюдь не льготой, напротив, -
обременительной обязанностью, сопряженной с
ущемлением интереса. Помимо приведенного Н.В.
Козловой примера борьбы за освобождение от нее
мануфактурных компанейщиков можно указать
множество других. Так, в числе родственников,
служивших в приказчиках у А.Н. Демидова, был его
шурин, состоятельный тульский посадский Семен
Пальцов. Демидов весьма ценил этого сотрудника
своей заводской администрации и помогал ему
добиться освобождения от обязанностей перед
тульским посадом. Берг-коллегия претензию удов¬
летворила: в 1728 г. указом перевела его в свое
ведение и решила "Пальцова з детьми для ево к
завоцкому дворянина Акинфия Демидова про¬
изведению охоты и искусства от службы и протчих
тягостей по купечеству учинить свободна и ни х
каким делам ево, как протчия купцы
употребляются, не выбирать". При этом Пальцов,
разумеется, оставался в посадских тяглецах:
освобождение касалось именно "градских служб", а
подушный оклад и "протчия по окладам и по
приговорам тульского купечества подати" он
продолжал платить1.
В связи с этим кажется несколько неточной
предлагаемая автором квалификация принципов
комплектования магистратского правления как
"олигархических" (с. 230). Во всяком случае, такая
их характеристика расходится с пониманием
службы в магистрате как обременительной
обязанности. Согласно классическому определению
олигархического государственного строя, данному
Платоном, "это строй, основывающийся на иму¬
щественном цензе: у власти стоят там богатые, а
бедняки не участвуют в управлении" (Госуд., VIII,
550 с - 550 d). Да, магистратские члены
комплектовались из людей "первостатейных и
пожиточных", т.е. из посадской верхушки. Но
означало ли пребывание в составе магистратского
правления обладание властью? Если и да, то во
многом формальное. Магистратские члены яв¬
лялись частью всего лишь одного из рабочих
органов машины государственного управления,
причем органа, функционирование которого
жестко регламентировалось. Возможности исполь¬
зовать власть в собственных интересах были у них
крайне ограничены. Государство же в своих
(фискальных) интересах, напротив, использовало их
относительную материальную обеспеченность. И
то обстоятельство, что посадские "олигархи"
стремились избавиться от "счастья" стоять у
кормила такой власти, ясно доказывает это.
Но как увязывается со сказанным деятельность
магистратов по защите интересов городского
купечества? Вывод Н.В. Козловой («"охранение"...
купечества от гражданского и военного начальства
и просто иночинцев было важной, но мало¬
эффективной стороной деятельности Главного
магистрата» - с. 239) как будто неплохо с ним
согласуется. Полагаю, однако, что эта фор¬
мулировка слишком категорична, во всяком случае
- применительно к городовым магистратам.
Нередко они отстаивали свои корпоративные
интересы перед вышестоящими организациями и
местной властью вполне успешно. Показательны
примеры, касающиеся ношения так называемой
указной одежды. В одной из своих статей я
187
подробно рассказывал о завязавшейся во второй
половине 1730-х гг. многолетней переписке на этот
предмет между Тульской провинциальной
канцелярией и городской ратушей, упорно
утверждавшей, что бородачи (которые должны
были носить эту одежду) среди тульских посадских
отсутствуют - и это тогда, когда бородатые купцы в
платье неуказном открыто разгуливали по городу и
сопротивлялись робким попыткам их задержания.
Выразительно и дело 1751-1752 гг., возбужденное
по прямому доносу на Тульский магистрат
(выяснилось, что в бородах и неуказной одежде
купцы заходили непосредственно в это
учреждение). Помимо прочего оно демонстрирует
факты круговой поруки магистратских служащих
всех уровней2. Пример другого рода - содействие
лицам из своей среды, к которым по подозрению
в расколе возникал интерес у духовного
ведомства.
В случаях же, когда магистрат стремился
избежать решения вопроса, он нередко также
довольно успешно делал это, умело подбирая
причины, оправдывавшие бездействие. (Среди них -
родственные связи членов магистратского при¬
сутствия с лицом, в отношении которого шло
разбирательство. Упоминая об этом, хотелось бы
обратить внимание на значение семейно¬
родственных отношений в посаде и, соответственно,
в выборных структурах, им управлявших. Полагаю,
что в некоторых посадах, особенно в давно
сформировавшихся и небольших по численности,
родственные кланы и обусловленные фактом их
существования отношения могли играть важную,
иногда определяющую роль.)
Факты успешной защиты магистратами своих
посадов не противоречат, по моему мнению, тезису
об ограниченности власти магистратских членов.
Для последних издержки от пребывания в их
должностях, как правило, перекрывали выгоду. Но
определенные возможности для защиты посадского
населения в целом магистраты, несомненно, имели.
Одно из немногих упущений работы -
недооценка той роли, которую играл старообряд¬
ческий фактор. Судя по последним публикациям
автора (их материал не включен в книгу), он против
преувеличения этой роли3. Соглашаясь с этим в
принципе, считаю, что для рассматриваемой темы
этот фактор все же достаточно значим, чтобы
претендовать на определенное место в рецен¬
зируемой монографии. В ряде случаев его учет
представляется совершенно необходимым, по¬
скольку он прямо влияет на область применимости
некоторых выводов.
Приведем пример из второй части книги,
посвященной экономическим, социально-поли¬
тическим и культурным запросам купцов и
"откликам" на них в политике абсолютизма - части,
замечу, и по актуальности поставленных вопросов,
и по аккумулированному для их разработки
материалу, и по новизне выводов нисколько не
уступающей первой. Автор пытается в ней в числе
прочего реконструировать представления купе¬
чества XVIII в. о том, каким должен быть
идеальный представитель их сословия. В инва¬
риантный набор образующих его признаков
Н.В. Козлова включает ориентацию такого купца в
своей деятельности не только на личный интерес,
но еще и на общественную пользу. Наблюдение
интересное и плодотворно используемое автором в
дальнейших построениях (выводящих, в частности,
на различия процесса становления этого идеала в
России и в Западной Европе). На приведенные в его
обоснование цитаты можно было бы, впрочем,
возразить, что апелляцию в них к "общей пользе"
не следует во всех случаях принимать за чистую
монету - иногда перед нами явное клише, штамп,
заимствованный из риторической практики того
времени, отраженной, например, в обращениях
(манифестах, указах) власти к населению. Не ставя
себе, однако, целью развивать это положение,
остановлюсь на другом. Одинаковое ли содер¬
жательное наполнение у выделенных автором в
источниках словосочетаниях "общая польза",
"польза общества", "государственная польза"?
Понимание общественной пользы абсолютистской
властью и купечеством было различным, полагает
Н.В. Козлова (с. 351), и с этим нельзя не
согласиться. Но если так, то и знак равенства между
указанными словосочетаниями можно ставить
далеко не всегда. Наверно, от радетелей госу¬
дарственной пользы (с общественной - сложнее)
должна быть отделена по крайней мере часть
купечества, приверженная старообрядчеству: мож¬
но идти на компромисс с властью Антихриста, но
радеть о ее пользе - совершать преступление
против веры. (Конечно, не все старообрядцы
отождествляли светского государя с Антихристом,
но воспринимали его образ как отрицательный, ибо
мирская власть поддерживала гонения за веру).
Характерно, что и Н.В. Козлова, впервые говоря об
общественной пользе как о типичной черте
русской модели "совершенного купца", добавляет
осторожное "как нам кажется".
Я склонен думать, что черта эта не была
универсальной. Воспринятая в значительной сте¬
пени извне (в том числе из стереотипов
агитационной фразеологии эпохи), части ку¬
печеского сословия она осталась чуждой. Будучи
адсорбированной, она, возможно, так и не стала
вполне родной коллективному идеалу русского
купца. Во всяком случае, было бы желательно
проследить на более объемном фактическом
материале, насколько органичной была идея
общественного служения для реального (а не
умозрительного) русского купца XVIII в. - ведь,
заметим, на данный момент самая выразительная,
оживляющая реконструкцию цитата у Н.В. Коз¬
ловой относится ко второй половине следующего,
XIX столетия. Между тем красивая догадка
невольно соблазняет - и вот уже общественное
188
служение идеального купца упоминается без
оговорок, вот уже оно встраивается в систему
умозаключений.
Вообще тема самосознания купечества в
важный для его истории период сословной эво¬
люции чрезвычайно интересна, и соответствующий
раздел книги читается с большим увлечением.
Цепочка фактов и выводов на каждом этапе
рождает у автора новые мысли, побуждающие
читателя к их осмыслению и обсуждению, подчас
далеко уводящие его от магистральной линии
обобщений. Тот же вопрос об общественной пользе
как черте совершенного купца - это ведь часть
вопроса об оценке купцом главного для него вида
деятельности - коммерции. А прочие виды?
Известно, что, начиная с Петровской эпохи,
купеческий капитал все более активно пере¬
ливается в промышленность, в металлургическую, в
частности. (Кстати, только неудачным оборотом
можно объяснить слова автора о том, что начало
отечественной металлургии "положено в
петровское время" - с. 297). Даже если позабыть об
имеющей очень глубокие корни крестьянской
железоделательной промышленности, а ограни¬
читься доменной мануфактурой, то и ее историю
должно начинать с 30-х гг. XVII в., с заводов
Виниуса, Марселиса и проч. По-видимому, говоря о
петровском времени, автор подразумевал пред¬
приятия, принадлежавшие отечественным купцам.
Но и такие были в допетровский период: например,
Звенигородские (Павловские) заводы, в 1681 г.
отданные казной на откуп купцу Владимиру
Воронину и тяглецу московской Садовой слободы
Семену Вакулину.) Определенную роль в
обострении интереса купечества к занятиям в сфере
металлопромышленности сыграл предприни¬
мательский успех Демидовых. Но только ли
экономическим расчетом определялся этот
процесс? Что еще влияло (могло влиять) на его ход?
Например: сколь престижным было то и другое
занятие - предпринимательство торговое и
промышленное - в представлении купцов? Раз¬
личались ли эти два вида деятельности
интенсивностью этической "окраски"? (Торговля -
отчасти обман. А промышленное предпринима¬
тельство?) Эти и подобные им вопросы невольно
возникают при чтении разделов книги о
самосознании купечества.
Еще один интересный в плане реконструкции
самосознания к упечества, но остающийся откры¬
тым вопрос - его одворянивание. Н.В. Козлова
совершенно справедливо обращает внимание на то,
что истинный масштаб этого явления нам не¬
известен. Она полагает, что альтернативой
одворяниванию для верхушки посада, стремившейся
к "выходу из приниженного состояния", могла
быть борьба за обладание статусом, приви¬
легированным по отношению хотя бы к прочим
городским тяглецам. Могла, но в какой мере была?
Ответить на это невозможно без тщательного
"пересчета" и анализа обеих альтернатив.
В заключение хотелось бы еще раз упомянуть о
мастерском владении автором искусством донести
до читателя результаты своей работы. Он одарен
счастливой способностью ясно, точными, еди¬
нственно уместными в данном контексте словами
излагать на бумаге мысли разного уровня
сложности. Это, конечно, и природная одаренность,
и прекрасно усвоенные уроки классиков русской
историографии, достойным продолжателем
традиций которой выступает Н.В. Козлова.
И последнее. Книга скромно, но со вкусом
оформлена - пример для подражания изда¬
тельствам, которым помимо исполнения своих
обязательств перед автором и РГНФ, важно делать
книги, которые приятно держать в руках.
И.Н. Юркин, доктор исторических наук
(Тульский государственный университет)
Примечания
1 Государственный архив Тульской области, ф.
55, оп. 1, д. 3724, л. 8.
2Юркин И.Н. Старообрядец и его костюм в
русском городе второй четверти XVIII в. //
Общественная и культурная жизнь в Центральной
России в XVII - начале XX века. Воронеж, 1999. С.
115-138.
3 См.: Козлова Н.В. К вопросу о чис¬
ленности купцов-старообрядцев в городах России в
середине XVIII в. // Старообрядчество. История,
культура, современность. Материалы. М., 1998; е е
ж е. Купцы-старообрядцы в городах Европейской
России в XVIII в. (к истории российского предпри¬
нимательства) // Отечественная история. 1999. № 4;
ее же. Законодательство о расколе и практика
его реализации в городской среде во второй
четверти XVIII в. // Россия в средние века и новое
время. Сб. статей к 70-летию Л.В. Милова. М., 1999.
189
С.С. МИНЦ. МЕМУАРЫ И РОССИЙСКОЕ ДВОРЯНСТВО: Источнико¬
ведческий аспект историко-психологического исследования. СПб.: Нестор, 1998.
260 с. Тир. 500
Интерес к различным аспектам социально¬
психологической проблематики настоятельно ди¬
ктуется сегодня как внутренней логикой развития
самой науки, так и потребностями современного
общества. Ведь моделирование структуры личности
людей давно ушедших эпох позволяет яснее видеть
характеры и психологию наших современников. И в
этом отношении рецензируемой книге С.С. Минц
нельзя отказать в актуальности.
Читатель найдет здесь библиографию 150
мемуарных источников, принадлежавших лицам
дворянского сословия, в которых отразилась
духовная жизнь и культура российского общества
на рубеже XVIII-XIX вв. В книге раскрываются
особенности мемуаров как источника для историко¬
психологических наблюдений и делается небезу¬
спешная в целом попытка выявить характерные
черты психологии самих мемуаристов и воз¬
можности определения на основе мемуарных
источников особенностей менталитета окружавших
их людей, рассматривая механизм взаимодействия
личностного и группового сознания. В этом
отношении исследование С.С. Минц коррес¬
пондируется с новейшими, в первую очередь
зарубежными исследованиями, например, с содер¬
жанием ряда статей в книге "Идентичность,
воспоминания, история, тождественность", издан¬
ной в 1999 г. во Франкфурте-на-Майне под ред.
А. Ассманна, X. Фризе и др.
Используя метод контент-анализа, С.С. Минц
стремится создать обобщенный психологический
портрет русского дворянина на рубеже XVIII-XIX
вв., взяв за основу мемуарные произведения Г.Р.
Державина и И.И. Дмитриева. Она отмечает в этих
мемуарах те элементы текста, которые, по ее
мнению, могут быть представлены как "массовые
характеристики". Анализируя воспоминания Г.Р.
Державина, С.С. Минц составляет по определенной
программе психологические характеристики 775, а
по мемуарам И.И. Дмитриева - 334 самых
различных представителей дворянского сословия.
Эти "анкеты" и были положены в основу базы
данных, обработанных с применением количест¬
венных методов исторических исследований. К
сожалению, С.С. Минц просто перечислила
применяемые ею приемы группировки содер¬
жащихся в мемуарах сведений социально-психо-
логического характера, не разъяснив, как именно
ею были установлены закономерности выявления
тех или иных психологических типов дворян. А
между тем это надо было бы сделать, так как иначе
проверить правильность избранной С.С. Минц
группировки не представляется возможным.
Сугубо теоретический характер труда С.С.
Минц привел к тому, что конкретно-историческая
характеристика изучаемой эпохи выпала из ее поля
зрения. Она раскрывается в книге "лишь настолько,
насколько это необходимо для характеристики
рассматриваемых источниковедческих проблем"
(с. 71). Можно сказать больше: сами мемуары для
С.С. Минц - лишь примеры, иллюстрирующие ее
собственные размышления и выводы. Подробнос¬
тей о жизни и образе мышления людей той эпохи в
книге немного: они тонут в анализе историко¬
психологических штудий, что, несомненно, снижает
научно-практическое значение монографии.
В книге мало детального анализа источников,
характерного для исторических трудов подобного
типа. Исключением является лишь глава VII. В ней
на основе мемуаров Я.П. Шаховского, И.И. Мар¬
тынова, М.К. Арнольда, А.С. Пишчевича,
Д.И. Свербеева и других представлена любопытная
картина борьбы представителей дворянского сос¬
ловия за достойное место в обществе: угодничество,
стремление снискать расположение тех, кто стоит
на более высоких ступенях иерархической
лестницы, в первую очередь царя и вельмож из его
окружения. Автору следовало бы представить
этапы работы с применением своего метода более
наглядно, как это, например, сделано Е.Н. Мара-
синовой в книге "Психология элиты российского
дворянства последней трети XVIII в." (М., 1999).
В целом же работа С.С. Минц, носящая во
многом постановочный характер, предлагает один
из путей использования мемуарной литературы для
изучения процессов социально-психологического
характера. Несмотря на усложненный, типично
гелертерский язык автора, каждый достаточно
подготовленный читатель, интересующийся
образом мышления людей прошлого, найдет здесь
немало интересного для собственных размышлений
на эту тему.
И.М. Пушкарева, доктор исторических наук
(Институт российской истории РАН)
190
ПОЛИТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ РОССИИ С
ЮГОСЛАВЯНСКИМИ ЗЕМЛЯМИ В ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА. Документы.
М.: Наука, 1997.383 с.
Международный коллектив авторов - со¬
трудники Института российской истории РАН,
Историко-документального департамента МИД
Российской Федерации и Сербской академии наук и
искусств подготовили том документов, отра¬
жающих характер взаимоотношений России с
югославянскими землями в 1804-1833 гг.1 Эта
публикация является логическим продолжением
вышедшего в 1984 г. сборника документов "По¬
литические и культурные отношения России с
югославянскими землями в XVIII в." и существенно
дополняет имеющиеся публикации документов по
этой теме2.
Материалы настоящего сборника освещают
важнейший период как в становлении балканской
политики России нового времени, так и в истории
национального Возрождения югославянских на¬
родов. Для русской внешней политики это время
наполеоновских и двух русско-турецких войн, время
выработки концепции русско-турецких отношений,
а верхняя граница - 1833 г. - подписание Ункяр-
Искелессийского договора. Югославянские народы
в составе Османской империи в этот период прошли
через восстания, блестящие военные победы и
сокрушительные поражения. 1804-1833 гг. - период
совместной русско-сербской вооруженной и дипло¬
матической борьбы за признание автономии Сер¬
бского княжества, увенчавшейся победой. Адриано-
польский мирный договор и последовавшие за ним
хатт-и-шерифы 1830-33 гг. подтверждали
восстановление на политической карте Европы
сербского государства. Это громадная победа как
сербского национально-освободительного движе¬
ния, так и русской армии и дипломатии.
Балканы в первой трети XIX в. становятся
постоянным фактором европейских междуна¬
родных отношений. Восточный вопрос, проблема
европейского "наследства" Турции, борьба за
сферы влияния на Балканах - новые реалии в
двусторонних и многосторонних переговорах
великих держав. Этим проблемам посвящены сотни
работ в отечественной и зарубежной историо¬
графии, они стали предметом фундаментальных
исследований. Вместе с тем, многие аспекты как
международных отношений на Балканах, так и
собственно русской политики в регионе остаются
неисследованными. Настоящее издание предостав¬
ляет новые источники для решения иссле¬
довательских задач.
Какие же проблемы позволяет понять и изучить
комплекс опубликованных документов? Прежде
всего следует отметить, что, несмотря на широко
очерченный в названии круг вопросов, публика¬
ция представляет собой в основном докумен¬
ты о политических отношениях России с югосла¬
вянскими народами. Культурные связи представ¬
лены значительно скромнее. В основном они также
тесно связаны с русской внешней политикой. Этот
раздел составляют интереснейшие документы об
обучении в России детей лидеров первого и второго
сербских восстаний. Представленные сведения
помогают не только выяснить число и имена
сербских учащихся, но и частично реконст¬
руировать их дальнейшую биографию - обучение в
России, их успехи, прием на российскую службу
(док. 70, 71, 150, 168, 169, 188 и др.). К этому же
разделу относятся ценные документы о первых
контактах с русскими официальными кругами
великого сербского просветителя, писателя и
ученого - Вука Стефановича Караджича. Из
ходатайств о назначении ему русской денежной
дотации мы узнаем о его творческих планах, работе
над сербским переводом Нового Завета. В русских
официальных документах уже в 1819 г. деятель¬
ность Караджича высоко оценивается и
подчеркивается, что "Вук Стефанович довольно
известен, как единственный почти ныне литератор
сербский" (док. 135). Собственно этими двумя
сюжетами и исчерпываются документы о русско-
югославянских культурных отношениях. Не нашла
отражения в публикации политическая и куль¬
турная деятельность югославян в России.
Исключением является солидный пласт документов
о переселении жителей Сербии, Черногории, Дал¬
мации, Боснии и Герцеговины в Россию, в
Новороссийский край (док. 60, 66, 84, 95, 98, 125,
144, 157, 180, 181, 192-194). Воссоздается
достаточно полная картина причин и характера
сербской и черногорской иммиграции в Россию,
условий размещения и финансирования югославян в
России. Большой интерес представляют сведения о
возведении югославян в российское дворянство,
особенно любопытно, как аргументируется эта
высокая честь. Так, в случае с представителями
черногорского рода Никшичей, поселившихся в
Тираспольском уезде Херсонской губ., подчер¬
кивается, что "до выхода в Россию, быв под
турецким владением, оказывали России во время
войны с турками услуги пролитием за нее крови и
пожертвованием своего имущества и тем
способствовали к одержанию над неприятелями
побед" (док. 144).
Документы о церковных отношениях России и
югославянских земель хотя и немногочисленны, но
вполне информативны и дают представление не
только о русской помощи, оказываемой едино¬
верцам, но и об озабоченности русских пред¬
ставителей на Балканах наступлением католицизма
и распространением униатства на территориях
Далмации, отошедших Австрии (док. 140).
191
Политический спектр отношений России с
югославянами представлен в публикации доста¬
точно полно, хотя и относительно неравномерно.
События с 1804 по 1813 гг. освещены несколько
иллюстративно. Во многом это объясняется
наличием двухтомной публикации по истории
Первого сербского восстания. В этом разделе
присутствуют преимущественно черногорские и
герцеговинские сюжеты, а сербские темы
возникают лишь эпизодически, в основном в связи с
совместными боевыми действиями в ходе русско-
турецкой войны 1806-1812 гг. А следующий
хронологический отрезок 1813-1833 гг. полно и
многогранно отражает как характер русско-
сербских связей, так и собственно сербскую
историю в период борьбы за автономию. Пуб¬
ликация дает представление и о страшных
последствиях подавления Турцией Первого сербс¬
кого восстания, когда, по выражению русских
представителей, Сербия стала "ареной величайших
ужасов", когда речь шла об "уничтожении остатков
этого народа" (док. 69 и др.). Документы
свидетельствуют о том, что только активное
вмешательство России в сербские дела позволило
сербам вернуться на свои опустошенные земли и
спастись от почти полного истребления.
Широко представлены в издании документы о
Втором сербском восстании и его лидере - Милоше
Обреновиче. Материалы сборника позволяют
составить представление о нравственных качествах
и государственно-политических способностях
основателей двух сербских династий - Карагеоргии
и Милоше Обреновиче. Этому способствуют как их
собственные письма (написанные, конечно, с их
слов писарями, поскольку оба вождя были
неграмотными), так и меткие, характеристики
русских дипломатов. Рельефный портрет хитрого,
изворотливого, лукавого, но сильного правителя
рисует русский посланник в Константинополе Г.А.
Строганов, характеризуя Милоша Обреновича.
Публикация дает возможность выявить отношение
русского правительства к соперничеству двух
сербских лидеров, закончившемуся гибелью Кара-
георгия. Публикация отражает большую роль,
которую сыграл в борьбе за сербские интересы сам
Г.А. Строганов в 1819-1821 гг.
Особое место в сборнике занимает борьба
русской дипломатии за реализацию VIII статьи
Бухарестского (1812 г.) мирного договора о
признании Турцией автономии Сербского кня¬
жества. Весь долгий путь дипломатических
переговоров русских представителей в Турции, их
консультации и поддержка сербских депутатов в
Константинополе, и, наконец, военные действия во
время русско-турецкой войны 1828-1829 гг. нашли в
нем отражение. Впервые комплексно представлены
документы, характеризующие все этапы борьбы
России за сербскую автономию с 1815 по 1833 г.
Доминируют в издании сербские сюжеты, но
отражены и русско-черногорские связи и отно¬
шения. Документы позволяют реконструировать
выработку русской стратегии и тактики в
отношении Черногории и ее политического статуса.
Приоритеты русской внешней политики не
позволяли в это время поддерживать стремление
Черногории к политической независимости, но
вместе с тем Россия продолжала ее поддерживать
материально и дипломатически. Материалы
сборника свидетельствуют, что взаимоотношения
между русским правительством и черногорскими и
сербскими лидерами не были идиллическими.
Последние порой прибегали и к шантажу, заявляя,
что верность России приносит им притеснения со
стороны Австрии, намекая на необходимость
вознаграждения на эту верность. Г.А. Строганов не
раз сообщал о нежелании М. Обреновича следовать
русским рекомендациям. Но вместе с тем
документы свидетельствуют о высокой оценке как
рядовыми сербами и черногорцами, так и их
правителями той роли, которую сыграла Россия в
поддержке их интересов.
На фоне обширных материалов о сербах и
черногорцах другие югославянские народы пред¬
ставлены крайне слабо. Эпизодические вкрапления
о жителях Далмации, Боснии и Герцеговины да
несколько упоминаний о хорватских волонтерах от
русского консула в Бухаресте - вот, пожалуй, и все.
Практически нет документов о так называемых
австрийских южных славянах. Это вполне
объяснимо в свете задач составителей, стре¬
мившихся прежде всего остановиться на главных
вопросах русской балканской политики. Однако
само название сборника предполагает более
широкий спектр документов, в том числе и из
архивов югославянских земель. Из 255 документов
лишь около десяти из архивов Сербии.
Указанные недоработки, безусловно, ни в
коей мере не снижают высокой оценки этого
издания.
В поиске, отборе и комментировании доку¬
ментов приняли участие признанные специалисты
по истории русской внешней политики XIX в. и
истории югославянских народов этого периода.
Большинство авторов, подготовивших этот сборник
документов - А.П. Бажова, Е.П. Кудрявцева, Р.
Люшич, В.М. Хевролина, Н.И. Хитрова, - имеют
монографии и многочисленные публикации по
тематике русско-югославянских отношений.
Высокий профессионализм составителей проявился
как в отборе документов, так и в научном
оформлении, выполненном строго в соответствии с
правилами издания документов - полностью и на
языке оригинала. Примечания к документам
зачастую являют собой самостоятельные научные
исследования. Они не только разъясняют историю
и смысл документа и излагаемых в нем событий, но
и раскрывают значение изложенных в нем фактов в
историческом контексте. Все это наряду со
справочным аппаратом издания - легендами,
комментариями, указателями - делает настоящую
192
публикацию документов важным источником по
истории России, Турции и югославянских народов в
первой трети XIX в.
Л.В. Кузьмичева, кандидат исторических наук
(Московский государственный университет
нм. М.В. Ломоносова)
Примечания
1 Редколл.: академики А.Л. Нарочннцкпй, В.
Чубрилович (отв. редакторы), ATI. Бажова,
С. Гаврилович, В.П. Козлов, И.И. Лещиловская,
Н. Маджаревич, В.И. Мазасв, В.М. Хевролина,
Н.И. Хитрова. Сост.: Е.П. Кудрявцева, Г.А. Кузне¬
цова, Р. Люшич, К.К. Миронова, Н.И. Плотникова,
В.М. Хевролина (отв. сост.), Н.И. Хитрова.
2 Первое сербское восстание 1804-1813 гг. и
Россия. Кн. 1. 1804-1807. М., 1980; Кн. 2. 1808-1813.
М., 1983; Внешняя политика России XIX и начала
XX века. Документы Российского МИД. Сер. I. Т. I-
VIII. Сер. II. Т. 1 (1Х)-УШ (XVI). М.. 1960-1995;
Черногорско-русские отношения 1711-1918 гг. Т. I.
Русские архивные материалы о Черногории (конец
XVII в. - середина XIX в.). Подгорица; М., 1992.
Е.Н. Ц И М Б А Е В А. РУССКИЙ КАТОЛИЦИЗМ. ЗАБЫТОЕ ПРОШЛОЕ
РОССИЙСКОГО ЛИБЕРАЛИЗМА. М.: Эдиториал УРСС, 1999.184 с. Тир. 1000
Рецензируемая монография - фактически
первая в отечественной историографии работа об
идейно-философском течении "русского като
лицизма", сложившемся в России в 1830-1840-х гг. и
просуществовавшем до конца XIX в., постепенно
эволюционируя в философию "неохристнанства" на
рубеже Х1Х-ХХ вв.
Феномен сравнительно массовой смены вех
отмечался в истории русского XIX в. по меньшей
мере трижды: в начале столетия, в 1840-1850-е гг. и
в 1880-1890-х гг., каждый раз совпадая с эпохами
глубоких кризисов идеологии: в первом случае - с
отказом от философского рационализма XVIII в.,
во втором - романтического идеализма и в треть¬
ем - от позитивизма. В числе обратившихся в
католичество немало известных общественных
деятелей, в том числе М.С. Лунин, кн. З.А. Вол¬
конская, кн. П.Б. Козловский, Б.С. Печерин,
И.А. Гагарин, Н.Б. Голицын и др. - это хорошо
известный факт, как известно и о существовании
своего рода моды на католицизм (в начале и
отчасти в конце XIX в.), много способствовавшей
смене вер.
"Русский католицизм" никогда еще не стано¬
вился объектом специального исследования. В XIX
в. это обусловливалось идеологическими мотивами,
в XX в. - общим угасанием интереса к религиозно-
мировоззренческой проблематике. Этому способст¬
вовало и то, что феномен "русского католицизма"
представлялся маргинальным явлением, лишенным
к тому же внутреннего единства. Поверхностный
взгляд на проблему обнаруживает прежде всего ее
религиозный, богословский аспект, сравнительно
мало связанный с развитием общественных идей и
политических процессов XIX в. Заслуга Е.Н.
Цимбаевой - в выделении в проблеме общественно-
политической составляющей п включении ее в
контекст русского общественного развития XIX в.
как течения, существующего параллельно с
западничеством и славянофильством.
Исследование вводит в оборот большое коли¬
чество новых источников из практически не
известного в России собрания парижской Сла¬
вянской библиотеки (превосходный очерк ее
истории - самостоятельная и ценная часть работы).
В двух первых главах анализируются мотивации
и стимулы обращений в католичество. Наряду с
многочисленными субъективными причинами
смены вер (с. 57-68) исследовательница выделяет
влияние католической (прежде всего иезуитской)
пропаганды, особенно деятельность широко
известного католического публициста Ж.де Местра,
а также А.де Кюстина - автора знаменитой книги
"Россия в 1839 г." Включение Кюстина в данный
контекст, отмеченное Е.Н. Цимбаевой влияние на
него русских католиков, как и его ответное влияние
на формирование идеологии "русского католи¬
цизма" относится в книге к числу наиболее
интересных и ценных наблюдений.
Важен и фактор государственной политики
Александра I и Николая I, в той или иной степени
повлиявшей на обращение российских подданных в
католицизм. В "первый период обращений" (1810-е
гг.) это в основном влияние идеологии Священного
Союза, провозглашавшего "принципы единой
христианской нации, не связанной церковными
различиями во имя охраны религии (общей! - В.Б.)
и мира" (с. 54). На втором этапе - в николаевское
время - переход в католичество в значительной
степени являлся реакцией на насаждение
официальной идеологии и становился своего рода
духовной эмиграцией, часто сопровождавшейся и
фактическим отъездом из страны. "Нет ничего
удивительного в том, что с началом реформ 1860-х
гг. случаи перехода в католическую веру по
идейным мотивам совершенно отсутствуют", -
справедливо констатируется в книге (с. 87).
По мнению автора, "первое поколение русских
католиков не имело четко определенных идеоло¬
гических установок" (с. 146), зато позднее "сопро-
7 Отечественная история, № 2
193
тивление николаевской политике подавления
инакомыслия сформировало (...) русский католи¬
цизм как либеральное общественное течение" (с.
147). Главной чертой этого общественно-фило¬
софского течения, по мнению Е.Н. Цимбаевой,
является стремление к религиозному универсализ- '
му - Вселенской церкви, объединяющей и
православие, и католицизм.
Теоретические истоки течения автор видит в
творчестве П.Я. Чадаева. Анализируя все из¬
вестные произведения мыслителя (а не только
первое "Философическое письмо", которым
ограничиваются обычно), автор интерпретирует его
оригинально и убедительно, парадоксально об¬
наруживая у Чаадаева не только сильные
экуменистические и даже "антибиблейские" (с. 109)
тенденции, но и положительную программу, "идею
Вселенской церкви во имя создания в России
институтов свободного общества" (с. 5).
Дальнейшее развитие "русского католицизма"
автор связывает с деятельностью И.С. Гагарина и
его сподвижников - И.М. Мартынова, А.П. Го¬
лицына и др., которым отводит роль главных
оппонентов славянофилов в дискуссиях 1850-1860-х
гг. (с. 114 и след.). При этом неожиданно и вновь
весьма убедительно доказывается замеченная
исследовательницей глубинная общность воззрений
обеих дискутирующих сторон (с. 116).
Финальным актом развития течения в XIX в.
Е.Н. Цимбаева считает философию В.С. Соловьева,
"ставшего последней вехой в истории русского
католицизма, знаменуя переход течения из области
социальной в область культурную" (с. 6).
Предпринятую Е.Н. Цимбаевой попытку дать
характеристику "русского католицизма" как
направления общественной мысли нельзя не
признать увлекательной и удачной. Если что-то и
вызывает сомнения, то это терминология. При том,
что термин "русский католицизм", как справедливо
указывает автор, употребляя его без кавычек (с. 9),
является самоназванием и до известной степени
закреплен традицией, его дальнейшее исполь¬
зование в литературе неизбежно вызовет (уже
вызывает!) понятийную путаницу и необходимость
постоянных оговорок. Дело усугубляется тем, что
течение "русского католицизма", как пишет Е.Н.
Цимбаева, "не связано с собственно католицизмом"
(с. 9), а его ключевая идея Вселенской церкви
имеет, как опять же убедительно показывает автор,
и сильную православную составляющую.
Необходимость разграничения идеологов "рус¬
ского католицизма" и безыдейных конвертитов
приводит в новейшей литературе к попыткам
создания новых терминов. В вышедших за по¬
следнее время работах фигурирует "религиозное
течение католицизма", "католическая идея" в
противоположность "католическим симпатиям" и
др. (работы А. Кирьянова, С. Яковенко и др.). Эти
попытки пока не выглядят удачными, поскольку
главный недостаток как новоизобретенных, так и
традиционного термина - отсутствие конкретности.
Будем надеяться, что дальнейшие поиски в этом
направлении окажутся более плодотворными.
Думается, что до какой-то степени способно внести
ясность в ситуацию использование кавычек
применительно к условному термину, обозна¬
чающему конкретное экуменистическое общест¬
венное течение, и отсутствие кавычек в том случае,
если речь идет о комплексной проблеме русского
католицизма со всеми ее богословскими, культурно¬
посредническими и пр. аспектами.
В целом монография Е.Н. Цимбаевой - не
только отрадное свидетельство нарастающего вни¬
мания отечественной историографии к проблеме
русского католицизма, которая выводится наконец
с исторической периферии в общее русло истории
русского общественного движения XIX в., но и
многообещающий научный дебют.
В.М. Бокова
(Государственный исторический музей)
Бьянка ПЕТРОВ-ЭННКЕР. "НОВЫЕ ЛЮДИ" В РОССИИ. Развитие
женского движения от возникновения до Октябрьской революции. Франкфурт-на-
Майне; Нью-Йорк: Кампус, 1999. 498 с.*
Гендерный подход к изучению истории
женского движения в последнюю четверть века
приобрел значительное распространение в
гуманитарных исследованиях. Несмотря на выход
ряда книг, раскрывающих различные аспекты
женского движения XIX - начала XX вв., новая
монография профессора Бьянки Петров-Эннкер
(университет г. Констанц, ФРГ) несомненно
привлечет внимание специалистов.
Российское женское движение пореформенного
периода было исключительным явлением не только
отечественной, но и всемирной истории. Автор
справедливо пишет, что "русские женщины
несомненно принадлежали к авангарду женского
движения в Европе" (с. 12), а "русская женщина
(Надежда Суслова. - Г.У.) стала первой в мире
студенткой, изучавшей медицину в университете с
правом сдачи государственных экзаменов" (с. 354);
"примеру Сусловой последовали другие русские
женщины, ставшие пионерками в областях химии,
194
математики и юриспруденции", в частности, Софья
Ковалевская - первая в мире женщина - профессор
математики (с. 11).
Немаловажно и то, что автор не замкнулась в
рамках гендерного подхода, а исследовала проблему
с использованием других современных методов
социальной истории. Работа, выполненная с не¬
мецкой скрупулезностью, не только открывает
многие новые, прежде не изученные страницы в
истории женского движения, но и в связи с каждым
рассматриваемым автором аспектом проблемы
содержит глубокие историографические экскурсы,
осмысливает предыдущий исследовательский этап,
достижениями которого стали труды Г.А. Тишкина
и Р. Стайтса, Э. Павлюченко и Л. Эдмондсон, Б.
Энгель, Б. Клементс и Н. Пушкаревой1.
Автор применила метод синтеза микроистории и
крупных теоретических построений. В результате
центральным источником исследования являются
биографические (включая автобиографии) мате¬
риалы о 12 выдающихся деятельницах поре¬
форменного периода. Перекличку и разноликость
их судеб автор описывает в нескольких дискурсах -
литературно-публицистическом, политическом,
профессиональном, психологическом и др. Наряду с
многочисленными опубликованными источниками,
в книге использованы документы 10 российских,
американских и украинских архивов.
Б. Петров-Эннкер подразделяет своих героинь
по типу на 4 группы. В первую вошли Мария
Трубникова, Евгения Бочечкарова и Мария
Цебрикова, которых автор характеризует как
"женщин без профессионального образования,
преимущественно литературных занятий, борцов за
женское движение". Во второй группе - Елизавета
Водовозова, Александра Калмыкова и Христина
Алчевская - "профессионально квалифицирован¬
ные женщины, преимущественно педагоги,
поставившие свою трудовую деятельность в
значительной степени на службу женскому дви¬
жению". В третьей - Надежда Суслова, Софья
Корвин-Круковская и Варвара Кашеварова-Рудне¬
ва - "первые женщины-ученые, ведущие фигуры
женского освободительного движения", и в чет¬
вертой - Вера Фигнер, Анна Жаклар и Екатерина
Брешко-Брешковская - "представительницы женс¬
кого освободительного и революционно-осво¬
бодительного движения, поддерживавшие в
определенные моменты женское движение своей
политической борьбой".
Прослеживая обстоятельства, способствовавшие
формированию того или иного типа, автор
вписывает эти женские биографии в широкий
исторический контекст, чтобы ответить на вопрос:
"Почему именно в 1860-е годы в российской
действительности появился такой социально¬
психологический феномен, как "новые люди", и
почему среди них было немало женщин, жаж¬
давших интегрироваться в общественную жизнь и
потому размежевавшихся с традиционной прак¬
тикой социализации женщины?". Анализ "по¬
ведения женского идентитета в условиях
модернизации" (с. 9) включил изучение того, "из
каких социальных слоев происходили пионерки
женского движения, откуда бралась их мотивация
для борьбы и эмансипации..., на почве каких
влияний изменялось самосознание этих женщин,
так что отныне трудовая деятельность... включала
их в общественную жизнь" (с. 12).
Б. Петров-Эннкер поставила перед собой еще
одну весьма трудную задачу, которой прежде
избегали именно по причине ее запутанности, -
сопоставить прежние и новые понятия исто¬
риографии, создать принципиально новую целост¬
ную схему, в которой были бы поставлены на свои
места в строгом соотношении друг с другом такие
термины научного и общественно-политического
лексикона, как "женское движение" и "об¬
щественное движение", "профессионалы" и
"интеллигенция", "новые люди" и "нигилисты",
"самосознание" и "идентитет" и т.д. Интересно, что
автор, в духе германской историографической
традиции (Р. Козеллек), поставила вопрос о
семантической стабильности каждого из понятий (с.
47), прослеживая в этом смысле временные
изменения. Достигнутый автором результат можно
признать важным вкладом в историософию
российской истории.
Следует несколько подробнее остановиться на
содержании монографии. Структурно книга состоит
из шести глав. В первой, носящей название
«"Новые люди" как символ общественной жизни во
второй половине XIX века», рассмотрены
литературные дискуссии начала 1860-х гг., особенно
касавшиеся обсуждения женского вопроса. Автор
показывает, что в условиях жесткой цензуры
публицистика совсем иначе, чем в Западной Европе,
воспринималась русским обществом, став для
интеллигенции воплощением публичности и
гласности - именно в этой сфере "мог осу¬
ществляться свободный обмен мнениями" (с. 27).
Наряду с оживленной полемикой вокруг романов
"Что делать?" Н.Г. Чернышевского и "Отцы и дети"
И.С. Тургенева, большой отклик имели
поднимавшие те же вопросы литературные
сочинения женщин-писательниц, в частности А.Я.
Панаевой с ее романом "Женская доля". В
монографии (с. 59-62) дано обобщение различных
интерпретаций нигилизма как идеи, позиции и
поведения, выражающих противостояние обще¬
принятым нормам.
В главе "Традиционная социализация женщин в
период с раннего Нового времени до XIX века"
автор рассматривает положение женщины
дворянского сословия и вопросы о детстве девочек-
аристократок, о становлении и развитии системы
женского образования в России (включая инсти¬
туты, пансионы, детские приюты, гимназии и
другие типы школ). "Внутренняя структура семьи
была иерархически организована и этим опре¬
7’
195
делились взаимоотношения внутри семейного
пространства" (с. 92), полагает Б. Петров-Эннкер и
далее на основе интересного анализа "Семейной
хроники" С.Т. Аксакова и мемуаров Е.Н. Водо¬
возовой показывает, что это обстоятельство
определяло все стороны жизни в семье. Автор
прослеживает, как семейная обстановка влияла на
воспитание цельных характеров, которые в ряде
случаев стремились в своей взрослой жизни к
противоположным нормам поведения, а в ряде
случаев реализовывали либеральные воззрения
своих родителей. Добавим, что рецензируемое
исследование содержит тщательный и подробный
разбор российского брачного законодательства
(с. 103-104).
Название третьей главы - «Шестидесятница -
"новая женщина" 60-х годов» - говорит само за
себя. Внимание автора фокусируется на переменах
в женском самосознании, на новых способах
общения. Новыми коммуникативными формами,
наиболее присущими эмансипированной молодежи
1860-х гг., были кружки, где обсуждались
литературные новинки, вечеринки и журфиксы (а в
последующий период также благотворительные
общества и политически ориентированные
организации). Один из важных выводов звучит так:
«После фазы личного самоосознания и обретения
идентитета от каждого человека, который понимал
себя как "нового", требовалось достижение
демократической перестройки общества - через его
личную инициативу, через новые формы жизни и
общения. Новый альтернативный этос состоял для
мужчин и женщин как в культивировании их
индивидуальности, так и в рациональном
использовании их способностей к работе» (с. 188).
Оценивая историографию, Б. Петров-Энкер
отмечает большую роль в изучении женских
кружков указанного периода, петербургского
историка Г.А. Тишкина, а также американской
исследовательницы Р. Гольдберг2.
Четвертая глава - "Новые пути для произ¬
водственной деятельности женщин с 1860-х годов" -
посвящена анализу "прорыва к самостоятельности",
который оказался для женщин очень непростым
делом: существовали социальные и экономические
проблемы в отношении женского труда, в том числе
психологическое неприятие самостоятельных
женщин обывательским мнением. Перед читателем
здесь проходит калейдоскоп женских судеб, начиная
с Надежды Сусловой, присвоение которой степени
доктора медицины в 1867 г. произвело фурор на
Западе и в России. Ее примеру последовали десятки
женщин, ставших студентками в Швейцарии,
Германии и других странах. В 1873 г. в Цюрихском
университете училось 100 студенток из России,
всего же насчитывалась 141 женщина-студентка
среди 439 учащихся обоего пола (с. 230).
В главе "Женщины в квалифицированных
профессиях" автор рассмотрела три группы
женщин-профессионалов - литераторов, педагогов
и ученых. Женщины упорно и систематично
отвоевывали себе место среди профессионалов. В
главе показано, что в течение трех-четырех
последних десятилетий XIX в. женщины стали
играть значимую роль в профессиональной сфере.
К началу XX в. насчитывалось 2 тыс. женщин,
занимавшихся литературным трудом, в том числе 63
известные писательницы и 84 знаменитых ре¬
дактора (всего в пореформенный период женщины
составляли 27% среди редакторов и издателей в
России - с. 267). Быстро росло число женщин-
педагогов - в сельских школах в 1897 г. их было
20%, а к 1911 г. - уже 62% (с. 269). Среди ученых
женщин было меньше, но успехи Н. Сусловой,
С. Ковалевской преодолели сопротивление
консервативной академической среды, и постепенно
у российских выпускниц зарубежных университетов
и высших женских курсов увеличивались шансы
заниматься профессиональной деятельностью
наравне с мужчинами.
Последняя глава книги - "Женская эмансипация
как новейшее общественно-политическое явле¬
ние" - рассказывает о женских общественных
организациях и участии женщин в политической
жизни. После принятия Временных правил об
обществах и союзах 4 марта 1906 г. (установивших
совершенно новый - регистрационный - порядок
образования частных обществ) гражданская
самодеятельность реализовывалась по преиму¬
ществу в форме общественных организаций.
Основанный в феврале 1905 г. "Союз равноправия
женщин" стал последователем международного
феминистского движения и проводил линию на
защиту интересов женщин через предоставление им
избирательных прав. Особенно обострились
гражданские чувства женщин к 1917 г. Еще одна
организация - "Лига равноправия женщин",
существовавшая с 1907 г., организовала в марте
1917 г. 40-тысячную демонстрацию перед зданием
Таврического дворца в Петрограде, где заседала
Государственная Дума. Во главе колонны шла Вера
Фигнер, а основным требованием демонстранток
было предоставление женщинам избирательного
права (с. 349).
Необходимо остановиться и на проблемном
изложении материала автором. Как известно,
"основными требованиями женского движения
были требования равенства в получении высшего
образования и права на труд во всех сферах,
доступных мужчинам, в том числе и в поступлении
на государственную службу"3. Б. Петров-Эннкер
собрала и систематизировала богатый комплекс
статистических данных об удельном весе женщин-
учащихся на всех уровнях народного образования,
об участии женщин в сфере профессиональной
деятельности (учительницы, медики, телегра¬
фистки, первыми с 1865 г. допущенные на
государственную службу, частные предпринима¬
тельницы и др.) с 1850-х гг. до 1914 г. В книге эти
данные не только содержатся в тексте, но также
196
аккумулированы в 13 информативных таблицах, в
которых автор приводит, в частности, весьма
интересную интерпретацию сведений Всерос¬
сийской переписи 1897 г.
В монографии детально отражена повседневная
жизнь героинь - несомненно, что эти прекрасно
написанные разделы дадут читателю, и прежде
всего западному, целостное представление о
бытовой обстановке и распорядке жизни русской
дворянской семьи в городе и в усадьбе, и в этом
контексте - об одежде, круге чтения, религиозных
представлениях и эмоциональном восприятии
окружающего мира глазами женщин-дворянок.
Автор исследовала различные институцио¬
нальные формы женского движения - от кружков
до крупных политических движений. На ряде
примеров немецкая исследовательница показала,
как "ассоциации, которые возникли на базе
женского движения, ставили себе целью облегчить
материальные нужды женщин путем повышения их
квалификации, оказанием помощи в подыскании
профессиональной работы способствовать со¬
циальной защите и моральной ориентации
(особенно в случаях алкоголизма и проституции)".
Верно сделан акцент на том, что "эти организации
часто придерживались принципа самопомощи для
того, чтобы приобрести способность к личной и
материальной независимости" (с. 354).
Наконец, вводя понятие "общественная среда"
("gesellschaftliche Mitte"), Б. Петров-Эннкер раз¬
мышляет о сущности этого явления буржуазного
общества в Европе и в России. В этом смысле книга
углубляет понимание сложных политических и
социальных изменений, которыми сопровождалось
созревание жизнеспособной публичной сферы.
Если в Западной Европе движущей силой создания
и развития общественной среды была торгово-
промышленная буржуазия, то в России инициатива
принадлежала интеллигенции, которая "начала
защищать буржуазные нормы, как только начала
формироваться". Буржуазия же не смогла развить
"ни гомогенного классового сознания, ни
буржуазного идентитета". Другими составными
элементами "общественной среды" в процессе
урбанизации стали: "начавшаяся индустриализация,
социальная дифференциация, расширение творчес¬
кой деятельности, количественный рост наделенной
профессиями интеллигенции, служившей в
негосударственном секторе" (с. 357).
Место русского женского эмансипационного
движения находилось, как показано в книге, именно
в этой "общественной среде", возникшей с 1860-х гг.
Прорыв женщин к самостоятельности стал не
только вопросом развития новых произво¬
дительных сил в экономическом процессе, но и
признаком изменений в менталитете, когда "нормы
старого мира напрочь вытеснялись ценностями,
обещавшими удовлетворение материальных и
духовных потребностей на основе личного до¬
стоинства и личной ответственности" (с. 361).
Созданная по высоким научным стандартам
монография насыщена людьми и событиями и дает
сбалансированную картину достижений и неудач
женского движения, в целом высоко оценивая с
исторической точки зрения значение женского
эмансипационного движения для общественной
модернизации России. Б. Петров-Эннкер удалось
всесторонне показать, что «"новые люди" ...
выступали в Российской империи в облике
представителя или представительницы нового
социального поведения и возникавшей гражданской
культуры, а в специфических российских обстоя¬
тельствах это требовало особого гражданского
мужества» (с. 55).
Г.Н. Ульянова, кандидат исторических наук
(Институт российской истории РАН)
Примечания
* Pietrow-Ennker, Bianka. Russlands "neue
Menschen": die Entwicklung den Frauenbewegung von
der Anfaengen bis zur Oktoberrevolution.
Frankfurt/Main; New York: Campus-Verl., 1999. 498 S.
1 См.: Тишкин Г.А. Женский вопрос в
России в 50-60 гг. XIX в. Л., 1984; S t i t е s R. The
Women's Liberation Movement in Russia. Feminism,
Nihilism, and Bolshevism, 1860-1930. Princeton, 1978;
Павлюченко Э.А. Женщины в русском
освободительном движении. От Марии Волконской
до Веры Фигнер. М., 1988; Edmondson L.H.
Feminism in Russia, 1900-1917. London, 1984;
Engel B. Mothers and Daughters. Women of the
Intelligentsia in Nineteenth Century Russia. Cambridge,
1983; idem. Between the Fields and the City: Women.
Work and Family in Russia, 1861-1914. Cambridge,
1994; Clements B. Bolshevik Women. Cambridge,
1997; Pushkareva N. Women in Russian History
From the Tenth to the Twentieth Century. Armonk, N.Y.;
London, 1997. См. также коллективные работы:
Atkinson D., D a I I i n A., L a p i d u s G.,
eds. Women in Russia. Hassocs, 1978; Clements
В., E n g e I B., W о г о b e c Ch., eds. Russia's
Women. Accommodation, Resistance, Transformation.
Berkeley, 1991.
2 Cm.: Goldberg R.L. The Russian Women's
Movement. 1859-1917. Ph.D. University of Rochester.
New York, 1976.
3 См.: Тишкин Г.А. Указ. соч. С. 187.
197
РОССИЯ И США: ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 1900-1917. Под ред.
академика А.Н. Яковлева. М., 1999. 853 с.
Процессы, происходящие в отечественной
исторической науке с начала перестройки, носят
далеко не однозначный характер. Многое было
утеряно, многое изменилось к худшему. Но
произошли и позитивные перемены, к числу
которых следует отнести полное или частичное
открытие для исследователей многих прежде не
доступных им по идеологическим и политико¬
дипломатическим причинам архивных фондов, что
способствовало изданию ряда важных и ценных
документальных сборников.
К числу таких публикаций относится и
рецензируемое издание (научные редакторы
академик РАН Г.Н. Севостьянов и профессор
"Колледж Корпус Кристи" Дж. Хэзлем (Кембридж,
Лондон). Составители тома: Ю.В. Басенко, В.И.
Журавлева, Е.Ю. Сергеев). Оно является первым из
восьми томов документов по истории российско-
американских отношений в 1900-1991 гг. и
открывает серию подобных сборников документов
из недавно открытых советских архивов. Весь
проект осуществляют Международный фонд
"Демократия" и Гуверовский институт войн,
революции и мира (Стенфорд, США). Отметим, что
в 1996 г. под редакцией Г.Н. Севостьянова уже
вышел документальный сборник "Россия и США:
торгово-экономические отношения. 1900-1930",
ставший как бы предвестником более обширных и
разнообразных по содержанию публикаций того же
рода.
Рецензируемый сборник состоит из пяти
больших тематических разделов, в которых до¬
кументы располагаются по хронологическому
принципу. Это дает возможность проследить
динамику развития отношений двух стран по
многим конкретным вопросам на протяжении
первых 17 лет XX в. Каждый раздел предваряет
небольшое введение, представляющее его
проблематику, а завершают содержательные
комментарии и примечания, дающие необходимый
справочный материал. В конце тома помещен ряд
указателей и список использованных фондов
Архива внешней политики Российской империи.
В сборнике публикуются самые разнообразные
материалы, в том числе непривычные для нас,
например, дешифранты, делавшиеся российской
внешней разведкой, а также правительственные
документы, ноты и другая дипломатическая
переписка, секретные телеграммы, консульские
донесения, журналы заседаний российского Совета
министров, разного рода послания, памятные
записки и т.п., выявленные в 15 фондах оте¬
чественных архивов.
Начинается сборник с раздела, освещающего
отношения России и США на Дальнем Востоке. Его
документы рассказывают о нарастании противоре¬
198
чий между двумя странами, особенно по вопросам
политики в Китае. В донесениях русских дипло¬
матов подчеркивалось, что Россия и США стал¬
киваются здесь прежде всего из-за "коммерческих
устремлений" американцев и их желания
утвердиться на китайском рынке, прежде всего в
Маньчжурии. Америка широко использовала такое
мощное средство, как строительство железных
дорог, и пыталась подорвать российские позиции в
зоне КВЖД. Возникли и другие спорные вопросы,
по которым между российской и американской
дипломатиями развернулись "настоящие баталии".
Свои претензии Америка прикрывала доктриной
"открытых дверей", тогда как Россия ссылалась на
свои исконные интересы в Китае, являвшемся ее
естественным соседом. Одновременно назревал
конфликт между Россией и Японией, который
привел в 1904 г. к войне между ними. Эти события и
процессы показаны в сборнике широко, во всей их
сложности и противоречивости, чему способствует
введение в научный оборот многих материалов из
закрытых прежде фондов "китайского",
"японского" и прочих "столов".
Во многом по-новому освещается и заключение
Портсмутского мира в 1905 г., и недружественная
по отношению к России лицемерная позиция
президента США Т. Рузвельта. Сообщается о
планах продажи американцам Сахалина, чтобы не
уступать его японцам. После войны напряженность
в американо-русских отношениях не исчезла.
Только приход к власти в США администрации
умеренного и осторожного политика У.Г. Тафта,
осознавшего неизбежность перемен в Азии, вы¬
званных резким усилением агрессивности Японии,
привели к некоторому ее смягчению. Тафт
предпринял энергичные шаги для улучшения отно¬
шений с Россией, но поражение России в войне с
Японией, Первая русская революция и ее жестокое
подавление царскими властями продолжали
подпитывать ту русофобию, волна которой
поднялась в США в 1905-1907 гг. Демократические
элементы американского общества встали в
оппозицию самодержавному режиму в России с его
неприятием института гражданских прав и свобод.
Особо активным в антирусской кампании оказался
"еврейский банковский мир" и вся еврейская
эмиграция в США.
В этих условиях политика Тафта потерпела
неудачу. Отношения США и России снова заметно
обострились. Этому способствовала политика
нового президента США В. Вильсона, предприняв¬
шего на Дальнем Востоке и, в частности, в Китае,
ряд шагов, направленных против интересов России.
И все же, как явствует из документов сборника,
Дальний Восток был тогда практически единст¬
венным регионом, где сталкивались Россия и
Америка. Но и эти столкновения не отличались
особой остротой и антагонизмом.
Второй раздел сборника посвящен национально¬
религиозному аспекту американо-российских отно¬
шений. Большое место отведено здесь еврейскому
вопросу. В США существовала значительная по
численности и влиянию еврейская эмигрантская
община. Однако прежде вопрос о ней старательно
обходился в наших исследованиях. Между тем в
рассматриваемый период большую остроту
приобрел так называемый паспортный вопрос, т.е.
ограничение доступа американским евреям на
территорию Российской империи. Эти ограничения
существовали давно, но привлекли к себе особое
внимание в 1910-1912 гг. Это привело к денонсации
в 1911 г. торгового договора 1832 г. - единственного
крупного соглашения между двумя странами.
В 1965 г. были опубликованы некоторые
материалы о "паспортном конфликте" (см.: Ис¬
торический архив. 1965. № 5. С. 93-99). Документы
сборника дают возможность воссоздать его
историю более полно. В частности, выясняется
реалистическая позиция русских послов Ю.П. Бах-
метева и А.К. Бенкендорфа. Аристократы и
антисемиты, они тем не менее не хотели ухудшения
отношений с США и пытались убедить свое
руководство и царя пойти на смягчение "пас¬
портного конфликта". Но официальный Петербург
считал этот вопрос вмешательством во внутренние
дела империи и проявлял, как деликатно выражался
Бахметев, "снисходительность и загадочную
воздержанность" (с. 565-566).
Большое значение для формирования це¬
лостного представления о взаимоотношениях двух
стран имеет третий раздел сборника "Человеческие
измерения российско-американских отношений". В
его документах отражен процесс взаимовосприятия
двух народов на официальном и общественном
уровнях. Здесь впервые приводятся материалы об
эмиграции из России в Америку, о подчас нелегкой
судьбе наших эмигрантов, о позиции российской
дипломатии, защищавшей интересы своих
сограждан на чужбине. Любопытны материалы о
русских эмигрантах на Гавайях. Их судьбой
интересовался сам П.А. Столыпин, записка
которого публикуется впервые. В целом этот
раздел представляется чрезвычайно удачным и
важным, ибо опубликованные здесь документы
позволяют почувствовать дыхание жизни двух
великих народов, их потенциальное стремление к
диалогу, взаимопониманию и сотрудничеству.
Четвертый раздел посвящен довольно извест¬
ному вопросу об экономических отношениях России
и США. Большое место в нем занимают материалы
об экономических связях двух стран в период
Первой мировой войны, ставшей гигантским
катализатором всего комплекса хозяйственных
связей России и США. Из донесений российских
дипломатов видно, что, несмотря на все
препятствия, в Америке, по инициативе ее деловых
кругов росло движение за более тесное сот¬
рудничество США и России.
Последний раздел сборника освещает период
Первой мировой войны, когда вновь ожили
надежды на сближение и сотрудничество России и
США, оказавшихся в антигерманской коалиции,
хотя и на разных ролях. Приводятся интересные
материалы о политических, дипломатических,
хозяйственных, культурных отношениях. Показан
рост в американском обществе интереса, понимания
и симпатий к России. В то же время не скрывается
наличие серьезных разногласий, затруднявших
сближение. Так, в Петрограде не поняли и осудили
политику "посредничества" Вильсона, расценив ее
как стремление прекратить войну. Не понято было
и так называемое мирное наступление президента
США в 1916-1917 гг.
Освещается в сборнике и такая сложная
проблема, как поставки из Америки в Россию и их
финансирование. Читатель получает возможность
проследить, как американское руководство посте¬
пенно пришло к более чем сдержанной позиции в
этих вопросах. Приводятся новые материалы о
миссиях Б.А. Бахметева в США и Э. Рута в
Россию. Показана иллюзорность надежд русской
дипломатии после Февральской революции 1917 г.
на перевод тактического взаимодействия России и
Америки в стратегическое сотрудничество двух
равных партнеров - знаменосцев новой демократии.
Вместе с тем более подробно, чем раньше,
освещается положительный, почти восторженный
прием американским обществом Февральской
революции в России. "Американцы, - сообщали из
Вашингтона, - круто повернулись к нам лицом".
Свержение самодержавия было принято как "чудес¬
ное и вдохновляющее событие". Но фестиваль
американо-российского сближения не состоялся.
Наступил октябрь 1917 г.
Создается, однако, впечатление, что подборка
документов по периоду войны не отражает всей
многослойности и неоднозначности отношений двух
государств. США скрыли от России апрельские
переговоры 1917 г. с союзниками, но настойчиво
требовали новых наступлений русской армии. Здесь
весьма к месту помещены дешифранты российской
военной разведки, вскрывающие холодное и
корыстное отношение определенных кругов США и
Антанты к изнемогавшей в войне союзнице.
Рецензируемый сборник, несомненно, явится
существенным вкладом в документальную базу
истории российско-американских отношений. Его
документы позволят по-новому взглянуть на пери¬
петии дипломатической борьбы и сотрудничества
двух великих держав, составить объективное
мнение о характере их многообразных связей. Но, к
сожалению, издание не свободно и от некоторых
шероховатостей. Не везде выдерживаются
структурные рамки. Политические и дипломати¬
ческие сюжеты иной раз вторгаются на "чужое
поле". Так, например, на мой взгляд, обстоит дело с
199
визитом эскадры США, упомянутым в разделе
"Человеческие измерения...". Есть повторы
сюжетов (еврейский вопрос и договор 1832 г.).
Можно понять авторов сборника, остановивших
свою публикацию на октябре 1917 г. Но почему
публикация начинается с 1900 г.? Мне не
вспоминаются какие-то рубежные события в этом
году ни в мировой истории, ни в истории России и
США, ни в истории российско-американских
отношений.
Есть некоторые претензии к составителям
примечаний. Можно ли, например, считать извест¬
ного политика и военачальника Дж. Вашингтона
еще и "американским просветителем"? Есть ли
необходимость сообщать читателю, что Бостон,
Атланта, Сиэттл, Цинцинатти - города в США, а
Манила - столица Филиппин?
Наконец, еще один мелкий вопрос, не лишен¬
ный все же определенного значения. Как извест¬
но, в 1911-1917 гг. российским послом в США был
КРОНШТАДТСКАЯ ТРАГЕДИЯ 1921 г.
Кн. 1. 688 с., кн. 2.672 с. Тир. 1000
В выпущенный издательством РОССПЭН
двухтомник вошло 839 документов, абсолютное
большинство которых публикуется впервые. Еще
несколько сот документов полностью или частично
приведены в комментариях. При этом составители
не ограничились, как это делалось раньше, узкими
хронологическими рамками самого восстания и его
подавления. Публикуемые источники охватывают
период с ноября 1920 по март 1924 г., что позволяет
проследить, в какой обстановке вызревало
восстание, как оно происходило и какова была
дальнейшая судьба его участников, прежде всего
тех, кто сумел уйти за границу. Представленные в
сборнике документы чрезвычайно разнообразны по
видам и жанрам: это многочисленные оперативные,
агентурные, информационные и разведывательные
сводки, донесения, составленные в ВЧК анкеты на
участников кронштадтских событий, агитационно¬
пропагандистские материалы, воспоминания,
дневниковые записи и т.д., отражающие действия
противоборствующих сторон. Заслугой состави¬
телей сборника является включение в его состав
малоизвестных документов, свидетельствующих о
реакции на кронштадтское восстание различных
эмигрантских центров - РОКК, Земгора,
Административного центра, Центра действий.
При подготовке сборника составителям приш¬
лось проделать гигантскую поисковую работу в
фондах ГА РФ, Государственного военного архива
и архива ВМФ, РГАСПИ, Архива Президента
РФ, Центрального архива ФСБ и др., просмотреть
Ю.П. Бахметев. После февраля 1917 г. его сменил
Б.А. Бахметев. Но в ряде авторитетных изданий
Борис Александрович именуется Бахметьевым.
Существует рассказ, согласно которому Ю.П. Бах¬
метев гордился отсутствием мягкого знака в его
фамилии, что подчеркивало якобы его дворянское
происхождение. Я понимаю, что это мелочь, но,
может быть, стоит все-таки ее уточнить.
Подводя итог, можно сказать, что рецензи¬
руемый сборник, несомненно, является крупным
достижением наших историков и архивистов,
серьезным вкладом в историю международных
отношений, Российского государства и США.
Публикация эта будет интересна и полезна многим
ученым, публицистам, студентам, всем, кто ин¬
тересуется историей российско-американских
отношений, историей Отечества.
Б.Д. Козенко, доктор исторических наук
(Самарский государственный университет)
Документы. В 2 кн. М.: РОССПЭН, 1999.
советские и зарубежные периодические издания
того времени, что позволило преодолеть огра¬
ниченность предшествующих изданий по данной
проблематике, устранить широко распростра¬
ненные в исторической литературе и особенно в
газетных публикациях ошибки и неточности в
приводимых текстах архивных документов.
Читая документ за документом, как бы
попадаешь в атмосферу тех далеких дней, ощу¬
щаешь, как весной 1921 г. нарастает напряженность
в самом Кронштадте и Петрограде, которая в конце
концов обернулась взрывом. Архивные материалы
показывают, что Кронштадтское восстание было
порождено целым комплексом разнохарактерных
причин - от неприятия политической практики
большевистского режима до бытовых неурядиц
"военного коммунизма". Материалы сборника
достаточно полно и всесторонне отражают не
только военно-политические аспекты кронш¬
тадтской трагедии, но и раскрывают роль советских
спецслужб в подавлении и расследовании причин
мятежа, проливают свет на судьбы большинства
руководителей восстания, помогают уточнить
данные о деятельности антисоветских организаций
внутри страны, показывают крайне неоднозначную
и противоречивую реакцию на кронштадтские
события русской эмиграции.
Знакомство со сборником приводит к выводу,
что Кронштадтское восстание с самого начала
было обречено на поражение. Что бы ни пред¬
принимали восставшие, против них были и отсутст¬
200
вие в их стане единства и четкой программы
действий, и сложная ситуация с топливом и
продовольствием (2, 333). Даже снаряды, которыми
они пытались разбить лед вокруг Кронштадта,
чтобы остановить наступление частей Красной
армии, оказались малопригодными для этой цели (1,
431). Однако и большевикам победа далась не
просто. Военные донесения и корреспонденция
командного состава РККА показывают, что
надежные части и особенно тяжелую артиллерию
для подавления восстания пришлось собирать чуть
ли не по всей стране. Красноармейцы также
испытывали трудности со снабжением, позади
атакующих приходилось выставлять заградотряды.
Вместе с тем следует согласиться с выводом,
который сделал, характеризуя кронштадтские
события, один из составителей сборника Ю.А.
Щетинов: «При существовавшей тогда в советской
России и вокруг нее расстановке классовых и
политических сил выступление матросов и
красноармейцев Кронштадта не стало и не могло
стать прологом новой народной революции,
немедленно удовлетворившей бы вековые чаяния
свободы, равенства, социальной справедливости...
Более того, любая попытка отстранить от
руководства государством большевистскую партию
вела бы в тех условиях не к "торжеству
демократии", а к концентрации власти в руках
правых сил, к новому витку гражданской войны,
массовому белому и красному террору» (1,26).
Можно приветствовать включение в сборник
иллюстративных материалов (фотокопии различ¬
ных документов, картосхемы боевых действий,
фотографии руководителей восстания и участников
его подавления). Хочется отметить и обстоя¬
тельный научно-справочный аппарат издания. Он
состоит из указателя имен (причем каждая
персоналия сопровождается краткой биографичес¬
кой справкой), достаточно подробного предметно¬
тематического указателя, списка сокращений и
перечня использованных источников с указанием
выходных данных.
Но, несмотря на весомые и неоспоримые
достоинства рецензируемого издания, в нем есть и
недостатки. Так, отсутствует разбивка документов
по месяцам и дням, а примечания порой излишне
перегружены цитированием ряда свидетельств,
которые можно было бы смело ввести в состав
сборника, поскольку они имеют самостоятельную
ценность. Затрудняет пользование сборником и то,
что все примечания даны в конце второго тома.
Недоумение вызывает также исключение из
сборника некоторых документов партии больше¬
виков, имеющих непосредственное отношение к
идеологической борьбе вокруг Кронштадтского
восстания. В частности, это касается записи беседы
В.И. Ленина с корреспондентом американской
газеты "The New York Herald" " О кронштадтском
восстании" (Ленин В.И. ПСС. Т. 43. С. 129),
которая ярко отражает контрпропагандистские
усилия советского правительства на внешне¬
политической арене. Данное замечание является не
лишним с учетом того, что во многих библиотеках
произведения Ленина уже исключены из фондов и
стали недоступны читателям. Можно посетовать и
на отсутствие в сборнике наиболее типичных
мемуарных свидетельств, вышедших из-под пера
участников подавления восстания - большевиков.
Перечисленные недостатки нисколько не
умаляют значения гигантской работы, проделанной
составителями рецензируемого издания, и остается
лишь поздравить всех историков-профессион&лов и
любителей истории с выходом в свет прекрасного
научного издания.
В.В. Алексеев, кандидат исторических наук
(Московский государственный университет
им. М.В. Ломоносова)
"ФАКТЫ, КОТОРЫМИ МЫ НА СЕГОДНЯ РАСПОЛАГАЕМ, ВНУШИ¬
ТЕЛЬНЫ". О КНИГЕ "БЫЛ ЛИ СТАЛИН АГЕНТОМ ОХРАНКИ?". М.:
Терра - Книжный клуб, 1999.478 с.
Интерес историков и прессы к такому сложному
явлению, как "сталинщина", не исчезает, под¬
тверждая мнение В.О. Ключевского о "непрехо¬
дящих" темах: "Почему люди так любят изучать
свое прошлое и свою историю? Вероятно, потому
же, почему человек, споткнувшись с разбега, лю¬
бит, поднявшись, оглянуться на место своего паде¬
ния" (Ключевский В.О. Письма, дневники.
Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 25).
В рецензируемой книге американский историк
Ю.Г. Фельштинский представил до 70 материалов
из американских архивов и прессы и до 25 - из рос¬
сийских источников, причем многие иностранные
материалы публикуются на русском языке впервые.
Попытаемся прежде всего оценить достижения
американских коллег, поскольку изучение
"сталинщины" в США началось на несколько
десятилетий раньше, чем в СССР, и велось такими
крупными учеными, как Дж. Кеннан, Эд. Смит, И.
Дон Левин, Б. Вольф. В центре их внимания был
период жизни Сталина до 1917 г., почти закрытый
для правдивого его изучения в СССР.
201
"Исказив историю раннего периода своей жизни,
- писал Смит Кеннану 13 сентября 1966 г., - Сталин
несет ответственность за те трудности, с которыми
сталкивается каждый пишущий об этом периоде...
Его огромные усилия, предпринятые для того,
чтобы внести в эту историю путаницу, с оче¬
видностью показывают, что он пытался скрыть
событие или факт фундаментального характера,
который мог бы стать политически гибельным и
лично позорным" (с. 365).
Молодого Иосифа Джугашвили, видимо, не без
оснований подозревали в выдаче начальству (а тем
самым и полиции) своих бывших соучеников по
Тифлисской православной семинарии - членов
марксистской организации "Месаме-Даси", в
провокационных действиях во время Батумской
демонстрации 1902 г., в причастности к провалу
нелегальной Авлабарской типографии (с. 285-288,
367-369, 373-374 и др.). Открытием Эд. Смита стал
и такой важный факт, как приятельские отношения
Кобы-"Василия" с Романом Малиновским. Весьма
дружеская переписка между ними датируется 1912—
1913 гг. (с. 9-14, 35-36). Однако в 1918 г. на про¬
цессе провокатора Малиновского этот факт не фи¬
гурировал. Не приводятся письма Сталина Мали¬
новскому и публикаторами сочинений Сталина
(этот упрек, а точнее сознательное сокрытие
одинаково справедливо и для советского, и для
постсоветского времени). Интересно и сообщение
старого социал-демократа Давида Шуба о том, что
на Пражской партийной конференции 1912 г.
избранный в ЦК Малиновский был назначен главой
Русского бюро ЦК с правом вводить в ЦК новых
членов. Вскоре после своего возвращения в Россию
Малиновский кооптировал в состав ЦК Сталина,
который бежал из вологодской ссылки в феврале
1912 г. Не думаем, что Малиновский ставил при
этом целью укрепление состава ленинского ЦК
(см. с. 281).
Материалы рецензируемой книги показывают,
какой переполох вызвала среди ученых и русских
эмигрантов в США публикация журналом "Life" 23
апреля 1956 г. разоблачительных документов о
Сталине - так называемого письма Еремина и
письма советского "невозвращенца", бывшего
резидента НКВД Александра Орлова, из которых
следовало, что Сталин был агентом охранного
отделения царской полиции чуть ли не с 1906 г. В
эмигрантской печати ("Новое русское слово",
"Русская мысль"), в журналах "East and West", "New
Leader" в 1956 г. появилось до 30 (!) откликов с
доводами "за" и "против" подлинности сведений,
содержащихся в публикациях. При этом в
эмигрантской прессе образовались две группы.
Одни сочли "письмо Еремина", который одно время
заведовал особым отделом Департамента полиции
МВД, подделкой, их оппоненты приводили свои
доводы в пользу его подлинности. Последние
ссылались, в частности, на авторитет людей,
доставивших в Толстовский фонд этот документ,
отмечали типичную для царских полицейских
органов бумагу и шрифт пишущей машинки,
соответствие подписи Еремина на письме его
известному автографу и т.д.
Парадоксальное (но заслуживающее внимания)
мнение высказали по поводу "письма Еремина"
ведущие американские специалисты по данной
проблеме. Дж. Кеннан писал Эд. Смиту: "Это самый
любопытный и загадочный документ. Я уделил ему
большое внимание. Я могу, не колеблясь, сказать,
что следы подлинности слишком сильны, чтобы он
был подделкой, но и следы подделки столь же
очевидны, чтобы считать документ абсолютно
подлинным". Видимо, его автор "видел подлинный
документ подобного содержания" (с. 371). Смит
ответил: меня не покидает мысль, что Еремин и
директор Департамента полиции Белецкий знали о
Сталине и, вероятно, им руководили. По словам
Смита, один из последних остававшихся в живых
сотрудников Департамента полиции В. Веселаго
сообщил ему со ссылкой на Белецкого, что Сталин
был агентом Охранки (с. 375). Другой предста¬
витель семьи Веселаго - Н. Веселаго, отрицая под¬
линность "письма Еремина", сообщил о "двойствен¬
ной игре" секретного сотрудника Сталина внутри
Охранки, за что тот и был сослан в Заполярье
(с. 333, 346)1. В своей книге "The Young Stalin; The
Early Years of an Elusive Revolutionary" (N.Y., 1967),
которую стоило бы перевести на русский язык, Эд.
Смит исследовал агентурную карьеру Сталина.
Второй фигурировавший в дискуссии документ -
письмо А. Орлова "Сенсационная подоплека
проклятия Сталина" (т.е. осуждения его на XX
съезде КПСС. - Лет.). Автор его у нас долго име¬
новался "изменником родины". Ныне, учитывая его
поведение за границей, руководство внешней раз¬
ведки пересмотрело эти оценки: "Справедливо опа¬
саясь быть репрессированным, он остался (в
1938 г. - Лет.) на Западе. Однако он не выдал ни¬
кого из разведчиков, которых знал" (см.: Кир¬
пич е н к о В.А., Кобаладзе Ю.Г.
Внешняя разведка: от СССР к России // Красная
звезда. 1993. 30 октября). Что касается содержания
этого приводимого в рецензируемой книге доку¬
мента (с. 30-45), который уже известен российскому
читателю (см. нашу статью в журнале "Октябрь".
1994. № 3. С. 168-178), то коротко оно сводится к
следующему. В феврале 1937 г. Орлов узнал от
своего двоюродного брата и друга, заместителя
главы НКВД Украины 3. Кацнельсона, навестив¬
шего его в Париже, о так называемой папке Вис¬
сарионова, в которой хранились строго секретные
документы, свидетельствовавшие о службе Сталина
в Охранке и его соперничестве с другим агентом-
провокатором Р. Малиновским.
Нашедший в архиве эту папку сотрудник НКВД
Штейн передал ее своему другу наркому внутренних
дел Украины В. Балицкому. Круг посвященных в
тайну лиц стал расширяться, и в конце концов папка
была передана М.Н. Тухачевскому. Высшие
202
военачальники, как писал Орлов, "решились
поставить на карту свою жизнь ради спасения
страны и избавления ее от вознесенного на трон
агента-провокатора" (с. 37-38). Затем связь Орлова
с Кацнельсоном оборвалась, о расправе Сталина с
высшим комсоставом РККА он узнал из сообщений
радио. Позже он услышал о расстреле Кацнельсона,
самоубийстве Штейна и гибели тысяч командиров
РККА. В октябре 1937 г. один из руководителей
внешней разведки Шпигельглас, посетивший
Орлова, сообщил: "На самой верхушке царила
паника. Все пропуска в Кремль были внезапно
объявлены недействительными. Наши войска
НКВД находились в состоянии боевой готовности.
Это должен был быть целый заговор" (с. 40).
Несколько слов о неточностях в публикации
Орлова. Так, он писал, что обеспечил безопасность
себе в США и своим родственникам в СССР обра¬
щением к Сталину с угрозой рассказать всему миру
о его преступлениях. Как выяснили О. Царев и Дж.
Костелло - авторы книги "Роковые иллюзии: из
архивов КГБ. Дело Орлова, сталинского мастера
шпионажа" (М., 1995), Орлов на самом деле написал
Ежову (и тем самым, конечно, Сталину!), обещая не
выдавать советскую разведсеть, если НКВД
оставит его и его родственников в покое. Ошибался
Орлов и в том, что причиной разоблачения Сталина
на XX съезде КПСС было предъявление
Г.К. Жуковым "коллективному руководству" пре¬
словутой "папки Виссарионова". На самом деле
борьба с культом личности Сталина выросла из
борьбы за власть между Хрущевым и его сто¬
ронниками, поддержанными Г.К. Жуковым и
руководством вооруженных сил, с одной стороны, и
ярыми сталинистами Молотовым, Маленковым,
Кагановичем - с другой. На июньском (1957)
пленуме ЦК КПСС последние были сняты с
высоких постов и позже исключены из партии.
Говоря о самой публикации Орлова, следует
отметить, что в свое время в ходе дискуссии,
проходившей в американской прессе, она подробно
не анализировалась, а была просто объявлена
"набором нелепиц", "нелепыми россказнями" и
даже "стряпней Дона Левина-Орлова" (с. 250, 273,
315, 340 и др.). Иного мнения был, однако, такой
специалист, как Б. Вольф: "Если документ Левина
("письмо Еремина". - Авт.) и нуждается в
дальнейшей проверке, то статья Орлова вполне
убедительна" (с. 340). Это мнение разделял главный
редактор "Нового русского слова" М. Вейнбаум:
"Простой и ничем не документированный рассказ
Александра Орлова, по моему мнению,
заслуживает большего доверия, чем документ,
предъявленный Левиным" (с. 224). Ю.Г. Фель-
штинский также признает, что самым серьезным
обвинением против Сталина, "видимо, следует
считать свидетельство Александра Орлова" (с. 15).
Характерно, что письмо Сталина Малиновскому
от 2 февраля 1913 г., введенное в научный оборот
Эд. Смитом, было похищено затем из фондов
Гуверовского института в Стэнфорде. К тому же,
судя по материалам рецензируемой книги, некие
"вандалы" систематически производили кражи
документов о Сталине в личных архивах и
библиотеках Запада (с. 10, 25, 89, 149, 325 и др.).
Кстати, по странному совпадению и в спецхранах
главных библиотек Москвы журнал "Life" от 23
апреля 1956 г. из подшивок был вообще изъят!
Завершая анализ "американского раздела"
книги, мы признали бы наиболее ценной с
фактической и методологической сторон поме¬
щенную здесь переписку Эд. Смита и Дж. Кеннана.
В ней обозначены те пункты биографии молодого
Сталина, которые требуют объяснения, и вместе с
тем указаны объективные трудности их изучения. С
одной стороны, царская полиция вела дела со
своими агентами в глубочайшей тайне. С другой -
Сталин (да и его наследники) старались уничтожить
в СССР и, как показывает упомянутая выше
история с документом Смита, за границей любые
компрометирующие материалы. Поэтому Кеннан
требовал строже различать гипотезы и
неоспоримые факты и делал такой вывод: "По этим
причинам очевидных доказательств мы никогда не
найдем. Тем не менее факты, которыми мы на
сегодня располагаем, внушительны" (с. 382).
Дж. Кеннан (он считал, что полиция ради
Малиновского "пожертвовала" Сталиным - с. 377)
заканчивает словами: "Так или иначе, жизнь
Сталина в эти годы может быть объяснима лишь с
учетом его отношений с полицией... Человеку,
утверждающему, будто Сталин не был агентом-
провокатором, пришлось бы помучиться над
обоснованием своей точки зрения куда больше, чем
Смиту, который говорит, что Сталин был агентом.
Тут, мне кажется, надо дать слово советским
историкам" (с. 383).
Переходим теперь к "российскому" разделу
сборника. Историками, которые поставили у нас
целью снять со Сталина клеймо провокатора,
оказались Б. Каптелов и 3. Перегудова. Правда,
они рассматривают эту тему чрезвычайно узко,
занимаясь в основном "письмом Еремина", и не
останавливаются на письме Орлова, "заговоре
Тухачевского" и сговоре Сталина и Гитлера против
Тухачевского, о чем говорилось в публикации
журнала "За рубежом" еще в 1988 г. (№ 22)
"Заговор против Тухачевского". О "письме
Еремина" нового по сравнению с американскими
авторами мы узнаем мало: адресата Еремина
Железнякова звали не Алексеем, а Владимиром;
почерк фальшивки принадлежит сменившему
Железнякова Руссиянову. Отражения реальных
фактов в "письме Еремина" авторы не видят, зато
пытаются сделать спорным вопрос о доносе
Сталина на Шаумяна и начисто отрицают
причастность Сталина к провалу Авлабарской
типографии (с. 400-401,403). В остальном их статьи
сводятся к критике Г. Арутюнова и Ф. Волкова за
их стремление к сенсационности и к полемике с
203
3. Серебряковой, нашедшей в фонде Г. Орджо¬
никидзе уникальный документ, который хранил
Серго, - докладную полковника Мартынова Белец¬
кому от 13 ноября 1912 г. о московской встрече
"Кобы" (Сталина) с "Портным" (Малиновским).
Коба информировал последнего не только о сос¬
тоянии партийных дел в России, но и сообщил, как
положено агенту Охранки, личные приметы ряда
большевиков, включая М.И. Калинина. Убийст¬
венный для биографии "Кобы" факт передачи
охранке словесного портрета революционеров
Трегудова и Каптелова не рассматривают!
Не менее интересным нам представляется
другое. Мартынов сообщил, что при отъезде в
Петербург "во избежание провала сотрудника"
(Малиновского) наружным наблюдением агент не
сопровождался. Но Мартынов заботился не только
о "сотруднике": "Представляемый при сем аген¬
турный материал никому мною не сообщался во
избежание... провала агентурного источника. По¬
сему ходатайствую перед Вашим превосходи¬
тельством об использовании такового по частям без
ссылок или указаний на вверенное мне отделение"
(с. 394-397). "Агентурным источником" на встрече
был Коба, и забота о нем Мартынова все ставит на
свои места! Фактически сам Мартынов признал, что
встретились "в конфиденциальном разговоре" два
агента Охранки.
Вступительное слово редактора книги
Ю.Г. Фельштинского заканчивается грустной
констатацией: "С сожалением мы вынуждены
констатировать, что и нынешняя публикация не
дает исчерпывающего ответа на вопрос о про-
вокаторстве Сталина" (с. 21). А в заключении к
сборнику и сам вопрос отнесен к никчемным: "Что
до самого вопроса, то он интересен, но мало¬
существенен: не забудем, что у Сталина были
гораздо большие грехи, чем сотрудничество с
Охранкой" (с. 478).
Думаем, что эти принципиальные выводы не
адекватны содержанию сборника и фактам истории
СССР сталинского периода. Опираясь на факти¬
ческий материал, собранный Эд. Смитом, Дж.
Кеннан счел возможным поставить вопрос о том,
что сейчас мы имеем дело уже не просто с
гипотезами, а располагаем "внушительными фак¬
тами". Запутанное прошлое Сталина дает, как нам
представляется, ключ к пониманию "большого
террора" 1930-х гг. Как подчеркивал в книге
"Великий секрет Сталина" Дон Левин, "только
огромное чувство вины и неотступный страх
разоблачений могли объяснить фантастическую
манеру поведения (Сталина. - Лет.) в тридцатые
годы" (с. 276). "Умалишенным он не был (с. 210),
всегда знал, что делал (с. 212)."
Машину террора в огромных масштабах Сталин
запустил немедленно после убийства Кирова 1 де¬
кабря 1934 г., почти сразу же направив ее против
своих противников - бывших лидеров большевизма.
Затем доносы "товарищей, которые работают на
местах" (с. 159), переключили его внимание на
армию, где репрессии проводились с особым рве¬
нием. В 1936 г. НКВД (самодеятельностью в таких
важных вопросах он естественно, не занимался!),
через двойного агента Скоблина забросил пробный
шар в гитлеровскую Службу безопасности, сообщив
о существующем в СССР в сговоре с генералитетом
Германии "заговоре Тухачевского". Одной из целей
этой акции было получение из Германии ком¬
прометирующих материалов на Тухачевского. Эти
материалы и были изготовлены шефом СД Гейд-
рихом с личного благословения самого фюрера. В
середине мая 1937 г. эти "данные" были куплены у
немцев агентами Ежова и, видимо, использованы
Сталиным для убеждения своего ближайшего
окружения (такой искушенный в политике человек,
как Молотов, до самой смерти сохранил уверен¬
ность в "измене" Тухачевского) в необходимости
расправы с военными, а затем были погребены в
недрах секретных архивов. НКВД, именно с
середины мая 1937 г. начавший повальные аресты
комсостава РККА, оперировал уже самооговорами
арестованных, признававшихся под пытками в
шпионаже и вредительстве в пользу Германии.
Обвиняя генералитет в "измене родине", Сталин
сам изменял ей, вступив фактически на путь
преступного сговора с Гитлером.
Двурушничеству Сталина, сотрудничеству Ста¬
лина и Гитлера, НКВД и СД посвящена на Западе
почти не известная у нас обширная литература
(авторы перечислены в справке комиссии
Н.М. Шверника. См.: Военно-исторический архив.
Вып. 2, раздел VI. М., 1997). Мы сошлемся на
свидетельство видного сотрудника СД Вальтера
Шелленберга, считавшего совместные действия и
сговор Сталина и Гитлера в 1936-1937 гг. против
Тухачевского "нелегальным прологом" их будущего
альянса в 1939 г. (Ш елленбергВ. Мемуары.
М., 1991. С. 40-45). Показательно и поведение
Сталина в ходе февральско-мартовского пленума
ЦК ВКП(б), где в речах 3 и 5 марта 1937 г. он
объявил, что вражеские агенты внедрились во "все"
(!) или "почти все" (!) наши организации, не
исключая армии. Даже на фоне избиения бывших
лидеров большевизма и командиров производства,
репрессии против тысяч высших и средних
военачальников перед нападением гитлеровцев
были ни с чем не сравнимым злодеянием. Расплата
за эту безумную, невиданную в истории акцию
пришла через 3-4 года, когда, потеряв еще до
войны опытные кадры, Красная армия сдала
гитлеровцам огромную территорию вплоть до
подступов к Москве и Ленинграду и должна была
устилать телами миллионов павших обратный
победный путь на запад в 1943-1945 гг.
Кстати, темы наших потерь со знанием дела
коснулся Л. Лазарев в недавней статье "Факты -
упрямая вещь", где перечеркнул нашу статью
"Тайна заговора Тухачевского" (Отечественная
история. 1998. № 4). Кончил он свою заметку таким
204
пассажем: "Неужели авторам не приходило в
голову, что если, как они утверждают, заговор
Тухачевского существовал, значит, судили воена¬
чальников не зря?" Историки-де таким образом
оправдывают один из самых ужасных сталинских
процессов (Знамя. 1999. № 5. С. 188-189). Но
неужели Л. Лазарев не понимает, что он отнимает у
советских людей право на сопротивление тирану,
превращая их в простых баранов, преспокойно
отправляющихся на сталинскую бойню? А, как
известно, борьба есть борьба, и в ней может
потерпеть поражение и правая сторона.
Однако вернемся к рецензируемому сборнику.
Некоторые его недостатки - не всегда удачная
компановка материала, известная перегрузка по¬
сторонними сюжетами, явная спорность обоб¬
щающих выводов - не отменяют его высокой
общей оценки. Публикаторы и издательство заслу¬
живают благодарности за подготовку и выход
ценной книги, помогающей дальнейшему иссле¬
дованию сложной проблемы.
Е.Г. Плимак, доктор исторических наук
В.С. Антонов, кандидат исторических наук
(Москва)
Примечание
1 Фактически два этапа этой интриги описали
Эдуард Эллис Смит в книге "Молодой Сталин. Ран¬
ние годы ускользающего революционера" (Smith
Е.Е. The Young Stalin. The Early Years of an Elusive
Revolutionaire. N.Y., 1967, pp. 276-290) и А. Орлов в
статье "Сенсационная подоплека проклэтия Стали¬
на", опубликованной в журнале "Life" 23 апреля
1956 г. См. подробнее: Плима к Е., Антонов
В. Был ли заговор против Сталина? По материалам
зарубежной печати // Октябрь. 1994 г. № 3.
205
Научная жизнь
РОССИЯ И МИР:
ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОВОСПРИЯТИЯ В ХУ-ХХ ВЕКАХ
Заседание " круглого стола"
8 февраля 2000 г. в Институте российской истории РАН прошло очередное заседание
"круглого стола", 7-е по счету. Он был организован Центром по изучению отечественной
культуры и группой по изучению международных культурных связей России.
Выступило более 20 докладчиков - представители Государственной академии управления
им. С. Орджоникидзе, Института национальных проблем образования, Института всеобщей
истории РАН, Института российской истории РАН, Института славяноведения РАН, Института
русского языка РАН, Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова,
Российского государственного гуманитарного университета, Орловского агроуниверситета и
др.
Открыл обсуждение научных проблем И.Г. Яковенко (ИНПО МОПО РФ) докладом
"Образ Запада: динамика изменений в 1990-е гг." В нем прозвучала мысль о том, что в сознании
россиян в 1980-е гг. существовал стереотип восприятия своего и чужого мира: Советский Союз
казался нищим, дефицитным, а Запад - благополучным и сытым. Процессы 1990-х гг.,
упрощение процедуры получения заграничного паспорта и массовый выезд наших
соотечественников за рубеж радикально изменили ситуацию: Запад превратился из мифа в
реальность. Умерла сеть магазинов "Березка", изменился статус английского языка,
предметная и архитектурная среда, жанры эстрады и многое другое. Как отметил докладчик,
сегодня антизападничество в России носит скорее "платонический характер", так как
отказываться от западных благ многие в обществе не хотят.
В ходе оживленной дискуссии, в которой приняли участие В.В. Рогинский (ИВИ РАН),
А.Ю. Саран (Орловский агроуниверситет), А.В. Шубин (ИВИ РАН) и др., высказанные
идеи были признаны справедливыми главным образом для Москвы и других центральных
городов, но не для периферийной России, где заметно усиливается внимание к национальным
традициям.
Л.Е. Морозова (ИРИ РАН) в докладе "Две России Сигизмунда III" отметила, что план
возведения польского королевича Владислава на русский престол, судя по актовым
материалам, исходил от самого Сигизмунда. Ему удалось закрепиться лишь в Смоленске,
поэтому реализация задуманного оказалась невозможной. Между тем в Европе, вплоть до
отказа от прав на Московский престол, Владислав официально считался русским государем. По
мнению докладчика, эта информация полезна для понимания того, как шла борьба за русский
престол в Смутное время.
Л.Н. Пушкарев (ИРИ РАН) рассмотрел в своем докладе тему "Ю. Крижанич о месте
России между Европой и Азией". Хорват по национальности и католик по вероисповеданию,
Ю. Крижанич всю свою жизнь отдал идее объединения славян. За свои убеждения был сослан в
Тобольск, где провел 15 лет. В ссылке он усердно работал: занимался философией, историей,
изучал лингвистику. Не раз писал прошения в Москву, стремясь обратить внимание государя на
необходимость освоения богатств Сибири. Предупреждал, что расширение связей с Западом
опасно - особенно с немцами. "Они захватили большую часть Польши. Что-то будет с
Россией?" А вот связи с Востоком считал полезными, видя историческую роль России в том,
чтобы быть средоточием евроазиатской культуры.
Е.И. М а л е т о (ИРИ РАН) в докладе "Россия и мир ислама в эпоху Екатерины И",
основанном на материалах записок известного русского дипломата П.А. Левашева, привела
убедительные аргументы, позволяющие говорить о том, что на протяжении XVIII в. в русской
культуре происходят постепенные, но значительные изменения в отношении к Востоку, в том
числе к мусульманскому. Прежнее противостояние мусульманскому миру, воспринимавшемуся
как воплощение зла и жестокости, как область обитания конфессионально чуждых "басурман",
206
уступает место симбиозу и признанию допустимости иных духовных измерений. Докладчик
подчеркнула, что такие тенденции отнюдь не были случайными. Они сопровождали процесс
формирования полиэтничного и поликонфессионального государства имперского типа, в
котором на государственном уровне ограничивался антагонизм по отношению к другим
народам и конфессиям.
С интересом был воспринят доклад Е.В. Жбанковой (МГУ) "Европейский салонный
танец на балу времен Александра I", которая рассмотрела французскую (Лепик, Огюст Пуаро,
Шарль Дюбло, П. Иогель и др.) и итальянскую (Мунаретти и др.) школы бальных танцев в
России. Проанализировав репертуар балов первой четверти XIX в. - полонез, гавот, контр-данс
(англес, экосес, французская кадриль), вальс, мазурку и котильон, которым обычно завершался
бал, - докладчик высоко оценила бальную культуру и ее значение в жизни русского общества
того времени.
В докладе А.В. Шубина (ИВИ РАН) "История России и Запада в Х1Х-ХХ вв.: методы
сравнения" анализировались "исторические структуры". По мнению автора, структура истории
является фрактальной и проявляется на стадиальном уровне. Вот почему историю каждой
страны мы можем разделить на несколько эпох, каждая из которых характеризуется
определенным набором черт и процессов, определяющих динамику развития общества.
В докладе М.В. Губиной (МГУ) "Россия и русские в сознании французского общества
(1814-1818 гг.)" наглядно показано, что представления французов о русских современниках
носили довольно противоречивый характер. Докладчик пришла к выводу, что восприятие
французами русской армии базировалось на стереотипе о низком уровне развития России и ее
жителей-варваров, который, однако, корректировался реальностью.
Содержательным было обсуждение темы «Художественный текст и диалог культур (по
материалам "Пиковой Дамы")», с которой выступила О.Е. Фролова (ИРЯ).
Живой интерес вызвал доклад В.В. Рогинского (ИВИ) "Россия и Скандинавия в новое
время: ХУ1И-Х1Х вв." Подчеркивалось, что Северная Европа играла в истории России самую
активную роль (династические связи, три войны со Швецией XVIII - начала XIX в.
и т.п.). Между тем в обыденном, массовом сознании русских Скандинавия продолжала
оставаться чем-то незнакомым. Явная недооценка этой страны сохраняется и сегодня.
А.Ю. К о р ч а г о в (ГАУ) в докладе "Русский солдат глазами противника 1812 и
1855 гг." на основе изучения дневниковых записей баронессы де Сталь, генерала Эрбе,
участвовавшего в Севастопольской кампании, и др. отмечал, что с одной стороны, русский
солдат не переставал изумлять иностранцев своей смелостью, самоотверженностью, упорством
в бою, патриотизмом, а с другой - поражал их воображение безынициативностью,
набожностью, рабской зависимостью.
В докладе А.Ю. Сарана (Орловский агроуниверситет) была освещена проблема
российско-европейских связей в области фотографии в XIX в. По мнению автора, начало эры
фотографии следует отнести к 1830-м гг. При том, что русская провинция познакомилась с
достижениями в области фотографии уже в 1840-е гг., это увлечение оставалось слишком
дорогостоящим для его широкого распространения. Из трехсот фотографов Орловской
губернии, каждый шестой, по подсчетам А.Ю. Сарана, был выходцем из Германии. Франции,
Турции и других стран. В 1850-е гг. наиболее активно шел процесс тиражирования
фотографических работ, появился жанр фотографической карточки. Тогда же фотография
стала широко использоваться в идеологических целях: с ее помощью активно формировался
образ врага.
В докладе, посвященном проблеме восприятия России в работах бельгийских историков
Х1Х-ХХ вв., А.С. Намазова (ИВИ) говорила о том, что в Бельгии существует устойчивый
интерес к истории России. Отмечалось, что бельгийцы, жившие в России в эпоху Николая I,
восхищались Петербургом и русским императором, считая его самым красивым мужчиной в
Европе. Они сходились во мнении, что Россия - загадочная и одновременно великая страна,
раздираемая противоречиями. В последние десятилетия XIX в. в Россию хлынул большой поток
предпринимателей и рабочих из Бельгии: было создано около 200 предприятий машино¬
строительного, текстильного, горнодобывающего, металлургического профиля, на которых
работали 20 тыс. бельгийцев. После революции многие уехали, но интерес к России сохранился:
загадочная русская душа, как и прежде, манит бельгийцев.
Е.С. Сенявская (ПРИ РАН) в докладе "Русские и поляки в войнах XX в.: динамика
взаимовосприятия" проследила эволюцию отношений двух соседних славянских народов, в
истории которых тесно переплетались факторы, способствовавшие как взаимному их
сближению, так и отчуждению. В XX в. наибольшее влияние на отношения между русскими и
поляками оказали три поворотных события всемирной истории: Первая мировая война,
207
приведшая к революции в России и государственной независимости Польши, Вторая мировая
война с последовавшим вовлечением стран Восточной Европы в сферу влияния СССР и
перестройка в Советском Союзе с дальнейшим распадом социалистического лагеря. Особенно
сложными оказались политические и социально-психологические процессы первой половины
XX в. Так, с началом Первой мировой войны появилась надежда на примирение русских и
поляков перед лицом "общего врага всего славянства - тевтонской угрозы", но уже через
несколько лет произошло их столкновение в польско-советской войне 1919-1920 гг.
Взаимоотношения двух молодых государств и их народов оставались весьма напряженными до
Второй мировой войны, в которой СССР и Польша сначала оказались в роли противников, а
затем союзников. Такие сложные политические метаморфозы не способствовали их взаимному
доверию, несмотря на наличие общего смертельного врага - фашистской Германии. Все это
обусловило крайнюю противоречивость психологии взаимоотношений и взаимовосприятия
двух народов, наложив отпечаток и на последующее их развитие.
В центре внимания С.А. Козлова (ПРИ РАН) находился сравнительно-исторический
анализ двух великих европейских столиц в сочинении российского предпринимателя конца
XIX в. С.Б. Иппо "Москва и Лондон. Исторические, общественные и экономические очерки и
исследования". Докладчик отметил, что в этой работе ярко проявились характерные для
россиян середины - второй половины XIX в. оценки британской столицы и жизни ее
обитателей. В то же время подчеркивалось, что книга С.Б. Иппо является уникальным
памятником российской общественной мысли XIX столетия: столь многопланового срав¬
нительно-исторического анализа Москвы и Лондона с использованием "геополитического" и
"культурологического" подходов в современном их понимании отечественная историография не
знала ни до, ни после выхода указанной работы. Анализ этого сочинения привел докладчика к
выводу о том, что наиболее дальновидные отечественные предприниматели никогда не
отделяли Россию от остальной Европы, стремясь перенять все лучшее из ее опыта. Появление
книги С.Б. Иппо способствовало отходу россиян от ряда стереотипных представлений о жизни
Великобритании, позволило задуматься над формированием более гибкой и рациональной
модели поведения, поскольку именно жители Лондона олицетворяли в тот период сам дух
буржуазного рационализма.
Как отмечалось в докладе Е.Ю. Сергеева (ИВИ РАН) "Запад и русская военная
разведка в начале XX в.", исследование одной из важнейших структур государственной власти в
России - военной разведки, деятельность которой приобрела особое значение в начале XX в.,
на протяжении долгого времени оставалась вне поля зрения отечественных и зарубежных
исследователей. Служебная переписка и источники личного происхождения, по мнению
докладчика, показывают, что система представлений офицеров разведки включала
эмоциональные образы, категориально-оценочные критерии и стереотипы восприятия
европейских реалий начала XX в. Особое место занимала дихотомия сравнительных оценок по
линии восприятия своей страны и образа потенциально враждебных государств (Вели¬
кобритании до 1905 г., Австро-Венгрии - с 1907-1909 и Германии - после 1910-1911 гг.),
способных нарушить привычный для традиционной военной элиты самодержавной России,
оставшейся в целом дворянской, социально-политический порядок. Категориально-оценочные
критерии и стереотипы менталитета русских военных разведчиков в отношении Запада были
обусловлены особенностями профессиональной подготовки офицеров Генерального штаба и их
социальным статусом, а также информационной средой страны пребывания или служебных
командировок.
Е.Н. Рудая (ИРИ РАН) в докладе "Советско-английские переговоры 1920 г.: первый
контакт двух миров" затронула тему формирования системы международных отношений после
Первой мировой войны. Как отмечалось, эта система была создана без участия советской
России (во многом по ее собственной вине). К началу 1920-х гг. надежды большевиков на
мировую революцию не оправдались, и этот факт заставлял партийные круги серьезно
задумываться над переоценкой международной ситуации. Однако изменение точки зрения на
тот или иной внешнеполитический вопрос не вело к отказу от основных идеологических догм.
Наиболее ярким примером этого стала идея об одновременном сосуществовании буржуазных
государств и первого в мире государства рабочих и крестьян. Правящие круги Великобритании
также по ряду причин стремились вовлечь Россию в систему международных отношений и
обязательств. Однако ни Генуэзская конференция (вопреки существующему в отечественной
литературе мифу о ней как об успехе советской дипломатии), ни англо-советские переговоры
1920-1921 гг., в ходе которых были заключены торговые соглашения, к значительным
позитивным результатам не привели. Английская сторона сбивалась на язык ультиматумов, а
советская широко использовала метод проволочек и демагогическую фразеологию. Таким
208
образом, в общественном сознании обеих стран того времени закрепилось априорное
восприятие друг друга во вражеских, черных красках.
С.В. Журавлев (ИРИ РАН) в докладе "Советская повседневность конца 1920 - начала
1930-х гг. глазами иностранных специалистов" высказал интересные суждения о том, как
воспринимали советскую действительность разные категории иностранцев. Изучив архивные
материалы, докладчик выделил вопросы производственной и бытовой повседневности
(социалистическое соревнование, ударничество, коммуналки, бараки, бытовые условия), а
также вопросы морали, которые особенно интересовали иностранцев. Критически оценивая
происходящее в России, многие иностранные рабочие разочаровались в коммунизме,
отказались от продления контракта и уехали на родину. Оставшиеся в основном были
репрессированы в конце 1930-х гг.
В.С. Т яжельникова (ИРИ РАН) в докладе «Дихотомия "мы" - "они" как элемент
картины мира коммунистов и ее эволюция в пространственном контексте» говорила о
начавшейся в 1930-е гг. трансформации представлений о революционном пространстве: оно
стало восприниматься не как мировое, а как локальное (в границах СССР), а также о причинах
роста изоляционистских тенденций. Дихотомия "мы" - "они" была проиллюстрирована автором
на примере внутрипартийной борьбы большевиков с троцкистами и меньшевиками, которая в
послевоенные годы плавно перешла в борьбу с космополитизмом и диссидентством.
В докладе В.А. Невежина (ИРИ РАН) «Финляндия в советской пропаганде 1940—
1941 гг.: фактор "Зимней войны"» прослеживаются тенденции, проявившиеся в деятельности
политико-пропагандистского аппарата большевистской партии после подписания мирного
договора с Финляндией 13 марта 1940 г. Используя уже опубликованные и ранее неизвестные
архивные материалы, автор рассматривает итоги совещаний апреля-июня 1940 г. (высшего
командного и политического состава РККА, где присутствовал Сталин; армейских
идеологических работников; писателей и журналистов, освещавших военную тематику), в ходе
которых анализировались недостатки пропаганды, допущенные в ходе "Зимней войны".
Докладчик сделал вывод, что несмотря на все попытки избавления от "шапкозакидательских"
настроений в пропаганде, проявившихся в ходе войны против Финляндии, к 22 июня 1941 г.
преодолеть их до конца так и не удалось. Это, в свою очередь, негативно сказалось в начальный
период вооруженного противоборства Красной армии и вермахта.
А.В. Голубев (ИРИ РАН) в докладе "Строительство дома цензуры: к вопросу о
закрытости советского общества 30-х гг." на основе как опубликованных, так и впервые
вводимых в научный оборот архивных материалов была рассмотрена ориентация на
"закрытость" советского общества, набиравшая силу в 1920-1930-хх гг. Она проявлялась в
самых различных формах: в ограничениях на выезд за границу, а отчасти и на въезд в СССР, в
ужесточении и расширении цензуры, которую академик В.И. Вернадский назвал "дикой и
бессмысленной", в контроле над иностранной колонией в СССР и стремлении изолировать ее
от советского общества и т.п. Главный вывод автора, поддержанный и другими участниками
заседания, состоял в том, что государство было заинтересовано в сохранении достаточно
разветвленных связей с внешним миром в различных областях - дипломатической,
экономической, культурной, но стремилось свести к минимуму независимые от него контакты
советского общества с иными социумами.
Завершил перечень проблем, вынесенных на обсуждение "круглого стола", доклад
Л.У. Звонаревой (ИГТСГГ РАО). Она посвятила свое выступление теме "Россия и Запад в
восприятии писателя Ю. Дружникова", остановившись прежде всего на анализе западнических
взглядов русского писателя-эмигранта, видевшего свою миссию в том, чтобы нести свободное
слово и противостоять тоталитарному прошлому. Были подробно рассмотрены такие аспекты
проблемы как недооценка Ю. Дружниковым христианского элемента русской культуры,
возрождение мифа об освободительной роли Запада и западной демократии.
Подводя итоги работы, А.В. Голубев обратил внимание собравшихся на заметно
расширившийся состав участников "круглого стола", очередное заседание которого состоится в
феврале 2001 г., и на растущее внимание к его проблематике в различных научных центрах
ближнего и дальнего зарубежья.
Е.И. Малето, кандидат исторических наук
Е.С. Сенявская, доктор исторических наук
(Институт российской истории РАН)
209
ВСЕРОССИЙСКАЯ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
"ЛИБЕРАЛЬНЫЙ КОНСЕРВАТИЗМ В РОССИИ:
ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ”
25-26 мая 2000 г. в Ростове-на-Дону состоялась Всероссийская научно-практическая кон¬
ференция "Либеральный консерватизм в России: история и современность", организованная
Ростовским государственным университетом совместно с Российской академией естественных
наук и Российским независимым институтом социальных и национальных проблем при фи¬
нансовой поддержке Института "Открытое общество" (Фонд Дж. Сороса, Россия). Этот науч¬
ный форум продолжил традицию изучения русского либерализма, начатую в 1998 г. между¬
народной конференцией "Русский либерализм: исторические судьбы и перспективы", и
объединил усилия ученых столичных научных центров, ведущих вузов Ростова-на-Дону и
других регионов России. Проведением конференции руководили д.и.н., профессор, первый
проректор РГУ А.И. Нарежный и д.и.н., профессор В.В. Шелохаев.
Важнейшими проблемами, обсуждавшимися на конференции, были: определение самого
феномена либерального консерватизма и того сегмента в спектре общественно-политической
жизни, которое он занимал в России на рубеже Х1Х-ХХ вв. и занимает сейчас; анализ
философских оснований русской либерально-консервативной мысли; изучение взглядов видных
либерально-консервативных мыслителей, их взаимосвязи с идеями европейского либерализма и
консерватизма; выяснение специфики программы и тактики либеральных консерваторов и
влияния на них особенностей и традиций национального развития страны; характеристика
основных этапов развития и течений в русском либеральном консерватизме.
Основные задачи в изучении российского либерального консерватизма были поставлены в
докладе В.В. Шелохаева "Либеральный консерватизм как теоретическая и методо¬
логическая проблема". Анализ философских основ либерально-консервативной идеологии был
дан в выступлениях д.ф.н. В.Ф. Пустарнакова (Москва) "Либеральный консерватизм и
либерализм в России в XIX - начале XX в.: различие и сходство" и д.ф.н., профессора А.Н.
Е р ы г и н а (Ростов-на-Дону) "Феномен либерального консерватизма: содержание понятия".
Либеральному консерватизму второй половины XIX в., трактовке содержания понятий "либе¬
рализм" и "консерватизм" ведущими либеральными мыслителями той эпохи (Б.Н. Чичериным,
К.Д. Кавелиным и А.Д. Градовским) посвятил свой доклад А.И. Нарежный.
Участники конференции отмечали, что для определения сущностных характеристик такого
явления общественной мысли России, как либеральный консерватизм, необходимо
рассмотрение отношений консерватизма и либерализма в контексте поиска вариантов
модернизации России. Именно в "зоне диалога" либерализма и консерватизма возможно
изучение как проблемы сопряженности консервативной и либеральной модели общественного
развития, так и определение имманентных различий между ними. Подчеркивалось, что
поскольку на рубеже Х1Х-ХХ столетий и в настоящее время и либерализм, и консерватизм
представляют собой направления общественной мысли, находящиеся "в пути", то и "зона
диалога" между ними не является некой неизменной данностью. Она постоянно транс¬
формировалась и включала базисные идеи и ценностные ориентации, общие для либералов и
консерваторов именно в данное историческое время.
Исследователи обратили внимание на сложность самого понятия "либеральный консер¬
ватизм". Отсутствие единого понимания данного термина приводит либо к синонимичной
трактовке определений "либеральный консерватизм" и "консервативный либерализм", либо к
проведению между ними резкой грани. Сам либеральный консерватизм характеризуется
одними специалистами как разновидность умеренного либерализма, отвергающего присущий
некоторым либералам радикализм действий, а другими - как консерватизм с известной
"прививкой" либеральных идей.
Выступающие отмечали и существование иной терминологии, в которой либерал-
консерватизм характеризуется как "прогрессивный консерватизм" или же "реформистский
консерватизм". Альтернативные определения в ряде случаев способствуют преодолению
извечного противопоставления либералов и консерваторов. Современный категориальный
аппарат во многом строится на характеристике уникальных совокупных черт ментальности,
идеологии и деятельности отдельных направлений в общественной мысли и общественном
движении, что оставляет открытой проблему поиска интегрирующих их основополагающих
ценностей и технологий политического поведения. В противном случае либеральный
консерватизм будет трактоваться как некое маргинальное явление, имеющее отдельные
признаки как консерватизма, так и либерализма, но не способное осуществить синтез ценностей
своих прародителей. Очевидно, необходимо учитывать и вектор политической ориентации
210
консервативных либералов и либеральных консерваторов, т.е. то обстоятельство, на основе
каких базисных идей (консервативных или же либеральных) происходила "сборка" ценностной
системы, присущей именно либеральному консерватизму.
Ряд выступлений был посвящен анализу различных аспектов либерально-консервативной
идеологии. Д.ф.н., профессор В.П. Макаренко (Ростов-на-Дону) выступил с докладом
"Проблема суверенности и ответственности индивида в современном коммунитаризме" Д.ф.н.,
доцент Т.Ф. Ермоленко (Ростов-на-Дону) осветила патерналистские интенции
либерального консерватизма, а д.и.н., профессор Л.Г. Березовая (Москва) представила
доклад «Идея личности: "камень веры" или "камень преткновения" в русском либерализме».
Постановке вопроса о существовании взаимосвязей между такими историческими феноменами
России начала XX в., как имперское сознание, с одной стороны, и либерализм и консерватизм -
с другой, было посвящено сообщение к.и.н., доцента А.В. Щербины (Ростов-на-Дону). На
конференции отмечалось, что определение специфики российского либерального консер¬
ватизма, соотношения в его модели переустройства России западных и национальных идей
невозможно без компаративного анализа развития общественной мысли в Западной Европе и
нашей стране. Исторический опыт английского либерализма и консерватизма был освещен в
докладе д.и.н., профессора И.М. Узнародова (Ростов-на-Дону).
По традиции участники конференции уделили значительное внимание изучению взглядов
видных либерально-консервативных мыслителей России Х1Х-ХХ вв., представлявших как пра¬
вительство, так и общество: П.А. Столыпина (д.и.н. А.П. К о р е л и н, Москва), П.Б. Струве
(к.и.н., профессор С.М. С м а г и н, Ростов-на-Дону), Д.М. Самарина (д.и.н., профессор
С.В. Римский, Ростов-на-Дону), М.Н. Муравьева (к.и.н., доцент М.Д. Долбило в,
Воронеж), И.А. Ильина (к.ю.н., доцент И.А. Иванников, Ростов-на-Дону) и др. Отмечался
неоднозначный процесс эволюции взглядов российских государственных и общественных
деятелей, сложное и подчас противоречивое сочетание в их идеологемах консервативных и
либеральных начал, апперцептивная зависимость программных установок и политической
практики от прежней идейной среды и национальной, сословной и партийной принадлежности
данных лиц.
Определение либерального консерватизма именно как сегмента либерализма, которого
придерживалось большинство участников конференции, позволило поставить проблему его
типологизации и партийной идентификации. Анализу подвергались в основном концептуальные
установки ведущих партий "либеральной семьи" - кадетов и октябристов. Партии октябристов
и ее отношению к Первой российской революции было посвящено сообщение д.и.н.,
профессора О.В. Волобуева (Москва); консервативным тенденциям в кадетской партии в
период Гражданской войны - к.и.н. Н.И. Канищевой (Москва); особенностям
национально-государственной программы либералов в 1917 г. - аспирантки А.Л. Ста¬
родубовой (Москва); либерально-консервативной критике революции 1917 г. -
аспирантки И.А. Ждановой (Москва). К.и.н. Д.Е. Новиков (Москва) осветил
проблему национальных интересов в концепции русских либералов.
Оживленная дискуссия развернулась по проблеме современной партийной системы России и
места в ней либерал-консерваторов. Начало обсуждению данного вопроса положили д.и.н.,
профессор В.В. Журавлев и к.э.н., профессор Л.К. Журавлева (Москва),
выступившие с докладом "Лики российского либерализма: история и современность".
Консервативную традицию и ее связь с современностью осветил к.и.н. А.В. Репников
(Москва). Либерально-консервативная оценка периода сталинской модернизации, принад¬
лежащая ведущим российским эмигрантам, была раскрыта в сообщении к.и.н., доцента К.Г.
Малы хина (Ростов-на-Дону). Ростовские историки, к.и.н., доцент Н.А. Попова и
к.и.н., доцент А.К. М а м и то в охарактеризовали идеологию современных либеральных
консерваторов и место консервативного либерализма в современном политическом спектре
России. При этом отмечалось, что в своей политике и нынешний Президент РФ В.В. Путин, и
его правительство выступают именно как либеральные консерваторы. Экономический анализ
реформ 90-х гг. XX в. содержался в сообщении к.э.н., доцента В.В. Вольчика (Ростов-на-
Дону), отметившего, что либеральной в этих преобразованиях была лишь фразеология, в то
время как по существу они представляли собой типичный интервенционизм.
Работа конференции, материалы которой будут опубликованы, показала перспективность
дальнейшей разработки проблематики, связанной с либеральным консерватизмом.
А.И. Нарежный, доктор исторических наук,
А.В. Щербина, кандидат исторических наук
(Ростов-на-Дону)
211
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ И РЕГИОНАЛЬНЫЙ
КОМПОНЕНТ В ВУЗОВСКИХ ПРОГРАММАХ
11-12 мая 2000 г. в Омске состоялась региональная научно-методическая конференция
"Отечественная историография и региональный компонент в образовательных программах:
проблемы и перспективы". Главными организаторами научного форума, проводившегося при
поддержке Института "Открытое общество", выступили Институт российской истории РАН,
Омский государственный университет, Архивное управление Администрации Омской области,
кафедра современной отечественной истории и историографии ОмГУ. Серьезную помощь
оргкомитету оказал Омский областной институт повышения квалификации работников
образования, предоставивший свои аудитории для работы участников конференции.
В работе конференции приняли участие историки из Москвы, Омска, Новосибирска,
Кемерово и сельских районных центров Омской области. Поставленные на конференции
проблемы включали в себя рассмотрение современных тенденций в преподавании и изучении
истории России XX в., отечественной историографии и источниковедения, вопросы
исторического краеведения и регионального компонента образовательных программ.
При открытии конференции с приветствиями к участникам обратились ректор Омского
областного института повышения квалификации работников образования Ю.В. Ма¬
ковский и проректор по информационным технологиям ОмГУ В.И. Струнин.
С докладом "Социальная история: проблемы методологии и источниковедения" выступил
заместитель директора Института российской истории РАН, профессор, д.и.н. А.К. Со¬
колов.
Многие выступления были посвящены изучению актуальных проблем истории исторической
науки. Заведующая кафедрой современной отечественной истории и историографии ОмГУ,
доцент, к.и.н. В.П. К о р з у н обратилась к вопросам поиска новой модели ис¬
ториографического письма. С докладом "Современная историография: многообразие методо¬
логических построений и поиск закономерностей" выступил доцент кафедры отечественной
истории Новосибирского государственного педагогического университета, к.и.н. К.Б.
У мбрашко. О регионоведческом компоненте в современном университетском образо¬
вании говорилось в выспуплении к.и.н. В.Г. Р ы ж е н к о (ОмГУ).
В рамках конференции были подведены итоги конкурса "Новому веку - новые программы.
История и регион в творчестве молодых авторов". Ректор ОмГУ Г.И. Геринг поздравил
призеров и вручил им дипломы победителей конкурса.
На заседаниях четырех секций конференции было заслушано более пятидесяти докладов и
сообщений. В ходе обсуждения возникали дискуссии по актуальным и малоизученным
проблемам отечественной истории, историографии, источниковедения, краеведения, методики
преподавания этих дисциплин в высшей школе. Рекомендации, высказанные участниками
секционных заседаний, стали свидетельством глубокой заинтересованности ученых, работников
образования в активизации работы по этим направлениям. В частности, был поставлен вопрос о
подготовке учебных пособий различных типов по истории Сибири и историческому
краеведению. Намечены мероприятия по налаживанию устойчивых связей между образо¬
вательными учреждениями всех типов, музеями и архивами в целях внедрения регионального
компонента в образовательную практику. В области архивного дела было обращено внимание
на необходимость доведения до потенциального исследователя информации о возможностях
местных архивов и содержании фондов, с которых снимается гриф секретности. Весьма
плодотворным оказался обмен мнениями по проблемам социокультурных характеристик
русского историка начала XX в., истории Сибири, места исторических дисциплин в системе
вузовского преподавания.
Завершающим этапом конференции явился "круглый стол" на тему - "Источник и иссле¬
дователь: проблемы диалога". Ведущие А.К. Соколов (ИРИ РАН, Москва) и В.Г. Рыженко
(ОмГУ) обозначили основные направления дискуссии - современное состояние отечественного
источниковедения и архивного дела. В заключительном слове начальника Архивного
управления Администрации Омской области Г.М. Ипатовой прозвучали предложения по
интеграции усилий вузовских работников и архивистов в процессе использования, изучения и
сохранения архивных фондов как ценнейшего культурно-исторического наследия нации.
В.Л. Кожевин, кандидат исторических наук
(Омский государственный университет)
212
70-ЛЕТИЕ АКАДЕМИКА РАН БОРИСА ВАСИЛЬЕВИЧА АНАНЬИНА
4 марта 2001 г. исполнилось 70 лет со дня рождения академика РАН Бориса Васильевича
Ананьича. Он родился в Ленинграде. В 1938 г. семья переехала во Владивосток, где Борис
Васильевич поступил в среднюю школу, и возвратилась в Ленинград два года спустя. Годы
войны он провел в эвакуации в Архангельске, а затем несколько лет в Таллине. Переезды
семьи были связаны со службой отца, Василия Емельяновича Ананьича, морского офицера. С
1947 г. Борис Васильевич живет и работает в своем родном городе на Неве. Здесь в
1948 г. он поступил на исторический факультет университета, где занимался в семинаре одного
из наиболее значительных представителей петербургской исторической школы Б.А. Романова.
Из этого семинара вышли замечательные специалисты как по истории феодальной России, так
и по проблемам международных отношений и российской экономики рубежа XIX и XX вв.
Многие из сюжетов, к которым Борис Васильевич будет обращаться впоследствии,
определились на занятиях этого семинара.
После окончания университета в 1953 г. он в течение нескольких лет работает научным
сотрудником Ленинградского музея революции (ныне Государственный музей политической
истории России) и учится в заочной аспирантуре Ленинградского педагогического института. С
марта 1956 г. Б.В. Ананьич - сотрудник Ленинградского отделения Института истории АН
СССР, с которым связана вся его дальнейшая творческая жизнь. В то время молодой историк
вместе со своим учителем Б.А. Романовым занимается подготовкой к печати обширного
сборника документов "Внешние займы царизма в конце XIX - начале XX в." Небольшая часть
собранного материала была напечатана тогда на страницах журнала "Исторический архив", а
сам сборник до сей поры, к сожалению, остается неопубликованным.
В 1960 г. Борис Васильевич работал над академическим изданием "Воспоминаний"
С.Ю. Витте, опубликованным тогда же под общей редакцией А.Л. Сидорова. Проблема
государственного кредита России и фигура С.Ю. Витте с тех пор постоянно привлекают
пристальное внимание историка. В июне 1961 г. он защищает кандидатскую диссертацию по
теме "Англия и Россия в Персии накануне англо-русского соглашения 1907 г." В 1970 г. выходит
в свет первая монография Б.В. Ананьича "Россия и международный капитал", посвященная
автором своему учителю Б.А. Романову. В следующем году Борис Васильевич защищает по
этой теме докторскую диссертацию. В этой работе практически впервые в отечественной
историографии поставлена и решена весьма сложная и многогранная проблема внешних займов
России в период существования в стране золотого стандарта в 1897-1914 гг. В 1975 г. Б.В.
Ананьич публикует монографию "Российское самодержавие и вызов капиталов", посвященную
истории Учетно-ссудного банка Персии. В 1984 г. он принимает участие в создании фун¬
даментальной монографии "Кризис самодержавия в России", написав ее первый раздел о
политике царизма на рубеже XIX и XX вв.
В начале 1990-х гг. историк обращается к такой малоизученной проблеме, как банкирский
промысел в России. Результатом этой работы становится монография "Банкирские дома в
России. 1860-1914 гг.", вышедшая в свет в 1991 г. С 1993 г. Борис Васильевич - член
редакционной коллегии, издающей материалы "Академического дела", которые содержат
яркие свидетельства расправы, учиненной в 1929-1931 гг. властями над выдающимися
отечественными учеными, среди которых был и Б.А. Романов. В 1996 г. под редакцией
Б.В. Ананьича выходит в свет обобщающая монография "Власть и реформы. От самодер¬
жавной к советской России", где реформаторские процессы в стране исследованы со времени
становления Русского централизованного государства и вплоть до 1920-х гг. В 1999 г.
Б.В. Ананьич в соавторстве с Р.Ш. Ганелиным публикует монографию "Сергей Юльевич Витте
и его время", ставшую итогом их многолетних исследований государственной деятельности
С.Ю. Витте. В 2000 г. монография была удостоена премии имени В.О. Ключевского.
Б.В. Ананьич - автор более 100 научных работ. На протяжении ряда лет он являлся членом
редколлегии журнала "Отечественная история". Он входит в состав редакционных коллегий
журнала "Исторический архив" и "Новгородского сборника", является ответственным редак¬
тором альманаха "Исторические записки".
С 1968 г. Борис Васильевич преподает на историческом факультете Петербургского
университета. Он читал здесь общий курс отечественной истории начала XX в., курс по истории
внешней политики России, специальный курс "Мемуары как исторический источник", который
стал для многих студентов и аспирантов настоящей школой источниковедческого мастерства. С
1974 г. Б.В. Ананьич - профессор исторического факультета университета. Его ученики
работают в Петербурге, Москве, Новгороде, Омске, других городах страны, а также за
213
рубежом. Среди них преподаватели вузов, сотрудники академических институтов, библиотек,
архивов. Есть немало историков, которые не будучи формально учениками Бориса
Васильевича, считают его своим учителем.
Выдающийся российский ученый пользуется широким признанием среди зарубежных
коллег-историков, для которых его исследования не раз являлись отправной точкой в изучении
истории России. Б.В. Ананьич участвовал и участвует во многих международных проектах.
Среди них следует выделить вышедшую в свет в 1991 г. под редакцией Р. Камерона и В.И.
Бовыкина коллективную монографию "International Banking, 1870-1914", которая стала одним
из первых успешных опытов сотрудничества отечественных и зарубежных историков в области
изучения международного банковского дела.
В декабре 1990 г. Б.В. Ананьич избирается членом-корреспондентом Академии наук, а в
марте 1994 г. - действительным членом РАН. В настоящее время Борис Васильевич воз¬
главляет научные проекты, связанные с публикацией источников, изучением экономической
истории и международных связей России. Продолжаются его обширные исследования, начатые
в прежние годы. Юбилей Бориса Васильевича дает всем, кто относится к нему с любовью и
уважением, счастливую возможность обратиться к своему коллеге и наставнику со словами
благодарности и самыми добрыми пожеланиями.
Друзья, коллеги и ученики
От редакции. Все, кто работал вместе с Борисом Васильевичем Ананьичем в редколлегии и
редакции журнала "Отечественная история", присоединяются к высокой оценке его вклада в
мировую историческую науку и желают ему творческого долголетия и новых научных успехов.
Борис Васильевич не только специалист самого высокого класса, но и удивительно
обаятельный, деликатный и отзывчивый человек. Его простота в общении, истинный де¬
мократизм, глубочайшая преданность науке, широта интересов, неизменный оптимизм
привлекают всегда к нему сердца людей. Чуждый всего мелкого, суетного, Борис Васильевич
является примером настоящего ученого. Здоровья и счастья Вам, Борис Васильевич, новых
книг и учеников!
214
ДОКТОРСКИЕ ДИССЕРТАЦИИ ПО ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ, УТ¬
ВЕРЖДЕННЫЕ ПРЕЗИДИУМОМ ВАК РОССИИ В МАЕ-СЕНТЯБРЕ 2000 г.
(специальность 07.00.02 - отечественная история и 07.00.09 - историография,
источниковедение и методы исторического исследования).
У. Бабенко Василий Николаевич. "Развитие научной информации в области исторических наук во
второй половине XX века". Специальность 07.00.09.
Диссертация выполнена в Институте научной информации по общественным наукам РАН, где работает
соискатель, защищена в Институте российской истории РАН.
2. Филоненко Александр Львович. "Создание и функционирование управленческих структур Высшего
совета народного хозяйства в 1917-1921". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Магнитогорском государственном педагогическом институте, защищена в Че¬
лябинском государственном университете, соискатель работает в Магнитогорском государственном универ¬
ситете.
3. Матханова Наталья Петровна. "Высшая администрация Восточной Сибири в середине XIX века
(конец 1830-х - середина 1860-х годов)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Институте истории Сибирского отделения РАН, где работает
соискатель.
4. Яров Сергей Викторович. "Политическое сознание рабочих Петрограда в 1917-1923 гг." Специаль¬
ность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Санкт-Петёрбургском филиале Института российской истории
РАН, где работает соискатель.
5. Баранов Андрей Владимирович. "Многоукладное общество в русских областях Северного Кавказа в
1920-х гг.: тенденции развития". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Институте по переподготовке и повышению квалификации преподавателей
гуманитарных и социальных наук при Ростовском государственном университете, защищена в Ростовском
государственном университете, соискатель работает в Краснодарском государственном университете куль¬
туры и искусств.
6. Саблиров Мухарби Забиевич. "Культура народов Кабарды и Балкарии в конце XIX - начале XX вв."
Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Кабардино-Балкарском государственном университете им. Х.М. Бербекова,
где работает соискатель, защищена в Северо-Осетинском государственном университете им. К.Л. Хе-
тагурова.
7. Невежин Владимир Александрович. "Советская пропаганда и идеологическая подготовка к войне
(вторая половина 30-х - начало 40-х гг.)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Институте российской истории РАН, где работает соискатель.
8. Провадкин Геннадий Георгиевич. "Социальная экология: историография проблемы (50-80-е годы XX
века)". Специальности 07.00.02 и 07.00.09.
Диссертация выполнена и защищена в Московском государственном социальном университете, где
работает соискатель.
9. Федулин Александр Алексеевич. "Исторический опыт становления и развития социального
партнерства в России". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Российской академии государственной службы при Президенте
РФ, соискатель работает в Институте туризма и гостеприимства Государственной академии сферы быта и
услуг.
10. Далгат Эльмира Муртузалиевна. "Крестьянство Дагестана на рубеже Х1Х-ХХ вв.: проблемы со¬
циально-экономического развития". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Институте истории, археологии и этнографии Дагестанского
научного центра РАН, где работает соискатель.
215
11. Дувман Эдуард Лейбович. "Промысловое предпринимательство в освоении Понизового Поволжья
во второй половине ХУ1-ХУП вв." Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Самарском государственном университете, где работает соискатель. Защи¬
щена в Саратовском государственном университете им. Н.Г. Чернышевского.
12. Ершова Тамара Витальевна. "Промышленность Москвы и Московской губернии в годы Первой
мировой войны". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Московском государственном автомобильно-дорожном институте, где
работает соискатель, защищена в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова.
13. Магомедов Рамазан Раджабович. "Идеи мировой революции во внутренней политике советского
руководства и в общественном сознании россиян (1917-1925 гг.)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Оренбургском государственном педагогическом университете, где работает
соискатель, защищена в Московском педагогическом государственном университете.
14. Бортникова Ольга Николаевна. "Возникновение и развитие пенитенциарной системы в Западной
Сибири (1801-1917 гг.)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Тюменском юридическом институте МВД РФ, где работает соискатель, за¬
щищена в Омском государственном техническом университете.
15. Иголкин Александр Алексеевич. "Нефтяная промышленность России - СССР в 1917-1928 гг." Спе¬
циальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Институте российской истории РАН, где работает соискатель.
16. Синицын Олег Владимирович. "Неокантианская методология истории и развитие исторической
мысли в России в конце XIX - начале XX вв." Специальность 07.00.09.
Диссертация выполнена и защищена в Казанском государственном университете, соискатель работает в
Казанском государственном педагогическом университете.
17. Коваленко Николай Алексеевич. "Центральная власть и аппарат управления в России (февраль-
октябрь 1917 г.)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Институте государственного управления и социальных исследований Мос¬
ковского государственного университета им. М.В. Ломоносова, где работает соискатель, защищена в Мос¬
ковском государственном университете им. М.В. Ломоносова.
18. Койчуев Аскербий Дагирович. "Карачаевская автономная область в годы Великой Отечественной
войны". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Карачаево-Черкесском государственном педагогическом университете, за¬
щищена в Московском государственном открытом педагогическом университете, соискатель работает в
филиале Пятигорского государственного технологического университета.
19. Котеленец Елена Анатольевна. "Ленин и его политическое окружение в новейшей историографии
(1987-1999)". Специальность 07.00.09.
Диссертация выполнена и защищена в Российском университете дружбы народов, где работает
соискатель.
20. Филоненко Сергей Иванович. "Разгром армий сателлитов фашистской Германии под Сталинградом и
Воронежем (ноябрь 1942 - февраль 1943 г.)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Воронежском государственном аграрном университете Министерства
сельского хозяйства и продовольствия РФ, где работает соискатель, защищена в Воронежском
государственном университете.
2/. Шалак Александр Васильевич. "Условия жизни населения Восточной Сибири (1940-1950 гг.)". Спе¬
циальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Иркутской государственной экономической академии, где работает соис¬
катель, защищена в Иркутском государственном университете.
22. Бородай Александр Дмитриевич. "Культурная политика в советском обществе: формирование
молодой художественной интеллигенции (вторая половина 50-х-80-х гг.)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Институте молодежи (Москва), где работает соискатель.
216
23. Долгов Лев Николаевич. "Экономическая политика революции и Гражданской войны: опыт
Дальнего Востока России". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Комсомольском-на-Амуре государственном педагогическом университете, где
работает соискатель, защищена в Институте истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока
ДВО РАН.
24. Журавлев Валерий Анатольевич. "Печать и политический выбор русской армии в марте-октябре
1917 года (на материалах Северо-Запада России"). Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Санкт-Петербургском университете МВД России, где работает соискатель, за¬
щищена в Санкт-Петербургском государственном университете.
25. Нарбаев Назым Батырбекович. "Формирование единой евразийской государственности России.
1860-1890-е гг." Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Российском университете дружбы народов, соискатель работает в
Министерстве иностранных дел РФ.
26. Пирог Петр Владимирович. "Черниговщина в XVII в.: очерки социально-экономической и по¬
литической истории". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Национальном педагогическом университете им. М.П. Драгоманова и в Мос¬
ковском государственном университете им. М.В. Ломоносова, защищена в Московском государственном
университете им. М.В. Ломоносова, соискатель - гражданин Украины работает в Черниговском педаго¬
гическом институте.
27. Бобылев Владимир Сергеевич. "Россия и Испания в международных отношениях второй половины
XVIII века. 1759-1799 гг." Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Российском университете дружбы народов, где работает соис¬
катель.
28. Кисловский Игорь Юрьевич. "Борьба России против экономической экспансии иностранных го¬
сударств в конце XIX - начале XX в." Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена в Голицынском Военном институте Федеральной пограничной службы России
МО РФ, где работает соискатель, защищена в Московском педагогическом государственном университете.
29. Лаврененко Иван Михайлович. "Государственная социальная политика Российской Федерации: опыт
и проблемы трансформации (80-е - первая половина 90-х годов XX столетия)". Специальность 07.00.02.
Диссертация выполнена и защищена в Институте молодежи (Москва), где работает соискатель.
Составлено по Протоколам ВАК РФ
НОВЫЕ КНИГИ по отечественной истории
(по материалам "Книжного обозрения" за август-сентябрь 2000 г.)
Агеева О.Г. "Величайший и славнейший более всех градов в свете" - град святого Петра: Петербург в рус.
обществ, сознании начала XVIII в. СПб.: Рус.-Балт. информ. центр БЛИЦ, 1999. 343 с.
Аннотированная опись дел Саратовской конторы иностранных переселенцев: ТЛ/Под ред. И.Р. Плеве. М.:
Готика, 2000. 272 с.
Богуславский В.В., Бурминов В.В. Русь. Рюриковичи: Ил. ист. словарь. М.: Познават. кн. плюс, 2000. 654 с.
(Ил. словари).
Боден Ж. Метод легкого познания истории/Пер., ст., примеч. М.С. Бобковой. М.: Наука, 2000. 412 с.
(Памятники исторической мысли).
Буллок А. Гитлер и Сталин: жизнь великих диктаторов: В 2 т./Пер. с англ. Изд. 3, испр., доп. Смоленск:
Русич, 2000. (Тайны XX в.). ТЛ. 656 с. Т.2.688 с.
Бушков А., Буровский А. Россия, которой не было - 2. Русская Атлантида: Ист. расследование.
Красноярск: БОНУС; М.: ОЛМА-Пресс, 2000. 512 с. (Досье).
217
Внешняя политика России: Сборник документов. М.: Международные отношения, 2000.1993: В 2 кн. Кн. 2:
Июнь - декарбь. 536 с. 1994: В 2 кн. Кн.1: Январь - май. 408 с.
Академик П.В. Волобуев: Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи/Отв. ред. Г.Н. Севостьянов.
М.: Наука, 2000. 509 с.
Вологда: Краеведческий альманах: Вып. З/Гл. ред. М.А. Безнин. Вологда: Легия, 2000. 824 с. (Старинные
города Вологод. обл.).
Вспомогательные исторические дисциплины: Т. 27 /Отв. ред. В.А. Шишкин. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000.
367 с.
Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. М.: МИК, 2000. 856 с.
Генис В. Красная Персия: Большевики в Гиляне. 1920-1921: Докум. хроника. М.: Центр стратег, и полит,
исслед., МНПИ, 2000. 560 с.
Гимпельсон Е.Г. Нэп и советская политическая система. 20-е годы. М.: Институт российской истории РАН,
2000. 439 с.
Глушков В.В., Шаравин А.А. На карте Генерального штаба - Маньчжурия/Ин-т полит, и воен. анализа. М.,
2000. 400 с.
Грэхэм Л.Р. Призрак казненного инженера: Технология и падение Советского Союза/Пер. СПб.: Евро¬
пейский Дом, 2000. 184 с.
Гумилев Л. Конец и вновь начало: Попул. лекции по народоведению. М.: Айрис Пресс, Рольф, 2000. 384 с.
Занимательные истории из русской истории / Авт.-сост. Л.Б. Яковер. М.: Сфера, 2000. ХУ1-ХУН века.
352 с. XVIII век. 224 с. XIX век. 288 с.
Зарубежный Восток: вопросы истории торговли с Россией: Сб. ст. / Сост., отв. ред. А.М. Петров. М.: Изд.
фирма "Воет, лит." РАН, 2000. 199 с.
Иванов В.Н. Вхождение Северо-Востока Азии в состав Русского государства. Новосибирск: Наука, Сиб.
изд. фирма РАН, 1999. 199 с.
Из истории земли Томской. 1921-1924. Народ и власть: Сб. документов и материалов/Сост. А.А. Бон¬
даренко, В.И. Марков, Б.П. Тренин. Томск: Гос. архив Томск, обл., Томск, ист.-просвет. правозащитное
и благотворит, о-во "Мемориал", Водолей, 2000. 448 с.
Ильин В.В. Люди древней Руси. Смоленск: Посох, 2000. 224 с.
1п тетопат: Ист. сб. памяти А.И. Добкина / Сост. В.Е. Аллой, Т.Б. Притыкина. СПб.: Феникс; Париж:
АШепеит, 2000. 695 с.
История России: Для вузов / Под ред. М.Н. Зуева, А.А. Чернобаева. М.: Высшая школа, 2000. 479 с.
История России с древнейших времен до наших дней: Учебник / А.С. Орлов и др. М.: Проспект, 2000.
544 с.
Источники по русской истории и литературе: Средневековье и Новое время: Сб. науч. тр./Отв. ред.
Н.Н. Покровский. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2000. 275 с. (Археография и источниковедение
Сибири).
Козлов В. Боны и люди: Денежное обращение Урала. 1840-1933 гг.: Опыт нестандартного каталога.
Екатеринбург: Банк культур, информации, 2000. 352 с.
Куманев Г.А. Подвиг и подлог: Страницы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М.: Русское слово,
2000. 384 с.
Лавров С. Лев Гумилев. Судьба и идеи. М.: Сварог и К, 2000. 407 с.
Левандовский А. Железный век. М.: Арбор, 2000. 217 с.
Никольская старина: Ист. и этногр. очерки/Отв. ред. С.А. Тихомиров. Вологда: Древности Севера, 2000.
384 с.
Новгородская Русь: историческое пространство и культурное наследие: Сб. науч. тр./Отв. ред. А.Т. Шаш¬
ков. Екатеринбург: Банк культур, информации, 200. 420 с. (Проблемы истории России: Вып. 3).
Новгородский исторический сборник: Вып. 8(18): 800-летию Нередицы посвящ./Отв. ред. В.Л. Янин. СПб.:
Дмитрий Буланин, 2000. 390 с.
Нормы и ценности повседневной жизни: Становление соц. образа жизни в России, 1920-30-е гг./Под общ.
ред. Т. Вихавайнена. СПб.: Журн. "Нева", Ин-т Финляндии в Санкт-Петербурге, 2000. 480 с.
Отечество: Краеведческий альманах: Вып. 18/Гл. ред. А.С. Попов; Предс. ред. совета Д.С. Лихачев. М.:
Профиздат при участии Рос. фонда культуры, 2000. 288 с.
Очерки городского быта дореволюционного Поволжья / А.Н. Зорин и др. Ульяновск: Средневолж. науч.
центр, 2000. 692 с.
Партия левых социалистов-революционеров: Документы и материалы. 1917-1925 гг. В 3 т. Т. 1: Июль
1917 - май 1918 г./Сост., предисл., введ., коммент. Я.В. Леонтьева. М.: РОССПЭН, 2000. 864 с. (Полит,
партии России. Конец XIX - первая треть XX века. Документ, наследие).
Песков А.М. Павел I. Изд. 2, испр. М.: Молодая гвардия, 2000. 422 с. (ЖЗЛ. Сер. биогр.).
Петров Е.В. Научно-педагогическая деятельность русских историков-эмигрантов в США: Первая пол. XX
столетия: Источники и историография. СПб.: СПб. фил. РТА, 2000. 160 с.
218
Петухов Ю.Д. История Русов: 40-5 тыс. до н.э.: Т. 1. М.: Метагалактика, 2000. 288 с. (Подлинная История
Рус. Народа).
Писцовые материалы Ярославского уезда XVI века: 4.2: Поместные земли/Сост. В.Ю. Беликов,
С.С. Ермолаев. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. 359 с.
Пушкарев Л.Н. Человек о мире и самом себе (Источники об умонастроениях русского общества рубежа
XVII—XVIII вв.). М.: Биоинформсервис, 2000. 262 с.
России Черноземный край / Сост. Р.В. Андреева, В.В. Будаков, Л.Ф. Попова. Воронеж: Центр духов,
возрождения Черноз. края, 2000. 864 с.
Русские портреты XVIII и XIX веков: Изд. великого князя Николая Михайловича Романова: В 5 т.:
Репринт. изд./Отв. ред. С. Никитин. М.: Три века истории, 2000. Т. 2. 680 с. Т. 3. 680 с.
Русский биографический словарь: Павел, преподобный - Петр (Илейка): Репринт. изд./Под ред. Н.П. Соб-
ко, Б.Л. Модзалевского. М.: Аспект Пресс, 2000. 711с.
Русский биографический словарь: Рейтерн - Рольцберг: Репринт, изд. / Под ред. Б.Л. Модзалевского. М.:
Аспект Пресс, 2000. 436 с.
Рыжов К. Все монархи мира. Россия: 600 крат, жизнеописаний. М.: Вече, 2000. 575 с.
Рыжов К. Сто великих россиян. М.: Вече, 2000. 655 с. (100 великих).
Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939: Документы и материалы: В 4 т. Т. 2: Советская
деревня глазами ОГПУ. 1923-1929/Отв. ред. А. Берелович, В. Данилов. М.: РОССПЭН, 2000. 1168 с.
Стариков Н.В. Россия. XX век. Политика и культура: Факты. Имена. Понятия: Энциклопедический словарь.
Ростов н/Д.: Феникс, 1999. 608 с. (Словари "Феникса").
Столярова Л.В. Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаменных кодексов
XI-XIV веков. М.: Наука, 2000. 543 с.
Тверские летописи: Древнерус. тексты и пер. / Вступ. ст., пер., примеч. В.З. Исакова. Тверь: Обл. кн.-журн.
изд-во, 1999. 252 с. ^
Уткин А. Забытая трагедия. Россия в Первой мировой войне. Смоленск: Русич, 2000. 640 с. (Мир в войнах).
Хоскинг Дж. Россия: народ и империя (1552-1917)/Пер. с англ. Смоленск: Русич. 2000. 512 с. (Попул. ист.
б-ка).
Шахмагонов Н. Император Николай Первый: Великая жизнь и странная смерть. М.: Граница, 1999.
(Великие монархи России).
Шенкман Г. Фельдмаршал Шереметев. СПб.: ЛИТА, 2000. 158 с. (Ист. личности России XVIII века и их
потомки).
Шушарин Д. Две Реформации: Очерки по истории Германии и России. М.: Дом интеллект, книги, 2000.
278 с.
НОВЫЕ ПОСТУПЛЕНИЯ ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ПО ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ
The Appeal of Sovereignty: Hungary, Austria and Russia/Ed. by C. Gombar, E. Hankiss, L. Lengyel, G. Varnai.
Boulder, 1999. 339 p.
Bettelheim Ch. Class Struggles in the USSR. Third Period: 1930-1941. Part I: The Dominated. Madras, 1994.
301 p.; Part II: The Dominators. Idem. 1996. 345 p.
Blasi J.R., Kroumova M., Kruse D. Kremlin Capitalism: The Privatization of the Russian Economy. Ithaca, 1997.
249 p.
Bogatyrev S. The Sovereign and his Counsellors: Ritualized Consultations in Muscovite political Culture, 1350 s -
1570 s. Helsinki, 2000. 297 p.
Bruess G.L. Religion, Identity and Empire: A Greek Archbishop in the Russia of Catherine the Great. Boulder, 1997.
279 p.
Codevilla G. Stato e Chiesa nella Federazione Russa: La nuova normativa nella Russia postcomunista. Bergamo, 1998.
185 p.
Codevilla G. Dalla rivoluzione bolscevica alia Federazione Russa: Traduzione e commento dei primi atti normativi e
dei testi costituzionali. Milano, 1996. 541 p.
Dark Mirror: Romanov and Imperial Palace Library Materials in the Holdings of the New York Public Library. N.Y.,
1999.310 р.
219
Davies S.R. Popular Opinion in Stalin’s Russia: Terror, Propaganda and Dissent, 1934-1941. N.Y., 1997. 236 p.
Democratic Changes and authoritarian Reactions in Russia, Ukraine, Belarus, and Moldova/Ed. by K. Dawisha and
B. Parrott. N.Y., 1997. 386 p.
Emerging Democracy in late Imperial Russia: Case Studies on local Self-government (The Zemstvos), State Duma
Elections the Tsarist Government, and the State Council before and during World War I/Ed. by M.S. Conroy.
Niwot, 1998. 316 p.
Fic V.M. The Rise of the constitutional Alternative to Soviet Rule in 1918: Provisional Governments of Siberia and
All-Russia: Their Guest for allied Intervention. Part I—II. Boulder; N.Y., 1998. 484 p.
The Fall of the Soviet Empire / Ed. by A. de Tinguy. Boulder, 1997. 452 p.
Gonec V. Z osudu ruske demokracie - Alexandr Kerenskij. Brno, 1999. 169 p.
Kagan J., Cohen D. Surviving the Holocaust with the Russian Jewish Partisans. L.; Portland, 1998. 275 p.
Lampet D.H. Daily Life in a crumbling Empire: The Absorption of Russia into the World Economy. Boulder, 1996.
Vol. 1. 1-949 p. Vol. 2. 950-1761 p.
Mastny V. The Cold War and Soviet Insecurity: The Stalin Years. N.Y.; Oxford, 1996. 285 p.
Poe M. Foreign Descriptions of Muscovy: An analytic Bibliography of primary and secondary Sources. Columbus,
1995.230 p.
Rossi J. Le Manuel du GOULAG: Dictionnaire historique. Paris, 1997. 333 p.
Russia in the Age of Wars, 1914— 1945/Ed. by S. Pons and A. Romano. Milano, 2000. 322 p.
Sakwa R.The Rise and Fall of the Soviet Union, 1917-1991. L.; N.Y., 1999. 521 p.
Soviet Perestroika, 1985-1993: Russia’s Road to Democracy/Ed. by J.F.N. Bradley. Boulder, 1995. 210 p.
Tolczyk D. See no Evil: Literary Cover-ups and Discoveries of the Soviet Camp Experience. L.; New Haven, 1999.
361 p.
Viola L. The Role of the OGPU in Dekulakization, mass Deportations, and special Resettlement in 1930. Pittsburgh,
2000. 50 p.
Составлено по материалам Государственной
публичной исторической библиотеки России
220
СОДЕРЖАНИЕ
Писарькова Л.Ф. - Развитие местного самоуправления в России до Великих реформ: обычай,
повинность, право 3
Твардовская В.А. - Александр Дмитриевич Градовский: научная и политическая карьера
российского либерала 28
Богданова Н.Б. - Судебный процесс "Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)" в 1931 году 44
Кулешова Н.Ю. - Военно-доктринальные установки сталинского руководства и репрессии в Красной
армии конца 1930-х годов 61
Дембски С. (Польша) - Советский Союз и вопросы польской политики равновесия в преддверии
Пакта Риббентропа-Молотова. 1938-1939 годы 72
Елисеева Н.В. - Советское прошлое: начало переоценки 93
Миронов Б.Н. (Санкт-Петербург) - К истине ведет много путей 106
Историография, источниковедение,
методы исторического исследования
Балуев Б.П. - П.Б. Струве как историк (к постановке проблемы) 117
Сообщения
/
Лобачев С.В. (Санкт-Петербург) - У истоков церковного раскола 134
Гайда Ф.А. - Механизм власти Временного правительства (март-апрель 1917 г.) 141
Критика и библиография
Учебники и учебные пособия
Голубева М.И. - Преподавание отечественной истории в университетах России: прошлое и
настоящее 154
Тютюкин С.В. - История России XIX - начала XX вв. Учебник для исторических факультетов
университетов 157
Леонова Л.С., Репников А.В. - Политические партии России: история и современность 161
Россия на Черном море: история и геополитика
Виноградов В.Н. - Россия и Черноморские проливы (XVIII-XX столетия) 164
Дейников Р.Т. - Москва - Крым: Историко-публицистический альманах. Вып. 1 170
Академик РАН Янин В.Л. - Величие и трагедия историка 171
Рапов О.М. - Славяне и Русь: проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в
хрестоматийном изложении 174
Член-корреспондент РАН Флоря Б.Н. - Н.Б. Голикова. Привилегированные купеческие корпорации
России XVI - первой четверти XVIII в. Т. 1 177
Трепавлов В.В. - И.В. Ерофеева. Хан Абулхаир: полководец, правитель и политик 181
Водарский Я.Е.; Юркин И.Н. (Тула) - Н.В. Козлова. Российский абсолютизм и купечество в XVIII
веке (20-е - начало 60-х годов) 185
Пушкарева И.М. - С.С. Минц. Мемуары и российское дворянство: Источниковедческий аспект
историко-психологического исследования 190
Кузьмичева Л.В. - Политические и культурные отношения России с югославянскими землями в пер¬
вой трети XIX века. Документы 191
Бокова В.М. - Е.Н. Цимбаева. Русский католицизм. Забытое прошлое российского либерализма 193
Ульянова Г.Н. - Бьянка Петров-Эннкер. "Новые люди" в России. Развитие женского движения от
возникновения до Октябрьской революции 194
Козенко Б.Д. (Самара) - Россия и США: дипломатические отношения 1900-1917 198
221
Алексеев В.В. - Кронштадская трагедия 1921 г. Документы. В 2 кн 200
Плимак Е.Г., Антонов В.С. - "Факты, которыми мы на сегодня располагаем, внушительны". О книге
"Был ли Сталин агентом Охранки?" 201
Научная жизнь
Малето Е.И., Сенявская Е.С. - Россия и мир: проблемы взаимовосприятия в ХУ-ХХ веках. Засе¬
дание "круглого стола" 206
Нарежный А.И., Щербина А.В. (Ростов-на-Дону) - Всероссийская научно-практическая
конференция "Либеральный консерватизм в России: история и современность" 210
Кожевин В.Л. (Омск) - Отечественная историография и региональный компонент в вузовских
программах 212
70-летие академика РАН Б.В. Ананьича 213
Докторские диссертации по отечественной истории 215
Новые книги по отечественной истории 217
Новые поступления зарубежной литературы по отечественной истории 219
CONTENTS
Pisar'kova L.F. - The Development of Local Government in Russia before the Great Reforms: Custom, Duty,
Law 3
Tvardovskaya V.A. - Aleksandr Dmitriyevich Gradovsky: The Scientific and Political Career of a Russian
Liberal 28
Bogdanova N.B. - The Legal Action against "The Union Bureau of the Central Committee of the Russian
Social-Democratic Workers' Party (Mensheviks)" in 1931 44
Kuleshova N.Yu. - The Military Doctrine Postulates of Stalin's Leadership and the Repressions in the Red
Army in late 1930s 61
Dembski S. (Poland) - The Soviet Union and the Polish Equilibrium Policy on the Threshold of the
Ribbentrop-Molotov Pact: 1938-1939 72
Yelisseyeva N.V. - The Soviet Past: Beginning the Reappraisal 93
Mironov B.N. (St. Petersburg) - There Are Many Roads to Truth 106
Historiography, Source Study,
Methods of Historic Research
Baluyev B.P. - P.B. Struve As Historian (The Problem As Such) 117
Communications
Lobachev S.V. (St. Petersburg) - Concerning the Sources of the Schism 134
Gaida F.A. - The Mechanism of Power of the Provisional Government (March-April 1917) 141
Criticism and Bibliography
Textbooks and Aids
Golubeva M.I. - Teaching Russian History in Universities: The Past and The Present 154
Tyutyukin S.V. - The History of Russia in the XIXth - Early XXth Centuries. A Textbook for the Departments
of History at Universities 157
Leonova L.S., Repnikov A.V. - Russia's Political Parties: History and the Present Time 161
222
ВЕСТНИК
российского
ГУМА! ГИТАРНОГО
НАУЧНОГО
«ЮНДА
гооо
0
ВЕСТНИК РОССИЙСКОГО
ГУМАНИТАРНОГО
НАУЧНОГО ФОНДА
ЕЖЕКВАРТАЛЬНЫЙ НАУЧНЫЙ И
КУЛЬТУРНО¬
ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЙ ЖУРНАЛ
КБМ 1562-0484
"Вестник РГНФ" - один из самых авторитетных
и солидных мультидисциплинарных журналов
гуманитарного профиля в России
Журнал является официальным органом Российского гуманитарного научного фонда
(РГНФ). Он информирует о состоянии и перспективах развития гуманитарных наук, публикует
научные статьи по истории, археологии, этнографии, экономике, философии, социологии,
правоведению, политологии, филологии, искусствоведению, психологии, педагогике, аналити¬
ческие материалы о результатах и проблемах независимой научной экспертизы в России, о
способах эффективного финансирования гуманитарных исследований и их практического
применения в государственных интересах.
Только на страницах журнала "Вестник РГНФ" в полном объеме представляются
нормативные документы Фонда, объявления о конкурсах, проводимых Фондом, в том числе
формы заявок и образцы их правильного заполнения, полные списки проектов, поддержанных
по итогам конкурсов, формы отчетности по грантам.
Журнал регулярно информирует своих читателей о постановлениях Правительства
Российской Федерации, касающихся деятельности фондов и российской науки в целом.
"Вестник РГНФ" является источником полезной информации как для ученых, преподава¬
телей и студентов, так и для организаторов науки, административных работников, руково¬
дителей научных институтов, издательств, высших учебных заведений. Своевременное озна¬
комление с условиями конкурсной финансовой поддержки научных проектов позволяет
рассчитывать на получение дополнительных средств для их реализации. Тематическое
разнообразие и высокий научный уровень публикуемых материалов делают "Вестник РГНФ"
ценным научным журналом широкого профиля, в котором затрагиваются значимые и
актуальные научные проблемы. Журнал иллюстрированный.
Подписаться на "Вестник РГНФ" можно в любом почтовом отделении по каталогу
"Российские и зарубежные газеты и журналы" Агентства подписки и розницы (АПР). Подпис¬
ной индекс 72574. Журнал можно выписать и через каталог виртуального магазина "Пресса" на
сайте http:Zpressa.apr.ru, поддержку которого осуществляет Агентство подписки и розницы.
Подписаться или приобрести отдельные номера "Вестника РГНФ" за льготную плату можно и в
самой редакции журнала по адресу: Москва, ул. Ярославская, д. 13, 5 этаж, коми. 8 (проезд до
метро "ВДНХ").
Контактная информация:
Телефон: (095)283-58-50;
E-mail: bulletin@rfh.ru;
Факс: (095)283-54-20;
http:/www.rfh.ru