БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН
ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН
ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
Руководитель проекта
А. Б. Усманов
Редакционный совет:
Л. А. Опёнкин, доктор исторических наук, профессор
(председатель);
И. Н. Данилевский, доктор исторических наук, профессор-,
А. Б. Каменский, доктор исторических наук, профессор-
Н. И. Канищева, кандидат исторических наук,
лауреат Государственной премии РФ
(ответственный секретарь);
А.	Н. Медушевский, доктор философских наук, профессор-,
Ю. С. Пивоваров, академик РАН-,
А. К. Сорокин, кандидат исторических наук,
лауреат Государственной премии РФ
(сопредседатель);
В.	В. Шелохаев, доктор исторических наук, профессор,
лауреат Государственной премии РФ
(сопредседатель)
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
(РОССПЭН)
2010
ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
66.1(2)
У 827
Николай Васильевич
УСТРЯЛОВ
ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ
СОСТАВИТЕЛИ,
АВТОРЫ КОММЕНТАРИЕВ:
В. Э. Багдасарян,
доктор исторических наук
М. В. Дворковая,
кандидат исторических наук
АВТОР ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ:
В. Э. Багдасарян
948072
i
С-Псторбург, наб. р. Фонтанки, 44/46
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
(РОССПЭН)
2010
УДК 94(47) (082.1)
ББК66.1(О)
У79
И СПОРТ
Долгосрочная благотворительная программа
осуществлена при финансовой поддержке
НП «Благотворительная организация «Искусство и спорт»
Устрялов Н. В. Избранные труды / Н. В. Устрялов; [сост, ав-
У79 торы коммент. В. Э. Багдасарян, М. В. Дворковая, автор вступ. ст.
В. Э. Багдасарян]. — М. Российская политическая энциклопедия
(РОССПЭН), 2010. — 888 с. — (Библиотека отечественной обще-
ственной мысли с древнейших времен до начала XX века).
ISBN 978-5-8243-1151-8
УДК94(47)(082.1)
ББК 66.1(0)
ISBN 978-5-8243-1151-8
© Багдасарян В. Э., вступительная статья,
2010
© Багдасарян В. Э., Дворковая М. В., со-
ставление тома, комментарии, 2010
© Институт общественной мысли, 2010
© Российская политическая энциклопе-
дия, 2010
Николай Васильевич Устрялов
Идейная эволюция в контексте времени
Генеалогия устряловского рода восходит к крепостному крестьяни-
ну Герасиму Устрялову, являющемуся управляющим имением кня-
зя Куракина в селе Богородское Орловской губернии. Один из его внуков
Василий Иванович (1859-1912), работавший в Калуге по медицинской
специальности, был возведён в потомственное дворянство. Сын практи-
кующего калужского врача Николай Васильевич Устрялов появился на
свет 25 ноября 1890 г. в Петербурге. В 1908 г., окончив гимназию в Калуге
с серебряной медалью, он поступил на юридический факультет Москов-
ского университета. По его окончании Устрялов оставлен на кафедре
энциклопедии и истории философии права, для получения профессор-
ского звания. Особое влияние на формирование воззрений Устрялова в
этот период оказали видные представители либерально-консервативной
мысли — Е. Н. Трубецкой, П. Б. Струве, П. И. Новгородцев.
Самым ранним из опубликованных устряловских сочинений яви-
лась напечатанная в октябре 1916 г. в «Русской мысли» статья «На-
циональная проблема у первых славянофилов», в которой рассма-
тривались воззрения на нацию И. В. Киреевского и А. С. Хомякова.
Впоследствии некоторые исследователи обнаруживали истоки устря-
ловских национал-болыпевистских взглядов именно в славянофиль-
ской философии. В действительности, теория славянофильства мо-
дернизировалась настолько, что от первоначального концепта мало
что осталось. Уже тогда Устряловым сформулирован взгляд, согласно
которому субстанциональная идея нации, не изменяясь в своей сущ-
ности, исторически может менять свои конкретные воплощения. От-
сюда — один шаг до признания преемства Московской Руси, Импера-
торской и Советской России1.
Устрялов выходит на публицистическую арену в эпоху Первой
мировой войны, что определило его особо болезненное отношение
1 Устрялов Н. В. Национальная проблема у первых славянофилов // Русская
мысль. 1916. Кн.Х. С. 19.
6
В. Э. Багдасарян
к имперскому статусу России в мире. Ещё не национал-большевик, он
выступает в качестве адепта русского империализма. Национальная
державность рассматривается им как базовая ценностная категория
для исторического опыта России. Соответственно наибольшее не-
приятие вызывало у него распространение различного рода универ-
салистских концептов, вне зависимости от их содержания. «Нужно
выбирать, — использовал Устрялов приём противопоставления, —
или откровенной космополитизм (будь то социалистический, будь
то анархический, будь то религиозный), или державная политика»2.
Универсализм революционного и универсализм христианского тол-
ка ставились здесь на одну доску, тогда как на другой оказывались
различные виды национально-державных учений. Такая классифика-
ция являлась следствием перехода Устрялова от этической к эстети-
ческой системе координат.
Устрялов никогда не был монархистом. Развиваемая им идея го-
сударственной диктатуры выходила за традиционное понятие ди-
настического монархизма русских консерваторов. Не случайно, что
события Февральской революции были встречены Устряловым пер-
воначально с большим воодушевлением. Будучи приват-доцентом
Московского университета, он в популяризаторских целях разъез-
жал с курсом лекций по государственному праву по городам России,
включая поездку на юго-западный фронт.
Впоследствие свои оценки Февральской революции Устрялов из-
менит на прямо противоположные. Определяющим критерием оцен-
ки философа станет развал российской государственности, а в даль-
нейшем Февраль осмысливается им как низшая точка национального
падения. Политически беспомощной показала себя пришедшая к вла-
сти, но не сумевшая ею распорядиться, прозападнически настроен-
ная интеллигенция. Как национальный позор характеризовалась им
внешняя политика России февральского периода. Только большеви-
ки, подчеркивал Устрялов, своей железной волей, энергией и штыка-
ми смогли остановить окончательное разложение государственных
устоев3.
2 Устрялов Н. В. К вопросу о русском империализме // Проблемы Великой
России. 1916. № 15. С. 3-
Устрялов Н. В. Февральская революция (к 8-летнему юбилею) // Под зна-
ком Революции. Харбин, 1925.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
7
Являясь членом конституционно-демократической партии, Устрялов
примыкал к ее правому крылу. Для кадетского периода в идейной эво-
люции Устрялова было характерно резкое неприятие большевизма. Его
публицистика 1917-1918 гг. никоим образом не предвещала возможно-
сти будущего примирения с большевиками. «Мы, — писал Устрялов ещё
до наступления событий Октября, — не удовлетворились свободою и
равенством. Мы захотели братства. Нам показалось мало хорошего го-
сударства. Мы захотели совершенного человеческого союза, “всемир-
ного мира” Мы отказались от звания “граждан”, чтобы стать “товари-
щами” Мы стояли внизу, на низшей ступеньке. Мы были подданными,
рабами. Мы захотели стать не гражданами свободного государства, а
сразу товарищами, братьями всемирного братства. И в результате оста-
лись рабами. Только взбунтовавшимися. Таков наш рок»4.
Первоначальная реакция Устрялова на Октябрь 1917 г. проникну-
та ощущением национальной катастрофы, произошедшей с Россией.
Революция характеризовалась им как период глубочайшего падения,
разложения, потрясения основ государственного бытия, отравления
народного самосознания5 О каком, казалось бы, примирении с боль-
шевиками и понимании их созидательной роли могла идти речь, если
вспомнить его высказывания 1918 г.?! Он возмущен: «Во внутренней
жизни неслыханное разложение, анархия, всеобщее озверение, пол-
ная неуверенность в завтрашнем дне, отсутствие элементарнейших
гарантий, элементарнейшей безопасности, в международном отно-
шении — беспримерное разрушение военной силы, унизительная
капитуляция перед врагом, позорнейший мир, одиночество России
в культурном мире. Крушение русской революции в мировом обще-
ственном мнении. Мировой провал русской демократии»6. Больше-
вики в тот период именовались Устряловым не иначе как якобинцы.
Прогнозировался скорый крах большевизма с сентенцией о гряду-
щей расплате революционеров7 Индикатором антинациональной
природы революции служило в понимании Устрялова подписание
пораженческого Брестского мира.
^Устрялов Н. В. Товарищ и гражданин // Народоправство 1917. № 12. С. 17.
5 Устрялов Н. В. У Врат Мира // Утро России. 1918. № 7.
^УстряловН. В. Уроки революции //Утро России. 1918. № 37
7Устрялов Н. В. Конец большевизма // Утро России. 1918. № 27; Устря-
лов Н. В. Якобинцы // Там же. 1918. № 36.
8
В. Э. Багдасарян
Будучи представителем калужского губернского комитета партии
конституционных демократов и едва избежав ввиду этого в начале
1918 г. ареста, Устрялов перебрался на некоторое время в Москву. Там
он вместе с другими кадетами — Ю. В. Ключнековым и Ю. Н. Поте-
хиным, организует издание еженедельника «Накануне», представляв-
шего собой особое направление кадетизма. Устряловские ожидания
этого периода связываются с термидорианской трансформацией.
«Наканунцу» Устрялову предвидится образ грядущего диктатора Рос-
сии. Причём, пояснял публицист, его появление определяется не
интервенционными или заговорщическими программами, а возрож-
дением русского национального самосознания. «Диктатор, — писал
он в свойственной ему афористической манере, — идет, не звеня
шпорами и не гремя саблею, идет не с Дона, Кубани или Китая. Он
идет “голубиною походкою”, “неслышною поступью” Он рождается
вне всяких “заговоров”, он зреет в сердцах и в недрах сознания, и
неизвестны еще конкретные формы его реального воплощения»8.
Образ национального вождя — диктатора — был имплементирован
Устряловым в дальнейшую разрабатываемую им модель организации
национал-большевистской власти в России.
Апология национальной диктатуры разводила Устрялова с ли-
беральными воззрениями большинства кадетской партии. Он не
принимал характерной для либералов ценностной ориентации на
принципы правового государства. Сама идея права рассматривалась
им как вторичная по отношению к государственной идеологии кон-
струкция.
Другим принципиальным расхождением с либералами явилось
отрицание «наканунцами» курса на союз с Антантой. У России, пола-
гали они, должны быть развязаны руки для выстраивания собствен-
ной внешнеполитической линии. Признавалась даже целесообраз-
ность заключения мира с Германией, с той оговоркой, что он должен
быть подписан на более выгодных условиях, чем это произошло в
Брест-Литовске. Данная позиция привела Устрялова к определённой
изоляции в среде либеральной интеллигенции.
После ряда перипетий поиск «русского диктатора» привёл Устря-
лова в колчаковский Омск. Там он, при поддержке Ю. В. Ключникова,
занимавшего пост министра иностранных дел омского правитель-
яУстрялов Н. В. Мнимый тупик // Накануне 1918. № 2. С. 6.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
9
ства, избирается председателем восточного кадетского бюро и воз-
главляет (неофициально) аппарат правительственной пропаганды.
Лейтмотивом его выступлений в этот период являлась агитация за
установление А. В. Колчаком «чистой диктатуры». Провал колчаков-
ского предприятия привел Устрялова со временем к попыткам обна-
ружить национального диктатора уже в недрах большевизма.
Поражение колчаковцев заставило его принять решение об эми-
грации. Поселившись в Харбине, Устрялов преподаёт на юридиче-
ском факультете местного русского университета, сотрудничает с ря-
дом эмигрантских газет и журналов.
Переход Устрялова на позиции национал-большевизма наметился
еще в период Гражданской войны. В своем дневнике он отмечал ухуд-
шение отношений России с союзниками, активизацию внутреннего
большевизма, рост самой черной и бессмысленной военной реакции,
потерю веры в победу над большевиками. Данные наблюдения при-
водят Устрялова к выводу о целесообразности компромисса белого
движения с советской властью. Ни одна сила, рассуждал он, включая
большевиков, не способна изменить волевым образом историческое
предназначение, а потому и логикой вещей «большевизм от якобин-
ства будет эволюционизировать к наполеонизму»9. Отсюда следовал
поразивший многих бывших единомышленников Устрялова призыв
к интервенционной стратегии в отношении Советской России. «Пой-
мите, — обращался он к бывшим соратникам по белому делу, — ныне
уже невозможна антиболыпевиская интервенция. Всякая интервен-
ция будет ныне — антирусской»10.
Война с Польшей и переход к нэпу окончательно убедили Устря-
лова в существовании тенденции государственной трансформации
большевизма. Советско-польская война не только для него, но и для
многих других патриотически мыслящих деятелей белого движения
была воспринята как индикатор национальной переориентации
большевиков. Россия вновь воевала с Польшей, как со своим тра-
диционным историческим противником. Симпатии бывших бор-
цов с советской властью переадресовывались теперь большевикам.
9Краус Т. Н. В. Устрялов и национал-большевизм // Россия XXI. 1995.
№11-12: С. И.
19^°Устрялов Н. В. Перспективы // В борьбе за Россию. Сб. статей. Харбин,
10
В. Э. Багдасарян
«Поражение России в этой войне, — негодовал Устрялов по пово-
ду врангелевской солидаризации с поляками, — задержит надолго
ее национально-государственное возрождение, углубит ее разруху,
укрепит расчленение. <...> Но зато ее победа вознесет ее сразу на бы-
лую державную высоту и автоматически откроет перед ней величай-
шие международные перспективы, которых так боятся ее вчерашние
друзья. <...> Ужели этого не чувствует Врангель?»11
Оказавшись в эмиграции, Устрялов вынужден констатировать по-
литический крах Белого движения. Победа большевиков признава-
лась им историческим фактом, а не временным успехом, как воспри-
нимало её большинство эмигрантской общественности. Дальнейшая
борьба с большевизмом уподоблялась Устряловым политическому
дон-кихотству. Стратегической ошибкой белых являлась, по его
оценке (обусловленная самой расстановкой сил) их слишком тесная
связь с иностранными державами. Почему, задавался он вопросом
на страницах сборника «Смена вех», обращение революционеров
к японскому правительству в 1905 г. есть предательство, а обраще-
ние антиреволюционной интеллигенции к полякам — патриотизм?
Стремление белых к альянсу с геополитическими противниками
предопределило наделение Устряловым большевизма ореолом на-
ционального спасения. Опираясь на иностранные штыки, указывал
он, миссию возрождения России осуществить было невозможно.
За интернационалистской риторикой большевиков он распознавал
практические действия по собиранию России, восстановлению её
как великого и единого государства. Грядущий синтез Белого и Крас-
ного движений виделся Устрялову в общности дальнейшей полити-
ческой деятельности при всём различии идеологических позиций.
Советская власть, предрекал он, будет вести борьбу за воссоединение
окраин с центром под лозунгом мировой революции. Сторонники
белого дела станут добиваться того же под знаменем великой и неде-
лимой России. В дальнейшем, однако, Устрялов всё более отходил от
концепции двух путей, склоняясь в сторону большевиков как един-
ственной национально ориентированной силы.
Взгляд на советы, как единственную в сложившихся условиях
национально-русскую власть в России, составил лейтмотив вышед-
шего в 1921 г. с его участием сборника «Смена вех». Книга была по-
11 Устрялов Н. В. Национал-большевизм. М., 2003. С. 72-73-
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ	11
лемически направлена против веховского неприятия революции и
трактовки ее в качестве антинационального искушения интелли-
генции. В противовес «Вехам» рассматривались русские националь-
ные, религиозные и моральные основания революционного дви-
жения. «Сменовеховцы» приветствовали бывших представителей
царской армии, примкнувших к большевикам, и даже посвятили
сборник генералу Брусилову. Большевистский интернационализм
представлялся им не более чем камуфляжем. В конкретных исто-
рических условиях, полагали «сменовеховцы», только большевики
способны восстановить национальную государственность, взять на
себя миссию собирателей земли русской. Революция в России была
в их понимании не иносистемной экстраполяцией, а выражением
духа народного бунта — «разинщины» и «пугачевщины». Участие в
революционных событиях значительного числа инородцев пре-
подносилось как факт вторичного значения и объяснялось увлече-
нием последних бунтарской русской стихией. Более того, интерна-
ционализм рассматривался «сменовеховцами» в качестве важного
стратегического орудия, обеспечивающего восстановление едино-
го российского государства и дальнейшее расширение его террито-
риальных пределов.
Центральное место в сборнике «Смена вех» занимала статья
Устрялова «Patriotica». Повторяя название вышедший в 1911 г. книги
под редакцией П. Б. Струве, она актуализировала задачу пересмотра
веховских подходов. В резком диссонансе со сложившимися стерео-
типами звучало устряловское видение большевизма в качестве при-
чудливо преломленного духа славянофильства. Даже если признать,
что 90 % революционеров составляли инородцы, главным образом
евреи, отвечал Устрялов на распространение в эмиграции трактовки
революции через призму инородческого заговора, это «не опроверга-
ет чисто русского характера движения»12. Государство в устряловском
понимании это не только политический субъект, но и цель политики.
Без мощной государственной власти, указывал Устрялов, сойдут на
нет все иные общественные институты, включая, к примеру, культуру,
ибо только сильное государство способно обладать великим культур-
ным потенциалом13.
12Смена вех. Сб. статей. Прага, 1921. № 9. С. 58.
13Смена вех. 1921. № 9. С. 58.
12
В. Э. Багдасарян
С именем Устрялова принято связывать генезис национал-боль-
шевистского направления в русской общественной мысли. Термин
«национал-большевизм» был впервые введен в оборот видным пред-
ставителем правого течения немецкого социалистического движения
Эрнстом Никишем. Применительно к устряловскому учению данный
маркер первоначально использовался оппонентами. Однако затем и
сам Николай Васильевич воспринял его как адекватное отражение сути
выдвигаемого им подхода. В современном обществоведческом дискурсе
единого понимания идеологической и социальной природы национал-
большевизма по сей день не существует. Автор получившей широкую
известность книги «Идеология национал-большевизма» М. С. Агурский
относил к нему «почти все ранние формы национального признания
большевизма»14. Наряду с приверженцами устряловского направления,
в ряды национал-болыпевиков он зачислял представителей «скиф-
ства», «литературных попутчиков», таких, как Б. Пильман и М. Булгаков,
народника-утописта А. В. Чаянова, И. В. Сталина и даже Л. Д. Троцкого
(как создателя РККА). Венгерский историк Т. Краус давал определение
национал-большевизма в России, как сложного явления, составными ча-
стями которого выступали патриотизм, традиционный русский нацио-
нализм и обновленный на основе власти большевиков этатизм15.
Являлся ли Устрялов «сменовеховцем»? В том смысле, что именно
он объединил вокруг себя сторонников идеи пересмотра отноше-
ния к советской власти, безусловно, — да. Однако «сменовеховство»
и национал-большевизм были не тождественны друг другу. Устрялов
упрекал «сменовеховцев» в утрате идеологической самостоятельно-
сти, итоговом растворении в коммунизме. Напротив, в устряловской
теории большевизм, как конкретно-историческое явление, занимал
подчиненное положение, находился на службе надвременной нацио-
нальной идеи российской государственности16.
В «Смене вех» понятийный конструкт национал-большевизма еще
не использовался. Его восприятие сдерживало, в частности, использо-
вание данного маркера Карлом Радеком для обозначения коммунистов-
националистов в Германии. Впервые применительно к «сменовехов-
цам» его использовал Струве, отвечая на направленное к нему в октябре
'^АгурскийМ. С. Идеология национал-большевизма. М., 2003.
15 Краус Т. Н. Устрялов и национал-большевизм.
16Письмо Устрялова к Сувчинскому // Элементы. № 8.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
13
1920 г. в Крым устряловское послание, в котором подверглась критике
врангелевская ставка на помощь иностранных держав в борьбе против
выступающей, волей исторических обстоятельств, — как единственной
национально-державной силы — советской власти. Реагируя на публи-
кацию в эмиграции устряловской корреспонденции, Струве обвинил
автора в пропаганде национал-болыпевизма, заимствованного из гер-
манского политического арсенала. Некоторые из «сменовеховцев»
восприняли данный маркер в качестве самоидентификации. Термин
«сменовеховство» проигрывал новому обозначению в силу чрезмерно
широкого понимания сотрудничества с советской властью. А понятие
«национал-большевизм» указывало на вполне определенные идейные
основания такого альянса, связанные с прививкой большевизму идео-
логии национального возрождения.
Среди мыслителей русского зарубежья не только Устрялов само-
идентифицировался в качестве национал-болыпевика. В устрялов-
ском смысле определял себя приверженцем национал-болыпевизма,
к примеру, евразиец П. Н. Савицкий17
После выхода сборника «Смена вех» фигура Устрялова прочно
ассоциировалась с большевистским направлением в эмигрантской
мысли. Как и другие «сменовеховцы», в начале 1920-х гг. он принима-
ет советское гражданство. Гражданином СССР Устрялов устраивается
в 1925 г. на работу в учебный отдел КВЖД. Кадетское прошлое и непо-
следовательность убеждений не помешали ему занять через три года
пост директора Центральной библиотеки КВЖД. Поездка в Москву
укрепила Устрялова во мнении о национал-болыпевистской транс-
формации СССР и зарождении феномена советского патриотизма18.
Идейная эволюция Устрялова в сторону национал-болыпевизма
вполне соотносилась с его биографической траекторией. Финаль-
ной смысловой точкой предполагалось возвращение в СССР. После
продажи в 1935 году КВЖД в Маньчжурии его возвращение стало
реальностью. Вопреки усилившимся тенденциям по унификации
научной мысли в Советском Союзе, в течение двух лет национал-
болыпевистский теоретик являлся профессором экономической
географии Московского института транспорта. Однако в условиях
17 Письмо к Струве «Еще раз о национал-большевизме» // Савицкий П. Н.
Континент Евразия. М., 1997.
18Устрялов Н. В. Россия (у окна вагона). Харбин, 1926.
14
В. Э. Багдасарян
развернувшегося в СССР «большого террора» так не могло долго про-
должаться.
Парадокс: видный апологет большевизма был репрессирован са-
мими большевиками. Видение Устряловым сущности сталинского ре-
жима существенно расходилось с реальной практикой. Устряловские
национал-болыпевистские концепты оказались в СССР не востребо-
ваны. Если Сталин и являлся, как считают теперь многие, национал-
болыпевиком, то, по меньшей мере, никогда публично он этого не
признавал. Состоявшееся 14 сентября 1937 г. заседание Военной кол-
легии Верховного Суда СССР на основании статей 58-1 (а), 58-8,58-10,
58-11, УК РСФСР приговорило Устрялова к высшей мере наказания —
расстрелу, с конфискацией имущества. Подсудимый обвинялся в том,
что, являясь с 1928 г. агентом японской разведки, вел шпионскую
работу в пользу Японии. Основанием к обвинению послужила ин-
формация о чтении им курса лекций в харбинской школе обучения
японских разведчиков. Кроме того, идеолог национал-болыпевизма
обвинялся в установлении с 1935 г. связей с М. В. Тухачевским, от ко-
торого получал сведения о подготовке террористических актов про-
тив партийного и советского руководства. Возможно, побудитель-
ным мотивом зачисления Устрялова в ряды «военных заговорщиков»
послужило предположение о вероятности некоего дворцового пере-
ворота в России, призванного якобы устранить наиболее одиозные
фигуры руками их собственных сподвижников. Устрялову также при-
писывалось ведение активной контрреволюционной пропаганды и
распространение клеветы на лидеров ВКП(б). Приговор суда в тот же
день был приведён в исполнение.
Первая попытка реабилитировать Устрялова, предпринятая по хо-
датайству супруги репрессированного в 1955-1956 гг., была откло-
нена. На национал-болыпевиков реабилитационные принципы в пе-
риод «хрущевской оттепели» не распространялись. Только в октябре
1989 г. за отсутствием состава преступления Устрялов был реабили-
тирован.
Гегелевско-устряловская диалектика
и исторический процесс
Исторические воззрения Устрялова определялись представле-
нием о детерминированности общественного развития. Человек,
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
15
полагал он, не может изменить ход истории волевым образом. По-
литическая деятельность должна поэтому соотноситься с «разумом
эпохи». Историческая личность оказывается не более чем средством
в руках «лукавого разума». «Одно дело, — пояснял Устрялов свою по-
зицию, — субъективные умыслы, чаяния, стремление агентов исто-
рического развития, другое дело, его объективная логика»19. Данный
дискурс служил ему обоснованием предопределенности процесса
национал-болыпевистской трансформации советского режима. Даже
являясь ортодоксальными коммунистами, большевики будут, вопре-
ки своим изначальным убеждениям, реализовывать объективно за-
данное предначертание исторического развития. Конкретные воз-
зрения политических персонажей рассматривались Устряловым как
нечто несущественное по отношению к высшим законам истории.
Трансформация большевизма в национал-патриотическом ракур-
се, продолжал он свои рассуждения, будет предопределена здравым
смыслом народной жизни, нерефлексивным историческим чутьем
широких масс. Возрождение России определяет в конечном итоге
«тот государственный стихийный институт, которым создавалась и
крепла русская земля»20.
Развитие общества, полагал Устрялов, определяется не замысла-
ми политиков (даже из числа самых влиятельных), а исторически
сформировавшейся психологией народных масс. Марксизм, как
и иные экспортированные извне теории, рано или поздно будет
адаптирован к русской национальной онтологии. Провозгласившие
диктатуру пролетариата большевики будут вынуждены, в конечном
итоге, опереться на крестьянские массы, составляющие большинство
российского населения. Рассматривание Устряловым историческо-
го процесса через парадигму национальной психологии позволяет
классифицировать его воззрения в качестве своеобразного синтеза
неокантианской и гегельянской методологий.
Синтезирование дихотомий представляло собой специфический
устряловский метод теоретического конструирования. Основанием
Для него послужила теория «цветущей сложности», положения ко-
торой были почерпнуты Устряловым из трудов Н. Я. Данилевского,
К. Н. Леонтьева, В. С. Соловьёва, М.-Ж. Гойо. Система представлялась
Устрялов Н. В. Национал-большевизм. С. 372.
20Там же. С. 368.
16
В. Э. Багдасарян
ему наиболее устойчивой, если в ней примиряются между собой край-
ние полюса, каковыми, к примеру, являлись большевизм — в крайне
левой части общественного спектра, и национализм — в крайней
правой. Напротив, монистические модели, как предельно упрощён-
ные построения, не обладают достаточным жизненным потенциа-
лом. Именно такого рода монистичность была характерна, согласно
Устрялову, для ранней стадии идейной эволюции большевизма. Ка-
таклизмы первых лет советской власти связывались с коммунисти-
ческим догматизмом, непониманием многоаспектной сложности
жизни. Задача самосохранения вынуждала власть отказаться от мо-
нистичное™ в пользу дуальной национал-болыпевистской модели.
Если гегелевская диалектика была акцентирована на категории
отрицания, то в опирающейся на гегельянство философии Устрялова
получили развитие идеи синтеза. Устряловское учение можно опре-
делить как синергетическое. Его лейтмотив заключается в «снятии
противоположностей». Национал-большевизм и явился такого рода
синтезом. Впрочем, оговаривался Устрялов, исторический синтез
между великими идеями-силами достигается не сговорами и компро-
миссами, не «мирным обновлением» и лоскутными и эклектически-
ми помесями, а жестокой борьбой, испытанием огнем и железом. Это
подразумевало, что кажущаяся непримиримой борьба патриотов и
революционеров есть лишь залог прочности грядущего национал-
болыпевистского синтезирования их идей21.
Гегельянская составляющая воззрений Устрялова выразилась в
раскрытии дуалистической природы революции: в разрушении до-
революционной системы обнаруживалась парадигма созидания, в
отрицании — логика восстановления. Рассуждая о неизбежности и
плодотворном значения революции, Устрялов писал: «Разрушение
страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи. Но если его
возьмёшь в большой перспективе, оно — лишь неизбежный признак
жизни». Парадоксально эпатирующе для восприятия в эмигрантских
кругах звучали устряловские афоризмы об оживляющей силе рево-
люционного яда.
«Революционный смерч, — применял Устрялов диалектику ге-
гелевского подхода к конкретно-исторической ситуации развития
России, — не в состоянии всецело отменить старой жизни». Отрица-
21 Устрялов Н. В. Наше время. Шанхай, 1934.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
17
ние первоначального тезиса никогда не имеет характера тотально-
го отторжения, а приводит, в конечном итоге, к его восстановлению
на новом модифицированном уровне и с новым качеством. Размах
отрицания в этом смысле определяется Устряловым как «свидетель-
ство жизненности организма». «Марксова борода, — резюмировал
он, таким образом, содержание эпохи революционного отрицания
в России, — по-своему <...> “переваривается” русской действитель-
ностью, логическая и психологическая пестрота революционной
весны “утрясается”, приобретая цельный стиль и единое культурно-
национальное устремление <...> народ приходит к осознанию новой
своей государственности»22. Гегелевская триада диалектического вос-
хождения раскрывалась Устряловым следующим образом: тезис —
русский национализм, антитезис — большевистский интернациона-
лизм, синтез — национал-большевизм.
Общий тренд развития СССР определялся формулой «национали-
зации Октября». Коммунистический утопизм, полагал он, все в боль-
шой степени, год от года будет вытесняться русским патриотизмом.
В итоге, пройдя через период революционного отрицания, Россия,
считал Устрялов, предстанет более национально ориентированной
страной, чем она была при императорской власти.
Славянофильство и национал-большевизм
С лёгкой руки М. С. Агурского сложилось мнение о славяно-
фильских основах воззрений Устрялова23. В действительности,
относясь с высоким пиететом к славянофилам, как национально-
ориентированным мыслителям, им была создана теория, расходяща-
яся с философией славянофильства по всем основным параметрам.
Для Устрялова совершенно неприемлемым являлось приоритетное
по отношению к государственной власти положение православия.
Именно государство, а не церковь воспринималось им в качестве
высшей ценности. Православная религия вполне могла быть заме-
нена коммунистической идеологией, если эта замена не умаляла
российского государственного величия. Для славянофильствующих
же авторов отречение от православия в пользу империи не пред-
ставлялось возможным.
12 Устрялов н. В. Национал-большевизм. С. 392.
^Агурский М. С. Идеология национал-бодьшевизма.
948072
18
В. Э. Багдасарян
Не разделял Устрялов и тезиса Константина Аксакова о подсо-
знательном неприятии русским человеком государственнического
формата. Представление о русских как народе-анархисте получило
довольно широкое распространение. В противовес этому Устрялов
утверждал, что народ психологически предрасположен к сильному
государству. Хомяковская дихотомия внешнего (государственного)
и внутреннего (соборного) устройств философом категорически
не принималась. Устряловские воззрения характеризовались пан-
этатизмом. Государство всегда выступало для него высшим мерилом
исторического развития. Не испытывал Устрялов славянофильского
неприятия ни в отношении Петра I, ни в отношении к петербург-
скому периоду отечественной истории. Напротив, образ царя-пре-
образователя весьма привлекает его аккумулированной в нём госу-
дарственной мощью.
Исследователи творчества Устрялова отмечают генетическое вос-
хождение его воззрений к концепции «охранительного социализма»
К. Н. Леонтьева. С одной стороны, из леонтьевского наследия им была
воспринята эстетика имперских форм государственности. Ценность
государства связывалась не с этической правдой, а именно с эстети-
ческой привлекательностью актуализированной в ней силы. «Начало
Красоты, — пояснял Устрялов ещё в дореволюционный период, —
выше и “окончательное”, нежели начало Добра»24. С другой сторо-
ны, у К. Н. Леонтьева заимствовался тезис о том, что только социа-
лизм способен «подморозить» разлагающийся имперский организм
России. Именно большевики, в понимании Устрялова, смогли бы в
создавшихся условиях применить к российской действительности
старое петровское средство «узды железной»25.
Эстетика Устрялова: оправдание зла
Национал-большевизм Устрялова это, прежде всего, эстетический
выбор. Устряловская эстетика была направлена против коррозии
буржуазного мещанства. Отдельные пассажи выдвигаемой крити-
ки западной мещанской обывательщины словно репродуцировали
Устрялов Н. В. К вопросу о сущности «национализма» // Проблемы Вели-
кой России. 1916. № 18. С. 12.
^Леонтьев К. Н. Полное собрание сочинений и писем. В 12 т. СПб., 2000—
2001.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ	19
пафос героев Ф. Ницше. Сам Устрялов проводит параллели в своём
обличении «усталого человечества» с ницшеанским Заратустрой.
Буржуазному человеку «ленивого мира» и «трусливого компромисса»
противопоставляется дух имперского созидания.
Устряловская эстетическая оценка революции вступала в конфликт
с традицией её этической интерпретации в среде русского зарубежья.
Большевизм, устами Д. С. Мережковского, представал абсолютным во-
площение зла, что исключало возможность компромисса26. Вступив с
ним в полемику, Устрялов выдвинул свой, специфический для контек-
ста отечественно!! мысли подход к понимаю основных этических ка-
тегорий. Абсолютного зла, поправлял он Мережковского, в длящемся
земном историческом процессе не существует. О зле поэтому можно
вести речь только в гипотетическом смысле. В реальной жизни до-
бро и зло настолько переплетены, что ни одна система и ни один
субъект не будут абсолютно злыми или абсолютно добрыми. Каждое
историческое явление, полагал Устрялов, есть смесь этих двух начал.
Зло столь же необходимо, как и добро. Исторически именно зло вы-
ступает в качестве практического орудия добра, поскольку послед-
нее, взятое само по себе, оказывается лишенным рецептуры деятель-
ности, связанной всегда на государственном уровне с применением
насилия.
Устряловская эстетическая реабилитация зла встраивалась в ге-
гелевскую диалектику. Пожалуй впервые в истории философской
мысли гегельянство получало аргументационное обоснование через
призму эстетики. Зло, соотносимое Устряловым с диалектическим
разрушением (гегельянским антитезисом отрицания), преподноси-
лось как непременная стадия восхождения к созиданию, а соответ-
ственно — и добру. Революция, приносящая разрушение и воспри-
нимаемая как воплощение зла, сообразно с этой логикой, служит в
действительности высшему идеалу добра. Мир, ссылался Устрялов
на религиозную метафизику, «во зле лежит», а следовательно, вне
его исторически неосуществим ни один общественный феномен.
Методологическая ошибка противников революции виделась ему
в смешении понятия «правды» в двух ее ипостасях — «предельной
правды Божией» и «правды в ее естественном, объективном, жизнен-
ном воплощении»27 Идеализированная оценка, критерием которой
26МережковскийД. С. Поли. собр. соч. В 17 т. СПб., М., 1911-1913.
27Устрялов Н. В. Национал-большевизм. С. 462-463.
20
В. Э. Багдасарян
служит соответствие абсолютным этическим ценностям, выступает,
указывал он, помехой для реализации правды в ее практическом,
земном измерении. Таким образом, констатировал Устрялов, мерить
большевизм высшей планкой христианских добродетелей историче-
ски безответственно.
Со временем Устрялов описал в эстетических категориях саму ре-
волюцию. Она теперь представляется ему, сообразно с высказывани-
ем Троцкого, как «неистовое вдохновение истории». Распознаванию
ее подлинного величия препятствует аберрация близостью. Уместно
говорить о создании особой устряловской мифологии революции.
Вопреки реальной политической конъюнктуре 1917 года, революция
описывалась Устряловым как «патриотический символ», «националь-
ный долг», «клич победы»28.
Устрялову был присущ в известной степени макиавеллизм, ко-
торый заключался в принятии основной его формулы об оправда-
нии цели средствами. В этом плане устряловская максима принци-
пиально не отличалась от ленинской. Устрялов, опираясь на труды
одного из наиболее любимых своих мыслителей — французского
консерватора Ж. де Местра, идет даже дальше итальянского фило-
софа. Макиавеллевская формула «цель оправдывает средства» заме-
няется местровско-устряловским императивом «цель оправдывает
жертвы»29. Насилие и жестокость, полагал Устрялов, являются непре-
менными спутниками истории. Планка политического аморализма
удерживалась на определенном уровне лишь благодаря оговорке —
жертвы могут быть допустимы, только когда они действительно не-
обходимы для достижения поставленных целей.
Модель идеократии:
основания национальной диктатуры
Не будучи адептом религии, Устрялов не являлся и материали-
стом. Эпоха материализма, полагал он, идет к своему завершению.
Генерируется новая общественная система, переориентированная от
материальных к духовным ценностным координатам. Предвестни-
ком будущего Устрялов считал феномен тотальной тоски по миросо-
аЧернавский М. Ю. Общественно-политические взгляды Н. В. Устрялова //
Духовность. Сергиев Посад, 2006. Кн. 9. С. 74.
29Устрялов Н. В. Национал-большевизм. С. 330.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ	21
зерцанию. «В то время как современная эпоха проникнута законами
материи, — цитировал он слова итальянского философа А. Бруэро из
«Анти-Европы», — в глубине человеческого сознания зреет великая
реакция в защиту духовных ценностей. В ближайший исторический
момент свершится огромное алхимическое преображение матери-
альных ценностей: кризис превращения материи в идею»30.
Устряловым было предложено оригинальное психологическое
понимание природы государственной власти. Само государство мыс-
лилось им как «заложенный в таинственной глубине человеческой
психики» феномен. Как полагал Устрялов, государство имманентно
связано с душевной природой человека, а потому не может быть
упразднено в антропологическом смысле в обозримой исторической
перспективе. Сообразно с этим взглядом им развивалось представле-
ние о несиловых, неинституциональных основаниях государствен-
ности. Не физическая сила, не пушки и не кулаки, а души человече-
ские составляют, согласно Устрялову, кирпичики государственного
строительства. Поэтому идеократия есть функционально наиболее
естественная организация государства. Не случайно коммунизм и
фашизм в его представлении претендуют не только на политиче-
ское, но и на миросозерцательное водительство. Назначение власти,
в устряловской интерпретации, заключается не только в том, чтобы
«пасти тела, но и ковать души»31
Еще не будучи национал-болыиевиком, Устрялов выступил с рассу-
ждениями об исторической необходимости демократических прин-
ципов организации государства. Бывают ситуации, указывал он, ког-
да формальная демократия не приемлема. Она допустима в услови-
ях мирного времени. Однако чрезвычайная ситуация предполагает
чрезвычайную модель управления. В качестве такой «чрезвычайки»
Устряловым и мыслилась национальная диктатура. Игры в представи-
тельную демократию, оперирование идеалами «гражданского обще-
ства» и «правового государства», предостерегал он, погубят в конеч-
ном итоге Белое движение. Стоит ли говорить, что это устряловские
предсказания стали в скором времени политической реальностью.
Другим губительным для Белого дела фактором преподносилось
Устряловым своекорыстная политика псевдосоюзников, преследую-
мУстрялов И. В. Наше время. С. 93-
31 Там же. С. 93-
22
В. Э. Багдасарян
щих, под предлогом оказания военной помощи, цели расчленения
территориального пространства России.
Для воззрений Устрялова характерно отрицание весомой значимо-
сти, в качестве средства государственного управления, института права.
Тезис о вторичности правовых управленческих механизмов в России
определял оппозицию устряловского подхода взглядам представите-
лей либеральной мысли. Примечательно, что протест против абсолю-
тизации ценностей права исходил от профессионального правоведа,
каковым являлся Устрялов. Правовые механизмы рассматривались им
как приводные ремни государственной идеологии. Выше норм права в
устряловской иерархии находились категории нравственности, эсте-
тики и религии32. Вместе с тем позиция Устрялова была чужда право-
вому нигилизму. Право признавалось как важный, хотя и не главный,
инструмент народной жизни. Недооценка правовых механизмов, ха-
рактерная, к примеру, для воззрений Л. Н. Толстого, оценивалась Устря-
ловым как существенное заблуждение. Критика права Устряловым вы-
ражалась, прежде всего, в критике нормативизма.
Поскольку государственность номинировалась Устряловым как наи-
высшая ценность, отрицающие его концепты расценивались им как
проявление общественного вырождения. В ракурсе социальной энтро-
пии трактовались им, в частности, феномены либерализма и демокра-
тии. Однако их время, констатировал Устрялов под впечатлением успе-
хов государств нового типа — коммунистических и фашистских, — уже
безвозвратно прошло. Вместе с XIX веком канула в лету сакрализация
парламентаризма и прав человека. «Всё, что от демократии, — звучал
устряловский этатистский вердикт, — гнило, негодно, презренно». Для
России же демократическая организация власти особо опасна, поскольку
угрожает сбить ее с национального пути развития, лишить самобытного
бытия. Демократия, утверждал он, соотносится с западными канонами
развития. Отказ от «великой революции» в пользу «мирной демократи-
ческой конституции» — худшее, что может быть уготовлено для России.
Заимствование западной демократии тем более бесперспективно, что
на самом Западе, согласно устряловскому диагнозу, она пребывает уже
в предсмертном состоянии и окончательная гибель ее от «морально-
политической малярии» — дело ближайшего будущего.
^’-Устрялов Н. В. Фрагменты (О разуме права и праве истории) // Смена вех.
1921. № 1. С. 6-8.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
23
Буржуазную формальную демократию, предсказывал Устрялов,
должна сменить идеократическая диктатура. Диктаторский автокра-
тизм не только не противоречит идеократии, но и является полити-
ческой системой, наиболее адекватно воплощающей ее установки.
Диктаторы, так или иначе, выступают приверженцами определен-
ных идей. Имея абсолютную власть над людьми, они сами находятся
в плену избранных ими когда-то принципов. Идеи, таким образом,
управляют государствами через сознание вождей. Идея диктатора
становится идеей народа.
Любое государство, утверждал Устрялов, обладает собственной не-
повторимой идеей, считая ее «истинной, достойной, праведной, и в
духе этой конкретной, положительной идеи укрепляет себя и форми-
рует своих граждан»33. Порочность либерализма виделась ему имен-
но в том, что навязываемый всем народам единый универсалистский
концепт мешает раскрытию их идейного самосознания и националь-
ных форм бытия. Сущность мировой политики виделась Устрялову в
борьбе этих «идей сил». Каждый народ, согласно устряловскому по-
ниманию, исторически утверждает, что его национальная идея выше
и совершеннее, чем у других. Если же такое стремление отсутствует,
то можно диагностировать утрату соответствующим народом смысла
своего бытия34.
Либерализм отвергался Устряловым так же и как концепт, лиша-
ющий человека сферы эмоционально-психологического бытия. Он
обессмысливает национальную государственность. «Правое государ-
ство, свободы и самоопределения личности, — обличал Устрялов с
позиций идеократической диктатуры пороки либерализма, — с его
благородным непредрешенческим формализмом не годится, “не
звучит” в такие времена: вместо хлеба и веры оно предлагает ка-
мень безбрежного выбора. Оно не холодно и не горячо, — оно теп-
ло. Оно — организованное сомнение, а люди требуют спасительной
очевидности»35.
Национал-большевистские воззрения Устрялова оформились в са-
мостоятельный концепт еще до прихода к власти в Италии Дж. Муссо-
лини. Естественно, феномен фашизма не мог быть обойден вниманием
^Устрялов Н. В. Германский национал-социализм. М., 1999- С. 123.
34 Чернавский М. Ю. Указ. соч. С. 74-76.
^Устрялов И. В. Германский национал-социализм. С. 123.
24
В. Э. Багдасарян
философа, хотя бы в силу определенной теоретической общности его
воззрений с национал-большевизмом. Тенденции большевизации и фа-
шизации Европы интерпретировались Устряловым как свидетельство
торжества идеи сильного государства. Диктатура представлялась ему
более совершенной моделью в управленческом смысле, чем парламент-
ская демократия. Однако сопоставление советской коммунистической
системы с итальянским фашизмом и германским нацизмом заставляло
Устрялова отдать безусловное предпочтение именно реализованному
в СССР национал-болыпевистскому варианту. Имея в виду этатистский
ракурс устряловского измерения, Советский Союз представал более
мощной державой, нежели Италия или Германия. Парадокс обнаружи-
вался в том, что фашистский концепт всемогущества государства на-
ходил более широкое и полное воплощение в СССР, чем в собственно
странах, избравших идеологию фашизма. С другой стороны, личные
права и свободы граждан, а также принципы социального равенства
реализовались в Советском Союзе опять-таки более последовательно,
нежели в государствах фашистского типа. Особая критика в адрес фа-
шизма вызывалась подменой в нем национальной идеи идеей расового
превосходства. Будущее развитие Европы и мира виделось Устрялову в
синтезе коммунистической и фашистской идеологии, который приве-
дет к переходу от узконациональной к наднациональной государствен-
ности. Советский Союз в этой связи определялся Устряловым в качестве
исторически первого наднационального государства в мире.
Мотивы зарождающегося национал-социализма прослеживаются
в интерпретации Устряловым исторической природы христианства.
В своих рассуждениях он солидаризируется с подходом рецензируе-
мого им австрийского писателя Р. Н. Кудехова-Калерги, противопо-
ставлявшего две трактовки образа Христа. Сталкивались варварская,
«северная», и гностическая, «южная», традиции христианства. Безу-
словное предпочтение отдавалось северу. Именно там образ Христа
преподносился в виде «солнечного героя», тогда как на юге он рас-
крывался в ракурсе философии упадничества. Понятно, что такого
рода воззрения были весьма далеки от ортодоксального православия.
Правда, в отличие от большинства других представителей русской
консервативной мысли, последовательным адептом православного
учения Устрялов никогда не являлся36.
^Устрялов Н. В. Проблема Пан-Европы. Харбин, 1929-
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
25
Потенциал большевизма измерялся Устряловым, прежде всего,
с точки зрения его возможностей быть использованным в качестве
орудия российской внешней политики. Через ставку большевиков
на мировую революцию, полагал он, исторически реализовывалась
миссия укрепления положения России в международной конфигу-
рации сил. В этой связи борьба с большевистским правительством
квалифицировалась Устряловым как борьба с российской государ-
ственностью.
«Большевизм, — раскрывал свою мысль Устрялов в сборнике
«Смена вех», — с его интернациональным влиянием и всюду прони-
кающими связями становится прекрасным орудием международной
политики России»37 Еще при жизни Ленина им констатировался от-
каз большевиков от планов осуществления мировой революции. Как
отмечал Устрялов, чтобы спасти Советы, Москва жертвует коммуниз-
мом. Ленин с принятием нэповского курса уже не смотрел на Россию,
как на некое экспериментальное по отношению к коммунистической
практике поле. В России, резюмировал Устрялов, идет революцион-
ная ликвидация революции.
Устрялов являлся приверженцем унитарной модели государствен-
ности. Национально-территориальное устройство федеративного
типа в СССР, естественно, противоречило его идеалу. Однако идеолог
национал-болыпевизма считал такое положение временным, пола-
гая, что «мелкобуржуазный» принцип самоопределения наций боль-
шевики в будущем пересмотрят. На это, по его мнению, указывала как
сама логика центростремительного развития, так и противоречащие
положению о национальных суверенитетах лозунги «всемирной про-
летарской революции» и «диктатуры пролетариата».
Восстановление государственности связывалось Устряловым не
только с имперской политикой центра. Российская периферия, по-
сле краткосрочного периода самостийничества, также обнаружила
в себе государственнические ориентиры развития. Окраины, кон-
статировал Устрялов, не могли существовать без наличия держав-
ного центра. В качестве примера политической несостоятельности
принципа государственного самоопределения малых народов рас-
сматривалась политика возникших на постимперском пространстве
национальных республик — Украины, Грузии, Азербайджана, Арме-
37 Смена вех. 1921. № 9- С. 58.
26
В. Э. Багдасарян
нии. Суверенизация, предупреждал Устрялов, неизбежно приводит к
балканизации. Угроза переноса на Россию ситуации перманентного
конфликта малых наций на Балканах определялась в качестве одного
из главных политических вызовов. Негативный опыт решения наци-
онального вопроса в Европе оценивался Устряловым как свидетель-
ство деструктивной роли концепта самоопределения народов38.
На государство, кроме политической и управленческой функции,
Устрялов возлагал миссию культурного строительства. Примирить
новую советскую и старую русскую дворянскую культуру было еще
сложнее, чем добиться примирения большевистской и император-
ской моделей государственности. Многих представителей творческой
интеллигенции отталкивало от большевизма, прежде всего, его про-
леткультовское обрамление. Однако «сменовеховцы» усматривали в
политике большевиков реализацию назревшей задачи модернизации
культуры. Гоударственной программой борьбы с безграмотностью и
другими образовательными мероприятиями они восстанавливали
единое всероссийское культурное пространство.
Весьма критически оценивалась Устряловым роль, которую на пе-
реломном для России этапе сыграла русская интеллигенция. В упрек
ей ставился узкий кругозор исторической мысли. Она оказалась не
способна ни к познанию истинных смыслов революции, ни к соб-
ственному духовному самоопределению в революционном процессе.
Не были вскрыты диалектическая сложность революции, ее светлые
и темные лики. Для такого познания, указывал Н. В. Устрялов, «нужно,
прежде всего, познать себя»39 Грядущая миссия интеллигенции ви-
делась ему в оплодотворении революции национальной культурой
и выработке на полученной основе ценностных задач дальнейшего
государственного развития.
Теория термидора и практика
советской государственности
Матрицей для изучения революционных процессов в России
явилась для русской интеллигенции, как известно, история Великой
французской революции. Сверка развития российских событий по
38Смена вех. 1921. № 1. С. 18.
Устрялов Н. В. Национал-большевизм. С. 482.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ	27
«французскому календарю» имела характер всеобщего увлечения.
Не избежал ее и Устрялов. Его сценарный прогноз выстраивался на
основе концепта о большевистском термидоре. Устрялов был далеко
не единственным автором, экстраполировавшим термидорианскую
схему на российский политический процесс. Однако предложенное
им понимание существенно расходилось с выдвигаемыми в эмигрант-
ской среде подходами. Устряловская позиция в отношении сущности
большевистского термидора окончательно сформировалась в ходе
газетной полемики с представителем левого направления в кадетизме
С. Б. Мирским. Знаковым событием для термидорианской перспекти-
вы в России последнему виделось подавление Кронштадтского мяте-
жа. Термидор, по мысли Мирского, будет заключаться в отстранении
большевиков от политической власти. В отличие от него, Устрялов
полагал, что изменение в термидорианском духе произойдет в Рос-
сии при инициирующей роли самого большевистского руководства.
Смена властных групп не представлялась здесь обязательной. Кро-
ме того, реальной термидорианской альтернативы большевикам ни
внутри России, ни за ее пределами Устрялов не обнаруживал. «Путь
термидора, — возражал он Мирскому, — есть путь эволюции умов и
сердец, сопровождавшийся, как сказать, легким “дворцовым перево-
ротом”, да и то прошедшим формально в рамках революционного
права»40.
Расхождение выявились и при определении типа термидориан-
ца. Согласно Мирскому, термидор обусловил приток во власть новых
бюрократических кадров, сменивших вчерашних санкюлотов вы-
ходцами из купцов, бывших дворян, зажиточных буржуа. Устрялов, не
отрицая возможности кадровой ротации, считал этот процесс вто-
ричным по отношению к перерождению самой власти. «Якобинцы, —
писал он, — не пали, они переродились в своей массе. Якобинцы, как
известно, надолго пережили термидорианские события — сначала
как власть, потом как влиятельная партия. Сам Наполеон вышел из их
среды. Робеспьер был устранен теми из своих друзей, которые всегда
превосходили его в <.„> кровожадности. Если бы не они его устра-
нили, а он их, результат оказался бы тот же: гребень революцион-
ной волны, достигнув максимальной высоты, стал бы опускаться»41.
^Устрялов Н. В. Patriotica // Смена Вех. Прага, 1921. С. 69.
4'Там же. С. 72.
28
В. Э. Багдасарян
Устряловская теория «самотермидоризации» заняла свое особое
место в арсенале матричных трактовок Великой французской рево-
люции применительно к российскому революционному процессу.
Однако по прошествии десятилетия после выхода сборника «Смена
вех» Устрялов вынужден был констатировать: его сценарий русского
термидора не состоялся. Российская революция не укладывалась в
схематические рамки французской революции, развиваясь по своим
собственным, связанным с национальным контекстом, законам.
Отношение Устрялова к нэпу определялось не собственно содер-
жанием нэповского курса, а его отступлением от ортодоксальноных
схем коммунистической идеологии. «Спасительный путь термидора —
нэп», — формулировалось им со страниц сменовеховского сборника.
Крылатым в 1920-е гг. стало устряловское выражение о нэповском «спу-
ске революции на тормозах». В коллизиях установления нэпа в России
Устрялов обнаруживал противоречия эволюции и тактики больше-
вистского режима. Вектор эволюции виделся ему в термидорианском
перерождении революции. Тактика же связывалась с близоруким орто-
доксальным коммунистическим сопротивлением эволюционным про-
цессам. Когда же, наконец, большевики осознают историческую необ-
ходимость переориентации на национальные рельсы развития, про-
тиворечия между эволюцией и тактикой будут устранены.
Впрочем, нэп, как хозяйственная система, не представлялась
Устрялову особо привлекательной. В его работах содержались много-
численные оговорки о рисках экономической либерализации. К та-
ковым, например, относилось не ограниченное задачами поддер-
жания государственного суверенитета распространение института
частной собственности. Устрялов не считал приемлемой для России и
западную модель капиталистической организации. В начале 30-х го-
дов, под влиянием возрастания в условиях мирового кризиса регули-
рующей роли государства, у него формируется концепт об этатиза-
ции национальных экономик.
Оценка Устряловым феномена новой экономической политики
большевиков существенно расходилась с подходом к ней других
представителей сменовеховской мысли. Для большинства «сменове-
ховцев» нэп являлся позитивным свидетельством термидорианской
трансформации большевизма. Устрялов же рассматривал нэп в боль-
шей степени как угрозу, как «экономический Брест большевизма».
Допуск в экономически разорённую страну иностранных капиталов
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
29
означал, в его понимании, вызов государственной самостоятельно-
сти. Вслед за торгово-финансовым проникновением, предупреждал
он, могут наступить «попытки интервенции и дружеских оккупаций».
Период нэпа рассматривался им отнюдь не как советский терми-
дор, а как время затишья перед новым наступлением национально-
державных сил.
Гораздо в большей степени, чем нэп убеждало Устрялова в нацио-
нальной эволюции большевизма выдвижение концепта построения
социализма в одной стране. Он пристально следил за тем, как идея
мировой революции постепенно вытесняется из большевистского
идеологического арсенала. Принятая Лениным в качестве тактиче-
ского хода доктрина построения социализма в одной стране в ста-
линские годы приобрела характер официальной идеологемы.
В противовес прежнему нэповскому курсу Устрялов провозгла-
шает идеал построения советской автаркии: СССР должен был стать
«“в известном смысле” самодостаточной, самодовлеющей страной».
Именно такая система, полагал он, в наибольшей степени соотносит-
ся со стоящими перед государством задачами индустриализации42.
Советской модели отдавалось преимущество в сравнении с государ-
ственной системой поздней Российской империи. Национальная
идея, провозглашенная в редакционной статье первого номера жур-
нала «Смена вех» (одноименного с названием вышедшего ранее сбор-
ника), была очищена великой русской революцией от «реакционной
ржавчины». Оказавшись невосприимчивой к вызовам времени, импе-
раторская форма государственности разрушилась, сохранив, вместе
с тем, под новой большевистской вывеской свое национальное со-
держание. Славянофильство взяло верх посредством русской рево-
люции над западничеством43.
Идейное отчуждение
Эволюцию идейных воззрений Устрялова завершило выдвижение
тезиса о Сталине, как о типичном национал-большевике. А как же сами
большевики отнеслись кустряловским изысканиям? Нельзя сказать, что
они остались незамеченными. И Ленин, и Сталин были, по меньшей
42 Чернавский М. Ю. Указ. соч. С. 72.
43Смена вех. 1921. № 1. С. 18.
зо
В. Э. Багдасарян
мере, знакомы с его воззрениями, ссылались на них с трибуны партий-
ных съездов. Однако принять философа национал-болыиевизма в ка-
честве «своего* они не могли. Для Ленина Устрялов олицетворял собой
образ «классового врага*. Именно так он характеризовал его в полити-
ческом отчете ЦК РКП(б) XI съезду 27 марта 1922 года. Комментируя
реакцию на нэп со стороны идеологов «сменовеховства», Ленин ука-
зывал, что «некоторые из них прикидываются коммунистами, но есть
люди более прямые, в том числе Устрялов. Кажется, он был министром
при Колчаке, который своим прямым заявлением об эволюции при-
носит нам большую пользу, потому что <...> враг говорит классовую
правду, указывая на ту опасность, которая перед нами стоит»44. «Я, —
интерпретировал Ленин позицию Устрялова, — за поддержку совет-
ской власти в России, <...> хотя был кадет, буржуа, поддерживал интер-
венцию. — Я за поддержку Советской власти, потому, что она стала на
дорогу, по которой катится к обычной буржуазной власти»45.
Сталин относился к Устрялову как к «идеологическому попутчику».
Он упоминал фигуру Устрялова в своём докладе на XIV съезде ВКП(б)
1925 г., демонстрируя не только знание его идейных позиций, но и ха-
рактера служебной деятельности. «Он, — пояснял генеральный секре-
тарь съездовским депутатам, — служит у нас на транспорте. Говорят,
что [раз] он хорошо служит, то пусть мечтает о перерождении нашей
партии. Мечтать у нас не запрещено. Пусть себе мечтает на здоровье.
Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с
тем возить воду на нашу мельницу. Иначе ему плохо будет»46. С непо-
средственной критикой устряловских воззрений выступали и другие
большевистские лидеры — Г. Зиновьев, Н. Бухарин, М. Рютин. Троцкий
использовал факт устряловской апологии сталинской системы в ка-
честве аргумента буржуазного перерождения советского режима. «Вы
знаете, — заявлял он в июне 1927 года, — Устрялов не нас под держивает,
он поддерживает Сталина. <...> И этот выразитель настроений новой
буржуазии понимает, что только сползание самих большевиков может
наименее болезненно подготовить власть для новой буржуазии»47
44Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 33- С. 256-258.
45Там же. Т. 45. С. 94.
46 Сталин И. В. Собр. соч. Т. 7. С. 342.
47 Троцкий Л. Д. Сталинская школа фальсификации // Вопросы истории.
1989. № 12. С. 91-93.
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
31
Само двухосновное понятие национал-большевизма указывало на
дуалистическую природу устряловского учения. Этот дуализм мно-
гие из оппонентов Устрялова восприняли в качестве его идейных
противоречий. В действительности речь шла об оперировании им
гегельянским диалектическим методом. Противоречия разрешались
через принятие закона «отрицания отрицания». Сам Устрялов отдавал
себе отчет, что воспринимается как фигура крайне противоречивая,
порой даже как «предатель» и «циник». Об этом свидетельствовала его
реакция на демонстративный разрыв отношений с бывшим другом
по студенческой скамье Н. А. Цуриковым: «Да, в его глазах я и впрямь
должен выглядеть “циничным”. Люблю Тютчева и Вл. Соловьева и в то
же время отказываюсь видеть в Ленине “беглого каторжника”. В какой-
то мере причастен к ценностям исторической России — и не считаю
русскую революцию ни гибелью, ни позором, ни случайным недо-
разумением. Проходил моральную философию в старом Московском
университете — и не предаю анафеме безбожный большевизм!»48
Причину непонимания сам Устрялов объяснял своей приверженно-
стью «монопланному мирочувствию». Не это ли сохраняемое в обще-
ственных науках монистическое объяснительное моделирование и
по сей день приводит к упрощённо-деформированному восприятию
устряловского учения.
В. Э. Багдасарян,
доктор исторических наук, профессор
48 Устрялов Н. В. Об эмиграции в ее отношении к СССР: Фрагменты (Из за-
писной книжки) // Наше время. Шанхай, 1934.
Н. В. УСТРЯЛОВ
ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ
К ВОПРОСУ О РУССКОМ ИМПЕРИАЛИЗМЕ
Служение родине налагает на каждого мыслящего гражданина
обязанность выяснить смысл этого служения, продумать и оправдать
его мотивы. «Великая Россия» — таков лозунг, объединяющий собою
ныне самые широкие и разнообразные круги русской общественно-
сти. Мы боремся за честь и достоинство родной страны, «нам нужна
Великая Россия». Каково же реальное содержание этого, продикто-
ванного жизнью лозунга, как мыслятся основные условия его осу-
ществимости, в чем сущность той идеологии, исповедание которой
логически приводит к нему? Только тогда может быть разрешена
проблема Великой России, когда будет отчетливо уяснен самый ха-
рактер ее постановки. Настоящая статья ставит себе целью наметить
в этом направлении определенные перспективы.
1.
Вера в «Великую Россию» есть прежде всего вера в русское госу-
дарство. Иначе говоря, «Великою» Россия может быть лишь в качестве
государства. К этому убеждению одинаково неизбежно приводят и
данные «теории», и живые факты эмпирической действительности.
Человечество настоящей исторической эпохи существует и развива-
ется под знаком государственности. Жизнь современных «народов»
есть жизнь государств. И, конечно, это явление не случайно, оно
коренится глубоко в природе вещей. Народная «личность», нацио-
нальная «идея», как всякая духовная монада1, для своего проявления
требует определенного единства. Нужен центр духовной энергии,
действующей по целям, необходим оформляющий принцип деятель-
ности. Единое целостное начало должно скреплять собою то слож-
ное многообразие, каким представляется историческая жизнь того
или другого «народа». И вот государство и явилось таким объединяю-
щим, оформляющим, скрепляющим началом. Государственная орга-
низация родилась на определенной стадии всемирно-исторического
развития, когда низшие формы социального быта перестали соответ-
ствовать степени достигнутого человечеством культурного возраста.
Быть может, первоначально или, по крайней мере, в первоначальной
своей «идее» государство было непосредственно связано с племенем,
расой, народностью. Но с течением времени эта связь существенно
36
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ослабела, и государство приобрело независимое, самодовлеющее
значение. Единство по принципу породы, племени, словом, «физио-
логии», оказавшись чересчур узким и бедным, сменилось единством
более высокого порядка. Правда, однородное племенное ядро полез-
но и для современного государства; но все же оно отнюдь не явля-
ется его необходимою особенностью. Даже «нация» в том смысле, в
каком ее теперь принято понимать наукою*, не может считаться его
конститутивным признаком. Если теоретически нельзя отрицать,
что нация способна создать государство, то в действительности не-
сравненно чаще наблюдается обратный процесс: государство созда-
ет единую нацию. Благодаря объединяющей силе государства прежде
чуждые друг другу группы людей сживаются, взаимно сближаются,
приобретают «множество общих своеобразных культурных элемен-
тов и общее историческое прошлое». Так, например, нередко быва-
ет с покоряемыми путем внешней силы областями: проходят годы,
и население этих областей, раньше сторонившееся и ненавидевшее
своих победителей, привыкает к ним, иногда даже вполне сливается
с ними. В этом отношении до последней степени поучителен и ярок
стоящий ныне у нас всех перед глазами трагический пример Польши:
пусть душа ее доселе едина, но разве не троится она, подобна телу,
в котором обитает? Разве секрет, что если русские поляки всецело
преданы России, то поляки австрийские, в общем, верны Австрии,
а немецкие — Германии?.. В самой государственности, в самой «эс-
сенции» государства, очевидно, имеется какой-то крепкий фермент,
способный удерживать в державном единстве элементы, подчас
весьма разнородные. Государство современности претворяет в себе
целую сложную совокупность различных национальных, расовых,
этнографически, исторически и культурно своеобразных особенно-
стей, пронизывает многообразное содержание единою творческою
формою, объединяет отдельные элементы в некий высший синтез
и под знаком этого синтеза являет себя человечеству и всемирной
истории. Государства — те же организмы, одаренные душою и телом,
‘«Нации суть не естественные, а историко-социальные образования... Нация
не есть что-либо объективное. Нация есть нечто существенно субъективное, т. е.
свойство определенного содержания сознания. Группа людей, сознающих себя
объединенными множеством общих своеобразных культурных элементов и об-
щим историческим прошлым и потому отличными от других людей, образует
нацию» (Еялинек, «Общее учение о государстве», СПБ. 1908, стр. 84-86).
К вопросу о русском империализме
37
духовными и физическими качествами. Государство — высший орга-
низм на земле, и не совсем неправ был Гегель, называя его «земным
богом». Оно объемлет собою все, что есть в человечестве ценного,
все достояние культуры, накопленное веками творчества. Государ-
ство — необходимое условие конкретной нравственности, через
него осуществляется в жизни Добро. «Великая Россия» должна быть
прежде всего государством. Между тем, общеизвестно, что именно
в русской культуре идеям государственности было очень трудно до-
биться признания. Не только славянофильская линия русской мыс-
ли, но и другие ее течения нередко относились к государству как-то
недружелюбно: или с абсолютным, откровенным отрицанием, или с
враждебною подозрительностью, или несколько презрительно, «свы-
сока». Это широко распространенное недружелюбие могло даже дать
повод к заключению, что русский народ — народ аполитический,
безгосударственный, неспособный к организации, дисциплине и
правопорядку. Однако подобное печальное заключение опроверга-
лось фактом великого и все растущего русского государства*. Из всех
«критиков» принципа государственности лишь Толстой неуклонно и
до конца последователен. Вместе с государством он отрицал и всякое
принуждение, «осудил» даже всю вообще «культуру», а, главное, имел
мужество отрицать и «Великую Россию». Его проповедь приобрела
от этого значительную моральную возвышенность и чистоту, но зато
уже совершенно отрешилась от конкретной жизненной обстановки,
прошла целиком «мимо жизни». Славянофилы2 верили в «русскую
идею», но связывали ее не с государством, а с общиною, «миром», с
«Землею». Но глубоко ошибочно(й) должна быть признана их теория,
резко отделяющая «Государство» от «Земли». Эти начала нераздельны
и принципиально, и фактически. Государство есть познавшая себя
всвоем высшем единстве, внутренне просветленная Земля. Земля
без Государства — аморфная, косная масса, Государство без Земли —
просто nonsens, голая форма, лишенная всякой реальности. «Дух
жизни», в свое время воспетый Хомяковым, заставил Россию выйти
на единственно достойный великого народа путь — путь смелого и
широкого государственного строительства. Вопреки бесчисленным
внешним препятствиям, вопреки некоторым собственным нашим на-
*Эта своеобразная антиномия русской культуры метко очерчена Н. А. Бер-
дяевым в его лекции-брошюре «Душа России».
38
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
циональным свойствам, мы создали мощный государственный орга-
низм: по-видимому, мы нужны всемирной истории, и она не дала нам
погибнуть.
2.
Внутри каждого государства творится особая культура, универсаль-
но ценная, но индивидуально окрашенная; быть может, универсаль-
но ценная именно своею индивидуально-своеобразною окрашенно-
стью. Все те элементы, сложная совокупность которых составляет
душу и тело государства, не исчезают в его конкретном единстве.
Напротив, чем совершеннее государство, тем полнее и явственнее
они сохраняются, придавая объединяющему их целому специфиче-
ский, оригинальный облик. Каждая держава имеет свою собственную
культуру, ряд особенных, только ей принадлежащих, отличительных
признаков. В этой культуре, равно как в этих печатью индивидуаль-
ности запечатленных признаках, и лежит источник того обаяния,
которое присуще «отечеству», «родине» в глазах каждого граждани-
на. Патриотизм объясним лишь через высшие категории эстетики —
идеей своеобразного конкретного синтеза. Каждый государственный
организм призван, таким образом, по-своему оплодотворить собою
историческую жизнь человечества, сказать миру свое особое слово.
Каждый живет этим своим «словом» и стремится, чтобы оно звучало
мощнее и громче. Каждый добивается, чтобы оно прозвучало на весь
мир. В области международной жизни есть глубоко знаменательное
соответствие между авторитетом духовного порядка и мощью внеш-
нею, политическою. Развитие духовной культуры государства как-то
интимно связывается с ростом его политической силы. Этот общий
закон государственного бытия, подтверждающийся постоянными
фактическими примерами, в истории русской мысли отмечался еще
Хомяковым: «по тайному (но, может быть, понятному) сочувствию
между духом человека и объемом общества, — читаем мы у него, —
самое величие ума и мысли принадлежит только великим народам»*
Да, это несомненно: великая культура может принадлежать лишь
могущественному национальному государственному целому. И от-
сюда перед каждым государством встает практический императив:
’А. С. Хомяков, т. I, Москва[.] 1861, стр. 227.
К вопросу о русском империализме
39
стремись к расширению, будь могучим, если хочешь быть великим!
Здесь — не только голос биологически естественного и ценного ин-
стинкта; здесь — веление нравственного разума, завет и требование
исторического Духа. Сущее и должное здесь совпадают воедино, как
два аспекта одного и того же явления. Те нации, которые уже испол-
нили свою миссию, «слова» которых уже отзвучали, должны полити-
чески умереть и дать место другим. Но «места» во всемирной истории
не даются даром — нужно уметь их взять, нужно на деле доказать
свое преимущество перед старыми обладателями и новыми претен-
дентами. Для этого прежде всего необходимо познать себя, свои ду-
ховные силы, пределы своих внутренних возможностей. Ибо неред-
ко, переоценив себя, и великие державы терпят тяжкие крушения. Так
было с Наполеоном. Так было с Россией в эпоху крымской войны. По-
видимому, так будет с теперешней Германией. Государственная воля
к власти должна регулироваться властью государственного разума.
Этими соображениями, мне кажется, оправдывается то явление, ко-
торое ныне обычно носит название империализма3. Империализмом
объясняются многие великие события на протяжении всей истории
человечества. Идея империализма лежит в основе политики всех со-
временных государств. Эта идея жизненна и глубоко плодотворна.
Международная политика Великой России должна быть великодер-
жавной политикой империализма. Защищать принцип «Великой Рос-
сии» и одновременно отрицать империализм значит обнаруживать
или недостаточное понимание защищаемого принципа, или несо-
мненную непоследовательность. Нужно выбирать: или откровенный
космополитизм (будь то социалистический, будь то анархический,
будь то религиозный), или державная политика. Tertium non datur.
Всемирная история идет вторым путем. «Славянский мир похож на
женщину, никогда не любившую и поэтому самому, по-видимому, не
принимающую никакого участия во всем происходящем вокруг нее.
Она везде не нужна, всем чужая. Но за будущее отвечать нельзя; она
еще молода, и уже странное томление овладело ее сердцем и застав-
ляет его биться скорее». Так писал Герцен в 1851 году* Что касается
русской государственности, то это утверждение не было верным и
тогда. Но оно очень метко характеризует настроение, широко рас-
пространенное в русской общественности. Не пора ли нам, наконец,
‘«Русский народ и социализм» (письмо к Мишлэ).
40
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
осознать свою любовь? Не зажжет ли мировой пожар наших дней в
каждом русском сердце эрос «Великой России»?..
3.	♦
Путь империализма — необходимый и вполне законный путь ве-
ликих государств. Нужно это открыто признать. Иначе в нашей идео-
логии непременно будет слышна та фальшивая нотка, которая ком-
прометантна прежде всего для нашего собственного национального
самосознания. Можно ли принять понимание текущей войны на-
родов, как «войны против империализма, воплощающегося в Герма-
нии», и в соответственном трактовании нашего врага, как «врага рода
человеческого». Будем искренни и честны! Будем объективны! Разве
империализм — специфическое свойство только германской поли-
тики и державы согласия не выступают под знаменем империализма?
Разве «воля к мощи», «воля к расширению» не свойственна современ-
ной Англии? Вспомним англо-бурскую войну. Вспомним английскую
политику в Египте, в Азии. Вспомним вообще английскую историю.
И было бы очень наивно утверждать, что Англия не знает милита-
ризма: ибо что такое английский флот, как не детище милитаризма,
во всяком уж случае не менее грозного, нежели его германский брат
и соперник. Империализм невозможен без воинствующего миро-
созерцания, без постоянной работы о внешнем могуществе. Англия
слишком мудра, чтобы в нашу эпоху не проникнуться принципом
милитаризма. И если островное положение и общая международная
конъюнктура позволяли ей до самого последнего времени ограничи-
ваться лишь культом морской военной силы, то с точки зрения прин-
ципиальной различия между нею и Германией уловить нельзя. И там
и здесь — державная политика, обеспеченная вооруженною мощью.
Очень поучительна в этом отношении книжка английского про-
фессора Крэмба... Современная Франция менее типична. Она более
утомлена историей, «наполеонизм» слишком истощил ее, в ней сей-
час разлита не столько центробежная, сколько центростремительная
сила. Но и она, повинуясь основному закону государственного бы-
тия, не может оставаться в абсолютном покое, в полном довольстве
своими границами. Достаточно вспомнить хотя бы ее определенно
наступательную политику в Африке (Марокко), ее активную роль
на Дальнем Востоке, не говоря уже об ее стремлении воссоединить
К вопросу о русском империализме
41
Эльзас-Лотарингию... Возьмем наших других союзников. По велико-
державному пути неуклонно идет Япония. Сербия наглядно доказала
свою волю и свою способность к расширению в эпоху балканских
войн 1912-1913 годов. Кроме того, она стремится на запад, к Бос-
нии и Герцеговине. Италия и Румыния никогда не скрывали своих
государственно-национальных стремлений. Наконец, оглянемся бес-
пристрастно на самих себя. Кажется, история нас не обидела, нам
нечего жаловаться, земля наша поистине велика и обильна. Однако
припомним жизнь России за последнее столетие. Постоянное рас-
ширение, приумножение государственного достояния, постоянный
рост, борьба... Польша, Финляндия, Кавказ... Войны на Ближнем Вос-
токе, среднеазиатская политика, война на Дальнем Востоке... «Теплое
море», Царьград, Маньчжурия, Владивосток, Порт-Артур... Сама при-
рода заставляла нас распространяться во все концы: Россия — под-
линно величайшее государство, и потому ей всегда было тесно в ее
фактических пределах. Осуществлялись очередные задачи — откры-
вались новые возможности, новые перспективы. И всегда рождались
соответствующие теоретические обоснования всех этих широких
притязаний... И нам нечего скрываться, стыдливо умалчивать о своем
великодержавном могуществе, о своей активности, агрессивности.
Непристойно льву рядиться в шкуру ягненка. Неуместно русско-
му богатырю надевать на себя маску напускной елейности, прятать
острый меч и булатную палицу под лохмотья перехожего калики или
под рясу чуждого миру монаха... Да, мы здоровая нация, великая и
духовно, и физически. Да, мы свободно стремимся вперед, в нас жи-
вет воля к мощи. Разумеется, такую же волю мы не вправе отрицать
и в других. Но если наш исконный, естественный путь совпадает с
исконным, естественным путем другого государства, столкновение
неизбежно, неотвратимо, и бесполезны попытки его избежать. По-
добные столкновения, при всем их ужасе, глубоко плодотворны: они
творят историю, они сжигают отжившее и дают дорогу всему новому,
достойному жизни.
4.
Все живое должно рождаться в муках — таков закон, таков рок или,
если угодно, таково проклятие нашего земного бытия. Отказ от мук —
отказ от жизни, от живого творчества. Если нация таит в себе под-
42
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
линно зиждительные силы, ей не страшны крестные страдания: она
жертвует собою во имя своей «идеи» и слово свое она скажет во что
бы то ни стало. Всемирная история и представляется нам ареною этих
постоянных состязаний государства, этой постоянной конкуренции
национальных «идей». Внутри каждой державы совершается непре-
рывный процесс физического и духовного роста, созревания, нако-
нец, умирания. Результаты таких процессов неминуемо сказываются
и в междугосударственной жизни. Одни деятели уступают место дру-
гим, беспрестанно являются в свет новые факторы развития. «Между-
народный порядок» есть нечто временное и глубоко условное — он
всецело обусловлен наличным соотношением наличных сил куль-
турного человечества. И не следует делать из него какого-то мнимо
священного принципа, фетиша, которого грех коснуться. Изменится
осязательным образом внутреннее состояние одного из государств,
деятелей всемирной истории, — неизбежно, автоматически нарушит-
ся и «международная конъюнктура». Так было, так есть и, вероятно, так
будет. И нет оснований жалеть об этом. «Идеи» культурных государств
своеобразно скрещиваются, переплетаются и вместе с тем взаимно
враждуют, состязаются, стремятся покорить друг друга. Это — вели-
кая, эстетически ценная и плодотворная борьба различных стилей,
разнохарактерных способов человеческого бытия. Каждый из них
по-своему законен и нужен, каждый по-своему выражает собою уни-
версальное, вселенское начало. Но воистину необходима и взаимная
борьба их: она — ручательство, что человечество не застыло на месте,
она — главный фактор прогресса. Каждый здоровый государственный
организм влечется к расширению, к большей мощи, и каждый огра-
ничивается аналогичными влечениям таких же, как он, организмов.
Тут явственно чувствуется печать какой-то высшей мудрости. Великие
войны, подобные переживаемой нами, являются как бы беспристраст-
ным приговором исторического Разума по поводу тяжб между земны-
ми государствами. Совершается суд над народами, над их чаяниями,
над их «идеями». Органические изменения, за определенный период
времени назревшие в отдельных государствах, получают авторитет-
ную санкцию в плане всемирной истории. Внешний, «физический»
облик мира приводится в соответствие с его внутренним, духовным
обликом. Внутренне оправданные, подлинно законные притязания
удовлетворяются, внутренне ложные, пустые поползновения (будь то
«наступательного», будь то «оборонительного» характера) терпят за-
К вопросу о русском империализме
43
служенное крушение. Выясняется и устанавливается истинный удель-
ный вес всех участников международного состязания перед верхов-
ным трибуналом исторического Промысла.
5.
Так рисуются мне в основных чертах теоретические предпосылки
стоящей перед нами проблемы — проблемы Великой России. Теку-
щая война есть переоценка наличного «международного порядка» и
вместе с тем испытание физических и духовных сил современных
государственных организмов. Ее результаты не могут быть случай-
ными и ее исход заранее предрешен развитием драматического
действия на протяжении всей ныне завершающейся главы истори-
ческого процесса, обусловлен объективным смыслом этой главы.
Окончится война — вскроется смысл; не ранее: «сова Минервы начи-
нает свой полет лишь с наступлением сумерек»*. Идет борьба различ-
ных национально-государственных «идей» и «стилей» современного
культурного мира. Каждая великая держава столько же «обороняется»,
сколько «наступает», ибо каждая стремится удержать свое прежнее
достояние и сверх того укрепить его новыми приобретениями. Пока
Англия, Россия и Франция не менее изменяли карту мира, чем Герма-
ния и Австрия. Пусть Великая Германия увлечена лозунгом «Berlin —
Bagdad», образ «Царьград» настойчиво манит Великую Россию. Если
«германизм» законно гордится величием своей культуры, то мы ему
должны (и можем!) противопоставить не менее величественные
очертания еще молодой, но уже несомненно яркой культуры рус-
ской. О, конечно, здесь перед нами еще большой труд, огромное поле
деятельности, напряженной работы над собой. Но во всяком случае
мы не должны скрывать своих национально-государственных стрем-
лений вширь. Не секрет они ни для наших врагов, ни для наших со-
юзников. Пусть Разум истории рассудит, кто имеет большие права
на Константинополь, кто более достоин его: Турция и Германия, или
Россия. «Принцип сложившегося международного порядка», равно
как и «национальный принцип», — за Турцию. Но «Дух истории», хо-
чется верить, за нас. Разумеется, многое тут зависит от самой России.
Выдержит ли она великое материальное и моральное, физическое и
‘Hegel, «Philosophic des Rechts», Vorrede.
42
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
линно зиждительные силы, ей не страшны крестные страдания: она
жертвует собою во имя своей «идеи» и слово свое она скажет во что
бы то ни стало. Всемирная история и представляется нам ареною этих
постоянных состязаний государства, этой постоянной конкуренции
национальных «идей». Внутри каждой державы совершается непре-
рывный процесс физического и духовного роста, созревания, нако-
нец, умирания. Результаты таких процессов неминуемо сказываются
и в междугосударственной жизни. Одни деятели уступают место дру-
гим, беспрестанно являются в свет новые факторы развития. «Между-
народный порядок» есть нечто временное и глубоко условное — он
всецело обусловлен наличным соотношением наличных сил куль-
турного человечества. И не следует делать из него какого-то мнимо
священного принципа, фетиша, которого грех коснуться. Изменится
осязательным образом внутреннее состояние одного из государств,
деятелей всемирной истории, — неизбежно, автоматически нарушит-
ся и «международная конъюнктура». Так было, так есть и, вероятно, так
будет. И нет оснований жалеть об этом. «Идеи» культурных государств
своеобразно скрещиваются, переплетаются и вместе с тем взаимно
враждуют, состязаются, стремятся покорить друг друга. Это — вели-
кая, эстетически ценная и плодотворная борьба различных стилей,
разнохарактерных способов человеческого бытия. Каждый из них
по-своему законен и нужен, каждый по-своему выражает собою уни-
версальное, вселенское начало. Но воистину необходима и взаимная
борьба их: она — ручательство, что человечество не застыло на месте,
она — главный фактор прогресса. Каждый здоровый государственный
организм влечется к расширению, к большей мощи, и каждый огра-
ничивается аналогичными влечениям таких же, как он, организмов.
Тут явственно чувствуется печать какой-то высшей мудрости. Великие
войны, подобные переживаемой нами, являются как бы беспристраст-
ным приговором исторического Разума по поводу тяжб между земны-
ми государствами. Совершается суд над народами, над их чаяниями,
над их «идеями». Органические изменения, за определенный период
времени назревшие в отдельных государствах, получают авторитет-
ную санкцию в плане всемирной истории. Внешний, «физический»
облик мира приводится в соответствие с его внутренним, духовным
обликом. Внутренне оправданные, подлинно законные притязания
удовлетворяются, внутренне ложные, пустые поползновения (будь то
«наступательного», будь то «оборонительного» характера) терпят за-
К вопросу о русском империализме
43
служенное крушение. Выясняется и устанавливается истинный удель-
ный вес всех участников международного состязания перед верхов-
ным трибуналом исторического Промысла.
5.
Так рисуются мне в основных чертах теоретические предпосылки
стоящей перед нами проблемы — проблемы Великой России. Теку-
щая война есть переоценка наличного «международного порядка» и
вместе с тем испытание физических и духовных сил современных
государственных организмов. Ее результаты не могут быть случай-
ными и ее исход заранее предрешен развитием драматического
действия на протяжении всей ныне завершающейся главы истори-
ческого процесса, обусловлен объективным смыслом этой главы.
Окончится война — вскроется смысл; не ранее: «сова Минервы начи-
нает свой полет лишь с наступлением сумерек»*. Идет борьба различ-
ных национально-государственных «идей» и «стилей» современного
культурного мира. Каждая великая держава столько же «обороняется»,
сколько «наступает», ибо каждая стремится удержать свое прежнее
достояние и сверх того укрепить его новыми приобретениями. Пока
Англия, Россия и Франция не менее изменяли карту мира, чем Герма-
ния и Австрия. Пусть Великая Германия увлечена лозунгом «Berlin —
Bagdad», образ «Царьград» настойчиво манит Великую Россию. Если
«германизм» законно гордится величием своей культуры, то мы ему
должны (и можем!) противопоставить не менее величественные
очертания еще молодой, но уже несомненно яркой культуры рус-
ской. О, конечно, здесь перед нами еще большой труд, огромное поле
деятельности, напряженной работы над собой. Но во всяком случае
мы не должны скрывать своих национально-государственных стрем-
лений вширь. Не секрет они ни для наших врагов, ни для наших со-
юзников. Пусть Разум истории рассудит, кто имеет большие права
на Константинополь, кто более достоин его: Турция и Германия, или
Россия. «Принцип сложившегося международного порядка», равно
как и «национальный принцип», — за Турцию. Но «Дух истории», хо-
чется верить, за нас. Разумеется, многое тут зависит от самой России.
Выдержит ли она великое материальное и моральное, физическое и
‘Hegel, «Philosophic des Rechts», Vorrede.
44
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
духовное испытание, окажется ли ее национальный гений на высоте
стоящих перед ним и уже отчетливо осознанных им задач?.. К Царь-
граду, казалось, издавна звала нас история. За последнее столетие
этот зов нашел живой и вместе с тем вполне сознательный отклик в
«душе» нашей родины. Лучшие русские люди указывали на Константи-
нополь, как на грядущий путь России: национальные поэты и публи-
цисты подчеркивали глубокий идейный смысл предстоящей «аннек-
сии», активные политики заботились о практической стороне дела,
а русский народ приносил кровавые жертвы... Москва и град Петров,
и Константинов град — Вот царства русского заветные столицы —
так писал Тютчев еще в 1848 году. Он понимал, что Царьград — это
«всемирная судьба России», и был уверен, что настанет время, когда
«своды древние Софии в возобновленной Византии вновь осенит
Христов алтарь». Константинополь рано или поздно должен быть
нашим» — многократно писал Достоевский в 70-х годах. Вся совре-
менная русская публицистика единодушно исповедует и проповедует
то же убеждение. Самые разнообразные теоретические воззрения со-
гласно порождают единый заветный практический лозунг: «в Царь-
град!» Русско-турецкие войны фатально вели нас к Босфору. Лучшие
исторические традиции русской внешней политики ведут туда же. И,
будем верить, балканская война 1912 года окажется предпоследним
этапом на этом пути. Скоро, скоро узнаем... А пока вывод ясен. Если
руководящим началом нашей политической деятельности является
великое русское государство, «Великая Россия», то столь распростра-
ненный ныне взгляд на текущую войну, как на «войну за европейскую
свободу», «войну за попираемые права малых наций», «войну против
империализма», «войну против германского милитаризма», «войну
против войны» — со всей этой знакомой идеологией и фразеологией
придется решительно порвать. Ибо последовательно придерживать-
ся ее возможно лишь с точки зрения узкого, кабинетно отвлеченного
(хотя, быть может, и возвышенного) анархического, космополитиче-
ского идеала, иначе говоря, лишь отвергнув идею государства, лишь
отказавшись от «Великой России».
К ВОПРОСУ О СУЩНОСТИ «НАЦИОНАЛИЗМА»
Проблема «любви к отечеству и народной гордости» приобретает
в наши дни особенную жизненную остроту. Когда факт патриотиз-
ма становится непосредственно несомненен, осязателен для каждо-
го, естественно, что каждый мыслящий человек стремится так или
иначе этот факт осознать, осмыслить, — выработать определенную
теорию патриотизма. Что такое любовь к отечеству, где ее корни, в
чем ее смысл? Каким образом ее познать и должно ли ее оправдать
или осудить? Если она подлежит оправданию, то в какой форме и
в каком отношении? Как возможен истинный национализм? — Так
формулируется «критический вопрос», на который современность
требует ясного и отчетливого ответа.
В русской публицистике за самое последнее время проблему
национализма чрезвычайно остро и ярко поставил г. Д. Муретов4
своими «этюдами о национализме»* В апрельской книжке «Рус-
ской Мысли» помещена в высшей степени интересная полемика
между автором этих «этюдов» и кн. Е. Н. Трубецким. Центр полеми-
ки — вопрос о «развенчании национализма» и о смысле «борьбы
за национальный эрос». Точка зрения г. Муретова сводится к под-
черкиванию изначальной иррациональности, внеразумности (или
сверхразумности) любви к отечеству. Патриотизм есть факт, необъ-
яснимый объективно-моральными качествами любимой родины.
«Национальность, — пишет г. Муретов, — не говорит о моральном
отношении, а именно о той любви, о которой ничего не говорит
ни одна моральная заповедь». Национализм говорит, употребляя
терминологию К. Н. Леонтьева, не о любви-сострадании, а о любви-
восхищении. Он говорит: не «ты должен любить свой народ», но
просто «люблю свою народность»**. Далее автор цитируемой статьи
образно сопоставляет любовь к родине с половою любовью. И там и
здесь он видит Эроса, слепого, не нравственного и не безнравствен-
ного, не доброго и не злого, не богатого и не бедного, исступленного,
гениального. «Когда объектом такой слепой, выше справедливости
идущей любви делается не личность отдельного человека, но исто-
рический народ, тогда возникает вид политического исступления —
’Этюды о национализме. «Русская Мысль», 1916, кн. 1.
"«Русская Мысль», 1916, кн. I, стр. 65.
46
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
национализм/ Это исступление плодотворно, как плодотворно
всякое подлинно эротическое устремление. Ведь еще Платон учил,
что Эрос — дух рождения, гений творчества. Великая любовь — вос-
хищение, любовь-страсть рождает великие ценности. В этой твор-
ческой способности — весь ее смысл. И конечный вывод из такого
понимания гласит: «Национализм теоретический, т. е. философское
учение национализма, может и должно состоять в оправдании этой
любви-пристрастия, иначе говоря, в оправдании Эроса в политике,
как силы творческой, как того состояния, в которое впадает душа на-
рода, когда одержимая великим гением, она хочет рождать»" Кон-
цепция г. Муретова мне представляется заслуживающей серьезного
внимания и живого интереса. Кажется, она правильно схватывает
самое существо проблемы и намечает верный путь к ее разрешению.
В самом деле, прежде всего необходимо исходить из факта любви к
родине. И значит нужно взять этот факт таким, какой он есть. Если
угодно воспользоваться модным ныне философским термином,
нужно произвести «феноменологический анализ» этого факта. Ина-
че непременно получится несообразность — или простое извраще-
ние самой природы вопроса и теоретически ложный ответ на него,
или добродетельное, но в данном случае совершенно излишнее
провозглашение некоторых почтенных моральных трюизмов. Или
то и другое вместе. Ведь нельзя же отрицать, что величия и славы же-
лаешь своей родине не в силу доводов рассудка («не победит ее рас-
судок мой»), не на основании зрелого размышления, а просто как-то
непосредственно, по неоспоримо ясному предписанию «внутренне-
го чувства», ранее всяких соображений и рассуждений. И часто по-
этому подобные рассуждения и соображения кажутся фальшивыми,
натянутыми, искусственно подогнанными разглагольствованиями
post factum*" Взять хотя бы конкретный пример. Признаюсь откро-
венно, я очень сомневаюсь в возможности дать ясный, бесспорный
’Там же, кн. I, стр. 67.
"Там же, стр. 67-68.
*“ Подобные разглагольствования обильно заполняли нашу «военную лите-
ратуру» особенно в первый год войны. Чем только не старались возвысить себя
и унизить врага! Рядом с авторами открыток и фельетонов, посвященных «Виль-
гельму Кровавому», выступали даже и «серьезные» публицисты, отпускавшие не-
вероятно тяжеловесные остроты на тему о низменности и убожестве герман-
ской культуры, о «бескрылии» и тупом «мещанстве» ее духовных вождей...
К вопросу о сущности «национализма')
47
ответ в рассудочных и этических категориях на вопрос — почему
мы теперь желаем победы России и разгрома Германии. Мне кажет-
ся, г. Муретов глубоко прав, утверждая, что в применении к вели-
ким, трагическим столкновениям народов, подобным переживае-
мой нами войне, «вопрос о правой и виноватой стороне становится
комически неуместным»* Исторические судьбы неисповедимы, а
в смысле количества и качества духовных «потенций» наши враги
едва ли беднее нас. Почему же все мы так страстно жаждем победы,
так мечтаем и молим о ней? Почему каждая победная реляция шта-
ба вызывает в душе такую радость, такое светлое торжество, а каж-
дая неудача — такую грусть и тоску?.. Конечно, многочисленным и
сильным доводам в пользу необходимости русской победы ученый
и умный немец сумел бы противопоставить такое же количество та-
ких же солидных (и таких же шатких) доводов в пользу необходи-
мости победы немецкой. И все же заранее несомненно, что русский
никогда не убедил бы немца, а немец — русского: «разумные» до-
воды здесь мало убедительны. Здесь иная область, не поддающаяся
учету логического и морального сознания, не повинующаяся его
указке. Здесь иное царство, своеобразное, многообразное, имею-
щее собственные законы... Здесь — пламень, созидающий культуру,
вносящий в мир новые ценности. Сама мораль обогащается этою
великою любовью, даже сама логика оплодотворяется и совершен-
ствуется ею. Ибо поистине она — неиссякаемый источник творче-
ства, вечно свежий родник, вливающий животворящую силу во все
сферы бытия. Вера в родину покоится не на тех или других внешне
очевидных, объективно явленных ее достоинствах. «Идея» нации не
есть начало, раз навсегда зафиксированное и поддающееся точному
определению. Напротив, она является как бы вечной задачей, про-
цессом, постоянно созидающим самого себя. Как очень метко за-
метил в свое время П. Б. Струве, «формальная идея национального
духа выражает бесконечный — с точки зрения отдельных личностей
и поколений — процесс, содержание которого постоянно течет, в
котором “сегодня” всегда спорит со “вчера” и “завтра”, в котором
все, как бы оно ни строилось основательно, столь же основательно
разрушается и перестраивается»** Да, национальный эрос — вели-
* «Русская Мысль», кн. VI, стр. 12.
"Петр Струве, «На разные темы», СПБ., 1902, стр. 529.
48
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
кая разрушительная и вместе с тем творческая сила, мощный стимул
всемирно-исторического бытия и развития!
Однако было бы ошибочным утверждать, что одним лишь по-
добным указанием на культурно-зиждительную роль националь-
ного эроса разрешается вся проблема любви к отечеству и народ-
ной гордости. Разумеется, вопрос здесь гораздо сложнее и труднее.
Пусть факт патриотизма лежит по ту сторону этики — теория пат-
риотизма не может с нею не считаться. Пусть эрос сам по себе не-
разумен — оценке разума он все же подлежит. Как же совместить
любовь — восхищение перед родиной с требованиями логики и
нравственности? Или, быть может, такое совмещение по существу
невозможно?
В этом отношении чрезвычайно поучительно открытое письмо
кн. Е. Н. Трубецкого редактору «Русской Мысли», посвященное кри-
тике статьи г. Муретова. Интересно также и ответное письмо послед-
него. Кн. Трубецкой резко подчеркивает необходимость этической
оценки, этического критерия при анализе чувства патриотизма. По
его мнению, «утверждение такого национализма, который не есть
“моральное отношение” к своему народу и к другим народам, есть по
самому существу своему принципиальное отрицание национальной
совести»' Страсть должна подчиняться разуму, регулироваться нор-
мами объективной справедливости. «Именно утверждение внеэтич-
ности половой любви и национального чувства унижает и обесце-
нивает как то, так и другое. Именно этот своеобразный эротический
аморализм, низводящий любовь к женщине и к родине до уровня
слепой страсти, несовместим с тем духовным подъемом, который
озаряет оба эти чувства высшим смыслом и делает их бесконечно
дорогими»**. Мне кажется, что в этих замечаниях кн. Трубецкого нель-
зя видеть опровержения теории национального эроса. Ибо послед-
няя вовсе не отрицает применимости этических категорий к чувству
патриотизма. Она лишь полагает, что не этическими категориями
означенное чувство конструируется. Г. Муретов, отстаивая свою
концепцию, определенно заявляет: «никогда не говорил, что эроса
нельзя ценить с моральной точки зрения, применять к нему катего-
рию доброго и дурного; как и все, что само не вытекает из закона,
‘«Русская Мысль», 1916, кн. IV, стр. 85.
“Там же, стр. 87.
К вопросу о сущности ^национализма-
49
любовь — эрос может быть доброй или дурной через подчинение
или неподчинение себя закону»* Достаточно вспомнить, что и сам
Платон в «Федре» делит любовь на «правую» и «левую»...
Важно, таким образом, не то, что любовь к родине, как и всякое
другое чувство, может подлежать нравственному суду, а то, что эта
любовь в своей интимнейшей сущности не вытекает из требований
нравственного закона. Моральный императив бессилен предписать
подобную любовь, она возникает совершенно независимо от него.
Если бы какой-либо исследователь захотел познать и «адекватно»
формулировать внутренний состав патриотического чувства, то он
не мог бы этого сделать, пользуясь лишь категориями системы при-
роды и системы этики. Потребовались бы какие-то другие, высшие,
категории.
Однако, не будучи опровержением теории национального эро-
са, полемическое выступление кн. Е. Н. Трубецкого плодотворно тем,
что оно заставляет эту теорию углубить и продумать до конца давае-
мую ей трактовку национальной проблемы. Оно ставит дальнейший
критический вопрос, которого не касался в своих этюдах г. Муре-
тов, но который неизбежно должен встать — вопрос о роли нрав-
ственных начал в области международных отношений. Здесь, дей-
ствительно, возможны крупные трудности. Ибо нельзя отрицать, что
нередко «любовь-пристрастие» к отечеству может предъявлять тре-
бования, противоречащие нормам отвлеченной этики. Как же тогда
быть? Нужно ли порвать с «этикой», или, наоборот, следует подавить
в себе непосредственный голос патриотического чувства? Или есть
еще какой-либо выход, более удачный? Теория национализма не в
праве отказываться от разрешения подобных затруднений. До тех
пор, пока она их не разрешит, сомнения кн. Трубецкого естественны
и уместны.
Кроме того, критика кн. Е. Н. Трубецкого ценна еще и потому, что
она приводит к убеждению в недостаточности понимания нацио-
нального эроса, как чего-то абсолютно иррационального, радикально
’Там же, стр. 92. Настоящая статья была написана до появления в свет
июньской книжки «Русской Мысли». Но напечатанная в этой книжке статья
кн. Е. Н. Трубецкого «Новое язычество и его огненные слова» (ответ Д. Д. Муре-
тову) вносит мало принципиально нового в интересующую нас полемику, а по-
тому я не считаю нужным дополнять свои соображения материалом, заимство-
ванным из означенной статьи.
50
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
чуждого какому бы то ни было умозрительному объяснению. В самом
деле, ссылка на «иррациональность» анализируемого факта всегда яв-
ляется плохою рекомендацией для соответствующей теории. В сущ-
ности, это — не что иное, как замаскированный отказ от ожидаемого
объяснения. Прибегать к такому отказу допустимо лишь в крайнем
случае, который должен быть всегда достаточно обоснован.
Мне представляется истинным утверждение теории националь-
ного эроса, что любовь к родине ускользает от формул рассудочно-
логических и моральных. Для них она, действительно, запредельна,
«иррациональна». Но бывает, что иррациональное в одной плоскости
оценок может стать рациональным, осознанным в другой плоско-
сти, в другом «плане» норм, в области оценок высшего порядка. Так,
напр.(имер), многие «пробелы» логики заполняются этикой, ибо эти-
ческая система глубже проникает в материал познания, чем систе-
ма природы. И если так, то путь исследования должен пройти через
все системы возможных оценок и ценностей, чтобы найти, наконец,
такие орудия, при помощи которых можно было бы успешно объ-
яснить данный факт.
И вот, в заключение, я позволю себе высказать одно предложение,
которое, думается мне, допускает и систематическое обоснование:
«родина» есть эстетическая категория. Факт любви к отечеству, не-
объяснимый ни с точки зрения системы природы, ни с точки зре-
ния системы этики, может быть умозрительно выведен при помо-
щи категорий эстетического познания. Недаром учил Платон, что
«Эрос есть рождение в красоте»...
При таком понимании национальной проблемы, вопрос об отно-
шении патриотизма к нравственности превращается в более общий
принципиально философский вопрос об отношении эстетического
законодательства к этическому. И здесь, быть может, в результате ис-
следования придется придти к убеждению, что эстетическая система,
являясь наивысшей в сфере человеческого познания, содержит в себе
и одновременно преодолевает собою («снимает») принципы системы
этической, подобно тому как эта последняя диалектически вбирает в
себя и одновременно отменяет принципы системы природы'
*См. об этом интересные замечания у Б. Вышеславцева, «Этика Фихте», гла-
ва девятая. Глубочайшее значение эстетики в системе философии провидел и
Вл. С. Соловьев.
к вопросу о сущности «национализма»	51
Красота конкретно осуществляет, но вместе с тем творчески до-
полняет, «исправляет» нормы отвлеченного Добра. Такое соотноше-
ние может иногда порождать некоторый разлад между всеобщим
законом этики и конкретным императивом эстетического порядка.
Однако «примат» в подобных случаях должен всегда принадлежать
последнему, ибо начало Красоты выше и «окончательное» нежели на-
чало Добра.
Но, разумеется, развитие и обоснование этого ряда мыслей тре-
бует сложной работы, совершенно не входящей в план настоящего
очерка.
РЕВОЛЮЦИЯ И ВОЙНА
I
Припоминая последние годы нашей национально-исторической
жизни, нельзя не прийти к заключению, что великую русскую рево-
люцию породила прежде всего великая европейская война. Не будь
этой войны, старая власть доселе хозяйничала бы на русской земле,
«правила» бы врагам на радость, собственному народу на страх, по-
томкам в назидание. По-прежнему на престоле благополучно пре-
бывал бы Николай II, окруженный Горемыкиными, Штюрмерами,
Щегловитовыми и прочими знакомыми лицами бюрократической
компании5. Вероятно, все так же прекрасно, как раньше, чувствовал
бы себя среди вина и благочестивых поклонниц старец Григорий
Ефимович, процветали бы Питирим, «Карлыч», «Аннушка» — все эти
темные призраки недавнего прошлого. По-старому наемные клевре-
ты провозглашали бы святость «исконных основ», Дума «законными
средствами» боролась бы с министрами, радуясь маленькими радо-
стями и печалясь маленькими печалями, глухо стонала бы террори-
зированная печать — словом, все шло бы по-обычному, тихо, ровно,
по-могильному спокойно. И вековой гнет, лежавший на русском на-
роде, лежал бы как встарь.
Не будь этой войны, молчали бы глубины России, и нашим на-
родным поэтам пришлось бы в бесконечных вариациях перебирать
давнишние, бесконечно близкие русской душе мотивы:
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа...
Или еще — старые, старые строки, которым скоро сто лет:
Я видел рабскую Россию:
Пред святыней алтаря
Гремя цепями, склонивши выю,
Она молилась за царя...
Но вот все это разом кончилось, страшная черта перейдена.
Грянула война, небывалая, потрясающая, творящая смертью новую
Революция и война
53
жизнь подводящая итоги и созидающая возможности. Всемирная
история призвала Россию на всемирный суд. Народ подвергся ве-
ликим испытаниям. Нужно было немедленно дать отчет и ответ в
прожитом, в своих помыслах и деяниях, в своей внутренней сущ-
ности. Нужно было обнажить национальное лицо, раскрыть на-
циональную «душу» какова она есть на самом деле. Все случайное,
наносное, или устаревшее, умершее, должно было ветхой чешуей
спасть с народного облика. Дальше терпеть, дальше смиряться пе-
ред внешним игом, жить дальше с чужой печатью на лице, словно
под историческим псевдонимом, оказывалось невозможным. На-
ция вынуждалась определенно явить себя, самоопределиться. Сила
исторической инерции должна была быть окончательно и подлин-
но преодолена. Иначе «смиренная красота» превратилась бы в об-
раз смертного покоя...
Лишь тот народ достоин жизни и победы, который лучше против-
ника, чья национальная «идея» выше, совершеннее. Каждый великий
народ верит в свою «идею», верит, что он нужен миру, что «слово»
его призвано прозвучать громко и послужить на благо человечества.
Каждый народ, верящий в себя, готов защищать свое достояние до
последней капли крови.
Когда Германия, ради идеи своего наступательного империализма,
во имя своей национально-государственной идеи, ввергла мир в не-
слыханную кровавую распрю, русский народ, объединенный общим
вдохновенным порывом, без малейшего колебания встал на защиту
своего национального достояния. Вместе с доблестными союзника-
ми своими, великими демократиями Запада, он решительно провоз-
гласил лозунг: борьба до победного конца. Нужно было в корне изме-
нить то состояние международных сил, которое постоянно таило в
себе возможность мирового пожара. Нужно было дать новые основы
всемирному миру.
Русский народ отчетливо (о)сознал национальный, всенародный
характер великой войны. Отказаться от нее значило идти на само-
убийство, признать Германию достойной поработить человечество.
Непротивление злу силой вещей означало потворство злу, содей-
ствие злому делу. И Россия сразу всколыхнулась. Проснулось и с осо-
бой остротой ощутилось чувство национального достоинства, кото-
рое враг мечтал оскорбить и унизить. Пробудился и элементарный
инстинкт самосохранения.
54
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Первые дни войны являли собою отрадный пример подъема и
бурного национального воодушевления. Казалось даже, что вся стра-
на мгновенно переродилась и ветхие чешуи спали сами собой.
Власть ясно и твердо заявила о своей готовности бороться с внеш-
ним врагом. Царь дал публичное торжественное обещание, что не
заключит мира до тех пор, пока хоть один вооруженный неприятель
останется на русской земле. Манифест призывал забыть «внутренние
распри» и вновь сплотиться воедино для защиты родины. Были экс-
тренно созваны законодательные учреждения.
Русский народ открыто и честно пошел навстречу власти. Ради
напряженной серьезности момента он забыл все былые обиды, он
простил старое и все свои силы самоотверженно отдал в распоряже-
ние правительства, надеясь, что и оно сумеет в эти великие минуты
покончить с прежним, возвыситься до сознания общенациональных
задач...
Но этого не случилось. Слова царя остались лишь словами, — увы,
не в первый раз за время его царствования! Власть не отказалась ни
от старых идей, ни от старых привычек. Не было сделано ни шагу по
пути реального сближения с народным представительством и с луч-
шими людьми страны. Режим не изменился. Даже на политическую
амнистию, хотя бы частичную, не согласилась наша «благожелатель-
ная» власть. Требуя жертв от народа и общества, со своей стороны она
не считала нужным прислушаться к народному голосу. Жертвы, при-
несенные страной на алтарь отечества, она приняла на собственный
свой счет. Она решила, что ведение войны не есть дело, в котором
нужны совет и дума всего народа. Старыми приемами она надеялась
разрешить новые задачи, исключительные по своей грандиозности и
отвественнейшие по своему характеру.
Но действительность жестоко разрушила бюрократические ил-
люзии, и дорогой ценой заплатила за них Россия. Уже конец пер-
вого года войны наглядно и ярко показал всю роковую неспособ-
ность официальной русской власти отстоять мировое достоинство
родины. Вместо ожидавшихся военных побед русскую армию стали
постигать тяжелые неудачи. Лишенная необходимейших условий —
боевой силы, снарядов, орудий и ружей, она отступала, умирая, исте-
кая кровью, бессильная пустыми руками остановить мощный натиск
врага. По милости военного министра Сухомлинова и неизменно
благосклонного к нему императора Николая II, немцы отвоевали
Революция и война
55
Восточную Пруссию, очистили от наших войск Галицию и проникли
глубоко в пределы России. Десятки больших русских городов один
за другим переходили в неприятельские руки. Поражения следовали
за поражениями. Доблесть русских воинов могла лишь заставить их
геройски умирать с горьким, мучительным сознанием безнадежной
бесполезности подвига...
Народ содрогнулся от этого преступления власти. Сотни тысяч
жизней невинно загублены, обесславлено отечество. Военный ми-
нистр оказался обманщиком народа, предателем армии и едва ли не
государственным изменником! Больно задето было национальное
самолюбие, кровь бесплодных жертв требовала искупления, враг
угрожал всему будущему России. Патриотическая тревога охватила
широкие слои общества и народа.
Здесь-то и начался последний заключительный акт длинной дра-
мы нашего политического освобождения, эпилог самодержавия. Хотя
Сухомлинов6 в силу необходимости и был смещен, но общее полити-
ческое положение пребывало в прежнем состоянии. Безответствен-
ная власть продолжала свою слепую политику недоверия и раздора.
Попытки общества и народного представительства изменить систе-
му управления не дали положительных результатов. Все средства
были испробованы, но чем дальше, тем яснее становилось, что царь
ведет страну к унижению, к поражению, к разрухе. Началась дезорга-
низация тыла, пошли продовольственные неурядицы. И тогда вместо
старого лозунга «в единении с властью спасать родину» народ при-
нужден был провозгласить другой лозунг: «спасать родину помимо
власти и вопреки ей». Правительство губило государство, обрекало
народ на голодание и позорно проигрывало войну; «петроградский
фронт» стал самым опасным и предательским, самым уязвимым ме-
стом России. Медлить дальше было уже нельзя, дальнейшее «терпе-
ние» привело бы нацию к гибели. И революция свершилась быстро,
единодушно безболезненно.
Война окончательно, бесповоротно доказала всем негодность
старого порядка. Полусамодержавная Россия не смогла справиться с
теми огромными задачами, которые были поставлены перед нацией
мировой войной. Теперь старый порядок свергнут, пал петроградский
фронт, но нельзя ни на минуту забывать, что наши национальные за-
дачи остаются теми же. С ними должна справиться демократическая
Россия. Они — первое испытание нашей молодой свободы.
56
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Революция была прежде всего актом воли страны к победе. Безбо-
лезненность, изумительная «легкость» переворота обусловливалась в
значительной степени его «военными» мотивами. Он был проведен
в порядке невиданно спешном, «по военному». Сплотились все рус-
ские граждане без различия направлений и мировоззрений. Все, для
кого отечество не пустое слово, стали революционерами. Революция
превратилась в патриотический символ, в национальный долг, в клич
победы.
Ныне исчез последний и единственный оплот «пораженчества» —
самодержавие. Ныне всякий враг победы — сознательный или бессо-
знательный враг свободы — враг победы. Раньше находились люди,
опасавшиеся, что счастливый исход войны может укрепить в России
прежний строй, между тем как внешнее поражение непременно по-
влечет на собою его крушение. Теперь эти мнительные люди уже не
имеют почвы для каких бы то ни было опасений.
Теперь положение обратное: победа укрепит на незыблемых осно-
ваниях новую русскую власть и новый русский строй, победа санк-
ционирует революцию, а неудачный исход войны может повлечь за
собою реакцию и реставрацию. Если революция не достигнет своей
непосредственной цели, не осуществит того лозунга, который обеспе-
чил ей столь блестящий успех, если революция не сумеет дать России
международное величие — ее делу грозит огромная опасность.
Царь был свергнут прежде всего за то, что при нем страна пере-
ставала верить в грядущее торжество над внешним врагом. Что же
будет с революцией, если она в этом отношении окажется не лучше
царя?..
Нет, такого вопроса даже не будем и ставить.
Кто верит в Россию, тот не должен допускать и мысли, что сво-
бодный русский народ окажется неспособным осуществить свою
национально-гоударственную миссию. Бесконечно трудно ликвиди-
ровать плоды разрушительной работы старого режима. Но, как ни
тяжело наследие самодержавия, как ни велика разруха, творческие
силы народа должны и, значит, могут вывести отечество на светлые
пути.
Теперь судьба России в ее собственных руках. На всех нас лежит
прямая и непререкаемая ответственность за будущее родины. Исто-
рия вверила, наконец, русское государство самому русскому народу,
и народ ответит за него истории.
Революция и война
57
Война продолжается. Враг у ворот. Враг могуч, храбр, умен. Мечом
мировой войны порожденная, наша национальная свобода может
от этого же меча и погибнуть. Не следует закрывать глаза на несо-
мненную опасность, ныне грозящую России. Минутная, мимолетная
слабость, случайное замешательство, — и внешний враг нанесет не-
поправимый удар освободившейся стране. Нужно уметь защищать
свободу, нужно уметь ее спасти. Лишь тот народ воистину велик,
который не только добывает, но и удерживает свою свободу.
Обратимся к поучению из прошлого. Обратимся к Франции, к
этому старому революционному вулкану, очагу народных переворо-
тов, к этой стихийно свободной стране, исконной провозвестнице
и наставнице революций. Вспомним Великую французскую револю-
цию, и в ее бессмертных исторических образах почерпнем назида-
ние, урок и пример.
II
Война с внешним врагом и в то же время революция внутри стра-
ны — такое сочетание крайне осложняет как войну, так и революцию.
Особый стиль приобретает вся жизнь страны. Иначе ведется война,
иначе ведется и революция. Великая нация должна благополучно за-
вершить оба этих процесса, очистив войну подвигом революции и
закалив революцию огнем войны. Припомним же, как вел себя вели-
кий французский народ, когда ему пришлось ломать вековые устои
монархии под грохот орудий всей старой Европы, озлобленной и
ополчившейся на революционную победу.
Франция сумела завоевать себе свободу. Но нигде, как во Франции
эта свобода не пережила стольких потрясений, столь прихотливых и
многообразных превратностей. «Все прекрасное трудно», — говори-
ли древние, и, естественно, что не без тяжелой борьбы, не без терний
и мук дается человечеству свобода.
Французское национальное учредительное собрание, рожденное
революционным взрывом, создало конституцию государства (1791),
которая обеспечивала народу действительное верховенство, сувере-
нитет. Роль короля, «главы исполнительной власти», была сведена к
возможному минимуму. Франция превращалась в демократию, фор-
мы этой демократии были закреплены в законе, и, казалось, что рево-
люции приходит конец, новый порядок воплощается в жизнь.
58
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Однако деятельность учредительного собрания вызвала сильную
оппозицию. Аристократия, лишенная своих привилегий и оскор-
бленная в лучших своих чувствах, покидает родину и накапливается
за границей, образует там ополчение и побуждает европейские дер-
жавы восстановить во Франции старый строй.
Домогательства французских эмигрантов встречают сочувствен-
ный отклик в иностранных дворах. Демократия Франции опережала
Европу — ведь это было век с четвертью тому назад! — и внушала
ужас монархам. Свобода заразительна, и ее враги боятся каждой ее
победы. Реакционная Европа готовилась раздавить молодую фран-
цузскую вольность.
Вся революционная Франция зажглась огнем национальной гор-
дости и патриотизма. Стало ясно, что козни эмигрантов покоятся на
поддержке иноземных королей. Нужно было спасать свободу.
Австрия вооружалась, французский двор безмолвствовал, народу
самому оставалось позаботиться о себе. И народ оказался на высоте
положения. Ему свят был образ освобожденного отечества, и свято
оружие, добывшее свободу.
«Маска падет! — воскликнул Бриссо7 в законодательном собра-
нии. — Наш враг известен: это император! Принцы, владетели в Эль-
засе, защитою дела которых он прикрывается, не что иное, как пред-
лог для его ненависти; сами эмигранты — не более, как его же орудия.
Отнесемся с презрением к этим эмигрантам. Свободный народ не
разит врагов, стоящих на коленях. Бейте в голову! Голова — это им-
ператор!»
Собрание прониклось настроением момента. Верньо, лучший
оратор Жиронды, явился верным выразителем чувств всей новой
Франции.
«Наша революция, — сказал он в том же заседании, — породила
тревогу при всех дворах. Она подала пример уничтожения деспотиз-
ма, который их поддерживает. Короли ненавидят нашу конституцию,
потому что она делает людей свободными, а они хотят царствовать
над рабами. Не должно думать, что эта ненависть перестанет суще-
ствовать; нужно, чтобы она перестала действовать! Наши границы за-
щищаются не столько линейными войсками и национальными гвар-
дейцами, сколько энтузиазмом к свободе. Свобода! С самого своего
рождения она составляет предмет скрытной, позорной войны, кото-
рую с ней ведут даже в колыбели...
Революция и война
59
Они знают, что ваши приготовления к защите разорительны; они
рассчитывают на упадок вашего кредита, на редкость звонкой мо-
неты, на утомление тех граждан, которые покинули и будут еще по-
кидать жен и детей, чтобы бежать к границам, тогда как миллионы,
искусно расточаемые внутри страны, возбудят волнения, в которых
народ, вооруженный отчаянием, сам разрушит свои права, думая их
защитить. Тогда-то император двинет страшную армию, чтобы на-
ложить на вас оковы. Вот война, которую с вами ведут, — вот война,
которую хотят с вами вести.
Мне кажется, что тени прошлых поколений спешат в этот храм,
чтобы заклинать вас во имя всех несчастий, какие причинило им раб-
ство, предохранить от него будущие поколения, судьбы которых в
наших руках. Услышьте эту мольбу, присоединитесь к вечному право-
судию, которое охраняет народы. Заслужив титул благодетель своего
отечества вы заслужите также титул благодетелей человечества».
20 Апреля 1792 года война была торжественно объявлена коро-
лю Богемии и Венгрии. Пруссия немедленно присоединилась к Ав-
стрии.
В этот день французская революция вступила в новый фазис сво-
ей истории: в этот день она перешла за рамки явления национально-
го и приобрела мировое значение.
Людовик XVI пожертвовал своими личными чувствами во имя
конституции и воли народа. Объявляя войну королям, он шел против
себя; но, отождествляясь с отечеством, он льстил себя надеждой на
примирение с народом. Народ радостно приветствовал короля.
Кондорсэ прочитал с парламентской трибуны проект манифеста
к нациям. Вот его существо:
«Каждая нация имеет право давать себе законы и менять их по
своему произволу. Французская нация должна была думать, что столь
простые истины будут признаны всеми государями. Надежда ее была
обманута. Против независимой Франции образовалась лига; никогда
еще гордость королей не оскорбляла с большею дерзостью нацио-
нальное величие. Доводы, приводимые деспотами против Франции,
составляют только оскорбление для ее свободы. Эта оскорбительная
гордость, далеко не устрашая Францию, может только возбудить ее
А'гужество. Чтобы дисциплинировать рабов деспотизма, нужно время;
но каждый человек становится солдатом, когда сражается против ти-
рании».
60
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Монархическая Европа объединилась против французов. Король
прусский восторженно прославлялся эмигрантами, населением го-
родов, которые он проезжал, и прусскими войсками в качестве спаси-
теля отечества. Огненная надпись иллюминацией украшала его имя
следующими словами: «Vivat Villelmus, Francos delat, jura regis restituat!
Да здравствует Вильгельм, покоритель французов, восстановитель
королевского права!»
От имени герцога Брауншвейгского появилась прокламация,
угрожавшая смертью всем национальным гвардейцам, которые будут
взяты с оружием в руках при защите независимости и отечества, и
обещавшая стереть Париж с лица земли в случае малейшего оскор-
бления, какое могло быть совершено мятежниками против королев-
ского величества.
III
Для нас несущественны сейчас отдельные эпизоды — даже и зна-
чительные — великой борьбы революционной Франции с королев-
ской Европой. Нам интересны в ней те черты, которые могут заста-
вить остро и все же как бы в некоторой исторической перспективе
ощутить теперешнее положение нашей родины, — тоже ведь моло-
дой демократии, сражающейся против все той же Пруссии, страны
юнкеров и королевских традиций, страны принципиальной реакции
и возведенного в долг монархизма...
И вот мы припоминаем настроения Франции после объявления
войны. Близкие нам мотивы...
Людовик XVI вскоре же после военных действий повел опреде-
ленную антинациональную и контрреволюционную политику. В об-
щество стали проникать слухи об измене, гнездившейся во дворце.
Говорили о существовании тайного «австрийского комитета», душой
которого была королева. Говорили о секретных переговорах короля
с иностранными дворами. И слухи подтверждались... Поднимался ро-
пот, и возмущение росло.
Война началась неудачно. Неприятель одержал ряд успехов над
французской армией. Нации приходилось сражаться на два фронта: к
борьбе с коалицией присоединилась борьба с внутренним врагом —
своим собственным королем. И очередным лозунгом народа зазвучал
лозунг: «покончить с дворцом!»
Революция и война
61
Впервые в широкие круги французского народа стали проникать
республиканские идеи. Народ увидел, что король не выполняет своей
миссии защитника Франции от внешних врагов. Страна поняла, что
в этих критических обстоятельствах ей следует рассчитывать лишь
на себя. Франция должна была спасти себя сама, потому что король
не мог спасти ее. Согласно формуле одного исследователя, «патрио-
тизм, доведенный до отчаяния, порождал республиканизм».
3 Июля 1792 года законодательное собрание, побуждаемое общим
положением вещей, провозгласило «отечество в опасности». Обосно-
вывая это провозглашение, Верньо произнес речь, направленную уже
прямо против самого короля — истинного виновника национальных
бедствий.
«О, король! — говорил он в этой знаменитой исторической
речи, — Вы, без сомнения, думали, вместе с тираном Лизандром, что
истина стоит не больше лжи, и что нужно забавлять людей клятва-
ми, как детей забавляют побрякушками; вы притворялись в любви к
законам только для того, чтобы сохранить за собою власть, которая
послужила бы вам к нарушению их, — притворялись любящим кон-
ституцию только для того, чтобы она не низвергла вас с трона, на
котором вам нужно остаться, чтобы ее разрушить — уверяли в любви
к нации только для того, чтобы обеспечить успех своих измен, вну-
шая ей доверие; неужели вы думаете нас обмануть и теперь? Значило
ли это защищать нас, когда выставляли против иностранных солдат
такие силы, недостаточность которых не оставляла ни малейшего со-
мнения в их неудаче? Разве нас защищали, устраняя проекты, имев-
шие целью укрепление королевства, или подготовляя сопротивление
лишь к такому времени, когда мы уже сделались бы добычею тиранов?
Было ли это защитою нас, когда не удерживали генерала, нарушав-
шего конституцию, и сковывали мужество тех, кто ей служил? Раз-
ве также для нашей защиты постоянно парализовали правительство
беспрерывной дезорганизацией министерства? Для счастья нашего
или для погибели предоставила вам конституция выбор министров?
Для славы нашей или для позора сделала она вас главою армии? Нет,
нет, вы не выполнили цели конституции. Она может быть ниспровер-
гнута, но вы не соберете плодов своего клятвопреступления. Вы не
воспротивились формальным актом победам, которые одерживались
от вашего имени над свободой; но вы не соберете и плода этих по-
3°рных триумфов! Вы не значите больше ничего для этой конститу-
62
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ции, которую так недостойно нарушили — для народа, которому так
низко изменили!»
Совершался быстрый и радикальный переворот в правосозна-
нии народа: ореол монархии исчезал, как дым. Низложение короля
требовалось народным благом, интересом и достоинством отече-
ства. И низложение совершилось: 10 августа 1792 года Людовик
был свергнут революционным народом и судьба монархии была
решена.
Национальное собрание декретировало, что французский народ
призывается образовать Национальный Конвент, король отрешался
от власти, и вновь выработанная формула гласила: «от имени нации я
клянусь поддерживать всеми моими силами свободу и равенство или
умереть на своем посту».
Собравшийся вскоре Конвент в одном из первых своих заседаний
«единодушно декретировал отмену королевской власти во Фран-
ции».
А на полях сражений в это время назревал благоприятный пово-
рот. Войско соединило с мыслью о республике мысль о победе.
Вот как описывает Олар прием, оказанный республике француз-
ской армией. Это описано поучительно и да послужит оно назида-
тельным примером русскому революционному войску:
«Эмиссары конвента Карра, Приер и Сильери, произвели смотр
арденнской армии. Приер, верхом на лошади, обратился к солдатам
с республиканской речью. Он обладал “железными легкими” и его
голос далеко разносился по долине. Вся армия приветствовала респу-
блику. Только немногие офицеры зароптали, а один из них осмелил-
ся сказать: “За кого же мы будем сражаться теперь?” Приер подъехал
к нему ближе и сказал: “Вы будете сражаться за ваши домашние очаги,
за ваших жен и детей, за нацию и республику. Если у вас нет ни на-
мерения, ни мужества защищать это благородное дело, то уходите”
Они остались в рядах, и арденнская армия могла беспрепятственно
предаться республиканскому энтузиазму».
Эмиссары, состоявшие при армии генерала Монтески, писали
6 октября 1792 года из Шамбери, что «патриотизм один одушевляет
этих храбрых солдат свободы» и что крики Да здравствует нация!
Да здравствует французская республика!* «были единодушны».
«Республика — говорит историк — появилась в тот момент, когда
побежденный неприятель начал отступать. Для солдат она была оли-
Революция и война
63
цетворением победоносного патриотизма. Она олицетворила собой
победоносный патриотизм и для всей Франции. Нация отстранилась
от короля, потому что он не спас Франции, а привязалась к респу-
блике, потому что, едва народившись, она уже восторжествовала над
внешним врагом и спасла Францию. Республика казалась наилучшим
средством национальной защиты, потому что всюду получались од-
новременно известия о том, что эта форма правительства уже уста-
новлена, и известия, что неприятель побежден. Вот объяснение этого
быстрого поворота в общественном мнении, из монархического сра-
зу ставшего республиканским».
Франция сумела спасти себя. Солдаты свободы поведали о свобо-
де всему миру. С лучшими войсками Европы сражались войска Кон-
вента, и тем не менее коалиция оказалась не в силах уничтожить
республики. Как ни велики были ошибки революционеров, как ни
ужасен режим террора, есть нечто величавое и притягательное в
образах героев Конвента. Пламенный, до конца идущий и ни перед
чем не останавливающийся патриотизм народа спас Францию в те
тяжкие дни и раз навсегда запечатлел для истории величие француз-
ского духа.
До какой степени отчетливо и трезво оценивало революционное
правительство Франции опасности, грозившие извне молодой фран-
цузской свободе, можно убедиться из блестящей прокламации, с ко-
торой обратился Конвент к солдатам 22 февраля 1793 года:
«Победители при Вальми, Шпейере и Аргоннах! Неужели вы до-
пустите, чтобы погибло отечество, спасенное вами однажды?.. Если
вы будете побеждены — Франция станет посмешищем народов и до-
бычей тиранов... Ваше поражение покроет землю скорбью и слезами.
Свобода покинет тогда печальный мир, и с нею исчезнут надежды че-
ловечества. И еще долго спустя после вашей смерти несчастные люди
будут приходить, звеня цепями, на ваши могилы и надругиваться над
вашим прахом. Но если вы победите, тогда — конец тиранам! Народы
обнимутся и, устыдившись своих заблуждений, погасят навсегда фа-
келы войны, а вас назовут спасителями отечества, создателями респу-
блики и преобразователями мира...»
Да, французская демократия умела любить отечество. И недаром
гимн свободы звучал в ее устах как гимн оскорбленного и взволно-
ванного патриотизма. Вспомним последнюю строфу «Марсельезы»,
пРекрасную, как прекрасны идеи, ее вдохновляющие:
64
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«О, священная любовь к отечеству!
Сопровождай, подкрепляй нашу мстящую длань!
Свобода, дорогая свобода, сражайся вместе с
твоими защитниками!
Под наши знамена пусть победа
Спешит на твои энергические призывы,
Пусть твои гибнущие враги
Созерцают твое торжество и нашу славу!
Вперед, сыны отечества. Стройте ваши полки!
В поход! И пусть нечестивая кровь оросит наши штыки!»
Под звуки этого гимна Франция и в наши дни сражается за свою
свободу и за свободу всего мира. Тем с большею гордостью видим мы
ее в стане наших союзников.
IV
Перед Россией ныне открываются возможности безбрежные, ис-
ключительные по своей грандиозности. Наша демократия получает
крещение, подвергается огненным испытаниям, историей вызванная
к жизни, она должна доказать свою жизнеспособность. От ее госу-
дарственной мудрости теперь зависит судьба родины.
Ясно и бесспорно, куда должны в данный момент направляться
национальные стремления России. Нужно укрепить государство, соз-
дать единую и твердую власть, нужно положить конец разрухе. Нуж-
но достичь такого мира, который прочно обеспечивал бы наше на-
циональное процветание и развитие.
Цели войны остаются теми же. Возродившись внутренне, Рос-
сия все же не перестанет быть великим мировым государством, и те
государственно-национальные задачи, которые указываются ей ее
историей, пребывают неизменными.
Прибавился лишь новый стимул борьбы за отечество: теперь уже
никакими софизмами нельзя доказать, что русскому народу не нужна
или «невыгодна» война. Отныне в России нет грани между властью и
страной. Отныне русское правительство и русский народ — едино, и
это единое есть русская нация. «Мы знаем, за что мы теперь борем-
ся», — говорят на фронте русские солдаты, и они глубоко правы. Они
борются за нацию.	-.
Революция и война
65
То же воодушевление, которое испытывали некогда французские
революционные войска, превращаясь из «солдат короля» в «солдат
свободы», ныне должны переживать и русские армии. Патриотизм
становится тем живее и беззаветнее, чем ближе и роднее образ роди-
ны. Молодая русская республика больше скажет уму и сердцу русско-
го человека, чем российская империя последней эпохи.
Россия вступила на новый путь своей государственной жизни. Но
революция не изменила и не могла изменить общего направления на-
шей международной политики. Революция лишь новыми узами скре-
пила Россию с державами «согласия»: она окончательно превратила
противогерманскую коалицию в коалицию великих демократий.
Военное выступление Америки и революция в России — последний
штрих в картине переживаемой нами международной борьбы. От-
ныне «центральные державы» одиноки двойным одиночеством — и
в смысле международно-политической изоляции и в смысле изоля-
ции государственно-правовой. Борьба с германизмом приобретает
характер борьбы с мировой реакционной силой, и победа согласия
становится победой всемирной демократии.
Однако нельзя не отметить, что в среде русских «крайних» демо-
кратов подчас попадаются лица, которые не понимают и не хотят
понять колоссальной важности нашей победы для дела свободы.
Долгий гнет деспотизма не мог не отразиться на России. Мрак
подполья ослепителен. И нечего удивляться, что нашлись среди рус-
ских граждан люди, не в достаточной степени подготовленные к тому
великому делу, которое ныне призывается выполнить наша родина.
Нашлись в России люди, политически мало воспитанные, а иногда и
просто невежественные, но несмотря на это заносчиво претендую-
щие на определенную активную политическую роль. Законные дети
старого режима, они столько же слепы, как слеп был он.
В ряду таких людей первое место, бесспорно, принадлежит пред-
ставителям того своеобразного и крайне уродливого явление русской
жизни, которое известно под названием «большевизма».
В отношении к вопросу о войне это явление русской жизни осо-
бенно ярко проявило свою природу. Кто не знает знаменитого лозун-
га «долой войну», неожиданно и скандально зазвучавшего в первые же
Дни нашей «свободы»? Кто не возмущался этим позорным лозунгом?
Правда, единодушное возмущение всего русского общества вско-
ре заставило наших доморощенных миротворцев несколько охла-
66
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
дить свой первоначальный пыл. Выкрики «долой войну» или совсем
смолкли, или были «по-сенатски» разъяснены. Но все же тлетворный,
разлагающий дух и доселе веет в известных русских кружках...
Этого не было во Франции в эпоху великой революции. Действен-
ная любовь к родине там была фактом столь непререкаемым, что
патриотизм даже и не ставился там как проблема.
Впрочем, теперь другое дело: иные времена — иные песни. С тех
пор ведь появился «интернационал», и понятно, что идея интерна-
ционала не могла избежать и самобытного, истинно русского «ис-
толкования»...
Болезненный «максимализм», издавна присущий отдельным рус-
ским интеллигентам, выразился и в определенном взгляде на войну.
Раз сказано «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», значит, долой
отечество, значит, война должна быть возможно скорее и во что бы
то ни стало ликвидирована — так рассуждают наши «пассифисты»,
присоединяя к своему необузданному максимализму чисто упадоч-
ный фанатизм.
Едва ли не бесполезно спорить с людьми этого типа. Все равно
они никогда ничего не позабудут и никогда ничему не научатся. Их
близорукая прямолинейность, упрощенность и бедность их миросо-
зерцания, приемы их выступлений сами достаточно говорят за себя...
Но здравый смысл русского народа не даст себя обойти ни фан-
тазиям фанатиков, ни подстрекательствам провокаторов, ни болтов-
не невежд. Народ сознает, что ведущаяся ныне война не есть плод
мелких, частных интересов или классовых интриг. Он понимает, он
чувствует, что война ведется всей Россией и что победа нужна всей
России.
Любовь к свободе не исключает любви к отечеству. Напротив,
история свидетельствует, что великие деятели свободы были вместе
с тем и великими патриотами'. Наша национальная миссия должна
'Здесь уместно припомнить прекрасные слова Г. В. Плеханова из его речи
2 апреля [1917 года] на съезде рабочих и солдатских депутатов, — первой его
речи, произнесенной по возвращении на родину. «Что значит социал-патриот?
Человек, который имеет известные социалистические идеалы и в то же время
любит свою страну. В этом нет ни малейшего сомнения. Я люблю свою страну и
никогда не считал нужным скрывать этого. Когда я теперь выражаю это прямо
и открыто, я уверен, что никто из вас не встанет, чтобы сказать, что это чувство
должно быть вырвано из моего сердца. Нет, товарищи, этого чувства любви к
многострадальной России вы из моего сердца не вырвете».
Революция и война
67
быть осуществлена, должны быть возмещены разрушения, совершен-
ные врагом, — иначе получится мир с контрибуциями со стороны
пострадавших от германизма наций. Должна быть изменена карта
Европы, сообразно принципу справедливости и устойчивого равно-
весия. Ясно, что для всего этого необходимо прежде всего победить
Германию.
Наша доблестная армия является ныне главной надеждой России.
Ее боевая сила, ее надлежащая организация — залог и оплот нацио-
нального величия. Всякая попытка внести расстройство в ряды ар-
мии, поколебать воинскую дисциплину — есть покушение на русскую
свободу со стороны ее сознательных и бессознательных врагов.
Дезорганизующие лозунги — преступление против родины. Воля
и мысль страны могут ими воспользоваться. Враг не дремлет.
России жизненно необходим союз с демократиями Запада. Это не
только вопрос нашей чести, но и голос наших интересов. Разрыв с со-
юзниками означал бы и нашу международную изоляцию, или наш пе-
реход на орбиту германской империалистической политики. И пер-
вый, и второй исходы гибельны для государственно-национального
дела России.
Англия и Франция доверяют нам постольку, поскольку мы верны
своим обязательствам перед ними. План предстоящего мира, подоб-
но плану войны, должен быть установлен сообща. Было бы позором,
если б русская демократия откололась бы от общего дела, и будет не-
простительным легкомыслием, если русское государство не восполь-
зуется всеми плодами нашей грядущей общей победы. Этому не быть!
Необходимо положить конец наступательной политике германизма
на Балканах. Необходимо оградить Сербию от захватных вожделе-
ний Австрии. Необходимо обеспечить свободу русской торговли на
юге. Проливы должны перестать быть германо-турецкими. Конечно,
война ужасна. Военная усталость, несомненно, ощущается повсюду
с огромной остротой. Разумеется, мир желателен, мир настоятельно
нужен. Но нельзя же не отдавать себе отчета в реальном положении
вещей. Скороспелый мир равнозначен немецкой победе. А немецкая
победа равносильна нашему национальному рабству и гибели дела
Русской революции. Наивны попытки «протягивать руку» немецко-
му народу, и недаром сознательные части фронта смеются над этой
«революционной маниловщиной». Неосновательны надежды на воз-
можность революции в Германии при настоящих условиях. История
68
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
не знает примеров, чтобы победная война прерывалась революци-
ей, а ведь нельзя же отрицать, что пока Германия имеет основание и
право считать себя победительницей в текущей войне. Победителей
не судят, и лишь по недоразумению или недомыслию можно думать,
что страна захочет свергнуть правительство, приведшее ее к победе
Но в том случае, если Германия окажется побежденной, можно рас-
считывать на «отрезвление» немецкого народа. Всякий же преждев-
ременный шаг к миру грозит лишь крушением дела демократии. И
те «демократы», которые подобный шаг предпринимают, оказывают
своему делу поистине медвежью услугу.
И любовь к родине, и любовь к свободе согласно и категориче-
ски повелевают гражданам свободной России напрячь все силы для
победного завершения войны. Почетный мир достойно увенчает и
оправдает высшим оправданием революционный подвиг русского
народа.
Великие демократии Запада не сомневаются в грядущем успехе
своих идей и принципов. Англия и Франция не сомневаются в пред-
стоящем поражении германизма. Их армии, во всем блеске неслы-
ханной военной силы и во всеоружии боевой готовности, уже гроз-
но противостоят врагу. Все англичане и французы — от Бальфура до
Эрвэ — единодушны в своем отношении к войне и победе. И только
поведение отдельных крайних элементов русской демократии вну-
шает некоторые опасения нашим союзникам. Социалисты западных
государств умеют не только провозглашать хорошие принципы,
но и проводить их в жизнь, разумно считаясь со всею сложностью
реальной обстановки момента. Пусть же и наши социалистические
группы поучатся у своих старших товарищей! Пусть эпизод с теа-
трально протянутой и неловко повисшей в воздухе рукой послужит
им мудрым предостережением и полезным уроком! В дни общена-
ционального испытания все классы государства должны возвыситься
до сознания единства своих задач и целей. Благо государства долж-
но ощутиться как высший закон. Только тот народ достоин жизни
и свободы, который в момент тяжких бедствий сумеет защитить и
оправдать свое национальное достояние перед грозным трибуналом
всемирной истории.
Апрель, 1917
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ФРОНТ
1.
12 сентября, по приглашению Земского Союза и при содействии
Соединенного Лекционного Бюро, я отправился на юго-западный
фронт с «культурно-просветительными» целями. Не потому решил я
поехать в армию, что верил в силу слова. Нет, одним «убеждармом»,
уговорителем больше или одним меньше — не все ли, в сущности,
равно? Словами делу в его теперешнем положении не поможешь, это
ясно само собой.
Но хотелось своими глазами посмотреть на «революционный
фронт», прикоснуться к нему, ближе и глубже понять его болезнь.
«Неужели и там то же, что здесь?» — хотелось хоть какие-нибудь
данные найти, чтобы решить этот гнетущий вопрос отрицательно.
И где-то в глубине души теплилась надежда: «а, может быть, и не все
пропало, может быть, еще можно что-либо сделать»...
Две недели пришлось мне пробыть на фронте. Читал государ-
ственное право на армейских курсах в Каменец-Подольске. Ездил
в корпус, читал там офицерской аудитории лекцию о текущем мо-
менте, и после лекции было «собеседование». Удалось побывать и на
позициях, даже в окопах первой линии. Все время пребывал в посто-
янном «контакте» с армейскими организациями уже по одному тому,
что армейскими курсами заведует армейский комитет.
Таким образом можно было составить себе общее впечатление о
жизни армии в наши дни.
И нужно прямо сказать, скрывать нечего, да и бесполезно: впечат-
ление получилось грустное, безотрадное. Болезнь углубляется, раз-
вал растет стихийно, и нетрудно предсказать, чем он кончится, если
какое-нибудь чудо не станет неожиданно на его пути. Как же он про-
является, в чем его источник?
Общее мнение, что разруха пришла на фронт с тыла. «Если бы
не тыл, война бы сейчас уже была кончена, мы бы имели почетный
мир» — такое утверждение вы слышите на фронте повсюду и от офи-
церов, и от наиболее сознательных солдат.
Фронт развратили пополнения. В сочетании с «декларацией прав
солдат» они создали на войне ту митинговую атмосферу, которая аб-
солютно несоединима с какою бы то ни было боеспособностью.
70
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Сначала, в первые недели и месяцы революции, здоровый, хотя
усталый, организм армии еще боролся с являвшейся извне заразою,-
не солдаты фронта опускались до уровня «революционных» пополне-
ний тыла, а, напротив, эти последние поднимались до боевого уровня
солдат фронта. «Мы их не слушали, а посылали на самые трудные
работы, чтобы дурь выгнать», — рассказывал мне один председатель
полкового комитета, умный и чрезвычайно симпатичный солдат с
георгиевским крестом.
Но вскоре старания агитаторов при благосклонном молчании
непротивленческого правительства стали брать свое. «Веяния рево-
люции» проникли на фронт. Появилась своеобразно воспринятая
«классовая точка зрения», зазвучала пошлая и бессмысленная кличка
«буржуй». Начался раскол между солдатами и офицерством.
Любопытная ирония судьбы! Революция стремилась «заполнить
пропасть между командным составом и армией», якобы существовав-
шую вследствие «дисциплины палки». На деле же именно она, имен-
но революция, эту пропасть вырыла. Раньше общая боевая опасность
сближала офицера и солдата, и на войне они были как братья. Те-
перь — вместо борьбы с общим врагом — взаимная жгучая ненависть
на горе себе и на радость врагу. Не мир, но раздор принесла фронту
свобода.
Кризис первого правительства болезненно отозвался в армии.
Боевая сила ее с той поры стала уже регулярно таять не по месяцам,
а по дням. Пополнения уже не с насмешливым и брезгливым презре-
нием встречались; к их лозунгам стали прислушиваться, их призывы
стали увлекать. Широко распространилась дикая басня о буржуазии,
как виновнице войны. Поползла ядовитая, шипящая клевета на со-
юзников. Явилась идея братания. «Микитка» мало-помалу стал пре-
вращаться в «большевика».
А в это время новый военный министр хотел удивить мир своей ре-
волюционной армией и показать врагу всю силу дисциплины долга.
2.
Доселе часто еще вспоминают в армии то время — канун июнь-
ских дней. Керенский объезжал фронт, говорил «огненные слова».
Его слушали, клялись вместе с ним, встречали и провожали восторга-
ми, энтузиазмом.
Революционный фронт
71
Да, несомненно, он заражал своей верой. Даже скептики начина-
ли надеяться. Многие офицеры говорили мне, что возражать ему
не было силы, — до того он весь горел своей идеей, до того убеждал
своею убежденностью.
Комитеты были им покорены. Пораженцы на глазах превраща-
лись в борцов за победу, наступление стало общим лозунгом.
Но вся трагедия была в том, что наступать-то должны были не
только комитеты, но и армия. Вернее, не столько комитеты, сколько
армия. А до армии, до «Микиток» огненные слова долетали слабо.
Когда комитетчики хорошо или дурно передавали солдатам слы-
шанное от народного министра, революционная армия недовольно
гудела:
— Ага, на автомобилях-то поездили, около генералов потерлись,
и сами буржуями стали. Мы вас за миром посылали, а вы вот что...
Следить за вами нужно, контроль!..
Эта несчастная idee-fixe русской революции, идея «контроля»! Это
она разрушила власть, это она во все сердца поселила яд недоверия...
Подобно тому, как старый режим думал сыщиками себя спасти и, не
доверяя сыщикам, поручал и за ними следить другим сыщикам, так и
революционная демократия мечтает всеобщим «контролем» всех за
всеми, всероссийским сыском, спасти себя...
И когда настали часы военного испытания, случилось то, чего не
могло не случиться: «дисциплина долга» разлетелась в прах, рассеяв
все иллюзии на ее счет.
Немцы прекрасно предвидели этот результат. Накануне наступле-
ния одной из наших частей был взят в плен немецкий офицер-летчик,
сбитый нашим огнем. На допросе он спокойно и уверенно говорил:
— Мы знаем, что вы на днях будете наступать. Мы знаем также, что
вас вчетверо больше, чем нас, и что вы лучше вооружены и снаряже-
ны. Но мы не боимся: ваших солдат надолго не хватит. И, главное, у
нас очень хорошие союзники.
— Какие союзники?
— Палыиефики.
Это произнесенное на немецкий лад слово, видимо, доставляло
немцу большое удовольствие. А нашим офицерам трудно было что-
нибудь возразить на него.
Предсказание летчика оправдалось. Порыва не хватило надолго.
Благодаря артиллерии, неприятельские линии были прорваны, и
первый день пехота шла вперед. Но скоро распространилось из-
72
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
вестие, что дальше идти не следует, ибо это уже будет противоре-
чить миру без аннексий и контрибуций. В боях под Брезжанами в
атаковавших частях на 1000 солдат приходилось уже до 300 офи-
церов. Офицеры со своими вестовыми брали у солдат ружья и шли
в бой. Но бывало, что солдаты не желали давать офицерам ружья,
опасаясь, как бы они их не использовали в контр-революционных
целях...
Тарнопольский прорыв8 в первый день нетрудно было ликвиди-
ровать, и для его ликвидации был предназначен целый корпус, не-
когда боевой и славный. Но этот корпус в течение суток обсуждал
на митингах вопрос о соотношении полученного им приказа о вы-
ступлении с идеями и лозунгами русской революции. В результате
победила «оборонческая» точка зрения, но было уже несколько позд-
но: заранее подготовленные и крайне сильные позиции, на которых
должна была быть организована оборона, были взяты немцами, пока
революционный корпус был разбит. Вместе с тем тарнопольский про-
рыв разросся в грандиозное поражение всего нашего юго-западного
фронта.
О галицийском отступлении много уже писалось и говорилось.
Это было сплошное паническое бегство, сопровождаемое грабежами
и насилиями над окрестным населением. Солдаты бросали амуни-
цию и нагружали себя самыми разнообразными, подчас совершенно
неожиданными предметами. Тащили домашнюю посуду, материи, и
один офицер мне рассказывал, что своими глазами видел солдата, с
трудом передвигавшегося по дороге из-за большого плюшевого крес-
ла, с которым ни за что не хотел расстаться...
О какой бы то ни было дисциплине, разумеется, не было и речи.
Командный состав был бессилен, и даже комитеты ничего не могли
сделать. Животный страх обуял людей и вместе с тем, что особенно
отвратительно, жажда легкой наживы. Великая русская армия, — в эти
трагические минуты она даже не была жалка, — она была омерзи-
тельна и скверно комична...
3.
После разгрома, по общему отзыву, могло бы наступить оздоров-
ление. Ставший главнокомандующим генерал Корнилов в высшей
степени энергично принялся за работу воссоздания армии. Все офи-
Революционный фронт
73
церство деятельно ему помогало, и в августе фронт уже приходил в
порядок...
Но главнокомандующий с первых же шагов встретил противо-
действие в среде солдат. Он не только не пользовался популярно-
стью в широких солдатских массах, вкусивших от сладкого плода
«свободы» — нет, его определенно не любили. Но его побаивались и,
главное, невольно, инстинктивно уважали. «Корниловская програм-
ма» постепенно осуществлялась на фронте. Приказы ставки за этот
период времени были все проникнуты единым здоровым планом и
отличались единым твердым тоном. Солдаты подтягивались, армия
оживала, друзья немцев попритихни.
И все сразу пошло прахом. Так называемое «корниловское
восстание»9 в корне расстроило налаживавшийся боевой механизм.
Армия раскололась, и углубители революции поспешили этот раскол
углубить.
До сих пор на фронте вы на каждом шагу слышите имя «мятежно-
го» генерала. Солдаты и комитеты произносят это имя с ненавистью,
которая целиком переносится и на «корниловскую программу». А
противоположная «программа» — германо-большевистская — при-
обретает широчайший успех.
Комитеты «оборонческого» типа перестают пользоваться сочув-
ствием масс. Большевики, притаившиеся при Корнилове, подняли
головы. Вновь выбираемые комитеты составляются под знаком боль-
шевизма. «Старые революционеры» объявляются буржуями. Прихо-
дят новые люди.
— Я — старый революционер, старый партийный работник, —
жаловался мне один солдат, председатель комитета. — С первого
дня революции я провожу в жизнь новый строй. Я — инициатор
организации нашего комитета. Я разъяснил товарищам приказ но-
мер первый. И вот теперь меня гонят, называют старорежимцем.
За что?
Мне оставалось его утешить лишь соответствующими ссылками
на судьбу товарищей Церетелли и Чхеидзе1 °...
Да, злые всходы пожинают ныне все эти люди. Но ведь это всходы
их же посевов...
Теперь, под влиянием надлежащих разъяснений, солдаты глубоко
убеждены, что все наши последние поражения — дело рук командно-
го состава во главе с ген. Корниловым.
74
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
— Опять предали. Нарочно Галицию очистили. Нарочно Ригу от-
дали. Мы хорошо дрались. А теперь видим, что бесполезно. Все равно
продадут.
Это не преувеличение. Я нарочно записал эти слова, слышанные
мною от одного комитетчика новой формации. И затем часто, по-
стоянно слышал от солдат повторение этих слов.
Их смысл поистине страшен. Это одновременно и наглая ложь, и
чудовищная, гнуснейшая клевета, и симптом глубочайшего разложе-
ния. «Незачем драться, все одно продадут». Да, враги знают, какой яд
наиболее ядовит...
— В армии сейчас только две партии: октябристы и декабристы.
Октябристы хотят идти домой в октябре, декабристы — те «правее»,
те соглашаются ждать до декабря...
Это мне говорил один член армейского комитета. Как известно,
генералы Верховский и Черимисов «не верят» в существование таких
тенденций на фронте. Что ж, дай Бог, чтобы они оказались правы...
Много, много эпизодов мог бы я рассказать, обосновывающих то
тяжелое впечатление, которое ныне выносишь из поездки на фронт.
Но к чему все эти отдельные рассказы? Спросите любого офицера: он
их знает сотни.
В настоящие дни революционная армия являет много картин, зна-
комых и революционному тылу: опустошение огородов, повальная
грызня семечек, хроническая игра в карты, и при том в азартные игры.
Специфические занятия фронта: пальба по уткам и прочим птицам
(диким, а иногда и домашним), глушение рыбы в реке посредством
ручных бомбочек, и, за последнее время, поголовные браки солдат с
«девчинами» из местных деревень. Фронт переживает теперь какую-
то эпидемию свадеб, и даже казаки, как говорят, ей подвержены...
Но неужто нет ни единого светлого пятна?..
4.
Нет, есть светлое пятно. И пятно большое, многообещающее. Мне
оно было особенно ясно видно во время моих лекций и после лекци-
онных бесед со слушателями.
Я читал, на армейских курсах, делегатам целой армии. Каждый
полк посылает на такие курсы своего представителя, который впо-
следствии обязан рассказать своим избирателям содержание слы-
Революционный фронт
75
шанного. Таким образом, «по идее», вся армия должна приобщаться
через столичных лекторов свету знаний и политического воспита-
ния. Вместе со мною на курсах читали несколько москвичей — между
ними проф. Е. Н. Ефимов. Читаются курсы государственного права,
политической экономии, аграрный вопрос, проблемы войны, поли-
тические партии и пр. Аудитория — человек около двухсот. Несколько
офицеров, несколько интеллигентных солдат, остальные — обычная,
«настоящая» солдатская масса, мужички, только, очевидно, из наибо-
лее «толковых» или наиболее любознательных.
И вот, с величайшей радостью должен сказать, что более благо-
дарной, отзывчивой аудитории трудно где-либо и кому-либо найти.
Лектора слушают, затаив дыхание, насторожившись, боясь пропу-
стить единое слово. Когда вы рассказываете какой-нибудь истори-
ческий эпизод, вы замечаете по лицам слушателей, что они пережи-
вают все перипетии этого эпизода, поистине живут им и в данный
момент только им. Если вы что-либо рассказали или изложили не-
достаточно ясно для аудитории, вас немедленно забросают со всех
сторон записками с просьбами выяснить, или пояснить, или допол-
нить ваше изложение. Если вы высказали мысль, встречающую не-
которые сомнения, вы тотчас же получаете рой записок с возраже-
ниями. И нужно подчеркнуть, что эти возражения всегда изложены
в форме чрезвычайно деликатной, скромной, в форме вопросов не-
знающего знающему. Вы совсем не чувствуете в этой аудитории того
специфического гонора невежды, который бывает — увы! — не чужд
и некоторым значительно более «высоким» собраниям российской
республики...
Когда однажды какой-то самоуверенный большевик прислал лек-
триссе записку, редактированную не вполне корректно, вся аудито-
рия загудела от негодования и стыда, и после лекции обратилась к
заведующему курсами с просьбою проводить все присылаемые лек-
торам записки через специальную редакционную комиссию, избран-
ную из состава слушателей. И только вмешательство самих лекторов
заставило аудиторию отказаться от такого намерения.
Да, эти солдатские представители, пришедшие учиться, уже вышли
из первой стадии невежества, как известно, всегда неразрывно свя-
занной с психологией всезнайства. Они уже достигли того уровня,
который в свое время Сократ обозначил знаменитым изречением:
«знаю, что я ничего не знаю».
76
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
О, когда-то вся русская революционная демократия достигнет
этого благотворного сознания! Да будет благословен этот грядущий
день...
Конечно, вся серая масса наших слушателей уже наслышалась
криков последней моды. Но, разумеется, они не вошли и не могут
войти в ее плоть и кровь. Уж очень не к лицу Циммервальд11 русскому
мужику.
Бывало, смотришь на свою аудиторию, — и вдруг грустно станег.
Так много хороших, простых, русских лиц, — и зачем только их на-
сильственно формируют дешевыми, копеечными идейками, и зачем
это они косноязычно бормочут о «буржуазиате» и «демократистах»...
В самом деле, зачем, зачем эти головы, в которых так чувствуется
живой природный здравый смысл, забиваются хламом отвлеченных
и, главное, до того им чуждых лозунгов? И чем же это кончится? Одо-
леет ли натура, проснется ль инстинкт, или так-таки и пойдем в пищу
интернационалу, сиречь Германии?..
Чем ближе всматривались мы в нашу аудиторию, чем больше мы с
ней свыкались, тем все глубже и тверже становилось убеждение, что
недуг армии, а значит, и России, — временный недуг, болезнь роста.
С каждым днем и на наших глазах аудитория как бы пробуждалась от
нелепого кошмара непереваренных партийных догм и пустых фраз.
Простые факты, сообщаемые нами, конституционная история Запад-
ной Европы, объективные данные государствоведения и экономиче-
ской науки — все это захватывало, удивляло, вызывало напряженную
работу в умах и постепенно порождало соответствующее волевое
устремление. Только надолго ли?..
<<Вы нам мозги прочистили», — говорили на прощанье нам слу-
шатели. И одни эти простые, теплые слова, казалось, вознаграждали
за все те грустные, тяжкие минуты, которые заставляет переживать
всякого созерцание современной жизни на фронте.
Да, с этими людьми многое можно сделать. И поистине, великие
возможности открыты ныне перед Россией. Два года свободной и
самостоятельной жизни способны дать нашему народу больше, чем
полвека самодержавия. Это несомненно, и слепы те, кто этого не
видят.
Но страшно одно: время-то ведь не ждет, у нас нет и двух лет, мы
сейчас, вот теперь же должны спасать себя. А сейчас мы бессильны,
как никогда. Века угнетения лежат на народе, наследственная темно-
Революционный фронт
Т!
та, а ведь кто не знает, что темнота — лучший покров для злых дел и
темных людей...
И смешанное, глубоко тревожное чувство оставляет в каждом наш
«революционный фронт».
Старой армии нет, старая вера, ее скреплявшая, рухнула, новое со-
знание еще не народилось, и нужно время для его рождения. Этого
времени у нас нет. Значит, в силу необходимости сознание должно
быть заменено чем-то другим. Чем же? Народным инстинктом, на-
родным чувством, «народным гением»? Или, быть может, националь-
ным героем, хотя бы с действительными «железом и кровью»?
Не знаю. Но ясно до полной очевидности, что организм Великой
России расшатан, его силы парализованы. Оправится ли он до по-
следнего, страшного удара извне?
Если да, — его ждет великое будущее. Если нет, — горе ему.
20 октября 1917
«ТОВАРИЩ» И «ГРАЖДАНИН»
После революции слово «товарищ» вошло, как известно, у нас в
государственный, общественный и даже частный обиход. Узами «то-
варищества» словесно спаялась «революционная» Россия, и можно
было бы ожидать, что такая спайка, действительно, есть залог русско-
го могущества, силы русской революции. В самом деле, люди стали
как бы «братьями», и достигнуто Россией то, чего, в свое время, не
смогла достичь революция французская-, осуществление третьего ло-
зунга великой триады: «свобода, равенство, братство».
Прекрасно помню, какое глубокое, волнующее впечатление про-
изводили 28 февраля первые переходившие на сторону народа во-
енные, обращавшиеся к толпе с непривычным в их устах словом
«товарищи». Вспоминаю, как поздно вечером 28 февраля на Воскре-
сенскую площадь прискакал казак-сибиряк на взмыленной лошади и
крикнул группе людей, стоявших у думы-. «Товарищи, не бойтесь, нас
много, и мы все с вами». А рядом со мною какой-то наивный голос
умиленно и ласково прошептал в ответ: «вишь, лошадь-то как умори-
лась, должно, прямо сейчас из Сибири приехал, за народ постоять»...
И радостно было, светло на душе, и поистине, все эти незнакомые
люди на площади казались родными, товарищами, братьями...
Но вот прошли дни, недели, месяцы, первый праздничный по-
рыв кончился, наступили будни революции. Новый строй должен
был укрепиться в стране, войти в плоть и кровь государства. Абсолю-
тизм12 уступал место народоправству, республике15. Подданные пре-
вращались в граждан.
Но здесь произошло нечто печальное и досадное, хотя и глубоко
русское, похожее на старое...
Русский народ почувствовал себя народом избранным, «особым»,
далеко опередившим «гнилой Запад». Впрочем, вместо «гнилой Запад»
он стал теперь говорить «буржуазный Запад». «Гйилой» — это звучит
по-старому, по-славянофильски. «Буржуазный» — это уже звучит по-
новому, по-пролетарски.
«Революционная демократия» России хотела перешагнуть через
все промежуточные стадии и сразу явить миру пример земного рая.
«Россия сейчас самая свободная страна в мире» — горделиво заявил
недавно Ленин. Россия может и должна пойти дальше Европы, впе-
реди Европы. С этой точки зрения, остановиться на понятии «граж-
•Товарищ» и «гражданин'
79
данин» наши демократы не могли. Пусть этим понятием упивалась
французская революция и доселе упиваются французы — мы дадим
миру новую категорию.
И дали «товарища».
«Гражданин» — символ демократической государственности, зна-
менующий собою взаимную связь людей на почве единого целого, са-
моуправляющегося государственного союза. «Гражданственность» —
правовая категория, свидетельствующая о правовой зрелости
усвоившего ее народа, его политической воспитанности. Государство
граждан — высший тип государства. Недаром в древности звание civis
Romanus было столь почетно. И недаром в новое время идея граж-
данских прав была выдвинута Великой Французской Революцией14,
покончившей со старым миром, на новую ступень возведшей жизнь
человечества.
Уже давно общепризнано, что подданным быть неизмеримо лег-
че, нежели гражданином. На подданном меньше ответственности, к
нему предъявляется меньше требований. За подданного решает дела
государства монарх, данный ему извне. Гражданин — сам страж права
и государства. Он сам себе — высший суд в политическом своем са-
моопределении. Связанный велением государства, он не может счи-
тать эти веления чем-то для себя чуждым: ведь они не что иное, как
результат той суммы воль, в которой и его воля является одним из
слагаемых. Он отвечает истории за судьбу своего государства, ибо он
непосредственно причастен высшей государственной власти. Свобо-
да обязывает.
При режиме абсолютизма нет граждан. Лишь в свободном госу-
дарстве человек становится гражданином, правомочным членом
правового общежития.
Русская революция превратила нас всех в граждан. Точнее, долж-
на была превратить.
Но вот произошло нечто иное. «Революционная демократия» наша
решила «углубить» русскую революцию. И углубила «гражданина» до
«товарища». Что это значит?
«Товарищ» — категория не правовая, а чисто моральная. Она зна-
менует собою высшую, внутреннюю связь человека с человеком. В
своей «идее» эта категория преодолевает собою самое государство,
как внешнюю, принудительную организацию, и постулирует свобод-
ный союз человечества, основанный на любви, на братстве. Как из-
80
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
вестно, о таком союзе издавна мечтали утописты и поэты всех стран,
и еще в детстве человечества его слух услаждали преданиями о золо-
том веке.
«Товарищ» — само по себе это прекрасное слово, очень возвышен-
ное понятие. В свое время Аристотель учил, что «дружба» есть лучшая
социальная добродетель, а союз, основанный на дружбе, есть самый
крепкий и нерушимый союз. О братстве много проповедовало и хри-
стианство, и под его влиянием государству стали противопоставлять
церковь, обществу светскому — союз духовный. Связь душ вернее и
«первее», чем связь крови или внешних интересов.
Но все дело в том, что для достижения высших ступеней, до ка-
ких может подняться человечество, нужна большая работа, глубокая,
сложная подготовка. «Все прекрасное трудно», — говорили древние.
Нужно подниматься «со ступеньки на ступеньку», останавливаясь на
каждой из них для «усвоения пройденного». Народ же, захотевший
шагнуть сразу с начала лестницы на самый ее верх, рискует весьма
опасным падением.
И вот несомненно, что подобное падение переживает сейчас Рос-
сия. Исконный русский «максимализм» заставил ее разом провоз-
гласить все конечные, предельные лозунги наилучшей социальной
жизни. Но внутренней подготовки к осуществлению этих лозунгов
в народе, только что пережившем деспотизм, естественно, не оказа-
лось, да и не могло оказаться. И в результате получилось то воистину
жалкое зрелище, свидетелем которого ныне является весь мир. Ру-
шится тысячелетнее мировое государство, гибнет некогда великий
народ. Ужели погибнет?..
Мы не удовлетворились свободою и равенством. Мы захотели
братства. Нам показалось мало хорошего государства. Мы захотели
совершенного человеческого союза, «всемирного мира». Мы отказа-
лись от звания «граждан», чтобы стать «товарищами».
Чтобы организовать государство граждан, нужен порядок, нужна
дисциплина, необходима принудительная и твердая, хотя и народ-
ная, власть. Чтобы создать царство «товарищей», «друзей», «братьев»,
нужна только любовь; все остальное приложится.
Только любовь! Но если трудно организовать порядок, дисципли-
ну, власть, то поселить любовь в человеческие души еще бесконечно,
неизмеримо труднее. Если подданным легче быть, чем гражданином,
то связи гражданские, в свою очередь, значительно осуществимее
«Товарищ» и «гражданин-
81
братских, «товарищеских». Чтобы «созреть» до союза любви, нуж-
но пережить правовое общежитие, внутренне изжить государство.
А мы, еще стоявшие лишь у порога настоящей гражданственности,
возмечтали себя уже готовыми чуть ли не к раю земному. И горько
наказаны.
Увы, у нас не оказалось действенной любви, а о порядке, дисци-
плине и твердой, хорошей власти мы и не заботились, ибо решили,
что это все «приложится». И очутились у «провала», у «срыва», в плену
у «темных сил».
Хотели дать указующий урок миру, а дали устрашающий при-
мер. Мечтали о земном рае, а создали нечто, весьма похожее на ад.
Думали перерасти «правовое государство», а на деле выходит, что
еще как следует не доросли до него. Презирали буржуазный Запад,
и сами едва ли не стали всеобщим посмешищем. До чего все это
обидно, тяжело, горько! По самой идее своей, «товарищеский» союз
может быть оправдан только тогда, когда он обнимает собою весь
народ и все человечество. Если же его отождествляют с классом, или
группою, или партией, то новое откровение неизбежно блекнет и
теряет весь свой этический смысл. Оно становится знаменем раз-
деления и вражды, а не единства и любви. Народ, так понимающий
идею братства, не только не возвышается над правовыми связями,
но, напротив, являет доказательство своей гражданской незрелости.
Он все еще живет в состоянии полузоологическом. И когда теперь
вспоминаешь о тех первых, светлых днях революции, становится
нестерпимо грустно.
Тогда, действительно, была любовь. Было общенародное едине-
ние. И потому слово «товарищ» было так естественно, уместно, так
радовало слух и душу.
А теперь, когда слышишь то же самое слово, неизменно и непре-
менно представляется что-то грубое, безобразное, тупое и отврати-
тельное. Что-то вроде тех распоясанных солдат, лускателей семечек,
что заполняют столичные бульвары. И самое слово звучит как-то
фальшиво, и словно чувствуется в нем мефистофелевская ирония...
Словно оскорблена какая-то святыня, унижена какая-то ценность.
Словно мерзость запустения на святом месте...
Тогда был экстаз. Но мы захотели настроение экстаза целиком
перенести в обычную, будничную действительность. И получилось
режущее, кричащее несоответствие.
82
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Мы стояли внизу, на низшей ступеньке. Мы были подданными,
рабами. Мы захотели стать не гражданами свободного государства,
а сразу товарищами, братьями всемирного братства. И в результате
остались рабами. Только взбунтовавшимися. Таков наш рок.
7 сентября 1917 г.
МНИМЫЙ ТУПИК
1.
В порядке дня — вопрос о дальнейшем политическом бытии Рос-
сии в связи с очевидным завершением обанкротившейся, выродив-
шейся, «умершей» революции. Вопрос о характере этого бытия, о его
«качествах».
Если самый факт радикального крушения революционных ил-
люзий все в большей и большей мере уясняется нашим обществен-
ным сознанием, то гораздо менее ясно для всех, каким же образом
это крушение отразится в жизни, каковы будут его реальные резуль-
таты. В самом деле, — пусть погибла революция, но что же явится на
ее место? Пусть достаточно дискредитирована революционная демо-
кратия всех призывов и всех оттенков, — но кто же ее заменит?
И перед умственным взором впечатлительной русской интелли-
генции уже готовы предстать перспективы мрачные, безотрадные.
Все мертво в России, повсюду лишь мертвые души, неубранные тру-
пы. И некому возвратить к жизни несчастную страну, и беспочвенны
все надежды, бесплодны ожидания. «Нет здоровых элементов, не на
что опереться». И конечный вывод, или, если хотите, первоначальная,
редко высказываемая, но постоянно подразумеваемая предпосылка
всех этих жалоб вырисовывается сама собою: Никуда не годный на-
род, туда ему и дорога. «Сам виноват». Сам себя до смерти искалечил.
Не на кого пенять. Каковы правители, таковы и граждане: «всякий на-
род заслуживает etc...» Подобная психология и подобные рассужде-
ния крайне характерны не только для рядового, «демократически»
настроенного обывателя русского, но даже и для интеллигента повы-
шенного типа, которому больше дано, с которого больше и взыщет-
ся. Хорошо известна «политическая история» такого интеллигента за
последний год. Прошлою весною он, конечно, предавался великому
энтузиазму, категорически требовал от несчастного Правительства
«решительной демократической политики», «бичевал» Милюкова,
провозглашал принцип «доверия к силам демократии» — с одной
стороны, и принцип «самоопределения народов» — с другой, привет-
ствовал Керенского, преклонялся перед Церетели... Летом, на выбо-
рах в органы самоуправления, он голосовал, разумеется, за «социали-
84
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
стический блок» или за какую-либо из его составных частей, бранил
кадетов за их буржуазную природу, за их недавний монархизм, и
спасение от надвигавшейся уже опасности усматривал лишь в «наро-
де»... Под осень всю силу своей любви он перенес на Учредительное
Собрание, молился на него, как на чудотворный образ, и уверял, что
оно призвано дать России «не какой-нибудь английский или фран-
цузский парламентаризм», а «настоящее народоправство». Потом,
после 25 октября, он было смутился, но быстро оправился, решив в
сердце своем, что большевики не продержатся и двух недель, если он
перестанет ходить на свою службу и станет urbi et orbi кричать — «да
здравствует народовластие, да здравствует Учредительное Собрание!»
Ну, а когда это последнее явило свой лик и было безо всякого труда
и безо всякого ущерба для кого-либо «аннулировано», — интеллигент
впал в полное отчаяние и махнул рукою на все... И на народ, подчи-
нившийся большевикам, и, что особенно любопытно, даже на бур-
жуазию... — за то, что она не сумела «выдвинуть» хотя бы хорошего
диктатора (!!)...* Слишком быстро склонны мы от величайшей веры
переходить к величайшему унынию и от неумеренного самопревоз-
несения к чрезмерному самооплеванию.
2.
«Нет элементов»... Вспоминаю, как накануне февральского перево-
рота произносились эти же слова. Все мы тогда, вот как теперь, жили
съежившись, унылые, подавленные ходили по своим редакциям,
взвешивали и учитывали «возможности» и, как теперь, привычным
для русского журналиста эзоповым языком, обсуждали, обличали,
призывали... А когда у кого-либо прорывалась вдруг искренняя вера
в просветление, в освобождение, в скорое падение деспотизма, — не-
медленно скептики пожимали плечами:
— Скажите, где же реальные силы? Земский союз? Дума? Против
штыков? Где «элементы» переворота?.. Нужно рассуждать трезво.
И презрительно, и грустно усмехались: — «куда нашему народу!
Вобла!» И прибавляли неизменное: — «всякий народ заслуживает пра-
вительство, которое имеет...» Так было.
’Весьма знаменательной в этом смысле должна быть признана появившаяся
не так давно во «Власти Народа» (№ 43) статья г-жи Кусковой «Где же живые?».
Мнимый тупик
85
Элементы, однако, нашлись. Как всегда в великих стихийных движе-
ниях масс, они разом всплыли откуда-то из глубин индивидуальной и
коллективной психики на поверхность исторического процесса и разом
стали определяющими факторами жизни. То, что долго невидимо со-
зревало в глуби, дало, наконец, осязательные плоды, как бы оправдывая
афоризм Ницше, — «все великое приходит в мир голубиною поступью».
Так и теперь. Нужно бросить старые, трафаретные материалист-
ские схемы — и бесконечно «поворачиваться кругом», ища глазами
оздоровляющую «силу» в какой-либо части пространства, в каком-
либо «классе», в каком-либо «диктаторе». «Диктатор» идет, не звеня
шпорами и не гремя саблею, идет не с Дона, Кубани или Китая. Он
идет «голубиною походкою», «неслышною поступью». Он рождается
вне всяких «заговоров», он зреет в сердцах и в недрах сознания, и
неизвестны еще конкретные формы его реального воплощения. Ни-
кому неизвестны, хотя воплотиться он может мгновенно, и никакие
революционеры с ним ничего не поделают, ибо он, как таинственная
сила в старой русской былине о конце богатырей, будет лишь усили-
ваться от каждого удара, в него направленного.
«Нет реальной почвы для желанных перемен». Неправда. Есть по-
чва. Прислушайтесь. Все еще не могут русские интеллигенты отвы-
кнуть от навыков поверхностных исторических методов, все еще
продолжает им казаться, что процесс «оздоровления» и «возрожде-
ния» есть какая-то «вещь», которую можно видеть физическими гла-
зами и ощущать руками.
А между тем это не так. Припомним хотя бы знаменитый «тер-
мидоровский» переворот, который за последнее время любят часто
У нас поминать. Разве не голубиною походкою вошел он в историю?
Там ведь тоже, как и у нас теперь, не было тогда могущественной
буржуазии или организованной «контр-революции». Робеспьера,
всесильного властителя, свергло «болото» во главе с такими ничто-
жествами, как Фрерон, Тальен, Лушэ15... Видимых, конкретных «эле-
ментов» оздоровления не было тогда во Франции, но была страшная
усталость от террора и жажда порядка. Не класс и не классовый
Диктатор породил термидоровскую «реакцию» (в сущности, реакци-
ей в настоящем смысле этого слова ее и назвать то нельзя), а нация,
измученная «душа» нации, и даже г. Мартов, живи он в то время во
Франции, едва ли смог бы придать этой реакции «менее термидоров-
ский характер». Ну, а Бонапарт пришел много позже.
86
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Жажда порядка! О, это великий фактор, хотя он и не есть чье-либо
осязательное и конкретное действие. Вообще в политике следует
учитывать не только действия, но и состояние. Некоторые состояния
для некоторых деятелей гораздо опаснее и гораздо действеннее не-
которых действий.
Вот почему смерть революции не есть в моих глазах явление осо-
бенно удручающее, и я не вижу оснований впадать от него в полное
отчаяние. «Тупика» нет. Длится обычная непрерывность процесса.
Спросят и спрашивают: — «Так где же новые люди?»* Но все дело
в том, что каких-то неслыханно новых людей и не нужно. Изменит-
ся атмосфера, переродятся сердца, и, поистине, уже перерождаются,
раз некоторые социалисты без особой ненависти пишут о диктатуре,
перебирают в своем сознании разные соответствующие имена и, не
остановясь ни на одном из них, невидимому, вовсе не ощущают от
этого обстоятельства особого удовольствия... Дело в духовном пере-
рождении страны. А люди есть в России.
Нужны не новые какие-то «элементы», но лишь иное соотноше-
ние, сочетание элементов, имеющихся налицо. Как для мгновенного
замерзания «переохлажденной» воды достаточно лишь слабого толч-
ка, еле слышного сотрясения, так для некоторого плодотворного
«подмерзания» распустившейся и уже страдающей от этой распущен-
ности, уже «переохлажденной» нации требуется лишь слабый толчок,
вызывающий некоторое перемещение элементов...
Нет, внутреннее положение наше, при всей серьезности его, со-
всем уже не так мрачно, не так безнадежно, и напрасны интелли-
гентские жалобы. В умах и сердцах, в «душе» страны зреют благие
возможности, и неслышною, но верною поступью приближается на-
циональный ренессанс. Худший момент, вероятно, уже пройден, уже
позади.
И лишь грозовые тучи с Запада, действительно, зловещею тенью
ложатся на русской земле...
’См. цитированную статью г-жи Кусковой.
В БОРЬБЕ ЗА РОССИЮ
Посвящается генералу А. А. Брусилову16, мужественному и верно-
му служителю Великой России в годину ее славы и в тяжкие дни стра-
даний и несчастья.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Изданием сборника своих статей, написанных после падения Ом-
ского Правительства17, которое я поддерживал, как мог, до последней
минуты его существования*, мне хотелось бы поставить перед рус-
скими патриотами проблему их дальнейшего политического «само-
определения», во всей ее остроте и глубине. Явный крах старого пути
всемирной и, главным образом, вооруженной борьбы с большевизмом
повелительно диктует нам какие-то новые способы и формы служения
родине. После крушения власти адмирала Колчака18 и генерала Дени-
кина19 русские националисты очутились как бы над неким провалом,
который необходимо заполнить. Предаваться иллюзиям, будто этого
провала нет, будто ничего особенного не произошло, и не внутренне
необходимая логика белого движения, а случайная «ошибка» его вож-
дей погубили его дело, — предаваться подобным «страусовым» иллю-
зиям мне представлялось занятием, не соответствующим серьезности
момента. Начинать с начала то, что трагически не удалось при несрав-
ненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, — мо-
гут, в лучшем случае, лишь политические Дон Кихоты. Следовательно,
нужно искать другой выход. Печатаемые статьи намечают идеологию
нового пути, новой тактики национально-патриотических элементов
России. Этот путь на наших глазах становится уже могучим, жизнен-
ным фактором (в чем благотворную роль сыграло польское выступле-
ние), и естественно, что наиболее яркому и авторитетному его пред-
ставителю, генералу Брусилову, должна быть посвящена попытка его
теоретического обоснования. Каждая из собранных в эту брошюру
статей вызывала при ее появлении в прессе оживленное обсуждение.
Вопросы и возражения, серьезные и добросовестные, обыкновенно
принимались мною во внимание и разъяснялись в следующей очеред-
*В политической жизни я принимал участие в качестве председателя «вос-
точного отдела центрального комитета» партии народной свободы, редактора
газеты «Русское Дело» и одного из руководителей Русского Бюро Печати.
88
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ной статье, чем объясняются также и нередкие повторения в различ-
ных статьях одних и тех же мыслей. Мне хотелось бы надеяться, что
настоящий сборник достаточно ясно и полно выражает исповедуемую
мною точку зрения на переживаемый кризис русского патриотиче-
ского сознания в сфере его конкретно-политического воплощения.
Не могу также не прибавить, что эта точка зрения усвоена мною не в
спокойной атмосфере отвлеченных размышлений, а в непосредствен-
ном живом опыте непрерывной политической борьбы за Великую
Россию.Статьи перепечатываются без изменений, если не считать не-
скольких поправок и вставок редакционного характера.
ПЕРЕЛОМ
Необходимо отдать себе ясный отчет в последних событиях нашей
гражданской войны. Нужно иметь мужество посмотреть в глаза прав-
де, какова бы она ни была. Падением правительства адмирала Колчака
закончен эпилог омской трагедии, рассказана до конца грустная по-
весть о «восточной государственности», противопоставившей себя
революционному центру России. Много надежд связывали мы с этим
движением. Верилось, что ему действительно суждено воссоздать стра-
ну, обеспечить ей здоровый правопорядок на основах национального
демократизма. Казалось, что революция, доведшая государство до рас-
пада и полного бессилия, будет побеждена вооруженной рукой самого
народа, восставшего во имя патриотизма, во имя великой и единой Рос-
сии. Мы помним все фазы, все стадии этой трагической междоусобной
борьбы. В минуту итога и результата они вспоминаются с особой жи-
востью, жгут память, волнуют душу. Ростов, Екатеринодар, Ярославль,
Самара, Симбирск, Казань, Архангельск, Псков, Одесса, Пермь, Омск,
Иркутск, все эти географические определения словно наполняются
своеобразным историческим содержанием, превращаются в живые
символы великой гражданской войны... И вот финал. Пусть еще ведется,
догорая, борьба, но не будем малодушны, скажем открыто и прямо: —
по существу ее исход уже предрешен. Мы побеждены, и побеждены в
масштабе всероссийском, а не местном только. Падение западной и
центральной Сибири на фоне крушения западной армии ген. Юдени-
ча20, увядания северной и неудач южной приобретают смысл гораздо
более грозный и определенный, чем это могло бы казаться с первого
взгляда. Разумеется, было бы наивно думать, что падение иркутского
В борьбе за Россию
89
правительства есть в какой бы то ни было степени торжество эсеров.
Нет, все прекрасно знают, что это — торжество большевиков, победа
русской революции в ее завершающем и крайнем выражении. Судьба
Иркутска решилась не на Ангаре и Ушаковке, а на Тоболе и Ишиме, —
там же, где судьба Омска. Правда, мы, политические деятели, до само-
го последнего момента не хотевшие примириться с крушением дела,
которое считали национальным русским делом, — правда, мы надея-
лись, что и падением Омска еще не сказано последнего слова в пользу
революции. Хотелось верить, что удастся здесь, в центральной и вос-
точной Сибири, организовать плацдарм, на котором могли бы вновь
развернуться силы, способные продолжать вместе с югом борьбу за
национальное возрождение и объединение России. И мы были готовы
принять любую власть, лишь бы она удовлетворяла нашей основной
идее. Ибо не могло быть сомнения, что России возрожденной, России
объединенной не страшна никакая реакция, не опасно никакое ино-
странное засилие. Однако наши надежды обмануты. Иркутские собы-
тия — не только крушение «омской комбинации», но и обнаружение
роковой слабости «восточного сибирского фактора»: решительная не-
удача семеновских войск под Иркутском, равно как и последние собы-
тия на Дальнем Востоке — тому наглядное свидетельство. Выясняется с
беспощадной несомненностью, что путь вооруженной борьбы против
революции — бесплодный, неудавшийся путь. Жизнь отвергла его, и
теперь после падения Иркутска на востоке и Киева, Харькова, Царицы-
на и Ростова на юге это приходится признать. Тем обязательнее заявит
это для меня, что я активно прошел его до конца со всею верой, со всей
убежденностью в его спасительности для родной страны. Напрасно го-
ворят, что «омское правительство погибло вследствие реакционности
своей политики». Дело совсем не в этом. В смысле методов управления
большевики21 куда «реакционнее» павшего правительства. И вдоба-
вок, пало это правительство именно в тот момент, когда отказалось
от своей «реакционности» и было готово принять в свое лоно чуть ли
не г. Колосова22. Нет, причины катастрофы лежат несравненно глубже.
По-видимому, их нужно искать в других плоскостях. Во-первых, собы-
тия убеждают, что Россия не изжила еще революции, т. е. большевизма,
и воистину в победах советской власти есть что-то фатальное, будто
такова воля истории. Во-вторых, противобольшевистское движение
сИлою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и
поэтому невольно окружило большевиков известным национальным
90
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ореолом, по существу, чуждым его природе. Причудливая диалектика
истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией ин-
тернационала на роль национального фактора современной русской
жизни, — в то время как наш национализм, оставаясь непоколеблен-
ным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие своих
хронических альянсов с так называемыми «союзниками». Как бы то
ни было, вооруженная борьба против большевиков не удалась. Как
это, быть может, не парадоксально, но объединение России идет под
знаком большевизма, ставшего империалистичным и централистским
едва ли не в большей мере, чем сам П. Н. Милюков2-1. Следовательно,
перед непреклонными доводами жизни должна быть оставлена и
идеология вооруженной борьбы с большевизмом. Отстаивать ее при
настоящих условиях было бы доктринерством, непростительным для
реального политика.
Разумеется, все это отнюдь не означает безусловного приятия боль-
шевизма или полного примирения с ним. Должны лишь существенно
измениться методы его преодоления. Его не удалось победить силой
оружия в гражданской борьбе — оно будет эволюционно изживать себя
в атмосфере гражданского мира (хотя бы относительного, ибо абсо-
лютного мира при господстве большевиков ожидать все-таки трудно).
Процесс внутреннего органического перерождения советской власти,
несомненно, уже начинается, что бы не говорили сами ее представи-
тели. И наша общая очередная задача способствовать этому процессу.
Первое и главное — собирание, восстановление России как великого
и единого государства. Все остальное приложится. И если приходится
с грустью констатировать крушение политических путей, по которым
мы до сих пор шли, то великое утешение наше в том, что заветная наша
цель — объединение, возрождение родины, ее мощь в области между-
народной — все-таки осуществляется и фатально осуществляется.
ИНТЕРВЕНЦИЯ’
1.
Я положительно затрудняюсь понять, каким образом русский
патриот может быть в настоящее время сторонником какой бы то
’«Новости Жизни», 24 февраля 1920.
В борьбе за Россию	91
ни было иностранной интервенции24 в русские дела. Ведь ясно, как
Божий день, что Россия возрождается. Ясно, что худшие дни ми-
новали, что революция из силы разложения и распада стихийно
превращается в творческую и зиждительную национальную силу.
Вопреки ожиданиям, Россия справилась с лихолетьем сама, без вся-
кой посторонней «помощи» и даже вопреки ей. Уже всякий, кого не
окончательно ослепили темные дни прошлого, может видеть, что
русский престиж за границей поднимается с каждым днем. Пусть
одновременно среди правящих кругов Запада растет и ненависть
к той внешней форме национального русского возрождения, ко-
торую избрала прихотливая история. Но право же, эта ненависть
куда лучше того снисходительного презрения, с которым господа
Клемансо и Ллойд-Джорджи25 относились в прошлом году к париж-
ским делегатам ныне павшего русского правительства... Природа
берет свое. Великий народ остался великим и в тяжких превратно-
стях судьбы — «так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Пусть мы
верили в иной путь национального воссоздания. Мы ошиблись —
наш путь осужден, и горькой иронией рока неожиданно для самих
себя мы вдруг превратились чуть ли не в «эмигрантов реакции». Но
теперь, когда конечная мечта наша — возрождение родины, все-
таки осуществляется, станем ли мы упрямо упорствовать в защите
развалин наших рухнувших позиций?.. Ведь теперь такое упорство
было бы прямым вредом для общенационального дела, оно лишь
искусственно задерживало бы процесс объединения страны и вос-
становления ее сил. Нам естественно казалось, что национальный
флаг и «Коль славен» более подобают стилю возрожденной стра-
ны, нежели красное знамя и «Интернационал». Но вышло иное. Над
Зимним Дворцом, вновь обретшим гордый облик подлинно вели-
кодержавного величия, дерзко развивается красное знамя, а над
Спасскими Воротами, по-прежнему являющими собою глубочай-
шую исторически-национальную святость, древние куранты игра-
ют «Интернационал». Пусть это странно и больно для глаз, для уха,
пусть это коробит, — но в конце концов в глубине души невольно
Рождается вопрос: Красное ли знамя безобразит собою Зимний
Дворец, — или, напротив, Зимний Дворец красит собою красное
знамя? «Интернационал» ли нечестивыми звуками оскверняет Спас-
ские Ворота, или Спасские Ворота кремлевским веянием влагают
новый смысл в «Интернационал»?
92
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
2.
Все державы отказались от активной борьбы с русской революци-
ей. Не потому, конечно, чтобы русская революция нравилась прави-
тельствам всех держав, а потому, что они осознали свое полное бесси-
лие ее сокрушить. Испробовано уже то страшное решающее средство,
которым британский удав душил в свое время Наполеона, душил Виль-
гельма26, — блокада. Испробована — и не помогла: в результате полу-
чилось даже как-то так, что стало трудно уяснить себе — кто же тут
блокируемый и моримый, а кто блокирующий и моритель, кто кого
душит. И надменная царица морей устами своего нового Веллингто-
на27 вдруг заявила на весь мир: «Европа не может быть приведена в
нормальное состояние без русских запасов. Единственное разреше-
ние вопроса — это заключить мир с большевиками...» Из всех союз-
ников еще одна Япония держится несколько более неопределенно,
загадочно. И именно к ней, к Японии, как к последнему прибежищу,
устремлены сейчас глаза тех русских политиков, которых еще чарует
Омск своими посмертными чарами. Но ведь мертва же омская ком-
бинация и труп ее бесплодно гальванизировать иностранными тока-
ми — не оживет все равно. Если уж не помогла иностранная помощь в
прошлом году, когда русские армии в многие сотни тысяч надвигались
на Москву со всех сторон — то что она может сделать теперь, когда
от всех этих армий остались разве осколки осколков?.. Ну, а одними
лишь иностранными штыками национального возрождения не до-
стигнешь. А главное, смешны те, кто днем с фонарем ищет националь-
ного возрождения в тот момент, когда оно уже грядет — только иною
тропой... Власть адмирала Колчака поддерживалась элементами двоя-
кого рода: во-первых, за нее, разумеется, ухватились люди обиженных
революцией классов, мечтавшие под лозунгом «порядок» вернуть себе
утраченное спокойствие, отнятое достояние и выгодное социальное
положение; во-вторых, под ее знамя встали группы национально-
демократической интеллигенции, усматривавшей в большевизме
враждебную государству и родине национально разлагающую силу.
Именно эти последние группы представляли собой подлинную идео-
логию омского правительства в то время, как элементы первого рода
систематически портили и компрометировали его работу.
Теперь, когда правительство пало, а советская власть усилилась до
крупнейшего международного фактора и явно преодолела тот хаос,
В борьбе за Россию	93
которому была обязана своим рождением, национальные основания
продолжения гражданской войны отпадают. Остаются лишь группо-
вые, классовые основания, но они, конечно, отнюдь не могут иметь
значения и веса в сознании национально-демократической интелли-
генции. Таким образом, продолжение междоусобной борьбы, созда-
ние окраинных «плацдармов» и иностранные интервенции нужны
и выгодны лишь узко классовым, непосредственно потерпевшим от
революции элементам. Интересы же России здесь решительно не
при чем. Пусть господа идеологи плацдармов устраивают таковые
подальше от русской границы. Пусть там готовят они своего Людови-
ка XVIII28 — пока и их, так или иначе, не коснется огненное дыхание
русского ренессанса29.
ПЕРСПЕКТИВЫ
Годунов (Ирине): Пути сошлися наши.
И р и н а: О, если б им сойтись не довелось!
«Царь Федор Иоаннович»,
гр. А. Толстого, 5-й акт
1.	Советской власти удалось отстоять свое существование от вну-
тренних сил, против нее боровшихся. Она вышла победительницей
в гражданской войне. Но что же дальше? Как сложится судьба России
в предстоящие месяцы и ближайшие годы? Как определится взаимное
соотношение ее политических группировок и социальных групп?
Близки ли мы к «успокоению» и переходу на «состояние мира», или
страна продолжает пребывать в «состоянии революции», еще далеко
не осуществившей своей основной задачи? — Вот вопросы, которые
стали очередными и которые не могут не волновать. Достаточно
самого поверхностного анализа большевистской идеологии, чтобы
убедиться в «мировом» объеме ее устремлений и задач. Россия для
советских лидеров есть не что иное, как (употребляя модное ныне
словечко) «плацдарм» революции, который необходим для грядуще-
го действительного торжества революционной идеи во всем мире.
Русская революция — лишь этап всемирной социальной революции.
‘«Новости Жизни», 18 марта 1920.
94
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
И как этап, она не мыслится в качестве чего-то цельного, закончен-
ного, самостоятельного. Недаром Ленин30 постоянно твердил, что
«мировой империализм и шествие социальной революции рядом
удержаться не могут». Очевидно, что одно из этих двух исторических
явлений может целиком осуществиться в жизни, лишь поглотив дру-
гое. В опубликованном недавно интервью Литвинова31 с английски-
ми журналистами отчетливо проводится по существу та же мысль,
только в экономическом ее разрезе: Полный коммунизм возможен
лишь при условии, что другие страны станут на тот же экономиче-
ский базис. Или они должны будут последовать нашему примеру,
или же Россия, зайдя вперед прежде, чем наступило для этого время,
должна будет возвратиться к капитализму...
А раз так, то становится совершенно ясным, что победа советской
власти на фронте русской гражданской войны отнюдь не знаменует
собою торжества прочного или сколько-нибудь длительного мира.
Она есть не что иное, как переход от борьбы внутренней, междоусоб-
ной, к борьбе с внешними врагами. И, конечно, глубоко разочаруют-
ся те, кто лозунг «мир», свойственный красному знамени, принимают
за символ чего-то близкого, очередного, реального. В лучшем случае
они получат некоторую «передышку».
2.	Но дело в том, что Россия и не заслужила еще действительного
мира. Если бы она в настоящий момент своей истории сложила ору-
жие и почила от дел, это свидетельствовало бы об ее национальном
и государственном оскудении. Но таково международное положение,
чтобы не учитывать неизбежности новых осложнений и конфлик-
тов: не мир, но меч несет человечеству Версаль. А главное — Россия
еще не объединена, не воссоздана в своих великодержавных правах.
Карликовые государства — дети западного декаданса32 — шумною,
хотя и довольно бестолковой толпой окружают ее, бессильные и
фальшивые сами по себе, но держащиеся тем, что их бытие выгодно
державам Антанты33. Этот «санитарный кордон» еще опоясывает Рос-
сию, и пока не будет радикально уничтожен, действительного мира
не будет, быть не может и не должно. Россия разорвет «колючую
проволоку» г. Клемансо — это ее очередная национальная задача. В
области этой проблемы», как и ряда других, причудливо совпадают
в данный момент устремления советской власти и жизненные ин-
тересы русского государства. Советское правительство естественно
добивается скорейшего присоединения к «пролетарской револю-
В борьбе за Россию	95
ции» тех мелких государств, что подобно сыпи высыпали ныне на
теле «бывшей Российской Империи». Это — линия наименьшего
сопротивления. Окраинные народны слишком заражены русской
культурой, чтобы вместе с ней не усвоить и последний ее продукт —
большевизм. Горючего материала у них достаточно. Агитация среди
них сравнительно легка. Разлагающий революционный процесс их
коснулся в достаточной мере. Их «правительства» держатся более
иностранным «сочувствием», нежели опорою в собственных наро-
дах. При таких условиях соседство с красной Россией, которого явно
побаиваются даже и величайшие мировые державы, вряд ли может
повести к благополучию и безопасному процветанию наши окраины,
самоопределившиеся «вплоть до отделения». Очевидно, что подлин-
ного, «искреннего» мира между этими окраинами и большевиками
быть не может, пока система советов не распространится на всей тер-
ритории, занимаемой ныне «белоэстонским», «белофинляндским» и
прочими правительствами. Правда, советская дипломатия формаль-
но продолжает признавать принцип «самоопределения народов»54,
но ведь само собою разумеется, что этот типичный «мелкобуржуаз-
ный» принцип в ее устах есть лишь тактически необходимая maniere
de parler. Ибо и существенные интересы «всемирной пролетарской
революции», и лозунг «диктатура пролетариата»55 находятся в рази-
тельном и непримиримом противоречии с ним. Недаром же после
заключения мира с белой Эстонией Ленин откровенно заявил, что
«пройдет немного времени — и нам придется заключить с Эстони-
ей второй мир, уже настоящий, ибо скоро нынешнее правительство
там падет, свергнутое советами»... Советская власть будет стремиться
всеми средствами к воссоединению окраин с центром во имя идеи
мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же —
во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии
идеологий практический путь — един, а исход гражданского междо-
усобия предопределяет внешнюю оболочку и официальную «марку»
Движения. При настоящих условиях наиболее действенным и без-
болезненным орудием борьбы окажется, вероятно, большевистская
пропаганда. Но, конечно, рядом с нею и для вящей ее убедительности
потребуется, хотя бы в запасе, и достаточная вооруженная сила. Ча-
сти русской армии, ныне разбросанные по всему пространству стра-
ны, отдыхающие, переходящие на «трудовое положение» и кое-где
продолжающие взаимную борьбу, могут в недалеком будущем вновь
96
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
понадобиться — но только уже не для внутренних фронтов. Револю-
ция вступает в новый фазис своего развития, который не может не
отразиться на общем ее облике. С точки зрения большевиков русский
патриотизм, явно разгорающийся за последнее время под влиянием
всевозможных «интервенций» и «дружеских услуг» союзников, есть
полезный для данного периода фактор в поступательном шествии
мировой революции. С точки зрения русских патриотов русский
большевизм, сумевший влить хаос революционной весны в суровые,
но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший
международный престиж объединяющейся России и несущий собою
разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться
полезным для данного периода фактором в истории русского нацио-
нального дела. Воистину, прихотливы капризы исторической судьбы
и причудлива ее диалектика. Прав был Гегель36, усматривая на ней
печать «лукавства правящего миром Разума»...
3.
Но все-таки, что же дальше? Всемирная революция? «Федератив-
ная советская республика Европы», а затем и всего мира? Переход от
капитализма к социализму, коммунизму? Блаженны верующие. Я не
из их числа. Из альтернативы Литвинова мне все-таки представляет-
ся гораздо более вероятной вторая возможность. Конечно, многое
из советских опытов войдет прочным вкладом в русскую и даже все-
мирную историю и культуру, подобно тому, как многое из великой
французской революции перешло в века, несмотря на 9 термидора
и 18 брюмера, и живо до сих пор. Если коммуна 1871 г. доселе лю-
бовно жуется историками фактов и историками идей, то насколько
же более богатый, яркий, грандиозный и величественный материал
оставит после себя великая русская революция?.. Пусть это так, но все
же протекший опыт трех лет отнюдь не дает оснований утверждать,
что «мировой капитализм» изжил себя в такой степени, что уже про-
бил час его смерти. Не говоря уже о самой России, которой настолько
не пристало коммунистическое обличье, что сами советские вожди
предпочитают, кажется, больше говорить о строе «трудовом», нежели
коммунистическом — страны Запада, предмет всех красных надежд,
упорно держатся своих капиталистических привычек. И теперь, когда
приходится силой необходимости сталкиваться с ними лицом к лицу
В борьбе за Россию
97
на экономической почве, для русского коммунизма настают часы
«тягчайших испытаний и поражений» (Ленин). Или советская система
принуждена будет в экономической сфере пойти на величайшие ком-
промиссы, или опасность будет угрожать уже самой основе ее бытия.
Очевидно, предстоит экономический Брест большевизма37. И, судя по
последним мирным предложениям советской власти иностранным
державам, Ленин пошел на этот второй Брест с тою же характерной
для него тактической гибкостью, с какой он шел на первый и кото-
рая так блестяще оправдала себя. Если соглашение будет достигнуто
и установится хотя бы на короткое время «худой мир» с союзниками,
советская диктатура в значительной степени утратит те свои качества,
которые делали ее особенно одиозной в глазах населения. Прямоли-
нейный фантастический утопизм, отвергнутый жизнью, неминуемо
смягчится, и невыносимое ярмо насильственного коммунизма, тя-
жесть которого так хорошо знакома всякому, кто жил в Советской
России (не исключая крестьян и рабочих), будет давить уже менее
безжалостно и бездушно, постепенно изживая себя... Однако перед
русским правительством, допустившим в экономически разоренную
страну иностранные капиталы, чрезвычайно остро встанет вопрос об
ограждении своей государственной самостоятельности. Необходимы
реальные гарантии, чтобы не повторились попытки интервенций и
дружеских оккупаций. Эти гарантии могут состоять прежде всего и
главным образом в наличности достаточной военной силы, и затем —
в надлежащем использовании («без предрассудков») международных
отношений современности. И здесь опять-таки интересы советской
власти будут фатально совпадать с государственными интересами
России. Экономическое поражение придется возмещать политиче-
скими и, весьма возможно, даже военными победами. Логикой вещей
большевизм от якобизма38 будет эволюционировать к наполеониз-
му39 (не в смысле конкретной формы правления, а в смысле стиля го-
сударственного устремления). Конечно, эти исторические аналогии
теоретичны, неточны и, так сказать, грубы, но все же они невольно
приходят в голову. Словно сама история нудит интернационалистов
осуществлять национальные задачи страны. Недостает разве только,
чтобы, устроив «октябрьскую революцию» в Турции, они включили
Царьград в состав «федеративной республики советов» с центром в
Москве... Я прекрасно понимаю, что эти утверждения в их целом не-
приемлемы ни для большевиков, как фанатиков интернационала, ни
98
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
для тех их противников, которые до сих пор еще живут идеологией
гражданской войны и полагают, что сама фирма «большевики» (как
в свое время немцы), независимо от ее содержания и окружающей
обстановки, есть нечто, подлежащее безусловному истреблению. Я
имел возможность убедиться в известной изолированности своей
политической позиции по тому впечатлению, которое произвела в
различных кругах и группах моя статья «Интервенция». И все-таки я
не могу не повторить еще раз, что крушение вооруженного противо-
болыпевистского движения отнюдь не подрывает во мне уверенности
в близости нашего национального возрождения, но только заставляет
признать, что оно грядет — иною тропой...
СОЮЗНИКИ И МЫ’
1.
Вполне естественны многочисленные протесты против японского
выступления, выносимые русскими общественными организациями
Дальнего Востока. Нет ничего удивительного, что не только социали-
стические группы заявляют свое отрицательное отношение к новому
шагу союзников в области «русского вопроса», но и такие организации,
как советы профессоров высших учебных заведений (и даже военной
академии) или комитеты партии народной свободы вполне солидар-
ны в своей позиции к свершившемуся 4 апреля событию. Правда, пока
еще не совсем ясно, чем кончится предпринятая Японией «военная
экспедиция». Но общая ее оценка уже возможна. Нужно ли ожидать
создания новой русской власти по образу и подобию блаженной па-
мяти скоропадчиньг10, или затянется современное сумбурное положе-
ние вещей, очевидно одно: с точки зрения национальных интересов
России всякое вооруженное вторжение иностранцев в ее пределы есть
в настоящее время акт не только не полезный, но определенно вред-
ный и по существу враждебный. И, разумеется, он всего менее спосо-
бен вызвать сочувствие и тем более поддержку сколько-нибудь значи-
тельных слоев русского населения или влиятельных групп русского
общества. Пока в Сибири держалось правительство Колчака, а на юге
с надеждой на успех боролся Деникин, военное выступление Японии
’«Новости Жизни», 20 апреля 1920 г.
В борьбе за Россию	99
могло иметь основание и оправдание: это было бы не что иное, как
продолжающаяся помощь союзников антибольшевистской русской
власти, стремящейся стать реальным «Российским Правительством».
Так и ставился вопрос в Омске и даже еще в Иркутске. Я отчетливо
припоминаю нашу радость, когда в дни напряженных уличных боев у
Ангары и Ушаковки пришло извести о «решении Японии ввести свои
войска в пределы иркутского военного округа». Однако эта радость
была весьма кратковременна и весьма напрасна. Союзники не толь-
ко не сочли нужным и целесообразным оказать активную под держку
гибнущему омскому правительству, но заметно склонились на сторо-
ну его врагов. Что касается Японии, то она, как известно, ничем тогда
не выразила своего несогласия с общесоюзнической тактикой и при
переговорах А. А. Червен-Водали41 с представителями союзников ее
комиссар был в то время вполне солидарен со своими коллегами. В
активной помощи правительству было отказано самым категориче-
ским образом, и провозглашенный союзным дипломатическим со-
ветом «нейтралитет», благодаря чехам, оказался явно благоприятным
политическому центру. Введенные же японские войска спокойно и
смирно просидели в своих эшелонах на иркутском вокзале вплоть до
обратной отправки их на восток. Союзническая помощь белой России
закончилась необыкновенно галантной и предупредительной переда-
чей адмирала Колчака «суду самого русского народа». Антисоветское
вооруженное движение на севере, юге, востоке и западе России за-
вершилось полной и решительной неудачей. В результате двухлетних
страданий началось объединение страны, интернационалистское по
лозунгам, но патриотическое по существу, — ее органическое, сти-
хийное воссоединение с оторванными ее частями. И вдруг — опять
«помощь», на этот раз уже посредством гальванизации умершего
движения. Снова звон оружия, и довольно недвусмысленный отказ
от «нейтралитета», — только уже, не в пример Иркутска, как будто в
пользу формального преемника адмирала... И снова — искусственное
оживление призрака, казалось, догоравшей гражданской войны. Но,
увы, — вы приходите всегда слишком поздно, господа союзники! Вы
безнадежно опоздали, и вам уже не оживить погибшего движения,
как не воскресить его несчастного вождя! Помимо многих других,
есть одна большая принципиальная разница между эпохой Колчака
и нынешней. Она особенно существенна для психологии русских
патриотов. Тогда, худо ли, хорошо ли, строилась некая русская госу-
100
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
дарственное^, и национальная идея была все время на первом плане.
По своим заданиям и масштабам творилось всероссийское дело. Мы
были национально самостоятельны, русский суверенитет на русской
территории являлся в наших глазах непререкаемой аксиомой. Как бы
к нему ни относиться, нельзя не признать, что это было русское дви-
жение, хотя и не без иностранной поддержки. Теперь не то. Теперь,
судя по всему, мы можем получить на нашей восточной окраине чисго
иностранную по существу власть, только лишь с русским псевдони-
мом, причем «идеология» этого псевдонима будет по необходимости
глубоко провинциальной. Словно украинская политика император-
ской Германии готова найти себе точную копию на нашем крайнем
востоке. Невольно приходит в голову мысль, что союзники (нельзя же
рассматривать происходящие события как сепаратное выступление
Японии!) решили замкнуть «колючую ограду» вокруг России создани-
ем своего рода «дальневосточной Эстонии» под негласным японским
протекторатом. Материал же для этой «Эстонии» они надеются найти
в русских антибольшевиках... И не естественно ли, что в этих намере-
ниях союзных держав, обнаруженных конкретными мерами Японии,
русское общественное мнение готово увидеть что угодно, только не
дружественный шаг и не стремление к установлению «добрососед-
ских отношений»?.. Или, быть может, мы чересчур подозрительны и
напрасно горячимся? Но на этот вопрос уместно ответить словами
известного польского деятеля, сказанными им когда-то представите-
лю русских земцев: — «если наши реплики слишком нервны, то не
забывайте, что мы — люди с обожженной кожей»!.. Право, нам ныне
нужно от союзников меньше, чем когда-либо. Мы просим их лишь
об одном: — Оставьте нас в покое! Мы слишком хорошо знаем цену
вашей помощи. Мы не виним вас ни в чем, мы не претендуем ни на
что, но позвольте уже нам позаботиться о себе. Гражданская война
наша кончается, и благоволите уже не пытаться снова ее разжечь, —
вы, политики! И знайте, — в ваших попытках продолжать «брестскую»
тактику расчленения и обессиления России вы теперь не получите
поддержки ни одного сознательного русского патриота. Наши пути
разошлись. Самое большое — вы создадите русский Кобленц42 или
вторую скоропадчину. Но ведь вы сами прекрасно знаете, что и то и
другое ни достаточно действенно, ни достаточно долговечно. Пой-
мите, что ныне уже невозможна антибольшевистская интервенция.
Всякая интервенция будет ныне — антирусской.
В борьбе за Россию	101
О ВЕРНОСТИ СЕБЕ*
Познай самого себя!
Дельфийское изречение
«Среди колчаковского и розановского офицерства, переполняю-
щего Шанхай, нашлось очень и очень немного радующихся высту-
плению Японии. Даже эти офицеры, получившие возможность вые-
хать за границу лишь при содействии Японии, с чувством глубокого
негодования встретили вооруженное вторжение в Россию своей по-
кровительницы».
Газ. «Шанхайская Жизнь», 20 апреля
1.	Можно ли говорить о непоследовательности, излишней «пере-
менчивости» тех русских политических деятелей или тех офицеров,
которые всецело и вполне поддерживали омское правительство, а
теперь проповедуют «гражданский мир» и протестуют против ино-
странной интервенции? Мне лично не раз приходилось слышать по-
добные упреки в чрезмерной впечатлительности и чуть ли даже не в
перемене своих убеждений. В непристойной и догматической форме
они появлялись и в печати определенного направления. Считаю це-
лесообразным поставить во всей полноте эту проблему, бесспорно,
представляющую собой ныне известно общественное значение. Ибо
многие русские патриоты должны в настоящие дни продумать ее до
конца, чтобы ощущение ложного стыда, поверхностная боязнь осуж-
дения со стороны некоторых из бывших спутников и соратников
не помешали им принять правильное решение вопроса. Должны ли
бывшие «колчаковцы» теперь приветствовать выступление Японии и
по-прежнему исповедовать идеологию вооруженной борьбы с боль-
шевизмом до конца? Я категорически утверждаю: — нет не должны.
Не должна во имя того же самого национального и государственного
принципа, который еще так недавно заставлял их вести с Японией
переговоры о поддержке и бороться на фронте против красной ар-
мии. Это может показаться парадоксальным, но тем не менее это так.
Политика вообще не знает вечных истин. В ней по-гераклитовски43
«все течет», все зависит от наличной «обстановки», «конъюнктуры»,
‘«Новости Жизни», 4 мая 1920 г.
102
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«реального соотношения сил». Лишь самая общая верховная цель ее
может претендовать на устойчивость и относительную неизменность.
Для патриота эта общая, верховная цель лучше всего формулируется
старым римским изречением: «благо государства — высший закон».
Принцип государственного блага освящает собою все средств, кото-
рые избирает политическое искусство для его осуществления. Быть
верным себе для патриота значит быть верным этому принципу, — и
только. Что же касается путей конкретного проведения его в жизнь,
то они всецело обусловлены окружающей изменчивой обстановкой.
Самый безнадежный и несносный в области политики тип, это —
прутковский44 «рыцарь Грюнвальдус», который ни на что окружаю-
щее не обращал никакого внимания, — Все в той же позицьи на кам-
не сидит.
2.
История являет нам очень много примеров крутых и как будто
внезапных переломов в политике различных государственных де-
ятелей и среди них — великих учителей человечества в сфере по-
литической жизни. Однако лишь очень поверхностный или очень
недобросовестный взгляд мог бы усмотреть в этих переломах «из-
мену принципам». В 1866 году, в разгар австро-прусской войны, пос-
ле сражения у Садовой, Бисмарк45 из ожесточенного и давнишнего
противника Австрии превращается вдруг в ее «искреннего» друга и
ярого защитника. Прусские шовинисты, двор, военная партия изу-
млены и возмущены подобным «легкомысленным превращением»
министра-президента и единодушно настаивают на продолжении
войны с Австрией «до конца». Бисмарк после невероятных усилий
(и даже не без помощи слез и рыданий!) склоняет короля на свою
сторону, и прусские войска останавливаются неподалеку от безза-
щитной Вены. История показала, сколь дальновиден был крутой по-
ворот в политике гениального канцлера*. В середине восьмидесятых
годов многие англичане с удивлением созерцали, как Гладстон46 из
убежденного противника ирландского гомруля становится столь же
‘Мотивы этого внезапного перелома прекрасно изложены в мемуарах Бис-
марка.
В борьбе за Россию
103
убежденным его сторонником. Такой поворот «на 180 градусов» про-
извел на широкие круги избирателей неблагоприятное впечатление
и способствовал поражению Гладстона на следующих общих выбо-
рах. Даже многие члены либеральной партии с тревогой взирали на
«неустойчивость» премьера, а министр внутренних дел Чемберлен47
вышел из его кабинета, тем самым подчеркнув и узаконив проис-
шедший партийный раскол. Однако прошло не так много времени,
и Англия убедилась, сколь мудр был знаменитый деятель, сумевший
вовремя заметить опасность и, учтя ее, радикально переменить свою
тактику.
Еще и до сих пор английскому кабинету приходится распуты-
вать ирландский узел, запутанный «твердой рукой» сменивших
Гладстона консерваторов и «либералов-унионистов» чемберленов-
ского толка. Подобные примеры можно приводить до бесконечно-
сти. Наиболее близкий нам — феерическое превращение Ленина
из «друга» Германии в ее «врага», из антимилитариста в идейного
вождя большой регулярной армии, из сторонника восьмичасово-
го рабочего дня в насадителя двенадцатичасового.Что же, неужели
все эти люди — изменники своим принципам? Ничуть. Они лишь
умеют отличать принцип от способа его осуществления. Они —
лучшие слуги своей идеи, чем те, кто близоруким и неуклюжим
служением ей лишь губят ее, вместо того, чтобы дать ей торжество.
Они — не изменники, они только — не доктринеры. Они не ищут
неизменного в том, что вечно изменчиво по своей природе. Они
умеют учитывать «обстановку». И возьмем другой пример. Фран-
цузские эмигранты, наиболее «последовательные» противники
великой революции, кончили тем, что вместе с иностранцами бо-
ролись против своей родины до тех пор, пока она не была окон-
чательно разбита и унижена. Они — во имя родины! — радовались
каждому поражению французской армии и огорчались при каждой
ее победе. Они, наконец, радикально «победили» под Ватерлоо и
торжественно вернулись восвояси под охраною английских солдат
и русских казаков. Сказала ли им «спасибо» национальная история
Франции?.. Впрочем, быть может, Франция нужна была этим госпо-
дам лишь постольку, поскольку она воплощалась в их прекрасных
поместьях феодальной эпохи и в солнечной роскоши двора Людо-
вика XIV?..
104
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
3.
Русская интеллигенция боролась против большевизма по многим
основаниям. Но главным и центральным был в ее глазах мотив наци-
ональный. Широкие круги интеллигентской общественности стали
врагами революции потому, что она разлагала армию, разрушала го-
сударство, унижала отечество. Если бы не эти национальные мотивы,
организованная вооруженная борьба против большевизма с самого
начала была бы беспочвенна, а вернее, ее бы и вовсе не было. Правда,
нельзя отрицать, что идеология советов вызывает против себя ряд
существенных возражений и в плоскости культурной, равно как в
экономической и политической. Но одни эти возражения никогда
не создали бы того грандиозного вооруженного движения, которое
в прошлом году ополчилось на красную Москву. Пафос этого движе-
ния был прежде всего национальный. Большевизм не без основания
связывался в общественном сознании с позором Бреста, с военным
развалом, с международным грехом — изменой России союзникам.
Так было. Но теперь обстановка круто изменилась. Брестский до-
говор развеян по ветру германской революцией вместе с военной
славной императорской Германии. «Союзники» сумели использовать
к своей выгоде измену России еще более удачно, чем им бы довелось
использовать ее верность; и мы во всяком случае вправе считать себя
с ними поквитавшимися. Но, главное, большевикам удалось фактиче-
ски парировать основной национальный аргумент, против них вы-
ставлявшийся: они стали государственной и международной силой
благодаря несомненной заразительности своей идеологии, а также
благодаря своей красной армии, созданной ими из мутного потока
керенщины48 и октябрьской «весны». Два прошедших года явились
огненным испытанием всех элементов современной России. Это ис-
пытание закончилось победой большевизма над всеми его соперни-
ками. Весной 1918 года была в корне сокрушена оппозиция слева в
лице «анархизма», одно время весьма модного в столицах и даже не-
которых провинциях. Осенью того же года оказалась преодоленной
«социал-соглашательская» линия, прерванная московской Каноссою
Вольского49 с одной стороны, и омским переворотом Колчака — с
другой. Прошлое лето ушло на борьбу Москвы с Омском и Екатерино-
даром. Результат этой борьбы налицо. Как только пала колчаковско-
деникинская комбинация, стало ясно, что внутри России нет уже бо-
В борьбе за Россию
105
лее организованных, солидных элементов, могущих претендовать на
свержение большевизма и реальное обладание власти в стране. От-
дельные вспышки случайных местных восстаний после рассеянных
фронтов и сокрушенных правительств — лишь бесцельные судороги
бессильного движения, и было бы верхом дон-кихотства возлагать
на них мало-мальски серьезные надежды. Вместе с тем стало столь
же несомненно, что красное правительство, сумевшее ликвидиро-
вать чуть ли не миллионную армию своих врагов, есть сила, и вполне
реальная — особенно на фоне современных сумерек европейского
мира.
В эту же минуту отпало национальное основание продолжения
вооруженной борьбы с Советской властью. Жестокая судьба воочию
обнаружила что наполеоновский мундир, готовившийся для Колчака
русскими национал-либералами, не подошел к несчастному адмира-
лу, как и костюм Вашингтона, примерявшийся для него же некоторы-
ми русскими демократами.
Национальная сила оказалась сосредоточенной во враждебном
стане, и странной игрой судьбы из недр революционного тумана
словно даже стал подниматься образ своеобразного бонапартизма...
И русские патриоты очутились в затруднительном положении. Про-
должать гражданскую войну (и то не во всероссийском масштабе)
они ныне могут лишь соединившись с иностранными штыками, —
точнее, послушно подчинившись им. Иначе говоря, им пришлось
бы в таком случае усвоить себе психологию французских эмигран-
тов роялистов: — радоваться поражениям родины и печалиться ее
успехам.
Если это называть патриотизмом, — то не будет ли подобный па-
триотизм, как в добрые старые времена, требовать кавычек?
И если такую тактику считать даже венцом «последовательно-
сти», — то не лучше ли быть непоследовательным?
Что касается меня, то мне кажется, что переход от национальной
ориентации Омска к эмигрантским настроениям в стиле Людови-
ка XVIII — есть самая величайшая «непоследовательность» из всех
возможных. И когда мне приходится читать теперь о боях большеви-
ков с финляндцами, мечтающими «аннексировать» Петербург, или с
поляками, готовыми утвердиться чуть ли не до Киева, или с румына-
ми, проглотившими Бессарабию, не могу не признаться, что симпа-
тии мои не на стороне финляндцев, поляков или румын...
106
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Лишь для очень поверхностного либо для очень недобросовест-
ного взора современная обстановка может представляться подоб-
ною прошлогодней. Не мы, а жизнь повернулась «на 180 градусов».
И для того, чтобы остаться верными себе, мы должны учесть этот
поворот. Проповедь старой программы действий в существенно
новых условиях часто бывает наихудшей формой измены своим
принципам.
Прекрасно знаю, что большевизм богат недостатками, что мно-
гие возражения против него с точки зрения культурной (вульгар-
ный материализм, «механизация» жизни), экономической («не-
медленный» коммунизм) и политической (антиправовые методы
управления) еще продолжают оставаться в силе. Но главное, реша-
ющее возражение — с точки зрения национальной — отпала. Сле-
довательно, и преодоление всех тягостных последствий револю-
ции должно ныне выражаться не в бурных формах вооруженной
борьбы, а в спокойной постепенности мирного преобразования
путем усвоения пережитых уроков и опытов. Помимо того, теперь
уже нет выбора между двумя лагерями в России. Теперь нужно вы-
бирать между Россией и чужеземцами. А раз вопрос ставится так,
то на все жалобы об изъянах родной страны, соглашаясь признать
наличность многих их этих изъянов, я все-таки отвечу словами
поэта:
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне!
СТАРЫЙ СПОР*
..Домашний, старый спор,
уж взвешенный судьбою...
Пушкин
1.
«Я посмотрю, достойны ли вы быть нацией», — говорил Наполеон
в 1806 году, в ответ на мольбы польских деятелей «воскресить» их
бедную родину, обиженную мачехой-историей.
‘«Новости Жизни», 18 мая 1920 года.
В борьбе за Россию
107
Однако тогда полякам так и не удалось убедить своего высоко-
го покровителя в государственных способностях своих и нацио-
нальной жизненности. Маленькое «Варшавское» государство, обра-
зованное Наполеоном из территорий, отнятых у прусского короля,
представило собою картину до того нескладную, что вполне заслу-
жило эпиграмму, весьма распространенную в то время: «Герцогство
варшавское, монета прусская, солдаты польские, король саксонский,
кодекс французский»...
И генерал Кропинский имел полное основание утверждать в 1813 го-
ду: «Наполеон не хотел создать Польши, когда мог это сделать...»
Но вот прошло более ста лет, и каприз международной обстанов-
ки вновь вызвал к жизни призрак польского государства, облек его
плотью и кровью. Ибо того требовали интересы господ момента сего,
так было нужно для большего ослабления побежденных, для вящего
торжества победителей.
Вместе с бесконечными Латвиями, Грузиями, Азербайджаном
(впрочем, ныне уже снова покойным), и прочая, и прочая, и про-
чая, — явилась на свет Божий и новая Польша, гордая своей старин-
ной славой, своим чудесным воскресением и даже, кажется, своим
вековым сном...
И среди всех этих бесчисленных карликовых «империализмов»,
порожденных «освободительной» войной, империализм польский с
первых же дней заявил себя наименее умеренным и наиболее пре-
тенциозным.
Польша в лице своих нынешних руководителей воистину возо-
мнила себя «великой державой». Как будто всерьез готова она считать
свое «воскресение» собственной своею заслугой. И, пользуясь несча-
стьем своих западных и восточных соседей, еще недавно столь мощ-
ных и грозных, она стремится и впрямь распухнуть до пределов для
себя сверхъестественных. Сразу преодолен и хваленый «этнографи-
ческий» принцип, и находчивые политики Варшавы уже отыскивают
другие «справедливые» основания, по которым область непосред-
ственного польского владения необходимо должна распространить-
ся на север — вплоть до берегов Балтийского моря, а на восток — до
прежних русских границ эпохи Иоанна Грозного.
И новый пан Гарабурда уже бросает перчатку в старые стены
Кремля...
108
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
2.
Было бы, конечно, верхом наивности думать, что польское на-
ступление имеет целью борьбу с большевизмом, как таковым. В
прошлом году, в разгар успехов Деникина, когда падение Советской
власти представлялось вполне реальной возможностью, польское
правительство отнюдь не спешило оказать действительную помощь
русским антибольшевикам.
И это вполне естественно. Победа Колчака и Деникина была для
Варшавы нисколько не нужна и не желательна. Ни самостийной
Украины, ни сверхъестественно растущей Польши никогда не потер-
пели бы русские патриоты. Помогая Деникину, польские шовинисты
лишь подрывали бы корень своих вожделений и надежд.
Им нужно было лишь одно — всемерное ослабление России. И по-
скольку гражданская война вела к этому ослаблению, они радовались
нашей гражданской войне.
Теперь же, когда она завершается, их час пробил. Более благопри-
ятного момента им уже не дождаться: Россия вот-вот начнет оправ-
ляться, вновь усиливаться, приходить в себя; и тогда — прощай мечта
о Великой Польше! Значит, — теперь или никогда.
И они ловят момент. Они снаряжают армию, благословленную са-
мим Фошем50. Они вступают в секретное соглашение с Финляндией
и Румынией. Они инсценируют по примеру немецких дипломатов
Бреста и французских генералов Одессы комедию украинского само-
стийничества, воспользовавшись для этого все тем же классическим
комиком — Петлюрой. И, собравшись в поход, они предъявляют Мо-
скве свиток своих «условий мира».
Воистину, бессмертные боги Олимпа умерли бы от смеха, про-
чтя эти условия. Польша заговорила с Россией языком победителей
Бреста или Версаля!.. И даже столь уступчивые и миролюбивые в по-
добных случаях большевики принуждены были решиться на новую
войну.
Не может быть ни грана сомнения, что эта новая война есть дело
не Советской власти только, но всей России. Лишь исступленное и
озлобленное ослепление эмигрантов реакции может дойти до такой
глубины падения, чтобы сочувствовать полякам в этой трагической
борьбе.
В борьбе за Россию	109
Не к большевикам, а к России направлены требования варшавско-
го правительства, и Россия должна отвечать на них.
Не большевики, а Россия приглашается «возвратить» Польше ты-
сячи русских вагонов. Не большевики, а Россия должна заплатить
полякам миллиарды рублей за «разрушения» в войне, воскресившей
Польшу. Не большевики, а Россия унижается требованием оскорби-
тельной расплаты за свою историческую победу в споре с польской
державой. Не большевики, а Россия принуждается отдать Смоленск,
как «гарантию» выполнения условий. Перечтите и остальные пунк-
ты — они все имеют в виду Россию.
Поражение России в этой войне задержит надолго ее национально-
госудаственное возрождение, углубит разруху, укрепит расчленение,
парализует власть. Но зато ее победа вознесет ее сразу на былую дер-
жавную высоту и автоматически откроет перед ней величайшие меж-
дународные перспективы, которых так боятся ее вчерашние друзья.
И не значит ли это, что русская кровь, ныне льющаяся у Киева и
Смоленска, есть священная для нас, жертвенная кровь за родину, за ее
честь, за ее будущее?..
Ужели этого не понимают, не хотят понять на юге? Ужели этого не
чувствует Врангель? И неужели ему не раскроет глаза даже доблест-
ный пример старика Брусилова?..
3.
Нетрудно найти политический источник начавшейся польской
авантюры. Для этого достаточно лишь вспомнить прошлогодние
домогательства парижского ходатая по делам польского прави-
тельства перед союзниками г. Дмовского51. Эти домогательства
исходили из идеи «великой и сильной Польши», долженствую-
щей заменить собою Россию в системе европейского равновесия.
«Польша в этнографических пределах, — такова была аргументация
г. Дмовского, — насчитывающая лишь 20 миллионов населения,
оказалась бы образованием слишком слабым, в силу своего роко-
вого положения между немецким молотом и русской наковальней».
И польские шовинисты на этом основании предъявили конкрет-
ную претензию на наши белорусские губернии, не забывая вместе с
тем коситься и на Украину. В то же время Россия была ими открыто
но
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и цинично объявлена «наиболее опасным врагом». Эти не лишен-
ные эффектности выступления пана Дмовского нашли себе в свое
время прекрасную оценку со стороны П. Н. Милюкова, вскрывшего
всю политическую фальшивость и историческую беспочвенность
«великодержавных» притязаний новорожденной республики. «Ро-
ковое положение Польши между двумя могущественными государ-
ствами центральной и восточной Европы, — писал этот русский
деятель в своей французской статье по польскому вопросу, — за-
ставляет ее остановиться на применении одной из двух политиче-
ских систем. Либо ей приходится возложить все надежды на покро-
вительство лиги наций. Это — идеалистический метод действия,
который легко может оказаться несостоятельным, как, например,
в истории бельгийского нейтралитета. Либо нужно возвратиться
к реалистической концепции международного равновесия, соглас-
но которой слабый может существовать лишь разделяя сильных.
Тогда, следовательно, нужно стараться иметь Россию и Германию
во враждебных лагерях или, по крайней мере, не предпринимать
ничего, что могло бы их сблизить в общем деле. Польша получи-
ла свое законное наследство от побежденной Пруссии. Разумно
ли в ее положении одновременно стремиться к увеличению своей
территории путем незаконных захватов, которые повлекут за со-
бой серьезную обиду со стороны России? — Из двух соседей, из
которых каждый сильнее вас, старайтесь сделать своим союзником
хоть одного, раз другой стал вашим врагом»* Нельзя не признать
всей вескости этих простых соображений П. Н. Милюкова. Но, как
и следовало ожидать, они оказались ничуть не убедительными для
нынешних вершителей польских судеб. Дело в том, что они все-
цело исходят из признания чисто временного характера пережи-
ваемых Россией потрясений, из прежнего взгляда на Россию как
на могущественное государство. Между тем, именно этот взгляд
решительно отвергается современными польскими политиками.
’Статья «Польша и Россия» в сборнике статей «Россия сегодняшнего и за-
втрашнего дня». Кстати, отмечу, что тут же П. Н. Милюков в одной из своих
прошлогодних английских статей по тому же вопросу с проницательностью
историка констатировал уже тогда зарождавшийся в русской красной армии
здоровый инстинкт единства и собирания России, указывая вместе с тем, что
чрезмерные окраинные империализмы лишь питают и разжигают собой этот
инстинкт.
В борьбе за Россию
111
Они видят и хотят видеть в совершающихся событиях не прехо-
дящую болезнь внутренне жизненной русской державы, а ее окон-
чательное разложение, гибель, finis Russiae. И задачей Польши они
считают всемерное способствование этому процессу разложения
с целью извлечения всех выгод из смерти богатого соседа. Поэто-
му они и не боятся одновременно выступать и против Германии, и
против России. В течение последних месяцев политика польского
правительства продолжала всецело двигаться по пути г. Дмовского.
Видимо, внезапный переход от небытия к бытию слишком вскру-
жил головы вождей молодой республики. И даже несмотря на отри-
цательное отношение союзной конференции к шовинистическим
проектам Варшавы, ее агрессивные планы не только не умерились,
но еще возросли и окрепли с тех пор. Ее программа мира, пред-
ложенная большевикам, — тому наглядное свидетельство. Новый
жребий брошен. «Старый спор» вновь возобновлен и снова иску-
шается судьба, его уже, казалось, взвесившая. С французскими пуш-
ками, английским золотом и румыно-финляндским сочувствием
рвутся новорожденные польские легионы на красный восток, по
старым русским дорогам, видавшим и Карла, и Бонапарта...
...Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов —
Есть место им в полях России
Среди не чуждых им гробов!..
Верится, хочется верить, что даже и нынешняя разоренная, го-
лодная, страдающая, но и в невероятных страданиях своих все же
великая Россия сумеет оправдать старый приговор судьбы. И толь-
ко пусть уже тогда ее кичливые соперники не пеняют больше ни
на «мачеху-историю», ни на своих нынешних покровителей. — Что
касается первой, то она оказалась к ним достаточно милостивой,
и не ее вина, если они, как записной прожигатель жизни, словно
подтверждая мудрые сомнения Наполеона, готовы в год промотать
полученное достояние. А насчет высоких покровителей — не ме-
шало бы им во время вспомнить старый завет их же собственного
Костюшки52: — Я не знаю почему, но при всей взаимной симпатии
французов с поляками, французы всегда покидают нас в самые ре-
шительные моменты.
112
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
PATRIOTICA*
1.
В 1905 году, в разгар русско-японской войны группа русских сту-
дентов отправила в Токио телеграмму микадо с искренним приве-
том и пожеланием скорейшей победы над кровавым русским царем
и его ненавистным самодержавием. В том же 1905 году та же груп-
па русских студентов обратилась к польским патриотам с братским
приветом и пожелала успеха в борьбе с царским правительством за
восстановление польского государства и свержение русского абсо-
лютизма. Прошло 15 лет. Капризной игрой исторической судьбы
эта группа русских студентов, возмужавшая и разросшаяся, превра-
тилась, худо ли, хорошо ли, в русское правительство и принялась
диктаторски править страной. Тогда нашлась в стране другая группа
русских интеллигентных людей, которая стала отправлять в то же
Токио телеграммы и даже депутации к микадо и его министрам с ис-
кренним приветом и пожеланием победы над кровавыми русскими
правителями и ненавистным им комиссародержавием.
Вместе с тем та же группа русских людей обратилась к поль-
ским патриотам (в свою очередь созревшим и оформившимся за
эти 15 лет) с братским приветом и пожеланием успеха в их борь-
бе с красным правительством за расширение польского государства
и свержение русского деспотизма... Группа русских пораженцев53
1905 года на упрек в антипатриотизме и предательстве родины от-
вечала обычно, что нужно различать петербургское правительство
от русского народа, что русское царское правительство ненавидимо
русским народом и что оно не столько русское, сколько немецкое.
К этому прибавлялось для вящей убедительности, что интересы ми-
ровой «солидарности трудящихся» должны стоять на первом плане, а
русская власть есть их величайший враг. Группа русских пораженцев
1920 года на упреки в антипатриотизме и забвении родины отвечает
обычно, что нужно отличать московское правительство от русского
народа, что русское советское правительство ненавидимо русским
народом, и что оно не столько русское, сколько еврейское. К этому
присовокупляется, для пущей убедительности, что интересы миро-
' «Новости Жизни», 17 июня 1920 г.
В борьбе за Россию
113
вой «культуры» должны стоять на первом плане, а нынешняя русская
власть есть их непримиримый враг...
Но кроме этих двух групп, слава Богу, имеются люди, — и, по-
видимому, их все-таки большинство, — которые умеют руководство-
ваться в своих поступках и мыслях не своим отношением к тому или
другому правительству, правящему в данный момент страной, а сво-
им отношением к ней самой как к целостному, живому организму.
Для таких людей недостатки правительства, каковы бы они ни были,
не могут служить мотивом поддержки внешних чужих сил в их борь-
бе с родной страной. Для таких людей известный афоризм «всякий
народ имеет то правительство, которое заслуживает» приобретает
глубокий смысл, гласящий, что лишь те перемены правительства
законны и благотворны, которые принудительно вытекают из недр
самой страны, самой нации. И эти люди в 1920 году с таким же ре-
шительным осуждением относятся к просительным паломничествам
своих соотечественников в чужие столицы, с каким они к ним от-
носились в 1905 году. Они никогда и ни при каких условиях не могут
быть пораженцами. В 1905 году, в минуту национальной опасности,
они боролись с внешним врагом под знаменем монархической авто-
кратии, несмотря на все ее отрицательные черты, некоторые из кото-
рых правильно отмечала группа студентов японофилов. В 1920 году,
в момент еще большей национальной опасности, они борются с
внешними врагами под знаменем красной власти, несмотря на все
ее отрицательные свойства, многие из которых справедливо отмеча-
ют пораженцы новой формации. В 1905 году нынешние пораженцы
были активными защитниками отечества. Гений народа был с ними,
несмотря на неудачи японской кампании. Пораженцы же 1905 и
1914 годов стали теперь силою вещей активными защитниками стра-
ны. И гений народа («оборванец» по инстинкту!) перелетел к ним.
Надолго ли? До тех пор, пока они активно защищают страну. Прочти-
те последнее обращение к русскому офицерству генералов Брусило-
ва, Поливанова, Зайончковского, Клембовского, Парского и др., — и
вы поймете чувства, одушевляющие ныне большинство русских па-
триотов, в сознании которых не умещается мысль о возможности
какого-либо сочувствия и приветствия по адресу внешнего врага, на-
падающего на их отечество. И до чего отрадно, до чего символично,
что первая война объединяющейся новой России с внешним врагом
связана с именем старого боевого генерала старой русской армии: —
114
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
словно сама история хочет примирить Великую Россию былого с Ве-
ликой Россией нового дня!..
2.
Как сейчас помню выступление генерала Брусилова 13 октября
1917 года в закрытом заседании второго съезда «русских обществен-
ных деятелей» в Москве.
На этот съезд мне довелось попасть прямо из действующей ар-
мии, и на фоне удручающих впечатлений нашего полного военного
развала мудрые и ободряющие слова старого главнокомандующего,
всегда такого сдержанного и осторожного, с какою-то скульптурной
рельефностью запечатлелись в памяти...
Во всей атмосфере тех дней уже чувствовалось дыхание обречен-
ности. Корнилов54 в ожидании суда сидел арестованный в быховской
тюрьме, армия была окончательно дезорганизована, правительство —
бессильно и растеряно. И вот Брусилов в своей речи бросил ясный
и тогда еще новый лозунг «спасение страны помимо и против пра-
вительства» путем организации самостоятельных вооруженных сил,
предназначенных для борьбы с внутренней разрухой. С глубокой
горечью и болью сообщал он о положении фронта, разложенного
красной агитацией и добитого «убеждармской» политикой «военного
министра генерала... виноват, товарища Керенского»... С величайшим
внутренним подъемом и волнением говорил он о «Пожарском», кото-
рый уже приходил, уже являлся среди нас, но которого не поддержал
народ и позорно предала власть — «Но не должно унывать. Будет воля
народа — Пожарские найдутся».
Так было. Этот московский съезд общественных деятелей явился
колыбелью «Всероссийского Национального Центра», возглавлявше-
го и одухотворявшего все наше антибольшевистское вооруженное
движение. Брусилов остался в Москве, был случайно ранен в октябрь-
ские дни, долго лечился и счастливо избежал трагической судьбы
своих славных боевых друзей генералов Корнилова, Рузского, Радко-
Дмитриева, Маркова и многих, многих других. Что он переживал за
это время, — трудно, или, вернее, нетрудно представить...
Но прошли месяцы, год, другой, — и вот он во главе большевист-
ской красной армии! «Командарм... товарищ Брусилов»...
В борьбе за Россию
115
И этот чудовищный парадокс кажется ныне таким естественным,
так просто объяснимым. Брусилов остался тем же, каким был три
года тому назад, — и именно потому, что он остался тем же, он стал
во главе большевистской армии, своим подвигом замкнув круг ее
превращения в русскую национальную армию, нужную стране не для
гражданской усобицы, а для защиты от внешних врагов.
И нет ничего легче, как понять мотивы доблестного полководца,
слишком старого, чтобы стремиться к «авантюрам», и слишком уже
знакомого с боевой славой мирового масштаба, чтобы во имя лич-
ного честолюбия прельщаться красным блеском советских наград...
«От великой любви к родине», — ответил, умирая, несчастный генерал
Крымов55 на вопрос о мотиве его самоубийства (корниловские дни).
Этот же мотив — и только он один — руководит и старым глав-
нокомандующим, принявшим ныне из рук своих недавних недругов
ответственнейший военный пост государства в минуту грозной воен-
ной опасности. «Великая любовь к родине» повелительно заставляет
его отбросить колебания и предрассудки, пренебречь осуждением
некоторых из бывших соратников и друзей, и, несмотря на грань, от-
деляющую его символ веры от идеологии нынешней русской власти,
честно отдать ей свои силы и знания.
Он знает, он чувствует — этот Пожарский новой России, — что,
защищая Советскую власть, он защищает родину, исторические пути
которой в настоящее время причудливо совпали с путями Советской
власти. Ибо испытания последних лет с жестокой ясностью показа-
ли, что из всех политических групп, выдвинутых революцией, лишь
большевизм при всех пороках своего тяжкого и мрачного быта смог
стать действительным русским правительством, лишь он один, по
слову К. Леонтьева56, «подморозил» загнивавшие воды революцион-
ного разлива и подлинно:
над самой бездной,
На высоте уздой железной
Россию вздернул на дыбы...
3.
Победа над польским шовинизмом открыла бы широкие перспек-
тивы перед новой Россией. Вновь прорубается окно в Европу, наско-
116
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ро замурованное политиками Версаля, — и притом в месте, наиболее
для них одиозном.
Призрак русско-германского сближения, в недалеком будущем мо-
гущего привлечь к себе и некоторые другие государства, становится,
наконец, вполне реальной угрозой Антанте и вполне конкретным ко-
зырем в руках русской власти. И если это сближение было бы немысли-
мым для всякого ортодоксального противоболыпевистского русского
правительства, по необходимости явившегося бы послушным прово-
дником союзной воли, — то оно представляется одной из легко осу-
ществимых возможностей для Советской власти и для всякой другой,
преемственно с ней связанной или органически из нее выросшей.
Деникин в прошлом году не мог иначе, как резким и «априорным»
отказом, ответить на заигрывания Берлина. Ибо его армия всецело за-
висела от англичан. Прошлогодний Омск был тоже естественно обре-
чен на исключительную и бессильную осторожность в этом вопросе.
Москва в нынешнем году находится в гораздо более благоприят-
ном положении: красная армия довлеет себе и не зависит от мило-
стей знатных иностранцев. Над Советской Россией не тяготеет рок
«верности верным союзникам» и ее международная политика обла-
дает счастливым свойством дерзновения и одновременно гибкости,
совершенно недостижимых для групп, законом высшей мудрости ко-
торых является бурцевская57 «Cause Commune»...
Достигшим невиданной внешней мощи, вооруженным до зубов
странам согласия теперь гораздо более опасны бациллы внутрен-
него колебания и волнения, нежели чужеземная военная сила. Как
марсиане в фантазии Уэльса, победив земной шар своими дико-
винными орудиями истребления, гибнуть от чуждых им микробов
земли, — так нынешние мировые гегемоны, покорив человечество,
вдруг начинают с тревогой ощущать в своем собственном организме
признаки расслабляющего яда своеобразной психической заразы...
При таких условиях большевизм с его интернациональным влияни-
ем и всюду проникающими связями становится ныне прекрасным ору-
дием международной политики России, и слепы те русские патриоты,
которые хотели бы в настоящий момент видеть страну лишенной этого
орудия какой бы то ни было ценой. Без боязни особого преувеличения
можно сказать, что Чичерин58 вольно или невольно оказывает совре-
менной России услугу, аналогичную той, какую в середине прошлого
века оказывал Англии ее знаменитый министр иностранных дел, «лорд
В борьбе за Россию
117
поджигатель» Пальмерстон59 Право же, пора бы нам за эти годы ра-
зучиться быть сентиментальными и научиться следовать в наших дей-
ствиях только велениями «разумного национального эгоизма»...
В наших противоболыпевистских кругах теперь склонны чрезвы-
чайно преуменьшать значение и роль «малых государств», строящих
свое бытие на расчленении России. Между тем такое преуменьшение
глубоко ошибочно: дело, конечно, не в этих уродцах на курьих нож-
ках самих по себе, но в том, что за ними стоят великие державы Евро-
пы, заинтересованные в ослаблении русского могущества. И «лояль-
ные русские», получив свою власть из рук иностранцев, принуждены
будут признать все условия последних. Не даром же наши парижские
деятели упрекали Колчака и Деникина в излишней щепетильности
насчет принципа единства России и категорически советовали при-
знать всякое окраинное «государство», если только оно посулит по-
мощь в борьбе против большевиков*.
Лишь анемичной и бессильной может быть в настоящее время
всякая русская власть, чуждая революционной стихии, не имеющая
в своем распоряжении принудительной силы революционно звуча-
щих лозунгов. И всякая такая власть не устоит против центробежных
стремлений, разлитых по разоренной и выбитой из колеи стране.
Большевистский же централизм, лишь внешне окрашенный демаго-
гией «свободного самоопределения народов», реально страшен живо-
му поясу окраинных карликов. И то национальное дело, на которое
«лояльному» русскому правительству, быть может, понадобились бы
многие десятилетия, ныне — правда, весьма «нелояльно» — обещает
быть исполнено в несравненно более короткий срок и с меньшими
жертвами. Революционный процесс развивается у нас органически.
При таких условиях нашим Кобленцам, как и Вандеям60, едва ли благо-
разумно рассчитывать на успех. Революционная Россия осталась по-
бедительницей, и уже в самой себе найдет она силу преодолеть урод-
ливые крайности своих первых шагов и опытов. Переход от состояния
революции к нормальному государственному состоянию произойдет
не вопреки и против революции, а через нее. Ныне уже наблюдаются
первые ласточки этого перехода (разрыв Ленина с «глупостями смоль-
*Ср. по этому поводу весьма поучительную прошлогоднюю переписку
В. А. Маклакова с екатеринодарским Национальным Центром. Современный
«раскол» в стане русских патриотов есть не что иное, как продолжение, обо-
стрение и углубление этого спора.
118
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ного периода»). Избежав 9 термидора, благодаря тактической гибко-
сти большевистских вождей, мы словно уже созрели для консулата. И
если уж нужны аналогии, всегда неточные, грубые и приблизительные,
то можно сказать, что нынешние сражения русской армии на запад-
ном фронте, по их внутреннему смыслу, это уже не Вальми61 великой
русской революции. Это — ее Аркольский Мост и Маренго62.
ЯПОНИЯ И МЫ’
1.
Вопрос о русско-японских отношениях является в настоящее вре-
мя для России вопросом второстепенным. Целый ряд других проблем,
острых, насущных, очередных, стоит перед центральной русской вла-
стью, требуя немедленного разрешения. Происходит страшная борь-
ба за бытие России как великой европейской державы и поэтому со-
бытия у польских границ, на Кавказе и Средней Азии (война и мир с
Англией) имеют для страны несравненно большее значение, нежели
современная жизнь ее дальневосточной окраины. Но для нас, русских
людей, пребывающих ныне на Дальнем Востоке, русско-японская
проблема естественно представляется крайне «боевой» и чуть ли не
заслоняющей собою остальные. Она принудительно ставится перед
нами, навязывается нам, и мы властно чувствуем потребность вырабо-
тать свою точку зрения на нее, определить свое отношение к ней.
Вдумываясь в объективную международную обстановку современ-
ности, нетрудно прийти к выводу, что Япония при наличном соот-
ношении мировых сил является естественным другом и союзником
России. От старого русского империализма эпохи Александра III и
первого десятилетия царствования Николая II теперь уже ничего не
осталось. Центр тяжести русской политики после несчастной япон-
ской войны 1904-1905 годов был перенесен в Европу, главным об-
разом на Ближний Восток. Русско-английское соглашение 31 августа
1907 года укрепило основу нового курса, и он последовательно про-
водился петербургским правительством вплоть до мировой войны,
явившись одной из ее причин.
‘«Новости Жизни», 27 июля 1920 года.
В борьбе за Россию
119
Революция, поколебавшая временно международный удельный
вес России, отнюдь не может, однако, изменить того исторического
устремления русской политики, которое было лишь эпизодически
и довольно искусственно парализовано дальневосточным планом
императора Александра III. Задачи России — в Европе. Это столь
же верно сейчас, как оно было верно в день предъявления графом
Пурталесом ультиматума С. Д. Сазонову. Больше того: — теперь эта
истина стала еще более ясна и непререкаема. Лишь преодолев цен-
тробежные настроения своих европейских окраин, Россия будет в
состоянии ставить перед собой дальнейшие цели. Лишь восстановив
свое влияние в Европе, она может рассчитывать на действительное
свое государственное возрождение. Нынешнее московское прави-
тельство, по-видимому, прекрасно это учитывает, и, будучи по своим
особым соображениям прежде всего заинтересовано Европой, пове-
дет активную внешнюю политику именно в направлении воссозда-
ния России как державы европейской по преимуществу. Несомненно,
в силу обстоятельств окажется в таком же положении и всякое рус-
ское правительство ближайшего исторического периода.
А раз так, раз агрессивность на Дальнем Востоке не нужна и невоз-
можна для новой России, у нее нет никаких оснований к соперниче-
ству или к борьбе с Японией. Напротив, в интересах обеих стран — их
возможно более тесное взаимное сотрудничество и полное обоюд-
ное понимание. Из всех стран согласия при намечающейся после во-
йны международной перегруппировке Япония одна имеет все шансы
на дальнейшее закрепление дружбы с Россией. И этой дружбе, быть
может, пришлось бы сыграть огромную роль в мировых взаимоотно-
шениях недалекого будущего.
2.
Однако, если мы от этих общих концепций перейдем к содер-
жанию фактического положения дел на Дальнем Востоке в данный
момент, то нас тягостно поразит то обостренное взаимное недруже-
любие, которое характерно для теперешних русско-японских отно-
шений. Русские массы восточной окраины до последней степени раз-
дражены японцами и настроены к ним крайне недоверчиво, если не
враждебно. Японцы в свою очередь глубоко обижены и озлоблены на
русских и готовы считать их врагами. Мне самому приходилось не-
120
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
однократно слышать отзывы японских солдат: «все русские — боль-
шевики». А большевики подлежат уничтожению.
Нет ничего прискорбнее сложившейся так обстановки. Ее истори-
ческие корни, разумеется, ясны. Она — в прошлогодней ориентации
Японии на ярко антибольшевистские русские элементы, вооружен-
ной рукой мечтавшие сокрушить большевизм. Эта ориентация была
вполне понятна и по своему законна в прошлом году, когда казалось,
что правительство Колчака вот-вот будет признано миром в качестве
верховной власти всей России. Но теперь, когда антибольшевистские
элементы старой формации растворились в новой русской атмосфе-
ре, когда «отменяются» в высшем синтезе все категории нашей граж-
данской войны, когда утрачивается мало-помалу противоположение
«белой» и «красной» России, уступая дорогу давно жданной «России
просто», — теперь и позиция нашей восточной соседки должна бы
потерпеть соответствующие изменения.
Прошлогодняя ориентация в нынешнем году есть не что иное,
как излишнее пристрастие к политическим мертвецам, и воистину
плохую услугу оказывает ныне Японии болезненная некромания ее
известных кругов.
Это старая истина — что международные связи мало зависят от
внутреннего строя тех или других государств. Международные пути
России и Японии имеют тенденцию сойтись. И если для нас по су-
ществу безразлично, кто правит Японией — микадо, генро, парла-
мент, военная партия или народ, — то и для Японии должен быть в
конце концов не так уж важен вопрос о составе и образе русского
правительства. И если даже страны Европы, значительно более за-
интересованные в крушении большевизма, нежели сильная, крепкая,
девственно-нетронутая Япония, готовятся вступить в экономическую
связь с советской Россией, то отчего же и стране Восходящего Солн-
ца не последовать этому примеру? Вдобавок, и экономическое поло-
жение ее вовсе не таково, чтобы пренебречь возможностью мирного
проникновения на огромный сибирский рынок.
Ясно, что большевики пойдут на самые приемлемые уступки. Оче-
видно, что им сейчас вовсе не до насаждения коммунизма в Японии
и Корее, и что с этой точки зрения они не могут быть страшны. Ясно,
наконец, что теперь Япония может без труда получить от них все
нужные ей вполне реальные гарантии.
В чем же препятствие?
В борьбе за Россию
121
з.
Если бы японское правительство несколько осязательнее измени-
ло свою прошлогоднюю ориентацию в русском вопросе, дело нала-
живания русско-японской дружбы было бы значительно облегчено.
В настоящее время вопрос в его конкретной формулировке гла-
сит так: какую власть в «буферном» государстве должна поддерживать
Япония?
Было бы наивно отрицать, что в настоящий момент она вольна на-
садить в нем любую желательную ей власть. Но ведь очевидно, что это
не решение вопроса. Правильное его решение заключается в том, чтобы
найденная «авторитетная власть» оказалась способной окончательно
ликвидировать гражданскую войну в крае, помочь жизни войти в колею,
а главное — привести Японию и Россию к тесному взаимному сближе-
нию, которое объективно возможно и выгодно обеим государствам.
Какова же должна быть эта власть? Самый неудачный ответ заклю-
чался бы в том, что таковою должна быть власть формально и откры-
то японская (оккупация, аннексия). Несостоятельность этого ответа,
по-видимому, в достаточной степени сознают, за немногими исклю-
чениями, и сами японцы. Во-первых, у них самих не хватило бы сил
«переварить» столь огромную территорию. Во-вторых, этот акт уже
бесспорно поссорил бы их навсегда с Россией, создал бы «русский
ирредентизм», что не входит в их расчеты: все-таки слишком уж ясно,
что Россия — не Корея. И недаром они так упорно уверяют об отсут-
ствии у них аннексионистских намерений.
Таким образом, необходима власть русская. Какая же?
Формально большевистская (с коммунистической программой)
фактически исключена соответствующим шагом самих большевиков
и явно выраженной волей токийского правительства. Остаются две
возможности: власть «демократическая», пребывающая в мире с боль-
шевиками, но лишенная их одиозной и утопичной экономической
программы, и власть активно противобольшевистская, враждебная
советской России. Какая же из двух?
Для решения этого вопроса необходимо исходить из реально-
го соотношения русских сил в крае и в России вообще. И, учитывая
это соотношение, приходится констатировать, что при нынешних
условиях всякую надежду на успех активно противобольшевистского
правительства нужно оставить. По тем или другим причинам населе-
!2	НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ле Дальнего Востока в настоящее время определенно хочет прекра-
ения гражданской войны и восстановления связи с Россией. Даже
пинские камни завопили о гражданском мире (речи в краевом
)вещании). И таково настроение не только Дальнего Востока. Судя
) всему, то же самое следует сказать и об Европейской России, где
юле полного краха вооруженного противоболыпевистского движе-
4я революция под напором жизненной логики имеет тенденцию
^створиться в нормальную государственную путем естественного и
юрческого процесса преобразования.
При таких условиях всякая власть с идеологией активной борьбы
ютив советской России будет здесь ненавистной властью и, кроме
*рманентного междоусобия, она ничего не создаст. Вдобавок, она
южет держаться лишь японской военной поддержкой и падет в тот
;нь, когда этой поддержки не станет. Японские войска принуждены
дут втянуться в постоянную борьбу с недовольными элементами,
)зродится сопочная кампания, красные отряды, подобно ртути,
□бсгутся по диким сибирским захолустьям и, питаемые помощью
запада, возобновят свои набеги, свой террор. И посылать против
IX карательные экспедиции — значит заливать воду водой и огнем
шить огонь...
«Японская ориентация» выбитых из жизни русских групп не несет
гчего, кроме вреда, ни России, ни Японии, способствуя лишь ухуд-
ению русско-японских отношений. О, конечно, они, эти группы,
iK гоголевская городничиха, «хоть сейчас готовы на все услуги» по
’ношению к японским притязаниям. Но вряд ли эта готовность, как
юбовь мертвеца», способна что-либо дать живому организму...
4.
А между тем те же самые русские массы, возгоревшиеся теперь ста-
тным недружелюбием к японцам, могли бы видеть в них своих дру-
й и добрых союзников. И время еще не упущено. Еще можно вернуть
шпатии новой России к ее восточной соседке, которой физическую
духовную мощь она познала в своей борьбе с нею 15 лет тому назад.
Это можно сделать только одним способом: установлением от-
ювенной и дружественной связи между Японией и русскими де-
экратическими, из революции вышедшими, элементами Дальнего
истока.
В борьбе за Россию
123
Ибо лишь признанная русским центром демократическая груп-
пировка может безболезненно ликвидировать гражданскую войну в
крае и послужить реальным мостом между обеими великими держа-
вами.
Никто из русских не отрицает специальной заинтересованности
Японии в нашей дальневосточной окраине. Предоставление ей из-
вестных концессий и экономических льгот было бы только справед-
ливым признанием ее национальных прав. Россия ныне не в силах
сама эксплоатировать все свои естественные богатства, и тем более
немотивированной явилась бы ее неуступчивость в сфере этого во-
проса. Словом, экономические интересы Японии будут достаточно
обеспечены и при установлении на Дальнем Востоке русской власти,
национальной по своему источнику, опирающейся на психологию
широких масс и активных элементов населения.
Необходимо еще и еще раз подчеркнуть, что теперешнее недру-
желюбие широких русских масс по отношению к Японии вовсе не
коренится в природе вещей, а всецело объясняется лишь качествами
нынешней японской политики, отставшей от быстро текущей жизни.
Изменится, прояснится сообразно жизненным требованиям эта по-
литика, — устранится основное препятствие на пути взаимного сбли-
жения обоих государств.
ДВА СТРАХА'
Страшен сон, да милостив Бог.
Пословица
Что станется с Россией от революции? — Вот мучительный во-
прос для всякого, кто ощущает живую ценность русской культуры,
и тем более для всякого, кто имеет право и счастье считать эту
’«Новости Жизни», 13 августа 1920 года. Эта статья лишена конкретно-
политического характера и не имеет прямого отношения к чисто тактическим
вопросам, обсуждаемым в настоящем сборнике. Достаточно сказать, что оба ее
тезиса я поддерживал вполне и в прошлом году, принимая в то же время актив-
ное участие в «беспощадной» борьбе с воплощением революции — большевиз-
мом. Однако, я считаю все же целесообразным включить ее в сборник, ибо оспа-
риваемые ею точки зрения нередко выдвигаются ныне в качестве аргументов в
пользу продолжения гражданской войны.
124
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
культуру родною, «своей». Что станется с Россией от революции?
На пути разрешения этой бесконечно грандиозной проблемы и до
углубления в ее подлинное существо приходится сталкиваться с
двумя довольно распространенными в наши дни представлениями
о характере переживаемого страной кризиса. Во-первых, указыва-
ют на его глубоко разрушительные тенденции. Во-вторых, подчер-
кивают его не национальную природу, нерусскую основу. Обоим
этим взглядам мне хочется ныне посвятить несколько замечаний
«культурно-исторического» порядка, отнюдь не претендующих на
какие-либо конкретные выводы в сфере злободневной практиче-
ской политики.
1.
В самом деле. Не есть ли крутящаяся над Россией буря — сплош-
ное разрушение, «чистое отрицание», безнадежно опустошительное,
как порыв осеннего ветра или деревенский пожар в знойный летний
день? Не есть ли она — гибель русской культуры или, в лучшем слу-
чае, тягчайший удар по ней? Естественный вопрос современников.
Ибо они видят, как горят усадьбы, как умирает устоявшийся быт, та-
кой очаровательный и благородный, как в дни уличных восстаний
расхищаются любимые музеи, как тяжелый снаряд разрывается на
куполе Благовещенского кремлевского собора, как драгоценности
Зимнего Дворца продаются на заграничных толкучках, как исчеза-
ет, спаленный пожаром, старый Ярославль... Ибо, кроме того, они
воочию наблюдают потрясающее опустошение в рядах тех, кто по
справедливости считался ими цветом современной русской культу-
ры, — они видят, как рука убийц поражает Шингарева, Кокошкина65,
как в кошмарных условиях изгнания гибнет от нелепых тифов длин-
ная вереница виднейших деятелей общественности и науки во главе
с Трубецким, как один за другим вырываются из строя русскими пу-
лями популярнейшие русские генералы, как покидают родину луч-
шие ее люди, как, наконец, умирают от голода Лаппо-Данилевский64,
Розанов65 и многие, многие другие...
И они готовы, эти несчастные, измученные современники, все-
ми словами, какие находят, проклинать налетевший шквал, считать
его бессмысленно разрушительным, позорной болезнью, падением
«когда-то великого» народа...
В борьбе за Россию
125
Нельзя бросить камня в измученные души за эти суждения,
столь принудительно диктуемые непосредственными впечатле-
ниями окружающего. Но вряд ли, однако, можно и считать такие
суждения голосом истины, правдиво и полно выражающим смысл
переживаемых событий: — «чтобы увидеть, высоко ли поднимают-
ся башни в городе, нужно выйти далеко за пределы городских стен»
(Ницше66).
Дело в том, что сам по себе факт разрушения вовсе не есть какое-
то абсолютное зло. Он становится злом, когда не сопровождается
определенным творческим напряжением, тем актом, который Берг-
сон67 называет «жизненным порывом». Но такой порыв присутствует
в каждом крупном историческом движении.
Всякое великое историческое событие сопряжено с разрушением.
И, вообще-то говоря, культура человечества тем только и жива, что
постоянно разрушается и творится вновь, сгорая и возрождаясь, как
Феникс из пепла, поглощая порождения свои, как Сатурн.
Разрушение страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи.
Но если его возьмешь в большой перспективе, оно — лишь неизбеж-
ный признак жизни, хотя, быть может, и несколько грустный при-
знак: было бы лучше, если б творчество не предполагало разрушения,
и, скажем, ценности языческой культуры мирно уживались рядом с
явлениями христианства, а быт Людовика XIV — с атмосферой по-
революционной свободы личности...
Но ведь этого нет, и по условиям жизни земной, во времени про-
текающей, быть не может. Взять хотя бы эти два случайно всплывшие
примера. Христианская культура, введенная в мир великой и мрачно
прекрасной эпохой средневековья, началась с того, что безжалостно
сокрушила бесконечное количество несравненных памятников древ-
ности. «Нашествие варваров внесло гораздо меньше опустошений
в сокровищницу древней культуры, нежели благочестивая ревность
служителей христианской Церкви» — говорит историк средних ве-
ков Генрих Эйкен68. Равным образом тот безгранично рафинирован-
ный, виртуозно изящный быт двора Людовика XIV, который с такой
любовью описан Тэном69 в первом томе его труда, исчез навеки, смы-
тый революцией. Но ведь и средние века обогатили человечество
потоком напряженнейшей и своеобразнейшей своей собственной
культуры, и само нашествие варваров положило начало новой исто-
рии, приобщив свежие народы к разрушенной ими цивилизации, и
126
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
французская революция внесла в европейскую историю самозакон-
ный мир своих ценностей, ставших воздухом нового человечества и
прославив Францию навеки.
Старый быт умирает, но не бойтесь — новая эпоха обрастает но-
вым бытом, новой культурой. Благочестивые католики разрушили
очаровательную древность, вдохновили и прославили убийц отступ-
ника Юлиана и многих других врагов христианства, но не они ли по-
дарили человечеству Бернарда Клервосского и Екатерину Сиенскую,
Августина, Франциска, Данте?.. Великий Петр ниспроверг кондовый
уют московской Руси, но не он ли заложил фундамент гранитной
культуры петербургского великодержавия?.. Неистовства 93 года по-
хоронили навсегда утонченные ароматы Версаля и старых француз-
ских поместий, но взамен не они ли дали миру «Микель-Анжело на
троне» — Бонапарта и пышный индивидуализм 19 века? Войны На-
полеона великие страдания принесли народам Европы, сокрушили
много драгоценностей в Италии, Германии, Испании и других стра-
нах, разрушили старые стены Московского Кремля и устраивали ко-
нюшни в его храмах, но разве не внесли они в мир новые прекрас-
ные ценности — от ренессанса героического цезаризма до «Войны и
мира» Толстого включительно?..
Хвала! Он русскому народу
Высокий жребий указал.
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал...
«Все прекрасное трудно» — утверждали греки. «Все прекрасное на
земле требует искупительных жертв» — сказало христианство Голго-
фой. Все прекрасное достигается разрушением, страданиями, кровью.
«История — не тротуар Невского проспекта», — любил говорить
Н. Г. Чернышевский70.
Из всего этого отнюдь не вытекает, конечно, что следует поощрять,
а не сдерживать конкретные проявления стихийной разрушительной
силы, характерной для «критических» эпох. Но из этого вытекает, что
подобные проявления не дают еще ни малейшего права считать та-
кие эпохи бесплодными, злыми или постыдными.
Когда в дни последней войны немцев упрекали за лувенскую би-
блиотеку и реймский собор, они отвечали устами своих идеологов:
В борьбе за Россию	127
«Если гений Германии восторжествует в мире, он его отблагодарит но-
выми ценностями, перед которым померкнут пострадавшие Реймс и
Лувень». Ответ, достойный народа Гете и Вагнера, Гегеля и Бисмарка...
...Я уже готов предчувствовать негодующий гомон: «Что это? Вос-
певание культурного варварства? Вандализм?».
Пусть себе волнуются на здоровье. Никогда меня не трогали ни на
волос все эти филистерские жупелы и убогие каноны в шоры обле-
ченных интеллигентов, подобно «швабским поэтам», умеющих гор-
диться лишь своим «целомудрием»..
И думается мне, что подобно тому, как современный француз на
вопрос «чем велика Франция» вам непременно ответит: «Декартом и
Руссо, Вольтером и Гюго, Бодлером и Бергсоном, Людовиком XIV, На-
полеоном — и великой революцией», — так и наши внуки на вопрос
«чем велика Россия» с гордостью скажут: «Пушкиным и Толстым, До-
стоевским и Гоголем, русской музыкой, русской религиозной мыс-
лью, Петром Великим и великой русской революцией»'.
2.
Какое глубочайшее недоразумение — считать русскую революцию
не национальной! Это могут утверждать лишь те, кто закрывает глаза
на всю русскую историю и, в частности, на историю нашей обще-
ственной и политической мысли.
Разве не началась она, революция наша, и не развивалась через ти-
пичнейший русский бунт, «бессмысленный и беспощадный» с перво-
го взгляда, но всегда таящий в себе какие-то нравственные глубины,
какую-то своеобразную «правду»? Затем, разве в ней нет причудливо
преломленного и осложненного духа славянофильства? Разве в ней
мало от Белинского71? От чаадаевского пессимизма? От печеринской
(чисто русской) «патриофобии»? От герценовского революционно-
го романтизма («мы опередили Европу, потому что отстали от нее»)?
А писаревский утилитаризм? А Чернышевский? А якобизм ткачевско-
го «Набата» (апология «инициативного меньшинства»)? Наконец, раз-
ве на каждом шагу в ней не чувствуется Достоевский, достоевщина —
°т Петруши Верховенского до Алеши Карамазова? Или, быть может,
°ба они — не русские? А марксизм 90-х годов, руководимый теми,
к°го мы считаем теперь носителями подлинной русской идеи, —
128
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Булгаковым, Бердяевым, Струве? А Горький? А «соловьевцы» Андрей
Белый и Александр Блок?..
Я мог бы органическую связь каждого из крупных русских интел-
лигентских течений прошлого и нынешнего века с духом великой
русской революции подтвердить документально и надеюсь когда-
нибудь это сделать. Факт этой связи не подлежит никакому сомне-
нию, как бы его ни оценивать, как бы к нему не относиться.
Мы переживаем теперь какое-то магическое оживотворение всей
истории русской политической жизни на фоне глубокой болезни
нашего государственного организма. И пусть образы этой мысли в
их нынешней лихорадочной интерпретации нередко похожи на
бред, — все же это бред великого народа, в тысячу раз более содержа-
тельный и плодотворный, нежели здравое житие всякого рода дутых
карликовых ничтожеств, высыпавших, подобно грибам, на нездоро-
вом стволе современного человечества.
Нет, ни нам, ни «народу» невместно снимать с себя прямую от-
ветственность за нынешний кризис — ни за темный, ни за светлый
его лики. Он — наш, он — подлинно русский, он весь в нашей пси-
хологии, в нашем прошлом, — и ничего подобного не может быть и
не будет на Западе, хотя бы и при «социальной революции», внешне
с него скопированной...
И если даже окажется математически доказанным, как это ныне не
совсем удачно доказывается подчас, что девяносто процентов русских
революционеров — инородцы, главным образом евреи, то это отнюдь
не опровергает чисто русского характера движения. Если к нему и при-
кладываются «чужие» руки, — душа у него, «нутро» его, худо ли, хорошо
ли, все же истинно русское, — интеллигентское, преломленное сквозь
психику народа. Не инородцы-революционеры правят русской рево-
люцией, а русская революция правит инородцами-революционерами,
внешне или внутренне приобщившимися «русскому духу» в его нынеш-
нем состоянии. Это — свойство всякого подлинно великого националь-
ного движения. «Не люди двигают революцию, — говорит знаменитый
французский философ реакции Ж. де Мэстр72, — революция пользуется
людьми. Очень хорошо утверждают про нее, что она идет сама собой»...
И глубоко упадочные, декадентские разговоры о каком-то ино-
родческом «засилии» (в смысле духовного пленения) над нынешней
Россией являются, воистину, не только тягостнейшим, но и совсем
незаслуженным оскорблением родины.
В борьбе за Россию	129
ЛОГИКА НАЦИОНАЛИЗМА’
«Примиренческая» позиция по отношению к московскому пра-
вительству, усваиваемая, по-видимому, все более и более широкими
кругами русских патриотов, мало-по-малу перестает уже вызывать к
себе в среде наших правых группировок ту зоологическую, слепую
ненависть, какую она вызывала вначале. Если еще не так давно в сто-
ронниках этой позиции хотели видеть лишь беспринципных пере-
бежчиков, заботящихся лишь о своем личном благополучии и стре-
мящихся заискать у «новых хозяев», — то теперь на страницах правой
прессы, взамен брани, клевет и инсинуаций (или наряду с ними) на-
чинают все чаще и чаще появляться и добросовестные, членораздель-
ные аргументы против новой тактики, воспринимаемой русскими
националистами. С нею считаются и не могут уже не признать, что
она не лишена известных объективных оснований. При этом вопрос
все чаще и чаще с плоскости чисто политической, особенно небла-
годарной для защитников иностранной интервенции и продолжения
гражданской войны, переносится ими в плоскость общекультурную,
где они надеются взять реванш, могущий вполне восстановить и поко-
лебленную ныне событиями, традиционную их точку' зрения в сфере
практической политики. В таких случаях их аргументация начинается
условным предложением: «пусть большевики даже и объединят Рос-
сию, но...» и т. д. В Харбине прокламирование и защита «примиренче-
ства» выпали преимущественно на долю пишущего эти строки, и по-
тому я не считаю себя вправе уклониться от дальнейшего разъяснения
этой позиции в связи с принципиальными возражениями, против нее
выдвигающимися. Полемическая литература вопроса настойчиво вы-
двигает два тезиса, заслуживающие специального внимания.
1.
Первое возражение. — Пусть большевики объединяют Россию, но
разве похвально придавать столь существенное значение «топогра-
фическим очертаниям государственных границ»? Государство дале-
ко не исчерпывается государственной территорией, родина есть не
«географическое понятие», а живой организм. Потерянная террито-
рия может быть возвращена обратно, и не о ней нужно заботиться в
—_______________________
‘«Новости Жизни», 22 августа 1920 года.
130
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
первую голову. Иначе мы впадем в какой-то «топографический на-
ционализм» (газ. «Свет», №№ 342, 391).
Не скрою, что мне самому это возражение неоднократно прихо-
дило в голову. Но оно отпадало всякий раз, когда я начинал вдумы-
ваться в природу государства и государственной культуры. Дело в том,
что глубоко ошибается тот, кто считает территорию «мертвым» эле-
ментом государства, индифферентным его душе. Я готов утверждать
скорее обратное: именно территория есть наиболее существенная и
ценная часть государственной души, несмотря на свой кажущийся
«грубо физический» характер. Помню, еще в 1916 году, отстаивая в
московской прессе идеологию русского империализма от наплыва
упадочных вильсоновских настроений, я старался доказать «мисти-
ческую» в корне, но в то же время вполне осязательную связь между
государственной территорией, как главнейшим фактором внешней
мощи государства, и государственной культурой, как его внутренней
мощью. Эту связь я еще отчетливее усматриваю и теперь.
Лишь «физически» мощное государство может обладать великой
культурой. Души «малых держав» не лишены возможности быть из-
ящными, благородными, даже «героичными» — но они органиче-
ски неспособны быть «великими». Для этого нужен большой стиль,
большой размах, большой масштаб мысли и действия, — «рисунок
Микель-Анжело». Возможен германский, русский, английский «мес-
сианизм73». Но, скажем, мессионизм сербский, румынский или пор-
тугальский — это уже режет ухо, как фальшиво взятая нота, это уже из
той области, что французами зовется «1е ridicule». Вы читаете Гегеля и
Трейчке74, наших славянофилов75, англичанина Крэмба и чувствуете
«подлинность» их утверждений и всемирных — непременно всемир-
ных! — притязаний, хотя нередко с ними не соглашаетесь. Но я вспо-
минаю, какой глубокой внутренней фальшью звучали речи польских
министров в московском религиозно-философском обществе, когда
они объявляли свой народ «избранным» и предназначенным к вели-
ким каким-то всемирно-историческим свершениям...
Но, быть может, вовсе не территориальный признак здесь наиболее
существенен? Так какой же? Школьное государственное право учит,
как известно, что государство состоит из трех элементов — власти,
населения и территории. Так, может быть, все дело в первом элемен-
те. Такой ответ был бы наиболее приятен нынешним ненавистникам
Москвы. Но, увы, он от этого не перестает быть менее несостоятель-
В борьбе за Россию	131
ным. История являет нам бесконечные свидетельства того, что форма
власти менее всего отражается на размахе и «стиле» государственной
культуры, хотя подчас и отражается в известной степени на ее кон-
кретном, временном содержании. Рим оставался Римом и под властью
республики, и под верховенством императоров. В исторической пер-
спективе нам не трудно установить, что так называемый «римский
гений» («душа» государства) отнюдь не перестает быть самим собой
от смены форм верховной власти. Он блекнет лишь тогда, когда нано-
сятся несокрушимые удары территории государства. Равным образом,
Франция столь же национальна и велика в Робеспьере76 и Наполеоне,
сколь в Людовике XIV, и лишь поражение Наполеона, вернувшее стра-
не «богоустановленную» монархию и твердокаменных эмигрантов,
но отнявшее у нее территориальные приращения, лишила ее вместе
с ними и части души. Вы скажете-, «да ведь это же — следствие рево-
люции!» Так давайте же стараться уберечь нашу революцию от таких
«следствий». Давайте, кто как может, защищать страну от услужливых
иностранцев и твердокаменных эмигрантов. Признавая поучитель-
ность исторических примеров, не будем впадать в ересь историче-
ского фатализма. Тем более, что ведь не всякая революция влечет за
собой неизбежно обессиливающие результаты: — вспомните Англию
и революционную диктатуру Кромвеля77! Исторические пути много-
образны и в значительной степени обусловлены свободной челове-
ческой волей. Итак, власть не может считаться определяющим эле-
ментом государственной культуры. Население? Да, конечно, культура
государства порождается людьми, его населяющими. Но ведь сказать
это — значит ничего не сказать. Чтобы стать источником культуры
действительной и органической, «население» должно превратиться
в «нацию». А современная наука государствоведения неопровержимо
Доказала, что «нации суть не естественные, а историко-социальные
образования» (Еллинек78), причем опять-таки существеннейшим фак-
тором их рождения являются условия «территориального» порядка,
создающие непосредственно их физическое благополучие, экономи-
ческую мощь. Мы возвращаемся, следовательно, к исходному пункту.
Для «мировых стремлений» (свойство великой культуры) нужна ве-
ликая нация, а великая нация не может быть «малой народностью»,
х°тя, с другой стороны, разумеется, не всякий большой народ уже тем
самым является вечно великой нацией (ср. нынешний Китай). Итак,
всякий национализм, если он серьезен, должен быть прежде всего
132
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«топографическим». Для государственного деятеля, в отличие от воен-
ного стратега, «потеря территорий» есть всегда «потеря живой силы»,
отмирание «части души». И утешаться легкомысленным «не беда,
вернем!», да еще при современном мировом положении, когда каж-
дый потерянный клочок способен моментально завести себе новую
«ориентацию» (Эстония и Финляндия на Германию и Швецию, Грузия
на Англию, Польша на Францию, Украина на Австрию или Польшу
и т. д.), можно лишь при наличии большой доли того бесшабашного
«ура-национализма», который уже успел принести нам столь много
тяжких разочарований и глубокого вреда. И поэтому я считаю, что
власть, ныне как будто завершающая объединение России в ее вели-
кодержавных пределах, какова бы она не была, заслуживает в этом
своем деле решительной поддержки и сочувствия всех сознательных
русских патриотов. Когда два с половиной года тому назад на заседа-
нии брестской конференции германский министр Кюльман с тонкой
усмешкой упоминал о «могущественной русской республике», — слы-
шать это нам было больно и тяжко. Когда же теперь в палате общин
Ллойд-Джордж с растерянной миной говорит о «великой советской
империи», право, слушаешь эти слова с чувством радостного душевно-
го облегчения и даже не без ощущения национальной гордости...
2.
Но тут является второе возражение, развивающее и углубляющее
первое. Пусть большевики восстановят тело России, но они убивают
ее душу. Отрицая самую идею национализма, они прививают стране
пагубные учения интернационала, вульгарного материализма и т. п.
Подрывая основы русской культуры, они уничтожают смысл суще-
ствования страны: «мы ненавидим большевистскую власть потому,
что она подменила Россию, денационализировала ее, гасит в ней по-
следние искры национального гения» («Свет», 342).
Это возражение было бы основательным, если бы оно не исходи-
ло из предвзятого понятия о «национальном гении», как о чем-то уже
раз навсегда определенном, установленном и завершенном — будто
содержание национальной души есть какая-то «вещь», которую мож-
но вымерить и вывесить. Между тем на самом деле это совсем не так.
Лишь у мертвых народов, уже осуществивших сполна свою земную
миссию, вложенные в них «идеи» застыли в прозрачных, «кристаль-
В борьбе за Россию
133
них» формах. Но душа живого народа — не свершившийся факт, а
непрерывно и творчески осуществляемая возможность, ключом бью-
щий поток непрестанно обновляемого, диалектически развивающе-
го себя духовного содержания*
А раз так, то никогда не следует объявлять «ненациональною» но-
вую власть страны за то, что ее идеология круто расходится с при-
вычной идеологией старой власти и нашей собственной идеологией.
Новое время выдвигает новые стороны национального лика страны,
и недаром историки потом обычно устанавливают, что, несмотря
на кажущуюся для современников резкую новизну и «ненациональ-
ность» нового, оно корнями своими глубоко уходит в старое и тес-
но связано с ним. Это уже давно доказано по отношению к великой
французской революции (ср. хотя бы книгу Сорэля). Это же блестя-
ще доказал В. О. Ключевский79 относительно петровского переворо-
та. Я должен сам категорически признать, что считаю официальную
«философию» большевизма глубоко ложной и, так сказать, «еретиче-
ской». Экономический материализм, как и всякий другой, есть, по мо-
ему мнению, философия весьма невысокой марки, внутренне бедная
и в сфере чистой мысли опровергающая сама себя. Равным образом,
в конечном счете ложна и фальшива та религия человечества («гума-
низм80») и земного рая, которая питает собою символ веры полити-
ческих руководителей нашей революции. Но, во-первых, я знаю, что
эти в целом своем ложные догмы своим конкретным воплощением
нередко несут собою осуществление некоторых частичных истин, им
не чуждых (по слову Вл. Соловьева81, что всякое заблуждение всегда
содержит в себе крупицу истины). Во-вторых, я не могу не видеть, что
эти догмы представляют собой крайнее выявление одной из сильней-
ших струй русской культуры (Белинский и Писарев такие же русские,
как и Достоевский, равно как «интернационал» есть, несомненно, ис-
креннее отражение «всечеловечества»). И, наконец, в-третьих, я пре-
красно вижу также, что процесс революции в его полноте значитель-
но более широк и глубок, нежели его «канонизированная» идеология,
и вмещает в себя многие другие струи русской культуры, вплоть до
соловьевских** Помимо того, исторический материализм почти
'«Новости Жизни», 22 августа 1920 года.
“Об этом очень хорошо писал в одном из своих ранних сборников
П. Б. Струве (кажется, в статье «Об истинном национализме»).
134
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
столь же типичен для ортодоксального большевизма, сколь для мно-
гих его политических врагов. Чтобы не ходить далеко (напр., в Париж
и Лондон), напомню, что даже здешний тишайший «Русский Голос»
нередко печатает статейки, из которых, по чьему-то справедливому
замечанию, «так и прет» эта наукообразная теория. А следовательно,
и борьба против последней не может отождествляться с борьбой
против русской революции. Таким образом, если мы перенесем про-
блему из чисто политической плоскости в культурно-историческую,
то неизбежно придем к заключению, что революция наша не «гасит»
русского национального гения, а лишь с преувеличенной, болезнен-
ной яркостью, как всякая революция, выдвигает на первый план его
отдельные черты, возводя их в «перл создания». Национальный гений
от этого не только не гасится, но, напротив, оплодотворяется, при-
обретая новый духовный опыт на пути своего самосознания. И если
содержание ныне преобладающего мотива национальной культуры
представляется нам далеко не лучшим произведением русского духа,
то наша задача — не в безнадежном брюзжании о мнимой «ненацио-
нальности» звучащей струны, а в оживлении других струн русской
лиры. Русская культура должна обновиться изнутри. Мне кажется, что
революция более всего способствует этому перерождению, и я глубо-
ко верю, что, гениально оживив традиции Белинского, она заставит
Россию с потрясающей силой пережить и правду Тютчева, Достоев-
ского, Соловьева-
Но ждя этого — и здесь мы снова возвращаемся к «политике» —
Россия должна остаться великой державой, великим государством.
Иначе и нынешний духовный ее кризис был бы ей непосилен. И так
как власть революции — и теперь только она одна — способна вос-
становить русское великодержавие, международный престиж Рос-
сии, — наш долг во имя русской культуры признать ее политический
авторитет.
ВРАНГЕЛЬ82’
«Помните все, кто не может мириться с большевиками, что в
Крыму есть Врангель, который вас ждет, у которого найдется вам
место». Так пишет в одном из своих приказов ген. Врангель. Еще
’«Новости Жизни», 15 сентября 1920 года.
В борьбе за Россию	13 5
---------------------------------------------------------------
держится этот уголок, ныне единственный во всей России, где куч-
ка «верных» продолжает с мужественным отчаянием гибнуть за то,
что она считает национальным делом. Неудачи не смутили ее, она,
как старая гвардия при Ватерлоо, умирает, но не сдается. Если рас-
ценивать эту картину с точки зрения эстетической, нельзя ею не
любоваться. Они воистину прекрасны, эти благородные патриоты,
умеющие умирать.
Но для родины, которую они так беззаветно чтут, было бы лучше,
если б они также умели жить. Они нужны ей ныне не для того, чтобы
новыми каплями крови украсить ее терновый венец, — она требует
от них жизни, хотя, может быть, и тяжелой, а не смерти. Ведь она уже
воскресает, а они все еще видят ее только идущей на Голгофу...
Есть нечто глубоко трагичное в своеобразной ослепленности
этих людей, в односторонней направленности их чувств и их ума.
Морально и политически осудив большевистскую власть, они уже
раз навсегда решили, что она должна быть уничтожена мечом. И этот
чисто конкретный вывод они превратили в своего рода кантовский
«категорический императив», повелевающий безусловно и непрере-
каемо, долженствующий осуществляться независимо от чего бы то
ни было, «хотя бы он и никогда не осуществился», — по принципу «ты
можешь, ибо ты должен».
Но великий грех — смешение категорий чистой этики с прак-
тическими правилами конкретной политической жизни, целиком
обусловленной, относительной, текучей. В сфере путей политиче-
ской практики никогда ни в чем нельзя «зарекаться», ибо в них нет
ничего непререкаемого. Сегодняшний враг здесь может стать завтра
другом, нынешний друг — врагом (сравни, например, историю меж-
дународных отношений, а в области внутренней политики — хотя
бы историю «блокировок» политических партий). Сегодня следует
пользоваться одним методом для сокрушения врага внешнего или
внутреннего, завтра другим и тд. Для патриота неподвижен лишь
принцип служения родине, — все средства его воплощения целиком
Диктуются обстоятельствами. Говоря языком философским, в практи-
ческой политике мы всегда имеем дело с «техническими правилами»,
а не «этическими нормами».
И если недопустимо придавать верховному этическому принципу
Условный, релятивный характер, то равным образом и подчиненные,
технические предписания политики глубоко ошибочно и в мораль-
136
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ном отношении предосудительно превращать в абсолютные, непре-
рекаемые.
Романтизм в политике есть великое заблуждение, вредное для
цели, которую она должна осуществлять, — вредное для блага роди-
ны. Романтизм для политики есть такая же ересь, как релятивизм для
логики или этики. Политический романтизм, при всем его внешнем
благообразии импонирующем малодушным и пленяющем легковер-
ных, на практике превращается в дурную, безнравственную политику,
упрямое доктринерство, напрасные жертвы... Он опровергает самого
себя, подрывает собственную основу.
Нравственная политика есть реальная политика. Идеализм цели,
реализм средств — вот высший догмат государственного искусства.
И другой, подобный ему вытекающий из него: — единство конечной
цели, многообразие конкретных средств.
Бороться. Бороться мечом, хотя бы картонным. Бороться во что
бы то ни стало до последней капли крови. «Если бы я остался един-
ственным, я и то не положил бы меча перед большевиками», — гово-
рил мне недавно один офицер, проделавший всю гражданскую войну.
«Лучше смерть, чем большевики». Мне кажется, что именно таково же
настроение врангелевцев, по крайней мере, лучших из них:
..Личины ж не надену
Я в свой последний час...
Тут только психология, и ни грана логики. Тут только инди-
видуально-этические переживания и ни грана политики. Можно,
если хотите, любоваться цельностью психологического облика этих
людей, но ужас охватывает при мысли об их судьбе. Когда же вспом-
нишь, что они стремятся стать все-таки жизненным фактором, что
они не только соблазняют, но и насильственно увлекают малых сих,
превращая их в орудие своих безнадежных мечтаний, что они ведут
на бесполезную смерть не только себя, но и других, — хочется их
остановить, убедить, образумить, доказать существенную безнрав-
ственность их пустоцветного морального подъема. Но... но «где гово-
рит душа, там уж молчат доказательства». Они одержимы, эти русские
интеллигенты, как в свое время были одержимы их родные братья,
такие же «смертники», как ныне они, только «красные», а не «белые»:
воистину, «в этом безумии есть система»...
В борьбе за Россию
137
Революция подлинно революционизировала Россию. Теперь даже
такие глубоко «эволюционистские» группы, как кадетская партия или
осколки былого октябризма, словно не мыслят себе политики вне
чисто революционных методов борьбы. Отброшены куда-то далеко
старые схемы и концепции, и академичный кадет под ручку с чинов-
ным октябристом послушно подпевают революционным руладам
Бурцева, чувствующего себя в море этих батальных звуков, как старая
рыба в воде...
А между тем кадетским идеологам не мешало бы все-таки вспом-
нить старые схемы и концепции. Право же, многие из них не так уж
устарели. И особенно тот мудрый дух «государственной лояльности»
и эволюционизма, который по справедливости был фундаментом
этой партии, ныне крайне нуждался бы в некоторой реставрации...
Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни
заводят лишь в болото...
Вряд ли не приходится признать, что в сфере своего конкретного
воплощения эти романтические порывы являют у нас ныне зрелище,
в высокой мере достойное сожаления.
В самом деле. Насколько можно судить отсюда, есть что-то вну-
тренне порочное, что-то противоречивое в самом облике врангелев-
ского движения, нечто такое, что с самого начала почти заставляет
видеть в нем черты обреченности.
Оно выбрасывает знамя гражданской войны и одновременно
лозунг «широкого демократизма». По рецептам благонамеренных
эсеров оно хочет править четыреххвосткой, и монолитную фигуру
Ленина сокрушить ветерком «четырех свобод». Увы, ведь у нас уже
был на этот счет почтенный опыт самарского комуча и уфимской
директории.
Дело в том, что если демократизм крымского правительства серь-
езен и искренен, оно придет неизбежно к отказу от гражданской
войны. Если же оно захочет упорствовать, ему придется либо капи-
тулировать перед красной армией и собственной демократией, либо
повторить 18 ноября и... пойти по пути Колчака и Деникина, только
что осужденному историей.
«Не случайно, — довелось мне писать в прошлом году в одной из
наиболее «одиозных» иркутских моих статей, — не случайно пришли
MbI в процессе гражданской борьбы к диктатуре. Не случайно осу-
ществлена она и на юге, и на востоке России, причем на юге в форме
138
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
более чистой, чем на востоке. Не случайно в центре России уже более
двух лет держится власть, порвавшая со всеми притязаниями фор-
мального демократизма и представляющая собою любопытнейшее в
истории явление законченной диктатуры единой партии».
Я вполне поддерживаю этот тезис и сейчас. Да, гражданская вой-
на есть мать диктатуры, и, признав одну, вы принуждаетесь принять
другую. Четыреххвосткою не прогнать на внутренние фронты людей
убивать своих соотечественников, как не создать и той исключитель-
ной волевой напряженности, которая необходима для власти граж-
данской войны.
И если ген. Врангель может еще щегольнуть своим демократиз-
мом в Крыму, поскольку его «народ» состоит из кадров испытанных,
заматерелых беженцев, то стоит ему только выйти из своей «кону-
ры» на российские просторы, как демократическая мантия его го-
сударственности поблекнет, съежится и распадется в прах. Она, по-
видимому, и так довольно эфемерна, эта мантия, и недаром в Париже
уже появляются упрямые мальчики, утверждающие, что крымский
король насчет демократизма гол...
Что же касается «демократической программы» («Учредит. Со-
брание», «наделение крестьян землей» и проч.), то ведь и адм. Колчак
широко «развертывал» таковую. Добрых желаний в Омске и Екатери-
нодаре было, право же, не меньше, чем теперь в Севастополе. Дело
не в программе власти, а в ее конкретной основе, «реальном базисе».
А конкретная основа Врангеля мало чем отличается от деникинской
и не может отличаться от нее, независимо от чьего бы то ни было
желания — в силу объективного положения вещей. Те же привычки,
те же люди.
Второй «козырь» крымского правительства, долженствующий вы-
годно отличить его от прошлогодней власти Деникина, это — необы-
чайная терпимость его ко всем мелким народцам, которым оно, как
Бог нашим прародителям, настойчиво рекомендует «плодиться и раз-
множаться».
Но эта тактика, с одной стороны, лишает его симпатий многих
русских националистов, не разделяющих «федералистских» точек
зрения на будущее России и оптимизма касательно грядущего ав-
томатического воссоединения с ней ее отпавших окраин. С дру-
гой стороны, она мало импонирует последним, политика которых
предусмотрительно предпочитает ориентироваться не на крым-
В борьбе за Россию
139
скую конуру, а на европейские центры. А тот факт, что врангелев-
ские декларации всевозможных «самоопределений» подписыва-
ются его министром иностранных дел Петром Бернгардовичем
Струве83, уже окончательно подрывает всякую авторитетность по-
добных документов. Столп идеологии русского великодержавия,
верный рыцарь Великой России, «новый Катков», как его, бывало,
с озлоблением звали самостийники всех сортов, — и вдруг этот
ультра-вильсоновский благовест, рассылающий воздушные поцелуи
каждому звену наброшенной на Россию живой цепи... Опасная игра,
едва ли стоящая свеч. Белыми нитками шито лукавство, рискующее
печальным финалом.
П. Б. Струве — в качестве покровителя «самоопределений»,
А В. Кривошеин84 — в качестве «искреннего демократа». Блажен, чьи
ясные взоры лоснятся умилением, лаская голубой туман крымских
горизонтов...
Ген. Врангель отказался пожать протянутую руку Брусилова, хотя
она была протянута во имя России. И не только отказался, но в от-
вет на призыв примирения согласно рекомендации французского
генерального штаба двинул свои войска на помощь полякам, чем,
по-видимому, не только пролил достаточно русской крови, но и спас
Варшаву.
Врангель, как Брут, несомненно, честный человек. Но, по-види-
мому, он принадлежит к тем натурам, которые, поставив себе целью
выкачать воду из ванны, готовы это сделать, хотя бы вместе с водой
выплеснуть оттуда и ребенка. «Большевизм должен быть уничтожен
мечем» — таков категорический императив. И если даже злодейка-
жизнь в данный момент причудливо соединяет голову больше-
вистской гидры с головою родины, меч мстителя будет рубить по-
прежнему сплеча: родина для этих увлеченных боем людей заслонена
ненавистным большевизмом.
И они соединяются с врагами и завистниками России, творят
волю наследников Биконсфильда85, авгурски смеющихся над ними.
Они, несомненные патриоты, превращаются в орудие союзных
рук, сегодня поощряющих их порывы, а завтра предающих их, как
Колчака. Странное дело — их гордость не мешает им скользить по
скользким паркетам парижских министерств, несмотря на Одессу,
несмотря на Иркутск... Неужели же они ничего не забыли и ничему
не научились?
140
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Увы, их путь фатально бесславен, каковы бы ни были они сами. При
настоящем положении вещей их доблесть столь же нужна стране, коль
доблесть чужеземца. В конце концов их сходство с наполеоновской
гвардией у Ватерлоо оказывается несколько «формальным»: та до конца
спасала Францию от иностранцев, а они до конца спасают иностран-
цев от «безумной» России, думая, что спасают Россию от безумия. Столь
же формальным получается их сходство с Михайлой Репниным: они
отталкивают московские личины, но зато усиленно облекаются в за-
морские басурманские. Тут они скорее уж напоминают кн. Курбского...
Нет, нет, не они, националисты, творят нынешнее национальное
дело, а полки центра под ненавистными красными знаменами. Ниче-
го, — трехцветное знамя французской революции тоже ведь в свое
время объявлялось исчадием ада, и это не помешало ему, однако,
обойти потом всю Европу и покрыть родину славой, вполне искупив-
шей позор бурбонских лилий, кончивших дни свои в грязи большой
европейской дороги под колесами иностранных колесниц...
Так что же, — идти к Каноссу? Опять старая тема.
О, конечно, много терний и на пути соглашения с большевика-
ми, вернее, признания их. Не следует скрывать этого. Лишь люди, не
испытавшие на себе практику зрелой коммунистической жизни, мо-
гут обольщаться ею. Но ведь иного выхода сейчас нет. Гражданская
война, как показал опыт, не только не губит эту ненавистную ком-
мунистическую практику, но, напротив, питает ее собою, укрепляет
худшие ее стороны и, безжалостно истощая страну, разжигает лишь
злорадные взоры иностранцев.
Помню, когда сверхъестественно голодающая, терроризирован-
ная Пермь переживала мучительные дни неопределенности, когда
сегодня приходили вести о продвижении белых на Пермь, а завтра
о наступлении красных на Екатеринбург, когда каждый успех белых
отражался усилением террора, новыми казнями, — измученное на-
селение, отчаиваясь в освобождении, охватывалось одним преобла-
дающим чувством: «один бы конец — только бы ушел кошмар этой
прифронтовой жизни, этой военной саранчи, этой убийственной
атмосферы гражданской войны»...
Повторяю еще и еще раз, путь примиренчества — тоже трудный,
жертвенный путь, не сулящий каких-либо немедленных чудес. Но он
настойчиво требуется теперь интересами страны. Ликвидируя органи-
зованную контрреволюцию, он ликвидирует и революцию внутри го-
В борьбе за Россию	141
сударства, сведя ее к эволюции. Он один создаст условия, способствую-
щие постепенному изживанию изъянов современного русского быта.
Он один убережет страну от засилия иностранщины. Наконец, он не-
избежно облагородит облик государственной и, главное, администра-
тивной власти, столь нуждающейся в облагорожении. Пора расстаться
с деморализующим революционным лозунгом «чем хуже, там лучше».
Нужно во имя государства теперь идти не на смерть от своих же
пуль, а, как Брусилов и тысячи офицеров и интеллигентов, — на под-
виг сознательной жертвенной работы с властью, во многом нам чуж-
дой, многих нас от себя отталкивающей, богатой недостатками, но
единственной, способной в данный момент править страной, взять
ее в руки, преодолеть анархизм усталых и взбудораженных револю-
цией масс и, что особенно важно, умеющей быть опасной врагам.
Чем скорее исчезнут с лица России последние очаги организо-
ванного повстанчества, после Омска и Екатеринодара утратившие
всякий положительный смысл, тем вернее будет обеспечено дело на-
шего национального возрождения, о котором все мы мечтаем. Путь в
Каноссу, таким образом, окажется путем в Дамаск.
Если бы крымская Вандея (увы, все-таки, по-видимому, Вандея!)
завершилась не новыми потоками русской крови, а добровольным
«обращением» Врангеля, его ответным приветом Брусилову, — какой
бы это был праздник, какое бы это было национальное счастье!
ЗЕЛЕНЫЙ ШУМ*
Уже самые злейшие враги большевистского правительства не ве-
рят ныне возможности его свержения организованной и, так сказать,
«государственнообразной» силой, за отсутствием таковой на русской
территории: после крушения «всероссийских» тенденций Колчака и
Деникина белое движение, как известно, замкнулось в узко провин-
циальные, «областнические» формы.
Но на место организованного противосоветского движения, осе-
ненного положительной идеологией и снабженного аппаратом вла-
сти, «непримиримые» выдвигают теперь новый реальный фактор —
стихийные крестьянские восстания, «зеленую» волну «народного»
негодования и борьбы.
‘«Новости Жизни», 25 сентября 1920 года.
142
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Как должен отнестись к этому фактору сознательный русский на-
ционалист и патриот, чуждый предвзятости и политического догма-
тизма?
I
Трудно, тяжело живется в России. Ее экономическое состоя-
ние убийственно, война и революция потрясли государственное
хозяйство в корне. И при современных условиях длящейся внеш-
ней, а отчасти и внутренней войны, положение, по-видимому, не
улучшается, а ухудшается. Коммунистические эксперименты со
своей стороны вносят добавочные осложнения. Судороги массо-
вого недовольства и ропота, действительно, пробегают по несчаст-
ной, исстрадавшейся стране. Мы недостаточно информированы,
чтобы знать их истинные размеры, но согласимся предположить,
что, усилившись, они могут превратиться в новый эпилептический
припадок, новую революцию. Что, если это случится? Могу ска-
зать одно: следовало бы решительно воздержаться от проявлений
какой-либо радости на этот счет («сломили-таки большевиков»).
Такой конец большевизма таил бы в себе огромную опасность,
и весьма легкомысленны те, кто готовится уже глотать каштаны,
поджаренные мужицкою рукой, счастье этих оптимистов, если
они не попадут из огня, да в полымя. «Есть нечто худшее, чем дур-
ная власть, — говорил некогда Тэн: это — уничтожение власти». А
поглощение московского правительства зеленой волной было бы
именно таким самодовлеющим уничтожением власти, потрясаю-
щим торжеством неслыханной анархии. Лекарство в результате
оказалось бы во много раз опаснее, хуже болезни, которую оно
будто бы стремилось излечить. Прибавьте еще, — болезни, уже не-
избежно изживающей себя, проходящей «без сильных лекарств»,
под влиянием «целительной силы природы»...
Россия хлебнула свободы, и народ помнит эти блаженные глотки.
В голове у него еще шумит, хотя хмельную чашу скоро отняли от него,
и разлившиеся, подобно морям, реки опять вогнали в берега. Но что,
если снова порвутся шлюзы, уступив напору прекрасных воспомина-
ний, укрепленных горечью настоящего? При нынешних условиях это
будет означать, что на место суровой и мрачной, как дух Пегербурга,
красной власти придет безгранная анархия, новый пароксизм «русско-
В борьбе за Россию
143
го бунта», новая разиновщина, только никогда еще небывалых масшта-
бов. В песок распадется гранит невских берегов, «оттает», на этот раз
уже до конца, до последних глубин своих, государство российское —
И слягут бронзовые кони
И Александра, и Петра...
О, конечно, певцам русского духа будет много прекрасной пищи,
и в этом безбрежном разливе поэты сумеют оценить очарование ро-
димого хаоса и новый Блок напишет новые «Двенадцать». Конечно,
воскресшая разиновщина, как всякое «подлинное» русское движение,
как сам большевизм, будет, при всем ее ужасе, величественна и по-
своему «интересна». Но не окажется ли она на этот раз траурным мав-
золеем над историей русского могущества, над Великой Россией?
«Туман поглотил Медного Всадника». Сорвалась железная узда,
хлынули родные просторы... «Они ее породили, они ее и убьют»...
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
(А. Белый)
Дело в том, что красный империализм есть последний крик рус-
ского великодержавия. Если он будет задушен, не будучи усвоен, —
кончит свои дни и оно. Этого у нас сейчас трагически не понимают,
за «бытом» красной России игнорируя ее «душу». Но тем не менее
это так. Недаром же и сама идеология современного воинствующего
антибольшевизма перешла к упадочной проповеди всевозможных
«самоопределений», попросту говоря, раздробления государства и,
как следствие, отказа от великодержавных задач.
Еще весной прошлого года П. Б. Струве прислал из Парижа в Омск
пишущему эти строки следующие золотые слова:
«Самое пристальное внимание и здесь, и в России должно быть об-
ращено на противодействие силам, стремящимся закрепить слабость
и расчленение России. Борьба с большевизмом не может вестись за
счет силы и единства России».
Я доселе свято помню и незыблемо храню этот драгоценный завет
давнишнего властителя моих политических дум. Но сам он ныне слов-
144
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
но отрекается от этого завета, изменяет ему ради борьбы с большевиз-
мом, ставшей самоцелью, поощряя всяческие сепаратизмы, менажируя
кавказские «государства», помогая Польше, вступая в разговоры даже с
Петлюрой, даже чуть ли не уступая румынам Бессарабию... Грустно.
На что же надеяться и что делать националистам Великой России,
желающим до последней минуты, до последней возможности остать-
ся верным себе, не останавливаясь ни перед чем? Вся «устряловщина»
(местный харбинский термин) и есть попытка ответа на этот роко-
вой вопрос.
II
На днях довелось мне услышать рассказ об одной из вспышек кре-
стьянской «войны» в Сибири. Восставшие крестьяне напали на не-
кий западно-сибирский городок, пользуясь отсутствием достаточной
охраны, овладели им. Ловили комиссаров, кое-кого поймали, тут же
их зарезали. Убили попавшихся под руку евреев. Затем учинили по-
гром во всем городе. Громили лавки, громили дома, громили что по-
пало. Жгли, любуясь «иллюминацией». Потом ушли восвояси. Словом,
«картина Николаевска на Амуре». Действовали при этом, конечно, и
корыстные мотивы, но участвовал и какой-то общий, «принципиаль-
ный»: «все города разгромить надо, с землей сравнять, — и разгро-
мим; только тогда и житье будет».
Вот нынешний «антибольшевизм». Его зачатки были нам знакомы
по деревенским волнениям прошлого года в Сибири, по экзотической
вольнице Щетинкина, по лозунгам алтайских и тарских повстанцев.
Он — родной брат красной партизанщины, внутренняя сущность их
одна: нежелание какой бы то ни было власти над собой, признание
высшей властью «себя», т. е. вот этот отряд, хозяйничающий в этой
местности. В западно-сибирских Тряпициных эта струя проявляется,
по-видимому, не менее ярко, нежели в амурском, даром что «фирмы»
их различны. Но суть не в фирме.
Воистину, он страшен, такой «антибольшевизм», и страшен не толь-
ко для большевиков, но еще больше для страны и, уж конечно, для ее ин-
теллигенции. Выведенная из колеи «родного долготерпения», сбросив
оковы вековой дисциплины, взбудораженная революцией, озлобленная
деревня с дикими лозунгами вроде «долой коммунистов, да здравствуют
советы» (свидетельство Куприна), получив возможность, угрожающей
лавою ринется на города, и поверьте, что вместе с бессмысленными
В борьбе за Россию	145
еврейскими погромами начнутся и погромы интеллигенции, просто
горожан, просто городских зданий, — всего, что связано с городской
культурой. Предлоги всегда найдутся, да они часто и не нужны.
В свое время Наполеон прекрасно оценил природу подобных дви-
жений, когда брезгливо заявил, что он «не хочет быть королем жаке-
рии». А наша обезумевшая реакция готова ухватиться за все, даже за
жернов, который вместе с нею грозит увлечь ко дну и самою родину.
Наивно думать, что такое хаотическое движение мести, голода и
негативного революционного угара может войти в русло «вранге-
лизма» или иной конкретной и твердой власти. Смешно надеяться,
что на нем что-либо мыслимо «построить». Оно враждебно всякой
власти, и всякая власть будет страдать от него. Если это недоступно
пониманию эсеровского «цика», — то неужели этого не сознают и
мудрые лидеры кадетов?
Не может быть никакого сомнения, что интеллигенты, провоци-
рующие и поощряющие анархическое бунтарство деревни, в случае
его успеха немедленно же окажутся в положении восточного мага,
сумевшего вызвать дух, но бессильного с ним управиться. Повторится
начало нашей революции. Реакция придет в самой нелепой и разру-
шительной форме, и не оздоровит, а лишь еще более расшатает рас-
шатанный революцией государственный организм. «Либералы» наши,
разумеется, ужаснутся, но как всегда, слишком поздно. Нет, нет, не о
такой реакции должен заботиться разумный русский националист.
«Стало быть, вы не верите в народ, в его здравый смысл». — О, я
очень предвижу этот демагогический вопрос дурного тона. Но я не
боюсь его, как не боялся, когда меня «гвоздили» слева.
Народное творчество многообразно, оно выражается ведь не толь-
ко непосредственно, в стихийных, анархических порывах масс, но и
в той власти, против которой они направлены. Власть представляет
собой всегда даже более веский продукт народного «гения», нежели
направленные против нее бунтарские стрелы. Ибо она есть, так ска-
зать, «скристаллизовавшийся» уже, осознавший себя народный дух,
в то время как недовольство ею, да еще выраженное в таких формах
(«равняй города с землею»), должно быть признано обманом или
темным соблазном страдающей народной души. Поэтому и в оценке
спора власти с бунтом против нее следует быть свободным от «кива-
ния» на «народную волю». Эта икона всегда безлика или многолика.
Нетрудно было бы дополнить эти соображения ссылкой на знамени-
146
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
тое в науке государственного права противоположение «воли госу-
дарства» и «воли народа»...
Не может быть мерилом истины стихийный, разрушительный по-
рыв, охватывающий ныне некоторую часть наших уставших деревен-
ских масс. Сами они не ведают, что творят, как не ведали этого три
года тому назад, бросая национальный фронт во имя «хлеба, мира и
земли». Я верю в здравый смысл народа, но не ищу его в его конвуль-
сиях, в его бунтарстве отчаяния, в его опьянении безвластием.
Из всего этого еще не следует, конечно, что большевистская власть
хороша. Но из этого следует, что поощрение погромной, анархиче-
ской волны, поднимающейся в России, — дурно, бессмысленно и
прежде всего непатриотично.
Пускай эпигоны славянофильства, усвоившие из этого глубокого
движения русской мысли лишь его шелуху, теоретизируют на тему
о «мужицком царе», рождающемся, копируя Афродиту, из волн взба-
ламученного народного моря. Но жизнь не имеет ничего общего с
этими фантазиями, и меньше всего к зеленой партизанщине удается
примазать царя, сфабрикованного за границей. Трезвый учет поло-
жения говорит иное.
Успех погромной волны имел бы следствием неслыханные на-
циональные потрясения. «Слабость и расчленение России» были бы
решительно закреплены. На преодоление анархического распада
потребовались бы долгие, долгие годы. Но и то — былое единство
не воссоздалось бы, процесс восстановления государственных тка-
ней пошел бы другими путями, боковыми, провинциальными. Вос-
торжествовал бы «федерализм» в худших его формах, ослабляющий,
убивающий национально-государственный «эрос», раздробляющий
напряженность национальной культуры.
Великая Россия окончательно превратилась бы в месиво «освобо-
дившихся народностей» с «независимой Сибирью» на востоке, «само-
стийной Украиной» и «свободным Кавказом» на юге, «великой Поль-
шей» и десятком «меньших» народностей на западе.
Как великая держава, Россия умерла бы. Надолго, если не навсегда.
Оборвалась бы традиция Калиты.
III
«Но все равно это будет — хотите вы этого или не хотите. Больше-
визм обречен, период анархии неизбежен».-™
В борьбе за Россию	147
______—--------------------------------------------------------
Для меня еще далеко не доказано, что это будет «с неизбежностью
солнечного затмения». Конечно, экономическая разруха не способству-
ет укреплению власти, а система насильственного коммунизма значи-
тельно тормозит преодоление экономической разрухи. Но, во-первых,
силы, ополчающиеся ныне на правительство революции, покуда еще
слишком слабы для его ниспровержения, а, во-вторых, улучшение ряда
политических условий может благотворно воздействовать на экономи-
ческое состояние страны и на самый облик советской власти.
Прекращение польской войны, новая «передышка», снятие со-
юзной блокады, ликвидация южного фронта, разрешение дальнево-
сточного вопроса, — эти далеко не невозможные факты, бесспорно,
не замедлили бы отразиться на внутреннем состоянии страны. И
очевидно, что каждый сознательный патриот должен ныне прилагать
все усилия, чтобы эти факты осуществились. Не расшатывать суще-
ствующую власть перед лицом угрожающей анархии должна русская
общественность, а укреплять эту власть, влиться в нее, дабы спасти
государство, себя и «народ», который в преходящей ярости своей,
подобно библейскому Самсону, готов погубить душу свою вместе с
филистимлянами.
Революционная Франция оздоровилась через центр. Центр спра-
вился с экономической разрухой, проявив максимум политического
напряжения. Сила национальной идеи превозмогла распад материи.
И укрепившийся новый порядок оброс постепенно соответствующи-
ми материальными связями. Но пока он еще ими не оброс, государ-
ственная власть могла держаться лишь мерами принуждения, вопреки
массовому недовольству. Эти меры принуждения окружали ее нена-
вистью, и сама она, применяя их, впадала в уродливые крайности. У
нас, в общем, повторяется тот же процесс.
Революционная власть, конечно, обречена, ибо состояние рево-
люции неизбежно временно, но важно, чтобы переход от револю-
ции к нормальному государственному бытию совершался в рамках
государственности и не привел к распадению страны. Во Франции
возрождение шло именно таким путем. Угрожавшая, как ныне у нас,
анархия была задавлена в корне и пребывала в «подмороженном со-
стоянии» до тех пор, пока общее улучшение хозяйственной жизни
страны не ликвидировало ее уже окончательно и органически.
Все дело в том — удастся ли центральной власти политическими
Успехами парировать экономическое разложение и «продержаться»
148
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
до начала материального оздоровления, следующего за политиче-
скими успехами. Между прочим, эту проблему очень четко отметил
Ленин в одном их своих недавних интервью.
Еще рано опускать руки. Многое будет зависеть от нас самих.
Столь же ошибочно заранее покоряться угрожающей погромной
волне, столь преступно ее провоцировать. Ее нужно предотвратить,
с нею нужно бороться, пока есть надежда на победу, бороться — во
имя русской культуры, во имя русского народа, и прежде всего во имя
Великой России.
СМУЩЕННЫЕ СЕРДЦА’
Да не смущается сердце ваше.
Иоанн, гл. XIV, ст. 1
1
Чем определеннее выясняется идеология южно-русского движе-
ния ген. Врангеля, тем отчетливее становится страшная истина:
— Это не что иное, как движение великого отчаяния и потрясаю-
щего неверия. Его вожди потеряли веру в Великую Россию. Помню,
когда в прошлом году союзники намекали Омску и Екатеринодару на
необходимость декларировать окончательное признание Эстонии,
Латвии и прочих вырезанных из живого тела России кусков, — с ка-
кой твердостью были парированы эти намеки! Тогда жив был лозунг
русского величия, и с ним обращались, как с действительной святы-
ней, завещанной и врученной нам веками. И как ярко, как целост-
но вылилось это национальное миросозерцание в горьких словах
адм. Колчака о золотом запасе уже в последние, роковые дни. Если
наше золото будут требовать союзники, им я его не отдам... Пусть луч-
ше достанется большевикам...
Все мы помним также, как исключительно щепетилен был в
этого рода вопросах генерал Деникин. Его достойное отношение
к Петлюре, румынам, его решительный отказ признать отторжение
Кавказа...
При всех своих бесконечных недостатках, при всей роковой
уродливости своего быта, это было движение, верное Великой Рос-
* «Новости Жизни», 12 октября 1920 года.
В борьбе за Россию
149
сии, впитавшее ее дыхание всеми фибрами ее идеологии. Будучи
окраинным, оно ни минуты не было локальным, провинциальным.
«Оттого оно и не удалось». Может быть. Возможно (хотя, признать-
ся, и весьма маловероятно), что ценой забвения всероссийских задач
оно ухитрилось бы кончиться удачнее. Отказавшись от идеи един-
ства и целостности государства, оно, быть может, обеспечило бы
себе поддержку кое-кого из ненавистников или завистников России,
а также предохранило бы себя на время от внутреннего недуга, обу-
словленного необходимостью воевать. Но вместе с тем оно бы от-
казалось от самого себя, от собственной природы. Оно не захотело
этого, предпочитая гибель предательству своей идеи. И в этом своем
решении оно не погрешило нисколько и против требований реаль-
ной политики. Ибо реальной целью его стремлений не могла быть
Россия раздробленная и обессиленная, Россия «бесхвостая», как конь
в памятнике Паоло Трубецкого. Отречение от идеи всероссийского
государственного могущества, в силу создавшихся международных
условий («международные гарантии»), было бы тем самым и отре-
чение от его факта. Красному империализму большевиков русские
патриоты, верные себе, с открытым забралом противопоставляли
традиционный лозунг «великой и единой России». Они не могли и
не хотели иначе. Во имя спасения своей политической жизни они не
хотели жертвовать ее смыслом.
И «прежний Устрялов», «теоретический столп омского разбоя»
(как его называли слева), вглядываясь в политическую обстановку,
имел полное основание с радостью констатировать ровно год тому
назад:- Расколотая внутренней гражданской войной Россия едина в
одном — в державной широте своих стремлений, в своей напряжен-
ной воле к жизни и к власти... Удельно-вечевой период русской рево-
люции кончился («Русское Дело», 10 и 18 октября).
2
Прошел год. Какая разительная и трагическая перемена! Воисти-
ну, настали сумерки русского национализма, не выдержали испыта-
ний «нервы» патриотов, и ради борьбы с большевистской диктату-
рой они отреклись, отказались от Великой России! Опустошили они
свою душу, смутились сердца их, удрученные страданиями ближних
и своими собственными...
150
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Окончательно выясняется, что вновь народившееся белое дви-
жение идет под лозунгами, диаметрально противоположными про-
шлогодним. «Областничество», «самостийность», «федерализм», «пле-
бисциты» и даже, увы, — территориальные уступки иностранцам за
вмешательство в нашу гражданскую войну...*
Это — «реальная политика»? Нет, это скорее — судорога отчаяния,
подменяющая самую цель политических стремлений. Это — плоды сер-
дечной пустоты, сменившей былое воодушевление, «линяние» нацио-
нальной души, в муках теряющей чувство жизни и веру в себя, «роняю-
щей перья и влекущейся вниз», как говорил в «Федре» старый Платон...
Жутко. Жутко, что гаснет огонь большой государственности, рим-
ский «Алтарь Победы», вытесняемый лампадками мелким «домашним
богам», «пенатам и ларам», «семейному уюту», патриотизму колоколь-
ни: — «мы вятские», «мы донские», «мы сибирские», «а мы свободный
Кавказ» и т. д. А России нет. Нет Единой России — понимаете вы ужас
врангелевской политики?!.. И в том, что ее нет, выдаются «реальные
гарантии» союзникам.
Не будем вдаваться в оценку врангелевского диагноза. Не будем
возвращаться к старой одиозной теме — трепещет ли сейчас хоть
где-нибудь русское великодержавие (довольно уж об этом говори-
лось). Отметим лишь, зафиксируем самый диагноз. А он ведь имен-
но таков. Сам врач это признал, и фельдшера его повторяют. «Не до
жиру, — быть бы живу». Пусть вызволяют хоть румыны, хоть поляки,
хоть финны, «хоть сам чорт», — хоть за Бессарабию, хоть за Вели-
кую Польшу, за что угодно. Пусть каждая окраина довлеет себе (или
соседям). Пусть каждая деревня стоит за себя. Забудем «мистические
кремлевские сны», уйдем в свои хаты... Да не подумают, что я хочу
упрекнуть наше нынешнее белое движение в умышленно «бесчестной
или преступно легкомысленной» раздаче русских земель, в каких-
либо корыстных мотивах «классового» или иного порядка. Вульгар-
ные аргументы «от экономического материализма» мне и здесь, как
везде и всегда, органически чужды: — не материя, а дух в конечном
счете правит историей. И я не сомневаюсь, конечно, что с великой
душевной болью творят свою новую политику наши противоболыпе-
вистские вожди, мучительно сознавая всю неизбывную тяжесть ле-
' Французское радио недавно сообщило, что правительство ген. Врангеля
официально признало права Румынии на Бессарабию, взамен чего румынские
войска будут двинуты против большевиков. - • .
151
В борьбе за Россию
жащей на них исторической ответственности. Источник их нового
курса — в разочаровании, в потере веры. Потерпев крушение, они ре-
шили, что рухнула самая идеология «единой и неделимой»... Ну, если
не навсегда, то надолго, — по крайней мере, «на десятилетия». И они
уже считаются с этим, как с грустным фактом, они уже духовно со-
гласились с ним. Их разочарование несравненно глубже и страшнее,
нежели тех, кто осуществление старой, бесконечно дорогой идеи го-
товы искать хотя бы в красном империализме, богатом изъянами, но
по-прежнему неизменном «в державной широте своих стремлений, в
своей напряженной воле к жизни и к власти».
Не знаю, может быть, Врангель окажется прав, и Великая Россия
есть ныне уже iiberwundene Standpunct, «превзойденная ступень», топ-
таться на которой бесплодно и старомодно. Но разрешите уж ее при-
верженцам все-таки остаться на ней до конца. Утратить мужество —
все потерять. Ближайшее будущее покажет, кто правильнее оценивает
положение. Но приходится признать, что самый факт отпадения рус-
ских патриотов в ересь провинциализма есть, несомненно, крупный
отрицательный фактор в процессе борьбы за государственное вели-
чие и единство страны. Не будь его, перспективы были бы неизмеримо
светлее. Тщетно скрывать, что теперь они достаточно омрачились.
Да, дыханием глубокой душевной опустошенности веет с далекого
юга. И привычные бодрые слова не заглушают сердечной тоски:
...Душа озябла... Страшно, когда наступает озноб души...
(Розанов)
ПРИЛОЖЕНИЕ
Адмирал Колчак’
Маленький харбинский собор. Тесно, молящихся много. Кругом
знакомые омские лица, — случайные листья облетевшего, осыпавше-
гося дерева... Торжественные напевы панихиды. Ладан, свечи...
— Об упокоении души раба Божия новопреставленного воина
Александра...
’«Вестник Маньчжурии», 7 марта 1920 года. Не могу не дополнить свои по-
слеомские политические размышления воспоминанием о трагической душе
Омска, навсегда отлетевшей от нас.
152
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Эпилог. Грустное завершение целого периода истории русской
революции, какая-то новая грань, какой-то новый передел...
Душа полна воспоминаниями, впечатлениями такого еще недав-
него и такого уже далекого прошлого: весна, лето, осень...
18 апреля прошлого года. Страстная неделя, великая пятница. Ом-
ский большой собор, торжественная служба в присутствии Верхов-
ного Правителя. В первый раз вижу его близко, близко. Недавно еще
приехал из освобожденной Перми, полный надежд и веры в нацио-
нальное воскресение, и так естественно, что хочется ближе, лучше
всмотреться в него, человека, как бы воплощающего собою эту веру...
«Интересные черты — записываю впечатления у себя в дневнике. —
Худой, сухой какой-то, быстрые, черные глаза, черные брови, облик
энергичный, резкий, выразительный... Если вдаться в фантазию, мож-
но, пожалуй, сказать, что чувствуется на этом лице некая печать рока,
обреченности». Да, да — именно что-то роковое было в его фигуре,
во всем стиле его облика. Это чувствовалось даже и тогда, когда его
армия подходила к Самаре и Казани, его министры готовились к
управлению во всероссийском масштабе, «демократия» величала его
«русским Вашингтоном», а генерал Жанен почтительно приносил
ему поздравления и приветы от верных союзников...
Другой момент, следующий этап. 20 июля прошлого года. Гений по-
беды отлетел от нас, мы отступаем, отданы Уфа, Пермь, Екатеринбург...
Вместе с делегацией омского «общественного блока» сижу против
адмирала в большой столовой домика у Иртыша. Идет оживленная,
несколько взволнованная беседа на больные темы дня — о развале на
фронте и в тылу, о пороках управления, о безобразиях местных вла-
стей, об изъянах снабжения армий, наконец, о союзниках...
Адмирал волнуется, говорит быстро, жестикулирует. Затрагивает-
ся модный тогда вопрос о Японии, отмечаег наивность тех, кто дума-
ет, что стоит только ее «попросить», и она немедленно же пришлет
дивизии. Говорит о союзниках вообще:
—	Мое мнение — они не заинтересованы в создании сильной Рос-
сии. Она им не нужна.
И тотчас добавляет:
—	Повторяю, таково мое мнение. Но ведь приходится руковод-
ствоваться не чувствами, а интересом государства. Разумеется, по-
литика в смысле попыток привлечения помощи союзников будет
продолжаться.
В борьбе за Россию
153
Подробно останавливается на вопросе об администрации:
— Скажу вам откровенно, я прямо поражаюсь отсутствию у нас
порядочных людей. То же самое у Деникина — я недавно получил от
него письмо... То же и у большевиков. Это — общее явление русское:
нет людей. Худшие враги правительства — его собственные агенты,
у большевиков на это есть чрезвычайка. Но не можем же мы им под-
ражать — мы идем под флагом закона, права... Я фактически могу
расстрелять виновного агента власти, но я отдаю его под суд и дело
затягивается. Пусть общество поможег. Дайте, дайте мне людей!..
Беседовали долго, и общий стиль его характера, его интеллекту-
ального и морального облика отчетливо запечатлевался в душе. Пусть
это лишь «первое впечатление», но часто ведь именно оно наиболее
цепко и ярко охватывает главное, основное...
Вечером того же дня я записывал у себя в дневнике:
«Диктатор... Всматривался в него, вслушивался в каждое слово —
ведь “живая история” Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный.
Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы, фразы,
аффектированности искусственной или показной. Думается, нег в нем
тех отрицательных для человека обыкновенного, но простительных и
даже нужных для “диктатора”, свойств, которыми был богат Наполеон.
Видимо, лозунг “цель оправдываег средства” ему слишком чужд, орга-
нически неприемлем, хотя умом, быть может, он и сознаег все его зна-
чение. В этом отношении другой герой нашего времени, вождь крас-
ной России Ленин — является ему живым и разительным контрастом.
Он говорит о своем бессилии, он излагает свои сомнения, колеб-
лется, словно обращается за советами. Что это? Излишняя искренность
“абсолютно честного” человека? Недостаточная напряженность воли?..
Ни того, ни другого свойства не было у Наполеона, нет у Ленина. Дай
Бог, чтобы оба эти свойства не помешали их обладателю стать “истори-
ческим человеком”. Может быть, я ошибаюсь, но не скрою, — не исто-
рическим величием, а лишь дыханием исключительной нравственной
чистоты веяло от слов верховного правителя и всей его личности. Ко-
нечно, трудно судить современникам. Исторических людей создают не
только их собственные характеры, но и окружающие обстоятельства.
Но боюсь — слишком “честен”, слишком “хрупок”, слишком “русский
интеллигент” адмирал Колчак для “героя истории”»...
И помнится, всплывало в памяти суровое изречение Макиавелли:
«Государь, сохраняющий свою власть, должен уметь не быть добро-
детельным»...
154
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Затем осенью, когда уже грозные, катастрофические формы при-
нимала опасность, довелось мне слышать искренние, как всегда,
взволнованные слова адмирала, говорившего беженцам, организую-
щим дружины св. креста:
— Войска бегут, войска не хотят сражаться, я объявляю призывы, они
не удаются, — само население виновато в наших неудачах. Большевики
побеждают не потому, что они сильны, а потому, что мы слабы...
Он обличал, он возмущался, он дышал нравственным негодовани-
ем — и опять в нем виден был не «диктатор», а измученный, усталый
человек, «раб Божий воин Александр», страдающий в жгучей патрио-
тической тревоге и страдание свое выставляющий на «всенародные
очи»...
И наружность его становилась все выразительнее, аскетичнее, пе-
чать рока горела на ней все ярче и ярче. Он искал выхода и не нахо-
дил его, лихорадочно метался от Омска к фронту, мечтая на фронте
обрести спокойствие и уверенность в успехе, — но, словно иронией
злой судьбы, его посещения и смотры, казалось, лишь приносили не-
счастия...
В последние дни перед падением Омска он выбросил героиче-
ский лозунг «защиты столицы во что бы то ни стало», сменил главно-
командующего... Увы, — это лишь ухудшило положение...
А потом — какая-то сплошная Голгофа... Этот кошмарный поезд
«Буки», затерянный на великом сибирском пути, это утонченное из-
девательство иностранцев, пожар повсеместных восстаний, одино-
чество... Приговор истории на берегах Ангары, падение Иркутска, —
грустная страница дописана.
«Трагическая личность», «роковой человек» — это определение так
часто приходилось слышать от лиц, окружавших и близко знавших
его...
И конец его, поистине, овеян каким-то исключительным, мрачным
и сложным трагизмом, перед которым бледнеют даже драматические
очертания последних минут других героев несчастной русской Ван-
деи — Каледина, Корнилова...
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Статьи настоящего сборника, за исключением сентябрьских и
октябрьских, появились в печати в период более или менее обо-
в борьбе за Россию	15 5
значившегося торжества советской власти над ее соперниками и
глубокого бессилья всех антибольшевистских русских армий и
групп.
Выйти же в свет отдельным изданием им суждено уже в момент
польского успеха и нового военного натиска на советскую Россию
со стороны окрепшей, благодаря союзной помощи, южной армии
ген. Врангеля. Естественно поэтому, что некоторые аргументы озна-
ченных статей уже утрачивают характер политической злободнев-
ности, оставаясь, однако, в своей основной тенденции нисколько не
поколебленными.
Парижская колония русских националистов, дающая тон полити-
кам наших патриотических кругов за границей, несмотря на омско-
екатеринодарский опыт, не вступила на путь Брусилова, Гредескула
и др., а остановилась на лозунге «борьбы с большевизмом, во что бы
то ни стало», хотя бы ценой расчленения России и тяжких уступок
иностранцам. После долгих усилий ей удалось добиться нового обо-
стрения нашей гражданской междоусобицы, уже окончательно дого-
равшей, и тем самым оказать несомненное влияние на исход русско-
польской войны.
По своему крайнему разумению, я считаю эту тактику огромной,
если не роковой, ошибкой как в области внутренней, так и в сфере
внешней политики патриотических элементов страны. Оно реши-
тельно ненужно России, это новое военное движение, — чем бы оно
ныне не завершилось.
Если его постигнет участь Колчака и Деникина с их «союзными
поддержками» (Архангельск и Одесса) — его великий разрушающий
вред обнаружится сам собою и силою вещей. Но если даже, в едине-
нии с голодом, иностранщиной и «зеленой» волной, ему и удалось
бы, наконец, победить большевизм — есть слишком много оснований
утверждать, что цена и жертвы такой победы окажутся столь печаль-
ными и губительными для страны, что путь преодоления революци-
онного распада, рекомендуемый настоящим сборником, остается
несравненно более плодотворным, экономичным и национально
Целесообразным.
Харбин, 26 октября 1920 года
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА
СЛАВЯНОФИЛЬСТВА*
(Идея самодержавия
в славянофильской постановке)
«С точки зрения западно-европейского исторического опы-
та, возведенного в философскую теорию, с точки зрения западно-
европейской науки государственного права, русское историческое
государственное начало — не более, как nonsens, аномалия. Для него
нет юридической нормы в западно-европейской науке». Так писал о
русском самодержавии Иван Сергеевич Аксаков86 в 1884 году" Но
мало того. «Русское историческое государственное начало», по мне-
нию славянофилов, интересно и достойно изучения не только в силу
своей самобытности, оригинальной своеобразности. Помимо этого,
русское самодержавие ценно в смысле еще гораздо более высоком.
«Кроме того, — читаем мы у Конст. Аксакова, — что такое устройство
согласно с духом России, следовательно, уже по одному этому для
нее необходимо, — утвердительно можно сказать, что такое устрой-
ство само по себе есть единое истинное устройство на земле. Вели-
кий вопрос государственно-народный лучше решен быть не может,
как решил его Русский народ»"* Таким образом, перед социальною
философией славянофильства возникали как бы две параллельных
задачи: во-первых, нужно было дать теоретическое обоснование
«единого истинного устройства на земле», иначе говоря, выработать
теорию общественного идеала, независимо от его национально-
исторического воплощения; и, во-вторых, нужно было определить
сущность «русского исторического государственного начала», найти
для русского государственного строя те соответствующие ему науч-
ные категории, до которых оказалась не в силах дойти «западная нау-
ка». В результате должно было получиться, что русское историческое
*В основу настоящей статьи положена речь, произнесенная автором на пуб-
личном акте харбинского юридического факультета 1 марта 1923 года. Вместе
с тем, статья эта является главою подготовляемой автором работы о миросозер-
цании и историческом развитии славянофильства.
"См. сочинения И. С. Аксакова, Москва, 1886-1887, том V, стр. 149-150; ср.
также стр. 592.
"*3аписка «о внутреннем состоянии России». См. сборник «Теория государ-
ства у славянофилов», СПБ., 1898, стр. 29.
Политическая доктрина славянофильства
157
государственное начало есть не что иное, как реальное и конкретное
выражение общественного идеала, осуществление правды на земле.
Славянофильство и впрямь стремилось разрешить обе стоявшие пе-
ред ним задачи. В сочинениях его идеологов мы находим определен-
ные отвегы и на вопрос о смысле права и государства, и на вопрос о
подлинной сущности русского самодержавия. Правда, исчерпываю-
ще развить свою точку зрения на этот последний вопрос славяно-
филам было в достаточной степени трудно. Ведь эпоха расцвега их
деятельности совпала с тяжелыми для русской общественной мысли
временами николаевского царствования".
Между тем, та концепция самодержавия, которую защищал кружок
Хомякова, имела весьма мало общего с видами тогдашнего правитель-
ства. Лишь лозунг звучал одинаково. Но тем опаснее являлась пропа-
ганда славянофилов в глазах официальных представителей русской
государственности. «Выражаясь напыщенно и двусмысленно, они не-
редко заставляли сомневаться, не кроется ли под их патриотическими
возгласами целей, противных нашему правительству», — так писал об
«обществе славянофилов» Дубельт87 в своем специальном докладе ми-
нистру народного просвещения Норову 18 января 1854 года" Даже
оппозиция людей «с того берега» подчас менее тревожила петербург-
скую власть, чем откровенное слово обличения, раздававшееся «с того
же берега», во имя истинного понимания тех же начал, охранять и
защищать которые эта власть считала своей монополией. «Вы защи-
щаете ложную, устаревшую политическую форму», — говорили власти
западники и либералы. «Вы призваны защищать истинную, наилуч-
шую политическую форму, но вы это делаете плохо и неумело», —
говорили власти славянофилы. Как известно, более неприятны Богу
не те, кто Его отрицает, а те, кто Его компрометирует. «Мы исповеду-
ем, — писал Иван Аксаков, — по свободному искреннему убеждению
такие начала, которые, по-видимому, тождественны с началами, при-
знаваемыми официальною властью, покровительствуемыми государ-
ством, защищаемыми всею его тяжеловесною мощью, и потому ис-
поведуемыми целою массою людей лицемерно, из корысти, из лести,
’«Мысль и ее движение подозрительны», — так формулировал А С. Хомя-
ков одушевляющий принцип правительственной политики того времени (см.
С. А. Венгеров, «Передовой боец славянофильства»).
“См. Лемке. «Николаевские жандармы и литература 1826-1855 гг», СПБ.,
1908, стр. 217.
158
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
из страха. Но, во-первых, признавая эти начала истинными в их от-
влеченности, мы отвергаем в большей части случаев всякую солидар-
ность с их проявлением в русской современной действительности, с
их русскою практикою; во-вторых, самое наше понимание этих начал
и выводы, из них делаемые, нередко совершенно отличны от офици-
ального их толкования и от тех выводов, которые извлекают из них
официальные ведомства»* Естественно, что славянофилы не могли
быть угодными власти. И вполне понятна та систематическая травля,
которая против них велась. Каждое их слово подвергалось цензуре, за
каждым поступком каждого из них был установлен строжайший над-
зор, их издания преследовались и запрещались. «Власть убеждена, что
в Москве образуется политическая партия, решительно враждебная
правительству, что клич, здесь хорошо известный, — да здравствует
Москва и да погибнет Петербург, значит: да здравствует анархия и да
погибнет всякая власть». Так предупреждал своих московских друзей
Юрий Самарин в письме из Петербурга от 1844 года, — письме, по-
сланном, конечно, не по почте, а с какою-либо верной «оказией», ибо
почтою посылать было невозможно: «не худо вас предупредить, — пи-
шет тот же Самарин в другом своем письме, — что все письма мои и
ко мне распечатываются; из некоторых вынуты были листы»** «Нас,
так называемых, славянофилов, страшились в Петербурге, т. е. в адми-
нистрации, пуще огня», — жалуется А. И. Кошелев88 в своих изданных
за границею «Записках». — Там считали нас не красными, а пунцовы-
ми, не преобразователями, а разрушителями, не людьми, а какими-то
хищными зверями»***
Но, несмотря на все внешние препятствия, славянофильская мысль
все же сумела выработать определенную, принципиально цельную
*Т. VII, стр. 507. «Я Вам всегда говорил, — пишет тот же И. С. Аксаков своей
высокой петербургской покровительнице, дочери председателя Государствен-
ного Совета и камер-фрейлине гр. А. Б. Блудовой, — я Вам всегда говорил, когда
Вы ручались за меня en haut lieu, что Вы берете на себя слишком большую ответ-
ственность, что я не отступлю от своих убеждений ради деликатности; извольте
меня знать и разуметь, каким я есть, а сделать из меня Hofpoet’a или Hofpublicist’a
Вам не удастся» («Иван Сергеевич Аксаков в его письмах», ч. 2, т. IV, СПБ., 1896,
стр. 201, письмо от 20 октября 1861 года).
" Юрий Самарин. Собрание сочинений, т. XII, стр. 151, 281.
"«Записки А. И. Кошелева», Berlin, 1884, стр. 87. О гонениях, которым под-
вергало славянофилов тогдашнее правительство, см. Лемке, цит. соч., стр. 67-78,
214-220; ср. М. О. Гершензон, «Исторические записки», Москва, 1910, стр. 5 и сл.
Политическая доктрина славянофильства
159
идеологию не только в основной для нее области религиозной и
философско-исторической, но и в сфере общественной философии.
Неясное в публичных выступлениях разъясняется в частных пись-
мах, недосказанное А. Хомяковым и К. Аксаковым впоследствии рас-
крыто Кошелевым (в его заграничных сочинениях), И. Аксаковым и
Д. X. Особенно интересна книжка этого последнего «Самодержавие»,
появившаяся в 1903 году на правах рукописи в 500 экземпляров и по
высочайшему повелению тогда же запрещенная к перепечатке (она
перепечатана после 1905 года). Она являегся последним памятником
классического славянофильства, в высшей степени ценным в силу
своей полноты и свободы своих суждений. Конечно, при изучении
всех этих материалов нетрудно было бы уловить некоторые разли-
чия между взглядами отдельных славянофилов на проблемы русско-
го государственного строя. У каждого есть свои оттенки мысли, свои
индивидуальные особенности. Сказывается подчас и разница эпох,
неоднородность окружающих условий. В самом деле, ведь публици-
стическая деятельность И. Аксакова протекала в другой обстановке,
чем деятельность И. Киреевского и А. Хомякова, а мысль Д. X. разви-
валась уже совсем в иное время. По вопросам второстепенного зна-
чения встречаются подчас и определенные разноречия, разногласия,
которых не должен обойти молчанием исследователь-специалист.
Но, несмотря на все это, в главном, в основном, царит несомненное
«школьное» единство. Самый принцип самодержавия понимаегся
всеми представителями чистого славянофильства одинаково. Тут
между ними нег и не может быть противоречий. Славянофильская
трактовка самодержавия связывалась ее авторами с определенной,
целостной концепцией права и государства. Право, как явление са-
мостоятельное, как самодовлеющий принцип, решительно отвер-
галось славянофилами. Выражаясь современным научным языком
(в терминах «западно-европейской науки»), они не признавали за
правом специфического a priori и отстаивали этическое a priori пра-
ва. В настоящее время они явились бы крайними принципиальными
противниками той точки зрения в сфере философии права, которая
считает возможным выделить юридическое долженствование в осо-
бый класс норм, замкнутый в своих собственных пределах, отлич-
ный от всех прочих классов. Традиции их школы существенно иные,
и нельзя сказать, чтобы эти традиции были недостаточно глубоки-
ми. В них живы некоторые своеобразно преломленные тенденции
160
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
христианской мысли, живут в них и некоторые линии классического
немецкого идеализма. «Наука о праве получает некоторое разумное
значение только в смысле науки о самопризнаваемых пределах силы
человеческой, т. е. о нравственных обязанностях, — читаем мы у Хо-
мякова. — Для того, чтобы сила сделалась правом, надобно, чтобы она
получила свои границы от закона, не от закона внешнего, который
опять есть не что иное, как сила (напр, завоевание), но от закона
внутреннего, признанного самим человеком»’
Нельзя обосновать обязательность правовых велений биологиче-
ски или утилитарно. «Идея о праве, — продолжает Хомяков, — не мо-
жет разумно соединяться с идеею общества, основанного единствен-
но на личной пользе, огражденной договором. Личная польза, как
бы себя ни ограждала, имеет только значение силы, употребляемой с
расчетом на барыш. Она никогда не может взойти до понятия о пра-
ве, и употребление слова «право» в таком обществе есть не что иное,
как злоупотребление и перенесение на торговую компанию понятия,
принадлежащего только нравственному обществу»"
Но и этическое a priori понималось славянофилами не в смысле
самозаконного и самостоятельного порядка оценок, опирающегося
лишь на свою собственную значимость. Тот этический абсолютизм,
который в истории нравственной философии связан с именем Канта,
’Интересно отметить, что аналогичную формулировку соотношения права
и обязанности находим мы у политического идеолога декабризма Пестеля, в
его «Русской Правде»: «Каждое право основано быть должно на предшествую-
щей обязанности. Право есть одно только последствие обязанности и существо-
вать иначе не может, как основываясь на обязанности, ему предшествовавшей».
Право без предварительной обязанности есть ничто, не значит ничего и при-
знаваемо быть должно одним только насилием или зловластием» (П. И. Пестель,
«Русская Правда», СПБ., 1906, стр. 3,4.). Конечно, миросозерцание славянофилов
по существу своему не имеет ничего общего с просветительским рационализ-
мом Пестеля и его единомышленников. Конечно, указанное совпадение взгля-
дов Хомякова и «Русской Правды» на природу права является в известном смыс-
ле внешним, не идет далеко вглубь и отнюдь не означает идейного родства их
философских предпосылок. Однако, оно должно быть все же признано одним
из характерных пунктов соприкосновения этих двух столь различных течений
русской политической мысли. Об отношении славянофильства и декабризма ср.
Довнар-Запольский, «Идеалы декабристов», Москва, 1907, стр. 278 и ел.; Семев-
ский, «Политические и общественные идеи декабристов», СПБ., 1909, стр. 258,
259; ср. также Пыпин, «Общественное движение в России при Александре I»,
СПБ, 1900, стр. 361, 389,414,416.
"А. С. Хомяков, Полное собрание сочинений, первое издание, т. I, стр. 14,15-
Политическая доктрина славянофильства
161
был им глубоко чужд. Этику они не мыслили вне системы мира, вне
системы сущего. Царство же сущего они воспринимали под знаком
религии, точнее, христианства, еще точнее, православия. Центр их
общественной философии заключался, таким образом, в их религи-
озных, христианско-православных убеждениях. Они искали Царствия
Божия и правды его — таково было их жизненное дело. Все остальное
в их миросозерцании ощущалось ими лишь, как вывод, как следствие,
как осуществление все той же основной, единой, верховной задачи,
заданной им на земле. «Понятие об обязанности, — пишет Хомя-
ков, — находится в прямой зависимости от общего понятия человека
о всечеловеческой или всемирной нравственной истине и, следова-
тельно, не может быть предметом отдельным для самобытной науки.
Очевидно, что наука о нравственных обязанностях, возводящих силу
человека в право, не только находится в прямой зависимости от по-
нятия о всемирной истине, будь оно философское или религиозное,
но составляет только часть из его общей системы философской или
религиозной... Итак, — заключает автор, — может существовать наука
права по такой-то философии или по такой-то вере, но наука права
самобытного есть прямая и яркая бессмыслица и разумное толко-
вание о праве может основываться только на объявленных началах
всемирного знания или верования, которые принимает такой-то
или другой-то человек»*. В области конкретной исторической жизни
свое внешнее воплощение правильно понимаемый принцип права,
согласно учению славянофилов, получает не в положительном пред-
писании законодателя, не в законе, всегда формальном, отвлеченно-
рациональном и безличном, а в неписаном, постоянно живом и пло-
дотворном обычае. «Обычай есть закон, — утверждает Хомяков. — Но
он отличается от закона тем, что закон является чем-то внешним,
случайно примешивающимся к жизни, а обычай является силою
внутреннею, проникающей во всю жизнь народа, в совесть и мысль
всех его членов. Цель всякого закона, его окончательное стремление
есть — обратиться в обычай, перейти в кровь и плоть народа и не
нуждаться уже в письменных документах»** У принципа права, таким
образом, отнимается самостоятельность. Он вводится в круг более
общих и глубоких философских принципов. Более того — он в них
‘Там же, стр. 15.
**А. С. Хомяков, т. I, стр. 164.
162
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
растворяется. «Юридический формализм» отвергается в корне, как
одно из величайших заблуждений человеческого разума и человече-
ской истории.
II.
С этой точки зрения славянофильская мысль проводила резкую
разграничительную черту между Западной Европой и Россией. Запад
казался ей побежденным именно идеей отвлеченного права, внутрен-
не оторвавшегося от своих нравственных корней. Россия же, напро-
тив, будто бы всегда исповедовала начала целостной религиозной
нравственности и никогда не соблазнялась соблазном абстрактного
юридизма. «Русской земле, — утверждает Хомяков, — была чужда идея
какой бы то ни было отвлеченной правды, не истекающей из правды
христианской, или идея правды, противоречащей чувству любви»' Ту
же мысль развивает Иван Аксаков: «в народе, — пишет он, — постоян-
но живут требования высшей нравственной справедливости; summa
injuria, высшая неправда, до которой логически развивается всякое
summum jus, высшее право, немыслима в развитии правды, и если он
еще не выработал в своей истории такой гражданской правды, где бы
не было места столкновению, или, как выражаются немцы, коллизии
между правом и нравственностью, то все же еще не утратил в себе
стремления к этому идеалу»**
Но в чем же сущность западной «религии права» и каковы внеш-
ние формы ее выражения? Углубленному обсуждению этих вопросов
под общим углом зрения славянофильства посвящены две полити-
ческие статьи Тютчева89 «Россия и революция» и «Римский вопрос».
Правда, Тютчев не принадлежал непосредственно и всецело к славя-
нофильскому кружку, — он воспитывался в сфере несколько иных
впечатлений и находился, скорее, под известным влиянием идей так
называемой «католической реакции». Однако, в своей оценке фран-
цузской революции и созданного ею стиля новой западной культуры,
он, следуя Ж. дэ Мэстру, в то же самое время вполне сходился и со сла-
вянофилами, — из чего нельзя не заключить, что в этом своем пункте
миросозерцание последних не отличается особой самобытностью...
"Т. I, стр. 246.
“Сочинения, т. IV, стр. 554.
Политическая доктрина славянофильства
163
В упомянутых статьях Тютчев стремится доказать, что конечным,
верховным началом отвлеченного права является принцип отвлечен-
ной личности, эгоизма, соединенный с принципом эгоистически же
понимаемого, на личной пользе основанного общественного дого-
вора. «Человеческое я, — пишет он, — желая зависеть от самого себя,
не признавая и не принимая другого закона, кроме собственного из-
воления, — словом, человеческое я, заменяющее собой Бога, конечно,
не является еще чем-либо новым среди людей, но таковым сделалось
самовластие человеческого я, возведенное на степень политического
и социального права и стремящееся, в силу этого права, овладеть об-
ществом. Вот это-то новое явление и получило в 1789 году название
французской революции»*
Великая французская революция, наложившая неизгладимый от-
печаток на всю жизнь современного запада, тем и памятна, по мне-
нию Тютчева, во всемирной истории, что она привила правитель-
ственной власти антихристианский характер. Ибо «человеческое я,
предоставленное самому себе, противно христианству по существу»,
а провозглашенное революцией верховенство народа понималось
ею, именно, — как «верховенство человеческого я, помноженного
на огромное число, т. е. опирающегося на силу». Обезбоженная душа
человека стала верить лишь внешним гарантиям, общество могло
строиться лишь на эгоистическом расчете, лишь на сумме частных
эгоизмов. Более высокая санкция общежития утратила свою обяза-
тельность. «Политическое общество впервые отдавалось под власть
государства, объявлявшего, что у него нет души, а если и есть, то
душа, лишенная религии»** «Правильная алгебраическая формула, —
подтверждает Хомяков вывод Тютчева, — была действительно тем
‘Собрание сочинений Ф. И. Тютчева, издание Маркса, стр. 344.
“Там же, стр. 355, 356. Взгляд Тютчева на идейную сущность французской
революции, как сказано, поучительно сопоставить со взглядом знаменитого
идеолога католической реакции во Франции графа Жозэфа дэ Мэстра. Мэстр,
подобно Тютчеву (и значительно раньше его), отмечает антирелигиозный, са-
танический характер французской революции и порожденного ею направле-
ния мысли и противопоставляет внутреннее бессилие и недолговечность уста-
новлений, покоящихся на человеческом разуме, незыблемой силе и прочности
институтов, основанных на религиозной идее, положительною связью связав-
ших себя с Божеством. В «борьбе между христианством и философизмом» ви-
дел французский мыслитель-публицист лейтмотив своего века (см. J. de Maistre
«Considerations sur la France», Lyon, 1834, pp. 67,75).
164
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
идеалом, к которому бессознательно стремилась вся жизнь европей-
ских народов* **
Этого юридического формализма не было на Руси, он не в харак-
тере русского народа. Да в нем не чувствовалось и необходимости,
ибо общество у нас до сих пор скрепляется тою высшей санкцией,
которую окончательно разрушила на западе французская революция,
а еще до нее, согласно правоверно-славянофильскому утверждению
Хомякова, подрывал рационализм римского права и его законного
наследника — католицизма. Авторитетом у нас признается не бук-
вальный смысл формы, а непосредственная очевидность существен-
ной справедливости. Русский народ живет или, по крайней мере,
стремится жить не по правилам правового общежития, а по требо-
ваниям религиозно-нравственных законов, в духе общины, мирской
соборности. «В истории русской, — пишет Хомяков, — нельзя понять
ни строки без ясного уразумения общины и ее внутренней жизни***
«Даже самое слово право, — утверждает И. Киреевский, — было у нас
неизвестно в западном его смысле, но означало только справедли-
вость, правду»*** Принципу отвлеченной личности, эгоистическому
началу индивидуальной обособленности, Россия противополагает
христианскую идею общинности. «И Господь возвеличил смиренную
Русь»...
Различение правды внутренней от правды внешней, закона нрав-
ственного от закона формального, юридического — излюбленный
мотив писаний славянофилов, основоположный для всей их обще-
ственной философии. Он проводится ими в бесчисленных вариа-
циях, по самым различным поводам. Он свойственен им всем — и
Киреевскому, и Хомякову, и Аксаковым, и Кошелеву, и Самариным90.
В нем — центр общественного пафоса славянофильства, через него
отрицается Запад, через него восхваляется древняя Русь, благодаря
ему ненавистен «петербургский период» русской истории.
«Закон нравственный, внутренний, — так формулирует это разли-
чие Константин Аксаков, — требует, прежде всего, чтобы человек был
нравственный и чтобы поступок истекал, как свободное следствие
*T. I, стр. 425.
**Т.1,стр. 172.
""Полное собрание сочинений И. В. Киреевского, изд. «Путь», Москва, 191Г
т. I, стр. 115.
Политическая доктрина славянофильства
165
его нравственного достоинства, без чего поступок теряет цену. Закон
формальный или внешний требует, чтобы поступок был нравствен-
ный по понятиям закона, вовсе не заботясь, нравственен ли сам че-
ловек, и откуда истекает его поступок. Его цель — устроить такой со-
вершенный порядок вещей, чтобы душа оказалась не нужна человеку,
чтобы и без нее люди поступали нравственно и были бы прекрасные
люди... и общество бы благоденствовало. Внешняя правда требует
внешней нравственности и употребляет внешние средства»*.
Запад — жертва внешнего закона. Основы жизни там понимают,
как правила и предписания. Начало русского склада — иное: «смысл
общий русского человека — свобода, свобода истинная, и отсутствие
условностей всюду»**
Здесь мы непосредственно подходим к учению славянофилов о
государстве. Н. А. Бердяев прав, утверждая в своей монографии о Хо-
мякове, что «славянофилы были своеобразными анархистами, анар-
хический мотив у них очень силен»***. Но все же нужно оговориться,
что этот анархизм был именно своеобразным, сильно отличным от
типических его образцов. Анархизм91 в буквальном, обычном зна-
чении этого термина был чужд славянофильской идеологии. Сла-
вянофилы не отрицали государства абсолютным отрицанием, как,
например, штирнерианство или толстовство, они лишь смотрели на
него, как на «необходимое зло», «неизбежную крайность», как на «по-
стороннее средство, а не цель, не идеал народного бытия»**** По их
мнению, христианство, указав человеку и человечеству высшее при-
звание вне государства, ограничив государство областью внешнего,
значением только средства и формы, а не цели бытия, поставив пре-
выше его начала божественной истины, низвело таким образом са-
мый принцип государственный на низшее, подобающее ему место*****
Принуждение само по себе греховно и, в сущности, недостойно че-
ловека: «нравственное дело должно и совершаться нравственным пу-
‘К. С. Аксаков, Собрание сочинений, т. 1. Москва, 1889, стр. 56.
“Там же, стр. 597.
~Н. А. Бердяев. «А С. Хомяков», Москва, 1912, стр. 186. Ср. В. Богучарский.
«Активное народничество семидесятых годов», Москва, 1912, стр. 18 и сл., также
Иванов-Разумник, «История русской общественной мысли», Петроград, 1918,
ч. III, стр. 118.
**”К. Аксаков, т. I, стр. 242, 287.
***“И. Аксаков, «Ф. И. Тютчев», статья в «Русском Архиве», стр. 218.
166
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
тем, без помощи внешней принудительной силы»*. Лишь ради слабо-
сти и греховности людской необходим закон внешний, необходимо
государство, — власть от мира сего; но призвание человека остается
все то же, нравственное, внутреннее” Самая природа человеческая
такова, что два порядка бытия пересекаются в ней: порядок безуслов-
ного совершенства, неизменный и нерушимый в постоянном своем
торжестве, и «закон общественного развития», являющийся по само-
му существу «законом явления несовершенного» и действующий под
знаком «улучшения, т. е. признания недостатка в прошедшем и не-
полноты в современном». И вот, конкретным выражением этого вто-
рого, несовершенного земного порядка и является положительный
закон государства. «В законе положительном, — пишет Хомяков, как
бы воскрешая аристотелевские сентенции, — государство определя-
ет, так сказать, постоянно свою нравственную высоту, ниже которой
стоят многие его члены и выше которой всегда стоят некоторые».
Государство — условная, относительная форма земного общения,
сама по себе чуждая высшей правде. Но христианство, не отрывая
человека окончательно от земли и земных законов, открывает ему и
действительность иного мира, совершенного, безусловного: согласно
Хомякову, «каждый христианин есть в одно и то же время гражданин
обоих обществ, совершенного, небесного — Церкви, и несовершен-
ного, земного — государства». Законы обоих обществ обязательны
для христианина: «в себе он совмещает обязанности двух областей,
неразрывно в нем соединенных, и при правильной внутренней и
духовной жизни переносит беспрестанно уроки высшей на низшую,
повинуясь обеим»”*
Хомяков не чувствует или почти не чувствует той проблемы, ко-
торую впоследствии с такою жгучею остротою поставит Толстой, —
проблемы возможной антиномичности двоякого рода велений,
обращенных к человеку. Заповеди Церкви ни в каком смысле не пред-
ставляются ему абсолютно несовместимыми с законами государства.
Он словно уверен, что голос высшей правды, звучащий в душе чело-
века, никогда не предпишет ему того, что противоречит повелеваю-
щему голосу государства. ***
’К. Аксаков, т. I, стр. 12.
“К. Аксаков, «Записка», стр. 29.
***Т. I, стр. 240.
Политическая доктрина славянофильства	167
Но, вместе с тем, оставляет государству место низшее и подчинен-
ное в системе нравственных ценностей. При этом, что особенно ха-
рактерно, лишь за христианским государством признаег он право на
существование и лишь тем из христианских государств готов отвести
«высокий удел», которые полнее, всестороннее подчиняются закону
правды высшей и, сознавая ограниченность круга своей деятельно-
сти, не переступают его границ. Чем совершеннее, чем внутренне
лучше народ, тем менее нуждается он в начале государственности,
ибо тем ближе он к непосредственным заповедям верховного Добра.
Константин Аксаков лишь развил до логического конца предпо-
сылки, заключавшиеся в учении Хомякова о государстве, лишь резче
и, пожалуй, несколько грубее формулировал выводы, заострил про-
блему. Но идейная сущность взглядов обоих вождей школы в этой
области, как и в других, несомненно, однородна.
Подобно Хомякову, К. С. Аксаков не склонен отрицать практи-
ческую необходимость и, следовательно, условную ценность госу-
дарства. — «Можно ли обойтись без государства на земле при несо-
вершенствах человеческого рода?» — спрашивает он. И немедленно
отвечает: — «Нет, невозможно. Вся сила заключается в том, как от-
носится народ к государству — как к средству или как к цели: что
государство для народа»' Раз христианство, как откровение высшей
божественной правды, непосредственное воплощение свое находит
лишь в Церкви, то ясным становится, чем должно быть государство в
глазах народа истинно христианского; конечно — «только защитою,
а отнюдь не целью властолюбивых желаний». Народу не подобает
самолично входить в интересы и дела государства: «всякое стремле-
ние народа к государственной власти отвлекает его от внутреннего
нравственного пути и подрывает свободою политической, внеш-
ней, — свободу духа внутреннюю. Государствование становится точ-
но целью для народа, — и исчезает высшая целы внутренняя правда,
внутренняя свобода, духовный подвиг жизни. Правительством, — за-
являет К. Аксаков, — народ быть не должен. Если народ — государь,
народ — правительство, тогда нет народа»"
Запад, верный преданиям римской империи, пошел по пути от-
влеченной государственности. Постепенно отрекавшиеся от выс-
*Т. 1, стр. 242.
"«Записка», стр. 29.
168
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ших запросов духа, народы там непосредственно соприкасаются с
государственными заботами, целиком уходят в них. На первом плане
национальной жизни там ныне стоят проблемы государства, поли-
тического строительства. Запад всецело проникнут идеями внешней
правды, и во имя их оставляются в стороне заветы правды внутрен-
ней. Слишком уж он предан делам мира сего. Идеал русского народа
совершенно иной. Ему чужда «гордость западной свободы». Не кос-
нулось его гибельное «огосударствление». Идеал собственно-русской
жизни есть идеал социального христианства, христианского граж-
данского общежития*.
«Русский народ, — утверждает К. Аксаков, — есть народ не государ-
ственный, т. е. не стремящийся к государственной власти, не желаю-
щий для себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша
народного властолюбия». Дела государственные по существу ему чуж-
ды, слишком мелки они для него. Он хочет «оставить для себя свою не-
политическую, свою внутреннюю общественную жизнь, свои обычаи,
свой быт, жизнь мирную духа»... «Не желая править, народ наш желает
жить, разумеется, не в одном животном смысле, а в смысле человече-
ском. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной,
свободы духа, свободы общественной, — народной жизни внутри себя...
Он помнит слова Христа: воздайте Кесарево Кесареви, а Божия Бого-
ви, и другие слова Христа: Царство Мое несть от мира сего, и потому,
предоставив государству царство от мира сего, он, как народ христи-
анский, избирает для себя другой путь, — путь к внутренней свободе и
духу, и царству Христову: царство Божие внутрь вас есть**. Государство
же «опирается не на страх Божий, а на страх земной кары, которым
смиряет одинаково и христиан и язычников»*** Чтобы «научно» обо-
сновать свои мысли об отношении русского народа к принципу го-
сударственности, идеологи славянофильства обращались к русской
истории и в ней черпали подтверждение истинности своих идей. Так,
всматриваясь в древний быт славян, К. Аксаков увидел в первоначальной
славянской общине столь соответствующий славянофильским мечта-
ниям «нравственный хор», «союз людей, основанный на нравственном
начале, управляемый внутренним законом, и оттуда обычаем обще-
*И. Аксаков, т. IV, стр. 551.
"«Записка», стр. 24-27.
*"И. Аксаков, т. IV, стр. 112.
Политическая доктрина славянофильства
169
ственным». И лишь горькая, но повелительная необходимость защиты
от внешних врагов заставила эту общину прибегнуть к организации
внешнего закона*. Но и после признания принудительной власти на-
род, по мнению исследователя, не утратил своих исконных качеств, не
смешал себя с внешнею силою государственного закона, не пошел по
пути внешней правды. Предоставив власти властвовать, он продолжал
жить по-прежнему, в духе веры и любви. «Община частная» сменилась
«общиной всецелой», и место Веча занял Земский Собор. «Общинный
элемент стал таким образом на высшую ступень, принял высший вид,
перешел в высший момент, говоря языком философским»...** В области
общественной философии славянофильство постоянно оперировало
двумя понятиями, представлявшимися ему взаимно обособленными
друг от друга. Эти понятия — «Земля» и «Государство». «Отношение
Земли и Государства — по теории К. Аксакова — легло в основании
русской истории»*** **** *****. Земля, это — «общественно человеческое начало»,
«неопределенное и мирное состояние народа»*", «душа народа», как
мы теперь, пожалуй, сказали бы. Государство, это — внешняя власть,
создание рук человеческих, сила, охраняющая Землю вещественными
средствами, мечом и кровью, политикой, войнами, явной и тайной по-
лицией... В пояснение своей терминологии, Аксаков припоминает ста-
рое русское выражение: государево и земское дело. «Под государевым
делом разумелось все дело управления государственного, и внешнего,
и внутреннего, — и по преимуществу дело военное, как самое яркое
выражение государственной силы... Под земским делом разумеется
весь быт народный, вся жизнь народа, куда относится, кроме духовной,
общественной его жизни, и материальное его благосостояние: земле-
делие, промышленность и торговля****** Таким образом, существо, «эс-
сенция» национального организма, его идея, заключается в земле, в
земском деле. Государство же есть внешняя оболочка этого организма,
внутренне ему индифферентная, призванная лишь к обеспечению его
Жизни, ограждению его безопасности. Правительство — страж наро-
да, но не руководитель его. «Первое отношение между правительством
’К. Аксаков, т. I, стр. 279, 58 и сл.
**Там же, стр. 197, 204-205.
***Там же, стр. 19.
****Там же, стр. 285 и 19.
***** «Записка» К. Аксакова, стр. 27.
170
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и народом есть отношение взаимного невмешательства. Но такое от-
ношение еще не полно; оно должно быть дополнено отношением
положительным между Государством и Землею. Положительная обя-
занность Государства относительно народа есть защита и охранение
жизни народа... — да процветает его благосостояние, да выразит он
свое значение и исполнит свое нравственное призвание на земле. Ад-
министрация, судопроизводство, законодательство, — все это, понятое
в пределах чисто-государственных, принадлежит неотъемлемо к об-
ласти правительства»*
III.
Итак, народ не должен государствовать, но власть государственная
обязана все же своим бытием народу. Народ добровольно призывает
власть и облекает ее неограниченными полномочиями, а сам, по вы-
ражению Хомякова, «уходит в отставку», т. е. возвращается к своей вну-
тренней духовно-материальной жизни. В истории России, по мнению
славянофилов, два факта являются в этом отношении символически-
ми, — призвание варягов в 862 году и всенародное избрание Михаила
в 1613-м. Эти факты — яркое свидетельство нашего своеобразия по
сравнению с западным человечеством, — «На Западе власть явилась,
как грубая сила, одолела и утвердилась без воли и убеждения покорен-
ного народа. В России народ сознал и понял необходимость государ-
ственной власти на земле, и власть явилась, как званый гость, по воле
и убеждению народа»** Ясно, что при таких условиях неограничен-
ная власть может быть облечена только в монархическую форму, ибо
всякая другая форма в большей или меньшей степени предполагала
бы участие народа в высшем правительственном организме. «Только
при неограниченной власти монархической народ может отделить от
себя государство и избавить себя от всякого участия в правительстве...
предоставив себе жизнь нравственно-общественную и стремление
к духовной свободе»*** Именно таков, по мнению славянофильства,
идеальный смысл русского самодержавия, «русского исторического
’К. Аксаков, т. I, стр. 17. Любопытное, выдержанное в духе славянофильства
истолкование акта призвания варягов дает проф. В. Лешков, «Русский народ и
государство», Москва, 1858, стр. 136-141.
“«Записка», стр. 30. К. Аксаков, т. I, стр. 277
***Д. X., «Самодержавие», 1903 г., стр. 40,41.
Политическая доктрина славянофильства
171
государственного начала». Недаром говорится в древних русских гра-
мотах, — «сами знаете, что такому великому государству без Государя
долгое время стоять нельзя». И еще: «без Государя государство ничем не
строится и воровскими заводами на многие части разделяется, и воров-
ство многое множится»* И вот царь, живой русский человек, человек
из народа, берет на себя народом на него возложенное великое бремя
власти, государствования. Во имя служения Земле он как бы отрекает-
ся от себя и посвящает себя тем делам государственным, которым так
чужд по природе всякий русский человек. «Царь, царствуя, — пишет
Д. X., — почитается совершающим великий подвиг самопожертвования
для целого народа... Власть, понятая, как бремя, а не как привилегия, —
краеугольная плита самодержавия»**. На венец царя славянофилы смо-
трели, как на своего рода мученический венец, жертвенный символ
самоотречения. «Русский царь, — пишет И. Аксаков, — с своей прирож-
денной наследственной властью — не честолюбец и не властолюбец:
власть для него — повинность и бремя; царский сан — истинно под-
виг». Эта же мысль выражена и в известном стихотворном обращении
Хомякова к царю, венчающемуся на царство, —
А ты, в смирении глубоком,
Венца принявший тяготу,
О, охраняй неспящим оком
Души бессмертной красоту!
*Т. V, стр. 55.
**А. С. Хомяков, т. VIII, стр. 200-201. Здесь любопытно отметить, что один
из идеологов позднейшего «неославянофильства» о. Павел Флоренский в своей
статье-брошюре «Около Хомякова» (1916 г.) категорически высказывает край-
нее свое недовольство вождем первого поколения славянофилов за то, что тот
якобы несомненно держался теории народного суверенитета. «По теории Хомя-
кова, — негодует о. Флоренский, — русские цари самодержавны потому, что та-
кою властью одарил их русский народ после смутного времени. Следовательно,
не народ — дети от Царя-Отца, но Отец-Царь от детей — народа. Следовательно,
Самодержец есть Самодержец не «Божиею милостью», а народною волею. Сле-
довательно, не потому народ призвал Романовых на престол царский, что в час
просветления, очищенным страданиями сердцем узрел совершившееся опреде-
ление воли Божией, почуял, что Михаил Феодорович уже получил от Бога венец
царский, а потому избрал, что так заблагорассудил наиудобнейшим даровать
Михаилу Феодоровичу власть над Русью, — одним словом, не сыскал своего
Царя, а сделал себе Царя...» Не так ли в свое время в Англии, среди монархистов,
благочестивые сторонники Фильмера горько укоряли последователей Гоббса,
выводившего монархическое полновластие из общественного договора себя.
172
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
И настойчиво подчеркивают славянофилы, что по внутренней
своей природе русское самодержавие — не западный абсолютизм и
не азиатский деспотизм. Становясь тем или другим, оно извращает
свою природу. Русский царь не может противопоставлять себя на-
роду: ведь его бытие основано исключительно лишь на нежелании
народа властвовать. В этом отношении чрезвычайно знаменатель-
но одно замечание Хомякова в его частном письме к А. Н. Попову.
Касаясь вопроса, затронутого только что появившейся тогда статьи
Ф. И. Тютчева, Хомяков, между прочим, пишет: «В народе, действи-
тельно, souverainete supreme. Иначе что же 1613 год? И что делать
Мадегасам, если волею Божиею холера унесет семью короля Рава-
ны?92 Самое повиновение народа есть un acre de souverainete»*. Эти
слова чрезвычайно характерны для первого поколения славяно-
филов. И становится довольно понятным, почему их так опасались
в Петербурге. Выходит, пожалуй, что не без некоторого внешнего
основания писал Дубельт, прочтя предназначавшиеся для второго
«московского сборника» статьи, — «Нахожу, что московские славя-
нофилы смешивают приверженность свою к русской стране с та-
кими началами, которые не могут существовать в монархическом
государстве»**
«Самодержавие, — излагает славянофильскую доктрину свобод-
ный от цензурных стеснений Д. X., — есть олицетворенная воля на-
рода, следовательно, часть его духовного организма, и потому сила
служебная... Призвание его состоит в том, чтобы творить не волю
свою, а... вести народ по путям, «им самим излюбленным», не пред-
начертывать ему измышленного пути. Задача Самодержца состоит в
том, чтобы угадывать потребности народные, а не перекраивать их
по своим, хотя бы «гениальным» планам. Весь строй самодержавного
правления должен быть основан на прислушивании к этим потребно-
стям и к тому, как народ понимает сам средства удовлетворить их»***
‘М. Лемке, назв. соч., стр. 215.
**Цит. соч., стр. 9.
***«Ни одна страна в мире не способна вынести такой широкой, истинно
доброй свободы, какую если и не имеет, то могла бы вынести Россия, благодаря
основному началу своего государственного строя» (И. Аксаков, т. V, стр. 121).
Эта мысль, между прочим, целиком разделяется и Н. Я. Данилевским, — «Едва
ли существовал и существует народ, — читаем мы у него, — способный вынести
Политическая доктрина славянофильства
173
Совсем иное дело абсолютизм: он есть власть безусловная, совершен-
но отрешенная от основ народного бытия.
При самодержавии народ свободен. Славянофилы думали даже, что
только при самодержавии он свободен воистину* Он всецело предо-
ставлен самому себе. Он не вмешивается в область правительственной
власти, но зато и правительственная власть должна уважать его вну-
треннюю жизнь. «Самостоятельное отношение безвластного народа к
полновластному государству, — пишет К. Аксаков, — есть только одно:
общественное мнение»** Классическое славянофильство, в отличие
от позднейшего национализма, считало самодержавие неразрывно
связанным с полной и широкой свободой общественного мнения.
Иван Аксаков прославился в русской публицистике шестидесятых и
восьмидесятых годов своею смелой и яркой защитой идеи внутренне-
го общественного самоуправления, свободы совести, мысли и слова,
своим принципиальным протестом против смертной казни. Во имя
славянофильских начал он обличал фактические несовершенства
русской жизни, пороки русской власти. Во имя истинного самодер-
жавия он боролся с искаженным, лживым его подобием. «Внешняя
правда — Государству, внутренняя правда — Земле; неограниченная
власть — Царю, свобода мнения и слова — народу», — такова любимая
формула славянофилов***. Самодержавие сильно доверием народа, его
свет — свет отраженный. Царь должен слушать свободное слово наро-
да, должен знать народную душу. «Истинно самодержавная власть, —
пишет Д. X., — непременно себя проявит всяческими видами общения
с народом, из которых одним может быть и Земский Собор»"”. На со-
зыве совещательной Земской Думы особенно настаивал А. И. Кошелев
в своих заграничных брошюрах, — «Самодержавие, само себе предо-
ставленное, — писал он, — в настоящее время не может не чувство-
вать своей несостоятельности, в виду предлежащих ему все более и
более усложняющихся задач, и не сознавать тяжкой ответственности
за свершаемые им дела. Пользуясь советом народных избранников,
оно разделит с ними ответственность за делаемое»***”
большую долю свободы и имеющий менее склонности злоупотреблять ею, чем
народ русский» («Россия и Европа», СПБ., 1895, стр. 533 и сл.).
'«Записка», стр. 32.
"К Аксаков, т. I, стр. 284,147.
*”Цит. соч., стр. 46.
""«Общая земская дума в России», Berlin, 1887, стр. 40.
”*”Т I, стр. 18.
174
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Взаимное доверие между царем и народом не нуждается ни в ка-
ких внешних, формальных обеспечениях: «Гарантия не нужна! — с
обычным своим пафосом восклицает Белинский славянофильства,
Константин Аксаков. — Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет до-
бра; пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет доброго, чем
стоять с помощью зла. Вся сила в идеале. Да и что стоят условия и
договоры, коль скоро нет силы внутренней?.. Вся сила в нравственном
убеждении. Это сокровище есть в России, потому что она всегда в него
верила и не прибегала к договорам»* Ту же мысль развивает и Иван
Аксаков, — «не на контракте, не на договоре зиждутся в России от-
ношения народа к царю, а на страхе Божием, на вере в святыню
человеческой совести и души»" Западный принцип «количества»,
принцип suffrage universel, «эту истинно недостойную, подлую охоту
за голосами» глубоко презирали идеологи нашей самобытности** ***
Конечно, славянофилы понимали, что их философия русского
самодержавия не есть апология факта, теория исторически под-
линного, всецело себя раскрывшего явления. Они сами считали, что
это — лишь философия идеи, начала, внутренне заложенного в рус-
скую жизнь, — в качестве идеала, перед нею стоящего. Разумеется,
этот идеал никогда не воплощался целиком, жизнь всегда была ниже
его, но важно то, что она всегда к нему стремилась и тяготела. Здесь
уместно припомнить слова Достоевского, — «Судите русский народ
не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по великим и
святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно
вздыхает; судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем
он желал бы стать»**** *****. Даже К. Аксаков, при всем своем «максимализ-
ме», признавал, что «нет ни в одном обществе истинного христи-
анства». «Но, — прибавляет он, — христианство истинно, и христи-
анство есть единый истинный путь****** Этот путь христианства, по
‘Курсив мой (Н. У.).
**Т V, стр. 156. Именно в силу такой веры в совесть человеческую, земский
собор древней Руси не связывал формальными узами верховную волю царя, —
«Земский собор есть мнение Земли, есть душа Земли, душа, которая в подпору
себе ничего не имеет, кроме себя самой, кроме свободного слова, в котором она
выражается» (К. Аксаков, т. 1, стр. 290).
***Т. V, стр. 505, статья о Ф. И. Тютчеве в «Русском Архиве», стр. 195.
****Ср. К. Аксаков, т. I, стр. 285 и сл.
***** Сочинения, изд. Маркса, т. X, стр. 51.
Политическая доктрина славянофильства	17 5
убеждению славянофилов, лег в основу русской жизни, являясь как
бы тем ее постоянным «камертоном», который указывает правиль-
ное направление и в то же время отмечает степень фактического
отклонения от него* Однако, здесь уместно оговориться, что и са-
модержавие, подобно всякой земной политической форме, не явля-
лось для славянофилов выражением абсолютного, непререкаемого
совершенства, предметом поклонения, целью в себе. Религиозные
предпосылки доктрины, составлявшие ее душу, предохраняли ее от
какого бы то ни было идолопоклонства. Очень знаменательным в
этом смысле представляется следующее заявление К. Аксакова: «По-
няв с принятием христианской веры, что свобода только в духе, Рос-
сия постоянно стояла за свою душу, за свою веру. С другой стороны,
зная, что совершенство на земле невозможно, она не искала земного
совершенства, и поэтому, выбрав лучшую (т. е. меньшую из зол) из
правительственных форм, она держалась ее постоянно, не считая
ее совершенною. Признавая свободно власть, она не восставала про-
тив нее и не унижалась перед нею»”
Таким образом, даже и в чистом, идеальном своем воплощении
самодержавие, согласно смыслу учения славянофильства, есть цен-
ность по существу условная, подчиненная, лишь наименьшее из не-
избежных зол. Но для конкретной исторической действительности и
эта политическая форма, будучи лучшей, естественно является дале-
ко не всегда досягаемою целью...
Ближе всего к такой цели русская жизнь была в московский пе-
риод нашей истории и особенно — в эпоху первых Романовых. От-
ношения Государства к Земле тогда, по мнению славянофилов, более,
чем когда-либо соответствовали чистой идее самодержавия. Русский
царь тогда не был ни азиатским деспотом, ни автократором западно-
го абсолютизма. Московский период представляет одно государство
всея Руси и одну общину всея Руси, еще хранящие память о том вза-
имном доверии, которое было положено в основу их союза еще при
Рюрике. Первый русский царь созывает первый земский собор. И за-
тем долгие годы путем земских, почти не расходившихся дум или со-
боров стерегла земля неприкосновенность и достоинство самодер-
жавной власти, — «совет всей Земли, Земский собор, — подчеркивает
*Т. I, стр. 23.
”Т. I, стр. 18, курсив мой (Н. У.).
176
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Константин Аксаков, — был явлением не случайным, но коренным,
основным, жизненным явлением древней России». И древние цари
вначале верили своему народу, а народ верил царям*.
Впрочем, сами славянофилы не могли не сознавать, что их
взгляду на государственный строй древней Руси недостает прочно-
го научного обоснования. «Мы еще ничего не доказали, или очень
немногое, — писал Ю. Самарин К. Аксакову в 1845 году. — Все, что
мы утверждаем о нашей истории, о нашем народе, об особенностях
нашего прошедшего развития, — все это угадано, а не выведено»**
Сами они признавали, что и в московском периоде многое хорошее
существовало только в законе, а не на деле, — «иначе, — пишет Хо-
мяков, — представился бы случай единственный в мире: золотой век,
о котором никто не помнит через 150 лет, несмотря на крайнюю
железность последовавшего»*** Однако же, при всех этих оговорках,
славянофилы крепко верили, что именно в древней Руси отноше-
ние между властью и народом покоилось на нормальных основах,
на тесной взаимной нравственной связи**** Эта непосредственная
связь царя с народом длилась до Петра. С него начинается новый пе-
риод русской истории — «петербургский период», когда Россия, по
выражению К. Аксакова, «дает страшный крюк», кидает родную до-
*К. Аксаков, т. I, стр. 150; И. Аксаков, т. V, стр. 23.
"Сочинения Юрия Самарина, т. XII, стр. 156.
***Т. VIII, стр. 133.
**"В настоящее время нет, конечно, нужды доказывать, как далеки от дей-
ствительности были славянофилы, восторгаясь эпохою первых Романовых. Из-
вестно, что была эпоха хронических народных мятежей, причем «в этих мя-
тежах, — отмечает В. О. Ключевский, — резко вскрылось отношение простого
народа к власти, которое тщательно закрашивалось церемониалом и церковным
поучением: ни тени не то что благоговения, а и простой вежливости и не только
к правительству, но и к самому носителю верховной власти». Сравнение новой
династии со старой отнюдь не свидетельствует в пользу новой: при старой ди-
настии, — пишет тот же историк, — Москва не переживала таких бурных про-
явлений народного озлобления против правящих классов, не видывала такой
быстрой смены пренебрежения к народу заискиванием перед толпой, не слы-
хала таких непригожих речей про царя, какие пошли после мятежа: «царь глуп,
глядит все изо рта у бояр Морозова и Милославского, они всем владеют, и сам
государь все это знает да молчит, черт у него ум отнял» (В. О. Ключевский, «Курс
русской истории», ч. III, Москва, 1908, стр. 309, 170). «Один костер протопопа
Аввакума вполне достаточен, чтобы осветить всю вопиющую фальшь славяно-
фильской доктрины», — решительно утверждает в своей полемике с учением
славянофилов Вл. С. Соловьев. (Собр. соч., изд. I, т. V, стр. 189).
Политическая доктрина славянофильства	ГП
рогу и примыкает к западной’, когда русское государство сходит с
исторического русского пути и направляется в сторону от него. Кто
же виноват тут? Славянофилы не сомневались, что эта великая исто-
рическая вина падает не на русский народ, а на русское государство,
русскую власть, на русских царей. Константин Аксаков откровенно
высказывается по этому поводу в «Записке о внутреннем состоянии
России», поданной им через графа Блудова93 Александру II при вос-
шествии его на престол. «Если народ не посягает на государство, то
и государство не должно посягать на народ»... Русский народ так и
остался верен своему взгляду и не посягнул на государство; но госу-
дарство в лице Петра посягнуло на народ, вторгнулось в его жизнь,
в его быт... Совершился разрыв царя с народом, разрушился древний
союз Земли и Государства. Вместо прежнего союза образовалось иго
Государства над землею, и русская земля стала как бы завоеванною, а
государство — завоевателем. Русский монарх получил значение де-
спота, а свободный подданный народ — значение раба-невольника
в своей земле!.. Действие свободной земской стихии было заглушено
вконец” «Вся суть реформы Петра, — утверждает Д. X., — сводится
к одному: к замене русского самодержавия абсолютизмом. Само-
державие... становится с него Римо-Германским императорством...
Власть ради власти, автократорство ради самого себя, самодовлею-
щее — вот чем Петр и его преемники, а за ними их современные
апологеты, стремились заменить живое народное понятие об орга-
ническом строе государства, в котором царь — глава, народ — чле-
ны, требующие для правильного действия своего «взаимодействия»
и «органической связи», при наличности которых «свобода» власти
не исключает зависимости от общих всему народному организму
начал; при наличности же ее свобода власти — не произвол, а за-
висимость народа — не рабство»"*. А склонный ко всяческим край-
ностям и преувеличениям Константин Аксаков в письме к Гоголю так
формулирует свое отношение к петровскому делу: «Вот великая ис-
тина, — поклонение перед публикой и презрение к народу. Знаете
вы знаменитое восклицание полицмейстера: публика вперед, народ
*Т. I, стр. 16.
“Ср. С. А. Венгеров, Сочинения, т. III, стр. 59-60.
”*«3аписка», стр. 35, 36; И. Аксаков, т. V, стр. 50.
178
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
назад! Это может стать эпиграфом к истории Петра»* Однако, было
бы ошибочным думать, что славянофилы относились к петровской
реформе с отрицанием безусловным, всесторонним. Многое в ней
они признавали необходимым". Но им претил дух автократорства, го-
сударственного абсолютизма, которым она была проникнута. После
Петра русского самодержавия уже не существует. Земский тип госу-
дарства сменяется типом полицейским. «Власть обставляется такими
мерами политической предосторожности, как-будто русский монарх
есть завоеватель или узурпатор»*" Чем дальше, тем все сильнее возрас-
тал гнет государственной власти над народом, тем все более и более
чуждыми становились русскому народу его императоры. «Вся земля
русская, — утверждал А. С. Хомяков, — превратилась как бы в корабль,
на котором слышатся лишь слова немецкой команды»"" «Государь, —
жалуется К Аксаков, — является какою-то неведомою силой, ибо об
ней и говорить, и рассуждать нельзя, а которая между тем вытесня-
ет все нравственные силы...» «Моя совесть», — скажет человек. «Нет у
тебя совести. — возражают ему, — как смеешь ты иметь свою совесть?
Твоя совесть — Государь, о котором ты и рассуждать не должен». «Мое
отечество», — скажет человек. «Это не твое дело! — говорят ему, —
что касается России, до тебя, без дозволения, не касается; твое отече-
ство — Государь, которому ты должен быть рабски преданным». «Моя
вера», — скажет человек. «Государь есть глава Церкви», — отвечают
ему (вопреки православному учению, по которому глава Церкви Хри-
стос); «твоя вера — Государь». «Мой Бог», — скажет, наконец, человек.
«Бог твой — Государь: он есть земной бог"*"
Вот к чему привел петровский переворот! С тех пор Государство
стало систематически вторгаться во внутреннюю жизнь Земли, на-
рушать пределы своей компетенции. «И на этом внутреннем разладе,
как дурная трава, выросла непомерная, бессовестная лесть, уверяю-
*Цит. соч., стр. 12, 13. Русский Архив», 1890, № 1, стр. 154; ср. С. А. Венге-
ров, цит. соч., стр. 72-74.
"Ср. И. Аксаков, т. V, стр. 104. Хомяков называл деятельность Петра «страш-
ной, но благодетельной грозою». Однако, и он резко осуждал ее односторон-
ность, ее враждебность «жизненной цельности».
*"И. Аксаков, т. V, стр. 14б.
""Т. 1 (нового издания), стр. 392.
"“«Записка», стр. 40.	~ -- •
Политическая доктрина славянофильства	179
— —-------
щая во всеобщем благоденствии, обращающая почтение к царю в
идолопоклонство, воздающая ему, как идолу, божескую честь»’
На этой нездоровой основе и возникло то тягостное раздвоение
между народом и властью, на которое столь часто и столь горько жа-
луются в своих письмах славянофилы. «Положение наше совершенно
отчаянное, — записывает Вера Сергеевна Аксакова в своем дневнике
28 ноября 1854 года, — не внешние враги нам страшны, но внутрен-
ние — наше правительство, действующее враждебно против народа,
парализующее силы духовные, приносящее в жертву своим личным
немецким выгодам его душевные стремления, его силы, его кровь»’’
Смелое обличение петербургского порядка вещей с точки зрения
славянофильства находим мы и у Д. X.: «Как только, — пишет он, —
взамен старого начала предания и того, что называлось “старина”,
выкинуто было знамя “упразднения всего этого хлама” во имя нового
высшего начала, более культурного: “1’etat c’est moi””* (сослужившего
такую печальную службу наследникам Людовика XIV и державе его),
тотчас начинается эра принципиального произволения, сначала во-
плотившегося в громадной личности Петра, а от него усвоенного его
преемниками, и очень красноречиво выраженная словами импера-
тора Николая Павловича, с указанием на свою грудь, — “все должно
исходить отсюда”»... В этом новом строе выразилась идея абсолютиз-
ма, но в своеобразном виде. Абсолютный, т. е. от народа отрешенный
государь заслоняется абсолютной бюрократией, которая, создав бес-
конечно сложный государственный механизм, под именем царя, под
священным лозунгом самодержавия, работает по своей программе,
все разрастаясь и разрастаясь и опутывая, как плющ, как царя, так и
народ, благополучно друг от друга отделенных петровским началом
западного абсолютизма. Лозунг бюрократии не divide et impera, но
impera quia sunt divisi”**
’«Записка», стр. 39.
"Дневник Веры Сергеевны Аксаковой», СПБ., 1913, стр. 15. Необходимо во-
обще отметить, что дневник этот, относящийся к эпохе крымской кампании и
первых месяцев царствования Александра II, свободный от цензуры, чрезвычай-
но ярко отражает собою всю ту степень оппозиции, которую встречала у славя-
нофилов политика тогдашнего правительства. Ср. особ. стр. 8,15, 115.
"*Цит. соч., стр. 54, 57.
""К. Аксаков, т. I, стр. 54; И. Аксаков, т. V, стр. 18, 19, 7 8; т. VI, стр. 542; т. VII,
огр. 631.
180
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Так относились славянофилы к петербургскому периоду или, как
предпочитает называть его К. Аксаков, — к «петербургскому эпи-
зоду» русской истории. Они считали его сплошным историческим
недоразумением. Они ненавидели Петербург, этот «эксцентричный
центр» России, «символ и знамя отчуждения от народа», «творец
и пестун казенщины», это своеобразное окно в Европу, смотреть
в которое можно лишь обратившись спиною ко всей остальной
России и к русскому народу, этот город «бюрократической оприч-
нины, где народная жизнь не чувствуется и не слышится, а только
рапортуется». Они считали опасной, если не гибельной для отече-
ства, внутреннюю политику петербургского правительства, «анти-
национальную» в ее основных тенденциях’. Недаром они были го-
нимою сектою. Недаром заслужили они в Петербурге репутацию
неблагонадежных людей" Они требовали возвращения назад, «до-
мой», к тому самодержавно-земскому строю, который был будто бы
близок к осуществлению в московской Руси. При этом они настой-
чиво подчеркивали, что в их призыве нет ничего реакционного.
Еще И. В. Киреевский говорил, что «если старое было лучше тепе-
решнего, из этого еще не следует, чтобы оно было лучше теперь»"*
«Нужно возвратиться не к состоянию древней Руси, а к пути древней
Руси», — так учили славянофилы. Первыми же практическими ша-
гами к этому возврату домой, к этому «обновлению стариною», они
считали два условия: «полная свобода слова устного, письменного
и печатного — всегда и постоянно; и Земский Собор в тех случаях,
когда правительство захочет спросить мнение страны»"" И мы не
можем не признать, что в их лозунге «домой» не было, действитель-
но, ничего «реакционного» в общепринятом смысле этого слова. Он
означал — этот лозунг — лишь указание на только-что нами изло-
женную концепцию самодержавия.
’Исходя из этих элементов славянофильской мысли, П. И. Новгородцев
утверждает, что «политическое значение славянофильства состоит... в защите
прав народа, как живого и самобытного целого, против произвольных действий
абсолютизма, защите живой души народа против посягательств на нее сверху»
(См. журнал «Вопросы Жизни», 1905, № 6, стр. 355.).
"Сочинения, т. I, стр. 109.
"*И. Аксаков, т. V, стр. 45.
""К. Аксаков, «Записка», стр. 48.
Политическая доктрина славянофильства
181
IV.
Можно много критиковать эту концепцию. Было бы странной
наивностью или капризом слишком изощренного ума отрицать, что
в наше время она уже окончательно утратила характер какой бы то
ни было практической значимости, политической злободневности.
Но, несомненно, она представляет собою большой интерес с точки
зрения истории русской политической мысли. Она — своеобразное
дитя русского романтизма, идеализма сороковых годов. Нельзя отка-
зать ей в привлекательной нравственной возвышенности, в органи-
ческом культурном благородстве. Она развивалась в большом плане
целостного культурно-философского и философско-исторического
миросозерцания и всецело уяснена может быть только в общей связи
с ним. Ее нужно решительно отличать от внешне соприкасающейся
с ней теории «официальной народности», оправдывавшей и возве-
личивавшей факт русского самодержавия прошлого века независи-
мо от ряда идеологических предпосылок, дорогих для славянофиль-
ства. В этих предпосылках больше, чем в конкретных политических
рецептах, покоится дух славянофильского учения*. Возникшее и раз-
вивавшееся в обстановке дворянской, помещичьей среды, учение это
было, однако, лишено сословной, классовой окраски. Оно строилось
на гораздо более широком фундаменте. Верные себе, его идеологи
даже открыто восставали против привилегированного положения
своего сословия. Недаром в начале 1862 года, по поводу дворян-
ских выборов в Москве, И. С. Аксаков в своей газете «День» призывал
своих собратий просить царя разрешить дворянству торжественно,
перед лицом всей России, совершить великий акт уничтожения себя,
как сословия, и распространить дворянские привилегии на все насе-
ление государства... Религия, христианство, православие — вот глав-
ное в миросозерцании классического славянофильства. Отнимите у
него его религиозный пафос — и вы убьете его душу, опустошите его
«идею». Религия была для вождей славянофильства солнцем, осве-
щающим все вопросы жизни, исходною точкою, объединяющим
Центром системы. Лучами этого солнца была пронизана и славяно-
фильская философия нации, ими питалась и сама вера славянофи-
Связь славянофильства с романтизмом подчеркивает и Пыпин в «Характе-
ристике литературных мнений», СПБ., 1909, стр. 254 и сл. Широкий религиозный
и историософский колорит славянофильской публицистики хорошо отмечен у
Нестора Котляревского, «Канун освобождения», Петроград, 1916, стр. 168 и сл.
182
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
лов в русскую народность, которая, взятая без православия, была бы
в их глазах вовсе лишена своего высокого достоинства. «Основное,
что лежит в душе русской земли, что хранит ее, что высказывается
в ней, как главное, что движет ее, — это чувство Веры». Такова была
одна из любимых тем исторических размышлений К. Аксакова*. Без
православия наша народность — дрянь», — с намеренной резкостью
формулировал ту же мысль Кошелев. Конечно, и проблема государ-
ственного устройства России должна была восприниматься этими
людьми в свете православия по преимуществу. Политический строй
сам по себе есть нечто глубоко условное и относительное. Нужно,
чтобы он как можно полнее удовлетворял требованиям христиан-
ства. Нужно, чтобы он как можно меньше отвлекал человечество от
«внутренней», духовной его жизни. Идеал политического устрой-
ства, — совершенное отсутствие «политики», самоупразднение го-
сударства, вернее, превращение общества и государства в церковь.
Как известно, Достоевский так и определял устами одного из своих
героев задачу государства:
— По русскому пониманию и упованию надо, чтобы не церковь
перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напро-
тив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать един-
ственно лишь церковью и ничем более. Сие и буди, буди** По мысли
славянофильства, тем только и ценно русское самодержавие в его чи-
стой, неиспорченной историей идее, что есть в нем этот своеобраз-
ный «аполитизм». Отдаляя народ от вопросов земного строительства,
оно блюдет народную душу. Сам народ, учреждая и принимая цар-
скую власть, являет тем самым свою волю к жизни в духе, в Боге...
Вряд ли нужно доказывать всю фантастичность этой парадоксаль-
ной теории анархического монархизма. Но нельзя не признать, что
она достаточно характерна для русской политической мысли. Ведь
это все тот же исконный русский «максимализм», только религиозно
окрашенный. Упорный отрыв от «царства фактов» во славу идей и
идеалов. «Факты», увы, этого не прощают...
Впрочем, следует оговориться, что славянофильская мысль, осо-
бенно в некоторых статьях Хомякова, пыталась отмежеваться от край-
*Т I, стр. 30. Ср. мою статью «Национальная проблема у первых славянофи-
лов», «Русская Мысль», 1916, кн. 10.
"Братья Карамазовы», глава «Буди, буди». Слова отца Паисия.
Политическая доктрина славянофильства	183
ностей отвлеченно-религиозного утопизма. Она готова была, как мы
видели, в иерархии культурных и морально-политических ценностей
отвести определенные места и принципу права, и принципу государ-
ства. Но как только от общих принципиальных соображений она пе-
реходила к вопросам конкретной политической действительности,
неизменно сказывалась ее романтическая оторванность от жизни.
Относительные ценности, теоретически признававшиеся, практиче-
ски отрицались, как явления зла и порока. И при этом религиозный
утопизм соединялся с опасным национальным самоослеплением.
Однако, неправильно было бы исчерпывать оценку политиче-
ской доктрины славянофильства этою внешнею, элементарной
критикой. Нехитрое теперь дело — обличать ошибки политических
прогнозов славянофильства, сокрушать его во многом неоправда-
вшийся оптимизм, громить его близорукую непрактичность. Гораз-
до интересней и существенней — вдуматься глубже в общий его об-
лик и уяснить широкий внутренний смысл его утверждений. Тогда
не только в более надежном и поучительном свете предстанут его
заблуждения, но, пожалуй, вскроется также и положительное его
значение в истории нашей общественно-политической мысли. В
настоящее время, после нашумевших работ Шпенглера и Ферре-
ро94, некоторые из идей славянофильства положительно выдви-
гаются в порядок дня. Разве не приходится нам теперь постоянно
слышать об утрате органичности, духовной цельности народами
Запада?* Разве любимая тема славянофилов не разрабатывается
ныне со всей утонченностью и совершенством современной на-
учной вооруженности? Разве не приспела пора глубокого кризиса
начал арифметического демократизма? И разве Ферреро не по-
вторяет, в сущности, рассуждений Тютчева об утрате европейским
обществом высших санкций общежития, когда корень нынешних
европейских бед усматривает в крушении «принципа власти»?** Ко-
нечно, тщетно было бы искать в славянофильской публицистике
нынешней усложненности, научной вылощенности в постановках
всех этих проблем. Но, быть может, по выразительности и четкости
‘Oswald Spengler, «Der Untergang des Abendlandes», Erster Band, Munchen,
1923, ср. особенно ss. 53 ff-, 219 ff.
**Cp. его «Пгбель античной цивилизации», пер. Казнакова, Киев — Лейпциг,
1923, стр. 108 и сл.
182
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
лов в русскую народность, которая, взятая без православия, была бы
в их глазах вовсе лишена своего высокого достоинства. «Основное,
что лежит в душе русской земли, что хранит ее, что высказывается
в ней, как главное, что движет ее, — это чувство Веры». Такова была
одна из любимых тем исторических размышлений К. Аксакова’. Без
православия наша народность — дрянь», — с намеренной резкостью
формулировал ту же мысль Кошелев. Конечно, и проблема государ-
ственного устройства России должна была восприниматься этими
людьми в свете православия по преимуществу. Политический строй
сам по себе есть нечто глубоко условное и относительное. Нужно,
чтобы он как можно полнее удовлетворял требованиям христиан-
ства. Нужно, чтобы он как можно меньше отвлекал человечество от
«внутренней», духовной его жизни. Идеал политического устрой-
ства, — совершенное отсутствие «политики», самоупразднение го-
сударства, вернее, превращение общества и государства в церковь.
Как известно, Достоевский так и определял устами одного из своих
героев задачу государства:
— По русскому пониманию и упованию надо, чтобы не церковь
перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напро-
тив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать един-
ственно лишь церковью и ничем более. Сие и буди, буди”. По мысли
славянофильства, тем только и ценно русское самодержавие в его чи-
стой, неиспорченной историей идее, что есть в нем этот своеобраз-
ный «аполитизм». Отдаляя народ от вопросов земного строительства,
оно блюдет народную душу. Сам народ, учреждая и принимая цар-
скую власть, являет тем самым свою волю к жизни в духе, в Боге...
Вряд ли нужно доказывать всю фантастичность этой парадоксаль-
ной теории анархического монархизма. Но нельзя не признать, что
она достаточно характерна для русской политической мысли. Ведь
это все тот же исконный русский «максимализм», только религиозно
окрашенный. Упорный отрыв от «царства фактов» во славу идей и
идеалов. «Факты», увы, этого не прощают...
Впрочем, следует оговориться, что славянофильская мысль, осо-
бенно в некоторых статьях Хомякова, пыталась отмежеваться от край-
*Т. I, стр. 30. Ср. мою статью «Национальная проблема у первых славянофи-
лов», «Русская Мысль», 1916, кн. 10.
“Братья Карамазовы», глава «Буди, буди». Слова отца Паисия.
Политическая доктрина славянофильства
183
ностей отвлеченно-религиозного утопизма. Она готова была, как мы
видели, в иерархии культурных и морально-политических ценностей
отвести определенные места и принципу права, и принципу государ-
ства. Но как только от общих принципиальных соображений она пе-
реходила к вопросам конкретной политической действительности,
неизменно сказывалась ее романтическая оторванность от жизни.
Относительные ценности, теоретически признававшиеся, практиче-
ски отрицались, как явления зла и порока. И при этом религиозный
утопизм соединялся с опасным национальным самоослеплением.
Однако, неправильно было бы исчерпывать оценку политиче-
ской доктрины славянофильства этою внешнею, элементарной
критикой. Нехитрое теперь дело — обличать ошибки политических
прогнозов славянофильства, сокрушать его во многом неоправда-
вшийся оптимизм, громить его близорукую непрактичность. Гораз-
до интересней и существенней — вдуматься глубже в общий его об-
лик и уяснить широкий внутренний смысл его утверждений. Тогда
не только в более надежном и поучительном свете предстанут его
заблуждения, но, пожалуй, вскроется также и положительное его
значение в истории нашей общественно-политической мысли. В
настоящее время, после нашумевших работ Шпенглера и Ферре-
ро94, некоторые из идей славянофильства положительно выдви-
гаются в порядок дня. Разве не приходится нам теперь постоянно
слышать об утрате органичности, духовной цельности народами
Запада?’ Разве любимая тема славянофилов не разрабатывается
ныне со всей утонченностью и совершенством современной на-
учной вооруженности? Разве не приспела пора глубокого кризиса
начал арифметического демократизма? И разве Ферреро не по-
вторяет, в сущности, рассуждений Тютчева об утрате европейским
обществом высших санкций общежития, когда корень нынешних
европейских бед усматривает в крушении «принципа власти»?” Ко-
нечно, тщетно было бы искать в славянофильской публицистике
нынешней усложненности, научной вылощенности в постановках
всех этих проблем. Но, быть может, по выразительности и четкости
’Oswald Spengler, «Der Untergang des Abendlandes», Erster Band, Miinchen,
1923, ср. особенно ss. 53 ff, 219 ff.
“Ср. его «Гибель античной цивилизации», пер. Казнакова, Киев — Лейпциг,
1923, стр. 108 и сл.
184
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
славянофильские предчувствия превосходят нынешний анализ, по-
добно тому, как примитивы Джотто своею простодушной экспрес-
сией поражают ярче, нежели пышные полотна болонцев...
Когда К. Аксаков проклинал «гарантии», социологически это было,
разумеется, несколько наивно, а в плане конкретно-политическом,
кроме того, и вредно. Но, если принять во внимание, что внутренним
основанием этих неудачных крайностей была идея обязательной ре-
лигиозной насыщенности всякой здоровой культуры, всякого крепко-
го общества, — то соответственно должна углубиться и наша оценка
этой стороны славянофильского миросозерцания. В царстве ценно-
стей праву принадлежит подчиненное место, — вот, в сущности, на
чем настаивали славянофилы. «Человек — это его вера», — утверждал
Киреевский, и отсюда логически вытекало, что вне скреп веры вся-
кие социальные связи окажутся чрезвычайно хрупкими, всякая на-
циональность и тем более государственность — беспочвенной, вся-
кое право — шатким и пустопорожним. Опять-таки нужно сознаться,
что в наши дни эти утверждения начинают наглядно обзаводиться
солидным теоретическим фундаментом и богатым материалом жиз-
ненных иллюстраций...
Подчеркивая преобладающую роль души человеческой в жизни
общества, славянофильская мысль подготовляла и свое решение
проблемы, ставшей впоследствии боевою в истории нашего обще-
ственного сознания, — проблемы «людей и учреждений». Когда, по-
сле первой русской революции, знаменитые «Вехи» выдвинули идею
«теоретического и практического первенства духовной жизни над
внешними формами общежития», когда они провозгласили, «что вну-
тренняя жизнь личности есть единственная творческая сила челове-
ческого бытия, и что она, а не самодовлеющие начала политического
порядка, является единственно-прочным базисом общественного
строительства»', — они, несомненно, этим элементом своей идеоло-
гии примыкали к идейной традиции славянофильства.
Пристального внимания заслуживает, далее, славянофильская
теория власти, как повинности, как обязанности, а не привилегии.
Власть понимается не как право, не как односторонняя воля, проти-
вополагающая себя воле подчиняющейся, — нет, и властвующий, и
’Вехи», сборник статей о русской интеллигенции, Москва, 1909, предисло-
вие к 1 изданию.
Политическая доктрина славянофильства
185
подвластный объявляются служителями одной и той же идеи, одной
и той же цели. Власть не есть самоцель и самоценность, она — тяж-
кий долг, служение и самопожертвование. Авторитетный источник
ее — народный дух, народное сознание. Славянофильство не может
быть причислено к разряду известных науке государственного права
«теологических теорий власти». Оно не обожествляет власти непо-
средственно, равно как и не устанавливает прямой связи между нею
и божеством. Оно превращает ее в особый нравственный подвиг,
и только таким образом, условно и косвенно, дает ей религиозную
санкцию*. Другой вопрос, в какой степени состоятелен высказанный
Хомяковым взгляд на народную souverainete supreme. Этот термин,
«народный суверенитет», достаточно специфичен в истории по-
литических учений. Он связывается обыкновенно с теорией обще-
ственного договора, доктриной французской революции и проч.,
т. е. с тою линией мысли, славянофильская оценка которой наглядно
отражается в цитированной нами тютчевской статье. Понятно, по-
чему так встрепенуло это хомяковское замечание о. Флоренского95.
У славянофилов, несомненно, наблюдались некоторые народниче-
ские уклоны, дававшие возможность превратного истолкования их
философско-политического миросозерцания. Однако, напрасно
Флоренский присоединяется к такому превратному и, можно сказать,
вульгарному толкованию. По внутреннему смыслу славянофильского
учения, «народ», конечно, не есть «избирательный корпус», арифме-
тический механизм, а духовное целостное начало, идейный орга-
низм, осуществляющий всей своей жизнью, всею своей историей не-
кую заданную ему свыше миссию. Если славянофильству свойственен
демократизм, то это демократизм не формально-политический, не
государственно-правовой, а мистический.
Что же касается аналогий, всегда более или менее приблизитель-
ных, то правильнее было бы сопоставить славянофилов с идеологами
немецкой исторической школы юристов. По устремлениям своего
мировоззрения славянофилы были принципиальными консерва-
торами, блюстителями предания, устоев старины. Очень характер-
но, что обычное право они предпочитали закону, подобно вождям
Интересное освещение проблемы власти с точки зрения, в общем, близкой
к принципам славянофильства, имеется у К. П. Победоносцева в статье «Власть и
начальство», «Московский Сборник», 1896, стр. 247 и сл.
186
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
исторической школы, усматривавшим, как известно, в обычае непо-
средственное проявление народного духа и потому считавшим его за
наиболее совершенную форму права. Думается, можно вообще при-
знать, что и немецкая историческая школа, и русское славянофиль-
ство явились оживленной идейной реакцией против эпохи Про-
свещения и воспитанной ею французской революции. Естественно
поэтому, что если век Просвещения характеризовался безграничною
верою в силу отвлеченного разума, рационализмом, если тем самым
он был космополитичен по своим основным тенденциям, то реакция,
им вызванная, противопоставила ему идею традиции, закономерной
преемственности, непроизвольного развития общественных форм,
с одной стороны, и начало национальности, патриотизма — с дру-
гой. Было бы ошибочно рассматривать славянофильство в полном
отрыве от общеевропейского идейного движения соответствующего
периода XIX века.
Но, вместе с тем, было бы еще более ошибочно не видеть в нем
существенно оригинальных черт. В частности, от немецкой истори-
ческой школы его резко отделяют его религиозные, православные,
следовательно, основоположные для него предпосылки. На их фоне
особое своеобразие приобретает свойственное славянофильской
школе сочетание мессианского универсализма с упорным и глубо-
ким национальным консерватизмом.
Оригинальна школа эта и в качестве национально-психологи-
ческого документа. Ее проповедь «аполитизма» коренилась прочно
и в русском правосознании, и в тогдашних условиях русской жизни’.
А разве не знаменательно для русской психологии пренебрежитель-
ная недооценка формально-юридических начал, принципа законно-
сти, «гарантий»? Ничего подобного у представителей исторической
школы мы, конечно, не найдем. Впоследствии Константин Леонтьев
утверждал, что русскому человеку свойственна святость, но чужда
честность. Когда читаешь некоторые страницы К. Аксакова, убежда-
*В одной из последних своих статей «Существо русского православного
сознания» покойный П. И. Новгородцев пытался реставрировать эту сторону
славянофильского учения, связывая характерное, по его мнению, для русско-
го народа «отсутствие настоящего внимания к мирским делам и практическим
задачам» с исконным качеством русского благочестия и богопочитания — со-
зерцательностью. См. «Православие и культура», сборник статей, Берлин, 1923,
стр. 14-16.
Политическая доктрина славянофильства
187
ешься, что идея «святости» настолько вытесняет в его сознании прин-
цип честности, что в порыве увлечения он едва ли не готов считать
честность пороком. Разумеется, подобное игнорирование иерархии
нравственных ценностей, «смешение граней», извращение этической
перспективы, — являлось существенным изъяном как русской психо-
логии, так и славянофильской доктрины. Русская психология изжи-
вает его дорогою ценой. Что же касается славянофильской доктрины,
то это именно он и натолкнул ее на поистине наивную проповедь
форм патриархального быта в условиях современного государства.
Переходим непосредственно к анализу этой проповеди. В наше
время всестороннего крушения идей и утопий неподвижного зем-
ного устройства, едва ли нужно доказывать, что из тех самых ре-
лигиозных основ христианства, на которых покоилось миросозер-
цание славянофилов, отнюдь не вытекала политическая доктрина,
ими исповедовавшаяся. Вообще говоря, ошибочно полагать, что
мыслимо с логической непогрешимостью вывести непосредствен-
но из христианского миросозерцания какой-либо конкретный, раз
навсегда зафиксированный государственно-общественный строй.
Христианство, как это сознавали сами славянофилы, неизмеримо,
бесконечно выше той или иной формы исторического бытия че-
ловечества, оно всегда в известном смысле индифферентно, запре-
дельно вопросам политики. А раз так, то нельзя предписывать че-
ловечеству единую форму развития, единый образ общественного
устроения. В доме Отца обителей много, и не только сомнительны с
точки зрения научной, но и греховны с точки зрения религиозной
горделивые притязания славянофилов изобразить русское само-
державие, хотя бы в его «идее», как «единое истинное устройство
на земле».
В сфере содержания политической идеологии славянофильства
весьма спорным представляется излюбленное для него резкое про-
тивололожение Государства и Земли. Поскольку это противоположе-
ние проводится исторически и, так сказать, «описательно», его еще
можно условно принять, подразумевая под «Государством» элементы
правительственной централизации, а под «Землею» — элементы об-
щинного самоуправления. Однако, совершенно неправильным долж-
но быть признано изображение у славянофилов взаимоотношения
этих начал. В древней Руси, судя по всему, тщетно было бы искать
точного разграничения сфер влияния «Земли» и «Государства». И, по-
188
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
мимо того, идиллическое славянофильское представление об изна-
чальной самостоятельности Земли, ее исконной независимости от
Государства, едва ли соответствует исторической действительности.
Древнее русское государство отнюдь не было каким-то лишь чисто-
военным союзом, каким его хотели бы представить славянофилы. Как
и всякое государство, оно стремилось не отделить себя от «земли», а,
напротив, «вобрать» ее в себя, оплодотворить ее собою, как принци-
пом более высоким и содержательным. Да и государи того времени,
по видимому, вовсе не склонны были толковать свое самодержавие
на славянофильский манер. Ведь их призвали не только княжить,
но и володеть, и если князья раннего периода русской истории, по
согласным отзывам исследователей, еще являлись скорее военно-
полицейскими сторожами русской земли, чем подлинными носителя-
ми ее верховной власти в полном объеме, то уже к последним десяти-
летиям монгольского ига княжеская власть приобретает все свойства
государственного полновластия. Тот вотчинно-династический взгляд
на государство, который выработался у нас, примерно, к XIV веку и
лучше всего характеризуется известным изречением Ивана III — «вся
русская земля из старины от наших прародителей наша отчина», —
трудно согласуем с возможностью свободного разделения сфер госу-
дарства и земли. При господстве первобытных точек зрения на при-
роду государевой власти, об установлении каких-либо определенных
границ государственной деятельности не может быть и речи. Но и по
мере исторического развития своего, русское государство стихийно
крепло, все дальше и глубже пускало свои корни, стремясь охватить
всю народную жизнь и мало-помалу сводя на нет самодовлеющую
жизнь «земли». В этом отношении Петр лишь продолжал традиции
Грозного.
В самой стихии государства, по-видимому, заложено его торжество
над всеми некогда конкурировавшими с ним общественными соеди-
нениями. И решительно должен быть отвергнут взгляд славянофилов,
согласно которому разделение «государства» и «земли» возводится
в норму, рассматривается, как вечно (нечто) ценное, долженствую-
щее быть. Нельзя противопоставлять «Государству» самостоятельно
организующуюся, принципиально ему чуждую «Землю». Эти начала
нераздельны и принципиально, и фактически. Государство есть на
самом деле познавшая себя в своей подлинной сущности, внутрен-
не организованная «Земля». Ошибочно видеть в государстве лишь
Политическая доктрина славянофильства
189
чисто-внешнюю, нравственно индифферентную силу. Государство
выше общества, — недаром оно обладает верховным правом по от-
ношению ко всякого рода общественным союзам. Оно — условие их
возможности, основа их существования и развития. Прав был Гегель,
считая государство «высшим моментом» по сравнению с «граждан-
ским обществом»* *. И если даже, вопреки Гегелю, государство и не ока-
жется наивысшею из всех реально возможных форм политического
бытия человечества, то, во всяком случае, его сущность, его значение,
его историческая роль совсем неверно поняты и изображены в писа-
ниях славянофилов.
Их критиками было уже достаточно ясно показано, сколь труд-
но отделимы функции государства от функций самоуправляющейся
земли*’. В здоровом национальном организме «общественное право»
тесно переплетается с правом государственным и немыслимо вне его.
Народ, раз возвысившийся до государственного бытия, уже не может
смотреть на государство, как на какую-то внешнюю оболочку, чуждую
душе народной, как на досадный и внутренне ненужный придаток к
народному телу. Животворящею струею вливается государственность
во все поры национального организма, и «земля» органически при-
емлет ее в себя.
И, конечно, вполне ошибочно утверждение славянофилов, буд-
то русский народ является народом безгосударственным по самой
природе своей. Пусть русская история начинается «призывом» госу-
дарства со стороны, — Русь внутренне прияла явившееся на ее зов
государство, усвоило его, претворила его в себя. Прав был Герцен,
усиленно подчеркивая социальную пластичность русского народа
и в его вкусе к мощной государственности усматривая главное его
отличие от других славянских народов" Наивно думать, что вели-
кая держава российская создавалась народом, внутренне чуждым
государственности. Правда, сильны анархические устремления в
складе русской души, и непрестанно борются они с устремлениями
творчески великодержавными, — но несомненно одно, — в истории
’Hegel, «Grundlinien der Philosophic des Rechts», Zweite Auflage, Leipzig, 1921,
256, ср. также Zusatz zu, 263 (ss. 194-195, 351-352).
*Cp, напр., Вл. С. Соловьев, сочинения, изд. I, т. V, стр. 185 и сл.
Du developpement des idees revolutionnaires en Russie», — см. А. И. Герцен,
Полное собрание сочинений и писем, т. VI, Петроград, 1917, стр. 212.
190
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
русской, какою она развертывалась перед славянофилами, торже-
ствовал государственный гений России, и плодотворно преодоле-
ваемым представлялся старый русский бунт. Следует категорически
признать, что тот период русской истории, который славянофилы
называли «петербургским», не может и не должен считаться чем-
то в роде исторического недоразумения только* Нет, его основная
«идея» — подлинное обнаружение одной из существенных, истин-
но «органичных» сторон национального лика России, и сам он, ко-
нечно, столь же национально реален, как и ослепительное явление
великого царя, от которого он ведет свое начало. Великая Россия
петербургского периода в ее исторических возможностях — до-
стойная преемница основных традиций Московской Руси. И если
этим возможностям не суждено было полностью воплотиться в
жизнь, — тому виною не идея полновластной и самодовлеющей го-
сударственности, а ряд сложных причин иного порядка и, главным
образом, многообразные искривления в историческом развитии
этой идеи, продиктованные специфическими условиями русской,
а также отчасти и общеевропейской обстановки последнего века.
Между тем, славянофильство было отрицанием не только петер-
бургской практики, но и петербургской идеи, за которой оно не
хотело видеть России.
А между тем Россия реальная, Россия историческая жила, конечно,
в Петербурге. Пушкин лучше славянофилов ощутил национальную
подлинность этой России. И не случайно западнические противни-
ки кружка Аксаковых в своей критике его петрофобии любопытным
образом сходились с идеологами официальной петербургской госу-
дарственности. Катков96 в этой критике автоматически соприкасался
с Грановским97 И, пожалуй, понятно, почему. Западникам была па-
триотически дорога петербургская идея, ее государственно-правовая
потенция. Националисты типа Каткова приветствовали, в общем, и
петербургскую практику. По отношению к славянофильскому отри-
цанию и той и другой, — оба течения, при всей их взаимной отчуж-
денности, оказывались на одном берегу.
'Герцен правильно отмечает это слабое место учения славянофилов, — «ис-
поведуя исторический принцип, они, однако, постоянно забывали, что все, что
произошло после Петра I, — тоже история, и никакая живая сила, не говоря уже
о призраках, не в состоянии ни стереть совершившихся фактов, ни устранить
их последствий» (там же, стр. 274).
Политическая доктрина славянофильства	19 ]
В своих лекциях Грановский, с негодованием отмежёвываясь от
«иноземцев, которые видят в нас только легкомысленных подража-
телей западным формам», в то же время неоднократно высмеивал
«старческие жалобы людей, которые любят не живую Россию, а вет-
хий призрак, вызванный ими из могилы, и нечестиво преклоняются
перед кумиром, созданным их праздным воображением»’
Катков в одной из своих статей 1863 г. (следовательно, уже после
разрыва с Герценом, в эпоху выступлений по польскому вопросу), ка-
саясь славянофилов и «почвенников», писал, невольно подтверждая,
но, конечно, и продолжая по-своему мысль Грановского: «Увы! Мы все
более и более убеждаемся, что все эти модные теперь у нас толки о на-
родности, о коренных началах, о почве и т. п., не обращают мысли ни
к народности, ни к коренным началам, не приводят ее к чему-нибудь
дельному, а, напротив, еще пуще уносят ее в туман и пустоту... В этом
же тумане и разыгрываются все недоразумения наших мыслителей
и пророчествующих народолюбцев. Мы смеем уверить этих господ,
что они возвратятся к народу и станут на почве, о которой они так
много толкуют, не прежде, как перестав толковать о ней и занявшись
каким-нибудь более серьезным делом. Не прежде эти мыслители об-
ретут то, что ищут, как прекратив свои искания. Не прежде станут
они дельными людьми, как перестав пророчествовать и благовести-
тельствовать. Не прежде станут они и русскими людьми, как перестав
отыскивать какой-то таинственный талисман, долженствующий пре-
вратить их в русских людей. Они наткнутся на искомую народность
не прежде, как перестав отыскивать ее в каких-то превыспренних на-
чалах, в пустоте своей ничем не занятой и надутой мысли»"
В этой язвительной критике было верно одно: славянофилы от-
рывались от наличной, действительной России, уходя мыслью в пои-
ски России идеальной, нуменальной. Не то было плохо, что они ис-
кали подлинную «русскую идею», а то, что в процессе этого искания
их покидало чутье исторической реальности, без которого вряд ли
осознаваема и сама национальная идея. Неправ был Катков, призывая
их «прекратить свои искания»: истинно просвещенный патриотизм
не мыслим вне творческого углубления в духовную сущность род-
’Станкевич, «Т. Н. Грановский», стр. 147. Цитирую по В. А. Мякотину, «Из
истории русского общества», СПБ., 1906, стр. 327.
“«Русский Вестник», 1863, № 5; ср. С. Неведенский, «Катков и его время»,
СПБ., 1888, стр. 209-210.
192
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ной страны. Но худо то, что по содержанию своему их искания, чуж-
дые конкретной жизни, руководимые загробными тенями, нередко
превращались в блуждания и заблуждения. И сами они становились
беспомощными в окружающей их политической жизни, и фатально
проходили мимо нараставшей трагедии русской истории. Нужно во-
обще отметить, что в их политическом и философско-историческом
миросозерцании не было места ощущению трагического в мире и
в истории; не было в нем места и чувству катастрофичности эпохи.
Это особенно бросается в глаза при сопоставлении старых славяно-
филов с их духовными потомками и преемниками XX века...
Итак, петербургскую империю не вырвать из истории России. Но
не забыть и ее трагического конца, тем более значительного и бога-
того последствиями, чем реальнее была она сама. Конец Петербурга,
вопреки общеизвестным символам, не есть исчезновение призрака,
обличение обмана, рассеяние тумана. Это — реальнейшая историче-
ская катастрофа, стрясшаяся над русской землей и русским народом.
Тем жизненнее проблема ее причин.
Быть может, трагедия петербургской России заключалась, главным
образом, в том, что над самою русскою властью слишком тяготели
извращенные отзвуки своего рода «славянофильских» предрассудков.
Анализ официальной идеологии русской власти XIX века вскрывает
в ней наличие ряда «романтических» преданий, сослуживших ей, как
теперь очевидно, печальную службу. Стремясь сохранить в чистоте
«древние устои самодержавия», фанатически отстаивая «охранитель-
ные начала» quand meme, русские цари мало-помалу становились в же-
стокое противоречие с тем центральным и по существу своему глубо-
ко плодотворным принципом петербургского периода — принципом
великого государства, построенного на фундаменте права, которому
история заставляла их служить. Своей упрямой оппозицией петровой
идее они невольно разрушали петрово дело. В условиях нового вре-
мени они пытались сохранить в неприкосновенности свою старую
власть, напоминавшую собой скорее азиатский деспотизм, восточный
халифат, нежели универсальный религиозно-общественный идеал.
Петербургская практика становилась тормозом для петербургской
идеи, между тем как петербургская идея не стояла в противоречии с
основными началами и лучшими заветами русской культуры. Петер-
бургская автократия представляла собою своеобразную смесь петров-
ских веяний со стилизованными преданиями московской старины.
Политическая доктрина славянофильства	193
Сам Петр был абсолютным самодержцем. Но именно он положил
начало обособлению государства от личности государя, нанес ре-
шительный удар прежнему вотчинному взгляду на государство. Это
был большой шаг вперед, не убивавший высших ценностей русской
веры и русского национального сознания, но возносивший на но-
вую степень политическую организацию русского народа. Нормаль-
ное развитие и претворение в жизнь петровых идей с логической
необходимостью вело бы Россию на путь правового государства и
национально-народной самодеятельности’ — в формах, быть может,
и значительно разнящихся от западных образцов. Победа славяно-
фильских мечтаний в правящих кругах практически внесла бы лишь
в область русской государственной жизни величайший сумбур, ибо
без твердых и принудительных правовых основ современное госу-
дарство существовать не может, как не может оно покоиться на укла-
де, не мирящемся с потребностями и логикой времени. Шатание же
власти между принципами правовой государственности и патриар-
хальной монархии русской старины, в конце-концов, привело Рос-
сию к нездоровому абсолютизму последних царствований. Потуги
«обновиться стариной», характерные для атмосферы заката династии,
порождали роковым образом лишь жалкие и фальшивые пародии:
стилизованные под старину вновь строившиеся храмы имели столь
же мало общего с подлинным искусством, сколь мало напоминали
подлинных святых и блаженных стилизованные под них простецы,
окружавшие вырождавшийся трон. И недаром династия оборвалась
на Алексее, любимом имени славянофилов, задушевном знамени
романтиков старины: словно Провидение не захотело допустить по-
следней подделки... В тесной связи с «романтическими» устремления-
ми славянофильства в области философии русской истории стоит
и одно не случайное для него самопротиворечие. Утверждая, что
русский народ чуждается государственных дел и государственного
’Эта мысль прекрасно выражена Сперанским в его «Введении к уложению
государственных законов» 1809 года, — «Петр Великий во внешних формах
правления ничего решительного не установил в пользу политической свобо-
ды, но он отверз ей двери тем самым, что открыл вход наукам и торговле. Без
точного намерения дать своему государству политическое бытие, но по одному,
так сказать, инстинкту просвещения он все к тому приготовил». См. «План госу-
дарственного преобразования» графа М. М. Сперанского, Москва, 1905, стр. 21.
Ср. также В. О. Ключевский, «Курс русской истории», часть IV, Москва, 1910,
стр. 278.
194
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
властвования, славянофилы в то же время являлись сторонниками
всенародных Земских Соборов и свободно организованного обще-
ственного мнения. И здесь сам собою возникает вопрос, — как же
«народ», на Земских Соборах призывающийся высказывать свое суж-
дение о делах государственных, может этими делами не «интересо-
ваться»? Как может он к этим делам не готовиться?
Раз Земля не должна вмешиваться в область Государства, то к чему
же общественное мнение, мирской совет? Напрасно пыталась сла-
вянофильская мысль истолковать общественное мнение в смысле
чисто технического обсуждения земских дел: ей постоянно прихо-
дилось признавать, что общественное мнение должно высказываться
и по делам, непосредственно касающимся Государства («администра-
ция, судопроизводство, законодательство»). Да помимо того, ведь,
«земная» окраска присуща и местному самоуправлению. Как же тогда
ставить принципиальные границы интересов и влияния?* Вообще го-
воря, славянофильству не удалось дать удачной формулировки своих
взглядов в этом вопросе. Не может быть признано верным утверж-
дением, что интерес к вопросам государственным несовместим с
подлинно духовною жизнью. Позднейшие представители монархи-
ческого национализма не без основания обличали ублюдочность
и противоречивость роли царя в славянофильской концепции, по-
скольку царь, согласно строгому ее смыслу, должен был замыкаться
в область лишь внешнего и формального действия** Вместе с тем и
у «народа», как духовной индивидуальности, как-то механически от-
нимались существенные мотивы культурной жизни, национального
бытия. Вносилась какая-то незакономерная раздвоенность в сферу,
по сущности своей единую. Оттого-то, быть может, и приходилось
идеологам школы так много и так бесплодно говорить о «единении
царя с народом». От этого же было нечто непроходимо нескладное и
в самой природе политической деятельности славянофилов, — слов-
*Ср. критику этой стороны славянофильской доктрины с монархической
точки зрения у Льва Тихомирова, «Монархическая государственность», издание
техн, центра зарубежных организаций нац. мысл. молодежи, Мюнхен, 1923, т. II,
стр. 135. «Почему, — спрашивает автор — местное управление не есть дело “вла-
столюбия”, а общее, государственное — дело “властолюбия"»?
**Лев Тихомиров, там же, стр. 135, 136. Ср. также Н. А. Захаров, «Система
русской государственной власти», Новочеркасск, 1912, стр. 67 и сл., особенно
298,299.
Политическая доктрина славянофильства	195
но сами они, систематически занимаясь и увлекаясь политикой, ре-
шили превратить себя в живое опровержение собственной теории...
Однако, в основе соответствующих рассуждений славянофилов
лежала все-таки одна плодотворная интуиция. Ими владела чуткая
боязнь арифметического народоправства, и, чтобы отгородиться от
него, они возводили в перл создания пресловутый аполитизм русско-
го народа и мнимые достоинства русской монархической старины.
Они проницательно угадывали опасность формальной демократии,
и Конст. Леонтьев своей оценкой этой формы государственности
вряд ли погрешил против духа истинного славянофильства. Вы-
ражаясь современным языком, центр проблемы тут — в принципе
власти. Славянофилы смутно чувствовали, что принцип этот, чтобы
быть живым, должен быть органичным, должен захватывать душу че-
ловеческую, корениться в тайнах веры, в обаянии авторитета, а не в
зыбких выкладках корыстного расчета*. Они ощущали это, и бились
над задачей найти государственную форму, преодолевающую поро-
ки демократии западного типа, как политической формы поздней,
дряхлеющей цивилизации. Их рецепт оказался неудачным. Суровый
приговор произнесла история над их мечтами и стремлениями. Что
оставила она, в самом деле, от этой благодушной, романтической
идиллии безгосударственного государства, покоящегося на внутрен-
нем, исключительно нравственном единении царя, свято хранящего
свой народ, с народом, свято доверяющим своему царю? Что от всего
этого уцелело?..
Да, их рецепт оказался неудачным. Надуманным, нежизненным.
Но, ведь, задача остается... остается и до сих пор... остается и в теории,
и в жизни... по видимому, именно она является и одною из основных
тем современного нам великого кризиса русской истории, великой
русской революции... и мы мучительно, напряженно, всматриваемся
в нее, как в черные дали горизонта черною вещею ночью...
Формулируем основные выводы.
Пусть отжило свой век конкретное содержание практических сла-
вянофильских упований, пусть умерла и истлела историческая плоть,
’«...А лисья премудрость до сих пор возится со своей безнадежной пробле-
мою: «дан мир мошенников; требуется привести их совокупную деятельность к
честности». Насколько это действительно трудная задача, вы можете убедиться в
судебных учреждениях и некоторых иных местах!» (Карлейль, «Герои и героиче-
ское в истории», перевод В. И. Яковенко, СПБ., 1898, стр. 318-319).
196
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
оболочка славянофильской доктрины, — но дух ее, ее идейное зерно,
ее «субстанция» пребывает, являя собою характернейший и творче-
ский элемент русской культуры. Пусть дотла опровергнута жизнью
романтическая концепция самодержавия, — но, ведь, не она — глав-
ное в политическом миросозерцании славянофильства.
Но что же, в самом деле, в нем — главное?
Две идеи, как мы видим, были основоположными в славянофиль-
ском миросозерцании, — идея непререкаемого преобладания ду-
ховных начал над внешними формами исторического бытия и идея
своеобразия духовного лика и исторических путей России.
Обе эти идеи пребудут и после исчезновения славянофильства,
как общественной группировки или партии. Обе эти идеи — прочное
достояние русской культуры, русской культурной традиции. Люди
новых поколений, выходящие далеко за пределы славянофильского
кружка, притом люди, во многом далекие и друг от друга, усвоят эти
идеи, углубят их, расширят в большую и плодотворную струю рус-
ской мысли. С одной стороны К. Леонтьев, с другой — Вл. Соловьев,
далее, «новое религиозное сознание», русский идеализм XX века,
«Вехи» 1909 года, наконец, новейшие «скифство» и «евразийство», —
все это течения, так или иначе связанные с основными интуициями
старого славянофильства, движущиеся в плане того же устремления
идей. Но и многие, кто устами не чтят ценностей этой струи русской
мысли, сердцем своим недалеко от них отстоят. И, конечно, не слу-
чайно в нынешние «страшные годы» России все ярче разгорается и
воистину воплощением лучших мотивов русской культуры все еди-
нодушнее признается образ величайшего нашего, хотя и совсем не
«школьного», не «партийного» славянофила — Федора Михайловича
Достоевского.
ПОД ЗНАКОМ РЕВОЛЮЦИИ
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
Habent sua fata libelli. Первое издание настоящей книги вызвало
оживленный отклик со стороны идеологов правящей партии. Оно
поспело как раз к дискуссии перед 14 съездом и послужило своео-
бразным орудием в руках спорящих сторон.
Зиновьев не без искусства превратил идеологию национал-
большевизма в мортиру, наведенную оппозицией на Цека: его нашу-
мевшая «Философия эпохи» была обстрелом не столько моей книги,
сколько партийного большинства. Последнее, естественно, не мог-
ло остаться в долгу, и его идейному трубадуру Бухарину пришлось в
остром полемическом очерке «Царизм под маской революции» ино-
сказательно оправдываться перед собственной оппозицией в «по-
хвалах», возводимых мною по адресу коммунистической партии, и
доказывать правоту цекистской линии.
В ряде подстрочных примечаний настоящего издания специаль-
но оговорены некоторые аргументы, выдвинутые критикой. Отрадно
сознавать, что основные мотивы книги совпали с актуальными вну-
трипартийными проблемами: это доказывает их жизненность и, вме-
сте с тем, их «имманентность» современным советским настроениям.
Словно и впрямь удел мой — «истину царям с улыбкой говорить».
Оглядываясь на прошедшие семь с лишним лет своего «национал-
большевизма», могу сказать без колебаний: счастлив день, когда на-
пряженным усилием воли удалось побороть в себе инерцию белого
пути и оттолкнуться от того берега. Своего теперешнего положения
«лояльного спеца», русского интеллигента, имеющего отечество, —
не скрою, — я добровольно не променял бы ни на какие свободы
эмигрантского бытия и специфической зарубежной деятельности.
Жизнь пореволюционной России полна смысла, содержания и пер-
спектив.
Не подлежит уже сомнению оправданность руководящей идеи
семилетней моей публикации «на этом берегу»: родина восстанавли-
вается, воскресает. Упрямо и озлобленно твердили за границей: «не
может и не будет возрождаться, пока живы большевики». Чувствовал,
видел, сознавал, доказывал: может и возрождается. Теперь на этот счет
198
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
как будто прозревают и слепые. И с полным душевным спокойствием
проходишь мимо упреков и нападок из «непримиримого» стана, не-
способного ничего забыть, ничему научиться.
Гораздо сложнее проблемы путей воссоздания и развития страны.
Именно в плоскости этой проблемы приходится выслушивать ожив-
ленные возражения слева. Высказывая свою точку зрения, я не считал
нужным прибегать к мимикрии, бесполезной и всегда унизительной.
Лучше уж мимикрия молчания, нежели слова и пера. Не только я сам,
но и критики мои хорошо знают, что многие и многие в СССР дума-
ют по этому вопросу то же, что и я.
Экономическое возрождение страны идет все время замедлен-
ным темпом и с перебоями. Страна экономически живет искусствен-
но приглушенной жизнью. Во имя больших всемирно-исторических
замыслов зачастую страдают конкретнейшие интересы живущего
поколения. Во имя теоретически осознаваемого «высшего типа» хо-
зяйства приносятся в жертву реальная хозяйственная мощь и темп
хозяйственного развития. В этой соблазнительной «политике боль-
шого рисунка» скрыты тревожные трудности и опасности. При всей
своей бесспорной исторической яркости, по существу и непосред-
ственно она невыгодна ни одной из наличных социальных групп
страны.
В партийной печати меня уличают в том, будто бы я «просмотрел»
госпромышленность и рабочий класс. Конечно, это не так. Мудрено
просмотреть столь заметные вещи. Но, следя за советской же прес-
сой, нельзя одновременно просмотреть и высокие цены, и тяжелый
налоговый гнет, и низкий уровень народного благосостояния, про-
свещения, здравия, и хронические ножницы, и мало радующее ка-
чество промышленной продукции, и товарный голод, готовый каж-
дую минуту смениться «затовариванием», и пороки самого аппарата
формально-социалистической экономики, отнюдь не случайные, и
нередко глухое недовольство многомиллионного крестьянства, да
даже подчас недостаточную удовлетворенность и самих рабочих
(так называемые «цеховые настроения»), «Классы обмануть нельзя»
(Ленин). Повторяю: нелегко и небезопасно в течение долгого вре-
мени держать огромный народ в положении невозможности полно-
стью развернуть свои силы, свои растущие хозяйственные потенции.
Это не может не отражаться и на общем политическом состоянии
государства.	-	-
Под знакам революции
199
Незачем отрицать успехи госпромышленности и приуменьшать
их положительное значение. Но нечего скрывать, что они достаются
дорогой ценой. Вот почему вся наличная обстановка продолжает не-
изменно и настойчиво диктовать систему благоразумных, планомер-
ных, надлежащим образом дозированных мероприятий под знаком
целесообразнейшей направленности хозяйственных сил народа.
Прекрасное поучение некогда преподал политикам и государ-
ственным людям Монтескье в своих «Персидских Письмах»:
«Я часто задумывался, — читаем у него, — какое из всех явлений
наиболее согласно с разумом... И мне кажется, что наиболее совер-
шенное есть то, которое идет к своей цели с наименьшими жертва-
ми; иначе говоря, то, которое ведет людей путем, наиболее отвечаю-
щим их стремлениям и склонностям, есть и наиболее совершенное»
(письмо LXXXI).
Второе издание появляется с несколько измененным и допол-
ненным содержанием. Первый отдел («Национал-большевизм») по-
полнен пятью статьями, напечатанными после выхода в свет перво-
го издания: «Оппортунизм», «Национализация Октября», «Вперед от
Ленина», «14 съезд» и «Кризис ВКПБ». Второй отдел («Очерки фило-
софии эпохи») пополняется статьями «Пестель», «О русской нации»
и «Фрагментами (из записной книжки 26-27 годов)». В последних
мне хотелось афористично и схематично затронуть некоторые су-
щественные темы, требующие по существу более подробной разра-
ботки, которую мне так и не удалось выполнить к моменту печатания
настоящей книги.
Кроме того, в интересах более полного освещения защищаемой
в книге идеологии перепечатываются из сборника «В борьбе за Рос-
сию» (1920 г.) четыре статьи: «Перелом», «Интервенция», «О верности
себе» и «Врангель». Первыми тремя было положено литературное
начало новому тогда течению, порожденному непосредственно осо-
знанию результатов гражданской войны в ее основном фазисе. Что
же касается статьи «Врангель», то она взята как пример тогдашнего
моего анализа длившейся еще белой войны.
С другой стороны, чтобы избежать чрезмерного разбухания книги,
я счел возможным исключить из второго издания четыре статьи, во-
шедшие в первое. Эти статьи («Памяти В. Д. Набокова», «Генерал Пепе-
ляев», «Россия на Дальнем Востоке» и мемуарный очерк «Из прошлого»)
более или менее второстепенны с точки зрения лейтмотива книги.
200
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Статьи (за исключением, пожалуй, «Национализации Октября»)
перепечатываются без сколько-нибудь существенных изменений.
Статья «Россия (у окна вагона)», посвященная впечатлениям поездки
в Москву летом 1925 года, не включена в настоящий сборник, ибо, на-
печатанная одновременно в Москве («Новая Россия», №№ 2 и 3,1926)
и в Харбине (Вестник Маньчжурии, № 1—2,1926), она затем была еще
выпущена в Харбине отдельной брошюрой.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Первая часть настоящего сборника (статьи политические) являет-
ся как бы непосредственным продолжением моей книжки «В борьбе
за Россию», включавшей в себя статьи 20 года и впервые выдвинувшей
идеологию, впоследствии получившую название «сменовеховской».
Политические статьи, выбранные мною для перепечатки в
сборнике, обнимают собою период от кронштадтского восстания
вплоть до наших дней. Естественно, что основная тема их — тема
Нэпа. Не буду формулировать здесь руководящей мысли книги, на-
деюсь, она достаточно ясно (быть может, даже не без излишних по-
вторений: приходилось упорно «долбить в одну точку») проведена
в ней самой.
Меня считают, и я сам себя считаю «сменовеховцем». Но не буду
скрывать, что одним из побудительных мотивов появления в печа-
ти настоящей книжки было желание напомнить о первоначальном,
не искаженным «мимикрией» и посторонними «уклонами» облике
этого общественно-политического течения. По мере того, как сме-
новехизм превращался в прикладное «наканунство», идеологически
он становился все менее и менее на себя похожим (см. статьи «Впе-
ред от Вех», «О будущей России», «Сменовехизм»), «Наканунство» в
наше время уже прекратило свое существование, бесследно растеряв
собственное лицо и самостоятельную идеологию. «Сменовехизм» же
продолжает идейно жить, и в логике революционного развития лишь
обретает новые ручательства своей жизненности.
Теперь, когда после искусственной задержки, после досадной
паузы (см. статьи «12 съезд» и «13 съезд»), мы, судя по всему, вступа-
ем в новый этап плодотворной эволюции советской политики (ср.
«новую торговую политику» и, главное, ряд мероприятий послед-
него времени, стремящихся реально осуществить лозунг «лицом к
Под знаком революции
201
деревне»; см. статью «Обогащайтесь»), основная политическая тема
настоящего сборника не может не казаться осмысленной и жиз-
ненной.
Конечно, многие из отдельных злободневных утверждений, вы-
сказывавшихся в той или иной статье настоящего сборника, ныне
устарели, утратили характер актуальности. Довлеет дневи злоба его.
Газетные статьи (большинство печатающихся статей появлялись в
харбинской газете «Новости Жизни»), пишутся обыкновенно под
влиянием преходящих обстоятельств и нередко под давлением той
или иной непосредственной политической задачи. Пусть читатели
сборника имеют это в виду.
Равным образом несомненно, что суждения и оценки некоторых
отдельных статей впоследствии оказывались ошибочными, некото-
рые прогнозы не оправдывались. Встречались ошибки «в темпе», а
иногда и по существу того или иного вопроса. Возможно даже, что
попадутся на протяжении всей книжки и внешне противоречащие
друг другу, взаимно несогласованные словесные утверждения. Мень-
ше всего я склонен это отрицать. Но и доселе я убежден как в том,
что основные интуиции меня не обманули, так и в том, что в них есть
своя логика и своя внутренняя цельность.
Кроме того и вместе с тем, ведь «газеты — секундная стрелка исто-
рии». Сборник газетных статей, появлявшихся в горячие революци-
онные годы и откликавшихся на горячие темы дня, может, пожалуй,
представлять собою кое-какой интерес и для «будущего историка»
революции. И я перепечатываю здесь статьи без сколько-нибудь су-
щественных поправок и изменений.
Что касается второго отдела настоящего сборника, то в него вош-
ли статьи, не носящие непосредственного политического характера и
посвященные более общим культурно-философским и философско-
историческим проблемам, упирающимся в единую, огромную, мучи-
тельную проблему: Россия-Революция. И здесь опять-таки статьи пи-
сались урывками, от случая к случаю, вне общего предопределенного
плана и вне нарочитой взаимной связи. Однако, перечитывая их, я
в них чувствую все же известное миросозерцательное единство, по-
зволяющее собрать их вместе под заглавием «Русские думы (очерки
философии эпохи)».
Следует добавить, что все печатаемые статьи писались вне Рос-
сии, в Харбине. С Россией советской я расстался в декабре 1918 года
202
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
(падение красной Перми), а с белой Россией — в январе 1920 (после
падения омского правительства в Иркутске). С конца февраля 1925
мне приходится практически и на собственном опыте осуществлять
идею «делового сотрудничества с советской властью» (работа в Учеб-
ном Отделе К.В.ЖД). И, наконец, как раз с моментом появления в
свет настоящей книги совпадает поездка моя, в качестве советского
спеца, в Москву, после почти семилетней разлуки с нею. Ближайшее
будущее, нужно надеяться, позволит непосредственными впечатле-
ниями нынешней русской жизни проверить думы, выводы и настрое-
ния протекшего периода физической эмиграции (см. статью «Про-
блема возвращения» в настоящем сборнике).
Харбин, 18 июня 1925 года
Отдел первый
НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМ (СТАТЬИ ПОЛИТИЧЕСКИЕ)
Перелом'
Необходимо отдать себе ясный отчет в последних событиях на-
шей гражданской войны. Нужно иметь мужество посмотреть в глаза
правде, какова бы она ни была.
Падением правительства адмирала Колчака закончен эпилог ом-
ской трагедии, рассказана до конца грустная повесть о «восточной
государственности», противопоставившей себя революционному
центру России. Много надежд связывали мы все с этим движением.
Верилось, что ему действительно суждено воссоздать страну, обеспе-
чить ей здоровый правопорядок на основах национального демо-
кратизма. Казалось, что революция, доведшая государство до распада
и полного бессилия, будет побеждена вооруженной рукой самого
народа, восставшего во имя патриотизма, во имя великой и единой
России...
Мы помним все фазы, все стадии этой трагической междоусобной
борьбы. В минуту итога и результата они вспоминаются с особой жи-
'Интервью, помещенное в газете < Вестник Маньчжурии» 1 февраля 1920 г. —
через несколько дней по приезде моем из Иркутска. Это выступление положило
начало «национал-большевизму».
Под знакам революции
203
востью, жгут память, волнуют душу. Ростов, Екатеринодар, Ярославль,
Самара, Симбирск, Казань, Архангельск, Псков, Одесса, Пермь, Омск,
Иркутск, все эти географические определения словно наполняются
своеобразным историческим содержанием, превращаются в живые
символы великой гражданской войны.
И вот финал. Пусть еще ведется, догорая, борьба, но не будем ма-
лодушны, скажем открыто и прямо: по существу ее исход уже пред-
решен. Мы побеждены и побеждены в масштабе всероссийском, а не
местном только. Падение западной и центральной Сибири на фоне
крушения западной армии ген(ерала) Юденича, увядания северной и
неудач южной приобретает смысл гораздо более грозный и опреде-
ленный, чем это могло бы казаться с первого взгляда.
Разумеется, было бы наивно думать, что падение иркутского пра-
вительства есть в какой бы то ни было степени торжество эсэров.
Нет, все прекрасно знают, что это — торжество большевиков, победа
русской революции в ее завершающем и крайнем выражении. Судьба
Иркутска решилась не на Ангаре и Ушаковке, а на Тоболе и Ишиме, —
там же, где судьба Омска.
Правда, мы, политические деятели, до самого последнего момента
не хотевшие примириться с крушением дела, которое считали на-
циональным русским делом, — правда, мы надеялись, что и падением
Омска еще не сказано последнего слова в пользу революции.
Хотелось верить, что удастся здесь, в центральной и восточной
Сибири, организовать плац дарм, на котором могли бы вновь развер-
нуться силы, способные продолжать вместе с югом борьбу за нацио-
нальное возрождение и объединение России.
И мы были готовы принять любую власть, лишь бы она удовлетво-
ряла нашей основной идее. Ибо не могло быть сомнения, что России
возрожденной, России объединенной не страшна никакая реакция,
не опасно никакое иностранное засилие.
Однако, наши надежды обмануты. Иркутские события — не только
крушение «омской комбинации», но и обнаружение роковой слабо-
сти «восточно-сибирского фактора»: решительная неудача семенов-
ских войск под Иркутском, равно как и последние события на Даль-
нем Востоке — тому наглядное свидетельство.
Выясняется с беспощадною несомненностью, что путь вооружен-
ной борьбы против революции — бесплодный, неудавшийся путь.
Жизнь отвергла его, и теперь, после падения Иркутска на востоке и
204
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Киева, Харькова, Царицына и Ростова на юге, это приходится при-
знать. Тем обязательнее заявить это для меня, что я активно прошел
его до конца со всею верой, со всей убежденностью в его спаситель-
ности для родной страны.
Напрасно говорят, что «омское правительство погибло вследствие
реакционности своей политики». Дело совсем не в этом. В смысле
методов управления большевики куда «реакционнее» павшего прави-
тельства. И вдобавок, пало это правительство именно в тот момент,
когда отказалось от своей «реакционности» и было готово принять в
свое лоно чуть ли не г. Колосова.
Нет, причины катастрофы лежат несравненно глубже. По-види-
мому, их нужно искать в двух плоскостях. Во-первых, события убеж-
дают, что Россия не изжила еще революции, т. е. большевизма, и во-
истину в победах советской власти есть что-то фатальное, — будто
такова воля истории. Во-вторых, противобольшевистское движение
силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и
поэтому невольно окружило большевизм известным национальным
ореолом, по существу чуждым его природе. Причудливая диалектика
истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией
интернационала на роль национального фактора современной рус-
ской жизни, — в то время как наш национализм, оставаясь непоко-
лебленным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие
своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми
«союзниками».
Как бы то ни было, вооруженная борьба против большевиков не
удалась. Как это, быть может, ни парадоксально, но объединение Рос-
сии идет под знаком большевизма, ставшего империалистичным и
централистским едва ли не в большей мере, чем сам П. Н. Милюков.
Следовательно, перед непреклонными доводами жизни должна
быть оставлена и идеология вооруженной борьбы с большевизмом.
Отстаивать ее при настоящих условиях было бы доктринерством, не-
простительным для реального политика.
Разумеется, все это отнюдь не означает безусловного приятия
большевизма или полного примирения с ним. Должны лишь суще-
ственно измениться методы подхода к нему и его оценки. Его не
удалось победить силою оружия в гражданской борьбе — он будет
эволюционно изживать себя в атмосфере гражданского мира. Или
советская система принуждена будет в экономической сфере пой-
ти на величайшие компромиссы, или опасность будет угрожать уже
Под знаком революции	205
самой основе ее бытия. Очевидно, предстоит экономический Брест
большевизма.
Процесс внутреннего органического перерождения советской
власти, несомненно, уже начинается, что бы ни говорили сами ее
представители. И наша общая очередная задача — способствовать
этому процессу. Первое и главное — собирание, восстановление Рос-
сии как великого и единого государства. Все остальное приложится.
И если приходится с грустью констатировать крушение полити-
ческих путей, по которым мы до сих пор шли, то великое утешение
наше в том, что заветная наша цель — объединение, возрождение ро-
дины, ее мощь в области международной — все-таки осуществляется
и фатально осуществится.
Интервенция*
I
Я положительно затрудняюсь понять, каким образом русский па-
триот может быть в настоящее время сторонником какой бы то ни
было иностранной интервенции в русские дела. Ведь ясно, как Божий
день, что Россия возрождается. Ясно, что худшие дни миновали, что
революция из силы разложения и распада стихийно превращается в
творческую и зиждительную национальную силу. Вопреки ожидания,
Россия справилась с лихолетьем сама, без всякой посторонней «по-
мощи» и даже вопреки ей. Уже всякий, кого не окончательно ослепили
темные дни прошлого, может видеть, что русский престиж за грани-
цею поднимается с каждым днем. Пусть одновременно среди правящих
кругов Запада растет и ненависть к той внешней форме национально-
го русского возрождения, которую избрала прихотливая история. Но,
право же, эта ненависть куда лучше того снисходительного презрения,
с которым господа Клемансо и Ллойд-Джорджи относились в прошлом
году к парижским делегатам ныне павшего русского правительства...
Природа берет свое. Великий народ остался великим и в тяжких
превратностях судьбы — «так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».
'«Новости Жизни». 24 февраля 1920 г. Этой статье суждено было сыграть
решающую роль в моем окончательном политическом разрыве с нашими анти-
большевистскими группировками.
206
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Пусть мы верили в иной путь национального воссоздания. Мы оши-
блись — наш путь осужден, и горькой иронией рока неожиданно для
самих себя мы вдруг превратились чуть ли не в «эмигрантов реак-
ции». Но теперь, когда конечная мечта наша — возрождение роди-
ны — все-таки осуществляется, станем ли мы упрямо упорствовать
в защите развалин наших рухнувших позиций?.. Ведь теперь такое
упорство было бы прямым вредом для общенационального дела, оно
лишь искусственно задерживало бы процесс объединения страны и
восстановления ее сил.
Нам естественно казалось, что национальный флаг и «Коль славен»
более подобают стилю возрожденной страны, нежели красное знамя
и «Интернационал». Но вышло иное. Над Зимним Дворцом, вновь об-
ретшим гордый облик подлинно великодержавного величия, дерзко
развевается красное знамя, а над Спасскими Воротами, по-прежнему
являющими собою глубочайшую исторически-национальную свя-
тость, древние куранты играют «Интернационал». Пусть это странно
и больно для глаза, для уха, пусть это коробит, — но, в конце концов,
в глубине души невольно рождается вопрос:
— Красное ли знамя безобразит собою Зимний Дворец, — или,
напротив, Зимний Дворец красит собою красное знамя? «Интерна-
ционал» ли нечестивыми звуками оскверняет Спасские Ворота, или
Спасские Ворота кремлевским веянием влагают новый смысл в «Ин-
тернационал»?..
II
Все державы отказались от активной борьбы с русской револю-
цией. Не потому, конечно, чтобы русская революция нравилась пра-
вительствам всех держав, а потому, что они сознали свое полное
бессилие ее сокрушить. Испробовано уже то страшное, решающее
средство, которым британский удав душил в свое время Наполеона,
душил Вильгельма — блокада. Испробована — и не помогла: в резуль-
тате получилось даже как-то так, что стало трудно уяснить себе — кто
же тут блокируемый и моримый, а кто блокирующий и моритель, кто
кого душит. И надменная царица морей устами своего нового Вел-
лингтона вдруг заявила на весь мир:
— Европа не может быть приведена в нормальное состояние без
русских запасов. Единственное разрешение вопроса — это заключить
мир с большевиками...
Под знакам революции
207
Из всех союзников еще одна Япония держится несколько более
неопределенно, загадочно. И именно к ней, к Японии, как к послед-
нему прибежищу, устремлены сейчас глаза тех русских политиков,
которых еще чарует Омск своими посмертными чарами.
Но ведь мертва же омская комбинация и труп ее бесплодно галь-
ванизировать иностранными токами — не оживет все равно. Если уж
не помогла иностранная помощь в прошлом году, когда русские ар-
мии в многие сотни тысяч надвигались на Москву со всех сторон —
то что она может сделать теперь, когда от всех этих армий остались
разве сколки осколков?.. Ну а одними лишь иностранными штыками
национального возрождения не достигнешь. А главное, смешны те,
кто днем с фонарем ищет национального возрождения в тот момент,
когда оно уже грядет — только иною тропой...
Власть адмирала Колчака поддерживалась элементами двоякого
рода: во-первых, за нее, разумеется, ухватились люди обиженных ре-
волюцией классов, мечтавшие под лозунгом «порядок» вернуть себе
утраченное спокойствие, отнятое достояние и выгодное социальное
положение; во-вторых, под ее знамя встали группы национально-
демократической интеллигенции, усматривавшей в большевизме
враждебную государству и родине, национально разлагающую силу.
Именно эти последние группы представляли собою подлинную идео-
логию омского правительства, в то время как элементы первого рода
систематически портили и компрометировали его работу.
Теперь, когда правительство пало, а советская власть усилилась
до крупнейшего международного фактора и явно преодолела тот
хаос, которому была обязана своим рождением, национальные
основания продолжения гражданской войны отпадают. Остаются
лишь групповые, классовые основания, но они, конечно, отнюдь не
могут иметь значения и веса в сознании национальной интелли-
генции. Таким образом, продолжение междоусобной борьбы, созда-
ние окраинных «плацдармов» и иностранная интервенция нужны
и выгоды лишь узко классовым, непосредственно потерпевшим от
революции элементам. Интересы же России здесь решительно не
при чем.
Пусть господа идеологи плацдармов устраивают таковые подаль-
ше от русской границы. Пусть там готовят они своего Людовика XVIII,
пока и их, так или иначе, не коснется огненное дыхание русского
ренессанса.
208
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
О верности себе’
Познай самого себя!
Дельфийское изречение
«Среди колчаковского офицерства, переполняющего Шанхай, на-
шлось очень и очень немного радующихся выступлению Японии. Даже
эти офицеры, получившие возможность выехать за границу лишь при
содействии Японии, с чувством глубокого негодования встретили во-
оруженное вторжение в Россию своей покровительницы».
Газ(ета) «Шанхайская жизнь», 20 апреля
I
Можно ли говорить о непоследовательности, излишней «пере-
менчивости» тех русских политических деятелей или тех офицеров,
которые всецело и вполне поддерживали омское правительство, а
теперь проповедуют «гражданский мир» и протестуют против ино-
странной интервенции? Мне лично не раз приходилось слышать
подобные упреки в чрезмерной впечатлительности и чуть ли даже
не в перемене своих убеждений. В непристойной и демагогической
форме они появлялись и в печати определенного направления.
Считаю целесообразным поставить во всей полноте эту проблему,
бесспорно представляющую собою ныне известное общественное
значение. Ибо многие русские патриоты должны в настоящее время
продумать ее до конца, чтобы ощущение ложного стыда, поверх-
ностная боязнь осуждения со стороны некоторых из бывших спут-
ников и соратников не помешали им принять правильное решение
вопроса.
Должны ли бывшие «колчаковцы» теперь приветствовать военное
выступление Японии в Приморье и по-прежнему исповедовать идео-
логию вооруженной борьбы с большевизмом до конца?
Я категорически утверждаю: нет, не должны. Не должны во имя
того же самого национального и государственного принципа, кото-
рый еще так недавно заставлял их вести с Японией переговоры о под-
держке и бороться на фронте против красной армии.
‘«Новости Жизни», 4 мая 1920.
Под знаком революции
209
Это может показаться парадоксальным, но тем не менее это так.
Политика вообще не знает вечных истин. В ней по гераклитовски «все
течет», все зависит от наличной «обстановки», «конъюнктуры», «реаль-
ного соотношения сил». Лишь самая общая, верховная цель ее может
претендовать на устойчивость и относительную неизменность.
Для патриота эта общая, верховная цель лучше всего формулиру-
ется старым римским изречением: «благо государства — высший за-
кон». Принцип государственного блага освящает собою все средства,
которые избирает политическое искусство для его осуществления.
Быть верным себе для патриота значит быть верным этому принци-
пу, — и только. Что же касается путей конкретного проведения его в
жизнь, то они всецело обусловлены окружающей изменчивой обста-
новкой.
Самый безнадежный и несносный в области политики тип, это —
прутковский «рыцарь Гринвальдус», который, ни на что окружающее
не обращая никакого внимания, все в той же позиции на камне сидит.
II
История являет нам очень много примеров крутых и как будто
внезапных переломов в политике различных государственных дея-
телей, и среди них — великих учителей человечества в сфере по-
литической жизни. Однако, лишь очень поверхностный или очень
недобросовестный взгляд мог бы усмотреть в этих переломах «изме-
ну принципам». В 1866 году, в разгар австро-прусской войны, после
сражения у Садовой, Бисмарк из ожесточенного и давнишнего про-
тивника Австрии превращается вдруг в ее «искреннего» друга и ярого
защитника. Прусские шовинисты, двор, военная партия изумлены и
возмущены подобным «превращением» министра-президента и еди-
нодушно настаивают на продолжении войны с Австрией «до конца».
Бисмарк после невероятных усилий (и даже не без помощи слез и ры-
даний!) склоняет короля на свою сторону, и прусские войска останав-
ливаются неподалеку от беззащитной Вены. История показала, сколь
Дальновиден был крутой поворот в политике гениального канцлера*.
В середине восьмидесятых годов многие англичане с удивлением
‘Мотивы этого внезапного перелома прекрасно изложены в мемуарах Бис-
марка.
210
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
созерцали, как Гладстон из убежденного противника ирландского
гомруля становится столь же убежденным его сторонником. Такой
поворот «на 180 градусов» произвел на широкие круги избирателей
неблагоприятное впечатление и способствовал поражению Гладсто-
на на следующих общих выборах. Даже многие члены либеральной
партии с тревогой взирали на «неустойчивость» премьера, а министр
внутренних дел Чемберлэн вышел из его кабинета, тем самым под-
черкнув и узаконив происшедший партийный раскол. Однако про-
шло не так много времени, и Англия убедилась, сколь мудр был зна-
менитый деятель, сумевший вовремя заметить опасность и, учтя ее,
радикально переменить свою тактику. Еще и до сих пор английско-
му кабинету приходится распутывать ирландский узел, запутанный
«твердой рукой» сменивших Гладстона консерваторов и «либералов-
унионистов» чемберлэновского толка.
Подобные примеры можно приводить до бесконечности. Наи-
более близкий нам — феерическое превращение Ленина из «друга»
Германии в ее «врага», из антимилитариста в идейного вождя боль-
шой регулярной армии, из сторонника восьмичасового рабочего дня
в насадителя десяти- и чуть ли не двенадцатичасового.
Что же, неужели все эти люди — изменники своим принципам?
Ничуть. Они лишь умеют отличать принцип от способа его осущест-
вления. Они — лучшие слуги своей идеи, чем те, кто близоруким и
неуклюжим служением ей лишь губят ее, вместо того чтобы дать ей
торжество. Они — не изменники, они только — не доктринеры. Они
не ищут неизменного в том, что вечно изменчиво по своей природе.
Они умеют учитывать «обстановку».
И возьмем другой пример. Французские эмигранты, наиболее «по-
следовательные» противники великой революции, кончили тем, что
вместе с иностранцами боролись против своей родины до тех пор,
пока она не была окончательно разбита и унижена. Они — во имя
родины! — радовались каждому поражению французской армии и
огорчались при каждой ее победе. Они, наконец, радикально «побе-
дили» под Ватерлоо и торжественно вернулись восвояси под охра-
ной английских солдат и русских казаков. Сказала ли им «спасибо»
национальная история Франции?..
Впрочем, быть может, Франция нужна была этим господам лишь
постольку, поскольку она воплощалась в их прекрасных поместьях
феодальной эпохи и в солнечной роскоши двора Людовика XIV?..
Под знаком революции
211
III
Русская интеллигенция боролась против большевизма по многим
основаниям. Но главным и центральным был в ее глазах мотив наци-
ональный. Широкие круги интеллигентской общественности стали
врагами революции потому, что она разлагала армию, разрушала го-
сударство, унижала отечество. Если бы не эти национальные мотивы,
организованная вооруженная борьба против большевизма с самого
начала была бы беспочвенна, а вернее, ее бы и вовсе не было.
Правда, нельзя отрицать, что идеология советов вызывает против
себя ряд существенных возражений и в плоскости культурной, равно
как экономической и политической. Но одни эти возражения никогда
не создали бы того грандиозного вооруженного движения, которое
в прошлом году ополчилось на красную Москву. Пафос этого движе-
ния был прежде всего национальный. Большевизм не без основания
связывался в общественном сознании с позором Бреста, с военным
развалом, с международным грехом — изменой России союзникам.
Так было. Но теперь обстановка круто изменилась. Брестский до-
говор развеян по ветру германской революцией вместе с военной
славой императорской Германии. «Союзники» сумели использовать
к своей выгоде измену России еще более удачно, чем им бы довелось
использовать ее верность — и мы во всяком случае вправе считать
себя с ними поквитавшимися.
Но, главное, большевикам удалось фактически парировать основной
национальный аргумент, против них выставлявшийся: они стали госу-
дарственной и международной силой, благодаря несомненной зара-
зительности своей идеологии, а также благодаря своей красной армии,
созданной ими из мутного потока керенщины и октябрьской «весны».
Два прошедших года явились огненным испытанием всех элемен-
тов современной России. Это испытание закончилось победою боль-
шевизма над всеми его соперниками.
Весною 1918 года была в корне сокрушена оппозиция слева в
лице «анархизма», одно время весьма модного в столицах и даже не-
которых провинциях. Осенью того же года оказалась преодоленной
«социал-соглашательская» линия, прерванная московской каноссою
Вольского с одной стороны, и омским переворотом Колчака — с дру-
гой. Прошлое лето ушло на борьбу Москвы с Омском и Екатеринода-
ром. Результат этой борьбы налицо.
212
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Как только пала колчаковско-деникинская комбинация, стало
ясно, что внутри России нет уже более организованных, солидных
элементов, могущих претендовать на свержение большевизма и ре-
альное обладание властью в стране.
Отдельные вспышки случайных местных восстаний после рас-
сеянных фронтов и сокрушенных правительств — лишь бесцельные
судороги бессильного движения, и было бы верхом дон-кихотства
возлагать на них мало-мальски серьезные надежды. Вместе с тем, ста-
ло столь же несомненно, что красное правительство, сумевшее лик-
видировать чуть ли не миллионную армию своих врагов, есть сила, и
вполне реальная, — особенно на фоне современных сумерек евро-
пейского мира.
В эту же минуту отпало национальное основание продолжения
вооруженной войны с Советской властью. Жестокая судьба воочию
обнаружила, что наполеоновский мундир, готовившийся для Колчака
русскими национал-либералами, не подошел к несчастному адмира-
лу, как и костюм Вашингтона, примирявшийся для него же некоторы-
ми русскими демократами.
Национальная сила оказалась сосредоточенной во враждебном
стане... И русские патриоты очутились в затруднительном положе-
нии. Продолжать гражданскую войну (и то не во всероссийском
масштабе) они ныне могут лишь соединившись с иностранными
штыками, — точнее, послушно подчинившись им. Иначе говоря, им
пришлось бы в таком случае усвоить себе психологию французских
эмигрантов-роялистов: радоваться поражениям родины и печалить-
ся ее успехам.
Если это назвать патриотизмом, — то не будет ли подобный па-
триотизм, как в добрые старые времена, требовать кавычек?
И если такую тактику считать даже венцом «последовательно-
сти», — то не лучше ли быть непоследовательным?
Что касается меня, то мне кажется, что переход от национальной
ориентации Омска к эмигрантским настроениям в стиле Людови-
ка XVIII — есть самая величайшая «непоследовательность» из всех
возможных. И когда мне приходится читать теперь о боях большеви-
ков с финляндцами, мечтающими «аннексировать» Петербург, или с
поляками, готовыми утвердиться чуть ли не до Киева, или с румына-
ми, проглотившими Бессарабию, не могу не признаться, что симпа-
тии мои — не на стороне финляндцев, поляков или румын...
Под знаком революции
213
Лишь для очень поверхностного, либо для очень недобросовест-
ного взора современная обстановка может представляться подобною
прошлогодней. Не мы, а жизнь повернулась «на 180 градусов». И для
того, чтобы остаться верными себе, мы должны учесть этот поворот.
Проповедь старой программы действий в существенно новых усло-
виях часто бывает наихудшей формою измены своим принципам.
Прекрасно знаю, что большевизм богат недостатками, что многие
возражения против него с точки зрения культурной (вульгарный ма-
териализм, «механизация» жизни), экономической («немедленный»
коммунизм) и политической (антиправовые методы управления)
еще продолжают оставаться в силе. Но главное, решающее возра-
жение — с точки зрения национальной — отпало. Следовательно, и
преодоление всех тягостных последствий революции должно ныне
выражаться не в бурных формах вооруженной борьбы, а в спокой-
ной постепенности мирного преобразования, путем усвоения пере-
житых уроков и опытов. Помимо того, теперь уже нет выбора между
двумя лагерями в России. Теперь нужно выбирать между Россией и
чужеземцами. А раз вопрос ставится так, то на все жалобы об изъянах
родной страны, соглашаясь признать наличность многих из этих
изъянов, я все-таки отвечу словами поэта: Да, и такой, моя Россия, Ты
всех краев дороже мне!
Врангель*
«Помните все, кто не может мириться с большевиками, что в
Крыму есть Врангель, который вас ждет, у которого найдется вам
место». — Так пишет в одном из своих приказов ген[ерал] Врангель.
Еще держится этот уголок, ныне единственный во всей России, где
кучка «верных» продолжает с мужеством отчаяния гибнуть за то, что
она считает национальным делом. Неудачи не смутили ее, она, как
старая гвардия при Ватерлоо, умирает, но не сдается. Если расцени-
вать эту картину с точки зрения эстетической, позволительно ею
любоваться. Они воистину прекрасны, эти благородные патриоты,
умеющие умирать. Но для родины, которую они так беззаветно чтут,
было бы лучше, если б они так же умели жить. Они нужны ей ныне
‘«Новости Жизни», 15 сентября 1920 года. Эта статья появилась в дни рас-
цвета белых надежд на Врангеля, совместно с поляками наступавшего на Со-
ветскую Россию.
214
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
не для того, чтобы новыми каплями крови украсить ее терновый ве-
нец, — она требует от них жизни, хотя, быть может, и тяжелой — а
не смерти. Ведь она уже воскресает, а они все еще видят ее только
идущей на Голгофу...
Есть нечто глубоко трагичное в своеобразной ослепленности
этих людей, в односторонней направленности их чувств и их ума.
Морально и политически осудив большевистскую власть, они уже
раз навсегда решили, что она должна быть уничтожена мечом. И этот
чисто конкретный вывод они превратили в своего рода кантовский
«категорический императив», повелевающий безусловно и непрере-
каемо, долженствующий осуществляться независимо от чего бы то
ни было, «хотя бы он и никогда не осуществился», — по принципу «ты
можешь, ибо ты должен»...
Но великий грех — смешение категорий чистой этики с прак-
тическими правилами конкретной политической жизни, целиком
обусловленной, относительной, текучей. В сфере путей политиче-
ской практики никогда ни в чем нельзя «зарекаться», ибо в них нет
ничего непререкаемого. Сегодняшний враг здесь может стать завтра
другом, нынешний друг — врагом (ср[авни], например, историю меж-
дународных отношений, а в области внутренней политики — хотя
бы историю «блокировок» политических партий). Сегодня следует
пользоваться одним методом для сокрушения врага внешнего или
внутреннего, завтра другим и т.д. Для патриота неподвижен лишь
принцип служения родине, — все средства его воплощения целиком
диктуются обстоятельствами. Говоря языком философским, в практи-
ческой политике мы всегда имеем дело с «техническими правилами»,
а не «этическими нормами».
И если недопустимо придавать верховному этическому принципу
условный, релятивный характер, то равным образом и подчиненные,
технические предписания политики глубоко ошибочно и в мораль-
ном отношении предосудительно превращать в абсолютные, непре-
рекаемые.
Романтизм в политике есть великое заблуждение, вредное для
цели, которую она должна осуществлять, — вредное для блага роди-
ны. Романтизм для политики есть такая же ересь, как релятивизм для
логики или этики. Политический романтизм, при всем его внешнем
благообразии, импонирующем малодушным и пленяющем легковер-
ных, на практике превращается в дурную, безнравственную политику,
Под знаком революции
215
упрямое доктринерство, напрасные жертвы... Он опровергает самого
себя, подрывает собственную основу.
Нравственная политика есть реальная политика. Величие цели,
реализм средств — вот высший долг государственного искусства.
И другой, подобный ему, вытекающий из него — единство верховной
цели, многообразие конкретных средств.
Бороться. Бороться мечом, хотя бы картонным. Бороться во что
бы то ни стало, до последней капли крови. «Если бы я остался един-
ственным, я и то не положил бы меча перед большевиками, — говорил
мне недавно один офицер, проделавший всю гражданскую войну, —
Лучше смерть, чем большевики». Мне кажется, что именно таково же
настроение врангелевцев, по крайней мере, лучших из них: „Личины
ж не надену Я в свой последний час.
...Тут только психология, и ни грана логики. Тут только индиви-
дуально-этические переживания, и ни грана политики. Можно, если
хотите, любоваться цельностью психологического облика этих лю-
дей, но ужас охватывает при мысли об их судьбе. Когда же вспом-
нишь, что они стремятся стать все-таки жизненным фактором, что
они не только соблазняют, но и насильственно увлекают малых
сих, превращая их в орудие своих безнадежных мечтаний, что они
ведут на бесполезную смерть не только себя, но и других, — хочет-
ся их остановить, убедить, образумить, доказать существенную без-
нравственность их пустоцветного морального подъема. Но... но «где
говорит душа, там уже молчат доказательства». Они одержимы, эти
русские интеллигенты, как в свое время были одержимы их родные
братья, такие же «смертники», как ныне они, только «красные», а не
«белые» — воистину, «в этом безумии есть система...».
Революция подлинно революционизировала Россию. Теперь даже
такие глубоко «эволюционистские» группы, как кадетская партия или
осколки былого октябризма, словно не мыслят себе политики вне
чисто революционных методов борьбы. Отброшены куда-то далеко
старые схемы и концепции, и академичный кадет под ручку с чинов-
ным октябристом послушно подпевают революционным руладам
Бурцева, чувствующего себя в море этих батальных звуков, как старая
рыба в воде...
А между тем кадетским идеологам не мешало бы все-таки вспом-
нить старые схемы и концепции. Право же, многие из них не так уже
устарели. И особенно тот мудрый дух «государственной лояльности»
216
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и эволюционизма, который по справедливости был фундаментом
этой партии, ныне крайне нуждался бы в некоторой реставрации...
Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни
заводят лишь в болото...
Вряд ли не приходится признать, что в сфере своего конкретного
воплощения эти романтические порывы являют у нас зрелище, в вы-
сокой мере достойное сожаления.
В самом деле. Насколько можно судить отсюда, есть что-то вну-
тренне порочное, что-то противоречивое в самом облике врангелев-
ского движения, нечто такое, что с самого начала почти заставляет
видеть в нем черты обреченности. Оно выбрасывает знамя граж-
данской войны и одновременно лозунг «широкого демократизма».
По рецептам благонамеренных эсеров оно хочет править четырех -
хвосткой и монолитную фигуру Ленина сокрушить ветерком «четы-
рех свобод». Увы, ведь у нас уже был на этот счет почтенный опыт
самарского комуча и уфимской директории.
Дело в том, что если демократизм крымского правительства серь-
езен и искренен, он придет неизбежно к отказу от гражданской во-
йны. Если же оно захочет упорствовать, ему придется либо капиту-
лировать перед красной армией и собственной демократией, либо
повторить 18 ноября и... пойти по пути Колчака и Деникина, только
что осужденному историей.
«Не случайно, — довелось мне писать в прошлом году в одной из
наиболее «одиозных» иркутских моих статей, — не случайно пришли
мы в процессе гражданской борьбы к диктатуре. Не случайно осу-
ществлена она и на юге, и на востоке России, причем на юге в форме
более чистой, чем на востоке. Не случайно в центре России уже более
двух лет держится власть, порвавшая со всеми притязаниями фор-
мального демократизма и представляющая собою любопытнейшее в
истории явление законченной диктатуры единой партии».
Я вполне поддерживаю этот тезис и сейчас. Да, гражданская вой-
на есть мать диктатуры, и, признав одну, вы принуждаетесь принять
другую. Четыреххвосткою не прогнать на внутренние фронты людей
убивать своих соотечественников, как не создать и той исключитель-
ной волевой напряженности, которая необходима для власти граж-
данской войны.
И если ген(ерал) Врангель может еще щегольнуть своим демо-
кратизмом в Крыму, поскольку его «народ» состоит из кадров испы-
Под знаком революции
217
тайных, заматерелых беженцев, то стоит ему только выйти из своей
«конуры» на российские просторы, как демократическая мантия его
государственности поблекнет, съежится и распадется в прах. Она, по-
видимому, и так довольно эфемерна, эта мантия, и недаром в Париже
уже появляются упрямые мальчики, утверждающие, что крымский
король насчет демократизма гол...
Что же касается «демократической программы» («Учредительное]
Собрание», «наделение крестьян землей» и проч.), то ведь и адм(ирал)
Колчак широко «развертывал» таковую. Добрых желаний в Омске и
Екатеринодаре было, право же, не меньше, чем теперь в Севастополе.
Дело не в программе власти, а в ее конкретной основе, «реальном
базисе». А конкретная основа Врангеля мало чем отличается от де-
никинской, и не может отличаться от нее, независимо от чьего бы
то ни было желания, — в силу объективного положения вещей. Те же
привычки, те же люди.
Второй «козырь» крымского правительства, долженствующий вы-
годно отличать его от прошлогодней власти Деникина, это — необы-
чайная терпимость его ко всем мелким народцам, которым оно, как
Бог нашим прародителям, настойчиво рекомендует «плодиться и раз-
множаться».
Но эта тактика с одной стороны лишает его симпатий многих рус-
ских националистов, не разделяющих «федералистских» точек зрения
на будущее России и оптимизма касательно грядущего автоматиче-
ского воссоединения с ней ее отпавших окраин. С другой стороны,
она мало импонирует последним, политика которых предусмотри-
тельно предпочитает ориентироваться не на крымскую конуру, а
на европейские центры. А тот факт, что врангелевские декларации
всевозможных «самоопределений» подписываются его министром
иностранных дел П. Б. Струве, уже окончательно подрывает всякую
авторитетность подобных документов. Столп идеологии русского ве-
ликодержавна, рыцарь Великой России, «новый Катков», как его, бы-
вало, с озлоблением звали самостийники всех сортов, — и вдруг этот
ультравильсоновский благовест, рассылающий воздушные поцелуи
каждому звену наброшенной на Россию живой цепи!.. Опасная игра,
едва ли стоящая свеч. Белыми нитками шитое лукавство, рискующее
печальным финалом.
П. Б. Струве — в качестве покровителя «самоопределений»,
А. В. Кривошеин — в качестве «искреннего демократа». Блажен, чьи
218
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
взоры лоснятся умилением, лаская голубой туман крымских горизон-
тов...
Ген[ерал] Врангель отказался пожать протянутую руку Брусилова,
хотя она была протянута во имя России. И не только отказался, но в
ответ на призыв примирения, согласно рекомендации французско-
го генерального штаба, двинул свои войска на помощь полякам, чем,
по-видимому, не только пролил достаточно русской крови, но и спас
Варшаву.
Врангель, как Брут, несомненно, честный человек. Но, по-
видимому, он принадлежит к тем натурам, которые, поставив себе
целью выкачать воду из ванны, готовы это сделать, хотя бы вместе с
водою пришлось выплеснуть оттуда и ребенка. «Большевизм должен
быть уничтожен мечом» — таков категорический императив. И если
даже злодейка-жизнь в данный момент причудливо соединяет голову
большевистской гидры с головою родины, меч мстителя будет рубить
по-прежнему сплеча: родина для этих увлеченных боем людей засло-
нена ненавистным большевизмом.
И они соединяются с врагами и завистниками России, творят
волю наследников Биконсфильда, авгурски смеющихся над ними.
Они, несомненные патриоты, превращаются в орудие союзных
рук, сегодня поощряющих их порывы, а завтра предающих их, как
Колчака. Странное дело, — их гордость не мешает им скользить по
скользким паркетам парижских министерств, несмотря на Одессу,
несмотря на Иркутск... Неужели же они ничего не забыли и ничему
не научились?
Их путь фатально бесславен, каковы бы ни были они сами. При
настоящем положении вещей их доблесть столь же нужна стране,
сколь доблесть чужеземца. В конце концов их сходство с наполео-
новской гвардией у Ватерлоо оказывается несколько «формальным»:
та до конца спасала Францию от иностранцев, а они до конца спаса-
ют иностранцев от «безумной» России, думая, что спасают Россию от
безумия. Столь же формальным получается их сходство с Михайлой
Репниным: они отталкивают московские личины, но зато усиленно
облекаются в заморские, басурманские. Тут они, скорее уже, напоми-
нают кн(язя) Курбского...
Нет, нет, не они, националисты, творят ныне национальное дело,
а полки центра под ненавистными красными знаменами. Ничего, —
трехцветное знамя французской революции тоже ведь в свое время
Под знаком революции
219
объявлялось исчадием ада, и это не помешало ему, однако, обойти
потом всю Европу и покрыть родину славой, вполне искупившей по-
зор бурбонских лилий, кончивших дни свои в грязи большой евро-
пейской дороги под колесами иностранных колесниц...
Так что же, — идти в Каноссу? Опять старая тема.
О, конечно, много терний и на пути соглашения с большевика-
ми, вернее, признания их. Не следует скрывать этого. Лишь люди, не
испытавшие на себе практику зрелой коммунистической жизни, мо-
гут обольщаться ею. Но ведь иного выхода сейчас нет. Гражданская
война, как показал опыт, не только не губит эту ненавистную ком-
мунистическую практику, но, напротив, питает ее собою, укрепляет
худшие ее стороны и, безжалостно истощая страну, разжигает лишь
злорадные взоры иностранцев.
Помню, когда сверхъестественно голодающая, терроризирован-
ная Пермь переживала мучительные дни неопределенности, когда
сегодня приходили вести о продвижении белых на Пермь, а завтра
о наступлении красных на Екатеринбург, когда каждый успех белых
отражался усилением террора, новыми казнями, — измученное на-
селение, отчаявшись в освобождении, охватывалось одним преобла-
дающим чувством: «один бы конец — только бы ушел кошмар этой
прифронтовой жизни, этой военной саранчи, этой убийственной
атмосферы гражданской войны»...
Повторяю еще и еще раз, путь примирения — тоже трудный, жерт-
венный путь, не сулящий каких-либо немедленных чудес. Но он на-
стойчиво требуется теперь интересами страны. Ликвидируя органи-
зованную контрреволюцию, он ликвидирует и революцию внутри
государства, сведя ее к эволюции. Он один создаст условия, способству-
ющие постепенному изживанию изъянов современного русского быта.
Он один убережет страну от засилия иностранщины. Наконец, он не-
избежно облагородит облик государственной и, главное, администра-
тивной власти, столь нуждающийся в облагорожении. Пора расстаться
с деморализующим революционным лозунгом «чем хуже, тем лучше».
Нужно во имя государства теперь идти не на смерть от своих же
пуль, как врангелевцы, а, как Брусилов и тысячи офицеров и интел-
лигентов, — на подвиг сознательной жертвенной работы с властью,
во многом нам чуждой, многим нас от себя отталкивающей, богатой
недостатками, но единственной, способной в данный момент пра-
вить страною, взять ее в руки, преодолеть анархизм усталых и взбу-
220
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
дораженных революцией масс и, что особенно важно, умеющей быть
опасной врагам.
Чем скорее исчезнут с лица России последние очаги организо-
ванного повстанчества, после Омска и Екатеринодара утратившие
всякий положительный смысл, тем вернее будет обеспечено дело на-
шего национального возрождения, о котором все мы мечтаем. Путь в
Каноссу, таким образом, окажется путем в Дамаск.
Если бы крымская Вандея завершилась не новыми потоками рус-
ской крови, а добровольным «обращением» Врангеля, его ответным
приветом Брусилову, — какой бы это был праздник, какое бы это
было национальное счастье!
Над бездной*
I
По-видимому, Россия стоит перед полосою новых испытаний, и
вновь не знаешь, что сулит ей завтрашний день. Государственный ор-
ганизм, «подмороженный» ледяным дыханием до пределов углублен-
ной революции, местами начинает оттаивать — вместе с весенним
оттаиванием земли. Из трех путей ликвидации революционной ли-
хорадки прихотливая история словно выдвигает ныне наиболее му-
чительный и наиболее опасный. Тот самый, который, ликвидируя ре-
волюцию, вместе с тем решительно угрожает самому бытию России.
Первый путь был испытан первым двухлетием большевистского
властвования. Он воплощался во всероссийском фронте Колчака,
признанного за «верховного правителя» всеми активными противо-
болыпевистскими элементами страны. По нему наступали на красный
центр ударные батальоны государственности, снабженные готовым
аппаратом власти, готовыми формулами конкретных политических
рецептов. В случае их торжества страна продолжала бы оставаться
политически подмороженной до тех пор, пока ее оттаивание уже не
влекло бы за собой ее гниения.
Однако история осудила этот путы он оборвался падением Омска
и Екатеринодара и был увенчан иркутской трагедией 7 февраля. Все-
* «Новости Жизни», 17 марта 1921 года. Эта статья написана под непосред-
ственным впечатлением известий о кронштадтском восстании.
Под знаком революции
221
российский аппарат белой власти рассыпался в прах, превратившись
сразу в нестройную многоголосицу беспочвенных и взаимно враж-
дующих «общественных течений» — печальный символ вырождения
и упадка. Рассыпалась и белая армия, напитав красную заграничным
снаряжением и амуницией. Крым и Забайкалье были лишь «трупны-
ми пятнами» умершего движения.
Второй путь государственного преодоления революции — путь че-
рез нее саму. Путь постепенного, органического перерождения самих
революционных тканей. Силою вещей и логикой власти втягивался
красный центр в национальную работу, автоматически подчиняясь
историческим задачам, стоящим перед страной. Государство, пользу-
ясь характерным образом Ленина, становилось похожим на редиску:
будучи красным лишь снаружи, внутри оказывалось белым как снег.
Создавшееся положение повелительно диктовало русским патриотам
ликвидацию тактики саботажа и всемерное сотрудничество с револю-
ционною властью, несмотря на ее красную оболочку. Необходимо было
спасти аппарат государственного принуждения. Жизнь неизбежно
должна была его наполнить новым содержанием. При этом невольно
вспоминалось и ободряющее поучение французской революционной
практики, столь ярко формулированное Тэном: «Между уполномочен-
ным Комитета Общественного Спасения и министром, префектом и
супрефектом Империи разница невелика: это тот же человек в разных
одеждах, — сперва в карманьоле, а затем в расшитом мундире».
И вот широкими кадрами, вслед за русским офицерством, поли-
лась русская интеллигенция в аппарат революционной власти. Не во
имя революции, а во имя родины. Во имя тех же целей, которые ста-
вил себе организованный белый фронт. Война с Польшей, обуздание
окраинных сепаратизмов, восстановление роли России в междуна-
родном мире — все это разжигало национальное чувство и, казалось,
усиливало шансы второго пути. История щупала его с тою же пытли-
вой настойчивостью, как в свое время первый.
Однако, теперь наступают дни испытаний и для него.
II
Ликвидация последних вспышек выродившегося окраинного дви-
жения вплотную поставила перед московскою властью проблему
государственного воссоздания. Как и следовало ожидать, конец за-
222
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
поздалых военных авантюр оказался для правоверного коммунизма
фактором значительно более опасным, нежели их искусственное и
нудное продолжение.
Пришла пора на деле решать задачу хозяйственного возрождения
страны. Нужно было, наконец, переходить к методам более или менее
нормального управления. Режим военной диктатуры, доведенный до
крайнего напряжения, уже переставал соответствовать требованиям
момента.
Московская пресса последних недель дает очевидное свидетель-
ство, что эта истина начинает усваиваться и большевиками. В партии
идет глубокое брожение, упорное искание новых путей, нарастают
разногласия, особенно резко проявившиеся в вопросах о роли и
задачах профессиональных союзов, подвергнутом «свободной дис-
куссии» центральным партийным комитетом. Если группа Троцко-
го98, увлеченная успехами советского милитаризма, настаивает на
«огосударствлении» профсоюзов во имя теснейшего вовлечения их
в советскую хозяйственную работу, то большинство партии во главе
с Лениным и Зиновьевым99 решительно возражает против «бюрокра-
тического дергания профсоюзов» и высказывается за их относитель-
ную «демократизацию».
Этот частный вопрос характеризует собою общее политическое
положение. Пришло время, когда правящая партия должна более,
чем когда-либо, приспособиться к обстоятельствам места и време-
ни. Доктринерство и утопизм имеют свои пределы, и методами на-
сильственного коммунизма современную Россию экономически не
возродить. Экстремистские иллюзии внутри страны изжиты, а миро-
вая революция явно запоздала. Приходится неизменно констатиро-
вать, что советское правительство должно пойти на «экономический
Брест» — иначе оно погибнет, увлекая за собою в бездну формальные
основы государственности — организацию власти и дисциплину, с
таким трудом им выкованную.
И вот как раз в этот критический для него момент по стране с уси-
лившимся оживлением прокатывается «зеленый шум», прорывается на-
кипевшая ненависть, проступают зловещие пятна восстаний. Заявляет
о себе третий, и последний, путь исцеления революционной болезни.
Было бы бесполезно отрицать «органичность» начавшегося дви-
жения. В отличие от вымученных «переворотов» эмигрантщины, оно
возникает стихийно и коренится в массовых настроениях. Чем оно
[]од знаком революции
223
дезорганизованнее, тем органичнее: таков уж «русский бунт»... Да, не-
сомненно, «народ восстал», как он в свое время поднялся с большеви-
ками на Керенского, крича о «хлебе, мире и земле». И это поистине
символично, что Зимний Дворец вновь ожидает безжалостных ядер
с «Авроры».
Но трагедия в том, что «подлинность» восстания еще далеко не
есть ручательство его благотворности. Это слишком сильно дей-
ствующее средство, чтобы приветствовать его, зажмурив глаза. Это в
точном смысле — «последнее средство»: «пропадай душа моя с фили-
стимлянами!..» Монтескье100 был очень прав, утверждая, что «народ
либо слишком, либо недостаточно деятелен; иногда сотней тысяч
рук он все опрокидывает, а иногда сотней тысяч ног он движется,
как насекомое». Вот почему и нынешний зеленый шум наводит на
многие грустные думы. Он поселяет в душу ряд различных, сталки-
вающихся чувств, из которых первое место занимает патриотиче-
ская тревога.
Разумеется, теперь, когда взрыв — правда, еще частичный, — уже
произошел, неуместным и даже несколько смешным кажется тот, кто
«на бунтующее море льет примирительный елей». Судьбу борьбы ре-
шит сама борьба. Но все же хотелось бы еще надеяться, что для осу-
ществления неизбежной ликвидации затянувшегося состояния рево-
люции история выберет более экономный, менее разрушительный,
не так дорого стоящий путь...
Победа повстанцев — произойди она не по «радио из Риги или
Ревеля» — только принесет с собою России керенщину в кубе. Рас-
падение страны при ней достигнет небывалых масштабов. «Новая
власть» неизбежно родилась бы под знаком «свободы», недостаток
которой столь тяжко ощущается при советах, но избыток которой
нам столь мучительно знаком по месяцам революционной «весны».
Россия превратилась бы в огромный «дом анархии», как именовал-
ся в эти месяцы захваченный анархистами особняк московского
купеческого клуба на Малой Дмитровке... И откуда найдутся тогда
в разоренной стране центростремительные силы, способные пре-
кратить вакханалию всевозможных самостийничеств и своеволий,
грозящую разыграться при первых признаках заката Москвы, и ре-
ально «объединить» Гучкова с Махно101, а Керенского с Марусей Спи-
ридоновой102?.. В лучшем случае, восстановление страны затянется
на десятилетия.
224
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Все это так. Но вместе с тем не подлежит сомнению, что если
большевизм застынет на своих ортодоксальных позициях, если он
не проявит в своей внутренней хозяйственной политике той исклю-
чительной гибкости, какую ему пришлось проявить в сфере полити-
ки внешней, — стихийный, анархический взрыв будет неизбежен,
как бы кто к нему ни относился. С зеленым шумом отчаяния не спра-
виться одним лишь террором, «успокоение» здесь может оказаться
успешным только в том случае, если пойдет рука об руку с «реформа-
ми», и притом самыми недвусмысленными.
По-видимому, наиболее осторожные и дальновидные большевики
все это сами прекрасно понимают, проповедуя умеренность и при-
способляемость, готовя «отступление на новые позиции» и реши-
тельно ополчаясь на «детскую болезнь левизны в коммунизме»...
Но не поздно ли уже?.. О, если бы на этот вопрос можно было от-
ветить отрицательно!..
III
Это опыт всех времен и народов — что крайняя партия не может
держаться у власти бесконечно долгое время. Или она теряет власть,
или путем своеобразного «почкования» от нее отделится еще более
крайняя группа, и правительство «эволюционно» переместится в
центр... В данный момент Россия, как кажется, стоит перед одною из
этих возможностей.
Серые воды Кронштадта, из пены коих некогда родилась рево-
люционная Венера, ныне снова бурлят, покрываясь подозрительной
пеной. Авангард революции словно уже вступает в обитель «реак-
ции», — быть может, в этом есть своя логика: на то он и авангард,
чтобы первым завершить необходимые превращения...
Нельзя не признаться, что как-то странно звучат строки советско-
го радио о «несознательных матросах Кронштадта»: слишком уж это
радио само приучило всех нас к мысли, что «кронштадтский матрос»
и «несознательность» — понятия несовместимые...
Нет, очевидно, дело здесь все-таки не в этом, и уж, конечно, не в
«меньшевиках и эсерах», этих роковых фантомах русской государ-
ственности, навязывающих себя ее сознанию всякий раз, когда на-
стает острый период ее болезни. Как в известном чеховском рассказе
«Тиф» герою не дают покоя какие-то «чухонцы и греки, — противный,
Под знакам революции
225
совсем лишний на свете народ», так наша современная жизнь знает
своих чухонцев и греков: с надоедливостью неотвязчивых галлюци-
наций мучат они больную страну... Но, разумеется, они — не причина
болезни, а лишь ее досадный симптом. Не в них главное.
Дело в том, что наступает самый трудный период революционного
процесса: период создания новых социальных и экономических свя-
зей. Разрушение старого закончено, и оно дошло до таких пределов,
что дальше идти не может. «Так больше жить нельзя, сил нет терпеть» —
вот основа зеленого шума. И только быстрый и трезвый учет властью
господствующих настроений деревни, вообще «народа», может спасти
страну от окончательной катастрофы и неслыханного распада.
Ближайшие месяцы, вероятно, принесут ответ на мучительный
для всякого русского человека основной вопрос современности: уже-
ли суждено России ее воистину великую революцию купить у Духа
истории лишь страшною ценою национального обмельчания и госу-
дарственного распада?
Памяти В. Д. Набокова103*
Ужасы эпохи уже давно притупили наши нервы, ко всему приучи-
ли, атрофировали способность ужасаться. Но эта последняя русская
трагедия вновь заставляет содрогнуться, выводит из состояния при-
вычного психологического огрубения, обретенного в годы борьбы.
Эти безумные выстрелы в зале берлинской Филармонии отзываются
в душе нежданной раной, острой «физиологической» болью...
Тут нечто, чего не уловишь категориями политики. Тут наше
культурно-национальное несчастье. Сейчас, в первые дни, не хочется,
просто даже как-то противно предаваться политическим размышле-
ниям у этой могилы, оценивать эту прекрасную смерть масштабами
повседневного порядка. Страшно, что гибнет цвет и гордость России,
что вихрь шумный опустошает не только родину, но настигает и луч-
ших ее сынов, куда бы судьба их не укрыла...
Не в том дело, какой политической ориентации держались Милю-
ков и Набоков, — их значение и существо их в сотой доле не исчер-
пывается всеми этими «старыми» и «новыми тактиками» — трафаре-
тами нынешней минуты. Это — люди большой культуры, подлинного
’«Новости Жизни», 30 марта 1922 года.
226
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
духовного аристократизма, по которым история и мир судят о нации
и эпохе. Что бы они ни думали и что бы они ни делали, нельзя их не
ценить, даже и оспаривая их, даже и борясь с ними. Увы, — немного в
России таких людей, и беречь их нужно, как зеницу ока.
Революция в образе разнузданной банды матросов отняла у Рос-
сии Кокошкина и Шингарева. Набоков — жертва реакции в образе
блестящих гвардейских офицеров звучных фамилий. Там — иссту-
пление черной злобы. Здесь —
Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнет пистолет...
Исконный рок России, — словно какой-то мистический заговор
темных сил, неизменно губящих ее надежду и славу...
В лице рыцарскою смертью погибшего В. Д. Набокова родина
теряет не только верного, честного патриота, не только вдумчиво-
го ученого, но и человека, в котором воплощались лучшие традиции
старой русской интеллигенции, восходящей в духовном генезисе
своем к декабристам, Чаадаеву, людям сороковых годов — незабвен-
ной плеяде вдохновения и чести.
Аристократизм рождения сочетался у этих людей с глубочайши-
ми и благороднейшими традициями либерализма мысли. И недаром
в этом петербургском аристократе с холодным обликом, редким по
эстетической цельности, Россия обрела несравненного выразителя
своих весенних мечтаний, золотых дней своего первого парламента,
первой Думы...
Так неразрывно, так тесно связана его жизнь с этими далекими,
милыми призраками... «Лучшие люди»... Старая гвардия русской ин-
теллигенции... Ответный адрес царю — символ веры молодой Рос-
сии... Речь 13 мая — «власть исполнительная да подчинится власти
законодательной»... В надежде славы и добра вперед смотрели без
боязни...
И пусть потом, на фоне «страшных лет России», быть может, слиш-
ком несоизмеримыми, чуждыми жизни оказались эти люди, воспи-
танные в иное время, верные иным заветам: первенцы русской сво-
боды, светочи русского либерализма, они не могли перестать быть
собою, и в стране иррационального вихря, которую не объять умом
и не измерить логикой, им вдруг не нашлось места, — им, лучшим ее
сынам!.. Горький, мучительно трагичный удел...
Но что бы ни случилось с Россией, какова бы ни была новая ее ин-
теллигенция, рожденная в грозе и буре, вихрем воспитанная и горем
Под знаком революции
227
закаленная, многое забывшая и многому научившаяся, — светлая па-
мять национальной весны не умрет. И навсегда связанным с этим до-
рогим воспоминанием останется четкий образ рыцаря без страха и
упрека, доблестно жившего и жизнь свою прекрасным концом в под-
виге любви запечатлевшего — Владимира Дмитриевича Набокова:
Его, как первую любовь, России сердце не забудет...
Тёнерал Пепеляев (Из личных воспоминаний)*
Партизанский отряд генерала Пепеляева, год проблуждавший в
якутских дебрях, захвачен советской экспедицией и во главе с самим
А Н. Пепеляевым находится ныне в плену, ожидая суда. Печальный,
но с самого начала предрешенный финал всей этой наивной, ник-
чемной затеи. Последняя тучка давно рассеяной бури...
Мысль невольно задерживается на центральной фигуре умолкнув-
шего отзвука далекой гражданской войны. И горько поражает тягост-
ное, досадное несоответствие между благородными контурами этой
фигуры и масштабами жалкой, бесславной авантюры, которой он дал
свое имя!..
Знающие А. Н. Пепеляева от души пожалеют этого прекрасного
человека и незаурядного военного деятеля, в свое время окруженно-
го ореолом бесчисленных боевых легенд. Он погиб жертвою нашего
трудного времени, не будучи в состоянии разобраться в его голово-
ломных событиях и на горе себе подпав под влияние пустых, недале-
ких, подкаретных политиков из демократической «обывательщины».
В революционные эпохи познать свой долг еще труднее, чем его ис-
полнить» — говорил когда-то Бональд104. Трагедия ген. Пепеляева —
как раз в том, что он не сумел познать своего долга. Исполнить его он
бы во всяком случае сумел... Пишущему эти строки довелось довольно
близко познакомиться с А. Н. за последние годы в Харбине. Перели-
стывая свой дневник, я нахожу ряд листков, посвященных впечатле-
ниям от наших встреч...
‘♦Новости Жизни», 12 июля 1923 года. ПРИМЕЧАНИЕ при печатании на-
стоящего сборника. Эта вера не обманула. Процесс А Н. Пепеляева закончился
благополучно. А Н. решительно (хотя и в несколько наивной форме) сознался в
своих ошибках и объявил себя сторонником советской власти.
228
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Было время, когда наши пути почти совпадали. Это было как
раз тогда, когда печатались мои первые харбинские статьи в ат-
мосфере всеобщего непонимания, тупого переполоха недавних
соратников, глупого лая беженской прессы. Весной 20 года он
приветствовал мои примиренческие выступления и даже был бли-
зок к переходу на сторону революционных войск для борьбы с
японской интервенцией и ее пресловутой «болванкой» ат. Семе-
новым. Столь же безоговорочно сочувствовал он России в русско-
польской войне...
Тогда-то мы и познакомились через полк. А А Бурова, первого мо-
его единомышленника на Дальнем Востоке, ныне видного офицера
советской армии.
При первом же свидании моральный облик А. Н. предстал предо
мною во всей его чарующей цельности. Во всех чертах его простого,
по-солдатски «обветренного» лица сквозила открытая прямота, на-
дежная мужественность честного воина. Я видел перед собою русско-
го патриота, крепкою, земляной любовью любящего русский народ
и скорее чувствующего, чем понимающего всю безнадежность того
тупика, в который попало белое движение, ставшее одновременно и
антинародным, и антинациональным.
«Я не политик, — твердил он, — но просто как русский человек
вижу, что с японцами нам не по дороге. Если нужно выбирать, — луч-
ше уж с красными. Тем более, что теперь уже не должно быть ни крас-
ных, ни белых. Есть только русский».
Но в революционной власти его неизменно отталкивал ее деспо-
тизм, возмущали диктаторские повадки. Пафоса государственного он
вообще не умел чувствовать, всецело поглощенный интуицией «на-
рода». Воистину, он был органическим демократом, и суровый дух
автократического водительства ему не мог не быть враждебным. Для
осознания всей исключительной сложности современной полити-
ческой ситуации у него естественно недоставало надлежащей под-
готовки, и в плане рациональном он подходил к действительности
с упрощенными, бедными схемами поверхностного демократизма,
усвоенного из вторых и третьих, да к тому же еще весьма захолуст-
ных, рук. С другой стороны, компромиссы, столь неотвратимые в
политике, были противны его натуре. Он хотел «служить народу», а
постичь логически всю безмерную запутанность проблемы «воли на-
рода» оказывался не в состоянии.
Под знаком революции
229
И, разумеется, растолковать ему все это, или хотя бы поселить в
ясную его душу спасительный скептис на этот счет — было невоз-
можно. Ведь он был трижды прав, признавая свою абсолютную не-
компетентность в политике, а злая судьба в наше время всеобщей по-
литической повинности заставляла его быть политиком более, чем
кого-либо другого!..
Вот почему после появления в печати моей статьи «Зеленый шум»
(о «зеленом», анархическом движении, тогда раздувавшемся за грани-
цей) он взволнованно признавался, что статья эта его очень огорчи-
ла: — разве можно возражать против народного движения? «Это ведь
не Деникин и не Колчак с интервенцией». О политической природе
и объективных результатах такого движения вслепую он не хотел и
психологически не мог спокойно и трезво рассуждать. Он не желал
и поразмыслить над двумя существеннейшими вопросами, тогда по-
ставленными перед ним: 1) «В какой мере и в каком отношении зеле-
ный шум есть народное движение?» и 2) «Всякое ли народное движе-
ние есть благо?..»
Эти черты его характера помешали удачному завершению его
переговоров с представителями революционной власти относитель-
но выступления на антияпонском и антисеменовском фронте, куда
его приглашали командующим народно-революционной армией.
Ему предложили съездить в Благовещенск, дабы на месте убедиться в
факте начинающегося воссоздания русской боевой силы и возмож-
ности работы над ее дальнейшим укреплением. Он лично не поехал,
но просил отправляющегося туда Бурова подробно сообщить ему о
впечатлениях. Видимо, он переживал сильные колебания. Буров съез-
дил, вернулся в Харбин и сообщил, что работа в армии возможна,
дисциплина налаживается и предрассудки революционной весны
успешно изживаются.
— Ну, а как власть? На самом деле демократическая, или только по
ярлыку (ДВР)? Народная, или нет?
И Буров, и я долго убеждали его в абсолютной химеричности
мечтаний увидеть в настоящее время в России формально демокра-
тическую власть. Он стоял на своем, беспрестанно повторяя слово
«народ» и... остался в Харбине. Ездил извозчиком, ловил рыбу на Сун-
сри — в то время как Буров, вступив в ряды русской армии, прини-
мал руководящее участие в читинской операции, ликвидировавшей
семеновщину.
230
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Эмигрантская атмосфера дурно действовала на А. Н. Он все глубже
и безнадежнее стал подпадать под влияние группы лиц, сочетавших
весьма недалекий ум с авантюристическими наклонностями и деше-
вым эсерообразным прекраснодушием. Этой группе было нетрудно
играть на слабых струнах его духовного облика.
Однако инстинкт патриота все же не позволил ему идти об руку
с японцами, и он долгое время находил в себе силы уклоняться от
систематических зазываний, ему адресовавшихся. И комбинаторы
портартурских интриг начала 21 года, и братья Меркуловы, и пресло-
вутый «воевода» — все поочередно, нуждаясь хоть в одном «честном
имени», пытались затянуть его к себе, и все одинаково бесплодно.
Помню, весной 21 года я настойчиво советовал ему публично отго-
родиться от тогдашних переворотчиков. Подумав, он приготовил ин-
тервью, направленное против интервенции и белых авантюр старого
стиля, но одновременно и против советской диктатуры, которая, по
его мнению, должна быть сломлена «начинающимся в Сибири народ-
ным движением». Он читал мне это интервью перед его напечатани-
ем и принял ряд моих поправок, направлявших центр тяжести удара
не налево, а направо, против приморских авантюристов. Благодаря
этому я получил возможность публично отозваться на выступление
популярного генерала сочувственной статьей в «Новостях Жизни».
Закончил я эту статью выражением «глубокой надежды, что судь-
ба убережет А. Н. Пепеляева от поспешных решений и политической
переоценки движения, моральную свою связь с которым он так живо
чувствует: — его жизнь еще очень понадобится России».
Увы, этой надежде не суждено было оправдаться...
С каждым месяцем он все упорнее твердил, что если «начнется
народное движение» против советской власти, — он не сочтет себя
вправе стоять от него в стороне. «Друзья» же старались заставить его
каждую ничтожную крестьянскую вспышку в Сибири принимать за
«начало широкого народного движения». С одним из этих роковых
«друзей», необыкновенно бестолковым и самодовольным доморо-
щенным «экономистом», довелось мне несколько раз крупно, но,
разумеется, бесплодно беседовать. Было ясно, как Божий день, что
они ведут к бессмысленной катастрофе этого прекрасного человека,
эту яркую жизнь, столь нужную России.
Хочется верить, что эта катастрофа все же не будет непопра-
вимой...
Под знаком революции
231
Свершилось поистине что-то сверхнелепое, что было бы смешно,
если бы не было так грустно.
Мимолетное восстание кучки далеких якутов было расценено
этими «политиками» как «занимающийся пожар антибольшевист-
ской революции», и несчастный генерал, очертя голову, без веры в
дело (я видел его за несколько дней до отъезда), кинулся в нелепую,
заведомо обреченную авантюру — с постыдной помощью владиво-
стокских черносотенцев и под похотливое ауканье блудливых перьев
местного «Русского Голоса», из уютного харбинского далека цинично
смакующих каждую новую жертву, каждую порцию свежей русской
крови...
...Вспоминает ли Анатолий Николаевич теперь, в томительном ту-
пике красной тюрьмы, о неоднократных предостережениях искрен-
но любившего и ценившего его друга, — но только друга без кавычек
и без демократической аффектации?..
Россия на Дальнем Востоке*
1.
Соглашения Советской России с Китаем и Японией, несомненно,
открывают свежую страницу новейшей истории Дальнего Востока.
Русская революция временно сбила Россию с ее исторических пози-
ций у берегов Тихого океана. Покуда внутри страны длилась тяжкая
тяжба за власть, — незащищенные границы государства угрожающее
передвигались вглубь территории. Гражданская война парализова-
ла возможность серьезной национальной обороны. В 1919 году уже
Колчаку приходилось испытывать во Владивостоке напор интер-
вентских сил, чувствовавших себя на русской земле как государство
в государстве. Под флагом «помощи» противобольшевистским рус-
ским армиям союзники, естественно, осуществляли свои собствен-
ные национальные интересы. И там, где интересы эти можно было
осуществить за счет России, — с Россией не считались. И белые ар-
мии объективно становились агентами расчленения, распада страны.
Наиболее опасным противником России на Дальнем Востоке явля-
лась, несомненно, Япония, поскольку ее правительство пыталось в
‘«Вестник Маньчжурии», № 1-2. Харбин, 1925, февраль.
232
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
своих расчетах использовать русскую смуту. С.-А. Штаты, территори-
ально в Азии не заинтересованные, да и экономически относительно
индифферентные к району Великого Сибирского пути, эвакуирова-
ли свои войска из пределов русского Дальнего Востока вскоре после
ликвидации колчаковского правительства. К этому же времени по-
кинули Сибирь последние эшелоны чешских воинских частей, стя-
жав печальную популярность среди русского населения, равно как и
среди всех русских политических группировок. Оставалась Япония,
упорно удерживавшая свои войска во всех существенных пунктах
Восточной Сибири, прикрывая интервенцию всевозможными пред-
логами. А под защитой японской военной силы на оккупированной
территории располагались русские «белые» правительства, внутрен-
не бессильные, невероятно бездарные, вербовавшиеся из откровен-
но авантюристских, денационализированных элементов. В 1920 го-
ду уже окончательно выяснилось, что собирание страны идет из цент-
ра, из Москвы. В тот момент, когда борьба за Москву кончилась по-
бедой советов, — советское правительство исторически преврати-
лось в общероссийскую национальную власть. Каковы бы ни были
качества его политики, во вне оно одно фактически представляло
Россию. А белые осколки, в силу иностранной поддержки еще задер-
живавшиеся где-нибудь на окраинах, по существу были ничем дру-
гим, как форпостами врагов России на русской территории.Однако,
несмотря на все препятствия, вопреки исключительно тяжелой об-
становке, последние пять лет (1920-1925) были годами неуклонно-
го, систематического, хотя и медленного, возвращения России на ее
дальневосточные позиции. Соединенными силами красной армии и
советской дипломатии преодолевалась одна трудность за другой, и в
настоящий момент можно смело сказать, что полоса наиболее тяж-
ких испытаний уже позади. Пройдет еще немного времени, и послед-
ний иностранный солдат покинет русскую землю (последний срок
эвакуации Сахалина — 15 мая 1925 года). Вместе с тем, пекинское
и мукденское соглашения с Китаем зафиксировали заинтересован-
ность Советского Союза в КВЖД, как предприятии, находящемся в
совместном русско-китайском управлении. Россия вновь становит-
ся неизбежным и крайне существенным элементом международно-
го равновесия на Дальнем Востоке. И хотя много еще предстоит ей
помех и шероховатостей на дальнейшем ее пути, хотя очень многое
нужно еще сделать, чтобы свести на нет ужасные плоды пережитого
Под знаком революции
233
лихолетья, — можно уверенно и спокойно смотреть в лицо будущему:
тому ручательство — минувшее пятилетие.
2.
Когда 5 января 1920 года пало в Иркутске колчаковское прави-
тельство, к востоку от Байкала пошли весьма пестрые события. Но
основным фактом все же представлялось наличие японских войск по
линии сибирского пути. Что касается полосы отчуждения КВЖД, то
в марте 20 года в Харбине пал Хорват и его падением был нанесен
сокрушающий удар русскому влиянию старого типа в сфере китай-
ских дел. Москва пыталась было установить тогда же взаимоотноше-
ния с пекинским правительством (известная «нота Карахана»105), но
безуспешно.
В Чите и Забайкалье распоряжался атаман Семенов. Приамурское
и приморские русские областные правительства ориентировались
на Москву, но практически их руки были связаны интервенцией. Па-
мятное «выступление» японцев 4-5 апреля 20 года являлось грозным
предостережением и имело целью показать, кто есть настоящий хо-
зяин края. Печальные николаевские события послужили для Токио
удачным предлогом для прочной оккупации Сахалина и укрепления
политики интервенции.
Борьба с интервенцией могла быть только партизанской. И она ве-
лась, она готовилась, обещая быть особенной тягостной для японцев
зимой. В значительной мере под давлением этой перспективы осе-
нью того же 20 года страна Восходящего Солнца начала отступать. Ее
войска очистили Забайкалье и Приамурье, задерживаясь в Приморье.
Конечно, вслед за эвакуацией иностранных войск немедленно лоп-
нула и убогая «власть» атамана Семенова. Неистовый соратник его,
Унгерн106, ушел с отрядом своим в Монголию, где впоследствии был
изловлен красными частями. «Каппелевцы»107 при содействии япон-
цев оказались перевезенными по КВЖД в Приморье.
Россия возвращалась к Тихому океану. Возвращалась фактически,
не будучи формально признанной державами, опираясь только на
самое себя. Время работало на нее.
Маньчжурия и Приморье продолжали, однако, жить особой жиз-
нью. Положение на КВЖД определялось рядом фикций, за коими
крылось давление великих держав. «Русско-Азиатский Банк», порвав-
234
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ший всякую связь с реальной Россией, именем своих мнимых прав
делил с китайским правительством руководство дорогой. Долгое вре-
мя авантюристы гражданской войны, эпигоны «белой мечты», смо-
трели на полосу отчуждения как на удобный «плацдарм» для развития
очередной антисоветской экспедиции. В Харбине сосредоточился и
«идейный» штаб дальневосточной эмиграции, прилагавший все уси-
лия к отражению советской волны от областей дальневосточной
окраины. «Государственно-мыслящие» депутации то и дело сновали
в Пекин и Токио, науськивая их на Москву. Белый Харбин старался
стать пистолетом, направленным на Россию.
Положение в Приморье складывалось тоже неблагоприятно. Фак-
тическим хозяином положения там являлся японский оккупацион-
ный корпус. «Юридически» же Приморье примыкало к «Дальнево-
сточной республике» (ДВР)108, организованной Москвой на русской
территории к востоку от Байкала. Эта республика, по мысли советско-
го правительства, должна была служить своего рода «буфером» между
РСФСР, переживавшей тогда еще период «военного коммунизма», и
государствами восточной Азии. ДВР обладала демократической кон-
ституцией и «буржуазной» экономикой.
Во Владивостоке формально у власти находилось областное прави-
тельство во главе с коммунистом Антоновым. Естественно, оно не нра-
вилось японцам, и уже с января 1921 года стал подготовляться «пере-
ворот», долженствовавший заменить Антонова Семеновым. Последний
жил тогда в Порт-Артуре, рвался снова в бой, козыряя «демократизмом»
и поддерживая оживленные связи с белыми группировками Харбина.
Но когда организация переворота была уже налажена, ее плодами
воспользовались не семеновцы, а братья Меркуловы, ловко прель-
стившие каппелевцев в последний момент. 26 мая 1921 года власть
в Приморье перешла от Антонова к монархическому и откровенно
японофильскому правительству Меркуловых.
Это было очередное препятствие на пути возвращения России к
тихоокеанским берегам. Соглашение с Японией роковым образом
отодвигалось дальше и дальше. Китай, со своей стороны, медлил с
признанием новой России.
Внутреннее убожество меркуловского правительства проявилось
раньше, чем даже можно было ожидать. Это был какой-то жалкий
провинциальный фарс, захолустная игра смешных честолюбий
четвертостепенных «политических» персонажей. Словно для того
Под знаком революции
235
только они и выбросили трехцветный флаг, чтобы окончательно его
унизить, оскорбить, скомпрометировать. Японцы не могли не чув-
ствовать всей фальшивости своей ставки на подобных русских «па-
триотов». Внутри самой Японии все чаще и громче стали раздаваться
голоса, требующие эвакуации японских войск из Приморья. Вражда
к интервентам со стороны русского населения оккупированной об-
ласти (преимущественно крестьянства и, конечно, рабочих) неиз-
менно возрастала. Сопочное партизанское движение не только не
прекращалось, но принимало массовый характер.
В конце 21 года состоялась памятная Вашингтонская конферен-
ция, вынесшая ряд постановлений относительно дальневосточных
дел. Поскольку эти постановления были направлены против Со-
ветской России (напр., в области проблемы КВЖД), они оказались
нежизненны. Поскольку же ими отвергалась интервенция в дела
России, — они были исторически действенны и осуществлялись на
практике. После Вашингтонской конференции антиинтервентские
настроения внутри Японии усиливались и крепли.
Однако продолжительная конференция между ДВР и Японией в
Дайрене не пришла к благополучному исходу и кончилась разры-
вом в апреле 22 года. Страна Восходящего Солнца не шла на при-
емлемый для России компромисс. Даже в вопросе об эвакуации При-
морья русские делегаты не могли настоять на своих предложениях.
По-видимому, идея оттеснения России от океана и превращения
Японского моря в японское «внутреннее озеро» еще не была изжита
в токийских правительственных кругах.
Но осенью 22 года, вопреки униженным челобитным «националь-
ной» власти Меркуловых и Дитерихсов с ее «недосьездами» и «не-
доворотами», токийское правительство все же решило отозвать из
Приморья свои войска. Разумеется, вслед за эвакуацией японцев авто-
матически пала и власть «воеводы» Дитерихса, сменившего незадолго
перед тем Меркуловых, и край почти безболезненно перешел в руки
России. Это был одновременно и революционный, и национальный
праздник. Конец интервенции и ликвидация «военного коммуниз-
ма» в РСФСР делали излишним самостоятельное бытие ДВР, и она
была тогда же упразднена, слившись с Советской Россией. 14 ноября
1922 года вотум Народного Собрания ДВР, под звуки «Интернацио-
нала», формально завершил дело национального воссоединения рус-
ского Дальнего Востока с Москвой.
236
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Присоединение Приморья к русскому государству являлось собы-
тием огромного значения в масштабах Дальнего Востока. Во-первых,
погас последний на территории России очажок революционной
гражданской войны, внутренне давно себя изжившей, и, во-вторых,
Россия восстанавливала свои прежние восточные границы. Вместе с
тем, вплотную ставился вопрос об установлении прочных мирных
взаимоотношений Советской России с Японией и Китаем — не по
эфемерной указке вашингтонских генералов от мировой политики, а
по конкретным требованиям реальной жизненной обстановки.
Центральным пунктом советско-китайских переговоров была
КВЖД, советско-японских — проблема Сахалина.
3.
Еще в ноте Карахана 20 года советское правительство деклари-
ровало общие принципы своей китайской политики. Решительно
отмежевываясь от старой линии царской дипломатии, оно подчер-
кивало, что готово в своих отношениях с Китайской республикой ру-
ководствоваться началами подлинной дружбы, истинного равенства.
Оно отказывалось от русской доли боксерской контрибуции, от прав
экстерриториальности и консульской юрисдикции. Оно признавало
китайский суверенитет в Маньчжурии и соглашалось сделать все вы-
воды из этого признания.
Однако, пока реальное влияние Советской России на Дальнем
Востоке было незначительно, Китай не проявлял особой склонно-
сти договариваться с московским правительством. Пекинская миссия
Юрина, потом Пайкеса, работала в трудных, прямо даже безнадеж-
ных условиях. И лишь когда, с одной стороны, из Европы стали при-
ходить вести о разговорах мировых столиц с Москвой, а с другой —
советское влияние пробралось до Посьета и с трех сторон облегло
Маньчжурию, — политики Пекина принялись более серьезно и об-
стоятельно беседовать с русскими представителями. Со своей сторо-
ны, последние к этому времени уже не могли продолжать в своих
выступлениях ту отвлеченную линию революционных деклараций
и безответственных альтруистических жестов, которая была столь
характерна для России первых лет революции, и ставили вопросы
более конкретно, углубленно, осторожно. Пора революционной вес-
ны ушла всерьез и надолго не только из советских учреждений, ру-
Под знаком революции
237
ководящих внутреннею жизнью страны, но и из комиссариата ино-
странных дел.
Общий стиль советской политики по отношению к Китаю оста-
вался, однако, неизменным и тогда, когда Пайкеса заменил опытный
и авторитетный Иоффе. Московская дипломатия усиленно и наро-
чито подчеркивала полное отсутствие у нее каких-либо «империа-
листических» тенденций и ориентировалась на пробуждающийся
китайский национализм. Но, отказываясь от прав экстерриториаль-
ности, а также от специальных прав и привилегий в отношении ко
всякого рода концессиям, приобретенным в Китае царским прави-
тельством, Москва категорически настаивала на своей глубокой эко-
номической заинтересованности в КВЖД, построенной на русские
деньги и являющейся существенным звеном Великого Сибирского
пути.
Прошло полтора года со дня восстановления русского суверени-
тета в Приморье, — и только 31 мая 1924 года Карахану, сменившему
Иоффе на посту советского полпреда в Пекине, удалось заключить
соглашение с пекинским правительством, тем самым поставив ва-
шингтонские протоколы перед весьма колючим для них фактом.
Конечно, по сравнению с положением дореволюционной России
в Китае соглашение 31 мая представляется шагом назад. Оно явствен-
но отражает собою ущерб, понесенный за эти годы русской государ-
ственностью. Было бы бесплодно скрывать, что Россия возвращается
в мир внешне ослабленной, истомленной страшным кризисом, ее
поразившим. Естественно, что и новые договоры, фиксирующие ее
государственно-правовое Воскресение, не могут в то же время не
выражать и некоторой ущербленности ее прежнего могущества, ее
былого авторитета. Но необходимо добавить, что в плане дипломати-
ческих дискуссий и официальных провозглашений эта ущербность,
как мы уже видели, получает стройное принципиальное обоснова-
ние: Советский Союз добровольно порывает с империалистически-
ми навыками политики старой царской России и полагает в основу
своей дипломатии начала высокой международной справедливости.
Не меч, но мир несет с собой новая Россия...
Внутрикитайские осложнения несколько затормозили осущест-
вление пекинского соглашения. Потребовались дополнительные
переговоры советских представителей в Мукдене с маршалом Чжан
Цзо-лином. Как известно, Россия согласилась на новую уступку (со-
238
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
кращение срока аренды КВЖД на 20 лет), и, в результате, 3 октября
1924 года, при платонических протестах Русско-Азиатского Банка,
дорога перешла фактически в совместное советско-китайское управ-
ление, а над посольством и консульствами СССР в Китае взвились на-
циональные флаги Союза.
Вдумываясь в нападки русских врагов Советской России на ее ки-
тайскую политику, нетрудно вскрыть две линии этих нападок:
1) «Советская власть плохо защищает свои государственные ин-
тересы, предает их, допускает китаизацию Маньчжурии, отдает тра-
диционные русские позиции в Китае. Большевики готовы на любые
уступки ради «признания», готовы все отдать, от всего отказаться. На
КВЖД устанавливается китайское влияние, ущемляются русские пра-
ва». И каждый факт соответствующего порядка злорадно подчеркива-
ется и смакуется дальневосточной русской эмиграцией.
И наряду с этой линией атаки — другая:
2) «Советская власть усиливает свое влияние в Китае. «Организует
пропаганду», повсюду «рассылает агитаторов», и в результате «Китай
в опасности». Советская Россия «цепкими когтями» удерживает за
собою Монголию, грозит из Урянхая пограничным китайским обла-
стям. Советская Россия в своих интересах стремится заручиться сим-
патиями широких масс китайского народа. На КВЖД идет бурная со-
ветизация, развертываются различные советские организации, идет
лихорадочная работа в этом направлении. Советская Россия хочет
советизировать Маньчжурию, и если, мол, китайские власти не ока-
жут ей решительного противодействия, она этого, быть может, и до-
бьется». И мчатся мольбы к японцам, китайцам, консулам: — бдите!
Стоит прочесть пару любых номеров любой антисоветской русской
газеты в Китае, чтобы найти в них оба вышеприведенные «аргумента».
Обе категории выпадов в девственной неприкосновенности уживают-
ся рядышком. И авторы их словно не замечают, что выпады эти, корен-
ным образом противореча друг другу, взаимно нейтрализуются.
В самом деле: что-нибудь уж одно. Либо русское влияние падает,
либо оно возрастает. Либо Москва только и занимается тем, что пре-
дает свои интересы, либо она «ловко» внедряет свои когти за пределы
своих границ. Либо Маньчжурия китаизируется, либо советизирует-
ся. И, наконец, нужно же выбрать определенную идеологию! — Либо
бить челом японцам, консулам, Вашингтону, плакаться об утраченной
«экстерриториальности» — и тогда нечего ластиться к представите-
Под знаком революции
239
лям Китая, прикидываться большими китайцами, чем сами китайцы.
Либо «заручиться» китайским подданством — но тогда проститься
уже с Вашингтоном! (О, уж эти кандидаты в китайские граждане с
вашингтонским камнем за пазухой!..)
И еще. Если китайское подданство, патриотизм чужого отече-
ства, — то зачем крокодиловы слезы о русских интересах? А если
печься о них, — то к чему вопить о Монголии, обличать советскую
активность, неистово рычать по поводу «работы московских аген-
тов»?..
Допустим, что после мукденского соглашения Китай действитель-
но расширил сферу своего влияния на КВЖД. Но огромная ошибка —
утверждать, что это произошло непосредственно за счет русских
прав. Русские права на дорогу перестали фактически осуществлять-
ся с тех пор, как «ушло» старое государство. До пекино-мукденского
соглашения наличная Россия вообще не имела никакого доступа к
дороге, была от нее отброшена. Имелись ею не уполномоченные,
мнимые блюстители ее интересов в лице Русско-Азиатского Банка
и стоящих за ним иностранцев. На службе у этой фикции находи-
лось известное количество русских людей, оторванных от родины.
Многие из них искренно стремились с нею воссоединиться, и этот
факт придавал фикции известный положительный смысл. Но жесто-
кая аберрация — полагать, что до мукденского соглашения Россия,
как государство, присутствовала в Маньчжурии. Ее здесь не было во-
все. Теперь она появилась, возвратилась в новом облике, с новой про-
граммой, с меньшим могуществом и внешним блеском, чем прежде,
но все же в лице своих подлинных представителей и во имя своих
реальных интересов.
Не будь пекинского и мукденского соглашений, фикции все
равно неизбежно таяли бы, рассеивались бы, и недаром все мы
были свидетелями неуклонного, быстро крепчавшего наступления
не только китайцев, но и японцев, французов и т.д. на фальшивую
ситуацию, не имевшую за собой ничего, кроме распавшегося уже
вашингтонского квартета. Возвращение России восстановило гиб-
нущее равновесие.
Тем яснее внутренняя пустота и логическая порочность атак, веду-
щихся против дальневосточной политики Советской России.
Конечно, современная Россия (воплощенная в государственную
форму СССР) способна отстаивать лишь свои интересы и отстаивать
240
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
их по-своему. Можно считать ошибкой тот или другой конкретный
шаг московского правительства. Следует подвергать деловой, «имма-
нентной» критике его работу, его отдельные выступления. Но нельзя
же обвинять его одновременно за то, что оно отрекается от защиты
своих прав, и за то, что оно всеми доступными для него средствами
стремится их удержать и даже расширить!..
Теперь — по существу нападок. Разумеется, оба взаимно уничто-
жающиеся упрека по адресу китайской политики Москвы одинаково
несостоятельны. Советская Россия не собирается ни «захватывать»
Китай, ни отрекаться от своих разумных интересов и справедливых
прав, совместимых с достоинством китайского народа, хотя, быть
может, и раздражающих крайних китайских шовинистов. Добросо-
вестный взгляд на создавшееся положение обязан признать, что в
невероятно тяжелой для русского дела атмосфере представители со-
ветской дипломатии употребляют все усилия, чтобы отстоять каждую
пядь жизненных экономических интересов России в Маньчжурии.
Им приходится очень трудно, ибо Россия государственно ослаблена,
а Дальний Восток уже давно превратился в сложный, запутанный узел
международных воздействий и давлений. Им приходится очень труд-
но и потому, что в большинстве случаев их противники и соперники
технически вооружены совершеннее их. Но в пределах возможного
они все же осуществляют свои задания. Советская Россия отказалась
от политики милитаризма, да она все равно была бы и не в состоянии
сейчас ее проводить. Ей остается использовать все методы диплома-
тического оружия, которыми она располагает. Всякое иное русское
правительство при создавшейся обстановке было бы, во всяком слу-
чае, в не менее затруднительном положении.
Дело отнюдь не в «революционной пропаганде» и не в «агита-
торах коминтерна». Дело в «общем духе» международной политики
Советской России, в самом характере ее отношений ко всем «угне-
тенным», полуколониальным и колониальным народам. Эта полити-
ка, столь демонстративно противополагающая себя «империализму»
Россия государственно ослаблена, не только соответствует началам,
провозглашенным октябрьской революцией, — она, при настоящих
условиях, единственно отвечает и реальным интересам русского
государства. Не следует ее догматизировать, возводить в фетиш, но
нельзя отрицать ее целесообразности в данное время. Нужно уметь
вдумываться в подлинный, жизненный смысл слов. К политической
Под знаком революции
241
жизни далеко не всегда применима геометрическая аксиома, соглас-
но коей прямая линия есть кратчайший путь. В политике чаще «вы-
возит кривая».
Ни одним фактором тут нельзя пренебрегать для достижения на-
меченной цели, хотя бы за полезными факторами приходилось ино-
гда сворачивать с большой дороги на проселочные и окольные.
Образ действия русских людей должен ныне заключаться не в на-
зойливом совании при каждом удобном и неудобном случае палок
в колеса советский внешней политики, а напротив, в посильном об-
легчении тяжелой работы московской дипломатии, пусть не всегда
удачной, но неизбежно национальной по своему объективному зна-
чению. И следует с удовлетворением констатировать что здесь, на
КВЖД, огромное большинство русских служащих дороги с презре-
нием отмахивается от саботажнических и предательских призывов
«непримиримых» кругов эмигрантщины, стремится всеми силами
«русифицироваться», лояльно сработаться с наличными представи-
телями наличной России на Дальнем Востоке и закрепить советско-
русское влияние в Маньчжурии.
5.
Но действительное упрочение русских позиций у Тихого океана
настойчиво требовало урегулирования отношений с Японией. Поку-
да никакие формальные узлы не связывали Японию с Россией, нельзя
было считать обеспеченным более или менее устойчивое равновесие
на Дальнем Востоке.
Это хорошо понимали обе стороны. И неудача дайренской кон-
ференции не отняла у них охоты к дальнейшим попыткам. В Чань-
чуне и Токио Иоффе продолжал переговоры. Сговор, однако, все не
удавался.
Основным препятствием оставался северный Сахалин. Россия
настаивала на его эвакуации. Япония, крепко заинтересованная его
углем и нефтью, упиралась. Советская дипломатия предпочитала вы-
жидание перед уступками. События показали, что она была права.
Ослабленная страшным землетрясением 23 года и, главное, из-
нуряемая затяжным экономическим кризисом, и земледельческим,
и промышленным, Япония за последние годы переживает и ряд
внутренно-политических затруднений. При этих условиях резко
242
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
агрессивная внешняя политика на материке, имевшая много сторон-
ников среди ее «военной партии», оказывалась ей не под силу. Не
только соревнование с С.-А. С. Штатами, но, главным образом, имен-
но политическое положение внутри страны заставляло токийское
правительство искать установления известного равновесия в сфере
основных международных факторов Дальнего Востока.
Вместе с тем русская революция уничтожила остатки опасений, та-
ившихся в Японии по адресу России. Конечно, воскресение русской
политики старого стиля, приведшей к войне 1904-1905 годов, ныне
уже невозможно, как, впрочем, маловероятно оно было уже после
1905 года, когда русско-японские отношения дают крутой поворот к
взаимному сближению обеих держав. Теперь России во многом по пути
с Японией, и есть основания полагать, что ход событий, независимо от
субъективных настроений правителей той и другой страны, поведет и
ту, и другую в ряде конкретных вопросов к обоюдному контакту.
Соглашение с Китаем, признание советского правительства ев-
ропейскими державами, продолжающиеся внутренние затрудне-
ния — вот ближайшие предпосылки решения Японии согласиться на
эвакуацию северного Сахалина и удовлетвориться концессиями на
его территории, предоставляемыми ей советским правительством.
Последние месяцы пекинских переговоров Карахана с Иошизавою
были посвящены выработке условий этих обязательных концессий.
Несколько раз конференция прерывалась, разрыв казался почти не-
минуемым. Взаимные уступки привели, однако, к удачному заверше-
нию переговоров. К годовщине смерти Ленина, в ночь с 20 на 21 ян-
варя 1925 года, соглашение было подписано. Официозное японское
агентство «Тохо» нарочито подчеркнуло любезное стремление япон-
ского уполномоченного закончить конференцию ко дню 21 января.
«21-го января, — гласит характерное сообщение агентства, — го-
довщина смерти Ленина. Поэтому японский делегат особенно спе-
шил с подписанием соглашения, чтобы этим шагом выявить друже-
ские намерения в отношении СССР, для чего в память Ленина в этот
день иметь договор великой страны Дальнего Востока — Японской
империи и сохранить о себе память в потомках».
По содержанию своему русско-японский договор есть несомнен-
ный симптом отказа Японии от политики милитаристских воздей-
ствий на Советскую Россию. Три года тому назад наличные условия
соглашения показались бы невероятными даже оптимисту. Нечего и
цод знакам революции
243
говорить, что эмигрантская пресса считала тогда не только северный
Сахалин, но и Приморье погибшим для Москвы. Соглашение 20 ян-
варя нужно оценивать прежде всего в исторической перспективе. Его
отрадный смысл тогда предстает перед нами во всей своей непре-
рекаемости.
Конечно, и сейчас люди, «принципиально» не желающие призна-
вать ничего, что связано с ненавистной Москвой, кричат о чрезмер-
ной уступчивости Карахана и готовы усмотреть в советско-японском
соглашении чуть ли не «Дальневосточный Брест». Ни одно русское
правительство, при современной исторической обстановке, не могло
бы добиться более выгодных условий. Япония заинтересована в не-
фтяном и угольном районах северного Сахалина, и у России ныне по-
ложительно отсутствуют разумные основания во что бы то ни стало
противиться сдаче японскому правительству соответствующих кон-
цессий. В общем, и тут соглашение достаточно гарантирует интере-
сы СССР. Дальнейшее будет зависеть от целого ряда обстоятельств и,
разумеется, прежде всего — от фактов внутреннего экономического
и политического развития обоих государств. Если принять во внима-
ние историю истекшего пятилетия, — впадать в преувеличительное
уныние, во всяком случае, не следует, как не следует также, впрочем, и
чрезмерно греметь в трубы и литавры...
Международная политика чужда сентиментальности. Сколь бы ни
были пышны словесные оболочки, прикрывающие реальные инте-
ресы, — именно последние в конечном счете являются решающим
фактором.
С этой точки зрения позволительно предвидеть, что решение
основного вопроса о Сахалине открывает действительную возмож-
ность совместных советско-японских выступлений и по целой серии
Других существенных вопросов общей дальневосточной политики.
Необходимо только, чтобы как можно скорее рассеялись взаимные
предубеждения обоих народов друг против друга — предубеждения,
порожденные печальной эпохой интервенции. Хотелось бы раз на-
всегда установить, что эта эпоха прочно канула в вечность.
Не нужно закрывать глаза на трудности, предстоящие в будущем
Делу подлинного и всестороннего замирения Дальнего Востока. Об-
щеизвестна сложность тихоокеанской ситуации. Но вряд ли можно
сомневаться, что фактом возвращения России в новейшей истории
Дальнего Востока начинается новая и, вероятно, чрезвычайно знаме-
нательная страница.
244	НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Из прошлого*
(Л. А. Кроль. «За три года». Владивосток, 1922)
Посвящается светлой памяти
Александра Константиновича Клафтона109
Недавно вышедшая из печати книга Л. А. Кроля110 «За три года» по-
буждает меня воспроизвести в памяти некоторые из рассказываемых
ею эпизодов русской революционной эпопеи, свидетелем и участ-
ником которых мне вместе с г. Кролем довелось быть. Я чувствую в
этом тем более настоятельную потребность, что в моем сознании эти
эпизоды отражаются и отражались существенно иначе, нежели в по-
мянутой книге. Если же принять во внимание, что сам Л. А. Кроль «от-
нюдь не претендует на объективность» своих воспоминаний (см. его
предисловие), то, быть может, известные дополнения и поправки к
ним, хотя бы тоже отнюдь не лишенные субъективности, окажутся и
объективно не бесполезными. Мы ведь все теперь, на эмигрантском
досуге, так нежно печемся о «будущем историке» и так искренно го-
рим желанием облегчить его нелегкую работу...
Два пункта хотелось бы мне выделить из впечатлений г. Кроля. Оба
относятся к истории партии народной свободы за годы революции.
Первый — позиции партии в вопросе международной «ориентации»
весной 1918 года и выработка этой позиции на последней партий-
ной конференции в Москве. Вторая тема — тактика партии в эпоху
колчаковско-деникинского движения и, в частности, политическая
физиономия «Восточного Отдела Центрального Комитета» партии,
встречающая в лице г. Кроля суровейшего критика и даже раздражен-
ного, азартного хулителя.
Начнем с первого пункта.
I
Ориентационный спор 1918 года
1.
После заключения Брестского мира и появления в Москве герман-
ского посла Мирбаха в московских противоболыиевистских кругах
‘Альманах «Русская жизнь», выпуск третий, октябрь 1922 г.
Под знаком революции
245
начались оживленные обсуждения проблемы дальнейшего курса
внешней политики России. Нельзя было отрицать, что состоявшийся
фактический выход России из войны создает существенно новый мо-
мент в оценке международного положения и установления правиль-
ной позиции антибольшевистской, национальной общественности,
в то время считавшей себя призванной играть роль «отсутствовавше-
го» правительства (тогда идея «национал-болыпевизма» в ее различ-
ных вариациях, разумеется, не имела и еще не могла иметь места).
Все одинаково сознавали безусловную неприемлемость позорных
брестских условий и необходимость их радикального пересмотра
или аннулирования. Вместе с тем все одинаково стремились ускорить
падение большевиков, господство которых грозило добить и без того
надорванный войной и керенщиной государственно-хозяйственный
механизм. Но в путях осуществления этих двух непререкаемых целей
наметились серьезные разногласия, линия коих проходила как раз
через кадетскую партию, раскалывая ее.
Одни стояли на старой, традиционной точке зрения «верности со-
юзникам». Таких было большинство, и сначала критика этого догма-
та «верности» казалась широким кругам и даже профессиональным
политикам величайшей ересью, чуть ли не кощунством. Выступать
с нею было психологически нелегко. Припоминаю, с каким трога-
тельным негодованием обрушился на меня покойный А. С. Белорус -
сов111, когда на одном заседании достаточно узкого круга лиц (это
было собрание сотрудников журнала «Накануне», издававшегося тог-
да Ю. Н. Потехиным, Ю. В. Ключниковым и мною) я позволил себе
довольно откровенно высказаться против «антантофильства во что
бы то ни стало»: «это национальное предательство» — не выдержал
бедный старик, кстати сказать, в области внутренней политики при-
держивавшийся тогда полного контакта с нами («пересмотр идеоло-
гии» — от Учредилки к диктатуре) и давший свою статью в первый
номер «Накануне».
Мало-помалу, однако, «ревизионистское» течение усиливалось, за-
хватывая сферу не только политики внутренней, где доминировало
отвращение к керенщине и черновщине, но и область внешних «ори-
ентаций». Там и сям в «буржуазных» общественных кругах начинали
прорываться нотки разочарования в союзниках и надежды на нем-
цев. Нередко эти настроения принимали весьма неприятный и не-
достойный привкус: «хоть с чертом, только бы против большевиков».
246
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Часто они диктовались непосредственными, шкурными интересами
наиболее пострадавших от большевизма социальных групп. Не слу-
чайно, что особое распространение они получили в правых сферах.
Но были и объективные политические основания известной пере-
оценки наших международных симпатий. Дело в том, что союзники,
бредившие идеей «восстановления восточного фронта», готовы были
во имя ее осуществления кооперировать с кем угодно — тоже «хоть
с чертом». И когда большевики осторожно и ловко дали понять, что
и они способны в случае чего выступить против немцев, — союзная
дипломатия ухватилась за эту химерическую возможность, а Ллойд-
Джордж не поскупился на соответствующие комплименты, заявив
даже, что «единственный государственный человек в России — это
Троцкий». Это были те дни, когда Англия высаживала на Мурмане де-
сант, почти дружественный большевикам, и когда г. Локкарт112 вел в
Москве какие-то таинственные переговоры с ответственными совет-
скими работниками, не переставая, впрочем, одновременно выдавать
различные духовные, а то и материальные авансы антибольшевист-
ским организациям...
Для нас, русских, не было, конечно, ни малейшего сомнения, что
восстановить восточный фронт при помощи большевиков немыс-
лимо и самая мечта об этом совершенно нелепа. Союзники тут шли
на удочку большевиков, заинтересованных в установлении связей с
Антантой в интересах всемирной революции, а также стремивших-
ся заручиться лишними козырями в игре с Германией. Было ясно,
что из этого плана совместных действий решительно ничего пут-
ного не выйдет. Но вместе с тем самый факт подобных колебаний
союзников в русском вопросе наводил на горькие размышления и
заставлял русское «национальное общественное мнение» принять
какие-либо контрмеры. Чувствовалось, что наши зарубежные друзья
в нас разочаровываются. И поневоле наши взоры стали пристальнее
задерживаться на сером особняке Денежного переулка, где под охра-
ной красных латышей обитал, ожидая левоэсеровской бомбы, граф
Мирбах со своим посольством... «Правый Центр», в коем главную
роль играл умный Кривошеин, лично остававшийся в тени, опреде-
ленно воспринял «германскую ориентацию» и даже приступил уже
к некоторым конкретным мерам в этом направлении. В кадетских
кругах шли ожесточенные споры, сомнения, колебания. Привычно-
го лидера партии, П. Н. Милюкова, не было налицо, его мнение тог-
Под знаком революции	247
да еще оставалось неизвестным, и тем труднее приходилось решать
основной, столь запутанный вопрос... Тогда-то вот и образовалась та
группа кадетов, точку зрения которых пишущему эти строки дове-
лось высказать на майской партийной конференции, «нелегально»
собравшейся в Москве. Л. А. Кроль, несомненно, преуменьшает ак-
туальность этой точки зрения в тогдашней кадетской среде, хотя он
прав, указывая, что на конференции она не имела успеха. Но на то,
как увидим, были особые причины. Позиция наша получила назва-
ние «ориентации свободных рук» и защищалась редакцией журнала
«Накануне», состоявшей из молодых, — но отнюдь не «мартовских» —
кадетов. Встречала она сочувствие и со стороны ряда представите-
лей московских районных комитетов партии. Однако печатно она
таки и не была изложена со всею обстоятельностью, и в журнале
можно было найти лишь намеки на все осторожные подходы к ней,
достаточно, впрочем, понятные для профессиональных политиков.
Яснее всего эти подходы и намеки были выражены в одной из поме-
щенных в журнале статей проф. С. А. Котляревского113, вполне разде-
лявшего политическую идеологию «Накануне». Когда же, несколько
позже, уже после кадетской конференции, мы решились выступить с
исчерпывающим изложением нашей международной ориентации и
мною была уже подготовлена соответствующая передовая статья, —
журнал приказал долго жить по обстоятельствам, от нас не завися-
щим... В то время С. А. Котляревский и я принимали близкое участие
в большой московской газете «Утро России», и, пользуясь этим, пыта-
лись вовлечь ее в орбиту наших международно-политических идей.
Часами происходили в редакции горячие споры, причем против нас
решительно ополчались редактор газеты Гарвей, человек ограничен-
ный и во всех отношениях для редакторского поста неподходящий,
и заведовавший иностранным отделом Валерьян Николаевич Му-
равьев114, сын бывшего министра юстиции, молодой дипломат и по-
дававший надежды публицист. Оба они были крайними антантофи-
лами и не хотели допустить даже малейшего указания на изменение
обстановки, порожденное фактическим выходом России из войны.
Так, до самого своего закрытия — в конце июня — «Утро России» и
осталось «верно союзникам», и С. А. Котляревскому приходилось по-
свящать свои передовые статьи всему на свете, но только не острым
проблемам международного положения России. Здесь безраздельно
Чарил В. Н. Муравьев.
248
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
2.
Теперь об ориентации «свободных рук» по существу. Основное
ее утверждение заключалось в том, что выход России из мировой
войны окончателен и непоправим. Нельзя было закрывать глаза на
несомненный факт, что большевики победили Россию своей поли-
тикой мира, и что попытки вновь вернуть страну к войне с Герма-
нией заведомо безнадежны. Покуда же наши антибольшевистские
группы провозглашали старые лозунги: «война до победы» и «вер-
ность союзникам до гроба», — они автоматически лишали себя вся-
кой серьезной опоры в России, не хотевшей воевать. Реально бо-
роться с большевизмом, — указывали мы, — возможно лишь исходя
из признания факта окончания войны для России. И если безогово-
рочная «союзническая ориентация» несовместима с этим признани-
ем, — лучше от нее отказаться и «освободить руки». Тем более, что
союзники, в случае победы, будут на мирном конгрессе считаться
ведь не с настроениями выбитых из жизни русских группировок, а с
фактом — пусть для нас печальным и даже позорным, но все же, увы,
неопровержимом, — с фактом измены России общесоюзному делу,
закрепленным брестским документом. Но мыслимо ли целиком при-
знать Брестский мир? Конечно, нет. Тут никаких сомнений быть не
может. Брест-литовский трактат должен быть радикально изменен,
и на русские политические элементы, стремящиеся стать властью и
не лишенные оснований претендовать на нее, ложится обязанность
«прозондировать почву» на этот счет в надлежащих направлениях.
Императорская Германия, разумеется, не может всерьез смотреть на
договор, заключенный с большевиками. Она его заключила в силу
необходимости, за отсутствием другого, более солидного русского
правительства, которое с ней согласилось бы говорить о мире. Но
коль скоро такое правительство найдется, — в прямых интересах
Германии, резко порвав с большевиками, оказать ему известную под-
держку на пути к завоеванию им власти и затем заключить с ним
более или менее «честный мир» на основе «взаимного уважения двух
великих государств». Мир этот, однако, отнюдь не мыслится нами не-
пременно всецелым вовлечением России в сферу германского влия-
ния, и уже во всяком случае он не должен был, согласно нашей кон-
цепции, нести собою прямую помощь Германии со стороны России
в продолжающейся мировой войне. Он лишь был призван юриди-
Под знакам революции	249
_____________________________________________________________
чески закрепить создавшееся фактическое положение с существен-
нейшими поправками Брестского трактата в пользу России, а если
удастся, то и ее бывших союзников. В немецкой прессе мы находим
знаменательные встречные отзвуки наших настроений и надежд.
Наиболее сильное впечатление производили, помнится, некоторые
статьи серьезной и влиятельной «Vossische Zeitung», содержавшие в
себе решительную критику тогдашней агрессивной немецкой поли-
тики на Украине, определенные намеки на «восточную ориентацию»
и вообще отличавшиеся отрадным отсутствием империалистическо-
го задора. Чувствовалось, что положение Германии уже достаточно
трудно, и это обстоятельство позволяло надеяться, что удастся до-
биться от нее значительных уступок и сохранить впоследствии сво-
боду дипломатического маневрирования. Главное же, только этим
путем представлялось возможным в скорейший срок ликвидировать
еще слабую тогда большевистскую власть, грозившую своим эконо-
мическим экспериментаторством добить хозяйство страны. Ликви-
дация большевизма до окончания мировой войны настойчиво тре-
бовалась также и с точки зрения международных интересов России.
Вот вкратце та «своеобразная теория политики свободных рук», о
коей не без легкого пренебрежения упоминает Кроль в своих воспо-
минаниях (с. 46). В то время в Москве на нее много нападали. Между
тем, она не предлагала никаких «непоправимых шагов», она отнюдь
не рекомендовала «перемены союзников». Она хотела только, чтобы
были испробованы все возможности преодоления той пропасти, в
которую тогда уже явно погружалась Россия. Весьма вероятно, что
официальная немецкая государственность не вняла бы разумным
советам патриотов типа Эрцбергера115. Возможно, с другой стороны,
что антибольшевистская интервенция была в то время уже не под
силу слабевшей Германии. Но что мы, русские антибольшевики, те-
ряли от неудачи попытки сговора? Решительно ничего, ибо доверие
союзников мы уже потеряли, потеряв власть. Вдобавок — и на этом
тезисе мы особенно настаивали — Антанта не могла рассматривать-
ся как нечто органически единое, и после войны Россия все равно
осталась бы первостепенным фактором международной жизни при
благоприятном разрешении ее внутреннего кризиса. А кто знает, как
сложились бы события, если бы советы оказались свергнутыми не
т°лько на Украине и на юге, но и в Москве?.. Ведь тогда многое еще
можно было спасти. Анализируя теперь, «в исторической перспекти-
248
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
2.
Теперь об ориентации «свободных рук» по существу. Основное
ее утверждение заключалось в том, что выход России из мировой
войны окончателен и непоправим. Нельзя было закрывать глаза на
несомненный факт, что большевики победили Россию своей поли-
тикой мира, и что попытки вновь вернуть страну к войне с Герма-
нией заведомо безнадежны. Покуда же наши антибольшевистские
группы провозглашали старые лозунги: «война до победы» и «вер-
ность союзникам до гроба», — они автоматически лишали себя вся-
кой серьезной опоры в России, не хотевшей воевать. Реально бо-
роться с большевизмом, — указывали мы, — возможно лишь исходя
из признания факта окончания войны для России. И если безогово-
рочная «союзническая ориентация» несовместима с этим признани-
ем, — лучше от нее отказаться и «освободить руки». Тем более, что
союзники, в случае победы, будут на мирном конгрессе считаться
ведь не с настроениями выбитых из жизни русских группировок, а с
фактом — пусть для нас печальным и даже позорным, но все же, увы,
неопровержимом, — с фактом измены России общесоюзному делу,
закрепленным брестским документом. Но мыслимо ли целиком при-
знать Брестский мир? Конечно, нет. Тут никаких сомнений быть не
может. Брест-литовский трактат должен быть радикально изменен,
и на русские политические элементы, стремящиеся стать властью и
не лишенные оснований претендовать на нее, ложится обязанность
«прозондировать почву» на этот счет в надлежащих направлениях.
Императорская Германия, разумеется, не может всерьез смотреть на
договор, заключенный с большевиками. Она его заключила в силу
необходимости, за отсутствием другого, более солидного русского
правительства, которое с ней согласилось бы говорить о мире. Но
коль скоро такое правительство найдется, — в прямых интересах
Германии, резко порвав с большевиками, оказать ему известную под-
держку на пути к завоеванию им власти и затем заключить с ним
более или менее «честный мир» на основе «взаимного уважения двух
великих государств». Мир этот, однако, отнюдь не мыслится нами не-
пременно всецелым вовлечением России в сферу германского влия-
ния, и уже во всяком случае он не должен был, согласно нашей кон-
цепции, нести собою прямую помощь Германии со стороны России
в продолжающейся мировой войне. Он лишь был призван юриди-
Под знакам революции
249
чески закрепить создавшееся фактическое положение с существен-
нейшими поправками Брестского трактата в пользу России, а если
удастся, то и ее бывших союзников. В немецкой прессе мы находим
знаменательные встречные отзвуки наших настроений и надежд.
Наиболее сильное впечатление производили, помнится, некоторые
статьи серьезной и влиятельной «Vossische Zeitung», содержавшие в
себе решительную критику тогдашней агрессивной немецкой поли-
тики на Украине, определенные намеки на «восточную ориентацию»
и вообще отличавшиеся отрадным отсутствием империалистическо-
го задора. Чувствовалось, что положение Германии уже достаточно
трудно, и это обстоятельство позволяло надеяться, что удастся до-
биться от нее значительных уступок и сохранить впоследствии сво-
боду дипломатического маневрирования. Главное же, только этим
путем представлялось возможным в скорейший срок ликвидировать
еще слабую тогда большевистскую власть, грозившую своим эконо-
мическим экспериментаторством добить хозяйство страны. Ликви-
дация большевизма до окончания мировой войны настойчиво тре-
бовалась также и с точки зрения международных интересов России.
Вот вкратце та «своеобразная теория политики свободных рук», о
коей не без легкого пренебрежения упоминает Кроль в своих воспо-
минаниях (с. 46). В то время в Москве на нее много нападали. Между
тем, она не предлагала никаких «непоправимых шагов», она отнюдь
не рекомендовала «перемены союзников». Она хотела только, чтобы
были испробованы все возможности преодоления той пропасти, в
которую тогда уже явно погружалась Россия. Весьма вероятно, что
официальная немецкая государственность не вняла бы разумным
советам патриотов типа Эрцбергера115. Возможно, с другой стороны,
что антибольшевистская интервенция была в то время уже не под
силу слабевшей Германии. Но что мы, русские антибольшевики, те-
ряли от неудачи попытки сговора? Решительно ничего, ибо доверие
союзников мы уже потеряли, потеряв власть. Вдобавок — и на этом
тезисе мы особенно настаивали — Антанта не могла рассматривать-
ся как нечто органически единое, и после войны Россия все равно
осталась бы первостепенным фактором международной жизни при
благоприятном разрешении ее внутреннего кризиса. А кто знает, как
сложились бы события, если бы советы оказались свергнутыми не
только на Украине и на юге, но и в Москве?.. Ведь тогда многое еще
можно было спасти. Анализируя теперь, «в исторической перспекти-
250
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ве», эту концепцию, следует признать, что наиболее существенная ее
ошибка заключалась в переоценке сил Германии: нам казалось, что
война кончится «более или менее вничью», и потому с император-
ской Германией мы предлагали считаться более серьезно, чем того
хотели антантофилы. Несомненно, в этом пункте правы оказались
они, а не мы, и год спустя при создавшихся условиях кадеты уже
вполне единодушно принуждены были ориентироваться на Согла-
сие, как на единственную реальную силу, способную помочь, а отча-
сти и помогавшую белым армиям в их борьбе с советской властью’
Но острие ориентации «свободных рук» не лежало все же исклю-
чительно в плоскости проблемы силы или слабости Германии. Как
изложено выше, оно заключалось в двух утверждениях: 1) Россия
прочно вышла из мировой войны, потому и попытки вернуть еена во-
енные позиции безнадежны; состояние мира приходится признать, и
2) для быстрейшего успеха в борьбе с большевизмом при настоящих
(т. е. тогдашних) условиях союзническая ориентация не приводит к
действенным результатам, поэтому необходимо приложить все силы
для аннулирования германско-советского альянса и установления
modus’a vivendi с Германией, достойного национальной России, вре-
менно обессиленной войной.
Я считаю, что оба эти тактических рецепта в условиях тогдашней
обстановки были достаточно рациональны, и то обстоятельство, что
’В своей книге «Сибирь, союзники и Колчак» Г К. Гйнсутверждает (т. II, с. 385),
будто бы и в Омске я занимался «германофильской пропагандой». Это, конечно,
совершенная неправда. И в своем докладе по внешней политике на восточной
конференции к.-д. в мае 19 года, и в многочисленных статьях того периода, я
отстаивал позицию лояльности по отношению к союзникам. Иного выхода тог-
да, разумеется, не было. Чтобы доказать свое явно тенденциозное утверждение,
г. Гинсу пришлось прибегнуть к грубому текстуальному искажению (!) в цити-
ровке одной из моих статей. Основная мысль моей публицистики того времени
(проводившей взгляды Восточного Комитета к.-д.) в области внешней политики
лучше всего может быть охарактеризована словами П. Б. Струве из его париж-
ского письма Екатеринодарскому Национальному Центру: «С союзниками нам
по дороге, поскольку они не становятся на “германскую” брест-литовскую точку
зрения, хотя бы в самых демократических ее вариантах. В противном случае
нам с ними не по дороге и союзническое расчленение России должно вызывать
с нашей стороны самое сильное противодействие. Но противодействие это во-
все не означает какого-либо изменения “ориентации”, которое было бы сейчас
прямо пагубным. Мы должны, оставаясь в союзнической орбите, бороться с иде-
ей и практикой расчленения России, которое теперь плывет здесь под популяр-
ным флагом борьбы с царизмом».
Под знаком революции
251
партия, а вместе с ней и русская «прогрессивная общественность» их
отвергли, ни в какой мере не оказалось благотворным для России.
Можно констатировать, что последующие события так и не выяснили
вопроса, кто же был прав в нашем ориентационном споре 18 года:
испробован путь правоверных антантистов, и он привел к провалу.
Нет, правда, солидных данных утверждать, что и наш путь не привел
бы туда же. Оба пути, как теперь ясно, недооценивали степень напря-
женности, мощи и органичности русской революции. Не исключена,
таким образом, возможность, что они были «оба хуже». Но в своем
основном диагнозе мы все же не ошиблись: 1) Россия действитель-
но тогда прочно вышла из мировой войны и 2) Союзники оказались
бессильны реально помочь в борьбе с большевизмом; благоприят-
ный момент был пропущен, а на следующий год поддержка союзни-
ков лишь увеличила количество пролитой русской крови в ужасной
гражданской войне. Не обмануло нас, по-видимому, и чутье неизбеж-
ности известного сближения в будущем между Россией и Германией.
3.
Теперь о кадетских настроениях в связи с основными вопросами
тогдашней политической жизни. И в ЦК, и в партийных кругах шли
оживленные споры, усиливаемые отсутствием лидера партии и таких
ее светил, как Набоков, Кокошин, Шингарев... В области политики
внутренней модной была проблема «пересмотра идеологии», выдви-
нутая «Русскими Ведомостями» в ярких статьях проф. Новгородцева
и А. С. Белорусова, энергично поддержанных «Накануне» и «Утром
России». Правоверный демократизм уступал место несколько иным
построениям. Учредительное Собрание (да еще старого созыва) пе-
рестало быть лозунгом партии и симпатизировавших ей элементов,
сознавалась необходимость известного сдвига с интеллигентских
позиций дореволюционного стиля. Говоря конкретнее, в воздухе «на-
родной свободы» недвусмысленно запахло «диктатурой». Конечно, все
понимали, что «создать» диктатора нельзя, но можно было говорить
° подготовке благоприятной среды для диктатора, который ведь не
падает зрелым с неба. Однако другая, левая группа кадетов, слишком
проникнутая дореволюционной радикально-интеллигентской психо-
логией (Л. А. Кроль крайне типичен для этой группы), твердо остава-
лась на старых формально-демократических позициях и ни о каком
252
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
пересмотре идеологии не хотела слышать. В результате перед конфе-
ренцией сошлись на компромиссе: тактический доклад был поручен
лидеру «правой» группы П. И. Новгородцеву, но составлен он был в
выражениях до последней степени туманных и расплывчатых. Только
зная кулисы его рождения, можно было понять его тенденции. Про-
винциальные делегаты не поняли в нем почти ничего и были разоча-
рованы. Они не нашли в нем и помину о том мастерском конкретном
анализе политического положения, который всегда был так типичен
для докладов П. Н. Милюкова. Учитывая атмосферу, Новгородцев со-
знательно избегал ясного определения сегодняшней тактики партии,
тщательно замазывая трещины, раскалывавшие ЦК. Он ограничился
лишь отвлеченными намеками, что партия «переживает период раз-
думья о своей судьбе», что от нее требуется «взлет над собственной
программой» и т. д. Но все же именно этим докладом — худо ли, хо-
рошо ли — положен был первый и краеугольный камень той тактики,
которая определила собой политический облик кадетской партии в
последовавшую эпоху колчаковско-деникинского движения...
В вопросах внешней политики центральный партийный орган
переживал не менее глубокие разногласия. Ряд видных деятелей пар-
тии во главе с тем же П. И. Новгородцевым116 усиленно рекомендовал
сугубую осторожность в выявлении партийной ориентации. Отнюдь,
разумеется, не приглашая «открыто рвать с союзниками», эти деятели
советовали также «не жечь мостов» и в направлении Денежного пере-
улка. Ссылаясь на казус Украины и киевского кадетского комитета,
не ставшего в оппозицию к Скоропадскому и германскому влиянию,
они предлагали представить конференции умеренную и широкую
по смыслу резолюцию, которая не связывала бы рук ЦК в его даль-
нейшей деятельности. Но такая «германофильская» (?) точка зрения
встретила категорическую оппозицию со стороны другой части ЦК,
наиболее крупной фигурой которой являлся Винавер117, перед кон-
ференцией появившийся в Москве. Ему и был поручен доклад по
международной политике.
Мне довелось присутствовать на заседании «комиссии иностран-
ных дел» при ЦК, на котором обсуждались тезисы этого доклада. По
чьей-то инициативе я был туда приглашен с Ю. В. Ключниковым и
Е. А. Коровиным (тоже приват-доцент Московского университета и
ближайший участник «Накануне») в качестве своего рода «экспертов».
Из членов ЦК в заседании присутствовали Н. М. Кишкин, Н. А. Астров,
Под знаком революции	253
______________________________________________________________
М. М. Винавер и П. И. Новгородцев. Помнится, заходил ненадолго
кн. п.Д. Долгоруков.
Вступительная речь Винавера отстаивала ярко антантофильские
тезисы его доклада. Она не производила впечатления серьезного и
глубокого знакомства с предметом и опять-таки заставляла с грустью
вспомнить об отсутствовавшем Милюкове, этом, по определению
г. Кроля, «единственном серьезном знатоке в области иностранной
политики не только в среде к.-д., но и в среде всей русской обще-
ственности». Как недоставало его анализа! «Что-то теперь он думает
там, где-то на юге?..» Тогда мы еще не знали, что он думает совсем,
совсем иначе, чем гг. Винавер и Кроль...
После вступительного слова Винавера пришла очередь высказы-
ваться нам, «наканунцам». Заранее сговорившись и поделив аргумен-
тацию, мы все трое отстаивали политику свободных рук. Понимая,
что победа «союзнического» течения предрешена самым фактом вы-
ступления Винавера в качестве докладчика, мы стремились хотя бы
несколько смягчить его тезисы. В этом стремлении нас всецело под-
держивал П. И. Новгородцев. В репликах Винавер был весьма сдержан,
полусоглашался с некоторыми из наших доводов, не отрицая даже
возможности известного сговора с немцами, прибавив, что в таком
случае провозглашением союзнической ориентации мы лишь «на-
бьем свою цену», а потому де и с этой стороны такое провозглашение
полезно. Астров все время молчал. Председательствовавший Кишкин
сказал мягкое резюме, и у меня создалось впечатление, что кое-что
П. И. Новгородцеву добиться удалось, и грубоватая острота первона-
чальных тезисов и общего тона доклада будет в меру сглажена.
Но в день доклада пришлось разочароваться. На конференции
Винавер не только не смягчил своих тезисов, но, напротив, еще за-
острил их, придал им усиленную экспрессивность, какую-то наро-
читую «ударность». Его речь, блестяще построенная и произнесен-
ная, была патетическим призывом «устоять» в неизменной верности
союзникам, в былой вере в конечную победу. Призыв этот сопрово-
ждался горячей критикой «германофильства», сплошным осуждени-
ем даже и тех осторожных намеков на него, которые имели целью, с
одной стороны, «нащупать почву», а с другой — стимулировать более
энергичное антибольшевистское вмешательство союзников. В этом
отношении наши выступления в комиссии были отлично исполь-
зованы докладчиком... только не в том смысле, на который мы рас-
254
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
считывали... Все карты были раскрыты, все точки над и, в отличие от
тактического доклада Новгородцева, поставлены. Партия толкалась
на полный разрыв с позицией ее украинской группы и отрезала себе
все пути даже к самым невинным разговорам с Мирбахом. Все надеж-
ды целиком возлагались лишь на союзников.
Винавер, насколько я припоминаю, выдвинул три основных ар-
гумента: 1) в войне победит Согласие; 2) союзническая ориентация
русских национально-государственных групп повлечет за собою по-
мощь им со стороны союзников и быстрое падение большевиков, и
3) военная победа Согласия, при условии «верности» ему означенных
русских групп, принесет собою воссоздание Великой России на осно-
ве старых союзных соглашений. Отсюда выходило, что нужно себя
держать так, как будто бы ничего особенного не случилось, игнориро-
вать факт выхода России из войны, считать, что война продолжается,
а советская власть со всеми ее актами и договорами есть юридиче-
ское ничто. Эти основные утверждения доклада были «поданы» чрез-
вычайно искусно и окутаны облаками прекрасного пафоса, мораль-
ного и политического, произведшего сильнейшее впечатление на
аудиторию. Но для людей, более или менее тщательно следивших за
проблемами внешней политики, все же оставалось бесспорным, что
международно-политический «багаж» докладчика отнюдь не страдает
излишней нагруженностью.
Из нашей группы только я один имел делегатский мандат на конфе-
ренцию — от Калуги, где я тогда состоял председателем губернского
партийного комитета. Пришлось говорить первым после бурных ова-
ций, сопровождавших доклад. Положение не из благоприятных, тем
более, что это было первое мое серьезное выступление на партийных
съездах, перед ареопагом, как выражается Л. А. Кроль, «поседевших в
буквальном и переносном смысле этого слова» политических генера-
лов. Основательно поколебать тезисы Винавера в сознании аудито-
рии был способен лишь какой-либо авторитетный деятель с крупным
партийным именем, — но члены ЦК, не сочувствовавшие докладу,
принуждены были молчать по долгу дисциплины и солидарности. Кто
знаком с атмосферой партийных съездов, тот знает, конечно, какую
исключительную, подавляющую роль играет всегда на них централь-
ный партийный орган, что, впрочем, вполне естественно и резонно.
Оппозиция, не поддержанная меньшинством, или хотя бы отдельны-
ми популярными членами ЦК, заранее фатально обречена на полный
Под знаком революции	255
,—---------------------------------------------------------
неуспех. Ее ораторам не только невозможно убедить съезд, — трудно
даже подчас заставить себя терпеливо слушать.
Отлично сознавая это, я все же счел своей обязанностью обстоя-
тельно изложить конференции сущность «ориентации свободных
рук». Успеха, как и следовало ожидать, аргументация моя не имела,
хотя слушали ее вполне внимательно. Дальше, из большого числа вы-
сказывавшихся делегатов несколько человек определенно склонялись
к аналогичной точке зрения и возражали докладчику. Было бы, однако,
грешно отрицать, что помимо чисто внешних причин неуспех нашей
оппозиции обусловливался также и антантофильским строем мысли
большинства съехавшихся делегатов. Доклад Винавера в этом отноше-
нии отвечал тогдашнему настроению партийной массы, консерватив-
ной в своих симпатиях, как всякая масса, а русская интеллигентская — в
особенности. В данном случае она лишь начинала смутно тревожиться
и сомневаться. Позиция ЦК убила эти тревоги и сомнения.
Заключительной речи Винавера я, к сожалению, не слышал (в этот
вечер происходили экзамены по моему предмету в Коммерческом
Институте), и потому не мог судить, в какой мере она «не оставила
камня на камне от построения Устрялова», как о том свидетельству-
ет Л. А. Кроль (с. 46). Знаю лишь, что жизнь не оставила камня на
камне от оптимистических построений М. М. Винавера и его друзей,
исходивших из односторонней веры в органичность связей России
с Антантой и держав последней между собой, а главное, в универ-
сальное всесилие союзнической помощи русским антибольшевикам
и союзнических симпатий к русскому государству и народу...
Принятая единогласно (дисциплина!), резолюция Винавера име-
ла, несомненно, большое общественно-политическое значение. По-
сле нее отпала всякая надежда на возможность так или иначе по-
ссорить немцев с большевиками, и гр. Мирбах воочию убедился, что
единственной опорой Германии в России является советская власть.
‘Правый центр» потерял какой бы то ни было кредит в Денежном
переулке, да и сам почувствовал свою изолированность. А там нача-
лось ярославское восстание, пошли успехи чехов, затем крушение
Императорской Германии, союзническая интервенция, — и русский
антиболыпевизм прочно связал себя с державами Согласия... чтобы
тЩетно стучаться в двери Версаля, а потом, под бдительным оком
Равнодушных хозяев, вкушать скудный и горький хлеб изгнания...
Перез некоторое время после конференции всю Москву облетела
Весть о «германской ориентации» П. Н. Милюкова на Украине (в кни-
256
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ге Л. А, Кроля об этом ни строчки). Мне так и не удалось прочесть в
подлиннике ни одной из его статей и речей того периода, но, судя по
передаче его точки зрения московской прессой, она была не так да-
лека от круга мыслей, волновавшего московских сторонников «поли-
тики свободных рук». Нечего говорить, что руководящие партийные
сферы были поражены этой вестью, как громом, и сначала, кажется,
даже не хотели ей верить. Но, право, я весьма сомневаюсь, победили
ли бы в партии винаверовские настроения, будь Милюков тогда не
в Киеве, а в Москве. При поддержке некоторых видных членов ЦК
(в те дни назывались и их имена), при своем огромном, прямо не-
сравненном в то время партийном авторитете, едва ли не добился
бы он переходу на свою сторону большинства ЦК, а следовательно и
всей конференции. И, пять месяцев спустя, на «третьем краевом съез-
де» партии в Екатеринодаре ему не пришлось бы публично «делиться
радостью, что в этом вопросе партия за ним не пошла», а, может быть,
и излишне было бы «открыто приносить покаянную в своих заблуж-
дениях» (слова партийного отчета о съезде)...
Впрочем, стоит ли ныне гадать, что «было бы»? Была роковая не-
избежность и в отсутствии Милюкова, и в суетливом разброде оглу-
шенного антибольшевистского лагеря, и в переоценке им своих сил,
и недооценке сил противника, и в патриотической ненависти его к
Германии, и в милитаристической ослепленности германской им-
ператорской политики, неспособной эту ненависть парализовать,
и — главное — в исключительной напряженности, самозаконном
размахе и органическом развитии русской революции... Но увидеть
эту роковую неизбежность нам, современникам, дано лишь, увы, — в
«исторической перспективе».
II
К. д. партия в гражданской войне
1.
Книга Л. А. Кроля полна самых выразительных нападок на «Вос-
точный Отдел Центрального Комитета» партии Народной Свободы
и на его тактику в эпоху Директории и Колчака. Автор ставит себе,
Под знаком революции
257
по-видимому, в большую заслугу свой «бойкот» этого Комитета и
даже свои публичные выступления против него в екатеринбургской
эсдековской (!) газете. Ему очень нравится кличка «Азиатский Отдел»,
которой он счел приличным печатно окрестить своих ненавистных
однопартийцев из колчаковского Омска. Он полагает, что этот оди-
озный Отдел «был самым ярким проводником реакции в Сибири»,
упорно не хотевшим учиться даже у самих фактов, якобы неумолчно
вопиявших во славу его, г. Кроля, позиции, и т. д., и т. д...
Но особенно достойно внимания, что, столь безжалостно ополча-
ясь на восточных кадетов, оставшийся в партийном одиночестве ав-
тор книги не только не перестает считать себя кадетом, но, совершен-
но напротив, всеми фибрами своей души ощущает, что именно он-то
и есть «настоящий» кадет, а все, кто с ним несогласен, — поддельные,
маргариновые, «мартовские». Характеризуя членов отлучаемого им
от правоверной партийной церкви партийного комитета, возглавляв-
шегося тогда еще покойным В. П. Пепеляевым, он находит уместным
высокомерно заявить: «одни (его члены) никогда не были кадетами,
другие, под влиянием страстей своих, перестали ими быть» (с. 163).
Дело доходило до того, что г. Кроль, одержимый необузданным
партийным эгоцентризмом, одно время даже предлагал основать
в Омске, параллельно Вост. Отделу, другой, уже «настоящий» кадет-
ский комитет, куда приглашал, между прочим, войти Н. К Волкова и
А. А Червен-Водали. Но последние самым решительным образом от-
вергли это своеобразное, с точки зрения партийной практики, пред-
ложение, заявив, что, даже и не разделяя в некоторых пунктах прак-
тику Вост. Комитета, они не считают возможным прибегать к столь
«революционной» мере, способной лишь в корень скомпрометиро-
вать партию. Об этом эпизоде, довольно глухо упоминаемом и самим
г- Кролем (с. 190), мне известно со слов Волкова и Червен-Водали,
тогда же поделившихся им со мною как председателем Вост. Отдела.
Нужно сказать, что оба они до конца входили в последний и принима-
ли в нем самое деятельное участие. Не встретивший в них сочувствия
Л- А. Кроль оставил мысль о «собственном комитете» и принужден был
Довольствоваться одиночной позой «воплощенной укоризны», усво-
енной им с самого начала по адресу как власти адмирала Колчака, так
и поддерживавшего ее центрального кадетского органа на Востоке.
Чтобы как следует разобраться в нападках г. Кроля на Восточный
Комитет, необходимо коснуться двух вопросов: 1) каков был основ-
258
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ной принцип политической деятельности к.-д. партии в период граж-
данской войны и расходился ли в его определении «азиатский» отдел
партии с ее европейским отделом? и 2) в какой мере справедлива да-
ваемая г. Кролем критика партийной позиции по существу и насколь-
ко предлагавшиеся им политические рецепты могли способствовать
успеху антибольшевистского движения?
Разумеется, в настоящее время все эти вопросы представляют со-
бой лишь чисто «архивный», «мемуарный», академический интерес:
они относятся к недавнему, но так бесконечно далеко ушедшему
прошлому! Но, быть может, с тем большей долей объективности и
душевного спокойствия удастся о них говорить. Менее всего хочу я
скрывать основную ошибку (пусть исторически неизбежную), в ко-
торую впала тогда партия народной свободы и за которую она столь
жестоко расплатилась крахом всего движения, ею вдохновлявшегося,
и своим собственным распадом: ошибку веры в возможность воору-
женного ниспровержения окрепшей уже и оформившейся револю-
ционной власти при длящемся революционном состоянии страны.
Но, вполне признавая наличность этой основной ошибки, в которой
все мы повинны, я по совести чувствую себя обязанным посильно
отвести многие дополнительные, побочные обвинения, падающие
ныне на кадетскую партию не только со стороны ее врагов, но под-
час и из ее собственной среды.
Обратимся к фактам.
2.
Восточный Комитет («Восточный Отдел Центрального Комите-
та») к.-д., сконструировавшийся в Омске перед ноябрьской партий-
ной конференцией 18 года, утвержденный ею и переизбранный на
майской конференции 19 года, во главу угла своей деятельности
поставил идею временной военной диктатуры, как формы власти,
наиболее соответствующей той фазе антибольшевистского движе-
ния, которая тогда переживалась страной, — фазе всероссийской
гражданской войны. И не только потому считал он необходимым от-
стаивать принцип диктатуры, что он ему был заповедан партийными
лидерами из подполья красной Москвы, но главным образом в силу
очевидной нежизненности и жалкой ублюдочности «коалиционной»
формы власти, реально явленной в образе Директории. Опыт всеце-
Под знаком революции
259
л0 подтверждал сознанию восточных кадетов императивы «теории»,
созданной их «во всех отношениях поседевшими» товарищами из
центра.
Наиболее тяжкие обвинения, обрушиваемые Л. А. Кролем на го-
лову Восточного Комитета, обусловлены именно этой основной
характеристикой политической позиции последнего. Кроль ото-
шел от партии в решающем тактическом вопросе того времени — в
значительной мере отсюда и вытекают его отдельные нападки на
него. Последовательно оставаясь на почве признания диктатори-
альной власти, Восточный Комитет, естественно, не мог проводить
формально-демократической политики. Он принужден был идти на
многое, что резало уши твердокаменных сторонников «немедленно-
го народоправства». Но вместе с тем он выбросил лозунг «диктатура
ради демократии» и не уставал повторять, что оценивает единовла-
стие только как средство победы в гражданской войне и восстанов-
ления единства России.
Было бы, конечно, несправедливо отрицать известное положи-
тельное (с точки зрения антибольшевизма того времени) значение
за Уфимским Совещанием, избравшим Директорию и, таким обра-
зом, объединившим власть на Востоке. Но в то же время представ-
лялась ясной, как Божий день, полная непригодность коалиционной
Директории (да еще плюс съезд членов Учредительного Собрания,
«функционирующий как государственно-правовой орган»)? спра-
виться с теми сложнейшими задачами, которые стояли перед нею.
Она была абсолютно лишена корней в тех элементах, на которые си-
лою вещей выпадала задача стать «ядром» в борьбе с большевизмом: у
нее не было никаких опор ни в военных кругах, ни в среде городской
буржуазии и связаной с ней значительной части интеллигенции.
Крестьянство же, по обыкновению, «безмолвствовало», мечтая лишь
о том, чтобы его оставили в покое, и отнюдь не проявляло стрем-
ления грудью постоять за свою пятиглавую владычицу, рабочие же
если к кому и тяготели, то уже скорее к большевикам, чем к уфимским
правителям.
Сам г. Кроль, всеми силами вынянчивавший Директорию («авось
Вь>плывет!» — с. 154) и даже негодовавший на В. Н. Пепеляева за его
Недостаточно почтительное отношение к бабушке Брешковской и
ее георгину (с. 81), принужден сознаться в чрезвычайном убожестве
своей питомицы. Он признает, что уфимское правительство не роди-
260
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
лось органически, а было искусственно «вымучено», что оно страда-
ло печальным отсутствием как физического, так даже и действитель-
ного морального авторитета, что власть его была номинальная, а не
реальная (с. 130). Уже через несколько дней после торжественного
банкета, завершившего уфимские словопрения, ему «стало ясно, что
Директория крайне слабосильна и что ставка ее уже бита». Но все эти
признания не мешают ему высказывать достаточно наивные сужде-
ния на тему, что, мол, избери Директория в качестве своей резиден-
ции вместо коварного Омска дружественный ей Екатеринбург, — и
события, вероятно, потекли бы для нее более благоприятно: помпез-
ная встреча, общественные приветствия и «банкет на несколько сот
кувертов», подготовлявшиеся для нее Правительством Урала, оказа-
ли бы, нужно думать, импонирующее влияние на ее недругов (с. 139,
140). Впрочем, несколькими страницами ниже, описывая обстановку
переворота 18 ноября, автор черным по белому пишет: «Принимал
ли участие Екатеринбург в подготовке переворота? Ответ на это мо-
жет быть только положительный» (с. 146, 148). Увы, видно, полной
законопослушности не ощущалось и в столице благонамеренного,
хотя и экзотического, «Уральского Правительства». «Измена» зрела и
там, как везде, гнездясь в среде наиболее деятельных противобольше-
вистских элементов.
Переход от демократии к диктатуре был исторически необходим
и неизбежен по мере развития вооруженного антибольшевистского
движения. И движение это потерпело крушение не потому, что оно
оформлялось диктатурой, а несмотря на то, что оно ею оформлялось.
Оно потерпело крушение несмотря на то, что развернулось во всю
свою ширь и раскрыло максимальные свои потенции. Его погубили
не его «ошибки», — его погубило его существо: идея вооруженной
борьбы с революцией, лежащая вне имманентного развития самой
революции.
Партия к.-д., для которой высшей тактической целью было ско-
рейшее свержение советской власти, не могла не чувствовать и не
понимать элементарных требований момента. Ей нужно было или
принять диктатуру, или отойти в сторону от антибольшевистского
движения. Она, естественно, выбрала первое и дала идеологию это-
му движению, стала во главе его, приняла вместе с тем и львиную
долю ответственности за его судьбу. Эта роль кадетской партии по-
лучила яркую характеристику в следующих словах тактического до-
Под знакам революции
261
клада екатеринодарский партийной конференции 19 года: «Жизнь
выдвинула диктаториальную власть, опирающуюся не на обществен-
ный сговор (камешек в уфимский огород. Н. У), а на общественное
признание. В деле облегчения этого признания партия народной
свободы сыграла решающую роль: своей пропагандой идеи диктату-
ры она облегчила ее идеологическую санкцию в глазах общества. В
этом заключается историческая заслуга партии народной свободы...
Можно сказать, что если русская армия была той моральной и физи-
ческой силой, которая вынесла на своих плечах борьбу с большевиз-
мом, то партия народной свободы вынесла на себе идейное бремя
этой борьбы, твердо выдержав нападки в реакционности и контр-
революционности и дав идеологическую санкцию военной дикта-
туре. В народном сознании это значение партии народной свобо-
ды закреплено наименованием борьбы с большевизмом «борьбою
большевиков и кадетов».
Это утверждали не какие-либо «азиатские кадеты», которых не
боялся «не признавать» г. Кроль, и не «тот небольшой остаток ЦК, ко-
торый не уехал из Москвы» (с. 80) и которому можно было ответить
пожиманием плеч, — эту идеологию исповедовал цвет кадетизма, ее
провозглашала старая гвардия Центрального Комитета, обосновав-
шаяся в Екатеринодаре. И южный, и восточный комитеты оказыва-
лись совершенно единодушны в основной оценке момента. Если
уж сравнивать, то, пожалуй, выйдет, что на юге акценты были даже
несколько резче и претенциознее, нежели на востоке. Будь г. Кроль
хоть немного последователен, — ему пришлось бы лишить кадетско-
го звания вместе с Пепеляевым и Клафтоном заодно уж и Астрова, и
Набокова, и Долгорукова, и Новгородцева сотоварищи... Но что бы,
увы, тогда осталось от его филиппик?..
Сибирская ситуация особенно благоприятствовала торжеству де-
мократических форм власти в атмосфере гражданской войны. Боль-
шевизм не только не был «изжит» в Сибири, — она его как следует и
не испытала. Смысл гражданской войны, да еще за «всероссийскую
идею», не был понятен ни сибирскому крестьянину, ни даже извест-
ной части сибирской буржуазии и интеллигенции. Толки о «засилии
беженцев» начались в Сибири немедленно после эвакуации волжско-
г° Района, и нередко приходилось встречать даже и интеллигентно-
г° сибиряка, проявляющего обидное равнодушие к «всероссийским
пР°блемам». К жертвам не были готовы и несли их неохотно. А без
262
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
массовых народных жертв можно было организовать разве лишь ин-
дивидуальный террор, на который мастера эсеры, но уж во всяком
случае не стотысячные фронты, не планомерную народную борьбу в
государственном масштабе.
При таких условиях нужно было либо отказываться от мысли о
вооруженной борьбе с большевизмом, либо, пользуясь наличностью
белого «аппарата» власти, потребовать преодолеть сверху апатию
народных масс, колебания левой общественности, близорукие пред-
рассудки «самостийников», бунтарство большевистствующих элемен-
тов. Сделать это можно было только путем милитаризации высшего
правительства, сознательного отказа от немедленного воплощения
в жизнь демократических принципов властования и управления.
Под гипнозом категорического императива «вооруженной борьбы с
большевиками до конца» кадеты и вступили на этот путь. Расчет наш
строился главным образом на том, что появление спешно организо-
ванной сибирской армии в пределах Европейской России сразу же
встретит мощную поддержку населения последней, «уже изжившего
большевизм», и советы падут прежде, чем успеет износиться всегда
недолговечный, но зато сильно действующий механизм военной
диктатуры. А там, «во всероссийском масштабе», после уничтожения
большевистского аппарата власти, так радикально изменится вся об-
становка, что станет мыслим постепенный переход к нормальной
политической жизни. «Спорить будем потом, — формулировал эту
мысль председатель Национального Центра М. М. Федоров в письме
к А. С. Белорусову, — а пока надо вытащить на широкую дорогу увяз-
шую в трясине русскую тройку». И заключал, по обычаю того време-
ни; «В Москве, Бог даст, скоро будем христосоваться»...
После месячного пребывания Директории в г. Омске выяснилась
не только ее полная оторванность от населения и ее глубокая вну-
тренняя чуждость активным тогда противоболыпевистским силам,
но, что еще важнее, и органическая ее неспособность создать аппа-
рат государственного принуждения, годный для гражданской войны.
И вдвойне естественно, что В. Н. Пепеляеву без труда удалось прове-
сти на ноябрьской партийной конференции, за день до переворота,
лозунг «диктатура». Он соответствовал, этот лозунг, одинаково и ди-
рективам партийного центра, и свойствам местной ситуации. Откры-
то объявляя его, кадеты становились первостепенным политическим
фактором на территории белого движения,- ...
Под знаком революции	263
И через полгода, на следующей конференции, председатель Вос-
точного Комитета А. К. Клафтон имел полное основание, больше
того, был морально обязан заявить, что с ноября «мы стали партией
государственного переворота». Эту же мысль я развил в своей ста-
тье, посвященной конференции: указывая в ней на сверхпартийный
характер власти Верхового Правителя, я в то же время счел необхо-
димым констатировать, что после 18 ноября партия народной сво-
боды силою вещей «превратилась в партию правительственную по
преимуществу».
Было бы, в самом деле, недостойно серьезной политической пар-
тии уклоняться от ответственности за провозглашаемые ею формулы
и лозунги. А в то время мы особенно гордились, что лозунги наши не
партийны, а общенациональны («взлет над партийной позицией»).
Самая легкость переворота 18 ноября доказала, насколько он со-
зрел и насколько он был органичен. «Птичье правительство», сидев-
шее на омской «ветке» (с. 143), действительно «полетело» при первой
попытке его «вспугнуть». За Директорию не вступился никто, кроме
бессильной кучки эсеров, рассеянной через пару дней и притаив-
шейся вплоть до... разгрома колчаковской армии Москвою. Власть
безболезненно перешла к адмиралу Колчаку, соединившему ее в сво-
их руках с Верховным Командованием.
Диктатура, таким образом, не была создана искусственно, как это
утверждали ее противники и утверждает Л. А. Кроль. К ней привела
логика белого движения, неизбежно милитаризировавшегося. Толь-
ко поверхностный наблюдатель событий мог приписывать перево-
рот 18 ноября чьим-то интригам или чьим-то ошибкам — например,
тому или другому решению Уфимского Совещания о каком-то «кон-
трольном органе» (с. 117)...
Но в то же время нельзя отрицать, что диктатор не явился на си-
бирскую сцену органически и сам собою. Как это ни печально, но он
не произвел переворот, а переворот был произведен для него. В этом
отношении акт 18 ноября отличается не менее от 18 брюмера Бона-
парта, чем от 25 октября Ленина. Колчака выдвинул в диктаторы «ра-
зум» антибольшевистского движения, а не его собственный «эрос вла-
сти», не его собственный «политический гений», в разуме движения
обретающий себе опору. Как диктатора, его всецело создала обста-
новка, непреклонно требовавшая диктатуры. Не будь Колчака, Восток
получил бы другого диктатора, другого «генерала», как его получили
264
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
же и Юг, и Запад, и Север, — каждый своего. Каковы бы ни были внеш-
небытовые подробности ноябрьского <<пронунциаменто», смысл его
заключался не в них. И кадеты не могли не понимать этого, и всеми
силами стремились наполнить неотвратимый факт антибольшевист-
ской военной диктатуры осмысленным национальным содержани-
ем, окружить его национально-освободительным ореолом, сообщить
ему творческую силу, способную сокрушить углубленную революцию
и восстановить растерзанную Россию.
3.
Мы уже видели, что основной принцип деятельности Восточного
Комитета к.-д. был в то же время и принципом екатеринодарского
партийного центра, включавшего в себя наиболее громкие и заслу-
женные кадетские «имена». С весны 19 года между обоими комите-
тами установился и некоторый, правда нерегулярный, контакт, по-
зволивший нам в Омске убедиться в партийной безукоризненности
взятой нами на обеих конференциях линии поведения.
Уфимская Директория, как оказалось, была встречена и нашими
южными товарищами более, чем сдержанно. Из постановлений тре-
тьего краевого съезда в Екатеринодаре (октябрь 1918 г.) с несомнен-
ностью явствует, что партия ни единой минуты не собиралась счи-
тать ее всероссийской властью, на каковое звание она претендовала.
В резолюции по международно-политическому докладу Винавера
мы находим недвусмысленное отрицание за Директорией исключи-
тельного права представительства России во-вне: выдвигается прин-
цип определенного представительства всех правительств, организо-
вавшихся на территории России, и уфимского в числе других. Еще
выпуклее, осторожнее отношение съезда к уфимским притязаниям
сказалось в резолюции по тактическому докладу В. А. Степанова118.
Там прямо признавалось, что «единой всероссийской власти» еще не
создалось, и создание ее объявлялось «очередной задачей партии»
(тезис 4-й). Тезис 6-й, непосредственно относящийся к Директории
и средактированный весьма тактично, гласил так: «То объединение,
которое уже образовалось в Сибири и за Волгой, должно явиться важ-
ным фактором на пути к созданию Единой России, и потому должны
быть немедленно сделаны шаги к сближению с ними... в целях созда-
ния единой всероссийской власти».
Под знаком революции
265
То, что в тезисах лишь подразумевается, открыто высказывается в
речах ораторов съезда и партийных комментариях к нему. Здесь кин-
жал уже явственно высовывается из приветственного официального
букета (словно в ответ на бабушкины георгины): «Из тезисов мож-
но видеть, — сообщает партийный отчет о конференции с прямой
ссылкой на речь Астрова119, — что будущее вновь возрождающейся
России партия органически связывает с существованием Доброволь-
ческой Армии. Только с армией. Только через нее. Сложившееся за
Волгой государственное образование есть лишь отрадный факт, зна-
менующий, что процесс интеграции России уже начался... Власть же
действительно Всероссийская, общенациональная должна зародить-
ся здесь, на Юге, имея центром своим Добровольческую Армию».
Особенно же характерны строки отчета, посвященные опасной
социалистической пропаганде на Кубани. Вот эти строки: «За послед-
нее время Кубань превращается в какую-то Швейцарию, где находят
себе приют бегущие с Дона, благодаря принятым против них мерам,
социалисты. Группируясь около юго-восточного комитета членов
Учр. Собрания, они уже представляют внушительную силу. И если
Добр. Армия не прибегнет к самым решительным мерам для ликвида-
ции их разлагающей пропаганды признания сибирской Директории
в качестве власти всероссийской (курсив мой. Н. У.) и по-прежнему
будет проявлять к ним почти преступную, при настоящих услови-
ях, терпимость, то угроза грядущей беды станет фактом».
Я нарочно привел эти выдержки, чтобы документально устано-
вить, с какой враждебной осторожностью, выглядывающей из-под ма-
ски политичной внешней любезности, встречали лидеры кадетов (на
съезде присутствовали Милюков, Винавер, Астров и др.) Директорию.
Можно еще добавить, что Н. П. Астров заявил в своей речи категори-
ческий отказ от участия в ней, «если только она под тем или иным
предлогом связана с существованием старого Учредительного Собра-
ния и обязалась его восстановить». Ясно, таким образом, что в своих
атаках на азиатский комитет к.-д. за его непочтительное отношение
к Уфимской пятерке г. Кроль не встретил бы сочувствия со стороны
своих старых партийных товарищей. Его апелляционную жалобу ека-
Теринодарская инстанция, несомненно, оставила бы без внимания.
Партийным отщепенцем оказался бы не ответчик, а сам истец...
Совершенно иначе отнеслись южные кадеты к власти Колчака,
ней они сразу почувствовали воплощение своих политических
266
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
надежд, правильно учтя полную ее однородность с властью Дени-
кина, ими вдохновляемой. «Холодок», с которым они относились к
восточному антибольшевизму в период Директории, немедленно же
исчез без остатка. Переворот 18 ноября встретил в екатеринодарских
кадетских кругах самый теплый прием.
Весной 19 года кадетские лидеры за границей развивают горячую
пропаганду в пользу признания европейскими державами правитель-
ства адмирала Колчака в качестве всероссийского. В. А. Маклаков атте-
стует его перед кем следует как «gouvernement serieux et bien organise».
«Русский Комитет Освобождения» в Лондоне, в который входят Милю-
ков, А. В. Тыркова, проф. Ростовцев и др., под держивает с нами тесный
контакт через «Русское Бюро Печати» и занимает позицию, ничуть не
расходящуюся с нашей. «Главная задача и роль русского политическо-
го центра за границей — привести к признанию на Западе русского
антибольшевистского правительства, каким является правительство
Колчака в Омске» — пишет из Парижа П. Б. Струве 10 мая 1919 года.
Таким образом, еще до знаменитого акта генерала Деникина о
«подчинении» его Колчаку (30 мая 1919 года) в руководящих кадет-
ских кругах постепенно укоренилась идея приоритета Омска перед
Екатеринодаром, что, конечно, всецело объяснялось тогдашними
успехами сибирской армии на фронте. Но вместе с тем это означало,
разумеется, и то, что никаких политических сомнений по поводу ом-
ской диктатуры в упомянутых кругах не возникало. «Всероссийская
единая национальная власть» уже не мыслится непременно рожден-
ной Добр. Армией, — первенство охотно уступается Сибири.
Акт 30 мая дал повод белой общественности юга России торже-
ственно продемонстрировать воодушевлявшие ее чувства и мысли.
«5 июня, — гласит официальный протокол, — собравшись на тор-
жественном объединенном заседании, значительнейшие русские по-
литические организации — Союз Возрождения России, Совет Госу-
дарственного Объединения России и Всероссийский Национальный
Центр — засвидетельствовали общее согласие взглядов и полное еди-
нодушие в высокой оценке исторического акта, изданного генералом
Деникиным 30 сего мая».
От имени Национального Центра выступал Н. П. Астров с речью,
патетичность и восторженность которой смутила у нас в Омске даже
наиболее веривших в осуществимость «белой мечты» членов Восточ-
ного Комитета.
Под знакам революции	267
_----
Но особенно знаменательно было участие в этой демонстрации
Союза Возрождения, — в лице народных социалистов В. Мякотина120,
подписавшего от имени Союза общую резолюцию, и проф. Алексин-
ского, произнесшего по его поручению речь на торжественном за-
седании. Воистину, г. Кролю не мешало бы ознакомиться и с той, и
с другой. Ведь он так презрительно третирует омских «возрожден-
цев» за их участие в общественном «Блоке», приветствовавшем власть
Колчака. Ведь он так решительно отказывается «поддерживать» эту
власть и лишь готов видеть в ней «факт, с которым нельзя не счи-
таться» (с. 68,193). И при этом серьезно претендует на звание само-
го «настоящего» (чуть ли не единственного на Востоке) члена Союза
Возрождения и даже «просит не смешивать» себя с прочими ненасто-
ящими его членами. Это звучит, может быть, довольно гордо по адре-
су бедных Куликова и Филашева (омских возрожден цев). Но чтобы
быть элементарно последовательным, следовало бы г. Кролю свалить
в ту же кучу' «ненастоящих» кстати уж и Мякотина с Алексинским —
ведь они по существу недалеко ушли от своих сибирских коллег.
В самом деле, Резолюция заседания, подписанная от Союза Мя-
котиным, в признании Колчака верховным правителем усматривала
«залог дальнейшего исцеления, возрождения и преуспеяния России»,
«весть о воскресении русского государства как единого целого», вы-
ражала, далее, «твердую уверенность, что Верховный Правитель
России, торжественно возвестивший о своем обязательстве довести
страну до Учредительного Собрания, имеющего заложить основы
новой жизни, согласно воле народа, будет приветствован широкими
народными массами как избавитель от тирании большевиков и глава
объединенной России», и заканчивалась выразительным возгласом:
(,Да здравствует единое Российское государство и его доблестные
вожди Адмирал Колчак и Генерал Деникин!..»
Что касается речи проф. Алексинского121, то и в ней мы отнюдь
не находим чего-либо «оппозиционного». Она безоговорочно при-
ветствует приказ 30 мая, заявляя, что «день этого приказа является
Днем светлого праздника». Подчеркивая все значение грядущего
Учредительного Собрания, она в то же время, не обинясь, провозгла-
шает целесообразность дикториальной власти как средства победы в
гражданской войне. «Бывают моменты в жизни народов, — говорил
^ексинский, — когда диктатура является исторической необходи-
мостью, и в силу такой необходимости адмирал Колчак принял дик-
268
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
татарские полномочия. Но не для покорения России и не для пора-
бощения ее принял он их, ибо такая задача была бы бессмысленна и
неосуществима. В лице адмирала Колчака не диктатор-покоритель, —
диктатор-освободитель грядет в русскую жизнь».
Право же, это выступление лидеров Союза Возрождения неволь-
но наводит на мысль, что огорчение омских возрожденцев просьбой
г. Кроля «не смешивать» их с ним могло бы быть с лихвою компенсиро-
вано просьбой Мякотина и Алексинского не смешивать их с г. Кролем...
Однако мы несколько отвлеклись в сторону от основной нашей
темы — партии народной свободы. Очень много для уяснения ее пози-
ции в ту эпоху дает трагический доклад екатеринодарской конферен-
ции 19 года. Он уже цитирован нами выше. Это — сплошной апофеоз
военной диктатуры и полное радостное признание власти Колчака
и Деникина. Больше того: это вдобавок и категорическое осуждение
всех членов партии, уклоняющихся от линии, ведущей к созданию
«власти единоличной, мощной и решительной, опирающейся на зна-
чительную военную силу и значительный аппарат принуждения».
«В том случае, — читаем в докладе, — когда отдельные члены партии
отступали от этой линии и вступали на путь соглашений, уводящих
их в сторону левых демократических программ, их решения оказыва-
лись бесплодными и опровергались ходом событий. Принимавшиеся
без разрешения и уполномочия ЦК, такие решения никоим образом
не могли рассматриваться как выражение подлинного мнения пар-
тии народной свободы». Самое понятие диктатуры получает в докладе
распространительное толкование: «Диктатор, которого приветствует
партия народной свободы, не есть только диктатор-освободитель, а
вместе с тем и диктатор-устроитель; его задача заключается не в том
только, чтобы освободить от большевизма, а также и в том, чтобы
утвердить порядок, пресекающий возврат большевизма». Непосред-
ственные тактические директивы соответствуют общему духу до-
клада: «памятовать, что сейчас не должно быть возврата к системе
управления Временного Правительства кн. Львова и Керенского, ...но-
вая система управления должна быть не возглавлением революции, а
преодолением ее, ...партия должна выдвинуть из своей среды людей
для занятия всякого рода должностей в правительственных и обще-
ственных органах», и т. д., и т. д.
Если этот круг политических идей и тактических рецептов имено-
вать реакционным, то придется признать, что партия народной сво-
цод знакам революции	269
—--,——.
боды в эпоху гражданской войны была вдохновительницей русской
реакции. Но сама она решительно оспаривала подобные утвержде-
ния. Она отнюдь не провозглашала реставрационных принципов
и продолжала себя считать партией демократических сил. Она все
время оставалась лояльной идее всенародного Собрания, которое
установит русскую конституцию по окончании гражданской войны,
а также принципу «широкого преобразования России на демокра-
тических основах». Диктатура в ее глазах имела строго временной
характер и чисто тактическое значение, была, так сказать, наимень-
шим злом при создавшихся условиях* Недаром, когда кн. Г. Е. Львов,
встревоженный сведениями о реакционном облике добр, армии, по-
слал 8 апреля 19 года из Парижа в Екатеринодар свою нашумевшую
телеграмму, полную «добрых советов», Национальный Центр ответил
ему резкой отповедью, составленной одним из виднейших деятелей
кадетского ЦК-та. «Декларативные заявления добр. Армии, — писа-
лось в этом послании, — с полной ясностью опровергают дошед-
шие до Вас толки о ее реакционных симпатиях и реставрационных
стремлениях... Комиссии по земельному и рабочему вопросам ведут
свою работу при нашем постоянном участии, и Вы можете быть уве-
рены, что ни в той, ни в другой мы не будем отстаивать возвращение
к старым социальным отношениям. Не следует упускать из вида, что
в составе ближайших сотрудников генерала Деникина находятся хо-
рошо известные Вам Астров, Степанов, Бернацкий, Челищев, которые
выдвинулись после 27 февраля и занимали ответственные должности
или в самом Врем. Правительстве, или в период его господства. Нам
нет надобности разъяснять, что все эти лица не могли бы находиться
в Екатеринодаре, если бы этот отныне исторический город стал оча-
гом русской реакции».
В этом вопросе, как и во всех основных политических стремлени-
ях, не было и не могло быть разномыслия между екатеринодарским
кЗДетским центром и Восточным Комитетом партии. Если Колчак не
менее определенно, нежели Деникин, отмежевывался от «пути реак-
ции», то и омские кадеты отвергли этот путь не менее категорически
и не менее искренно, нежели екатеринодарские. Бессмысленным ре-
ставрационным мечтаниям они были чужды, за некоторыми, может
Ср. соответствующее свидетельство К. Н. Соколова в его книге «Правление
енеРала Деникина», София, 1921, с. 250.
270
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
быть, единичными исключениями, совершенно посторонними Вост.
Комитету как целому. Это было бы нетрудно доказать цитатами из
многочисленных резолюций и постановлений Комитета. Это нагляд-
но явствовало бы и из сопоставления его идеологии с идеологией дей-
ствительного уже реакционного белого эпигонства эпохи 21 и 22 го-
дов (Балканы, Владивосток). Это видно хотя бы и из той нашумевшей
речи Клафтона на майской конференции 19 года, которая объявила
кадетов «партией государственного переворота». Отмечая в ней, что
непосредственная и очевидная задача партии состоит в сокрушении
большевизма, председатель Вост. Комитета, далее, нарочито подчер-
кнул (цитирую по стенограмме): «Но мы должны отдать себе отчет в
другой, более высокой государственной цели, ради которой мы борем-
ся. Мы должны уничтожить силу врага для того, чтобы иметь возмож-
ность возродить в России новое правовое государство, покоящееся на
началах национальной демократии. В этом отношении необходимо
твердо и с полной определенностью заявить, что ни в области поли-
тической, ни в области социальной, ни в области земельного вопроса
возврата к прошлому быть не может (бурные аплодисменты)».
4.
«Но ведь все это одни слова!» — принято говорить в таких слу-
чаях. «А вот дела Вост. Комитета были исключительно ультра-
реакционны».
На это можно ответить одно: его дела, в полном соответствии с
общекадетской идеологией того времени, были направлены к укре-
плению диктаторской власти Колчака и к осуществлению принци-
пов управления, связанных с понятием диктатуры. Если бы, усвоив
это понятие, он старался в то же время «возвратить страну к систе-
ме управления Керенского», — он был бы только непоследователен.
Сознательно отказавшись на время гражданской войны от демо-
кратической политики, явно бессильной противостоять железному
деспотизму большевиков, он и в конкретных вопросах тогдашней
государственной жизни естественно придерживался требований
усвоенной им общей идеи. Так было на Юге, так было и на Востоке.
Сильному и вооруженному большевизму представлялось необходи-
мым противопоставить сильную и вооруженную антибольшевист-
скую власть. Ни один сознающий свою ответственность политиче-
Под знаком революции	271
.——•1 ~ ~
ский деятель, разумеется, не мог уподобляться членам «Уральского
Правительства», гордившимся, что в их распоряжении не имеется ни
одного штыка (с. 77 и 84)...
Конечно, в смысле качества партийной работы Восток был в не-
сравненно худших условиях, чем юг. В то время как там сосредото-
чился цвет партии, у нас в Сибири отсеялся лишь второй и третий
сорт с подавляющим преобладанием провинциальных партийных
деятелей. Несмотря на усиленные призывы, «имена» упорно не же-
лали покидать ради Сибири свои кавказские и европейские резиден-
ции. Я прекрасно припоминаю, сколь посредственное впечатление
произвела на меня первая встреча с представителями различных ка-
детских комитетов, осевших в Омске. Это было в феврале 19 года,
когда я приехал в Омск из только что освобожденной Перми и сделал
товарищам по партии доклад о положении в Советской России.
Однако, детальнее познакомившись с Восточным Комитетом, я
убедился, что стоявший во главе его А. К. Клафтон (впоследствии рас-
стрелянный в результате омского процесса с министрами Червен-
Водали, Шумиловским и Ларионовым) воплощает собою лучшие тра-
диции партии народной свободы. За восемь месяцев общей работы
я близко сошелся с ним. Это был благородный, умный либерал пред-
революционной эпохи, старый «земец» лишенный, однако, узкоин-
теллигентских шор и предрассудков. Несомненно, он мог достойно
представлять собою партию. И он действительно ее представлял.
Бывший до него сибирским лидером к.-д. В. П. Пепеляев после пе-
реворота 18 ноября отошел от партии, всецело погрузившись в дела
по своей одиозной должности — директора департамента милиции.
Несколько раз встречал я в Комитете Н. А. Бородина. Кажется, в
мае он уехал в Америку, к коей питал живейшее влечение. Припоми-
наю его споры насчет «ориентации» с японофилом Митаревским, пе-
тербургским адвокатом, тоже одно время участвовавшим в комитете.
Аккуратно посещал комитетские заседания В. А. Виноградов, быв-
ший член Директории. Держался он в оппозиции существующему
порядку вещей, нередко иронизировал над конституционной дикта-
турой 18 ноября (намекая на законодательные права Совета Мини-
стров) и вообще всем своим видом, казалось, выражая, что он слагает
с себя ответственность за будущее. Жардецкий в шутку назвал его
“Воинствующей Императрицей». Все уважали его за открытую пря-
моту характера и честность его мысли.
272
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Весьма колоритной фигурой комитета был В. А. Жардецкий,
омский присяжный поверенный. Я помнил его еще по московско-
му университету, который он кончил за год до моего поступления
(1908). На студенческих «сходках протеста против министра Швар-
ца» он горячо возражал против забастовки, несмотря на усиленный
свист аудитории. Тогда он был, помнится, «левее к.-д.».
В Омске я застал его фанатиком государственности, злейшим
«социалистоедом», свирепым националистом, поклонником дикта-
туры и пламенным обожателем Колчака. Я довольно близко с ним
сошелся лично, искренно любил его как интересного и бесспорно
талантливого человека, во многом сходился с ним во взглядах. Но
в то же время не могу не признать основательности значительной
части бесчисленных нападок на него, как на политического деяте-
ля. Его темперамент, нервность, несдержанность, удручающее от-
сутствие политического такта вредили не только ему самому, но, к
сожалению, и партии. В книге Л. А. Кроля содержится много кра-
сочных бытовых штрихов, относящихся к нему. Не оспаривая их
меткости, я только должен решительно возразить против отнесения
персональных недостатков Жардецкого за счет Вост. Комитета и
его политики. Больше того: я считал бы крупной методологической
ошибкой смешение воедино внешних тактических промахов Жар-
децкого с политической идеологией, его вдохновлявшей. С точки
зрения последней он, конечно, был более приемлем для тогдашнего
курса партии к.-д. (выше мы пытались выяснить его сущность), чем,
скажем, Л. А. Кроль. Но, к сожалению, своей «тактикой» он нередко
компрометировал собственные политические цели, и в отстаивании
своих позиций уводился неистовым своим темпераментом далеко в
сторону от них.
Когда я приехал в Омск, персональное влияние Жардецкого в пар-
тийных кругах было уже весьма на ущербе. После же майской конфе-
ренции, избравшей новый состав комитета, оно свелось фактически
на нет, хотя в большой публике, по старой памяти эпохи Сибирского
Правительства (когда еще и Вост. Комитета не существовало) и Ди-
ректории, оно преувеличивалось до последних дней. Летом 19 года
тон близкой Жардецкому газеты «Сибирская речь» столь остро разо-
шелся с линией Вост. Комитета, что последний дважды формально
обращался к Жардецкому с «внушениями», после чего в газете появи-
лось объявление, что Вост. Ком. к «Сибирской Речи» никакого отно-
цод знаком революции
273
тения не имеет. Разумеется, так оно было и на самом деле, вопреки
распространенному в публике мнению, крайне досадному для коми-
тета. Вообще нужно признать, что отсутствие в последнем общепри-
знанных партийных авторитетов отражалось на партийной дисци-
плине, и если справа подчас бунтовал Жардецкий, то слева не всегда
был лоялен Виноградов (эпизод с «запиской» 19 членов Гос.-Эк. Со-
вещания — см. с. 182 книги Кроля).
Осенью Русское Бюро Печати, во главе которого стояли Клафтон
и я, приступило к изданию большой газеты «Русское дело» под моей
фактической редакцией (номинально — Д. В. Болдырева, чтобы не
было партийного ярлыка), и эта газета являлась проводником по-
литических взглядов, близких Вост. Комитету. Благодаря своим лич-
ным связям Жардецкий и в тот период бывал иногда у Верховного
Правителя, но и там его влияние пошатнулось. Незадолго до омской
катастрофы он пытался его восстановить через партию и даже кон-
фиденциально спрашивал меня, не согласился ли бы Вост. Комитет
(я тогда уже был его председателем) выдвинуть его кандидатуру на
один из руководящих государственных постов. Он надеялся, что ему
удалось бы предотвратить грандиозный развал «разумным осущест-
влением диктатуры». Но, зная политическую непрактичность В. А.
и скептическое отношение к нему в комитете, я сразу же отнесся к
его проекту отрицательно, и больше разговоров на эту тему у нас не
было. Жардецкий — третий, после Пепеляева и Клафтона, член Вос-
точного Комитета, впоследствии расстрелянный советской властью.
Несомненно, ему должно быть отведено заметное место в истории
антибольшевистского движения в Сибири.
Из других членов комитета упомяну томского профессора М.,
приват-доцента Ф., самарского журналиста Кудрявцева (впоследствии
погибшего в красной тюрьме от сыпного тифа), симбирца Б-ого. Все
это отнюдь не «мартовские» кадеты. Из сибиряков входили в коми-
тет один казачий и один кооперативный деятель, кадеты умеренно-
го толка, примыкавшие к комитетскому «центру». С момента своего
появления в Омске (кажется, в июле) в комитет вошли Н. К. Волков
и А. А. Червен-Водали, а с момента нашего переезда в Иркутск —
председатель иркутского партийного комитета, б. член Гос. Думы,
Д- А. Кочнев (впоследствии расстрелянный большевиками).
Правое крыло комитета представляли казанский адвокат Иванов
^последствии премьер Меркуловского правительства во Владиво-
274
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
стоке) и консультант В. А. Кроля в Уфе самарский адвокат Коробов.
И тот, и другой проявляли реакционные настроения в подлинном
смысле этого слова: первый по преимуществу в области политиче-
ской (монархист и крайний антидемократ), а второй и в области
социальной, главным образом в земельном вопросе, где он отражал
настроения земледельцев. Но оба они ни в какой степени не имели
возможности влиять на политику комитета в смысле увлечения ее на-
право. Коробов, в частности, остался настолько недоволен аграрной
резолюцией майской конференции, что, помнится, даже отказался
войти в комитет от ее пленума и вошел в него лишь в качестве пред-
ставителя Самарского комитета. Однако необходимо подчеркнуть,
что за весь омский период и Иванов, и Коробов держались по от-
ношению к партии вполне лояльно и никаких сепаратных выступле-
ний себе не позволяли. И лишь потом, уже на Дальнем Востоке, оба
окончательно впали в объятия крайне монархической и погромной
реакции, связавшись — Бог им судья! — с авантюристами Семенова,
Меркулова, Дитерихса и проч....
Смутившие в свое время г. Кроля члены омской группы к.-д. в Вост.
Комитете, за исключением Жардецкого, участия не принимали.
Повторяю, богатством интеллектуальных сил Вост. Комитет по-
хвалиться не мог, но все же состав его с партийной точки зрения
нельзя было не считать доброкачественным. Сравнивая же ход его
работ и ее результаты с ходом и результатами работ его екатерино-
дарского коллеги, блиставшего знаменитостями — право же, труд-
но не прийти к выводу, что нередко «третий сорт ничуть не хуже
первого»...
Лейтмотивом деятельности Восточного Комитета было стремле-
ние способствовать успеху колчаковской диктатуры. Сделать ее во-
истину национальной, понятной населению, популярной в массах,
ибо ведь и диктатор должен иметь опору в народе. Это была труд-
ная задача, так как, во-первых, народ не хотел воевать и, во-вторых,
«инициативное меньшинство», на которое преимущественно при-
ходилось опираться власти — буржуазия и офицерство — не проя-
вило ни достаточной государственной дисциплины, ни надлежаще-
го понимания момента. Кадеты сознавали это во всяком случае не
хуже своих противников, но бороться с этим злом они не считали
возможным путем отказа от диктатуры и перехода к парламента-
ризму и формальной демократии: попытка воплощения этих начал
Под знакам революции
275
при тогдашнем настроении «народа», еще жившего в революцион-
ном угаре, повлекла бы за собой немедленное разложение государ-
ственного аппарата и крушение самой идеи вооруженной борьбы
с большевизмом. Вот почему Восточный Комитет систематически
возражал против возможных проектов «парламентаризации» кол-
чаковской власти. Суррогат парламента и парламентаризма, в виде
разных «предпарламентов» и полу- или псевдопредставительных
«совещаний», не достигал цели, ибо на укреплял власти, не создавал
реально «единого фронта», не способствовал упорядочению управ-
ления и не успокаивал «оппозиционные» умы, а лишь возбуждал их
к требованиям дальнейших «уступок». Настоящий же парламент,
«арифметический демократизм» (по прекрасному определению
славянофилов) был для белого правительства — как, впрочем, и для
красного — непозволительной роскошью уже по одному тому, что он
предполагает действительное осуществление гражданских свобод,
совершенно немыслимое в эпоху революционного брожения и кру-
шения старых, привычных социально-политических связей. Может
ли, в самом деле, правительство гражданской войны апеллировать
к народоправству в тот момент, когда большинство его народа не
хочет гражданской войны, без которой, по мнению правительства,
нет спасения стране и народу?.. Созови Москва или Омск в то время
парламент — падение соответствующего правительства — красного
или белого — было бы делом недель, если не дней. Парламентаризм
был бы их агонией, что и доказал на практике «Омск», в Иркутске,
«сдвинувшись влево» (тогда же в печати я обозначил этот сдвиг как
facies Hippocratica белого движения). И Восточный Комитет, меч-
тавший о сокрушении большевизма организованной силой белых
армий, естественно видел единственный путь спасения в укрепле-
нии диктатуры и внутреннем оздоровлении антибольшевистского
«ядра», столь явно загнивавшего. Вот почему он добивался транс-
формации положения 18 ноября в сторону формального приори-
тета Верховного Правителя перед Советом Министров. Практика
Утвердила эту трансформацию, и министров назначал и увольнял
верховный Правитель, да и во всех вопросах государственной жиз-
ни его воля всегда стояла на первом плане. Если юридически дикта-
тура на Юге была более «чистой», чем на Востоке, то фактическое
положение вещей в обоих центрах белого движения представлялось
едва ли не однородным.
276
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Но основную трудность преодолеть было невозможно. О нее
споткнулись и Восток, и Юг одинаково. Не удалось создать толко-
вой и понимающей момент администрации, не выдвинулось ярких,
сильных талантом и волею людей и на руководящие правительствен-
ные посты. Балансируя между реакционерами и эсерами, между во-
енными, не забывшими самодержавия, и радикалами, не забывшими
Керенского, власть не могла обрести устойчивого равновесия. Плохи
оказались кадры противников большевизма, белые комиссары усту-
пали красным в твердости воли, в чутье народной психологии. До-
статочно вспомнить пресловутую «мобилизацию буржуазии и интел-
лигенции» (совершенно правильная мера власти), чтобы убедиться,
сколь скандально провалился на государственном экзамене «цвет»
русского антибольшевизма. Он явил себя крепким в беженстве, но
не в борьбе. «Кадетская» среда оказалась государственно бессильнее
«большевистской». Выявилась роковая слабость русской буржуазии, и
в результате «лукавство исторического разума» взвалило миссию соз-
дания крестьянско-буржуазной России на плечи коммунистической
революции...
«Какое поразительное сходство всей обстановки — писал из Ека-
теринодара М. М. Федоров А. С. Белорусову в ответ на его информа-
цию о Востоке. — У вас преобладает левое течение, у нас правое, и
тем не менее результаты те же: армия великолепна, тыл плох. Та же
разноголосица и не вполне удовлетворительный общий состав на-
верху и в правительстве, та же пьянеющая от власти, нарушающая
общее дело администрация, разлагающая население...» Аналогичные
жалобы содержались и в переписке Деникина с Колчаком; мне при-
шлось об этом слышать от самого адмирала. Та же жгучая, «прокля-
тая» проблема находит согласные отклики и на кадетских конферен-
циях. «Уже сейчас, — констатируют екатеринодарские тезисы, — как
в Омске, так и в Екатеринодаре чувствуется величайшая трудность в
осуществлении тех предначертаний, которые даются из центра. Ста-
рые навыки управления, недостаток людей, общий упадок правовых
и нравственных основ, страшная расшатанность всех отношений,
все это создает необычайные затруднения при осуществлении са-
мых благих намерений центральной власти и ее сотрудников. Чле-
ны партии должны всеми силами прийти на помощь власти в этих
ее затруднениях». О «представительных органах» екатеринодарские
кадеты и не помышляли, правильно учитывая, что они оказались бы
Под знаком революции	277
--------------------------------------------------------------
началом конца, отнюдь не будучи способны облегчить затруднения
власти. Восточная конференция в Омске, со своей стороны, в сле-
дующих словах отзывалась об этих затруднениях: «Провозглашая не-
обходимость исключительных полномочий военной и гражданской
власти во время гражданской войны, конференция признает необхо-
димым усилить ответственность за произвольные и противозакон-
ные действия исполнителей. Конференция призывает их к сознанию
великой ответственности перед родиной и законом, и особенно к за-
ботливой охране прав и собственности населения, помня, что борьба
ведется на территории родной страны» (параграф 9-й резолюции).
Однако, увы, переродить противоболыпевистскую среду ни кары,
ни призывы не смогли. Процесс революции пошел иначе — через
перерождение большевистской среды...
Однако надо кончать хотя, конечно, можно было бы еще мно-
го сказать о тех или других конкретных выступлениях Восточного
Комитета. Но сейчас я не пишу его истории. Мне лишь хотелось не-
сколько восстановить историческую перспективу белого движения
в связи с ее, по моему убеждению, глубоким извращением в книге
Л. А. Кроля.
Неправ Л. А. Кроль в обоих своих основных утверждениях: во-
первых, совершенно неверно, будто формальная демократизация бе-
лого движения могла усилить его шансы, и, во-вторых, совершенно
неверно, что Восточный Комитет кадетской партии в своей тактике
вел какую-то «свою», а не общекадетскую линию. Последнее утверж-
дение г. Кроля, сопровождаемое рядом явно несправедливых и не-
серьезных нападок на Восточный Комитет, отдает мелочностью и
свидетельствует о легкомысленном незнакомством автора как с дея-
тельностью Южного Комитета, так, в сущности, и Восточного. В пе-
риод гражданской войны Л. А. Кроль отошел от кадетов, остался изо-
лированным в партии, и вместо того, чтобы это скромно признать,
высокомерно отлучает от кадетизма122 разошедшихся с ним одно-
партийцев. Это удручающее отсутствие самокритики и элементар-
ного партийного такта вряд ли обнаруживает в г. Кроле вдумчивого
политического деятеля.
Крах белого движения в наиболее мощной и целесообразной его
Форме вскрыл порочность его основного задания. Ошибочной ока-
Залась сама идея вооруженной борьбы с советской властью, и после
кРушения колчаковско-деникинского фронта это следовало немед-
278
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ленно признать, приняв и все выводы из такого признания, — что, в
частности, пишущий эти строки и сделал в своих харбинских статьях
и заявлениях 20 года («В борьбе за Россию»), Обладай я желанием
следовать стилю мысли и действий г. Кроля, пожалуй, я объявил бы
себя при этом «настоящим» хранителем заветов кадетизма, не сму-
щаясь своей изолированностью в стане бывших единомышленников,
но... что же закрывать теперь глаза на ту истину, что разгром «бело-
кадетского» движения 19 года повлек за собой и распад — временный
или безвозвратный — кадетской партии? Идеология белой диктатуры
во имя Великой России и грядущей национальной демократии была
ее лебединой песней.
Великая Россия ныне строится иными путями и русская нацио-
нальная демократия (не «арифметическая») выковывается революци-
ей по иному, новому плану. Новая жизнь создаст, вероятно, и новые
политические рубежи.
Перерождение большевизма*
I
Эта проблема — проблема возможности «эволюционного пере-
рождения» большевизма — силою вещей вновь выдвигается на пер-
вый план. Отказ всех противоболыпевистских русских группировок
от идеологии интервенции, заключение торговых договоров между
Россией и европейскими державами, окончательная ликвидация ор-
ганизованной гражданской войны и, наконец, последние мероприя-
тия советского правительства в области земельного вопроса, — все
это, вместе взятое, заставляет русских патриотов еще раз продумать
вопрос о пути нашего национального возрождения.
Очевидно, что нынешнее ужасное состояние России не может
длиться без конца. Даже по самым сдержанным официальным со-
ветским сведениям, картина экономической жизни страны произ-
водит столь удручающее впечатление, что дальнейшее продолжение
ортодоксального коммунистического экспериментаторства грозило
бы свести на нет все воистину блестящие политические достижения
‘«Новости Жизни», 6 апреля 1921 года. Эта статья представляет собой отклик
на первые вести о «новой экономической политике» Ленина.
цод знаком революции	279
советской власти за эти три с половиной года. Сами большевики, раз-
умеется, не могут этого не сознавать, и принуждены так или иначе
реагировать на суровые требования, поставленные перед ними жиз-
нью. Они вынуждаются проверять самих себя.
«Пусть так, но они же не могут перемениться, изменить себе» — та-
ково господствующее мнение. Разумеется, сама советская власть его
поддерживает прежде всех. Ни от одного общего лозунга октябрь-
ской революции она формально не отказывается и, конечно, не от-
кажется. Разговоры об «эволюции большевизма» встречаются самими
большевиками неизменной иронической улыбкой, хотя по тактиче-
ским соображениям они подчас и оставляются ими без надлежащей
прямой отповеди...
Противоболыпевистские группы, со своей стороны, с глубоким
скептицизмом относятся к толкам об «изживании» нынешних мо-
сковских методов властвования и хозяйствования. Вся наша «органи-
зованная небольшевистская общественность», отвергая возможность
такого изживания, считает единственным путем воссоздания русско-
го государства путем общенациональной революционной борьбы с
советами. В этом отношении должны быть признаны чрезвычайно
характерными декларации политических партий, прочитанные на
недавнем парижском совещании членов Учредительного Собрания.
«Спасти Россию может лишь революционная борьба самого наро-
да, — утверждает прочитанная Зензиновым123 декларация эсеров. Все
надежды на перерождение существующей власти тщетны. Она может
лишь вырождаться и действительно вырождается»...
«Фракция к.-д., — декларирует Милюков, — полагает, что при не-
возможности для большевизма изменить раз занятую непримиримую
позицию, отказаться от мирных стремлений и от осуществления их
вооруженной силой, борьба против большевизма не может кончить-
ся взаимными уступками или принять мирные формы парламент-
ской борьбы». И, наконец, то же самое повторяют и энэсы устами
Чайковского: «Исходя из глубокого убеждения, что большевики не
способны к эволюции в сторону народоправства и демократической
Государственности... трудовая н.с. партия находит, что первой общей
Аля всех поборников демократической республиканской России
заДачей является борьба за скорейшее сокрушение большевизма и
крушение советской власти». Таковы преобладающие настроения.
Разберемся в них.
280
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
II
Весь вопрос, разумеется, в том, какой смысл вкладывается в по-
нятие «эволюция большевистской власти». Скептическое отношение
к подобной эволюции будет вполне оправданным, если мы захотим
в ней видеть отказ большевиков от своей собственной программы.
Не подлежит, в самом деле, ни малейшему сомнению, что вожди рус-
ского коммунизма, начиная с Ленина, не могут перестать и не пере-
станут быть принципиальными коммунистами. Равным образом есть
много оснований полагать, что советская власть неспособна превра-
титься в режим формального народоправства со всеми его чертами
и свойствами. Но свидетельствуют ли эти два обстоятельства о том,
что политика Москвы обречена остаться без всяких изменений в сво-
ем конкретном курсе? Значит ли это, что большевизм чужд всякой
«эволюции»? Анализ современных настроений в правительственных
верхах Советской России позволяет различать две тенденции пар-
тийной коммунистической мысли. Первая тенденция (многие связы-
вают ее с Бухариным124) отстаивает целиком тактические позиции
19 года — «ставка на немедленную мировую революцию», «никаких
компромиссов с мировой буржуазией», «безоговорочное проведение
хозяйственного коммунизма», чего бы это ни стоило, и т. д. К этой
доктринерской, фантастической тенденции утверждение об «эволю-
ции» неприменимо ни в какой мере и ни с какой стороны. Победи
она в Совнаркоме, — страна покатилась бы с усиленной скоростью к
обнищанию и разорению, недовольство и отчаяние населения про-
должали бы возрастать, а непримиримость к советской власти на-
ших небольшевистских групп обрела бы гранитную, непоколебимую
основу.
Но, к счастью, не эта тенденция вдохновляет ныне политику мо-
сковского правительства. Признанным вождем и непререкаемым,
несравненным авторитетом остается по-прежнему Ленин, воистину,
сочетающий в себе оба свойства, определяющие, по Гегелю, подлин-
ного «героя истории»: исключительную широту кругозора, охваты-
вающего «очередную ступень мировой истории», и конкретную трез-
вость реального политика, разгадавшего «лукавство исторического
Разума» и умеющего прекрасно его учитывать. Ленин — «фантаст»
и практик одновременно. Подобно примерному «государю» Мак-
киавелли125, он совмещает в себе «качества льва и лисицы». В этом
Под знакам революции
281
его сила и в этом успех большевизма, «цепкость» советской власти,
непостижимая для поверхностного взгляда, для всех неожиданная и
столь многих смущающая. Ленин возглавляет ныне другую линию
большевистской мысли, линию «умеренную» и «компромиссную».
Прообразом этой тактики был Брест-Литовск. Через три года она
вновь выдвигается в перл создания. «Мир с мировой буржуазией»,
«концессии иностранным капиталистам», отказ от позиции немед-
ленного коммунизма внутри страны — вот нынешние лозунги Ле-
нина, столь чуждые левой, доктринерской группе (между прочим,
неправильно к этой группе причислять Троцкого: в основных вопро-
сах он идет за Лениным). Невольно напрашивается лапидарное обо-
значение этих лозунгов: — мы имеем в них экономический Брест
большевизма. Ленин, конечно, остается самим собою, идя на все эти
уступки. Но, оставаясь самим собой, он вместе с тем, несомненно,
«эволюционизирует», т.е. по тактическим соображениям совершает
шаги, которые неизбежно совершила бы власть, чуждая большевиз-
му. Чтобы спасти Советы, Москва жертвует коммунизмом. Жертвует,
со своей точки зрения, лишь на время, лишь «тактически», но факт
остается фактом. Нетрудно найти общую принципиальную основу
новой тактики Ленина. Лучше всего эта основа им формулирована
в речи, напечатанной «Петроградской Правдой» от 25 ноября про-
шлого года. Вождь большевизма принужден признать, что мировая
революция обманула возлагавшиеся на нее надежды. «Быстрого и
простого решения вопроса о мировой революции не получилось».
Однако из этого еще не следует, что дело окончательно проиграно.
«Если предсказания о мировой революции не исполнились просто,
быстро и прямо, то они исполнились постольку, поскольку дали
главное, ибо главное было то, чтобы сохранить возможность суще-
ствования пролетарской власти и советской республики даже в слу-
чае затяжения социалистической революции во всем мире». Нужно
устоять, пока мировая революция не приспеет действительно. «Из
империалистической войны, — продолжает Ленин, — буржуазные
государства вышли буржуазными, они успели кризис, который ви-
сел над ними непосредственно, оттянуть и отсрочить, но в основе
°ни подорвали себе положение так, что при всех своих гигантских
в°енных силах должны были признаться через три года в том, что
°ни не в состоянии раздавить почти не имеющую никаких военных
сил советскую республику. Мы оказались в таком положении, что,
282
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
не приобретя международной победы, мы отвоевали себе условия,
при которых можем существовать рядом с империалистическими
державами, вынужденными теперь вступить в торговые отношения
с нами. Мы сейчас также не позволяем себе увлекаться и отрицать
возможность военного вмешательства капиталистических стран в
будущем. Поддерживать нашу боевую готовность необходимо. Но
мы имеем новую полосу, когда наше международное существование
в сети капиталистических государств отвоевано». В этих словах сле-
дует видеть ключ решительного поворота московского диктатора
на новые тактические позиции. Раньше исходным пунктом его по-
литики являлась уверенность в непосредственной близости миро-
вой социальной революции. Теперь ему уже приходится исходить
из иной политической обстановки. Естественно, что меняются и
методы политики. Раньше он непрестанно твердил, что «мировой
империализм и шествие социальной революции рядом удержаться
не могут»: он надеялся, что социальная революция опрокинет «ми-
ровой империализм».
Теперь он уже считает как бы очередной своей задачей добиться
упрочения совместного существования этих двух сил: нужно спасать
очаг грядущей (может быть, еще не скоро!) революции от напора
империализма. Отсюда и новая тактика. Россия должна приспоса-
бливаться к мировому капитализму, ибо она не смогла его победить.
На нее нельзя уже смотреть как только на «опытное поле», как толь-
ко на факел, долженствующий поджечь мир. Факел почти догорел,
а мир не загорелся. Нужно озаботиться добычею новых горючих
веществ. Нужно сделать Россию сильной, иначе погаснет единствен-
ный очаг мировой революции. Но методами коммунистического хо-
зяйства в атмосфере капиталистического мира сильной Россию не
сделаешь. И вот пролетарская власть, сознав, наконец, бессилие на-
сильственного коммунизма, остерегаясь органического взрыва всей
своей экономической системы изнутри, идет на уступки, вступает в
компромисс с жизнью. Сохраняя старые цели, внешне не отступа-
ясь от «лозунгов социалистической революции», твердо удерживая
за собою политическую диктатуру, она начинает принимать меры,
необходимые для хозяйственного возрождения страны, не считаясь
с тем, что эти меры — «буржуазной» природы. Вот что такое «пере-
рождение большевизма». Но может ли оно привести к положитель-
ным результатам?..
Под знакам революции	283
III
Сейчас трудно что-либо предсказать, особенно из эмигрантского
далека. Только господа экономисты — самая заносчивая и самоуве-
ренная порода мира двуногих, — по обыкновению, нещадно наси-
луют книгу времен, пророча часы и минуты всех грядущих событий:
словно их ремесло — стряпание несбывающихся пророчеств. В на-
стоящий момент можно констатировать лишь одно: процесс «пере-
рождения» большевизма совершается в крайне трудных условиях.
Ленину приходится, по-видимому, выдерживать известный натиск
со стороны части своей собственной партии, стоящей на старых
позициях непримиримости и крайнего революционизма. С другой
стороны, он имеет дело с измученной, стихийно озлобленной на
власть страной, которая каждую уступку может принять за признак
внутреннего колебания власти и в каждой реформе найти стимул к
восстаниям. Не опоздала ли советская власть сойти с пути комму-
нистического доктринерства? Вот вопрос, разрешить который спо-
собна лишь сама жизнь. Если политически советское правительство
еще достаточно крепко, если государственный аппарат действует
более или менее послушно, — «реформы» могут «пройти» и оздоро-
вить страну. И в результате мы получим любопытную картину: дик-
татуру коммунистов в «буржуазной» по существу стране! Свободная
торговля уже восстановлена в России и заградительные отряды —
кошмар советской действительности — сняты. Заключены торговые
договоры с Англией, с Италией, заключаются с остальными. Россия
вновь возвращается в «цивилизованный мир». Но, разумеется, бла-
готворные результаты все эти компромиссные мероприятия могут
дать лишь в том случае, если они будут проводиться серьезно и дей-
ственно. Иначе процесс обнищания задержать не удастся, так же как
не удастся парализовать рост всеобщего недовольства. Наблюдаю-
щееся в стране повсеместное недружелюбие к власти обусловлено
не столько политическими, сколько экономическими причинами.
Народ хочет не столько народоправства, сколько хлеба. Как бы то ни
было, с точки зрения национальной России нынешний сдвиг боль-
шевизма следует искренно приветствовать. Сохраняя «сильное пра-
вительство», нужное для страны, он ее избавляет, наконец, от тисков
Доктринерской и утопической, чуждой ей хозяйственной системы.
Есть много оснований думать, что, раз став на путь уступок, совет-
284
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ская власть окажется настолько увлеченной их логикой, что воз-
вращение на старые позиции коммунистического правоверия будут
для нее уже невозможны. По-видимому, именно с этим аргументом
и выступает против «новой тактики» Ленина левая, «правоверная»
группа. Но если такой аргумент в какой-то мере действителен про-
тив Ленина, то с точки зрения интересов страны он абсолютно неве-
сом: страна и не заинтересована в возвращении к ортодоксальному
коммунизму. Все будет в конечном счете зависеть от «темпа развития
мировой революции».Советская власть вступает в новую фазу своего
существования. Нынешний год должен принести ответ на основной
вопрос современности: суждено ли России восстановить свою эко-
номическую мощь, сохраняя в то же время свое политическое един-
ство, удельный вес великой державы?..
Наша генеалогия*
(по поводу статьи А. В, Карташова)
А В. Карташов126 поместил в «Новой Русской Жизни» любопыт-
ную статью «Истоки соглашательства». Она подходит к вопросу с
оригинальной, но со своей вполне законной точки зрения. Она
любопытна, эта статья, проводимым ею метким сближением «госу-
дарственной лояльности» новых «соглашений из стана подлинных
культурных антибольшевиков» с такою же лояльностью прежних
столпов «кабинетной науки и государственной службы». Тут автор
не без основания замечает своеобразную преемственность духа и
традиций. Ну, что же, нам незачем отрекаться от наших предков по
духу и даже «родовой биографии». Вслед за А. В. Карташовым мы не
бросим в них камня. Они были «действительными статскими совет-
никами кабинетной науки и государственной службы». Пусть так.
Мы не видим в этом ничего плохого. Именно этими людьми крепла
русская земля, росла «Великая Россия». Именно они непрерывным
скромным трудом и упорным опытом поколений создавали русское
государство, утверждали гранитным фундаментом великодержав-
ный Петербург, «на темной окраине мира, средь морозных тума-
нов и льдов» вознесшийся манием гения, «из тьмы лесов, из топи
блат»...
‘«Новости Жизни», 15 мая 1921 года.
цод знакам революции
285
Если мы тоскуем по «старой мощи России» (а мы тоскуем по ней!),
если мы чтим память «Петра Алексеевича Романова и Александра
Сергеевича Пушкина», то не следует ли нам вместе с этими великими
тенями почтить и сонм тех «тихих специалистов культурного слу-
жения», которые были основой петрова дела и которых с «детской
резвостью» ныне готово записать в «обыватели» наше «ореволюцио-
ненное» поколение?..
«Искренне разделяя либеральное мировоззрение, они не потря-
сались уродливостям противоречащей ему действительности», —
презрительно отзывается о них А. В. Карташов. Однако так ли уже
заслуживают они за это презрения? Вожди «чувствительной» ин-
теллигенции, хорошо знавшие «общественный ригоризм и мора-
лизм», после опыта нашей первой революции вернулись в «Вехах»
к началам, столь резко ими «потрясавшимся». Поза перманентного
стояния «воплощенной укоризною» перед отчизной перестала их
удовлетворять. Они научились отделять «государство» от «началь-
ства» и «отечество» от «его превосходительства». Они порвали с тем
«банальным радикализмом», который настолько «выбиваетлюдей из
тихой колеи специальности в бурный поток оппозиции и револю-
ции», что лишает их всякой почвы, всякого «фундамента», превраща-
ет их в листья, оторванные от родимой ветки... И не подошли ли они
тем самым вплотную к тем генералам культуры и государственности,
которые, будучи либералами (в лучшем смысле этого слова) по духу,
не умели в то же время воспламеняться, подобно ракетам, от каждой
отрицательной черты старого режима. «Легко воспламеняются лишь
сухие сердца...»
Если дух государственной дисциплины и лояльности есть обыва-
тельщина, то да будет она благословенна! Если «героизм» есть пусто-
цветный и бесплодный «моральный» (в гегелевском смысле) протест,
то спаси нас Бог от этого героизма!
Страшными словами нас не запугаете. Мы — бывалые воробьи,
несмотря на нашу «наивную молодость», и у нас слишком хорошая
школа («Вехи», две революции), чтобы можно было нас провести на
старой интеллигентской мякине «оппозиции и пафоса гнева...»
Ведь именно питание этой мякиной и привело страну к больше-
визму, на «пафосе гнева» возросшему и лишь теперь его диалектиче-
ски преодолевающему. Что же, ужели снова его возрождать?.. Но тог-
пожалуй, выйдет, что в плоскости политической идеологии, как и
286
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
психологии, «соглашатели» и «примиренцы» окажутся несравненно
более чужды «чистому большевизму», нежели его «непримиримые до
конца» враги...
Ужасы и безобразия революции лучше всего учат «спокойствию
духа, свойственному кабинетному академизму»: они постигли Россию
не оттого, что в ней жил этот дух, а оттого, что его было слишком
мало. И убьет все эти ужасы и безобразия не «гипертрофированный
общественный морализм» (их духовный отец), а «спокойный и рас-
четливый рассудок» деловых «спецов», умеющий, как и встарь, спо-
собствовать хоть какому-то активному сбережению и наращиванию
новых клеточек жизни», изыскивая в действительности «крупицы до-
бра и возможные пути эволюции к лучшему будущему».
Да, мы научились отличать отечество от большевистского «пре-
восходительства», как вместе с первым поколением «веховцев» отли-
чали его от царского. Прекрасно понимая значение и исторический
смысл «революционных разрывов с данной действительностью», мы
видим, что теперь более, чем когда-либо, родина страдает от таких
«разрывов». Поэтому мы им определенно предпочитаем «связи».
Революционная буря имеет рядом с безобразиями свои прелести
и рядом с ужасами свою правду. В плане философии истории это
нетрудно вскрыть и заметить. Но май революции, как и май жизни,
цветет лишь раз. Не пытайтесь же делать весну в сентябре! Фальсифи-
цировать историю столь же бесплодно, как и природу.
Карташов жалует нам титул мальчика из андерсеновской сказки,
впервые громко заявившего, что король эмиграции гол. Мы готовы с
благодарностью принять этот титул. Имейте только в виду, что если
следовать сказке до конца, то и после парадоксального возгласа маль-
чика «все окончательно убедились, что король и в самом деле гол...»
При всем этом нельзя не отметить решительного противоречия,
в которое впадает почтенный публицист, характеризуя «интере-
сующую его группу соглашателей». То он наделяет ее «неудержимой
человеческой фантазией» и даже противополагает ее болтливую
«опьяненность» молчаливой трезвости каких-то «политических ли-
деров». То, напротив, — и в этом словно центр тяжести его статьи, —
он обличает в ней «спокойный и расчетливый рассудок» и сердце,
не умеющее биться паче меры, а тем более разрываться на части...
Статья сильно теряет от этого досадного противоречия. Быть может,
оно обусловливается пренебрежением автора к «хитросплетениям
Под знаком революции	287
_——------------------------------------------------------------
лукавого рассудка»?.. Но тогда уж вообще лучше отказаться от всякой
рациональной аргументации.
Еще два слова о «модернизме» в молодом академическом поко-
лении. Если «радиоактивное ницшеанство» его коснулось с какой-
нибудь стороны, но только с той, что вытравило из него «враждебный
государству дух», свойственный старому позитивному поколению
с его «терпкой моральной солью». Ницшеанство же в собственном
смысле тут не при чем.
Государство имеет свою логику, свою «нравственность», прими-
ряемую с нормами индивидуальной морали лишь на известной мета-
физической высоте. Государство в некотором отношении неизбежно
«потусторонне к добру и злу», ибо его «добро» (а оно есть, и вполне
реально) — в иной, несколько более углубленной или возвышенной
плоскости. Я позволил бы себе по этому поводу припомнить прекрас-
ные статьи гг. Муретова и Струве (их полемику с кн. Е. Н. Трубецким)
о «морали и патриотизме», печатавшиеся в «Русской Мысли» в эпоху
войны. Большой вопрос, что более «пресно», личный ли «морализм»,
или мнимый «аморализм» государственной идеи. Но, разумеется, это
тема, которая требует особого обсуждения.
...Итак, во всяком случае, можно глубоко поблагодарить А. В. Кар-
ташова за его интересную статью: установив духовную генеалогию
нашей государственной позиции, он ее укрепил серьезным «аргумен-
том от истории».
«Редиска»’
Теперь, по свидетельству приезжающих, это один из самых рас-
пространенных терминов в Советской России. Им обозначается
огромная категория, подавляющее большинство советских служащих
и даже известная часть официальных членов правящей коммунисти-
ческой партии. Он прилагается иногда и к государству в его целом.
Честь изобретения его принадлежит самому Ленину, и он прочно
Усвоен советскими гражданами.
Редиска. Извне — красная, внутри — белая. Красная кожица, вы-
веска, резко бросающаяся в глаза, полезная своеобразной своей при-
влекательностью для посторонних взоров, своею способностью «им-
‘Новости Жизни», 22 мая 1921 года.
288
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
локировать». Сердцевина, сущность — белая, и все белеющая по мере
роста, созревания плода. Белеющая стихийно, органически.
Не то ли же самое — красное знамя на Зимнем Дворце и звуки «Ин-
тернационала» на кремлевской башне? Разве не оправдывает жизнь
этот образ, год тому назад казавшийся столь дерзким, столь парадок-
сальным?.. Старая буржуазия умерла, — рождается новая буржуазия.
А подчас и старая перерождается в новую. Умерла и старая бюрокра-
тия, — но тоже фатально рождается новая. И опять-таки нередко ста-
рая, пройдя подобно фениксу «стадию пепла», воскресает в новой. То
же самое — армия. То же — дипломатия... Король умер, — да здравству-
ет король!.. Взятая в историческом плане, великая революция, несо-
мненно, вносит в мир новую «идею», одновременно разрушительную
и творческую. Эта идея в конце концов побеждает мир. Очередная
ступень всеобщей истории принадлежит ей. Долгими десятилетиями
будет ее впитывать в себя человечество, облекая ее в плоть и кровь
новой культуры, нового быта. Обтесывая, обрабатывая ее. Но для со-
временности революция всегда рисуется прежде всего смерчем, вих-
рем: — Налетит, разожжет и умчится, как тиф... И организм восстанав-
ливается, сохраняя в себе благой закал промчавшейся болезни. «Он
уже не тот», но благотворные плоды яда проявят себя лишь постепен-
но, способствуя творческому развитию души и тела... Революция бро-
сает в будущее «программу», но она никогда не в силах ее осуществить
сполна в настоящем. Она и характерна именно своим «запросом»
ко времени. И дедушка Хронос ее за этот запрос в конечном счете
неизбежно поглощает. Революция гибнет, бросая завет поколениям.
А принципы ее с самого момента ее смерти начинают эволюцион-
но воплощаться в истории. Она умирает, лишившись жала, но зато и
организм человечества заражается целебной силой ее оживляющего
яда. Склоняясь к смерти и бледнея, Ты в полноту времен вошла. Как
безнадежная лился, Ты, умирая, расцвела... Но теперь, теперь... В ужасе
мечутся революционные энтузиасты: Кит Китыч опять у себя в Замо-
скворечьи!.. Словно загадочная сила, от которой когда-то перевелись
богатыри на Святой Руси: ее уничтожают, а она множится, растет... Но,
впрочем, не беспокойтесь: Это уже не прежний Кит Китыч. Это новая
аристократия, новая буржуазия, новая бюрократия. Сакраментальная
триада эта в своем конкретном составе или выдвинута, или перерож-
дена революцией, бессильной ее ликвидировать, но достаточно мощ-
ной, чтобы ее решительно преобразить. «Запрос» русской революции
Под знаком революции	289
—__—,--------------------------------------------------------
к истории («клячу-историю загоним*!) — идея социализма и комму-
низма. Ее вызов Сатурну — опыт коммунистического интернационала
через пролетарское государство. Отсюда — ее «вихревой» облик, ее
«экстремизм», типичный для всякой великой революции. Но отсюда
же и неизбежность ее «неудачи» в сфере нынешнего дня. Но как ни
мощен революционный порыв, — уничтожить в корне ткани всего
общественного строя, всего человечества современности он не в со-
стоянии. Напротив, по необходимости «переплавляются» ткани самой
революции. Выступает на сцену благодетельный компромисс. В этом
отношении бесконечно поучительны последние выступления вождя
русской революции, великого утописта и одновременно великого оп-
портуниста Ленина. Он не строит иллюзий. Немедленный коммунизм
не удался — это ему ясно, и он не скрывает этого. «Запоздала» всемир-
ная революция, а в одной лишь стране, вне остальных, коммунизм не-
мыслим. «Социальный опыт» только смог углубить уже подорванное
войной государственное хозяйство России. Дальнейшее продолжение
этого опыта в русском масштабе не принесло бы собой ничего, кроме
подтверждения его безнадежности при настоящих условиях, а также
неминуемой гибели самих экспериментаторов. Наладить хозяйство
«в государственном плане», превратить страну в единую фабрику с
централизованным аппаратом производства и распределения — ока-
залось невозможным. Экономическое положение убийственно, и все
ухудшается; истощены остатки старых запасов. Раньше можно было
не без основания ссылаться на генеральские фронты, — теперь их,
слава Богу, уже нет. Что же касается кивков на внутренних «шептунов»,
то сам Ленин принужден был признать сомнительность подобных от-
говорок. Дело не в шептунах: их «обнагление» — не причина разрухи,
а следствие. Дело в самой системе, доктринерской и утопической при
данных условиях. Не нужно быть непременно врагом советской вла-
сти, чтобы это понять и констатировать. Только в изживании, преодо-
лении коммунизма — залог хозяйственного возрождения государства.
И вот, повинуясь голосу жизни, советская власть, по-видимому, реша-
ется на радикальный тактический поворот в направлении отказа от
правоверных коммунистических позиций. Во имя самосохранения,
во имя воссоздания «плацдарма мировой революции», она принимает
Целый ряд мер к раскрепощению задавленных великой химерой про-
изводительных сил страны. В добрый час! В настоящий момент нам
безразличны мотивы «новой тактики» Ленина. Важна сама эта такти-
290
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ка. Ее нельзя не приветствовать. Нельзя отрицать, что чрезвычайно
содержательным показателем внутренних настроений современной
России является стиль последнего кронштадского восстания. Можно
(и даже следует) вслед за берлинским кадетским «Рулем» питать глу-
бокое «недоверие к идейной осмысленности» этого сумбурного и неу-
клюжего взрыва, явно угрожавшего «анархизацией всей страны» — но
подозревать его «подлинность», его «органичность» все же не прихо-
дится. Он — кусочек «зеленого шума», и по его лозунгам можно судить
о тех силах, которые ныне там, «во глубине России», явились на сме-
ну тютчевской «вековой тишины...» «Да здравствуют Советы, но долой
иго коммунистов!» — вот лейтмотив движения. До мозга костей про-
никнутый революционной психологией и фразеологией, Кронштадт
заявил себя непримиримым лишь к одному: к диктатуре коммунистов,
к системе насильственного коммунизма. «Ревком», «да здравствует
революционный пролетариат и крестьянство!», «товарищи, присое-
диняйтесь к нам!», «на страже революции» и т. д. Этими терминами
пестрят «Известия» кронштадтских повстанцев. Не политический
строй советов, не «власть рабочих и крестьян», а лишь бездушный ре-
жим экспериментального коммунизма поднял их на борьбу, на бунт.
И если торжество этого бунта лишь ухудшило бы состояние страны,
то причины его останутся действенны и неизбывны до тех пор, пока
не будет ликвидирован принудительный коммунизм, препятствую-
щий хозяйственному оздоровлению современной России. Если его не
ликвидируют сверху, он окажется сокрушенным снизу. Ненавистью к
нему обусловливается и ненависть к правящей партии. Парализовать
эту ненависть она сможет лишь прочно став на путь изменения своей
тактики в основной экономической проблеме наших дней. Властью
должны быть восстановлены некоторые существеннейшие элементы
индивидуалистического хозяйства. По-видимому, мы к тому и идем...
Революция, судя по всему, приходит к своей «критической» стадии.
До сего времени она по преимуществу оплодотворяла даль времен за
счет конкретного организма своего государства. Теперь ей предстоит
укрепить, оживить этот последний, быть может, отчасти за счет своих
всемирно-исторических задач. Она уже прославляла Россию в веках.
Ныне ей надлежит восстановить русское государство в его конкрет-
ной материальной мощи.
Урок Кронштадта словно дает понять, как это сделать. Он одно-
временно — предостережение и императив.
Под знаком революции	291
--------------------------------------------------------------
«Редисочный» облик государственности в настоящий момент ну-
жен, полезен России. Он, с одной стороны, предохраняет ее от анар-
хии и своеобразно поддерживает ее международный престиж, а с
другой — обеспечивает неизбежность перехода ее к нормальным для
данного периода ее развития формам хозяйствования и властвования.
Нынешней России одинаково нужны и красный фасад, и белое нутро.
Вот почему с национальной точки зрения сейчас не только нельзя со-
чувствовать окраинным генеральским авантюрам, но и желать успеха
внутреннему повстанческому движению стиля Кронштадта и Украи-
ны. Единственный надежный путь — трансформация центра.
Революционный «запрос» к закону времени придется рано или
поздно снять, так же, как и остановить порывы «загона» бедной
«клячи-истории». Всему свое время, в том числе и героическим по-
пыткам разорвать сатурновы кольца.
Но вместе с тем, во избежание недоразумений, необходимо уста-
новить и подлинный состав того «белого ядра», которое ныне проти-
вопоставляется широкими русскими массами в красной оболочке.
Бесконечно ошибается тот, кто отождествляет его с дореволюци-
онным содержанием государства российского, или хотя бы с общей
физиономией минувших военных противобольшевистских движе-
ний. Великое разочарование ждет того, кто мечтает воссоздать стра-
ну на старых социальных связях.
Если коммунизм есть «запрос к будущему», то «скоропадчина» или
«врангелевщина» во всех ее формах и видах есть не более, как от-
рьыжа прошлого. По тому же неумолимому року Сатурна, не место
ей в новой России.
Революция выдвинула новые политические элементы и новые
«хозяйствующие» пласты. Их не перейдешь. Великий октябрьский
сдвиг до дна всколыхнул океан национальной жизни, учинил пере-
смотр всех ее сил, произвел их учет и отбор. Никакая реакция уже
не сможет этот отбор аннулировать. Здоровая, плодотворная реакция
вершит революцию духа, но не реставрацию прогнивших и низвер-
гнутых государственных стропил. Дурная же реакция есть всегда не
б°лее, как попытка с негодными средствами. Прежний поместный
Класс отошел в вечность, «рабочие и крестьяне» выдвинулись на госу-
дарственную авансцену.
«Старая мощь России» может быть восстановлена лишь новыми
силами, вышедшими из революции и поныне пребывающими в ней.
2е) 2
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Это нужно признать раз навсегда. Ориентироваться можно только на
эти новые силы, на их активный авангард, разбуженный взрывом и
прошедший столь изумительную школу за страдные годы революци-
онной борьбы.
«Революцию надо преодолеть, взяв у нее достижимые цели и сло-
мив ее утопизм, демагогию, бунтарство и анархию непреклонной си-
лой власти» (Новгородцев).
Растленными силами контрреволюции эта задача осуществлена не
была. Она осуществится внутренней диалектикой самой революции.
Путь термидора*
В дни кронштадтского восстания некоторые русские публицисты
в Париже заговорили о «русском термидоре». «Последние Новости»
П. Н. Милюкова посвятили даже несколько статей установлению ана-
логии между процессом, ныне вершащимся в России, и термидор-
ским периодом великой французской революции.
В какой мере справедливы эти аналогии и что такое «путь терми-
дора»?
Термидор был поворотным пунктом французской революции. Он
обозначил собою начало понижения революционной кривой. Путь
термидора есть путь эволюции умов и сердец, сопровождавшийся,
так сказать, легким «дворцовым переворотом», да и то прошедшим
формально в рамках революционного права. При этом необходимо
подчеркнуть, что основным, определяющим моментом термидора
явилось именно изменение общего стиля революционной Франции
и обусловленная им эволюция якобинизма в его «толпе». Кровавый
же эпизод 9 числа (падение Робеспьера) есть не более, как деталь или
случайность, которой могло бы и не быть и которая нисколько не
нарушила необходимой и предопределенной связи исторических
событий.
«Если бы Робеспьер удержал за собой власть, — говорил Наполеон
Мармону, — он изменил бы свой образ действий; он восстановил бы
царство закона; к этому результату пришли бы без потрясений, по-
тому что добились бы его путем власти».
‘«Новости Жизни», в июне 1921 года. Перепечатано в сборнике «Смена Вех»
(Прага).
Под знаком революции	293
Гений Наполеона в этих словах интуитивно постиг истину, кото-
рая впоследствии была вскрыта и подробно доказана историками.
9 термидора не есть новая революция, не есть революционная лик-
видация революции. Это лишь один из второстепенных и «бытовых»
моментов развития революционного процесса. «Побежденный людь-
ми, из которых одни были лучше, а другие хуже его, — пишет о Робе-
спьере Ламартин127 в своих знаменитых «Жирондистах», — он имел
несчастье умереть в день окончания террора, так что на него пала
та кровь жертв казней, которые он хотел прекратить, и проклятия
казненных, которых он хотел спасти. День его смерти может быть
отмечен как дата, но не как причина прекращения террора. Казни
прекратились бы с его победой так же, как они прекратились с его
казнью» (Ламартин, т. IV, гл. 61).
Якобинцы не пали, — они переродились в своей массе. Якобинцы,
как известно, надолго пережили термидорские события, — сначала
как власть, потом как влиятельная партия: — сам Наполеон вышел
из их среды. Робеспьер был устранен теми из своих друзей, которые
всегда превосходили его в жестокости и кровожадности. Если бы не
они его устранили, а он их, если б даже они продолжали жить с ним
дружно, — результат оказался бы тот же: — гребень революционной
войны, достигнув максимальной высоты, стал опускаться...
«Мы не принадлежим к умеренным, — кричал кровавый бордос-
ский эмиссар Талльен с трибуны Конвента в роковой день падения
Робеспьера, замахиваясь на него кинжалом, — но мы не хотим, чтобы
невинность терпела угнетение». Гора шумно приветствовала это со-
противление и сопровождавший его жест...
А вот эпизод из жизни Колло д’Эрбуа, одного из главных деятелей
термидорского переворота.
Однажды вечером Фукье-Тенвилль (знаменитый прокурор Терро-
ра, «топор республики») был вызван в комитет общественного спасе-
ния. «Чувства народа стали притупляться, — сказал ему Колло. — Надо
расшевелить их более внушительными зрелищами. Распорядись так,
чтобы теперь падало по пятисот голов в день». «Возвращаясь отту-
да, — признавался потом Фукье-Тенвилль, — я был до такой степени
поражен ужасом, что мне, как Дантону, показалось, что река течет
кровью...»
Можно было бы привести множество аналогичных рассказов и
0 Других героях термидора: Барере, Бильо-Варенне и проч. Все они
294
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
были поэтами и мастерами крови. И они-то стали невольными аген-
тами милосердия, защитниками угнетенной невинности!.. Револю-
ция, как Сатурн, поглощала своих детей. Но она же, как Пигмалион,
влагала в них нужные ей идеи и чувства...
Да, это так. Революция божественно играла своими героями, осу-
ществляя свою идею, совершая свой крестный путь. И люди, ее «углу-
бившие» до пропасти, поражали ее гидру, ликвидируя дело своих рук
во имя все того же Бога революции... Змея жалила свой собственный
хвост, превращаясь в круг — символ совершенства.
«Человечность и снисходительность вернулись в среду револю-
ции», — резюмирует Сорель сущность термидора. Это, однако, ни к
какой мере не знаменовало еще торжества контрреволюционеров.
«Революция, казалось, окрепла после падения Робеспьера. Желая из-
бавиться от террористов, французы и не думают отдавать себя в руки
эмигрантов. Самое название этой партии и имена стоящих во главе
ее аристократов продолжают означать для большинства французов
возврат к старому порядку и порабощение иностранцами. Эмигра-
ция возбуждает против себя лучшее чувство французского народа —
патриотизм, и наиболее прочное побуждение — личный интерес»
(«Европа и французская революция», т. IV, гл. 4).
Революция перерождается, оставаясь самою собой. Ее уродли-
вости уходят в прошлое, ее «запросы» и крайности — в будущее, ее
конкретные «завоевания» для настоящего обретают прочную опору.
«Победить чужеземцев, пользоваться независимостью, довершить
организацию республики» — вот твердая цель общенациональных
стремлений. Революция ищет и находит свои достижимые задачи.
Но старые формы ее всестороннего «углубления» еще продолжа-
ют некоторое время соблюдаться, хотя дух, их воодушевлявший, уже
исчез. Революция эволюционирует. «В окровавленном храме перед
опустевшим алтарем, — описывает Тэн эту эпоху, — все еще произно-
сят условленный символ веры и громко поют обычные словословия,
но вера пропала...» Однако постепенно ортодоксальный якобинизм
покидается самими якобинцами. «С каждым месяцем, под давлением
общественного мнения, они отходят все дальше от культа, которому
служили... До термидора официальная фразеология покрывала сво-
ей догматической высокопарностью крик живой истины, и каждый
причетник и пономарь Конвента, замкнувшись в своей часовне, ясно
представлял себе только человеческие жертвоприношения, в кото-
Под знаком революции
295
рых он лично принимал участие. После термидора поднимают голос
близкие и друзья убитых, бесчисленные угнетаемые, и он поневоле
видит общую картину и детали ужасных деяний, в которых он прямо
или косвенно принимал участи своим согласием и своим вотумом»
(«Происхождение совр. Франции», т. IV, гл. 5).
Начался отлив революции. Она становится менее величествен-
ной, но зато уже не столь тягостной для страны. Гильотина вдовеет,
энтузиазм падает ниже нуля. На сцену выступают люди «равнины»
и «болота», смешиваясь с оставшимися монтаньярами. «С Робеспье-
ром и Сен-Жюстом, — констатирует Ламартин, — кончается великий
период республики. Появляется новое поколение революционеров.
Республика переходит от трагедии к интриге, от мистицизма к че-
столюбию, от фанатизма к жадности». Однако страна столь устала от
трагедии, мистики и фанатизма, что готова на время им предпочесть
даже интригу, честолюбие и жадность...
Диктатура комитетов вызывает протесты и уступает место вы-
борному началу. «Народные комитеты, — заявляет Бурдон, — не есть
сам народ. Я вижу народ только в местных избирательных собрани-
ях». Не протестуя, таким образом, против самого принципа рево-
люции, «термидорианцы» восстают лишь против его своеобразного
применения Робеспьером и его друзьями. Невольно приходит на
память недавний лозунг крондштадцев насчет «свободно избран-
ных советов». Таков «путь термидора». Его торжество обусловлива-
лось его ограниченностью. В отличие от путей Вандеи и Кобленца,
он опирался на существо самой революции, принимая ее основу и
подчиняясь ее законам. Термидорский сдвиг был подготовлен на-
строениями революционной Франции и совершен Конвентом, т.е.
высшим законным органом революции. «Что обеспечивало Конвен-
ту победу, — по глубокому замечанию Сореля — так это то, что сила,
которой он пользовался, не была контрреволюционной: то была
сама вооруженная революция, реагирующая против себя для того,
чтобы спастись от собственных излишеств». Это нужно раз навсегда
запомнить и иметь в виду. И когда в наши дни там и сям поднимают-
ся толки о «русском термидоре», необходимо прежде всего усвоить
истинные черты и усвоить урок французского. Иначе кроме «зло-
употребления термином» ничего не получится. Детали, конкретные
очертания революции у нас радикально и несоизмеримо иные.
В частности, судя по всему, в теперешней Москве нет почвы для ка-
296
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
зуса в стиле 9 термидора. Но, как мы установили, он и не существе-
нен сам по себе для развития революции. Он мог быть, но его могло
и не быть, — «путь термидора» не в нем. Что же касается этого пути,
то он уже начинает явственно намечаться в запутанной и сложной
обстановке наших необыкновенных дней. Конечно, он не в белых
фронтах и окраинных движениях, вдохновляемых чужеземцами и
эмиграцией. Нет, все эти затеи ему не только чужды, но и враждеб-
ны, — лишь безнадежные слепцы или контрреволюционеры в худ-
шем смысле этого слова могут ими обольщаться. Страна — не с ними.
Они — вне революции. Но он — и не в стихийных восстаниях или
голодных бунтах против революционной власти. Эти восстания и
бунты, быть может, в известной мере способствуют его зарождению
и укреплению. Но по своему содержанию он не имеет с ними ниче-
го общего. Революционная Франция, как ныне Россия, хорошо зна-
ла подобные мятежи городков и деревень: прочтите хронику эпохи
(Эрве, Дьепп, Лион, Вервен, Лилль и т. д.). Однако, они никогда не
были победоносны уже по одному тому, что не имели творческой
идеи и неизменно оказывались не более как бесцельными, хотя и
естественными, конвульсиями страдания. Победи они — революци-
онный процесс был бы не плодотворно завершен, а лишь бессмыс-
ленно прерван, чтобы снова возобновиться... Путь термидора — в
перерождении тканей революции, в преображении душ и сердец
ее агентов. Результатом этого общего перерождения может быть
незначительный «дворцовый переворот», устраняющий наиболее
одиозные фигуры руками их собственных сподвижников и во имя
их собственных принципов (конец Робеспьера). Но отнюдь не ис-
ключена возможность и другого выхода, — того самого, о котором
говорил Наполеон Мармону: приспособление лидеров движения
к новой его фазе. Тогда процесс завершается наиболее удачно и с
меньшими потрясениями — «путем власти»’ В современной России
’Примечание ко второму изданию. Бухарин («Царизм под маской револю-
ции», издание газеты «Правда», с. 25-27) напоминает мне, что путь термидора
отнюдь не был «идиллией». Я не отрицаю этого трюизма: до идиллий ли в ре-
волюционные времена? Основная мысль настоящей статьи в том, что термидор
не был новой всенародной революцией (те. контрреволюцией), что и социаль-
но, и политически он был «имманентен» революции, как некоему целостному
процессу, и, наконец, что он был органической стадией, «вторым днем револю-
ции», спасшейся через него от своих утопических «излишеств». Мне представ-
ляется весьма сомнительной аргументация г. Бухарина относительно «русского
Под знаком революции
297
как будто уже чувствуется веяние этой новой фазы. Революция уже
не та, хотя во главе ее — все те же знакомые лица, которых ВЦИК
отнюдь не собирается отправлять на эшафот. Но они сами вынуж-
денно вступили на путь термидора, неожиданно подсказанный им
крондшадтской Горой; не удастся ли им поэтому избежать драмы
9 числа? Большевистский орден несравненно сплоченнее, дисци-
плинированнее, иерархичнее якобинцев. Вместе с тем Ленин более
гибок и чуток, нежели Робеспьер. Если у нас не было Верньо и Дан-
тона, то наши крайние якобинцы крупнее и жизненнее француз-
ских, хотя в аспекте «быта» не менее их ужасны. Быть может, они
и кончат иначе. Но основная линия развития самой революции,
по-видимому, остается в общем тою же. Ныне есть признаки кри-
зиса революционной истории. Начинается «спуск на тормозах» от
великой утопии к трезвому учету обновленной действительности
и служению ей — революционные вожди сами признаются в этом.
Тяжелая операция, — но дай ей Бог успеха! Когда она будет заверше-
на, — новая обстановка создаст и новые формы. Тормоза станут не
нужны. «Революция спасается от собственных излишеств». И горе
тем, кто помешает ей в этом, — с трибун ли красных клубов, или из
жалких эмигрантских конур.
термидора»; «здесь (т. е. в русской революции. — Н. У.), — пишет он, — налицо
строгое соответствие между объективно-историческим “смыслом” револю-
ции и основной классовой ее пружиной; пролетарская революция — проле-
тариат — пролетарская диктатура». Пусть основным «субъективно-классовым
фактором» нашей революции явился рабочий класс (хотя исторически и это
достаточно спорно), — но откуда берет г. Бухарин, что объективное ее содер-
жание — пролетарская диктатура и социализм? Тут налицо характерное petitio
principii. А между тем именно в этом-то и ядро вопроса. Но допустим, что и здесь
г. Бухарин прав. Однако, и тогда правомерность аналогии с Францией еще не
снимается. Объективно-историческим смыслом французской революции была
победа третьего сословия и демократического государства. Но этот ее «смысл»,
окрасивший собой целое столетие европейской жизни, не спас же революцион-
ную Францию от термидора. Социализм по Марксу и Ленину — «запрос» боль-
шевистской революции у истории, подобно тому, как демократия марки Руссо
была аналогичным запросом революции якобинской. Теперь, после XIV съезда
и XV конференции компартии, «путь термидора» стал, как известно, злобод-
невной внутрипартийной проблемой. Это — факт, вне зависимости от того,
кто имеет больше шансов оказаться правым: коммунист Залуцкий, считающий
вождями русского термидора Сталина и... г. Бухарина, или коммунист Ларин,
объявивший таковыми Зиновьева и Троцкого.
298
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Национал-большевизм
(Ответ П. Б. Струве’)
Из всей обширной критической литературы, посвященной «на-
ционал-болыпевизму», статья П. Б. Струве в берлинском «Руле» пред-
ставляется наиболее примечательной. Она сразу берет проблему в
корне, выдвигает самые существенные, самые серьезные возражения,
формулируя их выпукло, лапидарно и изящно. В ней нет ничего лиш-
него, но главное, что можно сказать против оспариваемой позиции,
исходя из ее же собственного отправного пункта («имманентная
критика»), — ею сказано.
Тем отраднее констатировать ее внутреннее бессилие по существу
опровергнуть национал-большевизм в его основных утверждениях.
Даже и наиболее, казалось бы, веские, наиболее убедительные на пер-
вый взгляд аргументы, по-видимому, неспособны поколебать этой
точки зрения, завоевывающей ныне все более широкие симпатии в
стане русских патриотов.
Разберемся в интересующей нас статье.
I
Решающая ошибка П. Б. Струве состоит в том, что он смешивает
большевизм с коммунизмом. Исходя из этого невероятного и недо-
сказанного им отождествления, он и получает легкую возможность
утверждать «абсолютную и объективную антинациональность боль-
шевизма».
Я готов согласиться с П. Б. Струве, поскольку острие его полеми-
ки направлено против ортодоксального коммунизма. Едва ли реже,
чем моим нынешним политическим противникам, приходилось мне
самому подчеркивать чрезвычайную экономическую вредоносность
коммунистического режима в современной России (эта сторона
примиренческой позиции уже отмечалась в критической литера-
туре: ср. напр., статьи Пасманика в «Общем деле» и проф. Ященко
в № 5 «Русской Книги»), Струве совершенно неправ, заявляя, будто
’«Новости Жизни», 18 сентября 1921 года. Парижский журнал «Смена вех»,
№ 3 (12 ноября 1921 года). Статьи Струве о национал-большевизме были затем
воспроизведены в журнале «Русская мысль» (София, 1921, кн. V-VII) иод загла-
вием «Историко-политические заметки о современности».
знаком революции
299
национал-большевизм, увлекшись государственным фасадом Совет-
ской России, склонен «идеализировать весь ее строй» (т. е., очевидно,
включая и социально-экономическое экспериментаторство?). Этого
никогда не было и не могло быть.
Но ведь в том-то и дело, что советский строй не только не ис-
черпывается экономической политикой немедленного коммунизма,
но даже и не связан с нею органически и неразрывно. Сам Струве
несколькими строками ниже говорит о большевизме как о «государ-
ственной системе», представляющей собою «чистейшую политиче-
скую надстройку без экономического базиса или фундамента». Таким
образом, необходимо признать, что качество «абсолютной и объек-
тивной антинациональности» присуще не большевизму, как таково-
му, а лишь той экономической политике, которую вела большевист-
ская власть в период гражданской войны в неоправдавшемся расчете
на близкую мировую революцию.
Однако общая обстановка заставила ее изменить систему своей
экономической политики. Пришло время, когда хозяйственная опу-
стошительность социального опыта уже не может более компенсиро-
ваться никакими политическими успехами революционной власти.
Государство затосковало по хозяйству. На наших глазах происходит
то тактическое «перерождение большевизма», которое нами упорно
предсказывалось вот уже более полутора лет (см. хотя бы мою статью
«Перспективы» в сборнике «В борьбе за Россию»), и ориентация на ко-
торую есть один из основных элементов национал-большевистской
идеологии и тактики. Коммунизм из реальной программы дня по-
степенно становится своего рода «регулятивным принципом», все
меньше отражающемся на конкретном организме страны. Советская
власть капитулирует в сфере своей экономической политики, — ка-
кими бы правоверными словами эта капитуляция ни прикрывалась
ее официальными представителями.
Совершенно верное указание на национальную вредоносность
коммунизма бьет, таким образом, мимо «примиренцев», поскольку
они утверждают (а жизнь подтверждает), что большевизм эволюци-
онно принужден будет во имя сохранения своей «эффектной поли-
тической надстройки», нужной ему для мировых целей, ликвидиро-
вать хозяйственно не оправдавший себя «базис» насильственного,
«азиатского коммунизма». Тем самым и фасад мало-помалу утратит
свою кажущуюся «призрачность» и обманчивость.
300
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
При этом для нас имеют лишь второстепенное значение моти-
вы, которыми руководствуется советская власть в своей «эволюции».
П. Б. Струве правильно подчеркнул в первой своей статье наше
утверждение: большевизм может осуществить известную националь-
ную задачу вне зависимости от своей интернационалистической
идеологии.
Другой вопрос — удастся ли советской власти в тяжелых условиях
современной русской жизни перевести страну на «новые хозяйствен-
ные рельсы». Но что она принуждена «искренно» и всеми силами
стремиться к этому, — сомнений быть уже не может. Равным образом
ясно, что это ее устремление — объективно в интересах страны. Сле-
довательно, оно должно встретить активную поддержку со стороны
русских патриотов. Другой же путь — «возврат к капитализму» через
новую политическую революцию — при данной обстановке несрав-
ненно более эфемерен, извилист и разрушителен.
II
Государственная «надстройка» имеет самостоятельный корень и
самодовлеющее значение. Государственная мощь созидается духом в
еще большей мере, нежели материей; тем более, что здоровый дух
в конечном счете неизбежно дополняет себя и материальной мо-
щью — облекается в золото и ощетинивается штыками. Вообще гово-
ря, терминология марксизма, которой зачем-то пользуется П. Б. Стру-
ве в нашем споре, совсем не идет к делу и лишь напрасно затемняет
проблему. Ни для него, как для участника «Вех», ни для меня, как их
воспитанника, не может быть сомнения в огромной и творческой
ценности самого начала государственной организации, как такового.
В социальной жизни «надстройка» может подчас сыграть созидатель-
ную и решающую роль. Она не есть непременно нечто вторичное и
производное, фатально предопределенное фундаментом. Она может
сама обрести базу, причем нет математически установленного соот-
ношения между данной конкретной надстройкой и определенной
конкретной базой. В творческих поисках экономической основы
государственное здание может само себя трансформировать. Нет
надобности его во что бы то ни стало разрушать дотла, чтобы не
очутиться перед сплошной грудой развалин без всякого фундамен-
та и без всякой постройки вообще. Спасение приходит часто через
цод знаком революции	301
«политику», через «фасад» — так сказать, сверху, а не снизу. Как же
игнорировать политическую организацию, которую сумела выковать
наша революция, только на том основании, что до сего времени эта
организация сочеталась с утопической и вредной системой хозяй-
ствования?
Не могу не признаться, что с моей точки зрения правительства
Львова и Керенского, в полтора года доведшие (пусть невольно) стра-
ну до полного государственного распада методами своей политики,
едва ли не в большей степени заслуживают названия «абсолютно и
объективно антинациональных», нежели большевизм, сумевший из
ничего возродить государственную дисциплину и создать хотя бы
«эффектный фасад государственности». Для начала и это бесконечно
много. Через мощную, напряженно волевую власть, и только через
нее одну, Россия может прийти к экономическому и общенацио-
нальному оздоровлению. Какой же смысл расшатывать в таких муках
создавшуюся революционную власть, не имея взамен никакой дру-
гой, — да еще тогда, когда наличная власть делает героические усилия
восстановить государственное хозяйство, хотя бы путем постепенно-
го возвращения к «нормальным условиям хозяйственной жизни», до
сих пор ею по принципиальным соображениям уничтожавшимися?
Я понимаю «формальных демократов» и радикалов-интеллигентов
старого типа в их органической ненависти к «московским дикта-
торам». Эти по своему цельные, хотя и мало интересные люди еще
долгое время останутся в России профессионалами подполья и пер-
манентными обитателями Бутырок. Но разве место в их рядах или
рядом с ними тем, кто так чуждается «дореволюционной интелли-
гентщины» и постиг до конца логику государственной идеи?
Пусть конечные цели большевиков внутренне чужды идеям го-
сударственного и национального могущества. Но не в этом ли и за-
ключается «божественная ирония» исторического разума, что силы,
от века хотящие «зла», нередко вынуждаются «объективно» творить
«добро»?..
Откровенно говоря, меня прямо поражает утверждение П. Б. Стру-
ве, что «события на опыте опровергли национал-большевизм». Мне
кажется — как раз наоборот: события покуда только и делают, что
подтверждают его с редкостной очевидностью, оправдывая все наши
основные прогнозы и систематически обманывая все ожидания на-
ших «друзей-противников». Идеология примиренчества прочно вхо-
302
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
дит в историю русской революции. Кстати, простая хронологическая
справка опровергает догадку Струве о причинной зависимости этой
идеологии от эпизодических большевистских успехов на польском
фронте: определяющие положения национал-болыпевизма, тогда
уже «носившиеся в воздухе» и проникавшие к нам из глубин Рос-
сии, были мною формулированы печатно в феврале 20 года, а устно
и предположительно (ближайшим политическим друзьям) — еще
раньше, в последние месяцы жизни омского правительства. Будучи
внутренне обусловлена анализом русской революции, как извест-
ного сложного явления русской и всемирной истории, идеология
национал-болыпевизма внешне порождена приятием результата
нашей гражданской войны и открыто выявлена за границей в свя-
зи с ликвидацией белого движения в его единственной серьезной и
государственно-многообещавшей форме (Колчак — Деникин). Стру-
ве прав, признавая, что это течение «родилось из русской неэми-
грантской почвы и отражает какие-то внутренние борения, зачатые
и рожденные в революции». Дни польской войны дали ему лишь яр-
кий внешний пафос, естественно потускневший после ее окончания,
но сделавший свое дело, широко распространив лозунги и проявив
лик народившегося течения. Логическое же его содержание было ни-
сколько не поколеблено неудачным исходом польской войны. Даль-
нейшие события — крушение Врангеля, сумевшего лишь обеспечить
Польше рижский мир, явное обмельчание и абсолютное духовное
оскудение дальнейших белых потуг (ср. позорище нынешнего Вла-
дивостока), и, главное, начавшаяся тактическая эволюция большевиз-
ма — все это лишь укрепило нашу политическую позицию и обуслов-
ливало ее успехи в широких кругах русских националистов, заметно
разочаровавшихся в эмигрантской «головке».
Мы никогда не ждали чуда от нашей пропаганды и не прикраши-
вали безотрадного состояния современной России. Приходилось
выбирать путь наименьшего сопротивления, наиболее жизненный и
экономный при создавшихся условиях. Нельзя было не предвидеть
всей его тернистости и длительности, но выбора не было.
Пусть П. Б. Струве перечтет статьи своих единомышленников за
последний год и сравнит их с литературой национал-болыпевизма:
кто проявил большую трезвость, большее чутье действительности, и
кто обнаружил больше политического «сумбура»? Кто сумел устано-
вить известную историческую перспективу, и кто фатально прини-
[]од знаком революции
303
мал всех мух за слонов, настоящего-то слона так и не удосужившись
приметить?..
III
Наконец, что же противопоставляется самим Б. П. Струве отверга-
емой им политической тактике? — Неясно. — «Сумбурно». Дразнящая
«апория» на самом интересном месте, как в ранних диалогах Пла-
тона128.
Впрочем, в «Размышлениях о русской революции» высказывается
такой прогноз-императив,- «Русская контрреволюция, сейчас смятая
и залитая революционными волнами, по-видимому, должна войти в
какое-то неразрывное соединение с некоторыми элементами и сила-
ми, выросшими на почве революции, но ей чуждыми и даже противо-
положными» (с. 32).
Эта туманная фраза (сама по себе дающая материал и для выво-
дов в духе национал-большевизма) получает известное разъяснение
в анализируемой статье из «Руля». И это разъяснение делает ее в моих
глазах уже совсем неприемлемой. «Некоторые элементы и силы» —
это, очевидно, прежде всего красная армия, которую П. Б. Струве и
рекомендует использовать непосредственно в целях контрреволю-
ции, т.е. направить ее против большевистского режима в той револю-
ционной борьбе, которую должны с ним вести национальные силы.
Этот рецепт при современной политической конъюнктуре явно
неудачен: в лучшем случае он утопичен, а в худшем — антинациона-
лен и противогосударственен. Если он имеет в виду безболезненный
и «в полном порядке» акт выступления красной армии (со всеми ее
курсантами) против нынешней русской власти, во имя определен-
ной идеи или определенного лица, — то он просто «лишен всякого
практического смысла», и из него, как из наивной фантазии, «нель-
зя извлечь никаких директив для практических действий», даже при
признании его «теоретически правильным». Если же он стремится
разложить красную армию теми методами, какими в свое время боль-
шевики разлагали белую, — он национально преступен и безумен,
ибо разрушит те «белые принципы», которые, по меткому замечанию
Шульгина129, переползли-таки за линию красного фронта в результа-
те нашей ужасной, но поучительной гражданской войны. Я убежден,
что именно П. Б. Струве должен понимать лучше других всю безмер-
304
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ную опасность внесения революции в красную армию, всю недопу-
стимость новой демагогической дезорганизации русской военной
силы. Зачем же бросать недоговоренные лозунги и двусмысленные
рецепты? К чему этот рецидив красной большевистской весны?
Момент конфликта революции с «некоторыми элементами и си-
лами, выросшими на ее почве, но ей глубоко чуждыми», еще далеко
не настал и пока что он даже не обрисовывается впереди. Напротив,
в данный момент наблюдается скорее своеобразное взаимное сбли-
жение этих двух факторов современной жизни России. Нет смысла
искусственно вызывать или форсировать их конфликт, — гораздо
более целесообразно добиваться возможно большего органического
или даже механического приспособления революции к националь-
ным интересам страны, хотя бы формально и внешне победа оста-
лась за интернационалистической революцией, хотя бы лозунги ее
были по-прежнему внешне противоположны началам национализ-
ма и государственности. И та сторона национал-болыпевизма, кото-
рую Струве неправильно называет «идеологией национального от-
чаяния», как раз и учитывает известную полезность революционной
фирмы в «защитных» государственных целях. Не совсем для меня
понятная ссылка на «чудовищное лицемерие и маккиавеллизм» —
такая точка зрения не может служить ее убедительным опроверже-
нием. Тем более, что ведь сама-то революция «субъективно» действу-
ет здесь без всякого лицемерия и маккиавеллизма. Следовательно,
известные и чисто конкретные результаты (хотя бы они были и
очень далеки от заправской «мировой революции») могут быть до-
стигнуты. Для патриота же все действенные пути сохранения и вос-
становления родины, мыслимые при данных условиях, должны быть
сполна использованы.
Тактика национал-болыпевизма столь же осмысленна, сколь ясна
и внутренне цельна его идеология.
Две реакции*
Когда всматриваешься в нынешний облик русской эмиграции,
замечаешь чрезвычайно знаменательный процесс, в ней совершаю-
щийся: ее «центр» расползается, уходя в «крылья». Этот процесс мно-
’ «Новости Жизни», 5 октября 1921 года.
цод знаком революции
305
гими еще не осознан во всей его остроте, но, по-видимому, скоро он
выявится еще резче. Тогда о нем заговорят все.
Наша контрреволюция, а затем и эмиграция, с октября 17 года до
последнего времени выступали в массе своей под флагом либерально-
демократической идеологии. Даже военные диктаторы беспрекос-
ловно и вполне сознательно ей подчинялись: генерал Деникин ру-
ководствовался программой Национального Центра, «сочетавшей
идею твердой власти с традиционными лозунгами просвещенного
русского либерализма» (определение К Н. Соколова), а адмирал Кол-
чак с первого же дня отмежевался от «пути реакции» и, подчеркнув
в ответственном заявлении, что «диктатура с древнейших времен
была учреждением республиканским», усвоил позицию «диктатуры
ради демократии» (кадетская формула в Омске). И Екатеринодар, и
особенно Омск были лояльны идее Учредительного Собрания как
грядущего хозяина страны. Вдохновителями движения были кадет-
ские, а отчасти и право-социалистические элементы. О «реакции» в
собственном и точном смысле этого слова у нас речи еще не было, и
можно определенно сказать, что контрреволюция наша не являлась
действительно реакционной ни по преобладающему составу своему,
ни по руководящим своим целям. Бурцев со всей «оскорбительной
ясностью» своего миросозерцания в этом отношении достаточно по-
казателен, как кричащий плакат: «ни большевизма, ни царизма»!
Мечтали о российской демократии, которую поставит на царство
гражданская война — и только она. Догмат «беспощадной борьбы»
с советами был вторым догматом контрреволюции, столь же непре-
рекаемым, как и первый.
Так было. Но теперь, после всех неудач и невзгод белого движения,
его «большая дорога» явно суживается и превращается в тропинку.
Происходит разложение в среде эмигрантского большинства. Разва-
ливаются старые политические «штабы», рассыпается и разочарован-
ная масса. Чувствуется неизбежность какой-то перегруппировки. На
обломках старых надежд загораются новые настроения.
Пересмотр касается обоих основных догматов правоверной кон-
трреволюции: тактики «беспощадной борьбы», с одной стороны, и
либерально-демократической идеологии — с другой. Вместе с тем зна-
менательно разрывается взаимная связь между этими двумя догматами.
Фактическое прекращение гражданской войны не могло не за-
тронуть и ее идеи. Теперь уже огромное большинство противников
306
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
большевизма не возлагает никаких упований на старый метод борь-
бы с ним. Ни солдаты, ни офицеры не хотят драться, предпочитая
фронтам даже полуголодное беженское существование. Дух живой
отлетел от парижских Катонов, вопиющих в пустыне окружающего
их равнодушия обтрепанный призыв на тему «раздавите гадину»...
В этом отношении «новая тактика» П. Н. Милюкова не менее сим-
птоматична, нежели национал-большевистская концепция. Милюков
и его друзья с каждым месяцем все дальше и радикальнее отходят от
позиции противоболыиевистского «центра». «Друзья-враги» справа
недаром постоянно упрекают «Последние Новости» в том, что они
доходят до признания необходимости поддержки советского госу-
дарственного аппарата. С логической неизбежностью П. Н. Милюков
порывает со всеми элементами прежнего строя мысли. В борьбу с
большевизмом он ныне вводит такие ограничения и оговорки («при-
нятие революции», отказ от всякой связи с военной силой белых ге-
нералов, отрицание диктатуры, в известных случаях признание допу-
стимости сотрудничества с большевиками), что фактически сводит ее
на нет, убивает весь ее реальный пафос. Оттого он и пользуется ныне
такою ненавистью со стороны последних могикан старой тактики.
Усиление «левых» течений в эмигрантской среде становится уже
общепризнанным фактом. Значительные группы, раньше органи-
чески входившие в главный фронт контрреволюции, теперь реши-
тельно откололись от него. Они уже перестают противопоставлять
себя России, они духовно возвращаются на родину, трезво ожидая
момента, когда станет целесообразным и физическое возвращение.
Они уже потеряны для эмиграции и для активной контрреволюции
старого типа.
Но параллельно усилению этих настроений в зарубежных рус-
ских кругах наблюдается и другое характерное явление: рождается
подлинная и явная русская реакция. Вырисовывается «русский Ко-
бленц» — на этот раз в точном и полном значении этого термина.
До сих пор еще принято говорить о нем как о величине незначи-
тельной и не заслуживающей внимания. «Общее Дело» по-прежнему
уверено, что справа у него нет серьезных конкурентов. Однако это
уже далеко не так. Само же оно их бестолково питает, допуская на
своих страницах обывательские вздохи Аверченко по «царским золо-
топогонникам» и угрюмую тоску Яблоновского по Павле Первом. Уже
по этим двум типичным представителям эмигрантского райка можно
flod знаком революции
307
судить, что симпатии «непримиримых» неудержимо катятся вправо.
Недаром и врангелевцы на Балканах — единственная «реальная сила»
эмиграции — прочно впадают в орбиту чисто монархических пла-
нов. Скоро, скоро придет час, и уже приходит, когда Бурцевы и Стру-
ве окажутся причислены к лику Лениных, Троцких и Милюковых. Все
кошки революции будут одинаково красны для тех, кто органически
и безоглядно станет по ту сторону революции.
А такие уже есть. «При произведенном революцией опустошении
экономических, культурных и политических сил России, при возвра-
те России к ее чисто земледельческому крестьянскому состоянию она
не может быть — без внешнего насилия — не только республикан-
ской, но и парламентской, даже не может быть конституционной».
Так пишет в белградском «Новом Времени» проф. Локоть, нынешний
идеолог Рейхенгалля. Вот новые песни... из репертуара родной ста-
рины!..
Черный штаб уже формируется. Он обильно снабжен финансовы-
ми средствами, нельзя сказать, чтобы у него не было некоторой орга-
низационной сноровки. И если есть в современной «непримиримой»
эмиграции нечто, что может рассчитывать на известный успех, то
это только он. Эпоха либерально-демократической контрреволюции
кончилась. Борьба с революцией начинает вестись в пользу реакции
и реставрации.
Рейхенгалльский съезд130 — первая ласточка. «Новое Время» —
первый симптом. Монархизм приступает к открытой и планомерной
кампании. Есть много оснований предвидеть, что с каждым месяцем
мы будем слышать о нем все больше и больше...
Не смейтесь, что число его явных приверженцев пока ничтожно.
Не издевайтесь, что, за отсутствием лучших кандидатур, в редакторы
монархических органов намечаются гвардейские офицеры и опере-
точные певицы (в Вене). Не так же ли мы смеялись в свое время над
первыми дебютами большевиков?
Большевикам помогали тогда «популярные в массах» Черновы, Ке-
ренские и Церетелли, зажмурив глаза воспевавшие волю народа. Боль-
шевиков выдвигали временные настроения малокультурной страны.
Аналогичные факторы могут ныне сыграть на руку монархистам.
Разве не разочарован народ революцией? И разве на фоне этого ра-
зочарования не помогут теперь рейхенгалльцам дешевые, но ходкие
^Дейки Аверченок и Яблоновских о преимуществах старого режима
308
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
перед революционным? Есть лозунги, с которым нужно обращаться
осторожно. Вызывая тень Павла Петровича, эти экспансивные интел-
лигенты тоже тревожат духа, с которым им-то уже, во всяком случае,
не справиться!
Сегодня пока они еще только кричат, что «решительно предпочи-
тают Павла». А завтра услышим и модернизированный акафист, благо
он уже сочинен одним из лучших наших поэтов:
Погрязших в распутстве, в безумстве великом
На путь ты наставил,
Но был краток твой час.
Владыка, жестокий к жестоким владыкам,
Замученный Павел, Моли Бога о нас!
И уже мерещатся торжественной печалью полные лица, склонен-
ные над гробницей в мерцании лампад Петропавловского собора:
Мы снова познали палящее время
И снова пороки
Ополчились на нас.
Подъявший Господнего молота бремя,
Владыка жестокий, Моли Бога о нас!
Самые грехи погибших царей, искупленные мученичеством, пред-
ставляются источником СВЯТОСТИ:
Престол омраченный и темное имя
Ты детям оставил. И себя ты не спас.
А ныне, ликуя со всеми святыми,
Замученный Павел, Моли Бога о нас!..
А что дадут жизни подобные настроения? О, второе пришествие
Павла уже во всяком случае было бы горше первого (не спасет даже и
«мировая демократия»: в лучшем случае, опоздает)!..
Нужно помнить, что мы имеем дело с Россией. Нигде размахи по-
литического маятника не могут быть так безмерны. Нигде нет такой
любви, такого органического тяготения к крайностям...
Если плотина революционной власти будет прорвана, поток по-
мчится далеко. Кто его задержит, введет в русло?
Под знаком революции	309
_________
Умеренные социалисты не смогли остановить революции. Оста-
новят ли реакцию кадеты и либералы?
Черное движение опасно. Его успех был бы национальным несча-
стьем. Не потому, что оно — реакция, а потому что оно — дурная
реакция. Не потому, что оно несет собою монархию, а потому, что
старая монархия, которую оно несет собою, — насквозь гнила. Оно
грозит на время воскресить элементы, безвозвратно осужденные
историей. Оно лишь до бесконечности затянет кризис.
П. Б. Струве прав, что идеология царистского реставраторства по
своему политическому содержанию совершенно неинтересна, буду-
чи прекрасным дополнением к столь же неинтересному реставра-
торству интеллигентскому (у Милюкова).
Неинтересное в теории, оно оказалось бы безнадежным, неизбеж-
но бесплодным на практике. Ведь не случайно же в самом деле прои-
зошла у нас революция. Петербургский абсолютизм выродился, себя
изжил — это приходится признать и тем, кто вовсе не думает отри-
цать его национальных заслуг в прошлом. Его реставрация была бы
неизбежно восстановлением худших его сторон и сулила бы стране
лишь новую полосу сверхдолжных потрясений. Сегодня нам это еще
кажется трюизмом, но, быть может, скоро придется об этом трюизме
серьезно и много говорить.
Насколько можно судить по «старотуркам» Рейхенгалля и «Нового
Времени», дело идет именно о такой реставрации дурного тона. Неда-
леко, в сущности, от нее отстоят и «нео-монархисты» или «младотур-
ки»131 из лагеря Врангеля. Тут и дешевый, сусальный шовинизм, тут и
погромы, и «жидо-кадеты», и пафос военных парадов, и ослепление
социальной ненависти, разбавленной «дворянско-демократической»
демагогией, тут и эпигонство квази-славянофильских мечтаний.
И самое трагичное — то, что несмотря на все свои объективно упа-
дочные свойства (а может быть отчасти и благодаря им), течение это
в больной русской обстановке наших дней, в случае насильственного
свержения советов, несомненно, имеет больше шансов на временный
успех, нежели всякое другое. О, как быстро забьет оно благодушных
эсеров! Как трудно будет «просвещенным либералам» справиться с
ними!
Если понадобилось всего лишь восемь месяцев для перехода от
старой монархии к большевизму, то во сколько месяцев, в случае но-
вой революции, совершится обратный переход?
ЗЮ
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Конечно, строй реставрации не может быть долговечен. «Новой
жизни» не отменить никакими силами. Маятник опять качнется вле-
во, — и, вероятно, даже сравнительно скоро. Но как все это будет от-
ражаться на несчастной, и без того издерганной стране?
Эмигрантский «центр» тает. Поскольку держится идеология безо-
говорочного отрицания нынешнего строя России, — она приобре-
тает все более и более исключительный характер. Отвергают уже
не только большевиков и социалистов, — предают анафеме все, что
причастно или было причастно революции. Грозят Родзянке, Льво-
ву, оскорбляют Гучкова, устраивают облавы на Милюкова. Против
революции ополчается уже откровенная, реставрационная реакция.
Не прошедшая сквозь испытания революции. Не усвоившая великий
опыт, а целиком игнорирующая его. Не «преодолевающая», а лишь
отрицающая революционный период.
Пока она еще только организуется. Она ждет момента, чтобы чуж-
дые ей руки вытащили для нее каштаны из красного огня революции.
Она выжидает, снисходительно взирая на все эти «Воли России» и
«Общие Дела». Она уверена, что они трудятся для нее, «как в свое вре-
мя работали на большевиков»...
Но в то же время внутри России отчетливо намечается другой путь
завершения затянувшейся революции: путь ее органического «само-
определения». В непрерывном развитии она постепенно преобража-
ет себя, отсылая «в историю» свои «предельные» лозунги и против
своей воли намечая программу реакции здоровой и плодотворной.
Элементарными и, так сказать, предварительными принципами этой
реакции (своеобразно претворяющей в себе некоторые мотивы бело-
го движения 19 года), являются следующие черты положения: 1) лик-
видация коммунизма и действительная консолидация земельных
завоеваний крестьянства, 2) внешняя политика, направленная на до-
стижение реальной экономической связи с иностранными держава-
ми и на создание конкретных условий, благоприятствующих привле-
чению в страну иностранных капиталов, 3) сильная диктаториальная
власть, опирающаяся на армию и на активные элементы страны, в
большинстве своем выдвинутые революцией, и 4) абсолютное отри-
цание легитимно-монархической реставрации и ее неизбежного со-
циального «сопровождения» — старого поместного класса.
Конечно, это только самые основные и предварительные прин-
ципы. Но в настоящий момент приходится говорить преимуществен-
Под знаком революции
311
но о них. Дальнейшее придет потом. На основе упомянутых четы-
рех пунктов «здоровая реакция» может ныне заключить своего рода
тактический «союз дружбы» с революцией. Лозунг той и другой ав-
томатически совпадают. Этот своеобразный союз способен был бы
помочь стране пережить, не распадаясь в анархическую пыль и не
впадая в дурную реакцию отчаяния, самый тяжелый период разру-
хи _ плод трех лет революционного утопизма.
Но не утопия ли сам этот союз? Возможно ли перерождение рево-
люции? — Старый вопрос. Мы достаточно часто анализировали его.
Ответ на него даст близкое уже будущее. Если он окажется отрица-
тельным — победит Рейхенгалль.
Но во всяком случае несомненно одно: Россия внутренне изжи-
ла как ортодоксально коммунистический период своей революции,
так и либерально-демократический период своей «непримиримой»
контрреволюции. История ее ближайших лет пойдет либо по пути
национал-болыпевизма, либо по пути монархического реставратор-
ства и... новой революции.
Проблема возвращения*
I
«Вы проповедуете гражданский мир и сотрудничество с советской
властью. Отчего же вы сами не возвращаетесь в Москву и не посту-
паете на советскую службу?»
Как часто приходилось всем «примиренцам» слышать подобные
вопросы! Когда мне их задавали в личных беседах, обыкновенно я
отделывался шуткой, отвечал собеседнику в тон: — «А вот вы, я вижу,
проповедуете борьбу до конца и свержение вооруженной силой. От-
чего же вы сами не берете винтовку и не идете свергать?..» Разница
между нами заключалась в том, что я понимал абсурдность своего
вопроса, в то время как мои вопрошатели отнюдь не сознавали бес-
смысленности своего.
«Новости Жизни», 20 октября 1921 г., журнал «Смена Вех» № 11. Эта статья,
не совершенно утратившая характер актуальности, в дни ее появления трак-
вала наиболее «боевую» тогда проблему и повлекла за собой много шума в
Мигрантской прессе.
312
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Когда же доводилось читать такого сорта вопросы в газетах, то
письменно отвечать на них казалось излишним: во-первых, сами га-
зеты и авторы, которые печатали такие вещи, заслуживали не столько
внимания, сколько сострадания, а во-вторых, представлялось нелов-
ким занимать время читателей столь несерьезными мелочами...
Но каково же было мое удивление, когда как раз подобный же
вопрос я прочел в статье автора, к коему я питаю самое искреннее
уважение. В статье г. Пасманика из «Общего Дела» («Примиренчество
проф. Устрялова») имеется следующий абзац:
«Да будет мне позволено прежде всего затронуть очень деликат-
ный личный момент: почему же проф. Устрялов сам не вернется в
Москву и не начнет свое сотрудничество с большевиками? В этаких
положениях личный пример — этический долг. Оставаясь физиче-
ским эмигрантом, нельзя духовно слиться с советской Россией».
Правда, автор заканчивает этот скользкий абзац стыдливым при-
бавлением: «но суть дела не в этом». Однако из песни слова не вы-
кинешь, и остается констатировать, что и в серьезных спорах можно
встретить подчас этот сомнительный аргумент, употребленный не с
целью «обличить» или «обругать» противника, а с добросовестным
намерением выявить несостоятельность оспариваемой позиции. Тут
уже не приходится отделываться шутками, а нужно ответить серьезно
и по существу, хотя бы с несомненным риском сказать нечто само со-
бою разумеющееся. Впрочем, если освободить эту дискуссию от узко
личного момента, она может представить известный объективный
интерес.
Не так давно в том же «Общем Деле» довелось мне прочесть тот же
аргумент («почему в Москву не едете?»), только в значительно менее
корректной форме — по адресу проф. Ключникова. Очевидно, он и
в самом деле кое-кому кажется весьма убедительным — этот бойкий
аргументик!
Разберемся сначала в проблеме возвращения эмигрантов вообще,
а потом коснемся и вопроса о «примиренцах» в частности.
II
В России совершается сейчас давно предсказанный примиренче-
ский сдвиг от утопии к здравому смыслу. Сдвиг идет по всей линии
хозяйственного фронта. Разумеется, он затрудняется массой обстоя-
Под знакам революции	313
________
тельств как экономического, так и политического характера. Страна
опустошена, а психология правящей партии слишком прониклась
конкретно коммунистическими навыками, чтобы поворот мог сра-
зу овладеть душами партийных низов и мгновенно претвориться в
жизнь. Отход совершается постепенно, «на тормозах», с оглядками,
с трудностями, в атмосфере народных страданий, недружелюбия к
власти, в обстановке полного разрушения национального хозяйства.
Лишь мало-помалу создадутся в стране сносные условия существова-
ния, когда каждый получит реальную возможность быть полезным
родине на своем месте, в меру своих знаний и способностей.
Момент окончательного перелома еще не наступил. Пока раскре-
пощен обмен, но производство еще не налажено. Намечается разум-
ная программа, но ее нелегко осуществить. Окончательный перелом
наступит тогда, когда начнут сказываться реальные результаты но-
вого курса советской власти. Позволительно рассчитывать, что это
произойдет сравнительно скоро, хотя приходится помнить, что до-
стижение благоприятных результатов обусловлено целым рядом раз-
нообразных обстоятельств, из коих на первом месте стоит вопрос об
отношении России к внешнему миру.
Сейчас массовое возвращение эмиграции на родину едва ли еще
могло бы принести ощутительные благотворные плоды. Пожалуй, оно
не пошло бы впрок ни эмиграции, ни России. Момент еще не настал,
надо подождать, как это ни печально. Мы знаем, что в самой совет-
ской России оставшаяся интеллигенция (небольшевистская) далеко
не использована сполна. Такова объективная обстановка, и ее нельзя
изменить мгновенно. Интеллигенты нередко предпочитают простые
физические работы (шитье сапог, надзор за огородами) занятиям по
специальности, ибо последние не дают возможности существовать,
а иногда вдобавок представляются и заведомо бесплодными в силу
многообразных стеснений, их связывающих. Условия интеллигент-
ного труда в России за эти четыре года рисуются достаточно безот-
радными. Профессора, юристы, учителя, даже врачи, — все люди ин-
теллигентных профессий зачастую принуждаются рубить дрова на
евоих «делянках», чистить мостовые, грузить казенные грузы. Теперь,
правда, эти нелепости «коммунистического» быта, игнорирущего
элементарнейший принцип разделения труда, начинают понемно-
пу уходить в прошлое. Но покуда процесс «перерождения системы»
Не определится в своих неизбежных следствиях, — говорить о долге
314
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
эмиграции возвращения на родину не приходится. Да помимо всего,
оно просто неосуществимо еще физически: мы знаем, сколько раз-
нообразнейших рогаток нужно в наши дни преодолеть, чтобы по-
пасть эмигранту в родные места. Конечно, тут мыслимы отдельные
исключения, даже довольно многочисленные, — но не о них речь.
В настоящее время следует поставить вопрос лишь о подготовке к
предстоящему общему возвращению, дабы как только явится возмож-
ность возвратиться с пользой, удалось бы сделать это организованно,
без промедлений, словопрений и сутолоки. Равным образом долж-
ны быть приняты меры к разумному определению самого момента и
условий целесообразного возвращения. Для этого необходимо уста-
новить контакт с московской властью.
III
Служить России можно, к счастью, не только на ее территории, но
и вне ее. Специфическая особенность данного момента (едва ли осо-
бенно продолжительного) состоит в том, что русская интеллигентская
эмиграция могла бы ныне за границей принести не меньше пользы ро-
дине, чем дома. Она должна помочь иностранцам понять и осмыслить
русскую революцию. Она должна примирить «цивилизованный мир» с
новой Россией. Вот пока наиболее общая и в то же время конкретная
формула доступного для эмиграции «примирения» и «сотрудничества»
с Москвой — сотрудничества добровольного и независимого.
Нужно всеми силами содействовать процессу перерождения боль-
шевизма и духовно-материального оздоровления страны, который
совершается «там, внутри». Нужно, чтобы большевикам удалось пере-
вести страну на «новые хозяйственные рельсы». Как никогда, Россия
нуждается теперь в помощи иностранцев. И во имя родины обязаны
русские люди, рассеянные по пространству всего мира, добиваться
этой помощи, прилагая к тому все усилия, воздействуя на иностран-
ное общественное мнение и, сколько возможно, на правительства.
Не изрыгать хулы обязаны мы на нашу больную родину и на ее
нынешнюю, пусть несовершенную власть, а понять болезнь, как вели-
кий кризис к небывалому здоровью. Нужно постичь, полюбить Рос-
сию и такою, как она есть. Полюбить не на словах, не в эстетическом
любовании только, а на деле. Нужно научиться о многом забыть и
многое простить. Вот что значит «духовно возвратиться на родину».
Под знаком революции JI5
о военных походах должны мы теперь здесь мечтать, не о вос-
станиях и заговорах, а о признании всем миром наличной России,
страдающей, но неизменно великой.
И эмиграция наша в этом отношении могла бы многое сделать.
Пусть она только смирится и забудет греховно-горделивую мысль
свою, что подлинная Россия — только в ней. Нет, Россия все там же,
где была — в той же Москве, в том же Петербурге и тех же безмерных
пространствах, которые в рабском виде, удрученный ношей крест-
ной, исходил, благословляя, Христос... В нас же она постольку, по-
скольку мы — в ней.
Доселе эмиграция наша в массе лишь старалась оттолкнуть мир
от лика нынешней России. Великий вред приносила она этим род-
ной стране, затягивая, осложняя болезнь. Все темное, все дурное в
революции (не мало его в ней!) немедленно подхватывали, препари-
ровали для микроскопа, злорадно выносили на всенародные очи; и за
деревьями не хотели видеть леса. А между тем такие цельные явления,
как революция, трудно оценивать по клеточкам, взятым от них для
микроскопического исследования.
«Русской интеллигенции — точно медведь на ухо наступил: мел-
кие страхи, мелкие словечки... Вы мало любили, а с вас много спра-
шивается, больше, чем с кого-нибудь... Те из нас, кто уцелеет, кого не
изомнет с налету вихорь шумный, окажутся властителями неисчис-
лимых духовных сокровищ... Всем телом, всем сердцем, всем созна-
нием — слушайте Революцию!..» Так убеждал нашу интеллигенцию
Блок, которого теперь посмертно тщатся перетянуть к себе авторы
всех этих «мелких страхов» и «мелких словечек». Обычная история!
Не вы ль его так долго гнали —
Его волшебный, чудный дар?..
Да, пора, пора обратиться лицом к наличной России. Не натравли-
вать на нее Европу, а знакомить Европу с нею, — по старому завету Гер-
Цепа. Тем более, что сама Европа жаждет этого знакомства, этого обще-
ния. Старая Европа тоскует по блоковским «скифам», по новой крови,
по новому духу, — о, разве случайны все эти книги Шпенглеров132!..
Единым фронтом, единым разумом, единой волей внедрять в со-
знание мира факт преображающейся России. Осмыслить, оправдать
гРозу и бурю, в которых дано это преображение. Вот наша почетная,
316
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
великая, безмерно трудная и ответственная, но благодарная задача.
Нужно пользоваться оставшимся сроком нашей вынужденной жиз-
ни за границей, чтобы запечатлеть в мире Россию — и вместе с тем
чтобы облегчить родной стране переход к желанному здоровью, к
«новой жизни» тем путем, который она сама выбрала. В нашей власти,
быть может, и ускорить срок нашего физического возвращения.
Но понимает ли это эмиграция?
IV
За последнее время начинают проявляться в ней некие проблески
понимания — это неоспоримо. Но все же преобладающие настроения
ее, поскольку они выражаются старыми властителями ее дум, далеки
от ориентации на наличную Россию, органически и преемственно
превращающуюся в «Россию будущую». Напротив, во всех столицах
мира все еще звучит разноголосая и нестройная русская речь, полная
слепой, близорукой ненависти к революции и к одержимой ею «крас-
ной» стране. По-прежнему «мелкие страхи, мелкие словечки»...
Поэтому сейчас приходится, к сожалению, говорить не столько
о приобщении эмигрантов к потоку перерождающейся революции,
сколько о нейтрализации вреда, который они своею тактикой бес-
сознательно приносят России. Нужно изнутри ликвидировать дур-
ную воинственность известной части русских изгнанников. Нужно
парализовать соответствующие влияния их на внешний мир. Тако-
ва очередная, насущная задача. Это и делают сейчас, стремятся де-
лать «национал-болыпевики», реально осуществляя свою идею так-
тического примирения и «сотрудничества». Если внутри страны эта
идея может выражаться в прямой работе (посильной) с советским
правительством, или, по крайней мере, в отказе от активной борь-
бы с ним, — то за границей она должна воплощаться в противодей-
ствии всем авантюрам, замышляющимся против нынешней России,
и в содействии всем шагам к сближению с ней. В этом отношении
примиренческое движение уже сделало кое-что: недаром с ним так
считаются эмигранты-алармисты, не отрицающие уже его успехов в
эмигрантском лагере. На быстрых и сравнительно безболезненных
крушениях белых авантюр 20 и 21 годов, на известном повороте
мирового общественного мнения в сфере русского вопроса, несо-
мненно, сказался и кризис сознания русской эмиграции, безнадеж-
Под знаком революции
317
но утратившей свой единый алармистский облик. Нужно углублять и
расширять этот кризис.
Вот почему позволительно утверждать, что сторонники национал-
болыпевизма сугубо полезны для русского дела за границей. Если бы
их здесь не было, их нужно было бы выписать. Дома, в качестве тех-
нических спецов, они в данный момент не могли бы исполнить и
доли той работы на пользу родине, которую они призваны провести
за границей в качестве общественных деятелей, разлагающих «эми-
грантщину» и воспитывающих в интеллигенции новое патриотиче-
ское сознание. Повторяю, такова специфическая и несколько пара-
доксальная особенность данного момента.
Естественно, что наше преждевременное «возвращение» — в пря-
мых интересах наших политических противников: мы ведем с ними
борьбу за духовное перерождение эмиграции, и видим в этом наш
непререкаемый «этический долг». Мы с ними по разному восприни-
маем пути возрождения родины, хотя одинаково жаждем этого воз-
вращения. Отсюда, в пылу борьбы, — и дешевые личные нападки, к
которым мы так привыкли, отсюда и бесконечные вопросы, «полные
яда», которые нам столь часто приходится выслушивать от ортодок-
сов непримиримости: «когда же в Москву — примиряться?...»
На это мы вправе ответить в тон:
— А вот подождите, доконаем вас, обезвредим вконец, исполним
наш патриотический долг здесь — тогда можно будет и домой, с
Богом!..
Сумерки революции*
(К четырехлетнему юбилею)
Да это так. Наступают сумерки революции, и нынешний юбилей
ее является прекрасным поводом это признать и констатировать. Она
победила, она обнаружила великую мощь, великую жизненность, она
запечатлела себя незабываемым этапом всемирной и русской исто-
рии. Но... времена и сроки ее исполняются. Она приходит к своему
естественному завершению.
Она сделала все, что могла, — пусть другие сделают лучшее. Она
еожгла Россию огнем своего энтузиазма. Этот огонь согреет деся-
«Новости Жизни», 7 ноября 1921 года.
318
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
тилетия, а России пора возрождаться из пепла: «не оживет, аще не
умрет». Революция завершается — Россия восстанавливается. Россия
мало-помалу, с великими трудностями, разоренная, нищая, но ве-
ликая и прекрасная в своем жертвенном подвиге — «возвращается
к нормальной жизни». Но это уже не старая Россия, упершаяся чу-
гунным александровым конем в тупик, не знающая выхода из тупого
оцепенения, — съедаемая глубоким внутренним недугом. Это — но-
вая Россия, воскресающая к «новой жизни»:
Пропала Рассеичка. —
Загубили бедную —
Новую найдем Россию, —
Всехсветную...
Революционная утопия побеждала, покуда на нее ополчались эле-
менты, русской историей обреченные на слом.
В победах над ними она своеобразно утверждала себя, осущест-
вляя свою национальную и мировую миссию. Но как только она по-
бедила, — логикой жизни самой она должна отойти, раствориться в
будущем, предтечей которого она является, — уступить место кон-
кретной жизненной правде.
Октябрьская революция вступает в пятый год своего бытия суще-
ственно иной, чем она была в момент максимального своего углубле-
ния. Был «немедленный коммунизм»; сейчас возрождается частная
собственность, поощряется «мелкобуржуазная стихия», и о «государ-
ственном капитализме» говорится как о пределе реальных достиже-
ний. Была «немедленная мировая революция»; — сейчас в порядке
дня ориентация на мировой капитализм, отказ от экстремистских
методов борьбы с ним. Был боевой воинствующий атеизм — сейчас в
расцвете «компромисс с церковью». Был необузданный интернацио-
нализм — сейчас «учет патриотических настроений» и приспособле-
ние к ним. Был правовернейший антимилитаризм; — но уже давно
гордость революции — красная армия. Можно продолжать эти анти-
тезы до бесконечности.
Все «конечные цели» революции уплыли в неопределенное бу-
дущее, — если хотите, стали «идеями-силами» в большом всемирно-
историческом масштабе. «По тактическим соображениям» их изгнали
из конкретной политики. Ангел революции тихо отлетает от страны:
он уже обеспечил себе бессмертие. - -
Под знакам революции	319
_—-—--------------------------------------------------------
0 _ скажут — осталось главное. Осталась революционная власть.
Пока жива она — жива и революция». Как раз то же самое говорит
про себя и сама эта власть. «Пока мы держимся — живет и великий
Октябрь». Это верно лишь отчасти. Это было бы верно вполне, если
бы Октябрь умещался в пару или тройку алгебраических революци-
онных формул, да в группу знакомых фотографических карточек,
снятых в Октябре. Тогда все было бы в исправности: формулы все еще
красуются в надлежащих местах, обозначая «конечные цели», а знако-
мые лица занимают все те же руководящие государственные посты.
Но нет, — Революция не исчерпывается столь простыми вещами.
Она есть дух, она прежде всего есть дух живой. Она — стиль стра-
ны в определенную эпоху ее жизни. Она — жизненный порыв, имею-
щий свое начало и свой конец.
Страна уже не та, что была четыре года тому назад. Существенно
иная объективная обстановка — и материальная, и психологическая,
и международная, и национальная. «Опыт» проделан, максимальное
революционное каление — позади. Начинаются сумерки, — быть мо-
жет и очень долгие, длительные, как в северных странах...
Это не может не отражаться и на власти. Пусть ее держат те же
лица, но они сами уже не те. Они объективно не могут быть теми же,
ибо уже не та стихия, живущая в них.
Или революционная власть будет постепенно наполняться новым
содержанием, или ей придется вовсе уйти.
Третьего выхода не дано.
В свое время французские якобинцы оказались неспособны по-
чувствовать новые условия жизни — и погибли. Ни Робеспьер, ни
его друзья не обладали талантом тактической гибкости. Нынешняя
московская власть сумела вовремя учесть общее изменение обста-
новки, понижение революционной кривой в стране и во всем мире.
Учесть — и сделать соответствующие выводы. Поэтому она и живет
До сих пор, и положение ее вполне прочно, поскольку она, повинуясь
велениям жизни, спускает нынешнюю Россию с вершин революции.
Судя по всему, она делает это твердо, разумно, энергично. Точно так
Же, как четыре года тому назад она влекла страну на головокружи-
тельные революционные высоты.
*Дух истории» по-прежнему с нею.
Четыре долгих и страшных года сделали явными для всех, что
пУТь возрождения России лежит через Великую Революцию. Фокус
с°бытий — в органическом процессе революционного развития.
320
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Пульс России бился все эти годы в Москве и только в Москве, —
а не в Омсках, Екатеринодарах и Севастополях. Теперь это уже бес-
спорно. Разве лишь безнадежно слепым это остается недоступным.
И все положительное, что только было в Омсках, Екатеринодарах
и Севастополях, — все это ныне усваивается Москвой («белые идеи
переползли через красный фронт») и может претворяться в жизнь
только ею. Фундамент новой России закладывается Революцией, сжег-
шей старую Россию. И теперь, когда острый революционный про-
цесс, осуществив свою мировую и национальную миссию, подходит
к естественному своему концу, с особенно ясной непререкаемостью
ощущается необходимость забвения всех политических распрей, так
мучительно разделявших Россию за эти четыре года, и повелительно
выдвигается долг всероссийской деловой работы над воссозданием
подорванных сил государства. Это воссоздание идет ныне под зна-
ком советской власти, отказавшейся от революционного утопизма.
Тем более незыблемую основу приобретают призывы к действенно-
му примирению с ней, к добровольному и честному признанию ее
единственной российской властью.
«Вехи» и революция*
В московской «Правде» (14 окт. с. г.) напечатана передовая статья,
посвященная вышедшему недавно в Праге сборнику «Смена Вех». Эта
статья побуждает меня, как одного из участников пражского сборни-
ка, еще раз подчеркнуть истинный смысл того «примирения с рево-
люцией», к которому, с моей точки зрения, призывают новые «Вехи»,
и к которому, как известно, склоняются все более и более широкие
круги интеллигентской эмиграции.
Если, со своей стороны, наши зарубежные политические старо-
думы по соображениям полемического характера нередко, но тщет-
но собираются записать нас в «большевики», то с другой стороны и
советский официоз, очевидно, по тактическим мотивам стремится
представить наше «примирение с революцией» в несколько стилизо-
ванном, сгущенном свете.
Прочтя статью «Правды» с искусно, но, несомненно, односторон-
не подобранными цитатами, можно, пожалуй, и впрямь подумать, что
'«Новости Жизни», ноябрь 1921 года.
незнаком реакции
321
авторы цитируемого сборника — «без пяти минут большевики». На
самом же деле это не так, и, обращаясь к власти, с которой мы при-
зываем примириться всех русских патриотов, мы должны ей открыто
выявить наше подлинное лицо.
Да, авторы новых «Вех» признают правительство русской рево-
люции.
Да, они посильно борются со всякими авантюрами, против него
направленными, откуда бы эти авантюры ни исходили. Бывшие сол-
даты белой борьбы, ныне они сознательно и честно, без всякой зад-
ней мысли, готовы всемерно способствовать воссозданию родины,
возглавляемой советским правительством. Тяжбу о власти они счита-
ют поконченной.
Это так. Это бесспорно... Они утверждают это категорически и до-
бровольно, без всякого принуждения, пользуясь за границей России
всеми благами свободы самоопределения, мнения и слова.
Но если мы занимаем вполне лояльную позицию по отношению к
московской власти, то из этого еще вовсе не следует, что мы разделя-
ем целиком всю программу большевистской революции.
«Правда» вскользь упоминает о «многих пережитках старой пси-
хологии», которую «еще сохраняют авторы книги». Жаль, однако, что
она не довела до сведения своих читателей сущность этих «пережит-
ков». Тогда интеллигенция Советской России могла бы вернее оце-
нить идеологию примиренчества, усваиваемую эмигрантской интел-
лигенцией. Тогда она лучше поняла бы нас.
Теперь же ей придется о многом лишь догадываться, а кое-чему,
быть может, и подивиться...
«Смена Вех» не верит в немедленный коммунизм. Ни один из ее ав-
торов — не социалист. «Смена Вех» руководится прежде всего патри-
отической идеей. Идеология ортодоксально-интернационалистская
и классовая чужда ей.
Идейного и внутреннего растворения в большевистском миро-
созерцании мы не проповедуем. Мы смотрим на большевизм как на
форму государственного властвования, в переживаемый историче-
ский период выдвинутой русской нацией.
Мы призываем русскую интеллигенцию отказаться от политиче-
ского максимализма и пойти на службу русскому государству в его
наличном состоянии и с его наличным обликом.
322
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Тем более обоснованными становятся наши призывы, чем трезвее
усваивает советская власть разницу между утопией и действительно-
стью. На лестный комплимент «Правды» по нашему адресу мы рады
ответить соответствующей контр-любезностью:
«Пусть коммунисты, — говорим мы, — сохранили еще многие пе-
режитки своей старой психологии.
Но жизнь учит, и они способные ученики. Логика жизни заставит
их идти все дальше и дальше по пути сближения с нуждами конкрет-
ной жизненной обстановки и запросами здравого государственно-
экономического смысла».
Конечно, было бы близоруко не учитывать мирового значения
русского опыта. Есть много оснований утверждать, что русская рево-
люция открывает собою новую эру всеобщей истории.
Она — первая бурная судорога «старого мира», живущего «велики-
ми принципами 89 года». Но из этого еще отнюдь не следует, что ее
предельные лозунги воплотимы теперь же сполна.
Пусть всемирная история усвоит многое из того, что провозгла-
шается социалистической программой’ Но путь этого усвоения дли-
телен, извилист и постепенен.
Мы не верим в «перманентную» революцию, не сочувствуем ей, и
рады констатировать, что революционное наводнение в России уже
явно идет на убыль. Свою роль оно уже сыграло, свою достижимую
задачу исполнило, и никакие силы в мире не восстановят теперь Рос-
сии старого порядка. Миссия эпохи «великих потрясений» осущест-
влена. Не нам быть могильщиками революции, но, с другой стороны,
никакие камфорные вспрыскивания не спасут ее жизни, раз ее час
пробил.
По общей политике советской власти последнего времени, по
официальным заявлениям ее вождей мы замечаем, что эта истина до-
ступна и ей. Тем более глубокие корни пускает в сознание русской
интеллигенции идеология национального примирения.
Нужно только учитывать ее действительный смысл.
Примиренцы, горьким опытом убедившиеся в национальной
вредоносности пресловутой «борьбы», могут в следующих словах
’Примечание ко второму изданию. В первом издании эта фраза редактиро-
вана так- «Всемирная история идет к социализму, как своему очередному фа-
зису». Под влиянием критических замечаний г. Бухарина («Цезаризм», ст. 6), я
считаю целесообразным формулировать мою мысль более точно.
знака» Ревшюи<ии
323
симулировать свое отношение к нынешним правителям России:
__ с вами, но мы — не ваши. Не думайте, что мы изменились,
признав ваше красное знамя; мы его признали только потому, что
оНо зацветает национальными цветами. Не думайте, что мы уверо-
вали в вашу способность насадить в нынешней России коммунизм
или насильственно зажечь мировую революцию большевистского
типа; но мы реально ощутили государственную броню, которой
страна через вас себя покрыла, и воочию увидели ваш вынужден-
ный, но смелый и энергичный разрыв с утопией, губительной для
страны. Мы идем к вам в «Каноссу» не столько потому, что считаем
вас властью «рабоче-крестьянской», сколько потому, что расценива-
ем вас как российскую государственную власть текущего периода.
Мы не можем стать ни коммунистами, ни интернационалистами,
ни певцами классовой «пролетарской культуры». Будь мы в России,
мы, конечно, не превратились бы ни в «красных профессоров», ни
в советских публицистов, но сознательно обрекли бы себя на роль
государственных «спецов», и на этой деловой почве безболезнен-
но встретились бы с вами». Для «спеца» необходимы два свойства:
лояльное отношение к власти и технические знания. Больше от
него ничего и не следует ждать. Он чужд политики, заведомо отка-
зывается от самостоятельной политической деятельности. Кажется,
именно такова «рабочая идея» большинства интеллигенции, ныне
сотрудничающей в России с советской властью. «Смена Вех» ста-
новится, таким образом, как бы вольным словом, «бесцензурной
речью», рупором этой интеллигенции, не могущей еще ничего го-
ворить, но знающей и чувствующей много, бесконечно больше над-
менной и пустой эмигрантщины, бросающей камень в каждого, кто
«замарал себя касательством к большевикам». Социального базиса
Для активной политической работы национальной интеллигенции
в России еще нет. И, со своей стороны, она не должна во что бы то
ии стало играть политическую роль. Решающим и активным фак-
тором благополучного завершения революции окажутся те же эле-
менты («рабочие и крестьяне»), на которых было ориентировано в
Свое время ее знаменитое «углубление». Путь воссоздания наметят
своими конкретными построениями те, кто некогда разрушал. «Но-
Вая экономическая политика» — в этом отношении знаменатель-
НЬ1Й симптом. Спецы не добиваются от коммунистов какого-либо
внутреннего идейного перерождения. Им необходима только воз-
324
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
можность плодотворной работы на благо страны. Равным образом,
и коммунисты не должны требовать от интеллигенции большего,
чем она может даты духовно и органически «сближаться с револю-
цией» она может постольку, поскольку революция спускается к ней
с заоблачных высот мечты. Мотивы обеих сторон, ныне «перебра-
сывающих друг другу мост», достаточно ясны и законны, чтобы их
не скрывать. И всякая недоговоренность тут только может повре-
дить делу. Вот почему я счел целесообразным написать эти строки,
в которых нет ничего нового для всякого, кто знаком с примирен-
ческой позицией. Но если они случайно дойдут до «Правды», пусть
она примет их во внимание.
Эволюция и тактика’
Есть весьма легкий способ полемики: вы влагаете в уста противни-
ку вами же измышленный абсурд, и потом победоносно громите этот
абсурд к вящей своей славе. Способ легкий и удобный, но формаль-
ной логикой еще со времен Аристотеля весьма сурово осуждаемый.
Я вспомнил о нем на днях, прочтя в местном «Русском Голосе» некую
малограмотную статейку неизвестного автора «Эволюция или такти-
ка». Статейка эта, воспроизводя довольно широко распространенное
обывательское представление, силится утверждать, будто примирен-
цы отрицают тактический характер нового курса советской власти
и выдают изменение тактики большевиков за какое-то внутреннее и
коренное изменение их духовной природы. Приписав противникам
столь явный абсурд, автор статейки торжественно обличает его несо-
стоятельность. Любопытно, что аналогичные мотивы можно подчас
встретить и в нашей европейской эмигрантской прессе.
Во избежание всяких подобных «полемик», считаю уместным еще
раз категорически засвидетельствовать, что примиренцы никогда
не сомневались в чисто тактической основе нового курса советской
власти. Они лишь утверждали и утверждают, что новая тактика боль-
шевиков имеет для страны глубокое принципиальное значение и что
плоды ее будут обладать силой, непреодолимой даже для самих ее
авторов. «Эволюция большевизма» есть эволюция его политики, а не
’«Новости Жизни», 20 ноября 1921 г., перепечатана в № 13 «Смены Вех». Эта
статья вызвала известную реплику Ленина на XI съезде (см. статью «Логика ре-
волюции» в настоящем сборнике).
пп1} знака» Ревалю^ии
325
его философии. «Эволюция большевизма» есть его разрыв с преж-
нИми методами хозяйствования, а вовсе не изменение его конечных
целей в сознании его вождей. В этом не может быть сомнения. Но
все дело в том, что большевизм, изменивший свою экономическую
политику, переставший быть «немедленным коммунизмом», — не
есть уже прежний большевизм. В этом тоже не может быть сомне-
ний, и это единодушно подтверждается всеми сведениями, идущими
из России. Отсюда ясно, что «тактику» нельзя противополагать «эво-
люции». Эволюция тактики большевизма в основном хозяйственно-
государственном вопросе есть эволюция большевизма. Большевизм
являлся прежде всего тактикой «прямого действия». Если же теперь
он выбирает «обходной путь» — он уже тем самым перестает быть
прежним большевизмом, хотя конечные цели его остаются прежни-
ми. Но до них уже очень, очень далеко...
Чтобы не повторить по новому раз уже высказанной аргумента-
ции, и вместе с тем чтобы обличить грубое извращение нашими про-
тивниками наших мыслей, я позволю себе процитировать отрывки
из своей собственной статьи, посвященной проблеме «перерожде-
ния большевизма». Эта статья была напечатана в «Новостях Жизни»
от 6 апреля с. г., в связи с первыми телеграммами о предстоящем
изменении экономической политики Москвы. Ее прогнозы теперь
целиком оправдываются. «Весь вопрос, разумеется, в том, — писал
я в своей статье, — какой смысл вкладывается в понятие “эволюция
большевистской власти” Скептическое отношение к подобной эво-
люции будет вполне оправданным, если мы захотим в ней видеть от-
каз большевиков от своей собственной программы. Не подлежит ни
малейшему сомнению, что вожди русского коммунизма, начиная с
Ленина, не могут перестать и не перестанут быть принципиальны-
ми коммунистами... Но свидетельствует ли это, что политика Москвы
обречена остаться без всяких изменений в своем конкретном курсе?
Значит ли это, что большевизм чужд всякой эволюции?»
Отнюдь нет. «Мир с мировой буржуазией, концессии иностран-
Ным капиталистам, отказ от немедленного коммунизма внутри стра-
ны» _ ВОт нынешние лозунги Ленина,- мы имеем в них экономиче-
ский Брест большевизма... Ленин, конечно, остается самим собою,
на все эти уступки. Но, оставаясь самим собой, он вместе с тем
Несомненно «эволюционирует», т. е. по тактическим соображениям
соверщает шагИ] КОТОрЬ1е неизбежно совершила бы власть, чуждая
326
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
большевизму. Чтобы спасти советы, Москва жертвует коммунизмом.
Жертвует, со своей точки зрения, лишь на время, лишь “тактиче-
ски”, — но факт остается фактом».
Кажется, ясно! Понятие «эволюции» определено в точности и ни-
какого основания для кривотолков не дано.
Мотивы, руководящие советской властью в ее эволюции, очевид-
ны. Россия должна приспосабливаться к мирному капитализму, ибо
она не смогла его победить. На нее нельзя уже смотреть как только на
«опытное поле», как только на факел, долженствующий поджечь мир.
Факел почти догорел, а мир не загорелся... Нужно сделать Россию
сильной, иначе погаснет единственный очаг мировой революции.
Но методами коммунистического хозяйства в атмосфере капитали-
стического мира сильной Россию не сделаешь. И вот «пролетарская
власть», осознав, наконец, бессилие насильственного коммунизма,
идет на уступки, вступает в компромисс с жизнью. Сохраняя старые
цели, внешне не отступаясь от «лозунгов социалистической рево-
люции», твердо удерживая за собой политическую диктатуру, она
начинает принимать меры, необходимые для хозяйственного воз-
рождения страны, не считаясь с тем, что эти меры — «буржуазной»
природы. Вот что такое «перерождение большевизма».
И уже тогда, семь с лишним месяцев тому назад, можно было пред-
видеть всю принципиальную важность для страны этого нового кур-
са советской власти, тогда еще только намечаемого:
«Есть много оснований думать, что, раз став на путь уступок, со-
ветская власть окажется настолько увлеченной их логикой, что воз-
вращение на старые позиции коммунистического правоверия будет
для нее уже невозможным. По-видимому, именно с этим аргументом
и выступает против новой тактики Ленина левая, «правоверная» груп-
па. Но если такой аргумент в какой-либо мере действителен против
Ленина, то с точки зрения интересов страны он абсолютно невесом:
страна и не заинтересована в возвращении к ортодоксальному ком-
мунизму».
Я привел эти не допускающие двух толкований выдержки в целях
выяснения не со вчерашнего дня установленной примиренческой
точки зрения на проблему «эволюции большевизма». Время лишь
подтвердило правильность этой точки зрения. Согласно всем сведе-
ниям, идущим из России, страна явно оправляется под влиянием но-
вого правительственного курса, продиктованного разумным учетом
327
п^знМО^Рев0ЛЮ^ии
общей обстановки. «Места» с чрезвычайной быстротой воспринима-
ют новые директивы центра, и жизнь даже стремится обогнать ликви-
ирующие коммунизм декреты. «Зачем нам приглашать кадетов, если
ы сами можем стать кадетами?!» — уже шутят большевистские вожди
ответ на советы привлечь в правительство представителей буржуаз-
ных групп. Это — шутка, но достаточно характерная: по тактическим
соображениям большевики «притворяются» властью, способствую-
щей насаждению «буржуазного» строя. Но ведь в конце концов важны
не мотивы их, а конкретные результаты их деятельности.
Все яснее становится, что повернуть «назад к коммунизму» Мо-
скве даже и при желании уже не удалось бы. Формируются новые
социальные связи, созревает «советская буржуазия» — прочное и ре-
альное «завоевание революции». Новые хозяйствующие элементы —
крестьянство, «омелкобуржуазившиеся» рабочие, новая буржуазия
городов — крепко связаны с порядком, созданным революцией, но
они решительно не заинтересованы в реставрации насильственно-
го «коммунизма», прекрасно пригодившегося лишь для разрушения
старого социального строя. При таких условиях не подлежит сомне-
нию, что эволюция большевизма будет на наших глазах все разви-
ваться и углубляться. Новые экономические отношения уже отража-
ются в правовой сфере (новый гражданский кодекс, выработанный
народным комиссариатом юстиции), затем неизбежно наметятся
реформы управления, а когда окончательно созреют кадры новой
буржуазии, — последуют, вероятно, соответствующие «рефлексы» и в
области «большой политики». Но революционный облик страны все
же останется, и глубоко заблуждаются те, кто еще мечтает о контр-
революции старого, «белого» или «зеленого», типа. Мы вступили на
«путь термидора», который у нас, в отличие от Франции, будет, по-
видимому, длиться годами и проходить под знаком революционной,
советской власти. Не бессмысленно бороться с новой Россией — долг
Русских патриотов, а посильно содействовать ее оздоровлению, чест-
но идти навстречу «новому курсу» революционной власти, становя-
щемуся жизненным, мощным и неотвратимым фактором воссозда-
ния государства российского.
Такова позиция примиренчества в вопросе «эволюции большевиз-
Ма>>- Если кто-либо хочет добросовестно оспаривать эту позицию, то
лов^ОЛЖСН пРежде всег0 понять ее- Иначе кроме «холостых выстре-
кРоме пустой и несносной болтовни — ничего не получится.
328
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Три ♦борьбы»*
Рыцари Гринвальдусы нашей эмиграции уже заерзали на своих
камнях под влиянием неотразимой логики жизни. Но вовсе покинуть
облюбованные и насиженные словесные «позицьи» они все еще не
в состоянии. «Дела и дни» давно ушли вперед, а язык по привычке
твердит старые фразы, нередко уже лишенные какого бы то ни было
осмысленного конкретного значения. Прочистить же национальную
идеологию от засорившего ее балласта изжитых настроений не хва-
тает силы и интеллектуальной смелости.
До сих пор, как известно, большая часть эмигрантской прессы
пропитана все той же сакраментальной формулой: борьба. О борь-
бе с московской властью пишут не только мумифицированные по-
литики типа Бурцева133 и его поклонников. Идею борьбы бережно
консервирует и умный набоковский «Руль»; к борьбе любит призы-
вать и П. Н. Милюков, все фатальнее разрывающий с кругом приемов
«старой тактики», и пражские эсеры, и «великий патриот» Савинков,
построивший за последнее время в Варшаве новый план старого
«спасения»... Лозунг «борьба» все еще висит в зарубежном воздухе и
склоняется во всех падежах.
Но ведь всякий лозунг должен иметь реальное, действенное со-
держание и соответствовать определенной политической цели. Тем
и отличается хорошая политика от дурной, что ее лозунги способны
«двигать горою». — Каково же реальное содержание той «борьбы», ко-
торая рекомендуется «непримиримыми» всем русским и нерусским
людям по отношению к советской власти?
Проанализируем мыслимые формы борьбы и рассмотрим, на-
сколько возможна и целесообразна каждая из них для блага России
при современной обстановке.
В первую голову — рецепты «старой тактики» (поскольку она не
скрывает стыдливо свои конкретные рецепты). Принцип «раздавите
гадину». Борьба белыми армиями. Борьба интервенцией. Будоражить
европейское общественное мнение, всемерно науськивая его на но-
вые военные предприятия. Пестовать Врангеля, даже Меркулова, за-
игрывать с польскими военными кругами, с японскими, с чьими угод-
но. Организовывать и поддерживать тайные военно-политические
’«Новости Жизни», 27 ноября 1921 года. «Смена Вех», № 16, И февраля
1922 года.
Под знаком революции 329
организации внутри России, не смущаясь жертвами. Все это делать в
форме прежних белых движений («Вожди»), а еще лучше, пожалуй, —
исподволь перерождать идею военной диктатуры в принцип монар-
хии (ну, парламентарной, ну, конституционной, — ну, а, впрочем, там
видно будет!), т. е. белое превращать в черное.
Такова борьба номер первый. Можно ли теперь о ней говорить
серьезно? Кажется, уже сами творцы парижского «Национального
Комитета», ее отстаивавшие, убеждаются друг за другом по очереди в
никчемности своей затеи...
Белых армий нет. Врангелевцы рассасываются по всевозможным
Бразилиям, остатки восточного фронта распыляются, разлагаясь от
бездействия, тоски генеральских дрязг в Приморье. «Платцдармы»
белого движения уничтожены, и заграничные покровители не соби-
раются их реставрировать.
Период интервенции миновал, сколько бы ни кликушествовал о
«крестовых походах» г. Мережковский. По-видимому, даже и Япония
будет рано или поздно вынуждена под давлением общей обстановки
освободить оккупированный ею кусочек русской территории (и тог-
да — прощай приморский «оазис»!). Мировое общественное мнение
глухо к покорнейшим просьбам и истерическим заклятиям извест-
ной группы русских изгнанников, и наивны ее мечты, что эту глухоту
возможно побороть одним лишь языком*. Существенные элементы
европейской бюрократии — рабочие круги — недвусмысленно со-
чувствуют русской революции, и хотя сочувствие это в значительной
мере пассивно (ни о каком подражании «русскому опыту» сейчас,
очевидно, не может быть и речи), но его все же достаточно, чтобы
парализовать какую бы то ни было прямую борьбу держав Антанты
с Россией.
Что же касается военных заговоров внутри самой страны, то их
заведомая бесплодность также ясна сама собою. Они дорого обхо-
дятся, и не улучшают, а лишь ухудшают положение: больше всего им
Радуется Чрезвычайка, озабоченная продолжением своего существо-
вания и чующая, что уже истекают, наконец, ее «судьбой отсчитанные
Дни»...
«Правительствам, — учил Макиавелли, — приходится иметь дело с изгнан-
ками других государств. Обещания этих изгнанников не заслуживают ника-
г° внимания!» (Рассуждения о первой декаде Тита Ливия, кн. II).
330
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Остается последняя ставка старой тактики — карлики санитар-
ного кордона, уцелевшие благодаря нашей гражданской войне. Но и
они — плохая опора. Ни желания, ни, главное, сил нет у них для но-
вой борьбы. Они предпочитают беседы с Караханами и Ганецкими.
«Давить гадину» определенно некому и явно нечем.
Но если бы даже и удалось каким-либо чудом гальванизировать
труп бело-интервентского движения, — к чему привело бы оно? По
всем данным, доходящим из России, там оно встретило бы реши-
тельный, дружный отпор. И проснувшееся патриотическое чувство, и
естественный инстинкт самосохранения элементов, связанных или
связавших себя с революцией, и справедливая боязнь социальной
реставрации — все это объединилось бы в борьбе с новой авантю-
рой. Она была бы на руку лишь левым коммунистам: вновь неизбеж-
но воскрес бы «военный коммунизм», вновь обрели бы социально-
политический базис сторонники экстремистской политики, и та
благотворная эволюция Москвы, которая ныне заставляет говорить
о «сумерках революции», была бы искусственно сведена на нет. На
ликвидацию нового бессмысленного пароксизма болезни ушли бы
те силы и средства, которые ныне еще сохранились в стране и пред-
ставляют собою основу ее органического выздоровления.
Господа Бурцевы, Врангели, Меркуловы и разные старо- и нео-
монарихисты являются, таким образом, лучшими союзниками и по-
мощниками тех коммунистов, кои заражены «детской болезнью ле-
визны». Они вольно или невольно хотят быть Иисусами Навинами,
затягивающими революционный день. Они упорно «ловят за фалды»
покидающий Россию коммунизм. Но — тщетно!
Говорить серьезно о «борьбе» в прежнем смысле слова теперь уже,
конечно, не приходится.
III
Но есть еще борьба номер второй. Борьба не белая, а зеленая.
Не «генеральская», а «демократическая». Не интервентская, а чисто
домашняя. Тот пресловутый «зеленый шум», который воспевает Са-
венков и которым его пылкие дальневосточные поклонники готовы
были недавно наслаждаться даже в номерах портартурских отелей.
Или — в несколько иной концепции — та «народная борьба», о кото-
рой философствует академичный П. Н. Милюков и мечтают роман-
Пплзна^Ревалюции
331
тические эсеры. Борьба с большевистской диктатурой «для народа и
через народ». Ни Врангель, мол, ни Ленин, ни царь, ни комиссар.
Этот зеленый лозунг несколько более свеж, чем белый. Но реаль-
ный его смысл при нынешних условиях не менее безнадежен.
Если П. Б. Струве назвал первую стадию русской революции «пуга-
чевщиной во имя социализма», то зеленое движение можно было бы
назвать пугачевщиной во имя народоправства. Теперь мы имеем уже
достаточно данных, чтобы оценить природу этого движения. По су-
ществу своему она столь же далека от народоправства, чем от всякой
другой государственно-правовой категории.
Вместе с тем вполне обозначилось и ее реальное бессилие. Все
эти Махно и Антоновы ни в какой мере не смогут служить фактором
объединения и прочного, положительного успеха. Они безыдейны и
поэтому в конечном счете бессильны. Никакой «ставки» ставить на
них нельзя: они всех обманут и всё предадут.
Какой же смысл имеет потакание такой «борьбе»? Может ли она
приблизить час падения ненавистных большевиков? Отнюдь нет: на-
селение, наученное горьким опытом, не верит уже никаким повстан-
цам и определенно ориентируется на сильнейшего, т.е. на советскую
власть. Оно не хочет ни зеленой анархии, ни красных карательных
экспедиций. Разве вот последним нужна наша неопугачевщина: если
городские чрезвычайки жаждут интеллигентских заговоров, то дере-
венские каратели естественно заинтересованы в мужицких «восста-
ниях». Не по большевизму, а только по стране бьют стрелы «патрио-
та» Савинкова.
Но, быть может, в определении народной борьбы нужно исходить
не из факта наличной партизанщины, а из нормы желательных ор-
ганизаций. П. Н. Милюков и пражские эсеры готовы как будто вместо
зеленого знамени выбросить красное, как в Кронштадте. Но разве
не ясно, что время Кронштадта уже миновало? Больше того: разве
не ясно, что победа Кронштадта была бы великим несчастьем для
России? Его красное с прозеленью знамя быстро превратилось бы в
зеленое, пробудив всероссийскую пугачевщину и затопив в потоках
крови те реформы, которые сейчас проводятся сверху, при полном
сохранении «революционного порядка» и основ государственной
Дисциплины. Прочтите «Правду о Кронштадте», изданную кронштадт-
ками в Праге, — и вам станет ясно, могли ли бы эти наивные люди
править государственным рулем.
332
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Какое же содержание вкладывают теперь в лозунг «борьба»
П. Н. Милюков и эсеры? Если они по-прежнему имеют в виду конкрет-
ную подготовку на русской территории всеобщего организованного
вооруженного восстания, то их деятельность в своем практическом
осуществлении ничем не будет отличаться от савинковского банди-
тизма и сведется лишь к поддержке выдыхающейся большевистской
«Вохры». Для национальных интересов России толку от этого будет
немного. Всякое потрясение государственных связей в настоящий
период нашей революционной истории не облегчит и не ускорит,
а лишь затруднит и затянет процесс перехода страны от состояния
революции к нормальной жизни.
Но, быть может, лозунг «борьба» допускает еще иное толкование?
IV
Мы переходим к борьбе номер третий. Она выгодно отличается
от первых двух более трезвой оценкой собственных возможностей
и похвальным сознанием бесполезности бренчать оружием при
создавшейся ныне в России обстановке. Это — борьба путем всесто-
роннего бойкота и жестокой словесной критики советской власти.
Иногда кажется, что именно эту форму борьбы выдвигают за по-
следнее время Милюков и его единомышленники, разочаровываю-
щиеся в пути каких бы то ни было вооруженных выступлений. Даже
на страницах «Руля», охладевшего к Врангелю и всегда отвергавшего
зеленые безобразия, можно как будто отметить подчас наличность
аналогичных настроений (при резком разногласии с Милюковым в
положительной программе). Настроения эти вообще усиливаются в
эмигрантской среде, что видно хотя бы даже по местному «Русско-
му Голосу», утратившему всякий курс, «по совести не знающему, где
сейчас искать просвет» и превратившемуся в мешанину сумбурных,
взаимно исключающихся тактических рецептов. Заколыхались, заер-
зали на камнях своих рыцари Гринвальдусы...
«Бороться оружием с большевиками бесполезно, но мириться с
ними нельзя», — часто слышишь теперь такую сентенцию там и сям.
Конкретные политические выводы отсюда следующие: — Не нуж-
но невозможной интервенции, довольно генеральских авантюр. Не
следует провоцировать, воспевать или субсидировать и зеленую пар-
тизанщину. Острый период гражданской войны кончен, и воскре-
Под знаком революции
333
щать его нет оснований. Довольно бесплодных жертв. Но, однако, из
этого не следует, что советская власть нами признается. С нею борь-
ба продолжается, но борьба идейная. «Оружие критики» приходит на
смену «критики оружием». Никакой работы с большевиками, везде и
всюду пропаганда против них. Посильное противодействие призна-
нию их иностранными державами, систематическое настраивание
против них иностранного общественного мнения. Ни один эми-
грант не должен возвращаться на родину, пока у власти большевики.
Дружное моральное воздействие на «потустороннюю» интеллиген-
цию в смысле твердо отрицательного отношения к советскому пра-
вительству.- «держитесь, мол, до конца и духовно не сдавайтесь»...
Эти рецепты умнее (ибо скромнее) беспочвенного алармизма, но
и они ошибочны с точки зрения правильно понятых национальных
интересов России. Принцип «ни война, ни мир» — плохое разре-
шение нашего внутреннего кризиса. Саботаж власти давно изжит в
России, и интеллигенция явно пошла на мир, — хотя бы и на «худой
мир» — с большевиками. Что реального даст стране доктринерская
«непримиримость» эмигрантов? Она может лишь осложнить начав-
шийся процесс национального выздоровления. В случае окончатель-
ного завершения четырехлетней тяжбы о власти, гораздо скорее про-
чистилась бы политическая атмосфера в стране. Враждебный гомон
русской эмиграции лишь задерживает эволюцию советской власти,
держа ее в перманентной настороженности, усиливая ее подозри-
тельность и опасливое отношение к собственному сдвигу. Равным
образом, формальное признание московского правительства со сто-
роны цивилизованного мира, несомненно, благотворно отозвалось
бы на экономической реконструкции и политическом успокоении
страны.
Нет ничего более ошибочного, нежели мысль, что нынешняя
ликвидация коммунизма происходит вследствие международной
блокады России и внутренней борьбы против советской власти. Объ-
ективный анализ свидетельствует о противоположном. Эволюция
началась как раз тогда, когда договором с Англией была прорвана
международная блокада и поражением Врангеля, Балаховича и Мах-
но ликвидирована внутренняя больба. Блокада, гражданская война и
Невозможные саботажи не подрывали, а питали собой насильствен-
ный коммунизм, служили ему опорой и оправданием. И только победа
Советской власти выявила в глазах поддерживавших ее масс полную
334
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
эфемерность немедленного коммунизма в России. Не борьба, а мир
оказался пагубным для революционного утопизма. И чем плотнее
будет погружаться Москва в океан современного «цивилизованного
мира», чем глубже пускать корни в собственническое крестьянство
и национальную интеллигенцию, — тем безболезненнее и быстрее
завершится революционный процесс, осуществив свои достижимые
цели и оплодотворив мировое будущее своими экстремистскими
дерзаниями.
Непримиримая поза лишь помешает ее носителям принять уча-
стие в работе национального воссоздания и надолго отбросит их от
России.
V
Итак, все три номера «борьбы» в настоящее время являются в луч-
шем случае анахронизмом. Все они, желая послужить Богу патрио-
тизма, способны обрадовать разве только дьявола анархии и беспоч-
венного революционаризма. Родине они решительно не нужны.
Из этого не следует, конечно, что зарубежная русская пресса
должна использовать свою свободу лишь для славословий по адресу
советской власти. Скрывать многочисленные недостатки этой власти
нет никаких оснований. Следует обличать безобразия чрезвычаек (на
основе фактических данных), конкретные пороки или преступления
правительственных агентов. Необходимо давать серьезную, деловую
критику тех или иных сторон правительственной деятельности. Нуж-
но выдвигать на очередь вопросы о новых назревающих реформах,
соблюдая при этом осторожную последовательность и трезвый реа-
лизм (не требовать журавлей в небе). Такая лояльная критика будет в
интересах страны и явится фактором, способствующим начавшемуся
перерождению революции. Пора всей нашей эмиграции переходить
к роли «оппозиции Его Величества» по отношению к Москве, — т. е.
оппозиции сотрудничающей, мирной и честно признающей власть в
ее наличной форме.
И рано или поздно так будет. Еще поспорят да поплачут, «еще по-
морщатся немного, что пьяница над чаркой вина» (такой уж наш
интеллигентский удел!), а все-таки проснется же когда-нибудь госу-
дарственный инстинкт! И, судя по многим признакам, — уже просы-
пается.
Под знаком революции
335
Вперед от Вех!’
Когда я читал «Смену Вех», наконец, дошедшую до Харбина, меня
прежде всего поразила глубокая психологическая подлинность
основных ее мыслей, переживаний, призывов. Они невольно будили
во мне прежде всего воспоминания о собственном внутреннем опы-
те за эти годы.
Ощущение, что вокруг совершается что-то огромное, необъятное,
разрывающее все наши привычные мерки и масштабы... Мучитель-
ные усилия осознать, уяснить смысл налетевшего вихря, выработать
путь самоопределения, линию правильного поведения... Чувство ве-
ликой исторической ответственности, падающей на каждого из нас...
«Умыть руки, отойти в сторону нельзя. Это, конечно, легче всего, но
это преступление перед родиной» (Чахотин).
Мы не можем, не имеем права теперь предаваться какому-либо дог-
матизму, духовной лени. Нет проторенного пути, нет старых путеводи-
телей. Мы обречены на самостоятельное искание. Жизнь этих лет явля-
ет нам цепь непрерывных творческих откровений. Нужно внимать им,
учиться у них. «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте
Революцию!» (А. Блок). Более, чем когда-либо, кажутся проникновен-
ными бредовые слова Конст. Аксакова134 о русской истории: «Русская
история имеет значение всемирной исповеди. Она может читаться,
как жития святых»... Помню, как всегда, с первых же дней октябрьской
революции, сознанию представлялись убийственно фальшивыми все
ходовые элементарные ее объяснения, попытки дюймами измерить
Монблан... Было ясно, то тут бессильны обычные категории, и недаром
столь сумбурными и недействительными оказывались рекомендуемые
политическими специалистами рецепты лечения. Мысль тосковала по
разгадке вершащегося процесса, но не находила спасительных вех во
«мгле» (Уэллс), охватившей страну. Наши вожди и учителя, а вслед за
ними и мы бывали нередко похожи на архитекторов, которые чинят
Дом во время землетрясения. Все рушится, распадается в развалинах, а
мы приписываем это недосмотру десятника, лености рабочих, своей
собственной оплошности. И начинаем вновь...
Все мы хотели быть в революции, но фатально оказывались вне
ее- Все мы кричали о «приятии революции», и не сознавали, что, стре-
«Новости Жизни», 7 января 1922 года.
336
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
мясь ввести ее в строго очерченное, понятное нам русло, мы не «при-
няли» ее, а бунтуем против нее. Она шла сама собой, пользуясь теми,
кто воистину и до конца слушались ее. Мы же очутились на другом
берегу. Все мы «глядели в Наполеоны», но за Наполеона принимали
Вандеи. «Творили сладостную легенду», и всех Альдонс готовы были
принять за Дульцинею...
И боролись. Этот сборник, «Смена Вех», есть прежде всего чело-
веческий документ, глубоко характерный для одного из активных
отрядов нашей интеллигенции, для одной из «школ» нашей нацио-
нальной мысли: для той самой, которая воспитывалась на «Вехах». Не
случайно же в разных точках земного шара мы почти одновременно
пришли к одному и тому же. Воистину, эти статьи вымучены, выстра-
даны, и чувствуется в них дыхание борьбы, поражений, разочарова-
ний, но прежде всего — неистребимой веры, в борьбе и поражениях
лишь окрепшей — пусть «новой веры» в смысле конкретной програм-
мы деятельности, но по существу старой, постоянной, неизбывной —
веры в Россию...
Читая статью Ключникова, нервную, кишащую мыслями, подчас
не вполне переваренными, не нашедшими еще подходящего внеш-
него выражения, но продиктованными единой и плодотворной жиз-
ненной интуицией, я отчетливо вспомнил наше последнее свидание
с ним в Омске, в начале февраля 19 года.
Я тогда только что приехал в Омск из освобожденной Перми, по-
давленный ужасом, но и ушибленный мрачным величием револю-
ции. Он же, расставшись со своим министерством иностранных дел,
был как раз накануне отъезда в Париж, где мечтал воочию наблюдать
версальскую конференцию и продолжать борьбу за Россию.
Помню, долго беседовали на основные, волнующие темы. Я рас-
сказывал ему о жизни в Советской России, о терроре, коммунизме, но-
вом облике Москвы. Он говорил о своей одиссее — Ярославль — Ка-
зань — Уфа — Омск, о сибирском движении, Дирекории, Колчаке. Как
и раньше, наши политические настроения удивительно совпадали...
Потом совместно стремились уяснить и установить идеологию Омска
(основные моменты этой беседы сохранились в моем дневнике):
— Только ни в коем случае не реакция дурного тона. Не бессмыс-
ленно же льется кровь! Самопреодоление революции. Военная, но
вместе с тем по существу революционная диктатура. Во имя дости-
жимых задач революции...
Под знакам революции

Я не мог удержаться, чтобы не высказать своего впечатления, меня
жучившего, но непреодолимого:
— Конечно, дай Бог победу Колчаку, и хочется верить, что победа
будет. Но, знаете, все-таки, несмотря ни на что, — насколько ярче,
насколько интереснее лицо Москвы, чем здешнее... Все-таки пафос
истории — там... А здесь, — здесь достаточно пойти в «Россию» (ом-
ский ресторан), чтобы охватило сомнение... Это не новая Россия, это
не будущее... Бывшие люди... Что-то не то...
Ключников понял сразу. Было видно, что он сам об этом думал
неоднократно:
— Несомненно... Так и должно быть... Всему свое место. Конечно,
там ярче, эффектнее. Но мы сознательно должны приобщиться сюда,
хотя здесь сейчас и не центр истории. В известном отношении, если
хотите, мы должны принести в жертву себя... Нужно осмыслить здеш-
нее движение. Разумеется, ему нечего состязаться с Москвой по яр-
кости (возьмите хотя бы внешнюю политику Москвы!), но оно при-
несет пользу стране. Оно благоразумнее. Необходимо только, чтобы
оно не сходило с почвы революции, вводило революцию в границы.
Это — наша задача...
— Да, я тоже так думаю. Именно вот это наше белое движение смо-
жет утвердить значение революции, даже большевизма — для исто-
рии. Сам большевизм для этого, вероятно, недостаточен. Чтобы кон-
солидировать французскую революцию, нужен был Наполеон...
— Заметьте, что благоразумие кажется всегда более тусклым, неже-
ли дерзновение. Но истинное благоразумие должно понимать смысл
дерзновения. Победа нашего движения утвердит новую Россию...
— Да, конечно. Будем добиваться победы... Но... но вдруг... А что,
если не будет победы?.. А вдруг победят они?... Что тогда?.. Что будет с
Россией, со всеми нами?.. Ужели духовная смерть?
— Ну, нет... Если победят они, значит, они нужны России, значит,
история пойдет через них... Во всяком случае, мы должны быть с Рос-
сией. Что же, — встретимся с большевиками!
Эта мучительная, жуткая мысль, неоднократно стучавшаяся мне в
голову, но которой я боялся отпереть и разум, и чувство, была форму-
лирована моим собеседником со всею ясностью и решительностью,
илно было, что он уже достаточно ею овладел.
Мне было страшно этого вывода, и в то же время бесконечно ра-
но, что в своих настроениях и думах я не одинок...
.338
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Потом мы расстались и надолго потеряли друг друга из виду. В слу-
чайных эпизодических письмах как-то не приходилось касаться этих
больных тем. Более тесный идейный контакт между нами восстано-
вился лишь к 21 году, после появления в Париже моей книжки...
Белое движение усиливалось, и я ушел в него с головой, пытаясь
обосновать идеологию «революционного преодоления революции во
имя ее собственных целей». Но за весь омский период, за год омской
борьбы, сознательно и бессознательно я возвращался к страшному «а
если?..», изыскивая исход в случае нашего поражения, в случае их по-
беды всероссийского масштаба. Сможет ли страна нейтрализовать их
яд, приняв их силу? Как сделать возможным служение России при их
торжестве? Как примирить верность духовным основам своей жизни
с приятием новой (большевистской!) России? Можно ли, не изменяя
себе, «встретиться с большевиками»?
...И вот теперь, читая «Смену Вех», уже окончательно убеждаешь-
ся, что все эти роковые вопросы, тогда ставившиеся лишь условно и
предварительно, теперь стали настолько очередными и объективно
насущными, что требуют разрешения во что бы то ни стало.
Большой опыт, суровая школа... Резигнация. Поражение, которое
должно научить. Заздравный кубок за учителей.
Да, но это поражение похоже на победу! Ошиблись мы, а Россия
жива, и революция оправдана, хотя пошла своей, а не нашей доро-
гой. И по ней дошла до конца. Но все дороги ведут в Рим. Если мы не
пришли в Москву с белыми армиями, — придем безоружные, смирив-
шиеся перед революцией, но с тою же любовью к России, с гордо-
стью за нее, как прежде, как всегда.
Вдумываясь в новые «Вехи», различаешь в них два основных мо-
мента. Прежде всего они — политический призыв примирения, дей-
ствительной «встречи» интеллигенции с революцией в ее теперешнем
фазисе. Критика старых, изжитых путей «белой мечты». Тем сильнее
и действеннее эта критика, что исходит от людей, для которых «белая
мечта» была всем. Они «имманетны» ей. Они мыслят и сейчас в зна-
чительной мере «по белому», все методы их мышления по-прежнему
глубоко противоположны социально-материалистическому стилю
официальных канонов революции. Но привычное, догматическое
содержание белой политики («борьба») в корне развенчивается, как
бессмысленное и внутренне противоречивое. В этой знаменатель-
ной книге традиционная идеология нашего противобольшевистско-
[]од знаКам революции
339
г0 движения приходит к своему органическому самоотрицанию из-
нутри.
Сила и значение сборника главным образом — в отчетливом еди-
нодушном и обоснованном разрешении политической проблемы,
роль сборника — политическая по преимуществу. Прочтите блестя-
щую, как фейерверк, статью Бобрищева-Пушкина, вдумчивую статью
Чахотина, философско-исторический анализ Лукьянова, — и логиче-
ский остов идеологии примиренчества станет ясен вашему сознанию.
Не буду приводить выдержек. Не буду излагать их аргументацию. Я не
реферирую сборника, а только размышляю «по поводу»...
Насманик в своем критическом отзыве «Благотворные плоды яда»
заметил несогласованность миросозерцаний отдельных авторов
книги. Это замечание совсем не верно, поскольку вопрос ставится в
плоскости политической тактики. Выводы всех статей согласно бьют
в одну единственную точку:
— На работу! Домой! На родину! (формулировка Потехина).
И в этом, повторяю, центр пафоса «Смены Вех» как политической
самокритики нашей национальной интеллигенции, как глубокого
кризиса белого активизма всех форм и видов.
Но сборник стремится не только обосновать новый путь служе-
ния родине, — он хочет дать и нечто большее, «сменить» знаменитые
«Вехи» 909 года. Углубить духовное самосознание русской интелли-
генции. Постичь основную «идею» Великой Русской Революции, ми-
ровую и национальную.
Мне кажется, что разрешить эту проблему ему не удалось. Но уже
его заслуга в том, что он ее правильно и четко поставил. Основных
«ревизионистских» решений старых «Вех» авторы новых не устраня-
ют и не «снимают», и потому «Вехи» Струве и Бердяева в культурно-
исторической перспективе продолжают оставаться явлением идейно
более значительным и углубленным, нежели наш сборник. Больше
того: они продолжают оставаться явлением глубоко современным,
требующим развития, внутреннего преобразования — в связи с огром-
ным духовным опытом второй революции. Наша «Смена» сознала эту
великую задачу, стоящую перед русской интеллигенцией, но она не
Дала ее решения по существу. Проблема лика русской национальной
У ьтуры, вскрытого пробуждением народным и национальным в ре-
этоЮЦИИ’ ~ Не ВЬ1ЯВЛена сборником. И те его страницы, которые к
проблеме вплотную подходят, еще не дают конкретных «вех»...
340
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
У всех авторов есть одна общая интуиция, почерпнутая в живом
духовном опыте: интуиция величия русской революции. Тут все мы
сходимся, как и в том, что «великой» русская революция стала лишь
в октябре 17 года. Но для определения и оценки реальных плодов
этой революции в сфере конкретного содержания «русской идеи»
(которая не может же быть чисто формальной) нужны еще новые
исследования, новая работа мысли, новые, уже не столько поли-
тические, сколько культурно-философские вехи. «Сова Миневры
начинает свой полет лишь с наступлением сумерек». Смысл вели-
кой исторической эпохи становится доступным пониманию тогда
только, когда она на закате. Великая Русская Революция ждет своей
Миневры. Сумерки уже настают, атмосфера сереет, и только на вер-
шинах гор еще золотятся солнечные лучи... В конце своей много-
мотивной и порывистой статьи Ключников приходит к прекрасной
мысли, в которой я вижу резюме всего нашего сборника и вместе
с тем формулировку очередной задачи русской интеллигенции-.
«Отныне надолго, — пишет он, — или навсегда покончено со вся-
ким революционным экстремизмом, со всяким большевизмом и в
“широком”, и в “узком” смысле. За отсутствием почвы для него. За
ненадобностью. Завершился длиннейший революционный про-
цесс русской истории. В дальнейшем открывается период быстрого
и мощного эволюционного прогресса. Ненавидящие революцию
могут радоваться; но, радуясь, они должны все же отдать должное
революции: только она сама сумела сделать себя ненужной». А даль-
ше — прямое признание традиции старых «Вех», прямая «отсылка»
к ним: «Будущая русская интеллигенция, вышедшая из горнила ве-
ликой революции, наверное, будет такою, какою ее отчасти видели,
отчасти хотели бы видеть авторы “Вех” А раз так, то перед нами,
перед всеми русскими интеллигентами, уцелевшими в революции
и принявшими ее, остро встает задача не политического уже, а ду-
ховного самоопределения, задача не только поставленная, но и по
своему разрешенная пророческими “Вехами” двенадцать лет тому
назад. Мы должны вернуться к их решениям, к духовным началам,
ими провозглашенным, но не для того, чтобы остановиться на них,
а чтобы углубить и развить их в атмосфере новых откровений на-
циональной жизни, национальной культуры. Лозунгом нашим пусть
будет не “назад к Вехам”, а лучше так:
— Вперед от Вех!»
Подзнак^ревалю^341
Смысл встречи*
(Небольшевистская интеллигенция
и советская власть)
I
Отступление революции продолжается в России по всему фронту.
Этого нисколько не скрывают и сами большевистские вожди. «Героиче-
скаяэпоха кончилась, теперь слово принадлежит экономистам»,—заяв-
ляет Зиновьев в Петербурге. «Новая экономическая политика означает
подлинный пролетарский термидор... не фантазия и не макиавеллизм
приводят нас к мысли о приглашении к нашему столу иностранных
капиталистов, а сама логика революции», — свидетельствует Чичерин
перед лицом всего мира. «Товарообмен не удался, — констатирует сам
Ленин из Кремля: — нужно отступать дальше, пусть нашим лозунгом
будет теперь торговля!..» Все эти заявления — не одни пустые слова.
За ними — решительное и реальное изменение всей большевистской
системы, за ними — сдвиг с мертвой точки к оздоровлению страны.
По общим отзывам из России, там ныне мало-помалу воцаряется ат-
мосфера деловой работы, повсюду сменяющей революционный по-
рыв. Власть покинула позиции кричащего социального опыта и в деле
восстановления разрушенного государственного хозяйства вступила
на путь наименьшего сопротивления. Состояние страны все еще до-
статочно безотрадно, но уже открываются перспективы просвета в бу-
дущем. На очереди, несомненно, известные реформы в сфере полити-
ческой жизни. Их не избежать, и упразднение Чрезвычайки — первый
шаг. Мы уже вплотную подошли к той фазе революции, когда свирепая
и прямолинейная диктатура недавнего прошлого теряет основу своего
господства. Назрели существенные коррективы к эпиграфам револю-
ционного управления: «лес рубят — щепки летят» и «кто не с нами —
тот наш враг, и смерть тому». Термидор, хотя бы и «пролетарский», есть
признак приближающегося завершения революционного процесса,
как такового, и это весьма знаменательно, что большевистский лидер
пользуется этим столь одиозным для ортодоксального революционе-
ра термином. Советская власть отстояла себя в открытой борьбе, усто-
Яв и в масштабе международном, и в гражданской, внутренней войне.
"Новости Жизни», 12 февраля 1922 года.
342
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Тем самым все методы и навыки военного времени, периода острой
борьбы уже утрачивают свой смысл, становятся не только ненужны-
ми, но и опасными, вредными. «Хозяйственный фронт» предъявляет
государству существенно иные требования, нежели военный, и нельзя
не констатировать, что революция с хозяйственным фронтом свои-
ми средствами справиться не смогла. Для преодоления материальной
разрухи потребовалась трансформация идейного лика революции’.
Начавшийся вот уже скоро год тому назад «отход на тыловые пози-
ции» неуклонно продолжается, и до действительно обеспеченного, на-
дежного «тыла», судя по всему, еще совсем не так близко. Вместе с тем
экономическая эволюция уже вступила в ту стадию, когда ее дальней-
ший прогресс мыслим лишь при условии известного правового и даже
политического сдвига. Здесь в первую очередь ставится вопрос об от-
ношении советского правительства к небольшевистским элементам
русского общества. Необходимо, чтобы с каждым месяцем все более и
более широкие круги русской интеллигенции втягивались не за страх,
а за совесть в работу по воссозданию страны. Есть много оснований
утверждать, что революция излечила широкие интеллигентские массы
от их хронической старорежимной болезни — несносной привычки к
«оппозиции ради оппозиции». Этою оппозиционной чесоткой, прав-
да, все еще одержимы верхи нашей политиканствующей эмиграции,
оторвавшиеся от реальной жизни России и слишком пропитанные до-
революционной психологией, чтобы она в них не убила здоровой по-
литической чуткости. Но ведь трудно сомневаться, что международная
и национальная влиятельность этих кругов неудержимо склоняется к
минимуму и даже к нулю. Их злобствующее шипение становится все
более и более безвредным, оправдывая собой разве лишь меланхо-
лический афоризм Козьмы Пруткова: «вакса чернит с пользой, а злой
’Примечание ко второму изданию. Бухарину эта мысль представляется не-
вероятной ересью. Ссылаясь на Ленина, он пытается доказать, что донэповский
«интегральный коммунизм» был не «идейным ликом революции», а, напротив,
его «отрицанием» и «срывом», продиктованными обстоятельствами граждан-
ской войны («Цезаризм», с. 21-23). Разумеется, было бы нетрудно простыми
цитатами из коммунистических речей и писаний того периода доказать несо-
стоятельность этого утверждения г. Бухарина. Цека проводил тогда коммунизм,
конечно, не менее искренно и еще более упрямо, чем теперь проводит политику
«последовательно социалистического типа». Сам Ленин, как видно из приводи-
мой Бухариным цитаты, принужден был признать, что военные задачи лишь от-
части могли служить извинением тогдашней ошибки.
Под3накамреватцт 343
человек — с удовольствием». Их монотонная никчемность, даст Бог,
скоро позволит всем окончательно забыть об их существовании.
На очередь выдвигаются сложные и чрезвычайно жизненные про-
блемы конкретной «встречи» советской власти с русской интеллиген-
цией и новой русской буржуазией.
II
По тем отзывам, которыми встретили советские деятели и со-
ветская пресса «Смену Вех», видно, что правящая партия отдает себе
серьезный отчет во всем значении начавшегося кризиса интелли-
гентского сознания для современной русской жизни. Ни партийного
доктринерства, ни узкой сектантской нетерпимости не обнаружили
большевики в оценке примиренческих лозунгов. Стеклов даже реко-
мендует целиком перепечатать парижский сборник для русских чи-
тателей в России, а Троцкий на съезде политпросветов заявляет, что
нельзя найти более подходящей книги «для перевоспитания красно-
армейского командного состава старой школы»: «нужно, чтобы в каж-
дой губернии был хотя бы один экземпляр этой книжки»... Отмечая,
что примиренцы входят в новую Россию «через ворота патриотизма»
и, следовательно, стремясь понять «сменовеховскую» идеологию, как
таковую, — советские вожди, однако, недвусмысленно приветствуют
ее и находят, таким образом, общий язык с идеологами небольше-
вистской, но лояльной по отношению к советской власти обществен-
ности. Это очень существенно и очень отрадно.
Но раз общий язык — не без известных усилий — найден, нужно
использовать его для совместного определения путей дальнейше-
го сближения русской интеллигенции с русской властью. За слова-
ми должны ведь последовать и дела. В какие же конкретные формы
может вылиться «примирение», необходимость и целесообразность
которого сознаются обеими сторонами? При каких условиях оно мо-
жет быть действительно широким и полноценным, захватывающим
массы небольшевистских общественных кругов?
Мне кажется, тут с самого начала следует принять один тезис, ко-
Торый является основным и вне которого вряд ли мыслим успех на-
чавшегося процесса: созревающая готовность русской интеллиген-
ции к искренней и добросовестной работе над воссозданием России,
в°зглавляемой советской властью, отнюдь не есть большевизация
344
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
русской интеллигенции. И принять эту готовность нужно именно та-
кою, как она есть, и не требовать от нее чего-то большего. «Встреча»
не есть еще «слияние». А ныне возможна лишь именно встреча. Пусть
коммунисты со всею ясностью учтут этот тезис и сделают из него
логические и практические выводы. Тогда будет значительно облег-
чено реальное взаимопонимание обеих сторон и скорее изживется
то удручающее разделение на «мы» и «они», которое так тормозит
процесс восстановления страны.
Народный комиссар Луначарский дал недавно интересное интер-
вью по вопросу о возвращении эмигрантов на родину и сотрудничестве
интеллигенции с властью. Останавливаясь на группе сменовеховцев,
он определенно заявил: «В руководящих правительственных и партий-
ных кругах с большим интересом наблюдают происшедшую перемену
в части русской эмиграции. Мы будем рады, если эта часть эмигрантов
вернется в Россию и будет сотрудничать с советской властью по вос-
становлению страны. В России имеется также немало людей, которые
проделали ту же эволюцию, что наши эмигрантские группы...» Это до-
статочно важное и многозначительное заявление.
Мне кажется, однако, что до возвращения на родину идеологам
примиренчества необходимо окончательно и со всею искренностью
установить свое отношение к большевизму и советской власти. Нуж-
но совместно с идейными вдохновителями этой власти достигнуть
полной ясности в определении существа и смысла совершающейся
эволюции в среде русской интеллигенции. Иначе намечающийся
процесс может заглохнуть, не принеся той пользы России, которую
он ныне обещает принести.
Парижская «Смена Вех» и другие печатные органы народивше-
гося течения должны пристально вслушиваться в настроения пред-
ставляемой ими интеллигентской массы в России и в известной,
довольно значительной части эмиграции. Формулировать эти на-
строения, жить ими. Подобно тому, как советская власть стремит-
ся черпать силу в постоянном контакте с активными элементами
рабоче-крестьянского населения России, так и выразители нового
интеллигентского сознания только в том случае окажутся на своем
мете, если в них будут жить стремления и чаяния (пусть часто еще
не осознанные до конца) перерождающихся в революции широких
кадров русской интеллигенции.
Каковы же эти стремления и чаяния?
345
Под знаком революции
.-------
III
Мне кажется, что менее всего проникнута современная русская
интеллигенция официальными большевистскими настроениями. И
дело тут не столько даже в ужасах советского быта, воспоминаниях
борьбы и пролитой крови, или многочисленных пороках конкрет-
ного аппарата власти — сколько в самой большевистской партийной
программе и в необузданном утопизме коммунистического экспе-
риментаторства, ныне потерпевшем столь явный крах. Небольше-
вистская интеллигенция не считает и не может себя считать непо-
средственно ответственной за советскую политику прошедших лет.
Она не солидаризируется с этой политикой. Равным образом, она не
может «раскаиваться» в своем неверии в немедленный коммунизм и
немедленную мировую революцию: это неверие наглядно оправдано
жизнью. Помимо того, есть достаточно причин общего «миросозер-
цательного» порядка, мешающих безграничному объединению ком-
мунистов с массами русской интеллигенции: невозможно, например,
людям, чуждым доктрине марксизма, беспрепятственно обезличить-
ся в большевиках.
Но если нельзя говорить о всецелом и безусловном приобще-
нии интеллигенции к большевистским рядам, то можно и должно
говорить об ее примирении с советской властью, о признании ею
новой России, рождающейся в муках великой революции. Можно
говорить о широко и глубоко идущем деловом сотрудничестве рус-
ской интеллигенции с правительством русской революции, об от-
казе ее от всяких попыток его свержения, насильственной борьбы с
ним, о ликвидации тактики сознательного политического саботажа.
Интеллигенция, очистившись революционным опытом от многих
своих былых недостатков, подходит к наличной русской власти не
через большевистскую идеологию, а, как правильно понял Троцкий,
«через ворота патриотизма». Интеллигенция мало-помалу обретает
свое место в революции и новой России. Взгляд на большевизм как
На явление абсолютно антинациональное и противогосударственное
п°степенно пропадает у нее, а вместе с тем исчезает и стихийное от-
вРащение к нему.
Тенденции к лояльной и деловой работе, несомненно, зреют не
т°лько в России, но и в эмиграции, и настоятельно требуют осмысле-
Ния и оформления. Отход власти с правоверных позиций «героиче-
346
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ского периода» чрезвычайно способствует распространению и росту
этих тенденций: «путь в Каноссу» укорачивается благодаря встречно-
му движению самой Каноссы. Советскому правительству, естественно,
выгоден обозначившийся примиренческий сдвиг в интеллигентских
кругах, но для того, чтобы дать ему возможность окончательно офор-
миться, оно должно верно учесть его природу, не требовать от него
того, что он дать не в состоянии, и предоставить ему действительную
«свободу самоопределения».
Идейные же вожди примиренчества обязаны стать выразителями
и истолкователями этого нового интеллигентского сознания, прием-
лющего молодую Россию и обличающего его врагов. Но тем необхо-
димее для них выявить истинный облик этого сознания, подчеркнуть
его духовное своеобразие, идейную самозаконность и независи-
мость. Примиряясь с советской властью, оно в то же время не теря-
ет своего собственного лика, не растворяется в канонизированных
революционных лозунгах, и граница, отделяющая его от идеологии
большевизма, должна быть выпукло очерчена его выразителями. В
том и сила русской революции, что ее можно оправдать не только с
точки зрения ее собственных официальных канонов.
В свете этих соображений нужно оценить и соответствующее за-
явление Луначарского в цитированном выше его интервью:
«Луначарский далее заявил, что эти круги (сменовеховцы) сделают
большую ошибку, если они попытаются образовать конкурирующую
или независимую от коммунизма партию... Мы никогда не хотели от-
толкнуть от себя интеллигенцию».
Конечно, ни о какой конкурирующей с большевиками политиче-
ской партии новое интеллигентское сознание и не думает. В этом
отношении опасения Луначарского излишни. Сущность кризиса и
состоит именно в отказе небольшевистской общественности от са-
мостоятельной политической роли при нынешних обстоятельствах
и в добровольном согласии активно и честно работать в деле восста-
новления России под знаком наличной власти.
Но из этого еще не следует, что сменовеховцы не могут иметь
независимой идейной физиономии и должны стать «поддужными»
коммунистической партии. Я скажу более: если бы «Смена Вех», «со-
скользнув влево», превратилась в простое эхо большевиков, она не-
избежно утратила бы пафос своего пути, оторвалась бы от тех кру-
гов, в контакте с которыми она только и способна исполнить свою
Под знаКом революции
347
«миротворческую» миссию, и решительно погибла бы как интерес-
ное и плодотворное общественное явление. И эта гибель была бы не
только ударом для примиренчества, она оказалась бы определенно
невыгодна и самому большевизму, поскольку ему теперь необходима
искренняя помощь широких масс интеллигенции.
А раз так, — Луначарский135 напрасно смущается, усматривая в
примиренческом движении черты независимой от ортодоксального
коммунизма идеологии. Приходит пора, когда советская власть при-
нуждается и вместе с тем получает возможность расширить базис
своего бытия. «Пролетарский термидор» уже не может быть столь же
исключительным и принципиально белоснежным, как героический
период коммунистического максимализма. В процесс творчества но-
вой русской жизни втягиваются разнообразные и разнокачественные
элементы: сам же Луначарский категорически утверждает, что «новая
экономическая политика дает возможность представителям буржуа-
зии работать в России», даже «участвовать в прибылях и вести жизнь,
приближающуюся к той, которую они вели раньше». Советский строй
в силу необходимости становится все терпимее к элементам, чуждым
к патентованному пролетариату марксистского катехизиса. Он всту-
пает в компромисс с собственническим крестьянством, с мелкой бур-
жуазией, с международным капитализмом, даже с «мировым меньше-
визмом». И, раз вступив на путь «нового курса», Кремль должен сделать
из него логические выводы, — иначе не осуществятся ожидания, с
новым курсом связанные, не восстановится экономическая мощь го-
сударства, не изживется неслыханная разруха. Если в сфере внешней
политики советская власть не только идет на уступки, но соглашается
на известные гарантии актуальности этих уступок, то и внутри стра-
ны новая экономическая политика требует определенных правовых,
а следовательно, в конце концов, и политических гарантий (отнюдь,
однако, не сводящихся при современных условиях к отказу больше-
виков от власти или непременному созыву пресловутой Учредилов-
ки)- Буржуазия может принести пользу в процессе экономического
воссоздания страны лишь при действительном обеспечении «прибы-
лей» и реальной охране плодов труда и риска. Равным образом для
привлечения интеллигенции к лояльному сотрудничеству необходи-
м° создать условия возможности такого сотрудничества, экономиче-
ские и моральные. Как от военного командного состава и буржуа-
Зии, так и от интеллигенции нельзя требовать обязательной присяги
348
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
коммунистическому символу веры, — достаточно добросовестного
признания наличной власти. И если в широких кругах интеллиген-
ции наблюдается поворот в сторону подобного признания, — следу-
ет идеологам такого поворота дать возможность открыто обосновать
его мотивы, хотя бы эти мотивы не совпадали с программой эркане.
Участие ортодоксальных и партийных коммунистов в редакции и ру-
ководстве примиренческих органов, по моему глубокому убеждению,
не усилит, а ослабит влияние последних в среде небольшевистской
русской интеллигенции и эмиграции и тем самым только затормо-
зит процесс, приветствующийся самими коммунистами. Разрешение
в Москве небольшевистского и даже несоциалистического журнала,
свободного в своей аргументации и призывающего по соображени-
ям углубленного патриотизма поддерживать советскую власть, было
бы гораздо более целесообразно и действенно, нежели появление
коммунистического «подголоска», пережевывающего мотивы, доста-
точно удачно и ярко развиваемые советской прессой.
Страна медленно возвращается к нормальным условиям жизни, и
победившее всех своих открытых врагов правительство революции
стоит перед задачей осторожного перехода от военно-полицейского
режима к методам властвования и управления, более свойственным
мирному времени. Вместе с тем оно вынуждено отказаться от край-
ности своей политической программы. Тем самым мало-помалу оно
начинает внутренне импонировать кругам, до сего времени не пи-
тавшим к нему ничего, кроме страха и ненависти. Необходимо, что-
бы этот двусторонний сдвиг определился во всех его следствиях и
пришел к подлинному объединению страны, расколотой революци-
ей и гражданской войной и доселе еще бесконечно страдающей в
атмосфере этого раскола.
Чрезвычайка*
(Некролог)
Лето 18 года. Москва живет слухами, первым, напряженным ожи-
данием. Большевики явно обречены. На Украине гетман, на востоке
чехи, бунтует белогвардейский Ярославль, на западе немцы, с которы-
ми стоит только сговориться... В каждом городе и в самой Москве —
’«Новости Жизни», 5 марта 1922 года.
Под знаком революции 349
офицерские организации, снабжаемые союзническими субсидиями,
действует во всю Национальный Центр... Обсуждаются конкретно во-
просы о сконструировании власти после падения совдепов, намеча-
ются люди, устанавливаются связи...
...Пусть Ярославль подавлен, но зато захвачен местной организа-
цией Тамбов, чехи продвигаются на север, в Москве левоэсеровское
восстание — своя своих, «как во Франции»... Убит граф Мирбах, не-
мецкий посол, в своем сером особняке... Власти растеряны, кругом
разруха, красная гвардия сошла на нет, попытка создания какой-то
«красной армии» — «конечно, сплошной блеф», начались крестьян-
ские волнения, и сам Ленин заявляет, что «этот мелкий хозяйчик нас
поглотит...»
...Тамбов отвоевали, левых эсеров ликвидировали — пирровы по-
беды! Закрыли все газеты, кроме своих, общественная жизнь уходит
в подполье. Атмосфера насыщена до последнего предела, ожидание
взрыва со дня на день, повсюду, везде взволнованное пожирание
глазами линии волжского фронта. Англичанами занимается север
и от имени союзников появляется многообещающая декларация об
«освобождении». Растут восстания. Сибирь наглухо отрезана, на юге
добровольцы неистребимы. Восстающие расправляются с комисса-
рами беспощадно. Прекраснодушие керенщины, слава Богу, забыто.
Насильственная власть должна погибнуть насильственно. «И Брест
будет отомщен...»
30 июля 1918 года ЦИК объявил «массовый террор против бур-
жуазии». Было жутко, но трудно еще было реально себе представить,
что это значит, во что это выльется. Никто не отдавал еще себе пол-
ного отчета о происходящем. «Не беспокойтесь, — незадолго перед
тем уверял своих коллег профессор В. М. Хвостов136 на основании
точнейших социологических данных, — все ограничится лишь ко-
шельковым террором...» «Это — судорога издыхающего движения;
тем скорее его конец», — утверждал другой известный профессор и
политик.
Начались усиленные политические аресты. Поползли сообще-
ния о «заложниках», пошли разгромы офицерских организаций. Мо-
сковские дома и заборы склеились истерическими прокламациями,
кричащими о смертельной опасности, мести врагам и защите рево-
люции. Вокруг Москвы зачем-то рылись окопы: портя драгоценные
картофельные огороды, готовились к военной обороне. Приходили
350
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
вести и о казнях, сначала, правда, не особенно еще часто. Помимо
уголовных и «анархистов», казнили преимущественно попавшихся
участников военных организаций. Но атмосфера накалялась мрачно
и зловеще. «Так длиться долго не может».
Словно в ответ на декрет о «массовом терроре», участились случаи
индивидуальных убийств комиссаров. Слухи уверяли, что эсеры при-
ступили к организованному подпольному террору, для чего будто бы
из Самары приехали агенты и средства. Кровь за кровь, и кровавый
туман окутывал всю страну...
Страшный, роковой день 30 августа... Покушение на Ленина. «Рус-
ская Шарлотта Кордэ»137 Тяжелая рана, и первые дни казалось, что
смерть неминуема. Все чувствовали, что жизнь или смерть Ленина
есть жизнь или смерть революции. «Правда» выходит с аншлагом:
«Товарищ Ленин будет жить — такова воля пролетариата». И вот бюл-
летени становятся оптимистичнее. Кризис, наконец, миновал, и ре-
волюция торжествует: голова ее удержалась на плечах...
Но кровь вождя вопиет об отмщении, разрешает от всяких мо-
ральных сдержек в борьбе. «Все для спасения революции».
Тут-то и начинается настоящий террор, настоящий ужас, небыва-
лый, неслыханный. Большевизм ощетинивается и переходит к «пря-
мому действию». Циркуляр комиссара внутренних дел Петровского
местным советам дышит кровью с первой буквы до последней. Раз-
носит за сентиментальничество и разгильдяйство, требует немедлен-
ного и самого действительного осуществления массового террора
против враждебного класса как такового, — против буржуазии и ин-
теллигенции. Раз центр дает такие директивы, — легко представить,
как на них реагируют «места»...
И вот разгорается вакханалия. Спускаются с цепи звериные ин-
стинкты. Истребляются несчастные «заложники» сотнями, если не
тысячами, гибнут офицеры, расстреливаются не успевшие бежать
или скрыться политические деятели антибольшевистского лагеря.
В газетах ежедневно торжественно публикуются длинные именные
списки казненных. Трупы грудами развозятся на грузовиках.
С этих дней, собственно, и начинается страшная слава Чрезвы-
чайки, затмившая навсегда ореол французской «Луизетт» (гильо-
тина)...
Даже и сейчас уже, припоминая настроения тех дней, ощущаешь
в душе какое-то особое, сложное, трудно формулируемое состояние.
Под знакам революции
351
Воистину, только тот, кто пережил те дни в России, знает, что такое —
революция, и Мережковский138 глубоко прав, когда говорит, что меж-
ду знающим и незнающим — «стена стеклянная».
Смерть победно гуляла по стране, сам воздух дышал ею. Каждый
день в роковом списке — знакомые имена. Сразу — какая-то придав-
ленность, угнетенность повсюду. Полное преображение привычной
среды, а потому и весь город кажется другим... Вот в синих очках, не-
лепом картузе и без бороды профессор М... Редко кто из литераторов
или политических людей ночует дома. Это нудное, тоскливое чув-
ство — оказаться без своего пристанища. Слоняешься без смысла, с
пустой душой. Вдобавок голодно... В университете — «академический
съезд», где царят Луначарский, Покровский и Гойхбарг. Вечером на
митинге Луначарский посмеивается над «головастиками» (профессо-
рами), с которыми ему приходится скучать по утрам... Проф. Ильин,
выдающийся молодой философ, только что получивший степень
доктора за диссертацию о Гегеле — арестован. Хлопочут об освобож-
дении... Ю. Н. Потехин — нынешний «сменовеховец» — спешно лик-
видирует уютную обстановку, собирается в Киев и по ночам ходит
спать, кажется, куда-то на чердак...
Со всех сторон слышишь вопросы:
— Вы куда?
— К гетману — куда же еще?
Или, гораздо реже:
— К чехам... Авось как-нибудь проберусь... (пробираться к чехам
трудно и небезопасно).
И почему-то уже тают надежды, что «вот через неделю»... Смель-
чаки перестают храбриться. Офицеры спасаются кто куда. О восста-
ниях что-то уж меньше слышно. «Ну, батенька, это дело затяжное»...
Эсеровские убийства как рукой сняло. На Волге хуже, и это самое не-
понятное: — отвоевана Казань. Чехи отступают... Перед кем? «Неуже-
ли этот сброд?»
Что же это значит?
— Неужели террор спасет Революцию?
Знаменитый философ французской реакции Жозеф де Мэстр, как
известно, проповедовал «культ палача».
— Это человек, жертвующий всем человеческим в себе, всею ду-
1ц°ю своею великой идее Государства... Это лучший из лучших граж-
Дан, это апофеоз гражданской доблести...
352
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Так выходит в плане романтической философии истории и рафи-
нированной мистики Жертвы. Но в плоскости быта и эмпирического
опыта это совсем не так.
Чрезвычайки, как губки, впитывали в себя всю грязь, все отбросы
русской жизни. Забубенные головушки, озлобленные маньяки, цар-
ские жандармы, авантюристы, герои корысти, просто уголовные эле-
менты — весь такой люд радостно оседал в этих бастионах «револю-
ционной самообороны», оказывался там годным и подходящим. На
лице революции, уже искаженном судорогой «любви ненавидящей»,
стали обильно выступать страшные кровавые знаки.
Нужно было страхом заморозить сердца, сковать волю врагов,
воссоздать дисциплину в армии и в разнуздавшихся массах. Для это-
го все средства были хороши и любые руки приемлемы. Устрашение
должно быть прежде всего действенным.
Казнили крестьян («кулаков») и дворян, солдат и офицеров,
интеллигентов и священников. Казнили сплошь и рядом даже
не за личные проступки, а просто «за принадлежность к контр-
революционному классу», связанному круговой ответственностью.
За убийство комиссара в Тульской губернии платили жизнью до-
мовладельцы Курска и Вологды, а за коварство офицера в Питере
прощались с миром генералы в Смоленске и священники в Казани.
Малейший повод обогащал газеты новыми столбцами безумия и
ужаса.
Да, трудно было жить... Казалось, каждый (из людей нашего круга)
мог ежедневно ждать своей очереди, и поэтому каждый с повышен-
ной силой чувствовал (странный парадокс!) «аффект» жизни, — да,
да, даже и такой, быть может, именно такой, ибо выбора не было... Так
обреченные на смерть вдруг ощущают, как никогда, неизреченную
радость бытия, — и в этой атмосфере смерти, помнится, неумолчно
звенел в ушах отрывок уальдовской «баллады рэддингской тюрьмы»
об осужденном на казнь:
Но не видал я, кто б так жадно
Вперял свои глаза
В клочок лазури, заменявший
В тюрьме нам небеса,
И в облака, что проплывали,
Поставив паруса...
Под знаК0М революции
353
Страна была вздернута на дыбы, и Революция, спасенная, торже-
ствовала. Головы, опьяненные «февральской улыбкой», трезвели, а
руки, поднимавшиеся в защиту Февраля, опускались в бессилии. «Нет,
это вам не Керенский», — слышалось повсюду. Революция сбросила
детскую рубашку и облеклась в тогу мужа. Но, Боже, что это была за
тога: вся в крови, в кровавых пятнах, измятая, изорванная в борьбе, —
в кошмаре преступлений, выдаваемых за подвиги, и в сиянии подви-
гов, похожих на преступления.
В сентябре мне довелось довольно неожиданно очутиться в Перми.
И ужасы Москвы сразу померкли перед тем, что творилось здесь на
границе советской республики, в непосредственной близости белого
фронта, в царстве страшного уральского совдепа... Пришлось воочию
удостовериться, как отражается на местах «твердая политика» центра.
В виду того, что все подозрительное (во главе с знаменитым
епископом Андроником139) было уже устранено раньше, «классовая
месть» обрушивалась на рядовых, индивидуально ни в чем неповин-
ных представителей «буржуазии и интеллигенции». Чуть ли не квар-
талами расстреливались домовладельцы, ловили судебных деятелей,
и даже аполитичнейший ректор университета и деканы факультетов
были в один прекрасный день арестованы за «тайное сочувствие» бе-
логвардейцам, и только телеграмма Луначарского уладила инцидент.
Жестокость террора была до того невероятна, что даже Зиновьев
приезжал из Петербурга и, как говорили, давал решительные «советы
умеренности». Но «места», сами возбужденные центром, уже привык-
ли действовать «автономно», и ежедневные массовые казни вслепую
продолжались и после зиновьевского визита. Уездные города не от-
ставали от губернского. Утверждают, что в маленькой Осе погибло
всего около двух тысяч человек, из них значительная часть — окрест-
ные крестьяне. Да и по улицам Перми нередко можно было видеть
партии бледных оборванных крестьян («кулаки»), проводившихся
под конвоем молодцов из «батальона губчека» с камской пристани в
Чрезвычайку... Малейшего наговора оказывалось достаточно, чтобы
человек шел на смерть. Какой-то сапожник в Осе был расстрелян за
то, что год тому назад держал подмастерья, и, следовательно, «пользо-
вался наемным трудом», т.е. принадлежал к «буржуазии»...
Пытки, больной садизм палачей, из которых многие потом конча-
ли самоубийством, затравленные галлюцинациями, — все это факты,
в Достоверности которых не может быть сомнения.
354
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Но поставленная цель была достигнута — красная власть спасена.
«Не будь Чрезвычайных Комиссий, — мы не смогли бы тогда удер-
жаться», — признавались потом большевистские лидеры, и трудно
отрицать долю горькой истины в этих признаниях. Дни «улыбок»,
действительно, миновали. Революция унаследовала железный посох
Иоанна Грозного, и «песьи головы» опричников воистину казались в
глазах русских граждан лучшей эмблемой Чрезвычайки и ее служи-
телей.
Однако террор не только спас революцию — он принялся про-
водить в жизнь коммунизм. Это было уже хуже преступления, — это
была ошибка.
Самые мрачные и нечистые страницы истории чрезвычайки от-
носятся именно к этой стороне ее деятельности. Борьба с контррево-
люцией, несмотря на весь ее ужас и отвратительные эксцессы, была в
основе своей все-таки осмысленна и кончилась победой, — борьба со
«спекуляцией» была бессмысленна и кончилась поражением.
Словно повторялась практика французской революции, в свое
время заклейменная Ройе-Колларом в одной из его парламентских
речей: «Конфискация — это нервы и душа революции. Сначала кон-
фискуют потому, что осудили, а потом начинают осуждать, чтобы
можно было конфисковать; жестокость еще может утомиться, но алч-
ность — никогда».
Политика реквизиций и конфискаций вызвала со всех сторон ор-
ганический протест, а запрещение торговли — всеобщее неповино-
вение. Человек, решивший подчиниться коммунистическим декретам,
умер бы с голоду через пару недель после своего решения: ибо «легаль-
но», кроме знаменитой восьмушки сомнительного хлеба и тарелки
бурды из гнилого картофеля, достать было нечего. Вся страна, вклю-
чая самих коммунистов, жила вопреки коммунистическим декретам,
вся Россия «спекулировала», и естественно, что официальных основа-
ний «карать» каждого гражданина можно было найти сколько угодно.
И находили, и карали, и богатели, благоденствовали на карах...
«Большевиков не погубила контрреволюция, — их съест собствен-
ная Чрезвычайка», — часто приходилось слышать такие пророчества.
И, нужно сказать, в них был смысл...
Но революция оказалась умнее, чем о ней думали даже и очень
умные люди. Она сумела сделать нечто большее, нежели победить
[]од революции
355
своих врагов: она сумела победить собственные излишества. Она
преодолевает не только жестокость, но и алчность своих агентов.
Миновал «военный период», кончились дни безоглядного ком-
мунизма — и «топор республики» утратил основу бытия. Но в таких
случаях он обычно сам начинает искать себе работу. И так как он —
сила, то нередко и находит. «Они не посмеют отменить Чрезвычай-
ку, — скорее она их отменит»...
И вот посмели... Это один из самых мудрых актов русской рево-
люции, и если только его удастся осуществить действительно и до
конца, — много грехов ее отпустится ей...
А в плане времен страшные герои Чрезвычайной Комиссии пред-
станут перед судом истории, вероятно, рядом с кровавыми оприч-
никами Грозного, во славу новой России не жалевшего представи-
телей старой (боярскую аристократию удельного периода), и рядом
с жуткими сподвижниками Великого Петра, перестроившего Русь
на костях прекрасных людей старины и на крови тихого царевича
Алексея.
Друзья слева’
Между действительностью и мечтой громадная разница. Кто пре-
небрегает знанием действительности, тот вместо спасения идет к ги-
бели.
Макиавелли
I
С напряженным интересом читаешь статьи и корреспонденции
представителей примиренческой интеллигенции из России. Лишен-
ные формального штампа большевистской идеологии, свободные в
своей аргументации от официальных коммунистических схем, они
в то же время характерны бесспорной свежестью мысли, вдумчивым
и непредвзятым отношением к революции, плодотворным сознани-
ем всей исключительности совершающегося исторического сдвига.
В корне преодолена в них обывательская неспособность подняться
«Новости Жизни», 26 марта 1922 года.
356
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
над изъянами революционного быта, чувствуется в них дыхание воз-
духа эпохи — творческое дыхание, глубоко воспринятое и сознатель-
но усвоенное. Несомненно, нам, эмигрантам, есть чему поучиться из
зарубежных статей и корреспонденций...
Но при всем этом, читая статьи Тана, проф. Адрианова, Гредескула,
Членова, вдумываясь в петербургский диспут о «Смене Вех», я ощу-
щаю потребность отметить одну проблему, в сфере которой настро-
ения наши несколько расходятся. Это — проблема происходящего
ныне «отступления» революции.
Впрочем, не мне принадлежит инициатива констатирования из-
вестного разномыслия нашего в этом пункте. Мой пресловутый
«спуск на тормозах» встретил оживленную критику со стороны на-
ших политических друзей из России. Судя по соответствующим
ссылкам и цитатам, именно он, главным образом, послужил основа-
нием довольно задорных утверждений, что «неовехисты до конца не
прозрели» (Адрианов), что «на книжку «Смена Вех» приходится смо-
треть сверху вниз» (Тан), что нужно пойти дальше, чем пошли авторы
«Смены Вех» (Гредескул).
Петербургские примиренцы не считают правильным отнестись
к новой экономический политике советской власти как к симптому
серьезного кризиса революции. Вместе с большевиками они смотрят
на нее, как только на один из временных этапов революционной
истории, еще далеко не законченной, продолжающей неуклонно
развертываться и развиваться. Вплетая русскую революцию в цепь
всемирно-исторического «катаклизма», они не придают особого зна-
чения тактическому «поправению» русского правительства, усматри-
вая в нем не что иное, как «временное затишье», «передышку», более
или менее незначительный эпизод в общем ходе событий. На этом
они настаивают с единодушием и убежденностью.
Вряд ли, однако, возможно согласиться с такой концепцией. Мне
кажется, в ней проявляется опасное для реальных политиков свой-
ство, которое я бы назвал революционным романтизмом. Переоцен-
ка революционных возможностей. И отсюда — ошибочный диагноз,
чреватый ошибочным прогнозом. Это особенно чувствуется у Тана,
статьи которого за последнее время сплошь проникнуты прямо-таки
чисто поэтическим подъемом (своеобразной «поэзией от этногра-
фии»), интересным с точки зрения культурной и психологической,
но явно оторванным от конкретной жизненной обстановки.
Под знакам революции
357
В центре России, вероятно, чересчур резко ощущается пафос вели-
кого перелома, чтобы людям, «принявшим революцию», можно было
с полной резвостью учесть ее действительные масштабы и ее подлин-
ные пределы. Все слишком изменилось там и слишком пропиталась
атмосфера «катастрофическими» веяниями, чтобы они не помешали
установить правильное соотношение между «революцией» и «эволю-
цией» в плане текущего всемирно-исторического периода. В этом от-
ношении нам «со стороны» кое-что, быть может, даже и видней...
II
Дело не в наших субъективных желаниях и стремлениях, не в от-
ношении нашем к целям русской революции, — дело в мере осуще-
ствимости этих целей при данных исторических условиях.
И вот, вглядываясь в окружающую обстановку, русскую и между-
народную, следует категорически признаться, что максимум револю-
ционного каления — позади, что путь революционных свершений
близок к концу. Не случайно отступает от коммунизма советская
власть, не случайно добивается она приобщения к цивилизованному
(«старому») миру, — ее к этому нудит железная логика истории, враж-
дебная не только понятному движению реакционеров, но и слишком
проворному забеганию вперед.
Как же отрицать наличность «спуска на тормозах» (кстати, и
самый-то термин этот взят мной, помнится, откуда-то из советской
прессы), когда перед нами — решительное преображение русской
жизни на недвусмысленно «буржуазный» манер? Увы, еще не так дав-
но можно было издеваться над Западом, где «бедняки любуются ви-
тринами сказочных магазинов». Еще недавно можно было прослав-
лять российское равенство — хотя бы и равенство в нищете. Теперь
же разве не встретите вы на Невском или Тверской бедняков перед
блестящими витринами, и разве на самарском вокзале по соседству
с трупами и умирающими от голода людьми не продаются в буфете
первого класса всевозможные деликатесы за миллиарды рублей?.. Как
Это ни грустно, материальное неравенство в красной России ныне
острее и ярче, чем где бы то ни было на белом Западе. И неравен-
ство уже не случайное, «преступное», а самое законное, охраняемое
правовой нормой.
«Досадная передышка»? Но ведь по свидетельству самого Ленина
ЭТа передышка может длиться десятилетия. Разве это не значит, что
358
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
революция, как таковая, на закате, — революция в смысле прыжка «из
царства необходимости в царство свободы»?..
Великий сдвиг произошел — это способны отрицать только сле-
пые. Переменился правящий класс, изменилась психология народа.
Вместе с тем максимальные претензии нынешнего исторического
периода заявлены — и заявлены громко, мощно, импозантно. Русская
революция, при всем ее ужасе, не была бы великой, если бы их не за-
являла, но, с другой стороны, именно поэтому она и великая револю-
ция, что программа ее будет осуществляться лишь столетием...
Конечно, можно подняться на столь головокружительную «пти-
чью» кручу, откуда трудно разобрать этапы нашего земного развития.
Тан получает полное право заявить, что «трудно расчленить револю-
цию от реакции — это общий процесс; в жизни вырастает что-то но-
вое, революционное». Но наши критерии по необходимости иные, и
для политика или государственного деятеля реакция отнюдь не есть
революция, хотя здоровая реакция всегда усваивает известные дости-
жения революции.
Судя по всему, мы вступаем ныне как раз в полосу такой реакции.
Она пришла не в бурной форме белого торжества, а неслышной по-
ступью, закутанная в красный плащ... После Кронштадта революция
фатально идет на убыль, и вопрос тут вовсе не в искусстве или, наобо-
рот, промахах господствующей партии, а в непреложном социологи-
ческом факте, его же не прейдешь: — лишь объективно достижимые
результаты переворота, лишь его «перевариваемые» (Ленин) элемен-
ты могут быть зафиксированы прочно. И глубоко ошибочны роман-
тические мечты сделать революцию «перманентной».
Профессор Адрианов сам признает, что «нас может временно за-
хлестнуть даже мещанство». Насколько я понимаю, под «мещанством»
он в данном случае разумеет ту новую буржуазию, которая теперь
медленно, но неотвратимо нарождается по всей стране. И он словно
предвидит в грядущем еще какой-то «момент восстания», «социаль-
ный взрыв» и воспевает «хоругвь борьбы», которую «сумеет поднять
русский народ».
Боюсь, что тут большая ошибка в расчете. «Третьей революции не
будет», — упорно твердим мы неистовым эмигрантам. «Третьей рево-
люции не будет», — можем мы повторить и революционным роман-
тикам, уже чающим ниспровержения ныне насаждаемой буржуазии
пролетарской ратью будущего. Октябрь не проходит дважды:
Под знаком революции	3 59
------
Встречи такие
Бывают в жизни лишь раз...
Не переоценивайте своих сил. Не судите по себе и по своим ин-
теллигентским настроениям о степени революционности страны. Не
игнорируйте ужасающего состояния государства, не сулящего скоро-
го улучшения. Народ переживает ощущение похмелья, и уж во всяком
случае менее всего желает возвратиться к «героическому периоду»
коммунизма, ушедшему в прошлое со своими заградительными от-
рядами и продразверстками. «Конечные цели» революции раствори-
лись в безбрежной дали. Как бы ни относиться к этому факту, — его
нельзя отвергать.
Поэтому Адрианов прав, чувствуя известную разницу в «тембре» и
«ударениях» между своими настроениями и лейтмотивом пражского
сборника. Не расходясь в конкретных политических выводах, не рас-
ходясь, по-видимому, и в основных посылках политического миросо-
зерцания, мы расходимся в оценке конкретного состояния револю-
ционного процесса в современной России.
III
Впрочем, остается еще надежда на Европу, на весь мир. Петербург-
ские диспутанты хором упрекают нас в сужении масштабов анализа,
трактовке русского кризиса как бы в безвоздушном пространстве,
вне его отношения к мировым процессам. Гредескул говорит при
этом о всемирной социальной революции, а Тан, подыскивая какое-
то вулканическое слово, вдохновенно рисует феерическое зрелище
некоего всестороннего, планетарного катаклизма рас, религий, куль-
тур и т. п.... Программа эффектная, широкими мазками, — не одного
и, вероятно, не двух столетий...
Угнаться за масштабами Тана авторы «Смены Вех», конечно, не
могли, ибо в противном случае им бы пришлось писать не полити-
ческие статьи, преследующие прежде всего определенную практи-
ческую цель, а философско-исторические рассуждения большого
полета. Здесь просто разные плоскости, и, нисколько не отрицая
живого интереса увлекательно затронутых Таном проблем, прихо-
дится в данном споре их «отвести» по основаниям методического
порядка.
360
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Что же касается соображений о мировой социальной революции,
то отнюдь нельзя сказать, чтобы авторы «Смены» их игнорировали.
Только и тут не следует вдаваться в революционный романтизм и
чрезмерно переоценивать мировую революционную обстановку.
Положение «старого мира» (особенно Европы) действительно до-
вольно печально, и недаром Ключников недавно писал даже о «буржу-
азном термидоре». Но ведь от этого, однако, еще очень и очень далеко
до «всемирной революции», да вдобавок еще русского типа. Похоже
пока, что события развиваются все-таки по линии «эволюции», столь
не нравящейся Адрианову, хотя и не особенно «мирной». Социальные
реформы предотвращают взрывы, «соглашательство» господствует по
фронту труда, социальный базис еще далеко не утерян правящими
группами мира. При таких условиях, отнюдь не отрицая огромной
мезвдународной значимости русской революции, в настоящее время
разумней и осторожней говорить о ней, исходя из данных наличной
мировой конъюнктуры: пока солнце взойдет, роса очи выест...
Вероятно, из России с ее Третьим Интернационалом и всевозмож-
ными цветными съездами (я не думаю отрицать их пользы) перспек-
тивы мирового социального катаклизма представляются в несколько
сгущенном свете, в каковом они, впрочем, рисуются даже подчас и
некоторым нашим революционно мыслящим эмигрантам, заражен-
ным настроениями, которые в свое время переживал в изгнании Гер-
цен. Сколь бы естественны и даже симпатичны ни были подобные
настроения, — в реальной политике ими руководствоваться нельзя.
Вне новой мировой войны шансы на мировую революцию ничтож-
ны. А кто может что-либо точное предсказать относительно новой
войны, не путая времен и сроков, не гадая на кофейной гуще?..
И сколько бы ни волновались Индия и Ирландия, сколько бы ни
самоопределялись «красные монголы» или коричневые египтяне, —
заключать от этих «огневых зарниц» (далеко не всегда бутафорских)
о неизбежности близкой грозы казенного образца — было бы по
меньшей мере опрометчиво.
А значит и при определении «кривой» русского революционного
процесса не следует особенно рассчитывать на благоприятное вме-
шательство внешних сил.
Аргументы петербургского диспута, таким образом, признаюсь,
не убедили меня в еретичности утверждений о «пути Термидора» и
«спуске на тормозах».
[]Од знаком революции	361
.—' 1 ~
Потерянная и возвращенная Россия*
I
Великие революции имеют свою судьбу. Есть внутренняя логика в
их развитии, есть непререкаемая историческая необходимость в их
парадоксах и контрастах, в их темных и светлых качествах.
Великие революции всегда органически и подлинно национальны,
какими бы идеями они ни воодушевлялись, какими бы элементами не
пользовались для своего торжества. В отличие от мятежей, переворо-
тов и простых династических «революций» (французская 1830 года,
английская 1688), они всенародны, т.е. захватывают собою всю стра-
ну, жизненно отражаются на всех, даже самых далеких от «политики»,
слоях населения. Они экстремичны и непременно «углубляются» до
«чистой идеи», не имеющей корней в наличной действительности, но
опережающей ее и становящейся затем активной силой целой исто-
рической эпохи. В силу своей экстремичности они разрушительны в
тот период своего развития, который интересы данной среды при-
носит в жертву «чистой идее».
Подобно вулкану вырывается великая революция из недр нацио-
нальной жизни, своими дерзновениями и «крайностями» обнажая
основные мотивы национального бытия. Вспомним мудрое замеча-
ние Конст. Леонтьева: «Чтобы судить о том, что может желать и до
чего может доходить в данную пору нация, надо брать в расчет имен-
но людей крайних, а не умеренных. В руки первых попадает всегда
народ в решительные минуты».
Теперь, на шестом году русской революции, уже достаточно обна-
ружился ее общий облик. И путь развития ее внутри страны, и исто-
рия отношений ее к внешнему миру одинаково свидетельствуют, что
Россия переживает не переворот, а бунт, не смуту, а именно великую
революцию со всеми характерными ее особенностями. Этот едва ли
не бесспорный уже ныне факт позволяет сделать и некоторые непо-
средственные ВЫВОДЫ:
Во-первых, русская революция коренным образом изменит по-
литический и социальный лик страны, принесет ей собою воистину
‘Передовая, руководящая статья № 1 альманаха «Русская Жизнь» (Харбин,
20 мая 1922 г.).
362
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«новую жизнь»; во-вторых, русская революция оплодотворит миро-
вую историю, внеся в нее существенно новый фактор, явится неот-
вратимым стимулом исторического прогресса; в-третьих, русская
революция будет развиваться и завершится органически, т. е. никакая
внешняя, посторонняя ей сила не сможет прервать или значительно
исказить линии ее развития; порожденная национальной жизнью,
она служит национальным целям и кончится, лишь осуществив свои
объективно исторические задачи; и, наконец, в-четвертых, програм-
ма «зенитного» периода русской революции, будучи «идеей-силой»
большого исторического масштаба, не может быть осуществлена в
условиях наличной действительности; попытка ее претворения в
жизнь, принесшая стране столько разрушений, объективно непо-
вторима.
Этими общими выводами, этой беспристрастной исторической
оценкой русской революции должны мы руководствоваться при
определении нашего отношения к ней. Пусть к нам, современникам,
она сейчас обращена более темным, нежели светлым своим ликом.
Пусть для нас она прежде всего стихия, в которую мы погружены,
притом стихия мучительная и жестокая, часто злая, калечащая жизни,
несущая всевозможные страдания. Пусть так. Но чтобы не усиливать
невольно этих страданий, чтобы не сгущать и без того густых красок
мрачного революционного быта, мы обязаны в нашей практической
деятельности исходить не из эмпирических впечатлений момента,
а из общего анализа революции и ее исторической роли. По старой
формуле Спинозы мы прежде всего должны «не плакать, не осмеи-
вать, не проклинать, а понимать»...
II
Особенно ярко национальная значимость русской революции
проявилась в сфере международной политики революционной Рос-
сии. Если сначала именно внешний престиж государства российско-
го казался повергнутым в прах октябрьскими событиями (Брестский
мир! Паралич всех государственно-национальных связей!), то по
мере развития революции становилось совершенно очевидным, что
этот престиж неуклонно и фатально восстанавливается. Самая логика
jjod знаком революции	363
_________
истории возрождала его из пепла обновленным и очищенным, слов-
но оправдывая глубокий афоризм гегелевской диалектики о Духе, ко-
торый «приобретает свою истину только тогда, когда найдет самого
себя в абсолютной разорванности» (евангельское «не оживет, аще не
умрет»). Революционные вожди, революционизируя нацию, нацио-
нализировали революцию: чтобы убедиться в этом, достаточно по-
знакомиться хотя бы с нотами Чичерина за четыре года... Потерянная
Россия возвращала себя в том самом историческом смерче, который
разрушил и опустошил ее.
В этой области наблюдается знаменательная аналогия наших
дней с эпохой великой французской революции. Как и у нас теперь,
патриотизм революционной Франции разгорался и углублялся в
связи с унижениями и препятствиями, которые встречало революци-
онное отечество на своем пути. Осуществляя себя, освободительная
идея облекалась в латы и опоясывалась мечом. На первый план силою
вещей выдвигалась армия, опора и надежда страны. И, как следствие,
энтузиазм общечеловеческий постепенно уступал место в революци-
онной борьбе энтузиазму национальному. А к моменту своего пере-
лома революция имела в сознании французов уже главным образом
значение национального оружия в борьбе с внешним миром: неда-
ром 24 августа 1794 года Конвент декретировал, что «Франция будет
находиться в состоянии революции до тех пор, пока независимость
ее не будет признана»...
Россия в настоящее время, по-видимому, подошла к аналогичному
моменту своей истории. Она решительно добивается признания сво-
ей независимости. Она хочет разговаривать с миром на языке рав-
ных, она отстаивает свое «место под солнцем», свободу своего «са-
моопределения». В ее официальных международных выступлениях
уже нет прежней заносчивости, юношеского задора революционной
весны:
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем! —
но зато появилось сознание своего достоинства, своих прав, своего
Удельного веса. И к ее голосу напряженно прислушивается весь мир.
Общепризнанная яркость внешней политики советской власти
не случайна: в ней выражается «воля к жизни» молодой России, че-
364
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
рез нее уже начинает запечатлеваться в мире великая русская рево-
люция.
И с этой точки зрения происходящая ныне в Генуе международ-
ная конференция чрезвычайно показательна. Чем бы она ни кончи-
лась — соглашением, или разрывом, — она уже означает собою несо-
мненный успех России. В мировом общественном мнении умеренная
и достойная позиция, занятая на ее заседаниях правительством рус-
ской революции, сыграет еще свою роль. Вместе с тем отчетливо
ощущается благотворный и симптоматичный сдвиг русского прави-
тельства с чисто революционных методов дипломатии к методам на-
циональным и мирным: лучшее доказательство — русско-германское
соглашение и те уступки (согласные, однако, с достоинством Рос-
сии), на которые шел Чичерин в интересах общего мира... Но в то
же время бесспорной остается истина, что «Россия будет находиться
в состоянии революции до тех пор, пока ее независимость не будет
признана»...
Важнейшей опорой новой России в превратностях современ-
ной обстановки является, конечно, возродившаяся русская армия.
Это было ясно уже два года тому назад, в дни польской кампании и
знаменитого призыва Брусилова, — тем очевиднее это теперь. Не
будет преувеличением сказать, что в руках армии — будущее Рос-
сии и мировая судьба русской революции. В ней постепенно — на
известный период — сосредоточится «дух» русского ренессанса. И
тысячу раз правы советские вожди, подчеркнуто приветствующие
ее в дни генуэзской конференции: и международное, и внутригосу-
дарственное, и экономическое, и политическое воссоздание Рос-
сии в значительной мере обусловлено воссозданием ее военной
силы. Пусть господа Мартовы и Черновы уже кричат о «красном
бонапартизме», — не им, злосчастным пасынкам революции, свои-
ми жалкими жупелами ниспровергнуть логику ее имманентного
развития...
III
Значительно труднее творческий смысл революции разглядеть в
сфере потусторонней жизни страны. Тут поражают прежде всего кар-
тины страшного опустошения, потрясающей всеобщей нужды, обни-
щания, повсеместных хронических злоупотреблений, администра-
Под знакам революции
365
тивного произвола и тд. Всесторонний экономический развал — вот
бесспорная и основная объективная характеристика современной
русской жизни. Не следует ее смягчать и вредно ее замалчивать. Нуж-
но смотреть правде в глаза. Нет ничего более опасного и фальши-
вого, нежели революционный романтизм в обстановке революцион-
ных будней.
Но если взглянуть «поверх текущего момента» и вдуматься в исто-
рический путь русской революции, то в отношении внутренней
государственно-хозяйственной жизни России найдется место для
утешительных прогнозов.
Слишком много факторов способствовало разрушению хозяй-
ственной жизни страны. Конечно, далеко не последнюю роль здесь
сыграла революция, как в первую свою эпоху («паралич власти» при
Львове и Керенском), так и в годы безоглядного утопического ком-
мунизма и гражданской войны. Согласимся, что на большевиках в
значительной степени лежит вина за нынешнюю разруху; но найти
виновника в прошлом — не значит практически разрешить вопрос,
как он ставится теперь.
В настоящее время уже есть определенный просвет. Теперь ре-
волюция, в силу внутренней необходимости, в силу все той же им-
манентной логики своего развития, дойдя до предела и упершись в
тупик, вступает в компромисс с конкретной действительностью, пе-
рестает жить лишь в атмосфере «вещей и призраков», идет навстречу
реальным потребностям реального населения России. Разрушитель-
ный ее период, когда она служила только «чистой идее», кончается,
ибо все, что можно было разрушить, уже разрушено ее необузданным
пафосом «любви к дальнему».
До марта прошлого года всемирно-историческая идея русской
революции повелевала конкретной России, прославляя ее в веках,
но в то же время возлагая на нее бремя непосильное, даже уродуя
и калеча ее жизненный организм. Но пришел момент, и роли слов-
но меняются. Конкретная Россия заявляет свои права, закаленная
великим опытом «овладевает» революцией, примиряя ее с непо-
средственными нуждами дня, различая ее всемирно-исторические
задачи от задач национальных. Гром пушек кронштадтского вос-
стания возвестил истории, что начался перелом в развитии великой
Русской революции.
366
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Основной смысл этого перелома ясен: кризис коммунизма («чи-
стая идея») и выявление конкретных, наглядно осязательных «за-
воеваний» революции. Эти завоевания не только в области чисто
духовной культуры русского народа (это вообще особая тема), но и
в плоскости социально-политической во многом противоположны
революционной «программе-максимум». Они густо окрашены хо-
зяйственным индивидуализмом. В сфере экономической они едва
ли не близки к тому, что П. Б. Струве выразительно называет «сто-
лыпинской идеей русской революции», идеей, добавим мы, которую
исторический Столыпин, кровно связанный с поместным классом и
старым абсолютизмом, радикально осуществить, конечно, не смог
бы. Знаменитый «НЭП»140 есть предвестие хозяйственного оздоров-
ления страны. Он — компромисс идеальных достижений революции
с реальными. Пусть многочисленны пороки его практического про-
ведения в жизнь — они не могут уничтожить его внутреннего смысла,
его исторической миссии. Он приведет к окончательной и всецелой
национальной революции, т. е. опять-таки к неизбежному «возвраще-
нию потерянной России».
В настоящий момент началось правовое закрепление свершающе-
гося экономического сдвига. Оно будет продолжаться и углубляться,
хотят того или не хотят отдельные представители правящей ныне в
России партии. Есть первые признаки и соответствующих полити-
ческих реформ, вне которых «новый курс» был бы осужден на бес-
плодие. Разумеется, сдвиг идет медленнее, чем того хотелось бы не-
терпеливым современникам, но ведь у истории — свои масштабы и
сроки...
Нельзя закрывать глаза на бесконечные изъяны современного
русского быта, утешая себя общими философско-историческими
размышлениями. Но, с другой стороны, только эти последние, рас-
крывая большие горизонты, способны дать нам, современникам и
деятелям революционной эпохи, ориентировочную нить, указать те
средства, при помощи которых вернее всего могут быть побеждены
темные стороны наших дней, с наименьшими жертвами достигнуты
наилучшие результаты.
Лишь поняв и приняв революцию как великую историческую сти-
хию, новыми путями ведущую родину к реально новой жизни, можно
содействовать преодолению всех ее разрушительных, злых и подчас
бессмысленных внешних проявлений.
Под знаком революции	367
_——~--- _
Логика революции*
Ясно, что дальше дела не могут идти так, как шли, что исключи-
тельному царству капитала и безусловному праву собственности так
же пришел конец, как некогда царству феодальному и аристократи-
ческому... Но общая постановка задачи не дает ни путей, ни средств,
ни даже достаточной среды. Насилием их не завоюешь. Подорван-
ный порохом, весь мир буржуазный, когда уляжется дым и расчистят-
ся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь
буржуазный мир. Потому что он внутри не кончен и потому еще, что
ни мир построяющий, ни новая организация не настолько готовы,
чтобы пополниться, осуществляясь.
Герцен. («К старому товарищу»)
Пролетарская революция с корнем вырвала все пережитки феода-
лизма... Она так блестяще выполнила эту буржуазно-демократическую
программу именно потому, что является революцией пролетарской и
что метила выше — к социализму.
Ленин
Кажется, все русские политики наших дней от Ленина до Стру-
ве сходятся на одном: только та власть в России может быть и будет
прочна, которая обеспечит себе действительную поддержку кре-
стьянства.
Но каким образом обеспечить за собой эту поддержку? — вот во-
прос, который легче задать, чем разрешить. Естественно, что особо
остро и жгуче он стоит теперь перед советской властью, принужден-
ною решать его на «для будущего» и не на словах, а немедленно и на
деле. Не может быть сомнения, что и все «новые веяния» в ее полити-
ке за последний год обусловлены не чем иным, как именно стремле-
нием так или иначе на него ответить.
Однако пока все еще намечаются только пути и средства, устой-
чивое равновесие еще не достигнуто, вопрос еще не решен. Сейчас
страна переживает героическую попытку примирить «коммунисти-
Альманах «Русская Жизнь», выпуск второй (июль 1922 г.).
368
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ческое государство» с наличным русским крестьянством во всей его
«буржуазной» сущности. Трудное, неблагодарное задание!
В какой мере оно осуществляется и к чему оно ведет на практике?
I
Вдумываясь в происходящий процесс эволюции советской по-
литики, нельзя не заметить, что он необходимым образом приводит
и приведет к созданию в стране новых социальных связей. Вполне
естественно предположить, что и государственная власть России бу-
дет находиться в непосредственной и определенной зависимости от
этих новых связей, рожденных органически в революционном про-
цессе.
Отсюда ясно, сколь сложна и трудна задача, в которую уперлись
ныне вожди советского правительства и правящей коммунистиче-
ской партии. Они очутились лицом к лицу с чуждым им социальным
слоем. Ибо очевидно, что решительно изменяется тот социальный
базис, на который приходится ориентироваться Москве, причем из-
меняется он в сторону, диаметрально противоположную коммунизму.
И получается двусторонняя зависимость, правоверному коммунизму
представляющаяся едва ли не порочным кругом: новая экономиче-
ская политика, усвоенная советской властью под давлением обстоя-
тельств, способствует укреплению сил, рост и развитие которых в
свою очередь отзовется на необходимости дальнейшего «углубления»
этой политики. В осознании такой перспективы и кроется источник
двойственного, опасливого отношения к «нэпу» советских сфер.
Социальный фундамент большевизма непрерывно эволюциони-
ровал за годы революции. Сначала он состоял из солдат, мечтавших
о мире, рабочих, требовавших хлеба, и крестьян, претендовавших на
землю и богатства помещиков. Затем он трансформировался в союз
городского пролетариата с «крестьянской беднотой». Потом при-
шлось уже добиваться дружбы (больше словесно) с пресловутым «се-
редняком», а фактически переходить к опоре на специальные приви-
легированные группы, военно-полицейские и чиновничьи. По мере
развития октябрьской революции фундамент власти таким образом
непрерывно суживался, диктаторствовать «инициативному проле-
тарскому меньшинству» становилось все тяжелее, несмотря на целый
ряд крупных успехов революционной России.
род знаком революции
369
«Партии не хватает кислорода!» — недаром воскликнул Зиновьев
на 10-м партийном съезде.
Покуда шло «перераспределение благ», пока царил «хаос и эн-
тузиазм», власть могла в неприкосновенности соблюдать дорогие
ее сердцу «коммунистические» принципы: они были очень удобны
при всероссийской операции «грабежа награбленного». Но когда
эта операция подошла к концу, довершив расстройство государ-
ственного хозяйства, на первый план стали выдвигаться интересы
«новых владельцев», стремящихся закрепить свои завоевания в рево-
люции. «Коммунизм» из фактора, в известном смысле прогрессивно-
го (т. е. способствующего самоопределению новых хозяйствующих
элементов) постепенно превращался в тормоз экономического раз-
вития страны, сковывая самодеятельность победивших в революции
социальных групп, не давая простора им развернуться. И группы эти,
прежде бывшие агентами и попутчиками революции, стали отставать
от ее стремительного бега, страдать от него, препятствовать ему. Кры-
лья революции мало-помалу становились ее гирями.
Кризис ортодоксального коммунизма, вероятно, произошел бы
еще раньше, если бы не было белых движений, искусственно расши-
рявших социальную базу коммунистической власти. Стихийная бо-
язнь социальной реставрации заставляла крестьянство поддерживать
центральную власть против Колчака, Деникина и Врангеля, внешне
питая тем самым иллюзию «высоты революционно-социалисти-
ческого сознания» в русском народе. Гражданская война позволила
большевикам углубить социальный опыт и продлить кульминацион-
ный период революции. Это обстоятельство, тягостно отразившееся
на состоянии страны, вместе с тем, быть может, представлялось не
лишенным своеобразного исторического смысла: есть основания по-
лагать, что оно усилило мировую значимость русской революции, ее
масштабы в плане всемирной истории...
Но вот непосредственная опасность реставрации оказалась устра-
ненной и положение радикально меняется. Период революционного
«распределения благ» кончился, и распределители из союзников ре-
волюционной власти превращаются в ее критиков и «кредиторов»,
требуя от нее реального осуществления возможностей, порожден-
ных революцией. И с чрезвычайной очевидностью обнаруживается
Вся призрачность «коммунистических попыток» в условиях русской
Действительности (что, впрочем, было ясно и самим большевикам,
370
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
центр тяжести своих упований всегда упиравшим, как известно, в
«мировую революцию»).
Отсюда и новые лозунги Москвы, ищущей новую социальную
опору советской власти. Провозглашается «крестьянский Брест» (Бу-
харин), деревня становится для большевизма своего рода Каноссой.
Пышным цветом расцветает «нэп».
На девятом съезде советов — в атмосфере разгара нового курса —
Ленин дает решительные формы отступления. «На поприще эконо-
мическом, — признается он, — мы потерпели целый ряд поражений».
Отсюда переход к совершенно новой хозяйственной ориентировке,
нащупывание существенно новых связей с крестьянством. «В области
экономической союз должен быть построен на других началах. Тут
перемена сущности и форм союза».
Ленин прекрасно понимает, что игнорирование происшедших
перемен в психологии народных масс было бы пагубным для вла-
сти. Без «отступления с коммунистических позиций» немыслимо
сохранить связь между правительством и народом. «Без этого нам
грозит опасность, что передовой отряд революции забежит так да-
леко вперед, что от массы крестьянской оторвется. Смычки между
нами и крестьянской массой не будет, а это и было бы гибелью ре-
волюции».
Нельзя лучше формулировать сущность создавшегося положения.
Но вместе с тем нельзя игнорировать и неизбежные плоды его в бу-
дущем: революционная Россия превращается по своему социальному
существу в «буржуазную», собственническую страну.
II
Этот неотвратимый вывод, естественно, не по душе коммунистам.
И по мере всестороннего внедрения в жизнь начал новой экономи-
ческой политики они относятся к ней с неизменно возрастающим
недружелюбием.
И принципиальные, и чисто бытовые соображения заставляют
правящую партию опасаться роста «новой буржуазии». С одной сто-
роны, все бледнеет и тускнеет социалистический идеал («всерьез и
надолго», «здесь сроки исчисляются десятками лет»), с другой сто-
роны, на глазах увеличивается благоденствие «нуворишей» за счет
политических хозяев страны. Фаворитами, именинниками нового
Под знаком революции	3 71
.——----------------------------------------------------------
строя оказываются уже не борцы за него, не творцы его, а люди, при-
шедшие на готовое, люди, глубоко чуждые тем идеям, которые легли в
основу углубленной революции. И этически, и психологически этот
факт встречает естественную оппозицию в большевистских рядах:
«на кого же мы работали, за кого мы гибли на всех фронтах жестокой
гражданской войны?!..»
Дело дошло даже до открытого внутрипартийного раскола — зло-
вещий симптом и мрачное предостережение! Наиболее горячие ком-
мунистические сердца не выдержали созерцания начавшегося рево-
люционного отлива, благословляемого коммунистической властью.
В результате Ленину пришлось обрушиться на известную часть соб-
ственной партии, даже прибегнуть к угрозам репрессиями... конечно,
во имя революции... «Он выступал, как Робеспьер 9 термидора», — от-
зывалась об этой его речи одна французская газета... За излишнюю
преданность коммунизму в «коммунистической» России открывалась
широкая возможность быть объявленым контрреволюционером (или
«анархо-синдикалистом») и очутиться в тюрьме...
Но глухой ропот в большевистской среде продолжался. В статьях,
речах, резолюциях — повсюду выявлялось стремление очернить но-
вый курс, воспеть докронштадские порядки, вышутить «нэпмана», а
то, как в одной из речей Троцкого, и определенно пригрозить в слу-
чае чего «возвратом к военному коммунизму».
Наконец, 6 марта на съезде металлистов, а затем и на XI съезде
коммунистической партии сам Ленин торжественно заявил, что
«отступление кончено, дело теперь в перегруппировке сил». Это от-
ветственное заявление вождя немедленно нашло шумный отклик в
партийных и правительственных кругах. Ему охотно придавали рас-
пространительное толкование. Кампания против «уступок» всюду
усилилась, откровенно зазвучали мотивы старого доброго времени,
Дней «холодной и голодной Москвы 18 года»...
Но логика жизни пока оказывалась сильнее слов, и сдвиг к инди-
видуалистическому хозяйству, «буржуазному обществу» продолжал
углубляться в России. «Коммунистическое государство» терпело по-
ражение за поражением на арене свободного состязания, свободной
конкуренции с личной инициативой, частной заинтересованно-
стью. В «честном бою» оно, увы, доказало свое бессилие. Собствен-
ническая, индивидуалистическая стихия не только торжествовала в
Деревне, но захватывала и город. «Вот мы год прожили, — с обычной
372
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
своею прямотой признается Ленин, — государство в наших руках,
а в новой экономической политике оно в этот год действовало по
нашему? Нет, оно действовало не по-нашему... Вырывается машина
из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина
едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не
то спекулянты, не то частно-хозяйственные капиталисты, или и те,
и другие...»
Картина печальная... И все же ясно, что помочь этой беде нельзя
простым возвращением к старым, безоглядно-коммунистическим
методам хозяйствования. Напротив, подобное возвращение лишь
вконец разбило бы всю «машину», в корне уничтожило бы социаль-
ную опору власти. Это бесспорно и с экономической, и с полити-
ческой точек зрения. Сдвиг к «индивидуализму», раз начавшись, не
терпит механического, объективно немотивированного переры-
ва, — иначе он не только не окажется плодотворен, но лишь усугубит
разруху и в результате неизбежно приведет к серьезному кризису
наличной власти. Слишком велика заинтересованность в новом кур-
се широких масс, видящих в нем единственную надежду на осущест-
вление своих экономических притязаний и потенций. А ведь нельзя
забывать, что ведь и та военная сила, на которую ныне опирается
советское государство, в конечном счете тесно связана с широки-
ми народными массами, является плотью от плоти их и кровью от
крови (система всеобщей воинской повинности). И это не случайно,
конечно, что на практике процесс «эволюции» не остановился и по-
сле 6 марта. Ряд декретов, его развивающих и в отношении эконо-
мическом, и в области правовой — издан уже после торжественного
заявления о «конце отступления». Но, однако, нельзя отрицать, что
заявление это (по-видимому, до известной степени вынужденное),
еще более усилило инерцию коммунистической среды, сгустило ат-
мосферу, неблагоприятную новому курсу, и оказывает тормозящее
влияние на процесс, ускорение которого необходимо и стране, и,
при наличных условиях международных и внутригосударственных,
самой советской власти.
Было бы поверхностно и наивно ополчаться на новую экономи-
ческую политику доводами а 1а Демьян Бедный, ссылаясь на спеку-
лянтов и «хищников», которых она породила. Это — лишь первая ее
стадия, совершенно естественная и необходимая в силу экономиче-
ских условий жизни России данного момента. Обмен восстанавли-
Под знакам революции	373
вается раньше производства, страна только еще вступает в стадию
«первоначального накопления», и все качества этой стадии должны
быть ею пережиты и изжиты. Как бы ни был непригляден бытовой
облик современных «московских будней», все же в нем больше кон-
кретных экономических возможностей, нежели их было в пайковой
восьмушке хлеба, главках, центрах и продовольственных облавах
докронштадской Москвы. Пусть сейчас «новая буржуазия» заявляет
о себе, главным образом, несметными полчищами всевозможных
«пенкоснимателей» и спекулянтов дурного тона. Ничего не подела-
ешь, через них надо пройти, и демагогической травлей их никакого
толку не добьешься. Преодолеваются они не газетными атаками и
неадминистративными налетами, а реформами, обеспечивающими
действительное развитие производительных сил страны. И тогда за
ними должна прийти и созидательная буржуазия, выдвинутая и за-
каленная революцией, — и в первую голову, конечно, тот «крепкий
мужичек», без которого немыслимо никакое оздоровление нашего
сельского хозяйства, т. е. основы экономического благополучия
России.
III
Как былинный русский богатырь, советская власть волею истории
была поставлена на распутье двух роковых дорог: пойдет налево —
соблюдет коммунистическую невинность, но потеряет голову; пой-
дет направо — сохранит жизнь, но утратит коммунистический облик.
Третья дорога, издавна в мечтах воспеваемая, самая заманчивая, и го-
лову сохраняющая, и душевную нетронутость — немедленная миро-
вая революция, — оказалась заказанной.
Витязь свернул направо, в надежде во время, окольной тропинкой
все же пробраться на желанную третью дорогу, которой «не может
не быть»... Едет, и вот уже явственно стал утрачивать свою социали-
стическую чистоту, и чем дальше, тем больше. И сердце его готово
смутиться: «не лучше ли уж потерять жизнь, чем ее смысл?» Но разум
сдерживает сердечные порывы, взвешивает шансы, ищет отсрочек,
компромиссов, стремится выгадать время, придумывает относитель-
но лучший исход, при данных условиях...
«В основном положение такое, — на X съезде формулировал
Ленин дилемму, стоящую перед советской властью, — что либо мы
374
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
должны экономически удовлетворить среднее крестьянство и пойти
на свободу оборота, либо сохранить власть пролетариата в России
при замедлении мировой революции нельзя, экономически мы не
сможем... А что такое свобода оборота? Это свобода торговли, а сво-
бода торговли — это назад к капитализму... Мы находимся в условиях
такого обнищания, разорения, переутомления и истощения главных
производительных сил крестьян и рабочих, что этому основному со-
ображению — во что бы то ни стало увеличить количество продук-
тов — приходится на время подчинить все».
Бухарин, со своей стороны, подтверждал печальный диагноз
вождя: «В то время как мелкобуржуазная стихия до крайности
усилилась, рабочий класс, как основная социальная база всяко-
го коммунистического строительства, ослабел с разных сторон...
Причина причин наших бедствий в том, что мы осуществляем
коммунизм в отсталой разоренной крестьянской стране с колос-
сальным преобладанием крестьянства, да еще в капиталистиче-
ском окружении...»
XI партийный съезд — через год — не только не рассеял всей мрач-
ности этого диагноза, но, скорее, еще усугубил ее, констатировав, что
сделанные уступки по существу недостаточны, что действительной
смычки с крестьянством все еще нет, что наладить экономическую
политику в рамках «государственного капитализма» пролетарскому
государству не удалось. «Крестьянин нам оказал кредит, но, полу-
чивши его, нужно поторапливаться с платежом. На нас неминуемо
надвигается экзамен, на котором решится судьба «нэпа» и комму-
нистической власти в России». Так характеризует положение лидер
большевизма.
Будет ли выдержан этот экзамен, каким образом и в какой мере он
может быть выдержан? С разрешением этого вопроса тесно связана
история России ближайшего будущего.
IV
Анализ развития русской революции приводит к заключению,
что революционное наводнение продолжает неуклонно идти на
убыль. А, следовательно, должен продолжаться и правительствен-
ный «спуск на тормозах» с боевых вершин отцветающего периода
революции.
Под знаком революции
375
Этот вывод, сколь бы принудительно он ни диктовался, встречает,
как мы видели, сильное смущение, а то и противодействие в рядах
правящей партии. Характерна в этом отношении и в связи с этой
проблемой оценка большевиками сущности «сменовеховского» те-
чения.
В своем отзыве о сменовеховцах на XI съезде Ленин обозвал их,
не обинуясь, «классовыми врагами» (выделив в особенности пишу-
щего эти строки). Наше указание на неизбежность дальнейшего по-
нижения революционной кривой, на безнадежность социализма в
современной России — есть, по мнению советского вождя, не что
иное, как «классовая правда, грубо, открыто высказанная классовым
врагом». Сменовеховцы, мол, в душе мечтают не более и не менее,
как о реставрации «обычного буржуазного государства», «обычного
буржуазного болота...»
Попробуем разобраться в этой характеристике, заслуживающей
внимания уже одним тем, что она принадлежит руководящему боль-
шевистскому авторитету.
В ней прежде всего чувствуется типичная для марксиста стилиза-
ция, обусловленная болезненным стремлением везде отыскать упро-
щенную «классовую подоплеку». По своему обыкновению, Ленин дает
широкие обобщения, «математические формулы», чрезвычайно схе-
матизируя и политическую действительность, и политические идео-
логии. В его определении сменовехизма, грубом и стилизованном,
заключается одновременно и истина, и ложь.
Верно, что мы считаем утопией осуществление коммунизма и
«коммунистического государства» в современных русских условиях.
Верно и то, что «героический период русской революции» мы счита-
ем исторически завершенным и прочный возврат к его программе
объективно немыслимым, — по крайне мере для близкого будущего.
Но разве оба эти тезиса не могут быть непосредственно обоснованы
поддельными цитатами из официальных заявлений самих советских
деятелей? Мы привели в настоящей статье достаточное количество
таких цитат.
Особенно же благодарной в этом отношении является последняя
Речь Ленина на XI партийном съезде. Я даже склонен утверждать,
Что если бы она, в основных ее положениях, была произнесена не
Лениным, а обыкновенным гражданином советской республики, не
записанным, вдобавок, в коммунистическую партию, то означенный
376
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
гражданин пролетарского государства был бы немедленно объявлен
«классовым врагом», а речь его не только не увидела бы страниц «Из-
вестий» и «Правды», но, пожалуй, даже послужила бы недурной пищей
для обвинителя в ревтрибунале. Ибо трудно удачней и выпуклее об-
рисовать безотрадное в отношении коммунизма состояние нынеш-
ней России, нежели это сделал в ней вождь мирового коммунизма.
Очевидно, таким образом, что нельзя наш политический диагноз
считать какой-то «классовой (буржуазной) правдой», раз он по су-
ществу вовсе не так уж расходится с откровенным диагнозом самих
идеологов «пролетарского авангарда». Очевидно, он — просто правда
без всяких одиозных прилагательных.
Но — скажут — Ленин ведь знает лекарство, рецепт спасения, по-
зволяющий «приостановить отступление». А именно, вся беда в том,
что ответственные коммунисты «не умеют управлять». Они должны
это понять. Вот если они сумеют понять это, то, конечно, научатся,
потому что научиться можно, но для этого надо учиться». И вместо
99 проц, непригодных к управлению коммунистов появится 99 проц,
пригодных...
Но тут, по-видимому, мы имеем дело уже не столько с аналитиком
глубоких социальных и государственных проблем, сколько... с пред-
седателем совета комиссаров российской республики, принужден-
ным так или иначе подсластить аудитории горькую пилюлю своего
правдивого анализа. Воистину, это говорится уже «по должности», а
не по совести, и вряд ли сам оратор верит в эффективность своего
призыва и строит на нем серьезный расчет. Выражаясь его собствен-
ным термином, тут есть нечто от «комвранья», или, по терминологии
более парламентарной, — «официального оптимизма». Ибо, конечно,
не нужно даже быть марксистом, чтобы осознать наличность орга-
нических, глубоких причин того обидного, но бесспорного факта,
что коммунистическое строительство так плохо налаживается. Дело
тут не в том, что «коммунисты не умеют управлять» (хотя, конечно,
еще далеко недостаточно это «понять», чтобы научиться), а в том,
что сама коммунистическая система ни в какой мере не годится для
управления Россией, и даже явись завтра сотня тысяч наипригодней-
ших и честнейших коммунистов, их положение все равно оказалось
бы не лучше. Не удалось сельское хозяйство организовать системой
продразверсток, — не удастся и промышленность воссоздать «го-
сударственно-социалистическими» мероприятиями. Причина ясна,
Под знаком революции	377
_—— ’ —
и она прекрасно указана все в той же богатой мыслями речи Лени-
на: <-в народной массе мы все же капля в море, и мы можем управ-
лять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает».
Стихию частной инициативы, личного интереса и риска, при совре-
менных условиях, ни внешне обуздать, ни внутренне преодолеть не-
возможно, и для спасения страны и власти нужно с ней вступить в
широкий компромисс по всему фронту, нужно «правильно выразить»
ее в курсе государственной политики, в нормах твердого правопо-
рядка, гарантирующего каждому «хозяйственному субъекту» уверен-
ность в завтрашнем дне.
Здесь — социологическая истина, а вовсе не домыслы каких-то
«классовых врагов». Что касается нас, «примиренческой» русской ин-
теллигенции, то мы ни с какой стороны не заинтересованы в рестав-
рации «обычных буржуазных форм», как таковых. Больше того: мы не
думаем, что эти формы в аспекте всеобщей истории вечны или даже
особенно долговечны. Мы отнюдь не принадлежим к тем, кто, по вы-
ражению Бухарина, в буржуазно-капиталистическом строе «видят пуп
земли». Мы живо чувствуем внутреннюю правду слов Герцена141, что
«исключительному царству капитала и безусловному праву собствен-
ности так же пришел конец, как некогда пришел конец царству фео-
дальному и аристократическому». Ленин ошибается, когда говорит,
что, указывая на грозящую советской власти опасность «скатиться в
буржуазное болото», мы «стремимся к тому, чтобы это стало неизбеж-
ным». Буржуазный строй не есть для нас фетиш, идол, цель в себе, и
мы не только не отрицаем исключительного значения русской рево-
люции, как первого бурного откровения некоей новой исторической
эры, но и стремимся к тому, чтобы как можно больше положитель-
ных ее достижений в социально-политической сфере остались за-
крепленными, чтобы она дала максимальные результаты и в русском,
и в мировом масштабе. А первая гарантия этого — наличность рево-
люционного или революционными традициями пропитанного пра-
вительства, эволюционное изживание, а не насильственное сокруше-
ние утопических элементов революции. Не только по соображениям
национально-патриотическим (для меня лично решающим), но и ру-
ководствуясь жизненными запросами исторического прогресса, мы
определенно и искренно «примиряемся» с революционной властью,
не только отказываемся от активной борьбы с ней, но и посильно со-
действуем укреплению ее престижа внутри страны и за ее пределами.
378
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Но мы отдаем себе ясный отчет в том, что укрепить свое положение
она сможет, лишь решительно порвав с иллюзиями немедленного
коммунизма и твердо продолжив свое «стратегическое отступление»
до действительно обеспеченного, надежного «тыла». Промедление
времени в этом отступлении для нее самым конкретным образом бу-
дет подобно смерти, причем могильщиками ее окажутся, конечно, не
«помещики и капиталисты» и не интеллигенция, а те социальные слои,
которые ее породили и вскормили, — «рабочие и крестьяне». И нельзя
не признать, что если сама она не сумеет обеспечить себе «социаль-
ного кислорода», — ее крушение будет не только исторически неиз-
бежным, но и исторически заслуженным. На своих передовых пози-
циях революция не удержалась. И отступление, раз оно уже началось,
должно быть планомерным и энергичным, а не колеблющимся, неуве-
ренным и отстающим от жизни. Вот почему нападки на нэп, столь по-
дозрительно усилившиеся за последнее время со стороны правящей
партии, не могут не вызвать острой тревоги: они укрепляют позицию
тех, кто утверждает, будто уничтожение советского строя есть условие
sine qua non хозяйственного воссоздания государства. Сейчас больше,
чем когда-либо, необходима трезвость в оценке процессов, соверша-
ющихся в стране. Только тогда будет нащупан новый и прочный соци-
альный базис революционной России. Только тогда будет избегнута
дурная реакция и без излишних потрясений установлена «равнодей-
ствующая революции». И только тогда, обеспечив себе национальную
опору, русское правительство получит возможность перенести центр
своего внимания на активное осуществление своей мировой миссии,
реально и непосредственно запечатлеть влияние возрожденной, но-
вой России в международном и всемирно-историческом масштабе.
Ignis sanat’
Не могу удержаться, чтобы не откликнуться несколькими строка-
ми на статью Е. Е. Яшнова142 «Попутные мысли». Его общая концепция
мне очень близка, его конкретные политические рецепты я всецело
считаю своими, равно как и его подходы к основным идеологиче-
ским проблемам современности.
'Альманах «Русская Жизнь», выпуск третий, октябрь 1922 года. Эта статья
была помещена рядом с анализируемой в ней статьей Е. Е. Яшнова.
Под знакомреволюции	379
--------------------------------------------------------------
Но решительно не могу согласиться с его неожиданно прямоли-
нейной и отвлеченной трактовкой революции как сплошного, всесто-
роннего зла. Мне кажется, такая трактовка прежде всего несовместима
с общими посылками того философско-исторического оптимизма,
который исповедуется самим автором статьи (ср. его статьи в первых
номерах «Русской жизни»). Ведь он так удачно возражал впавшему в
манихейство П. Б. Струве, восставшего против осмысливания рево-
люции, и так убедительно доказывал глубокую внутреннюю ее неиз-
бежность, ее исторический смысл. Зачем же после этого оспаривать
правомерность апелляций к смыслу и праву мировой истории, обли-
чая в них «исторический субъективизм (одному кажется так, другому
наоборот)» или даже «искаженные (?) религиозные представления»?
Тут сразу же получается какая-то невязка, причем, не скрою, мне осо-
бенно невдомек было слышать эти грубо релятивистские утвержде-
ния из уст человека, считающего себя сторонником идеалистическо-
го миропонимания славянофилов, Достоевского, Соловьева и др.
Так же, как и Е. Е. Яшнов, я весьма далек от революционного ро-
мантизма и отнюдь не склонен неумеренно восторгаться конкретным
обликом русской революции. Много в этом облике дурного, темного,
отталкивающего, много такого, что должно преодолеть. Но когда на
этом основании полагают уместным предаваться сарказму по пово-
ду «какой-то новой России» и уподоблять революционный процесс
бессмысленно разрушительному пожару, то происходит совершенно
непохвальный скачок мысли. Пожар есть, по большей части, нечто
внешнее и случайное, между там как революция — глубоко законо-
мерна, исторически предопределена. Яшнов сам прекрасно показал
в своей прошлой статье, что она «приближалась к России не как тать,
а совершенно явно». Революция выявляет собою органические по-
тенции нации, выводит наружу ее внутреннюю болезнь. Она одно-
временно выявляет и преодолевает эту болезнь. Отсюда ее «коренное
худо» коренится не столько в ней самой, сколько в ее причинах, в
порочном наследстве, которое она принимает, чтобы погасить. Воис-
тину, революция сорвала вековые обручи (порядком подгнившие) с
великой русской бочки, и это менее всего вина революции, что содер-
жание бочки оказалось достаточно горьким. В конечном счете едва
ли не лучше, что оно обнаружилось и проветривается, ибо иначе оно
Не только само прогоркло бы уже вовсе, но и проело, отравило бы и
самую форму свою, самый свой образ, дерево бочки. На свежем же
380
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
воздухе, даст Бог, развеется и горечь... а за новыми обручами дело не
станет и уже не стоит... «Если бы пожара не было, было бы лучше». По
отношению к пожару, возникшему случайно, эта фраза, быть может,
и не лишена известного смысла. Но по отношению к происшедшей
революции она в высокой мере беспредметна. В избе, которая завтра
сгорит от обороненного пьяным мужичком огонька, сегодня нет ни-
чего, что предвещало бы пожар. В России перед февралем все вопияло
о грядущей революции. И те, кто, мудро предвидя ее ужасы, хотели
ее предотвратить, чувствовали свое трагическое бессилие это сделать.
Скопившееся, набухшее зло требовало выхода, борьбы, организм сти-
хийно требовал его уничтожения. Конечно, лучше бы его уничтожить
«эволюцией» — тут у нас нет разногласий, ибо мы не революционеры.
Но, к несчастью, объективно на эволюцию не хватило ни средств, ни
здоровья, ни времени. Однако, с другой стороны, не случилось и пол-
ного торжества болезни — т. е. безропотной смерти организма. Он на-
шел в себе силу, но не для мирного и бесшумного преодоления зла, а для
бурного, напряженного, изнуряющего протеста против его влияний,
обнажающего разом весь их размах... Итак, революция есть не только
проявление зла, но и начало победы над ним. Она — жар, температура
в сорок градусов, возвещающая болезнь, терзающая организм, но и
защищающая его от губительных микробов. — Это уподобление столь
же банально, но и гораздо более верно, нежели яшновский «пожар».
Революция — не смерть, но симптом болезни, нередко болезни роста.
Она не только разрушает, как пожар, но непременно и созидает. Точ-
нее, создает условия созидания, убивая факторы, ему препятствовав-
шие, и выводя на свет новые творческие силы. Всегда и неизбежно со-
провождается она нарастанием «государственно-сверхрациональных
импульсов» в широких народных массах охваченной ею страны. Не
говорю уже о том, что и самый бред ее зенитного периода не может
не считаться характерным и плодотворным, обогащающим всемир-
ную историю «идеями-силами» большого стиля и назидательной по-
учительности. Повторяю, было б лучше, если бы микробы зла гибли
от слова. Но что же делать, раз царство зла реально и требует страда-
ний для своего искупления? «На розовой воде и сахаре не приготов-
ляются коренные перевороты: они предлагаются всегда человечеству
путем железа, огня, крови и рыданий... Все болит у древа жизни люд-
ской» (К. Леонтьев). Если не помогает слово, поможет железо. Не по-
может железо — спасет огонь. Не шальной огонь случайного пожара,
plod знаком революции
381
не докрасна, добела раскаленная сталь врачебного инструмента. Врач
туг — исторический Разум, Верховная Воля, Начало Добра, «общие
линии которого мы смутно чувствуем, а конечных целей не понима-
ем, ибо они — в Непостижимом («Нищета рационализма* — «Русская
Жизнь» № 2). Исторический Разум, живущий в нации, в государстве,
врачующий их недуги их же собственными орудиями и силами... И не-
чего лить слишком много слез по поводу разрушенных «ценностей»,
хотя, конечно, каждый из нас обязан их, по возможности, беречь и
охранять. Но не нужно превращать их в фетиш, иначе прав окажется
Гершензон, ими гурмански пресытившийся и теперь вот проклина-
ющий их «пышные ризы» как «досадное бремя», как «слишком душ-
ную одежду» («Переписка из двух углов»). При всем их богатстве они
останутся тогда мертвым грузом’. Если под ними кроется духовная
смерть или скрытая, застарелая болезнь, не поддающаяся «целитель-
ной силе природы», — взрыв, как это ни печально, неизбежен. Следует
его предотвращать, до последней минуты не теряя надежды обойтись
без него при помощи указанной целительной силы, — но раз он уже
произошел, нечего закрывать глаза не только на его злые проявления,
но и на благую весть, которую он собою несет, и на «любовь ненавидя-
щую», которою он вместе с клеточками живого тела выжигает микро-
бы старого зла. Выжгла много таких микробов и русская революция.
Камня на камне не остается после нее ни от выродившейся старой
власти, ни, что не менее важно, от старой радикальной интеллиген-
ции, ни от отжившего социального уклада. При всех мрачных своих
пороках (она выявила всю серьезность болезни, до нее спрятанной
внутри нашего государственно-национального организма — болезни,
отнюдь, разумеется, не исчерпывающейся так называемыми «престу-
плениями старого режима»), она несет собою великое обетование —
ту в целебном огне рождающуюся новую Россию, которая «буди, буди»
и которая чается нами свободной от грехов России прошлого, хотя и
глубоко связанной с нею единством субстанции, дорогих воспомина-
ний, единством великой души...
В плане «вещественном», оттого и произошла революция, что огромные
«вещественные ценности», бывшие достоянием русского государства, не обра-
щались своевременно «на выкуп всех помещичьих земель, на осуществление
Всеобщего обучения и на постройку многих тысяч верст железных дорог». Ма-
териальные ценности имелись налицо, но дух нации был болен, и богатства не
Щли впрок. «Новости Жизни», 11 октября 1922 года.
382
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Тут не «наивный пафос», которым хочется прикрыть ужасы горь-
кой действительности (по собственному признанию Е. Е. Яшнова,
«довольно быстро изживаемой»), — тут неизбывная вера, подтверж-
даемая «залогами» и знамениями, оправдываемая всем ходом револю-
ции, всей историей ее внешнего и внутреннего преображения за эти
пять лет. Горькой действительности прикрывать отнюдь не следует,
но вместе с тем подобает ли из-за деревьев забывать о лесе? А лес —
Россия — ведь живет, и неложные признаки свидетельствуют, что не
так далеко время, когда весь мир наполнится шумом его оживающих
листьев. Иначе зачем же подымать из могил тени славянофилов, Го-
голя, Достоевского, Леонтьева?..
Впрочем, резюмирую, дабы реплика моя была похожа имен-
но на реплику. Не менее чем Е. Е. Яшнов, будучи чужд официаль-
ным канонам русской революции в их непреклонной чистоте, я,
однако, считаю в корне ошибочным трактовать как сплошное
зло революционный процесс в его историческом воплощении и
жизненной целостности. Не умещаясь в рамки штампованной ре-
волюционной доктрины, он полон глубочайшего исторического
смысла и предвещает собою некую национальную, а тем самым
и всемирную правду. Воистину, он прихотливыми путями вводит
Россию в ту «полноту духовного возраста», о которой в свое время
мечтал Достоевский. Если нужно бояться революционной роман-
тики с ее истерически фальшивым возведением революции, как
таковой, в перл создания, то не следует увлекаться и бесплодной
«рационалистической» попыткой отнять у исторически осмыслен-
ного и национально-органического явления печать нравственно-
исторической оправданности.
О «Будущей России»’
(К вопросу о «самоопределении» сменовеховцев)”
На днях довелось мне познакомиться с отзывом С. С. Лукьянова143
на мою статью «Логика революции» (см. «Накануне», 16 августа с. г.,
статья «Равнодействующая»), Считаю необходимым устранить одно
недоразумение, вкравшееся в этот отзыв. Лукьянов мною недоволен за
’См. статью «Старорежимным радикалам», перепечатанную в настоящем
сборнике.
"«Новости Жизни», 11 октября 1922 года.
Под знаком революции	383
________________________________________________________________
то что я будто бы питаю уверенность в неизбежности для России уста-
новления демократических форм. Но на самом деле это далеко не так,
и еще в недавней реплике по адресу «Последних Новостей» мне при-
шлось довольно определенно высказаться на этот счет. Я не только не
считаю неминуемой рецепцию Россией западных конституционных
канонов, но верю, что в результате текущих событий России самой
удастся создать культурно-государственный тип, авторитетный для
Запада. Вообще говоря, моя «психо-физическая конструкция» не бо-
лее приспособлена к «приятию демократии», нежели таковая же моего
уважаемого коллеги по «Смене Вех». В своей «Логике революции» я ни
единым словом не обмолвился о демократии. И, конечно, не случайно.
Ошибка Лукьянова состоит в том, что он отождествляет мое утвержде-
ние о «России буржуазной, собственнической» с утверждением (мне
не принадлежащим) о «России демократической». А между тем, это
ведь отнюдь еще не одно и то же. Понятие «демократия» весьма рас-
тяжимо. Когда его употребляют (неправильно) для обозначения строя,
соответствующего «духу народа» или благу народа, то, конечно, все мы
демократы. Больше того, я охотно называю себя «национальным де-
мократом» в том смысле, что, констатируя смерть исторических форм
абсолютизма, признаю необходимость национального политического
самоопределения через специальные государственные органы пред-
ставительного характера. Но отсюда до формальной, парламентарной,
«арифметической» (как говорили славянофилы) демократии западных
образцов — еще дистанция огромного размера. Советская система, как
принцип, с такой точки зрения может в значительной мере удовлетво-
рять притязаниям национального демократизма. Этого мы непрости-
тельно не учитывали, когда пребывали в белом лагере...
Но суть дела для меня все-таки не в форме государственного строя
(при всем ее значении, которое, разумеется, было бы ошибочно от-
рицать), а в содержании народной жизни, характере народных пере-
живаний, стиле и устремлениях национальной культуры. Необходима
органичность государства, утрачиваемая Западом. Она не обретается*
Примечание ко второму изданию. Цитируя эту фразу, г. Зиновьев («Фило-
софия эпохи», изд. «Московский рабочий», 1925, с. 11) уличает меня в «простом
иационал-демократизме»; «Перед нами, - пишет он, - обычный национал-
демократ, политический тип, достаточно известный в передовых капитали-
с^ческих странах». Я думаю, что достаточно прочитать статью «Кризис демо-
кратии» в настоящем сборнике, чтобы окончательно убедиться в ошибочности
384
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
формальной демократией, но не достигается и канонизированными
коммунистическими схемами. Оба эти явления — симптомы «ци-
вилизации», а не культуры (если пользоваться модными терминами
Шпенглера), и кризис, в который загнала человечество демократия,
уже во всяком случае не может быть разрешен одним только социа-
лизмом, ее прямым наследником. И Лукьянов никогда никого не убе-
дит (и меньше всего, конечно, большевиков), что «психо-физическая
конструкция», стихийно отталкивающаяся от демократии, способна
в то же время питать искреннее влечение, род недуга, к пролетариа-
ту, социализму, классовой борьбе, догмату равенства и прочим кате-
гориям механического миропонимания и мироощущения. Для такой
«конструкции» нужен прорыв в «иной план» исторического бытия и
культурно-национального самосознания. Что касается злободневной
проблемы «нэпа», то я совсем не говорил и не говорю, что Россия
«крепкого мужичка» перестанет быть Советской Россией. Она может
оставаться и Советской, но жизненную форму советской государ-
ственности должна наполнить целесообразным и плодотворным
экономическим содержанием. Я не разделяю оптимизма Лукьянова,
полагающего, что «надежный тыл» уже достигнут произведенным мо-
сковской властью «отступлением» на экономическом фронте. И факты
вряд ли не оправдывают известной осторожности в соответствующих
прогнозах: экономическое отступление явно продолжается и доселе,
и на почве «нэпа» начинают завязываться новые социальные связи. Не
будучи коммунистами, какие основания имеем мы ополчаться про-
тив этих связей? Но центр тяжести проблемы воссоздания России, на
мой взгляд, лежит еще глубже. Он — в сфере духовной жизни народа,
в психическом и идейном облике русской деревни и нового города.
Политическая форма и ее экономическое содержание только тогда
осуществят свою основную задачу — действительное здоровье русской
нации, — когда внутренне проникнутся культурно-национальными,
органическими началами, соответствующими «русской идее» в ее глу-
бочайших определениях. Это может произойти лишь путем органиче-
ской эволюции разбуженной и взволнованной народной души в сто-
рону подлинно духовного самосознания. Революция выводит Россию
на мировую авансцену. На вечереющем фоне западной культуры «рус-
приведенного утверждения г. Зиновьева, явствующей, в сущности, и из настоя-
щей статьи.	- .
Под знаком революции	385
--------
ский сфинкс» выделяется теперь едва ли не лучом всемирной надежды.
Так неужели же он проявит себя лишь символическими памятниками
Маркса с их сакраментальной бородой? Неужели же он окажется не бо-
лее, чем эпигоном западных эпигонов?.. Или у России нет своего лица,
в которое ныне напряженно всматриваются лучшие люди Европы?..
На первый раз я ограничиваюсь пока лишь этими беглыми и об-
щими намеками, вполне сознавая при этом всю грандиозность и
неисчерпаемость темы, к которой мы, сменовеховцы, тут вплотную
подходим в наших исканиях. Конечно, в нашей среде здесь возмож-
ны разномыслия, допустимы даже существенно различные миросо-
зерцательные подходы к общему для нас всех политическому выводу:
«приятию» Советской России. Но, кажется мне, что всем нам одина-
ково необходимо провести ограничительную черту не только напра-
во, но и налево. Нужно, чтобы у нас был собственный облик. Нужно,
чтобы мы не оторвались от собственной почвы, не перестали быть
самими собой, — иначе мы окажемся плохими, неудачливыми идео-
логами бесспорно жизненного, нарастающего движения, проглядим
его историческую «энтелехию», утратим контакт с ним, и оно пойдет
мимо нас. И я позволю себе закончить в тон патетическому заключе-
нию цитированной статьи С. С. Лукьянова:
— Не обольщайтесь! В механической и материалистической
интернационально-классовой идеологии вам не найти «последнего
слова мудрости», вмещающего в себя и реальную свободу, и подлинно
живую культуру. Не преувеличивайте вместе с тем и своего тяготе-
ния к «немедленному коммунизму» в России. Это нам не подходит
идеологически, этого от нас не требуется и тактически (знаменитое
«прикидываются коммунистами» Ленина). В области конкретно-
политической с нас достаточно лояльного признания наличной
русской власти и готовности к честному деловому сотрудничеству с
ней в деле восстановления страны. И это признание, как и эту готов-
ность, мы можем вполне искренно провозгласить, исходя из наших,
а не большевистских идей. Не отдавайте же за чечевичную похлебку
подогретого революционного романтизма, или мимолетных (и при
том еще сомнительных) тактико-политических «козырей», душу на-
шего молодого движения: — его нравственный идеализм, его трезвую
историчность, его национально-патриотический пафос, его веру в
творческую силу духовного лика России и мир обновляющегося со-
держания русской культуры!
386
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
1Ьдовщина*
Не знаю, с какими чувствами (в глубине души) справляют сегод-
няшний праздник настоящие, правоверные коммунисты, строители
интернационала и коммунизма в России и во всем мире, — но рус-
ские патриоты имеют все основания справлять его с радостной ду-
шой и бодрой верой в будущее родной страны.
Затрудняюсь сказать, в какой мере протекшие пять лет оправдали
мечты о «немедленном коммунизме» и мировой революции — но во-
очию вижу и всем своим существом ощущаю, что они не развенчали
идеи Великой России.
Не знаю, прав ли Демьян Бедный144, что крупными слезами плачут
памятники Володарского и Свердлова, созерцая лики нынешних Мо-
сквы и Петербурга, — но уверен, что ликует Медный Всадник, всма-
триваясь в линии красных солдат, парадирующих на невских берегах,
и вслушиваясь в заводские гудки, разбуженные денационализацией и
«хозяйственным расчетом».
А чугунный гигант на Знаменской площади с величаво спокойным
одобрением внимает русскому шуму в смятенной Европе и — «осно-
ватель великого сибирского пути» — уверенно ожидает осуществле-
ния исторических предначертаний:
— Балтийское море — Тихий океан...
Так неизменны национальные пути и крепка историческая госу-
дарственная традиция. Она — выше «умыслов и замыслов» современ-
ников, отдельных участников жизненного «пира богов», знающего
свои законы. Она — выше усилий и планов правящей власти, в ко-
нечном счете всегда подчиняющейся ее неотвратимой логике. Она
проявлялась сквозь упадочную атмосферу двора последних наших
императоров, — она фатально просвечивает и сквозь буйные претен-
зии дерзновенной русской революции...
Словно какая-то невидимая рука ведет русских революционеров
по тропе, в существе своем им чуждой. Собственными своими руками
они пересоздают многое, что ими самими было сокрушено, призна-
ют «тактически» большую часть того, что отвергают «принципиаль-
но». Так природа, изгнанная в дверь, торжествующе возвращается в
окно, набравшись свежих сил...
’«Новости Жизни», 7 ноября (25 октября) 1922 года.
[]Од знаком революции
387
«Мы не изменились, наши цели остались прежними — мы только
поумнели», — недавно бросил Троцкий по адресу тех, кто говорит об
«эволюции большевизма».
Однако вряд ли он их вполне убедит: ибо разве «поумнение» не
есть тоже эволюция, не есть перемена к лучшему? Но ведь перемена
к лучшему есть все же перемена. «Поумневший» большевизм 22 года,
распростившийся с львиной долей «глупостей» утопизма и экстре-
мизма, очевидно, весьма мало похож на большевизм 17-го. Это изу-
мительное пятилетие, воистину, приобщило его к творческим путям
русского государства, обогатило несравненным опытом, ввело в «раз-
ум истории». Он «остался тем же» больше на словах и в намерениях,
чем в действиях; есть чему огорчаться революционным энтузиастам,
вечным юнцам коммунизма...
Год тому назад, празднуя четвертую годовщину Октября, нельзя
было не отметить, что начинаются «сумерки революции», — «быть
может и очень долгие, длительные, как в северных странах». Прошед-
ший год вполне подтвердил этот диагноз. Сделав свое дело, револю-
ционный ураган мало-помалу затихает. И расцветает Россия, омытая,
очищенная пронесшейся грозой.
К юбилейному торжеству октябрьского пятилетия окончательно
завершилась наша злосчастная гражданская война. Белая мечта, дой-
дя по рукам до приморского курьеза, теперь прочно перекочевала за
границу и столь фундаментально интернационализировалась, что не
являет уже никаких признаков самостоятельного бытия. Просто она
перешла на самую прозаичную службу тем государствам, на террито-
рии коих акклиматизировались ее былые носители: в Латвии она к
услугам латвийского правительства, в Румынии — румынского, в Ки-
тае — китайского и т. д. Словом, все, что угодно, — только не Россия.
Ибо Россия стала другой.
Да, другой, — вопреки мнению Струве, что «революция была
совершена впустую». На самом деле старый порядок не смог бы
привести страну к тем результатам, какие несет собою его насиль-
ственное ниспровержение. Та бездна исторического зла, которая
склонилась перед революцией чуть ли не во всех областях русской
'Кизни, могла быть уничтожена, очевидно, лишь катастрофой. На
эволюцию в нашем государственном организме не хватило сил и
3Доровья. Старый режим оказался не в состоянии провести в жизнь
планы лучших своих представителей, и это, конечно, не случайно,
388
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
что «коммунистической революции» приходится теперь осущест-
влять в аграрном вопросе многие предложения П. А. Столыпина145
(о чем черным по белому признается сама «Экономическая Жизнь»
в № 129 за этот год)...
Камня на камне не оставит пролетающий над Россией вихрь, ни
от старой, выродившейся власти, ни, что еще важнее, от старой ра-
дикальной интеллигенции, ни от отжившего социального порядка.
Изменится весь облик страны. Ко многому нам, людям дореволю-
ционной эпохи, трудно будет привыкнуть, кое-чего ушедшего будет
жалко, многое будет чуждо. Та «новая Россия», о которой так часто
теперь говорят и которая, несомненно, уже родилась, — будет нас не
только радовать, но и мучить, быть может, подчас и отталкивать... Но
что же делать?.. Это — Россия, и притом единственная: другой нет
и не будет... И под новым обликом в ней — та же субстанция, та же
великая национальная душа. Какова бы она ни была, наша жизнь — в
ней, а не вне ее.
Если за эти пять лет преобразились люди революции, то измени-
лись и многие из нас, интеллигенция старой России. Изменившись,
мы не изменили себе: «и наши цели остались прежними», — можем
ответить мы Троцкому. Но мы многому научились и поэтому стали
скромнее. Мы освободились от великого порока «гордости ума»,
перестали считать себя солью родной земли, и готовы служить этой
земле, хотя избрала она не тот путь, какой в самоуверенном ослепле-
нии мы ей указывали. Мы узнали, что все пути ведут в единый Рим...
Мы не отрекаемся от родных пепелищ, не забываем дорогих мо-
гил, но знаем теперь, что от прошлого ничего, кроме пепелищ и
могил, не осталось. Мертвое мы уже не примем за живое, не станем
поперек жизни. Не забудем, что и старые свои исторические зада-
чи новая Россия разрешает по-новому, в свете нового всемирно-
исторического периода, в который вступает современное человече-
ство. Разрешает в мучительных усилиях, ошибаясь и часто ощупью
подходя к решению, блуждая и заблуждаясь, но, руководимая дер-
жавным инстинктом, в последнем итоге обретая спасительный
курс.
Вот почему, независимо от того, с какими чувствами и с какими
лозунгами празднуют сегодняшний юбилей правоверные интерна-
ционалисты и коммунисты, — патриоты Великой России вправе счи-
тать этот праздник своим.
[]од знаком революции	389
——-----
Обмирщение*
Историки средних веков согласно и убедительно показывают,
каким образом первоначальная чистота трансцендентного средне-
векового христианского идеала, покорив мир через мощную ор-
ганизацию церкви, постепенно и органически перерождалась под
влиянием конкретных и неистребимых требований земной действи-
тельности. Формально торжествуя, на деле она мало-помалу впиты-
вала в себя элементы и качества, внутренне чуждые ее отвлеченному
существу. Воплощаясь, она переставала быть самою собой, несмотря
на неизменность официальных своих признаков, внешнего своего
ритуала.
«Чем более религиозный дух средневековья овладевал миром, —
читаем мы у Г. Эйкена146 известного историка этой эпохи — тем бо-
лее церковь должна была получать мирской характер. Идея отрица-
ния мира сама стала источником «омирщения» церкви. Чем упорнее
религиозный дух старался бежать от мира, тем глубже ему приходи-
лось погружаться в мирскую суету. Отрицание мира, с одной сторо-
ны, обусловливало равносильное его утверждание — с другой. Через
посредство евангелия нищеты церковь приобрела неисчислимые бо-
гатства; своим отрицанием половой чувственности она превратила
религиозную метафизику в систему грубейших чувственных пред-
ставлений; евангелие смирения помогло церкви сделаться величай-
шим и сильнейшим государством своего времени. В этом внутреннем
разложении сверхчувственного царства Божия заключалось трагиче-
ское противоречие средневековой истории развития. Религиозный
Дух средневековья стремился избавиться от бремени земного и ма-
териального, и это стремление делалось для него источником под-
чинения материи».
«Религиозная вера была источником богатства, — богатство же и
похоронило веру», — писал об этом процессе один из современников
позднего средневековья. Обмирщение церкви было самокритикой
сверхчувственной религиозной идеи христианства. Заложенные в
этой идее элементы отрицания мира самым процессом своего разви-
тия обращались в свою собственную противоположность. Подобно
тому, как некогда земной принцип древней культуры — националь-
«Новости Жизни», 10 декабря 1922 года. «Россия» (Москва), № 9-
390
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ное государство — погиб благодаря своему наивысшему воплощению
во всемирной римской империи, так чрезмерное расширение «не-
бесного» принципа средневековой культуры повело к стремлениям,
прямо ему противоположным. Средневековье логически пришло к
Возрождению. Но длителен был путь всестороннего и всеисчерпы-
вающего «обмирщения» мироотрицающей идеи...
Причудливыми, воистину «диалектическими» путями развивается
всемирная история...
Мне вспомнился грандиозный и богатейший пример средневе-
ковья в связи с размышлениями над нынешней фазой русской ре-
волюции. Ведь, право же, в ней отчетливо отражается — только в
соответственно измененном масштабе, конечно, — тот же закон
исторической диалектики. На наших глазах происходит решитель-
ное и неудержимое обмирщение экстремистских дерзаний комму-
нистической церкви.
Достаточно прочесть месячный комплект любой из больших мо-
сковских газет современности, чтобы убедиться в этом. После бе-
шеного наступления отвлеченной идеи,пытавшейся подчинить себе
чужую ей жизнь, — жизнь вступает в свои права. Дух жизни рвется
из всех щелей, преображая идею, покоряя ее себе. Так после кризиса,
после «перелома болезни», выдержавший ее организм начинает сти-
хийно наливаться здоровьем.
Разумеется, до настоящего, окончательного выздоровления еще
очень далеко. «Болезнь входит пудами, а выходит золотниками».
Страшное опустошение государства за эти годы дает себя знать на
каждом шагу. Пессимистам и безответственным критикам и полити-
канам — масса благодарного материала. Там и здесь — «маленькие
недостатки механизма». — Но общая картина — типичный пейзаж
«лед тронулся» и «пробуждение весны»...
От коммунистической идеи остались терминология и мечта о
мировой революции. И то и другое — достаточно неопасно для со-
временной жизни России. Коммунистическая терминология — те
«тормоза», которые сделали болезненным спуск к реальной действи-
тельности с утопических высот. Коммунистическая терминология —
дань, которую платит жизнь идее за право господствовать над нею.
Это совсем не страшно, что коммунисты так часто повторяют свои
священные слова. «Всех своих святых помянувши», они постепенно
приучаются делать живое и полезное дело, а на свое прошлое остро-
Под знаком революции
391
умно нацепили классическую по находчивости этикетку: Эсеровский
потребительский коммунизм'. Кто знает, не услышим ли мы через год
или два более выразительных определений. Например: Меньшевист-
ский государственный капитализм!
Или: Кадетская идея монополии Внешторга!..
Все может быть. И меньше всего тут следует чему-то возмущаться,
негодовать, протестовать. Это как раз то, что нужно, — это наиболее
безболезненная форма выздоровления. Следует ее приветствовать от
всей души.
«При переменах, — учил великий Макиавелли, — надо сохранять
тень прежних установлений, чтобы народ не подозревал о перемене
порядка. Большинство людей больше боится внешности, чем сущно-
сти».
«Переход от настоящих установлений к новым, — писал Сперан-
ский147 Александру I, — надлежит так учредить, чтобы новые установ-
ления казались вытекающими из прежних».
Естественно, что правящая власть должна прислушиваться к эле-
ментам, ее поддерживающим. В интересах «пролетариев всех стран»
необходимо сохранять внешность коммунистических становлений,
даже и меняя их сущность...
Что касается мечты о мировой революции, то здесь опять-таки
нет ничего, что противоречило бы жизненным потребностям со-
временной русской обстановки. Когда мировую революцию думали
насадить ценой разрушения русского государства, дезорганизации
армии, «похабного мира», наивных приветов «немецким товари-
щам» — это было плохо. Тогда «сверхчувственная идея» губила
жизнь, была вредна для жизни (хотя из истории культуры мы зна-
ем, что и такие идеи в общем культурно-историческом плане имеют
свое «право на существование»). Но когда эта революционная мечта
воплощается в жизнь путем воссоздания собственного государства,
укрепления его международного положения, возрождения армии,
организации хозяйства трезвыми приемами — дело принимает со-
всем другой оборот.
Не слишком переоценивайте «идеологическую надстройку» про-
исходящего процесса — и вы поймете всю его осмысленность, всю
глубокую и утешительную его органичность.
‘Из недавнего воззвания Дальревкома.
392
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Но если противники марксизма начинают по-своему усваивать
относительную истинность его учения о «базисе» и «надстройке», то
марксисты, как бы желая любезностью ответить на любезность, кон-
кретно признают самостоятельную значимость «идейного фактора».
Именно этой уступкой идеалистическому миросозерцанию объ-
ясняются недавние репрессии, обрушившиеся в России на интелли-
генцию и ряд ученых, многие из коих уже читают в Берлине свои
русские впечатления. Советская власть применила к ним меры пре-
сечения, согласно заявлениям Троцкого и Зиновьева, по той причи-
не, что опасались их грядущей антикоммунистической активности
в благоприятной атмосфере «нэпа»: «все попытки собрать силы на
основе нэпа мы будем разбивать на каждом шагу»...
Конечно, тут чистый идеализм: наверное, потом обливается от
него в гробу прах сурового Маркса. Глубоко идеалистична и сама
формула Зиновьева: «политическое наступление при экономическом
отступлении». Решительно приходится констатировать, что комму-
нисты умеют бессознательно исправлять свои увлечения не только в
области тактики, но и в плоскости идеологии...
Самый факт репрессий, ныне уже бесспорный, нам, «старым интел-
лигентам», разумеется, не может не казаться печальным. Впрочем, и в
нашей собственной среде насчет высылаемых есть разногласия: одни
особенно жалеют Мякотина148 и Пешехонова149, не слишком возмуща-
ясь высылкой Бердяева и Франка, в то время как другие особенно на-
пирают именно на Бердяева150 и Франка151, откровенно присовокуп-
ляя, что Мякотина с Пешехоновым они бы и сами, пожалуй, выслали,
если б оказались у власти: «беспокойные, надоедливые господа».
Как бы то ни было, гонения на деятелей науки, стоящих далеко от
практической политики, определенно свидетельствуют, что до пол-
ного выздоровления России еще не так близко. Но есть три сообра-
жения, помогающие преодолевать пессимистические порывы, рож-
дающиеся в чересчур впечатлительных людях, в связи с этой мерой
советской власти:
1)	Самая «мера пресечения» — относительно гуманная. В про-
шлом году она даже казалась недосягаемым идеалом, — следователь-
но, известный прогресс уже налицо. «И злая казнь мила пред казнью
злейшей». Если так пойдет и впредь, если темп смягчения режима не
слишком замедлится, — право же, следует воздержаться от неумерен-
ных жалоб. Пора вообще забыть о максимализме.
flod знаком революции
393
2)	В настоящее время в России происходит чисто животный про-
цесс восстановления органических государственных тканей. «Мозг
страны» в этот период (по необходимости непродолжительный) не
должен ни в какой мере мешать этому процессу. Просто-таки, долж-
но быть, и ему нужно отдохнуть, восстановить свое «серое вещество»,
воздерживаясь от выполнения прямой своей функции — мысли. С гру-
стью обязаны признаться люди «чистой мысли», философы и вообще
«критически-мыслящие личности», что сейчас в России — не их вре-
мя. Там теперь, — словно в организме после кризиса: волчий аппетит,
«жажда жизни неприличнейшая», — как говорил Митя Карамазов, —
радостное, животное чувство возвращающихся сил; все элементарно,
грубо, стихийно. Рафинированный эстет Н. Н. Русов, захлебываясь,
описывает арбатскую баню, а восторженный народнический интелли-
гент Тан, — гроздья бараньего сала на Смоленском рынке. Нэпманы,
«кустари», «чумазый»... Куда уж тут — «критические мысли»! До них ли?
Переварит ли их только что преодолевший смерть организм? Сейчас
ему по плечу разве лишь «Азбука коммунизма» в ее «оскорбительной яс-
ности» и всесторонней необрменительности для «серого вещества»...
Да, конечно, ныне Брюсов может повторить свое знаменитое:
А мы, мудрецы и поэты,
Хранители тайны и веры,
Унесем зажженные светы
В катакомбы, пустыни, пещеры...
Правы мудрецы, но своеобразно права и жизнь, их отсылающая
в катакомбы. И они должны это понять, этому покориться. Держать
«зажженные светы» в катакомбах личного сознания, не вынося их на-
верх, ибо на поверхности теперь слишком много горючего материа-
ла, и факелы мысли будут не столько светить, сколько поджигать...
От интеллигенции ныне требуется добровольная аскеза (конечно,
очень для нее тягостная!), если ее нет, — жизнь превращает ее в не-
вольную, насильственную.
Но неизбежно придет время — как только восстановятся элемен-
тарные животные соки, — когда неудержимо проснется дух и по-
требность в независимом духе, и тогда уже никакими скорпионами
не загнать его в катакомбы. И вспомнятся старые, простые слова
Аксакова:
394
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Над вольной мыслью Богу неугодны
Насилие и гнет...151а
Но вот и еще одно соображение, внешне наиболее парадоксаль-
ное:
3)	«Варварская политика, правление дикарей!» — слышим мы не-
редко. «Готтентотская мораль».
Пусть так. Но разве сами мы не тосковали о «пылающей крови», о
«новых гуннах», призванных обновить увядающую историю Европы?
Разве на Россию мы не взирали с надеждой, как на «свежую нацию»,
таящую в себе бездны неосуществленных возможностей? — Так чего
же пятиться назад, когда на исторической арене и впрямь появился
скиф с исконными качествами варвара? Или, быть может, наш салон-
ный скиф был наделен лишь всеми достоинствами дикаря, будучи
лишен его недостатков? Подобно тем зулусам, которые чинно пока-
зываются в зоологических садах Парижа и Лондона, он обязан был
только корчить страшные рожи, но не допускать невежливых жестов?
О, наивность! О, лицемерие!
Нет, уж если взаправду пылающая кровь, то «со всеми ее послед-
ствиями». Атилла152 не знал правил хорошего тона. И покуда он был
нужен истории, молчало римское право...
Но затем — неизбежный рок! — «обмирщение» постигло и гуннов
в их своеобразной идейной миссии.
Постигнет оно и новых скифов...
«Буржуазная психология захлестывает нас, лезет из всех щелей, —
жалуются московские «Известия». — Она проникла и в экономику, и
в литературу, и в театр. Она прочно свила себе гнездо даже в нашей
партии. Все на борьбу с буржуазной психологией!»...
А поэт зенитных достижений революции, бунтом и хаосом упо-
енный Маяковский из последних сил обличает канарейку, виденную
им в уютной квартирке некоего коммуниста, одного из многих:
Опутали революцию обывательские нити!
Сильнее Врангеля обывательский быт!
Скорее шеи канарейкам сверните,
Чтобы коммунизм канарейкою не был побит!..
/]од знаком революции	395
______________________________________________________________
Однако не так-то легко свернуть канарейке шею! Это не Деникин,
не Колчак, даже не Антанта. Ибо канарейка — «внутрь нас есть*...
Еще в начале революции прозорливый ум Ленина выразил эту
истину в нашумевшем афоризме, что «в каждом мелком хозяйчике
сидит по Корнилову»...
«Буржуазная психология» — это ныне официальный псевдоним
жизни, вступающей в свои права. Как в свое время изнутри заползла
она в палаты миродержавствующего Ватикана, так теперь просачи-
вается она в буйные дерзания красного Кремля. «Мечта, войдя в дей-
ствительность, преображает ее и преображается ею»...
Анализ современного положения России наглядно свидетель-
ствует о неизбежности развития и углубления послекронштадско-
го курса советской власти. Где ликвидируются коммунистические
увлечения, там автоматически расцветает жизнь. Где они задер-
живаются, там безотрадная картина топтанья на месте, обильная
пища для сатирических самобичеваний. «Государственная про-
мышленность» трагически бессильна выдержать конкуренцию с
воскресающей частной инициативой. «Тяжелая индустрия» — по-
следняя цитадель коммунистической экономики — переживает,
по общим отзывам, перманентный кризис. Она упорно не хочет
«окупать себя», а государство не в состоянии содержать ее на свой
счет. Бюрократизм, волокита, взяточничество — все это неразлуч-
ные спутники экономической химеры. И лишь распростившись с
нею, мыслимо их победить. Не иначе. Репрессии тут фатально без-
результатны.
Но, очевидно, так нужно, чтобы к сонму безвинных жертв, погиб-
ших за «спекуляцию» во славу «эсеровского потребительского комму-
низма», прибавились еще толпы «взяточников», покаранных в честь
«государственного капитализма». По Гегелю, это будет лишь новое
подтверждение «лукавства разума», согласно коему «идея уплачивает
Дань наличного бытия не из себя, а из страстей индивидуумов»...
Сроки и масштабы истории часто кажутся современникам черес-
чур растянутыми. Но горе тому, кто, не поняв исторического темпа,
хочет его изменить, не имея за собою ничего, кроме субъективных
настроений и желаний. «Жирондисты погибли потому, что объявили
вершину революции уже пройденной, Бабеф — потому, что считал
ее еще не достигнутой» (Шпенглер). Нужно прислушиваться не к го-
лосу чувства и личных стремлений, а к объективной логике событий.
396
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В ней всегда больше мудрости и смысла, нежели в самых возвышен-
ных мечтах утопистов и самых страстных обличениях патентован-
ных политических моралистов, на всех заграничных перекрестках
ныне еще тянущих свою нудную канитель:
Предатели!.. Погибла Россия!..
Окончательное констатирование «имманентного разума» русской
революционной эпопеи — счастливый удел «будущего историка». Но
уже и сейчас для хотящего видеть мало-помалу вырисовываются объ-
ективные ее контуры. Вдумываясь в них, невольно припоминаешь тот
процесс «обмирщения» средневековой церкви, ссылкой на который
начинается эта статья. Первоначальные импульсы революции, вопло-
щаясь, явственно «переходят в собственную противоположность». И
если нынешняя русская эпоха дождется своего Генриха Эйкена, то не
прочтут ли у него наши внуки приблизительно следующее:
«Чем более дух коммунистической революции овладевал Росси-
ей, тем более коммунизм должен был получать буржуазный харак-
тер. Идея отрицания собственности сама стала источником пере-
распределения богатств, и, следовательно, новой собственности.
Чем упорнее революционный дух старался бежать от конкретных
условий действительности, тем глубже ему приходилось погружаться
в суету повседневной политики. Отрицание наличного социально-
политического мира, с одной стороны, обусловливало равносильное
его утверждение — с другой. Через посредство отрицания милита-
ризма коммунистическая власть обзавелась сильнейшей регулярной
армией; отвергая в принципе патриотизм, она его практически вос-
питывала в борьбе с интервенцией и чужеземными вожделениями;
своим отрицанием собственнических инстинктов она их побудила
с интенсивностью, дотоле небывалой в общинной крестьянской
России; антигосударственная идеология (ср. Ленин, «Государство и
революция») помогла советам сделаться властью величайшего и мо-
гущественнейшего государства своего времени. В этом внутреннем
разложении интернационально-коммунистической идеи заключа-
лось трагическое противоречие Великой Русской Революции. Ре-
волюционный дух большевизма стремился избавиться от влияний
национальных и буржуазных, и это стремление делалось для него
источником подчинения этим влияниям».
Неудержимо развивающийся процесс обмирщения коммуни-
стического экстремизма есть истинно-действенная и глубоко-
Под знаком революции	397
плодотворная самокритика русской революции. Она неизбежно при-
ведет и уже приводит к подлинному русскому Ренессансу.
Основной «Базис»’
В замечательной книжке М. Горького153 «О русском крестьянстве»
дана откровенно суровая оценка этой подавляющей массы русского
народа как «среды полудиких людей» с инстинктами и качествами,
полудиким людям присущими. Но в то же время никто в нашей ны-
нешней литературе ярче и лучше Горького не подчеркнул того ис-
ключительного значения, которое ныне выпадает в России на долю
крестьянства. С острой зоркостью подлинного художника провидит
Горький грядущий стиль перерожденной России, основной резуль-
тат великой революции: теперь можно с уверенностью сказать, что
ценою гибели интеллигенции и рабочего класса русское крестьян-
ство ожило. Разбужена русская деревня, всколыхнулась вся и цели-
ком, ощутила несравненную свою силу, и ничто уже не вернет ее в
прежнее, дореволюционное состояние. Мужик выходит из револю-
ции возмужавшим, закаленным, сознавшим свое место в государстве,
убедившимся в зависимости от него всей городской жизни, всех этих
«хитроумных горожан» с их культурой, техникой, политикой. Раньше
они его держали в руках, — теперь же роли переменились... И новый
человек новой русской деревни — «рассуждает спокойно и весьма
цинично, но чувствует свою силу, свое значение. — С мужиком не
совладать, — говорит он. — Мужик теперь понял: в чьей руке хлеб,
в той и власть, и сила...» Черноземная сила. Та самая, о коей гадали и
по коей плакались поколения русской интеллигенции всевозможных
колеров. Пожалуй, она всех обманула своим действительным обли-
ком, многих отпугнула, многих даже озлобила. Но за себя постояла.
Нельзя сказать, что она оказалась по-славянофильски религиозна,
по-западнически свободолюбива, по-народнически социалистична
и по-марксистски склонна к «пролетаризации» Она с достаточным
Равнодушием взирает на катастрофу исторического православия, не
пошевельнула пальцем для защиты учредилки, упорно добивает об-
Щйну и отнюдь не собирается превращаться в хваленую «сельскую
бедноту». Но зато, обманув ожидания горожан, она осознает свои
«Новости Жизни», 1 апреля 1923 года.
398
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
свойства, «самоопределяется» по-своему, реально и жизненно. И в
будущее свое «смотрит все более уверенно, и в тоне, которым он (му-
жик) начинает говорить, чувствуется человек, сознающий себя един-
ственным и действительным хозяином русской земли»...
Вот подлинное слово: мужик становится единственным и действи-
тельным хозяином русской земли. Всякая власть отныне принуждена
будет считаться с ним, фактически творить его волю. И стремиться
согласовать эту стихийную волю проснувшегося Ильи Муромца с эле-
ментами национальной культуры и городской «цивилизации», пре-
творять черноземное творчество в государственную мощь. Для этого
необходима та «смычка» между деревней и городом, о которой так
много приходится слышать за последнее время. Наиболее умные из
антисоветских деятелей современности прочно усвоили «крестьян-
скую ориентацию»... на словах, конечно, ибо от Парижа и Берлина до
русской деревни далеко. В то время как неисправимые меньшевики
если о чем и думают, то только о том, как они будут организовывать
«сплоченную оппозицию» в будущей России (ср. их «Социалист. Вест-
ник»), — Милюков систематически обсуждает вопрос о «крестьянской
партии», долженствующий служить непосредственным политическим
базисом будущей власти. Ему вторит энергичная г-жа Кускова154 со
своими «Днями», не желающими, однако, уступить лидерство в ска-
занной «крестьянской партии» бывшему лидеру кадетов... Но покуда у
эмигрантских Казбеков с Шат-горами идут великие споры на различ-
ные, подчас и интересные темы, — московская власть в свою очередь
начинает отчетливо сознавать, что только то правительство может
быть устойчивым в нынешней России, которое прочно свяжет себя
с интересами и подлинными стремлениями крестьянства. В Кремле
эта истина «колет глаза» с тем большею убедительностью, что именно
коммунистам пришлось испытать на себе всю сокрушающую тяжесть
«пассивного сопротивления» нашей необъятной деревни. Такого уро-
ка нельзя забыть. Нельзя забыть опыта 20 года, когда мужик «встретил
политику национализации сокращением посевов как раз настолько,
чтобы оставить городское население без хлеба и не дать власти ни
[одного] зерна на вывоз за границу» (из речи Каменева на IX съезде
советов). И пока заграничные политики размышляют о крестьянском
базисе, советское правительство реально этот базис нащупывает. Ге-
ний Ленина уже дал соответствующий курс, и если его преемники
с него не свернут, прочность советского правопорядка обеспечена
всерьез и надолго. И, пожалуй, не понадобятся ни П. Н. Милюков, ни
Под знаком революции	399
______________________________________________________________
Е. Д- Кускова, ни даже сама бабушка русской революции, так безжалост-
но покинутая своею «внучкою»... Но только курс этот действительно
должен быть твердым и содержательным. «Классы обмануть нельзя»,
и ориентация на деревню обязывает. Необходимо вдумчиво учесть
конкретный облик русского крестьянства, раз навсегда отказаться от
химерических мечтаний «окоммунизировать» современное крестьян-
ское хозяйство и вместо преподнесения громких, но чуждых мужику
лозунгов, оказать ему реальную, ощутительную помощь в сфере его
очередных экономических нужд. Судя по многим признакам, на этот
путь и вступает в данное время Москва. Организуется сельскохозяй-
ственный кредит для крестьян, неуклонно проводятся в жизнь начала
«основного закона о трудовом землепользовании» 22 мая прошлого
года, раскрепостившего деревню от утопии революционной весны,
поощряются одинаково все формы трудового землепользования, не
исключая и участковый, откровенно признается при этом «инициа-
тива хозяйственно-прогрессивного меньшинства» (ставка на силь-
ных), допускается «трудовая аренда земли» (временная переуступка
прав на землепользование) и, наконец, согласно тому же закону, ши-
роко практикуется привлечение «вспомогательного наемного труда»
в трудовых земледельческих хозяйствах. На нужды деревни обраще-
но самое серьезное и трезвое внимание, и еще недавно президиум
ВЦИК, регулируя организацию с.-х. кредита, категорически подчер-
кнул в вводной части своего постановления: «Ныне задачей советский
власти является укрепление нашего народного хозяйства и, прежде
всего, восстановление и усиленное развитие сельского хозяйства: им
живет основная масса населения РСФСР — крестьянство, от него зави-
сит восстановление и дальнейшее развитие промышленности». Таким
образом, совершается то, что неминуемо должно было совершиться.
На место России дворянской, самодержавно-бюрократической, на
авансцену истории выступает Россия крестьянская, народная. Выяв-
ляется с неотвратимостью основное содержание нашего революци-
онного процесса. И поскольку советское правительство отдает себе в
нем отчет, оно остается у государственного руля. Логикой вещей оно
будет и далее эволюционировать, из власти рабочей перерождаясь в
правительство по существу своему крестьянское’. Только в том случае
Примечание ко второму изданию. Должен признаться, что удачнее было бы
СКазать не «крестьянское» просто, а крестьянско-рабочее. Но тут уже подстере-
400
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и удастся ему, обеспечив себе прочную социальную основу в корне
парализовать атаки и подкопы враждебных ему политических сил.
12-й съезд*
Есть бестолковица,
Сон уж не тот,
Что-то готовится,
Кто-то идет...
Козьма Прутков
Да, «есть бестолковица». — Вот основное впечатление 12 съезда
коммунистической партии, коего подробные отчеты ныне дошли до
нас. Не чувствуется уже твердой и ясной, единой линии, столь харак-
терной для «ленинского периода» партийной истории. Усложнилась
жизнь, путь расплывается в распутье, множатся трудности и опасно-
сти. «Сон уж не тот»...
«В партии создалось архитревожное настроение», — это призна-
ние Троцкого как нельзя рельефнее характеризует «тонос» съезда.
Вместо уверенного движения по заранее данному тракту — беспо-
койные нащупывания, колебания, рекогносцировки. Вместо тради-
ционной орденской сплоченности — взаимные разномыслия, пре-
рекания...
гает г. Бухарин: «Г-н Устрялов впадает, как полагается, в самую обыкновенную,
весьма распространенную ошибку: он смешивает вопросы о более или менее
тесном сотрудничестве (иногда “блоке”, “союзе” и т. д.) классов в обществе с во-
просом об их сотрудничестве (“блоке”, “союзе” и т. д.) во власти, т. е. с вопросом
о разделе власти. Диктатура пролетариата есть единодержавие пролетариата
как класса. Но она, эта диктатура, может быть в наитеснейшем блоке или союзе
с крестьянством или его определенными слоями» («Цезаризм», с. 31). Боюсь, что
мой суровый критик взводит на меня напраслину. Не так уж мудрено постичь
подчеркиваемое г. Бухариным различие. Но в нем ли дело? Если единодержавно
пролетарская власть, опираясь на «сотрудничество классов в обществе», будет
принуждена всерьез вести крестьянскую политику стиля «обогащайтесь» — ка-
ков объективный облик такой власти? Разве «единодержавно-дворянская власть»,
опираясь на аналогичное «сотрудничество» не переходила у нас в годы Витте и
Столыпина к «буржуазной» политике? Выходит, таким образом, что центр тяже-
сти вопроса не в отвлеченно-формальном «разделе власти», а в конкретном со-
держании ее политики, диктуемой социальным составом «общества», удельным
весом и давлением входящих в него элементов.
‘«Новости Жизни», 10 июля 1923 г.
Под знаком революции
401
Высочайший из монтаньяров Ларин155 печатает многозначитель-
ную статью «О правом болоте в нашей партии», в коей призывает «ре-
шительно одернуть проявившую настойчивость часть товарищей» и
«задушить правый уклон в самом зародыше». Преображенский отве-
чает ему насмешливой репликой «Налево сказку говорит», где ядови-
то признается:
Читая левые предложения тов. Ларина, я не раз задавал себе во-
прос, долго ли продержалась бы в России советская власть, если бы
политику партии определяли такие товарищи, как тов. Ларин...
Осинский156 выступает с резкими выпадами по адресу Зиновьева,
«проливающего целые потоки слов, чтобы белое сделать черным, а
черное сделать белым», а также, «чтобы всеми силами спасти то при-
митивное допотопное безграмотство, которое до сих пор сидит во
взаимоотношениях наших советских центров».
Тот же Осинский жалуется, что «внутрипартийная демократия» в
настоящее время является только «листом бумаги», и что всякий, кто
осмеливается высказывать самостоятельные суждения, автоматиче-
ски попадает в Терситы» и подвергается травле «великих Патроклов»
партии (Зиновьев, Бухарин и пр.), вопящих «ату, ату его, слово и дело,
слово и дело!..»
Один из этих «великих Патроклов», Каменев157, со своей сто-
роны рассматривает выступление Осинского как «некий симптом
опаснейших внутрипартийных процессов», с горечью констатиру-
ет, что «ныне у нас растут настроения в пользу ослабления партий-
ной литературы», и убедительно предостерегает партию от какой
бы то ни было «ревизии ленинизма», предпринимаемой будто бы
то здесь, то там.
Вообще, отсутствие Ленина ощущалось на съезде острее, чем
когда-либо. И недаром так много слов любви и уважения было на-
правлено ораторами к тени вождя, покинувшего свою железную ко-
горту в трудный, ответственный час...
А час, действительно, трудный и ответственный.
II
Вдумываясь в содержание внутрипартийных разногласий, нельзя
Не заметить, что они сводятся к одному стержню, вокруг которого
вращаются все конкретные политические проблемы нынешнего дня.
402
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Как избежать буржуазного перерождения советской власти, как нала-
дить хозяйство страны, не жертвуя в то же время «октябрьской про-
граммой»? — вот вопрос, положенный в основу работ 12-го съезда и
предсъездовской дискуссии на страницах «Правды».
Каждый из полемистов упрекает другого в том, что он, мол, тол-
кает партию прямо в «хайло капиталистической щуки». Ларин гро-
мит за это «правое болото», Л. Б. Красин158 обличает в ответ «чистых
политиков и партийных литераторов», играющих по старой памяти
руководящую роль в партии и перенесших на вершину государствен-
ной власти навыки подполья и эмиграции. «Левые» обвиняют «пра-
вых» в «ликвидаторстве», правые левых — в «бюрократическом вы-
рождении», бюрократическом атеросклерозе».
Появляются даже явно уже оппозиционные «платформы» ано-
нимного, но партийного происхождения, призывающие к тем или
другим недружелюбным действиям против ЦК-та. Нередко «дезер-
тиры пролетарской революции» драпируются в «роскошную тогу
левизны», иногда же они выступают в мантии «коммунистических
либералов», призывающих «уничтожить монополию коммунистов
на ответственные места, лишить партбилет значения патента» и
даже «открыть широкий, беспрепятственный доступ беспартийным
вообще, беспартийным интеллигентам и квалифицированным ра-
ботникам, в частности, на все советские должности, в том числе и
на выборные».
Конечно, эти опасные для правящей партии явления всеце-
ло обусловливаются сложностью общей ситуации, порожденной
двухлетним развитием нэпа. Начинают явственно завязываться
новые социальные связи, в недрах «экономического фундамен-
та», послушный Марксу, тихонько зреет государственно-правовой
«рефлекс»...
«Мы находимся, — констатирует Бухарин, — в процессе незамет-
ной, но бешеной бескровной войны с буржуазной стихией... Нэпов-
ские времена — нэповские песни»...
Основная очередная опасность ясно осознана советскими лиде-
рами. Тот же Бухарин формулирует ее в четком прогнозе:
«Какая опасность нам грозит больше всего? Наше перерождение.
Как возможно наше перерождение?
На этот последний вопрос мы должны дать такой ответ: либо со-
ветский государственный аппарат все более и более будет отхо-
Под знаком революции
403
дить от партийного руководства, причем его поры в возрастающей
степени будут заполняться спецами не нашего толка, и, таким об-
разом, реальные рычажки этого аппарата ускользнут из наших рук;
либо сама партия все более и более будет наполняться чуждыми ре-
волюции или прохладно к ней настроенными, но зато технически
компетентными элементами, которые, — в условиях нашей куль-
турной отсталости и объективной необходимости в технически-
квалифицированных работниках, — фактически сделаются руко-
водителями партии; либо будет происходить и то и другое».
И любопытно, что в связи с этими тревожными размышлениями
коммунисты все с большей долей «подозрительности, осторожности
и чуткости» взирают на своих «попутчиков», в частности, на сменове-
ховцев. Они уже почти уверены, что чем сменовеховец лояльнее, тем
он опаснее. Чуть ли не в каждом его жесте они готовы видеть ужимки
тактической мимикрии, ласковую мягкость болотной тины («прики-
дываются» Ленина). Даже сладчайшие объятия «Накануне» встречают
ныне в Москве подчеркнуто холодный прием: словно там не на шутку
опасаются (не на основании ли российско-нэповского опыта?), что
объятиями можно задушить!..
«Уста их мягче масла, а в сердцах их вражда; слова их нежнее елея,
но они суть обнаженные мечи», — писал в свое время царь Давид
(псалом 54-й).
«“Поздно приходящие”, вообще, опасны для железной когорты.
Если когда-то римская доблесть растворилась в “поддержке” поко-
ренных чужеземцев, то не “размагнитится” ли сталь коммунистиче-
ской гвардии от наплыва толп “сочувствующих” и “попутчиков” (не
лиц, а социальных групп) с пышной пролетарской словесностью, но,
увы, то с буржуазными сердцами, то с интеллигентскими порывами?
И не есть ли этот рост стороннего “сочувствия” — своеобразное вы-
ражение усиливающегося “буржуазного и мелкобуржуазного давле-
ния на партию пролетариата извне в годы нэпа”» (Ларин)?..
Если, таким образом, подозрительны «сочкомы», то тем необхо-
димее идеологически отгородиться от правоверных сменовеховцев.
И это делается по всему политическому фронту.
Каменев, дабы нагляднее уличить Осинского, уподобляет его «лю-
дям, глубоко чуждым марксизму и пролетариату, вроде, скажем, сме-
новеховца Устрялова». Осинский в ответ принужден уверять, что он
отнюдь «не снюхался с сменовеховцами», в чем его подозревают.
404
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Бухарин корит сменовехизмом всю внутрипартийную оппози-
цию. «Разве это не интеллигентское сменовеховство?» — изобличает
он «Рабочую Правду», — на самом деле весьма мало интеллигентскую
и еще меньше сменовеховскую. «Это есть программа сменовеховцев
чистейшей марки!», — ополчается он далее, курсивом, на авторов
какой-то анонимной платформы. «Ибо платформа эта есть спуск на
тормозах к меныпивизму!»
Сталин в докладе на съезде жалуется, что «великодержавные идеи
сменовеховцев просачиваются в партию», подпадающую под гип-
ноз «великорусского шовинизма». Зиновьев, в свою очередь, спешит
оградить себя от «приятных сменовеховских комплиментов», припи-
сывающих большевизму воссоздание Великой России...
Шумным и не вполне стройным хором стремился 12-й съезд убе-
дить себя и всех, что «буржуазную стихию мы побьем и взнуздаем»,
что «отступление кончено», что «партия едина, как никогда», и, глав-
ное, что великая российская революция в нынешнем своем фазисе не
великую державу российскую по линии наименьшего сопротивления
воссоздает, а подлинный пролетарский интернационал воздвигает...
Блажен, кто верует... Иначе невольно снова в голову застучится
знакомое четверостишие — с оккультным пророчеством:
Что-то готовится, кто-то идет...
III
Однако, чтобы не быть дурно понятым или фальшиво истолкован-
ным, тороплюсь подчеркнуть, что менее всего склонен я понимать
этот стихотворный прогноз в смысле «близкой гибели большевиков».
Гиблыми баснями пусть по-прежнему пробавляются наши плакуны
на реках вавилонских, наши обыватели от политики, слезливо тща-
щиеся грошевыми надеждами, до смерти ушибленные беженством.
Пусть вновь и вновь, им в унисон, наслаждаются своими однозвучны-
ми заклинаниями и начетчики сектантских канонов, для коих жизнь
разграфлена по клеточкам, а Добро и Зло навсегда воплотились в за-
конченные абстрактные формы. Пусть уж о «близком дне освобожде-
ния», щедро разрисованном всеми завитушками наивной фантазии,
вопиют по-прежнему спецы по этой части — Бурцевы и Черновы,
ослепленные доктринеры и политиканствующая обывательщина...
Под знаком революции
405
Нет, не в «гибели большевизма» дело, а в очередном фазисе его
исторического развития. Вместе с Россией, вместе с нэпом он подо-
шел к некоему рубежу, к распутью. Возможности, рожденные сдвигом
21 года, подходят к концу, требуются дальнейшие «сдвиги». На месте
стоять нельзя, политические паузы в революции не могут длиться
долго. Скоро поневоле придется выбирать между «коммунистической
реакцией» ларинского стиля и трезвой программой Красина. В пер-
вом случае возобновятся «великие потрясения» и... новый Кронштадт
опять заставит партию вернуться к единственно целесообразному
пути. Во втором случае это произойдет безболезненно без новых ис-
пытаний судьбы.
Необходимо вообще признать, что Красин в настоящее время яв-
ляется наиболее интересной и ценной фигурой коммунистической
партии и советской власти. Он как бы воплощает собою тот «второй
день революции», в обстановку которого теперь ступает страна. «Кан-
дидат в русские Баррасы159», — он лишен ряда недостатков своего
французского прототипа. Вместе с тем за ним — огромный деловой
стаж, организационно-хозяйственный опыт большого масштаба, чем
не могут похвалиться другие партийные нотабли, — по большей части
«чистые политики и партийные литераторы», «высоко-политические
штатгальтеры», время коих неудержимо проходит...
Красинизм — будущее русской революции, становящееся ее на-
стоящим. Красинизм — «готовится». Красинизм — «идет».
Если не Красин, то... Марков второй, великий сумбур, яма глупой
реакции и разброда, длинное лихолетье...
Подобно Ленину, Красин центральную задачу советской власти
видит в экономическом воссоздании страны. Для него ясно, что без
разрешения этой задачи правящая партия не сможет сохранить свой
авторитет в государстве. «Вся наша организация и тактика, пишет
он, — должны быть приспособлены именно к творчеству, созиданию
и восстановлению производства. Это не значит, что у нас нет боль-
ших опасностей внутри и извне. Но именно борьба со всеми этими
опасностями требует уклона всей нашей политики и организации,
в особенности верхов государственного и партийного аппарата, по
линии производственной и хозяйственной».
Сама пресловутая «смычка» с крестьянством мыслима лишь при
Условии поднятия производства. Не может же она, в самом деле,
наладиться «от продолжающегося развала крупной индустрии, от
406
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
жалкого состояния железных дорог и невозможности немедленной
реальной помощи крестьянину семенами, орудиями производства
и кредитом!» Вывод ясен: «если мы окажемся банкротами в области
производства, кредита и внешней торговли, никакая инспекция и ни-
какой Рабкрин160 или ГПУ161 нам не помогут, — крестьянство рано
или поздно нас дезавуирует»...
Коммунист-хозяйственник Красин лучше других видит всю глуби-
ну нашей экономической разрухи, всю удручающую неподготовлен-
ность диктаторствующего слоя к созидательной работе, несмотря на
«пятилетнюю нашу суетню вокруг государственного аппарата» (Ле-
нин). И естественно, что ему претит самодовольное бахвальство тех
из его партийных товарищей, «которые, кроме благонамеренного
отвращения к «буржуазным» методам производства, редко обладают
иным багажом».
«Что касается меня, — бросает он в лоб подобным товарищам, — то
я имею смелость прямо сказать: и дай Господи, чтобы наши железные
дороги заработали “по-буржуазному”, чтобы Донецкий бассейн и са-
харные заводы показали “буржуазную” производительность и чтобы
регистратура и бухгалтерия наших государственных органов были
бы органами, по крайней мере такими же, как у Сименса и Всеобщей
компании электричества или у Рокфеллера!»
Поменьше политики, все для хозяйства! Эту основную идею «второго
дня революции» органически усвоил его идеолог, опечаленный «левы-
ми» веяниями среди напуганных «буржуазной стихией», осиротевших
большевистских верхов. «В политике мы чрезвычайно сильны, — не без
невольного сарказма признается он, — и политических принципов и
директив выработали и для себя, и для всего человечества приблизи-
тельно лет на сто вперед... Ну, а вот уголь добывать, или выращивать
хлопок, или восстановить производство паровозов, это мы умеем лишь
весьма плохо и никогда не будем уметь хорошо, пока не выбросим
из головы несуразную мысль, будто бы надо заниматься политикой, а
не хозяйством, или будто бы к любому производству можно подойти
и любую фабрику наладить, если посадить туда десяток коммунистов,
прекрасно воспитанных политически, но не имеющих никакой выучки
в данном ремесле или в данной отрасли промышленности».
И соответственно этим критическим замечаниям, — чрезвычай-
но важное конкретное предложение: перестроить государственный
и руководящий партийный аппарат таким образом, чтобы «произ-
Цод знаком революции
407
родственникам и хозяйственникам (конечно, партийным) в нем была
отведена по меньшей мере такая же доля влияния, как газетчикам,
литераторам и чистым политикам».
Конечно, все эти замечания и предложения не мешают Красину
исповедовать строго революционный символ веры. Он вовсе не хочет
быть расстригою коммунизма. Он весьма гордится своей исконной
принадлежностью к РКП и любит давать публичные справки отно-
сительно своих давних заслуг перед революцией. Красин — честный
человек, и свой государственно-хозяйственный план он, разумеется,
будет осуществлять не иначе, как во имя интересов великой проле-
тарской революции...
IV
Правда, на 12 съезде красинская программа встретила серьезней-
шую оппозицию, и большинство за нею не пошло. Ее автор, кажется,
даже не был избран в ЦК, а Бухарин презрительно окрестил его точку
зрения «инженерской». Кое-кто в связи с ней даже затронул вопрос о
«бодрствовании консулов»...
Учитывая всю насущную необходимость финансовой связи России
с заграницей и заведомую недостаточность доморощенного «крохо-
борчества», воспевавшегося на съезде Троцким, Красин откровенно
рекомендовал советскому правительству политику концессий, а сле-
довательно, и все ее предпосылки, т. е. прежде всего компромиссную
внешнюю политику, действительный «мир с буржуазными государ-
ствами». Съезд, однако, в этом вопросе стал на иную позицию, и не
исключена возможность, что некоторое ухудшение международного
положения России (будем надеяться, временное), наблюдаемое за по-
следнее время, является, между прочим, и результатом съездовских
настроений. Но жизнь все же сильнее доктринерства. В основном и
главном линия развития революции вспышкой коммунистической
ортодоксии не могла быть и не была отклонена. Партийный раскол,
слава Богу, оказался на съезде предотвращенным. Будет он, надо на-
деяться, предотвращаться в аналогичных случаях и впредь: слишком
У® ясна его пагубность равно для всех спорящих крыльев и фрак-
ций. В сфере конкретной хозяйственной политики неизбежно про-
должается тот же процесс нэпа, вне которого ни о каком экономи-
ческом подъеме не может быть и речи. Деловая работа мало-помалу
408
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
развивается назло «непримиримой» эмигрантщине и независимо от
красивых революционных фраз. Конечно, наблюдаются отдельные
заминки и шероховатости, промахи, шаги назад, дрожь революцион-
ной кривой, — все это, к сожалению, в порядке российских вещей, да
и в порядке всякой революции. Но в центральном вопросе о «смычке
с деревней» съезд не пошел за Лариным с его программой «налого-
вого головотяпства» и не свернул в сторону от ленинизма. Реальную
крестьянскую клячу он предпочел эфемерному промышленному ры-
саку. В общем, однако, следует признать, что 12 съезд означает со-
бою как бы некую паузу в развитии революции. Что же касается ряда
«левых» его тенденций, то есть достаточно оснований надеяться, что
при данной обстановке большинство их пребудет скорее в царстве
благочестивых пожеланий, нежели действительной жизни.
По крайней мере, в области внешней политики лоцману «право-
го болотного уклона» не долго пришлось ждать реванша, и когда в
Лондоне стали собираться враждебные России дипломатические
тучи, — рассеять их был послан никто другой, как «прохладный к ре-
волюции, но зато технически компетентный» инженер. Эта ирония
судьбы, конечно, не случайна: она неизбежно будет повторяться и в
других областях русской жизни, учащаясь по мере выздоровления
государства. И если теперь мы переживаем еще период «бестолко-
вицы», то он уже не может длиться долго: победа творческих им-
пульсов революции диктуется всеми факторами наличной русской
обстановки.
Ответ налево*
(О лояльном сотрудничестве и Новой России)
...Попытаемся найти средний путь между сопротивлением, кото-
рое само себя губит, и раболепством, которое себя бесчестит, путь,
одинаково свободный и от унижения, и от безрассудства...
Тацит
I
Раньше — еще не так давно — приходилось «полемизировать»
исключительно направо, с лагерем эмиграции, с «непримиримой»
‘«Новости Жизни», 7 октября 1923 года. _
цод знаком революции
409
прессой, громкой и злобной. Истины, ныне становящиеся трюиз-
мами (например, красная армия есть русская армия и что «раз-
лагать» ее непатриотично), казались еретическими парадоксами,
едва ли не плодом преступной большевистской инспирации. Шаг
за шагом нужно было разоблачать грустное дезабилье правоверно-
большевистского короля, изобличать глубочайшую внутреннюю
фальшь белой психологии вне белых фронтов — запоздалой от-
рыжки погибшего движения, бесплодной, как мечи после боя, не-
сообразной, как дым без огня. Так было раньше, — еще не слишком
давно. Теперь положение существенно меняется. И физически, и
психологически непримиримая ортодоксия ликвидирована, эми-
грация, как духовно-целостная категория, уже не существует. В
значительной степени прорвана моральная блокада России, за-
метно поистерлись грани диаспоры о магнит покинутой родины...
Жизнь ушла далеко вперед... «Караул, — левею!» — этот возглас
одного из белых журналистов образно характеризует эволюцию
нашего интеллигентского антибольшевизма за последние полто-
ра — два года. Правая среда стихийно «левела», и теперь я уже ни-
мало не удивляюсь, получая из Берлина от одного из недавних со-
трудников «Русского Голоса» вполне искренний письменный совет
«более решительно и беззаветно подходить к строящейся России,
позабыв чересчур медлительные теории спусков и тормозов», а
из Петербурга от другого сотрудника той же харбинской черно-
сотенной газеты — почти сочувственные описания чистки сто-
личных университетов от «научно-заслуженных, но чуждых духу
времени» профессоров... Не слишком, признаться, удивлюсь, если
и здесь, на месте, многие из «сдвинувшихся» братьев писателей,
не жалевших в свое время оловянных перунов по адресу «прими-
ренчества», скоро не менее шустро начнут метать на автора «че-
ресчур медлительных теорий» новые грозные перуны — на этот
Раз уже за «чрезмерную идейную отсталость» и «слишком узкий,
близорукий патриотизм», чуждый духу времени О, этот «дух вре-
мени»! Могучий, бессмертный дух, старичков генералов капризно
пригибающий к стопам удачливых дипломатов революции*, а этих
Недавно на харбинском вокзале советского посла Карахена торжествен-
но встречал от имени Кит. Вост. ж. д. ген. Афанасьев, доселе не расставшийся с
полной генеральской формой и бессменный член всех эмигрантских обществ
Опасения России».
410
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
последних, в свою очередь, вдруг заставляющий почтительно под-
носить «осыпанную бриллиантами саблю» военным губернаторам
«дружественной нации», воплощенным исчадиям откровеннейше-
го «милитаризма»’!..
Впрочем, лучше воздержимся от иронии. В конечном счете «дух
времени» никогда не лишен существенной доли мудрости, всегда
в известном смысле он, если хотите, — символ «духа вечности».
Нужно только уметь различать в нем «увлечения моды», случай-
ную накипь минут — от разумных влияний и толчков «всемирно-
исторической Идеи». Нужно только научиться не бежать за ним
петушком, а принимать и оценивать его «под знаком вечности»,
или, вернее, истории...
В частности, теперь, в данный момент, не восторженного стадно-
го «полевения» требует от нас новая Россия, а сознательной поддерж-
ки, дружественного, деятельного сочувствия. Довлеет дневи злоба его.
В часы опасности, в дни острой внешней борьбы, наше дело, долг
русских граждан — не рассуждать, а повиноваться. Когда гремели
пушки русско-польской войны под Киевом и под Варшавой, — пагуб-
ны и преступны были бы стремления отвлечься так или иначе от не-
посредственных боевых заданий, как пагубны и преступны оказались
аналогичные стремления в годы великой войны.
Но теперь страна, слава Богу, оправляется от военной горячки, пе-
реходит постепенно к мирному положению. Страна выздоравливает,
усложняется кругозор ее жизни, множатся ее потребности и интересы.
Тут уж не обойтись без «рассуждений», пусть еще и умеряемых «поли-
тической аскезой», пусть введенных в строгие нормы. О «перепряжке
лошадей», конечно, по-прежнему говорить не приходится, эти старо-
интеллигентские повадки следует вообще забыть всерьез и надолго.
Но «лояльное сотрудничество» уже и сейчас может выражаться не
только в слепом повиновении властям предержащим, хронической
прикованности к «последнему правительственному распоряжению»,
но и в самостоятельных движениях мысли, в деловой инициативе,
полезной критике, в свободном анализе действительности. Прибли-
жается пора рождения в новой России нового «общественного мне-
ния», пусть по существу иного, чем при одиозном «парламентаризме»
‘По газетным сообщениям, на днях в Мукдене полпред Карахан, в знак друж-
бы народов, поднес осыпанную бриллиантами саблю маршалу Чжан Цзо-лину.
[jod знаком революции
411
(без «оппозиционной чесотки»), но по своей идее элементарно неза-
висимого, как и там.
Если, таким образом, нечего уже считаться и спорить с отмираю-
щими элементами зарубежной России, «бить лежачего», — то тем жи-
вей и острее становятся внутренне-русские проблемы. Нужно «само-
определиться» в них, найти свое место в процессе заново строящейся
жизни, понять стиль и темп этого процесса.
Здесь приходится лицом к лицу сталкиваться с официальной ре-
волюционной идеологией и вырабатывать свое отношение к ней.
«Поворачиваться налево», пристальней присматриваться к мысли и
жизни революции. Тем более, что оттуда все чаще и отчетливее доно-
сятся до нас критические отклики на занимаемую нами в настоящее
время политическую позицию.
Да, слева нам теперь возражают охотно и нередко. Золотые день-
ки первоначальных взаимных комплиментов по мере ликвидации
острой внешней опасности и по мере расширения и углубления нэпа
уступают место спокойному и деловому обоюдному выяснению то-
чек совпадения и расхождения в оценках обстановки. Тем лучше: в
атмосфере серьезной критики легче проверить себя.
В частности, в связи с циклом идей «Обмирщения» два возра-
жения особенно усиленно выдвигаются на страницах советской
прессы. Оба они подчас повторяются и ближайшими моими со-
седями слева, российскими и европейскими сменовеховцами. Пер-
вое из них я считаю основанным на недоразумении. Второе имеет
более глубокие корни и сложную природу. Попробуем разобраться
в обоих.
II
Известный большевистский публицист А. Бубнов162, характеризуя
в «Правде» (от 15 июля с. г.) позицию «Обмирщения», определяет ее
как тактику выжидания, отказа от немедленного и активного участи
в строительстве новой России. «Выжидайте — вот лозунг профессо-
ра Устрялова». Г. Бубнов полагает даже, что мне впору «организовать
специальную фракцию выжидающих второго пришествия капита-
лизма в Россию». Мой тезис о «политической аскезе» автор склонен
истолковать как своеобразный призыв к тактическому воздержанию,
своего рода бойкоту современной советской системы. И, сопоставляя
412
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
этот, вложенный в мои уста, призыв с нашими пражскими и париж-
скими формулами 921 года (сборник и журнал «Смена Вех»), публи-
цист «Правды» усматривает в нем их «дальнейшее развитие», напоми-
нающее, однако, «движение рака»: — жизнь идет вперед, а «Устрялов в
плену своих старых настроений»...
Очевидно, «политическая аскеза» ввела в заблуждение не одного
г. Бубнова. Мой давнишний политический спутник Ю. Н. Потехин в
своих последних письмах тоже не прочь упрекнуть меня в ошибоч-
ном уклоне к «отсутствию тактики», к «идеологическому и тактиче-
скому анабиозу». По его мнению, идеология «обмирщения» недоста-
точно считается со «всей глубиной разрыва между старой и новой
Россией» и потому ее рецепты чересчур пассивны, искусственно от-
делены от жизни. Приблизительно то же самое утверждает и литера-
турный вдохновитель внутрироссийского сменовехизма И. Г. Лежнев
в своем открытом письме ко мне (№ 9 московской «России» и № 4
харбинской «Русской Жизни»), «Нельзя быть в положении сторонне-
го наблюдателя, в положении третьего радующегося», — откликается
он на мою статью о 12 съезде. Ему кажется, следовательно, будто там
рекомендуется позиция «стороннего наблюдательства», самоустране-
ния из процесса нынешней русской жизни.
Категорически должен заявить, что все эти возражения и упре-
ки основаны на чистом недоразумении. «Политическая аскеза» ни в
коей мере не есть деловой бойкот. Как раз напротив, она есть ре-
шительное его отрицание, его действенная противоположность. Ин-
теллигентский саботаж был актом глубоко политическим, он именно
знаменовал собою активное нежелание небольшевистской интелли-
генции примириться с ролью работников-спецов, не ответственных
за политический курс правительства, но добросовестно стремящихся
посильно смягчить острые шипы кризиса. Саботаж означал неспо-
собность служилой интеллигенции проникнуться лозунгом полити-
ческой аскезы. Провозглашение этого лозунга, очевидно, напротив,
есть полный отказ от позиций открытого или скрытого саботажа,
прямой разрыв с «дурной революционностью наизнанку» (вопреки
замечаниям Бубнова), искренний призыв к лояльной работе с вла-
стью на деловой почве во имя восстановления государства — призыв
тем более искренний и надежный, чем менее мы «прикидываемся»
(Ленин) и подделываемся под заправскую коммунистическую сло-
весность.	- •
Под знаком революции
413
Нельзя, конечно, закрывать глаз и на трудности этой «лояльной
работы* в рамках государственной системы, во многом несовершен-
ной, не вполне освободившейся от элементов утопического доктри-
нерства. И тем не менее, ради блага государства нужно твердо усвоить
психологию «честного спеца», вопреки всем трудностям.
Бубновская формула «выжидание», таким образом, не может быть
нами признана отвечающей нашей действительной идеологии. Ско-
ро уже к ней подойдет термин «содействие», относимый Бубновым к
настроениям лежневской группы. Я вообще тактически считаю себя
весьма близким к этой группе, при всем различии наших более об-
щих и глубоких миросозерцательных предпосылок. Наши разногла-
сия, как и разногласия Лежнев — Потехин, конкретно-политически
достаточно невесомы, что, между прочим, правильно отметил в «Из-
вестиях» г. Виленский-Сибиряков163: «мечта о Ренессансе, мечта о на-
циональной России стирает грани разногласий между сменовеховца-
ми всех толков от дальневосточного Устрялова до советско-русского
Лежнева». Тем менее разномыслия у нас в вопросе «сотрудничества»
и «содействия», и на дружеские укоры Ю. Н. Потехина я имел полное
основание ответить следующее:
«Совершенно напрасно корите Вы меня “отсутствием тактики”:
она у меня есть и сходится с Вашей. “Лояльное, деловое сотрудни-
чество с наличной властью”, стремление в плане реальных меро-
приятий приближать советское правительство к русским условиям и
растворять обрывки доктринерских директив в трезвой повседнев-
ной работе. Какое же тут отсутствие тактики? Тут цельная идеология
умных и порядочных спецов, работающих не за страх, а за совесть
(и не коммунистическую, а свою собственную). Никакого “анабиоза”
в моих рецептах нет — ни идеологического, ни тактического. Ни ана-
биоза, ни беспринципного приспособленчества, ни легкомысленно-
го быстрого перерождения из колчаковца в сочкомы»...
Что же касается упрека г. Бубнова в «рачьем аллюре», то я мог
бы его целиком вернуть по обратному адресу. Рецепты примирен-
чества были впервые провозглашены в начале 20 года. Теперь —
конец 23-го. За эти годы отступали ведь именно коммунисты, и
отступали в том направлении, которое предуказывалось нами в
20-м году. Почему бы и не остаться нам пока «в плену своих старых
настроений»?..
414
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
III
Итак, лояльное, деловое сотрудничество. Но возможно ли в новой
пореволюционной России жить и плодотворно работать, не пере-
строив своей психологии на коммунистический или хотя бы сочком-
ский манер? — Чтобы ответить на этот вопрос («второе возражение
слева»), нужно отдать себе отчет в существе и исторических потенци-
ях того сфинкса, который зовется «Новой Россией».
Этот феникс — живет. Он — несомненный факт. Россия своим
страшным лихолетьем обновляется. Старой России нет и не будет.
Изменилась народная психология, умерли старые социальные отно-
шения, создаются новые социальные связи, непослушные заклинани-
ям беженского комитета в Париже и больно огорчающие убежавших
в Сербию помещиков. Только слепец может ныне отрицать грань,
проведенную в русской истории революцией.
Но ведь не всякий, твердящий «Господи, Господи», войдет в цар-
ствие небесное. Мало повторять с почтенным благоговением энное
количество раз термин «Новая Россия», — нужно вдуматься в его со-
держание. Нужно подойти к этому сфинксу, забыв не только фор-
мулы эмигрантских упований, но и правоверие коммунистических
схем. Если первые погибли с Колчаком и Деникиным, то вторые
опрокинуты во всероссийском масштабе «пассивным сопротивлени-
ем» русской деревни, к весне 1921 года завершенным Кронштадтом
и нэпом. Новая Россия живет не по белому букварю, но ведь и не по
«азбуке коммунизма». Жизнь выбирает реальную равнодействую-
щую — не через «формальные коалиции» и прочие атрибуты идилли-
ческого демократизма, а логикой своего шершаво-революционного,
органического развития. Испепелены всевозможные «каноны», и не-
даром отмечает вдумчивый наблюдатель современной русской дей-
ствительности-. «схемы прогнозов трещат по всем швам, расширяясь
фактами самосознания масс, фактом роста России, освобождаемой
от догматических вех и лесов» (А. Белый164).
Рост самосознания масс — да, это огромный, решающий положи-
тельный фактор. Но и он еще подлежит расшифровке. Массы про-
буждаются к самостоятельной жизни, — но каково же содержание
жизни, ими избираемой? Как слагаются общественные отношения
в послереволюционной России? По какому руслу воссоздается эко-
номика? Какой «человеческий материал» наиболее ценен в данный
[jod знаком революции	415
-----
момент? Какой социально-психологический тип становится героем
новой России?..
Только осветив эти вопросы, можно говорить конкретно о «содей-
ствии» и «сотрудничестве». И для того, чтобы эти вопросы осветить,
нужно прежде всего отказаться от поспешных оценок, от чрезмер-
ного доверия к индивидуальным впечатлениям и «свидетельским по-
казаниям», от гипноза фасадных влияний. Мне кажется, что многим,
живущим в пекле событий данной исторической минуты, часто по-
рошит глаза рябь разительных внешних перемен, калейдоскоп сло-
весных мерцаний. «Чтобы увидеть башни города, нужно выйти за
пределы городских стен» (Ницше). Мои московские друзья, упрекаю-
щие меня в недостаточной чуткости к «эпохальным веяниям», сами
находятся в плену исторического мига (пусть рокового и великого)
и невольно утрачивают чутье темпа свершающегося процесса. Живя
в лесу', они видят больше деревья, нежели лес, они теряют перспекти-
ву. Вот почему так излишне патетичны их отзывы о «планетарной»
крутизне перемен, о новом в русской жизни. Излишне патетичны и,
пожалуй, недостаточно содержательны.
Если судить по объективным данным, — а их ныне вдоволь в
одной только советской прессе, — становится ясно, что социальный
состав новой России вовсе не является какой-то новинкой всемир-
ной истории. Он радикально нов для России, для русской истории —
это неоспоримо и этого нельзя забывать. Но меньше всего приспосо-
блен он для «мировых заданий» официальной программы правящей
партии, меньше всего подобает кичиться им перед западными «бур-
жуазными государствами». Новая Россия с ее распыленным пролета-
риатом, своеобразной «полу- или даже четверть-интеллигенцией»,
нездоровой еще, но уже цепкой городской буржуазией и, главное,
сознавшим свою силу собственническим крестьянством — обещает
вылиться в крепкое, но по существу своему далеко не социалистиче-
ское государство. «Постоявшие за себя в революции», уничтожившие
помещиков и победившие «коммунию» мужички явственно становят-
ся фактическими хозяевами положения. Попытки города мерами го-
сударственного аппарата создать «правящий слой», не опирающийся
ни на какой экономический фундамент, по природе своей не могут
не быть порочны. Будущее — за экономически-прогрессивными,
хозяйственно-творческими элементами, а не оранжерейными про-
дуктами политической романтики, лишь обременяющими и без того
416
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
хворую государственную казну И власть неизбежно нащупает свою
здоровую социальную основу.
Когда И. Г. Лежнев говорит о России, как о «не только нации, но
и классе», — в этой красивой фразе не видно реального социологи-
ческого содержания. В современной России, как и в других государ-
ствах, не один класс, а несколько, и смешивать воедино столыпин-
ского мужичка с показным рабочим обложки «Коммунистического
Интернационала» и нэпмана с заправским рабочим российских фа-
брик, кстати сказать, весьма мало похожим на здорового дядю с по-
мянутой обложки, — вряд ли правильно. Они объединены лишь в
категории нации, но не класса. Новая Россия, будучи нацией, отнюдь
не уплотнилась в единый класс. И никакие уличные демонстрации не
в состоянии, конечно, опровергнуть этого социологически бесспор-
ного факта. Уличные демонстрации — именно «деревья», а не «лес».
Если уж теперь очевидно, что темп воссоздания русского государ-
ства зависит от темпа возрождения нашего сельского хозяйства, — то
вырисовывается и «человеческий материал», составляющий фокус
новой России. Это в первую голову крестьянин-производитель, «креп-
кий хозяйственный мужичек». В городе он должен иметь свое выра-
жение, продолжение и восполнение. Таковым, разумеется, не могут
быть те «партийные литераторы» и «высоко-политические штатгаль-
теры» коммунизма, о коих с едкой иронией говорил на 12-м съезде
Красин. Их время стихийно уходит. Так кто же? А вот это новое поко-
ление хозяйственников, деловиков из рабочих, кооператоров, людей
живого опыта, практиков «американской складки» («новизна», как
видите, относительна), с личной инициативой, энтузиазмом рабо-
ты... В большинстве они вышли из революции или, по крайней мере,
закалены ею. В основном они — плод той «демократической культу-
ры», о которой очень метко пишет Лежнев. Они внесут нечто новое
от революционного огня: «поправки» к «буржуазной психологии»
обычного типа, необходимые сдержки «диктатуры деревни», свежую
«равнодействующую» влияний; в значительной степени от них зави-
сит будущее нашего городского быта. Но не нужно забывать рядом
с ними и более ординарную капиталистическую буржуазию: она не
может, в тех или иных рамках, возродиться. Тут вопрос не нашего
желания или нежелания, а неотвратимого хода вещей. Сам Ленин на
заре нэпа с обычной своей прямотой признал эту неотвратимость
(«назад к капитализму»). Итак, новая Россия рождается не по канонам
партийной ортодоксии, а по законам реальной крестьянско-рабочей
jjod знаком революции	417
революции, с советской властью и компартией во главе, но со своим
собственным содержанием, перед коим фактически вынуждена скло-
няться и компартская советская власть, поскольку она «не хочет раз-
бить собственной головы» (недавнее признание Троцкого о нэпе).
А раз так, раз этот процесс выявился уже в достаточной мере, то в
новой России есть место не одним только коммунистам и коммунои-
дам. Жить и работать в новой России становится возможно, отнюдь
не перестраивая своего разума и своей психологии на официальный
коммунистический лад. Пусть еще не всем, но уже многим. Не только
врачи, инженеры и агрономы, но и спецы более щепетильных отрас-
лей ныне уже могут прилагать к делу свои способности и знания — с
уверенностью, что их труд не пропадет даром для родины. Воистину,
нужно искать этот спасительный «средний путь между сопротивле-
нием, которое само себя губит, и раболепством, которое себя бес-
честит». И он может быть найден. Ручательство тому — та «равно-
действующая», которая явственно начинает различаться «сквозь
магический кристалл» бурных и трудных революционных лет.
О нашей идеологии*
I
Недавно в письме И. Г. Лежнева нам (группе «Русской Жизни»)
был предъявлен следующий упрек: «...Вся группа в целом, живущая
на берегах Великого океана, как-то не чувствует велико-океанской
эпохи, в которую вступило человечество, интернациональной идеи
нашего века, — идеи, которая по своей мощи и резонансу шире хри-
стианства, буддизма. Новая религия, под знаменем которой встает
новый век, с новой государственностью, с новой культурой, — этого
просмотреть нельзя, об этом каждодневно сигнализируют и Запад и
Восток — каждый по-своему. С обязательной улыбкой заметить ми-
моходом, что эти заветы посланы вглубь истории, по доброму при-
меру французской революции, — значит ограничится красивой и
светской отпиской»...
В этих строках затронута чрезвычайно существенная, серьезная
проблема одновременно и «принципиального», и «тактического»
«Русская Жизнь», выпуск четвертый, октябрь 1923.
418
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
характера. Необходимо отдать себе в ней вполне ясный отчет, тем
более, что и в печати нам уже неоднократно приходилось слышать
упреки в некоторой «старомодности» нашего национализма, неиз-
бежной ограниченности нашего патриотического кругозора, в недо-
статочном чутье тех «катастрофических» перемен, которые вносит в
мировую и русскую историю нынешний кризис. Тем острее потреб-
ность эти упреки и возражения основательно продумать, что их до-
водится нередко выслушивать и от близких нам тактически в данный
момент общественно-политических течений, — например, от бер-
линских «наканунцев» («соскользнувших влево» сменовеховцев) и
московско-питерских примиренцев165 (Лежнев, Тан, Адрианов). Само
собою разумеется, что и коммунистические идеологии, со своей сто-
роны, вполне присоединяются к подобным обвинениям по нашему
адресу, формулируя их еще более выразительно:
«Проф. Устрялов, — пишет, например, проф. Покровский166, — ока-
зывается со своим “национал-большевизмом” человеком отсталым,
“человеком до 17 года”, человеком, не понимающим, что государство
охвачено тем же диалектическим процессом, как и все живущее, что
государство, созданное революцией, и государство, опрокинутое ре-
волюцией, разделены друг от друга бездной» (сборник «Интеллиген-
ция и революция», с. 88).
Разберемся в этом обвинительном материале.
II
Прежде всего — в плане столетий, «в масштабе всемирной исто-
рии». Независимо от оценки нужд текущего дня, в отрыве от конкрет-
ных проблем современной политической жизни России.
В этом разрезе, конечно, нельзя игнорировать мощного иннер-
национализаторского процесса, переживаемого человечеством. Это
уже давно стало общим местом, — что международные связи с каж-
дым десятилетием становятся все теснее, взаимозависимость госу-
дарств — все неразрывнее. Недаром наука государственного права
уже к концу прошлого века прочно принялась за пересмотр понятия
«государственного суверенитета». Автоматически отцветает и ряд
принципов традиционного международного права, вытекающих из
старой, «бодэновской» концепции государства. Эволюция экономи-
ческой действительности, естественно, не может не отражаться и на
jlod знаком революции	419
_----- - - - - —
истории политических форм. Государственные границы перестают
быть непроницаемыми. Признать эту истину, значит, по нынешним
временам, сказать самый ординарный, азбучный трюизм. И воистину
мы были бы не только «старомодными», но и просто невежественны-
ми людьми, если бы вздумали на этот трюизм ополчаться.
Столь же очевидно, что человечество вступает в «океанскую»
эпоху своего существования. Весь земной шар становится ареной
жизни и деятельности «единого человечества». Нет неоткрытых, и
даже, пожалуй, и не используемых так или иначе территорий. «Ци-
вилизация» перестала быть в каком-либо отношении провинциаль-
ной. Покоряются пространства, своеобразно побеждается и время,
мобилизованы все материки, уже не только научившиеся понимать
друг друга, но и органически связанные единством некоторых об-
щих устремлений и интересов. «Мы начинаем мыслить океанами и
материками» (Лежнев). Опять-таки, вовсе не нужно жить на берегах
Великого океана, чтобы отчетливо сознавать и ощущать эту бес-
спорную истину.
Но из нее отнюдь еще не вытекает неизбежность какой-то «но-
вой религии интернационализма». Тут уже совсем разные плоскости.
Новый всемирно-исторический период принесет собою новую по-
литику, новое государство, обновит правовую жизнь народов мира.
Поскольку выдвинутся новые нации, — родятся свежие культурно-
национальные ценности. Но считать, что буддизм и христианство
могут быть заменены интернациональной идеей современной циви-
лизации — значит плохо уяснить себе и смысл мировых религий, и
внутренние границы интернационализма, как идеи.
Интернационализаторский процесс развивается в категориях
Цивилизации по преимуществу. Он обусловлен всесторонним услож-
нением и усовершенствованием техники, он удовлетворяет практи-
ческим материальным потребностям современных народов. Соци-
альные взрывы и массовые движения, которыми он сопровождается
в настоящее время, ни в каком отношении не могут быть названы ре-
лигиозными, не заключают в себе ничего по существу религиозного.
«Социализм вообще плосок, доска», — преувеличенно резко выражал
эту мысль В. В. Розанов167 («Апокалипсис нашего времени»). Только
ггутем бесконечно поверхностных и внешних психологических ана-
логий, или откровенных «злоупотреблений термином», можно упо-
добить социализм и интернационализм религии. По содержанию
420
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
между ними нет ничего общего, и если интернациональная идея не
способна заменить собою религии, то и религия, со своей стороны,
нисколько не препятствует успехам интернационализма и социализ-
ма. Следует поэтому признать, что «социалистическая» травля рели-
гии столь же беспочвенна и неправомерна, сколь поверхностно и
тенденциозно становящееся ныне вульгарно-модным «религиозное»
социалистоедство.
Если же обратить внимание на духовные возможности всечелове-
ческого объединения, то нельзя не прийти к выводу, что они вполне
укладываются в рамки великих религий человечества. Только глубо-
чайшим недоразумением можно объяснить утверждение, будто ин-
тернациональная идея нашего времени «по своей мощи и резонансу
шире христианства, буддизма». Превзойти христианство широтой
заданий, универсализмом единства и любви — задача заведомо не-
разрешимая. Поскольку в новом движении проявляются моменты
высшей любви и действительной жертвенности, а не эгоизма и хо-
лодного практического расчета (в своей сфере вполне закономерно-
го), оно исполняет общественные заветы евангельской этики. «Ин-
тернационализм» всецело умещается в эти заветы, для коих не было
«эллина и иудея». Но в том-то и дело, что по «своей мощи и резонансу»
религиозные заповеди всегда были и навсегда останутся несравнен-
но шире, глубже, «органичнее» отвлеченно-этических императивов и
тем более односторонне практических максим. Этицизм — сумерки
религии, технический практицизм — сумерки этики.
Нельзя отрицать возможности возникновения в будущем каких-
либо новых религиозных устремлений, новой «религиозной рестав-
рации» (согласно позитивистскому термину проф. Виппера), причем
косвенно, «в порядке генезиса», она может быть связна с великим
историческим кризисом нашей эпохи. Тем более, что кризис этот
бесспорно вскрыл наличность серьезного внутреннего неблагополу-
чия в «историческом христианстве». Проблема «религиозного ренес-
санса», таким образом, в известных пределах вполне закономерна. Но
когда, исходя отсюда, техника, как таковая, претендует стать «новой
религией», то получается кричащая фальшь, обычно скоро разобла-
чаемая и философски, и исторически. Соответствующие массовые
движения неизбежно тускнеют и вырождаются, лишенные подлинно
творческого зерна. Великой культуры без помощи ценностей чисто-
го духа им не создать. Аэропланами неба не завоюешь и физической
[jod знаком революции
421
сытостью духовного голода не удовлетворишь. Своеобразно повто-
рится история Вавилонской башни...
Вот почему, ничуть не отрицая приближения «велико-океанской
эпохи», не будем искажать ее подлинного смысла и тщетно искать
его значения в том плане, коему она, по формальным своим призна-
кам (интернационализм), индифферентна.
III
Однако остережемся в публицистической статье слишком растечь-
ся мыслью по древу философских рассуждений. В данный момент
перед нами более конкретные и очередные проблемы. Гадая же о на-
ступающем «новом периоде всемирной истории», мы вообще всегда
рискуем слишком далеко уйти от величин более или менее опреде-
ленных и затеряться в дебрях не только мысли, но и фантазии.
Отсюда, конечно, вовсе не следует, что размышлять на эти темы
бесполезно. Нужно только всегда помнить ограниченность средств
нашего познания в такого рода исследованиях и уметь критически
относиться к собственным теориям. В частности, необходимо вне-
сти больше ясности в модные ныне интернационалистические кон-
струкции, продумать самую сущность грядущего интернационализ-
ма. — «Отменяет» ли он национальные определения? Упраздняет ли
он самое понятие нации?
Всматриваясь в общий стиль совершающегося процесса, вряд ли
можно ответить на эти вопросы утвердительно. Превращение мира в
одно хозяйственное целое еще далеко не убивает ни национальных
культур, ни национальных особенностей. Интернационал, по самому
смыслу этого термина, есть не уничтожение наций, а только установ-
ление постоянной и положительной связи между ними. В пределах
исторического предвидения (и то достаточно еще отдаленного и ту-
манного) рисуются «соединенные штаты мира», а не «единый чело-
веческий народ», лишенный расовых и национальных перегородок.
Этнографические и культурные типы сохранят свое индивидуальное
бытие. Монголы не утратят не только своих «раскосых и жадных
°чей->, но и специфических черт своего расового характера. Тоже
и арийцы в целом, тоже, в частности, отдельные нации. Останутся
еЩе надолго — покуда живут соответствующие народы — «и острый
галльский смысл, и сумрачный германский гений». В расе, а частью
422
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и в цивилизации, есть нечто изначальное, духовно-органическое.
Сгладятся разве лишь межгосударственные конфликты нынешнего
стиля, в лучшем случае разрешится нерешенная еще мировой исто-
рией проблема бурных противоречий между «самоопределениями»
различных национально-государственных организмов, сталкиваю-
щихся в процессе своего роста и самоутверждения*. Но, во всяком
случае, интернационализм не есть принципиальная нивелировка, а
поскольку он хочет ею быть, он упирается в неотразимое сопротив-
ление жизни. Подобно тому, как истинная гармония «не есть мир-
ный унисон, а плодотворная, чреватая творчеством, по временам и
жестокая борьба» (К. Леонтьев), — так и жизнь человечества не может
быть сведена к узкому единству отвлеченного космополитизма, ибо
представляет собою своего рода радугу расовых особенностей и на-
циональных культур. Пусть эта радуга в процессе всемирной истории
перманентно тяготеет к «белому лучу» всечеловеческой идеи, но ни-
когда нельзя забывать, что белый луч есть, в свою очередь, результат
сочетания красок, творческий синтез цветов. Воистину, — «на проти-
воположном напряжении основана гармония мира, подобно гармо-
нии лука и лиры» (знаменитый фрагмент Гераклита Темного)...
«Общечеловеческий, планетарный патриотизм» не исключает
расовых корней и национальных ликов. Недаром же сами деятели
интернационализма глубоко национальны в лице лучших своих
представителей: Ленин — столь же подлинно русский, сколь Бебель
и Каутский — немцы, Жорес — француз, а, скажем, Макдональд или
Гендерсон — англичане.
Таким образом, признание неизбежности и желательности суще-
ственных изменений в сфере взаимоотношений между государствами
и нациями отнюдь не может парализовать работы по уяснению «ли-
ков» отдельных национальных культур и тем более стремления к соб-
ственному национальному самосознанию. В доме Отца обителей мно-
го, и каждый народ призван заботиться прежде всего о своей обители.
Украшая ее, он совершенствует весь «дом Отца». Не должно отрекаться
от общечеловеческих начал и ценностей, отдаваясь служению своей
стране. Но, вместе с тем, общечеловеческие начала не исключают, а,
’Эту сложную проблему я в свое время старался правильно осветить в ста-
тьях «Национальная проблема у первых славянофилов», «Русская Мысль», 1916,
кн. 10, и «К вопросу о сущности национализма», моек, журнал «Проблемы Вели-
кой России», 1916.
Под знаком революции
423
напротив, предполагают национальное служение. Вопреки кошмар-
ной фантазии нашего Печерина, «денница всемирного пробужденья
никогда не воссияет, если ее пришествия будут добиваться путем «со-
крушения отчизны». На этом пути живут лишь беды, поражения и разо-
чарования. Между интернационализмом и нацией логически нет не-
примиримого противоречия, и Лежнев совсем напрасно приписывает
нам игнорирование этой святой истины (см. его письмо ко мне).
Плох интернационалист, убивающий «энтелехию» собственной
нации, но плох и националист, замыкающийся в китайскую стену са-
модовольной ограниченности и отнимающий у национальной идеи
общечеловеческое значение. Интернационал есть категория техни-
ческая по преимуществу. Нация есть по преимуществу категория духа,
«культуры». Интернационал — алгебраическая формула, нация — ее
реальное содержание, постигаемое раскрытием конкретного смысла
алгебраических знаков.
IV
«Познай самого себя!» Этот старый сократовский императив дол-
жен быть обращен не только к отдельным людям, но и к нациям. На-
циональное самосознание — высший расцвет национального бытия.
При этом необходимо уяснить себе, что самосознание означает
одновременно как проникновение в собственную «субстанцию», по-
стижение своей «идеи», так вместе с тем и отчетливое представление
о сгепени собственной развитости, о границах своих конкретных
возможностей в данных условиях. О внутренней зрелости своей к
осуществлению «миссии»...
Конечно, большому кораблю большое и плавание. Но и у больших
кораблей должны быть умные капитаны. А в мелких местах — и опыт-
ные лоцманы.
Пусть мы вступаем в «новый исторический период». Пусть русская
Революция — «величайшая, какую знала когда-либо человеческая
история». Но, признавая обе эти становящиеся банальными истины,
ни в коем случае нельзя настолько путать времена и сроки, чтобы не
отличить столетия от года и конечного результата от первых шагов.
Извращение исторической перспективы грозит привести к полной
Утрате практического чутья.
Это предостережение непосредственно относится к тем русским
Революционным романтикам, которые доселе почти что готовы
424
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
утверждать, будто мир и впрямь одним, хотя и длинным, прыжком
перепрыгивает из царства необходимости в царство свободы, из
провинции «отечества» на простор «человечества». В конкретной се-
годняшней деятельности они не прочь равняться прямо на «конеч-
ную цель», смешивая, подобно бесперспективной футуристической
картине, отдаленный ландшафт с фигурами передового плана. В ре-
зультате — восторженная путаница, беды и срывы...
Покровский нас упрекает в нечуткости к «диалектическому про-
цессу» истории. Но он сам, очевидно, не хочет понять, что и со-
временный интернационализм развивается диалектически. Чтобы
достичь высот интернационала, необходимо прежде пробудить и
развить в нациях подлинное культурное самосознание. Иначе вместо
интернационала «мировых штатов» — явления высшей дифференци-
ации и интеграции — получится просто первобытный хаос, таящий
в себе неизбежный распад.
Вряд ли возможно сомнение, что по крайней мере Россия нужда-
ется ныне прежде всего в углубленном национальном оформлении.
«Диалектический процесс» интернациональной идеи в ней достиг до
уровня «антитезиса», и всякая попытка сразу перескочить на неясный
еще в конкретных очертаниях синтез — заведомо обречена на крах и
объективно-исторически не может быть признана «прогрессивной».
Если коммунизм в России лишь неотвратимо обостряет собственни-
ческую реакцию, то и чрезмерные увлечения интернационалисти-
ческого максимализма только повлекут за собой болезненную ги-
пертрофию неминуемо грядущего интернационализма. И никакими
крепкими словами («националистическое барахло» и проч.) тут делу
не только не поможешь, но и определенно повредишь, ибо таковые
слова лишь без нужды накаляют крайности неизбежного процесса.
Разумеется, совершенно неправильно при этом приписывать
нам утверждение, что «революция есть реакция, только осущест-
вленная иными методами». Нужно точно условиться о понятиях и
терминах. Реакцией в России было бы восстановление дворянско-
самодержавного или лжеконституционного строя. Но мы никогда не
были сторонниками этого строя, в корне изжившему себя к 20 веку.
Тем меньше оснований исповедовать нам реакционную веру сейчас.
Революция есть революция, а вовсе не реакция. Равным образом,
необходимо твердо запомнить, что «белая мечта» никогда не была
реакционной: в реакцию вырождалась лишь белая действительность.
Под знаком революции
425
Следует вообще воздерживаться от игры слов и путаницы понятий в
серьезном политическом споре.
Государство, создаваемое революцией, не есть государство, рево-
люцией разрушенное. Но столь же бесспорно, что государство, соз-
даваемое революцией, не есть государство, революцией проектиро-
вавшееся. Цели революции (да, да!) — «уходят в глубь предстоящих
столетий»... Крестьянская Россия не есть Россия дворянская, помещи-
чья. Но из этого все же отнюдь не вытекает, что крестьянская Россия
есть в какой бы то ни было мере социалистическое и пролетарское
государство. И все «боевые» ныне и столь тревожные толки о «смыч-
ках» и «уклонах» лишь подтверждают эту простую истину. Если риск-
нуть парадоксом, то нельзя не подчеркнуть, что нынешняя «коммуни-
стическая» Россия объективно является наименее социалистическим
государством в современной «буржуазной» Европе. Веяния «государ-
ственного социализма» в какой-либо Англии или, скажем, в Чехии с их
рабочим законодательством, финансовой политикой, усиливающим-
ся влиянием государства на экономическую жизнь и тд. — бесконечно
ощутительнее, нежели в разоренной, окустаренной, о «первоначаль-
ном накоплении» мечтающей России. Это обстоятельство отнюдь не
отнимает у русской революции ее всемирно-исторического значения,
но вместе с тем, однако, фатально предопределяет собою колорит бли-
жайшего века русской истории. И недаром сам проф. Покровский в
цитированной статье принужден заявить, что базисом советской вла-
сти он считает не только «труд», но и «мелкую собственность» (с. 85).
Знаменательное заявление, в 20 году прозвучавшее бы едва ли не как
самая ужасная мелкобуржуазная ересь!.. «Диалектичность» историче-
ского развития интернационализма сказывается хотя бы еще и в том
несомненном явлении, что великая война нанесла тяжелый удар делу
упрочения международных связей, отбросила человечество в этом
отношении назад.. В России военные потрясения прервали процесс
интернационализации хозяйства, сделали ее линию зигзагообразной,
выдвинув на историческую авансцену ряд иных факторов, мощно
стимулирующих кристаллизацию национальных хозяйств. По не-
обходимости и в плане политическом все эти зигзаги должны были
получить и получают соответствующее отображение. Человечество
по-прежнему раздроблено, и, пока еще не найден надежный рецепт
всеобщего мирного преодоления межгосударственных противо-
речий, рано говорить об изжитости «империализма» и «отмирании»
426
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
национально-государственных принципов, утвержденных традицией
длинного ряда веков. Недаром даже и отрицание этих принципов на
деле принуждено воплощаться в парадоксальные формы «красного
империализма», научившегося уже — не хуже Пуанкаре! — щеголять
пышной словесностью «пафоса обороны»... При современных усло-
виях «воля к мощи», воля к расширению (хотя бы «понимаемому ду-
ховно») — по-прежнему является признанием государственного здо-
ровья, национального полнокровия. Разумеется, эта «воля» должна
контролироваться «разумом», воплощаться в осмысленные формы и
умеряться трезвым сознанием собственных возможностей...
И, быть может, именно здесь, «на берегах Великого океана», ра-
зительнее, чем где-либо, ощущается величие нынешнего «империа-
лизма», самодовлеющей культурной мощи великой нации, великого
государства: — воистину, ведь словно вся Азия пронизана английским
языком, и в захолустнейших углах, в мире Желтого Дракона, то и дело
обдает удивленного туриста дыхание англо-саксонской вселенской
экспансии. «Мир становится английским» — с невольной горечью
вспоминается тогда горделивая формула Крэмба...
Как мыслящие люди, мы должны, конечно, размышлять о пер-
спективах будущих столетий, иметь их в виду как «регулятивный
принцип»’, но как практические деятели, люди известной эпохи и
граждане своей страны, мы обязаны заботиться и об очередных зада-
чах дня. Тем более, что фальшь наивных теорий прогресса, самоуве-
ренно предопределяющих и его цель, и весь его путь, — в настоящее
время достаточно разоблачена. Расплываясь в безбрежных заданиях,
мы не приближаем к себе «далекую цель», а безнадежно отдаляем ее
от себя. «Идя без оглядки вперед, можно затесаться, как Наполеон, в
Москву и погибнуть, отступая от нее, не доходя даже до Березины»
(Герцен — «К старому товарищу»). Вот почему нам не должны быть
страшны упреки в «старомодности», обильно расточаемые мечтате-
лями, не только оценивающими современность под знаком столетий,
но и хотящими втиснуть отвлеченную задачу столетий в рамки теку-
щих лет, и потому грезы лозунгов принимающими за осуществлен-
ную действительность.
’Кстати; несмотря на этот кантианский термин, я, вопреки утверждению
И. Г. Лежнева, отнюдь не могу себя причислить к неокантианцам. Мой «фило-
софский идеализм» имеет другие, более «русские» корни.
[]од знаком революции	427
------------------------------------------------------------
Не станем отрицать, что сейчас люди нашей формации пережи-
вают известную трагедию. Согласимся также, что это не трагедия из-
гнания только, но и трагедия сознания. Но, по-видимому, это — тра-
гедия здорового сознания в условиях выздоравливающей, но все еще
больной действительности. Не будем же в угоду бредовым, хотя и ве-
щим, снам уродовать наше нормальное сознание. Не будем «смеши-
вать грани», тем более, что теперь, когда революционные громы уже
отзвучали и шумят разве лишь революционные фанфары — жизнь
сама производит неумолимый отбор исторических «граней» и вво-
дит в русла политические потоки... Перед Россией — великая задача
духовного самосознания. Не только в сфере техники, «цивилизации»,
внешнего государственного устроения должна она «обрести себя», но
и в царстве духа, в мире «культуры». Как бы не относиться к импрес-
сионистской системе Шпенглера, — много из того, что он говорит о
«душах культур», заслуживает самого пристального внимания.
Тем знаменательнее его оценка России как самостоятельного
культурного мира, таящего в глубине души своей источник новых от-
кровений духа, новых духовных ценностей. «Русский дух, — уверен
Шпенглер, — знаменует собою обетование грядущей культуры, между
тем как вечерние тени на Западе становятся все длиннее». Шпенглер
предвидит даже, что русский народ даст миру новую религию, «тре-
тью из числа богатых возможностей, заложенных в христианстве»...
Эти настроения модного западного философа-публициста, как из-
вестно, во многом совпадают с интуициями ряда наших националь-
ных мыслителей и даже нашего великого национального писателя —
Достоевского. Россия должна духовно воскреснуть — вернее, духовно
родиться. «Я верил и верю, — предвосхищает К. Леонтьев идею Шпен-
глера, — что Россия, имеющая стать во главе какой-то ново-восточной
государственности, должна дать миру и новую культуру (курсив Леон-
тьева), заменить этой новой славяно-восточной цивилизацией отхо-
дящую цивилизацию Романо-Германской Европы («Восток, Россия и
Славянство»). Если не считать чисто терминологического разноречия
(различие в определении слова «цивилизация»), Леонтьев здесь в точ-
ности формулирует современные «русские» интуиции Шпенглера.
По-видимому, именно теперь наступает время подлинного и глу-
бокого духовного «самоопределения» России и русского народа. И,
Мучительно всматриваясь вокруг, невольно спрашиваешь себя — нет
ли какой-либо связи между этим чаемым «самоопределением» и зна-
428
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
комой уже нам проблемой «новой религии, под знаком которой вста-
ет новый век, с новым государством, с новой культурой»...
Теперь — или никогда?..
Нам, людям кризиса, живущим «в густом чаду пожара», в «испепе-
ляющие годы — безумья ль в них, надежды ль весть?» — нам не дано
проникнуть до конца в таинство национального самоопределения.
Но мы ощущаем его высшую необходимость и даже, быть может, на
нашем поколении лежит долг заложить его фундамент. Не даром же,
в самом деле, призваны мы на пир богов...
Первый акт исторического самоопределения нынешней Рос-
сии — всенародный бунт, великое отрицание. Размах этого отри-
цания прозорливо предвидели наши лучшие люди — Пушкин, До-
стоевский. Никогда русский бунт, всецело восторжествовавший, не
мог остановиться на «умеренной оппозиции», на заранее заповедной
черте, — он должен был оказаться именно таким, каким мы его ви-
дели, безграничным по содержанию и универсальным по форме. Он
не мог удовлетвориться сменой формы власти, — он объявил войну
историческим ценностям человечества.- государству, праву, социаль-
ной иерархии... Но он не мог остановиться и на этих ступенях проте-
ста, — за штурмом истории («клячу-историю загоним!») он бросился
на штурм самого неба: самый последний и самый страшный бунт, ге-
ниально запечатленный прозрениями Достоевского.
Но иначе и быть не могло. Если воистину суждено России «по-
знать себя» и, ощутив положительный смысл своего всемирно-
исторического бытия, выразить его в некоем «слове», — то разве не
должно это слово быть прежде всего горящим и сжигающим, «жгу-
щим сердца людей»? Сила отрицания и ненависти — нередко руча-
тельство мощи духовного организма. Только бы в конечном итоге
победила положительная идея. Муки бунта — неизбежная Немезида,
школа испытаний — искупительная жертва:
Эти огненные муки —
Только верные поруки
Силы бытия!
(Вл. Соловьев)
Впрочем, воздержимся от лирики в сфере этой основоположной
и ответственнейшей проблемы нашего национального бытия и на-
Под знаком революции
429
ционального сознания. Ограничимся пока лишь указанием на самою
проблему, на ее закономерность, на ее насущность. И недаром в на-
стоящее время она все чаще и острее выдвигается на первый план. Не
должно затемнять или замалчивать ее поверхностными обличения-
ми ее мнимой «старомодности».
13-й съезд*
Протоколы 13 съезда компартии теперь до нас дошли, и можно по
первоисточнику составить себе впечатление о нынешнем правитель-
ственном курсе в России.
Зиновьев не без основания взял эпиграфом своего политического
доклада съезду стишок какого-то пролетарского поэта:
Медленно, грозно и веско
Кто-то шум прервал:
— В съездовской повестке, братцы, провал.
Политотчет ЦК читает не Ленин!
Да, Ленина не было. И сколько ни говорили о том, что его индиви-
дуальный ум с успехом заменяется «коллективным разумом» партии,
в протоколах съезда следы такой замены трудно различимы для не-
вооруженного глаза. Ленин был не только теоретик, но и поэт, худож-
ник, гений революции: революция ведь не только наука, но и искус-
ство. А где искусство, там непременно и частичка «Божьей милости»,
кроме учености, школы, расчета. И если ученость, школа и расчет —
вещи заменимые, то вот это вдохновение, это «чутье», эта «Божья
милость» — всегда чрезвычайно индивидуальны. Велика пушкинская
школа в поэзии, но разве заменила она одного Пушкина? Обширна
наполеоновская школа в стратегии, — но заменим ли ею Наполеон?
Теперь по существу.
Лейтмотивом съезда была тема нэпа. Это понятно, и иначе быть не
могло. За три года успели проявиться неизбежные экономические и
социальные последствия отступления 21 года. В хозяйстве советская
организация оказалась лицом к лицу с развязанными «стихийными
силами». Именно они, эти приспущенные на волю стихийные силы,
остановили хозяйственную разруху страны и создали условия для ее
‘«Новости Жизни», июль 1924 г.
430
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
возрождения. Страна вздохнула лишь тогда, когда военный комму-
низм приказал всерьез и надолго жить.
Протекшие три года, таким образом, ясно подчеркнули благотвор-
ность нэпа. В нынешнем году благодаря общему оздоровлению госу-
дарственной экономики правительству удалось даже успешно провести
финансовую реформу и создать устойчивый денежный знак. Предпо-
сылки дальнейшего улучшения налицо, причем очередная задача — об-
легчение жизни широких масс населения, нищетой которых приходи-
лось окупать достижение первых условий экономического подъема.
Однако известные опасности, заложенные в недрах нэпа, начали
беспокоить правящую партию, лишенную своего твердого, смелого
руководителя. Изощренная в социологических выходках марксист-
ского стиля, она с тревогой присматривается к процессам, идущим
в стране. И ей уже мерещатся полчища новых буржуев, затопляющие
все командные высоты пролетарского государства. Пока не поздно,
нужно парализовать рост частного капитала, захватившего более
двух третей торговли в стране. «Осади назад: ты слишком вырос!» —
кричит ему Зиновьев. И начинается по всему фронту довольно бес-
порядочная, суетливая атака на частный капитал.
Увы, при современных условиях это атака на жизнь, на возрож-
дение, на червонец. И невольно рождается вопрос: не слишком ли
много нервности проявили вожди, бросая боевые лозунги? Верно ли,
что уже наступил момент, когда пути советской власти и элементов
нэпа расходятся резко врозь?
Видно было, что на съезде лидеры стремились все-таки предохра-
нить партию от чересчур прямолинейных выводов. Конечно, о конце
нэпа не может быть и речи. Когда неугомонный Ларин заикнулся об
«условном нэпе», и Каменев, и Зиновьев поспешили с решительной
отповедью. «Нечего играть в прятки, — прикрикнул Зиновьев. — От-
казаться от нэпа мы сейчас не можем. Слова об условном нэпе есть
безусловная ошибка». И Каменев, в свою очередь, подтвердил: «ленин-
скую экономическую политику заменить ларинской экономической
политикой мы отнюдь не собираемся». Досадливая реплика Рыкова168
с упоминанием имени черта уже облетела через «Роста» все газеты. В
самом деле, «какой, к черту, конец нэпа», когда столько прорех и пе-
чалей на хозяйственном фронте?..
Так в чем же дело? Получается порочный круг: нужно бы «осадить»
частный капитал, а это значит зарезать курицу, несущую государству
Под знакам революции	431
золотые... или, скажем, червонные яйца: разведешь капиталистиче-
ских кур, — пожалуй, поклюют чахлые социалистические побеги,
взращиваемые на неблагодарной российской почве заботливой со-
ветской рукой. Как же тут быть?
Съезд нашел теоретически правильный выход из этого основного
противоречия советской действительности: нужно побить частный
капитал в «честном» бою, вытесняя его повсюду государственным и
кооперативным. Не мерами репрессии, а путем экономических уси-
лий государства нужно укротить нового буржуя. По заветам Ленина
коммунистам «нужно учиться торговать». Задание ясно: «умение тор-
говать заключается в данный момент в том, чтобы заместить частный
капитал во всех областях, не сокращая торгового оборота» (Каменев).
Нужно вытеснить капиталиста, но при этом «вопрос в том, чтобы мы
не деградировали в хозяйственном развитии и чтобы не стояли на
месте» (Зиновьев). И практический вывод: «кооперация должна бес-
кровным путем завоевать рынок». И лозунг: «бомбардируй новую бур-
жуазию из-за прилавка рабочего кооператива».
Теоретически верно. Но не только ли теоретически? Конечно,
было бы прекрасно, если б государству удалось без помощи частного
рынка, или с минимальной его помощью, вести народное хозяйство*.
Но достаточное ли это дело?
Ведь и за эти три года «честная» война с торговым частным капи-
талом велась достаточно старательно. Однако результаты ее жалки:
«задача овладения рынком оказалась нам еще не под силу» и «не-
приспособленность кооперации и того административного аппа-
рата, который призван в виде Комвнуторга к решительной борьбе с
частным капиталом тоже выяснилась в достаточной мере» (Каменев,
«Экон. Жизнь», 13 апреля).
Читайте в советских газетах очерки современного советского
быта и вы с горечью убедитесь, что ставка на кооперацию явно ри-
скует оказаться гнилой, подобно товару, сбываемому в деревенских
кооперативах по всему пространству Руси. Еще недавно приводилась
‘Примечание ко второму изданию. Цитируя эту фразу, г. Бухарин («Цеза-
ризм», с. 19) объявляет ее «лицемерием», «заигрыванием» и проч. Записав автора
статьи в «идеологи новой буржуазии», он считает, что ему — уже, так сказать,
по положению — «к лицу» радоваться лишь успехам нэпманов да кулаков, а по
поводу удач госпромышленности полагается только плакать и огорчаться. Какая
Унылая схематичность и ограниченность! Какое удручающее непонимание са-
мой сущности государственно-патриотической точки зрения!
432
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
в газетах прелестная бытовая сценка. В какой-то деревне, осчастлив-
ленной кооперативом, беседуют местный частный торговец и тощий
кооператор. Беседа быстро выясняет преимущества частного товара
перед кооперативной завалью (мельхиоровые блюда, парфюмерия,
подушки, густо напитанные духом испортившейся свинины) и закан-
чивается обменом колоритных реплик.
— Конечно, ваше дело такое... себекармановое...
— А ты что, — государству брюхо растишь?..
Трудно найти лучшую формулу спора. И где основания ожидать,
что после 13 съезда кооперация начнет более успешно «растить брю-
хо государству», чем это она делала до него?
Победа частного капитала коренится глубоко в русских услови-
ях. Нужны очень большие сроки, чтобы государство смогло успеш-
но противопоставить «себекармановой» торговле свой собственный
торговый аппарат. Общими усилиями следует стремиться сократить
эти сроки, и беспартийная интеллигенция, спецы должны тут не за
страх, а за совесть помогать правящей партии.
Но борьба с частным капиталом не будет пагубно отражаться на
благополучии государства только в том случае, если она не примет
форм правительственной репрессии. Искусственными мерами тор-
говлю легко убить, но толку в этом не окажется ни грана. И когда
в настоящее время читаешь в газетах торжествующие телеграммы
отовсюду, как «закрывается частная торговля, не будучи в силах вы-
держать конкуренцию с кооперацией», — мучительно вспоминаются
столь же торжествующие телеграммы 20 года об успехах пресловутых
«субботников» или «трудармий» Троцкого и великих количествах за-
паханных ими десятин. Дутые победы ни гроша не стоящие успехи!..
Бросив лозунг борьбы с частной торговлей и указав теоретически
правильный способ этой борьбы, 13 съезд поставил, однако, перед
госорганами практически неисполнимую задачу (или выполнимую
в течение десятилетий). И практика везде пошла по линии наимень-
шего сопротивления: частный торговый аппарат стали душить не
«бескровно», не экономической конкуренцией, а в порядке админи-
стративном. Предостерегающие слова лидеров о бережном, осто-
рожном отношении к частному капиталу были поняты — правильно
или нет? — в смысле классического наставления Годунова Клешнину
о мамке царевича Дмитрия:
ГЮд знаком революции	43 3
—------- -
— Скажи, чтобы она царевича блюла...
Страна, несомненно, стоит перед угрозой той «деградации» или, по
крайней мере, «остановки» своего хозяйственного развития, которых
столь справедливо боится Зиновьев. Если соответствующие мамки и
дядьки с характерным для них усердием перережут горло частному
торговому аппарату, не имея чего предъявить ему взамен, — прощай
червонец и экономический подъем. Страна окажется обреченной на
затяжное полуголодное существование, а «смычка» с деревней всту-
пит в полосу новых испытаний. Отсюда понятны тревожные статьи
«Экон. Жизни» и органа профсоюзов «Труда». Понятно, почему хозяй-
ственники дают советы умеренности и благоразумия. Будем надеять-
ся, что их послушают вовремя.
Центр, судя по всему, чересчур переоценил опасность «новой бур-
жуазии». В настоящее время она вовсе не так опасна и поводов для
торопливости и нервничанья не подает. Она должна быть использо-
вана сполна — и обезвреживать ее нужно не механическими, а орга-
ническими мерами, рассчитанными на долгий срок. Иначе советская
государственность не окрепнет настолько, чтобы ей оказалось по
плечу выполнение исторических ее заданий.
Не только, таким образом, с точки зрения национально-
государственной, но и под углом интернационально-революционной
расценки, — категорический императив, предписывающий всемерно
укреплять экономическую мощь Советского Союза (России), остает-
ся безусловно в силе. Не устарели ничуть слова Ленина на 10 съезде:
«Что такое свобода оборота? Это свобода торговли, а свобода тор-
говли — это назад к капитализму. Мы находимся в условиях такого
обнищания, переутомления и истощения главных производитель-
ных сил крестьян и рабочих, что этому основному соображению, —
во что бы то ни стало увеличить количество продуктов — приходится
на время подчинить все».
Вот прямая, смелая, мудрая постановка вопроса. Никаких двусмыс-
ленностей, шатаний, никаких эковоков. Дан содержательный лозунг,
определяющий собою очередной этап. Поневоле вместе с Зиновье-
вым вспомнишь пролетарского поэта и его досаду, что ныне:
— Политотчет ЦК читает не Ленин!..
434	НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Семь лет*
(Фрагменты юбилейных размышлений)
Недавно в беседе с одним из видных нынешних московских спец-
ов, человеком большой, благородной интеллигентности и горячо
преданным своей работе, ему прежде всего был задан естественный
для нас, нетерпеливый «общий» вопрос:
— Ну, скажите, как же Вы все-таки определите основное содержа-
ние этого изумительного семилетия? Он ответил раздумчиво, про-
сто и задушевно, после короткой паузы: — Основное содержание?..
По-моему, оно в том, что Цека стал на семь лет старше за это семи-
летие...
Хороший, выразительный ответ. Его тавтология отнюдь не тавто-
логична. Он чреват углубленною мыслью, и сегодня, в день юбилея,
особенно хочется его вспомнить, обдумать, развить...
Да, семь лет. И каких! Если в 1795 Буасси д’Англа169 имел право
ВОСКЛИКНУТЬ:
— Мы прожили шесть столетий в течение шести лет! Разве тепе-
решний Цека не может повторить этого восклицания с поправкой на
лишний год — столетие?
И еще с одной очень важной поправкой:
Те шесть лет великой французской революции были годами
бурных перемен власти, переворотов, последовательной смены
разнохарактерных конституций. Падение монархии, падение Жи-
ронды, падение Робеспьера: эра перманентных «падений»... Наше
семилетие, напротив, — упорное «стояние», настойчивая жизнь
единой государственной системы, единой партии, единой вла-
сти. Там — ни король, ни Верньо, ни Робеспьер, ни Директория не
успели «постареть на шесть лет». У нас Цека — состарится вот уже
на семь.
Семь лет власти, борьбы, разочарований, побед. Семь лет сплош-
ного напряженного опыта. От власти уже перестает кружиться голо-
ва, борьба, не сломив, закалила, разочарования рождают трезвость,
победы — уверенность в себе. В прошлом — детская заносчивость,
юношеский энтузиазм. В прошлом — пьяная поэзия бунта, перчатки
‘«Новости Жизни», 7 ноября 1924 года.
Под знаком революции	435
фактам, жизни, истории. В прошлом все это... Стало серее, но зато
тверже, зрелее, солиднее:
Привычка — душа держав...
В 1917-18 собственными торпедами топили черноморский флот,
злорадно истребляли золотой рубль как буржуазный предрассудок,
выстукивали чичеренскую брань по радио «всем», эффектными же-
стами дарили соседям области и провинции, «не глядя» подписывали
отказ от Батума, Карса — и чего еще?
В 1924 — до изнеможения торгуются из-за лишнего процента не-
фтяных доходов на Сахалине, из-за контролера на КВЖД, из-за «пре-
стижа» на Унтер-ден-Линден’е, стучат по радио чичеренские любез-
ности «дружественным державам», любовно лелеют каждую новую
миноноску, каждый воздушный корабль, копят копейками золотые
червонцы...
Скептики напыщенно спросят — стоило ли тогда сеять великие
потрясения?
Боже, что может быть наивнее скептиков?..
Прислушаемся лучше к той мудрой всепримиренности, с которой
умел к такого рода явлениям подходить старый Карлейль:
— Не страшитесь санкюлотизма, признайте его за то, что он
есть, — за ужасный и неизбежный конец многого и за чудесное на-
чало многого... Революция — вещь, на которую нельзя наложить руку
или держать под замком, заперев ее на ключ; она во всех людях, не-
видимая, неосязаемая, и тем не менее никакой черный Азраил с кры-
льями, распростертыми над половиной континента, все сметающий
своим мечом от моря до моря, не мог бы быть более подлинной дей-
ствительностью...
«Ужасный и неизбежный конец многого и чудесное начало мно-
гого». Прекрасная формула. Конец доступен нашему сознанию и,
следовательно, мы обязаны его осознать. Начало всегда таит в себе
много иррационального: его скорее можно ощущать, нежели со-
знавать.
Конец России Тургенева, Гончарова, России Чехова. Но также и
России Белинского, Михайловского, Керенских, Родичевых. Конче-
на дворянская Россия, но спета песнь и «оппозиции, как мировоз-
зрения», кокетничанья радикализмом, «аннибаловых клятв», игры в
436
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«общественность» и парламентские бирюльки, превращенные в са-
моцель. Вместо всего этого привольно гуляет по бескрайним русским
равнинам доселе дремавший лозунг Конст. Леонтьева:
— Нужно властвовать беззастенчиво!
Пришли новые времена, суровые времена, и умный Шульгин не-
даром недавно в своем ехидном ответе Милюкову пишет о «милита-
ризации политических сил», о правящей партии как «армии в сюрту-
ках». Да, эти семь лет заставили многому научиться и многое забыть.
И прежде всего — они родили новое политическое сознание.
За границей, в эмиграции, еще сохранились люди-мумии, люди-
консервы. Здесь замаринованный либерал, там заспиртованный
монархист, пробальзамированный «народник», перемороженный
«демократ». И каждый из них самодовольно мнит себя «оставшимся
на своем посту».., перенеся лишь соответствующие «посты» в Белград,
Прагу, Париж, Шанхай. И всем им чудится, что Россия не жила эти
годы. В одном курсе некоего почтенного профессора-юриста, напи-
санном в Сербии, прямо так и сказано, что предметом его изложения
является «наше дореволюционное право, от которого с восстанов-
лением государственного и правового порядка в России будет от-
правляться дальнейшее эволюционное развитие нашего отечества».
А сейчас, значит, просто — провал, пауза, небытие, ничто! Сами пере-
став жить, оторвавшись от жизненных, родных корней, остановив
свои карманные и мозговые часы кто на феврале, а кто на 25 октября
1917, — эти люди уверены, что перестала с той поры жить родина,
а не они. И если «оттуда» им говорят, что за это время пережито не
семь лет, а семь столетий — они все равно не понимают, и еще жарче
распаляются, задорнее ворчат: роковой эгоцентризм стариков, обли-
ченный ПОЭТОМ:
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор!
Допустим, впрочем, что старики сами по себе весьма привлека-
тельны. Но у них есть один очевидный минус: они имеют свойство
скоро вымирать. Нужды нет, что они «не сдаются», — существенно,
что «умирают». А ведь за эти семь лет «там» подросло целое поколе-
Под знаком революции
437
ние. Подросло без «ятя» не только в орфографии, но и в политике,
государственности, всей атмосфере. Новое поколение в новых усло-
виях, жестких, буревых, драматичных, но ведь новых же, новых: вду-
майтесь в этот факт и поймите, наконец, что худо ли, хорошо ли, —
мы действительно переживаем «неизбежный конец многого»...
Ну, а дальше?... Вернемся к исходному пункту. «Цека стал на семь
лет старше». Конечно, это много значит, многое предопределяет.
Цека — военно-политический штаб русской революции. Он — под-
линная власть, ведущая страну, правящая страной. Разумеется, им не
исчерпывается страна и всей огромной тяжестью давит на него. Но
при наличной системе, прежде всего именно к штабу, к волевому,
действенному центру приковывается взгляд.
Еще из Шульгина, с того берега: «Партия коммунистов побеждает
потому, что усвоила истину: плетью обуха не перешибешь. Являясь
армией в сюртуках, она бросает себя на фронты политический, на-
циональный, социальный, но никогда не утрачивает своей военной
сущности. Решение сверху побежит по нитям милитаризованной
организации и будет безоговорочно исполнено низами. Пока этот
лозунг действует, она будет стоять».
Таково свидетельство противника, одного из немногих, умеющих
наблюдать. Страна, взнузданная на дыбы, затем приучена к дисци-
плине. Если даже высококровные земцы, чистейшие интеллигенты,
с молоком матери всасывавшие в кровь свою наследственный «дух
укоризны», теперь становятся отличными и преданными делу спеца-
ми, — это не случайность, это симптом!
Исчез, испарился «враждебный государству дух». Во всем народе,
обновленном бурею, но и уставшим от нее, пробуждена воля к миру,
к труду, к повиновению. Страна готова к нормальной жизни. Страна
психологически выздоровела.
Но этого еще мало. Дело не только в методах власти, но и в ее це-
лях, ее содержании. На очереди материальное, экономическое выздо-
ровление русского государства. Оно тоже происходит, но, конечно,
медленнее. Помимо внешних трудностей, обусловленных разорени-
ем страны, не все его правовые предпосылки окончательно созрели.
В частности, последний год протек под знаком своеобразного реци-
дива «левых» настроений в правящей партии. 12-й съезд уже явственно
их обнаружил. 13-й целиком попал в их плен. Сложные причины их
породили. Непреложная логика жизни, нужно думать, их трансфор-
438
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
мирует. Есть признаки, что их трансформация уже началась: их вред-
ные результаты очевидно успели проявиться. Подождем 14-й съезд’.
Уродливости нэпа, исторически, как временное явление, неизбеж-
ные. Внутрипартийные отношения, характеризуемые тем, что стоящий
непосредственно у власти Цека «умнеет» более быстрым темпом, не-
жели широкие партийные массы (а это не совсем безопасно, особен-
но при отсутствии Ленина). Соображения, вытекающие из основной
ориентации на международное рабочее движение. Все эти обстоятель-
ства осложняют процесс, делают его неровным, волнистым, зигзагоо-
бразным. К объективным факторам присоединяются субъективные.
Наивно было бы ожидать, что пресловутый «спуск на тормозах» будет
обходиться без рытвин, толчков, остановок: их нужно посильно изо-
бличать в сфере конкретной политики, но не следует из-за них впадать
в уныние. Это ведь не шоссейные германские дороги, подобные парке-
ту: это родная целина, это «кручи, задебренные лесом»...
Но неизбежное совершается. Годы берут свое, ошибки исправляют
и поучают. Перерождение страны вступает в более спокойную, дли-
тельную фазу. Пусть всемирно-исторические цели правящего Цека
остаются в принципе неизменными. Но, «становясь старше», он уже
реально познал тяжесть шапки Мономаха и волей-неволей приспо-
сабливает к ней свою голову, дабы не согнуться под ее грузом. Рус-
ская революция преобразила Россию и мощно приобщила ее к ак-
туальнейшим международным процессам современности. Но, в свою
очередь, и Россия властно запечатлевает свой лик на стихии интер-
национистской революции. Начав проповедью немедленного все-
российского пожара, Ленин кончил заветом всемерного поощрения
национально-революционных движений азиатского мира. Парадок-
сальным апофеозом русская революция преобразила Россию «тур-
кестанским социализмом». Дальней обходной атакой через Восток,
мечтая сокрушить все тот же Карфаген капиталистического Запада,
отодвинул он конечную цель в бесконечность, а средства ее достиже-
ния объективно превратил в цель” Так в революционной идеологии,
’Примечание ко второму изданию. Это место выразительно процитирова-
но Зиновьевым в его заключительной речи на 14 партийном съезде.
’’Примечание ко второму изданию. Эта последняя фраза, введенная во вто-
рое издание, имеет в виду соответствующее возражение г. Бухарина («Цезаризм»,
с. 40). Ср. по этому поводу также конец третьей главы статьи «Национализация
Октября.
Под знаком революции
439
в этом дерзновенном, специфически ориентальном истолковании за-
падного марксизма, неожиданно и причудливо обретает Россия свою
исконную историческую миссию «Евразии». «По-старому» она оказа-
лась не в силах ее осуществить. Осуществит ли «по-новому»?... Семь
лет словно и впрямь насыщены семью столетиями.
Вот почему с каждым нашим новым революционным юбилеем
пристальный взор вправо все тверже, все увереннее прозревает в дра-
матической и тяжкой революционной судьбе не только «ужасный и
неизбежный конец многого», но также и «чудесное начало многого»,
и прежде всего — образ желанного и славного будущего, уготованно-
го историей России и русскому народу.
Основной вопрос*
Советские газеты последнего времени приносят нам вести о
любопытных, глубоко знаменательных процессах, вершающихся в
нынешней русской жизни. Нам, за рубежом, следует особенно тща-
тельно прислушиваться к этим вестям, непредвзято вдумываться в их
смысл. Страшнее всего — оторваться от родины, перестать ее по-
нимать.Советская пресса живо отражает огромную и напряженную
общегосударственную работу, проводящуюся в стране. Конечно, ра-
бота это в свою очередь есть не что иное, как отражение общена-
родных запросов, тенденций потребностей. Народ давит на власть.
Постоянно приходится вспоминать известное признание Ленина на
11 съезде:
— В народной массе мы все же капля в море, и мы можем управ-
лять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает.
Правда, не всегда коммунисты в достаточной мере послушно следу-
ют этому мудрому завещанию учителя. Но зато они с нарочитой остро-
той заставляют о себе вспомнить именно тогда, когда его нарушают...
В ряду основных проблем сезона самая основная, несомненно, —
крестьянская политика советской власти. В ней центр современной
русской действительности.
Крестьянские настроения стали снова внушать тревогу. Помни о
крестьянстве! — дает очередной ударный лозунг Зиновьев. И это уже
не лишнее повторение заезженных, запылившихся слов о «смычке»,
’«Новости Жизни», 7 декабря 1924 года.
440
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
произносимых в порядке обыденных, штампованных канонов. Это —
свежий крик об опасности. Это — предупреждение. Это — «берегись»!
Последние полтора года, начиная с 12 съезда, прошли, как из-
вестно, под знаком искусственного «полевения» власти (вне по-
левения страны). Кривая революции, фатально снижавшаяся, дала
снова «взлет», подобно памятному «фруктидору» революционной
Франции. Теперь, по-видимому, мы присутствуем при начале за-
кономерной ликвидации этого позднего взлета. Идет новая волна
здравого смысла, гонимая мощным дыханием необъятной кре-
стьянской стихии.
Грузинское восстание дало внешний толчок для плодотворного
анализа положения. Заставило задуматься способных думать. Сим-
птоматично признание Сталина о крестьянской подоплеке этого
восстания. «То же может случиться и по всему Союзу, если не примем
мер». Значит, надо принимать меры. Значит, на очереди — реальные
шаги, направленные к устранению опасности.
Есть еще признак ее наличия. По стране разнеслась эпидемия
убийств «селькоров». Редко проходит день без соответствующей
печальной телеграммы оттуда или отсюда. Было бы, конечно, ре-
кордом наивности удовлетворяться по этому печальному поводу
ультра-официальными версиями на тему «кулаки гадят», по примеру
«англичанки» доброго старого времени. И советские верхи, судя по
отзывам прессы, достаточно трезвы, чтобы уразуметь корень опас-
ности. Налицо недовольство деревни. Оно должно было произойти и
оно происходит на наших глазах.
Калинин очень хорошо отчитал неисправимого Ларина с его
доктринерской и близорукой теорией «кулаков», очень уместно
предупредил, «чтобы этим словом не играли, не шутили, чтобы не
дразнили этим словом людей, которые ничего общего с кулаком не
имеют». Шутки и впрямь плохи, когда партии с социалистической
идеологией приходится строить государство «в отсталой, разорен-
ной крестьянской стране с колоссальным преобладанием крестьян-
ства, да еще в капиталистическом окружении» (Бухарин). Дело тут не
в мифическом «кулаке», а, разумеется, в «мелком хозяйчике», т. е. в
подавляющем большинстве крестьянства, а значит и в подавляющем
большинстве населения России.
И вот, если в прошлом году сверху больше слышались самодо-
вольные понукания «фруктидорского» стиля, то теперь официальные
Под знаком революции
441
выступления вождей пестрят, напротив, настойчивыми «одергивани-
ями», разумными указаниями и советами. Рыков недавно счел даже
полезным пролить ушат холодной воды на хилую баловницу недав-
ней советской моды — кооперацию. Этот целебный ушат предсо-
внаркома может, пожалуй, стать своего рода экономической ласточ-
кой, хотя и не делающей весны, но ее предвещающей.
Вдумываясь в нынешние грузинские и селькорские предупрежде-
ния по адресу власти, нельзя не прийти к выводу, что, согласно их
значению и внутреннему смыслу, они несколько отличны от крон-
штадского предупреждения 21 года, столь замечательно усвоенного
Лениным. Тогда весь «гвоздь» был исключительно в экономике. Теперь
такой безжалостной остроты экономического кризиса, какая наблю-
далась в эпоху военного коммунизма, деревня не ощущает. Но зато те-
перь обострились проблемы управления. Крестьянам нужна не только
рациональная экономика, но и доброкачественная политика. В дерев-
не пробуждается самодеятельность, и советский местный аппарат
часто стоит не на высоте предъявляемых к нему требований. Сталин
откровенно разъяснил, что грузинское восстание было особенно ин-
тенсивно как раз в районах, наиболее густо усеянных коммунистами.
Эта сторона вопроса уже учтена правящими верхами. Очевидно,
необходимо «оживить советы на местах». Чисто партийные советы
не удовлетворяют своему назначению. Нужно решительно отграни-
чить советский аппарат от партийного и, главное, расширить базу
власти привлечением непартийных элементов в советские органы.
Именно так и ставится вопрос Зиновьевым.
«Пришла пора, — заявляет он, — гораздо смелей, чем до сих пор,
привлечь в советы беспартийных тружеников. Бояться этого могут
только самые заскорузлые люди, не видящие тех процессов, которые
происходят в нашей стране».
И неустанно повторяет в Ленинграде и в Москве, в печати и на
митингах:
— Будем гораздо больше привлекать беспартийных крестьян и
внимательно прислушиваться к их голосу... Еще и еще раз: оживить
советы на местах во что бы то ни стало! Нельзя скрывать от себя того
факта, что до сих пор задача эта разрешена не была...
Конечно, устами Зиновьева тут говорит весь Цека. Опасность за-
мечена, и, как видно, уже принимаются конкретные шаги к ее устра-
нению. От их решительности и твердости многое будет зависеть.
442
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Железной воле Ленина удалось в свое время парализовать угрозу
Кронштадта. Нет оснований не верить, что и теперь за словами вла-
сти последуют реальные дела. Слова без дел были бы не менее мерт-
вы, нежели деревенские советы без непартийных крестьян.
Интересно подчеркнуть, что на этот раз «эволюция системы» не
ограничивается уже чисто экономической сферой, а принимает и
некоторый политический колорит. Воссоздается выборная «мелкая
земская единица» в рамках советской организации. Несомненно, это
новый шаг вперед, это «нормализация», повелительно диктуемая жиз-
нью. С напряженным и сочувственным вниманием мы будем следить
за развитием этого знаменательного процесса.
Итак, крестьянский вопрос сейчас опять и опять — в центре со-
бытий. И есть достаточно оснований утверждать, что связанные с его
обострением злорадные ожидания всевозможных врагов Советской
России лопнут в 1001 раз, и предрешенный историей факт всесто-
роннего воссоздания страны на основе прочного крестьянского хо-
зяйства окажется осуществленным мирным, эволюционным путем,
без новых ненужных потрясений и в общих категориях порядка, соз-
данного великим революционным переломом.
Сменовехизм’
Сменовехизм...
Я не люблю этого термина и неповинен в нем. Он был выдвинут
моими европейскими друзьями и вскоре прочно привился и в эми-
грации, и в России. Теперь он стал этикеткой, которую бесполезно
пытаться сорвать или подправить. Бог с ней, — пусть остается!..
Ленин на 11 съезде проницательно отделил подлинное зерно это-
го политического течения от его шелухи, густо и скороспело красив-
шейся в коммунистические цвета. Помню, один из лидеров европей-
ского сменовехизма на мои усиленные предостережения и упорные
призывы заботливее хранить идеологическую самостоятельность
нашей позиции, ответил мне красноречивой апологией «мимикрии,
этого исконного оружия слабых».
С тех пор и в прессе стали поговаривать о «левом» и «правом»
крыльях сменовеховства. Но ведь «мимикрия» — это тактика (на мой
личный взгляд, в данном случае очень плохая), а не идеология. Идео-
* «Новости Жизни», 4 января 1925 года.
Под знаком революции
443
логический же смысл течения оставался и остается поныне единым
и целостным. Лучше всего он выражен нашей пражской книжкой.
Появившийся же вслед за нею парижский журнал, а затем, еще более,
берлинская газета в угоду мнимо тактических соображений лишь за-
темнили его истинный облик. Это был уже, по меткому замечанию
Лежнева, не что иное, как «размен вех»...
За последнее время в местной прессе оживился вопрос о природе
сменовехизма. Коммунистическая «Трибуна» напомнила ленинский
о нас отзыв на 11 съезде, сопроводив его рядом собственных ком-
ментариев. Проблески некоторых новых мотивов в хозяйственной
политике советского правительства, естественно, ставят в порядок
дня старый вопрос о постепенной, неизбежной и разумной транс-
формации революционной системы.
Советская пресса официально уже давно считает этот «сменове-
ховский» вопрос решенным в отрицательном смысле: никакой, мол,
трансформации или, Боже упаси, «эволюции» нет и быть не может!..
Но если пристальнее вглядеться в самою эту прессу, — нетрудно за-
метить, что под официальными формулами кроются следы более ис-
кренних признаний.
Не будем цитировать Троцкого и троцкистов с их знаменитым
возгласом о «перерождении кадров»: кандидат в «русские Дантоны»
ныне, по-видимому, достаточно фундаментально взят под подозре-
ние, на манер падшего ангела, правоверной церковью большевизма.
Но нельзя пройти мимо огромного множества предупреждений, раз-
дающихся из уст, неоспоримо безгрешных.
«Мелкобуржуазная стихия на нас давит» — ведь это, в сущности,
лейтмотив современных констатирований. «Под различными ярлы-
ками мелкобуржуазные уклоны просачиваются в нашу партию» — это
стало трюизмом. И каждый внутрипартийный оттенок мысли счи-
тает своим долгом упрекнуть другие оттенки именно в «перерожде-
нии», именно в «мелкобуржуазном уклонизме». И какой грех теперь
распространеннее среди коммунистов, нежели «обволакивание» и
«хозобрастание»?..
Следовательно, вопрос о трансформации партийного лика и со-
ветской политики отнюдь не устарел. Скорее, напротив.
Однако даже и не эта сторона дела представляется объективно
интересной. Пусть партия внутренно осталась пролетарски чиста,
как кристалл, — но непреклонные условия жизни заставляют ее ла-
444
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
вировать, «маневрировать», приспосабливаться, — словом, трансфор-
мировать свою политику.
Не буду повторять нашей старой подробно развитой аргумента-
ции, подтверждающей глубокое и плодотворное «поумнение» (тер-
мин Троцкого) коммунистского «Цека» за истекшие семь лет. Лучше
попробую вкратце обрисовать подлинную сменовеховскую позицию
в связи с теперешней ситуацией и упреками слева, против нас на-
правленными.
Нас называют отразителями настроений мелкой буржуазии. Не
будучи правоверными марксистами, мы отвергаем и соответствую-
щие схемы, поскольку они чрезвычайно упрощают и, следовательно,
искажают действительность. Вопрос идет не об интересах того или
иного класса, а о благе всей страны в целом. Если бы при наличных
условиях экономически целесообразнейшим было коммунистиче-
ское хозяйствование, против него интеллигенция и не подумала бы
возражать. Отнюдь, таким образом, неправильно связывать сменове-
ховскую интеллигенцию с каким-либо определенным «классом».
Но с этой оговоркой мы готовы признать, что в мелкобуржуазной
стране, каковою является теперешняя Россия, только то правительство
будет воистину прочно, которое реально удовлетворит хозяйствен-
ные запросы мелкой буржуазии, т. е. в первую очередь крестьянства.
Это ведь понимают и сами коммунисты. Но, понимая это, после ухода
Ленина они проявляют известную робость в осуществлении взятого
их вождем курса, некоторую медлительность, некоторые колебания.
Применительно к данному периоду времени Ленин был, если хо-
тите, прав, утверждая, что «сменовеховец выражает настроение тысяч
и десятков тысяч всяких буржуев, или советских служащих, участни-
ков нашей нэп». Прибавим лишь, во-первых, что мелких буржуев в
России не десятки тысяч, а десятки миллионов, и, во-вторых, что если
«буржуи», приветствуя сменовеховцев, быть может, заботятся больше
о своих непосредственных материальных интересах, то «советские
служащие» исходят в своих взглядах из общепатриотических, нацио-
нальных соображений по преимуществу. Так было, так есть до сих
пор, вопреки неожиданному уверению местной «Трибуны», что за эти
годы русская интеллигенция перешла от «сменовеховства» к заправ-
скому большевизму.
Интеллигенция Советской России в подавляющей массе своей ло-
яльна по отношению к власти. Но было бы, кончено, недопустимой для
Под знакам революции
445
коммуниста наивностью расценивать эту лояльность как стопроцент-
ное усвоение принципов компартии. Наиболее вдумчивые и трезвые
коммунисты отлично знают цену тем «примазавшимся» интеллигентам,
которые кстати и некстати спешат выразить свое «полное сочувствие»
последнему правительственному распоряжению, а то даже, при случае,
и «перелевить» представителей власти. Огромная же интеллигентская
масса лояльна именно по сменовеховски (в истинном, не искаженном
«мимикрией» смысле этого термина), а не по-коммунистически’ клич-
ка «буржуй» в ее сознании вовсе не является каким-то жупелом, чем-
то непременно порочащим и порицательным, равно как и понятие
«пролетарий». Чтобы привести яркий образец такой интеллигентской
лояльности, укажем на покойного Н. Н. Кутлера170. Вот подлинный, до-
стойный пример честного спеца, делающего ради блага родины свое
дело. И при этом совсем не норовящего суетливо перекраситься в пун-
цовую краску. И таких, как он, много на Руси.
Посильно отражать настроения именно этих кругов мы сочли бы
для себя почетной задачей. С полнейшим равнодушием проходим мы
мимо злобствующих воплей твердоголовой эмигрантщины, истери-
чески кричащей доселе о «борьбе» с советской властью. Но, будучи
искренне готовы к «полезной деятельности», к коей нас призывает
«Трибуна», к самой тесной совместной деловой работе с советской
властью, мы позволим себе оставаться при собственном взгляде на
историческое развитие России, на будущее России, на историческую
роль великой русской революции, которую мы «приемлем», но не со-
всем так, как это полагается по уважаемой «Азбуке коммунизма».
Милюков и эсеры тоже хотят быть выразителями интересов рус-
ского крестьянства и взглядов русской интеллигенции. Чем же сме-
новеховцы отличаются от Милюкова? Они отличаются от Милюкова
тем, что отнюдь не добиваются власти. Напрасно слева нас упрекают
в тайных симпатиях к Учредилке: это совсем неверное и очень вуль-
гарное понимание нашей идеологии, более всего чуждой фетишизму
формальной демократии.
Основная ошибка П. Н. Милюкова и его друзей заключается в том,
что они все еще ждут «призыва» со стороны русского мужика и стро-
* Примечание ко второму изданию. Эта истина нашла авторитетное под-
тверждение на VII расширенном пленуме ИККИ в декабре 1926 года в заключи-
тельной речи Сталина, трижды объявившего пишущего эти строки «представи-
телем буржуазных специалистов в нашей стране».
446
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ят свою тактику в соответствии с этим «ожиданием». В своей крити-
ке отдельных конкретных мероприятий московского правительства
они подчас бывают и правы. Но их основоположный политический
вывод («третья революция»), по нашему крайнему разумению, в кор-
не ложен, зловреден с точки зрения интересов страны.
Милюков сам хочет оформить и удовлетворить домогательства
крестьянства, свергнув большевиков, — а мы, сменовеховцы, хотим,
чтобы русский мужик получил все, что ему исторически причитается
от наличной революционной власти.
Ни о каких антисоветских революциях сейчас не идет и не должна
идти речь. Цель и спасение в том, чтобы оздоровление страны было
направлено по руслу спокойной и экономной эволюции. Просыпаю-
щаяся самодеятельность деревни может быть вполне уложена в рам-
ки советской политической системы. Но выдвинутый нами (см. не-
давнюю статью Е. Е. Яшнова в «Новостях Жизни») лозунг «свобода
труду!» ни в коем случае нельзя считать, по пролетарскому опреде-
лению «Трибуны», — «интеллигентской брехней». Вне этого лозунга
не построить трудового государства. Вне этого лозунга не достичь
действительной, а не словесной «смычки» с крестьянством.
Конечно, свобода труда отнюдь не есть «священная свобода част-
ной собственности» во вкусе либеральных концепций 19 века. От
этих концепций прочно отказались и западные народы, всерьез пе-
решедшие от государства либерального к «государству культурному»,
с широким социальным законодательством. Не о воскресении прин-
ципов частной собственности и чистого капитализма в их старомод-
ных формах говорим мы — нет, свобода труда в нашем понимании
есть не столько «естественное субъективное право», сколько объек-
тивно целесообразная «общественная функция».
Чтобы Милюков и эсеры не оказались по-своему правы, т. е. что-
бы страна не погрузилась в новый океан неурядиц, руководители
советской политики должны чутко учитывать потребности мел-
кобуржуазной массы народов Советского Союза и, согласно диа-
лектическим урокам учителя, идти навстречу этим потребностям.
В настоящий период времени такая тактика внутри страны впол-
не совместима с осуществлением международно-политических,
«всемирно-исторических» заданий СССР.
Если сменовеховцы и впрямь правильно отражают взгляды интел-
лигентско-спецовских кругов с одной стороны, и настроения ини-
Под знаком революции
447
циативных «хозяйственников» города и особенно деревни — с дру-
гой, — то ведь из этого явствует, что все «мелкобуржуазные» элементы
населения ныне придерживаются именно советской ориентации, а не
какой-либо другой. Но, придерживаясь советской ориентации, они,
несомненно, ждут от советского правительства не политики зажимов
и Нарымов, не сплошных «департаментов препон», а резонного удо-
влетворения законных своих притязаний на жизнь и работу.
Ждут и — судя по многим признакам — дождутся.
Два этюда
I
«Гетерогения целей»’
Философы истории очень хорошо знают этот термин Вундта171.
Закон гетерогении целей есть несомненный эмпирический закон,
подтверждаемый постоянными историческими примерами. Спутан-
ная взаимозависимость между «целью и средством» в различного
рода массовых движениях приводит подчас к любопытнейшей исто-
рической диалектике, явственно вскрывает в этих движениях игру
«лукавого Разума», для которого «страсти индивидуумов» — не более,
чем «дань, которую материя платит идее» (по Гегелю)...
Как часто бывает, что большое историческое движение, ставящее
себе большие, отважные цели, в процессе их осуществления задержи-
вается в царстве средств! И объективно получается, что подлинной-
то целью, истинным смыслом движения оказываются не его субъек-
тивные дерзновения, а его наличные, реальные достижения. Средство
превращается в цель.
Бывает и так, что по мере осуществления тех или других частных
задач, реализации тех или иных средств, — движение начинает обзаво-
диться новыми «идеями-силами», сворачивает в сторону от первоначаль-
ной цели, накатывается на побочные, проселочные дороги и через них
выходит к иной цели, новой задаче, не совсем похожей, а то и совсем
непохожей на первоначальную. Извилист и сложен лабиринт истории,
’«Новости Жизни», 19 апреля 1925 года.
448
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
а сама нить Ариадны подчас начинает тут хитрить, сбивать столку, ста-
вить в тупик. И особенно часто в незавидном положении оказываются
наиболее самоуверенные путники, в простоте душевной полагающие,
что обладают ключом ко всем историческим загадкам, — разные пред-
ставители мнимого всезнайства, еще не усвоившие даже прекрасной
методической заповеди Сократа — «я знаю, что я ничего не знаю»...
А разве цель, в свою очередь, не может превратиться в средство?
Издали она нередко рисуется такой заманчивой, привлекатель-
ной, окончательной. Но вблизи оказывается, что она вовсе не «ко-
нечная цель», а самое серое, будничное звено в прихотливой цепи
исторического процесса. Горизонт раздвигается, открываются новые
перспективы, новые цели, для которых достигнутая — только скром-
ное и незатейливое средство. Такую метаморфозу разве не пережила
на протяжении одного века хотя бы, скажем, идея демократии?..
Да, «гетерогения целей». Одно дело — субъективные умыслы, чая-
ния, стремления агентов исторического развития, другое дело — его
объективная логика. В нашей время полезно запастись достаточной
долей критического чутья, чтобы уяснить себе этот фундаменталь-
- ный тезис теории исторического познания.
Колумб ехал в Индию, а натолкнулся на Америку. Не так ли и мно-
гие великие Колумбы мировой истории в погонях за нынешними
прелестями сказочных Индий высаживались на берегах реальных
Америк, открывая новые исторические этапы и эпохи, неожиданно
и не по задуманному прославляя себя?..
Колумб открыл Америку попутно. Но «попутное» стало основным
и главным. А то, что представлялось его субъективному сознанию как
«главное», так и растворилось в сфере химер: до Индии ему доехать
не довелось...
Не доехали и великие папы средневековья до совершенной и веч-
ной теократии. Но в попытках ее осуществления создали творческую
и мощную культуру, своеобразную систему политических связей, «но-
вый стиль» всемирной истории. Сделали все это опять-таки «попут-
но», но и тут, значит, объективный смысл процесса воплощается не
в непосредственных и прямолинейных планировках, а в сложной и
изогнутой конфигурации средств, обходов, перепутий. Средства объ-
ективно зафиксировались в цели, обходы застыли, став самодовле-
ющими, перепутья преобразились в рубежи. Ехидная историческая
диалектика превращает центральные и красочные фигуры в несозна-
тельных попутчиков подлинных своих предначертаний и задач, до
Под знаком революции
449
времени неисповедимых. А то, что самим этим фигурам в процес-
се борьбы и сутолоки, в бурливой игре субъективного воображения
представляется побочным и попутным, оказывается нередко как раз
центральным, пребывающим, стержневым, истории, как и в жизни,
друг Горацио, есть много такого, чего не снится нашим мудрецам!..
В истории, как и в жизни, островки рациональных выкладок кру-
гом объяты океаном таинственной иррациональной стихии, высший
разум которой требует иных, не плоскостных, измерений.
В истории, как и в жизни, наш челн, по образу поэта, то и дело
уносится приливом в неизмеримость темных волн:
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены...
II
Оппортунизм
Все течет.
Гераклит
Alles Vergangliche
1st nur ein Gleichnis.
Goethe
Самый этот термин — «оппортунизм»172 — достаточно скомпро-
метирован долгими и дружными усилиями политических романти-
ков, фанатиков и утопистов всех мастей, стран и устремлений.
Оппортунизм — это нечто серое, ползучее, презренное. Это жал-
кий и отвратительный «уж>> Максима Горького — тот самый, который,
как известно, «рожден ползать» и «летать не может». Который никак
не способен понять, что «безумство храбрых — вот мудрость жизни».
Сущий «мещанин»: читайте Иванова-Разумника!..
Однако не пора ли уже все-таки приступить к некоей реабилита-
ции целого ряда идей и понятий, заклеванных политическими «Со-
колами», «Буревестниками» и прочими «гордыми птицами»? Не про-
’ «Новости Жизни», 7 января 1927 года.
450
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
шло ли уже, в сущности, время, когда «жажда бури, сила гнева, пламя
страсти» — все эти высокие и прекрасные вещи — принимались безо
всякой оглядки и возводились в перл создания безо всякого раздумья?
Не осмотреться ли? Не прийти ли в себя? Но мы уже слышим суровый
окрик разношерстных фигур, по-прежнему «охраняющих входы»:
— Прочь! Здесь объявлена богам за право первенства война!..
А давайте, наконец, попробуем не испугаться этого окрика. Боги
ведь нередко оказываются на проверку оловянными, а молнии бу-
мажными. Да и сами «птицы» — заводными...
Что такое оппортунизм?
Гамбетта173 — его духовный отец, выразитель, идеолог — опреде-
лял его достаточно ясно:
— Политика результатов.
То, что мы называем «реальной политикой». Учет обстановки,
трезвый анализ действительных возможностей. Приспособление к
окружающим условиям, дабы успешнее их преобразить, направить к
поставленной цели. Гйбкость стальной пружины. Упругость живой тка-
ни. Противники Гамбетты пустили в оборот словечко «оппортунизм»,
придав ему порицательный, предосудительный смысл. Оппортунизм,
мол, есть беспринципное подчинение фактам, «шествие в хвосте со-
бытий». Пользуясь современным термином, — «факгопоклонство».
Разумеется, это не так. Гамбетта имел и твердо знал свои цели.
Если уж сравнивать, то он был в них куда сознательнее и тверже, чем
большинство его крикливых противников. Но именно преданность
целям заставляла его относиться серьезно к вопросам о путях их
осуществления. Он понимал, что «политика налагает на нас необхо-
димость делать много уступок, обходов, пускать в ход бесконечное
множество средних терминов, средних решений... La moderation —
c’est raison politique»’ Нет ничего хуже в политике, чем упрямое и
*В этом отношении у Гамбетты были непосредственные предшественники.
«Политика Дантона, — пишет, например, Олар, — была именно тем, что называ-
ют в настоящее время оппортунизмом, если принять это слово в его хорошем
значении. Дантон был продолжателем Мирабо, так же как Гамбетта был про-
должателем Дантона» («Политическая история французской революции», русск.
перевод, изд. Скирмунт, с. 470).
Под знаком революции
451
безответственное доктринерство. И даже жертвенность не искупа-
ет порока ослепленности: «мученичество не есть аргумент истины»
(Спиноза174). Жертвы оправданы только тогда, когда они — реальные
и необходимые средства к достойным и реальным целям. Выше «бе-
зумства храбрости» должен быть поставлен — разум расчета.
Ибо далеко не всякий, твердящий «Господи, Господи», войдет в
царство небесное.
«Цель и средство». Кажется, так ясно. Но в то же время здесь — на-
чало новой большой проблемы. Мир не прост. И вредная фальшь —
его искусственно упрощать.
Дело в том, что «в бесконечном ряду исторических явлений все
является одновременно и причиной, и следствием» (Елленек). Везде
связь, кругом «взаимозависимость». Относительны не только сред-
ства, но неизбежно и самые цели. То, что в рамках одной обстановки
является целью, в пределах другой превращается в средство. Целью
«русской политики» Англии до японской войны было уничтожение
России, как морской державы. После Цусимы Россия превращается
Эдуардом VII в «дружественную нацию», полезную для окружения
Германии... Целью Наполеона было использовать революцию в каче-
стве средства военной славы Франции и превращения ее в империю.
Но вышло так, что сами наполеоновские войны стали средством
распространения революционных идей и их международного тор-
жества... Целью римской империи было расширение национального
римского государства. Однако по мере своего осуществления эта
цель неудержимо становилась средством утверждения идеи сверхна-
ционального, всемирного гражданства, т. е. опять-таки, значит, новой
«цели»... — Словом, повсюду причудливое сплетение посредствую-
щих целей и целеподобных средств. Что же касается «конечных це-
лей», то их, пожалуй, и вовсе не сыскать в нашем текучем временно-
пространственном мире. Поистине, он есть мир бесконечных задач.
Если так, то ясно, что реализм должен распространяться не только
на средства, но и на самые «цели». Не приводит к добру, когда реа-
лизм средств сочетается с утопизмом целей. Средневековые папы
нередко доходили до виртуозного совершенства в практической
политике; но их центральная цель — теократизация мира — была
неосуществима, и не помогло политическое искусство, коверкалась
и бунтовала жизнь, и страдали люди, — и «крушение дома сего было
великое»...
452
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Необходимо не только познавать подвижную механику средств и
целей. Нужно держать перед собой отчет и в самой иерархии целей,
в «таблице ценностей». Нужно усвоить, что цели и ценности имеют
свою лестницу, упирающуюся в небо, но установленную на земле.
Плох тот, кто топчется на месте или тянет вниз. Но не многим лучше
и тот, кто тщится шагнуть разом через несколько ступеней и бесслав-
но срывается в пропасть...
Такого нечего жалеть, потому что он сам виноват. И в его сальто-
мортале нет ничего ни нравственно, ни эстетически привлекатель-
ного. Восторгаться горьковскими «соколами», историческим Геро-
стратом, ибсеновским Брандом — признак не только нравственной
аберрации, но и не слишком высокого вкуса. Нравственность есть
действенность и конкретность. Красота есть воплощение Смысла.
Порочен пустопорожний моральный взлет. Безобразен срыв нерас-
четливого порыва.
И сурова мудрая реакция жизни, запечатленная словом величай-
шего из великих оппортунистов мировой истории:
— Vae victus!
Однако, с другой стороны, оппортунизм не должен быть мелко-
травчатым крохоборчеством, политикой сегодняшнего дня, текущей
минуты. Он не исключает, а, напротив, предполагает большие ана-
лизы, широкие интуиции, непрерывную активность. Нерасчетливо
увлекаться текущей минутой: ибо слишком ущербна реальность ми-
нуты. Крохоборчество есть такое же игнорирование и нарушение
иерархии целей, как брандовский максимализм. Цели должны быть
достижимыми; из этого не следует, что они не могут быть великими.
Нужно идти по линии наименьшего, а не наибольшего сопротив-
ления; но нужно идти вперед и вверх, а не назад и вниз. Оппорту-
низм — это не вялое сердце и не мелкая душа; это — ясная голова.
И он требует, чтобы большие анализы были реальны, широкие ин-
туиции конкретны, а непрерывная активность осмысленна, содер-
жательна, плодотворна.
Несравненным и классическим теоретиком той системы идей, что
ныне зовется оппортунизмом, недаром считается Маккиавелли. Ис-
точник его учения — глубочайшее знание человеческого сердца. Века-
ми клеветали на него людские пороки — глупость, зависть, тщеславие,
Под знаком революции
453
лицемерие: вероятно, оттого, что он их гениально распознал и учил,
взнуздав их, пользоваться ими. Веками чернили «макиавеллизм»; — ге-
ний Макиавелли не стал от того ни менее ярок, ни менее предметен,
ни менее актуален в своей положительной и творческой направлен-
ности. «Понимать историю, — справедливо утверждает Шпенглер, —
значит быть знатоком человеческого сердца в высшем смысле слова».
«Люди живут не так, как должны бы жить. Между действитель-
ностью и мечтой громадная разница. Кто пренебрегает знанием
действительности, тот идет к гибели, а не к спасению». — Вот бес-
смертное поучение политического реализма. Вся система политики
великого флорентийца построена на этой предпосылке. Именно
поэтому-то «государь, сохраняющий свою власть, обязан уметь не
быть добродетельным». Именно поэтому он должен сочетать в себе
«свойства льва и лисицы». Именно поэтому «счастье государя зависит
от степени согласия его поступков с требованиями времени». Требо-
вания времени, «разум эпохи» — вот общий критерий политического
действия. «Дела рук человеческих постоянно в движении». Но каждая
эпоха имеет свой логос. Удел теоретиков — его открывать. Удел по-
литиков — его облекать в плоть и кровь истории. Макиавелли был
одновременно и теоретиком, и практиком политики. И, конечно,
весь безбрежный релятивизм средств ни на минуту не заслонял в его
гениальном, ясновидящем сознании прочного достоинства руково-
дящей задачи его времени, разума нарождающейся эпохи: великая
родина, великая нация, великое государство. Отсюда и формула его:
«защищать отечество всегда хорошо, как бы его ни защищать, — бес-
честьем или славою».
Оппортунизм не отрицает ни решительности, ни твердости, ни
смелости. Он требует только, чтобы эти качества применялись к ме-
сту и ко времени, во имя реальных целей и в качестве эффективных
средств. Гамбетта недаром в тяжкие дни национальной обороны
своей огненной энергией стяжал себе кличку — «fou fouieux». Макиа-
велли, со своей стороны, подчеркивал, что осторожность не должна
быть целью в себе: «человек осторожный, не умеющий сделаться от-
важным, когда это необходимо (курсив мой — Н. У), сам становится
причиной своей гибели».
Нет незыблемых «целей в себе» в изогнутом, условном и сложном
лабиринте истории. Есть лишь этапы, станции, перепутья. Вот монар-
хия, вот республика, вот сверхнациональная империя, вот националы
454
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ная держава. Вот «эпоха субъекта», сменяемая «эпохой объективности»
(Гегель). Вот насильственная теократия, вот просвещенный абсолю-
тизм, вот правовое государство. А вот уж и «кризис демократии», при-
зрак возрождающегося цезаризма («горе побежденным!») — и новые
перспективы, усложненные, диалектичные: тут — национальные дви-
жения, неудержимое и бурное самоопределение народов, там — их
мировое, интернациональное объединение... И вьется, уходит в бес-
крайнюю даль живописная, чудесная дорога... Да, живописная, чудес-
ная... но вместе с тем какая страшная, взлохмаченная, кровавая!..
Нужно понять и полюбить ее такою. Нужно найти в себе умствен-
ные и нравственные силы осознать, осмыслить и приять ее в ее под-
линном, реальном и конкретном бесконечном становлении, посто-
янно и твердо помня, что
Все преходящее
Есть только образ...
Февральская революция*
(К восьмилетнему юбилею)
Что мы сейчас видим в революции, ничего не говорит о
далеком расчете и замысле, с каким дух вызвал ее в жизнь.
Гершензон, «Переписка из двух углов»
Когда вспоминаешь теперь эти нелепые, взлохмаченные, наивные
дни, — ощущается в душе осадок досады и грусти одновременно. Ве-
сенняя улыбка, весенняя распутица... и весеннее головокружение...
Да, все мы, даже самые трезвые, были хоть на миг, хоть на пару
дней опьянены этим хмельным напитком весенней революции. На
фоне Распутина, Штюрмера, Протопопова — яркими и волнующими
казались первые часы свободы, насыщенными и жуткими — часы не-
долгой борьбы.
— Опять телефон с Петербургом не работает... Подавят или нет?..
И что — дальше?..
’«Вестник Маньчжурии», март 1925 года.
Под знаком революции
455
Стоишь, бывало, у редакционного телефона, у аппарата междуго-
роднего сообщения, — ждешь...
— Дума во главе восстания... Восставшие гвардейские полки у Тав-
рического Дворца!..
Эти фразы, теперь столь истрепанные, запыленные, просто скуч-
ные, — тогда возбуждали, мучили, жгли...
Слишком все это было необычайно. Россия явственно вступала
в какую-то новую историческую полосу. Сразу разлилась весенним
половодьем народная стихия, прорвав плотины исторической госу-
дарственности, подгнившие, износившиеся. И словно сбылось зага-
дочное пророчество, вернее, заклинание поэта:
Туда, где смертей и болезней
Лихая прошла колея, —
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя...
Государство русское растворилось в народной стихии, умерло... и
многим казалось, что навсегда. Многие маловеры смутились, смуще-
ны доселе.
Но недаром сказано:
— Да не смущается сердце ваше...
Видно, нужно было России исчезнуть, уйти в пространство, чтобы
опять из пространства восстать.
Помню, в разгар разрухи, когда слепая стихия сокрушала все ру-
бежи, когда символом России казался безглазый поезд, облепленный
серой, ужасной массой человеческой саранчи, думалось мучительно,
непрерывно:
— Нет, но кто же, какая сила их образумит, обуздает,
возьмет в руки, введет в берега?.. И как это сделать?..
И разум не находил ответа.
Его нашла история, октябрьским морозом дохнувшая на захме-
левшую от свободы Россию и огромный бунт превратившая в вели-
кую революцию.
456
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Каковы бы тогда, в феврале, ни были субъективные настроения
подавляющего большинства русской интеллигенции — объективно
основа февральских событий теперь может считаться уже доста-
точно выясненной: это было не что иное, как военное поражение
России.
Катастрофа надвигалась с неумолимой необходимостью. Уже к
осени 1916 года экономическая надорванность страны заставляла
многих деловых работников на «хозяйственном фронте» предвидеть
неизбежность скорого краха. Но когда «пришла революция» с гром-
кими лозунгами, театральными позами и дразнящим отсутствием
«начальства» — бес исконного интеллигентского революционаризма
принялся усиленно шептать во все уши, что мол, «теперь все пойдет
по-хорошему», что теперь «препятствия на пути к победе устранены».
Революцию воспринимали как спасение от катастрофы, столь злове-
ще надвигавшейся.
Между тем, на самом деле это и была в образе «грозы и бури» при-
шедшая катастрофа.
«Февраль» весь был соткан из противоречий, фатально влекших
его к гибели. Декламируя о «победе», он быстро уничтожал ее послед-
ние шансы. Вещая о «государственном разуме», он не носил в себе и
его крупицы. Болтая о революции, он более всего чуждался револю-
ционного дерзновения.
Межеумочный, крикливый, фальшивый, он казался, согласно гру-
боватому, русскому присловью, «ни Богу свечкой, ни черту кочергой».
Недаром его олицетворением был Керенский, ничтожество из ни-
чтожеств, мыльный пузырь, жалкий актер истории.
Февраль мог быть только увертюрой или эпилогом. В нем не было
собственного содержания. Он знаменовал собою либо конец, разру-
шение, смерть, либо зарницу действительной, освежающей атмосфе-
ру грозы. Либо, пожалуй, то и другое вместе.
Февраль непрерывно поглощал сам себя, разлагался внутренними
противоречиями. Стыдно и больно за Россию было в те месяцы, как
никогда ни раньше, ни после них. Потом, в годы октября подчас ста-
новилось страшно, тяжело за русский народ, за русское государство.
В месяцы «февраля» основным чувством ощущался именно стыд. Ни-
какого величия, ни грана подлинной трагедии, ни йоты действитель-
ного героизма. Разгул мелкого беса, дешевых чувств, кургузых мыс-
лей, дряблых сердец. Болото.
Под знаком революции
457
Никогда после октябрьских дней не бывало на душе так отвра-
тительно, досадно, гадко. Никакие шипы «нелегального положения»,
гражданской войны, уличных боев, сознанных политических ошибок
не воспринимались сознанием так остро и мучительно, как горькие
эпизоды бесславной февральской эпопеи, идейно растленной, эсте-
тически отталкивающей, духовно-импотентной.
Это воистину был распад. Вероятно, иным быть он и не мог. Те-
перь, в «исторической перспективе», нужно осознать его своеобраз-
ную историческую осмысленность. Но тогда, когда он являлся «со-
временностью», нельзя было его не оценить под углом зрения его
непосредственной собственной значимости.
Конечно, первым элементом нашей революции была смерть.
Смерть «старого режима», старого правящего сословия, старого госу-
дарственного стиля, старого «общественного мнения».
В страшной исторической судороге кончились оба петербургские
антипода — дворянское самодержавие и радикальная интеллиген-
ция, — и с их концом исчерпал себя петербургский период русской
истории.
Процесс смерти, распада, разложения — не может быть привлека-
телен. И поскольку смерть составным элементом неминуемо входила
в революционный кризис, густо окрашивая собою его начало, — по-
стольку и февральский пролог русской революции был богат моти-
вами гниения, тления, упадка.
Припоминая первые февральские дни, и до сего времени испыты-
ваешь жгучее чувство тревоги, смешанной с надеждой, — специфи-
ческое чувство, тогда переживавшееся. Помню, уже на третий день
революции, 1-го марта 1917 года, тревога окончательно вытесняла
надежду, и, всматриваясь в праздничные уличные толпы, в малообе-
щающие лица солдат, в знаменитые «грузовики», перевитые красны-
ми лентами, — мучительно думалось:
— Не быть добру. Быть худу.
И «худо» пришло, и разлилось по всей безбрежной русской земле,
неистовым сумбуром прокатилось по городам и весям, всех захватив,
многое исковеркав, повсюду поселив нужду, стоны, нищету...
Но не следует, однако, ограничиваться этим печальным призна-
нием, когда далеко спустя, в наши дни пытаешься подвести истори-
ческий итог происшедшему сдвигу. Теперь уже нетрудно и, во всяком
458
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
случае, обязательно рядом с пассивом революции учесть ее актив, и
за ее «худом» не игнорировать ее «добра» — ее огромного значения в
русской, да и не только в русской истории.
Хотя первоначально революция наша была не чем другим, как во-
енным поражением России, но уже скорая ликвидация пустопорож-
него февраля показала, что смысл революции этим не исчерпывается.
Катастрофа получала более грандиозный и симптоматичный смысл,
обретала самостоятельность, обзаводилась собственной творческой
логикой. И растворившаяся в пространствах Россия вновь восстает
из пространств.
В новом облике, в новом одеянии. И плохи те патриоты, которые
не узнают ее в нем. Значит, они чтили ее только устами, но не серд-
цем. Значит, они чтили только фасад ее, а не субстанцию.
Разве в имени дело? «Name ist Schall und Rauch»... И потом — разве
не прозревали лучшие люди наши великой роли России — вне, выше
ее самой?..
Разве Достоевский не говорил о «всечеловечестве», о «всечелове-
чески-братском объединении»?..
Разве славянофилы, упоенные всеславянской идеей, заворожен-
ные Византийским Алтарем, не взывали о нем к русскому царю:
Пади пред ним, как царь России,
И встань, как всеславянский царь!..
И если ныне русское государство пало, чтобы встать всесоюзным,
многонародным государством, — то где тут унижение, погибель Рос-
сии?..
«Чего хлопочут люди о народности, — говорил Станкевич, один
из замечательнейших русских людей. — Надобно стремиться к чело-
веческому, свое будет поневоле. На всяком искреннем и непроизволь-
ном акте духа невольно отпечатывается свое, и чем ближе это свое к
общему, там лучше. Кто имеет свой характер, тот отпечатывает его
на всех своих действиях; создать характер, воспитать себя — можно
только человеческими началами».
Впрочем, тут уже особая, сложная, большая тема. Но нельзя не по-
дойти к ней, подводя итог нашего злосчастного февраля. Ибо в свете
драмы, уже клонящейся к завершению, по-иному оцениваешь, иначе
понимаешь и ее пролог...
Под знаком революции
459
И опять, и снова вспоминается поучение мудрого учителя полити-
ки, великого Макиавелли об историческом смысле смутных эпох:
— Добрые деяния происходят от доброго воспитания, доброе вос-
питание от хороших законов, а хорошие законы от тех самых смут,
которые многие безрассудно осуждают. Эти смуты никогда не вреди-
ли общему благу.
Пусть же будет эта овеянная сединою веков, мудро беспристраст-
ная сентенция лучшим компасом нам, современникам, в наших раз-
мышлениях о трудностях переживаемой нами бурной переломной,
но по своему прекрасной эпохи.
Обогащайтесь*
Ныне отпущаеши.
Свящ. Писание
Наконец-то!
Настоящее слово сказано, лозунг дан. Это куда лучше еще, чем «ли-
цом к деревне». Конкретнее, прямее, понятнее. Почти по-ленински.
— Крестьяне, обогащайтесь! Не бойтесь, что вас прижмут.
Свежо предание, а верится с трудом: этот лозунг брошен орто-
доксальнейшим и монолитнейшим Бухариным, нашим «русским
Сен-Жюстом», суровым столпом правоверия, утверждением закона и
пророков.
Исторический лозунг буржуазной Франции, наливавшейся жиз-
ненными соками, веселыми, как шампанское, приходившей в себя
после революционных потрясений.
Лозунг роста и здорового индивидуализма, трезвый, как работя-
щая деревня, неотразимый, как жизнь, повелительный, как история.
Да, опять и опять: зелено золотое дерево жизни, а теория сера, то-
склива, запылена...
Впрочем, слава гуттаперчевой теории, умеющей не заедать жизнь,
крепко наученной «сохранять лицо» при всех превратностях и сюр-
призах судьбы...
’«Вестник Маньчжурии», март 1925 года.
460
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Так должно было быть и иначе быть не могло. Все нити тянулись
сюда. Это было ясно и в сумрачные дни 12 сьезда, и в недобрые дни 13.
Оба съезда пытались исказить, по-сенатски «разъяснить» логику
ленинского нэпа. Революция топталась на месте. Враги начинали
злорадствовать, скептики ухмылялись, мужицкий лоб уже хмурился,
страна погружалась в трудную думу:
— Что же, неужто опять рецидив?..
Ничего не поделаешь, история не есть беззаботная партия де илэ-
зир по заранее выработанному маршруту, и меньше всего револю-
ция — рациональный процесс. Вспышки рецидива неизбежны, хотя с
каждым разом они бывают менее зловредны и более кратковременны.
Пришел конец и нашему «фрюктидору». Как и в дни Кронштадта,
на авансцене неуклюже появился лесной наш медведь и внушитель-
ным, хотя и пассивным, жестом повернул дело по-своему, поставил
на своем. Видно, опять исполнились какие-то времена и сроки.
И гуттаперчевые формулы вновь услужливо запрыгали по всем га-
зетным листам, чтобы свести словесные концы с концами, пригладить
шершавые вихры жизни, сохранить нужные рессоры и тормоза.
Да, несомненно: есть смысл подчас даже и в бессмысленных сло-
весных лепетаниях. Рационально бессмысленные, они иррациональ-
но целесообразны, служа высшим целям торжествующей жизни.
Если книги имеют свою судьбу, то и слова — тоже. Когда-нибудь
трудолюбивый историк поведает нашим потомкам миграцию слова
«кулак» в процессе русской великой революции: она стоит того, жи-
вописная, красноречивая, саркастическая...
Сначала «кулак» был столь же абсолютно бранным и столь же без-
мерно широким понятием, как «буржуй». Если буржуи все, кто носит
котелок, то кулак — всякий «мелкий хозяйчик»: берегитесь, — в нем
сидит Корнилов!
Потом от кулака отроился «середняк». Кулак похудел, но продол-
жал оставаться все же очень нехорошим человеком.
Потом — с нынешней осени — принялись подробно «определять»
термин «кулак». Плохо быть кулаком, но далеко, мол, не всякий за-
житочный крестьянин заслуживает этого постыдного наименования.
Определяли долго, тщательно, упорно, со всех сторон. А ведь извест-
но из учебников логики, что «всякое определение есть ограничение».
Пределы термина становились все теснее, скромнее, безобиднее.
Под знаком революции
461
Теперь, однако, надоела и эта игра в прятки. «Места» слабо усваи-
вали хитрую словесную механику, полезную разве лишь для большой
политики, и продолжали чересчур прямолинейно насиловать основ-
ные принципы здравой экономики. И центр, наконец, бросив дипло-
матические бирюльки, решил действовать напрямик:
— Да здравствует подлинный нэп в деревне!..
«Если в 19 году Лениным был поставлен вопрос о середняке, то
в настоящих условиях нам приходится ставить вопрос не только о
середняке, но и о кулаке... Мы предоставляем большую, чем прежде,
свободу капиталистических отношений в деревне» (Молотов).
«При теперешнем развитии, при теперешней нашей политике на
допущение рыночных отношений, мы будем в известной мере допу-
скать развитие даже кулака» (Он же).
«Наша политика по отношению к деревне должна развиваться в
таком направлении, чтобы раздвигались, а отчасти и уничтожались
многие ограничения, тормозящие рост зажиточного и кулацкого хо-
зяйства» (Бухарин).
Мелкий хозяйчик, на почве четко усвоенного принципа «сво-
бода труду», из врага превратился в первейшего друга: «Товаро-
производитель, мелкий хозяйчик, который составляет основную
крестьянскую массу, должен чувствовать большую уверенность в
обладании теми средствами производства, которыми он пользует-
ся» (Молотов175).
Еще немного, и мы, пожалуй, увидим, как на могучих хозяйствен-
ных грудях заблещут в деревне ордена «Красного Знамени»:
— Героям труда!
Всякому овощу свое время. «Беднота» культивируется ныне разве
лишь в качестве газетного заголовка; в природе же бедняк уже от-
нюдь не внушает излишнего восхищения: «Скатываться к бедняцким
иллюзиям теперь уже нельзя» (Молотов). Таковы директивы парткон-
ференции.
...Словом, в гуще быта скоро того и гляди услышишь бодрые пол-
нокровные голоса из деревни:
— Да, я кулак, я советский кулак, и горжусь этим!..
462
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Что, если на том свете дух П. А. Столыпина случайно встретится в эти
дни с духом Свердлова, или, скажем, Володарского, или Либкнехта?..
Любопытно бы подслушать соответствующий потусторонний
диалог...
Но дух Ленина может покоиться с миром: он и впрямь прочно
живет и в своей партии, и во всей революции. А, значит, можно быть
спокойным также и за ту, и за другую.
И, что еще несравненно важнее, — за Россию. Тому ручательство
лозунг жизни, лозунг выздоровления, гениальный крик нутра:
— Хозяева, обогащайтесь!..
Национализация Октября*
(К восьмой годовщине)
«Возвращается ветер на круги своя». Россия, по авторитетным сви-
детельствам, переживает «последний год восстановительного перио-
да», «рекордный год в деле восстановления нашего хозяйства» (Каме-
нев). На глазах догорает лихолетье. На глазах «саперы разрушения»
преображаются в «армию строителей».
Над строительством — девиз:
Мы наш, мы новый мир построим!
Отличный девиз. Он вливает бодрость в души, будит веру; а зачем
и существуют на свете девизы, как не затем, чтобы вливать бодрость в
души, будить веру? Верования проходят, вера остается.
«Что сделало революцию? — Честолюбие. Что положило ей ко-
нец? Тоже честолюбие. Но каким прекрасным предлогом была для
нас свобода!..»
Так на закате дней, в одиночестве «маленького острова», вспоми-
нал о своей страшной матери, о великой революции, ее не менее ве-
ликий и страшный сын.
Пусть в этих словах гениального честолюбца много психологи-
ческой правды. Но психологическая правда исторически нередко на-
зывается субъективной иллюзией. То, что в сознании самих деятелей
тех дней было только предлогом, история сделала основным содержа-
нием эпохи. «Свобода», рожденная честолюбием, очень скоро забыла
'«Новости Жизни», 7 ноября 1925 года.
Под знаком революции
463
свое родство. И, окрепнув, пошла уверенно гулять по Европе. Предлог
стал прологом. Прологом целой огромной полосы жизни народов.
В истории, вообще говоря, часто властвуют «поводы» и «предлоги».
Маленькие побуждения больших лозунгов исчезают, — сами лозунги,
«прекрасные предлоги», преломляясь в миллионах голов, формули-
руя миллионы интересов, начинают свою собственную, живописную,
чудесную жизнь. Историей, все-таки, по-видимому, правит не любовь
к человеку, а, по термину Ницше, «любовь к вещам и призракам».
Призраки будут жить на земле, покуда жив человек. «Нет великой
ценности, которая не покоилась бы на легенде. Единственный вино-
вник того — человечество, желающее быть обманутым» (Ренан). Что
же, да здравствуют творческие призраки и легенды!..
Впрочем, ближе к теме. Эти восемь лет, полные пожаров и легенд
(«Мы пустим пожары!.. Мы пустим легенды!..» — Петруша Верховен-
ский), не перестают все же быть историей. Куда же идет процесс?
Куда смотрит его объективная логика?
Думается, правильнее всего основная тенденция современности
может быть охарактеризована как национализация Октября. Револю-
ция входит в плоть и кровь народа и государства. Нация советизи-
руется. И обратно: советы национализируются. «Ближе к массам!» —
провозглашает Цека. «Глубже в быт!» — давно призывает Троцкий. Эти
лозунги одинаково знаменательны и по-одинаковому действенны.
Уходя в быт, погружаясь в массы, Октябрь, как Антей, наливается
новыми соками. Оживление советов, рождение «мелкой советской
единицы», усиление активности крестьянства, демократизация проф-
союзов, неуклонная централизация государственного аппарата в его
решающих элементах, успехи национализированной промышленно-
сти, заботы о законности, — все это политические факторы первосте-
пенного порядка. Правда, они действуют медленно, идут «голубиной
поступью», но тем вернее их результат. Согласно словечку Ленина,
страна «переваривает переворот». «Переворот», входя в обиход, пере-
стает быть переворотом: что нужно было перевернуть, уже перевер-
нуто. И устанавливается новое равновесие.
«Завоевание быта» есть опять-таки процесс двусторонний, говоря
учено, «диалектический». Когда чернильницы выделываются по мо-
дели ленинского мавзолея, а скворец и уютная канарейка насвисты-
вают «Интернационал», — невольно начинает мерещиться, что при-
чесанная буря перестает быть бурей. Разучиваешься даже как следует
различать: когда революция наступает на быт, а когда быт на револю-
464
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
цию. Мне самому пришлось этим летом не раз слышать в России, как
царский «мерзавчик» величают «пионером», а сороковку — «комсо-
мольцем». Это уже — откровенное, ехидно-торжествующее засилие
«быта». Но и оно, что ни говорите — одна из сторон всесторонней
«национализации Октября»...
Да, ничего не поделаешь. «Национальность для каждой нации
есть рок ее, судьба ее; может быть, даже и черная. Судьба в ее силе...
От судьбы не уйдешь: и из “оков народа” тоже не уйдешь» (Розанов,
«Опавшие листья»).
Октябрь был великим выступлением русского народа, актом его
самосознания и самоопределения. Русский народ «нашел себя». Но,
конечно же, от себя не ушел. И в мировых, всечеловеческих своих
устремлениях, и в онтологии революции, и в ее логике, и в ее быте —
он остался собою, вернее, он становится собою, как никогда еще
раньше. Прав Троцкий, утверждая, что «большевизм национальное
монархической и иной эмиграции, Буденый национальное Вранге-
ля» («Литература и революция»). Восьмилетняя динамика Октября —
яркий документ этой непреложной истины.
Сейчас я ничего не оцениваю, ничего не проповедую — я только
констатирую. Хороший рецепт преподал в свое время Барер176: «не
будем никогда подвергать суду революции, но будем пользоваться
их плодами». Слева мне часто говорят, что констатирования мои, как
«правда классового врага», полезны революции. Тем лучше. Не чув-
ствуя себя ничьим классовым врагом, от души готов послужить рево-
люции, чем могу. Каждому свое.
Национализация Октября реально ощутима не только в свете вну-
тренних процессов, наблюдаемых в Советской России. Еще острее
обличается она анализом международного положения СССР.
Программа октябрьской революции была и остается всемирно-
историчной и строго интернациональной. В этом ее «соль» и значе-
ние. В этом ее большой исторический смысл, воспетый поэтом:
Октябрь лег в жизни новой эрой,
Властней века разгородил,
Чем все эпохи, чем все меры,
Чем Ренессанс и дни Аттил.
Однако, кроме программы, революция обладает и «наличным бы-
тием». Одно дело — ее «размах», ее «конечные цели»; другое дело — ее
Под знаком революции
465
конкретное содержание, диктуемое упрямыми фактами, окружающей
средой. Игнорируя дальние цели революции, мы не поймем ее роли
в широком масштабе времен; закрывая глаза на ее пределы, на ее на-
личный облик, мы вообще утратим всякое представление о ней.
С этой точки зрения приходится признать, что истекшие восемь
лет достаточно твердо ограничили поле непосредственного распро-
странения и влияния Октября. Он охватил собою лишь Россию, да и
то пока в несколько суженных границах. Дальше России революция
не пошла. Конечно, она отразится и уже отражается в мире; но от-
ражается косвенно и преломленно, а не прямо и не по задуманному.
Отражается примерно так же, как в свое время Великая Французская
Революция отозвалась на государствах старой Европы. «Непосред-
ственное воздействие» не удалось. Началось эволюционное проса-
чивание основных революционных идей на пространстве десяти-
летий.
Советские лидеры сами ясно отдают себе отчет в факте «стабили-
зации капитализма» на Западе. Отсюда неизбежно меняется и стиль
советской внешней политики. Силою вещей она принуждена замы-
каться в государственные, национальные рамки. Методы Чичерина
теперь все менее отличаются от обычных приемов мировой дипло-
матии. И в то же время с неудержимой неизбежностью Наркоминдел
вытесняет собою Коминтерн. Такова обстановка: судя по всему, все-
рьез и надолго.
Активность внешней политики Москвы перенесена с Запада на
Восток. Здесь осуществляется комбинированное давление всех ре-
волюционных факторов в далекой надежде окольным путем зажечь
всемирный Октябрь. Но на Востоке даже и самые цели — по крайней
мере, реальные, близкие, — лишены действительно интернациона-
листского духа. Задачи советской восточной политики — националь-
ное пробуждение колониальных народов. В нем — наш исторический
своеобразный реванш (о, отнюдь не «империалистический»!) за Брест
и Версаль, за Ригу и Лозанну. Возможно, что России здесь удастся в
известной мере осуществить свою провиденциальную миссию. Но не
значит ли это, что и здесь Октябрь фатально национализируется?
Восток — человеческий океан, неисчерпаемый резервуар чело-
веческого материала. Огромны азиатские масштабы. «Европа — это
кротовая нора — говорил Бонапарт Буррьену после 18 фруктидора;
только на Востоке бывают великие империи и великие революции, —
466
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
там, где живет семьсот миллионов людей» Поворачиваясь лицом к
Азии, Россия включает себя в могущественнейшие токи современно-
го исторического периода.
И Запад начинает чувствовать это и туманится заботой и трево-
гой. Словно в нынешних глухих громовых раскатах он уже смутно
узнает давнее, знакомое ему «наследье роковое»:
«После великих потрясений войны, глубоко всколыхнувших соци-
альное равновесие внутри всех стран, все еще не миновала опасность
революционных кризисов... Упорная пропаганда, субсидируемая и на-
правляемая Москвой, распространяет свои интриги по всему земно-
му шару. Здесь она стремится разжечь социальную ненависть, там —
разнуздать националистические страсти, и фактически, под маской
Третьего Интернационала, служит развитию национальной русской
экспансии на ее великих исторических путях. Перед лицом Европы,
утомленной войной и нуждающейся в порядке и труде, московский
советизм выдвигает Революционную Церковь, повсюду имеющую
своих верных, свои воинствующие организации, и воспаленному во-
ображению, жаждущему идеала, преподносящую мистику мира и все-
общего братства»... («Revue des deux Mondes», 1 декабря 1924 г.).
И еще:
«Между планами Ленина и Зиновьева, готовящих триумф Третье-
му Интернационалу через русскую державу и славу русской державе
через Третий Интернационал, — между этими планами и мистиче-
ским панславизмом Достоевского, провидевшего в России Третий
Рим, призванный возглавить народы земли, — нет существенной не-
примиримости, даже значительного различия, особенно в области
практических действий» («Revue des deux Mondes», 15 июля 1925 г.).
Что за странный бред? Или уже все путается в голове испуганно-
го парижанина? Иль уж и впрямь так страшен призрак вездесущей
России, многоликой, как Протей или наш былинный Вольга, и все же
единой и равной себе, как Вечная Идея Платона?..
Что же касается методов советской восточной политики, то не
нужно быть пророком, чтобы предсказать их неизбежное преображе-
ние, уже на наших глазах начинающееся. Оно повторит, в общем, эво-
люцию европейской политики Москвы: от Коминтерна к Наркомин-
делу. По мере стабилизации национальных сознаний у колониальных
народов, естественно, придется переходить к чисто государственным
способам связи с ними, помощи им, влияния на них. Просто потому
Под знаком революции
467
что именно эти способы окажутся наиболее эффективны. Развитию
этого процесса будет, вероятно, способствовать и непрерывное кос-
венное давление стабилизированного западного капитализма.
«Но, — скажут, — где же национализация, раз упразднена сама Рос-
сия? Какая же национализация в интернациональном СССР?»
Острый, серьезный вопрос. Но, ближе в него вдумавшись, убежда-
ешься, что он далеко не так страшен, каким представляется с первого
взгляда.
Не говоря о том, что даже и «словесно» львиная доля Союза гео-
графически занимается Российской Федеративной Республикой, —
самая национализация Октября по существу своему есть процесс,
конечно, весьма своеобразный и сложный. Он не есть реставрация
старой императорской России и не может ею быть. Не может и не
должен.
Национализация протекает многими каналами, по многим жело-
бам. Идет культурно-национальное оживление народов России. «Ин-
тернационализм» сосредоточивается там, где ему и быть в данном
случае надлежит: в сфере государственности. Москва — объединяю-
щий государственный центр, и она зорко «стоит на страже». Ученые
различают «государственную нацию» от «нации в культурном смыс-
ле», а эту последнюю — от «национальности». На наших глазах фор-
мируется советская государственная нация, а поскольку исторически
и политически «советизм» есть русская форма, образ «российской»
нации, — вывод напрашивается сам собой...
Но «культурно» — оживают «языки, сущие по всей Руси великой».
И пусть оживают, освобожденные «интернационализмом». Вряд ли
можно теперь настаивать на целесообразности «русификаторской»
политики петербургского стиля, стремившейся к непременному
культурному обезличению государственно подчиняемых националь-
ностей. Хорошо, когда происходит русение, а не «русификация».
Эти понятия нужно и нетрудно различать: первое органично и есте-
ственно, вторая механична и насильственна.
Правда, в настоящее время замечается чересчур уже резкая реак-
ция против петербургского «империализма»: вместе с водой словно
готовы подчас выбросить и самого ребенка из ванны. Но эта «готов-
ность» заведомо теоретична и худосочна: не таков «ребенок»...
Нехорошо искусственно подавлять «языки». Но столь же плохо и
искусственно насаждать. И в первом, и во втором случае неизбежен
468
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
здоровый естественный протест жизни. Искусственно воздвигаемые
карточные домики имеют свойство рушится при первом дуновении.
Революционная доктрина побаивается «шовинизма господствующей
нации» и склонна иногда препятствовать ее культурно-историческому
«самоопределению», принося его в жертву даже «выдуманным»
культурно-национальным призракам. Это — понятные крайности эпо-
хи. Они преходящи, хотя и опасны. Но суть ее — не в них.
Конечно, если культурно пробуждаются туркмены или калмы-
ки, — как же не проявлять признаков культурного оживления рус-
ским? Вчитайтесь в современную русскую поэзию, современную со-
ветскую (русскую!) литературу:
Не нищий оборвыш,
Не кучи обломков
Не зданий пепел!
Россия вся —
Единый Иван,
И рука у него —
► Нева,
А пятки —
Каспийские степи...
Красноармейца можно отступить заставить,
Коммуниста сдавить в тюремный гнет,
Но такого — в какой удержать заставе
Если такой шагнет?!
Маяковский, «150.000.000»
Но, шагая, он, однако, влечет за собою и всю ту пеструю, красоч-
ную, прекрасную фалангу народов, которых судьбы связались исто-
рией с его великой судьбой. Больше того: он сам, этот огромный
«Иван», несет теперь в себе самом эту нарядную фалангу. И на пле-
чах — знамя: СССР...
Полнота — в разнообразии, а не в исключительности. Интенсив-
ность жизни, привлекательность жизни — в ее богатстве. Пусть в
рамках единой государственности, проникнутой твердым сознани-
ем спасительности своего исторического единства, цветут и пенятся
разномастные, многоцветные обычаи, привычки, нравы, «культуры».
Под знаком революции
469
Пусть идет свободное и дружное их состязание: жизнеспособные
устоят, немощные растворятся, приобщатся к сильным. Вызывая к бы-
тию свободное проявление, живую игру многообразных культурно-
национальных содержаний народов исторической России, Октябрь и
здесь переживает свою историей продиктованную национализацию.
Будем же думать о ней, бодро слушая сегодня полные легенды и
веры, торжественные звуки октябрьского гимна, Интернационала!..
Вперед от Ленина*
Каменев и Зиновьев выступили на 14 съезде с лозунгом:
— Назад к Ленину!
Однако, лозунг этот не имел успеха. В самом деле, почему назад?
Партия хочет идти вперед, всегда вперед!..
Оппозиция упрекала Цека в искажении, извращении, произволь-
ном толковании учения Ленина. Приводила цитаты, взывала к тени
вождя. Стремилась «восстановить стопроцентный ленинизм».
Ей отвечали тоже цитатами, тоже взывали к тени вождя. Указыва-
ли, что нет надобности «восстанавливать» нерукотворный Ильичев
памятник, ибо он и без того цел, жив и свеж, никто на него не посягал,
никто его не разрушал. Партия верна дорогим заветам, а «толковать»
их не дано никому, кроме соборного партийного разума. Долой ин-
дивидуальную гордыню, соблазняющую современных Ариев. Долой
раскольников, фракционеров, еретиков. Живет коммунистическая
партия, и слава соборному ее сознанию — всесоюзному Съезду!..
Пожалуй, и впрямь, в «реакционном» лозунге Зиновьева и его дру-
зей было нечто декадентское, нездоровое, тлетворное. И уж совсем
не «большевистское». Не течет «назад» река времени. Ленин сам всег-
да учил смотреть вперед, озираясь в то же время вокруг себя. Плохую
услугу его памяти оказывают те, кто тащат вспять, зовут назад.
И это недаром обыкновенно бывает, что такого рода «реставрато-
ры» являются на деле завзятыми «стилизаторами», лишь прикрывают
громким именем собственные свои построения. Достаточно вспом-
нить знаменитый в истории новой философии призыв «назад к Кан-
’ «Новости Жизни», 22 января 1926 года.
470 •
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ту»: его авторы, «неокантианцы», реставрируя «исторического Канта»,
построили его точь в точь по своему образу и подобию.
Не следует ли их примеру нынешняя партийная «оппозиция», зо-
вущая партию назад к Ленину? Не стилизует ли она, пусть бессозна-
тельно, Ильича? Не малюет ли она его по своему образу и подобию?..
Больше того. Съездовский «спор о вере» (и о «безверии») цитата-
ми из Ленина невольно напоминает, как много воды утекло за эти
два года. Словно хотят превратить почившего вождя в икону, покло-
нившись которой можно каждому стоять на своем. «Полное собрание
сочинений В. И. Ленина» положительно превращается в живописный
луг, покрытый разноцветным ковром цветов: какой хочешь цветок,
тот и рви...
Вероятно, иначе и быть не могло. Жизнь не стоит на месте. Она
предъявляет все новые требования, ставит непредвиденные пробле-
мы. Обстановка меняется с каждым годом, даже полугодием, даже
«кварталом». Жизнь диктует решения. «Цитаты» поспевают кстати,
удачные, авторитетные.
Партия живет, партия действует. Она подчиняется диалектике собы-
тий, вдохновляя себя диалектикой цитат. Она полна жизни и мысли.
Разумеется, она останется ленинской партией. Она заряжена ле-
нинским порывом, снаряжена ленинской идеологией, снабжена ле-
нинским методом. И с каждым годом все внушительнее и объективнее
предстоит государствам и народам историческая фигура ее вождя.
Но чем дальше, тем все труднее черпать конкретные политиче-
ские рецепты в неподвижных, хотя бы и вдохновенных томах. Пре-
бывают руководящие идеи, утверждают свою «значимость» регуля-
тивные принципы, известно общее направление намеченного пути.
Но не предрешены его изгибы, из которых каждый, быть может, при-
хотливо таит в себе начало новой, иной дороги. Нет ответа (или, что
еще хуже, есть два, три ответа) на тактические вопросы, вытекающие
из индивидуальной, своеобразной, данной обстановки. Приходится
действовать «по аналогии». А действие по аналогии никогда не есть
нечто пассивное, автоматическое. Нужно создавать новые стратеги-
ческие маневры, новую тактику. Нужно творить, не только исполнять
и «следовать заветам». Недостаточно прислушивания и послуша-
ния, — необходима самостоятельность, инициатива, находчивость...
Вторая годовщина заставляет это признать со всей подобающей
отчетливостью, со всей надлежащей серьезностью. За три года от-
Под знаком революции
471
сутствия Ленина обстановка изменилась настолько существенно, что
нынешним партийным лидерам выпадает на долю ориентировать
политику на реально новых данных. Экономическое возрождение
страны решительно меняет весь ее облик.
Начинаются догадки:
— Как поступил бы Ленин в теперешних условиях?
Но Ленин молчит в своем мавзолее. И в его мертвые уста стара-
тельно вкладывают разные решения, различные императивы и ло-
зунги. Заставляют его в 26 году говорить формулами 20, 22, а то и
19-го. Сопоставляют страницы его творений. Лениным опровергают
Ленина. «Архиполемически» (Зиновьев) шумят, пытаясь нащупать
правильный выход. Словами учителя формируют собственные выво-
ды, старыми текстами оправдывают новые мероприятия, знакомым,
запыленным тезисам дают вновь обретенный, современный смысл.
Повторяется неизбежное:
И пусть у гробового входа...
«Жизнь играет», жизнь стоит за себя. Жизнь найдет выход, пра-
вящая среда его усвоит: она не была бы живой, если бы отказалась
слушать жизнь.
С каждым годом наследие и заветы вождя становятся партии все
роднее, все дороже. С каждым годом все очевиднее ей масштабы
ленинского гения. Но по мере того, как время уходит, как страна и
вместе с нею партия идут вперед, приходится в ленинских указа-
ниях брать лишь общее, основное, путеводное, заполняя большие
программные директивы материалом, взятым из жизни, из совре-
менности. Новые факты подлежат теоретическому осмысливанию
и практическому учету. Начинают выдвигаться новые теоретики, а
также и «люди новой жизни». Страна уходит все дальше вперед от
обстановки 22 года. Партия уходит все дальше вперед от ленинской
эпохи. Пребывая неизменно с Лениным, она неизбежно идет вперед
от Ленина, продолжая и восполняя его. Таково основное впечатление
второй годовщины. Вероятно, в третью и четвертую это впечатление
еще более усугубится, оформится, усилится.
472
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Лозунг «назад к Ленину» уже и сейчас показался ленинцам не-
уместным, маловерческим, ликвидаторским.
Подлинное содержание 14 съезда можно выразить лозунгом:
— Вперед с Лениным.
Реальное содержание 15-го и следующих, вероятно, будет соот-
ветствовать лозунгу:
— Вперед с Лениным и от Ленина.
14-й съезд’
I
Собор 20-го века
Как-то даже язык не поворачивается назвать его «съездом». Это
настоящий собор, четырнадцатый собор Российской Коммунистиче-
ской Партии.
Обвиняли друг друга в безверии, в маловерии. Спорили о вере. Без
веры невозможно угодить Революции. Вера движет горами. Где безве-
рие, там и отступничество, помрачение ума и сердца, плач и скрежет
зубовный. Революция — это вера прежде всего. Вера «в социалисти-
ческие пути нашего развития». Уповаемых извещение, вещей обличе-
ние невидимых...
Что есть истина? «Для нас, ленинцев, истина — это Партия, а опре-
деляет истину — Съезд» (Томский177). Истина раскрыта в творениях
Ленина, на сем камне зиждется Партия и врата буржуазного ада не
одолеют ее. Нет истины кроме Партии, и Ленин — пророк ее. Но сло-
во истины требует толкований, и верховным хранителем правоверия
может быть только Собор, только всесоюзный Съезд. Собор не мо-
жет ошибаться. Кто говорит иное, тот еретик, «уклонщик», тот впал
в «прелесть», тот раскольник, фракционер: «в настоящее время, когда
’«Новости Жизни», 21 февраля 1926 года.
Под знаком революции
473
с нами нет т. Ленина, поистине смешна претензия отдельных лиц,
хотя бы и крикливых, на монополию стопроцентного ленинизма»
(письмо моек, комитета). Пусть каждый преклонится перед собор-
ным определением, — иначе прочь сухую ветвь от живого дерева!..
Есть своеобразная эстетическая убедительность в этом диковин-
ном для 20 века явлении. И, конечно, огромная симптоматичность.
Фанатики «науки» на наших глазах превращаются в откровенных
апостолов веры. Скептики и релятивисты зажигаются пафосом исти-
ны. Материалисты организуются в церковь. Диктатура воплощается
в собор.
Так нужно. Было бы плохо, если б этого не было. Крайняя спеку-
ляция «принципа власти», плоды которой столь горьки современной
Европе, была бы едва ли не пагубна для России. Она не только не в
нашем национальном характере — она нам совсем и не по возрасту.
На Западе она естественна как результат славной и долгой жизни,
финал великого культурного развития. Мы же не знали ни подлинно-
го Средневековья, ни Ренессанса, ни Реформации, ни Просвещения:
куда же нам без веры и без истины?.. И что удивительного, что мате-
риализм у нас религиозен, механистическое миропонимание орга-
нично, а демократия не «арифметична», а соборна?..
Но это только — прелюдия к размышлениям о 14 съезде. А он
очень располагает к размышлениям, или, скажем лучше «мечтаниям».
Если коммунисты обязаны верить, то спецам в свободное от занятий
время предоставлена возможность мечтать: «Мечтать у нас не запре-
щено, товарищи» (Сталин).
Что ж, товарищи, помечтаем...
II
Большинство и оппозиция
«Тон делает музыку». Все время чувствуешь это, читая протоколы
съезда. Центр интереса — не в догматическом содержании высоко-
теоретических разногласий, не в официальных тезисах спора, а в
чем-то другом, что лежит за ними и что вскрывается намеком, оби-
няком, отдельной фразой. Уловив этот основной тон, начинаешь
понимать и его пухлые словесные оболочки, усваивать себе и всю
474
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«музыку» этого удивительного концерта в парадной зале большого
кремлевского дворца...
О чем велся спор?
1) Возможно ли строительство социализма в одной стране?
2) Должна ли быть названа государственная промышленность в СССР
госкапитализмом или социализмом? 3) Есть ли нэп только отступле-
ние или в нем есть и наступление?
Большинство дало бой оппозиции, главным образом на этих трех
теоретических «фронтах». Оппозиция же в своих контратаках стре-
милась перевести вопрос преимущественно в плоскость практиче-
ского понимания тенденций нэпа в его современной стадии.
Нужно признаться, что оппозиция ставила вопросы конкретнее и
острее. Пусть не только съездовский успех, но и историческая правда
лежит на стороне ЦК. Все же бесспорно, что для уразумения существа
дискуссии следует особенно внимательно вчитаться именно в речи
оппозиции. Так некогда самоотверженные выступления арианцев и
македонианцев явственнее подчеркивали истинную сущность хри-
стианского церковного учения...
Оппозиция, можно сказать, была «ортодоксальнее» большинства,
если под ортодоксией разуметь верность букве священного писания.
Оппозиция застыла в своей преданности канонам. Она воспринима-
ла догму статически.
Но ведь Ленин недаром же был выдающимся учителем диа-
лектики. Недаром в марксизме есть много от Гегеля. Подлинные
ученики Ленина должны воспринимать его собственное учение
динамически. И большинство, несомненно, лучше выражало дух
ленинизма, когда смело отталкивалось от отдельных букв во имя
общего смысла. «Ленина мы берем не в отдельной его части, а в
целом» (Сталин).
Фанатикам буквы такой подход представлялся дерзновенным
кощунством и, уже разумеется, источником всяческих бед. «Мы глу-
бочайшим образом убеждены, — декларировал на съезде Каменев, —
что складывающаяся в партии теория, школа, линия, не находившая
до сих пор и не находящая теперь достаточного отпора, гибельна для
партии».
Зиновьев, со своей стороны, от всей души ополчился на опасное
новаторство, под формулами коего он усматривал «обывательские
политические настроения в данный момент»...
Под знаком революции
475
Однако на самом деле никакого новаторского умысла не было.
Сталин и Бухарин достаточно испытанные ленинцы, чтобы уметь к
месту и ко времени вспомнить заветную догму, обосновать полити-
ческую директиву точной ссылкой на Ильича. 14 съезд обнаружил
реальное чутье действительности и традиционную верность больше-
вистской идеологии. С идеологией крепко. Даже очень крепко. Вера в
социалистические пути нашего развития цветет в ленинском штабе,
как никогда.
В чем же корень дискуссии?
111
Сигнализация оппозиции
Конечно, в области проблемы нэпа. Оппозиция боится расши-
рения пределов нэпа, «сигнализирует опасность». Ей кажется, что
партия уже чересчур далеко зашла в уступках. «Подлинный нэп в де-
ревне», провозглашенный 14 партконференцией, ее смущает, даже
пугает. Она хотела бы вернуться к настроениям и тактике 13 съезда.
Оппозиция муссирует сменовеховскую «философию эпохи»,
взятыми из нее цитатами обстреливает Цека. Ленинградская кон-
ференция попрекает московскую «выхолащиванием ленинизма».
Залуцкий178 вспоминает о «пути термидора». Зиновьев проклинает
«перерожденческую ржавчину» и пишет специальную полемическую
брошюру, по форме направленную против сменовехизма, а по суще-
ству против Политбюро.
Осматриваясь вокруг, оппозиция с горечью констатирует «стаби-
лизационные настроения извне и внутри». И предостерегает, и пред-
рекает беды, и снимает с себя всякую «ответственность и за идейную,
и за политическую линию нашей партии» (Каменев).
Центр опасности — в растущем кулаке, в углублении нэпа. ЦК
перестает учитывать всю остроту этой опасности, подпадает под
влияние молодых партийных теоретиков школы Бухарина, людей
«мелкобуржуазного маразма, прикрывающимися оптимистически-
ми словечкам» (Сафаров). «Если в 25 году есть какое-либо более или
менее оформленное течение в партии, представляющее искажение
линии партии, — утверждает Каменев, — то это именно то течение,
476
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
которое прикрашивает отрицательные стороны нэпа, смазывает раз-
личия между тем путем, которым мы идем к социализму в виде нэпа,
и социализмом, который прикрашивает нэп, смазывает трудности,
вырастающих из капиталистических ростков, которые в нэпе есть и
которые нэпом, т. е. нами, узаконены».
Деревенский хозяйственник растет, оправляется, крепнет. «Мы по-
пытались в этом году — признается тот же Каменев — урегулировать
результаты хорошего урожая. Что получилось? Получилось то, что не
мы “регульнули” мужика, а мужик регульнул нас». Мужичок за себя
постоял. А Бухарин еще уговаривает его «обогащаться»!..
Оппозиция выступила решительной защитницей пролетариата и
бедноты. На этом торном пути она стремилась «переларить самого
Ларина», который, со своей стороны, отнесся весьма скептически в
«внешнему бедняцкому лаку», наводимому оппозиционными орато-
рами на оппозиционные речи. Зиновьев и Каменев тщетно «рычали
левым басом»: Ларин обозвал их «капитулянтами».
Оппозицию упрекали на съезде за отсутствие конкретной поло-
жительной программы. Будто бы у нее «мозаика взглядов», а не еди-
ный продуманный план. Пожалуй, это не совсем так. Ее программа —
«назад к 13 съезду»: сама она называет это — «назад к Ленину». Она
против реальных и последовательных выводов из лозунга «лицом
к деревне». Она ополчается не только против «кулака», но и против
«середняцкой верхушки». Она не изжила «бедняцких иллюзий» (Мо-
лотов) и готова принять все меры чтобы застопорить нормальное
экономическое развитие деревни.
Сокольников с не оставляющей сомнений четкостью формулиро-
вал конкретную тенденцию этого круга идей:
— Давайте сделаем, чтобы сельскохозяйственный налог был огра-
ничением роста кулацких и зажиточных элементов деревни. Мы с
этим делом запоздали на целый год.
Это значит зачеркнуть 14-ю конференцию, пойти наперекор
«ставке на богатеющую деревню», подорвать основу хозяйственного
восстановления и в конечном счете — ликвидировать «смычку». Это
значит искусственно мешать здоровому оживлению хозяйственных
тканей, подрезать экспорт, поставить под удар самую госпромышлен-
ность, т. е. в сущности «сорвать нэп», у которого своя логика и свои
предпосылки. Вот к чему клонились домогательства новоявленных
«сигнализаторов», эпигонов «интегрального коммунизма».
Под знаком революции
477
Что же, пусть сигнализируют: поезда истории все равно не оста-
новить...
IV
Направление огня. Лодыри
Идеологи и ораторы большинства уличали оппозицию в «исте-
рической крикливости и интеллигентском безверии в нашу победу».
Нельзя не признать, что в этом грехе оппозиция, действительно, в
известной мере повинна.
Она и в самом деле «ударилась в панику перед кулацкой опасно-
стью» (Сталин). На словах уверяя в своей неизменной благосклон-
ности к нэпу, на деле она предлагала парализовать его плодотворное
развитие, фактически сломать ему спинной хребет. Но большинство,
к счастью, стояло на другой точке зрения: в этом основная разница
«тона» 13 и 14 съездов...
«Подождем 14 съезда», — кротко «мечтали» мы вот уже больше
года назад, в разгар «левого» рецидива. «Подождите, подождите! — за-
пальчиво отвечал нам Зиновьев в своей «Философии эпохи». — Но
будьте покойны: ни 14, ни 24 съезды РКП не обнаружат той транс-
формации, которая нужна вам».
Однако, на съезде, в заключительной речи, он уже цитировал наше
«подождем» не только безо всякой запальчивости, но даже совсем, со-
всем наоборот...
Партия не пошла на удушение нэпа. Партия признала, что из двух
ошибочных тенденций — «забвение кулака» и «недооценка серед-
няка» — в настоящее время гораздо опаснее вторая. Сталин в цен-
тральном политическом месте своего доклада дал недвусмысленную
директиву:
— Я думаю, что в своей борьбе против обоих уклонов партия все
же должна сосредоточить огонь на борьбе со вторым уклоном.
Ленинградцы остались очень недовольны сталинской формулой,
якобы новаторски искажающей ленинизм. «В этом вопросе, — заявил
Зиновьев, — т. Сталиным прибавлено новое и выражено архиполе-
мически». «Это, товарищи, на мой взгляд, абсолютно неправильное
место» — присоединился Каменев к оценке ленинградцев.
478
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Но директива о «направлении огня» осталась, и съезд ее закрепил
в резолюции. Повторные решения 14 конференции о деревенском
нэпе получили полное одобрение партии. Съезд даже счел нужным
констатировать, что «только этот поворот партийной политики, вы-
текающий из изменившихся отношений между классами, коренным
образом улучшит положение в деревне». Публичному соборному
осуждению подверглись «методы военного коммунизма и админи-
стративного нажима» в настоящих условиях. Было специально под-
черкнуто, что теперь «не может быть и речи ни о возврате к комбе-
дам, ни о возврате к практике раскулачивания и т. п.». Партия прочно
осознала, что «теперь мы переживаем такой период, когда выявилась
недостаточно.
От нажима пора твердо перейти к соревнованию. «Беднота все еще
проникнута иждивенческой психологией, — досадовал Сталин. —
Она надеется на ГПУ, на начальство, на что угодно, только не на себя,
не на свою силу. Вот эта пассивность и иждивенческая психология
должны быть выветрены из сознания бедноты».
В 26 году нельзя уже упиваться прославлением бедняцких добле-
стей и всерьез ставить на них главную ставку. «Разве вы не знаете, —
спрашивает «человек с места», сибирский депутат Коссиор, — что
среди бедноты есть определенный процент таких, которые вообще
ничем не занимаются, которых попросту можно назвать лодырями?
Эти лодыри больше всего кричат о том, что мы ведем кулацкую по-
литику. И среди коммунистов есть определенные элементы, которых
выгнали из сельсоветов, которые дискредитированы перед массами.
Они больше всего недовольны нашей политикой. Истерические кри-
ки о кулацкой опасности вызывают вновь к жизни эти элементы».
Эта святая истина, глаголющая устами практического местного
работника, очень не по душе сановникам из оппозиции. «Ленинград-
ская Правда» поспешила на нее нацепить этикетку «середняцкого
большевизма», «большевизма Маруси Спиридоновой и левых эсеров».
Зиновьев чрезвычайно обиделся за «лодырей»:
«Уже самое это словечко взято не из нашего лексикона... Никогда
Ленин так не делал и не мог делать... Это слово в высшей степени
характерно для нынешних стабилизационных настроений, для ны-
нешней неправильной ориентировки в крестьянском вопросе»...
Таков удел энтузиастов чистой буквы. Они хотели быть идеолога-
ми пролетариев: они стали трубадурами лодырей...
Под знаком революции
479
V
Строим социализм!
Партия не поддалась «ликвидаторской ржавчине», не пошла за па-
ническими «комнытиками». Партия полна неизменной веры в себя и
в революцию.
Идя на широкий сговор с хозяйственными элементами дерев-
ни, партийные вожди в то же время ни на минуту не забывают об
основной цели революции, об ее социалистических путях. Глубо-
кий тактический компромисс при повышенно бодрой социали-
стической идеологии и терминологии — вот как можно охарак-
теризовать позицию большинства на съезде. Социалистические
принципы — политическое оправдание, «защитный цвет» нэпов-
ского реформаторства.
Партия уверена, что строительство социализма в СССР развива-
ется и процветает, что оно «возможно, необходимо и обязательно».
Резолюция цитирует Ильича: наша страна, страна диктатуры про-
летариата, имеет «все необходимое и достаточное для построения
полного социалистического общества». Партия не смущается ка-
питалистическим окружением: Бухарин доказал, что можно стро-
ить социализм и в одной стране. Пока не подоспеет, наконец, по-
мощь.
Соборное партийное сознание, далее, твердо установило, что
наша госпромышленность должна именоваться социалистической.
Противоположное мнение объявлено маловерием. Пусть Сокольни-
ков кричит: «не переоценивайте социалистических элементов в на-
шем хозяйстве!» Пусть даже он опасается, что «т. Ленин назвал бы
левым ребячеством и мелкобуржуазной фразой тот порядок идей,
который воскрешается теперь т. Бухариным». Коллективный разум
партии, верховный собор обличил в этом разлагающем безверии
наркомфина и его друзей вредную ликвидаторскую ересь. «Такие
идейные течения, — постановил он, — делая невозможным созна-
тельное отношение масс к строительству социализма вообще и со-
циалистической промышленности в частности, способны лишь за-
тормозить рост социалистических элементов хозяйства и облегчить
борьбу с ними со стороны частного капитала. Съезд считает поэто-
480
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
му необходимой широкую воспитательную работу для преодоления
этих извращений ленинизма» (Резолюция).
И, наконец, по третьему большому теоретическому вопросу — о
философско-исторической природе нэпа — съезд авторитетно разъ-
яснил, что неправ Зиновьев, называющий нэп «стратегическим отсту-
плением». Партия констатирует, что «налицо экономическое наступле-
ние пролетариата на базе новой экономической политики». На рельсах
нэпа мы наступаем. Нэп ведет к социализму и никуда больше.
Бодрящей верой дышат, таким образом, по-прежнему партийные
настроения. В них и боевой интернационализм, и полнокровная ре-
волюционность, и социалистические пути. 14 съезд в этом отноше-
нии даже характернее прежних. С настроением — твердо.
Правда, оппозиция стремилась вскрыть противоречия в решени-
ях и директивах съездовского большинства. Подчас это выходило у
нее резко и раздраженно:
— Бросают громкие фразы о международной революции — и
представляют Ленина как теоретика национально-социалистической
революции. Борются против кулачества — и бросают лозунг «обога-
щайтесь!». Кричат о социализме — и объявляют нэповскую Россию
социалистической. «Верят» в рабочий класс — и призывают на по-
мощь кулака («Ленинградская Правда»).
Но что могла сделать доктринерская ортодоксия оппозиционных
ворчунов против неумолимых требований экономической логики и
национально-исторической диалектики?
Fata volentem ducunt, nolentem trahunt.
VI
«Мечтания»
Нет сомнения, что результаты 14 съезда благоприятно отразят-
ся на стране. Если Политбюро будет неуклонно осуществлять при-
нятые решения, если спасительное единство партии, несмотря ни
на что, окажется сохраненным — хозяйственные успехи последнего
периода обзаведутся прочным фундаментом, обретут условия даль-
нейшего развития. Темп возрождения не замедлится, а скорее даже
ускорится.
Под знаком революции
481
А это — самое главное. Ради этого можно, право же, от души при-
ветствовать и те идеологические формы, в которые ныне укладыва-
ется целесообразный жизненный процесс. Они облегчают его раз-
витие: следовательно, они — благо.
Нет решительно никаких разумных оснований возражать против
наименования нашей промышленности «социалистической»: пусть
именуется!
Нет решительно никаких разумных оснований пытаться оспари-
вать веру в возможность строительства социализма в одной стране.
Если эта вера способствует возрождению страны — слава ей!
Нет решительно никаких разумных оснований настаивать на том,
что нэп есть только отступление. Пора понять всю прагматичность
подобных формул. Вопрос не в том, истинны ли они, а в том полезны
ли они, пригодны ли они...
Я уверен, что даже и те, кто не слишком верят в социализм, те-
перь радостно уверуют в социалистические пути нашего развития.
В конце концов это не так трудно: верил же Людовик XVIII больше в
божественные права, чем в самого Бога...
Высокотеоретические споры, выдвинутые съездом, теряют свою
остроту за непосредственными пределами коммунистической пар-
тии. Зато вопросы практической политики текущего периода ставят-
ся сугубо остро перед всей страной.
Важно не столько то, «как обосновывает съезд свои решения»,
сколько то, «что он решил».
А решил он на этот раз, судя по всему, то, что нужно. Правда, под
атаками оппозиции «Бухарин от своего лозунга “обогащайтесь” триж-
ды отрекся, как Петр от Христа» (Томский). Правда, в проблеме так
называемого «кулака» известные уступки оппозиционным течениям
все-таки сделаны, и съездовская резолюция в сфере этой проблемы
дает несколько иные акценты, нежели, скажем, памятный доклад Мо-
лотова прошлой весной. Это печально и чревато опасностями.
Но при всем этом — какой же огромный шаг вперед от 13 съезда!..
Конечно, раскрепощая деревню, партия в то же время не отказы-
вается от мысли двигать ее по своему вперед. Полностью сохранена
ставка на кооперацию, «втягивающую середняка в строительство со-
циализма». Оппозиция издевалась над этими «неправильными взгля-
дами о мирном врастании кулака в социализм» (Каменев), высмеива-
ла это «профессорски-либеральное замазывание классовой борьбы в
482
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
переходный период нэпа» (Письмо ленинградской конференции). Но
вряд ли она практически права: ее собственные рецепты, ведущие к
разжиганию классовой борьбы в деревне, неизбежно повлекли бы за
собой лишь крах всего «рабоче-крестьянского блока». Что же касается
кооперации, то, поскольку ее будут строить на началах действитель-
ного «соревнования», а не административной опеки и «иждивенче-
ства», — она заслуживает лишь всяческого признания и поддержки.
На съезде и вокруг него много говорилось о «сменовеховской
интеллигенции», о «спецовской среде». Думается, 14 съезд должен
встретить в этой среде сочувственный отклик. Пусть в общей оценке
текущей эпохи, в сомнениях, в анализе современного историческо-
го периода оппозиционные маловеры кое в чем, странным образом,
являются нашими попутчиками: недаром Зиновьев начинил нашими
мыслями свою «Философию эпохи». Но в конкретной жизни, в поли-
тике, в текущей работе мы, служилый интеллигентский люд, по самой
природе своей не можем не быть попутчиками трезвой линии ны-
нешнего ЦК. Мы целиком — за «стабилизационные настроения».
Разумеется, нелепо было бы требовать от спецовской интелли-
генции коммунистической веры. Но, с другой стороны, столь же не-
лепо упрекать ее и в непременной приверженности к «буржуазной»
идеологии и капиталистическому строю. Пора бросить эти вздорные
выдумки, эти упрощенные, плакатные схемы. Не следует искать «клас-
совых врагов» там, где их нет и быть не может. Вопреки ядовитому
образу Бухарина (см. его «Цезаризм под маской революции»), мы
совсем не похожи на гейневского царя Висвамитру. Что нам капи-
талистическая Гекуба и что мы ей?.. Но если даже среди вас самих,
коммунистов и революционеров, в души многих начинает заползать
«безверие», — что же взыскивать с нас, исконных эволюционистов в
политике, чуждых догматического фанатизма?..
При всем том интеллигентско-спецовские круги и впредь, как до-
селе, будут в огромной массе своей, вполне сознательно и доброволь-
но «возить воду на нашу большевистскую мельницу» (Сталин). Этому
не помешают никакие завывания и никакие клеветы из пустозвон-
ного лагеря эмигрантщины. Но для этого излишни и какие бы то ни
было окрики или угрозы из Кремля: «хорошо работает» только тот,
кто работает не из-под палки.
Можно усомниться в том или ином догмате коммунистической
доктрины. Но гораздо труднее русскому человеку утратить веру в
Под знакам революции
483
Россию. Революция способна лишь укрепить эту веру. И слепые на-
чинают видеть, что вода, подвозимая советскому мельнику, вольно
или невольно льется им на великую историческую всероссийскую
мельницу. Эта мельница сумеет перемолоть все невзгоды, трудности,
увлечения, ошибки преходящего сегодняшнего дня: перемелется —
мука будет. Мука революции послужит великому обновлению России
и расцвету ее культурно-исторического бытия.
Такие «мечтания» дают силу многим за совесть служить советско-
му государству. Поэтому, как действенный стимул, они объективно
полезны и правящей партии, что и отметил в своем докладе Сталин.
И, в свою очередь, если в свете этих «мечтаний» взглянуть на историю
партии до последнего съезда включительно, то как не порадоваться,
констатируя, сколь железным, уверенным маршем ведет ВКП вели-
кую русскую революцию в национальный Пантеон, уготованный ей
историей!
Кризис ВКП*
Мы снова пережили «большие дни». Не будет преувеличением ска-
зать, что после гражданской войны и введения нэпа русская револю-
ция не знала еще событий, столь знаменательных и серьезных. Это уже
не мелкая дружеская дискуссия, не второстепенные разногласия и не
индивидуальные недоразумения. Это не ворчание вечно недовольного
Ларина, не утонченное теоретическое вольнодумство Преображен-
ского, не очередной вольт экспансивного Осинского, не сокрушенные
вздохи Красина и даже не львиный наскок одинокого Троцкого. Это
нечто гораздо большее и печальное. Это — кризис партии.
Это своеобразный бунт вождей против инерции партдисципли-
ны, против упора ими же самими натренированных на послушание
партийных масс. И, главное, — это распад руководящей партийной
верхушки. «Только якобинец может бороться с якобинцами, напасть
на них и низвергнуть их» — предостерегающе звучит в сознании ста-
рый тезис Талейрана.
Было бы ребячеством отрицать всю напряженную серьезность
переживаемого партией момента. Стальную фалангу, привыкшую к
‘«Новости Жизни», 19 октября 1926 года. Эта статья была опубликована в
газете одновременно с московской радиограммой о «покаянной декларации»
оппозиционных лидеров.
484
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
милитарному строю, «армию в пиджаках и косоворотках», постиг
острый кризис командования. Партийная среда, годами приученная
есть глазами авторитеты («демократический централизм»), с изумле-
нием протирает глаза:
Кто поселял в народе страх,
Пред кем дышать едва лишь смели...
Вдруг выяснилось, что они не более, чем «крикуны», «маловеры»,
«мещане», «фразеры», и любой товарищ-писатель из краснококшай-
ских «Трибун» и «Коммунаров» уже бодро торопится сменить кадило
на свисток, разухабистое «кольнуть» Троцкого, «продернуть» Зино-
вьева и... конечно, звонко закончить, по привычке, насчет «железного
единства партии»...
Трудно было верить глазам, читая предсмертную речь Дзержин-
ского: как могли, как решились ее опубликовать? Вот завещание,
которое одним своим появлением на свет безжалостно размотало
большой моральный капитал. Видно, Политбюро пришлось оконча-
тельно забыть о всем значении личных авторитетов, об этом богат-
стве, с таким трудом накапливаемом. И полетели боги в реку, как в
старые времена:
— Выдыбай, боже, выдыбай!
Развенчаны Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Радек, Пя-
таков, не говоря уже о других, о «длинном хвосте их помощников».
Мастера и баловни революции, гвардия Октября, столпы железной
когорты, краса и гордость пролетарского авангарда. Но разве и те,
кто на другом, на сталинском берегу, не развенчиваются, в свою оче-
редь? Разве остановишь стоустую молву? Разве спрячешь бесследно
ответные стрелы побеждаемых? И разве не разливается повсюду
зловредная, но естественная тревога:
— Сегодня ты, а завтра я!..
И никаким методом трудовых газетных ульев, никаким гамом еди-
ногласных резолюций, никакими вынужденными «покаяниями» этой
сверлящей тревоги не избыть, не загасить, не замазать.
Под знаком революции
485
Партия утратила былое единство. Его ей не вернуть. «Минимум»
единения, восстановленный покаянной оппозиционной деклара-
цией, не воскресит органической монолитности. Наступает «худой
мир», который лучше ссоры, но которому далеко до дружбы и преж-
него боевого братства. Кто знает азбуку истории, тот понимает это,
как дважды два.
II
Но кто же прав в этом роковом домашнем споре?
Конечно, настроения в партии являются «рефлексом» больших
процессов, идущих в стране. «Принципы существуют для школы; го-
сударство имеет дело с интересами», — говаривал в таких случаях
Сийэс. Исполнились снова какие-то сроки. Подходит к завершению
перегруппировка социальных сил, по которой строился очередной
фазис революционной динамики, ныне исчерпывающейся. Как и в
дни преднэпья, советская власть — у перепутья.
Страна ожила. «Восстановительный» период приближается к
концу. Растут потребности населения, усиливается его активность.
И логика развития требует дальнейших этапов. Нужно пополнять
основной капитал, налаживать накопление, нужно создавать основы
движения дальше и вперед.
В 19-ом году революцию спасли террор и пресловутый «грабеж
награбленного» или, выражаясь языком Тэна, «коренная, всеобщая,
необычайная ампутация, произведенная со смелостью теоретика и
грубостью коновала». В 21-ом году страну и революцию спас нэп,
породивший весь последующий этап государственного воссоздания
и революционного заката. Теперь необходим новый маневр, новый
импульс, выражаясь фигурально, неонэп. «Грубость коновала», как и
фанатизм теоретика, ныне уже не по сезону.
Ортодоксы в отчаянии. Многое не вышло, многое вышло иначе. За-
чем это было, право, Марксу называть революции «локомотивами исто-
рии»?! Обманула чужая революция, подвела и своя собственная, проза-
ично приспособившись к сумеркам. Тенденции восстановления гнут не
на коммунизм, а что-то в сторону от него. «Крестьянский Брест» оказал-
ся куда хлопотливей, сложнее германского. Значит, остается одно:
- Осади назад! (Зиновьев).
486
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Ортодоксы оппозиции — реакционеры революции. Они мечтают
вернуть весну в сентябре. Как Леонтьев хотел подморозить Россию,
чтобы не гнила, — так они теперь требуют заморозить оживающую
народную стихию, дабы не переступила заповедных рубежей. Леон-
тьеву не удалось: вместо мороза Россия попала в огонь. Вряд ли удаст-
ся и нынешним его продолжателям: чему быть, того не миновать.
И пусть даже они, действительно, «оппозиция всех талантов*, как
было некогда в Англии «министерство всех талантов*. Но тем хуже
для талантов.
Молотов давно произнес перед московскими рабочими прелю-
бопытнейшую речь. Если ее слышал иронический и лукавый демон
истории, она должна была ему доставить совершенно исключитель-
ное наслаждение. Оратор в ней положительно превзошел самого себя
и свою партию. Так и вспомнился покойный Новгородцев, рекомендо-
вавший в 18-ом году кадетам совершить «взлет над самими собой»...
Да, Молотов прав: на наших глазах происходит угасание старых
партийных звезд. Зиновьева рабочие встречают криками «дезор-
ганизатор» и «ренегат», Троцкого и прочих тянут за выступления в
ближайший райком, Сапронова гонят с митинга, блистательного
Радека не желают читать. Несомненно, симптомы многозначитель-
ные. Наступают сумерки старой ленинской гвардии. Новые време-
на — новые люди. И опять-таки откровенный Молотов трижды прав,
что трагедия этой старой гвардии большевизма состоит в отрыве от
масс и неизжитой порочности старой революционной эмигрант-
щины, в интеллигентской теоретичности, от которой она не может
отрешиться и доселе. Проходят времена, когда было так любо хва-
статься своими революционными заслугами в женевских кофейнях.
Для Молотовых и их среды эти «заслуги» — медь звенящая и кимвал
бряцающий.
И пусть тот партийный середняк, что хлынул ныне на смену «бело-
ручкам» из железной когорты, бесконечно менее ярок, менее ценен,
пусть даже менее смел и последователен, чем она: в настоящий мо-
мент он социально полезнее и государственно плодотворнее. Старик
Платон очень хорошо учил, как нужно обращаться с талантливыми и
яркими, но опасными для государства людьми: воздайте им, — гово-
рил он, — все личные почести, украсьте их головы венками, но уда-
лите их из отечества подальше. Невольно теперь вспоминается этот
старинный рецепт божественного мудреца.
Под знаком революции
487
В делах государственных не следует гоняться за внешним блеском,
красивой теорией и так называемой «чистотой убеждений». Тут, как,
впрочем, и всюду, лучше «судить по плодам». Нужды нет, что теория
оппозиции возвышенна и сами оппозиционеры — убежденные люди.
Их теория (я говорю о господствующей в оппозиции «левой» теории
Зиновьева — Троцкого) уже сыграла свою роль и в настоящее время
представляет собою выжатый лимон, нужный стране не более, чем
прошлогодний снег. Поэтому давайте нам более гибких, менее «убеж-
денных» людей, но зато чутких к жизни, умеющих слушаться ее, а,
следовательно, и управлять ею.
Мудро говорил на этот счет тот же Леонтьев:
«Хорошие люди нередко бывают хуже худых. Это иногда случа-
ется. Личная честность может лично же и нравиться, и внушать ува-
жение, но в этих непрочных вещах нет ничего политического, орга-
низующего. Очень хорошие люди иногда ужасно вредят государству,
если политическое воспитание их ложно, и Чичиковы и городничие
Гоголя несравненно иногда полезнее их для целого».
Леонтьев глубоко прав. Если не менее прав Молотов, метко изо-
бличивший всю уродливость «политического воспитания» нынеш-
ней оппозиционной плеяды, — как не согласиться, что даже и «хо-
рошие люди» из оппозиции гораздо хуже «худых» из большинства?
И как не признать, что законопослушные редакторы благонамерен-
ных «Коммун» и граммофонные ораторы уездных парткомов, — все
эти Чичиковы и городничие наших дней — куда приемлемее, соци-
ально полезнее оппозиционных львов, исполненных идей и проте-
стов?.. Плохо ли, хорошо ли, но они стоят на стороне организующего
начала и на почве окружающей их государственной среды.
Социальный протест, если не вызванный, то ускоренный и за-
остренный революцией, выдвинул на русскую историческую аванс-
цену новые государственно-хозяйственные силы. В этом актуальней-
шем социальном отборе, в этой коренной переоценке социальной
и индивидуальной годности — основное содержание революции.
Многое минется, но это от нее останется. И именно в этом — ее пре-
бывающий положительный смысл.
Подводя итоги смутному времени и анализируя условия тогдашне-
го выздоровления России, В. О. Ключевский справедливо отмечает:
— Московское государство выходило из страшной смуты без ге-
роев: его выводили из беды добрые, но посредственные люди.
488
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Кто знает, не суждено ли стране пережить то же самое и теперь?
Не выведет ли ее из ужасного лихолетья здравый смысл народа, исто-
рическое чутье широких масс, медлительное упорство нашего лес-
ного медведя — мужика, — словом, тот государственный стихийный
инстинкт, которым создавалась и крепла русская земля, раскидываясь
от финских хладных скал до пламенной Колхиды?..
III
Партии не вернуть былого единства. Но это еще далеко не значит,
что ей приходит конец. Часть оппозиции отсечена, часть формально
«раскаялась» и публично высекла себя, часть притаится и притихнет.
Прежнего, существенного, полновесного единства не восстановить,
но внешнее и формальное — еще возможно. И многое, очень многое
тут будет зависеть от политики правящего партийного Цека.
Лучшей союзницей оппозиционных настроений была бы конеч-
но, «твердокаменная» политика бега на месте. Тормозя неизбежные
процессы, она усиливала бы недовольство в стране — а что более
благоприятно всякой оппозиции, чем недовольство? Совершенно
ясно, что партийные противники господствующей группы Сталина
сумели бы использовать и все те же брожения в населении, которые
враждебны советской власти, как таковой. Население будет привет-
ствовать любую перемену, если в наличной обстановке ему не по
себе.
С этой точки зрения следует признать, что ряд фактических
уступок зиновьевцем, на которые пошла недавно партия, не может
не внушать серьезных опасений. Уже начинают доходить сведения
о враждебном отношении хозяйственно передового крестьянства к
изменению ставок сельналога. Продолжающиеся стеснения всякой
частной инициативы в области и обмена, и производства также не
сулят благих перспектив. Жестокий товарный голод, становящийся
хроническим, с одной стороны, лишает крестьянство стимулов к рас-
ширению продукции, а с другой — грозит подорвать основу советско-
го финансового хозяйства — червонец, покупательная сила которого
заметно колеблется. Голым провозглашением «режима экономии»
дела, конечно, не поправишь. «Режим экономии» — последняя ставка
современных гибридных настроений, подобно тому, как «трудармии»
Троцкого были последней ставкой военного коммунизма. Нужно рас-
Под знаком революции
489
крепостить труд, заинтересовать население в труде — вот очередная
и насущнейшая задача внутренней советской политики. Равным об-
разом, не улучшится и международное положение Советского Союза,
пока государственные элементы его иностранной политики не по-
лучат определенного перевеса над вульгарно-революционными. Со-
стояние «блестящей изоляции» для нас сейчас явно не по силам; изо-
ляция выходит весьма мало блестящей.
Сталинский Цека победил капитулировавшую оппозицию, но его
торжество над нею будет подлинным и прочным лишь в том случае,
если он сумеет преодолеть ее пороки в самом себе.
Она далека от жизни — пусть же он идет навстречу основным жиз-
ненным реальностям. Она оторвана от масс — пусть он вслушается в
их голос, трезво учтет их интересы и стремления. Увлеченная иллю-
зиями «сверхиндустриализма», она не понимает решающего значения
крестьянства в современной русской действительности — пусть же он
не на словах только, а на деле удовлетворит экономические притяза-
ния хозяйственного крестьянского слоя. Она боится всякого частного
накопления — пусть он предоставит ему простор в меру его насущной
пользы для государства. Она кокетничает «рабочей» демагогией — пусть
он заботливей вникнет в интересы, запросы, конкретные пожелания
трудового авангарда страны, людей инициативы, разума и опыта, —
партийного хозяйственника, красного директора, командира красной
армии, добросовестного беспартийного специалиста. Она презирает
«малые дела» — пусть же он пока отложит попечение о «великих».
Только тогда победа партии над оппозиционным утопизмом бу-
дет полна и осмысленна. Слава Политбюро, если опубликованная
сегодня московским радио покаянная декларация оппозиционных
лидеров является результатом их односторонней и безусловной ка-
питуляции. Но плохо, если она — плод его компромисса с ними: в
последнем случае борьба неизбежно возгорится снова, только в усло-
виях еще более неблагоприятной внешней обстановки. Победивший
Цека должен приобрести внутренний иммунитет против разлагаю-
щего яда оппозиции. Он должен сделать все выводы из ее поражения,
иначе рано или поздно он падет под его ударами. Не теперь, так через
полгода, через год, два. Не эта, так другая оппозиция, более удачливая
и ловкая, его сломит. И это будет бедой для страны.
Понятно и логично, что лидеры русской эмиграции во главе с
П. Н. Милюковым готовы «поддерживать» и «приветствовать» оп-
490
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
позицию: они понимают, что переход власти к ней означал бы не-
минуемый скорый распад советской государственности вообще.
Сам оппозиционный блок неизбежно погиб бы в своих внутрен-
них противоречиях и в абсолютном бессилии осуществить свою
«программу». И естественно, что течения, настроенные по адресу
советской власти революционно, заинтересованы в скорейшей по-
беде объединенной оппозиции. Им «нужны великие потрясения».
Им безразлично, как эти потрясения отразятся на стране, на госу-
дарственном хозяйстве, на прихотливом аппарате государственной
экономики, который легко критиковать, но трудно заменить, кото-
рый нуждается в постепенном преобразовании, но во всяком случае
не в безответственном разрушении. Ослепленные непримиримо-
стью, они давно утратили патриотический глазомер. Понятно, что
они — за оппозицию.
Но не так должна подходить к делу внутрироссийская интел-
лигенция, деловая спецовская среда, идеология эволюции, а не
революции. Далекие от мысли активно вмешиваться в идущую по-
литическую борьбу, беспартийные интеллигентские круги все же
пристально следят за ней и вдумываются в ее смысл. Меньше всего
хотят они новых резких перемен и катастроф. Они ожидают ре-
форм, а не революции. Путь революций и потрясений — всегда
наименее экономный, наиболее болезненный путь. Нам слишком
дорого обошелся распад одной власти, чтобы следовало добивать-
ся крушения другой, с таким трудом и муками создавшийся. Minore
discrimine sumi principem quam quarei, — учил Тацит. Предпочти-
тельнее беречь наличную власть, нежели искать новую. Химеричны
мечты о возможности и близком будущем появления формально-
демократической власти в России. Еще долгое время нам суждена
суровая и волевая диктаториальная власть. Мы научились ценить
самодовлеющую значимость государственного аппарата, и как бы
плох он сейчас ни был, — было бы безрассудством его искусственно
подтачивать или ослаблять.
Вот почему мы сейчас не только «против Зиновьева», но и опреде-
ленно «за Сталина». Мы чужды и намека на какое-либо злорадство
по поводу трудностей, переживаемых партией. Довольно дискуссий:
дискуссия не может быть правительством. Мы считаем, что восста-
новление хотя бы и «худого мира» в партии полезно для укрепления
Под знаком революции
491
государственного аппарата. Но одновременно мы отдаем себе ясный
отчет в том, что оппозиция есть не причина кризиса партии, а лишь
ее кричащий симптом. Корни кризиса партии — в ее общей полити-
ке. Лишь оздоровив последнюю, лишь решительно проникшись на-
чалами социально-экономического реализма, партия предотвратит
возможность рецидива оппозиционных припадков.
Что же касается пути оздоровления политики, то он один, и сим-
волическое имя ему, повторим, — неонэп.
Отдел второй
РУССКИЕ ДУМЫ
(ОЧЕРКИ ФИЛОСОФИИ ЭПОХИ)
Памяти В. И. Ленина
I
Ленин*
В живой драме всемирной истории это был один из типичных ве-
ликих людей, определяющих собой целые эпохи. Самое имя его оста-
нется лозунгом, символом, знанием. Он может быть назван духовным
собратом таких исторических деятелей, как Петр Великий, Наполе-
он. Перед ним, конечно, меркнут наиболее яркие персонажи Великой
Французской революции. Мирабо179 в сравнении с ним неудачник.
Робеспьер — посредственность. Он своеобразно претворил в себе и
прозорливость Мирабо, и оппортунизм Дантона, и вдохновенную де-
магогию Марата, и холодную принципиальность Робеспьера.
Он был прежде всего великий революционер. Он — не только
вождь, но и воплощение русской революции. Воистину, он был во-
площенной стихией революции, медиумом революционного гения.
В нем жила эта стихия со всеми ее качествами, увлекательными и
отталкивающими, творческими и разрушительными. Как стихия, он
был по ту сторону добра и зла. Его хотят судить современники; на-
прасно: его по плечу судить только истории.
’«Новости Жизни», 24 января 1924 года.
492
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В нем было что-то от Микель-Анжело, от нашего Льва Толсто-
го. По размаху своих дерзаний, по напряженности, масштабам,
внутренней логике своей мечты он им подобен, им равен. Его ге-
ний — того же стиля, той же структуры. Те же огромные, сверхчело-
веческие пропорции, та же органическая «корявость» рисунка — но
какая жуткая его жизненность, что за подлинность нутряной какой-
то правды!
Но те работали мрамором и бумагою, а он творил на живом че-
ловечестве, взнуздывал чувствующую, страдающую плоть. Невольно
вспоминается мастерская характеристика Наполеона у Тэна.
Да, он творил живую ткань истории, внося в нее новые узоры,
обогащая ее содержание. Медиум революционных сил, он был
равнодушен к страданиям и горю конкретного человека, конкрет-
ного народа. Он был во власти исторических вихрей и воплощал
их волю в плане нашего временно-пространственного бытия. И
роковая двойственность, столь явная для нас, современников, по-
чила на нем, как на всех, подобных ему, «исторических героях и
гениях»:
Два демона ему служили,
Две силы чудно в нем слились:
В его груди орлы парили,
В его груди змеи вились...
Но мало еще сказать, что он был великий исторический деятель
и великий революционер. Он был кроме того глубочайшим вырази-
телем русской стихии в ее основных чертах. Он был, несомненно,
русским с головы до ног. И самый облик его — причудливая смесь
Сократа с чуть косоватыми глазами и характерными скулами монго-
ла — подлинно русский, «евразийский». Много таких лиц на Руси, в
настоящем, именно «евразийском», русском народе:
— Ильич...
А стиль его речей, статей, «словечек»? О, тут нет ни грана француз-
ского пафоса, столь «классически революционного». Тут русский дух,
тут Русью пахнет...
В нем, конечно, и Разин, и Болотников, и сам Великий Петр. В
грядущих монографиях наши потомки разберутся во всей этой ге-
неалогии...	- -
Под знаком революции
493
Пройдут годы, сменится нынешнее поколение, и затихнут горькие
обиды, страшные личные удары, которые наносил этот фатальный, в
ореоле крови над Россией взошедший человек, миллионам страдаю-
щих и чувствующих русских людей. И умрет личная злоба, и «насту-
пит история». И тогда уже все навсегда и окончательно поймут, что
Ленин — наш, что Ленин — подлинный сын России, ее национальный
герой — рядом с Дмитрием Донским, Пегром Великим, Пушкиным и
Толстым.
Пусть сейчас еще для многих эти сопоставления звучат парадок-
сом, может быть, даже кощунством. Но Пантеон национальной исто-
рии — по ту сторону минутных распрь, индивидуальных горестей,
идейных разногласий, преходящих партийных, даже гражданских
войн. И хочется в торопливых, взволнованных чувствах, вызванных
первой вестью об этой смерти, найти не куцый импрессионизм по-
верхностного современника, а возвышенную примиренность и ра-
достную ясность зрения, свойственные «знаку вечности».
II
Кремлевский фантаст'
Бывают эпохи, когда жизнью правят фантасты, а «люди реальной
жизни», отброшенные и смятые, погружаются в царство призраков.
Мечтатели и фантасты становятся реальнейшим орудием судьбы,
трубою века, молотом истории. Обычно эти эпохи потом называ-
ют — «великими».
Фантастом был Александр Македонский, и век его был похож на
поэму, — по крайней мере, в глазах потомства.
Великим мечтателем рисуется папа Григорий Седьмой, «зем-
ная тень Провидения», и лучшая память его чудесной эпохи — его
смиренно-гордые слова:
— Закон римских первосвященников подчинил себе более
земель, нежели закон римских императоров. По всей земле
пронесся звук слова их, и Христос стал владыкой над теми, кому
некогда повелевал Август...
‘«Новости Жизни», 21 января 1925 года.
494
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Поэтом был Наполеон, последний из державных гениев итальян-
ского Ренессанса. И уже бесспорно сказочной была его эпоха, его
эпопея, от Риволи до «маленького острова»...
Словно история вдруг утомляется подчас от «реальной полити-
ки», от «малых дел», от монотонно-размеренного и рассудительно-
мерного течения вперед — и сама начинает мечтать, фантазировать,
молиться, «творить легенду». И легенда облекается в плоть и кровь,
и живые массы человеческие с увлечением и азартом платят стра-
стями, страданиями своими ужасную дань лукавству Исторического
Разума...
Едва ли можно сомневаться, что к числу этих роковых избранни-
ков истории, через которых она жутко «отдыхает от будней», — по-
томство наше причислит Ленина.
«Кремлевский мечтатель», несомненно, всю свою жизнь «промеч-
тал» бы в Женеве, если бы мечты его не полюбились хитрому Исто-
рическому Разуму.
И слово стало плотью. «Женевой» стал Кремль. Заиграли страсти
многомиллионных масс человеческих, забурлила и полилась люд-
ская кровь, безумие претворилось в систему. А в «хаосе», по символу
Ницше, упрямо замаячила «танцующая звезда»...
Отвлеченнейший из фантастов волею жизненной логики сделался
реальнейшим из практиков, трезвейшим из реалистов. И впрямь: —
Кому же, как не фантасту, быть подлинным провидцем и агентом ре-
альности в эпоху фантастики, когда «время галлюцинирует», в эпоху
роковых крушений и великих перемен?.. Именно он ощущает «ритм
века», овладевает им. Революция прославила его, — он прославит ре-
волюцию. Эпоха создала его, — он создаст эпоху.
Отсюда — поразительное, столь для него характерное сочета-
ние широты дерзновенных, «всемирно-исторических» притязаний с
острейшей чуткостью к насущным вопросам сегодняшнего дня. Таков
был ведь и Григорий VII, гениальнейший из политиков средневеко-
вья. Таков был и Наполеон:
Ширококрылых вдохновений
Орлиный, дерзостный полет,
И в самом буйстве дерзновений —
Змеиной мудрости расчет!
Под знаком революции
495
Григория VII вызвал на подвиг властный голос свыше, суровый
призыв «небесного ключника», св. Петра.
Путь Ленину предначертал подземный голос, раскатистый
окопный клич, отозвавшийся в деревнях и на фабриках всколых-
нувшейся России. Милостью мятежа, жестокой волей русских на-
родных масс вознесся женевский фанатик превыше александрий-
ского столпа, Ивановой колокольни. И зажил терпкими соками
бунта, воздухом исторической грозы, пробужденной народной
стихии.
Но, подобно своим всемирно-историческим прообразам, ко-
нечно, он не исчерпывается русскими только масштабами, как не
исчерпывается ими русская революция. Как французскими мас-
штабами не исчерпывался Наполеон, а римскими — неистовый
Григорий.
Уже и сейчас ясно, что Ленин — знамя не только русской револю-
ции, но и больших мировых перемен и передвижений, быть может,
очень далеких от канонов «ленинизма», но глубоких, огромных, зна-
менательных.
Быть может, не исключена досадная возможность, что преслову-
тый «ленинизм» исторически окажется в таком же отношении к Ле-
нину, как русское «толстовство» к Толстому, французский «бонапар-
тизм» к Бонапарту, сектантский догмат — к живой идее, схема — к
личности... Воистину, ревнивейший соперник «кремлевского мечта-
теля» — мумифицированный труп его у кремлевской стены...
Но ведь дух веет, где хочет.
И большая эпоха — впереди еще. Не кончился «пир богов», про-
буждается цветная экзотика, в движении народы, и недаром еще до
революции предрекал проникновенный русский поэт (А. Блок) чело-
вечеству в 20-м веке —
Невиданные перемены,
Неслыханные мятежи...
И если в России догорает пожар, и давно уже идут будни, и тот же
подземный, земляной голос вошедшей в берега стихии времен Ильи-
на настойчиво призывает теперь его учеников к миру, труду, поряд-
496
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ку, — за пределами России имя «Ленин» неумолчно звучит волную-
щим колоколом, одних манящим, других пугающим, третьих хотя бы
просто заставляющим задуматься...
И напоминающим миру о новой России... о Великой России крем-
левского мечтателя, пробужденного народа и необъятных историче-
ских возможностей...
Интеллигенция и народ в русской революции
I
Интеллигенция и революция'
1.
Мало-помалу приближается время духовного осознания русской
мыслью великого кризиса нашей истории. Все чаще и чаще рус-
ская революция становится предметом серьезного исследования,
углубленных дум. Разбитая и разгромленная в ней русская интел-
лигенция стремится постичь ее природу, уяснить корни своего по-
ражения. Как это всегда бывает, мысль, отброшенная с пути непо-
средственного действия и активной работы, уходит в сферу общих
основ, размышлений и принципов, проясняющих сознание и обо-
гащающих национальную культуру. Может показаться, что русская
интеллигенция как бы вновь возвращается к своей традиционной
роли. К мысли она привычней, чем к действию. Но в то же время
великое революционное действие, живой, хотя и страшный опыт
пережитых лет, оплодотворяя мысль, сулит ей действенность, спо-
собствует творческому перерождению самого организма русской
интеллигенции, тесно приобщившейся к государству российскому, в
эти четыре бурных года привившей себе терпкие соки государствен-
ности. Ее думы уже становятся существенно иными и по характеру,
и по содержанию.
Мы говорим об интеллигенции, разумея под нею то ее большин-
ство, которое ныне идеологически противополагает себя официаль-
''-Новости Жизни», 4 ноября 1921 года. «Смена Вех», № 9, 24 декабря
1921 года.
Под знаком революции
497
ной доктрине русской революции на современной ступени ее разви-
тия. Но было бы правильнее сказать, что сама русская революция есть
прежде всего борьба русской интеллигенции с самою собой. И боль-
шевизм, и его политические противники — одинаково порождены
историей нашей общественной мысли. И тот, и другие черпают свои
кадры из рядов русской интеллигенции, являясь как бы ее Белым и Го-
лубым Нилом. По двум большим руслам протекает процесс духового
самоопределения русского «культурного слоя», и оба эти русла, каж-
дое по своему, глубоко извилисты, многомотивны, неровны. Оттого и
потоки, по ним бегущие, так напоминают собой водопады.
2.
В большевизме исконный радикализм русской интеллигенции при-
чудливо сплетается сначала с характерным бунтарством, а потом — с
исконной «пассивностью» русского народа. Пусть первые дни «свобо-
ды», казалось, хотели засвидетельствовать собою, что интеллигенция
преодолела свой радикализм, а народ — как бессмысленное бунтарство
свое, так и свою вековую пассивность: министры переворота твердили о
патриотизме и государственности, а облеченный в солдатские шинели
и рабочие куртки «народ» отказался от «родного долготерпения», про-
явив волю к какому-то сознательному, организованному «действию».
Но это была только мгновенная видимость. На самом деле крушение
русского «государства» могло лишь с наглядной очевидностью обнару-
жить основные качества обоих элементов русской «земли»-«народа»
и «общественности». Предоставленные самим себе, лишенные опеки,
уже в процессе «свободного кипения» должны были эти элементы из-
жить свои «опасные для жизни» свойства, и вновь создать — изнутри,
из себя — великую броню государственности, взамен обветшавшей и
распавшейся в прах. Такая задача, естественно, не могла быть осущест-
влена легко и безболезненно. Она решается в муках. Не решена она
еще и доселе, поскольку длится еще состояние революции.
Петербургский абсолютизм, убитый мировой войной, оставил по-
сле себя не взрослого наследника, а лишь беременную вдову в лице
Государственной Думы. Под шум крушения вековых связей она родила
недоношенное дитя — Временное правительство, — облик которого
как две капли воды напоминал собой думское большинство (оппо-
зиционный «блок»), а колыбелью которого стала русская вольница,
498
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
лишенная узды и получившая возможность до конца проявить свою
природу. Оно зажило — это неудачное дитя — жизнью взбудоражен-
ной страны, с каждым месяцем все беспомощней отдаваясь стихии,
пока стихия его не поглотила без остатка...
В этом сказалась историческая закономерность. Чуждая непо-
средственным стремлениям народных масс и бессильная ими руко-
водить, безвластная мартовская власть во всех своих вариациях ока-
залась вместе с тем чужда и подлинной логике революционной идеи,
выношенной поколениями русской интеллигенции. Большевизм не
только сумел во время учесть стремления масс, — он пришел безого-
ворочно исполнить и заветы истории русской интеллигенции.
Ростки своеобразного «большевизма» проявлялись на протяжении
всей этой истории — от Радищева и особенно от Белинского до на-
ших дней. Фанатическое, религиозное преклонение перед матери-
альной культурой и материальным прогрессом подготовило активно
материалистический культ октябрьской революции, а систематически
воспитываемое недружелюбие к началам нации и государственности
(«враждебный государству дух») привело к безгосударственному кос-
мополитизму идеологии интернационала. История русской интелли-
генции, развивавшаяся, как известно, в условиях исключительно не-
благоприятных, представлявшая собою, по выражению Герцена, «или
мартиролог, или регистр каторги», — не способствовала воспитанию
уравновешенных и трезвых характеров. Вместе с тем, длительная не-
возможность практической деятельности в сфере государственно-
политической воспитала в широких интеллигентских кругах одно-
стороннюю «теоретичность», безграничную влюбленность в крайние
утопии, в отвлеченные «идеалы». Ведь известно, что прекраснодушие
и максимализм — верные спутники бездействия и конспирации:
Если к правде святой
Мир дороги найти не сумеет, —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!..
Жили, как во сне золотом... Жили миражами, тем более прекрасны-
ми, чем безотраднее представлялась окружающая действительность.
И не хотели ее совершенствовать, — мечтали ее сокрушить. И тогда...
«жизнь станет такой прекрасной»... Все новое, радикально новое, —
«новый мир». На меньшем не мирились.
Под знаком революции
499
Пусть велики, гениальны, «всечеловечны» были многие представи-
тели нашей интеллигенции, — в общем, в массе своей она была изуро-
дована, искалечена до мозга костей. Да и гении ее отражали нередко
своеобразный склад ее духовных устремлений, по своему интерес-
ный и привлекательный, но мало обещавший русской государствен-
ности, русской державе, как таковой. И это очень знаменательно, что
та часть нашего культурного слоя, которая приобщалась вплотную
русскому государству (линия Сперанский — Столыпин), даже и не
считается у нас, как известно, принадлежащей к «интеллигенции».
И немало труда потратили всевозможные Ивановы-Разумники, что-
бы этот взгляд превратить в «научную истину»...
Первая революция конкретно обнаружила опасность. Под покро-
вом дряхлеющей власти шевельнулся хаос, мелькнул смутный облик
бездны. И уже тогда, после первых революционных опытов, наиболее
чуткие из тех, кто были властителями дум своего поколения русской
интеллигенции, стали сознавать тупик, к которому она пришла. Уже
тогда ее авангард суровой критике подверг ее прошлое, решитель-
но осудил ее традиционный путь, ее «большую дорогу», сжег многое,
чему поклонялся, поклонился многому, что сжигал. Конечно, тут пре-
жде всего надлежит сослаться на знаменитые и пророческие «Вехи»,
появившиеся в 1909 году.
Но то был лишь авангард. Его осмеяли, его, разумеется, заподозри-
ли в «реакционности», его немедленно отлучили от интеллигентской
церкви, а вся армия, вся масса интеллигентская осталась при преж-
них своих верованиях, столь красочно разоблаченных одиозным
сборником.
Поверхностный, банальный и устаревший позитивизм в качестве
основы «общего миросозерцания», наивная религия прогресса в духе
Канта и Фейербаха, кичащаяся маркой квалифицированной «науч-
ности», некритический утилитаризм в этике («человек произошел
°т обезьяны, а потому... люби ближнего своего») и, как социально-
политическое завершение, непременно — социализм, коммунизм
в роли рая на земле... И в этот комплекс ограниченных, сумбурных
идей вкладывали великий идеализм упований, жертвенные порывы
веры и любви.
Поколениями воспитанные в ненависти к власти, мы приучались
отождествлять правительство с государством и родиной. Все духовные
Ценности — религию, мораль, искусство — мы привыкли расценивать
500
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
по их внешним «проэкциям», по их «общественно-политическим»
выводам. Нет ничего удивительного, что от такой расценки мы пере-
стали воспринимать и ценить все действительно ценное, все, что не
поддается плоскостному измерению. Само собою разумеется, что по-
нятие «национального лица», как ускользавшее от такого измерения,
было объявлено «мистической выдумкой», а принцип национальной
культуры провозглашен «реакционным» и «шовинистическим». Самый
термин «национализм» стал у нас бранным словом. За роскошью фак-
та великодержавия притупился в стране великодержавный инстинкт.
«Мы жили так долго под щитом крепчайшей государственности, что
мы перестали чувствовать и эту государственность, и нашу ответ-
ственность за нее» (П. Струве. «Размышления о русской революции»),
В конце концов мы превращались в каких-то Иванов-непомнящих,
людей без отечества, оторвавшихся от родной почвы. «Высокие идеа-
лы», нас питавшие, придавали лишь отвлеченную моральную высо-
ту нашим настроениям и поступкам, но не способствовали их дей-
ственной плодотворности и не животворили их творческим духом.
Государственность при таких условиях постепенно превращалась в
оболочку, лишенную жизненных корней и связей. Государственность
вырождалась, превращаясь в омертвевшую шелуху.
Лишь подлинно великое потрясение могло бы излечить русскую
интеллигенцию от ее тяжкой болезни. И вот пробил час этого вели-
кого потрясения.
3.
Империя, когда-то вздернувшая Россию на дыбы, а затем про-
пустившая время умело «ослабить поводья», — рухнула. Начальство
ушло, и у государственного руля в трагичнейшую минуту нашей на-
циональной истории внезапно очутилась сама русская интеллиген-
ция — со всеми ее навыками, со всеми ее идеями, со всем ее про-
шлым.
Я никогда не забуду одного московского впечатления тех весенних,
мартовских дней, первых дней свободы. Оживленная, радостно гудя-
щая улица. Среди бесконечных грузовиков с солдатами, весело привет-
ствовавшихся толпой, вдруг появились два или три силуэта, вызвавшие
повсюду особенный восторг, усиленные приветствия, исключительно
бурный энтузиазм. Умиленный, прерывающийся шепот слышался по-
Под знаком революции
501
всюду по мере их приближения: «это из тюрьмы, освобожденные узни-
ки, еще 905 года, и раньше...» И пели марсельезу — тогда еще «Интерна-
ционал» не приехал, — и самозабвенно кричали «ура»...
Автомобили поравнялись со мною, и я увидел этих людей. Каким-то
странным и в то же время уместным, волнующим контрастом выделя-
лись они на фоне всеобщего торжества и весеннего опьянения. Блед-
ные, исхудавшие, «прозрачные» лица, большинство еще в арестант-
ских халатах, — глаза блестящие, словно ослепленные неожиданным
светом, устремленные поверх толпы, поверх действительности, куда-
то вдаль, в пространство, и даже за грани пространства —
За пределы предельного,
В бездну светлой безбрежности.
«Исступленные», — как их гениально определил в свое время До-
стоевский...
Из тюрьмы, из мрака многолетнего заключения, они сразу устрем-
лялись на вершины политической власти. Из Бутырок при радостных
криках толпы они проехали прямо в Кремль.
4.
История вручила им судьбу России. С каторги, из недр сибирских
захолустий, из душных эмигрантских кофеен Парижа и Женевы, с
восточных кварталов Нью-Йорка — отовсюду потянулись к русским
столицам любимые сыны русской интеллигенции, ее герои и муче-
ники, обретшие, наконец, право свое. И лозунги подполья преврати-
лись в программу власти.
Правда, в течение первых недель февральско-мартовского пере-
ворота эти лозунги подпольных людей еще выдержали краткую
борьбу с теми группами русской общественности, которых опыт
первой революции и великой войны уже успел несколько отклонить
от ортодоксального символа интеллигентской веры. Но и здесь, как
в эпизоде с «Вехами», победила традиция, да и сами новаторы, впро-
чем, оказались весьма сговорчивыми, нетвердыми в своем «ревизио-
низме»: недаром же непротивленческое правительство князя Львова
выслало почетный караул навстречу Ленину после его эффектного
переезда Женева — Берлин — Петроград...
502
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Крушение Временного Правительства обозначало собою кризис
не только исторический и политический, но и внутренний, идео-
логический. Соприкоснувшись с государством и остро почувство-
вав свою ответственность за него, широкие круги интеллигенции
принялись за пересмотр своего, поколениями накопленного поли-
тического багажа. Но было уже поздно, и логика жизни, отбросив
колеблющихся, вызвала «последовательных до конца». В этом ска-
залась не только естественная закономерность событий и процесса
идей, — тут проявился глубокий и разумный смысл совершающе-
гося. Кризис интеллигентского миросозерцания должен был быть
углублен, «пересмотра» одной только политической идеологии было
недостаточно. Началось с политики, — перебросилось во «внутрь»,
в царство духа. Сама политика от «мелких дел» перешла к широким
масштабам, дерзновенным претензиям, подлинно «новым словам».
Разверзлись духовные глубины, обнажились «последние» вопросы,
полные всемирно-исторического значения и смысла. Грянула вели-
кая революция.
«Великой» она стала лишь к ноябрю 17 года. «В марте мы слыша-
ли только революционный лепет медового месяца и видели только
робкие шаги родившегося общественно-политического обновле-
ния, — буря пришла потом, и только на мрачном и зловещем больше-
вистском небе засверкали ослепительные зарницы» (Б. В. Яковенко,
«Философия большевизма»).
Углубление революции совершалось с чрезвычайной быстро-
той. Мы видели, как облекались плотью и кровью давние фантазии
русской интеллигенции, как жизнь от рылеевской «Полярной Звез-
ды» и герценского «Колокола» перебрасывалась к добролюбовскому
«Свистку», а от него — к ткачевскому «Набату». Мы пережили на про-
странстве нескольких месяцев какое-то магическое «оживотворе-
ние» истории русской политической мысли — от идей декабристов,
от либерализма западников и славянофильского романтизма до ни-
гилистических отрицаний шестидесятников, до утопий Чернышев-
ского, до французских и немецких формул Бакунина. Слушали Ру-
диных, созерцали Волоховых, — болтали Степаны Трофимовичи, а
вот пришло и младшее поколение, тут и Шигалевы, и Верховенские:
«мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ...» А рядом тут же —
андреевские «Семь повешенных» с исповедью человеколюбцев-
убийц:
Под знаком революции
503
Мою любовь, широкую, как морс,
Вместить не могут жизни берега...
Все это странно воскресло в подновленном, модернизированном
наряде. И разразилось великим дерзновением, неслыханным, вдох-
новенным размахом... Страшный суд пришел — суд над духом и пло-
тью русской интеллигенции.
И вот она увидела воплощенными мечты свои в их крайних вы-
водах, в их предельно последовательном и четком выражении. Она
реально ощутила неизбежный конец своего пути в изображении яр-
ком и красочном, как был сам этот путь. Она познала плоды дум и
дел своих.
Волевые, бесстрашно верные себе ее элементы грозой и бурей во-
площали прошлое ее в настоящее. «Монахи воинствующей церкви —
революции», они не испугались никаких инквизиций для реализации
«золотого сна». Но масса, но «армия» интеллигентская содрогнулась.
Эти реальные образы жизни показались ей страшными и безумными,
и с ужасом отшатнулась она от них. Почувствовала, жизненно постиг-
ла всю ту бездну’ духовной опустошенности, в которой прежде видела
высший закон мудрости. И когда погасли в ее сознании традицион-
ные «светочи», ее ослеплявшие, — в наступившей тьме засияли све-
тила подлинных и глубоких ценностей, ей прежде чуждых и далеких.
На этот раз уже широкие массы ее и рядовые представители познали
необходимость того коренного «пересмотра идеологии», который за
10 лет был предуказан ее авангардом: заговорила тоска по государ-
ству, тоска по отечеству, тоска по внутреннему, духовному содержа-
нию жизни.
Но ее воплощенное прошлое не простило ее отступничества.
Вызванное к жизни и к власти, в своеобразном единении с пробуж-
денной народной стихией, оно потребовало ее к ответу. Произошла
трагическая борьба, в которой восставшая против самой себя, против
своей истории, армия русской интеллигенции была разбита наголо-
ву. И вот снова она — словно в стане страждущих и гонимых, и опять
ее жизнь — или мартиролог, или регистр каторги.
Но все же, эти новые муки — объективно осмысленнее, хотя, может
быть, внешне, материально, они и более ужасны, а по обстановке своей
более трагичны, чем прежние. Но эта трагичность — возвышающая,
плодотворная. Уже нет в них той убийственной драмы, той безысход-
504
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ной внутренней порочности, пустоты, которая была в тех, в прошлых.
Эти страдания — очищающие, эти жертвы — искупительные. Ими все
мы, круговой порукой связанные русские интеллигенты, искупаем
свою великую вину перед родиной. Ими мы воскреснем к новой жизни.
Поймем ли мы только это до конца? Удержимся ли от рецидива своих
прежних настроений? Было бы верхом бессмыслицы и ужаса, если б в
результате новой борьбы русская интеллигенция заболела своим ста-
рым радикализмом — дурной «революционностью наизнанку»! Если
бы борьба в ее сознании, как прежде, превратилась в самоцель!..
II
Народвревомшщи'
Революция
царя лишит царева званья,
Революция
на булочную бросит голод толп.
Но тебе
какое дать названье,
Вся Россия,
смерчем скрученная в столб?..
Маяковский
1.
Крушение старого порядка произошло у нас под непосредствен-
ным влиянием войны. Русское государство зашаталось от ударов из-
вне, и февральско-мартовский взрыв лишь добил его. Государствен-
ная Дума бессознательно и невольно способствовала крушению
русского государства, духовно подготовляя революцию в наивной
уверенности, что революция усилит обороноспособность страны.
«Когда в Государственной Думе гремели речи против правительства,
ораторы Думы не отдавали себе отчета в том, что совершалось вне
Думы, в психике антигосударственных элементов и в народной душе.
Просто большая часть русского интеллигентного общества не пони-
* «Новости Жизни» 29 января 1922 года. «Накануне» (Берлин), № 1.
Под знаком революции
505
мала народной психологии и не учитывала трагической важности
момента» (П. Струве, «Размышления о русской революции»). Теперь,
в исторической перспективе, это становится совершенно ясным*
Революция быстро разошлась с официальной идеологией своих
первых дней. Ее зачинатели повисли в воздухе, оторвавшись от исто-
рической русской государственности и не пристав к «Земле», вдруг
оставшейся без «Государства»...
Но тут-то и начинается глубоко плодотворный, хотя и бесконечно
мучительный процесс воссоздания из пепла «новой России», о ко-
торой многие любили говорить, но которую мало кто чувствовал и
сознавал конкретно.
Страна была «предоставлена самой себе». В политическую жизнь
стали непосредственно втягиваться широкие массы, захотевшие са-
мостоятельно устраивать свою судьбу. С самого же начала они заявили
себя чуждыми национально-государственной идеологии Временно-
го Правительства, мыслящего революцию в классических категориях
благонамеренного «конституционного права западных держав». Эта
разумная, головная, многоуважаемая революция — с первых же часов
была «в опасности», неудержимо хирела с каждой неделей, чтобы в
октябре приказать долго жить. Настоящая же, реальная, жизнью вос-
питанная революция развивалась далеко не «улыбчиво», а шершаво,
коряво, часто нелепо, но зато становилась действительно всенарод-
ной, захватывающей всех и вся...
Налетел страшный вихрь, отозвавшийся в последней деревен-
ской избе, в последней хибарке городских окраин. История объяви-
ла смотр всему русскому народу в его собственном лице. Вопреки
первоначальным планам и предположениям, процесс подлинной и
наглядной «демократизации» движения неуклонно развивался, стре-
мясь дойти до своего логического предела. Временное Правитель-
ство попало в чрезвычайно фальшивое положение, выйти из кото-
рого оно могло бы, лишь перестав быть самим собой: доктринерски
связывая себя в «народной волей», оно на самом деле («субстанци-
ально») было ей чуждо, и добросовестно, но близоруко способствуя
се выявлению, оно роковым образом подрывало основу своего бы-
Любопытно отметить, что П. Н. Милюков до сих пор не хочет сознаться, что
Уверенность в патриотической спасительности революции была ошибочной, а
стало быть была ошибочной и тактика, на ней построенная. См. по этому поводу
главу «Война и революция» в т. I его «Истории второй русской революции».
506
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
тия. Февральский переворот лишь убил старый порядок, но взамен
его не дал стране ничего, кроме формальной «возможности само-
определения».
И это самоопределение началось.
2.
Знаменитая «деморализация» фронта и всей страны в конце
17 года была не чем иным, как первым актом «народного самоопре-
деления» в революции. «Пусть будет так, как хочет народ», — упорно
твердило правительство Керенского. И дождалось ответа... в октябре.
Народ, несомненно, хотел «мира, хлеба и свободы». И, превратив-
шись в «кузнеца своего счастья», стал их добывать, как умел-, бросал
фронт, «грабил награбленное», жег и громил поместья, предавался
разгулу и праздности. Тут-то вот и произошла своеобразная встреча
народных масс с наиболее бесстрашными, активными и «верными
себе» элементами русской интеллигенции, — и «марксова борода»
вдруг причудливо сочеталась не только с бакунинским сердцем, но и
с мужичьим зипуном...
«Разбить государственный аппарат», «сломать машину государ-
ственного принуждения» (Ленин, «Государство и революция») — эта
задача ставилась сознанием «революционного авангарда» интелли-
генции и охотно осуществлялась стихийным порывом почуявших
волю и утративших чувство родины широких народных масс. Прав
Уэльс, утверждая, что в октябре 17 года большевики захватили власть
уже «не над государством, а над тонущим кораблем». За восемь меся-
цев смуты страна в корне разрушила государство и представляла со-
бой сплошное анархическое море бурлящих народных инстинктов,
стремлений, переживаний. Но эта анархия была глубоко национальна,
несмотря на свою смертельную опасность для державы российской,
и в ужасном кровавом хаосе зарождались основы нового народного
самосознания и новой государственной жизни. Корабль историче-
ской русской власти, действительно, потонул. Но, что особенно зна-
менательно и существенно, — вместе с собою старый порядок увлек
в бездну не только то дворянское «служилое сословие», которое было
его опорой, но и ту «интеллигенцию» (в ее массе), которая стояла
по отношению к нему в традиционной и хронической оппозиции.
Антитеза, внесенная в русскую историю петровским переворотом,
Под знаком революции
507
оказалась «снятой» в ее обоих элементах. Петр был одновременно
отцом и русской государственной бюрократии, и русской интелли-
генции. И вот пришло время, когда не только старую бюрократию,
но одновременно и старую интеллигенцию постиг неслыханный по-
гром. Шингарев встретился в петропавловском тюремном коридоре
с Щегловитовым, в Виктор Чернов в эмиграции — с Марковым Вто-
рым. В страшной национально-революционной конвульсии погибли
оба врага, — и с их исторической смертью кончился и «петербург-
ский период» русской истории. Рупором революции явились боль-
шевики — тоже несомненные русские интеллигенты и, как мы уже
видели, наиболее правоверные, наиболее русские и по складу ума, и
по темпераменту. Но именно в них и произошел тот решительный
органический кризис интеллигенции, который один только был спо-
собен вывести ее на широкую творческую дорогу. В большевиках и
через большевизм русская интеллигенция преодолевает свое исто-
рическое отщепенство от народа и психологическое отщепенство
от государства. Преодолевает диалектически, изнутри, силой крити-
ки исторического опыта. Рабоче-крестьянский бунт требовал соот-
ветствующей, подходящей к нему «идеологии». Новая пугачевщина
искала лозунгов, и нашла их у группы большевиков-интеллигентов,
не только не испугавшихся анархии, но «принявших» ее до конца и
даже стремившихся ее углубить, дабы потом по-своему руководить ее
самоликвидацией. И случилось чудо: в момент народного «пробуж-
дения» исчезла вековая пропасть, нашелся общий язык между народ-
ными массами и квинтэссенцией революционно-интеллигентского
сознания. Но как только это произошло, — «старая интеллигенция»,
как таковая, уже фатально оказывалась в стороне от жизни, за бортом
истории. Не понимая событий в их подлинном значении, утратив
перспективу, она ушла в небытие. Народ сам, в лице своих активных
элементов, становился властью. Как только пало Временное Прави-
тельство, немедленно начался знаменитый «саботаж» интеллигенции,
психологически неизбежный, но политически ошибочный и истори-
чески обреченный, — и большевики в силу необходимости еще тес-
нее и непосредственнее связали себя с чисто «народными» кругами,
оперлись на них. Правда, сначала это был по большей части «сброд»,
низы деревни и города, но тогда именно эти низы были характерны
Для конкретного устремления народной воли. Да и вообще говоря —
Разум истории менее брезглив, нежели индивидуальная человеческая
508
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
совесть, и часто пользуется самыми непривлекательными руками для
самых высоких своих целей... Современники имели удобный повод
применить к России тех дней характеристику революционной Фран-
ции у Тэна: — «подчиненная революционному правительству страна
походила на человеческое существо, которое заставили бы ходить на
голове и думать ногами/. Быт эпохи был ужасен и отвратителен. Но
правительство бесспорно приблизилось к народу, зажило его сока-
ми, стало от него зависимо и ему доступно. Со своей стороны, на-
род, привыкший безмолвствовать, учился властвовать, сознавать свои
интересы и свои возможности. Угнетенным «классом» оказалась ин-
теллигенция старого типа, над которой сбылись вещие слова Гершен-
зона180 из «Вех»...
По существу своему интернационалистская и коммунистическая
идеология большевизма в ее ортодоксальном выражении имела, ко-
нечно, весьма мало общего с духовным миром русского народа. Но к
народу большевики были обращены не своими марксистскими схе-
мами, а своим бунтарским духом, своим пафосом предельной прав-
ды и своими соблазнительными социальными лозунгами. Отсюда та
плоть и та кровь, в которые вдруг облекла русская революция концеп-
цию революционного Интернационала. Но отсюда же и несомненно
русский стиль московского осуществления этой по замыслу своему
отвлеченно интернациональной концепции. По мере развития рево-
люции «серая теория» растворялась и преодолевала себя в «зеленом
дереве жизни»...
Аппарат власти в стране переходил к людям из народа. Деревенские
комитеты бедноты (потом «середняков»), советы депутатов, комисса-
ры из рабочих, крестьян и вездесущих матросов — все это явилось
на смену правящего дворянства и «специалистов» из интеллигенции.
Ясно припоминается, сколь странное, дикое впечатление производи-
ли тогда наши государственные учреждения в столицах... На первое
‘«Происхождение современной Франции», т. IV. Для усиления красочности
и удовольствия современников могу привести еще одну цитату из Тэна (т. III):
«Таковы те политические элементы, которые, начиная с последних месяцев
1792 года, управляют Парижем, а через Париж и всей Францией: пять тысяч
зверей или негодяев и две тысячи падших женщин, которых хорошая полиция
смогла бы выгнать, если б нужно было очистить столицу». Тэн при этом почему-
то умалчивает, что для усмирения этих «политических элементов», готовых па-
совать перед «хорошей полицией», оказалось мало вооруженных усилий всей
Европы.
Под знаком революции
509
время это экзотическое «народное правление» лишь санкционирова-
ло, даже поощряло анархию. Большевизм, восторжествовавший мило-
стью стихии, творил волю сил, обеспечивших ему победу. Доламывал-
ся старый государственный механизм, и «новый мир» заявлял о себе
прежде всего тем великим «духом разрушения», который уже давно
был признан его русским апостолом за «творческий дух»...
3.
Но долго так длиться не могло. Анархия, исполнив отрицательную
миссию, не давала осуществления народным чаяниям и превраща-
лась неизбежно в войну всех против всех. В горении ненависти народ
не находил желанного покоя и в факте своевольной разнузданности
ожидаемого жизненного благополучия. «Несчастье в том, что, желая
убить богатого, убивают бедного» (Бюзо181). Не было ни настоящего
мира, ни обеспеченного хлеба, ни действительной свободы. В стра-
не наступало тяжкое, но плодотворное разочарование. Лишенный
исторической опеки Государства, народ остро почувствовал необхо-
димость в порядке и твердой власти. Он учился горьким опытом, и на
самом себе познавал результаты безначалия и своеволия. И «началь-
ство» зрело в его собственных недрах...
В русской душе рядом с инстинктами анархического бунтарства
(отрицательно связанными с повышенным чутьем предельной прав-
ды) искони уживалась воля к здоровой государственности большо-
го размаха и калибра. Быть может, тем тверже и действенней была
эта воля, что для торжества своего ей приходилось преодолевать не
только внешние исторические препятствия, но и неумолчную вну-
треннюю самокритику. Патриарх Гермоген и нижегородские вожди
лишь закалили идею государства, пронеся ее сквозь огонь казачьей
вольницы, а Медный Всадник не только попирал своим конем змею
старой дореформенной жизни, но и высился над актуальными, неиз-
бывными туманами петербургского периода.
Русский народ — народ глубоко и стихийно государственный.
В критические моменты своей истории он неизменно обнаружи-
вал государственную находчивость свою и организаторский разум.
Проявлял несокрушимую упористость, умел выдвигать подходящих
людей и выходил из исторических бурь, на первый взгляд губи-
тельных, здоровым и окрепшим. В петербургскую эпоху созданное
510
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
им государство даже обогнало в сфере своих державных претензий
внутреннее его самосознание («государство пухло, а народ хирел». —
В. О. Ключевский), что в значительной степени и обусловило великую
военную катастрофу наших дней. Но и разрушив конкретную форму
своего государственного бытия, под конец утратившую жизненные
соки, он не мог перестать и, конечно, не перестал быть государствен-
ным народом, и, предоставленный самому себе, затосковал по госу-
дарственности в бездне анархии и бунтарства. — С этого момента в
революции происходит внутренний перелом, анархия изнемогает и
начинается процесс «собирания и воссоздания России».
Однако уже не в категориях «старого мира» протекает этот процесс,
а в атмосфере реально новых заданий и предвестий. Государство нуж-
но, необходимо преображающейся России не как отвлеченная само-
цель, а как средство выявления некоей всемирно-исторической исти-
ны, ныне открывающейся человечеству ярче всего через русский народ
и его крестные страдания. По внутреннему своему смыслу эта истина
переливается за грани обычного понятия государства и нации, уста-
новленного текущим периодом всеобщей истории. Острее, чем когда-
либо, чувствуется, что старые пути человечества уже исчерпали себя и
остановились у тупика. И если было нечто символическое в русской
революционной анархии, в русском уходе от войны и «неприятии по-
беды», то еще более вещим смыслом проникнута русская революцион-
ная государственность с ее неслыханной философско-исторической
программой и с ее невиданным политико-правовым строением...
И вот, в «поедающем огне» русской революции мир вдруг начи-
нает различать образ пробужденного русского народа во всем его
«всечеловеческом» величии. Революция переходила от отрицания к
творчеству, к выяснению заложенных в ней национально-вселенских
возможностей. Социально и государственно оформляясь, она рас-
крывала человечеству свое «большое слово». В хаосе несравненных
материальных разрушений повеяло дыханием Духа. И с каждым днем
ощущается это дыхание все живее и явственней, и многие уже слы-
шат его.
«Ныне пробил час всестороннего и всеисчерпывающего евро-
пейского и мирового выступления русского народа. В поднятой
им всепотрясающей революции он разом сменил прежнюю свою
пассивную позицию на активную и со всем своим большевистским
темпераментом, со всем багажом своих крайних и глубоких пережи-
[jod знаком революции
511
ваний вышел на мировую арену» (Б. В. Яковенко, «Философия боль-
шевизма»). Международно-правовой «провал» России совпадает с ее
всемирно-историческим торжеством. «В том правда, что “исчезнув-
шая ” Россия сильнее и пророчественнее стоящего у устоявшего За-
пада... В своем особого рода “небытии” Россия в определенном смыс-
ле становится идеологическим средоточием мира» (Сборник «Исход
к Востоку», статьи П. Савицкого и Г. Флоровского’). Начался процесс
созидания действительно «новой» России. Изнутри, из себя рождал
народ свою власть и свое право, свое подлинное «национальное
лицо», — в страшной борьбе с самим собой. Он не только учился вла-
ствовать, — ему нужно было научиться и сознательно повиноваться.
В мучительных, потрясающих борениях изживало себя всенародное
бунтарство, сломленное лишь в обстановке высшего развития рево-
люции. Но, быть может, еще более мук и тягостных усилий стоило
русскому народу сохранять в революции свою «активную позицию»
и после преодоления первоначального бунтарства. Конец анархии
грозил естественным рецидивом его былой пассивности, ослож-
ненной и углубленной усталостью от пережитой болезни. Однако
через власть, выдвинутую им в революции, он неумолимо боролся
с опасными своими качествами, доселе, впрочем, им еще не вполне
изжитыми, и реально зафиксировал момент своего максимального
напряжения, претворив его в неопровержимый отныне факт рево-
люционного правительства, удивившего мир, при всех безмерных
своих недостатках и ошибках, стихийной своею яркостью.
Так новая Россия обретала и обретает себя. Процесс еще не завер-
шен, еще глубоки ее страдания и внешние унижения — но контуры
ее преображающегося лика уже обрисовываются. Они очень сложны,
ибо «новая жизнь» несет собою слишком много итогов, сливающих-
ся в единое начало, в единый исходный пункт. Эта «новая жизнь» —
результат всей русской истории и всей истории русской культуры.
В ней — синтез московской и петербургской России, встреча народа
с интеллигенцией, пересечение славянофильства с западничеством,
марксизма с народничеством. В ней — великое обетование и великое
национальное свершение.
Этот сборник «Исход к Востоку» (София, 1921) должен быть признан одним
3 интереснейших документов современной русской мысли, оплодотворенной
еликой революцией.
512
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
По своему социологическому и духовному смыслу становящийся
облик молодой России глубже и значительнее официальных канонов
революции, во многом даже им противоположен. Но они верно пере-
дают его мировой, вселенский характер, масштабы его очертаний. Эти
масштабы запечатлеются историей, сколь далеко бы ни зашел процесс
неизбежного «отлива» после гениально-безумного напряжения наших
дней. Вместе с тем кристаллизуются и непосредственные результаты
кризиса в душе русского народа. Медленно, но непрерывно его само-
определение в революции вливает новое содержание и в ее офици-
альные формулы, постепенно преображает и самую власть. Марксова
борода по своему усваивается, но и «переваривается» русской действи-
тельностью, логическая и психологическая пестрота революционной
весны «утрясается», приобретая цельный стиль и единое культурно-
национальное устремление. Всероссийской пугачевщиной, разрушив-
шей историческое русское государство, народ приходит к осознанию
новой своей государственности. Бросивший равнодушно и злорадно
фронт войны «старого мира» накануне небывалой славы, разбив вдре-
безги былое свое великодержавно, — он загорается пафосом нового
патриотизма и в исканиях правды вселенской обретает свое, близкое
ему, глубоко выстраданное отечество. В сокрушительном порыве сво-
ем соблазнившийся приманкой материальных благ, обманом бездны
животной, — он, нищий, голодный и в рубище, вскрывает перед лицом
человечества величайшие проблемы духа, в жертвенном экстазе тво-
рит неслыханные духовные рубежи. Он превращает Россию подлинно
в радугу нового мира, «выводит ее в полноту истории» (Достоевский),
словно оправдывая старые слова ее поэта, обращенные к ней:
О, недостойная избранья.
Ты — избрана!..
Кризис современной демократии
Под этим общим заголовком я объединяю четыре свои статьи, на-
писанные в разное время, но связанные единством основной темы.
Если некоторые отдельные, конкретные утверждения статьи «Шестой
октябрь» в настоящее время могут считаться устаревшими, даже оши-
бочными, общий смысл как этой статьи, так и остальных трех, мне
кажется, остается вполне свежим и теперь.
Под знакам революции	513
_____ 
I
Старорежимным радикала^
За последнее время часто приходится выслушивать и вычитывать
нападки на нашу идеологию, исходящие из лагеря неисправимых де-
мократов, доселе живущих «светлыми идеалами русской интеллиген-
ции». Нападки эти, конечно, обличают в нас прежде всего «реакцио-
неров», славянофилов, сторонников К. Леонтьева и т. д. Нападающие
очень довольны, что получили возможность оперировать старыми
этикетками, и усердно нацепляют их привычными руками. Разуме-
ется, преобладающую роль в этом деле играют правые социалисты и
кадеты-милюковцы (ср., например, статью г. Мирского «Приходящие
справа», по поводу моих «Фрагментов» в «Последних Новостях» от
8 июня).
Сейчас мне хочется отметить лишь один момент в такого рода
критике — момент прямо-таки чудовищного консерватизма, прису-
щего русским радикалам. Притом консерватизма наиболее бесплод-
ного, узкоформального, того самого, который столь блестяще был
развенчан старыми «Вехами».
Казалось бы, крушение исторической России и сотрясение исто-
рической Европы заставит русскую интеллигенцию задуматься о са-
мой себе, о своей горькой судьбе, переоценить многие из ценностей,
казавшиеся десятки лет незыблемыми. Иными глазами взглянуть и на
своих традиционных властителей дум, иными глазами взглянуть и на
государство, и на национальную культуру, и на вождей «одиозной»
линии русской мысли: Достоевского, Данилевского, Леонтьева... Не-
сколько иначе отнестись, страшно вымолвить, даже и к таким исто-
рическим фигурам, как Иван Грозный...
Казалось, что потрясающий опыт революции привел большую до-
рогу русской интеллигенции к обрыву, в котором она обретет цели-
тельный «кризис сознания», благодетельный «катарзис».
Вместе с тем так ясно чувствовалось, что революционный огонь
переплавил все былые наши политические категории, что смешно и
нелепо теперь оперировать старыми журналами, упиваться трафаре-
тами «правизны» и «левизны», молиться на опустошенный алтарь от-
«Новости Жизни», 1 октября 1922 года. «Накануне», 13 ноября 1922 г.
514
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
влеченного, формального «народоправства» и в заветах французской
революции по-прежнему усматривать всю «суть глубочайшей науки и
смысл философии всей».
И вдвойне представлялась нелепой и неуместной та поза «вопло-
щенной укоризны» перед отечеством, которая служила предметом
усиленной гордости нескольких поколений русской интеллигенции.
«Укорять» ей следовало прежде всего саму себя... Одним словом, ре-
волюция беспощадно обнаружила глубочайшую внутреннюю несо-
стоятельность всей идеологии нашего традиционного радикализма
и глубочайшую фальшь его психологии.
К этому следует прибавить факт несомненного в наши дни кри-
зиса политических форм западного конституционализма, ведущих
свое начало от французской революции. Трудно еще предсказать, что
выйдет из этого кризиса, куда он приведет. Но вряд ли объективный
его смысл будет всецело соответствовать субъективным ожиданиям
человеческих масс, с ним связываемым. Он протекает в атмосфере
надежд на «увеличение здания» демократического прогресса, он обу-
словливается столь распространенной еще в наши дни «восторжен-
ной холерой демократии и общего блага» (Леонтьев). Но его резуль-
таты глядят в иной план исторического бытия. История развивается
диалектически.
«В истории чередуются дневные и ночные эпохи, — замечает
Н. А. Бердяев в своей недавней статье о Шпенглере («Предсмертные
мысли Фауста»)... Мы стоим у грани ночной эпохи. День новой исто-
рии кончается. Рациональный свет ее гаснет. Наступает вечер... По
многим признакам наше время напоминает начало раннего средне-
вековья. Начинаются процессы закрепощения, подобные процессам
закрепощения во времена императора Диаклетиана. И не так неправ-
доподобно мнение, что начинается феодализация Европы. Процесс
распадения государства совершается параллельно универсалистиче-
скому объединению»...
Как бы то ни было, — идет новая эпоха, корни которой уходят
в глубину высших откровений исторического Духа, но своеобразие
которой отчетливо ощущается и в плоскости общественных отно-
шений, политических форм. Формальная демократия повсюду пере-
живает' сумерки, едва ли не превращается в собственную противо-
положность. История словно стремится воспроизвести некоторые
черты государства просвещенного абсолютизма, только, конечно, в
fjod знакам революции
515
существенно новом выражении, в иной обстановке. Индивидуализм
XIX века, всесторонне развивая свои определения, переходит в «эта-
тизм» ХХ-го, новые социальные идеи, становясь мощной, активной
силой, решительно трансформируют облик современного челове-
чества. Весь этот процесс бесконечно осложняется болезнью евро-
пейской культуры, ставящей под вопрос и под удар многие общепри-
знанные, казалось бы, ценности новейшей европейской истории. Но,
параллельно темным признакам наступающего периода, можно раз-
личить и несравненные духовные достижения, которыми он чреват
и которые отличают его от предшествующего.
В свете совершающегося великого исторического перелома, уже
явственно ощущаемого и наиболее чуткими ушами Запада, особен-
но знаменательное значение приобретают предчувствия и предве-
стия тех русских мыслителей, писателей и публицистов, которые,
пребывая в стороне от прямого западнического влияния в России,
провидели неизбежность грядущего сдвига в судьбах европейского
человечества. Нельзя уже теперь к ним относиться свысока, мерить
их запыленными трафаретами обмельчавших идей уходящего века.
Прав Бердяев, что книга Шпенглера, явившаяся откровением для
Европы, «не может слишком поразить тех русских людей, которые
давно уже ощущали кризис, о котором говорит Шпенглер». Совер-
шенно ясно, что «в мыслях Шпенглера есть какое-то вывернутое
наизнанку, с противоположного конца утверждаемое славянофиль-
ство». «Славянофильские» мотивы, обновленные и углубленные
жизнью, звучат все слышнее и определеннее не только в России, но
и в Европе. Русское влияние на Западе становится ощутительным,
как никогда.
Это влияние обязывает. Его не оправдаешь перепевами вечерних
западных мелодий, столь любезных сердцу «Последних Новостей» с
господами Мирскими. И недаром русская революция, западническая
по официальным своим схемам, всем жизненным своим воплощени-
ем ниспровергает устои «великих принципов 89 года». В ней и через
нее впервые переживают эти принципы крутое испытание, от коего
вряд ли уж оправятся. Нужны какие-то новые откровения, на почве
изжитых начал исцеление человечества немыслимо.
‘Реакция»? «Обскурантизм»? — Эх, господа, оставьте, право, эти
Плакатные формулы и смешные жупелы. Пора уже признаться, что
°ни канули в лету вместе с дореволюционной русской интеллиген-
514
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
влеченного, формального «народоправства» и в заветах французской
революции по-прежнему усматривать всю «суть глубочайшей науки и
смысл философии всей».
И вдвойне представлялась нелепой и неуместной та поза «вопло-
щенной укоризны» перед отечеством, которая служила предметом
усиленной гордости нескольких поколений русской интеллигенции.
«Укорять» ей следовало прежде всего саму себя... Одним словом, ре-
волюция беспощадно обнаружила глубочайшую внутреннюю несо-
стоятельность всей идеологии нашего традиционного радикализма
и глубочайшую фальшь его психологии.
К этому следует прибавить факт несомненного в наши дни кри-
зиса политических форм западного конституционализма, ведущих
свое начало от французской революции. Трудно еще предсказать, что
выйдет из этого кризиса, куда он приведет. Но вряд ли объективный
его смысл будет всецело соответствовать субъективным ожиданиям
человеческих масс, с ним связываемым. Он протекает в атмосфере
надежд на «увеличение здания» демократического прогресса, он обу-
словливается столь распространенной еще в наши дни «восторжен-
ной холерой демократии и общего блага» (Леонтьев). Но его резуль-
таты глядят в иной план исторического бытия. История развивается
диалектически.
«В истории чередуются дневные и ночные эпохи, — замечает
Н. А. Бердяев в своей недавней статье о Шпенглере («Предсмертные
мысли Фауста»)... Мы стоим у грани ночной эпохи. День новой исто-
рии кончается. Рациональный свет ее гаснет. Наступает вечер... По
многим признакам наше время напоминает начало раннего средне-
вековья. Начинаются процессы закрепощения, подобные процессам
закрепощения во времена императора Диаклетиана. И не так неправ-
доподобно мнение, что начинается феодализация Европы. Процесс
распадения государства совершается параллельно универсалистиче-
скому объединению»...
Как бы то ни было, — идет новая эпоха, корни которой уходят
в глубину высших откровений исторического Духа, но своеобразие
которой отчетливо ощущается и в плоскости общественных отно-
шений, политических форм. Формальная демократия повсюду пере-
живает сумерки, едва ли не превращается в собственную противо-
положность. История словно стремится воспроизвести некоторые
черты государства просвещенного абсолютизма, только, конечно, в
Под знаком революции
515
существенно новом выражении, в иной обстановке. Индивидуализм
XIX века, всесторонне развивая свои определения, переходит в «эта-
тизм» ХХ-го, новые социальные идеи, становясь мощной, активной
силой, решительно трансформируют облик современного челове-
чества. Весь этот процесс бесконечно осложняется болезнью евро-
пейской культуры, ставящей под вопрос и под удар многие общепри-
знанные, казалось бы, ценности новейшей европейской истории. Но,
параллельно темным признакам наступающего периода, можно раз-
личить и несравненные духовные достижения, которыми он чреват
и которые отличают его от предшествующего.
В свете совершающегося великого исторического перелома, уже
явственно ощущаемого и наиболее чуткими ушами Запада, особен-
но знаменательное значение приобретают предчувствия и предве-
стия тех русских мыслителей, писателей и публицистов, которые,
пребывая в стороне от прямого западнического влияния в России,
провидели неизбежность грядущего сдвига в судьбах европейского
человечества. Нельзя уже теперь к ним относиться свысока, мерить
их запыленными трафаретами обмельчавших идей уходящего века.
Прав Бердяев, что книга Шпенглера, явившаяся откровением для
Европы, «не может слишком поразить тех русских людей, которые
давно уже ощущали кризис, о котором говорит Шпенглер». Совер-
шенно ясно, что «в мыслях Шпенглера есть какое-то вывернутое
наизнанку, с противоположного конца утверждаемое славянофиль-
ство». «Славянофильские» мотивы, обновленные и углубленные
жизнью, звучат все слышнее и определеннее не только в России, но
и в Европе. Русское влияние на Западе становится ощутительным,
как никогда.
Это влияние обязывает. Его не оправдаешь перепевами вечерних
западных мелодий, столь любезных сердцу «Последних Новостей» с
господами Мирскими. И недаром русская революция, западническая
по официальным своим схемам, всем жизненным своим воплощени-
ем ниспровергает устои «великих принципов 89 года». В ней и через
нее впервые переживают эти принципы крутое испытание, от коего
вРяд ли уж оправятся. Нужны какие-то новые откровения, на почве
изжитых начал исцеление человечества немыслимо.
«Реакция»? «Обскурантизм»? — Эх, господа, оставьте, право, эти
накатные формулы и смешные жупелы. Пора уже признаться, что
°ни канули в лету вместе с дореволюционной русской интеллиген-
516
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
цией, ими наивно упивавшейся. Помните, что это именно в вас ше-
велится старорежимная психология, когда вы пытаетесь реставри-
ровать «незыблемые ценности русского радикализма», как недавно
с напыщенностью выразился некий приват-доцент из «Голоса Рос-
сии»...
Реакционеры те, кто хочет восстановить прошлое. Но нужно
быть... Марковым Вторым или здешним «воеводой» Дитерихсом182.
К формам безвозвратно ушедших времен человечество не вернется.
Не вернешь старую монархию, как не заставишь никого вновь по-
верить в мистику голубой крови и белой кости. Идти можно и нужно
не назад, а вперед. Но откуда видно, что это «вперед» заключается все
в той же парламентской демократии и магической четыреххвостке,
которые на наших глазах вызывающе бессильны спасти Европу от
худосочия, становящегося хроническим? Откуда видно, что Россия,
вместо того, чтобы в муках искать своего собственного выхода, пред-
чувствованного ее глубочайшими умами и болезненно нащупывае-
мого ее великой революцией, — откуда видно, что вместо этого она
должна пасть ниц перед линяющими западными канонами, зачер-
кнуть свою культуру и свою революцию, дабы скорее обзавестись
«мирной демократической конституцией»?
Я сейчас еще ничего не решаю, — я лишь констатирую исключи-
тельную мелкотравчатость критики, направляемой по нашему адресу
со стороны замаринованных европейской атмосферой старорежим-
ных русских демократов. И чтобы лишний раз скомпрометировать
себя в их глазах преступным цитированием Конст. Леонтьева, заклю-
чу свою реплику следующей выдержкой из его «Востока, России и
Славянства»:
«Надо желать, чтоб якобинский либеральный республиканизм ока-
зался совершенно несостоятельным: и не перед реакцией монархиз-
ма, а перед коммунарной анархией (курсив Леонтьева); ибо монар-
хическая реакция все-таки прочна не будет, а только собьет еще раз
с толку наше и без того плохое общественное мнение... торжество же
коммуны, более серьезное, чем минутное господство 71 года, докажет
несомненно в одно и то же время и бессилие «правового порядка»,
искренно проводимого в жизнь (чем искреннее, тем хуже!), и невоз-
можность вновь организовываться народу на одних началах эконо-
мического равенства. Так что те государственные организмы, кото-
рым еще предстоит жить, поневоле будут вынуждены избирать новые
Под знаком революции
517
пути, вовсе не похожие на те пути, по которым шла Европа с 89 го-
да. Большинство не умеет ни отвлеченно предвидеть, ни художе-
ственно предчувствовать: большинству нужны наглядные примеры».
Пора понять, что мы реально вступаем в новую историческую
эпоху, когда «аргументы от радикализма», коими ныне кокетничают
«Последние Новости», будут мирно покоиться в музеях древности,
подобно алебардам и екатерининским каретам. Пора понять, что эта
новая эпоха будет запечатлена более, нежели всякая другая, мировым
влиянием России и русской культуры.
Обратимся же, наконец, к самим себе!
II
Шестой октябрь'
— Генерал, рейхстаг против вас!
— Да, но за меня рейхсвер!..
Он прекрасно передает «стиль эпохи», этот краткий, но крылатый
диалог, недавно облетевший немецкую прессу. Он символичен. В нем
мудрость века сего.
История дает отставку начисто всем этим профессионалам демо-
кратии и первосвященникам парламентаризма. Сегодня здесь, завтра
там, горькая судьба гонит их за борт политической жизни и даже
подчас не в двери, а прямо в окна, как в свое время их неудачливых
предков из Сен-Клу... Меркнет слава вселенских законодательных со-
боров, и у четыреххвостки скоро, пожалуй, не останется ни одного
хвоста...
О чем, как именно не об этом вспомнить в шестую годовщину
нашего отечественного Октября? Ведь нигде еще, как только в этом
своем пункте, октябрьская программа не обрела реальной «мировой»
значимости. Нигде, как только здесь, не ощущаются ее конкретные
«завоевания». Всемирно-исторический смысл октябрьской револю-
ции заключен прежде всего в ниспровержении устоев формально-
Дсмократической государственности 19 века. В этом своем «смысле»
она истинно победоносна и подлинно интернациональна. Более
—-—________
«Новости Жизни», 7 ноября 1923 года.
518
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
узкие, тесные, «высокие» ее задачи — коминтернские — еще всецело
под знаком вопроса: коминтерн пока — чересчур уж «кремлевский»,
и недаром его так обидно часто принимают за границей за «депар-
тамент воссозданного русского империализма» (отзывы Керзона и
Пуанкаре183). Но вот сумерки демократических кумиров — факт, и
роль в них революционной России — тоже неоспоримый факт. Нель-
зя игнорировать эти характерные различия. В «круглых скобках» ко-
минтерна кроме русских деятелей не видать заметных фигур: сплошь
«третий сорт», танцующий под московскую музыку, а в «квадратных
скобках» действенного антипарламентаризма рядом с Лениным, Бу-
хариным и Тфоцком найдут себе место и — странно вымолвить! —
Муссолини и покойный Стамболийский, и здравствующий Цанков,
и Кемаль, и Хорти, и Ривера, и, по существу, конечно, сам Пуанкаре.
Очередь за Германией. Вопрос там теперь в «круглых», а совсем не в
«квадратных скобках». В какие формы выльется кризис демократии?
Кто ее покончит, завершит: красное знамя или черная рубашка?.. Вей-
марская конституция обречена, если даже и не по букве, то по «духу».
Неважно, за кем пойдет рейхстаг, — все дело в том, куда склонится
рейхсвер, т.е. квинтэссенция активных элементов страны... Рассеива-
ется марево арифметического демократизма, окутавшее собою 19 век.
Именно тогда, когда осуществлялись наиболее заманчивые и дерзно-
венные демократические чаяния, — вскрылась их роковая внутренняя
недостаточность. Вводятся сложнейшие расчеты пропорциональных
систем представительства, устанавливаются референдумы, реализу-
ется избирательное право женщин. Идеал демократии, столетие мая-
чивший перед человечеством, наконец, достигнут. И, достигнутый,
он вдруг как-то разом погас, съежился, показал себя таким жалким,
относительным. Он привел к распутью, к сплошному знаку вопроса,
неизбывному раздумью Буриданова осла. Воистину, произошла ма-
гическая метаморфоза: прелестная Дульцинея оказалась несносной
девкой Альдонсой, пропитанной атмосферой скотного двора...
«Всеобщее голосование, последняя пошлость формально-поли-
тического мира, — писал Герцен семьдесят лет тому назад — дала го-
лос орангутангам. Ну, а концерта из этого не составить»...
«Мир изобилует олухами, а вы добились всеобщего голосова-
ния!» — еще более выразительно сокрушался Карлейль184.
«Великим политическим суеверием прошлого — добавил Спен-
сер185 в 85 году, — было божественное право королей. Великое суеве-
[jod знаком революции	519
рис нынешней политики — божественное право парламентов. Миро-
помазание незаметно перешло с одной головы на многие, освящая
их и их декреты. Можно находить иррациональным первое из этих
верований, но следует допустить, что оно было более логичным, чем
последнее».
Что же, в конце концов, удивительного, что, параллельно высшему
торжеству демократического начала, мы видим ныне его поразитель-
ный декаданс, его эффектный эпилог?.. Массы отрекаются от своей
непосредственной власти. Измученные смерчем войн и революций,
народы хотят одного — спокойствия и порядка. И облаченные выс-
шей властью, калифы на час, они спешат уступить эту высшую власть
активному авангарду, инициативному меньшинству из своей соб-
ственной среды. Инициативному меньшинству, обычно завершен-
ному инициативнейшей фигурой, авторитетной волей вышедшего
снизу вождя. Отсюда — культ Ленина в России, Муссолини186 — в ны-
нешней Италии. Эти две фигуры, при всей их политической поляр-
ности, одинаково знаменательны, они фиксируют новейшую ступень
эволюции современной Европы. В этом смысле они однокачествен-
ны, как одноцветно пламя, несмотря на все разнообразие горящего
материала...
Перед лицом надвигавшейся экономической и политической ка-
тастрофы послевоенных лет демократические парламенты Европы
напоминали собой человека, панически мечущегося по мостовой на-
право и налево под носом наезжающего автомобиля. «Заметался, —
отмечают в таких случаях шоферы, — значит погиб»...
И народы приходят в себя, просыпается роевой (не арифметиче-
ский) разум. Народы словно говорят своим волевым, монолитным
вождям:
— Наши парламенты нам надоели и наши митинги нас разорили.
Разгоните их и правьте нами во имя нашего блага!
И рождается новая аристократия, по-своему народная и по суще-
ству передовая, — аристократия черной кости и мозолистых рук. Бе-
лая кость и голубая кровь в прошлом, в безвозвратном, безнадежном
прошлом. Шумливый век демократии поглотил, запачкал, обесцветил
и ту, и другую. Но он же взрастил побеги новой правящей знати, ры-
царей без страха, хотя, конечно, и не без упрека с точки зрения «свет-
лых идеалов» наших отцов. О, эти милые, уютные, наивные «светлые
идеалы»!
520
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Под ними хаос шевелится!..
Итак, власть народная, но не демократическая. Власть крутая, но
понятная народу. Вышедшая из масс, но массы прибирающая к рукам
ради их же благополучия...
На языке историков, любящих аналогии, уже вертится назойливая
этикетка:
— Цезаризм...
В самом деле. Бравый матрос Железняк лишь наиболее красочно
и лапидарно выразил суровую идею века. Он не стал дожидаться,
пока власть, как зрелый плод, не только фактически, но и «формаль-
но» скатится в инициативные руки. И чуть-чуть «потряс яблоню». Ре-
зультат вышел на славу: от черновщины не осталось и следа...
В других странах исторический разум побрел к аналогичному
результату несколько более лукавыми путями. Муссолини, совершив
переворот, не разогнал напрямик никудышную палату, а заставил ее
предварительно принять закон о собственном самоустранении, —
вышло и целесообразно, и «законно»! На Балканах парламенты авто-
матически «поддерживают» всякую удачливую фигуру: крестьянская
диктатура Стамболийского формально была «парламентарной», —
нынешний цанковский фашизм187, наверное, тоже соблюдает кон-
ституционные аппарансы. В Турции парламент послушно выбирает
президентом Кемаля, в Китае Цза-окуна. В Германии вручает диктату-
ру коалиционному Штреземану, — до более солидного и менее коа-
лиционного кандидата, которого выдвинет жизнь, а не говорильня.
В Испании, Греции «санкционирует» власть сильнейшего. В Венгрии
раболепствует перед Хорти. И, наконец, во Франции — на очереди
конституционное новшество, юридическое подтверждение уже прак-
тикуемого порядка — реформа, о коей в следующих словах возвеща-
ет официоз Пуанкарэ «Revue des deux mondes»:
— Нужно покончить с медлительностью и бессилием парламент-
ского правления, с византийским многословием палат. Путем закона
у нас нужно реорганизовать исполнительную власть и, дабы пресечь
возможность насилий, укрепить ее авторитет. Опыт неизбежно при-
водит нас к пересмотру понятий «свободы» и «власти», как они были
выработаны французской революцией для 19 века. Нельзя противо-
полагать демократию авторитету (№ от 15 июня с. г.).
По существу это та же мысль, которую Муссолини после фашист-
ской победы формулировал логичнее и короче:
f]od знаком революции	5 21
--------------------------------------------------------------
— Через несколько дней у вас будет не министерство, а правитель-
ство!..
Ясно, что во всех этих странах парламентаризм органически про-
ституирован, втоптан в грязь, «превращен в собственную противо-
положность». Парламенты словно охвачены эпидемией самоубийств.
А где они еще медлят кончать с собой, — с ними кончают извне. И
немудрено: «кто превращает себя в червяка, тот не может жаловаться,
когда его топчут ногами» (Кант). Логика процесса очевидна: сумерки
формальной демократии. Тоска по силе. Воля к повиновению.
И даже в Англии нетрудно вскрыть по существу аналогичный про-
цесс, но только в иных, свойственных английскому государственно-
му гению, гибких, достойных формах: «пизанская колокольня» вели-
кобританской государственности и здесь, как всегда, верна себе. Но
и там сбываются предчувствия Сиднея Лоу, и там налицо покорность
неотвратимым веяниям истории...
Да, в древнем Риме когда-то было нечто подобное, и острый ум
Цицерона метко схватил свою эпоху, отозвавшись на кризис рим-
ской демократии афоризмом:
— Спасти жизнь тут важнее, чем сберечь вольность.
Лучшие из демократов всегда понимали сами благой смысл дик-
татуры. «Диктатура, — говорил Мирабо, — это предохранительный
клапан для демократического строя, условие его спасения в трудные
минуты».
Сама жизнь в наши годы выдвигает компактную, волевую <...>
ударную <...> власть. Помимо прочих соображений, лишь она одна
способна справиться с задачами, взваленными историей на плечи
современного государства. «Фонарь ночного сторожа» еще могли с
грехом пополам держать многорукие парламенты прошлого века, но
как быть с «огнем Весты»?.. Чтобы вести за собою, чтобы направлять и
Регулировать, а не плестись беспомощно за «свободной игрой соци-
альных сил», государство должно радикально преобразоваться. Эко-
номический либерализм себя изжил дотла, нынешнее «культурное
г°сударство» — на пути к осуществлению ряда требований социали-
стической программы, а социализм, как это прекрасно подметил его
тонкий исследователь Кельзен188, формально стоит ближе к идеоло-
гии теократии, нежели демократии...
Впрочем, это большая проблема и, конечно, не для газетной ста-
тьи. Но и газетная статья может констатировать всю исключитель-
522
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ность мировой роли русской революции в сфере этой большой про-
блемы. Бесстрашно и беспощадно бросили русские революционеры
в лицо лицемерному синдикату демократий лозунг инициативной
диктатуры. Он откликнулся, этот лозунг, в усталой, больной Европе,
и слетел ореол божественности с парламентарных миропомазан-
ников. И хотя кризис демократии там протекает не по русским ре-
цептам, вернее, даже вопреки им, — но общий и формальный смысл
его в значительной мере единосущ. Народы выдвигают железные
когорты труда и почина, ударные батальоны государственности, и
ждут от них того, чего не смогли им дать тяжеловесные машины
словесных прений, бумажных оппозиций, напыщенных резолю-
ций.
По разному разные нации воспринимают близящийся лик новой
эпохи. Но это тот же лик, лишь дробимый в родственных оттисках,
каку Овидия:
Facies non omnibus una
Nec diversa tamen qualem decet esse sororum.
«Диктатура прогресса и нового мира!» — провозглашают русские
революционные энтузиасты. «Диктатура порядка, трезвой умеренно-
сти, здравого смысла, мирного труда!» — отвечают на Западе.
Еще и там, и здесь бушует исторический вихрь, не улеглись вол-
ны борьбы и ненависти, не преодолены ужасные тупики — наследие
прошлого века. Но уже ясно, что путь выздоровления — в своеобраз-
ном жизненном синтезе (не нарочитом компромиссе), взаимопро-
никновении обоих лозунгов. Диктатура прогресса должна быть вме-
сте с тем и трезвой диктатурой порядка, мирного труда, а последняя,
в свою очередь, чтобы победить, должна воплощать дыхание «нового
мира». Ни диктатуры утопии, ни диктатуры реакции не потерпят и не
простят родившие диктатуру народы.
И когда, в день шестой годовщины Октября, размышляешь о
роли русской революции в плане всеобщей истории и хочешь дать
себе отчет в интернациональной ее значимости, то невольно перед
умственным взором встает идея этого творческого синтеза, в коем
осуществятся основные положительные революционные задачи и
погаснут боевые увлечения и односторонности преходящего рево-
люционного дня.
Под знаком революции	523
III
К модной теме о «кризисе демократии'
(фрагменты)
Да, тема, бесспорно, модная. О переломе исторических путей
теперь читаешь не только у философствующих «романтиков», вро-
де Шпенглера или Бердяева, но и у писателей трезвого ума, острого
взгляда, точной науки: достаточно припомнить хотя бы знаменитого
итальянского историка Ферреро и наших выдающихся ученых Вип-
пера и Ростовцева.
От этой темы нельзя благодушно отмахнуться: «кризис», мол, «вы-
думали профессора», подобно тому, как врачи выдумывают болезни.
Все, мол, обстоит благополучно на прилизанных дорожках раз на-
всегда налаженного прогресса. Такой элементарный, обывательский
оптимизм просто слеп. Он даже не чувствует проблемы. Споры с ним
поэтому совершенно бесполезны. По отношению к нему применим
известный совет Ницше: «бывают противники, с которыми можно
сделать только одно — “пройти мимо”»...
Но, может быть, эта тема не более, чем только «модная»? Часто
слышишь, что она — плод ненормальной современной ситуации,
порожденной мировой войной. Войдут в русла взбаламученные че-
ловеческие реки — и снова засияет солнце парламентов, возблещет
демократия.
Вероятно, то же самое говорилось многим сенаторам на римском
форуме в эпоху Цезаря. Про монархию Божией милостью аналогич-
ные суждения высказывались в годы французской революции. «Ма-
ленькое случайное недоразумение, а там опять все войдет в норму».
И смеялись над Гёте, отозвавшимся на битву при Вальми: «Сегодня
родился новый период всемирной истории, и каждый из нас вправе
сказать, что присутствовали при его рождении»...
Разве мировая война есть не более, чем досадный исторический
случай? Разве она была чем-то «ненормальным» в условиях пред-
военной эпохи? Неужели даже и теперь не очевидно, что военная
катастрофа диктовалась фатально всем складом предшествующих
Десятилетий, была их итогом, их венцом, их Немезидой? «Кризис
«Новости Жизни», 10 января 1924 года. «Накануне», 21 февраля 1924.
524
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
демократии» зрел до войны. Как и в истории Рима, в европейской
истории демократия разлагалась тем сильнее, чем успешнее побеж-
дала. Она способна, по-видимому, жить лишь в атмосфере борьбы,
но не победы. Она, говоря философским слогом, «таит в себе свое
собственное отрицание».
Но что такое демократия?
Для демократии новой истории характерны два момента, два
принципа, исчерпывающие ее содержание: 1) «личные права» и 2) «на-
родный суверенитет». — Это и есть то, что называется «велики-
ми принципами 89 года». Статья первая декларации прав человека
и гражданина: «люди рождаются и живут свободными и равными в
правах». Статья третья той же декларации: «принцип всякого сувере-
нитета покоится в народе».
Да, «великие принципы». Зажегшие сердца. Творившие живую
плоть новейшей истории. Раз навсегда в тяжелой вековой схватке со-
крушившие старый многовековой «принцип власти». Нет и не будет
больше старых аристократий. Нет и не будет больше старых монар-
хий «Божиею милостью».
И здесь опять-таки мировая война лишь подвела итог назревшим
тенденциям. Умерли благоустановленные монархии — 89-й год тру-
бит последнюю победу.
Пиррову победу. Победившая демократия на длинном и славном
пути победы незаметно растеряла свои принципы. Чем-то забытым и
далеким представляется нам теперь французская декларация прав, —
почти «пропавшей грамотой».
Свобода и права человека? О, эта формула уже давно успела об-
расти мохом. «Голос свободы ничего не говорит сердцу того, кто
умирает с голоду». Чем больше свободы, тем меньше равенства: эти
начала подобны «двум сообщающимся сосудам»: чем выше уровень
воды в одном, тем он фатально ниже в другом. И поскольку демокра-
тия принялась осуществлять свободу, Бог равенства, притязательный
и ревнивый, автоматически отстранялся ею за кулисы.
«Демократический режим создает социальные неравенства в
большей мере, чем какой-либо другой... Демократия создает касты
точно так же, как и аристократия. Единственная разница состоит
в том, что в демократии эти касты не представляются замкнутыми.
Каждый может туда войти, или думать, что может войти». Так отзывал-
ся об индивидуалистической демократии 19 века Лебон189 («Психо-
Под знаком революции
525
логия социализма»). Словно, в самом деле, плодом демократического
обществ3 было исполнение евангельского завета: «имущему дается, у
неимущего же отнимается и то немногое, что он имел».
И вот начинается преображение демократии — от свободы к равен-
ству. Сначала — на почве все того же свободолюбивого индивидуализ-
ма: «право на достойное человеческое существование». Недаром В. Со-
ловьев назвал государство «организованной жалостью». Государство
должно не только охранять, но и содействовать, упорядочивать, помо-
гать. Право на жизнь. Право на труд. Социальное законодательство.
Однако, ведь сосуды-то сообщаются. И с эмпирической неизбеж-
ностью индивидуализм стал «превращаться в собственную противопо-
ложность». Вскоре же обозначилась истина, что «развитие культурных
функций государства представляется процессом непрерывной экспро-
приации в отношении индивидуальной деятельности» (Еллинек).
Конечно, это уже — признак огромных перемен, радикального
кризиса. Индивидуалистическая культура — наиболее глубокое про-
явление демократической идеи нового времени — ныне охватывается
зловещими сумерками. Из «эпохи субъекта» мы явственно вступаем в
«эпоху объективности» (Гегель’) Оживает старая сентенция Аристоте-
ля: «Государство существует прежде человека». Исчезает мало-помалу
сама идея «субъективного права», заменяясь принципом «обществен-
ной функции». Свобода — не право, а обязанность. Не только социа-
лизм, но и все виды солидаристской, синдикалистской и фашистской
идеологии горячо провозглашают культ могучей государственности,
перед коей бледнеют и тают неотчуждаемые личные права. В истори-
ческой атмосфере веет «тиранией альтруизма». Культура грядущего
столетия реставрирует словно концепцию Левиафана — только с не-
пременным «кольцом общего блага» в ноздрях... Демократия, которая
последовательно вступила бы на путь социализма и решила бы заме-
нить политическую централизацию экономической, должна была бы
отказаться от некоторых самых существенных своих начал и учреж-
дений. И прежде всего она перестала бы быть системой свободы, и
вместе с новой сущностью должна была бы усвоить и новое наимено-
вание» (П. И. Новгородцев. «Демократия на распутьи»).
«Es kann daher die Sehnsucht nach einer Objektivitat entstehen, in welcher der
^ensch sich lieber zum Kneehte und zur vollendeten Abhangigkeit erniedrig t, uro nur
er Qual der Leerheit und der Negativi tat ze entgehen» («Grundlinien der Philosophic
es Rechts», Zusatz zu § 141).
526
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Великий Инквизитор и демократия «великих принципов 89 го-
да» — явления органически несовместимые.
Но как же «народный суверенитет»? — термин великих надежд и
высоких слов. Так удобно им клясться на митингах, щеголять в ста-
тьях. Но насколько трудней определить его реальное содержание!»
Все для народа и все через народ!» Как это просто на словах и как
сложно на деле!
Воля народа — идея, абстрактный принцип, а не факт. «Француз-
ская революция, — читаем у Г. Ферреро, — пыталась применить этот
новый принцип. Но трудность его применения обнаружилась немед-
ленно при переходе от теории к практике. Что такое народ? По каким
признакам узнается его настоящая воля? Какие органы могут ее вы-
ражать? Мы знаем, через какие колебания прошла французская ре-
волюция, пытаясь ответить на все эти вопросы. Но такие колебания
легко объясняются, если обратиться к тому новому властителю, кото-
рый должен был заменить старых. Народ, воля которого должна была
управлять государством, доказывал, что у него не было ни этой воли,
ни идей для этого управления; иногда даже он проявлял свою волю в
виде отказа от своей власти и восстановления тех властей, которым
он сам должен был наследовать» («Гйбель античной цивилизации»),
И невольно спрашиваешь: откуда известно, что у «народа» имеется
«воля» в почетном смысле этого слова, т.е. ясное сознание своих це-
лей и решимость осуществить их разумными средствами? Ибо если
его воля должна быть понята «по-шопенгауэровски», т. е. как безумное,
слепое, бессмысленное стремление, то она, очевидно, не может вы-
даваться за норму... Второй проклятый вопрос: как узнать, разгадать
волю народа, если даже и предположить ее наличность?
Оба эти вопроса встали практически перед победоносной демо-
кратией новой истории. Она выдвинула идеи всеобщего избиратель-
ного права и парламентаризма, как наиболее способные обеспечить
реальное народоправство.
Однако победа этих идей лишь обнаружила их недостаточность,
их бессилие оправдать упования, с ними связывавшиеся. Обезвреже-
ны монархи и верхние палаты, четыреххвостка торжествует со всеми
своим усовершенствованиями. Но именно тогда-то и вскрывается вся
фетишистская наивность «мистики большинства», обман и самооб-
ман «арифметического представительства», атомизирующего живой
социальный организм.
Под знаком революции
527
Не арифметика, а психология творит историю. Психология, во-
площаемая в реальную внешнюю мощь. Рационализаторски упро-
щенный государственный механизм переставал быть даже и фото-
графией страны с ее творческой борьбой различных сил. Качество
вытеснялось количеством. Но качество — реальность, которую
опасно игнорировать: Монтескье это прекрасно отмечал, защищая
верхние палаты. И жизнь пошла своей колеей, опрокидывая надутые
фикции — поздние плоды самоуверенного «века просвещения» и эн-
циклопедизма...
Думали, что, окончив с коронами и «палатами знати», возведут на
престол избирательный бюллетень. Но разве вместо старых орга-
нических объединений не рождаются новые? Разве рабочие союзы,
партийные комитеты, капиталистические тресты — не новые «пала-
ты знати»? Разве «представительство интересов» — не кризис инте-
гральных демократических канонов?
Реально правят авангарды социальных слоев: промышленной и
финансовой буржуазии, рабочих союзов, крестьянства. Фокус совре-
менной политики — за стенами парламентов. Политику делает ини-
циативное меньшинство, организованное и дисциплинированное.
Не избирательный бюллетень, а «скипетр из острой стали», хотя и
без королевских гербов, — сейчас в порядке дня.
И день этот будет долог. Это будет целый исторический период.
Чуткий взор Ницше отчетливо различал его контуры: Высшая поро-
да людей, сильная волей, знанием, влиянием — воспользуется демо-
кратической Европой как послушным орудием, возьмет в свои руки
судьбы земли и будет, подобно художнику, творить новые ценности
из человеческого материала.
«Власть исполнительная да подчинится власти законодательной!».
И здесь — перелом, знак вопроса, распутье. Даже и те, кто отрицают
наличность кризиса демократии, не обинуясь, соглашаются признать
факт кризиса парламентаризма.
Еще в начале нынешнего века Сидней Лоу подметил коренную пе-
ремену ролей между палатой общин и кабинетом в Англии. «Функции
власти и правомочия палаты общин, — писал он, — самым неуклон-
ным образом передаются в руки кабинета... Палату общин едва ли
Даже можно считать на деле законодательным собранием; это скорее
°собого рода машина, предназначенная для прений по поводу зако-
нодательных предположений министров... Палате общин уже не при-
528
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
надлежит более контроль над исполнительной властью; напротив,
она сама находится под контролем правительства» («Государствен-
ный строй Англии»).
Мало-помалу менялась и самая идеология парламентарной си-
стемы, поскольку премьеры превращались в «некоронованных ко-
ролей». Теперь уже демократы сами охотно повторяют, что «глубоко
коренящийся аристократизм является солью жизнеспособного демо-
кратизма». Парламентский механизм объявляется инструментом для
наилучшего отбора вождей, а демократическое правление — мудрой
олигархией.
Но все неотвратимее и определеннее даже и сами вожди формиру-
ются путем внепарламентских влияний. Факты достаточно известны
(см. хотя бы предшествующую статью «Шестой Октябрь»), История
разрывает устаревшие формы механического демократизма, и там,
где они не хотят спадать безболезненно, подобно ветхой чешуе змеи,
мы наблюдаем революции и государственные перевороты.
«Пусть так. Но разве все это — к лучшему?» Наивный вопрос. По-
коящийся на «линейной теории прогресса», как последовательного
перехода со ступеньки на ступеньку в обитель всеобщего сладенько-
го благополучия. Это опять — отрыжки веселого просветительства
18 века...
«Идея всечеловеческого блага, религия всеобщей пользы — самая
холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неоснова-
тельная из всех религий» (К. Леонтьев).
«Жизнь происходит от неустойчивых равновесий. Если бы равно-
весия везде были устойчивы, не было бы и жизни. Но неустойчивое
равновесие — тревога, “неудобно мне”, опасность. Мир вечно трево-
жен и тем живет... Какая же чепуха эти “Солнечный город” и “Утопия”:
суть коих вечное счастье. Т. е. окончательное “устойчивое равнове-
сие”. Это не “будущее”, а “смерть”» (Розанов. «Опавшие листья»).
Еще древние — Платон, Аристотель — учили о «круговороте го-
сударственных форм». Пусть этот круг — не порочный. Пусть это —
спиралеобразное восхождение. Но его критерием и целью все же не
могут быть, разумеется, наивные сказки о золотом веке. Им позволи-
тельно противопоставить любопытное пророчество Герцена о «тре-
тьем тоне всеобщей истории». Основной тон его мы можем понять и
теперь. Он будет принадлежать социальным идеям. Социализм разо-
вьется во всех фазах своих до крайних последствий, до нелепостей.
Под знаком революции	529
__________________________________________________________
Тогда снова вырвется из титанической груди революционного мень-
шинства крик отрицания, и снова начнется смертная борьба, в кото-
рой социализм займет место нынешнего консерватизма и будет по-
бежден грядущей, неизвестной нам революцией... Вечная игра жизни,
безжалостная, как смерть, неотразимая, как рождение, corsi е ricorsi
истории, бесконечный круговорот жизни...
IV
Спорная аксиома'
(По поводу возражения г. А. Витлина
намою трактовку проблемы демократии)
Все мы — русские интеллигенты — поколениями воспитывались
в атмосфере безоглядного почтения к формально-демократическому
символу веры. Он даже стал для нас в конце концов какою-то «аксио-
матической истиной», догматической «очевидностью». Вот почему
вполне естественны и представляют собой общественный интерес
недоумения г. Витлина по поводу моего «Шестого Октября», этой
мнимой очевидности противоречащего. Предвидя подобные недоу-
мения, я недавно сопроводил помянутую статью дополнительными
«фрагментами» (см. с. 272 наст, книги). Чтобы не повторяться, к ним
я и отсылаю читателя. Остается добавить лишь немногое. И то не
столько о самой теме, сколько «по поводу» нее.
Прежде всего — о «черных тучах густой, удушливой пыли», нося-
щихся вокруг нас. Неужели не очевидно, что никто иной, как имен-
но век демократии родил эти черные тучи? Именно этот скептиче-
ский, критиканский и в то же время глубоко наивный век вырвал из
душ людей вековую ограниченность, опустошил душевную стихию,
изуродовал человека. И это уродство хорошо заметно со стороны:
вспомните характерный отзыв Рабиндраната Тагора о современном
европейце:
— Когда развитие умственной и физической силы человека зна-
чительно опережает развитие его нравственной силы, то он стано-
вится иногда карикатурой жирафа, голова которого непомерно вы-
ступает из его туловища, сохраняя с ним лишь очень слабую связь.
«Новости Жизни», 29 января 1924 года.
530
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Эта ненасытная голова с ее мощной челюстью пожрала все верхушки
деревьев, но пища слишком поздно проникает в пищеварительные
органы, и вследствие этого сердце стало малокровным.
«Благо народа — сумма благ всех его членов». Пусть так. Но, во-
первых, нужно установить самое понятие «блага». Во-вторых, «благо
народа» и «воля народа» — понятия далеко не совпадающие.
«Малокровное сердце» заставляет искать «благо» в царстве мате-
риальных, грубо утилитарных оценок. Поистине, евангельский «со-
блазн хлебами» есть лейтмотив эпох исторического декаданса. Но
чем победоноснее этот соблазн, тем дальше прельщенные им от под-
линной удовлетворенности. Не единым хлебом будет жить человек.
И хлеб ему «приложится» только тогда, когда жив и бодр его дух.
Благо народа — и не в утехах власти. Опыт античного мира и
нынешнего века согласно свидетельствуют, что само по себе непо-
средственное участие народных масс в государственном управлении
отнюдь не повышало «суммы благ» всех членов народного целого.
В одной из своих речей (против Сервилия Рулла) Цицерон190
очень сочно обрисовал печальную судьбу Греции, ставшей жертвой
демократических увлечений. «Там все дела решаются на опрометчи-
вых и увлекающихся собраниях... Уж я не говорю о нынешней Гре-
ции, давно расстроенной и парализованной своими парламентами
(suis consiliis), но даже и та великая старинная Греция, блиставшая не-
когда своим богатством, могуществом, славой, и она погибла именно
от этого зла, от неумеренной свободы и необузданности дебатирую-
щих заседаний. Рассаживались точно в театре неопытные люди, ни
в чем не осведомленные, невежественные, и результат был тот, что
они поднимали ненужные войны, ставили во главе государства бес-
покойных честолюбцев и изгоняли из общины заслуженных людей»
(цитирую по «Очеркам истории Римской империи» проф. Виппера).
Что же удивительного в том, что знаменитый английский историк
Маколей, касаясь этой же проблемы, высказал в письме знакомому
американцу (1857 г.) следующее характерное пророчество, правда,
пока еще не сбывшееся:
«Одно из двух: или какой-нибудь Цезарь или Наполеон сильной
рукой заберет бразды правления, или наша республика подвергнется
грабежу со стороны варваров XX века, такому же ужасному, какому
подверглась Римская империя со стороны варваров V века. Разница
будет только в том, что гунны и вандалы появились извне, а ваши
Под знаком революции	5 31
-—-----------------------------------------------------------
хищники будут порождены в вашей собственной стране вашими же
учреждениями. Мое давнишнее убеждение, — что чисто демокра-
тические учреждения таковы, что должны рано или поздно уни-
чтожить либо свободу, либо цивилизацию, либо то и другое вме-
сте* (курсив мой. — Н. У.).
Есть над чем задуматься. Есть основание проверить многое, что на
первый взгляд представляется аксиоматичным.
«Воля народа» — зыбкое, шаткое, неуловимое понятие. Как пой-
мать ее, определить, выразить? Выражала ли волю русского народа
черновская учредилка? Шевельнул ли пальцем «народ» в ее защи-
ту? Кто «народнее» — Керенский или Ленин? Нитти и Факта, или
Муссолини? Кто был «народнее» в 1907 году — И. Г. Церетелли, или
П. А. Столыпин? Кто лучше выражал волю французского народа
18 брюмера: Бонапарт, или разгневанные им, в окна спасавшиеся
депутаты? Как отнесся к этому разгону «державный хозяин» Фран-
ции, французский народ? — «В кабачках со смехом говорят — кон-
статирует современник, — что прыгающие забияки напоминали со-
бой водопады Сен-Клу»...
Да, вопрос о «воле народа» гораздо сложнее, чем его себе и нам
представляли наши деды и отцы. Народ редко бывает правоверным
демократом. Нельзя заставлять его непрерывно «властвовать», хотя
бы против его собственной воли. Нельзя за «народом-самодержцем»
отрицать суверенное право добровольно «уходить в отставку» (тер-
мин славянофилов), как ушел в отставку русский народ на триста лет
после 1613 года...
Но, отойдя от формального участия в правящей власти, «народ»,
конечно, всем существом своим творил свою историю, свою судьбу.
Петр Великий, 1812 год, Пушкин — разве это не подлинные народ-
ные явления, хотя первый рожден не четыреххвосткой, второй не
Дебатировался в парламенте, а третий был продуктом «николаевской
России»...
«Народные благородные умственные и деловые силы» для своего
проявления отнюдь не нуждаются непременно в условиях европей-
ской государственной жизни последнего века. И откуда известно, что
можно проводить знак равенства между этими светлыми силами и
«Первосвященниками парламентаризма»? Нужно отряхнуть от своих
Ног этот эгоцентричный европеизм, взглянуть дальше него и шире
Него.
532
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Впрочем, самая проблема кризиса демократии — проблема не
русская, а чисто европейская. Ибо Россия до сего времени, как из-
вестно, не знала формально-демократического строя.
Кстати, о Николае Первом. Раздумывая об «инициативном мень-
шинстве» и об «инициативнейшей фигуре», не рискуем ли мы вер-
нуться идеологически к нему?
Конечно, нет. Наивно представлять себе Николая I, как оторванного
от пространства и времени громилу, расправляющегося с добрым на-
родом по своему капризу. Русское самодержавие — грандиозное исто-
рическое явление, глубоко закономерное в рамках своей многовековой
эпохи. Закономерен был и Николай I, и власть его, разумеется, не висела
в воздухе, а имела прочную опору в наиболее мощном тогда сословии,
дворянстве, и вместе с тем не противоречила сознанию русского народа
в его массе. Если бы это обстояло иначе, то день 14 декабря 1825 года на
Сенатской площади кончился бы совсем не так, как он кончился.
Но сто лет прошли не бесследно, и теперь Россия уже не та. И не-
обходимым образом иной должна быть и ее власть. Дворянство кон-
чено, — фатально кончено и дворянское самодержавие. «Инициатив-
ное меньшинство», а, следовательно, и «инициативнейшая фигура»
ныне существенно иные. Именно эту мысль я и хотел выразить фор-
мулой — «аристократия черной кости и мозолистых рук». Николаю I
ныне взяться неоткуда. Нынешний Кирилл Ниццкий даже и при слу-
чайном успехе не мог бы уподобиться своему прадеду, как француз-
ский Людовик XVIII не смог реставрировать Людовика XIV.
Государственная власть никогда не падает с неба, а вырастает из
народной среды, обусловливается тысячами окружающих факторов.
В этом смысле всякая власть, если хотите, «демократична». Отсюда и
хороший афоризм: — «всякий народ имеет то правительство, которое
он заслуживает». В большом историческом масштабе этот афоризм, не-
сомненно, прав. Но не только не нужно смешивать эту реальную демо-
кратичность с формальной. «Митрич» — в порядке дня. Но он возьмет
свое безо всяких печальной памяти учредилок и предпарламентов.
Эти замечания должны, мне кажется, предостеречь от вульгарного
понимания проблемы кризиса демократии. Пусть не приписывают
нам бессмысленной идеологии «кто палку взял, тот и капрал*. «Палка»
‘Примечание ко второму изданию. Любопытно, что именно это «вульгарное
понимание» нашей идеологии счел за благо отстаивать г. Б. Мирский (прив.-доц.
Миркин-Гецвич), один из публицистов парижских «Последних Новостей». Кста-
ти сказать, — мне просто грустно было читать его статью, посвященную настоя-
Под знаком революции	533
только тогда помогает, когда она взята умеючи, в соответствии с ло-
гикой истории и психологией народа. «Палку» должны ведь держать
живые люди, «штыки» тоже умеют думать и чувствовать. Не голое на-
силие и не принципиальное беззаконие идет на смену «принципов
89 года», а новое государство, новое право, новый «культ» (без культа
нет и культуры). Кризис европейских форм демократии не есть абсо-
лютное, всестороннее отрицание демократической идеи, как таковой.
Формальная демократия умирает, но река истории не течет вспять, и
жизнеспособные элементы отцветающего периода будут жить в на-
рождающемся. На смену демократии грядет сверхдемократия.
«Государственный строй с человеческими жертвоприношения-
ми — это язва, ведущая к гибели».
Допустим. Но эта истина есть не более, чем иллюстрация к из-
вестной гётевской сентенции: Alles, was entsteht, 1st werht, das es zu
Grunde geht...
Разве придуман на земле строй, чуждый человекоубийству в той
или иной форме? Разве «власть народа» не знает человеческих жерт-
воприношений? «Свобода, свобода, сколько жертвоприношений
творится во имя твое!» — вспомните это предсмертное восклицание
гражданки Ролан. Демократические падишахи подчас неистовствуют
не лучше турецкого.
Вспомните нашу площадную корейскую демократию. Вспомните
колониальную политику великих демократий. Наконец, разве не демо-
кратия превратила современную Францию в «преступный Вавилон»?
Не будем уж лучше аргументировать подсчетами трупов и сравнением
добродетелей. «Добродетель всегда осуществляется меньшинством на
земле» — сказал самый яркий из идеологов европейской демократии,
великий террорист Робеспьер. «Государство — самое холодное из всех
холодных чудовищ» (Ницше). Но оно — плоть от плоти человеческого
общества, тоже ведь чудовища достаточно холодного. Снимем розовые
очки. Конечно, следует неустанно стремиться к упразднению челове-
ческих жертвоприношений. Но нужно всегда помнить, что нередко их
словесное упразднение лишь способствует их небывалому и отврати-
тельному торжеству. Опыт Керенского у нас еще свеж в памяти.
*Цей книге («Новый манифест сменовеховства», «Поел. Нов.», 23 августа 1925 г.).-
Во Всс-Ч «национал-большевизме» он так-таки и не узрел ничего, кроме «пожатия
кР°вавой руки Дзержинского»!..
534
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Дыхание своеобразного «цезаризма», ощущаемое в современной
европейской атмосфере, не есть откровение совершенства. Но я ни
на минуту не выдаю его за таковое. Я только констатирую его на-
личность. Я отчетливо вижу, что оно более глубоко и органично, чем
это сейчас кажется многим. Оно не принесет собою земного рая, ибо
земного рая нет и не будет. Но, судя по многим признакам, оно от-
метит собою «очередной фазис всемирной истории*
...Но, разумеется, это тема не газетной статьи, в которой мыслимы
лишь тезисы и намеки, а не доказательства и обоснования.
О разуме права и праве истории
(Конспект вступительной лекции по курсу общей теории
права на юридическом факультете в Харбине)
I
Теория права, как показывает самое ее название, не призвана со-
общать нам какие-либо частные, специальные сведения по тем или
иным конкретным отделам положительного права. Она является не
одной из многих «точных» юридических дисциплин, но единой и об-
щей их предпосылкой. Ибо для нее искомым представляется то, что
для тех полагается данным и найденным: — понятие права. Теория
права определяет основное существо всех юридических наук, явля-
ясь как бы их скелетом. Это — лаборатория юридического мышле-
ния, подвергающая анализу не факты, а принципы, уясняющая метод
изучения права как путь к познанию предмета. Только через подлин-
ное проникновение в сущность последнего, только через постижение
разумного смысла права — можно приобрети правовое воспитание,
научиться «юридически мыслить». И в этом практическое значение
’Примечание ко второму изданию. Бухарин («Цезаризм», с. 6-7) уличает
меня в противоречии, даже в «игре в прятки»: как можно одновременно призна-
вать будущее и за социализмом, и за цезаризмом? Ответ ясен, и его предвидит
сам г. Бухарин: «социализм» явственно тоскует по политической форме цезариз-
ма, а цезаризм 20 или 21 века неизбежно усвоит ряд элементов социалистиче-
ской программы; и уже, во всяком случае, он не будет по-старому «буржуазным».
В пределах исторического предвидения — не эфемерное «бесклассовое и без-
государственное общество», а широкий расцвет этатизма. Разумеется, это поло-
жение требует подробных обоснований, которые здесь не могут быть даны.
Под знаком революции
535
нашей науки, кажущейся многим слишком отвлеченной и теоретич-
ной: — образованный юрист должен не только знать действующее
право, но и уметь разобраться в нем, а значит осознать «разум пра-
ва», его «пафос», заражающий и побеждающий. Ясна отсюда глубо-
кая, органическая связь между теорией права и общей философией.
Теоретику или философу права в его исследовании всегда неизбежно
приходится пребывать больше в сфере философии, нежели в сфере
права. И это вполне понятно: определение права является лишь его
последней целью, финалом, лишь заключительным результатом его
исканий. Самые же искания, весь путь, все предварительные работы
выходят целиком за пределы компетенции юридических дисциплин
и в значительной своей части относятся к философии’. В переживае-
мую нами пору «войн и революций», в эпоху коренного потрясения
чуть ли не всех основ государственной и правовой жизни, естествен-
но может возникнуть сомнение в целесообразности обстоятельных
раздумий над правом, не устоявшим перед бурным напором фактов.
Такого рода сомнение ярко выразилось в остроте какого-то шутни-
ка, в первые дни русской революции вывесившего на дверях юриди-
ческого факультета московского университета ехидное объявление:
Занятия на факультете прекращаются, за упразднением изучаемого
предмета. Прав ли ехидный шутник? Едва ли. Вдумываясь в природу
революции, нельзя не заметить, что революционной бурей ниспро-
вергается не принцип права, а конкретное историческое содержание
его, отдельное проявление его в жизни. Идея же права не только не
’О связи теории права с философией находим ценные замечания у Б. Н. Чи-
черина: «Нельзя разумным образом установить права и обязанности лиц, не
зная, что такое право, где его источник и какие из него вытекают требования.
Это начало тесно связано с самою человеческою личностью, а потому необхо-
димо исследовать природу человека, ее свойства и назначение. Все это — во-
просы философские, которые поэтому не могут быть решены без глубокого и
основательного изучения философии» («Философия права», Москва, 1900, с. 2).
И в другом месте: «Без философии важнейшие вопросы политической науки
должны оставаться неразрешенными. Пока мысль вращается в практической об-
ласти, она может еще пробавляться одними фактическими данными, хотя и тут
на каждом шагу наталкиваешься на иного рода задачи. Но как скоро мы хотим
вникнуть в самую глубину предмета, понять лежащие в основании его начала,
так. опытный путь оказывается недостаточным. Тут возникают перед нами во-
просы о свободе, праве, о нравственных требованиях, о существе и целях го-
сударства, вопросы, на которые одна философия может дать ответ» («История
политических учений», часть IV, Москва, 1877, с. 5).
536
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
уничтожается, но, напротив, сама постепенно овладевает стихией
революции, которая покоряется логике права и совершается во имя
торжества нового, более «справедливого» права. Однако нельзя вме-
сте с тем не признать, что «роковые минуты» всемирной истории, не
убивая правового принципа, в то же время заключают его в опреде-
ленные границы, указывают ему пределы. Об этом подробнее дальше.
Пока же необходимо еще отметить, что и по существу своему рево-
люционный смерч не в состоянии всецело отменить старой жизни и
абсолютно сменить правовую атмосферу. Новое всегда имеет корни в
прошлом, и пристальный взгляд в самом дерзновенном новаторстве
сумеет различить действенные мотивы былого. «Мертвые повелева-
ют». Современникам переломных эпох трудно подметить глубокую
внутреннюю связь революционного правотворчества с основами ста-
рой общественно-государственной жизни, — эту связь констатирует
изучение права в его последовательном развитии. Только в процессе
такого изучения приобретаем мы чувство исторической перспекти-
вы, усваиваем надлежащую объективность и получаем возможность
усмотреть взаимную сцепленность исторических событий. «Револю-
ции, — констатирует Г. Лебон, — изменяют лишь названия вещей. Раз-
рушительное их действие никогда не касается основных идей и чувств
данного народа, какие бы кровавые перевороты они не порождали»
(«Психология социализма») Возьмем примеры. Реформаторский на-
жим императора Петра Великого — своего рода «революция сверху».
Это тоже смерч, бурное явление новой эпохи русской истории, внеш-
ний переворот всей правовой и государственной жизни Московской
Руси. Однако ближайшее изучение той эпохи свидетельствует нам,
что «революция» эта была подготовлена всей предшествующей исто-
рией России. Анализируя обстоятельные данные, историки недаром
доказывают, что элементы преобразования назревали эволюционно
и были лишь осуществлены, окончательно выявлены Петром; методы
его нововведений были, если хотите, оригинальны, формы своеобраз-
ны, впечатление от них потрясающе, но существо реформ его лишь
подводило итог развитию допетровской Руси, довершая ее внутрен-
нюю эволюцию. «Таково, — пишет В. О. Ключевский, — было общее
отношение Петра к государственному и общественному порядку ста-
рой Руси: не трогая в нем старых основ и не внося новых, он либо до-
вершил начавшийся в нем процесс, либо переиначивал сложившееся
в нем сочетание составных частей, то разделяя слитые элементы, то
цод знаком революции
537
соединяя раздельные; тем и другим приемом создавалось новое поло-
жение с целью вызвать усиленную работу общественных сил и прави-
тельственных учреждений в пользу государства... Петр взял из старой
Руси государственные силы, верховную власть, право, сословия, а у За-
пада заимствовал технические средства для устройства армии, флота,
государственного и народного хозяйства, правительственных учреж-
дений» («Курс русской истории», часть IV, Москва, 1910, с. 87,88).
А вот другой пример. Великая французская революция принесла
миру новые государственно-правовые идеи: но и она также не яви-
лась из ничего, далеко не все прежнее разрушила, не из одного лишь
нового материала построила свои утверждения. Революционная
Франция — детище Франции Людовиков, в частности, Людовика XIV,
во многом унаследовавшая ее черты. Прочтите известный труд Со-
реля, и вы убедитесь, сколь глубока преемственность между, скажем,
внешней политикой последних Бурбонов и дипломатией революци-
онного Конвента... В свою очередь, наполеоновская монархия, обя-
занная своим бытием ряду антиреволюционных переворотов, коре-
нится глубоко в порядке, созданном революцией. Тут опять-таки та
же диалектика исторического процесса. Будучи «ликвидатором» ре-
волюции, Наполеон, однако, принужден был положить руководящие
ее идеи в основу своей империи. Империя, таким образом, была не
только ниспровержением, но и продолжением революции. «Между
уполномоченным Комитета Общественного Спасения и министром,
префектом или супрефектом Империи, — не без основания утверж-
дает Тэн, — разница не велика: это тот же человек в разных одеж-
дах, — сперва в карманьоле, а затем в расшитом мундире».
Итак, исторические повороты, ниспровергающие конкретные
системы права, по существу своему не столь универсальны всесокру-
шающи, как это представляется взволнованному взору современника.
Для того, чтобы их осмыслить в подлинном их значении, чтобы лучше
провидеть их реальные результаты, нужно изучать историю страны,
ее старое право, новые тенденции, зарождавшиеся в его лоне и при-
ведшие к творческой катастрофе. Старое неизбежно так или иначе от-
ражается на новом. Вот почему и в дни революционного потрясения
юридический факультет должен занятия свои продолжить полным
темпом. Быть может, занятия эти окажутся особенно плодотворны,
ибо именно в революцию вскрываются наиболее основные, самые
первоначальные проблемы сущности, смысла и пределов права.
538
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Можно привести еще один, свежий еще, пример глубочайшей жи-
вучести идеи права в своем положительном жизненном воплощении,
казалось бы, ниспровергнутого внешней стихией фактов — дело идет
о международном праве. Великая мировая война, всесторонне нару-
шая его нормы, казалось, в корне скомпрометировала его, — но ведь
и сама-то война, обязанная своим рождением сверхправовым момен-
там, формально выдвинула лозунг твердого международного право-
порядка и привела к утверждению неких новых норм международно-
го права. Неистребимы корни правовой идеи в природе человека.
Уяснить существо идеи права — первая и основная задача нашей
науки. Теория права должна обосновать принципы, освещающие все
позитивные юридические нормы. Нет единого логического опреде-
ления права, и старое замечание Канта — «юристы еще ищут свое по-
нятие права», — остается в силе и поныне. Понятие права, как всякое
философское понятие, творится в процессе неустанной работы че-
ловеческого разума. Теория права связана с философией, поскольку
ставит свои основные проблемы. И недаром на всех концепциях пра-
„ ва, выдвинутых великими философами-систематиками, неизменно
горит печать философского целого, частью которого они являются.
Достаточно вспомнить хотя бы Спинозу, Канта, Гегеля и Шопенгауэ-
ра, чтобы убедиться в этом.
II
Теперь отметим проблему границ правового принципа. Как бы ак-
туален и неистребим ни был этот принцип, он все же должен быть
признан ограниченным. Дело теоретика права вдуматься в характер
и очертания его границ.
Лучше всего их ориентировать на конкретном материале живой
истории, приводящем к осознанию предметной трудности, ярко
формулируемой афоризмом немецкого юриста Радбруха191: «Миро-
вая история не может уйти в отставку ради юриспруденции».
И в самом деле:
Когда в моменты, подобные переживаемому ныне Россией и всем
человечеством, слушаешь речи и читаешь статьи о спасительном зна-
чении права, невольно ощущаешь известное несоответствие этих вы-
ступлений тому, что называется «духом времени». Почтенные и сами
по себе заслуживающие полного одобрения панегиристы правовых
fjod знаком революции
539
принципов в такие времена досадно напоминают собою тех пол-
ководцев, которые в разгар неудачного сражения начинают читать
дрогнувшим солдатам лекции о пользе дисциплины, или того бранд-
мейстера, который в момент пожара внушает хозяевам горящего
дома правила осторожного обращения с огнем.
Право — насущнейший, необходимый элемент в жизни народов,
и глубоко ошибаются те, кто как наш Толстой, его недооценивают. Но
нельзя закрывать глаза на ту истину, что в «критические» эпохи исто-
рии не оно движет миром. Оно безмолвствует в эти эпохи, пребывает
в «скрытом состоянии». Подобно статуе Свободы в дни Конвента, оно
«задернуто священным покрывалом», и чувство такта должно подска-
зать его служителям, что этого покрывала до времени нельзя касаться.
Пусть в недрах великих переворотов всегда зреет, как мы виде-
ли, новое право. Но сами эти перевороты никогда нельзя уложить
в формальные рамки права. Подлинная сила, добиваясь своего при-
знания, апеллирует прежде всего к самой себе: ее стремление не зна-
ет чуждых ее природе принципиальных сдержек — «Not kennt kein
Gebot». Только тогда, когда закончена силовая переоценка ценностей,
на историческую сцену возвращается право, чтобы регистрировать
совершенные перемены и благотворно «регулировать прогресс»... до
следующей капитальной переоценки.
Реальный пафос права — в «утрамбовывании» исторического
пути. Непрерывность эволюционного развития в рамках права — вот
основоположный постулат правовой идеи («закон отменяется толь-
ко законом»). Идеал правового прогресса — мировая трансформация
правовых институтов на основе законных определений.
Однако утрамбовывающие машины, имеющиеся в распоря-
жении правовой идеи, слишком легковесны, чтобы превратить
в безукоризненно-вылизанный тротуар волнистое, живописно-
шершавое, терниями и розами усыпанное поле истории...
Стихия государства не исчерпывается началом права. Не случай-
но о «разуме государства» (raison d’Etat) говорят тогда, когда госу-
дарственная власть нарушает право, учиняет «прорывы в праве» —
18 брюмера Бонапарта, 3 июня Столыпина, применение clausulae
rebus sic stantibus в международном праве’ — вот логика государства,
*Ср. на этот счет характерное замечание Бисмарка: «Положение ultra posse
nemo obligatur не может быть отменено никаким договором; точно так же нель-
540
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
его «эссенция». И когда эта «эссенция» становится «исторической
плотью», — мы имеем «новые рубежи», «новые этапы», внешние знач-
ки эпох, пограничные столбы больших периодов...
Нам могут сказать: «Вы сами же в предыдущей главе заявляли,
что нарушение “положительного права” отнюдь еще не есть ни-
спровержение самого принципа, самой идеи права. Зачем же те-
перь вы словно готовы поставить исторические рытвины в вину
этой идее?»
Ответим: Конечно, следует отличать проявления правовой идеи
от нее самой. Но отсюда еще не следует, что судьба «проявлений» ей
абсолютно индифферентна. Поэтому нам и пришлось подчеркнуть,
что «роковые минуты» человеческой истории указывают пределы,
фиксируют подлинное содержание правового принципа.
Дело в том, что идея должна быть активной и творческой, — «ре-
альность чистого долга есть воплощение его в природе и чувствен-
ности» (Гегель). Идея немощная и бессильная (только «регулятивный
принцип», только мыслимое «отнесение к ценности») не удовлет-
воряет конкретного сознания. Недаром отвлеченный нормативизм,
как нам придется убедиться впоследствии (в курсе), преодолевается
нынешней наукой права, сознающей его недостаточность. Одним из
существенных элементов содержания идеи права должна быть при-
знана ее связь с действительностью, с «реальным рядом». Отсюда
уразумение сущности понятия права, отсюда же — и точное опре-
деление границ (ограниченности) «правовой системы» — условий
возможности применения юридических принципов. Тут нет ничего
«обидного» для «чистой идеи»: она не должна быть абстрактной, от-
решенной от порядка бытия. И ее неспособность «охватить» собою
жизнь означает известную ущербленность ее, относительность, огра-
ниченность. Но тут опять-таки нет для нее чрезмерного унижения:
абсолютной и совершенной характеризуется лишь Верховная Идея,
платоновское «Солнце умопостигаемого мира»...
зя установить договором ту меру серьезности и усилий, с которой договор бу-
дет исполнен, как только собственный интерес исполняющего перестает со-
ответствовать писанному тексту и его прежнему толкованию» («Gedanken und
Errinerungen», II, s. 249)- Ср. также мнение Макиавелли: «Благоразумный государь
может и должен держать свое слово лишь до тех пор, покуда он может это делать
без вреда для себя и покуда обстоятельства, при которых он принял на себя об-
стоятельства, еще остаются в силе» («Князь», гл. XVIII).
Под знакам революции	541
Если современная наука государственного права приходит к
выводу, что само государство, как стихия власти, «неисчерпаемо
в юридических категориях», не поддается полностью правовому
оформлению, — то что же говорить о всемирной истории вообще?
В рациональных юридических формулах не выразить ее сущности:
«под нею хаос шевелится», и этого хаоса не изжить до ее конца.
«Хлеба и зрелищ!» — издревле кричали народные толпы, ниспро-
вергая принцип «законной преемственности» правовых установле-
ний. «Да приидет царствие Твое!» — восклицала Церковь на заре сред-
невековья, ополчаясь против земного права. «Моя родина — выше
всего!» — заявляет боевой национализм, загораясь безбрежными
планами и разрывая договоры, как клочки бумажек. «Да здравствует
мир и братство народов!» — провозглашает современный интерна-
ционал, объявляя все «старое право» сплошным «буржуазным пред-
рассудком», подлежащим насильственному слому.
И всем этим лозунгам столь же бесплодно противопоставлять аб-
страктный правовой принцип, сколь, скажем, нелепо было убеждать
христиан ссылками на «дух» римского кодекса. «Иной подход», «раз-
ные плоскости»...
Когда в мир входит новая сила, новая большая идея, — она прове-
ряет себя достоинством собственных целей и не знает ничего, кроме
них. Путь права — не для нее, она «обрастает правом» лишь в случае по-
беды («нормативная сила фактического»). Она рождает в муках, разры-
вая правовые покровы, уничтожая непрерывность правового развития
(«пробелы в праве»). Таково уже свойство «творцов новых ценностей»,
вокруг которых, по слову Ницше, «неслышно вращается мир».
И мы, таким образом, приходим к выводу, что в иерархии ценностей
праву принадлежит подчиненное место. Выше него — нравственность,
эстетика, религия. Большие исторические движения допускают известное
«оформление» именно нравственными, эстетическими и религиозными
категориями, но не правовыми. С точки зрения последних они ирраци-
ональны, и потому еретичны, отрицательны, злы. Вот почему юристы-
Догматики в массе обычно «остаются за флагом» в таких движениях. Их
время приходит потом, когда нужно уже фиксировать результаты кризи-
са. Тут они совершенно необходимы, и без них дело не обходится.
Да, прогресс не есть гладкая дорожка. Недаром утверждают, что
человечество им искупает «первородный грех», свое роковое несо-
вершенство, — «радикальное зло» (Кант). Прогресс есть прежде все-
542
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
го искупление. Вот почему он катастрофичен (предсмертная мысль
Вл. Соловьева). Его катастрофы суть одновременно проклятие и бла-
гословение человечества: будучи следствием «испорченности» чело-
веческой природы, они вместе с тем — залог ее исцеления.
Катастрофы порождаются торжеством «силы» над «правом». Путь
права есть путь от одной исторической катастрофы к другой. Челове-
чество отдыхает на этих переходах, и в том их огромное благотвор-
ное значение. Но уж так устроен человек, что затянувшийся отдых
ему непременно начинает надоедать. Вот почему в периоды «исто-
рических затиший», исторических будней люди тоскуют по бурям —
Как будто в буре есть покой... Вот почему так проникновенно пишет
Тютчев о блаженстве того:
Кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали Всеблагие,
Как собеседника на пир...
И вот почему все истинно творческое в истории, как и в жизни,
покупается не даром, рождается в страданиях.
Эту мысль выразил де Мэстр в намеренно резких, но ярко запо-
минающихся образах:
«Следует обрезать ветви дерева, чтобы вырастить плоды. Цветы и
плоды человечества получаются благодаря этой «срезке ветвей» (кро-
вавые войны и потрясения). Кровь — удобрение для процветания
того растения, которому имя гений» («Considerations sur la France»).
Бессмертным документом той же мысли является творчество на-
шего Достоевского. Эта же мысль в глубоком, хотя и чересчур насы-
щенном, чтобы не казаться вычурным, образе формулирована заклю-
чительной фразой гегелевской «Феноменологии Духа»:
«История, выраженная в понятиях, образует воспоминание и Гол-
гофу абсолютного Духа, действительность, истину и достоверность
его трона, без которого Дух был бы лишен жизни и одинок; лишь из
чаши царства духов пенится для него бесконечность».
Резюмируя соображения о разуме права и праве истории, мы мог-
ли бы сказать, что великие эпохи жизни человечества — не суд над
фактами перед трибуналом права, а суд над правом перед трибуна-
лом всемирной истории.
Нод знаком революции
543
Лик века сего*
Кривыми путями приближаются все
прекрасные вещи к цели своей.
Ницше
И светила Божии
кривыми путями ходят.
В. В. Розанов
«Солнце давно уже село, луг стал сырым, от лесов веет прохладою...
Вечер настал, — простите мне печаль мою. Вечер настал, — простите
мне, что настал вечер»...
Так тосковал Заратустра, на исходе новой эпохи вглядываясь в ее
увядающие очертания, обесцвеченную душу. В атмосфере «ленивого
мира», «трусливого компромисса» прозябало усталое человечество,
нежась мелкими делами парламентов и купаясь в судорогах осенне-
го эстетизма, приветствуя генерала Буланже192, умиляясь чеховскими
сестрами, возрождая гностицизм в философии и захлебываясь ажур-
ным индивидуализмом декадентства.
Fin du siecle... Он чувствовался, этот странный упадок, в самом сти-
ле тогдашней жизни «цивилизованного» человечества. Он витал оди-
наково и над Римом, и над Парижем, и над Петербургом, постепен-
но вырисовывая огромный знак вопроса над будущим современной
«культуры» и радуя тех, кто повторял за поэтом:
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса...
Но не только внешний облик культуры века ставил перед разумом
человечества тревожный вопрос о временах и сроках. Глубокий ду-
ховный кризис, назревавший где-то в недрах истории, давал себя
знать и отдельными огненными знамениями духа, освещавшими ве-
чернюю мглу. Таким знамением был Ницше. И еще в большей мере
Должно его видеть в предсмертном творчестве нашего Вл. Соловьева,
с необычайной остротой почувствовавшего всю «эсхатологическую»
насыщенность окружающей атмосферы...
'Журнал «Окно» (Харбин), № 1, Ноябрь 1920 года.
542
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
го искупление. Вот почему он катастрофичен (предсмертная мысль
Вл. Соловьева). Его катастрофы суть одновременно проклятие и бла-
гословение человечества: будучи следствием «испорченности» чело-
веческой природы, они вместе с тем — залог ее исцеления.
Катастрофы порождаются торжеством «силы» над «правом». Путь
права есть путь от одной исторической катастрофы к другой. Челове-
чество отдыхает на этих переходах, и в том их огромное благотвор-
ное значение. Но уж так устроен человек, что затянувшийся отдых
ему непременно начинает надоедать. Вот почему в периоды «исто-
рических затиший», исторических будней люди тоскуют по бурям —
Как будто в буре есть покой... Вот почему так проникновенно пишет
Тютчев о блаженстве того:
Кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали Всеблагие,
Как собеседника на пир...
И вот почему все истинно творческое в истории, как и в жизни,
покупается не даром, рождается в страданиях.
Эту мысль выразил де Мэстр в намеренно резких, но ярко запо-
минающихся образах:
«Следует обрезать ветви дерева, чтобы вырастить плоды. Цветы и
плоды человечества получаются благодаря этой «срезке ветвей» (кро-
вавые войны и потрясения). Кровь — удобрение для процветания
того растения, которому имя гений» («Considerations sur la France»).
Бессмертным документом той же мысли является творчество на-
шего Достоевского. Эта же мысль в глубоком, хотя и чересчур насы-
щенном, чтобы не казаться вычурным, образе формулирована заклю-
чительной фразой гегелевской «Феноменологии Духа»:
«История, выраженная в понятиях, образует воспоминание и Гол-
гофу абсолютного Духа, действительность, истину и достоверность
его трона, без которого Дух был бы лишен жизни и одинок; лишь из
чаши царства духов пенится для него бесконечность».
Резюмируя соображения о разуме права и праве истории, мы мог-
ли бы сказать, что великие эпохи жизни человечества — не суд над
фактами перед трибуналом права, а суд над правом перед трибуна-
лом всемирной истории.
Под знаком революции
543
Лик века сего’
Кривыми путями приближаются все
прекрасные вещи к цели своей.
Ницше
И светила Божии
кривыми путями ходят.
В. В. Розанов
«Солнце давно уже село, луг стал сырым, от лесов веет прохладою...
Вечер настал, — простите мне печаль мою. Вечер настал, — простите
мне, что настал вечер»...
Так тосковал Заратустра, на исходе новой эпохи вглядываясь в ее
увядающие очертания, обесцвеченную душу. В атмосфере «ленивого
мира», «трусливого компромисса» прозябало усталое человечество,
нежась мелкими делами парламентов и купаясь в судорогах осенне-
го эстетизма, приветствуя генерала Буланже192, умиляясь чеховскими
сестрами, возрождая гностицизм в философии и захлебываясь ажур-
ным индивидуализмом декадентства.
Fin du siecle... Он чувствовался, этот странный упадок, в самом сти-
ле тогдашней жизни «цивилизованного» человечества. Он витал оди-
наково и над Римом, и над Парижем, и над Петербургом, постепен-
но вырисовывая огромный знак вопроса над будущим современной
«культуры» и радуя тех, кто повторял за поэтом:
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса...
Но не только внешний облик культуры века ставил перед разумом
человечества тревожный вопрос о временах и сроках. Глубокий ду-
ховный кризис, назревавший где-то в недрах истории, давал себя
знать и отдельными огненными знамениями духа, освещавшими ве-
чернюю мглу. Таким знамением был Ницше. И еще в большей мере
Должно его видеть в предсмертном творчестве нашего Вл. Соловьева,
с необычайной остротой почувствовавшего всю «эсхатологическую»
насыщенность окружающей атмосферы...
’Журнал «Окно» (Харбин), № 1, Ноябрь 1920 года.
544
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
И разразившаяся ныне над человечеством великая катастрофа, за-
вершая собою период сумерек, ставит эту проблему смысла истори-
ческих судеб с еще большей силой и напряженностью...
В своих знаменитых «Трех Разговорах» Владимир Соловьев вы-
сказал, как известно, весьма парадоксальную мысль о неизбежной
близости конца исторического процесса и даже красками, яркими
и четкими, нарисовал конкретную картину этого скорого конца. По-
ясняя свои образы анализом современного состояния мира, он писал
в послесловии:
— Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, кото-
рый, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но
содержание их в существе дела заранее известно.
И иначе, в стихотворной форме:
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог любви завет забыть,
И Третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть...
•»
Изжиты все силы, двигавшие человечество. Круг его земного пред-
начертания замкнут, и нет уже никаких средств вернуть ему дыхание
подлинной жизни. Старческими побрякушками занимается оно, и
очередная встряска окончательно завершит его грешные дни...
В то время, в эпоху всемирной тишины и «нормальной жизни»,
эти странные утверждения и дерзновенные пророчества почти
всем казались либо какою-то прихотью чересчур изощренного ума,
либо игрой расстроенного воображения. О них поговорили с лите-
ратурной точки зрения, скептики презрительно пожали плечами,
«ученые» небрежно отнесли их к области туманной «мистики», и
этим дело ограничилось. Почти никто из современников не взял
их всерьез.
Но вот прошло два десятилетия, и предсмертные предчувствия
странного русского философа вдруг облеклись в плоть и кровь, об-
рели жуткую жизненность. Великое потрясение, постигшее мир от
края до края, с неслыханной остротой ставит в порядок дня пробле-
му сущности и смысла истории. Волнением, смятением и тревогой
объято современное человечество. Поистине, словно в безбрежном
огненном море, плавятся формы привычной жизни и, потрясенная,
Под знаком революции
545
колеблется старая почва. Наглядно, осязательно познается условность
многого, что казалось почти безусловным, и невольно от временного
и случайного мысль стремится подняться в область вечного и необ-
ходимого. Ведь корни времени — в вечности, и закон случайного — в
необходимом.
Упадочный стиль недавней эпохи — далеко позади. Словно двад-
цатидюймовые германские «Берты» и стоногие танки англичан сразу
раздвинули масштабы культуры и расчистили горизонты истории.
Словно волны крови — Blut ist ein ganz besondrer Saft — смыли ажур-
ную тоску сумеречного быта, сломали его филигранный индивидуа-
лизм и открыли перед человечеством панораму титанических раз-
махов и далей...
Любовью ненавидящей огонь омоет мир.
Ты, чающий, ты, видящий, разбей, убей кумир!
Во всем их реальнейшем значении, в их подлинной жгучести
встают перед нами ныне «предельные» проблемы, волновавшие Со-
ловьева.
В самом деле, эта величайшая катастрофа, в пять лет до неузнавае-
мости изменившая стиль человеческой культуры и лик человеческой
жизни, что она: предсмертная ли судорога одряхлевшего человече-
ства, яркая вспышка конца, или... или все-таки нечто иное, менее без-
надежное, более плодотворное?
Теперь такой вопрос никому уже не покажется странным и пара-
доксальным. Теперь он сам собою возникает из недр реальной дей-
ствительности.
Много потрясений пережило «цивилизованное человечество» за
эти годы, и много, слишком много, горя. Эта кровавая трагедия войны
с ее разрушительными чарами, затем угар послевоенной усталости, и
вот — новый смерч разрушения и крови. Этот пугающий праздник
материалистических дерзаний, чающих покорить мир и превратить
его в какое-то «срединное царство» духовного пролетария. Этот зна-
менательный уклон культуры, на первый план выдвигающий ее «тех-
нические», «цивилизаторские», нивелирующие стороны. Этот пыш-
ный расцвет «гуманизма», религии земного рая, являющей собою
величайшую пародию, «подделку» подлинной и живой религии. Не
заставляет ли все это констатировать факт наступающей дряхлости
546
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
человеческого рода, утомленного, застывающего, уже изжившего все
творческие свои силы, кончающего дни свои?
И вся эта нынешняя бестолковица потерявших подлинную взаим-
ную связь, маниакально «самоопределяющихся» народов, кружащих-
ся исступленно в каком-то мрачном танце сатаны, — разве не свиде-
тельствует она о мертвенном разложении человечества на составные
элементы?
А роковое бессилие справиться с чарами войны, формально пре-
кратившейся? А явственное отсутствие единой великой идеи, способ-
ной дать существенно новое содержание историческому процессу?
А истощенность всех народов прежнего периода и невозможность
появления новых?..
...Разве вот, быть может, ветхие деньми монголы вновь выступят
на авансцену всемирно-исторической жизни, — дабы слить конец
истории с ее началом, посмеяться над богочеловеческой мечтой, над
последним Римом...
О, Русь, забудь былую славу —
Орел двуглавый сокрушен
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен...
Все эти вопросы и сомнения, ныне столь нам понятные и близкие,
словно выписаны из «Трех Разговоров».
И, как бы продолжая мысль покойного философа, подтверждая его
ответы опытом пережитого, пишет его племянник, поэт-священник
Сергей Соловьев, в своем недавнем послании «Карташеву»:
Рим четвертый не будет, а третий давно уж не внемлет
То, что дух говорит, но под сводом всегда голубым
Чашу с кровию Агнца, как прежде, над миром подъемлет
Нестареющий Рим.
Итак, исторический процесс по существу завершен, человечество
исчерпало себя, и все становится прахом и суетою, кроме одного
прибежища — кроме того камня, на котором воздвигнут Рим неста-
реющий, коего не одолеют врата адовы...
Глубок и проницателен анализ Соловьева. Но можно ли удовлет-
вориться его ответом, согласиться с его прогнозом? Ужели и в самом
Под знаком революции
547
деле кончен в существе своем земной путь человечества, изжиты дот-
ла его силы? Ужели воистину пришла вечерняя заря?..
Трудно сказать. Времен и сроков знать нам не дано. Несомненно,
велик и катастрофичен исторический кризис, нами переживаемый,
и много опасностей скрыто в нем. Корнями своими глубоко уходя-
щий в прошлое, органически подготовленный, — своим исходом он
надолго предопределяет будущее. Ныне он — настоящее, и неизве-
стен еще его результат. Очевидно лишь, что широко разливается по
всему миру действенная сила хаоса, которая, победив, может только
погибнуть. Весь вопрос в том, — увлечет ли она с собою в бездну па-
дения и увлекшееся ею человечество, или, напротив, своим бурным
явлением лишь прочистит исторический путь, освежит усталый лик
земной души.
Атмосфера истории сейчас вообще чрезвычайно насыщена. В
воздухе пахнет ладаном и серой одновременно. Торжествует «ирра-
циональный поток», хаотический вихрь, — но многообразны его по-
тенции.
Хаос сам по себе не есть непременно признак распада и смерти.
Вспомните, как его воспевал проникновенный Тютчев. С его стихией
таинственными нитями вязано всякое творчество:
Свет из тьмы! Над темной глыбой
Вознестися не могли бы
Лики роз твоих,
Если б в сумрачное лоно
Не впивался, погруженный,
Темный корень их...
Сумрачное лоно и темный корень — необходимые условия лю-
бого цветения. Жизнь, как и сама истина, есть сочетание противо-
положностей — «coincident oppositorum» Николая Кузанского — и
всегда извилисты, «кривы», глубоко диалектичны ее пути. «Чтобы
родить танцующую звезду, нужно носить в себе хаос» — говорил За-
ратустра.
И отнюдь еще не исключена возможность, что нынешний хаос
мировой не породит нового расцвета исторического бытия челове-
чества. Пусть угрожающа сила мобилизовавшегося зла, пусть опасна
волна нигилистического отрицания, прокатывающаяся по «цивили-
548
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
зованному миру». Но еще не доказано и еще не видно, что она по-
бедит в последнем итоге.
Пусть еще неясна нам, современникам, положительная «идея» со-
вершающегося, — из этого не следует, что ее не существует: «сова Ми-
нервы лишь с наступлением сумерек начинает свой полет» (Гегель), и
подлинный смысл развившегося кризиса, теперь постигаемый лишь
зерцалом в гадании, окончательно раскроется потом уже не в грозе
и буре, а в тихое утро созидания, придет неслышно — «голубиною
поступью»...
А самая напряженность жизненной борьбы внутри современно-
го человечества как будто бы свидетельствует о большом запасе сил,
еще в нем сохранившемся. В этом смысле минувшая мировая война
является в высокой степени показательным симптомом и фактором.
Слишком что-то мало похожа она на последнюю вспышку догораю-
щей свечи, — скорее уже напоминает она собою добела раскаленную
печь гигантской кузницы, таящей в себе столько же тайну рождения,
сколько тайну смерти...
Равным образом, нельзя не чувствовать исключительно напря-
женной активности и огромного размаха в целом ряде послевоен-
ных движений и конечно, в русской революции прежде всего. Прав-
да, эти движения чаще знаменуют собою силу отрицания, нежели
творчества, но ведь и отрицание может сослужить положительную
службу, если оно будет во время отменено новым творчеством. Во-
обще говоря, эти категории, в их обычном употреблении, — весьма
условны.
На наших глазах движение чистого материализма, все пропитан-
ное лозунгами тела низшей чувственности, оказавшись наиболее не-
состоятельным именно в сфере своих непосредственных, т. е. матери-
альных, заданий, диалектически преображается, одухотворяясь вопре-
ки самому себе, переливаясь за грани своего собственного «логическо-
го» содержания, обретая мощь в сфере чисто духовных ценностей и
тем самым постулируя какой-то новый смысл, освященный погибши-
ми за него жизнями, — чудесно зацветая «белым венчиком из роз»...
Si la Providence efface, sans doute c’est pour ecrire — утверждал в
свое время де Мэстр. Нередко размах отрицания и ненависти — свое-
образное ручательство жизненности организма. Нужно только, что-
бы в последнем итоге поле борьбы осталось за началом созидания и
любви:
Под знаком революции
549
Из хаоса родимого гляди, гляди — звезда.
Из нет непримиримого — слепительное да...
Мы знаем из воспоминаний долгой жизни человечества, что эпо-
хи отрицания, сомнения и кажущегося распада часто становились
преддверием творческих эпох. В народах, казалось, усталых и отжи-
вающих, вдруг вспыхивал огонь жизни, творивший новые ценности,
обогащавший историю новыми достижениями. Обжигающее дыха-
ние конца может стать источником живого познания и вместе с тем
творческого оживления, способного преодолеть самую опасность
действительной победы конца. Прихотливы и своеобразны пути
исторического промысла.
И воистину, если погибнет человечество в нынешнем периоде
своего исторического возраста, то не от дряхлости и не от орга-
нического упадка сил, а разве что от активных влияний зла, ему
угрожающих, — от люциферианского соблазна, стремящегося про-
никнуть в души человеческие, от увлечения лживыми кумирами, об-
манчивой красотой бездн. Но такой конец был бы не естественным,
а насильственным и, кроме того, порочным. История оборвалась бы
на полуслове, осталась бы недоконченной повестью. История бы
«не удалась». К этому мрачному выводу, по-видимому, и склоняются
«Три Разговора’. Между тем, его истинность совсем еще не так ясна,
он еще крайне оспорим. Рано еще говорить, что третий Рим повер-
жен во прах, — быть может, напротив, он страданиями очищается
к своему провиденциальному назначению. Но даже и действитель-
ное крушение третьего Рима не означало бы непременно торжества
конца.
Вопреки Соловьеву, смысл исторической драмы пока еще далеко
не выявлен. Занавес прервал бы действие в его разгаре. Занавес сам
бы стал эпилогом...
Быть может, суждены еще миру прекрасные судьбы, благие свер-
шения, и мрачные картины «повести об Антихристе» останутся лишь
неосуществленными возможностями. Но вместе с тем должны мы
отчетливо постичь всю потрясающую жизненность этих картин.
Эта проблема подробно освещена кн. Е. Н. Трубецким в его «Миросозерца-
нии Владимира Соловьева», т. 2. Сам кн. Трубецкой очень близок к позиции «Трех
Разговоров».
550
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В основе своей они — не фантазия, не философский бред и не сво-
бодные образы художника. Они — реальное предостережение и под-
линная опасность. Они должны быть преодолены. Но их преодоле-
ние достижимо лишь напряжением крайних усилий.
Помните у Достоевского: «диавол с Богом борется, а поле бит-
вы — сердца людей». Весь вопрос — когда будет низвергнут диавол,- в
истории, или за ее границами. Мы непререкаемо знаем, что он будет
разоблачен и низвергнут, и не страшен он Риму нестареющему. Но
жива еще в нас глубокая надежда, что победа над ним, внутреннее
или, по крайней мере, внешнее покорение его осуществится в самом
процессе всемирной истории, в плане времени, в сердцах людей,
великое положительное значение нашей эпохи, — что она всколых-
нула дремавшее человечество, тяжким искусом страданий заставило
его заглянуть в собственную душу, действительно задуматься о своей
судьбе...
В связи с этою филиацией мысли почему-то приходят мне само
собой на память слова одного из крупных русских людей современ-
ности, вскользь брошенные им в одной интимной беседе весной
1918 года в Москве:
— Я от всей души желаю мировой революции, которая потряс-
ла бы в корне жизнь всех цивилизованных народов. Желаю потому,
что она повлечет за собою глубочайшую всемирную реакцию духа,
которая одна лишь способна оздоровить нынешнее человечество.
...Быть может, сейчас я формулирую его мысль несколько резче, сти-
лизованнее, чем она была формулирована им самим. Но во всяком
случае, «пафос» ее был именно таким. Привожу ее, как оригинальный
и глубокий парадокс — не для того, чтобы соглашаться с ней, или
оспаривать ее. Дополню ее только цитатой из Мэстра:
— Lorsque 1’ame humaine a perdu son ressort par le mollesse,
1’incredulite et les vices gangreneux qui suivent 1’exces de la civilisation,
elle ne peut etre retrempee que dans le sang. И еще: — le sang est 1’engrais
de cette plante qu’on appelle genie*
...Жестокая вещь — жизнь, «ранняя грешница с глазами ребенка».
И прекрасная вещь. Недаром и приближается она к цели своей кри-
выми путями.
‘«Considerations sur la France», Lyon, 1834, p. 434,435.
Под знаком революции	551
_______ ”
Религия революции*
(Владимир Маяковский193)
Конечно, великий кризис нашего времени не исчерпывается сфе-
рой политики, права, вообще внешнего общественного устроения.
Он исходит из духовных глубин и нисходит к ним же. Он был бы бес-
силен вне их, и его размах — ручательство его органичности. Пере-
рождается духовная ткань человечества.
...Всматриваешься пристально, до боли напрягаешь взгляд — каков
же подлинный облик свершающегося? Дело не в быте случайном, не
в щепках летящих, не в летучем мусоре дней, что пугает скользящих
сверху, — но что же «там внутри»? Где же духовный стержень закру-
тившегося вихря? Ужели не видно следа, хоть убей?..
Это общий закон, — что революция скупа на идеологические
цветы, на непосредственное самопроявление в царстве культуры. Ее
Бог — бег, порыв, устремление, она теоретизирует своею практикой.
Нельзя даже не согласиться, пожалуй, что реакция обычно пышнее,
цветистее и нередко глубже идеями, нежели революция, — быть мо-
жет, оттого, что жизненный опыт революции она, перерабатывая,
переводит в план духа, остановленную жизнь претворяет в густой и
душистый сок мысли, исчерпывает практику своею теорией. Однако,
она же немыслима вне живой воды революционного потока. Тем ин-
тереснее, когда обнажаются непосредственно, хотя бы односторонне
и динамично, духовные истоки этого последнего.
Что касается наших дней, великой русской революции, то наибо-
лее ценным аутентическим ее документом пока является, несомнен-
но, творчество В. Маяковского. В значительности этого поэта ныне
уже не приходится сомневаться. Его огромный поэтический талант
могут теперь отрицать разве только люди, внутренне чуждые литера-
туре или до смерти ослепленные застывшими канонами и трафарета-
ми. Оригинальный и своеобразный, он одними формальными свои-
ми качествами представляется уже чрезмерно интересным и ценным
Журнал «Окно», декабрь 1920 года, Харбин. Эта статья, написанная и на-
печатанная в период максимального размаха революции, явственно отражает
собой настроения того периода. Однако данную в ней оценку творчества Мая-
ковского я считаю, в общем, верной и теперь, в годы заметного оскудения его
поэтической индивидуальности.
552
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
явлением русской поэзии, открывая новые перед ней достижения и
перспективы. Из-за одних своих «словесных Америк» он заслуживал
бы усиленного внимания.
Но, независимо от того, повторяю, особенно знаменателен этот
поэт по содержанию своего творчества. Он — рупор эпохи, образ
творимого хаоса, неотделимый от атмосферы наших дней. Кастета-
ми поет он свои песни — призывы на баррикады сердец и душ. Ор-
ганически врос он в почву бури и натиска, и соки, бродящие в ней,
стихийно переливаются в нем.
Недаром был он так темен, парадоксален до этих годов перело-
ма, — до революции, до разгара войны, покуда не выявились до корня
ее подлинные масштабы, ее мессианский смысл. Недаром представ-
лялся он современникам, людям предрассветных сумерек, неумест-
ным и странным — просто «длинным скабрезным анекдотом».
Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
И не было ни одного,
Который Не кричал бы:
«Распни,
распни его!»
Но «спокойный, насмешек грозою, душу на блюде он нес к обе-
ду грядущих лет». И взошедшее огненное солнце «великолепнейше-
го века» сразу обнаружило, что он был его лучом, предупредившим
только момент восхода. И он стал закономерен и естественен, этот
дикий, шершавый поэт, исчезла вся его парадоксальность, стертая ве-
ликим парадоксом нашей великой эпохи.
И хотя сам он, тогда еще «сегодняшний рыжий», заранее посылает
грубо презрительное ругательство по адресу «профессоров», которые
«разучат его до последних нот», хотя он доселе упорно кутает душу
свою от осмотров в желтую кофту, не желая разгадок, — все же не
скрыться ему от пытливых, вопрошающих глаз.
Было бы глубоко ошибочным подходить к Маяковскому с мерками
политического порядка. Душа поэта ускользнула бы целиком из се-
тей такого подхода. Категории политики слишком грубы и бедны для
осознания подобных явлений (я уже не говорю об «экономических»
Под знаком революции
553
категориях, — хотя находятся еще любители, применяющие и их) и,
кроме нескольких бессодержательных схем, дать вряд ли что могут.
Живое познание здесь дает лишь имманентное погружение в самую
стихию разгадываемого творчества, «вживание» в эту стихию, — то,
что одна из модных ныне философских школ на специальном своем
языке называет «феноменологическим анализом».
Вглядываясь в сборник «Все», мы сразу чувствуем, что основной,
определяющий мотив творчества поэта русской революции — мотив
религиозный. Все дороги отдельных идей и переживаний ведут его в
Рим предельных ценностей, которые его жгут, не дают ему покоя. Он,
несомненно, может сказать о себе словами известного героя Достоев-
ского: «меня всю жизнь мою Бог мучил». Бог, этот «Всевышний Инквизи-
тор», жжет его, и он корчится в муках горения, богохульствует, кощун-
ствует без конца, дрожащими руками облекается в шутовской кафтан,
юродствует, кривляется, бросает перчатку небу. Он — типичный герой
Достоевского, гениальный тем особенным гением, которым гениальны
все герои этого гения — от Алеши Карамазова до Смердякова. Он увле-
чен в каком-то адском танце бунта, и бунтарские крылья эпохи подбра-
сывают его с удесятеренной силой — сквозь небо вперед!..
Он не принимает Божьего мира, но возвращаег билет свой Творцу
не «почтительнейше», как Иван Карамазов, а с вызовом и проклятия-
ми, с ненавистью влюбленного безумно...
Взорвите все, что чтили и чтут!..
..Л над всем, что сделано,
Ставлю nihil! —
исступленно кричит он, и это не слова, не пустая похвальба только:
мы знаем, что за ним — обломки и гул бесконечных взрывов, безмер-
ное дерзновение, гигантский океан огня...
Великую мощь самодовлеющего человека — вот что противопо-
ставляет он старому небу. Тают, рассыпаются привычные нормы —
«давайте, знаете, устроимте карусель на дереве изучения добра и
зла!..» Сердце свое поднимает он флагом, перетягивая к нему палом-
ников от Гроба Господня и древней Мекки:
У меня в душе — ни одного седого волоса,
И старческой нежности нет в ней, —
552
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
явлением русской поэзии, открывая новые перед ней достижения и
перспективы. Из-за одних своих «словесных Америк» он заслуживал
бы усиленного внимания.
Но, независимо от того, повторяю, особенно знаменателен этот
поэт по содержанию своего творчества. Он — рупор эпохи, образ
творимого хаоса, неотделимый от атмосферы наших дней. Кастета-
ми поет он свои песни — призывы на баррикады сердец и душ. Ор-
ганически врос он в почву бури и натиска, и соки, бродящие в ней,
стихийно переливаются в нем.
Недаром был он так темен, парадоксален до этих годов перело-
ма, — до революции, до разгара войны, покуда не выявились до корня
ее подлинные масштабы, ее мессианский смысл. Недаром представ-
лялся он современникам, людям предрассветных сумерек, неумест-
ным и странным — просто «длинным скабрезным анекдотом».
Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
И не было ни одного,
Который Не кричал бы:
«Распни,
распни его!»
Но «спокойный, насмешек грозою, душу на блюде он нес к обе-
ду грядущих лет». И взошедшее огненное солнце «великолепнейше-
го века» сразу обнаружило, что он был его лучом, предупредившим
только момент восхода. И он стал закономерен и естественен, этот
дикий, шершавый поэт, исчезла вся его парадоксальность, стертая ве-
ликим парадоксом нашей великой эпохи.
И хотя сам он, тогда еще «сегодняшний рыжий», заранее посылает
грубо презрительное ругательство по адресу «профессоров», которые
«разучат его до последних нот», хотя он доселе упорно кутает душу
свою от осмотров в желтую кофту, не желая разгадок, — все же не
скрыться ему от пытливых, вопрошающих глаз.
Было бы глубоко ошибочным подходить к Маяковскому с мерками
политического порядка. Душа поэта ускользнула бы целиком из се-
тей такого подхода. Категории политики слишком грубы и бедны для
осознания подобных явлений (я уже не говорю об «экономических»
Под знаком революции
553
категориях, — хотя находятся еще любители, применяющие и их) и,
кроме нескольких бессодержательных схем, дать вряд ли что могут.
Живое познание здесь дает лишь имманентное погружение в самую
стихию разгадываемого творчества, «вживание» в эту стихию, — то,
что одна из модных ныне философских школ на специальном своем
языке называет «феноменологическим анализом».
Вглядываясь в сборник «Все», мы сразу чувствуем, что основной,
определяющий мотив творчества поэта русской революции — мотив
религиозный. Все дороги отдельных идей и переживаний ведут его в
Рим предельных ценностей, которые его жгут, не дают ему покоя. Он,
несомненно, может сказать о себе словами известного героя Достоев-
ского: «меня всю жизнь мою Бог мучил». Бог, этот «Всевышний Инквизи-
тор», жжет его, и он корчится в муках горения, богохульствует, кощун-
ствует без конца, дрожащими руками облекается в шутовской кафтан,
юродствует, кривляется, бросает перчатку небу. Он — типичный герой
Достоевского, гениальный тем особенным гением, которым гениальны
все герои этого гения — от Алеши Карамазова до Смердякова. Он увле-
чен в каком-то адском танце бунта, и бунтарские крылья эпохи подбра-
сывают его с удесятеренной силой — сквозь небо вперед!..
Он не принимает Божьего мира, но возвращает билет свой Творцу
не «почтительнейше», как Иван Карамазов, а с вызовом и проклятия-
ми, с ненавистью влюбленного безумно...
Взорвите все, что чтили и чтут!..
..Л над всем, что сделано,
Ставлю nihil! —
исступленно кричит он, и это не слова, не пустая похвальба только:
мы знаем, что за ним — обломки и гул бесконечных взрывов, безмер-
ное дерзновение, гигантский океан огня...
Великую мощь самодовлеющего человека — вот что противопо-
ставляет он старому небу. Тают, рассыпаются привычные нормы —
«давайте, знаете, устроимте карусель на дереве изучения добра и
зла!..» Сердце свое поднимает он флагом, перетягивая к нему палом-
ников от Гроба Господня и древней Мекки:
У меня в душе — ни одного седого волоса,
И старческой нежности нет в ней, —
554
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и это захватывающее сознание дает ему неслыханную уверенность в
себе, — «небывалое чудо двадцатого века», покоряющее мир сталью
самозданной воли.
И все-таки великий бунт этот подергивается непрестанной судо-
рогой, изломом, неизбывным надрывом и вечно преодолеваемой бо-
лью. И для самовзбадривания — паясничание и кощунство:
Как трактор, мне страшен ваш сграшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
Проститутки, как святыню, на руках понесут
И покажут Богу в свое оправдание!
И Бог заплачет над моею книжкой!
Не слова — судороги, слипшиеся комом!
И неизбежная арлекинада, чтобы ею, как желтой кофтой, закутать
горечь этого признания:
И побежит по небу с моими стихами под мышкой,
И будет, задыхаясь, читать их своим знакомым...
До чего родные нам, русским, мотивы слышатся в этих сумбурных
выкриках. И до чего характерно, что эти мотивы — подлинный доку-
мент наших нынешних дней, дней великой национальной исповеди,
национального очищения...
Проповедую, мечась и стеня,
Сегодняшнего дня,
Кривогубый Заратустра —
провозглашает о себе поэт. И впрямь во многом напоминает он пев-
ца сверхчеловека с его орлом и змеей, тоже воспевавшего солнце и
разбивавшего старые скрижали. Как и Ницше, Маяковский — рели-
гиозная натура, убившая Бога. Помните, как мечется «самый безоб-
разный человек» в «Заратустре» — тот самый, который убил Бога и
не находит себе места, тщетно стремясь заполнить смертную пустоту
души?.. О это совсем не то, что атеист. У атеиста холодная кровь. Бог
не мучит его всю жизнь. Он для него просто не существует — «пред-
рассудок незрелого сознания». Атеист, проходя при народе Спасские
ворота Кремля, непременно снимет шапку и даже, пожалуй, снисхо-
Под знаком революции
555
дительно перекрестится, — что ему? Но убийца Бога — ни за что...
Еще крепче на лоб нахлобучит он шапку и примет вид дерзкий, вызы-
вающий: — «видите, вот иду, и, гордый, бросаю вызов, да, да, ненавижу,
не принимаю, не принимаю, не хочу, отстаньте, не мучь меня, сгинь,
пропади», — и, задыхаясь, прохрипит из последних сил:
Крыластые прохвосты!.
Жмитесь в раю!..
Ерошьте крылышки в испуганной тряске!..
Я тебя, пропахший ладаном, раскрою
Отсюда до Аляски!..
Атеист отрицает по Дарвину, и спокоен равнодушным безразли-
чием. Убийца Бога, как некий дух, «верует и трепещет». Дарвин — ни-
что для него, как и все эти «выдумки Брэма» или «измышление досу-
жих ботаников». Потому-то и нет места спокойствию в его душе... И
опять-таки как много тут русского, при всей всечеловечности этого
типа! Недаром же Ницше так плохо понят на Западе и так близок нам.
Недаром же сам он был поклонником Достоевского...
Недаром с обычной своей художественной тонкостью взора пи-
шет В. О. Ключевский о русском интеллигенте еще екатерининского
времени: «Потеряв своего Бога, заурядный русский вольтерьянец не
просто уходил из его храма, как человек, ставший в нем лишним, а,
подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом набуя-
нить, все перебить, исковеркать и перепачкать...» Наверное, с радо-
стью ухватился бы этот буян за современный призыв:
Перья линяющих ангелов
Бросим любимым на шляпы...
...Кто из них ближе Богу — атеист, или озлобленный бунтарь, «са-
мый безобразный человек», убивший Бога?..
Кто из них ближе Богу — корректный ли прогрессист Запада, сни-
мающий шапку перед «историческим преданием», — или исступлен-
ный революционер безумной России?..
Бог свергнут, — но что же вместо Него? Природа духа, как и при-
рода физиков, не терпят пустоты, и религиозная душа спешит воз-
двигнуть новые алтари. Гениальная в отрицании, она сумела дойти до
конца, и не устрашились стальные сердца традиционных застав...
556
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Так что же вместо слинявших ангелов и ощипанного убитого
Бога? — И снова дыхание Достоевского нас обжигает: «если нет Бога,
то я — Бог...»:
Довольно пророков
Мы все — Назареи!..
Мы сами себе — и Христос, и Спаситель!
Мы сами — Христос.
Мы сами — Спаситель.
Они чувствуют, эти люди, сияние вокруг своих голов, и одной
лишь волей своею в перл создания возводят себя, — «разносчики но-
вой эры, в небеса шарахающие железобетон»:
Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы
Каждый
Держим в своей пятерне
Миров приводные ремни.
Как у древнего Святогора или Микулы, «силушка живчиком пере-
ливается» по жилам их душ, и, упоенные рожденной безбрежностью,
«небу объявив озлобленную стачку», зажигают они свечи перед сами-
ми собой:
Мы — чудотворцы,
Копай, долби, пили, буравь!..
...Верую
Величию сердца человечьего...
«Бунта вечного дух непреклонный» вселяется в них, каждый из них
ощущает в себе его веяние, возбуждающее, закаляющее. Завороженные
его напутствием, оглушающим маршем шествуют они во имя свое:
Довольно жить законом,
Данным Адамом и Евой.
Клячу историю загоним.
Левой!
Левой!
Левой!	- 	•
Под знакам революции
557
...Там,
За горами горя,
Солнечный край непочатый.
За голод,
За мора море
Шаг миллионный печатай.
...Грудью вперед бравой!
Флагами небо оклеивай!
Кто там шагает правой?!
Левой
Левой!
Левой!
О, это старое дерзание, давнее, как мир. Какой тут «футуризм» (по
содержанию чувства и мысли), раз еще первый человек ощутил его в
своей душе! — «Будьте, как боги»...
Седая, длинная традиция люциферианства — от соблазна змея и
Вавилонской башни до Штирнера, Фейербаха, Ницше. «Человекобо-
жество» Достоевского... Но только все это вдруг облеклось в плоть и
кровь, разлилось в ширь бесконечную, стало потрясающим фактом, в
масштабе всемирно-историческом. Вот почему и голос нового поэта
звучит неслыханным полнозвучием, подобно грохоту камней, низ-
вергаемых титанами.
«Разбейте, разбейте, братья мои, старые скрижали», — взывал оди-
нокий Ницше. Теперь завет этот словно становится явью, теперь сама
эпоха насквозь пропитывается им, и гремит он трубными раската-
ми — «чтобы грохот был, чтоб гром»... Сокрушаются ветхие скрижали,
вершится творческое перерождение мира, начинающееся бунтом и
вызовом самоутверждения, древними стрелами Люцифера. В глуби-
не, в непреклонности бунта — порука его жизненности и грядущей
оправданности. И в борьбе своей с Богом новый человек, как когда-то
Иаков, жутко близок к Нему...
Но во что превращается это человекобожеское бунтарство, убив-
шее Бога и на первых порах обожествляющее себя?
В соответствии с духом века Люцифер одевается в одежды земно-
го рая, пышно расшитые всевозможным материализмом. Красками
плоти расцвечивается каждое движение, и титанический бунт пре-
льщается в порыв материи, торжествующей победу. Праздник тела,
Мяса...
558
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Среди тонконогих, жидких кровью,
Трудом поворачивая шею бычью,
На сытый праздник тучному здоровью
Людей из мяса я зычно кличу.
И недаром с противоположного фланга земли и «политики» от-
зывается на этот клич эпохи другой русский поэт, созерцающий в
полусонном, сумбурном «видении» тот же праздник мяса, уже в кос-
мических, планетарных масштабах:
Дышала музыкой и воскликами плоть,
И пьяный шествовал торжественный Господь,
Рыгая и неся упитанности бремя...
Плоть расцвела, плоть победила Бога, в мечтах ее пророков уже
зараженного ее природой. Не Слово стало плотью, а плоть стала Сло-
вом, — по вере нового откровения. Плоть торжествует во всех планах
бытия:
А сами сквозь город иссохший, как Анания,
С толпой фонарей, желтолицых, как скопцы,
Голодным самкам накормим желания,
Поросшие шерстью красавцы-самцы!..
Небо сводится на землю: «Я о настоящих земных небесах ору»...
Земля приравнивается к небу. «Где же земля-то, как не на небе?» —
воскликнул, помню, Андрей Белый на одном из московских диспутов
еще довоенной эпохи. Но затем идут и дальше: земля выше неба, и
нужна нам только земля, — опять-таки старая мысль, но лишь ове-
ществленная и ставшая действием, запылавшая заревом всемирным:
Den Himmel ueberlassen wir
Den Engeln und den Spatzen...
Или по-нынешнему: —
Здесь на земле хотим
Не выше жить и не ниже...
...Хлебище дайте жрать ржаной!..
Под знакам революции
559
Пробил критический час. Идет переоценка ценностей, и их
иерархия перевернута вверх ногами. На вершине — «человек», как
«Бог», и особенно подчеркивается, что человек этот — сгусток плоти,
венчавший себя:
Что мне до Фауста,
Феерией ракет
Скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю —
Гвоздь у меня в сапоге
Кошмарней, чем фантазия у Гёте!..
Конечно, и тут традиция. Ибо Уитман еще уверял (цитирую по па-
мяти):
Запах ладони моей
Превыше всех вер, и молитв, и церквей!
Но опять и опять — то были предчувствия и предвестия, теперь
же это — голос жизни самой, подлинной и потому уже не парадок-
сальной, уже мощью своих раскатов «огромляющей» мир. Уже — не
«зерцалом в гадании», а «лицом к лицу»...
«Дух стал львом», — характеризуя эпоху, скажем мы классическим
образом Заратустры. Он сокрушает великого дракона, «чешуйчатого
зверя», говорящего — «все ценности уже созданы». Дух из верблюда пре-
вратился в льва. Но... но, как известно, «творить новые ценности — этого
не может еще и лев». Нужно для этого завершающее превращение духа.
Да, есть коренная порочность в творческих подвигах Люцифе-
ра, опрокинутая иерархия ценностей пребывает в состоянии весь-
ма неустойчивого равновесия. Трудно, невозможно даже — реально
обожествить то, что по сути своей не божественно, как и фантазия
Гёте, увы, все же остается «кошмарней» гвоздя в моем сапоге. И вся эта
грандиозная мечта самодовлеющей земли, перевернутой без точки
опоры, — трагически не соответствует содержанием своим той дей-
ствительной глубине размаха, тем порывам небывалой воли, которые
смыли обветшалые ценности. Во всем положительном замысле, как
он набросан ныне, еще в пору ломки старого льда, — есть какая-то
фальшь. Но ведь длится еще великий бунт, не истекли еще три ночи
богоборчества...
560
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
До чего характерна для религии революции на теперешней ее ступе-
ни «обетованная земля», изображенная в апофеозе «мистерии-буфф»!
Вознесенск, Шуя, Манчестер, Марсель... Бутылки булькают, дерево
цветет булкою, сахарная женщина позволяет себя полизать... Яства,
вещи, хлеб, соль... «На корнях укропа шесть раз в году растут ананасы»...
И это — после великих подвигов первых актов! После этого пути
безмерных глубин и мук, так ярко выявляющего крестный путь на-
ших дней. Гора родила мышь.
Воистину, эта «земля обетованная» — не венец великого пути, а
мираж отчаяния измученных путников, «усталость стали». Для того
монастыря, что именуется ныне Россией, — «когда мысли только о
хлебе», — так естественны эти мечты о булькающих бутылках и со-
зревших булках. Но возводить их в последний идеал мироздания, —
что за кричащая фальшь, что за искусственная бескрылость души!
И что за вопиющее противоречие самому факту этого чистой свечой
светящегося, стомиллионного скита!
Но главное, — роковая порочность. Он все равно недостижим, этот
мираж зеленого пастбища с «царством небесным у коров». Вне живо-
го Бога праздник вещей невозможен. Мясо, плоть an und fur sich —
разлагается, гибнет, становится мертвечиной. Насыщение желаний
непреображенными вещами порождает не высшую жизненность, а
taedium vitae. Торжество «материи» противоречиво в себе. Пока вну-
тренне не преодолена смерть, — нет прекрасного праздника блажен-
ства, всякая радость отравится ее жалом (если только, конечно, не
спасут Дарвины и Брэмы)...
И, вдумываясь в обетованную землю поэта современности, неволь-
но вспоминаешь огненные страницы бл. Августина, где воспевается
«красноречие вещей» (та же тема!), связанных взаимно круговой по-
рукой добра, изначальной благостью природы. «Все природы» ощуща-
ются им как «истинно добрые», прозревает он за преходящей внешней
дисгармонией порядок универсального мира. О, насколько непод-
дельнее, полнее, напряженнее радость преображенной земли в таком
граде, нежели в химеричной, смертью овеянной, себя обоготворившей
земле! Вот где — подлинный расцвет навсегда прославленной плоти!
Все, чем красна Афродита мирская,
Радость домов, и лесов, и морей, —
Все совместит красота неземная,
Чище, сильней, и живей, и полней.
Под знаком революции
561
Эта вера поэта-христианина, насколько богаче и обоснованней
она, чем образ какой-то «земли обетованной», похваляющейся по-
верхностным физическим ладом внутренне гнилых, неизбежно не-
проницаемых, во зле лежащих вещей!
И, конечно, духу великой эпохи тесно в рамках мечты, воздвигну-
той днями разрушения. Пройдя через верблюда и льва, он хочет стать
созидателем, принять третье и последнее воплощение, стать ребенком.
«Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатя-
щееся колесо, начальное движение, святое слово — утверждения»...
Сам поэт тяготится, как видно, воспеваемой им картиной рая
земного; больше, чем кто-либо, чувствует он ее роковое убожество.
Подлинной радости нет в его душе. И, оставаясь с собой, отдыхая от
площади, горько смеется он над стилем аналогичных порывов:
Взбурься баллад поэтовых тина.
Пойте теперь,
О новом пойте демоне,
В американском пиджаке,
В блеске желтых ботинок...
Вот обетованная страна, прославленная новой религией. Вместо
убитого Бога — свеженький демон в американском пиджаке и блеске
желтых ботинок...
И если иногда в громовых раскатах стального порыва эпохи слышит-
ся лик Антихриста, глубокого, страшного, соблазнительно мощного, —
то подчас мелькнет в ней и длинный, гладкий хвост датской собаки...
Провел рукой и остолбенел...
Этого-то, всех клыков почище,
Я и не заметил в бешеном скаче:
У меня из-под пиджака
Развеерился хвостище
И вьется сзади, — большой собачий...
Словно старый знакомец, ухмыляющийся черт Ивана Федорови-
Ча, хочет втереться в мистерию нового действия. Но уже тем самым,
что дух ее разгадал его, — недолог будет его захолустный лай...
Когда читаешь вещь Маяковского «Человек», не можешь отделать-
ся от мысли, что интуиция поэта словно подсказала ему самому злей-
шую пародию на его «настоящие земные небеса»:
562
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Эта вот зализанная гладь.
Это и есть хваленое небо!
Посмотрим, посмотрим..
«Если красавица в любви клянется»-.
Здесь, на небесной тверди,
Слышать музыку Верди!..
В самом деле, разве не ползет эта музыка из всех щелей его «обе-
тованной земли»? Разве не является она ее действительным гимном,
так трогательно гармонирующим с идиллическим обликом бутылок
и булок? Разве у сахарной женщины — не «сердце красавицы»?..
И снова корчится в муках «самый безобразный человек». Не дает
ему покоя опустошенный Престол, и фатально тают химеры, которы-
ми он пытается его заселить, — все эти лики Разиных, намалеванные
на Царских Вратах. И «тысячелетний старик», взглянув на звенящего
побрякушками поэта, недаром сразу замечает, что в нем — «на кресте
из смеха распят замученный крик»... И горько звучит его собственное
признание:
Я, где боль, — везде;
На каждой капле слезовой течи
Распял себя на кресте...
Это душа великой революции «искусанными губами» своего пред-
течи ищет новые ценности, новый берег. Это перерождающаяся земля
жаждет точки опоры. И это не случай, конечно, что образы ее скорби
взяты из старой, из вечной Книги...
Еще туманные, еще неясные, веют в ней тихие веяния. Третья ночь
на исходе. Близок миг превращения льва в ребенка:
Я, воспевающий машину и Англию,
Может быть, просто
В самом обыкновенном Евангелии
Тринадцатый апостол.
И когда мой голос
Похабно ухает
От часа к часу целые сутки,
Может быть, Исус Христос нюхает
Моей души незабудки...
Под знаком революции
563
Может быть... Убога обезбоженная душа. Но и в бубенцах ее арле-
кинад слышится великая любовь, искаженная великой пустотой. «Жи-
вая страничка из Достоевского...»:
Погибнет все. Сойдет на нет.
И тот, кто жизнью движет,
Последний луч над тьмой планет
Из солнц последних выжжет.
И только боль моя острей. —
Стою, огнем обвит,
На несгорающем костре
Немыслимой любви.
Как Заратустра, призывает он «страну детей», испепеленный ко-
стром немыслимой любви на пепелище разрушенного мира:
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
Весь боль и ушиб...
Опрокинутая иерархия ценностей мстит за себя. Тупо томится
бунтующая материя, лишившись животворящего начала Логоса. Кор-
чится в муках зла Люцифер, бессильный облечься в корону творца.
И в судорогах готов разорвать кожу льва кривогубый Заратустра се-
годняшнего ДНЯ:
Мне
Чудотворцу всего, что празднично,
Самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
И голову размозжу каменным Невским...
На всех путях, на каждом шагу встречается он с могуществом свое-
го Соперника и ощущает перед ним собственное бессилие:
Вот я богохулил,
Орал, что Бога нет,
А Бог такую из пекловых глубин,
Что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
Вывел и велел —
Люби!
564
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Померкли, меркнут сусальные земли обетованные, бенгальские
огоньки, полезные только для углубления бунта, для закала рождаю-
щихся воль. Срывает игрушки-латы величайший Дон-Кихот, с глади
зализанной возвращается на шершавую землю и, мнимый Вседержи-
тель, растратив душу, — ищет последней Пристани:
Ширь, бездомного снова
Лоном твоим прими.
Небо какое теперь?
Звезде какой? —
Тысячью церквей
Затянул и тянет мир:
«Со святыми упокой!»
Бесконечно подлинны, плодотворны эти муки, эти корни обезбо-
женной, но до конца религиозной души. Сколько сил, сколько сталь-
ного порыва в ней, — недаром сожгла она, сумела сжечь старый мир!
О, это не хныканье мертвых плакунов, у коих в сердце мокрицы, —
бесплодных и жалких теней в лету ушедшего прошлого. Это — шум
бури, это — страдания циклона, крутящегося вокруг себя, взметнув-
шегося к небу и в брызгах свергающегося с высоты. И, верится, это —
заря грядущей вселенской примиренности, обретшей Бога, перерож-
денной земли...
...И снова, и снова безмерно близка нам мятущаяся душа родины,
взыскующая вышнего Града. Горит, сгорает она перед алтарем Неве-
домому Богу, ищет, не называя, Имя святое, блуждает, но и в блужда-
ниях по-прежнему неизменна, верна себе...
Он или погибнет, как Ницше, или закричит «осанна», как Достоев-
ский, — этот вдохновенно косноязычный поэт русской революции,
ее пророк и паяц, упрямый jongleur своей Notre Dame, вместе с нею
неустанно творящий ее крестный путь...
Лучше всех сумел запечатлеть он биение стальных сердец, оглу-
шившее изумленный мир. Явственней всех почувствовал ритм гро-
мовой эпохи, разбивающей старые скрижали. Ярче всех выразил глу-
бину исканий, самоутверждение бунтарства — и бездну творческих
сомнений, льнущих к последнему якорю.
Да, воистину, так. Жутким посохом Грозного правит ныне суро-
вая русская революция, и, трепеща, повинуются мятежной воле ее. Но
придет время и, быть может, уже недалеко оно, — и, как некогда жезл
Под знаком революции
565
Аарона, расцветет этот посох, и склонится притихший мир перед ро-
зой живого духа, творческой культуры, явленной народом великих
страданий и великой любви...
Вера или слова?*
(♦Царство Зверя» г. Мережковского)
Жалок тот историк, который не умеет видеть, что в бесконечной
сложности и глубине всемирной жизни известное зло нередко
глубокими корнями связано с известным добром!
К Леонтьев
I
Странное, смешанное впечатление производит лекция Д. С. Ме-
режковского194 «Большевизм, Европа и Россия», читавшаяся им в
Европе и теперь появившаяся в печати. По обыкновению, холодно
блестящая по форме («красноречие может сверкать и как огонь, и
как лед» — Карлейль), идеологически она столь сумбурна и вместе
с тем местами столь захватывающе остра и психологически показа-
тельна, что хочется остановиться на ней подробнее. Мережковский
ставит вопрос о русской революции и о большевизме в большом и
углубленном «плане»: — в плане мировой истории, уходящем в рели-
гиозную глубину. Он оперирует, верный себе, привычными для него
«предельными» категориями: христианство, Христос, Антихрист,
«спасение», «воскресение», «царство Зверя». Он хочет проникнуть в
тайну всемирно-исторического назначения России, Европы, челове-
чества. И все эти размышления окрашивает резким, кричащим при-
зывом к Западу от имени России: «Помогите, спасите от пентаграммы
Зверя — большевизма!»...
В этом призыве — величайшая фальшь всей статьи и всей ны-
нешней позиции Мережковского. Благодаря ему все сами по себе до-
стойные всяческого признания восклицания автора на тему «Россия
спасется — знайте!» — приобретает неприятный характер пустых и
бездушных декламаций. Нужно иметь очень мало действительной
веры в спасение России, если ставить его в зависимость от помощи
'«Новости Жизни», 20 апреля 1921 года.
566
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Европы, да еще той самой, у которой «общая с большевиками мета-
физика».
Прямо-таки диву даешься, как можно в одной статье выдвигать
столь безнадежно противоречащие друг другу суждения, какими ще-
голяет Мережковский. Даже не «контрадикторные» противоположно-
сти, могущие быть «примиренными» в некоем «высшем синтезе», — а
просто положения, взаимно уничтожающиеся...
«Россия лежит, как тяжело больной, без сознания, без памяти; сами
не можем встать» (вторая глава). И вдруг: «Россия гибнущая, может
быть, ближе к спасению, чем народы спасающиеся; распятая — ближе
к воскресению, чем распинающие» (третья глава).
То детская мольба о спасении — вплоть до возведения варшав-
ских легионов в сан рыцарей воинства Христова; то презрительные
взгляды на спасителей свысока. То на Европу лишь одна надежда,
ибо «нашу Русь мы уже потеряли». То, напротив, Европа — прокля-
та, будучи землей «буржуя окаянного», а вот «Третья Россия», земля
«буржуя святого», Европу спасет, опалив предварительно «белым
огнем». Бессильное словесное метание из одного строя мыслей
в другой, существенно и органически противоположный. И вряд
ли такое зрелище может импонировать кому-либо, и прежде всего
европейцам, в поведении которых столь заинтересован г. Мереж-
ковский.
Побольше целомудрия в обращении со словом.
II
Впрочем, есть в его статье один твердый, выдержанный тезис, на
котором он настаивает, не шатаясь: это полная, абсолютная непри-
миримость к большевизму. Он очень яркими, едва ли даже не сти-
лизованными штрихами описывает настроение русских в нынешней
России, очень метко говорит, что между знающими большевизм и не
знающими его «стена стеклянная». Красочно живописует пороки, зло
советского строя.
Однако, когда от психологии и бытоописания переходит к логике
и метафизике — впадает опять-таки в фальшь.
Он доходит до того, что надменно проклинает Деникина, Юде-
нича, покойного Колчака за их «соглашательство» (?), за их «торг о
России единой и неделимой»: нужно было «всем пожертвовать для
Под знаком революции
567
свержения Красного Дьявола». Значит, и Россией, и национальной
частью? Да: «Лучше все, чем большевики!»
Если это крик измученной обывательской души, то нечего было
бы особенно долго на нем останавливаться. Но автор превращает его
в «систему», возводит его в перл создания, в последний закон мудро-
сти.
Верный своему традиционному пристрастию к схемам и формаль-
ным абстракциям, к упрощенному жонглированию элементарными
антитезами, Мережковский особенно слаб, когда касается живой
плоти истории, упругой, многоцветной, усложненной («мир пласти-
чен!» — провозгласил в свое время мудрый американец Джемс).
Вот основной принципиальный аргумент его непримиримости:
«Мириться можно со злом относительным, с абсолютным — нель-
зя. А если есть на земле воплощение Зла Абсолютного, Диавола, то
это — большевизм».
Но ведь в том-то и дело, что ошибочно с точки зрения метафизи-
ческой и еретично с точки зрения христианской искать в длящемся
историческом процессе воплощение Абсолютного Зла. Отсюда и ги-
потетическая форма фразы Мережковского («если есть на земле...»)
не может быть обращена в категорическую, что он молчаливо делает,
и, следовательно, его безукоризненная большая посылка («мириться
можно лишь со злом относительным») не имеет никакого отношения
к нашей проблеме.
Наши бояре и раскольники видели Антихриста в Петре. Пьер Бе-
зухов высчитывал звериное число в применении к Наполеону. Мно-
гие готовы были обличать пентаграмму на лбу Вильгельма. Убогая и
курьезная страсть людей к ошибкам перспективы, к «абсолютизации
относительного»!..
Да, мириться с абсолютным злом нельзя, но в конкретном про-
цессе истории добро и зло так переплетены взаимно, что каждое
историческое явление есть по необходимости смесь этих двух начал.
«Дьявол с Богом борется, и на поле битвы — сердца людей» (Досто-
евский). Относительное же зло может стать орудием добра, и нрав-
ственная задача каждого — способствовать этому процессу. Тут-то и
крах Диавола, отмеченный в парадоксе Гёте: он «stets das Bose will und
stets das schafft». Особенно ярко такая иерархия целей и средств про-
является в сфере политических форм, и не кто иной, как величайший
из отцов Церкви, блаж. Августин, отметил условную и относитель-
568
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ную, но все же неоспоримую положительную ценность и того «града
земного», который, в отличие от града небесного (церкви), порожден
«любовью к себе, доведенною до презрения к Богу»: «пока оба гра-
да, — учит он, — перемешаны, пользуемся и мы миром Вавилона, из
которого народ Божий освобождается верою так, как бы находится в
нем во временном странствовании» («О Граде Божием», XIX, 26).
Можно возражать против того или иного отношения к больше-
визму с точки зрения конкретно политической, национальной, эко-
номической и тд. Но попытка создать тут какую-то метафизически
неизменную истину, религиозный императив, нравственную аксиому
порочна в самом своем корне. Она всецело построена на извраще-
нии метафизической, религиозной и нравственной перспективы.
Дурная метафизика, сомнительная религия, фальшивая мораль!..
III
Мережковский дает беспощадную характеристику духовно-
го состояния современной Европы, «буржуйской» и «лакейски-
смердяковской» до мозга костей. Он всемерно прав, утверждая, что
история подошла к «глубочайшему духовному кризису всей европей-
ской культуры». Останавливаясь на психологическом типе буржуя, он
не без ехидства замечает: «буржуй — большевик наизнанку; не потому
ли борьба Европы с большевиками — такая бессильная и бесчестная?»
Совершенно непонятно, как можно после такой характеристики не
только надеяться на европейское «вмешательство», но и призывать
его, молить о нем?..
Впрочем, к своим обличительным словам о Европе автор неожи-
данно притягивает за уши рассуждение диаметрально противопо-
ложного свойства: — оказывается, «Европа, что бы ни говорила и ни
делала, все еще тождественна христианству и революции — величай-
шему откровению христианства после Христа». Почему так? Очень
просто: «Буржуй — собственник. А что такое собственность? Эконо-
мическая проэкция метафизического понятия личности, — где я, там
и мое»... Ну, а «абсолютная мера человеческой личности — личность
божественная, абсолютная личность, Христос»...
Опять-таки, только г. Мережковский способен с серьезной миной
выводить подобного рода «силлогизмы». Считать собственность ре-
лигиозной категорией! Видеть в собственности чуть ли не прямое во-
Под знаком революции
569
площение Христа, символ Безусловной Личности!! Снова «абсолюти-
зация относительного», только еще в более нелепой, искусственной
форме.
«На основании естественного права все вещи суть общие», — гово-
рил Фома Аквинский. «Всякий богатый есть или вор, или наследник
вора», — добавил Цезарий фон Гейстербах, средневековый христиа-
нин и ни в какой мере не приверженец «буддийской мудрости не-
бытия», и тем менее «слуга Антихристов». «Наг должен ты предаться
в руки Спасителя, — учил св. Франциск Ассизский, также отнюдь не
могущий быть заподозренным в опасном пристрастии к Антихристу,
Шопенгауэру или Ницше. Через собственность, о которой люди за-
ботятся и из-за которой они ведут взаимную борьбу, любовь к Богу
и ближнему уничтожается». А св. Бенедикт Нурсийский даже запре-
тил монахам употребление слова «мой» и «твой», а велел вместо это-
го говорить «наш». Нужно ли еще приводить аналогичные цитаты из
христианских авторитетов средневековья? Нужно ли вспоминать о
коммунизме первохристиан? О монастырской общности имуществ?
Спешу оговориться, что из этих цитат и фактов я отнюдь не хочу
выводить заключение, будто отрицание собственности и в самом
деле — безусловный религиозный долг христианина. Совсем нет,
но становится лишь очевидной беспочвенность противоположно-
го утверждения Мережковского. Приходится признать, что попытка
непосредственно связать с христианством тот или иной обществен-
ный строй ошибочна по самому своему заданию: она не возвышает
хвалимого строя, а искажает чистую идею христианства. Получается
то «смешение граней», которое так прекрасно обличает с христиан-
ской точки зрения кн. Е. Н. Трубецкой в своей монографии о Вл. Со-
ловьеве.
Собственность, как таковая, индифферентна христианству; рав-
ным образом, индифферентен ему и коммунизм. Все зависит от на-
шего внутреннего отношения к той и другому. Именно это отноше-
ние и подлежит религиозной оценке, религиозному суду. Вот почему
с христианской точки зрения можно и оправдывать, и осуждать как
собственность, так и коммунизм. Религиозная идея, взятая в себе, —
вне этих категорий, выше их. Собственность — не менее относитель-
ная ценность, нежели ее отрицание.
Отсюда столь натянута и нечестива допускаемая Мережковским
религиозная абсолютизация идеи личной собственности и собствен-
570
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ника. Отсюда же и еще одна глубокая фальшь его статьи — объявление
великой французской революции в ее нынешнем облике — «анти-
христовой». На самом деле оба эти исторические явления — одного
порядка.
Я готов понять односторонне реакционную трактовку русской
революции как начала нехристианского и даже антихристианско-
го, хотя считаю такую трактовку объективно ошибочной. Но тогда
точно такой же взгляд должен быть всецело распространен и на
революцию французскую. Ж. де Мэстр, как известно, так и смотрел
на нее: — «это чистая нечисть»: «Это явление сатанинского порядка»
(«Размышления о Франции»), Приблизительно ту же точку зрения на
нее развивал и наш Тютчев: «бунт возгордившегося человеческого я
против Бога»!..
Но если, несмотря на «культ разума», массовые разрушения хра-
мов и боевой дух рационализма, французская революция объявля-
ется «величайшим открытием христианства после Христа», то оче-
видно, что под это определение должна вполне подойти и русская
революция, несмотря на формально противорелигиозный характер
своей «канонизированной» идеологии. Вполне ясна и та философско-
историческая позиция, с которой возможна такая оценка внутренне
однокачественных явлений новой истории: «неверующие двигатели
новейшего прогресса действовали в пользу истинного христианства:
...социальный прогресс последних веков совершался в духе человеко-
любия и справедливости, т. е. в духе Христовом» (Вл. Соловьев’). От-
кровения прогресса благословляются христианством, ибо история —
христианка, хотят ли этого отдельные ее деятели или нет. Касательно
современных русских событий в этом отношении чрезвычайно поу-
чительны общеизвестные поэмы и статьи Александра Блока и Андрея
Белого.
Мережковский же, проклиная русскую революцию, одновремен-
но благословляет французскую, игнорируя их совершенно одинако-
*Ср. любопытную фразу Чехова в одном из его писем к А С. Суворину
(1894 г): «Расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве
и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса».
Ср. также замечание М. Штирнера («Единственный и его собственность», ч. II):
«Правовое равенство, провозглашенное революцией, есть не более, чем лишь
видоизмененная форма “христианского равенства”, “равенства братьев”, детей
Божиих, христиан и т. д., короче — fra ternite».
Под знаком революции	571
вое отношение к христианству и выдвигая на первый план глубоко
несущественный с религиозной точки зрения вопрос о личной соб-
ственности. В результате получается удручающая идейная неразбе-
риха.
IV
Выразительные строки посвящает Мережковский в одном месте
своей статьи вопросу о «пользе грядущей России для Европы»:
«..Духовно, культурно, — что могли бы дать Европе “русские вар-
вары”? Не то же ли, что варвары давали всем культурам, всем людям
интеллекта — люди интуиции? Не то же ли, что Риму, не только язы-
ческому но и христианскому, дали христианские варвары: огонь ре-
лигиозной воли, раскаляющий докрасна, добела; чтобы расплавить
на Европе скорлупу антихристову, окаянно-буржуйную, нужен имен-
но такой огонь».
Сущая правда. Но раз так, раз «огонь религиозной воли», столь
нужный современному Западу, может быть найден лишь у «русских
варваров», то зачем же тогда бить челом перед Европой «окаянно-
буржуйной», к чему строчить почтительнейшие панегирики мар-
шалу Пилсудскому, от которых даже Бурцев в свое время пришел в
смущение? Разве не худший грех — прельститься «буржуем окаян-
ным»? Неужели не ясно, что бессильна Европа современная само-
стоятельно справиться с великой исторической задачей всемирно-
го духовного обновления? Из слов самого Мережковского следует,
что — ясно. «Горн Божий раскалил Россию докрасна (что же, значит,
выходит, что “Красный Диавол” рожден “горном Божиим”?!); раска-
лит и добела. Россия красная вас не жжет, европейцы; погодите, обо-
жжет — белая».
Опять любопытная мысль. Но дальше снова жалкая декламация:
«то, что вы с нами делаете, — подло и глупо вместе; если бы вы боль-
шевиков не поддерживали, их бы давно уже не было». — То «горн
Божий», то всего только «глупость и подлость европейцев»!.. И вдо-
бавок, — разве для того, чтобы получить белое каление, не нужно
Поддерживать огонь, уже давший красное?..
Как былинка, в поле ветром колеблемая, покачивается автор, шатае-
мый дуновением своих антитез и образов. И если одна линия его мыс-
572
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ли представляется плодотворной, идейно содержательной, то другая,
свивающаяся в заведомо бесплодную гримасу просителя, не может не
вызвать досадного чувства. А их сочетание приводит к тому, что и об-
лик целого получается нецельный, испорченный, «пятнистый»...
А тут еще и вовсе уже никчемные «аргументы от политики», вроде
запугивания Франции возможностью соединения «русского хама с
хамом германским» (.'!)... Не менее никчемные, нежели декламация о
каком-то «Третьем Христианстве» (?!), «Третьем Завете»...
И рядом — опять выразительные, вдумчивые строки:
«Все человечество под ношею крестною. Но на России сейчас —
самый острый край креста, самый режущий... Глубина страдания не-
утоленного, глубина чаши ненаполненной. Никогда еще не подымало
к Богу человечество такой глубокой чаши. И эта чаша — Россия».
Да, воистину, так. Только в плане всемирной истории может быть
до конца осознан смысл совершающейся национальной драмы Рос-
сии, только в свете человеческого искупления, и если уж говорить
о действительной «вере в чудо», мистической вере в Россию, то на-
сколько же целостнее, ярче, живее, чем во всей этой колеблющей-
ся словесности Мережковского, проявляется такая вера хотя бы в
«Двенадцати» Блока или в «безумных» строках «истерика» Белого, его
поэмы «Христос Воскресе»:
Россия! Страна моя!
Ты — та самая
Облеченная солнцем Жена,
К которой возносятся взоры;
Вижу явственно я:
Россия моя —
Богоносица,
Побеждающая Змия...
Народы, населяющие Тебя,
Из дыма простерли длани
В твои пространства,
Преисполненные пения
И огня
Слетающего Серафима —
И что-то в горле у меня
Сжимается от умиления...
Под знаком революции
573
Русская звезда*
(Отрывок из дневника)
Теперь или никогда — вот дилемма, жгущая ныне наше сознание.
Или Россия воистину вступает в «полноту исторического возраста»,
пробуждается к жизни всемирной, всечеловеческой, — или револю-
ционный смерч, ее закруживший, есть не что иное, как ее историче-
ское увядание, национальная смерть. К небывалому здоровью или к
окончательному распаду — переживаемая русским народом болезнь?
В этом вопросе — вся проблема русской культуры. Именно теперь
разрешаются сомнения Чаадаева, споры западников с московскими сла-
вянофилами, смутные тревоги Герцена. Именно теперь подводятся ито-
ги петербургского периода, Петрова дела, пушкинского слова. Все наше
прошлое предстало на суд: что оно — фундамент грядущего здания,
увертюра, пролог, — или самодовлеющий обрывок, капризный фраг-
мент без завершения, несбывшееся пророчество, бесплодный намек?..
Кто прав — Аксаков, утверждавший, что история русская «име-
ет значение всемирной исповеди и может читаться, как жития свя-
тых», — или Чаадаев195, в минуту отчаяния не видевший в ней «ни
одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного па-
мятника» и с горечью констатировавший, что «мы составляем пробел
в нравственном миропорядке»?..
Россия еще не сказала своего исторического слова, не выявила
«идеи», в ней заложенной. Она неизменно выступала перед Западом
в роли «Сфинкса», страны будущего, народа великих возможностей.
Какова же разгадка этого Сфинкса и существует ли она?
— Чудесное дело ваша Россия, — говорил Шеллинг князю Одоев-
скому в 1842 году, — нельзя определить, на что она назначена и куда
идет она? Но она к чему-то важному назначена.
И сам Одоевский, этот любопытнейший пример славянофильства,
еще до бесед своих с Шеллингом, в 33 году, задумавшись о судьбах
РОДИНЫ, ВОСКЛИКНУЛ:
— Россия матушка! Тебя ожидает или великая судьба, или великое па-
дение! С твоей победой соединена победа всех возвышенных чувств че-
ловека, с твоим падением - падение всей Европы, такое падение, кото-
рое, вероятно, постигло те безымянные народы, которых остатки гаснут
в степях Нового Света (см. Сакулин. «Кн. Одоевский», т. I, ч. 2, с. 274).
«Новости Жизни», 8 апреля 1923 года (Светлое Воскресенье).
574
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В историю Европы Россия вписывала много страниц, — но они
связаны больше с былью войн, побед, завоеваний. Не это — главное.
Не этим одним определяется обитель нации в доме Отца...
Не наступает ли время вносить русские мысли в историю мира?
Вопрос этот ставится теперь не только в России и не только русски-
ми. На мечты Одоевского откликался Шеллинг, на многие думы Хо-
мякова, Аксаковых, Леонтьева отзывается ныне популярнейший из
современных западных мыслителей — Шпенглер. И, помимо него,
другие дети западной культуры, люди изощренных чувств и утончен-
ного интеллекта, Анатоль Франс, Барбюс, Уэльс, Гауптман, Б. Шоу —
пристально всматриваются в контуры нашей вещей бури, нашей
Великой Революции, провидя за ними какое-то новое свершение,
какой-то новый рубеж...
Так ли это?
И охватывает страстная надежда, смешанная с жутким раздумьем
и сомнением, — лейтмотив нашей национальной мысли, прекрасно
выраженной четверостишием Тютчева:
Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты обличишься навсегда?..
Страшен пассив текущих лет, несомненно, заслуживших наи-
менование «лихолетья». Печально современное состояние России,
подорванной в жизненных силах своих, и бесплодны попытки всю
глубину нашей разрухи замалчивать или игнорировать. Бесконечно
дорогой ценой платит народ за великую жизненную силу, за опыт, ве-
дущий к зрелости, за насильственный разрыв с прежними формами
жизни, за наследственные свои грехи.
Но этой дорогой ценой, по-видимому, действительно будет ку-
плена народная и, стало быть, национальная зрелость. На широкую
историческую арену выйдет весь русский народ, каков он есть, со
всеми своими особенностями, но уже без иллюзий детства и отро-
чества. Ему-то и предстоит сказать всемирно-историческое «слово»,
лишь предощущавшееся творчеством отроческого его периода. Ему-
то, очевидно, и подобает извлечь из-за тумана заветную «русскую
звезду»...
plod знаком революции
575
Тогда-то и родится та русская культура, по отношению к которой,
как думает Шпенглер, творчество самого Достоевского есть не более,
чем косноязычный и бессильный детский лепет...
Велика надежда, но и тяжек долг, ей соответствующий. Обетова-
ние — в пору неслыханным страданиям, выпавшим на долю русско-
го народа. Страдания, которым равных трудно найти в европейской
истории. Хочется верить: даром такие испытания не посылаются.
Но есть и еще один конкретный вопрос, чрезвычайно существен-
ный для уяснения «смысла» русской культуры, как исторической за-
дачи.
Судя по всему, из бурь революции Россия выходит отрезвевшей и
«оземлившейся», утратившей многое от своей былой психологии. Ча-
сто приходится слышать, что страна психологически «американизи-
руется». Несомненный хозяин новой России — крестьянин — отлича-
ется чертами исключительной «органичности», «почвенности», узкой
практичности. Новая интеллигенция тоже значительно больше, чем
прежняя, предана очередным нуждам дня, «малым делам». По общим
отзывам, интеллигенция стала более «мещанской», более «прозаиче-
ской», но зато гораздо более деловой и социально-полезной. Ушла из
русской жизни чеховщина, тургеневщина, исчезли и мотивы народ-
нического «покаяния». Но не значит ли это, что ушла и «достоевщи-
на»? Что нет уже и гоголевской «птицы-тройки»?..
Но что же остается тогда от «великого призвания» России? Не о
«второй же Америке» размышляют лучшие люди Европы, и не для того
же тосковал одинокий Чаадаев, метался в духовной лихорадке Гер-
цен, пророчествовали славянофилы, горел и сгорел Белинский, бре-
дил вещий Достоевский, не для того же творилась русская история и
создалась русская мысль, чтобы после величайшей из национальных
революций русский человек приобщился идее свободного накопле-
ния, а русский интеллигент — духу размеренного мещанства!
Тут большая проблема. Пуст беспочвенный романтизм, но не-
достаточна и умеренная трезвость, превращенная в самоцель. В ту-
мане скрывалась русская звезда, пока народ пребывал в атмосфере
примитивного существования, а интеллигенция нежилась мыслью
в Царстве будущего. Но обнажится ли эта звезда в России крепкого
мужичка и прочного хозяйственного самосознания, если «очередная
забота очередного дня» вытеснит окончательно с поля ее зрения все
«исторические горизонты» и «мировые задачи»?..
576
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Недавно в специфическом разрезе, в рамках коммунистического
миросозерцания, эту проблему поставил в «Известиях» Луначарский
(статья «Новый русский человек»). Но она может и должна быть по-
ставлена также и вне этих рамок, во всей своей острой, захватываю-
щей широте.
Отрезвление России (весьма отрадное, конечно) не должно быть,
однако, ее омещаниением. Свежести материального возрождения
должна соответствовать напряженность и глубина духовных порывов.
Усвоение чужой цивилизации не должно убить собственной культуры.
Иначе тщетна вера наша. Если Россия, выдержав нынешний кри-
зис, выйдет из него страной безмузыкальной цивилизации только,
если она утратит в нем своего Бога, свою душу живу, — это будет не
чем иным, как особой лишь формой ее исторической смерти, кото-
рой так боялся К. Леонтьев. Это будет лишь образом медленного уми-
рания, полным уподоблением западным соседям. За стуком машин и
тракторов нельзя забывать «энтелехию» национальной культуры.
И, стоя на роковом рубеже, жадно вперив взоры в туманную даль,
где по-прежнему скрывается звезда русской идеи, русской культуры,
мы снова и снова с мучительным страхом повторяем вслед за поэтом
неумолчный, полный тревоги вопрос:
Ужель навстречу жадным взорам,
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?
Кто знает? Кто ответит? «Великая судьба, или великое падение»? —
Что бы то ни было, — не будем терять веры, и вера сотворит чудеса.
Трагедия правды
(Памяти Л. Н. Толстого как социального философа*)
Платон в «Государстве» уподобляет человеческий род узникам,
скованным цепями и ввергнутым в темную пещеру. Лица их обра-
*Из речи, произнесенной 20 ноября 1920 года на торжественном заседании
харбинских юридических курсов в память Л. Н. Толстого. «Новости Жизни»,
21 ноября 1920.
Под знаком революции	577
.-----------------------------------------------------------
щены к стене, противоположной выходу из пещеры, через которую
в эту мрачную темницу проникает сверху свет. И все, что видят ее
обитатели, — это только образы, тени, отражающиеся на стене. По-
вернуть голову и заметить действительные предметы, жизнь, как
она есть, — они не могут, им этого не дано. И, обреченные, живут в
царстве теней, принимая их за единственную и подлинную реаль-
ность...
Но вот кому-либо из них, избранному свыше счастливцу, удает-
ся вырваться из этой подземной сферы обмана и мрака. Свет земли
сразу ослепляет его, он ничего не видит, и должен еще приучать свои
глаза к восприятию окружающего. Сначала различает он виды ночи,
звезды, луну. Но потом и предметы дня становятся доступны ему, и,
наконец, ему открывается само солнце, великий источник жизни,
счастья и истины...
Но вот он волею судьбы снова возвращается в свое подземелье.
Теперь уже ослепляет его пещерная тьма, и глубоко равнодушен он к
игре теней, в которой раньше видел, как все, сущность и содержание
жизни. И, не переставая, говорит о солнце, о мире настоящего бытия,
высшей действительности, изобличая ложь этих искривленных бли-
ков, этих сумрачных отображений. Но не понимают его узники, сме-
ются над ним, даже возмущаются его словам и призывам, представ-
ляется он им наивным, безумным, ненужным: и впрямь не помогает
он им разбираться в механике теней, познавать законы их соотноше-
ний, и анализом их движений познавать принципы их природы... Не
облегчает он и мучительной тяжести цепей.
Невольно всплывает в сознании этот бессмертный образ Платона,
когда задумываешься о Л. Толстом. Ибо, воистину, подобен он такому
узнику, побывавшему «там, наверху», и вернувшемуся к нам, в нашу
земную пещеру, обожженную солнцем. И сразу тусклы, неинтересны
и ненужны, призрачны показались ему наши очередные дела, наша
условная относительная правда, наши временные ценности. И го-
ворил он нам о высоких своих постижениях, о том действительном
мире, что ему открылся, о царстве, где правда живет, о всепроникаю-
щем нравственном Солнце...
Это Солнце ослепило его, и его такие острые, насквозь пронизы-
вающие глаза словно навсегда утратили желание видеть тени и полу-
дни, его уши после гармонии духа, ими услышанной, — разучились
СлУШать скучные песни пещеры...
578
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Помните, как раненый князь Андрей смотрел на аустерлицкое
небо, на это спокойное, тихое небо и плывущие по нему облака?..
«Нет ничего, кроме него, кроме этого неба». Далекой и ненужной,
пустой предстала перед ним его прежняя жизнь с его надеждами и
суетой, с войной и Наполеоном, со всем, что казалось столь важным
и серьезным... «Царство теней», «мир призраков»...
В жизни Л. Н. Толстого было свое «аустерлицкое небо». Ему откры-
лась правда праведного бытия и ее предельной незыблемости, и свет
ее, такой благостный и такой ясный, как бы пронизав насквозь все
его существо, раз навсегда отнял у него возможность понимать и це-
нить условную правду текущей жизни, изменчивую и временную. По-
добная правда представилась ему ложью и только ложью. Он осудил
ее, как некогда Антигона, во имя требований абсолютного Добра.
Все стало для него обманом и грехом, кроме высшего закона люб-
ви, живущего в наших сердцах, — этого голоса Божия, обращенного к
нам. Только внутри нас, в этом законе — царство Божие, и достаточно
это постичь, ощутить, как оно станет жизнью, реальностью, осущест-
вленным добром.
«Стоит только захотеть» — вот краеугольный камень толстовской
этики, ее путь и пафос. Стоит людям только понять и захотеть, — и
они увидят солнце, и солнце будет в них.
А весь этот долгий путь прогресса, это медленное восхождение по
исторической лестнице, вся эта кропотливая и непрерывная внеш-
няя организация людей, право, государство, власть — все это обман и
ложь, бестолковый танец в царстве теней, судороги заблудившегося
человечества. И главное, всё это «великий грех» перед лицом правды,
сплошное нарушение истинного и единого закона добра и любви.
Ярко и мощно, всеми красками своей несравненной палитры об-
личает Толстой пороки наших относительных, «прагматических»
ценностей. Последовательно раскрывает он неизбежную грехов-
ность всех наших внешних законов, исходящих от насильственно-
го организма государства, извращающего и загрязняющего чистую
природу человека. Издевается над этими законами и их служителя-
ми. С прямолинейной суровостью пророка отвергает всю культуру,
пропитанную фальшью, нравственным компромиссом, извилистой
сложностью заблуждения.
Все это — по ту сторону «аустерлицкого неба». А здесь, с ним — «про-
стота, добро и правда», без которых нет и не может быть величия...
fjod знакам революции
579
Для него, видевшего солнце, узники пещеры — мечутся в обмане
и грехе. Но ведь, с другой стороны, и для этих самых узников не ме-
нее очевидна его ослепленность в темной и запутанной пещерной
обстановке. «Разучился разбираться в наших делах». Ослеп. И твердит
свое, простое и яркое, но не подходящее к нашему лабиринту, не уяс-
няющее в нем ничего и не выводящее из него. — Так говорит или, по
крайней мере, может сказать население сферы теней.
Велика истина любви и непререкаем ее закон. Но бесконечно тер-
нист и длинен путь ее воплощения в собирательную жизнь людей.
Счастлив тот, кому открылось солнце, чья душа зацвела от его лучей.
Но ведь пещера этим еще не устранена, и не сняты оковы с узников...
И недостаточно им «лишь захотеть», чтобы пали оковы, как недоста-
точно еще понять добро, чтобы воплотить его в себе.
Быть может, это ужасно и тяжело, что жизнь безмерно сложнее
гениальной простоты великого русского моралиста. Но тем не ме-
нее это так. Это так же верно, как то, что Толстой, как человек, как
творец и художник, не умещается, бесконечно не умещается в рамки
Толстого-моралиста.
В кризисе духовного самоуглубления он познал правду «в ее бы-
тии», в ее «идее», как сказали бы философы. Но ему осталась чужда
правда «в ее становлении», в развитии. Толстой не хочет знать исто-
рии. Это — один из самых неисторических, даже антиисторических
умов человечества. Он не хочет видеть, что «все прекрасное столь же
редко, сколь трудно» (Спиноза), что оно достигается не сразу. Реаль-
ная сила зла для него словно не существует, и поэтому во всем, что не
вмещает в себя добра целиком, «теперь же и здесь же», — он усматри-
вает лишь грех, отрицание, слепоту.
Он фанатически требователен, даже жесток в своем идеале любви,
и бесконечно строг к жизни, этот идеал ограничивающей.
«Не противься злу насилием» — сказало ему высшее откровение, и
с тех пор всякое принуждение в его глазах стало безусловно грехов-
ным. И так как социальная жизнь человечества строится на начале
принудительном (право, государство), он не останавливается перед
тем, чтобы отвергнуть все древо человеческой культуры.
«Не надо подчиняться государству, не надо идти на войну, не нуж-
но судов, даже науки, искусства не надо»... Уподобиться полевым ли-
ниям, отдаться закону всеобщей любви. Все люди — братья. Не нужно
власти. Не нужно повеления и повиновения.
580
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Эти заповеди — дети высшей правды, как она воспринята великим
моралистом. Но во всей своей чистоте брошенные в мир как дей-
ственные призывы, они встречаются с другими заповедями, заветами
той же правды, но только воплощающейся во времени. И, встретив-
шись, бледнеют, бессильные себя оправдать в сфере несовершенной,
но совершенствующейся жизни.
В самом деле. Отрицание права во имя нравственного совершен-
ства ведет в жизни не к торжеству безусловного добра, а к утрате
и тех относительных нравственных достижений, которые воплоща-
ются в праве. Отрицание государства приводит не к царству Божию,
а скорее к анархии тьмы, войне всех против всех. Отрицание куль-
туры влечет за собою не блаженную невинность полевых лилий, а
лишь всеобщее огрубение, косность души и еще большую прикован-
ность ее к пещере теней и призраков. И это не случайно, конечно,
что в своем отрицании культуры Толстой является самым мощным
порождением всемирной культуры и был бы немыслим вне ее пре-
емственного развития и роста. Так мстит за себя отвергаемая правда
земли.
Это — глубочайшая трагедия земного существования. В здешней
жизни людей бывает слишком часто, что призыв к немедленному
осуществлению предельной правды Божией нарушает самую эту
правду в ее естественном и нормальном, объективном, жизненном
воплощении. Люди «града вышнего», подвижники и святые, всегда
идут впереди своего века, жизнью своею нарушая его закон. Для мира,
лежащего во зле, такие люди — лучшее оправдание и украшение. Но
подчас они уже слишком резко расходятся с ним, слишком резко
себя ему противопоставляют. И тогда кажется, что они — не от мира.
Требования мирские проходят мимо них. И когда условные законы
времен, законы государств и народов восстают на этих людей, че-
ловечество становится свидетелем великой борьбы правды с самою
собой. Правда в своем законном, конкретном объективно историче-
ском воплощении сталкивается с правдой в ее чистом, отвлеченном,
абсолютном выражении.
Люди, предвосхитившие последнее откровение правды и нашед-
шие в себе силу жить сообразно ему, такие люди, конечно, должны
быть названы нравственно гениальными или святыми. Они мораль-
но пленяют и очаровывают, они иногда вносят благодетельные по-
трясения в жизнь человечества, разрывая связь времен. Они оплодо-
Под знаком революции
581
творяют мир, делая его богаче, ярче, углубленнее. Но побеждают его
все-таки не они: их святость узка при всем ее величии, при всей ее
необыкновенной красоте. Они не чувствуют правды относительного,
правды обусловленного, и глубоко грешат перед ней (sanctus error).
Их трагедия в том, что всю полноту верховного совершенства они
пытаются целиком перенести в несовершенную обстановку земли.
Побеждает мир идеализм конкретный, целостный, сочетающий в
себе и стремление к безусловной правде, и сознание того, что эта
правда лишь на небе живет.
Но для нас, русских, все же особенно близок, понятен Толстой
даже и в великом ослеплении своем, открывшемся ему солнцем.
Именно для России бесконечно характерны этот суровый «максима-
лизм», эта любовь к предельным ценностям, к безусловной, послед-
ней правде. «Все мы любим по краям и пропастям блуждать», — гово-
рил Крижанич, наш первый славянофил. Гений Толстого живет в душе
его родной страны, и она — в нем. Среди трезвых народов всемирной
пещеры Россия опалена, опьянена лучами далекого солнца, по свое-
му воспринятого ею. Недаром же превратилась она ныне в чистый
факел мира, пламя которого устремляется в безбрежную высь. Она
познала на себе, в потрясающих страданиях своих, в своих огненных
муках горения, весь ужас своей любви, ее Немезиду, — но ведь сердцу
не прикажешь...
Социальная философия Толстого — «великий грех», но это — грех
праведника. Религиозный анархизм его — великое заблуждение, но
это — заблуждение гения, живущего истиной.
И если грех и заблуждение его — грех и заблуждение России, то и
праведность его и гений его — русская святость и русский гений.
Пестель*196
(К столетию 14 декабря)
...Это было любопытное время. Царства шатались. Перевороты
сменялись переворотами. Европейские языки пребывали в смешении.
Витал над Европой саркастический смех Вольтера. Звучали магиче-
ские формулы Руссо. Мерещились призраки Робеспьера, Сен-Жюста.
Еще не улеглась страшная тень Императора...
‘«Новости Жизни», 27 декабря 1925 года.
582
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Вольнодумство пробиралось подчас даже и в очень благородные
мозги. Шатобриан рассказывает, как одна его знакомая, большая па-
рижская аристократка, читая в газете о падении тронов, невозмутимо
промолвила:
— Положительно, напала какая-то эпизоотия на этих коронован-
ных бестий...
...В это время в далеком холодном Петербурге Магницкий мрачно
докладывал царю об опасностях, свойственных дурной, греховной
эпохе.
Европу охватил растлевающий дух, который грозит проникнуть
и в Россию, — утверждал он. Это тот самый дух, который скрывался
у Иосифа II под личиной филантропии, у Фридриха, энциклопеди-
стов — под скромным плащом философизма; в царствование яко-
бинства — под красной шапкой свободы; у Бонапарта — под трех-
цветным пером консула, и, наконец, в короне императорской. «Этот
дух с трактатами философии и хартией конституции в руке поставил
престол свой на Западе и хочет быть равным Богу».
...А молодые гвардейские офицеры, восстановив в Париже леги-
тимную монархию, возвращались домой в Петербург под гипнозом
духа укрощенной ими революции, опьяненные воздухом свободы.
Кружились головы. Воспламенялись сердца от отечественных не-
совершенств. Жадно следили за появлением то там, то здесь новых
представительных учреждений. Друзья, встречаясь, спрашивали друг
друга:
— Ну, что, нет ли еще какой-нибудь свежей конституции?..
Пестель впоследствии в следующих словах изображал тогдашние
настроения, атмосфера коих породила 14 декабря:
«Происшествия 1812-1815 годов, равно как предшествовавших
времен, показали, столько престолов низверженных, столько дру-
гих постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых
учрежденных, столько царей изгнанных, столько революций свер-
шенных, столько переворотов произведенных, что все сии проис-
шествия ознакомили умы с революциями, с всевозможностями и
удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою
отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционны-
ми мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и
то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства,
даже Англии и Турции, сих двух противоположностей. То же самое
Под знаком революции	583
зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет,
так сказать, везде умы клокотать. Вот причины, полагаю я, которые
породили революционные мысли и правила и укоренили оные в
умах».
Павел Пестель, бывший адъютант графа Воронцова, полковник
Вятского пехотного полка, был центральной фигурой декабризма.
Он идеолог, он и практик. Он пишет «Русскую Правду», т. е. бу-
дущую конституцию российской республики, — и он же руководит
подготовкой восстания, вербует заговорщиков и вдохновляет тайное
общество. Без него все распадается, лезет по швам.
«Он не только самовластно управлял Южным обществом, — ха-
рактеризует его следственная комиссия, — но имел решительное
влияние и на дела Северного. Он господствовал над сочленами свои-
ми, обворожал их обширными познаниями и увлекал силой слова к
преступным намерениям его разрушить существующий образ прав-
ления, ниспровергнуть престол и лишить жизни августейших особ
императорского дома. Словом, он был главой общества и первейшей
пружиной всех его действий».
Таким рисуется полковник Пестель и по другим документам Де-
кабря. Это человек ясного сознания и железной воли. Это человек
незаурядный. Пушкин после свидания с ним в Кишиневе в 1821 г. не-
даром категорически констатирует:
— Умный человек во всем смысле этого слова... Он один из самых
оригинальных умов, которых я знаю...
Он знает, на что и куда идет. Среди декабристского общества это
остров твердой земли среди голубого романтического тумана. У него
есть план и цель. Обдуманы у него и средства.
Цель — процветание, величие родины. Пестель прежде всего рус-
ский патриот. «Настоящая моя история, — пишет он в тюрьме в тя-
гостном ожидании приговора и смерти — заключается в двух словах:
я страстно люблю мое отечество, и желал его счастия с энтузиаз-
мом»...
Пестель — суровый и жестокий государственник. Он любит ро-
дину в образе великого государства. В отличие от конституционного
проекта Никиты Муравьева197, «Русская Правда» глубоко проникнута
инстинктом и разумом великодержавия. Пестель понимает, что теку-
щая эпоха — эпоха великих государств. Россию он мыслит мощной
Державой, построенной на фундаменте разумного централизма. Он
584
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
отвергает муравьевскую тенденцию федерализации, опасаясь, что
при ней «любовь к отечеству будет ограничиваться любовью к одной
своей области»... Проект Муравьева грозит воскресить удельную си-
стему, и в «Русской Правде» самая мысль о расчленении государства
«отвергается совершенно, яко пагубнейший вред и величайшее зло».
Можно вообще сказать, что если Муравьев был «жирондистом дека-
бризма», то Пестель — его несомненный и последовательный яко-
бинец.
Великая Россия может и должна быть только республикой. Южное
Общество решительно настаивало на этом. «Я вспомнил блаженные
времена Греции, когда она состояла из республик, и жалостное ее по-
ложение потом. Я сравнивал величественную славу Рима во дни ре-
спублики с плачевным ее уделом под правлением императоров. Исто-
рия Великого Новгорода меня также утверждала в республиканском
образе мыслей».
Республика, таким образом, рисуется надежным условием госу-
дарственного благоденствия и величия.
Республика Пестеля достаточно радикальна. В ней отрицаются
сословия, провозглашается полное равенство граждан перед зако-
ном, решительно отвергается характерный для конституционного
проекта Муравьева цензовый принцип: «Сия ужасная аристокрация
богатств, — отзывается Пестель о муравьевской идеологии, — заста-
вила многих, и в том числе и меня, противу его конституции сильно
спорить». Пестель — на левом фланге декабризма.
Но мало того. В государстве «Русской Правды» слышатся, пусть
еще отдаленные, мотивы «государственного социализма». Государ-
ство играет руководящую роль в деле распределения земель. Значи-
тельная их доля не уходит в руки частных собственников, а остается
в распоряжении самого государства. Эта черта позволила Герцену в
свое время заявить, что Пестель «был социалистом раньше, чем поя-
вился социализм». Герцен, конечно, тут увлекался, смешивая этатизм
с социализмом, — но это уже тонкости, детали... И разве один Герцен
у нас повинен в таком увлечении и смешении?..
«Если собрать воедино черты государства Пестеля, — пишет из-
вестный исследователь декабризма проф. Довнар-Запольский, — то
они распадутся на основные три типа: государство античного мира,
государство социалистическое и государство наполеоновского ре-
жима».
Под знаком революции
585
Если оценивать все это под знаком протекшего столетия, нельзя
не признать, что в Пестеле, как явлении русской политической жиз-
ни, было немало пророческого...
Жестокий, волевой характер. Пестель шел к свей цели упорно и
упрямо, не останавливаясь на выборе средств. По свидетельствам
окружающих, он отличался «математическим умом и математиче-
ской убежденностью». Он умел руководиться холодным расчетом. Он
«никогда ничем не увлекался» — характеризует его Якушкин.
Единственный из декабристов, он понимал, что нельзя делать ре-
волюцию в белых перчатках — особенно в России. Он сознавал, что
нелепы мечты сразу перевести русский народ с железной узды само-
державия на зеленое пастбище мирного демократизма. Он отдавал
себе четкий отчет в технике переворота. Он не слишком надеялся на
непосредственную самодеятельность масс и огромное значение при-
давал наличию твердого авторитетного руководства.
«Сама по себе масса есть ничто, — говорил он в интимной беседе
Поджио198, — она будет тем, что сделают с нею индивидуумы, в кото-
рых основа всего». Центр тяжести — в умелом, умном, энергичном
руководстве.
Отсюда и основное разногласие в тактике с Муравьевым. Как и
большинство декабристов, Муравьев был сторонником правоверно
демократического образа действий. Выработав проект конституции,
он считал, что необходимо немедленно же после переворота поста-
вить его на всенародное обсуждение и вручить его судьбу решению
всенародного собора. Это путь, который теперь мы назвали бы путем
«формальной демократии».
Пестель защищал радикально иную точку зрения. Он не сомне-
вался в практической бесплодности и даже вредности благодушных
рецептов Муравьева. Он горячо спорил с «учредиловцами» своего
времени и своей среды.
Он крепко отстаивал мысль, что основные необходимые реформы
нужно проводить не через формальную процедуру «всенародного»
обсуждения и утверждения, а через диктатуру Верховного Управле-
ния. Он доказывал, что конституционные начала, до времени остава-
ясь тайной инициативной группы, не должны быть обнародованы, во
Избежание сутолоки и никчемных словопрений. Он считал, что прав-
ление Общества должно сперва устранить членов императорской
фамилии и объявить себя через приведенные к покорности Синод
586
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и Сенат Верховным Правительством, облеченным неограниченной
властью, и раздать важнейшие должности своим сторонникам.
Залог успеха Пестель усматривал в принципе диктатуры, а не в
формах формального народоправства. Народоправство придет по-
том, утвердится посредством диктаториальной власти Верховного
Управления. «Временное Верховное Управление обязано новый госу-
дарственный порядок, Русскою Правдой определенный, постепенны-
ми мероприятиями ввести и устроить, а народ обязан сему введению
не только не противиться, но, напротив того, Временному Верховно-
му Правлению усердно всеми силами содействовать и неуместным
нетерпением не вредить преуспеванию народного возрождения и
государственного преобразования». Пестель надеялся, что Верхов-
ному Управлению удалось бы осуществить необходимые реформы
приблизительно в десятилетний промежуток времени. Но трудно со-
мневаться, что произойди тут «ошибка в темпе» — он все равно про-
должал бы твердо стоять на основной своей позиции...
Если по своему темпераменту, по психологическому складу свое-
му, Муравьев был «меньшевиком» декабризма, то Пестель — его несо-
мненный и ярко выраженный большевик.
Его резкие суждения, его прямолинейная суровость в средствах,
его авторитарные концепции и диктаторские повадки — зачастую
смущали его вольных и невольных сотоварищей. Несмотря на всю
силу его влияния в Обществе, многие члены чуждались его, почти ни-
кто его не любил. И, уж конечно, никто как следует не понимал его.
«Полковник Пестель, — показывает Басаргин199, — имел тогда
сильное влияние в обществе нашем, хотя и в то время мы говори-
ли, что он мыслит слишком вольно. Весьма часто в некоторых, даже
ничтожных разговорах нам казалось, что Пестель рассуждает не-
справедливо, но, не желая с ним спорить, мы оставляли его при его
мнении, а говорили без него о сем между собою». Он покорял мате-
матической логикой мысли, но вместе с тем и устрашал ею.
Показания Трубецкого Следственной Комиссии — сплошной ого-
вор Пестеля, обвинительный акт против него, раздраженная брань
по его адресу. «Я не рожден убийцею, — восклицает неудачливый,
злосчастный «диктатор», — я желал отойти, видя себя между людьми,
готовыми на убийство». Говоря о планах Пестеля, он не обинуясь, ха-
рактеризует их злобно-ироническим указанием:
— Сам он садился в Директорию...
цод знаком революции
587
Полковник Комаров определяет Пестеля как «самого ревностного
члена Общества и самого опасного». Он утверждает, что оттолкнулся
от заговорщиков главным образом из-за Пестеля, узнав его короче,
«познавши его безнравственность, его порочность души, сухой, хи-
трой и способной на все гнусное»...
Н. Муравьев, со своей стороны, морально содрогнулся, выслушав
изложенный Пестелем план переворота. «Весь план, — признается
он — показался мне столь несбыточным и невозможным, сколь вар-
варским и противным нравственности».
Рылеев также недолюбливал Пестеля, «хитрого честолюбца», не
доверял ему и хотел даже установить за ним наблюдение.
Его обвиняли в честолюбии, жестокости, вероломстве. И никто,
никто не понимал, что в его голове гнездилась целостная, глубоко
продуманная, принципиально выдержанная система, тактика боль-
шого полета. Конечно, он лучше своих соратников учитывал логику
политического действия, глубже проникал и в природу русской на-
родной стихии. Он чувствовал русский народ куда лучше Рылеевых
и Муравьевых. Его организационный план был проникнут чутьем
реальности и полон действенности: не его вина, что его окружала
социальная и политическая пустота. Быть может, его вина лишь в
том, что он не хотел постичь величия исторического Петербурга
и по-своему осмыслить парадокс Николая, брошенный им Завали-
шину:
— Зачем вам революция? Я сам вам революция...
Но для этого Пестелю нужно было перестать быть Пестелем... Да и
Николай должен был бы, пожалуй, перестать быть Николаем...
Склонись волею чуда (исторически, конечно, это было весьма ма-
ловероятно) победа на долю романтиков 14 декабря, — власть снача-
ла очутилась бы в изящных благородных руках русского жирондизма.
Но, вероятно, Трубецкие и Рылеевы не успели бы еще провозгласить
всех полагающихся вольностей, не успели бы собрать столь дорогого
их сердцам «собора», как возлюбленный ими народ обернулся бы к
ним своим совсем не поэтическим, но очень реальным и очень на-
циональным ликом. И пробил бы тогда час Пестеля...
Ну, а что же было бы дальше? На этот счет возможны лишь гадания
и намеки...
Один из них налицо. Рылеев передает любопытный свой разговор
с Пестелем: «Зашла речь о Наполеоне. Пестель воскликнул:
588
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
— Вот истинно великий человек, по моему мнению; уже если иметь
над собою деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию,
сколько создал новых фортун! Он отличал незнатность и дарования!»
Рылеев возмутился до глубины души. Ему грезились лавры Ва-
шингтона, он любил воспевать Брута, — а здесь его ближайший со-
ратник вдруг взывает к жизни тень нового Цезаря...
Он не мог и не хотел понять, что эта фраза, вырвавшаяся у Пе-
стеля, вскрывает глубокие родники его политического миросозерца-
ния, его работы, его смертной борьбы. В якобизме эвентуально живет
бонапартизм. Бонапартизм выступает исторически прежде всего как
самокритика якобинизма. Исторически и логически они взаимно
связны. И тот, и другой умеют одинаково «отличать незнатность и
дарования», выдвигать «новые фортуны». И тот, и другой государ-
ственны. И тот, и другой выходят из народа, чтобы вести народ за
собой. И тот, и другой народны, но не «демократичны». Переход от
первого ко второму есть своеобразная реализация первого, консоли-
дация его жизнеспособных элементов. Франция недаром была свиде-
тельницей, как «вчерашние Бруты становились слугами пришедшего
Цезаря». Тут, следовательно, меньше всего — погрешности или скачки
индивидуальной мысли Пестеля. Тут ее характерная направленность,
ее отважнейшее самообнаружение. Тут она — значок какой-то боль-
шой исторической логики, революционной диалектики...
«Пока человек будет человеком, — писал Карлейль, — Кромвели
или Наполеоны будут неизбежным завершением санкюлотизма200»
(«Герои и героическое в истории»),
И когда теперь задумываешься о декабризме и хочешь тщательнее
понять его смысл, его судьбу, его душу, — неизменно в сознании вос-
кресает образ его выдающегося идеолога и первейшей жертвы его —
Пестеля.
Пророческий бред’
(Герцен в свете русской революции)
Недавно мне довелось перечитать Герцена, — и с острой, свежей
силой запечатлелась в сознании мысль о глубочайшей «органично-
сти» русской революции, ее коренной связи с духовным ядром рус-
‘Журнал «Смена Вех», № 18,25 февраля 1922 года.
Под знаком революции
589
ской общественной мысли. Прямо поражаешься, до чего современны
основные мотивы публицистики «Колокола», размышлений «Дневни-
ка», заветов «С того берега»...
Вне всякой зависимости от оценки свершающегося кризиса при-
нуждаешься признать, что он национален в подлинном и полном
смысле этого слова. Его пророчески предсказывали наши лучшие
люди, то ужасаясь его ликом, как Достоевский, то зажигаясь его па-
фосом, как автор «Былого и дум»...
Должно быть, в самом деле заложен он был в русской стихии, рус-
ском духе, и нужен был в замысле всемирно-историческом. Через
него Россия исполняет некое мировое предназначение, являет наро-
дам какой-то великий урок (Чаадаев). Какое предназначение, какой
урок, — сейчас мы можем только гадать и предчувствовать: узнаем по
плодам. Но что духовная роль России в мире становится исключи-
тельной, как никогда, — этого не видеть могут разве только безнадеж-
ные слепцы да сухие книжные черви типа гетевского Вагнера. Вду-
мываюсь в настроения Герцена дней расцвета его публицистической
деятельности. Потом, в знаменитых письмах «к старому товарищу»
он разочаруется во многих элементах своей революционной веры.
Ее символ, однако, не становится от этого менее характерным. Гер-
цен — пророческое явление всею линией своего жизненного пути.
I
Прежде всего чрезвычайно знаменательна его оценка западно-
европейского мира. Он чувствует, что крылья смерти веют над всей
современной цивилизацией, для него ясна дряхлость старой Европы.
Сдвиг неминуем, так долго продолжаться не может:
«Все кончено: представительная республика и конституционная
монархия, свобода книгопечатания и неотъемлемые права человека,
публичный суд и избранный парламент. Дыхание становится легче,
воздух чище; все стало страшно просто, резко... Куда ни посмотришь,
отовсюду веет варварством — из Парижа и из Петербурга, снизу и
сверху, из дворцов и мастерских. Кто покончит, довершит? Дряхлое
ли варварство скипетра, или буйное варварство коммунизма? Крова-
вая сабля, или красное знамя?»*
*Т. IV, с. 126. Цитирую по последнему изданию наследников автора под ре-
дакцией М. К. Лемке (Петроград, 1915-1917).
590
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«Принципы 89 года» изжили себя, и, так как современная Евро-
па проникнута ими насквозь, — она умирает вместе с ними. — «Мне
кажется, что роль теперешней Европы совершенно окончена; с
1848 года разложение ее растет с каждым шагом... Разумеется, все на-
роды погибнут, — погибнут учреждения: римские, христианские, фе-
одальные, парламентские, монархические или республиканские, —
все равно» (VIII, 29).
То, что стало основной злобой нашего революционного дня, ве-
ликий русский публицист предчувствовал семьдесят лет тому назад.
Политические формы Европы, устои «формальной демократии» вну-
тренне гнилы и должны быть сметены. И он говорит об этом почти
словами русских революционеров двадцатого века, ополчающихся
на «парламентаризм»:
«Мир оппозиции, мир парламентских драк, либеральных форм, —
тот же падающий мир. Есть различие — например, в Швейцарии
гласность не имеет предела, в Англии есть ограждающие формы —
но если мы поднимемся несколько выше, то разница между Парижем,
Лондоном и Петербургом исчезнет, а останется один факт: раздав-
ленное большинство толпою образованной, но не свободной, имен-
но потому, что она связана с известной формой социального быта»
(V, 287).
Никакие политические реформы не способны облегчить положе-
ния. Никакая республика сама по себе сделать ничего не в состоянии.
Герцен решительно обличает близорукость республиканцев типа
Ледрю-Роллэна201 и его друзей: «Республика — так, как они ее пони-
мают, — отвлеченная и неудобоносимая мысль, плод теоретических
дум, апофеоз существующего государственного порядка, преображе-
ние того, что есть; их республика — последняя мечта, поэтический
бред старого мира... Они воображают, что этот дряхлый мир может,
как Улисс2112, поюнеть, не замечая того, что осуществление их респу-
блики мгновенно убьет его; они не знают, что нет круче противо-
речия, как между их идеалом и существующим порядком, что одно
должно умереть, чтобы другому можно было жить. Они не могут вый-
ти из старых форм, они их принимают за какие-то вечные границы
и оттого их идеал носит только имя и цвет будущего, а в сущности
принадлежит миру прошедшему, не отрешается от него» (V, 419).
Необходим социальный переворот, глубокий, радикальный. Он
неизбежен и желателен одновременно. Только он обеспечит торже-
Под знаком революции
591
ство действительной, а не мнимой демократии, только он освежит
историю. Но, по мнению Герцена, парламентаризм настолько испор-
тил западные народы, что они уже вряд ли способны самостоятельно
порвать его оковы.
«Мы присутствуем при великой драме... Драма эта не более и не
менее, как разложение христианско-европейского мира. О возмож-
ности (не добив, не разрушив этот мир) торжества демократии и со-
циализма и говорить нечего. Если считать в империи Наполеона III
10 млн citoyens actifs, то один миллион падает на девять ретроград-
ных, состоящих из буржуа, мелких землевладельцев, легитимистов
и орангутангов. Орангутанги, не развившиеся в людей, составля-
ют вообще четыре пятых сей империи и 0,96 всей Европы. Suffrage
universal — последняя пошлость формального политического мира, —
дала голос орангутангам, ну, а концерта из этого не составить... Из
вершин общества европейского и из масс ничего не сделаешь; к тому
же оба конца эти тупы, забиты с молодых лет, мозговой протест у
них подгнил... Я решительно отвергаю всякую возможность выйти из
современного импасса без истребления существующего». И дальше:
«Победа демократии и социализма может быть только при экстерми-
нации существующего мира с его добром и злом и его цивилизацией.
Революция, которая теперь приготовляется (я вижу ее характер
очень вблизи) ничего не имеет похожего на предыдущие. Это будут
сентябрьские дни в продолжении годов»’
Но настойчиво подчеркивает Герцен, что освобождающаяся и
творческая революция загорится впервые не на Западе, слишком
усталом для творчества. Она может спасти западные народы — и
только она одна! — но они уже не в состоянии своими силами дать
ей жизнь.
«Чем пристальнее всматривался, тем яснее видел, что Францию
может воскресить только коренной экономический переворот —
93 год социализма. Но где силы на него?., где люди?., а пуще всего —
где мозг?.. Париж — это Иерусалим после Иисуса; слава его прошлому,
но это — прошлое» (V, 23; VI, 534). «Революционная идея нашего вре-
мени несовместна с европейским государственным устройством: они
Друг к другу идут так, как английские законы к Японии или бранден-
бургское право к древней Греции... Все в Европе стремится с необы-
'(V, 243,246. Курсив мой. — Н. У.).
592
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
чайной быстротой к коренному перевороту или к коренной гибели:
нет точки, на которую бы можно опереться; все горит, как в огне —
предания и теории, религия и наука, новое и старое» (VI, 98-99). Как
правоверные в Мекку, как крестоносцы в Иерусалим, устремились
русские энтузиасты в Европу, «страну святых чудес», как ее назвал Хо-
мяков20^. И что же? «Средневековые пилигримы находили, по край-
ней мере, в Иерусалиме пустой гроб — воскресение Господне было
снова подтверждено; русский в Европе находит пустую колыбель и
женщину, истомленную мучительными родами» (VIII, 24).
Вот еще когда в сознании русской интеллигенции слагались за-
мыслы небывалой, несравненной революции! Властитель дум двух
поколений, Герцен питал их идеями, прочно вкоренившимися в ор-
ганизм русского духа. Каковы бы они ни были, эти идеи и впечат-
ления, — правильные или ошибочные, благодетельные или тлетвор-
ные, — они превращались в идеи-силы, готовые рано или поздно
стать жизнью. Помимо этого, вершился эффективнейший факт:
вождь западников констатировал смертную болезнь Европы. Жизнь
подсказывала своеобразный творчески синтез славянофильства и за-
падничества. И разве синтез этот не звучит лейтмотивом в бурной
симфонии нынешней нашей грозы?..
II
Социализм, коммунизм204 — вот, по убеждению Герцена, единствен-
ное средство исцелить умирающую цивилизацию. Всю силу своего пу-
блицистического пафоса влагает он в проповедь новой религии. «Ре-
лигия революции, великого общественного пересоздания, — пишет
он сыну «с того берега», — одна религия, которую я завещаю тебе. Она
без рая, без вознаграждений, кроме собственного сознания, кроме со-
вести». И еще определеннее — в письме редактору журнала «Е’Ноште»:
«Социализм отрицает все то, что политическая республика сохранила
от старого общества. Социализм — религия человека, религия земная,
безнебесная, общество без правления, воплощение христианства, осу-
ществление революции... Христианство преобразовало раба в сына
человеческого; революция преобразовала отпущенника в граждани-
на; социализм хочет из него сделать человека. Христианство указыва-
ет людям на сына Божия, как на идеал, социализмом сын объявляется
совершеннолетним, человек хочет быть более чем сыном Божием —
Под знаком революции	593
-----------------------------------------------------------
он хочет быть самим собою» (V, 386; VIII, 30). Нетрудно заметить, что
социализм тут воспринимается религиозно, и Фейербаховская тради-
ция загорается всеми огнями религиозно-революционного энтузиаз-
ма. На почве именно этих построений созреет тот герой Достоевско-
го, который — помните? — выкинул на улицу святые образа, <<в своей
же комнате разложил на подставках, в виде трех налоев, сочинения
фохта, Молешота и Бюхнера205, и перед каждым налоем зажигал вос-
ковые церковные свечки»...
Действительная, плодотворная революция — утверждает Гер-
цен, — может быть лишь социалистической. «Современная религи-
озная мысль совершенно меняет свою основу. Современная револю-
ционная мысль — это социализм. Без социализма нет революции.
Без него есть только реакция, монархическая ли, демагогическая,
консервативная, католическая или республиканская!» (VII, 229). Разве
не та же самая мысль ляжет в основу нынешней русской «октябрь-
ской» идеологии? Родство по прямой линии! Революция должна быть
углублена, «буржуазная революция» с ее демократическими рефор-
мами есть лишь толчение воды в ступе... «Упрекайте и ругайте сколько
угодно — предвосхищает эту идею Герцен — петербургский абсолю-
тизм и нашу русскую безропотную покорность, но ругайте же везде и
умейте разглядеть деспотизм всюду, в какой бы форме он ни являлся:
в виде ли президента республики, или Временного Правительства,
или Национального Собрания... Мы теперь видим, что все существу-
ющие правительства, начиная с наиболее скромного швейцарского
кантона и кончая автократиею всея Руси, — лишь вариация одной и
той же темы» (V, 328).
Но раз так, раз только социальная революция может спаси чело-
вечество, а Европа уже слишком утомлена, чтобы ее осуществить —
то откуда же ожидать спасения?
И взгляд Герцена крепко приковывался к России. Да, это именно
она, это только Россия несет миру новую зарю. Великое дерзание —
Удел России, ибо она молода, она свободна от гирь многовековой
культуры, стесняющих поступь Запада. При создавшихся условиях
наша отсталость — наш плюс, а не минус. «Ничто в России не име-
ег того характера застоя или смерти, который постоянно и утоми-
тельно встречается в неизменяемых повторениях одного и того же,
Из рода в род, у старых народов Запада. В России нет ничего окон-
ченного, окаменелого; все в ней находится еще в состоянии раство-
594
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ра, приготовления. Гекстаузен справедливо выразился, что в России
всюду видны “недоконченность, рост, начало”. Да, всюду чувствуешь
известь, слышишь пилу и топор... Мы в некоторых вопросах потому
дальше Европы, свободнее ее, что так отстали от нее... Европа идет ко
дну оттого, что не может отделаться от своего груза, — в нем бездна
драгоценностей, набранных в дальнем, опасном плавании. У нас это
искусственный балласт, за борт его, — и на всех парусах в широкое
море! Европеец под влиянием своего прошедшего не может от него
отделаться. Для него современность — крыша многоэтажного дома,
для нас — высокая терраса, фундамент. Мы с этого конца начинаем».
И неоднократно цитирует Герцен, обращаясь к родине, глубокое чет-
веростишие Гёте:
Dich stort nicht im Innern
Zu lebendiger Zeit
Unnutzes Erinnern
Und vergeblicher Streit...
«Не смейтесь — пишет он друзьям 6 сент. 1848 года. — Аминь,
аминь, глаголю вам, если не будет со временем деятельности в Рос-
сии, — здесь (т. е. в западной Европе. Н. У.) нечего ждать, и жизнь наша
окончена — ich habe gelebt und geliebt...» (VIII, 45; V, 110 и сл., 236).
«Мы обогнали, потому что отстали» — разве не точь-в-точь эту
формулу упорно твердит в наши дни Ленин, разумеется, вне всякой
сознательной связи с мечтой Герцена. Но эта мечта, становящаяся ве-
щей, очевидно, как-то связалась с русской жизнью, вошла в организм
души русской интеллигенции, и вот вдруг причудливо воплощается
в грозу и бурю...
Итак, «Россия — юный шалопай, сидящий в тюрьме; он еще ничего
не сделал путного, но обещает. Почтенный же старик рядом с ним
уже много сделал, быть может, еще кое-что сделает, — но он стар»...
(VIII, 90).
В духовном облике России обозначены черты, как раз необходи-
мые для оздоровления современного человечества. Об этих чертах
Герцен отчетливо напоминает Мишле206 в своем знаменитом письме
к нему:
«Россия никогда не будет протестантскою. Россия никогда не бу-
дет “juste milieu”. Россия никогда не сделает революции с целью от-
Под знакам революции	595
——------------------------------------------------------------
делиться от царя Николая и заменить его царями-представителями,
царями-судьями, царями-полицейскими. Мы, может быть, требуем
слишком многого и ничего не достигнем; может быть, так, но мы
все-таки не отчаиваемся. Прежде 1848 года России не должно, не-
возможно было вступить в революционное поприще, ей следовало
доучиться, и теперь она доучилась» (VI, 457). Значит «теперь», т. е. в
середине прошлого века, мы уже созрели для революции и доросли
до социализма!!
Если в России нашему добровольному изгнаннику перлом рево-
люционного создания представлялась Европа, то в Европе его взор
устремлялся домой. «Начавши с крика радости при переезде через
границу, я окончил своим духовным возвращением на родину. Вера в
Россию спасла меня накануне нравственной гибели». И еще: «Дорого
мне стало знание Запада; насколько мог, я его узнал, и расстался с
ним. Я сочувствую его мыслям, но не сочувствую ни его людям, ни
его делам. Вера в будущее России одна пережила все другие» (V, 110;
VIII, 290).
Эта вера вдохновлялась не только величием, но и своеобрази-
ем исторической миссии России. В своем революционном подвиге
наша родина не будет рабски руководствоваться образцами Запада.
«Прошлое западных народов служит нам поучением и только; мы
нисколько не считаем себя душеприказчиками их исторических за-
вещаний». Россия семимильными шагами пройдет пространство,
преодолевавшееся Западном кровью и потом на каждом вершке. «Не
должна ли Россия пройти всеми фазами европейского развития, или
ее жизнь пойдет по иным законам? Я совершенно отрицаю необхо-
димость этих повторений. Мы, пожалуй, должны пройти трудными
и скорбными испытаниями исторического развития наших предше-
ственников, но так, как зародыш проходит до рождения все низшие
ступени зоологического существования... Россия преодолела свою
революционную эмбриогению в “европейском классе”... Мы за народ
отбыли эту тягостную работу, мы поплатились за нее виселицами, ка-
торжною работою, казематами, ссылкою, разорением и нестерпимою
жизнью, которой живем!» И в речи, произнесенной перед иностран-
цами 27 февраля 1855 г., в память февральской революции, Герцен
бросает ту же мысль с чувством нескрываемой гордости: «Нам вовсе
не нужно преодолевать вашу длинную, великую эпопею освобожде-
ния, которая вам так загромоздила дорогу развалинами памятников,
596
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
что вам трудно сделать шаг вперед. Ваши усилия, ваши страдания —
для нас поучения. История весьма несправедлива, поздно приходя-
щим дает она не обглодки, а старшинство опытности. Все развитие
человеческого рода есть не что иное, как эта хроническая неблаго-
дарность» (VI, 456; VIII, 46,151).
Таким образом, великая революция придет из России, и старая Ев-
ропа, до мозга костей больная мещанством, будет бояться этой рево-
люции. Бояться за свой «груз культуры», за «развалины памятников»,
за «бездны ценностей», ставших фетишами...
Разве в этом бреде революционного романтизма нет ничего про-
роческого? Разве современная философия «скифства» не содержится
в нем, как в зерне? Разве «зерцалом в гадании» не постигает он ту
огромную пропасть между февральской импотенцией и мучитель-
ными октябрьскими родами, которую нам суждено узреть «лицом
к лицу»? И, наконец, — разве не явился сам этот пророческий бред
одной из сил, приведших Россию к нынешнему великому лихоле-
тью?..
Ш
Свою веру в будущность России Герцен, как известно, связывал с
чрезвычайно высокой оценкой крестьянской общины. Община при-
учила наш народ к социализму, от нее непосредственно легко перей-
ти к социалистическому строю общества, осознанному на Западе, но
невоплотимого там без русского импульса: «Слово социализм неиз-
вестно нашему народу, но смысл его близок душе русского человека,
изживающего век свой в сельской общине и в работнической арте-
ли. В социализме встретится Русь с революцией». Европейская идея,
усвоенная русской интеллигенцией («европейским классом» — по
Герцену), найдет свое осуществление в русском народе. «Социализм
ведет нас обратно к порогу родного дома, который мы оставили, по-
тому что нам тесны были его стены, потому что там обращались с
нами, как с детьми. Мы оставили его немного недовольные и отпра-
вились в великую школу Запада. Социализм вернул нас в наши де-
ревенские избы обогащенных опытом и вооруженных знанием. Нет
в Европе народов, более подготовленных к социальной революции,
чем все неонемеченные славяне, начиная с черногорцев и сербов
и кончая народностями России в недрах Сибири... Я чую сердцем и
Под знаком революции
597
умом, что история толкается именно в наши ворота» (VII, 229, 253;
VIII, 494). Русскому народу после революции нетрудно будет привить
себе социализм. «Отделавшись от царя Николая», он сразу превратит
в действительность мечту, недосягаемую для Запада. «Социализмом
революционная идея может у нас сделаться народною. В то время
как в Европе социализм принимается за знамя беспорядка и ужасов,
у нас, напротив, он является радугой, пророчащей будущее народное
развитие... Время славянского мира настало. Таборит, общинный че-
ловек, тревожно раскрывает глаза. Социализм, что ли, его пробудил?»
(VIII, 53, 56).
Конечно, в этой своеобразной идеализации общины было много
наивного утопизма, и недаром позднейшее поколение упрекало за
нее Герцена. Конечно, община не сыграла той роли, которую предна-
значал для нее наш «барин-социалист». Но не в ней суть дела. Она — в
осанне социализму и в теории мессианского призвания России. И та,
и другая прочным «завоеванием» вошли в русскую интеллигентскую
душу, воспитывая в ней те струны, что ныне, празднуя пробуждение
русского народа, зазвучали на весь мир.
«Коммунизма бояться нечего, он же неотвратим, это будет истин-
ная ликвидация старого общества и введение во владение нового»
(VI, 430) — вот лозунг, брошенный нашему «европейскому классу» его
вождем ровно семьдесят лет тому назад. Что же, разве не современен
теперь этот лозунг?
В течение семи десятилетий уясняла и заботливо углубляла его
наша общественно-политическая мысль и вот, наконец, спала завеса и
во всей своей жуткой реальности предстал «новый мир», выстраданный
в подполье, вырешенный в бесконечных сектантских спорах, искуплен-
ный каторгой и казематами. На практике познали мы смысл различия,
с такой назидательной ясностью и поразительной злободневностью
терминологии устанавливаемого Герценом: «Главное различие между
социалистами и политическими революционерами состоит в том, что
последние хотят переправлять и улучшать существующее, оставаясь на
прежней почве, в то время как социализм отрицает полнейшим об-
разом весь старый порядок вещей с его правом и представительством,
с его церковью и судом, с его гражданским и уголовным кодексом, —
вполне отрицает так, как христиане первых веков отрицали мир рим-
ский». И уж, конечно, прежде всего истребляет новый мир презрен-
ную «представительную систему» — это «хитро продуманное средство
598
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
перегонять в слова и бесконечные споры общественные потребности
и энергическую готовность действовать». Разумеется, «ни этих вселен-
ских соборов для законодательства, ни представителей в роли перво-
священников вовсе не нужно» (V, 440,494)... Воистину, бравый матрос
Железняк207 имел бы полное основание подтвердить звучной цитатой
из Герцена свой решительный поступок 5 января 1918 года... если бы
это не было практически излишне...
Однако, достаточно. Это тема для монографии, а не для схема-
тичной журнальной статьи. Этим букетом цитат мне сейчас хочется
реабилитировать лишь самую простую истину, столь часто отрицае-
мую ныне в ложных полемических целях: истину глубоких духовных
корней русской революции. Не извне навязана она русскому народу,
а является органическим его порождением со всеми светлыми и тем-
ными сторонами своими. Она есть одновременно апофеоз и Неме-
зида истории русской интеллигенции, русской политической мысли,
и трудно сомневаться, что со временем она будет признана момен-
том напряженнейшего бытия России. Она — страшный суд над всеми
нами...
О, конечно, не может быть сомнения и в том, что Герцен ужас-
нулась бы многому, что ныне творится. Он слишком любил свобо-
ду, чтобы приветствовать такое осуществление своих чаяний. «Всю
жизнь я служил одной и той же идее, имел одно и то же знамя, — не-
даром писал он Маццини208 в 50-м году: война против всякого догма-
тизма против всех видов рабства во имя безусловной независимости
личности» (VI, 141). Ополчаясь на «принципы 89 года», он не заме-
чал, что сам попадает под их обаяние, и это не замедлили поставить
ему в вину, как «человеку сороковых годов», его более последователь-
ные преемники. Вероятно, он ужаснулся бы многому из того, что те-
перь свершается, но это не освобождает его от прямой ответствен-
ности: — разве не говорил он с подъемом про «сентябрьские дни в
продолжении годов»?! А тот протест против «западного мещанства»,
в котором пафос века сего доходит до апогея — разве не готовился
он поколениями русской интеллигенции, всевозможными струями
русской мысли? Разве революция, как в господствующем аккорде, не
сливается в нем с реакцией?..
Это благодарнейшая задача уже не так далекого будущего —
вскрыть национальные истоки великого кризиса наших дней, его
светлого и темного ликов. И не только благодарнейшая, но и насущ-
Под знаком революции	599
нейшая. Интеллигенция наша часто не хочет ныне узнавать себя в
революции. Это не только великая ошибка, но и великий грех,- что-
бы действительно исправиться, чтобы реально совершенствоваться,
нужно прежде всего познать себя.
Россия в поэзии Ал. Блока*209
Любовь одна, всегда одна...
3. Гиппиус
Вспоминается его холодное, красивое лицо, замкнутое в себя,
такое спокойное, так мало шедшее московскому религиозно-
философскому обществу в доме Морозовой, в этой небольшой уют-
ной зале с врубелевским «Фаустом» на стене, с привычными силуэта-
ми Г. А. Рачинского, кн. Е. Н. Трубецкого, С. Н. Булгакова, Н. А. Бердяева,
С. Н. Дурылина — за зеленым столом... Он был гость, и словно чужой.
И он молчал весь вечер...
Он — «сам с собой». Он всю жизнь был так прикован к миру, жив-
шему в нем, что казался всегда лишь слушающим его неизбывную
музыку:
О, сколько музыки у Бога!..
Какие звуки на земле!..
Отсюда — странное на первый взгляд несоответствие между поэ-
зией Александра Блока и его «сухою» осанкой «истого петербуржца»,
равнодушно-строгого поэта:
С неразгаданным именем Бога
На холодных и сжатых устах...
Раскрывается его глубокая душа, его многогранная и изумительно
усложненная духовная натура, конечно, лишь в тех «звуках», которые
он слышал и передал нам...
Речь на публичном вечере харбинского Литер, кружка, посвященном памя-
ти Ал. Блока 28 октября 1922 года. Напечатано в журнале «Сунгарийские Вечера»
Харбин, 1923 г.), № 1.
600
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В мире звуков, открывшихся ему, неумолчно и явственно звучал на
музыку переложенный лик России. Среди душевных изломов и над-
рывов, столь характерных для его творчества и подчас приводивших
его к провалам и срывам («в тайник души проникла плесень»), сре-
ди ядовитых отзвуков его бесплодной, угарной эротики, в которых
мало-помалу растворялся ранний образ Прекрасной Дамы, — чутье
России, мотивы России дышали всегда подлинно очищающе и оздо-
ровляюще. Она воистину жила в нем — <<та Россия, которую видели
в устрашающих и пророческих снах наши писатели; тот Петербург,
который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несу-
щейся тройкой»...
Но что бы не случилось с ней, чем бы не билось ее буйное, своен-
равное, из противоречий сотканное сердце, — душа поэта полна ею
и в сердце его отзывается каждое биение ее сердца. И знает он, что
есть высший смысл в ее судьбе, в ее долгой дороге, узорно вьющейся
по миру:
Тебя жалеть я не умею,
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, —
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
Ну, что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней,
А ты все та же — лес да поле,
Да плат узорный до бровей...
Все несказанное очарование, всю «смиренную красоту» тютчев-
ской России («эти бедные селенья, эта скудная природа») до конца
постиг Блок. Близки, бесконечно дороги ему образы родных Пале-
стин, и за душу хватают его строки, им посвященные...
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые, —
Как слезы первые любви!.. - -
Под знакам революции
601
Вот осенняя Россия с ее ветром, гнущим упругие кусты и распеваю-
щим псалмы, с битым камнем по косогорам, придорожными ветлами,
ржавыми кочками и пнями, — «и густых рябин в проезжих селах крас-
ный свет зардеет издали»... Вот «убогая финская Русь» — ресницы мхов,
опушенные непробудной тенью, «бескрайняя топь», петербургские бо-
лота — «полюби эту вечность болот, никогда не иссякнет их мощь!»... Вот
господствующий, всепроникающий мотив — «страшный простор пред
очами, непонятная ширь без конца». Отошедшая в поля без возврата —
да святится имя Ее!.. А вот они, задебренные лесом кручи, — «когда-то
там, на высоте, рубили деды сруб горючий и пели о своем Христе»...
И часто, часто созерцание России, русской природы приводит
поэта к Христу, — опять-таки касание правде Тютчева, узревшего «в
рабском виде Царя Небесного», исходившего, благословляя, землю
родную.
Не только деды о нем пели, не только старушка Божия приложилась
к мощам у Троицы и все дальше идет на восток, — но и болотные по-
пики, мохнатые карлики, выглянувшие из кустов, чтят своего, полевого
Христа, лобызают его подножия. И сам поэт, на фоне огорода капуст-
ного лежащего на пригорке, в оправе березок и елок, бегущих в овраг в
простом окладе синего неба — созерцает Агнца Кроткого в белых ри-
зах, в цепях и розах, единого, светлого, немного грустного — Христа.
Мистическое чувство русских пространств —
Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю.
У Блока, как и у Белого —
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя! —
служит основой и опорой веры в своеобразный смысл России, могу-
щий быть в известной мере осознанным и логически («разум терри-
тории»), Уже в 20-м году, в проникновенной статье своей «Крушение
гуманизма», разительно совпавшей в некоторых интуициях с вещей
книгой Шпенглера, недаром пишет Блок: «У нас нет исторических
воспоминаний, но велика память стихийная; нашим пространствам
еще суждено сыграть великую роль. Мы слушали пока не Петрарку и
Оттена, а ветер, носившийся по нашей равнине; музыкальные звуки
602
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
нашей жестокой природы всегда звенели в ушах у Гоголя, у Толстого,
у Достоевского».
Русская природа — первый документ России, первое откровение
ее лика. Красноречив и русский быт, выходящий из природы и уходя-
щий в нее, органически с нею слитый. Любо поэту слушать голос Руси
пьяной, отдыхать под крышей кабака, в «далях необъятных» обрести
приют. Любо вникать в разговор гусиных стай, взором пристальным
следить за журавлиным летом, внимать шелестам в овсе. Отрадно в
тайне дремотной прозревать родные образы — одежду родной стра-
ны, все эти реки, болота и дебри:
Под заревом горящих сел,
Где разноликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы.
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины...
Но радостно вместить в себя вместе с шумом песни и дикой метели-
цы — и сельскую темную церковь, и монастырский крест — «да и что
за жизнь без клобука?» — и дыхание ладана синего и росного — «глас
молитвенный, звон колокольный, за крестами — кресты и кресты»:
Так рядом с древнею скифскою Русью —
За море Черное, за море Белое
В черные ночи и белые дни
Долго глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни —
любовью широкой, как море, объемлет поэт и тихую Россию молитв,
крестов, восковых церковных огней:
Сквозь земные поклоны да свечи
Ектеньи, ектеньи, ектеньи...
Под знакам революции	603
Но — что это? Вдруг новые ноты слышны в русской симфонии:
степь, да ветер, да ветер, — и вдруг многоярусный корпус завода, го-
рода из рабочих лачуг... Уж не вьются там по ветру чубы, не пестреют
в степях бунчуки, — там чернеют фабричные трубы, там заводские
стонут гудки...
Казалось бы, глубоким диссонансом должны были отозваться
эти «американские» мотивы в душе поэта-романтика, даже и в па-
дениях, и в горьких отступничествах своих сохранявшего память
о голубом «цветке нездешних стран», по собственному признанию
не утратившего «прежний свет» ни в страстной буре, ни в долгой
скуке. Казалось бы, должны его испугать, оттолкнуть стоны завод-
ских гудков и копоть фабричных труб. — Но, нет, — верный себе,
упоенный Русью, певец осеннего ветра журавлей, болот и крестов
приемлет и новые звуки, ибо претворяет в себе все черты дорогого
лица. В новой одежде, в рождающемся шуме фабрик и шахт чует он
все ту же, несравненную свою Возлюбленную, прекрасную всегда
и во всем:
На пустынном просторе, на диком
Ты все та, что была, и не та,
Новым ты обернулась мне ликом
И другая волнует мечта.
Черный уголь — подземный мессия,
Черный уголь — здесь царь и жених,
Но не страшен, невеста, Россия,
Голос каменных песен твоих!
И непосредственно рядом с тютчевскими струнами, рядом с мо-
тивами из Достоевского, не заглушая и не перебивая их, вдруг звучат
У Блока фабричные трубы, закопченные дымом:
Уголь стонет и соль забелелась,
И железная воет руда...
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
Это — она, это — Россия, и этого достаточно. Сердце поэта ей не
изменит, не смутится, каким бы ликом она ни обернулась, какому бы
Чародею ни отдала разбойную свою красу. Сердце поэта ее поймет и
604
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
оценит, угадает единую правду ее скитаний и метаморфоз. Она всегда
прекрасна, всегда необычайна — грезящая ли в электрическом сне
наяву, почивающая ли в тайне, буйствующая или молящаяся, рабо-
тающая или хмельная...
Вслед за Достоевским, вскрывшим «две бездны» русской души,
вслед за Вл. Соловьевым, учившим о «темном корне» лучших плодов
бытия, Блоку доступны, внутренне близки все противоречия, зало-
женные Богом в душу России. Прикованный к ней, сам чувствующий
ее в своей собственной душе, он влюблен во все изгибы ее духовного
существа, во все изломы ее природы. За ними вдохновенной интуи-
цией провидит он какую-то благую основу, какую-то великую правду:
счастливый дар любви, этого мудрого, высшего знания, совлекающе-
го внешние покровы, обличающего душу живу. Это именно любовь,
и только она говорит устами поэта, созерцающего смутные движе-
ния, сумбурные причуды, иррациональные порывы и срывы русской
ДУШИ:
Да, и такой, моя Россия?
Ты всех краев дороже мне!
Блоку суждено было жить в «испепеляющие годы», когда родина
подошла к заповедному какому-то рубежу, когда музыка ее души пре-
вратилась в сплошной, потрясающий «гул набата», многих оглушив-
ший, испугавший, духовно опустошивший. «Мы — дети страшных лет
России», «от дней войны, от дней свободы — кровавый отсвет в лицах
есть», и «роковая пустота» готова пронизать собою сердца, еще не-
давно восторженные...
Но — поэт верен себе. Слух его и в рокоте громов ловит знакомый
мотив, лик родины близок и ясен ему по-прежнему. Знает, слышит он,
что и в страданиях своих, даже в безумии своем Россия остается со-
бой, — больше того, в дерзании безмерном и страшном осуществляет
некую от века ей положенную, вдохновенную миссию.
Он чувствовал величие старой России — мистически близок ему
был царственно-чугунный гигант, «веселый царь», бредящий над Не-
вой на змее, — постиг глубинный смысл и новой. И в той, и в другой
он видел в конце концов одно — все те же раскосые, жадные очи, а за
ними, как-то странно преображающий, смиряющий их, все же Образ
в белом венчике...
Под знаком революции
605
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней...
Но одеяния различны, разнохарактерны и формы проявленности
Единого Лика, пути его воплощения, мера его торжества.
В годину первой войны, когда толпы «несчастных, просящих
хлеба», осаждали Зимний Дворец царя, — двоился слух поэта, как
двоилась душа России. В многострунном голосе черни, тающем над
сонной волной, чуялась правда грядущего дня, «неизведанных бездн»,
еще туманная, еще не воплощенная в четкие звуки, — в «латнике чер-
ном», мечом охраняющем дворец, жили зовы «древней сказки», зати-
хающие с новой зарей. Свершится неизбежное, и
Тогда, алея над водной бездной,
Пусть он угрюмей опустит меч,
Чтоб с дикой чернью в борьбе бесполезной
За древнюю сказку мертвым лечь...
Однако чем шире разливался ропот черни, наполняя воздух, —
ухо поэта начинало различать в нем какую-то гармонию, какой-то
лад. Что-то родное, что напевают ветровые песни, о чем гудели суро-
вые предки, что навевают березки и болота, — послышалось ему и в
звоне «цепей тягостной свободы». Новым обликом обернулась к нему
родина, раскрывая новые тайны своей неисчерпаемой души, и опять
узнал он ее, — «ты все та, что была, и не та»...
Вот его «Митинг» (1905 г.), бледный предтеча «Двенадцати». Ора-
тор со слепыми огоньками в тусклых, без блеска, зрачках, с бородой,
мерно качающейся «в такт запыленных слов»: «и серый, как ночные
своды, он знал всему предел, — цепями тягостной свободы уверенно
гремел»... Но вот, овеянный смертным веянием, вдруг просиял тусклый
лик и тихо вздохнул над ним. Кто-то ночным дыханием подлинной,
вечной свободы —
И в тишине, внезапно вставшей,
Был светел круг лица,
Был тихий Ангел пролетавший
И радость без конца...
606
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Касание быта и бытия... In memoria aeterna оправдан возлюбив-
ший свободу, несмотря на свои тусклые зрачки и запыленные слова...
И из серого стал светлым...
Перед духовным взором поэта мимолетно мелькнули очертания
новых образов, и за необычными внешними покровами, такими не-
приглядными и серыми, вдруг еще глубже и интимнее узнал он душу
России, как всегда, причастную мирам горним и высшим, светлой ра-
дости без конца...
С тех пор тревожное ощущение предопределенности грядущей
бури не оставляло поэта. Голос черни, развеявшийся в невском сне,
пробудил его, заставил вслушаться в Россию, почувствовать ее и
привязаться к ней (кажется, все его стихи о России написаны после
1905 года). Но вместе с тем его уже не покидало предчувствие каких-
то тяжелых, мучительных, мрачных дней, нависших над всеми нами:
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!..
И лирика его, прежде такая единообразно вершинная и чистая,
замутилась, оземлилась, подернулась холодком усталости, разоча-
рования, неверия. Снизошла на нее та трагическая расщепленность
сознания, та двойственность, которую единодушно отмечали пи-
савшие о Блоке критики и о которой говорит он сам в статье «На-
род и интеллигенция»: «Нас посещают все чаще два чувства: само-
забвение восторга и самозабвение тоски, отчаяния и безразличия».
Словно «роковая пустота» повеяла в душу поэта, и наряду с мотивами
прежней веры в жизнь, прежнего приятия жизни, послышались в его
творчестве страшные ноты безнадежности, надрыва, бесплодной и
злой тоски, почти отчаяния. Много было тому причин, имманентных
«сложной, трудной и праздничной» жизни поэта, но одна из них пре-
бывает, несомненно, в тесной связи с «глухими годами», тогда пере-
живавшимися Россией.
Это были годы «великих канунов», это было перед «началом высо-
ких и мятежных дней», когда, как перед грозой, все тяжелее и тяжелее
становилось дышать. Накоплялась энергия исторического зла, физио-
логическое ощущение которой изумительно передано в «Ямбах»,
третьей книге стихов Блока. Здесь поэт доходит воистину до силы
подлинного духовно-физического ясновидения...
Под знаком революции
607
На неприглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Все не смела в твоей отчизне!..
Повсюду встают ночные призраки, какие-то кошмарные блики,
тайными ночными тропами пробираются образы замученных, над
ними слетаются упыри... «Все сбились с панталыку, все скучают от
безделия»... Кругом — гроба, наполненные гнилью... Кругом — лживая
жизнь, покрытая жирными румянами, которые нужно, нужно стереть!
И нет отрады, нет покоя — летит, жужжит, торопится волчок...
Пускай зовут: «Забудь, поэт!
Вернись в красивые уюты!»
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой.
Уюта — нет. Покоя — нет.
И, окруженный метелями, пронизанный пустотой, погруженный в
бред и мрак, поэт, не забывший незабвенное, прибегает к Ней, знаю-
щей «дальней цели путеводительный маяк», и просит помощи, твор-
ческой защиты:
Чтобы распутица ночная
От родины не увела...
И, конечно, она его не увела от родины — эта тяжкая ночная рас-
путица, эта «мгла ночная и зарубежная», которую он ощущал, но не
хотел бояться. И уже через несколько лет, овеянный освободитель-
ным дыханием войны, первой молнией начавшейся грозы, — неда-
ром с радостной, тихой грустью признается он:
Да, ночные пути роковые
Развели нас и вновь свели.
И опять мы к тебе, Россия,
Добрели из чужой земли!..
Сквозь пустоту и холод грядущих дней в его глазах мерцает луч
благого обетования. Он верит — новый век взойдет средь всех не-
счастных поколений. Вспоенная кровью, созреет новая любовь.
608
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Как начинается пора цветения земных злаков, так всколосится и
поле истории — «не миновать Господня лета благоприятного —
и нам»...
Пустота этих душных годов предгрозовья была, в сущности, на-
пряженной тоской ожиданья, «неотступным чувством катастрофы».
«Ангел бури — Азраил» — непрестанно жег своими светящими очами
мистическое сознание поэта, жившего Россией, музыкой русского
духа. Недаром же за девять лет до революционного циклона, закру-
жившего Россию, доклад свой «Стихия и культура», прочитанный в
петербургском религиозно-философском обществе, Блок заканчива-
ет следующими пророческими строками:
«...Мы переживаем страшный кризис. Мы еще не знаем в точно-
сти, каких нам ждать событий, но в сердце нашем уже отклонилась
стрелка сейсмографа. Мы видим себя уже как бы на фоне зарева, на
легком, кружевном аэроплане, высоко над землей; а под нами — гро-
мыхающая и огнедышащая гора, по которой за тучами пепла ползут,
освобождаясь, ручьи раскаленной лавы».
Если только возлюбит русский Россию, — возлюбит и все, что ни
есть в России. К этой любви нас ведет теперь сам Бог. Гоголь. (Про-
цитировано Блоком в статье «Народ и интеллигенция»).
Таков психологический фон, на котором несравненным, гениаль-
ным рисунком выступают «Двенадцать» и «Скифы».
Один из первых и немногих, сразу постиг Ал. Блок всю ширь и
глубину духовных масштабов великого русского кризиса, Великой
Русской Революции. С четкостью небывалой и потрясающей уловив
отражение ее в «исторически-календарном» плане быта —
В зубах цыгарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз —
он в то же время с исключительной напряженностью проникновения
воспринял музыку ее в плане бытия.
В бредовых и ночных мотивах ее, кажущихся похоронными для
безмузыкальной цивилизации, —
Черный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер! —
Под знаком революции
609
он услышал скифский расцвет, он увидел пылающую кровь новую.
Смену человечества. Как медиум, он передал нам то, что ему откры-
ла душа России, скрытая от нас за развалинами рухнувшего быта, за
шумом всеобщего сотрясения, за ворчаньем длинноволосых витий и
очкастых интеллигентов:
Да, скифы мы. Да, азиаты мы
С раскосыми и жадными очами!
Потом, когда голос Откровения уже прозвучал в его поэтиче-
ском восприятии, он смог осознать почувствованное, дополнить
непосредственный опыт логикой: «Варварские массы оказываются
хранителями культуры, не владея ничем, кроме духа музыки, в те
эпохи, когда обескрыленная и отзвучавшая цивилизация становится
врагом культуры, несмотря на то, что в ее распоряжении находятся
все факторы прогресса — наука техника, право и т. д.» («Крушение
гуманизма»).
Живую Идею несет собою русский Сфинкс, новую культуру в
обесцвеченный мир. И живую интуицию, творческую и действен-
ную, — «любовь, которая и жжет, и губит». Пусть разнуздался хаос
разгульных инстинктов, пусть трагична русская судьба, — подлинная
трагедия всегда рождается из духа музыки, а музыка — единственно,
что есть истинно нетленного на земле. «Вы мало любили, — обраща-
ется поэт к маловерам, смутившемся ужасами эпохи, — вы мало лю-
били, а с вас много спрашивается... в вас не было хрустального звона,
этой музыки любви, вы оскорбляли самую душу народную»...
И опять, и снова созерцает поэт свою Россию, через Голгофу иду-
щую к Воскресению. И — странное, дивное дело! — вдруг в звуках
«варварской лиры», в «этих диссонансах, в этих ревах, этих звонах»
революции, взрывающей мир, в сонме монгольских и скифских кри-
ков — он слышит что-то светлое и тихое, что-то знакомое, давнее,
вечно русское... После грозы, «опоясанной бурей», по-новому свер-
кнуло вечное Солнце...
В самом деле. Пусть сквозь вьюгу воронкой завившегося снега
«идут без имени святого все двенадцать вдаль», соблазненные при-
зраками мнимого люциферианства, «эх, эх, без креста», — если уста-
ми своими и не чуют Его, то сердце их недалеко отстоит от Него...
А вот и сам Он -
610
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз...
Да, это Он, Тот Самый, Кто когда-то в окладе синего неба на фоне
березок и елей стучался в душу поэта. Тот, о Ком пели деды у сруба го-
рючего на кручах, задебренных лесом. Тот, Который в рабском виде,
удрученный ношей крестной, исходил, благословляя, землю родную.
Он с нею. Он не покинул ее, и не для того ли загорелась ее душа по-
лымем мировой метелицы, чтобы вернуть к Нему усталое, в пышных
пустынях гуманизма заблудившееся человечество?..
Опять та же Россия, снившаяся Гоголю, Тютчеву, Достоевскому. Не-
рушимая опора против волн мещанства, заливающих «старый мир»,
еще «томящийся мукой сладкой», но уже ступивший на край гибели.
Опять та же Россия, еще недавно, немея, стоявшая
У перепутного креста
Ни Зверя скиптр нести не смея,
Ни иго легкое Христа.
На полный тревоги вопрос Вл. Соловьева, на жгучие сомнения
современников своим вдохновенным видением откликается Блок.
То же, что Достоевский прочел в глубинах русского духа, Ал. Блок
слышит в реве революционного потока, вырвавшегося на Солнце из
подземных глубин: «мир и братство народов» — вот о чем ревет этот
поток.
К великому призвана Россия, и в муках рождает это великое. «Она
глядит на нас из синей бездны будущего и зовет туда»...
С дерзновением великим, с безумием, с одержимостью бросилась
она в очистительный пламень, в купель страданий неслыханных, не-
исчислимых... В бездну страшных соблазнов и падений, но и неви-
данных взлетов... В царство фальшивых огней — «кругом огни, огни,
огни», — но и света истинного, невечернего... Презрев все пределы,
забыв всю мудрость века сего, — ведь «радость, страданье — одно!..».
И оправдалось старое предчувствие одного из чутких и вдумчи-
вых ее писателей.
Под знаком революции
611
Два напутствия сопровождали ее «у порога»:
—	Дура! — кричали и кричат еще ей тысячи голосов разумных и
размеренных, ставших озлобленными и глухими, пылью расплыв-
шихся по всему миру...
—	Святая! — прошептал ей ее верный поэт и рыцарь... И в поля
отошел без возврата...
Да святится же имя Ее на его тихой могиле...
1914-1924
I
Юбилей смерти*
Первой мыслью нашей сегодня пусть будет скорбная, благоговейная
мысль о тех, кто пал на полях чести, сражаясь за родину. Этот печаль-
ный, грустный юбилей не может прежде всего не оживить вечной связи
с дорогими мертвецами. Это день великих поминок, когда с безуслов-
ной самоочевидностью ощущаешь, что нация есть союз не только жи-
вых, но и мертвых. Сегодня мы не можем, не имеем ни права, ни силы
повиноваться старому завету, предписывающему лишь мертвым хоро-
нить своих мертвецов; сегодня смерть нам так же близка, как жизнь.
Каковы бы ни были причины войны и ее результаты, как горько
ни посмеялась действительность над кровью и смертью — кровь и
смерть героев должны остаться священными в памяти народов. Не
вина погибших миллионов, что гибель их не искупила, не смогла ис-
купить падения современной цивилизации. Быть может, судьба по-
требует новых искупительных жертв. Но и уже принесенные — святы.
Именно в свете смерти выступает в нашем сознании сегодняшний
День. В ушах звучит, непрошенный, тютчевский стих:
Нынче день молитвы и печали,
Нынче память рокового дня...
Да, воистину, роковой день! Разом, в грозе и буре, вырвалась на
свет Божий страшная болезнь, разрушившая душу и тело кулыур-
«Новости Жизни», 1 августа 1924 г.
612
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ного человечества. Прежде тайная, скрытая под роскошным убран-
ством внешнего прогресса, теперь она стала явной. Разорваны мно-
гоцветные ризы, прерван показной мир, фурии ненависти и ангелы
смерти выпущены на волю. И доселе летают над взбаламученными
народами.
В Париже сегодня будет радостное, пышное торжество. То же са-
мое, конечно, в Риме, Лондоне, Праге, Варшаве и т.д. В Москве гран-
диозная демонстрация противопоставит военным лозунгам револю-
ционные. Будет повсюду шумно, плакатно, крикливо...
Но лучше бы всему человечеству облечься в траур на сегодняшний
день. Торжествовать по существу некому и нечего. Победителям не
больше поводов к праздненству, чем побежденным, и революционе-
рам не больше, чем милитаристам. Болезнь цивилизации не изжита,
изнурительная лихорадка трясет народы Европы.
Нет, не к добру, не к возрождению пронеслась эта странная буря.
Осенью бури не животворят. От них лишь никнут последние цветы,
срываются последние листья. Повсюду непросыхающие лужи, грязь...
Хочется верить, однако, что Россия пережила войну иначе.
Хочется думать, что если в Европе война была эпилогом по преи-
муществу, то у нас она — и некий пролог. Слитая с революцией, она
словно сулит русскому народу реально новую жизнь.
Но, впрочем, сейчас это все так неясно, все в тумане, и смерть ви-
тает не только на Западе, но и у нас. И если на разных концах мира
сегодня будут происходить банкеты, то, пожалуй, уместнее на них
поднимать бокалы не за радость побед и не за мировой пожар, а за
упокой дряхлеющего человечества.
Во всяком случае, много прекрасного — в прошлом. Война раз-
рушила больше, чем создала. И это вполне естественно, ибо она яви-
лась выражением глубокого недуга европейской цивилизации. В про-
шлом — ее здоровье, ее расцвет. В будущем... — кто знаег, кто скажет,
что ждет ее в будущем?..
И пусть миллионы «неизвестных солдат» отдали жизни свои не за
будущее Европы, а во имя ее прошлого, славного, великого прошло-
го, — что ж из того? Память о них не должна быть менее священной.
Еще более дорога, священна, как мощи, как мавзолей, становится ев-
ропейская земля...
А у нас, русских, нынешний день пусть будет не только днем вос-
поминаний о величии исторической Руси, но и залогом действенной
Под знакам революции
613
веры в ее будущее, в ее всемирно-историческое призвание. Недаром
же ее манил Версаль, этот страшный символ бессилия и духовной
пустоты. Недаром какие-то вещие зарницы мерцают вот уже больше
семи лет на русском небе...
И тихо, с грустным благоговением, без пышных и шумных тор-
жеств, обращаясь мыслью к дорогим могилам, мы черпаем в них се-
годня не только гордость за прошлое, но и выстраданную, упрямую
веру в грядущее родной страны.
II
Судьба Европы*
1.
Теперь все отчетливее вырисовывается истина, что великая война
не была лишь историческим эпизодом, пусть эпизодом огромным и
громким. Все очевиднее, что она была чем-то более значительным,
знаменательным, символическим. Каким-то эпилогом и прологом
одновременно.
Нам, современникам, недоступен весь смысл совершающихся со-
бытий. Но мы не можем не ощущать, что живем на большом каком-
то историческом рубеже, на перекрестке эпох, когда на очереди
переоценка культур, смена народов. И в пространстве, и во време-
ни — знаки перелома, кризиса. И внешние наблюдения, и внутренние
интуиции сливаются воедино, чтобы обличить всю глубину творя-
щейся исторической драмы. И политики, и историки, и философы
согласно констатируют исчерпанность целой грандиозной полосы
жизни человечества, предугадывают нарождение новой, конкретно
еще неопределимой полосы.
Великая война была не причиной, в результатом. Кажется, ни одна
из войн в истории не была до такой степени предопределена, фаталь-
но обусловлена всем составом идей и фактов предшествующего раз-
вития. Неизбежность катастрофы почти физиологически ощущалась
в напряженной, удушливой атмосфере предвоенного периода. В не-
Журнал «Россия» (Москва), № 3,1924 г.
614
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
пробудной тишине разливающейся мглы имеющие уши, чтобы слы-
шать, явственно угадывали грядущее «начало высоких и мятежных
дней». Несмотря на все гаагские конференции, вопреки процветанию
всевозможных морально-гуманитарных принципов, независимо от
роста материальных богатств — таился в душе и теле цивилизации
роковой надрыв, непрерывно работали какие-то подземные разру-
шительные силы. И вот заколебалась почва, срок исполнился:
Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит...
Многие мечтали, что война исцелит недуги, следствием коих она
явилась. Охотно уподобляют ее благодетельной грозе, освежающей
атмосферу, заставляющей деревья зеленеть. Или — прорвавшемуся
нарыву; к выздоровлению, к здоровью. «Война против войны». Веч-
ный мир. «Последняя война». Химеры, химеры!..
Сколько лицемерия принесла с собою эта злосчастная схватка на-
родов, с начала ее до конца, от венского ультиматума до Версаля. По-
жалуй, в лицемерии растворялось и то действительно героическое,
что она обнаружила пятью годами испытаний, усилий, смертей. Ни-
когда, кажется, ложь так не смеялась над смертью, любовью, славой.
Было время, когда кровь искупала, освящала, спасала, творила нетлен-
ные ценности. Но теперь — она лишь претворялась в «сверхприбыль»,
она перестала быть «соком совсем особенным». Многие верили, что
героизм любви, трагедия смерти победят упадочность заката века. Но
нет: ведь грозы не освежают осенью, горячий тиф благотворен лишь
в юности. «Есть разные волнения, — метко писал об этом К. Леон-
тьев. — Есть волнения вовремя, ранние, и есть волнения не вовремя,
поздние. Ранние способствуют созиданию, поздние ускоряют гибель
народа и государства».
После войны не наступило мира. Выяснилось, что «выиграть мир»
гораздо труднее, чем даже выиграть войну. И в этом смысле можно
сказать, что война прошла впустую. Длится ненависть, длится ложь,
лицемерие. Ложью еще пытаются спаять, склеить рассыпающуюся
цивилизацию, спасти цивилизованное человечество. Но и ложь стала
мелкой, «достойной кисти Эренбурга» (X. Хуренито210): обмельчала,
выцвела идея, которой тщатся пасти человеческие стада. Вместо ада-
мантова камня веры — розовенькая водичка либерального, резонер-
Под знаком революции
615
ствующего «моралина». Вместо Священной Римской Империи — лига
наций...
В душах европейских людей истощается вера в социальный и по-
литический авторитет, ибо мало-помалу растрачивались предпосыл-
ки этой веры. Недаром в свое время Гюйо видел основу всех религий
в «мифический или мистической социологии». Когда из общества
улетучивается иррациональное, — общество начинает шататься: из-
лишняя трезвость действует на него опьяняюще.
Ферреро в известной книжке «Гибель западной цивилизации»
очень выпукло отмечает роль «принципа власти» в жизни народов.
Распад, подрыв, развенчание этого принципа — предсмертная судо-
рога соответствующего социального организма. И корень тяжкого
недуга, охватившего современную Европу, Ферреро склонен видеть
именно в крушении самого основания, психического фундамента
власти. «Мировая война, — пишет он, — оставила за собою много
развалин; но как мало значат они по сравнению с разрушением
всех принципов власти!.. Что может произойти в Европе, позволяет
нам угадать история III и V веков. Принцип авторитета есть крае-
угольный камень всякой цивилизации; когда политическая система
распадается в анархию, цивилизация, в свою очередь, быстро раз-
лагается».
В этих словах бесстрашно и ярко схвачена болезнь нашего вре-
мени. И вместе с тем они наводят на дальнейшее размышление.
В чем же общая причина шаткости современной власти, удручающе-
го распада авторитетов? Почему не удается нынешней демократии
построить прочную и здоровую, уверенную в себе государствен-
ность? Тут уже от проблем политических и государственно-правовых
логика нас ведет к философии истории, к фундаментальным вопро-
сам социологии. Но тем очевиднее становятся для нас «критические»
черты наших дней, глубина и радикальность перелома. По-видимому,
он не исчерпывается резкими, но все же по существу фасадными пе-
ременами в стиле начала прошлого века — наполеоновских войн и
венского конгресса. Начинает казаться, что он требует каких-то бо-
лее грандиозных аналогий.
Недаром А. Блок писал в 20-м году, вспоминая Вл. Соловьева: «Все
отчетливее сквозят в нашем времени черты не промежуточной эпо-
хи, а новой эры, наше время напоминает собою не столько рубеж
XVIII и XIX века, сколько первые столетия нашей эры».
616
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
2.
Война была выиграна во имя демократии. Но война же похорони-
ла демократию. Вернее, демократия войной не только сокрушила по-
следние монархии, но и разрушила сама себя — «победив изнемогла».
И сейчас бьется в тяжелой агонии, как разбитый большой механизм:
какие-то колеса еще вертятся по инерции, кой-где еще веет от стали
теплом, суетятся кругом люди, но сила живая уже отлетела прочь...
Война поразительно выявила механичность современного обще-
ства, современного государства. Выявила, сломав этот механизм.
Страшная разрушительность войны свидетельствует не только об
успехах новейшей техники, но и о своеобразном артериосклерозе
обществ европейских, утративших упругость здоровых тканей. Госу-
дарства, превращаясь из организмов в машины, становятся ломкими и
хрупкими. Утрачена органическая связь между элементами целого, за-
меняясь условными, нарочито высчитанными «сцеплениями». Поэто-
му после военного удара «целительная сила природы» с небывалым как
будто упрямством не хочет принимать участия в восстановлении Ев-
ропы. Словно природа мстит за ее умерщвление, за убийство ее новой
философией, новой наукой, новой цивилизацией. Ну, а искусственные
«репарации» что-то не слишком удачно исполняют роль лекарства...
Подъем образованности, «сознательности», материального бла-
гополучия в массах европейских неудержимо влек за собою услож-
нение их потребностей, рост их претензий, укрепление в них духа
зависти, отрицания, критиканства. Случилось так — и, должно быть,
не могло не случиться, — что прогресс просвещения не только не
сопровождался подлинным нравственным прогрессом, но разви-
вался за счет старых нравственных устоев, начал, поверий. Исчеза-
ли иррациональные «вещи и призраки», выцветала голубая кровь,
рассыпалась белая кость, но на их место не шли новые талисманы,
способные двигать социальными горами. Придумывались лишь сур-
рогаты, бессильные держать в берегах волнующееся человеческое
море. Усиливался личный эгоизм при ослаблении личной ориги-
нальности, развивалась сила взаимного отталкивания при успехах
«смесительного упрощения», возрастала вражда между классами и
общественными группами, ставя каждый класс и каждую группу в
ненормальные условия жизни и деятельности, разгоралась личная и
общественная нетерпимость.
Под знаком революции
617
Все эти идеи утилитаризма, солидаризма, гуманитаризма, старав-
шиеся преодолеть эгоизм на его собственной почве, надеть на него
маску альтруизма, построить своего рода «посюстороннюю рели-
гию» — разбивались в противоречиях и откидывались жизнью, сама
любовь к родине превращалась в культ воинствующей жадности,
ссорившей из-за добычи государства победившей коалиции, классы
побеждавшего государства, группы победившего класса. «Под Лейп-
цигом в последний раз сражались за идею» (Шпенглер). «Шибер»
заслонил собою «неизвестного солдата». И Марс обиделся, что его
стали расценивать на вес, отвернулся от победителей, как и от побеж-
денных. Интересы оказались социально бездарнее, бесплоднее идей.
Ведь еще Аристотель отмечал роковую хрупкость общества, постро-
енного на эгоизме его элементов, не спаянного высшими началами,
нравственными или религиозными. «Смесь страха и любви — вот
чем должны жить человеческие общества, если они жить хотят», —
утверждал наш К. Леонтьев. Хитроумными комбинациями, мастерски-
ми манерами старается старая Европа предотвратить окончательную
катастрофу: все чудеса парламентской техники, покладистой печати
патетических ораторов прирученного социализма — к ее услугам.
Но эти фальшфейеры все же не заменят угасшего очага, священного
огня, вырванного из людских душ...
Полнеба охватила тень.
Вот почему и бесконечные политические перемены, происходящие
ныне на Западе, не решают основной проблемы, затрагивая только зло-
бодневную поверхность исторического мига. Кабинеты летят, как оду-
ванчики, меняются настроения палат, приспосабливаясь к изменчивым
симпатиям масс. Но этот парламентский калейдоскоп словно призван
лишь подтвердить мудрое ироническое подтверждение Тацита:
— Лучший день после дурного государя есть первый день...
Европа живет из месяца в месяц, из года в год это лихорадочное,
пестрое десятилетие. Нет у европейских правительств уверенности
в завтрашнем дне, нет такой уверенности и у самих государств бал-
канизированной Европы. После наполеоновских войн у венского
конгресса еще нашлись гипнотизирующие принципы, подморозив-
618
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
шие народы на несколько десятилетий. Но это уже были последние
«февральские морозы» абсолютизма Божьей милостью и, насколько
известно из детской песенки, — «как февраль не злится, все весною
пахнет». Монархический «принцип власти» умер, пришла очередь
строить демократический. Но, судя по всему, есть какая-то коренная
порочность в демократической весне, в Священном Союзе «торже-
ствующих» демократий...
3.
Перечитав написанное, ловлю себя на сомнении и даже, пожалуй,
на легком угрызении совести. Слишком много широких рассужде-
ний, отвлеченных выводов, и слишком мало конкретного материала;
в России же, по авторитетному свидетельству И. Г. Лежнева, теперь
требуют как раз «не международного положения, а фактов». Слиш-
ком общая точка зрения, в тумане которой легко затерять концы и
начала: — не чересчур ли «с птичьего даузо», как говаривал глубоко-
мысленно некий почтенный персонаж? И потом — этот патентован-
ный пессимизм, столь отдающий трухой славянофильских мельниц!
Опять старая песня о «гниющей Европе»?!.
Но, обдумывая тему, убеждаешься, что трудно ее трактовать иначе...
Слишком огромное явление — мировая война, чтобы расценить ее
значение вне общего философско-исторического масштаба. Конечно,
вполне возможны, даже необходимы и частные, специальные подходы
к ней: с точки зрения технически военной, конкретно исторической,
экономической, государственно-правовой и т.п. Сотни полезных мо-
нографий уже осуществляют эти подходы. Но все же они должны быть
дополнены и, так сказать, увенчаны, осмыслены общим анализом вели-
кой катастрофы в свете философии культуры и философии истории.
Ибо с неслыханной остротой ставит война именно вопросы общего
философско-исторического и культурно-философского порядка.
Этим объясняется необычайное оживление в наше время со-
ответствующей литературы. Особенно в Германии и России — где
максимум горя обостряет мысль — проблемы ставятся в предельной
четкости и надлежащем разрезе. И разве современные немецкие и
русские писатели не полагают центром своих размышлений судьбу
Европы, будущее европейской цивилизации? Шпенглер породил бур-
ный взрыв идей, несчетный рой откликов.
Под знаком революции
619
Его много — и не без оснований — оспаривают, но редко отрицают,
что он — знамение времени. У него есть уже спутники, есть и попут-
чики. У нас в России те же темы ставятся самостоятельно — и мыслью,
и жизнью. Ал. Блока мы уже цитировали. В его стиле А. Белый (ср. осо-
бенно его «На перевале», 1923), Бердяев с друзьями, затем евразийцы,
словом, «религиозно-романтический» сектор нашей интеллигенции.
Но, допустим, это все — «мечтатели», фантасты, не люди пози-
тивного ума и точной науки. Однако и из стана ученых все чаще
слышатся знаменательные голоса. Ферреро мы упоминали. Русские
историки Ростовцев и Виппер в ряде ярких статей приходят к анало-
гичным выводам. Среди политиков, экономистов и публицистов — от
Ллойд-Джорджа и Нитти до Кейнса и Ландау — мысль о трагическом
худосочии Европы за это десятилетие стала очередной, боевой, тре-
вожащей, причем марксистские писатели объясняют кризис вырож-
дением буржуазии и буржуазного строя. Как бы то ни было, «отрица-
тельные тезисы» славянофильства словно и впрямь входят в моду, и,
что особенно любопытно, среди самих европейцев. Конечно, в «ис-
правленном и дополненном» виде: mutatis mutandis.
Наконец, нельзя забывать, что ведь и русская революция ставит
вопрос о смерти старого мира, о радикально новой исторической
эре. Ставит по своему, идеологически в рамках европеизма, европей-
ской социологии (социализм, Маркс), исторически и практически —
в своеобразных, чуждых старой Европе формах. Русские революцио-
неры — одновременно бледные эпигоны западных доктрин и новые
гунны, люди пылающей крови, грозящей воспламенить весь мир. Рус-
ская революция — чрезвычайно сложный процесс, резко выделяю-
щий Россию из лагеря европейских народов, переживших войну. Рус-
ская революция, как историческая стихия, безмерно шире и глубже
своей официальной идеологии. Это десятилетие протекло в России
существенно иначе, чем на Западе. Русская революция вскрыла в рус-
ском народе огромный запас духовных сил, духовных возможностей.
Весь вопрос — будут ли они осуществлены. Шпенглер недаром по-
чувствовал в России источник нового исторического периода, резер-
вуар новых народов, выходящих на историческую арену. Не нужно
истолковывать этого предчувствия в грубо славянофильских кате-
гориях. Старая Россия уже не скажет нового слова «гнилой Европе»,
ибо она сама сгнила раньше нее. Но, судя по многим признакам, по-
слевоенная, революционная Россия чужда тем упадочным веяниям,
620
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
от коих задыхается Запад. Разоренная, страдающая, спотыкающаяся,
с деревенскими колдунами, наивным сектанством и примитивным
кустарничеством, с культом Ленина и очагами «черной веры», она
свободна от страшного недуга психического склероза, которым по-
ражен Запад. Война разрушила ее тело, но не парализовала души, ско-
рее, открыла перед нею длинный путь развития. Не иссякли живые
ключи веры, любви в русском «нутре», и опять-таки это замечательно
выразил Блок в своих вызывающих «Скифах»:
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!..
Рамолическая весна демократии не оставила русской стихии: в
полгода справился с этой прилипчивой хворью русский организм.
«Принцип власти» в его иррациональных истоках еще, по-видимому,
свеж в нашем народе. Суждено ли ему расцвесть и дать плоды?.. Впро-
чем, оставим Россию: не она — тема размышлений настоящей статьи.
Вернемся к теме, к Европе.
Почему же все-таки, если верить Ферреро и собственным наблю-
дениям, так потрясена у западно-европейских народов жизненная
основа социального бытия?..
4.
Система власти уходит корнями в систему культуры. Социальная
жизнь непосредственно обусловливается всем духовным складом
общества, стилем его дум, чувств, стремлений. «Человек — это его
вера» — говорил И. В. Киреевский211. Государство всегда в известном
смысле «надстройка». Оно не только «форма» определенных эконо-
мических отношений, меняющихся вместе с ними, но и воплощение
общекультурного миросозерцания данного исторического периода,
данной социальной среды. Каждый тип культуры находит свое выра-
жение в соответствующем образе государственности, продолжается
в нем, творит его.
Когда размышляешь о европейской культуре, всегда приходят на
память известные слова нашего Чаадаева:
— Европа тождественна христианству.
Под знакам революции
621
В самом деле. Христианство было не только великим фундамен-
том, на коем воздвигалось все здание Европы, — оно определяло со-
бой весь стиль этого здания, всю славную многовековую историю его
развития. Христианство в значительной степени способствовало кру-
шению Рима, подтачивая его изнутри, разлагая основы романтизма и
эллинизма. Затем оно нашло в себе внутренние силы создать желез-
ную когорту верующих среди развалин распадающейся античности,
среди эры войн и революций, и тем самым превратилось в основу но-
вого мира, в кристалл порядка, родившего «принцип власти» новым
народам. Оно сумело создать свою мистику жизни и смерти, свою
философию мира, свою таблицу ценностей, свое искусство, свою
поэзию, свою любовь. Оно нашло пути сначала к сердцу, а потом и к
разуму человеческому, и покорило европейских варваров, сделав их
наследниками античности и носителями нового культурного созна-
ния. Оно владело средневековьем, создало готику, Августина, Данте,
папскую теократию, священную империю. Оно превратило Европу в
«страну святых чудес».
«Вера — великое дело: она дает жизнь. История великого наро-
да становится богатой событиями, великой, возвышающей душу, как
только народ уверует». Как часто приходится вспоминать это мудрое
наблюдение Карлейля! Старый Гераклит не менее мудро называл веру
«священной болезнью»: вот, в самом деле, болезнь, от которой опасно
вылечиться!..
Новая Европа, конечно, всецело вышла из христианства. Это не-
сомненно и в плане культуры, и в сфере социально-политической.
Абсолютистский принцип власти, определивший собою новые госу-
дарства (после Ренессанса), вел народы именем христианского Бога.
И народы послушно шли, созидали державы, копили национальные
богатства, умирали за короля, служили подножием избранных твор-
цов культурных ценностей, блюли Богоустановленную иерархию.
Покуда христианская религия крепко владела душами, процветала
культура романо-германской Европы. Поскольку даже демократия
земная чтила небесного монарха, органичность государства оста-
валась непоколебленной, свобода скреплялась сверхполитическими
связями. Достаточно вспомнить великую английскую революцию и
построенную ею державу.
Мало-помалу стали появляться признаки какого-то неблагопо-
лучия в «историческом христианстве», отождествляемом Чаадаевым
622
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
с Европою. Признаки неблагополучия и словно надвигающейся ис-
черпанности. Уже Ренессанс выступает с поправками к ортодоксаль-
но христианской картине мира. Реформация раскалывает церковь,
объявляет войну мистике и эстетике средневековья. Просвещение уже
провозглашает изложение догматики. Кант продолжает дело просве-
щения. 19 век, «век науки», резко атакует самого Бога, затем и христи-
анскую таблицу ценностей, заменяя ее эгоизмом себя возлюбившего
человечества, себя превознесшего человека. «Европа теряет свое ми-
росозерцание», — словно откликается на формулу Чаадаева совре-
менный немецкий писатель Куденхоф-Калерджи. И в блестящих, хотя
и не всегда безукоризненных и подчас грубоватых, штрихах рисует
постепенный декаданс христианского мирочувствия и миросозерца-
ния на Западе. В народах, в массах. «В конечном счете христианство,
умершее в Европе, превратилось в предмет вывоза для цветных на-
родов, в орудие антихристианского империализма» (ср. его «Krise der
Weltanschauung» в журнале «Die neue Rundschau», январь, 1924).
Разумеется, это процесс чрезвычайно длительный, измеряемый
десятками, даже сотнями лет. Но разве его анализом не нащупывается
ключ к аналогиям историков и прозрениям романтиков? Проблема
стоит того, чтобы над нею задуматься...
Есть какой-то надлом в самой сердцевине великой европейской
культуры. Корень болезни — там, в ее душе. В душе человека, теряюще-
го бесценный дар веры и стоящего перед необходимостью заменить
веру рассудком, расчетом, самостоятельным решением. Его давит от-
ветственность, мучит сомнение, томит одиночество. Он утрачивает ду-
шевное равновесие, плывет по морю житейскому без руля и без ветрил.
Я говорю не о единицах, конечно, а о массах. Помните у Заратустры:
«некогда мечтали они стать героями; теперь они сластолюбцы». Всякая
власть перестает быть авторитетной. Так, христианство в свое время
убило культ римского императора. «Кумиры» погружаются в «сумерки».
Но вместе с кумирами погружается в сумерки и вся система культуры, с
ними связанная. Ницше был во многом пророческим явлением.
На каком принципе построить власть? — вот проклятый вопрос
современности.
На праве? Но право вряд ли способно быть венцом в иерархии
ценностей. Принцип права — подчиненный, относительный прин-
цип. Недаром он всегда безмолвствует в критические эпохи исто-
рии, когда «законность — убивает», когда «высшее право — высшая
неправда». Отсюда и неизбежная шаткость «правового государства»,
Под знаком революции
623
поскольку оно лишено другого, более первичного фундамента, более
действительного обоснования. Право благотворно тогда, когда оно
служит проводником более высоких и более содержательных начал.
Само по себе оно — форма, оно — формально.
На силе? Но сила опять-таки не может быть целью в себе. Сила
выступает всегда во имя чего-либо. И олицетворяется вовсе не в креп-
ких мускулах а в крепких нервах, крепкой душе. Голая сила, насилие
есть бессилие, мыльный пузырь. «Gesetzlose Gewalt ist die furchtbarste
Scwache» (Herder). За истинной силой всегда должна стоять творче-
ская идея, способная объединять и воспламенять сердца.
Нужна идея. Но ее трагически недостает нынешним европейцам.
Наиболее чуткие из них сами констатируют это. «Вот уже несколько де-
сятилетий — пишет чуткий из чутких проф. Георг Зиммель212, — как мы
живем без всякой общей идеи, — пожалуй, вообще без идеи: есть много
специальных идей, но нет идеи культуры, которая могла бы объединить
всех людей, охватить все сферы жизни». Нет того, что было раньше и
что постепенно утрачивалось, испарялось, «выветривалось». Предметы
старой веры перестают вдохновлять, творить, повелевать. Люди Европы
мечутся в исканиях, разбредаются в распаде. Великое прошлое давит
их, они живут среди обломков христианской культуры и держатся еще
только ими. Здесь их уцелело больше (Англия), там — меньше. Тут еще
разбросаны островки старой догматики, там задерживается традици-
онная мораль, несмотря на крушение ее теоретического фундамента;
кой-где сохраняются навыки старого послушания, обрывки прежнего
культа, кусочки былого быта: огромна тысячелетняя инерция.
Но рано или поздно она истощится, это лишь вопрос времени.
И к тому старому нет возврата: не течет обратно река времен, и не
помогут модернизированные католики, не спасут и Конфуции в веле-
невых переплетах. Не вернуть прежней органичности, не воскресить
уходящей культуры. Эстетам остается любоваться пейзажами заката:
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье!..
Пессимисты готовы служить панихиды за упокой человеческого
Р°Да. «Позитивизм, — писал В. В. Розанов, — философский мавзолей
над умирающим человечеством» («Осенние листья»). Кризис Европы
Расширяют, таким образом, до краха всей нашей планеты, до биоло-
624
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
гического вырождения человеческой породы, или, по меньшей мере,
до заката белой расы. Вспоминаются «Три разговора» Вл. Соловьева.
Трудно здесь отличить субъективную фантазию от вещей интуиции.
Будут преувеличения, будут ошибки. Есть, конечно, и обратное: «ни-
чего особенного не случилось, по-прежнему весело вьется вперед
гладенькая дорожка прогресса». Но, думается, верно одно,- только
какой-то новый грандиозный духовный импульс, какой-то новый
религиозный прилив — принесет возрождение. Возможен ли он?
Придет ли он? Каков он будет? Кто знает, кто скажет?.. Перечтите за-
мечательные размышления проф. Виппера213 о «возврате к средневе-
ковью»: они помогут вам ощутить всю иррациональность проблемы,
осознать всю неразрешимость ее для современного поколения. Если
бы вы спросили образованного римлянина упадочной эпохи, как
возродить шатающееся общество, мог ли бы он вам ответить? Рели-
гиозные взлеты не выдумываются, а рождаются в душах, рождаются в
крови: совершается «окрыление крови» (А. Белый).
И великая мировая война, нами пережитая, не сохранится ли в па-
мяти далекого потомства как первая страшная, предсмертная судорога
старой Европы, подобная великим потрясениям начала нашей нынеш-
ней эры, обозначившим собою рубеж античности и средних веков?..
Медный всадник*.
Фрагменты мыслей к двухсотлетию смерти Петра Великого
Петр Великий один — целая
всемирная история.
Пушкин
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
Пушкин
I
Когда в сознании воскресает облик Петра, перед глазами всегда,
как живой, предстает образ Петербурга...
‘«Новости Жизни», 15 февраля 1925 года.
Под знаком революции
625
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия!..
Сложные, мучительно напряженные переживания вызывает те-
перь это старое, классическое двустишие. Что оно? — Пожелание? —
Пророчество?..
Петербург — не «географическое обозначение» только, не только
столица, порт, крепость, даже не только «окно в Европу».
Петербург — символ целой огромной полосы исторической жиз-
ни России. Еще больше: знамение целого культурного стиля. Знак
духа, идеи...
Конечно, эмблема Петербурга — скачущий всадник над Невой, за-
кованной в гранит, над маревом туманов исчезающих в простран-
ства.
Петербург часто называли городом-призраком, наваждением,
сном. Это — неправда. Реален Всадник; реален невский гранит.
Национально реален «петербургский период» русской истории,
столь раздражавший славянофилов. Незачем его вычеркивать, да и
невозможно. Не вырвать его из души России.
Царственная прихоть?.. Нет: национальная воля, для которой ста-
ло тесно старинное московское государство. Петр — молния на рус-
ском историческом небосклоне, разорвавшая его пополам.
Он весь — как Божия гроза.
Судить, осуждать, оценивать грозу?.. Напрасный труд... Можно
лишь наблюдать ее результаты... Весною она животворит, летом
освежает, осенью губит... Христианская гроза любви убила дрях-
леющий Рим. Громокипящий кубок Реформации, пролившись на
раннюю, весеннюю Германию, пробудил ее к полной, созревающей
жизни...
Петербург и его биография — ручательство, что гром, отзвучав-
ший два столетия назад, возвещал историческую весну державной
всероссийской государственности.
II
Помню, в ноябре 1916 г. довелось мне быть в Петербурге, впервые
после детских лет, там проведенных.
626
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Это были тяжелые месяцы агонии царской власти. Дума, даже Го-
сударственный Совет выносили резолюции о «власти общественного
доверия» и протестовали против власти «скрытых, безответственных
влияний». Прозвучала уже знаменитая милюковская речь насчет «глу-
пости или измены». Повсюду толковали о Распутине, и темные блики
смерти уже ложились на исторический лик самодержавия...
И вот, перелистывая свой дневник за те недели, среди политиче-
ских сетований и злободневных патриотических тревог внезапно
нахожу «отвлеченную» страничку, посвященную Петербургу.
Решаюсь полностью привести ее сегодня. Она писалась под непо-
средственным впечатлением Петрова города, «Петра творенья». Тог-
да, несмотря на сумерки мучительных дней, быть может, острее, чем
здесь, за далью пространства и дымкой времени, воспринималась
«ось» протекшего двухсотлетия.
Вот эта страничка:
Петербург, 28 ноября 1916 года.
Не думал, что Петербург — после долгой, шестнадцатилетней раз-
луки с ним — произведет такое впечатление!.. Величие, строгая гран-
диозность... «Строгий, стройный вид...» И «свой стиль...» Поистине, это
город русской империи, русского империализма, столица «Великой
России». Эти здания дворцов, Александровская площадь с колонной
и аркой штаба, фальконетовский Петр, трубецковский Александр...
И Николай...
Три владыки в городе туманов,
Три кумира в безрассветной мгле,
Где строенья станом великанов
Разместились тесно на земле...
Нет, здесь «петербургский период» оправдал себя, что бы там ни
говорили славянофилы. Это не зигзаг, не эпизод, не осечка. Это —
подлинное.
Пушкин понял. Пушкин — Петр Великой нашей литературы. Если
отрицать Петра, надо отрицать и Пушкина. Это ясно, «как простая
гамма». Удивительно, как этого не понимали славянофилы.
Здесь, в Петербурге, живее, чем где бы то ни было, ощущается рус-
ское государство. «Господи, силою Твоею да возвеселится мир» — эта
Под знаком революции
627
надпись на Исаакиевском Соборе поистине символична. Долго сегод-
ня любовался... Да, именно «веселье силою», упоение силой, праздник
силы, творчества, мощи: таков Петербург, таков Петр. Да, Бог даровал
силу русской державе, и петербургский царь явился как бы олице-
творением государственной силы. Русский абсолютизм в Петербурге
сказал свое слово, и оно услышано историей, оно услышано и все-
мирной культурой. Пусть Россия им «подморожена», пусть «вздернута
на дыбы», но ведь оно — ее же собственная воля, ее творческое са-
моопределение: «из тьмы лесов, из топи блат...».
Абсолютизм Петрова порыва вывел Россию на широкий путь
великолепной государственности, блистательного великодержа-
вна. В этом — его историческая миссия. Теперь он умирает, исто-
щается. Растрелли не воскресить, как не поднять из гроба Петра...
Документы современного абсолютизма — бездарный при всей
своей пышности храм Воскресения, а пуще всего — живые сим-
волы: «темные влияния», проходимцы, блаженные дурачки, правя-
щие сейчас страной...
Гениальный памятник Трубецкого — благородная эпитафия само-
державия. Это не памфлет, не карикатура, как думают многие — это
правдивый и глубокий образ. Это — «стоп» Петрова стиля, точка к
истории самодержавных царей. Недаром нет теперь Петербурга — на
зло Петру измыслили славянофильский «Петроград». Опускает копы-
та гордый конь... Опять у Брюсова — как это?
Исступленно скачет Всадник Медный,
Непоспешно едет конь другой.
И угрюмо, в косности наследной
Третий конник стынет над толпой...
...Что же дальше?
III
Теперь мы уже знаем, что было дальше: опять «искушенья долгой
кары», опять «смутная пора» и... опять порыв, медный топот, опять над
бездной железная узда... И ждем финала:
...Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат...
628
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В свете конца петербургского периода явственнее воспринимает-
ся его историческое значение, неизбывное, несмотря на катастрофу
17 года. Чуткие умы, впрочем, сознавали его и раньше.
«Созданная Петром Великим императорская власть, — писал Гер-
цен в 1856 году, — по характеру своему представляла полную противо-
положность власти царей: то была страшная диктатура, но диктатура
прогресса. Она отвечала неопределенной потребности нации вый-
ти из состояния апатии и расслабленности, в каком она находилась
после великой борьбы против монголов, литовцев и поляков... Дело
Петрово состояло не в чем ином, как в секуляризации царской вла-
сти и в гуманизации исключительного национализма посредством
европейской культуры».
«Петр I, — писал тот же Герцен в другой раз, — не был ни вос-
точным царем, ни династом: это был деспот, по образцу Комитета
Общественного Спасения, — это деспот во имя собственное свое и
великой идеи, обеспечивавшей ему неоспоримое превосходство над
всем, что его окружало».
Конечно, неправы те, кто, следуя славянофилам, упрекают Петра в
«денационализации» России. Не без основания утверждал В. О. Клю-
чевский, что «сближение с Европой было в глазах Петра только сред-
ством для достижения цели, а не самой целью». Недаром дошли до
нас, записанные Остерманом, замечательные слова Петра:
— Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней
должны повернуться задом...
Словно пророческое предчувствие современного:
Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Петр — великое звено в русской истории, от московской самозам-
кнутости к всемирно-историческим задачам. «Секуляризируется» не
только царская власть, — внешне секуляризируется и старая мечта о
«Третьем Риме». Но чтобы остаться жизненной и приобрести истори-
ческую актуальность в период самодержавия технической цивилиза-
ции, — она и не может не секуляризироваться.
Равным образом, чтобы спасти свою душу, должен был преодолеть
себя, упразднить себя наш старый «исключительный национализм».
Потерявший душу свою, найдет ее. И Петр опять здесь был великим
Под знаком революции
629
провидцем, смелым кормчим к далеким берегам. «Гуманизируя ис-
ключительный национализм посредством европейской культуры»,
Россия выходила на широкую всемирную дорогу, усваивала подлин-
но всечеловеческие свои дерзновения. Как это, быть может, не па-
радоксально, но знаменитая «пушкинская речь» Достоевского была
бы немыслима вне Петра и петровского периода. Это непонятно при
плоскостном подходе к истории фактов и истории идей. Но факты и
идеи тоже имеют, по крайней мере, три измерения...
В нынешней катастрофе не гибнет дело Петрово. Напротив, оно
торжествует и расцветает. Катастрофа Петербурга — не призрачная,
ибо, повторяю, Петербург, вопреки банальным уподоблениям, не
призрак, а величайшая историческая реальность. В этой реальной и
ужасной катастрофе есть высшая справедливость и высший смысл.
Подобно тому, как петровский период был не отрицанием, а «пре-
одолением», возведением на высшую ступень периода старомосков-
ского, — так и грядущая Россия, озаренная лучом мировой судьбы,
«всечеловеческой» идеи, корнями своими уходит глубоко в невский
гранит, в двухвековую твердыню мрачно прекрасной военной сто-
лицы...
Новая Москва оплодотворена Петербургом. Гордый конь опустил
копыта не в чужих землях, не на дальней стороне, а у древних стен
родного Кремля. И по-новому выглядят эти стены, словно готовясь
вместить в себя заветы всечеловеческих надежд и сладостно-горькие
вериги неслыханного национального подвига за всемирное дело...
О русской нации*
I
Нашей эпохе суждено, по-видимому, бурно оживить националь-
ный принцип, начало «самоопределения народов». Повсюду в мире —
‘Эта статья была написана по приглашению Объединения Славянских
Обществ в Загребе для «Всеславянского сборника» в память тысячелетия Хор-
ватского Королевства. Одновременно предположено ее появление отдельной
брошюрой на французском языке. Настоящая редакция несколько отличается
от Загребской. Статья написана, главным образом, для иностранцев, автор в ней
имел в виду иностранную аудиторию. Это необходимо учитывать ее русским
читателям.
630
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
национальные движения, брожения, стремления. Рядом с процессом
международного объединения, повелительно диктующегося мно-
жеством неотвратимых сил современной жизни, рядом с растущей
«взаимозависимостью» государств — совершается оформление и
кристаллизация национальных идей. Параллельно интеграции идет
дифференциация. Достаточно вдуматься в идеологию послевоенных
трактатов, или хотя бы в современную трансформацию Великобри-
танской Империи, объявляющей себя «свободным сообществом на-
ций», чтобы убедиться в этом.
История ставит вопрос о нации в порядок дня. И естественно, что
каждая нация хочет достичь самосознания, познать себя, как нацию,
оправдать свое бытие перед лицом истории. «Много званых, но мало
избранных» — сказано в Священном Писании. Каждому хочется ока-
заться в числе избранных, заслужить право на избрание.
Та же проблема — познай себя! — стоит ныне и перед русской на-
цией, перед Россией. События последнего десятилетия особенно обо-
стряют русский вопрос. О России повсюду говорят больше и громче,
чем когда-либо. Как бы не относиться к текущим событиям русской
истории — нельзя никак отрицать их значительности и глубочайшей
содержательности.
В ряду различных откликов на эти события обращает на себя осо-
бое внимание утверждение, провозглашенное недавно в колумбий-
ском университете одним из самых выдающихся европейских ученых
нашего времени — французским государствоведом Л. Дюги21! Это
утверждение разрешает вопрос чрезвычайно радикально. Оно гласит:
Россия не нация. Россия еще далеко не вступила в национальную ста-
дию своего бытия. Россия есть куча населения — не больше’
II
Нам, русским, такое утверждение представляется достаточно не-
ожиданным. Но оно принадлежит не какому-либо рядовому журна-
листу патриотической французской газеты, старающейся побольнее
задеть Советскую Россию за ее нежелание платить старые долги и за ее
преждевременный выход из войны. Его высказывает авторитетный де-
’См. Leon Duguit, «Souverainete et liberte», lecons faites a 1’universite Columbia
(New-York), Paris, 1922, p. 14-65.
Под знаком революции
631
ятель науки, профессор с мировым именем. Тем необходимее серьезно
взвесить и проверить его аргументацию. Да и методологически не бес-
полезно посчитаться с отрицанием и сомнением: самокритика — не-
устранимый элемент самосознания. Сто лет тому назад в гораздо бо-
лее яркой форме и сильных образах аналогичное сомнение в России
было высказано одним из проникновеннейших наших мыслителей,
Чаадаевым, в его первом «Философическом письме». Но уже в следую-
щих письмах он сам в основном преодолел собственный пессимизм.
Очевидно, прежде чем говорить о русской нации, нужно дать себе
хотя бы самый беглый отчет о понятии нации вообще.
Что такое нация?
Современная наука, как известно, довольно единодушно признает,
что «нация — не естественные, а историко-социальные образования»
(Еллинек). Ни единство расы, ни единство политической власти, язы-
ка, религии, ни наличность естественных границ — ни один из этих
признаков не может считаться незыблемой принадлежностью нации.
В самом деле. Раса? Но чистые расы — чистая абстракция: в действи-
тельности существуют лишь смешанные расы. «Чистой крови не най-
ти теперь ни у одного народа Европы. Антропологический фактор
играет вообще второстепенную роль в процессе создания нации. Вы-
считано, что в жилах Эдуарда VII текла всего одна семитысячная доля
«английской» крови[»]. «Deutschtum steckt nicht im Geblute» — читаем
мы у одного немецкого автора.
Политическая власть? Но поляки до 1918 года? Но Италия до объ-
единения? Конечно, государство есть мощный фактор национальной
формации. Конечно, нация не может возникнуть вне политического
объединения человеческой массы. Поляки вряд ли были бы нацией
к 1918 году, не будь они прежде государством. Объединение герман-
ской нации в XIX веке совершалось под знаком славных воспомина-
ний о тысячелетней германской империи и черно-красно-золотом
знамени. Но при всем том и государство не есть конститутивный
признак нации. Бывают многонациональные государства (прежняя
Австрия), бывают и нации, долгое время лишенные собственной го-
сударственности.
Общность языка? Но Бельгия? Швейцария, Соединенные Штаты
Северной Америки? Конечно, и язык — великий фактор националь-
ного единения, но опять-таки и он не может считаться сущностью
нации.
632
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Религия? Но разве современные религии не претендуют на обще-
человеческую, сверхнациональную миссию? Разве латинские народы
не объединены общностью религии, оставаясь, однако, обособлен-
ными нациями? Разве, с другой стороны, в пределах одной нации не
наблюдается вероисповедных различий (протестантизм и католи-
цизм в Германии)? И разве, наконец, нации никогда не меняют своих
религий, оставаясь самими собой?..
Естественные границы? И этот признак не представляется обяза-
тельным: на однородной территории подчас размещаются различ-
ные нации, а разнородные территории занимает одна и та же. Прав-
да, «исторический индивидуум» обыкновенно стремится подыскать
себе подходящую «географическую плоть», но ни о каком твердом
«законе» тут не может быть и речи.
Итак, все эти определения при ближайшем рассмотрении ока-
зываются второстепенными, не только недостаточными, но даже не
всегда и необходимыми. Так что же такое нация?
Современная теория подчеркивает существенный субъективный
источник нации. Нация есть состояние сознания. Ее объективная
реальность психична, духовна. Общность традиций, потребностей,
стремлений — вот что такое нация. Общность исторических судеб,
общность воспоминаний, прочувствованное, а затем и осознанное
единство воли к совместной жизни. Наследственная привычка, пере-
ходящая в общую природу и обособленный характер. Нация есть
союз живых и мертвых поколений, единение богатых и бедных, вла-
ствующих и подвластных, ученых и неграмотных. Нация имеет свои
культурные символы, свои нетленные ценности. «В нации входят не
только человеческие поколения, но также камни церквей, дворцов,
усадеб, могильные плиты, старые рукописи и книги. И чтобы уловить
волю нации, нужно услышать эти камни, прочесть истлевшие стра-
ницы» (Бердяев). Национальная история — непрерывное творчество,
усилие, делание. Национальная культура — Пантеон, где уживаются
вместе разные ценности, и не навязать односторонней рефлексией
национальной идее застывшего содержания. Покуда нация живет,
она — не данность, а задание и становление, она — резервуар суще-
ственно новых возможностей, новых культурных содержаний и со-
стояний, новой борьбы. Она — богатство, а не односторонняя ску-
дость. Она — единое во многом: не бесформенная расплывчатость, но
и не монотонный аккорд. И внутренний смысл ее единства в его кон-
Под знаком революции
633
кретной целостности познается лишь тогда, когда она исторически
исчерпана. Пройдите по улицам и площадям Парижа. Тут памятник
Людовику Святому, там Дантону, здесь — «жертвы революции», там —
могила Императора. А вот — Notre Dame... А неподалеку — Гревская
площадь... потом — Коммуна... А дальше, за городом — Версаль, Фон-
тенбло... В этих камнях живет история, и Франция остается в них рав-
ной себе, несмотря на всю их разнокачественность. Национальная
культура, понятая как творчество, процесс и предание, есть величай-
шая терпимость и плодотворная полнота: Цезарь в ней встречается с
Брутом, и Вольтер с Жозефом де Местром...
Нация имеет неугасимые свои маяки — своих великих людей. Об-
разы единства, знаки связи, живые ключи вдохновения и веры в себя.
Кант и Гёте, Фридрих Великий и Бисмарк — разве эти имена не звучат
национальной музыкой для немцев? И разве Ньютон или Шекспир не
стали национальным знаменем для англичан?
«Посмотрите, чем Шекспир стал для нас, — писал мудрый Кар-
лейль. — Он величайшее наше достояние, какое только мы доныне
приобрели. В интересах нашей национальной славы среди инозем-
ных народов мы ни в коем случае не отступились бы от него, как
величайшего украшения всего нашего английского созидания. Поду-
майте, если б нас спросили: англичане, от чего вы согласны скорей
отказаться — от своих индийских владений или от своего Шекспира?
Что предпочитаете вы — лишиться навсегда индийских владений или
потерять навсегда Шекспира? Это, конечно, был бы очень трудный во-
прос. Официальные люди ответили бы, конечно, в официальном духе.
Но мы, со своей стороны, разве не чувствовали бы себя вынужденны-
ми ответить таю — останутся у нас индийские колонии, или не оста-
нутся — но без Шекспира мы жить не можем. Индия во всяком случае
когда-нибудь отпадет от нас, но этот Шекспир никогда не умрет, он
вечно будет жить с нами. Мы не можем отдать нашего Шекспира*.
III
Проф. Дюги, в общем, разделяет изложенную концепцию нации,
господствующую в современном государствоведении. Основным
*См. Leon Duguit, «Souverainete et liberte», lecons faites a 1’universite Columbia
(New-York), Paris, 1922, p. 14-65.
634
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
признаком нации он считает «общую борьбу для достижения общей
цели и, в особенности, общего идеала». Он красноречиво отмечает
значение исторического прошлого в деле выработки национально-
го сознания: «чем длительней и тяжелей борьба, тем драгоценнее
жертвы, острее страдания, тем крепче и неразрывнее национальное
единство». Он вскрывает наличие религиозно-мистического эле-
мента в чувстве родины. Он признает, что в нацию входят все члены
социального целого, связанные единством определенной террито-
рии — от низшего до высшего, от неграмотного до ученого: лишь
бы они обладали сознанием некоей общей цели, прикрепленной к
их земле. Он отличает народность от нации, по сущности своей от-
нюдь не связанной этническими определениями. Он присоединяется
к Ренану215 «1а nation est une formation historique»*. Правда, он как буд-
то готов склониться при этом к революционно-просветительскому
истолкованию принципа нации и даже приурочить самое рождение
нации к 1789 году. По такому пониманию выходило бы, что нет на-
ции вне формальной демократии. Но сам автор не выдерживает этой
искусственной и по существу чуждой его собственной доктрине точ-
ки зрения, признавая за довоенной Германией право именоваться на-
цией и неоднократно подчеркивая, что французская нация слагалась
уже в XIII веке (победа у Бувин) в борьбе против англичан и немцев,
чтобы окончательно закрепиться в столетней войне (завершившейся
победой при Кастильоне в 1453 г.). И действенность коллективной
воли французской нации он красочно обозначает двумя волнующи-
ми символами и синтезами:
— Жанна д’Арк и пуалю!..
Затем речь переходит к современным нациям. Автор предлагает
любопытный метод испытания главных народов современности на
звание наций. Предположим, — говорит он, — в решительный пери-
од войны вы объезжаете различные фронты и повсюду спрашиваете
самого примитивного, самого необразованного солдата: «зачем ты
воюешь?» По ответам можно судить о том, принадлежит ли данный
солдат к нации, или нет.
*Цит. сочин., с. 30-32; ср. Leon Duguit, «Traite de droit constitutionel». т. II, Paris,
1923, c. 4-18.
Под знаком революции
635
И вот проф. Дюги, ответив от имени опрашиваемых солдат на
свой вопрос, убежден, что опыт приводит его к следующему выво-
ду: «Да, есть французская нация; есть бельгийская нация; сербская;
американская; английская; с некоторой оговоркою — итальянская;
есть немецкая нация. Но нет австрийской нации. И нет русской
нации».
Русский мужик — безразлично, царский ли, красной ли армии —
видите ли, несомненно, не сумел бы объяснить, за что он борется.
Он непременно ответил бы приблизительно так: «я дерусь потому,
что этого хочет начальство». Но если бы вы продолжали расспрос на
тему «почему же начальство этого хочет», то «конечно, вы услышали
бы ces mots, ou bien Niponimai, je ne comprend pas; ou bien Nitchewo,
ce n’est rien, qu’importe! He понимаю и ничего: в этих двух словах вся
Россия»*
Но автор не ограничивается столь лапидарным, хотя и вырази-
тельным, доказательством ничтожности русского народа и делает
нам любезность более подробным обоснованием своей мысли. Да не
посетует читатель за длинную цитату: приведем аргументацию цели-
ком, и притом подлинными словами нашего сурового прокурора. Тем
более, что, насколько я знаю, эта замечательная цитата о русском на-
роде еще не появлялась на русском языке.
«Пусть не говорят мне, — заявляет Дюги — о русской нации:
в этом выражении нет и атома истины. Я был в России, правда, уже
давно: в 1887 году. Я пробыл там долго, в самом сердце огромной
империи, в Москве, в Нижнем Новгороде, в Казани. Я встречал мно-
го русских из различных кругов. Я и тогда вынес из своего пребы-
вания в России очень четкое убеждение, что эта страна еще весь-
ма далека от того, что мы можем назвать стадией национального
бытия. И, судя по всему, что я о ней с тех пор читал, положение
не изменилось и доселе. Подавляющее большинство русского на-
селения состоит из безграмотных, совершенно темных крестьян,
мечтающих лишь о клоке земли, способном пропитать их самих и
их семьи. Они живут, коченея от холода, длящегося там половину
года. Что касается высшего класса, то, до большевизма, он состоял
из двух элементов: 1) аристократии наследственной или денежной
и 2) интеллигенции. Аристократы породы или богатства — это
*Цит. соч., с. 38.
636
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
были люди сравнительной нравственности, жившие развлечения-
ми любого сорта, пользовавшиеся своими привилегиями и тратив-
шие в Парижах и Ниццах свои подчас немалые доходы с земель,
обрабатываемых мужиками. Что же касается интеллигентов, то это
были сплошь неуравновешенные люди, слишком проворно, без
надлежащей подготовки достигшие последних слов цивилизации,
взбаламутившей их славянские мозги. Уже в 87 г. многие из них
мечтали о всеобщем перевороте, о мировой катастрофе во имя
возрождения рода человеческого. Я до сих пор помню, как один
знаменитый московский адвокат спокойно поучал нас за большим
полуофициальным обедом:
— С тиранами какой же разговор? Только железом и огнем!..
В России не было настоящего среднего класса, этого класса надеж-
ных людей (braves gens), сочетающих в себе одновременно и капита-
листа, и рабочего, — класса, в некоторых странах, как во Франции,
составляющего существенный элемент национальной структуры.
Словом, ни разу в русском разуме я не встретил подлинного нацио-
нального сознания, сознания целостного единства, коего все органы
воодушевлены общим идеалом. Я не видел в России ничего, кроме
аморфной массы населения, готовой воспринять любую диктатуру...
Известные события последних лет доказали, что я не ошибся.
Когда в 1897 году был заключен франко-русский союз, приходилось
часто слышать, что это союз не правительств, а наций. Я тогда спра-
шивал себя, — ужели за 10 лет обстоятельства успели измениться? Не
верилось... Я видел французскую нацию, воодушевленную, благород-
ную, всецело преданную этому союзу, как опоре против наследствен-
ного восточного врага. Русской же нации я не видел. И, в самом деле,
недаром же этот пресловутый союз наций распался при первом ис-
пытании. Если бы воистину существовала бы русская нация, подобно
французской, если бы действительно это был союз двух наций, мар-
товская революция 17 г., перемена правительства ничуть не повлекла
бы за собою разрыва; союз сохранился бы незыблемым, как и нации,
им объединенные.
Если бы русские, подобно нам, смотрели на войну 14 года как на
подлинно национальную борьбу, они бы из нее не вышли до полной
победы. Если бы они сознавали и понимали, за что они борются, они
Под знакам революции	637
боролись бы до конца. Русское поражение, напротив, получает впол-
не естественное объяснение, если будет признано, что Россия отнюдь
не нация, а просто куча населения, раздробленного и бесформенно-
го, готового к любой тирании; крестьянская масса, согласная на все
за кусок земли; отважная интеллигенция, с необыкновенно живым и
блестящим умом, упоенная катастрофической теорией Карла Марк-
са, решившая провести ее в жизнь и водворяющая для сего кровавую
диктатуру. Большевизм есть чистейшее порождение русской почвы;
он мог родиться только на ней; в народе, являющемся действительно
нацией, свободной и познавшей саму себя, подобные опыты всегда
будут лишь случайны и немощны»’
Так пишет ученый французский профессор о русском народе.
IV
Разберемся в его доводах. Но прежде всего невольно удивляешь-
ся самому методу, которым пользуется почтенный автор. Ни слова о
русской истории. Ни звука о русской культуре. Лишь импрессионизм
«личных впечатлений» и факт самовольного выхода России из миро-
вой войны, связанный с русской революцией.
Однако, как же так? Нация есть динамика, нация есть процесс. Вне
анализа «исторических судеб» нет и анализа наций. Можно ли вы-
рвать минуту из истории народа и на этой произвольно вырванной
минуте строить ответственные выводы? Достоин ли именоваться «на-
учным» такой своеобразный «метод»?
А что, если б его применить и к отечеству г. Дюги? Возьмем хотя
бы 1814,1815 или 1871 годы. Разве казаки Чернышева не располага-
лись пикетами на Елисейских полях и не поили в Сене своих коней?
Франция тогда тоже, помнится, «вышла из войны до полной победы»,
отреклась от своего императора, прокляла свою буйную революцию,
которую, по-видимому, так искренно почитает теперь великой и на-
циональной французское государственное право. Обесславленная,
униженная иноземным вторжением, страна представляла в те дни,
несомненно, достаточно жалкое зрелище.
А месяцы Меца и Седана? Если вырвать их из французской исто-
рии и представить притом в одностороннем, импрессионистском
‘Цит. соч., с. 39-42.
638
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
освещении, нетрудно блеснуть очень горячей, уничтожающей фран-
цузскую нацию митинговой речью. Но только какая же ей цена?
«Жанна д’Арк и пуалю... Вальми и Марна»... Да, это, действительно,
символы и знамена. Но для того, чтобы понять их и воодушевиться
ими, нужно почувствовать всю французскую историю. Да, Франция —
великая нация: но чтобы это осознать, нужно воскресить в памяти и
ее историческое прошлое в его целом, и ее культуру.
В истории каждого народа бывают моменты переломов, кризисов,
даже катастроф и временных падений. Но не по ним же судят о наро-
де. Необходима правильная перспектива. Глубоко верно, что память
о перенесенных поражениях зачастую лишь укрепляет националь-
ное самосознание. Как и жизнь отдельного индивида, жизнь народа
есть некое конкретное, целостное единство, воспринимаемое своего
рода «физиономикой», тою «художественной практикой духовного
портретирования», о котором хорошо говорил Шпенглер. Внешние
факты — выражение внутреннего бытия. Они должны быть поняты в
их полноте и связи: только тогда они красноречивы.
Утверждение г. Дюги о России прямо поражает своей голослов-
ностью. Оно не только не подтверждено «духовным портретом»
русской истории, но не содержит в себе даже и указания на необ-
ходимость соответствующего подтверждения. А между тем именно
французскому автору надлежало бы серьезнее отнестись к теме.
1812 год вряд ли возможно вычеркнуть не только из русской, но
и из французской истории. Когда вся Европа, трепеща, лежала у
ног нового Цезаря — кто, как не русский народ, устоял, защищая
родную землю, перед Непобедимым? Или г. Дюги думает, что лес-
ные медведи подмосковных партизанских отрядов не смогли бы с
полным и ясным сознанием ответить на вопрос «за что они борют-
ся»? Они сказали бы очень ясно и очень сознательно: «За веру, царя
и отечество». Ужели же эти добровольцы-партизаны, или вот эти
ополченцы отечественной войны, столь чудесно описанные нашим
Толстым в «Войне и Мире», — ужели они не что иное, как «слепые
игрушки в руках тирании царизма»? Но тогда почему не сказать о
современных «пуалю» и «томми», что они не более, чем «слепые
игрушки в руках капиталистических правительств»? И там, и здесь
истины будет одинаково мало. Нужно закрыть глаза на весь облик
этой исключительной эпопеи 1812 года, чтобы отрицать глубоко и
подлинно народный ее характер. Только некритичная и ненаучная
Под знаком революции
639
фетишизация «бессмертных принципов 1789» может до такой сте-
пени сузить кругозор и затуманить сознание.
«За веру царя и отечество!» — Этот ответ выражал многое, очень
многое. Мудрости веков в нем не меньше, чем в единодушном «je пе
veux pas etre boche» недавних французских окопов. Русская земля
строилась народом, крепким верой и одаренным стихийным чув-
ством государственности. Православие — историческая основа рус-
ской духовной культуры и народного русского самосознания. Цар-
ская власть — историческая форма всенародного собирания Руси,
созидания русского государства, его защиты с востока и запада, его
расширения и укрепления. Долгое время «царь» представлялся в на-
родном сознании символом «отечества».
Но пойдем дальше — к Смутному времени. И там мы встречаем все
туже глубокую народную активность. Междуцарствие. Социальная сму-
та. Царя нет, высший класс, испуганный неурядицей, готов призвать на
русский престол польского королевича. Боярство, исторически отми-
рая, бьет челом иностранной интервенции. И из глубины страны, слов-
но само собою, подымается неудержимое народное движение, органи-
чески национальное и стихийно государственное. Если бы жил тогда
профессор Дюги и принялся опрашивать нижегородское ополчение на
предмет «целей борьбы» — о, формула ответа была бы, конечно, очень
далека от «Neponimai ou bien Nitchewo». Национальный разум, роевая
историческая воля — вот что всегда проявлял в такие моменты русский
народ, и по слову великого нашего национального поэта:
В искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
А татарские иго? А Куликово поле? А собирание русской земли
Москвой? Разве все эти «кровавые скрижали» не рождают «общно-
сти воспоминаний и особенно страданий»? Пусть «волюнтаризация
Русской народности» протекала не по желобам арифметического на-
родоправства официального западного образца — она ковалась на
полях чести, плавилась в горнах широких внутренних движений, за-
креплялась в подвигах, воплощалась в национальных вождях, слави-
лась в национальных святынях.
640
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Разумеется, если логически-последовательно связывать поня-
тие нации с началом формального демократизма, с торжеством
«либерально-эгалитарных» идей, — Россия не может быть названа
нацией и не имеет оснований претендовать ею именоваться. С этой
точки зрения Конст. Леонтьев, идеолог русского консерватизма, как
известно, с большой опаской относился к европейским «националь-
ным движениям» XIX века. Но центр нашего вопроса — не в терми-
нологическом споре, а в существе суждений проф. Дюги о русском
народе, как «бесформенной куче населения».
«Жанна д’Арк и пуалю» — ваши народно-национальные симво-
лы? Прекрасно. Но разве на Руси не найдется подобных? Пересвет
и Ослябя, Минин и Пожарский, Иван Сусанин, партизаны 12 года,
«неизвестные солдаты» наших дней — здесь преемственность, нить,
традиция. Народ соборно выступает нацией, нация переплетается с
государством. От Александра Невского и Дмитрия Донского к мо-
сковским князьям и царям, к Петру Великому и петербургской держа-
ве — эта государственная линия является в то же время и националь-
ной, как равным образом национальна и наша народная традиция.
«L’Etat-nation» тесно связывается с «L’Etat-puissance». И не разорвать
эти живые связи надуманным анализом, подсказанным злободнев-
ным политическим пристрастием.
Ваши победные этапы национального пути — Бувин и Кастильон,
Вальми и Марна? Бесспорно. Но и у нас есть свои: Чудское озеро и Ку-
ликово поле, Полтава и Бородино. Многовековая напряженная защита
своей государственности от сил Востока и натаска Запада, от мон-
гольской лавы и европейского ярма. А исконная борьба с Турцией за
славян? А поразительная по своим историческим размахам азиатская
экспедиция России, полная больше подвигов мира, нежели борьбы?
От Ермака до Великого Сибирского Пути — вот долгая повесть этой
экспансии в ее северном устремлении, в то время как среднеазиатские
и кавказские походы XIX века характеризуют ее южную магистраль.
Всего этого не забыть, не стереть, не выжечь из нашего прошлого, ибо
даже сам Создатель не в силах сделать небывшим бывшее.
Правда, русскому сознанию всегда была чужда экзальтация само-
влюбленного патриотизма, превращение отечества в идола и кумира.
Нужно вообще напомнить, что римские традиции прошли во многом
мимо нас. «Слава, купленная кровью» (Лермонтов), никогда не пленя-
ла русское сердце, и не ради нее билось оно любовью к России. Но
Под знакам революции
641
и не гоняясь за славой, не абсолютизируя государство, не упиваясь
патриотической гордыней, русский народ умел, когда нужно, посто-
ять за себя...
Да, нация немыслима без истории. Но она невозможна и без
сколько-нибудь значительной, самостоятельной, духовной культуры.
Если трудно отрицать русскую историю, то можно ли говорить о рус-
ской культуре?
Думается, и тут нет надобности прибегать к специальной апо-
логии: русская культура ныне вряд ли в ней нуждается даже и перед
лицом иностранцев. Наша литература давно уже не тайна для Евро-
пы. Русская музыка, вообще русское искусство, русская религиозная
мысль, а за последнее время и русская философия — говорят сами за
себя. Если англичане готовы потерять скорее свои индийские коло-
нии, чем одного Шекспира, — то и мы, русские, вправе сказать, что
вернется к нам Прибалтика или не вернется, но Пушкин, Достоев-
ский и Толстой всегда останутся с нами.
Нам самим трудно чувствовать своеобразие собственной культуры.
Но, кажется, все иностранцы, с ней соприкасавшиеся, хором ее отме-
чают. Не нарочно, не умышленно, а стихийно и подсознательно наши
культурно-национальные ценности носят печать самостоятельного
восприятия жизни и мира. Тому порука — наша народная музыка и
наш народный эпос. Все согласны также, что Достоевский и Толстой,
Глинка и Мусоргский могут быть только русскими. И в русской куль-
турной традиции отсвечивается русская история, как и русская душа.
Культура — не только фактор нации, но также и ее документ. На-
род, имеющий великую историю и великую культуру, очевидно, за-
служивает наименования нации. Правда, государство, им созданное,
может включать в себя и другие образования национального типа:
так российскому государству, несомненно, не удалось претворить в
Русской нации поляков, финляндцев, еще некоторые народности,
входившие в состав царской империи. Но никто же не станет оспа-
ривать, что российское государство — историческое дело русского
народа.
V
Но проф. Дюги взывает к современности. В сущности, вся его
аргументация построена на использовании небольшого клочка вре-
642
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
мени, связанного с нынешним русским кризисом. Игнорируя начи-
сто и русскую историю, и русскую культуру, он опирается, с одной
стороны, на добытый личными туристскими впечатлениями «соци-
альный анализ» предвоенной России и, с другой стороны, — на по-
ражение России в мировой войне и последовавшую за ней русскую
революцию.
Что сказать о «социальном анализе» г. Дюги?
В нем есть кое-что верное, удачно схваченное. Нельзя отрицать,
что наше крестьянство в огромном своем большинстве малограмот-
но, что наши высшие классы страдали многими недостатками, что
наша интеллигенция более, чем следует, увлекалась идеями западной
цивилизации, верно и то, что в России не успел народиться тот «сред-
ний класс надежных людей», который представляется ферментом
порядка в некоторых странах. Можно лишь сказать, что он уже на-
рождался, но суровая историческая судьба не отпустила ему времен и
сроков для мирного и устойчивого созревания.
Все это так. Конечно, последние десятилетия царской монархии
являли собой картину серьезной болезни нашего национально-
государственного организма. Но это была типичная болезнь пере-
ходной эпохи, аналогичная той, которая переживалась Россией в
Смутное Время, затем отчасти в годы Петра Великого, и которую
очень хорошо знает также и история западно-европейских стран.
Социальным содержанием русского кризиса 20 века служило
историческое отмирание поместного класса и его государственно-
политического выражения — дворянской монархии. В силу ряда
условий русской и, что не менее важно, международной обста-
новки, этот кризис осложнился и протекал крайне болезненно.
Не подоспей мировая война, — быть может, он разрешился бы
гораздо более благоприятно, с меньшими потрясениями и жерт-
вами. Впрочем, бесполезно теперь гадать, что было бы при иной
обстановке...
Неграмотность крестьянства не препятствовала ему принимать
непосредственное участие в создании русской истории. Сусанин был
темным крестьянином, Минин — непросвещенным купцом. Среда,
создавшая Жанну д’Арк, была ведь тоже не слишком просвещенной.
Но, пожалуй, неправильно было бы преувеличивать уровень интелли-
гентности и современных рядовых пуалю: навряд ли каждый из них
хранит ясную память о Бувине и Кастильоне, понимает толк в Коне и
/7оЗ знаком революции	643
Гюго и отдает себе строгий отчет о французской доктрине государ-
ства и права. Дело тут не в степени формального образования, а пре-
жде всего в стихийном инстинкте родины и национальном чувстве,
претворяемом национальной культурой в национальное сознание.
«Органом памяти» в данном случае является именно национальная
культура, а вовсе не какой-либо «парламент», «плебисцит» и т. п. Взять
хотя бы одну из наиболее крепких и ярко выраженных современ-
ных наций — японскую: ее основой доселе остается то, что вслед за
евразийцами можно назвать «бытовым исповедничеством»: веками
слагавшееся и органически пропитанное исторической религией со-
знание общности прошлого, воплощенного в поколениях предков,
конкретное и повседневное чувство своей культуры, своей земли,
своего бытового уклада.
Было такое сознание и у простых русских людей. Глубоко ошиба-
ется г. Дюги, полагая, что мечтой о «клоке земли» исчерпывается весь
духовный мир русского мужика и «коченением от холода» — вся его
физическая жизнь. Здесь опять-таки следовало вспомнить русскую
литературу, которая как-никак, но ближе знала русскую деревню, чем
бордосский профессор. Платон Каратаев из «Войны и Мира» — дере-
венский человек: разве он не носит в себе целостный нравственный
мир? Поэт Есенин — тоже из деревни, крестьянин: разве ему чуждо
чувство природы, отнюдь не «закоченелой»? Опасны скороспелые
суждения о столь сложном предмете.
Но и сама тяга к земле, готовность многое отдать за «кусок зем-
ли», действительно, характерная для русских крестьян нашей эпохи и
знакомая нам по той же русской литературе (Бунин, Горький, Родио-
нов), — что она, как не прямая предпосылка того «среднего класса»,
об отсутствии коего в России сокрушается почтенный французский
профессор? А разве его соотечественные braves gens, социальный
фундамент современной Франции, не отдадут многого за благо-
денствие своих фирм и за свое материальное благополучие? Еще
большой вопрос, что для них дороже: эти ли фермы или les grands
Principes 1789? И что выберут они, если придется выбирать? А кто
поручится, что не придется?.. Уж так ли все благополучно в старой
великой Европе? Сами европейцы полны на этот счет серьезных со-
мнений и опасений.
С другой стороны, не преуменьшая благотворной роли «среднего
класса-» в современном государстве, было бы ошибочно возводить
644
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
его в перл создания. Если этот класс бравых рантье — полурабочих,
полубуржуа — способен служить полезным фактором социально-
политической устойчивости, то ему не по плечу — большая культура
и великие задачи. Средний класс хорош, когда рядом с ним и над ним
есть высший (интеллектуально, морально, вообще духовно). Когда
же средний уровень сам по себе становится исключительным или
преобладающим, наступает «медиократия» (Бальзак), серое царство
«плоченной посредственности» (Д. С. Милль), в атмосфере коего
гаснет сложность, умирает разнообразие, чахнет и гибнет самоцвет-
ное древо культуры. «Зажиточность, — писал Прудон, — вместо того,
чтобы облагородить человека из народа, нередко лишь огрубляет
его».
Теперь два слова о русском дворянстве. Оно погрязло в пороках
и слишком обильно развлекалось в Парижах и Ниццах? Допустим.
Но необходим же исторический глазомер. Всему приходит конец:
пришел конец и русскому дворянству. Нельзя же судить о жизни
человека, которого мы впервые увидели восьмидесятилетним стар-
цем, по впечатлению, им произведенному. Русское дворянство имеет
славную историю. Два века петербургской империи — вот ее доку-
мент. В ней много прекрасных страниц, полных и самосознания, и
самоотречения во имя государства. А русская национальная культура
XIX века: разве малая роль принадлежала в ней дворянству, умевше-
му творчески претворять в себя «дух нации»? Но пробил час заката.
После 1861 года начинается всестороннее «оскудение» дворянства, к
XX веку уже бесповоротно определившееся. Ныне оно исторически
угасло. И — скажем словами Пушкина:
Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень...
Французская аристократия пережила в свое время нечто похожее,
согласно меткому наблюдению Шатобриана: «L’aristocratie a trois ages
successifs: Page des superiorites, 1’age des privileges, Page des vanites. Sortie
du premier, elle degenere dans le second et s’eteint dans le dernier». Оче-
видно, этот последний фазис не может ни отменить, ни заслонить
собою первых двух.
j]od знаком революции	645
Русская буржуазия, «аристократия денег»? Но лишь после первой
революции (1905 г.) она стала слагаться в сплоченный, самосозна-
ющий социальный строй. И, главное, она не имела благоприятной
среды и спасительного дополнения в лице «среднего класса». Она
была затеряна в океане крестьянской стихии и море рабочей массы.
Столыпинские земельные реформы намечали выход. Но война и ре-
волюция круто повернули исторический руль.
Русская интеллигенция? Это очень сложная и большая тема. Я не
берусь сейчас даже и касаться ее. Скажу лишь, что история русско-
го «образованного слоя» в широком смысле этого слова совпадает с
историей русской культуры. Карамзин, Пушкин, славянофилы, Досто-
евский, Вл. Соловьев — такие же «интеллигентные люди», как Ради-
щев, декабристы, западники216, Чернышевский и социалистические
идеологи 20 века. Но помимо этого, неправильно начинать историю
русского образованного слоя с Карамзина и Пушкина: она нас ведет
далеко вглубь времен — к древним летописям и древней иконописи,
переписке Грозного с Курбским, к «Слову о Полку Игореве». И разве
лишь очень поверхностному наблюдателю вся эта галлерея памятни-
ков мысли, веры, любви и борьбы может внушить презрение к «сла-
вянским мозгам»...
Как бы то ни было, какие бы социальные превращения ни пере-
живала Россия, подобно всякой другой стране, пережившей долгую
историческую жизнь, — они не могут ни опровергнуть русской исто-
рии, ни зачеркнуть русского культурного сознания.
Но г. Дюги хочет опереться в своих суждениях о России непре-
менно на современность: на неудачную войну, на революцию и на
большевистскую диктатуру. Последуем за ним.
VI
Мы уже отмечали, что короткий отрезок времени не основа для
общих суждений о том или другом народе. Но остановимся конкрет-
нее на последних событиях русской истории. Дают ли они право от-
рицать за русским звание нации?
Да, бесспорно, Россия не выдержала страшного напряжения ми-
ровой войны и потерпела в ней поражение. Революция была прежде
всего симптомом бессилия победить. Очень скоро выяснилась оши-
бочность патриотических надежд, связывавшихся в некоторых рус-
646
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ских и союзнических кругах с падением монархии. Революция была
в первую очередь военной катастрофой.
Россия не выдержала войны, во-первых, в силу своей технической
и экономической отсталости и, во-вторых, в силу того, что война
хронологически совпала с тяжелым переходным моментом в жизни
страны. Дворянство фатально сходило со сцены, но тем не менее еще
судорожно цеплялось за влияние и власть. Крестьянство завоевывало
позиции, но слишком медленно, и потому в нем бродило глухое не-
довольство государственной властью. Буржуазия не ладила с дворян-
ством, «интеллигенция» волновалась и тоже пополняла собой ряды
оппозиции; рабочие, по обыкновению, занимали левый фланг дви-
жения. Революция 1905 года была предостережением и предвестием.
Ее уроки были приняты во внимание. Но взволнованная народная
стихия не успела путем мирной эволюции и социальной перегруп-
пировки войти в новые берега, как грянула мировая война. Страна
оказалась к ней неподготовленной ни материально, ни морально.
Самый смысл ее, и без того необычайно сложный, еще осложнялся
в сознании населения недоверием к собственному правительству, к
его политике, к его призывам. Национальный подъем первого года не
мог сполна загасить внутригосударственную болезнь, и после ужас-
ных военных поражений 1915 года она обострилась в угрожающих
масштабах. Исключительная непопулярность царя и особенно цари-
цы, близорукая политика выродившегося дворца, быстрый рост эко-
номических затруднений, нервность Государственной Думы, общая
надорванность национального сознания — все это ускорило развязку.
Безнадежно выпало одно из звеньев священной триады — «царь». И
не могла не покачнуться вся триада. Требовалось время, чтобы восста-
новить равновесие «принципа власти», связать и осознать по-новому
«отечество» и «веру». Времени не было. И катастрофа разразилась.
Виноват ли в ней русский народ? В такой же, или еще в меньшей
мере, чем виноват германский в своем поражении и в своей револю-
ции. Однако никому же не приходит в голову «отрицать» германскую
нацию. Обстановка напряженнейшей войны при внутреннем исто-
рическом кризисе была настолько тяжела, что крушение оказалось
неотвратимым. Я еще раз позволю себе вызвать в памяти читателя
образ Франции 1871 года: непопулярный монарх, внутренние нела-
ды, солдаты, «сражающиеся, как львы, предводимые ослами» (мнение
современников), борьба партий, коммуна, сильный, решительный,
цод знаком революции
647
великий враг При таких условиях легче говорить о «борьбе до по-
беды» и презирать за неудачу, чем действительно победить.
И уже тем менее, казалась бы, к лицу эти жесты презрения бывшим
нашим союзникам, — после Мазурских озер и Карпат, когда ради спа-
сения Парижа и общесоюзного фронта гибли в заведомо безнадеж-
ных демонстрациях миллионы лучших русских жизней...
Война сменилась революцией. Но, рожденная войной, револю-
ция в процессе своего развития скоро обрела собственную логику и
самостоятельное историческое содержание. Она — еще «нынешний
день» России, ее итоги еще впереди, и очень трудно говорить о ней
объективно, тем более русскому. Ограничусь самыми общими и не-
многими соображениями.
Возможны различные политические оценки русской революции.
Но мне кажется, что как бы к ней политически ни относиться, сколь-
ко ни содрогаться ее ужасами и темными сторонами, — нельзя отри-
цать, что она — одна из типичнейших «великих революций», знако-
мых истории человечества.
Она глубочайшим образом всколыхнула весь русский народ, за-
крутила его в своем смерче, перепахала наново народное поле. Она
прорвала немало психологических плотин, смыла, правда, много
хорошего, но не меньше и наносного сора, оплодотворила землю,
подобно весеннему разливу. Она дерзновенно и яростно разрубила
ряд гордиевых узлов, запутанных последней эпохой жизни России.
Но она не только прочно покончила с поместным классом и дворян-
ской монархией, — она, вместе с тем, поставила и перед Россией, и
перед всем миром целый ряд огромных и жгучих исторических про-
блем. Вопрос социальный, вопрос национальный, вопросы государ-
ственного устройства, вопросы международных отношений и самого
смысла истории — весь этот сонм «проклятых» проблем в неслыханно
острой постановке и в болезненно бурной трактовке предстал перед
человечеством. Русская революция, как всякая великая революция, и
субъективно и объективно не ограничивается рамками националь-
ными, но имеет непосредственно международную направленность.
Она показательна для всей современной цивилизации, знаменуя со-
бою ее серьезный и тревожный надрыв. И недаром она приковывает
к себе все возрастающее внимание и ученых, и государственных лю-
дей всех стран. Всякому непредвзятому взору ясно, что ею обознача-
ется момент напряженнейшего бытия русской нации.
648
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Конечно, русская революция далеко не исчерпывается своей офи-
циальной идеологией. «Катастрофическая теория Карла Маркса» вы-
ступает как ее оболочка — не более. Да и это даже, пожалуй, не так:
марксизм в ней, как известно, заменен «ленинизмом», специфически
русской формой марксизма. Но живой Ленин был несравненно шире
«ленинизма». В огромной фигуре Ленина пересекаются многие ли-
нии истории русской интеллигенции и вообще русской истории,
живописной и суровой. Символично, что гробница Ленина в Москве
расположена против исторического Лобного места и памятника По-
жарскому и Минину. Однако и в Ленине, конечно, не умещается пол-
ностью живая стихия революции, широкая и удалая, как сама Русь,
как незабвенная «птица-тройка», опоэтизированная бессмертным
Гоголем.
Проф. Дюги возмущается большевистской тиранией. Но он стран-
ным образом забывает великую французскую революцию. Разве воз-
можна без тирании великая революция? Начиная с ниспровержения
старого порядка, она ввергает страну сначала в анархию, чтобы затем
ее преодолеть изнутри деспотизмом. Так было с Долгим парламен-
том и с Кромвелем в Англии. Так было с Национальным Конвентом и
Бонапартом во Франции. Пигг217 уже в конце 1789 года заявил, что
«французы перешагнули через свободу». Но правильно ли исчерпы-
вать «деспотизмом» характеристику великих революций? «Револю-
ция — это не событие только, это — эпоха» — говорил Ж. де Мэстр.
«Эпоха» русской революции еще далеко не кончилась и рано судить
о ее плодах.
Революционные волонтеры 1792 года сумели отстоять националь-
ную свободу Франции от напора соединенных сил монархической
Европы и старого режима, и Гете недаром произнес в вечер битвы
при Вальми свои знаменитые слова: «отсюда и сегодня начинается
новая эпоха мировой истории, и мы можем сказать, что присутство-
вали при ее рождении».
Но вспомните иностранную интервенцию на территории рево-
люционной России. Мурман и Архангельск заняты англичанами, на
западной границе — «санитарный кордон», «колючая проволока»
г. Клемансо, душит кольцо экономической блокады, Кавказ практи-
чески администрируется союзными державами, французский десант
располагается в Одессе, Украина во власти немцев, чехи, японцы и
американцы хозяйничают в Сибири. Русская Вандея, опираясь на чу-
Под знаком революции
649
жеземную помощь, мужественно наступает на Петроград, Москву и
Волгу. И что же?..
Чем это кончилось? Революция победила — и можно ли назвать
случайной ее победу, ничего не значащим ее торжество? Можно ли
сказать, что ее солдаты не знали, за что боролись? И разве не знаме-
нательно, что, руководимая интернационалистами, воодушевленная
всемирными задачами, не страшащаяся величайших национально-
государственных жертв, она в то же время несет собою по-новому
осознанный, преображенный патриотизм? Невольно воскресает в
сознании вещая фраза Гёте в день Вальми...
Было бы лицемерием отрицать, что русское революционное пра-
вительство деспотично. Нельзя закрывать глаза на его недостатки.
Но они не должны затемнять исторической перспективы. Советская
Россия с ее всемирно-историческими лозунгами, с ее большими це-
лями, с ее боевым интернационализмом, насыщенным патетическим
национальным содержанием, с ее влиянием в Азии и колониальных
странах вообще, с ее своеобразной борьбой против современной
Европы — есть исключительной значимости и сложности истори-
ческий фактор. И не так трудно сквозь ее искаженные страданием,
ненавистью и болезнью черты разглядеть исконный и знакомый ду-
ховный облик России. Вся устремленная к будущему, часто кощун-
ственно попирая великое прошлое своей страны, русская революция
невольно и бессознательно продолжает во многом традиции этого
прошлого. Отрекаясь от служения нации во имя служения целям че-
ловечества, она опять-таки, пусть в больной и даже уродливой фор-
ме (как всякая революция), выражает собой давнишние и подлинные
традиции русской культуры. Непосредственно обращаясь к Азии,
она как бы инстинктивно воспринимает некие давние зовы русской
истории. Воюя с «капитализмом» и всеми мирами, часто преувели-
ченно резкими, стремясь усилить роль государства в хозяйственной
жизни, она по-своему охраняет страну от иностранного экономи-
ческого влияния, от превращения России в колонию иностранных
держав. Со временем никто не найдет ничего парадоксального в том,
что в Петербурге наряду с Александро-Невской Лаврой и Медным
Всадником будет выситься памятник Ленину, а в Москве рядом с хра-
мом Василия Блаженного и Кремлем — революционный пантеон. И
если французы ныне величают свою кровавую революцию одним
из лучших алмазов в короне французской культуры, то можно ли
650
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
считать невероятным, что аналогичная судьба ждет в грядущем и
мрачный русский Октябрь?..
«Всемирная отзывчивость», положительный универсализм — эта
черта издавна считалась присущей русскому культурному сознанию
как идеал, ему пре[под]носящийся. В своей знаменитой речи на от-
крытии памятника Пушкину Достоевский с потрясающей страстью и
силой вскрыл этот идеал. «Ко всемирному, ко всечеловечески-братс-
кому единению, — сказал он, — сердце русское, может быть, из всех
народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей исто-
рии, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина».
Ту же мысль неоднократно высказывал и знаменитый наш философ
Вл. С. Соловьев. «Что касается до нашего отечества, — писал он, напри-
мер, в статье «Национальный вопрос», — то в ком доселе воплотился
всего ярче и сильнее русский народный дух, как не в том царе, кото-
рый властною рукой навсегда разбил нашу национальную исключи-
тельность, и не в том поэте, который, обладая особым даром пере-
воплощаться во все чужие гении, оставаясь всецело русским? Петр
Великий и Пушкин — достаточно этих двух имен, чтобы признать,
что наш национальный дух осуществляет свое достоинство лишь в от-
крытом общении со всем человечеством, а не в отчуждении от него».
Я не буду цитировать Льва Толстого: его религиозно-анархическое
учение, полное тоски по вселенской правде, известно всему циви-
лизованному миру. И, наконец, современный нам большой русский
поэт, покойный Александр Блок, уже в дни революции интуитивно
погружаясь в русскую стихию, отразил в своих замечательных «Ски-
фах» те же мотивы:
Мы любим все: и жар холодных числ,
И дар божественных видений.
Нам внятно все: и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений.
Мы помним все: парижских улиц ад
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат
И Кельна дымные громады...
Да, это так. Нам внятен галльский смысл. Жаль, что мы, по-
видимому, напротив, далеко не всегда ему внятны. Возвращаясь к той
[]од знаком революции
651
же «галльской» оценке русского народа у современного французско-
го ученого, мы не можем отказать ей в известной живости, внешнем
остроумии, в «остроте». Но мы никак не можем принять ее.
Русская нация есть объективная историческая реальность.
Утверждая себя, она устремлена и к утверждению других. И эта ее
устремленность, напряженная и действенная, в настоящее время со-
впадает с актуальнейшими веяниями всемирно-исторического про-
цесса.
Мировая война — эта страшная и безумная «гражданская война
белого человечества» — была, несомненно, показателем глубокого
нездоровья современной цивилизации. Ею кончается большая исто-
рическая полоса, и после нее должна начаться какая-то новая эра.
«Un grand destin commence, un grand destin s’acheve» (Corneille). И в
плане этой новой, начинающейся эры не суждено ли русскому на-
роду сказать первое яркое слово? Но оно, разумеется, уже не может
быть ни демонстрацией националистической исключительности, ни
лицемерной формулой «международного равновесия». Оно должно
собою предображать стремление к некоей подлинной и действенной
гармонии национальностей, их положительному, мирному взаимо-
отношению. Ибо гармония есть плодотворное единство в разнообра-
зии, и в доме Отца обителей много.
Фрагменты
(Из записной книжки 1920 года)*
«Угнетение и рабство так явны и так резки, что следует удивлять-
ся, как дворянство и народ могли им подчиниться, обладая еще не-
которыми средствами избежать их, или от них освободиться... Это
безнадежное состояние вещей внутри государства заставляет народ
большей частью желать вторжения какой-либо иностранной держа-
вы, которое, по его мнению, одно только может его избавить от тяж-
кого ига такого тиранического насилия».
Откуда это? Из свежего «меморандума» наших дальневосточных
«националистов» токийскому правительству? Или же из доклада оче-
редного «очевидца», прибывшего из красной России? Или из новой
’«Новости Жизни», 28 ноября 1920 года, 1 января 1921 года, 8 марта
1921 года.
652
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
речи генерала Гофмана, воодушевленного великими интервентскими
дерзновениями и дающего им благородное обоснование?.. — Нет, это
пишет в конце шестнадцатого века английский посланец Флетчер о
России Ивана Грозного, «отца нынешнего государя» (Флетчер, «О го-
сударстве русском», русский перевод 1905 г., с. 40,41).
Вот оно как выходит: народ, изнывавший от гнета и только и меч-
тавший об интервенции, как раз в эти десятилетия ужасов «тирани-
ческого правления» взял да и создал великую державу московскую,
увенчав труды Калиты... И — странное дело — в бесконечных леген-
дах воспел тирана, от коего столь жаждал освободиться хотя бы через
вторжение любой иностранной державы....
Эх, басурманская наблюдательность, басурманская психология, —
уж эти лондонские снобы с их «трезвым взглядом на вещи»...
Да еще плюс боярская информация (Курбский, другие)... Присяг-
нули же Владиславу через несколько лет...
Иоанн Грозный, Петр Великий, наши дни — тут глубокая, интим-
ная преемственность. Удивительно, что об этом еще мало пишут.
Неисчерпаемые возможности психологических и исторических па-
раллелей. «Три этапа». Богатейший и эффективнейший материал для
целой диссертации...
И уж, конечно, двести лет тому назад те же Нарышкины и Шере-
метевы возмущались «ассамблеям» и оплакивали кафтан и бороду.
И называли Антихристом коронованного революционера. Я уже не
говорю о «Всешутейшем Соборе», о замученном царевиче Алексее
(тоже — Алексее) — неизбежных, но особенно отталкивающих край-
ностях перелома...
А триста пятьдесят лет тому назад те же Вяземские и Оболенские
роптали против новой формы русского великодержавия, воплощен-
ной в Грозном. И судорожно хватались за «земщину», за «Земский Со-
бор», как теперь за «незыблемость собственности» и «Учредительное
Собрание»...
Впрочем, и у Шереметевых, и у Вяземских были свои «перелеты»
(«тогдашние Чичерины»): — петровский «Шереметев благородный» и
иоаннов опричник Вяземский.
Но, быть может, правильнее сравнивать наши дни не с эпохой
Грозного и Петра, а с аракчеевщиной и бироновщиной?
Ни в коем случае. Такая аналогия была бы совершенно поверх-
ностна, внешня. Бирон и Аракчеев проводили бироновщину и арак-
Под знакам революции
653
чеевщину с целями часто охранительными. Они не несли с собой
новой идеи, «нового мира», осуществлявшегося «революционными»
методами. Тоже и наша эпоха.
«Народ» ненавидел опричнину Грозного и администрацию Петра
не меньше, чем нынешние красные охранки. Он не понимал смысла
ломки. А потом уже по плодам понял, что она была необходима, и
оправдал совершенную революцию. Оправдает и теперь, несмотря на
все ужасы и преступления революционной власти.
Что же касается чисто внешних, бытовых черточек сходства с
аракчеевщиной, то, конечно, найти таковые очень нетрудно. Вот,
например, как описывает военные поселения в своих мемуарах
Вигель:
«Бедные поселенцы осуждены были на вечную каторгу... От все-
го, несчастные, должны были отказаться: все было на немецкий, на
прусский манер, все было счетом, все на вес и на меру. Измученный
полевой работой военный поселянин должен был вытягиваться на
фронт и маршировать; возвратясь домой, он не мог находить успо-
коения: его заставляли мыть и чистить избу свою и мести улицу. Он
должен был объявлять о каждом яйце, которое принесет его курица.
Что говорю я. Женщины не смели родить дома: чувствуя приближе-
ние родов, они должны были являться в штаб».
Помню, какой эффект произвела на аудиторию эта цитата, когда я
привел ее на лекции по курсу истории русской политической мысли
в пермском университете (осенний семестр 18 года)!..
Известный московский философ В. Ф. Эрн218 в ответ на упреки в
излишнем пристрастии к славянофильству издал брошюру под за-
главием «Время славянофильствует» (1916).
Так и теперь, вглядываясь в эпоху, кажется, можно было бы напи-
сать недурную брошюру под заглавием: «Время большевиствует».
И любопытно, между прочим, что ее не так трудно было бы по
существу согласовать с упомянутой брошюрой Эрна. Со временем
это парадокс превратится в трюизм: в большевизме, как целостном
жизненном явлении, очень много «славянофильских» мотивов.
Доходящие сюда французские журналы и газеты свидетельствуют
° чрезвычайной скудости идей новейшей французской «реакции».
Это ни в какой мере и ни в каком смысле не стиль Бональда или
Мэстра, — это розовенькая водица переживших себя «бессмертных
принципов 89 года».
654
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Я с огромным интересом и вниманием следил за канонизацией
Орлеанской Девы в соответствующей литературе. Но признаков под-
линной «католической реакции» большого масштаба все же не мог
найти, — по крайней мере, поскольку способен был судить отсюда.
Политику Франции делают и государственный облик ее представ-
ляют все те же люди третьей республики, демократы и радикалы, для
которых последний закон мудрости — по-прежнему «свобода, равен-
ство и братство» французской революции.
В своей преданности этим идеям прекрасная Франция словно не
замечает, как они мало-помалу переставали быть революционными
и превращались в ветхую чешую змеи, спадающую ныне с плеч че-
ловечества.
Когда размышляешь о применении этих принципов к России, —
почему-то упорно вспоминается утверждение Константина Леон-
тьева:
— Никакое польское восстание и никакая пугачевщина не могут
повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень
законная демократическая конституция («Византизм и славянство»).
Это прямо поразительно, до чего наша контрреволюция не выдви-
нула ни одного деятеля в национальные вожди. Все ее крупные фигу-
ры органически чуждались власти, не любили, боялись ее. Власть для
них была непременно только тяжелым долгом, «крестом» и «бреме-
нем»: «вот доведем до Москвы, и слава Богу»... И это не слова, а сущая
правда, вопреки трафаретным обвинениям противной стороны. Ни
Алексеев, ни Колчак, ни Деникин не имел эроса власти. Все они, не-
смотря на их личное мужество и прочие моральные качества, были
дряблыми вождями дряблых. Это не случайно, конечно.
Революция же сумела идею власти облечь в плоть и кровь, соеди-
нив ее с темпераментом власти.
«Слуги реакции — люди не слов, а дела» (Лассаль219). Не лучшее ли
это свидетельство, что у нас отнюдь не было настоящей реакции?..
Диктатор — любовник власти, в то время как наследственный мо-
нарх (или выбранный президент) — ее законный супруг.
Якобинцы нашей революции, несомненно, уже затмили собою
французских якобинцев, обнаружив значительно большую полити-
ческую одаренность, изворотливость, жизнеспособность, даже более
широкий размах. Зато французские жирондисты несравненно выше
и ярче наших...
Под знаком революции
655
Глубоко верное определение революции: «То, что мы называем
революцией, есть видимое воплощение невидимой работы ума, на
помощь которой пришли темпераменты, удобный случай и согласие
более или менее компактной массы» (Н. Котляревский. «Канун осво-
бождения»). Русская революция есть одновременно апофеоз и Неме-
зида истории русской интеллигенции.
Помню, в Перми все время, свободное от мешочничества и лек-
ций, я проводил за изучением русской истории и истории русской
политической мысли. Это был единственный способ избавиться от
убийственных переживаний современника, увидеть смысл в окру-
жающей бессмыслице.
А Горький называет нашу историю «бездарной»!! Впрочем, пусть...
Отрицал же Толстой мировую культуру. Это — тоже наша русская
черта.
Российское Учредительное собрание (| 5 января 1918 г.) было
большей пощечиной идее демократизма, нежели даже весь больше-
визм.
Сумерки старой, классической демократии... Этого еще не пони-
мают, а между тем это так. Нужно осознать это, выявить... Сумерки — в
мировом масштабе. Кто следит за новейшей эволюцией государства
на Западе («кризис современного правосознания»), тому это легче
усвоить.
Идет новая аристократия под мантией нового демократизма. В
частности, русская революция — не демократическая (Керенский,
учредит, собрание), а аристократическая по преимуществу («триста
тысяч коммунистов», — на самом деле, еще меньше). «Аристократия
черной кости»?.. Пожалуй. Но это — относительно. Аристократия
воли. «Воленция» вместо «интеллигенции», по чьему-то удачному за-
мечанию.
И любопытно, что идеология русской революции — преодоление
«формального демократизма»... Берегитесь, «либерально-эгалитарные
принципы 89 года»! Как торжествовал бы К. Леонтьев, доживи он до
наших дней. Он бы сумел разглядеть сквозь оболочку.
Помню, проф. В. М. X. в Москве, занимавшийся за последнее время
социологией и открывший «типическую кривую» для всех революций
и индивидуальные кривые для каждой из них, — уверенно заявлял
весной 18 года: 1) переезд большевистского правительства из Петер-
бурга в Москву есть 9 термидора русской революции, после которого
656
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
его кривая начинает неизбежно спадать и 2) русская революция, со-
образно ее природе, не будет знать кровавого террора и ограничится
лишь кошельковым.
Любопытно, сохранил ли теперь этот профессор свою светлую
веру в возможность социологических предсказаний (помню споры
свои с ним на этот счет)?.. Впрочем, писали, что он уже умер...
«Скажем Европе, — восклицал с трибуны высокого собрания Ис-
нар, — что десять тысяч французов, вооруженных мечом, пером, рас-
судком и красноречием, в состоянии, если их раздражат, изменить
поверхность земного шара и привести в трепет всех тиранов на их
глиняных ногах». «Везде, где только существует трон, — добавлял Геро
де Сешель, — у нас имеется личный враг».
А говорят, что французская революция была только националь-
ной, чуждалась «мировых (или, тогда, европейских) устремлений»...
Великое недоразумение! Французский патриотизм, как ныне рус-
ский, разгорелся уже в процессе самой революции, как результат
революционных войн... Аналогия несомненна — вплоть до знамени-
того тезиса Бриссо: «владычества народов не могут связать трактаты
тиранов»... Помнится, об этом была прекрасная статья И. С. В. в мо-
сковском журнале «Накануне» (весна 1918).
А теперешние французы обижаются, когда сравнивают большеви-
ков с революционерами 93 г... Какая узость!
Помню, сидел как-то в казенной пермской столовке. Кругом за
столиками — красноармейцы, комиссары, чрезвычаевцы (из «бата-
льона губчека»)... Украдкой всматривался, запоминая... Вспомнились
невольно парижские музеи революции. «Тип якобинца» отошел в
историю, ярко запечатленный, отлившийся в чеканные формы. Так
и здесь. «Тип большевика», — несомненно, столь же отлился уже. Что-
то общее было в них всех. В массе. Выражение лиц, стиль одежды,
манера держаться... Жуткий, страшный тип. Но — чувствуется сила,
своеобразие, главное воля. «Программа двадцатого века», — как «89»
и «93» были программой девятнадцатого.
...Потом тоже будут показывать в музеях восковыми фигурами.
Бунт славянофилов против Петра основан на великом недоразу-
мении. Петр не убил (и не хотел, и не мог убить) русского духа, а
лишь создал более совершенные, приспособленные внешние формы
его проявления. Хомяков понимал это лучше своей школы, называя
петровский переворот «страшной, но благодетельной грозой».
Под знаком революции
657
Русская культура не погасла, а расцвела с «петербургским перио-
дом». Само славянофильство есть его продукт.
...Только бы Россия была мощна, велика, страшна врагам. Осталь-
ное приложится.
Мы (в большинстве) завидуем нашим потомкам. Потомки наши
будут завидовать нам. Каждый час нашей эпохи будет жеваться до ис-
ступления.
Великая Россия творится в великих потрясениях. Антитеза Сто-
лыпина «снята». Кому нужна Великая Россия, тот должен принять и
великие потрясения. Чем скорее будут они приняты, тем они скорее
кончатся.
«Революция имеет два измерения: длину и ширину; но не имеет
третьего — глубины» (В. Розанов).
Это потому, что революция — вся в движении, вся в действии. «Не-
когда как следует подумать». Она бьет ключом дерзновения, ее прак-
тика — ее теория. Ее принципы — боевые лозунги, она, как Ницше,
«философствует молотом». Она интересна и своеобразно привлека-
тельна лишь своим бурным процессом, но осуществись в точности до
конца ее канонизированные стремления — ее «плоскостное» очерта-
ние выявилось бы во всей своей очевидности.
Вот как, по свидетельству г. И. Минского, определяет состояние
нынешней России недавно приехавший оттуда известный поэт, ко-
нечно, противник большевизма: «Дело в том, что Россия — вся Россия
целиком — тронулась с места и куда-то помчалась. И куда бы она ни
мчалась — в бездну ли, или к новой жизни, — сила полета и опьяне-
ние полетом остаются те же»... Вихрь полета, столь пророчески по-
чувствованный Гоголем в «птице-тройке»...
Однако придет время и этот размах будет углубляться. Раскроются
подпочвенные токи. Остановится чудная тройка; спустятся сумерки,
и вылетит, шумя крыльями, сова Минервы. Пробьет час торжества
третьего измерения — «глубины». Завершится великий период. Круг
революции замкнется... реакцией... Творческой реакцией духа.
Кстати, о. г. Минском. Теперь вот он в Париже пламенно облича-
ет «кошмары большевистской мистерии», «оголенный материализм
Разгулявшихся рабочих и крестьянских аппетитов», и всем, волнуясь,
задает «неизменный вопрос: долго ли продержатся большевики?»
А между тем как сейчас вспоминаю не менее пламенные его стро-
ки 1905 года. Помню, гимназистом шестого класса читал их в «Новой
^Кизни» рядом с фельетоном Горького об интеллигенции. Читал, не
658
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
скрою, с чувством отвращения и неприязни (даже и тогда не был ре-
волюционером и социалистом):
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Наша сила, наша воля, наша власть.
В бой последний, как на праздник, собирайтесь, —
Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть.
Мир возникнет из развалин, из пожарищ,
Кровью нашей искупленный, новый мир.
Кто рабочий, к нам за стол — сюда, товарищ!
Кто хозяин, — с места прочь! Оставь наш пир!
...Братья-други! Счастьем жизни опьяняйтесь!
Наше все, чем до сих пор владеет враг.
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Солнце в небе, солнце красное — наш стяг!
Чего бы, кажется, пенять на судьбу! Мечты сбылись. «Пришел на-
стоящий день», выглянуло красное солнце. И, однако, — испугались,
ужаснулись, открещиваются: «долго ли продержатся?» Всеми ногами
опрометью бегут вместе с «хозяевами» от желанного «пира». Да, бу-
хали в колокол, не посмотрев в святцы. «Накликали — и под печку».
...И еще почему-то доселе считается хорошим тоном ругать Гершен-
зона за его знаменитую фразу в «Вехах» об интеллигенции, народе и
власти. Помните: «каковы мы есть (предреволюционная интеллиген-
ция, У.), нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом — бояться
его мы должны пуще всех казней власти, и благословлять эту власть,
которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от
ярости народной»... Свершилось.
Мережковский очень метко уподобляет большевиков марсианам
из «Борьбы миров» Уэллса. В самом деле, это словно существа с другой
планеты. С особыми чувствами, особым восприятием жизни. Особен-
но это разительно на фоне чеховской России, после всех этих тихих,
мягких, хрупких людей, полутонов, полутеней... И после упадочного
мещанства двадцатого века, предвоенных героев Саши Черного, ди-
карей высшей культуры...
Человек современный, низкорослый, слабосильный,
Мелкий собственник, законник, лицемерный семьянин.
Весь трусливый, весь двуличный, косодушный, щепетильный,
Вся душа его, душонка — точно из морщин.
(Бальмонт)
Под знаком революции
659
И вот железные чудища, с чугунными сердцами, машинными ду-
шами, с канатами нервов: «у меня в душе ни одного седого волоса»
(Маяковский). Куда же против них дяде Ване или трем сестрам?..
Куда уж нашим «военным» фронтам против них, против их страш-
ных рефлекторов, жгущих конденсированной энергией!
Разрушат культуру упадка, напоят землю новой волей — и, миссию
свою исполнив, погибнут от микробов своей духовной опустошенности...
Ренан о социалистах: «После каждого неудачного опыта они на-
чинают снова: “не добились решения — добьемся!” Им в голову не
приходит, что решения не существует. И в этом их сила».
Да, конечно. Но в этом же и их слабость.
Александр Блок, Андрей Белый, Лев Шестов и другие руководители
«Вольфилы» поставили в порядок дня обсуждение проблемы «кризиса
современной европейской культуры». Блок прочел доклад «Крушение
гуманизма», Белый — «Кризис культуры», Иванов-Разумник — «Эллин
и Скиф», «Скиф в Европе» и гд.
По-видимому, эта проблема сама собою выдвигается на первый
план. Русская революция, некоторыми своими чертами («надоедли-
вая Марксова борода») являющаяся последним продуктом западной
культуры, по внутреннему и наиболее интимному существу своему
есть величайший бунт против нее. Этот бунт в плоскости официаль-
ной идеологии нынешней Москвы выражается в лозунгах — «долой
парламентаризм!», «долой формальную демократию!», «долой поли-
тическое реформаторство!» Но конечный, предельный пафос всех
этих лозунгов, скрытый от официального штампа, есть, несомненно,
протест (пусть опасный по существу и уродливый по форме) против
того, что славянофилы называли «внешней правдой», «рационализ-
мом западной культуры». И вот, по-видимому мистики наши и стре-
мятся ныне вскрыть подлинный «нерв» движения, его «нутро», его
подлинную основу. Это и есть начало истинного «углубления» рево-
люции, это уже расправляет свои крылья сова Минервы...
Впрочем, увы, «ввиду общих типографских условий» все эти до-
клады не могли быть напечатаны, и мы знаем лишь их заглавия.
Кн. В. Ф. Одоевский220 о России и Европе: «Пусть много недостат-
ков иноземцы находят в русском народе: но им нельзя не согласить-
ся, что есть нечто великое даже в его недостатках... Мы приняли в
себя европейское просвещение, переработали его сообразно своему
АУку — обрусевшая Европа должна снова, как новая стихия, оживить
старую, одряхлевшую Европу... Запад ожидает еще Петра, который бы
660
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
привел к нему стихии славянские» (цит. по диссертации Сакулина:
«Одоевский», т. I, с. 592,594).
Эти слова относятся к тридцатым годам прошлого века, т.е. когда
еще не было славянофильства как сложившейся доктрины.
Эти идеи «носились в воздухе». Но, что особенно любопытно, это
то, что в разных вариациях и одеяниях они упрямо и подчас неожи-
данно выплывают чуть ли не во всех течениях русской общественной
мысли последнего столетия — в западнических и материалистских,
пожалуй, даже не менее, чем в славянофильских и религиозно-
мистических.
«Национальная болезнь»?
Достоевский в «Бесах» так объясняет ее природу:
«Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала
его и до конца. Чем сильнее народ, тем особливее его Бог.. Народ —
это тело Божие. Всякий народ до тех пор и народ, пока имеет своего
Бога, особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всяко-
го примирения; пока верует в то, что своим Богом победит и изгонит
из мира всех остальных богов... Если великий народ не верует, что в
нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если
не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти
своею истиной, то он тотчас же обращается в этнографический ма-
териал, а не великий народ»...
Это — бред Шатова в его беседе во Ставрогиным.
(Из записной книжки 1926-1927 годов)*
Что может быть ныне менее благодарного, нежели открытая защи-
та оппортунизма, как системы политического действия? Что может
быть теперь менее «оппортунистично»? «Справа» кричат о приспосо-
бленчестве к большевикам. «Слева» — о приспособлении к буржуазии.
Быть в наши дни настоящим оппортунистом-практиком — это значит
потрясать кулаками и без устали греметь: «долой оппортунизм!» Все
«Ужи» — теперь обязательно в «Соколах». Углубленный, критический
оппортунизм можно иначе назвать конкретным идеализмом.
(После напечатания статьи «Оппортунизм»)
Выходит, что с некоторым правом могу применить к себе извест-
ную фразу Монтэня: «для Гибеллинов я ГЬсльф, для Шельфов Гйбел-
’ Появляется в печати впервые.
Под знаком революции
661
лин». Трудно втиснуться без остатка в ревнивые военно-полевые ка-
ноны враждующих стран современности.
(После прочтения бухаринского «Цезаризма»)
К вопросу о психологии фанатизма: «Свободное поле энтузиаз-
му фанатиков открывают почти всегда самые спорные и наименее
верные идеи. Вы найдете сто фанатиков для решения богословского
или метафизического вопроса и не найдете ни одного для решения
геометрической задачи» (Ломброзо221). Карлейль называл француз-
ский Конвент «синедрионом педантов», занимавшихся «теорией не-
правильных глаголов».
И еще черта: «По-видимому, во все времена имел силу общий пси-
хологический закон, по которому нельзя быть апостолом чего-либо,
не ощущая настойчивой потребности кого-либо умертвить или что-
либо разрушить» (Лебон222).
Психология фанатизма должна быть противопоставлена филосо-
фии оппортунизма. Ее преимущество уже в том, что немыслимо быть
фанатиком этой философии...
Однако и фанатический порыв должен быть расчетом взят на
учет, как факт и фактор:
Тот, кто верой обладает
В невозможнейшие вещи,
Невозможнейшие вещи
Совершить и сам способен.
(Гейне)
Или^наче, по-немецки:
— Ein Mann, der nicht manchmal das UnmSgliche wagt,
wird das Mogliche nicht erreichen.
Сложен и дивен Божий мир!..
Интересно бы когда-нибудь проследить историческую и соци-
альную роль зависти, одного из самых могучих и действенных чело-
веческих чувств. С одной стороны, она — несомненнейший фактор
пРогресса (соревнование, конкуренция, стремление возвысить себя).
662
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
С другой, — орудие распада, разрушения, деградации (злоба, рев-
ность, стремление снизить других). Конечно, есть интимная связь
между страстью зависти и пафосом равенства. Шатобриан даже
утверждал, что великих революционеров произвело на свет не что
иное, как оскорбленное самолюбие, т. е. та же зависть.
На самых низших ступенях человеческой иерархии зависти нет. Раб
не чувствует унизительности своего положения и не завидует господину:
«рабы, влачащие оковы, высоких песен не поют». Чем выше, тем зависть
острее; она растет в меру развития способности сравнения. Острейшая,
неизбывнейшая зависть — на вершинах: Сальери и Моцарт.
Нужно ли бороться с завистью? Еще бы! Что может быть отврати-
тельнее ее? Нужно изобличать ее пустоту и неправду, нужно ее по-
беждать апологией добра и деятельной любви. Но пока она не исчез-
ла (в процессе истории она не исчезает, а, напротив, растет), следует
учиться пользоваться ею для благих целей. Она подобна ядам. Не будь
ядов, не было бы и лекарств.
Нет ничего хуже на свете, нежели плоскодонный оптимизм.
Именно он-то и рождает всевозможных доктринеров и фанатиков,
тем более ожесточающихся, чем суровее противостоит их рассудоч-
ным выкладкам жизнь. В конце концов такие оптимисты — глубоко
неинтересные люди.
Пессимисты глубже и ярче их приблизительно настолько, на-
сколько «Ад» Данте глубже и ярче «Рая»... «Где великий человек откры-
вает свои мысли, там Голгофа», — говорит Гейне. «Сердце мудрых — в
доме плача, а сердце глупых — в доме веселия» — сказал Екклезиаст.
Необходимо исчерпывающе и всесторонне прочувствовать и про-
думать провозглашенную совершеннейшими религиями истину, что
«мир во зле лежит».
И только тогда, — по иному, по новому, — можно преодолеть пес-
симизм, сохраняя его как ступень к высшему знанию и не отказы-
ваясь от него в отношении к миру, лежащему во зле. «В горе счастья
ищи» — учил старец Зосима Алешу Карамазова.
«Прекрасное выше, чем доброе: прекрасное заключает в себе
доброе» (1ете). Этот афоризм можно противопоставить упрекам в
«аморально-эстетическом» подходе к историческим и политическим
проблемам (Цуриков по моему адресу на евразийском диспуте в Праге).
Теперь часто говорят о «сверхэтике», о «гиперэтике». Гете и Ницше
предуказали новую таблицу ценностей, ориентированную на кра-
Под знаком революции
663
соте («гармонии»), как высшем и плодотворнейшем принципе. Наш
Вл. Соловьев отводил «теургии» главу угла положительного миросо-
зерцания. Достоевский утверждал, что именно Красота спасет мир.
Нельзя противополагать этику эстетике: эстетические категории
не отвергают, а «снимают», «отменяют» этические, претворяя их в
себе. Они проникают глубже, и часто то, что «иррационально» для
морального сознания, может быть освоено, уяснено эстетическим.
Впрочем, в настоящее время сама нравственная философия пре-
одолевает рационалистический морализм «правил поведения», кото-
рыми полонил ее Кант...
Политика, история, государство — предметы познания, не под-
дающиеся отвлеченному этическому подходу, не исчерпывающиеся
им. В частности, «великие люди» почти сплошь представляются «зло-
деями» бедному и выхолощенному анализу абстрактной «совести».
Вспомните отношение Толстого к Наполеону. Толстой вообще очень
характерен как представитель последовательно «этической» трактов-
ки истории и культуры. И не случайно его «трактовка» есть сплошное
«отрицание» и той, и другой.
Худо, когда государственный деятель, подобно Керенскому, зани-
мается больше «спасением души», нежели государства: он не спасет
ни государства, ни души.
Аристотель называл политику «наиболее могущественной и архи-
тектонической наукою». Часто и не без основания в политике видят
«грязное ремесло». Но в то же время она, пожалуй, возвышеннейшая
функция человека и человеческого общества. Один современный ав-
тор усматривает в ней «практическую социологию»: «чтобы политик
мог с успехом заниматься своим делом, он должен быть и ученым,
и художником, ибо политика и морально, и материально является
наиболее высоким занятием: она одновременно и наука, и искусство»
(Бенеш, «Речи и статьи»).
Политика причастна таинственным глубинам человеческой души.
Воля к власти, воля к подчинению и поклонению, тайна свободы и ав-
торитета, логика истории, законы массовой психики, феноменология
прекрасного, диалектика нравственности, поле битвы добра и зла — в
море всех этих величайших вопросов непрерывно погружен поли-
тик. И не мыслью, не рассуждением только, а всеми стихиями своего
существа. Эмоции философа, ученого, художника: какое душевное и
Духовное богатство! Но кругом — опасности, соблазны, «прелести».
664
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В этой вечно боевой и вместе с тем неверной, переменчивой атмос-
фере философу легко сбиться на софиста, ученому — превратиться в
несносного забияку научного полусвета, художнику — выродиться в
спортсмена, азартного игрока или ремесленника. И как естественно
часты такие превращения!..
Саллюстий приводит демократически гордую фразу Мария, как
известно, не принадлежавшего к родовой аристократии:
— Мои раны на груди — вот мой герб, мой дворянский титул!
Современная наша партийная аристократия, старая большевист-
ская гвардия в аналогичных случаях заявляет:
— Рубцы от каторжных цепей, мозоли от сибирских дорог, эмбле-
мы подполья и тюрем — вот наш герб, наш почетный титул!
Что-то скажут ужо-тко красные хозяйственнички и крепкие част-
нички — чумазая аристократия будущего? Разве вот что:
— Наш славный герб — «огни, воды и медные трубы». И девиз на
гербе — из незабвенного Козьмы:
— Козыряй!
Хлопоты, суетня вокруг литературы: «не упустить руля». И везде,
как мальчики кровавые, мерещатся «стабилизационные настроения».
Любовь, гуманность — они. Смерть — они. Все, что «сверхклассо-
во» — они. Мотивы природы, молитвы, тоски, вечности — они, они,
они. И т. д. до бесконечности.
Нарочитое снижение и тем, и мотивов искусства. Обязательное
превращение сердца в барабан. Вместо «вечных», себе довлеющих
проблем — служебные, боевые, узко временные: «на посту». Искаже-
ние пропорций и смешение перспектив. Что за свирепая ревниви-
ца — эта Революция!..
Нельзя же сводить тему «жизни» к теме «общества». И жизнь ме-
чется, стоит за себя. «Начало философии — удивление» (Платон).
«Смерть — вдохновительница философии» (Шопенгауэр). «Любовь
есть эффект бытия» (Фихте). «Бог есть любовь» (Свящ. Писание).
А природа? «Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот
что!» (Достоевский). Может ли человек отвлечься от всех этих моти-
вов, стержней своего существа?..
И естественно, что каждый сколько-нибудь крупный писатель
вольно или невольно «прорывается» в них. И его спешно ловят за
фалды, и негодуют, и кричат о «стабилизационных настроениях», о
том, что «пролетарская наседка высиживает реакционного утенка»
(Лелевич). И смех, и грех.
Под знаком революции
665
Но даже если оставить «-вечные» темы и «касание мирам иным»,
справедливо ли ополчаться на «попутчиков» и бить в набат о «правой
опасности в литературном движении»?
Помню, не так как давно один из очень известных современных
русских беллетристов-попутчиков говорил мне по этому поводу:
«Требуют от нас пролетарски-революционных вещей. Но для этого
же нужно переродить быт. Нет же у нас коммунистического быта. Ни-
где нет. Вот почему и не выходит... А вовсе не потому, что мы — вне
революции!»
Сама революция — вне такой «революционности». И немудрено,
что когда литература не отражает революцию, а гонится за «револю-
ционностью» — выходит фальшиво, искусственно, надуманно. «Целе-
вая», батальная литература нынешнего коммунизма, — в сущности, не
литература и не культура. Троцкий прав: «когда звенит оружие, тогда
музы молчат», и лабораторным путем культурные ценности не соз-
даются.
Спасибо хоть на том, что теперь эти «ультралевые» притязания в
их обнаженном виде, по-видимому, все же не слишком влиятельны.
Не они владеют литературной политикой партии. Не в их руках —
руководящие журналы. Их охотно обличают в «комчванстве» лите-
ратурные критики партии. Но «левая опасность» все же, несомненно,
показательна по многим причинам. Между прочим, своим идеологи-
ческим «жупелом» ей угодно избрать — меня: очевидно, с легкой руки
Зиновьева и оппозиции XIV съезда. «Устрялов» — гидра «стабилиза-
ционных настроений»...
(Под впечатлением альманаха
левых напостовцев «Удар», 1927)
Общеизвестна характеристика основного порока новой русской
истории у В. О. Ключевского. Отмечая ряд изъянов русской действи-
тельности, он пишет: «Все эти неправильности имели один общий
источник: неестественное отношение внешней политики государ-
ства к внутреннему росту народа: народные силы в своем развитии
отставали от задач, становившихся перед государством вследствие
его ускоренного внешнего роста, духовная работа народа не по-
спевала за материальной деятельностью государства. Государство
пухло, а народ хирел».
666
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
И еще: «Напряжение народной деятельности глушило в народе его
силы, на расширявшемся завоеваниями поприще увеличивался раз-
мах власти, но уменьшалась подъемная сила народного духа. Внеш-
ние успехи новой России напоминают полет птицы, которую вихрь
несет не с меру силы ее крыльев» («Курс русской истории», ч. III).
Революция не уничтожила пока этого опасного порока. Скорее, на-
против, обострила и углубила его. Задачи нашей внешней политики ста-
ли еще более грандиозны, а их внутренние предпосылки — еще более
скромны и хилы. Опять то же несоответствие между ресурсами «народа»
и полетом «государства». Видно, от исторической судьбы не уйдешь.
Всегда характерная для России напряженная устремленность к
огромным, всемирно-историческим свершениям и целям есть, нео-
споримо, знак величия и народа ее, и государства. Но все же основ-
ная ныне и очередная ее задача — преодоление порока, отмеченного
Ключевским. Хочется верить, что великая социальная перегруппи-
ровка, данная в революции, облегчит выполнение этой задачи: на-
род возмужал, возросла его непосредственная активность. Путь оздо-
ровления — в развитии «подъемной силы народного духа» до уровня
большого государственного стиля. Нужно народу подняться до го-
сударства, — иначе государству придется свертываться до реальных
возможностей народа. Вероятнее всего, неизбежны параллельно оба
эти процесса, причем и в том, и в другом руководящая роль выпадает,
конечно, на долю государства, его целесознающей, направляющей и
ответственной деятельности.
Внешняя политика Советской России руководствуется необъятны-
ми «интересами человечества». Ее экономическая политика преследу-
ет также большую идейную цель — осуществление социализма, и этой
цели, как чему-то самодовлеющему и священному, принципиально
подчиняются непосредственные интересы национального хозяйства.
Отсюда явствует, что, поскольку государственная власть принуж-
дается умерить свой размах, дабы согласовать его с внутренним ро-
стом народа, — двойной путь указуется ей:
— Локализация отечества и секуляризация хозяйства.
Бухарин величает меня «Пиндаром великороссийского фашизма» и
объявляет национал-большевизм «теорией, стратегией, тактикой рос-
сийского фашистского цезаризма» («Цезаризм», с. 24 и 44). Прав ли он?
Нет, неправ. «Русский фашизм» прочно законтрактован Марковым
Вторым, пражской «школой фашизма», эмигрантскими офицерами-
Под знакам революции
667
врангелевцами, великим князем Николаем Николаевичем. Пускай
они и будут «русскими фашистами»... на чужеземной земле.
Зачем нам фашизм, раз у нас есть... большевизм? Видно, суженого
конем не объедешь. Тут не случай, тут — судьба. И не дано менять, как
перчатки, историей суженный пут. «Per aspera ad astra» — говаривали
в былое время любители «поговорить красиво».
Конечно, русский большевизм и итальянский фашизм — явления
родственные, знамения некоей новой эпохи. Они ненавидят друг
друга «ненавистью братьев». И тот, и другой — вестники «цезаризма»,
звучащего где-то далеко, туманной «музыкой будущего». В этой му-
зыке — мотивы и фашизма, и большевизма: она объемлет их в себе,
«примиряет» их (не в лозунгах «мирного обновления», а в категори-
ях диалектики). Как это произойдет реально — сейчас невозможно
предвидеть. Но «предчувствовать», что этот музыкальный синтез дол-
жен произойти, — уже позволительно.
Впрочем, «поверим алгеброй гармонию». Синдикальное, «корпо-
ративное» государство, конечно, родственно советскому, хотя его ду-
ховными родителями являются Бергсон и Сорель, а не Гегель и Маркс.
Но недаром его творец — бывший социалист, прошедший партий-
ную школу. По его собственным словам, «социализм это такая вещь,
которая входит в самую кровь». В деле ниспровержения формальной
демократии, одержимой аневризмом, Москва «указала дорогу» Риму.
«В России и Италии, — писал тот же Муссолини в 1923 году, — до-
казано, что можно править помимо и против либеральной идеоло-
гии. Коммунизм и фашизм пребывают вне либерализма». Этатизация,
огосударствление — вот основная тенденция и того, и другого.
Ллойд-Джорж назвал Ленина «первым фашистом». Но, пожалуй,
еще с большим правом можно было бы назвать Муссолини «первым
ленинцем». Это — враги, которых помесь определит грядущее. Такие
«симфонии» возможны: сам род человеческий возник, по преданию,
из пепла титанов, поглотивших Диониса, — вот почему титаническая
воля смешана в человечестве с дионисовым началом...
Неверно, далее, что большевизм опирается исключительно на ра-
бочих, а фашизм — исключительно на буржуазию. Большевизм при-
нужден опираться не только не рабочих, но и на мелкобуржуазных
крестьян. Фашизм принужден опираться не только на буржуазию, но
и на рабочих. При различии тактико-политических предпосылок,
социальных акцентов, субъективных устремлений и там, и здесь —
668
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
элементы модернизированного «сотрудничества классов». Зачем за-
крывать схемой глаза и факты?
Безрассудно быть в наши дни сторонником фашизма для России,
«будить уснувшие бури». Предоставим Италии итальянский путь, —
будем для себя отстаивать свой далеко не случайный и достаточно
своеобразный. Нужно идти вперед, но по своей дороге. Нет, Бухарин
совсем напрасно попрекает меня фашизмом. Отказываюсь от этого
ярлыка.
Большевизм, несомненно, более грандиозное, захватывающее,
«ударное» явление, чем фашизм. Во-первых, потому что удельный
вес России несравним с удельным весом Италии, и, во-вторых, пото-
му что «интернационалистский национализм» советов бьет в самое
сердце веку (национальные движения, «самоопределение народов»),
в то время как старомодная великодержавность фашизма своими
методами уже заметно отстает от него. Правда, фашизм трезвее и
плодотворнее в области национально-экономической; но опять-таки
нужно и здесь оценивать явления в их динамике, в их целокупности.
«Национализация Октября» протекает своими, русскими путями.
На русской почве «фашизм» был бы ныне карикатурой, дурной реак-
цией, немощью. Каждому свое.
Из письма друга, спеца-экономиста: «Современность, которая, по
мнению правящих лидеров, протекает под знаком ленинизма, на мой
взгляд, так же напоминает последний, как висящие у нас в музеях ма-
ски Ленина — его живое лицо. Черты как будто те же, те же лозунги,
приемы и надежды. Но исчезла самая характерная особенность ле-
нинского духа — его динамичность. Нэп в его слишком застывших
формах начинает давить на возрастающие хозяйственные силы стра-
ны, как тугая повязка, которую забыли снять с зажившей раны».
Так ли это? Если так, то формула «неонэп», очевидно, имеет до-
статочно оснований быть выдвинутой и защищаемой. Но все-таки не
следует еще разочаровываться насчет «динамичности» и поддавать-
ся психологически естественной «нетерпеливости» современников.
Медленно зреют русские груши. Медлительна историческая походка
нашей матушки-Руси...
(После статьи «Кризис ВКП»)
Если угодно, «смена вех» была «белым Брестом». Или, пожалуй,
еще лучше — «белым нэпом». Наличие встречного «советского нэпа»
обеспечило довольно прочное сосуществование обеих моментов в
Под знаком революции
669
нынешней русской жизни. И там, и здесь — была «тактика». Но для по-
литики «тактика» есть нечто содержательное, существенное, «прин-
ципиальное». «Эволюция тактики» в известном смысле есть неиз-
бежно «преображение всего облика». Нельзя при этом отрицать, что
«белые» элементы, как формально побежденные, подверглись эволю-
ции в большей степени, нежели красные.
..А наши «непримиримые» все еще не вышли из своего «периода
военного коммунизма»!..
Верхи белой эмиграции, «неукротимые в своей непримиримости»,
до сих пор словно не понимают, не чувствуют основного в советской
действительности: «перемены личного состава» в государстве. Они
судят обо всем невольно старыми масштабами. Конечно, оставшиеся
«внутренние эмигранты» дают им обывательский материал, утверж-
дающий их в их ошибках.
«Новые люди» чувствуют жизнь в корне иначе; и это — главное.
Я вовсе не говорю, что новые люди — «окоммунизованы«в официаль-
ном смысле. Отнюдь нет. Думается, старая коммунистическая гвардия
тоже не может не видеть в них, в некотором отношении, «инопри-
родной» стихии. Он сделаны совсем из иного, не дореволюционного
теста, иная у них «социальная судьба». А ведь будущее — за ними.
Das alte sturzt, es andert sich die Zeit.
Und neues Leben steigt aus den Ruinen...
Эмигрантам кажется, что приезжие из СССР выглядят «рабами».
Но это и есть плод перерожденной психологии у «старшего поко-
ления». Младшее не носит «зрака раба», но и его уху мало говорит
эмигрантский «голос свободы», и его сердце закрыто для многих цен-
ностей недавнего прошлого. «Люди устали от свободы — пишет на
Другом берегу один из людей нового времени. — Для взволнованной
и суровой молодежи, вступающей в жизнь на утренних сумерках но-
вой истории, есть другие слова, вызывающие обаяние гораздо более
величественное. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина».
С недавнего времени «объединенная» группа упрямых эмигран-
тов — Мельгунов, Карташев, Рысс, Бурцев и другие — издает «для
СССР» активно противосоветский журнал «Борьба за Россию». Там
пишутся очень пламенные, подчас весьма литературные статьи. Но я
Уверен, что они глубоко чужды, далеки, недейственны для восприятия
670
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
тех «новых людей», которым они предназначены, — новых людей,
которые созрели в революцию (до 30 лет в настоящее время). Их со-
знание требует каких-то иных категорий и подходов. Их не проши-
бешь, а только раздражишь нашей старой интеллигентской моралью,
нашими протестами, нашей слезой. Я это очень остро чувствовал во
время своих двух поездок в Россию (в Москву и во Владивосток).
Красочную автобиографическую характеристику этого поколе-
ния «переходников» находим у советского поэта Сельвинского:
Мы, когда монархии (помните?) бабахали,
Только-только подрастали среди всяких «но»,
И нервы наши без жиров и без сахара
Лущились сухоткой, обнажаясь, как нож.
Мы не знали отечества, как у Чарской в книжках —
Маленькие лобики морщили в чело
И шли по школам в заплатанных штанишках,
Хромая от рубцов перештопанных чулок
Так, по училищам, наливаясь желчью,
* С траурными тенями в каждом ребре,
Плотно перло племя наших полчищ
Глухими голосами, будто волчий брех...
Напрасно эмиграция пытается монополизировать Пушкина: живи
сейчас Пушкин, он был бы не с нею. Немыслимо даже представить
себе Пушкина эмигрантом. Он был слишком гармоничен, чтобы не
включить в себя революции, и слишком национален, чтобы отказать-
ся от отечества. Не стал бы он — солнечный «фактопоклонник», ле-
бедь Аполлона — злиться с бегунами и хныкать на судьбу за родным
рубежом.
Вспоминается его письмо Чаадаеву в 1836 году: «...Я далеко не всем
восторгаюсь, что вижу вокруг себя. Как писатель, я раздражен, как
человек с предрассудками, я оскорблен, но клянусь Вам честью, что
ни за что на свете я не захотел бы переменить отечество, ни иметь
другой истории, как историю наших предков, — такую, как нам Бог
ее послал».
Шульгин, перейдя границу, все искал «печать страдания» на рус-
ских лицах, — и не нашел. Потом он убедился, что Россия вопреки
его ожиданию жива и набирается сил: «я ожидал увидеть вымираю-
щий русский народ, а увидел несомненное его воскресение». В не-
Под знакам революции
671
которых местах его книги («Три столицы») чувствуются даже намеки
на зарождающееся понимание основного: наличие нового человече-
ского материала, новой жизни, новой психологии. Но только намеки:
ибо, впадая в размышления, он сейчас же, роковым образом, усажива-
ется снова на своих привычных «коньков». И не видишь связи между
его наблюдениями и его надеждами...
«Толстой был гениален, но не умен. А при всякой гениальности ум
все-таки “не мешает”» (В. В. Розанов, «Опавшие листья»).
Вспомнилось это по-розановски дерзкое, но в каком-то смысле
и проникновенное замечание — за чтением «публицистических» ве-
щей Бунина. Вот уж о ком действительно можно сказать: талантлив,
но не умен. И если гений способен заставить забыть об уме, «не удо-
стаивая быть умным», — то талант для этого уже недостаточен.
В морально-философской «публицистике» Толстого первым де-
лом ощущаешь все же присутствие его гения. В публицистике Буни-
на — только отсутствие ума.
«Всякая власть объективно лучше, чем большевики». Что за безот-
ветственная, легкомысленная формула! Ну, а власть, воскрешающая
удельно-вечевой период русской истории?..
Отпадение Украины, Кавказа, Сибири, обрывки большевизма там
и здесь, кой-где реставрация «Февраля», самолюбование черновщи-
ны, жесты керенщины, кой-где «правая стенка» Маркова, офицерские
шомпола, помещичьи реестры, пытки страхом и прочими вещами,
«миллиард эмигрантов», радостное оживление иностранцев — и про-
чая, и прочая, и прочая...
Лучше? Веселее?
«Но этого не может быть. Этого не будет».
Это уже другой вопрос. Конечно, не будет, поскольку и не будет
новой революции. Но, значит, не «всякая власть объективно лучше»?
Значит, может быть и хуже?
«Но это лишь на короткое переходное время, а потом все образу-
ется».
Опять: что за детская резвость, что за мотыльковая легкость мыс-
ли? Все равно, что пресловутые «две недели» большевизма... Почему,
как, чем и кем образуется? Почему, наоборот, не развалится оконча-
тельно?
«Есть пути, которые кажутся человеку прямыми; но конец их —
Путь к смерти» — писал некогда мудрый царь Соломон (Притчи, 14).
672
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Никак не могут излечиться от старой страсти к «великим потрясе-
ниям», к «прямым путям» политической хирургии! И кричат о борьбе
вслепую, возводят борьбу в фетиш. Какая безотрадная, удручающая
картина!.. И неужели 20 год ничему не научил!
Перефразируя старые слова, можно сказать: «Контрреволюцию
делали плохо. Но не в этом суть дела. Она не в том, как делали контр-
революцию, а в том, что ее вообще делали».
Это не только вывод из прошлого, но и урок для будущего.
Сейчас, мне кажется, меньше всего годны акафисты «героической
воле» (нынешний лейтмотив писаний П. Б. Струве). Пользуясь из-
вестным противоположением старых «Вех», можно сказать, что «под-
вижничество» теперь нужнее и умнее «героизма». Кутлер был «под-
вижником». Шумливые «герои» эмиграции — порождение не «Вех», а
разоблаченной ими старой интеллигенции.
Отсюда — и душная атмосфера в зарубежных убежищах. Нетерпи-
мость, узость, какая-то дешевая, подпольная подозрительность, сектан-
ство, демагогия. В этом отношении поучительно читать того же Стру-
ве: до чего неприятно-претенциозен, груб, самодоволен стал зачастую
даже самый стиль его политических статей! Поразительно и грустно
наблюдать, как этот человек с его огромной культурностью, умом,
исключительным литературным чутьем и прежде столь благородно-
недогматическим складом мышления, сам того не замечая, становится
порою просто безвкусен в своей эмигрантской публицистике!..
П. Н. Милюков гораздо выдержанней, степеннее, академичней,
холоднее. Он никогда не заменит ругательствами доказательства. Он
часто неподражаем в своих мастерских анализах прошлого, нередко
убедителен в своей критике настоящего. Но в отношении будущего,
когда нужна «интуиция», он был всегда менее удачен и удачлив. Бес-
спорно, на фоне преобладающих эмигрантских настроений он вы-
деляется авторитетным и достойным контрастом. Но и его основная
ориентация — стародемократическая, радикальная — порочна и не-
действенна в корне. Она не звучит в русской атмосфере. И это даже
не «пропавшая грамота», ибо в России ее, в сущности, никогда и не
теряли. Это — душа, обреченная остаться нерожденной...
Прислушайтесь к шумящей сейчас в Парижах и Прагах эмигрант-
ской травле «евразийцев». Точь-в-точь по стопам старой интеллиген-
ции: «политический модернизм». Судят по этикетке: «непримиримость
или соглашательство?». И когда не получают односложного ответа на
этот простой, мелкотравчатый, кавалерийский вопрос, — открывают
Под знакам революции
673
пальбу из всех орудий: «переливчатые идеи!», «универсальный мага-
зин!», «ни Богу свечка, ни черту кочерга!»...
Евразийство, насколько можно судить издали, — наиболее живое,
идейно свежее течение эмиграции. Оно многое чувствует, многое
улавливает в современности. Оно как-то прикосновенно к ее «ритму».
Но и оно, однако, окунаясь в политику, не избегло общеэмигрант-
ской доли, когда вдруг вздумало мечтать о роли «идейного штаба» для
формирующегося «правящего слоя» СССР (ср. евразийский катехи-
зис «Евразийство»), Не могут люди не словесно, а подлинно и до кон-
ца осмыслить, что «смена» со всеми своими «штабами» формируется
«там», созревает непосредственно в революции, вскармливается и
вспаивается революцией. И на ней — прямой отсвет революционно-
го пожара и, следовательно, революционных идей. Нельзя ободрять
себя примером дореволюционной эмиграции, из женевских мансард
перекочевавшей разом в Кремль: ибо новой великой революции не
может быть и не будет.
Будет много мимикрии. Будет много оппортунизма. Будет много
тайных помесей, примесей, амальгам. Будет непременно не только
революционная фраза, но и революционная природа. Лишь в огра-
ниченном, условном смысле «смена отцов» может стать «сменою
вех». Будет идеология, преемственно вытекающая из «ленинизма»,
пропитанная им, гордая им. Целый большой период переваренной
революции.
Однако и переваренная революция вовне, перед лицом мира, бу-
дет еще долгое время реально и активно революционна. Французская
революция вовне не завершилась до 1814 года, т. е. гремела четверть
века. А опыт показал, что русские сроки еще протяженнее. Да и раз-
мах русской революции шире, круче, субъективно дерзновеннее
французского:
Мир расколот на две половины:
Они и мы. Мы юны, скудны, — но
В века скользим с могуществом лавины
И шар земной сплотить нам суждено!
(В. Брюсов)
Итак, да здравствует русская революция!
ПРОБЛЕМА ПАН-ЕВРОПЫ*
Молодой австрийский философ, публицист, политик граф
Куденхоф-Калерги22-3 известен как неутомимый проповедник так на-
зываемого «пан-европейского» движения. Его книги посвящены все-
стороннему обоснованию этого движения, его политической, эконо-
мической и культурно-философской апологии.
Как симптом, они заслуживают внимания, и, как размышления, —
интереса. «Проблема Европы» продолжает остро волновать сознание
наиболее зрячих европейцев. Мировая война была не только предо-
стережением, — она создала непосредственную угрозу своеобразно-
го «заката Европы», экономического и политического. Что делать для
предотвращения беды? Как спасти Европу?
Вот основная тема пан-европейской идеологии и основная задача
пан-европейского союза, основанного в 1923 году. В 1926 году в Вене
состоялся первый пан-европейский конгресс, на котором присут-
ствовали представители 24 европейских наций и почетный прези-
диум которого включал в себя Бенеша, Кайо, Лебе, Политиса, Зейпеля
и Сфорца. Почетным президентом союза ныне состоит Бриан. Союз
издает журнал и довольно обширную пропагандистскую литературу.
Его ближайшая задача — «создание нового общественного мнения».
Переходим к изложению пан-европейской идеологии, как она вы-
ражается в поименованных выше книгах гр. Куденхов-Калерги.
Новая европейская война была бы самой реальной и ужасной
гибелью Европы, гибелью и побежденных, и победителей. Это ясно.
Значит, новую европейскую войну необходимо предотвратить.
Каким образом? Есть лишь одно радикальное средство: объедине-
ние европейских государств, создание Соединенных Штатов Европы.
Необходим пацифизм, политичный и реалистический, муже-
ственный, героический пацифизм! Общеевропейский гарантийный
пакт, оборонительный союз, таможенный союз — таковы три усло-
вия действительного замирения и подлинной безопасности Европы.
Европейские нации ненавидят друг друга! Пусть даже так, но не
любовь объединит Европу, а суровая необходимость, альтернатива:
объединение или гибель! «Любовь» придет потом; нужно сперва убе-
диться, что ненависть лишена корней и смысла. Слова? Но большие
* Устрялов И. В. Проблема Пан-Европы. Харбин. Типография КВДЖ, 1929-
Проблема Пан-Евроны
675
дела в истории часто начинались словами: «в начале было слово».
Утопия? Но всякое великое историческое явление начиналось с уто-
пии и завершалось реальным воплощением в жизнь.
Нынешняя политика европейских государств — политика своей
колокольни. Между тем, человечество вступает в новую всемирно-
историческую эру. Еще Науманн224 говорил, что наступающая эпо-
ха будет эпохою мировых народов и групп народов. И в самом деле.
На пространстве, в 8 раз превышающем площадь континентальной
Западной Европы, расположились 180 миллионов англосаксов;
150 миллионов русских занимают площадь в четыре раза более об-
ширную, чем Пан-Европа; 400 миллионов китайцев — пространство,
превосходящее вдвое; 300 миллионов индусов — площадь, ей равную.
Население самой континентальной Европы (без России и Англии) —
300 миллионов человек. Вне Европы творятся процессы объедине-
ния гигантских человеческих масс. А на маленьком европейском
полуострове 25 государств погружены в неустанные заботы о своем
суверенитете и своей защите от соседей!
Налицо — угроза хозяйственного распада Европы. Ее раздроблен-
ной экономике приходится конкурировать с монолитным хозяйством
Соединенных Американских Штатов. Европейские таможни мешают
производству. Экономические возможности отдельных европейских
государств по сравнению с хозяйственными силами внеевропейских
империй — Америки, Великобритании, России и Восточной Азии —
мизерны: словно разносчики рядом с трестами. Спасение — одно:
создание пан-европейского хозяйства, замена национальных конку-
ренций континентальным сотрудничеством.
Пан-Европа, по автору, географически обнимает собою полу-
остров между СССР, Атлантическим океаном и Средиземным морем;
затем Исландию и колонии соответствующих европейских госу-
дарств. Рациональное использование колоний и справедливое их
распределение — залог благополучия всей системы.
Англия и СССР — соседи Пан-Европы. Оба эти государства жизне-
способны и без нее. И Англия, и СССР — мировые державы, интересы
которых самодовлеющи. Они могут быть в основном — самодоста-
точны.
Правда, вовлечение Англии в пан-европейский союз по многим
основаниям желательно. Англичане — чистокровные европейцы
и надежные джентельмены. Препятствие — не в Европе, а в самой
Империи. Британия не страна, а континент. Англии неудобно со-
676
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
стоять одновременно в двух федерациях — пан-европейской и пан-
британской. Заморские части Империи заинтересованы в том, чтобы
Англия принадлежала к их системе и никакой другой. Войди Англия
в пан-европейское объединение, — Великобританское Общество На-
родов распадется.
Вместе с тем, автор многократно и старательно подчеркива-
ет, что Пан-Европа ни в каком случае и ни в каком смысле не на-
правлена против Англии. Он даже демонстративно называет себя
англофилом. Дружественное сотрудничество между Пан-Европой и
пан-британским союзом государств — возможно и необходимо в ин-
тересах мира и прогресса.
Другой сосед — Россия. К ней отношения европейского идеолога
опасливое по преимуществу. СССР добровольно отстраняется от Ев-
ропы, обращается лицом к Азии. СССР — евразийское союзное госу-
дарство: сам Раковский признал это в личной беседе с автором. Если
Петр Великий пытался присоединить Россию к Европе, то октябрь-
ская революция показала, что эта попытка не удалась. Россия стре-
мится построить свою самостоятельную систему политики, хозяй-
ства и культуры, независимую от европейских традиций.
Страх перед русским натиском — характерная черта пан-
европейской психологии и идеологии. Не раз выступает она в излага-
емых книгах. Россия для Европы может стать тем же, чем Македония
стала для Греции. При Филиппе ни один грек не верил в македонскую
опасность; ибо Македония переживала тогда смутное время, анар-
хию. Однако гений Филиппа привел в порядок страну, и через 20 лет
этот единственный тогда крестьянский народ оказался достаточно
силен, чтобы покорить культурные народы Греции, пребывавшие в
состоянии раздробленности. Пан-эллинское движение — опоздало.
Под водительством красного или белого диктатора, при хороших
урожаях, может быть, при содействии американского капитала и по-
мощи немецкой организационной выучки, окрепнув, Россия пред-
станет страшной угрозой Западу. Рисуется жуткая картина,- Европа —
западная провинция Великой России или Великого СССР.
«Никто не может предсказать, — пишет автор, мобилизуя свой
дипломатический такт, — будет ли Россия коммунистической, абсо-
лютистской или республиканской, очагом прогресса или реакции.
Но мы знаем одно: этот великий народ преодолеет свой кризис, и
тогда ни одно европейское государство, изолированное, не сможет
Проблема Пан-Европы
677
противостоять его наступлению. При всем удивлении перед вели-
чием души русского народа, ищущего новых форм жизни на непро-
торенных путях, мы должны ясно осознать, что никто еще не знает
исхода русской революции. Ни один пан-европеец не думает мешать
жизни новой России, которая, быть может, прольет в Европе новый
свет. Но каждый европеец должен четко уяснить русскую опасность
и уразуметь единственный путь, обеспечивающий европейскую неза-
висимость: Соединенные Штаты Европы» (т. 1, с. 49).
Многое в мировой истории будет зависеть от того, какой процесс
завершится раньше: объединение Европы или восстановление Рос-
сии. Восстановится раньше Россия — Европа попадет под ее гегемо-
нию. Успеет раньше объединиться Европа — русская опасность устра-
нена, будь это даже соединенная угроза большевизма, пан-ислама и
пан-Азии.
Пан-Европа отнюдь не станет задаваться наступательными целя-
ми. Поэтому и по отношению к России она меньше всего настроена
враждебно; решение вопроса о включении России в общеевропей-
скую систему зависит от самой России. Объединенная Европа будет
жить в мире со всеми и даже лелеять мечту далекого будущего: Соеди-
ненные Штаты Европы — преддверие Соединенных Штатов Мира.
Отсюда ясно, что пан-европейское объединение совсем не конку-
рирует с Лигой Наций. Вопрос не ставится так: Лига Наций или Пан-
Европа. Но иначе, дилеммой: Лига Наций с Пан-Европой либо Лига
Наций без Пан-Европы. В первом случае Лига станет трибуналом для
разрешения интерконтинентальных вопросов.
В наше время национальная политика уступает место континен-
тальной политике. Остается национальная идея (культура), но не
политика. Это неизбежно. Этого хочет география, к тому ведет и
техника, «мировая техническая революция». Именно континентами
привыкают мыслить теперь великие народы: Великобритания, САСШ,
СССР, Неужели Европе суждено от них отстать?!.
Итак, вывод ясен. Опасность внутриевропейской войны предот-
вращается общеевропейским гарантийным договором. Опасность
внешнего (конкретно: русского) нападения парализуется созданием
общеевропейского оборонительного союза. Опасность хозяйствен-
ного распада устраняется общеевропейским таможенным объеди-
нением. Гарантийный договор обеспечивает мир, оборонительный
союз — свободу, таможенное единение — хозяйственные успехи.
678
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Европа становится союзом государств (Staatenbund). Такова пан-
европейская программа.
В книге «Held Oder Heiliger» гр. Куденхов-Калерги решил вскрыть
более глубокое, философско-историческое и культурно-философское
обоснование всеевропейского идеала. Чтобы оказаться прочным,
объединение должно быть оправданным не только экономически и
политически, но и культурно-исторически. Нужно доказать, что Ев-
ропа представляет собою некое идейное, духовное единство.
Автор усваивает релятивистскую точку зрения в области нрав-
ственной философии. Вместе с тем он отрицает за этикой самостоя-
тельную значимость: для него «этика — глава эстетики». Та ее глава,
которая трактует о красоте души.
Нравственность конкретна и относительна. Каждой культуре при-
сущи своя мораль и свой эстетический стиль. Возможно, что когда-
нибудь человечество достигнет единой общечеловеческой культуры.
Тогда будет и общечеловеческая этика... и, очевидно даже единый ми-
ровой климат, ибо климат — предпосылка культуры.
Но до этой новой Вавилонской башни — далеко. Единая куль-
тура встречает неизменно протесты в мире. Так, реформация была
протестом северной Европы против римского единства. Индийский
гандизм, русский большевизм, итальянский фашизм — протесты ин-
дийского, русского, романского миров против единства англосак-
сонского. И т. д.
Европе нечего гнаться за абсолютной нравственностью — пусть
лучше творит она свою собственную, европейскую жизненную фор-
му. Ее конкретная задача — не вечная мораль, а иное: европейская
мораль двадцатого века.
Тип культуры создается исторически. Большое значение име-
ет климат. Чем труднее борьба с природой, тем героичнее мораль.
Чем природа щедрее, тем мораль — созерцательней. Богатые народы
играют, мечтают, бедные — борются, работают. Отсюда — постоян-
ное покорение Севером Юга, культурных стран народами пустынь,
степей, гор и лесов.
С этой точки зрения правильнее противополагать Север и Юг,
нежели Восток и Запад. Для культуры, для истории — широта суще-
ственнее долготы.
Борьба и труд — вот нравственные ценности Севера. Их источ-
ник — не законы и пророки, а сама природа. В тропиках вечное лето,
Проблема Пан-Европы
679
вечная жизнь, а не борьба, смерть и возрождение. Год на юге течет
эпически, на севере драматически.
На Юге нравственный идеал — не сила, а гармония; безволие, а
не воля; непротивление, а не борьба; неделание, а не труд; девствен-
ность, а не плодоносность; небытие, а не жизнь.
Север и Юг наглядно воплощаются в Европе и Индии. Родствен-
ность крови не помешала процессу создания радикально различных
форм этики (климат!): Европа — Героизм; Индия — Святость. Европа
большую часть мира покорила, Индия огромную часть мира обрати-
ла, наставила.
Путь духа — с юга на север, путь силы — с севера на юг. В Азии Япо-
ния — север, Индия — юг. Японцы скорее поддаются европеизации,
нежели Индия, несмотря на колонизацию последней англичанами и
на индо-германскую ее кровь. Это потому, что Индия — не Восток, а
Юг, так же, как Япония — не Восток, а Север.
Нравственный идеал Севера — Герой. Борец с драконами и тита-
нами, львами и людьми. Геракл, Зигфрид, Ахилл. Символические зве-
ри прарелигии Севера: лев и орел, хищники (не случайно противо-
положны им христианские символы: агнец и голубь, невинность и
кротость). Мораль Юга, тропическая — созерцательна, отрицательна
и пассивна, а не героична, положительна и активна. Ее идеал — не
воинствующий герой, а умиренный святой, монах. Не Геракл, а Будда.
Покой, мир, самоуглубление, отрешенность.
Нравственные полюсы. Но есть, однако, и общее: отношение к на-
слаждению. И для героя, и для святого наслаждение — не самоцель,
не цель жизни. Идеал обоих — красота души. Герой укрепляет и раз-
вивает душу, святой ее очищает и спасает.
Между этими двумя идеальными нравственными полюсами рас-
полагается многообразие смешанных нравственных форм. Почти все
религии — смешанные формы. Лишь южная религия — буддизм —
Цельна. Что касается северной религии, то она еще себя не нашла.
Доисторическое ее выражение намечено в пред-исторической индо-
германской религии Солнца, которой мы знаем лишь обрывки. Вели-
ким пророком этой европейской северной религии был Ницше. Но
его творчество — фрагмент...
Затем, покончив с антитезой Севера и Юга, установив, что Евро-
па принадлежит по сущности своей к типу северной культуры, автор
подробнее останавливается на характеристике европейской души в
ее основных элементах, географических и исторических.
680
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Остальные части света созданы природой, Европу создали люди.
Географически европейского континента не существует, как не су-
ществует, например, индийского. Европейские границы порождены
историей, а не географией: на севере — средневековые границы за-
падного христианства, на юге — античные границы Римской Импе-
рии. По ту сторону этих границ — две чуждые культуры: большевизм
и ислам.
Европа — культурное единство, при своей географической рас-
члененности, при всей множественности своих ландшафтов. Ей
2000 лет: первый раздел Рима между Октавианом и Антонием. Север-
ная граница 2000-летней Европы — Дунай и Рейн. «Второй» Европе,
рыцарской — 1000 лет; она охватывает, за исключением Балкан, всю
территорию Пан-Европы, включая Англию.
2000 лет — 60 поколений. Они создали европейскую расу. Римские
и монгольские нашествия, великие переселения народов — герман-
цев и славян, военные смешения, колонизации, перемещения: основа
европейской расы. Вся Европа восприняла элементы северной кро-
ви, крови завоевателей. В современной Европе нет чистой расы; есть
смешанная европейская раса, с несколькими языковыми разветвле-
ниями. Все европейцы друг другу кровные родственники.
Процесс формирования европейской расы автор относит к пери-
оду между переселением народов и реформацией. Географически Ев-
ропа оставалась полуостровом, северо-западным полуостровом Азии,
но культурно, религиозно, политически — оставалась островом.
Однако в настоящее время перед нею угроза распада. Европу мож-
но изобразить в виде треугольника, которого одна сторона — атланти-
ческий берег, вторая — средиземноморский берег и третья — русско-
европейская граница. Атлантический берег смотрит на Америку,
средиземноморский — на Африку, восточная граница — на Азию.
Отсюда — атлантический, среднеевропейский и сарматский типы. В
языковом отношении — германские, романские и славянские языки.
Эта раздробленность может привести к разрыву. Европейские
государства охватываются внеевропейскими политическими ориен-
тациями. Англия, благодаря своим заморским интересам и северо-
американским связям, уже наполовину потеряна для Европы. Если
своевременно Европа не объединится, та же судьба ждет Испанию и
Португалию, тяготеющих к южно-американским государствам. Если
Франция увидит себя изолированной, она также разочаруется в Ев-
Проблема Пан-Европы
681
ропе, и, объединившись с Италией и Бельгией, попытается стать во
главе романо-африканского мирового государства. Тогда и Германия,
похоронив надежды на Европу, будет вынуждена примкнуть к англо-
американскому, либо, наоборот, к русско-азиатскому блоку. Этот рас-
пад Европы был бы, конечно, вместе с тем и концом европейской
культуры: Западная Европа окажется поглощенной американизмом,
Восточная — большевизмом и Южная — африканизмом.
Но эти силы не страшны Европе объединенной, великой в своем
многообразии. Не подчиняясь американизму, она по-прежнему верна
героической традиции борьбы с природой. Не растворяясь в Африке,
она блюдет античные традиции личности, индивидуализма. Не теря-
ясь в России, она обновляется новым евангелием братства, христи-
анством, которое не поняли ни Запад, ни Север, ни Юг Европы. Эту
славянскую миссию Толстой воспринимает христиански, Ленин —
язычески. Западные славяне и евреи призваны эти идеи перевести на
европейский язык, примирить в Европе индивидуализм и героизм.
Современное экономическое состояние Европы внушает самые
серьезные опасения. Основные факторы — перенаселенность и при-
родная ее бедность. Двумя путями преодолевали европейцы свои
недуги: завоеваниями и изобретениями. В четыре столетия бедная
Европа частью завоевала, частью заселила богатейшие и плодород-
нейшие страны. Вместе с тем, она научилась выделывать хлеб из че-
ловеческого духа: индустрия!
Нет благородных металлов, но есть железо и уголь. В соединении
с человеческим духом они дали европейцам золото и серебро: совре-
менная алхимия! Обмен: продукты солнца на продукты духа. Злаки
юга произрастают под лучами солнца, машины севера — под лучами
духа человеческого.
Но перед Европой новая трудность: индустриализация внеевро-
пейского мира. Ей приходится думать о самодостаточности, о неза-
висимости. Она больше зависит от мира, чем мир от нее: эксплуата-
тор все больше зависит от эксплуатируемого, и наоборот.
Где же выход? Во-первых, дальнейшие усилия изобретательского
гения; каждое новое изобретение — палладиум европейской неза-
висимости. Во-вторых — организация объединения. Объединения
труда, капитала, знания. Объединения политического. «Эти великие
задачи, — пишет автор, — Европа должна осуществить в этом еще
столетии; иначе после крушения своего мирового владычества она
682
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
будет, как ненужный паразит, отброшена освободившимся миром, и
одинокая, задавленная перенаселенностью, безработицей, голодом и
анархией, погибнет» (с. 40).
Но чтобы достичь действительного объединения и осуществить
подлинное всеевропейское возрождение, европейцам необходимо
культурно-исторически осознать себя. Автор стремится помочь им
в этом.
В главе «Исторические элементы европейской души» он излагает
свою философию европейской истории. Заслуживает особого вни-
мания его трактовка христианства.
Эллинизм — великий учитель Европы. Но воспитывалась душа ев-
ропейская — христианством. В этой сложной религиозной системе
Север сочетается с Югом, Индия — с Европой. По отношению к се-
верной и античной религиям оно — юг; по отношению к буддизму —
север. Поэтому оно и смогло своеобразно приспособиться к север-
ным ценностям. Однако приспособление это — порочно, ущербно:
слишком в христианстве все-таки силен юг.
Естественно, что оно не смогло подчинить себе европейскую се-
верную культуру. Если Европа покорилась христианской вере, то
христианская мораль оказалась бессильной ею овладеть. Европа и
Америка ныне не христианские, а наиболее нехристианские части
культурного человечества. Если бы Европа была христианской, она не
только не завоевала бы мира, но сама была бы давно завоевана — гун-
нами, татарами, турками, арабами. «Вся политическая история Европы
есть история поругания христианского идеала. Европа — наследница
не Христа, а тех римских солдат, которые его распяли[»] (с. 60).
От войн и схваток христианских сект, от костров для невинных
девушек и возвышенно настроенных людей, желавших сделать Евро-
пу более христианской, чем она была, — до мировой войны христи-
анских народов в XX веке: что за панорама европейской христиан-
ской истории!
А в это время язычник индус Ганди225 — единственный мировой
деятель, чья жизнь и политика покоится на христианских основах.
«Все это свидетельствует, что история европейского христианства
была недоразумением» (с. 61). Европейская история существенно не
изменилась бы, победи в Европе культ Митры226, а не Христа. Во имя
Митры возносились бы к небу готические соборы, во славу Митры
совершались бы крестовые походы и сжигались бы еретики.
Проблема Пан-Европы
683
Северу свойственна своя трактовка Христа: царь, борец, победи-
тель. Солнечный герой, полный радости жизни: такова старинней-
шая германская легенда о Христе. Однако ученому, но упадочному,
гностическому Югу удалось в какой-то степени привить варварскому
и здоровому Северу свое христианство.
Но природа все-таки сильнее рассудка. Европа, теоретически вос-
принявшая христианство, осталась языческой. Наглядный документ
этого жизненного компромисса — рыцарство. Рыцарство — северная
героическая традиция. Цель каждого рыцаря — быть героем, отнюдь
не святым; уподобиться Зигфриду или Георгию Победоносцу, но не
Христу. Рыцарская мораль противоположна морали непротивления:
зло — за зло. Верховная ценность — честь. Бесчестие хуже любого
греха. Верность священнее любви к ближнему. Так получилось, что
исписанная рыцарская мораль крепче писанной христианской. Жи-
вет она не только в рыцарях, но и в душе каждого европейца. Рыцар-
ская поэзия — северного происхождения: Нибелунгова песнь, сага о
Роланде и проч. На почве языческо-рыцарской морали и независимо
от христианства возник также нравственный образ: джентельмен, че-
ловек чести, кавалер.
Идеал джентельмена живет в Европе доселе. В истоках своих со-
вершенно чуждый христианству, он коренится в нравах, в инстинкте.
Этический кругозор джентельмена — не ад и небо, а честь и бесче-
стие. Его гордость — fair play.
Джентельменство — идеал не классовый, а общеевропейский.
Исторически возникший в кругу рыцарства, он вообще созвучен ев-
ропейской душе. Его воспринимает дворянство, затем и буржуазия, в
первую очередь, английская. Он неразрывен с миром северной куль-
туры.
Три измерения характеризуют, по автору, европейскую душу: ин-
дивидуализм, социализм и героизм.
Индивидуализм — истинная черта европейского сознания и ев-
ропейской истории. Его источники одинаково — классическая
традиция, северная кровь, христианская религия. Первоевропе-
ец — вооруженный охотник, а не земледелец и пастух. История Ев-
ропы — непрерывная борьба за свободу; «любовь к свободе в Европе
крепче, нежели любовь к миру, порядку, к силе, к справедливости, го-
сударству, к жизни» (с. 78). Возвращение Европы к республике — вос-
становление европейской первоначальной традиции: Греция и Рим
684
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
явили характерное выражение республиканской идеи. Христианство
укрепило индивидуалистическую традицию. Христианская этика
утверждена на идеях бессмертия души, свободы воли, связи каждого
человека с Богом. Не даром христианская эротика постулирует лишь
индивидуальную любовь. Политический идеал европейской души —
не социализм, а анархизм. Европеец — природный бунтовщик: про-
тив общества, семьи, церкви, государства. Но, в то же время, индиви-
дуалистическая этика знает положительные заповеди: самопознание,
самообладание, самоконтроль, самоусовершенствование. Индивиду-
ализм и свободолюбие Европы — ручательство, что ее объединение
мыслимо только на основе федерации.
Социализм уживается в современной европейской культуре с
индивидуализмом. Его эмпирические корни — перенаселенность и
бедность. Идеальные его корни тянутся к христианству. Однако хри-
стианская доктрина личного самоусовершенствования бессильна ре-
шить социальный вопрос. Политический социализм — плод эгоизма
масс, социальной зависти, бушующей в Европе сильнее, чем где-либо.
Остракизм, тарпейская скала — типично европейские явления; Со-
крат, Цезарь, Наполеон, Бисмарк были в разной мере жертвами за-
висти. Демократия способствует развитию зависти. Демократия и
пацифизм — формы социалистического духа: демократия — форма
внутригосударственной организации, пацифизм — международной.
Оба пропитаны христианской традицией. Однако христианский со-
циализм столь же не удался, как и христианский пацифизм. Но вот
сейчас в Европе словно пробуждается политическая совесть, растет
протест против колониального угнетения, в самой буржуазии креп-
нет сознание недопустимости эксплуатации рабочих: дух дарящего,
борющегося, освобождающего социализма. «Социалистические ком-
поненты европейской души дают надежду, что могущественнейшая
раса земли не доведет себя до упадка, но в один прекрасный день на-
пряжет свою объединенную мощь, дабы угнетенным принести спра-
ведливость, несвободным — свободу, лишенным мира — мир» (с. 92).
Наконец, третья мера европейской души — героизм. Если индиви-
дуализм — по преимуществу классическая, а социализм — по преиму-
ществу христианская струя европейской культуры, то героизм есть
северный ее элемент. Германский героизм встречается с римской
героической традицией. Героизм внутренне связан с идеализмом:
борьба за идеал. Содержание идеала меняется: он был религиозным,
Проблема Пан-Европы
<>85
потом стал национальным. Для героизма существенно не содержание
идеала, а характер отношения к нему, идеал выше счастья и жизни.
Герой победил святого в Европе и культ героев стал ее второй религи-
ей, знающей своих пророков, своих мучеников, свои храмы. Ницше,
Карлейль, Д’Аннунцио227 — глашатаи этой исторической религии.
Завершив свой анализ европейской души, автор красочно живо-
писует современное ее состояние (подробной разработке этой темы
посвящена его книга «Krise der Weltaschauung»: состояние упадка и
колебаний).
Сложные и глубокие причины обусловили многосторонний кри-
зис нашей эпохи. Болезнь европейской культуры есть в основе свой
кризис христианства, который, в свою очередь, представляется есте-
ственным результатом столкновений южных и северных ценностей
на европейской арене. Христианский идеал святости, не будучи в си-
лах ниспровергнуть европейский героический инстинкт, все же внес
разлад в жизнь и сознание европейца. Компромисс не мог продол-
жаться без конца. Началось падение христианской веры в Европе: от
Ренессанса до новейшего материализма. Крушение веры повлекло за
собой и сотрясение морали, затем и упадок нравов. «Нравственные
идеалы Европы погребены материализмом, нравственные инстин-
кты — христианством» (с. 109). Перед европейцем зловещая перспек-
тива: без связей, без веры, без любви, без семьи, без родины — хищ-
ный зверь нашего времени в девственном лесу мирового города...
Современная эпоха — под знаком имморализма. Благодаря ему
жизнь европейского общества стала печальной и безобразной. Го-
родской яд проникает глубоко, поражает жестоко: больные нерву,
больной ум, больные чувства, больной вкус, больная душа. Повсю-
ду — лицемерие, маски. Растет влияние денег: где гибнут духовные
ценности, там становятся всемогущи материальные. Демократизация
Европы содействовала этому процессу; прежде плутократия умеря-
лась снобизмом.
Мировая война — политическое проявление морального банкро т-
ства. После войны та же картина: капиталисты, парламентарии, изби-
ратели. Демагоги против капиталистов: слово против денег. Полити-
ка наших дней мелко плавает; иначе и быть не может: современнее
государство лишено какого бы то ни было этического стиля, миро-
созерцания, лишено морали — христианской, как и рыцарской. Эго-
изм — единственная основа его политики. И средневековое государ-
686
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ство было разбойничьим; но в то же время оно было и рыцарским. В
новой истории только война Габсбургов с Бурбонами велась достой-
но. В современной войне государства противостоят друг другу не как
рыцари на турнире, а как бандиты, коим все средства позволены.
При таком состоянии духовном может ли Европа преодолеть
опасности, перед ней стоящие?..
Внутреннее политическое состояние европейских государств
внушает автору пессимистические прогнозы. Если русский путь, но
он — не для Европы. Европа как будто надеялась прийти к социаль-
ному через парламентскую демократию. До фашизма тот мирный
путь мог еще казаться целесообразным. Но теперь ясно: буржуазия
не уйдет добровольно. Гражданская война будет ужасной: кровавая
баня, которой русская революция — лишь предвестие! К этой войне
ныне готовятся обе стороны: коммунисты открыто, социалисты за-
вуалированно; фашисты открыто, националисты завуалированно.
Каждый европеец должен пытаться сделать все для предотвращения
катастрофы.
Россия идет своим путем. Большевизм творит совершенно но-
вую жизненную форму, сочетающую социалистические элементы с
героическо-аристократическими. В то же время он отметает индиви-
дуалистический элемент европейской культуры. Он сметает также и
европейский идеал джентельменства, рыцарства, стремясь заменить
его идеалом коммуниста. Рыцарство — величайший враг учения, что
цель оправдывает средства: оно требует благородных средств для
достижения благородных целей. Европейский и советский идеалы
столь различны, что каждому западному социалисту приходится вы-
бирать: продолжение или уничтожение европейской традиции? Рос-
сии, Азии, Африке и Америке — каждой свойственны свои формы
социализма. Европейской социал-демократии подобает отстаивать
европейскую форму, а не универсальную. Европейский социализм
оправится от удара, нанесенного ему коммунистами, только тогда,
когда он порвет с материализмом и станет носителем нового идеа-
лизма, религиозным движением с политическими целями, наподобие
индийского освободительного движения. Тогда современную плуто-
кратическую демократию бескровно сменит социализм.
В интересах буржуазии — не противодействовать новому социа-
лизму и объединиться в общей родине Европе, во имя общей культуры.
Иначе — гибель в братоубийственной войне. Современные пацифи-
Проблема Пан-Европы
687
сты это понимают. Но они апеллируют лишь к страху, к человечно-
сти, к любви, т.е. началам, мало созвучным героическому инстинкту
европейцев. Только героический пацифизм может быть актуальным:
крестовый поход европейской молодежи против старых циников и
материалистов, против политики дипломатических интриганов и во-
енных спекулянтов.
Всем трем элементам европейской души грозит опасность: инди-
видуализму — со стороны России, социализму — со стороны Амери-
ки и героизму — Азии. Европе надлежит опасаться и большевизма, и
американизма, и буддизма. Ее положение — посредствующее между
бестрадиционными, в будущее устремленными, культурами России и
Америки и перегруженной традициями азиатской культуры, между
американской действенностью и техникой, аристократическим рус-
ским социализмом и религиозным идеализмом Азии.
Так становится Европа наставницей и духовной водительницей
мира, средоточением практического идеализма и социального индиви-
дуализма, мостом от прошлого к будущему. Европа должна стать серд-
цем мира, должна его предохранить от войны и революции, сохранить
ему и душу его, и его технику. Утратив мировое господство, она еще раз
возглавит мир, если только найдет свою собственную душу.
Но чтобы найти себя, ей нужно нравственно обновиться. И ав-
тор бегло набрасывает программу этого обновления. Он говорит о
«сверхэтике», об эстетическом инстинкте, как источнике подлинной
нравственности, о религии красоты, о возрождении хорошего вкуса.
Он воспевает мужество и гармонию, жизненный расцвет, телесный и
духовный. Свой героический идеал он связывает с философией кра-
соты: ибо каждый геройский подвиг прекрасен и каждая жертва во
имя красоты — героична.
Гёте и Ницше рисуются ему пророками новой религии красоты,
признанной сплотить и спасти Европу, религии, внутренне верной
европейскому духу. Только новый духовный импульс способен пре-
одолеть современный кризис авторитета, воспитать характер, укре-
пить дух. Если Европа спасет идею авторитета и традиции, можно
надеяться, что ее культура удержится еще на тысячелетие. Консерва-
тизм, либерализм и социализм объединятся в общей плодотворной
Цели. Смысл Европы — европеец, наследник античности и средневе-
ковья. В каждом европейце живет все прошлое Европы. Вечный идеал
европейца — герой: от Илиады до мировой войны.
688
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
И автор патетически возвещает пан-европейское объединение
под знаком нового рыцарства.
Таков в основных чертах и в самом беглом изложении новый ре-
цепт спасения Европы — один из многих. Гр. Куденхове-Калерги —
более публицист, нежели ученый. Вернее, он совсем не ученый в ка-
федральном смысле этого слова. Он философствующий публицист,
«свободный культур-философ» — тип писателей в наши годы встре-
чающийся все чаще и чаще.
Конечно, он жиже Шпенглера, но — в той же манере. Нам, рус-
ским, манера эта хорошо знакома: в ее духе, скажем, Чаадаев, мно-
гие славянофилы и некоторые западники, также писатели «нового
религиозного сознания» начала нынешнего века. «Это нашего стиля
книга», — откликнулся в свое время Бердяев на шпенглеровский «За-
кат Запада». Наша публицистика часто уходит в философию и наша
философия часто кончается публицистикой. Может быть, это и не
так неуместно: публицистика без философии слепа, философия без
публицистики — мертвенна. От этики до политики, от нравственного
уразумения до публицистической проповеди — прямой путь.
Рецензируемый автор оперирует большими проблемами филосо-
фии культуры и философии истории. Подчас он раздражает какою-
то легкостью в обращении с ними: а они, прежде всего, требуют стро-
гости и целомудрия. В его пристрастии к симметричным категориям,
схемам и антитезам чудится порою нечто от нашего Мережковского.
Не трудно было бы вскрыть в его рассуждениях достаточное количе-
ство противоречий; однако эта задача выходит за пределы настоя-
щей рецензии да и вообще она не слишком благодарна.
Интерес его книг в их тематике. Возможно, что он даже сознатель-
но заостряет свои утверждения, словно желая «эпатировать» читателя
парадоксами. Ему нужно заинтересовать общественное мнение своей
«Пан-Европой».
Нельзя отрицать блеска в его афоризмах, культуры в его мыслях,
меры вкуса в его эпатаже. Разумеется, очень ощутительно в нем влия-
ние Ницше.
Его противопоставление Севера и Юга и построенные на нем
характеристики северной и южной культур — оспоримы, как всякая
схема; так, сам он, например, чувствует правомерность вопроса — по-
чему — «южные» римляне побеждали «северных» галлов, и ответ его
явно неубедителен («Held oder Heiliger», с. 17). Но, пожалуй, он прав,
Проблема Пан-Европы
689
когда говорит, что старое противопоставление Востока и Запада —
оспоримо в еще большей степени. «География истории» — удобное
поле смелых полетов мысли, эффектных теорий, соблазнительных
схем. И в то же время она — богатейший материал плодотворнейших
исследований, ценных гипотез.
Заслуживает живого внимания основная этическая антитеза —
героизма и святости. Невольно вспоминается аналогично звучащая
антитеза в русской литературе — статья С. Н. Булгакова в памятных
«Вехах»: «Героизм и подвижничество». Характерно, что русский автор
всецело отстаивает подвижничество и обличает антихристианский
люциферианский «героизм». Правда, содержание контроверзы у Бул-
гакова существенно иное, ибо его «подвижничество» не тождествен-
но буддийской «святости». Во всяком случае бесспорно, что рыцар-
ский героизм, выдвигаемый пан-европейским философом в качестве
идеала европейской культуры, менее всего соответствует русскому и
православному жизнепониманию С. Н. Булгакова.
Чрезвычайно резко поставлена рецензируемыми книгами про-
блема исторического западно-европейского христианства. Автор —
во многом «изнутри» — подтверждает классические тезисы старого
русского славянофильства. Одной из любимых мыслей А. С. Хомя-
кова была мысль об искажении христианства историей западно-
европейских народов, наследников Рима. Обстоятельно доказывал
он, что народы эти, насильники и завоеватели по природе, внутрен-
не чужды подлинному христианству, а также и то, что оба западно-
христианские исповедания в корне извратили, затемнили чистую
христианскую идею привнесением рационалистических римско-
языческих моментов.
Но и безотносительно к славянофильству постановка проблемы
исторического христианства — симптоматична. Едва ли есть дей-
ствительные, объективные основания клеймить «южными» знаками
безволия и небытия религию, в источнике своем знаменующую бес-
конечную жизнь и универсальную, несравненную активность. Вряд
ли правильно усматривать в ней элементы какого-либо «декадент-
ства». Но такая характеристика характеризует прежде всего самого
его автора. Пусть он далеко не прав, напрямик объявляя всю историю
европейского христианства — «недоразумением». Но уже значитель-
но более зловеще и веско звучит другая его фраза, относящаяся к
европейской современности и потому не лишенная показательной
690
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«автобиографической» подлинности: «в конечном счете, христиан-
ство, умершее в Европе, превратилось в предмет вывоза для цветных
народов, в оружие антихристианского империализма» («Krise der
Weltanschauung»). Иначе говоря, вопрос — в европейском челове-
честве, в человеческой истории, а не в христианстве, как истине и
религии. Пессимизм правомерен в свете проблемы исторического
христианства. Владимир Соловьев в «Трех Разговорах», как извест-
но, пытался этот религиозно-исторический пессимизм примирить с
правоверно-христианской философией истории (так наз. «катастро-
фическая теория прогресса»). Меньше всего становится уместным в
этой области некритический, самоуверенный оптимизм.
Поскольку можно говорить о нравственно-философском миросо-
зерцании гр. Куденхове-Калерги, следует в нем отметить концепцию
гиперэтики. Эстетическое обоснование нравственности — одна из
счастливых и глубоко жизненных идей. Опять-таки вспоминаются
русские авторы. Знаменательно общеизвестное пророчество Досто-
евского о Красоте, которая «спасет мир». Вл. Соловьев отводил «те-
ургии» главу угла положительного миросозерцания. Н. Ф. Федоров
обосновывал идею «супра-морализма», как действенной системы
воскрешающего долга.
Предмет активной нравственной воли — преображение мира.
Мир должен стать прекрасным, живою «ризою Божества». Эстетиче-
ская этика преодолевает, «снимает» кантовскую; в сущности, преодо-
ление последней начинается уже в самом немецком идеализме, и у
Шеллинга явственно выступают отдельные черты «эстетического»
понимания нравственного долга. Конечно, многое здесь предвос-
хищалось также Гёте и, по своему, Ницше. Наш автор не открывает
и в этой сфере каких-либо новых горизонтов; но у него с вырази-
тельной четкостью обнажаются уже открытые и многообещающие.
Однако нельзя при этом не заметить, что его эстетическая этика, бу-
дучи лишена глубоко разработанных религиозно-философских обо-
снований, остается более удачной интуицией, нежели продуманной
системой миропонимания.
Немало сомнений вызывают мысли автора о трех «измерениях»
европейской души. Слишком уж очевидно в них стремление в поряд-
ке «мирного обновления» эклектически сочетать разнородные вещи:
индивидуализм, социализм, героизм. Пан-европейский союз стара-
ется быть всем приемлем, и потому готов чрезвычайно расширить
Проблема Пан-Европы
691
ассортимент своих идеологических предложений. Недаром даже
самая эмблема его (красный крест на золотом фоне солнца) хочет
изобразить собою единство языческо-пантеистических и христиан-
ских (!) мотивов. Особенно трудно его идеологу переварить социа-
лизм, и двойственное свое отношение к этому явлению он невольно
обнаруживает на каждом шагу. Нечто подобное чувствуется и в его
отношении к демократии: аристократическую по существу концеп-
цию приходится по обстоятельствам времени и места преподносить
под густым демократическим гримом.
Рельефно обрисован у автора современный кризис европейской
жизни и мысли. Но гораздо менее убедителен его рецепт «новой ре-
лигии», призванной заменить собою умирающее христианство: пре-
тензия, сама по себе столь же дерзновенная, сколь мало реальная.
«Героизм» не может довлеть себе; он всегда опирается на некие объек-
тивные, верховные ценности. Героический, рыцарский, джентльмен-
ский дух европейской культуры очень метко подмечен в изложенных
книгах; но недостаточно выявлены его истоки и предпосылки, вне
которых он — парадокс и уродство. Абсолютизируя идеал «джентель-
мена», пусть почтенный, но пустой и формальный, — автор, сам того
не замечая, убийственным образом подтверждает своим примером
собственную характеристику нынешнего распада европейского куль-
турного сознания. Остается лишь вступиться за последнее и признать,
что религия гр. Куденхове-Калерги все же не лучший его продукт...
Переходим непосредственно к пан-европейской идее. Она, конеч-
но, не случайна. Она — рефлекс наличной обстановки, экономиче-
ских и политических трудностей, переживаемых как раз теми госу-
дарствами западной и центральной Европы, которые пан-европейцы
надеются объединить в союз. По своим тенденциям она вовсе не от-
влеченная фантазия, а плод реальных бед и насущных нужд.
Центр тяжести вопроса — практическая осуществимость всеевро-
пейского единения. Автор сам не склонен переоценивать ее шансов и
предпочитает ставить прогноз — дилеммой: либо объединение, либо
гибель.
Читая его книги, нельзя отделаться от впечатления, что в них
ослабевший европеец мечтает взять реванш в масштабе мирового со-
отношения сил и побежденный немец — в масштабе европейского.
В какой-то новой перспективе, на каких-то новых путях мерещится
ему награда за старания и победный венец.
692
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Автор нарочито пацифичен в своих политических высказыва-
ниях: Соединенные Штаты Европы готовы всецело заняться лишь
специально европейской «жизненной формой» и преследуют самые
мирные и только оборонительные цели. Но этот горячий пацифизм
плохо мирится с его собственной философией пан-европейской
культуры: с апологией героя, культом северной воинственности, гим-
ном новому рыцарству. Рискованно полагаться на пацифизм Зигфри-
да, на миролюбие крестоносцев. Трудно поверить в оборонительный
стиль объединенной Европы, в конце концов отнюдь не отказываю-
щейся от мысли быть «духовной водительницей и сердцем мира».
Очевидно, на деле Европейские Штаты менее всего захотят сложить
с себя пресловутое «бремя белого человека». Да они и не в состоянии
этого сделать — прежде всего по основаниям экономическим.
Но тем утопичнее становится надежда на их воплощение в жизнь.
Автор прав, утверждая, что Англия лишена возможности войти в со-
став объединенной Европы. Но он совсем не прав, рассчитывая, что
образование единой европейской системы без Англии будет беспре-
пятственно допущено последней. Если британская дипломатия всег-
да опасалась усиления любого из европейских государств, то может
ли она потерпеть организацию могущественного всеевропейского
союза с огромными внеевропейскими интересами? И в то же время
бесспорно, что в распоряжении Даунинг-Стрит достаточно средств
и сил для предотвращения подобной опасности: слишком глубоки и
тесны английские связи на европейском континенте.
Очень интересен и сложен вопрос о европейско-русских отноше-
ниях. Точка зрения гр. Куденхове-Калерги, конечно, ни с какой сторо-
ны не может быть разделена «западническим» лагерем русской обще-
ственной мысли. Но она любопытным образом (на этот раз «извне»)
подтверждает основные славянофильские и евразийские интуиции:
Россия — особый культурно-исторический мир.
Однако политически Пан-Европа так или иначе заостряется про-
тив России (СССР). Это не может не предрешить отношения к ней
русской политики, безразлично — советской или любой другой. Со-
ветскому государству буржуазно-аристократический интернациона-
лизм пан-европейской идеологии враждебен вдвойне: и в плане госу-
дарственной политики, и в плоскости интернационально-классовых
устремлений. Естественно, что на венском конгрессе 1926 года при-
глашенные советские делегаты отсутствовали.
Проблема Пан-Европы
693
В конечном счете пан-европейская концепция должна быть вос-
принята в качестве одного из характерных проявлений бьющей-
ся в тупиках, противоречиях и трудностях современной западно-
европейской политической мысли. В ней самой бродят яды,
разъедающие Европу. В то же время не может не быть подчеркнуто ее
немецкое происхождение. Далеко не случайно центром ее пропаган-
ды является венский Hofburg. Она представляет собою своеобразную
попытку разбитых в войне немецких держав восстановить положе-
ние путем последовательного осуществления так называемой «запад-
ной ориентации*. Бруно Бауэр228 в своем ответе на пан-европейскую
анкету резонно заметил, что узел вопроса — в установлении германо-
французского согласия. Нелишне прибавить, что пан-европейское
движение имеет, по-видимому, некоторые шансы рассчитывать на
поддержку европейских банковых и промышленных кругов, а также
на известное сочувствие европейского масонства.
Что касается философско-исторических и культурно-философ-
ских теорий гр. Куденхове-Калерги, то независимо от пан-
европейского движения они вправе претендовать на интерес и вни-
мание. Главное их достоинство в том, что они способны возбуждать
мысль. Своими жгучими формулировками они волнуют и мозг, и
сердце.
НА НОВОМ ЭТАПЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
Переиздавая без изменений статью свою <<На новом этапе», допол-
няю ее статьей «С того берега», посвященной откликам эмигрантской
печати (главным образом «Дней») на первое издание.
По условиям места, зачастую до меня не доходят появляющиеся в
прессе (советской и эмигрантской) отзывы и критические замечания
по адресу «сменовеховства» и по поводу., моих собственных печат-
ных выступлений. Обращаюсь с просьбой присылать соответствую-
щие вырезки по адресу: China, Harbin, Юридический факультет, на
мое имя.
Автор,
Харбин, 20 июня 1930 года
НА НОВОМ ЭТАПЕ*
Предпосылки. Диалектика нэпа
Вот уже больше года в СССР — кризис революционных будней,
крутой взлет революционной кривой. Это — ныне бесспорный факт.
Нужно его осознать, осмыслить. Прежде чем «плакать или смеять-
ся», — надо «понять».
Снова и снова центральным героем драмы, невольным политиче-
ским именинником выступает — мужик: в него упираются все рево-
люционные пути. Иначе и быть не может: на то и Россия, мужицкий
край.
Весной 21 года деревня голодом и Кронштадтом продиктовала
власти нэп. Революция отступила, и страна ожила. Зазеленели уро-
жаями крестьянские поля, задымили в городах государственные фа-
брики. Ленин объявил смычку, передышку на внутреннем фронте.
Деревня спасла положение.
‘Напечатано в газете «Герольд Харбина», 1-6 апреля 1930 года.
На новом этапе
695
Но свой крестьянский Брест большевизм расценивал, разумеется,
лишь как глубокий стратегический маневр: вместо штурма — осада
врага, обходный марш — вместо лобовой атаки. Штурмом удалось
ниспровергнуть крупную буржуазию — помещиков и капиталистов;
мелкобуржуазная стихия, устоявшая в штурме, требовала — осады.
«Мы отступили, но отступили в меру».
Годы нэпа были порою «мирной» борьбы пролетарского Октября
с послеоктябрьской деревней. Под сенью смычки и показательных
рабоче-крестьянских рукопожатий развертывалось напряженнейшее
экономическое состязание, зрели, бродили и пенились знаменатель-
нейшие социальные процессы: в бескровной войне созревал основ-
ной критический вопрос: кто кого? чья возьмет?
Крестьянство приходило в себя, забывало разверстку и перевари-
вало земельный передел. Индивидуальные стимулы его хозяйство-
вания в значительной степени восстанавливались. Стихия вольного
рынка давала себя знать со всеми своими сопутствующими призна-
ками. В 1923-1927 исследователи констатируют заметное усиление
дифференциации, социального расслоения деревни и неуклонно
растущую роль ее зажиточных элементов; отмечается неудержимая
передвижка земли от мельчайших и мелких групп к средним и выше.
Так, из самого нутра поравнительной аграрной революции вдруг ста-
ла явственно проступать столыпинская ставка на крепких и сильных.
Но власть зорко следила за обстановкой. Уже на 11 партийном
съезде весною 1922 г. Ленин предостерегал партию от сползания в
буржуазное болото. Нэп нельзя толковать распространительно. Пе-
редышка дана для того, чтобы собраться с силами, но не для того,
чтобы почить от дел и плыть по течению.
Деревня обрастает жирком, но этот жирок нужно умело перека-
чивать в государственную промышленность, развивать обобщест-
вленный сектор за счет частно-хозяйственного. Кулаки и нэпманы
должна лить воду на нашу, социалистическую мельницу. На рельсах
нэпа, перестроив ряды, мы перейдем в организованное, планомерное
наступление.
Нашумевшие «ножницы» были средством экономического воз-
действия на собственническую стихию, инструментом стрижки ее
Доходов, помпой, перекачивающей средства из деревни в государ-
ственную индустрию. За пару сапог мужику приходилось отдавать
чуть ли не 40 пудов хлеба. Налоговая политика, в свою очередь, была
696
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
приноровлена к систематическому сниманию мелкобуржуазного
жирка.
Партия сердилась, когда кто-то из ее теоретиков откровенно объ-
являл мужицкую деревню «колонией» возникающего пролетарского
государства. Но по существу эта неловкая откровенность партийных
enfants terribles не так уж криво отражала слагавшиеся отношения.
Однако деревня сопротивлялась. Она тоже училась маневриро-
вать, повинуясь внушениям безошибочного социального инстин-
кта. Она перестала покупать дорогие городские гостинцы, и начи-
нался кризис сбыта при несомненном товарном голоде населения.
Она комбинировала посевы различных культур в зависимости от
обложения и собственных потребностей. Она переходила на са-
моснабжение, отгораживаясь от алчного и злого города. Но по-
следний не оставлял ее в покое: сложной системой разнообразных
нажимов, ухищрений, переменчивых стимуляций и финансовых
уловок он брал свое. В немалой степени он жил и оправлялся за
счет крестьянства.
Впрочем, и это не ново в России. Так сложилась русская история,
так построилась русская экономика, что мужик оказывался у нас бес-
сменным и односторонним «кормильцем». Наше промышленное
развитие шло неизменно за его счет; производящие районы обе-
спечивали первоначальное промышленное накопление районов по-
требляющих. Только реальная и широкая индустриализация страны
могла бы вывести наш город из положения неоплатной задолжен-
ности мужику, а последнего — из состояния неизбывной хозяйствен-
ной кабалы. Великодушная петербургская государственность цвела
на чахлых мужицких хлебах. Государственный социализм нэповской
эпохи не мог изобрести иного пути. Так было, так есть.
Нэп жил и работал. Но он имел свою историческую логику. По
мере своего укрепления он хотел и должен был расширяться. Рыноч-
ная стихия знает, как известно, свои слепые, но жесткие закономер-
ности. Напротив, планы власти естественно клонились все к более
твердой стабилизации, скорее даже сужению объема нэпа. «Осади
назад! Ты слишком скоро растешь!» — уже кричали властные голоса
едва лишь вылупившемуся из первых нэповских декретов частному
торговому капиталу.
Крестьянское хозяйство, гибкое и примитивное, в своем оздоров-
лении обгоняло национализированную промышленность. Город от-
На новом этапе
697
ставал от деревни. Вольные цены на хлеб мало-помалу пошли вверх.
Проблема государственных хлебозаготовок стала обостряться. В
самом деле. Поднимешь заготовительные цены — растаяют фонды
индустриализации. Проявишь индустриальную твердость — мужик
зажмет хлеб.
И еще противоречие. Кулак229 — лучший хозяин; товарный хлеб —
удел зажиточных хозяйств. Но кулак — иноприроден социализму. Как
быть? Ударишь по кулаку — снизится и без того ничтожная товар-
ность сельского хозяйства, усилится измельчание, раздробленность
крестьянских дворов. Развяжешь частно-хозяйственную стихию —
прощай социализм.
II
Нэп и партия. Сумерки нэпа
Правящая партия четко сознавала всю остроту этой социально-
политической проблематики, свивающейся своего рода порочным
кругом, кольцом удушливого противоречия. Вся история нэпа есть
история усилий партийного руководства выйти из этого порочного
круга, изжить это основное противоречие Октября. Какова должна
быть стратегия и тактика пролетарской власти в мелкокрестьянской
стране, в условиях международной отчужденности и при данных
конкретных условиях нэпа? В плане этой определяющей объективно-
исторической проблематики развертываются и все наиболее круп-
ные внутрипартийные разногласия.
В 1921 году военный коммунизм был отменен единодушно. Всем
стало совершенно очевидным, что при тогдашнем всеобщем эко-
номическом оскудении наладить социалистический товарообмен в
стране немыслимо. Приходилось переходить к свободной торговле,
восстанавливать денежную систему, отступать «назад к капитализму».
Ленин сказал — всерьез и надолго.
В 1923-24 плоды нэпа уже достаточно созрели. И вместе с тем
на практике обнаружилось все благотворное значение экономиче-
ской свободы в нашем крестьянском хозяйстве. Страна здоровела на
глазах, наливалась жизненными соками. Темп возрождения превос-
ходил, кажется, самые оптимистические ожидания и убеждал даже
698
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
закоренелых скептиков. Росла посевная площадь. Восстанавливалась
промышленность. Укреплялась новая советская валюта.
Но правоверные коммунистические умы уже тревожно всматри-
ваются в ситуацию. Выздоровление? Да, но прежде всего на буржуаз-
ных путях. Мелкие индивидуальные хозяйства ежедневно и ежечасно
порождают капитализм. В меру ли снимается жирок с новой бур-
жуазии? Нельзя ли усилить нажим? Нет ли политических рефлексов
нэпа? Растет ли, не отстает ли в росте обобществленный сектор? Не
съели б нас кулак и нэпман? Бодрствуют ли консулы?
Консулы бодрствуют. Заселяется нэпманами Нарым. Высылается
заграницу заведомо неисправимая порция квалифицированных ин-
теллигентских кадров. Ликвидируются пробужденные было нэпом
старо-интеллигентские кружки, журнальчики. Не дремлют финин-
спекторы во славу первоначального социалистического накопления.
Не дремлет и ГПУ, око и меч диктатуры. Чуть шевельнется классовый
враг, солдаты революции перекликаются: диктатура, где твой хлыст?
Но с деревнею — сложнее: оттуда спасение, но там и основная
опасность. Лицом к деревне! Быть может, оживить деревенские со-
веты? Но деревня отвечает на выборах сокращением процента из-
бранных партийцев, усилением активности сомнительных бес-
партийных слоев. Этак совсем отобьется от рук! Подстегнешь
политико-просветительно-осведомительную кампанию — летят те-
леграммы об изувеченных селькорах. Еще чужая, еще неосвоенная
стихия. Но — огромная, тяжеловесная, едва ли не решающая в нашей
стране.
Ленин умер. Начинаются внутрипартийные разногласия. Дерев-
ня настойчиво требует подлинного нэпа, снятия искусственных
ограничений, тормозящих рост зажиточных хозяйств. И вот руко-
водство решается на широкий правый маневр: XIV конференция,
XIV съезд. Трудно сказать, был ли это только короткий, чисто такти-
ческий маневр, или возникала целая принципиальная стратегическая
концепция революционного развития, черпающая свои вдохновения
в некоторых формулах предсмертных ленинских статей: так назы-
ваемая «теория мирного врастания кулака в социализм». Руководство
становится блоком правых тактиков и правых стратегов: «право-
центристская коалиция», как ее окрестил идеолог левой оппозиции
Троцкий. Разумеется, все эти клички весьма условны, текучи, диалек-
тичны.
На новом этапе
699
Ставка на богатеющую деревню. Свобода ее хозяйственного раз-
вития. Дорогу старательному хозяину! Обогащайтесь! Богатый мужик
льет воду на нашу мельницу; дает средства строящемуся социализму.
Левая оппозиция разбита, взорван послеленинский триумвират:
Зиновьев, Каменев, Сталин. Партия не сходит с почвы нэпа, хочет
ладить с хозяйственным середняком, но в то же время крепит коо-
перацию, вытесняя ею частный торговый капитал, всемерно взращи-
вает государственную промышленность. Восстановительный период
подходит к концу, — начинается период «реконструктивный». Инду-
стриализация — в порядке дня. Наступление на рельсах нэпа.
Между тем последний исчерпывает себя. Он имманентно нуждает-
ся в углублении, а его теснят и сокращают. Реконструкция националь-
ного хозяйства на основах широкого огосударствления промышлен-
ности и торговли немыслима без крайнего напряжения подъемной
силы народа. Либо нужно продолжать и, следовательно, расширять
нэп, ставя ставку на частную заинтересованность и личную предпри-
имчивость в деле воссоздания народного хозяйства, либо приходит-
ся понуждать население к новым жертвам, взывать к его революци-
онному долгу, перестраивать всю систему на военноподобный манер.
Иначе говоря — либо нео-нэп, либо решительное антибуржуазное
наступление. На этой дилемме наступает распад право-центристской
коалиции.
Осенью 1927 года обозначился стихийный отпор деревни хле-
бозаготовочной кампании государства. Мужик задерживал хлеб, вы-
нуждая либо повышать заготовительные цены на него, либо снижать
оценки промышленных товаров, потребных крестьянскому хозяй-
ству. Частно-хозяйственная стихия добивается у власти дальнейшего
раскрепощения рынка. Государство стремилось урегулировать му-
жика, мужик норовил регульнуть государство. Так разразился явный
кризис нэпа, кризис внутренне предопределенный, исторически не-
отвратимый. Троцкий злорадствовал на своих опальных позициях.
Бухаринская группа искала пути компромисса с упорствующим
мужиком, памятуя политическое завещание вождя о смычке. Но ком-
промисс на данной стадии революции по существу означал — углу-
бление нэпа, нео-нэп. Этот лозунг и был заявлен, — но только уже не
партийными, а беспартийно-советскими, так называемыми «смено-
веховскими» кругами. На этом основании Троцкий объявил Бухари-
на — «полуустряловцем».
700
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Наступал критический момент. Партия стояла на большом, реша-
ющем перепутьи. Многое зависело от ее выбора: направо или налево.
Так или иначе, собственно нэповский период кончался. Донимаемый
заложенными в него противоречиями, он исчерпывал себя скорее,
чем предусматривал его творец. И у нэпа есть свои темпы.
Политбюро, поставленное перед необходимостью выбора, от-
вергло правый путь, опасаясь, что он заведет в буржуазное болото. И,
движимое неумолимой логикой исторического действия, оказалось
вынужденным поплыть к противоположному берегу: не нео-нэп, а
анти-нэп, контр-нэп. Экономические маневры более не помогают, в
хозяйственном соревновании забирают силу мелкобуржуазные фак-
торы. Значит, нужно подкрепить экономические маневры прямым
административным нажимом, непосредственным воздействием го-
сударственного военно-полицейского аппарата.
Наступают дни «чрезвычайных мер» в деревне. Понятие «кулак»
опять распухает до неузнаваемости. Вчерашний герой бухаринского
политического романа, старательный землероб сегодня яростно за-
писывается в кулаки, в злостные укрыватели запасов. Вся надежда — на
классовое расслоение крестьянства: в союзе с беднотой, при нейтра-
лизованном середняке, — против кулака! Хлебозаготовки проводятся,
по дипломатичному выражению Рыкова, — «комбинированными ме-
тодами экономического и внеэкономического характера». Частный
рынок почти парализован целым градом новых мероприятий. Вновь
звучит повсюду военно-коммунистическое словечко: «излишки». Гре-
мят лозунги антикулацкого похода. Зиновьевцы потирают руки: «мы
предсказывали...».
Впрочем, партия принимает новый курс не без опаски, манев-
рирует с осторожностью. Чрезвычайные меры не должны стать си-
стемой; это — однократный, экстраординарный акт. Опыт военного
коммунизма не прошел даром: в сознании вождей маячит призрак
общекрестьянской посевной забастовки. И, параллельно заготови-
тельному нажиму, мобилизуются все усилия, чтобы весенний посев
1928 года прошел успешно. Крестьянству втолковывают, что нажим
не повторится. Административное наступление стремятся направить
по руслу общественной самодеятельности, по линии деревенского
расслоения. Пресса демонстративно обличает «извращения и пере-
гибы» местных административных властей при операциях отобра-
ния излишков. Объявляются контрактации посевов, ставится вопрос
На новом этапе
701
о некотором повышении хлебозаготовительных цен. Всячески под-
тверждается догмат союза с основною массою середняцкого кре-
стьянства.
На партийных верхах сильна оппозиция новому курсу, так на-
зываемый «правый уклон»: Бухарин, Томский, Рыков. Все явственнее
вскрывается разногласие по большой стратегической схеме развития
революции. Правый блок ржавеет, скрипит, дает перебои. Правые бо-
ятся военно-коммунистического рецидива, не верят в анти-нэп и не
теряют надежды взять деревню дипломатией, обойти кулака мирною
смычкой, культурничеством. Однако эта надежда все менее разделя-
ется руководящим центром. Кризис верхушки обостряется, и вчераш-
ний еще всеобщий любимец Бухарин мало-помалу развенчивается,
как опасный ересиарх, крепко засевший в плену мелкобуржуазной
стихии. Обычные зигзаги революционных карьер!
Нельзя построить социализм без потрясений. Нельзя смазывать
классовую борьбу в деревне. Нельзя снижать темпы индустриали-
зации, иначе СССР превратиться в аграрную колонию империали-
стических держав. Наивны либеральные перерожденческие мечты
об идиллически-эволюционном, постепенном «преодолении нэпа»,
о мирной трансформации современного деревенского хозяйчика в
честного строителя социализма. Еще Энгельс издевался над идеей
«мирно-спокойно-свободно-веселого врастания свинства в социали-
стическое общество» (письмо Каутскому, 1891). Так стыдило бедных
уклонистов победоносное большинство.
Однако 1928 год проходит еще в атмосфере некоторой политиче-
ской неопределенности. Левый натиск наметился, но еще не вполне
оформился. В мероприятиях власти чувствуются мотивы компро-
мисса внутри руководящего партийного слоя. И лишь в апреле 1929
на пленуме ЦК окончательно побеждает новый, решительный курс.
Контр-нэп назрел.
Опять-таки трудно отрицать внутреннюю историческую фаталь-
ность этого этапа. Если партия вступила на путь чрезвычайных мер,
Раз она отвергла нэп, иного выхода, кроме форсирования социа-
листического наступления, не оставалось. На апрельском пленуме
Сталин показал это достаточно наглядно. Нам угрожал «срыв нэпа
справа». Если бы мы на это пошли, мы оказались бы властью кулацко-
Нэпманской, а не пролетарской. Значит, мы не могли и не можем на
это пойти. И чтобы не допустить этого, мы должны переделать на
702
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
новой, коллективистской базе наше сельское хозяйство. А ключом
такой реконструкции сельского хозяйства является быстрый темп
развития нашей индустрии.
Эта точка зрения была воспринята партией. И началось, под зна-
ком пролетарского энтузиазма, великое социалистическое наступле-
ние. Чтобы не обречь нэп на правый срыв, приступили к его срыву
слева. Революция встрепенулась.
III
Контр-нэп. Социалистическое наступление
И вот контр-нэп в полном разгаре. Диалектика революции сокра-
тила преднамеченные темпы. Быть может, партия хотела бы начать
последний бой на внутреннем фронте несколько позже, при более
благоприятном соотношении сил. Но, повторяю, она оказалась объ-
ективно вынужденной дать его именно теперь, именно сейчас. Ибо
нельзя уже было оставаться на позициях классического нэпа, а бу-
харинский нео-нэп обертывался в партийном сознании призраком
мелкобуржуазного капитулянтства.
Чрезвычайные меры смешали процессы, наметившиеся в деревне.
Вновь усилилось мельчание, распыление крестьянских участков, угро-
жая резким падением сельскохозяйственной продукции, посевными
недоразумениями, натурализацией мужицкого обихода. И без того то-
варность нашего сельского хозяйства разительно пала по сравнению с
довоенными нормами (вместо 200 млн тонн 1913 года — 8 млн тонн в
1927-28); недаром хлебный экспорт исчез из нашего торгового балан-
са. Удар по зажиточным элементам крестьянства должен был углубить
экономические затруднения: болезнь загонялась внутрь. И точно, скоро
появились признаки новой деградации сельского хозяйства. В деревне
приуныли рачительные мужички; в городах воскресли продовольствен-
ные карточки. Было ясно, что пробавляться чрезвычайными мерами не
представляется ни целесообразным, ни даже возможным. Так вплотную
оформился и назойливо заострился вопрос о коренной и более или
менее срочной реконструкции нашего крестьянского хозяйства.
Тяжелая ноша взвалилась на плечи революции! Но, видно, на то
она и великая революция, чтобы ставить проблемы радикально и не
страшиться тяжести вековых задач.
На новом этапе
703
«On s’engage et puis on voit», — пояснял словами Наполеона свою
наступательную тактику Ленин. «Сначала надо ввязаться в серьезный
бой, а там уже видно будет». Психология заправского, чистокровного,
органического революционера!
Партия дерзнула. В 1929 социалистическое наступление развер-
тывается по всему фронту. Продолжается всесторонний разгром де-
ревенской верхушки путем «самых острых средств внеэкономическо-
го принуждения» (Бухарин), причем уже открыто заявляется, что на
очереди — «ликвидация кулачества, как класса» (Сталин). Когда пра-
вые оппортунисты заикнулись было насчет военно-феодальной экс-
плуатации мужика и татарских методов дани — они встретили столь
грозный отпор со стороны господствующего партийного большин-
ства, что во избежание гражданской казни поспешили собственны-
ми же руками предать огню свое незадачливое знамя. И сомкнутым
строем двинулась революционная когорта добывать заветный приз и
превращать Россию нэповскую в Россию социалистическую.
Нужно поднять на высшую ступень наше убогое сельское хозяй-
ство, развить его производительность, его товарность. Буржуазно-
капиталистические приемы при этом исключены принципиально:
пусть это путь по своему эффективный, но это не наш путь. Следо-
вательно, остается одно: укрупнение крестьянского хозяйства через
коллективизацию и техническую революцию. От мужицкой сохи к
государственной машинно-тракторной станции, и от первобытных
мускулов — к электрификации! Ленин еще в 1920 г. отчетливо пред-
видел этот процесс. «Мы корней капитализма не вырвали, — писал
он тогда, — и фундамент, основу у внутреннего врага не подорвали.
Последний держится на мелком хозяйстве, и чтобы подорвать его,
есть одно средство — перевести хозяйство страны, в том числе и зем-
леделие, на техническую базу современного крупного производства...
Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под про-
мышленность, сельское хозяйство и транспорт будет подведена тех-
ническая база современной крупной промышленности, только тогда
мы победим окончательно» (т. XVII, с. 128).
А дальше, в результате — перестройка надстроек, преображение
Душ, преодоление крестьянского индивидуализма, собственнических
инстинктов, мелкобуржуазной психологии вообще. По Марксу: чело-
век становится родовым существом, и свои forces propres познает и
организует, как силы общественные...
704
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Хозяйственные плюсы коллективизации теоретически бесспорны:
она позволит районировать сельское хозяйство на основе специали-
зации, создать мощные агропромышленные комбинаты, применять
усложненное разделение труда, осуществлять целесообразнейшее
размещение производственных факторов, — словом, в небывалых
размерах интенсифицировать все наше сельское хозяйство.
«По урожайности мы находимся на одном уровне с африканскими
дикарями» (Рыков). И вот, могучим взлетом организованной воли эта
«полудикая» (Ленин) среда, минуя все промежуточные рубежи, имеет
преобразиться в сознательный, тесно спаянный, общественно мыс-
лящий коллектив. Это ли не высокий, почетный, счастливый удел?
За дело принялись активно, ударно, по всем правилам революци-
онной энергетики, по-большевистски. Действуют и убеждением, и
принуждением. Начинается массовое насильственное «раскулачива-
ние» зажиточных крестьян. На 14-ом съезде оно признавалось абсо-
лютно недопустимым, гибельным для дела социалистического стро-
ительства. Теперь же пересматриваются самые основы крестьянской
политики власти и... «снявши голову по волосам не плачут» (Сталин).
Занимается новый пожар междоусобной кровавой крестьянской
войны. Кулаки упираются, кипятятся, бунтуют, — их расстреливают,
ссылают, пускают по миру. Ставится прямая открытая ставка на кол-
лективные хозяйства и государственные латифундии, советские фа-
брики зерна: «земельная сверхреволюция!»
Кое-кто уже спешит провозгласить нашу сельскохозяйственную пло-
щадь — «сплошным социалистическим плато». В общем порыве сразу
не разобрать, где кончается действительность и начинается мечта.
Процесс индустриализации взвинчен до последней возможно-
сти. Идет великая стройка, выполняется пятилетний план, програм-
ма великих работ. Осуществляется в полной мере «революционное
воздействие на производительные силы». Не доедим, а социализм
построим! Налоговый пресс доведен до крайних пределов, бюджет
напряжен до удушья, взяты неслыханно высокие темпы национально-
хозяйственного развития. Приняты героические меры к подъему
производительности труда. Везде и повсюду — круговая порука по-
вального соревнования. Вся страна поставлена под знак энтузиазма.
Жертвенность стала долгом советского гражданина, изъян в энтузи-
азме — государственным преступлением. Таков темперамент рефор-
мы. Sursum corda!
На новом этапе
705
IV
Патетика истории
Sub specie aeternitatis
С точки зрения философско-исторической, нынешняя глава рус-
ской революции полна глубокого и серьезного содержания. И по-
нятно, что, вдумываясь в происходящее, неизменно констатиру-
ешь своеобразное пересечение в сознании двух разнокачествен-
ных идейных комплексов: философско-исторической патетики и
реально-политической тревоги. Чувство возвышенной гордости за
родную страну смешивается с чувством острого беспокойства за ее
судьбу.
Революция вступила на линию наибольшего исторического со-
противления. Отвергнув путь компромиссов, путь уступок, дикто-
вавшийся ей успевшей уже сложиться жизненной инерцией, она как
бы восстает против собственной плоти и крови во имя своей чистой
идеи. Плененная конечной своей целью, рискуя разбиться о собствен-
ное дело, она стремится к непрерывному самоуглублению. Невольно
воскресает в памяти знаменитый троцкистский образ перманентной
революции.
Да, жесткая, но и великая эпоха. Из таких, о которых потом долго,
долго будут сказывать сказки и писать книги. Но кости современно-
го поколения трещат под ужасной тяжестью этой сгущенной, насы-
щенной драматизмом исторической атмосферы. Естественно, что
находится достаточно упрямцев, не желающих унаваживать своими
костьми грядущую всемирную гармонию.
Но беда в том, что никто и не спрашивает об их желании и неже-
лании. «Революция есть неистовое вдохновение истории» (Троцкий).
А сама история? Разве не прав Энгельс, назвавший ее «самой жесто-
кой из всех богинь, влекущей свою триумфальную колесницу через
горы трупов»?..
Что такое все эти пятилетки, эти «высокие темпы», эти соревно-
вания и сверхналоги, война с бытом и тяжкая рука диктатуры? Это —
упоенность будущим, это — безусловная и всецелая устремленность
вперед. В такие времена настоящее вдруг отрекается от себя, вернее,
обретает патетический смысл своего бытия в самоотверженном и
706
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
жертвенном служении грядущему. Революция всегда есть поглоще-
ние будущим не только прошлого, но и настоящего. Революция есть
в настоящем как бы властный агент грядущих поколений, похищаю-
щих у живущего его право на житейское благополучие, но зато даю-
щих ему редко ценимое им счастье присутствовать на пиру богов,
демонов и фурий.
Вспомните Петра Великого. «Исходным пунктом критики петров-
ских административных реформ — было разорение народа. Преобра-
зование России было куплено дорогой ценой. Преобразователь созна-
тельно жертвовал настоящим для будущего» (Павлов-Сильванский).
«Ценою разорения страны Россия возведена была в ранг европейской
державы» (Милюков). — Таково общее мнение исследователей той
эпохи, замечательной и страшной, как Божия гроза.
Но ведь настоящее всегда полно прошлым. И оно не может за-
цвесть, загореться будущим безболезненно и безнаказанно, без борь-
бы и победы над самим собой. Вот почему всегда столь суровы такие
эпохи, замешанные на костях и на крови.
Фридрих Великий о Петре: «Он работал над своим народом, слов-
но крепкая водка над железом». Карамзин о делах Петра: «Пытки,
казни служили средством нашего славного преобразования государ-
ственного. Бедным людям казалось, что царь вместе с древними при-
вычками отнимает у них самое отечество».
Бедные люди, по обыкновению, ошиблись. Отечество не было от-
нято: напротив, оно окрепло и возмужало, поднялось на новую исто-
рическую ступень. Но факт остается: нелегко было жить народу в то
переломное время, медным всадником устремленное вперед. «Разру-
шительными законодательными фасадами прикрывалось общее без-
нарядье» (Ключевский).
Эта историческая аналогия сама собою напрашивается в наши
дни. Она, правда, еще формальна: нам еще неведомы реальные ито-
ги нынешнего русского кризиса. Но сходство стилей и масштабов —
уже налицо и теперь. Пожалуй, современная революция по ухваткам
своим даже еще более дерзновенна, захватывающа, нежели петров-
ская реформа; последняя перестраивала Россию по известным уже,
канонизированным западным образцам; нынешняя же революция
устремляется поверх наличных образцов, подымает историческую
целину, глядит в невиданное.
На новом этапе
707
Потрясенная войной и разрухой, измученная противоречиями
и болезнями своего недавнего прошлого, доселе фактически изо-
лированная в международном мире, без помощи извне, Россия вы-
нуждена самостоятельно, своими силами добывать себе государ-
ственное здоровье. Но она хочет не только добыть здоровье. Она
жаждет идти вперед истоптанными путями и сказочными шагами,
стать пионером новой эпохи всемирной истории. Иерусалим ново-
го человечества.
Не безумная ли мечта? Но так есть. Чудо — дитя веры. И страна
вновь, как два века тому назад, поднята на дыбы железной уздой. Объ-
ятая нищетой и взнузданная энтузиазмом, она страдает и верит, из-
нывает от всяческих невзгод и творит свое будущее счастье, не жалея
ни средств, ни труда, ни жизней.
Но, конкретнее, что за будущее рисуется ее воображению? Чем
вдохновляется ее организованный государственный энтузиазм?
Строительство социализма — вот камень правящей веры. Из от-
сталой, бедной, непросвещенной страны архаического натураль-
ного хозяйства и азиатского самодержавия — сразу прыжок в со-
циализм! «Наша страна делает гигантский скачок вверх по лестнице
общественно-экономического развития... Крестьянство делает сейчас
прыжок в социализм» (Калинин, «Правда», 3 марта 1930).
Бред? Утопия? — Но она не нова для русского сознания: недаром
исконным недугом русской интеллигенции иностранные наблюда-
тели всегда считали «ужасную непропорциональность политических
идеалов мере подготовки и управлению» (Масарик).
Обречена ли Россия пройти через долгий период «нормального»
буржуазного развития? Нельзя ли его миновать, перепрыгнуть? — Эта
проблема занимала не одно поколение русской интеллигенции, ста-
вилась неоднократно и в разнообразных формах. Ею увлекались и
славянофилы, и западники, и народники, и даже марксисты, — раз-
умеется, каждое течение по своему. И всем хотелось бы подогнать,
подхлестнуть старую клячу историю, убедиться, что она способна
подчас скакать не хуже былинных коней скороходов.
И, казалось, для этих надежд есть даже солидные, объективные
основания. Конкретны и неповторимы исторические пути. Их общая
закономерность не исключает их индивидуального своеобразия. Гер-
Цен оформил эту подсказанную желанием мысль публицистически.
Чернышевский пытался обосновать ее научно.
708
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«Прошлое западных народов, — писал Герцен, — служит нам поу-
чением и только; мы нисколько не считаем себя душеприказчиками
их исторических завещаний». Россия семимильными шагами прой-
дет пространство, преодолевавшееся Западом кровью и мукой на
каждом вершке. «Не должна ли Россия пройти всеми фазами европей-
ского развития или ее жизнь пойдет по иным законам? Я совершен-
но отрицаю необходимость этих повторений. Мы, пожалуй, должны
пройти трудными и скорбными испытаниями исторического раз-
вития наших предшественников, но так, как зародыш проходит до
рождения все низшие ступени зоологического существования... Рос-
сия проделала свою революционную эмбриогению в европейском
классе». И в речи, произнесенной перед иностранцами в 1855 году
в память февральской революции, он повторит ту же мысль с чув-
ством нескрываемой гордости: «Нам вовсе не нужно преодолевать
вашу длинную, великую эпопею освобождения, которая вам так за-
громоздила дорогу развалинами памятников, что вам трудно сделать
шаг вперед. Ваши усилия, ваши страдания — для нас поучения. Исто-
рия весьма несправедлива, поздно приходящим дает она не обглод-
ки, а старшинство опытности. Все развитие человеческого рода есть
не что иное, как эта хронологическая неблагодарность».
Герцен предсказывал, что русский народ от общины перейдет
непосредственно к социализму. Эту же мысль защищал Чернышев-
ский. Наша отсталая страна учтет и использует опыт Европы. «Все,
чего добились другие, готовое наследие нам. Не мы трудились над
изобретением железных дорог — мы пользуемся ими. Все хорошее,
что сделано каким бы то ни было народом для себя, на три четверти
сделано тем самым и у нас». Община есть начало пути, коего конеч-
ный пункт — социализм. И Чернышевский эзоповскими формулами
излагает свою заветную мысль: «Высшая степень развития по форме
совпадает с его началом. Под влиянием высокого развития, которого
известное явление общественной жизни достигло у передовых наро-
дов, это явление может у других народов развиваться очень быстро,
подниматься с низшей ступени прямо на высшую, минуя средние
логические моменты... Именно потому, что общинное владение есть
первобытная форма, и надобно думать, что высшему периоду раз-
вития поземельных отношений нельзя обойтись без этой формы»
(статья «Критика философских предубеждений против общинного
владения»).
На новом этапе
709
На радость нашим народникам, эта проблема была небезызвест-
на даже Марксу и Энгельсу. Подстрекнутые Чернышевским, «великим
русским ученым и критиком», они размышляли на тему о капитали-
стическом строе в России, о том, не может ли Россия, «не переходя
через все муки этого строя, усвоить себе все плоды его путем раз-
вития своих собственных исторических данных» (Маркс, письмо в
«Отечественные записки», 1887). Перед смертью Энгельс, впрочем,
высказывал свои решительные сомнения на этот счет: «Ни в России,
ни в каком другом месте невозможно развить из первобытного зе-
мельного коммунизма какую-нибудь более высокую социальную
форму, если эта более высокая форма не существует уже в действи-
тельности в какой-нибудь другой стране и не служит, таким образом,
как бы моделью для подражания» (письмо Н.-ону, 1893).
Но Ленин поставил все эти вопросы заново. Отпала уже наивная,
себя не оправдавшая идеализация общины, но осталась и заострилась
идея своеобразного развития России, позволяющего ей перешагнуть
через период капитализма, точнее, пройти его ускоренным, почти
молниеносным маршем, заставив русскую буржуазию отцвесть едва
расцветшей. Тому должна была способствовать наступившая эпоха
мирового империализма, чреватого мировой революцией. И в первую
голову, конечно, это обусловливалось особым характером, конкрет-
ным историческим лицом революции русской, воздвигшей милостью
военной ситуации пролетарскую власть в крестьянской стране.
Преемники Ленина усвоили его теорию. Но, действуя в обстанов-
ке «замедления» международной революции, они ныне принуждены
особенно подчеркивать, усиливать, развивать «националистические»
ее моменты и акценты, приводя этим в бешенство ортодоксальных
большевистских западников, вроде Троцкого. Но иначе сейчас и быть
не может: революционные ситуации не выдумываются, не предпи-
сываются, а зреют, вырастают. Естественно, что всемирная устрем-
ленность русской революции, встретив прочные внешние преграды
современной европейской цивилизации, обращается внутрь соб-
ственной страны, претворяясь в ней кипучей социально преобра-
зующей деятельностью. Мировые задачи, не отменяясь, неудержимо
отодвигаются и временно бледнеют. Если в нашей стране «есть все
необходимое и достаточное для построения социализма», — нужно
его практически строить. Революционная власть не хочет отделять
Дела от слов. И она — дерзает.
710
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Маневрируя, хитря, изворачиваясь налево и направо, прибегая к
приемам то льва, то лисицы, она ни на миг не забывает поставленной
цели. Все средства ей позволены, ни один путь ни заказан: только
бы добиться своего. И весь народ, возбужденный и разворошенный,
втянут в большой, мучительный, но в конце концов неизбежно пло-
дотворный, умудряющий процесс.
Понятно, что эта картина неизбывной, воспаленной энергии пра-
вящего революционного слоя способна подчас заразить бодростью
души мыслящих современников: самый факт этой энергии — руча-
тельство свежести, жизнеспособности народа.
<<Вы спрашиваете, что делается в СССР? — пишет мне один из моих
внутрисоветских друзей. — Живем опять как в лихорадке. Словно
выдохшаяся, казалось бы, революция нашла под серым пеплом все
еще яркий огонь энтузиазма, позволивший снова (который раз!)
вздыбить русского коня. Вопреки ближайшим народным интересам,
насилуя и жестоко муча огромные массы не только деревенского
и городского, но и рабочего населения, власть все же многого до-
стигла и достигает в создании новой промышленности, а теперь вот
принялась за коренную переделку сельского хозяйства на новый лад
(крупные единицы). Трудно сказать, сужден ли успех этому замыслу,
но по грандиозности постановки, охвата он не знает себе подобных.
Поразительна русская судьба! Мы догоняли и догоняем «Европу» три-
ста лет, но не иначе как пришпориваемые государственной властью,
не иным образом, как под градом шпицрутенов, расстрелов, ссылок
и проч. Воистину, прежде всего азиатская страна, тщащаяся стать ев-
ропейской! Трудно и тяжело сейчас нам здесь, но в то же время все-
таки отрадно наблюдать, как азиатский деспотизм может руководить
европеизацией азиатской страны!.. Знаменитые «организационные
способности» немцев положительно превзойдены нашей системой
поголовного деревенско-народного сыска и суда, так близко напо-
минающего крестьянский самосуд!.. Не знаешь, право, к чему скло-
ниться: проклинать или благословлять?!»
Эта тирада психологически характерна. Я не хочу солидаризиро-
ваться целиком с ее формулировками, но очень понимаю ее настрое-
ние, ее «тонус», — ритм взволнованной философско-исторической
патетики. Он созвучен дням нашей жизни, воскрешающим старое:
Умом России не понять...
В Россию можно только верить.
На новом этапе
711
V
Злобы дня. 1Ьлос рассудка
Но одно дело — общая оценка явлений на просторе большой
истории, и другое — конкретный анализ наличного политического
и экономического состояния страны и сегодняшней политики ее
правительства. Мы ведь не только созерцатели происходящих со-
бытий, но и их современники, даже участники. Поэтому трудно нам
ограничиваться лишь историко-эстетическим любованием: оно по-
нятно и уместно при чтении документов эпохи братьев Гракхов или
французской революции; оно недостаточно, когда вопрос идет о со-
временности.
Нет и не может быть принципиальных возражений против уско-
ренной индустриализации СССР и решающего переустройства его
сельского хозяйства. Но есть и могут быть тактические возражения,
связанные с техническими сомнениями. Иначе говоря, вопрос не в
желательности преобразования, для всех очевидный, а в степени его
осуществимости и в способах его осуществления.
«Планы были прекрасны, — отзываются историки о французском
якобинском законодательстве. Но они оказывались такими, что даже
и Всемогущий не мог бы ими воспользоваться, не создав предвари-
тельно новой породы людей». Старая тема «людей и учреждений»! Но
дело не только в людях, но и в материальных возможностях, в техни-
ческих и финансовых предпосылках переворота.
Именно по этой линии, — линии тактических возражений и тех-
нических сомнений, — и развивалась критика правого партийного
уклона. Она еще не снята фактами, хотя ее авторы поспешили сами
отречься от нее.
Позволю себе привести выдержку еще одного спецовского письма.
Его автор — дельный экономист, практически связанный с нынеш-
ней реконструкцией хозяйства, посильно ей содействующий на своем
месте. Типовой представитель средней спецовской среды. Добросо-
вестно делая свое дело, он в то же время, очевидно, прямо озадачен
окружающей его атмосферой. И не может подавить сомнений, возни-
кающих в его положительном, привыкшем к трезвой аналитике уме.
«... Нет, — пишет он, — мы не в состоянии вытеснить энтузиазмом
голос рассудка, расчета, размышления. Мы не в состоянии поверить
712
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
в возможность каких-либо скоропалительных массовых, существен-
ных (а не внешних только) изменений в человечестве, — не даром же
нас учили понимать историю материалистически по преимуществу.
Никто и ничто не в силах превратить страну с неблагоприятными
условиями климата (недостаточность тепла на севере и частые за-
сухи на юге), почвы (малоплодородные суглинки и подзолы на севе-
ре), транспорта (далекие расстояния от рынков сбыта) и населения
(малокультурное и анархическое крестьянство) по мановению вол-
шебного жезла в какой-то земной рай. Прыжка из царства необхо-
димости в царство свободы мы не увидим. И тот энтузиазм, который
сейчас наблюдается в некоторых наших слоях, внушает невольные
опасения за свою прочность.
...Злоба дня — события на аграрном фронте. Но может ли колхоз-
ное движение повести к действительным, серьезным успехам? Видя
вблизи русского мужика, трудно отделаться от сомнений... Как орга-
низовать власть и труд в совхозах? Обо всем этом у нас сейчас много
пишут. Самоуправление — не выход: им воспользуются лишь ловчи-
лы и демагоги, которые через год превратятся в колхозных кулаков.
Правда, партия собирается снабдить каждый колхоз своим доверен-
ным начальством, городскими ударниками, командирами сель[ского]
хозяйства. Но легко ль партии найти сотню тысяч подходящих для
этого, знающих и опытных людей? Наконец, пусть даже колхозная
головка окажется на высоте, — что сможет она поделать с озлоблен-
ной, подозрительной, анархической массой рядовых колхозников?
Наряды на работу, вознаграждение — какое это создаст бесконечное
количество поводов для ссор, драк и кровопролития!
И еще одно сомнение. Ведь колхоз, как и частное крестьянское хо-
зяйство, может оказаться экономически выгодным (как предприятие)
лишь в том случае, если он за произведенный хлеб получит достаточ-
но реальное вознаграждение. Но сможет ли сейчас государство сжать
ножницы и дать ему за хлеб такое количество промтоваров, которое
соответствовало хотя бы довоенным нормам? Сомнительно, — тем
более, что ножницы служат главным орудием наших темпов инду-
стриализации. Но в таком случае колхоз, в качестве нового приема
обхода деревни, окажется опять-таки лишенным хозяйственной и
политической устойчивости.
По-видимому, в мировой истории еще не было ничего подобного
нашему теперешнему земельному реформаторству. Естественно, что
На новом этапе
713
некоторые из нас уже начинают с любопытством и надеждой спра-
шивать: а вдруг оно удастся, и СССР в какой-нибудь десяток лет и
впрямь превратится в социалистическую страну? Что же, дал бы Бог!
Все мы готовы, чем можем, способствовать этому — скептики не хуже
энтузиастов. Только как же все-таки с марксизмом? Если по манове-
нию власти окажется возможным производить столь коренные пре-
образования, — останется вернуться только к героям и героическому
в истории!
Не удивлюсь, если Ваш идеалистический национал-большевизм
уловит родственные мотивы в нашей нынешней музыке дерзающей
и державной воли. Но не забудьте, еще Козьма Прутков писал, что:
Необъятного объять не может
Даже власть.
...Конечно, цель оправдывает средства, но с одной, довольно су-
щественно оговоркой: если сама цель практична и достижима. До-
пустим, что позволительно подписать декрет о расстреле миллиона
душ, когда это действительно дает какое-то большое счастье ста мил-
лионам. Но если мы зря ограбим хотя бы сотню тысяч семей, то та-
кой просчет окрасит новым и, право же, достаточно обидным цветом
все те усилия, что сейчас так беззаветно тратятся на наше великое
социалистическое наступление...
Опять — любопытный психологический документ. По теме —
критические, необыкновенные годы глядят из каждого его абзаца. По
существу — слышится в нем скептический яд осторожного, уравнове-
шенного рассудка. И прежде всего, даже до поверки его показаний —
как-то инстинктивно ищешь противоядия: быть может, ползучий,
придирчивый, консервативный рассудок — недостаточно совершен-
ный, не адекватный инструмент для познания такой эпохи, как наша,
и такой страны, как Россия?
Для разума нет исхода.
Но дух, ему вопреки,
И в бездне ищет ростки
Неведомого восхода.
Впрочем, разум придется еще проверить разумом же. Ну, а что ка-
сается новизны современных дерзаний перед лицом мировой исто-
714
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
рии, то это вопрос особый, частный и столь же интересный, сколь
спорный. Все ново и все не ново под луной. Но перечтите на всякий
случай две-три книжечки о делах давно минувших дней — о государ-
ственных полях Египта, общественных амбарах Вавилона, трудовой
повинности перуанских инков и т.д.: это легкое чтение способно до-
ставить удовольствие уму усталому и скептическому...
VI
Перспективы. Три исхода
Итак, философско-историческая патетика и реально-политичес-
кая тревога. Современность давит и своим величием, и своим ужасом
одновременно.
Одолей революционная программа-максимум, удайся сполна за-
думанное переустройство страны, как не воскликнуть с радостью: ты
победил, Галилеянин!
Удайся техническая революция, завершись успешно экономи-
ческий переворот — возьмет свое и духовная культура, расцветет и
русская идея в ряду других культур народов СССР. Лишь малодушные
боятся за нее, им невдомек, что и над революционным половодьем
она летает явственно, подобно древнему творческому Духу...
Но вернемся к основной политической теме. Как оценивать ны-
нешнюю стадию революции? И как самоопределиться в ней?
Нужно признать, что наша конкретная схема революции терпит
суровые испытания. Не думаю, что дело идет о ниспровержении
«национал-болыпевизма» как философско-исторического построе-
ния. Но концепция «спуска на тормозах» — под прямым ударом.
Правда, вопреки вульгарным извращениям, мы никогда не представ-
ляли себе этого спуска в виде нарядного и гладкого горного шоссе,
по которому мягко катит вниз, сверкая приятностью, изысканный
лимузин. Мы не сомневались, что этот спуск будет знать и свои про-
валы, и свои трясины, и свои подъемы. Но ныне впору спросить: да
предметен ли самый образ? А что, если никакого спуска вообще нет,
и «кривая» революции все-таки и не снизится, на зло западным при-
мерам?
На новом этапе
715
В таких случаях спрашивать куда легче, чем отвечать. Сейчас еще
нет данных для окончательного, бесспорного ответа. Жизнь покажет,
решит; и, по-видимому, час этого решения не так уже далек.
В основном, рассуждая схематически, мыслим три выхода:
1)	Нынешнее социалистическое наступление оправдывает себя.
Счастливо осуществляется пятилетка, на базе советской индустриа-
лизации переделывается сельское хозяйство. Остатки нэпа постепен-
но отмирают, СССР обретает новый хозяйственный фундамент и об-
ращается к решению дальнейших своих исторических задач.
2)	Нынешнее социалистическое наступление терпит крах, и в ре-
зультате этого краха распадается диктатура партии и сама советская
власть.
3)	Нынешнее социалистическое наступление оказывается непо-
сильным для страны, партия вовремя его свертывает, возвращается к
началам нэпа, сворачивает к вехам недавнего правого уклона: от нэпа
через левый зигзаг к нео-нэпу.
Какой исход следовало бы признать наилучшим?
Без колебаний отвечу: первый. Лишь отвлеченное доктринерство,
либо твердолобая классовая злоба могут принципиально против него
ополчаться. Успех пятилетки и деревенской революции действитель-
но возродил бы, снизу доверху обновил бы страну. Подлинно и до
конца оправдалась бы аналогия с петровской эпохой, и жертвы пере-
ворота оказались бы искупленными, если, конечно, не считать вслед
за Иваном Карамазовым, что прогресс не стоит невинной слезинки
хотя бы одного ребенка. Но тогда, подобно Льву Толстому, следовало
бы вообще отречься от всякой культуры и всякого прогресса.
Второй исход, — катастрофа, развал, реакция, — был бы несрав-
ненным бедствием для государства и народа. Выявлению этой исти-
ны мне в свое время пришлось посвятить немало усилий и времени.
Сейчас нет ни охоты, ни вкуса возвращаться к ней. Тем более, что этот
второй исход, к счастью, продолжает оставаться объективно наиме-
нее вероятным. Пусть уж по-прежнему бродит вокруг и около него,
спотыкаясь о собственные ноги, наша политическая эмиграция.
Третий исход означал бы подтверждение старых наших прогно-
зов: спуск на тормозах. Социалистическое наступление оказалось
бы не победой и закреплением наивысшего «запроса» революции, а
лишь «левым зигзагом», неизбежною «рытвиной» на историческом
революционном пути, героическим и поучительным, но преходя-
716
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
щим эпизодом. В итоге, революция не осуществила бы сразу своей
национальной программы-максимум, но, прочно войдя в нашу исто-
рию, стала бы мощным фактором хозяйственной и политической
эволюции страны на новых основаниях. Волшебного «скачка» из
дворянско-помещичьего самодержавия в интегральный социализм
не получилось бы, старушка история осталась бы не изнасилованной,
но революция все же превратила бы нашу страну в передовое госу-
дарство своеобразной социально-политической структуры (совет-
ское преодоление формальной демократии). Пророчество Герцена
об ускоренной эволюции России могло бы во многом оправдаться.
Каковы сравнительные шансы первого и третьего исходов?
Опять-таки следует признаться: сейчас невозможно ответить на
этот чисто фактический вопрос. Ближайший отрезок времени, — год
или два, — нужно думать, его разрешит. Немало тут будет зависеть от
форс-мажорных причин: от урожая, от международной ситуации. Но
при сравнительно благоприятном обороте этих факторов (удовлет-
ворительный урожай, мир) уверенный прогноз отзывался бы чрез-
мерной самонадеянностью. В своей недавней статье «Головокруже-
ние от успехов» Сталин, правда, уже и сейчас дает оптимистический
ответ: «коренной поворот деревни к социализму можно считать уже
обеспеченным». Однако в той же статье указывается, что стоит лишь
партии переоценить достигнутые успехи — «и опасность срыва кол-
хозного движения может стать реальностью». Очевидно, дело обсто-
ит далеко не так просто.
Успех — не исключен. Даже эмигрантско-эсеровские «Дни» этого не
могут отрицать начисто. Такова информация из СССР: «все, как один,
нам пишут, что пятилетний план наверное проведут, но с этим пла-
ном много людей переведут на тот свет» («Дни», № 75). Шансы успеха
есть, но было бы лицемерием скрывать, что велики и противопоказа-
ния. Возможно, что жизнь изобретет какую-то «равнодействующую»,
и придется говорить о частичном успехе. Уж не знаю, какой это будет
«исход» по нашей номенклатуре: первый или третий. Время покажет.
Да, коварные трудности, многообразные препятствия подстерега-
ют власть и партию на пути деревенской революции. Сталин прав: пер-
воначальные ее «успехи» не должны кружить головы. Наиболее ради-
кальное разрешение аграрного вопроса, — прямое огосударствление
сельского хозяйства и плановое объединение его с фабричной про-
мышленностью, — нам еще далеко не под силу. Совхозы, — подлин-
На новом этапе
717
но зрелый тип советского землеустройства, — пока еще охватывают
сравнительно небольшие земельные пространства. Преобладающей
формой переделки земельных отношений остаются крестьянские
коллективные хозяйства. Однако и здесь излишнее головокружение
преждевременно. Пусть «мужик массою пошел в колхозы». Но это еще
не гарантия их экономической доброкачественности. Приведенное
выше письмо моего рассудочно настроенного корреспондента отме-
чает лишь небольшую долю оснований, заставляющих беспокоиться
за судьбу социалистического наступления. Каждый номер советской
газеты питает и множит эти основания. Далеко не всегда безболез-
ненен уже самый процесс создания колхозов (разбазаривание скота
и инвентаря «словно перед светопреставлением», организационная
бестолковица, атаки и подкопы единоличников, административные
перегибы, головотяпский авантюризм и т. д.), но основные трудности
еще впереди.
Если государству нелегко было наладить надлежащие отношения
с миллионами частных крестьянских хозяйств, то легче ли будет ему
обеспечить производственную смычку с колхозами? В перспективе
призрак Сциллы и Харибды. Огосударствленные, обюрокраченные
колхозы на данной стадии грозят оказаться убыточными, а предостав-
ленные самим себе — стать ни более, ни менее, как сгустками, гнез-
дами частно-хозяйственной стихии, только еще лучше, чем прежде,
организованной. Отсюда естественные опасения, не превратился бы
колхоз в форму замаскированного мелкобуржуазного накопления.
«Лишь дураки могут думать, что с устройством колхозов классовая
борьба в селе прекратится» — пишет советская пресса. Какой-то про-
стодушный мужичок выразил аналогичную мысль хитроватым во-
просом: «а что, если колхозы одна проформа?»
Но беспрерывная классовая борьба, да еще в острых проявлени-
ях, — сомнительная опора хозяйственной реконструкции. Новейший
маневр партийного руководства (цитированная сталинская статья и
сопровождающие ее мероприятия), — маневр современный и разу-
мный, — свидетельствует с очевидностью, что вся тревожная слож-
ность положения сознается властью. Приходится еще так или иначе
ладить с частно-хозяйственным сектором деревни, одновременно
Держа курс на его возможно скорейшее уничтожение: диалектиче-
ское противоречие, из которого выйти не так легко. Всякому ясно,
что разрушение индивидуального крестьянского хозяйства без не-
718
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
медленной его замены коллективистским и государственным, — про-
вал всего плана индустриализации и реконструкции национального
хозяйства.
Конечно, в 1930 году левый курс имеет больше шансов успеха,
чем в 1920. Десять лет прошли не даром. Подросло новое поколение,
кровно связанное с новыми условиями жизни, — первое поколение
революции. Возмужала и этатизировалась партия. Государство стало
сильнее за эти годы, сильнее и политически, и экономически. Ему
уже есть что предъявить. Есть промышленность, есть кооперация,
есть более или менее налаженный административный аппарат. Все
это — чрезвычайно важные факторы.
Несомненно, для радикальной переделки нашего сельского хо-
зяйства уже накапливаются предпосылки. Трактор есть доподлинно
революционер полей. И все же нельзя забывать, что середняцкая де-
ревня поможет технической революции лишь в том случае, если она
ей будет экономически выгодна.
Пусть комбайн и трактор добудут лишние горы зерна: что до это-
го мужику, если эти горы уйдут мимо него, подобно разверсточному
хлебу военного коммунизма? Мужик валом повалил в колхозы, — но
разве это не ручательство, что он неспособен таким же валом из них
вывалить? «Наша цель — доказать крестьянину делами, что мы на-
чинаем с того, что ему понятно, знакомо и сейчас доступно при всей
его нищете, а не с чего-то отдаленного, фантастического с точки зре-
ния крестьянина» (Ленин, т. XVIII, ч. 2, с. 28).
Война и революция приучили наше население к нищете: не
до жиру, быть бы живу. Помимо этого, СССР остается родным кра-
ем долготерпенья. Народ наш воспитан нашей суровой историей в
духе национального служения, политической покорности и государ-
ственного тягла. Это — положительные качества: революционный
«деспотизм прогресса» имеет возможность строить и выполнять
свою грандиозную реформаторскую программу на систематической
жертвенности со стороны народных масс, а подчас даже и на их на-
следственной «способности голодать». Но все же и жертвенность, и
служение, и способность голодать имеют свои границы. Политиче-
ское искусство обязано их блюсти. Будут ли они соблюдены?
В годы военного коммунизма государство держалось револю-
ционным энтузиазмом: фактор огромной значимости и силы. Но
нельзя рассчитывать на чрезмерную длительность его действия. Ле-
На новом этапе
719
НИН понимал ЭТО: «мы в России, — говорил он, — слишком долгим,
тяжелым, кровавым опытом убедились в той истине, что на одном
революционном настроении строить революционной тактики нель-
зя» (XVII, 152). И нэп явился переводом государственной машины
с энтузиазма на личный интерес. Теперь снова она работает в зна-
чительной мере на воскрешенном и пришпоренном энтузиазме.
В желанной перспективе — перевоспитание масс, органическое пе-
реключение индивидуальных стимулов на общественные, преодо-
ление эгоизма возведением его на высшую ступень («эгоизм обще-
ства»), безбрежные интернациональные задачи. Но надо сознаться,
что, ведя этот процесс, неутомимо помыкая и торопя его, власть не
перестает все время шагать по раскаленной почве.
Как бы то ни было, жребий брошен. Это факт, с которым надо счи-
таться, который надо принять, как таковой. Революция продолжает-
ся. Последствия этой большой исторической игры несет на себе вся
страна. И всем, и каждому приходится самоопределяться в наличной
обстановке.
VII
Пассивная лояльность. Сменовеховство.
Спецы и революция
В связи с новым этапом развития революции партия ставит в по-
рядок дня проблему так называемой «пассивной лояльности» бес-
партийных спецовских кадров. Ударное время требует общего со-
средоточения сил, всеобщей моральной мобилизации под знаменем
единой цели. Социалистическое наступление предполагает корен-
ную революцию в психологии старо-интеллигентской среды. Про-
тив «двусмысленной лояльности» объявлен жестокий поход. Кто не с
нами, тот против нас.
«Нейтральность по отношению к нам, — это нейтральность или
полусочувствие по отношению к нашим врагам, — заявляет Рыков в
одной из своих последних речей. — Я должен сказать со всею кате-
горичностью, что если старые кадры технической интеллигенции не
хотят в качестве обиженного слоя быть раздавленными колесницей
истории или сойти на нет, как ненужный товар, то они должны пере-
строиться».
720
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
О том же говорит и Бухарин после своего отрезвления от кулац-
кого угара. «Для той технической интеллигенции, которая не явля-
ется молодой порослью коммунистического призыва специалистов,
вопрос сейчас стоит несколько иначе, чем он стоял раньше. Раньше
этот вопрос стоял как вопрос лояльного исполнения «долга службы».
Сейчас, когда классовая борьба в стране приобретает исключитель-
но острые формы, когда против наступающего социализма моби-
лизуются все явные и тайные классово-враждебные ему силы, когда
мы переживаем второй тур предательства со стороны части старых
специалистов, вопрос стоит более категорично. Сейчас этот вопрос
стоит как вопрос вполне безоговорочной поддержки пролетарской
культуры, как вопрос верной, честной, дружной борьбы, рука об руку
с рабочим классом, под руководством партии коммунизма».
Те же мысли — в сотнях других аналогичных речей и статей. Везде
и всюду — пальба по «серединным настроениям»:
...Держит он нейтралитет,
” Нов момент атаки классовой,
Этих, что ни да ни нет,
Ты пинком с дороги сбрасывай.
Нередко эта позиция пассивного нейтралитета приписы-
вается «сменовеховству», как традиционной идеологии старых
интеллигентско-спецовских кадров, и последние призываются, по-
рвав с прошлым, вступить на новую идейную стезю. «Пассивной ло-
яльности не место среди строителей социализма. Сменовеховские и
полусменовеховские настроения отдельных специалистов тормози-
ли плановую работу» («Экон. Жизнь», 20 дек. 1929 г).
«Рассеиваются последние надежды на перерождение советской
власти и на возрождение старого» — констатирует Рыков. «Смено-
веховская идеология, исходившая из возможности и обязательности
для советской страны спуска на тормозах к капитализму, потерпела
крах. Советская страна не спускается на тормозах к капитализму, а
продвигается на всех парах к социализму», — убежденно докладывает
т. Гринько.
Необходимо разобраться в этой проблеме. Она достаточно се-
рьезна и для государства («кадры прежде всего!»), и, само собой разу-
меется, для спецов. Нужно довести ее до максимальной ясности.
На новом, этапе
721
Понятно, что государство диктатуры требует от граждан «безого-
ворочной поддержки». Вдвойне понятно, что в тягчайших условиях
народно-национального напряжения власть хочет обеспечить себя
от возможности внутреннего предательства, от опасности взрыва в
собственном аппарате. Время такое, что она не может иначе. Револю-
ция, как известно, вещь авторитарная. На войне как на войне. На поле
сражения мало «лояльности», — требуется верность.
Да, для старых интеллигентских кадров переживаемая эпоха ото-
звалась сложною драмой. Многое им чуждо в революции. Многое в
ней слишком уж резко расходится с началами, чувствованиями, ве-
рованиями, впитанными с молоком матери. Изнанка революции не-
редко отталкивает. Быт революции часто удручает. Порой так и тянет
убежать от него в «патетику истории». Нечего скрывать: и логически,
и морально, и эстетически не так то легко старому русскому интел-
лигенту примириться с революцией до конца.
И в то же время объективно Рыков прав. Либо нужно в чем-то и
как-то перестаиваться, либо останется лишь сойти на нет. Нужно за-
ставить себя активно и за совесть служить государству революции.
Нужно и, думается, — возможно. Нельзя унифицировать, подводить
под шаблон внутренние мотивы, идеологические пути такой пере-
стройки. Важнее сам ее факт, ее практические результаты; реальный
выбор — с революционным государством против его врагов.
Так называемое «сменовеховство» и явилось в свое время идейным
настроением, помогавшим и помогшим значительной части старой
интеллигентской среды «принять» революцию, подчиниться ее вла-
сти, сработаться с ее государственным аппаратом. Но прошло десять
лет, и вот, в связи с новым этапом революционного развития, правя-
щая партия, ополчаясь на «двусмысленную лояльность», по-видимому,
склонна возложить ответственность за нее на... сменовеховство, спе-
циально для того извлеченное из кареты прошлого. Необходимо
разъяснить это недоразумение.
Никогда сменовеховцы не проповедовали пассивной лояльно-
сти. Это явная ошибка. Смена вех — и в этом была ее душа — при-
зывала беспартийную интеллигенцию к активной деловой работе
в революции под руководством советской власти. И этот призыв
был отнюдь даже не связан непосредственно с нэпом: не случай-
но первая моя сменовеховская декларация появилась 1 февраля
1920 года, т. е. больше чем за год до нэпа. Исторически мы вели
722
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
нашу смену вех не от нэпа, а от конца гражданской войны в ее
основной фазе.
Правда, мы говорили о перерождении большевизма, о спуске
на тормозах... не к капитализму, а к особой, смешанной гибридной
форме «культурного государства» с ярко выраженными авторитарно-
этатистскими, или, если угодно, государственно-социалистическими
моментами в его законодательной и всей социально-политической
структуре. Мы сомневались в возможности сделать Россию на на-
ших глазах социалистическою в той мере, в какой партия ее стре-
мится сделать сейчас. Говоря схематично и упрощенно, мы ставили
свой прогноз дилеммою: либо логика нэпа, производственный союз
с крестьянством при учете его мелкобуржуазной природы, государ-
ственный капитализм, относительное ослабление международной
изоляции СССР и т. д. — и тогда, значит, благотворное перераста-
ние революции в эволюцию; либо досрочный рецидив интеграль-
ного коммунизма, увлечение молниеносными темпами — и тогда
опасность рецидива голода, разорения и Кронштадта, т. е. распада
государства и срыва революции. Из этого альтернативного прогно-
за вытекала тактическая директива: в виду гибельности для страны
новых потрясений, гражданской войны и вульгарной реакции («не-
пременное следствие победоносной реакции — полное забвение
революционной и контрреволюционной причинности» — Энгельс),
ввиду безусловной желательности сохранить максимум социально-
политических завоеваний революции, — спецовская интеллигенция
должна отказаться от всякого политического противодействия со-
ветской власти, всецело и всемерно помогать ей в ее строительстве,
добросовестно отдать государству свои знания, свой опыт, свои силы.
Мы подчеркивали при этом, что даже известное несогласие с полити-
кой наличной власти не должно мешать спецам в их активно лояль-
ной деловой работе.
В самом деле. Даже и отдельные партийцы нередко не во всем бы-
вают согласны с господствующим политическим курсом (уклоны);
но признаваемый ими долг партийной дисциплины принуждает их
к полной и активной лояльности по отношению к этому курсу. Ду-
мается, не Рыкову и не Бухарину доказывать мне эту элементарную
истину. Равным образом, спецы, подчас и не солидаризуясь в субъек-
тивном своем сознании с наличной государственной политикой, все
же не только подчиняются ей, но и сами на своих местах, поскольку
На новом этапе
723
она их касается, добросовестно ее проводят в жизнь. Ибо этого от
них требует авторитарная для них идея государственной дисципли-
ны. Еще Сократ учил ей в платоновском «Критоне».
Как быть людям этого склада теперь, в период ломки нэпа, тре-
вожного обострения классовых противоречий в стране и крутого
левого натиска? Что желать старым спецам?
Ответ может быть только один: сохранять безукоризненную ак-
тивную лояльность государству. Даже и не будучи в силах подавить
сомнений в успехе предпринятого социалистического преобразова-
ния, нужно посильно ему способствовать, делать все возможное, что-
бы оно удалось в наиболее полной мере. Оно обходится и обойдется
дорого, но искупительных жертв уже все равно не спасти. Пусть же
будут они не напрасны! Правда, спецовской интеллигенции «смено-
веховского» типа рисовался иной путь революции, быть может, более
«тусклый», но зато гораздо менее болезненный. Она не имеет основа-
ний раскаиваться, что заявила во всеуслышание об этом пути. Однако
теперь она была бы счастлива «ошибиться» в своей боязни риска и
напрасной крови, в своем сознательно опасливом отношении к фор-
сированному переустройству страны на новых, невиданных началах.
Раз армия уже ввязалась в серьезный бой, солдатам приходится ис-
полнять свой долг, независимо от шансов благоприятного исхода.
Поистине, даже и наиболее скептически настроенный старый спец
ныне может с полным основанием повторить потрясающее еван-
гельское восклицание: верую, Господи, помоги моему неверию!
Этим предопределяется и наше отношение не только к вредитель-
ству, но и ко всякой «двусмысленной лояльности» в спецовской среде.
Вредительство есть бессмысленное, позорное и зловреднейшее пре-
ступление, предательство, прямой переход на антисоветские и анти-
русские позиции: теперь даже и Милюков в эмиграции, пожалуй, не
станет его защищать. Возлагать на сменовеховство какую бы то ни
было ответственность за него, хотя б отдаленную и косвенную, —
может лишь безнадежное невежество, либо бесшабашная демагогия
самих вредителей. Что же касается так называемого пассивного ней-
тралитета, то и он заслуживает безоговорочного принципиального
осуждения с нашей точки зрения. Если государство призывает к рабо-
те по реконструкции национального хозяйства, если мобилизуются
все человеческие ресурсы страны для переделки ее на новый, более
совершенный лад, — не дело технической интеллигенции отходить
724
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
в сторону, отказываться от активной деятельности, от содействия ре-
форме. Как бы подчас ни была трудна конкретная обстановка работы
(«если каждый новый человек родится в грязи и крови, то новый мир
и подавно» — М. Н. Покровский), умывание рук — не выход из по-
ложения.
Но было бы, с другой стороны, ошибочно и злоупотреблять
кличкой «нейтралитет», придавать ей непомерно широкое толкова-
ние. Оказывая активнейшую помощь власти в ее реформаторской
деятельности, спецы очевидно должны проявлять при этом надле-
жащую искренность, интеллектуальную честность. Ведь они и по-
лезны — мыслью. А это значит, что в пределах своей компетенции
они обязаны быть независимы, самостоятельны, должны сметь свое
суждение иметь. Может случиться, что то или другое их суждение
окажется несоответствующим каким-либо видам предержащей вла-
сти, плановым желаниям, ударным предположениям. И плох будет
тот спец, который в угоду начальству исказит или скроет правду, как
он ее по своему крайнему разумению понимает, и заменит ее офи-
циальным оптимизмом, административным восторгом, барабанной
фразой. Здесь политика положительно не при чем, — здесь техника,
дело, вопросы простого счета, вопросы меры и веса. Если же все-таки
и тут угодно применять политический аршин, — к услугам катего-
рия самокритики. Самокритика — долг советского гражданина по
отношению к своей работе, к своим заданиям, к своему государству.
Разумеется, она имманентна основным целям советского государства
(в этом ее отличие от «критики врага»), но в их пределах она — не-
обходимое условие действительно плодотворной работы. Право ре-
шения принадлежит власти, но нельзя не предоставить специалистам
права мнения по техническим вопросам, их касающимся. Эта истина
столь азбучна, что как будто не следовало бы о ней и упоминать. Но
у нас под одиозную этику нейтральности иногда склонны подводить
чуть ли не всякую самокритику, исходящую от спецов: п[е]региб, за-
частую создающий вокруг старых кадров обстановку излишней по-
дозрительности и потому реально мешающий их работе на пользу
государства.
И еще одно. Революционная власть вправе и даже обязана требо-
вать от интеллигенции верности в действенной борьбе за выполнение
поставленных государством задач. Но полезно ли суровый контроль
государства распространять и на мотивы спецовской верности? Нуж-
На новом этапе
725
но ли копаться в спецовских душах и ожидать от них правоверных и
безуклонных политических мотиваций? Нужно ли вытягивать из них
стопроцентные мотивационные формулы, не всегда посильные даже
иным партийцам?
Думается, нет, не нужно. Не нужно ради пользы и достоинства
самого дела социализма. Вознести осанну нетрудно, но какая цена
такой обязательной осанне, какой в ней толк? Она психологически
скомпрометирована — еще со времен Галилея. Конечно, если государ-
ство ее требует, гражданам остается, не колеблясь, ее заявить — осо-
бенно в такой момент, как нынешний. Но в интересах ли государства
ее требовать? Перемены во взглядах, в настроениях, в мыслях долж-
ны органически зреть, а не механически декретироваться. Известно,
что понятие «социального заказа» в тесном смысле этого слова соот-
носительно понятию «халтуры». С другой стороны, мы знаем, что в
современной государственной стройке «скептики работают не хуже
энтузиастов» (см. выше, гл. V). Если есть внутренняя убедительность
в идущем ныне преобразовании страны, факты вытеснят все деловые
сомнения из интеллигентских умов. Но именно факты и дела, а не
слова и добрые намерения.
Необходимо оговориться. Я вовсе не являюсь принципиальным
противником насилия, даже в вопросах духа. Что такое, скажем, го-
сударственное воспитание, как не организованное насилие над ду-
шами? А между тем ни одно разумное государство не может от него
отказаться. Константин Леонтьев был прав, утверждая, что «насилие
не только побеждает, оно также и убеждает многих, когда за ним, за
этим насилием, есть идея». Это верно. Но вопрос идет о данном чисто
конкретном случае, о той спецовской прослойке, которая не является
коммунистической по вере своей, но в то же время не только не вре-
дит и не мешает власти, но честно готова на своих местах всячески
ей помогать в деле переустройства страны, — прослойке, сознатель-
но обрекшей себя на активное государственное тягло. Есть ли смысл
донимать словесными атаками души этих людей, домогаться от них,
в придачу к их работе, еще публичной демонстрации веры, ими не
владеющей, или нарочитого отречения от подлинных мотивов, ру-
ководящих ими в их действенном служении государству, — мотивов,
которых они заведомо согласны никому не навязывать? Целесо-
образна ли такая политика? Думается, она просто нецелесообразна.
Понукающее насилие здесь не поможет, а повредит успеху. Нехитрое
726
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
дело — «сбросить пинком с дороги» энное количество дельных, зна-
ющих, опытных людей. Еще легче — заморозить их свободную ак-
тивность, их деловую инициативу сжатым воздухом оглушительной
резолюции. Но гораздо умнее — использовать их в своих целях по
заветам Ленина, по недавним еще рецептам Сталина. И неверно, что
раньше это было возможно, а теперь уже нельзя. Ленин рекомендо-
вал эту тактику использования в самый разгар военного коммунизма
и острой классовой борьбы. Скажут: — это было давно, а теперь нам
нечего церемониться, теперь у нас подросли свои кадры; «мы все мо-
жем, нам все нипочем». Прекрасно. Но работы ведь хватит всем, —
и старому поколению интеллигенции, и новой ее поросли. На то и
великие планы, на то и непочатый край труда. Нужно ли ревизовать
ленинизм в этом серьезном вопросе?
Правильно определил понятие нейтральности Рыков: «ней-
тральность означает работу не за совесть, а за страх». Да, нейтраль-
ность в этом смысле должна быть преодолена нашим служилым
старо-интеллигентским слоем, преодолена вплотную и всерьез.
И процесс этот, несомненно, идет — и не со вчерашнего дня. Его
темпы во многом определятся объективным ходом вещей. Но не-
мало будут они зависеть и от целеполагающей политики государ-
ства. Работа за совесть имеет все шансы становиться все более рас-
пространенным явлением среди подавляющей части наших старых
специалистов, поскольку стимулы страха будут признаваться са-
мою властью в этой сфере ненужными, вредными, подлежащими
упразднению. В области этой проблемы, судя по ряду признаков,
ныне назрела потребность в авторитетном разъяснении правя-
щего центра, по примеру проблем колхозной и антирелигиозной:
против искривлений и перегибов. Если в деревне цел середняк, то в
городе не переводится попутчик. Дайте срок, и явственней сгладят-
ся грани между поколениями советских специалистов, советской
интеллигенции — на фоне общего подъема народных сил и госу-
дарственного здоровья.
Итак, — на новом этапе. Горизонты еще не ясны. Но ясен — долг.
Ясен, как звезда, — руководящий маяк. Свет во тьме светит, и тьма
не объяла его. Вступаем в полосу событий, решающих историческую
судьбу русской революции, предопределяющих ее облик в истории.
И все помыслы наши, вся тревога, вся любовь — с родною страной, с
нашим чудесным народом, в муках творящим себе путь сквозь тяжкие
На новом этапе
727
противоречия своей собственной и мировой действительности — к
достойному его великому будущему.
С того берега’
Последняя моя политическая статья («На новом этапе») встретила
шумливый отклик в эмигрантской прессе. Приняли ее, можно сказать,
в штыки. Игнорирую, по обыкновению, личные выпады и аргументы
от «совести». Они объясняются либо скудостью нашей политической
культуры, либо дешевыми потугами потрафить вкусам эмигрантского
райка; вернее же, тем и другим вместе. Падки на них по преимуществу
местные, харбинские беженские чемпионы: третий сорт. Никакого
общественного интереса они не представляют. Напомню сентенцию
Герцена: «моральная оценка событий и журьба людей принадлежит к
самым начальным ступеням понимания».
Но хочу остановиться на некоторых вопросах, имеющих, на мой
взгляд, объективную политическую значимость. Это позволит попут-
но разъяснить и тщательнее осветить точку зрения «Нового этапа».
Усматривают в моей статье «конец сменовеховству» (А. Ф. Керен-
ский, «Дни», № 86). Утверждают, будто бы в ней дана некая принци-
пиально новая для сменовеховства политическая установка. Раньше,
мол, была «пассивная лояльность». А теперь — не рассуждающая «вер-
ность». «Раньше Устрялов точно знал, чего хотел». А теперь служилая
интеллигенция призывается им к слепой молчалинской преданно-
сти советскому кнуту. «Исчезает всякое различие между сменовехов-
ством, как каким-то намеком или попыткой самостоятельного под-
хода к советской жизни, и безыдейным механическим исполнением
приказа начальства» (г. Современник, «Дни», № 87).
Отметим мимоходом, что этими своими заявлениями эмигрант-
ские публицисты задним числом признают в «прежнем» сменовехов-
стве наличность своеобразного идейного содержания и самостоя-
тельной тактико-политической концепции. Раньше они подобными
признаниями нас, помнится, не баловали. Что это: позднее прозре-
ние, или просто — удобный исходный пункт для атаки наших ны-
нешних тезисов?
’«Герольд Харбина», 14 и 15 июня 1930 года.
728
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Однако его удобство — призрачно. Ибо в 1930 г. наши рецепты в
точности те же, что и в прежние годы: добровольное политическое
самоограничение беспартийной спецовской интеллигенции, и ее ак-
тивная деловая лояльность по адресу советской государственности
(ср. «Под знаком революции», изд. 2, хотя бы с. 96,138,143,162, 231).
Формула «верность» отнюдь не есть что-либо принципиально новое:
активная деловая лояльность, очевидно, не может не быть верностью
гражданина по отношению к своему государству. В этой формуле —
не отрицание старых утверждений, а, напротив, их подтверждение,
аналитическое раскрытие их существа.
Можно считать ошибочным то или другое правительственное
мероприятие данного момента, можно не приходить в восторг от
конкретного сегодняшнего облика своего правительства, — и в то
же время оставаться верным гражданином своего государства. Иллю-
стрирую — примером. Гр. Брокдорф-Ранцау, подавая в отставку после
Версальского конгресса вследствие разногласий своих с тогдашним
германским правительством, считал, однако, нужным снабдить свое
заявление следующей характерной оговоркой:«... я не хочу тем самым
утверждать, что лицо, состоящее на государственной службе, имеет
право уклоняться от сотрудничества с правительством, если в силу
обстоятельств правительство принимает решения, которые данный
государственный деятель считает по существу неправильными».
Что же, и это — «молчалинство»? О, благочестивый русский ради-
кализм! О, Чацкие нашего времени! Вы все те же: мильон терзаний
в качестве программы, взамен мысли — фраза, вместо позиции —
поза!..
Как раз наоборот: сними мы теперь лозунг государственной вер-
ности советского гражданина, — мы отреклись бы от собственной
политической линии и перешли бы на чужую. Тогда, действительно,
был бы «конец сменовеховству». Это совершенно ясно.
Но скажут (и говорят): итак, по-вашему, — верность всякой власти
во что бы то ни стало и при всех условиях? Неужели по старому: вся-
кая власть — от Бога?
Конечно, нет. Разумеется, гражданская верность правительству не
должна и не может быть принципиально беспредельной. Ее крите-
рий — благо государства. С точки зрения этого критерия и надлежит
ставить вопрос о политическом самоопределении. Благо государства
в широком смысле слова, учитывающем и непосредственные интере-
На новом этапе
729
сы собственного народа, как цепи поколений, и историческую роль
родины в судьбах человечества.
Здесь-то и начинается наше основное разногласие с полити-
ческой эмиграцией. Разногласие в решающих прогнозах, в общей
оценке русской революции. Именно оно и развело нас на разные бе-
рега. Остается — зафиксировать рубеж.
Эмигрантские политики — от Маркова до Керенского и Потресо-
ва — проповедуют революцию против советского государства. Вну-
трисоветская интеллигенция, старая и новая, в своем подавляющем
большинстве — категорически не хочет такой революции. Вот —
определяющая грань, ее же не пройдешь. Из этого не следует, что вну-
трисоветская интеллигенция, старая и новая, — благоденствует. Но
она не пошевельнет пальцем для третьей революции; она не верит в
нее и не хочет ее. Она лояльна по отношению к власти, независимо
даже от позиции власти по отношению к ней.
Е. Д. Кускова права: оборваны нити между зарубежьем и родиной.
Зарубежные споры и программы — во всех отношениях запредельны,
потусторонни советской стране и политически значимым элементам
ее населения. Другие заботы, другие интересы, другое восприятие
жизни, даже другой язык. Другая борьба, наконец. Ибо — другой че-
ловеческий материал.
Да, пропасть. И остается лишь изумляться органическому душев-
ному консерватизму зарубежных лидеров, неспособных хотя бы
интуитивно почувствовать рождение новой психической среды на
пространстве всей советской страны. Какой-то небывалый полити-
ческий нарциссизм!
«Однако, — говорят, — пятилетка смяла ваше сменовеховство».
В каком смысле?
Повторяю свой ответ. Если пятилетка осуществится и СССР вос-
прянет, расцветет на новой экономической базе, — исполать! И если
тем самым сменовеховство в некоторых его диагнозах и прогнозах
1921 года окажется смятым — пускай мнется! Всегда отрадно сознать-
ся, что жизнь — «превзошла ожидания».
Душа нашего «пробольшевизма» — вера в Россию, в государствен-
ную жизнеспособность русского народа и в исторический смысл
русской революции как целостного процесса. Нам ли оплакивать
возрождение и переустройство страны? Политический рецепт сме-
новеховства — активная лояльность советскому государству. Успех
пятилетки оправдал бы этот рецепт на славу.
730
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Таким образом, первый исход в конечном счете не «смял» бы
нашей основной установки, а разве только «снял» бы ее, утвердив и
сделав бесспорной. Отсюда, между прочим, вздорны сплетни, будто
наша идеология способна «тормозить» выполнение программы ве-
ликих работ.
Но если социалистическое наступление нынешнего стиля окажет-
ся непосильным для страны?
«В 1923 году, — заявляют нам, — можно было верить в путь эволю-
ции. Но теперь он исключен. И революция, не захотевшая спускаться
на тормозах, сорвется с кручи вниз головой».
Не следует проявлять излишней нервности в связи с каждым
новым поворотом революционного руля. Рано выступать с оконча-
тельными переговорами. «Наивно было бы ожидать, — писал я пять
лет тому назад, в разгар нэпа, — что пресловутый спуск на тормозах
будет обходиться без рытвин, толчков, остановок: их нужно посиль-
но изобличать в сфере конкретной политики, но не следует из-за
них впадать в уныние. Это ведь не шоссейные германские дороги,
подобные паркету; — это родная целина, это кручи, задебренные
лесом» («Под знаком революции», с. 187). Не будем же спешить с
итогами.
«Горизонты еще неясны», — допекает меня г. Керенский. — Как же
может быть «ясен долг»?
Очень просто. Исторические события не предсказываются, как
известно, с достоверностью лунного и солнечного затмения. Сам Ке-
ренский «совершенно присоединяется» к моей схеме трех исходов.
Вот что значит — «горизонты не ясны».
Дальше — оценка исходов. Наиболее желателен — первый (успех
пятилетки и проч.). Наименее желателен и наименее вероятен — вто-
рой (вульгарная контрреволюция). В случае неудачи первого наи-
более вероятен и желателен — третий (перерастание революции в
эволюцию).
Если так, то значит — «ясен долг»: всемерно способствовать уда-
че первого исхода; во всяком случае, сохранять верность советскому
государству (императивы первого и третьего исходов). И не падать
духом.
Керенский торжествует: «в 1930 г. у отца сменовеховства нет ни-
какой программы». Не принимает ли он, однако, собственного непо-
нимания за чужую беспомощность?
На новом этапе
731
В политике неизбежны мотивы некоего «пробабилизма» путей
и перепутий: учет возможностей и вероятностей. Но политический
пробабилизм не только не исключает «ясного долга», а, напротив, —
предполагает его. Пестра густая сложность реальной обстановки. Но
строга и прозрачна иерархия ценностей, диктующая сетку верных
путей в этой живописной путанице жизненного многообразия.
Шансы первого исхода в его пришпоренном, максималистском
варианте (сокращение сроков пятилетки, скоропалительная дере-
венская коллективизация) — сомнительны? Мы никогда не были
склонны их переоценивать. Последние месяцы способны скорее под-
твердить, чем разрушить, старые опасения эпохи XIV съезда. Сурова
экономическая реакция на кавалерийский колхозный наскок, и сно-
ва пьет страна горькую чашу лишений. Болезненно сжимается потре-
бление народных масс, затрудняется выполнение качественных за-
даний пятилетнего плана. Характерно, что даже Троцкий вынужден в
последних своих статьях категорически отмежеваться от сверхинду-
стриалистских увлечений непомерными темпами, от экономической
политики «бешеного галопа» и «призовых скачек». В тактической ка-
дрили внутрипартийных группировок Троцкий сейчас — «центрист».
(См. его парижский «Бюллетень оппозиции»).
Левый перегиб породил опасность катастрофы? — Допустим.
Трудно отрицать, что безудержное развитие недавнего головокруже-
ния от успехов было бы способно (особенно при неурожае) довести
страну до нового Кронштадта и до нового Поволжья. Однако 2 марта
головокружение приостановлено, а затем и заклеймено счастливо
найденной формулой: «мелкобуржуазный революционный авантю-
ризм». Надо полагать, бедствие ныне предотвращено. Тем лучше.
Но даже и Кронштадт — еще не катастрофа, а только ее преддве-
рие. В результате первого Кронштадта власть изменила курс, орга-
низационно и политически сохранив полное равновесие. Второй
Кронштадт мог бы, пожалуй, повлечь на собою не только изменение
курса, но и передвижку некоторых политических течений внутри
руководящих партийно-государственных органов. Однако и в этом
гипотетическом случае нет данных предвидеть распада правящей
партии и крушения советского государства.
В эмиграции только меньшевики более или менее толково созна-
ют всю нежелательность, всю пагубность бунтарского всероссийско-
го взрыва. Но из этого похвального состояния они делают нелогич-
732
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ный и насквозь утопический вывод: «демократическая ликвидация
большевистской диктатуры». Объективно этот их вывод сводит на
нет все плодотворные анти-переворотческие их анализы и отбрасы-
вают меньшевизм против его собственной воли в сонм остальных
эмигрантских групп. Его соседи справа это отлично учитывают и при
случае охотно братаются с ним.
Но продолжим рассуждение о ступенях мыслимой катастрофы.
Даже и удавшийся Кронштадт (событие весьма мало вероятное!)
меньше всего означал бы мостик к зарубежью. Конечно, по типу
своему это был бы либо термидорианский, либо брюмероподобный
исход, — разумеется, со всеми необходимыми историческими по-
правками. Но вряд ли можно сомневаться: эмиграции от него ничего
не взять. И при первых же ее заигрываниях она получила бы четкий
отпор: — Руки прочь от СССР!
Однако довольно этих гипотез. К ним нас вынудила эмигрантская
критика, безнадежно не понимающая, что даже и в случае кронштад-
ского исхода торжество досталось бы силам, исторически имманент-
ным октябрьской революции, а не рассеянным знаменам отшумев-
шего Февраля. Иначе говоря, партийные перегибщики наших дней
работают не на Кобленц и не на Жиронду, а на термидор и на брюмер.
«Левые головотяпы питают правую опасность»; нельзя не согласить-
ся этим модным тезисом генеральной линии. Но наша политическая
эмиграция тут решительно не при чем.
Она была бы вправе рассчитывать на реванш лишь в одном един-
ственном случае: в случае удачной войны иностранных держав против
СССР. Лишь иноземные штыки могли бы в униженной, расчлененной
и разгромленной России очистить путь для «демократии» февраль-
ских призраков: если европейские короли некогда реставрировали
во Франции Бурбонов, то нынешняя Лига Наций, победив, подарила
бы нам не Кирилла, а именно Милюкова и Керенского. Не знаю, по
душе ль последним была бы такая «победа»! Едва ли.
Нет, это не выход. Это не путь советской интеллигенции, — ни
старой, ни, тем более, конечно, новой, пореволюционной. Думается,
что вообще — не путь нашего государства, нашей революции.
Если суждена война — лучше Октябрь для наших врагов, чем Вер-
саль и Дауэс для нас. Лучше Буденный и Ворошилов с Красной Ар-
мией, чем Милюков и Керенский с Междусоюзной Комиссией. Луч-
ше ежовые рукавицы отечественной диктатуры, нежели бархатные
На новом этапе
733
перчатки цивилизованных соседей. В случае войны опять-таки: «ясен
долг». Но лучше всего — никакой войны!
А не будет войны (пока что она мало вероятна) — не воскреснет
и Февраль: сам по себе он сейчас мертв. Государственный строй ко-
ренится в душах человеческих. А чьим душам в СССР авторитетны
февральские стяги, столь глубоко скомпрометированные самими
февральскими людьми и затем столь основательно сломанные, смя-
тые октябрьской эпохой? Нет лозунга более беззвучного в наших
нынешних условиях, чем меньшевистско-эсеровско-милюковский
лозунг демократической ликвидации Октября собственными вну-
трироссийскими силами и средствами.
Внутри страны начисто отсутствуют реальные предпосылки
его осуществления в доступном политическому обозрению буду-
щем. Нет у него на нашей почве ни социальной, ни политической
среды, ни романтики воспоминаний, ни технической цепкости, ни
государственно-исторических традиций. Что в нем? Чистая педаго-
гическая декламация — в бесконечное и безответное пространство
туманного будущего! В лучшем случае — дальний, на пределе, прицел:
через поколения. Но и с этой точки зрения вероятность попадания —
сомнительна: мир уходит вперед, перестраивается, темпы истории
нарастают, и вряд ли «через поколения» станет возможно и нужно
второе пришествие нашего незадачливого «Февраля». Он будет тогда,
пожалуй, — уже plusquamperfectum в мировом масштабе.
Не значит ли все это, что наша позиция верности советскому
государству отнюдь не безыдейна, как то стараются доказать «Дни»,
а полна продуманного и осмысленного идейно-политического со-
держания? Возможно, что по своим практическим устремлениям она
отражает настроения известной части беспартийного спецовского
слоя, желающего осознать свое положение и свою работу. Я лично
склонен даже предположить, что мотивы изложенной идеологии
фактически не чужды и некоторой части новой советской интел-
лигенции. Только воспринимает она их в новых формах и новом
аспекте, по-иному, по-своему. Впрочем, это — особая, очень большая
и важная тема.
Вернемся к атаке с того берега. Могут сказать, что прах графа
Ранцау мною потревожен напрасно: в Германии — демократическое,
свободное государство, и потому гражданская верность там уместна,
а в СССР — деспотизм, и потому здесь неуместно ничего, кроме рево-
люционной борьбы.
734
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Но это могут сказать только те, кто не понял защищаемой выше
общей политической концепции. В ее рамках данная аналогия впол-
не закономерна. Если послевоенной Германии подошла формальная
демократия, то для России, переживающей состояние великой рево-
люции, наличная диктатура есть не случайный исторический каприз,
а внутренняя историческая необходимость.
Далеко не со всяким деспотизмом можно и должно бороться ре-
волюционными средствами. Далеко не всегда революционный образ
поведения разумен. Та же г-жа Кускова недавно очень метко обри-
совала в «Последних Новостях» все убожество эмигрантского горе-
активизма. Но она не хочет заметить, что впечатление не меньшего
убожества производят и «левые» эмигрантские «партии», сочувствен-
но кряхтящие из-за границы каждой повстанческой вспышке в СССР
(чаще мнимой, чем действительной), кричащие, что «они с народом
и народ с ними», строчащие в Парижах зажигательные воззвания
«для России» на папиросной бумаге и высокомерно третирующие
всех, кто в наличных советских условиях не только живет и работает
на пользу своего государства, но и стремится осмыслить свою жизнь
и свою нелегкую подчас работу.
Вы не хотите одобрить спецовской верности? Не нужно: никто и
не просит вашего одобрения. Но если вы считаете уместным бросать
грязные камни в эту среду, издеваться над ее действенной лояльно-
стью и верностью, попрекать ее «забеганием перед начальством» и
проч., — и все это под лицемерной маской сочувствия к «никакой
идеологией не интересующемуся, забитому и жалкому в своей бес-
помощности спецу», — если стремление этой среды найти себя в
новых, созданных революцией, условиях жизни, вы заведомо опо-
рочиваете как «моральное испепеление и растление», — неужели вы
думаете, что такой образ мысли и выражений приблизит вас к новой,
пореволюционной России?..
«Устрялов примазывается одновременно и к большевикам, и к
традиционной русской историографии», — пишет т. Современник.
Грубостью формулировки он, очевидно хочет «уколоть» меня перед
лицом своей улицы, — на здоровье: мы привыкли и не к такой поле-
мической дешевке. Но вместе с тем эта фраза пытается подчеркнуть
несообразность, противоречивость, эклектичность нашей точки зре-
ния; и тут становится она идеологически знаменательной и психоло-
гически любопытной.
На новом этапе
735
Эти люди до сих пор всерьез убеждены, что большевизм — вне
«традиционной русской историографии»! Что он — Deus ex machina
на нашем государственно-национальном небосклоне! Что он лишен
глубочайших народных корней и международных предпосылок! Что
протекшие тринадцать лет — маленькое недоразумение, досадная
опечатка в книге русской истории и русской культуры! Недаром вот
уже годы тянут они свои исторически малограмотные и эстетически
безвкусные рассуждения о том, что, мол, большевизм не есть рево-
люция, а русская революция прервалась 25 октября 1917 года. Да, тут
одновременно — полная, ангельская чистота как насчет большеви-
ков, так и по части русской, да и всяческой историографии...
Особенно пикантна эта парадоксальная отсебятина — в устах
русских революционеров и социалистов, усердно сеявших ветер на
протяжении всей истории русской интеллигенции. Теперь — в бу-
шующей буре они не хотят узнавать родимого хаоса. Они не помнят
старого поучения: «гуманизм всегда начинается идиллией, а конча-
ется гильотиной» (Наполеон). Их лица преисполнены невинности и
укоризны. Что это — недомыслие или лицемерие?
Кто развязал Эолов мех,
Бурь не кори, не фарисействуй!..
Конечно, гроза грянула б и без вас: она зачата в органической
глубине русской исторической плоти и русского национального
сознания. Но вы, падучие герои «Февраля», — разве не кликали вы
ее, когда она была еще далека, разве не воспевали вы ее приближав-
шихся зарниц? А теперь, растерявшись, когда она пришла, и став ее
жертвами, будучи бессильны овладеть ею, — вы жалко, мелко эго-
центрически тщитесь отлучить ее от русской истории и русской
культуры!..
Логика темы приводит нас к «исторической патетике». Но самое
упоминание о ней объявляется в эмиграции — «предельным бес-
стыдством, нигилизмом». Можно писать лишь об ужасах и бедах со-
ветской эмпирики, а не о философско-историческом лице русской
революции. Что за филистерская ограниченность! Что за странный
историософский... нигилизм!
Да, велики пороки правящего советского аппарата. Каждому зау-
рядному спецу они знакомы куда осязательней и лучше, нежели вы-
736
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
сокой эмигрантской «элите»: недаром делают столь шумную карьеру
в Зарубежьи разоблачители даже стиля Беседовских и Соломонов.
Достаточно почитать страницы самокритики в советской прессе,
чтобы охватил порою самый черный пессимизм. Словно и впрямь
у власти — какой-то мрачный отбор худших, диктатура примитива,
ясно выраженная какистократия.
Но нельзя ограничиваться этим односторонним впечатлением,
простодушно и самодовольно замыкаться в нем. Нужна — историче-
ская перспектива. Нужно — постижение революционной динамики
внешней и внутренней. Нужно познание не только быта, «физики»
революции, но и ее «бытия», ее «метафизики». Все это жизненно не-
обходимо для собственного сознательного «самоопределения» в на-
личной действительности. Центр тяжести вопроса не в том, чтобы
считать и пересчитывать раны, а в том, чтобы найти пути их исцеле-
ния. Давно сказано, что сердцу политика надлежит быть не в груди,
а в голове.
Разоблачения Тэна не развенчали великой французской револю-
ции. Пусть даже делал ее стоддардтовский «подчеловек» по преиму-
ществу, — в его потомстве, в просвещенной буржуазии нового време-
ни, она сумела быстро очеловечиться в полной мере, покрыть себя
заслуженной славой. Надо понять, что и в русском Октябре не разо-
браться вне категорий «исторической патетики». И те, кто отвергает
их во имя жеманного «стыда» и пугливой «морали», отбрасывает себя
по ту сторону не только революционной идеи, но и русской жизни.
Не случайно столь обширна и содержательна иностранная лите-
ратура о русской революции. Жаль, что она мало известна русским:
в СССР ее считают слишком буржуазной, а в эмиграции чересчур
болыпевизинской. Никогда о России не писали так много и так при-
стально, как теперь. Ни один серьезный философ культуры не обой-
дет сейчас русских событий, столь характерных для современного
этапа мировой истории, столь «репрезентативных» (Кайзерлинг) для
нынешнего человечества. Конечно, многообразны и разногласны
оценки этих событий. Но, кажется, единодушно признание их вы-
зывающей значительности, их вещей и грозной глубины. Нельзя со-
мневаться: именно революция наша с ее волевым порывом и напря-
женным мифотворчеством впервые и подлинно включает Россию в
круг действенных факторов мировой культуры, реально открывает
Россию миру.
На новом этапе
737
И уж разумеется, это дело не Февраля, а Октября. Не радикалом
своим, а большевиком — прогремела на весь свет Россия; и через
большевика, минуя радикала, потянулось западное культурное со-
знание к Достоевскому и к русской идее, чтобы от них вновь вер-
нуться к загадке Октября. Роль Февраля — подготовительна. В
Октябре взволнованно звучат и буйно плещутся основные темы ми-
рового сегодня и мирового завтра: интернационализм, социализм,
цезаризм, Восток и Запад, освобождение колониальных народов,
техническая реконструкция без социальной эксплуатации, новый
мир, новая всечеловеческая культура. И для России нет пути назад —
от Октября к Февралю, от горизонтов нового дня к поздним отбле-
скам 89 года.
С этой точки зрения Керенский, l’homme du bruit, живущий в Па-
риже и выступающий в комиссиях французского и английского пар-
ламентов, — бесконечно более провинциальная фигура, чем любой
комсомолец Краснококшайска и Чухломы. Ибо в комсомольце шу-
мит прибой мировой истории и рождается новый русский тип, а в
Керенском отмирает старая русская интеллигенция, обессиленная и
выродившаяся. И догорает девятнадцатый век.
Почему же мы должны молчать об этом? Почему мы обязаны не
видеть «октябрьского величия за октябрьскими гримасами» (А. Блок)?
Такая слепота, помимо всего, просто непатриотична. И непрактична.
Отмахиваясь от большой исторической патетики, легко запутаться
и в малой сегодняшней политике, потерять компас и руль. Нелепо
«оправдывать» все изгибы революционной кривой, обертывающиеся
нередко жуткими трагедиями, индивидуальными и массовыми, — но
еще хуже не понимать, что плодотворное преодоление их возможно
лишь в общем ритме революционно-исторической эпопеи и через ее
собственную среду. Поистине, идея самокритики, как живого, твор-
ческого начала, — исторически наиболее актуальна, наиболее ударна
для всего развития революции.
Это нужно понять и продумать. Продумать последовательно, все-
сторонне, бесстрашно. И выводы придут сами собой. Можно сказать,
перефразируя старые афоризмы, что и Струве, и Милюков, и все до-
революционное поколение, и вся оставшаяся наша интеллигенция,
если не хотят заживо погибнуть, должны:
— Вывариться в советском котле.
— Пойти на выучку к комсомольцам.
738	НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Это нелегко для Милюкова, для Струве, да и для... Устрялова. Но по-
следний отличается от первых хотя бы уже тем, что ясно и покорно
осознал этот категорический императив истории, неотвратимый, как
судьба, и жесткий, как двадцатый век.
Вот почему мы — на разных берегах. Излишние взаимные попреки
и мелкие квази-<<моральные» заподозривания. Совесть есть практиче-
ский разум, а разум — интеллектуальная совесть. Проблема слишком
серьезна, сложна и драматична, чтобы принижать ее кургузыми по-
лемически ужимками. Будущее рассудит, кто из нас — прав.
НАШЕ ВРЕМЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Статьи первого отдела настоящей книжки посвящены осново-
положным политическим проблемам Советского Союза и посиль-
но отражают собою последние годы в их значительности и драма-
тизме.
Статьи печатаются в обратном хронологическом порядке, дабы
сразу же, с первой страницы, дать читателю почувствовать их лейт-
мотив: мотив победы советского социализма. Статья «после 17 съез-
да» в этом отношении должна считаться центром всего отдела.
Другие статьи могут служить одновременно систематическим до-
полнением первой и хронологическим введением к ней.
Тех, кто хотел бы подробнее уяснить себе ход политической мыс-
ли автора за годы пятилетки и деревенской коллективизации, следует
отослать к брошюре его «На новом этапе» (1930), являющейся непо-
средственной предшественницей статей настоящего сборника.
Во втором отделе собраны четыре статьи, написанные в разное
время и объединенные общностью темы: философия эпохи.
Статья «Новый Град», посвященная первым двум номерам издаю-
щегося в Париже эмигрантского журнала под этим заглавием, имела
задачей, если можно так выразиться, «апологию советской револю-
ции — направо». Мне хотелось показать, что положительное отноше-
ние к нашей революции и порожденному ею государству диктуется
не только марксистско-ленинской идеологией, но также и совсем
иной, не материалистической историософской концепцией.
Дальнейшее размышление на эти темы привело автора к попытке
положительного вживания в облик нового, становящегося мира: от-
сюда статья «Пути синтеза», напечатанная первой во втором отделе,
как его стержень. Проблема, этой статьей намеченная, требует, разу-
меется, более обстоятельной и детальной разработки.
Статья «Хлеб и вера» представляет собою заключительную главу
недавней моей книжки «Германский национал-социализм». Она пе-
репечатывается (с некоторыми дополнениями и поправками) в каче-
стве приложения к «Путям синтеза»: в ней идет речь об идеократии в
ее современных формах.
740
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Отрывок «Две веры» — об индивидуализме и универсализме — тоже
связан с размышлениями о нашей эпохе, о свободе и диктатуре, о пер-
спективах проблематического (стоящего как проблема) синтеза.
Что касается «фрагментов», то они являются ничем иным, как
отдельными, эпизодическими заметками «из записной книжки». Я
оправдываю их появление в печати желанием дополнительно разъ-
яснить тот или другой мотив настоящего сборника.
Читатель, вероятно, заметит в прилагаемых размышлениях налич-
ность безответных вопросов, «апорий». Особой осторожности тре-
буют — «прогнозы»: грядущие годы таятся во мгле. Счастлив тот, кто
знает, или думает, что знает, — больше. Но, во всяком случае, — лучше
беззаветные искания, чем непредметные ответы, лучше обоснован-
ное умолчание, чем беспочвенные пророчества.
Отдел второй
ПУТИ СИНТЕЗА (ОЧЕРКИ ФИЛОСОФИИ ЭПОХИ)
Пути Синтеза* (К познанию нашей эпохи)
...пред всеми развиваю я
Свои смесительные мысли...
А Белый («Первое свидание»)
...Гармонии таинственная власть...
Боратынский
Есть скрытая гармония,
которая лучше явной.
Гераклит.
1.
Тема «кризиса демократии» в мировой публицистике прошла
надлежащий торный путь — от парадокса до банальности. Недо-
*Эта статья написана в январе 1934 года. Появляется в печати впервые. Она
может быть отнесена к циклу «Очерки философии эпохи» (см. мою книгу «Под
знаком революции», 1927).
Наше время
741
статки, пороки, внутренние самопротиворечия системы формально-
демократической государственности всесторонне выяснены и ре-
шительно обличены. Эта система стала предметом не только оружия
критики, но, как известно, и критики оружием. Обозначился и на-
следник ее — режим диктатуры, идеократическое, «тотальное» госу-
дарство.
Демократию ныне столь охотно и много бранят, что начинает
ощущаться необходимость в каких-то границах, в русле, в установке
принципа самой критики. Если прежде, в XIX веке, вокруг парламен-
тов сияли священные ореолы и декларации прав человека почита-
лись выше библии, то теперь, особенно в международном молодом
поколении, побеждает обратное общее место: все, что от демокра-
тии, — гнило, негодно, презренно. Стало хорошим тоном снобиро-
вать XIX век. Всякий воробей на ветке норовит чирикать — антиде-
мократически.
Между тем вопрос, конечно, далеко не так прост. Едва ли мож-
но отрицать, что в истории Европы и всего мира демократические
установления явились законным этапом развития и сыграли не
только огромную, но и достаточно славную роль. Великие прин-
ципы французской революции заслуживают иронических кавычек
разве лишь тогда, когда их хотят превратить в фетиш, либо тогда,
когда их идеальную сущность подменяют реально историческими
их извращениями. Если верно, что «демократия не удалась», то не
менее верно, что она «удалась» в том условном ограничительном
смысле, в какой удаются все вообще большие принципы в истории:
она вдохновила и оформила немало прекрасных мыслей, чувств
и дел, она окрасила собою значительный и блестящий период в
истории человечества. Век Перикла считают удавшимся, несмотря
на то, что ему некогда пришел конец: таков уж удел земной. Похо-
же, что ныне близок закат и формальной демократии буржуазно-
капиталистического века. Она никнет, спотыкается то здесь, то
там, плутает в потемках, исчерпывает, истощает свои конкретные
определения. Мировая война 1914-18 годов явилась одновремен-
но и победой ее, и началом ее осенних дней. Теперь это уже трудно
оспаривать.
Но в истории, как и в природе, ничто не пропадает без следа.
Не исчезнет бесплодно и культурно-политический мир германо-
романской демократии. Некоторые черты и мотивы его устоят, со-
742
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
хранятся, перейдут в новый мир, будут усвоены новой политиче-
ской жизнью. В диалектическом развитии истории последующий
момент отрицает, но в то же время и как-то «вбирает» в себя пред-
шествующий. Из этого не следует, конечно, что в реальном, жи-
вом историческом процессе невозможны «провалы», катастрофы,
трагические крушения и судороги. Но и они всегда имеют корни
в прошлом. Отсюда каждое историческое явление требует кон-
кретного анализа, индивидуального подхода — хотя бы и в общей
перспективе. Именно так, вооружившись именно этим методом
конкретного анализа, следует подойти и к современному вопросу
о сумерках буржуазной демократии, ее историческом наследстве и
наличных наследниках.
2.
Судя по многим признакам, буржуазную формальную демокра-
тию призвана сменить идеократическая диктатура. Но уже и сейчас
можно сказать, что эта новая форма социально-политической жиз-
ни есть явление сложное, скрывающее в себе различные, нередко
противоположные и противоречивые устремления. Если бывали
разные демократии, то и диктатуры будут или уже есть — разные.
Известная общность формальных признаков их взаимно сближает,
они отмечены неким общим стилем, резко отличным от стиля пред-
шествующей политической эпохи. Но в рамках этого нового обще-
го политического стиля наблюдаются существенные вариации, идет
состязание разнохарактерных интересов, привычек и склонностей,
борьба различных путей. Конечно, тут прежде всего приходит-
ся вспомнить о большевизме и фашизме. Оба они явно стремятся
стать наследниками отмирающей буржуазной демократии. И оба
они объявляют друг другу непримиримую политическую войну. У
каждого из них — своя система рецептов, задорная, нетерпимая,
ревнивая. Поучительно проследить их индивидуальные идеологи-
ческие особенности, основы их взаимоотталкивания, а также уста-
новить отношение каждого из них к демократии, с которой оба они
связаны происхождением. Но теперь, говоря об идеократической
диктатуре, уже недостаточно ограничивать поле наблюдения только
большевизмом и фашизмом. В какой-то мере нужно привлечь сюда
же и американский опыт Рузвельта. Не сходящий, правда, с рельс
Наше время
743
демократической государственности, он все же озарен светом но-
вого времени и представляет собой своего рода попытку легальной
революции сверху. Вопреки исконному «духу» американской демо-
кратии, государство занимает командные высоты экономической
активности, становится верховным контролером народного хозяй-
ства, объявляет крестовый поход... против чего? «Прежний порядок
вещей умер навсегда» — заявляет президент. И, заручившись дикта-
торским всевластием, проводит решительную программу реформ,
«распластывает капитализм на операционном столе», дабы спасти
его перерожденным заново и предотвратить революцию снизу.
Тут же хлопочет прославленный трест мозгов, как бы подчеркивая
идеократический характер всей этой нелегкой операции. Нельзя не
заметить, что реформаторская программа «голубого орла» по су-
ществу приближается, в общем, к социально-экономическим уста-
новкам фашизма. Тот же принцип «государственно-частного» хо-
зяйства, управляемой, вернее, координированной экономики, та же
идея междуклассового сотрудничества, и даже во многом похожие
внешне формулировки задачи. «Путь, по которому правительство
старается вести нацию, — заявляет, например, мистер Ричберг, один
из руководителей НРА, — отличается как от пути индивидуализма
18-го века, так и от пути социализма 19-го века, и представляет со-
бою путь 20-го века, — путь кооперативного сотрудничество между
представителями имущих классов и представителями рабочих, —
сотрудничества, направленного к выработке общей программы
действий для достижения общих целей и взаимной пользы». По
утверждению того же Ричберга, этот план кооперации и самодис-
циплины удачно обходит обе крайности: «анархию безответствен-
ного индивидуализма и тиранию государственного социализма»’
Такова тенденция социальной, хозяйственной демократии, такова
программа эволюционной реконструкции демократического госу-
дарства. «Судьба нашего государственного строя, — разъяснял не-
давно политику Рузвельта посол САСШ в Париже Штраусс, — судь-
ба нашей демократической формы правления неразрывно связана
с успехом этой новой плановой экономики; ибо если последняя
’Формулировки Ричберга цитируются по статье А. А. Шликевича «Синяя пти-
ца Америки» в первой «Евразийской тетради» за 1934 год (Прага). Облик моз-
гового треста хорошо облицовывается в книгах его фактического главы, проф.
Тэгвелла.
744
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
не победит благодаря демократии, — она победит вопреки ей». Если
большевизм и фашизм открыто порывают с идеями либеральной
демократии, жестко ополчаются на нее и с особой настойчивостью
подчеркивают свою революционную природу и свое диктаториаль-
ное существо, выдвигают систему единой партии и обязательного
миросозерцания, — то случай САСШ свидетельствует о принципи-
альной возможности иного, третьего пути вступления нового мира
в наследство. Рузвельт и его окружение пытаются доказать, что
новый этатизм может восторжествовать и не разрушая прежних
демократических установлений, сохраняя подлинное, нелицемер-
ное уважение к основным принципам политической демократии.
Усиление государственной власти, связанное с ее вмешательством
в хозяйственную жизнь, не угрожает конституции, которую никто
не собирается отменять, и не поражает отчуждаемых прав человека
и гражданина. Таковы, по крайней мере, надежды и намерения пре-
зидента Рузвельта. Нечто подобное, только в менее шумной опра-
ве, в более будничных, гибких формах, наблюдается ныне и в Ан-
глии: хозяйственное планирование, государственное руководство
экономикой — в порядке дня если не в реальной экономической
практике, то трезвой, рассчитанной на практику теории (ср. «опы-
ты Эллиота-Рэнсимэна»), Невольно вспоминается мысль Маркса об
англосаксонском мире, который имеет шансы перейти от капита-
лизма к социализму более или менее безболезненно без насиль-
ственной, дорогостоящей социальной революции (речь в народ-
ном собрании в Амстердаме, 1872). Пока еще, правда, нет серьезных
оснований верить в успешность этого пути. Скорее, напротив*. Но и
в случае его удачи, нужно думать, он привел бы к всесторонней и ко-
ренной перемене политического стиля породивших его государств.
Уже и сейчас правоверных друзей демократии коробят авторитар-
ные ухватки Рузвельта, равно как «антииндивидуалистические» ме-
’ Современное положение в САСШ позволяет констатировать, что НРА, во-
преки надеждам президента, не только не «обуздала диких коней индустрии»,
но, напротив, усилила влияние монополистического капитала и укрепила дик-
татуру гигантов индустрии в хозяйственной системе государства. «Возможно, —
пишет внимательный наблюдатель современной американской жизни, — что в
1936 г., когда кончится срок полномочий президента Рузвельта, на сцене вместо
теоретиков профессоров появятся люди совсем другого склада: с одной сторо-
ны, демагоги плутократии, а с другой — новые...» (граф Сфорца).
Наше время
745
роприятия британских министров-планировщиков. Уже и сейчас
раздаются недовольные замечания по поводу «нового деспотизма».
Что же будет дальше? Везде и всюду слышно дыхание новой эпо-
хи — в Москве и в Риме, Берлине и Вашингтоне, на улицах Парижа
и даже — в офисах Лондона!.. Итак, что же несет собою эта новая
эпоха в отношении к старым ценностям?
3.
Начинать следует с большевистской революции. Именно ей при-
надлежит бесспорный исторический приоритет резкого, безудерж-
ного и, главное, по своему духу глубоко современного натиска на
демократическое государство и весь круг идей демократии. Именно
она, как известно, показала пример разгрома демократических уста-
новлений всеобщим и прямым восстанием масс, не остановившись
и перед священным идолом Учредительного Собрания. Именно в
теоретических работах Ленина и других вождей большевизма на-
шла себе место разносторонняя обстоятельная критика формально-
демократической системы.
Но мало-мальски пристальное знакомство с этой критикой
приводит к выводу, что большевизм по своей внутренней идейной
сущности отнюдь не враждебен основоположным ценностям де-
мократии. Напротив. Острие его нападок направлено не на прин-
ципиальные первоистоки демократического миросозерцания, а на
конкретные пороки буржуазного формально-демократического
государства наших дней, извращающего подлинные начала сво-
боды и равенства. «Действительного фактического равенства, —
пишет Ленин, — не может быть, пока совершенно не уничтожена
всякая возможность эксплуатации одного класса другим»; не может
быть равенства эксплуататора с эксплуатируемым, волка с овцой.
Ленинизм противополагает формальной демократии так назы-
ваемую «реальную демократию» периода пролетарской диктатуры,
те. господство огромного большинства над ничтожным меньшин-
ством, а в конце концов бесклассовое социалистическое общество,
в котором «свободное развитие каждого будет условием свободно
развития всех». Зло наличной буржуазной демократии в том, что
она «урезана, убога, фальшива», в том, что она призрачна, не по
746
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
настоящему демократична: «демократия для ничтожного меньшин-
ства, демократия для богатых — вот каков демократизм капитали-
стического общества».
Для марксиста центр тяжести вопроса не в абстрактной форме, а
в социальной сущности. Ленин борется не с «демократией вообще»,
а с определенной, буржуазной демократией, которая на самом деле
есть, по его мнению, не что иное, как скрытая, лицемерно завуали-
рованная диктатура капиталистов. И он не устает подчеркивать, что
«пролетарская демократия в миллион раз демократичнее всякой бур-
жуазной демократии, советская власть в миллион раз демократичнее
самой демократической буржуазной республики». В его глазах «со-
ветская демократия есть высший тип демократии»’
Необходимо, таким образом, признать, что в большевистской
идеологии демократическая идея не только не умирает, но, напро-
тив, расцветает полным цветом. Преемственность совершенно не-
сомненна. Идея социализма — на большом пути европейского куль-
турного развития: Ренессанс, Реформация, Просвещение, Великая
революция, рабочий интернационал. Социализм питается соками
эгалитарно-либерального века, таит в себе традиции светской, демо-
кратической Европы. От «Общественного Договора» прямой тракт к
«Коммунистическому Манифесту», а от последнего — к СССР: авто-
ритет идей уплотняется в силу власти, слова переходят в дела. В душе
социализма живут мотивы свободы, равенства и братства, он смотрит
на себя как на weltbefreiende Tat, и нетрудно установить живую связь
русского Октября с французскими революционными верованиями.
Знамя демократии ныне обязывает к социализму а знамя социализма
обязывает к действенной борьбе за его осуществление: такова логика
учения Ленина. Считая людей Второго интернационала расстрига-
ми, предателями социализма, большевики отнюдь не считают себя
расстригами или предателями демократии; напротив, они вменяют
себе, как социалистам, в долг не нарушать демократические заветы,
а исполнять их. «Исторический смысл и нравственное величие про-
летарской революции — писал Троцкий в 1923 году, — в том, что она
залагает основы внеклассовой, первой подлинно человеческой куль-
туры» («Литература и революция»).
’Ленин, статья «Пролетарская революция и ренегат Каутский»; ср. также Ста-
лин «Об основах ленинизма», глава «О диктатуре пролетариата».
Наше время
747
Однако на практике большевистская диктатура явилась беспощад-
ным отрицанием демократических начал. Она ниспровергла правовое
государство со всем его каталогом личных прав, отбросила общие вы-
боры, установила жесткий режим всевластия отборного слоя, элиты.
Она не задумывалась идти и против собственных широких масс, ког-
да эти массы задерживали поступательное развитие революции (кре-
стьянство, «цеховые настроения» пролетариата). Подстрекаемая раз-
махом своего опыта и масштабами его русского теат-ра, она побила,
пожалуй, мировой рекорд суровости, нетерпимости к противникам,
непреклонного отношения к страданиям наличного человеческого
материала, в коем она видит менее всего «самоцель». Создается впечат-
ление, что она прыгнула из одного идеологического мира в другой.
Да, текущая практика большевизма далека от конечных целей, его
вдохновляющих. И русская революция, как историческое явление,
знаменует собой не только продолжение, но в некотором смысле и
срыв, кризис большого пути 19 века. Ее облик — двоится.
Сами ее вожди и теоретики прекрасно создают эту ее двойствен-
ность. Но она их не смущает. Они объясняют ее естественным соот-
ношением средств и целей в истории. Верные социальному учению
марксизма, они утверждают, что путь к бесклассовому социалисти-
ческому обществу неизбежно пролегает через ожесточенные между-
классовые бои. Отсюда и суровый облик власти в период разгара
борьбы. «История нас учит, — пишет Ленин, — что еще никогда угне-
тенный класс не получал и не мог получить власти без предшество-
вавшего периода диктатуры, т. е. без завоевания политической власти
и насильственного прекращения самого отчаянного, дикого, не от-
ступающего ни перед каким преступлением сопротивления, которое
эксплуататоры всегда оказывают». Диктатура есть временная пере-
ходная форма, жестокая необходимость, которую нужно принять.
«Было бы величайшей нелепостью предположить, — пишет Ленин о
русском Октябре, — что самая глубокая революция в истории чело-
вечества, первый переход власти из рук меньшинства эксплуататоров
в руки большинства эксплуатируемых произойдет в рамках старой,
буржуазной, парламентской демократии, без величайших потрясе-
ний, без создания новых форм демократии, новых установлений, но-
вых форм их применения и т. д». В пору решительной социальной
битвы выбора нет и всякое колебание преступно: «в капиталисти-
ческом обществе, при обострении лежащей в его основе классовой
748
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
борьбы, не может быть чего-либо среднего, находящегося между дик-
татурой буржуазии и диктатурой пролетариата»*
Таким образом, диктатура отнюдь не выдается большевиками за
нормальный порядок вещей. Она дана в сфере средства, не более; ее
миссия — очистительная и воспитательная. Это совсем не то, что про-
поведовал, скажем, Сорель, кабинетный теоретик насилия, считавший
классовую борьбу полезной саму по себе, для спасения человеческого
духа в обществе. Большевики же как раз наоборот: мастера революци-
онной борьбы, практики террористической диктатуры, они допускают
насилие не иначе, как только в качестве необходимого и временного
зла. Ленин любил ссылаться при этом на самих буржуазных револю-
ционеров, которые не боялись же применять террор для обеспечения
торжества нового буржуазно-демократического порядка. Большевизм
совсем не хочет предавать ценностей свободы и равенства, не отре-
кается от идеи народоправства, и, разрушая буржуазную демократию,
попирая в борьбе основные права человека и гражданина, яростно
обличая «гнилой либерализм» по отношению к классовым врагам, не-
изменно подчеркивает условный, временный, относительный харак-
тер своих диктаториальных мероприятий: на войне — как на войне!"
И все же случилось так, что именно большевизм, лелея в своем целеу-
стремленном сознании образ подлинного царства свободы в обла-
сти реально исторической жизни, открыл собою всемирный кризис
либерально-эгалитарной идеологии. Советское государство явилось
воплощенным отрицанием традиционных демократических начал.
Доктрина «инициативного меньшинства» нашла себе убедительное
применение в практике большевистской власти. Классовая теория, ни-
спровергнув мистику арифметического индивидуализма, проложила
путь к возрождению органической философии государства. Система
единой и единственной партии, скованной общностью обязательно-
го миросозерцания, стала источником своеобразной идеократиче-
ской концепции, объявляющей основой государства «ведущий слой»,
’Из доклада на первом конгрессе Коминтерна.
"Ср. выпуклую формулировку М. Горького в статье «Пролетарский гуманизм»;
«Исторически и научно обоснованный, подлинно общечеловеческий, проле-
тарский гуманизм... Это подлинно человеколюбивое учение... дает пролетариату
право на беспощадную борьбу против капитализма, право на разрушение и уни-
чтожение всех гнуснейших основ буржуазного мира» («Известия ЦИК», 23 мая
1934).
Нагие время
749
объединенный подданством идее. Крах политического и экономи-
ческого либерализма, сопровождаемый неслыханным расширением
обязанностей и полномочий правящей власти, естественно вызвал
в человеческих душах прилив преклонения перед государством, как
средоточением социального единства. Громадная фактическая роль
руководства в истории русской революции, при всем условном зна-
чении, отводимом личности в марксизме, — создала благоприятные
предпосылки для Воскресения героев в политической жизни и аполо-
гии героев в политической мысли. Интернационал, заливаясь бубен-
чиками гоголевской тройки, разбудил в сердцах всего мира ультра-
националистические отклики. Общее обострение социальных и
национальных противоречий в современном человечестве, страшный
опыт войны и послевоенных потрясений, рост хозяйственных трудно-
стей и явное бессилие справиться с ними «нормальными» правовыми
путями, — все это способствовало падению престижа права в мировом
сознании и реабилитации ценностей внеправового и сверхправово-
го порядка, нарастанию в мировой атмосфере «гегелевского» пафоса
мировой истории. Отчетливым выражением этих новых настроений
явился младший брат и смертный враг большевизма — фашизм.
Подобно советскому государству, фашистский режим обязан сво-
им возникновением широкому движению масс, направленному и
оформленному находчивым руководством. Обе разновидности со-
временного противодемократического натиска отмечены демокра-
тическим происхождением. Диктатура, можно сказать, овладела де-
мократией изнутри: тем серьезнее и глубже проблема современного
политического кризиса.
По своему внутреннему содержанию и смыслу фашизм есть бо-
лее фундаментальное, более безнадежное отрицание демократии,
нежели большевизм. Он ополчается не только на порочную демо-
кратическую повседневность, но и на основные идеи демократии.
Он обличает не только плутократическую фальсификацию свободы
и равенства, но и саму свободу и само равенство. Он не только по-
пирает личные права, но отрицает и самый принцип личности, как
исчадие упадочного индивидуализма. Ему мало издеваться над одер-
жимостью правою буквою, над нелепостями четыреххвостки, кор-
рупцией парламентских кулис и бледной немочью парламентарных
кабинетов, — он идет дальше и забирает шире. Диктатура в его гла-
зах — не только средство, но и своего рода самоцель, совершенней-
750
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
шее выражение природы и логики социальных отношений. С этой
точки зрения подлежит решительной переоценке вся традиция гу-
манитаризма, в сущности, вся большая дорога европейской истории
последних двух веков. Муссолини провозглашает с не оставляющей
сомнения ясностью новую «эру антидемократии», выдвигает алтарь
активному и творческому меньшинству. «Отборное меньшинство, —
заявляет он, — полное крепкой веры и знающее свою цель, нам доро-
же кроткого терпеливого стада, покорного пастуху и разбегающегося
при первом волчьем крике». Новая эра противополагается прежней
вплотную и безоговорочно: «тысяча признаков свидетельствует, что
нынешнее столетие является не продолжением прошлого, а его анти-
тезой». В самом деле, «19-й век был преисполнен лозунгом все, этим
боевым кличем демократии; теперь настало время сказать — немно-
гие и избранные; жизнь возвращается к индивидууму». Эту мысль,
как лейтмотив, Муссолини твердит постоянно. «Возможно, что гря-
дущие десятилетия увидят бесславный конец всех демократических
завоеваний. От правления многих и всех, — предельный идеал де-
мократии, — вероятно, вернутся к власти немногих и одного... Быть
может, люди еще почувствуют тоску по диктаторе». Широко извест-
ны также выпады фашистского вождя против либерализма, против
свободы, как политического принципа. Исторически и логически
либерализм — это передняя анархии. «Либерализм, — по Муссоли-
ни, — есть метод 19 века. Нельзя считать, что он подойдет к 20-му.
Мы похоронили и политический, и экономический либерализм». И,
наконец, знаменитая тирада: «Фашизм бросает либеральные теории
в корзины... Люди устали от свободы... Теперь свобода перестала быть
той непорочной и строгой девой, ради которой боролись и гибли
поколения второй половины прошлого века. Для взволнованной и
суровой молодежи, вступающей в жизнь на утренних сумерках но-
вой истории, есть другие слова, вызывающие обаяние гораздо бо-
лее величественное. Эти слова: порядок, иерархия, дисциплина». В
германском национал-социализме звучат те же мотивы, только еще
грубее, жестче, обнаженнее. Расизм возводит отрицание принципов
свободы и равенства в незыблемый догмат своей наукообразной
веры. В политику вторгается площадной биологизм, утверждающий
господство и порабощение — в качестве закона природы. Неравны
люди, неравны расы, неравны государства. И не только не равны de
facto, но и должны быть неравны: этого требует расовая теория геро-
Наше время
751
изма. Одним — величие и власть, другим — ничтожество и рабство.
История, как и природа, есть борьба, завоевание, смена восхождений
и нисхождений. Романтика хороша только тогда, когда она являет-
ся романтикой только борьбы и победы. Отсюда демократия и весь
ее «дух» — оскорбление природы, знак упадка и расслабленности.
Война — не только средство, она в известном смысле — и самоцель.
Она — постоянный общественный отбор. Общество покоится на
иерархии, упирающейся в единого, печатью избранничества отме-
ченного повелителя, обладающего естественным правом на власть:
вождь! «Национал-социалистическое движение, — пишет Гитлер230
в своей книге Mein Kampf, — антипарламентарно и по внутреннему
существу своему, и по внешней организации. Оно отрицает и вооб-
ще, и в отношении к собственной структуре принцип большинства,
когда вождь низводится до уровня лишь простого исполнителя воли
и мнения других. И в малом, и в великом движение наше защищает
начало безусловного авторитета и безусловной ответственности во-
ждя». Гйтлер не устает подчеркивать свое презрение к большинству,
к «тупому бараньему стаду народа», и провозглашать, что «мировая
история творится меньшинством, поскольку в этом количественном
меньшинстве воплощено большинство решимости и воли»* Таким
образом, необходимо признать, что демократической культуре и
связанной с ней картине мира и истории фашистская «революция
справа» противопоставляет принципиально иной тип культуры и су-
щественно иную картину социальных реальностей.
5.
Всматриваясь в этот глубокий и сложный кризис исторического
бытия человечества, убеждаешься, что он не ограничивается и не
может ограничиваться лишь областью социально-политических яв-
лений. Ландшафт общественной жизни неразлучен с ландшафтом
культуры. И не случайно «тоталитарное» государство большевизма
*Ср. мои книги «Итальянский фашизм», Харбин, 1928, с. 71-75 и «Герман-
ский национал-социализм», Харбин, 1933, с. 17-24. По вопросу об отношении к
большевизма и фашизма демократическому принципу вторая книжка дает сле-
дующую формулировку: «Нельзя упускать из виду существенное различие сти-
лей большевизма и фашизма. И тот, и другой — диктаториальны. Но первый и в
авторитаризме своем пребывает принципиально демократичным. Второй, даже
и владея демократией, принципиально утверждает — авторитаризм» (с. 21).
752
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и фашизма претендует на водительство не только политическое, но
и культурное, миросозерцательное. Оно хочет быть всем во всем.
Его задача — не только пасти тела, но и ковать души. Выдвигают-
ся идеи-силы, творящие новый человеческий материал: слагаются
идеократии.
Тем самым оказывается, что мало сейчас говорить о кризисе де-
мократии. Стрелы новых идей летят выше. И нет никакого сомнения:
они метят в самое сердце многовековой европейской культуры. Они
хотят открыть новую культурно-историческую эру. Они стремятся
сокрушить — христианство.
Большевизм, как известно, вызывающе атеистичен. «Мы с ре-
лигией боролись и боремся по-настоящему», — говорил Ленин.
«В числе задач культурной революции особое место занимает борь-
ба с опиумом народов — религией, борьба, которая должна вестись
систематически и неустанно», — заявляет Коммунистический Интер-
национал. Опиум народов, вредное мракобесие, орудие и знамя угне-
тенных масс, религия во всех ее видах и воплощениях должна быть
истреблена, побеждена, разоблачена рассудком. В частности, против
христианства атака большевизма направлена в первую очередь: это
наиболее близкий и достаточно еще опасный враг. Общеизвестны
факты борьбы с религией в СССР.
Нет сомнения, что марксизм и ленинизм здесь являются есте-
ственным продуктом и, пожалуй, завершением длинной рационали-
стической традиции, характерной для европейской культуры нового
времени. Опять-таки придется вспомнить ту же линию: Возрожде-
ние — Реформация Великая Революция — Демократия. Религиозные
энергии в новейшей истории переключались на светский социаль-
ный прогресс. Собственно религиозный пафос истощился, религи-
озное сознание мелело, историческая церковь явственно билась в
тупиках, и светская мысль относила эти тупики за счет самой сущ-
ности христианства и религии вообще. Была своя закономерность
в этом процессе. У нас в России еще Хомяков, подчеркивая рацио-
налистическую порчу обоих западных исповеданий, утверждал, что
последовательное самораскрытие церковно-религиозной идеоло-
гии на Западе с необходимостью приводит к атеизму, материализму
и скептицизму. Активное безбожие и богоборчество большевиков,
таким образом, есть в значительной мере плод имманентного траги-
ческого развития самой христианской идеи в истории. В нем можно
Наше время
753
усмотреть порождение и в то же время Немезиду самого историче-
ского христианства, и притом не только западного, но и восточного:
историческое православие, конечно, было одержимо неблагополу-
чием не в меньшей степени, нежели западные исповедания, хотя со-
став его болезней — существенно иной*. Так или иначе, в русской
революции вопрос о судьбе исторического христианства поставлен
с неслыханной и мучительной силой — отрицательно, но в то же
время по существу, из глубины истории христианского человече-
ства. Что касается фашизма, то и его антихристианская направлен-
ность совершенно бесспорна. По содержанию своему, как и в про-
блеме демократии, фашизм представляет собой историческую силу,
более чуждую и враждебную христианскому делу, нежели больше-
визм, хотя формально он не прочь щегольнуть христианской сло-
весностью, обещает церкви свободу пропаганды и связывает себя
конкордатами с римской курией. Но недаром сказано, что более уго-
ден Богу' тот, кто его отрицает, нежели тот, кто его компрометиру-
ет. По своей внутренней сущности фашизм есть отступничество от
живого христианства и уход к язычеству. Наиболее ударные мотивы
фашистской идеологии — подлинно языческого и сверх того анти-
христианского корня. Обожествление государства и нации, статола-
трия — меньше всего христианской природы. Еще менее совместим
с христианской идеей биологический материализм гитлеровщины.
Не случайно тяготение Муссолини к античному Риму, к цезаризму, к
антихристианской струе Ренессанса, к Макиавелли, наконец, к Со-
релю. «Борьба, — повторяет он, — есть высшая судьба человеческой
природы, и день, когда угаснет борьба, будет днем распада и конца»**
*В частности, следует отметить, что болезням синодального периода на-
шей церковной истории, неоднократно вскрывавшимся русской православной
мыслью, суждено ныне с особой силой проявиться в церковной политике за-
граничного православного клира, в деятельности зарубежного «карловацкого
Синода»: своим тупым, уродливым, постыдным политиканством, не имеющим
ничего общего с духом православия, наши беженские иерархи словно задались
целью обосновать и оправдать советские гонения на церковь, доказать их исто-
рическую неизбежность и даже их своеобразную осмысленность с религиозной
точки зрения.
“Речь в Триесте 20 сент. 1920. Ср. его же статью в Итальянской энциклопе-
дии: «Фашизм, — пишет он там, — не верит ни в возможность, ни в полезность
вечного мира. Он отвергает пацифизм, скрывающий в себе бегство от борьбы
и трусливую неспособность к жертве. Одна лишь война доводит до максимума
напряжение всех человеческих энергий и отмечает печатью доблести народы,
754
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Последняя мудрость фашизма — истина Гераклита: «война — отец
и царь всех вещей». Вечно дерущиеся боги Валгаллы — предел меч-
таний гитлеровской молодежи. Характерно преклонение и Гитлера,
и Муссолини перед Ницше: воинствующее ницшеанство, упоенное
волей к власти и презирающее христианскую «мораль рабов», —
душа фашистского мироощущения. По тактическим соображени-
ям христианство подчас не отрицается, а препарируется: отчего не
превратить его в орудие государственной политики, пока оно еще
не перестало быть общественным фактором? Поэтому в Германии
ныне говорят о «бронированном», «коричневом», «солдатском», «по-
зитивном» христианстве. У Муссолини достаточно вкуса, чтобы воз-
держаться от таких дешевых подтасовок. Но и он не прочь использо-
вать христианский культ, внутренне чуждаясь и христианской идеи,
и христианской традиции, почтительно иронизируя над «христиан-
ским сном всеобщего братства». Однако наиболее откровенные фа-
шисты в Германии уже и сейчас требуют «германизации религии»,
отказываются совмещать свастику с крестом, объявляют евангелие
«аферой еврейского духа» и прославляют «римских арийцев», пре-
давших позорной казни «еврейско-марксистского непротивлен-
ца», злополучного пророка еврейской толпы: «хайль Гитлер! долой
иудея Христа!» В их глазах вселенская церковь есть не что иное, как
инструмент опасного интернационализма, подкоп под расовую и
национально-государственную идею. Нельзя совместить несовме-
стимое — заявляют гитлеровцы: либо Третья Империя, либо ее «про-
тивомиф», Imperium Christianum!’
Так оба современных наследника отходящей демократии не толь-
ко предпринимают коренной пересмотр социально-политических
принципов предшествующей эпохи, но и стремятся заново пересоз-
дать высшие ценности, которым живет человеческий род.
умеющие пренебрегать опасностью... Следовательно, учение, построенное на
постулате мира, чуждо духу фашизма... Этот антипацифистский дух фашизм
сохраняет и по отношению к жизни отдельной личности» (см. Mussolini. «Ее
Fascisme», Paris, 1934, с. 35).
‘«Если церковь не хочет признать величия нашего времени, то наше время
пройдет над церковью. Она должна открыть доступ идее расы. Церковь должна
понимать Христа так, как его понимают германцы» (из речи Шемма, гитлеров-
ского министра исповеданий).
Наше время
755
6.
Много испытаний выдержало историческое христианство за про-
текшие девятнадцать веков. Сейчас обступают его снова и снова шу-
мящие мирские волны, и требуется от него властное слово, способное
умиротворить стихии. Между тем совершенно бесспорно: никогда
еще социальная и политическая сила христианской веры не была так
скудна, как теперь. Неужели же иссякнет, оскудеет христианская идея
в истории?
Тут прежде всего вопрос в элите христианского мира, в историче-
ском разуме церкви, в жизненной активности религиозной мысли и
воли. Очевидно, налицо какой-то разрыв между насущными чаяниями
человечества, современным состоянием его сознания — и теми отве-
тами, которые она слышит от официальных представителей историче-
ского христианства. Кажется подчас, что вышний град, странствующий
в мире сем, заблудился в его лабиринтах, что духовная элита отстала
от всечеловеческого искания, застыла в неподвижности, смешав про-
шлое с вечным. С другой стороны, кажется также, что в процессе не-
избежного и естественного своего обмирщения историческая церковь
утрачивала живую связь с той абсолютной идеей, которая есть основа
и смысл ее бытия, превращалась в относительную и временную, под-
верженную болезням и дряхлению земную силу в ряде других таких же
сил. Не может не быть глубоких, внутри самого исторического христи-
анства лежащих, причин нынешнего его неблагополучия.
Но, разумеется, тот несравненный, всемирно-исторический им-
пульс, которым оплодотворило христианство общечеловеческую
культуру, не может истощиться. Атмосфера истории доселе прониза-
на христианством, могучим духом жизни и любви. И сколько бы ни
бушевали в мире силы смерти и ненависти, они еще далеки от послед-
ней победы. Часто отмечалось, что светская, религиозно выхолощен-
ная демократия прошлого века была, несмотря ни на что, насыщена
духом христианства и по существу творила христианское дело. Идеи
личности, свободы, равенства и братства, весь демократический гума-
низм — христианского происхождения. Эту истину сознавали и вра-
ги либерально-эгалитарных идей, и их друзья. «Правовое равенство,
провозглашенное революцией, — писал апостол антихристианского
эгоизма Макс Штирнер2^1, — есть не более, чем лишь видоизмененная
форма христианского равенства, равенства братьев, детей Божиих,
756
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
христиан и т. д. Короче — fraternite... Религия человека — только по-
следняя метаморфоза христианской религии». «На знамени и кодексах
революции начертана была, в сущности, доктрина Иисуса» — вторит
Штирнеру с другого идеологического берега сен-симонист Бюшез.
Не приходится после этого удивляться, что в современной Герма-
нии «марксизм» объявляется законным продолжением христианства;
в глазах расистов, как прежде в глазах Ницше, оба они — продукты
тлетворного либерального антиарийского духа, и, воюя с Марксом,
когорты Гитлера мобилизуются и против Христа. И, наконец, поучи-
тельно привести трактовку того же вопроса под углом зрения христи-
анским: «неверующие деятели светского прогресса, — писал русский
философ Владимир Соловьев, — действовали в пользу истинного хри-
стианства... социальный прогресс последних веков совершался в духе
человеколюбия и справедливости, т. е. в духе Христовом... Христос, нам
заповедовавший любить врагов, конечно, сам не только может любить
их, но и умеет пользоваться ими для своего дела»* Если с этой точки
зрения взглянуть на русскую революцию и большевизм, то нельзя и
в них не заметить подспудного действия неиссякаемых христиан-
ских энергий. Только необходимо для этого оценивать процесс в его
целом, в его результатах, в его целеустремленности. В патетическом
утверждении «реальной демократии», преодолевающей эксплуатацию
человека человеком, в лозунгах достойного человеческого существо-
вания и незыблемых экономических прав, в борьбе за интернацио-
нал, т. е. за всечеловеческое объединение, в идеологии бесклассового
социалистического общества, где уже не будет роковой обусловлен-
ности сознания социальным бытием и расцветет действительная
свобода, — большевизм невольно движется в атмосфере христиан-
*М. Штирнер, «Единственный и его собственность», ч. II, с. 42. СПб. 1909-
Вл. Соловьева, статья «Об упадке средневекового миросозерцания». Ср. также
выразительные формулировки у Герцена: «“Все люди равны", — говорит Хри-
стос. «Любите друг друга, помогайте друг другу» — вот необъятное основание,
на котором зиждется христианство. Его первая фаза была мистическая (като-
лицизм). Вторая фаза — переход от мистицизма к философии (Лютер). Нынче
начинается третья, истинная, человеческая, фаланстерство» (т. I, с. 126, под ред.
Лемке). И еще.- «Христианство преобразовало отпущенника в гражданина; со-
циализм хочет из него сделать человека-, христианство указывает людям на сына
Божия, как на идеал, социализмом сын объявляется совершеннолетним, человек
хочет быть более, чем сыном Божиим, — он хочет быть самим собою» (т. VIII,
с. 30).
Наше врет
757
ской культуры и христианской истории. Он не хочет помнить свое-
го культурно-исторического родства и объявляет вой-ну глубинным
предпосылкам своей социальной активности. Тому есть веские при-
чины, коренящиеся, вероятно, в пороках исторического христианства
с одной стороны, и в изначальной ущербности мирского общества и
логики его развития — с другой. Но это не может изменить основной
философско-исторической характеристики большевистского ком-
плекса. Следует понять и признать, что поистине вещее, предметное
вдохновение внушило А. Блоку заключительный образ «Двенадцати».
Есть в облике русской октябрьской революции еще одна черта, до-
стойная специального внимания: это ее вера в технику, фаустовский
пафос «осушения болот», своего рода религия материального преоб-
ражения мира. В этой религии скрыты опасные соблазны, но в ней,
несомненно, заложены и глубочайшие положительные возможности.
Техника часто обижает прошлое, она, по выражению Кайзерлинга232,
«бреет все традиции», но зато она смотрит в будущее и таит в себе
чудотворные силы («Une machine a faire des Dieux» — Бергсон235).
Сама по себе она безгласна и пассивна, она способна стать орудием
и жизни, и смерти: «молот, созданный для стройки, может дробить
и черепа» (Эйнштейн). Но в религии техники живет, пусть не всегда
осознанная, вера в жизнь, в человека, в его высокое призвание и высо-
чайшую природу. Эрос техники возбуждает человеческую активность
и постулирует организацию этой активности. Он неразрывен с идеей
всечеловеческого объединения, при котором и только при котором
преобразовательная сила техники получит надлежащую направлен-
ность и будет использована в полной мере: ибо если мощь современ-
ной техники окажется в распоряжении агентов раздора и распада, что
станется с миром и человечеством?
По существу нет ничего нехристианского в этом преобразова-
тельном устремлении. Напротив, оно вполне в духе основных заветов
христианства. Но приходится признать, что историческая церковь не
только не стремилась его включить в свою систему, но скорее склонна
была тормозить его реализацию. Отсюда, оно врывается в историю
иными путями, в атеистически люциферианском, а не в традиционно
и правоверно христианском облачении. Это одновременно и беда, и
вина исторического христианства. Богословы могут считать и ту, и
Другую — провиденциальными. Философам истории и культуры до-
статочно их — констатировать.
758
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«Расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве
и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от
мяса» — писал А. П. Чехов в одном из своих писем. Так и теперь мы
можем сказать, что все эти лаборатории и музеи, индустриальные ги-
ганты и электрические станции, все эти орудия освобождения творче-
ских сил природы и преобразования материи, которыми, как своими
детищами, так гордится русская революция, — мы вправе сказать, что
все они в безусловном и конечном их значении — подлинные доку-
менты великой любви к человеку*
7.
Но русская революция не живет лишь в царстве своих безусловных
и конечных целей, — она есть вместе с тем реальный исторический
процесс. К текущей истории она пока обращена и другим своим ли-
ком, суровым, искаженным страстью борьбы, окровавленным. Она
живет в мире средств, и этот мир, по сравнению с грядущим царством
свободы, представляется ей настолько порочным и презренным, что
она ни в чем не стесняется с ним, ничего в нем не жалеет, расцени-
вает все его блага, как низшие, все его ценности, как условные. Зна-
чит, в его пределах все позволено, все средства хороши, лишь бы они
были эффективны, великая цель освящает любое средство. Если для
’В русской религиозно-философской публицистике, помимо Соловьева,
следует упомянуть Н. Ф. Федорова, как автора, чрезвычайно чутко понимавше-
го необходимость преодолеть равнодушие, а то и враждебность исторического
христианства к успехам науки, техники и всему светскому прогрессу. «Свобода
без власти над природой, — говорил он, — это то же, что освобождение кре-
стьян без земли». В системе Федорова христианство становится вдохновителем
и организатором технического прогресса; «мир дан нам не для поглядения, а для
делания». Этой же темы коснулся в одном из своих докладов в петерб. рел.-фил.
обществе А. А. Карташев (в 1916). Приведу любопытную цитату из этого доклада:
«Не иссяк источник пророчества. Он ширится и несется бурным потоком, вы-
бившись из берегов Церкви по импровизированному руслу. Религиозная норма
требует возвращения его в подобающее ему церковное русло. Надо его слить с
восточным церковным томлением о пророчестве... Сейчас без религии челове-
чество перестраивает землю, созидает новый мир и чувствует, что здесь с ним,
в этом творческом порыве, в этой борьбе с разрушающими и растлевающими
силами, в этих похоронах старого и зарождении нового порядка присутствует
какая-то благодать, благодать будущего, благодать новой жизни, благодать кон-
ца старого мира» (см. сборник «На путях», Москва-Берлин, 1922, с. 87-88). На-
конец, в последнее время этой же теме посвящена характерная статья С. Н. Бул-
гакова «Душа социализма» в журнале «Новый Град», кн. 1, 3 и 8.
Наше время
759
психологии большевизма характерна «свершенная бесскорбность»
(Степун2я) в ощущении этой темы, то именно вследствие предельно
презрительного его отношения к «старому миру», подлежащему слому
до основания; не менее бестрепетно разрушили некогда христиане
языческий мир. И доселе христианское сознание усваивает эту тему
как мотив «творческого грехопадения»:
...перед пастию дракона
Ты понял: крест и меч — одно.
Дракон старого насильнического мира может быть низвергнут
лишь мечом. И русская революция широко прибегает к услугам меча...
отнюдь, впрочем, не отождествляя его с крестом’. В условиях критиче-
ской эпохи меч стал обретать самостоятельную значимость, усилен-
но импонируя новому человечеству. Люди, словно озверев от гума-
нитаризма, повернулись лицом к силе. Началась силовая переоценка
ценностей. Если большевизм заботливо разделяет в своем сознании
’Тут сам собою ставится сложнейший вопрос о позиции право-
славия по отношению к этому светскому мечу и его суровой, страш-
ной, мучительно тяжелой работе. И начинает казаться, что у право-
славия действительно имеется некий свой путь. Католицизм — было
время — хотел непосредственно преобразить, переделать жизнь. Своими соб-
ственными средствами, силами церкви: теократия. И эта громадная, замечатель-
ная, прекрасная попытка — не удалась (средневековье). «Жизнь» не оказалась
для нее достаточно пластичной. Церковь «загрязнила» свой меч, да и свою
душу. И пришла реакция: Ренессанс, Лютер, новое время с его «секуляризацией».
Православие шло иным путем, по крайней мере, в основном своем русле. Оно
как будто и не пыталось взять на себя задачу непосредственного пересоздания
грешного мира, его внешней организации. Оно не грязнит ни меча (да и есть ли
он у него?), ни души. Пусть этим занимается государство. А церковь постоит в
стороне. В скитах. В немногих хотя бы верных душах. И в миру, — но не мечом,
а свечечкой, своим «правом печалования». Пусть бушуют мирские страсти. Бог
живет ведь и в них. Будем же молиться за грехи людей, радоваться добрым дви-
жениям людских сердец и кротко переносить невзгоды: не таков ли стиль пра-
вославия? Внешнее переустройство в духе Христовом произойдет помимо пря-
мого воздействия церкви и не под ее водительством. Но она пребудет. И когда
Души пресытятся государством, и когда меч мирской перестроит-таки внешние
людские отношения, — она вновь и вновь будет услышана. И совершит, и довер-
шит свой подвиг — преображая извнутри историческую стихию... По существу
эта концепция — не менее смела (я бы сказал даже «рискованна») и не менее
грандиозна по замыслу, нежели католическая. История не успела проверить ее
Действенности. Рассуждая чисто логически, в духе этой концепции, социально-
исторические возможности православия не могут считаться исчерпанными.
760
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
категории целей и средств и в последнем счете своеобразно отстаи-
вает социальные заветы христианской цивилизации, то фашизм соз-
дает уже существенно иную картину социального мира. То, что для
большевизма средство, для фашизма становится самоцелью. Сила фа-
шизма — в интуиции конкретных социальных реальностей: он недур-
но стреляет — на близком прицеле. Он представляет собою могучую
реакцию исторической плоти против засилия рационалистических
абстракций и философского утопизма 18 века. Справедливо утверж-
дают, что он играет в социально-политической истории в некото-
рой степени ту роль, которая в истории философии выпала на долю
Бергсона’. Фашистская критика старой либерально-демократической
идеологии очень сильна. Мало того: в большом рисунке фашизма,
гераклито-макиавелли-ницшеанско-пшенглеровском жизнечув-
ствии, кроется много предметной зоркости, много реалистическо-
го чутья и вкуса. Фашистская романтика остра и цепка, фашистский
этос насыщен текущим днем. Фашистской логике фактов принужден
нередко подчиняться и большевизм: в мире средств они — близнецы!
Вместе с тем есть у фашистов здоровое сознание значимости идей в
истории, творческой роли духа". Есть у фашизма религиозная жажда,
есть религия, которую он и осознает как религию, покоряющую серд-
ца людей: «Фашизм — концепция религиозная; если бы он не был
верой, как мог бы он привить стоицизм, мужество своим адептам?..
Фашизм — вера, доведенная до степени религии» (Муссолини).
Но следует признать, что эта религия, носящая все признаки язы-
ческого мировосприятия, отмечена печатью глубокой и трагической
ущербности. Она прикована к относительному и частному, оторран-
*В национал-социализме эта антирациоиалистическая устремленность фа-
шизма получает подчас утрированное до уродливости выражение: «я предпо-
читаю смелого глупца тому, кто пользуется отравленным оружием интеллекта»
(Гитлер).
"Ср. характерное для фашистской идеологии суждение итальянского фи-
лософа А. Бруэро на страницах «Анти-Европы»: «В то время как современная
эпоха проникнута законами материи, и глубине человеческого сознания зреет
великая реакция в защиту духовных ценностей. В ближайший исторический
момент свершится огромное алхимическое преображение материальных цен-
ностей: кризис превращения материи в идею». Вспоминается формула Муссо-
лини: «Мы живем в период высокого идейного напряжения... восстанавливаются
ценности духа... фашистская концепция — спиритуалистична»... (см. Mussolini,
«Le Fascisme», Paris, 1934, с. 13,16,66,68).
Наше время	761
ным от абсолютного и всеобщего источника. Тем самым она обречена
на эмпиризм, пусть порою чуткий и зрячий, но в конечном итоге бес-
крылый. Ее атмосфера либо поневоле провинциальна, либо упадочна
и мрачна. Фашистское сознание осуждено либо абсолютизировать
относительное, либо беспомощно теряться в растрепанной импро-
визации непросветленной и обесцеленной истории. Государств и на-
ций много, и они преходящи; как же государство и нация могут быть
верховной нормой? Что же это за верховная ценность, растерзанная
пространством и поглощаемая временем? Этот поздний ренессанс
языческих воззрений в условиях современной универсалистской
эры неизбежно порочен при всей его фасадной жизненности. Нет
теперь возврата к наивному и светлому умонастроению настоящих,
подлинных язычников, как невозвратны золотые сны детства. Неда-
ром и Ницше, и Шпенглер в их сердцевине, в затаенном существе их
духовных обликов, — декаденты, люди вечера, романтики с черво-
точиной скепсиса, осенние цветы. Оба они ушли от христианства.
Но в их новых скрижалях больше тоски и надрыва, чем веры и силы.
Нет и тени эллинской ясности в современных эллиноидах, и нынеш-
ние попытки воскресить римский стиль напоминают больше кино,
чем историю. Нет у фашизма, за пределами исторических мигов, за
сферой преходящих и относительных, хотя и достойных, ценностей,
прочного положительного упора незыблемой цели, крепкого берега.
Нет у него широкого синтеза общезначимого, вселенского социаль-
ного идеала, хотя бы даже в качестве верховной регулятивной нор-
мы. Воспроизводя во многом «гегелианскук» картину истории, он,
однако, лишен того стержня, который был в системе самого Гегеля:
идей Абсолютного Духа, раскрывающегося в мире и осмысливающе-
го пеструю, противоречивую панораму исторического процесса. От-
сюда за мажорным тоном политических лозунгов и кликов фашизма
кроется по существу безотрадная, пессимистическая метафизика веч-
ной борьбы и безысходной расщепленности. Какой гигантский шаг
назад по сравнению с христианской метафизикой единства и любви,
с христианской эсхатологией всеобщего спасения!
Этот диковинный рецидив языческих тяготений и потенций, по-
данный историей с отменным мастерством, в окружении заманчи-
вых идейных приправ, есть опять-таки грозный удар и горький укор
в адрес официального христианства. Фашизм, несомненно, сумел
Ударить по сердцам людским со свежей силой. Его можно преодолеть
762
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
лишь противопоставляя ему не менее действенную и конкретную по
характеру и в то же время более позитивную и возвышенную, более
благостную и целостную по содержанию систему идей.
8.
Всякий новый большой этап есть в какой-то степени отрицание
старого. Так на наших глазах меняется не только экономический и по-
литический, но также и культурно-исторический климат стран белого
человечества. Началось с кризиса формальной буржуазной демокра-
тии, победившей, но в то же время и подорвавшей себя, изнемогшей в
мировой войне. Продолжается болезненным, страстным пересмотром
более общих и глубоких начал, владевших культурным сознанием по-
следних веков: начал свободы, равенства, личности, «прогресса». На-
конец, — поставлен критический вопрос о самом корне тысячелетней
европейской цивилизации, ее воздухе, ее душе: христианстве.
Но каждый большой новый этап, будучи отрицанием предшеству-
ющего, неизбежно есть в то же время его продолжение. Новое зарож-
дается в недрах старого, ниспровергает, но и усваивает его, перева-
ривает его в себе, и метко подмечено, что одностороннее отрицание,
антитезис, завершается творческим единством, синтезом.
Должен определиться некий новый синтез и в результате нынеш-
него всестороннего исторического кризиса.
В социально-политической действительности идет состязание
трех путей: 1) большевизм, 2) фашизм и 3) эволюционная реконструк-
ция демократии (Англия, Франция, САСШ). Совершенно очевидный
рост этатистских моментов, характерный для всех этих трех путей,
возвещает новый, идеократический тип государства. Экономическим
фоном его становления является тяжкая болезнь капиталистического
хозяйства, вызывающая повсеместное обострение и межгосударствен-
ных противоречий, и классовой борьбы. Явственны сумерки класси-
ческого капитализма: идеократия XX века рождается под красной
звездой социализма. Это не означает еще, конечно, что социализм
есть свершившийся факт сегодняшнего дня. Но это свидетельствует,
что он — ведущая тема наступающей исторической эпохи.
Большевистская идеократия, беззаветно и последовательно поста-
вившая себя на служение идее социализма, доселе отказывала этой
идее в нравственно-философском обосновании, предпочитая ему
Наше время
763
аналитику отвлеченного экономизма. Вообще говоря, в большевиз-
ме слышится последнее слово старой отживающей механистическо-
позитивистической и просвещенско-рационалистской традиции
европейской мысли, взрываемое изнутри иррациональным фактом
нового жизненного порыва. Говоря афористически, в советском жиз-
нечувствии Бергсон превозмогает Маркса, и сам Маркс на ленинской
палитре выглядит «почти Бергсоном». В большевистской воле к но-
вой земле и к новому небу неуклонно набухают все предпосылки
подлинно трудового, религиозно-творческого отношения к миру
и человеку — в то время как в большевистском интеллекте все еще
пузырится и топорщится старый мелкобуржуазный, интеллигент-
ский атеизм. Эта любопытная раздвоенность духовной субстанции
большевизма явилась одним из источников его исторической силы в
обстановке разложения хозяйствующего общества. Но в то же время
она наглядно выдает существенно «переходный» характер нынешне-
го большевизма, как мировоззрения. Своеобразное самопротиворе-
чие современной советской идеократии, уже отмеченное критикой
(Н. Трубецкой), заключается еще и в том, что правящий идеократиче-
ский отбор в СССР теоретически отрицает автономность идейного
начала. Устранение этого парадокса, по смыслу самой большевист-
ской доктрины, следует отнести к эпохе грядущего бесклассового
общества. Однако в конкретной действительности оно не может не
назревать уже и теперь; и тут уместно признать знаменательность
порожденных в значительной мере большевизмом многообразных
международных настроений и течений, осью коих служит утвержде-
ние «первенства духа над материей». Так обрисовываются мало-по-
малу элементы слагающегося синтетического сочетания.
Социализм есть не только тенденция закономерного развития
социально-классовых сил, но и явление нравственного порядка, эти-
ческий постулат. С этой точки зрения новый исторический синтез,
опрокидывая буржуазную демократию, отнюдь не призван беспово-
ротно ниспровергнуть культурные ценности, с нею связанные и ею
накопленные, ни отнять у этих ценностей их моральное оправдание,
их идеальную природу. Это отчетливо сознают те деятели современ-
ных демократий, которые, подобно, скажем, Рузвельту, Макдональду
или Эррио, желали бы мирно и эволюционно, с наименьшими мате-
риальными и моральными жертвами вывести свои народы на новый
социальный путь. Трагедия этих деятелей — в огромной трудности
764
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
предотвратить исторические катастрофы, смягчить социальные про-
тиворечия в пору их объективно данного нарастания, мирно переро-
дить капитализм, изжить его тупики, не взорвав их. В своих почтен-
ных прогрессивных усилиях они зачастую оказываются опутанными,
плененными логикой старого общества, и в великой борьбе нового со
старым они фактически то и дело подпирают, консервируют старое и
негодное вместо того, чтобы с ним кончать. Помимо того, инфекция
фашистских и большевистских бацилл, проникая в народные массы
последних демократий, заставляет их принимать меры самообороны,
усиливать активность власти, сужать сферу гражданских свобод, т.е. в
свою очередь постепенно приближаться к стилю идеократических
диктатур. Но в свете большого синтеза было бы все же ошибочно от-
рицать принципиальную значимость также и эволюционной уста-
новки, стремящейся соблюсти гармоническое соотношение целей и
средств, избежать «иезуитского» ниспровержения ценностей в сфере
средств ради их вящего торжества в порядке целей. Нужно думать,
что неотвратимая смена исторических эпох будет осуществлена раз-
ными путями, сложными комбинациями эволюций с революциями.
Можно сказать, что если, с одной стороны, революция есть стимул
эволюции, шпоры, в которых она нуждается, то, с другой стороны,
эволюция есть регулятор революции, узда, которая ей полезна.
Напряженным выражением социально-экономических и куль-
турно-исторических противоречий нашего переходного времени яв-
ляется, далее, антиномия национализма и интернационализма. Это,
бесспорно, основоположная проблема эпохи. Век демократии был
веком суверенных государств и принципом международных отноше-
ний долгое время продолжал оставаться старый закон естественного
состояния: государство государству — волк. Однако логика демокра-
тической идеи в сочетании с давлением экономической необходи-
мости постепенно вела к проникновению начал права и в область
междугосударственной жизни. Мир становился единым хозяйствен-
ным целым, — нельзя было не задуматься и о политическом его объ-
единении. Последним криком, вымученным завещанием демократии
оказалась Лига Наций235, детище мировой бойни и демократическо-
го гуманизма, крестница Вильсона и Клемансо. Теперь наследникам
буржуазной демократии приходится разбираться в этом ее сумбур-
ном и поневоле лицемерном, но все же достаточно содержательном
завещании.
Наше время
765
Сейчас, как никогда, резко и непримиримо противостоят друг дру-
гу две тенденции. Большевизм представляет собою боевую позицию
интернационала. Фашизм является яркой вспышкой национально-
государственной идеи. Оба эти фактора в высокой мере реальны: тем
диалектичнее выглядит действительность.
Сегодняшний день истории международных отношений, не-
сомненно, ближе к фашистскому рисунку, чем к большевистскому.
Лига Наций, распадаясь, уступает место не рабочему интернацио-
налу, не мировому союзу советских республик, а раздробленному и
анархическому сонму самостоятельных государств, из коих каждое
принуждено устраиваться за свой страх и риск. Повсюду бурлят ло-
кальные национальные эгоцентризмы, все надеются только на силу
и потому торопятся вооружиться, о международном равенстве ни-
кто уже и не говорит всерьез, воскресают проекты директории ве-
ликих держав, терпящие фиаско вследствие взаимной борьбы в их
собственном стане, и даже самому Советскому Союзу пришлось так-
тически «фашизироваться», переключить свою внешнюю политику с
коминтернских на государственно-национальные рельсы. Кажется,
именно здесь, как нигде, именно в сфере интернационалистских
своих усилий, большевизм потерпел решительную, неоспоримую
неудачу.
И все же проблема гораздо сложней, чем это может показаться.
На площадях и в микрофонах шумят и ярятся националистические
страсти, выше вздымаются стены барьеров, отделяющих один на-
род от другого, над миром виснет угроза новых войн, в припадках
специфической религиозной экзальтации обожествляются нации и
государства. Но одновременно все грознее и неумолимей разоблача-
ется гибельность этого пути всеобщего раздора и всеобщей эгоисти-
ческой обособленности. Мир, по слову Ллойд-Джорджа, — «начинает
походить на сумасшедший дом». Дух отчаяния и обреченности вита-
ет над ним, предвещая все новые и новые беды. Позитивнейшие фак-
ты, логика техники и экономики, тот же самый здравый смысл, тот
же эгоизм, — все взывает к объединению, солидарности, единству.
Приходит пора, когда дальнейшая раздробленность человечества
угрожает стать смертоносной в полном смысле слова, когда одна из
ближайших войн может превратиться в мировую катастрофу совер-
шенно беспримерных масштабов, подобную библейскому потопу и
всепожирающему серному дождю.
766
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Фашистская картина истории внутренне ветха, несмотря на свою
кажущуюся свежесть. Она доподлинно реакционна, косна, анахро-
нична. Воплощенное в ней историческое сознание отстает от исто-
рического бытия; оно обращено назад, а не вперед. Категории Ма-
киавелли, при всем их пластическом совершенстве, уже не подходят
к XX веку. Фашистский героизм горяч и полон жизни, но он дурно
направлен; можно сказать в терминах психоанализа, что он «требует
сублимации». Современность явственно тоскует по универсализму,
по вселенскому делу.
Неудача большевистского интернационала, несмотря на плодот-
ворную интуицию вселенскости, ему присущую, была обусловлена
сложными причинами; нужно их искать и в «старом», и в «новом» ми-
рах. Послевоенное человечество, расколотое всевозможными проти-
воречиями, озлобленное и очерствевшее, оказалось психологически
и морально неподготовленным к восприятию новой объединяющей
идеи. С другой стороны, сама эта идея не могла сразу явиться во всем
своем окончательном, покоряющем совершенстве. Большое историче-
ское действие, впервые ее воплощающее, по необходимости получило
слишком исключительный и односторонний характер, чтобы сразу
добиться мирового успеха. Выступая в обстановке и среде критиче-
ской эпохи, оно само не могло не отразить на себе многих ее изъянов.
В качестве реально-политического фактора большевизм обертывался
к исторической действительности прежде всего своей отрицатель-
ной, взрывчатой, революционной программой и своим устрашаю-
щим, примитивным, «азиатским» человеческим материалом: нужно
начать с разрушения старого, а старое не рушится лишь от трубных
звуков. Миру нужен мир, но его не обеспечить без меча. Страстное
действие новой революции своим сокрушительным порывом вызва-
ло могучее противодействие. Против большевистского «максимализ-
ма» ополчились не только влиятельные интересы старого мира, но и
многие из тех органических процессов и конкретных идей, которые
выдвигает нынешний век на смену рационалистическим абстракциям
века минувшего. Если перевести тему в плоскость классовой борьбы,
то и здесь можно, если угодно, сказать, что буржуазия использовала
против большевизма целую серию живучих чувств и жизненных идей,
значимость которых он недооценил и которых обаяние стремился
рассеять. Его ударная боевая схема не могла уловить всей сложности
живой исторической действительности, и в его распоряжении не ока-
Наше время
767
залось тех стимулирующих импульсов, тех идейных рычагов, без по-
мощи которых не завершить переделки мира. Некоторые из этих им-
пульсов и рычагов были перехвачены иными силами, силами реакции
и распада, и мир забился в мучительных судорогах бездорожья.
Всепоглощающий экономизм большевистской доктрины — слиш-
ком чахлая почва для произрастания благой и всеобъемлющей идеи
общего братства. Революционный марксизм — это инструмент борь-
бы в переходное время в условиях классового общества. Он сам им-
манентно заражен ядами социальной действительности, которую
призван низринуть*. Отсюда и пестрая коллекция сопротивлений,
которые ему не удается пока превозмочь. Недаром он сам намеча-
ет прорыв за собственные пределы, — он отомрет некогда вместе с
классами. Чтобы перестроить мир, нужен идеал более возвышенный и
духовный, более гармоничный и целостный. Не следует обольщаться
иллюзиями. Мир во зле лежит, и покуда активно зло, только наивность
либо лицемерие могут отрицать оправданность борьбы, порою суро-
вой и жесткой, за достойные цели. Да, единство не дается даром:
Единство, — возвестил оракул наших дней, —
Быть может спаяно железом лишь и кровью.
В этом есть доля правды: тому свидетельница — мировая история.
Но это — неполная правда, которую исключительность и категорич-
ность формулировки превращает в ложь. Ошибается тот, кто понаде-
ется лишь на железо и кровь, бездушную логику хозяйственных эго-
измов и классовых тяжб. Они не помогут, если за ними и выше них
нет ничего органического и творческого, если нет главного:
...Но мы попробуем спаять его — любовью.
А там посмотрим, что прочней!
Поэт неправ, абсолютно противополагая один путь другому. На
самом деле тут имеет место не альтернатива, а иерархическая цело-
*Ср. знаменитое диалектическое определение пролетариата у Маркса в
«Критике гегелевой философии права»: «Класс гражданского общества, который
не есть класс гражданского общества, сословие, которое представляет собой
разложение всех сословий; сфера, которая не может освободить себя, не осво-
бодившись от всех остальных сфер общества и не освободив вместе с тем все
остальные сферы общества» и т. д.
768
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
купность. Любовь, не исключающая непременно железа, а подчи-
няющая его себе. Любовь безоружная, любовь без железа — все еще
недостаточна в нашем грешном мире. Но необходимо со всей ясно-
стью осознать: сила активной, целеустремленной любви — прежде
всего. Железо и кровь без положительной идеи, вне утверждающей,
осмысливающей, преображающей силы жизни и любви — способ-
ны создать лишь призрачное, худосочное единство, лишь карикатуру
единства. Последний и высший принцип единения, единства, все-
единства — любовь. Это камень, которому надлежит быть во главе
угла. Это начало начал и идея идей.
Мир наших дней со всеми его оракулами еще слишком пленен
категориями крови и железа, чтобы разрешить задачу всеобщего
объединения. Но так или иначе, эта задача, сама собою вырастаю-
щая из недр исторической жизни, ныне начинает все неудержимее
проникать и в сознание людей. Должны вызреть объективные усло-
вия ее решения. Однако многое зависит здесь и от разумной воли,
ответственных усилий самих людей, и прежде всего ведущего аван-
гарда человечества. В обстановке современного раздора народов
зреют элементы нового исторического синтеза. Несмотря на разгул
центробежных устремлений, кипение удушливых национальных эго-
измов и угар международной ненависти — а отчасти, может быть, и
вследствие всего этого — путь единства и мира диктуется сам собою,
с упорной, упрямой настоятельностью. Все очевиднее вырисовыва-
ется роковая дилемма: либо всеобщее объединение, либо всеобщая
катастрофа. Новая органическая эпоха не может не быть эпохой все-
ленской, «экуменической». Сейчас, конечно, еще неопределим кон-
кретный ее облик, но, думается, и теперь уже можно сказать, что он
своеобразно вместит в себя преображенные элементы идеократиче-
ских систем, слагающихся на наших глазах. В частности, в отношении
темы интернационализма и национализма уже и сейчас выдвигается
формула: наднациональное целое на национальных основах. Пред-
носится время, когда нации перестанут быть принципом политиче-
ского разделения человечества; они сохранят лишь свою внутреннюю
культурную индивидуальность. Разумеется, этот процесс всемирно-
го объединения человечества непосредственно связан с процессом
коренного переустройства социальных отношений. В свете новых
всемирно-исторических перспектив не подлежит уже ныне сомне-
нию огромная и все растущая значимость русской революции и соз-
Наше время
769
данного ею СССР. Основной импульс большевистской идеократии в
глубочайшей степени современен и содержателен; история и впрямь
стучится в наши ворота. Советский Союз может считаться первым
проектом, прообразом будущей мировой междунационалыюй ор-
ганизации; первостепенное значение принадлежит и гигантскому
социально-экономическому опыту, им осуществляемому. Но в своем
дальнейшем жизненном воплощении, входя в мир и впитывая в себя
мировые влияния, советский прообраз нового человечества, нужно
думать, претерпит существенные превращения, как и полагается про-
образу. И в процессе этих превращений не может не преображаться
и духовный его облик. Отомрет немалая доля идеологических тради-
ций, в лоне которых он появился на свет. Растают эпигонские фети-
ши рационализма, отвлеченного интеллектуализма, иссякнут окон-
чательно атомистические и механистические струи, которые доселе
еще питают малый разум великой революции. И именно тут — при-
хотливая линия пересечения большевистского мира с фашистским;
именно тут истоки нового синтеза. Должны быть признаны непре-
рекаемые права и самодовлеющая сила идеального начала, духовной
реальности. Должна быть осознана органическая, качественная при-
рода социальных процессов, учтена роль различных форм и типов со-
циальной солидарности, осмыслена значимость иерархии, усмотре-
ны и оправданы этические ценности. Интернационально-классовая
устремленность большевизма и национально-корпоративный фа-
шистский дух выступают сейчас силами полярно противоположны-
ми. Но дело синтеза и состоит, как известно, в «снятии противопо-
ложностей». Жизнь учиняет проверку отдельных путей и решений,
отменяет одно, усваивает другое, — и то, что сначала дано раздро-
бленным на противоположности, на новой ступени развития оказы-
вается утвержденным в обретенной целостности. Трудно говорить о
будущем. Но уже и сейчас позволительно предположить, что должны
быть одинаково преодолены и миросозерцательная односторон-
ность большевизма, затрудняющая его всемирно-историческую ак-
цию, и языческая поврежденность фашизма, идейный источник его
социально-политической реакционности. Должны быть одинаково
усвоены и вселенская устремленность русской революции, неразрыв-
ная с ее действенной верой в творческую мощь человека, и предмет-
ная зоркость европейского сознания в отношении к живому много-
образию конкретных социальных реальностей. Так намечаются пути
770
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
большого синтеза, новой ступени в бесконечной перспективе исто-
рии*. Было бы грубым заблуждением полагать, что этот синтез озна-
чает какое-то произвольное соглашение или размежевание влияний
между великими идеями-силами, ведущими ныне перед всемирным
судом истории тяжкую тяжбу на жизнь и смерть. Большие историче-
ские синтезы достигаются не сговорами и компромиссами, не «мир-
ным обновлением» и лоскутными эклектическими помесями, — они
рождаются в борьбе, в испытаниях огнем и молотом, верой и прав-
дой. Они не механичны и формальны, а органичны и существенны.
Они завершают критическую переоценку ценностей преодолением
односторонних определений, симфоническим претворением, пре-
* Пристальное исследование тенденций, проявляющихся ныне в больше-
вистской и фашистской идеологиях, думается, могло бы способствовать более
близкому уразумению путей грядущего синтеза. Так, исключительный интерес
представляет собою учение «диалектического материализма», являющееся обя-
зательным миросозерцанием советской идеократии: в этом учении, по мере его
развития, неудержимо убывает «материализм» и неудержимо вскрывается свое-
образный «идеал-реализм»; любопытно наблюдать, каким образом совершается
в советском сознании реабилитация неотчуждаемых прав духа. Далее, особого
внимания заслуживает совокупность идей, связанных с концепцией «бесклас-
сового общества»: ликвидация классовой борьбы, объявленная задачей даже не
завтрашнего, а сегодняшнего исторического дня, естественно влечет за собою
глубочайшую идеологическую, революцию! Наконец, чрезвычайно показательна
нынешняя борьба с обезличкой и уравниловкой в СССР: идеи качества, органич-
ности, иерархизма явно добиваются признания в советском мировосприятии.
С другой стороны, нужно не менее внимательно следить за развитием фашист-
ской мысли. Вероучение неизбывной борьбы не мешает Муссолини и его уче-
никам проповедовать идеи солидарности, осмысливать «идеал сотрудничества
и гармонии сил в рамках иерархии», даже заявлять, что «фашизм есть наиболее
чистая форма демократии... при условии квалитативного, а не квантитативного
восприятия народа» (статья о фашизме в итальянской энциклопедии). В плане
корпоративной экономии внутренне заложены тенденции, не только допускаю-
щие, но даже предполагающие иное оформление, нежели языческо-сорелевскую
мистику насилия и военного героизма. Больше того. Здесь и там в писаниях
современных фашистских теоретиков в Италии и в Германии начинает про-
скальзывать мысль об органическом упорядочении даже и междунациональных
отношений, о преодолении современной расщепленности человечества: если,
мол, кончилась эпоха индивидуалистического либерализма в области внутри-
государственной, то должен быть изжит индивидуализм и в аспекте междуна-
родной жизни. Разумеется, все это пока только намеки и тенденции, не отме-
няющие основных, определяющих характеристик большевизма и фашизма в их
взаимном противостоянии. Но было бы ошибочно игнорировать эти любопыт-
ные намеки: несомненно, они представляют собою благодарный материал для
размышлений и предвидений.
Наше время
771
обряжением элементов борьбы. Так было, так бывало. Сам род че-
ловеческий возник, по преданию, из пепла и титанов, поглотивших
Диониса236, — вот почему титаническая воля смешана в человечестве
с дионисовым началом. Западно-европейский мир есть, как известно,
плод диалектического синтеза римской культуры и германской сти-
хии. Сама римская культура была бы в своей исторической полноте
невозможна без греческих мотивов, проникших в нее из покоренной
Эллады: Graeciacapta ferum victorem vicit, побежденная Греция побе-
дила сурового победителя. Так было, — и пожалуй, так еще будет.
Новой синтетической эпохе суждено состояться только под зна-
ком конкретного универсализма — либо не суждено состояться вовсе.
Означая собою новое бытие, она нуждается в новом сознании. Чтобы
действительно объединить человечество, необходима не только сле-
пая логика материальных сил, но и конкретная идея, направляющая и
формирующая. Идея, превращенная в непосредственный жизненный
стимул, владеющая не только умами, но и сердцами, творящая нового
человека. Идея, облеченная в плоть и кровь, становящаяся живым цен-
тром вселенской культуры, нового всемирно-исторического синтеза.
Критическая эпоха спутала старые ценности и расплавила старый
человеческий материал. В историю снова и снова хлынула стихия,
противостоящая культуре. Именно это явление теперь часто назы-
вают «вертикальным нашествием варваров». Не следует упрощать
изображение этого процесса: он очень сложен. Нельзя сказать, что-
бы сразу и целиком рухнула старая культура. Нельзя сказать также,
что новая стихия, — этот «шофер» или «Чингисхан с телеграфом», —
представляет собою нечто абсолютно примитивное и однородное.
Поспешные обобщения здесь опасны и грозят оказаться поверхност-
ными. Всякие аналогии здесь — приблизительны.
Новый синтез вырастает на почве, разрыхленной, вспаханной
анализом. Отвлеченный анализ, ставший жизнью, практикой, исто-
рией, знаменует разъединение, раздор, борьбу, — в последнем счете,
хаос. Именно из хаотической первостихии возникали, бывало, новые
мифы и новые религии — символы и скрепы новых синтезов. По из-
вестному образу Ницше хаос рождал танцующую звезду. В некото-
рых отношениях современное состояние человечества напоминает
собою такую хаотическую стихию. Чревата ли она новой звездой?
Не случайно зашатались исторические религии, и совершенней-
шая из них — христианство, форма и душа европейской культуры.
Ill
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Характерно, что именно тогда, когда европейская цивилизация в
своем наступательном «фаустовском» устремлении пленяет весь
мир, — тысячелетний источник ее внутренней энергии готов если не
иссякнуть, то замутиться. Аналитическая эпоха радикальна в своих
переоценках, старый крот работает на совесть. Но как оформится и
чем зацветет новый синтез?
Поскольку он стремится быть универсальным и конкретным, — в
нем не может быть ничего логически несовместимого с основными
началами христианского миросозерцания и воздухом христианской
культуры. С этой точки зрения современные антирелигиозные поры-
вы и языческие рецидивы в жизни христианских народов — не что
иное, как признаки переходного, революционного, критического пе-
риода прежде всего. «У христианства нет и не может быть врагов» —
утверждают христианские философы: в доме Отца Моего обителей
много. Всемирно-историческая христианская идея вмещает в себя и
эллинизм, и романтизм, и отрешенный опыт Востока, и страстную
активность Запада. В христианской философии всеединства есть
место и первобытным языческим интуициям, и утонченным откро-
вениям седого разума, фрагментам Гераклита и афоризмам того же
Ницше. Христианскому всеобъемлющему сознанию внятны и духов-
ная напряженность исканий, и пыл отрицаний, и мука сомнений. Ему
не враждебны, далее, ни любовь к родине, ни начала иерархии, авто-
ритета и дисциплины. Вместе с тем способно оно вместить в себя и
приятие светского прогресса, чуждающегося религиозных обоснова-
ний. Если у Достоевского Христос безмолвно целует Великого Инк-
визитора, обагренного в крови ради великой любви к человечеству,
то неужели же он оттолкнет современных светских человеколюбцев?
Само богоборчество, отмеченное еще Книгой Бытия, входит харак-
терным моментом в систему религиозной культуры христианства.
В этой несравненной системе веры и любви отрицаются лишь исклю-
чительность и претенциозность отвлеченных начал, изживаемых их
взаимным состязанием, их междоусобной распрей (не мир, но меч);
но не самые эти начала, из коих каждое укоренено в полноте бытия
и находит свое место в иерархии слав.
Не очевидно ли отсюда, что нет внутренних логических препят-
ствий к оформлению нового синтеза христианских идей?
Но тут недостаточны логические только основания. Вера — сверх-
логична: она — окрыление всех духовно-материальных сил и качеств.
Наше время
773
Мало одной логической возможности: нужна лучезарная очевид-
ность, нужна действительность, убеждающая и побеждающая.
При всей своей совершенной универсальной сущности, христи-
анство в истории до наших дней не приобрело общечеловеческого
признания. В глазах нехристианских народов оно остается чуждым
и в конце концов провинциальным явлением. Теперь оно одержимо
неблагополучием и в пределах собственной традиционной арены.
Словно обветшали внешние формы его временно-пространственной
активности. Словно его динамическая, творческая сила утратила
связь с исторической его организацией и ушла в мир, забыв о соб-
ственной природе. Восстановить эту утраченную связь, по-видимому,
в состоянии лишь какой-то потрясающий сдвиг в исторической элите
христианства, оживление его культурно-исторической плоти новым
раскрытием его неисчерпаемой субстанции, — т.е. тоже своего рода
великая революция внутри раздробленной и окостеневшей церкви.
Свершится ли она? Придет ли христианский Ренессанс после века
или веков атеистически-языческого средневековья?
Надо признать: сейчас нет его признаков в исторической жизни.
Поскольку их не будет, «светский прогресс, совершающийся в духе
человечности», и дальше обречен вестись «безрелигиозными деяте-
лями» — с верой без увенчания и любовью без имени. Наступающая
эпоха мирового горизонта совпадает с явственным упадком влия-
тельности старых религиозных слов. Не означает ли это, что танцу-
ющая звезда желанного синтеза должна иметь некий новый, доселе
невиданный спектр?
Об этом все чаще приходится слышать. Там и здесь ставится тема
новой религии, либо новой морали безрелигиозной эпохи, нового
героического жизнечувствия, титанической, прометеевской культу-
ры, нового культа красоты. Люди вечера, блуждая в сумраке, мечтают
об утренней заре.
До нее еще далеко. Но мотив ее выступает все ощутимее уже и в
наши дни, в диссонансах критической эпохи, в атмосфере всесторон-
ней борьбы, в сутолоке ущербных ценностей и дробных идеалов.
История не утратила присущего ей катастрофического стиля. Но
в своих великих творческих катастрофах неизменно насыщена она
энергией безусловной цели. И каждое новое ее утро черпает свои
краски все из того же немеркнущего источника, неподвижного, веч-
ного света жизни и правды.
774
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
«Новый Град»'
Первый выпуск журнала «Новый Град» вызвал оживленные откли-
ки в эмиграции. И это вполне естественно. Некоторые его мотивы не
могли не остановить на нем внимания политических кругов и газет-
ной прессы.
Для основной, «большой» идеи журнала эти мотивы второстепен-
ны и попутны. Но в области текущих политических забот значение их
злободневно и даже в известном смысле «сенсационно». Во-первых,
характерна оценка авторами «старого города», мира капитализма и
буржуазной демократии. Во-вторых, знаменательны некоторые их за-
явления относительно советского государства. И, наконец, в-третьих,
достойны внимания рецепты и выводы сборника в свете исходных
точек зрения его авторов.
«Старый мир рушится и разлагается в своих первоосновах. Только
слепые и глухие, порабощенные или своими интересами или своими
аффектами, могут не видеть, что разлагается и мир капитализма, и
старые формы буржуазной демократии». Так пишет Бердяев.
Не менее категоричен и Степун в осуждении западно-европейского
буржуазно-капиталистического мира и его законного детища — запад-
ного социализма. На путях современного их развития — спасения нет.
О том же пишет и Федотов, констатирующий «сумерки отечества».
Умерло старое национальное чувство, прекрасное и моральное.
Национальный принцип разлагается вместе со всем содержанием
традиционной европейской культуры. Выродилось национальное
чувство, — остались национальные страсти; современный националь-
ный эрос — уже не тема трагедии в стиле Шекспира, а сцены пошлых
бульварных преступлений «на романтической почве». Национальная
политика себя исчерпала, а международная солидарность если и дер-
жится, то разве только космополитизмом биржи. Найдет ли в себе
силы нынешняя цивилизация избежать окончательного крушения и
ступить на новые пути?
«Серный дождь, — торжественно провозглашает вступительный
коллективный манифест, — уже падает на кровли и башни родного
Содома... Нам запрещено даже оглядываться назад, чтобы не застыть
соляным изваянием отчаяния».
‘Статья написана в феврале 1932 года. Напечатана в газете «Герольд Харби-
на» 13,14 и 16 октября 1932.
Наше время
Т15
Итак, старый мир рушится. Тезис — достаточно острый. Правда,
авторы сборника сами стремятся его смягчить, притупить в ходе
своего изложения. Это и не так трудно сделать: понятие «старого
мира» — расплывчато и многосмысленно.
Все же острые публицистические тезисы имеют собственную
логику и собственную судьбу. Они связывают и обязывают. Ударные
фразы гораздо действенней и долговечнее осторожных оговорок, их
сопровождающих.
Старый мир разложился, но камни, из которых он построен,
оказываются целы, вопреки заявлению Бердяева о «разложении и
первоосновах». И из этих камней нужно воздвигнуть Новый Град.
Нужно сохранить либеральную идею политической свободы и со-
циалистическую идею общественно-хозяйственной справедливо-
сти. Нужно укрепить, освятить обе эти идеи третьей, тоже не новой:
христианской идеей абсолютной истины. И рецепт исцеления —
налицо: внутреннее и органическое примирение свободы лично-
сти и правды общежития, национального и вселенского начала, как
общественное выражение абсолютной правды Христовой (редак-
ционная статья).
Рецепт — совершенно безбрежный по своей отвлеченности, пред-
ставляющий собою классическую словесную формулу «социального
идеала». Мудрено ли, что политическое внимание сосредотачиваются
не на нем, а на конкретных тезисах книги. И тут прежде всего за-
печатлеваются в памяти ее сильные выражения по адресу современ-
ной буржуазной демократии, по адресу капиталистической системы.
Капитализм кончается, агонизирует, мир вступил в период противо-
капиталистической революции — эту мысль Бердяева, по-видимому,
вполне разделяет вся редакционная коллегия журнала.
В свете этой антибуржуазной ориентации приобретают особый
интерес два тезиса автора относительно большевизма и советского
государства.
Первый тезис. «Производственно-технический успех Советской
России не подлежит ни малейшему сомнению». Отсюда ясно, что
теперь нельзя уже строить отрицание большевиков на том основа-
нии, что у них, фантазеров, ничего не выходит. За протекшие годы
«большевики из печального недоразумения русской жизни выросли
в грозную мировую силу». Так пишет Степун.
То же самое подтверждает Бунаков. «Неверно, что большевист-
ская власть систематически разрушает хозяйственную мощь России...
776
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Большевики могущественная и фантастическая секта, хозяйственное
развитие само по себе не ведет к ее падению... Советская система
прочна».
Снова — острый политический тезис! И второй — подобный ему.
В полном противоречии с благонамеренной отпиской предисловия,
что «в России — каторжная тюрьма для всех», Бунаков доказывает на-
родность советского строя. Неверно, что большевики держатся толь-
ко штыками, — они держатся душами. «Когда большевики в 1917 году
захватили государственную власть, они опирались на широкое со-
чувствие народных масс. Надо иметь мужество признать, что весь
русский народ в 1917-18 году был охвачен революционным безуми-
ем. Неправильно тоже думать, что теперь, когда революционная буря
стихла, большевики потеряли всякие корни в народе... Сила совет-
ской власти не только в том, что половина русского народа, более
молодая и потому более живая и сильная, получила большевистское
воспитание. Не будем себя обманывать. Советская власть держится не
только на людях, потерявших совесть, и на наемниках. Она опирает-
ся на миллионные кадры дисциплинированных и слепо верящих в
правду своего учения людей — старых и юных... На этих устоях стоит
советская власть, и пока эти устои крепки, советская власть несокру-
шима». Так пишет Бунаков.
Итак, большевики, во-первых, не разрушают хозяйства России, не
ведут страну к неминуемой хозяйственной катастрофе, и, во-вторых,
их нельзя считать тиранами, оторванными от народа: они далеко не
лишены корней в народных массах.
Таковы два боевых констатирования новоградцев — о большеви-
ках. Весьма не новые и меньше всего парадоксальные сами по себе,
оба они непривычны и даже, можно сказать, неприличны для догма-
тического эмигрантского сознания. Две вольнодумные бреши в за-
стывших редутах зарубежной крепости. Две бреши — извнутри.
Но авторы отнюдь не порывают с антибольшевистской непри-
миримостью. Напротив, они склонны утверждать, что именно они,
новоградцы, непримиримы подлинно и до конца. С большевизмом
нельзя бороться на позициях капиталистической идеологии: ибо
идеологически он есть последнее ее слово, ее законное порождение.
Отрицать большевизм можно лишь с точки зрения высших религиоз-
ных начал, религиозных основ жизни. Обличать ложь большевизма
следует во имя вечной правды личности и ее свободы. Но обосновать
Наше время
111
эту правду и эту свободу возможно лишь в духе религиозного и, еще
точнее, христианского мировоззрения. Свобода должна быть связа-
на с истиной, постигнута в своем положительном и существенном
смысле. Социальное спасение немыслимо вне религиозного обнов-
ления культуры.
Основная, большая идея сборника — религиозная. У авторов есть
историческая концепция большого стиля, характерного для русской
мысли начала нашего века. Эта концепция сама по себе достойна
серьезного внимания. Но, переводя в иной, высший план вопро-
сы конкретно исторические и политические, авторы в то же время
«роняют», как мы видели, характерные злободневные признания и
содержательные политические утверждения, мимо которых нельзя
пройти и тому, кто далек от религиозной историософии.
В самом деле. Как быть людям, доселе ополчавшимся на большеви-
ков по основаниям социально-экономическим? Очевидно, им следует
сложить оружие и прекратить борьбу. Напротив даже, они поступят
последовательно, если сделают все от них зависящее, чтобы помочь
советскому государству завершить намеченную им хозяйственную
программу и тем самым оправдать старое пророчество Данилевско-
го и Леонтьева, что России суждено наилучшим образом разрешить
собственно экономический вопрос. Не правда ли?
Как быть и тем, кто до сего времени черпал свой антибольшевизм
из народолюбчевского источника? Он полагал, что большевики угне-
тают народ и правят вопреки его воле. Но вот оказывается, что это
совсем не так: значительная и не худшая часть народа — с ними. Не
померкнет ли тогда у соответствующего народолюбца негодующий
активистский пафос?
Каково, наконец, положение тех, кто ненавидел большевиков за
их недопустимое отношение к личности и свободе? Тут положение
запутаннее. С одной стороны, новоградцы готовы отстаивать против
большевистской доктрины начала личности и свободы. Но с другой
стороны, углубленный анализ этих начал, предпринятый Бердяевым,
приводит к заключению, что «свобода есть сплошной парадокс и
полна противоречий», что существует и советское понятие свободы,
как «возможности социально, коллективно реализовать свою энер-
гию в строительстве новой жизни, в переустройстве мира», что либе-
ральная демократия, эксплуататорская и лицемерная, ничуть не луч-
ше советской диктатуры («в коммунизме есть критическая правда»)
778
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
и что лишь коренное духовное перерождение людей может дать пра-
во отвергать коммунистический принцип, как, впрочем, и буржуаз-
ный индивидуализм.
Понятно, что многие в эмиграции встретили враждебно выступле-
ние «Нового Града». Оно способно внести немалую смуту, опасный
соблазн в зарубежные умы, и без того смущенные сплошными пят-
надцатилетними незадачами. Конкретно-политические утверждения
сборника заряжены подрывной силой и чрезвычайно рискованны
для традиционной атмосферы эмигрантского сознания.
Быть может, авторы совсем не хотели того резонанса, который
вызван их статьями. Они стремились укрепить антисоветскую борьбу
незыблемым фундаментом небесных ценностей, — на деле они под-
рывают земные аргументы борьбы. Провозгласив крушение старого
мира, они, по существу, хотели спасти его основные элементы, связав
их с безусловными началами и постулируя лишь мирное их обновле-
ние в форме нового их сочетания, — на деле же они обильно питают
в своей среде настроения пессимизма и катастрофизма. Они стави-
ли себе задачей дать новую действенную программу эмигрантскому
народу, оживить «безжизненные и худосочные» эмигрантские поли-
тические организации — на деле они им наносят еще один тяжкий
удар, дезориентируя их сознание и парализуя волю.
Редакторы «Нового Града» не могут не сознавать, что русло их
общественно-политических исканий пролегает где-то поблизости от
сменовеховских и евразийских путей. Они вращаются в сфере ана-
логичных, родственных утверждений, вплотную касаются тех же тре-
вожных проблем. Федотов мужественно признает «идейную значи-
тельность» сменовеховства и евразийства, правда, оговариваясь, что
над ними «тяготеет рок изначального морального излома». Вишняк
в «Последних Новостях» немедленно откликнулся: этот порок мо-
рального излома не в меньшей мере тяготеет и над «Новым Градом».
Струве в «России и Славянстве», касаясь первого выпуска журнала, со
своей стороны констатирует, что «это издание относится к той же
идеологической волне, к которой принадлежало сменовеховство в
его идейном содержании, евразийство в его разных видах и т.д.».
Сознавая необходимость более четкого самоопределения, Сте-
пун во втором выпуске журнала старательно отмежевывает свою по-
зицию от «сменовеховской опасности, грозящей пореволюционным
группировкам». Правда, он опасается больше за других, евразийцев,
Наше время
779
младороссов, нежели за себя. Но другие, как видно по примерам
Вишняка и Струве, испытывают явственное беспокойство и за него
самого...
И, пожалуй, не зря. Если не расценивать смену Вех как простую
«сдачу на милость победителя и переход в лагерь большевиков», а
учесть идейные пружины этого явления, было бы нетрудно вскрыть
в новых «пореволюционных» течениях нашей эмиграции неста-
реющие мотивы старого сменовеховства. Пусть эти течения пока
как огня чуждаются политического вывода, сделанного в свое вре-
мя нами, сменовеховцами. Пусть их тактико-политический вывод
противоположен нашему и, как нам кажется, плохо примирим с их
же собственными историософскими предпосылками и идейно поли-
тическими интуициями. Все же с другого берега, с другой стороны
политического рубежа мы с интересом следим за новым приливом
столь знакомых нам настроений и идей...
Два практических императива воодушевляют Степуна:
1) не отрываться от эмиграции и
2) не предавать религиозного смысла свободы.
Очевидно, первый императив есть вывод из второго. Отдавая себе
ясный отчет в печальном состоянии эмигрантского народа, косне-
ющего в старом городе, новоградцы все же тверды в желании оста-
ваться вместе с ним и среди него. Этого требует от них религиозный
символ веры. Сохраняя ему верность, они считают себя обязанными
и к политической борьбе с государством русской революции, хотя
основные национальные экономические и собственно политические
мотивы такой борьбы уже утрачены, или во всяком случае, глубоко
подорваны в их сознании (и в этом их близость к сменовеховцам).
Но, оставаясь на том берегу, они неизбежно, хотя и невольно, отбра-
сываются жизнью к блеклому вечеру, к обломкам старого Содома,
политого серным дождем. Вопреки собственным предостережениям,
они непрестанно оборачиваются назад: не стать бы им и в самом деле
соляными изваяниями!
История ныне ставит многие вопросы ребром. Исторические го-
ризонты становятся прозрачными, формы — зрелыми и четкими,
линии выступают с беспощадной резкостью. Противоречия набуха-
ют и заостряются, исчезают полутени и полутона, компромиссы и
пацифизм; снова торжествует жестокий героический стиль. Воздух
наполняется честным лязгом стали.
780
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Синтезы придут, но потом. Их можно предчувствовать и предви-
деть, но надо понять, что они даются в исходе тяжкого пути борьбы
и мучительных противоречий. Надо также понять, что утренние су-
мерки ближе к солнечному полдню, нежели вечерняя смутная мгла.
Понять — и сделать выводы.
Но как же с религиозным символом веры? Для авторов «Нового
Града» это — основной вопрос.
Многие просто не захотят последовать за ними на высоты их ру-
ководящей идеи. Так, например, П. Н. Милюков уже успел их обозвать
«религиозной сектой» и публично пожать плечами по поводу наи-
более заветных их высказываний. Людям, чуждым религии, незачем
следить за мыслью их до конца.
Но попытаемся это сделать, признав для себя обязательными те
же высшие начала христианского, неисповедного духовного един-
ства, которые авторы считают общим своим знаменем.
Согласимся признать это знамя непререкаемым, как верховную
норму жизни и мысли. Но тут немедленно возникает вопрос: разве
наличие верховной нормы оценок способно предопределить раз
навсегда конкретный образ поведения в изменчивой гуще реальных
жизненных отношений? Для надлежащего самоопределения в этой
сложной и неверной среде требуется целая сеть дополнительных —
относительных и условных, — критериев, непосредственно связан-
ных с подвижными оценками текущей действительности. Историче-
ская плоть пластична и многовидна, временно-пространственный
процесс извилист и антиномичен, и в плане длящегося развития
нельзя говорить о социальной, политической и хозяйственной про-
грамме христианства. Элементы добра и зла перемешены в явлениях
мира, их окончательное размежевание отнесено к финалу истории и
даже за ее пределы, и христианская правда в ее бесспорном и развер-
нутом социальном выражении не дана, а задана человеку.
История полна трагических конфликтов. На чьей стороне была
христианская правда в последней мировой войне — на стороне Гер-
мании или ее врагов? И в чем заключался христианский долг граждан
той или другой стороны? Кто был ближе к христианской правде —
Галилей или его церковные преследователи? За кого была христиан-
ская правда в годы великой французской революции — за короля,
за Мирабо, за Робеспьера, или за Наполеона? Таких вопросов можно
поставить миллионы, и чувствуется в них некая фундаментальная не-
Наше время
781
сообразность. Очевидно, абсолютная правда нигде и никогда в делах
человеческих не воплощается целиком. Она странствует в мире сем.
И выбирать приходится не между абсолютным и относительным,
а между различными видами, ликами, ступенями относительного
в меру их постижимого для нас соответствия требованиям высшей
нормы. Авторы «Нового Града», конечно, сами все это прекрасно зна-
ют, — они ведь не толстовцы, не плоскодонные максималисты рели-
гиозного моралина.
Так зачем же, заколебавшись в области политических, социальных
и экономических установок, апеллируют они к небу и к христианству,
вмещая их непосредственно в сутолоку текущей исторической борь-
бы? Это глубоко бесполезно с точки зрения современной политики и
глубоко вредно с точки зрения исторических интересов самой хри-
стианской религии. Не следует одиум земных политических ошибок
и просчетов перелагать на высшие религиозные ценности.
Во имя правды Христовой Бунаков и его друзья собираются «уво-
дить души» от советского государства, духовно взрывать устои строя-
щегося советского здания. Но отдают ли они себе отчет, что означает
реально, практически такой образ действий? Неужели им не ясно, что
в наличных исторических условиях их усилия окажутся неизбежно не
чем иным, как самой будничной водой на мельницы того же «старо-
го города», в коем, по собственному их торжественному заверению,
«просто становится невозможно жить»? Неужели им не очевидно, что
они фатально окажутся в дурном обществе? История ставит перед
ними принудительные дилеммы, и попытка их обойти оказывается
на деле поддержкой одного из выходов, ими данных. Сомнительно,
что «небо скорбно молчит» в громах земных войн и революций. Но
совершенно несомненно, что человек, даже и молчащий с небом, не-
вольно принимает в них то или другое участие.
Подчас может даже показаться, что помянутые выше новаторские
и «сенсационные» утверждения сборника по существу являются не
более, чем тактическим, педагогическим приемом уловления душ
эмигрантской молодежи, разочарованной в отцах. Под покровом ре-
визионных лозунгов провозится старый груз. Приблизительно так,
между прочим, толковал новоградцев М. М. Карпович237 в своей речи
на собрании «Дней»: под флагом Нового Града внедряются в сознание
пореволюционной молодежи старые почтенные истины. И выходит,
что никакого новаторства у новоградцев нет.
782
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Так может показаться. Но, думается, это не так. Противоречия
сборника — предметны, а не случайны. Они характеризуют его пози-
цию в ее существе. Авторы его — люди слишком крупного масштаба,
чтобы снизойти до вульгарных уловок. И, наконец, даже если б это
было и так, — разве не знаменательно само по себе содержание их
заявлений, будто бы «рассчитанных на молодежь»? Значит, «звучат»
именно эти заявления!
Как бы то ни было, ясно, что в своей реально-политической ори-
ентации сборник бьется в колебаниях и противоречиях. Насколь-
ко ярок и вызывающ — для нашей эмиграции — его критический
анализ, настолько бледны и бесплодны его положительные рецепты.
Мало рекомендовать «возвращение к религиозным истокам мира».
В журнале, посвященном актуальным проблемам современности,
необходимо оценить и реальные пути этого возвращения во всем
их прихотливом жизненном многообразии, в их маскарадных по-
рою нарядах. Нужно погрузиться в стихию относительного, зажить
ее подлинными порывами, разобраться пристальнее в ее категориях.
Иначе не может не получиться нечто подобное толстовскому без-
действенному морализованию, интеллигентско-кружковскому само-
замыканию, либо снобическому вещанию с прицелом в бесконеч-
ность.
Степун хорошо пишет о «великой задаче — интуитивно разгадать
и творчески закрепить рождающийся ныне в Советской России образ
нового человека». И резонно добавляет, что «успешное разрешение
этой задачи невозможно без пробуждения в нас прозорливой любви
к родине не только в ее прошлом и вечном, но и в ее настоящем об-
лике, без пробуждения подлинного патриотизма».
Золотые слова! И в высокой степени ответственные; на ветер та-
ких слов не бросают. Подлинный и прозорливый патриотизм должен
помочь осмыслить совершающийся ныне в нашей стране процесс.
Да, это так: не только в ее прошлом и вечном, но и в настоящем ее
облике родина должна быть для нас предметом зоркой мысли и дея-
тельной любви.
Но не странно ль в свете этого прекрасного признания Степуна
читать в предисловии к тому же первому выпуску журнала коллек-
тивное заявление авторов, где они себя объявляют людьми, «похо-
ронившими отечество»?! И не парадоксален ли императив того же
Степуна — ни в коем случае «не отрываться от эмиграции»? Положи-
Наше время
783
тельно становишься в тупик: как же тогда быть с «подлинным патри-
отизмом», с «любовью к родине в ее настоящем облике»? И почему
образ нового человека, рождающийся в Советской России, подлежит
разгадке и творческому закреплению непременно лишь из-за рубе-
жа, который заказано переходить? Не сведены концы с началами в
новом литературном граде!
Нельзя отрицать: трудно русскому интеллигенту, человеку послед-
него поколения старой русской интеллигенции проявить сейчас ту
высокую степень самоотверженного патриотизма, которая одна от-
вечает калибру эпохи. Такая генеральная трагедия нашего слоя засти-
лает нам глаза и дурманит ум. И тем не менее долг наш — все-таки
смотреть и мыслить.
Многое нам чуждо в современном облике нашей родины (к чему
лукавить?). Многое кажется ненормальным, досадным, противореча-
щим нашему интеллектуальному, моральному и эстетическому вкусу.
Стиль идеологической диктатуры, ныне бдительно осуществляемой,
представляется многим из нас достаточно далеким от совершенства.
Мы знаем, что многим дорогим для нас идеям сейчас нет места в на-
шей стране. Мы знаем также, что кончается самый наш тип, психо-
логический тип старого русского интеллигента, сменяемый пионе-
ром новой исторической поросли, новым культурно-историческим
примитивом. И все же долг наш — не быть эгоцентристами, суметь
взглянуть шире и выше, по ту сторону нашей собственной драмы. Со-
бытия столь громадны, что не она стоит в их центре и не ею долж-
ны определяться наши общие оценки. Хоронить отечество русскому
мыслящему человеку не к лицу даже и в том случае, если само оно
объявит его похороненным.
Нужно зажить имманентной логикой совершающегося. Нужно
воспринимать действительность динамически, приобщаясь к ее дви-
жущемуся разуму. И чем глубже погружаешься в ее стихию, чем при-
стальней всматриваешься в окружающее, тем настойчивее диктуется
сочувственное внимание к огромному и страшному процессу, творя-
щемуся перед нами. И тем насущнее задача — найти критерии, методы
познания и слова, способные достойно выразить смысл и сущность
этого процесса. Это выражение должно быть бескорыстным в самом
высшем смысле слова. Оно должно быть выше индивидуальных и
групповых страданий, выпавших на нашу долю. Оно должно быть
лишено как исторического нетерпения, так и сверх-исторического
784
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
максимализма. От нас во многом требуется взлет над собственным
традиционным горизонтом.
Когда ставится вопрос о русской революции, следует неизменно
помнить две истины методологического и вместе с тем объективно
сущностного порядка. Во-первых, русскую революцию нельзя исчер-
пывать той или другой ее исторической фазой. И, во-вторых, русскую
революцию нельзя оценивать вне мирового, международного, под-
линно планетарного кругозора. Иначе говоря, русская революция
имеет свою судьбу и во времени, и в пространстве.
Если новоградцы правы и «старый город» действительно терпит
крушение, — историческое явление большевизма не может не вос-
приниматься как закономерное и осмысленное. Пусть в некоторых
отношениях оно само есть последний поздний плод уходящей эпо-
хи, как бы предсмертный ее вздох (ср. собственное большевистское
учение о «переходном периоде»), — совершенно очевидно, что имен-
но при его посредстве, именно в СССР, из пепла и пены рождается
новый мир, как и «образ нового человека». Это нужно не только ощу-
тить, и даже не только осознать, — из этого нужно сделать выводы.
Прежде чем «духовно взрывать устои советского здания», нужно рас-
четливо взвесить результаты замышляемого взрыва, дабы не обесс-
мыслить ликвидацию известных порций зла параллельным уничто-
жением превосходящих порций блага. Если бы сейчас большевизм
погиб, — из мира выпал бы существенный и плодотворный возбу-
дитель обнадеживающего брожения. «Имей в себе соль!» — вспоми-
нает С. Н. Булгаков евангельский завет. Неужели не очевидно, что в
современном обессоленном мире россыпи социально-исторической
соли сосредоточены именно в Евразии, этой Палестине новой эры?
Без русского Октября картина позднего капитализма и перезрелой
демократии была бы еще более безрадостной, нежели она выглядит
теперь в изображении новоградцев.
Но в евразийскую соль подмешана сера, в революции нашей не-
мало зла?
Да, как и всюду на грешной земле. Природа всех больших исто-
рических движений бывала двойственной, двусмысленной: добро и
зло в них всегда перемешивались, и тем в больших пропорциях, чем
значительнее были движения. И опыт истории свидетельствует, что
плодотворность таких движений, их историческая влиятельность, их
положительные результаты обусловливались не столько внутренним
Наше время
785
соотношением в них добра и зла, сколько абсолютными порциями
представленного ими добра.
Мы коснулись статьи С. Н. Булгакова238 о «душе социализма».
Сколько можно понять, он становится в ней на почву историософ-
ской концепции Н. Ф. Федорова239, даже, no-видимому вплоть до по-
следних ее выводов. Но разве, с точки зрения этой концепции, не ясен
провиденциальный смысл активистского русского марксизма? Мир
нужно переделать, хозяйство нужно организовать, человечество нуж-
но сплотить в общем деле. И огромная энергия направляется на эти
задачи. Едва ли можно говорить без оговорки о двух противополож-
ных линиях переделки мира и организации природы: христианской
и материалистически-экономической. В реальном историческом
процессе линия — одна, но кривая, изломанная. Побеждая и преоб-
ражая природу, дух человеческий пользуется в разные времена раз-
личнейшими теоретическими принципами, рабочими гипотезами,
идейными приманками. Нужды нет, что русские марксисты не имеют
понятия о Федорове и восстают против христианства, — на деле они
выполняют программу активной апокалиптики: такова мысль неко-
торых «молодых федоровцев» наших дней, о которых упоминает и
Булгаков. Мысль, заслуживающая внимания и с точки зрения авто-
ров «Нового Града». Если «тело социализма» есть нечто вполне при-
емлемое для христианства, то и душа его, поскольку его тело есть его
дело, тоже не может быть отвергнута отрицанием безусловным. Она
есть нечто, что на высших ступенях бытия и сознания должно быть
преодолено, но в пестром, несовершенном, смешанном нашем мире
в истории человеческой, которая есть неизбежно «самоопределение
и самооткровение человека во Христе и против Христа» (Булгаков,
курсив мой. — У.), — она имеет свое определенное место, свою услов-
ную прагматическую ценность. Дух, как известно, дышит где хочет.
И когда, отдав себе отчет во всей этой прихотливой изогнутости
всемирно-исторического развития, вдумываешься в русские события
текущих лет, в небывалую перестройку страны и переплавку самого
человека, в этот широкий вселенский замысел, устремленный в буду-
щее, в этот редкостный взрыв несравненной массовой активности,
быть может, в какой-то мере «безумной» и в каком-то смысле «гре-
ховной», но в то же время и героической, жертвенной, творческой, —
проникаешься просветленным сочувствием его историческому лейт-
мотиву. В общей игре сил, движущей современным человечеством, на
784
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
максимализма. От нас во многом требуется взлет над собственным
традиционным горизонтом.
Когда ставится вопрос о русской революции, следует неизменно
помнить две истины методологического и вместе с тем объективно
сущностного порядка. Во-первых, русскую революцию нельзя исчер-
пывать той или другой ее исторической фазой. И, во-вторых, русскую
революцию нельзя оценивать вне мирового, международного, под-
линно планетарного кругозора. Иначе говоря, русская революция
имеет свою судьбу и во времени, и в пространстве.
Если новоградцы правы и «старый город» действительно терпит
крушение, — историческое явление большевизма не может не вос-
приниматься как закономерное и осмысленное. Пусть в некоторых
отношениях оно само есть последний поздний плод уходящей эпо-
хи, как бы предсмертный ее вздох (ср. собственное большевистское
учение о «переходном периоде»), — совершенно очевидно, что имен-
но при его посредстве, именно в СССР, из пепла и пены рождается
новый мир, как и «образ нового человека». Это нужно не только ощу-
тить, и даже не только осознать, — из этого нужно сделать выводы.
Прежде чем «духовно взрывать устои советского здания», нужно рас-
четливо взвесить результаты замышляемого взрыва, дабы не обесс-
мыслить ликвидацию известных порций зла параллельным уничто-
жением превосходящих порций блага. Если бы сейчас большевизм
погиб, — из мира выпал бы существенный и плодотворный возбу-
дитель обнадеживающего брожения. «Имей в себе соль!» — вспоми-
нает С. Н. Булгаков евангельский завет. Неужели не очевидно, что в
современном обессоленном мире россыпи социально-исторической
соли сосредоточены именно в Евразии, этой Палестине новой эры?
Без русского Октября картина позднего капитализма и перезрелой
демократии была бы еще более безрадостной, нежели она выглядит
теперь в изображении новоградцев.
Но в евразийскую соль подмешана сера, в революции нашей не-
мало зла?
Да, как и всюду на грешной земле. Природа всех больших исто-
рических движений бывала двойственной, двусмысленной: добро и
зло в них всегда перемешивались, и тем в больших пропорциях, чем
значительнее были движения. И опыт истории свидетельствует, что
плодотворность таких движений, их историческая влиятельность, их
положительные результаты обусловливались не столько внутренним
Наше время
785
соотношением в них добра и зла, сколько абсолютными порциями
представленного ими добра.
Мы коснулись статьи С. Н. Булгакова238 о «душе социализма».
Сколько можно понять, он становится в ней на почву историософ-
ской концепции Н. Ф. Федорова239, даже, по-видимому, вплоть до по-
следних ее выводов. Но разве, с точки зрения этой концепции, не ясен
провиденциальный смысл активистского русского марксизма? Мир
нужно переделать, хозяйство нужно организовать, человечество нуж-
но сплотить в общем деле. И огромная энергия направляется на эти
задачи. Едва ли можно говорить без оговорки о двух противополож-
ных линиях переделки мира и организации природы: христианской
и материалистически-экономической. В реальном историческом
процессе линия — одна, но кривая, изломанная. Побеждая и преоб-
ражая природу, дух человеческий пользуется в разные времена раз-
личнейшими теоретическими принципами, рабочими гипотезами,
идейными приманками. Нужды нет, что русские марксисты не имеют
понятия о Федорове и восстают против христианства, — на деле они
выполняют программу активной апокалиптики: такова мысль неко-
торых «молодых федоровцев» наших дней, о которых упоминает и
Булгаков. Мысль, заслуживающая внимания и с точки зрения авто-
ров «Нового Града». Если «тело социализма» есть нечто вполне при-
емлемое для христианства, то и душа его, поскольку его тело есть его
дело, тоже не может быть отвергнута отрицанием безусловным. Она
есть нечто, что на высших ступенях бытия и сознания должно быть
преодолено, но в пестром, несовершенном, смешанном нашем мире
в истории человеческой, которая есть неизбежно «самоопределение
и самооткровение человека во Христе и против Христа» (Булгаков,
курсив мой. — У.), — она имеет свое определенное место, свою услов-
ную прагматическую ценность. Дух, как известно, дышит где хочет.
И когда, отдав себе отчет во всей этой прихотливой изогнутости
всемирно-исторического развития, вдумываешься в русские события
текущих лет, в небывалую перестройку страны и переплавку самого
человека, в этот широкий вселенский замысел, устремленный в буду-
щее, в этот редкостный взрыв несравненной массовой активности,
быть может, в какой-то мере «безумной» и в каком-то смысле «гре-
ховной», но в то же время и героической, жертвенной, творческой, —
проникаешься просветленным сочувствием его историческому лейт-
мотиву. В общей игре сил, движущей современным человечеством, на
786
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
фоне нынешней эпохи с ее борьбой, страстями, кризисами и тупи-
ками — русская революция выступает вестницей подлинно нового
града. Нужно иметь решимость эту истину высказать и утвердить*. Не
всякий, взывающий Господи, Господи, войдет, как известно, в царство
небесное. Не всякий, отрицающий это царство в исканиях своих, не-
достоин его. Новый град не раскрывается и не дается сразу. Он берет-
ся не только силой, но также терпением и временем.
Последний вопрос, — запутанный и острый. Свобода! Новоград-
цы — поклонники свободы, а советская диктатура есть вызывающее и
грубое ее отрицание. В проблеме свободы авторы открыто заявляют
себя консерваторами, охраняющими драгоценные заветы XIX века.
И, очень чуткие к настроениям своей «пореволюционной» смены, в
этом вопросе они хотят пребыть твердыми: свободу личности они не
отдадут никому. Однако мы уже видели, что сами они отлично пони-
мают всю «парадоксальность» начала свободы в социальной жизни.
Они остерегаются лишь выводов из этого своего понимания. Но вы-
воды за них уже сделаны их противниками из лагеря старосветских
либералов: для К. Зайцева весь их сборник есть не что иное, как —
«столп и утверждение рабства».
По существу, необходимо различать: одно дело — высший религиоз-
ный смысл свободы, и другое — условные и переменчивые формы орга-
*Г. Федотов в своем отклике на настоящую статью вменяет мне принципиаль-
ный аморализм и «гегельянскую» плененность разумом стихии (статья «В плену
стихии», кн. 4 «Нового Града»), Думается, он неправ. Я отнюдь не отрицаю при-
менимости нравственного критерия к истории (да и сам Гегель не отрицал ее)
и меньше всего склонен полагаться на всякую стихию: стихий в истории много,
и приходится выбирать. Но центр проблемы оценок исторических явлений — в
сознании иерархии культурных ценностей и конкретном, вдохновенном чутье
соотношения целей и средств в наличной исторической жизни. Равным обра-
зом, глубоко мне чуждо «обожествление действительности» в смысле фактопо-
клонства и, напротив, совсем не чуждо «трагическое» восприятие истории (ср.
недавний мой очерк «Проблема прогресса»). «Пробольшевизм» мой покоится
вовсе не на слепом доверии к стихийному процессу, а на опыте всестороннего
историософского анализа современности и вживания в современность, В «Пу-
тях синтеза» я возвращаюсь к этой теме и пытаюсь наметить перспективу ее
положительного разрешения. В свете этой перспективы, надеюсь, становится
очевидной ошибочность большинства критических замечаний, направленных
Г. П. Федотовым по моему адресу: и «духовное самоубийство», и «суеверный
оптимизм», и «отождествление Сталина с мировым разумом», и игнорирование
фашистского комплекса — все эти возведенные на меня уважаемым оппонентом
напраслины хотелось мне отвести описанием «путей синтеза», как они мне ри-
суются в пестрой и драматической обстановке нашего времени.
Наше время
787
низации социальной среды. Не случайно Пьер Безухов свою исконную,
неистребимую свободу ощущал особенно живо как раз в обстановке
французского плена и внешних насилий: «поймать, запереть меня, мою
бессмертную душу!» — повторял он и громко, иронически смеялся...
Философское утверждение этой высшей метафизической сво-
боды не имеет ничего общего с апологией свободы политической,
функционирование которой всегда обусловлено сложной сово-
купностью обстоятельств времени и места. Политическая свобода
есть принцип относительный, подчиненный, и, не отвергая огуль-
но величия прославленных «начал 1789 года», нельзя забывать,
что менее всего их требования могут рассматриваться как веления
безусловного, категорического императива. Если сами якобинцы
великой революции не остановились перед тем, чтобы занавесить
декларацию «священным покрывалом», то можно ли превращать ее
в какой-то самодовлеющий, недвижный абсолют? Много престу-
плений творилось во имя свободы, и так часто наполняли ее со-
мнительным содержанием, прикрывая ею зло и тем самым лишая
ее положительного смысла! Н. А. Бердяев сам прекрасно показывает
все лицемерие, всю лживость отвлеченной, формальной свободы,
скомпрометированной либерализмом: «когда сейчас противопо-
ставляют демократов, как защитников свободы, коммунистам и
фашистам, то не так просто стать на ту или другую сторону; демо-
кратические защитники свободы сплошь и рядом бывают защитни-
ками буржуазно-капиталистического строя, который лишает реаль-
ной свободы огромные народные массы».
Свобода, безучастная к истине, фальшива и в конце концов бес-
сильна. Вот почему «демократия — не защита против поднявшейся
бури» (Федотов240). Не уважением к абстрактной свободе, а страстью
к живой конкретной правде создавались доселе все великие культу-
ры. Таков парадокс нашей суровой земной жизни, что свободу нуж-
но ежедневно завоевывать, брать с бою. Как хорошо это понимал
К. Леонтьев, как хорошо он писал о стеснительности всех великих
принципов, о смысле своеобразия и борьбы! Бердяев сам серьезно
озабочен вопросом, как ограничить, как связать по рукам молодо-
го пореволюционного человека, недостаточно уважающего свободу
всех и каждого, но горячо любящего открывшуюся ему правду. Моло-
дой человек, пожалуй, не представит рук веревкам, молодой человек
будет упираться, и Бердяеву придется во имя свободы судить, сажать в
тюрьмы. Молодой человек начнет стрелять, Бердяев будет отстрели-
788
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ваться. Ибо Бердяев не толстовец, и за свою веру готов стоять актив-
но. Молодой человек — тоже.
Да, такова жизнь, таков неизбывный трагизм истории, всегда
обильной молодыми людьми с физиономиями то воспаленными и
сосредоточенными, то насмешливыми и ретроградными. Правда, у
Н. А. Бердяева есть панацея: «духовное перерождение людей». Пре-
красный, седой рецепт. Но, в свою очередь, несколько «формальный»,
отвлеченный, чрезмерно возвышенный, и потому недостаточный.
Верно, что следует всегда помнить о духовном перерождении людей
и посильно ему способствовать: незабвенный тезис старых «Вех». Но
нельзя этим рецептом ограничиваться, — приходится биться над во-
просами иного порядка: как быть с людьми, такими, как они есть?
А Бердяев в своей новоградской статье впадает, говоря современно, «в
уклон» рационалистического морального рационализма. Его концеп-
ция явственно «растет» сюда, к одностороннему доктринерству мо-
рального совершенствования, к рецептуре «розового христианства».
В этом уклоне — роковая порочность всего сборника. Посвящен-
ный политическим вопросам, он лишен положительной политиче-
ской программы. За ним нельзя и некуда идти, — разве лишь в личное
нравственное самоуглубление и розовое религиозное проповедниче-
ство по неизбежности узкого, кружкового «внеисповедного» масшта-
ба. Какое разительное несоответствие между широтой постановок
проблем и критическим их анализом — с одной стороны, и скудо-
стью, бессилием практических выводов — с другой! Естественно, что
пореволюционная молодежь стремится нащупать более жизненные,
более актуальные пути в гуще реальных событий и отношений. И если
драма зарубежной молодежи в отсутствии точек приложения актив-
ности, то молодежь советская — в несравнимо лучшем положении:
перед нею необозримые возможности творческого действия. Она мо-
жет ошибаться и блуждать, прельщаться дробными, ущербленными
идеалами, — целостный идеал не дается в пространстве и времени, —
но она устремляется в страстном порыве, как правильно пишет о ней
сам Бердяев, — «социально, коллективно реализовать свою энергию в
строительстве новой жизни, в переустройстве мира». В этом громад-
ном деле, дерзновенном подвиге с особенной силой сказывается вся
многомысленная диалектичность понятия свободы. Абстрактной сво-
боде противостоит конкретное творчество, отнюдь не «предающего
религиозного смысла свободы», но по-своему реализующее его.
Наше время
789
Что же цепляться за устаревший миф отшумевшего века, за форму
с растаявшим существом?
Итак, Новый Град — характерное явление. Это — один из докумен-
тов сдвига в культурно-политическом сознании нашей эмиграции, ее
духовной элиты. Понятно, что хор зарубежных политических лиде-
ров встретил новоградцев враждебно: своим критическим новатор-
ством они подрывают веру в старых политических богов, своею ере-
сью развращают юношество. Но понятно, с другой стороны, что само
это юношество ими живо заинтересовано: кризис сознания назрел.
Бессилием своих призывов, своей положительной «программы»
они выразительно подчеркнули идейно-политические тупики, в ко-
торых бьется русское зарубежное сознание, а проникновенностью
своих тревог, напряженностью своих исканий громко заявили, что
эти тупики должны быть взорваны.
Новый Град, конечно, дитя сумерек, и, вероятно, скорее вечерних,
нежели утренних. Авторы мечутся, ища себя. Верные вечности, они
теряются в потоках и хаосе временного. Корни их душ — в ушед-
шем дне. Но их великое преимущество — честное сознание: день дей-
ствительно ушел. Они ищут нового творческого слова, способного
двигать горой, — и не находят: время шумит не их языком, ведет к
обителям вечности не их дорогами.
И они застывают в позе тревоги, искания, они беспокойно вслу-
шиваются... и, порываясь вперед, беспокойно оглядываются назад, пу-
гаясь нового и бессильно тоскуя о вечном.
Хлеб и вера*
«Хлеба и зрелищ!» — кричали рим-
ские толпы. «Хлеба и веры!» хотя бы
ценой новых видов рабства, — будут
скоро кричать все народы Европы.
К. Леонтьев
Недавно еще, в 1930 году, довольно известный испанский автор
Ф. Камбо, исследуя современные европейские диктатуры, пришел к
‘Заключительная глава книги «Германский национал-социализм» (1933),
пересмотренная и дополненная перед печатанием настоящей книжки.
790
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
выводу, что эта болезненная форма правления является уделом от-
сталых лишь, мало развитых народов. Существуют две Европы: одна,
славная и просвещенная, стремится вперед на разного рода усовер-
шенствованных двигателях, другая, преданная природе больше, чем
цивилизации, тащится все еще на старосветской живой лошадке.
Возьмите таблицы грамотности населения: на последнем месте вы в
них найдете Румынию, Россию, Сербию, Италию, Грецию, Испанию.
Эти же страны займут первые места в таблицах процента смертно-
сти. Таблицы торговли, почтовых отправлений (на душу населения)
и т.д. подтвердят вашу анкету: на последних местах неизменно кра-
суются Россия, Турция, Болгария, Югославия, Польша, Литва, Румы-
ния, Португалия, Испания, Греция, Венгрия, Италия, Латвия. Все это
государства диктатур или призрачного конституционализма. Дикта-
тура водится в безграмотных, бедных, преимущественно аграрных,
бездорожных странах у наименее культурных европейских народов.
Просвещенные же страны управляются свободно: где фабрики, гра-
мотность, химические удобрения и древние университеты, — там де-
мократия.
Германия в приводимых автором таблицах везде значится на са-
мых выигрышных местах, среди государств первой, передовой Ев-
ропы: страна всеобщей грамотности, высочайшей, всесторонней
культуры. Поэтому совершенно ясно, что «широкая масса немецкого
народа окончательно усвоила режим свободы» и что «Германии не
грозит ни малейшей опасности увидеть у себя режим диктатуры»*
Прошло три года, и что осталось от этих выкладок и прогнозов? Со-
бытия в Германии наглядно опровергли поверхностные рационали-
стические представления об источниках современной диктатуры.
В частности, думается, вакханалии расистских погромных подвигов
должны бы отучить теперь европейцев от высокомерной привыч-
ки относить эксцессы русской революции за счет «непроходимой
русской некультурности». Нет, дело тут, видно, не в отсталости и не-
культурности, а в чем-то совсем другом. «Демократия есть режим со-
вершеннолетних народов» — гласила школьная истина старого госу-
дарственного права. После германского казуса с Гитлером эту истину
следует пересмотреть: едва ли можно отказать германскому народу в
совершеннолетии.
*Е Cambo. «Les dictatures», 1930, с. 29-46.
Наше время
791
В чем же дело? Судя по многим признакам, дело в серьезном и глу-
боком общем кризисе, постигшем «цивилизованное человечество»
в нашу эпоху. Шатание умов и сердец свидетельствует об исчерпан-
ности определенной системы жизни и мысли, господствовавшей
до сего времени. Страстная и самоотверженная обращенность этих
умов и сердец к авторитету, к инициативной, сильной и смелой
власти обнаруживает способность и готовность людей воспринять
некую новую систему, более подходящую, более отвечающую усло-
виям и потребностям современности. Воля к вере, к созидающей
любви, к порядку, к труду и послушанию не иссякла в человечестве.
Вопрос — в конкретной организации, воплощении этой воли и ее
предметов.
Наше время — эпоха «тысячи кризисов» (Шпанн241). Государство-
веды толкуют о кризисе государственно-политическом, экономисты
об экономическом, философы — о кризисе культуры. Внутри каждой
из этих трех областей конструируются и обсуждаются критические
состояния отдельных исторических комплексов и конкретных идей.
Говорят о сумерках индивидуализма, гуманизма, демократии, капита-
лизма, марксизма, идеи прогресса и т.д., всего не перечесть. Ставится
вопрос и о кризисе христианства, культурно-исторической основы
нашей цивилизации. В этих условиях всеобщего распутья и тревож-
ных колебаний почвы крепнет жажда якоря, тоска по миросозерца-
нию. Правовое государство свободы и самоопределения личности
с его благородным непредрешенческим формализмом не годится,
«не звучит» в такие времена: вместо хлеба и веры оно предлагает ка-
мень безбрежного выбора. Оно не холодно и не горячо, — оно теп-
ло. Оно — организованное сомнение а люди требуют спасительной
очевидности. И характерным признаком современных диктатур,
обращенных лицом к молодежи, является их «идеократический» па-
фос. Они несут или, по крайней мере, хотят нести собою целостное
миросозерцание, систему завершенного вероучения, и отбор пра-
вящего слоя в них происходит именно по миросозерцательному
идеологическому признаку. «На проклятые вопросы дай ответы мне
прямые!» — требует новый человек, и государство нового человека
спешит исполнить это требование. Оно стремится провозгласить
и воплотить в жизнь определенную идею, которую оно считает
истинной, достойной, праведной, и в духе этой конкретной, поло-
жительной идеи укрепляет себя и формирует своих граждан. «Идея
792
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
правительница» обретает своих слуг и рыцарей в правящей партии,
непременно «единой и единственной» в государстве. Ее члены, пере-
шагнув через свободу формальную, находят свободу — в любимой
идее: познают свою истину, и истина делает их свободными. Они
связаны взаимно общностью веры и зароком верности: это партия-
орден, воинствующая церковь идеи*. Отсюда и жестокая, суровая,
беззаветная нетерпимость идеократических государств: человече-
ская вера жгуча и человеческая любовь ревнива. Словно историей
снова правят страстные идеи, воплощаемые в плоть и кровь, словно
история снова — их беспомощное, роковое состязание перед лицом
заданной человечеству и постигаемой им «в бесконечности» — все-
целой и окончательной, истинной Идеи. Словно прав старый Гегель:
всемирная история — всемирный суд...
Нетерпимость и жестокость идеократий, завороженных своими
односторонними истинами, своими мнимыми очевидностями, за-
ставляет вспомнить варварские времена. Не случайно нынешние дик-
таторы — детища всколыхнувшихся стихий, поднятых Ахеронтов242.
Сбывается меткое пророчество о «внутренних варварах», которые
хлынут в современное общество не со стороны, а из его собствен-
ных недр. Совершается генеральная смена элит путем генерального
восстания масс, смена больших культурно-социальных систем через
цикл великих потрясений’*
Такие процессы всегда исключительно сложны. Меньше всего
поддаются они какой-либо общей, суммарной оценке; ярлыки, эти-
’ «Государство, сознающее свою миссию и представляющее народ в его раз-
витии, непрерывно преображает этот народ, даже физически, — заявляет Мус-
солини. — Государство должно говорить великие вещи своему народу, выдвигать
великие идеи и проблемы, а не заниматься только заурядными делами управле-
ния» (речь в палате депутатов 13 мая 1929). Термин «идеократия» принадлежит
кн. Н. С. Трубецкому, основоположнику «евразийства». См. его статью «О госу-
дарственном строе и форме правления» в журнале «Евразийская хроника», вы-
пуск VIII, Париж, 1927.
"Невольно хочется процитировать известные слова А. Блока: «Варварские
массы оказываются хранителями культуры, не владея ничем, кроме духа музыки,
в те эпохи, когда обескрылившая и отзвучавшая цивилизация становится врагом
культуры, несмотря на то, что в ее распоряжении находятся все факторы про-
гресса — наука, техника, право и т. д. Цивилизация умирает, зарождается новое
движение, растущее из той же музыкальной стихии, и это движение отличается
уже новыми чертами, оно не похоже на предыдущие» (статья «Крушение гума-
низма», 1919 год).
Наше время
793
кетки отскакивают от них, как только подойдешь к ним без предвзя-
тостей практико-политической борьбы. В них перемешаны много-
образные тенденции; можно сказать, что разрушение, ложь и смерть
в них тесно переплетаются с творчеством, истиной и жизнью. Они
пестры, полосаты, они многокрасочны, как заря. Они «диалектичны»
в полной мере. Вера требует догмы и любовь творит свой предмет
(или «прозревает его идеальную сущность»). Бунт стихии внутренно
исчерпан, когда осознаны его истоки, закреплены его мотивы, усвое-
на его энергия. Воля становится — идеей, порыв превращается — в
систему, революция обертывается — государством. Чаяния толп фик-
сируются — программой власти. Тогда яснее обозначается и смысл
происходящего.
Характерным порождением нашей эпохи являются одновременно
обе идеократии, вызванные к жизни движениями масс: большевист-
ская и фашистская. Обе они, в первую очередь, — симптом болез-
ни, того огромного социально-исторического феномена, который
именуется «капитализмом», буржуазно-капиталистическим строем.
Конечно, всякое подобное обозначение по необходимости прибли-
зительно и схематично. Но без него трудно обойтись.
Справедливо утверждают, что современное «капиталистическое»
хозяйство, утратившее свой автоматизм и свою автономию, мало
похоже на «капиталистическое» хозяйство прошлого века. Внутри
системы непрерывно происходит эволюция. И все же, признавая
схематичность, условность таких характеристик, можно говорить о
начале вырождения, о «закате буржуазно-капиталистической эры»,
основоположной чертой которой был именно «святой дух свободно-
го хозяйства» и принцип «священной частной собственности». Мир
сейчас проходит фазу «позднего», связанного, «организованного» ка-
питализма. Ореол «священности» слетает с буржуазных институтов,
и это означает, что они в опасности. Не случайно происходит отлив
отборного человеческого материала «от хозяйства к государству».
Эволюция системы, дойдя до известной точки, опрокидывает, разру-
шает эту систему, смещает ее основоположную установку. Как будто
история недалека уже от этой критической точки в отношении «ка-
тегорий 19 века». Разными путями и разными аллюрами, реформой и
революцией, мирными сговорами и взрывами войн, эволюцией демо-
кратий и утверждением диктатур, сменой учреждений и переменами в
душах, — разными путями «старый мир» уступает место «новому».
794
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
В тяжких спазмах наличной социальной системы появились на
свет все три демотически-идеократические диктатуры в Европе. Ми-
ровая война родила русскую революцию и советское государство.
Версальский мир243 дал жизнь итальянскому фашизму. И нынешний
мировой кризис оказался законным отцом германского национал-
социализма. Народные революции окрыляются бедствиями и увен-
чиваются диктатурами. И, разумеется, прав Ж. де Мэстр: революция —
это не событие только; это — эпоха.
Наиболее радикально и величаво революционная тема звучит, ко-
нечно, в большевизме. Русской революции суждено было с неслыхан-
ной дотоле действенной остротой противопоставить старым ценно-
стям капитализма и национализма новые всемирно-исторические
начала: социалистического строя и интернационала. Вместе с тем
именно она являет собой попытку последовательного и неприми-
римо революционного разрешения основных социальных проблем
современности на почве классовой борьбы, превращенной в идею,
в догмат, в миф. Русский опыт всей своей полной драматизма исто-
рией вскрывает положительные и отрицательные стороны этого ра-
дикального, экстремистского пути. По суровой своей монолитности,
бесстрашной якобинской решимости, безоглядному волевому упору,
советская идеократия представляется, несомненно, наиболее зна-
чительным и знаменательным явлением нашей эпохи. За материа-
листической видимостью ее ведущей идеи кроется сложная, вещная,
духовно напряженная глубина жизненного порыва. Вспоминается
Чаадаев: мы призваны дать миру какой-то важный урок.
Фашизм244 и родственный ему национал-социализм, подобно
большевизму, возникли на почве массовых движений, обязаны своей
победой стихии и ориентированы на молодое поколение по преиму-
ществу. Нельзя смотреть на них, как на случайные эпизоды, на мимо-
летные недоразумения только. Они снабжены достаточно глубокими
корнями, и если есть в них нечто болезненное, уродливое, то это уже
«вина» эпохи их породившей и в них отражающейся. Слеп тот, кто не
видит их пороков, но глух тот, кто не слышит исторического ветра,
в них шумящего, «духа музыки», в них звучащей. Жизненный порыв
брызжет и в них при всех изъянах их политического фасада, при
всей дурманящей пестряди их внешней оболочки, их площадных по-
денных лозунгов. И за ними — прибой нового жизнечувствия, глухой
гул становящегося мира.
Наше время
795
Так называемый «кризис демократии», обусловленный общим
неблагополучием буржуазного общества и питаемый распадом ли-
беральной и механистической мысли, имеет двустороннюю со-
циальную природу. С одной стороны, в демократии разочаровыва-
ется правящий слой: в трудные минуты она оказывается не всегда
и не везде удобной надежной опорой в борьбе против социально-
революционных потрясений. С другой стороны, ее перестают ценить
широкие массы: здесь и там они приходят к убеждению, что она не
обеспечивает им ни хлеба, ни веры. Кельсен245 назвал современную
демократию «системой политического релятивизма». Парето увидел
в ней «демагогическую плутократию». Релятивизм не способен дать
людям веры. Плутократия не даст им и хлеба. Есть основания утверж-
дать, что если современные демократии пребудут и впредь такими
же, каковы они сейчас, — они погибнут от морально-политической
малярии, треплющей их на наших глазах. Прочней всего они ныне в
англо-саксонском мире с его исконным индивидуализмом и завид-
ной пластичностью. Сохранит ли и на этот раз свой стиль пизанская
колокольня великобританской государственности?
Двусторонняя природа фашизма в значительной мере определя-
ет его политическое существо. Обе стороны начиняют его своими
умыслами и питают им свои надежды. Противоречивый и межеумоч-
ный — он становится документом недугов старого мира и воли к жиз-
ни нового. Образом, символом переходной поры.
По смыслу своей «чистой» идеологии фашизм стремится стать
органическим и относительно «мирным» средством большого обще-
ственного преобразования. Он хочет постепенно, считаясь с упрямы-
ми хозяйственными реальностями, переводить общество на новые
рельсы — от автоматического к плановому хозяйству, от свободной
конкуренции к организованному сотрудничеству, — «от капитализма
к социализму». Он хочет выдержать как бы некую «среднюю линию»,
осуществить, говоря словами Прудона246, «взаимный плагиат между
капитализмом и коммунизмом». Отсюда он допускает сосуществова-
ние, комбинацию различных экономических тенденций, используя
сильную и, как он считает, самостоятельную государственную власть
для направления процесса к желательной цели. Вместе с тем, пере-
ключая энергии социальной борьбы в порыв национального едине-
ния, он пытается спасти таким образом общество от гражданской
войны и катастрофы.
796
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Совершенно очевидно, что старые правящие классы хотели и хо-
тят использовать фашистские революции в своих интересах. До сей
поры это им в основном удается: в их руках и средства производства,
и система распределения. Но последнее слово здесь все-таки еще не
сказано. Во-первых, сами эти «правящие классы» уже — на нисходя-
щей линии своего исторического развития. Во-вторых, фашизм — лу-
кавое, двусмысленное орудие, способное обратиться против тех, кто
им пытается овладеть. Не исключена возможность, что он таит в себе
еще любопытные неожиданности. Недаром с такой опасливой по-
дозрительностью относятся к нему руководящие силы капитализма:
в нем две души. Для русского большевизма характерно стремление
форсировать, подхлестнуть ход истории («клячу историю загоним!»).
Он упорно держится правила, что служить своему времени можно
лишь опережая его. Проникнутый революционно-социалистическим
своим волюнтаризмом, он не смущается относительной живучестью
буржуазно-капиталистических элементов современного общества
и твердо берет курс на немедленный переход этого общества к со-
циализму. Отсюда советской политике приходится наталкиваться на
мучительные препятствия, на упорнейшее сопротивление социаль-
ных материалов, не подготовленных к той задаче, которая на них
возлагается. И множатся искупительные жертвы борьбы с косностью
времени, старый мир прорывает фронт то тут, то там, и доктрина,
на словах отрицающая веру во имя хлеба, на деле нередко жертвует
хлебом во имя веры. «Можно идти либо вперед, либо назад», и боль-
шевизм весь — в движении вперед, весь в своей идее, в своей вере,
призванной не торговаться с действительностью, а переделать ее во
что бы то ни стало. И движение вперед покупается дорогой ценой.
Но движение вперед — несомненно. Фашизм сознательно избирает
иной путь, желающий трезво учесть иерархию соседств и логику ре-
альностей. «Мы не цепляемся безнадежно за старое, как за последнюю
соломинку, но не бросаемся также сломя голову в обольстительные
миражи будущего», — заявляет Муссолини. На словах это звучит не-
дурно, но на деле выходит значительно хуже. Если большевизм в сво-
их мировых притязаниях стоит перед опасностью оторваться от не-
изжитой социальной действительности вчерашнего и сегодняшнего
дня, то фашизм рискует очутиться в ее плену. Если большевистской
пан-революционной концепции угрожают трудности максимализма,
то фашистская может легко обернуться оппортунизмом в одиозном
Наше время
797
смысле этого слова. Большевизм героичен в своем преобразователь-
ном порыве, упоен будущим и в своих социальных целях «прогресси-
вен». Страстная воля фашизма истощается на путях компромиссов и
расщепляется между вчерашним и завтрашним днем. Сильная власть
фашистского государства, при всей своей «тоталитарности», подвер-
гается опасности утратить связь с идеей, которой она взялась служить.
Так разными путями идет история, и каждый большой путь знает свои
выгоды и свои пороки. История есть диалектика всех этих путей.
Каждый из них — испытывается жизнью, проверяется духом, огнем и
железом. Их синтезы — плод органической борьбы, а не рассудочных
выкладок и заключений. Муссолини говорил своим последователям
в 1924 году: «Мы имели счастье пережить два великих исторических
опыта: русский и итальянский. Старайтесь же изучать, нельзя ли из-
влечь синтез из них. Нельзя ли не остановиться на этих противопо-
ложных позициях, а выяснить, не могут ли эти опыты стать плодот-
ворными, жизненными, и дать новый синтез политической жизни?»
Трудно отказать в разумности этому замечанию, так выигрышно от-
личающему итальянского диктатора от Гитлера с его истинно «еф-
рейторской» философией русской революции. И все же приходится
усомниться в действенности рецепта Муссолини, если понять его
слова как рецепт. Может быть, сейчас и впрямь нельзя не считаться с
проблемой параллельного, двустороннего процесса — «большевиза-
ции фашизма и фашизации большевизма». Но было бы наивно рас-
считывать на мирный характер этого процесса и его эволюционное,
безболезненное заверение. К сожалению, историческая диалектика
осуществляет большие синтезы не методом сознательных сопостав-
лений и примиряющих сочетаний идей-сил, а путем их состязаний
на жизнь и смерть. Только тогда и только так возникают плодотвор-
ные органические синтезы, а не худосочные и убогие механические
компромиссы. Очевидно, только в этом «диалектическом» смысле и
может идти речь о грядущем «синтеза» большевизма и фашизма. Обе
системы, — и большевизм, и фашизм, — «по-варварски» авантюрны,
утверждают себя не только убеждением, но и принуждением, силой,
насилием. Это, как мы видели, в порядке вещей нашего времени, в
духе переходной эпохи. Но, конечно, не этой их формой, а их вну-
тренним содержанием, существом их идей и дел, определится место
того и другого в истории. Насилие бессильно спасти умирающую
идею, но оно способно оказать неоценимую услугу идее восходящей.
798
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Большевизм принципиально интернационалистичен, и в этом отно-
шении, несомненно, созвучен большой «вселенской» идее наступаю-
щего исторического периода. Фашизм вызывающе шовинистичен, и
в этом своем качестве «реакционен», принадлежит эре уходящей. В
самом сочетании «национализма» и «социализма» кроется противо-
речие, правда, весьма жизненное в плане сегодняшнего историческо-
го дня, когда даже и большевики вынуждены «строить социализм в
одной стране», — но подлежащее преодолению в масштабе эпохи. От
политического и экономического ультра-национализма ныне боле-
ет, задыхается человечество. Национальная идея жива и долго будет
жить, но те формы ее воплощения, которые отстаиваются фашизмом,
внутренно обветшали, при всей их исторической живучести, несо-
вместимы уже ни с техникой, ни с экономикой нашего времени, чре-
ватого универсализмом. В этом отношении сознание народов словно
отстает от бытия человечества, и фашизм, обожествляя нацию, полон
отстающим сознанием, а не бегущим вперед бытием. «Теперешняя
оргия националистических страстей, — удачно пишет об этом Томас
Манн, — является не чем иным, как поздней вспышкой уже догорев-
шего огня, последней вспышкой, ошибочно считающей себя новым
жизненным пламенем»’
Достаточно прочесть хотя бы «политическое завещание» Гитле-
ра, чтобы в этом убедиться наглядно. Это язык прошлого, всецело
сотканный из категорий Макиавелли и Бодена, Пальмерстона и
Бисмарка. После великой войны на таком языке перестают гово-
* Необходимо решительно подчеркнуть, что анатомия национализма и уни-
версализма — наиболее жизненная, наиболее предметная в наши дни. Может
создаться впечатление, что националистическая интуиция органична, почвенна,
в то время как интернационализм есть не больше, чем конструкция, абстракция,
механическая схема. Для данного исторического момента такое впечатление
естественно. Но не следует ему поддаваться. Схема, абстракция, план, проект мо-
гут стать вестниками новых «организмов». Всемирным объединением народов
ныне совершенно явственно и совершенно «позитивно» болеет история; таковы
результаты «органического» развития науки, техники, экономики. Очередным
историческим этапом рисуется «национальное целое на национальных осно-
вах». Человечество органически подходит к проблеме вселенскости. Но ее пред-
мету противостоят «органические» же устремления иного порядка и огромной
интенсивности. «Организм» не значит непрерывность и мир. Органичность до-
пускает и прерывистость, и антиномии (сложные организмы). Организм есть
единство противоположностей. Это громадная философская и философско-
историческая тема становится одной из основных в наше время. Здесь можно
лишь констатировать ее.
Наше время
799
рить даже и государственные люди. Быть может, есть в нем неко-
торое преимущество искренности перед пацифистскими форму-
лами Лиги Наций. Но нет в ней и грана нового мира, завтрашнего
дня истории. Что касается сферы политики социальной, то и здесь
различия обоих идеократических систем бросаются в глаза. Боль-
шевизм революционен не только на словах, но и на деле. Пусть
дорогой ценой, — но, несомненно, он открывает собой панораму
подлинно новой эпохи. Былые правящие классы России разгром-
лены им и политически, и экономически. Средства производства
огосударствлены полностью; этатизируется и торговля. Капитализм
всерьез опрокинут в государстве советов, и тем самым морально-
политический постулат нового «бесклассового» общества получает
в этом государстве реальную хозяйственную опору. Вместе с тем
создаются также действительные предпосылки планового хозяй-
ства. Вопрос — и немалый! — в умении организовать это хозяйство,
в подборе, в обучении, в переделке людей и преображении хозяй-
ственных стимулов.
Существенно иначе организует свой экономический фундамент
фашизм. Он перестраивает форму старого государства, но остерега-
ется заново менять его социально-хозяйственную сущность. Он за-
являет о реорганизации капитализма, но сохраняет доселе в целости
основные институты капиталистического хозяйства. Его экономи-
ческая политика проникнута осторожностью и чуждается револю-
ционных встрясок; в этом, если угодно, ее достоинство, но в этом
же источник его пороков. Фашистский лозунг «сотрудничества клас-
сов» — не нов: он хорошо знаком буржуазному демократическому
государству и сам по себе недостаточен для радикального спасения
общества от междуклассовых антагонизмов. «Приручить» классы, за-
клясть властной силой идеи их своекорыстие, их эгоизм — почет-
ная, но совершенно исключительная по трудности задача. Нельзя не
отметить, что большевизм, пытаясь разрушить самые истоки клас-
совых противоречий, несравненно действеннее и последовательнее
проводит анти-классовую установку. Равным образом, и плановая
экономика, которой после советской пятилетки так живо интере-
суются в буржуазных государствах, едва ли способна восторжество-
вать в полной мере вне огосударствления средств производства и
уничтожения самостоятельной финансово-хозяйственной силы
буржуазии. Фашистский принцип активного и всемогущего государ-
800
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
ства в гораздо большей степени воплощен в СССР, нежели в Италии
или Германии.
И все же было бы ошибкой отрицать, что корпоративное госу-
дарство Муссолини представляет собой поучительный опыт, дик-
туемый сложившейся исторической обстановкой. В нем слышится
и стихийный натиск масс, сочетаемый с маневрами капиталистов,
и подлинный взлет национального чувства, и живая работа совре-
менной социальной мысли, ищущей таких путей перехода к ново-
му порядку, которые избавили бы европейские народы от взрыва
коммунистической революции: в Европе, — утверждают просве-
щенные европейцы, — этот взрыв был бы неизмеримо более по-
трясающ и разрушителен, нежели в крестьянской и «бестрадици-
онной» России. Отсюда неутомимые усилия создать в государстве
атмосферу «порядка и доверия», поднять авторитет власти, при-
вить буржуазии догмат «функциональной собственности» и всему
народу идею социального служения, организовать в наличном об-
ществе сверхклассовый национальный арбитраж государства, не
только ведущего политику, но также контролирующего экономику
и пасущего людские души. Ряд объективных признаков свидетель-
ствует, что эти усилия принесли-таки в нынешней Италии осяза-
тельные плоды.
Но вместе с тем нельзя не признать, что значимость итальянского
опыта умеряется относительной скромностью мирового положения
Италии и своеобразием ее социальной структуры. Гораздо сложнее и
тревожнее для фашизма, но зато и показательней для его природы,
обстоит вопрос в Германии, где Гитлер, уже утрачивающий обаяние
демагогической новизны, извивается, мечется между мощной вла-
стью монополистического капитала и разнохарактерным давлением
своих разношерстных масс. Все множатся основания утверждать, что
теперешний германский национал-социализм грозит оказаться —
псевдоморфозой.
Как бы то ни было, идеократические революции нашей эпохи
следует рассматривать и оценивать в свете всемирно-историческом.
Их значимость переливается за пределы политических суждений
и оценок сегодняшнего дня. На рубеже эпох народы взволнованы
страстными идеями, мифами, зовущими к действию и борьбе. Здесь
новое рождается в муках, там мертвый хватает живого. Здесь и там
загораются огни разнообразных идей и ценностей, сплетенных с
Наше время
801
живыми чувствами, насыщенных кровными интересами. Эти от-
дельные, частичные, нередко бедные, порою наивные, неизбежно
ущербные и в своей ущербности ложные, но вместе с тем и твор-
ческие идеи и ценности, — утверждают себя, диалектически вы-
тесняют друг друга, претендуют, каждая, на полноту и всецелую ис-
тинность, исчезают в синтезах, чтобы снова по новому возникнуть
на иных ступенях развития. Es irrt der Mensch so lang er strebt. Ho
ошибки исканий — лучи умного солнца истины и добра, в них све-
тится — высшее назначение, высокий удел человека. Так в «роковые
минуты» сего мира предстоит во всей неповторимой конкретности
и неизбывной противоречивости панорама истории, ландшафт ка-
тастрофического прогресса...
Вера и любовь движут жизнью прежде всего. Бывают паузы, интер-
меццо во времени и пространстве. Но подлинно творческие, вдохно-
венные эпохи — всегда эпохи веры и любви.
«Неверующий 18-й век, — писал некогда Карлейль, — представля-
ет в конце концов исключительное явление, какое бывает вообще от
времени до времени в истории. Я предсказываю, что мир еще раз ста-
нет искренним, верующим миром, что в нем будет много героев, что
он будет героическим миром! Тогда он станет победоносным миром.
Только тогда и при таких условиях».
Вероятно, Карлейль не совсем прав насчет 18 века: и он знал свою
веру и свою любовь, страстные идеи трепетали и в нем. Но разве не
зорка, не предметна сама мысль о верующем и героическом мире? О
ней невольно задумываешься в наши дни.
Народы томятся о хлебе: мировой хозяйственный кризис. Но кри-
зис этот — не каприз неодолимых сверхчеловеческих сил, не чер-
ствая лютость природы или плод случайного бедствия. Нет, он — ре-
зультат болезни самого человека, народов, человечества, теряющих
жизненный контакт, живую связь с хозяйством. Это кризис органи-
зации, кризис власти, кризис доверия. В конце концов, это кризис
веры, миросозерцания.
И народы чувствуют это. И они охвачены жадными исканиями, ве-
щими судорогами, одержимы страстными идеями. В обстановке ша-
таний, бед и упадка, на перекрестке эпох мы убеждаемся, что далеко
не иссяк запас творческой страсти, вложенной в человечество. Мож-
но говорить о мире несчастном и бьющемся в тупиках, но вместе с
тем можно говорить также — о «мире верующем и героическом»!
802
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Две веры’
(Социально-философский фрагмент)
Есть некие основные, первичные интуиции, пронизывающие
собою сложные громады мыслей, орнаменты аргументов, потоки
плавных ученых слов. В душе каждого серьезного ученого, государ-
ственного деятеля, художника заложена непременно одна из таких
предметных, неразложимых интуиций, составляющих его существо,
его субстанцию, душу души. Но не только у отдельных лиц: и большие
исторические события, движения, перемены, разные литературные,
ученые либо политические доктрины — тоже при всей своей пыш-
ности и многосложности, обычно находят упор в немногих числом
и простых строением «краеугольных камнях».
Такие первоначальные интуиции — именно «камни»: в них пре-
дел и основа, они не ведают колебаний. Они — как бы идеи в пла-
тоновом смысле: сущие в себе. Идеи-злодеи: «у идей нет гуманного
сердца», — говорил К. Леонтьев. Колебания и компромиссы возмож-
ны на путях и перепутьях, в орнаментике и подстрочных примеча-
ниях, — но не в том, что «единое на потребу». Тут — «либо победа,
либо смерть».
Сквозь современные социально-политические контроверзы, за-
путанные, живописные, бесконечно усложненные, светятся несколь-
ко таких субстанциальных идейных точек. Конечно, горят они не со
вчерашнего дня: разгораясь, затихая и вновь возгораясь, освещает,
согревает или жжет их свет издавна, длинной чередой веков...
Возьмем для примера две таких больших интуиции, вдохновляв-
ших и вдохновляющих великое множество социально-политических
течений, движений, доктрин. Обросших несметными надстройками,
обоснованиями, украшениями. Но в корне — простых и неразложи-
мых, как математические аксиомы.
Одна: прежде всего — личность. Другая: прежде всего — сверх-
личная ценность (государство, общество, церковь, «культура»), «Го-
сударство существует прежде человека», — утверждал Аристотель.
«Государство есть самое холодное из всех холоднокровных чудо-
вищ! — восклицал Ницше. — Смотрите, братья, туда, где кончается
государство»...
’Было напечатано в однодневной газете харбинского юридического факуль-
тета ‘День Юриста», 1929 г.
Наше время
803
Разумеется, нет недостатка в попытках «примирить личность и кол-
лектив». Но если подобные попытки не носят на себе следов поверх-
ностного эклектизма, они неизбежно — не что иное, как лишь завуали-
рованная формулировка одной из указанных двух противоположных
интуиций. Так, Платон, формально снимая антиномию личности и це-
лого в своем идеальном государстве, по существу всемерно утверждал
превосходство, примат целого над личностью. То же самое — Гегель, а
вслед за ними, mutatis mutandis, — и Маркс. Напротив, скажем, Кант ис-
ходит из интуиции абсолютной ценности личности, и, «примиряя» ее
с государством, на деле ничего не примиряет, а просто подчиняет го-
сударство безусловному началу индивидуальности. Впоследствии Ел-
линек, анализируя канто-гумбольдтовскую государственную теорию,
имел полное основание заявить, что «теория правового государства в
чистом виде равносильна требованию отмены государства».
У Достоевского в художественном оформлении гениально зао-
стрены обе противоположные идеи — интуиции. Иван Карамазов не
хотел мировой гармонии, построенной на невинной слезинке хотя
бы одного ребенка. «Фанатик человеколюбия» Шигалев, наоборот,
готов был уничтожить десять десятых человечества ради будущего
земного рая.
Смешно и наивно торопиться с вопросом «чья философия луч-
ше!» Ибо интуиция «дана» до рассудочных доказательств. Она — под-
линное «бытие», вернее, непосредственное обнаружение подлинного
бытия. Рассудок же приходить лишь на помощь, услужливо доказывая
то, что заранее принято до всех доказательств. Известно, что бытие
определяет сознание, а не наоборот.
Конечно, возможен «компромисс»: девять десятых уничтожить
недопустимо, а вот одну десятую, или, скажем, одну миллионную —
можно. Практическая политика полна такими компромиссами: но
это уже область своеобразного «орнамента», надстроек, отступлений
и оговорок. Вся жуткая непримиримость полярных начал остается в
основе незыблемой. Ее можно замазать, но не устранить. А слишком
уж лицемерное ее замазывание способно возродить в памяти сарка-
стический стих Гейне:
Мне страх волнует кровь,
Когда осел и волк поют хвалу свободе,
Или когда змея воркует про любовь...
804
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Еще характерная вещь. Универсалистическая интуиция обычно
сопровождается откровенным усвоением принципа: «цель оправ-
дывает средства». Индивидуалистическая, напротив, обычно горячо
восстает против этого принципа: для нее «средства» как бы сами ста-
новятся самоцелью.
Так было и есть. Признавая, что «в начале пребывает государство»
(общество, сверхиндивидуальные ценности), нужно подчинить лич-
ность некоей верховной, сверхиндивидуальной норме. Нужно уста-
новить, что личность вне такой нормы ничтожна, пустопорожня и
не заслуживает никакого «уважения». Только приобщаясь к объектив-
ным, сверхличным началам, пополняя свою «форму» их содержани-
ем, приобретает личность достоинство и смысл. А если так, то значит
осуществление самодовлеющих, самоценных целей становится выс-
шим императивом, диктующим и выбор тех условных, относитель-
ных средств, которых нельзя фетишизировать самих по себе, кото-
рые должны отвечать только одному требованию: им надлежит быть
действенными, актуальными, ведущими к цели. Гегель отмечал, что
сама цель дает логические средства к своему воплощению и не может
быть осуществлена средствами, чуждыми или противоположными ее
внутренней природе. Но тот же Гегель учил, что высшей ступенью
логики является диалектика с ее законом развития через противопо-
ложности...
И вот, когда верховной нормой оказывается не индивид, а надин-
дивидуальные «вещи и призраки», — естественно, что в плане средств
и путей особенно четко проявляется служебный, подчиненный ха-
рактер абстрактной личности. Ведь сама по себе она — «чистая
возможность»: принимая эхо собственного голоса за откровение
истины, она истощается; определяясь ко злу, она становится отрица-
тельной силой. Святейший папа не задумался истребить поголовно
нечестивых альбигойцев: «наши не щадили ни пола ни звания; около
двадцати тысяч убили они мечом; весь город сожжен; чудесным обра-
зом истребил его карающий суд Божий» (из письма аббата Арно папе
Иннокентию III). Революционный Конвент поступил приблизитель-
но так же с мятежными городами. Ошибочно думать, что рецепты
Шигалева не шли дальше записной книжки.
И вместе с тем следует помнить, что Достоевский окарикатурил
Шигалева. На деле лейт-интуиция последнего качественно равно-
значна гениальному бреду Ивана Карамазова о слезинке ребенка.
Наше время
805
Рассудочно продолженный, «обоснованный» и тем самым обе-
скрыленный Иван Карамазов превращается в рационализирующего
непротивленца, толстовца. Освобожденный от своей карикатурно-
сти Шигалев обретает предшественников своих в папах Средневеко-
вья и в человеке Ренессанса Макиавелли, а своего продолжателя — в
Ленине.
Не случайно всплыли вместе три столь разнохарактерных идей-
ных комплекса. Их объединяет, их роднит универсалистическая ин-
туиция.
Было бы во многих отношениях чрезвычайно поучительно сопо-
ставить внутреннюю структуру знаменитого ордена Иисуса (иезуи-
тов) с организацией нынешней коммунистической партии. Кстати,
это ведь именно иезуитам принадлежит классическая формулировка
принципа «цель оправдывает средства»: «если цель законна, законны
и средства, — говорили они, — позволительно делать зло, лишь бы из
него возникало добро». Не менее интересно вскрыть черты формаль-
ного «макиавеллизма» в облике Ленина.
Эти три исторические имени — Лойола247, Макиавелли, Ленин —
символизируют как раз линию действенного универсализма в исто-
рической жизни и социальной философии. В этих людях, столь
разных по воспитанию, взглядам и деятельности, нетрудно уловить
психологически и идейно родственные черты. Зоркие знатоки чело-
веческого сердца, они единодушны в горькой, скептической оценке
наличной природы человека. Для всех трех верховная цель — сверх-
индивидуальная общность, вне которой личность — ничто, и даже
хуже, чем ничто. И, разумеется, все трое уверены, что подлинное сча-
стье, реальная правда, конечный смысл самой личности — лишь в
лоне этой сверхиндивидуальной общности. Но каждый из трех пред-
ставляет себе общность эту по своему, — в зависимости от больших
исторических сил, от великих исторических периодов, которых вы-
разителями им было суждено явиться.
Иезуиты, сторожевые псы католической церкви, милиция св. Пе-
тра, гвардия папства, — полагали высшую социально-политическую
цель, естественно, там же, где ее полагала церковь: в интернацио-
нальном (вселенском) религиозном братстве, в теократии. Макиа-
велли, озаренный утренней зарею новой истории, провозглашает
иной идеал: национальное светское государство. И наконец, в Лени-
не, человеке двадцатого века нашей эры, универсалистическая ин-
806
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
туиция рождает новый свой вариант: интернациональное светское
общество.
В средние века людская кровь лилась во славу теократии. В новой
истории льется она во имя национального государства. По-видимому,
суждено еще ей литься и на алтарь интернационала: первые капли —
уже налицо...
Впрочем, разве не лилась она и ad majorem gloriam самой челове-
ческой личности?
Это только так кажется, что принцип «цель оправдывает сред-
ства» — характерен лишь для универсалистического миросозерца-
ния. Индивидуализм любит рядиться в тогу свободы, хочет быть чи-
стым, безупречным, безгрешным.
А между тем в истории и он по горло в крови: боги либерализма
умели жаждать — не меньше других. Да и в теории — разве, скажем,
Макс Штирнер не жертвует во имя конкретной личности, во имя сво-
его «эгоиста», всеми ценностями, в том числе государством, правом,
совестью, логикой и... другими «эгоистами»? Видно, «холодным чудо-
вищем», Левиафаном, может выступать не только государство — им
способна быть и личность. Индивидуалистическая философия знает
свою иерархию целей и средств. Подчас она запутывается в этой ие-
рархии: так, например, Руссо, начав за здравие индивидуализма, кон-
чил за упокой, рекомендуя «заставить человека быть свободным» и
всецело полагаясь на общую волю, которая «всегда права». Сам марк-
сизм не лишен атомистических предпосылок, преодолеваемых им
больше в логике жизни (большевизм), нежели в чистой теории.
Во имя личности потомками лилась кровь тысяч и тысяч лично-
стей в суровой истории Англии. Густыми кровавыми брызгами окро-
плена французская декларация прав человека: мы уже упоминали о
Конвенте. Ради индивидуалистической идеи не жалели великих це-
лей и великих ценностей: «свобода, свобода, сколько преступлений
творится во имя твое!»
Свобода! Нет более многосмысленной, скользкой идеи: вероятно,
ее очарование — именно в ее неуловимости. Напрасно думать, что
только индивидуалисты понимают и любят свободу: универсализм
любит ее не меньше, но понимает ее иначе. Для христианина нет
свободы вне церкви: лишь истина освобождает — истина, данная в
церкви. Для Макиавелли нет свободы вне государства: «есть только
один сорт свободы, — твердит современный адепт Макиавелли: —
Наше время
807
свобода государства и индивида в государстве; нет ничего ценного
вне государства» (Муссолини). И наконец, для ленинца нет свободы
вне мировой рабочей революции: освобождает лишь диктатура про-
летариата.
Индивидуализм видит в человеке свободную возможность твор-
чества, бесконечную форму многообразных содержаний. И боится,
что каждое конкретное содержание, заявляющее себя ценностью,
может замутить чистоту и нарушить девственность формы. Ибо оно
переливается за грани отдельной замкнутой формы, превращенной в
самоцель. И выходит, что предел (и вместе с тем карикатура) индиви-
дуалистических притязаний — голый человек на голой земле.
«Чистая форма» становится вампиром, сосущим все живые соки
мира. Чистая форма — чистая пустота, небытие: «ничто — вот на чем
основал я свое дело» (Штирнер).
Две интуиции, два мироощущения, две веры. В истории и жизни
они, конечно, перемешаны, подобно двум градам Августина. История
и жизнь — всегда компромиссы, всегда помеси, полосатая пестрота.
Бывают эпохи, пронизанные универсалистическим мотивом по преи-
муществу, бывают эпохи, когда, напротив, побеждает индивидуализм.
Первые в недрах своих неизбежно таят тоску по свободе, по лично-
сти, по субъекту, вторые — тоску по сверхличному авторитету, по ис-
тине, по Предмету. Первые практически упираются в деспотизм, вто-
рые — в анархию. В атмосфере первых человеку душно, в атмосфере
вторых ему пусто и скучно. Кириллов из «Бесов», решивший «заявить
своеволие», способен лишь к самоуничтожению, годен лишь к небы-
тию. С другой стороны, порядок средневековой универсалистической
теократии недаром рождал в людях вопрос, не пришел ли уже на зем-
лю мрачный деспотизм дьявола. Наш временно-пространственный,
эмпирический план искажает чистые идеи, исторические эпохи по-
рою компрометируют начала, которые берутся воплощать. Отсюда —
неустойчивые равновесия, отсюда диалектические переходы одних
эпох в другие, вернее, перемены пропорций смеси. Аналогичный
процесс по своему вскрывает также история философии, история
мысли человеческой: и там — «эпохи субъекта» и «эпохи объектив-
ности» (Гегель); все они, подобно сфинксам, падают в пропасть, как
только разгадываются их преходящие загадки.
И все же история, жизнь, как и мысль человеческая, никогда не
удовлетворятся односторонними решениями, отвлеченными нача-
808
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
лами, всегда будут тянуться к синтезу, подлинному и неложному. От
Платона до наших дней не замирают усилия «примирить» универсум
и личность, человечество и человека, солидарность и свободу, единое
и многое, целокупность и особь; не истощится тоска исканий, свое-
образно несущая смысл вещам:
Кто познал тоску земных явлений,
Тот познал явлений красоту...
Конечная задача всех этих исканий диктует коренное преображе-
ние человека и мира: только тогда, когда преобразится природа, ис-
чезнут роковые антиномии и порочные тупики. Их не будет только
в новом человеке и в новой земле. Все будет иным в этом ином, со-
вершенном состоянии, в мире свободного универсализма, конкретной
соборности, живой любви. Как победит он? Какой путь вернее ведет к
нему: свобода — или власть, автономия лиц — либо диктатура ведущей
идеи? Или, быть может, всеединый синтез лучше всего достигается мно-
голикими компромиссами, расчетливой дозировкой идей-злодеек?.. Да
и что такое — это всеобщее перерождение: плод постепенных имма-
нентных восхождений по лестнице времен — или громовой акт благо-
датной катастрофы, срыв с эмпирической оси? Либо тоже — соедине-
ние того и другого? Предрешено ли оно? Или только задано?
Словно знает разум и чует чувство, что последнее примирение воз-
можно, что трагедия не безысходна: «когда б в покорности незнанья
нас жить Создатель осудил, неисполнимые желанья он в нашу душу
б не вложил». Но покуда течет время и тянется история, реальный
синтез не дается, попытки достичь его разоблачаются в их несовер-
шенстве, расплываются в «бесконечной задаче», две веры продолжа-
ют жить в их расщепленности, в их вековечной тяжбе, и по-прежнему
жив изумительный стих поэта о смертной мысли человеческой:
О, смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя страшит, тебя гнетет?
Как жадно к небу рвешься ты!
Но длань незримо роковая,
Твой луч упорно преломляя, _
Свергает в брызгах с высоты.
Наше время
809
Фрагменты*
(Из записной книжки)
Статья Бухарина «Экономика советской страны» в «Известиях» от
12 мая 1934. Вот выдержка из этой статьи:
«Настолько прочные позиции завоевал социализм, такие гигант-
ские успехи одержала наша партия, так поразительны оказались
результаты технической и экономической реконструкции и побе-
доносной классовой борьбы, что даже буржуазные наблюдатели кон-
статируют полную, безоговорочную и прочнейшую победу социа-
лизма над “частным хозяйством”».
А ведь еще только в 1925 году пророк сменовеховства проф. Устря-
лов писал:
«Государственная промышленность трагически бессильна выдер-
жать конкуренцию с воскресающей частной инициативой. Тяжелая
индустрия — последняя цитадель коммунистической экономики —
переживает, по общим отзывам, перманентный кризис... Бюрокра-
тизм, волокита, взяточничество — все это неразлучные спутники эко-
номической химеры (т. е. социализма. Н. Б.). И лишь распростившись
с нею, мыслимо их победить».
Как ограничены и тупы оказались апостолы «здорового капита-
лизма», от Устрялова до Каутского, от Милюкова до Дана! И как геро-
ичны и умны оказались советские рабочие, которые, вопреки пению
сладкоголосых буржуазных и «социалистических» сирен, под руко-
водством коммунистов час за часом складывали и сложили прочный
и незыблемый фундамент социализма».
Я вынужден внести одну фактическую поправку к этим утвержде-
ниям Бухарина. Он относит цитируемую им статью мою («Обмирще-
ние») к 1925 году, специально оговаривая это обстоятельство: «еще
только в 1925 году». Между тем на самом деле она была напечатана
в харбинской газете 10 декабря 1922 года, т. е. еще, в сущности, до
восстановительного периода (или в самом его начале). Но не в этом
дело. Да, я недооценивал новаторские энергии русской революции.
Да, я тогда ошибался, и было бы, действительно, признаком тупости
или глупости этого теперь не признать открыто. Корень всех ошибок
‘Проредактировано пред выходом в свет настоящей книжки. Появляется в
печати впервые.
810
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
этого рода лежал, несомненно, в переоценке косности, консерватив-
ного упора, буржуазной стабильности нашей крестьянской стихии.
В этом отношении ошибались не только «буржуазные и социалистиче-
ские сирены», ошибались и многие сирены коммунистические. Оши-
балось даже (если верить некоторым ученым комментаторам) — по-
литическое завещание самого Ленина. Бухарину ли забыть об этом?
Правые уклонисты были против социалистического наступления
и боевых темпов деревенской коллективизации. Но когда, вопреки
им, новый курс был все-таки принят партией, — они ему подчини-
лись и остались в партийных рядах. И проявили надлежащую волю к
вере в успех опасного шага.
Думается, их позиция (равно как и установка их беспартийных
попутчиков) может быть охарактеризована следующим уподоблени-
ем (заимствую его у Шульгина, «Дни», с. 141):
— Если человек хочет прыгнуть в пропасть, надо всеми силами
удержать его. Но если ясно, что он все равно прыгнет, — надо под-
толкнуть его, потому что в этом случае он, может быть, допрыгнет до
другого края.
И что же, ведь допрыгнул! Да, конечно, поцарапался, ушибся, умо-
рился, — но пропасть уже позади!..
Еще о термине «советский социализм». Нет ли в нем чего-либо
двусмысленного, чего-то ограничительного, принижающего наш ве-
ликий опыт: будто это «не настоящий» социализм! Такие замечания
уже приходится мне выслушивать от некоторых правоверных совет-
ских людей.
Должен сказать, что не нахожу в этом прилагательном решительно
ничего одиозного. Если говорят о «гильдейском социализме», о «хри-
стианском социализме», о «национал-социализме», — то тем с боль-
шим основанием и правом можно говорить о социализме советском.
Единого социализма ныне уже нет — ни в теории, ни на практике.
«Да, но по учению Ленина советский строй есть ни что иное, как
форма переходного периода от капитализма к социализму. При со-
циализме государство отмирает, — значит, социализм не может уже
быть советским».
Это и так, и не так. В самом деле, разве не сказано, что «мы уже
вступили в период социализма»? Между тем государство и не думает
еще отмирать. После второй пятилетки уже трудно будет говорить
о классовой диктатуре в нашей стране, поскольку налицо окажутся
Наше время
811
условия и элементы бесклассового общества. Но государство не ото-
мрет, и тогда: социализм в одной стране. Сохранятся границы, со-
хранится армия и т.п. Государство не отомрет, и останется советским.
Следовательно, советский социализм — понятие вполне жизненное,
конкретное. И Ленин, и Сталин считают советскую форму даже уни-
версальной, международной политической формой в эпоху проле-
тарских революций, которые не только ниспровергают капитализм,
но и строят социализм. Следовательно, советский социализм — это,
если угодно, первая историческая фаза социалистического обще-
ства. Чего же бояться этого термина, столь выразительно и вместе
с тем лапидарно рисующего нынешнюю стадию нашей революции,
современный облик нашей государственности? Да, конечно, это со-
циализм sui generis.
И любопытно, что этот термин, можно сказать, носится в возду-
хе. Я заимствую его у одного рядового партийца, с которым недавно
пришлось беседовать. Он им обмолвился безо всякой задней мысли,
как удобной формулой, обозначающей реальное явление. Таким же
образом, походя, пользуется им и Бухарин в статье «Экономика со-
ветской страны»:
— Наш советский социализм...
Недавно N (известный писатель) высказал в беседе довольно ха-
рактерное замечание насчет советской беллетристики:
— Многие пишут неплохо, даже хорошо. Но читать, по большей
части, — скучно. Почему? Да потому, что уж очень простоваты, не-
сложны люди, которых приходится описывать. Первобытны, с ли-
нейной, незатейливой психологией. Элементарные души. В конце
концов, неблагодарная для художника среда!..
Да, характерное замечание. Русская литература настолько избало-
вала нас «психологичностью», что на ее фоне душевный статус на-
ших новых людей кажется незанимательным, пресным. Быт с убитым
ароматом: без черемухи, без «проклятых вопросов». Отсюда — удив-
ленные восклицания тронутых Достоевским и Толстым русифициро-
ванных иностранцев:
— Непонятно! Столь замечательные всемирно-исторические дела
(ваша революция, ваши пятилетки) делают столь мало замечательные
люди, примитивы американской складки.
Впрочем, это-то как раз и понятно. Раскольниковы, князья Мыш-
кины и Пьеры Безуховы уж, конечно, пятилеток бы не осуществили.
812
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
Для этого нужны герои именно «производственных», а не «психоло-
гических» романов. Но верно и то, что старые психологические ро-
маны — «интереснее», значительнее, «вечнее» нынешних производ-
ственных. Потому ли это так, что «душа человеческая увлекательнее
всех царств земных», или потому, что новые писатели еще неспособ-
ны отразить, адекватно запечатлеть всю захватывающую глубину на-
шей эпохи, — сейчас еще трудно судить.
И потом еще одно немаловажное обстоятельство. Нынешний пи-
сатель объявляет себя — борцом. Борец нашей эпохи должен быть
суров и страстно нетерпим (ср. у одного испанского католического
автора: «благородная и спасительная нетерпимость св. Инквизиции»),
Борец должен быть зачастую вдохновенно односторонен. Когда это
нужно, он сознательно надевает на душу шоры, «перо превращает в
меч». Время всеобщей идеократической повинности, государствен-
ной самодисциплины. Литература становится как бы батальной жи-
вописью, или, еще лучше, иконописью: целевой момент — на первом
плане.
Художники превращаются в богомазов, а дух Ренессанса требует
для созревания больших веков: «что жизнь пытала, жгла, коверкала —
здесь стало легкою мечтой...»
Но — будем мужаться; ведь,
С каждым годом подбавляя ходу,
Река времен несется все быстрей...
Зацветут и новые побеги. Осложнятся, углубятся и новые души.
Подрастут колхозные пенаты, — на смену гениям дворянских гнезд.
Исчезнут поддельные борцы — с усердием вместо сердца и цита-
той вместо головы. Борцы непод дельные переключат умы и сердца.
Пойдут новые «психологические романы» на новой основе универ-
салистского века. И, — как обещает Зощенко, — «жизнь засияет в пол-
ном своем блеске»...
Трогательная статья П. Н. Милюкова о Тургеневе: «Русский европе-
ец» («Поел. Новости», 3 сентября). Говоря о Тургеневе, автор словно
разумеет себя самого. Да, русский европеец.
Неверно, что Тургенев был чужд русской жизни. Но выходило так,
что она его чуждалась. «Виноват был тут, конечно, не художник. Мо-
жет быть, не следует винить и его молодых критиков. Виновато было
Наше время
813
то непутевое время, когда настоящий европеец и строгий к себе пи-
сатель оказался не ко двору в русской неразберихе».
Несомненно, есть какая-то конгениальность в натурах Тургенева и
Милюкова. Отсюда и некий параллелизм судьбы. «Для нашей жесто-
кой действительности Тургенев слишком уравновешен и гармони-
чен». И Милюков противопоставляет путь культуры, путь сознатель-
ности — путям русской стихии, которые «завели Россию в тупик». Он
верит, что придется возвращаться к первому пути. «Этот путь не бле-
стит «всемирными миссиями», но он зато и не усеян беспримерными
катастрофами». Русские европейцы верны себе.
И верна себе русская стихия, прущая на тупики, взрывающая их,
ищущая гармонию в «противоположных напряжениях» старого Гера-
клита...
Любопытно, однако, что эта «стихия», по отзывам самих же ев-
ропейцев, сейчас как раз «европеизирует» Россию. Большевизм — не
только русская стихия, но и путь западной сознательности, прела-
гаемый по нашей степи и тайге. Неужели этого не понимают русские
«европейцы»? Струве когда-то правильно сказал: «в Милюкове нет ни
йоты Ленина, но в Ленине немало Милюкова».
По поводу статьи П. В. Логовикова
«Научные задачи евразийства» в евразийском сборнике
«Тридцатые годы» (1931)
Старые большие темы! Евразийство248 в них блуждает между ре-
лигиозным мессианизмом Хомякова и позитивным миссионизмом
Данилевского249 Основной вопрос, подлежащий решению: если ев-
разийскому миру присущи особность и своеобразие, если он есть
неповторимая органическая индивидуальность, то как нужно пони-
мать универсалистические возможности, в нем заложенные? Ранее
славянофильство не сомневалось: так как в Православии полнота
истины, а русский народ есть носитель Православия в истории, —
он произносит окончательное и решающее слово миру, «проливает
на него сиянье веры», приобщает все народы к вселенской Правде.
Это — последовательный и отважный, хотя и несколько элементар-
ный, наивный в своей монументальности, универсализм. Данилев-
скому приходится уже труднее: он остро чувствует сложность, много-
мотивность мира. «Истина» воплощена не только в России, — к ней
814
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
причастны и другие; и, главное, существует природное множество
культурно-исторических ликов на земле. Правда, Данилевский все же
надеется, что славянский (теперь мы сказали бы — евразийский, со-
ветский) культурно-исторический тип окажется наиболее «полным»,
наиболее всесторонним и, значит, совершенным из всех. Но на него
даже и не возлагается миссия обновления мира и решения всечело-
веческой задачи.
Какова же в этой проблематике концепция современного евразий-
ства? Она двоится. С одной стороны, научные ее предпосылки диктуют
крайнюю осторожность по части мессианства: утверждение индиви-
дуального своеобразия Евразии — стержневая идея евразийства. С дру-
гой стороны, усиленно пробивают себе дорогу универсалистические
стремления: они не только во вкусе дорогих евразийству славянофиль-
ских традиций, но и в порядке нынешнего исторического дня.
Логовиков предлагает следующее сочетание этих двух линий евра-
зийской мысли: своеобразие евразийского мира должно выражаться
не только в документах творческого самопознания, но и в работе ев-
разийского мироведения; мы по своему, наряду с другими «культуро-
личностями», познаем весь земной шар. Универсализм тут осознается
позитивно. Каждый субъект познания окрашивает познавательный
процесс и его результаты своими индивидуальными качествами. Все
должны познавать все: плоды такого перекрестного познания в их
полноте и богатстве характеризуют подлинный универсализм.
Ясная постановка вопроса, продолжающая Данилевского. Но сам
автор как будто чувствует ее недостаточность. Евразийский мир в
ней формально равнокачественен другим культурно-историческим
мирам, универсализм выходит «миссионистским», и мессианским на-
деждам места нет. Но каково же существенное индивидуальное содер-
жание Евразии? Тут в евразийстве вспыхивает старо-славянофильская
искра: «установка русского сознания есть установка всечеловечества;
и это самое важное».
Но автор не показывает, в чем же эта установка, и как ее реализо-
вать, если Евразия есть «особый мир» (и, очевидно, должен пребыть
таковым). Хомяков и Достоевский указали на православие как на
высшее и единственно истинное откровение христианства: и мессиа-
низм, — безусловный, бескомпромиссный, — налицо. Современное
евразийство уже вряд ли может удовлетвориться этим всеразрешаю-
щим ответом вероисповедного абсолютизма. И вот, оно пока блужда-
Наше время
815
ет где-то между заветами Хомякова с одной стороны и Данилевско-
го — с другой. И блуждания эти — поучительны и симптоматичны.
О статье П. Н. Савицкого «Главы из очерка
географии России» в том же сборнике
«Тридцатые годы»
В этом геополитическом отрывке следует отметить четкое и проч-
ное понимание непосредственной связи, непреложной исторической
преемственности между Россией и СССР. Пусть «в 1917 году истори-
ческое русское государство перестало существовать» и «Советская
Россия поставила себе цели, коренным образом отличающиеся от
целей прежнего русского государства». Все же «на долю республики,
сохранившей имя Российской, в Советском Союзе приходится около
93 % территории и те же геополитические очертания, которые до вой-
ны имела Россия». Советское государство в силу исторической ло-
гики своего бытия решает исконную российскую геополитическую
задачу «хозяйственного самоутверждения евразийского континента-
океана». Именно под знаком решения этой задачи рассматривает ав-
тор пятилетку, являющуюся, по его мнению, советской реализацией
исторической евразийской программы.
Очередной громадной проблемой Евразии Савицкий считает соз-
дание единства евразийского побережья; тем самым будет обеспечен
выход «континента-океана» на океаны. В настоящее время советское
побережье как бы «четвертовано». Дальнейшая морская история СССР
должна преодолеть это тяжкое геополитическое уродство: необходи-
мо обеспечить единство побережий. Это можно сделать, во-первых,
путем постройки мореходных каналов (беломорско-балтийского и
балтийско-черноморского) и, во-вторых, путем переворота в техни-
ке плавания по полярным морям.
Интуиция единства нашей истории и нашей географии — харак-
терная и ценная черта евразийства, — проникает собою настоящий
очерк с начала до конца. Вдохновляя и оживляя его, она вместе с тем
получает в нем рациональное обоснование и позитивно-научное
освещение (ср. в тех же «Тридцатых годах» статью К. А. Чхеидзе «Из
области русской геополитики»).
Интересно отметить, что конкретные установки Савицкого были
вскоре же после появления этой статьи восприняты советским пра-
вительством. Означает ли это, что соответствующие идеи уже носи-
816
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
лись в воздухе, или можно даже говорить о прямом влиянии этой
евразийской статьи на планы советского строительства — вопрос
второстепенный. Но факт налицо: беломорско-балтийский канал,
стройка других каналов, преодолевающих четвертованность нашего
побережья, замечательные работы по освоению великого северного
морского пути — все это документы живой предметности геополити-
ческой мысли евразийцев.
Можно пожелать евразийству такой же предметности и в сфере
мысли чисто политической. И для этого прежде всего ему нужно окон-
чательно и без всяких недоговоренностей порвать с эмигрантско-
антисоветской его оболочкой: внутренне, органически оно уже, бес-
спорно, ее переросло.
Об эмиграции в ее отношении к СССР. Первая значительная со-
ветофильская волна в эмиграции была, как известно, связана с идео-
логией «Смены вех». Нэп способствовал усвоению этой идеологии и
породил явление возвращенства.
Потом обозначился кризис нэпа, началось социалистическое на-
ступление, обострение социальной борьбы в СССР, пришли тугие
времена для старой внутрироссийской интеллигенции, ухудшились
материальные условия существования в стране и т.д.
Естественно, что в эмиграции эта эпоха усилила позиции «непри-
миримых» течений. Опять пошли разговоры, что «большевики приве-
ли Россию к гибели», что «нас еще позовут». Подняли головы всевоз-
можные «активистские» элементы русского зарубежья. Эмигрантская
молодежь плыла в том же боевом антисоветском русле. «Два мира», и
между ними — непроходимый ров.
Но вот теперь советское государство подошло к новой стабили-
зации, на высшем этапе. Укрепилось его международное положение:
первоклассная мировая держава! Миновал острый пароксизм соци-
альной борьбы и сокращается жестокость приемов властвования, су-
живается сфера внеправовых методов управления. Создан надежный
базис улучшения материальных условий жизни населения.
Если где-либо в эмиграции сохранились хотя бы проблески жиз-
ни и политического чутья, — нынешняя ситуация на родине должна
бы поднять новую волну зарубежного советофильства. Кризис и вы-
нужденные им повсеместные материальные утеснения эмигрантской
массы на чужих землях — лишний фактор поворота «лицом к родине
и революции».
Наше время
817
Этот новый поворот, разумеется, уже не может теперь быть про-
сто перепевом примиренческих мотивов первой половины двадца-
тых годов, не может не отразить собою изменений, происшедших за
последнее время на родине. Поэтому, произойди он, — в нем не было
бы уже той политической двусмысленности, которой было отмечено
сменовеховство эпохи нэпа. Его предпосылки — иные.
Казалось бы, так называемым «пореволюционным течениям» рус-
ского зарубежья наиболее к лицу стать зачинателями и лоцманами
такого поворота.
Pro domo sua. «Самый циничный из сменовеховцев Устрялов... че-
ловек глубоко растленный»... И так далее — неизменно и постоянно
в том же стиле.
Это из статей Н. А. Цурикова («Россия и Славянство»), Можно ли
было подумать семнадцать-двадцать лет тому назад (мы были близ-
кими друзьями), что судьба разведет нас так непреклонно и сурово?
Раздумываю, откуда это раздражение, эта неудержимая злоба. И
начинаю понимать. Цуриков — «человек одного плана». В наше слож-
ное, замысловатое, многоэтажное время такие люди обречены на веч-
ное негодование и страдание. Они созданы для времен устоявшихся,
бесспорных, традиционных. Есть в них цельность, по своему привле-
кательная. Есть в них «почвенность». Но до чего они беспомощны,
когда их привычная «почва» колеблется, когда родной их ландшафт
исчезает, и надо ориентироваться «по звездам»! До чего они стано-
вятся беспомощны и... несносны.
В этом человеке всегда преобладали первобытно моральные (от
mores, нравы) черты над интеллектуальными. Недаром он теперь пу-
блично заявляет, что боится и сторонится размышлений о русской
революции: размышляя, мы привыкаем, а, привыкая, примиряемся.
Он боится разума. Он хочет сохранить нетронутым огонь своего
оскорбленного чувства. Большевизм ему — прежде всего личный и
семейный враг. Мораль своей среды, своего гнезда, своих личных от-
ношений — он переносит на государство, на общество, на историю.
И негодует, когда история идет иной, своей дорогой, и даже осме-
ливается разорять его гнездо. И еще больше распаляется на тех, кто
пытается постичь историю более соответствующими ей орудиями
постижения.
Он не может никому позволить воспринять родину иначе, чем
воспринимает ее он сам и его среда. Всякое инакомыслие для него —
818
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
повод к нравственному обличению и заподозриванию. Есть нечто
глубоко и безнадежно обывательское в этом рыцаре отвлеченной
«совести», в этом Дон Кихоте эмигрантского активизма. И в то же
время, если угодно, нечто «Стильное»!..
Да, в его глазах я и впрямь должен выглядеть «циничным». Люблю
Тютчева и Вл. Соловьева, и в то же время отказываюсь видеть в Ле-
нине «беглого каторжника». В какой-то мере причастен к ценностям
исторической России — и не считаю русскую революцию ни гибе-
лью, ни позором, ни случайным недоразумением. Проходил мораль-
ную философию в старом Московском университете — и не предаю
анафеме безбожный большевизм!
Да, это не умещается в монопланное мирочувствие. Здесь и ко-
рень цуриковского негодования, возмущения, отвращения. Он меня
не понимает и не поймет (не понимал нередко и раньше, во времена
студенчества, когда были друзьями). А я вот вижу его, как на ладони,
«верного и честного»... Что мне его брань? Одно из лишних подтверж-
дений глубокой, страшной и прекрасной сложности жизни.
«Ради национального дела приносились тягчайшие жертвы — не
только трудом и кровью, но и совестью» (Г. Федотов. «Святой Фи-
липп», с. 16).
Так созидалась российская держава. Так строились и другие госу-
дарства. Не разучилась история так ставить вопросы и доселе. Бывает,
что «жертвы совестью» — высший нравственный долг.
Такова трагическая «многоплановость» жизни и мысли. Блаженны
Цуриковы: им нечего и пытаться ее осмыслить, но Федотову следова-
ло бы разобраться в ней до конца.
Прочел два тома мемуаров Коковцева «Из моего прошлого», вы-
шедших из печати. Большая панорама значительных событий; как
Россия шла к революционному кризису.
Основное впечатление периода между двумя революциями: стра-
на богатела, государство росло и крепло, а правящий слой подлел и
разлагался.
Шел какой-то мрачный отбор худших: «какистократия». По мере
того, как после второй думы стала исчезать непосредственная рево-
люционная опасность, — брала верх самая низкопробная, оголтелая
реакция. «Сперва успокоение, потом реформы» — программа Столы-
пина. Он победил под этим лозунгом. Но... «реформы» не увенчали
успокоения.
Наше время
819
Верхушка правящего слоя. Царь и царица, ополчившиеся против
«петербургских салонов», были на самом деле их орудием. Орудием
худших, отвратительнейших из них. Отбор правителей осуществлял-
ся дворцом, — гибельный, гиблый отбор!
Николай Второй. Эпический и почтительный тон повествования
Коковцева навевает какую-то специальную удвоенную жуть: потря-
сающее убожество покойного царя выступает тем разительнее, чем
упорнее воздерживается автор от соответствующих оценок.
Но неужели дело — в царе? Нельзя ведь сказать, что не было лю-
дей на социальных верхах России. Почему же лучшие отстранялись
и торжествовали худшие? Да, это был закат, декаданс нашего старо-
го правящего слоя. Сто лет назад он сумел же найти выход, когда
на троне очутился негодный монарх. Почему же теперь не нашлось
Палена?
Несчастный случай (негодный царь) сочетался с большим про-
цессом общего оскудения поместного класса. Жизнеспособная среда
находит средства целесообразной самоорганизации и самочистки, —
одряхлевшее дворянство, видно, утратило жизнеспособность. Оно
разучилось выделять и выдвигать надлежащую элиту, т.е. внутренне
загнило, стало впадать в состояние, как выражался К. Леонтьев, «вто-
ричного упрощения целого и смешения составных частей». И в то же
время оно не нашло в себе мудрости «уйти достойно», оно старчески
цеплялось за власть и влияние, упуская отличный случай безболез-
ненно превратиться в культурно-исторический орнамент русского
нового «буржуазного» государства.
И его постигла кара, поистине несравненная по беспощадности.
Ключевский — о Петре Великом: «Петр поступал в политике, как
на море. Вся его бурная деятельность как в миниатюре изобрази-
лась в одном эпизоде из его морской службы. В июле 1714 года, за
несколько дней до победы при Гангуде, крейсируя со своей эска-
дрой между Гельсингфорсом и Аландскими островами, он был в
темную ночь застигнут страшной бурей. Все пришли в отчаяние, не
зная, где берег. Петр с несколькими матросами бросился в шлюпку,
не слушая офицеров, которые на коленях умоляли его не подвер-
гать себя такой опасности; сам взялся за руль, в борьбе с волнами,
встряхнул опустивших руки гребцов грозным окриком: “чего бои-
тесь? царя везете! с нами Бог!”, благополучно достиг берега, развел
огонь, чтобы показать путь эскадре, согрел сбитнем полумертвых
820
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
гребцов, а сам, весь мокрый, лег и, покрывшись парусиной, заснул
у костра под деревом» (статья «Петр Великой среди своих сотруд-
ников»).
Любопытно, что когда Сталину в полемике с рыково-бухаринской
группой понадобилось пояснить картинным образом генеральную
большевистскую линию, он сделал это в следующих словах:
«Видали ли вы рыбаков перед бурей на большой реке, вроде Ени-
сея? Я их видел не раз. Бывает, что одна группа рыбаков перед лицом
наступившей бури мобилизует все свои силы, воодушевляет своих
людей и смело ведет лодку навстречу буре: “держись, ребята, крепче
за руль, режь волны, наша возьмет!” Но бывает и другой сорт рыбаков,
которые, чуя бурю, падают духом, начинают хныкать и деморализуют
свои же собственные ряды: “вот беда, буря наступает, ложись, ребята,
на дно лодки, закрой глаза, авось как-нибудь вынесет на берег”» (из
речи на пленуме ЦК в апреле 1929).
Неизвестно, навеян ли этот «водяной» образ советскому диктатору
примером великого русского царя. Но характерное совпадение по-
литического «тонуса», методов политического мышления и стиля по-
литического действия — налицо.
Петровский поворот был с начала до конца — «революцией
сверху». Большевизм начался революцией снизу. Но «вторая рево-
люция» его (социалистическое наступление 1929-32) — тоже уже
революция сверху, авторитарная, осуществленная ведущим отбором,
государственной властью.
Рождается новая элита. «Знатные люди»: ныне признанный, над-
лежаще одобренный советский термин! Новый правящий слой, новая
иерархия. На почве соревнования, трудового отбора. «Распределяю-
щая справедливость», по старому и классическому определению Ари-
стотеля. Социальная пирамида.
«Новодельные господа»: так в эпоху Грозного называли тогдаш-
нюю новую знать. На смену боярства шел новый служилый класс.
История повторяется. И в то же время, разумеется: история не
повторяется. Деловая иерархия бесклассового государства — новая
страница всемирной истории. Социалистическая идеократия. Пока
еще — с немалым количеством разнообразных извращений и поро-
ков роста. Пока еще — im Werden.
Горький прекрасно написал о «пролетарском гуманизме». Да, гу-
манизм обязан быть подчас безжалостным и беспощадным. Но ког-
Наше время
821
да крайняя необходимость в этих тягостных добродетелях борьбы
проходит, — он должен действительно заявить себя великодуш-
ным, благородным, человечным. Он должен оправдать свое имя,
проявив ту смелость в любви, какую сумел проявить в священной
ненависти.
Не наступает ли этот момент теперь? Стабилизация советской го-
сударственности — бесспорна. «Сейчас страна — наша» — говорят,
недавно было установлено в Политбюро. Тем самым назревает систе-
ма мероприятий по реальной гуманизации отношений в замиряемой
советской стране (хотя бы и с неизбежными еще оговорками «бди-
тельности»).
Мудрая гуманизация режима. Она благотворно отзовется не толь-
ко внутри самой страны, но также и за ее пределами. Она поднимет
моральный престиж советского правительства и русской революции
в сознании всего мира, — особенно на фоне кровавых фашистских
расправ (30 июня!) и судорожных право-левацких метаний все еще
не могущей стабилизироваться гитлеровщины!
Она, наконец, создаст педагогически необходимую среду для но-
вого человека становящегося бесклассового общества солидарности
и братства.
Есть первые признаки приближения этой новой эры советского
гуманизма в его положительном, творческом облике. Почетнейшая
миссия Горького — стать ее глашатаем и знаменосцем.
О философии Н. Ф. Федорова в свете современности*. Не нуж-
но быть «федоровцем», чтобы почувствовать в этой своеобразной
системе нечто незаурядное и захватывающее. Ее несравненный,
головокружительный оптимизм пригоден для уловления душ. Есть
в ней нечто современное, от эпохи масс. Она словно просится на
трибуны и в микрофоны, — и чувствуешь, что ей тесно в ее нынеш-
нем интеллигентско-академическом оформлении. Да, да, она, так
сказать, мифоносна, и потому многообещающа, особенно в наш
век, когда человечество явно тоскует по новому или обновленному
мифу. Она менее всего скептична, менее всего половинчата. Она
мажорна в высочайшей мере. И вместе с тем она имманентна пози-
тивному духу эпохи, традициям светского «прогресса» последних
‘Сокращенная перепечатка письма редакции журнала «Вселенское дело»
(выпуск второй, Рига, 1934).
822
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
веков. Она бесстрашно доводит эти традиции до последнего выво-
да, и тем самым взрывает их изнутри. В ее науковерчестве есть не-
что наивное до варварства: известно, что примитив, коснувшийся
науки, верит в нее куда горячее, нежели перегруженный ученостью
мудрец, хлебнувший из этого кубка, подобно Фаусту, вместе с опья-
няющими ядами гордыни трезвящие яды сомнения. Но недаром
нашу эпоху называют возрождением варварства. В ней — истоки
нового мифа...
Этот миф теперь должен быть и не может не быть именно науко-
образным по форме и наукопоклонническим по существу. История
цивилизации подготовила почву для этих всходов. Наука некогда
убила веру, — теперь она же ее возрождает, поражая ее своими соб-
ственными успехами: божественная ирония человеческой логики!
В системе Федорова торжествует крайний, необузданный, неистовый
рационализм. Она хочет быть прозрачной, насквозь понятной. Она не-
поколебимо верит в могущество и всепроницаемость разума. Она ре-
шительно и презрительно сторонится всякой «мистики». И, — кто зна-
ет, — пожалуй, она способна в эпоху популярного, массового сознания
(«Uberertragbare» — Кайзерлинг) — вдруг зазвучать языком трубы!
Нужды нет, что, чуждаясь мистики, федоровцы впадают в наиболее
сомнительный ее сорт: в мистику рационализма. Нет у них интуиции
тайны. Они готовы рассуждать чуть ли не о конкретных рецептах
грядущего научного воскрешения мертвых, примешивая при этом к
мистике рационализма мистику материализма (ср. Муравьев «Овла-
дение временем»). Они не прочь при случае обсудить методы чело-
веческого управления солнечной системой и всеми космическими
сферами. Есть нечто безвкусное в этой манере философствования,
нечто от философского и научного полусвета. И логически скольз-
кое: очевидно, перерожденная человеческая природа откроет и но-
вые задачи, постигнет и новую проблематику, о коей сейчас нельзя
и предполагать. Но все это в конце концов не так вредно для успеха
и основной прагматической значимости федоровской проэктики:
мифу двадцатого века, по-видимому, и не полагается быть иным.
Рационализм сплетается в этом мировосприятии с волюнтариз-
мом: человечеству доступна всецелая истина, и его задача — войти в
ее разум. Царство небесное силой берется (причем небо Федорова —
небо астрономии, а не «мистика»). Была бы воля к истине и добру,
воля к совершенству, — и конечный идеал воплотится. Значит, глав-
ное — воля к общему спасению. Значит, главное, — дело.
Наше время
823
Опять-таки и в этой черте своего идейно-психологического об-
лика федоровская проповедь насыщена современностью: разве воля
и дело, разве «динамизм» — не в порядке исторического дня?..
Но примечательность этого учения не только в его действенной
оптимистической мажорности и не только в его сродстве с прометеев-
ским духом времени. Его своеобразная и знаменательная особенность
еще и в том, что корнями своими оно уходит — в христианство.
Оно представляет собою героическую попытку оживить христи-
анскую идею в истории, непосредственно связав ее с лейтмотивом
современной цивилизации. Христианизировать технический про-
гресс и, можно сказать, технизировать и тем самым модернизировать
историческое христианство.
Разумеется, этот громадный замысел знает свои опасности. Фе-
доров — на грани «богочеловечества» и «человекобожества», — если
вспомнить старое противоположение Достоевского. «Будете, как
боги» — тезис Люцифера. «Вы боги и сыны Всевышнего все» — тезис
христианский. Тут — узел федоровского учения как религиозной кон-
цепции. Опасность усугубляется тем, что поскольку оно стремится
войти в историческую действительность и стать ее фактором, — его
развитие рискует усилить именно человекобожескую его устремлен-
ность за счет богочеловеческой.
Однако не нужно считать эту опасность непреодолимой: христи-
анские энергии имеют свою природу и свою самозаконную силу. Миф,
сначала наивный в своей оголенной душевной данности, затем обыч-
но обрастает глубинами культуры. Во всяком случае, машинопоклон-
ство представляет собою более плодотворное и более исправимое
заблуждение, нежели машиноборство. Другой вопрос — не окажется
ли приверженность федоровского учения христианству внешним
препятствием на пути к его широкому массовому успех в нашу эпоху
упадка официальных институтов христианской церкви. Этот вопрос
можно выразить и в более общей форме: осуществима ли рехристиа-
низация мира, или история пойдет иначе, хотя бы путем предсмерт-
ных прозрений Вл. Соловьева? А может быть, есть еще и иные пути?
Любопытно подчеркнуть, что федоровская концепция, русская и
по корням, и по стилю, своими практическими установками созвучна
прежде всего советским умонастроениям в их предметном существе.
Недаром федоровцы не скрывают своих советских симпатий и вно-
сят на этот счет разъясняющие поправки в антисоциалистические,
824
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
старомодные суждения своего учителя. Если большинство прочих
русских религиозных течений окрасило себя в ярко противорево-
люционные цвета, то федоровское нехристианство, наоборот, сразу
же восприняло русскую революцию как положительную всемирно-
историческую силу, почуяло в ней духовно родную стихию.
Да, новый миф. Христианство эпохи техники и машинной циви-
лизации. Взволнованная мысль человечества ищет выходя из тупи-
ков наличной исторической действительности. Сознание словно не
поспевает за бурно бегущим вперед бытием. Если выход возможен,
то лишь на путях глубокого духовно-телесного перерождения, лишь
на почве праведной направленности технического прогресса. Тех-
ника должна быть нравственно осмыслена и оформлена, — иначе
она взорвет мир вместо того, чтобы его спасти. Отсюда — исклю-
чительное значение идей в наши дни, причем зреют условия торже-
ства идеи подлинно универсальной, подлинно мирового диапазона.
Явится ли она? Станет ли она действенной силой? Найдет ли она в
себе энергию воплощения? — Не знаем. Но, во всяком случае, чтобы
победить на земле, идее надлежит быть не только и даже, пожалуй, не
столько логически безукоризненной, сколько эмпирически цепкой,
органической, почвенной, напитанной плотью и кровью. Всегда ми-
ром правили страстные идеи...
Р. S. Кстати, об этом федоровско-большевистском лозунге «борьба
с природой». Прекрасный по своему подлинному внутреннему зна-
чению, он едва ли удачен по своему прямому буквальному смыслу.
Он дает повод к недоразумениям. Он звучит и не научно, и не онто-
логично. Задача в том, чтобы бороться не с природой самой по себе,
а с ее искаженным аспектом, с ее косными силами, с ее ущерблен-
ными модусами. Дело в том, чтобы, — говоря словами самого Федо-
рова, — «обратить слепой ход природы в разумный», чтобы «недо-
статки слепой природы были исправлены сознающей эти недостатки
природой»: ибо природа для нас «враг временный, а друг вечный».
Борющееся «с природой» человечество есть само ведь тоже природа
в глубочайшем смысле слова. И борется оно, не ниспровергая при-
роду, а, напротив, опираясь не нее, утверждая и прославляя ее. Нужно
блюсти и ценить великую традицию мировой философии, прозре-
вающую в природе достойную «ризу духа». Преобразование и преоб-
ражение мира должно быть не в борьбе с природой, а утверждением
ее идеально-реального бытия.
САМОПОЗНАНИЕ СОЦИАЛИЗМА
1.
Когда пытаешься свести к основоположному единству все много-
образие, всю социальную и политическую многосторонность нашей
Сталинской Конституции, — неизменно возвращаешься к четкой
формуле, уже прочно усвоенной советским народным сознанием:
Конституция победившего социализма.
Когда задаешься, далее, целью вскрыть основные конкретные чер-
ты этой Конституции, как автобиографии социализма, — явственно
выступают две определяющие ее особенности. Они есть:
1. Конституция реальной демократии.
2. Конституция мира и братства народов.
Нечего доказывать, что в этих ее чертах — величайшая всемирно-
историческая ее значимость. Величайшая взрывчатая сила, в ней
заложенная: сила «обвинительного акта» (Сталин) против старого
мира на арене всемирного суда истории. И одновременно — сила
утверждающая, творческая: сила концентрации и консолидации но-
вого мира, опирающегося на лучшие ценности общечеловеческой
культуры.
Сталинская Конституция — плоть от плоти наших революцион-
ных лет. Живое единство революционной теории и революционной
практики. Она в подлинном смысле завоевана, взята боем, вырвана у
истории, — в эпопее октябрьских дней, в огне гражданской войны,
в напряженной стратегии нэпа, в суровой выдержке социалисти-
ческого наступления, в героическом труде пятилеток. Конституция
победившего социализма — правовой итог Великой пролетарской
революции.
Когда наступит пора обновления, то все почувствуют это, увидят,
что русский человек не дурак...
Так говорил Ленин на седьмом съезде партии, в тяжкой обстанов-
ке Бреста, общей разрухи, сутолоки, нищеты, потоков крови, острых
внутрипартийных споров. Сумрачно выглядели горизонты. Но зор-
кий взор вождя смело смотрел вперед.
Прошли годы, трудные, незабываемые, славные, и пора обновле-
ния наступила. Все стало новым-, города и деревни, моря и реки, вся
826
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
земля, и, прежде всего, конечно, люди. Пора обновления наступила, —
все чувствуют это. И весь мир действительно увидел, действительно
понял, что «русский человек не дурак»!
Вместо разрухи — прекрасная стройка, пронизанная самодисци-
плиной труда. Вместо нищеты — растущее обилие на основе социа-
листической собственности. Вместо борьбы непримиримых клас-
сов — становящееся бесклассовое общество. Вместо царской тюрьмы
народов — их свободный, равноправный союз. Вместо задворок бур-
жуазной цивилизации — первое государство социализма, маяк меж-
дународного прогресса. Вместо очага темноты и деспотизма — оплот
человечности, новой, высшей культуры. Вместо претенциозного бес-
силия — спокойная, мирная мощь. Стальной, испытанный, боевой
авангард: ленинско-сталинская партия.
Гигантские перемены. Какой-то каскад метаморфоз, ждущий но-
вого Пушкина, чтобы быть достойно воспетым. Рефлекс искусства,
впрочем, нужно думать, придет позднее. Рефлекс права уже назрел.
В Сталинской Конституции 5 декабря 1936 года отражена, оформ-
лена, закреплена современная советская государственность, много-
национальная социалистическая демократия.
2.
Советская демократия есть новое, небывалое еще явление всемир-
ной истории. Новое, небывалое — потому, что она есть демократия
реальная в отличие от формальной демократии буржуазных стран.
Она реальна, а не формальна, — потому, что она есть демократия со-
циалистическая, а не капиталистическая.
Тот «кризис демократии», о котором давно уже писали буржуаз-
ные ученые и толковали буржуазные политики, преодолен на новом
этапе, в новом, высшем историческом плане.
Прошедший исторический период, развернув до конца и вну-
тренне исчерпав прогрессивные возможности капитализма, не мог
не исчерпать также и положительных возможностей его правовой
оболочки. В современную, в империалистическую эпоху, когда «не-
сколько сот миллиардеров и миллионеров держат в руках судьбы
всего мира» (Ленин), несравненная фальшь формальной демократии
разоблачается на каждом шагу практикой, да даже и самой теорией
капиталистического мира. Не случайно западноевропейские социо-
Самопознание социализма
827
логи и государствоведы зачастую вынуждены повторять определе-
ние, данное демократии одним из них: «демагогическая плутокра-
тия» (В. Парето250). И, конечно, сколько ни кричи, сколько ни суетись
отживающая фауна буржуазных парламентариев, — их «демократия»
ныне неудержимо требует иронических кавычек.
Дальновидным умам не со вчерашнего дня была ясна органиче-
ская порочность буржуазной демократии. «Мир оппозиции, мир пар-
ламентских драк, либеральных форм — тот же падающий мир. Если
мы поднимемся несколько выше, то разница между Парижем, Лон-
доном и Петербургом исчезает, а остается один факт: раздавленное
большинство толпою образованной, но не свободной, именно пото-
му, что она связана с известной формой социального быта».
Так писал Герцен после 1848 года. Известно, что тогда же — и
даже несколько раньше — Маркс подводил под эти наблюдения
фундамент научного социологического анализа. При буржуазно-
собственнической «форме социального быта» нет и не может быть
действительной свободы.
Не нужно доказывать, что протекшие с тех пор десятилетия раз-
вили и до крайности обострили коренные внутренние противоречия
демократического государства буржуазии. Ныне, в обстановке позд-
него, загнивающего капитализма, оно, надо признаться, — сплошная
кунсткамера тупиков и перманентная олимпиада лицемерия.
«Народный суверенитет» на словах — всевластие финансовой оли-
гархии на деле. «Личные права» на словах — наемное рабство, право
голодного прозябания на деле. «Равенство наций» на словах — тира-
ния великих держав, потогонная система колониального грабежа на
деле. Таковы фасад и кулисы капиталистической демократии.
Призрачная свобода. Призрачное равенство. «Механизм мошен-
ничеств, называемый цивилизацией» (Фурье251).
Наступили тугие времена, — тем извилистее приходится хитрить,
маневрировать, изворачиваться. Как из рога изобилия, сыплются ре-
цепты лечения, спасения. Все эти «функциональные» и «хозяйствен-
ные» демократии, «организованные капитализмы», «демократизации
капитала», «сверхдемократии», «технократии», — все эти шаткие по-
лумеры и трусливые плагиаты всплывают и лопаются друг за другом,
подобно болотным пузырям, на тине перезрелого социального по-
рядка. Все это — костыли, не исцеляющие старика. Говорят, когда
чорт болен, он читает библию. На смертном одре старый мир, разби-
828
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
рая по складам роковые огненные знаки, начертанные на всемирно-
исторических небесах, силится продлить свои дни мимикрией и
фальсификацией. Бесплодный труд!
В больших делах напрасны мелкие увертки. История ныне ставит
вопросы вплотную. Да, воздух становится чище, контуры резче и чет-
че. Новый мир не только родился, — он уже вступил в совершенно-
летие.
Перечтите первую главу Конституции. В этих скупых, кратких,
спокойных строках — целая эпоха. Это — великая хартия социально-
го раскрепощения. Это — золотая булла рабочих и крестьян. Это —
нерушимая основа реальной демократии, реальной свободы.
Реальная демократия социализма — великая положительная, ор-
ганизующая сила. Нашим врагам и горе-критикам хотелось бы, что-
бы социалистическая демократия была расслаблена и бесхребетна.
Они охотно наблюдали бы в Советской стране «демократию» без
руля и без ветрил, «свободу» без содержания и без цели, т.е. псевдо-
демократию и псевдо-свободу. Вот почему их так смущает и возмуща-
ет статья 126 нашей Конституции, узаконяющая передовую, ведущую
роль коммунистической партии.
Злоба врагов естественна, и по поводу нее уместно вспомнить
слова поэта, которые любил цитировать Ленин:
«Мы слышим звуки одобренья
Не в сладком рокоте хвалы,
А в диких криках озлобленья...»
В страстном историческом отборе создался и окреп авангард со-
ветского рабочего класса: ленинско-сталинская партия. В живом и
великом историческом опыте создалось и закалилось руководство
этой партии. Так выковался стальной каркас советской демократии,
которого ныне не сломать и не согнуть. Советская демократия есть
демократия нового типа, неслыханного доселе в истории. В совет-
ской демократии до конца решается неразрешимая, «проклятая» для
буржуазных стран проблема «сочетания свободы и авторитета». В со-
ветской концепции свобода не есть немощная неопределенность, —
свобода есть творческая и зрячая активность. На базе социализма,
на базе происходящего уничтожения классов государственное ру-
ководство обществом (диктатура) осуществляет, можно сказать, диа-
Самопознание социализма
829
лектическое единство свободы и авторитета. Нет власти более мас-
совой, нежели советская. И нет власти более сильной, компактной,
сосредоточенной. Нет людей более свободных, нежели советские.
И нет людей более дисциплинированных, целесознательных, орга-
низованных.
Сталинская Конституция есть наглядное выражение новой, пози-
тивной концепции свободы и демократии, нового, небывалого этапа
всемирной истории.
Твердая, волевая, испытанная в боях государственность социализ-
ма. Революционный гуманизм — не сентиментальный и бесхарактер-
ный, а мужественный, бдительный, активный. Совершенно очевидно:
в современной мировой атмосфере наш советский гуманизм есть
единственное спасение от подлинного варварства, угрожающего че-
ловечеству.
3.
Общеизвестен мировой ярлык этого варварства:
— Фашизм.
«Взрыв реакционного насилия, вырождающегося в прямой ганг-
стеризм», — по выразительному определению Г. Уэллса.
Мобилизация остатков всей маневренной силы капитализма,
всего фальсификаторского навыка, буржуазных верхов; рекордный
трюк; оглушающий и отупляющий массовый обман массового чело-
века: маскировка реакции под революцию, изуверства под идею, фи-
нансовой олигархии под... социализм.
Великая порочность буржуазной демократии. Но рядом с варвар-
ством фашисткой реакции демократическое буржуазное государство
есть, несомненно, более прогрессивная, относительно более прием-
лемая политическая форма.
Повторяется — на новой ступени — ситуация, в свое время проа-
нализированная и оцененная Энгельсом и Лениным. Тогда речь шла
о сравнении демократической республики с монархическим абсолю-
тизмом. Вожди рабочего класса, не обинуясь, высказывались в пользу
первой. Не закрывая глаз на то, что и буржуазно-демократическое
государство остается машиной классового угнетения. Энгельс ясно
учитывал относительные преимущества демократической республи-
ки и назвал ее даже «специфической формой для диктатуры пролета-
830
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
риата». Ленин со своей стороны подчеркивал, что форма классового
угнетения не безразлична для трудящихся и что «более широкая, бо-
лее свободная, более открытая форма классовой борьбы и классово-
го угнетения дает пролетариату гигантское облегчение в борьбе за
уничтожение классов вообще».
Фашизм — это не только варварская форма социального угнете-
ния. Теперь, кроме того, уже до очевидности ясно, что фашизм — это
война.
Фашизм, для уловления масс шумящий музыкой будущего, на деле
воплощает собою худшие стороны отмирающей исторической эры.
Обожествляя нацию, идолопоклонствуя перед государством, про-
поведуя «избранную расу», призванную править миром, считая по-
рабощение священным законом природы и превращая неравенство
в культ, он выступает эпигоном обреченного прошлого, одинаково
чуждого и духу, и технике, и экономике нашего времени.
Политический язык фашизма, — в тех случаях, когда он говорит
«всерьез», — это язык давно минувших времен, всецело сотканный из
категорий Макиавелли, Бисмарков и Биконсфильдов, только переве-
денных на регистр современного мещанства.
Фашизм — это война. Там и здесь уже пробегают зловещие огнен-
ные змейки. «Капопеп!» — исступленно визжат господа Геббельсы
всех фашистских стран: поистине, капопеп (пушки) ныне — их уни-
версальный канон. Задыхаясь в тисках внутренних политических и
хозяйственных противоречий, фашизм ищет выхода на путях внеш-
них авантюр. Двух десятилетий не прошло после ужасной, преступ-
ной мировой бойни, и уже новая, ужаснейшая и преступнейшая — у
ворот.
Одни готовят ее активно и сознательно. Другие активно попусти-
тельствуют ей. Третьи попустительствуют пассивно.
И лишь одна наша Советская страна до конца последовательно,
до конца прямолинейно отстаивает дело мира и мирного труда. Ей
не нужна война. Она не ждет провалов и тупиков в своем развитии.
Тяжкая схватка нового со старым у нас позади. Новый мир победил и
закрепляет победу великим актом самопознания — всенародной кон-
ституционной хартией.
И не его вина, а беда его врагов, если эта хартия обертывается
для них опасной «пропагандой», обвинительным актом. Беда его вра-
гов, что «их» массы, ими зажатые в клещи нужды, гипноза и террора,
Самопознание социализма
831
не внушают им доверия на завтрашний день. Могучий жизненный
порыв, вдохновляющий всю советскую землю от края до края, сам
собою противополагается демонам насилия, зависти, ненависти, ви-
тающим в зонах фашизма. Духом несравненной бодрости, беспре-
дельного исторического оптимизма веет у нас. Ясны цели советского
мира. Это не вечная драка бездельных богов Валгаллы, не мрачная
метафизика неизбывной людской войны, не дурная бесконечность
угнетения и порабощения. Это — всеобщая, всемирная солидарность
социалистического труда, организующего природу. Это — действен-
ная устремленность к высшей ступени общежития, к коммунизму.
Это — человечность, гуманизм в самом полном и всеобъемлющем
смысле слова. Это — мир и братство народов.
4.
Мир и братство народов. Реальная демократия социализма осво-
бождает и человека, и народы. Подорвана основа эксплуатации не
только человека человеком, но и народа народом.
«Опыт образования многонационального государства, создан-
ного на базе социализма, удался полностью», — констатировал то-
варищ Сталин в своем докладе на VIII Съезде Советов. Сталинская
Конституция фиксирует, закрепляет и эту победу, несомненно, ве-
личайшую во всей истории так называемого «национального во-
проса». Можно сказать, что в нашей многонациональной стране
национального «вопроса» (в старом смысле) более не существует.
Можно сказать, что социалистическая демократия решила нацио-
нальный «вопрос».
Можно сказать, что исторической логикой пролетарской ре-
волюции реально снимается на наших глазах, на глазах живущего
поколения былая контроверза патриотизма и интернационализма.
Наша страна — СССР — есть одновременно и наша общая родина,
и свободный союз свободных народов. Политические интересы
советского государства непосредственно совпадают с интересами
всего трудящегося человечества. В то же время культуры советских
национальностей цветут и пенятся, обогащая, оплодотворяя друг
друга в тесном взаимном общении, в плане общего своего социа-
листического содержания. Горизонты нашего патриотизма расши-
рились и самый его состав очистился и облагородился. Нужно жить
832
НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ УСТРЯЛОВ
в Советской стране, дышать ее воздухом, чтобы ощутить, понять и
осмыслить это до конца.
Советский патриотизм подлинно человечен. В духе именно этого
просвещенного, человечного патриотизма, вытекающего из самой
природы социалистического общества, воспитывается ныне моло-
дое поколение нашей страны. Дружба народов советского государ-
ства — не императив только, но уже и реальный факт нашей жизни.
Тесны и повседневны связи, соединяющие различные народы Союза.
В общем труде, в общей цели каждый из этих народов радуется радо-
стям других и печалится их печалями. И только вести из-за рубежей
назойливо напоминают нам, что, кроме патриотизма человеческого
и человечного, существует еще у людей — в соответствии с качества-
ми подлежащего социального порядка — шовинизм зоологический,
бестиальный, национализм ненависти и агрессии.
Начало мира и братства народов, лежащее в основе советской го-
сударственности, ничуть не препятствует, как это показывает опыт,
культурно-национальному развитию каждого из них. Напротив. Ни-
когда еще чувство родины на всем пространстве нашей страны не
было столь конкретным, столь живым и углубленным, как теперь.
И никогда вместе с тем сознание ценности народно-национальной
культуры не проникало в столь широкие слои нашего многонацио-
нального населения. Недаром заграничные наблюдатели говорят о
«чуде» сочетания в СССР монолитной государственности с мощным
развитием национальностей. Что для буржуазного порядка «чудо», то
для социализма — природа вещей.
Любовь к родине и к своему народу есть любовь не только к их
настоящему и будущему, но также и к их историческому прошлому.
Плох тот патриот, который уважает историю своего народа лишь
в будущем. И не случайно вызывает ныне в советских людях такой
единодушный отпор пренебрежение к прошлому наших народов, в
частности, к историческому прошлому великого нашего русского на-
рода. Не случайно оживляется повсюду интерес к родной истории,
и на всех советских языках звучат многоликие, разнонациональ-
ные мотивы пробужденных и вызываемых к новой жизни народных
культур многонациональной нашей страны. И здесь снова и снова
огромна роль Сталинской Конституции, сопровожденной на при-
нявшем ее Всесоюзном Съезде Советов руководящими и, можно
сказать, напутственными комментариями ее творца. Подводя итог
Самопознание социализма
833
успехов ленинско-сталинской национальной политики, она в то же
время станет активной формой дальнейшего развития, дружного, со-
лидарного прогресса всех народов СССР. Пройдут годы, и творческое
влияние великой конституционной хартии скажется еще больше во
всех сферах нашей жизни. Пройдут десятилетия, и наш сегодняшний
рубеж войдет отрадной межой в историю освобожденного человече-
ства, как мудрый и зоркий акт самопознания социализма.
КОММЕНТАРИИ
Комментарии
837
К вопросу о русском империализме
Впервые опубликовано: Журнал внешней политики и права «Проблемы
Великой России». М., 15 (28) октября 1916. № 15. С. 1-5. Печатается подан-
ному изданию.
1	Монадология — одна из работ Готфрида Лейбница, в которой ученый
рассматривает атомы в метафизическом смысле. Монада (от греч. monas,
родительный падеж monados — единица, единое) — понятие, используе-
мое в ряде философских систем для обозначения структурных элемен-
тов бытия. В античной философии это понятие в качестве исходного
мирообъясняющего принципа переходило от пифагорийцев к Платону
(диалог «Филеб»), а от Платона — в неоплатонизм.
2	Славянофильство — течение русской общественной мысли середины
XIX в., базирующееся на идее национальной самобытности и особого
исторического пути развития России.
3	Империализм (фр. imperialisme, англ, imperialism, нем. Imperialismus, от
лат. imperium — власть, господство) — политика создания масштабных
колониальных и экономических империй, экспансионизма, борьбы го-
сударства за мировую гегемонию. Один из главных терминов марксизма-
ленинизма. Ленин в статье «Империализм как высшая стадия капитализ-
ма» показал, как любая капиталистическая система трансформируется в
стадию империализма для захвата рынков. Термин появился в Англии в
1890-е гг.
К вопросу о сущности «национализма»
Впервые опубликовано: Журнал внешней политики и права «Проблемы
Великой России». М., 10 (23) декабря 1916. № 18. С. 9. В конце 1916 г. Устря-
лов участвовал в дискуссии, получившей отражение на страницах журна-
ла «Проблемы великой России». Дискуссия началась со статьи правоведа
и публициста Д. Д. Муретова «Этюды о национализме», опубликованной в
начале 1916 г. в журнале П. Б. Струве «Русская мысль». В ней утверждалось,
что термин «национализм» неправильно истолковывается в отечественной
публицистике (как учение, нравственно оправдывающее нарушение идеи
справедливости и прав других народов во имя любви к своему народу). Пе-
чатается по данному изданию.
4	Муретов Митрофан Дмитриевич (1851-1917) — богослов, профессор
Московской духовной академии. Родился в семье священника Рязанской
838
губернии, выпускник Рязанской семинарии. Защитил в 1890 г. докторскую
диссертацию «Ветхозаветный храм. Ч. 1. Внешний вид храма». Был членом
редакционного комитета по переводу Святоотеческих творений. Перево-
дил с греческого сочинения святого Кирилла Александрийского и святого
Ефрема Сирина. Почетный член Московской духовной академии с 1911 г.
Революция и война
Впервые опубликовано: Библиотека народной свободы, изд. «1917 год».
М., 1917. К 1917 г. Н. В. Устрялов стал активным членом конституционно-
демократической партии. Он приветствовал Февральскую революцию 1917 г.
и возлагал большие надежды на Временное правительство, которое, как ду-
малось молодому ученому, должно было воскресить в России национальную
идею и поднять воинский дух в армии. Печатается по данному изданию.
5	Горемыкин Иван Логгинович (1839-1917) — государственный деятель. В
1895-1899 гг. министр внутренних дел, осуществлял политику контрре-
форм. Являлся председателем Совета министров (апрель-июль 1906 и
1914-1916); известен непримиримой позицией по отношению к Госу-
дарственной Думе и Прогрессивному блоку. Убит при разгроме имения.
Штюрмер Борис Владимирович 1848-1917) — государственный деятель.
С 1904 г. член Государственного Совета. В ноябре 1916 г., как протеже
Г. Е. Распутина и императрицы Александры Фёдоровны, назначен пред-
седателем Совета министров. Был одновременно министром внутренних
дел (март-июль) и министром иностранных дел (июль-ноябрь). После
Февральской революции 1917 г. арестован; умер в Петропавловской кре-
пости.
Распутин (Новых) Григорий Ефимович (18б4 или 1865 [по др. данным
1872]-1916) — крестьянин Тобольской губернии, известен как «про-
рок» и «целитель». Пользовался неограниченным доверием Николая II и
Александры Фёдоровны. Лечил «наложением рук» больного гемофилией
наследника престола великого князя Алексея. Был убит заговорщиками,
считавшими, что влияние Распутина приведет монархию к гибели.
6	Сухомлинов Владимир Александрович (1848-1926) — генерал от кавале-
рии. В 1909 г. был назначен на пост военного министра. В Государствен-
ный Совет введен в 1911 г.. Пользовался расположением императора Ни-
колая II. Несмотря на то, что служебная деятельность генерала вызывала
многочисленные нарекания, со стороны верховной власти постоянно
предпринимались попытки свернуть «дело Сухомлинова». Только после
Февральской революции было проведено тщательное расследование. Су-
хомлинову был предъявлен ряд обвинений. Большинство из них не под-
Комментарии
839
твердились, но генерал был признан виновным в неподготовленности
армии к войне. Его заключили в Трубецкой бастион Петропавловской
крепости, а после Октябрьской революции перевели в тюрьму «Кресты».
Вышел по амнистии, как достигший 70-летнего возраста (1918)- Эмигри-
ровал в Германию.
7	Бриссо (Brissot) Жан-Пьер (1754-1793) — французский революционер.
До революционных событий был адвокатом в Париже. Жирондист. С
1789 г. — вождь оппозиции против Двора в Национальном собрании. В
1793 г. казнен на гильотине.
Революционный фронт
Впервые опубликовано: «Народоправство». 1917. № 15. С. 13-16. Осенью
1917 г. Устрялов читал лекции для солдат и офицеров действующей армии.
Фронт произвел на него удручающее впечатление. Его вера в то, что сильная
патриотическая власть способна изменить ситуацию в лучшую сторону по-
степенно ослабевает, что и нашло отражение в статье. Печатается по данно-
му изданию.
8	Тарнопольский прорыв — масштабное наступление немецких войск на
юго-западном фронте, начавшееся 19 июля 1917 г. Основной удар был
направлен против 11-й армии на линии Звижень — Поморжаны. Резуль-
татом двухдневного боя был прорыв русского фронта и отступление
11-й армии. Русский фронт отодвинулся, начиная от Злочева на восток
на линию Збараж — Скалат — Гржималов, далее по реке Збруч до Дне-
стра и далее на Баян и Серет для связи с Румынским фронтом восточнее
Кимполунга.
9	Имеется в виду попытка переворота под руководством генералов Корни-
лова и Крымова в начале сентября 1917 г. В конце августа 1917 г. генерал
Корнилов приказал собрать войска в районе Новосокольники — Не-
вель — Великие Луки для обороны Петрограда от немецкого наступле-
ния. Это стало первым шагом в осуществлении плана захвата Петрограда.
Генерал Крымов отдал приказ занять Петроград не позднее 14 сентября
1917 г. Мятеж был подавлен объединенными силами революции.
10	Церетели Ираклий Георгиевич (1881-1959) — российский политиче-
ский деятель, социал-демократ. Один из руководителей РСДРП, пред-
ставлял фракцию меньшевиков в Государственной Думе.
Чхеидзе Николай Семёнович (1864-1926) — российский политический
деятель, один из лидеров меньшевиков. Был избран депутатом III—IV Го-
сударственной Думы. В 1917 г. — председатель Петросовета и ВЦИК. Пос-
ле 1918 г. — председатель Закавказского сейма и Учредительного собра-
ния Грузии. Эмигрировал в 1921 г.
840
11	Имеется в виду социал-демократическое международное объединение,
которое представляло собой временный блок революционных интер-
националистов с центристским и полуцентристским большинством.
Объединение было организовано на Циммервальдской конференции
1915 г. Левое крыло (созданное Лениным), вошедшее в этот блок, было
направлено против империализма, войны и социал-шовинизма.
«Товарищ» и «гражданин»
Впервые опубликовано: «Народоправство». 1917. № 12. С. 16-17. Будучи
юристом, Устрялов видел необходимость создания в России нового законо-
дательства, однако вскоре усомнился в способности новой революционной
власти провести необходимые в стране перемены. Печатается по данному
изданию.
12	Абсолютизм (от лат. absolutus — безусловный) — термин, который при-
менялся для обозначения периода в истории европейских стран, когда
власть монарха была ничем не ограничена. В XIX в. понятие абсолютизм
употреблялось и в другом смысле: государственный абсолютизм пред-
ставлялся как «полная самостоятельность государства в деле законода-
тельства и в деле управления, т.е. независимость государства от какого-
либо другого государства, от какой-либо посторонней государству
власти», а также «положение, когда государство берет в своё заведование
все важнейшие государственные дела, не находя удобным предоставлять
их частным отдельным силам или союзному строю».
13	Республика (лат. respublica, «общественное дело») — это форма государ-
ственного правления, при которой верховная власть осуществляется вы-
борными органами, избираемыми населением на определённый срок.
14	Великая французская революция — события в истории Франции с 1789
по 1799 г., во время которых произошли коренные изменения, затронув-
шие все сферы жизнедеятельности; упразднена монархия и провозглаше-
на республика. Французская революция характеризуется как центральное
событие в политической и культурной жизни Западной Европы конца
XVIII — начала XIX в., которое оказало огромное влияние на развитие
истории Европы.
Мнимый тупик
Впервые опубликовано: «Накануне». 1918. № 2. 14 (1) апреля. С. 5-6.
Устрялов анализирует в статье настроения, которые царили в среде интел-
лигенции, прослеживает эволюцию отношения к революционным событи-
ям, дает прогноз на будущее. Печатается по данному изданию.
Комментарии
841
15	Фрерон (Freron) Эли-Катрин (1719-1776) — французский писатель.
Проявил себя активным противником энциклопедистов, в особенности
Вольтера.
Тальен (Tallien) Жан Ламбер (1767-1820) — французский политический
деятель, участник Великой французской революции. Секретарь Париж-
ской Коммуны. Якобинец, с сентября 1792 г. избран членом Конвента.
Один из лидеров контрреволюционного термидорианского переворота.
В период Директории был членом Совета пятисот.
В борьбе за Россию
Сборник статей бьи впервые опубликован в октябре 1920 г. в Харбине.
(«Окно», 26 октября 1920) В него вошли, в основном статьи, написанные
Устряловым за первую половину 1920 г. В сборнике в системном виде из-
лагались основные постулаты новой идеологии, заключавшиеся в безогово-
рочном признании необратимости революции 1917 г. и пропаганде актив-
ного «возвращенчества». Публикуется по данному изданию.
16	Брусилов Алексей Алексееевич (1853-1926) — российский военачаль-
ник, генерал от кавалерии (1912). Получил особую известность за раз-
работку и проведение в качестве главнокомандующего юго-западным
фронтом наступления русской армии летом 1916 г («Брусиловский про-
рыв»), С мая 1917 г. являлся Верховным главнокомандующим русской ар-
мией. Выступал сторонником продолжения войны до победного конца.
С 1920 г. перешел на службу в Красную Армию.
17	Омское правительство (1918-1920) бьио сформировано после упраздне-
ния Уфимской директории (Временного Всероссийского правительства).
Органом исполнительной власти у адмирала А. В. Колчака. Председатель
Омского правительства — П. В. Вологодский (затем В. Н. Пепеляев). По-
сле отречения Колчака большинство бывших министров перебралось в
Харбин, создав т.н. Политическое совещание, претендовавшее на руко-
водство силами белой эмиграции.
18	Колчак Александр Васильевич (1874-1920) — российский военачальник,
политический деятель, исследователь-полярник, один из руководителей
Белого движения. Участник русско-японской и Первой мировой войн.
Командовал Черноморским флотом, подготавливая экспедицию на Кон-
стантинополь. В результате переворота в Омске установил военную дик-
татуру (ноябрь 1918 г. — декабрь 1919 г.). Верховный правитель Всерос-
сийского государства. Расстрелян по приговору Иркутского ревкома.
19	Деникин Антон Иванович (1872-1947) — российский военачаль-
ник, политический деятель, один из руководителей Белого движения.
842
Генерал-лейтенант (1916). Участник Первой мировой войны. Во время
Гражданской войны — главнокомандующий Добровольческой армией
и главнокомандующий Вооруженными силами Юга России. С апреля
1920 г. находился в эмиграции.
20	Юденич Николай Николаевич (1862-1933) — российский военачаль-
ник, генерал от инфантерии (1915). В Первую мировую войну, командуя
Кавказской армией (1915-1916), осуществлял руководство Эрзурумской
операцией. После Февральской революции 1917 г. — главнокомандую-
щий Кавказским фронтом. В период Гражданской войны возглавлял
антибольшевистский поход на Петроград. С июня 1919 г. — главноко-
мандующий белогвардейскими силами северо-запада России. После по-
ражения под Петроградом отступил с остатками войск на территорию
Эстонии. С 1920 г. находился в эмиграции.
21	Большевизм — левое направление в российском социал-демократиче-
ском движении начала XX в. Генезис большевизма связывается с раско-
лом Российской социал-демократической рабочей партии на II съезде
в 1903 г. Характеризовался установкой на революционный захват по-
литической власти.
22	Калосов Алексей Иванович (1897-1956) — советский писатель, журна-
лист. В период Гражданской войны находился на политработе в Красной
Армии. С 1928 г. — специальный корреспондент газеты «Правда». Полу-
чил известность благодаря рассказам и очеркам по тематике революци-
онных преобразований в советской деревне.
23	Милюков Павел Николаевич (1859-1943) — российский политический
деятель. Один из крупнейших российских историков начала XX в. Ав-
тор получивших широкую известность многотомных «Очерков по исто-
рии русской культуры». Лидер и ведущий теоретик конституционно-
демократической партии. Министр иностранных дел в первом составе
Временного правительства. Участник антибольшевистского движения. С
ноября 1918 г. находился в эмиграции. Редактор выходящей в Париже
газеты «Последние новости».
24	Интервенция (от позднелат. interventio — вмешательство) — насиль-
ственное (открытое или замаскированное) вмешательство одного го-
сударства или нескольких государств во внутренние дела другого госу-
дарства, направленное против его территориальной целостности или
политической независимости. Наряду с вооруженной, выделяется эко-
номическая и дипломатическая интервенции.
25	Клемансо (Clemenceau) Жорж Бенжамен (1841-1929) — французский
политический и государственный деятель, журналист. Получил широ-
кую известность благодаря участию в деле Дрейфуса. За неоднократное
участие в кампаниях по низложению правительств получил прозвище
«низвергателя министерств». Под руководством Клемансо была достиг-
Комментарии
843
нуга победа Франции в Первой мировой войне. Выступал одной из глав-
ных фигур на Версальской конференции. Один из главных инициаторов
вооруженной интервенции против Советской России.
Ллойд Джордж (Lloyd George) Дэвид (1863-1945) — британский государ-
ственный деятель. Один из признанных лидеров Либеральной партии.
Премьер-министр Великобритании (1916-1922). До Первой мировой
войны провел ряд либеральных реформ: лишение палаты лордов права
отмены законов, расширение избирательного права. Сторонник актив-
ной имперской внешней политики. Принимал участие в разработке и
принятие Версальского договора. Поддерживал организацию военной
интервенции против Советской России.
26	Вильгельм I (Willem) (1772-1843) — король Нидерландов. Вследствие
борьбы Нидерландов с революционной Францией долгое время про-
был в изгнании. Решением Венского конгресса был в 1815 г. провоз-
глашен королем Соединенных Нидерландов, включавших территории
Бельгии, Голландии и Люксембурга. Не сумел предотвратить распада
государства в 1831 г. В 1840 г. отрекся от престола в пользу сына —
принца Вильгельма.
27	Веллингтон (Wellington) Артур Уэсли (1769-1852) — английский во-
енный и государственный деятель, дипломат. Участник наполеоновских
войн. Возглавлял союзнические войска в сражении при Ватерлоо. Зани-
мал посты премьер-министра и министра иностранных дел.
28	Людовик XVIII (Louis) (1755-1824) — французский король (1814-1824).
Был возведен на престол после победы союзнических войск над Напо-
леоном. Издал Хартию, устанавливавшую во Франции режим конститу-
ционной монархии.
29	Возрождение, или Ренессанс (фр. Renaissance, итал. Rinascimento) —
эпоха в истории европейской культуры. Обычно датируется периодом
с XIV по XVI в. Феномен Возрождения сложился на почве итальянской
городской культуры. Характерные черты — секулярность, антропоцен-
тризм, интерес к античному наследию.
30	Ленин Владимир Ильич (настоящая фамилия Ульянов) (1870-1924) —
российский революционер, государственный деятель. Создатель боль-
шевистской партии и идеолог большевизма. Один из руководителей
Октябрьского вооружённого восстания 1917 г. Председатель Совета на-
родных комиссаров (1917-1924). Организатор III (Коммунистического)
Интернационала.
31	Литвинов Максим Максимович (Валлах; 1876-1951) —российский рево-
люционер, советский партийный и государственный деятель, дипломат.
Дипломатический представитель Советской России в Англии. Народный
комиссар иностранных дел СССР (1930-1939). Представлял Советский
844
Союз в Лиге Наций. Во время Великой Отечественной войны занимал
должность посла СССР в США. Автор ряда работ по вопросам советской
внешней политики.
32	«Русский вопрос» обсуждался на первом же заседании Парижской мир-
ной конференции 18 января 1919 г., в частности, о возможности воен-
ной интервенции и экономической блокады.
Декаденция (лат. Decadentia) — социальный упадок, при котором со-
циальные институты утрачивают функцию контроля и общество теряет
свою целостность.
33	Антанта (от фр. Entente, буквально — согласие) — военный союз Велико-
британии, Франции и России («Тройственное согласие»), оформленный
рядом международных соглашений 1904-1907 гг. Был направлен про-
тив Германии и ее союзников. В период Первой мировой войны в со-
став «Антанты» входило более 20 государств (в том числе США, Япония,
Италия). После Октябрьской революции 1917 г. Россия фактически вы-
шла из союза, что было подтверждено затем заключением сепаратного
Брест-Литовского мира (1918).
34	Право наций на самоопределение — право народов (наций) самостоя-
тельно определять форму своего государственного существования (на-
циональный суверенитет).
35	Диктатура пролетариата — государственная власть, установленная в
классовых интересах пролетариата. Согласно ленинской теории, дик-
татура пролетариата вводится в результате революции, на переходном
этапе к коммунистическому обществу, для подавления бывших эксплуа-
таторских классов.
36	Гегель (Hegel) Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) — немецкий фило-
соф. Один из основоположников немецкой классической философии.
37	Брестский мир (1918) — мирный договор Советской России с Германией
и ее союзниками в Первой мировой войне — Австро-Венгрией, Болгари-
ей и Турцией, заключенный в Брест-Литовске 3 марта 1918 г. Вследствие
подписания Брестского мира, только на Западе от России отторгалась
территория в 1 млн кв. км.
38	Якобинство — радикальное революционное течение, использующее
широкий спектр средств, включая массовый террор, для завоевания и
удержания в своих руках государственной власти. Название получило от
наименования политического клуба эпохи Великой французской рево-
люции, участники которого установили свою диктатуру в 1793-1794 гг.
39	Наполеон / (Napoleon) (1769-1821) — полководец, император Франции
(1804-1814). Объединил посредством завоевательных походов под вла-
стью Франции значительную часть континентальной Европы. Одержал
Комментарии
845
ряд блестящих побед, ставших классикой военного искусства. После по-
ражения в 1812 г. в России и совместных действий антинаполеоновской
коалиции европейских государств был свергнут в 1814 г. с престола. По-
пытка восстановления императорской власти в 1815 г. («сто дней» Напо-
леона) завершилась окончательным поражением наполеоновских сто-
ронников.
40	Скоропадский Павел Петрович (1873-1945) — военный, политический
и государственный деятель. Генерал-лейтенант (1916). Возглавлял с октя-
бря 1917 г. военные формирования Центральной рады. Гетман Украины
(1918). Декларировал создание «Украинской державы». С 1918 г. находил-
ся в эмиграции в Германии.
41	Червен-Водали Александр Александрович (1872-1920) — российский по-
литический деятель. С 1905 г. — член конституционно-демократической
партии. После революции являлся активным участником ряда антиболь-
шевистских организаций: Правый центр и Национальный центр. Один
из соратников А. В. Колчака. Входил в состав Омского правительства. По
приговору Чрезвычайного революционного трибунала был расстрелян
в Иркутске.
42	Кобленцская эмиграция — эмиграция французских роялистов периода
Великой французской революции. Название получила по городу Ко-
бленц, в котором обосновалось основное ядро эмигрантов. Организаци-
онно группировалась вокруг братьев короля Людовика XVI — графа Про-
ванского и графа д’Артуа. При поддержке ряда европейских монархов в
Кобленце формировались вооруженные отряды, воевавшие на стороне
противников революционной Франции. Конец Кобленцской эмиграции
наступил после занятия Кобленца в 1794 г. войсками республики.
43	Гераклит из Эфеса (544/540/535-483/480/475) — древнегреческий фи-
лософ.
44	Козьма Прутков — коллективный псевдоним братьев Александра, Алек-
сея и Владимира Жемчужниковых и А. К. Толстого. Сложился в литера-
турный образ, с характерным сатирическим прочтением.
45	Бисмарк (Bismarck) Отто фон (1815-1898) — прусско-германский го-
сударственный деятель. Добился политического объединения Германии.
Рейхсканцлер Германской империи. Проводил протекционистскую по-
литику в экономике. Заложил основы социального страхования рабо-
чих. При Бисмарке Германия стала одним из лидеров международной
политики.
46	Гладстон (Glatstone) Вильям (1809-1898) — английский политический
деятель. Лидер Либеральной партии. Премьер-министр (1868-1874,
1880-1885, 1885-1886, 1892-1894). Видный парламентский оратор.
Сторонник трудового права владения земельной собственностью.
846
47	Чемберлен (Chamberlain) Остин (1836-1914) — британский государ-
ственный деятель. Крупный фабрикант. Первоначально примыкал к
радикальному крылу Либеральной партии. Мэр Бирмингема, избирался
в парламент. Входил в состав правительства У. Гладстона. Его выступле-
ние против предоставления автономии Ирландии стало катализатором
раскола Либеральной партии; возглавил выделившуюся из неё группу
либерал-юнионистов. Министр колоний в правительстве тори (1895-
1903). Один из главных идеологов англо-бурской войны. С 1903 г. воз-
главил кампанию по критике политики свободной торговли, призывая
к переходу к протекционизму. С 1906 г. в связи с болезнью отошел от
политики.
48	Керенский Александр Фёдорович (1881-1970) — политический и госу-
дарственный деятель. Приобрел широкую известность как адвокат. Воз-
главлял в IV Государственной Думе фракцию трудовиков. С марта 1917 г.
член партии социалистов-революционеров. Во Временном правитель-
стве занимал посты: министра юстиции (март-май), военного и морско-
го министра (май-сентябрь). С июля в качестве министра-председателя
возглавил правительственный кабинет. Лишился власти в результате
Октябрьской революции. Вместе с генералом П. Н. Красновым попытал-
ся организовать антибольшевистское наступление на Петроград, окон-
чившееся безрезультатно. Будучи в эмиграции, проживал первоначально
во Франции, а затем — в США. Автор мемуаров и исторических исследо-
ваний.
49	Вольский Владимир Казимирович (1877-1937) — революцион-
ный и государственный деятель. С 1903 г. член партии социалистов-
революционеров (ПСР). Во время Февральской революции участвовал
в восстании в Твери. Избран в состав исполкома Всероссийского съезда
крестьянских депутатов. Придерживался идеи коалиционного правитель-
ства. Осуждал большевиков за политический экстремизм. Был направлен
ЦК ПСР в Поволжье и на Урал для организации антибольшевистского
восстания. Являлся председателем Комуча. Идейно эволюционизировал
от центристских к левым позициям. Вел активную антиколчаковскую
деятельность. Добился заключения соглашения с большевиками. Воз-
главлял эсеровскую группу «Народ». В СССР неоднократно подвергался
лишению свободы. Приговорен к расстрелу за участие в «антисоветской
террористической организации».
50	Фош (Foch) Фердинанд (1851-1929) — французский военачальник
Маршал Франции (1918), фельдмаршал Великобритании (1919), маршал
Польши (1923). Занимал пост начальника Высшей военной академии.
Сыграл видную роль в событиях Первой мировой войны. Командовал
французской группой армий «Север». С мая 1917 г. начальник Генштаба,
с апреля 1918 г. верховный главнокомандующий войск Антанты. Один
Комментарии
847
из ведущих инициаторов антисоветской интервенции. Автор мемуаров
и ряда исследований по военно-теоретической проблематике.
51	Дмовский (Dmowski) Роман (1864-1939) — польский политический дея-
тель. Один из организаторов национального движения «Лига народова»,
институционализированного в 1897 г. в Национал-демократическую
партию. Первоначальная позиция определялась задачей консолидации
национальных сил против русификаторской политики режима. В даль-
нейшем перешел к идее сотрудничества с царизмом в деле подавления
революции. В Первую мировую войну поддерживал ориентацию поль-
ских национальных сил на Антанту. Лидер Польского национального
комитета. Представлял в 1919 г. Польшу на Парижской мирной конфе-
ренции. Возглавлял созданную им националистическую политическую
группировку «Лагерь великой Полыни».
52	Костюшко (Kosciuszko) Тадеуш Андрей Бонавентура (1746-1817) —
польский революционный деятель. Пребывая в Северной Америке, являл-
ся адъютантом Дж. Вашингтона. С 1792 г. — в чине польского генерала.
Возглавлял борьбу в защиту конституции Польши. Нанес ряд поражений
русской армии. Согласно универсалу Т. Костюшко, польские крестьяне
объявлялись лично свободными. Получив ранение в битве при Мацееви-
цах, был взят в плен, из которого освобожден после вступления на пре-
стол императора Павла I.
53	Имеется в виду политика революционных партий, направленная на по-
ражение собственного государства в несправедливой, захватнической
войне. Соотносится с лозунгом превращения империалистической
войны в гражданскую. Пораженство рассматривалось как тактическое
средство борьбы с собственным правительством. Война в данном слу-
чае характеризовалась как благоприятное условие осуществления ре-
волюции.
54	Корнилов Лавр Георгиевич (1870-1918) — военачальник и политиче-
ский деятель. Участвовал в русско-японской и Первой мировой войнах.
Генерал от инфантерии (1917). Командовал к моменту начала Февраль-
ской революции войсками Петроградского военного округа. С июля по
август 1917 г. занимал пост верховного главнокомандующего. Возглавил
антиправительственный мятеж. Являлся одним из организаторов Добро-
вольческой армии. Погиб во время боя под Екатеринодаром.
55	Крымов Александр Михайлович (1871-1917) — генерал-лейтенант
(1917). Участвовал в русско-японской и Первой мировой войнах. На-
ходился на службе в Главном управлении Генштаба. После Февральской
революции командовал 3-м конным корпусом. Был близок партии октя-
бристов и, прежде всего, ее лидеру А. И. Гучкову. Во время корниловского
мятежа перед Крымовым была поставлена задача введения войск в Пе-
848
троград и подавления революционных сил. В связи с неудачей заговора,
получив приказ об аресте, застрелился.
56	Леонтьев Константин Николаевич (1831-1891) — российский религи-
озный мыслитель, публицист. Представитель позднего славянофильства.
Видел наибольшую опасность для России в западном либерализме. В ле-
онтьевский ценностный арсенал входили идеи: возврата к «византизму»,
принципам церковности, монархизма, иерархичности. Внешнеполити-
ческую миссию России связывал с освобождением Константинополя.
Пришел к выводу об охранительной силе социализма. В конце жизни
принял монашество в Оптиной пустыни.
57	Бурцев Владимир Львович (1862-1942) — политический деятель, публи-
цист, историк революционного движения. Состоял в ряде кружков наро-
довольческого толка. Получил широкую известность как разоблачитель
провокаторов, в частности, Е. Ф. Азефа.
58	Чичерин Георгий Васильевич (1872-1936) — политический и государ-
ственный деятель. С 1918 г. — советский нарком иностранных дел. Под-
писал Брест-Литовский мир. Возглавлял советскую делегацию на Генуэз-
ской (1922) и Лозаннской (1922-1923) конференциях.
59	Пальмерстон (Palmerston) Генри Джон Темпль (1784-1865) — англий-
ский государственный деятель. Первоначально принадлежал к тори,
затем, перейдя к вигам, возглавил Либеральную партию. Занимал по-
сты министра иностранных дел, министра внутренних дел, министра-
президента. Один из главных идеологов объединения европейских сил в
борьбе против России в период Крымской войны.
60	Вандейские войны — крестьянские войны конца XVIII — начала XIX в. во
французской провинции Вандее. Имели роялистскую, антиреволюцион-
ную направленность. Агитационную роль в восстаниях играло духовен-
ство. Основывались на патриархальных устоях Вандеи. Жертвы вандей-
ских войн составили около 150 тыс. чел.
61	Вальми (Valmy) — деревня французского департамента Марны. Получила
известность благодаря состоявшейся при ней 20 сентября 1792 г. первой
успешной битве французской революционной армии против прусских
войск.
62	Маренго (Marengo) — селение в Италии, в провинции Алессандрия. По-
лучившее известность благодаря состоявшейся при нем 4 июня 1800 г.
победе французской армии над австрийскими войсками.
63	На следующий день после роспуска Учредительного собрания 6 января
1918 г. Кокошкин Фёдор Фёдорович, вместе с А. И. Шингаревым, были
переведены в Мариинскую тюремную больницу. Там, в ночь на 7 января
оба кадетских деятеля были убиты матросами и красногвардейцами.
Комментарии
849
64	Лаппо-Данилевский Александр Сергеевич (1863-1919) — русский исто-
рик. Академик Петербургской АН (1899). Принадлежал к неокантианско-
му направлению в отечественной историографии. Специализировался
на изучении истории России XV-XVIII вв., историографии, методологии
исторической науки.
65	Розанов Василий Васильевич (1856-1919) — русский мыслитель, фило-
соф, прозаик, публицист, литературный критик Один из основателей
петербургского Религиозно-философского общества. Разделял славя-
нофильские представления о феномене русской соборности. Раскрывал
метафизический смысл проблемы пола. С позиции реабилитации при-
роды и плоти проводил умеренную критику христианства.
66	Ницше (Nietzsche) Фридрих Вильгельм (1844-1900) — немецкий фило-
соф. С позиций иррационализма подверг резкой критике религию,
культуру и мораль. Отрицал приверженность любой системе. Ведущий
ницшеанский императив — самоутверждение жизни. Развивал идею
формирования «сверхчеловека». Провозглашал «смерть Бога». Видел спа-
сение жизни в приходе Антихриста.
67	Бергсон (Bergson) Анри (1859-1941) — французский философ. Воз-
зрения Бергсона формировались под влиянием идей неоплатонизма,
христианской мистики, психоанализа. Представлял направления ин-
туитивизма, эволюционистского спиритуализма, «философии жизни».
Рассматривал «жизнь», как категорию, отличную от «материи» и «духа»,
являющихся продуктами ее распада.
68	Эйкен Гейнрих — немецкий медиевист, историк католической церкви.
Его книга «История и система средневекового миросозерцания» явля-
лась первым исследованием по данной проблематике в европейской
историографии.
69	Тэн (Тан) (Taine) Ипполит (1828-1893) — французский историк, фило-
соф, историк литературы. Представитель культурно-исторической школы
в литературоведении. Характер литературы, согласно его взглядам, опре-
деляется тремя факторами — расой, средой и историческим моментом.
Фактор культурной обусловленности учитывался также в исследовании
истории и философии искусства. Крайне негативно относясь к Француз-
ской революции, пытался реабилитировать французскую монархию.
70	Чернышевский Николай Гаврилович (1828-1889) — общественный дея-
тель, писатель, журналист. Один из основоположников теории «русского
социализма». Осуществлял фактически идейное руководство журналом
«Современник». Автор романа «Что делать?», являвшегося культовой кни-
гой в среде революционной интеллигенции. По обвинению в составле-
нии революционных прокламаций, приговорен к семи годам каторги с
последующей ссылкой.
850
71	Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) — литературный кри-
тик, публицист. Приверженец гегельянской философии. Обучаясь в
Московском университете, организовал кружок «Литературное обще-
ство 11-го нумера», инициировавший ряд студенческих протестов. Ве-
дущий критик журнала «Современник». Автор ряда острых рецензий,
имеющих критическую по отношению к николаевской России направ-
ленность.
72	Мэстр (De Maistre) Жозеф Мари де (1754-1821) — французский фило-
соф и писатель. Один из основоположников европейской философии
консерватизма. Выступил с апологией церковного абсолютизма. Дипло-
матический посланник Савойи в России.
73	Мессианизм: в узком значении — религиозное учение о пришествии
мессии, призванного спасти человечество; в широком смысле — идея
спасения мира.
74	Трейчке (Treitschke) Генрих фон (1834-1896) — немецкий историк Наи-
большую известность приобрела его книга «Немецкая история в девят-
надцатом столетии». Критиковал либерализм. Выступал в качестве идео-
лога «прусского духа». Являлся адептом политики О. Бисмарка.
75	См. комм. 2.
76	Робеспьер (Robespierre) Максимильен (1758-1794) — деятель Великой
французской революции. Лидер якобинского крыла в Конвенте. Возглав-
лял в 1793-1794 гг. Комитет Общественного Спасения. Установил режим
диктатуры. Широко использовал тактику массового революционного
террора. Был арестован и казнен в результате термидорианского пере-
ворота.
77	Кромвель (Cromwell) Оливер (1599-1658) — британский военачальник
и государственный деятель, вождь Английской революции. Установил
режим личной диктатуры. Согласно принятым в 1651 г. протекционист-
ским законам Кромвеля в Англию запрещался ввоз судов из Голландии
и устанавливались пошлины и ограничения на ввоз тканей из Индии,
металла из России и др. Данные ограничения были отменены в Велико-
британии лишь через 200 лет — в 1850 г.
78	Еллинек (Jellinek) Георг (1851-1911) — немецкий государствовед.
Принадлежал к направлению юридического позитивизма. Государ-
ство определялось им как «целевое единство индивидов, наделённое
качествами юридического субъекта, обладающее волей и являющее-
ся носителем прав». Выделял в учении о государстве «социальный» и
«правовой» подходы, каждый из которых реализуется посредством
собственного метода. Выдвигался концепт нормативного самоограни-
чения государственной власти. Оказал заметное влияние на русскую
юриспруденцию.
Комментарии
851
79	Ключевский Василий Осипович (1841-1911) — выдающийся русский
историк. Представитель позитивистского направления в отечественной
историографии. Специализировался на изучении житийной литературы
и сословных институтов средневековой Руси. Особую известность при-
обрел курс лекций Ключевского.
80	Гуманизм (уплат. humanus — человеческий) — течение мысли, сложив-
шееся в эпоху Возрождения, рассматривавшее человека в качестве глав-
ной общественной ценности.
81	Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900) — философ, поэт, публицист.
Стоял у истоков русского религиозно-философского ренессанса. Читал
курсы лекций в Петербургском университете и на Высших женских кур-
сах. После убийства народовольцами Александра II обратился к новому
императору с предложением помиловать цареубийц. Один из основопо-
ложников направления софиологии. Как поэт, принадлежал к течению
символистов. Истолковывал в рамках философии всеединства христи-
анское предание об Антихристе. Считал Россию и славянский мир цен-
тром грядущей вселенской теократии. Под впечатлением от боксерского
восстания, писал об угрозе панмонголизма.
82	Врангель Пётр Николаевич (1878-1928) — один из руководителей Бе-
лого движения в период Гражданской войны. Генерал-лейтенант (1918).
Входил в руководство Добровольческой армии и Вооружённых сил Юга
России. Являлся третьим, после Колчака и Деникина, главкомом объ-
единенных белых сил, так называемой Русской армии. Создал в Крыму
плацдарм борьбы с Советской Россией. Находясь в эмиграции, выступил
организатором Русского Общевоинского союза (РОВС).
83	Струве Пётр Бернгардович (1870-1944) — общественный и полити-
ческий деятель, экономист, историк, публицист. В 1890-е гг. выступил в
качестве одного из теоретиков «легального марксизма». Вел полемику
со сторонниками народнической идеологии. Автор Манифеста РСДРП
(1898). Перешел в начале 1900-х гг. на позиции либерализма. Один из
руководителей либеральной организации «Союз освобождения». Входил
в ЦК партии кадетов. Эволюционизировал в направлении либерального
консерватизма. После Октябрьской революции выступил одним из иде-
ологов Белого движения. Занимал министерский пост в правительстве
П. Н. Врангеля. Оказавшись в эмиграции, являлся редактором пражского
журнала «Русская мысль» и парижской газеты «Возрождение».
84	Кривошеин Александр Васильевич (1857-1921) — государственный дея-
тель. Член Государственного Совета. Главноуправляющий землеустрой-
ством и земледелием (1908-1915). Активный сторонник столыпинской
аграрной реформы, выступал за ликвидацию общинного землевладения.
После Октябрьской революции принимал участие в организации анти-
852
большевистского Правого центра. Занимал пост председателя вранге-
левского правительства Юга России.
85	Биконсфильд (Beaconsfield) Вениамин Дизраэли (1804-1881) — ан-
глийский политический деятель. Представлял первоначально радикаль-
ные позиции, но перешел затем в ряды консерваторов. Занимал пост
премьер-министра. Сторонник протекционистской политики. Занимал
антироссийскую позицию на Берлинском конгрессе (1878). Во внешней
политике поддерживал традиционные империалистские устремления
Великобритании.
Политическая доктрина славянофильства
Впервые опубликована в Харбине в 1925 г. Эта статья задумывалась, как
глава большой работы о миросозерцании и историческом развитии славя-
нофильства. Печатается по первому изданию.
86	Аксаков Иван Сергеевич (1823-1886) — публицист, поэт и обществен-
ный деятель. Представитель «младших» славянофилов (вместе с братом
К. С. Аксаковым и Ю. Ф. Самариным).
87	Дубельт Леонтий Васильевич (1792-1862) — военный деятель, руково-
дитель III отделения (1839-1856) СБИВ канцелярии. Взял на себя защиту
господствовавшего порядка и претворение в жизнь системы охранного
террора.
88	Кошелев Александр Иванович (1806-1883) — публицист и обществен-
ный деятель, славянофил. Участвовал в подготовке крестьянской рефор-
мы, был сторонником освобождения крестьян с землей и необходимости
созыва выборной Земской думы. Предоставил материалы о подготовке
крестьянской реформы для публикации в «Колоколе». В 1870-1880-е гг.
проводил линию защиты гласности, свободы слова и печати, ратовал за
освобождение церковной жизни от государственной опеки и давления.
89	Тютчев Фёдор Иванович (1803-1873) — поэт, дипломат, член-
корреспондент Петербургской АН. В 1858 г. стал председателем Коми-
тета иностранной цензуры. В своих статьях тяготел к панславизму. В
1843-1850 гг. в своих политических публикациях обосновывал теорию
о неизбежности столкновения между Россией и Западом. Предрекал
победный триумф «России будущего», в качестве «всеславянской» им-
перии.
90	Самарин Юрий Фёдорович (1819-1876) — историк, философ, обще-
ственный деятель, публицист. Один из лидеров славянофильства. Член
Редакционных комиссий в 1859-1860 гг. Автор проекта отмены крепост-
ного права, участник подготовки крестьянской реформы 1861 г.
Комментарии
853
91	Анархизм (от греч. anarhia — безвластие) — общественно-политическое
течение, выступающее за немедленное и безусловное уничтожение вся-
кой государственной власти. Оформилось в 40-70-х гг. XIX в. в Западной
Европе. Труды М. А Бакунина, П. Л Кропоткина внесли значительный
вклад в формирование теории анархизма. В России идеи анархизма
нашли свое отражение в развитии народничества 1870-х гг., в деятель-
ности групп анархистов-коммунистов, анархистов-синдикалистов.
92	Мадегасы (малагасы или мальгаши) — жители острова Мадагаскар. Свое
название остров получил по недоразумению. Марко Поло, известный пу-
тешественник XIII в., назвал остров — Магадокша, использовав название
восточного побережья Африки, вблизи которого он расположен. Деся-
тиглавый король демонов Равана — один из героев эпоса «Рамаяна».
93	Блудов Дмитрий Николаевич (1785-1864) — литератор, дипломат, госу-
дарственный деятель. В 1855 г. Александр II назначил Блудова президен-
том Академии наук. С 1857 г. член Комитета для рассмотрения поста-
новлений и предположений о крепостном состоянии в России. С 1862 г.
председатель Государственного Совета и Комитета министров. Прини-
мал активное участие в проведении реформах Александра II.
94	Ферреро (Ferrero) гульермо (1871-1942) — итальянский социолог, исто-
рик, государственный деятель. Изучал явления социальной дезорганиза-
ции, характерные для европейской цивилизации начала XX в. Подвергал
критике популярную в Италии идею промышленной модернизации, по-
средством использования достижений технического прогресса и сво-
бодной рыночной конкуренции. Отвергал попытки универсализации
американской «машинной» цивилизации. Значительную часть историко-
социологического наследия составляют труды по международным отно-
шениям.
95	Флоренский Павел Александрович (1882-1937) — православный священ-
ник, религиозный философ и учёный. Предвосхищая появление лингви-
стической философии, занимался семантикой слов, обосновывая пере-
ход к опытному Богопознанию, основанному не на логике и мышлении,
а на самой жизни. Революцию воспринял неоднозначно, в философском
план^ все более переходя на позиции теократической монархии. Актив-
ный противник превращения Троице-Сергиевой лавры в музей. Репрес-
сирован и расстрелян в 1937 г.
96	Катков Михаил Никифорович (1818-1887) — публицист. В течение бо-
лее чем 30-летней публицистической деятельности прошел путь от уме-
ренного либерала до крайнего консерватора.
97	Грановский Тимофей Николаевич (1813-1855) — историк, профессор
всеобщей истории в Московском университете, популярный в про-
грессивных кругах русского общества. Блестящий оратор, интеллигент-
854
западник. Придерживался идеи общего развития России и Западной
Европы, первым в России прочел публичный курс лекций по западноев-
ропейскому средневековью.
Под знаком революции
Сборник статей впервые издан в 1925 г. в Харбине и, ввиду большого
резонанса, вновь переиздан через два года. (Харбин, 1927). В него вошли два
раздела: «Национал-большевизм» (статьи политические) и «Русские думы»
(очерки философии эпохи). Вышедшая накануне XIV съезда ВКП(б), книга
Устрялова широко обсуждалась в ходе съездовской дискуссии. Работа публи-
куется по второму изданию.
98	Троцкий (Бронштейн Лев Давидович; 1879-1940) — политический и го-
сударственный деятель. Член РСДРП. После II съезда РСДРП выступал за
объединение фракций большевиков и меньшевиков. Являлся автором
теории «перманентной» (непрерывной) мировой революции. Во время
революции 1905-1907 гг. возглавлял Петербургский совет рабочих де-
* путатов. В 1908-1912 гг. занимал пост редактора газеты «Правда». Стоял
у руководства Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. В разные
годы находился на постах наркома по иностранным делам и наркома
по военным делам, председателя Реввоенсовета Республики. Потерпел
поражение в борьбе за власть от И. В. Сталина. Критиковал сталинизм с
левых позиций, обвиняя его, прежде всего, в бюрократическом перерож-
дении. Создал на базе идеологии троцкизма организацию IV Интерна-
ционала. С 1929 г — в эмиграции. Был убит в Мексике агентом НКВД ис-
панским коммунистом Рамоном Меркадером (оперативный псевдоним
Раймонд).
99	Зиновьев (Радомысльский Григорий Евсеевич; 1883-1936) — политиче-
ский и государственный деятель. Член большевистского крыла в РСДРП.
В преддверии Октябрьской революции выступил вместе с Л. Б. Камене-
вым против плана вооружённого захвата власти. Входил в Политбюро
ЦК. Занимал посты председателя Петроградского совета и председателя
Исполкома Коминтерна. Поддержал Сталина в борьбе против Л. Д. Троц-
кого. По сфабрикованному делу троцкистско-зиновьевского центра рас-
стрелян.
100	Монтескье (Montesquieu) Шарль Луи (1689-1755) — французский фи-
лософ, просветитель, энциклопедист. Стоял на позициях деизма. Являлся
приверженцем теории географического детерминизма. Впервые сфор-
мулировал идею разделения властей.
Комментарии
855
101	Гучков Александр Иванович (1862-1936) — общественный и государ-
ственный деятель. Участник англо-бурской войны и македонского вос-
стания против турок. Один из организаторов и лидеров партии «Союз
17 октября». Возглавлял думскую фракцию октябристов. Во время Пер-
вой мировой войны — организатор Военно-промышленных комитетов.
Принимал отречение Николая II от престола. После Февральской рево-
люции 1917 г. — военный и морской министр в первом составе Времен-
ного правительства. Поддерживал «корниловский мятеж». Участник Бе-
лого движения. С 1919 г. — в эмиграции.
Махно (Михно, Михненко) Нестор Иванович (1888-1934) — поли-
тический деятель, анархист. В период Гражданской войны возглавлял
анархо-крестьянское движение на Украине. Характерные махновские
лозунги — «безвластное государство» и «вольные советы». Численность
возглавляемых им повстанцев достигала 35 тыс. чел. После понесенных
от Красной Армии ряда поражений был вынужден эмигрировать.
102	Спиридонова Мария Александровна (1884-1941) — политический дея-
тель. Получила известность благодаря убийству жандармского полков-
ника Г. Н. Луженовского. Приговорена к смертной казни через повеше-
ние, заменённой бессрочной каторгой. Один из лидеров партии левых
эсеров. Принимала участие в левоэсеровском мятеже. Неоднократно
подвергалась политическим репрессиям в СССР. В начале Великой Оте-
чественной войны расстреляна.
105	Набоков Владимир Дмитриевич (1869-1922) — политический дея-
тель. Автор ряда трудов по проблемам уголовного права. Один из
создателей и лидеров партии конституционных демократов. Депутат
I Государственной Думы. Получил широкую известность благодаря
ораторским способностям. Участник Первой мировой войны. После
Февральской революции занимал посты управляющего делами, за-
тем — члена Юридического совещания Временного правительства,
товарища председателя Всероссийской комиссии по делам о выборах
в Учредительное собрание. Находясь в эмиграции, примыкал к право-
му крылу кадетов. Был убит при покушении на лидера кадетской пар-
тии П. Н. Милюкова.
1М Боналъд (Bonald) Луи Габриель Амбруаз (1753-1840) — французский
философ и публицист. Роялист. Во время Великой Французской револю-
ции вынужден был эмигрировать. Представитель теологической школы
французского традиционализма.
105	Карахан (наст. фам. Караханян) Лев Михайлович (1889-1937) — госу-
дарственный деятель, дипломат. Член РСДРП. Участник профсоюзно-
го движения. Один из лидеров социал-демократической организации
«межрайонцев», слившейся позднее с РСДРП(б). Во время Октябрьского
854
западник. Придерживался идеи общего развития России и Западной
Европы, первым в России прочел публичный курс лекций по западноев-
ропейскому средневековью.
Под знаком революции
Сборник статей впервые издан в 1925 г. в Харбине и, ввиду большого
резонанса, вновь переиздан через два года. (Харбин, 1927). В него вошли два
раздела: «Национал-большевизм» (статьи политические) и «Русские думы»
(очерки философии эпохи). Вышедшая накануне XIV съезда ВКП(б), книга
Устрялова широко обсуждалась в ходе съездовской дискуссии. Работа публи-
куется по второму изданию.
98	Троцкий (Бронштейн Лев Давидович; 1879-1940) — политический и го-
сударственный деятель. Член РСДРП. После II съезда РСДРП выступал за
объединение фракций большевиков и меньшевиков. Являлся автором
теории «перманентной» (непрерывной) мировой революции. Во время
революции 1905-1907 гг. возглавлял Петербургский совет рабочих де-
* путатов. В 1908-1912 гг. занимал пост редактора газеты «Правда». Стоял
у руководства Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. В разные
годы находился на постах наркома по иностранным делам и наркома
по военным делам, председателя Реввоенсовета Республики. Потерпел
поражение в борьбе за власть от И. В. Сталина. Критиковал сталинизм с
левых позиций, обвиняя его, прежде всего, в бюрократическом перерож-
дении. Создал на базе идеологии троцкизма организацию IV Интерна-
ционала. С 1929 г — в эмиграции. Был убит в Мексике агентом НКВД ис-
панским коммунистом Рамоном Меркадером (оперативный псевдоним
Раймонд).
99	Зиновьев (Радомысльский Григорий Евсеевич; 1883-1936) — политиче-
ский и государственный деятель. Член большевистского крыла в РСДРП.
В преддверии Октябрьской революции выступил вместе с Л. Б. Камене-
вым против плана вооружённого захвата власти. Входил в Политбюро
ЦК. Занимал посты председателя Петроградского совета и председателя
Исполкома Коминтерна. Поддержал Сталина в борьбе против Л. Д. Троц-
кого. По сфабрикованному делу троцкистско-зиновьевского центра рас-
стрелян.
100	Монтескье (Montesquieu) Шарль Луи (1689-1755) — французский фи-
лософ, просветитель, энциклопедист. Стоял на позициях деизма. Являлся
приверженцем теории географического детерминизма. Впервые сфор-
мулировал идею разделения властей.
Комментарии
855
101	Гучков Александр Иванович (1862-1936) — общественный и государ-
ственный деятель. Участник англо-бурской войны и македонского вос-
стания против турок. Один из организаторов и лидеров партии «Союз
17 октября». Возглавлял думскую фракцию октябристов. Во время Пер-
вой мировой войны — организатор Военно-промышленных комитетов.
Принимал отречение Николая II от престола. После Февральской рево-
люции 1917 г. — военный и морской министр в первом составе Времен-
ного правительства. Поддерживал «корниловский мятеж». Участник Бе-
лого движения. С 1919 г. — в эмиграции.
Махно (Михно, Михненко) Нестор Иванович (1888-1934) — поли-
тический деятель, анархист. В период Гражданской войны возглавлял
анархо-крестьянское движение на Украине. Характерные махновские
лозунги — «безвластное государство» и «вольные советы». Численность
возглавляемых им повстанцев достигала 35 тыс. чел. После понесенных
от Красной Армии ряда поражений был вынужден эмигрировать.
102	Спиридонова Мария Александровна (1884-1941) — политический дея-
тель. Получила известность благодаря убийству жандармского полков-
ника Г. Н. Луженовского. Приговорена к смертной казни через повеше-
ние, заменённой бессрочной каторгой. Один из лидеров партии левых
эсеров. Принимала участие в левоэсеровском мятеже. Неоднократно
подвергалась политическим репрессиям в СССР. В начале Великой Оте-
чественной войны расстреляна.
105	Набоков Владимир Дмитриевич (1869-1922) — политический дея-
тель. Автор ряда трудов по проблемам уголовного права. Один из
создателей и лидеров партии конституционных демократов. Депутат
I Государственной Думы. Получил широкую известность благодаря
ораторским способностям. Участник Первой мировой войны. После
Февральской революции занимал посты управляющего делами, за-
тем — члена Юридического совещания Временного правительства,
товарища председателя Всероссийской комиссии по делам о выборах
в Учредительное собрание. Находясь в эмиграции, примыкал к право-
му крылу кадетов. Был убит при покушении на лидера кадетской пар-
тии П. Н. Милюкова.
104	Боналъд (Bonald) Луи Габриель Амбруаз (1753-1840) — французский
философ и публицист. Роялист. Во время Великой Французской револю-
ции вынужден был эмигрировать. Представитель теологической школы
французского традиционализма.
105	Карахан (наст. фам. Караханян) Лев Михайлович (1889-1937) — госу-
дарственный деятель, дипломат. Член РСДРП. Участник профсоюзно-
го движения. Один из лидеров социал-демократической организации
«межрайонцев», слившейся позднее с РСДРП(б). Во время Октябрьского
856
вооруженного восстания входил в состав Петроградского ВРК. Участник
переговоров о заключении Брестского мира. В 1918-1920 и в 1927-
1934 гг. заместитель народного комиссара по иностранным делам.
106	Унгерн фон Штернберг Роман Федорович (1886-1921) — один из вид-
ных деятелей Белого движения. Участник Первой мировой войны. Был
направлен в Забайкалье в августе 1917 г. для формирования доброволь-
ческих частей. Командовал конно-азиатской дивизией в войсках Г М. Се-
менова. В 1920 г. восстановил независимость Монголии. Выдвигал кон-
цепт реставрации Срединной монархии Чингисхана. Претендовал на
роль теократического лидера. В 1921 г. выдан советской стороне и по
приговору трибунала расстрелян.
107	Каппелъ Владимир Оскарович (1883-1920) — один из лидеров Белого
движения. Генерал-лейтенант (1919). В 1918 г. командовал группой войск
Комуча, взявшей Симбирск и Казань. В дальнейшем являлся главноко-
мандующим колчаковским Восточным фронтом. Во время осуществле-
ния так называемого Сибирского ледяного похода умер.
108	Дальневосточная Республика — ДВР (6 апреля 1920 — 15 ноября 1922) —
«буферное» государственное образование на Дальнем Востоке. Включа-
ла в свой состав территорию Забайкальской, Амурской и Приморской
областей. Столица — Верхнеудинск (Улан-Удэ), затем — Чита. Была соз-
дана по инициативе советского руководства в целях избежать прямого
конфликта с Японией. После побед над белогвардейскими и японскими
войсками ДВР вошла в состав РСФСР.
109	Клафтон Александр Константинович (1871-1920) — обществен-
ный и политический деятель, журналист. Член конституционно-
демократической партии. Участник переговорного процесса об обмене
заложниками между красными и белыми властями. Являлся председате-
лем президиума Восточного отдела ЦК кадетов. Сосредоточил в своих
руках все информационные службы правительства А. В. Колчака. После
поражения колчаковских сил решением революционного трибунала
был расстрелян.
110	Кроль Лев Афанасьевич (1871-1931) — политический деятель. Ди-
ректор электростанции. Член ЦК партии кадетов. Примыкал к левому
крылу кадетизма. Депутат Учредительного собрания. Входил в качестве
заместителя председателя правительства и министра финансов во Вре-
менное областное правительство Урала. Переворот А. В. Колчака не
признал.
111	Белорусов (псевдоним публициста А. С. Белевского, встречается написа-
ние Белецкий) (1859-1919) — общественный деятель, журналист. Член
партии кадетов. Сотрудничал в «Русских ведомостях». Участвовал в дея-
тельности Национального центра. Организовал в Сибири издание газеты
Комментарии
857
(•Отечественные ведомости». Являлся председателем комиссии Омского
правительства А. В. Колчака по выборам в Учредительное собрание.
112	Заговор Локкарта («заговор трёх послов») — наименование антибольше-
вистского заговора 1918 г. с участием дипломатических представителей
стран Антанты. Назван по имени его основного организатора — дипло-
матического представителя Великобритании Р. Локкарта. В нем также
принимали участие послы Франции Ж. Нуланс и США Д. Фрэнсис.
113	Котляревский Сергей Андреевич (1873-1939) — правовед и поли-
тический деятель. Автор трудов по истории католической церкви.
Разрабатывал применительно для России теорию построения кон-
ституционного государства. Участвовал в деятельности «Союза земцев-
конституционалистов» и «Союза освобождения». Член ЦК партии кон-
ституционных демократов. Состоял в ряде философских и литературных
кружков. За подписание Выборгского воззвания отбывал тюремное за-
ключение.
114	Муравьев Валерьян Николаевич (1885-1932) — философ, дипломат.
Принадлежал к направлению русского космизма. Сотрудник российских
посольств во Франции, Нидерландах, Сербии; затем служил в централь-
ном аппарате Министерства иностранных дел. С 1919 по 1922 г. нахо-
дился в заключении. В дальнейшем работал переводчиком в Наркомате
иностранных дел, сотрудником библиотеки ВСНХ, Рабоче-крестьянской
инспекции, учёным секретарем Центрального института труда. Подверг-
ся очередному аресту в 1929 г., после которого находился в ссылке в За-
падной Сибири. Автор статей в сборнике «Из глубины», философских
диалогов «Софья и Китоврас».
115	Эрцбергер (Erzberger) Маттиас (1875-1921) — германский политиче-
ский деятель. Состоял депутатом рейхстага. Представлял левое крыло ка-
толической партии «Центр». На начальном этапе Первой мировой вой-
ны выступал за широкие территориальные приобретения. После Фев-
ральской революции в России призывал к поиску компромиссных путей
окончания военных действий. С октября 1918 г. входил в правительство.
Руководил германской делегацией во время переговоров о перемирии с
Антантой, подписав так называемое Компьенское соглашение. Занимал
посты вице-канцлера и министра финансов. Убит в результате теракта.
116	Новгородцев Павел Иванович (1866-1924) — правовед, философ, обще-
ственный деятель. Директор Московского высшего коммерческого ин-
ститута. Член ЦК конституционно-демократической партии. Депутат
I Государственной Думы. С 1917 г. — в эмиграции. Придерживался нео-
кантианской методологии анализа права. Рассматривал естественное
право как моральный критерий оптимизации правовых институтов. Вы-
ступал с резкой критикой теории социализма. С 1921 г. — в эмиграции.
858
117	Винавер Максим Моисеевич (1863-1926) — политический деятель,
юрист. Входил в состав «Союза освобождения». Один из инициаторов
создания конституционно-демократической партии. Входил в кадетский
ЦК. Выступал за предоставление равноправия еврейскому народу в Рос-
сии. Участвовал в борьбе с большевистским режимом. С 1919 г. проживал
в эмиграции.
118	Степанов Василий Александрович (1873-1920) — политический дея-
тель. Принадлежал к левому крылу конституционно-демократической
партии. Член кадетского ЦК. Депутат III—IV Государственной Думы. Вы-
ступал за объединение сил демократической оппозиции. Видный дея-
тель российского масонства. После победы большевиков принимал ак-
тивное участие в формировании Добровольческой армии. Подвергался
аресту. Входил в руководство антибольшевистских организаций: «Пра-
вый центр», «Союз возрождения России», «Национальный Центр». Член
Особого совещания при генерале Л И. Деникине; один из главных экс-
пертов по национальной проблематике. После поражения деникинских
войск призывал к оказанию немедленной помощи врангелевцам.
119	Астров Николай Иванович (1868-1934) — политический и обще-
ственный деятель, юрист. Участник земского движения. Входил в
конституционно-демократическую партию. С 1916 г. состоял в кадетском
ЦК. Во время Первой мировой войны являлся членом Главного комитета
Всероссийского союза городов. Один из ведущих муниципальных деяте-
лей Москвы. После победы большевиков — активный участник борьбы
против советской власти. Ратовал за конституционную монархию и вос-
становление института частной собственности. Входил в руководство
антибольшевистских организаций: «Правый центр», «Союз возрождения
России», «Национальный центр». Входя в Главный объединённый совет
всех приходских общин, призвал духовенство к обличению большевист-
ского режима. Обращался к странам Антанты с призывом оказания воен-
ной помощи в борьбе с большевизмом. Разрабатывал программу взаимо-
действия сил Добровольческой армии и антибольшевистского подполья.
В эмиграции проживал главным образом в Праге.
120	Мякотин Венедикт Александрович (1867-1937) — историк, публицист,
политический и общественный деятель. Входил в редакцию журнала
«Русское богатство». Участвовал в подготовке в 1904 г. «банкетной кампа-
нии». Был близок к партии социалистов-революционеров. Подвергался
арестам и высылался из Петербурга. Вступив в составе делегации пред-
ставителей общественности в переговоры с властями, пытался предот-
вратить трагедию «Кровавого воскресенья». Принимал участие в созда-
нии Союза писателей и журналистов и Союза Союзов. Являлся одним
из инициаторов и лидеров народно-социалистической партии. Входил
в трудовой группу в I Государственной Думе. Во время Первой мировой
Комментарии
859
войны стоял на позициях «оборонцев». Занимал пост председателя ЦК
Трудовой народно-социалистической партии. Выступил одним из орга-
низаторов создания антибольшевистского «Союза возрождения России».
С сентября 1918 г. находился по делам Союза на Юге России, вел пере-
говоры переговоры с руководством Добровольческой армии. По делу
Тактического центра в 1920 г. арестован; В 1922 г. — выслан из страны
без права возвращения. В эмиграции вел научную и педагогическую ра-
боту. С 1928 г. являлся профессором Софийского университета. Известен
в историографии как автор ряда трудов по истории России и Украины.
121	Алексинский Григорий Алексеевич (1879-1967) — общественный и по-
литический деятель, публицист. Активный участник студенческого дви-
жения 1901-1902 гг. С 1905 г. член РСДРП. Сотрудник ряда большевист-
ских периодических изданий. Депутат II Государственной Думы, один из
лучших ораторов социал-демократической фракции. С 1909 г. входил
в состав лево-болыиевисткой группы «Вперед». В годы Первой миро-
вой войны стоял на позициях «социал-шовинизма». Являлся одним из
руководителей издаваемого в Париже журнал социал-патриотического
журнала «Призыв». После Февральской революции вернулся в Россию.
Примыкая к группе «Единство», вел активную антибольшевистскую аги-
тацию. Обвинял В. И. Ленина в шпионаже в пользу Германии. С 1918 г. —
в эмиграции.
122	Кадеты (конституционно-демократическая партия). Именовалась так-
же «партией народной свободы». Одна из ведущих политических пар-
тий в России. Основные программные положения: конституционно-
парламентарная монархия, демократические свободы, принудительное
отчуждение помещичьих земель за выкуп, законодательное решение «ра-
бочего вопроса», культурное самоопределение всех наций и народностей.
Признанным лидером кадетизма являлся П. Н. Милюков. Основные печат-
ные органы партии: журнал «ВеСшик партии народной свободы» и газета
«Речь». ВI-II Государственной Думе кадеты занимали главенствующее по-
ложение. После Февральской революции 1917 г. получили преобладание
в первом составе Временного правительства. После победы большевиков,
партия кадетов подверглась запрету, а ее лидеры — репрессиям.
123	Зензинов Владимир Михайлович (1880-1953) — общественный и полити-
ческий деятель. Один из лидеров партии социалистов-революционеров
(ПСР). С 1909 г. член эсеровского ЦК. Входил в Боевую организацию
ПСР. Во время Первой мировой войны стоял на позициях оборонцев.
В 1917 г. входил в исполком Петроградского совета. Редактор эсеровской
газеты «Дело народа». Вел борьбу против большевистского режима. Член
Уфимской директории. Находясь в эмиграции, входил в заграничное
представительство партии эсеров. После ее раскола возглавлял одну из
правоориентированных группировок.
860
124	Бухарин Николай Иванович (1888-1938) — политический и государ-
ственный деятель. С 1906 г. член РСДРП, принадлежал к большевист-
скому направлению в социал-демократии. Неоднократно подвергался
арестам. Важное значение для большевистского истолкования марк-
сизма имела бухаринская работа «Мировое хозяйство и империализм».
В 1917-1918 гг. являлся лидером «левых коммунистов». Входил в Полит-
бюро ЦК, Президиум ВСНХ СССР, Исполком Коминтерна. Более десяти
лет занимал пост главного редактора газеты «Правда». Редактировал так-
же газету «Известия». Считался одним из ведущих партийных теоретиков.
За выступления против чрезвычайных мер в осуществлении индустриа-
лизации был обвинен в «правом уклоне». На показательном процессе
по делу «Антисоветского правотроцкистского блока» был приговорен к
смертной казни. Реабилитирован в 1988 г.
125	Макиавелли (Macchiavelli) Никколо ди Бернардо (1469-1527) — итальян-
ский писатель, философ, политический деятель. Занимал пост государ-
ственного секретаря Флорентийской республики. Широкую известность
принесло Макиавелли сочинение «О Государе». Выступал за не ограни-
ченную какими-либо нормами, включая этические, власть государя. На-
звание макиавеллизм стало нарицательным обозначением беспринцип-
ного политиканства.
126	Карташев Антон Владимирович (1875-1960) — религиозный мыслитель,
историк церкви, государственный и общественный деятель, публицист.
Участвовал в деятельности Религиозно-философского общества Петер-
бургского университета, увлекался софиологическим направлением бо-
гословия. С июля 1917 г. примкнул к конституционно-демократической
партии. Обер-прокурор Св. Синода в правительстве А. Ф. Керенского.
Преобразовал обер-прокуратуру в Министерство исповеданий. Один
из организаторов созыва Всероссийского Поместного собора в Москве
и восстановления патриаршества. Член конспиративных организаций:
«Правый центр» и «Национальный центр». Входил в состав правитель-
ства при генерале Н. Н. Юдениче. После поражения Юденича и круше-
ния белых сил на Юге России эмигрировал в Париж. Выступал с кри-
тикой сменовеховской позиции. После 1945 г. продолжал отстаивать
непримиримые позиции в отношении большевизма; одним из первых
подписал антисоветский манифест «Идти ли в Каноссу?». Вел лекцион-
ные занятия в Русском народном университете, на Высших педагогиче-
ских курсах, Высших православных богословских курсах, на историко-
филологическом факультете Парижского университета, в Сорбонне.
Один из наиболее ярких представителей консервативного направления
исторической и общественно-политической мысли русского зарубежья.
Эволюция воззрений Карташева в эмиграции заключалась в переходе от
идей христианской демократии на позиции православного этатистско-
го монархизма. Всемирно-исторический процесс рассматривал через
Комментарии
861
призму пророчеств св. Даниила и теории о «перемещенном Риме», уделяя
особое внимание проблеме христианского имперского строительства.
Сторонник христианского экуменизма. Обосновывая необходимость
экуменической деятельности, подчеркивал близость Апокалипсиса, свя-
зываемого с угрозой «безбожной революции». Доказывал каноничность
объединения церквей с точки зрения любой из христианских конфес-
сий. Конечную цель исторического развития видел в установлении си-
стемы «теократии».
127	Ламартин (Lamartine) Альфонс Мари Луи Де (1790-1869) — француз-
ский поэт и государственный деятель. Представитель французского
консервативного романтизма. Находился на дипломатической службе.
Состоял членом палаты депутатов. Член партии легитимистов, занимал
крайне правые позиции во время июльской монархии. Во время револю-
ции 1848 г. — президент Временного правительства. Особое влияние на
формирование общественных настроений сыграла его книга «История
жирондистов».
128	Платон (прозвище, означало «широкий», наст, имя Аристокл) (427-
347 до н. э.) — греческий философ. Ученик Сократа. Основоположник
идеалистической традиции платонизма. Основал новый тип образова-
тельного учреждения — Академию. Придерживался дедуктивного метода
познания. Разработал одну из первых политических утопий — «Прекрас-
ный город». Пытался реализовать ее на практике в Сиракузах.
129	Шульгин Василий Витальевич (1878-1976) — политический деятель.
Придерживался консервативно-монархических взглядов. Один из лиде-
ров правого крыла Государственной Думы. Несмотря на антисемитские
воззрения, осуждал еврейские погромы. Вместе с А. И. Гучковым прини-
мал отречение Николая II от престола. Активный участник создания Доб-
ровольческой армии на юге России. После Поражения войск генерала
П. Н. Врангеля, находился в эмиграции. После вхождения в 1944 г. со-
ветских войск в Югославию был арестован и экстернирован в СССР. До
1956 г. находился в заключении. В начале 19б0-х гг. обратился с призы-
вом к русской эмиграции отказаться от враждебного отношения к СССР.
130	С 29 мая по 7 июня 1921 г. в баварском курортном городке Бад-
Рейхенгалль проходил съезд хозяйственного восстановления России.
Принятые на нем постановления явились своеобразной платформой
для дальневосточных сторонников восстановления монархии. Среди
делегатов съезда находились бывшие члены Государственной Думы,
Государственного Совета, правительства, представители генералитета.
Почетным председателем был избран митрополит Киевский Антоний,
председателем — А. Н. Крупенский. В принятом итоговом документе в
качестве основной цели провозглашалось восстановление монархии
и возвращение к нормам Основных законов Российской Империи. На
862
съезде был избран Высший монархический совет во главе с Н. Е. Марко-
вым. Ставилась задача восстановления из остатков белых воинских фор-
мирований новой Императорской Русской Армии. С приветственными
телеграммами участники съезда обратились к генералу П. Н. Врангелю и
атаману Г. М. Семенову.
131	Младотурки — участники революционного антиабсолютистского на-
ционалистического движения в Турции в конце XIX — начале XX в. Пер-
вые конспиративные младотурецкие группы возникли в 1889-1892 гг. в
Стамбуле. Общая платформа заключалась в требовании восстановления
первой турецкой конституции 1876 г. и свержения султана Абдул Гами-
да II. Наиболее крупная из младотурецких организаций — «Османское
общество единения и прогресса». В 1908 г, в результате свержения сул-
тана, младотурки пришли к власти, установив режим диктатуры. Идео-
логическим знаменем младотурок явилась великодержавная политика
османизма и пантюркизма. Младотурецкое правление отличалось нацио-
налистическими репрессиями, особым масштабом жертв среди которых
выделяется устроенная в 1915 г. резня армян. В результате поражения
в Первой мировой войне младотурки лишились политической власти.
Процесс над младотурками состоялся в 1919-1920 гг. в Стамбуле.
132	Шпенглер (Spengler) Освальд (1880-1936) — немецкий мыслитель и
философ. Один из основоположников теории локальных историко-
культурных типов. Рассматривал культуры как неповторимые органиче-
ские формы жизни. Выстраивал историческую периодизацию в соответ-
ствии с циклом живого организма — периоды зарождения, становления
и умирания. Выступал продолжателем традиции немецкого романтизма
и «философии жизни». Европейская культура характеризовалась им че-
рез образ Фауста. Констатировал наступление «заката» Европы. Пред-
ложил следующую метафорическую типологию мировых культур: Еги-
пет — культура смерти и времени; Китай — культура потока жизни (Дао);
Индия - антиисторическая культура Будды; Европа — «культура воли»;
Россия — соборная культура «бесконечной равнины»; Греция — аполло-
ническая культура; арабский мир — магическая культура.
133	См. комм. 57.
134	Аксаков Константин Сергеевич (1817-1860) — мыслитель, историк, поэт,
литературный критик. Один из ведущих идеологов славянофильства.
Критиковал петровские реформы и идеализировал государственную
систему России XVII в. Подвергался цензурным гонениям. Редактировал
газету «Молва».
135	Луначарский Анатолий Васильевич (1875-1933) — государственный и
общественный деятель, публицист, переводчик С 1895 г. — член РСДРП.
Один из руководителей ультралевой фракции «впередовцев». Во время
Комментарии
863
Первой мировой войны находился на интернационалистских позициях.
После Февральской революции вступил в межрайонную организацию.
Во время июльского кризиса 1917 г. подвергся аресту. После Октябрь-
ской революции возглавлял Наркомат просвещения. Выступал одним
из государственных обвинителей на процессе по делу эсеров. Представ-
лял СССР на ряде международных конференций. Являлся директором
Научно-исследовательского института литературы и искусства Комака-
демии. Автор работ по философии и теории искусства. Пытался синте-
зировать диалектический материализм с эмпириокритицизмом.
136	Хвостов Вениамин Михайлович (1868-1920) — философ, социолог,
правовед. Стоял на позициях неокантианства. Опирался применительно
к социальной философии на воззрения Вундта, Зиммеля и Дюркгейма.
Проводил разграничение теоретической (основной) социологии и со-
циальной типологии. Рассматривал в своих трудах проблему соотноше-
ния нравственности и права.
137	Речь идет о Каплан Фанни Ефимовне (наст, имя и фам. Фейга Хаимовна
Ройтблат) (1887-1918) — с 1906 г. состояла в рядах анархистов. За уча-
стие в террористической деятельности в течение десяти лет находилась
на каторге. Обвинялась в совершении покушения на В. И. Ленина 30 ав-
густа 1918 г. Расстреляна.
138	Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865-1941) — философ, прозаик,
поэт, литературный критик. Принадлежал к направлению религиоз-
ного символизма. Призывал к модернистскому обновлению искусства.
Испытывал влияние ницшеанства. Один из организаторов Религиозно-
философского общества в Петербурге. С 1920 г. — в эмиграции. В 1941 г.
выступил с поддержкой А. Гитлера.
139	Архиепископ Пермский и Соликамский Андроник (в миру Владимир
Александрович Никольский) (1870-1918) — церковный деятель. Ар-
хиепископ. Член «Союза русского народа». Активный участник работы
Поместного Собора 1917-1918 гг. В июне 1918 г. был арестован ВЧК и
расстрелян.
140	Новая экономическая политика (НЭП) — экономическая политика, про-
водимая большевиками с 1921 по 1929 г. Введена в замен прежнего курса
«военного коммунизма». Была провозглашена В. И. Лениным на X съезде
РКП(б). Основные мероприятия нэп — замена продразверстки продна-
логом, привлечение иностранных капиталов в форме концессий, разви-
тие системы кооперативов, денежная реформа, установившая конверти-
руемость советской валюты.
141	Герцен Александр Иванович (1812-1870) — революционный деятель,
писатель, философ. Возглавлял вместе с Н. П. Огаревым студенческий
кружок в Московском университете. После ареста провел шесть лет в
864
ссылке. Возглавлял левое направление западников. С 1847 г. — в эмигра-
ции. Поражения европейских революций 1848-1849 гг. привели его к
разочарованию в западном пути развития. Разрабатывал теорию «рус-
ского социализма». Основал в Лондоне Вольную русскую типографию.
Наибольшую известность приобрела редактируемая им газета «Коло-
кол», ведущая пропаганду социалистических идей.
142	Яшнов Евгений Евгеньевич (1881-1943)— прозаик, поэт, участник рево-
люционного движения. Работал земским статистиком и корреспонден-
том различных газет. За участие в революционном движении подвер-
гался арестам. С 1907 г. исследовал хозяйственную систему Туркестана.
Собирал также статистические материалы о русских поселенцах в Пер-
сии. Во время Первой мировой войны возглавлял отдел продовольствен-
ной статистики Петрограда. Во время Гражданской войны работал во
Владивостоке при правительстве Антонова. С 1921 г. — в эмиграции в
Харбине. Работал в Экономическом бюро КВЖД.
143	Лукьянов Сергей Сергеевич (1888-1938?) — публицист, историк искус-
ства, филолог. С 1920 г. — в эмиграции. Один из идеологов «сменовехов-
ства». Член правления берлинского Дома искусств. Редактировал газету
«Накануне» и журнал «Наш Союз». После высылки в 1927 г. из Франции
вернулся в СССР. Главный редактор московского журнала «Journal de
Moscou». В 1935 г. арестован; расстрелян.
144	Придворов Ефим Алексеевич (лит. псевд. Демьян Бедный) (1883 -1945) -
поэт, писатель, общественный деятель. Член РСДРП с 1912 г. Во время
Гражданской войны вел агитационную работу в Красной армии. Награж-
ден в 1923 г. орденом Красного Знамени. В период внутрипартийной
борьбы активно поддерживал линию Сталина. В 1938 г. был временно
исключен из партии.
145	Столыпин Петр Аркадьевич (1862-1911) — государственный деятель.
Министр внутренних дел, премьер-министр (1906-1911). Системой
жестких мер вывел страну из состояния революционного кризиса. Про-
вел аграрную реформу, направленную на формирование зажиточных
крестьянских хозяйств. Поддерживал выход крестьян из общины, про-
водил активную переселенческую политику. Убит в результате террори-
стического акта.
146	Эйкен (Eucken) Рудольф (1846-1926) — немецкий философ. Последо-
ватель философии Фихте. Получил известность как автор концепций
«ноологического метода» и «метафизики духа». Провозглашал этический
активизм, рассмотривавший духовную деятельность критерием истины.
Критиковал социализм за ограничение свободы и нивелировку значе-
ния духовности в жизни человечества.
Комментарии
865
147	Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839) — государственный дея-
тель. С 1808 г. являлся ближайшим советником Александра I в осущест-
влении либеральных реформ. Крупнейшее из институциональных ново-
введений при его участии — создание в 1810 г. Государственного Совета.
С 1812 г. — в ссылке. Генерал-губернатор Сибири. При Николае I — фак-
тический глава II отделения императорской канцелярии. Возглавлял ра-
боту по кодификации Основных государственных законов Российской
империи.
148	См. комм. 120.
149	Пешехонов Алексей Васильевич (1867-1933) — политический деятель.
Входил в редакцию журнала «Русское богатство». Член «Союза освобож-
дения». Один из создателей партии народных социалистов (энесов).
Автор ряда работ по аграрному вопросу, экономическим и политиче-
ским проблемам. Сторонник национализации земли. Входил в качестве
министра продовольствия во второй и третий составы Временного
правительства. После Октябрьской революции — активный участник
антибольшевистской левоцентристской организации «Союз возрож-
дения России». В 1922 г. — выслан из России. Обращался с просьбами
о возвращении в СССР. Работал консультантом в торгпредстве СССР в
Прибалтике.
150	Бердяев Николай Александрович (1874-1948) — философ и публицист.
Примыкал первоначально к течению «легального марксизма». Пере-
шел затем на позиции «соборности мистического неохристианства».
Принадлежал к философии христианского экзистенциализма. Один из
участников сборника «Вехи». В 1922 г. — выслан из страны. В эмиграции
издавал журнал «Путь», самохарактеризующийся как «орган русской ре-
лигиозной мысли».
151	Франк Семен Людвигович (1877-1950) — философ. Развивал филосо-
фию на основе платонической позиции. Развивал концепт всеединства
бытия. Отрицал возможности рационального постижения всеединства.
Противопоставлял ему путь интуитивного познания. Считал интуицию,
выражаемую им термином «металогичность», «первичным знанием».
В 1922 г. был выслан из страны.
151	а3десь Устрялов ошибается. Строчки «Над вольной мыслью Богу негодны
насилие и гнет» принадлежат А. К Толстому, поэма «Иоанн Дамаскин»).
152	Аттила (Атли, Адиль-Хан, Итиль-Хан) (406-453) — вождь гуннов. При-
шел к власти, убив своего сводного брата Бледа. В Западной Европе по-
лучил прозвище «бич Божий». Создал одну из крупнейших в истории
человечества империй. Разорил значительную часть Римской империи.
153	Горький Максим (наст. фам. и имя Пешков Алексей Максимович) (1868—
1936) — писатель. Раннее творчество — в жанре революционного ро-
866
мантизма. Был близок к левому социалистическому направлению. После
«Кровавого воскресения» призвал к борьбе с самодержавием. Принимал
активное участие в создании большевистской газеты «Новая жизнь». На-
ходился в политической эмиграции. Вернувшись по амнистии в Россию
занял интернационалистскую позицию по отношению к Первой миро-
вой войне. В 1917 г. писал о несвоевременности социалистической ре-
волюции в России. Осуждал практику репрессий. До 1933 г. проживал
преимущественно в Италии. Вернувшись окончательно в СССР, выступил
организатором Союза писателей СССР. Считался основоположником со-
циалистического реализма.
154	Кускова Екатерина Дмитриевна (1869-1958) — политический и обще-
ственный деятель. Первоначально примыкала к народникам. С 1890-х гг.
перешла на позиции марксизма. Одна из главных теоретиков экономиз-
ма. Активный участник создания Союза освобождения и Союза Союзов.
После Октябрьской революции 1917 г. находилась в резкой оппозиции
к большевикам. Являлась одним из руководителей Помгола. С 1922 г. — в
эмиграции.
155	Ларин Юрий (Лурье Михаил Залманович; 1882-1932) — деятель рос-
сийского революционного движения. До 1917 г. примыкал к меньше-
вистскому крылу в социал-демократии. Перед Февральской революцией
возглавил группу меньшевиков-интернационалистов. С августа 1917 г —
большевик После Октябрьской революции — один из руководителей
советской экономики. Входил в президиум ВСНХ. Доказывал целесо-
образность введения продовольственного налога. Один из инициаторов
создания Госплана. Идеолог проекта по переселению еврейского насе-
ления мира в Крым. Возглавлял Общественный комитет по земельному
устройству еврейских трудящихся (ОЗЕТ).
156	Осинский Н. (Оболенский Валериан Валерианович; 1887-1938) — со-
ветский партийный и государственный деятель. Член РСДРП с 1907 г.
Находился на отзовистских позициях. После победы Октябрьской ре-
волюции являлся главным комиссаром-управляющим Государственным
банком РСФСР. Первый председатель ВСНХ. Один из главных идеологов
«левых коммунистов». Активный представитель фракции «демократиче-
ского централизма». Временно примыкал к троцкистской оппозиции.
Состоял в Президиуме Госплана СССР, занимал пост управляющего ЦСУ.
Репрессирован.
157	Каменев Лев Борисович (Розенфельд; 1883-1936) — партийный и го-
сударственный деятель. Член РСДРП с 1901 г. Большевик. В 1917 г. —
член Исполкома Петроградского совета. Фактически осуществлял ру-
ководство РСДРП (б) до возвращения из-за границы Ленина. Выступал
против ленинского курса на вооруженное восстание. Председатель
II Всероссийского съезда Советов, провозгласившего утверждение со-
Комментарии
867
ветской власти. Поддерживал первоначально Сталина в его борьбе с
Троцким. В дальнейшем — в левой оппозиции. Приговорен к смертной
казни по делу «Троцкистско-зиновьевского объединенного центра».
Расстрелян.
158	Красин Леонид Борисович (1870-1926) — партийный и государствен-
ный деятель. С 1890 г. состоял в марксистских кружках. Входил в состав
ЦК РСДРП(б). Неоднократно арестовывался. Ведущий организатор тира-
жирования и транспортировки газеты «Искра». Во время декабрьского
вооруженного восстания 1905 г. возглавил Боевую техническую группу
при ЦК РСДРП. После Октябрьской революции работал в Наркомате
иностранных дел. С августа 1918 г. — нарком торговли и промышлен-
ности РСФСР и председатель Чрезвычайной комиссии по снабжению
Красной Армии. Один из организаторов продотрядов.
159	Баррас (Barras) Поль-Жак-Франсуа (1755-1829) — французский рево-
люционный деятель. Участник Великой французской революции. При-
мыкал к якобинцам. Один из организаторов термидорианского перево-
рота. Фактический правитель Франции с 1795 по 1799 г. После захвата
власти Наполеоном отстранён от участия в политической жизни.
160	Рабоче-крестьянская инспекция (Рабкрин, РКП) — высший орган госу-
дарственного контроля в РСФСР — СССР с 1920 по 1934 г. Имел статус
наркомата. С 1923 г. действовал совместно с Центральной контрольной
комиссией ВКП(б), как единый советско-партийный орган.
161	ГПУ (ГПУ при НКВД РСФСР) — Государственное политическое управ-
ление при НКВД РСФСР. Существовало с 6 февраля 1922 по 2 ноября
1923 г. Было реорганизовано в ОПТУ СНК СССР.
162	Бубнов Андрей Сергеевич (1884-1938) — партийный и государственный
деятель. Член РСДРП с 1903 г. Большевик Один из активных организато-
ров Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. Член Петроградского
ВРК. Активный участник Гражданской войны. С 1924 г. занимал пост на-
чальника Политуправления РККА. С 1929 г. возглавлял наркомат просве-
щения РСФСР. Репрессирован.
165 Виленский-Сибиряков Владимир Дмитриевич («Викула») (1888-1942) —
политический деятель, исследователь Сибири и Дальнего Востока. Член
РСДРП с 1905 г После ареста находился на Нерчинской каторге, за-
тем — на поселении в Якутии. Являлся председателем Якутского совета,
наркомом иностранных дел и наркомом продовольствия СНК Советов
Сибири. В период колчаковского режима — в подполье. В 1920 г. вы-
ступал уполномоченным РСФСР на Дальнем Востоке и представителем
Коминтерна в Китае. Председатель Всесоюзного общества бывших по-
литкаторжан и ссыльнопоселенцев, Общества изучения Урала, Сибири
и Дальнего Востока. Редактор журналов «Каторга и ссылка», «Северная
868
Азия». Исключен в 1927 г. из ВКП(б) как сторонник троцкизма. Умер в
местах лишения свободы Красноярского края.
164	Белый Андрей (Бугаев Борис Николаевич; 1880-1934) — поэт, писатель,
литературный критик. Один из крупнейших представителей русского
символизма. Испытывал влияние философии Вл. С. Соловьева и Ф. Ниц-
ше. Увлекался антропософией Р. Штейнера.
165	Межрайонцы — члены «Межрайонной организации объединённых
социал-демократов». Группа сформировалась в Петербурге в ноябре
1913 г. Первоначально носила название «Междурайонная комиссия
РСДРП». Объединяла часть троцкистов, меньшевиков-партийцев, «впере-
довцев», большевиков-примиренцев. Во время Первой мировой войны
выступали противниками социал-шовинизма. Летом 1917 г. слились
с большевиками. В состав межрайонцев входили: А. В. Луначарский,
Д. 3. Мануильский, Л. Д. Троцкий, М. С. Урицкий и др.
166	Покровский Михаил Николаевич (1868-1932) — историк. Представлял
марксистское направление в историографии. Сторонник экономическо-
го детерминизма. Член РСДРП с 1905 г. После Октябрьской революции
занимал пост заместителя наркома просвещения РСФСР. Одновремен-
но — председатель президиума Коммунистической академии, ректор
Института красной профессуры, председатель Общества историков-
марксистов, заведующий Центрархивом.
167	См. комм. 65.
168	Рыков Алексей Иванович (1881-1938) — партийный и государственный
деятель. Член РСДРП с 1898 г. Неоднократно арестовывался. Нарком
внутренних дел в первом составе Советского правительства. С 1918 г.
по 1921 г. и в 1923-1924 гг. возглавлял ВСНХ. После смерти В. И. Лени-
на — председатель СНК (1924-1930). Сторонник линии нэпа. Выступал
противником чрезвычайных мер при проведения индустриализации.
Приговорен к расстрелу по делу «Правотроцкистского антисоветского
блока».
169	Буасси д’Англа (Boissy d’Anglas) Франсуа Антуан (1756-1826) — фран-
цузский политический деятель. Член Национального собрания 1789 г.
Как депутат Конвента голосовал против казни короля. Один из вождей
«Болота». Участник термидорианского переворота. После переворота
1797 г., обвиненный в пособничестве монархистам, бежал. При консуль-
стве Наполеона вернулся во Францию. Оставался сторонником свободы
печати и суда присяжных даже при реставрации Бурбонов.
170	Кутлер Николай Николаевич (1859-1924) — государственный деятель.
Работал в Министерстве финансов. Исследовал вопрос об оптимизации
законодательства о земских повинностях. Депутат II Государственной
Думы.
Комментарии
869
171	Вундт (Wundt) Вильгельм Макс (1832-1920) — немецкий философ и
физиолог. Основатель первого института экспериментальной психоло-
гии в Лейпциге. Представитель физиологической психологии. Разраба-
тывал проблему восприятия. Физические и психические процессы рас-
сматривал в качестве двух сторон единого бытия.
172	Оппортунизм — в данном случае — в смысле искусственного противопо-
ставления своих взглядов позиции большинства,
173	Гамбетта (Gambetta) Леон (1838-1882) — французский политический
деятель. Признавался одним из лучших ораторов Франции. Выступал как
противник бонапартистского режима. 4 сентября 1870 г. провозгласил
перед палатой свержение Наполеона III. Во временном правительстве
занимал пост министра внутренних дел, затем военного министра и ми-
нистра финансов. Возглавлял национальную оборону в борьбе с Прус-
сией. После окончательного утверждения республики — один из наибо-
лее влиятельных политических деятелей. В 1881-1882 гг. являлся главой
правительства.
174	Спиноза (Spinoza, d'Espinosa), Барух или Бенедикт (1632-1677) — фило-
соф. Стоял на позициях пантеистического мистицизма. Бог трактовался
им как безличная субстанция. Один из основоположников теорий «есте-
ственного права» и «общественного договора- Трактовал добродетели
через призму учения о свободе. Одним из первых стал рассматривать
Библию как исторический источник. Отвергал возможность для Моисея
быть автором Пятикнижия.
175	Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890-1986) — партийный и
государственный деятель. Член Петроградского Военно-революционного
комитета в период Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. Зани-
мал посты: секретаря ЦК КП(б) Украины, секретаря ЦК ВКП(б), 1-го се-
кретаря МГК партии, председателя СНК СССР и СТО СССР и др. Особую
известность получила его деятельность в качестве наркома и министра
иностранных дел СССР. В период оттепели выступил против критики
культа личности. Отстранен от политической власти Н. С. Хрущевым.
176	Барерзе Вьезак (Barere de Vieuzac) Бертран (1755-1841) — французский
революционный деятель, участник Великой французской революции.
Председатель Конвента во время суда над Людовиком XVI. После терми-
дорианского переворота отправлен в ссылку. В дальнейшем амнистиро-
ван. Во время 100 дней являлся депутатом. После поражения Наполео-
на — в изгнании.
177	Томский (наст. фам. Ефремов) Михаил Павлович (1880-1936) — государ-
ственный и политический деятель. Занимал пост председателя ВЦСПС.
Входил в Политбюро ЦК. Выступил противником применения чрезвы-
чайных мер при проведении индустриализации. Был обвинен в «правом
870
уклоне». В атмосфере политических репрессий покончил жизнь само-
убийством.
178	Залуцкий Петр Антонович (1888-1937) — государственный и полити-
ческий деятель. Член РСДРП с 1907 г. Сотрудничал в газетах «Звезда» и
«Правда». Член Петроградского Военно-революционного комитета в
период Октябрьского вооруженного восстания 1917 г. Участник Граж-
данской войны. Член ЦК ВКП(б) и ВЦИК. Один из наиболее активных
деятелей «новой оппозиции». Обвинял Сталина в нарушении «ленинских
норм» партийной жизни. По обвинению в контрреволюционной терро-
ристической деятельности приговорен к смертной казни.
179	Мирабо (Mirabeau) Оноре Габриель Рикетти (1749-1791) — французский
политический деятель. Прославился как блестящий оратор. Будучи из-
бран в Генеральные штаты, содействовал их превращению в Националь-
ное собрание. Выступал за отмену сословных привилегий. Сторонник
конституционной монархии. Полагал необходимым укрепить власть
короля для сдерживания революционной анархии.
180	Гершензон Михаил (Мейлих) Осипович (1869-1925) — философ, исто-
рик общественной мысли и русской литературы. Участник сборников
«Вехи» (1909) и «Из глубины» (1918). Сотрудничал в журналах «Научное
слово», «Вестник Европы», «Критическое обозрение». Автор ряда тру-
дов, посвященных А. С. Пушкину, П. Я. Чаадаеву, западникам и славяно-
филам.
181	Бюзо (Buzot) Франсуа Леонар Николай (1760-1794) — французский
политический деятель. Жирондист. Вице-президент парижского суда
Вследствие необоснованного обвинения в роялизме бежал в Норман-
дию. Безуспешно пытался организовать восстание. Покончил жизнь са-
моубийством.
182	Дитерихс Михаил Константинович (1874-1937) — политический и во-
енный деятель. Генерал-лейтенант. Один из организаторов восстания Че-
хословацкого корпуса. Находясь у А. В. Колчака, возглавлял Сибирскую
армию и Восточный фронт. С 1922 г. в эмиграции.
183	Керзон (Curzo) Джорж (1859-1925) — британский государственный дея-
тель. Консерватор. Сторонник теории буферных государств. Находясь на
посту министра иностранных дел Великобритании, выступил одним из
главных организаторов интервенции против Советской России. «Линия
Керзона» — условное название линии, рекомендованной Верховным со-
ветом Атланты в качестве восточной границы Польши.
Пуанкаре (Poincar) Жюль Анри (1854-1912) — французский мысли-
тель, математик и астроном. Его труды завершили развитие матема-
тики и физики классического периода. Теория познания была пред-
ставлена философией конвенционализма. Имел ряд работ, относимых
Комментарии
871
к разработке теории дифференциальных уравнений. Независимо от
А. Эйнштейна развил математические следствия концепта об относи-
тельности.
184	Карлейль (Carlyle) Томас (1795-1881) — британский (шотландский) пи-
сатель, историк и философ. Придерживался концепции об определяю-
щей роли героев в истории.
185	Спенсер (Spencer) Герберт (1820-1903) — английский философ и социо-
лог. Один из главных теоретиков философии позитивизма. Эволюцио-
нист. Рассматривал эволюцию как неотъемлемый признак бытия. Стоял
на позициях социал-дарвинизма.
186	Муссолини (Mussolini) Бенито Амилькаре Андреа (1883-1945) — италь-
янский политический деятель. Основоположник фашизма. Лидер ита-
льянской фашистской партии. Занимал пост премьер-министра Италии
с 1922 по 1943 г. Реализовал доктрину корпоративного государства.
187	В мае 1920 г. в Болгарии лидер Болгарского земледельческого/, сродно-
го союза (БЗНС) А. Стамболийский сформировал однопартийное пра-
вительство. Важнейшие проведенные им реформы — законы о трудо-
вой земельной собственности, устанавливавший земельный максимум,
о прогрессивно-подоходном налоге, о трудовой повинности. Однако
9 июня 1923 г. был совершен фашистский переворот. Правительство
БЗНС было свергнуто, а Стамболийский — убит. Антифашистские вос-
стания, произошедшие летом и осенью 1923 г., оказались также пода-
влены. В результате в стране была установлена фашистская диктатура во
главе с А. Цанковым.
188	Кельзен (Kelsen) Ханс (1881-1973) — австрийский правовед. Профессор
Венского, Кёльнского, Женевского и Калифорнийского университетов.
Один из основоположников нормативистской школы права.
189	Ле Бон Гюстав (1841-1931) — французский социолог, социальный пси-
холог и антрополог. Сторонник концепции энергетизма. Стоял на ра-
систских позициях. Обосновывал в своих трудах принцип расового
детерминизма и неравенство рас. Резко критиковал принципы соци-
ального равенства и демократии. Противопоставлял им наследственно-
аристократическую форму правления.
190	Цицерон (Cicero) Марк Туллий (106-43 до н. э.) — древнеримский по-
литик и философ. Прославился как блестящий оратор. Автор трудов по
риторике, политике и философии. Письма Цицерона являются важным
историческим источником в изучении римского общества поздней рес-
публики.
191	Радбрух (Radbruch) Густав (1878-1949) — немецкий правовед и соцно-
лог; последователь баденской школы. Трактовал право как ценностную
872
конструкцию неокантианского типа. Цель философии права видел в из-
учении сопряжения между собой справедливости, целесообразности и
правовой стабильности. Призывал к возрождению концепта естествен-
ного права, в забвении которого видел важнейшую причину распростра-
нения тоталитаризма.
192	Буланже (Boulanger) Жорж Эрнест Жан Мари (1837-1891) — фран-
цузский генерал, политический деятель. Участник ряда войн. Военный
министр в 1887-1889 гг. Вождь реваншистско-антиреспубликанского
движения, получившего наименование буланжизм. Покончил жизнь са-
моубийством после разоблачения его связей с роялистами.
193	Маяковский Владимир Владимирович (1893-1930) — поэт. Один из
крупнейших представителей поэзии футуризма. Экспериментировал со
стихосложением. Пропагандировал в своих стихах советский револю-
ционный эксперимент.
194	См. комм. 138.
195	См. комм. 86.
Чаадаев Петр Яковлевич (1794-1856) — философ, публицист. Принад-
лежал к направлению консервативного западничества. Историческим
порокам России противопоставлялся католический Запад. За публика-
цию «Философических писем» был «высочайшим повелением» объявлен
сумасшедшим и отдан под медицинский и полицейский надзор.
196	Пестель Павел Иванович (1792-1826) — декабрист, участник войны
1812 г. Один из лидеров «Союза благоденствия» и Южного тайного об-
щества. Написал проект будущих республиканских преобразований —
«Русскую Правду». После подавления восстания декабристов — казнен.
197	Муравьев Никита Михайлович (1796-1843) — декабрист, участник загра-
ничных походов 1813-1814 гг. Входил в состав декабристских органи-
заций — «Союза спасения», «Союз благоденствия», Северного общества.
Составил проект будущего конституционного устройства России. После
подавления восстания декабристов направлен на каторгу на Нерчинские
рудники.
198	Поджио Александр Викторович (1798-1873) — декабрист, член Южного
общества. Высказывал идеи установления республиканского правления,
убийства царской семьи. Приговорен к «навечной» каторге.
199	Басаргин Николай Васильевич (1799-1861) — декабрист, член Южного
общества. Приговорен к двадцати годам каторжных работ.
200	Санкюлоты (от фр. sans — без и culotte — короткие штаны) — термин
эпохи Французской революции. Так аристократы называли представи-
телей городской бедноты, носивших, в отличие от дворян, не короткие,
Комментарии
873
а длинные штаны. При якобинцах слово «санкюлоты» было воспринято
как революционное самоназвание.
201	Ледрю-Роллен (Ledru-Rollin) Александр Огюст (1807-1874) — француз-
ский политический деятель. Будучи избран в палату депутатов, входил в
группу крайне левых. Являлся одним из создателей оппозиционной газе-
ты «Реформа». После революции 1848 г. входил в качестве министра вну-
тренних дел в состав Временного правительства. В 1849 г, являясь одним
из лидеров оппозиционной группы «Новая Гора», возглавил июньскую
демонстрацию в Париже, направленную против реакционного внеш-
неполитического курса правительства Луи Бонапарта. После ее разгона
эмигрировал в Англию, где совместно с Дж. Мадзини и Л. Кошутом создал
эмигрантскую организацию — Европейский демократический комитет.
Вернувшись во Францию, был избран депутатом Национального собра-
ния. Являлся противником Парижской Коммуны 1871 г.
202	Джеймс (James) Джойс (1882-1941) — видный ирландский писатель и
поэт. Представитель модернизма. Наиболее известное произведение —
роман «Улисс».
203	Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — публицист, философ, поэт.
Один из основателей славянофильства. Находился на военной службе
и участвовал в русско-турецкой войне. Призывал к созыву Земского со-
бора. Выход программной статьи Хомякова «О старом и новом» стал
отправной точкой формирования идеологии славянофильства. Сторон-
ник отмены крепостного права путем реформы. Был избран председа-
телем Общества любителей российской словесности. Одним из первых
в русской философской мысли разработал учение о «соборности». Рус-
ская «соборность» противопоставлялась западной «ассоциативности».
Идеализировал крестьянскую общину, антитезой которой определял
европейские коммуны. Если у русского народа отношения строились
по принципу «истинного братства», то на Западе — «условного догово-
ра». Народы рассматривались Хомяковым как коллективные личности.
Каждый из них наделялся неповторимым обликом, характером, истори-
ческим призванием. Однако в основе их культур лежало одно из двух
противоположных друг другу первоначал — «кушитство» и «иранство».
Кушитство предполагало покорность необходимости (вещественной
или логической), религиозный магизм, иранство — свободную стихию
духа, устремленность к творчеству, нравственное самосознание. Вы-
разителем парадигмы иранства в современном мире оказывалась, со-
гласно хомяковской концепции, одна лишь Россия. Христианство также
определялось иранской по духу религией. Однако на Западе оно было
подменено кушитской религиозной системой. Усвоение российским
«просвещенным обществом» послепетровской эпохи чужеродных норм
западного (= кушитсткого) бытия представляло угрозу и для России. По-
874
этому национальное спасение Хомяков видел в возращении к исконным
началам культуры Московской Руси.
204	Социализм — общественная система, при которой процесс производ-
ства и распределения доходов находится под контролем общества.
Коммунизм — учение, отвергающее частную собственность во имя об-
щественного блага.
205	Фохт. (Vogt) Карл (1817-1895) — немецкий естествоиспытатель и фило-
соф. Представитель вульгарного материализма. Дарвинист. Принимал
участие в революционных событиях 1848 г. Заочно приговоренный к
смертной казни, до конца жизни проживал в эмиграции в Швейцарии.
Профессор Женевского университета. Не проводил разграничения со-
знания и материи.
Бюхнер (Buchner) Людвиг (1824-1899) — немецкий естествоиспыта-
тель, философ, врач. Представитель вульгарного материализма. Дарви-
нист. Считал сознание материальным. Отрицал социальную природу
человека.
Молешот (Moleschott) Яков (1822-1893) — видный немецкий физиолог.
Оказал большое содействие в пропаганде материализма. Воззрения Мо-
лешота излагались в России Д. И. Писаревым.
206	Мишле (Michelet) Жюль (1798-1874) — французский историк. Предста-
витель романтического направления. Сторонник республики и критик
католической церкви. За отказ принять присягу Наполеону III был ли-
шен профессорской кафедры. Основной труд — многотомная «История
Франции».
207	Железняков Анатолий Григорьевич (Железняк) (1895-1919) — участник
Октябрьской революции и Гражданской войны. Балтийский матрос. Воз-
главлял караул Таврического дворца во время заседания Всероссийского
учредительного собрания. Его фраза «Караул устал» ознаменовала фак-
тическое закрытие деятельности Учредительного собрания.
208	Маццини (Mazzini) Джузеппе (1805-1872) — итальянский революцио-
нер. Являлся одним из организаторов Союза «Молодая Италия». Ставил
основную цель в создании независимой итальянской республики Участ-
ник революции 1848 г. Совместно с Гарибальди пытался поднять револю-
ционное восстание: в Милане — 1853 г. и в Генуе — 1857 г.
209	Блок Александр Александрович (1880-1921) — поэт. Один из наиболее
ярких представителей Серебряного века. Принадлежал к направлению
русского символизма. Под влиянием революционных событий отходит
от символизма.
210	Эренбург Илья Григорьевич (1891-1967) — писатель, поэт, публицист.
Автор романа «Необычайные приключения Хулио Хуренито и его учени-
Комментарии
875
ков». Сюжет романа отражает события перед Первой мировой войной.
Мексиканец Хулио Хуренито собирает учеников разных национально-
стей и отправляется путешествовать по Европе, Африке и Советской Рос-
сии. Цель его поездки — развенчать священные мифы Европы, ее пред-
ставления о политике и религии. Роман был опубликован в Берлине в
начале 1922. г.; в России издан в 1923 г.
211	Киреевский Иван Васильевич (1806-1856) — философ, литературный
критик. Связывал отрицательный опыт развития западного общества с
рационализмом. Ориентировался на православие, «новая» философия
представлялась ему в формах православного, «истинного» осуществле-
ния принципа гармонии веры и разума.
212	Зиммель (Simmel) Георг (1858-1918) — немецкий социолог, основатель
теории анализа социального взаимодействия, основоположник кон-
фликтологии.
213	Виппер Роберт Юрьевич (1859-1954) — историк. Его учителями были
В. И. Герье, В. О. Ключевский. До революции ориентировался на методо-
логию исторического познания позитивистского типа, пропагандировал	•#
идею синтеза социологических и исторических методов исследования.
214	Дюги (Duguit) Леон (1859-1928) — французский правовед и полито-
лог. Развивал юридическую теорию, беря за основу только наблюдаемые
данные. Отрицал идею субъективных прав, которые основывались на по-
нятии воли. Закон, по убеждению Дюги, надо понимать как совокупность
правил общественных отношений. Наиболее полно его идеи изложены в
труде «Трактат о конституционном праве» («Trait de droit Constitutionnel»,
1921-1925).
215	Ренан (Renan) Эрнест (1823-1892) — французский историк и фило-
соф. В своем произведении «История происхождения христианства»
(«Histoire des origins du Christianisme», 1863-1883) развивает позицию
рационалистической критики.
216	Западники — представители течения русской общественной мысли
1840-1850-х гг., трактовавших историю России как часть общемирового
исторического процесса, выступали за развитие страны по западноев-
ропейскому пути. Как сторонники реформ и конституционного преоб-
разования государственного строя, вели полемику со славянофилами,
ратовали за отмену крепостного права. Главные представители: К. Д. Ка-
велин, М. Н. Катков, П. Я. Чаадаев, Б. Н. Чичерин В. Г Белинский, Т. Н. Гра-
новский, и др. Левое крыло западников — А. И. Герцен, Н. П. Огарёв (до
конца 1840-х гг.).
217	Питт (Pitt) Уильям [Питт Младший] (1759-1806) — французский госу-
дарственный деятель, премьер-министр. Во внешнеполитических отно-
шениях положил конец дипломатической изоляции Англии, ослабил по-
876
зиции Франции, заключил в 1788 г. оборонительный союз с Пруссией и
Нидерландами. Карьера Питта на посту премьер-министра завершилась
с началом Французской революции.
218	Эрн Владимир Францевич (1882-1917) — философ, религиозной мета-
физики. Отстаивая свою концепцию «логизма», Эрн не предлагал нового
направления в философии. Он считал, что в историческом плане «ло-
гизм>> уже состоялся. Человеческая культура как «солидарная преемствен-
ность творчества» — это и есть верность духу «логизма». Философия, по
его мнению, отвечает на вызов рационализма и возвращает человека в
мир бытия.
219	Лассаль Фердинанд (Lassalle; стал писать свою фамилию Лассаль после
пребывания в Париже в 1840-е гг.; родители его писались Lassal) (1825—
1864) — немецкий философ, юрист, экономист и политический деятель.
В 1849 г был осужден за социалистическую пропаганду и приговорен к
6 месяцам тюрьмы. Начиная с 18б2 г. пропагандировал организацию ра-
бочего класса в политическую партию и необходимость основания при
помощи правительства производительных ассоциаций. В 1863 г. был из-
бран президентом Всеобщего немецкого рабочего союза. Партия ласса-
льянцев слилась с социал-демократической в 1875 г.
220	Одоевский Владимир Федорович (1803-1869) — писатель, журналист,
издатель, музыковед. Был дружен и близко знаком со многими декабри-
стами. Восстание безоговорочно осуждал, однако николаевская расправа
вызвала у него гораздо большее негодование и осуждение. В философ-
ском романе« Русские ночи», который был издан в 1844 г. в составе трех
томов «Сочинений князя В. Ф. Одоевского», подверг критике немецкую
философию, как неспособную разрешить важнейшие вопросы россий-
ской жизни и всемирного бытия.
221	Ломброзо (Lombroso) Чезаре (1835-1909) — социолог, родоначальник
школы криминальной антропологии в Италии. Наиболее ценную и инте-
ресную часть научного творчества Ломброзо составляют исследования
по социологии политической преступности («Политическая преступ-
ность и революция»; «II delit to politico е le rivoluzioni», 1890). Криминоло-
гические идеи Ломброзо были широко известны в России, его научные
сочинения неоднократно издавались и переиздавались в России.
222	См. комм. 189.
Проблема Пан-Европы
Впервые опубликовано в Харбине в 1929 г. В этой работе Устрялов про-
должает идейный поиск особого пути России и ее новой роли в европей-
ской политике. Печатается по данному изданию.
Комментарии
877
223	Куденхове-Калерги Рихард создал программу объединения Европы и об-
разования пан-Европы. В 1923 г. в Вене была опубликована книга «Пан-
Европа» Куденхове-Калерги.
224	Науман Фридрих (1860-1919) — германский политический деятель.
В 1896 г. основал Национально-социалистическую партию. В 1903 г.
вошел в объединение свободомыслящих. В 1907 г. избран депутатом
рейхстага, где пытался объединить левое крыло либералов с прогресси-
стами. После Ноябрьской революции 1918 г. — депутат Национального
собрания. 16 ноября 1918 г. организовал Германскую демократическую
партию, которая выступала за проведение умеренных социальных ре-
форм.
225	Ганди Мохандас Карамчанд (1869-1948) — идеолог индийского нацио-
нально-освободительного движения. После возвращения в 1915 г. в
Индию, возглавил партию Индийский национальный конгресс. После
обретения Индией независимости в 1947 г., выступал против индо-
мусульманских погромов; был убит членом индуистской экстремист-
ской организации. Прозван Махатмой («Великая душа»),
226	Культ Митры существовал в Риме со времен Помпея (67 г. до н. э.).
При Антонинах и Северах культ становился все более популярным
и оставался самым важным языческим культом до конца IV в. н. э.
Митра — персидский бог. От Персии культ взял мифы и обряды, тео-
логия мало отличалась от представлений сирийских жрецов. Богослу-
жения с тайными церемониями были призваны вызывать священный
трепет и поклонение.
227	Д'Аннунцио (D’Annunzio) Габриэле (1863-1938) — итальянский поэт,
писатель и драматург. Образы античной цивилизации определили фор-
мирование эстетизма Д’Аннунцио. В его пьесах они становятся местом
действия, предметами обстановки, темой разговоров, воспоминаний, ас-
социаций, сравнений.
228	Бауэр (Bauer) Бруно (1809-1882) — немецкий философ, представитель
гегельянской школы. К концу жизни перешел из лагеря политического и
философского радикализма в стан прусского консерватизма, что отраз-
илось в публицистических статьях и в его работе в качестве сотрудника
«Staats- und Gesellschaftslexikon» Вагнера.
На новом этапе
Впервые статья Устрялова была опубликована в газете «Герольд Хар-
бина» 1-6 апреля 1930 г. Второе дополненное издание вышло в Шанхае в
1930 г. Начавшаяся пятилетка, свертывание нэпа и коллективизация заста-
вили Устрялова усомниться во многих своих построениях. Автор поставлен
878
в тупик событиями, происходящими в России. Печатается по второму из-
данию.
229	Кулачество — название слоя зажиточных крестьян, сложившегося в ре-
зультате социальной дифференциации. По некоторым данным, в на-
чале XX в. 20% крестьянских хозяйств были «кулацкими». В 1913 г. они
производили 50% товарного хлеба. В СССР в процессе коллективизации
кулачество ликвидировано путём насильственного изъятия имущества и
высылки семей «кулаков» в отдалённые районы страны.
Наше время
Сборник статей опубликован в Шанхае в 1934 г. Он представляет инте-
рес как в плане анализа фашизма, так и с точки зрения эволюции экономи-
ческой программы Устрялова. Печатается по данному изданию.
230	Гитлер (Hitler) Адольф (Шикльгрубер; 1889-1945) — лидер германской
фашистской (Национал-социалистской) партии. С 1933 г. глава герман-
ского фашистского государства. Покончил с собой весной 1945 г., после
вступления советских войск в Берлин.
231	Штирнер (Stirner) Макс (наст, имя и фам. Каспар Шмидт) (1806-1856) ->
немецкий философ, представитель индивидуалистического анархизма.
Бернштейн и Плеханов рассматривали идеи Штирнера, как наиболее
последовательные и радикальные из всех известных течений анархизма.
Следуя логике ученого, борьба с окружающим миром с рождения явля-
ется естественным состоянием человека. Это отличительное качество
человека как «единственного», ни на кого и ни на что не похожего, суще-
ства. Одновременно общество формирует человека в качестве обладате-
ля духа — творца и собственника мыслей, идей. Вот они-то и являются
тем фактором, который сковывают свободу человека.
232	Кайзерлинг (Keyserling) Герман (1880-1946) — немецкий философ и пи-
сатель. Прослеживается близость основных мотивов иррационалисти-
ческой философии Кайзерлинга и идей философии жизни. Это касается
интуитивного постижения мира, аналогичного художественному твор-
честву; противопоставление интеллекта и души. Ученый основал «школу
мудрости» в 1920 г., в Дармштадте.
233	См. комм. 67.
234	Степун Федор Августович (1884-1965) — философ, культуролог, исто-
рик, писатель. Был одним из редакторов журнала «Логос», выходившего
в России в 1910—1914 гг. После Февральской революции 1917 г. занимал-
ся политической и журналистской деятельностью, работал во Времен-
Комментарии
879
ном правительстве. После Октябрьской революции примкнул к правым
эсерам, работал в их газетах, был мобилизован в Красную Армию. Со-
трудник созданной Н. А. Бердяевым Вольной академии духовной куль-
туры. В 1922 г. уехал в вынужденную эмиграцию в Германию. С 1931 по
1939 г. являлся членом редакции журнала «Новый град». Один из главных
идеологов «новоградства», особой формы христианского социализма.
С 1946 г вел лекции по истории русской философии в Мюнхенском
университете.
235	Лига Наций — международная организация, созданная в 1919 г. Ее це-
лью являлось развитие международного сотрудничества, а также га-
рантия мира и безопасности. Основными органами были Ассамблея,
Совет Лиги Наций, постоянный секретариат во главе с Генеральным
секретарём. Лига Наций располагалась в Женеве (Швейцария). СССР
стал членом Лиги Наций в сентябре 1934 г., исключён в декабре 1939 г.,
как инициатор начала советско-финляндской войны. В связи с факти-
ческим бездействием в годы Второй мировой войны Лига Наций была
распущена в 1946 г.
236	Дионис — в греческой мифологии бог плодородия и растительности,
постепенно преобразовался в бога вина, носителя цивилизации и миро-
творца.
237	Карпович Михаил Михайлович (1888-1959) — историк, публицист, ме-
муарист. Редактор «Нового журнала» в Нью-Йорке.
238	Булгаков Сергей Николаевич (1871-1944) — экономист, философ, тео-
лог. В 90-х гг. XIX в. «легальный марксист» С 1906 г. мировозренчески
эволюционирует от философского идеализма к религиозному мисти-
цизму. Кадет, депутат II Государственной Думы, один из авторов сбор-
ника «Вехи». С 1918 г. становится религиозным деятелем. В 1922 г. уехал
в эмиграцию, организовал Общество Святой Софии, стал профессором
Богословского института в Париже.
239	Федоров Николай Федорович (1829-1903) — религиозный мыслитель,
философ. Концептуальные идеи Федорова повлияли на творчество
Ф. Достоевского, Вл. Соловьева, Л. Толстого, К. Циолковского и др. «Пси-
хократия», при которой социальные отношения должны полностью
определяться нравственными критериями, являлась общественным иде-
алом Федорова.
240	Федотов Георгий Петрович (1886-1951) — историк, философ. Анали-
зируя кризисные тенденции в развитии европейского общества начала
XX в., пришел к выводу об опасности фашизма и неизбежности военной
катастрофы, о чем и предупреждал в своих статьях, еще в 20-е гг. В конце
жизни писал о творческой роли христианства в истории европейской и
русской культуры («Христианская трагедия», 1950).
880
241	Шпанн (Spann) Отмар (1878-1950) — австрийский экономист и со-
циолог; представитель социальной школы в политической экономии.
Сторонник идей универсализма («универсального государственного
воззрения» или «тоталитаризма»). Государство, по Шпану, это всеобщая
сущность, пронизывающая все стороны функционирования общества.
Методологической основой его учения была теория целостности, по ко-
торой тоталитарное государство обеспечивает устойчивость и единство
всех звеньев экономики. Централизация государственной власти являет-
ся необходимым условием поддержания общественного порядка.
242	Ахеронт — в древнегреческой мифологии одна из рек подземного цар-
ства Аида, через которую Харон перевозит души умерших.
243	Версальский мирный договор 1919 г. завершил Первую мировую
войну 1914—1918 гг. Подписан 28 июня 1919 г. в Версале (Франция).
Являлся одним из базисных договоров, составивших основу Версальско-
Вашингтонской системы, направленной как против побежденных госу-
дарств, так и против Советского государства.
244	Фашизм (ит. fascio [фашио] — союз, лат. fascec — связка, пучок) изна-
чально зародился, как итальянская доктрина Бенито Муссолини. В ней
выделялась идея корпоративности, т. е. власти различных корпораций,
представляющих интересы всех слоев населения (в этом отличие от
парламентской демократии, где во главу угла ставится власть партий).
Итальянская фашистская партия пришла к власти и установила диктату-
ру Муссолини в 1922 г. Наиболее близким к фашизму явлением, будучи
самостоятельной идеологией, считается германский нацизм.
245	См. комм. 188.
246	Прудон (Proudhon) Пьер Жозеф (1809-1865) — французский социалист,
теоретик анархизма. Отвергал крупную собственность полагая ее ис-
точником всех бедствий капиталистической эксплуатации. Стремился
к установлению господства мелкой частной собственности. В основу
своей теории о преобразовании общества заложил идею мутуализма
(взаимности услуг). Общество должно быть реформировано путем по-
степенного перехода орудий производства в руки отдельных рабочих,
объединенных в артели.
247	Лойола (Loyola) Дон Игнацио Лопес де Рекальдо (1491-1556) — изве-
стен как основатель иезуитского ордена. В 1521 г, будучи офицером на
испанской военной службе, получил тяжелое ранение при Пампелуне.
Посвятил себя религиозной деятельности. В 1523 г. совершил паломни-
чество в Иерусалим. Изучал богословие в Саламанке и Париже. В 1534 г.
вместе с Лайнезом, Бовалильей разработал мировоззренческую и орга-
низационную основу ордена Иезуитов. В 1541 г. стал первым его генера-
лом. В 1622 г. канонизован.
Комментарии
881
248	Евразийство — философское и идейно-политическое течение в россий-
ской эмиграции 1920-1930-х гг., начало которому положил сборник ста-
тей Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, Г. В. Флоровского и П. П. Сувчин-
ского — «Исход к Востоку» (София, 1921). Под влиянием идей поздних
славянофилов (Н. Я. Данилевский, Н. Н. Страхов, К. Н. Леонтьев) евразий-
цы начали трактовать Россию как «Евразию», особый срединный мате-
рик между Азией и Европой, а также как особый тип культуры. Постепен-
но евразийцы пришли к признанию закономерности революционных
событий 1917 г. и оправданию большевизма.
249	Данилевский Николай Яковлевич (1822-1885) — публицист и социолог,
идеолог панславизма. В конце 1840-х гг. был близок к кружку петрашев-
цев. Известен как автор теории особых «культурно-исторических типов»
(цивилизаций), развивающихся подобно биологическим организмам
(«Россия и Европа», 1869).
Самопознание социализма
Впервые опубликовано в газете «Известия» 18 декабря 1936 г. Печатается
по данному изданию.
250	Парето (Pareto) Вильфредо (1848-1923) — итальянский социолог и
экономист. Рразработал теорию «циркулирующей элиты» и концепцию
«нелогического действия». Поставил задачу развития «исключительно
экспериментальной» социологии, подобно химии, физике и другим ана-
логичным наукам. Полагал, что предметом социологии является поведе-
ние людей.
251	Фуръе (Fourier) Франсуа-Мари-Шарль (1772-1837) — французский со-
циалист. По теории Фурье, в основу общественного строя заложено раз-
деление общества на мелкие общины. Базис хозяйства — земледелие на
широких началах, при разделении труда. Общий доход распределяется в
пропорции между талантом (з/12), физическим трудом (5/12) и капиталом
(4/12); при сохранении каждому члену общины прожиточного миниму-
ма. Для системы характерен индивидуализм. В России теорией Фурье
увлекались петрашевцы.
Библиография
Устрялов. Н. В. Из письма // Новый журнал, Нью-Йорк 1986. Кн. 164.
Устрялов. Н. В. Национальная проблема у первых славянофилов // Русская
мысль. 1916. Кн. X.
Устрялов. Н. В. К вопросу о русском империализме // Проблемы Великой Рос-
сии. 1916. № 15.15 (28) октября. С. 1-5.
Устрялов. И. В. К вопросу о сущности «национализма» // Проблемы Великой
России. 1916. № 18.10(23) декабря.
Устрялов. И. В. Революция и война. М., 1917.
Устрялов. Н. В. Революционный фронт // Народоправство. 1917. № 15.
Устрялов. Н. В. Товарищ и гражданин // Народоправство. 1917. № 12.
Устрялов. Н. В. Мнимый тупик // Накануне. 1918. № 2.14 (1) ап-реля.
Устрялов. Н. В. В борьбе за Россию. Харбин, 1920.
Устрялов. Н. В. Patriotica // Смена вех. Прага, 1921.
Устрялов. Н. В. Политическая доктрина славянофильства. Харбин, 1925.
Устрялов. Н. В. О фундаменте этики / Этико-философский этюд. Харбин, 1926.
Устрялов. Н. В. Россия / У окна вагона. Харбин, 1926.
Устрялов. Н. В. Под знаком революции / Второе пересмотренное и дополни-
тельное издание. СПб., Харбин, 1927.
Устрялов. Н. В. Этика Шопенгауэра. Харбин, 1927.
Устрялов. Н. В. Итальянский фашизм. Харбин, 1928.
Устрялов. Н. В. Hie Rohdus, hie salta! Харбин, 1929.
Устрялов. Н. В. Проблема Пан-Европы. Харбин, 1929.
Устрялов. Н. В. На новом этапе (второе дополненное издание). Шанхай, 1930.
Устрялов. Н. В. Проблема прогресса. Харбин, 1931.
Устрялов. Н. В. Понятие государства. Харбин, 1931.
Устрялов. Н. В. Зарубежная смена //Утверждения. 1932. № 3.
Устрялов. Н. В. Германский национал-социализм. Харбин, 1933.
Устрялов. Н. В. Наше время. Шанхай, 1934.
Устрялов. Н. В. От нэпа к советскому социализму. Шанхай, 1934.
Устрялов. Н. В. Гений веков // Известия. 1936.18 декабря.
Устрялов. Н. В. Самопознание социализма //Известия. 1936.18 декабря.
Устрялов. Н. В. Документ мирового резонанса // Известия. 10 февраля 1937.
Устрялов. Н. В. Революционер-демократ //Известия. 6 апреля 1937.
Устрялов. И. В. Былое — революция. 1917 (1890-е гг. — 1919 г.). Воспоминания и
дневниковые записи. М., 2000.
Указатель имен
Аксаков И. С, - 156,157,158,162,171,
173,174,181,852
Аксаков К С. — 156,159,164,167,168,
169,173, 174.175,176,177,178,180,
182,184,335,862
Алексинский Г. А. — 267,268,859
Астров Н. И. — 252, 253, 261, 2б5,266,
269,858
Андроник, архиепископ — 353,863
Аттилла — 394
Баррас — 405,867
Барер де Вьезак Б. — 293,464,869
Басаргин Н. В. — 586,872
Бедный Демьян — 372, 386,864
Белый А. - 128,143,414, 558, 570, 572,
601,619,624,659,868
Белинский В. Г. — 127,133,134,174,
435,498, 575,850,875
Белорусов А С. - 251, 262, 276,856
Бердяев Н. А. - 37,128,165, 339,392,
514,515,523,599,619,632,688,774,
775,777,787,788,865,879
Бергсон А - 127,667, 757,760,7бЗ,
849
Бисмарк О. — 102,127, 209, 539,633,
684,798,830,845,850
Биконсфильд — 139,218,830,852
Блок А. А, - 128,143,315,355,495, 570,
572, 599-611,615,619,620,650,659,
737,757,792,874
Бональд — 227,633,855
Бриссо Ж.-П. - 58,656,839
Брусилов А А — 87,109,114-115,139,
141,155,218,219,220, Зб4,841
Бауэр Б. - 693,877
Буасси д’Англа - 434,868
Бубнов А. С. — 411,412,4132,867
Булгаков С. Н. - 128,599,689,784,785,
879
Бурцев В. Л. - 137. 215, 305, 307,328,
330,404,571,669,848
Бухарин Н. И. - 197,280,297,322,342,
374,377,400,402,404,407,431,438,
440,459,461,475,476,479,481,482,
534,666,668,701,703,720,722,809,
810,811,860
Бюхнер Л. - 593,874
Бюзо — 509,870
Веллингтон — 92,843
Вильгельм I — 92,843
Виленский-Сибиряков В. Д. — 413,867
Винавер М. М. — 252, 253,254,255, 264,
265,858
Виппер Р. Ю. - 420, 530,619,624,875
Вольский В. К. — 104, 211,846
Врангель П. Н. — 109,134,138,139,141,
148,151,155,213,216,217,218,220,
302, 309, 328,330,331,332,333, Зб9,
851,861,862
Вундт В. — 447,863,869
Гамбетта Л. — 450,453,869
Ганди М. — 682,877
Гитлер А. - 751,754,756,760,790,797,
800,863,878
Гегель Г. В. Ф. - 37,96,127,130,189,
280,351,395,447,454,474, 525,538,
540, 548,667,761,786,792,803,804,
807,844
Гераклит - 422,449,621,740,754,772,
845
Герцен А И. - 39,189,190,191, Зб7,
377,426,498,518,528, 573,584,
588-598,628,708, 716,727,756,827,
863,875
Гершензон М. О. — 381,454,870
Горький М. - 128,397,449,643,655.
657,748,820,821,865
Горемыкин И. Л. — 52,838
Гучков А. И. - 223, ЗЮ, 847,855,861
Д’Аннунцио Г. — 685,877
Данилевский Н. Я. — 172,513,777,813,
814,815,881
Деникин А И. — 98,108,116,117,137,
138,141,148,153,155,216,217,229,
884
266,267, 268, 269, 276, 302, 305, Зб9,
395,414,566,654,841,851,858
Джеймс Дж. — 873
Дитерихс М. К. — 235,274, 516,870
Дюги Л. - 630,633,635,637,638,639,
640,641,642,643,645,648,875
Еллинек Г. — 131, 525,631,850
Железняков А Г. - 520,598,874
Залуцкий П. А. — 297,475,870
Зензинов В. М. — 279,859
Зиновьев Г. Е. - 197,222,297, 341, 353,
369, 383,384,392,401,404,429,430,
431,433,438,439,441,466,4б9,471,
474,475,476,477,478,480,482,484,
486,487,665,699,854
Зиммель Г. — 623,863,875
Кайзерлинг — 736,757,822,878
Каменев Л. Б. - 398,401,403,430,431,
469,474,475,476,477,481,484,699,
866
Каплан — 863
Каппель В. О. — 856
Карлейль Т. — 435, 518, 5б5, 588,621,
661,685,801,871
Карахан Л. М. - 233,236,237,242, 243,
330,410,855
Карпович М. М. — 781,879
Карташев А. В. - 546,669,860
КельзенХ. — 521,871
Керзон Дж. — 518,870
Керенский А Ф. — 70,83,114,223,268,
270, 276,301,353, Зб5,435,456, 506,
531, 533,655,663,729,730,732,737,
846,860
Киреевский И. В. — 159,164,180, 184,
620,875
Клафтон А К - 261, 263, 270, 271, 273,
856
Ключевский В. О. — 133,176,487,510,
536, 555,665,666,706,819,851,875
Клемансо Ж. - 91,205,764,842
Кокошкин Ф. Ф. — 124, 226,848
Колчак А. В. - 87,88,92,98,99,104,105,
108,117,120,137,138,139,141,148,
151-155, 202, 207, 211, 212, 216, 217,
218,220,229, 231,256,257,263,265,
266, 267, 268, 269, 270, 272, 276, 302,
336, 337, 369, 395,414, 566,654,841,
845,851,856,857,870
Колосов А. И. — 89, 204,842
Корнилов Л. Г. - 72,73,114,154, 395,
460,839,847
Костюшко Т. — 111,847
Котляревский С. А. — 247,655,857
Красин Л. Б. - 402,405,406,407,416,
483,867
Кромвель O.- 131, 588,648,850
Кроль Л. А - 244,247,249,251,253, 254,
255,256,257,258,259,261,263,265,
267, 268,272, 273, 274, 277,278,856
Крымов Ал. М. — 115,839,847
Кривошеин А. В. — 139, 217, 246,851
Куденхофе-Калерги Р. — 622,674,678,
688,690,691,692,693,877
Кускова Е. Д. - 84,398,399,729,734,
866
Кутлер Н. Н. — 445,672,868
Ламартин А. — 293,295,861
Лаппо-Данилевский А С. — 124,849
Ларин Ю. - 297,401,402,403,408,430,
440,476,483,866
Лассаль Ф. — 654,876
Лебон Г. — 524, 536,661
Ледрю-Роллен - 590,873
Леонтьев К. Н. - 45,115,186,195,196,
361, 380,382,422,427,436,486,487,
513,514,516,528, 565, 574, 576,617,
640,655,725,777,787,789,802,819,
848,881
Ленин В. И. - 78,94,95,97,103,117,
137,148,153,198,199,210,216, 221,
242, 263, 280, 281,283, 284, 287,
289, 297, 307,324,325, 326,331,
341, 342,349, 350, 357, 358, 367,
370, 371, 372,373, 375, 376,377,
385, 395, 396, 398,401,403,405,
412,416,422,429,431,438,439,
Указатель имен
885
441,442,444,461,462,463,466,4б9,
470,471,472,473,474,476,478,479,
480,491-493,494,495,501, 506,
518,519, 531, 594,620,648,667,681,
694,695,697,698, 703,704,709,726,
745,746,747,748, 752,805,810,811,
813, 825, 826,828, 829,830,837,840,
843,859,863,866
Литвинов М. М. — 94,96,843
Лойола - 805,880
Ломброзо Ч. — 661,876
Лукьянов С. С. - 339, 382,383, 384, 385,
864
Луначарский А. В. - 344, 346,347, 351,
353, 576,862,868
Людовик XVIII — 207,481,532,843
Макиавелли - 153, 329, 355,391,453,
459,540,753,798,805,806,830,860
Маццини Дж. - 598,874
Махно Н. И.- 223, 331,855
Маяковский В. В. — 394,4б8, 551-554,
561,659,872
Мережковский Д. С. — 329,351,565-
572,658,688,863
Милюков П. Н. — 83,90,110, 204,246,
252,253,255, 256, 265, 279,292,306,
307,309,310,328, 330, 331, 332,398,
436,445,446,489, 505,672,706,729,
723,732,737,738,780,809,812,813,
842,855,859
Мирабо-450,491,780,870
Мишле Ж. — 594,874
Молешот Я. - 593,874
Молотов В. М. — 461,486,487,869
Монтескье Ш. - 199,223, 527,854
Мэстрде — 128,162,163,351,542, 548,
548, 550,570,648,653,794,850
Муравьев В. Н. — 247,857
Муравьев Н. М. - 583,584, 585, 586,587,
822,872
Муретов М. Д. — 45,46,47,48, 287,837
Муссолини Б. — 518,519,520,531,667,
750,753,754,760,770,796,797,800,
807,871,880
Мякотин В. А — 267, 268, 392,858
Набоков В. Д — 199, 225,226,227, 251,
261,855
Наполеон Бонапарт — 39,92,106,107,
111,131,145,153,206,292,293,296,
336,337,426,429,451,492,494,495,
530,537,567,578, 588,663,684,703,
735,780,844,867,868
Науман Ф. — 675,877
Ницше Ф. - 85,125,415,4бЗ, 494, 523,
527,533,541,543, 554,555,557,564,
569,622,657,662,679,685,687,688,
690,754,756,761,771,772,802,850
Новгородцев П. И. — 180,186,251, 252,
253,254,261,292,486,525,857
Одоевский В. Ф. — 573, 574,659,876
Осинский Н. — 401,403,483,866
Пальмерстон Г. — 117,798,848
Парето В. — 795,827,881
Пепеляев АН, - 227-231,257, 259,261,
262,271,273
Пестель П. И. - 160,582, 583-588,872
Пешехонов А. В. — 392,865
Пигг У.-648,875,876
Платон — 46,49, 50,150,466, 528, 576,
577,664, 803, 808,837,861
Поджио А В. — 585,872
Покровский М. Н. — 351,418,424,425,
724,868
Придворов Е. А — 864
Прудон П. — 644,795,880
Радбрух Г. — 538,871
Ренан Э. — 4бЗ, 634,659,875
Робеспьер М. — 85,131,292,293,294,
295,296,297,319,371,434,491,533,
581,780,850
Розанов В. В, - 124,151,419,464,528,
543,623,657,671,849
Рыков А И. - 430,441,700,701,704,
719, 720,721,722, 726,868
Скоропадский П. П. — 252,845
Соловьев В. С. — 50,133,134,176,196,
379,428,542, 543, 544, 546, 549,570,
886
604,610,615,624,645,650,663,690,
756,818,823,851,868,679
Спенсер Г. — 871
Сперанский М. М. — 193,499,865
Спиридонова М. А. — 478,855
Спиноза Б. - - 362,451, 538, 579,869
Степанов В. А. — 264,269,858
Степун Ф. А. - 759,774,775,779,782,
878
Столыпин П. А. — 366, 388,400,462,499,
531,539,864
Струве П. Б. - 47,128,133,139,143, 217,
250,266, 287,298.299,300,302, 303,
304, 309,331,339,366,387, 500, 505,
672, 737, 738, 778, 779,813,837,851
Сухомлинов В. Ал. — 54, 55,838
Томский М. П. - 472,481,701,869
ТрейчкеГ. — 130,850
Троцкий Л. Д. — 222, 246, 281, 297, 307,
343, 345,371,387, 388, 392,400,
407,417,432,443,444,4бЗ, 464,
483,484,486,487,488, 518,665,
698,699,705, 709, 731,746,854,
867,868
Тэн И. - 125,142,221,294,485,492,
508, 537,736,849
Унгерн фон Штернберг — 856
Федоров Н. Ф. - 690,758,785,821,822,
879
Федотов Г. П. - 774, 778, 786,787,818,
879
Фош Ф. — 108,846
Фохт К. — 593,874
Франк С. Л, - 392,865
Фрерон Э.-К. —85,841
Фурье Фр.-М.-Ш. — 827,871
Хвостов В. М. — 349,863
Хомяков А. С — 37, 38,157,159,160,
161,162,163,164,166,167,170,171,
172,178,182,185,656,752,813,814,
815,873,874
Церетели И. Г. — 81, 307, 531,839
Цицерон М. — 521, 530,871
Червен-Водали А. А. - 99,257,271,273,
845
Чернышевский Н. Г. — 126,127,645,707,
708,709,849
Чемберлен Д. — 103,846
Чичерин Г. В. — 116, 341, 363, 364,4б5,
848,875
ШпаннО. — 791,880
Шпенглер О. - 514, 515, 523, 574,757,
601,617, 638,688, 761,862
Штирнер М. - 557,570,755,756,806,
807,878
Шульгин В. В. - 303,436,437,670,810,
861
Эйкен Г. - 125,389, 396,849
Эйкен Р. — 864
Эренбург И. Г. — 874
Эрн В. Ф. - 653,876
Эрцбергер М. — 249,857
Юденич Н. Н. - 203,842,860
Яшнов Е. - 378, 379, 382,446,864
Содержание
Николай Васильевич Устрялов
В. Э. Багдасарян	5
Н. В. УСТРЯЛОВ. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ	 33
К вопросу о русском империализме..................35
К вопросу о сущности «национализма» ..............45
Революция и война.................................52
Революционный фронт...............................69
«Товарищ» и «гражданин»..	78
Мнимый тупик..	 83
В борьбе за Россию.....	.. 87
Политическая доктрина славянофильства............156
Под знаком революции.	.197
Проблема Пан-Европы............................ .674
На новом этапе	.694
Наше время....	.739
Самопознание социализма	-825
КОММЕНТАРИИ	835
Библиография	• • • -882
Указатель имен	 883
Научное издание
Библиотека отечественной общественной мысли
с древнейших времен до начала XX века
Устрялов Николай Васильевич
Избранные труды
Ведущий редактор Е. А. Кочанова
Редактор С. Д. Гладыш
Художественный редактор А. К. Сорокин
Художественное оформление М. В. Минина
Компьютерная верстка Д. Г. Куприянова
Корректор Л. П. Константинова
ЛР № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 28.12.2009.
Формат 60x90 ’/is- Печать офсетная. Усл.-печ. л. 55,5. Тираж 1000 экз.
Заказ 2126
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
117393, Москва, ул. Профсоюзная, д. 82.
Тел.: 334-81-87 (дирекция), 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК
Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14