Автор: Ткачев П.Н.
Теги: всеобщая история политика политические науки философия революционное движение русская философия
ISBN: 978-5-8243-1188-4
Год: 2010
Похожие
Текст
БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН
ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН
ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
Руководитель проекта
А. Б. Усманов
Редакционный совет:
Л. А. Опёнкин, доктор исторических наук, профессор
(председатель);
И. Н. Данилевский, доктор исторических наук, профессор-,
А. Б. Каменский, доктор исторических наук, профессор-,
Н. И. Канищева, кандидат исторических наук
лауреат Государственной премии РФ
(ответственный секретарь);
А Н. МедушевСКИЙ, доктор философских наук, профессор-,
Ю. С. Пивоваров, академик РАН-,
А. К. Сорокин, кандидат исторических наук,
лауреат Государственной премии РФ
(сопредседатель);
В. В. Шелохаев, доктор исторических наук, профессор,
лауреат Государственной премии РФ
(сопредседатель)
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
(РОССПЭН)
2010
ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
Петр Никитич
ТКАЧЕВ
ИЗБРАННОЕ
СОСТАВИТЕЛЬ,
АВТОР ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ
И КОММЕНТАРИЕВ:
В. А. Исаков,
доктор исторических наук
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
(РОССПЭН)
2010
УДК94(47)(082.1)
ББК66.1(0)
Т48
И СПОРТ
Долгосрочная благотворительная программа
осуществлена при финансовой поддержке
НП «Благотворительная организация «Искусство и спорт»
Ткачев П.Н. Избранное / П. Н. Ткачев; [сост., автор вступ. ст.
Т48 и коммент. В. А. Исаков]. — М. . Российская политическая энцикло-
педия (РОССПЭН), 2010. — 816 с. — (Библиотека отечественной
общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
ISBN 978-5-8243-1188-4
УДК 94(47)(082.1)
ББК 66.1(0)
ISBN 978-5-8243-1188-4
© Исаков В. А., составление тома,
вступительная статья, комментарии,
2010
© Институт общественной мысли, 2010
© Российская политическая
энциклопедия, 2010
Петр Никитич Ткачев
Петр Никитич Ткачев родился 29 июня 1844 г. (по старому
стилю) в добропорядочной семье мелкопоместных дворян в
Великолуцком уезде Псковской губернии. Отец был достаточно из-
вестным архитектором. После его смерти в 1851 г. мать решается с
четырьмя детьми (кроме Петра — сестры Александра и Софья и брат
Андрей) переехать в Петербург, чтобы дать детям образование.
Начало обучения Петра во 2-й Петербургской гимназии совпало
с оживлением общественной обстановки второй половины 1850-х гг.
Юноша активно участвовал в обсуждении актуальных проблем, осо-
бенно крестьянского вопроса, читал запрещенную литературу. Он
внимательно следил за европейскими событиями, в частности за
деятельностью Гарибальди. Ему виделось наступление качественно
новой эпохи. «Пришли народы все в волненье и требуют свои пра-
ва!», «пусть перед волею народной теперь склоняются цари», — писал
16-летний Петр в стихотворении «Движение вперед».
Осенью 1861 г. Ткачев поступил на юридический факультет Пе-
тербургского университета. А уже в середине октября он был аресто-
ван за участие в «беспорядках» и два месяца провел в Кронштадтской
крепости. Эти события содействовали радикализации настроений
юноши. С этого момента он выступает как сторонник самых реши-
тельных насильственных мер. «Теперь нам надобен топор», «мы бу-
дем рушить, рушить все, не пощадим мы ничего», — писал Ткачев в
стихотворении уже вскоре после освобождения из крепости. По его
собственному признанию, он всегда был причастен к различным
формам проявления недовольства среди молодежи. Среди его знако-
мых той поры оказался революционно настроенный поляк Леонид
Ольшевский, вдохновленный нашумевшей прокламацией П. Г. Заич-
невского «Молодая Россия». Ткачев вошел в его нелегальный кружок.
По выходе из Кронштадтской крепости Ткачев посвящает мно-
го времени самообразованию, читает, учит иностранные языки. В
1868 г., после исключения из университета, он экстерном сдал пол-
ный курс дисциплин, представил диссертацию «О воспитательно-
6
В. А. Исаков
исправительных заведениях для несовершеннолетних преступни-
ков» и получил степень кандидата права. С 1866 г. Ткачев работал
помощником присяжного поверенного. Эта деятельность давала ему
возможность хорошо ориентироваться в правовых вопросах и от-
стаивать свое мнение в печати.
С 1862 г. Ткачев дебютирует в качестве публициста в журнале «Вре-
мя» братьев М. М. и Ф. М. Достоевских. Уже третья его статья была
запрещена цензурой к печати.
Ткачев активно сотрудничает и в других известных общероссий-
ских журналах: «Библиотека для чтения», «Русское слово», а затем
«Дело». Он писал на самые разные темы, но чаще по вопросам полит-
экономии, статистики, права, эмансипации женщин, литературной
критики, истории. Его публикации имели нередко общероссийский
резонанс.
Владея немецким, французским и английским языками, Ткачев
знакомился с новейшими достижениями западноевропейской мыс-
ли, переводил работы известных авторов, сопровождал их коммен-
тариями. И в этом был его значительный просветительский вклад в
культурную жизнь России и общественную мысль. Интенсивность
интеллектуальной деятельности Ткачева была чрезвычайно высо-
ка. Он часто писал по 2-3 журнальные статьи в месяц. Его публи-
цистическая деятельность была замечена и положительно оценена
А. И. Герценом и Н. П. Огаревым.
Ткачев находился под постоянным надзором полиции, неодно-
кратно подвергался тюремным заключениям. Он знал основных
участников ишутинского кружка, других радикальных объединений.
При аресте в ноябре 1862 г. у него обнаружили две прокламации
Н. П. Огарева, в которых, помимо конкретных программных пунктов,
содержался призыв к сближению народа с войском. После покуше-
ния Каракозова в апреле 1866 г. он вновь оказывается в заключении
даже без предъявления формальных обвинений. После разгрома
кружка ишутинцев Ткачев участвует в кружках «Рублевое общество» и
«Сморгонская академия», основанных оставшимися на свободе ишу-
тинцами. Вполне закономерным было его сближение и сотрудниче-
ство с С. Нечаевым в 1868 г.
По последнему приговору он после 16-месячного тюремного за-
ключения был выслан в Великие Луки, откуда ему удалось бежать за
границу в декабре 1873 г. Оказавшись в Швейцарии, Ткачев пытался
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
7
наладить сотрудничество с изданием журнала «Вперед!», редактируе-
мого П. Л. Лавровым. Но между ними возникли принципиальные про-
граммные разногласия, и сотрудничество не состоялось.
Первоначально свою собственную программу Ткачев системно
изложил в полемике с П. Л. Лавровым и Ф. Энгельсом в 1874 г. Еди-
номышленников он нашел в русско-польском «Славянском кружке»,
возглавляемом К. Турским и К. Яницким. С конца 1875 г. кружок из-
дает в Женеве, а с 1879 г. в Лондоне журнал «Набат», ставший пе-
чатным органом российского заговорщического направления. Ор-
ганизационно кружок был связан с французскими бланкистами.
Ведущим идеологом журнала «Набат», автором основных програм-
мных статей стал Ткачев. Финансировали издание и входили в редак-
цию Каспар Турский и Френк (Михаил Шрейдер). Турский занимал
крайние позиции, развивая в своих публикациях идею тотального
террора. Членами редакции также были Карл Яницкий, Петр Гри-
горьев. Вышло всего 20 номеров. «Набат» явился организационным
центром глубоко законспирированного «Общества народного осво-
бождения». На страницах журнала пропагандировалась идея заго-
вора, инициированного меньшинством, организованным в тайное
централизованное общество для захвата государственной власти в
целях декретирования «сверху» социалистического уклада. Не имея
широкой поддержки в России, группа «Набата» оказала тем не ме-
нее заметное влияние на идеологию организации «Народная воля».
Позднее, по свидетельству В. Д. Бонч-Бруевича, повышенное внима-
ние к изданию проявлял В. И. Ленин, считавший, что статьи Ткачева
ближе всех стоят к позиции возглавляемых им российских социал-
демократов.
Как свидетельствуют документы, не только Ткачев, но и его род-
ственники постоянно находились под наблюдением полиции. Поли-
ция негласно обыскивала «багаж и ручные вещи» его матери, отсле-
живала перемещения брата и сестры1. Когда в Департамент полиции
поступило из Женевы предложение А. Эбенфельда предоставлять
сведения о пересылке революционных изданий в Россию и иную ин-
формацию (в том числе и по «Набату»), то об этом было доложено
императору, который распорядился воспользоваться этим2. Степень
1 См.: ГА РФ. Ф. 109. Оп.1. Д. 483. Л. 8; Д. 573. Л. 1-4.
2 См.: ГА РФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 687. Л. 1,8.
8
В. А. Исаков
опасности Ткачева представлялась властям таковой, что за границей
за ним было установлено круглосуточное наблюдение заграничной
царской агентурой.
В 1878 г, в связи с переездом Ткачева в Париж, руководство журна-
лом «Набат» перешло к К. Турскому и П. Григорьеву, но он продолжал
сотрудничать с изданием.
У него не сложились отношения с «Народной волей», наиболее
близкой по идеологии революционной организацией. Ее слияние
с «Обществом народного освобождения» не состоялось.
Скорее всего, в период своего пребывания во Франции Ткачев во-
шел в тесный контакт с французскими бланкистами и, вероятно, по-
знакомился с самим О. Бланки, вышедшим из тюрьмы в июне 1879 г.
На его похоронах 5 января 1881 г. Ткачев намеревался выступить с
речью, но полиция не допустила этого. Он считал Бланки учителем
«в великом искусстве заговора».
В декабре 1882 г. уже душевнобольного Ткачева задержала поли-
ция. 4 января 1886 г. он умер и был похоронен на кладбище Иври,
а затем перезахоронен на новом кладбище Банэ под Парижем на
участке, купленном его сторонниками5.
Ткачев не мог не задаваться фундаментальными вопросами бытия.
Он высказывался относительно первичности материи, о принципи-
альном различии прогресса в природе и обществе, о борьбе как по-
стоянном факторе развития. Ткачев признавал материальность мира
и указывал на движение материи как его характеристику. Он сделал
вывод об объективности материального мира и независимости от
сознания. Полемизируя с П. Л. Лавровым после опубликования его
«Исторических писем», Ткачев писал, что «вещей, как они суть сами
по себе, вне количественных и качественных определений, под кото-
рыми мы их мыслим, мы совсем не знаем и никогда не можем знать».
(С. 286. Здесь и далее в круглых скобках указаны страницы наст, изд.)
г1руды Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона и «в особенности Ла- 3
3 Летом 2000 г. автор пытался разыскать на этом кладбище могилу Ткачева.
В архиве кладбища упоминаний о Ткачеве не обнаружилось. Самостоятельный
поиск в секторе захоронений середины 1880-х гг. также не дал результата.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
9
пласа», по мнению Ткачева, подготовили людей «к механическому
объяснению всех разнообразных явлений окружающей среды». По
сути, данной системы представлений придерживался и сам Ткачев.
Анализ его трудов показывает, что Ткачев последовательно вы-
сказывался против различных вариаций отождествления общества с
природой. Главное отличие между ними, с его точки зрения, состо-
ит в том, что борьба, происходящая в человеческом обществе, имеет
иные мотивы, чем борьба в природе, — она является следствием эко-
номических отношений. Человеческому обществу присуще понятие
прогресса, его деятельность ориентирована на достижение опреде-
ленной цели. В этом Ткачев также видел принципиальное различие
природы и социума: «Природе мы не можем навязывать целей, чело-
веческому обществу — мы можем и должны». (С. 251.) Такой целью,
полагал он, является обеспечение счастья народных масс. При этом
он, со свойственной ему прямолинейностью, высказывается за «на-
сильственное навязывание готовых идей», имея в виду и собственное
понимание формулы прогресса. Следствием такого подхода было то,
что Ткачев не придавал существенного значения развитию произво-
дительных сил, не выводил из их уровня развития потребность изме-
нений социально-политического характера. Решающим оказывалось
волевое начало тех, кто решил принести счастье народу. Не зря слова,
однокоренные глаголу «навязать», встречаются у Ткачева всякий раз,
когда он пишет о необходимости изменений. Отсюда становится по-
нятным и его утверждение о возможности и необходимости «исто-
рических скачков». Не реформировать старые порядки, а, полностью
их отринув, создать принципиально новые — таким ему виделся ал-
горитм исторического движения. Отличительной характеристикой
нового устройства будет соразмерное и справедливое распределение
и развитие тех потребностей, «которые могут быть удовлетворены
данною производительностью труда». (С. 321.)
Очевидно, что потребуется сила, осуществляющая это распреде-
ление и управление процессами в обществе. И сила эта будет призва-
на преобразовать саму сущность человеческой природы, «животные
потребности желудка и самосохранения, инстинктивные и чисто
личные аффекты»4. Потребуется убедить людей, что они несчастны,
4 Ткачев П. Н. Роль мысли в истории. Сочинения в двух томах. М., 1976. Т. 2.
10
В. А Исаков
и обеспечить волевыми действиями это самое счастье, которое вы-
считывается несложно, поскольку наука физиология «может указать,
удовлетворение каких потребностей необходимо для поддержания
и сохранения органической жизни человека». (С. 340.) В итоге вы-
страивалась несложная схема: от неудовлетворительного нынешнего
состояния через революцию как волевой акт к созиданию желанием
меньшинства нового общества, в котором не будет «хаотического
разнообразия индивидуальностей».
Заявленные Ткачевым еще в 1860-е гг. общефилософские и социо-
логические позиции существенно не менялись на протяжении всей
его жизни и преобразовывались в определенные выводы по всему
кругу проблем, связанных с реализацией модели социализма путем
активных действий сознательного меньшинства.
♦ ♦ ♦
Оказавшись в эмиграции в середине 1870-х гг., Ткачев получил воз-
можность бесцензурно изложить свою революционную программу.
К этому моменту основные ее положения были им уже разработаны
и в определенной степени нашли отражение в его легальной публи-
цистике. Программа Ткачева явилась итогом разрешения нескольких
базовых проблем: роли народных масс и личности в истории, значе-
ния государства и политического фактора, капиталистического укла-
да, революционного опыта, обоснования способа революционного
действия.
Для Ткачева огромное значение имела проблема соотношения
роли народных масс и личности в истории. Он рассматривал ее
на основе обобщения значительного исторического опыта других
стран, прежде всего Германии и Франции. При этом он постоянно
соотносил философско-исторические проблемы с конкретными со-
бытиями. Ткачев утверждал, что «исторические данные помогут нам
уяснить многое из того, что нам кажется диким и непонятным в со-
временной действительности»5. Надо также иметь в виду, что Ткачев
был сторонником строго логического развития заявленных посылок
и выводов. Возможные крайне радикальные выводы его не путали.
5 Ткачев П. Н. Забытые люди / ГА РФ. Ф. 95. Оп. 2. Ед. хр. 76. Л. 18; ГА РФ. Ф. 109.
ОП.1.Д.454.Л. 8,10
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
И
Еще в 1870 г., анализируя труд Э. Кине, он написал: «Мы отдаем этим
мыслителям полную справедливость: их аналогии могли быть чудо-
вищными, и выводы ужасны, возмутительны и жестоки, но они были
последовательны». (С. 248.) Сам он на протяжении всей жизни также
стремился быть последовательным и в своих рассуждениях, и в своих
действиях. Активную осмысленную роль в истории России он отво-
дил группе революционеров-заговорщиков. В их задачу входило не
только свержение самодержавия, но и руководство строительством
нового общества.
Данная позиция Ткачева отражена в его программных статьях, в
различных замечаниях, оценках, комментариях, непосредственно
связанных с его концепцией заговора. Наиболее важными в этой свя-
зи являются: его статья «Люди будущего и герои мещанства», рецен-
зия на труд немецкого историка Циммермана о крестьянской войне
в Германии, а также предисловие и примечания к книге Э. Бехера
«Рабочий вопрос в его современном значении и средства к его раз-
решению». В названных работах выделяются два вопроса, анализ ко-
торых помогает полнее понять ориентированность Ткачева именно
на заговорщический вариант действий. Речь идет о революционных
потенциях народных масс и о корректирующих возможностях лич-
ности по отношению к исторической закономерности. Чаще всего
ему приходилось излагать свои взгляды в легальной прессе, поэтому
формулировки были крайне осторожными. В 1868 г. в рецензии он
вскользь замечает: «Бедные и глупые люди могут действовать сообща
и солидарно, несмотря на свою глупость и бедность, но для этого
необходимо только одно условие, уверенность в успехе дела. Необхо-
димо, чтобы они были уверены, что за них стоит сила и что сила эта
поддержит их»6. Таким образом, проводилась крайне важная мысль о
внешней силе, позволяющей обеспечить людям уверенность, снять
с них «оцепенение». Но не всегда народ нуждается в подталкивании.
История Франции, по мнению Ткачева, дала обратные примеры. В
течение всего XVIII в. французский народ принимал «весьма дея-
тельное участие» в борьбе с феодальной реакцией. В период же ре-
волюции народ «в несколько месяцев, даже недель, совершенно под-
чиняет ее (буржуазию. — И. В.) своему авторитету, своему влиянию».
6 Ткачев П. Н. Разбитые иллюзии / П. Н. Ткачев. Избранные сочинения на
социально-политические темы в семи томах М., 1932. Т. 1. С. 365-366.
12
В. А. Исаков
Конкретное проявление активности народа Ткачев видел в том, что
«вдруг из этой, якобы тупой, оболваненной, живущей исключительно
животными инстинктами массы выходит целый ряд неустрашимых,
энергических деятелей за попранные народные права»7.
Обращаясь к крестьянской войне в Германии, Ткачев указывал на
общенародный характер движения, а самым революционным считает
крестьянство, в котором «заключалось более всего элементов, способ-
ных обновить гнилые основы феодализма»8. Если в революционных
событиях в Германии и Франции народные массы выступали как ак-
тивные, сознательные силы, то в России в силу многовековой заби-
тости угнетения они были инертными, не способными на самостоя-
тельное выступление. Поэтому Ткачев, сравнивая поведение народа в
разных исторических контекстах, предостерегал от некритического
идеализирования толпы (народа, по его терминологии) и призывал
не соблазняться «фикцией народного духа». Чем скорее будет осознан
этот непреложный факт, тем скорее, по мнению Ткачева, революцио-
неры смогут прийти на помощь народу. О том, что в России «боль-
шинство бессмысленно», Ткачев писал еще в 1866 г., однако в его сло-
вах не было пренебрежения к народу. Он упрекал в высокомерии тех
авторов, в произведениях которых была заметна неприязнь к народу,
призывал внимательно изучать его жизнь. Ткачев считал, что «всякий
народ, задавленный произволом <...>, осужденный из века в век по-
ить своей кровью... тунеядцев, скованный по рукам... и ногам цепями
экономического рабства, — всякий такой народ (а в таком положении
находятся все народы) в силу самых условий своей социальной среды
есть революционер <...>, он всегда готов к ней». Нужен лишь внешний
толчок для того, чтобы раскрепостить забитые массы9.
Пристальное внимание Ткачева привлекала Великая французская
революция, прежде всего вследствие роли в ней народных масс. По
его мнению, историки затрагивали эту проблему лишь «вскользь,
мельком». Сам же Ткачев стремился, используя фактические данные,
собранные в сочинениях историков Тэна и Рокэна, «осветить этот
7 Ткачев П. Н. Новые исследования по истории французской революции /
Дело. 1878. №7. С. 316.
8 Ткачев И. Н. Немецкие идеалисты и филистеры / П. Н. Ткачев. Избранные
сочинения на социально-политические темы в семи томах. М., 1932. Т. 1. С. 132.
9 Ткачев П. Н. Задачи революционной пропаганды в России. Сочинения
в двух томах. М., 1971. Т. 2. С. 24.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
13
материал несколько иным светом, взглянуть на него с совершенно
другой точки зрения», исследуя, прежде всего, роль народа в рево-
люционных событиях10. Он доказывал, что у французских крестьян
была собственная программа, включавшая требования изгнания
епископов и господ, отмены десятины, оброков и титулов, перене-
сение государственных повинностей на дворян и духовенство11. На-
род, писал Ткачев, начал борьбу с феодальными порядками намного
раньше буржуазии, а когда началась революция, стало ясно, что на-
род является ее главным действующим лицом,- «Движение началось,
оно сошло с легальной почвы и приняло чисто революционный ха-
рактер, буржуазия стушевывается, из-за спины ее внезапно выступает
народ, и в несколько месяцев, даже недель, совершенно подчиняет
ее своему авторитету, своему влиянию»12. Проекция событий фран-
цузской революции на российскую действительность давала Ткачеву
основание считать, что буржуазия не в состоянии бороться за народ-
ное счастье. Она уже не способна «увлекаться высшими идеалами»
и «великими принципами», ибо ушли в прошлое времена, когда она
чувствовала свою кровную связь с народом и «самоуверенно считала
себя его представителем и защитником»13. Поэтому в России можно
было рассчитывать только на революционную молодежь, поскольку
объективное состояние российского народа иное, чем, французско-
го. Он, как полагал Ткачев, не мог проявить столько осмысленной
инициативы и энергии. В России, по его мнению, активные действия
меньшинства неизбежно должны предшествовать народному движе-
нию, более того, инициировать его.
Огромное значение в системе взглядов Ткачева отводилось вопро-
су о роли личности. В наиболее законченном и развернутом виде свое
отношение к данной проблеме он выразил в 1868 г.: «Хотя личность и
личная деятельность и играют важную роль во всех тех исторических
метаморфозах, которые называются историческим процессом, хотя
10 Ткачев П. Н. Новые исследования по истории Французской революции /
Дело. 1878. № 7. С. 318.
11 См..- Ткачев П. Н. Французское общество в конце XVIII века / Дело. 1876.
№ 3. С. 307.
12 Ткачев И. Н. Новые исследования по истории французской революции /
Дело. 1878. № 7. С. 308.
13 Ткачев П. Н. Эдгар Кине (Критико-биографический очерк) / Дело. 1877.
№6. С. 190.
14
В. А. Исаков
личная деятельность может разрушить то, что создали века, и про-
ложить дорогу для дальнейшего развития человечества, однако, она
все-таки должна опираться на какие-нибудь реальные общественные
элементы, она должна находить поддержку и оправдание в данных
условиях экономического быта народа. Без этой поддержки все, что
она произведет, будет иметь минутное эфемерное значение. Поэтому
история не должна оставлять без внимания те общие экономические
условия социального быта, среди которых действуют те или другие
личности. Истина эта в настоящее время никем уже не оспаривает-
ся». (с. 118.). В более афористичной форме мысль о детерминиро-
ванности действий личности объективными условиями звучала так
«Личный элемент есть продукт необходимости». Развивая ее, Ткачев
делает крайне важное уточнение. Он отвергает человеческое «я» как
свободную и независимую сущность: «В наше время подобное пред-
ставление немыслимо, теперь мы не в состоянии даже представить
себе, утверждать и признавать подобный абсурд»14.
Революционные'планы, по его же собственному определению,
должны были выстраиваться с учетом сложившегося «экономиче-
ского быта». В соответствии с этим он предлагал воспользоваться
переходной ситуацией в России (стремительным развитием капита-
лизма, разрушением общины) для совершения революции через за-
говор. «Революционер же, — подчеркивал Ткачев, — должен только
пользоваться и известным образом комбинировать те уже готовые,
данные революционные элементы, которые выработала история,
которые вырастила экономическая жизнь народа...»15. Иначе говоря,
свобода действия для личности заключается в способности умело
использовать объективные факторы своего времени. Диапазон дей-
ствий личности значителен: от разрушения того, «что создали века»,
до прокладывания «дороги для дальнейшего развития человечества».
Такой постановкой вопроса Ткачев выделялся в общем потоке обще-
ственной мысли 60-70-х гг.
В середине 1870-х гг., находясь уже за границей, Ткачев развил
формально-логическую сторону своих тезисов конца 1860-х гг., ког-
14 Ткачев П. Н. Роль мысли в истории. Сочинения в двух томах. М., 1976. Т. 2.
С. 54.
15 Ткачев П. Н. Набат. Программа журнала. Сочинения в двух томах. М., 1975.
Т. 1.С. 571.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
15
да утверждал, что личность является продуктом необходимости, а не-
обходимость зиждется на экономической основе. В 1875 г. он писал:
«История есть ряд необходимых причин и следствий, и с какой бы
точки зрения личность не смотрела на исторический процесс, с субъ-
ективной или объективной, она неизбежно приходит к убеждению,
что она, личность, как необходимый продукт известных причин, есть
главный деятель этого процесса, она играет роль причины для звеньев
последующих*. Он не усматривал противоречия в том, что, «сознавая
в себе способность влиять на течение истории*, мы одновременно
«сознаем, что история есть ряд неизбежных необходимостей, нераз-
рывная цепь причин и следствий*16. Побудительно-практическое зна-
чение этого вывода из работы «Роль мысли в истории» — личность
способна влиять на историю — не подлежит сомнению. Еще более
определенно по этому поводу Ткачев высказался в 1870 г. о том, что
человек всегда может “по своему произволу” изменять условия окру-
жающей его жизни». (С. 258.)
Программные произведения Ткачева позволяют точнее опреде-
лить степень свободы действий личности. В одной из наиболее из-
вестных своих статей — «Задачи революционной пропаганды в
России» — он писал: «Революция тем-то и отличается от мирного
прогресса, что первую делает меньшинство, а второй — большин-
ство. ...Насильственная революция тогда только и можетиметь место,
когда меньшинство не хочет ждать, чтобы большинство самосознало
свои потребности, но когда оно решается, так сказать, навязать ему
это сознание, когда оно старается довести глухое и постоянно при-
сущее народу чувство недовольства своим положением до взрыва».
(С. 416.) Предел свободе действий личности, по мнению Ткачева, по-
ложен объективным обстоятельством. Он считал, что «революционе-
ров создают социальные условия окружающей их среды».
Со второй половины 1870-х гг. у Ткачева появляются дополни-
тельные аргументы в пользу признания обусловленности действий
личности. Он улавливает какое-то движение в верхах, констатирует
усиление нужды народных масс и определяет условия, необходимые
для революции: «Проследите все народные движения, начиная от ве-
ликого восстания рабов в Риме и кончая Парижскою Коммуною, и
вы увидите, что все они, все без исключения имели место лишь тогда,
16 Ткачев П. Н. Роль мысли в истории... С. 61,62.
16
В. А Исаков
когда в высших, правящих слоях общества царили хаос, беспорядок
или многоначалие. Только тогда народ решался поднять свою голо-
ву». (С. 509.) Применяя данное положение к России, Ткачев делает об-
щий вывод, что настало время бить в набат, делать революцию, про-
буждать народ.
К 1880 г. взгляды Ткачева претерпевают дальнейшую эволюцию в
сторону признания определяющего влияния именно «практической
жизни» на действия инициативного меньшинства. Так, в статье, опуб-
ликованной в журнале «Дело», он подчеркивал: «Разве история и со-
временность не доказывают нам на каждом шагу, что практическая
жизнь идет своею торною дорогою, нимало не стесняясь теоретиче-
скими и нравственными соображениями интеллигентного меньшин-
ства и даже совершенно игнорируя их»17. Такой в известной степени
пессимистический вывод мог быть следствием разочарования и при-
знания, что его революционные планы не находят опоры в реальной
жизни.
Большое внимание Ткачев уделял ролевым функциям государства.
В рецензии на книгу А Градовского он написал: «Государство и во-
обще условия политического быта той или другой страны — суть
ее общественных отношений, условий ее социально-культурного
быта»18. По его мнению, государство должно обеспечивать гражда-
нам социальную и материальную справедливость. Так, еще в 1862 г.
Ткачев писал, что «в благоустроенном государстве все должно под-
лежать обсуждению. Простой расчет говорит обществу, что ежели
оно хочет действовать рационально, согласно со здравым рассудком,
то оно должно возможно больше расширить пределы свободной
критики»19. В статье «Быть или не быть сословию адвокатов» он пря-
мо подчеркивал, что государство должно отвечать за справедливость,
иначе это всего лишь «шайка грабителей». Во имя справедливости го-
сударство имеет право вмешиваться в распределение материальных
благ, в регулирование экономических отношений народа и его «со-
17 Ткачев П. Н. Новый фазис женского движения во Франции / Дело. 1880.
№ 11. С. 103.
18 Ткачев П. Н. Рец. на кн. А. Градовского «История местного самоуправле-
ния в России» / П. Н. Ткачев. Избранные сочинения на социально-политические
темы в 7 тт. М., 1935. Т. 1. С. 428.
19 Ткачев И. Н. О суде по преступлениям против законов печати. По поводу
одной журнальной статьи / Время. 1862. № 6. С. 41-42.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
17
циального быта». Более этого, государство, с его точки зрения, явля-
ется «хранителем и восстановителем» правосудия20. Отвергая «всякое
административно-бюрократическое правительственное влияние и
контролирование», Ткачев считал, что государство может и должно
быть действенной силой, активно влияющей на жизнь людей во имя
их же блага. Социальная направленность мысли Ткачева достаточно
определенно проявилась в примечаниях к книге Бехера «Рабочий
вопрос». Ткачев писал, что государство должно выражать интересы
рабочих. Любые проекты относительно улучшения их жизни могут
быть реализованы только тогда, «когда рабочие получат полити-
ческую силу, когда государство решительно станет на их сторону».
(С. 164.) Как видим, к концу 1860-х гг. Ткачев рассматривал государ-
ство как инструмент социального реформирования после насиль-
ственного переворота. В подцензурной печати эту идею он проводил
завуалированно, рассуждая о некоем идеальном государстве, «пресле-
дующем только одну цель — общее благо. Симпатии Ткачева были на
стороне тех «централизаторов», которые «проповедывают необходи-
мость усиления центральной власти в целях устранения экономиче-
ского неравенства в интересах сословия, враждебного буржуазии»21.
Есть все основания утверждать, что в это время был сформулирован
один из центральных пунктов его революционной программы о цен-
трализованном характере будущего социалистического государства.
Вместе с тем Ткачев считал, что со временем начнется отмирание го-
сударственных учреждений и становление самоуправления народа,
основанного на экономической свободе и его возросшем сознании.
(С. 565-566.). Развитие представлений Ткачева о государстве следует
воспринимать в русле той политической традиции, которая сложи-
лась в России и Франции.
Громадные созидательные потенции сильной централизован-
ной власти не могли не привлекать социалиста-революционера,
разделявшего иллюзию о возможности относительно быстрого
решения (в несколько десятков лет) базовых социальных проблем.
При этом роль сильной централизованной власти могла при опре-
20 Ткачев П. Н. Быть или не быть сословию адвокатов / Эпоха. 1864. № 3.
С. 175,177.
21 ТкачевП. Н. Рец. на кн. А. Градовского «История местного самоуправления
в России / Ткачев П. Н. Избранные сочинения в 7 тт. Т. 5. М., 1935. С. 426-438.
18
В. А. Исаков
деленных обстоятельствах сыграть заговорщическая организация
меньшинства, взявшая на себя функции, присущие государствен-
ным институтам. Более того, и сама структура и ролевые функции
подобного рода централизованной революционной организации
экстраполировались Ткачевым на будущее государственное устрой-
ство. Характер создания тайного революционного общества при-
менительно к России подсказывали объективные обстоятельства:
отсутствие условий для деятельности демократической организа-
ции, насилие власти, попрание свободы, забитость и неразвитость
народа, отсутствие широкой оппозиции и неопытность тех, кто
втягивался в борьбу.
Политическое развитие Западной Европы и в первую очередь
Франции давало Ткачеву дополнительные аргументы для неприятия
буржуазного пути развития. Проанализировав эволюцию политиче-
ских режимов XIX в., он сделал обобщающий вывод: «во Франции в
течение каких-нибудь пятидесяти лет произошло шесть политиче-
ских переворотов: сначала свергли наполеоновскую диктатуру и вос-
становили Бурбонов, потом свергли Бурбонов и опять восстановили
наполеоновскую диктатуру, потом опять свергли диктатуру и про-
возгласили Бурбонов, потом прогнали Бурбонов и Орлеанский дом,
уничтожили королевскую власть и поставили на ее место республи-
ку, потом уничтожили республику и опять призвали наполеоновскую
диктатуру. Правда, все эти изменения не отличались особым радика-
лизмом, как и вообще всякая политическая реформа». С точки зрения
Ткачева, «такое заменение одной формы другой не сопряжено ни с
какими трудностями, что для этого не нужно даже ждать никаких ко-
ренных изменений и переворотов во внутренней социальной жизни
народа»11. Приведенные мысли Ткачева позволяют понять источник
его уверенности в сравнительной легкости технической части поли-
тического переворота, который должен был, согласно его програм-
ме, обеспечить революционерам захват государственной власти. Не-
сомненно, такой уверенности способствовали и примеры дворцовых
переворотов из российской истории. Но в программе Ткачева захват
власти это лишь начало социальной революции. Длиться она должна
достаточно долгое время. Возросшее самосознание народа и рево- 22
22 Ткачев П. Н. Рец. на кн. Рохау «История Франции от низвержения Напо-
леона I до восстановления империи». С. 192-19.3.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
19
люционные мероприятия позволят в перспективе осуществить пере-
дачу власти народу.
В ранних своих работах начала 1860-х гг. Ткачев писал о бурном
промышленном развитии в Европе. В 1863 г. он отметил, что ее го-
родская жизнь характеризуется «жгучим горячечным движением»,
развитием фабричной промышленности и «торговой деятельности».
Эту оценку Ткачев не раз подтверждал и позднее, указывая, что Запад-
ная Европа переживает промышленный бум25. Однако со временем он
стал уделять все больше внимания негативным последствиям эконо-
мического роста. В 1878 г. он писал уже о «торгово-промышленных
кризисах», «страшных коммерческо-промышленных бурях», которые
отзываются во всем мире безработицей, «пертурбациями на рын-
ках». Ткачев попытался предсказать последствия капиталистическо-
го развития для всего мира: «Несомненно, что эти частные крахи не
случайно-временное явление, что их нельзя объяснить финансовой
несообразностью. Причина их лежит в коренной основе, в господ-
ствующей тенденции современного промышленно-фабричного
производства»23 24.
Современное ему буржуазное устройство Ткачев считал предельно
несправедливым и соответственно подлежащим уничтожению. Нахо-
дясь в России, он не мог об этом открыто писать, но такой вывод явно
предполагался: «В общественном организме интересы правящих, гос-
подствующих сословий очень редко (чтобы не сказать никогда) со-
впадают с интересами всего общества, народа вообще (мы говорим
здесь, разумеется, об истории, о том, что было, и совсем не касаемся
того, что есть)». Более того, ни «накопление богатств, ни усовершен-
ствование производства никогда не могут служить ни критерием, ни
конечной целью гражданского прогресса, ни мерилом совершенства
общественной организации». (С. 262, 272.)
Идя Ткачева важнейшим показателем прогресса был уровень жиз-
ни народа, а при невозможности удовлетворить все его потребно-
сти — справедливое распределение имеющегося суммарного богат-
ства. Все остальное имело вторичное значение, поэтому, как он пола-
23 См.: Ткачев П. Н. Статистические этюды (Опыт разработки русской уголов-
ной статистики)/ Библиотека для чтения. 1863. №10. С. 13; Рец. на кн. Д. Льюиса
«История философии от начала ее в Греции до настоящих времен». М., 1975.
Т. 1.С. 12.
24 Ткачев П. Н. Научная хроника / Дело. 1878. № 3- С. 67-68.
20
В. А. Исаков
гал, что «история не приближала, а постоянно удаляла общество от его
цели», историческое движение было регрессивным. Неслучайно Тка-
чев постоянно напоминает о страданиях трудящихся масс цивилизо-
ванных обществ как социальной цене капиталистического развития:
«Среди своих лишений и нищеты, утомительного труда, голода, холода
и всевозможных болезней она видит кругом себя роскошь и наслаж-
дения, к которым не смеет прикоснуться, самодовольную праздность,
в которой не смеет принимать участие. К материальным лишениям
присоединяются невыносимые нравственные муки, бессильная злоба,
жгучая зависть, глухое сознание незаслуженной несправедливости,
затаенное чувство мести». (С. 319, 334) Он писал о неблагоприятном
для масс «экономическом быте» в Англии, Франции25.
В условиях капиталистического развития в западноевропейских
странах фабричным рабочим, по мнению Ткачева, не оставалось
другого пути кроме революционной борьбы, поскольку «тихо и мир-
но, путем медленных усовершенствований» «рокового спора между
трудом и капиталом» не разрешить. Так, в частности, он писал, что
«работники действительно должны сделаться единственным цент-
ром социального порядка, кроме них никто не должен быть терпим
в обществе; им принадлежат все права, и никто кроме них не может
иметь никаких прав, никакого значения»26. (С. 180-181.) В своих ра-
ботах, в публикациях в журнале «Набат» он характеризовал фабрич-
ных рабочих стран Западной Европы как социальную категорию с
относительно высоким уровнем сознания, способных к усвоению
революционных идей. Что же касается российских реалий, то Ткачев
не усматривал в российских рабочих социальной базы революцион-
ного движения. В письме к Энгельсу он прямо заявил: «Мы не имеем
городского пролетариата».
25 См.: Ткачев П. Н. Мировой суд по смыслу «Главных оснований для проектов
гражданского и уголовного судопроизводства и судоустройства» // Время. 1862.
№ 11. С. 78; Рец. на кн. Рохау «История Франции от низвержения Наполеона I до
восстановления империи»// П. Н. Ткачев. Избранные сочинения на социально-
политические темы в семи томах. М., 1935. Т. V. С. 19.3.
26 См.: Ткачев П. Н. Рец. на кн. Д. Льюиса «История философии от начала ее в
Греции до настоящих времен»... С. 19; Его же. Предисловие и примечания к книге
Эрнеста Бехера «Рабочий вопрос в его современном значении и средства к его
разрешению» // П. Н. Ткачев. Избранные сочинения на социально-политические
темы в семи томах. М., 1932. Т. 1. С. 439-444,428.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
21
Пристальное внимание Ткачев уделял революции 1848 г., в ходе
которой ярко раскрылась деятельность французских бланкистов.
Его устойчивый интерес к бланкизму вполне понятен. В своих ста-
тьях он подробно охарактеризовал условия, которые необходимы
для успешного осуществления заговора. Вместе с тем он критически
отнесся к уже имеющемуся опыту бланкистов и сделал некоторые
практические выводы. Ткачев подчеркивал, что основная масса на-
рода не способна «проникнуться революционными идеями», «ника-
кая революционная пропаганда в их среде не может рассчитывать
на успех». (С. 514.) В этой ситуации революционерам остается лишь
«прибегнуть к тайному заговору против гнетущего порядка. Так было,
так есть, так будет. История народов преисполнена заговорами». Во-
вторых, «государственный режим, опирающийся на бесконтрольный
деспотизм, с одной стороны, и скотски бессмысленное, автомати-
ческое подчинение с другой», «в сущности, слаб, бессилен и безза-
щитен». Чтобы этот режим пал, «достаточно только одного смелого
удара, достаточно только — силою или хитростью захватить в свои
руки центральную власть, воплощающуюся обычно в трех-четырех
личностях»27. Подобные положения нашли свое отражение в рево-
люционной программе Ткачева, аккумулировавшей, естественно, и
российский опыт.
По его мнению, практически все десятилетие node отмены кре-
постного права (до нечаевского дела) прошло под знаком борьбы за
усиление политического характера движения. Образование «круж-
ков с политическим характером» он относит к началу 1860-х гг. По-
сле разгрома польского восстания 1863 г., политических процессов,
неудач ишутинского общества в России, считал Ткачев, на первый
план выдвинулись «резонерствующие софисты», а нелегальные круж-
ки по преимуществу приобрели самообразовательный характер. Но
нечаевский заговор продолжил традицию политической борьбы.
(С. 619-620.), хотя его тоже постигла неудача. Лишь в конце 18б0-х гг.
среди революционной молодежи вновь наметилась тенденция к пе-
реходу от кружков самообразования к кружкам политическим, ко-
торым, несмотря на усиление правительственного террора, удалось
инициировать студенческие волнения.
27 Набат. 1875. № 1. С. 3; Набат. Вторая половина 1877 — первая половина
1878. С. 143.
22
В. А Исаков
Анализируя различные проявления революционного движения
пореформенного периода, Ткачев пришел к выводу, что в условиях
России действия так называемых «естественных групп», созданных
на федеративных началах, на духовной, дружеской связи ее членов,
обречены на разгром. Чтобы этого избежать, нужны жесткая центра-
лизация, дисциплина, иерархия как основополагающие принципы
организации. Подтверждение этим мыслям Ткачев находил в дея-
тельности общества «Земля и воля» 18б0-х гг., которое так и осталось
нераскрытым, хотя и вело, по его мнению, активную работу: «имело
свою типографию, печатало свои манифесты, распространяло про-
кламации, находилось в сношениях со многими революционными
кружками молодежи в Петербурге, в провинции и с польскою орга-
низациею». Ткачев ссылался также на пример ишутинской органи-
зации, на «нечаевский заговор». Неудача последнего привела, считал
он, к спаду революционного движения, «начались толки о невозмож-
ности революции в настоящее время, о необходимости постепенной,
подготовительной-работы, о мирной словесной пропаганде». На этот
путь встала «некоторая часть молодежи, отчасти раздраженная, отча-
сти напутанная и обескураженная печальным исходом так называе-
мых каракозовского и нечаевского дела». (С. 586.)
После разгрома «нечаевского заговора», в революционном дви-
жении, полагал он, «централисты» оказались в меньшинстве, им
противостояли два других направления — бунтовщики-бакунинцы
и пропагандисты-лавристы. Подобное состояние революционного
движения приходилось, по мнению Ткачева, на 1873-1875 гг. Именно
на базе этих организаций и началось известное «хождение в народ»,
закончившееся полным разгромом. Следующим этапом была орга-
низация федерации революционных кружков, начавшаяся с москов-
ской организации пропагандистов-бунтовщиков. Но и их постигла
та же участь. Причинами Ткачев считал федералистские принципы
построения общества, осведомленность всех членов кружков и фе-
дерации обо всех делах, недисциплинированность, раздоры. По сути,
вся история движения в начале первой половины 1870-х гг. (кружок
Долгушина, чайковцы, объединения кружков), в интерпретации Тка-
чева, представляла из себя «протест против тенденций и непосред-
ственных задач и организации нечаевского общества». В итоге он
делает вывод о неприемлемости подобного типа организаций в Рос-
сии. Ткачев оказался последовательным защитником той тенденции
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
23
в революционном движении, которая основывалась на признании
политической борьбы и создании централизованной, иерархически
выстроенной тайной организации. Свой выбор он делает в резуль-
тате сопоставления социально-политической ситуации в России и
Западной Европе. В известном письме к Энгельсу Ткачев писал: «Мы
в России совершенно не располагаем ни одним из тех революцион-
ных средств борьбы, которые имеет в своем распоряжении Запад и
Германия, в частности. Мы не имеем городского пролетариата, у нас
нет свободы печати, нет представительных собраний, словом — ни-
чего, что давало бы нам право надеяться объединить когда-нибудь
запутанные, искалеченные, невежественные массы трудящегося на-
рода <...> в благоустроенный дисциплинированный союз. Рабочая
литература у нас невозможна, большинство нашего народа не умеет
читать». (С. 442-443.)
Против насилия нужно бороться насилием, считал Ткачев. На
фоне возрождения старой тенденции, проявлявшейся в актах ре-
волюционного террора против представителей власти, Ткачев рас-
ценивал постепенную эволюцию революционного движения в Рос-
сии со второй половины 1870-х гг. в сторону ведения политической
борьбы, построение централистских организаций как начало про-
буждения сознания «если и не у всей, то, по крайне^ мере, у неко-
торой части нашей молодежи», которая «стремится всТать теперь на
чисто революционный путь и снова своим примером, своей смет-
ливостью увлечь за собой по этому пути и народ. Таким образом,
вместо того, чтобы заниматься подготовлением средств для под-
готовления революции, они стараются вызвать непосредственный
протест; иными словами, они снова возвращаются к нашим старым
революционным традициям». Возникновение журнала «Набат», его
деятельность также представляет, по мнению Ткачева, возврат к этой
традиции. (С. 640.)
Необходимо объяснить отношение Ткачева к террору. Он считал
террор против самодержавной власти лишь «одним из средств, а со-
всем не целью и главной задачей революционной деятельности». По
свидетельству К. Турского, «Ткачев горячо боролся против печатания
(статей о терроре. — И. В.), ибо считал террор допустимым только
по отношению к шпионам. Уступил Ткачев лишь после того, как встал
вопрос о его пребывании в редакции. (С. 670.) Как видим, Ткачев не
был изначально сторонником террора. Однако объективная ситуа-
24
В. А. Исаков
ция в России: множество нерешенных социально-экономических
проблем, бедственное положение народных масс, отсутствие надеж-
ды на эффективное решение этих проблем реформистским путем —
подталкивали революционеров к крайним методам борьбы с само-
державием.
Ткачев сформулировал собственное отношение к террору как спо-
собу борьбы лишь во второй половине 1878 г. В статье «Новый фазис
революционного движения» он писал: «Признавая вполне все вели-
кое нравственное и агитаторское значение таких явлений, как казнь
Гейкинга, Мезенцева, вооруженное сопротивление в Одессе и т. п., мы
тем не менее утверждаем, что на подобные казни и демонстрации
следует смотреть лишь как на одно из средств, а совсем не как на
цель и главную задачу революционной деятельности. Для развития
революционного дела в России будет в высшей степени вредно, если
и это средство будет возведено в цель, как раньше были возведены
в цель распространение запрещенных книжек, хождение в народ,
местные бунты и другие более или менее частные революционные
средства. Кто забывает за средством цель, тот тем самым удаляется от
осуществления этой цели. К несчастию, однако, при отсутствии силь-
ной дисциплинированной организации, при отсутствии единства
и солидарности в деятельностях единичных революционных групп
и кружков — иначе и быть не может». (С. 670.)
Другой проблемой революционного движения, волновавшей Тка-
чева, было отсутствие единства в рядах борцов с самодержавием.
С 1876 г. он начал говорить, что почва для объединения уже готова. Не-
смотря на существенные программные различия между якобинцами,
«народниками-бунтовщиками» и «народниками-пропагандистами», все
они, по его мнению, должны осознать, что наступает качественно но-
вый момент — приближается революция: «Объединение практических
программ и различных наших фракций логически и неизбежно выте-
кает из признания возможности осуществить революцию в настоящую
минуту». «Когда же мы поймем, — вопрошал он, — что раздробляться
на партии не только смешно, но и преступно? Когда? Да тогда, когда
из наших голов выветрится иллюзия, будто нас много; когда мы со-
знаем, наконец, что нас немного, что мы — ничтожное меньшинство
в ничтожнейшем меньшинстве». (С. 505.) Следует отметить, что такой
предельно трезвой оценки потенциала революционных сил не выска-
зывал ни один из теоретиков той эпохи.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
25
Призыв Ткачева к объединению был своевременным и совпал с
конкретными практическими действиями по собиранию революци-
онных сил внутри России. Деятельность организации «Земля и воля»,
«Народная воля» подтверждала прогноз Ткачева. Активная наступа-
тельная борьба с самодержавием началась лишь с момента создания
централистских организаций, состоявших из профессиональных ре-
волюционеров, в среде которых постепенно вырабатывались, среди
прочих, и заговорщические планы действий. Но, как ни парадоксаль-
но, сам Ткачев в силу ряда причин остался в стороне от этого про-
цесса. Тем не менее его пламенная «проповедь» оказала значительное
влияние на становление российского бланкизма и в целом заговор-
щичества.
Ткачев рассматривал революцию как акт насилия, который дол-
жен в перспективе обеспечить возможность рывка во всех сферах
жизни, что будет, в свою очередь, означать дальнейшее развитие
революционного процесса. Иные же способы решения объективно
назревших проблем, как например «всеобщая подача голосов», оце-
нивались им как «пустая фикция». По его мнению, «только сила дает
содержание праву», «ни одна радикальная общественная реформа не
обходилась до сих пор без насилия и кровавых междуусобий». Эту
же мысль, но уже в эмиграции, Ткачев выразит еще бодее рельефно:
«Самая сущность, самый основной элемент революций — насилие».
(С. 181, 502.)
Как видим, насилию Ткачев придавал исключительное значение,
считая его всемогущим средством. Уже на основе анализа крестьян-
ской войны в Германии он сделал вывод о возможности историче-
ских скачков. В рецензии на труд немецкого историка Циммерма-
на, посвященного этой войне, он писал: «Мы далеко не разделяем
мнений тех историков постепеновцев, которые полагают, что всякое
человеческое общество для того, чтобы дойти до высших форм по-
литического развития, непременно должно пережить все низшие».
(С. 106.)
Эту мысль Ткачев развил в рецензии на книгу Гризингера. В ней
он утверждал, что поступательное движение, прохождение всех ста-
дий развития необходимо в том случае, если на смену одному экс-
плуататорскому строю идет другой. Иная ситуация складывается,
если старое социальное устройство отвергается в корне, целиком и
заменяется принципиально новым, имеющим целью счастье наро-
26
В. А Исаков
да, а не его угнетение как прежде. Поэтому Ткачев заявляет, что со-
циалистические преобразования народ может осуществить в любой
исторический момент. Ткачев писал по этому поводу: «Стремления
городской буржуазии достигнуть в XVI веке полного господства над
феодальным землевладением были преждевременны и утопичны, по-
тому что они имели в виду изменить и исказить неумолимую логику,
последовательность и развитие того принципа, который они сами
признавали и считали неприкосновенным. Стремления же крестьян
не только в XVI в., но и в VI в. были своевременны и ничуть не утопич-
ны, потому что крестьянство имело в виду не изменить логическое
развитие данного принципа, но изменить самый принцип». Корен-
ное изменение принципа социально-экономического устройства
Ткачев называл историческим скачком. (С. 119,120.) Но если неудачи
немецкой буржуазии он справедливо объяснял ее незрелостью («бур-
жуазия была слишком слаба») и материальным перевесом феодалов,
то причины поражения крестьянского восстания он находил в сфере
действия субъективного фактора — предательстве бюргеров, смерти
вождей, доверчивости крестьян. Иными словами, основными были
причины субъективного характера. Он явно идеализировал немец-
кое крестьянство и рассматривал его революционные возможно-
сти в отрыве от уровня развития страны (практически отсутствует
социально-экономический фон эпохи). Отношение Ткачева к народ-
ным массам Германии показывает, что он далеко не всегда отрицал
самостоятельную роль народа.
Поскольку в представлении Ткачева уровень развития страны не
является значимым для планов социалистического переустройства
общества, главным становился процесс внедрения качественно но-
вого принципа социального устройства, отвергающего предыдущий
уклад. Применительно к России Ткачеву виделась следующая перспек-
тива: избежать капиталистическое развитие страны, сделав рывок
от крепостничества к социализму. В его представлении все должны
были знать, что «переход из одной области в другую требует некото-
рого скачка, и готовились бы к этому скачку». (С. 161.)
Постоянное внимание Ткачева к проблемам народных масс и лич- *
ности в истории, роли государства, сопоставления революционного
движения на Западе и в России имело прикладной характер. Экскур-
сы в далекое и недавнее прошлое, анализ теоретических проблем
подпитывали его убежденность в необходимости действовать в Рос-
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
27
сии силами революционного меньшинства как в период борьбы со
старым порядком, так и потом в процессе созидания, посредством
революционного государства. Даже литературно-критические ста-
тьи, казалось бы достаточно безобидные, использовались Ткачевым
для поднятия боевого настроя читателей. Так он писал, анализируя
работу Э. Кинэ «Создание»: «Если эти ужасные, неотвязчивые живые
образы живой действительности не заставят человека плакать или не
заставят его от слез обратиться к выработке разумного общественно-
го миросозерцания, то что могут сделать с этим камнем или с этим
сентиментальным дураком (если чужие слезы вызывают в нем одни
только слезы и ничего более) тусклые и бледные образы граждан-
ской поэзии?» (С. 228.)
В своей публицистике Ткачев последовательно подводил читателя
к выводу о необходимости немедленных и решительных действий во
благо народа.
* * *
Личный опыт участия в революционном движении, размышления
о складывающейся в России ситуации подвели Ткачёва к созданию в
1874-1878 гг. цельной революционной программы28. Она базирова-
лась на признании решающей роли революционной партии мень-
шинства, которая путем заговора должна свергнуть самодержавие,
захватить власть и приступить к формированию нового социалисти-
ческого уклада.
Основным обстоятельством, которое заставляло торопиться с
революцией и не страшиться силы власти было, по мнению Ткаче-
ва, начавшееся после 1861 г. буржуазное развитие страны, которое
в перспективе могло кардинально изменить внутреннее положение
не в пользу революционных сил. Власть могла получить поддержку
крепнущей буржуазии. В письме к редактору «Вперед!» Ткачев отме-
чал: «Нельзя надеяться на слишком долгое существование этих благо-
приятных для нас общественных условий», потому что капиталисти-
28 Б. П. Козьмин, внесший, пожалуй, самый заметный вклад в исследование
жизни и деятельности Ткачева, считал, что именно «социальные и политические
условия России того времени делали из молодежи демократов и революционе-
ров. См.: Козьмин Б. П. П. Н. Ткачев и революционное движение 1860-х годов. М.,
1922. С. 11,17.
28
В. А. Исаков
ческое развитие уже проявляется в начавшемся разложении общины,
выделении кулаков, «крестьян-землевладельцев и фермеров», укреп-
лении частной собственности на землю, а рост промышленности
приведет к формированию «денежной, торговой, промышленной,
капиталистической буржуазии». С усилением их позиций «шансы на
успех насильственного переворота становятся все более и более про-
блематическими». Пока же революционеры в России, подчеркивал
Ткачев, находятся в благоприятном положении: «У нас нет городско-
го пролетариата, но зато мы не имеем и буржуазии. ...Нашим рабочим
предстоит борьба лишь с политической властью», — писал Ткачев в
письме к Энгельсу. Отсюда он делал вывод, что «мы не можем ждать,
революция в России настоятельно необходима и необходима имен-
но в настоящее время. Теперь или очень не скоро, быть может, никог-
да». (С. 443,421-422.)
В письме к Лаврову Ткачев указал и силу, которая должна встать во
главе революционной борьбы — «наиболее радикальная молодежь»,
«к которой принадлежит все, что имеется в нашей интеллигенции
молодого, смелого, умного и энергичного». (С. 406, 448.) Эта «новая
молодежь», «с таким шумом выступила на сцену в начале шестиде-
сятых годов»; она «выработалась под влиянием общественных усло-
вий, непосредственно предшествовавших крепостной реформе».
Революционный потенциал молодежи Ткачев связывал с ее социаль-
ным положением: «Большинство из них — дети родителей пролета-
риев или людей, весьма недалеко ушедших от пролетариев». Мало
кто из мыслителей той эпохи делал ставку на озлобленность разно-
чинской составляющей поколения, в котором действительно силь-
ны были чувства оскорбленности, униженности. В определенном
смысле Ткачев проявил себя в оценке этих явлений как незаурядный
социальный психолог и социолог. В дальнейшем Ткачев откажется
от употребления понятия «революционная молодежь» и заменит его
на «более или менее интеллигентное, революционно настроенное
меньшинство», что, видимо, предполагало привлечение более широ-
ких слоев интеллигенции. С формальной точки зрения расширение
диапазона сил революции вступало в противоречие с идеей о «ядре
того меньшинства, которое вынесет революцию на своих мощных
плечах». (С. 517.) В дальнейшем он будет употреблять в основном по-
нятие «революционное меньшинство». По мнению Ткачева, заявлен-
ному еще в программе журнала «Набат», «меньшинство в силу своего
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ 29
более высокого умственного и нравственного развития всегда имеет
и должно иметь умственную и нравственную власть над большин-
ством».
Ткачев постоянно размышлял над вопросом: представляет ли ре-
волюционная партия достаточную силу для совершения переворота.
В письме к Энгельсу он приводит аргументы, подтверждающие, как
ему представляется, реальные возможности российских революци-
онных сил: «Наша интеллигентская революционная партия мала ко-
личественно, — это тоже верно. Но зато она не преследует других
идеалов, кроме социалистических, а ее враги, пожалуй, еще бессиль-
нее, чем она, и это их бессилие приходит на помощь нашей слабо-
сти». (С. 444.) Тем не менее данный вопрос оставался для Ткачева до
конца нерешенным.
Определяя структуру революционных сил, Ткачев естественно
не мог обойти вопрос о месте в революции народных масс. По его
мнению, народ постоянно готов к революции, более того, он в силу
своей жизни — революционер, «исконный враг помещиков и вла-
стей», «он всегда может, он всегда хочет сделать революцию». (С. 423.)
Поэтому, как заключает Ткачев, заниматься его подготовкой не имеет
смысла. Следует лишь дать «возможность этой ненависти свободно
проявиться наружу, и он одним могучим порывом уничтожит тепе-
решних защитников и охранителей данного status quo, он возвратит
себе отнятую у него землю, он разрушит все, что до сих пор давило
и гнело его мир, его общину, он жестоко отмстит своим врагам. Но
дальше он не пойдет».
Таким образом, народу Ткачев отводил роль «разрушительно-
революционного» тарана, действующего под руководством ини-
циативного меньшинства. «Народ, — подчеркивал Ткачев, — не-
обходимый фактор социальной революции, но только тогда, когда
революционное меньшинство возьмет дело этой революции в свои
руки»29. Меньшинство же для решения этой и других задач должно
было быть сгруппировано в революционную организацию или, как
писал Ткачев, в «истинно революционную партию» или даже «боевую
организацию».
В своих программных статьях он разработал принципы построе-
ния и функционирования такого типа организации, методы ее борь-
29 Ткачев П. Н. Народ и революция. Т. 2. С. 166,167,169.
30
В. А. Исаков
бы с самодержавием, главным из которых являлся, в его понимании,
заговор.
Для Ткачева не подлежало сомнению, что «вопрос об организации
есть самый существенный вопрос» революции. Также несомненным
ему представлялось, что эта структура должна носить тайный кон-
спиративный характер, поскольку, считал он, вообще нелепо «тол-
ковать о возможности революции при помощи легализма». Следу-
ет убедить революционную молодежь в том, что успех революции
всецело «зависит от прочной организации ее революционных сил,
от объединения частных, единичных попыток в одно общее, дисци-
плинированное целое». (С. 437.) Отвергая самым решительным об-
разом организационные варианты «буржуазных революционеров,
революционеров-анархистов», Ткачев настаивал на создании такого
типа революционной организации, который тесно сплачивал «раз-
розненные революционные элементы в одно живое тело», направлял
их действия «по одному общему плану», подчинял их «одному обще-
му руководству». Подобная организация основывалась на «централи-
зации власти и децентрализации революционных функций». Только
в этом случае, подчеркивал Ткачев, она сможет стать подлинной «бое-
вой организацией».
Принципиальное значение имел вопрос об источнике власти вну-
три самой революционной организации. По мнению Ткачева, обста-
новка подполья «предполагает власть, которой все члены союза обя-
заны подчиняться. Тайная организация не позволяет вступающему в
нее видеть ясно ее силу и ее действительные цели». В соответствии с
этим организация должна быть немногочисленной, дисциплиниро-
ванной, сплоченой и нацеленой прежде всего на заговор, «ниспро-
вержение всего существующего порядка вещей и захват власти в руки
заговорщиков». (С. 597, 600.) Следует признать, что в тех конкретно-
исторических условиях концепция тайного общества, разработанная
Ткачевым, отвечала потребностям революционной борьбы.
Хотя Ткачев открыто заявил себя сторонником заговорщической
деятельности, в тот период он был убежден, что без народной под-
держки дело ограничится государственным переворотом, а это было
явно нежелательно для последующих революционных преобразова-
ний. «Если мы, — подчеркивал Ткачев, — ограничимся одним лишь
государственным заговором, то хотя с помощью этого средства про-
извести переворот весьма легко и удобно, но переворот этот будет
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
31
иметь характер государственный, а не народный; он не проникнет в
недра народной жизни, он не подымет и не взволнует низшие слои
общества, он не будет народной революцией». (С. 437-438.) Одна-
ко позднее в программе журнала «Набат» понятие «государственный
заговор» станет систематизирующим. «Государственный заговор, —
писал он, — является если и не единственным, то, во всяком случае,
главным и наиболее целесообразным средством к насильственному
перевороту», поэтому перед тайным обществом стоит задача «соз-
дать и осуществить государственный заговор». Решение же этой за-
дачи невозможно «без центральной власти», нередко «безусловной»
и «безответственной» (в значении неподконтрольной), без строгого
подчинения и иерархии членов. Подтверждение правильности взя-
того курса он видит в позиции своего оппонента Лаврова, который
после критики концепции заговора вскоре сам по многим вопро-
сам изменил свое мнение, сблизившись с точкой зрения Ткачева.
(С. 598-599.)
Ткачевский вариант заговора, в отличие от лавровского, ориенти-
рован на небольшое количество участников и предусматривает, что
к информации о подлинных, чрезвычайно радикальных целях обще-
ства должен быть допущен лишь узкий круг посвященных. К этому
добавлялась относительная недолговечность тайного «общества, по-
скольку «всякий заговор необходимо должен торопиться развязкой»
и «не должен без явного риска для себя слишком тянуть и отклады-
вать дело». Если лавровский заговор имел во многом целью пропа-
ганду, то ткачевский — захват власти, ибо считалось, что не следует
«тратить слишком много времени на подготовительную работу. Бы-
строта и энергия действий — условие sine qua non его существова-
ния». (С. 601.)
В предложенной Ткачевым схеме заговора нет места террору,
поскольку первый же теракт мгновенно нарушает тайну загово-
ра, а действовать надо, как было сказано в документах «Общества
народного освобождения», «во тьме и тиши». Ткачев был убежден
в том, что по своему характеру и образу действий революция бу-
дет представлять собой «насильственный, кровавый переворот»,
осуществлять который должен народ под руководством «револю-
ционного меньшинства». (С. 416, 531-532.) Несмотря на вполне
определенное признание роли народа в революции, Ткачев на-
стаивал, что революцию «делает меньшинство», и, более того,
32
В. А Исаков
сама революция «тогда и только тогда и может иметь место, когда
меньшинство не хочет ждать, чтобы большинство само осознало
свои потребности, но когда оно решается, так сказать, навязать
ему это сознание, когда оно старается довести глухое и посто-
янно присущее народу чувство недовольства своим положением
до взрыва». Причем это меньшинство может выступить в любой
момент, потому что «революционер всегда считает и должен счи-
тать себя вправе призывать народ к восстанию, он сам выбирает
(момент выступления. — И. В.), он признает, что народ всегда го-
тов к революции». (С. 416, 418.) В логике данных рассуждений за-
метно «навязывание» уже самому революционному меньшинству
идеи о постоянной готовности народа и праве революционеров
призывать его к выступлению («должен считать себя вправе»).
Подобная трактовка роли меньшинства в определенном смысле
ориентировалась на присущую молодежи склонность к прямому
активному действию. Ткачев с иронией, но принимает лавровское
определение таких революций, как «искусственных», но он восста-
ет против попыток Лаврова опорочить усилия по искусственно-
му инициированию революций. По словам Ткачева, этим самым
дискредитируется «в глазах наших юношей революция вообще». В
его представлении достаточным оправданием любых попыток вы-
звать революцию является то, что они осуществляются в интересах
народа, а не каких-то групп. (С. 516, 517.)
Уверенность Ткачева в постоянной готовности народа и инициа-
тивного меньшинства к радикальным действиям давала ему основание
ставить революцию на повестку дня «в возможно ближайшем настоя-
щем» и конкретизировать технологию переворота как метода захва-
та власти. Комбинация условий, благоприятствующая для выступ-
ления, по Ткачеву, проста: «для этого требуется мало — 2-3 военных
поражения, одновременное восстание крестьян в нескольких губер-
ниях, открытое восстание в столице в мирное время, — и то очарова-
ние, под которым еще в некоторой степени находятся средние и выс-
шие общественные классы, моментально исчезнет, и правительство
останется в одиночестве, всеми покинутое». Ткачев подробно ана-
лизировал ситуацию «мирного времени», поскольку, видимо, ждать
военных поражений можно было долго. Когда нет войны, требуется
«подготовлять захват власти наверху, с другой стороны — народный
бунт внизу», поскольку «местный бунт, народный бунт, не сопрово-
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
33
ждающийся одновременным нападением на центр власти, не имеет
никаких шансов на успех, точно так же нападение на центр власти
и захват ее в революционные руки, не сопровождающийся народ-
ным бунтом (хотя бы и местным), лишь при крайне благоприятных
обстоятельствах может привести к каким-нибудь положительным,
прочным результатам». В поздних статьях данная схема упрощена:
боевая, «дисциплинированная и централизованная организация»
посредством «дезорганизации и терроризации правительственной
власти», осуществляемыми «с систематической последовательностью
и неуклонным постоянством», должна освободить народ от страха.
(С. 677,678.)
Первоочередная задача революции — овладение властью. Так как
коммунистические идеалы «присущи лишь социалистическому миро-
созерцанию революционного меньшинства, то именно ему и должна
принадлежать вся полнота власти, которую он должен использовать
для создания «революционного государства».
Ткачев разрабатывает базовые характеристики революционной
власти. Во-первых, ее авторитет будет подкреплен «единственно
только силой». Во-вторых, она будет построена на принципе центра-
лизации. Революционная власть должна «стоять вне всяких местных
влияний, вне всяких исторических традиций». (С. 524, 525.)
Критически анализируя анархические проекты будущего обще-
ственного устройства, Ткачев подходит к мысли об обществе пере-
ходного типа, «делающем лишь первые шаги по пути социальных
реформ». Государство переходного периода должно иметь, по его
мнению, авторитарно-диктаторские функции, осуществляемые с по-
мощью принудительного декретирования и распоряжений. Причем
методы принуждения оказались у Ткачева, с одной стороны, основ-
ным средством борьбы с остатками прежней власти, а с другой —
должны быть применены при созидании нового общества.
Существование диктатуры Ткачев считает необходимым на всем
протяжении переходного периода, пока «новый порядок не пустит
более или менее глубоких корней в общественную жизнь, пока он
не уничтожит всех своих врагов и не завоюет себе симпатий боль-
шинства». Ткачев осознавал, что даже сила принуждения не может
дать быстрых результатов. Русские якобинцы, подчеркивал он, «враги
всяких утопий и метафизических фантазий», они никогда не верили
и не поверят в «бумажные революции». (С. 657.) Вместе с тем, было
34
В. А Исаков
очевидно, что расчеты Ткачева строились на использовании методов
принуждения.
В программе Ткачева имелся не очень большой, но принцпиаль-
но важный раздел, в котором намечались контуры нового общества.
«Самой существенной, самой характеристической чертой будущего
общества» Ткачев считал, с одной стороны, ликвидацию «учреж-
дений, которые вносят в жизнь людей неравенство» и, с другой
стороны, создание «учреждений, вносящих в нее начала противо-
положные», позволяющие «изменить самую природу человека, пере-
воспитать его».
Что же касается «коренного» для русской действительности —
аграрно-крестьянского вопроса, то, по мнению Ткачева, «при благо-
приятном исходе наша теперешняя община обратится мало-помалу
в общину-коммуну». Имея в своих руках государственную власть,
революционное меньшинство должно устранить из общины ее «об-
ветшалые, враждебные коммунистическому прогрессу формы, заме-
няя их формами, наиболее приспособленными к потребностям это-
го прогресса». Аналогичные процессы будут проходить и в других
отраслях народной жизни, в которую меньшинство «вносит новые
прогрессивно-коммунистические элементы». (С. 527-528.)
В процессе реформирования страны после переворота инициа-
тивному меньшинству не следует уповать на «активную поддержку у
народа». Тем не менее оно должно «постоянно стремиться к расшире-
нию народного развития», имея в виду, что «потребуется работа мно-
гих поколений, многих десятков лет». Инициативное меньшинство,
будучи реалистически мыслящим, должно со всей определенностью
осознать, что в ходе построения нового общества недостаточно
«одно нравственное влияние», что бессмысленно уповать на «чудо-
действенную силу правительственных приказов» и на возможность
«декретировать» «какое-нибудь теоретическое начало в практиче-
скую жизнь». Инициативному меньшинству предстоит прибегнуть
к методам насилия, чтобы заставить большинство переустраивать
свою жизнь сообразно с идеалом наилучшего и наисправедливей-
шего общежития»30.
•эд Ткачев П. Н. Народ и революция. С. 167; Набат. С. 96; Анархия мысли. С. 116;
Революция и принцип национальности. С. 304; Революция и государство. С. 149,
152,147.
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
35
Для реализации преобразовательных программ инициативно-
му меньшинству потребуется система институтов. Во-первых, оно
«должно окружить себя органами народного представительства, На-
родной Думы и санктировать их волею свою реформаторскую дея-
тельность». Опираясь на Народную Думу и широко используя мето-
ды идеологического и политического воздействия, революционное
государство «осуществит социальную революцию рядом реформ в
области экономических, политических и юридических отношений
общества».
Подчеркивая постепенный характер этих реформ, обеспечиваю-
щий необратимость революционного процесса, Ткачев считал, что в
перспективе должно произойти «постепенное ослабление и упразд-
нение центральных функций государственной власти».
Характер реформационного процесса, по Ткачеву, содержит, од-
нако, признаки все того же жесткого давления меньшинства на боль-
шинство. Так, предполагалось «постепенное устранение физическо-
го, умственного и нравственного неравенства между людьми при
посредстве обязательной системы общественного, для всех одинако-
вого, интегрального воспитания» и «внесение в практическую рутину
единообразных руководящих начал». (С. 460,461.) Подобные харак-
теристики наводят на мысль о жестко контролируемом обществе, ко-
торое получите определение «казарменный коммунизм». Б. П. Козь-
мин писал, что Ткачев «не остановился бы и перед необходимостью
навязать народу ту форму новой организации общественных отно-
шений, которую он признавал целесообразной и необходимой в ин-
тересах народа»31. Более ранние положения Ткачева о цели револю-
ционных преобразований, не внесенные им в программные статьи,
но и не отвергнутые, также указывают на то, что он сам расценивал
народные массы как материал для строительства будущего общества.
Так, в 1870 г. Ткачев писал, что «покуда не будут у всех одинаковые
потребности, следовательно, одинаковая физическая и психическая
организация, покуда все не будут стоять на одинаковой ступени по
отношению к развитию своей индивидуальности, до тех пор обще-
ство никогда не будет в состоянии осуществить вполне, то есть в
равной степени для всех, своей цели». А эта цель должна состоять
31 Козьмин Б. П. П. Н. Ткачев и революционное движение 1860-х годов. М.,
1922. С. 189.
36
В. А Исаков
«в совершенно одинаковых условиях воспитания и дальнейшей дея-
тельности», чтобы справиться с «хаотическим разнообразием инди-
видуальностей» и «развивать в своих членах только те потребности,
которые могут быть удовлетворены данной производительностью
труда». (С. 319-321.)
Несмотря на заявления Ткачева о постепенной передаче в отда-
ленном будущем власти народу, представляется, что весь контекст
его размышлений по этому поводу противоречит такому сценарию.
Он был абсолютно уверен в безграничных возможностях насилия,
способного выполнять и созидательные функции. Но диктаторская
власть вчерашних революционеров на постреволюционном этапе
вряд ли смогла бы достичь поставленных целей. Всегда оставались
бы «недоработки» и сомнения: способен ли народ управиться со сво-
ей собственной судьбой. И как результат — неизбежное сохранение
диктатуры и, более того, ее перерождение. Но в этом случае главней-
шая задача социальной революции — освобождение народа — оста-
ется невыполненной.
Итак, революционная программа Ткачева имела разработанное
историческое и философское обоснование, была цельной, содержа-
щей все необходимые компоненты, и отражала в значительной сте-
пени российские реалии. Среди масштабных революционных тео-
ретиков своего времени он выступил с наиболее последовательной
системой взглядов, доведя ее до крайних выводов о решающем зна-
чении насилия для глубинных социальных преобразований и катего-
рически не приемля все иные варианты исторического прогресса.
В. А. Исаков,
доктор исторических наук
П. Н. ТКАЧЕВ
ИЗБРАННОЕ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ВОПРОСЫ1
Зачем нам жить, зачем страдать?
Зачем в мучительном томленьи
Напрасно истины искать?
Зачем решать сомненьи?
Оставим их, забудем их!
Зачем же мыслью ядовитой
Смущать нам жизни краткий миг,
Боготворить кумир разбитый?
Зачем твердить нам старый бред,
Что жить без мысли невозможно,
Что знанье, знанье — это свет!
Где все бессмысленно и ложно,
Зачем нам истины искать?
Загадку жизни роковую
Зачем стараться разгадать?
Пошлет ли тонну гробовую
Нам слабый, бедный, шаткий ум?
Какую пользу даст нам знанье?
Зачем нам много, много дум?
И меньше ль оттого страданья?..
1861
ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД2
Европа вновь пришла в движенье,
Из края в рай пронесся крик:
«Пришла пора освобожденья!
Настал свободы жданый миг!»
— На юге поднялись народы! —
И эту радостную весть
Адриатические воды
Спешат по всем краям разнесть.
40
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
И южный вихрь огонь восстанья
По всей Европе разметал,
Везде пробудилось сознанье!
Раб смело голову поднял!..
Уже Италия восстала
На иго чуждых ей властей
И пред Европой развенчала
Своих презренных королей!
За ней как бы по мановенью
Чьего-то чудного жезла
Пришли народы все в волненье
И требуют свои права!
Довольно уж Европе пресмыкаться
Пред самовластием царей!
Не будет больше раздаваться
Бряцанье мрачное цепей!
Довольно, чаша роковая
Европой выпита до дна,
И кровь, невинно пролитая,
Как жертва, небом принята!
Довольно, кончен путь терновый,
Путь деспотизма, путь рабства!
Пора уж жить — жить жизнью новой.
Пора воспрянуть ото сна.
Довольно царили тираны!
Восстань, отмсти за свой позор,
Пусть эти цепи, эти раны
Да будут пусть тебе в укор!
И на всеобщее восстанье
Глядят, бледнея короли.
— Что это, неужель сознанье?
Не увлечение толпы?
Стихотворения
41
Нет, увлекаются народы,
Идут неправильной стезей,
Бегут за призраком свободы,
За неосмысленной мечтой!
Нет, освященная веками,
Всевышним данная нам власть,
Пред непокорными рабами
Она ужели может пасть!
А между тем огонь священный
Все раздувается сильней,
И уж на север отдаленный
Блеснул он искрою своей!
И там началось пробужденье -
Святой свободы смелый клич,
Всеобщий клич — клич избавленья
И там нашел себе отклик!
И короли в недоуменьи,
Не знают, что теперь начать,
Прошло к толпе презренье,
Ее уж стали уважать!
Пусть пред волею народной
Теперь склоняются цари,
И против воли клик свободный
За всеми вторят и они.
А тайно яд приготовляют,
Впотьмах кинжал точить спешат,
Того убьют, тех подкупают,
А там оковы золотят!
Ужель поддашься ты обману,
Не раз обманутый народ?
Ужель оставишь трон тирану,
А сам наденешь кандалы?
42
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Ужели мало было испытанья?
Ужели мало ты страдал?
Ужели спит в тебе сознанье?
Иди вперед! Ведь ты уж встал!
Иди, разбей свои кумиры,
Взгляни — пора открыть глаза, —
Они достойны ли порфиры,
Достойны ль царского венца?
25 декабря I860 г.
14 декабря 1861 г.
ПАМЯТИ МИХАЙЛОВА3
Еще одним их меньше стало,
Убыл еще из их кружка!..
На этот раз судьба избрала
Свободы лучшего бойца.
Закинутый в краю далеком,
И там окованный, в цепях,
Быть может, сгибнет одиноко
В сырых и мрачных рудниках!
За что?.. За то ль, что он свободно
Восстал за угнетенных кровь, .
Что отозвался благородно
На стоны страждущих рабов?
За то ль, что был он «человеком»
Среди рабов и палачей,
Смеющихся над нашим веком
И пляшущих под звук цепей!
За то ль, что вопль меньших братий
В нем сердце кровью обливал
И что невольные проклятья
За них тиранам посылал!
Какая радость, ликованье,
Закон продажный «подведен»,
йцШхотворения
43
На муки, на изгнанье
Несчастный брат наш осужден!
У нас, как прежде у евреев
Свели спасителя к кресту,
Что обличал он фарисеев,
Ведут к позорному столбу
Для площадного поруганья
Подкупленных, продажных слуг
Того, кто «сильных» за тиранью
Смел обличать свободно, вслух:
Лишь только слово исскупленья
Коснется чутких их ушей,
Кричат тираны в иступленьи:
«В Сибирь его, оков, цепей!»
Но не умрет живое слою,
Его цепями не сковать!
Оно воскреснет снова!
И будет снова волновать
Рабов желанием свободы.
Его услышат с рудников
И встанут мощные народы
И отомстят за эту кровь!
18 декабря 1861 г.
ДОРОЖНЫЕ ГРЕЗЫ4
Кибитка легкая летит
Родными, снежными полями,
Морозит, тьма кругом, все спит,
А снег хрустит под тормозами,
Мелькают верстные столбы,
Совсем кривые, все в снегу..
И странные мне снятся сны...
Не сны... я грежу наяву.
То вижу площадь — тьма народу,
Родные слышатся слова:
44
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
«Умрем, умрем мы за свободу!
Долой тирана, прочь царя!»
И вся в смятении столица,
И все бурливее толпа,
И все грозней, суровей лица,
Все громче, громче голоса...
Трепещут робкие тираны,
Их час, последний час пробил!
И с шумом рухнут истуканы!..
Народ темницы отворил,
Оковы с узников сорвал!
«Мы все свободны, все равны,
Великий, славный день настал!
Зачем топор, прочь палачи,
Народ и так силен, могуч!»
' Везде свободы торжество,
И вижу я, как из-за туч
Уж солнце новое взошло.
И пасть готов ничтожный трон!
Но вдруг картины изменились,
Отвсюду, изо всех сторон
За ратью рати появились,
Как будто вышли из земли.
Бьет барабан, гудит труба,
Отвсюду светятся штыки... ч
Затихла, замерла толпа...
Но это был один лишь миг.
— В штыки! Жандармы, разгоняй!
И вдруг раздался чей-то крик:
«Орудия вперед — стреляй!»
И дымом все заволокло,
На братьев бросилися братья
С тупым усердием рабов,
Раздались стоны и проклятья!
Смятенье, шум и кровь, и кровь...
А там... но вот исчезло все!
И мне иная уж картина
Стихотворения
45
В воображенья представлялась,
Пред мною снежная равнина
Однообразно расстилалась.
Была зима, чуть-чуть светало,
И тухла за звездой звезда,
В тумане солнце выплывало
Из-за далекого леска.
Мороз, холодный будет день.
Бесцветны, серы небеса.
Кругом ни сел, ни деревень,
Все степи, степи, без конца!
И тихо все — как меж гробов.
Над всем повис густой туман.
Но чу., я слышу шум оков
И вижу странный караван:
Пред мною несколько саней
Внезапно пронеслись по степи...
И сколько, сколько вдруг людей...
Пикник ли то?., зачем же цепи?
Зачем солдаты и штыки,
Зачем же тут, вокруг саней,
Жандармы — пугало толпы,
Опора трона и царей,
Гроза, опричники столицы!
Не гости — узники в санях!
Как бледны, как худы их лица.
В их потухающих глазах
Как много скорби и страданья!..
А ведь знакомы мне они,
Я помню их в главе восстанья,
Неустрашимые бойцы,
Бойцы за русскую свободу,
За угнетенного раба,
Со словом пламенным к народу
Вы обращалися тогда,
Волшебно было это слово,
46
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
И вы почти уж победили...
А вдруг теперь... оковы снова
На вас тираны наложили!
Опять в когтях! Опять в неволе!
Потух, померк ваш ясный взор...
И страшно мне за вашу долю...
Что ждет вас там?., руды, позор,
Подчас тяжелые проклятья.
И ваши скорби, ваши слезы
Ни в ком не встретят там участья!
А неотвязчивые грезы
Мне все покоя не дают,
В моем больном воображеньи
Одно вслед за другим встают
Все безотрадные виденьи.
То вижу тюрьмы, то руды,
Там мрачно, темно все, печально,
И безобразные толпы
Закованных в цепях опальных.
Вот вечные сыны несчастья,
Следы общественной тираньи,
Их осудило самовластье
На муки, на позор, страданья,
На бесполезные труды.
Трудись! без отдыха, покоя,
Трудись, раскапывай руды,
Трудись, трудись — и, землю роя,
Проси благое провиденье
Как милости — себе могилы.
Ведь только в ней твое спасенье,
Чтоб схоронить свои там силы,
Чтобы погибнуть без следа,
И так пройдет твой век несчастный,
Век испытанья, век труда
В борьбе тупой, в борьбе напрасной,
В борьбе — где вечно победитель
Стихотворения
47
Твой тупоумный, дикий, злой,
Непрошеный палач, мучитель!
Так рой себе могилу, рой!
Все тихо, мрачно все в тюрьме,
Едва-едва огонь мерцает
В большом висячем фонаре,
И лишь порою прерывает
Всеобщий беспокойный сон
Однообразный шум цепей,
Да чей-нибудь протяжный стон.
Стоят солдаты у дверей,
Висят тяжелые засовы.
Нависли низко-низко своды,
И я под ними вижу снова
Все вас, все вас, бойцы свободы,
На бледных лицах истощенье,
Опухли руки от работы...
Но вдруг сменилось сновиденье,
Опять я слышу шум, народ,
Все та же площадь пред дворцом,
Толпа... да это старый сон,
Не знаю, с прежним ли концом,
Не веселее ль будет он?..
18 января 1862 г.
2 марта 1862 г.
ПАМЯТИ ПАВЛОВА5
Ты говорил нам с вдохновеньем.
Внимая, слушала толпа,
Дышали силой убежденья
Незаученые слова!
Ты говорил: «Настало время
Народу руку нам подать
И с плеч его оковов бремя
Рукою смелою сорвать!»
48
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
О наших собственных несчастьях,
О наших язвах и страданьях,
Об угнетенных наших братьях
Ты говорил... рукоплесканьем
Тебе ответила толпа.
Потоком огненных речей
Она была увлечена,
И стыдно, стыдно стало ей
И за себя и за рабов!
Она сознала в то мгновенье
Ярмо наложенных оков.
И весь позор порабощенья!
Следы почтенные кнута,
Кровь на плечах, кровь на спине
Огнем нас жгла, нас жгла тогда,
мы внезапно все в себе
И силы новые сознали,
Чтоб изломать кумир презренный,
И с жаром мы рукоплескали
Тебе, оратор вдохновенный!
Но вот окончилося чтенье,
Народ валит толпами вон,
Рассказы, толки, опасеньи...
И рой острот со всех сторон!
И зала опустела вдруг,
Затушен в люстрах яркий газ...,
Едва ль не вместе с ним потух
И наш восторженный экстаз.
Прошли три дня. Тебя сослали
В уездный, дальний городишко.
Слова твои, вишь, испугали
Державный пошленький умишко.
То был дневной разбой, насилье,
Разбой, дошедший'до цинизма,
Он ясно показал бессилье,
Тупую злобу деспотизма!
Но что же мы? Ужель молчали,
Подобострастно улыбались
Тогда, как нас так оскорбляли,
Стихотворения
49
Когда над нами так ругались?..
Ужель мы пали со смиреньем
Пред самодурством самовластья?
И расплылися в умиленьи,
Что удостоилися счастья
Быть битым царскими руками?!
Нет, мы кричали громко вслух:
«Что так лишь делают с рабами,
А мы ведь не рабы, не слуги,
Не склоним голову послушно
Под деспотический топор,
Что не снесем мы равнодушно
Свой незаслуженный позор!
Что отомстим за поруганье
Священных прав, прав человека,
Что эта наглая тиранья
Вразрез идет с стремленьем века!»
И только-то? И замолчали?
Вполне довольные собой?
Довольно мы протестовали,
Ну что ж, пора и на покой!
Враги мы всяких демонстраций,
Друзья порядка, тишины,
Не любим шумных протестаций,
Зачем? К чему ведут они?
И за шумихой громких фраз,
Польстясь на ласковое слово,
Пропала вдруг отвага в нас,
И для цепей, оковов снова
Мы руки рабски протянули,
И обскуранты в восхищеньи
Свой старый гимн затянули
О нашем юном поколеньи,
Об увлечениях толпы!
«Взгляните, — так они нам пели, —
Вот либералы каковы,
Кричать, шуметь, свистать умели,
И лишь коснулося до дела,
50
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Их обуял какой-то страх,
Толпа забыла, что хотела,
И пала жалкая во прах
Пред грозной палкою жандарма!
Туды же стали обижаться!
Как можно, здесь ведь не казарма,
Нельзя так с нами обращаться!
Ну, просто это срам, позор!
К чему, на что они способны?!»
Поет нам старцев сиплый хор,
Глядя и радостно и злобно
На молодое поколенье.
Ужели правда в их словах?
Не клевета их обвиненьи?
Ужели в молодых сердцах
, Гйездо свила себе боязнь?
Иль шум оков смутил их слух,
Иль их уж испугала казнь?
Не верю я! Нет, не потух
В сердцах людей огонь священный,
Нет, не пропало даром «слово»!
Народ не поднялся мгновенно,
Не разорвал тотчас оковы,
Но уж нарушен был покой!
Еще б такое потрясенье...
И ринется он в честный бой!
И день настанет избавленья!
3? марта 1862 г.
ХРИСТОВО ВОСКРЕСЕНЬЕ6
Нам говорят: «Христос воскрес»,
И сонмы ангелов с небес,
Святого полны умиленья,
Поют о дне освобожденья,
Поют осьмнадцать уж веков,
Что с богом истина, любовь
Победоносно вышла с гроба.
Стихотворения
51
Пристыжена людская злоба!
Что не посмеет фарисей
Рукою дерзкою своей
Теперь тернового венца
Надеть на голову Христа!
И больше тысячи уж лет,
Как эту песню вторит свет,
Как он приходит в умиленье,
Что фарисеев ухищренья,
Тупая ненависть врагов
В союзе с пошлостью рабов,
Хитро расставленные колы —
Могучее, живое слово
Все победило, все разбило,
И над вселенной воцарил
Любви и истины закон!..
Но отчего ж со всех сторон
Я слышу вопли и рыданьи?
Но отчего ж везде страданья,
Везде рабство и угнетенье,
К законам разума презренье
Я вижу в милом мне краю
И за какую же вину
Он осужден... и навсегда
Под тяжким бременем креста
Позорно дни свои влачить,
Без права даже говорить
О том, как много он страдает,
Как много жизни пропадает
Под игом грубого насилья,
Томяся собственным бессильем,
Как на родных его полях,
Как в темных, смрадных рудниках,
Как за лопатой, за сохой,
В дугу с согнутою спиной
Под тяжким бременем оков
Страдают тысячи рабов!
Так где ж любовь и где свобода?
52
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Ужель среди того народа,
Которым правят палачи,
Который в собственной земле
Находит только лишь могилы,
Где схронены живые силы
Не одного уж поколенья!
Так нам ли славить воскресенье?..
Нет, не смиренье, не любовь
Освободят нас от оков,
Теперь нам надобен топор,
Нам нужен нож — чтоб свой позор
Смыть кровью притеснителей!..
Мы будем рушить, рушить все,
Не пощадим мы ничего!
Что было создано веками,
* Мы сломим мощными руками
И грязью в идол ваш священный
Рукою бросим дерзновенной!
Мы сроем церковь и дворец,
Пусть с рабством будет и конец
Всему отжившему, гнилому,
Пусть место новому, живому
Очистит наше разрушенье,
Зачем же петь о воскресенье.
8 апреля 1862 г.
НАРОДНОЕ ГУЛЯНЬЕ
Я видел: тешился народ.
Но странно тешатся рабы!
Вокруг жандармов целый взвод,
Кишит полиция внутри!..
И чуть кто крикнет невпопад,
Не так шагнет, не так пойдет,
Как приказал ходить солдат...
Жандарм тут... и бьет и бьет
Его карающей рукой!
Стихотворения
53
И все так чинно, так спокойно...
Ненарушим формальный строй!
Все веселятся здесь пристойно!
Зато безжизненно и вяло.
И песен вольных и свободных
Здесь не встретит запевала!
Нет, веет скорбею народной,
Каким-то горем и бедой
От этих чинных ликований.
И с этой площади большой
Доносит ветер завываньем
Со смехом вместе и проклятья,
С веселым криком — крик ужасный...
То вополь угнетенных братий!
И с песнью — шум однообразный
Рабством наложенных цепей!
И предо мной, как приведенье,
Встают... встают толпы людей,
На лицах бледность и томленье,
Как будто лица мертвецов.
Как будто выходцы из гроба!
По лицам их струится кровь.
И вижу: светится злоба
В их потухающих глазах!
Бичом истерзана спина,
Их руки, ноги в кандалах,
Клеймом позорного рабства
Их лбы позорно клеймены!..
Они проходят предо мной,
Склонивши голову к груди,
Груди измученной, больной,
Гремя тяжелыми цепями!
И тяжким воплем, тяжким стоном,
Казалось, воздух наполнялся,
Но этот стон церковным звоном
Да праздным криком заглушался,
То веселились палачи!
Апрель 1862 г.
54
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ДРУЗЬЯМ
(В 1862 году)7
И ликуя, зверски зол,
Нашу жизнь за мысль и слово
Топчет произвол.
Михайлов8
Редеет вдохновенный строй!
Меж нами многих нет борцов!
Все гуще, гуще рать врагов...
Но не ликуй наш гений злой!
Пусть вражья пуля метко бьет,
Пусть в нас враги в остервененьи
Бросают бешено каменьи
И наша кровь рекой течет!
Пусть пыткой, казнею, тюрьмой,
Несчастьем вечным на земле
Грозят нам наши палачи!
Ты не ликуй, наш гений злой!
Пусть много нас в борьбе уж пало,
Не побоимся мы смертей,
Ни казематов, ни цепей,
Рука бороться не устала!
Нас не страшит неравный бой!
Что делать? Много уж веков
Течет невинно наша кровь!
Но не ликуй наш гений злой!
Не истощатся наши силы!
Пусть нас враги клеймят презреньем,
Пускай нас гонят в заточенье
И роют ранние могилы,
Чтоб тьму от света оградить!
Но нет, как ни сильна их злоба,
Не сделать им такого гроба,
В котором можно б схоронить
Огонь нетухнущий, живой,
Стихотворения
55
Огонь, что цепи раскует
И их же капища сожжет!
Так не ликуй наш гений злой!
И хоть трудна дорога наша,
Но твердо мы по ней идем,
Борясь — что шаг — с могучим злом!
Когда же искупленья чаша
Вся будет выпита до дна,
Когда же кончим путь терновый,
Собьем мы варварства оковы,
Подымем падшего раба!
И мир, покрытый мрачной мглой,
Вдруг осветит заря свободы,
И заколышутся народы!..
Так не ликуй, наш гений злой!
Земля как будто содрогнется,
И точно быстрая река,
Народно-бурная волна
Везде, повсюду разольется,
Все разрушая на пути,
С земли смывая властелинов!..
Долой ненужные плотины,
Ведь ничего нельзя спасти,
Уносит все волна с собой,
Обломки тюрем и дворцов,
Обломки храмин и богов,
Покрытых плеснью вековой!..
Распался организм гнилой!
Но будет это распаденье
Для мира жданным обновленьем!
Так не ликуй же гений злой!..
Июнь 1862 г.
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ МЕТОД
В НАУКЕ УГОЛОВНОГО ПРАВА
ВВЕДЕНИЕ
Законодательство в обширном смысле этого слова, включая сюда
и судоустройство и судопроизводство, составляет одну из важней-
ших и существеннейших сторон общественного быта. И хотя я далек
от того, чтобы уподоблять его одной из частей тела, как это дела-
ют некоторые многодумные юристы (см. Блюнчли9, который скоро
появится в русском переводе10), смелая фантазия которых не оста-
навливается ни перед какой самой чудовищной метафорой, но тем
не менее нельзя отрицать неразрывной связи, соединяющей его с
определенными частями общественного организма. Все, что влияет
на общественный организм вообще, то влияет и на его законода-
тельство; законы, управляющие и регулирующие развитием первого,
управляют и регулируют развитием второго. Но что же это за законы?
Решение этого вопроса составляет конечную цель не только одной
истории, но и всех социальных, общественных наук, вместе взятых. И
если бы он был действительно решен, то я и не имел бы решительно
никакого повода писать эту статью. Но, к несчастью, мы еще очень
далеки от этого решения. Общественные науки стремятся к своей
цели, но стремятся к ней ощупью, как в былое время метафизика.
Трезвый метод, возвеличивший и вознесший науки естественные, им
не по нутру; фразерство и пустое гипотезирование гораздо больше
соответствуют их вкусу. И, боже мой, как богаты мы гипотезами, пре-
тендующими объяснить законы общественного развития. Начиная
с метафизика Вико, которому человечество представлялось в виде
бессмысленной марионетки, выделывающей такое удивительное па
(три шага назад, три шага вперед, три шага вперед, три назад и т. д.
до бесконечности) по команде какого-то невидимого режиссера, на-
чиная с метафизика Вико11, говорю я, до физиолога Дрэпера12 (толь-
ко что вышедшая в прошлом году книга его «Цивилизация в Европе»
должна появиться в начале нынешнего в русском переводе13) и ста-
тистика Кетле14, из которых первый сравнивает развитие общества с
ростом индивидуальности и законы социальные уподобляет законам
органическим, а второй постарался даже вычислить среднюю жизнь
Экономический метод в науке уголовного права
57
государства (см. его «System social»15), — всякий со смыслом занимаю-
щийся общественными науками старается принести свою посильную
лепту на позлащенный алтарь гипотез. В последнее время наиболь-
шей популярностью и наибольшим успехом пользуется элегантная
гипотеза Бокля16. Кому не известна эта многоцитируемая и много-
комментируемая гипотеза? Умственные законы управляют развити-
ем европейского общества. Накопление и распространение знаний
подготовляют и обусловливают общественный прогресс. Все великие
исторические события, все великое историческое движение суть не
что иное, как результат спекулятивного мышления нескольких умных
голов. Умные головы откроют какую-нибудь истину, истина начина-
ет мало-помалу распространяться, от умных переходит к глупым, от
меньшинства к большинству, и переворот совершен, так сказать, сам
по себе. Так, меркантильная политика обязана своим уничтожением
не чему иному, как трактату Адама Смита, устройство регулярных ар-
мий — изобретению пороха, французская революция — развитию
скептического духа во французской литературе. Мыслители и ученые
делают наш прогресс. Учитесь и учитесь, — все же остальное прило-
жится вам само собой. Таков вывод этой теории. Теория эта твердо ве-
рует в прогресс. По ее мнению, европейское общество стоит теперь
на весьма хорошей дороге, и если оно неуклонно будет продолжать
путь по ней, то в непродолжительном времени оно перейдет по мосту
знания из вони и гнили окружающей действительности в цветущий и
благоухающий эдем всеобщего счастья и благоденствия. Разумеется,
все это льстит нашим оптимистическим наклонностям. Мы любим
убаюкивать себя мыслью о прогрессе. Потому мы любим слушать тех
мыслителей, которые обращают наше внимание исключительно на
ту сферу человеческой деятельности, в которой прогресс действи-
тельно несомненен.
В самом деле, кто же осмелится усомниться в прогрессе наших
знаний? Этот прогресс осязаем для всякого, даже самого грубого че-
ловека, его видят даже слепцы. Сравните в этом отношении век Фомы
Аквината17 с веком Дарвина18, Ляйэлля19, Фохта и Молешотта20, —
дистанция огромнейших размеров! Как же нам не радоваться! Как же
нам не любить тех мыслителей, которые нам указывают на это — вы-
ражаясь словами Устрялова21 — торжественное шествие человеческо-
го духа по великому поприщу истории. Созерцая это торжественное
шествие, мы довольны собой, и только по временам некоторые со-
58
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
обряжения мрачного свойства смущают наше довольство. Прогресс
интеллигенции, соображаем мы, несомненен, то так же ли несомне-
нен прогресс социальный, т. е. действительно ли из века в век, из года
в год улучшается экономическое положение работающих масс, тех
неумытых и необтесанных масс, которые с чисто христианским до-
бродушием вот уже столько веков почти совершенно бескорыстно
работают в поте лица своего единственно для того только, чтобы до-
ставить комфорт и утешение нам, «делающим прогресс»? Решать этот
вопрос не совсем-то легко и во всяком случае нисколько не приятно.
Ответ критического исследования всегда получится не такой, какого
бы мы желали. Это нагоняет на нас тоску. Но вот являются мыслители-
оптимисты, они заверяют неверующих, что прогресс интеллигенции
тесно, неразрывно связан с прогрессом социальным, что последний
есть не что иное, как результат первого, они могут успокоиться и,
отженив от себя нечестивые мысли, мирно продолжать свои занятия
в лабораториях, в библиотеках, в академиях, университетах, писать
ученые трактаты и статьи, говорить красноречивые речи, выражать
благородные чувствования в ученых собраниях. «Браво» и громкие
оглушительные аплодисменты встречают этих мыслителей. Мы успо-
каиваемся, возвращаемся к очередным занятиям, и резкие стоны, на-
рушающие по временам царящую вокруг нас тишину, не производят
более магического действия на наш ушной барабан!.. Есть другая тео-
рия: не так она оптимистична, не так она элегантна, как вышеуказан-
ная, зато и не в большой она чести.
Почти сто лет тому назад вышел знаменитый трактат Смита
«Wealth of nations»22. Много он шуму наделал,-<целые школы породил,
и даже, если верить Боклю, его влиянием меркантильная политика
со света согнана. Но, однако, несмотря на всю ту жадность, с кото-
рой Европа набросилась на смитовский трактат, она насыщалась им
с большим разбором; из всего трактата она выбирала только то, что
ей было по вкусу, да и то она не глотала сырьем, а предварительно
переделав и исказив сообразно.со своими потребностями неудо-
боваримые для ее желудка кусочки, облив их соусом с различными
приправами, приготовленными на кухне... французских экономи-
стов, и, удостоверившись от Бастиа, что ядовитого в этих кусочках
решительно ничего нет, она осторожно проглатывала их. Таким об-
разом, многое в смитовском трактате осталось нетронутым и непо-
пробованным. Между прочим, эту участь испытала гипотеза Смита
Экономический метод в науке уголовного права
59
о законах общественного развития. Правда, Смит нигде не высказы-
вал ее ярко и категорически; по-видимому, он даже не думает, что его
исследование о городской и сельской промышленности в Европе от-
крывает великие законы социальной жизни народов. Но всякий, кто
со вниманием прочтет третью книгу смитовского трактата, согласит-
ся со мной, что в этой книге заключены все данные для построения
гипотезы экономического объяснения социальных явлений. Здесь
не место распространяться об этом предмете. Однако я думаю, что
будет далеко не лишним познакомить читателя с этой... гипотезой
и с теми естественными выводами, к которым приводят высказан-
ные в ней принципы. Потому я намерен посвятить этому предмету
особенную статью. Дело теперь не в том. Кто бы ни был основатель
гипотезы экономического объяснения социальных явлений, неоспо-
римо только одно: что гипотеза эта существует. С ее точки зрения вся
общественная жизнь во всех своих проявлениях, со своей литерату-
рой, наукой, религией, политическим и юридическим бытом есть не
что иное, как продукт известных экономических принципов, лежа-
щих в основе всех этих социальных явлений. Данные экономические
принципы, последовательно развиваясь, комбинируют известным
образом человеческие отношения, порождают промышленность и
торговлю, науку и философию, соответствующие политические фор-
мы, существующий юридический быт, порождают, одним словом, всю
нашу цивилизацию, делают весь наш прогресс. Если эти принципы
сами по себе несправедливы и неразумны, то и последствия их не бу-
дут отличаться лучшими качествами; если они в основе своей заклю-
чают зерно рабства и деспотизма, то и древо цивилизации, выросшее
из них, едва ли принесет лучшие плоды. Следовательно, эта теория
верует в социальный прогресс только при одном условии, если прин-
ципы, порождающие беспрестанное движение и метаморфозы в со-
циальном мире, разумны и справедливы; если же нет, — говорит эта
теория, — то и прогресса не может никакого быть. Есть движение,
есть видоизменение, есть развитие, но нет прогресса в смысле улуч-
шения. Напротив, чем дальше и дальше развивается худой принцип,
тем все к худшим и худшим последствиям приводит он нас. Прогресс
же, т. е. совершенствование в хорошую сторону, явится только тогда,
когда вместо худого и неразумного принципа в основу всего ляжет
принцип хороший и разумный. Развитием этого принципа будет
прогресс. Итак, прежде чем петь гимны прогрессу, не следует ли удо-
60
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
стовериться, существует ли и возможен ли он при данных основах.
Вот эта грубая скептическая теория; осмелившаяся сомневаться в су-
ществовании прогресса, осмеливающаяся с такой смелостью уверять,
будто та теория..., по которой нам, «делающим прогресс», так весело и
легко идти, — будто она никогда не приведет нас к желаемому эдему.
Такая теория не могла, разумеется, встретить благосклонного приема
в мещанском обществе, в мещанской литературе. Она уж слишком
смело подступала к предмету, она была уж слишком откровенна. И
многие окрестили эту смелость именем безумия, эту откровенность
вандальским цинизмом, и людей, осмеливавшихся в былое (да, чи-
татель, это давно уже, очень давно былое!) время проповедовать ее,
они прозвали безумствующими фанатиками и, как и следовало ожи-
дать, применили к ним великий принцип спасительного устрашения.
Так дело и остановилось на этой точке. Теперь она делает очень мало
успехов, и в этом уже отчасти виноваты ее сторонники: ни один из
них еще не сделал ни одной серьезной попытки применить ее к объ-
яснению фактов всемирной истории и посредством этих фактов до-
казать и утвердить ее с той научной обстоятельностью и с той осто-
рожной добросовестностью, с какой, например, это сделал хотя тот
же Бокль для своей теории. Конечно, по правде говоря, подобные по-
пытки, если только честно вести дело, превышают силы одного чело-
века; масса знаний, потребных для этого, едва ли может совмещаться
в одном человеке, и при этом так совместиться, чтобы в уме не про-
изошла каша, чтобы все было ярко, определенно и занимало отдель-
ные соответствующие места. В противном же случае явятся натяжки
и недомолвки, и кредит теории будет подорван. Гораздо спокойнее и
рациональнее поэтому исследовать законы развития общественного
организма в каждой из отдельных частей этого организма. Если эко-
номический метод удовлетворительно может быть применен к изу-
чению развития общества, проявляющегося в той или другой сфере
практической или теоретической деятельности, в таком случае этот
метод будет годиться и для изучения законов общественного разви-
тия вообще. Если экономическая гипотеза подтверждается при ис-
следовании всех частей, составляющих в совокупности одно целое,
то она, разумеется, будет справедлива и для этого целого. И тогда она
уже перестанет быть гипотезой, более или менее удачной догадкой,
а сделается достоверной истиной, законом. И она предстанет тогда
перед глазами мещанского мира с такой же торжествующей и по-
Экономический метод в науке уголовного права
61
бедоносной улыбкой, с какой явилась перед глазами ученого мира
великая теория Дарвина23. В юридических науках в последнее время
можно уже заметить некоторое движение в сторону вышеизложен-
ной теории. Немец Данкварт24 сделал уже попытку применить эконо-
мический метод к гражданскому праву25; в нашей литературе разда-
ются голоса в пользу применения этого метода в науке права вообще
(отсылаем читателя к прекрасным статьям Жуковского о Блюнчли,
учебнике Спасовича, книге Стоянова26 «О методах разработки уго-
ловного права», помещенным в «Современнике»27).
В предлагаемой статье я попытаюсь приложить этот метод к объ-
яснению истории развития и образования уголовного процесса в За-
падной Европе. Читатель увидит ниже, что исследование это имеет в
настоящее время для нас, русских, весьма живой современный инте-
рес. В следующей статье я сделаю попытку применить этот метод к
объяснению истории уголовного законодательства Западной Европы
и истории философии уголовного права. Таким образом, составятся
три статьи, из которых первую я назову «Историческое развитие уго-
ловного процесса в Западной Европе», вторую — «Историческое раз-
витие системы...» и третью — «Метафизика уголовного права»28.
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГИ ЖУКОВСКОГО
«ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ТЕОРИИ
XVI ВЕКА» и «ПРУДОН29 и ЛУИ БЛАН»30.1866 г.
Выше я показал, в чем заключается разница между методом
экономистов, вроде Маклеода, и методом естествоиспытателей31.
Я сказал, что метод естествоиспытателей неприменим к изучению
явлений социальной жизни. К явлениям природы можно относить-
ся объективно, индифферентно. К явлениям общественной жизни
следует относиться критически. Явления природы можно возводить
в общие правила, в более или менее безусловные законы; явления же
современной действительности, явления общественные не могут и
не должны быть возводимы в законы: возводить их в закон — значит
узаконить многое множество нелепостей, облеченных в принци-
пы, благодаря ничем не возмущающейся рутине. Итак, единствен-
но возможный метод изучения явлений социального быта — это
метод критический, при чем само собой разумеется, что эта кри-
тика должна быть толковою и всестороннею, не должна ограни-
чиваться одною поверхностью дела, а должна стараться, разлагая
явления аналитически, доискиваться основных причин, обусловли-
вающих их возникновение и развитие. Такой разумный аналитико-
критический метод не раз уже был применяем к изучению явлений
социальной жизни и привел ко многим открытиям, вовсе не лест-
ным для экономистов и юристов. Так, например, этот метод привел
некоторых социологов и политико-экономов к тому выводу, что все
явления — юридические и политические представляют не более как
прямые юридические последствия явлений жизни экономической;
эта жизнь юридическая и политическая есть, так сказать, только зер-
кало, в котором отражается экономический быт народа. Или, говоря
словами г. Жуковского, «то, что мы называем началом политическим,
есть экономическое начало в действии, то, что мы называем правом,
есть экономическое начало, оформленое, введенное в обязательный
для всех, положительный закон». Взгляд этот не нов, и в нашу лите-
ратуру он перенесен, как и все, что только есть в ней хорошего, из
литературы западно-европейской. Еще в 1859 г. известный немецкий
изгнанник Карл Маркс формулировал это самым точным и опреде-
Рецензия на книги Жуковского
63
ленным образом’ (Zur Kritik der Politischen Okonomie, стр. IV, V)32.
Теперь этот взгляд сделался почти общественным достоянием всех
мыслящих порядочных людей, и едва ли умный человек найдет про-
тив него хоть какое-нибудь серьезное возражение. В самом деле,
доказать a priori верность этого взгляда весьма нетрудно. Личный
интерес, стремление к улучшению своего положения, к расширению
средств существования, наслаждения и обладания над миром бес-
спорно составляют главный стимул как в деятельности индивидуума,
так и целого общества. А так как улучшение благосостояния чело-
века и расширение его средств прежде всего выражается в обеспе-
чении его суммой вещей или материальных предметов, то отсюда
естественно следует, что общее историческое стремление человека
к улучшению своего положения прежде всего должно выражаться в
интересе экономическом, который,таким образом, и состав-
ляет настоящую закваску, настоящее начало, своеобразно выражаю-
щееся в праве и политике. Великая практическая важность подоб-
ного мировоззрения заключается в том, что оно сосредоточивает
энергию и деятельность людей, искренно преданных общественно-
му делу, около самых насущных, животрепещущих интересов народа
и, таким образом, заранее обеспечивает им сочувствие и поддержку
с той стороны, с которой она всего нужнее. Указывай.на истинную
причину, на истинный корень зла, оно предохраняет их от доро-
гой, но всегда бесплодной борьбы с неизбежными последствиями
этой причины и, доказывая в то же время, что эта причина далеко не
так фатальна и неизбежна, как думают многие, и что для устранения
ее достаточно доброй решимости и ясного понимания дела, — она
ободряет и возбуждает к прямой практической деятельности. Но,
’ Вот его подлинные слова: «Вся совокупность отношений, касательно про-
изводства богатств (Productionsverhaltnisse), образует экономическую структуру
общества, основной базис, на котором возвышаются в виде подстроек полити-
ческие и юридические отношения». Почти то же повторяется и в другом месте
его книги (ст. IV: «Исследования мои, — говорит он, — привели меня к тому за-
ключению, что правовые отношения, равно как и форма государственного быта,
не могут быть понимаемы сами по себе, еще менее из так называемого развития
человеческого духа, но что они коренятся скорее в материальных, жизненных
отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру французских и англий-
ских мыслителей XVIII в., обозначал именем гражданского общества (Burgerliche
Gesellschaft), и что анатомию этого общества следует искать в политической
экономии» (Перевод П. Ткачева).
64
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
несмотря на теоретическую верность и практическую полезность
этого взгляда, было сделано еще очень мало серьезных попыток
приложить его к изучению исторических явлений, относящихся
к политической, юридической, религиозной и интеллектуальной
сферам общественной жизни. Одной из таких попыток является со-
чинение г. Ю. Жуковского: «Политические и общественные теории
XVI века», отрывки из которого были уже напечатаны в старых но-
мерах «Современника»33.
Автор, очертив в немногих словах состояние схоластики в нача-
ле XVI в. и ее отношение к жизни тогдашнего общества, показав, как
одновременно с возникновением третьего сословия явился первый
протест против нее в лице французских легистов34, представляет нам
довольно подробную характеристику учения Макиавелли35 и описа-
ние утопии Томаса Мора36, которых он считает истинными реали-
стами XVI века, усмотревшими будто бы и фальшивость и шарлатан-
ство всех юридических толков, и зависимость их от господствующей
силы, отрицающими одинаково всякие юридические толки, уни-
чтожающими всякий безусловный дуализм и обличающими всеоб-
щее лицемерие (стр. 158). Все это, может быть, и справедливо отно-
сительно Макиавелли; Макиавелли действительно вполне отрешился
от средневекового мистицизма; он видел добро и справедливость не
в отвлеченном принципе, а в том, что выгодно, зло же и несправед-
ливость в том, что невыгодно. Раз поставив себе известную цель —
именно достижение такого порядка вещей, при котором получило бы
себе полное признание и применение старое правило: volus papule
suprema lex est37, — Макиавелли не пренебрегал никакими уже сред-
ствами, ведущими прямо или косвенно к этой цели. Понятие об исти-
не и справедливости сводится у него к простому расчету о полезном
и целесообразном; он отрицает естественное право схоластиков, он
отрицал их мистическую нравственность, он без дальних околично-
стей возводит силу в право, и потому вся его деятельность направ-
лена к тому только, чтобы сделать из Италии прежде всего силь-
ное единое королевство. Таким образом Макиавелли понимал
сущность права, и в этом отношении его можно назвать истинным
реалистом. Но совсем другое дело Томас Мор. Во взгляде на этого
писателя я совершенно не согласен с г. Жуковским; Мор решитель-
но нигде не высказывает на право реального взгляда Макиавелли, да
он и не мог этого сделать. Ревностный и глубоко религиозный като-
Рецензия на книги Жуковского
65
лик, пострадавший даже из-за своих религиозных убеждений, он не
мог стать выше тех схоластических понятий о праве, которые в его
время были господствующими понятиями, и ему, как мистику, добро
представлялось в виде абсолютного закона, категорического требо-
вания нашей совести. Правда, Мор был умный человек, и потому он
понимал, что главную причину несчастий и страданий современного
общества следует искать в неправильных условиях данного экономи-
ческого status quo. В этом смысле он был действительно реалист, но
в этом смысле реалистом можно назвать и мистика Сен-Симона38;
однако этот реализм совсем не то, что реализм Макиавелли; реализм
Макиавелли глубже и радикальнее, он раздвигает кругозор наших
нравственных убеждений, он окончательно освобождает нас от тя-
желых цепей схоластики, он сообщает нам здравый, трезвый взгляд
на такие явления, о которых в его время никто, а в наше только очень
немногие имеют сколько-нибудь ясное понятие. А между тем до тех
пор, пока этот реальный взгляд не войдет в сознание большинства,
пока он не сделается общим достоянием людей, искренно предан-
ных общественному делу, до тех пор, как бы ни были прекрасны их
идеалы, эти идеалы навсегда останутся превосходными, но все же со-
вершенно бесплодными утопиями. До тех пор, пока представители
народных интересов будут добровольно связывать и опутывать себя
схоластическими представлениями о добре и справедливости, пока
они не проникнутся мыслью, что право и справедливость только на
той стороне, где есть реальная возможность, т. е. совокупность всех
средств — умственных, нравственных и материальных — для осу-
ществления этого права, до тех пор все их благородные стремления
не принесут никакой осязательной выгоды тем массам людей, инте-
ресы которых они думают защищать и оберегать. Но, впрочем, Мор
едва ли и думал серьезно оберегать и защищать интересы массы. По
крайней мере он не сделал ни малейшей попытки хоть чем-нибудь,
хоть сколько-нибудь осуществить свои благородные утопии. Он не
верил даже в возможность этого осуществления. Сам г. Жуковский
говорит: «Томас Мор видел, что законы острова Утопии заключают в
себе множество нелепого, особенно относительно способов ведения
войны и религиозных обрядов утопистов. Мы не думаем, чтобы он на
самом деле оправдывал все подробности общественного устройства
счастливого острова. Произнося сам последнее решение над ним,
он говорит, что, не оправдывая его в целом, он признает за Утопией
66
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
много здравых установлений, принятие которых может быть его луч-
шим желанием, но на осуществление которых он не решается рас-
считывать» (стр. 85). Он так мало решался на него рассчитывать, что
даже не постарался придать своей Утопии хоть сколько-нибудь прак-
тический характер, облечь ее хоть в сколько-нибудь удобопримени-
мую форму. Потому его Утопия и не навлекла ему врагов, несмотря
на его резкие выходки против злоупотреблений феодальных господ
и католического духовенства. На нее смотрели как на праздную шут-
ку, на невинную шалость важного сановника. В самом деле, что мог-
ло быть опасного в либеральных измышлениях любимого канцлера
одного из самых жестоких и бессмысленных королей? Нужно было
быть слишком наивным, чтобы принимать за серьезное дело его вы-
ходки против лжи и зла, со всех сторон затоплявших современное
ему общество; он, друг деспота, вооружается против деспотизма, он,
вводящий рабство в свою утопию и видевший идеал семейного сча-
стья в семье, устроенной по древнеримскому образцу, — он восстает
против притеснения феодалов и баронов, он, нападающий на чрез-
мерную суровость современных ему уголовных законов, предлагает
смертную казнь за нарушение супружеской верности. Таков был этот
сановный реалист.
От характеристики Макиавелли и Мора г. Жуковский переходит к
реформации, анабаптистам и крестьянским войнам, — обо всем этом
говорится очень поверхностно и неполно, на каких-нибудь двадцати
семи страничках. Тою же отрывочностью и неполнотою отличаются
и две последние главы, в которых идет речь о Кальвине39 и его после-
дователях в Англии и Франции, о публицистах времен лиги40, о Мон-
тене41 и Бодене42. Сам г. Жуковский, видимо, сознает эту неполноту и
отрывочность, по крайней мере в заключительной главе он говорит,
что наш (т. е. его) обзор литературы XVI века не отличается полно-
тою и богатством подробностей, «но, — прибавляет он, — наша цель
заключалась вовсе не в том, чтобы писать полную историю полити-
ческой литературы этого времени, а только узнать общий характер
этой литературы». Характер этот определяется, однако, более априо-
ристическими рассуждениями автора, нежели представляемыми им
фактами, — факты являются у него как нечто второстепенное, более
для иллюстрирования, чем для доказательства его выводов. Думаю,
что в этом согласится со мною всякий прочитавший книжку г. Жу-
ковского. Потому на сочинение его едва ли можно смотреть как на
Рецензия на книги Жуковского
67
серьезную попытку приложить экономический метод к истории по-
литической литературы, это скорее теоретическое исповедание эко-
номических и юридических воззрений самого автора, чем научное
исследование, написанное с точки зрения этих воззрений.
О сущности же этих воззрений у «Современника» с «Русским
Словом», как мне кажется, не может быть спору. Эти воззрения со-
ставляют достояние каждой порядочной литературы и, как видно, не
были новостью для мыслящих людей даже XVI века. И только у нас,
в таких критических кварталах и полемических съезжих, как
в «Отечественных Записках» и в «Русском Вестнике», могут появлять-
ся противники этих воззрений. Но что это за противники и что за
возражения — всякий видит, кто не лишен способности что-нибудь
видеть. Для этих-то умственных миопов г. Жуковский сделал едва ли
не первую (в нашей литературе) попытку ясно сформулировать и по-
казать теоретическую верность этих воззрений на нескольких, до-
вольно удачно выбранных, исторических примерах.
Вот к какому окончательному выводу приходит он в заключении
своей книги: «Мы видим, — говорит он, — совершенное пренебреже-
ние к нравственным основаниям там, где действует, экономический
расчет. Люди пишут и выдают сегодня за абсолютный нравственный
догматизм то, от чего завтра отрекутся печатно, во имя новых абсо-
лютных нравственных положений, и из всего этого в науке остается
только ряд тяжелых усилий доказать вещи, никак не подчиняющиеся
доказательству, несмотря на все старания; в совестях совершенное
недоверие ко всякому научному догматизму и глубокое убеждение во
всеобщем шарлатанстве научных догматиков и полная уверенность,
что всем, что ни творится на деле и пишется, руководит один предна-
меренный обман» (стр. 160). И действительно, такое убеждение впол-
не справедливо относительно большинства общественных деятелей
и писателей, действующих и пишущих не во имя интересов народа, а
во имя интересов той или другой партии. Эти писатели «выражают
обыкновенно полное равнодушие к практическим и теоретическим
средствам, лишь бы эти средства помогали торжеству того интереса
партий, который в конце концов всегда представляет собою борьбу
за большую власть над чужим трудом и вещами, т. е. борьбу эконо-
мическую. Побеждающая партия сейчас слагает свой собственный
Диалектический толк, свой юридический догматизм для защиты по-
хищенной власти, как абсолютного права. И сколько борется партий,
68
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
столько в сумме является юридических толков. Отсюда понятие о
том, что должно быть признано добром и злом, правом или непра-
вом, сводится каждым из них к оправданию того, что есть или к чему
стремится эта партия. Три главных политических интереса, друг другу
противоположные, стоят, однако, на главном плане: интерес феодаль-
ный, среднего сословия и большинства, и все три представляют не
что иное, как три отдельных экономических интереса поземельного
собственника, капиталиста и труда, лишенного земли и капитала, и у
каждого свое право, свои юридические толки. У одних — схоластики,
у других — легисты, у третьих...» (стр. 158), у третьих — те здраво-
мыслящие реалисты, которые с одинаковым презрением относятся
и к метафизике схоластиков, и к праву легистов. Пусть метафизики
и моралисты толкуют нам об отвлеченной справедливости, пусть
юристы утешают нас нескончаемым перечислением тех призрачных
прав, которыми мы будто бы пользуемся! Реалист не поддается на эту
удочку. Он знаетгчто отвлеченная идея справедливости сама по себе
еще ничего не значит и что все ее значение, весь ее смысл зависит
от влагаемого в нее содержания. По понятиям схоластиков, этим со-
держанием было возмездие (воздай каждому по делам его), по по-
нятиям реалистов — польза. Далее реалист понимает, что всеобщая
польза требует устранения анархии, господствующей в современном
обществе, прекращения той вечной, ни на минуту не прерывающейся
борьбы, которая делает из людей поочередно то рабов, то тиранов.
А это возможно только при полном равновесии сил. В настоя-
щее время все люди р а в н о п р а в н ы, но не все р а в н о с и л ь н ы,
то есть не все одарены одинаковою возможностью приводить свои
интересы в равновесие, — отсюда борьба и анархия. Устраните этот
вредный дуализм между правом фиктивным и правом активным, осу-
ществляемым, то есть смотрите на право не как на какую-то идеаль-
ную потенцию, а как на реальную, действительную возможность удо-
влетворять своим потребностям, и тогда равноправность сделается
синонимом равносилия. Возможность удовлетворять своим потреб-
ностям определяется силою человека. Под силою же здесь подраз-
умевается, конечно, не одно только развитие его мышечной системы,
не одна только крепость его мускулов, а вообще такое развитие его
организма и такие экономические условия для жизни этого организ-
ма, при которых организм имел бы реальную возможность
(силу) удовлетворять своим потребностям.
Рецензия на книги Жуковского
69
Таким образом, реалисты, сводя вопрос оправе к вопросу о
реальной возможности, ставят все дело на почву чисто
экономическую. Они ясно видят, что право только тогда и имеет для
человека какое-нибудь значение, когда оно осуществимо. По закону,
например, все имеют право кататься в роскошных каретах, упиваться
каждый день шампанским, читать Куно Фишера43 и наслаждаться опе-
рами Серова44. Но в действительности право это реально осуществи-
мо только очень для немногих. Поставьте всех в одинаковые условия
по отношению к развитию и материальному обеспечению, и вы дади-
те всем действительную, фактическую равноправность,
а не ту мнимую, фиктивную, которую изобрели схоластики-юристы
с нарочитою целью морочить невежд и обманывать простаков. Фак-
тическая же равноправность есть равновесие сил, а равновесие сил
устранит и уничтожит анархию в современной жизни и водворит в
современном обществе царство мира, порядка и всеобщего благо-
денствия.
Но если вопрос о праве сводится к вопросу о тех экономических
условиях, которые определяют степень развития человеческого ор-
ганизма и его средства существования, то не ясно ли теперь, что
роль юриста вполне отождествляется с ролью экономиста. Изучение
прав человека и общества обращается в изучение их экономическо-
го быта, а исследование вопроса о равноправности индивидуумов и
народов разрешается в вопрос о их материальном благосостоянии
и о средстве к более равномерному распределению богатств. Усилия
юриста и экономиста сливаются, таким образом, в одной деятель-
ности: в изыскании средств к умножению материального богатства
людей (то есть их прав) и его равномерному распределению (то есть
равноправию). Такова должна быть цель истинного юриста и эконо-
миста. Впрочем, извините, читатель, за не совсем удачный выбор по-
следнего термина. Собственно, здесь я имею в виду не экономиста в
обыденном смысле этого слова, — мы видели выше, чем занимаются
экономисты, — вопрос о народном богатстве, а еще более вопрос о
его распределении так же мало интересует их, как мало он интересу-
ет и современных юристов. Но, видите ли, я остановился именно на
этом термине за неимением всякого другого. А чтобы у вас, читатель,
не могло возникнуть на этот счет никаких сомнений, то я попрошу
вас обратиться к другой брошюре г. Жуковского, в которой он знако-
мит нас с характером деятельности двух лучших представителей эко-
70
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
номической теории и практики нашего века, Прудона и Луи Блана.
В этой брошюре автор ясно и толково излагает главные основания
экономической теории Прудона, описывает практические попытки
осуществить эту теорию при помощи народного быта и печальную
судьбу этих попыток; далее рассказывает, с меньшею только подроб-
ностью и обстоятельностью, сущность системы Луи Блана. И Прудон,
и Луи Блан имели перед собою одну и ту же цель, только шли они к
этой цели различными путями, и различие это вполне объясняется их
взглядами на основную причину неправд современной экономиче-
ской жизни. Луи Блан видел эту причину в неправильной организации
труда, Прудон — в неправильной организации обмена. Отсюда,
первый признает за радикальное лекарство против экономического
недуга ассоциацию, такую ассоциацию, которая обеспечивала
бы за каждым рабочим равное право на труд (реальное, а не фиктив-
ное право) и сделала бы рабочих собственниками производства. Для
осуществления этой цели он указывает три пути: 1) прямое прави-
тельственное вмешательство, то есть устройство ассоциации помимо
спроса, воли и самодеятельности рабочих; 2) посредственное прави-
тельственное вмешательство, то есть помощь правительства к выкупу
рабочими существующих заведений и основанию новых; и, наконец,
3) личная самодеятельность рабочих. Третий путь, разумеется, самый
далекий и тернистый, два другие более прямы и гладки, и за это-то
против них более всего и восстают экономисты. Для пущей убеди-
тельности они прикидываются в этом случае даже крайними либе-
ралами и, вооружившись историческими фактами, стараются дока-
зать полную несостоятельность правительственного вмешательства в
экономические отношения народа. Факты, приводимые ими, допод-
линно верны, но они доказывают совсем не то, что хотят доказать
экономисты. Они доказывают только, что правительственная власть,
руководимая людьми партии, для которых было выгодно невме-
шательство, никогда серьезно не вмешивалась в экономическую
жизнь народа, а если и вмешивалась, то исключительно в интересах
той партии, которой эта власть служила. И партия, разумеется, всегда
оставалась в выигрыше. В тех же случаях, когда от этих людей требо-
вали вмешательства в интересы всего народа, они надевали на себя
маску и действительно вмешивались, но вмешивались таким образом,
что лучше было бы, если бы они совсем не вмешивались. Самым убе-
дительным примером в этом отношении служит 1848 год. Времен-
Рецензия на книги Жуковского
71
ное правительство, состоявшее из людей партии, всею душой и всеми
помышлениями преданное интересам буржуазии и капиталу, — но,
тем не менее, обязанное действовать, по своему положению, в инте-
ресах рабочих и труда, — выдумало свои национальные мастерские,
которые должны были представлять собою якобы практическое осу-
ществление реформаторских планов Луи Блана. В сущности же это
был, как известно, только ловкий фокус. И так как фокусники были
великие шарлатаны, то фокус удался наилучшим образом. Как дваж-
ды два четыре, было доказано, что правительственное вмешательство
в интересы рабочих и труда вредно и бесполезно, что система Луи
Блана никуда не годится и что сам Луи Блан просто-напросто мо-
шенник, опасный политический агитатор или же фантазерствующий
глупец. И этот приговор скрепили своей подписью почти все фран-
цузские экономисты, даже и Прудон вполне разделял взгляды бур-
жуазных экономистов относительно вмешательства правительства в
экономическую жизнь народа. Впрочем, и не на одном только этом
пункте он сходился с ними; скажу более, он признавал все основные
начала их лицемерной, продажной науки; подобно им, он смотрел на
обмен как на краеугольный камень человеческого общежития, как
на верховный принцип политической экономии. Вся разница только
в том, что экономисты вполне одобряют обмен в том виде, как он
практикуется при современных экономических условиях; Прудон,
напротив, находил его несостоятельным и нерациональным. По его
мнению, обмен должен быть устроен таким образом, чтобы меновая
ценность вещи равнялась ее стоимости в производстве, и это может
быть достигнуто, как он думает, при посредстве кредита, который
дает работнику в руки все средства и орудия труда. Но о кредитных
планах Прудона и об его теории обмена я буду говорить в другой раз.
В самом непродолжительном времени должно выйти в русском пере-
воде новое, посмертное сочинение Прудона «О политической спо-
собности рабочих классов». Тогда мы и потолкуем, насколько практи-
чески осуществимы теории этого мыслителя и насколько возможно
установить при обмене безусловную соразмерность между двумя раз-
нокачественными величинами. Вопрос этот в высшей степени важен
и серьезен, потому я и намерен поговорить о нем особо.
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ А. КАРРЕЛЯ45
«ИСТОРИЯ КОНТР РЕВОЛЮЦИИ В АНГЛИИ»
Изд. Неклюдова. 1866 г.
На издательском поприще появился в последнее время новый
деятель, г. Неклюдов46, автор неудавшихся уголовно-статистических
этюдов. Хотя он выступил на это поприще недавно, однако успел уже
надавать бездну обещаний. И Огюста Конта47 он издает, и Кэри48 он
издает, и «Физиологию нервной системы» Клода Бернара49 он из-
дает, и Гейера50 «Учебник истории философии права», и полное со-
брание сочинений Армана Карреля и «Геологию» Гексли51, и издает
он еще сочинения какого-то таинственного господина, имя которо-
го он, вероятно из приличия, скрыл под тремя звездочками. Кроме
того, он грозится еще издать следующие выпуски своих уголовно-
статистических этюдов и еще свое «Введение в науку уголовного пра-
ва». Когда приведутся в исполнение все эти угрозы и обещания, я не
знаю; покамест он издал уже четыре книги: Вирхова52 «О воспитании
женщин», Бернера53 «Учебник уголовного права» (вышло 3 выпуска),
Армана Карреля «История контр-революции в Англии» и «Философ-
ские этюды» какого-то таинственного троеточия. О брошюрке
Вирхова дан уже был в «Русском Слове» подробный отчет в статье
г. Писарева54 «О воспитании женщин»55. Об учебнике Бернера я под-
робно поговорю, когда выйдут все выпуски. Что же касается до двух
последних книжек — то о них потолкуем теперь.
Впрочем, толковать-то стоит только об одной из них — об «Исто-
рии контр-революции в Англии», соч. Армана Карреля.
Личность и деятельность Карреля, я думаю, уже достаточно из-
вестны читателям «Русского Слова» из статьи Милля56, напечатанной
в «Рассуждениях и исследованиях», изд. Ковалевского57, ч. II, вып. 158
Поэтому нам нет нужды вдаваться здесь в биографические подробно-
сти относительно его жизни. Однако говорить о сочинениях Карре-
ля, ни слова не говоря о его деятельности, решительно невозможно.
Только характер деятельности Карреля может объяснить нам смысл
и значение его исторических трудов. Чтобы понять его сочинения,
нужно понять его самого. Что такое был Арман Каррель?
Луи Блан говорит о нем, что он был рожден главою партии. Милль
называет его «величайшим политическим вождем своего века». Одна-
Рецензия на книгу А. Карреля «История контр-революции в Англии»
73
ко, познакомившись поближе с личностью и деятельностью Карреля,
нельзя согласиться с мнением этих двух знаменитых публицистов.
Правда, Каррель был очень честным и прямым человеком, спо-
собным внушать к себе почтение и уважение; он импонировал сво-
их друзей, он внушал ужас своим врагам. «Во всей его личности, —
говорит Луи Блан, — было что-то рыцарское. Все системы насилия
были ему одинаково противны; американские теории нравились
ему именно за то, что они предоставляли полную свободу личности
и относились с глубоким уважением к человеческому достоинству».
Но вот именно потому-то, что в его характере было слишком много
рыцарского, он не годился для политической борьбы. Для полити-
ческой борьбы нужна некоторая гибкость, некоторая уклончивость
в характере, — ее-то вот именно у него и не было. Он был слишком
прям и откровенен; он держал себя аристократом, был щепетилен в
выборе средств и хотел вести борьбу с правительством открыто, н а -
чистоту. Разумеется, такой образ действий весьма добродетелен и
благороден, но для политического борца он решительно неуместен.
Начистоту хорошо бороться с равным себе по силе; но с пра-
вительством лицемерным и вероломным, против которого боролся
Каррель, борьба начистоту была бесполезна и бесцельна. Стучите
заступом в каменную стену сколько угодно — стена непошатнется.
Но употребите то же орудие только иначе — и результат выйдет со-
вершенно другой.
Но Каррель пренебрегал этим практическим правилом и не всегда
был мудр, «яко змий». Он более поражал своею пылкостью и отважно-
стью, чем обдуманностью и холодностью. Пылкость же и отважность
не могут быть поддерживаемы постоянно в одинаковой напряженно-
сти. Потому Каррель никогда не отличался ровным, спокойным на-
строением духа; он то воодушевлялся, то снова падал духом. «Среди
этих горьких колебаний, — говорит Луи Блан, — ему приходилось
иногда порицать движения, которые могли бы иметь успех, если бы
были им поддержаны».
Благодаря всем этим свойствам своего характера Каррель ни на
йоту не подвинул того дела, которое он считал своим и за которое
°н боролся до конца своих дней. Он начал свою карьеру при пол-
ном господстве феодально-клерикальных начал, он окончил ее при
Радостных кликах торжествующей буржуазии. Что же он сделал для
НаРода? Что он сделал для народной партии?
74
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Упрямый и слишком неуступчивый и откровенный в своих по-
ступках, он был в то же время весьма не стоек и не последователен
в своих политических убеждениях. А это тоже немалый недостаток
для политического деятеля. Каррель в течение своей недолгой карье-
ры раз пять менял свои убеждения. То он восторгался добродетелями
жирондистов, то увлекался своею «великой империей» и сочувство-
вал директории, то он дрался в Испании под знаменами «наполео-
новского батальона», то вступал в ряды буржуазных либералов, пред-
водительствуемых Тьером59 и 1йзо60, то — в ряды оппонирующих
буржуазной монархии. Но и в рядах этих последних он не умел вести
себя как следует. И если бы он дожил до 1848 года, то, вероятно, мы
увидели бы его под знаменем Гарнье-Пажеса61 и Ламартина92, а не
Луи Блана и Прудона.
Эту гибкость политических убеждений Милль ставит в особенную
заслугу Каррелю. На его соединение с Тьером и 1йзо он смотрит как
на необыкновенно тонкую и мудрую политическую штуку. Однако
последующие события лучше всего показали, к чему обыкновенно
приводят эти тонкие и мудрые штуки. Каррель остался в чистых дура-
ках; Франция попала «из кулька в рогожку», а гг. Тьер и Гизо получили
тепленькие места и хорошо погрели руки.
Таким образом, соединение народной партии с буржуазной при-
вело к результатам как раз противоположным тем, о которых, быть
может, мечтал Каррель.
И так всегда оканчиваются все подобные соединения, все по-
добные неестественные союзы. Умеренные партии весьма до них
охочи, — и немудрено: они всегда остаются в барышах. Усиленные
радикальными партиями, они нередко приводят к успешному окон-
чанию свою борьбу; переворот удается, но этот переворот никогда
не может быть глубок и последователен, а потому вакантное место
упраздненного правительства всегда занимает та партия, которая по
своим принципам всего ближе подходит к нему. История соединения
Карреля с Гизо и Тьером служит тому самым убедительным доказа-
тельством.
Но хотя Каррель был и неискусным политическим борцом, хотя'
его политические идеалы были очень смутны и неопределенны, тем
не менее он всей душой и всем телом был предан тому, что назы-
вал своим делом и — делом народной партии. В этом отношении он
представляет собою образец вполне достойный уважения. Особен-
Рецензия на книгу А Карреля «История контр-революции в Англии»
75
но достойны подражания отношения его к научной литературе. На
науку и литературу он смотрел только как на средство проводить в
жизнь те мысли и убеждения, которые, по его мнению, служили ин-
тересам народного дела. Потому все его сочинения имеют чисто тен-
денциозный характер. «Он не писал ни одной строчки, — говорит
его издатель, — которая как острием меча не резала бы чего-нибудь
враждебного интересам народной партии».
Все, что он делал, говорил или писал, имело в виду какую-нибудь
жизненную практическую цель. «Оттого все, даже самые ранние его
произведения, — говорит издатель, — отличаются высшей степенью
живости, реальности и тем, что у нас названо было когда-то при-
меняемостью».
Филистеры придут, разумеется, в благоговейный ужас от такого
святотатственного отношения к науке и литературе. Как, делать из
науки служанку практическим целям, превратить ее в орудие поли-
тических партий, вывести ее из ее величественного храма, свести
ее с ее недосягаемых высот на беспокойное поприще практической
деятельности и политической борьбы, — да это значит совсем от-
казаться от науки!
Да, это значит совсем отказаться от науки для науки, как мы
уже давно отказались от искусства для искусства. И что бы ни во-
пияли, как бы ни свирепствовали эти тупоумные филистеры, всякий
честный человек поймет, что заниматься в настоящее время наукою
для науки так же бессмысленно, как и заниматься искусством для ис-
кусства.
Спокойно предаваться беспечальному созерцанию истины, спо-
койно и бесстрастно раскапывать груды научных фактов, безо всякой
осязательной, более или менее непосредственно применимой прак-
тически полезной цели, — в то время, когда жизнь просит дела, когда
со всех сторон раздаются стоны и вопли угнетенных, зовущие на по-
мощь, когда взор повсюду встречает бедность, невежество и страда-
ние, когда зло своим тяжелым гнетом давит и душит человека, — за-
ниматься в это время наукою ради науки — это, по меньшей мере,
глупо и бесчестно. Потому наука, как и искусство, в глазах каждого
честного человека, не служат сами по себе целью; теперь они нужны
нам только как средства.
Именно так-то и пользовался наукою Каррель. Его «История контр-
революции в Англии», как справедливо выражается издатель, «есть
76
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
придавленное стремление писать о том, что переживала в это время
Франция».
В самом деле, какое могло быть поприще для деятельности от-
ставного подпоручика, едва-едва избегнувшего смертной казни? Что
можно было печатно говорить о текущих событиях в конце царство-
вания Бурбонов? Какое можно было принимать участие в этих собы-
тиях? — Каррель понимает, что прямо ничего нельзя было ни писать,
ни делать, — и вот он берется за образы и аналогии и пишет историю
контр-революции в Англии.
Все свое внимание он сосредоточивает на политической борьбе
оппозиционных партий с королем, министрами, оставляя совершен-
но в тени те тайны, скрытые пружины, которые в сущности заправ-
ляют историческими судьбами народа, которые подчиняют своему
влиянию не только политическую, но и умственную жизнь наций.
Политический интерес выдвинут у него на первый план, экономиче-
ские интересы загнаны на самый задний. О народе, его социальном
положении, он говорит весьма мало и довольно поверхностно. Зато
он сообщает весьма подробные сведения о действиях парламентов,
об интригах королей и разных оппонирующих и не оппонирующих
лордов и джентльменов. Отсюда читатель, надеюсь, поймет, почему
при разборе «Истории контр-революции» Карреля мы более говори-
ли о самом Карреле, его отношениях к науке, чем о его книге.
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ ПРУДОНА
«ФРАНЦУЗСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ»
Перевод под ред. Михайловского. СПб. 1867 г.
Не только у нас, но даже и в самой Франции, не говоря уже о Герма-
нии, Прудона понимают обыкновенно вкривь и вкось, а по большей
части и совсем не понимают. В этом непонимании нельзя безуслов-
но винить ограниченность судей Прудона; но в нем отчасти виноват
и он сам. В своих наиболее замечательных сочинениях он является
только критиком. Только в последнее время в его сочинениях стали
ясно определяться его положительные принципы, с особенною же
ясностью и полностью высказались они в его посмертном сочине-
нии «De la capacite politique des classes ouvrieres», вышедшем на этих
днях в русском переводе под заглавием «Французская демократия».
В основе каждой логически развиваемой системы должен лежать
какой-нибудь принцип, который и составляет обыкновенно основ-
ную идею системы. Какой же принцип лежит в основе системы Пру-
дона? Принцип взаимности.
Итак, взаимность или обмен — есть основной принцип
системы Прудона. Услуга за услугу, прибыль за прибыль, ссуда за
ссуду, обеспечение за обеспечение, кредит за кредит, порука за по-
руку, гарантия за гарантию: таков закон этой системы. Это древнее
возмездие, око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь, перенесенное из
уголовного права и обычай вендетты в область экономического пра-
ва, в отношении труда и братства. Отсюда вытекают все учреждения,
основанные на взаимности: взаимные страхования, взаимный кре-
дит, взаимное вспоможение, взаимное обучение, обоюдные гарантии
сбыта, обмена, труда, доброкачественности, верной оценки товаров
и проч.
Итак, старый принцип мести из сферы уголовного права, где уже
вполне признана его несостоятельность, должен быть перенесен в
сферу экономического права, должен сделаться основою наших со-
циальных отношений. Тогда, по мнению Прудона, «на земле воца-
рится справедливость и в обществе, не будет ни полиции, ни нака-
заний, ни притеснений» (стр. 84). Но разве наказание порождено не
тем же самым принципом? Разве притеснение не апеллирует в свое
оправдание к тому же самому принципу? И как может то, что оказа-
78
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
лось вредным и несправедливым в сфере юридических отношений
сделаться полезным и справедливым в сфере отношений экономи-
ческих?
На все эти вопросы мы напрасно будем искать ответа у Прудона
и у той школы экономистов, с Бастиа63 и Маклеодом во главе, кото-
рая, подобно Прудону, принцип обмена ставит краеугольным камнем
человеческого общежития. Око за око или услуга за услугу — таков
верховный догмат экономической школы. «Свободный обмен услуги
за услуги, — говорит Бастиа («Эконом, софизмы, ч. II, стр. 198), — вот
истинный и справедливый закон человеческих отношений». «Вне
науки об обмене — нет политической экономии, вне отношений об-
мена — нет экономических отношений», — восторженно восклица-
ет Маклеод. Следовательно, до сих пор Прудон говорил то же самое,
что и Бастиа, и Маклеод, и вообще экономисты. И он, и они кладут
принцип обмена, притом обмена, проникнутого, разумеется, нача-
лом взаимности, — в основу своих экономических систем; и он, и
они одинаково желают, чтобы обмен этот производился честным и
справедливым образом. Но кто же будет регулировать его, что гаран-
тирует его честность и добросовестность, каким масштабом долж-
ны соразмеряться обмениваемые величины? Вот тут-то Прудон, по-
видимому и расходится со старою экономическою школою.
Экономисты аргументируют следующим образом: обмен есть про-
цесс сравнения двух ценных предметов; обмен будет справедлив и за-
конен, если будут сравниваться два равноценные предмета; итак, цен-
ность предмета должна быть мерилом обмена. Но отчего же зависит
самая ценность предмета? От количества положенного на него труда.
«Труд есть существенная мера ценностей при обмене товаров», — го-
ворит праотец экономической школы Адам Смит64. «Ценность чулков
(а следовательно и всяких продуктов вообще) определяется количе-
ством всего труда, которое нужно для того, чтобы произвести чулки
и доставить их на рынок», — повторяет Рикардо65 и за ним вся братия
экономистов. Прекрасно. Но как определить самый труд? Его нель-
зя мерить рабочими часами, т. е. одним количеством, нужно обра-
щать внимание и на качество, а при определении качества в расчет
должны войти элементы, не поддающиеся никакому вычислению: как
возможно вычислить и выразить в точных, определенных величинах
степень искусства, таланта, уменья работника. Кроме того в стои-
мость труда должна войти и стоимость выучки труда, а определить
Рецензия на книгу Прудона «Франиузская демократия'.
79
эту последнюю, в большей части случаев, нет никакой возможности.
Далее, при настоящем развитии промышленности, немного можно
насчитать таких предметов, которые бы производились исключи-
тельно одним только личным, непосредственным трудом человека;
большая часть предметов является как продукты совокупной деятель-
ности труда и капитала, т. е. личного, непосредственного труда и тру-
да прошедшего; стоимость же того прошедшего труда не отличается
устойчивостью, — она подлежит бесчисленным колебаниям, завися-
щим от множества случайных обстоятельств, которых нельзя заранее
ни определить, ни даже предусмотреть. Следовательно, стоимость
труда — такая вещь, которую невозможно точно определить, а следо-
вательно, она не может служить мерилом ценностей предмета. И вот
экономисты начинают мало-помалу допускать не одни, а несколько
масштабов ценностей. «Ценность предметов, — говорит Милль, — за-
висит не от одного количества потраченного на них труда, но еще и
от величины заработной платы, и от величины ренты и процента, и
от обычая». Такое множество различных мер для определения цен-
ности предмета делает эту ценность какою-то неизмеримою величи-
ною и окончательно спутывает понятия экономистов. В это время яв-
ляется Маклеод и говорит им: «Господа, все, что вы изволите говорить
о разных способах, о разных масштабах измерения ценностей, — все
это сущий вздор: единственное верное, точное мерило ценностей
есть спрос и предложение; когда спрос и предложение равны, пред-
меты ценятся, как вы сказали, по стоимости их производства, кото-
рая опять зависит от спроса и предложения; когда спрос превышает
предложение или предложение спрос, ценность предмета понижает-
ся или повышается, совершенно независимо от стоимости его произ-
водства. В доказательство вот вам примеры из действительной жиз-
ни», — и Маклеод привел несколько убедительных примеров, после
которых нельзя уже было сомневаться, что закон спроса и предло-
жения есть верховный закон нашего общежития, есть непреложный
регулятор всех наших экономических отношений. Экономическая
школа, впрочем, и до него уже сознавала главенство этого закона,
но она как-то стыдилась открыто в этом признаться; она прибегла к
фикции разделила ценность предмета на внутреннюю и внешнюю,
на ценность действительную и ценность меновую: мерилом первой
°на провозгласила труд, мерилом второй — спрос и предложение,
т- е. случай. Маклеод, как экономист более последовательный, чем
80
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Милль, с презрением отверг этот фальшивый дуализм. «Единствен-
ное мерило ценности есть спрос и предложение; к чему тут толковать
о какой-то внутренней ценности, — ценность одна; для измерения
ее незачем прибегать к таким неуловимым и трудно вычисляемым
величинам, каковы труд, уменье, талант и т. п.; все эти и им подобные
масштабы внутренних ценностей ведут только к пустословию и са-
мообольщению; у нас есть верный, точный, осязательный масштаб, и
другого нам не надо». В самом деле, что может быть осязательнее это-
го масштаба? Как легко, руководствуясь им, определить цену всевоз-
можных товаров! Вы хотите, например, знать ценность моих сапо-
гов. Я сейчас же могу удовлетворить ваше любопытство: мои сапоги
стоят восемь рублей. Почему? Потому, что я заплатил за них восемь
рублей. Почему же вы заплатили за них восемь рублей? Потому, что я
должен был подчиниться закону спроса и предложения. И таким про-
стым способом мы можем определить ценность каких угодно вещей.
Всякая вещь стоит столько, сколько за нее дают на рынке: рыночная
цена предмета есть его истинная, настоящая цена. Но ведь это уже
слишком грубый и произвольный масштаб, это значит определять
ценности вещей не по их действительной стоимости, а по тому, как
их произвольно ценят люди под влиянием разных случайных и по-
сторонних соображений. Впрочем, успокаивает себя экономист, при
полной, ничем не стесняемой и неограниченной свободе обмена,
рыночная ценность предмета всегда должна совпадать с его настоя-
щей ценностью, потому что если за какие-нибудь предметы на рынке
дают дороже, чем они стоят на самом деле, в таком случае капиталы
страны тотчас же обратятся к выделке этих предметов, и их надела-
ют такое количество, что рыночная цена на них тотчас же упадет до
уровня их настоящей ценности; если она упадет ниже этого уров-
ня, тогда производство этих предметов сократится в такой мере, что
предложение их уравновесится со спросом на них. Итак, экономисты
нашли меру для определения ценностей всевозможных предметов.
Найдена мерка — значит найден регулятор обмена. Обмен, ре-
гулируемый спросом и предложением, есть обмен справедливый и
правильный, потому что предметы ценятся по их настоящей цене,
т. е. обмениваются равноценные величины. Единственное условие,
которого требует такой обмен, есть полная свобода, полное приме-
нение принципа laissez faire66 к сфере экономических отношений.
Свободный обмен, регулируемый только спросом и предложени-
Рецензия на книгу Прудона «Французская демократия-
81
ем, — вот последнее слово и конечный результат всей аргумента-
ции старой экономической школы. Мы видим теперь, каким путем
дошла она до этого результата: сперва она хотела ценить предметы
по их внутренней стоимости, но, не отыскав масштаба, годного для
внутренней стоимости, она перестала ею заниматься и обратила все
свое внимание на внешнюю ценность предмета и здесь легко нашла
подходящий и вполне осязательный масштаб — в рыночном прей-
скуранте. Для того же, чтобы этот масштаб не показался слишком
произвольным и бессовестным, она придумала теорию, по которой
рыночная цена предмета всегда стремится совпасть с его настоящею,
действительною ценой.
Прудон, соглашаясь с экономистами, что обмен должен лечь в
основу всех социальных отношений, решительно расходится с этой
школой по вопросу о регулировании обмена. «Попытаемся, говорит
он (стр. 99), — разобрать верховный закон экономистов и доказать,
что в этом знаменитом законе не все одинаково свято и непрелож-
но. Разногласие, которое происходит между двумя частными лица-
ми, продавцом и покупателем, по поводу цены какого-нибудь товара,
услуги, недвижимого имущества или всякого другого предмета, на-
зывается предложением и спросом».
«Продавец говорит: “мой товар стоит 6 франков, и поэтому я и
предлагаю вам его за эту цену”. — “Нет, отвечает покупщик, ваш то-
вар стоит всего 4 франка, и я спрашиваю его за эту цену; ваше дело
решить, можете ли вы отдать мне его”».
«Может статься, что собеседники оба — люди добросовестные. В
таком случае, уважая свое собственное решение, они расстанутся, не
покончив дела, если только, по особым соображениям, не поделят
разницу поровну и с общего согласия не оценят товар в 5 франков.
Но по большей части встречаются два плута, которые стараются об-
мануть друг друга. Продавец знает, чего стоит его товар по своей
выделке и на что он пригоден, и говорит себе, что его ценность —
5 фран. 50 сан. Но правды он не скажет, а запросит за него 6 франков
и даже больше, если только состояние рынка и простодушие поку-
пателя дадут ему на это возможность. Вот что значит запрашивать.
Точно так же и покупатель, зная свою собственную потребность и
соображая в уме настоящую цену предмета, говорит себе: эта вещь
может стоить 5 фр., но делает вид, что хочет дать только 4 фр. Это
называется сбавлять цену. Если рассматривать этот расчет с точки
82
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
зрения добросовестности, он окажется с обеих сторон бесчестным
и столь же позорным, как всякая ложь. Следовательно, закон предло-
жения и спроса не может быть непогрешим, потому что в нем почти
всегда сталкивается двойное плутовство» (стр. 99,100).
Итак, закон спроса и предложения, основанный на взаимном ли-
цемерии и ведущий к эксплуатации менее сильного, менее богатого
и менее хитрого более сильным, богатым и хитрым, — не может быть
регулятором справедливого обмена. Где же искать этого регулятора?
«Я уже давно предлагаю, — говорит Прудон, — следующие вопросы,
на которые еще ни разу не получал ответа. Что стоит пара лаптей? Во
сколько можно оценить рабочий день колесника? Что может стоит
день камнетеса, кузнеца, бондаря, портнихи, пивовара, приказчика,
музыканта, танцовщицы, землекопа, поденщика? Очевидно, что, знай
мы это, вопрос о труде и плате был бы разрешен: нет ничего легче,
как оказывать справедливость, а результатом справедливости было
бы повсеместное-спокойствие и довольство. Сообразно этому, сколь-
ко надо будет платить доктору, нотариусу, чиновнику, профессору?
Сколько придется на долю артиста, виртуоза? Сколько буржуа должен
получать лишку против рабочего? Сколько назначить ему за его хо-
зяйничанье?» (стр. 106,107).
Эти вопросы ясно показывают, что Прудон считает регулятором
обмена — труд и его стоимость. «При всякой покупке и продаже, —
говорит он, — мы обмениваемся услугами и, оценивая взаимно наши
услуги, мы должны принимать в расчет только настоящую ценность
труда» (стр. 111). Итак, Прудон опять хватается за этот философский
камень, над определением которого экономическая школа так долго
и так напрасно тратила свои убогие силы. Легко сказать, как гово-
рит Прудон и как говорил Бастиа: «Польза стоит пользы, должность
стоит должности, услуга оплачивает услугу, рабочий день равняется
другому рабочему дню, но укажите мне две безусловно равноценные
пользы, две равноважные и необходимые должности, две совершен-
но равнозначительные услуги? Кто может выразить с определенною
точностью все неуловимые элементы, входящие в стоимость труда?
Элементы — искусство, талант, уменье, предварительная подготовка,
навык и т. п. Прудон понимает, что ему могут задать подобный вопрос.
На стр. 112 он сам говорит: «Но, — возразите вы мне, — неправда, будто
одна служба равняется другой, будто одна услуга оплачивает другую,
будто рабочий день одного равняется по цене рабочему дню другого.
Рецензия на книгу Прудона «Французская демократия'
83
Против этого протестует всеобщее сознание». «Признаюсь, — про-
должает Прудон, — для меня такое рассуждение (все равно, как если
бы мне стали доказывать, что промышленники, должностные лица,
ученые, негоцианты, работники, крестьяне, словом, все работающие,
производящие, трудящиеся люди — животные разных пород и видов,
которых нет возможности сравнивать между собою». — «Тогда как на
самом деле с первого же взгляда мы открываем следующий замеча-
тельный факт: если двое людей и неравны между собою по своим
способностям, то разница в ту или другую сторону никогда, однако,
не доходит до бесконечности, а всегда остается в довольно тесных
пределах. Как в физическом мире нам невозможно достигнуть ни
крайнего жара, ни крайнего холода, и наши термометрические из-
мерения колеблются на небольших расстояниях в обе стороны от
средней точки, ошибочно называемой нулем, — так точно нет ника-
кой возможности определить относительную и абсолютную степень
силы разума ни между людьми, ни между животными. Все, что мы мо-
жем сделать, хотя бы, например, относительно ума, — это начертать
границы, конечно произвольные, выше и ниже определенного услов-
ного пункта, который назовем здравым смыслом. Касательно силы
мы тоже можем принять одну общую единицу, хотя бы, например,
силу лошади, и потом считать, сколько единиц и дробей.этой едини-
цы каждый из нас способен произвести. Итак, для измерения силы и
ума мы получим, как на термометре, крайности и среднюю пропор-
цию. Большая часть людей будет подходить к средней пропорции, и
те, которые будут отходить от нее вниз или вверх, будут составлять
более редкие явления. Я только что сказал, что между этими двумя
крайностями расстояние довольно незначительно, и действительно,
человек, который соединял бы в себе силы двух или трех людей, был
бы Геркулесом, и тот, в котором бы соединялся ум четырех человек,
был бы полубогом. К этим границам, которым подчиняется разви-
тие человеческих способностей, присоединяются еще условия жиз-
ни и природы. Maximum продолжительности человеческой жизни —
70 или 80 лет, из которых надо вычесть период детства, образования
и период одряхления и старости. Сутки для всех одинаково имеют
24 часа, из которых, смотря по обстоятельствам, можно уделить на
работу 9-18 часов. В каждой неделе есть день отдыха, и хотя год со-
стоит из 365 дней, однако можно рассчитывать только на 300 рабо-
чих дней. Из этого ясно, что хотя в промышленных способностях
84
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и есть неравенство, но оно нисколько не мешает существованию об-
щего уровня в целом; это напоминает ниву, где все колосья неравны
между собою, но которая тем не менее кажется совершенно ровною
долиною» (стр. 114-116).
Я с намерением выписал весь этот длинный отрывок, так как это
единственное место во всей книге, где Прудон пытается доказать воз-
можность измерения ценности предмета трудом, потраченным на его
производство. Читатель видит из этого отрывка, что Прудон не толь-
ко не опроверг возражение, которое он сам себе предложил, но даже
не понял, в чем заключается его главная трудность. Он доказывает,
что все люди по своим силам и способностям более или менее равны
между собою. Это совершенно справедливо, против этого никто не
решится сказать, это даже до некоторой степени доказано статисти-
кою. Но дело совсем не в том, речь идет совсем не о сравнении между
собою двух индивидуумов, а о сравнении двух разнородных предме-
тов по количеству и стоимости вложенного в них труда. Положим, вы
еще можете сравнивать между собою рабочий день сапожника и бу-
лочника, но как вы сравните булку и сапог? При первом сравнении вы
имели дело с двумя только индивидуумами, приблизительно равны-
ми по своим способностям, талантам и трудолюбию; при сравнении
второго рода вы должны иметь в виду целый ряд производителей,
вложивших небольшую долю своего труда в производство булки и
сапога, кроме того ваш расчет до бесконечности усложнится множе-
ством случайных, побочных обстоятельств; например, многое будет
зависеть от того, как устроена была печь, в которой пеклась булка, на
какой мельнице мололся хлеб, как далеко отстояла эта мельница от
места покупки муки, как велика была заработная плата земледельцев,
возделывавших хлеб, какими нитками шил сапожник сапоги, где по-
купал кожу и т. д., и т. д. Прудон думает, что возможно определить
все это предположительно-, да, возможно, но такая предположитель-
ная оценка не будет иметь никакого практического значения; она
будет слишком субъективна и слишком произвольна. Отнять у нее
этот характер субъективности и произвольности возможно только
двумя путями. Путем постановлений власти-, верховная власть го-
сударства или общины определяет, на основании различных сооб-
ражений и вычислений, ценность представленных на рынок товаров;
каждый продукт, прежде чем появиться в продаже, прежде чем сде-
латься объектом обмена, повергается на рассмотрение власти, власть
Рецензия на книгу Прудона «Французская демократия'
85
выставляет на нем его постоянную цену; или же, не утруждая себя
оценкою каждого предмета в отдельности, власть просто назначает
постоянную или временную таксу для целого рода известных про-
дуктов. Этот путь Прудон отвергает с негодованием. Остается второй
путь; он состоит в постоянной и повсеместной публикации статисти-
ческих сведений о состоянии урожаев, о числе рабочих рук, о коли-
честве свободных капиталов, о размерах потребления и производ-
ства в каждой местности, о задельной плате, о рисках и несчастных
случаях, о рыночных ценах и т. п. Такие публикации способствовали
бы повсеместному уравнению спроса с предложением и повели бы
к установлению прочных и определенных такс на товары.
Первый путь — это путь, которого держались некоторые из сред-
невековых ремесленных корпораций и городских муниципий. Он
приводит к самому грубому произволу и препятствует развитию про-
мышленности, убивает дух изобретательности. Второй путь, избран-
ный Прудоном, приводит к безусловному господству закона спроса
и предложения, который сам Прудон считает несправедливым и не-
разумным.
Правда, тогда ажиотаж будет невозможен, не будет быстрых и не-
ожиданных разорений и обогащений, не будет банкротств, но через
это нисколько не изменится отношение между трудом и капиталом.
И Бастиа, и вся экономическая школа считают ажиотаж и банкрот-
ство ненормальными явлениями, и они из всех сил стараются об ис-
коренении их, но никто не скажет, что эти почтенные люди хлопо-
чут в интересах рабочего, — нет, они имеют в виду только выгоды
буржуа; для буржуа выгоден экономический застой, и они тщательно
оберегают и охраняют его от всяких потрясений и перемен. К тому
же самому стремится и Прудон, потому что предлагаемый им способ
уравнения ценностей, уравнения, которое он, под именем справед-
ливости, кладет в основу всей своей экономической системы, логи-
чески приводит к узаконению ложных экономических отношений,
к возведению экономических фактов в экономическое право. «Цены
всех товаров (в том числе и труда) должны определяться, — говорит
°н, — на основании подробных сведений о различных элементах
производства в различных промышленных сферах». Прекрасно. Но
почему же средний вывод, извлеченный из этих сведений, мы долж-
ны считать за непреложную норму, за истинный регулятор обмена?
Кто поручится, что эта норма, выражает истинную, действительную
86
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ценность предмета? Разве те частные данные, из которых она соста-
вилась, образовались не под влиянием закона спроса и предложе-
ния?
Таким образом, Прудон, начав отыскивать регулятор обмена во
внутренней ценности предмета, кончил тем, что стал требовать «для
точной и верной оценки товаров учреждения статистических бюро
и контор для объявлений» (стр. 196), т. е. признал среднюю рыночную
цену за истинную, настоящую цену предмета. Но ведь рыночные цены,
как думает сам же Прудон, вытекают из промышленной анархии; сле-
довательно, отыскивать между ними среднюю величину и вводить эту
величину в норму обмена — это значит пытаться регулировать анар-
хию; такая попытка едва ли когда-нибудь может осуществиться. Это
все равно, что писать правила для воюющих и определять заранее,
какое число ударов и с какою силою каждый солдат имеет право на-
нести своему врагу; солдат никогда не подумает оправляться на поле
битвы с этою табелью ударов; он будет рубить направо и налево, —
рубить, пока не иступится клинок его сабли, пока сабля не выпадет у
него из рук. Ведь для того, чтобы средняя цена товаров, определяемая
по данным статистического бюро, хоть сколько-нибудь выражала со-
бою действительную ценность предмета, чтобы она не была плодом
чистейшего произвола, для того по крайней мере надобно, чтобы
люди усвоили себе сколько-нибудь правильный взгляд на свои труды.
«Надо, — говорит сам Прудон, — чтобы трудящееся общество дошло
до известной степени промышленной и экономической нравствен-
ности, чтобы все подчинялись законам справедливости, невзирая на
знатность, неравенство, положение, знаменитость, словом, на все,
чем дорожит общественное мнение» (стр. 117). Итак, нужно начать
реформу с нравов; нужно сделать прежде всего людей справедливы-
ми; нужно изменить и возвысить их миросозерцание; тогда только
рыночная цена предмета более или менее будет совпадать с его ис-
тинною ценою, найден будет верный регулятор обмена, а следова-
тельно, и всех наших социальных отношений. Но к чему тогда этот
регулятор, когда все люди сделаются равно справедливыми и равно
умными.
Теперь, когда мы знаем, в каком близком родстве находятся между
собою принципы Прудона и принципы старой школы экономистов,
нам остается указать только на то, в чем они разнятся. Прудон, как и
экономисты, ставит обмен краеугольным камнем общежития; он тре-
Рецензия на книгу Прудона «Французская демократия’
87
бует, чтобы этот обмен был справедлив и правилен, т. е. чтобы всегда
обменивались между собою только равноценные величины; меркою
ценности предмета он, как и экономисты, считает труд и стоимость
производства; меркою труда и стоимости производства среднюю
рыночную цену. Но вот уже с этого пункта, который экономисты
признают только в принципе, Прудон начинает расходиться с ними.
Прудон со свойственною ему логикою и последовательностью при-
меняет свой принцип ко всякого рода промышленным и торговым
предприятиям; таким образом у него является заманчивая теория вза-
имного страхования и взаимного кредита (дарового). Экономисты,
по своей близорукости, до сих пор не могут догадаться, что теория
дарового кредита есть не более, не менее как логическое развитие их
же собственной доктрины. Другая непоследовательность, в которую
они впадают, заключается в их излишней и совершенно неуместной
любви к преданиям и предрассудкам, завещанным нам средневеко-
вым феодализмом. Принципы средневекового феодализма и прин-
ципы современного буржуазного порядка совершенно друг другу
противоположны. Там монополии, привилегии, касты, прикреплен-
ность к земле, здесь отсутствие родовых монополий, полная свобода
обмена, полная свобода передвижения. Прудон ясно понимает это
противоречие и потому, со строгою последовательностью, исключа-
ет все средневековые привилегии, все остатки феодального права из
своей системы.
Таким образом, Прудон отличается от старой экономической шко-
лы только тем, что он логичнее, последовательнее и точнее развил
основной принцип современной буржуазии и извлек из него весьма
поучительные результаты относительно различных промышленных
предприятий, — именно относительно кредита, перевозки товаров,
страхования и найма квартир.
Нужно быть крайне непонятливым, чтобы видеть в прудоновской
теории кредита, страхования, перевозки товаров и найма квартир
какую-то особую, самостоятельную, оригинальную теорию; нет, это
не более, как логический вывод из буржуазного принципа обмена:
это его лучшая лицевая сторона. Экономисты не замечали ее и не
придавали ей особой важности, потому они сделали свою доктрину
ненавистною трудящимся классам. Прудон был сообразительнее их;
°н обратил на нее все свое внимание, он говорил о ней так неутоми-
мо, так долго и так хорошо, что рабочие или, правильнее, некоторая
88
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
часть рабочих до того увлеклась его принципами, что усмотрела в
них якорь своего спасения. «Без нас, — говорят они в докладе, писан-
ном в 1863 году и подписанном шестидесятые рабочими67, — бур-
жуазия не может основать ничего прочного, без ее содействия наше
освобождение может быть замедлено очень надолго».
Таким образом, экономисты не поняли Прудона; они вели с ним
ожесточенную, почти всегда недобросовестную полемику, тогда как
им следовало воздвигнуть ему памятник и сделать его членом самой
академии. Они ославили его «софистом и анархистом», не подозревая
даже того, что в лице его они сами себя обзывали этими именами.
Теория свободного обмена, порождая взаимный кредит и взаим-
ное страхование, логически приводит к развитию индивидуализма,
т. е. к праву каждой личности свободно распоряжаться своим потре-
блением и производством. В этом праве, по понятиям экономистов и
Прудона, заключается вся сущность индивидуализма; потому-то, в их
глазах, все писатели, имеющие несчастие не соглашаться с гг. Бастиа
и Прудоном, — отъявленные враги свободы человеческой личности,
сторонники коллективного деспотизма и произвола. Я не стану здесь
касаться этого старого спора и доказывать, как узко и односторонне
понимают индивидуальность гг. Бастиа и Прудон; я хочу только пока-
зать, к каким логическим выводам приводит их это понимание... Ед-
кие нападки Прудона на известный экономический принцип laissez
faire следует понимать не в смысле общего несогласия с этим прин-
ципом, а в смысле упрека экономистам за их непоследовательность.
Так, например, его нападки на Бастиа и Кобдена68 за их пламенные
филиппики свободной торговле объясняются тем, что он справедли-
во видел в этих филиппиках не проповедь свободной конкуренции, а
проповедь монополии в пользу иностранного производства. Но что
Прудон был несомненный поборник этого принципа, — это вытека-
ет как из общего смысла его основного принципа, — взаимности, т. е.
обмена, так и из его уважения к безграничному индивидуализму, из
его нападок на разные люксембургские и тому подобные проекты69,
наконец, из его собственных слов. В разбираемой мною книге он го-
ворит на стр. 165: «Всякая промышленная специальность не только
призвана развиваться и действовать в полной и совершенной незави-
симости при условиях взаимности, ответственности и обеспечения
(т. е. обмена, регулируемого, как мы видели, законом спроса и предло-
жения); которые составляют общее условие общества, но, кроме того,
Рецензия на книгу Прудона «Французская демократия» 89
то же распространяется и на промышленников, из которых каждый
в том округе, где он живет, служит своею личностью представителем
какой-нибудь специальности труда: в принципе же промышленники
должны, оставаться свободными». На следующих страницах Прудон
доказывает необходимость свободы торговли и конкуренции и вос-
стает против ассоциации, поглощающей и то, и другое, подчиняю-
щей себе труд и потребление человека. «Зачем пропадать, — говорит
он в заключение, — экономическому индивидуализму? Зачем нам ме-
шаться в это? Организуем право (т. е. обмен), и пусть каждый ловко
делает свое дело. Благосклонность публики обратится на того, кто
будет всех честнее и прилежнее» (стр. 168).
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ В. ЦИММЕРМАНА70
«ИСТОРИЯ КРЕСТЬЯНСКОЙ войны
В ГЕРМАНИИ ПО ЛЕТОПИСЯМ
И РАССКАЗАМ ОЧЕВИДЦЕВ»
Пер. со 2-го исправл. изд. Три выпуска. Изд. ред. журнала
• «Дело». 1865-1868 гг.
«Все к лучшему в этом лучшем из миров», — так обыкновенно
говорят благодушные оптимисты, облекая свое сытое довольство в
философские системы и в научные теории. Теперь эти теории, по-
видимому, не в большом ходу, — над ними даже смеются, и самому
слову «оптимист» придается какое-то весьма двусмысленное значе-
ние. Однако, едва ли это только не по-видимому; в сущности
же, в настоящее время оптимистическая теория владычествует над
всеми нами с такой же силой, как и прежде, несмотря на ежедневные
протесты живой действительности. Только теперь оптимизм принял
другой характер, несколько отличный от оптимизма Руссо, Попа71
и т. п. Мы очень хорошо знаем (хотя, быть может, многим из нас со-
всем бы и не хотелось этого знать), что не все существующее — пре-
красно и утешительно, что в нем много есть дурного и вредного, и
едва ли бы кто-нибудь согласился в настоящее время доказывать, что
землетрясение на острове св. Фомы — явление утешительное, как это
доказывали сто лет тому назад относительно лиссабонского земле-
трясения. Такой быстрый прогресс в нашем миросозерцании мы от
всей души готовы приписать плодотворному влиянию науки, о вели-
ком значении которой так любят распространяться все истые опти-
мисты. Однако принужденные признать, что существующий порядок
не есть самый совершенный порядок, мы сейчас же для смягчения
ригоризма добавили: существующий порядок не есть совершенный,
но постоянно усовершающийся. Это остроумное добав-
ление снимает тяжелый камень с нашего сердца и снова возвращает
нас к добродушию наших предков, видевших даже в разрушении Лис-
сабона нечто утешительное и благотворное. Таким образом, мы нахо-
дим прекрасное средство примирить горький пессимизм, возбуждае-
мый действительной жизнью, с сладеньким оптимизмом, желающим
видеть жизнь в таком виде, как этого хочется оптимисту. Признав
существование исторического прогресса, как факт непреложный
и почти не требующий доказательств, мы создали себе мостик, кото-
Рецензия на книгу В. Циммермана...
91
рый совершенно незаметно перевел нас от пессимистических тре-
волнений к оптимистическому самодовольству. Но очевидно, что та-
кое признание только тогда может нас вполне утешить и успокоить,
когда мы допустим исторический прогресс не только как простой
факт, но как неизменный закон. В самом деле, простое сопостав-
ление различных исторических эпох представляет весьма мало успо-
коительных результатов; везде мы находим одни и те же общие черты,
и нельзя сказать, чтобы это были одни только светлые черты. Но если
бы даже мы действительно могли допустить, что каждая последующая
эпоха лучше предыдущей, то и тогда мы не могли бы чувствовать себя
вполне удовлетворенными. Быть может, это только кажущиеся улуч-
шения, быть может, они случайны и недолговечны, быть может, они
сделаются для наших потомков источником нескончаемых бедствий
и страданий, быть может, завтра же их вырвет с корнем чья-нибудь
сильная рука и т. п. Для того, чтобы успокоиться, нам нужно быть уве-
ренными, что никогда ничего подобного не случится, что ни одно из
этих предположений не сбудется, т. е. мы должны уверовать в закон
исторического прогресса; мы должны уверовать вместе с историком
крестьянской войны, что будто «над всей историей царит непрелож-
ный закон, святая Немезида» (стр. 509, вып. III). Эта уверенность есть
лучшее средство примирения с горьким скептицизмом и недоверием
к «лучшему из миров».
Однако к историческому оптимизму нельзя относиться совер-
шенно безразлично; он содержит в себе весьма заметные оттенки,
которые никак не следует упускать из виду. Одни историки, пропа-
гандируя историческое предопределение, в смысле неуклонного ше-
ствия человечества по пути всяческого прогресса и преуспеяния, до
того уже увлекаются, что собственные вымыслы принимают за фак-
ты, а факты за вымыслы. Чтобы люди не слишком много толковали о
том, что потеряли или чего не получили, они с любезной услужливо-
стью начинают убеждать их, что потерянное совсем не было привле-
кательно, что эта потеря для них даже не потеря, а положительный
выигрыш и что то, чего они так страстно желали, в сущности было
вредно для них же самих и т. д. Вслед за этими убеждениями они по-
просят возвести очи в горе. Другие историки, хотя исповедуют веру
R исторический, предопределенный прогресс, настолько все-таки,
с°храняют свое беспристрастие, что не решаются называть белое
Черным, а черное белым. Не увлекаясь заманчивыми вымыслами соб-
92
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ственной благонамеренности, они изображают исторические факты
во всей их неподдельной истинности, никому не льстя и ни перед кем
не изгибаясь. Потому материал, собранный ими, заслуживает полно-
го доверия, каковы бы ни были их личные взгляды. Беспристрастное
исследование предоставляет каждому читателю полную возможность
сделать из него наиболее подходящий вывод, ни мало не стесняясь
субъективными воззрениями автора; выводы часто даже могут быть
диаметрально противоположны этим воззрениям. К числу историков
этой второй категории принадлежит и автор «Крестьянской войны».
Циммерман, как можно видеть из заключительных слов его книги
(см. III выпуск, стр. 509), из введения и предисловия ко 2-му изданию,
не чужд оптимистического взгляда на исторические события; он ве-
рит в исторический прогресс.
«Дух истины, — говорит он (см. I вып., пред, ко 2-му изд.), — стре-
мится вперед, смеясь над усилиями реакции остановить его. Кто не
чувствует этого движения вперед, тот стоит слишком далеко позади и
слишком низко. Человечество идет вперед и преобразовывается, на-
роды вырабатывают в себе высшие способности и в тяжкой борьбе
стремятся к своей цели». «После взрыва (т. е. восстания), — говорит
он, — все изменилось. Вся страна приняла другой вид. Настало н о -
вое время, день занялся среди разрушений и потрясений, в буре
и крови. Но это миновало, и при наступившей затем тишине люди
увидели вместо ночи день».
В другом месте Циммерман говорит: «Все, что было истинного
и прекрасного в этом движении, не прошло, не погибло бесследно.
Оно перешло в руки времени, которое все перерабатывает: одно раз-
вивает и возвращает, другое сушит и погребает» (III вып., стр. 509).
Несмотря, однако, на успокоительный взгляд историка, Циммер-
ман нигде не жертвует ему своим беспристрастием. Это обстоятель-
ство придает особенную цену его замечательной монографии и де-
лает возможным фактическую проверку и оценку оптимистических
воззрений как самого автора, так и вообще господствующей истори-
ческой школы.
Никогда, быть может, человечество не было так близко к осу-
ществлению своих заветных идеалов, как в памятный 1525 год. По-
видимому, заря того «царствия божия», о котором так много и хорошо
говорили народные вожди, уже занималась над землею; по-видимому,
многовековое странствование по пустыням рабства и нищеты прихо-
Рецензия на книгу В. Циммермана...
93
дило к концу и видны были окраины обетованной земли. Народные
предводители так глубоко были убеждены в правоте и в успехе своего
дела, что даже в самые критические моменты движения, за несколько
часов до рокового поражения, они не теряли бодрости и обращались
к правителям и феодалам, как лица, «власть имеющие» и пришедшие
судить их и казнить.
«Бойтеся и трепещите, — писали они им, — неужели вы думаете,
что господь бог не в силах спасти свой неразумный народ или что он
пощадит в гневе своем тиранов. Или вы думаете, что тираны угоднее
богу, чем его народ. Познайте, что сам бог через пророка Даниила да-
ровал силу народу. Придите и покайтеся в своих жестокостях; в про-
тивном случае вы будете вырваны, как сорная трава» и т. д.
И эта непоколебимая и гордая уверенность в победе была не без
основания. Положение Германии в то время, по-видимому, благо-
приятствовало самым смелым реформам; общественные элементы
находились в каком-то брожении; дворянство, духовенство, город-
ская буржуазия и крестьянство находились в самом полном разладе.
Правда, этот разлад не был чем-то новым, исключительно свойствен-
ным только той эпохе; он проходил и проходит через всю историю
западно-европейского человечества; из средних веков он перешел по
наследству и в новые, но разница между средневековым и нововеко-
вым периодом в том именно и состоит, что в средние века враждебные
элементы находились в состоянии полнейшей разъединенности, ни
за одним из них не стояло никакой посторонней силы, обуздываю-
щей и сдерживающей остальные; шансы борьбы были более или ме-
нее равны. Положение дела изменилось, когда рядом с названными
общественными элементами возник другой элемент, с особой спе-
циальной задачей охранять и оберегать раз установленный порядок.
Благодаря этому новому элементу или этой новой силе, обладающей
огромными материальными средствами, всякие радикальные рефор-
мы, идущие снизу, сделались в настоящее время крайне трудными,
почти невозможными.
Восстание крестьян началось в Верхней Швабии в первой еще по-
ловине 1524 г., к концу этого года оно приняло уже довольно угро-
жающий вид и формулировало свои первые требования. Требования
ЭТИ отличались крайней умеренностью и даже наивностью. Мы тре-
буем, — писали крестьяне, — чтобы, во-первых, нас не заставляли сте-
речь дичь и охотиться для господ; во-вторых, чтобы нас не заставляли
94
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
водить наших собак в намордниках; в-третьих, чтобы каждый из нас
имел право носить пищали и арбалеты; в-четвертых, егеря и лесни-
чие не обязаны никого обижать; в-пятых, мы не обязаны возить по-
мещику навоз, исполнять тяжелые рукоделья, платить подати, налоги
и пени, не установленные законом, и т. д. Всего таких требований
было шестнадцать. Между прочим, в 12-ми 13-м параграфах требо-
валось, чтобы господин не имел права брать себе имения умершего
крестьянина, если после него остались родственники; в 15-м — вы-
говаривалось право каждому крестьянину «потчевать дома кого угод-
но вином». Как ни умеренны были эти требования, феодалы не были
расположены уступить им; но с другой стороны, они были слишком
слабы, чтобы отказать им наотрез. И вот они решились сделать вид,
будто готовы уступить крестьянам, завлечь их таким образом в пере-
говоры, убедить их до окончания переговоров возвратиться по до-
мам, а самим тем временем набрать войска и наказать дерзких ослуш-
ников. «Есть подлинные письма, — говорит Циммерман, — в которых
откровенно высказано намерение обмануть народ ложной уступчи-
востью и мнимым желанием законных переговоров до тех пор, пока
можно будет усмирить его силою» (стр. 261, вып. I). Крестьяне по-
верили и обещали оставаться спокойными до законного решения их
дела. Однако едва только они вернулись домой, как помещики стали
снова требовать от них барщины, оброки и другие повинности, кото-
рые крестьяне отказывались исполнять. Таким образом, при первом
же столкновении с крестьянами феодалы обнаружили самое наглое
вероломство, и этой-то политики надувательства они неуклонно дер-
жались до самого того времени, пока сила не перешла на их сторону.
Ниже мы увидим, что это коварство, с одной стороны, и излишняя
доверчивость, с другой, некоторых из предводителей крестьянского
восстания были одной из главных причин его неудачи. Крестьяне,
возмущенные предательством дворян, снова взялись за оружие; мя-
теж быстро разрастался и охватил множество городов и селений, от
Брисгау до Костанцского озера, и от Альгау до Риса; хотя дворяне и
владетельные князья воспользовались переговорами, чтобы собрать
деньги и войска, однако их единичные средства были слишком ни-
чтожны для успешной борьбы с восставшими. Швабский союз мед-
лил и бездействовал; только в начале 1525 г. он решился принять
«энергические меры». Но, увы, и у него не было средств для осущест-
вления своего благородного решения! Как ничтожны были его мате-
Рецензия на книгу В. Циммермана...
95
риальные силы, можно судить по следующему факту. Чрезвычайный
сейм, собравшийся 5 февраля 1525 г. в Ульме, нашел восстание черни
в высшей степени опасным: «Оно распространяется, — сказано в по-
становлении сейма, — так быстро, что шайка из двух или трех сот
человек в несколько дней вырастает до трех, четырех тысяч; они же-
лают свергнуть все власти и всякое начальство и сделаться сами себе
господами».
Потому 11 февраля сейм предписал союзным чинам выставить к
назначенному времени и в назначенные места первую треть контин-
гентов, а другую треть держать наготове к походу. Численность этой
первой трети состояла из 1.035 человек конницы и 2.407 человек пе-
хоты; всего, следовательно, из 3-442 человек. Значит, весь контингент,
если бы даже он и мог когда-нибудь собраться, простирался только
до десяти с небольшим тысяч человек. Между тем число восставших
крестьян, по самому умеренному счету, превышало 100.000 человек.
Циммерман во многих местах упоминает об отдельных шайках, за-
ключавших в себе от 10-12 тысяч человек. Таким образом, числен-
ный перевес, перевес материальной силы был на стороне восстав-
ших; мало того, крестьяне не уступали наемному ландскнехту ни в
мужестве, ни в вооружении. Наконец, у крестьян было несравненно
больше единства и согласия, чем у их врагов. *.,
«На сейме Швабского союза, — говорит Циммерман, — господ-
ствовали несогласие и робость. Причиной этого были частью возрас-
тавшая опасность и слабость союзного войска, частью разнородный
состав сейма, на котором сталкивались самые противоположные
политические и религиозные интересы. Города, а с ними и все по-
следователи новой религии, желали действовать в отношении кре-
стьян кротко и без вражды или, по крайней мере, из благоразумия
показывать вид, что намерены действовать так. Князья и графы, хотя
приверженцы старой церкви и противники городов, соглашались с
ними, потому что трусили и не знали как быть. Но баварский канцлер
Экк полагал, что не следует давать потачки с самого начала, так как
одно зло влечет за собой другое» и т. д. (вып. I, стр. 228).
В противоположность перепуганным и растерявшимся господам,
крестьяне действовали с необыкновенным благоразумием, тактом и
единодушием. Они заключали между собой союзы, формулировали
свои требования, определяли общий план действия, выбирали долж-
ностных лиц, вводили строгий порядок и дисциплину в свои опол-
96
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
чения и т. п. Беспристрастный историк крестьянской войны, прав-
диво записывавший всякое, даже самое ничтожное обстоятельство,
относившееся до великого народного движения, не упоминает почти
ни об одной серьезной распре, ни об одном серьезном междоусобии
среди крестьян. Требования их, особенно в первое время, поражают
своей удивительной сдержанностью и благоразумием. Один аноним-
ный собиратель материалов для истории того времени, изложив сущ-
ность постановлений одного из самых первых крестьянских союзов,
известного под именем альгаусского — не может удержаться,
чтобы не воскликнуть:
«Устав этот (альгаусских крестьян), составленный в Меменгене на-
чальниками и советниками, явно показывает, что крестьянская война
была не что иное, как отчаянный вопль человечества, угнетенного
дармоедами и деспотами и не видавшего после долгих мучений и
многих покорных просьб иного средства выйти из-под гнета, кроме
страшного взрыва. От зари и до зари им только и твердили: «плати,
плати». Наконец они не хотели, да и не могли более платить, но с них
продолжали требовать. Тогда терпение их, долго искушаемое тира-
ническим игом высших классов, лопнуло, и в отчаянии они дошли
до того, что светские и духовные тираны назвали потом бунтом и
мятежом» (вып. I, стр. 322).
Кроме этих исчисленных здесь причин было много и других,
которые, по-видимому, вполне обеспечивали успех крестьянского
восстания. Движение это не ограничивалось одними помещичьими
крестьянами, — оно захватило и городской пролетариат и низшее
сельское духовенство и наиболее развитое меньшинство дворян-
ства. Одним словом, оно находило себе поддержку в самых разно-
образных общественных элементах, так что его нельзя даже назвать
чисто крестьянским, — оно имело характер общенародный.
Все униженное, подавленное и эксплуатируемое, все восстало теперь
против своих угнетателей «во имя христианской любви и свободы».
Даже католическое духовенство, всегда реакционное, всегда враждеб-
ное всякому преобразованию, приняло участие в восстании. Почти
все низшее сельское духовенство было на стороне крестьян; многие
из них, правда, пристали к ним не по своей воле, но было немало и
таких, которые сами взялись за оружие и «в панцирях и с мечами»
стали во главе недовольных. Другие ограничивались одной только
проповедью, они проповедовали о «године свободы, в которую, как
Рецензия на книгу В. Циммермана...
97
в древний юбилейный год иудеев, всем заключенным отворятся тю-
ремные двери, все рабы объявятся свободными и все долги прощен-
ными»; они проповедовали против духовных князей и господ — про-
тив этих новых Моавов72, Ахавов73, Фаларисов74 и Неронов75, — они
проповедывали против общественного неравенства, против десяти-
ны, и их проповедь действовала еще сильнее, чем их оружие.
«Своими отчетливыми объяснениями и логическими выводами, —
говорит Циммерман, — своею искусною речью и пасторским здра-
вомыслием, с библиею в руке, они производили несравненно более
глубокое впечатление, чем перекрещенцы76 и светские проповедни-
ки» (вып. II, стр. 67).
Но особенно деятельное участие в движении принимало низшее
городское сословие. Вообще, отношение городов к крестьянскому
восстанию так интересно и поучительно и имело такое решительное
влияние на исход борьбы, что мы считаем необходимым разобрать
его поподробнее. История Циммермана представляет нам для этого
обильный и в высшей степени драгоценный материал.
Население немецкого города, в эпоху крестьянских войн, пред-
ставляло те же градации, заключало в себе те же элементы, кото-
рые мы находим и в городе современном. Старое различие между
вольными людьми города, «городскою общиною», и‘'феодальными
господами, городскими патрициями, еще не изменилось. Потомки
древних патрицианских семейств составляли, по-прежнему, высшую
городскую аристократию, но эта аристократия уже давно утратила
вместе с своими богатствами и свой прежний блеск, — теперь она
могла гордиться только разве старыми преданиями да предками.
Промотав свое наследство, она набросилась на общественные долж-
ности и жила по большей части доходами с них. Доходы эти, разуме-
ется, выжимались у ремесленных классов города, и выжимались, как
водится, не всегда честным и законным образом.
«Горожане, — говорит Циммерман, — привыкли видеть в этих по-
четных членах ратуши “мошенников” и “пиявиц”, как прежде они ви-
дели в них жестокосердных тиранов».
Нечего и говорить, что, при таком положении дел, между ними
и городскою общиною существовал постоянный и непримиримый
антагонизм. Сами эти разорившиеся аристократы не находили себе
опоры ни в одном из элементов городского населения и по своим
преданиям и отчасти даже интересам тянули более к феодальному
98
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
дворянству. Рядом с ними в городах давно уже возникла другая, но-
вая аристократия, более блистательная и могущественная, крепче
связанная с интересами города, но не менее ненавистная, не менее
враждебная городской общине. Это — аристократия капиталистов,
ростовщиков. Давая взаймы князьям и подкупая их советников и
роднясь с ними посредством браков, эти капиталисты прибрали к
своим рукам монополию, начали теснить бедное, мелкое купечество,
лишили тысячи народа работы и пропитания; бедный крестьянин
должен был многие предметы, сделавшиеся потребностью времени,
покупать у них по таким бессовестно высоким ценам, что даже сам
Лютер77 написал против них в 1524 году весьма резкое сочинение
«о лихве». Торговые компании этих капиталистов назначали товарам
совершенно произвольные цены, которые особенно увеличились в
четыре последние года перед крестьянскими войнами. Заграничной
торговли сами они не вели, но ввоз иноземных предметов роскоши
был в их руках. .
«Составив большие торговые компании, — говорит Циммерман, —
завладев всею торговлею и капиталом, они могли лишить прежней
работы ремесленный класс в немецких городах и назначить ему
задельную плату по произволу; работник сделался их полною соб-
ственностью».
При этом они завладели правом первой купли в одни руки. Они
скупали произведения земли у бедных поселян по баснословно деше-
вым ценам и, сложив в своих амбарах и магазинах жизненные припа-
сы в огромных количествах, продавали их слишком дорого. Распоря-
жаясь всем рынком, они в продолжение многих лет поддерживали
искусственную дороговизну, которая, вместе с бесчисленными по-
винностями и поборами, довела наконец простой народ до послед-
ней степени крайности и нищеты. Вот эти-то денежные аристократы,
вот эти-то ростовщики и монополисты, равно ненавистные и средне-
му городскому классу, «городской общине», и простому народу, зани-
мали рядом с родовою аристократией высшие общественные долж-
ности и держали в своих руках все городское управление. Интересы
их были тесно связаны с интересами светских владетельных князей и
прямо противоположны интересам феодального дворянства, — сред-
невекового рыцарства. Усиление местной, центральной власти и обу-
здание произвола и насилия гордого, буйного дворянства казались
им самыми верными и надежными средствами обеспечить мирное
Рецензия на книгу В. Циммермана...
99
развитие торговли и промышленности, которая их питала и обога-
щала. Кроме того, крестьянство, слишком уже обремененное всевоз-
можными дворянскими повинностями и оброками, было не так удоб-
но для эксплуатации, как бы того хотели барышники-монополисты.
Дворяне выжали народ, как выражается Циммерман, досуха, так
что купцам уже почти и выжимать ничего не оставалось. Поэтому в
интересах их было желать некоторого облегчения участи крестьян:
через это они могли достигнуть двух целей: ослабить дворянство и в
такой же степени усилиться самим на счет народа. Народ был такою
послушною дойною коровою, и помещики так долго и с таким успе-
хом доили его, что прибрать его теперь к своим рукам, загнать его в
свои стойла казалось весьма заманчивым и выгодным делом.
За родовою и денежною городскою аристократиею следовал
средний ремесленный класс — «городская община» в самом тесном
смысле этого слова. К ней принадлежали мелкие местные торговцы и
промышленники, хозяева-ремесленники, более или менее зажиточ-
ные владельцы недвижимостей в городе: домов, садов, виноградни-
ков и огородов, содержатели гостиниц, кабаков и т. д. По своему со-
циальному положению они занимали средину между аристократией
и городским пролетариатом. Они не любили аристократии, которая
теснила их и выжимала из них их трудовые копейки длА своих празд-
ных прихотей и забав. Бюргеры от всей души хотели спихнуть этих
«почетных господ», забравших в свои руки их бюргерские дела, и сде-
латься в городе собственными господами. Таким образом, взгляд их
на аристократию совпадал до некоторой степени со взглядом на нее
простого народа и городского пролетариата. Но этим совпадением
и оканчивалась кажущаяся солидарность бюргерских интересов с
народными. Бюргеры ненавидели аристократию, но не любили они
также и эту оборванную, голодную чернь, всегда недовольную и бес-
покойную, всегда готовую нарушить любимую ими тишину лавочки,
не уважающую никаких прав, освященных веками, и весьма нецере-
монно относящуюся к чужой собственности. Интересы этой «чер-
ни» были совершенно чужды интересам бюргеров. Бюргеры хотели
только, чтобы им, бюргерам, не мешали смирно и спокойно наслаж-
даться плодами их торговой спекуляции, чтобы их не обременяли
излишними податями и повинностями, чтобы их производству был
более или менее верный и обширный рынок, а все остальное должно
было оставаться по-прежнему, с некоторыми разве исключениями —
100
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
в пользу крестьян. И им хотелось несколько попользоваться шерстью
с этих бедных «овечек», которых так тщательно и дочиста обстрига-
ли помещики.
Наконец, самый низший слой городского населения составила
масса неимущих бедняков, которая, по уверению Циммермана, в годы
восстания особенно увеличилась, вследствие частых неурожаев, за-
стоя в торговле и промышленности и других неблагоприятных об-
стоятельств. По составу своему эта масса была весьма разнообразна:
сюда принадлежали и разорившиеся бюргеры, и ремесленники без
работы, и крестьяне, прибывшие в город для заработков, и беглые кре-
постные и дворовые, и всякого рода люд, не имеющий ни определен-
ных занятий, ни определенной оседлости, ни определенных средств
к существованию. Интересы этих людей совпадали с интересами бюр-
герства и крестьянства лишь настолько, насколько бюргеры и кре-
стьяне враждебно относились к существующему порядку. Но то, что
могло удовлетворить крестьян и успокоить бюргеров, для них было
еще очень недостаточно. Их виды и стремления простирались далее
видов и стремлений того или другого сословия; существующий по-
рядок не представлял для них решительно ничего привлекательного,
им нечего было ждать и надеяться от него чего-нибудь лучшего, чем
то, что они имели, а они ничего не имели. Потому движение крестьян
должно было найти в них сильную поддержку, но, приняв в нем уча-
стие, они, естественно, должны были придать ему другой, несравнен-
но более радикальный характер, чем оно имело сначала. Из движения
чисто крестьянского оно должно было превратиться в социальное. Из
этого-то неимущего пролетариата, к которому примыкало также не-
мало монахов, попов и странствующих рыцарей, вышли энтузиасти-
ческие поборники «христианской свободы» и всеобщего равенства.
Отсюда вышли те пламенные фанатики, которые думали осуществить
в Цвикау «царствие божие», отсюда вышли «перекрещенцы», страст-
ная проповедь которых так долго и сильно волновала народ.
Таков был состав городского населения. Очевидно, что крестья-
не могли рассчитывать на деятельную поддержку только со стороны
низшего класса. Поддержка со стороны бюргеров была весьма со-
мнительна: бюргеры не могли принять близко к сердцу крестьянско-
го дела; они не могли ему искренно сочувствовать, ведь это все-таки
был протест против существующего порядка, выгодного для них. Де-
лая вид, будто они готовы поддерживать крестьян, бюргеры имели на
Рецензия на книгу В. Циммермана...
101
уме свое собственное дело, и чуть только это дело казалось им сде-
ланным, они бросали крестьян или, что еще хуже, старались хитры-
ми полумерами затормозить и это великое движение. Что касается до
городской аристократии, то она, по своим связям с владетельными
князьями и, главное, по своим отношениям к бюргерам и низшим
классам городского населения, не могла не отнестись враждебно к
восстанию; она понимала, что буря, поднятая крестьянами против
феодалов, разразится в городе над ее собственною головою. Впрочем,
сознание своего бессилия и страха за свое существование заставля-
ли ее скрывать свои истинные чувства и бессовестно лицемерить. В
тех же городах, где не было слишком резкого различия между нею
и бюргерством, где она могла потворствовать крестьянам, не рискуя
потерять своего собственного места в управлении городом, эконо-
мические соображения, о которых мы говорили выше, и страх перед
восставшими крестьянами брали верх над ее верноподданнически-
ми чувствами, и она не прочь была вступить в противоестественный
союз с «евангелическим братством». Разумеется, такому союзнику не-
чего было радоваться: под личиною дружбы и приязни скрывались
измена и предательство, под личиною братолюбия — алчность и ко-
рыстолюбие; волк по-прежнему оставался волком, хотя для безопас-
ности он и нарядился в овечью шкуру. 4
В виду такого настроения городского населения, овладеть горо-
дом было нетрудно; но если крестьяне хотели упрочить в нем свое
господство, то они должны были, не обманываясь лицемерною
уступчивостью магистратов и своекорыстным сочувствием бюрге-
ров, безбоязненно реформировать его внутреннее устройство на са-
мых рациональных основаниях; демократические реформы навсегда
прикрепили бы города к крестьянскому союзу. Но крестьяне позво-
лили бюргерам обмануть себя, они принимали за чистую монету их
готовность стать на сторону народа и довольствовались в большей
части случаев только тем, что город давал присягу над «двенадцатью
тезисами» и посылал иногда свой значок в банду. Внутренний строй
городского быта оставался без существенных изменений, с тою толь-
ко разницею, что иногда аристократические члены магистрата из-
гонялись, и на место их восседали менее аристократические, но не
менее чуждые истинным интересам демократии бюргеры. Впрочем,
и состав магистрата далеко не везде изменялся. Потому нет ничего
Удивительного, что чуть только крестьянская банда удалялась от го-
102
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
рода и взамен ее появлялись полки наемного ландскнехта, бюргеры,
дорожа прежде всего и больше всего своим спокойствием и своею
собственностью, мгновенно забывали клятвы, данные крестьянам,
и гостеприимно открывали свои города врагам «братства». У Цим-
мермана собрано очень много в высшей степени интересных фак-
тов, наглядно характеризующих это лицемерное, двуличное отно-
шение бюргерства к крестьянству. Во всех городах оно действовало
одинаково: при первой вести о волнениях крестьян в окрестностях
бюргерская оппозиция поднимала голову и начинала с некоторою
высокомерною заносчивостью относиться к своему католическому
духовенству, которое она ненавидела не менее магистрата. Ненависть
эта вызывалась и оправдывалась чисто экономическими соображени-
ями: духовенство, — в особенности разные ордена, — владели в горо-
де и его окрестностях обширными имениями, вели разные торговые
обороты, собирали десятину, пользовались большими преимуще-
ствами — и в то же время не несли никаких городских повинностей.
Магистрат, замечая враждебное настроение городского населения,
прибегал сперва к угрозам, но на угрозы ему отвечали угрозами, и
притом, обыкновенно, приводилась в пример участь Вейнсберга,
подвергшегося страшной мести крестьян, мести, напустившей страх
на все немецкое дворянство и духовенство78. «Мы вышвырнем вон
толстопузых ратегерров, пусть только придут крестьяне, — говорили
недовольные. Слыша такие речи, магистрат уступал и просил бюрге-
ров формулировать свои требования. Требования эти во всех городах
были почти одинаковы и нигде не выходили из узкой сферы чисто
бюргерских интересов. Для примера можно указать хоть на требова-
ния эрингенских горожан» (см. вып. I, стр. 170, 171). Они требовали,
чтобы подати, — «которые, — прибавляли горожане, — мы всегда го-
товы платить», — употреблялись только на то, на что они назнача-
лись: на устройство дорог и мостов, и чтобы контроль над этим при-
надлежал выборным от граждан, которые должны заседать в ратуше
и иметь право голоса во всех важнейших вопросах, в особенности
в вопросах финансовых. Далее они желали, чтобы была уничтоже-
на соляная монополия, понижены пошлины на жизненные припасы,
весовой сбор, и чтобы духовенство было сравнено с горожанами от-
носительно городских повинностей.
Сравните же бюргерские требования с самыми умеренными тре-
бованиями крестьян, выраженными в знаменитых двенадцати верх-
Рецензия на книгу В. Циммермана...
103
нешвабских тезисах, и вы увидите, насколько выше и шире было
миросозерцание последних сравнительно с первыми. Крестьяне
не ограничиваются только просьбами об уничтожении некоторых
злоупотреблений; они требуют широких реформ и восстают против
самых принципов, лежавших в основе средневекового общественно-
го строя. Они требуют свободы совести, определявшейся в то время
формулою религиозной свободы; они требуют выборного духо-
венства, беспристрастного суда, отмены почти всех налогов, носящих
средневековый характер; но, главное и самое важное, они требуют
отмены рабства и крепостничества и, на основании текстов из свя-
щенного писания, провозглашают принципы братства и свободы.
«До сих пор, — гласит третий тезис, — было в обычае считать нас
чужою собственностью, но это противно священному писанию, по-
тому что Христос своею божественною кровью всех нас искупил и
всем нам даровал спасение, начиная от последнего пастуха до могу-
щественнейшего монарха.
Вот почему священное писание говорит, что мы свободны, — и мы
хотим быть на самом деле свободными (Премудр. 6,1. Петр. 2)».
Развивая далее эти благочестивые требования, мюнцеровская пар-
тия пришла к совершенному отрицанию всего строя средневековой
жизни, и это было вполне естественно и логично, тац как принцип,
выраженный в третьем тезисе, допускал самые обширные примене-
ния и толкования. Ничего подобного, разумеется, нельзя было выве-
сти из робких и эгоистических требований бюргеров. Однако и на
них магистрат не вдруг соглашался; он еще долго хитрил, жеманился
и колебался. Это еще более раздражало оппозицию и вызывало с ее
стороны энергические меры, значение которых, к несчастию, было
слишком преувеличено крестьянами. Крестьяне, думая найти в бюр-
герах самых верных и надежных союзников, вступали с ними в длин-
ные переговоры, которые обыкновенно оканчивались ничем. Между
тем время шло своим чередом, и враги не дремали. Магистрат делал
вид, что уступает, бюргеры успокаивались, и городская революция
заканчивалась попойкою. Но насколько искренни были эти уступки
магистрата, можно судить хоть по следующему, весьма характеристи-
ческому эпизоду из истории волнений в имперском городе Гейль-
бронне. Гейльброннские бюргеры, подобно бюргерам эрингенским
и Других городов, требовали, чтобы духовные лица, желающие поль-
зоваться бюргерскими правами и преимуществами, несли одинако-
104
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
вне с ними тяготы и повинности. Члены магистрата, — городская
аристократия, — связанные различными отношениями с богатым ко-
мандорским орденом, против которого, главным образом, и было на-
правлено это предложение, долго и упорно отказывались подписать
его. Наконец, с стесненным сердцем, магистрат дал свое согласие, но
в то же время, рассказывает Циммерман, бургомистр Риттер79 тай-
но послал городского писаря ко всем духовным в городе извиниться
перед ними и засвидетельствовать им, что магистрат был вынужден
к этой мере общиною, и что потому он слагает с себя всякую за нее
ответственность.
Такой же двоедушной политики держался магистрат и во всех
других вопросах. Но бюргеры, слишком дорожившие своими инте-
ресами, вполне успокаивались на этих полумерах и спешили обес-
печить свое имущество от своих немилых союзников — крестьян.
Относительно их они держались такой же двоедушной политики, ка-
кой относительно их держался магистрат. Это можно видеть из всех
решительно договоров, которые города заключали с крестьянами.
Неприкосновенность дома, огорода или лавки были для бюргеров
самым существенным и важным вопросом; ей в жертву они готовы
были принести все на свете. «Да мы лучше согласимся сдать крестья-
нам весь город, чем позволить им хотя одну палку вырубить в наших
виноградниках», — говорили гейльброннские виноградари, стоявшие
на стороне городской оппозиции. Вот это — это ревнивое желание
охранить свою собственность во что бы то ни стало, так наивно вы-
сказанное гейльброннскими мещанами, и было главным мотивом,
заставлявшим города поспешно присоединяться к «христианскому
союзу» и присягать над двенадцатью тезисами. Но чуть только бюрге-
ры заметили, что и наемный ландскнехт не совсем для них безопасен
и что он даже, пожалуй, может причинить их имуществу еще более
вреда, чем крестьяне, они с прежнею же готовностью поспешили от-
речься от союза и даже открыто объявили, что крестьяне привлек-
ли их к себе насильно, что в душе они никогда не переставали быть
верными и почтительными подданными своих милостивых господ
ит. п.
«Мало того, провинившиеся города, — говорит Циммерман, —
искали случая захватить начальников восстания и выдачею их сни-
скать себе благорасположение победителей» (см. вып. III, стр. 395).
Предводители гейльброннской бюргерской оппозиции так сильно,
Рецензия на книгу В. Циммермана...
105
по-видимому, радевшие о крестьянском деле, когда им нужно было
смирить свой магистрат, едва только услыхали о победах Трухзеса80,
постыдно бежали из города, а ратегерры отправили умилостивитель-
ную делегацию к швабскому союзу. Ганс Берлин81, стоявший и во гла-
ве оппозиции и работавший с Бенделем Гиплером82 над составлени-
ем проекта общегерманской государственной конституции, выехал
теперь вместе с городским бургомистром Риттером навстречу палачу
народа, Трухзесу, с ног до головы облитому крестьянскою кровью и
только что совершившему бесчеловечную казнь над Яковом Рорба-
хом83, тем самым Рорбахом, которому гейльброннцы несколько не-
дель назад так гостеприимно отворили свои ворота и с которым они
еще так недавно вели самые дружеские и миролюбивые переговоры.
Точно таким образом поступали бюргеры и других городов. Быстро-
та, с которою города оставляли «крестьянское братство», была совер-
шенна пропорциональна быстроте, с которою они к нему примы-
кали. Крестьяне должны бы были рассчитывать на это вероломство;
тогда они не сделались бы очистительными жертвами филистерской
трусости и малодушия своекорыстных мещан. Своею излишнею до-
верчивостью, своею излишнею благосклонностью к своим исконным
врагам они погубили свое дело. Впрочем, в этой излишней доверчи-
вости опять-таки не столько виноваты сами крестьяне, сколько го-
рода. Городское бюргерство, как мы выше сказали, способствовало
гибели крестьянского дела не только своим предательским веролом-
ством, но и своею пошлою трусостью. Мы видели, что бюргерство
совсем не желало серьезных общественных реформ. Участие в борь-
бе оно приняло из чисто личных, узко эгоистических видов; его со-
циальное положение вполне его удовлетворяло, и оно готово было
пожертвовать всем, чем угодно, лишь бы сохранить неприкосновен-
ность своего дома и своей лавки; гейльброннские виноградари в при-
веденных выше словах необыкновенно ясно и рельефно высказали
всю глубину его филистерского миросозерцания. Но, довольные сво-
им социальным положением и потому враждебные всяким социаль-
ным реформам, они в то же время далеко не удовлетворялись своим
политическим положением и не прочь были от таких политических
улучшений, которые посбили бы спеси с зазнавшегося дворянства и
возвысили бы их собственное значение. Таким образом самые пла-
менные мечтания самых лучших представителей городской буржуа-
зии, вроде, например, Бенделя Гиплера или Фридриха Вейганда84, не
106
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
шли далее политических реформ. Они оставляли неприкосновенным
сословное разделение, они не касались основных принципов сред-
невекового экономического быта, они изменяли только германскую
государственную конституцию.
Эти изменения в сущности были весьма радикальны, особенно по
сравнению с тогдашним политическим строем Германии. Знамени-
тый гейльброннский проект «всеобщей государственной реформы»
заключал в себе такие требования, которые, если бы осуществились,
могли перенести немецкую нацию прямо из XVI в XIX или даже, по-
жалуй, в XX в. С содержанием этого проекта читатели «Дела» знакомы
уже из другой статьи, помещенной в нашем журнале в конце про-
шлого года под заглавием «Немецкие идеалисты и филистеры», и по-
тому мы не будем здесь возвращаться к этому предмету. Достаточно
сказать, что в этом проекте требовалось уничтожение всех средне-
вековых налогов и вводился один однообразный, под именем импе-
раторского; духовенство исключалось из государственной службы;
предполагалось сословное представительство, с перевесом низших
сословий над высшими, равноправность всех перед законом, един-
ство монет, мер и весов; секуляризация духовных имуществ и т. п. У
духовенства, князей и дворянства отнимались этим проектом глав-
ные источники их доходов, — так что, говорит Циммерман, им скоро
пришлось бы проститься со своим существованием. Прелаты должны
были превратиться в проповедников, князья и владетели в крупных
и мелких земледельцев; под начальством одного главы, императора,
должны были существовать на германской почве одни только сво-
бодные люди. Хотя мы далеко не разделяем мнений тех историков-
постепеновцев, которые полагают, что всякое человеческое общество
для того, чтобы дойти до высших форм политического развития,
непременно должно пережить все низшие, хотя мы и считаем эту
историческую иерархию ученой фантасмагорией, измышленною
дряблым и самодовольным оптимизмом для собственного своего
успокоения, однако мы должны допустить, вместе с оптимистически-
ми историками, что гейльброннский проект был в то время неосуще-
ствим не по каким-нибудь роковым, в самой сущности вещей заклю-
чающимся причинам, а просто по крайнему малодушию и трусости
сторон, наиболее заинтересованных в его осуществлении. Проект
наиболее благоприятствовал интересам городской буржуазии; хотя
он и значительно облегчал положение крестьян, однако далеко еще
Рецензия на книгу В. Циммермана...
107
не удовлетворял всем их желаниям или, по крайней мере, желаниям
их наиболее дальновидных и проницательных вождей и советников.
Крестьянство свободное и равноправное с дворянством — это все,
что для него могли желать и что ему могли обещать буржуазия и им-
ператор; но для крестьян этого было еще очень мало: они нуждались
в чем-то более прочном и существенном, чем свобода и легаль-
ная, юридическая равноправность. И вот за это «что-то» и начались
бы тотчас же распри между ними и умеренными сторонниками ре-
формы; буржуазии и императору пришлось бы иметь дело не только
с могущественным духовенством и дворянством, но и с простым на-
родом — с крайнею партиею крестьянских реформаторов, а также и
с довольно значительным в то время классом городских и сельских
пролетариев. Чтобы выиграть эту сомнительную борьбу, для этого
нужно было иметь со стороны императора твердую решимость по-
могать городской буржуазии в ее борьбе с дворянством; со стороны
городской буржуазии — более мужества и решимости, чем сколько
она его выказала в своей двоедушной политике и относительно кре-
стьян, и относительно духовных и светских властей. Но император,
чуждый немецким интересам, опутанный интригами духовенства и
дворянства, занятый постоянно внешними войнами, оставался почти
совершенно равнодушен к великой социальной борьбе, разыграв-
шейся в его владениях. Его ограниченному солдатскому уму, про-
питанному религиозными предрассудками, были совершенно чуж-
ды всякие дальновидные, политические планы и соображения; его
хватало только на самые мелкие интриги и самые вульгарные и, в
конце концов, крайне нерасчетливые предприятия. Что же касается
до городов, то хотя им и не совсем чужда была мысль воспользовать-
ся крестьянским движением для ограничения власти и могущества
дворянства и духовенства, однако они были слишком малодушны и
трусливы, чтобы осуществить, ее на деле, во всей ее строгости и по-
следовательности. Мы уже видели, что при первой неудаче крестьян
они позорно отреклись от всякого с ними союза; но даже и в начале
восстания их алчность и трусость много вредили делу. Во многих ме-
стах они собственными руками тушили пламя, которое должно было
сжечь их же врагов; несколько кулей муки, несколько тысяч гульде-
нов было достаточно, чтобы отклонить их от дела, с которым так
Тесно были связаны их же собственные выгоды. Из множества при-
оров, представленных Циммерманом, возьмем хоть один. Недале-
108
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ко от имперского города Нердлингена расположился крестьянский
лагерь. Между городом и крестьянами начались частые сношения. Во
главе городской буржуазии стоял некто Антон Форнер85, — человек,
хорошо знакомый с военным делом, занимавший самые видные го-
родские должности и бывший в то время вторым бургомистром. Этот
энергический человек был глубоко и искренно предан народному
делу; склонный к самым крайним мерам, он питал жестокую нена-
висть к духовенству и дворянству и пользовался большим доверием
у крестьян.
«Говорили, — рассказывает про него Циммерман, — что во вре-
мя стоянки крестьян лагерем их предводители и советники имели
к нему совершенно свободный доступ; ходила даже молва, будто он
особенно доброжелательствовал людям, поносившим императора
и швабский союз, будто таких людей он называл своими лучшими
друзьями и оказывал им всякое покровительство. Не раз он даже про-
говаривался, что если бы судьба сделала его крестьянским предво-
дителем, то он набрал бы в Швабии и Франконии целую сотню тысяч
народных повстанцев и расплющил бы «эту старую пуговицу», как
называл он швабский союз. Если верить ходившим тогда слухам, кре-
стьяне предлагали ему 1.000 гульденов месячного жалованья, если он
только согласится быть их военачальником» (вып. II, стр. 113).
Горожане также чувствовали к нему большое доверие и выбрали
его даже первым бургомистром. Он управлял городом почти с не-
ограниченною властью и, пользуясь своим влиянием на городские
советы, провел много мер, клонящихся к ограничению прав и преи-
муществ дворянства и духовенства. Однако и его власть и его влияние
не могли устоять перед трусостью и алчностью городских бюргеров.
По-видимому, бюргеры вполне сочувствовали крестьянам; они с боль-
шою готовностью вступали с ними в переговоры и весьма любезно
обещали снабдить их оружием и жизненными припасами. Но любез-
ные обещания так и оставались только одними обещаниями; Фор-
нер, несмотря на свою силу в совете, не мог добиться, чтобы в лагерь
были посланы деньги, дрова и хлеб. В это время в город прибыли из
окрестностей четыре прелата со всем своим имуществом и с больши-
ми запасами зернового хлеба. Прелаты поднесли городской общине,
в виде подарка, несколько сот кулей ржи. Эта щедрость до того уми-
лила бюргеров, что они забыли свою исконную вражду к духовенству
и любезно приняли гостей со всем их имуществом под свое покро-
Рецензия на книгу В. Циммермана...
109
вительство; оппозиция замолкла, и форнеровская партия потеряла
свой прежний кредит. Через несколько дней при мюнхенском дворе
уже говорили, что волнения в Нердлингене почти прекратились. «Не-
сколько кулей ржи, — писал Пферсфельдер, — почти успокоили об-
щину». Крестьяне, не встречая обещанной помощи и поддержки, на-
ходились в крайне стесненном положении. Без хлеба и без денег они
почти умирали с голоду; волею-неволею, а им пришлось согласиться
на все условия, которые, при посредничестве городов же, предложи-
ли им господа их, графы эттингенские. Условия эти заключались в
следующем: вражда, до сих пор разделявшая господ с их крестьянами,
должна быть передана забвению. Оба сословия обязаны выбрать от
двух до четырех честных, ничем не запятнанных и рассудительных
представителей; представители эти с их помощниками, число кото-
рых с обеих сторон должно быть одинаково, — миролюбиво решают
всякие взаимные распри и несогласия. Все, что они постановят еди-
нодушно или большинством голосов, должно быть обязательно для
обеих сторон; при равенстве голосов выбирается беспристрастный
третейский судья, который и решает спор. Заседание этого мирового
или третейского суда было назначено на 21 апреля; для приведения
в исполнение его решений определен годичный срок; до истечения
этого срока крестьяне обязывались спокойно сидеть по домам и де-
лать все, что заведено испокон века. Разумеется, договор этот был
только предательской уловкою, хитрым маневром, посредством ко-
торого господа надеялись парализовать крестьянские силы; разуме-
ется, никакого такого третейского суда состояться не могло, да если
бы даже он и действительно мог состояться, то все-таки никогда ни
к какому соглашению не пришел бы. И города, сочинившие эти мо-
шеннические условия, поступили относительно крестьян ничуть не
лучше Иуды, с тою только разницею, что Иуда, по крайней мере, по-
лучил за свое предательство 30 сребреников, а они не только ничего
не получили, но еще сами обложены были контрибуцией. 7 апреля
договорные статьи были совсем изготовлены, и крестьянам давалось
пять дней сроку на их обсуждение. Большинство, обманутое лице-
мерными обещаниями и побуждаемое голодом, приняло этот дого-
вор, и 12 апреля крестьяне, оставивши лагерь, рассеялись по своим
хижинам.
«Зачем вы не оставались в лагере? — спрашивал сердито один из
Форнеристов, нердлингенский трактирщик, пировавшего у него кре-
по
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
стьянина, — хоть бы подождали возвращения от швабского союза
послов четырех городов, — те бы, верно, привезли нам какое-нибудь
хорошее решение». «Эх, хозяин, — отвечал крестьянин, — кабы вы да
другие исполнили данное нам обещание, мы бы, пожалуй, пообожда-
ли и долее; голод и нищета плохие союзники. Да если бы у обоих во-
рот нашего лагеря стояли пять тысяч ландскнехтов с направленными
в нас копьями, то и они не могли бы удержать нас в поле!» (Циммер-
ман, вып. II, стр. 116).
Вот до чего доведены были крестьяне благодаря нерасчетливой
скупости и нерассудительной трусости городских филистеров.
При таком отношении городов к крестьянскому движению, оче-
видно, что планы гейльброннских реформаторов были неосуще-
ствимою мечтою. Несравненно более можно было надеяться на воз-
можность осуществления стремлении крестьянской партии, во главе
которой стоял Мюнцер86. Для этой партии крестьян не нужна была
помощь бюргеров, которые только тормозили и сдерживали движе-
ние; они могли вынести реформу на собственных плечах, так как из
всех сословий это сословие было наиболее многочисленное, наи-
более смелое и предприимчивое. По самому уже положению своему
оно должно было действовать смело и предприимчиво, потому что
ему нечего было терять; оно не могло не быть единодушным, потому
что общие страдания и утеснения, общее горе тесно сплотили их в
одно неразрывное «братство». Но, вступив в союз с буржуазией, кре-
стьянство теряло все эти качества; буржуазия не могла действовать
смело и предприимчиво; она слишком дорожила своим положением;
между нею и крестьянами не могло быть единодушия; мало того, она
вносила раздоры и в крестьянский лагерь. Так, например, происка-
ми буржуазной партии был оттерт от главного крестьянского войска
один из замечательнейших героев крестьянской войны Флориан Гей-
ер, до последней капли крови отстаивавший погибавшее народное
дело. Происками той же партии дворянин Гец фон Берлихенген87
был возведен почти насильно в звание главного крестьянского вое-
начальника. Этот Гец в самую критическую минуту изменил крестья-
нам и перешел на сторону врагов. Его измена еще более расстроила
крестьян и навела на них панический ужас. «Как только узнали об ней
в войске, — говорит Циммерман, — нечего было и думать о сколько-
нибудь порядочном отступлении, все бросились бежать». Эринген-
ские граждане, которые месяц тому назад так охотно стали на сто-
Рецензия на книгу В. Циммермана...
111
рону крестьян, теперь отказались впустить их даже в город. Другие
города поступали еще хуже: они выдавали Трухзесу крестьянские
гарнизоны и укрывавшихся крестьянских предводителей. Впрочем,
это предательство мало спасло их от мстительности врагов. Их об-
лагали тяжелыми контрибуциями, бюргеров казнили и разграбляли
их имущества. Власть аристократических магистратов была повсюду
восстановлена, и теперь они пользовались случаем, чтобы покончить
свои расчеты с ненавистною оппозициею. Духовенство тоже не за-
было тех оскорблений и унижений, которым подвергали его бюр-
геры, потому и оно считало долгом принять участие в расправе и
повыжать несколько сот тысяч гульденов из их карманов. Особенно
поплатился Вюрцбург: одному швабскому союзу он должен был от-
считать 8.000 гульденов, епископу же и духовенству и дворянству его
епископии — 218.175 гульденов. Таким же поборам подверглись и
другие города. В Швейнфурте каждый бюргер обязан был заплатить
по 10 гульденов штрафа. Но все эти штрафы и контрибуции были ни-
что сравнительно с чудовищно-варварскими личными наказаниями,
которыми поплатились восставшие.
В этом отношении духовные владыки нисколько не уступили
светским. Победители отмечали свой путь развалинами сожженных
деревень и городов, виселицами, эшафотами и т. п. Везде, где они
проходили, лились целые реки крестьянской и бюргерской крови;
везде их сопровождали проклятия несчастных вдов и сирот. Среди
этих кровавых сатурналий, вместе с восстановлением крепостниче-
ства и городской аристократии, католическое духовенство под шу-
мок старалось восстановить потрясенный авторитет папы и вытес-
нить новое учение. Старые договоры уничтожались и лютерова
ересь предавалась проклятью. Это было вполне достойное и за-
служенное наказание провозвестникам нового учения. Их двуличная
политика, их предательство и вероломство относительно крестьян,
их раболепство перед «сильными мира сего» получили свою награду.
Однако и эта награда не образумила их. Напротив, чем больше успе-
вала реакция, тем сильнее разгоралась их ненависть ко всему тому,
что было только логическим выводом из их же собственных принци-
пов. Они не переставали подстрекать палачей даже и тогда, когда эти
палачи рубили с размаху головы их же поклонников и приверженцев.
О грубом, диком Лютере мы уже не говорим. В другой статье мы по-
казали его отношения к крестьянам и потому не будем здесь снова
112
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
возвращаться к этому фанатику. Но даже друг Лютера Меланхтон88,
этот кроткий и мечтательный агнец, даже и он счел сво-
им долгом посылать напутственные благословения палачам, упивав-
шимся народною кровью и слезами. Когда пфальц — граф Людвиг89,
побуждаемый благородными рыцарями и духовенством, решился
пойти на бойню крестьян, он прежде обратился за советом к Мелан-
хтону. Благочестивому князю казалось не совсем благородным делом
убивать своих единоверцев. Чтобы успокоить свою совесть, он из-
ложил все волнующие его сомнения этому столпу и украшению лю-
теранства, этому великому знатоку богословия, другу и наперснику
Лютера. И вот ответ, который он получил от него:
«Было бы хорошо, если бы такой дикий и необузданный народ,
как немцы, пользовался еще меньшею свободою, чем теперь; все, что
делает правительство, оно делает по праву, оно конфискует общин-
ное имущество, и никто не должен этому противиться, оно взимает
с церквей десятину и отдает по своему усмотрению другим, и немцы
должны признать это справедливым, ведь и иудеи дозволяли рим-
лянам пользоваться церковным имуществом. Всякое правительство
имеет право, по своему усмотрению, налагать штрафы. Сам бог по-
велел не допускать зла и наказывать его; крестьяне не правы в сво-
ем сопротивлении властям. Их беззаконие состоит в том, что они не
хотят оставаться по-прежнему крепостными и отказываются платить
прежние подати. Немцы — народ необузданный, своевольный и кро-
вожадный, их нужно держать строго. Светская власть названа мечом
самим богом, а меч должен разить» и т. д. (вып. III, стр. 402).
«После этого письма, — говорит Циммерман, — пфальц — граф
Людвиг с спокойною совестью поднял меч против крестьян и без вся-
кого сожаления казнил их и наказывал, как и где только мог».
Ко второй половине 1525 г. дело крестьян было уже почти совер-
шенно проиграно в Германии; но народная партия не была еще по-
беждена; толпы ополченцев из Швабии и Франконии бежали в Зальц-
бург и Тироль.
«Огонь, — как выражается Циммерман, — был еще не совсем по-
тушен, — он таился под пеплом и грозил снова превратиться в страш-
ное пламя».
Притеснения, чрезмерные контрибуции, варварства и жестокости
победителей угнетали и ожесточали народ.
Рецензия на книгу В. Циммермана...
ИЗ
«Чтобы судить, до чего разыгралась ярость реакции, — говорит
Циммерман, — достаточно вспомнить, что в одних владениях шваб-
ского союза совершено было 10 тысяч казней до конца 1526 г. Бер-
тольд Эхелин90 собственноручно казнил 1.200 человек. Сироты и
вдовы казненных взывали о мщении; палачи зарабатывали много
денег, не было почти ни одного господина, который бы не казнил
нескольких. По улицам, в лесах, на пожарищах валялись женщины и
дети, умиравшие с голоду» (вып. III, 485-486 стр.).
Между тем по всей стране тайно ходили какие-то люди и говори-
ли народу, что не следует падать духом от первой неудачи, что нужно
снова собраться и сражаться во имя Христа и угнетенного крестьян-
ства. Хотя безбожники и победили, говорили агитаторы, но победа
их непрочна, потому что их злоба превзошла всякую меру пролити-
ем невинной крови и восстановлением царства антихриста. Снова
начались между крестьянами сходки, и захваченные заговорщики
под пыткою признавались, что «дело скоро должно начаться». И дело,
действительно, скоро началось; только теперь театр войны перене-
сен в Зальцбург и Тирольские Альпы. Душою восстания был знаме-
нитый Гайсмайер91, обладавший огромными военными талантами и
удивительною политическою ловкостью. Ему удалось привлечь к на-
родному делу Венецианскую республику и Швейцарский союз. Опи-
раясь на их могущественную помощь, он думал водворить в Германии
поруганную и уничтоженную свободу, — свободу религиозную и по-
литическую.
«На этот раз, — говорит Циммерман, — люди, взявшиеся за дело,
были хорошие воины. Их образ действий не был похож на прошло-
годний; они не останавливались перед замками, не застаивались в
городах, но быстро проходили по всей стране, принимали в союз
крестьян и тем подвигали дело к развязке. Они были отлично воору-
жены и хорошо стреляли. По всему было видно, что это не только уже
бывалые крестьяне, но что ими руководит искусная рука; они не зна-
ли покоя ни днем, ни ночью, как писал кардинал 11 апреля к герцогу
Вильгельму» (вып. III, стр. 487).
Простолюдины Швабии, Саксонии и Франконии, все надежды ко-
торых разбил несчастный 1525 год, с упованием теперь обращали
свои взоры к Альпам, на высотах которых впервые занялась свобода
и низошла на так давно угнетаемую Германию. Все надежды наро-
да возлагались теперь на Гайсмайера, которого считали «грозою ти-
114
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ранов и утешением простых людей». Ландскнехты, возвратившиеся
на родину в Швабию и Франконию, рассказывали там о великом и
счастливом крестьянском предводителе, который так часто побеждал
их и всегда ускользал от их преследований. Такие рассказы ходили о
нем и между народом, рассеянным в одиноких хижинах долин и на
альпийских высотах Зальцбурга и Тироля. Всю весну и лето 1527 года
князья с ужасом ждали вторжения Гайсмайера в альпийскую страну.
Другие полагали, что он вторгнется одновременно через Нант и че-
рез Гриент с долины Тироля и, подняв там народ, откроет Венециан-
ской республике и ее союзникам свободный доступ против импера-
тора. Между тем католическая и политическая реакция, начавшаяся
с 1525 года, и решительное намерение императора вытеснить силою
новое учение начинали мало-помалу открывать глаза протестантам
и бюргерству, и они, погубившие крестьянское дело, подумывали те-
перь, как бы снова поднять крестьян, и вступали в союз с швейцар-
скими кантонами и Венецией. Но победа, одержанная императором
при Неаполе в 1528 году, расстроила их планы, а предательское убий-
ство Гайсмайера лишило этот союз единственного человека, который
мог поправить его в интересах народного дела.
«Смерть Гайсмайера, — говорит Циммерман, — избавила и тироль-
ское правительство, и прочих государей от множества забот. Удар, на-
несенный ему, попадал прямо в сердце народному движению Герма-
нии и совершенно расстраивал планы тайного союза. Все уже было
готово к восстанию, ждали только сигнала» и т. д. (вып. III, стр. 500).
Мы просим читателя остановиться на этом факте. Посмотрите, от
каких глупых и пустых случайностей зависит этот прославленный
исторический прогресс. Два предателя, несколько взмахов кинжала,
смерть одного человека — и прогресс останавливается, хуже того,
обращается в регресс. Не найдись двух испанцев, согласившихся за
деньги доставить в Инсбрук голову народного вождя, или не удайся
им покушение, и история, быть может, пошла бы совсем другим пу-
тем, чем идет теперь. В непродолжительный период крестьянского
движения несколько раз исход восстания зависел от подобного же
рода случайностей. И Циммерман, хотя и признает закон историче-
ского прогресса, ни разу, однако, не скрыл и не утаил этого от своих
читателей. В этом отношении, как и во всех других, его беспристра-
стие заслуживает глубокого уважения, тем более, что это совсем не
то пошлое беспристрастие, которое считает своим долгом с одина-
Рецензия на книгу В. Циммермана...
115
ковою апатичностью или с одинаковым пренебрежением относиться
ко всему, что совершается на исторической арене. Циммерман впол-
не сочувствует великому народному движению и его великим вождям.
Он выставляет в настоящем свете и называет настоящими именами
двоедушную политику дворянства, бюргерства и духовенства. Но его
сочувствие и его отвращение и презрение высказываются не в гром-
ких патетических фразах (которых совсем нет в книге, за исключе-
нием предисловия и введения), не в общих местах, а в искусной, ис-
полненной мельчайших подробностей группировке фактов. Иногда
подробности эти группируются так искусно, что перед вами возни-
кает целостная художественная картина. Для примера укажем хоть во
2-м выпуске на I и II главы, в которых излагается история восстания
вГейльбронне,в3-м — наIVглаву: Гибель Фомы Мюнцера,
и на XI— Геройская смерть Флориана Гейера92 и
некоторые другие. Циммерман, тщательно собирая из богатых мате-
риалов, находившихся у него под рукою, решительно все, что имело
какое-нибудь отношение к крестьянскому движению, следит шаг за
шагом не только за общими действиями крестьянского войска, но
даже за действиями каждой сколько-нибудь значительной шайки.
Вследствие этого, его история производит с первого взгляда не со-
всем выгодное впечатление: груда подробностей и кажущееся отсут-
ствие единства и общей связи между отдельными главами затрудня-
ют чтение и требуют со стороны читателя большой внимательности
и сосредоточенности. Но если читатель может удовлетворить этим
двум последним условиям, т. е. быть внимательным и сосредоточен-
ным, то он откроет единство между разрозненными частностями, и в
голове его составится полная картина великого народного движения.
Впрочем, чересчур ревностное пристрастие автора к летописным
источникам и немецкая щепетильность в воспроизведении деталей
и частностей вредят общему впечатлению, которое должна произ-
водить эта поучительная книга. Но эти недостатки выкупаются теми
Достоинствами, о которых мы говорили выше, и тем свободным, чуж-
дым предрассудков и увлечений партий отношением к описываемому
предмету, которому автор остается верен от начала до конца своего
исследования и которое весьма рельефно определяется им же самим
в следующих словах его введения:
«Когда безнравственность, роскошь, насилия и притеснения ста-
новятся отличительным характером властвующих, низшие классы
116
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
побуждаются всем этим к восстанию. Яд излечивается ядом. Одним
из бедственнейших событий, каким-то вторжением темных сил при-
роды в жизнь германского общества считают вооруженное восста-
ние крестьян, известное под не совсем точным именем «Большой
крестьянской войны». Останавливаясь более на отрывочных фактах
и явлениях, чем на общем духе и характере ее, в ней привыкли видеть
только мрачный факт пожара и смерти, поднесенный грубою рукою
мятежа к сердцу германского отечества. При этом упускали обыкно-
венно, главным образом, из виду три вещи. Во-первых, то, в чем осо-
бенно обвиняют крестьянскую войну, обыкновенно сопровождает
все войны того времени. Во-вторых, что крестьяне были возбуждены
к крайностям непомерным гнетом, который терпели от господ, и их
вероломством в течение борьбы. Наконец, в-третьих, что необходи-
мо очень внимательно прислушиваться, чтобы расслышать слабый
голос истины среди оглушительных криков монашеского и аристо-
кратического фанатизма, к которому после поражения присоедини-
ли свой голос и пораженные, чтобы отклонить от себя преследова-
ния. Победи народ, мы бы имели совершенно иные известия. Наши
летописи говорили бы языком освободившихся швейцарцев и англи-
чан. Но народ был побежден, и, вследствие этого, все величественные
стороны его обойдены молчанием или искажены в рассказах. Мы
знаем теперь, что в основании движения лежали и в нем выражались
великие принципы и высокие интересы человечества. Движение это
было остроумно названо пророческою увертюрою новой истории.
Это, действительно, громкая увертюра спектакля, разыгрывающегося
на почве нового времени и не лишенного трагизма. В движении 1525
года заключаются все явления позднейших социальных движений в
Европе. Европейские революции не только начались им, но и отрази-
лись в нем все, всеми своими сторонами» и т. д. (вып. I, стр. XI).
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ ТЕОДОРА ГРИЗИНГЕРА93
«ИЕЗУИТЫ, ПОЛНАЯ ИСТОРИЯ ИХ ЯВНЫХ
И ТАЙНЫХ ДЕЯНИЙ ОТ ОСНОВАНИЯ ОРДЕНА
ДО НАСТОЯЩЕГО ВРЕМЕНИ»
Перевод со 2-го немецкого издания, т. I. Изд. Вольфа. 1868 г.
Вышедший первый том обширного сочинения Гризингера заклю-
чает в себе четыре книги; в первой рассказывается биография Лойо-
лы94 и описывается учреждение ордена иезуитов; во второй: списы-
ваются миссионерские успехи иезуитов в Азии, Африке, Америке, их
первоначальное могущество и их политика в Европе. Третья и чет-
вертая книги имеют обличительный характер: здесь излагаются раз-
ные безнравственные и беззаконные поступки «братии», разные «со-
блазнительные происшествия». Во второй книге успехи иезуитской
пропаганды в Европе рассматриваются по этнографическому методу,
т. е. история иезуитского ордена излагается для каждой местности
отдельно. В третьей же и четвертой — рассказ о «соблазнительных
происшествиях» относится не к каждой стране в отдельности, но ко
всей Европе вообще. Таким образом, здесь является уже другой метод.
Такое смешение методов вредит стройности изложения; если автор
уже выбрал этнографический метод, то ему и следовало'бы держаться
его до конца сочинения, — тогда рельефнее обозначились бы причи-
ны, вызывавшие негодование и озлобление против ордена, причины,
подготовившие его падение в различных государствах, в той или дру-
гой местности; тогда незачем было бы и посвящать отдельной книги
разоблачению «соблазнительных происшествий». Например, знаме-
нитый процесс патера Лавалетта было бы гораздо уместнее и целе-
сообразнее изложить в той книге, где автор будет описывать падение
иезуитского могущества во Франции, чем в третьей, после которого
он снова должен будет вернуться к описанию успехов французских
иезуитов. Кроме этого чисто внешнего, так сказать, формального не-
достатка, в сочинении Гризингера можно указать и на другой недо-
статок, более существенный, впрочем, общий почти всем «историям»
иезуитского ордена. Авторы этих историй придают обыкновенно
слишком уже большое значение индивидуальным качествам «бра-
тии» и обращают слишком малое внимание на общие причины, вы-
звавшие существование ордена и подготовившие его падение. Они
118
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
удивляются ловкости и хитрости иезуитов, преклоняются перед их
мудростью, их красноречием, восхищаются их тактом и умением
владеть собою; они негодуют и возмущаются их коварством, лице-
мерием, их эгоизмом, их безнравственностью и т. п. Этими добрыми
и дурными качествами они пытаются объяснить себе то могущество,
которого они достигли, и то всеобщее озлобление и презрение, кото-
рое они против себя вызвали. Потому они подробно и обстоятельно
излагают нам, как патер такой-то обманывал такого-то и такого про-
стачка; как другой патер соблазнил такую-то женщину и приобрел
через нее влияние на такого-то министра и на такую-то царственную
особу; как третий патер подделал такое-то духовное завещание и т. д.
и т. д. Они наивно воображают, будто повествования обо всех этих
мошенничествах, плутовствах и хитростях составляют всю суть дела,
всю историю иезуитского ордена. Было время, когда с этой точки
зрения смотрели на всю историю человечества, теперь никто более
не сомневается в совершеннейшей нелепости и неосновательности
такого исторического миросозерцания. Хотя личность и личная дея-
тельность и играют весьма важную роль во всех тех исторических
метаморфозах, которые называются историческим прогрессом, хотя
личная деятельность может разрушить то, что создали века, и про-
ложить новую дорогу для дальнейшего развития человечества, одна-
ко она все-таки должна опираться на какие-нибудь реальные обще-
ственные элементы, она должна находить поддержку и оправдание в
данных условиях экономического быта народа. Без этой поддержки,
без этой твердой почвы под ногами она совершенно бессильна, и
все, что она ни произведет, будет иметь только минутное эфемерное
значение. Потому никакая история, если только это действительно
история, а не биография, не должна игнорировать экономическими
факторами, не может и не должна оставлять без внимания те общие
экономические условия социального быта, среди которых действуют
те или другие личности. Истина эта в настоящее время никем уже не
оспаривается, и скоро, вероятно, ее будут заносить в детские пропи-
си. Но историки иезуитского ордена все еще продолжают упорно от-
рицать ее и руководствуются старыми, рутинными приемами, сводят
свои «истории» на простой и не лишенный некоторой пикантности
рассказ о «соблазнительных происшествиях». Первый вышедший том
истории иезуитов Гризингера содержит, как мы сказали, четыре кни-
ги; из них первая посвящена биографии Лойолы, две последние —
Рецензия на книгу Теодора Гризингера...
119
«соблазнительным происшествиям», и только. В одной второй книге
(занимающей менее одной трети первого тома) трактуется об общей
деятельности ордена и его политике. Но и здесь все больше сводится к
рассказам о личной деятельности, уме и плутовстве того или другого
патера. Как будто только этим патерам и обязан орден своими успе-
хами! Но ведь ум и таланты патеров не оскудевали и впоследствии,
напротив, они постоянно изощрялись и развивались: отчего же они
не могли спасти орден от погибели, отчего они не могли упрочить
его существование на веки вечные?
Дело в том, что причины, вызвавшие орден на свет божий и подго-
товившие его падение, следует искать не в личной деятельности его
членов, а в общих условиях тогдашнего экономического положения
Европы. XVI век ознаменовался двумя параллельно шедшими револю-
ционными движениями: движением чисто демократическим — кре-
стьянскими войнами, и движением чисто буржуазным — восстанием
городов. Первое из этих движений было задавлено и уничтожено; вто-
рое тоже побеждено и приостановлено, но только на время и только
отчасти. Первая победа имела характер чисто случайный; она могла
и быть и не быть; народная партия имела столько же и даже боль-
ше шансов победить, как и быть побежденною: при разборе истории
крестьянской войны Циммермана мы старались доказать нашу мысль
фактами, потому теперь нам нет надобности снова возвращаться к
этому вопросу. Но что касается до той победы, которую одержал фео-
дализм над буржуазиею, то это была уже не простая случайность, а
роковая, логическая, неизбежная необходимость. По-видимому, мы
высказываем совершенно противоречивые положения, по-видимому,
мы защищаем очевидные парадоксы. В одном случае мы доказываем
возможность исторических скачков, в другом отстаиваем
теорию постепенного исторического развития. Почему кре-
стьяне могли победить в XVI веке и перестроить весь общественный
быт по своей социально-демократической программе, а городская
буржуазия должна была терпеливо ждать своей победы еще целые
Два века? Если в первом случае был возможен исторический скачок,
то почему он не был возможен во втором? А вот почему: крестьянство
боролось за изменение самого принципа, лежащего в основе данного
социального быта, буржуазия же, оставляя принцип неприкосновен-
ным, хлопотала только об ускорении некоторых, из его логических
последствий. Но, насколько возможно было первое, настолько невоз-
120
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
можно было второе. Всякий данный экономический принцип разви-
вается по законам своей логики, и изменить эти законы также невоз-
можно, как невозможно изменить законы человеческого мышления,
законы наших психологических и физиологических отправлений.
В сфере логического мышления невозможно перейти от первой по-
сылки к последней, минуя среднюю, — точно так же в сфере развития
данного экономического принципа невозможно перескочить с низ-
шей ступени прямо на высшую, через все посредствующие. Всякий,
кто пытается сделать подобный скачок, может заранее рассчитывать
на неудачу, — он только надорвется и понапрасну истратит свои силы.
Совсем другое дело, если он, оставя в стороне старый принцип, будет
стремиться заменить его новым. Его стремления весьма легко могут
увенчаться успехом, и в его деятельности не будет решительно ничего
утопического. Таким образом, мы приходим к выводу, по-видимому,
крайне парадоксальному, но в сущности совершенно верному, что те
люди, мнения которых считаются обыкновенно крайне утопичными,
на самом деле гораздо более практичны, нежели те робкие реформа-
торы, которые пользуются славою самых умеренных и якобы дально-
видных политиков. Иван Лейденский95 и Фома Мюнцер были менее
утопистами, чем, например, Бендель Гиплер или Вейганд, стремления
крестьян были менее утопичны, чем стремления буржуазии.
Итак, стремления городской буржуазии достигнуть в XVI веке пол-
ного господства над феодальным землевладением были преждевре-
менны и утопичны, потому что они имели в виду изменить и исказить
неумолимую логику, последовательность и развитие того принципа,
который они сами признавали и считали неприкосновенным. Стрем-
ления же крестьян не только в XVI в., но и в VI были своевремен-
ны и ничуть не утопичны, потому что крестьянство имело в виду не
изменить логическое развитие данного принципа, но изменить са-
мый принцип. Но отчего революционная попытка буржуазии была в
XVI веке преждевременна? Оттого, что буржуазия была еще слишком
слаба, оттого, что ее движимый капитал был еще слишком мал в срав-
нении с огромным недвижимым капиталом феодальных помещиков.
При таком экономическом неравенстве не могло быть, разумеется, и
речи о равенстве политическом. Борьба только понапрасну истощи-
ла буржуазию, и, соответственно этому истощению, ее значение на
время, по крайней мере, тоже должно было умалиться. Иными сло-
вами, за битвою, проигранною неизбежным образом, столь же неиз-
Рецензия на книгу ТеодораГризингера...
121
бежно должна была последовать реакция. И реакция действительно
последовала. Совершенно аналогичные явления должны были повто-
риться и в сфере религиозного мышления европейского человече-
ства. В другом месте мы уже говорили, что католичество было толь-
ко, так сказать, воплощением, символом, отвлеченною религиозною
формою экономической идеи феодального землевладения96. Судьбы
ее были самым тесным и неразрывным образом связаны с судьбами
последней. Вместе с нею она возвысилась и достигла зенита своей
славы и своего величия, вместе с нею она должна пасть и погибнуть
безвозвратно. А так как в этой отвлеченной формуле всего рельефнее
и нагляднее выразились характерные черты в особенности эконо-
мических начал феодального строя, то понятно, что на нее первую
и направились удары противников феодализма, представителей дви-
жимого капитала. Ей противопоставили другую формулу, формулу,
которая должна была служить таким же воплощением идеи буржуа-
зии, каким она служила для идеи феодализма. Началась борьба, из-
вестная в истории под именем реформации. Борьба эта оказалась в
результате более благоприятною для буржуазии, чем для феодалов;
их формула торжествовала, тогда как формула последних все более
и более попиралась и унижалась. Католицизм стоял, по-видимому, на
краю гибели; железные цепи, которыми он связывал человеческое
мышление и человеческую свободу, казалось, окончательно проржа-
вели и готовы распасться.
«Чистота веры, — говорит в одном месте Гризингер, — затмилась
всюду во всем западном католическом мире; любовь и усердие к ней
сменились холодностью. Духовенство отличалось порочною жизнью
и невероятным невежеством. О монастырях ничего и говорить, осо-
бенно об их целомудрии; «но нельзя не сказать, что самый Рим был
более похож на языческий город, чем на христианский; все до того
утратили уважение к религиозным предметам, что в некоторых церк-
вах держали цепную собаку, чтобы воры не разграбили священных со-
судов. В других местах было еще хуже, чем в Риме. Испания и Италия
задыхались от невежества и апатии; Германию отвратил от римской
Церкви Лютер, Францию — Кальвин, Швейцарию — Цвингли97, Ан-
глию — король, и ересь с каждым годом все более и более распростра-
нялась. Без стыда и даже со смехом и кощунством совершались самые
Ужасные святотатства. Никто и не думал заступаться за церковь, упав-
111ую так низко, а кто покушался, — то всегда безуспешно» (стр. 49).
122
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Но старый феодальный порядок был еще живуч, а пока он жил,
он чувствовал надобность в религиозной санкции, религиозном во-
площении; отсюда весьма естественно было ожидать, что вслед за
общественною политическою реакциею воспоследует и религиоз-
ная. Так и случилось. И эта реакция была еще страшнее и ужаснее
политической; в Италии, Испании, Португалии, даже в Швейцарии и
Франции, даже в Англии запылали костры, против еретиков пропове-
довались крестовые походы, в Савойе за ними охотились и гонялись
как за дикими зверями, в Париже их резали под звон католического
колокола и с благословения папы, в Нидерландах их вешали на боль-
ших дорогах, в Англии их жгли, в австрийских землях над ними не-
истовствовали императорские солдаты; неугасимое зарево костров и
выжигаемых жилищ еретиков освещало во всех концах Европы эти
дикие сатурналии обезумевшей реакции. Нет сомнения, что все эти
сатурналии разыгрались бы и без посредства иезуитов. Этого тре-
бовала неумолимая логика событий, и мы не можем согласиться с
Гризингером, будто не реакция вызвала орден, а наоборот — орден
вызвал реакцию; факты, собранные автором во второй книге, вполне
подтверждают наше мнение; из них можно сделать такое заключе-
ние: 1) что во многих местностях реакция началась ранее водворе-
ния иезуитов, как, например, в Савойе; 2) что в тех местностях, где по
самым условиям экономического быта политическое брожение не
окончилось победою над буржуазией и где, следовательно, не могла
воспоследовать религиозная реакция, иезуиты, несмотря на все свои
происки, ровно-таки ничего не могли сделать. Так, например, их с
позором и стыдом изгнали в 1561 г. из Граубиндена, через 50 лет из
Валисса, а в 1606 г. из Венеции. Мало того, факты, представляемые
Гризингером, показывают, что орден не только не был первоначаль-
ною причиною политической реакции, но что во многих случаях он
даже положительно мешал ей. По-видимому, это опять парадокс; а
на самом деле это — факт. Иезуитский орден, как известно, пользо-
вался такими правами и привилегиями, о которых до него не смело
мечтать ни одно католическое «братство». Орден со своим генералом
во главе был поставлен в совершенную независимость от папы: «Для
порядка и поддержания дисциплины, — гласил § 3 буллы, данной ор-
дену Павлом III и названной Magna Charta, — не допускается ника-
кой апелляции на орденские правила ни к каким судьям и властям
равным образом никто (даже папа) не может разрешить члена
Рецензия на книгу Теодора Гризингера...
123
ордена от его орденских обязанностей». «Генерал может, если найдет
нужным для славы божией, отзывать и давать иное назначение даже
тем членам, которые отправлены с поручением от самого папы» (§1).
«Генерал или уполномоченные его имеют власть разрешать всех чле-
нов общества, а также всех изъявивших желание вступить в него или
служить ему в мире, от всех грехов, совершенных до и по-
сле вступления в орден, от всех духовных и светских наказаний
(так что, вступая в орден иезуитов, самые величайшие преступники
могли избегнуть наказания), даже от церковного отлучения», кроме
немногих случаев, указанных в булле (§ 5). «Все члены ордена, а так-
же его имущество, доходы и владения не подлежат ведению, надзору
и суду епископов и архиепископов и находятся под особым покро-
вительством папского престола» (§ 7). «Члены ордена, получившие
священнический сан, могут всюду, где находятся, иметь собственные
часовни и молельни и вообще воздвигать алтари в каком-нибудь при-
личном месте; даже во время папского интердикта они могут читать
мессу при закрытых дверях» (§ 8). «Ни епископы, ни вообще прелаты
не могут отлучать их от церкви» (§9); они освобождены от платежа
десятины, даже папской, и всякого рода пошлин и налогов со своих
имуществ и владений (§ 14). «Генерал имеет право посылать признан-
ных им более способными членов общества в любой университет на
кафедру богословия или иных наук, не спрашивая ни у кого разреше-
ния и согласия на это» (§ 19). Наконец, последний, заключительный
параграф строжайше запрещает «всем духовным и светским властям,
как бы они ни назывались, препятствовать Обществу Иисуса поль-
зоваться своими привилегиями и вольностями, под страхом отлуче-
ния от церкви, а в случае нужды и светского наказания» (Гризингер,
стр. 60-65). Вскоре после этой буллы (именно в 1551 г.) папа издал
еще новую буллу, которою права ордена были еще более расширены.
Она уравнивала права иезуитских коллегий с правами университе-
тов, а ректоров их с университетскими ректорами. «В случае, если
Ректоры университетов, — говорилось в ней, — не согласятся дать
степени доктора философии и богословия ученику иезуитской кол-
легии, то генерал, провинциал, их уполномоченные или ректор, с со-
гласия трех докторов, имеют право дать эту ученую степень помимо
Университета, и лица, достигшие ее таким образом, должны пользо-
ваться всеми теми же достоинствами, правами, преимуществами и
в°льностями, как и те, кто получил ее от университета».
124
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Такие чрезвычайные и неслыханные права ставили иезуитский
орден в исключительное, привилегированное положение среди
прочего католического духовенства. А эта исключительность и при-
вилегированность не замедлила, разумеется, вызвать против него
оппозицию и недовольство со стороны последнего. В особенно-
сти вознегодовали бенедиктинцы и доминиканцы, которым орден
наносил окончательный подрыв. А так как в этом негодовании и в
этой оппозиции главную роль играли не принципы(которые у все-
го католического духовенства были одни и те же), а узкий эгоизм,
завистливая жадность и торгашеская расчетливость, то понятно, что
бенедиктинцы, доминиканцы и вообще все католические патеры
неиезуиты старались на каждом шагу вредить ненавистному ордену
и препятствовать ему во всех его предприятиях, хотя бы эти пред-
приятия были до последней степени ортодоксальны, хотя бы они
предпринимались в интересах католической церкви, в интересах
их же собственных принципов. В Испании доминиканцы не только
старались вытеснить иезуитов из исповедален и школ, но даже вос-
становили против них народ. Во Франции архиепископ и весь бо-
гословский факультет Сорбонны, несмотря на настойчивые требо-
вания короля, дали об иезуитах такой неблагоприятный отзыв, что
парламент наотрез отказался утвердить королевский эдикт, которым
дозволялось ордену устроить коллегию на общих правах, дарован-
ных ему папою. Архиепископ объявил, что привилегии, дарованные
иезуитам папами, не только противоречат общему гражданскому
праву, но нарушают власть и значение епископов и университетов,
и что общество сделает гораздо лучше, если ограничится одною за-
дачею своею, а именно обращением турок и других язычников. Сор-
бонские богословы высказались еще резче: «Общество, — пираты
эти, присвоившее себе без всяких прав имя Иисуса, принимает к себе
безразлично преступных и бесчестных людей; члены его ни в обы-
чаях, ни в богослужении, ни в образе жизни, ни в одежде ничем не
отличаются от священников и не имеют ничего общего с монахами;
притязаниями своими на исключительное право проповедовать оно
находится в прямом противоречии с нравами епископов и ордина-
риев и со всею существующею иерархией; оно вредно интересам всех
прочих орденов, государей и светских владетелей, нарушает универ-
ситетские вольности и может послужить к угнетению народа (вот
до какого вольнодумства договорилась католическая оппозиция!)
Рецензия на книгу Теодора Гризингера...
125
по необыкновенным привилегиям своим, полученным от папского
престола; оно позорит все прочее монашество, набрасывает тень на
благочестивые монастырские уставы, побуждает членов других ор-
денов пренебрегать своими обетами, освобождает всех верующих от
обязанности повиноваться своим законным духовным наставникам,
оскорбляет права светских и духовных властей и ведет к возбуждению
беспокойств, жалоб, раздоров, споров и всяких беспорядков. Короче
сказать, общество это учреждено скорее для оскорбления религии,
для нарушения церковного мира, для ниспровержения монастыр-
ской дисциплины и вообще для ниспровержения порядка, чем для
назидания и утверждения веры». Вот до какой резкости и нетерпимо-
сти доходило озлобление католического духовенства против ново-
возникшего ордена. Орден, конечно, не оставался в долгу, — и таким
образом католический мир, вместо того, чтобы действовать дружно
и единодушно против своих общих врагов, распался на два враждеб-
ных лагеря и занялся внутренними спорами и дрязгами. Понятно,
что это до некоторой степени должно было задержать и ослабить
реакцию, впрочем, разумеется, не надолго: взаимные недоразумения
скоро разъяснились, противоположности в интересах сгладились и
«свои познаша своих». Не прошло и десяти лет, как собор католиче-
ских прелатов и ученых богословов, созванный в Трасси для разреше-
ния некоторых пунктов, оспариваемых гугенотами, признал великие
заслуги, оказанные орденом католичеству, и без колебания допустил
его во Францию. В самом деле, только слепая неприязнь могла не
видеть, что дело иезуитов — есть дело всего католичества, что иезуи-
ты — это самая верная и надежная опора папского престола; только
близорукая ненависть могла решаться утверждать, будто их общество
«вредно интересам государей и светских владетелей». Напротив, по
своему основному принципу и по всем своим характеристическим
особенностям орден иезуитов как нельзя больше соответствовал все-
му строю феодального общества, как нельзя лучше воплощал в себе
его основную идею — идею авторитета, идею абсолютной власти.
Эта идея выразилась в его организации несравненно рельефнее и
определеннее, нежели в организации католической церкви вообще.
В XVI веке авторитет папы значительно ослабел, католический мир
Утратил свою прежнюю стройность и суровую дисциплину; монахи
Г1Редались вольнодумству, аббаты без колебания переходили в «лю-
терову ересь»: ясно было, что воплощение перестало удовлет-
126
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ворять своему оригиналу, — формула нуждалась в обновлении. И вот
этим-то обновлением и был иезуитский орден. В своем генерале
он восстановил авторитет пошатнувшейся власти, во всей своей ор-
ганизации он старался воскресить прежнюю суровую дисциплину и
слепое безмолвное повиновение младших старшим. Но не только по
общему духу своей организации, даже по своим внешним приемам
орден старался возвратиться к католичеству первых веков. Он ста-
рался действовать на воображение, на страсти и, как истинный пред-
ставитель феодального режима, не пренебрегал грубо-чувственною,
животной стороною человеческой природы. Свои храмы и коллегии
иезуиты устраивали с необыкновенным великолепием; все католиче-
ские обряды они исполняли с самой тщательной торжественностью;
особенно старались подействовать на массы пышными церемониями
и выходами. Еще Игнатий Лойола до установления ордена устраивал
в Риме торжественные процессии, которые оказывали сильное влия-
ние на умы и располагали в его пользу сердца верующих. В особен-
ности привлекали всеобщее внимание установленные им шествия
«кающихся грешниц», публичных женщин.
«Весь Рим, — говорит Гризингер, — сбегался смотреть, когда он
проходил по улицам в сопровождении кающихся грешниц. Впере-
ди шли несколько хорошеньких детей, которые несли курильницы
и бросали в толпу цветы, затем шли три человека громадного роста
с тремя огромными знаменами. На одном знамени было вышито ру-
бинами: “I. Н. S.”, т. е. “lesus Hominum Salvator”98, на другом был образ
богородицы, а на третьем изображена кающаяся грешница, которой
три ангела надевают на голову венец мученичества; за знаменами
шел сам Игнатий с своими товарищами в узких черных кафтанах до
пят и черных широкополых шляпах с загнутыми с четырех сторон
краями. За Игнатием шли кающиеся грешницы, одетые не в печаль-
ные одежды покаяния, а в белые кисейные платья, с цветами на го-
лове и в жемчужных ожерельях. В заключение шли младшие члены
Общества Иисуса, неся розовые венки и смиренно опустив взоры, все
пели «Veni creator spiritus»99. Перед дворцами кардиналов и знатных
благотворительниц процессия ненадолго останавливалась, что весь-
ма льстило всем, кому оказывалась такая почесть» (стр. 36).
Иногда процессии имели целью возбудить в массах чувство
страха, напугать их воображение; такие процессии особенно часто
устраивались в Италии. Чтобы дать об них понятие читателю, мы
рецензия на книгу Теодора Гризингера... 127
приведем описание одной из них, устроенной в Палермо и потом
в Мессине.
«В Палермо и Мессине, — говорит Гризингер, — они устроили ма-
скарад мертвецов, где на сцену явилась сама смерть своей особой и
страшным образом перепугала зрителей. Чтобы составить себе по-
нятие об этом маскараде, вообразите себе широкую улицу, в середи-
не которой двигается большая процессия, сопровождаемая многими
тысячами народа. Во главе процессии гроб, который несут несколько
человек в длинных одеждах. По обеим сторонам гроба и позади идут
красивые мальчики в шитых белых одеждах, с крыльями на плечах и
с крестами в руках. Они изображают хор ангелов и своими звонкими
голосами поют прекрасные гимны. Но прелесть этого зрелища от-
равляет вид отвратительных черных чертей с огромными когтями и
хвостами; они дико прыгают вокруг ангелов и страшно воют и руга-
ются, размахивая горящими смоляными факелами, вонючая копоть
которых по временам сгущается до того, что на минуту все завола-
кивается дымом. Наконец является самое главное, а именно смерть
на черной колеснице, запряженной шестью вороными лошадьми,
покрытыми черным флером. Смерть имела страшнейший вид; ее
изображал свинцовый скелет таких громадных размеров, что голова
его превышала верхние окна домов. В правой руке, она держала ко-
лоссальную косу, а левой влачила за собой на длинной цепи целый
ряд воющих духов, представлявших собой умерших всех возрастов,
званий и состояний. По временам эти духи испускали жалобный вой
и ужасным образом искривляли свои члены, как бы от терзающих их
адских мук. Смерть была нема и глуха и не обращала внимания на эти
стенания; она продолжала свой путь, ясно показывая этим, что ни-
кто не может ей воспрепятствовать стереть смертных с лица земли и
низвергнуть их в пучину ада. Тщетно заклинает ее следующий за нее
хор, поющий псалмы, и устрашенные зрители не видят никакой воз-
можности избежать вечной гибели. Но вот является иезуит, смотрит
на толпу серьезно и торжественно, но ласково и милостиво; над ним
сияет великолепное лучезарное солнце, несомое четырьмя светски-
ми братьями, и из него исходит свет вечного блаженства, так что ис-
пуганные зрители успокаиваются, узнав, к кому следует обращаться
За спасением» (стр. 131).
Действуя на воображение подобными торжественно-театральны-
Ми представлениями, орден старался возбудить и чувственность по-
128
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
средством так называемых «духовных упражнений». Следуя настав-
лениям своего основателя, иезуиты рекомендовали своей пастве
почаще бичевать себя, так как это бичевание представляло, по их
мнению, одно из самых верных и надежных средств обуздывать свою
греховную плоть и уготовлять себе вечное спасение на небесах. Не
доверяя человеческой слабости, они весьма обязательно принимали
на себя совершение этой операции над своими духовными детьми и
преимущественно дочерьми. Бичи и розги оставляли, вероятно, весь-
ма слабые рубцы на нежном теле благочестивых католичек, потому
что они наперерыв стремились удостоиться чести быть подвергну-
тыми «дисциплине», — так называлось это «духовное упражнение».
Дисциплина разделялась на disciplina sursum, или secundum supra,
и на disciplina deorsum, или secundum sub, смотря по тому, секли ли
по верхней части тела или по нижней. Дисциплина второго рода
была в особенном употреблении в Испании и потому называлась
также испанскою Этой-то испанской дисциплине преимущественно
и подвергались женщины, так как иезуиты полагали, что, по слабости
женщин, удары по верхней части тела могли бы вредно действовать
на их здоровье. Женщины, вероятно, были того же мнения, disciplina
deorsum пришлась им очень по вкусу. Самые знатные и скромные
дамы, самые благовоспитанные и стыдливые девицы спешили под-
чиниться ей. Желающих было так много, что иезуиты должны были
основать особые так называемые конгрегации или афиляции, члены
которых собирались если не ежедневно, то, по крайней мере, ежене-
дельно для взаимного бичевания; при этом мужчины и женщины яв-
лялись полунагими, а иногда даже и совсем нагими. Как быстро раз-
растались конгрегации, это можно видеть из следующего примера. В
1552 г. иезуиты основали в Левене, в Голландии, маленькую конгре-
гацию из десяти женщин; через год из нее образовалось уже четыре
конгрегации, в которых было около тысячи женщин. В одной из этих
конгрегаций были исключительно благородные и знатные дамы, в
остальных большинство членов состояло из мещанок и ремесленниц;
но конгрегация из знатных отличалась особенным усердием, и ни
одна из ее участниц не пропускала недели, чтобы не попользоваться
испанскою дисциплиною. Разумеется, мужья и отцы были весьма не-
довольны таким легкомысленным поведением своих жен и дочерей,
и им удалось настоять, чтобы городские власти запретили конгре-
гации и наложили штраф на их участниц. Однако это запрещение
рецензия на книгу Теодора Гризингера...
129
не остановило и не охладило усердия благочестивых католичек; они
продолжали предаваться дисциплине тайно, и вскоре магистрат счел
за лучшее изменить свое распоряжение. В Испании соблазн был так
явен, что в 1570 году в это дело вмешалась инквизиция и запретила
на будущее время публично обнажаться и подвергаться дисциплине;
но иезуиты в ответ на это запрещение устроили во всех городах, где
у них были коллегии, как-то в Сарагосе, Муции, Толедо, Севилье и
других, многочисленные процессии, в которых принимало участие
множество женщин, в том числе и знатные дамы; они расхаживали
по улицам в таком райском одеянии, что, увидя их, даже Ева не по-
стыдилась бы своей наготы. В Португалии дело дошло до того, что ду-
ховник вдовствующей королевы донны Луизы (1656 г), патер Нуньес,
являлся к ней совершенно нагишом и в присутствии ее и придворных
дам подвергал себя духовной дисциплине. Пример этого чудака, рас-
сказывает Гризингер, сбил всех с толку. Во всех покоях дворца только
и видны были полураздетые статс-дамы и фрейлины, которых секли
иезуиты (стр. 151).
Но всего более безумствовали с этой дисциплиной во Франции,
особенно в правление Екатерины Медичи100, которая сама была
председательницею авиньонского общества дисциплины и зачастую
собственноручно дисциплинировала своих придворных дам. Сын ее,
Генрих III101, был также великий охотник до таких упражнений и бес-
престанно устраивал процессии, в которых принимал участие сам со
всеми своими сановниками и придворными; при этом он обнажал
себя до последней возможности и вооружался розовыми венками,
восковыми свечами и розгами. Особенно часто совершались подоб-
ные процессии по поводу молебствий о даровании ему наследника,
при чем сама королева Луиза и все придворные дамы, следуя при-
меру короля, расхаживали по улицам, разоблачившись по пояс. Эти
примеры действовали заразительно, и женские конгрегации быстро
возникали во всех городах, куда только проникало влияние иезуитов.
Особенное рвение к дисциплине обнаруживали населения Авиньона,
Лиона, Тулузы, но больше всего самый Париж.
«Здесь, — говорит Гризингер, — не проходило дня, чтобы на ули-
цах не видно было женщин и девушек в одних рубашках, с розгами
в Руках; знатнейшие дамы, как, например, герцогиня Гиз, Меркер,
Омаль, Эльбеф и др., выходили в народ полунагие, подавая пример
Дисциплины всем прочим парижанкам» (стр. 247). Таким образом, вы
130
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
видите, что орден, воплощая в себе католическую идею авторитета,
доводил в то же время до высшей, кульминационной точки разви-
тия те стороны католического культа, которым этот культ всего бо-
лее влиял на массы и всего сильнее порабощал себе невежественные
умы. Католичество, одним словом, нашло в ордене самое чистое, по-
следовательное и точное выражение своего характера; религиозная
форма феодализма, потрясенная и искаженная, с одной стороны, лю-
теранским вольнодумством, с другой — глубокою испорченностью и
развращенностью феодальной системы, по-видимому, снова окреп-
ла и обновилась в Обществе Иисуса. Это обновление и укрепление
было, разумеется, естественным и необходимым последствием като-
лической реакции, временной победы идеи формализма над идеею
буржуазии, но так как победа была только временная, то и самое об-
новление это было только временное. Те же причины, которые испор-
тили и извратили идею старого католицизма, испортили и изврати-
ли идею обновленного католицизма, идею иезуитизма. Феодальная
система, нуждаясь в религиозной санкции, выработала идею старого
католицизма, но та же феодальная система содержала в себе элемен-
ты, которые должны были изуродовать и унизить эту идею. Она спо-
собствовала развитию крайнего, безусловного деспотизма, она под-
держивала застой в сфере хозяйственных кризисов, она опиралась
на экономическое рабство масс, она убивала дух предприимчивости
и требовала безусловного преклонения перед обычаями и предания-
ми, заведенными рутиною. Экономическое рабство, экономический
застой повели к рабству и застою в сфере мысли. Круг умственных
потребностей человека насильственно суживался, зато пропорцио-
нально расширялся круг его чисто животных, чувственных инстинк-
тов и побуждений. Таким образом, рабство и деспотизм, со своими
вечными атрибутами — подлостью, лицемерием, невежеством и раз-
вратом, были естественными и необходимыми последствиями фео-
дальной системы. Эти-то неизбежные последствия подтачивали и
подъедали ее задолго еще до того времени, когда буржуазия стала на-
носить ей свои решительные удары. Рыцарство, игравшее по отноше-
нию к ней ту же роль, какую иезуитский орден играл по отношению к
католичеству, — рыцарство, это самое чистейшее и совершеннейшее
воплощение ее основных начал, оживило ее только на время; оно не
могло излечить ее от разъедающих ее язв, потому что оно само было
заражено ими. Воплотив в себе феодальный принцип, оно воплотило
Рецензия на книгу Теодора Гризингера...
131
и все его роковые последствия. Совершенно то же случилось с като-
личеством и его последовательнейшим воплощением — иезуитским
орденом. Культ, выработанный феодализмом, усвоил себе его основ-
ной принцип; и все его существеннейшие недостатки — лицемерие,
невежество и разврат — подкопали власть папы, ослабили дисципли-
ну и извратили в самом корне идею культа; еще прежде, чем рефор-
мация вступила с ним в борьбу, — он был уже внутренне обессилен и
поражен смертельною болезнью, иезуитский орден старался оживить
в своих учреждениях его поруганную и униженную идею; но вместе
с идеей он должен был усвоить себе и все ее атрибуты — лицемерие,
невежество и разврат. В самом деле, разве идея безусловного авто-
ритета не предполагает идею рабства? Разве рабство не ведет к ли-
цемерию и умственному застою? Разве разврат не есть неизбежный
спутник рабства, лицемерия и умственного застоя? Таким образом,
орден должна была постигнуть та же судьба, которая постигла и его
великий прототип— католичество. Историки-романисты и публици-
сты совершенно напрасно выходят из себя и негодуют, описывая нам
«соблазнительные происшествия», случившиеся в ордене; они на-
прасно представляют нам всех этих смиренных патеров и скромных
«отцов» какими-то демонами всяческого зла и всяческих пакостей;
они напрасно рисуют нам их учреждения каким-то «адским прито-
ном разврата и лицемерного ханжества; они напрасно клеймят их
принципы и тенденции позорными именами, напрасно стараются
представить нам их как какую-то квинтэссенцию безнравственности
и нелепости, — мы говорим, напрасно, — потому что они, вероятно,
не пожелают так резко и решительно выразиться насчет всей той си-
стемы и всего того культа, которых орден иезуитов был только луч-
шим и совершеннейшим представителем. Разве те возмутительные
поступки, на которые с такой ядовитостью указывают недальновид-
ные антагонисты иезуитов, не были естественными и неизбежными
последствиями системы господствующего экономического начала,
системы господствующего культа? И разве одни только иезуиты по-
ступали таким образом? Гризингер уверяет, будто: «Как свет стоит, не
было еще общества, где бы сосредоточивалось больше пронырства,
Развращенности, как в иезуитах» (стр. 3).
Но ведь это очевиднейшая клевета; что такое особенное делали
иезуиты, чего бы не делали до них и вместе с ними почти все католи-
иеские патеры и монахи, феодальные бароны и дворяне? В длинном
132
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
обвинительном акте, составленном против иезуитов их антагониста-
ми, вы не встретите ни одного, решительно ни одного преступления,
в котором бы не обвиняли лютеране католиков задолго еще до осно-
вания ордена. Будто только одни иезуиты из всего духовного като-
лического мира чувствовали непростительную слабость к женскому
полу и к презренному металлу? Будто одни только иезуиты эксплуа-
тировали в свою пользу народное невежество и суеверие? Будто одни
только иезуиты приносили все в жертву своим эгоистическим целям,
своим грубым животным побуждениям? Неужели история не даст на
эти вопросы отрицательного ответа самым категорическим, недву-
смысленным образом? Но отчего же это, спросит, пожалуй, читатель,
начитавшийся рассказов о «соблазнительных происшествиях», — от-
чего же это иезуиты вызвали против себя такую страшную бурю, если
они делали только то, что делали и все?
Этому была причина, и причина весьма основательная. Как мы
сказали, орден по своей организации и по своему основному прин-
ципу был полнейшим выражением, полнейшим воплощением начал
и характеристических особенностей старого феодального порядка.
Все, что произросло и развилось на этой почве крепостничества и
рабства, — все нашло себе признание и оправдание в учреждениях
ордена. Он признавал и оправдывал даже то, чего не осмеливался
признать и оправдать католический культ; в этом случае он действо-
вал гораздо последовательнее; его культ, оправдывая феодализм и
рабство, не хотел признать, а только смотрел сквозь пальцы на их не-
обходимые последствия — лицемерие, разврат и ханжество. Орден,
явясь защитником феодализма и рабства, открыто признал и возвел
даже в теорию, в принцип и лицемерие, и разврат, и ханжество. Вот
эта-то откровенность, тщательно, впрочем, скрываемая от глаз не-
посвященных, и вооружила против него всех благонамеренных и не
возвысившихся до самосознания лицемеров, ханжей и развратников.
Все эти господа привыкли ханжить, лицемерить и развратничать,
прикрываясь самыми возвышенными правилами человеческой мора-
ли, судя о себе по своим правилам, а не по своим поступкам, которые
не имели ничего общего с правилами, — они, разумеется, считали
себя образцами нравственности, добродетели. Вдруг являются люди,
которые возводят их поступки в правила для собственной деятельно-
сти, а их правила бросают под стол, как вещь совершенно ненужную,
которые решаются устранить дуализм теории и практики, — какими
Рецензия на книгу Теодора Гризингера...
133
ужасными чудовищами должны они были им представиться? Какими
ругательствами и проклятиями должны были осыпать их правила и
принципы! А между тем эти чудовища были копиею их же собствен-
ного нравственного образа; эти правила и принципы были только
обобщением их же собственной практической деятельности. Но вот
это-то именно и не нравилось этим осторожным людям. Потому пер-
вые удары иезуитский орден получил от своих же собственных еди-
номышленников, от таких же, как и он, защитников старого порядка.
Мы уже видели, что сорбонские богословы еще в 1554 г. торжественно
объявили, что будто Общество Иисуса «позорит все прочее монаше-
ство, набрасывает тень на благочестивые монастырские уставы, по-
буждает членов других орденов пренебрегать своими обетами» и т. д.
и т. д. В том же духе, только еще с большей резкостью отзывались
о нем доминиканцы, которые даже действовали иногда против него
инквизицией. Это озлобление и негодование, с которыми некоторые
из проницательнейших сторонников старого порядка относились
к ордену, служат лучшим доказательством, что он был слишком хо-
рошим, слишком верным воплощением защищаемого ими порядка.
Злой урод всегда старается разбить зеркало, отчетливо отражающее
его непривлекательную физиономию. И чем лучше зеркало, тем более
он на него негодует. А орден именно и был таким зеркалом, зеркалом
в высшей степени хорошо отполированным и выглаженным, — весь
старый порядок со всем его безобразием, со всей его грязью и раз-
вратом отражался в нем с совершенной точностью и ясностью.
После всего того, что мы сказали о значении иезуитского ордена
для феодального порядка вообще и для католического культа в част-
ности, само собой делается понятным, почему на него напали с таким
ожесточением все противники феодальной системы, все сторонники
и представители буржуазии. В XVIII веке борьба феодального по-
рядка с промышленным режимом, борьба земельного, недвижимого
капитала с капиталом движимым началась с новою силою, с новой
энергией. И в этот раз, как и два века тому назад, борьба началась
прежде всего в сфере отвлеченного мышления; прежде чем отразить-
ся на почве экономической и политической, две силы сошлись на
почве философской и религиозной. Иезуитский орден представлял
весьма обширную и удобную мишень для пробы всякого рода ору-
дии. Нашлись люди, решившиеся посвятить всю свою жизнь разобла-
чению иезуитских тай н; в дело были пущены все средства
134
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
самой ловкой тактики; не гнушались даже подкупом и наушничаньем.
A la guerre, comme a la guerre102.
Впрочем, иезуиты и сами помогали своим врагам. Бесчисленное
множество скандальных процессов, начинавшихся против них, ясно
показывает, что они совсем не отличались ни тою змеиною мудро-
стью, ни тем тактом и самообладанием, которые обыкновенно при-
писываются им их врагами и друзьями. Процессы же показывают
также, как преувеличены весьма распространенные мнения о суро-
вой дисциплине, которой будто бы была подчинена «братия», и об
их чудовищной безнравственности и об их преданности интересам
ордена. Напротив, в большей части случаев они являются людьми
распущенными, мало привыкшими к дисциплине, почти совершен-
но равнодушными к общим интересам братства, действующими,
как самые мелкие, обыденные, уличные мазуры. Читатель убедится в
этом, если прочтет со вниманием III и IV книги Гризингера, в кото-
рых трактуется о «соблазнительных происшествиях». Мы же со своей
стороны воздержимся от выписок, потому что они слишком бы рас-
тянули нашу заметку.
Разоблачаемый и обличаемый с двух сторон, разоблачая и обли-
чая сам себя на каждом шагу, орден не мог устоять: победа осталась
на стороне его врагов; феодализм потерпел на религиозной почве
жестокое поражение, и это поражение должно было послужить ро-
ковым предзнаменованием для другой предстоящей ему борьбы, —
на почве политической и экономической. 16 августа 1773 года вы-
шло знаменитое папское бреве, начинавшееся словами: «Dominus et
reclemptor noster»103. Этим бреве Орден объявлялся уничтоженным;
иезуитам воспрещалось носить особые, присвоенные их ордену пла-
тья, священнодействовать, проповедовать, исповедовать и т. д. Под-
писав это бреве, Климент XIV104, сам того не подозревая, подписал
смертный приговор всей системе католического культа, всей системе
феодального строя общества. Однако последствия показали, что под-
писывать смертные приговоры гораздо легче, чем приводить их в ис-
полнение.
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ МАЛЬТУСА105
«ОПЫТ О ЗАКОНЕ НАРОДОНАСЕЛЕНИЯ»
Два тома с примечаниями и статьей
переводчика «Жизнь и труды Мальтуса»
Пер. П. А. Бибикова
С.-Петербург, 1868 г.
Среди огромной массы людей, с утра до ночи занятой механиче-
ской работой, с утра до ночи только и думающей что о куске насущ-
ного хлеба, о «накоплении и сбережении», с утра до ночи снующей
по лавкам, конторам и фабрикам, среди этой трудовой, работающей
массы есть маленькая кучка людей, не посещающая в качестве работ-
ников ни фабрик, ни лавок, не сеющая, не жнущая, не вертящая ко-
лес, не способная выделать ни одного вершка материи для одежды,
не способная приготовить ни одного фунта хлеба, занятая с утра до
ночи исписыванием бесчисленного множества стоп бумаги и про-
читыванием бесчисленного множества книг. Эта маленькая кучка
не имеет, по-видимому, ничего общего с трудящейся и работающей
массой. У них, по-видимому, совершенно различные интересы, раз-
личные цели, различные желания, различные деятельности. Их вза-
имные отношения не отличаются особой искренностью, и их нель-
зя назвать добрыми, хорошими отношениями. Работающая и вечно
хлопочущая масса глядит на маленькую кучку пишущих и читающих
людей как на каких-то дармоедов, почти бесполезных и во всяком
случае совсем не необходимых; она относится к ним или совершен-
но равнодушно, или крайне недоброжелательно, или со снисходи-
тельным презрением. Маленькая кучка пишущих и читающих людей
в свою очередь тоже не остается в долгу: для нее эта масса, погру-
женная в мелочные расчеты и соображения, чуждая высших идей и
стремлений, представляется такой жалкой, слепой, бессознательной
толпой, которая без них, образованных людей, была бы не способна
идти вперед, не способна сдвинуться с места, которую они, образо-
ванные люди, руководят и просвещают и тихо, незаметно, постепен-
но ведут к счастью и благополучию. Правда, грубейшая и наименее
°бразованная часть массы плохо верит в это постоянное и неуклон-
НОе движение вперед по пути прогресса и в своем невежестве во-
зражает, будто никакого такого движения нет и будто все те книж-
136
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ки, которые читают и пишут умные люди, не имеют ничего обще-
го с ее счастьем и благополучием; она в своем невежестве упорно
верит, что без нее умные люди и дня одного не могли бы прожить,
а она без них может столетия обходиться, не ощущая ни малейших
неудобств. Более цивилизованная часть этой работающей массы, та
часть, которая посвящает себя занятиям в более высших и, как гово-
рят, более благородных отраслях механического труда, не разделяет
или, лучше, не вполне разделяет этот взгляд невежественной толпы
на мыслящую интеллигенцию. Она не считает ее безусловно бес-
полезной, она даже говорит ей в глаза очень лестные комплименты,-
но в глубине души своей она все-таки полагает, что только она одна
и делает настоящее дело, что только в ней одной и сила, а все про-
чее — пустая идеология, годная разве только для послеобеденного
развлечения или для получения известных мест в административ-
ной иерархии. Интеллигенция, однако, нимало не смущается таки-
ми отношениями к ней неинтеллигентного меньшинства; она благо-
склонно извиняет ему их ради его невежества и гордо смотрит на
себя как на «соль земли». Не будь нас, умных людей, рассуждает она,
не было бы тех великих идей, тех плодотворных теорий, которые
подрывают предрассудки, делавшие прежде людей несчастными,
указывают им на истинные источники счастья и благополучия; не
было бы даже тех великих открытий в области механики, которые
двинули вперед промышленность и в значительной степени облег-
чили физический труд человека, и т. п. А если бы не было всех этих
идей, теорий и открытий, то не было бы и прогресса; следователь-
но, мы «делаем прогресс», мы «создаем историю». «Из всех факторов
исторического развития умственный элемент, бесспорно,
есть самый главный» — этими словами формулировал притязания
интеллигенции один из величайших мыслителей нашего века106. И
эта мысль сделалась в последнее время господствующей мыслью,
преобладающим взглядом, против которого считается неприлич-
ным даже спорить, с которым все соглашаются без малейших ко-
лебаний. Однако никто еще не попытался проследить во всей под-
робности генезис тех идей, теорий и приобретений, которыми так
самоуслаждается интеллигенция. Их выводят обыкновенно непо-
средственно из рано развивающегося интеллекта, их приписывают
исключительно одному только умственному развитию человечества.
Но насколько это развитие было самостоятельно, насколько ум
Рецензия на книгу Мальтуса...
137
человеческий действовал по законам своей собственной логики и
насколько он подчинялся совершенно посторонним влияниям, не
имеющим ничего общего с логикой, — эти вопросы почти не обра-
щали на себя внимания историков и философов, а между тем без их
основательного, но категорического решения невозможна и самая
история философии. Много, даже очень много исписывалось бумаги
для доказательства всемогущества человеческого ума и вырабатыва-
емых им идей; но мало, очень даже мало занимались исследованием
степени зависимости этого ума и этих идей от влияния той совсем
невежественной массы, на которую с гордым высокомерием глядит
интеллигенция. Нет сомнения, что ум человеческий, получив извест-
ное возбуждение, развивается быстро и безостановочно, но от чего
зависит направление его развития? Всегда ли его выводы логически
вытекают из данных научных посылок, если его логика более или
менее подчиняется давлению чуждых ей элементов? Не подсказыва-
ет ли ему его теорий и идей та самая масса, которая, по-видимому, не
имеет ничего общего с этими теориями и идеями? У этой массы есть
свои интересы, созданные и обусловливаемые известным строем ее
хозяйственных отношений; интересы же порождают в ней извест-
ные желания, известные стремления; не отражаются ли эти желания
и стремления, эти чисто практические расчеты и соображения на
тех самых идеях и теориях, которые интеллигенция приписывает
исключительно только своей изобретательности, исключительно
одной только силе умственного прогресса?
Анализ этих идей и теорий может до некоторой степени слу-
жить ответом на этот вопрос. И, разумеется, если мы согласимся
допустить возможность такой зависимости, то прежде всего мы
должны искать ее в той области человеческих знаний, которая бли-
же всего соприкасается с практической деятельностью трудящейся
массы, в тех идеях и теориях, которые имеют притязание влиять на
эту деятельность, направлять ее и руководить ею в интересах будто
бы человеческого счастья и благополучия. Действительно, мы уже
много раз имели случай убедиться при разборе той или другой кни-
ги, трактующей о предметах, входящих в область так называемых
общественных наук, что в этой области существует весьма резкая,
несьма ощутительная зависимость данных теорий от данных хозяй-
ственных отношений, от данных интересов и стремлений практи-
ческой и бессознательно живущей массы. Теперь перед нами лежит
138
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
сочинение, которое может служить новым, и притом весьма крас-
норечивым, доказательством того, что такая зависимость существует
на самом деле и что она существует, быть может, в гораздо большей
степени, чем это думают обыкновенно. Читая Мальтуса, невольно
думаешь, что это был человек очень сильного ума, человек, привык-
ший мыслить самостоятельно и логично. Редко кто из экономистов
обладал таким искусством, как он, группировать факты и делать из
них широкие обобщения. А между тем, несмотря на эту силу мыс-
лей и на это искусство распоряжаться своими материалами, едва ли
когда-нибудь человек мыслящий делал такие промахи и доходил
до таких абсурдных выводов, какие Мальтус делал и до которых он
додумался. Мы уже не говорим здесь о его фантастической теории
двух прогрессий, которой почему-то очень много занимались эко-
номисты, но о которой им и не следовало бы упоминать, чтобы не
компрометировать своего учителя и не выставлять в крайне невы-
годном свете свою собственную сообразительность. Трудно даже
поверить, чтобы гипотеза, до того ненаучная, до того произвольная,
до того противоречащая данным статистики, могла быть выдаваема
за великую аксиому и так долго возбуждать серьезные споры и рас-
суждения. Свои знаменитые прогрессии Мальтус, — несмотря на то,
что он придает им огромную важность, — почти совсем не доказыва-
ет; он высказывает их в виде какого-то откровения на первых шести
страницах своего исследования и потом, приняв это откровение за
несомненную истину и вообразив, что эта истина уже вполне до-
казана, он строит на ней свою теорию и побивает ею своих антаго-
нистов. Для читателей, которые мало знакомы с этими предметами
и которые знают только понаслышке, что Мальтус открыл какой-то
непреложный закон размножения населения и возрастания средств
к существованию, мы укажем в общих чертах эти основания, на кото-
рых он построил свой закон, и тогда они сами увидят, что основания
эти так шатки, что их нельзя даже назвать песчаным фунда-
ментом. Первое основание состоит в том, что в Америке населе-
ние некоторое время удваивалось в 25-летние сроки; но при этом
он упустил из виду влияние эмиграции, тогда как именно одному
только этому влиянию и можно было приписать такое быстрое при-
ращение, совершенно противоречащее всему, что нам достоверно
известно о проценте приращения в странах с естественным (неми-
грационным) размножением населения. В настоящее время ни один
Рецензия на книгу Мальтуса...
139
самый невежественный статистик не решится допустить даже самой
возможности такого неправдоподобного срока удвоения. Мальтус
же не только принял его за нечто возможное, но даже в своей непо-
нятной наивности вообразил, что он делает некоторую уступку сво-
им противникам и что на самом деле срок удвоения гораздо короче.
Вообразил же это он, видите ли, потому что Франклин107 в одном
месте своих Miscellanea 108 заметил, что воспроизводительная
сила растений и животных не имеет границ, что сэр Петти109 п о -
лагает, будто «при содействии особенных, благоприятных усло-
вий население может удвоиться каждые десять лет», и что, наконец,
Эйлер110 вычислил, что при некоторых отношениях рождений к
смертностям население может удваиваться в 12 'Д Г. Эйлер, нужно
при этом заметить, вычисляя сроки удвоения населения, не обращал
внимания на то, что существует в действительности; он просто, го-
воря словами русского переводчика Милля111, решал одну из задач,
какие часто встречаются в математике, как, например: во сколько
времени достигнет до солнца ядро, летящее с быстротой первой
секунды полета? Ответ на подобные задачи весьма правилен и то-
чен; но этим вовсе еще не доказывается возможность существования
пушки, из которой может быть пущено ядро до настоящего солнца.
Точно так же из того, что при известном отношении рождений и
‘ смертностей население может удвоиться в 7 лет, а при другом — в
600 (как доказывают таблицы того же Эйлера), вовсе еще не следует,
будто в действительности население одной страны может удвоиться
в 7 лет, а другой в 600. Но Мальтус не понял этого отвлеченного,
гипотетического характера Эйлеровых вычислений и на этой чисто
школьнической ошибке основал свои удивительные законы.
Что же касается до другой его прогрессии, относительно возрас-
тания средств к существованию, то она не обставлена даже и теми
мнимыми доказательствами, которыми обставлена первая прогрес-
сия. Тут уже Мальтус просто говорит: «вообрази м», что в каждый
Двадцатипятилетний период к годовому производству Великобри-
тании присоединяется количество произведений, равное такому же
г°довому доходу, и «предположим», что эта созданная нашим
в°ображением формула размножения произведений земли применя-
йся по всему земному шару, тогда, победоносно заключает Мальтус,
пРиняв свои «вообразим» и «предположим» за несомненные и бес-
Спорные факты, «тогда мы можем сказать, что средства к существова-
140
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
нию при самых благоприятных условиях для труда ни в коем случае
не могут возрастать быстрее, чем в арифметической прогрессии»
(т. I, стр. 102).
Но если так безосновательны и бездоказательны Мальтусовы про-
грессии, если они так явно и несомненно противоречат всем данным
статистики, то, спрашивается, как могло учение Мальтуса приобрести
себе такую всеобщую известность, как может оно даже в наше вре-
мя, когда фальшивость прогрессии разоблачена с самой беспощад-
ной ясностью, упорно держаться в науке и открыто и торжественно
провозглашаться с ученых кафедр? Единственным возможным объ-
яснением этого факта может служить только то обстоятельство, что
основные положения Мальтуса, несмотря на ложность выведенных
им прогрессий, совершенно верны и не могут быть оспариваемы даже
и при современном уровне наших знаний. Напротив, чем обширнее
становятся наши сведения по части общественных наук, чем глубже
вникают статистики в законы движения народонаселения, тем по-
ложения эти становятся все очевиднее и бесспорнее. Сущность этих
положений формулируется таким образом. Население данной стра-
ны при размножении своем неизбежно ограничивается средствами
существования, находящимися в его распоряжении. Если же средства
недостаточны, то естественная производительность браков парали-
зуется противоестественной смертностью. Поколение, не обеспечен-
ное достаточным количеством пищи, хиреет, быстро истощается и
вымирает, не достигнув среднего предела человеческой жизни. Явля-
ются болезни, голод, люди начинают воздерживаться от вступления
в брачные узы, вследствие этого является разврат, противоестествен-
ное искажение нормальных потребностей человеческого организ-
ма; рядом с голодом, болезнями и развратом идут преступ-ления и
вечная, нескончаемая борьба человека с человеком. Правда, еще и до
Мальтуса многие (Монтескье112, Франклин, Паллас113 и в особенно-
сти Тоунзенд114) указывали на зависимость размножения населения
от средств к существованию, но никто до него не выставил этой за-
висимости с такой ясной определенностью и не вывел из нее всех
вытекающих из нее последствий, как это сделал Мальтус. Во втором
томе своих исследований, возражая против теории равенства, Маль-
тус весь строй современного общества, его гражданские, политиче-
ские и даже религиозно-нравственные учреждения объясняет отсут-
ствием соответствия между числом населения и находящимися в его
рецензия на книгу Мальтуса...
141
распоряжении средствами к существованию. Он полагает, правда, что
это несоответствие установилось естественным путем и, так сказать,
само собой, но, в сущности говоря, тут важен самый факт, а совсем не
то объяснение, которое он ему дает. Его анализ приводит к такому вы-
воду, что законы собственности, брак, что все государство, со всеми
его полицейскими, судебными и административными учреждениями,
есть не более как продукт голода, результат бедности и нищеты. Да-
лее, разврат, преступления и болезни сводятся, с его точки зрения, к
тому же общему источнику, к той же общей причине — голоду, нище-
те и бедности. Правда, он не выставляет этих выводов с той рельеф-
ной определенностью, с которой мы их здесь представили; правда,
он везде делает оговорки и ограничения, но по прочтении его иссле-
дования в уме каждого внимательного читателя они явятся сами со-
бой в такой именно форме, в какой мы их представили. Рассматривая
быт дикарей Америки, Африки и островов Южного моря (главы IV и
V 6-го тома), он объясняет их постоянные войны, господствующие
среди них болезни и заразы, наконец, их дикие обычаи относитель-
но убийства детей и жен, — все это объясняется им недостаточно-
стью у них средств к существованию, т. е. их бедностью. Точно так
же, рассматривая население Китая, Тибета, Сибири, древней Греции и
древнего Рима, население средней Европы, Франции, Англии и Шот-
ландии, Мальтус везде проводит ту же мысль, что порок, разврат и
болезни являются как неизбежные следствия несоответствия средств
к существованию с населением. Эти ужасные бедствия, эти язвы че-
ловечества не присущи общественной организации, но необходимы;
они существуют только до тех пор, покуда существует указанное не-
соответствие, но чуть только это несоответствие будет устранено,
чуть только нормальные потребности человека будут приведены в
гармонию с его средствами, порок, разврат, войны, болезни, престу-
пления устранятся сами собой. Какой же вывод можно сделать отсю-
да? Какое умозаключение логически вытекает из этих посылок? Один
вывод, одно умозаключение: нужно строго регулировать потребно-
сти человека, нужно свести эти потребности к уровню средств и по-
ставить каждого члена общества в такие хозяйственные условия, при
которых общая гармония средств с потребностями не нарушалась бы
ни в одном частном случае. Но такой вывод хотя и был бы строго ло-
гИчен, но зато он заставил бы Мальтуса совершенно переменить свои
Отношения к господствующим интересам будничной, практической
142
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
жизни, к которым, по-видимому, так свысока относится интеллиген-
ция и перед которыми она в то же время так низко изгибается, кото-
рым так искренно льстит и так подобострастно воскуряет фимиам.
Вместо того чтобы оправдывать эксплуатацию сильнейшего, вместо
того чтобы поощрять и возводить в теорию эгоистические инстин-
кты меньшинства работающей массы, ему пришлось бы карать эту
эксплуатацию, обличать всю грубую жестокость эгоизма; ему при-
шлось бы, одним словом, говорить не за, а против интересов этого
меньшинства. И вот, чтобы не пойти вразрез с его интересами, чтобы
не прекословить его корыстным целям и эгоистическим желаниям,
логика прячется в карман и к совершенно верной посылке приде-
лывается вывод, не имеющий с ней ничего общего. Величину всех
человеческих бедствий и несчастий, причину всех дурных законов
и постановлений, говорит Мальтус, следует искать в несоответствии
нормальных потребностей человека (или, что все равно, в несоответ-
ствии населения) со средствами к их удовлетворению; следова-
тельно, заключает он, «бедные, по самой сущности вещей, не име-
ют права требовать от богатых работы и пропитания» (т. II, стр. 341);
бедный, не имеющий достаточно средств для удовлетворения своих
потребностей, — лишний на земле, на великом жизненном пиру нет
для него места; он должен погибнуть, он не имеет права ни на чью
помощь, чем скорее оставит он этот свет, тем для него и для дру-
гих лучше; мечты о всеобщем счастье — нелепая фантазия; то, что
есть, то и должно было быть, существующее не может быть изме-
нено в существенных чертах; не может, — потому какой бы удиви-
тельный, какой бы утопический порядок вещей вы ни выдумывали, в
конце концов он все-таки выразится в тех формах, которые имеет и
теперь.
«Общество, — говорит Мальтус, полемизируя с Годвином115, —
устроенное по самому лучшему образцу, какой только может быть
создан воображением, одушевленное началом взаимной любви, а не
любовью к самому себе или личными интересами, в котором все по-
рочные стремления сдерживаются разумом, а не насильственными
мерами, весьма скоро склонится к упадку вследствие неизбежных за-
конов природы, но нисколько не вследствие прирожденной человеку
склонности ко злу или вследствие влияния человеческих учреждений.
Общество это примет вид, мало чем отличный от общества, находя-
щегося в настоящую минуту перед нашими глазами; оно представит
рецензия на книгу Мальтуса...
143
подобно последнему класс работников и класс собственников: то и
другое будут управляться любовью к самому себе или личными инте-
ресами» (т. II, стр. 33).
Следовательно, формы «общества, в настоящую минуту находя-
щегося перед нашими глазами», — это формы непреложные, неиз-
менные, вечные; но с какой бы точки зрения мы ни отправлялись, мы
все-таки рано или поздно, а должны к ним прийти; они обусловли-
ваются не испорченностью человека и не влиянием «человеческих
учреждений», — они вызываются «неизбежными законами природы».
Поэтому ни изменение «человеческих учреждений», ни перевос-
питание самого человека против них совершенно бессильны и не-
действительны. Вот те выводы, которые Мальтус приделал к своей
посылке о зависимости размножения населения от средств к суще-
ствованию, — выводы, могущие повергнуть в безотрадное отчаяние
всякого не только мыслящего, но и просто чувствующего человека,
если бы только они могли иметь хотя тень правдоподобия. Но каким
же образом мог дойти Мальтус до этих мертвящих выводов? Из его
посылки следовало только, что при всех существовавших и существу-
ющих формах общественного быта средства к существованию не на-
ходятся в соответствии с потребностями населения и что потому это
население совершает преступления, предается разврату и порокам,
что среди него господствуют всевозможные пороки и оно вымирает,
не успевая достигнуть даже среднего предела человеческой жизни.
Посылка эта, естественно, вела к признанию неудовлетворительны-
ми, требующими изменений и улучшений рассмотренные Мальтусом
формы общежития, а отнюдь не к возведению их в нечто неизмен-
ное, непреложное, долженствующее существовать отныне и до века.
Очевидно, для того, чтобы привести в надлежащее логическое со-
ответствие неверный вывод с верной посылкой, нужно было вставить
еще одно положение, именно: что бедность и нищета, вызывающие
все несчастья, болезни и преступления, что эта бедность и нищета
присущи человеческому общежитию, что несоразмерность средств
существования с потребностями населения установлена раз навсегда
самой природой. Интересы известной части трудящейся массы, той
пасти, которая оказывает наибольшее влияние на идеалы и теории
интеллигенции, требовали, чтобы положение это было принято для
благовидности и мнимой логичности вывода. И Мальтус принял его.
Он признал роковую неизбежную необходимость бедности и про-
144
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
возгласил, что «она мало или вовсе не зависит от образа правления
или от неравномерного распределения имуществ; богатые не в силах
доставить бедным работу и пропитание, поэтому бедные, по са-
мой сущности вещей, не имеют права требовать от них
работы и пропитания» (т. II, стр. 341).
Никто еще до Мальтуса не воплощал эгоистического интереса
торжествующего меньшинства с таким грубым цинизмом и с таким
мнимо ученым видом. Казалось, он считал свои мысли за какие-то
неоспоримые истины, за какие-то математические аксиомы. А между
тем эти «неоспоримые истины», эти «математические аксиомы» были
не более как самые грубейшие промахи, на какие только способен ум
человеческий, — промахи, сделанные под давящим влиянием эгои-
стического интереса господствующего класса. Наши слова не нужно
понимать таким образом, будто мы хотим взвести на Мальтуса обви-
нение в сознательной подлости, в умышленном искажении фактов, в
умышленном извращении понятий, в злонамеренном и лицемерном
отступлении от законов человеческой логики. Нет, мы не имеем ни
повода, ни надобности подозревать его в таком гнусном лицемерии.
Люди интеллигентного меньшинства, извращающие в угоду господ-
ствующему экономическому интересу человеческую логику и пропо-
ведующие нелепые и абсурдные выводы, искренни; да, совершенно
искренни и, если хотите, честны, потому что они (есть, конечно, ис-
ключения, и их немало) не делают сознательной, злоумышленной
подлости; их ошибки непроизвольны, они будут повторяться посто-
янно до тех пор, покуда не утратит своего господства тот экономиче-
ский интерес, который заставляет их заблуждаться.
Ум человеческий черпает материал для своих выводов и настрое-
ний из фактов окружающей его действительности. Характер его вы-
водов и настроений зависит от двух главных причин: от свойства
самых фактов и от личного интереса. Влияние личного интереса на
настроение человеческого ума еще далеко не исследовано с доста-
точной ясностью и подробностью, так что для доказательства дей-
ствительности его мы должны ограничиться только самыми общими
историческими примерами и самыми поверхностными психологи-
ческими соображениями. Исторические примеры показывают, что
теории и принципы, господствующие в науке и нравственности,
всегда совпадают с личными эгоистическими интересами тех клас-
сов, среди которых по преимуществу вращается и из среды которых
Рецензия на книгу Мальтуса...
145
по преимуществу выходит интеллигенция, создающая эти теории
и принципы. Психологические соображения заставляют нас при-
знать, что эгоистические стремления, руководя человеком и направ-
ляя его во всех сферах его деятельности, должны класть свой отпеча-
ток и на его умственную деятельность. При производстве умственных
продуктов, как и при производстве вещественных ценностей, чело-
век, сознательно или бессознательно, но всегда старается приспосо-
биться к рыночному спросу. При господствующей системе обмена
иначе и быть не может. Работник не может, не вступая в разлад с есте-
ственными побуждениями своей природы, производить продукты, не
имеющие на рынке меновой ценности. Меновая же ценность опреде-
ляется спросом. На рынке же умственного труда спрос по преимуще-
ству предъявляется теми классами общества, которые господствуют в
экономической жизни. Одно это уже достаточно определяет, какими
свойствами должны отличаться умственные продукты, особенно лю-
бимые и особенно спрашиваемые на этом рынке. Отсюда само собой
понятно, что умственные работники, по естественному побуждению
каждого работника вообще, стараются сообразовать свои продукты
со вкусом рыночной публики. Законы логики в этом случае так же
мало их стесняют, как мало стесняют законы эстетики художника,
пишущего картины на заказ и обязанного иметь постоянно в виду
курс и желание заказчика.
Все эти соображения, говорим мы, заставляют допустить некото-
рую долю участия личного интереса, корыстного, эгоистического
чувства в настроениях умственных деятелей. Влияние этого лично-
го интереса определяет в известной степени отношение человека
к исследуемым фактам. Личный интерес подкупает ум или pro, или
contra116 них. Свойство самых фактов может или благоприятство-
вать, или не благоприятствовать этой не всегда честной сделке че-
ловеческого ума с человеческим своекорыстием. Если факты отли-
чаются характером устойчивости, всеобщности, если они слишком
обыденны и имеют слишком большое влияние на человеческие от-
ношения вообще, на весь строй организации общества, тогда они
будут благоприятствовать сделать pro; если же они отличаются, на-
против, свойствами противоположными, тогда им легче склонить
Ум на сделку contra. После этих объяснений нетрудно объяснить с
психологической точки зрения ошибку Мальтуса и его последова-
телей.
146
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
С одной стороны, личный интерес требовал, чтобы он признал
бедность за явление роковое и неизбежное, с другой — всеобщность
бедности делала такое признание весьма легким и правдоподобным.
Против этого двойного искушения весьма трудно устоять человече-
скому уму, и ум Мальтуса не устоял. Начиная свои исследования, он
прямо говорит:
«Чтобы убедиться в постоянном стремлении населения к размно-
жению, превышающему средства существования (т. е. чтобы убедить-
ся, что бедность неизбежна и постоянна), достаточно проследить
различные периоды общественного существования» (т. I, стр. 97), т. е.
для того, чтобы убедиться в неизбежности бедности, достаточно убе-
диться, что она всегда существовала. Таким образом, Мальтус сам ра-
зоблачил перед нами свою ошибку. Но этой одной ошибки было еще
слишком мало для того, чтобы заставить ум прийти к тому выводу, к
которому пришел Мальтус. Если бы даже и действительно умозаклю-
чение Мальтуса относительно неизбежности бедности, относитель-
но неизбежности дисгармонии между средствами к существованию
и потребностями населения было совершенно и безусловно верно,
то из него никак еще не следовало оправдание «неравномерности
распределения средств к существованию между различными класса-
ми общества». Напротив, это умозаключение должно было привести,
как мы уже говорили, к другому выводу. Если средств к существова-
нию производится недостаточно для прокормления населения, то
нужно, разумеется, постараться, во-первых, чтобы все оно, без вся-
ких изъятий и ограничений, было привлечено к производительному
труду,- во-вторых, чтобы скудные средства существования были рас-
пределены как можно правильнее; в противном случае каждая не-
правильность будет иметь самые гибельные последствия. При общем
достатке, при изобилии средств к существованию неравномерность
в распределении не так чувствительна; давая одному много, другому
мало, она все-таки не лишает этого другого всего, она все-таки
дает ему возможность существовать. При той же скудости средств к
существованию, при той роковой и неизбежной бедности, которую
предполагает Мальтус, дать одному много — значит отнять от друго-
го все, т. е. обречь его заранее на гибель. Таким образом, логическая
ошибка Мальтуса вместо того, чтобы упростить и облегчить корыст-
ную сделку его ума с его личным частным интересом, только еще бо-
лее усложнила ее и поставила английского экономиста, по-видимому,
Рецензия на книгу Мальтуса...
147
в почти безвыходное положение.Чтобы выйти из него, нужно было
к одной гипотезе (о неизбежности бедности) присоединить другую,
нужно было допустить, что при несоответствии средств к существо-
ванию с потребностями населения скудные средства не могут быть
равномерно распределены, что непременно одни должны иметь
очень мало для того, чтобы другие имели очень много.
Эта гипотеза опять-таки вытекает из коренной ошибки Мальтусовых
умозаключений, из его произвольного воззрения на существующее и
существовавшее как нечто вечное и непреложное. Всегда было, что
одни имели мало, другие много; значит, так всегда и должно быть.
Вот единственный аргумент, на котором построена вся Мальтусова
система; вот посредством каких произвольных гипотез дошел он до
своего безотрадного вывода, что все должно оставаться по-прежнему
и что тот, кто при рождении не получает наследства, тот и не имеет
права жить.
«Человек, — говорит он, — пришедший в занятый уже мир, если
родители не в состоянии прокормить его или если общество не в со-
стоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права
требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности
он лишний на земле».
Если бы Мальтус был последователен в своих нелепостях, он дол-
жен был бы рекомендовать низшим классам учреждение в их среде
чего-нибудь вроде общества Эареи на островах Таити, о котором рас-
сказывал спутник Кука117 доктор Андерсон. Общество это предписы-
вает своим членам вести самую развратную жизнь, какую только
можно себе вообразить; а в случае если, паче чаяния, какая-нибудь
женщина, принадлежащая к этому обществу, родит, то ко рту и носу
новорожденного прикладывают кусок смоченной материи, который
тотчас же и задушает его. Такой совет был бы несколько откровенен,
но по крайней мере это было бы последовательно. И действительно,
то, что побоялся или не догадался сделать Мальтус, то не преминули
сделать его наиболее понимающие дело последователи. Мальтус по-
лагал, что человек, лишенный вообще почти всех радостей и наслаж-
дений жизни, человек, который ничего не имеет и которому нечего
ни терять, ни сберегать, что такой человек в состоянии отказать себе
От того единственного дарового наслаждения, которое доступно
емУ — от наслаждения любить. Он полагал, что страх за будущность
семьи и детей может заставить человека, знакомого только с одной
148
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
нищетой, видящего в этой нищете роковой закон для себя и для всего
своего потомства, что этот страх может заставить его искажать и про-
извольно подавлять и забивать естественные потребности своего ор-
ганизма. Исходя из этого психологически неверного предположения,
Мальтус утверждал, что для уравновешения средств к существованию
с потребностями рабочих кроме голода, болезней и преждевремен-
ной смерти достаточно одного «нравственного обуздания». Нечего и
говорить, что подобное средство не могло иметь никакого действи-
тельного значения и на веки вечные должно было остаться пустым,
невыполнимым средством. Наиболее последовательные ученики
Мальтуса поняли это и постарались заменить это фантастическое
«самообуздание» мерами более реальными и действительными. Так,
один из них, немец Вейнгольд118, предложил рабочим оскопляться;
другой писатель, англичанин, издавший об этом предмете брошюру
под псевдонимом Маркуса119, рекомендовал подвергать детей рабо-
чих безболезненному удушению углекислым газом. На-
конец, нашелся один доктор, который предложил «извлечение и ис-
коренение зародышей», если бы, паче чаяния, они зарождались
против воли родителей (см. т. I, стр. 74). С точки зрения Мальтусовых
гипотез о неизбежности бедности и о вечности, непреложности су-
ществующей экономической системы эти меры не только вполне це-
лесообразны, но и единственно возможны. Это так же очевидно, как
дважды два четыре; и экономисты, признающие Мальтусовы гипоте-
зы, вместе с ним утверждающие, что господствующая промышленная
система есть воплощение законов природы и разума, и в то же время
с негодованием отвращающиеся от этих мер, показывают только
этим свою крайнюю несообразительность и тупоумие. Хотя вывод
Мальтуса о вечности бедности и о необходимости безотлагательного
принятия мер к обузданию размножения человечества основан на
грубой ошибке и произвольной, не заслуживающей ни малейшего
даже внимания гипотезе, однако этот вывод как нельзя более спра-
ведлив и как нельзя более применим к одной небольшой части чело-
вечества: к современному пролетариату. Пролетариат именно нахо-
дится в тех условиях, в которых, по ошибочному мнению Мальтуса,
находится и до конца веков будет находиться все человечество во-
обще. Частный факт, единичный случай Мальтус возвел в вечный за-
кон, в общее правило. Разумеется, умозаключение, основанное на та-
ком нелепом обобщении, неверно и никаким законом логики не
Рецензия на книгу Мальтуса...
149
может быть оправдано. Но частный факт, подавший к нему повод,
все-таки остается фактом, фактом непреложным, несомненным, и к
нему это умозаключение вполне применимо. У пролетариев совре-
менного западноевропейского общества действительно существует
полная дисгармония между средствами к существованию и потреб-
ностями; экономический прогресс не ослабляет эту дисгармонию, а,
напротив, все более и более ее увеличивает, потому что с расширени-
ем фабричной промышленности, с увеличением конкуренции капи-
талов, с развитием технических усовершенствований сумма продук-
тов должна быстро увеличиваться, а вместе с тем и цена на них
должна падать ниже и ниже, т. е. издержки производства, иными сло-
вами, заработная плата должна все более и более понижаться. Таким
образом, в то время как масса пролетариев увеличивается вследствие
естественного размножения и вследствие постоянного наплыва в ее
ряды вынужденной эмиграции из других сословий, в это же время
средства к ее существованию не только не увеличиваются, но даже
уменьшаются. Несоответствие населения со средствами к пропита-
нию возрастает. Но это возрастание является действительно с точки
зрения господствующей системы неизбежным и безусловно необхо-
димым; оно обратно пропорционально высоте заработной платы,
т. е. чем больше первое, тем ниже вторая. Высота же заработной пла-
ты, как известно, обратно пропорциональна доходности капиталов,
затрачиваемых на производительные предприятия; доходность же
этих капиталов или этих предприятий прямо пропорциональна уве-
личению, умножению производительных капиталов, т. е. чем более
прибыли приносят производительные предприятия, тем большее ко-
личество капиталов обращается к ним, тем, следовательно, более рас-
ширяется производство, тем быстрее возрастают и накопляются бо-
гатства. В накоплении же богатств с точки зрения той же
господствующей системы и заключается промышленный прогресс.
Поэтому промышленный прогресс прямо обусловливается постоян-
но возрастающим несоответствием между средствами к существова-
нию и численностью рабочего населения. Без него он невозможен,
тик как устранение этого несоответствия при сохранении существу-
ющей системы возможно только при одном условии: при прогрес-
сивно возрастающей заработной плате, а прогрессивно возрастаю-
щая заработная плата может иметь место при прогрессивно
Уменьшающемся числе рабочих сил, при прогрессивно уменьшаю-
150
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
щейся прибыли капиталиста (потому что, как известно, величина за-
работной платы обратно пропорциональна величине прибыли);
следовательно, при уменьшении капиталов, обращенных на произ-
водительные предприятия, т. е. при сокращении производства, при
промышленном регрессе. Таким образом, с точки зрения неприкос-
новенности современного промышленного порядка Мальтус и его
последователи имели полное право настаивать на необходимости и
неизбежности бедности; только эта бедность, только постоянное не-
соответствие средств к существованию с потребностями рабочего
населения могут обеспечить при господстве буржуазии экономиче-
ский прогресс. Теория Мальтуса, следовательно, была самым полным
и последовательным выражением истинных интересов, потребно-
стей и желаний всех сторонников буржуазного эгоизма. Мальтус хо-
рошо понял эти интересы, потребности и желания, он хорошо также
понял, что для придания им необходимого веса и значения их нужно
так изложить и формулировать, чтобы они казались не эгоистиче-
скими, своекорыстными интересами и требованиями одной партии,
одного класса, а вечными, непреложными законами самой природы.
Что бы достигнуть этой цели, он должен был, как мы видели, сделать
грубую логическую ошибку и допустить несколько произвольных и
ни на чем не основанных гипотез. И он это сделал — такова сила [воз-
действия] личного интереса на человеческое мышление. Неужели же
и тысячи подобных примеров недостаточно ясно доказывают, что
общественные и нравственные идеи, теории, идеальные законы явля-
ются не столько продуктом самостоятельного, логического развития
человеческого ума, продуктом умственного прогресса, сколько про-
дуктом известных общественных отношений, известных экономиче-
ских интересов, которые порабощают ум, которые заставляют его
работать не по его, а по своей логике, которые подсказывают ему то,
что нужно говорить и доказывать, которые делают из него своего
прислужника. Справедливость этой мысли с особенной рельефно-
стью подтверждается историей экономических и общественных тео-
рий. Сопоставляя общественные и экономические доктрины с теми
формами экономического быта, среди которых они возникали, не-
вольно поражаешься полным гармоническим соответствием между
теми и другими. Самые противоречивые теории доказываются, по-
видимому, с одинаковой логичностью и предъявляют одинаковые
претензии на несомненную достоверность. Теория, раз отвергнутая
Рецензия на книгу Мальтуса... 151
как совершенно несостоятельная, снова всплывает наверх, снова воз-
водится на пьедестал и порабощает себе мысль, как только прежний
экономический интерес временно восторжествует в практической
жизни или явится новый интерес с солидарными с первым требова-
ниями. К несчастью, на это соотношение редко обращается должное
внимание, а если и обращается, то практика с теорией соединяется
по большей части чисто механическим образом, так как авторы не
выяснили себе хорошенько тех отношений, в которых находятся
между собой та и другая.
ПРЕДИСЛОВИЕ И ПРИМЕЧАНИЯ
К КНИГЕ БЕХЕРА120 «РАБОЧИЙ ВОПРОС»
ПРЕДИСЛОВИЕ
Социальная наука, понимаемая в обширном значении этого сло-
ва, т. е. в смысле изучения явлений социальной жизни вообще (неза-
висимо от того направления, в котором производится это изучение),
проходит через те же фазисы развития, как и всякая наука вообще.
Вначале она имела чисто догматический характер; она признава-
ла или отрицала явления социального мира не на основании ра-
ционального, критического анализа их, а просто на основании или
какого-нибудь априористического положения, усвоенного на веру,
или темного, бессознательного чувства. Представители положитель-
ного направления, т. е. того направления, которое все существующее
признавало отличным и непреложным, раболепно преклонялись
перед данным строем социального порядка, оправдывая свое пре-
клонение тем, что порядок этот установлен не ими, что существует
он давным-давно, что другого порядка быть не может, потому что не
было, и другими тому подобными аргументами. Точно также предста-
вители отрицательного направления в свое оправдание утверждали,
что существующее никуда не годится, потому что оно противоречит
чувствам справедливости, потому что оно противоречит представ-
лениям нашим о человеческом счастье, потому что оно противоре-
чит велениям высших неземных существ. Но почему то, что долго
существовало, то и разумно, почему того, чего не было, того и не мо-
жет быть, — этими и подобными им вопросами не утруждали себя
догматики-консерваторы. Почему то, что существует, несправедливо,
и может ли быть понятие о справедливости критериумом годности
или негодности той или другой социальной системы, почему суще-
ствующая система противоречит представлению о человеческом сча-
стье и т. п., — об этом также не спрашивали, а если и спрашивали,
то отвечали на них очень смутно догматики-отрицатели. Таким об-
разом, и утверждение первых, и отрицание последних основывалось
на песке, не имело под собой прочного, рационального фундамента.
Догматическое, пристрастное отношение к предмету обусловливало
дух и направление их произведений. Первые, раболепствуя перед
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
153
фактами, не анализируя и не разлагая их, не сводя их к общим, основ-
ным началам, вносили все их с кропотливою добросовестностью в
свои исследования, если только их произведения можно назвать ис-
следованиями. Отсюда в их так называемой науке преобладал строго
и исключительно фактический характер, отрывочность, произвол в
обработке и распределении материала. Вторые, основывая свои от-
рицания опять-таки не на здравой критике, а на бессознательном
чувстве или априористическом воззрении, старались действовать не
на ум читателей, а на их воображение, на их априористические ве-
рования. Отсюда в их произведениях преобладала фантастичность
и, следовательно, опять-таки произвол в выборе и обработке мате-
риала.
Сухие, часто совершенно бессмысленные компилирования суще-
ствующих фактов и фантастическое, часто совершенно необузданное
мечтание были одинаково ненаучны и почти одинаково бесцельны.
На них сознание человека не могло остановиться и действительно
не остановилось; и в этой, как и во всякой другой сфере знаний, ум
человеческий, достигнув известной зрелости, сбросил с себя тяжелые
оковы догматики и стал относиться критически к тому, что прежде
принимал со слепою верою за нечто безусловно истинное. Он всту-
пил в период критичекий. Не довольствуясь простым утвержде-
нием или отрицанием, он старался привести в оправдание их науч-
ный анализ, он пытался не только ответить на вопросы: что есть
и что должно быть, но также, — и это главное, — на вопрос:
почему то есть, что есть, и почему чего нет, то должно быть.
В этот критический период по-прежнему бок о бок существовали
два противоположных направления: положительное и отрицатель-
ное; но самый дух и направление периода значительно способство-
вали развитию последнего в ущерб первому. Положительное направ-
ление и в этот период только наполовину высвободилось из-под ига
догматики; оно, правда, отнеслось к явлениям окружающего соци-
ального мира с большим критицизмом, чем делало это прежде, оно
их анализировало, обобщило и свело к нескольким основным тео-
ретическим началам, принципам. На этих принципах оно останови-
лось и, приняв их за какие-то аксиомы, не требующие доказательств,
построило на них свою науку. Отрицательное направление не оста-
новилось на этом анализе. Оно пошло далее и подвергло своей стро-
г°й критике те общие принципы и начала, к которым сведены были
154
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
все явления экономического мира. Критика эта, уяснившая всему
мыслящему человечеству нерациональность и вредоносность этих
начал, дала отрицательному направлению твердую точку опоры и
сообщила его положительным построениям прочный, несокруши-
мый фундамент. Построения эти, по сущности своей, остались теми
же, какими они были и прежде, но прежде они не имели под собою
прочного, рационального основания, теперь это основание было им
дано. Кроме того, они приобрели большую стройность, логичность
и приняли такие формы, которые, не отталкивая более своею идеаль-
ною утонченностью, кажутся, напротив, весьма практичными и удо-
боосуществимыми. Прежде идеалы представителей отрицательного
направления носили слишком отвлеченный характер; смотря на них,
мыслящие люди восхищались, очаровывались, но, тем не менее, они
считали их какою-то утопией (да и сами творцы этих идеалов назы-
вали их таким именем), для осуществления которой ни в настоящем,
ни в близком будущем не представлялось ни малейших данных; они
любовались картиною, но недоумевали, как и почему она появилась
на полотне и возможен ли в действительности изображаемый ею
сюжет. Только тогда, когда этот материал был логически анализи-
рован и разобран, когда он сведен был к двум, трем простым и удо-
бопонятным основным началам и когда разъяснена была истинная
сущность этих начал, тогда только он перестал казаться утопичным
и неосуществимым, тогда только явилась возможность облечь его
в самые практические и, по-видимому удобоприменимые формы.
Теперь разве какой-нибудь невежда решится назвать утопистами
современных представителей отрицательного направления, хотя
их идеалы в сущности те же, что были и у отрицателей-догматиков.
Сущность та же, но форма изменилась и упростилась.Формы обще-
жития вообще сведены к формам экономической жизни; доказано,
что последние обусловливают собою первые, что каковы экономи-
ческие отношения, таковы будут и отношения социальные, полити-
ческие, нравственные и всякие другие; доказано, что экономические
отношения в свою очередь, обусловливаются отношениями труда к
производству. Таким образом, социальный вопрос со всею его запу-
танною сложностью свелся к вопросу об отношениях труда к произ-
водству, т. е. к рабочему вопросу. Такое сведение, очевидно, должно
было значительно упростить задачу и поставить ее на чисто реаль-
ную, практическую почву.
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
155
Анализ существующих отношений труда к производству показал,
что они не соответствуют истинным требованиям разумного обще-
жития; порабощая труд настоящего поколения труду прошедшего (ка-
питалу), они создают вредные привилегии для наименее трудящихся
классов общества и делают крайне бедственным и необеспеченным
существование классов наиболее трудящихся. Следовательно, они не
только не выгодны для большинства (так как трудящиеся классы со-
ставляют большинство), они противны основам всякого разумного
общежития, потому что они противны интересам труда. Их дальней-
шее развитие не только прогрессивно ухудшает положение боль-
шинства, оно делает невозможным само существование социальной
жизни, — оно порождает рабство и анархию. Нерациональность же
и вредность этих отношений зависит от того, что реальные, факти-
ческие отношения труда к производству постоянно искажаются и
уродуются под влиянием преданий и привилегий, унаследованных
от давно прошедших времен. Труд есть, всегда был и будет един-
ственным источником всякого производства; следовательно, он
должен иметь на него и все права; но на самом деле между ним и про-
изводством стоит посредник, который с помощью разных привиле-
гий, основанных на пустых фикциях, не принимая сам ни малейшего
личного участия в производстве, присваивает его всецело себе, уде-
ляя труду лишь то, что найдет для себя выгодным. Отсюда вытекает
целый ряд последствий, в высшей степени гибельных для интереса
труда, — последствий, которые очерчены современною критикою
с рельефностью, не заставляющею желать ничего лучшего.
Предлагаемая книга ознакомит русского читателя с результатами
этой критики весьма ясно и наглядно. Потому нам нет надобности
останавливаться здесь на них. Достаточно сказать, что отрицательное
направление вполне доказало и установило ту истину, что разумное
общежитие возможно только при том условии, если производство
будет признано собственностью труда, если два раздельные до сих
пор фактора производства (из которых один есть фактор действи-
тельный, а другой — мнимый, фиктивный) сольются в один, если
личность работника совпадет с личностью предпринимателя.
Вот истина, к которой привел анализ существующих на Западе
экономических отношений и с которою согласны все бесчисленные
Фракции и оттенки отрицательного направления. Слияние же лично-
сти работника с личностью предпринимателя при преобладании ма-
156
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
шинного производства и при тех технических усовершенствованиях,
которые вызваны прогрессом естественных наук, возможно только
при том условии, когда производители будут действовать сообща,
т. е. когда они будут вести производство не на началах личных, а на
началах ассоциационных, когда они сгруппируются в произво-
дительную ассоциацию. Таким образом, весь социальный
вопрос свелся в конце концов к производительной ассоциации, — в
этом опять-таки согласны между собою все представители отрица-
тельного направления. В сущности говоря, и идеалы прошедшего
были не что иное, как разумно устроенная производительная ассо-
циация, но недостаток критики мешал творцам этих идеалов уяснить
себе ее чисто практический характер. Это могло уясниться только
тогда, когда она была поставлена на экономическую почву, т. е. ког-
да на первый план выдвинута была ее практическая, экономическая
сторона. Выдвигая на первый план эту сторону, представители отри-
цательного направления все более и более сближали отвлеченную
утопию с практическою действительностью. Заслуга их в этом отно-
шении неоцененна; они привлекали на свою сторону самых практи-
ческих и солидных людей и собрали под свои знамена всех рабочих,
а через это приобрели громадную фактическую силу, которой никог-
да не могли достигнуть отрицатели-догматики.
Этому низведению идеала на чисто практическую почву много
способствует не только та практическая форма, в которую он обле-
кается, но также, — и, может быть, это-то и есть самое главное, — не-
дальновидность, — частью умышленная, частью неумышленная, —
самих отрицателей. Определив те экономические начала и формы
экономической жизни, при которых возможно правильное, разумное
человеческое общежитие, они, т. е. многие из них, не пытаются выво-
дить из этих форм всех тех логических последствий, которые из них
могут и должны быть выведены; мало того, — часто даже они упор-
но отрицают эти последствия, но рядом с новыми началами торже-
ственно признают такие формы и явления, которые не имеют с ними
ничего общего и которые целиком заимствованы из мира окружаю-
щих их отношений, — отношений, выросших на совершенно иных
основаниях, проникнутых совершенно иными принципами, чем
принципы, положенные в основание их экономических построений.
С научной точки зрения это великое заблуждение, но с точки зрения
практической — в нем есть своя доля пользы. Тактика — вещь очень
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
157
не лишняя, когда дело приходится иметь с людьми невежественными,
насквозь проникнутыми предрассудками, признающими за несокру-
шимый закон предания отцов и раболепно преклоняющимися перед
существующим фактом. Впрочем, мы должны сознаться, что тактика
эта в большинстве случаев бывает чисто бессознательною и что от-
рицатели не выводят из своих положений всех вытекающих из них
последствий совсем не потому, что считают подобную скрытность
полезною, а просто потому, что сами их не видят и не понимают. Во
всяком случае за ними остается та заслуга, что они придают идеалам,
считавшимся до них недосягаемо утопичными, такую практическую
и удоприменимую форму, что даже люди робкого десятка не найдут
в ней ничего отталкивающего и ужасающего. Образцом этих недаль-
новидных отрицателей может служить Бехер.
Бехер, руководствуясь предшествующею ему критикою, очень
основательно анализирует господствующую на Западе систему эко-
номических отношений и весьма убедительно доказывает всю ее
несостоятельность; он метко определяет те роковые последствия,
к которым она уже отчасти привела и отчасти приведет в будущем.
При этом он нападает не на частности, как это имеют обыкновение
делать экономисты-либералы, а на основные принципы и только в
устранении этих принципов видит возможность радикального из-
лечения западноевропейского общества от разъедающих его соци-
альных болезней. Вместо старых, неразумных форм экономической
жизни он предлагает производительную ассоциацию, в которой
должны слиться личность хозяина с личностью работника, которая
сделает труд собственником производства, которая устранит по-
средников, стоящих между ними в настоящее время, которая уни-
чтожает все привилегии капитала. Но, указывая, таким образом, на
производительную ассоциацию как на единственное средство спа-
сения западноевропейского общества, он не торопится выводить из
этой формы экономического быта те социальные, политические и
нравственные последствия, которые из нее вытекают. Об этих по-
следствиях он говорит мельком, о многих из них он совсем умал-
чивает, многие, умышленно или неумышленно, искажает; всю свою
аргументацию он главным образом направляет на то, чтобы доказать,
что, во-первых, подобная ассоциация весьма легко и удобно может
быть осуществлена на практике без всякого насилия, безо всякой су-
матохи и переворота и что раз она осуществится — все остальное
158
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
сделается само собою и никакие силы не в состоянии будут остано-
вить экономическую реформу, далее которой он, — умышленно или
неумышленно, — не идет. С последним положением мы более даже
чем согласны, т. е. мы думаем, что раз устроенная на разумных
началах (мы, однако, не вполне признаем разумными те начала,
на которых строит свою ассоциацию Бехер, мы совершенно расхо-
димся с ним во взглядах на конкуренцию и на распределение продук-
тов производства внутри ассоциации; в примечаниях мы высказали
свои мнения об этих вопросах в общих чертах; обстоятельства, не от
нас зависящие, делают весьма затруднительным более подробное об-
суждение их, потому мы проходим их здесь молчанием, вполне убеж-
денные, что наши читатели не истолкуют этого молчания в смысле
согласия с Бехером) производительная ассоциация не только пере-
формирует самым существенным образом господствующую на Запа-
де систему экономических отношений, но отразится — и отразится
весьма ощутительно — на всем строе его общественной и семейной
жизни, на его воспитании и на его нравственных воззрениях и т. п.
Потому представлять рабочим производительную ассоциацию как
цель, к достижению которой они должны направить все свои стрем-
ления, постоянно твердить им, что в ней все их опасение, это столько
же разумно и справедливо, сколько и полезно. И в этом смысле мы
считаем книгу Бехера весьма полезною, практически полез-
ною.
Что же касается до первого положения, то оно, несмотря на всю
свою заманчивую успокоительность, нам кажется неверным и про-
тиворечащим тому, что говорит Бехер о Характере и сущности про-
изводительной ассоциации. Он полагает, — и полагает совершенно
справедливо, — что эта форма экономического устройства произ-
ведет радикальный переворот в господствующих теперь на Западе
хозяйственных отношениях; он признает, что принципы, лежащие
в основе ее, противоположны принципам, лежащим в основе по-
следних. Если это так, то можно ли думать, будто ее можно ввести
в систему существующих отношений так же мирно и спокойно, как
вводится какая-нибудь паллиативная экономическая реформа вроде,
например, сокращения рабочих часов и т. п., и что, раз введенная, она
может спокойно и мирно ужиться с ними. Обманывать себя иллюзия-
ми никогда не следует, а в настоящем случае иллюзии тем более опас-
ны, что они возбуждают неосуществимые надежды и заставляют воз-
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
159
лагать наше упование на то, на что совсем не следует уповать. Вопрос
о производительных ассоциациях вертится в заколдованном кругу, и
никакие полюбовные соглашения не выведут его из этого круга. Что-
бы образовать ассоциацию, рабочим нужны материальные средства;
материальных средств у них нет; материальные средства находятся
в руках людей, интересы которых требуют, чтобы все оставалось
по-прежнему и никакие бы ассоциации не заводились. Кроме того,
в руках этих же людей находится и власть. Можно ли думать, чтобы
они оказали какую-нибудь помощь предприятиям, которые в случае
удачи лишат их всех привилегий, которые уничтожат их господство
и подчинят их интересы интересам труда? Бехер сам сознается, что
добровольной помощи ждать от них нельзя; но он думает, что госу-
дарство своим влиянием может вынудить у них ее, может заставить
их свить веревку на собственную шею. Он предлагает, по-видимому,
меру очень простую, практическую и нисколько не ужасную, имен-
но, чтобы государство или само устроило банк для снабжения рабо-
чих кредитом, или чтобы оно, давая новые позволения на устрой-
ство частных банков или продолжая концессии старых, требовало
от них, в виде непременного условия, предоставление дешевого и
выгодного кредита рабочим. Таким образом, весь вопрос об эконо-
мической реформе, весь социальный вопрос сводится к простому
правительственному декрету об обязательном кредите для рабочих.
Мы нисколько не сомневаемся, что такой декрет, если бы он был из-
дан, привел бы к желаемому результату, мы не сомневаемся, что го-
сударство имеет полную возможность заставить повиноваться
своим распоряжениям и что оно может, если захочет, открыть для
рабочих кошельки капиталистов. Но захочет ли оно этого? В этом-то
и весь вопрос, и ответ на него ни для кого не может быть сомнителен.
Сам Бехер утверждает, что государство находится в совершенной
зависимости от существующих экономических отношений, что эти
отношения определяют его сущность, характер и направление его
Деятельности, и что классы, господствующие в экономической сфе-
ре, всегда являются господствующими и в сфере политической. А так
как в экономической сфере, при данной системе хозяйственных от-
ношений, господствуют классы, интересам которых, по собственно-
му же признанию Бехера, диаметрально противоположны интересы
Рабочих, классы, которые видят и должны видеть в производитель-
ной ассоциации самое верное и надежное средство для собственной
160
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
погибели, то, следовательно, рабочие не могут и не имеют ни ма-
лейшего повода воображать, будто современное государство Запада
окажет им какую бы то ни было помощь или издаст распоряжение,
противное интересам капитала. Только при одном условии государ-
ство может и будет действовать в пользу рабочих, и именно когда
рабочие сделаются господствующим сословием в политической сфе-
ре, когда западноевропейское государство из государства буржуазии
превратится в государство рабочих. Но мы опять попадаем в заколдо-
ванный круг. Политическое господство, как совершенно справедливо
доказывает Бехер, возражая Лассалю, возможно только под условием
экономической самостоятельности; рабы в сфере экономической
останутся рабами и в сфере политической, какими бы юридически-
ми правами вы их ни облекали. Всеобщая подача голосов, которая,
по-видимому, должна была бы доставить рабочим, как большинству,
господство в государстве, на самом деле всегда оказывалась пустою
фикциею, фантастическим правом, и из этого права извлекали поль-
зу именно те, чьи интересы не имеют ничего общего с интересами
рабочих. Только сила дает содержание праву. Могут ли же рабочие
приобрести политическую силу, не имея силы экономической? С дру-
гой стороны: могут ли они приобрести силу экономическую, не имея
силы политической?
Что касается до второго вопроса, то на него можно отвечать, не
колеблясь, отрицательно; сам Бехер это вполне сознает, требуя го-
сударственной помощи для образования и поддержания произво-
дительных ассоциаций. Но первый вопрос требует некоторых разъ-
яснений. Действительно, по естествейному порядку в
политической сфере всегда господствуют только те классы, которые
господствуют в сфере экономической; действительно, фактическое
пользование политическими правами возможно только при эко-
номической самостоятельности. Но, ведь естественный порядок мо-
жет быть временно нарушен, но, ведь политическая сила не всегда
есть политическое право. Конечно, нарушение естественного поряд-
ка возможно только на короткое время, но как бы ни было коротко
это время, его все-таки будет достаточно для того, чтобы осуществить
экономическую реформу, которая (как это совершенно ясно вытека-
ет из рассуждений Бехера) сводится к простому правительственному
декрету. Таким образом, узел распутывается сам собою и заколдован-
ный круг размыкается. Отрицатели, подобные Бехеру, никак не могут
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
161
понять, что говорить о естественном переходе старого
порядка в новый нелепо, — нелепо потому, что по их же собствен-
ному признанию принципы первого диаметрально противополож-
ны принципам второго; между тем и другим лежит, и как они их ни
сближают, а пропасть все-таки остается, и ее все-таки трудно переско-
чить. И не нужно этого скрывать; напротив, необходимо, чтобы все
ее видели, чтобы все знали, что переход из одной области в другую
требует некоторого скачка, и готовились бы к этому скачку. Хотя, с
другой стороны, не следует преувеличивать размеров этой пропасти,
не нужно смотреть на этот скачок, как на какое-то salto mortale . И
вот в этом последнем отношении книга Бехера заслуживает большо-
го одобрения: упрощая социальный вопрос, сводя его к рабочему во-
просу, и рабочий класс121 — к вопросу о кредите и, разрешая послед-
ний с помощью простого правительственного декрета, он облекает
принципы нового порядка в такую практическую форму, что в умах
читателей не может даже и сомнения зародиться насчет их неосу-
ществимости. Социальная реформа оказывается делом таким про-
стым и несложным и обещает в то же время так много хорошего и
благого, что становится даже удивительным, как это.до сих пор она
не осуществилась. По нашему мнению, книга, по прочтении кото-
рой остается подобное впечатление, весьма полезна, она возбуждает
энергию и проясняет сознание и может поэтому оказать благотвор-
ное влияние на самую практическую деятельность читателей. Но Бе-
хер, как нам кажется, слишком увлекся желанием сблизить новое
со старым, — увлекся до того, что позволил себе в новом
удержать очень многое из старого; он не может отрешиться впол-
не от принципов, весьма уместных и даже необходимых при суще-
ствующей системе трехчленного распределения производства и ни
мало ни гармонирующих с основною сущностью производительной
ассоциации, в которой все производство должно всецело принадле-
жать труду. Так, например, он защищает необходимость конкуренции
и заработной платы (правильнее было бы сказать «вознаграждения
труда»); он даже считает самое трехчленное распределение произ-
водства какою-то логическою необходимостью, хотя в ассоциации
собственник, капиталист и работник сливаются в одну личность, и
потому не представляется ни малейшей надобности расчленять до-
ход на ренту капитала (движимого и недвижимого — земли, домов
и т. п.) и на ренту труда. Само понятие о ренте труда, до которого
162
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Бехер додумался собственным умом и которым он очень гордится, не
имеет никакого ни теоретического, ни практического смысла.
В теории рента с труда, как и рента с капитала, не могут подле-
жать никаким точным определениям; Бехер определяет ее как часть
производства, принадлежащего труду; но ведь это не определение,
а замена только икса зетом, при чем Z предполагается так же мало
известным, как и X. Но на какую же часть производства труд имеет
право — вот вопрос, на который отвечать так же трудно, как и на во-
прос о том, на какую часть производства имеет право капитал. Он мо-
жет быть разрешен только на практике путем конкуренции, а так как
при свободной конкуренции труда с капиталом все шансы победы
всегда должны быть на стороне последнего, то доля труда или рента
труда всегда будет стоять на minimum’e человеческих потребностей,
т. е. совпадать с заработной платой. При отсутствии же конкуренции,
т. е. при слиянии личности капиталиста с личностью рабочего, раз-
деление дохода на часть капиталиста и часть работника, во-первых,
бесполезно, а во-вторых, даже невозможно, потому что невозможно
определить, какое именно участие в производстве принимает капи-
тал, какое труд, как невозможно определить, какою ногою человек
больше ходит: правою или левою.
Итак, при существующей системе производства право на ренту с
труда и самое понятие ренты с труда фиктивны и в действительности
всегда совпадают и будут совпадать с правом на заработную плату, с
понятием заработной платы. При тех же новых экономических усло-
виях, которые создает производительная ассоциация, выделение из
общих доходов ассоциации какой-то неизвестно кем, как и для чего
определяемой ренты труда совершенно бессмысленно и бесполезно.
И в самом деле, когда Бехер говорит о распределении продуктов про-
изводства между членами ассоциации, он нигде не упоминает об этой
несчастной ренте. Он говорит о ней только тогда, когда рассуждает
о том, что рабочие вправе требовать, и говорит с примирительною
целью. Он боится прямо поставить вопрос о необходимости полного
слияния капитала с трудом, хотя производительная ассоциация не-
избежно должна привести к тому, и вот он изобретает понятие без
всякого внутреннего содержания, которое, по его мнению, оставляя
неприкосновенными права капитала, гарантирует в то же время и
труд от всяких незаконных притязаний со стороны последнего и во-
дворяет между ними трогательное согласие и любовь. Таким образом,
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос» 163
нам кажется, что все заблуждения Бехера, на которые мы указываем
здесь и будем указывать в примечаниях, проистекают из одного об-
щего источника, из желания примирить во что бы то ни стало новое
со старым, сблизить разумный идеал с рутинною практикою. Это же-
лание, неосуществимое по самой своей сущности, заставляет его, как
мы сказали, вносить в новое черты из старого; но эти черты так резко
отличаются от нового, что они не введут, вероятно, в заблуждение
читателей. Примешивая старое к новому, он, однако, нигде не идеа-
лизирует действительность, не украшает и не подмалевывает старого.
Он анализирует его с необыкновенным беспристрастием и весьма
рельефно рисует те экономические и политические последствия, к
которым оно естественно придет, если реформа не остановит про-
грессивного развития начал, лежащих в его основе.
Таким образом, Бехер, с одной стороны, облекает новые принци-
пы экономического быта в самые удобоприменимые формы, низво-
дит отвлеченный идеал на непосредственно практическую почву, с
другой — снимает со старых форм те парадные одежды, в которые
одевают их обыкновенно либералы-экономисты, и доказывает всю
их вредную несостоятельность. Его книга как бы .говорит: посмотри-
те, как дурны существующие на Западе экономические отношения, во
имя спасения общества они должны быть устранены, и посмотрите,
как просто, легко и удобно можно совершить это устранение. Книга,
которая говорит это читателю, которая не запугивает его, а, напротив,
возбуждает его энергию, которая не заставляет его безнадежно опу-
скать руки, ставя ему недостижимые цели, — такая книга, по нашему
мнению, должна принести несомненную пользу, хотя по самой своей
тенденции она не может избежать некоторых заблуждений. Понимая
источник этих заблуждений, читатель, конечно, сумеет предохранить
себя от них и не увлечься оптимизмом автора.
В конце книги мы сочли полезным приложить общую форму уста-
ва производительной ассоциации, устав прудоновского банка и устав
Международной ассоциации. С какою целью сделано первое и по-
следнее из этих приложений, это, мы думаем, понятно и без наших
объяснений. Первый из этих уставов показывает ту практическую
форму, которую обыкновенно принимает производительная ассо-
циация, наглядно изображает ее организацию, определяет взаимные
отношения членов и т. п. Так что он, с одной стороны, может слу-
жить дополнением к 14-й главе книги Бехера (о производительных
164
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ассоциациях), с другой — практическим указанием того, как вообще
устраиваются подобные предприятия. Устав Международной ассоци-
ации познакомит читателя, как далеко подвинулось вперед за послед-
нее время дело объединения рабочих (в котором Бехер справедливо
видит залог их победы) и какие формы приняло оно на практике. Что
касается до прудоновского банка, то мы думаем, что Бехер, пройдя
этот банк молчанием или говоря о нем вскользь, сделал большое упу-
щение, — рабочий вопрос, по его же собственному взгляду, сводится
главным образом к вопросу о кредите. Едва найдено средство доста-
вить рабочим выгодный и дешевый кредит, осуществление произво-
дительных ассоциаций не представляет ни малейших затруднений.
Прудоновский банк указывает на это средство, средство, рекомен-
дуемое им, по нашему мнению, едва ли не более действительное и
радикальное, чем то, которое предлагает Бехер. Правда, оно страдает
тем же недостатком, как и последнее, т. е. оно может быть осущест-
влено только тогда, когда рабочие получат политическую силу, когда
государство решительно станет на их сторону и банк превратится
в действительно общенародное, национальное учреждение; но, как
мы уже сказали, без этого последнего условия нечего и думать ни о
какой сколько-нибудь радикальной экономической реформе. Чтобы
пополнить это упущение Бехера, мы и приложили уставы банка, ко-
торые до сих пор еще не были переведены на русский язык.
Примечание к стр. 171
[Бехер, говоря о рабочем движении во Франции, упрекает французскую
школу социалистов в том, что она не додумалась ни до одной плодотворной
идеи. «Особенность французской школы заключается в ее полнейшем невнима-
нии к действительности, в игнорировании историею. Она делает свои построе-
ния a priori, а не выводит их из опыта. Принципы и сущность государства и
общества определялись заранее, потом уже в эти готовые рамки вкладывалось
все существующее, тогда как следовало бы поступать совершенно наоборот, т. е.
выводить правила из данных фактов и, проверив их опытом, класть в основу
своих теорий и своей деятельности». Причину такого заблуждения французских
социалистов Бехер усматривает в свойственном им «утопическом идеализме,
абсолютной абстракции их мышления» (стр. 168-171)122. Ткачев не согласен
с таким взглядом. — Ред]
Бехер во многих местах своей книги старается уязвить писателей
новейшей французской антиэкономической школы123 и везде от-
зывается об их теориях и системах, как о фантастических утопиях,
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос» 165
о неосмысленных бреднях односторонних и увлекающихся мечта-
телей. Такие странные отзывы в устах человека, так хорошо знаю-
щего истинные причины существующего социального зла, казались
нам совершенно непонятными до тех пор, пока мы не прочли этих
страниц. Прочтя их, мы убедились, что воззрения Бехера на фран-
цузских социальных писателей обусловливаются совершенным не-
знакомством с ними немецкого экономиста. Так, например, он по-
лагает, будто Фурье124 был предшественником и последователем
С(ен)-Симона. Высказывать подобную вещь, значит не только не
знать истории развития социальных идей во Франции, но даже не
иметь ни малейшего понятия о сущности и содержании учений того
и другого французского социалиста. Поэтому читатель не должен
придавать ни малейшего значения бехеровским взглядам на этот
предмет. К несчастью, однако, взгляд этот слишком распространен в
нашем обществе, и это заставляет нас указать здесь в общих чертах
всю его неосновательность. Мы далеки от мысли писать апологию
социализму и коммунизму; мы знаем, что при настоящих условиях
подобное намерение всякий счел бы за чистейшее безумие, и таким
бы оно действительно и было. Нет, — мы хотим только показать, — в
интересах истины, разумеется, — что аргумент, приводимый обык-
новенно против этих учений, слаб и неудовлетворителен и что для
побиения их нужно искать орудия более целесообразного и более
острого. Главный аргумент состоит в том, что учения эти утопичны и
химеричны. Утопиею называется обыкновенно всякий неосуществи-
мый, практически неприменимый идеал. Идеал неосуществим или
вследствие своей внутренней несостоятельности, т. е. когда он заклю-
чает в себе какие-нибудь логические противоречия и нелепости, или
вследствие внешних условий, т. е. когда он противоречит коренным
свойствам человеческой природы. В первом — идеалы социальных
школ упрекнуть никак нельзя: у них все логически выводится одно из
другого, все приведено в соответствие, гармонию и симметрию. Им
скорее можно сделать упрек (он им и делается), что они уже слишком
систематичны, слишком абстрактны, что они дают уже готовые фор-
мы, — и эти формы выводят a priori, а не a posteriori. Но чем абстрак-
тнее идеал, тем он логичнее, потому что, строя его, человек ничем
другим не руководствуется, кроме законов чистой логики; в нем не
может быть ни противоречий, ни иллогизмов; все здесь выводится из
одной идеи, все стройно, все гармонично. С этой стороны они имеют
166
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
значительное преимущество перед идеалами и проектами умерен-
ных реформаторов, идеалами и проектами, смешивающими самым
калейдоскопическим образом остатки рутины с теоретическими
требованиями абстрактного мышления. Желая сделать их практиче-
скими, они удерживают в них существенные черты старого порядка
и по старой канве вышивают новые узоры. Канва, разумеется, рвет-
ся, и вышивка никуда не годится. Кажущаяся практичность является
в сущности самою отчаянною и неудобоприменимою утопиею. Эти
боязливые «друзья человечества» забывают, что из всех теорий са-
мая непрактичная есть та, которая стремится к примирению старого
с новым, — потому что она хочет примирить непримиримое.
Что касается до второго условия неудобоприменимости идеала,
противоречия его с основными законами человеческой природы, то
делать в настоящее время какие-нибудь категорические выводы на этот
счет крайне опрометчиво и нелепо. Данных слишком мало для реше-
ния этого вопроса. Из тех практических опытов, которые делались и до
сих пор делаются, нельзя вывести никакого решительного заключения.
Исходная же теоретическая точка зрения социальных французских пи-
сателей (самой крайней Франции), состоящая к том, что воспитание
может преобразовать вполне нравственную личность человека, — ни-
сколько не противоречит ни ежедневному опыту, ни науке.
Примечание к стр. 248
[Излагая социально-политические взгляды Лассаля125, Бехер находит оши-
бочным данное Лассалем определение капитала; во мнению Бехера, капитал,
вопреки мнению Лассаля, отнюдь не может быть рассматриваем как явление,
присущее исключительно нашему времени. С точки зрения Бехера, капитал,
как сбереженный и снова обращенный на производство труд, равно необходим
во всяком периоде развития экономической жизни страны. Капитал возникает
при самом начале хозяйственной деятельности и, раз возникнув, не может быть
исключен из нее ибо без него, без употребления на нужды производства на-
копления прежнею хозяйственною деятельностью средств никакая хозяйствен-
ная деятельность невозможна. «Но специальные качества капитала, его свобода,
движение, употребление зависят от степени общественного развития в данный
период». Ошибка Лассаля в том, что он «смешивает качества предмета с самым
предметом». Ткачев находит нужным сказать, что Бехер не вполне понял теорию
Лассаля. — Ред]
Обвиняя Лассаля в том, что будто он смешивает свойства капитала
с самим капиталом, Бехер обличает только свое полное непонима-
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
167
ние лассалевской теории капитала: Лассаль понимает под капиталом
совсем не то, что понимает Бехер. По мнению Бехера, всякий сбе-
реженный и снова обращенный на производство труд есть капитал;
при таком воззрении на капитал Бехер имел полное право сказать,
что в обществе никакое производство без него немыслимо, при та-
ком воззрении на капитал нельзя не согласиться, что капитал всегда
был, есть и будет, но именно против этого-то воззрения и возражает
Лассаль в своем «Kapital und Arbeit (Herr Bastiat-Schultze von Delitsch,
der okonomische Julian»126, гл. 4-я). По его мнению, отличительным
свойством капитала служит совсем не то, что он представляет собою
сбереженный труд, обращенный на производство, а то, что он обла-
дает присущей ему производительной силой, что он производителен
даже и тогда, когда отделен от труда (стр. 161). Вот этою-то специаль-
ною особенностью и отличается «сбереженный труд» в наше время
от «сбереженного труда» предшествовавших периодов цивилизации;
потому их «сбережение» можно назвать богатством, ценностями, но
нельзя назвать капиталом; в древнем мире и в средние века были бо-
гачи, но не было капиталистов. Производительность же «сбережения
труда прошедшего», оторванного от труда настоящего, обусловлива-
ется, по мнению Лассаля, особенностями именного господствующей
экономической системы; с устранением этих особенностей и с из-
менением этой системы капитал, — в том смысле, как он его пони-
мает, — должен уничтожиться и исчезнуть; однако это не значит, как
думает Бехер, что «труд прошедшего» перестанет играть в производ-
стве ту роль, которую он теперь играет, — нет, в этом отношении,
разумеется, ничего не изменится, только труд этот не будет более от-
личаться свойствами, присущими капиталу. Бехер полагает, что эти
свойства не существенны, что ими определяется только форма, а
не сущность капитала, что он может существовать и без них. Но
вот именно в этом-то он и не сходится с Лассалем; следовательно,
повторяем опять, не Лассаль смешал одно из свойств с предметом,
с сущностью предмета, а Бехер не понял Лассаля.
Примечание к стр. 249
[Бехер признает конкуренцию явлением, присущим всем периодам развития
народного хозяйства и потому ни в коем случае не устранимым и в будущем.
()на, по его мнению, вытекает из самой сущности человеческой природы. Одна-
к<)> если ее нельзя устранить совсем, то есть средство ее ограничить, парализо-
168
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
вать ее вредные крайности. «Это средство заключается в полном фактическом
уравновешении труда и капитала». Ткачев совершенно расходится с Бехером
в этом вопросе. — Ред.]
Бехер признает, что при существующих экономических отно-
шениях конкуренция в высшей степени вредна, но он полагает, что
эта вредоносность ее обусловливается не ее основною сущностью, а
зависит от тех внешних условий, при которых, она проявляется. Он
думает, что по устранении этих внешних условий, по водворении
полного равновесия между трудом и капиталом конкуренция войдет
в надлежащие границы, примет ту форму, при которой будут обна-
руживаться только ее хорошие стороны, а дурные исчезнут сами со-
бой. Но эта мысль, равно как и мысль о неизбежности конкуренции
при всякой экономической системе, — каковы бы ни были начала,
лежащие в основе ее, — имеет чисто априористический характер и
нуждается в основательной проверке и строгом анализе. Только по-
сле такой проверки и анализа может быть решен более или менее
удовлетворительно вопрос о полезности и неизбежности конкурен-
ции. Но до сих пор еще не было сделано ни одной серьезной попыт-
ки в этом роде. Все, что говорится и пишется о конкуренции, носит
на себе характер или голословности, или пристрастного увлечения,
или, наконец, непонимания дела. На ее психологические источники
почти совсем не обращали внимания, а между тем одна только пси-
хология могла бы быть в этом случае вполне компетентным судьею.
Не беря на себя предрешение этого важного — как в экономическом,
так и в психологическом отношении — вопроса, мы находим, одна-
ко, необходимым указать здесь те причины, которые заставляют нас
считать мысли, высказываемые Бехером по поводу конкуренции, не
только преждевременными, но и неосновательными.
Самое слово «конкуренция» — соперничество — весьма рельефно
выражает определяемое им понятие. Соперничать, конкурировать —
значит бороться, состязаться. Итак, всякая конкуренция предполагает
борьбу, — борьбу человека с человеком. Психологические мотивы
этой борьбы — как они, по-видимому ни разнообразны, — могут
быть подведены под две категории: люди борются или под влиянием
чувства самосохранения (борьба за существование), или под влияни-
ем себялюбивого стремления быть лучше и совершеннее своего
ближнего, отличиться перед ним, заслужить предпочтение, получить
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос-.
169
какое-либо преимущество и т. п. Конкуренция под влиянием первого
мотива может существовать только в обществе с отсталою, неразу-
мною и ненормальною организациею экономического быта; она
превращает человеческое общежитие в непрерывную борьбу голод-
ных зверей. Она унижает человека, она не может быть терпима в бла-
гоустроенном государстве. И как только средства существования бу-
дут вполне гарантированы каждому человеку, она исчезнет сама
собой; следовательно, когда говорят о неизбежности и благотворно-
сти конкуренции, то, конечно, имеют в виду не эту конкуренцию, а ту,
которая вызывается психологическими мотивами второй категории.
Так что вопрос о конкуренции сводится к вопросу о благотворности
и неизбежности этих мотивов человеческой деятельности. Если они
целесообразны и благотворны, т. е. согласны с основными законами
человеческого общежития, если они враждебны природе человека,
то неизбежность и полезность конкуренции вне всяких сомнений.
Если будет доказано противное, то и вопрос о конкуренции должен
быть решен в обратном смысле. Итак, прежде всего согласны ли они
с истинными основами человеческого общежития? Разумное челове-
ческое общежитие возможно только при существовании полной гар-
монии в человеческих отношениях, при господстве мира, любви, со-
гласия, братства, при совершенной солидарности '-интереса всех
людей. Между тем стремление человека отличиться, выделиться из
массы, быть лучше и совершеннее своего ближнего, как бы ни был
возвышен и благороден сам по себе источник этого стремления,
всегда порождает между людьми борьбу, со всеми ее логическими по-
следствиями, т. е. завистью, гордостью, тщеславием, тайным желани-
ем неуспеха своему ближнему, желанием повредить ему, унизить его,
возвыситься над ним. При таком же настроении людей, при таком их
взаимном отношении друг к другу между ними не может существо-
вать мира, согласия и любви; общественная гармония не может быть
осуществлена; братство становится немыслимою утопиею; солидар-
ность человеческих интересов разрушается и исчезает. Следователь-
но, стремление человека, вызывающее его на конкуренцию с его
ближними, антисоциально, несообразно с истинными основами че-
ловеческого общежития. Какую бы гармонию мы ни установили в
обществе, в какое бы равновесие мы ни приводили основные факто-
ры экономической системы — капитал и труд, — эта гармония всегда
будет нарушена, это равновесие всегда будет возмущено борьбою со-
170
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
перничествующих сил; там, где существует борьба между отдельными
индивидуумами, там неизбежна борьба и между общественными эле-
ментами. Предполагать противное — значит пускаться в утопическое
фантазирование. Как бы вы ни уравнивали силы человека, вы никогда
не доведете их до абсолютного равенства, — потому, если вы допу-
стите свободную борьбу между ними — борьба всегда приведет к
уничтожению равновесия, к водворению неравенства, возвышению
одних и унижению других. Итак, борьба, соперничество вредны и
опасны для интересов разумного человеческого общежития. Но, мо-
жет быть, оно неизбежно? Вопрос этот сводится к тому: присуще ли,
врождено ли человеческой природе стремление отличиться, выде-
литься из массы своих ближних, заслужить перед ними какое-нибудь
преимущество, какое-нибудь предпочтение. Источник этого стрем-
ления есть, разумеется, человеческий эгоизм. Человеческий эгоизм
состоит в стремлении человека к своему личному счастью; если это
счастье возможно только при несчастии, при погибели ближних, он
заставляет человека искать их несчастья и погибели; если, напротив,
оно возможно только при их счастье и преуспеянии, он заставляет
человека стремиться к счастью и преуспеянию своих собратьев. Та-
ким образом, формы осуществления этого чувства могут быть так же
разнообразны, как разнообразны те внешние условия человеческого
существования, при которых они проявляются; в них нет ничего по-
стоянного, вечного, непреложного, — они изменяются вместе с из-
менением этих внешних условий. Отсюда само собою понятно, что и
стремление человека к соперничеству — как одно из проявлений чув-
ства эгоизма — не есть нечто абсолютно Неизбежное, присущее че-
ловеческой природе. Оно вызывается и оправдывается известными
условиями человеческого общежития. Условия эти действительно та-
ковы, что при них эгоизм и не может проявляться в другой форме,
потому что они ставят в зависимость человеческое счастье от пре-
восходства человека над своими ближними. Они говорят человеку:
чем ты будешь богаче, чем ты больше будешь трудиться, чем
ты будешь талантливее и умнее, тем большее право пре-
доставим мы тебе наслаждаться жизнью, быть счастливым. И вот каж-
дый старается превзойти один другого или, что все равно, унизить
один другого; отсюда соперничество, вечная борьба, вечная рознь и
неприязнь. Но разве эти условия вечны, постоянны и неизменны?
Если они возбуждают в человеке чувства антисоциальные, враждеб-
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
171
ные истинным основам общежития, то, значит, они неразумны, зна-
чит, они противоречат естественной наклонности человека к обще-
житию, т. е. противоречат человеческой природе. А неразумное и
противоестественное не может быть вечно. Да и чем, вообще говоря,
может быть доказана и обыкновенно доказывается вечность и неиз-
бежность условий жизни, вырождающих эгоизм в соперничество?
Тем, что они существуют и долгое время существовали. Но разве это
аргумент, разве это имеет хотя подобие логического доказательства?
Даже человек, не имеющий понятия о логическом мышлении, даже
малый ребенок не удовольствуется им. Чтобы доказать непрелож-
ность факта, недостаточно указать на то только, что он существует, —
нужно анализировать его сущность и в этой сущности отыскать при-
чину, делающую его существование вечным и неизбежным. Анализ
же сущности данных условий общественного быта показал, — и на
этом настаивает сам Бехер, — что они могут подлежать самым ради-
кальным преобразованиям и что в настоящее время никак невозмож-
но даже приблизительно предсказать, какую новую форму они
примут, что в них изменится, что останется. Только отсталая эконо-
мическая школа, чуждая всякой научности в своих воззрениях, может
еще верить в непреложность данного экономического status quo. Но
если это status quo не непреложно, то кто решится в настоящее время
определить возможную границу его будущих изменений? Только
люди или крайне невежественные, или самонадеянные до умопоме-
шательства могут отважиться на подобное безумие. Единственная
граница, на которую они могут указать и на которую они действи-
тельно всегда указывают, это основные свойства человеческой при-
роды. Но разве возможно при современном состоянии психологии
определить, которые из этих свойств основные и какие нет? Мо-
жет быть, те именно свойства, которые эти невежественные и само-
надеянные люди считают за врожденные, суть не более как слу-
чайные, образовавшиеся под гнетом данных внешних условий
человеческого существования? В таком случае они не только не долж-
ны служить препятствием к изменению этих условий, но даже, если
они сами по себе вредны для человеческого общежития, они могут
служить весьма могучим стимулом, весьма сильным побуждением к
этому изменению. Апеллировать к ним для доказательства непрелож-
ности обусловливающих их условий общежития — это значит совер-
шать самую грубую логическую ошибку, на которую только способен
172
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
человеческий ум. Это все равно, что, например, доказывать необхо-
димость рабства тем, что рабы подлы и ленивы, необходимость туне-
ядства тем, что тунеядцы не способны ни к какой полезной деятель-
ности и т. п. Ошибка подобных доказательств заключается в том, что
доказывающие следствие принимают за причину и причину считают
за следствие. Итак, если раз доказано, что те свойства человеческой
природы, во имя которых сторонники данного экономического по-
рядка считают его чем-то неизменным и непреложным, не врожде-
ны, а представляют только случайные формы проявления одного
общего свойства человеческого эгоизма, то вся их аргументация в
защиту необходимости конкуренции падает сама собою. Но ведь это
еще не доказано? Да, не доказано, но не доказано и противного. На-
против, известно, что современная психология стремится разложить
всякое более или менее сложное психологическое свойство человека
на его простейшие составные элементы и через это постоянно сужи-
вает круг так называемых «основных врожденных свойств» человече-
ской природы; все видимое, кажущееся разнообразие ее проявлений
она стремится свести к одному знаменателю, к одному общему ис-
точнику — эгоизму. Правда, она еще далека от достижения этой цели,
правда, ее анализ еще груб, поверхностен и неглубок. Но важно не
это; важна общая тенденция, общее направление науки. И вот имен-
но-то в виду этой общей тенденции, этого общего направления мы
думаем, что не только возможно, но даже необходимо усомниться в
непреложности тех свойств человеческой природы, к которым апел-
лируют недальновидные люди (в том числе и Бехер) для доказатель-
ства неизбежности конкуренции в социальной жизни народа, неиз-
бежности основанного на ней экономического порядка.
Примечание к стр. 259
[Бехер не согласен с требованием Лассаля о гарантировании государством
производительных ассоциаций, организуемых рабочими. Ткачев выступает на
защиту точки зрения Лассаля. — Fed.]
Возражения, приводимые Бехером против гарантирования госу-
дарством производительных ассоциаций, хотя и в высшей степени
поверхностны, но именно вследствие этой-то своей поверхностно-
сти могут смутить некоторых читателей, не привыкших к самостоя-
тельному и основательному мышлению. Потому мы не можем пройти
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос» 173
их молчанием. Бехер полагает, что государственная гарантия может
иметь значение только тогда, когда государство, в случае несостоя-
тельности гарантируемой ассоциации, примет на себя ее долг; это
неверно: государственная гарантия не есть поручительство, и никто
ее за поручительство никогда не считает; смысл ее состоит в том, что
государство, вполне убежденное в полезности и солидности данного
предприятия, обеспечивает участникам его известный определенный
доход. Это-то обеспечение и открывает частный кредит предприятию;
капиталист не затруднится ссудить капитал делу, доходы с которого
обеспечены правительственным ручательством. С другой стороны,
правительство, давая такое обеспечение, не налагает на себя ника-
ких чрезмерных обязанностей: в сущности оно гарантирует только
кредитору известный процент с ссуженного им капитала, — процент,
который при обыкновенных условиях должен дать самый
этот капитал. Мы говорим: при обыкновенных условиях, — это зна-
чит, что капитал не попадет в руки заведомых мошенников и плутов,
что он будет употреблен производительно, сообразно с тем назна-
чением, для которого занят. Предполагать, что производительная
ассоциация не в состоянии выручить с затраченного ею капитала
обыкновенного среднего процента — значит делать предположение,
противоречащее всему, что доказывает Бехер на предыдущих и по-
следующих страницах, всему, что говорит опыт и простой здравый
смысл. Если ассоциацию и может постигнуть какая-либо неудача, то
неудача временная, случайная, легко устранимая и потому не могущая
произвести никакого существенного замешательства в государствен-
ном бюджете. Но и эти случайные неудачи будут встречаться толь-
ко в первое время, когда число ассоциаций будет незначительно и
когда, следовательно, им труднее будет выдерживать конкуренцию с
единичными предпринимателями-капиталистами; с постепенным же
возрастанием их числа конкуренция последних перестанет быть для
них страшною, и вероятность неудач будет уменьшаться все более и
более. Таким образом, каждая новая гарантируемая правительством
ассоциация будет не убавлять, как полагает Бехер, а, напротив, увели-
чивать достоинство и значение этой гарантии; чем большее число ас-
социаций гарантирует правительство, тем увереннее оно может быть
насчет солидности гарантируемых предприятий и насчет выполни-
мости взятых им на себя обязанностей, и тем больший нравствен-
ный авторитет приобретает его гарантия. Бехер утверждает далее,
174
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
будто правительственная гарантия, сделав кредит дешевым, легким
и общедоступным, может вредно подействовать на личную деятель-
ность должника (т. е. ассоциации), может парализовать его энергию,
ослабить его прилежание. Такое воззрение на кредит противоречит
всему, что об нем когда-нибудь писалось и говорилось, — противо-
речит истории, противоречит ежедневному опыту. До сих пор во всех
учебниках политической экономии кредит восхвалялся именно за то,
что он возбуждает личную деятельность и личную энергию человека,
и в подтверждение этой истины учебники ссылались на современную
промышленность, которая живет и движется кредитом. Кредит срав-
нивали с плодоносным Нилом, с волшебным жезлом, с благодетель-
ною феею и т. п. И до сих пор никто никогда не возражал и не оспа-
ривал ни этих восхвалений, ни этих сравнений. И вдруг оказывается,
что кредит растлевает труд, что он ослабляет его интенсивность, что
он превращает работника в лентяя и тунеядца и что, следовательно,
он не должен быть ни дешев, ни общедоступен. Возражать на подоб-
ную нелепость (на которую достаточно только указать) мы считали
бы излишним даже и тогда, если бы и сам Бехер не опровергал ее на
предыдущих и последующих страницах. Мы полагаем, что она попа-
ла на страницы этой книги случайно, благодаря неточности и неяс-
ности бехеровского способа выражения. Он, вероятно, хотел отнести
растлевающее влияние кредита не насчет его общедоступности (как
это следует из его фразы), а насчет все той же нелюбимой им прави-
тельственной гарантии. Но и это неверно. Государственная гарантия
уже по одному тому не может иметь таких вредных последствий, что
она совсем не снимает с должника его обязанностей к кредитору (как
ошибочно полагает Бехер) и, следовательно, не дает ему ни права, ни
повода лениться и бездействовать. Другие два возражения, приводи-
мые Бехером как последний аргумент против правительственной га-
рантии, столь же неосновательны, как и первые. Он говорит, что такая
гарантия создает, во-первых, привилегию в пользу непроизводитель-
ных членов общества на счет производительных и что, во-вторых, дает
возможность правительству вмешиваться в дела ассоциации и под-
чинить их своему непосредственному влиянию. Оба предположения
одинаково нелепы. Каким образом правительство, гарантируя произ-
водительные предприятия, т. е. поощряя производительных членов
общества, может создать привилегию в пользу непроизводительных?
Разве поощрять труд и давать ему возможность высвободиться из-под
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
175
гнета капитала, разве разрушать и уничтожать привилегию класса ка-
питалистов — значит действовать в интересах тунеядцев и в ущерб
рабочих? Что же касается до опасений, будто ассоциации, гаранти-
руемые правительством, превратятся в государственные учреждения,
вполне и безусловно зависящие от правительства, то они решитель-
но ни на чем не основаны и их можно объяснить разве только тем,
что Бехер совсем не понимает смысла и значения правительственной
гарантии. В настоящее время существует очень много частных пред-
приятий, пользующихся гарантиею правительства, но это нисколько
не отнимает их внутренней самостоятельности, и если они до неко-
торой степени подчиняются правительству, то это обусловливается не
сущностью дела, а теми особыми свойствами, которые характеризуют
современное государство и которые никак нельзя считать необхо-
димою принадлежностью всякого государства вообще. Да, наконец,
положим, что опасения Бехера оправдаются вполне, и производи-
тельные ассоциации снизойдут на степень простых государственных
учреждений, — что же из этого? Ведь государство-то это будет госу-
дарством рабочих, ведь правительство-то это будет воплощением и
представителем интересов труда? Что же дурного; если рабочие
вообще подчинят своему контролю и надзору свои же собствен-
ные предприятия? Что же дурного, если они будут направлять и руко-
водить их в смысле своих же собственных общих интересов? Бехер
забыл, вероятно, что Лассаль требует гарантию производительным
ассоциациям не от современных западноевропейских правительств,
не от современного буржуазного государства; конечно, подчиняться
влиянию этого правительства — опасно; конечно, вмешательство
этого государства вредно. Но потому-то Лассаль и настаивает на той
мысли, что социальной реформе должна предшествовать реформа
политическая и что идея производительной ассоциации может быть
осуществима только после коренного изменения состава государ-
ственного управления.
Примечание к стр. 264
[Лассаль требует, чтобы государство имело прежде всего в виду интересы ра-
бочих как большинства населения. Бехер сомневается в том, что действительно
рабочие являются большинством, что люди, существующие своим трудом, дей-
ствительно представляют 89-96 процентов населения, как думает Лассаль. Но
если бы это было и так, то все же это не снимает, по мнению Бехера, с государ-
176
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ства обязанности заботиться в одинаковой мере о всех своих членах, не дает ему
основания оказывать предпочтение большинству перед меньшинством. Лассаль,
по словам Бехера, впадает в ошибку, отождествляя большинство с целым обще-
ством. Ткачев считает нужным указать на свое несогласие с Бехером. — Fed.]
Бехер напрасно торопится обличать Лассаля в заблуждениях. В
настоящем случае заблуждается не Лассаль, а он сам. Ему кажется, что
те основания, «на которых строит Лассаль свое государство», узки и
односторонни, потому что лассалевское государство опирается на
одних только рабочих, потому что оно заботится об одних их ин-
тересах, потому что оно преследует цели и задачи одного только ра-
бочего сословия. Но разве в государстве могут существовать другие
сословия, кроме сословия рабочих? Разве оно может воплощать в
себе какие-нибудь другие интересы, кроме интересов труда? Разве,
служа представителем рабочих, оно не является вместе с тем предста-
вителем всего населения вообще? Правда, в современном государстве
рабочее сословие далеко не совпадает с общим населением страны;
кроме него есть еще сословие нерабочее; кроме рабочих есть
массы праздных тунеядцев. Но неужели государство обязано иметь в
виду интересы этой массы? Бехер видит заблуждение Лассаля в том,
что Лассаль, конструируя свое государство исключительно в интере-
сах большинства, приносит ему в жертву меньшинство, и что таким
образом государство представляет собою не целое, а только часть. Но
он забывает при этом, о каком большинстве и о каком мень-
шинстве говорит Лассаль, он забывает, что большинство здесь — ра-
бочие, а меньшинство — тунеядцы. Если бы было наоборот, Лассаль
бы, вероятно, поступил иначе и большинство принес бы в жертву
меньшинству. Тут дело совсем не в числе, а в свойстве и характере
элементов населения. Если одна часть его, по свойству своей деятель-
ности, подрывает только силу и значение государства, если она, поль-
зуясь государственною защитою, поглощая государственные сред-
ства, взамен этого ничего ему не дает, если она истощает и ослабляет
другую часть населения, которая своим производительным трудом
содержит государство, то неужели государство обязано заботиться о
сохранении, преуспеянии и благоденствии этого вредного элемента?
Навязывать государству подобные обязанности — значит заставлять
его вить веревку на собственную шею, значит не расширять задачу
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос*
177
его деятельности, как полагает Бехер, а делать ее неразрешимою, не-
возможною, нелепою.
Примечание к стр. 338
[Бехер высказывается за то, что в производительной ассоциации размер
участия в доходах должен соизмеряться с размером затраченного каждым из
участников производства труда. «Во всякой ассоциации, — говорит он, — бу-
дут более искусные и менее искусные, более прилежные и менее прилежные;
если не делать между ними никакого различия, то, с одной стороны, искусные
и прилежные не будут иметь ни малейшего побуждения оставаться прилеж-
ными и искусными, с другой — неискусные и нерадивые не будут иметь ни
малейшего побуждения сделаться искусными и прилежными; вредные сторо-
ны коммунизма обнаружатся тогда во всей их силе». Ткачев оспаривает этот
взгляд. — Ред]
Бехер повторяет здесь одно из самых неосновательнейших возра-
жений, приводимых обыкновенно рутинною школою экономистов
против принципа равного распределения продуктов производства.
По-видимому, оно опирается на неоспоримо верное психологи-
ческое положение, утверждающее, что единственным стимулом
человеческой деятельности всегда является человеческий интерес.
Но, в сущности, оно только искажает это положение; понимая че-
ловеческий интерес в слишком узком и одностороннем смысле.
Человеческий интерес заставляет человека постоянно стремиться
к своему счастью; счастье состоит в удовлетворении человеческих
потребностей; человек трудится потому только, что это необходи-
мо для удовлетворения его потребностей, т. е. для его счастья. Но
под человеческими потребностями антагонисты экономического
равенства совершенно произвольно подразумевают только потреб-
ности одной известной категории — потребность быть сытым, хо-
рошо одетым, наслаждаться материальными благами жизни и т. п.;
все же другие потребности, вытекающие из сознания солидарно-
сти человеческих интересов, они ни во что не ставят, как будто их
совсем и не существует. Они полагают, что когда все люди будут в
одинаковой мере материально обеспечены, независимо от качества
и количества их труда, то у них пропадет всякая охота трудиться.
Они забывают, что когда у людей будут удовлетворены потребно-
сти низшего разряда, то у них пробудятся потребности высшего. И
вот эти-то новые потребности и будут играть роль тех стимулов,
178
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
которые теперь, при данном порядке вещей, заставляют людей со-
перничать друг с другом на поприще экономической деятельно-
сти. Милль, как известно, принадлежит к отсталой экономической
школе127 и потому как экономист не может слишком сочувственно
относиться к принципу равного распределения доходов производ-
ства, но как человек, привыкший к логическому мышлению, он до-
казывает со свойственной ему основательностью всю нелогичность
и неразумность рассматриваемого здесь аргумента. Он говорит, что
при полном осуществлении отвергаемого Бехером принципа каж-
дый член ассоциации был бы связан с ассоциацией тою же самою
причиной, которой так часто объясняли преданность католиче-
ского священника или монаха интересам его сословия; он не имел
бы интересов, различных от общего интереса. Независимо от со-
чувствия к общей пользе, каждый член ассоциации подчинялся бы
влиянию самого всеобщего, едва ли не самого сильного из личных
побуждений, — влиянию общественного мнения. Никто не станет
оспаривать, что это побуждение с очень большою силою удержива-
ет нас от поступков, положительно порицаемых обществом. Сорев-
нование также возбуждает к самым энергическим усилиям для при-
обретения похвалы и удивления от других; об этом свидетельствует
опыт всех тех случаев, в которых люди публично состязаются между
собою, хотя бы даже предмет состязания был пуст или бесполезен
для общества. Таким образом, — говорит далее Милль, — много ли
бы уменьшилась энергия труда при применении принципа равного
распределения его продуктов между всеми его участниками безраз-
лично, — да и даже подверглась ли бы она какому-нибудь умень-
шению; этот вопрос должен считаться в настоящее время еще не-
решенным (см. «Основ, политич. экономии», т. I, стр. 253). Но зато
если этот вопрос еще не решен (потому что не было сделано прак-
тических опытов, которые одни только и могут его решить), то дру-
гой вопрос, вопрос о том, насколько справедливо неравномерное
распределение продуктов труда, т. е. распределение, сообразное с
качеством и количеством работы, едва ли может еще считаться не-
решенным. Экономический принцип заработной платы (т. е. возна-
граждение за труд, более или менее соразмерное труду) опирается
на нравственном принципе вменяемости человеческих действий;
заработная плата есть как бы премия, награда, выдаваемая человеку
за его прилежание, за его способности, за его таланты; размер по-
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос-.
179
следних определяет размер первой. Но принцип вменяемости осно-
вывается в свою очередь на психологической гипотезе, никогда еще
никем не доказанной и противоречащей многим бесспорным фак-
там и наблюдениям физиологов и психологов, гипотезе, которую
современная психология с каждым новым шагом вперед все более
и более обличает в несостоятельности, гипотезе, идущей в разрез с
основными требованиями точной науки, т. е. науки вообще. Итак,
если мы не можем с полною достоверностью утверждать (а кто же
это может, кроме простого невежды?), что все действия человека
подлежат строгому вменению, что он должен быть ответственен
за свои таланты и способности, то мы не имеем права требовать,
чтобы ему воздавалось по делам его, т. е. чтобы он награждался или
наказывался за то, в чем он нимало не повинен. Такое требование
было бы крайне жестоко и несправедливо.
А между тем его-то именно и предъявляют, его-то именно и за-
щищают сторонники принципа заработной платы, в том числе и
Бехер. Но принцип этот не только не научен (потому что основан
на недоказанной, противоречащей направлению современной нау-
ки гипотезе) и несправедлив, он даже и неосуществим во всей его
чистоте. При данных экономических условиях ценность данной
единицы труда определяется чисто внешнею меркою, не имеющею
никакого отношения к его внутреннему достоинству, меркою слу-
чайною, произвольною, — именно известным отношением спроса
к предложению. Нечего и говорить, что при подобной оценке за-
работная плата только по теории соизмеряется с действительной
стоимостью труда, в сущности же она от нее нисколько не зави-
сит или если и зависит, то в очень малой степени. При устранении
конкуренции, при повсеместном распространении разумно орга-
низованных производительных ассоциаций нужно будет выдумать
новый, более рациональный масштаб для измерения ценности
единицы труда. Но можно ли его выдумать? Как и чем возможно
измерить стоимость труда каждого отдельного человека в каждый
данный момент времени? Бехер возлагает разрешение этой задачи
на общее собрание членов ассоциации, но он нигде не говорит, с
помощью каких данных оно будет в состоянии разрешить ее. Если
взять в расчет, с одной стороны, разнообразие работ, с другой —
еще большее разнообразие индивидуальных особенностей, качеств
и способностей работников, то нельзя не сознаться, что задача эта
180
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
по самой сущности своей не разрешима, а следовательно, прин-
цип заработной платы никогда не может быть осуществим вполне.
Вникая далее в условия задачи, нельзя не заметить, что они ставят
осуществимость этого принципа в зависимость от таких фактов,
при существовании которых заработная плата теряет всякое raison
d’etre , становится совершенно излишнею и совершенно бесполез-
ною. Дело в том, что задачу эту тем легче будет решить, т. е. тем
возможнее будет применить к практике принцип заработной пла-
ты, чем более будут сглаживаться индивидуальные различия людей,
чем абсолютнее будет их равенство в физическом и психическом
отношениях. Задача разрешится, принцип станет осуществимым,
когда все люди сделаются безусловно равными, когда между ними
не будет существовать никакого различия ни в умственном, ни в
нравственном, ни в физическом отношении. Но ведь тогда все они
будут принимать совершенно равное участие в доходах производ-
ства и всякая специальная оценка их труда сделается совершенно
излишнею; причины, которые, по мнению отсталых экономистов,
делают в настоящее время существование заработной платы необ-
ходимостью, исчезнут сами собою, а вместе с ними должна будет
исчезнуть и она. Таким образом, принцип заработной платы может
быть вполне осуществим только при таких условиях, при которых
заработная плата оказывается совершенно ненужной.
Примечание к стр. 366
[Бехер, между прочим, говорит: «они (т. е. рабочие, должны быть справед-
ливы и к другим, они должны понимать, что не они одни составляют центр
мира и социального порядка». Ткачев делает к этим словам следующее при-
мечание. — Ред.]
Здесь Бехер снова впадает в ту ошибку, на которую мы уже ука-
зывали в другом месте128. Не имея смелости вполне отрешиться от
существующих ненормальных условий экономического быта, он
убежден, что в обществе кроме рабочих классов всегда и неминуе-
мо будут существовать еще и другие какие-то «нерабочие», т. е. ту-
неядные классы. Этого не должно быть. Все усилия современного
цивилизованного человечества должны быть направлены к возмож-
но большему уменьшению числа тунеядцев, к отнятию у них всяких
прав, всякого общественного значения. Работники действительно
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос-.
181
должны сделаться единственным центром социального порядка;
кроме них никто не должен быть терпим в обществе; им принад-
лежат все права, и кроме них никто не может иметь никаких прав,
никакого значения.
Примечание к стр. 375
[По мнению Бехера, новые, более совершенные, формы организации труда
не могут быть достигнуты ни законодательными и административными пред-
писаниями, ни усилиями единичных личностей, ни насилием: «все это было уже
перепробовано и никогда не приводило ни к каким результатам». Для того, чтобы
достигнуть этого, надо искать точку опоры в самые законах производства и эко-
номической жизни). Ткачев не согласен со взглядом Бехера на насилие. — Ред.]
Бехер, говоря это, забывает, вероятно, каким путем проложили
себе дорогу в жизнь принципы 1789 года. Он забывает, что ни одна
из трех властей, последовательно заменявших друг друга во Фран-
ции, не начинала и не оканчивала своего господства миролюбивым
образом. Для уничтожения власти феодалов потребовался терро-
ризм королевской власти; для падения монархии Людовика XVI —
терроризм буржуазии. Вообще ни одна радикальная общественная
реформа не обходилась до сих пор без насилия и кровавых междо-
усобий. Поэтому совершенно неосновательно утверждать, как это
делает Бехер и вместе с ним очень многие, будто насилие никогда
ни к чему не приводило. Конечно, это весьма грустно, грустно, что
каждый шаг вперед должен быть куплен ценою человеческой кро-
ви, что каждая разумная реформа должна пробиваться с оружием
в руках. Но, тем не менее, это факт, который не решится отрицать
никто, знакомый с историей, и который очень легко объясняется
некоторыми всеми признанными свойствами человеческой при-
роды. Человек никогда не решится без борьбы, по доброй воле, от-
дать другому то, чем он привык пользоваться, поступиться тем, что
он считает своим неотъемлемым правом, хотя бы это пользование
и это право признавались всеми за анахронизм, хотя бы против
них стояло все общество. Поэтому мы думаем, что рекомендуемый
Бехером так называемый путь мирных реформ, мирного прогрес-
са — есть одна из неосуществимейших утопий, которые когда-либо
выдумывались человечеством для успокоения своей совести и усып-
ления своего ума.
182
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Примечание к стр. 380
[По мнению Бехера, развитие производительных ассоциаций приведет к
организации труда, а организация труда, в свою очередь, сделает из рабочих
положительную социальную силу. Когда рабочие будут принимать непосред-
ственное участие в выгодах производства, когда они станут получать прибыль,
соответствующую затраченному ими труду, когда они не будут более зависеть от
произвола капитала, — тогда исчезнет всякий повод к антагонизму между тру-
дом и капиталом и между ними воцарится полная гармония. Организация труда
создаст новый общественный класс, так называемое четвертое сословие. Это
сословие, экономически-прогрессивное и социально-консервативное, придаст
устойчивость социальным отношениям и примирит противоречия в обществе.
В политическом отношении предлагаемое Бехером решение социального во-
проса сделает, по его мнению, совершенно не нужными всякие насильственные
политические катастрофы. «Своевременное решение рабочего вопроса, — го-
ворит Бехер, — уничтожит опасность, которой грозит всему обществу борьба
между имущими и неимущими, борьба, которая должна окончиться победою
пролетариев. Победа эта приведет к тому только.- одна эксплуатация, эксплуата-
ция олигархов и плутократов заменится другою — эксплуатацией) пролетариев,
переменятся лица, но сущность дела останется все та же». Ткачев категорически
возражает против такой точки зрения. — Ред}
С этим никак нельзя согласиться: изменятся не только лица, но и
самая сущность дела. Между тем, что Бехер называет «эксплуатациею
пролетариев» и эксплуатациею олигархов и плутократов, нет ни ма-
лейшего сходства. Интересы рабочих классов, как мы уже говорили,
вполне тождественны с интересами всего общества; все, что им про-
тиворечит, противоречит общественному благу; следовательно, чем
более мы будем расширять их права, тем сильнее должны подчинять
им все другие интересы — интересы олигархов и плутократов, тем
разумнее и нормальнее устроятся наши общественные отношения.
Напротив, интересы олигархов и плутократов имеют антисоциаль-
ный характер, они враждебны труду — этому краеугольному камню
общежития, — потому всякое расширение их прав вредно для обще-
ства. Их эксплуатация есть эксплуатация труда в пользу тунеядства.
Тогда как эксплуатация рабочих есть эксплуатация тунеядства в поль-
зу труда. Что же тут общего?
ПО ПОВОДУ КНИГИ ДАУЛЯ «ЖЕНСКИЙ ТРУД»
И СТАТЬИ МОЕЙ «ЖЕНСКИЙ ВОПРОС »
(Посвящается редакции «Отечественных записок»)
В прошлом году г-жи Трубникова129 и Стасова130 издали первые
выпуски книги Дауля131 «Женский труд». К русскому изданию была
приложена статья моя «Женский вопрос». В предисловии к своему
изданию издательницы весьма ясно и точно определили то значение,
которое должна иметь книга Дауля у нас, в России. Они очень хорошо
понимали, что книга эта может иметь некоторое практическое зна-
чение в Америке и Германии, что там она может быть книгою чисто
справочною вроде календаря; но что у нас, в России, она уже никоим
образом не может иметь такого характера, что у нас она должна иметь
только теоретическое значение как богатый сборник фактов для ха-
рактеристики положения женского труда в Америке и Германии. И
действительно, книга Дауля в этом отношении в высшей степени за-
мечательна. Пенни132 и Дауль, имея в виду чисто практические цели,
с тщательною кропотливостью собрали массу сведений, касающихся
положения женского труда в Америке и Германии, во всех тех от-
раслях промышленности, в которых допущена женская работа; они
справились и о свойствах этой работы, и о времени, в какое ее можно
выполнить, и о плате, которую за нее получают женщины, и даже о
том, как велик спрос на эту работу сравнительно с спросом на муж-
скую работу в той или другой отрасли труда. В результате всех этих
кропотливых изысканий и справок получился сборник материала,
которым с одинаковою пользою мог руководствоваться и рабочий-
практик, и экономист-теоретик. Надо, впрочем, сознаться, что ни Да-
уль, ни Пенни не понимали этого теоретического, научного значения
своей книги, потому в своих предисловиях они ограничились указа-
нием только одного ее практического значения, потому, наконец, и
в самой книге они совершенно пренебрегли всякой сколько-нибудь
научной обработкой собранного материала, они тщательно избегали
всяких обобщений, теоретических выводов и отвлеченных рассужде-
ний и, благодаря, быть может, этому обстоятельству, их книга, в гла-
зах всякого понимающего дело статистика или экономиста, должна
иметь неоценимое значение. Чисто практический характер их книги
Ручается за ее беспристрастие; нельзя бояться, что они станут под-
184
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тасовывать факты или умышленно искажать действительность ради
проведения каких-нибудь тенденций, ради удобнейшего построения
каких-нибудь общественных или нравственных теорий. Имея в виду
все эти соображения, г-жи Трубникова и Стасова решились перевести
и издать «Женский труд» Дауля. При самом начале предприятия мож-
но было опасаться, что книга Дауля не найдет в нашей публике осо-
бенно лестного приема, так как у нас вообще мало умеют обращаться
с сырым материалом и предпочитают ему уже готовые обобщения
и установившиеся взгляды. Я, насколько мне помнится, высказывал
эти опасения одной из издательниц, и она, как кажется, сама их раз-
деляла. Опасения эти, по-видимому действительно осуществились. Я
не знаю, хорошо или дурно расходится эта книга, но я сужу по тому,
как отнеслась к ней журналистика. До этой книги все почти издания
Стасовой и Трубниковой встречались обыкновенно нашими газета-
ми и журналами с полным одобрением и сочувствием. Но о книге
Дауля они или не сказали ни слова, или отнеслись к ней враждебно.
Между тем об этой-то именно книге и стоило говорить. Собранный
в ней материал нуждался в литературной обработке и, так сказать, в
популярном обобщении; пользуясь им, можно было бы представить
довольно полную картину положения женского труда в Америке и
отчасти в Германии, но рецензенты совсем и не подумали об этом.
Видимо было, что они совершенно не поняли ни той цели, с кото-
рою книга Дауля была переведена на русский язык, ни того значения,
которое она может иметь для русских читателей. Прочтя предисло-
вие Дауля, написанное для немецких читателей, и предисловие г-жи
Пенни, написанное для американских читателей, они вообразили,
будто книга Дауля никакого другого значения, кроме того, о котором
говорят Дауль и Пенни, не имеет и иметь не может, что потому ее или
совсем переводить не следовало, или если переводить, то переделать
так, чтобы она могла служить справочною книгою и для русских ра-
ботниц. По правде сказать, как ни мало я всегда верил в мыслительные
способности наших рецензентов, но я все же лучше думал о таком за-
мечательном скудоумии с их стороны. Я заранее предвидел, что они
сами по себе не поймут целей и соображений русских издательниц,
и потому посоветовал им предпослать книге маленькое предисловие
с указанием того значения, которое она может иметь у нас. Они так и
сделали. Но рецензенты или не прочли его, или не поняли, хотя оно
было очень коротенькое и для большинства вполне удобопонятное.
По поводу книги Дауля «Женский труд» и статьи моей «Женский вопрос*
185
В предисловии этом говорилось, между прочим, какие соображения
заставили издательниц приложить мою статью к своему изданию.
Книга Дауля занимается одною только стороною женского вопро-
са, она представляет только материал для определения тех успехов,
которые сделала женская равноправность на поприще современной
промышленной и ремесленно-фабричной деятельности. При виде
этих успехов сам собою возникает вопрос: к каким же результатам
могут они привести, что выйдет при полном уравнении прав мужчин
и женщин на рынке промышленного труда и может ли этим путем
разрешиться женский вопрос? Правда, по мнению одного фельетони-
ста «С.-Петербургских ведомостей», заниматься такими «пустяками»
могут только праздные и невежественные люди133. Но издательницы
Дауля держатся несколько иного взгляда на эти «пустяки», и потому
они думали, что для разрешения вопросов, возбуждаемых книгою
Дауля в каждом мыслящем человеке, нелишне будет приложить к ней
мою статью «Женский вопрос», в которой я старался показать прак-
тическое значение уравнения мужчин и женщин на рынке труда, и
определить экономические условия осуществимости мужской и жен-
ской равноправности вообще. Но в головах рецензентов книга Дауля
не возбудила, вероятно, никаких вопросов, оттого ли, что они ее не
прочли, или оттого, что они имеют обыкновение читать книги с та-
ким же смыслом, с каким читал гоголевский Петрушка; вследствие
этого они пришли в недоумение: какое отношение могла иметь моя
статья к книге Дауля? «Это совершенно все равно, — говорит рецен-
зент «Отечественных записок» (1869, № 1), — как если бы кто-нибудь,
взяв заграничный календарь железных дорог и пароходов (?), пере-
вел его на русский язык и присоединил бы к нему статью г. Ткачева
о рациональном значении железных дорог». Да, г. рецензент, если
бы кто-либо, желая познакомить русскую публику с положением же-
лезнодорожного дела в Европе, взял бы какой-нибудь сборник (не
календарь только, потому что книга Дауля не имеет ничего общего
с календарем) практических сведений, относящихся до железных
дорог, и дополнил бы этот сборник теоретическим рассуждением о
значении этих дорог, то он поступил бы весьма разумно и целесоо-
бразно, и никто бы не имел права осудить его за эту мысль. Неужели
вам нужно объяснять такие простые вещи?
Исходя из той совершенно неверной точки зрения, что книга Дау-
ля может иметь значение только как справочная книга, рецензенты
186
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
справедливо рассудили, что читать им ее незачем, потому что жен-
ским трудом они не занимаются и живут они не в Америке и не в Гер-
мании, а в Петербурге, следовательно, зачем им знать, как велика за-
работная плата в Бостоне или в Нью-Йорке, каков спрос на женскую
работу на том или другом американском и немецком рынке и т. п.
Так рассуждал и Митрофанушка, когда ему рекомендовали поучиться
немножко географии, но мои рецензенты даже не имеют того полно-
весного аргумента, которым защищал себя Митрофанушка... Они ка-
тегорически заявили (по крайней мере, один из них)134, что я нахал,
невежа, что я не знаком ни с историею, ни с социальною наукою, ни
с женским вопросом, и тут же, кстати, прибавили, что вообще в моих
статьях заметен только «пошиб юноши мало знающего, но смелостью
своею удивляющего» и т. п. Пока дело ограничивалось только бранью
и голословными мнениями насчет моего ума и добросовестности, я
молчал, потому что мне нет ни малейшего дела до того, как дума-
ют обо мне совершенно неизвестные мне личности. Но рецензент
«Отечественных записок» (январь 1869 г.)135 делает как бы попытку
доказать фальшивость моих мнений и моих воззрений на положение
женщины в средние века. Так как я не имею права предполагать, что
читатели «Дела», для которых я, собственно говоря, только и пишу
эту заметку, читали мою статью «Женский вопрос», то я позволю себе
высказать здесь в общих чертах те мысли, которые я приводил в ней
и которым я всегда оставался верен во всех моих статьях.
Я полагаю, что все явления политического, нравственного и ин-
теллектуального мира в последнем анализе сводятся к явлениям
экономического мира и «экономической структуре» общества, как
выражается Маркс136. Развитие и направление экономических начал
обусловливает собою развитие и направление политических и соци-
альных отношений вообще, кладет свою печать на самый интеллек-
туальный прогресс общества, на его мораль, на его политические и
общественные воззрения. Отсюда, оставаясь верным этой исходной
точке, я, встречаясь с каким-нибудь фактом, с каким-нибудь крупным
явлением из общественной жизни, с какою-нибудь социальною тео-
риек», с каким-нибудь нравственным правилом и воззрением, стара-
юсь прежде всего вывести его из данных экономических отношений,
объяснить его разными хозяйственными расчетами и соображения-
ми. Отсюда для каждого, кроме рецензента «Отечественных записок»,
должно быть понятно, почему, с этой точки зрения, мне должны ка-
По поводу книги Дауля «Женский труд» и статьи моей «Женский вопрос--
187
заться странными и недальновидными те историки, которые отно-
сят, например, французскую революцию к разрушительным началам
вольнодумной философии XVIII века, тогда как, с моей точки зрения,
самые эти разрушительные начала суть не более как продукт, как ре-
зультаты данных экономических отношений. Это не значит, что я от-
вергаю историческое значение идей и ставлю ни во что умственный
прогресс, нет, это значит только, что я несколько иначе смотрю на
историческую роль идей, чем смотрят на нее барды безграничного
всемогущества человеческого интеллекта. Идея (я говорю, разумеет-
ся, об идеях из области общественных и нравственных наук) всегда
является воплощением, выражением, если хотите, теоретическою
реакциею какого-нибудь экономического интереса; прежде чем она
возникла, этот интерес уже существовал; она явилась для него и ради
него. Справедливость этой мысли особенно ярко обнаруживается
именно на философии XVIII в., и если бы рецензент был хоть сколько-
нибудь знаком с предметом, о котором так отважно взялся толковать,
то, вероятно, не счел бы моей ссылки на эту философию за «неудачно
выбранный пример». Для того чтобы победить в практической жиз-
ни, экономический интерес нуждается в двух вещах: jb материальной
силе и в организации этой силы. Материальная сила представляется,
по большей части, людьми невежественнымии непроницательными,
неспособными к стройной, целесообразной организации. Потому
для победы того или другого общественного элемента необходимо,
чтобы на его сторону стала часть интеллигентного меньшинства. Это
интеллигентное меньшинство придает материальной силе соответ-
ствующую организацию и направляет ее к определенной цели137.
Отсюда само собою становится понятным, как важны для соци-
ального прогресса вообще победа той или другой идеи, распростра-
нение среди интеллигенции того или другого воззрения, той или
другой морали. Отсюда, само собою, становится понятной и та роль,
которую играют идеи в истории человеческого развития. Здесь не
место более распространяться об этом предмете, я хочу только объ-
яснить (а не доказывать, потому что этого нельзя сделать в коротень-
кой заметке) мою точку зрения господам, вроде рецензента «Отече-
ственных записок», который, как видно из его заметки, ни меня не
понимает, ни сам себя. То ему кажется, что я говорю такие вещи, ко-
торые всякий знает и без меня и потому только не высказывает, что
они слишком общеизвестны, то вдруг, как бы озаренный благодатью
188
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
свыше, он начинает уразумевать, в чем дело, и торжественно научает
меня, что будто «умственное развитие совершенно справедливо счи-
тается двигателем прогресса», что «умственное развитие влияет на
экономический строй жизни», что «умственные, нравственные, поли-
тические, одним словом, все явления общественной жизни находятся
между собою в неразрывной связи и обусловливают друг друга». Но
кто же из грамотных людей не знает этих бессодержательных фраз,
заимствованных из детских прописей? И неужели вы, г. рецензент,
до такой степени лишены способности соображать, что серьезно во-
ображаете, будто за этими фразами скрываются определенные мыс-
ли? Вы говорите: «умственные, нравственные, политические, одним
словом, все явления общественной жизни находятся в неразрывной
связи между собой». Но я спрашиваю вас: какая же это связь: связь ли
это сосуществования или причинная связь? Если первая, то где же ко-
ренная причина, породившая все эти явления? Если вторая, то кото-
рое же из этих явлений следствие, которое причина? Ведь невозмож-
но же, чтобы А было причиною В и в то же время В — причиною А.
Одно, следовательно, из двух: или А есть следствие, а В — причина,
или В — следствие, а А — причина, — которые же из двух? Неужели
вы не понимаете, что в этом и весь вопрос и что сказать, будто А обу-
словливает В, а В обусловливает А, — это значит сказать величайшую
бессмыслицу, которую нельзя оправдать даже таким городническим
либерализмом, как, например: эти идеи не про нас, нам рано знать то,
что знают другие...
К женскому вопросу я, разумеется, отнесся с своей общей точки
зрения, и об этом я заявил в начале своей статьи138, но несчастный
рецензент не сумел понять даже и этого простого заявления. Я гово-
рю в моей статье: «Вопрос о справедливости женских притязаний,
равно как и вопрос о женской правоспособности, в настоящую ми-
нуту нас нисколько не интересует, потому что как бы ни были теоре-
тически решаемы эти вопросы, их решения никогда не будут иметь
слишком заметного влияния на судьбу женщин и никогда не изме-
нят их настоящего положения, если в самой жизни есть причины,
делающие это изменение невозможным. Потому мы прежде всего
обратимся к жизни, к практической деятельности...» и т. д., и т. д. Мне
кажется, для всякого, не лишенного способности мыслить, должно
быть совершенно понятно это заявление. Для всякого должно быть
очевидно, что я хотел сказать этими словами, что не буду рассматри-
По поводу книги Дауля «Женский труд» и статьи моей «Женский вопрос*
189
вать женского вопроса ни с точки зрения отвлеченной справедливо-
сти, ни с точки зрения физиолога или психолога, и так как не считаю
в данном случае все эти точки особенно надежными, то буду рас-
сматривать его с точки зрения экономической, т. е., устранив всякие
посторонние влияния, постараюсь определить, каким образом одно
только историческое развитие экономических начал, без всякого по-
средства умственного прогресса, привело современное общество к
женскому вопросу. Только в этом смысле, я полагаю, и можно было
меня понять. Но г. рецензент понял меня как-то совершенно иначе
или, правильнее, совсем не понял. Он, видите ли, вообразил, будто я
хочу этим заявлением упрекнуть тех людей, которые рассматривали
женский вопрос с точки зрения чистой справедливости или женской
правоспособности, за то, что они «не следовали указаниям жизни и
тех фактов, которые они имели перед глазами или в своей памяти»!
Я положительно не знаю, чему тут надо более удивляться: крайнему
ли тупоумию человека, который сам не понимает, что читает, или
крайней неосмотрительности редакции «Отечественных записок»,
которая дозволяет человеку с таким замечательно скудным понима-
нием писать рецензии и помещать эти рецензии на столбцах свое-
го журнала? Впрочем, мне кажется, лучше не удивляться ни тому, ни
другому. у
Для того чтобы рельефнее выставить зависимость женского вопро-
са от данных экономических отношений, я счел за лучшее предста-
вить параллельное развитие экономических начал и женского вопро-
са. Историческое развитие экономических начал, как всем известно,
представляет собою три периода: период господства физической
силы, период господства недвижимого капитала, период (современ-
ный нам) господства движимого капитала. Сообразно с этими тремя
периодами могут быть разделены и все явления общественной и по-
литической жизни, так как каждый из них клал на эти явления свой
особый отпечаток, придавал им своеобразный характер и направле-
ние. Женский вопрос не может быть исключением, и он действитель-
но не составляет исключения. Вот все, что я хотел доказать в моей ста-
тье. И вот за это-то один рецензент назвал меня невежею и нахалом,
другой заявил, что я ничего не смыслю в социальной науке и что в
моей голове путаница понятий! Если бы когда-нибудь отверзлись ум-
ственные очи этих рецензентов, как бы они должны были устыдиться
тогда своего собственного невежества и недогадливости! К счастию,
190
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
однако, слепота спасает их от раскаяния, и они не понимают, что то,
что им кажется «путаницею», есть только строгая последовательность
принципу, в подтверждение которого с каждым годом собирается все
более и более данных. Рецензентов всего более удивил весьма обще-
известный факт, что в средние века, при господстве феодальной си-
стемы, феодальные владелицы пользовались почти такими же поли-
тическими и юридическими правами, как и феодалы-мужчины. Для
иллюстрирования этого общеизвестного факта я привел несколько
примеров из книги Добнэ «La femme pauvre»139, указав, разумеется,
источник, из которого я черпал эти примеры. Рецензенты вообрази-
ли отсюда, что я основываю все свои выводы на книге Добнэ и что
я утверждаю, будто положение женщин вообще в средние века было
лучше, чем теперь. Поняв таким образом мои мысли, они объявили,
что взгляды мои «столь же смелы, сколь малы мои познания», и что я
«строю их на неверных фактах, принимая отдельные светлые явления
в истории женщин за общее правило». Следовательно, мое положение,
что феодальная собственность облекала своего владельца, хотя бы это
была женщина, феодальными правами, правом местной юрисдикции
и администрации, — неверно, «смело» и построено на единичных, ис-
ключительных и недоказанных фактах? Так ли, господа рецензенты?
Рецензент «Отечественных записок» понимает, несмотря на свою
непонятливость, что уж это чересчур глупо, и вот, чтобы оправдаться,
он приписывает мне такие мысли, которых я никогда не высказы-
вал, и заставляет меня делать такие промахи, которых я никогда не
делал. Он уверяет, будто я «смешиваю феодальные права женщин, те
права, которые принадлежали им как владетельным особам, с теми
правами, которые принадлежали им как женщинам». Нигде я этого не
смешиваю, и незачем было мне это смешивать; я говорил только о со-
циальном положении женщины — феодальной владетельницы, — не
утверждая, что она пользовалась большими юридическими и поли-
тическими правами, чем пользуются женщины в наше время (разуме-
ется, нельзя при этом терять из виду разницу времени и правовых
отношений вообще), я полагаю, что я не сказал ничего ни нового,
ни смелого. Утверждая далее, что феодальная собственность была в
то время источником всяких политических и юридических прав и
что, следовательно, обладание ею уравнивало в правовом отношении
мужчину и женщину, я тоже, надеюсь, не блеснул ни оригинально-
стью мысли, ни неожиданностью вывода.
По поводу книги Дауля «Женский труд» и статьи моей «Женский вопрос» 191
Наконец, утверждая, что женщина, с уничтожением господства
феодализма, утратила и права, связанные с ним, и что теперь она, в
силу экономического прогресса, является соперницею мужчины на
поприще промышленности и требует себе равноправности во имя
совершенно другого принципа, чем принцип феодализма, — утверж-
дая все это, я не говорил, я думаю, тоже ничего эксцентрического
или неправдоподобного? К чему же после этого, спрашиваю я вас,
гг. рецензенты, читаете вы книги, когда вы лишены способности по-
нимать то, что читаете? Может быть, в прискорбной недогадливости
вы спросите меня: с какою целью вводил я вас в соблазн, так долго
останавливаясь на правах феодальной владелицы? Вы сообразили,
что я это делал ради того, чтобы доказать совершенно неправдо-
подобную мысль, будто в средние века женщина и мужчина были
равноправны не только как феодальные владельцы, но как люди во-
обще? О, убогая ваша несообразительность: поймите же вы, что о
феодальных правах женщин говорилось совсем не с этою целью, а с
целью доказать историческою ссылкою, что те самые права, которые
в настоящее время почти исключительно принадлежат мужчинам и
относительно которых теперь существуют мнения, будто женщина
неспособна их отправлять, — что эти самые права в средние века без
всякого спора признавались за женщиною, чуть только становилась
она в известные отношения к земле.
Не поняв смысла выставляемых мною фактов, рецензент «Отече-
ственных записок» впал в решительное недоумение, когда ему при-
шлось вникнуть в смысл моих выводов, которые, действительно, были
мною умышленно несколько затемнены, вследствие некоторых по-
сторонних обстоятельств, о которых, конечно, рецензент, по своей
недогадливости, догадаться никогда не мог. «Мысль, — говорит он, —
о том, что право и возможность трудиться не одно и то же, не при-
надлежит г. Ткачеву (вот удивил-то! я не только никогда не приписы-
вал себе подобного курьезного открытия, я даже никогда и не говорил
таких пустяков; кто же не знает, кто же когда-нибудь сомневался, что
право и возможность не одно и то же? Вы так, пожалуй, мне же при-
пишете мысль, что луна не солнце и солнце не луна!) и не имеет ни-
чего общего с его предшествующими рассуждениями (еще бы!). К
чему же, спрашивается, чтобы высказать эту мысль (как хорошо вы
меня поняли!), он (т. е. я) разводил канитель на 65 страницах?» Поис-
тине, могут сказать: блаженны нищие духом! Признаюсь, мне еще
192
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
никогда не доводилось встречать человека, который бы так хорошо
умел понимать прочитанное, как рецензент «Отечественных запи-
сок». Если по прочтении моей статьи ему мог прийти в голову во-
прос, подобный тому, который ему пришел, то значит он не понял
меня самым радикальным образом, с первой до последней строчки.
Смысл моей статьи следующий. Рассмотрев в самых общих чертах
влияние экономического прогресса на положение женского вопроса
в различные фазисы человеческой истории, я, по выражению самого
рецензента, на основании «самых общеизвестных экономических
истин», пришел к тому заключению, что в настоящее время экономи-
ческая равноправность мужчин и женщин вызывается с неизбежною
необходимостью теми коренными экономическими началами, кото-
рые лежат в основе данного экономического status quo. С другой сто-
роны, те же самые начала, которые требуют экономической равно-
правности женщин и мужчин, в случае удовлетворения этого
требования, грозят такими последствиями, которые совершенно уни-
чтожат эту равноправность. Женщины, допущенные на рынок труда
на равных правах с мужчинами, понизят уровень заработной платы,
увеличат бедность рабочего населения и усилят до крайних пределов
развитие проституции. Таким образом, бедность и проституция —
вот те последствия, которые грозят обществу в случае полного удо-
влетворения требований экономических начал, лежащих в основе
этого общества. На эти-то последствия, как на аргумент против жен-
ской эмансипации, указывают некоторые защитники интереса рабо-
чего, которых я условно назвал радикалами. Я сказал, и снова повто-
ряю, что эти аргументы неопровержимы. Рецензент сомневается в
этом; он даже сомневается в существовании таких радикалов, и такое
его сомнение я могу объяснить себе только его самым радикальным,
самым ребяческим невежеством. Признавая неопровержимыми эти
аргументы, я не нападаю на них, как полагает рецензент, а, напротив,
пользуюсь ими, чтобы доказать то самопротиворечие, до которого
дошли данные экономические начала в их прогрессивном развитии.
Далее, я стараюсь подвести под общую формулу это частное проти-
воречие и нахожу эту формулу в общем противоречии права на труд
и возможности трудиться, неизбежно вытекающем из данных эконо-
мических начал. Я не говорю — как понял меня рецензент, — что
«право и возможность трудиться не одно и то же». Я говорю, что пра-
во трудиться и возможность трудиться находятся, при господстве
По поводу книги Дауля «Женский труд» и статьи моей «Женский вопрос» 193
данных экономических начал, в противоречии между собою, что это
противоречие неслучайно и неизбежно и что только при его устра-
нении может быть удовлетворительно решен и женский вопрос. К
этому выводу направлена вся моя статья, и, кто признает этот вывод,
тот должен вполне согласиться и со всею моею статьею. Понимаете
ли вы это, г. рецензент? Нет, вы не понимаете, потому что иначе вы не
могли бы спрашивать меня: какое отношение имеет моя мысль о пра-
ве и возможности трудиться с «канителью», которую я разводил на
65 страницах. Но если вы не можете понять таких простых вещей, то
ведь это значит, что вы не только не сознаете, но даже чутья не имее-
те к тем общественным и социальным воззрениям, которые не схо-
дятся с интересами привилегии и лавки. В конце своей рецензии вы
сами догадываетесь, что, возражая мне, вы ставите себя в несколько
неловкое положение, и потому в виде оправдания вы приводите свой
собственный взгляд на женский вопрос, стараясь мишурным либера-
лизмом фраз замаскировать пустоту и нелепицу своих воззрений. Вы
говорите, что согласны со мною в том, что женский вопрос вызыва-
ется развитием экономической жизни, что экономическая жизнь
требует разрешения его, но, прибавляете вы, «вовсе не потому, что
это развитие сначала удалило женщину с рынка труда, а теперь снова
привлекает ее туда и вследствие этого требует расшйрения ее прав,
как говорит г. Ткачев». «Мы не думаем, — продолжаете вы свое
profession de foi140, — чтобы экономическое развитие жизни ограни-
чивалось изменением только внешних условий, в которые поставлен
труд; мы думаем, что оно влияет на весь строй человеческих отноше-
ний, изменяет склад мыслей, чувств и привычек человека». Что же это
такое? Вы говорите то самое, что говорю я во всех своих статьях, в
том числе и в «Женском вопросе», и с чем вы сейчас только не согла-
шались. Чем у вас наполнена голова? Я говорил в своей статье, что
развитие экономических начал, изменив условия труда, заставило
женщину требовать своих прав и изменило таким образок «склад на-
ших мыслей и чувств», что в настоящее время почти вся мыслящая
часть человечества находит требования женщины вполне справедли-
выми и через это, разумеется, еще более увеличивает их значение. Но
это отношение к женскому вопросу интеллигенции я считаю не при-
чиною, вызвавшею женский вопрос, а только следствием экономиче-
ского развития. И вот потому-то, что я считаю экономический про-
гресс главным фактором, выдвинувшим на свет божий женский
194
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
вопрос, я только о нем и говорил в моей статье, не считая нужным
говорить о других, побочных обстоятельствах, тоже вызванных им
же и оказавших некоторое влияние на положение женщины (пра-
вильнее, женщины интеллигентного меньшинства). Но как же это вы,
признав вместе со мною, что экономическая жизнь, экономические
отношения оказывают такое могущественное влияние на «весь строй
человеческих отношений», на «склад мыслей, чувств и привычек че-
ловека», утверждаете, что женский вопрос явился на свет божий «со-
всем не потому, что женщина была сначала удалена с рынка труда, а
теперь снова привлекается туда», т. е. совсем не потому, что измени-
лись экономические условия женского труда, что изменились эконо-
мические отношения; разве вы не видите, что вы сами себе противо-
речите, что вы перепутываете свои же собственные понятия? Но чем
дальше в лес, тем больше дров, чем далее вы подвигаетесь в своем
profession de foi, тем больше городите вы нелепостей. Признав и сей-
час же отрекшись оттого, что женский вопрос вызван изменившими-
ся условиями экономического быта, вы вдруг неожиданно начинаете
проповедовать теорию перерождения человечества под влиянием
идей. «Из грубого воина, — говорите вы, — полного суеверия и пред-
рассудков, из буржуа, требующего полной свободы человеческих
действий, человек перерабатывается в работника». Вот неожиданное
открытие, и какое утешительное: под влиянием идей буржуа превра-
щается в работника и, таким образом, скоро наступит то вожделен-
ное время, когда сами собою, под влиянием одного этого чудесного
перерождения, исчезнут с лица земли лень, тунеядство, эгоизм, ис-
чезнет буржуазия и водворится на земле царство работников. Такое
открытие, г. рецензент, заслуживает, по моему мнению, монтионов-
ской премии141 гораздо более, чем все те, которые получили ее. Уж не
переродятся ли, кстати, тогда и глупые люди в умных и невежды в
сведущих? Как бы это было выгодно для вас, г. рецензент! Как бы это
было выгодно для редакции «Отечественных записок»! От всей души
желаю ей, чтобы это поскорее случилось, а до тех пор посоветую ей
как можно глубже затаить в себе свои экономические и социальные
воззрения, а то при помощи неловких рецензентов она, пожалуй, как
раз потеряет свою загадочную неопределенность и договорится до
Щеглова142, Соловьева143 и Страхова144, подвизавшихся в тех же «Оте-
чественных записках»145. Смею уверить ее, что она будет мне очень
благодарна, если примет мой совет, потому что всегда лучше молчать,
По поводу книги Дауля «Женский труд» и статьи моей «Женский вопрос» 195
чем говорить глупо. Впрочем, если в «Отечественных записках» поя-
вится еще одна, две статьи, подобные разобранной рецензии, то они
дадут мне довольно богатый материал для того, чтобы определить
перед моими читателями характер и направление экономических и
социальных тенденций этого журнала. Потому еще раз прошу его ре-
дакцию быть осторожнее и осмотрительнее.
РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГИ
П. Юркевича146 «Курс общей педагогики
с приложениями»,
М. Капустина147 «Юридическая догматика»,
О. Мильчевского148 «Великий маг
и чародей. Сокровищница всех волшебств,
таинственных и магических наук, и т. д., и т. д.»
Перед нами лежат три объемистых продукта московского дре-
ва познания «добра и зла». Это древо, хотя и не отличается осо-
бою плодовитостью, тем не менее в высшей степени замечательно
оригинальным свойством своих плодов: снаружи они заманчивы и,
по-видимому, много обещают; внутри они наполнены какою-то гни-
лою жидкостью, издающей отвратительный, одуряющий запах. Как
ни различны сферы, к которым относятся эти продукты, но москов-
ские ученые умеют таким образом писать свои якобы ученые про-
изведения, что под их перьями, макаемыми в «разум», исчезает вся-
кое различие между философиею, педагогикою, юриспруденциею
и магиею. Их педагогику и их юриспруденцию не отличишь от их
философии, а их философия сводится к магии и кабалистике. Они
сами чувствуют свое близкое родство с древними магами и чародея-
ми, и потому изо всех городов и весей российских Москва особенно
плодовита сочинениями по части «волшебств, таинственных и маги-
ческих наук». Они сами понимают, что недалеко ушли от фантасти-
ческих бредней ребяческих умов, и потому они стараются показать,
что эти фантастические бредни совсем не так далеки от истины, как
это думают обыкновенно. Послушайте, ради курьеза, г. Мильчевского,
московского «мага и чародея». В одном месте он говорит, например,
будто «теория всеобщего лечения» Парацельса149 основана на той
же идее, на которой основаны и все новейшие естественные науки»
(стр. 35).
А теория эта состояла в следующем. По всему миру разлито тон-
кое, жидкое вещество, так называемое «жидкое золото». Это жидкое
золото приводит в движение все предметы, дает им жизнь; оно бле-
стит в минералах, растет в растениях и образует шарики крови или
животные семена; в человеке есть «звездное тело», блестящее и жиз-
ненное; в нем кружатся эти шарики, и оно может расшириться до
рецензия на книги...
197
того, что переходит на внешние предметы; между ним и этими внеш-
ними предметами образуется такая тесная связь, что все, что будет
производиться с этими предметами, отражается и на «звездном теле»,
на этом «световом центре», а следовательно, и на всем его организме.
Потому для того чтобы вылечить, например, рану, достаточно выпу-
стить из нее кровь и действовать на эту выпущенную кровь; для того,
чтобы вылечить руку, ногу или какую-нибудь другую часть человече-
ского организма, Парацельс делал из воска фигуру, долженствовав-
шую изображать заболевший орган, и производил над этою фигурою
свои медицинские эксперименты, твердо веруя, что, действуя на изо-
бражение органа, он вылечивает самый орган. Вот эти-то бредни, по
мнению г. Мильчевского, «основываются на той же идее, на которой
основываются все новейшие естественные науки».
В другом месте тот же московский «маг и чародей» утверждает,
будто с точки зрения современной науки «мы не можем относиться,
как к пустой фантазии, и к теории образования философского кам-
ня» (стр. 42).
Еще дальше он защищает гадание, говорит, что оно «может быть
и не пустым препровождением времени для праздного и скучающего
люда или пищею для невежественного суеверия» (стр. 153), и сожале-
ет, что гадание находится в «невежественных или недобросовестно-
своекорыстных» руках, что им не занимаются физиологи и психоло-
ги (стр. 153)! Конечно, говоря подобные нелепости, г. Мильчевский
думал только о себе, он думал только выгородить одного себя от
нарекания в шарлатанстве и снять или, по крайней мере, несколь-
ко облегчить тяжесть упрека, который могут сделать ему его друзья
(если только таковые у него имеются) за то, что он, метивший когда-
то в серьезные ученые, скропавший даже некоторый якобы ученый
трактат150, вздумал теперь вступить в конкуренцию с «салопницами-
гадальщицами», со «старухами-ворожеями» да с разными «книжны-
ми мазуриками» толкучих рынков обеих столиц. В наших глазах, да,
вероятно, и в глазах знакомых г. Мильчевского, подобные выход-
ки нисколько не умаляют его вину и ставят его несравненно ниже
«салопниц-гадальщиц» и «старух-ворожей». Первые, по крайней
Мере, в большинстве случаев действуют искренно; вторые же, спеку-
лируя насчет невежества и суеверия толпы и надувая простаков, не
корчат ученых рож и не надевают на себя профессорских мантий.
Г- Мильчевский же не может быть искренним даже в шарлатанстве: он
198
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и здесь лицемерит и кривит душою. Свою недобросовестность он до-
водит до того, что решается выдавать «Сокровищницу всех волшеб-
ных, таинственных и магических наук» не просто за «сокровищницу»
материалов для гадальщиц, ворожей, шарлатанов и празднолюбивых
дурачков, а за какой-то ученый трактат, предназначенный будто бы
для разоблачения и уничтожения магов и чародеев. «Читайте нашу
книгу, — с неподражаемым цинизмом восклицает г. Мильчевский, —
уверяем вас, что после этого из вас выйдет если не Зороастр, то во
всяком случае великий маг и чародей, а если и этого не выйдет, то
выйдет другое — для вас не будет больше магов и чародеев» (стр. 21).
Конечно, все это чистая ложь: книга г. Мильчевского не разруша-
ет ни одного вашего суеверия (если таковое у вас имеется) насчет
правдивости гаданий и предсказаний, а, напротив, дает вам в руки
довольно богатый материал для всевозможных гаданий и предска-
заний. Правда, мы мало знакомы с литературою этого рода, но ду-
маем, что все-таки московские салопницы, горничные, лакеи, ку-
чера, кухарки и дураковатые «недоросли» обоих полов будут очень
благодарны г. Мильчевскому за его «Сокровищницу». Московские же
«книжники», философы-педагоги и юристы едва ли даже и узнают о
ее существовании, а если и узнают, то отнесутся к ней крайне прене-
брежительно, так как они не найдут в ней ничего, по-видимому, кро-
ме дикости и высокопарности, мнимоученого лицемерия с глупою
наивностью старух-гадальщиц. Но напрасно московские книжники,
философы-педагоги и юристы будут относиться с сановитым высо-
комерием к «Сокровищнице волшебств, таинственных и магических
наук». В этой «сокровищнице» сокрыта их собственная мудрость, их
наука и философия, и г. Мильчевский, защищая свое шарлатанство
высокопарными ссылками на «идеи, лежащие в основе современной
науки», сам того не ведая, оказал огромную услугу своим собратам
по ремеслу. Это-то обстоятельство и заставляет нас, как бы в виде
благодарности, занести имя г. Мильчевского и заглавие его творения
на страницы нашей библиографической хроники. Нам кажется, что
московские книжники, юристы, философы и педагоги поступили бы
гораздо благоразумнее, если бы последовали примеру своих горнич-
ных, лакеев, кухарок, кучеров и т. п. и запаслись бы «Сокровищницею»
г. Мильчевского, тогда они воочию убедились бы, как они недалеко
ушли от таинств кабалистики, черной и белой магии, демонологии,
хиромантии и т. п. Подобное сравнение было бы весьма назидательно
Рецензия на книги...
199
и интересно, и мы не можем отказать себе в удовольствии провести
здесь маленькую параллель между философствованием московских
ученых и философствованием древних магов и чародеев.
Магия и кабалистика были естественным и неизбежным результа-
том младенческого развития человеческого ума. На первых ступенях
своего развития человеческий ум не в силах понять связи между яв-
лениями внешнего мира, и потому для большей части их, особенно
явлений сложных, он не может подыскать соответствующей есте-
ственной причины. Между тем естественная потребность хоть как-
нибудь да объяснить себе окружающий его мир, выйти из мучитель-
ного состояния незнания, недоумения заставляет его видеть причину
явления в самом явлении, разбивать явления на две части, из которых
одна предполагается производящею другую. Часть будто бы произво-
дящая составляет то, что впоследствии получает название отвлечен-
ной субстанции; часть производимая, видимая, являющаяся органам
наших чувств, образует так называемую материальную субстанцию.
Таким образом, весь мир, вся вселенная раздваивается и населяет-
ся массою различных невидимых сил. Сперва каждому отдельному
предмету соответствовала своя духовная сила, потом, по мере того,
как ум человеческий привыкал к более тщательным наблюдениям и
научался подыскивать к видимым явлениям видимые же причины,
число невидимых сил сокращалось все более и более; Наконец, но-
вейший идеализм свел все множество этих единичных сил к одной
общей субстанции, нераздробляемой и неразъединяемой. Эту иде-
альную субстанцию он резко отделил от материальной субстанции;
последняя, по его воззрениям, управляется своими особыми само-
стоятельными законами. Прогресс естествознания дал возможность
большую часть видимых явлений объяснить естественным образом
из других материальных же явлений, так что для понимания данного
индивидуального предмета незачем было раздвоивать его. Чем легче,
чем доступнее был предмет для наблюдений, чем менее сложности
°н представлял, тем удобнее устранялось из него присутствие не-
видимых духов. Дуализм был мало-помалу изгнан таким образом из
мира явлений неорганической и отчасти из мира явлений органи-
ческой природы. Область метафизическая все более и более сужи-
валась; вместе с этим авторитет магии и кабалистики падал все ниже
и ниже. Магия была естественным, логическим последствием веры в
‘Существование невидимых, таинственных сил, населяющих какой-то
200
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
особенный чудесный мир. Там, где есть эта вера, там должна быть и
магия, не совсем, быть может, такая, какая была у жрецов Зороастра,
но по духу и направлению весьма с нею сходная. Вера в чудесное,
вера в дуализм видимых явлений и форм материального мира, из-
гнанная в настоящее время почти изо всех областей человеческого
знания, все еще довольно крепко держится в одной области — в об-
ласти антропологических наук. Правда, и здесь уже трезвый, есте-
ственнонаучный взгляд на человека начинает пробивать себе дорогу;
однако здесь, более где чем-нибудь, он встречает решительный отпор
со стороны мистической рутины, которая, пользуясь сложностью и
запутанностью явлений нравственного мира, спешит населить его
фантастическими силами, супранатуральными существами. Борьба с
этою мистическою рутиною становится тем более затруднительною,
что рутина постоянно лицемерит, старательно скрывая свои каба-
листические верования под покровом туманной и неопределенной
фразеологии. Эта-то скрытность, эта-то боязливая увертливость и
дает возможность мистической рутине отстаивать свое право даже
при ярком свете современной науки. Невидимые духи магов у со-
временных мистиков называются силами или прирожденными свой-
ствами. Грубые воззрения невежественного суеверия они стараются
приспособить к более развитому пониманию современников; от та-
кого приспособления они становятся действительно менее грубыми,
но ничуть не менее суеверными и нелепыми. С особенною смело-
стью действуют они в этом смысле в области нравственных и юриди-
ческих наук. Г. Капустин дает нам случай еще раз убедиться в этом, а
для того, чтобы и читатели наши могли в этом убедиться, мы совето-
вали бы им читать одновременно «Сокровищницу» г. Мильчевского
и «Юридическую догматику» г. Капустина. Но так как мы опасаемся,
что очень немногие из наших читателей решатся на такой самоот-
верженный подвиг, то, делать нечего, мы возьмем на себя указать им
кабалистический характер метафизической юриспруденции.
Все, говорила кабалистика, создается действием противополож-
ных сил, которые необходимо должны быть приводимы в равнове-
сие; средством к их уравновешению, к их примирению служит один
всемирный деятель, который кабалисты называют мировым, звезд-
ным, жизненным светом (Мильчевск., стр. 17). Это кабалистическое
Рецензия на книги...
201
воззрение на Вселенную г. Капустин прилагает к миру так называе-
мых нравственных явлений в обширном смысле этого слова. «Нераз-
дельная жизнь человека и общества, — говорит он, — определяемся
действием многообразных сил» (стр. 2). Между этими силами проис-
ходит постоянная борьба, в которой, по уверению того же г. Капусти-
на, «силы очищаются и приводятся к сознанию» (стр. 3).
Очищенные и приведенные к сознанию, они примиряются, гар-
монически уравновешиваются. Дня того чтобы достигнуть, однако,
такого примирения и уравновешения, необходима еще какая-то дру-
гая, особая сила, «которая направляла бы все прочие в их взаимной
борьбе, господствовала бы над разнородными и противоположными
фактами и установляла бы порядок в проявлении всех сил и потреб-
ностей» (стр. 4).
Необходима, одним словом, такая сила, которая могла бы играть
в нравственном мире роль «мирового, звездного, жизненного света»
кабалистов. Какая же это такая сила и как отыскал ее г. Капустин?
Вот тут-то и начинается погружение в таинства юридической ма-
гии. Силы, говорит г. Капустин, проявляются в фактах (стр. 3); сила,
дающая направление этим фактам, есть право. «Хотя право касается
внешнего проявления сил, — успокаивает г. Капустин, — однако осно-
вывается на их правде или природе, служит выражением их сущно-
сти; направляя все силы человеческие и давая им единство, право ста-
новится основою и существенным элементом общежития: justitia est
fundamentum regnorum»151(cTp. 5). Таким образом, право на самом,
так сказать, пороге юридической кабалистики облекается в мистиче-
скую форму, получает сверхъестественное значение. Не призывая на
помощь сверхъестественного, решительно невозможно объяснить
себе, почему право всегда основывается «на правде или природе» на-
правляемых сил; почему оно всегда служит выражением их сущно-
сти. Но кабалистика жрецов Фемиды не отличается милою откровен-
ностью кабалистики жрецов Зороастра152. Жрецы Фемиды никогда
не решатся апеллировать непосредственно к сверхъестественному,
они стараются всегда подтасовывать понятия о сверхъестественном
какими-нибудь другими понятиями, не слишком шокирующими ухо
современного человека. Так, для того чтобы объяснить, почему право
всегда выражает собою «правду, природу» вещей, — тогда как всем
и каждому известно, что в общежитии право есть не что иное, как
законодательная санкция установившихся и окрепших житейских
202
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
отношений, — они дуализируют природу права, подобно тому как
фетишисты дуализировали природу окружающих их явлений внеш-
него мира. Фетишисты разлагали почти каждый видимый предмет на
две половины; за материальною, видимою оболочкою они усматри-
вали невидимого духа, фетиша. Юристы точно так же за видимою,
внешнею, материальною стороною права открывают еще какую-то
невидимую внутреннюю, духовную. Одним словом, к явлениям так
называемого нравственного мира они относятся с тем же грубым и
невежественным суеверием, с каким фетишисты относятся к явлени-
ям мира физического. Первые разлагали физические явления на суб-
станцию материальную и субстанцию идеальную; вторые разлагают
право на фактический (соответствует материальной субстанции)
и нравственный (соответствует субстанции идеальной) элементы.
«Право, — говорит г. Капустин, стараясь обрисовать его чисто факти-
ческий консервативный характер, — существует для жизни, а потому
должно находиться в постоянной связи с выражением потребностей
и сил действительно существующих; оно не создает (заметьте это)
произвольно отношений между лицами и охраняет те из них, кото-
рые вызываются жизнью» (стр. 77).
Таково в действительности и есть право; оно не имеет творческой
силы, оно не создает, не реформирует человеческих отношений, оно
только их санктирует, признает. Право есть не что иное, как кодекс,
а кодекс есть не что иное, как писанное признание, освящение зако-
нодательною властью потребностей и желаний фактически господ-
ствующих в обществе элементов. Но юристы-кабалисты не могут
этим удовлетворяться. Для них «право» нечто большее, чем простой
кодекс; они усматривают в нем не простую санкцию установившихся
фактических отношений, а высшее откровение какой-то силы, выра- '
жующей собою истинную природу, истинную сущность всех вещей.
Обрисовав истинный характер права, г. Капустин сейчас же ударяется i
в фетишизм и отыскивает за его грубою материальною оболочкою )
идеальную творческую силу. «Но, — говорит он, — право не остается |
пассивным и безразличным к жизненным отношениям. Оно сохра- i
няет только те из них, в которых увеличивается сила жизни (т. е. ко- |
торые фактически преобладают? но на каком же основании юристы- j
кабалисты утверждают, будто фактическое преобладание того или ;
другого элемента, того или другого отношения есть несомненный
признак его разумности и годности?); оно отличает в них необхо-
рецензия на книги...
203
димое и разумное от случайного и обобщает разнообразие жизни»
(стр. 77).
Тут уже праву приписывается творческая самодеятельность: оно
отделяет плевелы от колосьев хлеба, уничтожает первые и охраняет
вторые; оно устраняет из жизни все неразумное и случайное, осеняя
в то же время своим благословением все разумное и необходимое. В
кодексе глазам юриста-фетишиста открывается какой-то таинствен-
ный фетиш, согласующий чудодейственным образом параграфы
и статьи сухой книги с истинною «природою или правдою» вещей.
Этот фетиш на кабалистическом языке юриспруденции называется, в
отличие от фактической силы, силою нравственною, или нравствен-
ною стороною права. «Нравственная сторона права, — говорит г. Ка-
пустин, — дает ему высокое значение силы, необходимой для движе-
ния и усовершенствования человека; без нравственной основы своей
право потеряло бы характер необходимости и охраняло бы случай-
ные явления» (стр. 79).
Итак, право, для того чтобы сделаться истинною силою, способною
направлять все прочие силы, само нуждается в некотором элементе, в
некотором фетише, без которого оно теряет всякое значение, сверга-
ется с высот идеализма в самый грубый материализм, перестает быть
абсолютным мерилом всего разумного и необходимого. Следователь-
но, оказывается, что вся суть совсем не в праве, а в нравственности;
право только оболочка, нравственность же — зерно; во всяком случае
по этой кабалистике следует, что область нравственности обширнее
области права, что нравственность выше права. «Магия учит, — го-
ворит г. Мильчевский, — что все высшее влечет к себе низшее; так,
минералы питают растения, растения — животных, растения и жи-
вотные — человека» (стр. 12).
Перенося это воззрение древних магов в область нравственных
явлений, юристы подчиняют силу права силе нравственности и обу-
словливают первую второю таким образом, что без нравственного
элемента право перестает быть правом. Но что же такое эта нрав-
ственная сила, что это за нравственный элемент? В чем его сущность
и какая у него генеалогия? «Нравственность (вместе с религиею и вос-
питанием) приводит в гармонию, — по уверению г. Капустина, — все
человеческие способности, установляет внутренний или нравствен-
ный порядок, примиряет противуречия, возникающие в уме и сердце
человека, заставляет его желать и делать только то, что согласно с его
204
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
высокою природою, очищает и возвышает человека, доставляет ему
душевный мир» (стр, 5).
Одним словом, нравственность есть внутренняя сила, которая, по
учению юристов-кабалистов, проделывает с человеком те самые шту-
ки, которые право проделывает с внешним порядком, с внешними
отношениями людей друг к другу. Как право выделяет из этих отно-
шений все случайное и неразумное, освящая только все необходи-
мое и разумное, так точно нравственность, примиряя противоречия,
«возникающие в уме и сердце человека, заставляет его желать и де-
лать только то, что согласно с его высокою природою». Это новая
идеальная сила, которая сидит не в кодексе, а в самом человеке. По
учению юристов-кабалистов, эта идеальная сила есть в то же время
сила сложная; они разлагают ее на несколько элементов, на несколько
сил, именно на силу труда, любви и справедливости. «Сознательное
всецелое подчинение человека правде, т. е. труду, любви и справедли-
вости, образует личную нравственность, — говорит г. Капустин, — это
есть полное, всестороннее признание необходимости, отрицание
блага или добра. На этом последнем основании нравственность на-
зывается добродетелью» (стр. 4). В другом месте г. Капустин снова
говорит: «Труд, любовь и справедливость — ими определяется нрав-
ственная область, непреложная в своем выражении, беспредельная и
всеобъемлющая» (стр. 28).
В этих выражениях много неясного, неопределенного и даже
нелепого, вроде того, например, что «беспредельная» нравственная
область «определяется», и т. п.; но мы уже сказали, что современная
кабалистика всегда старается как можно плотнее закутаться в не-
проницаемую броню туманной фразеологии. За этою бронею часто
бывает очень трудно разобрать внутреннюю нескладицу мыслей
кабалиста, однако иногда эта нескладица так ярко просвечивает на-
ружу, что ее трудно спрятать за фразу. Нам кажется, что при опреде-
лении элементов нравственности московский маг и юрист именно
и впадает в одну из таких нескрываемых нелепостей. Труд, любовь и
справедливость — суть понятия совершенно неоднородные, — не-
однородные в том отношении, что они прилагаются к величинам
несоизмеримым. Словами любовь и справедливость означаются из-
вестные психические состояния человека, состояние его чувств, ха-
рактера его деятельности. Слово же «труд» означает только известное
целесообразное проявление деятельности человеческих мускулов
Рецензия на книги...
205
и мозга. Сам по себе труд есть понятие в нравственном отношении
совершенно безразличное, чего нельзя сказать о любви и справед-
ливости в том смысле, как их понимает г. Капустин. Любовь как «вы-
ражение общечеловеческого» (стр. 31) никогда не может быть без-
нравственна, справедливость и подавно. Нравственный же характер
труда обусловливается очень многими побочными, посторонними
обстоятельствами, которые не только не всегда, но даже весьма редко
бывают налицо. Потому нам кажется, что кабалист сделал бы лучше,
если бы разложил свою нравственность просто на любовь и справед-
ливость, — в этом случае для нас было бы легче провести параллель
между его учением и учением ближайших последователей кабали-
стики Зороастра. Впрочем, параллель выйдет и без того довольно
полная, как мы увидим сейчас.
Назвав составные элементы нравственности, московский каба-
лист определяет их таким образом: «Любовь, — говорит он, — во
всех основных своих видах есть выражение одного и того же нача-
ла общечеловеческого». Это еще новая сила! Бог мой, куда нам де-
ваться от всего этого бесчисленного множества всевозможных сил,
изобретенных кабалистикою московских ученых! Справедливость,
по определению того же автора, есть правда, «безусловное олицетво-
рение которой есть Бог, творец мира и вечная любовв, завершающий
бытие всего земного последним приговором и воздающий каждому
по его делам» (стр. 35), другими словами, справедливость есть вечная,
безусловная, божественная истина. Прекрасно. Далее следует опреде-
ление источника нравственности. Вот это определение: «Нравствен-
ность связана с религиею как с своим источником». «Так как правда
олицетворяется в своем источнике, то нравственность есть подчи-
нение воле Божией» (стр. 49), то есть религии, т. е. вере. Нравствен-
но только то, что одобряется верою. Следовательно, вера есть суще-
ственная основа нравственности. Разлагая теперь это понятие на его
составные части, как их определил г. Капустин, мы находим, что оно
слагается из веры, любви и справедливости, т. е. правды, истины и
трудолюбия (полагаем, что мы не портим, а напротив, исправляем
чистоту кабалистического языка г. Капустина, заменяя слово труд
словом трудолюбие). Из этих сил слагается нравственность —
нравственность воплощается в праве, право же, по собственному
выражению г. Капустина, есть главнейшая, т. е. основа, всякого обще-
жития. Таким образом, весь строй общественной жизни выводится из
206
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
четырех основных сил, или элементов. «Зороастр, — говорит г. Миль-
чевский, — принимал три основных числа, из которых одно означа-
ло веру, другое любовь, третье истину; помножая это число само на
себя, он получал число 9, которое послужило ему для образования
9 ступеней небесной иерархии и гармонии природы» (Мильчевский,
стр. 18). Таким образом, Зороастр из трех основных чисел, выражав-
ших собою те же самые понятия, которые кладут в основу своих по-
строений и современные кабалисты, выводил гармонию Вселенной
и распределял ее на 9 ступеней. Этот вывод и это разделение были
нелепы и произвольны, но их все-таки возможно понять; возможно
понять, почему Зороастр положил в основу своего деления 9, а не 8 и
не 10; возможно догадаться, почему он для уразумения мировой гар-
монии множил 3 на 3, а не на 4 и не на 5. Но уже решительно невоз-
можно понять, какая логика руководила московским кабалистом, ког-
да он выводил гармонию существующих общественных отношений
из четырех указанных выше основных элементов или сил! Кто будет
настолько смел, что решится утверждать, будто вся эта мистическая
кабалистика есть продукт логического мышления? Но если ее созда-
ло не логическое мышление, то неужели мы можем удовлетвориться,
отнеся все эти бредни на счет одного невежества современных ка-
балистов? Нет, невежество, конечно, играет тут некоторую роль, но,
во всяком случае, при общем уровне современного развития оно не
может быть так велико, чтобы им одним можно было оправдать по-
добные нелепости. Тут есть и другие причины, — причины весьма
прозрачные и совсем не таинственные-, чтобы уразуметь их, стоит
только попристальнее вглядеться в те окончательные выводы, к кото-
рым приходит юридическая кабалистика. По-видимому, она отрывает
своих адептов от мира существующих отношений и уносит их в за-
облачные сферы метафизических идеалов. Она хочет, по-видимому,
внести эти идеалы в грубую действительность, она стремится одухот-
ворить пошлую материальность, исключить из нее все неразумное
и случайное, оставив одно только разумное и необходимое. Но от
возвышенного идеализма до грубого материализма один шаг. Юри-
дическая кабалистика, начав выводить право из отвлеченных, иде-
альных начал, кончает тем, что признает разумным, необходимым
и высоконравственным всякое положительное законодательство.
«Положительное право, — говорит г. Капустин, — всегда есть более
или менее (к чему эта деликатность, говорите прямо без колебаний
рецензия на книги...
207
и двусмысленностей!) удачная попытка выразить сущность права, со-
образно с временем и с потребностями народа; оно всегда поэтому
есть исторически разумное» (стр. 121).
Итак, вот к чему приводит вся эта кабалистика: к признанию ра-
зумным всего существующего, к торжественному уверению, что «по-
ложительное право» всегда выражает сущность права идеального или
что право вообще равняется и совпадает с правом кодексов в частно-
сти. Конечно, это утешительно! Но к чему же только разводилась вся
эта мистическая кабалистика. Если все, что написано в кодексе, исто-
рически разумно потому только, что оно написано в кодексе, то к
чему, скажите, измышляют кабалисты мистическое понятие о каком-
то праве вообще, отличном от права кодексов, к чему было тревожить
нравственные силы? Не проще ли было бы сказать прямо и откро-
венно: всякий закон разумен и необходим, так как он закон, потому
никакая критика и никакие возражения не должны быть допускаемы.
Но юридическая кабалистика, как мы уже говорили, не терпит откро-
венности: высказав мысль, что всякий закон исторически разумен и
что все существовавшие и существующие жизненные отношения «не-
обходимы», так как в них всегда достигаются какие-нибудь «блага»
(стр. 121), высказав эту, запечатленную самым пошлым материализ-
мом, мысль, кабалист снова закутывается в свой таинственный плащ
и снова начинает произносить свои кабалистические заклинания.
«Право, — говорит он, — не есть результат ни случая, ни человече-
ского произвола, ни человеческой мудрости; оно не создается ни за-
конодательством, ни философским умствованием, оно вырастает на
почве отношений между лицами» (стр. 105).
Эта кабалистическая нелепость не принадлежит, правда, самому
г. Капустину, но он воспроизводит ее в своем творении без всяких
оговорок и примечаний, значит, он вполне с нею согласен. Право не
есть дело случая и человеческого произвола, оно вырастает на почве
отношений между лицами. Прекрасно. Но ведь нужно же доказать,
что эти отношения — не дело случая, не дело человеческого произво-
ла, что они предопределены самою судьбою, что иными они не могут
и не могли быть. Современная наука, а не кабалистика отвергает этот
предетерминизм; но для юристов-магов вера в предетерминизм, вера
1! судьбу так же необходима, как вода для рыбы. Без воды рыбы око-
левают, без веры в предетерминизм, в судьбу юридическая кабали-
стика разлетается в пух и прах. В самом деле, если«отношения между
208
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
лицами» не предопределены заранее, если на них не лежит печать
неизбежного фатума, в таком случае все, что вырастает на их почве, а
следовательно, и право, есть также дело случая и человеческого про-
извола. Если же право есть дело случая и человеческого произвола,
то оно и не может претендовать даже на непреложность своих по-
становлений, на постоянную, неизменную разумность и справедли-
вость своих предписаний. К нему не только можно, но даже должно
относиться критически, подобострастное преклонение перед каж-
дою статьею и параграфом кодексов становится тогда немыслимым,
и юридическая кабалистика, измышленная единственно с целью
оправдывать и освящать санкциею теории, принципа грубую, часто
нелепую и беспорядочную житейскую практику, теряет всякий raison
d’etre153 своего существования.
Если книга г. Капустина служит прекрасным доказательством той
истины, что от метафизического идеализма в области юриспруден-
ции один только шаг до самого грубого и пошлого материализма, ра-
болепно и без рассуждений преклоняющегося перед каждым фактом,
то произведение г. Юркевича еще убедительнее доказывает то же са-
мое в области философской педагогики. Философская кабалистика
г. Юркевича, мы полагаем, уже известна нашим читателям, и потому
слишком много распространяться о ней не стоит, да притом и не со-
всем удобно. Московский маг № 2 признает и защищает с помощью
своих семинарских тетрадок154 «дуализм человеческой природы», и
подобно тому как древние маги и кабалйсты населяли физический
мир невидимыми духами и сверхъестественными силами, так он на-
селяет наш внутренний, нравственный мир прирожденными способ-
ностями, возвышенными стремлениями и т. п. Он признает далее,
что «нет на свете и двух человек, у которых отношение души к телу
было бы одинаковое. Как в теле от природы бывает расположенность
к различным болезням, так бывает в нем прирожденная расположен-
ность к различным влияниям на душу. Один дух более заключен в
теле, нежели другой. Один предрасполагается его влияниями более к
жизни чувственной, другой — к жизни умственной, третий — к дея-
тельности во внешнем мире» (стр. 311) и т. д.
При таких воззрениях на человеческую природу задача педаго-
гики значительно усложняется и ее реформирующая, цивилизующая
Рецензия ни книги... 209
________
сила значительно умаляется. Метафизик-педагог должен сознаться,
что «не каждое доброе качество может быть насаждено в каждой
душе и не каждое дурное может быть из каждой души исторгнуто.
Есть дети, воспитание которых почти неизбежно принимает форму
дрессировки и выдержки» (стр. 8).
Но мистицизм, внесенный в педагогику, не только ограничивает
и ослабляет творческую силу воспитания, не только ставит большин-
ство детей в положение «отверженных», которых нельзя развить и
совершенствовать, а можно только дрессировать, — он обесцвечи-
вает ее, превращает в туманную фразеологию, под густым покро-
вом которой здравомыслящий воспитатель тщетно будет искать
разумных советов, разумных мыслей, разумных указаний. Самым
главным и самым существенным вопросом педагогики должен быть,
разумеется, вопрос о цели воспитания. Когда воспитатель ясно и
отчетливо уяснит себе цель воспитания, тот идеал, к которому он
должен стремиться, когда он, не колеблясь, может сказать: я хочу
сделать из ребенка то-то и то-то, тогда только его отношения к вос-
питываемому получат определенный, осмысленный характер. В про-
тивном же случае, несмотря на все его педагогические способности
(т. е. способность изобретать педагогические приемы и прилагать
их к данному индивиду), на все его уменье обращаться с детьми, на
все прекрасные качества его ума и сердца, он будет весьма плохим
воспитателем и его питомец никогда не будет иметь определенного
миросозерцания и — что самое главное — целостного характера.
Только определив цель, можно искать средство, только при един-
стве и стройной выдержанности этой цели не будет противоречия
и нерешительности в педагогических приемах. Разумеется, цель не
должна быть определяема в слишком общих и бессодержательных
Фразах, как это обыкновенно делается. Такое определение равно-
сильно отсутствию всякого, даже еще хуже-, оно только убаюкивает
совесть воспитателя и порождает в нем вредные иллюзии. Он вооб-
ражает, будто в руках у него ариаднина нить, которая выведет его
из лабиринта педагогических приемов, тогда как, в сущности, в ру-
ках у него нет ровно ничего. Чем реальнее, конкретнее, чем точнее
и рельефнее определена цель, тем легче и удобнее ориентируется
воспитатель в этом лабиринте, тем скорее и проще он выйдет из
Него. Посмотрим же теперь, как определяет эту цель мистическая
педагогика.
210
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Цель воспитания, провозглашает г. Юркевич, совпадает с целью
жизни (стр. 9). Как это громко и как это неопределенно! С самого
начала, следовательно, вопрос переносится в туманную область мета-
физики, рассуждающей о цели существования. Все споры о цели на-
шего существования сводятся, замечает г. Юркевич, к двум мнениям,
из которых одно видит эту цель в счастии, другое — в добродетели,
долге. По мнению того же г. Юркевича, настоящая цель жизни долж-
на состоять в добродетели, а не в счастии. Насколько реально первое
из этих понятий, настолько неопределенно и метафизично второе.
Добродетель, в смысле отвлеченном, — понятие совершенно неуло-
вимое и ничего не говорящее. Что такое добродетель? Для иезуита —
фанатическое принесение всего в жертву эгоистическим целям ор-
дена; для аскета — убиение плоти; для ханжи — подачки милостыни;
для фарисея — беспрекословное соблюдение буквы закона помимо
его сущности; для тирана — бессловесная покорность, и т. п. Одним
словом, добродетель это пустая форма, в которую можно вложить
какую угодно сущность. Потому противупоставлять счастие добро-
детели возможно только тогда, когда под добродетелью подразумева-
ется нечто уже определенное, реальное и в то же время совершенно
отличное от счастия. Такое пополнение этого пустого, формального
понятия становится в особенности необходимым, если его ставят
целью жизни, целью воспитания. Чем же пополняет его г. Юркевич?
Понятие о добродетели, по мнению Юркевича, сводится к понятию о
гуманности, о человечности. В этом последнем понятии, по его уве-
рению, примиряются противуположные стремления дуалистической
природы человека, и она-то должна служить путеводною звездою для
воспитателя. Но понятие о человечности весьма растяжимо, и оно
очень часто наполняется таким содержимым, которое не имеет ни-
чего общего с целями мистической педагогики. Г. Юркевич понимает
это очень хорошо и потому сам спешит заметить, что «понятие че-
ловечности так разновидно и так мягко, что каждый помещает в нем
содержание, какое находит сообразнейшим с системою своих убеж-
дений», и что, «когда это понятие исключает при воспитании серьез-
ность, строгость, дисциплину, послушание, твердый порядок, — оно
делается источником опасных заблуждений» (стр. 19).
Итак, для целей мистической педагогики необходимо, чтобы в по-
нятие человечность было вложено такое содержание, которое мог-
ло бы внести в воспитание строгость, порядок, дисциплину и по-
Рецензия на книги...
211
слушание. Каково же это содержание? Существеннейший принцип
гуманности, т. е. ее основное содержание, заключается, по мнению
г Юркевича, в следующем изречении Экклезиаста: «бойся Бога и со-
блюдай его заповеди/’ (стр. 27). «Это, — говорит г. Юркевич, — такой
принцип гуманности, который один имеет устойчивость и неизме-
няемое достоинство среди значительной пустоты целей и среди не-
прерывных обольщений человеческой цивилизации и человеческой
культуры» (стр. 27).
Следовательно, вся задача воспитания сводится к тому, чтобы, с
одной стороны, возбудить в воспитываемом страх, с другой — при-
учить его к безусловному повиновению. Только при таком душевном
настроении, только при такой привычке человек, по мнению г. Юр-
кевича, может осуществить в своей жизни требования истинной че-
ловечности, истинной гуманности.
Определив таким образом свою задачу, мистическая педагогика
обращает главное внимание на так называемые «воспитательные
меры» понуждения, наставления, наказания и т. п., считая всякие
дальнейшие разглагольствования о цели воспитания совершенно
излишними. И в этом случае она, по крайней мере, действует по-
следовательно. Если вся суть дела состоит в том, чтобы приучить
ребенка бояться и повиноваться, то, разумеется, педагогика должна
обратиться в теорию нравственной дрессировки, в изложение пра-
вил школьной дисциплины. Действительно, самую существенную
и самую объемистую часть теории воспитания в книге г. Юркевича
представляет отдел о понудительных и карательных мерах. Педагог-
мистик, туманно-неуловимый и метафизичный, когда дело идет о
высших принципах — о гуманности и человечности, — становится
крайне точным, удобопонятным и до последней степени определи-
тельным, когда дело касается педагогической дисциплины. Здесь он
старается преподать воспитателям самые недвусмысленные советы,
с полицейскою ревностностью обращает их внимание на всякую
мелочь, на всякую пуговицу на сюртуке воспитанника. Послушайте,
с каким пафосом московский педагог говорит о великом воспита-
тельном значении дисциплины: «Дисциплина есть та школа, которая
сообщает ему (воспитаннику) способность и любовь к законности,
Порядку и благочинию. И так посредством дисциплины воля впервые
в°зносится над непосредственными влечениями до разума, начерты-
ваюЩего план жизни и деятельности. Воспитанник вынуждается от-
212
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
казываться от удовольствий, переносить лишения, бороться с своими
наклонностями и вообще делать не то, что ему хочется и нравится,
но что предписывается и что установлено» (стр. 94). Далее высокое
значение дисциплины подтверждается текстом из апостола Павла,
и категорически объявляется, что «следует считать нелепою ту педа-
гогическую теорию, которая или изгоняет дисциплину из детского
мира, или унижает ее высокое значение» (стр. 95). И что «в дисцип-
лине заключается великая освобождающая сила для личности воспи-
танника».
Само собою понятно, что педагог, отличающийся такою платони-
ческою любовью к дисциплине, должен быть человеком очень опыт-
ным в деле классной полиции. И действительно, его полицейские
советы и соображения отличаются высокою мудростью и удивитель-
ною предусмотрительностью. Сейчас видно, что такого воспитателя
легко не проведешь и что если ему придется когда-нибудь покинуть
его педагогическое поприще, то он не пропадет: его с удовольствием
примут в любой штат полиции. Послушайте и подивитесь педагогиче-
ской мудрости этого идеалистического мистика, имеющего претен-
зии, по-видимому, на самые возвышенные понятия о человеческой
природе и не гнушающегося, однако, вносить в педагогику — эту, по
его мнению, науку о воспитании человеческого духа — такие поли-
цейские уловки и мероприятия, над которыми посмеялся бы даже
самый отчаянный и несообразительный педагог-практик, чуждый
всякого идеализма, всяких туманно-возвышенных точек зрения на
человеческую природу. «Не должно быть предоставлено произволу,
какое место занимает ученик в классе, — Поучает мудрый педагог, —
на каком месте он оставляет книги свои и свою одежду» (стр. 97).
Относительно сидения ученика в классе, держания рук и т. п. мета-
физическая педагогика рекомендует следующие правила: «сидеть они
должны на определенном месте, не склоняя головы на скамью и не
подпирая ее руками (!!); держать руки на скамье в готовности взяться
за перо или развернуть книгу (жаль, что ученый автор не догадался
иллюстрировать свои наставления рисунками, а то для многих чита-
телей, не одаренных педагогическою сообразительностью, будет не-
сколько трудно представить себе требуемую позу ученика); устано-
вить ноги на пол, не поджимая их под скамью и не складывая их одну
на другую (тут уже, кажется, говорит не педагог, а кабалист: в самом
деле, какое значение могут иметь для воспитания духа ноги, поджа-
рецензия на книги...
213
тые под скамью или сложенные одна на другую?). Соблюдение всех
этих мелочных условий, — мистически заключает педагог, — чрез-
вычайно благоприятно для поддержания доброго состояния души
и тела» (стр. 98).
Не правда ли, как все это мудро? Но этим еще далеко не исчерпы-
вается полицейская предусмотрительность мистической педагогики.
Определив, как следует сидеть, как нужно держать руки и в каком по-
ложении должны находиться ноги ученика, она определяет и то, в
какой одежде он должен ходить и как он должен отвечать учителю.
«Отвечать учителю, — наставляет г. Юркевич, — следует поднявшись
с места, держа себя спокойно (?), не дозволяя играть пальцами рук (?!)
ит.д.» (стр. 101).
Воспитатель, продолжает тот же педагог, должен дисциплиниро-
вать взор и голос ученика (стр. 101), т. е. он должен заставлять воспи-
танника, когда тот отвечает урок, смотреть непременно в известное,
определенное место и говорить известным, определенным голосом,
не повышая и не понижая голоса. Представьте же себе критическое
положение воспитанников с косыми глазами или сильно развиты-
ми голосовыми органами! Тут уже дисциплина должна будет пре-
вратиться в пытку, понимая это слово в буквальном и самом тесном
значении. <
Таким образом, педагогика в руках педагогов-мистиков превра-
щается не только в теорию дисциплины, но просто в теорию пыт-
ки. Став на эту точку зрения, она, разумеется, должна оправдать и
рощи, и плети, и «мгновенные сотрясения», рекомендуемые некогда
г. Миллером-Красовским155. И она действительно все это оправды-
вает. Г. Юркевичу кажется, что в новейшее время потому только вос-
стают против телесного наказания, что оно слишком резко поражает
наши глаза и что «воспитатели, подобно детям, испытывают тревогу
не от того, что действительно вредно и опасно, но от того, что про-
изводит сильное чувственное впечатление» (стр. 185)!
А так как г. Юркевич давно уже вышел из детского возраста, то он
обращает главное внимание не на внешность, а на самую суть дела.
Суть же телесного наказания кажется ему нимало не предосудитель-
ною, и он не без удовольствия повторяет одно древнее изречение: «ща-
Аяи жезл ненавидит сына». Поэтому он полагает, что жезла щадить не
Надо, но при этом рекомендует в руководство палачей-педагогов ни-
Жеследук>щие правила-. 1) воспитанник, подвергающийся телесному
214
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
наказанию, «должен непременно замечать, что его щадят» (стр. 186).
Это значит, пусть воспитатель всегда назначает вдвое большее число
ударов, чем сколько следует, и потом во время экзекуции постепен-
но сокращает их и доводит до определенной в его мыслях нормы.
Умно и предусмотрительно. 2) При самом совершении наказания
«вредно оставаться равнодушным». «Гораздо лучше беспокойство,
раздражение и горячность, которые доказывают, что благо и благо-
получие воспитанника глубоко интересуют воспитателя» (стр. 187).
Т. е. чем воспитатель более горячится, чем он громче кричит и силь-
нее топает ногами, тем лучше, потому что он показывает этим, что
«благо и благополучие воспитанника глубоко интересует его». О, как
бы дорого заплатил воспитанник, чтобы только почтенный педагог
менее интересовался его благом и благополучием! 3) Решимость
наказать должна обнаруживаться «сразу и вполне, без колебаний и
сомнений» (стр. 187). Далее там же говорится, что «наказание слу-
чайное, не сочиненное с нарочитою методичностью, как бы резко
оно ни было, менее ожесточает, нежели наказание сравнительно не
так чувствительное, но дающее повод воспитаннику думать о нем».
Разве это не реставрирование классической теории «мгновенных
потрясений» незабвенного Миллера-Красовского? Разве быстрая и
«хорошая» оплеуха не удовлетворяет вполне всем тем условиям целе-
сообразности телесного наказания, которые с таким редким циниз-
мом формулируются мистическою педагогикою? В форме оплеухи
телесное наказание действительно «обнаруживается сразу и вполне
без колебаний и сомнений», тут уже нет «методичности и сочинен-
ности», педагогический прием упрощается до последней степени и
педагогическая способность измеряется и определяется «объемом и
весом» педагогической длани! Вот к какому грубому материализму в
конце концов сводится вся эта туманная мистика, весь этот выспрен-
ний идеализм!
Рекомендуя воспитателям вспыльчивость, раздражительность и
стремительную внезапность при назначении телесных наказаний,
мистическая педагогика советует им в то же время быть всегда оди-
наково неупустительно строгими относительно своих питомцев.
«Страх, — говорит г. Юркевич, — как соль должен быть растворен
в различных веществах, питательных для детского духа» (стр. 168).
«Страх, — утверждает тот же философ, — есть страж души» (стр. 168).
Вот те великие афоризмы, на которых построена воспитательная си-
рецензия ни книги... 215
стема господствующей рутины и которые кладутся в основу педаго-
гических теорий московскими педагогами-мистиками.
Итак, и здесь, как в юриспруденции, самая пошлая, грубая, не-
осмысленная практика в конечных своих выводах совершенно
сходится и совпадает с самым утонченным, с самым возвышенным
идеализмом. И здесь идеализм является только для того, чтобы за-
свидетельствовать свое глубокое уважение и почтение рутине и
торжественно заявить, что все, что она делает, в высшей степени
разумно и должно делаться во веки вечные. Но и здесь, как в юрис-
пруденции, в политической экономии и в других отраслях чело-
веческого знания, идеализм, прежде чем вывести из своих посы-
лок надлежащие заключения, должен сделать множество натяжек,
множество логических ошибок и нелогических уверток. Подробно
анализировать их и с кропотливою аккуратностью разоблачать
лживое лицемерие этого продажного идеализма, этого «купленно-
го» мистицизма — здесь нет ни надобности, ни возможности. Мы
обратим внимание читателей только на одну непоследователь-
ность, слишком резко бьющую в глаза, для того чтобы ее можно
было пройти молчанием.
Вы видели, с каким немецким педантизмом мистическая педагоги-
ка излагала правила классной дисциплины; с какою .поразительною
точностью и придирчивою мелочностью она определяла и как си-
деть, и как стоять, и как отвечать, и каким голосом говорить, и в какую
сторону смотреть, и в какую одежду одеваться воспитаннику. Такая
определенность, если можно так выразиться, универсальность дисци-
плины, регламентирующей жизнь воспитанника в самых пустячных
мелочах, предполагает в воспитателе, по-видимому, самый грубый
материалистический взгляд на человеческую природу. Воспитатель-
Дисциплинатор смотрит на своих воспитанников как на материал
совершенно однородный, чуждый индивидуальных разнообразий, в
одинаковой степени приспособленных к полицейскому регламента-
ризму. И если бы г. Юркевич открыто сознался, что он именно с этой
точки зрения и смотрит на человеческую личность, в таком случае
°н, по крайней мере, поступил бы последовательно. Но вы помните,
читатель, что он сам же заявил, что «нет на свете и двух человек, у
которых отношения души к телу были бы одинаковы» (стр. 312), и
что не только у разных людей тело различно воздействует на душу,
но и душа на тело.
216
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Как же объяснить это странное противоречие: с одной стороны,
проповедуется какая-то прирожденная индивидуальность, с другой —
рекомендуется общий, универсальный регламент дисциплины, игно-
рирующий всякую индивидуальность, всякую особность. Несчастная
человеческая логика, как слаб и ничтожен твой голос перед требова-
ниями будничной практики! И есть еще оригиналы, которые до сих
пор уверяют, будто идеи реформируют рутину, а не наоборот, рутина
создает идеи!
Впрочем, утверждая, что г. Юркевич рекомендует применять свой
дисциплинарный кодекс безразлично во всех учебных заведениях и
по отношению ко всем детям, не отделяя богатых от бедных, знат-
ных и важных от незнатных и неважных, мы пропустили маленькую
неточность, которую и спешим здесь поправить. Г. Юркевич, несмо-
тря на свои мистические воззрения и свое постоянное пребывание в
заоблачных сферах метафизических фантазий, из которых он спу-
скается на землю только для того, чтобы получить следующее ему
жалованье и заявить при этом, что чцадяй жезл ненавидит сына», —
г. Юркевич, говорим, несмотря на все эти особенные свойства своего
духа, не чужд некоторых познаний и в политической экономии. Из
политической экономии, т. е. вероятно, от г. Бабста156 он узнал, что
человечество разделяется на два класса: на класс людей благородных
и неблагородных, на высшее и низшее сословие, иными словами; на
дворян, чиновников, купцов, воинов, с одной стороны, и чернь, на-
род, плебс — с другой. Соображаясь с таким положением вещей, мо-
сковский педагог пришел к тому убеждению, что детей благородных
родителей нужно воспитывать по одной системе, а «детей народа»,
как он выражается, совершенно по другой. При воспитании первых
нужно стараться развить «живую нравственную личность, возбуж-
дая в ней чувство приличия, красоты, чести и благородства», потому
здесь «дисциплинарные меры имеют меньший объем, хотя строгость
их не изменяется» (стр. 96).
Напротив, в тех случаях, когда воспитание имеет целью «напечат-
леть в душе воспитанника готовое уже законодательство» (стр. 96),
не обращая особенного внимания на нравственное, внутреннее са-
моразвитие личности, в этих случаях «дисциплина должна принять
обширные размеры и опираться на тяжелые понудительные меры»
(стр. 96). «Воспитатель, — говорит г. Юркевич, — в этом случае может
сказать по совести: щадяй жезл ненавидит сына» (стр. 96).
рецензия на книги...
217
И вот эту-то педагогическую систему, резюмирующуюся в четы-
рех словах: щадяй жезл ненавидит сына, г. Юркевич обязательно ре-
комендует для «детей народа». «Воспитание детей народа, — говорит
он, — которые не имеют ни времени, ни средств к глубокому внутрен-
нему образованию, должно быть по преимуществу дисциплинарное.
Самое обучение должно не столько обогащать ум сведениями (и в
самом деле, к чему им сведения: лишь бы были трезвыми и покорны-
ми работниками!), сколько дисциплинировать (жезлом, разумеется)
их разум, как бы приковывая его к немногим, но очень твердым ис-
тинам» (стр. 96).
Итак, вот новая метафизическая истина, вот новый идеал воспи-
тания, открытый мистическою педагогикою. В детях благородных
родителей, восклицает она из облаков туманной метафизики, нужно
возбуждать прежде всего чувство приличия, красоты, чести и благо-
родства; а в детях народа — дисциплинировать ум, «приковывая его» с
помощью магического жезла — этого державного скипетра педагога-
мистика — «к немногим, но очень твердым истинам»!
Итак, вы видите, педагогика и здесь является только эхом, раб-
скою прислужницею рутинных требований экоцомической жизни;
она выдумывает свой идеал и теории только для того, чтобы придать
некоторый внешний лоск смердящей внутренности. Живи г. Юрке-
вич в Южной Америке и узнай он там, что жители штата разделяются
на белых плантаторов и черных рабов, он сейчас бы ввел новые из-
менения в свою педагогическую систему и стал бы доказывать, что
«Д"ти негров» неспособны не только «к глубокому внутреннему», но и
вообще к какому бы то ни было образованию, и что их разум следует
не только «дисциплинировать» жезлом, но просто забивать и искоре-
нять. Вот как опасно для педагогов-мистиков знакомство с экономи-
ческими потребностями той страны, где они живут. Из уважения к
человеческому разуму мы бы советовали г. Юркевичу не продолжать
своего знакомства с гг. Бабстами и Бунгами157 и не брать в руки ника-
ких политико-экономических трактатов, скромно довольствуясь сво-
ими «семинарскими тетрадками». Смеем надеяться, что тогда и его
педагогические доктрины несколько улучшатся, и мы не найдем в его
будущих трактатах разделения человеческих чувств на «благородные
и неблагородные» (стр. 390) и курьезных сопоставлений слуха и зре-
ния — с аристократиею; осязания — с третьим сословием, или бур-
жуазией; вкуса и обоняния — с низшим, рабочим классом (стр. 390).
218
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Подобными сравнениями и аналогиями он только компрометирует
своих учителей по политической экономии, злоупотребляя термина-
ми, которых решительно не понимает.
Мистические воззрения на человека, воззрения, которые, однако,
не помешали г. Юркевичу проповедовать высокое значение «жезла»
и доказывать необходимость «оплеухи» заставили его исключить из
своей и общей педагогики весь обширный отдел о физическом вос-
питании. Во всех сколько-нибудь рациональных педагогиях этому
отделу отводится главное и самое почетное место; у г. же Юркевича
статья «Педагогическое попечение о силе воспитанника» помещена
в конце в виде приложения и притом отличается таким же мистиче-
ским характером, как и «высшие воззрения» автора насчет призвания
человека и свойств его природы. Взгляды г. Юркевича на значение
телесной организации на человеческое развитие лучше всего харак-
теризуются мыслию автора, что «поводы к длинным рассуждениям
некоторых педагогов о нервах заключаются в ненормальном состоя-
нии нервов самих этих педагогов». Верно и остроумно. Но так как
уже мы наслушались остроумия автора, то не можем не поделиться с
читателями и еще одним перлом в этом же роде, — перлом, которым,
вероятно, гг. Катков158 и Леонтьев159 не преминут воспользоваться в
интересах своего классического питомника160. «Мы знаем, — говорит
г. Юркевич, — что основная нужда человека есть нужда самосохране-
ния и что для ее удовлетворения человек должен повиноваться зако-
нам, от которых зависит сохранение жизни, и должен изучать зако-
ны, посредством которых приобретаются из недр внешней природы
средства для поддержки человеческого существования» (стр. 35).
Следует ли отсюда, глубокомысленно вопрошает себя философ,
что в период воспитания биология и химия должны сосредоточивать
на себе главное внимание воспитанника? И, как вы уже заранее до-
гадываетесь, вопрос этот он решает отрицательно; это, разумеется,
еще не особенно важно — головы и более светлые, чем голова г. Юр-
кевича, защищают классицизм и отвергают реализм; важна тут по-
сылка, на основании которой глубокомысленный философ пришел
к своему выводу. Посылка эта столь замечательна, что мы приведем
ее целиком, боясь, что иначе читатели заподозрят нас в злонамерен-
ной клевете. Слушайте: «Из многочисленных высших школ, которы-
ми усеяна Европа, — рассуждает г. Юркевич, — ежегодно вступают в
жизнь, может быть, десятки тысяч людей, основательно изучивших
рецензия ни книги... 219
биологические науки. Отличаются ли эти люди (врачи, акушеры,
естественники) цветущим здоровьем, долголетием, твердостью ха-
рактера? Умеют ли они воспитывать детей своих так, чтобы эти дети
превосходили других детей и физиологическим и психическим здо-
ровьем? Выше всякого сомнения, что ничего подобного нет ни в этих
людях, ни в их детях. Те сословия, которые отличаются здоровьем,
долголетием, ровностью темперамента, твердостью, не знают даже о
существовании биологических наук» (стр. 35).
Сомневаемся, чтобы даже г. Аскоченский161 в лучшую пору своей
деятельности мог сказать что-нибудь более глупое162. Если автор, од-
нако, сомневается в разумности и целесообразности изучения био-
логических наук потому, что врачи, акушеры и естественники не от-
личаются цветущим здоровьем, долголетием и т. п., то не имеем ли
мы, в свою очередь, еще большего права усумниться в разумности
и целесообразности преподавания в наших семинариях, духовных
академиях и некоторых университетах философии на том основа-
нии, что многие лица, изучавшие эту науку в означенных заведениях,
отличаются таким умственным убожеством и духовным бессилием,
которое делает их посмешищами для всех здравомыслящих людей.
Мы могли бы привести и еще многое множество курьезов из этого
курьезного произведения педагога-мистика, но мы полагаем, что мо-
сковские чернокнижники уже надоели нашим читателям, и потому
мы покончим здесь с ними. В заключение позволим себе снова спро-
сить: чем эти чернокнижники, эти маги и кабалисты XIX века выше
магов и кабалистов времен Зороастра и какое предпочтение могут
иметь их произведения перед «Сокровищницею» г. Мильчевского? Как
бы кто ни думал о сравнительном умственном превосходстве гг. Ка-
пустиных, Юркевичей и им подобных перед древними магами и ка-
балистами и как бы кто высоко ни ценил литературных достоинств
творений московских мистиков, во всяком случае не может быть ни
малейшего сомнения, что их произведения в наше время, с точки
зрения общественного блага, общественной пользы, во сто, в мил-
лион раз вреднее невинных измышлений старых магов и чародеев,
Древних и новейших гадальщиц и кудесников, изложенных в «Сокро-
ВиШнице>> г. Мильчевского. «Сокровищница» г. Мильчевского может
служить только хотя и глупым, но невинным времяпрепровождением
ДЛя праздных и недалеких людей. Произведения же гг. Капустиных и
юркевичей — это уже не пустое времяпрепровождение: это гнусная
220
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
попытка под личиною идеалистической фразеологии и туманной
мистики оправдать все дикое и безобразное, все нелепое и злое, все
отвратительное и бессмысленное, что только имеет какое-нибудь ме-
сто, что только пустило какие-нибудь корни на «почве практических
отношений*, что только освящает предание и поддерживает рутину.
Вы помните, что юридическая кабалистика привела г. Капустина к
признанию необходимым и разумным всего, что когда-либо суще-
ствовало, существует или будет существовать; что педагогический
идеализм заставил г. Юркевича преклониться пред высоким воспита-
тельным значением «жезла» и торжественно провозгласить «страх и
повиновение» основною целью и существенными принципами вос-
питания. Вот вам внутренняя сторона, вот вам изнанка мистического
идеализма московских чернокнижников; вот вам истинный смысл их
идеалистических подвигов. Взвесьте и судите!
НАУКА В ПОЭЗИИ И ПОЭЗИЯ В НАУКЕ
(La creation, par Edgar Quinet163,2 v. Paris, 1870)
I
Когда человек продолжительной и непрерывной деятельности,
дожив до старости, видит свои надежды обманутыми, свои мечты
несбывшимися, свои идеалы поруганными; когда те люди, для кото-
рых он жил, за которых боролся, которых любил, отворачиваются от
него, поднимают на него свои руки; когда они, не слушая его, кри-
чат ему: «Поди от нас прочь! опасный мечтатель, не нарушай нашего
спокойствия, не разоблачай иллюзий нашего рабства! Мы любим их,
не брани наших цепей — мы привыкли к ним», — что тогда остает-
ся делать этому человеку? Тоже отвернуться, уйти от этих странных
людей, обратиться к природе. Она примет отверженного, она
его утешит, она расскажет ему столько чудесного и великого, она
поделится с ним своими тайнами, и человек, созерцая ее величие и
роковую непреложность ее законов, забудет пошлость и мелочность
«житейской суеты», простит «маленьким» людям их смешную злость
и несправедливости; он опять готов будет протянуть им свою руку:
величие природы примирит его с их мизерностью. Природа освежит
его, она внесет мир и покой в его исстрадавшуюся и возмущенную
Душу.
Все это испытал на себе Кинэ: «Когда я приехал в Швейцарию лет
десять тому назад, — так начинает он свою книгу, — и поселился в
маленькой деревушке, в которой и живу и до сих пор, я чувствовал
себя как бы отрезанным от всего мира. Но я не хотел погрести себя в
бесплодной скорби, никогда не находившей себе отклика; я старался
найти какой-нибудь предмет, который мог бы занять мой ум и по-
полнить открывшуюся передо мною пропасть. Но чем же заняться? Я
начал искать и в ту же минуту нашел. То, что я искал, окружало меня
со всех сторон; мне стоило только открыть глаза и поучаться. Я по-
чувствовал, что мои силы еще не потухли; но куда я их приложу? Все
Мои орудия поломаны; неужели осудить себя на бездеятельность?
Человек возмущался во мне; я видел себя вынужденным
Роситься в объятия природы. Она пришла ко мне, —
°На приглашала меня разгадать ее» (р. 1-2). И он принял это пригла-
222
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
шение. Взяв себе в руководители великих современных исследова-
телей природы Лайэлли, Дарвина, Фохта, вооружившись новейшими
произведениями Пикте164, Альфонса Кандоля165, Освальда Гера166,
Фавра167 и т. п., — он стал заниматься геологией и палеонтологией,
и он нашел то, чего искал. «Живая скорбь, — говорит он, — утихла.
Я начал этот труд в трауре, я кончал его исполненный радостью». «Я
как будто создал себе новую броню. И почему же нет? Ведь и насе-
комое создает себе — свою. Здесь порог «града мира», и отсюда уже
никто не в состоянии меня прогнать. Войдем в него без недоверия
и сомнения. Когда все у меня было отнято, во мне зажглись вели-
кие надежды. О, как ты должно быть прекрасно — общее отечество
бессмертных умов, которые открыли или провидели луч новой ис-
тины! Тут хорошо жить со своими собратьями». «Я хотел бы, чтобы
тот мир, который я нашел у самого источника вещей, перешел и чи-
тателю. Наш век, говорят, чувствует необходимость омыться в «водах
живых». Я думал (возможность всякой другой деятельности была от
меня отнята!), я думал, что могу еще оказать ему услугу, почерпнув
новые истины в новых фактах, обнаруженных и доказанных опыт-
ною наукою» (pref., р. V).
Что же это за книга, которая предъявляет такие претензии, кото-
рая сулит нам такое счастие, обещает внести покой и примирение
в нашу душу?
Многие читатели очень любят классификацию, они подражают в
этом случае очень многим авторам. При встрече с новым, незнако-
мым человеком они прежде всего хотят знать, кто он такой и какому
классу принадлежит: мещанин, дворянин,‘купец и т. д. Прежде чем от-
крыть новую книгу, они любопытствуют осведомиться, к какому клас-
су, под какую рубрику литературных произведений ее рекомендуют
отнести: под рубрику ли «искусство и поэзия» или «наука». Удовлетво-
рить это любопытство читателей относительно той книги, по поводу
которой мы намерены теперь говорить, довольно трудно. Вероятно,
даже и сама французская Академия затруднилась бы, куда ее отнести:
к «sciences» или «belles-lettres»168. В ней есть и то, и другое, и поэзия,
и наука. Но, конечно, это — прежде всего поэтическое произведение,
это — превосходный образчик того, чем должна быть современная
поэзия, если она хочет быть поэзиею реальною: она должна заняться
реальною наукою и посвятить себя популяризации ее выводов. Но,
если эта книга показывает нам, чем должна быть наука в современ-
Наука в поэзии и поэзия в науке 223
ной поэзии, то она же, с другой стороны, показывает и то, чем не
должна быть поэзия в науке.
Чем же должна быть поэзия в пауке?
II
Кинэ в начале своей книги таким образом описывает те чувства,
которые должен испытывать человек, впервые знакомящийся с но-
вым миром, открытым исследованиями новейших геологов и па-
леонтологов: «Вчера еще земля казалась мне чем-то неподвижным.
Я видел в ней все то же, что видели и наши деды. На этой однооб-
разной поверхности один только человек изменяется, и тем чу-
деснее должно было казаться, это изменение, что все кругом было
неизменно и неподвижно. В этом состояла сущность всей поэзии
и всей философии. Сегодня — какой новый необъятный горизонт
открылся! Какая магическая дверь внезапно распахнулась! За по-
рогом нынешнего мира, под этой поверхностью, удовлетворявшей
человеческую любознательность, передо мною развертываются, по
моей воле, точно круги Данте169, одна за другою, целый ряд картин,
далеко, далеко уходящих в бесконечную перспективу. Когда до-
ждутся они своих Клод Лорренов170, своих Рюиздалей (Ruizclael)171,
своих Пуссенов172? «Люди всегда предчувствовали, что нынешняя
природа — только покрывало, за которым скрыта другая — более
глубокая. Теперь покрывало разорвалось. Смотрите, — за ним было
скрыто бесконечное. Нередко живописец, желая рельефнее оттенить
уходящую в глубь перспективу, изображает на первом плане карти-
ны какую-нибудь развалину, скалу, пень свалившегося дерева; так же
поступила и природа. И мы долго были жертвой обмана искусства.
Не будем же далее останавливаться только перед поверхностью ны-
нешнего мира-, это только передняя часть картины. Пойдем далее,
Заглянем в самую глубь».
«И почему бы искусство не могло помочь нам реставрировать
это прошлое (Кинэ, впрочем, употребляет здесь слово не рестав-
рировать, а найти)? Если мы хотим внести в искусство вели-
кУю творческую силу воображения, то чего же лучше разве это не
"Овь1й путь, который сам перед нами открывается и только ждет,
1Тобы гений им воспользовался? Рафаэль решался же изображать
Начало земного шара и континентов, только что вышедших из-под
224
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
рук Вечности; Корреджо173 — священную рощу Юпитера; Николай
Пуссен — потоп; Доменикино174 — библейские деревни Содома. По-
чему же бы теперь живописи (и поэзии, прибавим от себя) не пойти
далее, за пределы этих горизонтов». «Наука даст ей содержание, и,
быть может, это будет один из великих моментов в жизни искусства,
когда оно, вступив в союз с наукою, даст жизнь мертвому миру, т. е.
оживит главнейшие периоды, из которых слагается история зем-
ли. Если Микель Анджело175 представил нам мир в день последнего
суда, — продолжает Кинэ, — то почему же та же творческая сила
воображения не вызовет на полотно мир в его колыбели, мир, осве-
щенный лучами первых дней? Почему не изобразит безмолвного
уединения первых лесов? Думаете ли вы, что мир распускающейся
флоры ничего не скажет артисту, что эти первые, только что появив-
шиеся стада Атлантиды — не вдохновят Поля Поттера176? Думаете
ли вы, что Альпы, покрытые еще камышом, едва-едва вышедшие из
глубины моря и впервые освещенные лучами солнца, недостойны
резца нового Клод Лоррена? Если сцены из Ветхого Завета давали
обильную пищу живописи XVI века, почему же сцены из Нового За-
вета не могут вдохновить артиста нашего времени? Говорят, что умы
пресытились и скучают, что старые источники уже исчерпаны; пре-
красно, вот вам открывается новый мир; почему бы не родить ему
нового искусства?» (р. 35, 36, 37).
Искусство изощрялось и изощряется над выдумыванием невоз-
можных сюжетов и небывалых существ, — почему не заняться ему
художественным воспроизведением ихтиозавров, и плезиозавров,
аммонитов и т. п.? Почему бы не воскресить ему перед нами картин
природы, и ископаемую фауну плиоценового и миоценового перио-
да? Поэтам жаль расстаться со своими Аполлонами и Венерами. Пре-
красно, пусть они не расстаются с ними. Боги и богини, справедли-
во замечает Кинэ, почерпнут новую силу и энергию на ложе своей
кормилицы, молодой, только что начавшей жить земли. Перенесите
их, поэты, в обстановку отдаленных геологических периодов, когда
континенты еще не образовались, когда ящеры считали себя царя-
ми мира и венцом творения; или перенесите их еще дальше: пусть
они любуются образованием первых пластов каменноугольной фор-
мации; пусть их обвивают первые животно-растения; пусть из всей
живой природы их видит только еще один трилобит. Одним словом,
возьмите своих богов и богинь, прихватите с ними весь их скарб
Наука в поэзии и поэзия в науке
225
и уходите в мир ископаемых. Тут у вас будут надежные руководители и
наставники, — возьмите исследования новейших геологов и палеон-
тологов, воспользуйтесь их выводами и открытиями и, силою своего
воображения, вдохните жизнь в мертвые формы отдаленных веков,
осветите их тусклые образы, — и искусство популяризирует науку,
которая в ее сыром виде кажется большинству целиком скучною и су-
хою. Конечно, такой способ популяризации имеет свои недостатки,
но они совсем не так значительны, как это может показаться с перво-
го взгляда. Нужно только, чтобы художники и поэты-популяризаторы
постоянно контролировали свою фантазию геологическими и пале-
онтологическими учебниками и не выходили бы из круга строго на-
учных данных и допускаемых наукою гипотез.
Но такое требование не должно быть нисколько стеснительно для
поэтов и художников. Разве и теперь от их произведений не требу-
ют прежде всего художественной правды? Во имя этой-то художе-
ственной правды они и должны будут держаться как можно ближе
последних выводов науки. И тогда они не только будут ее верными
популяризаторами, но в некоторых частных случаях даже и ее ру-
ководителями: их поэтическая дедукция нередко, может подсказать
науке какую-нибудь счастливую гипотезу, которая натолкнет ее на
какое-нибудь новое открытие. Ниже на примере самого Кинэ мы убе-
димся в совершенной возможности подобного случая. Конечно, при
этом же все-таки не следует забывать, что Кинэ не только поэт, но и
гениальный человек и что quod licet Jovi, non licet bovi177; поэты, не
имеющие счастья воспользоваться привилегией Jovi, поступят благо-
разумнее, если предпочтут остаться в скромной роли bovi.
Важное преимущество этого рода популяризации перед всеми
Другими состоит главным образом в том, что он, не развивая в чи-
тателе напрасного самодовольства своими знаниями, возбуждает в
нем, однако, живой интерес к науке, получившей в наше время такое
важное значение и, несмотря на это, слишком еще мало доступой
большинству. И таким образом, искусство из праздной и пустой за-
бавы, бесплодно возбуждающей наши нервы, может сделаться одним
Из полезных орудий распространения в массах геологических и па-
Леонтологических сведений. Мир ископаемых — вот его настоящее
нризвание, вот лучшее поприще для его деятельности; оживляя и
в°скрешая мертвые формы, оно само получит от них жизнь и обнов-
ление.
226
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
III
Эта мысль может показаться парадоксом. Она идет в разрез с об-
щепринятым мнением о реализме в искусстве. Она решительно
противоречит всем тем требованиям, которые предъявляются поэтам
и художникам современною критикою вообще и нашею в особенно-
сти. Эта критика требует от них, чтобы они черпали свои поэтические
образы из жизни близкой нам, из мира современной действительно-
сти. Она требует, далее, чтобы искусство, перестав эксплуатировать
небесные светила, дев, любовь, ручейки etc., etc., занялось эксплуата-
цией обширной области гражданских слез и скорбей. Изображайте
нам страдающее человечество, пойте рубища и лохмотья нищеты,
будите в нас наши застывшие гражданские чувства, — и вы заслужите
нашу благодарность, мы украсим вас лавровыми венками и назовем
вас реалистами. Вот с какими требованиями обращается к искусству
либеральная критика, вот какие темы и задачи навязывает она ему.
Поэты и художники, хотя и пользуются репутацией капризных
гениев, послушных велениям, якобы, одной только своей музы,
но, в сущности, они люди очень покладистые и сговорчивые. Как до-
брый и расчетливый лавочник, они всегда стараются угодить по вку-
су своих потребителей. Теперь, впрочем, никто уже и не верит, будто
они поют только то, что «им поется», — всякий знает, что они поют
только то, что читается и раскупается. Любила публика тешить себя
созерцанием красот женского тела и всех тонких оттенков половой
любви, любила она развлекать себя пейзажиками и картинками «с на-
туры» при солнечном или лунном освещении или без всякого осве-
щения — и поэты и художники воспевали и изображали на полотне
и в стихах и дев, и любовь, и картинки, и пейзажики, и с освещением,
и без освещения. Теперь, публике захотелось раздражать свои нервы
лохмотьями нищеты, воплями и слезами страдающего человечества,
захотелось ей подогреть немножко свои гражданские чувствования
и «любовь к меньшему брату», — и поэты и художники к ее услугам.
Воспевать любовь «к меньшему брату» нисколько не труднее, чем вос-
певать любовь к «красивой сестрице»; изображать грустные сцены
бедности и нищеты так же легко, как и веселые эпизоды из жизни до-
вольных и богатых людей, как и картинки «с натуры», обновляющей-
ся, распускающейся или увядающей, засыпающей, зимней, весенней,
летней, осенней и т. п. Но, думаете ли вы, требующие реализма от
Наука в поэзии и поэзия в науке
227
искусства, желающие, чтобы оно доставляло нам не одно только эсте-
тическое удовольствие, но способствовало также и развитию нашего
миросозерцания, очищало и облагораживало наши чувства, чтобы
оно, одним словом, было полезно, — думаете ли вы, что эта пере-
мена декораций тем сделает его п о л е з н е е, а следовательно, и
реальнее, чем оно было прежде? Вы хотите поэзией подогре-
вать гражданские чувства и гуманизировать общество? Вы полагаете,
что человек, воспитанный на гражданственной поэзии Шиллера178,
раздражавший свои нервы художественными произведениями Гуда и
Барбье179, проливавший слезы над лохмотьями нищеты и страдания-
ми «меньших братии», изображенными на полотне и в стихах, зачи-
тывающийся до изнеможения виршами, ну хоть, нашего ci-devant180
гражданского поэта Некрасова181, — вы полагаете, что такой человек
в самом деле сделается туманнее, гражданственнее, лучше,
чем он был, когда еще не читал всей этой стонущей, плачущей, сен-
тиментальничающей, раздражающей поэзии? Да, конечно, он стано-
вился лучше в ту минуту, когда читал, — но зато в следующую минуту,
он делался несравненно хуже. Он делался несравненно хуже потому,
что он думал о себе лучше, чем был на самом деле; он воображал себя
гражданином и гуманным человеком, когда он еще не был ни тем,
ни другим, он рисовался сам перед собою чувствами, которых у него
не было, — он успокаивался в своем самодовольстве и вводил толь-
ко других в заблуждение. В критические минуты, когда нужно будет
испытать на деле его гуманность и гражданственность, он окажется
слабодушным трусом и жестокосердечным эгоистом. Надо ли при-
водить примеры? Но каждый читатель может, наверное, вызвать их
в своем уме целые тысячи. Да и к чему же примеры, когда мы знаем,
что не только люди, увлекающиеся песнями гражданской музы, — но
нередко и сама эта муза, воспевая сегодня возвышенные гражданские
чувства, завтра готова петь гимны на сатурналиях деспотизма и упи-
ваться тою кровью, которую еще вчера она так жалобно оплакивала.
И это совсем не исключение, это скорее общее правило, а про-
тивное ему будет исключение. В самом деле, неужели либеральная
критика не видит, что она навязывает искусству невозможные за-
дачи? Мы понимаем, что можно популяризировать научные факты,
научные открытия, научные выводы, но мы решительно не в силах
понять, как можно популяризировать чувства (а ведь в этом и
состоит задача гражданской поэзии) и мысли, которые только тогда
228
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и получают всю свою цену и значение, когда являются самостоятель-
ным продуктом, общим выводом, конечным результатом целостного,
логического миросозерцания человека. Чувства (а еще более — общие
взгляды на то или другое явление социальной жизни), как бы они ни
были прекрасны и возвышенны, но если они не поддерживаются и
не питаются общею системою логических понятий человека, — это
деревья, воткнутые в землю без корней, это здание, построенное на
песке. Не увлекайтесь величием и грандиозностью этого здания, —
достаточно легкого ветерка, и оно превратится в прах, не радуйтесь
и не восхищайтесь свежестью этих листьев, — через два дня они за-
вянут и опадут с увядшего ствола. Но, — скажут нам, — для того, чтобы
возбудить в человеке самостоятельную работу мысли, чтобы приве-
сти его к разумному общественному миросозерцанию, не нужно ли
прежде заставить его поплакать над общественными бедствиями, над
людскими скорбями и страданиями? Может быть. Да, мы даже готовы
допустить, что в большей части случаев именно с этих слез и начи-
нается разумное миросозерцание человека. Но нужна ли для этого
гражданская поэзия и вообще тенденциозное искусство?
Присмотритесь к этим элементам, из которых слагается читаю-
щая и мыслящая публика. Одна часть ее, — и, быть может, много-
численнейшая, — с самой колыбели окружена картинами всяческих
страданий, нищеты, скорбей и слез. Суровая действительность — вот
ее гражданская поэзия, до только ее образы в миллион раз жгучее, ре-
альнее, рельефнее образов книжной поэзии. При этом они не мгно-
венны, от них нельзя отделаться легко и скоро, как мы отделываемся
от книги, которая там надоела, — они преследуют человека по пятам,
как неотвязная тень: куда бы он ни пошел, где бы он ни был, в какую
бы сторону он ни оборачивал своих глаз, он везде и всегда наткнет-
ся на эти страшные образы, страшные своею жизненною правдою,
своею грубою, неприкрашенною реальностью. Он не найдет в них ни
единой тени той «художественной красоты», которая иногда может
примирить его с ними в поэзии. И если эти ужасные, неотвязчивые
живые образы живой действительности не заставят человека плакать
или не заставят его от слез обратиться к выработке разумного обще-
ственного миросозерцания, то что могут сделать с этим камнем или
с этим сентиментальным дураком (если чужие слезы вызывают в нем
одни только слезы и ничего более) тусклые и бледные образы граж-
данской поэзии? Они не скажут ему ничего нового, они только лиш-
Наука в поэзии и поэзия в науке 229
ний раз раздражат его нервы, если только эти нервы сохраняли еще
способность раздражаться подобными картинами.
Другая часть публики представляет совершенную противополож-
ность первой. Для нее окружающая действительность — не суровый
гражданский поэт, а веселый, вечно сияющий, легкомысленный и
льстивый певец-софист. Она наслаждается жизнью, каждый день для
нее новый праздник, она превосходно себя кормит, и поэтому ее поч-
ти никогда не покидает самодовольство эпикурейца. Со страданиями
и скорбями «меньших братий» она действительно, быть может, впер-
вые знакомится по произведениям гражданской поэзии. Но, думаете
ли вы, что гражданская поэзия может ее сделать лучше и туманнее,
может расшатать ее эпикурейское самодовольство? Это страшное за-
блуждение, и заблуждение тем более печальное, что, поддаваясь ему,
искусство, само того не замечая, остается в своей прежней старой
роли: шута и угодника барского комфорта. Гражданская поэзия для
этой части публики — только новая приправа к сытному обеду. Она
сделается для нее скоро столь же необходимою, как и филантропия.
Господа эпикурейцы очень любят в досужные часы дня, особенно по-
сле хорошего обеда, всплакнуть над страданиями меньшего брата и
потосковать и пофилософствовать несколько минут над его дырявым
рубищем. Это очень старая и всему миру известная вещь. Граждан-
ские слезы примиряют их с их собственным эгоистическим жесто-
косердием; в них они находят новый источник для самодовольства.
«Какое у меня, однако, чувствительное сердце, какой я в самом деле
хороший человек! Не могу без слез читать о чужих слезах! Боже мой,
как подумаешь-то, чего только не выносят и не терпят бедные люди!»
Вот все, что может сделать гражданская поэзия для этой части публи-
ки, вот единственные чувства, которые она может возбудить в этих
«чувствительных» и «хороших» людях.
Зачем же нужна нам гражданская поэзия? Чтобы распложать сен-
тиментальных болтунов, этих чувствительных и плаксивых людей,
без последовательной мысли, без смелой и настойчивой энергии, —
людей, о которых говорит поэт, что и «злоба их бессильна» и что в
«любви» у них одни только «слезы»? Нет, если бесполезно было ис-
кусство, когда оно занималось луною, девами, ручейками, любовью и
Разными психологическими тонкостями, то не менее, если не более,
°Но бесполезно и тогда, когда занимается разработкою так называе-
мых грдЖданских мотивов.
230
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Если оно хочет быть действительно реальным, т. е. приносить
действительную пользу (хотя и небольшую, но все-таки пользу), то
пусть оно оставит рубища, нищету и т. п., как оставило дев и луну, и
ограничится ихтиозаврами и аммонитами. Ископаемый мир, геоло-
гия и палеонтология дадут ему много прекрасных сюжетов для вдох-
новения, пусть только поэты и художники не побрезгуют наукою
и обратятся к ней за советом.
IV
Так и сделал Кинэ. Первые 8 книг его «Creation» представляют
прекрасный образчик того, что может сделать наука для поэзии. В
этих книгах, занимающих всю первую и почти половину второй ча-
сти, автор, пользуясь самыми новейшими исследованиями по части
геологии и палеонтологии, представляет нам с художественною и
поэтичною образностью всю историю земли с того момента, когда
она еще была покрыта сплошною массою воды, и до того момента,
когда на ней появились люди. Очень может быть, что в такой ши-
рокой картине многие детали не совсем точны и верны. Геология и
палеонтология никогда не составляли предмета наших специальных
занятий; мы не беремся быть судьями в ее вопросах; в настоящее вре-
мя мы не имеем даже и физической возможности (да если бы даже и
имели, то, заметим в скобках, едва ли бы захотели) проверять Кинэ
по тем источникам, на которые он ссылается. Да, дело и не в этом.
Кинэ — не ученый-специалист; он и не выдает себя за такового. Ни
одному человеку не придет в голову изучать по его книгам геологию
и палеонтологию, но в каждом она может возбудить живой интерес
к этим наукам. Почему? Конечно, не потому только, что она напи-
сана, — как и все, что пишет этот гениальный человек, — живым и
увлекательным языком. Тогда она ничем бы не отличалась от многого
множества других популярных книг с «хорошим стилем». Но Кинэ не
простой популяризатор. Он популяризатор поэт, в лучшем смысле
этого слова. Нужно обладать большою силою воображения, чтобы
представить в живом, поэтическом образе обстановку жизни и са-
мую жизнь людей каменного века, но нужно обладать еще большею
силою воображения для того, чтобы уметь связать в общую картину
разбросанные там и сям частные исследования и открытия и вывести
из них несколько общих законов, настолько общих, что они давали
Наука в поэзии и поэзия в науке 231
иногда Кинэ возможность предвосхищать последние выводы науки,
дю последнее обстоятельство лучше всего показывает, как много мо-
>кет сделать поэзия, стоящая на реальной почве науки, поэзия, питаю-
щаяся, вместо нектара богов (пища, вероятно, весьма непитательная),
исследованиями геологов и палеонтологов. Мы укажем здесь в самых
общих чертах законы, выведенные (мы не говорим открытые)
Кинэ из обзора истории земной флоры и фауны, так как из этих за-
конов он делает во второй части книги некоторые аналогические
применения к законам развития гражданского общества. Затем, по-
знакомив читателя с самою манерою изложения автора, мы поспе-
шим перейти к этой второй части сочинения (10, 11 и 12-я книги);
собственно говоря, она-то и составляет главную суть всего сочине-
ния, по крайней мере, по мнению самого Кинэ. В ней он возвеща-
ет принципы новой науки (d’une science nouvelle), и в этих-то
принципах он именно и приглашает читателя почерпнуть тот душев-
ный покой и примирение, которое он сам в них нашел.
V
Кинэ, как мы сказали, начинает историю земной жизни с того от-
даленного периода, когда земля почти еще вся была цокрыта сплош-
ною массою воды. Но это не начало жизни: жизнь давно уже зароди-
лась и копошилась под волнами этого необозримого океана. Там уже
развилась своя флора и фауна. Мириады микроскопических существ
уже работали под фундаментом живой природы. Эти неуло-
вимые, почти невидимые рабочие незаметно воздвигали свои по-
стройки на глубине моря и создавали почву для будущей раститель-
ности и фауны. Они положили первое основание, они были первыми
творцами видимого мира. Но какие это были маленькие, невидимые
творцы! В одной унции песку этих крошечных создателей насчиты-
вают три миллиона восемьсот сорок тысяч. Однако, какой прочный
и солидный фундамент они выведут. Пройдут тысячи тысячелетий,
здание, воздвигнутое на нем, много раз будет изменяться, перестраи-
ваться и разрушаться, но фундамент все вынесет и не поколеблется.
Триады живых существ будут появляться и исчезать, а маленькие
Сменщики спокойно и безмятежно доживут до наших дней и будут
иметь удовольствие видеть и наслаждаться величием и грандиозно-
СТЬю своей постройки. Кто знает, они, быть может, переживут и нас
232
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и увидят в своем здании еще многое множество новых обитателей,
так же мало похожих на их теперешних гостей, как современная нам
кошка и собака походят на своих ископаемых предков амфиктиона
и felis spelea.
«Таким образом, — замечает по этому поводу Кинэ, — падают сами
собою лживые системы, которые верят только в величие гигантов.
Первый урок, который природа дает человеку, учит его, что бесконеч-
но малое по силе своей равно бесконечно большому. С самого начала
природа опирается не на колоссы, как долго думали, не на бегемотов,
не на палеогериумов, а на маленькие анималькулы, такие маленькие,
такие неуловимые, что человек до последнего времени даже и не за-
мечал их. Для него они существуют только со вчерашнего дня, — они,
которые предшествовали всему живому!»
«Заметим при этом: эти бесконечно маленькие, дурно защищен-
ные существа создаются как будто для того только, чтобы сейчас же
погибнуть; существа, которые, казалось, должны бы были быть пер-
вые раздавлены под тяжестью собственного творения, они пережили
все века, все формы, все живые организмы. Сегодня они почти такие
же, какими были в первые дни мира. Тысячу раз их здание обруши-
валось на них, но они не погибли. Так подтверждается та истина, что
малое равно великому или, по крайней мере, что оно его порождает
и почти всегда переживает» (р. 125).
История развития органических форм постоянно снова и снова
доказывает и оправдывает этот первый закон, открытый нам приро-
дою при самом начале своего творения.
Там и там на безграничном море йачинает показываться узкая
полоска земли, маленький обнаженный островок. Морские расте-
ния, заброшенные сюда бурею, принесенные волнами, образуют тот
первый ил, из которого выйдет земная растительность; она начнется
маленькими лишаями, мхом, вьющимся и цепляющимся около обна-
женной скалы, она разовьется до деревьев, из которых, впрочем, ни
одно не достигнет величины и объема деревьев, современных нам.
Здесь опять обнаруживается лживость того предрассудка, который
полагает будто природа начинает с колоссальных форм. Деревья раз-
рослись в леса, леса эти образовали первые пласты каменноугольной
формации и вызвали изменения в органических формах подводной
фауны. На этих точно заблудившихся островках океана стали по-
являться время от времени следы какого-то странного животного,
Наука в поэзии и поэзия в науке
233
совершенно незнакомого старейшим деревьям безмолвного мира.
Кому они принадлежат? Это следы уродливого батрахиона, а вот за
ним входят на берег семь других ящер; это самые древнейшие оби-
татели мира. Они уже достигли величины почтив метр. Но, они не
совсем еще доверяют твердой земле: они не дерзают надолго выхо-
дить из воды и появляются на острове только урывками. Но, по мере
увеличения числа и величины островков, возрастает и их смелость,
изменяется и их форма. Но много веков прошло, пока стало, наконец,
возможным появление ихтиозавра, который имеет в длину более
7 метров. Несмотря, однако, на эту величину у него слабые, неразви-
тые ноги; он не может не только бегать, но даже ходить, — он ползает.
Но тем не менее форма этого организма вполне приспособлена к
условиям окружавшего его мира. Земная поверхность не вышла еще
из очертаний острова, здесь негде было развиться ногам; к тому же
ящеры эти не могли встретить ни добычи, ни врага; им не было на-
добности ни бегать, ни спешить; чтобы измерить новый, маленький
мирок, открывшийся им, вполне достаточно было только ползать.
Островская фигура земли препятствовала развитию более высоких
органических форм флоры и фауны и клала свой отпечаток на фор-
мы, прежде существовавшие.
Это наблюдение приводит к другому закону: оно указывает на
зависимость формы животного и растения от формы земли. От-
сюда следует, что на флору и фауну можно смотреть как на живое
воплощение того или другого исторического периода развития зем-
ли Жизнь всегда принимает форму и фигуру окружающего ее мира
(Р- 146); если бы эта форма не изменялась, то не изменялась бы и
земная фауна и растительность. Этим объясняется то постоянство,
та неизменяемость современных нам форм флоры и фауны, которая,
по-видимому является как бы противоречием теории изменяемости
вида. Но стоит только измениться фигуре нынешних материков, и ка-
жущееся постоянство органической формы исчезнет; если бы конти-
ненты основа разбились на маленькие острова, там и сям рассеянные
По океану, ящеры бы снова вступили в обладание миром, а большие
млекопитающие постепенно выродились бы и исчезли.
Далее, из того же наблюдения следует и другой вывод: если фигура
Земли кладет свой отпечаток на форму животного, то, следовательно,
По костям ископаемых мы легко можем заключать о геологических
ПеРеворотах, пережитых тою или другой частью земной поверхно-
234
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
сти. Применяя это к американской фауне, Кинэ приходит к тому за-
ключению, что Америка первоначально была разрезана на несколько
островов’, так как ее ископаемая фауна носит на себе явные следы
островской жизни. В третичную эпоху кости ископаемых млекопи-
тающих ясно говорят уже о существовании больших континентов, об
освобождении из воды обширных сплошных масс земли; при этом
оказывается, что некоторые роды этих животных, например, мамонт,
мастодонт, слон, лошадь и т. п. были общие и Европе, и Америке; от-
сюда, очевидно, следует, что в этот период Европа и Америка были
между собою соединены. Но, когда они снова разделились, американ-
ская фауна, отрезанная океаном от европейской, быстро начала воз-
вращаться к своему первоначальному островскому характеру. Слон и
лошадь, не будучи туземного происхождения и перешедшие в Аме-
рику из Европы, стали мельчать и вырождаться. Та же участь постигла
и других больших млекопитающих. Отсюда Кинэ заключает, что ев-
ропейская фауна, переведенная и в настоящее время в Америку, неиз-
бежно должна утратить свой туземный, континентальный характер
и измельчать. Он сделал это предположение раньше, чем ему было
известно сочинение Дарвина о «Прирученных животных и т. д.», в
котором, как известно, этот натуралист представляет факты, вполне
подтверждающие его гипотезу. Новейшие исследования Муррея182 и
д-ра Рулена183 приводят к тому же выводу. Таким образам дедукция
поэта почти на целый год опередила открытие науки. Но еще важнее
его другая гипотеза, в последнее время тоже подтвержденная иссле-
дованиями геологов. Она тоже является как вывод из только что объ-
ясненного выше закона.
Дело тут идет о древности человеческого рода. Известно, что гео-
логи, — и в том числе Лартет184, Докине185 и такое светило, как Чарлз
Лайэлль186, — относят происхождение человека к ледяному периоду;
далее этого предела не открыто никаких следов человеческого су-
ществования. Период вечного холода и льда — вот какова была, по
исследованиям современных геологов, первая колыбель человека.
Большая часть нашего континента была окутана снегом; температу-
ра с самого миоценового периода быстро понижалась; все живое на
’Эта гипотеза подтверждена новейшими исследованиями геологии. Юг и
Север Америки разделены были морем. Лиана и Бразилия составляли отдель-
ные острова (Муррей. The geographical distribution of Mammals).
Наука в поэзии и поэзия в науке 235
.---'------------------------------------------------------------
земле, казалось, умирало. Только медведь и олень дышали свободно и
смело перепрыгивали со льдины на льдину. И вот в такую-то минуту
появляется рядом с ними слабое, ничем не защищенное существо,
без быстрых ног оленя, без теплой шубы медведя. Какая странная
противоположность между этою новою органическою формою и
характером природы, среди которой она появилась! Как могла эта
форма образоваться при таких несоответствующих ей условиях?
Это несоответствие между органическою формою и условиями
природы, окружавшими ее в момент ее появления, заставила Кинэ
предположить существование человека до ледяного периода. Пред-
ложение это, как мы уже сказали, подтверждается новейшими от-
крытиями, и теперь заходит уже речь о человеке миоценового пе-
риода (Gongres d'anthropologic et d’archeologie prehistorique, 1867,
p. 67-71).
VI
Если изменение фигуры и положения земной поверхности из-
меняет населяющую ее флору и фауну и, преобразовывая до извест-
ной степени старые виды, порождает новые формы растительного и
животного царства, то теперь возникает вопрос: каким образом со-
вершается это изменение органического типа? Подвергаются ли ему
прежде всего главные, господствующие типы предшествующей эпо-
хи, или же, наоборот, какая-нибудь малозаметная форма, несколько
уклоняющаяся от господствующей формы, вступив в новые условия,
порожденные изменившеюся фигурою земной поверхности, разви-
вает свои особенности, отличающие ее от господствующего типа,
вырождается в новый тип, вытесняет прежний и становится в свою
очередь господствующим? Наблюдения показывают, что в большей
части случаев процесс образования нового типа происходит послед-
ним путем. Не тот тип начинает изменяться, который всего более
соответствует условиям старой эпохи, а, напротив, тот, который со-
ответствует им всего менее. Это те типы, которые в наше время не-
которые натуралисты называют пророческими (prophetique).
чорма земной поверхности не изменяется внезапно; новые условия
Жизни создаются не вдруг. Континенты образовывались мало-помалу;
остров, представлявший некоторые условия континентальной
ЗНи, дал возможность образоваться пророческому типу млекопи-
236
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тающего. Не имея, однако, силы вполне развиться, он долго прозябал
в безызвестности и пренебрежении среди гордых (хотя, увы, это были
только пресмыкающиеся!) и самодовольных царей и представителей
островской фауны.Какой-нибудь ихтиозавр, быть может, презирал его
и гнушался им. А между тем, это был по отдаленной линии предтеча
палеотериума, гиппариона, амфиктиона; — а следовательно, осла, ло-
шади, собаки, — предтеча гельветического гиббона, а следовательно,
сумитарского сиаманга, а следовательно, человека. Благодаря своей
редкости и незначительности этот тип, — это, так сказать, посред-
ствующее звено между фауною вторичной и третичной эпохи, — не
дошел до нас. Мелкие млекопитающие, как, например, летучая мышь,
кости которых откапываются в пластах третичной эпохи, уже пред-
ставляют дальнейшее развитие этого типа. Кинэ полагает, что они
могли появиться и при условиях островской жизни (р. 189). Но, уже
такие млекопитающие, как большой палеотериум, требовали для
своего развития более обширного пространства. Предшественники
нашей лошади, собаки, кошки, газели и т. п. могли появиться только
на твердом континенте; их гигантские размеры ясно указывают на
образование гигантских континентов, на ту отдаленную эпоху, когда
Европа и Америка еще не были разделены Океаном, когда слоны и
мамонты спокойно переходили из средней Европы на берега Мисси-
сипи и в долины Ла-Платы; когда американские тюльпаны и кипры
беспрепятственно мигрировали в Исландию и Швейцарию.
Царство насекомых еще раз подтверждает объясненный здесь
закон. С распространением цветовой флоры прежние породы на-
секомых, питавшиеся землею, деревьями, листьями и животными
(колеоптеры), насекомые точильщики и хищники не исчезли и не
изменили своей формы и своих нравов, но рядом с ними быстро раз-
вились новые породы (гименоптеры), пчелы и муравьи и т. п., суще-
ствовавшие и ранее этой эпохи, но только изолированно, как бы в
виде исключения, исключения, которым, вероятно, нимало не инте-
ресовались колеоптеры. Они были также редки и случайны, как были
редки и случайны цветы,- они не соединялись еще в общество,- они
были обиженными пасынками природы. Но вот деревья покрылись
цветами, повсюду распространился их чудный запах, и обиженные
пасынки гордо подняли свои головки, и теперь уже их нельзя было
не заметить, целые мириады их наполнили леса, облепили цветы и
деревья, сгруппировались в организованные общества, и, с не мень-
даукд в поэзии и поэзия в науке
237
щим правом, чем их предшественники, начали считать себя царями
царства флоры.
Но если, с одной стороны, реформа типа всегда начинается не с
главных, господствующих органических форм, а с форм незаметных,
незначительных, презираемых, то, с другой стороны, формы господ-
ствующие, всего полнее соответствующие условиям жизни той или
другой эпохи, с изменением этих условий всего скорее вырождаются
и мельчают. На них всего рельефнее и чувствительнее отражаются
малейшие метаморфозы в форме и очертании земли; им всего труд-
нее бороться с новою обстановкой, которой они и по своей организа-
ции, и по своим нравам так резко противоречат; поэтому они, — эти
аристократы отживающей эпохи, — не обладают ни долговечностью,
ни устойчивостью своего типа. Они вымирают всего скорее. Тогда
как, напротив, незаметные плебеи, над которыми они так кичились,
плебеи, которые, быть может, и сами с удивлением и подобострасти-
ем смотрели на массивные и грандиозные формы царей и предста-
вителей эпохи, — эти бедные, жалкие плебеи переживают своих вла-
стителей, переживают, почти нисколько не изменяясь. На их могилы
они являются совершенно такими же, какими являлись на могилы их
предшественников, какими будут являться на могилы их отдаленней-
ших потомков. За их незначительность природа как бы вознаградила
их вечностью. Гиганты появляются на сцене жизни, производят мно-
го шума и быстро исчезают; одни маленькие лилипуты остаются не-
изменимыми и вечными владыками мира. Мы видели, что инфузории
и чаленькие моллюски силурийского моря пережили почти без вся-
ких изменений все геологические перевороты земного шара; сегодня
они точно такие же, какими были за тысячу тысячелетий.
Что может быть незначительнее какого-нибудь маленького насе-
комого? Оно, кажется, только и создано для того, чтобы его давили и
угнетали цари природы. Достаточно, по-видимому, самого ничтож-
ного ветерка, чтобы сдуть его навсегда с земли. И если время разру-
шает горы, превращает в пепел вековые леса, стирает с земли гиган-
тов, то неужели оно бессильно против какой-нибудь маленькой мухи,
какой-нибудь почти незаметной мошки? Да, оно бессильно: весь мир
изменится, а эта мошка останется. Ее незначительность — вот ее пра-
Во на вечность. «Бесспорно, — говорит Кинэ (р. 228), — что среди
Rcex непрерывных изменений живой природы насекомое и моллю-
ка изменились всего менее; они всего лучше сумели противостоять
238
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
давлению миров и времени; они всего лучше сохраняли неприкос-
новенность своих привычек, нравов, — одним словом, свой харак-
тер. Геологические периоды, все перевернувшие на земле, прошли
над ними почти бесследно; в их настоящих формах мы легко можем
узнать формы их отдаленных предков, — первых провозвестников
жизни на земле». «Насекомое, почти одно среди неустойчивых форм
всех других земных существ, сохранило свою первоначальную фи-
зиономию, свои инстинкты, свои привычки, как будто ничто вокруг
него не изменялось. Оно ни в чем не уступило миру; напротив, оно
заставило мир приноровиться к себе, к своим нравам и фантазиям.
Если о каком-нибудь существе можно сказать, что оно осталось
неподвижным среди вечного движения и изменения, то, конечно, это
нужно сказать о насекомом. В этом именно и состоит его главный
характер» (р. 229). Паук, который ползет теперь по стене вашей ком-
наты, ничем не отличается от того паука, который развешивал свою
паутину по листьям древних лесов, образовавших первичные пласты
каменноугольной формации. И тот прусак, которого он видел в этих
лесах, если бы только мог каким-нибудь волшебством переместиться
в вашу кухню, не нашел бы ни малейшей разницы между тем обще-
ством себе подобных, которое он встретит за печкою и около плиты,
и тем, которое он оставил там, далеко-далеко, на берегах силурийско-
го моря. «Откуда эта устойчивость, эта неподвижность? Почему земля
сто раз изменялась вокруг него, а насекомое как будто ничего этого
не замечало? Насекомое касается мира, так сказать, в одной только
точке. Оно живет изолированною жизнью, в стороне от него, поэто-
му и мировые перевороты не могли его коснуться» (р. 229).
Таковы демократические наклонности природы.
Начиная творить, она обращается прежде всего не к бесконечно-
большому, не к содействию гиганта, а к бесконечно-малому, — микро-
скопической работе лилипута. В реформаторы типа она выбирает не
аристократию органических форм, а каких-то бог весть откуда взяв-
шихся разночинцев. Вечность и непрерывное господство над
миром она дает не ей, этой гордой и самодовольной аристократии,
а темному, мало заметному, презираемому плебею. Инфузорий еще
слышал, как пресмыкающиеся ящеры говорили: «Мы — цари вселен-
ной, мы — венец творения, конечная цель создания! Кто сравнится
с нами в совершенстве организации, кто посмеет оспаривать у нас
господство над миром?» Он слышал потом, как ту же песню рычали
j-jnywi в поэзии и поэзия в науке
239
и пели млекопитающие, он слышит теперь, как ту же песню поет че-
ловек. О, маленький инфузорий, как бы ты должен был смеяться над
всеми этими самозваными царями, если бы только ты умел смеяться!
VII
Объясненный сейчас закон бросает, быть может, некоторый свет
и на великий вопрос, занимающий (и даже волнующий!) умы нашего
века, на вопрос о происхождении человека. «Человек не прочь иметь
все пороки, общие животным, — замечает Кинэ (р. 228), — но если
ему говорят, что именно этим-то он и обнаруживает свое родство с
низшим миром животных, то он оскорбляется. Жестокость, ярость,
чувственность — все это он готов разделять с животными. Ноу него
все это имеет совсем другое значение. Его жестокость, чувственность,
животность — это жестокость, чувственность, животность арханге-
ла!» «Как, мой предок ходил на четырех лапах? Чтобы я согласился на
такое происхождение! Искать своих прародителей среди четвероно-
гих или хотя бы четвероруких! Сохрани, боже!» Гордый человек, ты
не найдешь своих предков даже (а не х о т я б ы) и среди наиболее
известных, выдающихся пород четвероруких. Гиббоны, орангутанги,
шимпанзе, гориллы и т. д., как ни много поразительного сходства от-
крыла современная анатомия между их скелетом и твоим, представ-
ляют аристократию четверорукой породы, и, в качестве аристокра-
тов, они не могли снизойти, чтобы быть твоими непосредственными
прародителями. Новый тип двуногого должен был образоваться из
какой-нибудь посредствующей, профетической формы, представляв-
шей некоторые уклонения от типа аристократии четвероруких. Быть
может, это были почти исчезнувшие теперь микроцефалы, но, быть
может, и сами микроцефалы были только дальнейшим, более совер-
шенным развитием этого типа. Во всяком случае, тот факт, что этот
тип так скоро затерялся и исчез, ясно показывает, что он, как тип
самобытный, был очень недолговечен, ничтожен и незначителен.
О- с какою гордостью смотрели, вероятно, тогда на этого разночинца
Родовитые аристократы четверорукой породы! Как мало они подо-
3Ревали, что ближайший потомок этого разночинца будет гнушаться
Даже одною мыслью о родстве с ними, гордыми аристократами.
Ив самом деле, между этими аристократами, между известным,
лее или менее установившимся типом обезьяньей породы и чело-
240
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
веком, по-видимому, целая непроходимая пропасть. На обезьяне ле-
жит печать эоценов его периода, напротив, человек является предста-
вителем совершенно другого века. Между ним и обезьяною столько же
сходства, сколько между землею эоценового и землею плиоценового
периодов. Мириады веков их отделяют. В этот длинный промежуток
времени изменилась физиономия всей природы. «Напрасно, — гово-
рит Кинэ, — мы восхищаемся сходством черепа обезьяны с черепом
человека. Мы упускаем при этом из виду одно. В складках узкого че-
репа четверорукого как бы запечатлены привычки, инстинкты, все
условия жизни эоценового периода. Череп, отмеченный такою пе-
чатью, не изменяется. Сегодня обезьяна живет и чувствует точно так
же, как она жила и чувствовала в то время. Она как бы приросла к
тому веку; она носит его в себе, она обнаруживает его в каждом своем
движении, поступке, даже во взглядах. Полусвет эоценового периода
остался в ее вечно моргающих глазах. Она только по-видимому наша
современница. Только отдельные индивиды этой породы принад-
лежат нашему времени, но не самая порода; все ее черты уже были
отмечены задолго до образования нынешнего мира» (р. 281). Обе-
зьяна соответствует миру непроходимых лесов, тому лесу эоценово-
го века, в котором ни одно живое существо не могло ходить иначе,
как сгибаясь, наклоняясь, цепляясь за сучки, где оно на каждом шагу
встречало препятствия, затруднявшие его свободное движение. На-
против, человек соответствует миру широких и открытых долин и
сплошных возвышенностей, где он мог ходить прямо, не сгибаясь,
не крадучись, не прыгая, подняв голову вверх, к вершинам соседних
гор (по исследованиям Росси, первобытный человек обитал около
гор. «Congresinter, d’anthrop.», 1867, р. 109). Перед ним открывалось
свободное пространство, широкий горизонт, вся земля как будто го-
ворила ему: «Встань и ходи!»
Таким образом, между обезьяною и человеком такое же различие,
как между веком возвышения Пиренеев, Альп и Кордельер и веком
низкой, болотистой земли, непроходимых лесов и т. п. Земля нс
внезапно изменила свою фигуру; цепи гор поднялись не вдруг; век
обезьяны и век человека разделяются целыми длинными рядами по-
средствующих, промежуточных веков. Весьма легко a priori предста-
вить себе, что в этот промежуточный период, соединявший в себе и
условия старого мира и часть условий нового, мог образоваться про-
межуточный, профетический тип человека — нечто среднее между
Наука в поэзии и поэзия в науке
241
установившимся типом четвероруких и двуногих. Конечно, это все-
таки только гипотеза, и Кинэ и не выдает ее за что-нибудь другое. С
строго научной точки зрения, вопрос о происхождении человека все
еще остается темным и неразъясненным. Но мрак начинает уступать
перед усилиями науки. Умы, как справедливо замечает Кинэ, уже при-
готовлены к великому открытию. И, кажется, как немного для него
нужно! Какая-нибудь кучка костей, частичка черепа, — и челюсти,
замкнувшиеся тысячи лет назад, раскроются и расскажут человеку
его тайну.
VHI
Мы указали теперь в общих чертах, придерживаясь по возможно-
сти буквальных выражений Кинэ, те главнейшие законы к которым
Кинэ сводит свою картину истории развития или, выражаясь точнее,
которые составляют общий фон этой картины, оттеняющий ее дета-
ли и подробности. Нам незачем следить за этими деталями, потому
что тогда нам бы пришлось переводить всю книгу. А этого она, по
нашему мнению, совсем не заслуживает.
Мы ограничимся только небольшим отрывком, который подтвер-
дит высказанное нами выше мнение об общем характере этой пер-
вой части труда Кинэ.
Мы видим уже, что наука находит первого человека среди льдов
и снегов Европы, в обществе с медведями и оленями. Как должны
были подавлять его своим превосходством эти четвероногие товари-
щи! Как многому могли они его научить! И к чести его сказать, — он
оказался на первых порах превосходною обезьяною. Медведь научил
его строить себе уюты, хотя, впрочем, он, кажется, предпочитал поль-
зоваться чужим трудом, — трудом своего учителя. От него же, быть
может, он перенял обычай защищать свое тело от холода теплою шу-
бою, — звериною шкурою. Олень научил его узнавать дорогу и долго
В0Дил его по своим следам, пока не привел к подножию Салийских
Альп, к берегам швейцарских озер. Здесь бобры выучили его строить
себе жилища на сваях, посреди озер, здесь, быть может, он впервые за-
жил оседлою жизнью. Олень ушел далеко, — ему становилось теперь
жарко в этих широтах; температура начала уже возвышаться; ледяной
период приходил к концу. Природа становилась милостивее к чело-
веку. Но вот что странно, — этот первобытный беспомощный человек
242
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
явился среди этой грозной, ледяной природы не совсем с пустыми
руками. Мы находим у него уже кое-какие зачатки искусства; у него
в руках каменный топор, он хоронит своих покойников и замечает
их могилы; в его голове уже сложилось несколько метафизических
идей, и — что всего важнее — он уже знает, как добывать огонь. Кто
научил его этому? Положим, бобры выучили его строить жилища, а
птицы говорить (развитию этой последней гипотезы Кинэ посвяща-
ет всю 9 книгу, составляющую как бы переход от поэтической попу-
ляризации к поэтической философии); но кто и когда успел выучить
его обращаться с огнем? Кинэ думает, что это свое знание и свою
зарождающуюся метафизику человек усвоил себе под другим небом,
среди условий другой природы. Он принес их с собою из своей ро-
дины; он явился среди этих снежных лесов, этих глыб льда не совсем
безоружным, но уже вкусив немножко от плода цивилизации, — и,
быть может, только одно это обстоятельство и дало ему возможность
выдержать тяжелую борьбу с новою, незнакомою, негостеприимною
природою, не погибнуть среди этого мертвого царства льдов и сне-
гов. Это опять, конечно, только гипотеза, но она нисколько не про-
тиворечит (хотя еще и не подтверждается) науке, и, быть может, и в
этом случае поэтическая дедукция предвосхитит научный вывод. Как
бы то ни было, Кинэ, представив картину жизни людей, обитавших в
свайных постройках швейцарских озер, переносит нас от подножия
Альп к подножию 1ймалаи. «Хотите вы, — спрашивает поэт, — видеть
зарождение великой цивилизации? Хотите вы уловить ту минуту, ког-
да человек, под влиянием первого впечатления, под влиянием факта,
кажущегося вам сегодня таким простым и обыденным, создает целый
мир тайн, ритмов, поэзии, — мир, который составит как бы сущность
будущего? Хотите вы узнать в немногих словах все, что способен
произвести из первого зерна человеческий ум в своей колыбели?
Хотите вы измерить все те прочные и бессмертные здания, которые
он воздвиг на первом дымку своего очага? Хотите вы зараз обнять
все человеческое общество и всю его историю в его эмбрионе? Вы
это можете. Приблизьтесь! Посмотрите: видите там на склоне этого
холмика 1ймалайских гор зажигается огонь пастуха? Что может быть
этого проще и обыкновеннее? Кучка сухих листьев; около пастухи
трут один об другой два куска дерева; вот блеснула красноватая ис-
корка, сухие листья воспламенились. Где же здесь чудо? Да это мы;
видим каждый день! Тут ничего не может быть поучительного. Отой-!
Наука в поэзии и поэзия в науке
243
дем, поищем чего-нибудь другого. Нет, тут-то именно и нужно оста-
новиться, если мы хотим увидеть зарождение целого мира».
«Послушайте. Там, около этого первого очага поют какую-то пес-
ню; ее слова долетают до нас:
“Пойте раскрывающуюся тайну великого Агни; о, друзья мои, вос-
сылайте гимны, приносите жертвы в честь Агни победоносного!”» (из
«Риг-Веды»),
«Раздаются и другие подобные же песни, повсюду, где семья людей
собралась на холмах или в долинах Гималаи. Что же делают эти люди?
Они трут один об другой ствол акации и фигового дерева. Трудна ра-
бота. Пот капает со лба и господ, и слуг».
«Отдохнув немного, они снова принимаются за работу и, чтоб
ободрить себя, опять затягивают: “И настала минута вызвать Агни
(привести в движение), настала минута родить бога. Пусть же на нас
первых упадут лучи Мудрого. Друзья, удвойте силы”».
«Думают ли они, что человек может родить бога или, по крайней
мере, вызвать его своими гимнами и молитвами? Да, конечно, они это
думают. Вот почему они удваивают свои моленья и в то же время при-
готовляют колыбель богу, натаскивая самые сухие сучья к очагу».
«Если огонь долго не зажигается, то это значит, что молодая мать
несет своего царственного ребенка, таинственно скрыв на своей гру-
ди, и не хочет еще его выдать отцу жертвы. “Где же бог, — ребенок
людей? Пусть он явится на груди своей матери и откроет свои глаза!
Первое воплощение”».
«Гог услышал молитву; он уступил; он родился из уст священни-
ков» («Риг-Веда»), Но какой еще он слабый, неуловимый! Как ребенок,
он ползет на очаг и лижет его своим трепещущим языком. Что же
нужно делать для того, чтобы новорожденный вырос? Нужно при-
носить ему в жертву сухие сучья, которыми он любит лакомиться;
нужно вливать ему в рот жидкое масло, до которого он тоже большой
охотник. Если человеческое дыхание не помогает ему расти, нужно
пением призвать бурные ветры, и они явятся на своих колесницах
приветствовать новорожденного. «Но вот смотрите! Глава семьи при-
ветствует молодого Агни, кланяясь до земли. Члены бога развиваются
пРи каждом стихе гимна. Вот он уже склонил свою белокурую голов-
ну над очагом». Какое же имя ему дадут? Какие будут его атрибуты?
J 0 Родители пастухи, а для них всего дороже их стада, потому, желая
Как м°жно более возвеличить своего новорожденного, они сделают
244
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
его богом стада; ясли — вот его дворец. Бог стад — он становится
царем пастухов. Но этого мало. Скоро пастухи пошлют его на небо,
в царство бессмертных духов; он понесет туда молитвы и жертвы, он
вернется оттуда с милостями и благословением. Он посадит в свою
колесницу богов и привезет их в дом главы семейства, где уже око-
ло очага для них приготовлены места. Таким образом, мудрый Агни
сделается посланником богов и людей. Он их посредник. Он добро-
вольно воплощается в смертного, чтобы призвать бессмертных духов
в жилища людей. Мудрый, он поднимается в высшие сферы; он со-
бирает и богов, и людей; посланник, герой, спаситель, он становится
между небом и землею, чтобы соединять их. Из бога огня он делается
богом света, богом неба и земли, богом силы и волны,- он награждает
добрых и наказывает злых.
«Итак, этот огонек пастуха, который вначале был только богом-
ребенком, превращается в царя всего сущего. По-видимому, он создал
небо и землю, потому что он показал их человеку. В своей беспре-
дельной радости человек не скупится на благодарность гению своего
очага. Не Агни ли явился в его хижину и зажег сухие листья гораздо
раньше, чем занялась заря? Не Агни ли, — его желанный гость, друг
его дома, — предшествовал заре? Не он ли зажег ее и расцветил свои-
ми огнями? Светлее небо — это только очаг великого пастыря миров»
(V. 2, рр. 68-80).
И вот вам целая мифология, целый культ с обрядами, жертвенни-
ками, жрецами, целая система нравственности, с добром и злом, с
наградами и наказаниями, — вот вам человек уже во всеоружии своей
метафизики. В начале главы, из которой мы сделали столько выпи-
сок, перед нами фигурирует бедный, жалкий пастух, в котором мы
только по внешнему виду узнаем своего ближнего. Два куска гнилого
дерева сделали из него метафизика. Теперь мы уже не в силах отка-
заться признать в нем себе подобного.
Приведенные выписки могут дать читателю понятие о способе и
характере популяризации Кинэ. Очевидно, эта популяризация (заме-
тим в скобках, что сам-то Кинэ едва ли и считает эту часть своей кни-
ги простою популяризациею) прежде всего и по преимуществу поэ-
тическая. Потому к ней едва ли и удобоприменимы те требования, с
которыми мы обращаемся к обыкновенной популяризации. Если там
на первом плане должны стоять строгая, научная точность, ясность и
простота изложения, то здесь, наоборот, мы ищем картинности, на-
Наука в поэзии и поэзия в науке 245
глядности, живости изображения и, разумеется, неизменного согла-
сия с наукою, без чего картина представит несообразные нелепости,
и от нее отвернутся даже эстетики, как от искажения и поругания
художественной правды. Наука должна широким потоком вливаться
в эту поэзию; только она одна может спасти ее от дикой фантастич-
ности; только она одна сообщит ей тот трезвый реализм, без которо-
го поэзия превратится в пустую, бесполезную и часто даже вредную
забаву. Слишком много науки для нее никогда не может быть. Чем
больше, тем лучше.
Но Кинэ не ограничивается только тем, что вносит науку в поэ-
зию, он и поэзию хочет внести в науку, он полагает, что через это он
создает science nouvellе187. Увы, это не первая попытка, уже
много раз люди с весьма различными талантами пробовали создать
таким путем новую науку. Но вместо новой науки всегда выхо-
дила только новая нелепость.
Проницательный ум Кинэ, а еще более его гений, чуткий и от-
зывчивый ко всему, что угнетено и страдает, помешал ему дойти до
колоссальных абсурдов и возмутительных софизмов лавочника, но
мы увидим сейчас, как он близко подошел к ним и как, быть может,
одна только счастливая непоследовательность предохранила его от
падения. у
Что же эта за новая наука, обещающая примирить вас со всем су-
щим, пролить елей утешения на жгучие раны нашего сердца? Какие
великие истины она нам откроет? Посмотрим и поучимся.
IX
Кинэ рассказывает, что, когда, взбираясь на Альпы, он предавал-
ся своим геологическим размышлениям, ум его внезапно озарила
мысль о сходстве, о тождестве законов истории природы с законами
истории гражданского общества. «Я понял тогда, — говорит он, —
что, занимаясь изучением переворотов земного шара, я не выйду из
кРута своих занятий, — я этого ждал. И раз в моей голове сложилось
это Убеждение, — передо мной раскрылся целый ряд новых задач».
(<-Я был поражен массой новых отношений, которые открывал мой
Ум между науками, до сих пор всегда разделяемыми, хотя они и носят
одно и то же имя истории естественной и истории гражданской. Ка-
0Сь, я понял, что одна в большей части случаев может объяснять
246
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
другую» (v. I, р. 4). Мы знаем, что эта мысль об аналогии законов граж-
данской истории и гражданского общества с законами естественной
истории и природы пришла Кинэ совсем не на вершинах Альп и не в
1854 г.; она уже давно гнездилась в его голове, давно уже его могучий
ум занимается этими праздными аналогиями и он не раз высказывал
их в печати. Особенно рельефно формулировал он эту свою мысль —
бывшую, правда, тогда только в зародыше, — в своей «Старой и новой
Греции» (в полном собрании сочинений, т. V, «La Grece moderne»),
а также в «Origine des dieux»188 (полное собрание сочинений, т. I).
Первое из этих сочинений, если не ошибаемся, в 30-х годах переве-
дено было на русский язык Н. Полевым189. Однако пока эти аналогии
проводились отрывочно, в виде поэтических украшений, мифологи-
ческих, и археологических исследований, на них можно было и не
обращать особенного внимания. Фантазия поэта капризна, особенно
если этот поэт в то же время и философ. Но в последнем своем сочи-
нении Кинэ относится к своим аналогиям уже слишком au serieux190;
он хочет построить на них sience nouvelle191, он ожидает от этого
сближения двух наук, бог весть, каких благополучии Чтобы ободрить
себя, он вспоминает случаи сближений еще более противоестествен-
ных, давших, по его мнению, необыкновенно удачные результаты. Он
вспоминает Спинозу192, Монтескье195, Сен-Симона194 и Фурье195 (у. 1,
р. 94). Но мы не думаем, чтобы эти примеры были особенно удач-
но выбраны. В самом деле, ну, к каким благим последствиям привело
приложение геометрии к метафизике, климатологии — к политике,
ньютоновской теории притяжения — к психологии и социологии?
Что из этого вышло? Ничего, кроме сумбура. И Спиноза забыт, Мон-
тескье давно брошен под стол, а Фурье — не совсем без основания —
прослыл за сумасшедшего. Не грозит ли та же судьба и «новой науке»,
мечтающей законы человеческого общежития объяснить и выводить
из законов природы?
На чем основывает Кинэ самую возможность такой науки? На не-
скольких аналогиях, которые он отыскал между явлениями природы
и явлениями человеческого общежития, исторически сложившегося.
Но, праведное небо, между чем и чем нельзя найти аналогий! Разве
поэт не проводит аналогии между блеском глаз своей возлюбленной
и светом звезд, между говором людей и шелестом листьев? Разве нс
видел Фурье (да и один ли он?) аналогии между страстью и физиче-
ской силой притяжения? Разве не находят аналогий между любовью
Наука в поэзии и поэзия в науке 247
й ненавистью и явлениями электричества? Но что бы вышло, если бы
наука серьезно вздумала воспользоваться подобными аналогиями?
В какие бы непроходимые дебри рисковала она попасть? Для того
чтобы аналогия была полная, чтобы она имела научное значение,
для этого еще недостаточно схватывать сходства двух, быть может,
только случайно сходственных явлений, нужно доказать тождество,
аналогию причин, породивших эти явления. Положим, вы заметили,
что собака и человек, не поевши известное число дней, умирают. Дает
ли вам этот случай право выводить аналогию между законами, управ-
ляющими жизнью собаки, и законами, управляющими животной
жизнью человека? Очевидно, нет. Вы должны еще наперед доказать,
что и человек, и собака умерли от одной причины — от непринятия
в течение нескольких дней пищи. Только тогда ваша аналогия будет
иметь разумный смысл. Или возьмем другой пример. Вы замечаете,
что вот в этом муравейнике есть два рода муравьев красные и черные.
Первые живут паразитами или, если хотите, важными господами, не
собирают себе пищи, даже не умеют кормить себя и во всем пользу-
ются услугами вторых. Вторые — черные муравьи — это их негры, это
их илоты, это их вечные и безраздельные работники; мало того, это
их няньки. Они не только добывают пищу своим господам, они их
кормят. Часто нечто подобное вы можете заметить и в> человеческих
муравейниках, в гражданских обществах. Аналогия вас пленила. По-
раженные сходством замеченных явлений, вы проводите аналогию
между законами человеческого общежития и законами муравейника.
Но какое же вы имеете на это право? Докажите сперва, что законы,
вызывающие паразитство одних существ и рабство других, в обоих
случаях одинаково непреложны и необходимы, т. е. что патриций в
силу самой своей организации так же мало может существовать без
раба, как красный муравей без черного. А до тех пор ваша аналогия —
Г1раздная фантазия и ничего более.
Но что такое необходимый, непреложный закон?
Это и есть закон природы, это закон, устанавливающий неиз-
менную, непреложную связь между известными причинами и их
бедствиями. Не выходя из пределов возможного, мы не можем себе
пРедставить, чтобы тело не имело тяжести, чтобы живой организм
м°г существовать без пищи, чтобы за днем не следовала ночь и т. п.
°этому мы имеем право говорить о необходимости закона
Тяжести, о безусловной необходимости питания для
248
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
организма, о неизменной непреложности смены дня и
ночи, И эти-то атрибуты неизменности, непреложности,
необходимости мы можем придать всем законам природы, за-
конам естественной истории. Но можем ли мы сказать что-нибудь
подобное о законах гражданской истории, гражданского общества?
И гражданская история, и гражданское общество имеют свои зако-
ны, устанавливающие известную связь, известные отношения между
людьми, их действиями, их мыслями, Если бы в человеке не существо-
вало такого психического аппарата, благодаря которому он постоян-
но может возмущать и изменять эти отношения, то, конечно, и к за-
конам человеческого общежития и к законам человеческой истории
мы могли бы применить те же атрибуты, как и к законам природы; и
тогда между этими двумя категориями законов можно было бы най-
ти правдоподобную аналогию. Но как вы выкинете из человека этот
психический аппарат, это, выражаясь вульгарным языком, самоопре-
деление воли? Почему же нет? Так и поступали некоторые мыслители,
известные под именем фаталистов. И мы отдаем этим мыслителям
полную справедливость: их аналогии могли быть чудовищны, и выво-
ды ужасны, возмутительны и жестоки, но они были последовательны.
Раз став на точку зрения фатализма, они имели полное право возво-
дить рабство в закон природы, считать победителя всегда правым, а
побежденного — виноватым, говорить о неизбежной смерти наций
и т. п. Но привилегию на все эти нелепости, на создание этих «новых
наук», т. е. этих новых ширм человеческой тирании, жестокости, про-
извола и самодурства, могут иметь только одни фаталисты. Одним
им принадлежит монополия подобных аналогий; и всякий, кто втор-
гается в эту область, не будучи фаталистом, неизбежно должен отка-
заться от своей логики и добровольно осудить себя на безысходные
противоречия.
Но разве Кинэ фаталист? О, нет! Он решительно отвергает фата-
листическую доктрину, он один из самых пламенных поклонников
свободы человеческой личности и человеческого самоопределения.
«Десятилетнее непрерывное изучение природы», — говорит он в
первой главе второй книги (р. 296), произвело на меня впечатление,
которого я не ожидал: во мне постоянно возрастало мое уважение
к уму, к свободе и личности, к жизни души». Вот в этом-то и заклю-
чается та счастливая непоследовательность, о ко-
торой мы говорили выше. Она-то и удержала Кинэ от тех абсурдов,
Наука в поэзии и поэзия в науке 249
к которым он так уже близко (как мы сейчас увидим) подошел, но
зато она же и сообщила его «новой науке» такой мизерный и нена-
учный характер. Что это за новая наука? Что это за новые принци-
пы? Это просто пять-шесть случайно подмеченных, ничем не объ-
ясненных поэтических аналогий, изложенных притом безо всякой
связи и последовательности. Но, боже мой, к каким ужасным выво-
дам могут привести эти аналогии, чего только ими нельзя оправдать
и связать! О, это уже просто поэтическая игра, — тут поэзия изго-
товляет целый арсенал орудий к услугам лавочников и софистов.
Они по-своему воспользуются им, и в их руках оно потеряет свой
игрушечный характер, оно сделается настоящим колющим и режу-
щим лезвием. Мы разберем здесь главнейшие из этих аналогий, а на
другие только укажем, предоставляя самим читателям судить об их
состоятельности.
X
Прогресс в природе и в истории.Чтотакоепонятие
о прогрессе? Это метафизический продукт телеологического миро-
созерцания. Прогресс предполагает движение целесообразное, раз-
витие, стремящееся к достижению определенного, результата, кото-
рый и принимается за его критерий. Без понятия о цели немыслимо
понятие прогресса. Но в таком случае можно ли говорить о прогрес-
се в природе? Не значит ли это навязывать природе цели, переносить
в естествознание метафизику телеологии? В наше время естествоз-
нание давно уже отбросило телеологическое миросозерцание; чело-
веческий ум теперь мало-помалу приучился относиться к явлениям
внешнего мира объективно, без антропоморфизма, он уже перестал
переносить на них черты из собственной природы; но каким же об-
разом он удержал понятие прогресса в природе? Какой смысл оно у
него теперь получило? Что ставит он его критерием?
Когда мы, наблюдая историю метаморфоз того или другого по-
рядка явлений, замечаем, что после каждой метаморфозы известные
черты этих явлений выделяются все рельефнее и рельефнее, тогда
как другие стираются и ослабляются, то наш ум всегда готов смотреть
на эту историю метаморфоз как на историю прогресса,
принимая за его критерий развитие той или другой выделяющейся
черты или всех их вместе. Так, изучая историю метаморфоз в формах
250
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
органического мира, человек замечает, что после каждой значитель-
ной метаморфозы развиваются организмы с более дифференциро-
ванной системой органов или с более усовершенствованным психи-
ческим аппаратом. И вот он берет ту или другую из этих черт (т. е. или
дифференцирование органов, или развитие психического аппарата)
или обе вместе и делает из них критерий прогресса в природе, воз-
водит их в цель природы. Но, очевидно, это понятие о цели, о кри-
терии прогресса уже не имеет того значения, которое оно имело в
телеологическом миросозерцании. Телеологическое понятие о цели
было устойчиво, определенно, неизменно. Напротив, понятие о цели
в современной философии совершенно условно, сегодня оно одно,
завтра может быть совершенно другое. Положим, что с завтрашне-
го дня, вследствие каких-нибудь причин, суша начнет снова покры-
ваться водой, материки разрываться на маленькие островки и земля
станет мало-помалу приходить в то положение, в котором она на-
ходилась в эоценовый или еще более отдаленный период; в царстве
органических форм мы заметим тогда явления, противоположные
тем, которые наблюдаем теперь; после каждой новой метаморфозы
дифференцирование органов и развитие психического аппарата бу-
дет все уменьшаться и уменьшаться, органические формы обнаружат
несомненную тенденцию приблизиться к типу моллюска, анамаль-
кулы, одноформенной живой клеточки. Вместе с этим, очевидно, из-
менится и понятие о прогрессе в природе, у него уже будет совер-
шенно другой критерий, радикально противоположный нынешнему;
природа будет иметь тогда своей целью не дифференцирование, а
обобщение органов, не развитие, а притупление психической дея-
тельности животного. Таким образом, наше представление о про-
грессе в природе есть представление чисто эмпирическое, т. е. все,
что мы можем сказать об этом прогрессе, это только то, что таков
он есть; но мы не имеем права сказать (как говорили телеологи),
что таким именно он и должен быть, потому что другим он н е
может быть.
Это эмпирическое представление о прогрессе в природе стано-
вится теперь господствующим в науке, все более и более вытесняя
представление телеологическое. Но оба представления все еще ино-
гда смешиваются; эмпирически отысканная цель природы (как кри-
терий прогресса) возводится в вечную и неизменную. Однако это
случается уже редко: логический процесс построения понятия про-
1-[аука в поэзии и поэзия в науке 2 51
----------------------------------------------------------------~~
гресса тут слишком очевиден и потому только очень немногих мо-
жет вводить в заблуждение.
Но ддя того чтобы построить идею прогресса гражданского обще-
ства, нужно ли человеку прибегать к тем же самым логическим при-
емам, к которым он по необходимости должен был прибегнуть при
построении идеи прогресса в природе? Человек не знает и не может
знать целей природы, он даже не знает, есть ли они у нее, потому ему
ничего более не оставалось, как только обратиться к ее истории
и, подметив там постоянное развитие известных черт, сделать из них
критерий прогресса, цель природы. В такой ли же безызвестности
находится человек и относительно цели гражданского общества? Нет,
он хорошо знает эту цель, потому что он очень хорошо знает цель
своего собственного суждения. Он знает, что цель жизни и деятель-
ности каждого отдельного индивида есть счастье; следовательно,
и целью человеческого общежития, целью гражданского общества
должно быть счастье всех индивидов, его составляющих. Если такова
конечная цель гражданского общества, то, значит, она же должна быть
и критерием его исторического развития, его прогресса. Таким обра-
зом, гражданский прогресс в отличие от прогресса природы имеет
твердую, безусловную, абсолютную мерку; по своему характеру эта
мерка, так сказать, априористична, она выведена не путем индукции
из истории человеческого общежития, она заимствована непосред-
ственно из самой сущности, из цели этого общежития. Природе мы
не можем навязывать целей, человеческому обществу — мы можем
И должны. Отсюда вытекает следующее коренное различие между
историей развития природы и историей развития гражданского об-
щества: первая всегда прогрессивна, в нашем уме понятие прогресса
в природе всегда тождественно с понятием истории природы; эта
история и дает нам критерий прогресса, иными словами, она служит
сама себе мерилом, и другого мерила у нее не может быть. Напротив,
история гражданского общества только тогда бывает прогрессом,
Когда она приближает общество к осуществлению его цели, к достав-
лению счастья всем людям; общество может существовать миллионы
век°в, оно может беспрерывно менять свои формы, переходить из
°Дной метаморфозы в другую и притом так, что каждая новая фор-
а’ Н01йя метаморфоза будет представлять собой только дальнейшее
Развитие, только вывод предыдущей формы и метаморфозы, и несмо-
Р , однако, на это долгое существование, на это непрерывающееся
252
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и совершенно последовательное движение, история этого общества
все-таки не будет прогрессом, если последовательная смена форм не
приближает, а отдаляет от его конечной цели. К истории природы
мы не можем относиться критически, потому что у нас нет крите-
рия для подобной критики; к истории человеческого общежития мы
можем и всегда должны относиться критически, потому что такой
критерий у нас есть. Таким образом, понятие о прогрессе в природе
и понятие о прогрессе в обществе — это два понятия, по своему ло-
гическому содержанию совершено различные: в первом содержится
указание только на то, что есть, во втором — на то, что должно быть.
Понятия, различные по своему логическому содержанию, не долж-
ны быть смешиваемы; последствия такого смешения всегда гибельны
и для человеческой логики, и для человеческой практики. Начните
рассматривать развитие природы с точки зрения прогресса граждан-
ского общества, — что выйдет? Не трезвое, разумное естествознание,
а пошлая, нелепая телеологическая метафизика. Начните изучать
историю гражданского общества с точки зрения прогресса приро-
ды, — что получится в результате? Мрачный фатализм, подобостраст-
ное пресмыкательство перед каждым совершившимся фактом. Каким
бы глупым показался тот натуралист, который вздумал бы в природе
отыскивать добро и зло, дурное и хорошее! Но как возмутителен и
тот историк, который не видит в истории общества ни того, ни дру-
гого, который уверяет, будто бы прошлое для него, историка, должно
быть безразлично, который относится к этому прошлому так же, как
естествоиспытатель к природе. От естествоиспытателя мы требуем
только, чтобы он, отметив известный факт, точно его описал, указав
его связь с актами предыдущими, последующими и сосуществующи-
ми. Для историка этого мало: он должен, кроме того, показать, на-
сколько отмеченный им факт приближает или удаляет общество от
его конечной цели — счастья всех его членов; он должен отнестись
к нему критически, и, чем строже, чем беспощаднее будет его кри-
тика, тем лучше он выполнит свою задачу, тем поучительнее будет
его история. Историк, не умеющий осуждать прошлого, должен быть
дурным человеком и еще более дурным гражданином. Под флером
его исторического беспристрастия покорно прячутся
раболепие и малодушие.
Но если развитие естествознания способствовало очищению по-
нятия прогресса в природе от остатков метафизической телеоло-
253
в поэзии и поэзия в науке
гии, то оно же> быть может, немало содействовало затемнению и
извращению понятия прогресса гражданского общества. К истории
гражданского общества поспешили применить то, что могло быть
справедливо, под известным условием, только относительно исто-
рии природы. В истории природы — все прогресс, потому что здесь
под прогрессом ничего более и не подразумевается, как только
самая эта история. То же начали видеть и в истории гражданского
общества, и здесь также все оказалось прогрессом. «Раз став на эту
точку зрении, весьма остроумно замечает Кинэ, — человеческий ум
принялся так славно работать, что дошел наконец до тот что увидал
в потемках свет, в зле — добро; отсюда само собой вытекало, что на
все последующее человек должен смотреть как на более совершен-
ную тень предыдущего. Оставалось только постоянно справляться с
хронологией. Что сегодня — то хорошо, а что будет завтра — то еще
лучше, что было вчера — то дурно. Вот эта теория в ее простейшей
форме» (р. 241). Да, вот эта теория в ее простейшей форме; Кинэ пре-
восходно ее понял и очень остроумно формулировал в нескольких
словах всю ее дикую нелепость. Но он только не заметил, что эта тео-
рия должна бы быть его собственной теорией, если бы только он ре-
шился принести в жертву логической последовательности свои чест-
ные гражданские чувства. Нелепость, к которой логически приводит
отождествление гражданской истории и естественной, процесса в
природе с прогрессом в обществе, не заставляет Кинэ отказаться от
этого отождествления; напротив, он видит в нем один из принципов
своей science nouvelle. Но, с другой стороны, он не хочет подписаться
и под той нелепостью, которая неизбежно отсюда следует. Как же он
вывертывается из этого затруднительного положения?
Он вводит некоторую поправку в понятие прогресса природы и
Думает, что этой поправкой он все сделал и снял с себя печальную
необходимость петь в унисон с продажной сворой пресмыкающихся
софистов-фаталистов. Но в чем же состоит эта поправка? Он говорит
неправда, будто в природе — все прогресс. Не всякий органический
тип непременно совершенствуется; напротив, некоторые исчезают,
Дсградируются, вымирают; другие, достигнув известной ступени раз-
вития, останавливаются на ней и больше не развиваются. Природа
Как будто бросает их и сосредоточивает все свое внимание на другом
Типе, потом оставляет и этот, переходит к третьему и т. д. Иногда она
4‘Вке, по-видимому, возвращается на зад, к старым типам, дарит им
254
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
свое благоволение, забывая на минуту свои новые произведения. Од-
ним словом, прогресс в природе совершается не по прямой, а по кри-
вой, изломанной линии. Прекрасно, но ведь все-таки это прогресс,
ведь все-таки остается несомненным, что история природы есть в то
же время и история прогресса. Сущность дела от этого нисколько
не изменилась, а, напротив, в этой кривой линии прогресса приро-
ды фаталист увидит только новый аргумент в пользу своей теории.
Конечно, теорию кривого прогресса в природе гораздо легче при-
менить к истории гражданского общества, чем теорию прогресса
прямолинейного. Но именно потому-то первая и хуже второй, — она
дает слишком много простора произволу софиста. Уж пусть лучше он
по поводу каждого общественного явления восклицает: «Прекрасно!
Вот так прогресс!» Тогда по крайней мере одни только дураки ему
поверят. Но начни он применять к истории теорию «кривого про-
гресса», так тут, пожалуй, и проницательный человек собьется с толку.
Впрочем, эта теория «кривого прогресса» не нововведение. Она давно
уже в ходу и давно уже получила право гражданства в истории. Она
в сущности так же фаталистична и так же чудовищно абсурдна, как
и теория прямолинейного прогресса с ее знаменитым девизом: что
было вчера — то дурно, что сегодня — то хорошо, что будет завтра —
еще лучше. В самом деле, почему эта формула нам кажется нелепой?
Единственно только потому, что она в простой смене событий, т. е. в
самой истории, ищет критерия прогресса, иными словами, в граж-
данской истории видит естественную историю. А
ведь именно этого-то и хочет Кинэ, ведь на этой-то точке зрения
он и настаивает. Если в самой истории Тбго или другого общества
мы ищем критерии прогресса, то, очевидно, никакая история невоз-
можна без прогресса — кривого или прямого, это все равно. Но, бога
ради, разве это не фатализм? Что же остается людям делать? Хлопо-
тать о прямой линии. Да стоит ли игра свеч? Ведь и кривая приведет
к этой же цели — к «островам счастья». Не так только скоро, — да.
боже мой, к чему же торопиться? Лишь бы знать, что прогресс всег-
да идет, даже тогда, когда сами мы стоим на месте, — и чего уже тут
хлопотать еще о скорости. Если нам наверное известно, что жареный
рябчик сам свалится в наш рот, то гораздо разумнее немножко подо-
ждать этого счастливого события, чем возиться с ружьем, шататься
по лесу, целиться, стрелять, общипывать, жарить и т. д. И разве не так
именно рассуждает и теперь большинство, успокоенное уверениями
Наука в поэзии и поэзия в науке
255
софистов насчет вечности и неизменности прогресса? Разве мы не
слышали на каждом шагу одной и той же утешительной песни: «По-
дождем, рано или поздно, а жареный рябчик-таки свалится нам в рот,
з не нам, так детям нашим; ведь уж что должно случиться, то непре-
менно случится, — о чем же много хлопотать?»
И эти люди правы, сто раз правы. Не они виноваты, что им про-
жужжали уши и вбили в головы теорию жареного рябчика.
XI
Но может ли Кинэ когда-нибудь проповедовать соблазнительную
теорию жареного рябчика? О, нет, он возмущается против нее и не
хочет верить, чтобы она были естественным выводом из его анало-
гии. Что ему за дело до последовательности? Последовательными
могут быть в этом случае только те наемные софисты, которые дав-
но уже заглушили в себе свои гражданские чувства, которые давно
уже привыкли торговать своей совестью и фабриковать свои теории
по требованию людей. Но Кинэ, дожив до глубокой старости, остал-
ся все тем же пламенным поклонником свободы и безукоризненным
гражданином, каким он был и в юности, — он никогда не продавал
своих убеждений и ни перед кем не раболепствовал.. Поэтому ему
трудно, ему даже невозможно сохранить в таком щекотливом вопро-
се суровую последовательность фаталиста. В самом деле, в силу ка-
кой логики он, только что при знавший аналогию законов развития
и прогресса природы с законами развития и прогресса гражданско-
го обществу в силу какой логики заставляет он вдруг бесстрастную и
фаталистическую природу обратиться к людям с такой благородной
и гражданской речью: «Человек, народ, человечество, не воображай,
будто без всякого усилия с твоей стороны какая-то непреодоли-
мая сила влечет тебя к лучшему порядку вещей даже тогда, когда ты
спишь. Успокоенный этой уверенностью, ты засыпаешь сном камня,
мечтая, что проснешься на островах счастья. Но все живое громко
протестует против такой иллюзии. Открой глаза! Все указывает тебе
на необходимость действовать, бороться. Это урок, который дает са-
мое маленькое самому большему, инфузорий — царю создания. Ты
не можешь остаться царем ни единого дня, если не увенчаешь себя
°Ими собственными делами. Ничего не делать и идти вперед — это-
Не суждено ни человеку, ни раковине. Когда человек считает сам
256
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
себя единственным центром и не принимает участия в жизни других
людей, тогда наступают века падения. Не окружай себя пустынными
островами, где только ты будешь единственным обитателем: что не
увеличивается — то умаляется, а что умаляется — то погибает. До-
стигнув известной ступени совершенства, не думай, что падение не-
возможно! Сегодня ты паришь на вершине всего сущего, — смотри,
чтобы завтра ты не стал пресмыкаться! Не воображай, что, что бы
народ ни делал, он всегда прогрессирует, — это так же нелепо от-
носительно государств, как и относительно колонии полипов. Ка-
ким бы именем ты меня ни называл — Изидой, Цибелой, Природой,
Творением, но, знай, я ни на одну минуту не успокаиваюсь в инерт-
ном квиетизме. Подражай мне. Во мне все — движение, все — жизнь,
все — деятельность, все — прогресс. Каждая порода живых существ
борется с препятствиями, и эта борьба — необходимое условие ее
прогресса. Не надейся же, что ты один можешь идти вперед не дви-
гаясь!» (v. 2, рр. 247,248). Но могла ли бы природа обратиться с такой
речью к какой-нибудь ящере или колонии полипов? Что могла сде-
лать бедная ящера, когда пробил час ее мирового царства? Могла ли
она хотя единую минуту оспаривать господство у млекопитающего?
Может ли осел, как бы он ни стремился к самоусовершенствованию,
подняться до человека? Может ли черный муравей изменить свою
судьбу и освободиться из-под ига красного? Но человек ведь не яще-
ра и невольник не черный муравей! Вот потому, что человек не яще-
ра и не муравей, что он не должен быть ослом, что он всегда может
по своему произволу изменять условия окружающей его жизни, что
законы развития гражданского общества йе имеют ни единой черты
той непреложности, вечности и неизменности, которой запечатле-
ны законы природы, — вот потому-то все ваши праздные аналогии
никуда и не годятся, вот потому-то они и нелепы. Законы природы
ничего более не могут требовать от живых существ, как только про-
стого приспособления к данным и от воли живых существ
нисколько не зависящим условиям жизни. Напротив, законы граж-
данского развития налагают на человека обязанность не только при-
способляться, но постоянно стремиться видоизменить и улучшить
эти условия. Законы истории говорят человеку: «Ты сам нас сделал,
тебе мы повинуемся, от тебя зависит переделать нас, как найдешь
лучшим». Законы природы говорят живому существу: «Не ты нас сде-
лал, а мы тебя создали, нам ты должен повиноваться, мы изменяем
Наука в поэзии и поэзия в науке
гы
тебя, как нам вздумается, но ты не можешь и не смеешь к нам при-
коснуться!» Ну какая же тут может быть аналогия?
XII
Организм и гражданское общество. Кинэ не про-
водит подробной аналогии между живым, индивидуальным организ-
мом и обществом, но принимает эту аналогию, так сказать, a priori
и кладет ее в основание своей science nouvelle. В первой главе мы
указали на те главные исторические законы, которые выводит Кинэ
из истории органических форм природы. К его удовольствию, ему
кажется, что подобные же законы он может отыскать и в истории
человеческих обществ. Разбирать здесь эти аналогии мы не будем,
так как это завлекло бы нас слишком далеко; но так как все они осно-
вываются и объясняются предполагаемым тождеством между граж-
данским обществом и животным организмом, то достаточно будет
остановиться на одной этой аналогии и посмотреть, насколько она
состоятельна. Если она неправдоподобна, то и все подмеченные Кинэ
сходства (если бы даже это и действительно были сходства) между
объясненными нами выше явлениями из истории природы и некото-
рыми явлениями из истории гражданского общества будут призрач-
ными, случайными, так сказать, поэтическими сходствами, не
имеющими ничего общего с научной аналогией, и потому не могут
быть допущены в науку без оскорбления ее достоинства.
Кому не известны те уморительные сходства, которые находила и
находит досужая фантазия людей между гражданским обществом и
животным организмом? С легкой руки праотца метафизики Платона
(чтобы не углубляться более в историю юмористических подвигов
человеческого ума) сколькие философы испытывали свое остроу-
мие над этой благодарной работой! Философ(или по крайней мере
считающий себя за такового) Спенсер поусердствовал до того, что,
читая его остроумные аналогии, можно подумать, будто природа соз-
давала животный организм по образу и подобию английской кон-
ституции; в ней она почерпала свое вдохновение, и, чтобы понять
гаину ее творения, нужно только открыть Magna charta libertatum196.
самом деле, какие поразительные аналогии! В каждом гражданском
обществе есть правительство, которое повелевает; и у животного
есть голова, которая тоже иногда повелевает. В каждом благоустро-
258
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
енном обществе есть министерства финансов и путей сообщения;
и у каждого четвероногого есть система кровеносных сосудов и
нервов. У каждого человека есть руки, которыми он добывает себе
пищу, есть желудок, который ее поглощает, а разве в обществе нет
особого класса рабочих и другого класса, который по отношению
к поглощению может быть уподоблен желудку? У человека есть
способность представления, а в некоторых обществах есть
представительное правление. Как в человеке постановления предста-
вительной (рассуждающей) способности приводится в исполнение
волей, так в конституционных государствах постановления пред-
ставительного собрания приводятся в исполнение исполнительной
властью. Боже мой, какие богатые аналогии! Но их так много, что
всех невозможно исчерпать; короче сказать, нет ни одного органа
и животном теле, который бы не был уподоблен этими философами
той или другой части общественного механизма. Допустим, что все
эти аналогии безусловно верны и математически точны, но все-таки
все они — и будь их хоть в миллион раз больше — ровно еще ничего
не доказывают. Недостаточно еще показать сходство в отправлени-
ях той или другой части общественного механизма с тем или иным
органом животного тела. Нужно — и это условие sine qua non197, —
нужно доказать, что эти части тела общественного механизма всегда
и неизменно находятся между собой в тех же самых отношениях, в
каких всегда и неизменно находятся уподобляемые им органы живо-
го организма; далее, нужно доказать, что эти отношения так же веч-
ны, необходимы и непреложны в первом случае, как и во втором. Но
именно этого-то и нельзя доказать; вся история показывает нам, что
эти отношения постоянно изменялись; мало того, нисколько не раз-
рушая понятия гражданского общества и ни на один шаг не выходя
из пределов возможного, мы можем по произволу комбинировать их,
как нам вздумается. Значит, между частями общественного механизма
нет никакой органической связи, т. е. их совокупность не составляет
организма. Попробуйте разрушить в своем уме органическую связь
частей живого тела, не разрушая в то же время представления об этом
теле как об организме. Это логически невозможно: понятие организ-
ма немыслимо без органической связи его частей, а органическая
связь есть связь естественная, неизменная, непреложная. Итак, то, что
составляет условие sine qua non логического понятия организма, то
совсем не составляет условия логического понятия общества. Может
Наука в поэзии и поэзия в науке 259
_—--------------------------------------------------------------
ли же быть какая-нибудь аналогия между такими понятиями? Но и
это еще не все. Единство жизни — вот другое необходимое
и неизбежное условие для понятия о живом организме. Понятие о
единстве жизни значительно расширено в последние время исследо-
ваниями естествоиспытателей; мы знаем теперь, что есть такие жи-
вые тела, которые, будучи разрезаны на мелкие части, не умирают, а
каждая отрезанная часть продолжает жить своей жизнью. Однако все
же остается несомненным, что, пока эти части составляли одно тело,
их частная жизнь и деятельность сливались с общей жизнью и дея-
тельностью целого. Мы логически не можем себе представить такой
живой организм, в котором бы деятельности отдельных частей не на-
ходились между собой в гармоническом единстве, в котором бы они
постоянно противоречили одна другой, в котором бы то, что делает
одна часть, всегда разрушалось бы тем, что делает другая. Между тем
нет ничего логически невозможного представить себе такое обще-
ство. Борьба отдельных элементов общества, антагонизм обществен-
ных сил — все эти понятия нисколько не исключают и не нарушают
представления об обществе. Мало того, те же поэты-философы, везде
отыскивающие аналогии (гораздо бы лучше было, если бы они суме-
ли ограничиться только аналогиями между различными частями тела
своих возлюбленных и различными явлениями и предметами внеш-
ней природы. По крайней мере это совершенно невинно!), видят в
этой борьбе неизбежный закон природы, так что для них
понятие общества даже и немыслимо без понятия вечной борьбы и
анта: онизма между его отдельными частями. Прекрасно. Пусть же те-
перь эти философствующие поэты отыщут нам в природе хотя один
такой организм с дифференцированными органами, в котором бы
все эти органы находились между собой в постоянном антагонизме,
в котором бы одна часть тела постоянно дралась с другой и старалась
бы ее уничтожить и который бы, несмотря на эту вечную драку, на
это вечное истязание самого себя собой же, не переставал бы жить
и благоденствовать. О, это бы была превосходная находка! Вот тогда
бы уже можно было делать какие угодно аналогии, а до тех пор к чему
загрязнять науку сором поэзии.
Воображаемая аналогия между обществом и организмом есте-
ственно привела к мысли приложить к истории первого тот крите-
рий прогресса, который был отыскан в истории органических форм.
Мы видели, что за один из таких критериев можно взять дифферен-
260
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
цирование органов. Приложив этот критерий к истории развития
гражданского общества, поэты-философы (и в том числе Кинэ) по-
разились новой и, по их мнению, поразительной аналогией между
обществом и организмом. В самом деле, не удивительно ли: по мере
того как развиваются органические формы, их органы все больше
и больше специализируются, по мере того как развивается граждан-
ское общество, труд в нем все более и более специализируется. Что
же, неужели и это — простая случайность? Нет, уже это не случай-
ность. Мы логически не можем себе представить ни органического
прогресса без дифференцирования органов, ни экономического —
без разделения труда. Кто станет против этого спорить? Конечно,
никто, если бы только эта мысль была высказана лет сто тому назад.
Сто лет тому назад философствующие поэты были бы совершенно
непобедимы со своей поразительной аналогией. Но с тех пор, увы,
многое изменилось: машина ниспровергла в прах всю эту соблазни-
тельную аналогию. Машина сказала: «Если до меня специализация
труда была необходимым условием экономического прогресса, то с
той минуты, как я явилась на сцену экономической жизни, этого уже
не будет. Не нужно будет рабочему всю свою жизнь посвящать одной
какой-нибудь технической специализации, я все сделаю за него. Кор-
порации, цехи, дифференцированные мануфактуры — все, все уни-
чтожу. Чтобы управлять мной, не нужно будет никакой специальной
подготовки. Но этого мало: я не только уничтожу дифференцирова-
ние различных отраслей физического труда и превращу этих теперь
разделенных и разноименных работников-специалистов в одну об-
щую, сплоченную, безразличную массу фабричных; я уничтожу
даже ту китайскую стену, которая теперь воздвигнута между физиче-
ским трудом и интеллектуальным. Я сделаю первый таким простым
и легким, что рабочий будет иметь и время, и возможность заняться
вторым». Так сказала всесильная машина, которая могла быть добрым
ангелом человечества, если бы ее не поспешили сделать его злым ге-
нием. И многое из того, что она обещала, она уже и сделала; в буду-
щем она сделает остальное. Ее тенденция очевидна, она неизбежно
должна уничтожить дифференцирование труда между людьми, по-
тому что всю техническую, тонкую, специальную работу она берет
на себя. Ее механизм дифференцируется и специализируется, и по
мере того как он дифференцируется и специализируется, уменьша-
ется дифференциация и специализация труда в механизме общества.
Наука в поэзии и поэзия в науке
261
Между ею и организмом животного вы действительно найдете много
аналогий. Но вы видите: прогресс общества представляет не анало-
гию, не подобие, а нечто совершенно противоположное прогрессу
животного организма. Прогресс органической формы (как и про-
гресс машины) сопровождается постоянным дифференцированием
органов; прогресс общества, напротив, доведя специализацию труда
до известного пункта (в период мануфактурной промышленности),
стремится затем обобщить, ободноформить специализированный
труд, сделать разделение его между людьми ненужным, излишним,
возвратить общество к тому первообразному состоянию, когда каж-
дый пастух, каждый пахарь был в то же время и поэт, и философ, и
законодатель, и жрец, и, наоборот, философы, поэты, жрецы и зако-
нодатели пасли стада и возделывали поля. Итак, где же тут аналогия,
где же тут хотя тень подобия?
Но мы напрасно стали бы обращаться с этим вопросом к Кинэ.
Этот гениальный ум, постоянно занятый вопросами политики и
истории, весьма плохо знаком с законами политической экономии.
Он совершенно уверен в несокрушимости только что разобранной
нами аналогии (рр. 249-252). Прекрасно. Но сейчас он сделает из
этой аналогии логический вывод, потом сейчас же опровергнет этот
вывод и, таким образом, собственными руками разрушит свое созда-
ние. Это самое лучшее. Хорошо иметь дело с такими честными поэта-
ми, как Кинэ: дойдя до какого-нибудь жестокого вывода, они всегда
сами себя опровергнут.
XIII
Дарвиновская теория выбора в применении
к истории гражданского общества. Если между
гражданским обществом и животным организмом существует ана-
логия, то отсюда, естественно, следует, что все, что справедливо от-
носительно последнего, будет справедливо и относительно первого.
В истории природы мы замечаем, что органические формы, более
соответствующие окружающим их условиям жизни, т. е. более со-
вершенные, всегда побеждают и вытесняют формы однородные им,
но менее совершенные. Совершенство формы здесь является глав-
ным и необходимым условием победы: менее совершенное никогда
в природе не может восторжествовать над более совершенным. По-
262
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
беда — здесь единственный критерий совершенства; другой крите-
рий логически немыслим. Но гражданское общество, по понятиям
поэтов-философов, есть тоже одна из органических форм, следова-
тельно, и в гражданской истории победа — единственный критерий
совершенства. Ты победил, Галлилеянин, — значит, ты прав! «Веч-
ная борьба народов, — говорит Кинэ (р. 349), — что это такое, как
не та же борьба за существование, которая, объяснила нам нынче
столько таинственного в царстве растительном и животном. Разве
маленькие государства не боролись с большими, а большие друг с
другом — Иерусалим с Вавилоном, Абиссиния с Египтом, Греция
с Персией, сабины с Римом, как борются разновидности одной и
той же породы, пока, наконец, менее совершенная поглощается и
вытесняется более совершенной? Эта аналогия так хорошо сама за
себя говорит, что с нашей стороны незачем на ней долго и оста-
навливаться. Поэт-философ забывает, что в общественном организ-
ме — уж если ему угодно считать гражданское общество организ-
мом — интересы правящих, господствующих сословий очень редко
(чтобы не сказать: никогда) совпадают с интересами всего обще-
ства, народа вообще... (мы говорим здесь, разумеется, об истории, о
том, что было, и совсем не касаемся того, что есть). Поэтому борьба
одного общества с другим — это совсем не борьба за существова-
ние; это — борьба честолюбий, алчности, корысти; это — борьба
каприза и самодурства, но редко — борьба по неизбежной необхо-
димости. Общество победившее почти всегда проигрывает столько
же, сколько и общество побежденное. Не нужно слишком хорошо
знать историю, чтобы сейчас же вызвать в своем уме тысячу приме-
ров, подтверждающих эту мысль, потому здесь нет надобности ука-
зывать на них. Но если даже мы допустим, что интересы правящих
совпадают с интересами всего общества и что война всегда ведется
во имя и ради этих интересов, то и эта уступка нисколько не по-
правит дела. Борьба одного общества с другим будет тогда действи-
тельно борьбой за существование, но победа здесь все-таки не будет
иметь того значения, которое она имеет в царстве природы. Она
все-таки не будет мочь служить критерием совершенства победив-
шего организма. Что говорит победа одного общества над другим?
Только то, что государственный организм одного общества сильнее
государственного организма другого. А от чего зависит сила госу-
дарственного организма? От количества войска, от наибольшей
Наука в поэзии и поэзия в науке
263
централизации государственной власти, т. е. от таких элементов,
развитие которых почти всегда бывает обратно пропорционально
развитию гражданской свободы. Следовательно, если победа одно-
го гражданского общества над другим есть такой же необходимый
признак его совершенства, как и победа одной органической раз-
новидности над другой, то, значит, количество войска и сила цен-
тральной власти есть единственное и необходимое мерило граж-
данского прогресса. Вот логический вывод, к которому приводит
эта аналогия. Развращенное, порабощенное и угнетенное Ассирий-
ское царство — более совершенный общественный организм, неже-
ли царство Иудейское. Почему? Там восточный деспотизм и каприз-
ный произвол сатрапов, здесь почти еще патриархальная свобода;
там рядом с безумной роскошью возмутительная бедность, здесь
в народном хозяйстве еще сохранились следы коммунистических
принципов патриархального быта;там бессовестное тиранство, с
одной стороны, унизительной рабство — с другой, здесь — почти
полное равенство всех перед законом; там — проповедь разврата,
здесь — любовь и братства. Нужды нет! Вавилон все же лучше, со-
вершеннее Иерусалима, потому что Вавилон победил Иерусалим.
Это говорит Кинэ, Кинэ — неизменный, вечный поклонник сво-
боды, неизменный, вечный враг тирании! ,
Нет, он откажется от этого нелепого фатализма, он найдет дру-
гой, более человеческий критерий гражданского прогресса, крите-
рий, который не будет иметь ничего общего с животной борьбой за
существование. Не ему мерить гражданский прогресс числом рабов
и солдат. Ддя этого имеется особая порода мыслителей, к которым
Кинэ никогда не принадлежал и не может принадлежать. Потрудимся
только перевернуть несколько страничек.
В предисловии ко второй книге (preambule) Кинэ, как бы забыв
на минуту все свои аналогии, устанавливает критерий гражданского
прогресса, абсолютный и безусловный, нисколько не зависящий и,
быть может, даже нисколько не оправдываемый историей граждан-
ского общества. По его мнению, мерилом гражданского прогресса
Должно быть развитие психической природы человека, а его конеч-
ной целью — торжество интеллекта, торжество мысли. Ему даже ка-
жется, что к тому стремится вся природа: «К нему (т. е. к торжеству
мысли), — говорит он, — и тяготеет все сущее. Будем же уважать
мысль, плод работы веков!» (р. 296). Но развитие мысли невозмож-
264
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
но без гражданской свободы; с другой стороны, все, что связывает и
притупляет мысль, ухудшает породу людей, отбрасывает их на низ-
шую ступень живых существ. У рабов и у бедных вместимость черепа,
как показывают новейшие анатомические изыскания (Фохт.198 Vorl.
uber d. Mensch, 1865, p. ИЗ; Де-Ферри.199 Discours de reception, 1867,
p. 19), меньше, чем у людей свободных и обеспеченных.
«Таково, — говорит Кинэ, — последнее слово науки. Сделайте
же из него сами, прошу вас, тот вывод, который отсюда неизбежно
вытекает. Отсюда неизбежно вытекает, что сковывать ум народа в
инертичной бездеятельности или, что то же, отнимать у него свобо-
ду — это значит не только посягать на его нравственную жизнь, на
его право (это еще вещь неважная), нет, это значит деградировать,
притуплять физические органы тех способностей, которые ему вос-
прещают упражнять».
«Это значит не только убивать душу, но и уродовать тело, пора-
жать мозг, сплющивать череп, отбрасывать человека на низшую сту-
пень органических существ».
«С другой стороны, народы, которые отдают себя во власть тира-
нии, не только предают свою душу, — нет, они предают и свое тело; их
череп уменьшится, черепные полости выродятся. Они, в буквальном
смысле слова, сделаются людьми с уменьшенной головой,
deminuto capitis200, как выражалось о рабе римское право, будто пред-
восхищая эту физиологическую истину».
«И если бы можно было измерить вместимость черепа римлян
до и после царизма, то, конечно, оказалось бы уменьшение лобных
сводов».
«Вот почему народы так мало походят сами на себя до и после
рабства; вот почему одни и те же слова уже не производят на них
прежнего впечатления; теперь они бесчувственны к тому, что прежде
их волновало; что прежде они любили, то теперь ненавидят; чем пре-
жде гордились — теперь презирают. Говорите им языком правды, —
ваши слова не дойдут до их ушей, — а почему? Я уже сказал: потому,
что не только их дух изменился, изменились их органы. Череп, сжи-
маясь, стал слишком тесен, чтобы вместить в себя великие божества:
правду, истину, разум. Они не могут войти в него иначе, как ползая на
коленках, сгибаясь до земли».
«Но удивительная вещь, удивительное открытие, возвращающее
надежду отчаянию! Едва какой-нибудь случай возвратит свободу
цауха в поэзии и поэзия в науке 265
этим народам, у которых апатия и рабская нищета сплющили че-
реп, — и через два-три поколения их органы совершенно выправ-
ляются».
«Так случилось с флевскими (Flews) ирландцами, которых отчая-
ние вынудило эмигрировать в Соединенные Штаты. Туда они при-
были с уменьшенной головой, выродившимися почти до
австралийского типа. Но через какие-нибудь два поколения они, на
свободной почве питаясь лучшим хлебом и, конечно, лучшими, бо-
лее новыми идеями, принятые в недра Америки, окруженные духом
великого народа, родились здесь как бы второй раз. Прежде это были
люди, по-видимому, каменного периода; теперь они сделались людь-
ми нашего века. Что же произвело такое чудо? Свобода».
«Таким образом, вопрос о деспотизме получает новую поста-
новку. Беспристрастная наука доказала, что, во-первых, порабощать
народ — это значит убивать его материально, во-вторых, сносить
рабство — это значит умерщвлять и душу свою, и тело. Гомер как бы
предчувствовал эту истину естественной истории, когда он слагал
этот часто цитируемый стих: «Проницательный Юпитер взял поло-
вину ума у людей, которых он сделал рабами».
«Деспотизм — это не только безумие властителя, это убийство
целого народа». *
«Рабство — это не только нравственное унижение, это физиче-
ское увечье целой породы» (рр. 390-393).
«Отнять у человека свободу — это значит низвести его до живот-
ного,' отбросить его в те отдаленные века, когда для дыхания не хва-
тало воздуха правосудия. Какое преступление! — думаете вы. Да, нет
преступления более ужасного. Ну, а что вы скажете, если свободу от-
нимают не у одного человека, а у целого народа?» (р. 406).
Итак, свобода гражданского общества — вот единственный кри-
терий (по мнению Кинэ) его совершенства и прогресса. Его может
победить, его может уничтожить и стереть с лица земли толпа рабов,
управляемых и предводительствуемых хищным тираном, но это все-
таки не может заставить нас видеть в этой толпе рабов более высокую
общественную организацию, чем та, которую представляет нам союз
побежденных, униженных, ограбленных, но свободных граждан. Так
говорит теперь Кинэ. Но если дарвиновский selection201 природы в
применении к истории означает только торжество грубой силы, а
отнюдь не совершенство организации, то какая же может быть ана-
266
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
логия между selection природы и selection истории? Первое — всегда
критерий прогресса, второе — почти никогда и если и бывает им, то
очень редко, и притом совершенно случайно.
XIV
Несчастная мысль об аналогии общества с животным организмом
и законов природы с законами истории привела Кинэ еще к одному
абсурдному выводу, и — что печальнее всего — он сам нигде не до-
гадался опровергнуть его. Нам даже кажется, что именно в этом-то
выводе он и отыскал тот елей утешения и успокоения, который он
обещал влить в наши сердца своей книгой.
В чем же состоит этот елейный вывод?
В природе органических форм замечено, что часто организм,
внезапно усовершенствованный, т. е. видоизмененный, каким-нибудь
искусственным образом (вследствие искусственного подбора роди-
чей), через несколько поколений снова возвращается к своему перво-
начальному, менее совершенному типу. Это явление или, если хотите,
этот закон известен под именем закона атавизма. Приложите, гово-
рит Кинэ, этот закон атавизма к истории гражданского общества, и
вы поймете, почему часто общество, быстро усовершенствованное,
видоизмененное революционным переворотом, через несколько по-
колений возвращается к прежнему порядку вещей, почему за рево-
люцией следует реставрация (р. 234). Отсюда само собой вытекает
следующее нравоучение: «Мечтательные граждане, когда вы видите,
что хищная и тупая реакция разрушаетчглоды ваших трудов и воз-
вращает общество к той первобытной дикости и варварству, из кото-
рого вы вытащили его с такими тяжелыми усилиями, утешьтесь: так
бывает и в природе. Это непреложный закон атавизма в применении
к истории». К этому утешению уже сам Кинэ прибавляет еще и другое:
«В истории природы, говорит он, — есть эпохи регресса и архаизма;
в это время природа как будто возвращается назад. Прекрасные ам-
мониты заменяются моллюсками, которые, по-видимому, представ-
ляют собой вырождение первых. Так точно бывает и в гражданской
истории, — тут тоже есть века варварства, когда более совершенные
общественные формы исчезают, чтобы дать место формам более гру-
бым. Но, несмотря на это кажущееся (?) падение, человеческое
общество выходит из веков варварства с новыми преимуществами,
цаука в поэзии и поэзия в науке
267
с новыми приобретениями, с новыми зачатками развития, и в нем
появляются новые элементы, прежде неизвестные» (р. 237). Если бы
между указанными здесь явлениями из истории природы и из исто-
рии человечества существовала действительная, хоть сколько-нибудь
научная, а не поэтически-фантастическая аналогия, то, быть может,
нашлись бы люди, которые усмотрели бы в этом факте нечто для себя
утешительное и успокоительное. В самом деле, уже если таков закон
природы, чтобы после реформы следовала реставрация и чтобы века
прогресса перемежались с веками архаизма, то нам, простым, малень-
ким смертным, тут нечего обижаться и волноваться. Закону природы
покориться не унизительно, да и протестовать против него бесполез-
но. Но ведь то-то и беда, что аналогия еще не найдена. Разве те, быть
может, совершенно случайные сходства (как бы часто они ни повто-
рялись — это все равно), на которые указывает Кинэ, имеют характер
аналогии? Разве он доказал, что эти сходственные явления вызыва-
ются сходственными и одинаково неизбежными причинами? Нет, он
даже и не пытается этого сделать, да если бы и пытался, то не мог бы.
Причины, вызывающие в органической природе явления атавизма,
еще не разъяснены наукой. Мы можем объяснить их себе только а
priori. Но, с другой стороны, причины, вызывавшие в большей части
случаев за реформой реставрацию, известны довольно хорошо. Мы
знаем, что в них нет ничего непреложного, ничего необходимого,
ничего разумного, мы знаем, одним словом, что этот исторический
атавизм — явление совершенно случайное, преходящее, что это про-
дукт несовершенства общественной организации и что, чем она бу-
дет совершеннее, тем реже мы будем с ним встречаться.
XV
Борьба за существование в природе и в граж-
данском обществе. Вот еще одна из любимейших ходячих
аналогий современной софистики. Кинэ, разумеется, ухватился за
Нее с наслаждением и развил с подробностью. И не мудрено: такой
аналогией может увлечься и не один поэт. С одной стороны, в ней,
п°-видимому, много справедливого, а с другой — она приводит к чу-
довищным выводам. Что же в ней справедливо и что чудовищно не-
лепо?
268
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
«Экономист Мальтус202, — говорит Кинэ (р. 253), — лет семьдесят
тому назад произвел решительный скандал, установив закон, что «на-
родонаселение всегда держится на уровне средств своего существо-
вания». Это значит, — объясняет далее Кинэ, — что, там, где не хватает
человеку пищи или земли, он вырождается и исчезает».
Совершенно справедливо, но разве это сказал Мальтус? Да если
бы он сказал это, то, вероятно, он заслужил бы себе не репутацию
невежественного, софистического экономиста (и притом еще
экономиста-вора, потому что он чужие мысли выдавал за свои соб-
ственные203), а разве что репутацию невиннейшего и простодушней-
шего из невиннейших и простодушнейших юмористов. Боже мой, да
разве нужно быть экономистом, разве нужно анализировать явления
общественной жизни, чтобы знать, что человек, который мало ест,
тощает, а который совсем не ест, умирает? Человек каменного века
знал эту истину так же точно и хорошо, как и мы, люди века машин
и телеграфов. И какой же это экономический закон? Это — закон ор-
ганический, физиологический, но совсем не экономический. Связы-
вать этот закон с именем Мальтуса — это так же нелепо, как связывать
другую, не менее великую истину, именно: что все люди смертны, — с
именем того или другого человека, высказавшего этот непреложный
афоризм по тому или другому поводу. Но боги особенно, кажется,
покровительствуют экономисту Мальтусу: ему по только удалось при
жизни выдать чужие труды и мысли за свои собственные (это, ко-
нечно, и не ему одному удавалось!), ему не только удалось и после
смерти прослыть за великого человека (это тоже часто случается!),
но ему удалось возобновить память о себе даже тогда, когда его ста-
ли забывать, ему удалось — и для него самого, вероятно, совершенно
неожиданно — сочетать свое имя с именем одного из величайших и
популярнейших людей нашего века — с именем Чарлза Дарвина204.
Вот это так называется быть счастливым! Убогий пастор Мальтус и
великий естествоиспытатель Дарвин! Какое оригинальное и непред-
виденное сопоставление имел! Но одного такого сопоставления до-
статочно, чтобы озарить лучами славы первое и затмить лучезарный
блеск второго. В самом деле, что такое сделал Дарвин? Он, расска-
зывает Кинэ (и если бы это говорил только один Кинэ, то это было
бы еще ничего: поэту многое можно простить!), только взял в 1859 г.
из рук покойного Мальтуса открытый им экономический закон и
применил этот закон к органическому царству природы (р. 254). Как
Наука в поэзии и поэзия в науке 269
гениален должен был быть этот покойник, который сумел открыть
в экономической жизни народа законы, оказавшиеся впоследствии
удобоприменимыми ко всей природе! С другой стороны, взять уже
готовый закон и только обобщить его, подкрепив массой кропот-
ливо собранных исследований, — это дело простого трудолюбия и
совсем не гения. Что же такое сделал Дарвин, чего бы не сделал или
по крайней мере чего бы не мог сделать (если бы только захотел)
гениальный пастор Мальтус? Непременно должно быть между ними
что-нибудь общее, если так упорно сопоставляют эти два имени, если
даже сам Дарвин прикрывает иногда свои обобщения сомнительным
авторитетом пастора-вора’.
Когда вы видите глупую обезьяну, режущую ножом камень, и умно-
го человека, разрезающего ножом хлеб, то, конечно, вы отыщете мно-
го общего в деятельности обоих этих существ, столь различных по
своему органическому развитию. И та и другой режут, и та и другой
режут ножом. Вся разница только в том, зачем они режут и что они
режут. И Мальтус, и Дарвин исследуют законы, один — жизни эконо-
мической, другой — жизни органической, и тот и другой пользуются
при этом одной и той же физиологической истиной о зависимости
жизни и размножения организма от условий питания. Вся разница
только в том, куда они применяют эту истину и зачем применяют.
Один применяет эту истину к сфере экономических, общественных
отношений, другой — к сфере отношений органических; один имеет
в виду только интересы истины, интересы науки, другой — только
интересы эксплуататоров и лавочников. Как видите, разница невели-
ка, но если часто «гора рождает мышь», то иногда бывает и наоборот:
мышь рождает гору; в настоящем случае так именно и произошло.
Дарвин, применив указанную истину к некоторым явлениям орга-
нической природы, пришел к великим, гениальным обобщениям,
которых достаточно для того, чтобы обессмертить его имя в науке.
Пастор Мальтус, вздумав этой истиной объяснить некоторые явления
экономической жизни, пришел к нелепым абсурдам, которых слиш-
ком даже много, чтобы сделать его имя навеки бесславным.
г Мы имеем здесь в виду то место книги Дарвина «О происхождении видов»,
нТ ЭТ°Т естествоиспытатель, говоря о геометрической прогрессии размноже-
я вида, выражается таким образом: «Это есть только обобщение закона Маль-
У а> примененного к органическому миру вообще».
270
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Но почему же это так вышло? Ведь и в гражданском обществе, и в
природе живые существа борются, вечно и неуспешно борются, по-
чему же наука, объясняя все этой борьбой, приходит к блистатель-
ным выводам, когда дело идет об органической природе, и доходит
до нелепых абсурдов, когда дело идет о законах общественного раз-
вития, экономической жизни?
Потому, что в первом случае эта борьба является фактом перво-
начальным, основным фактом, с которого начинается органическая
жизнь, которым объясняется и из которого выводится вся история
органических форм. Там — это почти единственный фактор органи-
ческого развития, это неизбежное и необходимое условие органи-
ческого прогресса или того, что обыкновенно называют этим име-
нем. Напротив, в гражданском обществе — это факт производный,
продукт известных экономических отношений; не он их объясняет,
не они из него выводятся, а наоборот-, он из них выводится, он ими
объясняется. Потому для того, чтобы объяснить законы этих эконо-
мических отношений, нужно обратиться не к нему, их законному
детищу, а к другим фактам, к их законным родителям. Но Мальтус,
конечно, не мог этого сделать; не потому он не мог сделать, что эти
родители были в его время слишком невидимы. О, нет, он именно
тогда-то и начал писать (правильнее говоря: переписывать),
когда слишком ясно было указано на этих родителей; тогда-то ему и
пришла в голову счастливая мысль: детей выдать за родителей, а ро-
дителей — за детей. Это и было самое верное средство перепутать
все сколько-нибудь здоровые понятия людей и заставить их дого-
вориться до таких абсурдов, которым, конечно, едва ли даже пове-
рит наше потомство, будь оно к нам хоть во сто раз строже, чем мы
к своим предкам.
Факт борьбы за существование, будучи в гражданском обществе
фактом производным, совсем не имеет в нем ни того значения, ни той
всеобщности, которую он имеет в природе. В последнее время вошло
в моду все объяснять борьбой за существование и все ею оправдывать;
ее видят везде, даже там, где нет и тени ее. Всякая война — это борьба
за существование; всякое варварство, всякое мошенничество — это
борьба за существование; наконец весь наш экономический про-
гресс — это продукт борьбы за существование. Боже мой, как все те-
перь становится ясно и просто! Одно магическое слово разрешает
все задачи, распутывает все трудности. А между тем эта знаменитая
Наукя в поэзии и поэзия в науке
271
борьба за существование, которая делает такие чудеса в природе, в
гражданском обществе не только не производит никакого чуда, но
она никогда не могла бы даже вывести его из первобытного состоя-
ния дикарей-каннибалов. Дикари-каннибалы могут тысячи тысячеле-
тий бороться за существование и между собой, и с природой, и через
тысячи тысячелетий они все-таки останутся по-прежнему дикарями-
каннибалами. Экономический прогресс, а следовательно, и цивили-
зация, возникает впервые именно там, где борьба за существование
прекращается, где люди совсем перестают между собой бороться или
начинают бороться, но уже не за существование, а за богатство, т. е.,
правильнее, за капитал. Что такое капитал, почему и как люди начи-
нают за него бороться? — вот вопрос, в котором исчерпывается вся
сущность социальной науки. Но уже этих вопросов никоим образом
нельзя разрешить простой ссылкой на известные отношения усло-
вий питания к условиям размножения организма. Этими отношения-
ми можно объяснить только борьбу за существование. Но борьба за
существование только на языке поэта может иметь что-нибудь общее
с борьбой за капитал. В самом деле, ну, не нелепо ли говорить, буд-
то этот фабрикант, этот лавочник, этот богатый землевладелец, этот
банкир-миллионер борются за существование! Что есть общего меж-
ду их борьбой друг с другом, с рабочими, с потребителями, с должни-
ками и т. п. и борьбой какой нибудь моллюски с аммонитом, какой-
нибудь крупной породы рыб с мелкой?! Каким органическим, каким
физиологическим законом вызывается эта борьба? Конечно, уже не
тем, который заставляет живое существо бороться для приобретения
необходимой себе пищи. Какой же это закон? И существует ли такой
закон? Если вы его отыщете, умы готовы согласиться, что борьба за
капитал так же вечна, непреложна и необходима, как и борьба всего
живого за существование.
Борьба за капитал и борьба за существование, проистекая из раз-
личных психологических мотивов (которые здесь, конечно, не ме-
сто разбирать), приводят и к результатам совершенно различным.
Борьба за существование совершенствует организм, развивая в нем
те органы и свойства, которые всего полнее приспособляют его к
Данным условиям окружающей его жизни. Она не только служит, как
мы видели, критерием органического прогресса, она является его
главным и, можно сказать, единственным стимулом. Напротив, борь-
ба за капитал не имеет никакого отношения к усовершенствованию
272
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
общественной организации; правда, она способствует экономиче-
скому прогрессу в смысле накопления богатств и усовершенствова-
ния производства (насколько последнее зависит от первого). Но ни
накопление богатств, ни усовершенствование производства никогда
не могут служить ни критерием, ни конечной целью гражданского
прогресса, ни мерилом совершенства общественной организации.
Только софистические экономисты могут утверждать противное. Нам
здесь незачем разбирать их нелепые абсурды: для всякого человека,
не принадлежащего к их котерии, и без того очевидно, что общество,
в котором, положим, выделка кружев и производство шелковых и
других дорогих тканей доведено до высочайшей степени совершен-
ства, а большинство народонаселения ходит в рубищах и лохмотьях,
что такое общество не может похвалиться сколько-нибудь удовлет-
ворительной общественной организацией. Высокое экономическое
развитие страны и высокая (в смысле совершенной) общественная
организация, конечно, могут совпадать, но это совпадение не необ-
ходимо, не неизбежно. Совершенство общественной организации
всегда, это правда, сопровождается и высоким экономическим раз-
витием страны; но нельзя сказать, чтобы это было и наоборот: по-
следнее совсем не предполагает первого, оно возможно и без него.
Для примера достаточно указать на Англию.
Исход борьбы за существование всегда обусловливается извест-
ными анатомическими, физиологическими и вообще органически-
ми способностями борющихся существ; и так как победа здесь всегда
неизбежно должна оставаться на той стороне, где больше органиче-
ских преимуществ, то эта борьба оказывает в высокой степени благо-
творное влияние на индивидуальное совершенствование особей. На-
против, борьба в гражданском обществе, борьба за капитал не имеет
никакого отношения ни к каким анатомическим, физиологически
и вообще органическим различиям борющихся индивидов. Победа
здесь остается не на стороне совершенства, не на стороне
действии и ной силы человека, а на стороне богатства, на стороне
силы капитала. Отождествлять силу капитала, силу вещи с силой
человека — это возможно только на языке поэзии или на жаргоне
экономической софистики. Но посмотрим однако, до чего могут до-
вести подобные аналогии. Послушайте, например, что говорит Кинэ:
«Как бедный исчезает перед богачом, так точно (?) породы бедные,
пренебреженные природой, исчезают перед породой более сильной j
Наука в поэзии и поэзия в науке
273
и лучше вооруженной» (р. 256). Итак, факт победы в первом случае
столь же непреложен, необходим и разумен, как и во втором. Бога-
тые — это особая порода людей, более сильная, более совершенная,
лучше одаренная природой, а бедные — это другая порода людей,
менее совершенная, слабейшая, обиженная природой! Если бы по-
добную мысль, если бы подобное сравнение высказал какой нибудь
г. де Молинари205, как какая-нибудь г-жа Ройе206 (если не ошибаемся,
она первая догадалась обратить превосходные обобщения Дарвина
в орудие гнусной софистики и сделать из них чудовищные выводы
во вкусе своих друзей и патронов — французских экономистов207),
то это было бы только пошло и отвратительно; но когда это говорит
Кинэ, то это становится уже грустно, очень грустно и грустно тем
более, что сам Кинэ внутренне сознает всю возмутительную дикость
этой хищнической доктрины.
«Мы, люди, — говорит он через две страницы (р. 259), — проте-
стуем против жестокого закона борьбы за существование, в которой
слабейший всегда и неизбежно должен уступать место сильнейше-
му, в которой побежденный всегда оказывается неправым; мы про-
тестуем против этой борьбы, которая ставит необходимым услови-
ем прогресса уничтожение низшего высшим. Вся' природа выносит
этот закон без ропота; но то, что для природы вообще правильно,
то начинает уже нас тяготить. Мы хотим освободить себя от этого
божественного права сильнейшего этой великой хартии органиче-
ского царства». Да, мы, люди, протестуем против дикой доктрины,
возводящей борьбу в гражданском обществе в закон необходимости;
мы протестуем против этой борьбы, но совсем не потому, что эта
борьба основана на «божественном праве сильнейшего», мы проте-
стуем против нее именно потому, что она не имеет ничего общего с
«божественным правом сильнейшего», ничего общего с той борьбой
за существование, которая составляет неизбежный закон всего ор-
ганического мира. Этот закон не может нас возмущать, мы никогда
не подумаем уклониться от его предписаний и никогда не прекра-
тим своей борьбы с низшими, менее совершенными органическими
формами. Но борьба, против которой мы протестуем, вызывается не
органическими причинами, не анатомическими и физиологически-
ми различиями борющихся, одним словом, не законом природы, а
законом экономическим, не «божественной мудростью», а «человече-
ским неразумием»; потому, возмущаясь против нее, мы возмущаемся
274
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
не против природы, как полагает Кинэ, а только против собственной
глупости.
Но поэт, внося свои поэтико-фантастичеекие аналогии в область
общественных наук, неизбежно должен прийти к отождествлению
всех человеческих глупостей с законами природы. Он не замечает,
как он бесславно развенчивает природу, как он ее бессовестно опо-
шляет. Бедная природа! То ее возвеличивают выше всякой меры, на-
зывают Изидой, видят в ней воплощение мудрости, то ее унижают до
солидарности со всем, что есть только неразумного в человеческом
обществе, делают ее ширмами всего глупого и нелепого, призывают
ее имя для оправдания и освящения всего жестокого и возмутитель-
ного. Кинэ доходит, наконец, до того, что отождествляет эту Изиду,
эту богиню мудрости — с чем бы вы думали? — с богиней лавки! Он
находит аналогию между деятельностью творящей и созидающей
природы и ростовщичеством капиталиста! Природа-ростовщик, — о,
отчего людям не быть ими! Пример слишком соблазнительный! Ро-
стовщик приравнен к природе! Ростовщик-Изида! О, поэзия, до чего
ты можешь договориться! Послушайте: «...наконец, не один только че-
ловек копит богатство, чтобы жить с его процентов. Природа делает
то же самое. Каким же образом? А вот каким: она копит свои сбереже-
ния, я хочу сказать, свой доход, получаемый из поколения в поколе-
ние; и эта-то скопленная прибыль и составляет ее богатство; из него
она образует все живое, новые расы, новые народы. Вы спросите:
есть ли у природы капитал? Да, есть. Я называю этим именем продукт
непрерывной работы жизни, начиная с первого дня органического
мира и до нашего времени. Эти типы семьи, роды, виды животно-
го и растительного царств, образовавшиеся из поколения в поколе-
ние, среди безустанной борьбы всего живого, — вот что составляет
богатство фауны и флоры или скорее, всей живой природы. Вот ее
накопленные сбережения; каждый год капитал этот дает новую при-
быль — в новых поколениях флоры и фауны. Продукт каждой весны
есть, так сказать, доход органической природы. Если когда-нибудь
его не хватит, если капитал перестанет приносить проценты, рас-
тение — зерно, дерево и животное — плод, — одним словом, если
все живые существа станут бесплодными, что случится с природой?
Она должна будет жить уже не на проценты с капитала, а на самый
капитал, но капитал скоро истощится. Живые существа уже не будут
возобновляться. Когда час их смерти пробьет, вместе с ними умрут
HaVKa в п0Эзии и поэзия в науке
275
и их роды, их виды, т. е. природа разрушится». «Отсюда мы видим, что
в природе скопленный труд, т. е. капитал, необходимо должен давать
процент, приносить прибыль, без этого ее фонды истощатся, и со
смертью индивида вымрет и вся его порода».
То же самое, заключает Кинэ, происходит и должно происходить
и в гражданском обществе: ростовщик только подражает, и к этому
подражанию его принуждает неизбежный и необходимый закон той
же природы.
Конечно, все это только поэтическая аналогия, но лучше бы поэ-
зия не шутила этими вещами. Такие шутки и неправдоподобные сбли-
жения, может быть, уместны где-нибудь там, за пределами науки, в
области «беспечального созерцания», но, когда она вносит их в науку,
она уже перестает быть невинной и только ветреной шутницей, —
нет, она вступает в союз с продажной софистикой, она становится
опорным орудием лжи и обмана. Ее ветреностью воспользуются те
практические люди, которые уже сумели из великих открытий фи-
зики и изобретений механики прошлого столетия сделать орудие
эксплуатации, из гениальных обобщений Дарвина — щит для своих
ростовщических теорий; они и ее сделают своей содержанкой, своей
покорной наложницей-рабой.
XVI
Из всего здесь нами сказанного читатель может видеть, к каким
опасным последствиям приводит вторжение поэзии в область науки.
Если в сфере поэзии наука может сделать много хорошего, дать жи-
вость и свежесть ее образам, возвратить ее к трезвой реальности, из
простой забавы превратить в серьезное занятие, то, напротив, поэзия
в науке всегда только унизит и обесславит последнюю. Поэт, черпаю-
щий свое вдохновение в чистых источниках реального знания, мо-
жет сделаться иногда предвозвестником научных открытий, как мы
это и видели на примере Кинэ. Ученый же, почерпающий свои выво-
ды из фантастических аналогий поэзии, всегда рискует превратиться
в лживого софиста или в бесполезного, скучного болтуна. И в этом
также нас убедил Кинэ.
Итак, как можно больше науки в поэзии и как можно меньше
поэзии в науке! Пусть поэзия широко раскроет свои двери реально-
му знанию, пусть она бросит область «беспечального созерцания»
276
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и «гражданских скорбей» и хорошенько займется геологией и пале-
онтологией. Пусть наука останется наукой и выбросит вон грязный
сор поэтических аналогий, с тем, чтобы больше никогда его к себе
не заносить. Смеем думать, что от такого благоразумного разделе-
ния труда можно ожидать гораздо более благих последствий, чем
от science nouvelle Кинэ, которая в сущности и есть не иное что, как
одно из самых нелепых и противоестественных смешений науки
с поэзией.
ЧТО ТАКОЕ ПАРТИЯ ПРОГРЕССА
(по поводу «Исторических писем»
П. Л. Миртова. 1870)
I
Едва ли есть много слов в общественном обиходе, которыми бы
так часто или, лучше, так постоянно злоупотребляли, как слово про-
гресс. Из слов, общих практической рутине и отвлеченной теории,
это, конечно, одно из самых неопределенных слов. Ему не только
придаются различные смыслы различными отраслями науки (на-
пример, прогресс математика не то, что прогресс историка, про-
гресс историка не совсем то, что прогресс естествоиспытателя), но
и в одной и той же сфере человеческих знаний или человеческой
деятельности различные люди различно его понимают. Несмотря,
однако, на всю неопределенность, можно сказать, всю произволь-
ность этого понятия, оно играет очень важную роль в обществен-
ном миросозерцании и практической деятельности человека; оно
на устах у каждого, им украшаются знамена всевозможных партий;
для каждого члена общества, принимающего участие в обществен-
ных делах, или думающего о них, или хоть как-нибудь к ним при-
косновенного, все остальные члены общества разделяются обыкно-
венно на два разряда: людей, стоящих за прогресс, — прогрессистов
и людей, стоящих за сохранение и неприкосновенность существую-
щих форм, понятий, идеалов, нравов, обычаев и т. п., — консервато-
ров, рутинеров. Это общее подразделение людей на две категории
определяет практические отношения человека к его ближним в из-
вестных сферах деятельности: оно помогает, защищает и поддержи-
вает одних, борется с другими; к одним относится как к друзьям и
помощникам, к другим — как к врагам и ненавистникам. Слово, ко-
торое имеет такое важное практическое значение, которое употре-
бляется как ярлык для отличия друзей от врагов, должно бы было,
по-видимому, иметь самый точный и определенный смысл; всякая
Даже само малейшая неопределенность грозит перепутать взаим-
ные отношения людей до последней возможности: во врагах будут
видеть друзей, в друзьях — врагов; братья восстанут на братьев; пре-
следуемые начнут брататься с преследующими. В глазах мыслящих
278
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
людей ярлык утратит, наконец, всякий смысл; он превратится в стер-
тую или двусмысленную вывеску, которая не дает прохожему уже ни
малейшего понятия о товарах, продающихся в лавке. Представьте
себе, какое бы неудобство произошло для потребителей, если бы на
вывесках лавок вместо точного обозначения продающихся в ней
товаров было написано одно только лаконическое слово — «лавка»;
хотите вы, например, купить хлеба или мяса, вам придется исколе-
сить весь город, забежать наудачу в десять, двадцать лавок, прежде
чем вы наконец отыщете то, что вам надо. Правда, если вы посто-
янный житель города, то для вас это неудобство только временное;
когда вы познакомитесь с содержанием каждой лавки и запомните,
в каких именно улицах и в каких домах улицы продается тот или
другой товар, лаконизм вывесок уже не будет вас смущать; с их од-
нообразной формулой вы будете теперь соединять уже различные
понятия. Слово «лавка», написанное над дверью магазина, в котором
продаются сукна, вызовет в вашем уме определенное представление
об одном известном роде товаров — о сукне; то же слово над дверь-
ми мясной или мелочной лавки вызовет уже совершенно другое
представление, отличное от первого, но не менее его определенное.
Конечно, если город велик, если лавок в нем много и особенно если
часто открываются новые, то этот опыт обойдется вам довольно до-
рого, и вы износите не одну пару обуви и потеряете не одну неделю
в тоскливом блуждании из улицы в улицу, из конца в конец, пока не
приобретете все необходимые вам сведения. Но если вы не живете
постоянно в одном и том же городе, если вам приходится постоян-
но переезжать из одного места в другое, не останавливаясь нигде
долее двух-трех суток, то, конечно, вы будете самым несчастнейшим
человеком в мире: лаконизм вывесок станет истинной отравой всей
вашей жизни. Вам нужно будет или всюду и всегда опаздывать, или
отказаться от всяких покупок. Где что продается, в какой лавке вы
можете рассчитывать получить хлеб, в какой — мясо, в какой — пла-
тья? Хорошо еще если добрые люди укажут, а если таковых не ока-
жется? Или если вместо добрых людей вам случится попадать на од-
них шутников, которые станут вас посылать за хлебом в сапожную
лавку, а за сапогами — в книжный магазин? Согласитесь, что ваше
положение будет очень и очень неприятно; человека несколько чув-
ствительного и меланхолического оно может довести до сумасше-
ствия или по крайней мере до самоубийства.
цто такое партия прогресса
279
Вот именно в таком-то несчастном положении должен находить-
ся каждый человек, классифицирующий своих ближних на людей
прогресса и людей рутины (а нужно заметить, что это самая обще-
распространенная, самая общеупотребительная классификация и
что все мы, сознательно или бессознательно, придерживаемся ее),
когда ярлык прогресса утрачивает всякий определенный смысл и
превращается в лаконическое «лавка», когда им украшаются люди с
самыми несходными, с самыми противоположными взглядами, когда
его пишут на своем знамени оба враждующих лагеря, когда к «про-
грессу» апеллируют и те, которые преследуют, и те, которые проте-
стуют, и угнетатели, и угнетаемые, когда этим словом утешает себя
жертва и оправдывает себя тиран. Конечно, это никого не доведет ни
до сумасшествия, ни до самоубийства, но — что часто бывает гораздо
.хуже — заставит наделать множество глупостей. Хорошо еще если
человек настолько осторожен, что, не обращая внимания на ярлык,
подвергает каждого встречного индивида строгой ревизии и, прежде
чем вступить с ним в какие бы то ни было отношения, разбирает его,
так сказать, по косточкам. Тогда, разумеется, он не рискует вместо
лавки прогресса забрести в лавку рутины; но, во-первых, не все люди
в состоянии быть такими осторожными; во-вторых, не всегда такая
осторожность возможна и, наконец, в-третьих, всякад классификация
становится тогда излишней, теряет свой raison d'etre208. А между тем
потребность в общей классификации так сильна в умах большинства,
что оно готово лучше удовлетвориться дурной классификацией, чем
не иметь никакой. Для него люди без ярлыков, обозначающих, хотя
в самых неопределенных чертах, общий характер их миросозерца-
ния, почти то же, что люди без имени. Как к ним отнестись, о чем с
ними заговорить, чего от них можно ждать, чего опасаться, в каких
случаях к ним можно обратиться, в каких следует избегать, враги они
или друзья — на все эти вопросы, часто требующие немедленного
решения, сейчас даст ответ ярлык, которым они сами украсились или
которым их украсило общее о них мнение. Удобство очевидное, и
если ярлык имеет сколько-нибудь определенный смысл, то мы редко
рискуем попасть впросак; в противном же случае, напротив, мы почти
всегда будем ошибаться. Нечего, кажется, и говорить, что общепри-
нятая классификация людей на прогрессистов и непрогрессистов,
несмотря на свою общепринятость, страдает самой поразительной
неопределенностью, — нет, однако, того мыслящего человека, даже
280
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
в лагере самых закоснелых и патентованных рутинеров, который бы
вполне или отчасти не считал себя «человеком прогресса», С другой
стороны, едва ли не большинство людей, относимых обыкновен-
но, по общему мнению, в лагерь патентованных прогрессистов, по
своим воззрениям гораздо ближе стоят к людям противоположного
направления, чем к своим солагерникам. Кто не знает, какая отсюда
происходит путаница, сколько миража и иллюзии, сколько непред-
виденных ренегатств, необъяснимых превращений! Сколько незаслу-
женных проклятий и незаслуженных похвал, сколько оригинальных
мистификаций, сколько умышленной и неумышленной лжи, сколько
обмана и разочарований! И все оттого, что перемешали ярлыки или,
лучше, что различные люди различно их понимали. И не то чтобы
это случилось раз или два, нет, это взаимное непонимание составляет
нашу хроническую болезнь; оно никогда не прекращалось и никогда
не прекращается; неопределенность общепринятой классификации
ставит нас постоянно в то неприятное положение, в которое попали
невзначай люди после вавилонского столпотворения. Очевидно, что
такая неопределенность может быть объяснена только двумя причи-
нами: или она происходит оттого, что термин, выбранный для клас-
сификации, не заключает в себе никакого реального понятия, что это
только известная форма понятия, которую можно наполнить каким
угодно представлением, влить какое угодно содержание, подобно
тому, как в формальное понятие — добро, зло и т. п.; или же оттого, что
хотя термин этот сам по себе и реален, но он дурно и неправильно
понимается, дурно и неправильно именно потому, что его считают за
термин чисто формальный, под который каждый вправе подводить
свои субъективные и произвольные воззрения, свои субъективные
идеалы и мечты. В первом случае термин, без сомнения, не годится
для классификации, от него нужно отказаться; хотя отказываться от
усвоенных и привитых терминов очень трудно, хотя это сопряжено
с большими неудобствами, но все-таки это лучше, чем взаимно об-
манывать друг друга ничего не говорящим двусмысленным ярлыком,
под которым каждый имеет право понимать все что ему вздумается.
Людям нередко уже приходилось отказываться от установившихся
терминов взаимной классификации. Было время, когда они делили
себя только на злых и добрых, и хотя эти ярлыки сохранились от-
части и до сих пор, по они уже утратили свое прежнее всеобщее зна-
чение. Люди поняли, что добро и зло — только формы для понятий
Что такое партия прогресса
281
и что эти формы получают свое содержание и свой смысл от чисто
субъективных воззрений того или другого человека. Если и понятие
прогресса таково же, то на нем невозможно строить никакой опреде-
ленной классификации. Во втором случае не предстоит необходимо-
сти изменять классификацию, нужно только выправить дурно пони-
маемый термин и возвратить его к его истинному значению.
Который же из этих двух случаев имеет здесь место, — другими
словами, что такое понятие прогресса: есть это понятие реальное
или это только понятие чисто формальное?* Имеем ли мы право на-
зывать кого-нибудь прогрессистом и если имеем, то кого?
Вопросы эти короче можно выразить таким образом: в чем состо-
ит критерий прогресса? Есть ли это нечто постоянное, объективное,
т. е. нечто такое, что всеми людьми мыслится или должно мыслиться
одинаково, или же это критерий чисто субъективный, зависящий от
произвольных воззрений каждого, различный в различные эпохи, у
различных народов, у различных индивидов, даже у одного и того же
индивида в различные возрасты или при различных обстоятельствах
его жизни? От того или другого решения этого вопроса зависит то
или другое направление практической деятельности индивида; пото-
му его решение, можно сказать, обязательно для каждого мыслящего
человека. И большинство действительно так или иначе разрешает его
себе. Но как оно его себе разрешает?
Образчик этого решения у нас перед глазами, и он-то именно и
дал повод [для] настоящей статьи, — мы говорим о небольшой книж-
ке г. Миртова «Исторические письма». Читатели наши, вероятно, уже
более или менее знакомы с содержанием этих писем, которые (впро-
чем, кажется, не все) до появления своего отдельным изданием печа-
*Быть может, употребляемые здесь нами термины реальный и формальный
будут для читателя понятнее под названиями субъективного и объективного. Но
мы боимся прибегать к этим последним терминам, так как, употребляя их, нам
бы приходилось делать постоянные оговорки, чтобы не ввести кого-нибудь в
недоразумение. Притом же надо еще заметить, что формальное понятие — в
том смысле, как оно здесь употребляется, — это не совсем то, что называется
обыкновенно субъективным понятием. Будучи по сущности, по содержанию
своему субъективно, оно по своей формальной видимости может быть объ-
ективно. Ниже мы встретимся с подобными случаями. Впрочем, в дальнейшем
изложении нам нередко придется прибегать к терминам: объективное и необъ-
ективное мышление. Тогда нам удобнее будет определить тот смысл, который
мы им придаем.
282
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тались в газете «Неделя»209. В них автор много говорит о прогрессе
или, лучше сказать, он только о нем и говорит; цель их, — если только
мы правильно понимаем, — показать, как и что должна делать про-
грессивная партия, к осуществлению каких идеалов она должна стре-
миться, какие средства должна для этого употреблять и т. п. Уже по
одному этому можно судить, как интересно должно быть содержание
подобной книги и какое важное значение она должна иметь в нашей
литературе, — значение, которое может быть или весьма полезно,
или весьма вредно, смотря по характеру мыслей и тенденций автора.
И всякий здравомыслящий человек, ознакомившись с ней, согласит-
ся, мы в том уверены, что автор этой маленькой книжки по своим
знаниям и талантам стоит в уровень с задачей, которую он взялся
разрешать, что его тенденции всегда честны, что его намерения бла-
городны и прекрасны. Едва ли кто-нибудь менее нас расположен от-
нимать у этой книги ее несомненные достоинства. Мы скорее готовы
их преувеличить, чем умалить; давно уж в нашей бедной литерату-
ре не высказывалось зараз столько честных и хороших мыслей. Но
все-таки нам кажется, что эти интересные «Письма», несмотря на все
свои достоинства и честность стремлений их автора, не произведут
на своих читателей того впечатления, на которое, вероятно, он рас-
считывал; нам кажется, что большинство читателей (конечно, мы го-
ворим здесь только о тех читателях, которых автор имел в виду, — не
о всех; не о тех, например, по поводу которых можно сказать: не ме-
чите жемчуга перед свиньями) не найдут в них удовлетворительных
ответов на вопросы, возбуждаемые ими. Ответы слишком общи и
неопределенны. Мы говорим, конечно, не о’той общности и неопре-
деленности, которые были обусловлены обстоятельствами, не зави-
сящими от автора210, а о той общности и неопределенности, которые
обусловливались основными воззрениями автора на прогресс211. А
так как анализ этих воззрений может дать нам ключ к уяснению во-
проса, что такое прогресс, то мы должны здесь остановиться на нем.
Для автора понятие прогресса — к какой бы области знаний оно
ни применялось — имеет чисто формальный характер; человек на-
полняет эту формальную категорию каким-нибудь субъективным по-
нятием, каким-нибудь собственным, самим им созданным идеалом, и
вот этот-то идеал, это-то субъективное понятие и есть для него кри-
терий прогресса. С его точки зрения он оценивает все явления, — бу-
дут ли они относиться к области истории, к области человеческой
Что такое партия прогресса
283
деятельности или к области внешней природы, — и им он измеряет
степень их прогрессивности или регрессивности. Этот идеал разли-
чен у различных людей, — он зависит от степени их образования и
их развития. В одно и то же время одно и то же явление может быть
двумя людьми с одинаковым правом рассматриваемо и как симптом
прогресса, и как симптом регресса. Все зависит от их точки зрения,
от того субъективного идеала, который они делают критерием про-
гресса. «К процессу истории, — говорит автор (стр. 23), — волей-
неволей приходится прилагать субъективную оценку, т. е., усвоив, по
степени своего нравственного развития, тот или другой нравствен-
ный идеал, расположить все факты истории в перспективе, по кото-
рой они содействовали или противодействовали этому идеалу, и на
первый план истории выставить, по важности, те факты, в которых
это содействие или противодействие выразилось с наибольшей яр-
костью». Тот же ничем не ограничиваемый произвол субъективности
в оценке прогресса имеет место, по мнению автора, и по отношению
к явлениям природы. Спенсер212, по уверению г. Миртова, только по-
видимому берет объективный критерий для прогресса (переход от
однородного к разнородному), а в сущности и он «выходит из точки
зрения совершенно субъективной. Он за данные принимает обиход-
ные понятия о прогрессе, как увеличение числа народа, количества
материальных продуктов... всего, что прямо или косвенно стремится
к возвышению человеческого счастья» (стр. 27). Делая, таким обра-
зом, критерием своего понятия прогресса представление о человече-
ском счастье, Спенсер, по мнению все того же автора, не имеет права
говорить о прогрессе в природе. «Если позволительно говорить о
прогрессе в развитии животного, то столь же правильно будет гово-
рить о целях в природе, о желаниях растений, о государстве солнеч-
ной системы» (стр. 28). В ту же ошибку, в какую впал Спенсер, впада-
ют, по мнению автора, и другие мыслители, придающие своим
субъективным, произвольным критериям прогресса объективное
значение. В виде примера он указывает на Прудона213. «Прогресс, —
говорит Прудон («Philosophic du progres»214, р. 24), — это утвержде-
ние всеобщего движения, следовательно, отрицание всякой неизмен-
ной формулы, приложенной к какому бы то ни было существу;
всякого ненарушимого строя, не исключая строя Вселенной; всякого
субъекта или объекта, эмпирического или трансцендентного, кото-
рый бы не изменялся». Короче сказать: вечное, постоянное измене-
284
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ние — вот в чем состоит прогресс Прудона. «Это, — говорит г. Мир-
тов, — как будто, совершенно объективная точка зрения,
закалывающая собственные убеждения на алтаре всемирного про-
цесса изменения. Но продолжайте читать великого мыслителя, и вы
узнаете, что для него прогресс в разных областях — синоним группи-
ровки идей свободы, личности, справедливости, т. е. что он называет
прогрессом те изменения, которые ведут к лучшему пониманию ве-
щей, к высшему нравственному идеалу личности и общества, как этот
идеал выработался у него, Прудона» (стр. 26). Автор, однако, опасает-
ся, что подобное воззрение на прогресс «многим и многим не понра-
вится», он опасается, что некоторые из его читателей «возмутятся
тем, что для меня прогресс зависит от личного взгляда исследовате-
ля» (стр. 24). «Все верующие в безусловную непогрешимость своего
нравственного миросозерцания, — продолжает он, — хотели бы себя
уверить, что не только для них, но и само в себе важнее лишь то в
историческом процессе, что имеет ближайшее отношение к основам
этого миросозерцания. Но, право (?), пора бы людям мыслящим усво-
ить себе очень простую вещь: что различия важного и неважного,
благодетельного и вредного, хорошего и дурного суть различия, су-
ществующие лишь для человека, а вовсе чуждые природе и вещам
самим в себе» (стр. 25). Этой qaisi-философской аргументацией автор
старается доказать справедливость своего воззрения на прогресс как
на такое формальное понятие, которое каждый индивид по произво-
лу может наполнять всяким вздором. Принимать за критерий про-
гресса нечто объективное, т. е. нечто такое, что истинно an sich und
fiir sich215, — это, по мнению автора, так же нелепо, как нелепо верить
в непогрешимость, в безусловную истинность своих убеждений.
Вещи только нам кажутся дурными пли хорошими, важными или
неважными, но сами по себе (an sich) они ни дурны, ни хороши, ни
важны, ни неважны. Если автор хочет этим сказать, что все наши
представления о вещах и все те умозаключения, которые мы строим
на основании этих представлений, существуют в нас, а не где-нибудь
вне нас, что они всегда субъективны, потому что имеют свое бытие
только в известном субъекте и вне его немыслимы, то он высказывает
этим такой общеизвестный трюизм, против которого никто не ста-
нет спорить и который ничего еще не доказывает и не опровергает.
Но если автор хочет своей аргументацией сделать очевидным для
своих читателей, что нет мыслей и убеждений, истинных самих по
Что такое партия прогресса
285
себе, и что потому тут и не может быть постоянного, для всех обяза-
тельного критерия прогресса, то он играет словами, и притом играет
в опасную игру. Если не может быть для истории объективного кри-
терия (т. е. критерия, который всеми должен мыслиться как таковой,
как единственно верный и для каждого субъекта обязательный) про-
гресса, потому что истинность каждого нравственного миросозерца-
ния всегда относительна, а следовательно, сомнительна, то, значит, и
вообще не может быть никакого безусловного критерия для истины,
то ничто не может мыслиться как истина. То, что вы считаете за ис-
тину, только истина для нас, а не сама по себе-, у другого может быть
другая истина (о том же предмете), у третьего — третья и т. д. Если нет
безусловного объективного (т. е. обязательного для каждой субъек-
тивности) критерия для истины, то как же мы решим, которая из этих
бесчисленных истин — истина? А если мы этого не можем решить, то
мы должны прийти к отрицанию истины вообще. Но какие бы усилия
ни делало над собой человечество, до какой бы утонченности оно ни
доводило свой идеализм, оно никогда не будет в состоянии дойти до
такого отрицания. Оно всегда будет верить, что есть объективный,
для всех равно обязательный критерий истины, и оно всегда будет
искать этого критерия. И такой критерий есть, и это не призрак, не
мечта, этот критерий — очевидность не в том вульгарном значении
этого слова, в котором оно часто употребляется в общежитии, озна-
чая простую субъективную уверенность в справедливости, т. е. в ис-
тинности того или другого, а в том более точном смысле, по которо-
му очевидное означает нечто такое, что каждый субъект, — каковы бы
ни были вообще его личные воззрения, — считает для себя безуслов-
но убедительным, т. е. истинным. Общность нашей физической, а
следовательно, и психической организации делает возможным суще-
ствование таких нечто. Эти-то нечто мы имеем право считать ис-
тинными сами по себе потому, что они истинны не для одного меня
или вас, а для всех людей вообще. И если нравственное миросозерца-
ние человека может быть сведено к таким для каждого субъекта обя-
зательным очевидностям, то не говорите, что оно истинно только
для него, для этого человека; нет, оно истинно само по себе, потому
ЧТО оно должно быть истинным для всех. Когда люди верят в непо-
грешимость своего миросозерцания, когда они хотят сделать его
обязательным для всех своих ближних, то они этим хотят только по-
казать, что их миросозерцание основано на очевидностях, для каж-
286
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
дого несомненных, и ничего более. Но это совсем не значит, как по-
лагает автор, будто это происходит оттого, что они не могут усвоить
себе «очень простую вещь: что различие важного и неважного, благо-
детельного и вредного, дурного и хорошего суть различия, существу-
ющие лишь для человека и вовсе чуждые природе и вещам самим в
себе». Эту «очень простую вещь» усвоить очень нетрудно, но очень
трудно понять, почему эта простая вещь может исключать существо-
вание истины самой в себе, непогрешимого миросозерцания, без-
условного критерия прогресса. Вещей, как они суть сами по себе, вне
тех категорий, тех количественных и качественных определений,
под которыми мы их мыслим, мы совсем не знаем и никогда не мо-
жем знать, поэтому мы о них никогда не думаем и не говорим, — наше
представление о вещи мы всегда отождествляем с самой вещью и по-
ступаем в этом случае совершенно благоразумно. Автор утверждает,
что вещи дурны или хороши, важны или неважны только «для чело-
века», а не «сами но себе». А может ли он себе представить вещь саму
по себе? Очевидно, нет, потому что нельзя мыслить немыслимое; сле-
довательно, он и не имеет права говорить о том, что есть и что не
есть вещь сама по себе.
Итак, есть — и в том согласны все — безусловный, объективный
критерий истины; а следовательно, и безусловный критерий истин-
ности всякого миросозерцания, а следовательно, возможность непо-
грешимого миросозерцания, т. е. безусловного, для всех обязательно-
го критерия прогресса.
Нужно только найти этот критерий, и каждый человек, который
только говорил или писал о прогрессе, твердо верует, что он нашел
его, что он установил обязательное для всех мерило прогресса и что
вследствие этого те явления, которые он считает прогрессивными,
прогрессивны не потому только, что они такими ему кажутся, но по-
тому, что они таковы сами по себе, т. е. всем должны казаться такими,
а не иными. Эта уверенность, эта всеобщая уверенность, сама по себе
в высокой степени многозначительна. Она показывает, что люди ни-
когда не считали и не считают прогресс (как бы различно они его ни
определяли) чем-то таким, что зависит, безусловно, от личных воз-
зрений того или другого человека, что может быть одним сегодня,
совершенно другим — завтра, третьим — послезавтра и т. п. Что бы
они ни принимали за мерило прогресса, но они всегда относились
к этому мерилу с той же уверенностью в его непогрешимости и все-
Что такое партия прогресса
287
общей обязательности, с какой математик относится к простейшим
и для всех очевидным аксиомам своей науки. С этим не станет спо-
рить, конечно, и автор, — он полагает только, что люди ошибались,
принимая свои произвольные и субъективные воззрения, зависящие
от степени их «нравственного развития», за нечто объективное и для
всех обязательное. И, конечно, это совершенно справедливо. Но ког-
да он говорит, что это не только было и есть, но и должно быть, то
он этим отнимает у понятия прогресса все то значение, которое оно
имеет и в науке, и в общежитии. Если представление о прогрессе со-
вершенно субъективно, если у различных людей оно должно быть
различно, то где же тогда критерий для оценки истинности всех
этих многоразличных представлений? Такой критерий, очевидно,
немыслим, и каждое из этих представлений мы должны признать
одинаково правомерным. А если так, то самый термин прогресс те-
ряет всякий смысл; он уже не может вызывать в вашем уме никаких
определенных понятий, он не может служить значком ни для какой
партии, — все партии будут в этом случае равно прогрессивны, раз-
делять людей на сторонников или противников прогресса не будет
ни малейшего основания. Когда вы скажете-, этот человек сторонник
или враг прогресса, вы этим еще ровно ничего не скажете. Какого
же прогресса? Вашего или нашего? Прогресса ли по «понятию А, или
прогресса по понятию В, или Сит. д.? Как слово лавка не вызывает
в нас представлений ни о каких определенных товарах, пока вы не
прибавите: овощная, мясная, москательная и т. п., так точно и слово
прогресс не будет иметь для нас никакого точного смысла, пока вы
не прибавите: прогресс такого-то или такого-то. Мало того, с этой
субъективной точки зрения мы должны будем и консерватора, про-
поведника рутины и застоя, признать за прогрессиста: ведь и у него
может быть и, наверное, есть известное представление о прогрессе,
только критерием своего прогресса он ставит понятие неподвижно-
сти, неизменяемости явлений. Но, очевидно, эта точка зрения при-
вела бы нас к абсурду: застой и прогресс — два понятия, друг друга
взаимно исключающие. Прогресс немыслим как застой и застой не-
мыслим как прогресс. Значит, понятие прогресса не совсем субъек-
тивно: в нем есть нечто и объективное, для всех обязательное, нечто
такое, что непременно должно привходить в каждое представление
° прогрессе, каков бы ни был «личный взгляд исследователя». Что же
в этом понятии объективно и что субъективно?
288
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
II
Понятие прогресса, по общему мнению, противоположно поня-
тию застоя. Противоположное застою есть движение, но понятие
движения исчерпывает ли собой понятие прогресса? Очевидно, нет,
потому что в таком случае прогресс и движение были бы синонимы;
но они не синонимы: понятие прогресса хотя всегда соединяется в
нашем уме с понятием о движении, но оно вызывает также и неко-
торые другие представления; в этом смысле оно шире понятия дви-
жения, но, с другой стороны, оно и уже его. Движение не обнимает
собой всего прогресса, но и прогресс не обнимает всего движения.
Не всякое движение мыслится нами как прогрессивное-, не всякое
движение привходит в понятие прогресса, а только некоторое, из-
вестное движение. Какое же это движение? Движение, постоянно
повторяющееся, ритмическое, не подходит под понятие прогресса;
движение, например, маятника не есть движение прогрессивное. Но
если мы будем рассматривать это движение не в общей совокупно-
сти его циклов, а возьмем только некоторую определенную часть его,
если мы станем рассматривать движение маятника в те его моменты,
когда он движется от начальной точки А к конечной точке В, то та-
кое движение будет прогрессивно; каждый ритм, взятый сам по себе,
представляет линию прогрессивного движения. Если мы мысленно
протянем эту линию в бесконечность, то будет ли это бесконечное,
постоянно в одном направлении следующее движение соответство-
вать нашему представлению о прогрессивном движении? Очевидно,
что простое перенесение конечной точки В в бесконечность не из-
меняет характера движения, так как мы предполагаем, что хотя эта
точка и не будет никогда достигнута, но все-таки движение стремится
ее достигнуть, постоянно направляется в ее сторону, имеет ее своей
определенной целью. Но если мы устраним из нашего представления
об этом бесконечном движении представление об известном направ-
лении, а следовательно, известной цели движения, то мы уже переста-
ем мыслить его как прогрессивное. Отсюда очевидно, какой элемент
существенно необходим для построения понятия прогрессивного
движения: чтобы быть прогрессивным, оно должно следовать в из-
вестном направлении, к известной, определенной цели, иначе оно
должно быть целесообразно. Никакое целесообразное, в одном на-
правлении следующее движение немыслимо иначе, как движение
Что такое партия прогресса
289
прогрессивное, и, с другой стороны, каждое прогрессивное движе-
ние предполагает известную цель; если мы и не видим этой цели и не
можем непосредственно ее знать, то мы предполагаем ее, дедуктивно
выводим ее из направления движения или же само это направление
делаем его целью.
Таковы объективные элементы понятия прогресса. Оно всегда
предполагает некоторое движение, т. е. ряд изменений, следующих
в одном и том же направлении и стремящихся к достижению или
осуществлению известной цели. С точки зрения этой цели человек
оценивает движение; она — критерий прогресса. И где нет этого кри-
терия, где эта цель для человека неуловима, там и понятие прогресса
немыслимо.
Отсюда очевидно, что по первоначальному своему образованию
это понятие есть понятие телеологическое, относящееся к циклу ан-
тропоморфических воззрений человека. Человек мыслит себя как су-
щество, способное к целесообразным движениям, способное ставить
себе цели и определять ими свою деятельность. Когда он сознательно
действует, т. е. движется, изменяет свои положения по отношению к
окружающим его предметам, он всегда имеет в виду какую-нибудь
цель. Эту психическую черту своей природы он переносит и на окру-
жающие его субъекты, на окружающие его предметы. Замечая, что
они движутся, изменяются, он старается свести эти движения, эти из-
менения к какой-нибудь цели и с точки зрения этой цели оценивает
их характер и значение. В младенческий период своего мышления,
когда он еще не в состоянии отнестись критически к своему антропо-
морфизму, когда он не только наделяет внешний объект своими соб-
ственными субъективными качествами, но и верит, что эти качества
действительно присущи объекту, он верит и в объективную целесоо-
бразность рассматриваемого движения. Не он вносит в природу свои
цели, а они присущи самой природе; все, что в ней совершается, стре-
мится к осуществлению известной задачи; все в ней целесообразно.
Прогресс имеет твердый, несомненный, для всех очевидный крите-
рий; в нем нет ничего субъективного, ничего произвольного. Но эта
иллюзия недолговечна. С одной стороны, более близкое знакомство
с процессами природы, с другой — многообразие целей, навязывае-
мых природе, — целей, не только между собой не сходных, по часто
даже совершенно противоположных, хотя каждая из них претендует
быть ее единственной целью, заставляет человека усомниться в объ-
290
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ективной истинности своего критерия. Изучение явлений внешнего
мира и критический анализ законов своего собственного мышле-
ния убеждают его наконец, что движение и изменения, замечаемые
в природе, не преследуют никакой определенной цели, что если бы
даже такая цель и существовала, то он никогда не может ее сознать,
и что, приписав им известную целесообразность, он только перенес
на них некоторые свойства своей собственной организации. Когда
естествознание и философская критика привели человека к такому
убеждению, ему уже нельзя было оставаться при своем прежнем воз-
зрении на прогресс в природе. Он понял, что, ставя критерием про-
цессов природы воображаемые, субъективные цели, он разрушает,
уничтожает понятие прогресса. Нужно было, следовательно, или со-
всем отказаться от приложения к явлениям природы этого понятия,
или найти для него какой-нибудь объективный критерий. Если бы
изменения в природе не представляли никакого однообразия в своем
направлении или если бы они повторялись с ритмической правиль-
ностью, то человеческий ум, вероятно, без особых усилий избрал бы
первое и мало-помалу отучился бы мыслить процесс природы как
прогресс. Но характер изменений, замечаемых в природе (мы гово-
рим тут, разумеется, преимущественно о природе органической), не
таков: эти изменения не повторяются, и ближайшее изучение пока-
зывает, что они следуют одно за другим с известной правильностью и
в известном направлении. Следовательно, один из элементов — объ-
ективных элементов — понятия прогресса здесь налицо. Но этого
элемента, как выше было показано, уже достаточно для того, чтобы
построить и само понятие. Движение, постоянно направляющееся
по одному известному направлению, всегда мыслится человеком как
движение прогрессивное. Но где же объективный критерий этого
прогресса? Само направление движения. Направление отождествля-
ется с целью. И в самом деле, разве движение, постоянно следующее
по одному направлению, не имеет своей ближайшей целью сохране-
ние этого направления? И эта цель не имеет ничего в себе субъектив-
ного, — она совершенно объективна, она присуща самому движению;
человек не переносит ее на движение, он открывает ее в нем после
долгого и тщательного изучения природы. Субъективный произвол
личных воззрений тут не имеет никакого места. Скажут, быть может,
что понятие цели предполагает сознательное стремление к достиже-
нию чего-либо, самоопределение воли и что потому отождествлять
Что такое партия прогресса
291
пассивное, бессознательное движение в природе с целью — это зна-
чит злоупотреблять словами. Нам кажется, что подобное возражение
основано на недоразумении, на слишком узком и одностороннем по-
нимании человеческого представления о цели. Конечно, свои цели
человек всегда мыслит как цели сознательные, как такие, которые он
сам себе ставит, и сознательно стремится к их осуществлению. Но
когда он переносит это понятие на предмет и явление окружающего
его мира, то оно должно быть освобождено от этих антропоморфи-
ческих представлений. Правда, человеческому уму — особенно, если
это ум недостаточно развитый, — довольно трудно отрешиться от
этого антропоморфизма и удержать в представлении о цели только
те понятия, которые могут быть применимы к предметам и явления
мне...216 как предметы и явления сознательные, одаренные самоопре-
делением воли. Но это затруднение ничуть не более того, которое
испытывал человек, когда он подводил известные изменения в по-
ложении окружающих его предметов под категорию своего понятия
о движении. В это понятие первобытный человек тоже всегда вносил
представление осознательности и самоопределении, потому что свои
движения он не иначе мог мыслить как движения срзнательные и са-
моопределяющиеся. Ближайшее знакомство с предметами внешнего
мира заставило его, наконец, отрешиться от этого антропоморфизма
и исключить из представления о движении внешних предметов по-
нятие о сознательности и самоопределяемости. То же самое должно
испытать и понятие о цели. В применении к явлениям природы оно
не должно заключать в себе тех элементов, которые входят в него,
когда оно прилагается к движениям существ, мыслимых человеком
как существа сознательные. Пуля, вылетевшая из ружья и стремящая-
ся по направлению к мишени, имеет целью достигнуть этой мишени;
человек, прицелившийся и спустивший курок, имеет целью пробить
пулей эту мишень. Чем отличается цель пули от цели человека? Толь-
ко тем, что стрелку кажется, будто свою цель он сам себе поставил и
сознательно стремится к ее осуществлению, пуля же, по его мнению,
Движется пассивно, безо всякого сознания, не подозревая даже, за-
чем и куда она движется. Но настолько ли существенно это различие,
чтобы и то и другое движение (движение стреляющего человека и
летящей пули) нельзя бы было с одинаковым правом назвать целе-
сообразным? Очевидно, нет, потому что это различие существует
только с точки зрения стреляющего человека; для постороннего же
292
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
наблюдения и то и другое движение одинаково пассивны и маши-
нообразны, одинаково подчинены известной, неизбежной необхо-
димости, — только стреляющий человек мыслит эту необходимость
как собственный произвол, пуля же никак ее не мыслит.
Итак, очистив понятие цели от антропоморфических представ-
лений, человек может с полным правом отождествить ее с направле-
нием и сделать критерием прогресса в природе. Поступив таким об-
разом, он строит объективное понятие прогресса, ничуть не
зависящее от личного взгляда исследователя, как полагает автор
«Исторических писем». Личные взгляды исследователя в примене-
нии к тому или другому порядку явлений могут быть весьма различ-
ны, критерий же прогресса этих явлений только один, потому что
если явления изменяются в различных направлениях и если эти из-
менения не стремятся (конечно, тут речь идет не о сознательном
стремлении) ни к какой определенной, человеку известной цели, то
они и не мыслятся как изменения прогрессивные. Таким образом,
анализ понятий, входящих в представление прогресса, показывает
совершенно противное тому, что утверждает автор. Этот анализ по-
казывает, что критерий прогресса не только может, но что он всегда
и должен быть объективен, что в каждом порядке явлений, мысли-
мом как прогрессивное, может быть только один прогресс и один
критерий для его оценки, что этот критерий не выдумывается чело-
веком, что этот прогресс создается не силой человеческого вообра-
жения, а и то и другое изучается и открывается в объективном дви-
жении рассматриваемого явления; что субъективный критерий
прогресса может иметь место только до тех пор, покуда человече-
ский ум не вышел еще из младенческого антропоморфического пе-
риода мышления, покуда он представляет себе идею цели вообще
(этого существенного, неизбежного элемента понятия прогресса)
не иначе, как с атрибутами человеческой цели, сознаваемой и опре-
деляемой движущимся или изменяющимся объектом. Но раз челове-
ческий ум вышел из этого младенческого периода мысли, он уже не
выдумывает и не навязывает природе свои цели, а ищет их в самом
процессе изменений ее явлений. Исследователь, который теперь
вздумал бы свои цели, свои идеалы, свои понятия о худшем и лучшем
делать критерием прогресса в природе, показал бы этим, что совер-
шенно не понимает идеи прогресса; идея прогресса предполагает
оценку известного движения с точки зрения цели самого движения,
Что такое партия прогресса
293
а не с точки зрения целей, посторонних рассматриваемому движе-
нию, не с точки зрения нравственных или каких бы то ни было субъ-
ективных идеалов наблюдателя. И нам кажется, автор «Исторических
писем» жестоко ошибается, приписывая Спенсеру подобное, едва ли
даже возможное в наше время воззрение на прогресс в природе. Ав-
тор полагает, будто Спенсер за критерий прогресса принимает «оби-
ходные понятия о прогрессе, как увеличении числа народа, количе-
ства материальных продуктов» и т. п., «всего, что прямо или косвенно
стремится к возвышению человеческого счастья»(стр.27), — одним
словом, свое субъективное представление «о лучшем, более жела-
тельном, более соответственном требованиям от человека и челове-
чества». Если бы это было действительно так, то автор имел бы право
сделать свой странный, чтобы не сказать более, вопрос: «Что лучше-
го в новорожденном животном сравнительно с зародышем или яй-
цом, из которого оно произошло? или почему взрослое животное
лучше новорожденного?» (стр. 28). Но разве Спенсер хоть где-нибудь
говорит, что новорожденное животное лучше зародыша или взрос-
лое лучше новорожденного? Разве критерием органического про-
гресса он ставит понятие о лучшем или худшем,? Разве он когда-
нибудь позволил себе сказать, что высшая органическая форма
потому именно прогрессивнее низшей, что она лучше ее? Нигде и
никогда. Напротив, он при каждом удобном случае старается огра-
дить себя от упрека в таких ребяческих представлениях. Вероятно,
он не хуже автора понимает, что для природы нет ни худшего, ни
лучшего, и, вероятно, это понимает не только он, но и любой гимна-
зист первого класса. Не в этих субъективных понятиях ищет Спен-
сер критерий для прогресса в природе; он ищет его в движении ор-
ганического процесса самой природы. Рассматривая это движение,
этот длинный ряд бесконечных видоизменений органических форм,
он замечает в нем однообразие направления — от однородного к
разнородному, от простого к сложному; отсюда он заключает, что
это движение прогрессивно и, как уже мы объяснили выше, по неиз-
бежной логике человеческого ума превращает это направление в
критерий прогресса, т. е. в самую цель движения. Чем органическая
форма разнообразнее, тем она более дифференцирована и интегри-
рована, тем он считает ее прогрессивнее; и не только он ее считает,
но и всякий ее должен считать такой, потому что установленный им
критерий органического прогресса строго объективен и обусловлен
294
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
не личной фантазией Спенсера, не его субъективными идеалами о
лучшем или худшем, а самым движением, самым характером изме-
нений органических форм. Мы не хотим этим сказать, будто Спен-
сер окончательно определил и вполне исчерпал критерий органи-
ческого прогресса. Очень может быть, что дальнейшее изучение
явлений природы заставит человека несколько изменить и допол-
нить его теперешние понятие о характере и направлении движения
органического процесса. Но как бы эти понятия ни изменялись, все
же всегда критерий останется строго объективным, нимало не за-
висящим от произвола личных воззрений исследователя. Заслуга
Спенсера, по нашему мнению, именно в том и состоит, что он указал
и установил такой строго объективный критерий прогресса в при-
роде и этим возвратил самому понятию прогресса его настоящее
значение, его истинный смысл, изуродованный метафизикой, свел
его на чисто научную почву. С тем призрачным понятием прогресса,
которое делает из произвольных субъективных воззрений людей, из
их «нравственных идеалов» его критерий, наука не имеет и не может
иметь ничего общего. Чем она его проверит, чем она докажет его
несостоятельность? У нее нет для этого никаких точных, объектив-
ных данных. Напротив, раз понятие прогресса сведено к своему на-
стоящему значению, наука уже имеет точный, объективный крите-
рий для оценки его истинности или ложности; тут она имеет дело не
с субъективной фантазией того или другого исследователя, а с его
опытами, исследованиями, наблюдениями, которые она всегда име-
ет возможность проверить. На примере того же Спенсера всего луч-
ше показать, как легко при объективном, — следовательно, доступ-
ном научной проверке — критерии прогресса доказать ложность
того или другого понятия прогресса в применении к тому или дру-
гому порядку явлений. Спенсер, как известно, перенес свое понятие
о прогрессе органической природы и на гражданскую историю че-
ловеческих обществ. Он усматривает и истории развития человече-
ского общежития, в движении социального процесса то же направ-
ление от однородного к разнородному, от недифференцированного
к дифференцированному, какое усмотрел в движении органическо-
го процесса. Вследствие этого он принимает и для социального про-
гресса тот же критерий, как и для прогресса органического. Но объ-
ективная природа этого критерия дает возможность легко
обнаружить его полную несостоятельность в применении к явлени-
цщо такое партия прогресса
295
ям социального мира. Стоит только научно анализировать процесс
социального движения для того, чтобы сейчас же убедиться, что он
не представляет того однообразного направления, которое усматри-
вает в нем автор «Оснований биологии»; что приписанное ему на-
правление гипотетично и что, таким образом, критерий, установ-
ленный для него Спенсером, объективен только по-видимому только
с формальной стороны, а в сущности субъективен и совершенно
произволен, т. е. не удовлетворяет своим собственным требованиям,
сам себе противоречит. Ниже мы постараемся доказать это подроб-
нее, теперь же мы хотим только показать, как удобно опровергнуть
состоятельность или несостоятельность, истинность или лживость
такого мерила прогресса, которое по природе своей объективно:
наука имеет все средства для его оценки; она легко может открыть
его софистикацию и доказать его самопротиворечие, а следователь-
но, и негодность. И ее доказательства должны иметь обязательную
силу и для того исследователя, который установил подобный крите-
рий; устанавливая его, он сам его отдал на суд науки, и ее приговору
он не может не подчиниться. Совсем другое дело, если бы этот кри-
терий по самой природе своей был субъективен; на него не могло бы
быть тогда никакой апелляции, принять или отвергнуть его — это
было бы дело личного вкуса, а не научного исследования. Предста-
вим себе, что Спенсер построил свое представление о социальном
прогрессе именно так, как это предполагает автор «Исторических
писем», что он взял за критерий этого прогресса свое субъективное
представление о том, что лучше, что желательнее, что более соот-
ветствует требованиям человека, — одним словом, свое субъектив-
ное представление о человеческом счастье. Где у нас средства про-
верить истинность такого критерия? Верно ли представление
Спенсера о человеческом счастье? Быть может, то, что он считает за
счастье, другие считают за несчастье, и в таком случае то, в чем он
видит прогресс, на самом деле будет регрессом? Но, быть может, и
эти другие ошибаются? Быть может, есть еще какие-нибудь третьи,
которые представляют себе человеческое счастье совершенно ина-
че? Кто из них прав? Чей критерий прогресса истинен? Кто из них
Регресс не принимает за прогресс. Что такое человеческое счастье
само по себе? Эпикуреец дает один идеал счастья, стоик — другой,
верующий христианин — третий, магометанин — четвертый; я, строя
свое представление о счастье, на первый план выдвигаю полную
296
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
соразмерность потребностей со средствами их удовлетворения, дру-
гой — разнообразие потребностей, полноту человеческой индиви-
дуальности. Чей идеал лучше?
Чье представление вернее? Вопрос неразрешимый; понятие сча-
стья по природе своей субъективно и не допускает никакой объек-
тивной проверки; счастья вообще не существует, существует только
счастье по понятию А, по понятию В, С, Д и т. д. Все идеалы счастья
равно справедливы, потому что все они равно субъективны: выби-
райте из них любой — это дело личного вкуса, а о вкусах, как извест-
но, не спорят.
III
Мы указали на существенные, необходимые элементы понятия
прогресса-, оно непременно должно заключать в себе представление
о некотором движении, следующем в одном известном направле-
нии и стремящемся к достижению определенной цели. Движение,
определенное направление и цель — вот три его главные моменты.
Мы видели далее, что присутствия двух из них уже достаточно для
возбуждения в человеческом уме идеи прогресса. Вследствие этого
хотя человеческий ум уже вышел из периода антропоморфических
воззрений на природу, хотя он и не навязывает ей теперь своих субъ-
ективных целей, однако он все-таки не перестает мыслить процесс ее
развития как прогресс. Но само собой разумеется, что его представ-
ление о прогрессе в природе хотя и совершенно объективно, однако
не удовлетворяет всем требованиям понятия прогресса вообще. В нем
налицо только два элемента этого понятия, а третьего нет. Третий
предполагается как бы заключенным во второй; однако такое пред-
положение сделано только по необходимости и имеет до известной
степени софистический характер; но этот софизм обязателен для че-
ловеческого ума: он не может его избежать. Цели природы для него
недоступны; он даже не может с достоверностью предполагать, суще-
ствуют ли они или нет. Не видя их, не имея возможности их видеть, но
наблюдая, однако же, однообразное направление в процессе развития
органической природы, он, почти сам того не замечая, подменивает
цель направлением, третий момент понятия прогресса — вторым и,
таким образом, сохраняет, по-видимому, целостность этого понятия.
Но это только по-видимому, а в сущности оно все-таки неполно; по-
Что такое партия прогресса
297
нятие о прогрессе в природе уже и по необходимости должно быть
уже понятия о прогрессе вообще. Но отсюда еще отнюдь не следует,
как полагает автор «Исторических писем», будто говорить о прогрес-
се в природе так же мало позволительно, как говорить о желаниях
растений, о государстве солнечной системы и т. д. (стр. 28). Это по-
казывает только, что автор не может отрешиться от антропоморфи-
ческих взглядов на понятие цели; ему кажется, что мыслить процесс
органического развития как прогресс — это значит предполагать в
природе цели, а предполагать в природе цели — значит предполагать
в пей сознание, самоопределение и т. п. Такое воззрение на прогресс
крайне односторонне и узко; оно искажает смысл этого понятия, де-
лая его удобоприменимым только к явлениям нравственного мира в
области человеческих действий. Но подобное произвольное кастри-
рование понятия противоречит и практике, и науке, и человеческой
рутине, и человеческой логике. И в общежитии и в науке понятие
прогресс всегда применялось, применяется и будет применяться ко
всякого рода порядкам явлений, в которых только человеческий ум
может открыть движение в одном известном направлении. Когда мы
видим ряд цифр, постоянно возрастающих или убывающих, мы го-
ворим: эти цифры расположены по возрастающей или убывающей
прогрессии, т. е. мы мыслим движение этих цифр как прогрессивное
или как регрессивное; точно так же, когда вместо ряда цифр нам дан
ряд органических форм, расположенных по убывающим или возрас-
тающим степеням их дифференцирования, мы мыслим их движение
как регресс или прогресс. Почему же нам непозволительно говорить
о прогрессе или регрессе в природе? Непозволительно придавать
понятию прогресса тот узкий и неверный смысл, который придает
ему автор; непозволительно считать этот смысл за единственный,
заключающийся в этом понятии; и вот именно потому-то, что все
это непозволительно, говорить о прогрессе в природе совершенно
позволительно. Не нужно только связывать с этим словом никаких
антропоморфических воззрений на природу; нужно очистить его от
того антропоморфического телеологизма, из которого оно перво-
начально образовалось. Если умы, наиболее развитые, уже освобо-
дились от этих воззрений и очистили понятие прогресса в природе
от дурных примесей средневековой телеологии, то все-таки этого
нельзя сказать о всех или даже о большинстве современных умов.
У большинства с этим понятием тесно еще связаны представления
298
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
о какой-то предустановленной цели, лежащей вне самого движения,
о добрых или злых гениях, управляющих или присущих этому дви-
жению, и т. п. Все это, несомненно, в высочайшей степени извраща-
ет истинный и единственно возможный смысл понятия прогресса в
природе. Но едва ли не более извращается и искажается смысл по-
нятия прогресса в истории, т. е. социального прогресса. Здесь до сих
пор еще считается позволительным навязывать историческому дви-
жению чуждые ему цели, цели самих исследователей и наблюдателей.
Каждый историк и еще более каждый философ или претендующий
быть таковым считает себя вправе мерить это движение на свой соб-
ственный (и почти всегда фальшивый) аршин и видеть в нем все, что
ему вздумается; притом каждый из этих историков или философов
выдает свой аршин за единственно верный и опробованный, за мер-
ку совершенно объективную и потому строго научную. Это послед-
нее обстоятельство, как мы ужо говорили выше, весьма многознаме-
нательно: оно показывает, что как бы субъективен ни был критерий
прогресса у того или другого исследователя, он все-таки старается
выдать его за чисто объективный, и этим он сам признает, — хотя
и не высказывает этого, — что объективный критерий существенно
необходим для понятия прогресса и что без него это понятие не име-
ет никакого смысла. Совершенно иначе думает автор «Исторических
писем». Он не только сам ставит совершенно субъективный крите-
рий для оценки исторического прогресса, но и уверяет даже, будто
никакой другой критерий и немыслим в этом случае. Как непозволи-
тельно, по его мнению, говорить о прогрессе и природе, так точно
непозволительно искать какого-нибудь объективного критерия для
оценки исторических событий.
Эту мысль свою автор доказывает тем, что в истории явления
не повторяются и что потому в историческом процессе нельзя с
той объективностью, как в процессе органическом или неоргани-
ческом, отделить важное от неважного, постоянное от случайного,
существенное от несущественного. Не находя в самых явлениях кри-
терия для оценки их важности, историк по необходимости должен
приложить к ним масштаб своих личных, субъективных воззрений,
своих нравственных идеалов. Иными словами, в истории нет таких
явлений, которые могли бы быть мыслимы нами как существенные
и важные сами по себе, — они существенны и важны только потому
что кажутся такими тому или другому индивиду. «Сознательно или
Что такое партия прогресса
299
бессознательно человек прилагает ко всей истории человечества ту
нравственную выработку, которой он сам достиг. Один ищет в жизни
человечества лишь то, что способствовало образованию или разру-
шению сильных государств. Другой следит за борьбой, усилением и
гибелью национальностей. Третий старается убедить себя и других,
что торжествующая сторона была всегда правее побежденной. Чет-
вертый интересуется фактами, насколько они осуществили ту или
другую идею, принимаемую им за безусловное благо для человече-
ства. Все они судят об истории субъективно, по своему взгляду на
нравственные идеалы, да иначе и судить не могут» (стр. 22).
Что так именно поступает большая часть историков и особенно
философов, с этим нельзя не согласиться. Но что это так и должно
быть всегда, что иначе нельзя судить о явлениях исторического про-
цесса, этого аргументация автора нисколько не доказывает, и общее
мнение большей части историков, философов и публики решитель-
но этому противоречит. Общее мнение требует от историка — и сам
историк этого требует от себя — объективной оценки исторических
фактов; и тот историк, который, видимо, не удовлетворяет этому тре-
бованию, по общему мнению, считается дурным историком. Неужели
это общее мнение есть только общая ошибка? Неужели в самом деле
немыслим никакой твердый, неизменный, объективный критерий в
истории человеческого общежития? Но если он немыслим, то почему
же он так настойчиво требуется? А если он логически мыслим, то по-
чему же он невозможен?
Итак, прежде всего: мыслим ли он? Мыслим ли объективный кри-
терий для оценки того или другого явления, того или другого про-
цесса, наблюдаемого человеком в жизни или развитии данной орга-
нической формы? Автор согласен, что такой критерий мыслим и что
он всегда прилагается к подобной оценке. Мы говорим: вот этот-то
и этот-то процесс или явление в данном организме существенны,
необходимы, важны, а вот эти-то и эти-то процессы и явления не-
существенны, не необходимы, неважны. И мы говорим это не пото-
му, что это нам так кажется, а другим может показаться совершенно
иначе, а потому, что это всем должно так казаться, что процессы и
явления, мыслимые нами как существенные, необходимо всеми будут
мыслиться как такие. Отчего у нас такая уверенность? Оттого, что без
этих процессов и явлений логически немыслима жизнь данного ор-
ганизма, что они входят в самое понятие жизни. Но что такое жизнь?
300
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Жизнь, по прекрасному и всеобъемлющему определению Герберта
Спенсера, определению строго научному и совершенно объектив-
ному есть «определенное сочетание разнородных изменений, одно-
временных и последовательных, в соответствии с внешними сосуще-
ствованиями и последовательностями» («Осн. биол.», ч. I, стр. 52) или:
жизнь есть беспрерывное приспособление внутренних отношений
(т. е. известных внутренних движений) к отношениям (т. е. опять-
таки известным движениям) внешним. Иными словами, жизнь есть
некоторое движение частиц организма, постоянно следующее по
известному направлению с целью сохранить свое подвижное равно-
весие, приспособиться к движениям внешних частиц, окружающих
организм. Где движение частиц тела не имеет этого постоянного
определенного направления (как, например, в телах неорганиче-
ских), там оно не мыслится нами как жизненное движение-, где цель
постоянного приспособления внутренних отношений и внешних не
достигается, там прекращается жизнь. Таким образом, понятие жизни
заключает в себе все три объективных элемента понятия прогресса:
движение, определенное направление и известную цель. Потому в
нашем уме эти два понятия тесно связаны между собой. Жизнь мы
всегда отождествляем с прогрессом, смерть — с застоем. Это заметно
даже в наших метафорах. Мы говорим о прогрессивном обществе:
что «общество живет» или «в нем кипит жизнь», «оно преисполнено
жизнью» и т. п. Об обществе, находящемся в застое, мы обыкновенно
выражаемся так: это общество мертвое, в нем нет жизни и т. п. От-
сюда же развитие, рост каждого данного конкретного организма мы
всегда мыслим как прогресс и не можем иначе мыслить. Мы видим в
этом развитии известное движение, следующее в одном определен-
ном направлении, и известную цель, осуществить которую постоян-
но стремится это движение. С точки зрения этой цели мы оцениваем
и само развитие: чем совершеннее она достигается в данный момент
сравнительно с предшествующими, тем высшей ступенью индивиду-
ального прогресса считаем мы этот момент. То состояние организма,
при котором он перестает расти и, следовательно, достигает более
полной степени приспособленности к условиям окружающего его
мира, мы всегда признаем высшей ступенью его прогресса сравни-
тельно с тем состоянием, когда он еще рос. В этом смысле мы го-
ворим, что новорожденный достиг более высокой стадии прогрес-
са, чем зародыш, а взрослый — более высокой, чем новорожденный.
Что такое партия прогресса
301
Наш критерий совершенно объективен и нисколько не зависит, как
полагает автор, от наших субъективных воззрений на худшее или
лучшее, важное и неважное. Вот он-то и дает нам право признать
одни процессы и явления органической жизни за существенные или
совершенные, другие — за менее существенные или несовершен-
ные. Чем данный процесс или явление необходимее для достижения
цели движения, мыслимого нами как жизнь, тем они существеннее;
чем полнее способствуют они достижению этой цели, тем они со-
вершеннее. Нравятся или не нравятся вам эти явления или процессы,
считаете ли вы их за лучшие или худшие для себя, соответствуют ли
они или нет вашим нравственным идеалам, до этого никому не может
быть никакого дела, и если вы не признаете их существенными или
важными, то всякий, как бы он ни сочувствовал вашим субъективным
воззрениям, должен будет назвать вас невеждой. Заметим при этом
еще следующее: наш критерий индивидуального прогресса гораздо
совершеннее критерия органического прогресса или прогресса при-
роды вообще. Там мы софистически подменили направление целью;в
действительности мы не знаем и не можем знать целей природы;
здесь же цель у нас налицо — цель видимая, ясная, очевидная, так
сказать осязаемая. Наше понятие об индивидуальном прогрессе так
полно, критерий этого прогресса так объективен и цепреложен, что
именно это понятие мы принимаем обыкновенно за типическое. Нам
трудно мыслить общественный прогресс иначе как под категорией
индивидуального; так что, говоря о первом, мы невольно отождест-
вляем понятие общества с понятием организма. Но такое отождест-
вление ошибочно, хотя в последнее время, когда так много говорят и
пишут о социальном прогрессе, оно весьма распространено. Вникая
в истинный смысл обоих понятий, мы легко можем убедиться в их
полном несходстве. Понятие организма заключает в себе представ-
ление о единстве жизни, об известных постоянных, правильных от-
ношениях его частей, о взаимной солидарности их деятельностей.
Там, где такой солидарности не существует, где взаимные отношения
частей не предполагают постоянства и известной правильности, там
мы имеем понятие о простом агрегате, а не об организме. Понятие
общества в свою очередь отнюдь не вызывает этих представлений.
Оно мыслимо логически — и существует практически — даже и тогда,
когда между его частями не только нет никакой солидарности, но, на-
против, полнейший антагонизм; многие мыслители полагают даже,
302
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
что этот антагонизм, эта вечная борьба между различными членами
общественного союза есть неизбежный закон его существования. В
каждом конкретном обществе мы замечаем между его частями из-
вестные отношения; но эти отношения никогда не связываются в
нашем уме с абстрактным понятием общества. Абстрактно мы можем
мыслить общество при всевозможных отношениях его частей; мы
можем изменять мысленно эти отношения как нам вздумается, и как
бы ни была причудлива и фантастична созданная нами комбинация,
она ничуть не будет находиться в противоречии с логическим поня-
тием общества. Очевидно после этого, что понятия, до такой степени
несходные, как общество и организм, не могут быть отождествляемы
без явного насилия человеческой логики. Поэты, фантазирующие
историки и философы могут, сколько душе их угодно, потешать себя
аналогиями между той или другой частью животного организма и
тем или другим общественным элементом, между той или другой
формой общественной деятельности и той или другой функцией
животного тела; эти аналогии всегда останутся только призрачными,
кажущимися, случайными. И будь они во сто раз поразительнее, они
все-таки не изменят человеческой логики и не заставят людей мыс-
лить общество как организм и организм как общество.
Однако, как ни ошибочно и даже, — чтобы выразиться вполне
точно, — как ни «бессмысленно» отождествление общества с орга-
низмом, но для вопроса, нас занимающего, оно в высокой степени
многозначительно.
Оно еще раз показывает, как сильна в человеческом уме потреб-
ность иметь точный, определенный, объективный критерий для
оценки прогресса; как трудно ему без такого критерия представить
себе это понятие. Ради удовлетворения этой потребности он готов
обмануть себя призрачными аналогиями и софистически подделать
понятие общества под понятие индивидуального организма. Нечего
и говорить, что при подобной подделке объективный критерий со-
циального прогресса вполне мыслим. Но эта подделка не может быть
оправдана ни a priori, ни — и еще более — a posteriori. Отказываясь
от нее, должны ли мы отказаться и от искания этого объективного
критерия?
История человеческого общежития, как и история развития орга-
нической природы, есть некоторое движение. Если бы это движение
представляло столь же однообразное, неизменное направление, как
Что такое партия прогресса
303
и движение органического процесса, то мы могли бы и для прогресса
в истории найти такой же критерий, какой нашли для прогресса в
природе. Этот критерий был бы не совсем точен, потому что и здесь
нам пришлось бы направление отождествить с целью, но он был бы
совершенно объективен. Такого именно критерия и ищет большин-
ство философов и историков; такой именно критерий имеет в виду
и публика, когда она произносит свое суждение над той или другой
теорией исторического прогресса. Ошибка философов, историков и
публики состоит в этом случае в том, что все они принимают a priori
необходимость однообразного, неизменного, постоянного направ-
ления в движении исторического прогресса, иными словами, что
они отождествляют характер этого движения с характером движе-
ния органического и неорганического процессов. Приступая с этой
предвзятой (хотя часто и несознаваемой) мыслью к изучению исто-
рического процесса, они, естественно, должны обращать все свое
внимание только на те явления, которые служат к оправданию и под-
тверждению этого гипотетического воззрения. Потом, опираясь на
эти же самые явления, они доказывают то, что уже ранее предпола-
галось доказанным, — неизменную правильность и единство направ-
ления в историческом движении. Таким образом, они совершают ту
ошибку, которая известна в логике под именем petition principii217.
При этом тот факт, что почти каждый исследователь выставляет свой
критерий и что этот критерий часто не только не имеет ничего об-
щего, но даже прямо противоположен критериям других исследова-
телей, ясно доказывает, что предположенного единства в направле-
нии не существует в действительности. Если бы оно существовало, то
все исследователи мыслили бы его одинаково, как всеми одинаково
(по крайней мере не противоречиво) мыслится единство в направле-
нии движения органического процесса. Движению же исторического
процесса каждый приписывает то направление, тот характер, кото-
рый ему вздумается. Различие взглядов доходит до того, что до сих
пор еще не решено: есть ли это движение ритмическое, правильно
повторяющееся, или это движение непрерывное, никогда не возвра-
щающееся на пройденные пункты, постоянно стремящееся вперед. В
последнее время теория кругового исторического движения находит
мало приверженцев, большинство современных умов согласилось
признавать историческое движение непрерывно продолжающимся
и никогда не повторяющимся. Однако едва ли можно сомневаться
304
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
насчет истинных мотивов подобного соглашения; не в более точном,
философски осмысленном изучении прошедшего и настоящего их
следует искать, а скорее в непреодолимой вере современных людей
в лучшее будущее. Теория кругового движения слишком безотрадна;
ужасно думать, что история человечества — уже рассказанная сказка,
что ничего нового и неожиданного мы в ней уже не найдем, что буду-
щее будет только реставрацией прошедшего, что люди обречены на
адскую муку Сизифа и что камень цивилизации только для того и вта-
скивается на крутую гору прогресса, чтобы снова быть низвергнутым
к ее подошве. Нужно быть большим меланхоликом, чтобы из всех ги-
потез исторического движения выбрать именно эту. А большинство
людей, как известно, совсем не меланхолического темперамента; они
скорое оптимисты, и чем хуже им живется, тем с большим наслажде-
нием предаются они всевозможным успокоительным иллюзиям, тем
пышнее расцветает их надежды на будущее. Это наблюдение очень
старое, но тем не менее совершенно верное. И только им одним, как
кажется, и можно объяснить то предпочтение, которое высказывают
современные умы теории непрерывно прогрессивного историческо-
го движения перед теорией кругового. A posteriori и та и другая с оди-
наковой правдоподобностью и доказывается, и опровергается; нам
кажется даже, что факты скорее говорят в пользу второй, нежели пер-
вой. Впрочем, здесь нам незачем разбирать этот вопрос; достаточно
было указать, что даже и относительно него существуют различные
мнения. Одно это уже показывает, что в историческом движении
мы не имеем права искать объективного критерия исторического
прогресса, что мы не можем даже мыслить этого движения как про-
гресс, потому что не в состоянии определить его направления, мы
не знаем, круговое оно или прямолинейное, ритмическое или непре-
рывное. Но если даже мы предположим, что этот вопрос уже решен
окончательно, что движение исторического процесса непрерывно и
что оно никогда не повторяется, но всегда стремится, то куда же од-
нако? Тут опять столько же различных ответов, сколько и ответчиков.
Часто даже ответы прямо противоположны друг другу. Один, напри-
мер, уверяет, будто историческое движение следует по направлению
к воплощению идеи справедливости в общественные формы; другой
доказывает, что в нем незаметно даже и следов подобного направле-
ния. Один видит в историческом движении несомненное стремле-
ние к возможно большему расширению нравственной, умственной
qmo такое партия прогресса
305
и политической свободы граждан; другой, подвергая действитель-
ность такого стремления весьма сильному сомнению, видит в свою
очередь несомненное стремление исторического процесса в раз-
витии экономического благо состояния и в установлении более или
менее равномерного распределения материальных благ. Но является
третий и доказывает, что подобного стремления совсем не существу-
ет, что материальные блага, напротив, по мере движения историче-
ского процесса распределяются все неравномернее и неравномернее
и что эта прогрессирующая неравномерность грозит парализовать
развитие экономического благосостояния вообще. Четвертые объяс-
няют, наконец, что все эти указанные здесь в общих чертах направ-
ления исторического движения еще недостаточно рельефно обнару-
жились, что все они более или менее проблематичны, но что в нем
есть одно направление, для всех и каждого очевидное, — это умствен-
ное развитие человека; что из поколения в поколение ум человека
совершенствуется и масса его сведений увеличивается, — это факт
весьма правдоподобный, по крайней мере никем еще достаточно не
опровергнутый (разумеется, тут речь идет только о тех обществах,
которые представляют собой некоторое историческое движение,
а нео тех, которые или находятся в мертвенном застое, или еще не
вступили в исторический фазис своего развития). Но для того что-
бы это направление могло быть принято за критерий историческо-
го развития общественной жизни — социального прогресса, — для
этого нужно еще доказать, что вместе с умственным развитием чело-
века идет параллельно и усовершенствование общественных форм.
В противном случае мы не имеем ни малейшего права принимать
этот критерий за критерий общественного прогресса: это значило
бы смешать процесс чисто органический с процессом общественно-
историческим, процесс развития некоторой органической формы —
homo — с процессом развития некоторой неорганической, соци-
альной формы. Однако хотя и много говорили и говорят о тесной
зависимости, будто бы существующей между усовершенствованием
ума и усовершенствованием общежития, но факты этого ничуть не
подтверждают, да притом же, что такое усовершенствование общежи-
тия? Это понятие для нас еще совершенно субъективно, потому что
мы не нашли еще никакого объективного критерия для оценки со-
вершенств и несовершенств общественных форм. В последнее время,
как мы уже упоминали выше, Герберт Спенсер сделал попытку указать
306
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
на тождественность направлений движения как органического, так
и исторического процесса. В движении органического процесса он
усмотрел постоянное стремление к дифференцированию и интегри-
рованию частей индивидуального целого, в движении исторического
процесса — постоянное стремление к дифференцированию и инте-
грированию частей коллективного целого.
И тот и другой процесс, по-видимому, почти в одинаковой степе-
ни обусловливаются этим дифференцированием; оба они начинают-
ся с его начала. Общество начинается, говоря исторически, с первым
разделением человеческого труда, как организм с первым дифферен-
цированием частиц органической материи на внутренние и внеш-
ние. По мере развития органической формы усиливается дифферен-
цирование частиц, разнородно обусловленных, и интегрирование
однородных. Точно так же по мере развития общества усиливается
разделение труда, интегрирование индивидов, занятых одной и той
же работой, на обособленные группы и вследствие этого — диффе-
ренцирование общества на классы, корпорации, цехи и т. п. Аналогия
поразительная, и она не только подкрепляется фактами a posteriori,
но, по-видимому, совершенно очевидна и a priori. Как логически не-
мыслим органический прогресс без дифференцирования частиц
органической материи, так точно логически немыслим социальный
прогресс без разделения труда. И если бы Спенсер выставил эту ана-
логию лет сто тому назад, тогда наука ничего не могла бы против
нее возразить; она должна бы была согласиться, что указанное им
направление от однородного к разнородному столь же справедливо
относительно исторического движения, как и относительно органи-
ческого; и она должна бы была признать это направление критерием
прогрессивности обоих движений. История получила бы тогда кри-
терий совершенно объективный. Но случилось так, что Спенсер вы-
сказал свою теорию не в первой половине прошлого, а во второй
половине нынешнего века, и теория эта уже не может выдержать
критики. Направление исторического движения изменилось; теперь
мы замечаем в нем, напротив, стремление от разнородного к одно-
родному; труд перестает специализироваться и начинает все более и
более обобщаться, различные общественные группы, дифференци-
ровавшиеся под влиянием постоянно возраставшей специализации
труда, с устранением этой специализации сглаживаются и сливаются
в одну общую массу. Что произвело это странное чудо — чудо, в са-
Что такое партия прогресса
307
мую возможность которого едва ли кто-нибудь поверил бы лет 100,
150 тому назад? Это чудо произвела машина. Машина берет на себя
всю трудную техническую, специальную часть работы; человеку же
она оставляет ту часть, которая не требует почти никакой специ-
альной подготовки, которая отличается простотой и несложностью,
которую можно весьма удовлетворительно исполнить, не посвящая
долгие годы на ее изучение, не приноравливаясь к ней всю свою
жизнь. Искусство и сноровка, которых она требует от рабочего, так
незначительны, что достаточно в большинстве случаев нескольких
недель для приобретения их. Чем совершеннее машина, тем большее
количество специальных работ она исполняет, и, следовательно, тем
более упрощается и обобщается труд рабочих: приспособление их
к тому или к другому специальному ремеслу становится излишним;
корпорации, цехи и т. д., основывавшиеся на специализации труда,
стираются, уничтожаются; специальные рабочие смешиваются в
общую массу«фабричных». Общие условия труда порождают общ-
ность жизни, понятий, привычек и способностей. Таким образом,
рабочее сословие, доведшее дифференцирование труда в мануфак-
турный период промышленности до высочайшей степени, в период
фабричного производства снова превращается в сплошной, недиф-
ференцированный (или по крайней мере дифференцированный
весьма слабо)общественный элемент. Но этого мало, — облегчая в
высокой степени физическую работу, машина стремится разрушить
и ту китайскую стену, которая до нее разделяла физический труд от
умственного. Правда, это стремление парализируется особыми усло-
виями данных экономических отношений. Но, рассуждая теоретиче-
ски, нельзя отвергать, что с упрощением и облегчением физическо-
го труда открывается возможность объединения в одном лице двух
теперь резко дифференцированных деятельностей: деятельности
преимущественно умственной и преимущественно физической.
Разделение членов общества на два класса деятелей — мыслителей и
ремесленников теряет свой raison d'etre. На практике, конечно, оно
может существовать очень долго и даже всегда, но оно уже не состав-
ляет теперь той логической необходимости, какой являлось прежде,
ДО введения машинного производства.
Но если машина обобщает ремесленный труд и делает возмож-
ным соединение физического труда с умственным, то, с другой сто-
роны, изгнание схоластических методов из умозрительных наук
308
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и применение к ним индуктивных методов естествознания, обобщая
метод различных наук, тем самым обобщает и различные отрасли
умственной, научной деятельности. Очевидно, если к разнообраз-
ным областям человеческих знаний прилагаются теперь методы, бо-
лее или менее сходственные между собой (по крайней мере в общих
своих признаках), то умственные занятия, научные исследования
уже не могут требовать той специализации умственных способно-
стей и привычек, которую они требовали при радикальном разли-
чии методов. Чтобы быть в настоящее время хорошим философом,
нужно усвоить себе почти те же умственные привычки, какие нужны
и для хорошего естествоиспытателя. Точно так же и наоборот. Как
машина обобщает физический труд, так одинаковость приемов при
разработке разнообразных областей человеческого знания обобща-
ет умственный труд. И то и другое ведет, так сказать, к обобщению
умственных способностей людей.
Таким образом, с одной стороны, машина, с другой — введение
более или менее однообразных приемов и методов исследования в
различные отрасли человеческих знании изменили или по крайней
мере положили начало изменению направления социального дви-
жения. Этот факт еще раз подтверждает, что процесс исторического
движения не может быть отождествляем с процессом органическо-
го движения, что первое не имеет постоянного, однообразного на-
правления и, взятое само по себе, не должно мыслиться ни как про-
грессивное, ни как регрессивное. Следовательно, не в нем мы должны
искать объективного критерия для оценки исторических фактов,
а где-то вне его. Но где же?
Мы разобрали два случая, две гипотезы, при которых мыслим
объективный критерий. Мы видели, что он мыслим при отождествле-
нии понятия общества с понятием организма и при отождествлении
характера исторического движения с характером движения орга-
нического. Существование обеих этих гипотез ясно показывает, как
сильна в человеческом уме потребность сделать подобный критерий
мыслимым для себя. Однако анализ их превращает самые эти гипоте-
зы в нечто логически немыслимое. Следовательно, если объективный
критерий мыслим только при немыслимых условиях, то, значит, в
действительности он не может существовать. Таким образом, постав-
ленный выше вопрос: возможен ли объективный критерий для оцен-
ки исторических событий — решается, по-видимому, отрицательно.
Что такое партия прогресса
309
Но, вникнув глубже во все сказанное нами выше о составных эле-
ментах понятия прогресса, легко видеть, что объективный критерий
исторического процесса мыслим еще и при другом условии, которое
в свою очередь уже не заключает в себе ничего немыслимого.
IV
Мы уже сказали выше, что в полное понятие прогресса входят
три представления: о движении, о направлении движения и о цели
движения, но что и двух из них бывает обыкновенно достаточно для
того, чтобы вызвать его в нашем уме. Так, если дано движение и если
это движение постоянно следует в одном и том же непрерывном на-
правлении, то мы рассматриваем это движение как прогрессивное.
На таких двух представлениях, как мы видели, построено наше по-
нятие о прогрессе в природе. Сперва человек гипотетически вводил
в него и представление о цели, но когда он должен был, наконец, со-
знаться самому себе, что цели природы не могут быть ему извест-
ны, он просто отождествил понятие цели с понятием направления
движения. Но если вместо двух первых элементов понятия прогресса
мы возьмем два крайние — представления о движении и цели, то вы-
зовут ли они в нашем уме идею прогресса? Иными словами, если нам
дано известное движение, не имеющее никакого определенного на-
правления, но если мы знаем, к осуществлению какой цели должно
стремиться это движение, то можем ли мы составить себе понятие о
прогрессе этого движения и каков будет критерий этого прогресса?
Очевидно, не только можем, но всегда и составим, очевидно также,
что критерий итого прогресса будет совершенно объективен, что это
будет данная цель движения. Если перед нами развертывается дея-
тельность какого-нибудь человека, относительно которой мы знаем,
что она должна была стремиться к осуществлению такой-то цели, то
мы всегда рассматриваем эту деятельность или как прогрессивную
(в том случае, когда она воплощала в себе это стремление), или как
регрессивную (в том случае, когда она его в себе не воплощала). Хотя
нам неизвестно направление данного движения, но нам известно,
каким оно должно быть, нам известно, что движение должно быть
прогрессивно, нам известен критерий этого прогресса, и мы при-
лагаем этот критерий к оценке данного эмпирического движения.
Следовательно, если процесс социального движения не представля-
ЗЮ
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ет никакого определенного направления, но если мы знаем, какова
должна быть его цель и, следовательно, направление, то мы не можем
логически не применять к нему идеи прогресса и не оценивать его
с точки зрения этого прогресса. Взятое само по себе, это движение
никогда не внушит нам никакой мысли ни о прогрессе, ни о регрес-
се. Но раз мы знаем, какова должна быть его цель, мы уже не в силах
будем отрешиться от этих идей; мы непременно будем видеть в нем
или прогресс, или регресс*, только критерий этого прогресса мы бу-
дем искать не в самом движении, как оно является перед нами, а вне
его — в цели, которая должна быть им достигнута и с которой часто
оно не имеет даже ничего общего.
Нельзя не признать, что в настоящее время, когда более здравая
историческая критика ясно показала, как неосновательно и, можно
сказать, как нелепо отождествлять процесс исторического движе-
ния с процессом органического, умы начинают склоняться именно
в пользу такого, а не другого критерия социального прогресса.
Его начинают искать не в самом движении исторического процес-
са, а в цели человеческого общества, не в данном направлении раз-
вития общественной жизни, а в том, каким оно должно быть с точки
зрения ее цели. Чтобы найти критерий органического процесса, нам
нужно знать только законы движения органических изменений, а не
цели органических форм. Только первые и могут быть нам известны,
а вторые — вне наших познаний. Напротив, чтобы найти критерий
исторического, социального процесса, нам нужно знать только цели
социальных форм, а не законы их движения. Тут опять только первые
могут быть нам известны, а вторые — никогда. В первом случае мы
себя спрашиваем: что есть? Во втором — что должно быть? Как ответ
* Едва ли нужно напоминать здесь читателям, что понятия прогресс или ре-
гресс суть, так сказать, логические синонимы. И то, и другое понятие не заклю-
чает в себе ничего более и ничего менее как представление о движении, стремя-
щемся по известному направлению к известной цели. Но движение, следующее
по одной и той же линии, может быть или от точки А к точке В, или [от] точки
В к точке А. Если цель движения мы полагаем в точке А, то движение ВА будет
мыслиться нами как прогрессивное (если с точки В — то как регрессивное).
Очевидно, что между этими двумя понятиями существует такое же синоними-
ческое отношение, как между понятиями отрицания и утверждения. Всякое
отрицание есть в то же время и утверждение, всякое утверждение есть в то же
время и отрицание. Точно так же: всякий прогресс есть в то же время и регресс, и
всякий регресс есть прогресс. Впрочем, здесь незачем долее останавливаться на
логическом анализе этих понятий. Читатель легко может произвести его и сам.
Что такое партия прогресса
311
на первый вопрос содержит в себе критерий прогресса в природе, так
ответ на второй — критерий прогресса в истории. Вот два совершен-
но различных смысла, которые мы придаем слову прогресс, смотря
по тому, говорим ли мы о прогрессе органическом или о прогрессе
историческом. Но оба этих смысла одинаково содержатся в общем
понятии прогресса, как мы его здесь определили. Только выражают
они его неполно, так сказать односторонне; каждое из этих видовых
понятий прогресса обнимает собой не три, а только два элемента
своего родового понятия — и притом не одинаковые элементы, а раз-
личные; отсюда их неполнота и их несходство. Критерий родового
понятия прогресса, т. е. такого понятия, которое охватывает все три
элемента, которое включает в себя и представление о данном движе-
нии, и представление о данном направлении движения, и представ-
ление о данной цели движения, — критерий такого понятия будет
безразлично содержаться и в ответе на вопрос: что есть, и в ответе на
вопрос: что должно быть. Возьмите для примера понятие об инди-
видуальном прогрессе, которое мы назвали выше типическим. Здесь
и направление, и цель нам даны; чтобы осуществить свою цель, дви-
жение организма, называемое жизнью, всегда должно следовать тому
направлению, которому оно и в действительности следует, и наобо-
рот: для нас логически немыслима жизнь организма иной, нежели
мы ее видим; «что есть» для нас сливается с «что должно быть», а
что должно быть с тем, что есть. Будем ли мы себя по этому поводу
спрашивать: каково должно быть индивидуальное органическое раз-
витие или каково оно есть, — и в том и в другом случае мы получим
в ответ один и тот же критерий для оценки прогрессивности или ре-
грессивности этого развития.
Таковы взаимные отношения видовых понятий прогресса в при-
менении к природе, организму и обществу, естественной истории,
индивидуальной истории и социальной истории... Каждая из них
имеет свой особый смысл, и притом смысл третьего из них охва-
тывает смысл первого и последнего. Идея прогресса в природе не
заключается в идее прогресса социального, и наоборот; но обе эти
идеи, взятые вместе, содержатся в идее индивидуального прогресса.
Смешивать эти три различных значения прогресса — значит впадать
в целый ряд безысходных ошибок. И нужно сознаться, что значи-
тельную долю путаницы наших понятий следует отнести именно на
счет такого смешения. Понятие прогресса в смысле индивидуального
312
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
или социального прогресса постоянно переносилось и до сих пор
еще зачастую переносится в область природы; понятие прогрес-
са в смысле индивидуального или прогресса в природе постоянно
переносилось и переносится в область истории. Вследствие этого в
результате получается — телеологическое естествознание и фатали-
стическая история. В истории мы ищем непреложные законы, в при-
роде — цели. Но так как ни того ни другого мы не можем знать, то
мы призываем на помощь фантазию, мы выдумываем свои цели, свои
законы и переносим их целиком из своего субъективного мира в мир
объективных фактов. Таким образом, мы софистицируем критерии
прогресса, выдавая свои субъективные вымыслы за объективные ис-
тины. И подобная софистикация случается так часто, что многие (и
в том числе, как мы видели, автор «Исторических писем») считают ее
за непреложный закон человеческого ума. Однако достаточно ука-
зать на ее причины, чтобы видеть, что тут нет ничего непреложно-
го. Раз мы точно уяснили себе единственно возможный и логически
мыслимый смысл видовых понятий прогресса в применении их к
природе, индивидуальному организму и человеческому общежитию,
нам незачем будет прибегать к софистическому объективированию
субъективного критерия. Каждое из этих понятий имеет свой объек-
тивный критерий, который мы и открываем путем научных исследо-
ваний, нимало не зависящих от произвола наших личных воззрений,
нашей субъективной фантазии, или в самом процессе движения, или
в его направлении, или в его цели. При этом, повторим еще раз, по-
нятие цели в применении к объективному движению, т. е. к последо-
вательному ряду изменений, наблюдаемых нами в данном объекте,
не должно мыслиться под категорией человеческой цели, т. е. такой,
которую предмет сам себе полагает и сознательно стремится к ее
осуществлению. Этот ребяческий антропоморфизм должен быть вы-
брошен из наших логических определений как оскорбительный и
унизительный для достоинства человеческого ума.
Но теперь является вопрос: найденный нами критерий социаль-
ного процесса, исторического движения, будучи совершенно объ-
ективен с формальной стороны, может ли в действительности быть
пополнен и содержанием столь же объективным? Иными словами:
можем ли мы знать объективную цель общества? Не мыслим ли мы ее
всегда под категорией какого-нибудь чисто субъективного представ-
ления? Все, конечно, согласны в том, что общество имеет и должно
Что такое партия прогресса
313
иметь какую-нибудь цель; общество без цели логически немыслимо,
потому тот факт, что у общественного союза всегда есть цель, этот
факт совершенно объективен. В этом смысле мы и говорим, что кри-
терий его развития объективен; но если эту цель мы не можем знать,
если каждый по произволу может навязывать обществу какие ему
вздумается цели, то очевидно, что объективность найденного кри-
терия будет только кажущаяся, а на самом деле он будет совершенно
субъективен. С другой стороны, самая возможность мыслить цель
общества на разные лады, принимать ее и за то, и за это, и за другое,
и за третье и т. п. не опровергает ли даже кажущуюся объективность
этого критерия? Не доказывает ли она, что у общества совсем нет
никакой объективной цели, потому что если бы она действительно
была, то едва ли бы ее могли так различно и часто так разноречиво
понимать различные мыслители? Как разнообразие и противоречи-
вость в определении единого направления исторического движения
дали нам право заключать, что такого направления в действитель-
ности совсем не существует, что оно не может, следовательно, мыс-
литься нами как нечто объективное, вне нас имеющее свое реальное
бытие, — так точно разнообразие и противоречивость определения
единой цели общества (или, правильнее, главнейшей, существенней-
шей) не должны ли нас заставить отказаться мыслить* цель общества
как цель объективную?
Тут мы дошли до самого существенного пункта теории объектив-
ного критерия социального прогресса, и потому на нем нам следует
подолее остановиться. В сущности говоря, все главнейшие возраже-
ния, которые можно принести и которые обыкновенно приводят-
ся отрицателями объективного критерия, сводятся именно к этому
пункту — к этому вопросу: имеет ли человеческое общежитие какую-
нибудь объективную цель, для всех и каждого одинаково очевидную,
и если имеет, то почему же она так различно понимается различны-
ми людьми?
V
Прежде всего нам представляется вопрос: действительно ли зада-
чи, навязываемые обществу различными мыслителями, так различны,
как различны их субъективные воззрения на объективный процесс
исторического движения? С первого взгляда они кажутся, без сомне-
314
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ния, столь же разнообразными, но, вглядевшись в них ближе, нетруд-
но заметить в них некоторое и весьма существенное однообразие. Все
мыслители (не считая, конечно, тех, которые рассматривают обще-
ство как самостоятельный организм, имеющий свои собственные, ор-
ганические цели) согласны в том, что люди соединяются в общество
для того, чтобы лучше и полнее осуществить свои человеческие, инди-
видуальные цели и что поэтому коллективный союз людей не может
иметь другой задачи, кроме более полного и совершенного осущест-
вления жизненных целей своих членов. Все согласны также в том,
что совокупность всех этих жизненных целей человека может быть
сведена или, лучше сказать, заключена в одной цели — в стремлении
человека к счастливой жизни, к счастью. Такова, по общему мнению,
цель каждого человеческого существования; во имя возможно полно-
го достижения этой цели люди соединились в общество (сделано ли
это ими было сознательно, по доброй воле, или бессознательно, по
необходимости, — это в настоящем случае не имеет для нас никакой
важности); следовательно, единственная цель у общества людей та
же, как и у отдельного человека, — человеческое счастье. Мы можем
назвать эту цель объективной: она до того очевидна, что становится
обязательной для каждого ума. Представить себе, что люди соедини-
лись в союз, составили общество с целью поставить себя в невозмож-
ность или затруднить себе осуществление счастья, это так же трудно,
как представить себе, что 2 + 2 равно 5. Но тут и кончается согласие
мыслителей: признав, что общество имеет цель, что эта цель — та же,
как и у отдельного человека, — человеческое счастье, каждый толку-
ет это человеческое счастье по-своему; субъективный произвол здесь
уже почти ничем не сдерживается. И напрасно стали бы мы в этом
хаосе субъективных мнений искать какой-нибудь твердой, объектив-
ной точки опоры. Нельзя даже сказать, будто все согласны в том, что
человеческое счастье состоит в стремлении к доставлению себе при-
ятных ощущений (удовольствия) и что человек настолько счастлив,
насколько испытывает эти ощущения и не испытывает противопо-
ложных им — неприятных (страдания). Но если даже мы и допустим
(как это некоторые делают), что в этом пункте разногласие существует
только на словах и что суровые проповедники аскетизма во всех его
видах в действительности точно так же проповедуют теорию прият-
ных ощущений, как и их противники — эпикурейцы, — если мы ото-
ждествим, таким образом, понятия о счастье и несчастье с понятиями
Что такое партия прогресса
315
удовольствия и страдания, то и это все-таки не даст нам никакой воз-
можности примирить разнообразные воззрения на человеческое сча-
стье, свести их к одному общему знаменателю, найти какой-нибудь
объективный критерий для их проверки. Ощущений, приятных или
неприятных самих по себе, не существует; их приятность или непри-
ятность всегда относительны; это справедливо даже относительно та-
ких чисто физических (как их обыкновенно называют) ощущений,
каковы голод и жажда. Если они не достигли известной степени ин-
тенсивности и в особенности если они сопровождаются некоторы-
ми другими ощущениями, например, ожиданием или уверенностью
в близкой возможности вполне удовлетворить их, то многие считают
их за положительно приятные и стараются даже искусственно воз-
будить их в себе. Одно и то же впечатление может рассматриваться
двумя людьми и как приятное и как неприятное, смотря по степени
и характеру их восприимчивости, их психического развития и, нако-
нец, тех побочных обстоятельств, при которых они его испытывают.
Отсюда — все субъективное разнообразие идеалов счастья, и отсюда
же — полная невозможность найти для них какой-нибудь объектив-
ный масштаб. Который из них лучше, которое счастье есть истинное
счастье, эти вопросы не только невозможно решить, но их даже нель-
зя и поставить, потому что это значило бы отвергать субъективность
качеств (т. е. приятности или неприятности) ощущений. Если бы даже
кто-либо (а таких людей очень много) стал утверждать, что истинное
счастье людей должно состоять в испытывании вот таких-то и таких-
то ощущений, считающихся в настоящее время большинством за не-
приятные, то и в этом случае мы ничем бы не могли доказать пропо-
веднику подобного идеала счастья, что он ошибается, что его идеал
ложен. Что из того, что большинство людей не считает его счастье
за счастье, — воспитайте и этих людей так, чтобы они находили удо-
вольствие в тех ощущениях, в которых он его находит, и, быть может,
они будут тогда испытывать такую высочайшую степень наслаждения,
о которой теперь даже и не мечтают?
Итак, где же, наконец, та ариаднина нить, которая укажет нам
выход из этого лабиринта субъективных ощущений, субъективных
воззрений? Если понятие счастье может подлежать субъективным
толкованиям, то не очевидно ли, что жизненные цели человека, а сле-
довательно, и объективная цель общества будут всегда определяться
этим понятием или слишком широко, или слишком узко?
316
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Они определяются слишком широко, если под счастьем мы будем
подразумевать вообще приятные ощущения, под несчастьем — не-
приятные, под счастливой жизнью такую, которая слагается из пер-
вых и избегает вторых, под несчастной — такую, которая изобилует
последними и исключает первые. Они могут определиться слишком
узко, если под счастьем мы будем подразумевать только один какой-
нибудь род приятных ощущений, а под несчастьем другой, противо-
положный им род — неприятных. Жизненная цель, выраженная в
таком субъективном термине, сама получает неопределенный, субъ-
ективный характер, зависящий от произвола и личных взглядов каж-
дого отдельного человека. Вследствие этого и цель общества — этот
объективный критерий социального процесса — превращается в
нечто совершенно субъективное, обусловливаемое, как выражается
автор «Исторических писем», «нравственной выработкой» того или
другого исследователя. Но, очевидно, что, пока наука об обществе бу-
дет строиться, на таком субъективном фундаменте, она никогда не
выберется из дебрей метафизики и объективный для всех обязатель-
ный критерий истории никогда не будет возможен. Посмотрим же,
нельзя ли найти более точный, не зависящий от личных толкований
термин для определения жизненной цели человека, а следовательно,
и конечной цели общества.
Мы видели уже, в чем состоит цель жизни каждого индивидуаль-
ного организма: в сохранении подвижного равновесия внутренних
частиц организма от напора внешних сил (внешней среды), постоян-
но стремящихся разрушить его, в приспособлении внутренних от-
ношений к внешним. Чем разнообразнее' внешние условия, влияю-
щие на этот живой механизм, тем сложнее его строение, тем
разностороннее его приспособление. Каждое внешнее влияние по-
рождает ряд внутренних изменений, которые в свою очередь извест-
ным образом реагируют на внешнюю среду. Это реагирование имеет
своей целью или устранить возможность повторения только что ис-
пытанного внешнего влияния, или так изменить отношения живого
организма к окружающей его среде, чтобы это влияние отразилось
на нем иначе, или, наконец, снова вызвать это влияние — или усилить
его, или ослабить. Все эти ответные реактивные действия живого ме-
ханизма, действия, в которых выражается борьба организма со сре-
дой и среды с организмом, из которых слагается или, лучше сказать,
в которых исчерпывается все понятие органической жизни, — все
Что такое партия прогресса
317
эти действия могут быть рассматриваемы как действия целесообраз-
ные. Их цель — удовлетворить известной потребности. Чем разно-
образнее условия, влияющие на организм, тем разнообразнее его
потребности, чем полнее удовлетворяются эти потребности, тем со-
вершеннее достигается цель жизни. Слово потребности употребля-
ется здесь в более широком значении, чем то, какое придается ему по
общепринятой терминологии. Обыкновенно под потребностью под-
разумевается такое внутреннее состояние той или другой части орга-
низма, которое вызывает в организме более или менее сознательное
стремление изменить это состояние (удовлетворить потребности)
известной целесообразной деятельностью. Потому термин этот при-
меняется по преимуществу только к существам, одаренным сознани-
ем (никто не говорит, например, о потребностях деревьев, трав
и т. п.); однако ничто не препятствует придать этому слову и более
широкий смысл, лишь бы только этот смысл был оговорен. Различие
сознательной деятельности, вызванной каким-нибудь сознанным
или почувствованным изменением в той или другой части организ-
ма, от деятельности, вызванной каким-либо несознанным и не по-
чувствованным изменением (например, рост той или другой части
организма), имеет значение для психологии, но для нас оно не важ-
но; под словом потребность мы разумеем здесь всякое состояние,
произведенное внешними или внутренними деятелями в той или
другой части организма, состояние, вызывающее в свою очередь в
этой части организма или в других его частях какую-либо реактив-
ную деятельность (или стремление к такой деятельности) с целью
изменить его. Но не все из этих потребностей имеют одинаково важ-
ное значение для жизни целого организма. Без постоянного удовлет-
ворения некоторых из них жизнь немыслима, т. е. без изменения
некоторых состояний, произведенных внешними влияниями, разру-
шается весь организм; без изменения других состояний, хотя жизнь
организма и не прервется, но в значительной степени сократится;
без изменения третьих жизнь целого организма, напротив, выигры-
вает, хотя отдельные части его могут от этого пострадать; наконец,
без изменения четвертых, хотя общая жизнь организма (т. е. его спо-
собность реагировать на внешнюю среду, отстаивая целостность и
общую связь своих частей) и ничего не выиграет, но ничего и не про-
играет, следовательно, пострадают только отдельные части. Отсюда
общепринятое разделение потребностей на несколько степеней: су-
318
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
щественно необходимые, менее важные, не необходимые и, наконец,
вредные. Мы можем удержать это распределение, не забывая при
этом того широкого смысла, который мы условно придали слову по-
требность. Установленные, таким образом, категории потребностей,
очевидно, совершенно объективны с формальной стороны; столь же
объективны они могут и должны быть и по своему содержанию. Нау-
ка, точная и строгая наука, не зависящая от субъективных и произ-
вольных взглядов на человеческие потребности того или другого
индивида, той или другой теории, уже определила в общих чертах,
какие из этих потребностей должны быть отнесены к первой, какие
ко второй, какие к третьей, какие к четвертой категории. Но распре-
деление это, конечно, в высокой степени условно. Среда, окружаю-
щая человека, и свойства организации, унаследованной от родичей, в
каждом отдельном случае значительно изменяют общую классифи-
кацию. Только первая и последняя категория, заключающие в себе
потребности, существенно необходимые или вредные для сохране-
ния и продолжения жизненного процесса, т. е. потребности, без пол-
ного и постоянного удовлетворения которых жизнь не может под-
держиваться или удовлетворение которых разрушает или сокращает
ее, более или менее одинаковы и постоянны для всех людей вообще
или по крайней мере для всех людей известной расы и известной
местности. Что же касается второй и третьей категории, то они весь-
ма различны даже для членов одного и того же общества. Историче-
ский процесс выработал крайне разнообразные общественные усло-
вия, а эти в свою очередь породили крайнее разнообразие в развитии
отдельных частей человеческого организма, а следовательно, и в его
потребностях. Развитие некоторых из этих частей, вызванное их уси-
ленной деятельностью, мыслится нами обыкновенно как усовершен-
ствование человеческой индивидуальности; потому хотя неудовлет-
ворение обусловливаемых этим развитием потребностей и не может
прямым образом содействовать разрушению или сокращению орга-
нической жизни, но оно будет иметь своим последствием так назы-
ваемую деградацию индивидуальности. С другой стороны, их полное
и постоянное удовлетворение, требуя ненарушимого сохранения
общественных условий, выработанных историческим процессом,
предполагает дальнейшее развитие индивидуальности и, следова-
тельно, дальнейшее развитие и разнообразие человеческих потреб-
ностей. Но это развитие и разнообразие потребностей некоторых
Что такое партия прогресса
319
групп индивидов требует как условия sine qua non218 — существова-
ния других групп индивидов с крайне неразвитыми и неразнообраз-
ными потребностями, с деградированной индивидуальностью. Для
этих групп потребности второй и третьей категории почти совсем не
существуютрни должны тратить очень мало на развитие своей инди-
видуальности, потому что в противном случае для индивидов первых
групп было бы совершенно немыслимо сохранение своей дорого-
стоящей индивидуальности. Исторический процесс выработал такие
условия, при которых общая сумма потребностей всех индивидов
данного общества не покрывается общей суммой средств, служащих
к их удовлетворению; он так неравномерно распределил эти сред-
ства и эти потребности, что одни получили возможность тратить для
развития своей индивидуальности слишком много, другие слишком
мало, так мало, что даже потребности первой категории остаются у
них в большинстве случаев неудовлетворенными. При таком разноо-
бразии личных потребностей, при такой градации в степенях разви-
тия индивидуальностей жизненные цели членов одного и того же
общества должны быть крайне различны, различны не по личным
взглядам на них того или другого индивида, а в действительности,
сами в себе; различны не субъективно, а объективно. Каждый орга-
низм стремится, имеет своей целью сохранить и поддерживать свою
жизнь в той мере и полноте, в какой этого требуют специальные
особенности его организации. А так как эти особенности при раз-
нообразии общественных условий различны у различных обще-
ственных групп и даже у различных индивидов одной и той же груп-
пы, то объективное единство жизненных целей членов общества
немыслимо, а следовательно, и объективное единство общественной
цели невозможно. Мало того, оказывается, что не только немыслимо
единство, но немыслимо даже и согласие различных целей: они на-
ходятся между собой в антагонизме. Общество впадает в самопроти-
воречие. Созданное с целью содействовать осуществлению жизнен-
ных целей своих членов, оно не в состоянии содействовать
осуществлению жизненных целей одних индивидов, не противодей-
ствуя в то же время осуществлению жизненных целей других. Следо-
вательно, история не приближала, а постоянно удаляла общество от
Достижения его цели, иначе сказать, исторический процесс должен
быть мыслим нами не как движение прогрессивное, а как движение
Регрессивное. Первое и самое необходимое условие для осуществле-
320
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ния объективной цели общества не удовлетворено, и историческое
движение, рассматриваемое во всей его целостности, не представля-
ет даже никаких попыток для его удовлетворения. Покуда жизненные
цели (не субъективные, а объективные, т. е. не те, которые ставит сам
себе человек, а которые определяются помимо его воли всей его фи-
зической и психической организацией) всех членов общества не бу-
дут одинаковы, т. е. покуда не будут у всех них одинаковые потреб-
ности, следовательно, одинаковая физическая и психическая
организация, покуда все они не будут стоять на одинаковой ступени
по отношению к развитию своей индивидуальности, до тех пор об-
щество никогда не будет в состоянии осуществить вполне, т. е. в рав-
ной мере для всех, своей цели. Быть может, достигнуть такого полно-
го объединения жизненных целей никогда не будет возможно, но
всегда возможно некоторое приближение к нему. Степень этого при-
ближения должна служить в одном отношении мерой исторического
прогресса. Мы говорим: в одном, а не вообще. Приближение к осу-
ществлению указанного условия делает возможным осуществление
цели общества, но только делает возможным, а не осуществляет. Без
наличности этого условия цель общества не может быть достигнута
вполне, но одна его наличность не есть еще достижение этой цели.
Цель эта состоит в содействии осуществлению жизненной цели всех
индивидуальностей, входящих в состав общества, т. е. в гарантирова-
нии им необходимого количества средств для удовлетворения их по-
требностей. Каких? Всех тех, которые обусловливаются данным раз-
витием этих индивидуальностей; все они должны быть удовлетворены
для поддержания, сохранения и дальнейшего их развития. Иначе
жизненная цель (не субъективная, а объективная) человека не будет
осуществлена. Но средства, находящиеся в распоряжении общества,
могут быть недостаточны, а следовательно, не будет должной гармо-
нии между ними и потребностями. От степени же этой гармонии за-
висит степень достижения жизненной цели. Чем полнее эта гармо-
ния, т. е. чем полнее организм может удовлетворять всем своим
потребностям, сознаваемым и несознаваемым, тем для него легче
осуществление его жизненной цели. Следовательно, содействовать
осуществлению этой цели — значит устанавливать гармонию между
средствами и потребностями организма. Первые зависят от степени
производительности человеческого труда, вторые — от степени раз-
вития человеческой индивидуальности. Оба этих условия — степень
Что такое партия прогресса
321
производительности человеческого труда и развития человеческой
индивидуальности — могут находиться между собой и в прямом, и в
обратном отношении. Производительность труда может возрастать
по мере развития индивидуальности, но может и ослабляться: все за-
висит от того, какие именно стороны индивидуальности развивают-
ся, какие части и функции организма совершенствуются и какие при-
тупляются. Следовательно, общество может осуществить свою цель,
регулируя развитие индивидуальности таким образом, чтобы ее по-
требности постоянно гармонировали с данными средствами к их
удовлетворению, т. е. средствами, количественно и качественно обу-
словливаемыми данной, соответствующей ей степенью развития
производительности труда; всякое дальнейшее развитие этих данных
степеней должно точно так же находиться в гармоническом соответ-
ствии, т. е. всякий прогресс индивидуальности должен быть в то же
время и прогрессом производительности труда.
Таким образом, общество только тогда вполне может достигнуть
своей задачи, когда оно: во-первых, объединит жизненные цели
всех своих членов, т. е. поставит их и совершенно одинаковые усло-
вия воспитания и дальнейшей деятельности, сведет к одному обще-
му знаменателю, к одной общей степени все хаотическое разноо-
бразие индивидуальностей, выработавшееся путем ч регрессивного
исторического движения; во-вторых, приведет в гармонию средства
с потребностями, т. е. будет развивать в своих членах только те по-
требности, которые могут быть удовлетворены данной производи-
тельностью труда или которые могут непосредственно увеличить
эту производительность или уменьшить трату на поддержание и
развитие индивидуальности; в-третьих, когда всем потребностям
каждого будет в равной мере гарантирована возможная степень (мы
говорим: возможная степень, потому что установление абсолютной
гармонии средств с потребностями — идеал, едва ли когда достижи-
мый) удовлетворения. Осуществить все эти три условия в возможно
полной степени — вот конечная цель общества, и цель совершенно
объективная, вытекающая из самой сущности человеческого обще-
жития. Человеческое общежитие не может иметь другой задачи, как
способствовать осуществлению жизненных целей образующих его
индивидов. Жизненная цель каждого индивида состоит в сохранении
и поддержании своей индивидуальности. Когда все члены общества
стоят на одинаковой степени развития человеческой индивидуалы
322
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ности, тогда их жизненные цели одинаковы; и только тогда, когда
их жизненные цели одинаковы, они находятся в полной гармонии с
общественной целью. Где нет этой гармонии, где общество не иначе
может осуществить цель одних, как обидев других, где разнообра-
зие индивидуальностей порождает разнообразие и противоречие
индивидуальных целей, там осуществление обществом его задачи
логически немыслимо. С другой стороны, задача общества точно так
же не будет осуществлена, если каждому будет предоставлено право
развивать свою индивидуальность или индивидуальность своих де-
тей, не сообразуясь с количеством и качеством средств, которые при
данной степени производительности общественного труда могут
находиться в его распоряжении. Еще менее задача общества может
быть достигнута в том случае, когда каждому будет предоставлено
право брать с собою столько средств для удовлетворения своих по-
требностей, сколько только он может захватить. В первом случае по-
требности индивида не будут находиться в строгой и постоянной
соразмерности со средствами, его жизненная цель не будет вполне
достигнута, он будет чувствовать себя неудовлетворенным, он будет
считать себя несчастным. Во втором случае общественность теряет
свой raison d'etre — она существует только фиктивно, номинально;
в действительности же члены общества находятся в естественном,
первобытном состоянии, в том состоянии, неудобство которого их
именно и заставило соединиться в общественный союз.
Итак, установление возможно полного равенства индивидуально-
стей (это равенство не должно смешивать с равенством политическим
и юридическим или даже экономическим — это равенство органи-
ческое, физиологическое, обусловливаемое единством воспитания и
общностью условий жизни) и приведение потребностей всех и каж-
дого в полную гармонию со средствами к их удовлетворению — тако-
ва конечная, единственно возможная цель человеческого общества,
таков верховный критерии исторического социального процесса.
Все, что приближает общество к этой цели, то прогрессивно; все, что
удаляет, то регрессивно. Всякий человек, действующий теоретически
или практически в интересах этой цели, — прогрессист; всякий, дей-
ствующий в обратном смысле или преследующий какие-либо другие
цели, — враг прогресса. Таким образом, термин прогресс получает
точный и определенный смысл; партия прогресса — постоянное и
неизменное знамя, с девизом ничуть не двусмысленным. Этот девиз
Что такое партия прогресса
323
не нами выдуман; как только люди начали относиться критически
к выработанным историей общественным формам, среди них сей-
час явились мыслители, умевшие ясно представить себе истинную
цель общежития; число этих мыслителей было невелико; не потому
оно было невелико, что истины, ими возвещенные, были слишком
глубоки для большинства посредственных умов, нет, эти истины так
просты и логически очевидны, что их может не понять только тот,
кто не хочет их понимать; но большинство-то именно и не хочет их
понимать. Почему? Потому что это большинство само принадлежит
к меньшинству, т. е. к группе тех людей, жизненные цели которых
более или менее удовлетворяются историческим обществом в ущерб
другим группам и которые не чувствуют ни малейшей охоты посту-
питься частью своей индивидуальности ради того, чтобы возвысить
уровень чуждых им индивидуальностей. Но эгоизм этих людей носит
сам в себе свое наказание: он сам себя отравляет: вечно недовольный,
трепещущий, лицемерящий, скучающий и скоро пресыщающийся —
он их мука, он их крест. Правда, число этих эгоистов не убывает, но
не убывает также и число истинных прогрессистов. Партия их и те-
перь еще очень не велика, но она зато живуча, она пережила множе-
ство исторических катастроф, она видела, как зарождались и падали
различные формы исторического общества, как однЬ общественное
учение, один общественный идеал сменился другим, она испытыва-
ла и продолжает испытывать гонения и преследования; ее история
есть ее мартирология, но она сохранила свое единство, она ни разу
не опустила своего знамени и не изменила своего девиза. Когда это
знамя сделается знаменем всех тех бесчисленных партий, которые
в наши дни самозванно величают себя прогрессивными, тогда мож-
но будет надеяться, что наконец окончится регрессивное движение
исторического процесса. А до тех пор, сколько бы мы ни говорили
о быстроте и несомненности исторического прогресса, сколько бы
ни радовались постоянно возрастающему числу людей, гордо объ-
являющих себя борцами за прогресс, общество в действительности
влечется историческим процессом не к возможному осуществлению
своей конечной цели, а в сторону, совершенно ей противоположную.
Индивидуальности не объединяются, а, напротив, постоянно разно-
образятся: к лестнице их градаций прирастают все новые и новые
ступени; установление соразмерности средств с потребностями пре-
доставляется случаю и борьбе единичных сил; общество с каждым
324
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
годом все более и более расширяет произвол индивидуализма; оно
давно уже отказалось на практике контролировать его развитие и ре-
гулировать его потребности. Господствующие теории, величающие
себя прогрессивными, отнимают от него это право и теоретически.
VI
•
Так как главная цель этой статьи выяснить только объективные
критерии прогресса в природе и истории, то мы ограничимся общим
указанием отношений партий прогресса к явлениям общественной
жизни и к другим партиям, также присваивающим себе название пар-
тий прогресса. Из общего формулирования цели прогресса само со-
бой вытекает и то, как должна относиться эта партия к современным
и последовательно сменявшимся историческим процессом формам
общественного быта. Все те формы, все те явления общественной жиз-
ни, — встречается ли она с ними в политической, юридической, эко-
номической или нравственной области, — в которых обнаруживается
тенденция уравнять индивидуальности и установить гармонию меж-
ду потребностями и средствами к их удовлетворению, должны быть
рассматриваемы с ее точки зрения как прогрессивные. Наоборот, те
формы и те явления, в которых обнаруживаются противоположные
тенденции или только одна из указанных тенденций, должны быть
рассматриваемы как регрессивные, и к ним она должна относиться
отрицательно. В каких именно общественных формах проявляется
та или другая тенденция, это указывает беспристрастная критика со-
циальной науки. Критика эта уже отчасти сделала свое дело. Показав
зависимость юридических, политических и других форм обществен-
ного быта от форм экономических, выяснив значение этих послед-
них и их фундаментальную роль в процессе социального движения,
она свела их к двум категориям: к первой она отнесла все те разно-
образные формы экономических отношений, в основе которых ле-
жит частное, индивидуальное право, ко второй — те формы полити-
ческих отношений, в основе которых лежит общественное, коллек-
тивное право. Характеристической чертой первых являются: борьба
индивидуальных сил, антагонизм частных интересов как следствие
устранения коллективной власти от всякого вмешательства в распре-
деление труда и вознаграждения, от всякого регулирования индивиду-
альных потребностей и приведения их в гармонию с потребностями
Что такое партия прогресса
325
всех и каждого. Характеристической чертой вторых будет: гармония
частных интересов и точная соразмерность средств и потребностей
каждого со средствами и потребностями всех. Обе эти черты от-
ражаются во всей своей резкой противоположности и на всех тех
юридических, политических и других формах общественного быта,
которые логически вытекают из этих двух антагонистических эко-
номических начал. Очевидно, что только экономические формы
второй категории и построенные на них общественные учреждения
имеют прогрессивный характер; формы же первой категории со все-
ми из них вытекающими последствиями абсолютно регрессивны.
Чем более они развиваются, тем более общества удаляются от своей
конечной цели, но, развиваясь, в силу присущей им логики они могут
выработать (и, как покалывает история, действительно вырабатыва-
ют) некоторые элементы, разрушительно на них действующие, под-
капывающиеся под них, стремящиеся их уничтожить. Эти элементы
могут быть условно рассматриваемы как прогрессивные, потому что
хотя они не направляют общественного движения к его цели, однако
стремятся по крайней мере задержать его регрессивный ход. Таким
элементом является в экономической области пролетариат, в поли-
тической и юридической — те институты, которые основываются на
понятии юридической и политической равноправности всех граж-
дан. Наконец, одним из таких элементов можно считать стремление
масс развить в себе некоторые умственные потребности — стремле-
ние, логически вытекающее из того положения, в которое новейшая
промышленность ставит городских рабочих. Вообще говоря, боль-
шая часть или по крайней мере значительная часть крайних логиче-
ских последствий экономических фирм первой категории на прак-
тике являются элементами, разрушительно действующими на эти
формы: в этом смысле они могут быть признаны за отрицательно-
прогрессивные, и партия прогресса должна пользоваться ими, уси-
ливая, по возможности, их отрицательный характер и стараясь вы-
работать при их содействии общественные формы с характером
положительно-прогрессивным. Здесь мы указываем только в общих
чертах на эти отрицательно-прогрессивные элементы, более под-
робное рассмотрение их увлекло бы нас слишком далеко. В наш век
их накопилось довольно много, но не следует думать, что ихне было
и в предшествующие эпохи. Историческое движение всегда, во все
вРемена вырабатывало их немалое количество. Но последующая ста-
326
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
дия социального движения или уничтожала их (вырабатывая, правда,
взамен них новые), или превращала в положительно-регрессивные.
Может быть, та же судьба грозит и тем из них, которые выработались
в современный нам период промышленности. Во всяком случае сами
по себе на той исторической почве, которая их выработала, они не
имеют положительного характера, они не приближают общества к
осуществлению его цели, они служат только симптомами крайнего
удаления общества от этой цели. Но обыкновенно принято придавать
им несравненно большее значение. К числу их мы можем с некото-
рым правом отнести почти все так называемые прогрессивные пар-
тии, потому что они стремятся главным образом к дальнейшему про-
грессивному развитию некоторых из отрицательно-прогрессивных
элементов, выработанных историческим процессом, например,
политических и юридических институтов, основанных на идее по-
литической и юридической равноправности, институтов, вырабаты-
вающихся под влиянием идеи экономической равноправности или,
правильнее, идеи свободы труда, институтов, вызванных потребно-
стью некоторых групп рабочих развить в себе некоторые интеллек-
туальные способности, наконец, институтом, имеющих целью более
высокое интеллектуальное развитие отдельных индивидуальностей
или избранного меньшинства. Хотя некоторые из этих элементов
(как, например, институты, имеющие целью более высокое интел-
лектуальное развитие меньшинства) вносят, по-видимому, еще боль-
шую рознь, еще большее индивидуальное неравенство в среду членов
общества и, следовательно, запечатлены как бы характером положи-
тельной регрессивности, хотя другие (например, институты, обра-
зовавшиеся под влиянием идей экономической или юридической
и политической равноправности) имеют, напротив, несомненную
тенденцию сгладить это неравенство и, следовательно, запечатле-
ны характером положительной прогрессивности, но все это только
по-видимому. Развиваясь на той исторической, почве, которая их
вырастила, они приводят к практическим результатам, не имеющим
ни того, ни другого характера в отдельности и совмещающим в себе
оба характера. С одной стороны, высокое индивидуальное развитие
меньшинства увеличивает пропасть, отделяющую это меньшинство
от большинства, с другой — оно же увеличивает число людей, пони-
мающих истинную цель общества, отрицательно относящихся к его
историческим формам, увеличивает партию прогресса, стремящуюся
Что такое партия прогресса
327
к совершенному уничтожению этой пропасти. Развитие институтов,
основанных или основывающихся под влиянием идей политической
и юридической равноправности и свободы труда, с одной стороны,
благоприятствует уравнению индивидуальностей, ставя их в более
однообразные условия борьбы, с другой — открывая более широкое,
более свободное поприще для этой борьбы, предоставляя каждого
его личным силам, постоянно стимулирует в людях стремление пре-
взойти друг друга в развитии своей индивидуальности, стремление,
которое теперь уже ничем не регулируется и не контролируется, кро-
ме личного произвола и сил каждой отдельной особи, и которое еще
в большей степени должно усилить физиологическое и психическое
неравенство этих особей, так как их личные силы и способности,
образовавшиеся под влиянием исторических условий социального
процесса, отличаются крайним разнообразием в количественном
и в качественном отношениях.
То же самое можно сказать почти о каждом из этих отрицательно-
прогрессивных элементов. Прогрессивные и регрессивные тен-
денции в них тесно переплетаются между собой, и потому-то они
так легко вырождаются при известных обстоятельствах в условия
положительно-регрессивные. Бесчисленные примеры подобных
вырождений указывает, между прочим, и автрр «Исторических
писем». Разумеется, только, с нашей точки зренйя, отрицательно-
прогрессивные тенденции некоторых отживших форм не имеют
ничего общего с теми прогрессивными тенденциями, которые усма-
тривает в них автор со своей точки зрения. Для него вся форма в из-
вестный исторический момент была прогрессивна, для нас — только
некоторые ее элементы, и притом не положительно прогрессивны,
а только отрицательно, и то не in facto, a in potentia219. Было вре-
мя, когда семья представляла собой один из таких отрицательно-
прогрессивных элементов, хотя и не в том смысле, как это полагает
автор. Это было в период патриархального быта. Но тогда партия
прогресса почти не существовала; регрессивные формы экономи-
ческих отношений еще почти не обнаруживали своих гибельных
практических результатов: они были еще в зародыше. Потому не уди-
вительно, что никому не пришло в голову бороться с ними при со-
действии прогрессивных элементов семьи. Старались только о том,
чтобы поддержать и развить семейное начало, как его выработали
исторические условия. Развиваясь таким образом, оно очень скоро
328
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
выродилось в элемент положительно-регрессивный. Туже участь, как
справедливо говорит автор, имели и другие формы общественного
быта: национальность, государство, церковь. Он только ошибочно
думает, будто каждая из этих форм была в свое время элементом
положительно-прогрессивным, будто каждая в определенной мере
оказала содействие прогрессу. В действительности ни одна из них ни-
когда не была прогрессивной, но ими можно было воспользоваться
для изменения направлении общественного движения, однако никто
ими не воспользовался в этом смысле. Так называемые прогрессив-
ные партии, которые, к несчастью, всегда существовали, преклоняясь
перед господствующим началом, писали его на своем знамени, за-
щищали его, боролись из-за него и, воображали, что они служат этим
прогрессу, на самом деле только ускоряли регрессивное движение.
В тот момент, когда в данной форме преобладают отрицательно-
прогрессивные элементы, разрушительные силы, так называемые
прогрессивные партии, поддерживая и защищая эту форму, поддер-
живают и защищают вместе с тем и ее разрушительные силы; следо-
вательно, они действуют до известной степени в интересах партии
истинно прогрессивной, и потому последняя может и должна ими
пользоваться. Но когда разрушительные силы поддерживаемой фор-
мы уже парализировались ее силами консервативными или консер-
вативными силами других форм, когда из них уже нельзя сделать
никакого надлежащего применения, а между тем так называемые
прогрессисты все таки продолжают поддерживать эту форму, партия
прогресса не может и не должна иметь с ними никакого общего дела.
Впрочем, надо заметить, что так называемые прогрессисты очень не-
постоянны в своих привязанностях и меняют свои знамена так же бы-
стро, как быстро следуют одна за другой общественные формы. Одна
регрессивная форма сменяет другую, одно регрессивное явлении
порождает другое, и каждая последующая форма, каждое последую-
щее явление попеременно считается за прогрессивное единственно
потому только, что оно последующее. Время возводится в критерий
прогресса. Что было вчера, то признается отжившим, регрессивным;
что случилось сегодня, то хорошо и прогрессивно; что должно слу-
читься завтра, то будет еще лучше, еще прогрессивнее. По-видимому,
уроки прошедшего должны бы были послужить предостережением
настоящему; по-видимому мнимые защитники прогресса должны бы
были задать себе такой вопрос,- если историческое движение в са-
Что такое партия прогресса
329
мом деле выработало столько прогрессивных форм, то почему, од-
нако, общее количество выработанного прогресса оказывается, по
собственному признанию мнимых прогрессистов (в доказательство
ссылаемся на «Исторические письма», глава: «Величина прогресса в
человечестве», стр. 21-50), такой ничтожной? Почему те формы об-
щественного быта, которые они поочередно признают прогрессив-
ными, так скоро ими же самими объявляются регрессивными? Чем
меряют они прогресс? Если бы они решились искренно отвечать на
эти вопросы, то они, быть может, сами бы убедились, как шаток, при-
зрачен, произволен и несостоятелен их критерий прогресса. Но им
даже и на ум почти никогда не приходит подвергать критике этот
критерий. Большинство принимает его за нечто очевидное a priori.
Некоторые, отождествляя общество с организмом или движение со-
циального процесса с движением органического процесса, выдают
свое субъективное мерило за мерило объективное; другие, хотя и не
обманываются насчет истинной природы своего критерия, однако
признают его вполне правомерным и для всех обязательным. К числу
последних принадлежит и автор «Исторических имеем». Он, как мы
видим, самым решительным образом утверждает, что критерий соци-
ального прогресса всегда был, есть и должен быть чисто субъективен.
Каждый человек, по его мнению, вправе мерить историческое движе-
ние на свой собственный аршин, судить о его прогрёссе и регрессе с
точки зрения своего нравственного идеала. Но при этом он полагает,
что у всех тех партий, которые именуют себя прогрессивными по
преимуществу, нравственные идеалы более или менее тождественны,
по крайней мере настолько тождественны, что их можно определить
в одной общей формуле. Эту-то формулу, обнимающую собой, как он
выражается, все, что можно считать прогрессом — или, правильнее
(прибавим мы от себя), все, что обыкновенно считается прогрес-
сом, — он ставит целью, критерием социального процесса. Так как
он прибавляет, что этот критерий выдуман не им, что он более или
менее ясно присутствует «в сознании всех мыслителей последних ве-
ков, а в наше время становится ходячей истиной, повторяемой даже
теми, кто действует несогласно с ней и желает совершенно иного»
(стр. 30), и так как мы со всем этим совершенно согласны, так как мы
тоже видим в установленной им формуле патентованный, общепри-
знанный аршин прогресса так называемых прогрессивных партий,
то мы в заключение статьи остановимся на ней для того, чтобы из
330
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
критики общепринятых субъективных критериев извлечь новые, так
сказать, отрицательные аргументы в подтверждение высказанных
нами выше мыслей и еще раз выяснить неудовлетворительность по-
добных масштабов.
VII
Вот как определяет автор «Исторических писем» тот общеприня-
тый критерий, которым меряют обыкновенно социальный прогресс,
ту конечную цель, к которой, с точки зрения ходячих в окабул, стре-
мится и должно стремиться прогрессивное движение человечества:
развитие личности в физическом, умственном и нравственном
отношении; воплощение в общественных формах истины и спра-
ведливости. Этот критерий, как и всякая слишком общая формула,
отличается большой неопределенностью. Чтобы сделать его более
определенным, автор указывает в общих чертах на главнейшие усло-
вия, при которых, по его мнению, становится возможным осущест-
вление формулированного таким образом прогресса. Развитие лич-
ности в физическом отношении, говорит он, становится возможным
лишь тогда, когда она приобрела некоторый минимум гигиениче-
ских и материальных удобств, ниже которого вероятность страда-
ния, болезней и постоянных забот далеко превосходит вероятность
какого-либо развития. «Развитие личности в умственном отношении
лишь тогда прочно, когда личность выработала в себе потребность
критического взгляда на все ей представляющееся, уверенность в
неизменности законов, управляющих явлениями, и понимание, что
справедливость в своих результатах тождественна со стремлением к
личной пользе» (стр. 31). «Развитие личности в нравственном отно-
шении лишь тогда вероятно, когда общественная среда дозволяет и
поощряет в личностях развитие самостоятельного убеждения; когда
личности имеют возможность отстаивать свои различные убежде-
ния и тем самым принуждены уважать свободу чужого убеждения»
(ibid). «Воплощение в общественных формах истины и справедли-
вости предполагает прежде всего для ученого и мыслителя возмож-
ность высказать положения, считаемые им за выражение истины и
справедливости; затем оно предполагает в обществе некоторый ми-
нимум общего образования, дозволяющий большинству понять эти
положения и оценить аргументы, приводимые в их пользу; наконец,
Что такое партия прогресса
331
оно предполагает такие общественные формы, которые допустили
бы изменение, лишь только окажется, что эти формы перестали слу-
жить воплощением истины и справедливости» (стр. 32). Нельзя не за-
метить с первого же взгляда крайней сбивчивости и нелогичности
в определении всех этих условий. Все они в общей своей совокуп-
ности считаются автором за первичные исходные пункты прогресса,
без которых он и начаться даже не может. Но на самом деле рядом с
исходными пунктами тут помещены и такие, которые скорее должны
быть приняты за конечные. Например, условия, при которых, по его
мнению, становится возможным нравственное развитие личности, в
сущности представляют собой не начальный пункт, а конечную цель
нравственного развития. То же самое можно сказать и об условиях,
которые, по его мнению, предполагают возможность «воплощения
в общественных формах истины и справедливости». Дня того что-
бы эти условия могли быть осуществлены, нужно, чтобы в обще-
ственных формах были в достаточной степени воплощены истина
и справедливость. Притом, что такое истина и справедливость? Что
такое значит воплощать истину и справедливость в общественных
формах? Если под «воплощением истины и справедливости в обще-
ственные формы» подразумевается такое формирование условий
общественного быта, при котором становится возможным для каж-
дой личности физическое, умственное и нравственное развитие, то
оно-то, собственно говоря, и должно быть единственным критерием
общественного прогресса, так как оно уже само собой предполагает
и развитие личности во всех трех отношениях. В этом случае условия,
при которых возможно подобное развитие, сводились бы к таким об-
щественным формам, которые обеспечивают за каждой личностью,
во-первых, некоторый «минимум гигиенических и материальных
удобств», оставляющий досуг для умственного и нравственного раз-
вития; во-вторых, некоторый минимум нравственного и умственного
образования, дающий возможность выработать самостоятельность
убеждений, понять, что достоинство человека лежит в его убеждении
и что законы, управляющие явлениями, неизменны, т. е. выработать
более или менее научное и рациональное миросозерцание вообще,
наконец, уметь оценивать всякие положения, «считаемые учеными и
мыслителями за выражение истины и справедливости», и быть уве-
ренным, что личная польза тождественна с общей, иными словами,
что частные цели отдельных индивидов всегда должны совпадать
332
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
с общей целью общества. Но в последнем можно быть только тог-
да уверенным, когда в действительности, на практике частные цели
совпадают с общей, т. е. когда жизненные цели у всех членов обще-
ства одинаковы. Когда общественные формы не осуществляют этого
условия, то невозможно требовать от индивида, чтобы он веровал в
тождественность частной пользы с пользой общественной, и еще ме-
нее возможно сказать, будто тогда «справедливость в своих результа-
тах тождественна со стремлением к личной пользе».
Теперь если бы автор в таком именно смысле объяснил свою об-
щую формулу, если бы под общественными формами, воплощаю-
щими «истину и справедливость», подразумевал такие формы, кото-
рые обеспечивают за каждой личностью возможность физического,
умственного и нравственного развития и примиряют и отождест-
вляют единичные цели членов общественного союза с общей це-
лью союза, то весьма легко бы было доказать, что подобные обще-
ственные формы могут развиться только на почве экономических
отношений, второй категориии что, следовательно, создание этих
отношений и должно быть конечной и единственной задачей со-
циального движения. Но в таком случае «истина и справедливость»
были бы не иное что, как простые субъективные термины выстав-
ленного нами выше объективного критерия прогресса. Вне тех эко-
номических форм, которые частное подчиняют общему, которые
устанавливают коллективный контроль над индивидуальными по-
требностями и регулируют распределение средств, служащих к их
удовлетворению, не могло бы существовать истины и справедли-
вости; истина и справедливость исчерпывались бы этими форма-
ми и не могли бы подлежать никаким дальнейшим субъективным
толкованиям и объяснениям; истина и справедливость получили
бы строго определенный объективный критерий, и все, что не под-
ходило бы этому критерию, не было бы истиной и справедливо-
стью; истина и справедливость были бы обязательно для всех людей
связаны с представлениями об известных, определенных формах
общественного быта, и всякий, связывающий с ними представле-
ния о каких-нибудь других формах, тем самым показывал бы, что
он не понимает истины и справедливости. Тогда эта субъективная
формула прогресса была бы только субъективной по-видимому, в
сущности же она была бы строго объективной и совершенно тож-
дественной с формулой, выведенной нами.
Что такое партия прогресса
333
Но автор не признает такой обязательной силы за истиной и
справедливостью. Это для него (как это есть и на самом деле) поня-
тия чисто формальные, которые каждый пополняет содержанием,
соответствующим степеням его умственного и нравственного разви-
тия. Под воплощением в общественные формы истины и справедли-
вости он подразумевает, как кажется, воплощение некоторых идей,
понятий, считающихся некоторыми развитыми личностями за вы-
ражение истины и справедливости. Каких идей, каких понятий? По
всей вероятности (мы говорим: по всей вероятности, потому что точ-
ных указаний на это мы не нашли, да и не могли бы найти ни в «Исто-
рических письмах», ни в каком-либо другом трактате, автор которого
стоит на точке зрения субъективного критерия прогресса), по всей
вероятности, таких идей и понятий, которые благоприятствуют или
по крайней мере не препятствуют образованию условий, способству-
ющих физическому, нравственному и умственному развитию лично-
сти. Но какие же это условия? Можем ли мы их определить a priori для
всякого общественного союза? Так называемые прогрессивные пар-
тии и автор «Исторических писем» полагают, что нет, что они долж-
ны быть различны в различные моменты исторического движения;
отсюда оправдание последовательной смены девизов на знаменах
флюгерных прогрессистов. Нетрудно видеть, что в осцове подобного
воззрения должна лежать сознанная или несознанная уверенность в
превосходстве, в большей прогрессивности современных форм об-
щежития сравнительно со всеми предыдущими. Эта уверенность, ко-
нечно, дает право смотреть на последние как на ряд ступеней от худ-
шего к лучшему. Но на чем же основана эта уверенность? Сами
прогрессисты в настоящее время ввиду фактов, обнаруженных стати-
стикой, и экономических законов, популяризированных эконо-
мистами-эмпириками и критически анализированных экономиста-
ми-учеными, не могут не сознаться, что при современных условиях
общественного быта большинство членов общества находится ни-
чуть не в лучшем положении, чем оно находилось при всех прошед-
ших формах. «Как в наше время огромное большинство человече-
ства обречено на непрестанный физический труд, отупляющий ум и
нравственное чувство, на вероятность смерти от голода или от эпи-
демий, — говорит автор «Исторических писем», — так и всегда
большинство было в подобном положении. Вечно трудящейся чело-
веческой машине, часто голодающей и всегда озабоченной завтраш-
334
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ним днем, едва ли лучше в наше время, чем было в другие периоды.
Для нее прогресса нет» (стр. 43). Судя по многим данным, можно ду-
мать, что ей даже гораздо хуже. Уинвуд Рид220 — знаменитый путеше-
ственник во внутренности Африки — говорил несколько лет тому
назад в Лондонском антропологическом обществе: «Я был между са-
мыми жалкими племенами Африки и нигде не видал такой действи-
тельной нищеты, как в этом городе (Лондоне)». Нельзя также не при-
нять во внимание следующих соображений одного знаменитого
французского мыслителя-социолога; он полагает, что строй жизни
диких народов вовсе не дает чувствовать массе больше горечи, при-
теснений, унижений и всевозможных бедствий сравнительно со
строем жизни цивилизованных обществ. У первых вождь не так са-
мовластно распоряжается подчиненными, как у вторых; бедняк-
дикарь все-таки, сравнительно говоря, пользуется более завидной
участью, нежели бедняк-невольник, крепостной, виллан и пролета-
рий. У него меньше потребностей, но зато в удовлетворении их он не
зависит от чужого произвола; их дает ему природа, а она гораздо
снисходительнее патриция, помещика и фабриканта; она не истоща-
ет рабочего и всегда честно расплачивается с ним за его труды. К ней
он не может чувствовать ни злобы, ни зависти. В ином положении
трудящаяся масса цивилизованных обществ. Среди своих лишений и
нищеты, утомительного труда, голода, холода и всевозможных болез-
ней она видит кругом себя роскошь и наслаждения, к которым не
смеет прикоснуться, самодовольную праздность, в которой не смеет
принимать участие. К материальным лишениям присоединяются не-
выносимые нравственные муки, бессильная злоба, жгучая зависть,
глухое сознание незаслуженной несправедливости, затаенное чув-
ство мести. В чем же проявляется совершенство современных форм
общественного быта перед отжившими? Чье положение улучшилось,
где результат прогресса? Автор разбираемой книги должен сознать-
ся, что прогресс существует только для микроскопического мень-
шинства членов общественного союза, для небольшой группы ум-
ственно и нравственно развитых личностей. Все исторические
формы общественного быта вели к образованию и развитию этого
меньшинства; оно — единственный результат всего исторического
прогресса. «В продолжение своего долгого существования, — говорит
автор, — человечество выработало несколько гениальных личностей,
которых историки с гордостью называет его представителями, геро-
Что такое партия прогресса
335
ями. Для того чтобы эти герои могли действовать, для того даже, что-
бы они могли появиться в тех обществах, которые были осчастливле-
ны их появлением, должна была образоваться маленькая группа
людей, сознательно стремившихся к развитию в себе человеческого
достоинства, к расширению знаний, и уяснению мысли, к укрепле-
нию характера, к установлению более удобного для их строя обще-
ства. Для того чтобы эта маленькая группа могла образоваться, необ-
ходимо было, чтобы среди большинства, борющегося ежечасно за
свое существование, оказалось меньшинство, обеспеченное от самых
тяжких забот жизни» (стр. 51). Такова в общих чертах общераспро-
страненная теория так называемого исторического прогресса. За-
щитники этого прогресса хотя, по-видимому, и устанавливают для
него равные отвлеченно-субъективные критерии, но чуть только
дело коснется объяснения прошедшего, сейчас же и обнаруживается
их настоящая точка зрения. Считая себя и своих предков (конечно,
не по крови) — людей мысли, накоплявших и распространявших зна-
ния, вырабатывавших идеи, — какой-то солью земли, какими-то дви-
гателями и делателями человеческого благополучия, они видят в сво-
ем собственном существовании несомненное доказательство
исторического прогресса. Все историческое движение стремилось и
должно стремиться к тому, чтобы образовать в человеческом обще-
стве их этот цвет цивилизации, чтобы расширить их кружок, чтобы
открыть возможность для них более широкой деятельности, чтобы
обеспечить им досуг заниматься выработкой идей, «приобретением
знаний, уяснением мысли, укреплением характера, развитием в себе
человеческого достоинства». С этой точки зрения, конечно, нельзя не
видеть в истории прогресса: соль земли постоянно увеличивалась ко-
личественно и улучшалась качественно; ее прогресс очевиден. Но
только мы не замечаем никакой параллельности между этим про-
грессом и прогрессом социальным. «Гениальные люди» являлись, «ве-
ликие идеи»вырабатывались, группа развитых людей возрастала и
возрастает, при их помощи общественные формы часто изменялись,
критика ума постоянно над ними работала и работает, но в конце
концов все-таки оказывается, что, несмотря на всех этих гениальных
людей, на все эти великие идеи, на эту критику, на постоянное воз-
растание развитого меньшинства, положение большинства членов
общества не только не улучшилось, а, напротив, ухудшилось. Чем
полнее и всестороннее развивалась человеческая индивидуальность
336
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
в меньшинстве, тем все больше и больше жертв требовалось от боль-
шинства. Меньшинство теперь уже и само это видит; прогрессисты
чувствуют, что, несмотря на весь их мнимый прогресс, развитая часть
человечества до того оторвалась от неразвитой и положение послед-
ней так ужасно, что и первой грозит опасность. Цвет цивилизации
сознается, что та цивилизация, которую он украшает, очень непроч-
ная; выражая его мысль, автор «Исторических писем» говорит: «Лишь
распределяя равномернее скопленный капитал благосостояния, ум-
ственного и нравственного развития, цивилизованное меньшинство
может доставить вероятность (и только вероятность^ прочности
своему общественному развитию». Необходимость такого более рав-
номерного распределения сознают и открыто заявляют почти все так
называемые прогрессивные партии. Но вместе с этим они столь же
открыто и еще настойчивее защищают необходимость не только со-
хранения и поддержания человеческой индивидуальности на той
ступени развития, которой она достигла у избранного меньшинства,
но и дальнейшего ее развития в том же направлении.Эту последнюю
необходимость в сущности считают гораздо важнее первой, потому
что в их формуле прогресса на первом плане стоит «развитие челове-
ческой личности». Равномерность же развития даже и не входит в
эту формулу, и она получает в их глазах значение только и столько,
поскольку «может доставить вероятность прочности индивидуально-
му развитию избранных». Многие даже и совсем ничего не говорят
об этой равномерности, твердо веруя, что как только накопится по-
более доброкачественной соли земли, то все на земле устроится наи-
лучшим образом. Ни один исторический факт не оправдывает этой
веры, нигде и никогда с умножением земной соли не умножалось зем-
ное благополучие (большинства), но земная соль все-таки не пере-
стает верить в свою чудодейственную силу, не перестает твердить,
что только от ее самосохранения и преумножения зависит прогресс
человечества.
Но так как преуспеяние и развитие этой земной соли тесно связа-
но с сохранением данных, исторически выработанных основ совре-
менного общества, а следовательно, с сохранением существующей
неравномерности в распределении материальных, умственных и
нравственных благ, то так называемые прогрессивные партии неиз-
бежно должны путаться в самопротиворечиях: будучи консерватив-
ными по существу и прогрессивными по виду, они вынуждены при-
Что такое партия прогресса
337
бегать к неопределенным девизам и прикрывать свою внутреннюю
бессодержательность общими местами. Отсюда — разнообразие их
девизов и субъективный, чисто формальный характер тех терми-
нов, в которых они определяют критерий прогресса. Эти термины
более или менее общеизвестны: развитие, свобода, истина, спра-
ведливость и т. п. Но за этими бессодержательными терминами всег-
да скрыт критерий, имеющий объективный характер. Все эти пар-
тии согласны в одном: что они соль земли и что так как движение
исторически выработавшихся общественных отношений постоянно
увеличивает и улучшает эту соль, то, следовательно, оно прогрессив-
но, т. е. одно из направлений этого движения берется за критерий
прогресса. Но вместе с тем историческое движение обнаруживает
постоянное стремление увеличить неравномерность в распределе-
нии индивидуального развития. Оба этих стремления (стремление
к возвышению уровня индивидуальности и стремление к неравно-
мерному распределению индивидуального развития) логически свя-
заны между собой. Если бы так называемые прогрессивные партии
решились бы быть столь же последовательны, как консервативные,
то они ничем бы существенным и не отличались от этих последних;
последние тоже, как всем известно, часто пишут на своих знаменах
те же слова: развитие, справедливость, истина и т. п. Только у консер-
вативных партий с этими словами всегда соединяются весьма опре-
деленные представления — именно представления о необходимости
ненарушимого сохранения всего существующего, по крайней мере в
ею главных и основных чертах. У прогрессивных же партий с пред-
ставлением о необходимости сохранения одной из существенных
тенденций исторического status quo связывается еще представление
о необходимости устранить, ослабить или даже совсем уничтожить
другую столь же существенную тенденцию этого status quo. Противо-
речие между обоими этими желаниями заставляет их или выражать
свою формулу прогресса неопределенными и ничего не объясняю-
щими словами (как это делает вышеприведенная формула), или пря-
мо отказаться от всякого общего формулирования своего девиза и
взамен того рекомендовать критику. Так и поступает автор «Исто-
рических писем». Разобрав главнейшие девизы, пишущиеся обыкно-
венно на знаменах так называемых прогрессивных партий, он при-
ходит к тому убеждению, что «ни один из них сам по себе не есть
выражение прогресса» (стр. 243). Он советует членам этих партий
338
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
не верить в слова, написанные на их знаменах, потому что эти сло-
ва сами по себе ничего не выражают. «Лишь постоянная критика их
исторического, конкретного содержания может придать личности
уверенность, что, становясь под знамя, на котором написано громкое
слово, она не преследует призрака или не делается орудием в руках
расчетливых и своекорыстных интриганов» (стр. 244). Но во имя
чего должна производиться эта «постоянная критика»? Ведь для того
чтобы критически уяснить себе, выражает ли данная неопределенная
формула идеи прогресса действительное понятие прогресса, нужно
знать наперед, каково должно быть это понятие, нужно иметь какой-
нибудь точный критерий для оценки ее годности или негодности. Но
такого критерия идея прогресса, как ее понимают так называемые
прогрессивные партии, не имеет; и если бы она его имела, то она и не
прибегала бы к прикрытию себя общими, ничего не выражающими
терминами. Мало того, автор даже утверждает, что она его и не может
и не должна иметь. На что же обопрется критика? Не будет ли сама
она расплываться в общих, бессодержательных терминах, не случит-
ся ли и. с ней того же, что случилось, по признанию автора, с форму-
лами прогресса так называемых прогрессивных партий, т. е. не будет
ли она тоже часто «гоняться за призраками» или делаться орудием «в
руках расчетливых и своекорыстных интриганов»? Критика должна
иметь какой-нибудь определенный критерий; автор сам это чувству-
ет, потому что он ищет и устанавливает для нее такой объективный
критерий. Но так как этот критерий и есть критерий социального
прогресса, возможность которого отрицается заранее автором, то
мы должны надеяться, что отысканный им критерий или объекти-
вен только по-видимому, или автор сам себя опровергнет и докажет
возможность того, что сам же отвергал. Посмотрим же, как выходит
автор из этого затруднения.
«Общественные формы, — говорит автор, — вырабатываются
естественными потребностями и влечениями. Насколько эти по-
требности и влечения естественны, настолько же и формы, ими вы-
работанные, правомерны, но недалее. Между тем в истории форма,
выработанная одной потребностью, оказывалась часто удобной
за неимением лучшей и для удовлетворения других потребностей;
вследствие этого эта форма обращалась в орган для самих разнород-
ных функций и в этом виде, подвергаясь искренней и ложной идеа-
лизации, была провозглашаема знаменем партий, существеннейшим
Что такое партия прогресса
339
орудием прогресса» (стр. 147). Обязанность критики состоит в том,
чтобы разрушить эту ложную идеализацию, показать, какая есте-
ственная потребность лежит в данной форме и какой должна быть
эта данная форма для того, чтобы вполне соответствовать вызвавшей
ее естественной потребности. «Открывая в основе данной обще-
ственной формы естественную потребность, естественное влечение,
критика тем самым признает эти основы правомерными и требует
построения общественных форм на основании искренности чувства,
т. е. на основании искреннего отношения к естественным потребно-
стям и влечениям, лежащим в природе человека. Это осуществление
в общественных формах нравственных идеалов, коренящихся в са-
мой природе человека, составляет законную и человеческую идеали-
зацию его естественных потребностей в противоположность при-
зрачной идеализации их под видом исторически образовавшихся
культурных форм, им вовсе не соответствующих»(стр. 148). Итак,
естественные человеческие потребности и их естественное во-
площение в формах общественной жизни, т. е. воплощение, основы-
вающееся на «искренности чувства», на тех нравственных идеалах,
«которые коренятся в самой природе человека», — вот, по-видимому
совершенно объективный критерий для критики общественных
форм, а следовательно, вот вам и совершенно объективный критерий
социального движения: насколько это движение вырабатывает обще-
ственные формы, наиболее естественным образом воплощающие в
себе естественные потребности человека, настолько оно и прогрес-
сивно. Но нетрудно, однако, видеть, что этот критерий допускает еще
больший произвол субъективных толкований. Что такое построе-
ние общественных форм на основании искренности чувства? Где
мерило для оценки этой искренности? Что такое эти нравственные
идеалы, будто бы «коренящиеся в самой природе человека»? А что
если каждый вздумает выдавать свой идеал за идеал, присущий че-
ловеческой природе вообще? И если (как это и есть на самом деле)
все эти идеалы, «присущие человеческой природе вообще», окажутся
совершенно несходными? Кто решит спор? Но оставим это. Что та-
кое естественные потребности? Где тот критерий, который покажет
нам, какая потребность естественная, какая неестественная? Если под
естественными потребностями мы будем разуметь такие, которые
имеют естественный raison d'etre для своего существования, потому
что могут быть в одинаковой мере удовлетворены всеми людьми дан-
340
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ной страны, т. е. вполне соответствуют данной степени производи-
тельности общественного труда, то, очевидно, критерий, найденный
автором, тождествен с тем, который и мы установили выше (так как в
нем заключается требование и регуляризации коллективной властью
индивидуальных потребностей, и уравнения индивидуальностей).
И так это и должно было быть, потому что объективный критерий
социального прогресса, будучи единым в действительности, должен
и мыслиться всеми одинаково. Если же под естественными потреб-
ностями мы будем подразумевать вообще все потребности, соот-
ветствующие некоторой человеческой индивидуальности, которую
мы принимаем за нормальную, то тут открывается широкое, безгра-
ничное поприще для субъективного произвола. Все будет зависеть
от того, какую индивидуальность нам угодно будет взять за норму:
индивидуальность ли, стоящую на самой высшей (разумеется, при со-
временных условиях) или на самой низкой ступени развития или на
одной из промежуточных ступеней. Физиология не может дать нам
для этого никакого научного масштаба: она может только указать,
удовлетворение каких потребностей существенно необходимо для
поддержания и сохранения органической жизни человека. Потреб-
ности эти равно присущи всем людям, в каких бы условиях обще-
ственной жизни они ни находились, среди какой бы природы они
ни жили. Большая часть остальных потребностей прививается чело-
веку данной средой, и их количество и качество определяет степень
развития человеческой индивидуальности. Созданные под влиянием
данной общественной среды, они-то всего более и влияют на изме-
нение этой среды, образуют новые формы’ общежития, метаморфо-
зируют старые и т. п. Если естественность потребности дает право-
мерность формы, то до тех пор, пока критика точно не знает, что
следует разуметь под потребностями естественными и неестествен-
ными, она не может ни отвергать, ни доказать этой правомерности; у
нее нет под ногами твердой почвы, она висит в воздухе, она осуждена
блуждать в безграничных сферах субъективного произвола. Но автор
нигде не дает объективного масштаба для определения естественных
и неестественных потребностей, потому критерий, устанавливаемый
им для критики общественных форм, объективен только по внеш-
ности, в сущности же он совершенно субъективен; в сущности — это
только чисто формальное понятие, которое каждый волен наполнять
каким ему угодно содержанием, смотря по своему личному вкусу или
Что такое партия прогресса
341
по степени развития своей собственной индивидуальности. Лучше
всего в этом можно убедиться из собственных примеров автора, на
которых он хочет показать, как критика разоблачает ложность идеа-
лизации человеческих потребностей. Возьмем один, самый крупный:
«С первых же шагов человеческой культуры, — говорит автор, — у
человека проявляется потребность экономического обеспечения (ав-
тор не замечает, что он впадает в смешную тавтологию: потребность
экономического обеспечения есть потребность удовлетворять свои
потребности!), которая создала разнообразные формы,- собствен-
ности, наследственности, пользования и т. д.». Эта потребность по-
родила под влиянием известных исторических обстоятельств раз-
личные формы монополии, так как было время, когда стремление к
прочному обеспечению заставляло человека стремиться к накопле-
нию материальных благ, к захвату и закреплению за собой более, чем
сколько было нужно лично ему самому в данный момент; критика, по
мнению автора, уясняя происхождение всех этих форм монополии,
тем самым показывает их лживость, так как потребность удовлетво-
рять своим потребностям вызывает лишь необходимость труда, а
отнюдь не монополии. «Она, — говорит автор, — признает потреб-
ность экономического обеспечения (еще бы она вздумала не при-
знавать потребности удовлетворять свои потребности!), но требует
такого строя общества, где личность была бы обеспечена, не быв в то
же время поставлена в необходимость монополизировать капитал,
превышающий ее ближайшие потребности» (стр. 159). Но в том-то
и штука, что такая критика ничего не может ни требовать, ни при-
знавать, ни отвергать. Что такое ближайшие потребности? Всякий
эксплуататор вам скажет, что все те потребности, для удовлетворения
которых он монополизирует капитал, — его ближайшие потребно-
сти. Всякий консерватор будет утверждать, что существующие или
существовавшие формы монополии никогда не превышают и не пре-
вышали ближайших потребностей тех лиц, в интересах которых
они установляются или установлялись.
Ведь у вашей критики нет никакого объективного критерия для
определения естественных и неестественных, ближайших и дальней-
ших потребностей, потому ее логика ровно столько же правомерна,
сколько правомерна и логика этих эксплуататоров и консерваторов.
Она так же фантастична и произвольна, как фантастичен и произво-
лен ваш субъективный критерий прогресса.
НЕДОДУМАННЫЕ ДУМЫ
I
Намереваясь дать читателям «Делао ряд критических этюдов по
поводу нашей беллетристики, я должен наперед оговориться, что
нам предстоит неблагодарный труд совершить путешествие по
песчаной Сахаре. Не много светлых образов и отрадных впечатле-
ний представится нашему наблюдению; не роскошные ландшаф-
ты и разнообразные картины будут развлекать наше внимание и
возбуждать любопытство, — нет, ничего подобного на своем пути
мы не увидим; над нами будет вечно серенькое небо, перед нами —
серенькие люди, и только вдали от нас будет мерещиться едва за-
метная полоска более оживленной природы и чего-то похожего на
действительную жизнь... При этом считаем долгом предупредить
своего спутника-читателя, что на нашем пути много встретится
оптических иллюзий, обманчивых миражей, которые мы постара-
емся отделить от реальных предметов и предохранить себя от увле-
чения красивым, но ложным освещением искусственно созданных
лиц и вещей.
В этом отношении нам поможет та же самая суровая действитель-
ность, которая разрушила наши старые житейские иллюзии после
уничтожения крепостного права. Крестьянский вопрос и денежный
кризис были для нас спасительным разочарованием; они вывели нас
из спокойного и самодовольного созерцания той трясины, кото-
рую мы принимали за прелестнейший пейзаж. Выбитые из прежних
тепленьких мест, лишившись доходов с дарового труда и получив
вместо «живых душ» выкупные бумаги, мы почувствовали, что почва
колеблется под нашими ногами и что прежние сны были не более
как сны. Но по мере того, как декорации отходили одна за другой на
задний план и реальная жизнь, с ее реальными требованиями и нуж-
дами, выступала на сцену общественного быта, мы стали проверять
свое прошлое и требовать отчета от своих отцов. Отцы на первый раз
переконфузились и не знали, что отвечать. Они воображали, что по-
чва, на которой они стояли, не только тверда, как гранит, под их соб-
ственными ногами, но способна вскормить и обновить весь мир, и
вдруг... «О, недостойная призванья — ты призвана!» — с ужасом возо-
Недодуманные думы
343
пили они, но вслед за этим начали торжественно и публично каяться
во всех своих вольных и невольных прегрешениях и заблуждениях и
проповедовать необходимость всенародного покаяния в «видах сми-
рения». Что же удивительного, если, ввиду такого конфуза «отцов»,
ввиду их публичных «покаяний» и «омовений», дети гордо подняли
головы и стали издеваться над своими родителями, давая чувствовать
на каждом шагу, что главными актерами в новой пьесе, поставленной
на сцену, должны быть именно они. Сами родители чувствовали себя
как будто виноватыми, и детям не только все сходило с рук, но они
пользовались даже почетом и авторитетом в глазах своих старейших
наставников... Странное и глупое это было время: детей считали чуть
не «солью земли», в них видели вождей, предназначенных вести нас в
обетованную землю. И всего забавнее то, что сами дети вообразили,
будто они призваны к этому, будто эта миссия именно по их силам;
они даже стали утверждать в противность всякой очевидности, будто
всем миром исповедуемая теория о том, что «яйца не учат курицу»,
есть не более как злонамеренная выдумка отсталых ретроградов. Но
скоро и эта «соль земли», перемолотая житейским жерновом, пре-
вратилась в пыль. Превращение это совершилось на наших глазах,
и мы все видели, если только способны были что-нибудь видеть, как
скоро приобрели эти милые, рано состарившиеся дети «практиче-
скую опытность» и с какою легкостью они усвоили себе житейскую
мудрость своих родителей. Только при удивительном непостоянстве
нашего климата возможны такие быстрые переходы от старчества к
младенчеству и от младенчества к старчеству. Давно ли отцы лезли
из кожи, чтобы только как-нибудь выдать себя за детей, а теперь дети
считают идеалом своего честолюбия прослыть за отцов. Почему же
это так случилось? Теперь это едва ли уже для кого-нибудь составляет
тайну, и я боюсь, что мне не придется сказать по этому предмету ни-
чего такого, чего бы ранее меня не знал читатель; но все-таки я буду
говорить, во-первых, потому что лежащие передо мною сочинения
наших лучших беллетристов дают мне к этому повод, а во-вторых (и
это главное), потому что есть вещи, которые следует повторять так
часто и так настойчиво, как только это возможно, для того, чтобы
они вошли, наконец, во всеобщее и повседневное употребление. Ка-
пля воды, постоянно падая на одно и то же место, долбит и гранит;
неужели же мысль бессильнее капли воды или мозг читателя тверже
гранита?
344
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
п
Крепостное право, влиявшее на все отправления нашей обще-
ственной жизни, сковавшее ее во всех движениях и мысли, и дела,
должно было оставить свой отпечаток и на литературе. Литература,
созданная им и под его гнетущим влиянием, служила его же интере-
сам. Лучшие из наших поэтов и беллетристов начинали или оканчи-
вали защитою крепостного права. Державин был крепостником с го-
ловы до пяток; сам Пушкин в последние годы своей жизни надел на
свою прелестную музу помещичий колпак. Господствующее обще-
ственное мнение принадлежало крепостникам; они охраняли своего
Ваала всеми силами и средствами и давали тон и направление всей
нашей интеллектуальной и нравственной жизни. Правда, рядом с
этим преобладающим мнением раздавались изредка отрывочные го-
лоса, протестовавшие против крепостного института, напоминав-
шие, что Петрушки и Палашки такие же люди, как и их обладатели; но
эти протесты, эта скорбная муза о горемычной «меньшой братии»
были чисто художественным упражнением благодушных крепостни-
ков в гражданские слезы. Искусство для искусства было для них не-
пременным условием литературного произведения, и так называемая
художественная правда заменяла общественную и вообще челове-
ческую правду. Поэтому в этих тепличных и под сенью крепостного
права выращенных и выхоленных произведениях чувствовалась
какая-то фальшь и неискренность. Читая их, вы понимаете, что автор
бьет главным образом на то, чтобы возбудить в вас жалость; в каждой
строчке он как будто говорит: «Милый читатель, пожалей, хоть на
грошик, моего героя, посмотри, какой он бедный да убогой, как оби-
жают его люди, как преследует его злая мачеха-судьба». И если вы
хорошо были настроены, то с величайшей готовностью исполняли
просьбу автора и не только жалели, но даже не прочь были, в минуту
нервного раздражения, и поплакать над злополучным героем. Если
же вы способны были отличить художественные слезы от действи-
тельных, фальшь от истинного чувства, если вы испытали на себе то
горе, о котором ворковала крепостная муза, то вас разбирала только
досада, и вы, бросая книгу, невольно восклицали: «Ах, да отвяжись ты
от меня, скорбная муза! Из-за чего я стану жалеть твоего героя, ведь
это ты сама сочинила его, и преглупо сочинила!» Такое впечатление
производили на людей, вполне трезвых и не состоявших на литера-
Недодуманные думы
345
зурной службе у крепостного права, сентиментальные охи и вздохи о
страданиях обиженных братий. Читая повести вроде «Антона Горе-
мыки» и т. п., как-то невольно наталкиваешься на вопрос: а скольких
Антонов потребовалось автору разорить для того, чтобы выжать из
своих глаз те деланные слезы, которыми он так щедро оросил свое
горемычное повествование? И какою нужно было обладать близору-
костью, чтобы не разглядеть за плачущим писателем самодовольного
крепостника? Говорят, будто г. Тургенев первый познакомил нас с рус-
ским народом, что он ввел нас во внутренний мир наших «меньших
братий» и «под овчиною мужика» показал «душу человека». По правде
сказать (да простит меня г. Шелгунов)221 — я с этим не согласен.
Г. Тургенев222 — отменный художник, но он всегда был и остался
беллетристом-помещиком; рассматривая жизнь сквозь эту двойную
призму художнического и помещичьего миросозерцания, он так лов-
ко сумел расположить черные и светлые тени, он так тщательно и так
красиво отделал свои картинки, что, читая его «Записки охотника»,
вы не испытываете никакого тягостного чувства, вас не душат слезы,
вам ни разу не хочется закрыть книгу, чтобы хотя на минуту отдо-
хнуть от тяжелого впечатления; нет, напротив, на душе у вас спокой-
но и светло (эстетики говорят, что истинно художественное произ-
ведение всегда приводит человека в это благодушное ц миролюбивое
настроение, — им и книги в руки!). Вам даже досадно, что книга так
скоро прочиталась, вам бы хотелось, чтобы г. Тургенев еще и еще рас-
сказал вам что-нибудь из своих охотничьих воспоминаний. Он так
мило и хорошо рассказывает! Конечно, в его рассказах нет той де-
ланной сентиментальности, той пошлой приторности, которая так
неприятно поражает в произведениях какого-нибудь г. Григорови-
ча223 или Марко-Вовчка224, но зато в них так все изящно и красиво,
что гораздо более любуешься картинкою, чем задумываешься над да-
леко некрасивою долею изображенных в ней paysan’oe. Трогательные
всхлипывания и причитания, вроде причитаний Марко-Вовчка, мо-
гут подчас не на шутку расстроить нервного читателя, и какая-нибудь
чувствительная барыня или нежный кавалер не выдержат и оросят
своими, — правда, дешевыми, — слезами свежие могилки всех этих
преждевременно погибших Машечек, Марусичек, Грушечек, Матре-
ночек и т. д. Изящные же картинки г. Тургенева, приправленные тихо
воркующею любовью и таинственными свиданиями, не расстроят
ничьего пищеварения; они нравятся всем, но никто над ними не за-
346
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
плачет. Это потому, что он истинный художник, скажет г. Страхов. Да,
согласен и я с г. Страховым:225 это потому, что он истинный худож-
ник, а «истинный художник» он потому, что был коренной помещик.
Боже, сколько «истинных художников» развело у нас крепостное пра-
во! И г. Гончаров226, и г. Тургенев, и г. Писемский227, и г. Григорович,
и гг. Толстой и С. Аксаков228 — все это истинные и патентованные
художники; все эти художники были вскормлены крепостным пра-
вом, на его счет весь свой век изжили, его предания и воззрения всо-
сали с молоком матерей. Потому-то во всех своих произведениях
они прежде всего старались выдержать роль объективного и беспри-
страстного наблюдателя. Конечно, это никогда почти не удавалось
им, но что они этого желали — это несомненно. Только в последнее
время, когда они забыли то, что сами же окрестили «требованием ху-
дожественной правды», они явились перед очами удивленных детей,
с ученической скамьи привыкших смотреть на них, как на законоу-
чителей в деле искусства, в качестве пошлых сплетников и шипящих
доносчиков. Но бог с ними, с этими художниками-крепостниками!
Их время прошло, их песня спета; чье теперь время, я этого не знаю;
кажется, детей, переродившихся преждевременно в отцов и пред-
ставляющих из себя солидных умников. Не знаю, право, что лучше —
почетная лысина и своевременная седина или собачья старость! Но
во всяком случае с уничтожением крепостного права и созданной им
художественной музы должны были выступить на сцену другие дея-
тели, с другими требованиями и стремлениями. Когда общественная
мысль предъявила литературе свои задачи и неотлагаемые вопросы,
вместо художника-литератора должен бьй явиться публицист и ра-
ботник; прежние иллюзии должны были превратиться в осязатель-
ную действительность, и эстетическая школа уступить свое место
реальной... То же превращение совершилось и в беллетристике; волей-
неволей она должна была сойти с своей заоблачной и объективной
высоты на действительную почву. Вот почему стали являться в ней
новые люди, литературные разночинцы, в рваных сюртуках, с непри-
чесанными волосами и в смазных сапогах. По правде сказать, у этих
людей мало было художественного таланта, а спокойствия, такта и
беспристрастия и совсем не было. Они были плохо учены, не слиш-
ком развиты, в их произведениях вы напрасно будете искать глубоко-
го психологического анализа, рельефного воспроизведения харак-
теров, замысловатой концепции, богатой творческой фантазии
Недодуманные думы
347
и других атрибутов английской беллетристической литературы,
вскормленной субститутами и майоратами. Нет, ничего подобного
вы здесь не встретите. Да и до того ли им? Они торопились поделить-
ся с читателями теми грустными впечатлениями, среди которых про-
текла их бедная юность: поэтому они ничего не сочиняют, они даже
не умеют сочинять. «Подлиповцы» и «Между людьми» Решетникова,
бесспорно, стоят во всех отношениях выше последних его произве-
дений именно потому, что в первых двух он только рассказывает, а в
последних пытается и сочинять. «Очерки бурсы» Помяловского229 по
той же причине, как мне кажется, стоят выше его «Мещанского сча-
стья». Г. Левитов230, на собственное свое, вероятно, счастье, никогда
не выходит из рамки «очерка», «сценки» или небольшого «анекдота».
То же следует сказать и об г. Лейкине; если бы Лейкину пришла когда-
нибудь в голову несчастная мысль «сочинять», он бы создал, вероят-
но, какую-нибудь чудовищную нелепость. Поучительным примером
для него, конечно, может служить когда-то знаменитый, а ныне поч-
ти всеми (кроме разве «Вестника Европы», но ведь это журнал по
преимуществу исторический) позабытый г. Николай Успенский. Вся-
кий раз, когда ему вздумается «сочинять», он пищет обыкновенно та-
кие глупости, что за него даже становится совестно. Но мне кажется,
что в числе этих писателей-беллетристов, ведущие свою родослов-
ную от их талантливого родоначальника Гоголя, ни у кого так ясно не
проглядывает бедность мысли и творческой фантазии, при всем та-
ланте рассказчика, как у г. Глеба Успенского. Дело в том, что при са-
мом начале чтения некоторых из его рассказов (так, например, «Тише
воды, ниже травы», «Из биографии искателя теплых мест» и в особен-
ности «Разоренье») вы чувствуете, что автор хотел написать какое-то
большое произведение, что, может быть, даже у него в голове и план
сложился, но, прочтя три-четыре страницы, вы уже догадываетесь,
что большое произведение так и останется в голове сочинителя и что
вам придется удовольствоваться одним только отрывком. И вы може-
те быть уверены, что ваша догадка всегда оправдается; кроме отрыв-
ка, ничего вы не получите от г. Успенского. Это поистине замеча-
тельный писатель: все его произведения — от первого и до
последнего — состоят из одних отрывков. Кроме двух-трех рассказов
(например, «Будка», «Спустя рукава»), у него нет ни одного закончен-
ного очерка. Как будто когда-то, быть может, еще в период своего
бессознательного творчества, он сочинил предлинный-длинный ро-
348
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ман, — но, достигнув юношеского возраста, совсем перезабыл его и
теперь стал смутно припоминать отдельные сценки и эпизоды. Но
дальше двух-трех связанных сценок память его не простирается. В
«Разореньи» он делает, как кажется, самые сильные потуги вспомнить
все, от начала до конца, но и тут обрывается — не на половине даже,
а вероятно, на первой четверти или осьмушке. Удивительный психо-
логический феномен! Ниже я постараюсь объяснить его несколько
более правдоподобными соображениями, а теперь я позволю себе
привести еще одно основание, по-видимому, подтверждающее
мою, — сознаюсь, весьма мало правдоподобную, но зато не лишен-
ную некоторой доли правды, — гипотезу насчет длинного романа,
сочиненного Глебом Успенским в отроческий период его жизни. Это
основание состоит в том, что во всех его очерках и рассказах являют-
ся более или менее знакомые лица, с которыми вы уже встречались
раньше. Читаете вы, положим, «Разоренье», и на первых же страницах
встречаетесь с Печкиным, который непременно напомнит вам Толо-
конникова (в «Медик и пациенты»). Василий Черемухин (в «Разоре-
ньи» же) невольно вызовет в вашем уме воспоминание о Васе в рас-
сказе «Тише воды, ниже травы», о Певцове в «Спустя рукава» и о
семинаристе Николае в «Перепутье» (см. рассказ живописца). Госпо-
дин товарищ прокурора Шапкин (в «Разореньи») заставит вас вспом-
нить о герое небольшого рассказа «Прогулка». Рассказы «Зимний ве-
чер» и «Задача» как будто взяты из жизни достопочтенных супругов
Претерпеевых в «Медик и пациенты» и т. д. Бедность и однообразие
характеров идет у г. Глеба Успенского рука об руку с крайним недо-
статком умственного развития. Но большей частью в его рассказах
нет никакого содержания, и, может быть, это хорошо, потому что
там, где он отваживается измыслить что-нибудь замысловатое, он
почти всегда терпит полнейшее фиаско, — таково, например, содер-
жание «Задачи» и «Тяжкого обязательства». Боже мой, на чей вкус рас-
считывал г. Успенский, измышляя подобные задачи! В «Задаче», — если
помнит читатель, — весь сюжет состоит в том, что некоторый муж и
некоторая жена, начитавшись и наслышавшись, вероятно, о необхо-
димости «restrain moral»231, проповедуемого некоторыми мальтузи-
анцами, решились воздержаться от воспроизведения детей, и вот для
этого они условились спать на разных постелях, но в первую же ночь
не выдержали... и результатом этой необузданности было то, что че-
рез несколько месяцев «Иван Абрамович сидел за ужином и думал,
Недодуманные думы
349
кого бы пригласить в кумовья». Ну, неужели это остроумно? Неужели
эта жалкая мыслишка имеет право на внимание литературы и публи-
ки? О «Тяжком обязательстве» надо сказать то же самое. Кажется, вся
соль остроумия этого рассказа заключается в том, что чиновника ми-
нистерства путей сообщения в нем просто называют «путей сообще-
нием». Очень смешно! Но уж, конечно, еще смешнее карикатурная
мимика и застольные шутовские рассказы гг. Горбунова232 и Павла
Вейнберга233; но г. Горбунов потешал своими рассказами откупщиков
после их жирного обеда и ужина и тем оказывал им немалую пользу:
они вдосталь смеялись от его потешных рассказов и на другой день
не считали нужным приглашать к себе докторов для освобождения
своих желудков от несварения. Точно такое же значение имеет муза
г. П. Вейнберга для концессионеров. Но разве эта шутовская литера-
тура имеет что-нибудь общее с серьезной литературой? Стоит ли го-
ворить о других неудачных вымыслах г. Успенского? Пусть читатель
сам вспомнит — ну, хоть историю с семейством Претерпеевых в «Ме-
дике и пациентах» или «недоразумение» по поводу генерала Калачова
(«Нравы Растеряевой улицы»), чтобы убедиться, как небогата творче-
ская фантазия г. Глеба Успенского. На семейство Претерпеевых, как
некогда на семейство достопочтенного Иова, обрушиваются всевоз-
можные несчастья потому только, что г. Претерпееь послушал свою
жену и отдал свою старшую дочь в пансион, вместо того, чтобы обу-
чать ее уму-разуму дома. За такой сравнительно неважный грех
г. Успенский поступил с послушным мужем даже гораздо хуже, чем
было поступлено с Иовом. Он не только разорил (и без всякого воз-
награждения!) все его семейство, но заставил даже и самого Претер-
пеева спиться и умереть от пьянства, а дочь, обучившуюся в пансионе,
сделаться камелией. Жестоко и едва ли справедливо. Но бог с ними.
Г. Успенский сам, вероятно, согласится со мною, что по части творче-
ской изобретательности он довольно слаб. Но зато у него есть другое
качество, не менее драгоценное, хотя, быть может, и более редкое: он
искренен. Эта искренность составляет одно из лучших свойств всех
тех писателей, о которых я только что говорил и к числу которых
отнес и г. Успенского. Почему их произведения с такою жадностью
читаются всеми, чей вкус еще не испорчен приторною ложью? По-
чему читатель так симпатизирует их злополучным героям и так хоро-
шо понимает их злополучие? Чем объяснить успех этих писателей?
Лицо, защищающее свое собственное или вообще очень хорошо зна-
350
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
комое и близкое ему дело, всегда производит на вас более сильное
впечатление, и вы будете слушать его с большим вниманием, чем
лицо, защищающее постороннее или мало известное ему дело, хотя
бы этот последний адвокат обладал большими талантами и большим
красноречием, чем первый. В этом общеизвестном факте мы найдем
желаемое объяснение. Когда крепостная муза выводила на сцену обе-
здоленных людей, она говорила о посторонних ей людях, — о людях,
с которыми у нее не было ничего общего. На их слезы и страдания
она смотрела из прекрасного «далека», потому и самое воспроизведе-
ние этих слез и страданий отличалось некоторою искусственностью,
нередко впадавшею в приторную сентиментальность. Когда же гг. По-
мяловские, Решетниковы, Левитовы, Успенские заговорили о тех же
людях, нельзя было не почувствовать, что эти люди — они сами или,
по крайней мере, их близкие знакомые, что среди этих людей про-
ходила или проходит их жизнь, что эти нужды и горе они знают не
понаслышке; в их лице обездоленные люди могли говорить от соб-
ственного своего имени, не прибегая к посредничеству «барственно-
го художника»; в их лице они нашли себе «своих» адвокатов. Правда,
не блистали эти адвокаты барскими талантами, но зато у них много
накопилось на душе таких человеческих чувств и симпатий, которые
не могли не откликнуться в общественном сознании и совести. Чи-
тайте, в самом деле, Решетникова, — какое знание подробностей быта
и всей обстановки действующих лиц, какое понимание характера
этих лиц и как просто и хорошо относится он к ним. За это простое,
гуманное отношение к обездоленному люду, за это искреннее, чуж-
дое всякой утрировки и искусственности сочувствие к его нуждам и
слезам вы охотно простите автору длинноты, повторения, отсутствие
беллетристического таланта, художественной рельефности, натяжки
и многие другие, большие и малые, вольные и невольные, прегреше-
ния его музы. Бог с нею, с этою вылощенностью и художественно-
стью, когда за ней не видно человека. Но в произведениях Решетни-
кова за плохим писателем вы всегда могли увидеть (если только у вас
были те глаза, которыми это можно видеть) хорошего и, — что всего
важнее, — много выстрадавшего человека. Поэтому произведения его
с такою жадностью читались, читаются и долго еще будут читаться
молодою и самою здоровою частью нашего общества. Эта «зеленая»
частичка общества всегда с большей охотою готова слушать рассказ
хорошего человека, хотя и плохого художника, чем хорошего худож-
Недодуманные думы
351
ника, но плохого человека. Конечно, с точки зрения г. Страхова такой
критерий для оценки литературных и в особенности художествен-
ных произведений должен показаться в высокой степени странным и
даже «непостижимым». Но ведь в природе много есть явлений, кото-
рых никак нельзя постигнуть с страховской точки зрения, — а все-
таки явления эти существуют и будут существовать, несмотря ни на
каких Страховых. Я знаю также, что подобный критерий придется
очень не по вкусу большей части пишущей братии, сознающей, что
рыльце у нее немножко «в пушку». Но что же делать, не я его выдумал:
я только его формулирую.
IV
Хотя условия, при которых развивались «дети», были и иные, чем
те, при которых развивались «отцы», однако не настолько иные, что-
бы парализировать в детях унаследованные от родителей привычки к
умственной бездеятельности, слабосилие воли и обезличенность ха-
рактера. Напротив, все те элементы нашей общественной жизни, ко-
торые способствуют развитию подобных качеств, продолжали суще-
ствовать и благоденствовать в период роста детей, как они
существовали и благоденствовали у нас испокон вецов. Так что по
свойству своих натуришек дети вышли такими же тряпицами, какими
были и их отцы. Но отцы, выходя из школы, имели уже определен-
ную, по юности заученную цель жизни и хорошо знали (в принципе,
по крайней мере) способы и приемы, с помощью которых эта цель
может быть достигнута. Потому, что на «пороге общественной жиз-
ни» их не останавливали никакие сомнения, колебания, «недоразуме-
ния», они очень хорошо знали, куда и зачем они идут и что они най-
дут. Роковой вопрос «что делать?» — эта вечная мука и пытка нового
поколения «детей», — для них не существовал. Если такое благопо-
лучное состояние «отцов» можно назвать счастьем, то это счастье не
дано было детям, по крайней мере в первое время. Я говорю в первое
время, потому что впоследствии и дети, — дети, которых да позволе-
но мне будет назвать детьми вторичной формации, тоже стали ис-
пытывать это счастье, — порешив для себя раз навсегда вопрос,- «что
делать». Но об этих детях вторичной формации мы поговорим еще
ниже, и им будет посвящена следующая статья, а теперь ограничимся
только детьми первичной формации. Они не могли вступить в жизнь
352
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
с готовыми решениями и с несложным миросозерцанием своих от-
цов. Условия, выработавшие это миросозерцание, уже не существова-
ли, старые способы «приобретения» были упразднены; новые еще не
установились и не окрепли. Когда логическое развитие жизненных
общественных отношений вводит новые порядки на место старых,
то обыкновенно (и это логически необходимо) окончательному
упразднению последних и установлению первых предшествует раз-
витие и распространение миросозерцания, наиболее отрицательно
относящегося к этим старым порядкам. Я говорю, что это логически
необходимо, и если бы я писал не литературную, а «солидно-ученую»
статью, то мне не трудно было бы привести в подтверждение этой
необходимости бесчисленное множество исторических примеров,
но, на счастье читателя, настоящая статья не может попасть в разряд
«солидно-ученых». Поэтому достаточно будет указать только на те
наиболее общие причины, которыми может быть объяснена эта ло-
гическая необходимость. Дело в том, что при всякой замене одного
порядка другим всегда оказывается некоторое количество людей, ко-
торые оторвались от прежних условий существования и еще не успе-
ли втянуться в рутину новых условий. Положение этих людей самое
неопределенное, шаткое: они еще не вошли ни в какую проторенную
колею, они не связали еще себя никакими обязательствами ни с од-
ним из наличных общественных факторов. Такие люди всего более
чутки и восприимчивы к миросозерцанию, находящемуся в области
теории в таких же отношениях к принципам установившихся фак-
тов, в каких они сами находятся на практике к этим фактам, — т. е. к
миросозерцанию, так же мало связывающему себя этими принципа-
ми, как они мало связаны этими фактами. И чем в более широких
размерах происходит замена старых условий новыми, чем глубже за-
хватывает она хозяйственные, экономические отношения народа,
тем более широкую и плодотворную почву приготовит она для роста
и развития отрицательных доктрин, потому что тем большее количе-
ство людей очутится в положении наиболее благоприятном для усво-
ения этих доктрин; кроме этой общей причины, есть еще другая, быть
может, столь же важная. Эта другая причина заключается в весьма
общеизвестном свойстве большинства людей, — свойстве, которое
можно назвать и «благоразумной осторожностью», и «трусливым ру-
тинерством», смотря по желанию. Благодаря этому почтенному свой-
ству люди обыкновенно только тогда решаются черное перекрасить
Недодуманные думы
353
в серое, когда они предварительно вполне освоятся с мыслью, что бе-
лое гораздо лучше черного. Только тогда, когда их мысль пройдет от
А до Z, они отваживаются на практике продвинуться от А до В. Поэто-
му, когда личная выгода господствующего большинства требует фак-
тического передвижения от первой буквы до второй, их мысль на-
правляется поскорее к последним буквам, а потом, когда та же личная
выгода требует сделать на В продолжительный привал, их мысль сно-
ва водворяют разными мирными и немирными способами на преж-
нее местожительство, опять на какое-нибудь D или Е. Я знаю, что есть
идеалисты, которые уверяют, что мысль нельзя водворить попроиз-
волу на то или другое местожительство, как это делается с людьми, но
ведь идеалисты обыкновенно весьма плохие историки. Вот именно в
то время, когда дети «первичной формации» кончали свое развитие и
готовились вступить в «жизнь», а некоторые уже и вступили в нее,
практическая необходимость, потребность некоторых фактических
изменений в наших общественных отношениях заставили обще-
ственную мысль направиться к последним буквам азбуки, и читатель,
вероятно, помнит, что около этих букв она тогда по преимуществу и
витала. Это значит, выражаясь проще, что особенный кредит и наи-
большее распространение получило в обществе то миросозерцание,
которое относилось критически, отрицательно не только к старому
порядку в его данной, определенной форме, но и к самим принципам
этого порядка. Таким образом, у детей к слабодушию, вялости и апа-
тичности, унаследованным от родителей, присоединялось новое ми-
росозерцание, чужое, враждебное отцовским воззрениям, миросо-
зерцание, весьма ясное и определенное, чуждое «неуловимого
идеализма» так называемых людей сороковых годов. В этой комбина-
ции новых идей и старых наклонностей, смелых мыслей и слабо-
сильных натуришек заключалось по истине великое несчастье людей
этого поколения: оно внесло много трагизма в их жизнь и много ко-
мизма в их деятельность. В их среде мы видим тот же нравственный
разлад, на который я указал, говоря об отцах: их мораль, их миросо-
зерцание противоречили их природе. На словах и в теории это были
общественные деятели, чуть не Колумбы, отправляющиеся открывать
новую Америку, а в сущности — те же апатичные и не способные ни
на какую серьезную и строго выдержанную деятельность; не думаем,
чтобы они могли быть счастливее тогда, когда им вобьют в голову
мораль человека. Конечно, в последнем случае вы будете более рас-
354
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
положены сочувствовать такому человеку, чем в первом: в его скорби
о том, что он не может быть настоящим человеком, не будет ничего
смешного; в его мучительных потерях и напрасных усилиях жить и
действовать, как живут и действуют люди, не будет ничего отврати-
тельного. Но ваше сочувствие мало пособит его горю, во-первых, по-
тому, что источником этого горя служит внутреннее недовольство
самим собою, тягостное сознание своего слабодушия и бессилия; во-
вторых, потому, что в вашем сочувствии всегда будет проглядывать,
помимо даже вашей воли, некоторая доля презрения, которая еще бо-
лее будет унижать его в его собственных глазах. И от этого презрения
вам никак не отделаться, как бы ясно вы ни представляли себе душев-
ные муки и страдания безличной натуры. Есть, впрочем, одно обстоя-
тельство, которое, по-видимому, даст вам полное право на такое пре-
зрительное отношение к людям этого сорта,- оно заключается в том,
что эти люди — дети отцов, издавна привыкших к внутреннему раз-
ладу, — с необыкновенною легкостью способны сживаться, мириться
с противоречиями своей природы. Сначала, в первые годы они тре-
вожатся, проклинают свое бессилие, стараются как-нибудь стимули-
ровать свою спящую энергию, подзадоривать себя на отважные и ве-
ликодушные подвиги. Но потом, мало-помалу, признают противо-
речие усвоенных стремлений и унаследованных привычек за факт
неизбежный и неотразимый, перестают хлопотать о внесении един-
ства и гармонии в свой внутренний мир и с каким-то бессмыслен-
ным, тупым равнодушием продолжают исповедовать человеческое
миросозерцание и вести телячью жизнь. Не думайте, однако, что они
перестают страдать; нет, они страдают почти так же, как и прежде,
только эти страдания утратили свой острый характер и вылились в
форму подавляющей хронической скуки, от которой они, как и отцы,
готовы искать утешения в вине и разврате. К этой скуке примешива-
ется еще другое мучительное чувство, — чувство, мало знакомое от-
цам и развившееся в детях под влиянием той семейной обстановки,
среди которой они росли, и тех новых идей, той новой морали, кото-
рые внесло в их головы изменившееся общественное настроение.
Это чувство называют гуманностью, его можно назвать также симпа-
тией к чужим страданиям. Отцы, воспитанные в суровой школе кре-
постничества, не могли испытывать никакого особенно неприятного
чувства при виде зуботычин и той березовой дисциплины, которую
проф. Юркевич называет «энергическими мерами». И благо им было.
Недодуманные думы
355
Но детям, на беду их, вбили в головы, будто в каждом ближнем нужно
видеть своего брата и отнюдь никогда не бить его по скулам или по
чему бы то ни было. Напитавшись такими деликатными воззрениями,
они вдруг столкнулись лицом к лицу с «сокрушенными зубами» и во-
все не деликатною действительностью. Понятно, в каком неловком
положении они должны были себя чувствовать. Как больно и тяжело
им было смотреть на эту некрасивую картину «битья» и «сокруше-
ния»!
Если вы теперь ясно представите себе эти противоречивые идеи,
чувства и наклонности, из которых сплеталась внутренняя жизнь
этих недоношенных «детей», вы поймете, сколько скорби и муки
скрывалось под их гуманною внешностью, под их иногда безличною
легкомысленностью. Нельзя и не следует думать, конечно, будто эта
скорбь и эти муки составляют исключительную и привилегирован-
ную собственность их одних. Нет, в них они только с особенною
силою сконцентрировались (как бывали времена, когда они с осо-
бенною рельефностью концентрировались в юном поколении Гер-
мании и Франции; одинаковые в общих чертах условия порождают и
одинаковые в общих же чертах последствия), но они в большей или
меньшей степени встречаются и у людей всевозможных поколений
и возрастов, у всех народов и во все времена. Всегда были, есть и еще
долго (а может быть, и всегда) будут существовать условия, порож-
дающие подобные душевные настроения. И в наше время, и в нашем
обществе они встречаются ни у одних детей, хотя часто маскируются
разными посторонними условиями. Конечно, люди, «носящие их в
себе», не занимают в общественной жизни такого обширного места и
не привлекут к себе в такой степени нашего сочувствия, как тот «обе-
здоленный люд», о котором говорил Решетников, но нельзя все-таки
не согласиться, что и они также в своем роде обездоленные люди, что
они также жертвы старой «прижимки»...
Вот к этим-то обезличенным людям г. Глеб Успенский чувствует
особенное влеченье; он возвращается к ним в своих рассказах не-
сколько раз, и даже в людях «старого порядка» он любит по преи-
муществу останавливаться на тех именно чертах, которые у них до
некоторой степени общи с их скучающими и страдающими «лентяя-
ми». Замечательно, что почти все действующие лица его рассказов
невыносимо скучают; все они как-то чувствуют себя «не по себе» и
влачат свою жизнь, как какое-то несносное бремя. Читая рассказы
356
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
г. Успенского, особенно его «Тише воды, ниже травы», «Разоренье»
и «Наблюдения провинциального лентяя» (последний очерк, — не
знаю, оконченный ли, — не вошел в базуновское издание, он печа-
тался в «Отечественных записках»), вам так и кажется, что автор сам
переживал эти томительные минуты скуки и недовольства собою, эту
борьбу «возвышенных стремлений» и «бессилия воли», что мир вну-
тренней разладицы и противоречия наших детей «первичной фор-
мации» знаком ему по собственному опыту. Быть может, потому-то
он так и любит останавливаться именно на этих психических момен-
тах человеческой жизни, быть может, потому-то он и воспроизводит
фигуру «скучающего лентяя» в целых четырех экземплярах. Если это
действительно так, если действительно автор вложил некоторые из
своих собственных свойств в личность Васи («Тише воды, ниже тра-
вы») и Черемухина («Разоренье»), то для нас станут вполне понятными
качества и характер его таланта. Я уже сказал, что талант этот отлича-
ется крайней бедностью творческой фантазии, бедностью психоло-
гического анализа (за исключением разве анализа души «скучающего
лентяя»); но зато он обладает очень меткою наблюдательностью, уме-
ющею ловко подметить жест, походку, манеру держать себя, способ
выражения и другие, хотя и мелкие, но тем не менее весьма суще-
ственные частности, благодаря которым личности, выводимые авто-
ром, рисуются в вашем уме с конкретной отчетливостью. Правда, эта
конкретная отчетливость не простирается далее внешней наружно-
сти лица; его внутренняя, так сказать, психологическая физиономия
(которая, конечно, только отчасти, и то весьма поверхностно, может
быть определяема внешностью человека) Останется все-таки в неко-
тором тумане. Для рассеяния этого тумана, для рельефного воспроиз-
ведения «внутреннего человека» недостаточно той по преимуществу
внешней наблюдательности, которою обладает г. Успенский, — для
этого нужно обладать, кроме того, способностью пристально сосре-
доточиваться на одной какой-нибудь вещи, на одной какой-нибудь
мысли. Человек, одаренный такой способностью, не оставит пред-
мета, обратившего на себя его внимание, до тех пор, пока он не раз-
берет и не опишет его со всех сторон; одна внешность или поверх-
ностный анализ характера не удовлетворяет его, — он вывернет всю
его внутренность наружу. Если такой человек задумает какое-нибудь
дело, ну, хоть написать художественное произведение, — он прежде
тщательно обдумает его, создаст план, хотя в общих чертах, — и не
Недодуманные думы
357
бросит его, пока не осуществит вполне; от него нельзя ждать, чтобы
он остановился на двух-трех сценках, чтобы он вдруг на самой сере-
дине поставил точку и перебежал к другому очерку, затем к третьему
и т. д. По всей вероятности, внешность изображаемых им лиц, их ма-
неры, их жаргон не будут воспроизведены у него с такою кропот-
ливою добросовестностью, с какою они воспроизводятся гг. Успен-
скими (Глебом и Николаем), г. Слепцовым и их компанией; но это
потому, что человек с умом сосредоточенным и способный к анализу,
с первого взгляда умеющий отличать в предмете карикатурное от из-
ящного, привыкает прежде всего и больше всего останавливаться на
первом, нередко совершенно игнорируя второе. Читатель от этого, в
сущности говоря, очень мало теряет; точно так же, как и немного он
выигрывает от той мозаической отделки внешности, в которой так
любят упражняться наши так называемые беллетристы-рассказчики.
Пристрастие к этой внешней отделке есть прямой результат слишком
сильно развитой «поверхностной наблюдательности», а последняя,
в свою очередь, обусловливается недостатком глубины и сосредото-
ченности анализирующей мысли. Этот недостаток мы всегда можем
надеяться встретить или у людей с бедным внутренним содержанием
и неопределившимися стремлениями, или у тех «скучающих» детей, о
которых мы говорили выше. Внутренний разлад, нецривычка к энер-
гической умственной деятельности отбивает у них всякую охоту к со-
средоточенности мысли; слишком напряженное внимание утомляет
их, — им нужно постоянное разнообразие и быстрые смены впечат-
лений. При подобных условиях, естественно, они не могут идти да-
лее поверхностной наблюдательности, и «сцены и очерки» являются
самою удобною и излюбленною беллетристическою формою для их
талантов. Быть может, в этом именно обстоятельстве следует искать
причину того широкого развития, которое получила эта литература
в нашем обществе, начиная с шестидесятых годов. Литература всег-
да более или менее отражает в себе характеристические свойства и
направления тех слоев общества, из которых выходит главная масса
читателей и которые поставляют контингент писателей, и в указыва-
емом мною факте можно видеть новое подтверждение этого общего
правила. Свойство детей «первичной формации» отразилось на бел-
летристике, внеся в нее отрывочность, чисто внешнюю, поверхност-
ную наблюдательность, заменив роман — очерком. Как же описывает
нам эти свойства тот писатель, который, по-видимому, сам не совсем
358
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
чужд им, который столько раз и с такою удивительною в нем настой-
чивостью возвращается к воспроизведению их?
V
Послушайте исповедь героя его Черемухина. Он вам подробно,
досконально объяснит, почему он вышел таким тряпичным и никуда
не годным, таким страдающим и скучающим человеком, каким пред-
ставляет его автор. Его детство было еще захвачено царством «при-
жимки»; родители его были одни из героев этого царства; но цар-
ство приходило к концу, это чувствовалось всеми; старые способы
и приемы Чичиковых, видимо, изнашивались, и «отцы» колебались
приурочивать к ним своих подрастающих детей. «Мои предки цере-
монились несколько посвящать меня в тайны нравов, в тайны того
куска хлеба, из которого делалась моя ненужная кровь... Они предпо-
читали молчать; выходили поэтому самые настоящие русские будни,
половина которых идет на сон, а другая — на просонки, толкование
снов и еду... По крайней мере, я глубоко чувствую всю тяжесть той
тоски на своих плечах, едва ли не каждую минутку. Я не могу забыть
этих томительных зимних вечеров, с мертвою тишиною, стуканьем
маятника и отдаленным храпом... Что значат эти бесконечные слезы,
которые я проливал среди мертвой тишины всеобщего сна и кото-
рых не могли унять никакие просьбы, обещания, угрозы, на помощь
которым так охотно приходили наши зимние вьюги, стучавшие
непривязанной ставней и гудевшие в трубе? Я чувствую, вижу, что
этими слезами вся человеческая природа моя протестовала (вы ви-
дите — скажу я от себя, — какая это ужасная и тряпичная приро-
да, которая умеет протестовать только слезами, — и таким-то
«глиняным сосудам» предназначено было наполниться новым миро-
созерцанием нашего железного века!) против этой нечеловеческой
жизни, которая была крутом меня». — «Сердце мое стало похоже на
гладкую, мелкую тарелку, на которой валялся только один грош, по-
жертвованный вами (т. е. Михаилом Ивановичем, перед которым и
совершается эта исповедь, да каким-то еще старым солдатом Абра-
мом и кормилицею Аленою); всякий, кому угодно, мог класть на эту
тарелку все беспрекословно; успех до того был блистателен, что с
годами грош этот начал ржаветь и зеленеть. Я подрос; тарелка на-
полнялась щедрыми подаяниями окружающих, и я принимал все это
Недодуманные думы
359
с полным равнодушием, именно как тарелка, которой решительно
все равно, лежит ли на ней апельсин или грошовая колбаса... Само
собою разумеется, что в школе я был «лучший»; кроме меня, была
там бездна таких же. Начальство было довольно этим. Ему стоило
захотеть, чтобы мы, ради его желания, стали наушниками, сплетни-
ками друг на друга; мы охотно исполняли это, в пять минут нас мож-
но было повернуть как угодно и покорить под власть какой угодно
чепухи». Вот вам доподлинная картина разведения этих тряпичных
героев. Воспитание, семейная обстановка, школа — все стремилось
к одному результату: внушить питомцам любовь к умственной апа-
тии, приучить их к пассивному повиновению, расслабить их волю,
усыпить их юношескую энергию. Дети «второй формации», как мы
увидим в следующей статье, развивались при более благоприятных
условиях, но и у них природные свойства и наклонности не могли
идти в уровень с требованиями «нового миросозерцания». В каком
же ужасном положении должны были оказаться Черемухины, когда
в их головах очутились мысли и стремления, не предусмотренные
их почтенными родителями! Они вспомнили про свои заржавлен-
ные гроши, но «господи, — признается нам один из них, — как мало
его (т. е. этого заржавленного гроша) было для того нравственного
обихода, который потребовали новые дни!.. Каждое дело, каждое на-
мерение этих дней требовали большого капитала, большой силы, а
у меня был грош — страшно стало! Как я ни пробовал порыться в
тарелке и поискать, нет ли где еще такого же гроша, — нет! Поминут-
но, между разным тряпьем, гнилью, бессильем, я находил плоское,
ничего не сулившее дно!.. Попробовал притвориться, вздумал чест-
но зарабатывать хлеб, — не могу! Лень, скука, мало! Рванусь вперед
за каким-нибудь так называемым общим делом, — на втором шагу
начинает действовать вся эта нравственная начинка, все сотни на-
правлений; пожелаю подходить к делу по сорока семи дорогам, осе-
няемый сорока семью разнородными взглядами, — и в результате
нуль, вред делу. Чувствую, что не за что внутри меня держаться
хорошему намерению, — нет силы убеждения». «Ты (обращается к
Михаилу Ивановичу), впрочем, не думай, что я только один такой...
Массы, массы, друг любезный! С той разницею, что у одних больше
моего гроша, а другие не совсем поняли свою безуспешность в но-
вых нравах и врут или притворяются, — не знаю! Есть и настоящие,
но это единицы, а первых миллионы...».
360
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Слушая эту исповедь, вам становится жалко и гадко. Бедные, тря-
пичные натуришки! Сознание собственного ничтожества приводит
Черемухина к такому состоянию, при котором черты «детей» и «от-
цов», сливаются в одной общей картине «безличности» и «бесполез-
ности». Вопрос-, «что делать?» — для него стал уже практически нераз-
решимым. Он понимает, что такое «практическая деятельность» — в
качестве лекаря, учителя и т. п., — которая подсказывала ему ответ, но
не разрешила вопроса. Он видит себя почти в таком же положении,
в котором фигурировали «в оны дни» так называемые лучшие люди
сороковых годов. И действительно, в положении этих «лучших лю-
дей» и младших братцев, — «людей пятидесятых годов», — тех, кого
я называю «детьми первичной формации», есть много аналогии. Ин-
теллектуальные требования и тех, и других не могли удовлетвориться
тою мизерною практическою деятельностью, тем «исходом» их сил,
которые представляла окружающая их жизнь. Силы по необходимо-
сти должны были искать другого исхода, но тут-то и потребовалась та
энергия и сила воли, которой не оказалось в наличности. Черемухин
сознает это, как сознает также и всю ничтожную практичность той
так называемой практической деятельности, о которой толкуют
умненькие мальчики, ставшие «солидными мужами». Но, напившись
и догадываясь, что ни на что другое (а может быть, даже и на то) он не
способен, он махнет рукою и с отчаянием восклицает: «Ну, что же, бу-
дем где-нибудь наставниками, будем получать с мужиков жалованье,
глядеть на разутые ноги детей, толковать о собственной бесполезно-
сти, — пить... Может быть, даже и умрем в глуши от водки...». Еще один
шаг, — и он спускается до уровня Певцова (в «Спустя рукава»). Тут уже
«дитя» окончательно вырождается в «отца». Сделавшись с горя школь-
ным учителем, он спивается, обзаводится женою, которая держит его
в руках и с помощью будочника оберегает от пьяной компании, сли-
вается с общим хором дураков и негодяев, претендовавших поучать
и наставлять юношество («Спустя рукава»), В конце концов он при-
миряется со своею пошлостью, «привыкает ко всяким привязям и на-
ходит свое положение весьма определенным».
Не все так кончают. Те, у которых «заржавленных грошей» оказы-
вается более, чем у Черемухина и Певцова, томятся и мучаются до
«скончания своих дней», которые они, впрочем, нередко сокращают
при помощи револьвера или синильной кислоты. Но не у многих
хватает на это духа. Большая часть занимается бесплодным ломани-
Недодуманные думы
361
ем рук и страстным желанием «забыться и заснуть». Но вот в том-то
и беда, что «заржавленные гроши» поминутно напоминают о себе
своим несносным звяканьем. Герой очерка «Тише воды, ниже травы»
(от имени которого и ведется рассказ), как и Черемухин, пробовал
«тянуться за общим делом», но был, кажется, посильнее Черемухи-
на, потому и вышел из «вод либерализма» не совсем сухим. Он по
неисповедимой воле судеб попал в уездное захолустье... С тоски он
начинает заниматься писательством. Послушайте же его признание:
«Случилось, — так начинает он свои «заметки», — то, что рано или
поздно, но непременно должно было случиться: третьего дня я при-
был в уездный город X и очутился на руках у старушки матери... Тихо
шел я по пустынным улицам уездного города, слушал давно забытый
звон к вечерне и думал, что теперь волны русской жизни плотно и
надолго прибили меня к берегу. Потому надолго, что я устал, изму-
чен, что мои ноги идут и ноют; что мне хочется лечь спать... Потому,
что больные кости приобретены мною почти в бесполезной борьбе,
результат которой заключается лишь в ясном понимании повести о
плети и обухе. На досуге и по необходимости припоминая историю
моих увечий, я нахожу, что от природы у меня был большой запас и
любви, и сил, и энергии (жалкое самообольщение! Черемухин был
к себе гораздо беспристрастнее), ...что люди, с которыми меня стал-
'кивала судьба, были большей частью честные и добрые; иные имели
в душе сокровища несомненные — куда же все это девалось? Мы не
пропили, не промотали зря ни любви, ни сил... Наши знакомые тоже
не имели против нас ничего, кроме добрых желаний и готовности
поддержать, и, во всяком случае, у меня изломаны ребра, у меня лыси-
на в тридцать три года, и, наконец, моя энергия (да когда же она у вас
была?) сменилась апатиею, доходящею до болезненной потребности
быть тише воды и ниже травы... Кто же? Когда было побольше сил, я
путался в объяснении увечий моих; думал — то и то виновато, что тот
и тот пошли не туда и т. д. Теперь нахожу, что все это было безуми-
ем. Я даже не понимаю, как я мог винить кого-нибудь, и в том числе
самого себя, убедясь, хоть раз, что существует на свете такая минута,
когда можно сказать: «нет проезда!» Я двадцать раз верил, что это не
то; теперь, разумеется, не верю. Теперь мне спать хочется, и сил нет.
Зерно апатии спеет в душе...» («Спустя рукава»).
Но, милый ребенок, ты не уснешь. Каждую минуту тебя будут бить
и мучить те «повседневные мелочи» болотной жизни, к которым так
362
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
привыкли «отцы» и на которые «дети» не могут смотреть без жгучей
боли в сердце. «Сельские пейзажи» с грязными, полуразрушившими-
ся избами, криком ребят, с вечными стонами и оханьями из-за клочка
сена, из-за щепотки соли, тупоумие самодовольного Семена Андрее-
вича, раболепная трусливость и приниженность старушки-матери,
бесплодное толчение сестрою «воды в ступе», прикрытое громким
именем «преподавания в народной школе», «либеральный» мировой
посредник, присваивающий себе избирательные права «крестьянско-
го схода» и «определяющий» в гласные своего приятеля-землемера
потому только, что он его приятель и что он, землемер, «Протопопо-
ву дочь берет, — ну, оно к свадьбе и лестно звание... да-а!», — все эти
многие и подобные факты, которые «скучающее дитя» заносит в свои
записки, волнуют и раздражают его. Но это волнение и раздражение,
эту внутреннюю муку вы заметите только по тону самих заметок, —
то гневно-ироническому, то смиренно-скорбному. Вы чувствуете, что
автор их не спит, что он страдает и что его вялая бездеятельность
происходит не от недостатка добрых желаний, а от бессилья воли,
от жалкой тряпичности его натуришки. Кажется, что и сам он подчас
это сознает; по крайней мере, он постоянно хочет убедить себя, что
он бездействует оттого, что и вообще ничего нельзя делать людям
в его положении, оттого, что по дороге, по которой они пошли,
вообще не может быть проезда. Но что, в самом деле, можно тут
делать? — успокаивает себя несчастный герой, — чуть только «роб-
кая мысль начнет пробиваться на свет», чуть начинают копошиться
«добрые намерения», начинают интересоваться «дельною книгою»
и «задумываться о настоящей пользе», — сейчас со всех сторон раз-
даются крики-, «не потерпим», «уничтожим». О, бедные дети! Но слу-
шайте дальше: «В голове моей стоял какой-то хаос, безотрадный и
тягостный. Все виденное и слышанное мною представлялось мне в
виде беспредельного пространства непроницаемой тьмы, в глубине
которой непробудным сном покоятся массы человеческих существ.
Десятка два-три мух с слабым, едва слышным жужжаньем шныряют
в пространстве, тревожат тьму, тишину и сон... Мухи эти — тощие,
измученные, могущие издавать только слабое жужжанье, которое
тем не менее делает сон человеческих существ тревожным, застав-
ляет шевельнуть рукою, чтобы согнать, открыть глаза, оглядеться. Но
редкие, слабые движения эти немедленно прекращаются влияниями
каких-то, как сокрушительная буря, действующих сил».
Недодуманные думы
363
Когда человек дойдет до такой насекомой философии, то, конеч-
но, ему ничего более не остается, как постараться поскорее переро-
диться из летающей мухи в ползающего навозного червя. Пусть он
и старается, если может, но пусть он не пытается успокаивать эти-
ми жалкими глупостями свою совесть. Песня «о двух-трех десятках
мух, жужжащих среди всеобщего сна», и «силах, сокрушительных,
как буря», эта песня так же стара, как и милая басенка «об обухе и
плети». Но нужно быть очень-очень маленьким или очень-очень глу-
пеньким, чтобы испугаться этой басенки или развесить уши перед
этой песенкой. Черемухин был откровеннее; он даже мысленно не
мажет себя по губам сладким медом «мушиной» философии. Правда,
вместо этого меда он прибегает к алкоголю, но это лучше: тут нет, по
крайней мере, лжи и лицемерия перед самим собою. «Не за что вну-
три меня держаться хорошему намерению, — нет правды, нет любви,
нет силы убеждения», — вот вам те «сокрушительные» силы. Только
эти «силы» правильнее будет назвать «бессилием». Автор «Заметок»
уверен, будто у него был «большой запас» любви и энергии. Но, боже
мой, неужели он думает, что «сила любви» заключается только в спо-
собности симпатизировать чужому горю и чужцм слезам, что сила
энергии состоит в умении все выносить и всему покоряться? А только
эту способность и это уменье он обнаруживает в своих отношениях
и к матери, и к сестре, и к якобы «сокрушительной силе», являющей-
ся под формою туповатого и ограниченного Семена Андреевича, и,
наконец, той «благотворительной» барыне, которая, «ревнуя о на-
родном просвещении», открыла в своем селе школу и пригласила его
заведовать ею. Благодаря такому своему уменью и способности он
не только дозволяет «сокрушительной силе», т. е. Семену Андрееви-
чу, — потому только, что эта сокрушительная сила доставила место
учительницы его сестре, — куражиться в доме его матери и подчи-
нять своему господству его сестру, но он еще сам ухаживает за ним,
и когда «сокрушительная сила» высказала мысль, будто «Белинский
писал когда-то в Ведомостях, как двух жидов офицеры в Парголо-
ве запрягли», то «любвеобильный и энергический» герой не решает
ему противоречить, боясь, как бы он не повредил сестре или матери.
Он допускает, со слезами на глазах — это правда!— свою малораз-
витую, но «с добрыми желаниями» и «хорошими намерениями» еще
молодую сестру постепенно окунуться в вязкую тину пошлой рутины
и наивно считать «за полезное общественное дело» толчение воды.
364
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Он не разрушает ее иллюзий, он сам их поддерживает, вполне со-
знавая всю их нелепость! И он еще плачет. И он еще говорит о «силе
любви»! Этого мало. Сделавшись преподавателем в сельской школе
«благотворительной» барыни, он допускает, — опять-таки, конечно, с
ворчанием и слезами, — чтобы вся его педагогическая деятельность
была парализована какою-то родственницею «барыни», пожелавшею
принимать участие в школьных занятиях. «Занятия в школе, — рас-
сказывает он сам, — сначала пошли довольно живо и успешно. Не
ограничиваясь азбукой, мы стали толковать о разных предметах и яв-
лениях, относящихся исключительно до нашего села: мы разобрали
такие необыкновенные вещи, как волостное правление, кабак, сходка,
нищие и т. д. Но с помощью одной родственницы барыни, пожелав-
шей участвовать в этих беседах, более или менее ясные выводы наши
стали загромождаться кисло-сладкими тенденциями, которые пре-
подавательница вычитывала из каких-то переведенных на русский
язык немецких книг, рассылаемых и издаваемых с.-петербургскими
благотворительными дамами». Результатом деятельности этой ковар-
ной преподавательницы — тоже, значит, одной (т. е. это уже вторая!)
из «сокрушительных сил», — было то, что «в учениках началась апа-
тия и принужденность, которые вместе с осенними непогодами, рас-
творившими грязь до степени первобытной хляби (и это тоже «со-
крушительные силы», с которыми осуждены бороться наши герои?),
уменьшили число учеников... И школа (как это обыкновенно бывает)
начала падать: «Занятия, — пишет злополучный герой, — стоят почти
на одной азбуке и чтении; быть может, устанут барыни; быть может,
и азбука сделает какое-нибудь дело? Все это хотя и держит меня на
месте, но не особенно веселит»... Вот он на что надеется. Авось все
сделается само собою.
Он даже забыл о том демоническом назначении, которое он сам
же определил «сокрушительными силами».
Бедные герои! Они не научились еще отстаивать себя от Семен
Андреевичей и благотворительных барынь, а уже жалуются, что «ко-
сти у них изломаны» и «ноги подбиты». Какие хрупкие кости, какие
глиняные ноги!
Уверив себя, что с такими бурными «сокрушительными силами»,
каковы Семен Андреевич и «родственница» благотворительной ба-
рыни, бороться невозможно и бесполезно и что самое практичное —
это быть «тише воды, ниже травы», герой наш старается войти в свою
Недодуманные думы
365
роль и, нужно сознаться, исполняет ее с такою добросовестною от-
четливостью, которая не оставляет желать ничего лучшего. «Васень-
ка, — говорит ему маменька, — будешь ложиться, так поставь сапоги
под кровать, а не в кухню... а то, пожалуй, кто-нибудь (тут подразуме-
вается все тот же злой гений — Семен Андреевич) и подумает... разо-
злится...». И Васенька ставит сапоги под кровать, а не в кухню. «Ты
извини, голубчик, — убеждает его опять мать, — ты при нем (опять Се-
мен Андреевич) не скажи чего-нибудь про учителей». Милый сынок,
конечно, дает обещание. Семен Андреевич задумал написать статейку
о том, как в клубе у него украли шапку, стоившую два с полтиной. Для
ободрения себя в этом намерении он вызывает в своей памяти вос-
поминания о Белинском. «Ведь пишет же этот, как его... Белинский...
в «Сыне отечества». Васенька пытается возражать: «Едва ли Белин-
ский...» — начинает он лепетать, как вдруг голос матери призывает
его к порядку. «Вася, — кричит она, увлекая его в другую комнату, — не
спорь! Не спорь с ним!» Васенька конфузится и просит прощения:
«Ради бога, простите, не буду, не буду...». Бедный мальчик! Семен Ан-
дреевич имеет о нигилистах столь же ясное и верное понятие, как и о
Белинском. «Тут у нас в клубе, — повествует он, — тоже один появился
как-то... пьяная размертвецки шельма... просит — «подайте». Посмо-
трел я, вижу — нигилист. «Нет уже, говорю, вы потрудитесь получать
вашу субсидию из Польши... Вы оттуда по пятиалтынному получаете
в день — ну, и с богом!» Васенька, милый мальчик, слушает, улыбается,
уходит скромненько в свою комнату, ставит сапоги под кровать (пом-
ня заповедь матери) и укладывается в постельку. Но ему не спится...
Отчего же это? Он думает про себя, какие все кругом «сокрушитель-
ные силы» свирепствуют, как отвратителен Семен Андреевич, как не-
счастны матушка и сестра, как много вообще несчастных и страдаю-
щих людей, как пошла и нелепа его жизнь и т. д. и т. д. И вот он встает,
зажигает свечку и пишет. Бедный мальчик!
Еще один шаг, и мы спускаемся до Ушкина (в «Разореньи»), раз-
решавшего в своем описанном за долги именье вопрос о том, как бы
это «основательно подготовиться к практической деятельности» и к
какому средству нужно прибегнуть для пленения сердца приказчи-
чьей дочери. Но обдумыванию этих важных предметов постоянно
мешали несносные галки в саду (стрелять по которым было одним из
любимейших его занятий), разговоры с гостями о современных во-
просах (прерывавшиеся, впрочем, при появлении где-нибудь вблизи
366
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
деревенской бабы), поездки в город на гулянья и пр., и пр. К счастью,
впрочем, в голову этого юного животного запало не слишком много
«цивилизующих идей», и тупость его чувства ничем не отличалась от
«дикости» отцов. Поэтому он был избавлен от всех страданий, кото-
рые выпали на долю его более развитых и более чувствительных свер-
стников. Он только скучает, невыносимо скучает. Об этой личности
мне нечего распространяться». Нет человека, который бы не отнесся
к подобному субъекту с презрительным пожиманием плечей. Если
автору «Провинциальных заметок» пришлось с ним повстречаться,
и он даже, вероятно, осыпал бы его (конечно, про себя, в спальне)
тьмою упреков или оросил слезами сожаления. А между тем ведь это
все «одного поля ягоды» или, правильнее, «одного болота тина». Не-
чего им гордиться один перед другим, «горох не лучше бобов».
VI
Но смотрите, на этом болоте вырастает что-то, чего уже никак
нельзя назвать тиною. Тут вот поднимается тощая, нервная фигу-
ра Михаила Ивановича с больною, впалою грудью, хриплым, пре-
рываемым чахоточным кашлем голосом. Михаил Иванович вышел
из среды народа и всегда играл роль «наковальни»; его энергию за-
бивали, но не расслабляли, он с детства привык есть «свой хлеб», и
никакой труд не испугает его. Таковы же были и его предки. У людей
«наковальни» не могло образоваться это «богатое наследство» апа-
тии, бессилия воли, лени, скуки, привычки к праздности и т. п., ко-
торое так заботливо охраняется и умножается у людей «молота». Это
обстоятельство поставило Михаила Ивановича, по его природным
свойствам, несравненно выше разных Черемухиных и иных про-
изводителей «бурь в стакане воды». Правда, у этого энергического
человека весьма неразвитой ум, и его водят за нос не только «почет-
ные кулаки-купцы», но даже и такая мизерность, как Черемухин; всю
свою надежду возлагает он на какого-то Максима Петровича, семи-
нариста, но, по всей вероятности, и этот Максим Петрович окажется
не лучше Черемухина. Но вот тут опять рядом с ним выходит на сушу
Надя, младшая сестра Черемухина,- она растет и развивается уже не
при таких убийственных условиях, как ее брат. Среди пошлостей и
мелкоты окружающей жизни в ней пробуждается самостоятельная
мысль, ею овладевает страстное, мучительное желание: «знать все...
Недодуманные думы 367
все...» — это дитя «вторичной формации». Кажется, в условиях раз-
вития этих детей лежали семена, обещавшие дать более сильную и
обильную растительность, чем тот «пустоцвет», который вырастили
«дети» первичной формации... Но не предавайтесь слишком боль-
шим надеждам, любезные друзья, и не опасайтесь ничего, милости-
вые государи: все кончится благополучно.
ПРИНЦИПЫ И ЗАДАЧИ
СОВРЕМЕННОЙ КРИТИКИ
I
Известно, что литературная критика всегда играла, играет и,
вероятно, долго еще будет играть очень важную роль в нашей бед-
ной литературе. В ней, т. е. в критике, сосредоточивается почти вся
наша журналистика, почти вся наша публицистика; ее «цвета» и
«направление» определяют цвет и направление журнала; ее знаме-
нами прикрываются разные литературные партии; в ее арсеналах
они запасаются своим оружием. Всем известно также, что из числа
многих причин, обусловливающих такое первенствующее значение
нашей литературной критики, самая главная и самая существенная
состоит в ее — если можно так выразиться — эластической рас-
тяжимости. Литературная критика дает возможность освещать
светом критического анализа такие явления нашей нравственной
и общественной жизни, которые вне сферы этой критики бывают
подчас совершенно недоступны для нашей журналистики. Расши-
ряя, таким образом, кругозор последней, она незаметно вводит нас
в круг вопросов, имеющих уже не один только чисто литературный
интерес. Поэтому я нисколько не преувеличу, если скажу, что у нас,
более чем в какой-либо из других западноевропейских литератур,
вопрос о чисто литературной критике (о ее принципах, методах, за-
дачах и т. п.) становится вопросом о критике вообще. Конечно, это
было так и в том даже случае, если бы наша литературная критика
не имела надобности выходить из узкой сферы чисто литератур-
ных явлений; и тогда бы у ней не могло быть ни иных принципов,
ни иной методы, ни иных задач, кроме тех, которые имеет критика
явлений общественных, нравственных и всяких других, к какой бы
области знаний они ни относились. Но тогда это единство методы
критики литературной и критики вообще не было бы так очевид-
но, так осязательно, как оно очевидно и осязательно теперь. Правда,
могут сказать, что оно очевидно и осязательно только с внешней
стороны. Однако едва ли нужно иметь слишком много проница-
тельности, чтобы понять, что за внешним единством, вызванным,
конечно, чисто случайными обстоятельствами, скрывается единство
внутреннее, более глубокое и более существенное. Между явления-
Принципы и задачи современной критики
369
ми литературного характера (произведениями человеческого ума)
и явлениями практической деятельности, явлениями обществен-
ной жизни и явлениями «природы» не существует такой разницы,
которая могла бы оправдать различие в способах их критической
оценки. Явления жизни общественной и так называемые явления
природы составляют предметы исследования целого ряда наук, и
из них науки естественные первые, как известно, выработали наи-
более точные и целесообразные приемы критического отношения
к изучаемым явлениям. Что те же самые приемы должны иметь ме-
сто и в применении к изучению явлений общественной жизни — в
этом могут сомневаться теперь только невежды, это могут отрицать
только метафизики. Но наша литература, как известно, не имеет
возможности заниматься непосредственным приложением есте-
ственнонаучного критического метода к явлениям окружающей ее
действительности. Значит ли это, что у ней вообще нет возможно-
сти, нет способов вырабатывать в умах своих читателей разумно-
критическое отношение к фактам общественной и нравственной
жизни? Нет, неразрывная, логическая связь явлений литературы
с явлениями жизни, искусства с действительностью, идеальности с
реальностью — открывает литературе если и не слишком обильный,
то во всяком случае достаточный запас средств для этой выработки,
и она не может отказаться от этих средств, от этой выработки, если
желает оставаться на уровне своего призвания, своей общественной
задачи. Литература, самовольно (хотя и несправедливо) величаю-
щая себя двигателем общественного прогресса, имеет в своих руках
только одно орудие, с помощью которого она может содействовать,
если не положительно, то, по крайней мере, отрицательно, если не
прямо, то, по крайней мере, косвенно, этому прогрессу. Орудие —
это критика. От большего или меньшего совершенства этого орудия
в значительной степени зависит успех ее деятельности, ее обще-
ственного влияния. Правда, этот успех и это влияние еще в боль-
шей мере зависят от обширности круга предметов, доступных ее
анализу. Правда, что при обширности этого круга и с несовершен-
ным орудием она может сделать гораздо более, чем с совершенным
орудием, при слишком узкой сфере деятельности. Все это правда.
Поэтому, когда границы литературной деятельности расширяются,
для нее гораздо выгоднее действовать даже с плохим орудием, чем
пропагандировать принцип «воздержания» по причине «недоста-
370
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
точной подготовки». Зато, с другой стороны, когда принципы эти
суживаются до микроскопических объемов, она должна, не теряя ни
одной минуты на праздное переливание «из пустого в порожнее»,
сосредоточить все свое внимание на достоинствах и недостатках
своего орудия, своей задачи. Тогда-то наступает время исправлять
и очищать это орудие, выяснять, определять, формулировать прин-
ципы и методы этой критики для того, чтобы последующая волна
общественной жизни опять не захватила литературу «неготовою»,
«безоружною»... Мне кажется, что время, переживаемое теперь на-
шим обществом, и есть именно то время, когда нашей критике всего
удобнее и целесообразнее заняться так называемым (на языке мета-
физики) самопознанием. До сих пор она весьма мало интересова-
лась своими собственными принципами, она не разъясняла их и не
систематизировала, она даже считала всякую систематизацию их де-
лом, если и не совсем бесполезным, то во всяком случае излишним.
Может быть, это беспечное отношение к самой себе происходило
оттого, что она имела слишком преувеличенное понятие о грани-
цах своей деятельности. В настоящее время такая иллюзия, конечно,
невозможна, потому и нет никакого основания воздерживаться от
анализирования и систематизации своих собственных внутренно-
стей. Что же касается до проверки и пробы ее принципов, то для
этого вполне достаточно и того узкого круга чисто литературных
явлений, в которой ей дозволяется беспрепятственно вращаться.
Теперь, если читатель согласен со мною, что принципы литера-
турной критики тождественны с принципами критики вообще ка-
ких бы то ни было явлений; если он признает вместе со мной, что
существенное значение литературы заключается в ее критике, что
критика, как некоторый способ отношения к фактам окружающего
мира, должна иметь свои принципы, свои критерии, что чем точнее
и полнее определены эти принципы, тем совершеннее критика; что
вопрос о большем или меньшем совершенстве критики становится
вопросом весьма современным, именно в те периоды общественной
жизни, когда «точки» «Гражданина»234 получают всеобщее граждан-
ство, и что, наконец, такой период «точек» переживает в настоящее
время наше общество; если читатель со всем этим согласится и все
это признает, то отвлеченность предмета настоящей статьи нимало
его не удивит и он не станет спрашивать меня ни о каких ее дальней-
ших raisons d’etre.
Принципы и задачи современной критики
371
II
Но что же такое «реальная критика»? Известно, что это название
впервые введено было Добролюбовым и с тех пор получило в нашей
литературе полное право гражданства. Известно также, что термин
«реальная критика» всегда сознательно или бессознательно проти-
вополагается термину «эстетическая критика». Известно, наконец,
что с первым термином обыкновенно связывается представление
о критике Добролюбова235, Писарева, иногда даже Белинского236, а
со вторым — представление о критике Ап. Григорьева237, Эдельсона,
Страхова и Соловьева. Все это известно, но известно ли что-нибудь
более? Говоря откровенно, в этом можно усомниться. У нас теперь
развелось очень много критиков, считающих себя реальными; они
пишут почти во всех толстых журналах и пишут о всем, что бог по-
ложит им на душу, они так стеснили бедных «эстетиков», что, кажется,
племя последних уже начинает вырождаться, и теперь на весь Петер-
бург остался один только Страхов и на всю Москву — один только
Соловьев. Но, несмотря на такой утешительный прогресс критики
реальной и такой прискорбный регресс критики эстетической, наши
понятия о принципах и характеристических признаках реальной
критики не подвинулись со времени Добролюбова нц на одну йоту
вперед; мне даже кажется, что они попятились назад. В самом деле,
во времена Добролюбова довольно легко было провести резкую де-
маркационную линию между принципами его критики и критики
«Времени», «Атенея», «Отечественных записок»238 и т. п.; но теперь
наступил довременный хаос, и мы затруднились бы определить, чем
именно критические теории гг. Скабичевского, Утина239 и др. отли-
чаются от эстетических теорий «заведомых» эстетиков, от гадливого
(в «Петерб. ведом.»)240 до целомудренного Страхова включительно. Я
знаю, что есть некоторые общие признаки, с точки зрения которых
нельзя смешивать критику г. Скабичевского с критикою, ну, хоть по-
койного Эдельсона, а критику г. Утина — с критикою г. Страхова. Но
что это за признаки? Составляют ли они действительно существенное
отличие критики реальной от критики эстетической? Разберемте-ка
это.
В умах наших критиков и их читателей еще сохраняется смутное
понятие, вынесенное из чтения статей Добролюбова, что реальная
критика есть такая критика, которая, не утруждая себя эстетическим
372
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
разбором художественных достоинств и недостатков данного про-
изведения, ставит своею главною целью определение его жизненной
реальности, т. е. определяет те общественные условия, под влиянием
которых вырабатывались характеры, изображаемые художником, и
отношение этих последних к характерам действительной жизни. До
некоторой степени наша современная критика не чужда этого при-
знака или свойства реальной критики вообще. Но исчерпывает ли
этот признак характеристические особенности критического реа-
лизма, указывает ли он на его существенные принципы? Почему он
свойственен только критике реальной, и правда ли это? Что касается
до первого вопроса, то на него самым решительным образом следу-
ет отвечать отрицательно. Стремление реальной критики перенести
анализ литературных произведений на почву общественную не есть
ее принцип, ее исходная точка — это ее цель, ее задача. А цель и прин-
цип, точка исхода и достигаемый результат — это, очевидно, вещи
совершенно различные. Да, притом еще, вопрос — должно ли подоб-
ное стремление составлять единственную цель или главную задачу
реальной критики? Ниже я покажу, что это не совсем так, но во вся-
ком случае, как бы кто ни отвечал на этот вопрос, все-таки несомнен-
но, что подмеченная нами черта реальной критики не составляет ее
исключительной принадлежности: общественный элемент в критике
всегда допускался и допускается умеренно-метафизическими эсте-
тиками. Немногие из них решаются быть настолько глупыми, чтобы
устранять по принципу из своей критики анализ влияния социальной
среды как на талант художника, так и на характеры изображаемых
им лиц. Так что с этой стороны не может быть существенного раз-
личия между критикою эстетическою и критикою реальною. Тэн241,
например, этот метафизический «эклектик» и эстетический болтун,
вводит, как известно, в свою эстетическую критику широкою струею
элемент социологический и даже историко-этнографический. Лес-
синг1^ точно так же, несмотря на свою эстетику, сумел сделать из
своей критики живой и энергический протест против современной
ему действительности. Жан-Полъ-'р этот идеалист-мистик, этот
увлекательный и увлекающийся романтик, написавший целую мета-
физическую «Эстетику», давал точно также важное место обществен-
ному вопросу в своих критико-поэтических разборах. Наконец, наш
Белинский, этот несомненный и заведомый эстетик, первый сделал
из нашей журнальной критики могущественное (конечно, читатель
Принципы и задачи современной критики 5Т5
не должен принимать слово «могущественное» a la lettre) орудие
для критики общественной. Бесполезно было бы увеличивать число
примеров, и без них должно быть само собою понятно, что большее
или меньшее введение в критику общественного элемента не может
иметь никакого существенного отношения ни к ее исходной точке,
ни к ее основным критериям. Еще меньшее значение имеет другая
черта, другой признак, на который любят ссылаться и друзья, и вра-
ги реальной критики. «Она, — говорят одни с худо скрываемой гор-
достью, а другие с величественным презрением, — она преследует
совсем не критические, а чисто публицистические цели-, критика,
в строгом смысле этого слова, имеет для нее лишь второстепенное,
побочное значение, главная ее задача — затронуть какие-нибудь жи-
тейские «вопросы дня», дать общественному мнению известный тон,
известное направление, возбудить в читающей публике такие мысли
и чувства, которые, с публицистической точки зрения, соответствуют
потребностям «данной минуты», — одним словом, реальная критика
только по форме есть критика художественного произведения, по
содержанию же она не более как публицистическое рассуждение,
вызванное этим произведением. Что публицистика играет весьма
видную роль в нашей реальной критике, что эта публицистическая
жилка придает ей тот особый «цвет и букет», благодаря которым
даже нескончаемые словоизвержения г-жи Цебриковой244 читаются
и похваливаются, — все это, конечно, совершенно справедливо; но
воображать себе, будто эта-то публицистическая жилка и есть суще-
ственная особенность реальной критики, как это сделал, если память
меня не обманывает, автор статьи «Белинский и Добролюбов»245, от-
личающая ее от критики эстетической, — это значит решительно не
понимать ни задач, ни принципов реальной критики. Публицистиче-
ский характер критики зависит совсем не от основных начал, сколь-
ко от тех внешних обстоятельств, при которых пишет автор, и от чи-
сто личных свойств его ума и характера. Разве Лессинг и Белинский
не были великими публицистами, несмотря и независимо от своей
эстетики? Разве в Сен-Беве246 консерватор и метафизик заслоняет
публициста? При известных общественных условиях всякий критик,
будь он эстетик или реалист, как и всякий художник и всякий ученый,
если только в его груди бьется человеческое сердце, а в жилах те-
чет кровь, а не вода, непременно будет и должен быть публицистом.
Но бывают также и такие случаи, когда узкий кругозор, отведенный
374
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
критике, понижает ее общественный тон и характер. Но с пониже-
нием этого тона у наших критиков являются самые неблаговидные
поползновения пользоваться критикой, как орудием для целей, со-
вершенно посторонних ей, и мешать чистое искусство пополам с
житейской грязью. Из примера нашей отечественной журналистики
мы очень хорошо знаем, что область так называемого «чистого» ис-
кусства, «чистой» (т. е. эстетико-метафизической) критики весьма и
весьма близко граничит с областью грязных клевет, мелочных спле-
тен и пошлых инсинуаций.
Я не думаю, чтобы нужно было долее останавливаться на совер-
шенно ложной мысли, будто «публицистика» есть какая-то характе-
ристическая особенность реальной критики. Хотя публицистиче-
ский характер и составляет до сих пор ее постоянный признак, но
это признак случайный, он может и присутствовать, и отсутствовать,
нимало не изменяя основного принципа критики; и с ним критика
эстетическая останется критикой эстетической, и без него критика
реальная будет все-таки критикою реальною.
Нужно ли говорить еще об одном ходячем признаке, отличаю-
щем, по мнению многих, критику реальную от критики эстетиче-
ской. Известно, что Добролюбов, первый положивший основание
новой критической теории (реальная критика), принадлежал к наи-
более либеральной партии нашей журналистики. Его ближайшие по-
следователи и все те, которые считали себя за таковых, были точно
так же, в большей или меньшей степени, заражены либерализмом.
Отсюда в умах «проницательных» читателей сложилось убеждение
о неизменной и роковой связи, существующей будто бы между про-
грессивным принципом и реальною критикой. По их понятиям, ре-
альная критика должна быть по преимуществу критикою либераль-
ною, эстетическая — консервативною. Такой способ классификации
критиков и критик был бы, может быть, очень прост и удобен, если
бы не случилось в последнее время обстоятельства, классификато-
рами непредвиденного. Когда-то точное и довольно ясное понятие
о либерализме теперь, как известно, утратило всякую точность и
всякую ясность. Никто теперь не в силах определить не только где
кончается либерализм и начинается консерватизм, но даже и самые
общие признаки, отличающие первый от последнего. Мы только как
бы инстинктивно чувствуем, что либерализм и консерватизм долж-
ны чем-то различаться, но чем именно, наш ум отказывается это по-
Принципы и задачи современной критики
375
нять. Прежде мы считали неразрешимым только один вопрос: «где
кончается Леонтьев и начинается Катков», а теперь таких вопросов у
нас почти столько же, сколько существует литераторов. Где кончается
Корш247 и начинается Краевский, где кончается Краевский и начина-
ется Трубников248, где кончается Трубников и начинается Комаров249,
где кончается Комаров и начинается Мещерский со Страховым, где
кончается Страхов и начинается Суворин, где кончается Суворин
и начинается Нил Адмирари250, где кончается Нил Адмирари и на-
чинается Лесков, где кончается Лесков и начинается опять Комаров
и т. д. и т. д? Вся почти литература вертится в этом заколдованном
кругу либерализма, сливающегося с консерватизмом, и консерва-
тизма, не отличающего себя от либерализма. Что такое наш либе-
рализм, что такое наш консерватизм? Ах, ответить на эти вопросы,
быть может, гораздо труднее, чем решить, что такое реальная и что
такое эстетическая критика. Однако в уме (не нужно, конечно, пони-
мать слово «ум» в его буквальном значении), в уме нашей теперешней
литературы представления о критике реальной и эстетической так
же точно спутаны, как и представления о либерализме и консерва-
тизме, о честном и бесчестном, об умном и глупом, нравственном и
безнравственном и вообще обо всем, что еще так недавно считалось
диаметрально противоположным. В ее уме с каждым днем все более
и более сглаживаются и стираются границы этих противоположно-
стей. Она начинает высказывать мысль, что в них и нет даже ничего
существенно различного, что практический смысл требует не разъ-
единения их, а соединения; и вот, руководимая этим практическим
смыслом, она направляет все свои усилия к отысканию такой точки,
в которой бы сливалось в одно безразличное нечто ум и глупость,
честное и бесчестное, правое и левое, черное и белое. Конечно, мы
знаем, что все ее поиски не приведут ни к чему, потому что такой
точки «абсолютного безразличия» не существует; но мы знаем так-
же, что умственная апатия, нравственная распущенность и многие
другие столь же любезные качества нашей теперешней литературы
и породившего ее общества, даже и в несбыточной надежде отыскать
эту химерическую точку, находят свое оправдание и поощрение. Так
всегда бывает в периоды общественной жизни, подобные тому, кото-
рый мы теперь переживаем: безразличие во всем и ко всему становит-
ся господствующею нравственной болезнью. Известно, что эта бо-
лезнь гораздо заразительнее холеры и тифа и что ее «предсказание»
376
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
(как говорят доктора) самые дурные: по крайней мере из 10 случаев
в девяти исходом бывает смерть (конечно, нравственная), а потому,
принимая во внимание современность этой болезни, ее эпидемиче-
ский характер и роковой исход, я думаю, что каждый обязан, по мере
своих сил, противодействовать дальнейшему распространению опас-
ной эпидемии, но как противодействовать? Да хоть так- как можно
меньше думать о разных тождествах и такождествах (последнее
слово похищено мною из богатого словаря неупотребительных слов,
составленного неким «панславянским» философом Александром
Строниным251; см. его «Метод и история»)252 и как можно больше за-
ниматься разными противоположностями и различиями. Конечно,
при некотором напряжении мысли, можно отыскать некоторые ка-
чества, общие уму и глупости, и белому и черному, и нравственному и
безнравственному; мне помнится, что не очень давно один из наших
публицистов отыскал нечто общее между дарвинизмом и оффенба-
хизмом2^; другой (впрочем, этот другой был совсем не публицист) —
между штрафованием и народным воспитанием; третий — между
«свободой мнения» и правом (если только может быть такое право,
впрочем, чего не может быть!) клеветать и инсинуировать на своих
знакомых своим же знакомым и т. д. и т. д. Да, сходство во всем мож-
но отыскать; но точно так же во всем можно видеть и различие. Обе
эти точки зрения: точка зрения всеобобщающего индифферентизма,
того индифферентизма, который проповедуют в кабаках глуповские
либералы (см. Щедрина «История одного города»): «всё мы помрем и
к чертовой матери пойдем», и точка зрения казуистического ригориз-
ма, строго разграничивающая в каждом частном случае, как бы он ни
был сам по себе мелок и неважен, нравственное и безнравственное,
правое и левое, черное и белое, умное и глупое и т. д., — обе эти точки
зрения в своем крайнем развитии приводят к нелепостям. Но «клин
выбивается клином». Крайность одной точки зрения может хоть до
некоторой степени парализовать крайность другой. В настоящее
время парализовать крайность последней точки зрения, — повто-
ряю, — необходимо и желательно. Теперь нужно постоянно, при каж-
дом удобном случае напоминать сглаживающиеся черты различий,
подновлять стирающиеся границы противоположностей, — иначе в
близком будущем нам грозит опасность утратить всякое сознание об
отличительных свойствах черного и белого, истинного и ложного,
т. е. опасность окончательно ослепнуть умственно и нравственно.
Принципы и задачи современной критики
377
Противоположность, которую нам предстоит теперь разобрать,
по-видимому, не имеет слишком большой важности; но если мы вду-
маемся в нее глубже, то мы сейчас же увидим, как громадно и как
существенно ее значение, мы увидим, что это — противоположность
не одних только критических воззрений на литературные явле-
ния, а противоположность целых миросозерцании: миросозерцания
естественнонаучного и схоластическо-метафизического миросо-
зерцании, между которыми не может быть ни сделок, ни компро-
миссов. Если новейшие критики-реалисты (не буду называть имен,
чтобы никого не обидеть) и стараются незаметно построить мостик
между критикою реальною и критикою эстетическою, связать чуть
приметною ниточкою критику Добролюбова с критикою Страхова,
то мы должны видеть в этом только один из симптомов той поваль-
ной болезни, «безразличия», которая овладевает нашим обществом и
литературою, и наша обязанность разрушить этот соблазнительный
мостик, разорвать эту предательскую нитку.
III
Итак, в чем же состоит противоположность критики реальной
и критики эстетической?
Чтобы совершенно понятно ответить на этот вопрос, нам нужно
сначала определить, что такое эстетическая критика. Самый простой
ответ на это будет: эстетическая критика есть такая критика, которая
опирается в своих выводах, основывается в своих принципах, руко-
водится в своем методе принципами, выводами и методами особой
науки, называемой «эстетика». Но такой ответ невольно подсказыва-
ет другой вопрос: что же это такая за наука эстетика. Это, читатель,
родная и любимейшая дочь другой столь же почтенной, но гораздо
более дряхлой науки, называемой метафизика. Слово метафизика,
как известно, употребляется в самых разнообразных смыслах, так
что этот термин, взятый сам по себе, мало что объясняет и опреде-
ляет, — он превратился теперь, благодаря частому злоупотреблению
им, в какое-то чисто формальное понятие, которое, в сущности, ни-
чего не значит и ничего не выражает, если его не наполнить пред-
варительно определенным содержанием. Итак, наполним его этим
содержанием. Под наукою метафизикой мы будем понимать «дулу о
душе или уж, изучаемом метафизически, а под метафизическим ми-
378
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
росозерцанием мы будем разуметь такое миросозерцание, которое,
объективируя человеческие идеи, представления, ощущения, при-
нимает их за какие-то реальные, самобытные субстанции, и этими
субстанциями, этими сущностями населяет и свой внутренний мир,
и внешнюю природу. Таким образом, с метафизической точки зрения
не только вся группа наших сознательных ощущений, сливающихся
в представление о нашем «я», объединялась в одну субстанцию, но
и самая эта субстанция — душа— распадалась на множество других
субстанций, независимых и самостоятельных, так называемых ду-
шевных сил или способностей. Затем, или, лучше сказать, вместе с
тем, метафизика, абстрагируя наши бессознательные ощущения, вле-
чения, инстинкты и т. д. и т. п., выкроила из них еще несколько суб-
станций: субстанцию совести, субстанцию доброго и злого начала
и т. п., наконец, субстанцию другой «души», души бессознательной,
которая, впрочем, вскоре стала рассматриваться как «темное поле»,
как оборотная сторона первой общей субстанции, «души сознатель-
ной». Но этим, конечно, не могли окончиться подвиги метафизики.
Она не удовлетворилась простым созданием «психологических» суб-
станций, она сейчас же превратила их в субстанции мировые, косми-
ческие: субстанцию «души» в субстанцию «духа», субстанцию совести
в субстанцию абсолютного «блага», субстанцию «чувства прекрасно-
го», «чувства истинного» в мировые субстанции«прекрасного», «исти-
ны» и т. д. Населив таким образом и человека, и природу фантасти-
ческими призраками, она занялась распределением этих призраков
на категории и сделала их объектами целого ряда наук. Эти «науки»
о призраках и составляли цикл наук метафизических-, в ряду их, ко-
нечно, самое видное место занимают так называемые «этика» — наука
о «благом» и «эстетика» — наука о «прекрасном». Обе эти науки про-
исходят от одной общей матери — «метафизики», очевидно, должны
были постоянно испытывать на себе все превратности судьбы своей
матушки. А судьба ее в общих чертах была такая: по мере развития
математических и естественных наук, внешний мир, «природа» все
больше и больше уходили из-под ее рук; ее «призраки», осмеянные
и поруганные, чувствовали себя не «у места» среди реальных фактов
жизни; изгоняемые отовсюду, где только могло быть допущено ощу-
пывание, взвешивание и вычисление, они стали искать себе приста-
нища в «глубине и мраке» человеческой души; они верно рассчитали,
что в этих неизведанных глубинах и в этом непроглядном мраке им
Принципы и задачи современной критики
379
еще нечего опасаться ненавистных скальпеля и микроскопа, реторт
и весов. Таким образом, природа «призраков» изменилась, а вместе с
тем изменился и характер метафизики: предоставив «невежествен-
ной» науке заниматься «внешними сущностями», сама она стала по-
свящать «свою мудрость» исследованию «сущностей внутренних», т. е.
человеческой души, — иными словами, все более и более стала сли-
ваться с одной из своих молодых дочек — психологиею, так что уже в
настоящее время почти невозможно решить: где кончается метафи-
зик и начинается психолог, где кончается психолог и начинается ме-
тафизик. «Эстетика» прошла тот же фазис развития: от абстрактного
абсолютизма к конкретной условности, от мирового объективизма
к психологическому субъективизму. Сперва она, как истинная дочь
метафизики, занялась превращением условных словесных знаков,
которыми люди привыкли обозначать некоторые свои психические
состояния, в общие сущности, в субстанции, в абстрактные абсолюты
и объектировала их во внешний мир. Рядом с «абсолютом истины», с
субстанциями «доброго» и «злого», с абстрактною нравственностью,
выношенными ее достойными сестрицами, она народила субстан-
цию «истинно прекрасного», «изящного», абсолюты «красоты», «гра-
ции» и т. п. Если метафизическая логика открывав человеческом уме
особенное чувство«истины», прирожденные категории идей време-
ни, пространства, причины и т. п., если метафизическая этика наде-
лила человека прирожденною способностью отличать субстанцию
добра от субстанции зла абсолютным нравственным «императивом»
и т. п. — то и эстетика, как и следовало ожидать, не посрамила своего
рождения; она тоже снабдила человека особыми чувствами (чувством
творчества и эстетическим чувством), приспособленными самою
природою к открытию, реализованию и пониманию «истинно пре-
красного» со всеми его атрибутами. Человеческая душа, одаренная ею
всеми этими прелестями, получила возможность постигать ее фанта-
стические абсолюты, эти вечные «идеи красоты», эти благоуханные
субстанции «истинно прекрасного» и «истинно изящного» и т.п., — и
воплощать их в живые чувственные образы. Таким образом, содер-
жание эстетики определилось: перед нею стояли, с одной стороны,
абсолюты и субстанции идей «прекрасного», «великого», «возвышен-
ного» и т. п., перенесенные из мира внутреннего в мир внешний, с
другой — «субстанции» и «силы» человеческой души; «субстанции»
мира внешнего и «субстанции» мира внутреннего, субъективного.
380
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
В первом’, по преимуществу метафизическом, периоде своего раз-
вития она с особенной силою ударяет на свое исследование субстан-
ции первого рода; во втором, преимущественно психологическом, —
на субстанции второго рода. Отсюда, в первом периоде (когда ее
светилами были Зульцер254, Мендельсон255, Гегель256 и его последова-
тели правой стороны), она имеет характер абсолютический и догма-
тический, во втором — чисто субъективный и условный. Сперва она
настроила множество идеалов «прекрасного», «изящного» и т. п., при-
дала им характер абсолютический, определила с точностью законы
их проявления в природе и в искусстве, дала абсолютные формы для
выражения содержания «прекрасного» и для осуществления вечных
законов «искусства». С казуистичностью присяжного юриста, с педан-
тичностью буквоеда-схоластика, она подразделила свои «сущности»
на бесчисленное множество категорий, каждую категорию подвела
под правило и соблюдение каждого правила обставила бесчислен-
ными условиями. Для каждого проявления «творческой способности»
человека был свой параграф в эстетическом кодексе абсолютистов; не
было такого случая, который бы они не предвидели и не определили.
Любой криминалист мог бы им позавидовать. Обязанность критики
была в это время очень похожа на обязанность судьи-юриста.
От нее ничего более не требовалось, как только применить к
данному случаю ту или другую статью кодекса. Если в кодексе не
оказывалось подходящей статьи, автора объявляли «свободным» от
суда критики, т. е. его ставили вне критики, ниже критики. Когда же
сделать этого было нельзя, когда против такого приговора слишком
сильно протестовало общественное мнение, то казуисты-эстетики
прибавили к своему кодексу новый параграф, и, таким образом,
«идеи изящного», «прекрасного» и т. д., несмотря на свой кажущий-
ся абсолютически-догматический характер, постоянно изменялись в
своем объеме и содержании. Эта-то постоянная изменчивость «неиз-
менного» и условность «абсолютного» заставила великого реформа-
тора эстетической критики Лессинга противопоставить абстрактно-
му догматизму метафизиков свой принцип «исторического развития».
’ В истории эстетики нет того строго хронологического порядка, на кото-
рый я указываю; абсолютист Гегель явился позже, а не раньше романтика Шил-
лера, субъективиста Канта и т п. Но хронологическая последовательность, как
известно, не всегда совпадает с последовательностью логическою. Для нас же
важна лишь последняя.
Принципы и задачи современной критики
381
С точки зрения этого принципа развития, идеи «прекрасного» долж-
ны были рассматриваться не как некие сущности, a priori постигае-
мые человеческим умом, не как нечто, вполне готовое и закончен-
ное, а, напротив, как что-то постоянно развивающееся с развитием
человечества, вполне зависящее от условий «времени и простран-
ства», постигаемое не путем философских умозрений, а путем опыт-
ного изучения произведений человеческого творчества. Последствия
этого принципа «просветительного века» были очень важны. Абсо-
лютизм и догматизм эстетики был подорван в корне; правильность
ее кодекса заподозрена; романтизм поднял революционное знамя
против ее схоластической казуистики, против ее окаменелых фор-
мул, против суровой тирании и непозволительных формул, против
ее суровой тирании и непозволительных притязаний. Человеческое
творчество не захотело носить долее тяжелых оков, наложенных на
него метафизикамщоно потребовало себе «свободы», оно провозгла-
сило себя безусловным авторитетом в деле искусства и решительно
отказалось подчиниться правилам, измышленным архивными ка-
зуистами. Волей-неволей эстетике пришлось покориться и самой
подпасть под тиранию своего собственного детища, так называемой
«творческой силы» человеческой души. Прежде она гнула эту «силу» и
навязывала ей свои законы; теперь гордая дочь метафизики увидела
себя в необходимости, положив в карман гордость, смиренно выслу-
шивать «откровения» этой самой силы и подобострастно соображать
свои советы и правила с ее откровениями. Творения художника были
приравнены к творениям природы. «Его произведения (говорит Кар-
рней о Шекспире) то же, что произведения самой природы». Всякие
правила, всякие категории и подразделения бессмысленны, потому
что акт творчества есть акт бессознательный. «Поэт, рассуждающий
о том, должно ли его действующее лицо сказать в данном случае да
или нет, недостоин названия поэта, он походит на бесчувственный
труп» (Жан-Поль Рихтер. «Aesthetik»). «Ни выбор темы, ни ее раз-
витие, — говорит наш Белинский, — не зависят от воли художника,
управляемой его умом, следовательно, его действие бесцельно и бес-
сознательно». Художник вознесен романтиками на какой-то недося-
гаемый для обыкновенных смертных пьедестал, поставлен как бы вне
ряда человеческих существ. Его «творческий гений» есть великий дар
небес или «природы» и акт творчества «в душе творящей»есть вели-
кое таинство: минута творчества есть минута великого священнодей-
382
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ствия; «творчество бесцельно с целью, бессознательно с сознанием,
свободно с зависимостью!» (Белинский). Идея художника овладевает
им помимо его воли и сознания, он берет ее, говоря опять словами
Белинского, «не как предмет умасозерцающего, но воспринимает в
себя (?) своим чувством, обладаемый трепетным предчувствием ее
глубокого, таинственного смысла»! Его «художественные образы»
имеют столь же таинственное происхождение, как и вообще вся его
творческая способность. «Что такое его идеалы, его образы?» — спра-
шивает нас эстетик-романтик. Неужели это различные черты, рас-
сеянные в природе и собранные в одно для образования известных
типов, составленных по мерке, заранее взятой, как думали и говори-
ли добрые и почтенные эстетики былых времен?.. О, ничего этого,
ровно ничего!.. Он нигде не видел созданных им лиц, он не копиро-
вал действительности, или нет: он видел все это в вещем пророческом
сне, в светлые минуты поэтического откровения, it эти минуты...», —
ну, и т. д. Наконец, романтическая эстетика договорилась до того, что
провозгласила своего «бога», своего «кумира» — художника — сумас-
шедшим. «Отличительный, главный признак творчества, — говорит
Белинский, — состоит в таинственном ясновидении, в поэтиче-
ском сомнамбулизме^. «Сомнамбулизм», «ясновидение» — но это ведь
психиатрические явления. Ведь с ними имеет дело не литературная
критика, а психиатрия. Недоставало только, чтобы художнику при-
писали галлюцинации. Тэн сделал и это; по его мнению, «истинно ху-
дожественное» миросозерцание есть «совершенная галлюцинация».
Бедные художники, бедные поэты: их превозносили превыше небес,
их поставили на треножник Пифии для тог'о, чтобы толкнуть оттуда в
больницу умалишенных. Впрочем, романтическая эстетика, усмотрев
в своем «кумире» все признаки умственной болезни, провозгласила
эту «болезнь» «великим даром небес», «печатью гения», короче, чем-то
таким возвышенным и прекрасным, что, судя по ее словам, ее следует
не лечить, а, напротив, всеми силами поддерживать и воскурять ей
фимиамы; судя по ее словам, художник нуждается не в наперсточной
траве и белладоне, а только в одних «лаврах». Увы, эстетики только за-
были, что, раз став на почву «сомнамбулизма», «ясновидения» и «гал-
люцинации», они уже перестали быть компетентными судьями; здесь
врачи-психиатры должны вступить в свои права.
Но романтические эстетики, возвышая «творческий гений» ху-
дожника над всеми формулами и законами «добрых и почтеннейших
Принципы и задачи современной критики
383
эстетиков былых времен», действовали не совсем бескорыстно. В
самом деле, если творческая способность так необъяснима и таин-
ственна, если акт творчества есть священнодействие, а сам худож-
ник — какой-то вдохновенный «прорицатель», то, конечно, для того,
чтобы понять эти «прорицания», чтобы объяснить «необъяснимое
и таинственное», чтобы уразуметь и быть способным наслаждаться
«идеалами» и «образами», вышедшими из «вещего, пророческого сна»,
конечно, для всего этого нужно быть одаренным особым чутьем,
особою способностью или силою, не для всех смертных доступною.
И они одарили себя этой способностью, этим, как они его назвали,
«эстетическим чувством». Прежде от критика требовалось только
знание эстетического кодекса, теперь непременным условием ста-
новится обладание «эстетическим чувством»; прежде, для того, что-
бы судить о произведении искусства, нужно было только понимать
прекрасное, теперь его надо чувствовать. Это не значит, однако,
чтобы романтическая критика совсем отказалась от общих идеалов
прекрасного; нет, не разрывая окончательно связи с прошлым, она
только поставила рядом сними свое эстетическое чутье. Но соседство
это было опасно. Напрасно эстетика думала спасти общие идеалы,
уверяя, будто требования эстетического чувства у всех людей более
или менее общи, так как все люди созданы «по одному образу и подо-
бию». Самый поверхностный психологический анализ, самый обы-
денный житейский опыт не замедлил обнаружить всю неоснователь-
ность такого аргумента. Оказалось, что так называемое «эстетическое
чувство» есть не более как абстрактная форма некоторых душевных
состояний и что эта форма у различных людей наполняется весь-
ма различным содержанием. Эстетики-романисты впали в прежнюю
ошибку эстетиков-классиков: конкретное они возвели в абстракт-
ное, индивидуальное в общее; отрешив форму от ее содержания,
они превратили ее в какую-то абсолютную субстанцию и сделали из
этой субстанции решительный критерий, основной принцип своей
критики. Бессодержательность и пустота этого критерия не могла
оставаться долго скрытою; критику приходилось или наполнять эту
пустоту старыми эстетическими идеалами, т. е. перескакивать неза-
метно в ряды «добрых и почтенных эстетиков былых времен», или в
абстрактную форму вливать конкретное содержание своих субъек-
тивных ощущений, т. е. на место всяких общих идеалов ставить свое
субъективное «я» и всю эстетическую критику сводить к несложной
384
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
формуле всякого абсолютизма: «мне так нравится». Крайности схо-
дятся. Абсолютизмом начала эстетика свою жизнь, абсолютизмом
она ее и кончает. Тот же девиз деспотизма, которым была украшена
ее колыбель, останется и на ее гробу.
Раз эстетическая критика стала на субъективную точку зрения, раз
она признала безапелляционный авторитет индивидуального эсте-
тического чувства, она произнесла над собой смертный приговор.
В самом деле, для кого ее приговоры могут быть обязательны, кого
они могут импонировать, когда они основаны на законе неулови-
мом, на таком зыблющемся начале, как личный вкус того или другого
критика? Что нам за дело, какие эстетические ощущения испытывал
критик при созерцании данного художественного произведения,
когда мы знаем, что эти ощущения так непостоянны и изменчивы,
как петербургская погода, что они зависят не только от степени его
умственного и нравственного развития, но и от большей или мень-
шей правильности его пищеварения, от давления воздуха на ртуть
в барометре, от того или другого солнцестояния,- и вообще от бес-
численного множества всевозможных маленьких и больших, важных
и неважных обстоятельств, обусловливающих в данную минуту его
настроение духа! Кому неизвестно, что одно и то же художествен-
ное произведение вызывает весьма различные ощущения не только
в различные эпохи у различных народов, не только у различных ин-
дивидуумов одного века и одного народа, но даже у одного и того
же человека в различные минуты его жизни. Когда его кровь отрав-
лена желчью или когда она получает слишком мало питательного
вещества, когда его нервная деятельность подавлена и угнетена, он и
в «Мадонне» Рафаэля будет склонен видеть карикатуру в характерах
Шекспира неестественную и нелепую утрировку, в симфонии Бет-
ховена квартет мартышки и мишки. Напротив, когда он находится в
«благодушном настроении», когда он весел и доволен, когда он чув-
ствует в своей груди прилив какой-то бодрости и свежести, он готов и
Базарова принять за «художественный образ», и Решетникова купно с
Гл. Успенским признать за великих художников, и в рифмованном на-
боре фраз какого-нибудь Жемчужникова или Пушкарева усмотреть
«несомненные проблески» поэтического таланта. Сравните далее
эстетические ощущения, испытываемые в партере театра или в залах
академии меланхоликом и весельчаком, ожиревшим флегматиком и
мускулистым, нервным сангвиником, человеком, предрасположен-
Принципы и задачи современной критики
385
ним к анемии или к гиперемии и человеком с вполне нормальным
кровообращением, человеком с болезнью легких и человеком с бо-
лезнью печени и т. д., и вы увидите, как мало в них будет общего, вы
увидите, как различен будет эффект, производимый на всех этих лю-
дей одними и теми же впечатлениями. Вы скажете, что мы не имеем
права ссылаться на ощущения больных людей. Больных людей? Но
где же тот идеальный, во всех отношениях здоровый человек, ощуще-
ния которого мы могли бы принять за норму здоровых человеческих
ощущений. Такие физиологически идеальные люди могут существо-
вать только в уме благодушной метафизики. Реальная жизнь их не
знает и, может быть, никогда не узнает. Но это еще не все. Допустим на
минуту физиологическую невозможность, допустим, что наши эсте-
тические ощущения не подвергаются ежеминутно капризному влия-
нию неуловимых физиологических процессов, физико-химических
комбинаций, ежеминутно изменяющих тон и характер всех наших
ощущений, и мы все-таки немного выиграем даже и при этом неесте-
ственном предположении. Возьмем трех идеально здоровых субъек-
тов, принадлежащих к трем различным партиям, дадим им прочесть
«Некуда»257 и послушаем их эстетический приговор. «Боже мой, ка-
кой грязный, гнусный и нелепый памфлет!» — вскрикнет читатель
Добролюбова. «Как художественно верно схвачена вся эта грязь!» —
возгласит критик бывшей «Библиотеки для чтения»258. «У автора есть
несомненный художественный талант, хоть он им и слишком злоупо-
требляет», — рассудит критик бывших «Отечественных записок» или
"спсрсшних «СПб. ведомостей». Принадлежность к той или другой
общественной партии, то или другое умственное миросозерцание,
помимо нашей воли и желания, до такой степени изменяют характер
наших эстетических ощущений, что только крайняя тупость анализа
и умственная близорукость может заставить нас видеть в них нечто
постоянное и устойчивое. Когда мы выросли, нам трудно представить
себе, чтобы наше эстетическое чувство могло когда-нибудь удовлет-
воряться повестями Разина и Чистякова; так точно нам трудно пред-
ставить, чтобы то, что в данную минуту нам кажется эстетическим
(то есть возбуждает в нас известные специфически приятные ощу-
щения), могло казаться другому, равного с нами развития человеку —
уродливым и неестественным (т. е. возбуждать в нем специфически
неприятные ощущения). А между тем наша собственная литература,
наша собственная критика — и реальная, и эстетическая — доказы-
386
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
вают не только простую возможность, но постоянную неизбежность
этого факта. Припомните, в какие противоречия впадали все наши,
даже лучшие, критики, чуть только дело доходило до эстетических
приговоров. Ссылаться на примеры тут нечего; их так много, они так
общеизвестны и на них так часто указывали, что читатель и без нас
легко восстановит их в свой памяти. Я знаю, что защитники «един-
ства» эстетического чувства людей любят ссылаться на тот факт, что
при созерцании творений признанных, классических художников
(напр., Шекспира, Гете259) каждый развитой человек непременно ис-
пытывает эстетическое удовольствие. Я не стану отрицать факта — я
его допускаю вполне и без всяких оговорок. Но что же он доказывает?
Только то, что рутина, предвзятое мнение, установившаяся и веками
освященная репутация имеют самое решительное влияние на харак-
тер наших эстетических ощущений. Мы никогда не сознаем этого
влияния, наш ум гордо протестует против всякого авторитета, но что
толку в этих протестах: как бы мы ни хотели, а мы все-таки не можем
освободиться от деспотического гнета тех неуловимых психических
свойств и предрасположений, если можно так выразиться, потен-
циальных ощущений, которые мы унаследовали от наших предков,
восхищавшихся Шекспиром и Гете и которые развились и окрепли
в нас гораздо раньше, чем мы сами стали читать произведения этих
художников. Но даже если бы мы и не имели никакого унаследован-
ного предрасположения к тем или другим эстетическим ощущениям,
мы все-таки невольно подчиняемся господствующему мнению, пото-
му что во всем, что «общепринято», есть какая-то заразительность,
какое-то эпидемическое свойство. Это не праздная психологическая
гипотеза — это факт вполне реальный. Чтобы убедиться в его реаль-
ности, стоит только проследить эстетические впечатления, произво-
димые творениями художника-классика на последовательный ряд по-
колений, отделяющий его от нас. Чем более мы будем приближаться
к современным ему поколениям, тем более разнообразия мы будем
находить в этих ощущениях; по мере приближения к нам это разноо-
бразие сглаживается и вместе с обобщением мнений о достоинствах
художника обобщается и производимое им эстетическое впечатле-
ние. В современниках Шекспира его драма возбуждала весьма раз-
личные ощущения; и они далеко не были согласны между собою в
эстетической оценке созданных им «образов». То же самое было и с
Гете, не говоря уже о Шиллере, Байроне; современники их совсем не
Принципы и задачи современной критики
387
видели в них таких общепризнанных художественных авторитетов,
какими считаем их мы. При этом нельзя не заметить, что чем бли-
же по времени стоит к нам художник, тем меньшею устойчивостью
отличается его эстетическая репутация. О Шекспире как художнике
никто уже не спорит,- его авторитет стоит вне всяких сомнений. На-
против, авторитет Гете и Байрона260 далеко не так бесспорен; пре-
обладающим, однако, мнением является мнение, благоприятное для
обоих художников, потому можно думать, что у наших потомков их
эстетическая репутация получит более устойчивый характер и вме-
сте с тем обобщатся те эстетические ощущения, которые вызываются
в нас их произведениями.
Но если субъективные эстетические ощущения так изменчивы,
неопределенны, так индивидуальны, то так же изменчивы, неопреде-
ленны и индивидуальны должны быть порождаемые ими субъектив-
ные понятия о «прекрасном», «изящном» и вообще все наши эстети-
ческие идеи. При таком чисто субъективном критерии эстетическая
критика теряет всякий «научный» характер, — она становится аре-
ною личного произвола, личных мнений. Прежде догматизм мета-
физики ограничивал этот произвол; теперь никакая узда его более
не сдерживает; прежде она имела хоть какие-нибудь общие, цдя всех
обязательные принципы, — теперь и эти принципы отрицаются в са-
мом корне, и потому если иногда во взглядах критиков'и замечается
некоторое единство, то это единство есть дело простого случая; в нем
нет ничего необходимого, неизбежного. Добролюбов инстинктивно*
чувствовал всю неудовлетворенность такого состояния критики; он
старался вывести ее из ее эстетического хаоса и поставить на другую,
более твердую почву. Но он сам еще не вполне отрешился от преда-
ний полуромантической, полуметафизической эстетики Белинского,
’Я говорю: «инстинктивно», потому что, судя по его последней критической
статье «Забитые люди», в принципе он не отвергал существования каких-то об-
щих исторических критериев, т. е. в теории он не вполне отрешился от фанта-
стических абсолютов метафизической эстетики. Он полагал только, что про-
изведения русских беллетристов так ничтожны, что к ним не стоит прилагать
этих высших критериев, что по поводу их не к чему тревожить эти абсолюты.
«Разумеется, — говорит он («Забитые люди»), — критика должна служить при-
ложением вечных законов искусства к частному произведению», но, по его мне-
нию, такое приложение может иметь место только в том случае, когда ее оценке
подлежит «произведение, приближающееся хоть сколько-нибудь к идеальным
требованиям, имеющее какие-нибудь шансы быть долговечным и счастливым».
388
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и потому, как я покажу ниже, его реформа имела, так сказать, половин-
чатый характер. Писарев в этом отношении пошел дальше.- в своих
полемических статьях и в статье по поводу книги об «Эстетических
отношениях»261 он раскрыл субъективный характер эстетического
чувства и показал всю его несостоятельность в смысле «основного
принципа» критики. Но, разрушив старый принцип, он не заменил
его новым, потому в его критике, по-видимому отрицающей всякую
эстетику, мы находим прежний произвол, прежнюю субъективность.
Он берет то один, то другой, то третий критерий для оценки худо-
жественного произведения: то он берет своею руководящей точкою
зрения принцип распространения естественнонаучных и матема-
тических знаний, то принцип распространения гуманных идей и
чувств, то принцип верного воспроизведения действительности и
именно известных ее сторон и т. д., — отсюда частые противоречия в
его взглядах и явные несообразности. В конце концов его критика, по
своим приемам,-есть все-таки критика эстетическая. Чтобы читатели
не сочли этого за парадокс, я должен определить теперь в нескольких
словах общий характер приемов эстетической критики. Создав себе
известные «идеалы» (абсолютные или относительные, общие или чи-
сто индивидуальные, это все равно), она приступает к оценке данно-
го произведения именно с точки зрения этих идеалов. Если произве-
дение подходит под идеалы — оно хорошо, если не подходит — оно
дурно. Вот основной характер ее метода. Теперь, если мы отрешимся
от самого содержания этих идеалов, если мы будем рассматривать
метод, с его чисто формальной стороны, то мы можем назвать его
идеалистическим. Идеалистический метод и идеалистическая точка
зрения— вот самый существенный признак эстетической критики.
Ту же точку зрения, тот же идеализм мы встречаем и у Писарева и у
большей части (может быть, и у всех, но я всех не читал) наших так
называемых критиков-реалистов. Правда, их идеалы — не те идеалы,
с которыми носятся эстетики. Но сущность приема от этого не из-
меняется, изменяется только задача, цель критики; она уже всецело
обусловливается содержанием идеала. У критиков-эстетиков это со-
держание чисто эстетическое, — и потому основною задачею их кри-
тики является: развитие в обществе эстетического вкуса. У наших
критиков-псевдореалистов это содержание шире и разнообразнее.
Но какие это задачи — ответ на это нужно искать в их идеалах, а объ-
яснение их идеалов — в их чисто внутренней, субъективной жизни.
Принципы и задачи современной критики
389
Таким образом, и в их руках критика осталась по-прежнему «делом
личного вкуса». Конечно, они оказали огромную услугу умственному
развитию нашего общества, расширив задачи критики. Но, как бы то
ни было, эти задачи прекрасны сами по себе, как бы они ни были
реальны, — они все не могут дать критике строго реального характе-
ра. Этот характер она получает от своего метода, от своей исходной
точки. Каким же должен быть этот метод, какова же должна быть эта
исходная точка?
IV
Посмотрите, как относится естествоиспытатель к изучаемому им
явлению? Разве, рассматривая какого-нибудь червяка, какую-нибудь
инфузорию, какой-нибудь минерал, он задается абстрактным идеа-
лом типического червяка, инфузории или камня? Разве его анализ
состоит в сравнении этого абстрактного идеала с данным конкрет-
ным фактом? Разве он останавливается хоть на минуту на праздных
вопросах: хорош ли этот червяк или дурен, красив этот камень или
некрасив, с какою целью создана эта инфузория и т. п.? Нет, он тща-
тельно изучает свой объект, отличает его характеристические сторо-
ны, его индивидуальные и видовые признаки, определяет условия его
возникновения, его питания, жизни и смерти, указывает на его место
в ряду однородных ему объектов, и, описав его таким образом с зоо-
логической, анатомической и физиологической точек зрения, он
считает свое дело оконченным. Вот вам самый простой и естествен-
ный способ отношения к изучаемому предмету; он совершенно чужд
всяких идеалистических воззрений, всяких антипатий и симпатий.
Он не мучает себя праздными вопросами: чем данное естественное
явление могло бы быть или должно бы было быть, — он спрашивает
только себя: «что оно есть». Его любознательность не тревожится ди-
леммою, беспокоившею Кифу Мокиевича: чтобы случилось, если бы
слон родился в скорлупе; его интересует только реальный слон, по-
крытый шерстью. Добролюбов первый указал на необходимость для
критики усвоить эту естественную, строго реальную точку зрения.
«Реальная критика, — говорит он (см. «Темное царство»), — относится
к произведению художника точно так же, как к явлениям действи-
тельной жизни: она изучает их, стараясь определить их собственную
норму, собрать их существенные, характерные черты, но вовсе не
390
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
суетится из-за того, зачем этот овес — не рожь и уголь — не алмаз».
Бесспорно, такая точка зрения составляет краеугольный камень ре-
альной критики, и Добролюбов потому именно и может назваться ее
основателем, что он первый заложил этот камень. Но, развивая этот
принцип, он пришел к выводу, уничтожающему почти всякую грани-
цу между критикою литературною и критикою общественною. Он
полагает, будто «главною задачей литературной критики должно
быть разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали
известное художественное произведение» (см. «Когда же придет на-
стоящий день»). Очевидно, что такое воззрение на задачу реальной
критики отнимает у нее литературный характер, т. е. она перестает
быть критикою явлений литературы и становится критикою дей-
ствительной жизни. Но, не говоря уже о том, что такая задача реаль-
ной литературной критики не может быть задачею постоянною, что
она желательна только в «известные моменты» общественной жизни,
когда нельзя говорить прямо о явлениях действительности, а нужно
выжидать какого-нибудь косвенного предлога, не говоря уже о том,
что она свой главный предмет (литературное произведение) пре-
вращает в предмет побочный, второстепенный и разрешает совсем
не то, что взялась решить, — не говоря обо всем этом, такая задача
противоречит основному принципу реальной критики, принципу,
установленному самим же Добролюбовым. Принцип реальной кри-
тики требует, чтобы мы относились к литературному произведению,
как относится естествоиспытатель к изучаемому им явлению. В каж-
дом литературном произведении, верно или неверно, дурно или хо-
рошо, воспроизводится та или другая сторона общественной жизни,
то или другое «явление действительности». Следовательно, в произ-
ведении писателя мы различаем две стороны, два факта: факт вос-
произведения данного явления и факт воспроизведенного явления.
Имеем же ли мы право сосредоточивать все свое внимание только на
одном из этих фактов и игнорировать другой? Будет ли это вполне
разумным, реальным отношением к предмету? Так ли отнесется есте-
ствоиспытатель к своему объекту? — Эти вопросы не нуждаются в
ответах. И сам Добролюбов допускает, что смотреть на литературное
произведение только как на выражение действительного явления
можно только в том случае, когда «в писателе-художнике признается
талант, т. е. умение чувствовать и изображать жизненную правду явле-
ния». Итак, с точки зрения реальной критики, нужно прежде всего
Принципы и задачи современной критики
391
рассмотреть первый факт (факт воспроизведения явления), а уже по-
том приступить к разбору второго факта — воспроизводимого явле-
ния. Признавая это в теории (и то, как мы сейчас видели, не всегда),
Добролюбов на практике почти никогда не руководствовался этим
правилом. Все свое внимание он почти исключительно сосредоточи-
вал на втором факте; поэтому вся сила, все значение его критики
именно и заключается в разборе «воспроизводимых явлений». Тут у
него установившиеся взгляды, верные критерии, тут он является реа-
листом в полном значении этого слова. Зато, чуть только приходится
анализировать первый факт, вы снова видите перед собой эстетика
романтической школы, весьма недалеко ушедшего от Белинского со
своим воззрением на «акт творчества». И для него, как для Белинско-
го, «истинный художник» является каким-то «вдохновенным прори-
цателем»*, а «акт творчества» каким-то «мистическим священнодей-
ствием», и он, подобно истому эстетику, ставит художника вне ряда
других умственных работников, одаряет его каким-то особым «твор-
ческим чувством» и «эстетическим чутьем». «Творческое чувство» по-
могает, видите ли, художнику «дополнять отрывочность схваченного
момента, обобщать в душе своей частные явления», а «эстетическое
чутье» дает ему возможность понимать «общий, и таинственный
смысл жизни» (см. «Забитые люди»), «Эстетическое чутье» открывает
«правду жизни», а «творческое чувство» воспроизводит ее в живых,
конкретных образах. — Все это очень хорошо и очень удобопонятно
с точки зрения эстетической метафизики, но для простых смертных,
не посвященных в тайны метафизики, это не более как слова, значе-
ние которых «и смутно, и темно». — «Что за штука такая это ваше
эстетическое чутье, творческое чувство, — могут они сказать эстети-
кам, — разложите нам их на простые, всем нам более или менее из-
вестные умственные процессы, — тогда, по крайней мере, мы не
должны будем верить вам на слово. Вы говорите, что правда жизни
’«Истинный художник, совершая свое создание, имеет его в душе своей
целым и полным, с началом и концом его, с его сокровенными пружинами и
тайными последствиями, непонятными часто для логического мышления, но
открывшимися вдохновенному взору художника. Такими именно истинный ху-
дожник представляет свои создания для других; они для всех (правда ли это?) де-
лаются просты, понятны, законны» и т. д. и т. д. («Забитые люди»). Не нужно быть
слишком проницательным, чтобы понять, что все это «славословие художника»
есть не что иное, как перифраз мыслей Белинского.
392
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
познается непосредственным, эстетическим чутьем, — может быть,
это и так, но пока вы нам этого не докажете строгим анализом «эсте-
тического чутья», мы не поверим вам на слово. Вы утверждаете, будто
есть какое-то «чувство художнической правды» («Темное царство»),
которое постоянно спасает истинного художника от искажения дей-
ствительности, — объясните же нам, что это за «чувство» и по каким
признакам можно узнать, что человек действительно им обладает.
Это тем более нам необходимо, что сами же вы постоянно говорите,
будто «непосредственное чувство», «эстетическое чутье», «чувство
жизненной правды» и тому подобные качества необходимы для вер-
ной оценки художественного произведения. Как же нам узнать, об-
ладаем ли мы этими качествами или нет? Нам ведь, наконец, просто
надоело вас не понимать: неужели вы не можете говорить простым
языком, без всяких метафорических терминов. Разверните перед
нами своего сфинкса-художника, о котором вы так туманно выража-
етесь, и дайте нам хоть раз пощупать те волшебные пружины, кото-
рые вы называете своими непонятными терминами. Только тогда,
когда мы поймем механизм художественного творчества, мы полу-
чим твердые и ясные критерии для оценки продуктов этого творче-
ства». Не находите ли вы, читатель, что эти требования «простых
смертных» совершенно справедливы и что реальная критика, не же-
лающая путаться в лохмотьях метафизической мантии, обязана пре-
жде всего подумать об удовлетворении их. Впрочем, она должна это
сделать не только в интересах «простых смертных», но и в своих соб-
ственных. Если она «не разоблачит механизм художественного твор-
чества», если она по-прежнему будет прикрывать его завесою «общих
выражений и метафизических понятий», то откуда она почерпнет
критерии для верной оценки творческих произведений? Эстетики
черпали их в своем субъективном эстетическом чувстве. Но реальная
критика, оставаясь верной своему принципу, этого сделать не может;
она судит о предмете, подлежащем ее анализу, не по тем неопреде-
ленным ощущениям удовольствия или неудовольствия, которые он
возбуждает в ней, а по его чисто объективным признакам; она ищет
его «собственную норму» (как говорил Добролюбов), не влагая в нее
никакого произвольного содержания, подсказываемого чисто субъ-
ективными чувствами.
Следовательно, до тех пор, пока она не удовлетворит требованиям
«простых смертных», она осуждает сама себя на безвыходное толче-
Принципы и задачи современной критики
393
ние в заколдованном кругу эстетических словоизвержений. Остава-
ясь вполне реальною, когда дело идет об оценке «воспроизведенного
явления», она превращается в чисто эстетическую, когда ей прихо-
дится оценивать самый акт воспроизведения данного явления. Одним
словом, вечно противоречащий дуализм становится ее неизбежною
судьбою. Этот дуализм уже отчасти сквозил у Добролюбова* но его
светлый ум, его удивительная диалектика и в особенности те внеш-
ние обстоятельства, при которых он писал, не дали этому дуализму
развиться во всей его силе. Однако и тогда уже можно было видеть,
что чуть только для критики станет затруднительным долго оста-
навливаться на «явлениях жизни», чуть только ей придется заняться
оценкою воспроизведения этих явлений, как сейчас же эстетическая
струйка всплывает наверх и «реальная критика» должна будет возвра-
титься или к старым эстетическим критериумам, или пробавляться
пустым словоизвержением, наводящим скуку и тошноту на читателей.
Известно, что именно так и случилось и что нашу реальную критику
постигла судьба той злополучной Матрены, о которой говорится:
И стала Матрена
Ни пава, ни ворона.
V
Как же помочь горю? Как же вывести нашу Матрену из того непри-
ятного положения, в которое она попала?
В лице Добролюбова реальная критика определила свою исхо-
дную точку зрения. Но эта точка зрения налагала на нее известные
обязательства, которые она должна была выполнить. В этом и состо-
ит вся ее победа. Но какие же это обязательства? Реальный критик,
как мы видели, должен относиться к художественному произведе-
нию, как относится естествоиспытатель к изучаемому им явлению
природы. Общий характер этих отношений мы уже знаем, но мы не
сказали еще, что требуется для того, чтобы они имели именно такой,
а не другой характер. Впрочем, едва ли это и нужно говорить. Кто
не знает, что для этого нужны научные сведения относительно тех
предметов, которые рассматривает наблюдатель. Если он ничего не
’Особенно в статье «Забитые люди». На это обстоятельство было указано
кем-то из наших «чистых эстетиков», чуть ли не г. Страховым.
394
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
смыслит в минералогии, то сколько бы он ни рассматривал подле-
жащий его анализу камень, как бы тщательно ни изучал его форму и
конструкцию, он все-таки не в состоянии будет ответить на ваш во-
прос: что это за камень. Дайте розан человеку, никогда не изучавшему
ботанику, и попросите его дать об этом цветке свое мнение, он вам
скажет, что цветок ему очень нравится, что он прекрасно пахнет,
что он очень красив, что он ему то-то и то-то и т. д., — одним словом,
он ознакомит вас с теми субъективными ощущениями, которые воз-
будил в нем розан, но вы ничего не услышите от него об объектив-
ной природе этого цветка. То же самое случится, если вы предложите
человеку, ничего не смыслящему в химии и физиологии, высказать
свое мнение о том или другом кушанье. Он передаст вам свои вкусо-
вые ощущения, он сообщит вам, дурно или хорошо переваривает это
блюдо его желудок, но он не скажет вам, питательно ли оно вообще
для человека, потому что, сколько бы он его ни рассматривал и ни
смаковал, он все-таки ничего не узнает ни о его химическом составе,
ни о количестве содержащихся в нем пищевых элементов, ни об их
удобоваримости. Итак, для того чтобы иметь возможность отнестись
к данному явлению так, как естествоиспытатель отнесется к предме-
ту своего исследования, для этого нужно иметь научные сведения об
общей природе этого явления. Каждое литературное произведение,
во-первых, продукт некоторого психологического процесса, следова-
тельно, для его правильной оценки необходимы научные сведения об
общей природе этого процесса; во-вторых, оно есть продукт извест-
ных социальных условий и всегда воспроизводит известные обще-
ственные явления; следовательно, для строго реального отношения к
нему необходимо иметь научные сведения об общей природе соци-
альной жизни, об ее законах и ее отношениях. Знание общественной
жизни, — не эмпирическое, а научное, — то знание, которое откры-
вает скрытый смысл ее явлений и дает верные, разумные критерии
для их оценки, знание психологии, не той метафизической психоло-
гии, которую сочиняют немецкие и шотландские философы, а той,
которая усвоила себе объективный метод естественных наук, которая
черпает свои выводы не из субъективного самонаблюдения и само-
сознания, а из точных данных физиологии, анатомии, антропологии
и т. п., — вот знания, составляющие главную основу реальной кри-
тики. Только утвердившись на этой научной почве, она освободится
от субъективного произвола и навсегда покончит с идеалистически-
Принципы и задачи современной критики 395
ми приемами отжившей эстетики; только тогда ее приговоры и ее
оценки получат обязательную силу для всех мыслящих людей, только
тогда она станет делом действительно серьезным и полезным, а не
праздною болтовнёю о том, что нравится и что не нравится кри-
тику. В настоящее время литературная критика относится к произ-
ведениям искусства, как гастроном к обеду. Она передает вам свои
объективные ощущения и далее этого не идет; как и гастроном, она
не заботится ни о тех химических элементах, которые входят в пищу,
ни об отношении этих элементов к составу нашей крови, ни об их
удобоваримости и т. п., для нее интересно только знать, вкусно или
невкусно она приготовлена, приятно или неприятно она раздражает
наши чувства, почему она действует на них так, а не иначе и как ее
следует приготовлять в интересах наиприятнейшего раздражения.
И как гастроном для придания большего авторитета своему сужде-
нию ссылается на свое гастрономическое чутье, так и она ставит
своим ultima ratio чутье эстетическое. Чтобы быть хорошим гастро-
номом, не нужно быть ни химиком, ни физиологом, нужно только
иметь это гастрономическое чутье; точно так же новейший критик,
вооруженный специфическим чутьем, смело может провозгласить
себя «свободным от всяких наук». Я говорю: новейший, потому что в
«доброе старое время», во время безусловного господства метафизи-
ческой эстетики этого не было. Тогда для критики обязательно было:
во-первых, в точности изучить весь эстетический кодекс; во-вторых,
иметь известные для того времени научные сведения об обшей при-
роде «прекрасного». Без знания своей специальности — метафизики
и эстетики, без некоторой (и весьма трудной) научной подготовки
он не мог быть критиком. Теперь же, когда метафизические абсолю-
ты низвергнуты, когда ее догматы поруганы, ее эстетические кодексы
разорваны, критика потеряла свои старые запыленные фолианты,
лишилась своих прежних наставников и, не запасшись новыми, сде-
лала из своего «чутья» свой единственный авторитет, своего един-
ственного руководителя. Реальная критика не может оставаться на
этой субъективной почве, она должна признать над собою высший
авторитет — авторитет науки, или, лучше, она сама должна сделаться
ветвью современной науки — психологии и социологии, как ее пра-
родительница — критика метафизическая — была ветвью тогдашней
современной науки — метафизики. Как ветвь науки, она не может
иметь самостоятельного существования. Она должна быть наукою
396
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
прикладною, иметь значение искусства. Как метафизическая эсте-
тика ставил своею задачею приложение к частному случаю общих
законов и абстрактных понятий, вырабатываемых современною ей
метафизикою, так и она должна применять только данные, вырабо-
танные современною наукою — реальной психологией и науками
общественными, — к оценке литературного произведения.
Литературное произведение — это один из сложнейших продук-
тов человеческой деятельности: тут самым причудливым образом
спутываются и переплетаются психические и социальные феномены.
Чтобы определить роль каждого из них, оценить его силу и значе-
ние — для этого слишком недостаточно того эмпирического опыта,
того эстетического чутья и субъективного самонаблюдения, на кото-
рые любит ссылаться новейшая критика. Для оценки продуктов, не-
сравненно менее сложных, какого-нибудь каинита, какого-нибудь
грибка, требуются обширные специальные сведения в минералогии
и ботанике, а для оценки литературных произведений, для оценки
одного из высших проявлений такого сложного организма, какова
нервная система цивилизованного человека, не требуется никаких
специальных знаний, ничего, кроме простого здравого смысла и из-
вестного, чисто ремесленного навыка!
Странное явление! Странное?, нет, не только странное, но в вы-
сокой степени печальное. Если мы вникнем в него глубже, то мы
увидим, что в основе его лежит дикое, варварское отношение пу-
блики к литературе и литературы к публике. Публика ищет в про-
изведениях литературы забавы и развлечения, она хочет, чтобы
она постоянно раздражала ее чувственность и возбуждала в ней
те неопределенные, неуловимо приятные ощущения, которые
называются«эстетическими», для нее литература играет роль шута и
забавника, вроде тех шутов-скоморохов, которые наполняли замки
средневековых феодалов и передние наших помещиков «былых вре-
мен». И литература не протестует против этой унизительной роли, —
напротив, она употребляет все усилия, чтобы не ударить лицом в
грязь — не оказаться недостойною своего шутовского призвания;
она из «кожи лезет», чтобы возбуждать в своих «господах» именно
те самые «неуловимые ощущения», те «небесные восторги», до кото-
рых они такие охотники, и из боязни как-нибудь не потрафить на
их утонченную и изощренную чувственность она посвятила один из
своих отделов специальному исследованию литературных произве-
Принципы и задачи современной критики 397
дений с точки зрения возбуждаемых ими субъективных ощущении'.
Из вопроса об эстетических достоинствах своих произведений она
сделала серьезный вопрос своей критики.
Реальная критика не может принять такой пошлой роли, не мо-
жет примириться с таким унизительным положением. Поэтому она
должна отказаться от господствующего, если можно так выразиться,
гастрономического отношения к литературному произведению; она
должна совершенно вычеркнуть из своего исследования вопрос о тех
или других субъективных ощущениях, производимых или не произ-
водимых данным продуктом умственного труда. Она должна искать
нормы для оценки его в сумме тех социальных и психических факто-
ров, которые участвовали в его произведении. Эта норма имеет чисто
объективный характер; к ней не должны примешиваться никакие чи-
сто субъективные ощущения критики. Критик, подобно химику, раз-
лагает в реторте своего анализа сумму производящих факторов на ее
основные элементы, рассматривает в отдельности каждый элемент,
каждый фактор и определяет степень его участия в произведении
той сложной величины, которую мы называем литературным про-
изведением. Задача, которую он, таким образом, разрешает, цель, ко-
торую он достигает, есть цель и задача наук, дающих ему орудие для
его исследования. Прилагая общие выводы, общие законы этих наук
к частному конкретному случаю, он, с одной стороны, разъясняет и,
так сказать, популяризирует эти законы, с другой, имея постоянно
дело с реальными фактами психической и социальной жизни чело-
века, освещая эти факты светом науки, он дает ей новые материалы
для ее выводов и обобщений. Расширяя кругозор жизни обобщения-
ми науки, он в то же время расширяет кругозор науки осмысленным
анализом жизни. Вот трудная задача реальной критики, вот ее вели-
кая цель. Кто решится сказать, что эта ее задача, эта ее цель ниже
уровня тех мизерных задачек, тех узеньких целей, за которыми гоня-
ется эстетическая и идеалистическая критика!
Может быть, скажут, что такая реальная критика с ее научным ана-
лизом не будет удовлетворять потребностям «публики», привыкшей
находить в «критических отделах» журналов легкое и приятное чте-
ние, немножко раздражающее нервы, немножко шевелящее застояв-
шуюся мысль, но вообще не отягощающее мозг серьезною работою,
не обременяющее ум научными сведениями. Делать о публике во-
обще подобные предположения, мне кажется, могут только те лите-
398
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ратурные шарлатаны, которые любят свою собственную пошлость,
свое собственное невежество оправдывать желанием «угодить чита-
телям». Под предлогом этого мнимого угождения, они беззастенчиво,
по уши, окунаются в омут всякой грязи и низости, наивно воображая,
что эти «грязные волны» им предписаны «общественным мнением»
их публики. Смех, сострадание и даже презрение этой публики они
готовы принять за «лавровые венки». Но, если бы даже они и не оши-
бались, если бы даже действительно потребности публики вообще
стояли ниже уровня потребностей среднего развитого человека, то
неужели литература должна мириться с этим фактом? Неужели она
должна понижать норму своих потребностей до нормы потребно-
стей публики, а не наоборот — не стремиться к возвышению послед-
ней до высоты первой? Я знаю, что даже гг. Суворины и Буренины не
решатся ответить утвердительно на этот вопрос, а потому на нем и не
стоит останавливаться.
Но нелишне будет остановиться на других вопросах, которые мо-
жет предложить реальной критике «эстетическое чувство», возмущен-
ное непочтительным отношением к его радостям и успехам. «Как, —
скажет оно, — реальная критика не хочет иметь никаких отношений
к моим потребностям7. Те чудные формы, сотканные из«света и
эфира», которыми я восхищаюсь, она считает недостойными своего
взгляда; бесстрастными руками своего «научного анализа» она раз-
лагает их на их составные элементы, выбрасывает их внутренности
и живую картину художника превращает в безжизненные сухие фор-
мулы? Но ведь это значит профанировать изящество! Только одно я
умею его ценить. Оно мне служит. Как же может критика произве-
дений искусства пренебрегать мною, моими требованиями, моими
желаниями?» — Реальная критика нисколько не отвергает той доли
участия, которую принимает эстетическое чувство в оценке произ-
ведений искусства, только она не желает и не может становиться на
его точку зрения, оно совсем исключает ее, потому что считает про-
тивным своему принципу относиться к изучаемому явлению с точки
зрения субъективных ощущений. Если она в интересах человеческо-
го ума разложит причудливый узор, восхищающий нас своею красо-
тою, на грубые нитки, из которых он соткан, то от этого нисколько
не пострадает человеческое чувство. Пусть чувство восторгается и
трепещет, но пусть оно не мешает уму спокойно анализировать и
исследовать. Ведь гастроном не требует от химии и физиологии,
Принципы и задачи современной критики
399
чтобы она занялась решением гастрономических вопросов; и то об-
стоятельство, что наука рассматривает его «страсбургские пироги»,
его «пудинги» и «трюфели» с точки зрения их химического состава и
их значения для питания организма, нисколько не препятствует ему
наслаждаться этими восхитительными продуктами кулинарного ис-
кусства. Кулинарное искусство, конечно, всегда рассчитывает на удо-
вольствие «гастрономического чувства», но не этою своею стороною
оно интересует науку. Для науки важно знать не то, что оно творит в
интересах этого неуловимого и неопределенного чувства, а то, что
оно делает в интересах общечеловеческих потребностей, в интере-
сах разумного и нормального питания нашего организма.
Точно в таком же отношении должна находиться реальная кри-
тика к тому, что называется творческим искусством; она анализирует
его произведения с точки зрения психологической и социологиче-
ской, а эстетическую оценку всецело и безусловно предоставляет са-
мим читателям. Художественный образ, без всяких указаний критика,
будет возбуждать в эстетике некоторые приятные ощущения, а в че-
ловеке с неразвитым эстетическим чувством он не вызовет никаких
особенных ощущений, что бы там ни говорила критика. Совершен-
но ошибочно думают некоторые, будто критика должна развивать в
обществе эстетический вкус. Эстетический вкус„т. е. способность
наших нервов испытывать некоторые приятные волнения, под
влиянием некоторых определенных внешних возбуждений, — вещь
весьма сложная, зависящая от бесчисленного множества весьма раз-
нообразных факторов. Главными из этих факторов безусловно будут,-
наша нервная организация, обстановка, среди которой мы живем, и
люди, с которыми мы сталкиваемся, степень нашего умственного и
нравственного развития. И прежде, чем человек начнет сознательно
следить за литературою и читать критические статьи, эти могуще-
ственные физиологические и социальные факторы успеют до такой
степени определить ее наклонности, вкусы и потребности, что кри-
тика окажется совершенно бессильною изменить их прямым путем.
Все, что она может сделать, это содействовать умственному разви-
тию человека; таким образом, она, конечно, до некоторой степени
исправит и улучшит его вкусы, возвысит уровень его потребностей,
облагородит его наклонности. Но этот результат может всего ско-
рее достигнуться именно тою критикою, которая имеет в виду одно
лишь умственное развитие читателя и нисколько не заботится об его
400
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
эстетическом вкусе. На эстетический вкус нельзя действовать прямо,
непосредственно; как человек, никогда ничего не евший, кроме ку-
ска хлеба, ничего не поймет в гастрономии, — выучи он хоть наи-
зусть всего Бриля-Саварена, так точно поклонник романов Понсон-
дю-Тер-райля262 и Дюма263 не будет ощущать никакого удовольствия
при чтении Диккенса264 и Теккерея265, — проштудируй он хоть всех
эстетических критиков, начиная от Зульцера и Джонсона266 и кончая
Страховым и Эдельсоном267.
VI
Теперь, когда мы определили в общих чертах исходную точку и
конечную цель реальной критики, нам легко уже формулировать тс
особенности, которыми она должна отличаться от критики эстетиче-
ской и идеалистической. В противоположность критике чисто эсте-
тической она держится строго объективно и совершенно исключает
из своих исследований вопрос о субъективных ощущениях, возбуж-
даемых данным произведением; в противоположность критике идеа-
листической она не задается никакими предвзятыми идеалами и ста-
вит своею единственною задачею служить, с одной стороны, науке,
доставляя ей разработанный психологический и социологический
материал, с другой стороны — жизни, внося в анализ ее явлений на-
учные обобщения и выводы. Наконец, в полном согласии с отжившей
метафизической эстетикой, она требует от критика специальных на-
учных сведений в тех отраслях знания, которые имеют своим предме-
том изучение общей природы социальных и психических процессов,
т. е. в общественных науках и в реальной психологии.
Обрисовав, таким образом, общий характер реальной критики
и показав, чем она отличается от критики эстетической, мы можем
теперь уяснить себе и существеннейшие критерии, с точки зрения
которых она должна рассматривать всякое данное литературное
произведение.
Я уже сказал, что в каждом литературном произведении можно раз-
личать два факта: воспроизводимое им общественное явление и са-
мый акт воспроизведения. Каждый из этих фактов можно рассматри-
вать с двоякой точки зрения: социологической и психологической,
так что эти две точки зрения представляются двумя основными кри-
териумами реальной критики. С точки зрения первого критерия она
Принципы и задачи современной критики
401
определяет: во-первых, те общественные условия, которые породили
данное литературное произведение; во-вторых, ту общественную по-
чву, те исторические, экономические и политико-юридические фак-
торы, которые дают социальный смысл явлению, воспроизводимому
художником, и влияют на образование характеров изображаемых им
лиц. С точки зрения второго критерия критика, во-первых, исследует
те умственные силы, те психические факторы, которые участвовали
в создании данного произведения, и оценивает достоинство этих
факторов по произведенной ими работе; во-вторых, анализирует вы-
веденные автором характеры. Очевидно, что самым первым вопро-
сом, с которым столкнется критика, является вопрос об «умственных
силах» автора. От решения этого вопроса будет зависеть та точка
зрения, которой критик отдаст предпочтение. Об умственных силах
автора критик судит по его произведению; оно показывает ему, пре-
обладает ли в авторе рассудочная способность, способность отвле-
ченного мышления или «творческая фантазия», т. е. известного рода
художественная память (анализ ее здесь неуместен, предоставляю
себе сделать это в другой статье) и какого именно рода эта память:
память ли внутренних субъективных ощущений или внешних форм
и т. п.; одним словом, произведение автора определяет, какая сторона
человеческого ума принимала наибольшее участие в создании того
умственного продукта, который разбирает критика. Если это — от-
влеченная мысль, то произведение будет иметь характер тенденци-
озный. Тогда дело критика — указать, какие общественные факторы
вызвали эту тенденцию, и уяснить ее влияние на общественную и
психическую жизнь человека. Тут преобладающею точкою зрения
является точка зрения социологическая, а психологическая играет
лишь второстепенную, подчиненную роль. Если, наоборот, авторское
мышление слабо и неразвито, но зато развита его художественная
память, помимо его сознания рисующая перед ним в целостных,
конкретных образах некогда подмеченные им характеры, свойства,
привычки, наклонности, образ мысли и внешнюю физиономию жи-
вых людей, то, разумеется, анализ этих характеров является главною
задачею критики; а факторами социальными критика пользуется в
этом случае только настолько, насколько это необходимо для полно-
ты психологического анализа. А это будет тем более или тем менее
необходимо, чем шире или чем уже была сфера авторской наблю-
дательности, чем слабее или сильнее развит в нем тот род памяти,
402
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
который в общежитии называется воображением. Психологам из-
вестно, что воображение есть память обобщающая, т. е. такая па-
мять, которая воспроизводит в человеческом сознании (чтобы быть
понятным, я употребляю чисто психологические термины как более
привычные для уха читателя, нежели термины физиологические)
испытанные им ранее впечатления не в том отрывочном, беспоря-
дочном виде, в каком он разновременно воспринимал, а в форме со-
вершенно готовых, общих представлений. В этих общих представ-
лениях от прежних одиночных представлений осталось только все
главное, типическое и единственное, а все несущественное, второ-
степенное и вообще не гармонирующее с их господствующим тоном
и характером совершенно удалено и заглажено. Такая память будет
рисовать автору типические характеры, законченные и целостные
события. Потому при ее преобладающем участии в произведении
критик должен будет обратить особенное внимание на влияние со-
циальных факторов: известно, что чем общее данный тип, тем пол-
нее воплощает он в себе индивидуальные черты характеров многих
людей, тем меньшее значение могут иметь при его оценке личные
биографические подробности индивидуальной жизни и тем большее
значение приобретает социальная среда, с господствующими в ней
интересами и воззрениями.
Если же предварительный анализ умственных сил автора обна-
руживает в нем иной род памяти, неспособной к обобщениям, —
памяти, воспроизводящей «следы» прежних впечатлений в том
отрывочном разъединенном виде, с теми же своеобразными, чисто-
индивидуальными чертами, с которыми они* были усвоены; в таком
случае, естественно, значение социальных факторов отодвинется
на задний план, и критика примет их, главным образом, в расчет
только настолько, насколько это будет нужно для характеристики
умственной физиономии автора. Наконец, память может представ-
лять и много других важных особенностей; так, она может особенно
живо воспроизводить преимущественно внутренние (субъективные)
ощущения (ощущения, испытываемые при различных душевных
волнениях) или, наоборот, исключительно запомнить только чи-
сто внешние формы явления (наружность, костюм и т. п. и т. п.); в
первом случае характеры, рисуемые автором, будут иметь исключи-
тельно только психологический интерес и их строго научный ана-
лиз может дать много живого и интересного материала для реальной
Принципы и задачи современной критики
403
психологии; во втором случае для критика не могут представлять ни
малейшего интереса «явления», воспроизводимые автором, и она
ограничится только анализом самого акта воспроизведения. Нам нет
надобности увеличивать число тех«предполагаемых случаев», кото-
рые могут встретиться критику при разборе того или другого произ-
ведения. Раз уяснив себе, какого рода «умственные силы» принимали
участие в его создании, он уже тем самым определит те критерии, те
точки зрения, которых следует держаться при дальнейшем анализе.
Следуя всегда строго научному методу, он не рассматривает данный
продукт человеческого труда, как безразличную массу, — он разла-
гает ее на ее составные части, исследует, что в ней представляется
наиболее существенным и что наименее нужно; критериумом ему
притом служат не какие-нибудь предвзятые мнения, не субъективные
ощущения и личные идеалы, а само произведение, — те умственные
силы, которые обнаружил в нем автор. Отсюда понятно, что одним из
самых важных вопросов является вопрос об этих силах: от того или
другого решения его зависит все дальнейшее направление критики.
Вот тут в особенности и требуются от него основательные психо-
логические сведения, психологический такт. Психрлогический такт
(т. е. известный навык по данному эффекту определять вызвавшую
его психическую причину) должен играть в реальной критике почти
такую же роль, какую в критике нереальной играет эстетическое чу-
тье. Он облегчит критику его психологический анализ и оградит его
от весьма возможной в этом случае ошибки. Впрочем, самая ошиб-
ка хотя изменит направление критики (заставит ее, напр., обратить
большее внимание на психологическую точку зрения, когда этого
совсем не следует, или на социальную, когда нужно предпочесть
психологическую), но не может иметь ни для кого особенно дурных
последствий. Дальнейший анализ сейчас же обнаружит не только
читателю, но и критику ошибочность его исходной точки зрения и
заставит его изменить ее. Но если бы этого даже не случилось, то
вся беда была лишь в том, что «части», «составные элементы» лите-
ратурного произведения окажутся неверно распределенными и не-
пропорционально освещенными. Разумеется, подобные ошибки бу-
дут встречаться тем реже, чем обширнее психологические сведения
критика и чем точнее его психологическая наблюдательность. При
всякой критике, как бы она ни называлась, при всяком исследовании
возможны ошибки; это — неизбежное зло человеческого мышления.
404
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Важно только, чтобы метод критики, метод исследования всегда да-
вал возможность легко их открыть, а следовательно, и исправить. И
метод реальной критики как метод строго научный, исходящий не
из субъективных ощущений, а из выводов психологического анализа,
всегда допускающих точную проверку, всегда дает эту возможность;
между тем методы эстетической и идеалистической критики, по су-
ществу своему чисто субъективные, не могут обнаружить собствен-
ных ошибок. И, раз попав на ложную точку зрения, критик-эстетик
или критик-идеалист придет только к ложным и неверным выводам и
даст совершенно несостоятельную оценку разбираемому произведе-
нию. Тут уж его личный ум и талант, как бы они ни были обширны, не
спасут его от абсурдов. В подтверждение этой мысли можно было бы
привести много примеров из истории нашей собственной критики,
но, мне кажется, достаточно будет указать на одного Писарева. По об-
ширности и проницательности своего ума, по необыкновенной силе
своего таланта он может быть, без всяких споров поставлен рядом с
Добролюбовым. Однако все его блестящие умственные качества не
спасли его от тех противоречий и несообразностей, к которым не-
избежно вел его ложный, субъективно-идеалистический метод. Ис-
ходя в своей критике от предвзятых идеалов (то чисто утилитарных,
то гуманистических), от субъективных ощущений, он возвел в «тип»
Базарова, осветил совершенно ложным светом Рязанцева и усмотрел
в гг. Толстом268 и Слепцове269 такие таланты, которых они никогда не
имели, и т. п. То же самое случалось и с Добролюбовым, когда он ста-
новился на идеалистическую почву, на точку зрения субъективных
ощущений. Эта неверная точка заставила его придать сочинениям
г-жи Маркович270 такое значение, которого они никогда не имели и
не могут иметь, и возвести г. Островского на такой пьедестал, на ко-
тором ему совсем неуместно стоять. Нужно ли доказывать, что после-
дователи этих двух деятелей русской литературы только усугубляли и
повторяли их ошибки. Не имея никаких строгих реальных объектив-
ных критериумов, стоя по-прежнему на почве субъективизма и идеа-
лизма, они дошли, наконец, до того, что провозгласили Решетникова
и г. Успенского за величайших современных русских беллетристов. И
чем вы им можете доказать, что они ошибаются? У них свои собствен-
ные аршинчики, притом и аршинчики-то эти меняются каждый раз,
смотря по тому, что и как говорит критик и какую идейку он желает
провести. Для каждого писателя имеется свой аршинчик; так что уже
Принципы и задачи современной критики
405
аршин, которым меряется г. Решетников271 или г. Успенский272, ока-
зывается неприменимым к Шекспиру, Гоголю и т. п. Что может иметь
общего эта произвольная и субъективная критика с тою объектив-
ною, с тою научной, реальной критикой, принципы и задачи кото-
рой мы старались здесь определить? Решительно ничего, кроме разве
(постоянно высказываемого желания сделаться тоже реальною). Но
если это желание действительно существует, то пусть же она его осу-
ществит. Пусть она откажется от всякой субъективности, от всякого
идеализма и станет на твердую почву. Наука потребует от нее только
критически разработанного психологического и социологического
материала, а взамен того даст ей свой «свет», свою «силу», восстано-
вит ее падший авторитет и осветит ее выводы своею санкциею.
ЗАДАЧИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ПРОПАГАНДЫ
В РОССИИ (Письмо к редактору журнала
«Вперед!»)
НЕБОЛЬШОЕ ЛИЧНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ
В конце прошлого года, живя в ссылке, я получил несколько за-
явлений, частью анонимных, частью с подписями, приглашавших
меня оставить ссылку, ехать за границу и принять участие в только
что возникшем тогда органе «русской радикальной революционной
партии «Вперед!»™. Мне известно было, в чьих руках находится это
издание; я знал, что его первая программа (ходившая по рукам в ли-
тографированных листах) возбудила одно лишь негодование во всех
честных кружках нашей молодежи и что его вторая программа хотя
и произвела более благоприятное впечатление, но мало кого вполне
удовлетворила. Я знал также, что первая книжка журнала среди наи-
более радикальной молодежи была встречена крайне холодно и что
некоторые статьи в ней (например, «Знание и революция») вызвали с
ее стороны горячие и резкие протесты. Ввиду этих данных я начинал
опасаться за будущее новорожденного органа. Я боялся, что он не в
состоянии будет сделаться тем, чем он желал сделаться и чем он дол-
жен был сделаться, — литературным представителем, истолкователем
истинных потребностей нашей юной радикально-революционной
партии; я боялся, что он, вместо объединения этой партии, бросит в
нее только новое яблоко раздора, внесет новое разъединение и, таким
образом, вместо того чтобы оказать пользу, принесет один лишь вред
революционному делу. Хотя я не придаю большого значения журналь-
ной пропаганде, но все же я считаю ее одним из средств революцион-
ной борьбы, одним из средств, которым нельзя игнорировать, но на
которое и не следует тратить слишком много революционных сил.
В особенности этим средством нельзя игнорировать, когда оно
употребляется не так, как следует. При нецелесообразном употребле-
нии оно приносит несравненно большую сумму вреда, чем та сумма
пользы, которую оно могло бы принести при употреблении целесоо-
бразном. В последнем случае все, что оно может сделать, — это на-
толкнуть несколько юношей на практическую революционную дея-
тельность, разъяснить им пути и способы этой деятельности, вызвать
Задачи революционной пропаганды в России
407
в обществе сознание своего недовольства существующим порядком. В
первом же случае оно не только может содействовать притуплению
этого сознания, отвлечению юношей от практической революцион-
ной деятельности и т. п., но еще и внести раздор в революционную
партию, приучить молодежь к вредному резонерству, к тому, что да
позволено мне будет назвать революционным онанизмом. Под влия-
нием этих соображений и этих опасений я счел своей обязанностью
последовать сделанным мне приглашениям: оставить ссылку и войти
в непосредственное сношение с редакцией «Вперед!».
Я был, конечно, далек от мысли, что своим участием в журнале
могу что-нибудь прибавить к обширным научным знаниям и лите-
ратурному таланту лица, взявшего на себя ведение дела. Я знал, что
лицо, заведующее редакцией, человек весьма сведущий в сфере мате-
матических, философских и исторических знаний, но что он весьма
мало сведущ в сфере тех практических вопросов, тех насущных инте-
ресов, которые занимают и волнуют нашу молодежь.
Он по возрасту человек другого поколения, поколения сороко-
вых годов, поколения отцов; поколения «детей», поколения той но-
вой молодежи, которая выработалась под влиянием общественных
условии, непосредственно предшествовавших крепостной реформе,
и которая с таким шумом выступила на сцену в ндчале шестидеся-
тых годов, — этого поколения он не знает, а если и знает, то знает,
так сказать, теоретически, по слухам и по книжкам. Сам он никогда
среди него не вращался, никогда не жил одной с ним жизнью. Он
всегда стоял особняком от него274. Происходило это частью от обще-
го направления его занятий, слишком отвлеченных и слишком мало
гармонировавших тогдашнему настроению нашего общества, и в
особенности с настроением нашей молодежи; частью же от того по-
ложения, которое он занимал среди наших литературных партий. По
какой-то странной случайности он постоянно держался около лаге-
ря журналов с несомненно реакционной окраской, журналов нена-
вистных и антипатичных молодежи; его специально научные работы
помещались в официальных, правительственных изданиях, его фи-
лософские и исторические этюды печатались рядом с полицейскими
инсинуациями ex-жандармов Громеки275, фигурировавшего недавно
в роли седлецкого палача, «милого мальчика» Альбертини276 и иных
наездников из клики заматерелого в реакционерстве и всякого рода
эксплуататорстве старика Краевского277. Любимейшие молодежью
408
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
писатели, представители нашей радикальной журналистики, относи-
лись к нему как к человеку враждебной партии, считали его «отста-
лым», клеймили его страшным в то время прозвищем реакционера278.
Понятно, что молодежь сторонилась от него, что между ним и ею
существовали если не явно враждебные, то, во всяком случае, крайне
холодные, натянутые отношения.
Только в конце шестидесятых годов, когда правительственный
гнет достиг, казалось (т. е. казалось тогда, теперь нам это не кажется),
своего апогея, когда царские палачи, обрызганные кровью мученика
Каракозова, потеряли всякий стыд и впали в какое-то полицейское
бешенство, — только в эту несчастную эпоху реакционного безумия,
эпоху диких сатурналий распоясавшегося деспотизма, холодные и
натянутые отношения между теперешним редактором «Вперед!» и мо-
лодежью начали несколько изменяться.
Он оказался в числе «пострадавших»; он сделался одною из жертв
ослиной реакции, и этого для молодежи было довольно279.
За одно это молодежь была готова все простить, все забыть. Она
стала относиться к нему с некоторым доверием, но тогда он сам
уже был оторван от нее. Он был сослан, потом жил за границей,
затем очутился во главе «русского революционного органа», орга-
на, объявившего себя представителем «радикально-революционной
молодежи». Где же и когда же он мог узнать эту молодежь? Нигде
и никогда.
Этому-то недостатку практического знания молодежи я и при-
писывал первые не совсем удачные шаги новорожденного органа.
Мне казалось, что человек, никогда ни в теории, ни на практике не
занимавшийся революционным делом, не может быть верным пред-
ставителем революционной партии, вот почему и журнал, во главе
которого он стоит, не может попасть в унисон с общим направлени-
ем этой партии, вот почему между ним и ею (или по крайней мере
некоторыми ее фракциями) сейчас же возникли недоразумения,
холодные, даже враждебные отношения. Вот почему нашлись в ней
люди, которые с первого же раза бросили ему в лицо обвинение в
измене и предательстве, а некоторые заподозрили его даже в сноше-
ниях с III Отделением.
Верно или неверно было мое объяснение, но я находил его тогда
вполне правдоподобным и потому думал, что каждый честный че-
ловек, признающий пользу журнально-революционной пропаганды
Задачи революционной пропаганды в России
409
и не занятый никакими другими более серьезными работами, что
каждый такой человек, — если только он может пополнить пробелы
редакции по части знания нашей революционной молодежи, — мо-
жет и должен это сделать. Я полагал, что я мог, следовательно, и обя-
зан был это сделать.
В течение всей своей литературной деятельности я постоянно
вращался среди нашей молодежи, среди наших «детей». Я сам принад-
лежу к этому поколению, я переживал с ним его увлечения и ошибки,
его верования и надежды, его иллюзии и разочарования, и каждый
почти удар, который наносила ему свирепая реакция, отражался на
мне или непосредственно, или в лице моих близких товарищей и
друзей; с гимназической скамьи я не знал другого общества, кроме
общества юношей, то увлекавшихся студенческими сходками, то та-
инственно конспирирующих, то устраивающих воскресные школы
и читальни, то заводящих артели и коммуны, то опять хватающихся
за народное образование, за идею сближения с народом и опять и
опять конспирирующих; я всегда был с ними и среди них — всегда,
когда только меня не отделяли от них толстые стены каземата Петро-
павловской крепости; могу ли я не знать людей, с которыми 10 лет
жил одной жизнью, делил пополам и горе, и радость? Мне кажется,
что если я хоть в какой-нибудь сфере знаний имею некоторую опыт-
ность, то только в этой.
Эту-то опытность я и предложил издателю журнала «Вперед!», ею-
то я и думал быть ему полезен.
Меня встретили в Цюрихе с радостью, мои предложения при-
няли. Мне и на ум тогда не приходило определять какими-нибудь
формальными договорами мои отношения к редактору, мое право на
контроль и вмешательство в дела журнала, в его направление. Одна-
ко, чем больше я сближался с редакцией, тем больше я замечал, что
расхожусь с нею по некоторым весьма существенным вопросам, ка-
сающимся революционной деятельности молодежи, что я расхожусь
с нею во взглядах на самую эту молодежь и на те задачи, которые
должен иметь в виду русский революционный журнал.
В то же время, ознакомившись с организацией журнала, я уви-
дел — и увидел к немалому моему удивлению, — что в основе ее ле-
жит принцип единоначалия, что только одно лицо — полный хозя-
ин дела, только оно одно имеет решающий голос, что все остальные
участники могут лишь подавать свои мнения, но не более. Подобная
410
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
организация, несправедливая вообще, в журнале анонимном стано-
вится возмутительно несправедливой. В анонимном журнале ответ-
ственность за направление его падает в одинаковой мере на всех лиц,
принимающих в нем постоянное участие. Она не единична, а коллек-
тивна; равная же ответственность естественно предполагает равные
права и обязанности. Это ясно, как день.
Но не с одной только теоретической точки зрения я не мог до-
пустить принцип единоначалия; я особенно не могу допустить его с
точки зрения чисто практической. Ведь это значило бы предоставить
ведение всего дела, дела, близкого каждому революционеру, дела, в
успехе которого заинтересована вся молодежь, одному лицу, и при-
том лицу, по всем своим прецедентам весьма мало внушающему к
себе доверие как к революционеру. Я отдаю полную справедливость
талантам и знаниям этого лица, и, если бы дело шло о каком-нибудь
издании вроде энциклопедического словаря, я бы не стал спорить
против его единовластия. Но в деле издания революционного журна-
ла я самым положительным образом восстаю против него. Я самым
положительным образом отрицаю его компетентность в решении
практически революционных вопросов, в определении истинных
потребностей и желаний нашей молодежи, в уяснении ее программы
и т. п., потому что я знаю, что эти вопросы лежат совершенно вне
сферы его обычных умственных занятий, вне сферы его знаний, вне
сферы его житейской опытности.
Само собой понятно, что мои отношения к редакции должны были
измениться: прежде всего я пожелал определить их точно и ясно.
С этой целью я составил записку, в которой изложил свой взгляд
на те общие требования, которым должна удовлетворять, по моему
мнению, программа русского революционного журнала280. При сло-
весных объяснениях, возникших у нас по этому поводу, я достиг того,
чего желал. Наши разногласия определились.
Оказалось, что мы расходимся в весьма существенных пунктах;
однако я думал, что мы все-таки можем вместе работать, если только
мы будем нести в журнале одинаковые обязанности и пользоваться
равными правами, т. е. если организация журнала изменится. Не же-
лая совсем ставить этого вопроса на чисто личную точку и щадя по
возможности самолюбие почтенного редактора, я потребовал про-
сто во имя справедливости, во имя соображений чисто теоретиче-
ских предоставление каждому постоянному сотруднику, сочувствую-
Задачи революционной пропаганды в России
411
щему журналу, равенства прав и обязанностей во всем, что касается
литературной и экономической стороны издания.
Я поставил эти требования условием sine qua non моего участия
в журнале. Мог ли я поступить иначе? Мог ли я взять на себя ответ-
ственность за направление журнала, с которым я во многом не согла-
сен и на которое я, однако же, не могу иметь никакого существенного
влияния, в котором я не могу делать никаких поправок, никаких из-
менений? Мог ли я поддерживать орган, претендующий быть пред-
ставителем всей нашей радикально-революционной партии, когда
этот орган находится в единоличном заведовании человека, никогда
не принадлежавшего к этой партии, не знающего ее, а если и знаю-
щего, то лишь в теории, а не на практике?
Редакция отказалась принять мои условия, я отказался от сотруд-
ничества, этим вполне и окончательно исчерпывался вопрос о на-
ших личных отношениях.Но кроме этого личного вопроса тут был
затронут другой вопрос, вопрос общий, вопрос, имеющий, по моему
мнению, весьма существенное значение для всей нашей революци-
онной молодежи, вопрос, тесно связанный с некоторыми основны-
ми пунктами ее революционной программы. Это — вопрос о задачах
и целях русского революционного журнала, т. е. О задачах и целях
революционной пропаганды вообще. Около него-то и вертелись все
мои объяснения с редакцией; он-то и составляет предмет настояще-
го моего письма; потому-то я и счел возможным принять предложе-
ние некоторых из здешних моих друзей и обнародовать это письмо.
Я думаю, что, с одной стороны, оно может послужить к выяснению
существенных пунктов нашей революционной программы, с дру-
гой — бросит некоторый свет на отношение наиболее радикальных
кружков нашей революционной молодежи к журналу «Вперед!», оно
покажет сторонникам этого журнала, где следует искать истинные
причины той холодности, того недовольства, которое проглядывает
в этих отношениях. Оно покажет им, что для его объяснения им не-
чего ссылаться на невежество и легкомыслие русской молодежи, на
недобросовестные интриги, на ковы281 каких-то враждебных партий
и тому подобные призраки их собственной фантазии.
ПИСЬМО К РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «ВПЕРЕД!»
I
Я отказался от сотрудничества в вашем журнале, потому что вы
отказались предоставить мне наравне с вами право решающего го-
лоса в выборе и помещении статей, право контроля над общим на-
правлением журнала*. Но мне было бы прискорбно, если бы вы и
ваши сторонники, основываясь на этом факте, вывели заключение,
что я разошелся с вами из-за личного самолюбия, из-за вопроса о
первенстве. В общем деле, м. г., в деле, касающемся дорогих для меня
интересов русской революционной партии, я никогда еще не руко-
водствовался, никогда не могу руководствоваться личными побужде-
ниями; я всегда их приносил и всегда буду приносить в жертву этой
партии, этого общего всем нам дела, дела русской революции. Я не
хочу, чтобы даже вы могли превратно истолковать мое поведение,
набрасывать тень на руководившие мною мотивы. Поэтому не до-
вольствуясь нашими личными объяснениями, я вам решаюсь писать.
Прочтя это письмо внимательно и обсудив беспристрастно мои ар-
гументы, вы должны будете убедиться, что я поступил так, как обязан
был поступить всякий честный человек, дорожащий интересами ре-
волюционной партии.
Если бы я был во всем согласен с вашим журналом или, наконец,
если бы я питал к вам, подобно теперешним вашим сотрудникам, без-
граничное личное доверие, если бы я видел в вас истинного и насто-
ящего представителя русской революционной мысли, я бы никогда
не решился поднять вопрос о несправедливости принципа едино-
началия. Я бы охотно пожертвовал этим принципом практическому
интересу дела; я бы работал у вас; я бы предоставил в полное ваше
распоряжение весь тот запас знаний и способностей, которыми я об-
ладаю, и мне на ум бы не приходила мысль спорить о правах.
Но вы сами понимаете, что ни я и никто из молодежи шестиде-
сятых годов не мог питать к вам подобного доверия. Мы все знали,
кем вы были, прежде чем сделались революционером. Мы знали,
что вы половину своей жизни служили на службе у русского пра-
*Я говорю здесь только о себе, потому что другие ваши сотрудники отказа-
лись от тех прав, которых я требовал для них и для себя.
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
413
вительства, получая от него чины и награды; что вы никогда не
мешались в «политику», никогда даже в теории не занимались во-
просами, имеющими какое-нибудь непосредственное отношение
к социальной революции. Вы всегда держались в стороне от всех
наших революционных кружков, вели жизнь, выражаясь вашими
же словами, «уединенного кабинетного мыслителя», и притом еще
такого мыслителя, который вечно или витал в туманных сферах от-
влеченной философии, или совершал благонамеренные экскурсы в
область физико-математических и исторических наук. Ваша мысль,
постоянно занятая либо математическими формулами, либо мета-
физикой, либо философским созерцанием прошлого, была чужда
живым вопросам дня.
В «медовый месяц» нашего либерализма, когда все общество увле-
калось общественными вопросами, когда у всех лихорадочно бился
пульс, когда даже философ Страхов сделался политиком282, вы и одни
вы спокойно беседовали о задачах философии.В то время, когда все
честные, молодые, живые силы группировались около представите-
лей нашей радикальной журналистики, — выработали в лагере Кра-
евского, стояли под знаменем, служившим символом рутины.
Имея за собой такое прошлое, вы не могли и не должны были-
рассчитывать на полное доверие с нашей стороны. Ваши настоящие
заявления слишком резко противоречат всей вашей предшествовав-
шей жизни. Если бы вы были «флюгером», тогда другое дело, но ведь
вы человек с твердыми, весьма ясно определившимися убеждения-
ми.’Как же это мог случиться с вами такой удивительный переворот?
Как это вы вдруг из спокойного философа, из благонамеренного со-
трудника старых «Отечественных записок» превратились в красно-
го революционера, в редактора журнала, объявившего себя органом
«радикально-революционной партии»? Такие метаморфозы всегда
немножко подозрительны.
Не то чтобы я сомневался в вашей искренности, не то чтобы я
не верил в действительность вашего превращения (чего на свете не
бывает), но, не посетуйте на меня за откровенность, я не верю, я не
могу поверить в его прочность. Мне кажется, что от старых привы-
чек, от старых идеалов, вошедших в плоть и в кровь человека, нельзя
так же легко отказаться, как от изношенного платья. Рано или поздно
они пробьются наружу и смоют новые, навеянные извне убеждения.
Личность, постоянно привыкшая работать в одном направлении, не
414
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
может безнаказанно перескочить в другое, ему противоположное.
Старый человек помимо его воли скажется в новом. И разве он не
сказался в той первой программе, которую вы составили для вашего
журнала? Мог ли бы действительный революционер сочинить что-
нибудь подобное? Стал ли бы он толковать о возможности револю-
ции при помощи легализма! Правда, вы моментально отказались от
своего изобретения, чуть только увидели, что над ним смеются; вы
написали другую программу (говорят даже, что была и третья), но и в
вашем новом profession de foi283 сквозь революционные фразы скво-
зило далеко не революционное содержание. Да, наконец, самая по-
спешность, с которой вы меняли свои революционные professions de
foi, не свидетельствовала ли она о шаткости и неустойчивости ваших .
революционных убеждений? Скажите же по совести, мог ли, имел ли
я право доверять вам.
Правда, вы несколько раз старались убедить меня, что ваши лич-
ные мнения не могут иметь существенного влияния на мнения редак-
тируемого вами журнала, что хотя по своим приватным взглядам вы
продолжаете стоять на точке зрения первой программы, но что это ;
нисколько не мешает вам в качестве редактора революционного J
органа проводить в нем самые радикальные, самые революционные ;
идеи. Таким образом, по вашим же собственным словам выходило, что
вы изображаете собой некоторого рода двуипостась, первое лицо
которой — философ, постепеновец, либерал, верующий в прогресс,
а второе — красный революционер, редактор органа «радикально-
революционной партии». Но кто же мог мне поручиться, что первое
лицо когда-нибудь не поглотит второе, что философ не зажмет рта
революционеру и не заставит его плясать по своей дудке? Напротив,
судя по двум первым книжкам «Вперед!», мне казалось, что это погло-
щение революции философией уже факт совершившийся.
В самом деле: вникните в сущность распространяемых вашим жур-
налом идей и вы сами убедитесь, что они могут привести к торжеству
всего, чего хотите, но только не к торжеству революции.
Да нужно ли еще вам в этом убеждаться? Мне кажется, что вы уж
давно в этом убеждены и что именно потому-то вы и распростра-
няете их. Не примите это за упрек в лицемерии. Нет, вы совершенно
искренно не верите в революцию и не желаете ей успеха. Точно так
же вы искренни и тогда, когда толкуете о необходимости револю-
ции, когда выражаете твердую надежду на ее несомненное торжество
Пиамо к редактору журнала «Вперед!»
415
и т. п. Вы только злоупотребляете словами. То, что вы и ваш журнал
называете революцией, то совсем не революция, по крайней мере не
о такой революции мечтает наша революционная партия, не для та-
кой революции должна готовить себя наша молодежь.
II
Что подразумевает ваш журнал под словом революция'! Народное
движение, направленное к уничтожению существующего порядка ве-
щей, к устранению тех исторически выработавшихся условий эко-
номического быта, которые его давят и порабощают. Это слишком
обще. Какое движение? Осмысленное, разумное, вызванное ясным
сознанием принципиальных недостатков диких общественных усло-
вий, руководимое верным и отчетливым пониманием как его средств,
так и конечных целей. Это сознание и это понимание должны быть
присущими всему народу или по крайней мере большинству его, —
только тогда, по вашему мнению, совершится истинная народная
революция. Всякую другую революцию вы называете искусственным
«навязыванием народу революционных идей» (кн. I, «Наша програм-
ма»), «Будущий строй русского общества, — гласит ваша програм-
ма, — осуществлению которого мы решились содействовать, должен
воплотить в дело потребности большинства, им самим сознанные
и понятые» (ib).
Следовательно, революцию вы понимаете в смысле осуществле-
ния в общественной жизни потребностей большинства, им самим
сознанных и понятых. Но разве это будет революция в смысле на-
сильственного, переворота? Разве когда большинство сознает и пой-
мет как свои потребности, так и те пути и средства, с помощью кото-
рых их можно удовлетворить, разве тогда ему нужно будет прибегать
к насильственному перевороту? О, поверьте, оно сумеет тогда сделать
это, не проливая ни единой капли крови, весьма мирно, любезно и,
главное, постепенно. Ведь сознание и понимание всех потребностей
придет к нему не вдруг. Значит, нет резона думать, будто и осущест-
влять эти потребности оно примется зараз: сначала оно сознает одну
потребность и возможность удовлетворить ее, потом другую, третью
и т. д., и, наконец, когда оно дойдет до сознания своей последней по-
требности, ему уже даже и бороться ни с кем не придется, а уже о на-
силии и говорить нечего.
416
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Значит, ваша революция есть не иное что, как утопический путь
мирного прогресса. Вы обманываете и себя и читателей, заменяя сло-
во прогресс словом революция. Ведь это шулерство, ведь это подта-
совка!
Неужели вы не понимаете, что революция (в обыденном смысле
слова) тем-то и отличается от мирного прогресса, что первую дела-
ет меньшинство, а второй — большинство. Оттого первая проходит
обыкновенно быстро, бурно, беспорядочно, носит на себе характер
урагана, стихийного движения, а второй совершается тихо, медлен-
но, плавно, «с величественной торжественностью», как говорят исто-
рики. Насильственная революция тогда только и может иметь место,
когда меньшинство не хочет ждать, чтобы большинство само сознало
свои потребности, но когда оно решается, так сказать, навязать ему
это сознание, когда оно старается довести глухое и постоянно при-
сущее народу чувство недовольства своим положением до взрыва.
И затем, когда этот взрыв происходит, — происходит не в силу
какого-нибудь ясного понимания и сознания и т. п., а просто в силу
накопившегося чувства недовольства, озлобления, в силу невыно-
симости гнета, — когда этот взрыв происходит, тогда меньшинство
старается только придать ему осмысленный, разумный характер, на-
правляет его к известным целям, облекает его грубую чувственную
основу в идеальные принципы. Народ действительной революции —
это бурная стихия, все уничтожающая и разрушающая на своем пути,
действующая всегда безотчетно и бессознательно. Народ вашей рево-
люции — это цивилизованный человек, вполне уяснивший себе свое
положение, действующий сознательно и Целесообразно, отдающий
отчет в своих поступках, хорошо понимающий, чего он хочет, по-
нимающий свои истинные потребности и свои права, человек прин-
ципов, человек идей.
Но где же видано, чтобы цивилизованные люди делали револю-
ции! О, нет, они всегда предпочитают путь мирного и спокойного
прогресса, путь бескровных протестов, дипломатических компро-
миссов и реформ — пути насилия, пути крови, убийств и грабежа.
Потому, повторяю опять, когда «большинство народа» дойдет до
«ясного понимания и сознания» своих потребностей, тогда насиль-
ственный, кровавый переворот станет немыслим, тогда наступит та
эра «бескровных революций» в немецком вкусе, о которой мечтал
Лассаль284, идея которой лежит в основе современного западноевро-
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
417
пейского рабочего движения, в основе немецкой программы Интер-
национала285.
Буржуа и философы, палачи и эксплуататоры без особенного
страха и трепета созерцают отдаленную возможность наступления
подобной эры. При словах бескровная революция их волосы не под-
нимаются дыбом, они только лукаво улыбаются и одобрительно ки-
вают головами. Они знают, что эти «тихие ужасы» начнутся не при
них, не при их детях, не при их внуках, даже не при их правнуках, что
к тому времени, когда «большинство сознает и поймет свои потреб-
ности», солнце, быть может, давно уже потухнет и на земле наступит
царство вечного мрака и холода, царство смерти.
Даже нашему III Отделению, впадающему в умоисступление при
одном слове революция, подобная революция — ваша революция,
революция, обусловленная «ясным сознанием и пониманием боль-
шинством своих потребностей», не может быть страшной. Напротив,
его прямой интерес состоит в том, чтобы пропагандировать ее идеи.
С помощью такой пропаганды можно совсем сбить молодежь с толку,
представляя ей действительную революцию как искусственное на-
вязывание народу несознанных и непрочувствованных им идей, как
нечто деспотическое, эфемерное, скоротечное и потому вредное;
уверяя ее, что победа народного дела, что радикальйый переворот
всех существующих общественных отношений зависит от степени
сознания народом его прав и потребностей, т. е. от степени его ум-
ственного и нравственного развития, можно незаметно довести ее
до убеждения, будто развивать народ и уяснять ему его потребности
и т. п. — значит подготовлять не торжество мирного прогресса, а тор-
жество истинной революции.
III
Ваш журнал именно и ведет такую пропаганду; он именно и стре-
мится довести молодежь до такого убеждения, т. е., сам того не ведая
и, вероятно, не желая, он служит целям и интересам III Отделения.
Напрасно вы стали бы отрицать тот скрытый смысл, который вы
придаете слову революция-, напрасно вы стали бы уверять, будто вы
никогда не защищали в вашем журнале пути мирных реформ, бес-
кровного прогресса. Я знаю, ваш журнал никогда не решится пропо-
ведовать открыто ваших идей; но они, если можно так выразиться,
418
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
постоянно присутствуют в нем в скрытом состоянии-, они придают
ему известный цвет, известное направление; они составляют его дух.
Я знаю — слово революция не сходит у нас с языка, но в душе вы ей
не верите.
Да, вы не верите в возможность кровавого переворота! В против-
ном случае вы не могли бы поставить его в зависимость от такого
условия (сознание и понимание большинством его прав и потреб-
ностей), при котором он немыслим. Вы не могли бы сделать одним
из основных и неизменных пунктов программы своего журнала по-
ложения: «Лишь тогда, когда течение исторических событий укажет
само (?!) минуту переворота и готовность к нему народа русского,
можно считать себя вправе призвать парод к осуществлению этого
переворота» (кн. I, стр. 14, «Наша программа»). Кому это «можно счи-
тать себя вправе...» и т. д.? Вам? Но не нам.
Неужели вы не понимаете, что революционер всегда считает и
должен считать себя вправе призывать народ к восстанию; что тем-
то он и отличается от философа-филистера, что, не ожидая, пока те-
чение исторических событий само укажет минуту, он выбирает ее
сам, что он признает народ всегда готовым к революции.
Нет, вы это понимаете, и потому-то вы и поспешили включить
ваше положение в число основных пунктов программы. Вы хоте-
ли этим дать понять, кому следует, что вас нельзя смешивать с на-
стоящими революционерами, революционерами-практиками, что
хотя вы и толкуете о революции, но совсем не о той, к которой они
стремятся, что ваша революция совершенно особая, никому никаки-
ми опасностями в настоящем не грозящая, что она возможна лишь
в отдаленном будущем, «когда течение исторических событий само
укажет минуту», когда народ будет приготовлен к ней, т. е. поймет и со-
знает свои права и потребности.
Этим-то вашим неверием в возможность революции (т. е. револю-
ции настоящей, а не той призрачной, которой вы заменяете небла-
гозвучные слова мирный прогресс) объясняются ваши отношения к
нашей революционной молодежи, советы, с которыми вы к ней обра-
щаетесь, наконец ваши взгляды на задачи революционного журнала.
Кто не верит в возможность революции в настоящем, тот не верит
в народ, не верит в его приготовленность к ней; тот должен искать
вне народа каких-нибудь сил, каких-нибудь элементов, которые мог-
ли бы подготовить его к перевороту. Вы ищете этих сил в среде нашей
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
419
интеллигентной молодежи. Вы думаете, что эта молодежь должна от-
правиться в народ и «уяснить ему его потребности, подготовить к
самостоятельной и сознательной деятельности для достижения ясно
понятых целей» (кн. I, стр. 14). Лишь следуя вашему совету, она, уве-
ряете вы, «может считать себя действительно полезным участником в
современной подготовке лучшей будущности России» (ib.).
Всякую другую революционную деятельность, не направленную к
«уяснению и подготовлению» народа, вы считаете, таким образом, бес-
полезной. Конечно, с вашей точки зрения, вы правы. Ведь все другие
революционные деятельности, до которых так падка наша молодежь,
все эти агитации, демонстрации, заговоры и т. п., — все это имеет
своею целью вызвать то, что вы называете «искусственной револю-
цией» (стр. 16). Ну, а вы хотите естественной, требующей предвари-
тельного «уяснения» и «подготовления», наступающей по указанию
«течения исторических событий». Гр. Шувалов286, если бы он читал
ваш журнал’, должен бы был вас поблагодарить за это остроумное
разделение революций на естественные и искусственные.
Если вам удастся убедить молодежь в бесполезности последних и
в необходимости первых, то III Отделению придется почить на лав-
рах. Деятели искусственных революций только ему и опасны, только
с ними оно борется, только они причиняют ему всего больше хлопот
и печалей. Ваша же «естественная революция» едва ли его особенно
обеспокоит: в ее возможность оно верит, вероятно, ровно столько
же, сколько вы верите в возможность революции «искусственной».
Притом же ваши дальнейшие советы юношам должны убедить его,
что «делатели естественных революций» не будут ему слишком на-
доедать, что это будут люди солидные и терпеливые, привыкшие «в
поте лица своего» подвизаться на поприще «саморазвития» и «са-
моперевоспитания», постоянно обогащающие себя «солидными и
основательными знаниями». Какой же вред может произойти от та-
ких благонамеренных подвижников?
’Судя, однако, по тем преследованиям, которым он подвергает юношей за
чтение «Вперед!», можно думать, что сам он его не читает. Или уже он тоже на-
чинает заражаться философией? О, граф, прилично ли жандармскому генералу
философствовать, прилично ли ему мучить себя ее призраками? Жандарм мо-
жет пользоваться ее услугами, спору нет, но верить в ее утопии, трепетать перед
созданным ею фантомом какой-то «естественной революции», — это, право,
Даже неприлично.
420
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
«Лишь строгой личной и усиленной подготовкой, — говорите
вы, — можно выработать в себе возможность {одну только еще воз-
можность!) полезной деятельности среди народа».
«Лишь внушив народу доверие к себе, как клинности (а то еще
как же?), можно создать необходимые условия подобной деятель-
ности».
Оба эти положения вы признаете неизменными членами своего
революционного символа веры (ваша программа, кн. I, стр. 16). Затем
в статьях «Знание и революция» (кн. I) и «Революционеры из при-
вилегированной среды» (кн. II)287 ваш журнал подробно развивает,
в чем именно должна состоять эта «строгая усиленная подготовка»
и это «внушение народу доверия к себе как к личности».
Общий смысл и заключительный вывод обеих статей таков: юноши,
если вы хотите быть революционерами (в смысле т. е. «уяснителей» и
«подготовителей»), то прежде всего учитесь: «выработайте в себе кри-
тическую силу мысли правильными методами» (кн. I, стр. 225), «изу-
чите специально какую-нибудь отрасль науки» (стр. 229), «обогатите
свой ум серьезным и основательным знанием» (кн. II, стр. 148), «пере-
делайте и перевоспитайте себя физически и нравственно настолько,
чтобы бодро переносить все лишения, не гнуться при всяких невзго-
дах» (ib.). Вот совет, с которым ваш журнал считает теперь удобным и
своевременным обращаться к молодежи. Я уже несколько раз, м. г., в
личных беседах с вами говорил вам, что я думаю о подобных советах.
И теперь, когда я опять коснулся их, я не могу удержаться, чтобы не
выразить снова и снова того чувства глубокого негодования, которое
они всегда возбуждали во мне.
Как! Страдания народа с каждым днем все возрастают и возраста-
ют; с каждым днем цепи деспотизма и произвола все глубже и глубже
впиваются в его измученное и наболевшее тело, с каждым днем пет-
ля самодержавия все туже и туже затягивается на нашей шее, — а вы
говорите: подождите, потерпите, не бросайтесь в борьбу, сначала
поучитесь, перевоспитайте себя.
О, боже, неужели это говорит живой человек живым людям?
Ждать! Учиться, перевоспитываться! Да имеем ли мы право ждать?
Имеем ли мы право тратить время на перевоспитание? Ведь каждый
час, каждая минута, отдаляющая нас от революции, стоит народу
тысячи жертв; мало того, она уменьшает самую вероятность успеха
переворота. Пока самый сильный и могущественный враг, с которым
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
421
нам приходится бороться, — это наше правительство с его военными
силами, с его громадными материальными средствами. Между ним и
народом не существует еще никакой посредствующей силы, которая
могла бы на долгое время остановить и удержать народное движение,
раз оно началось.
Сословие наших землевладельцев, взятое само по себе, разрознен-
но, слабо и как по своей численности, так и по своему экономиче-
скому положению совершенно ничтожно. Наше tiers etat28S состоит
более чем наполовину из пролетариев, из нищих, и только в мень-
шинстве его начинают вырабатываться настоящие буржуа в западно-
европейском смысле этого слова.
Но, конечно, нельзя надеяться на слишком долгое существование
этих благоприятных для нас общественных условий; хотя тихо и
вяло, но все же мы кое-как подвигаемся по пути экономического раз-
вития. А это развитие подчинено тем же законам и совершается в том
же направлении, как и экономическое развитие западноевропейских
государств.
Община уже начинает разлагаться; правительство употребляет
все усилия, чтобы уничтожить и разорить ее вконец; в среде кре-
стьянства вырабатывается класс кулаков, покупщиков и съемщиков
крестьянских и помещичьих земель — мужицкая аристократия. Сво-
бодный переход поземельной собственности из рук в руки с каж-
дым днем встречает все меньше и меньше препятствий, расширение
земельного кредита, развитие денежных операций с каждым днем
становятся все значительнее, Помещики volens-nolens289 поставлены
в необходимость вводить усовершенствования в системе сельского
хозяйства. А прогресс сельского хозяйства идет обыкновенно рука об
руку с развитием туземной фабричной промышленности, с развити-
ем городской жизни. Таким образом, у нас уже существуют в данный
момент все условия для образования, с одной стороны, весьма силь-
ного консервативного класса крестьян-землевладельцев и фермеров,
с другой — денежной, торговой, промышленной, капиталистической
буржуазии. А по мере того как классы эти будут образовываться и
укрепляться, положение народа неизбежно будет ухудшаться и шан-
сы на успех насильственного переворота становиться все более и бо-
лее проблематическими.
Вот почему мы не можем ждать. Вот почему мы утверждаем, что
революция в России настоятельно необходима и необходима имен-
422
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
но в настоящее время-, мы не допускаем никаких отсрочек, никакого
промедления. Теперь или очень не скоро, быть может никогда). Те-
перь обстоятельства за нас, через 10, 20 лет они будут против нас.
Понимаете ли вы это? Понимаете ли вы истинную причину нашей
торопливости, нашего нетерпения?
IV
М. г., я думаю, что вы не можете этого понять, не можете потому,
что в вас нет той веры, которая составляет нашу силу. Вы не верите в
революцию, вы не верите в народ, вы не верите, что он может совер-
шить ее без предварительной подготовки. Точно так же вы не верите
и в нашу революционную молодежь; вы не верите, что она уже готова
к революционной деятельности. И в том, и в другом случае причина
вашего неверия одна и та же: постоянное смешение понятия револю-
ции с понятием мирного прогресса. Вы думаете, будто революции
всегда должно предшествовать, что она всегда должна подготовлять-
ся знанием, будто знание пролог революции.
В нашем народе вы видите полное отсутствие знания, и вы гово-
рите, что народ еще не готов для революции. Замечая, что и наша мо-
лодежь по части знаний не особенно сильна, вы находите, что и она
еще недостаточно подготовлена к революционной деятельности, вы
советуете ей поучиться, а потом заняться обучением народа. И конеч-
но, с вашей скрытой, потаенной точки зрения, той точки, которую
вы никогда не решитесь открыто высказать, но с которой вы и ваш
журнал никогда не сходят, с точки зрения мирного прогресса, — вы
правы, тысячу раз правы. Всякий, кто хочет содействовать мирному
прогрессу, должен учиться, учиться и учиться, накоплять и распро-
странять знания; они — необходимое условие этого прогресса. Но
они — совсем не необходимое условие революции. Они создают
прогресс, но не они создают революцию.
Революции делают революционеры, а революционеров соз-
дают данные социальные условия окружающей их среды. Всякий
народ, задавленный произволом, измученный эксплуататорами,
осужденный из века в век поить своею кровью, кормить своим те-
лом праздное поколение тунеядцев, скованный по рукам и по ногам
железными цепями экономического рабства, — всякий такой народ
(а в таком положении находятся все народы) в силу самых условий
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
423
своей социальной среды есть революционер; он всегда может-, он
всегда хочет сделать революцию; он всегда готов к ней. И если он в
действительности не делает ее, если он в действительности с осли-
ным терпением продолжает нести свой мученический крест... то это
только потому, что в нем забита всякая внутренняя инициатива, что
у него не хватает духа самому выйти из своей колеи; но раз какой-
нибудь внешний толчок, какое-нибудь неожиданное столкновение
выбили его из нее — и он поднимается, как бурный ураган, и он де-
лает революцию.
Наша учащаяся молодежь точно так же в большинстве случаев на-
ходится в условиях, благоприятных для выработки в ней революци-
онного настроения. Наши юноши — революционеры не в силу своих
знаний, а в силу своего социального положения. Большинство их —
дети родителей-пролетариев или людей, весьма недалеко ушедших
от пролетариев. Среда, их вырастившая, состоит либо из бедняков,
в поте лица своего добывающих хлеб, либо живет на хлебах у госу-
дарства; на каждом шагу она чувствует свое экономическое бессилие,
свою зависимость. А сознание своего бессилия, своей необеспечен-
ности, чувство зависимости всегда приводят к чувству недовольства,
к озлоблению, к протесту.
Правда, в положении этой среды есть и другие условия, парали-
зующие действие экономической нищеты и политической зависи-
мости; условия, до известной степени примиряющие с жизнью пото-
му, что они дают возможность эксплуатировать чужой труд; условия,
заглушающие недовольство, забивающие протест, развивающие в
людях тот узкий, скотский эгоизм, который не видит ничего дальше
своего носа, который приводит к рабству и тупому консерватизму. Но
юноши, еще не охваченные губительным влиянием условий второго
рода, еще не втянувшиеся в будничную практику пошлой жизни, не
успевшие присосаться ни к одному из легализированных способов
грабежа и эксплуатации, юноши, не видящие ничего в будущем, кро-
ме необеспеченности и зависимости, вынесшие из прошлого без-
отрадные воспоминания о всякого рода унижениях и страданиях,
которым зависимость и нищета подвергают человека, — эти юноши,
едва они начинают сознательно мыслить, невольно, неизбежно при-
ходят к мысли о необходимости революции, невольно, неизбежно
становятся революционерами. В революции они видят единствен-
ную возможность выйти из того положения, в которое втиснули их
424
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
данные экономические и политические условия нашей социальной
жизни*.
Вот почему почти вся наша революционная партия слагается из
одной учащейся молодежи, вот почему никакие гонения, никакие
ухищрения III Отделения, никакие Голицыны290, Муравьевы291, Шува-
ловы и Левашовы292, ни тюрьмы, ни крепости, ни ссылки, ни каторга,
ни виселицы, ни расстреливания — ничто и никто не может выку-
рить из нее революционного духа, этого «корня всех зол».
Напрасно царские опричники с каким-то диким бешенством топчут
и давят молодые силы, напрасно пускают они в ход все возможные и
невозможные средства, чтобы устрашить, запугать или хоть развратить
молодежь, напрасно восстановляют они против нее общественное мне-
ние, бросают в нее грязью и инсинуациями, напрасно: ни их угрозы, ни
их ласки, ни их кары, ни их преследования, ни их клеветы — ничто
не может одолеть ее. Десятки, сотни юношей ежегодно гибнут в этой
неравной борьбе, но на месте погибших борцов сейчас же являются
новые, и борьба продолжается почти без отдыха, без перерывов.
‘Может быть, для вас, м. г., для вас, не знающих молодежи, не понимающих
ни ее стремлений, ни ее идеалов, чуждых ее духу, — может быть, для вас, говорю
я, все эти мои соображения покажутся недостаточно убедительными. В таком
случае позвольте мне сослаться на слова одного из типических представителей
нашей современной молодежи. Вы можете видеть конкретное «подтверждение
моих отвлеченных, абстрактных умозаключений».
«Кто мы и чего должны мы хотеть в силу самой необходимости?» — вот во-
прос, который поставил Нечаев в первом номере «Общины» и вот как он отвечал
на него:
«Мы, дети голодных, задавленных лишением отцов, доведенных до отупения
и идиотизма матерей».
«Мы, взросшие среди грязи и невежества, среди оскорблений и унижений;
с колыбели презираемые и угнетаемые всевозможными негодяями, счастливо
живущими при существующем порядке».
«Мы, для которых семья была преддверием каторги, для которых лучшая
пора юности прошла в борьбе с нищетой и голодом, пора любви, пора увлече-
ний — в суровой погоне за куском хлеба».
«Мы, у которых все прошлое переполнено горечью и страданиями, в буду-
щем тот же ряд унижений, оскорблений, голодных дней, бессонных ночей, а в
конце концов суды, остроги, тюрьмы, рудники или виселица». «Мы находимся в
положении невыносимом и так иди иначе хотим выйти из него». Вот почему в
изменении существующего порядка общественных отношений заключаются
все наши желанные стремления, все заветные цели».
«Мы можем хотеть только народной революции».
«Мы хотим ее и произведем ее» («Община», № 1, стр. 3).
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
425
Это точно какая-то сказочная тысячеголовая гидра: отрубят одну
голову на ее месте вырастает другая сейчас же! И ни в одном царском
арсенале нет такого орудия, которым можно бы было ее убить. Чтобы
ее убить, нужно изменить социальные условия той среды, из которой
выходит наша учащаяся молодежь, нужно перестроить заново все
здание нашей общественной жизни, т. е. деспотическое государство
должно убить прежде всего само себя. В этой-то неуничтожимости
(при данных, разумеется, условиях), в этой, так сказать, бессмертно-
сти нашей революционной молодежи и заключается один из основ-
ных элементов ее силы. На сознании этой силы она основывает свою
веру в свое революционное призвание. И эта вера, одушевляя и вдох-
новляя юношей, дает им смелость мужественно поддерживать нерав-
ную борьбу с их страшным врагом, укрепляет их энергию, поощряет
их на отважные подвиги, делает из них героев.
Согласитесь, м. г., что вера для них необходима, что без нее они
превратятся в пустых, холодных резонеров, что она верный залог и
неизбежное условие их успеха. Если вы согласитесь с этим, вы долж-
ны будете согласиться и с обратным положением. Вы должны буде-
те согласиться, что каждый человек, который старается разрушить,
убить эту веру, который подкапывается под ее основание, что такой
человек действует во вред революционной партии, что'он деморали-
зует революционную молодежь, парализует ее деятельность, что он
враг революции!
Не так ли?
V
А между тем, м. г., вы именно и действуете в этом смысле. Не имея
в себе той веры, которая нас одушевляет, вы хотите отнять ее у моло-
дежи. «Мы утверждаем, — говорит ваш журнал, — что тип молодежи
русской вовсе не революционный; что если и выходят из этой сре-
ды искренние и горячие борцы за народное освобождение, то эти
борцы представляют собою каплю в море, случайное исключение...»
(кн. II, стр. 128, «Революционеры из привилегированной среды»). По
мнению вашего журнала и, если я не ошибаюсь, вашему собственно-
му, тип нашей молодежи чисто буржуазный, все ее стремления, все
ее идеалы вращаются около вопросов личного благополучия, она на-
426
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
сквозь пропитана узким эгоизмом, ее истинные интересы состоят не
в том, чтобы разрушать, а, напротив, в том, чтобы поддерживать и
защищать существующий порядок потому, будто бы, что этот поря-
док выгоден для нее, для молодежи; она нравственно испорчена, она
отличается «типичной поверхностностью мысли и чувства»; она не-
вежественная, легкомысленная и т. д. Вы составляете против нее це-
лый обвинительный акт, более строгий и резкий, чем те обвинитель-
ные акты, которые под диктовку III Отделения писались и пишутся гг.
Авенариусами293, Стебницкими294, Писемскими295 и Крестовскими296
с братией297.
Конечно, я далек от мысли предполагать, будто у вас и у этих
господ одни и те же руководящие мотивы, одни и те же цели. Нет;
наемные писаки инсинуировали на молодежь для того, чтобы дис-
кредитировать ее во мнении общества; вы же обличаете ее для того,
чтобы дискредитировать ее веру в ее силы, ее веру в ее революцион-
ное призвание. Наемные писаки хотели отвратить общество от его
революционной молодежи; вы же хотите отвратить молодежь от ее
революционной деятельности.
Вот существенная разница между вами и ими; я ее не отвергаю.
Но я утверждаю, что с точки зрения интересов революционной пар-
тии ваша радикально-революционная пропаганда гораздо вреднее
реакционно-полицейской пропаганды наших литературных сыщи-
ков. Их грязные сплетни не могли оказать никакого деморализующе-
го влияния на нашу молодежь, не могли ослабить и разрядить нашу
революционную армию.
Ваши же обличения могут это сделать, могут потому, что они
подрывают у большинства молодежи веру в возможность для нее
непосредственной практической революционной деятельности. Вы
ставите между нею и этой возможностью высокую стену, которая на-
зывается на вашем языке «строгой, усиленной личной подготовкой»;
только те, у кого хватит силы перелезть через нее, у кого хватит вы-
носливости, времени и способностей благополучно пройти проек-
тируемый вами воспитательный искус (кн. II, стр. 148, «Революцио-
неры привилегированной среды»), только для этих счастливцев и
открывается возможность полезной деятельности на пользу народа.
Остальные — ненужные трутни, им нет места в рядах революцион-
ной партии, для них нет прибора за революционной трапезой, им не
дано причаститься из той святой чаши, которая, по словам покойно-
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
427
го Добролюбова, не должна миновать никого из нас, «кто сам ее не
оттолкнет»*298.
Может быть, вы скажете, что люди, не желающие или не могущие
подвергаться вашему воспитательному искусу, что они сами отталки-
вают от себя святую чашу. О, нет, м. г., не они ее отталкивают: к ней
они жадно простирают свои руки; но зачем же вместо этой чаши вы
суете им некоторый другой сосуд, совсем не привлекательный ни по
своему внешнему виду, ни по своему содержанию?
Конечно, со своей точки зрения, вы вполне правы, поступая та-
ким образом, и я вас не обвиняю, я хочу лишь раскрыть перед вами
практические последствия вашей пропаганды, тот вред, который она
может нанести интересам нашей революционной партии.
До сих пор я рассматривал значение этой пропаганды со стороны
ее влияния на революционную молодежь.
С этой стороны я признаю ее вредной в четырех отношениях. Она
вредна, во-первых, потому, что вы спутываете понятия молодежи,
подтасовывая идею революции идеей мирного прогресса; беря на
себя роль защитника первой, вы в сущности защищаете лишь вторую,
и, нападая на попытки вызвать революцию искусственно, вы этим са-
мым дискредитируете в глазах наших юношей революцию вообще.
Во-вторых, она вредна потому, что тот путь, на который вы указы-
ваете молодежи как на единственный полезный в деле подготовле-
ния революции, совсем не единственный, и, идя по нему, она будет не
приближаться, а скорее удаляться от возможности осуществления на-
сильственного переворота в ближайшем будущем; она будет работать
не для торжества революции в настоящем, а для торжества мирного
прогресса в будущем.
В-третьих, ваша пропаганда вредна потому, что вместо того, что-
бы возбуждать и подстрекать молодежь к непосредственной практи-
ческой революционной деятельности, она отвлекает от нее, пропо-
*Я не забыл, что при личных разговорах со мною об этом предмете вы, м. г., сде-
лали мне весьма важную уступку. Вы согласились со мной, что революционная дея-
тельность ни для кого не должна быть закрыта, что всякий, кто только желает, тот
и может, тот и должен ею заниматься.
Это было очень любезно с вашей стороны. Но, извините меня, я и тогда не ве-
рил в искренность вашей уступки, я не верю ей и теперь. Ведь она находится в пря-
мом противоречии с тем пунктом вашей профаммы, который приведен у меня выше
в тексте и который вы считаете одним из «основных и неизменных пунктов».
428
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ведуя революционерам не столько необходимость, настоятельную
необходимость этой деятельности, сколько необходимость «строгой
и усиленной подготовки к ней». Притом же ваши советы насчет «са-
мообразования» и «самовоспитания» не соответствуют ни социаль-
ному положению нашей революционной среды, ни господствую-
щему среди нее настроению и резко противоречат с теми святыми
обязанностями, которые страдания народа налагают на каждого ре-
волюционера.
В-четвертых, она вредна потому, что подрывает в молодежи веру
в ее силы, в возможность для нее непосредственной революцион-
ной деятельности, в возможность самой революции в ближайшем
будущем.
VI
Отношения журнала к молодежи и революционной партии в
значительной, разумеется, степени определяют основной характер
его направления и его взгляд на задачи журнально-революционной
пропаганды вообще. Однако же одними этими отношениями еще не
исчерпывается вполне весь тот вред или вся та польза, которую он
может принести нашей революционной партии.
На органе этой партии лежат две обязанности: с одной стороны,
он должен возбуждать партию к деятельности, разъяснять ей пути
этой деятельности, развивать и защищать ее программу, содейство-
вать ее объединению и ее организации, с другой — он должен слу-
жить в ее руках практическим орудием борьбы ее с установленным
порядком, средством революционной агитации.
Я показал вам, м. г., что ваш журнал не удовлетворяет первой зада-
че, что он, указывая на слишком исключительные пути революцион-
ной деятельности и устраняя все другие (путь непосредственной на-
родной агитации, путь заговоров) как бесполезные и даже вредные’,
’Во время наших личных объяснений по этому поводу вы в принципе со-
гласились со мною, что для осуществления революции недостаточно одного
только уяснения народу его прав и потребностей, недостаточно одной толь-
ко пропаганды, нужна и непосредственная агитация (т. е. непосредственный
призыв народа к бунту, непосредственное возбуждение в нем революционных
страстей), и государственный заговор. Но ваша уступка, как всякая вынужден-
ная уступка, была уступкой только наполовину. Да, вы согласились вместе со
мною признавать полезность и необходимость заговора и народной агитации,
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
429
вносит в партию разъединение, дезорганизует ее наличные силы и
извращает ее программу; подрывая в ней веру в свои силы и в воз-
можность революции в ближайшем будущем, уверяя ее в недостаточ-
ной подготовленности к ней народа и т. д., он ослабляет и парализует
ее энергию, направленную к непосредственному осуществлению на-
сильственного переворота.
Удовлетворяет ли он по крайней мере второй своей задаче — слу-
жит ли он средством практической революционной агитации?
Вы помните, м. г., что именно около этого вопроса вертелись са-
мые жаркие, самые долгие наши споры. В этих спорах вполне выяс-
нился и определился ваш взгляд и взгляд вашего журнала на задачи
современной революционной пропаганды. Вы и ваши сотрудники,
ваши alter ego299, прямо и категорически заявили мне, что времена
«герценовской» (т. е. практически-революционной) агитации прош-
ли безвозвратно, что теперь нужно не агитировать общество, а разъ-
яснять ему разумные рационально-экономические идеи.
В программе своей вы говорите.- «Для нас (т. е. для вас) в настоя-
щую минуту существуют две общечеловеческие цели, две борьбы, в
которых должен участвовать всякий мыслящий человек, становясь
на сторону прогресса или реакции... это, во-первых, борьба реально-
го миросозерцания против миросозерцания богословского... это, но
вторых, борьба труда против праздного пользования благами жизни,
борьба полной равноправности личности против монополии во всех
ее формах и проявлениях... короче говоря, борьба за реализацию
но вы все-таки остались при том убеждении, что оба эти средства — как сред-
ства, непосредственно вызывающие переворот, — могут быть применяемы в
практике лишь тогда только, когда «мы будем считать себя вправе призвать на-
род к осуществлению этого переворота» (основной пункт вашей программы).
А право это, опять-таки говорю вашими же словами, мы получим «лишь тогда,
когда течение исторических событий укажет само минуту переворота и готов-
ность к нему народа русского» (кн. I, стр. 14). Пока же этого указания еще не
воспоследовало, пока народ еще не подготовлен к перевороту, т. е. пока «он не
уяснил себе своих прав, обязанностей и потребностей», до тех пор вы признаете
только один путь — идти в народ, только одну деятельность — пропаганду на-
роду разумных социальных идей — возможной и полезной. На все другие пути
и деятельности вы смотрите или по крайней мере должны смотреть с точки
зрения вашей программы как на попытки искусственно вызвать революцию, а
такие попытки, говорите (кн. I, стр. 16), «едва ли могут быть оправданы в глазах
того, кто знает, как тяжело ложатся всякие общественные потрясения на самое
бедное большинство...».
430
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
справедливейшего строя общества» (стр. 3). Да, конечно, в этой двоя-
кой борьбе должен принимать участие всякий не только мыслящий,
но просто даже честный человек, становясь или на сторону реакции,
или прогресса, потому что эта борьба есть борьба между реакцией
и прогрессом.
Заметьте, м. г, между прогрессом, а совсем не революцией. Оттого-
то и участвовать в ней должен всякий, как друг мирного и враг про-
гресса бурного, революционного, так и тот, который отрицает мир-
ный прогресс и стоит за бурный.
Следовательно, поднимая знамя этой и только этой борьбы, вы
боретесь за прогресс вообще, а не за революцию в частности. Широ-
кое знамя прогресса весьма легко и удобно прикрывает всевозмож-
ные философско-филистерские измышления всевозможных посте-
пеновцев; под ним могут сойтись все оттенки прогрессивной партии,
начиная от буржуа-либерала до социалиста-революционера. Оно для
нас не годится; нам нужно знамя, которое бы с большей точностью,
ясностью и определенностью выражало наши совершенно точные,
ясные и определенные стремления и идеалы — стремления и идеалы
русской революционной партии. Потому ваше знамя не есть знамя
этой партии.
Я не отвергаю, м. г, что и под этим знаменем можно работать на
пользу русской революции; но оно не дает никакой гарантии, что
борцы, собравшиеся около него, будут работать именно в этом смыс-
ле. Нисколько не изменяя ему, они могут работать против насиль-
ственного переворота, во вред практическим интересам революци-
онной партии. Тут все зависит от того, как онй поведут свою борьбу.
Есть, м. г., два метода, два способа борьбы (я говорю здесь, конеч-
но, только о борьбе литературной, чернильной, о борьбе «перышка-
ми и книжками») с данным, исторически выработавшимся строем
общественных отношений. Можно бороться с ним, доказывая неле-
пость, нелогичность и несправедливость общих, т. е. экономических,
принципов, лежащих в его основе. Можно бороться с ним, восставая
преимущественно на те конкретные формы, экономические, юриди-
ческие, политические и т. д., в которых эти принципы воплощаются.
Иными словами, главным центром нападений можно сделать или об-
щие принципы, или их практические последствия. Борьбу с точки
зрения общих принципов можно назвать борьбой преимущественно
научной, философской; борьба же с точки зрения конкретных по-
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
431
следствий всегда имеет характер по преимуществу практический,
агитаторский.
Борьба первого рода, имея постоянное дело с отвлеченными
принципами, абстрагируя к ним единичные факты, отнимает от этих
фактов их индивидуальный образ, их живую конкретность. Борьба
второго рода, наоборот, все свое внимание сосредоточивает на част-
ных, единичных явлениях и, не углубляясь в отыскание их отдален-
нейших причин, старается только представить все их безобразие во
всей его реальной наготе.
Отсюда те, которые желают воздействовать известным образом
наумы своих современников, на их сознание, предпочитают первый
способ борьбы; те же, которые хотят влиять известным образом на
их практическую деятельность, — второй’. Одни развивают мысль
в критическом направлении, другие возбуждают аффекты из суммы
этих аффектов, правда, подчас довольно мелких и скоропреходящих,
слагается то общее чувство недовольства существующим порядком,
то общее желание поскорее освободиться от него, которое в прак-
тической жизни часто служит более могущественным стимулом для
борьбы, чем ясное и вполне отчетливое понимание принципиальных
недостатков этого порядка.
Из различного характера этих двух видов борьбы вытекает и раз-
личное отношение борцов к фактам окружающей их реальной жиз-
ни. Борцы-философы, теоретики останавливают свое исключитель-
ное внимание лишь на тех фактах, которые имеют наиболее близкое
отношение к общим экономическим принципам существующего по-
’Может быть, вы заметите мне на это, что все, что влияет на ум, на созна-
ние человека, тем самым влияет и на его практическую деятельность. Но это
неверно. Внушить человеку разумные, нравственные принципы еще не значит
сделать его нравственным во всех его действиях и поступках. Убедить человека
в несправедливости и нелепости основ исторического общества еще не значит
сделать его революционером. Только очень немногие люди живут «по принци-
пам», у большинства же практическая деятельность не находится ни в какой не-
посредственной зависимости от теоретического миросозерцания; нередко даже
первое прямо противоположно второму. Конечно, это весьма печально, но тем
не менее это факт, факт, который не решится отрицать ни один человек, живу-
щий среди живых людей, а не бесплотных призраков собственной фантазии. Я
знаю, м. г., что философы часто его игнорируют и, увлекаясь предметом своих
постоянных занятий, приписывают знанию гораздо большее влияние на ход
человеческих дел, чем это бывает в действительности. Но тем хуже для фило-
софов.
432
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
рядка, на тех фактах, в которых эти общие принципы выражаются
всего резче, всего нагляднее. Борцы-агитаторы, практики, напротив,
с особенной силой напирают только на те факты, которые всего рез-
че бьют в глаза, с которыми чаще всего сталкиваются данные слои
общества, от которых они всего сильнее страдают, которые всего
более поражают своей внешней грубостью и безобразием. При этом
они нисколько не заботятся о том, какое отношение имеют эти фак-
ты к общим принципам; при выборе их они соображаются лишь с
условиями и потребностями той среды, в которой они действуют.
Действуя, например, в среде рабочих, они будут выдвигать на первый
план факты хозяйской эксплуатации и грабежа, действуя в среде об-
разованных буржуазных классов — факты гнетущего их политиче-
ского произвола и т. п.
Мне кажется, милостивый государь, на этом я могу остановиться
в определении характеристических особенностей и практических
требований того и другого способа борьбы. Продолжать же сопостав-
ления едва ли не излишне: наиболее существенные черты различия
выяснены с достаточной полнотой. Теперь я спрашиваю вас, какого
рода борьбу ведете вы с существующим порядком вещей в России,
какого рода борьбу вы и ваш журнал считаете в настоящее время
наиболее полезной и необходимой: борьбу ли первого рода, борьбу
философскую, или борьбу второго рода, борьбу агитаторскую?
Ваши слова, цитированные мною выше, ваша программа, состав
вышедших книг вашего журнала, господствующий в нем дух — все
дает мне право отвечать на этот вопрос самым положительным обра-
зом. Ваш журнал решительный противни к'борьбы агитационной, он
признает лишь одну борьбу — борьбу философскую, борьбу с точки
зрения общих принципов. В своей программе (стр. 6) вы говорите,
что для вас всего важнее вопрос социальный, т. е. те общие экономи-
ческие принципы, которые лежат в основе исторического общества,
и что внимание вашего журнала исключительно будет обращаться на
факты, имеющие наиболее тесную, прямую связь с этими принципа-
ми, следовательно, на факты из экономической жизни народа; факты
же, в которых экономические принципы воплощаются лишь косвен-
но, посредственно, будут интересовать вас только в слабой степени,
вы отодвинете их на задний план.
Политический вопрос, т. е. тот политический вопрос, который
всех нас давит, безумный деспотизм самодержавия, возмутительный
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
433
произвол хищнического правительства, наше общее бесправие, наше
постыдное рабство — все это для вас вопросы второстепенные. Вы
слишком заняты созерцанием коренных причин зла, чтобы обращать
внимание на такие мелочи. Но коренные причины зла одинаковы как
для России, так и для всей Западной] Европы, только в Западной] Ев-
ропе благодаря более высокому развитию экономической жизни они
проявляются в более резких, более рельефных формах и их влияние
на все прочие сферы жизни, и в особенности на сферу политиче-
скую, осязательнее, нагляднее.
Отсюда, в интересах разъяснения фальшивости и несправедливо-
сти общих экономических принципов гораздо практичнее обращать-
ся за фактами к Европе, а не к России. Ее жизнь представляет если и не
более обильный, то во всяком случае более разработанный материал
для подобного разъяснения, чем наша. Вы это понимаете, и потому
ваш журнал гораздо пристальнее следит за рабочим движением в За-
падной Европе, чем за внутренней жизнью России; вопросам обще-
европейского интереса он уделяет столько же, если не больше, места,
как и вопросам, имеющим специально русский интерес.
И это, м. г., не простая случайность, это логическое, необходимое
следствие той общей точки зрения, на которой стоит ваш журнал; и
если вы вздумаете, не изменяя этой точки зрения, вздумаете изме-
нить состав ваших книжек, если вы станете заниматься Россией боль-
ше, чем Европой, русским рабочим больше, чем, например, англий-
ским, немецким и прочими, вы поступите крайне непоследовательно,
крайне непрактично и нецелесообразно.
Не подумайте, пожалуйста, что я все это говорю в виде упрека ваше-
му журналу. О, нет, я нисколько не отрицаю пользу научной борьбы,
пользу распространения и разъяснения разумных социальных идей,
пользу научной критики принципов, лежащих в основе исторически
выработавшихся форм человеческого общежития; я утверждаю толь-
ко, что хотя это «распространение и уяснение» и эта «критика» вещи
сами но себе хорошие, но с точки зрения истинных потребностей
и насущных интересом нашей революционной партии они весьма
мало полезны и, быть может, даже вредны.
Вам это, конечно, трудно понять. Не веря в возможность револю-
ции в близком будущем, отодвигая ее в неопределенное далекое буду-
щее, в такое будущее, когда она, в смысле насильственного переворо-
та, сделается совершенно невозможной, вы полагаете, что ее следует
434
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
подготовлять тихо и постепенно, не горячась и не волнуясь, с истин-
но философским спокойствием и стоическим терпением; потому
изо всех путей, ведущих к ней, вы выбираете не тот, который всего
короче, а тот, который всего комфортабельнее. Вам дела нет, что
этот комфортабельный путь самый длинный, что, идя по нему, мож-
но никогда не дойти до цели. Вас это не беспокоит; что за важность!
У вас так много времени впереди! Вы уже примирились с мыслью,
что нужно ждать, пока «течение исторических событий само укажет
минуту*, пока «свет знания и понимание своих прав и потребностей*
не пробьется сквозь толстую, непроницаемую стену народного не-
вежества. Ну что же, ждите и философствуйте!
Но мы не можем и не хотим ждать!
В наших жилах, жилах революционеров, м. г., течет не та кровь,
что в жилах философа-филистера. Когда мы думаем — а мы всегда
об этом только и думаем, — когда мы думаем о постыдном бесправии
нашей родины, о ее кровожадных тиранах, бездушных палачах, о тех
страданиях, о том позоре, тех унижениях, которым они ее подвер-
гают, когда наши взоры обращаются к Голгофе народного мучени-
чества — а не в нашей воле отвратить их от этого зрелища, — когда
мы видим перед собою этот несчастный народ, облитый кровью, в
терновом венке, пригвожденным к кресту рабства, — о, тогда мы не
в силах сохранять спокойствие, приличное философам.
Мы не хотим рассуждать о тех отдаленных причинах, которые
привели его на крест, мы не говорим ему, подобно разбойнику: «Спа-
савший других, спаси себя, сойди с креста!* Мы не хотим ждать, пока
распятый мученик «поймет и ясно сознает*, пдчему неудобно висеть
на кресте, почему колются тернии, из чего сделаны те гвозди, кото-
рыми прибиты его руки и ноги, и почему они причиняют ему такие
страдания. Нет, мы хотим только во что бы ни стало и как можно
скорее свалить крест и снять с него страдальца.
Вот потому-то истинно революционная партия ставит своей
главной, своей первостепенной задачей не подготовление револю-
ции вообще, в отдаленном будущем, а осуществление ее в возможно
ближайшем настоящем. Ее орган должен быть и органом этой идеи;
мало того, он должен служить одним из практических средств, непо-
средственно содействующих скорейшему наступлению насильствен-
ного переворота. Иными словами, он должен не столько заботиться о
теоретическом уяснении и философском понимании принципиаль-
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
435
ных несовершенств данного порядка вещей, сколько о возбуждении
к нему отвращения и ненависти, о накоплении и распространении
во всех слоях общества чувств недовольства, озлобления, страстного
желания перемены.
Следовательно, хотя интересы революционной партии и не ис-
ключают теоретической, научной борьбы, но они требуют, чтобы
борьба практическая, агитаторская была выдвинута на первый план.
Они требуют этого не только ввиду настоятельной неотложности
революции, но также и ввиду других не лишенных значения сооб-
ражений. Наша молодежь, наше интеллигентное меньшинство стра-
дает не столько недостатком ясного понимания несостоятельности
общих экономических принципов, лежащих в основе нашего быта,
сколько недостатком сильных аффективных импульсов, толкающих
людей на практическую революционную деятельность. Следователь-
но, развитие этих импульсов (что и составляет одну из главных за-
дач революционной агитации) в высокой степени необходимо в ин-
тересах более усиленного комплектования кадров революционной
армии.
Что же касается до нашего так называемого образованного боль-
шинства, то действовать непосредственно на его аффективные им-
пульсы потому представляется наиболее полезным, что'-.оно совер-
шенно не способно увлекаться импульсами интеллектуальными. По
своему умственному невежеству, по своей крайней неразвитости оно
не может еще возвыситься до понимания коренных причин зла, до
абстрактного мышления об основных принципах окружающей его
социальной жизни.
Занимая малоразвитых, умственно неподготовленных людей
созерцанием отдаленнейших, наиболее общих причин зла, вы до-
стигнете только одного результата: вы примирите их с тем непо-
средственным злом, которое их давит, отнимете у них единственный
доступный им стимул для борьбы, не заменяя его никаким другим.
Безобразные факты гнетущей их действительности, абстрагирован-
ные от своей конкретной реальности, возведенные к своей чистой
идее, разложенные на свои простейшие основные элементы про-
Дистиллированные общими принципами, теряют для них все свое
возбуждающее значение. Они начинают относиться к ним индиффе-
рентно, они говорят: «Из-за чего тут горячиться: ведь все это безобра-
зие — необходимое, логическое последствие известных нам общих
436
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
причин. И не то удивительно, что оно существует, а удивительно то,
что есть дураки, которые этим возмущаются!»
Они не будут этими дураками; они постараются возвыситься до
того философского стоицизма, который спокойно преклоняется
перед фактом существующим, потому только, что этот факт логи-
чески обусловлен целым рядом фактов предшествующих. Дальше
этого они не поднимутся. Понимание и сознание фальшивости и
несправедливости общих принципов окружающих их явлений не в
состоянии будут оказать на них настолько сильного влияния, чтобы
заставить их восстать против этих явлений во имя идей, чтобы под-
вигнуть их на борьбу с самими принципами.
Для этого одного понимания и сознания еще недостаточно; для
этого требуется еще и некоторая привычка, привычка постоянно со-
ображать свои поступки с своими идеями, привычка подчинять свою
практическую деятельность теоретическому миросозерцанию, при-
вычка всегда и во всем руководствоваться преимущественно одними
умственными импульсами. Но подобная привычка может выработать-
ся лишь у людей, стоящих на весьма высокой ступени умственного и
нравственного развития, на той ступени, до которой достигает лишь
самое ничтожное меньшинство нашей так называемой образован-
ной, привилегированной среды.
Вот почему, м. г., я сказал выше и повторяю опять, ваша фило-
софская война, та чисто теоретическая, научная пропаганда, которой
задается ваш журнал, — что такая война, такая пропаганда с точки
зрения интересов революционной партии не только не полезна, но
даже вредна. Распространяться об этом больше нечего. Я старался
быть настолько ясным и точным, что не понять меня может только
тот, кто не хочет понять. Аяне думаю, не хочу думать, чтобы именно
вы, м. г., могли не захотеть меня понимать.
VII
После всего мною сказанного я, как мне кажется, имею некоторое
право утверждать, что с точки зрения насущных интересов русской
революционной партии задачи ее революционной пропаганды мо-
гут быть формулированы следующим образом.
1. По отношению к образованному большинству, по отношению к
привилегированной среде, равно как и по отношению к народу, она
Письмо к редактору журнала «Вперед!*
437
должна преследовать главнейшим образом цели агитаторские. Она
должна возбуждать в обществе чувство недовольства и озлобления су-
ществующим порядком, останавливая его внимание главным образом
на тех именно фактах, которые всего более способны вызвать и раз-
жечь это чувство. При выборе этих фактов она должна соображаться
не столько с тем, в какой мере в них воплощаются общие принципы
данного порядка, сколько с тем, в какой мере они причиняют дей-
ствительные, осязательные страдания людям той или другой среды.
2. По отношению к революционной молодежи, к своей партии
она должна преследовать цели по преимуществу организационные.
Убеждая ее в настоятельной необходимости непосредственной,
практической революционной деятельности, она должна выяснить
ей, что главное условие успеха этой деятельности зависит от проч-
ной организации ее революционных сил, от объединения частных,
единичных попыток в одно общее, дисциплинированное, стройное
целое. Наша революционная практика выработала несколько путей
революционной деятельности: путь государственного политическо-
го заговора, путь народной пропаганды (именно то, что ваш журнал
называет «развитием в народе сознания его прав и потребностей»),
путь непосредственной народной агитации (т. е. непосредственного
подстрекательства народа к бунту). Не время теперь спорить, какая из
этих деятельностей полезнее, какой путь целесообразнее.
Все три пути одинаково целесообразны, все три деятельности
одинаково необходимы для скорейшего осуществления народной
революции’. Пусть каждый выбирает себе тот путь, к которому он
’Доказать несомненную истинность этого положения очень нетрудно. Ни
одна из этих трех революционных деятельностей, взятая в отдельности, взятая
сама по себе, не может привести к скорому осуществлению народной револю-
ции. Достигнуть этой цели возможно лишь при одновременном применении
всех их.
В самом деле, если мы, следуя вашим, м. г., советам, ограничимся одним лишь
развитием в народе сознания, сознания его прав и потребностей, то революции
мы никогда не дождемся. Но если, с другой стороны, мы ограничимся одним
лишь непосредственным подстрекательством к бунту, то хотя мы и будем иметь
большую вероятность добиться бунта, но зато не будем иметь никаких гарантий,
что этот бунт оставит после себя какие-нибудь прочные результаты, что он не
будет очень скоро подавлен, что он разрастется в действительную революцию.
Наконец, если мы ограничимся одним лишь государственным заговором, то
хотя с помощью этого средства произвести переворот весьма легко и удобно,
но переворот этот будет иметь характер государственный, а не народный; он
438
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
чувствует наиболее склонности, ту деятельность, условиям которой
он всего легче может удовлетворить; кто чувствует себя в состоянии
работать на всех трех поприщах одновременно, тот пусть и работает.
Тем для него лучше. А кто этого не чувствует, тот должен ограничить-
ся доступной ему сферой революционной деятельности, не насилуя
себя, не тратя дорогого времени на предварительное самообразова-
ние и перевоспитание...
Теперь не до длинных сборов, не до вечных приготовлений, —
пусть каждый наскоро соберет свои пожитки и спешит отправиться
в путь. Вопрос что делать? нас не должен больше занимать. Он уже
давно решен. Делать революцию. Как? Как кто может и умеет. При
разумной организации ни одна частная попытка, ни одно единичное
усилие не пропадут даром. Следовательно, вопрос об организации
есть самый существенный вопрос революционной пропаганды по
отношению к нашей революционной молодежи. Ввиду его чрезвы-
чайной важности она не может придавать слишком большого зна-
чения тем вопросам, которые, не имея никакого прямого отношения
к практической революционной деятельности в настоящем, касаясь
исключительно будущего, вносят тем не менее раздоры и разъедине-
ние в кружки нашей революционной молодежи.
Я здесь имею в виду вопросы, касающиеся устройства возможно
наилучшего порядка вещей в будущем и практических средств при-
менить его в жизни после того, как революция совершит свою разру-
шительную миссию. Настоящее должно теперь приковывать к себе
все наше внимание; нам некогда, нам не до того, чтобы вперять свои
взоры в будущее и развлекать себя созерцанием его красот.
Мы знаем только, что, каково бы ни было это будущее, оно не
может быть хуже настоящего. Когда человека душат, единственная
мысль, которая его занимает, — это: как бы поскорее освободиться
от своего душителя; что он потом станет делать, что он на себя на-
денет, какую пищу себе потребует и т. п., — обо всем этом ему и на ум
не приходит. Мы находимся в таком же точно положении: нас душат;
избавиться от разбойничьей руки, сжавшей нам горло, — вот един-
ственный насущный вопрос, который должен поглощать все наше
не проникнет в недра народной жизни, он не подымет и не взволнует низших
слоев общества, он взбаламутит лишь одну его поверхность, короче говоря, это
совсем не будет народной революцией.
Письмо к редактору журнала «Вперед!»
439
внимание. Перед этим вопросом вопросы будущего стушевываются,
отходят на задний план. Я не хочу этим сказать, что мы должны со-
всем отказаться от их разрешения. Это было бы нелепо.
Но мы не должны, раздувать их важность настолько, чтобы делать
из них барьер, разделяющий революционную партию настоящего.
Мы не должны никогда забывать, что все, что нас разделяет, все, что
вносит в среду нашу рознь и раздор, — все это усиливает нашего обще-
го врага, ослабляет и парализует нашу революционную деятельность.
Потому на знамени революционной партии, партии действия, а не
партии резонерства, могут быть написаны только следующие слова:
борьба с правительством, борьба с установившимся порядком ве-
щей, борьба до последней капли крови, до последнего издыхания.
Только это знамя способно соединять, а не разъединять нашу пар-
тию, следовательно, только оно одно и соответствует ее реальным, ее
истинным интересам.
VIII
Вот, м. г., каковы должны быть в общих, конечно, чертах, — под-
робностей я не мог здесь касаться, — каковы должны быть, по мое-
му мнению, главные цели и задачи революционной пропаганды, вот
знамя, под которым она с успехом может действовать.
Понятно ли вам теперь, почему я не мог работать в вашем журнале
в качестве простого сотрудника, почему я добивался прав самостоя-
тельного редактора? Я надеюсь, что вы не станете объяснять теперь
моего поведения какими-нибудь личными, мотивами, самолюбием,
тщеславием и т. д. Однако это еще не все, на что я надеюсь. Я бы ни-
когда не позволил себе так долго утруждать ваше внимание, так долго
отвлекать вас от ваших серьезных занятий из-за вопроса чисто лич-
ного.
Но, пиша вам это письмо, я кроме чисто личной цели имел в виду
еще и другую цель. Я хотел вам разъяснить насущные потребности,
желания и стремления тех из наших наиболее радикальных и после-
довательных революционных кружков, к которым по преимуществу
может быть применено название партии действия. Я хотел указать
вам истинную причину той сдержанности и той холодности, с ко-
торой они встретили ваш журнал и которую вы склонны объяснять
какими-то интригами будто бы враждебной вам партии.
440
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Если мне удалось хотя отчасти достигнуть этой цели, я не стану
укорять себя в том, что отнял у вас столько драгоценного времени;
я смею думать, что и вы тогда меня не упрекнете. Но вот за что вы
можете меня упрекнуть и за что я заранее прошу вас великодушно
извинить меня: затрагивая в настоящем письме вопросы, имеющие
существенную важность для разъяснения нашей революционной
программы, я, при всем моем желании, часто отступал от той холод-
ной сдержанности, того философского спокойствия, которые вы бы,
вероятно, всегда сумели сохранить в подобном случае. Вследствие
этого я иногда слишком резко нападал на направление вашего жур-
нала. Не вините меня за то строго, я не в силах был относиться равно-
душно и бесстрастно к тому, что я считаю не только не полезным, но
даже вредным, не только не согласным, но даже враждебным истин-
ным интересам русской революционной партии.
Затем, обращаясь к вам не как к революционеру и общественному
деятелю, а как к честному человеку, я покорнейше прошу вас, м. г.,
принять уверения в моих дружеских чувствах к вам и считать меня
всегда готовым к вашим услугам.
Петр Ткачев
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ГОСПОДИНУ ФРИДРИХУ
ЭНГЕЛЬСУ300, автору статей «Эмигрантская
литература» в 117 и 118 №№ Volksstaat’a,
год 1874
Милостивый государь.
В 117 и 118 номерах Volksstaat’a вы посвящаете две передовицы
русской эмигрантской литературе, или, вернее, выходящему за гра-
ницей журналу «Вперед!» и изданной мною брошюре: «Задачи рево-
люционной пропаганды в России», чем, конечно, далеко не исчерпы-
вается русская эмигрантская литература. При писании этих статей
вами руководило, вообще говоря, похвальное желание прежде всего
выяснить германской революционной рабочей партии стремления
русских революционеров, а затем также дать этим последним неко-
торые советы и практические указания, которые, по вашему мнению,
больше всего отвечают их интересам. Что за прекрасная цель! Но для
достижения прекрасных целей, к несчастью, недостаточно одной до-
брой воли, — нужно обладать еще и некоторыми познаниями. А эти
немногие познания у вас отсутствуют, и потому ваши поучительные
уроки должны в нас, русских, вызвать такое же чувство, какое вы сами,
наверное, испытали бы, если бы какому-нибудь китайцу или японцу,
который случайно изучил немецкий язык, но который при этом ни-
когда в Германии не бывал и за литературой ее не следил, пришла
бы вдруг в голову оригинальная мысль поучать с высоты своего ки-
тайского или японского величия немецких революционеров о том,
что им надо делать и от чего им следует отказаться. Но изречения
китайца были бы только очень смешны и совершенно безвредны; со-
всем иначе обстоит дело с вашими. Они не только в высшей степени
смешны, они могут также принести большой вред, ибо вы рисуете
нас, представителей русской социал-революционной партии за гра-
ницей, наши стремления и нашу литературу в самых неблагопри-
ятных для нас красках перед германским рабочим миром, который,
будучи сам в недостаточной степени с нами знаком, по необходимо-
сти должен верить словам человека, говорящего в тоне самоуверен-
ного авторитета, тем более, что этот человек считается у них извест-
ной величиной. Изображая нас подобным образом, вы оскорбляете
основные принципы программы Интернациональной рабочей ассо-
442
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
циации. Это обстоятельство не мешает вам, однако, приглашать нас
в заключении вашей последней статьи соединиться с вами для того,
чтобы избежать возможности принести лишь один вред.
Вам должно быть хорошо известно, что мы, русские, первые про-
тянули братскую руку великому объединению западноевропейских
рабочих, что мы самым активным образом приняли в нем участие,
более активно, чем того, быть может, требовали наши интересы. Но,
к несчастью, вы не были в состоянии понять, что мы, будучи вполне
солидарны с основными социалистическими принципами европей-
ской рабочей партии, можем в то же время и не быть солидарны-
ми с ее тактикой и никогда солидарны не будем и быть не должны
(по меньшей мере с той фракцией, во главе которой стоят господа
Маркс и Энгельс) в вопросах, касающихся исключительно практиче-
ского осуществления этих принципов и революционной борьбы за
них. Положение нашей страны совсем исключительное, оно не имеет
ничего общего с положением какой-либо страны Западной Европы.
Средства борьбы, применяемые последней, по меньшей мере со-
вершенно непригодны для нашей. У нас требуется совершенно осо-
бенная революционная программа, которая в такой степени должна
отличаться от германской, в какой социально-политические условия
в Германии отличаются от таковых в России. Судить о нашей про-
грамме с германской точки зрения (т. е. с точки зрения социальных
условий германского народа) было бы так же абсурдно, как рассма-
тривать германскую программу с русской точки зрения. Вы не по-
нимаете этого, вы не в состоянии воспринять русскую точку зрения
и, тем не менее, вы отваживаетесь выносить нам приговоры и давать
нам советы!
Если бы можно было предположить, что эта смелость и невеже-
ство не предназначены для дискредитирования русской революци-
онной эмиграции в общем или что немецкая публика будет в со-
стоянии проверить ваши данные, то я бы не занял вашего внимания
моим письмом. К сожалению, этих предположений сделать нельзя, и
потому я считаю своей обязанностью притти на помощь вашему не-
вежеству, чтобы несколько обуздать вашу дерзость.
Да будет вам прежде всего известно, что мы в России совершен-
но не располагаем ни одним из тех революционных средств борьбы,
которые имеет в своем распоряжении Запад вообще и Германия в
частности. Мы не имеем городского пролетариата, у нас нет свободы
Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу...
443
печати, нет представительных собраний, словом — ничего, что дава-
ло бы нам право надеяться объединить когда-либо запуганные, иска-
леченные, невежественные массы трудящегося народа (в случае, если
экономическое status quo останется без изменения) в благоустроен-
ный дисциплинированный союз всех рабочих, которые сознавали бы
вполне как свое положение, так и средства для улучшения его. Рабочая
литература у нас немыслима; но если бы она даже и была возможна,
то была бы совершенно бесполезна, так как огромное большинство
нашего народа не умеет читать. Личное влияние на народ вряд ли мо-
жет дать какие-либо значительные длительные результаты, но если
оно и могло бы принести действительную пользу, — оно у нас со-
вершенно невозможно. На основании недавно изданного правитель-
ственного указа, каждая попытка сближения образованных классов с
«темными» (как их у нас называют) крестьянами была бы возведена
в степень государственного преступления. Жить среди собственно-
го народа возможно, лишь переодевшись в чужое платье и пользуясь
фальшивым паспортом. Вы должны будете согласиться, милостивый
государь, что, при наличии подобных условий, мечтать о пересадке
Интернациональной рабочей ассоциации на русскую почву было бы
более чем ребячеством. Это обстоятельство не должно вас, однако,
привести к мысли, что победа социальной революции в России более
проблематична, менее надежна, чем на Западе. Ни в Малейшей степе-
ни! Если мы и не обладаем теми благоприятными обстоятельствами,
которые имеются у вас, то мы можем назвать ряд других, которых
у вас нет.
У нас нет городского пролетариата, это, конечно, верно; но зато
мы не имеем и буржуазии. Между страждущим народом и давящим
его деспотизмом государства у нас нет среднего класса; нашим рабо-
чим предстоит борьба лишь с п о л и т и ч е с к о й властью, —
власть капитала находится у нас еще только в зародыше.
Вам, милостивый государь, должно быть известно, что борьба
с первой гораздо легче, чем со второй.
Наш народ невежествен — и это факт. Но зато он в большинстве
своем (особенно в северных, центральных, северо- и юго-восточных
частях России) проникнут принципами общинного владения; он,
если можно так выразиться, коммунист по инстинкту, по традиции.
Идея коллективной собственности так крепко срослась со всем ми-
росозерцанием русского народа, что теперь, когда правительство
444
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
начинает понимать, что идея эта несовместима с принципами «бла-
гоустроенного» общества, и во имя этих принципов хочет ввести
в народное сознание и народную жизнь идею частной собствен-
ности, то оно может достигнуть этого лишь при помощи штыков и
нагайки.
Из этого ясно, что наш народ, несмотря на свое невежество, стоит
гораздо ближе к социализму, чем народы Западной Европы, хотя по-
следние и образованнее его.
Наш народ привык к рабству и покорности — этого, правда, нель-
зя оспаривать. Но из этого вы не должны заключать, что он доволен
своим положением. Нет, он протестует, и протестует беспрерывно...
В какие бы формы ни выливались его протесты, будь это форма ре-
лигиозных сект — «раскола», как их у нас называют, — или форма
отказа от уплаты податей, или форма разбойничьих шаек и поджо-
гов, или же, наконец, форма восстаний и открытого сопротивления
власти, — все же он протестует, и порой весьма энсргично.-Вы не мо-
жете, конечно; ничего обо всем этом знать: Европу об этом никогда
не оповещают, а в России даже запрещено вслух говорить об этом.
Протесты эти, правда, незначительны и разрозненны. Тем не ме-
нее, они в достаточной степени ясно показывают, что народу невы-
носимо его положение и что он пользуется всякой возможностью,
чтоб дать выход накопившемуся в нем чувству горечи и ненависти
к своим притеснителям. И потому русский народ можно назвать ин-
стинктивным революционером, несмотря на его кажущееся отупе-
ние, несмотря на отсутствие у него ясного сознания своих дел.
Наша интеллигентская революционная.партия мала количествен-
но, — это тоже верно. Но зато она и не преследует других идеалов,
кроме социалистических, а ее враги, пожалуй, еще бессильнее, чем
она, и это их бессилие приходит на помощь нашей слабости. Наши
высшие классы (дворянство и купечество) не образуют никакой
силы — ни экономической (они слишком бедны для этого), ни по-
литической (они слишком не развиты и чересчур привыкли доверять
во всем мудрости полиции). Наше духовенство совсем не имеет зна-
чения — ни в народе, ни вне его. Наше государство только издали
производит впечатление мощи. На самом же деле его сила только ка-
жущаяся, воображаемая. Оно не имеет никаких корней в экономиче-
ской жизни народа, оно не воплощает в себе интересов какого-либо
сословия. Оно одинаково давит все общественные классы, и все они
Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу...
445
одинаково ненавидят его. Они терпят государство, они, по-видимому,
выносят его варварский деспотизм с полным равнодушием. Но это
терпение, это равнодушие не должно вводить вас в заблуждение. Они
являются лишь продуктом обмана: общество создало себе иллюзию
российской государственной мощи и находится под очарованием
этой иллюзии.
Правительство, со своей стороны, старается, конечно, поддержать
ее. Но с каждым днем ему становится это все труднее. 15 лет тому на-
зад, непосредственно вслед за крымской войной, русское правитель-
ство убедилось, как мало понадобилось бы для того, чтоб государство
распалось на части.
Да, для этого требуется очень мало — 2-3 военных поражения,
одновременное восстание крестьян в нескольких губерниях, откры-
тое восстание в столице в мирное время, — и то очарование, под ко-
торым еще в некоторой степени находятся средние и высшие обще-
ственные классы, моментально исчезнет, и правительство останется
в одиночестве, всеми покинутое.
Вы видите, таким образом, что и в этом отношении мы имеем
больше шансов для победы революции, чем вы. У вас государство не
является лишь видимой силой. Оно обеими ногами упирается в капи-
тал; оно воплощает в себе определенные экономические интересы.
Оно держится не только на полиции и солдатчине (как у нас), но
и весь порядок буржуазного режима укрепляет его. И пока вы этот
режим не уничтожите, для вас немыслимо победить государство. У
нас имеет место совсем обратное отношение, — наша общественная
форма обязана своим существованием государству, государству, ви-
сящему, так сказать, в воздухе, государству которое не имеет ничего
общего с существующим социальным строем и корни которого на-
ходятся в прошлом, а не в настоящем.
После всего изложенного вы должны будете признать, что мы, ве-
рящие в возможность и осуществимость в ближайшее время социаль-
ной революции в России, мы не пустые мечтатели, не «зеленые гим-
назисты» (как вы изволите нас называть), а что мы стоим на твердой
почве, что наши верования не построены на песке и что они скорее
всего являются логическим выводом из всего того, что нам известно
°б условиях жизни русского народа.
Может быть, вы теперь поймете, почему и в чем именно
наши пути революционной деятельности не могут согласоваться с ва-
446
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
шими? Прежде всего, у нас в России немыслима никакая открытая
борьба против существующего порядка вещей. Наши законы, наши
учреждения не дают нам ни малейшей возможности вести нашу про-
паганду на легальной почве. У вас теперь имеется эта
возможность: это счастье, но возможно также, что и несчастье. Но
было время, когда и вы были лишены этой возможности. Что вы де-
лали тогда? Вы образовали тайные общества и объединения, вы поль-
зовались подпольной деятельностью. Почему же вы нам ставите в
упрек нашу конспирацию? Если бы мы должны были отказаться от
конспиративной, тайной, подпольной деятельности, то должны были
бы отказаться от всякой революционной деятельности вообще. Но
вы караете нас также и за то, что мы и здесь, в Западной Европе, где,
по вашему мнению, можно обойтись и без тайных конспирации, что
мы и здесь не хотим отказаться от наших конспиративных привычек
и тем самым пятнаем (ваше выражение) интернациональное рабочее
движение и даже мешаем ему. Вы забываете при этом, что независимо
от нас и помимо нас имеются на Западе в большинстве «благоустро-
енных» государств обстоятельства, которые в сильной степени бла-
гоприятствуют развитию тайной конспиративной деятельности. В
Испании, Италии, Франции не осталось ни малейшей возможности
вести социально-революционную пропаганду, и итальянские рево-
люционеры заявили официально на брюссельском конгрессе301, что
они поставлены в необходимость облечь свою деятельность в тайную
конспиративную форму. Возможно, что и Германия в скором времени
очутится в таком же положении. Разве вы не замечаете, что благодаря
метким стрелам полиции уже теперь оступись лишь осколки от того
щита легальности, которым вы так напрасно стараетесь защитить
немецких рабочих? Не надо быть пророком, чтобы с уверенностью
предсказать, что через короткое время также и эти немногие осколки
будут вырваны из ваших рук. Что вы тогда будете делать? Одно из двух:
или ничего, или же займетесь конспирацией. Вы не найдете другого
выхода, точно так же, как не могли найти другого выхода и мы.
Но у нас не только немыслима никакая открытая пропаганда
(хотя бы даже только в том виде, в каком она ведется в Германии),
у нас также немыслима и тайная организация рабочих в одном
или нескольких социально-революционных обществах (наподобие
испанских или итальянских). Она немыслима потому, что 1) огром-
ное большинство наших рабочих являются землевладельцами, и, как
Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу...
447
таковые, они не пролетарии (как в Англии), а собственники; они рас-
членены в небольшие общины, которые совершенно изолированы
друг от друга; никакие общие интересы их друг с другом (по крайней
мере, вне «волости»*) не связывают, и они привыкли разрешать инте-
ресующие их вопросы с узкой, местной точки зрения; 2) потому, что
в истории наших трудящихся классов не существует никаких преце-
дентов для образования подобных союзов. А вам, конечно, известно,
что рабочие объединения на Западе являются продуктом истори-
ческой, а не логической необходимости. Интер-
национал создали не вы и не ваши друзья, а создала его история; его
первые зародыши коренятся еще в средневековье; он является неиз-
бежным последствием всех профессиональных, кооперативных, за-
бастовочных, кредитных и других союзов и ассоциаций, в которые
давно уже объединились массы европейского пролетариата (конеч-
но, главным образом в городах) и следы которых вы напрасно ищете
в России. Наши ас hoc302 образующиеся «артели» (рабочие общества)
не имеют ничего общего с вышеупомянутыми союзами; а что касается
искусственно насаженных в России с недавних пор кооперативных
обществ по германскому образцу, то они приняты большинством на-
ших рабочих с полнейшим равнодушием и почти везде потерпели
фиаско. Наконец, в 3) к этим двум вряд ли преодолимым препятстви-
ям следует прибавить еще целую кучу других, объяснение которых
следует искать в обстоятельствах нашей политической жизни и в ду-
ховной незрелости нашего народа. Вы должны будете убедиться, ми-
лостивый государь, что всякая революционная борьба при помощи
рабочих союзов (тайных или явных), подобно западноевропейской,
в настоящее время на русской почве совершенно невозможна. Так что
же у нас возможно? На этот вопрос наша социально-революционная
партия отвечает двояким образом.
Одна часть, идеи которой отчасти представляет журнал «Впе-
ред!», — часть наиболее умеренная и наименее практическая, — ду-
мает, что в настоящее время в России еще нет достаточно сильных
революционных элементов; что эти элементы должны быть еще
созданы — и притом путем развития в народе сознания его прав и
потребностей, путем разъяснения ему его идеалов и средств к их осу-
* «Волостью» называют у нас определенную административную единицу, ко-
торая является объединением нескольких общин. Примечание Ткачева.
448
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ществлению; далее, это течение полагает, что, когда народ придет к
этому сознанию, когда он поймет, каким образом и за что
он должен бороться, он сам объединится в революционные союзы
(наподобие западноевропейских рабочих союзов) и что эти союзы
образуют ту всемогущую революционную силу, перед которой рас-
сыплется в прах старый прогнивший мир социальной лжи и неспра-
ведливости.
Другая фракция наших революционеров, к которой принадлежит
все, что имеется в нашей революционной интеллигенции молодого,
смелого, умного и энергичного, придерживается совершенно иной
программы. Эта фракция убеждена, что умеренные революционеры
поставили себе цели, которые, по вышеизложенным причинам, не
являются ни практичными, ни выполнимыми, и что, пока мы будем
гнаться за недостижимым, наши враги соберутся с силами, наша на-
рождающаяся буржуазия может тем временем в достаточной степени
окрепнуть, чтобы стать непоколебимой опорой правительства.
Эта группа убеждена, что настоящий исторический период явля-
ется наиболее благоприятным для осуществления социальной рево-
люции и что на ее пути нет в настоящее время никаких затруднений;
нужно только одновременно в нескольких местностях России про-
будить то накопившееся чувство горечи и недовольства, которое, как
я уже упоминал, всегда кипит в груди нашего народа. Каждодневный
опыт показывает нам, как легко это чувство выдает себя при всяком
подходящем случае. А раз это чувство будет одновременно вызвано
сразу во многих местах, то объединение революционных сил при-
дет само собой, и борьба, которая возникнет между правительством
и восставшим народом, должна будет кончиться благоприятно для
народного дела. Практическая необходимость, инстинкт самосо-
хранения достигнут того, чего наши умеренные революционеры на
том ложном пути, по которому они следуют, никогда не могли до-
стигнуть, а также и никогда не достигнут. Но прочный и неразру-
шимый союз между протестующими общинами может быть создан
у нас не народным сознанием, а одновременным революционным
протестом. Исходя из этой точки зрения, партия последовательных
революционеров, — партия, которая может с полным правом быть
названа партией действия, — считает, с одной стороны, сво-
ей обязанностью прямой призыв народа к восстанию против суще-
ствующей власти, с другой — внесение в свои ряды той дисциплины
Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу...
449
и организации, которые могли бы служить верным залогом одновре-
менности этого восстания, по крайней мере в некоторых губерниях.
Такова программа, правда — лишь в общих чертах, самой деятель-
ной и интеллигентной части наших революционеров. Основную
идею последних я выяснил в моей брошюре «Задачи революционной
пропаганды в России», в той самой брошюре, которая подверглась
столь резкой критике с вашей стороны. Вы утверждаете прежде всего,
что я, будучи недостаточно зрелым, разрешаю себе тем не менее вы-
сказывать уверенность, что социальная революция может быть лег-
ко вызвана жизнью. «Если так легко вызвать ее к жизни, — замечаете
вы, — то почему вы не делаете этого, вместо того, чтобы говорить о
ней». Вам это кажется смешным, детским поведением, и, согласно ва-
шему утверждению, следовало бы верить, что все ваши соотечествен-
ники придерживаются в этом отношении того же мнения. Но вы на
них клевещете! Немцы слишком любят литературные упражнения,
чтобы не знать действительной цели и задачи литературной деятель-
ности и чтобы эту последнюю смешать с прямой практической дея-
тельностью. Вы знаете, что литература лишь теоретически разрешает
известные вопросы и указывает только возможность практи-
ческого применения и условия определенной деятельности. Приме-
нение же само по себе не является ее делом. Вы того мнения,
что если разрешение вопроса просто, если на пути к его применению
не стоит никаких затруднений, то литературе нечего эти вопросы об-
суждать. Вы сильно ошибаетесь. Я, например, и мои единомышлен-
ники убеждены, что осуществление социальной революции в России
не представляет никаких затруднений, что в любой момент можно
подвинуть русский народ к общему революционному протесту. Эта
уверенность обязывает нас, правда, к известной практической дея-
тельности, но она ни в малейшей степени не говорит против поль-
зы и необходимости литературной пропаганды. Недостаточно того,
чтобы мы были в этом убеждены, мы желаем, ч т о б ы и другие
разделяли с нами эту уверенность. Чем больше мы будем иметь еди-
номышленников, тем сильнее мы будем себя чувствовать, тем легче
нам будет разрешить практически нашу задачу. Не раздражает ли вас,
что мы, «варвары», должны вам, цивилизованному человеку Запада,
Разъяснять столь элементарные истины! Я охотно поверил бы, что
У вас действительно было намерение во что бы то ни стало предста-
вить нас в смешном свете немецким читателям. Вы не постеснялись
450
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
сделать вид, что вы не понимаете необходимости литературной про-
паганды и значения тех вопросов в различных формах, которые за-
нимали и еще долго будут занимать всех недовольных существующим
социальным порядком и стремящихся к осуществлению социального
переворота. Вы выражаете по отношению к нам, русским, глубочай-
шее презрение, потому, де, что мы настолько «глупы» и «незрелы», что
серьезно интересуемся вопросами, в роде следующих: когда и при
каких условиях должна быть вызвана к жизни социальная революция
в России, достаточно ли уже наш народ к ней подготовлен, имеем
ли мы право ждать и отсрочивать революцию до того времени, пока
народ не созреет до правильного понимания своих прав и т. п., — во-
просами, которые, как вы могли в достаточной степени убедиться из
всего уже сказанного, являются главными пунктами, разделяющими
партию действия и партию умеренных революционеров.
И чтобы нас устыдить, вы с гордостью указываете на своих сооте-
чественников, которые, как вы утверждаете, давно решили уже эти
вопросы и больше теперь никогда не занимаются подобной пустой
болтовней. Далее, вы, ради своих полемических целей, клевещете на
немцев, что они будто бы не интересуются вопросами об условиях
и средствах для социального переворота. Откуда же тогда этот веч-
ный спор: следует ли воздержаться от политики или нет, должно ли
пользоваться государством или лучше совершенно отказаться от его
поддержки, нужно ли централизировать революционные силы под
единым общим руководством или нет, не будет ли полезно вызвать
местные революционные восстания, при какой организации сил
можно рассчитывать на скорейшую победу революции, какие об-
стоятельства благоприятны для нее и какие неблагоприятны и т. п.
Разве это не те же вопросы, которые занимают и нас? С той лишь
разницей, что у нас они иначе поставлены и иначе формулированы,
так как и условия деятельности нашей революционной партии со-
вершенно иные. Во всяком случае, если вы обсудите только общий
смысл тех двух революционных программ, которые разделяют наши
революционеры, то вам станет ясно, что наши вопросы точно так же
связаны с нашей программой, как ваши вопросы с вашей.
Впрочем, если вы действительно читали журнал «Вперед!» и мою
брошюру, то вам это должно было быть уже ясно, и я хотел бы думать,
что вам это действительно известно. Вы же, как я уже указывал, соч-
ли необходимым дискредитировать нас в глазах наших читателей.
Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу...
451
Вы забыли, что, борясь против русского правительства, мы боремся
не только ради интересов нашей родины, но и ради интересов всей
Европы, ради интересов рабочих вообще и что, следовательно, это
общее дело делает нас вашими союзниками. Вы забыли, что, высмеи-
вая нас, вы тем самым сослужили хорошую службу нашему общему
врагу — российскому государству. Вы все это забыли и думали лишь
о том, что мы, русские, имели неслыханную смелость не стать с вами
под одним флагом во время того великого спора, который расколол
Интернациональную рабочую ассоциацию на две части. Вы делаете
резкий упрек «Вперед!» за то, что он в своем отчете русским чита-
телям об этом споре назвал памфлетом вашу бестактную брошюру
против «Alliance»303, за то, что он не хочет окунуться в ту полемиче-
скую грязь, которой вы и ваши друзья старались загрязнить одного
из величайших и самоотверженнейших представителей той револю-
ционной эпохи, в которую мы живем.
Против меня вы упражняетесь в разного рода ругательствах, так
как вы нашли в моей брошюре неизвестные мне до сих пор «баку-
нистские фразы», из которых вы усмотрели, что наши симпатии, как
и симпатии большей части нашей единодушно настроенной рево-
люционной партии, находятся не на вашей стороне, а на стороне
человека, который осмелился поднять знамя восстания против вас и
ваших друзей и который с тех пор стал вашим заклятым врагом, стал
кошмаром — bete noire304 вашего апокалипсиса.
Таким образом, русская эмигрантская литература убедила вас, что
наши революционеры, как «умеренные» так и «радикальные», во мно-
гих пунктах отличаются от вас и во многих вопросах осмеливаются
иметь и высказывать собственное мнение. Вместо того, чтобы одо-
брить нашу самостоятельность или же, если мы ошибаемся, обратить
наше внимание на наши ошибки и доказать их несостоятельность, вы
сердитесь и ругаете нас, не приводя никакого благоразумного осно-
вания’305.
*Вы сделали исключение лишь для ваших соотечественников, которые не
Увлекаются тщеславной гордостью и смиренно прячутся в складках вашего дик-
ыторского плаща. Вы хвалите этих юношей: в какой степени заслуживают они
похвалы, нам очень хорошо известно; но так как вы не могли решить назвать
нам их имена, то мы не считаем нужным сообщать вам то, что нам об этом из-
вестно. Одно только мы должны здесь отметить, что, к нашему счастью, число
этих благонравных юношей не очень велико.
452
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Точно таким же образом поступают обычно высшие чиновники,
когда они наталкиваются на какое-нибудь сопротивление. Их чинов-
ничья натура возмущается против лиц, с ними не согласных, которые
позволяют себе иметь иные взгляды, чем взгляды высокорожденных.
Своей страстью, направленной против нас, вы показали, что вы сами
принадлежите к расе таких высокопоставленных чиновников. И как
только можете вы обвинять нас, русских, будто мы имеем диктатор-
ские наклонности? И разве господин Бакунин не имеет права отве-
тить вам на все ваши инсинуации: «Врачу, исцелися сам!».
Петр Ткачев.
1874 г.
«НАБАТ»
(Программа журнала)
В НАБАТ!
Когда при зареве пожара раздается звон набата, каждый бросает
свой дом и спешит на пожарище для того, чтобы спасать достояние
и жизнь ближнего; отвлеченная идея солидарности человеческих
интересов выступает здесь во всей ее реальной силе и простоте.
Каждый чувствует, что, лишь спасая достояние другого, он может
снасти свое собственное. Личная вражда, мелочные будничные
дрязги — все забывается ввиду общей опасности. Враги становятся
рядом и действуют заодно. Все, что есть в человеке мелкого, дрян-
ного, уходит на задний план, вперед выдвигаются его возвышен-
нейшие, благороднейшие побуждения. Потому-то только подлые
трусы, только расслабленные эгоисты остаются глухими к звону
набата.
Потому-то те минуты, когда он раздается, бывают обыкновенно
лучшими минутами в народной жизни, несмотря на то что это — ми-
нуты величайших народных бедствий.
Мы переживаем теперь такие минуты.
Пришло время ударить в набат. Смотрите! Огонь «экономическо-
го прогресса» уже коснулся коронных основ нашей народной жизни.
Под его влиянием уже разрушаются старые формы нашей общинной
жизни, уничтожается самый «принцип общины», принцип, должен-
ствующий лечь краеугольным камнем того будущего общественного
строя, о котором все мы мечтаем.
На развалинах перегорающих форм нарождаются новые фор-
мы — формы буржуазной жизни, развивается кулачество, мироед-
ство; воцаряется принцип индивидуализма, экономической анархии,
бессердечного, алчного эгоизма.
Каждый день приносит нам новых врагов, создает новые враждеб-
ные нам общественные факторы.
Огонь подбирается и к нашим государственным формам. Теперь
они мертвы, безжизненны. Экономический прогресс пробудит в них
Жизнь, вдохнет в них новый дух, даст им ту силу и крепость, которых
пока еще в них нет.
454
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Сегодня наше государство — фикция, предание, не имеющее в на-
родной жизни никаких корней. Оно всем ненавистно, оно во всех,
даже в собственных слугах, вызывает чувство тупого озлобления и
рабского страха, смешанного с лакейским презрением. Его боятся,
потому что у него материальная сила; но, раз оно потеряет эту силу,
ни одна рука не поднимется на его защиту.
Но завтра за него встанут все его сегодняшние враги, — завтра
оно будет выражать собой их интересы, интересы кулачества и миро-
едства, интересы личной собственности, интересы торговли и про-
мышленности, интересы нарождающегося буржуазного мира.
Сегодня оно абсолютно нелепо и нелепо абсолютно.
Завтра оно станет конституционно-умеренным, расчетливо-
благоразумным.
Поторопитесь же!
В Набат! В Набат!
Сегодня мы сила.
Вы видите, государство, отчаиваясь совладать с нами, зовет к себе
на помощь буржуазное общество, интеллигенцию.
Но, увы! Его союзники отказываются ему служить, по крайней
мере даром, устами своих публицистов они говорят ему: «Мы сами
ненавидим тебя; если ты хочешь, чтобы мы тебе служили, — поделись
с нами всеми твоими правами; в противном случае — мы лучше пой-
дем за революционерами-утопистами. Они утописты, мы их не боим-
ся. Только бы с тобою нам совладать, а с ними-то мы справимся!»
И они посылают в ряды наши своих детей, а их интеллигенция, за
очень немногими исключениями, принадлежать к которым считает-
ся «позором и подлостью», — их интеллигенция решительно держит
нашу сторону.
Народ, изнывающий под гнетом деспотического, грубого, варвар-
ского произвола, униженный, ограбленный, разоренный, лишенный
решительно всех человеческих прав, слушает нас, сочувствует нам,
и, если бы не его рабские привычки, исторически выработавшиеся
под влиянием условий окружающей его жизни, если бы не его пани-
ческий страх перед «властью предержащею», он открыто восстал бы
против своих эксплуататоров и грабителей.
Сегодня наши враги слабы, разъединены. Против нас одно пра-
вительство со своими чиновниками и солдатами. Но эти чиновники
и солдаты — не более как бездушные автоматы, бессмысленные, еле-
<Набат»
455
пые и часто бессознательные орудия в руках небольшой кучки ав-
тократов. Уничтожьте их, и вместо дисциплинированной и хорошо
организованной армии живых врагов вы очутитесь лицом к лицу с
нестройной толпой обезглавленных трупов. Следовательно, сегодня
единственно сильным и опасным врагом является для нас только эта
ничтожная кучка автократов.
Но к ней относится враждебно и все наше общество; как ни раз-
нообразны составляющие его элементы, оно давно уже тяготится
настоящим порядком вещей; неуверенность в личной безопасности,
капризный и совершенно бессмысленный произвол выводят из тер-
пения самых терпеливых.
Куда бы вы ни обратились, вы везде слышите одни и те же фразы,-
«Нет, так продолжаться долго не может! Нужно положить этому ко-
нец! Нет сил более терпеть!»
Это сегодня.
Но что будет завтра?..
Не надейтесь слишком на глупость наши врагов.
Пользуйтесь минутами. Такие минуть! не часты в истории. Пропу-
стить их — значит добровольно отсрочить возможность социальной
революции надолго, — быть может, навсегда.
Не медлите же!
В Набат! В Набат!
Довольно вам толковать все о «подготовлении» да «подготовле-
нии».
Подготовлять революцию — это совсем не дело революционера306.
Ее подготовляют эксплуататоры — капиталисты, помещики, попы, по-
лиция, чиновники, консерваторы, либералы, прогрессисты и т. п.
Революционер же должен только пользоваться и известным обра-
зом комбинировать те уже готовые, данные революционные элемен-
ты, которые выработала история, которые вырастила экономическая
жизнь народа, которые крепнут и развиваются благодаря тупости
«охранителей», бессмыслию правительств с их жандармами и войска-
Ми, — благодаря, наконец, трудолюбивым возделывателям вертограда
«мирного» прогресса и их буржуазной науки.
Революционер не подготовляет, а «делает» революцию.
Делайте же ее! Делайте скорее! Всякая нерешительность, всякая
проволочка — преступны!
В Набат! В Набат!
456
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ЗАДАЧИ НАШЕГО ЖУРНАЛА
Бить в набат, призывать к революции — значит указывать на ее
необходимость и возможность именно в данный момент, выяснять
практические средства ее осуществления, определять ее ближайшие
цели.
Такова и будет главная задача нашего журнала.
Нас, революционеров, наши враги называют мечтателями, уто-
пистами.
Враги наши правы, — правы, если они судят о нас по нашим
«теоретикам-софистам», по нашим болтунам-резонерам, — словом,
по нашей теперешней заграничной прессе.
В то время как наиболее деятельная, наиболее искренняя и энер-
гическая часть молодежи инстинктивно ищет непосредственно воз-
можного, практически осуществимого, ей рекомендуют анархию
как ближайшую цель революции.
В то время, когда молодежь частью сознательно, частью бессозна-
тельно стремится организоваться, сплотиться как можно теснее и
крепче, — ей нашептывают в уши, что основные принципы всякой
тайной организации: иерархия, дисциплина, подчиненность, — что
эти принципы ложные, вредные и даже безнравственные.
В то время как она, полная сил и веры, рвется на дело и хочет как
можно скорее сорвать с народа давящие его цепи, ей говорят: «По-
дожди, не трогай, сперва — пропагандируй, внушай, просвещай, а уж
потом — срывай».
Анархия как ближайшая, непосредственная цель революции, про-
паганда как практическое средство для ее осуществления и, наконец,
организация без дисциплины, иерархии и подчиненности, — разве
все это не фантастические утопии, не ребяческие мечты?
А между тем вне этих мечтаний паша заграничная пресса* не ви-
дит ничего реального, она влюблена в свои утопии и навязывает их
молодежи.
Мы не отрицаем, что революционеры-мечтатели, революционеры-
утописты, быть может, и необходимы, но только в подготовительный
[период], в период революционного брожения. В период же непо-
средственного действия они не только бесполезны, они вредны. Они
’Разумеется, говоря о современной революционной прессе, мы имеем в виду
лишь прессу, предназначенную для русской интеллигенции.
«Набат»
457
отвлекают людей от практического дела, они расслабляют и обеску-
раживают их, они их превращают в холодных резонеров и в конце
концов доводят или до полного отчаяния, или до разочарования и
покаяния.
Мы утверждаем, что последний период наступил.
Вот почему мы и говорим: «Не уноситесь мыслью слишком вперед,
не отдаляйтесь от данной действительности, стойте твердо на почве
трезвого, разумного реализма. Не мечтайте, а делайте, делайте рево-
люцию и делайте ее как можно скорее!»
Но для этого прежде всего нужно ясно и точно определить себе
как ближайшую, практически достижимую цель революции, так и
пути, ведущие к ее немедленному осуществлению.
В ЧЕМ ДОЛЖНА СОСТОЯТЬ БЛИЖАЙШАЯ,
ПРАКТИЧЕСКИ ДОСТИЖИМАЯ ЦЕЛЬ РЕВОЛЮЦИИ
Мы признаем анархию (или, точнее выражаясь, то, что под этим
словом обыкновенно подразумевается), но только как желательный
«идеал» отдаленного будущего. Однако мы утверждаем, что слово
анархия не выражает собою вполне идеала этого будущего: оно ука-
зывает только на одну его сторону, на одну, и совсем не существен-
ную, черту будущего общественного строя.
Анархия — значит, безвластие. Но безвластие есть только одно
из неизбежных, логических последствий причины более коренной,
более глубокой — равенства.
Точно так же как и власть есть не причина, как утверждают анар-
хисты, существующего социального зла, а лишь его необходимый
результат.
Все общественные бедствия, вся социальная неправда обусловли-
ваются и зависят исключительно от неравенства людей, неравенства
физического, интеллектуального, экономического, политического и
всякого другого.
Следовательно, пока существует неравенство хотя в какой-нибудь
сфере человеческих отношений, до тех пор будет существовать
власть. Анархия немыслима, немыслима логически (не говоря уже о
практической невозможности) без предварительного установления
абсолютного равенства между всеми членами общества. И потому-
то самая существенная, самая характеристическая черта будущего
458
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
общества и должна выражаться не словом анархия, а словом — ра-
венство. Равенство предполагает анархию, анархия — свободу; но
и равенство, и анархия, и свобода, все эти понятия совмещаются в
одном понятии, в одном слове, в слове — братство. Где братство, там
и равенство, где равенство — там и безвластие, там и свобода.
Отсюда само собою следует, что никакая революция не может
установить анархию, не установив сначала братства и равенства.
Но, чтобы установить братство и равенство, нужно, во-первых,
изменить данные условия общественного быта, уничтожить все те
учреждения, которые вносят в жизнь людей неравенство, вражду, за-
висть, соперничество, и положить основание учреждениям, внося-
щим в нее начала, противоположные первым; во-вторых, изменить
самую природу человека, перевоспитать его. Осуществить эту вели-
кую задачу могут, конечно, только люди, понимающие ее и искренно
стремящиеся к ее разрешению, т. е. люди, умственно и нравственно
развитые, т. е. меньшинство. Это меньшинство в силу своего более вы-
сокого умственного и нравственного развития всегда имеет и должно
иметь умственную и нравственную власть над большинством.
Следовательно, революционеры — люди этого меньшинства,
революционеры, воплощающие в себе лучшие умственные и нрав-
ственные силы общества, необходимо обладают и, оставаясь револю-
ционерами, не могут не обладать властью.
До революции эта власть имеет чисто нравственный, так сказать,
духовный характер, а потому она оказывается совершенно бессиль-
ной в борьбе с таким порядком вещей, в котором все основано на
грубой материальной силе, все подчинено расчету алчного, своеко-
рыстного, хищнического эгоизма. Революционеры это понимают и
стремятся путем насильственного переворота обратить свою силу ум-
ственную и нравственную в силу материальную. В этой метаморфозе
сил и заключается основная сущность всякой истинной революции.
Без нее революция немыслима. Умственная сила, изолированная от
силы материальной, может создать лишь так называемый мирный
прогресс. С другой стороны, всякое нападение на существующий по-
рядок вещей, не руководимое и не дисциплинированное силой ум-
ственной, может породить лишь хаотическое брожение, — движение
бессмысленное, бесцельное и в конце концов всегда реакционное.
Но так как в современных обществах вообще, и в России в особен-
ности, материальная сила сосредоточена в государственной власти,
«Набат»
459
то, следовательно, истинная революция, — действительная метамор-
фоза силы нравственной в силу материальную, — может совершиться
только при одном условии: при захвате революционерами государ-
ственной власти в свои руки; иными словами, ближайшая, непосред-
ственная цель революции должна заключаться не в чем ином, как
только в том, чтобы овладеть правительственной властью и превра-
тить данное, консервативное государство в государство революци-
онное.
Отрицать непреложность этого условия, отрицать эту ближай-
шую цель всякой революции — значит или не понимать ее сущно-
сти, или сознательно стараться препятствовать ее практическому
осуществлению.
И наша так называемая революционная заграничная пресса по-
ступает вполне последовательно со своей антиреволюционной точки
зрения, когда утверждает, что революционеры должны хлопотать не
о том, чтобы сосредоточивать в своих руках государственную власть,
т. е. материальную силу, а о том, чтобы разрушить эту власть, чтобы
оставаться и после переворота такими же бессильными и безоруж-
ными, какими они были до революции, каковы они теперь.
Она не хочет истинной революции. Она мечтает или о мирном
прогрессе, или о беспорядочном, хаотическом, а потому бесцельном
брожении. В обоих случаях ее идеалы не выходят за'пределы буржу-
азного миросозерцания и по существу своему безусловно консерва-
тивны. Ее проповедь анархии вполне ей соответствует.
В самом деле, что такое анархия без предварительного практиче-
ского осуществления идей братства и равенства? Это — хищническая
борьба человека с человеком, это — хаос противоречивых интересов,
это — господство индивидуализма, царство алчного, своекорыстного
эгоизма — одним словом, это — именно то, что дает содержание так
называемому мирному прогрессу, то, что составляет сущность буржу-
азного общества.
Итак, ближайшая цель революции должна заключаться в захвате
политической власти, в создании революционного государства. Но
захват власти, являясь необходимым условием революции, не есть
еЩе революция. Это только ее прелюдия. Революция осуществляется
революционным государством, которое, с одной стороны, борется
и уничтожает консервативные и реакционные элементы общества,
Упраздняет все те учреждения, которые препятствуют установлению
460
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
равенства и братства, с другой — вводит в жизнь учреждения, благо-
приятствующие их развитию.
Таким образом, деятельность революционного государства долж-
на быть двоякая: революционно-разрушительная и революционно-
устроительная.
Сущность первой — борьба, а следовательно, насилие. Борьба мо-
жет вестись с успехом только при соединении следующих условий:
централизации, строгой дисциплины, быстроты, решительности и
единства в действиях. Всякие уступки, всякие колебания, всякие ком-
промиссы, многоначалие, децентрализация борющихся сил ослабля-
ют их энергию, парализируют их деятельность, лишают борьбу всех
шансов на победу.
Деятельность революционно-устроительная хотя и должна идти
рука об руку с деятельностью разрушительной, но она по своему
основному характеру должна опираться на принципы, совершенно
ей противоположные. Если первая преимущественно опирается на
силу материальную, то вторая — на силу нравственную; первая имеет
прежде всего в виду быстроту и единство в действиях, вторая — проч-
ность и удобоприменяемость вводимых в жизнь перемен. Первая осу-
ществляется насилием, вторая — убеждением; ultima ratio307 одной —
победа, ultima ratio другой — народная воля, народный разум.
Обе эти функции революционного государства должны быть
строго разграничены: отличаясь непреклонностью в борьбе с кон-
сервативными и реакционными элементами общества, его конститу-
ционная деятельность, напротив, должна отличаться эластичностью,
умением приспособляться к данному уровню народных потребно-
стей и народного развития. Чтобы не удаляться от этого уровня, не
впадать в утопии, чтобы дать жизненную силу своим реформам, оно
должно окружить себя органами народного представительства, На-
родной Думы, и санктировать их волей свою реформаторскую дея-
тельность. В то же время оно должно постоянно стремиться к рас-
ширению народного развития, к поднятию уровня его нравственных
идеалов. И тут ему открывается широкое поприще для пропаганды —
той пропаганды, о которой мечтают наши буржуазные псевдорево-
люционеры.
Мы признаем вместе с ними, что без пропаганды социальная ре-
волюция не может осуществиться, не может войти в жизнь. Но мы
утверждаем, в противоположность им, что пропаганда только тогда
«Набат»
461
и будет действительна, целесообразна, только тогда и принесет ожи-
даемые от нее результаты, когда материальная сила, когда политиче-
ская власть будут находиться в руках революционной партии.
Следовательно, не она должна предшествовать насильственному
перевороту, а, наоборот, насильственный переворот должен ей пред-
шествовать.
Упрочив свою власть, опираясь на Народную Думу и широко
пользуясь пропагандой, революционное государство осуществит со-
циальную революцию рядом реформ в области экономических, по-
литических и юридических отношений общества, — реформ, общий
характер которых должен состоять: 1) в постепенном преобразова-
нии современной крестьянской общины, основанной на принципе
временного, частного владения, в общину-коммуну, основывающу-
юся на принципе общего, совместного пользования орудиями про-
изводства и общего, совместного труда; 2) в постепенной экспро-
приации орудий производства, находящихся в частном владении, и в
передаче их в общее пользование; 3) в постепенном введении таких
общественных учреждений, которые устраняли бы необходимость
какого бы то ни было посредничества при обмене продуктов и из-
менили бы самый его принцип, — принцип буржуазной справедли-
вости: око за око, зуб за зуб, услуга за услугу, — принципом братской
любви и солидарности; 4) в постепенном устранении физического,
умственного и нравственного неравенства между людьми при по-
средстве обязательной системы общественного, для всех одинако-
вого, интегрального воспитания в духе любви, равенства и братства;
5) в постепенном уничтожении существующей семьи, основанной
на принципе подчиненности женщины, рабства детей и эгоистиче-
ского произвола мужчин; 6) в развитии общинного самоуправления
и в постепенном ослаблении и упразднении центральных функций
государственной власти.
Такова должна быть, по нашему мнению, в самых общих чертах
программа деятельности революционного государства. Входить в
подробности здесь не место. Но журнал наш ставит одной из своих
задач дальнейшее развитие и уяснение этой программы. Мы полага-
ем, что такое развитие и уяснение в настоящее время существенно
необходимы.
Насильственным переворотом не оканчивается дело революцио-
неров, напротив, — им оно начинается. Захватив в свои руки власть,
462
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
они должны суметь удержать ее и воспользоваться ею для осущест-
вления своих идеалов; а для этого у них должна быть прежде всего
ясная, точная, строго определенная, последовательно выдержанная
программа. Не имея ее, они будут действовать ощупью, впадать в по-
стоянные, неизбежные противоречия и своею непоследовательно-
стью погубят себя.
ОРГАНИЗАЦИЯ РЕВОЛЮЦИОННЫХ СИЛ
Если ближайшая практически достижимая задача революцио-
неров сводится к насильственному нападению на существующую
политическую власть с целью захвата этой власти в свои руки, то
отсюда само собою следует, что именно к осуществлению этой-то
задачи и должны быть направлены все усилия истинно революци-
онной партии.
Осуществить ее всего легче и удобнее посредством государствен-
ного заговора. Государственный заговор является, таким образом,
если и не единственным, то во всяком случае главным и наиболее це-
лесообразным средством к насильственному перевороту. Но всякий
признающий необходимость государственного заговора тем самым
должен признать и необходимость дисциплинированной организа-
ции революционных сил.
Не этой призрачной, невозможной, фиктивной организации,
которую рекомендуют молодежи буржуазные революционеры,
революционеры-анархисты, а организации реальной, организации,
тесно сплачивающей разрозненные революционные элементы в одно
живое тело, действующее по одному общему плану, подчиняющееся
одному общему руководству, — организации, основанной на центра-
лизации власти и децентрализации революционных функций. Только
организация, удовлетворяющая этим условиям, может осуществить
государственный заговор. Только при такой организации революци-
онеры, захватив власть, будут в состоянии защитить ее от притязания
враждебных партий, интриганов, политических честолюбцев, только
она даст им возможность подавить консервативные и реакционные
элементы общества, только она одна вполне отвечает потребностям
борьбы, вполне соответствует типу боевой организации.
Напротив, организация, рекомендуемая революционерами-
утопистами, организация, отвергающая всякую подчиненность,
«Набат»
463
централизацию и признающая лишь федеративную связь между
автономными, самостоятельно действующими революционными
группами, — такая организация не удовлетворяет ни одному из тре-
бований боевой организации. Она не способна к быстрым и реши-
тельным действиям, она открывает широкое поприще для взаимной
вражды, пререканий, для всякого рода колебаний и компромиссов,
она постоянно связана в своих движениях, она не может со строгой
последовательностью держаться одного какого-нибудь общего пла-
на, в ее деятельности никогда не может быть ни стройности, ни гар-
монии, ни единства.
Не будучи боевой, она вследствие этого не может быть и револю-
ционной. Мало того, она антиреволюционна по своему основному
принципу, чисто буржуазному, принципу индивидуализма, ставяще-
му личное выше общего, единичное выше целого, эгоизм выше само-
отвержения.
Противоречащая основному принципу революционной нрав-
ственности и совершенно непригодная для революционной борьбы,
эта организация не удовлетворяет и самому элементарному требова-
нию всякого так называемого противозаконного общества. Она не
может и по характеру своему не должна быть вполне и безусловно
тайной.
Следовательно, у нас в России ее существование возможно лишь
в том случае, когда она будет преследовать цели не только мирные и
легальные (при таком условии она может существовать лишь в госу-
дарствах конституционных), но консервативные, реакционные, вро-
де, например, распространения книг Священного писания, изданий
товарищества «Общественной пользы» и т. п.
Сгруппировавшись в боевую организацию и сделав основной ее
задачей захват политической власти, революционеры, не упуская из
виду цели заговора, не должны ни на минуту забывать, что удачное
Достижение этой цели неосуществимо без прямой или косвенной
поддержки народа.
Отсюда, деятельность революционной партии и до насильствен-
ного переворота должна иметь такой же двойственный характер, ка-
кой она будет иметь (как мы уже сказали выше) после переворота.
С одной стороны, она должна подготовлять захват власти наверху,
с Другой — народный бунт внизу. Чем теснее будут связаны обе эти
Деятельности, тем скорее и удачнее каждая из них достигнет своей
464
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
дели. Местный народный бунт, не сопровождающийся одновремен-
ным нападением на центр власти, не имеет никаких шансов на успех,
точно также нападение на центр власти и захват ее в революционные
руки, не сопровождающийся народным бунтом (хотя бы и местным),
лишь при крайне благоприятных обстоятельствах может привести к
каким-нибудь положительным, прочным результатам.
Революционная партия никогда не должна терять этого из виду,
она должна избегать всякой исключительности и односторонности
в выборе средств, ведущих к осуществлению ближайшей цели рево-
люции. Только тогда она будет в состоянии добиться того, чего жела-
ет; только тогда ее организация может обхватить все теперь разроз-
ненные революционные силы и указать каждой силе деятельность,
наиболее соответствующую ее средствам, наиболее отвечающую се
наклонностям и общественному положению. Успех революционного
дела в значительной степени зависит от правильного распределения
разнообразных революционных функций между членами револю-
ционной партии. Каждый революционер должен браться лишь за та-
кую работу, которая ему по силам. Потому мы находим совершенно
нецелесообразным приурочивать всех революционеров к одной и
той же деятельности. Если нелепо утверждать, что революционеры
должны исключительно заниматься подготовлением политического
переворота, то так же нелепо настаивать на необходимости — всем
«идти в народ».
Такова наша исходная точка зрения на вопрос об организации и
деятельности революционной партии. Задача нашего журнала будет
состоять в ее дальнейшем, более всестороннем и детальном развитии
и уяснении. Главные материалы для такого развития и уяснения мы
будем черпать из нашей русской жизни; эти условия настолько свое-
образны, что они создают для русской революционной партии со-
вершенно особое положение в ряду революционных партий Запад-
ной Европы, ставят ее более или менее в исключительные отношения
к народу, обществу и государству. Видеть в этих отношениях полную
аналогию с отношениями, существующими на Западе (как это делают
некоторые), — значит не понимать того радикального различия, ко-
торое существует между экономическими и политическими условия-
ми общества, только что начинающего делать первые шаги по дороге
буржуазного прогресса, и обществом, достигшим высшей, кульмина-
ционной точки этого прогресса308.
«Набат*
465
Однако, отрицая эту призрачную аналогию, мы утверждаем, что
для интересов нашей революционной партии было бы в высшей сте-
пени полезно находиться в постоянном общении с революционны-
ми партиями Западной Европы. Союз же с польской революционной
партией мы считаем для нее безусловно абсолютно необходимым.
Указывая на необходимость этого общения и этого союза, наш
журнал будет стараться своевременно знакомить молодежь с соста-
вом, характером и деятельностью западноевропейских революцион-
ных партий. В их деятельности мы найдем для себя много поучитель-
ных уроков, указаний и предостережений.
На Западе, как и у нас, мы замечаем два течения: одно — чисто
утопическое, федеративно-анархическое, другое — реалистическое,
централизационно-государственное. Несколько лет тому назад пер-
вое вступило в борьбу со вторым, и в первые минуты трудно было
сказать, за кем останется победа309. Но теперь положение дел уже
настолько выяснилось и определилось, что в окончательном исходе
борьбы сомневаться почти невозможно.
Несостоятельность так называемого анархического принципа
по отношению к революционной борьбе сознается самими анархи-
стами; но, не решаясь отказаться от него вполне, они вводят в него
такие поправки и изменения, которые подрывают его в корне. Во-
прос о необходимости предварительного политического переворота
для осуществления идеи социальной революции — вопрос, который
еще недавно они решали безусловно отрицательно, — становится для
них теперь вопросом спорным. Революционная партия все яснее и
яснее начинает сознавать, что без захвата государственной власти в
свои руки невозможно произвести в существующем строе общества
никаких прочных и радикальных изменений, что социалистические
идеалы, несмотря на всю их истинность и разумность, до тех пор
останутся несбыточными утопиями, пока они не будут опираться на
силу, пока их не прикроет и не поддержит авторитет власти.
В связи с таким сознанием необходимо должна измениться и са-
мая форма организации революционных сил. По мере того как поли-
тический элемент борьбы выдвигается на первый план, все сильнее и
сильнее чувствуется потребность, с одной стороны, более централи-
зировать революционные силы, с другой — облечь большей тайной
Их деятельность. Политическая реакция, последовавшая за франко-
нрусской войной, дикие и бессмысленные гонения, повсюду воздвиг-
466
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
нутые на «Международный союз рабочих», сделали эту потребность
еще настоятельнее. История этого союза и его современное положе-
ние в различных государствах Европы показывают, что та легальная
почва, на которой он хотел бороться с существующим порядком, с
каждым днем все более и более уходит из-под его ног, а вместе с этим
радикально изменяются и его организация, и его ближайшие цели. В
настоящее время почти бесспорно, что, оставаясь на этой почве, он
неизбежно должен утратить всякий революционный смысл, всякое
революционное значение. И действительно, на легальной поверхно-
сти осталась теперь одна лишь мертвая форма когда-то одушевлен-
ного организма, — форма, никого более не пугающая, тихо и мирно
доживающая свои последние дни. Все, что было живого, практиче-
ского, действительно революционного, ушло внутрь, скрылось под
землю и там начинает свою таинственную работу.
Мы не сомневаемся в успехе этой работы, мы верим, что рево-
люционные .силы, скрывшись под легальную почву, кончат тем, что
взорвут ее, разрушат величественное здание «буржуазного общества»
и под его обломками погребут старый мир.
АНАРХИЯ МЫСЛИ
[СТАТЬЯ ПЕРВАЯ]310
В последнее время число русских книг, изданных за границей,
и в особенности книг революционного и оппозиционного харак-
тера, стало быстро увеличиваться, и нет сомнения, что пропорцио-
нально правительственному гнету оно будет прогрессивно возрас-
тать.
Самодурный деспотизм тщетно старается уложить на прокрусто-
во ложе императорской цензуры нашу бедную, поруганную, по рукам
и ногам связанную мысль. Запертая в мрачной темнице, лишенная
света, воздуха и пищи, прикованная на цепь к стене самодержавного
произвола, неугомонная и ненавистная ему — мысль все-таки растет
и крепнет. Она выросла из своих оков, и смирительная рубашка едва-
едва сходится на ее наболевшей спине. Она ищет себе простора, она
хочет свободы. Не находя ни того ни другого в темничном склепе,
она начинает мало-помалу, крадучись и прячась, выползать из него
на чистый, вольный воздух...
Напрасно тюремщики удваивают свою бдительность, напрасно
наваливают они камень на камень к дверям ее склепа. Никакие сте-
ны ее не удержат, никакие камни не преградят ее пути. Она пройдет
всюду и никакая власть не в силах помирить ее с темницей, приучить
к могильному безмолвию.
Вы вырезали ей язык в Петербурге, Москве, Одессе, Казани, Киеве,
а она заговорила в Женеве, Лондоне, Берлине, Париже. И чем больше
и настойчивее будете вы ее душить у себя дома, тем громче и резче
она станет кричать здесь, за границей. И этот крик рано или поздно
соблазнит самых верноподданнейших из верноподданных, самых
трусливейших из трусов.
Как ни уродуйте и ни оболванивайте человека, а все же вы не мо-
жете истребить в нем потребности думать.
И эта потребность, не находя себе никакой пищи на разоренных,
выжженных, потоптанных полях изуродованной, обессиленной, за-
клейменной, «одобренной и процензурованной» литературы, ищет, и
необходимо должна ее искать, в литературе нецензурной, запрещен-
ной, потаенной, — в литературе заграничной.
468
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Вот почему эта литература с каждым годом приобретает все боль-
шее и большее число читателей в России, и, быть может, скоро ей
суждено будет занять первенствующую роль в умственном прогрессе
нашего общества.
Она представляет пока единственную почву для всестороннего
развития забитой русской мысли. Развитие это будет, разумеется,
в значительной степени зависеть и от условий и характера самой
почвы.
Чем свободнее будет последняя, тем скорее и роскошнее разо-
вьется первая.
Свобода, которую требует мысль, предполагает не одно лишь от-
сутствие полицейского стеснения, но — и это самое главное — свобо-
ду критики. Где нет последней, там мысль вянет, глохнет еще скорее,
чем под гнетом полицейских преследований.
Критика — это условие sine qua non311 ее правильного развития;
она ее питает, укрепляет, одушевляет. Оградите мысль от критики, и
она превратится в мертвую догму; не успев вырасти и развиться, она
состарится, обесцветится, износится.
Вот почему мы и открываем в нашем журнале отдел критики
русских сочинений, выходящих за границей, и преимущественно со-
чинений революционного характера. Мы считаем в высшей степени
нецелесообразным и вредным или проходить их, как обыкновенно
делается, молчанием, или отделываться от них вежливыми расшар-
киваниями, лаконической рекомендацией, поощрительными при-
ветствиями и т. д. Если мы, революционеры, пользуясь здесь всеми
удобствами свободной прессы, будем стыдливо воздерживаться от
высказывания нашего откровенного мнения о продуктах нашей рево-
люционной мысли, — то от кого же она его услышит? Где она найдет
своих беспристрастных критиков? Не в императорской ли России?..
Мы знаем, что наше нововведение не всем понравится, найдут-
ся, пожалуй, проницательные люди, которые станут объяснять себе
наше критическое отношение к русской революционной прессе не
чем иным, как гнусным желанием «сеять раздоры», вносить распри и
полемику в дружный хор революционных запевал.
Но мы не боимся этих обвинений; их нелепость и бессмыслие
слишком очевидны. Как, выяснять и развивать революционную
мысль, не позволить ей окаменеть в мертвых формах догмы, исправ-
лять ее заблуждения, очищать наши идеи от лжи, нелепостей и ис-
Анархия мысли
469
кажений — это значит разъединять революционную партию, сеять
среди нее раздоры?
Что же это за партия, что это за глупые и тупые люди, которые не
имеют даже смелости критически относиться к своим мыслям, кото-
рые видят предательство в раскрытии им их ошибок, измену — в бес-
пристрастном обсуждении их воззрений.
Нет, революционеры, искренно преданные своему делу, не могут,
не должны относиться таким бессмысленным образом к критике
произведений своей прессы. Они должны знать, что разъяснение и
проверка революционных идей не разъединяет партию, а, напротив,
содействует не объединению и обобщает ее программу.
Наш критический обзор русской заграничной литературы мы
начнем с группы изданий, имеющих чисто революционный харак-
тер, — с произведений нашей революционной прессы.
Из этих произведений для нас имеют первенствующую важность
и интерес, разумеется, те, в которых разъясняются молодежи ее рево-
люционные идеалы, подаются ей советы и указания относительно ее
революционной практики, в которых, одним словом, так или иначе
разрешаются основные вопросы ее деятельности. Ими-то мы теперь
и займемся.
К числу их следует отнести, во-первых, довольно объемистую
книгу, изданную «социально-революционной партией», под загла-
вием «Государственность и анархия» (1873 г), во-вторых, «К русской
социально-революционной молодежи» (1874 г.) — небольшая бро-
шюрка, изданная редакцией журнала «Вперед!», и, наконец, в-третьих,
программа «Общины русских анархистов» в Женеве, написанная в ви-
де воззвания к русским революционерам312.
Каждое из этих произведений выражает собою как бы profession de
foi313 тех трех различных фракций, на которые поделили себя наши
революционеры, живущие за границей, — фракции так называемых
бакунистов, лавровистов, или впередовцев, и женевских анархистов
(издателей газеты «Работник»),
Что разделяет эти фракции и есть ли вообще какое-нибудь суще-
ственное различие в их миросозерцании — это нам вполне выяснит-
ся при разборе продуктов их мысли.
Мы начнем с «Государственности и анархии». Книга эта, как извест-
но, года два — полтора тому назад распространялась в России весь-
ма деятельно и имела, бесспорно, огромное влияние на направление
470
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
мыслей нашей революционной молодежи. Уже это одно заставляет
нас отнестись к ней с особенным вниманием. Но, кроме того, нель-
зя не признать, что она написана с большим талантом (по крайней
мере некоторые ее части) и по своей внешней, не лишенной блеска
и остроумия форме резко отличается от всех прочих произведений
заграничной революционной прессы.
К несчастью, этого нельзя сказать о ее внутреннем содержании.
Она отличается крайней безалаберностью и нередко даже полней-
шим отсутствием всякой логической связи между отдельными мыс-
лями и предложениями. События современной действительности,
вырванные совершенно произвольно из общей картины европей-
ской жизни, проходят перед нашими глазами в каком-то хаотическом
беспорядке, спутываясь, переплетаясь и окончательно улетучиваясь в
туманных областях каких-то высших государственно-политических
соображений.
Вообще все содержание книги находится в резком противоречии
с основным догматом вероучения той «социально-революционной»
или «анархической партии», на иждивении которой она издана. Пар-
тия эта отрицает политику в том смысле, что считает недостойным
себя заниматься какими бы то ни было политическими комбинация-
ми, впутываться в европейскую дипломатию, и совершенно игнори-
рует государственную сторону народной жизни.
Между тем «Государственность и анархия» с первой до последней
страницы наполнена исключительно лишь рассуждениями о различ-
ных чисто государственных, дипломатических вопросах: о пангер-
манизме и панславизме, о Бисмарке и Гамбетте, о прусской политике
и прусском флоте, о таможенном союзе, об отношениях австрийской
политики к славянским народам, о естественных и неестественных
дипломатических союзах, о том, что может произойти в случае вой-
ны Пруссии с Россией, о мнимых или действительных ошибках евро-
пейских политиков и т. д. и т. д. Все эти вопросы, может быть, весьма
любопытны, но только для публики известного сорта — для публики,
следящей за передовыми статьями «буржуазных» газет, занимающей-
ся «буржуазной» политикой, публики, интересы которой не имеют
ничего общего с интересами социально-революционной партии.
Разумеется, мы не станем здесь анализировать политико-
дипломатические соображения автора «Государственности и анар-
хии»; хотя подчас они не лишены некоторого остроумия (особенно
Анархия мысли
471
там, где автор «отделывает» немцев, к которым он питает неприми-
римую ненависть, унаследованную, очевидно, от русских славянофи-
лов), но в целом они довольно скучны и отличаются каким-то фелье-
тонным характером.
Единственная оригинальная мысль, которую можно извлечь из
них и на которую автор напирает с особенной силой (отчего, впро-
чем, она нисколько не становится более убедительной), может быть
формулирована таким образом: «немцы — прирожденные государ-
ственники; государственность преобладает в них над всеми дру-
гими страстями и решительно подавляет в них инстинкт свободы»
(стр. 144); «наследственное послушание и стремление к политиче-
скому преобладанию составляют основные черты его (т. е. немца)
существа» (стр. 303). Напротив, народы славянские и романские,
преимущественно испанцы и итальянцы, — прирожденные анархи-
сты, непримиримые враги всякой государственности и централиза-
ции. Отсюда вывод: Испания, Италия и славянский мир стоят ближе
всего к социальной революции. Германия, со своими Бисмарками314
и Марксами315, — всего дальше.
Быть может, это заключение и не лишено некоторой доли остроу-
мия, но... это все, что о нем можно сказать; относиться к нему серьез-
но невозможно. Кто же не знает, что все эти широкие обобщения,
произвольно вырывающие из народной жизни одну какую-нибудь
черту и превращающие ее в характеристику народа, подводящие
все его разнообразные свойства и наклонности под одну однооб-
разную форму, наклеивающие на целые нации ярлыки с лакони-
ческими надписями «легкомысленная», «солидно-основательная»,
^развращенная», «добродетельная», «нация анархистов», «нация го-
сударственников» и т. п., — что все эти фантастические обобщения
относятся к области чистейшей поэзии и риторики, что это не более
как метафоры.
Правда, автор смотрит на эти метафоры серьезно, он видит в них
нечто реальное и старается даже доказать их истинность различны-
ми историческими и политическими соображениями; но его истори-
ческие аргументации и его политические умствования весьма мало
Убедительны.
Отправляясь от фактов государственной, правительственной
истории — истории дипломатии, он делает ответственным за них
Весь народ, он приписывает ему все те хищнические наклонности,
472
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
все те властолюбивые похоти, которыми отличаются его правители
и дипломаты.
Затем он постоянно отождествляет стремление к племенному
объединению с централизацией, а идею централизации — с идеей
государственности, племенную рознь — с децентрализацией, а по-
следнюю — с идеей анархии. Отсюда само собою понятно, какое
достоинство могут иметь выводы, построенные на таких неверных
исторических посылках, на таком ребяческом смешении резко от-
личающихся одно от другого понятий.
Останавливаться на них долее, очевидно, не стоит. Да при том же
они и отношения-то никакого не имеют с той программой партии,
выражением которой должна служить эта книга. Вот эта программа,
как ее излагает сам автор:
«Мы, революционеры-анархисты, поборники всенародного образования,
освобождения и широкого развития общественной жизни, а потому враги го-
сударства и всякого государствования, в противоположность всем метафизи-
кам, позитивистам и всем ученым и неученым поклонникам богини науки, мы
утверждаем, что жизнь естественная и общественная всегда предшествует мыс-
ли, которая есть только одна из функций ее, но никогда не бывает ее результа-
том; что она развивается из своей собственной неиссякаемой глубины рядом
различных фактов, а не рядом абстрактных рефлексий и что последние, всегда
производимые ею и никогда ее не производящие, указывают только, как версто-
вые столбы, на ее направление и на различные фазисы ее самостоятельного и
самородного развития.
Сообразно такому убеждению мы не только не имеем намерения и малейшей
охоты навязывать нашему или чужому народу какой бы то ни было идеал обще-
ственного устройства, вычитанного из книжек или выдуманного нами самими,
но в убеждении, что народные массы носят в своих, более или менее развитых
историей инстинктах, в своих насущных потребностях и в своих стремлениях,
сознательных и бессознательных, все элементы своей будущей нормальной ор-
ганизации, мы ищем этого идеала в самом народе; а так как всякая государствен-
ная власть, всякое правительство, по существу своему и по своему положению
поставленное вне народа, над ним, непременным образом должно стремиться к
подчинению его порядкам и целям ему чуждым, то мы объявляем себя врагами
всякой правительственной, государственной власти, врагами государственного
устройства вообще и думаем, что народ может быть только тогда счастлив, сво-
боден, когда, организуясь снизу вверх, путем самостоятельных и совершенно
свободных соединений и помимо всякой официальной опеки, но не помимо
различных и равно свободных влияний лиц и партий, он сам создает свою
жизнь.
Таковы убеждения социальных революционеров, и за это нас называют
анархистами. Мы против этого названия не протестуем, потому что мы действи-
тельно враги всякой власти, ибо знаем, что власть действует столь же разврати-
тельно на тех, кто обличен ею, сколько и на тех, кто принужден ей покоряться».
Анархия мысли
473
Здесь в сжатой форме представлена вся философия анархии, вся
ее научная аргументация; других аргументов у нее нет. Рассмотрим
же беспристрастно эту аргументацию, вникнем в сущность этой фи-
лософии.
Основное ее положение формулируется автором таким образом:
«Жизнь естественная и общественная всегда предшествует мысли,
которая есть только одна из функций ее, но никогда не бывает ее
результатом».
Что не бывает результатом? По грамматическому смыслу фразы
следует, что «мысль никогда не бывает результатом жизни». Но, оче-
видно, автор хотел сказать как раз наоборот, т. е. что жизнь никогда
не бывает результатом мысли, что первая предшествует второй. Но
и при этой грамматической поправке логический смысл фразы не
много выигрывает. Можно ли сказать, что жизнь предшествует мысли,
что мысль есть результат ее, когда сам автор утверждает, что «мысль
есть одна из функций жизни»? Мысль или, выражаясь точнее, мозго-
вая деятельность, подобно деятельности пищеварительных органов,
деятельности легких, сердца и т. п., не может ни предшествовать че-
ловеческой, а следовательно, и общественной жизни, ни составлять
ее результата; она образует одну из ее необходимейших и неустрани-
мейших составных частей. ,
Но откуда она черпает материалы для своих теоретических по-
строений? Конечно, не с неба, не из самой себя, а из фактов окру-
жающей ее жизни, фактов, которые, однако, в значительной степени
ей же обязаны своим существованием. Но если общественные факты
дают главное содержание деятельности мысли, то мы можем сказать,
что все ее теории суть не что иное, как результат этих фактов, что
последние предшествуют первым.
Очевидно, что эту-то именно идею и желал выразить автор в сво-
ей «основной» посылке — посылке, потерявшей под его пером всякий
не только грамматический, но и логический смысл.
Идея эта совершенно верна, и она давно уже стала бесспорной
аксиомой общественных наук. Автор глубоко заблуждается, уверяя,
будто ее отрицают «позитивисты» и вообще все «ученые и неученые
поклонники богини науки». Ее отрицали, это правда, немецкие ме-
тафизики гегельянской школы, которые уже давно сданы в архив и
вспоминать о которых теперь даже совестно. Неужели автор не знает
этого?
474
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Посмотрим, однако, какой же вывод делает автор из этой им не-
понятой и дурно выраженной, но в основе вполне справедливой по-
сылки.
Все научные теории создаются под влиянием известных обще-
ственных факторов; отсюда, говорит автор, следует, что первые не
могут изменять последних.
Но отчего же это следует? Оттого, что А произвело В, нельзя еще
вывести заключение, что В не может изменить А. Напротив, мы на
каждом шагу видим, что в общественной жизни между причинами
и следствиями всегда существуют двоякого рода отношения: причи-
на порождает следствие, а следствие видоизменяет причину. Человек
изобретает известного рода пищу, а пища в свою очередь видоизме-
няет человека; данный общественный строй привел к изобретению
машин, к введению машинного производства, а машинное произ-
водство видоизменило общественный строй и т. д. и т. д. И все пере-
живаемые человечеством общественные метаморфозы — все они со-
вершались при участии мысли: мысль постоянно изменяла общество,
хотя сама она была лишь продуктом этого общества.
Какой же смысл могут иметь после этого заключения автора,
утверждающего, будто мысль, т. е. наука, бессильна изменить жизнь,
потому что весь свой материал она заимствует из последней? Если
бы это было так, в таком случае общественная жизнь никогда не
должна бы была изменяться; все ее факторы вырабатываются под ее
собственным влиянием, следовательно, по логике автора ни один из
них не может содействовать ни ее улучшению, ни ее ухудшению, ни
вообще ее развитию. <
Не правда ли, логика — оригинальная и весьма мало похожая на
общечеловеческую! Если бы автор сумел до конца остаться ей верен,
он должен был бы прийти к таким выводам, которые даже консер-
вативнейшему из консервативных философов статскому советнику
Гегелю показались бы чересчур консервативными. Но автор в даль-
нейшей своей аргументации изменил ей. Решив при ее помощи,
что мысль, наука жизнь перестроить не могут, он затем утверждает,
будто она должна перестраиваться народными инстинктами, — «со-
знательными и бессознательными стремлениями», «насущными по-
требностями народных масс», что в этих инстинктах, стремлениях
и потребностях заключаются «все элементы будущих нормальных
отношений общества».
Анархия мысли
475
Что же это такое? Насмешка над здравым смыслом? Или ирония
над предполагаемым тупоумием читателей? Нас только что уверяли,
что наука не может изменить жизнь, потому что она сама развивается
под ее влиянием, — теперь же нам говорят, что жизнь может и должна
изменяться и переустраиваться сообразно «народным инстинктам»,
«потребностям» и «стремлениям». Да разве эти инстинкты, потреб-
ности и стремления не суть продукты истории, разве не жизнь их
вырабатывала и развивала?
Нет, автор не отвергает, что народные инстинкты «более или ме-
нее развиты историей», т. е. данными условиями общественной среды.
Почему же он отдает им предпочтение перед сознательной, научной
мыслью? Ведь и они заимствуют свой материал из того же самого
источника, как и последняя, — из фактов народной жизни. В мысли
нет ничего такого, чего бы не было в инстинкте. Вся разница только
в том, что последний бессознателен, безотчетен и потому не всегда
логичен и последователен, — он действует ощупью, с завязанными
глазами; первая же отдает себе отчет в каждом своем шаге, она посто-
янно сама себя контролирует и проверяет, она ясно видит цель и идет
к ней твердо и прямо, не отвлекаясь и не уклоняясь в сторону; говоря
короче, один — неразумен, другая — разумна; один — темен, сложен,
неопределенен, другая — проста, ясна и определенна. Первый отно-
сится ко второй, как эмбрион к развитому организму.
Скажите же, бога ради, отчего же народные идеалы яснее должны
отражаться в «мутной воде» инстинкта, чем в «полированном зерка-
ле» мысли? Отчего идеалы инстинктивные могут пересоздать жизнь,
а идеалы сознательные не могут?
Анархисты говорят, что сознательные идеалы вырабатываются
лишь меньшинством, что меньшинство это стоит вне народа, тогда
как идеалы инстинктивные присущи всему народу, — отсюда они за-
ключают, что последние народны, а первые — нет.
Опять заключение, не сообразное ни с какой человеческой логи-
кой. Народность идеала определяется его содержанием, а содержание
зависит от того материала, из которого он построен. Если человек
«меньшинства» черпал этот материал из жизни буржуазного обще-
ства, из мира мошеннической эксплуатации, из мира лавки, биржи
и т. п., его идеалы и теории будут иметь характер антинародный, бур-
жуазный (таковы, например, идеалы и теории так называемой науки
политической экономии). Если же он черпает его из народной жиз-
476
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ни — из мира труда, из мира рабочего, то они но существу своему
будут народными, антибуржуазными (таковы, например, идеалы ком-
мунизма и т. д.). Все это истины такие азбучные, что смешно даже и
настаивать на них.
Но нас уверяют, будто человек меньшинства не может вполне по-
нять и уяснить себе страдания большинства, потому что он сам не
испытал их на своей собственной шкуре.
И это неверно. Разве доктор, никогда не страдавший ни лихорад-
кой, ни тифом, менее способен понять и уяснить себе сущность, при-
чины этих болезней и средства к их излечению, чем сам больной?
Конечно, человек меньшинства, человек интеллигенции не может
так сильно чувствовать страдания народа, как их чувствует сам на-
род, но именно потому-то он их лучше понимает, он относится к
ним объективнее, он анализирует их всестороннее, и в его миросо-
зерцании не может быть той неясности, спутанности, тех противоре-
чий, которые сами анархисты признают в так называемых народных
инстинктах.
В своей философии они торжественно утверждают, что «в инстин-
ктах народа, более или менее развитых историей», заключаются все
элементы будущей нормальной организации. Но, спускаясь с мета-
физических высот на землю и начиная анализировать действитель-
но существующие инстинкты, потребности и стремления немецкого,
французского, русского и т. п. народов, они приходят к заключениям
совершенно противоположным.
Так, например, оказывается, что у немцев преобладает инстинкт
рабства и стремление к государственности, следовательно, в их ин-
стинктах и стремлениях нельзя искать «элементов будущей нормаль-
ной организации» общества. У русских инстинктивный идеал имеет
три хорошие черты (1) убеждение, что земля принадлежит всему
народу; 2) что на пользование ею имеет право не лицо, а мир, об-
щина; 3) враждебное отношение общины к государству) и четыре
дурные (патриархальность, поглощение лица миром, вера в царя и
христианская религия). Значит, и в идеале русского народа нельзя
искать «всех элементов будущей нормальной общественной орга-
низации». Если народ получит возможность свободно и без помехи
провести его в практическую жизнь, то в результате получится такая
организация, которую сами анархисты считают противоестествен-
ной, ненормальной.
Анархия мысли
477
Что же это такое? С одной стороны, русскую молодежь уверяют,
что дело революционера, «народное дело», состоит единственно в
осуществлении «народного идеала» (приб. А316, стр. 14), с другой —
ей говорят, что народный идеал только тогда и будет соответствовать
«нормальной общественной организации», только тогда и должен
быть осуществлен, когда революционеры его исправят, когда они
очистят его от всего дурного и ненормального.
На основании какого же критерия они находят дурным и ненор-
мальным политический фатализм народа, выражающийся в некото-
рых местностях России верой в царя, его патриархальность (т. е. весь
строй его семейной жизни) — его религиозность (которую, впрочем,
мало кто в нем замечал), наконец, то подчинение лица миру, которое
составляет один из основнейших принципов его общины? Очевид-
но, этот критерий почерпнут ими не «из недр народного сознания»,
очевидно, он основан не на «инстинктах и стремлениях народа». Он
заимствован из той самой науки, из той, чуждой предрассудков, со-
знательной мысли меньшинства, к которым они относятся с таким
пренебрежением, которые, по их мнению, не должны играть ника-
кой роли в перестройке общественных отношений. Опираясь на эту
«мысль», они вычеркивают из народного идеала его существеннейшие
и наиболее характеристичные черты и в то же время преклоняются
перед этим идеалом, видят в нем «все элементы будущей нормальной
организации общества».
Как возможно дойти до такой степени лицемерия или непоследо-
вательности?
Одно из двух: или в народном идеале, в народных инстинктах
действительно заключаются «все элементы нормальной организации
будущего общества», или — нет. В первом случае, чем полнее осуще-
ствится этот идеал, чем более простора будет предоставлено раз-
витию этих инстинктов, тем лучше. Во втором — наоборот: полное
осуществление народных идеалов, беспрепятственное развитие на-
родных инстинктов лишь тогда приведет к нормальной организации
общества, когда эти идеалы будут очищены, эти инстинкты перевос-
питаны. Это так же очевидно, как дважды два — четыре.
Но для анархистов это не очевидно: они хотят и неприкосновен-
ность народных идеалов соблюсти, и заменить данную ненормаль-
ную общественную организацию организацией нормальной. Задача
могла бы быть разрешена, если бы первые не находились в противо-
478
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
речии с последней. Но они признают, что противоречие существует.
Что же делать? Как выйти из запутанного лабиринта друг друга уни-
чтожающих положений?
Поищем, не найдем ли ответа на этот вопрос в той программе
или, лучше, в тех программах практической деятельности, которые
анархисты рекомендуют нашим революционерам.
[СТАТЬЯ ВТОРАЯ]
Переходя к разъяснению молодежи практически революционной
деятельности, автор «Государственности и анархии» останавливается
на двух главных и, по его мнению, противоположных направлениях,
которые «выделяются теперь из общей неурядицы мыслей».
Одно направление более миролюбивого и подготовительного
свойства, другое — «боевое, бунтовское». Поборники первого направ-
ления, говорит автор, «в настоящую возможность (вероятно, он хотел
сказать «в возможность в настоящем») революции не верят». Но, не
желая оставаться «покойными зрителями народных бед», они идут в
народ для того, чтобы, работая наравне с ним, распространять среди
него «дух общения» (стр. 18).
Цель их — подготовить народ к революции, развить его до прак-
тического понимания «справедливости, свободы и средств к осво-
бождению», исправить и очистить его идеал. Автор находит цель эту
утопической. «Те, — говорит он, — которые рисуют себе такие планы
и искренно намерены осуществить их, делают это, без сомнения, за-
крывши глаза, для того, чтобы не видеть всего безобразия нашей рус-
ской действительности. Можно наперед предсказать им все страш-
ные, тяжкие разочарования, которые постигнут их при самом начале
исполнения, потому что, за исключением разве немногих счастли-
вых случаев, большинство между ними дальше начала не пойдет, не
будет в силах идти» (стр. 19).
Итак, путь медленного и постепенного подготовления, путь про-
паганды отрицается нашим автором самым решительным образом.
Никаких сомнений и недоразумений на этот счет быть не может.
Прекрасно. Но что же взамен этого предлагается молодежи? Что она
должна делать?
Заниматься пропагандой, подготовлением и развитием в народе
«духа общения».
Анархия мысли
479
Как так, но ведь сейчас только автор доказывал, что именно этим-
то и не нужно заниматься? Возможна ли такая грубая, такая очевид-
ная непоследовательность?
А вот слушайте и вы убедитесь в ее возможности.
«Народ наш, — говорит автор, — явным образом нуждается в по-
мощи» — в помощи нашей революционной молодежи. Признание
несколько странное в устах человека, сделавшего из народа своего
бога. На 9-й странице того же «Прибавления А» автор уверял, будто
«самые прославленные гении» ничего не могут сделать для народа,
потому что «народная жизнь, народное развитие, народный прогресс
принадлежит исключительно самому народу»; далее, на странице 10,
говорилось, что народу «от привилегированных классов ждать не-
чего». И вдруг теперь оказывается, что народ без помощи нас, рево-
люционного и привилегированного меньшинства, ничего не может
сделать, что наша помощь ему необходима. Прекрасно — примем это
к сведению. В чем же должна состоять наша помощь?
«Народ находится в таком тяжелом положении, что ничего не
стоит поднять любую деревню, — говорит автор, — однако, — за-
мечает он, — частных вспышек недостаточно. Надо поднять вдруг
все деревни» (стр. 19). Но деревни разъединены, разрознены; они не
живут общей жизнью, между ними не существует никакой солидар-
ности. Автор вполне с этим соглашается и видит в этом «главный не-
достаток, парализирующий и делающий до сих пор невозможным
всеобщее народное восстание» (стр. 20). Потому он предлагает мо-
лодежи заняться прежде всего объединением замкнутых, местных,
крестьянских миров. «Нужно, — говорит он, — связать лучших кре-
стьян этих деревень, волостей и по возможности областей» (каких
это областей?); затем «надо убедить их, а через них, если не весь
народ, то по крайней мере значительную и наиболее энергичную
часть его, что для целого народа, для всех деревень, волостей и об-
ластей в целой России, да также и вне России, существует одна об-
щая беда, а потому и одно общее дело». Наконец, «необходимо, что-
бы села, волости и области связались и организовались по одному
общему плану...».
Задача, как видите, нелегкая. Но это еще не все. «Прямая обязан-
ность нашей революционной молодежи противодействовать недо-
статкам народного идеала и употребить все усилия, чтобы побороть
Их в самом народном сознании» (стр. 19).
480
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Мы уже видели, что недостатки эти, по мнению автора, заключа-
ются в религиозном и политическом фатализме русского народа,
в его привязанности к патриархальному складу жизни и, наконец,
в его чересчур коммунистических воззрениях на отношения лица
к миру, общине. «Недостатки» — весьма существенные и, как всяко-
му известно, весьма глубоко засевшие «в недра народного духа». Вот
с ними-то автор и предлагает молодежи вступить в борьбу. Дело не
шуточное. Тут придется столкнуться с основными формами народ-
ного миросозерцания, формами, обусловливаемыми той ступенью
умственного развития, на которой стоит народ; с привычками, чув-
ствами и инстинктами, вырабатывавшимися веками, передаваемыми
от отца к сыну в целом ряде поколений, всосанными с молоком мате-
рей. Для того чтобы заставить народ отказаться от свойственных его
уму форм мышления, чтобы изменить застарелые привычки, чтобы
искоренить те его чувства и инстинкты, которые влекут его к патри-
архальному образу жизни, которые порабощают лицо миру, — для
этого ведь нужно его перевоспитать, вложить в его голову другие
мозги. Но разве подобная задача может входить в программу рево-
люционной деятельности? Разве дело революционера воспитывать
народ? Мало того, если бы даже наши революционеры считались не
десятками и сотнями, а тысячами и миллионами, разве бы они могли
осуществить ее? Чтобы перевоспитать народ, для этого потребуется
работа многих поколений, многих десятков лет. Неужели можно не
понимать таких простых вещей?
Но, быть может, вы согласны ждать — ждать десяток лет, ждать
целые века? Но в таком случае почему же вы не одобряете того пути,
который предлагают «миролюбивые» пропагандисты? Почему вы i
находите их путь утопическим, а свой практическим; почему один |
вы называете «подготовительным», а другой — «бунтовским»? Пере-1
делать народные идеалы, вселить в народ сознание его силы, свя-
зать в одно целое разрозненные села, волости и области, — неужели
вы полагаете, что это можно сделать скорее и легче, чем развить
его, говоря словами редактора «Вперед!»^, «до понимания им своих
нужд и потребностей, средств, задач и условий социальной рево-
люции»?
Но каково же положение молодежи? Чему она должна верить? Ве-
рить ли ей тому, что путь постепенного, медленного подготовления
народа к революции, путь пропаганды, ставящей своею целью рас-
Анархия мысли
481
ширение и очищение народных идеалов, что это путь утопический,
что, идя по нему, никогда никуда не придешь, — или же она должна
верить, что только от него следует ждать спасения? (стр. 19).
И добро бы эти друг друга уничтожающие положения защищались
людьми различных направлений, а то нет, — их высказывает один и
тот же человек в одной и той же книге, на одной и той же странице...
Однако мы не должны этому удивляться. Теория, противоречивая
в своих принципиальных основаниях, неизбежно должна привести
к противоречивым практическим выводам. Теория, как мы показали
выше, постоянно виляет между Сциллой и Харибдой — между мета-
физическим идеализмом и грубым житейским реализмом. Соблаз-
нительная (для старцев, конечно) сирена-метафизика шепчет ему
в уши, что в народе живет какой-то вечный идеал, «который спосо-
бен осмыслить народную революцию, дать ей определенную цель...»
(стр. 7); она уверяет его, что этот идеал есть идеал анархии, идеал
полного и абсолютного господства фихтевского я, освободившегося
от всякого внешнего принуждения, сбросившего с себя узы всякой
власти и, кроме своего личного интереса, ничего не знающего и не
признающего. Поверив на слово вероломной сирене, очарованный
ее фантастическими бреднями, автор зовет молодежь идти в ряды
идеализированного народа и немедленно поднимать его на бунт,
«стать на бунтовской путь». Но тут является на сцену грубый реализм
и бесцеремонно сметает карточные домики метафизики: не верь, го-
ворит он, эта старая, беззубая баба, красами которой ты соблазнился,
все тебе наврала. Если и есть в народе такая штука, которую тебе угод-
но называть «идеалом», то «этот идеал страдает столь существенными
недостатками», что во имя его начатое народное движение никогда
не оканчивалось и теперь не может окончиться успешно (см. стр. 19).
Ты жестоко также ошибаешься, воображая, со слов выжившей из ума
бабы, будто народ наш чувствует расположение к анархии, как ты ее
себе представляешь. Напротив, его общественное миросозерцание,
выработанные им формы общественной жизни, его личные и семей-
ные отношения — все идет вразрез с твоей анархией. «Община — его
мир. Она не что иное, как естественное расширение его семьи, его
Р°да. Поэтому в ней преобладает то же патриархальное начало, тот
Же гнусный деспотизм и то же подлое послушание, а потому и та же
коренная несправедливость и то же радикальное отрицание всякого
личного нрава, как и в самой семье» (стр. 15).
482
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Ввиду этих весьма малоутешительных для анархии указаний опы-
та автор пускается в разъяснения слов «бунтовской путь».
Оказывается, что «стать на бунтовской путь» совсем не значит
идти в народ да и начать его сейчас же бунтовать. Нет, это значит —
исправлять недостатки народного идеала, т. е. перевоспитать народ в
духе анархического символа и затем сплотить в один крепкий союз
разрозненные «села, волости и даже области», союз, действующий
«по одному общему плану и с единою целью», т. е. подчиняющийся
одному общему, верховному руководству, одной общей, верховной
власти.
Но, однако, позвольте, как же это так? С одной стороны, вы сове-
туете молодежи убеждать народ во вреде всякого господства, всякого
авторитета, всякой власти, развить в нем сознание «личного права»,
с другой — вы рекомендуете ему сплотить разрозненный крестьян-
ский мир в одно целое, подчиняющееся единому общему руковод-
ству, преследующее единую общую цель. О, праведное небо, за ка-
кого же прирожденного болвана считаете вы наш бедный русский
народ, тот самый народ, пред которым вы только что преклоняли
ваши колени, которому вы воскуряли фимиамы, которого вы назы-
вали вашим богом! Неужели вы воображаете, что в его голове так
мало здравого смысла, что он не в состоянии будет понять ваших
противоречий? Неужели вы думаете, что вы можете заставить его по-
верить, будто всякая власть портит всякое дело, и в то же время
привести его к сознанию необходимости подчиниться, для успеха
революционного движения, какому-то общему, единому руковод-
ству, какой-то власти?
Или же вы уж чересчур просты, или ваше идолопоклонство пе-
ред народом — чистейшее лицемерие, грубый и недобросовестный
обман.
Всякая организация, предполагающая какое-то общее руковод-
ство, какой-то центр, из которого исходят распоряжения и наблюде-
ния за их исполнениями, который связывает разрозненные части в
одно целое, всякая такая организация — построена ли она на началах
федеративных или централистических, т. е. сидят ли в ее центре не-
сколько полновластных диктаторов или только депутаты, представи-
тели местных групп, ограниченные своими mandats318, — всякая та-
кая организация по существу своему есть организация авторитарная,
а следовательно, антианархическая. Как же это вы хотите совместить
Анархия мысли
483
ее с проповедью анархии? Но, может быть, вы имеете в виду какую-
нибудь другую организацию? Может быть, вы мечтаете об органи-
зации без общего центра, без общего руководства, организации, до-
пускающей отдельное, самостоятельное, независимое существование
каждой из составляющих ее единиц? Но в таком случае это будет не
организация, а лишь агломерация, т. е. именно то, что существует и
теперь в мире крестьянства и что вы хотите изменить посредством
организации.
Неужели и здесь для вас не очевидны ваши самопротиворечия?
И не удивительно ли, как это могут уживаться в одной голове столько
идей, друг друга уничтожающих? Как может один человек наделать
столько логических ошибок, впасть в такую массу противоречий?
Нет, для таких замечательных подвигов в области «анархии мыс-
ли» сил одного человека было бы слишком недостаточно. Тут необ-
ходимо содействие многих «умов», тут нужна коллективная работа.
И действительно, указанные здесь заблуждения, ошибки и противо-
речия не составляют личной, неотъемлемой собственности автора
«Государственности и анархии». Это общее достояние целой группы
людей, целой партии. Чтобы убедиться в этом, стоит только про-
смотреть другое произведение того же направления, излагающее,
подобно первому, анархическое profession de foi и адресованное
к «русским революционерам» от Революционной общины русских
анархистов.
Казалось, было бы очень трудно превзойти в непоследовательно-
сти анархистов, называющих себя «социально-революционной пар-
тией», но «русские анархисты революционной общины» преодолели
эту трудность и преодолели самым блистательным образом. Начина-
ют они свою «правдивую исповедь» (их собственное выражение) с
торжественных заявлении, что «революции делаются народом», что
«истинная революция только среди народа», что «наше (т. е. анархи-
стов) место только среди него; как у нас, так и у тебя (т. е. русского
Революционера) нет и не может быть имени, не может быть тени
тщеславных надежд». «Оставим, — восклицают они, — славу, громкое
имя, тщеславие, честолюбие врагам народным, лжецам и мистифи-
каторам!» (стр. 4, 5). «Всякое влияние, кроме из самого народа ис-
ходящего и в народе пребывающего, может только направить массы
по ложному пути, обмануть и развратить их». «Всякий из нас должен
понять, что в дело революции самый знающий и самый умный че-
484
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ловек, даже гений, может дать массам лишь то, что они заключают в
себе...». «Только та революция восторжествует, где учителей не будет!»
(стр. 12,13,14).
Как бы должен был поступить человек, действительно убежден-
ный в непреложной истине вышеприведенных афоризмов?
Очевидно, он должен бы был, смиренно склонив голову, стать
в ряды народа и сказать ему: батюшка-народ, прими меня в твою
среду: учить мне тебя нечему, потому что все, что я знаю, «уже за-
ключается в тебе самом», влиять на тебя я тоже не желаю, потому что
всякое влияние, «не из народа исходящее и не в народе пребываю-
щее», может только развратить тебя и обмануть; делай революцию
сам, как знаешь и как умеешь, помощников и учителей тебе никаких
не надо, — и все, что ты сделаешь и скажешь, так тому и быть должно;
я же вполне и беспрекословно отдаюсь в твое распоряжение, отказы-
ваюсь от «своего имени» и от «тщеславных надежд».
Да, так бы поступил человек последовательный.
А что бы сделал человек непоследовательный? Да как раз обратное.
Вскарабкавшись на ходули и гордо подняв голову, он диктаторским
тоном возвестил бы народу: «Народ! слушай! я такой-то, отечество
мое — всемирная революция: до сих пор, правда, у меня его еще нет,
но ты должен мне его дать, ты должен сделать всемирную револю-
цию. Я желаю и требую, чтобы эта всемирная революция уничтожила
то-то и то-то, чтобы на место уничтоженного она установила такие-
то и такие-то учреждения. Если же ты, хамово отродье, осмелишься
меня не послушать и не последуешь моим указаниям, то ты у меня
тогда смотри! Я буду следить за тобою 'зорко, и мое орудие против
тебя «будет самое энергичное». Запомни при этом, что, пока ты не
можешь устроить «всемирной революции», ты должен сидеть смирно
и чтобы не пикнуть»’.
Вот так именно и поступила «революционная община русских
анархистов». Забыв все, что она только что говорила о бесполезности
учить народ, о вредности всяких посторонних, не непосредственно
из народа исходящих влияний, о необходимости предоставить ре-
волюционное дело самому народу и т. д. и т. д., она, торжественно
’«Русские революционеры должны дать народному движению мировой ха-
рактер, вне которого ни одно национальное или местное движение не может
иметь успеха и необходимо погибнет».
Анархия мысли
485
воссев на свой треножник, с самодовольным пафосом декретирует:
«Мы, божиею милостью община анархистов, считаем необходимым:
1. «Разрушение всех религиозных, политических, юридических,
экономических и социальных (а будто все вышеперечисленные
учреждения не социальные?) учреждений...».
2. «Создание самостоятельной и совершенно свободной органи-
зации освобожденных масс».
«С точки зрения отрицательной или разрушающей, мы хотим:
уничтожения, банкротства (!?), полной ликвидации государства...
уничтожения всякого вмешательства в платеж долгов коллективных
или частных, в передачу наследств; уничтожения всех налогов, уни-
чтожения всей высшей и низшей государственной администрации,
уничтожения сословий, бюрократии, армии, магистратуры (?), поли-
ции, университетов, духовенства; уничтожения монополий, привиле-
гий, личной собственности...».
«С точки зрения положительной... мы считаем необходимой орга-
низацию революционных групп в революционные общины; каждая
община должна послать своих выборных со строго определенными
поручениями в очаги (?) революции; затем как эти общины, так и
эти очаги должны составить из себя федерации, должны постоян-
но поддерживать баррикады... на всех точках восставших стран (!?)...
Делами федерации должны заправлять выборные, которые с этой
целью разделяются на совершенно независимые группы, взаимно
дополняющие и помогающие друг другу, например: группы, заве-
дующие продовольствием, революционной защитой, организацией
труда, предварительным задержанием капиталов, временной отдачей
капиталов и инструментов работы в руки сельских и промышленных
товариществ, путями сообщения, меной (?), просвещением и т. д.»
(стр. 4-8).
Вот чего мы, божиею милостью революционная община русских
анархистов в Женеве и проч, и проч., желаем и требуем. Мы требуем
также, чтобы у народа не было никаких учителей (кроме нас, конеч-
но) и чтобы он не поддавался никакому (кроме нашего) «не из него
исходящему влиянию».
Все это прекрасно. Но достоверно ли тебе известно, община анар-
хистов, что твои требования и желания совпадают с требованиями и
Желаниями народа? Неужели ты, которая, по-видимому, так уважаешь
народный разум, — неужели ты хоть единую секунду можешь думать,
486
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
что народ, если бы он когда-нибудь мог узнать о твоих требованиях
и желаниях, не расхохотался бы над ними и над тобою гомерическим
смехом? Не нужно иметь ни особой проницательности, ни обшир-
ных знаний и глубокого ума для того, чтобы совершенно ясно видеть
и понимать, что ты сама не знаешь, чего хочешь. Ты хочешь, чтобы
никакой власти не было, и в то же время ты проектируешь федера-
тивное государство с выборными от общин, с кучей всевозможных и
даже невозможных министерств. Ты хочешь, чтобы эти министерства
взаимно дополняли друг друга, и в то же время, чтобы они были со-
вершенно независимы друг от друга. Ты хочешь уничтожить личную
собственность и в то же время требуешь, чтобы «в передачу наследств
никто не вмешивался», т. е. чтобы частное лицо могло оставлять по-
сле себя наследство, кому оно вздумает.
Ты хочешь уничтожения всех налогов и создаешь министерство
народного продовольствия, путей сообщения, просвещения и т. п.
Чем же эти министерства будут заведовать и чем они будут управлять,
если общины не должны ничего давать ни на народное продоволь-
ствие, ни на просвещение, ни на содержание путей сообщения? Ты
хочешь уничтожить государство и хочешь в то же время его банкрот-
ства. Как будто уничтоженное государство может обанкротиться?
Ты хочешь уничтожения «всех существующих экономических и со-
циальных учреждений» и в то же время оставляешь самое основное,
существенное из всех учреждений — мену. Ты хочешь... но возможно
ли перечислить все твои противоречивые желания, все твои непосле-
довательности, все твои ребячески наивные выходки? Нам бы при-
шлось тогда растянуть нашу статью на целый том.
Однако мы не можем расстаться с этим курьезным продуктом на-
шей революционной мысли, не упомянув еще об одном, без сомне-
ния, самом комическом требовании русских анархистов.
Всякому, конечно, известно, что существуют такие наивные люди,
которые серьезно убеждены, что социальная революция может быть
осуществлена посредством бумажных декретов, которые верят, что
если сегодня будет издан декрет, упраздняющий государство, церковь
и семью, то назавтра ни от государства, ни от церкви, ни от семьи и
следа никакого не останется. Анархисты относятся к этим бумаж-
ным революционерам с глубочайшим презрением. Судя по этому
презрению, можно было бы думать, что сами они не имеют с ними
ничего общего, что сами они хотят не бумажной, а настоящей рево-
диархия мысли
487
люции. И что же, однако, оказывается? Оказывается, что они-то имен-
но и хотят сделать революцию единственно посредством бумажек:
«Ближайшим средством для этого (т. е. всеобщего разрушения) мы,
божиею милостью община анархистов, считаем: истребление всех
свидетельств ренты, собственности, ипотек, денежных знаков, кон-
цессий, брачных и других свидетельств, паспортов, метрик и всяких
гербовых бумаг» (стр. 6).
Чем же они отличаются от бумажных революционеров? Только
тем, что последние хотят все уничтожить, прибавя к числу обращаю-
щихся в обществе гербовых бумаг еще несколько, а анархисты хотят
все уничтожить, спалив огнем всю гербовую бумагу. Но не та же ли
это глупость, только под другим соусом?..
О, бедная русская революционная мысль, в какие непроходимые
дебри самопротиворечий, нелепости и бессмыслиц ты забрела! Оч-
нись, одумайся, стряхни с себя всю эту напускную глупость, выбирай-
ся скорее из грязного и тинистого болота анархии на твердую почву,
а то, пожалуй, ты увязнешь в нем по уши!
Впрочем, мы коснулись еще только самых невинных и безопас-
ных областей этого болота. Произрастающие здесь глупости и
бессмыслицы отличаются вообще крайней наивностью и добро-
душием. Видно, что они вылились, так сказать, прямо от сердца и
что люди, их проповедующие, искренно веруют в их непреложную
истинность... Потому они не возбуждают в вас никакого другого
чувства, кроме разве сожаления. Вы созерцаете их как курьез и не-
вольно говорите про себя: «Прости им, всемилосердный и всепро-
щающий здравый человеческий смысл, прости им, не ведают, что
говорят!»
Но теперь нам предстоит углубиться в такие области анархии
мысли, где глупость и бессмыслие теряют свой наивно добродуш-
ный характер, где они превращаются в преднамеренную софисти-
ку, в обдуманное шарлатанство. Это — области самые опасные: кто
раз ступил на них ногой, тому уже трудно выкарабкаться; а между
тем они так искусно замаскированы зеленью, что издали имеют даже
привлекательный вид. Кажется, перед глазами вашими расстилается
свежий, пахучий, зеленый луг. Но подойдите ближе, — и вас охватят
со всех сторон болотные миазмы, и вы увидите, что прельщавшая вас
зелень — болотная зелень.
Экскурсию эту мы отложим до следующего раза.
488
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
[СТАТЬЯ ТРЕТЬЯ]
В предыдущих статьях мы разобрали profession de foi двух фрак-
ций заграничных анархистов. Мы видели, что советы и поучения,
преподаваемые ими русской революционной молодежи, не отли-
чаются ни определенностью, ни последовательностью. Однако эта
неопределенность и непоследовательность может показаться верхом
определенности и последовательности сравнительно с profession de
foi третьей заграничной фракции, органом которой является журнал
«Вперед!». Относительно двух первых мы можем по крайней мере
составить себе хоть какое-нибудь более или менее отчетливое пред-
ставление; мы можем хотя отчасти воспроизвести некоторые харак-
теристические черты их физиономии; мы можем хотя приблизи-
тельно определить, чего они хотят. Они хотят анархии. Правда, они
не понимают, что такое анархия, но все-таки у них есть хоть слово, за
которое они держатся, которое их объединяет, которое красуется на
их знамени, которое им дорого. У представителей третьей фракции
и этого даже нет. У них каждое слово — двусмыслица, каждое поло-
жение — загадка; они в одно и то же время и утверждают и отрица-
ют, и подстрекают и обезоруживают; все их понятия представляют
какой-то эклектический хаос, вся их программа сводится к трескучей
фразеологии, лишенной всякого определенного смысла. Чего они
хотят, за что они стоят, что они предлагают, какое место они занима-
ют в нашей революционной партии, чем они отличаются от одних, в
чем сходятся с другими, — ничего нельзя понять. Все сколько-нибудь
определившиеся революционные кружки сторонятся от них. Отно-
сительно их революционного катехизиса существуют самые разно-
речивые мнения; в одном только все согласны, что этот катехизис
соткан из противоречий. И действительно, кто хочет опровергать
их, тому нет надобности искать аргументов где-нибудь вне сферы их
собственных мыслей. Достаточно только сопоставить их мнения для
того, чтобы уничтожить их. Это может показаться до того невероят-
ным, что люди, незнакомые с продуктами мыслей этих господ, упре-
кнут нас, пожалуй, в злонамеренной утрировке. Но в сущности мы
ничего не утрируем, и читатель сам сейчас убедится в этом.
Profession de foi этой фракции, во-первых, выражено в обраще-
нии ее к русской социально-революционной молодежи; во-вторых,
в нескольких передовых статьях «Вперед!», принадлежащих автору
Анархия мысли
489
упомянутого обращения и трактующих о тех же вопросах, о кото-
рых трактуется и в нем. Потому хотя брошюра «К русской социально-
революционной молодежи» и составляет главный предмет настоя-
щей статьи, по нам придется все-таки ссылаться и на передовики
«Вперед!»319.
Брошюра имеет чисто полемический характер: она вызвана дру-
гой брошюрой, направленной против редактора «Вперед!»320. В обе-
их брошюрах личный элемент, личные пререкания играют важную
роль. Разумеется, мы их не будем здесь касаться; все личное мы тща-
тельно устраним из нашего анализа. Очистив положения брошюры
от полемической соли и .дополнив их положениями «передовиков»,
мы постараемся сгруппировать их в одно связное целое, и, когда это
целое явится во всей его калейдоскопической прелести, тогда... тогда
пусть читатель сам судит: наше дело будет кончено. Есть такие про-
дукты анархии мысли, которые достаточно констатировать, чтобы
избавиться от труда разбирать их.
Первый тезис революционного символа, обращенного к рус-
ской молодежи, гласит: «Мы зовем к себе, зовем с собою всякого, кто
с нами сознает, что императорское правительство — враг народа
русского, что настоящий общественный строй — гибель для России»
(см. «К русской соц.-революц. молодежи», стр. 6). На стр. 40 и 44 той
же брошюры из числа этих званых исключаются все те социальные
революционеры, которые предполагают осуществить социальную
революцию посредством захвата политической власти в свои руки
паи посредством революционной диктатуры, равно как и те соци-
альные революционеры, которые хотя и отрицают революционную
диктатуру и стоят вообще за чисто народную революцию, но допу-
скают в своей практической деятельности принцип,- цель оправды-
вает средства.
Как видите, званых много, но избранных мало.
Второй тезис: революция, произведенная меньшинством, не же-
лающим ждать, чтобы большинство само сознало свои потребности,
Цели и средства революции, не есть революция социальная, народ-
ная. «Революция, действительно произведенная в пользу народа,
может быть произведена только народом, не меньшинством, а боль-
шинством» (стр. 27).
В № 21 и 26 «Вперед!» (1875 и 1876 гг.) автор опровергает этот
тезис следующим положением: «В целой истории не происходило ни
490
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
одного вполне сознательного движения. Полное сознание целей и
средств существовало в небольших группах и отдельных единицах.
Около них стояло множество лиц и групп, в которых ясность созна-
ния постепенно ослабевала... За слоями вполне сознательных, по-
лусознательных и горячо сочувствующих революционеров история
подготовила страждущих от старого порядка, способных его нена-
видеть».
Так как автор противополагает это большинство революционерам
сознательным, полусознательным и просто сочувствующим, то мы
вправе предполагать, что оно, по мнению автора, не только лишено
всякого сознания, но даже и сочувствовать идеям социальной рево-
люции не может, не имея ни малейшего представления о ее целях
и средствах.
«Когда, — продолжает он, — сознательные, полусознательные и
сочувствующие слои, т, е. революционное меньшинство, объединя-
ется крепкой организацией, то в минуту взрыва к ним неизбежно
пристанет масса страдающая, т. е. большинство». Из этих слов ясно,
что взрыв, т. е. революция, совершается не большинством, а мень-
шинством, и первое только «присоединяется» к последнему. Затем
дальнейшие судьбы революции будут зависеть, по словам автора, от
того, какое знамя выставит меньшинство. Следовательно, революция,
произведенная меньшинством, может быть и социальной и народ-
ной, если только те сознательные группы, к которым присоединяется
бессознательное большинство, будут преследовать социальные идеа-
лы, будут стоять за народные интересы.
Третий тезис: «Нельзя звать народ к восстанию, пока народ не
готов» (стр. 21). Готовность же народа к революции определяется
степенью его понимания «общественного зла» (стр. 32, 33, 34 и др.).
Следовательно, народ лишь тогда будет готов к революции, когда
ему «уяснятся его потребности», когда он «поймет суть обществен-
ного зла» и усвоит «революционные истины в их практическом при-
менении».
Автор передовых статей «Вперед!» (№ 21) в противность этому
утверждает, что надежда довести народ когда-нибудь «до ясного со-
знания» (сознания общественного зла, своих потребностей, целей,
средств революции и проч.) есть надежда утопическая. Следователь-
но, народ, взятый в его целом, никогда к революции готовым быть не
может.
Анархия мысли
491
Развивая далее эту мысль, автор говорит, что для успеха социаль-
ной революции достаточно и того, если будет готово, т. е. спропа-
гандировано, в смысле понимания задач социальной революции, ее
необходимости и т. п., одно меньшинство, меньшинство, состоящее
из «вполне сознательных, полусознательных и сочувствующих» рево-
люционеров. Итак, меньшинство не должно ждать, пока народ будет
готов... т. е. сознает, «где его враги, сознает свои права, свои обязан-
ности и свои силы».
А между тем революционеры, которые не хотят ждать, должны
быть, по словам того же автора, «уподоблены шпионам-провокаторам,
белым блузам Наполеона, реакционерам бывшей Версальской пала-
ты» и т. п.
Затем в другом месте говорится: «Весьма ограничено понимание
того идеалиста, который воображает, будто можно ждать, пока боль-
шинство участвующих в этом (т. е. революционном) движении будет
ясно понимать его задачу» («Вперед!», № 26).
Четвертый тезис: «Пропаганда понимания общественного зла»
есть по своей сущности агитация «против этого зла»; следовательно:
«логически пропаганда заключает агитацию; пропаганда и агитация
суть не только не равносильные, не равноценные, но даже не различ-
ные» средства (стр. 32,33,35), т. е. пропаганда и апитация — одно и то
же орудие подготовления народа к революции. Нет пропаганды без
агитации, нет агитации без пропаганды.
В одной из передовых статей «Вперед!» (№ 26) автор следующим
образом опровергает это отождествление пропаганды с агитацией:
«Уясненный жизненный факт, — сказано в брошюре (стр. 55), —
есть тем самым страстное побуждение к действию... а общественные
истины так тесно связаны с самыми жгучими вопросами жизни, что
всякий, кто их ясно понимает, тот и волнуется ими... для того они и
служат возбуждением к действию» (стр. 33)- «Неправда, — читаем мы
во «Вперед!», — лишь меньшинство людей руководится в деятельно-
сти... ясным пониманием... огромное большинство людей действует
лишь под влиянием аффекта и увлечения. Мало того, и из понимаю-
щих общественные задачи лишь те могут быть полезными деятеля-
ми... у которых ото понимание перешло в убеждение, т. е. соединило
свои теоретические элементы с практической потребностью дей-
ствовать...» (№ 26); значит, одного понимания, даже и самого ясного,
еЩе недостаточно для возбуждения человека к деятельности сооб-
492
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
разно этому пониманию. Отсюда автор весьма логично заключает,
в противоположность тому, что он говорил в своей брошюре, что
«при всем важном значении пропаганды одно это орудие далеко не
достаточно... (№ 26) и к этому первому орудию подготовления со-
циального переворота должно быть присоединено второе орудие
этого подготовления — социально-революционная агитация». Сле-
довательно, пропаганда и агитация — это не одно и то же орудие: это
два различных средства подготовления революции.
«Пропаганда, — говорится далее в той же статье, — как простое
пояснение и понимание «истин рабочего социализма» дает возмож-
ность развиться в иных личностях тому отвлеченному филистерству
мысли, которое отвращает от жизни, отвлекает от практической дея-
тельности, чтобы предаться наслаждению понимания...».
Для противодействия этим вредным последствиям пропаганды
необходима агитация. Отсюда пропаганда и агитация средства не
только различные, но даже противоположные. Одно отвращает от
практической деятельности, другое возбуждает к ней; одно благопри-
ятствует развитию филистерской мысли, другое парализует ее.
Но в таком случае, что такое агитация? «Для революционера-
социалиста, — говорит редактор «Вперед!» в своей брошюре, — аги-
тация есть уяснение явления» (стр. 55). Нет, одно уяснение явлений
еще не есть агитация, уверяет тот же редактор в передовых статьях
своего журнала. Для агитации нужно еще что-то: возбуждение чув-
ства, аффекта; но для возбуждения чувства и аффекта еще недоста-
точно «ясного понимания», напротив, «ясное понимание» приводит
нередко к филистерству, отвращает от деятельности.
Как же быть, что же делать?.. «Отгадай, моя родная»!..
Пятый тезис: «Надлежащее подготовление революции есть неиз-
бежно революционная агитация, действующая в народе пропагандой
и агитацией», но «агитация может быть ведена только как пропаганда
революционных истин», как уяснение причин и сути «общественно-
го зла» (стр. 33, 35). Следовательно, по мнению редактора «Вперед!»,
выраженному в брошюре, главным и конечным орудием подготовле-
ния народа к революции должна быть пропаганда.
По мнению того же редактора, высказанному в передовой ста-
тье № 26 «Вперед!», пропаганда необходима лишь «для тех, которые
уже затронуты проповедью социализма», для групп «сознательных и
полусознательных» революционеров; для групп же сочувствующих
Анархия мысли
493
и для массы «ненавидящих» (т. е. для народа) нужна агитация. «Два
упомянутых выше элемента (вполне и полусознательные революци-
онеры) организуются и разрастаются путем пропаганды, путем уяс-
нения пониманий задач рабочего социализма», два других элемента
(сочувствующие и ненавидящие) «организуются, разрастаются путем
возбуждения и распространения ненависти к существующему поряд-
ку, путем социально-революционной агитации» («Вперед!», № 26).
Кажется, это довольно ясно? Массы, т. е. большинство, нужно аги-
тировать, т. е. возбуждать их ненависть к существующему порядку;
меньшинство же нужно пропагандировать, то есть «уяснять понима-
ние задач рабочего социализма».
Однако в следующем № 27 «Вперед!» тот же редактор утверждает,
что одной агитации недостаточно (для народа), что нужна пропа-
ганда, что интеллигентные слои русского общества должны помочь
народу «усвоить результаты мировой мысли», которые одни только
могут предохранить его от опасностей, неизбежно грозящих ему во
время и на другой день революции.
Что же нужно наконец делать? Когда автор стоял на такой точке
зрения, что и пропаганда и агитация одно и то же, тогда он мог еще
не отвечать категорически на этот вопрос.
Он тогда смело говорил: нужна «пропаганда революционных ис-
тин», она одна может подготовить народ к революции. Но если вы,
подобно автору брошюры «Задачи революционной пропаганды в
России», заметили бы ему, что одной пропаганды недостаточно, он
отвечал бы вам, как ответил упомянутому автору: «Когда я говорю
«пропаганда», я подразумеваю агитацию, так как ни пропаганда без
агитации немыслима, ни агитация без пропаганды». Но теперь, когда
он сам установил различие между пропагандой и агитацией, он уже
этого не может сказать, — потому он уклоняется от прямого ответа.
Большинство нужно агитировать, т. е. нужно только возбуждать его
ненависть к существующему порядку, говорит он в № 26 «Вперед!»;
нет, нужно пополнять недостаток его знаний, сообщить ему резуль-
таты «мировой мысли», говорит он в № 27. Затем в том же номере
говорится, что на молодежи интеллигентных классов лежит обя-
занность «связать готовые элементы народной политической силы
в солидарное целое... помощью пропаганды требований рабочего
социализма и помощью социально-революционной агитации». По-
видимому, отсюда можно было бы заключить, что автор рекомендует
494
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
молодежи действовать на народ одновременно обоими орудиями —
и пропагандой, и агитацией. Но нет, это заключение опять-таки будет
неверно: автор говорит не о народе en masse321, а только о его уже го-
товых элементах. Весь ли народ представляет такой готовый элемент
или нет? Иными словами, ко всему ли народу приложимы оба эти
средства или только к некоторой его части? Если ко всему, то в таком
случае, очевидно, нужно ждать, пока «результаты мировой мысли» не
сообщатся всему народу. Если только к некоторой его части, то явля-
ется другой вопрос: как велика должна быть эта часть?
В первом случае, т. е. если необходимо ждать, пока результаты
мировой мысли не сообщатся всему народу, мы, по словам самого
автора (см. № 21 и 26), должны будем уподобиться «идеалисту с огра-
ниченным пониманием», верующему в возможность осуществления
«утопической надежды».
Во втором случае, т. е. если достаточно, чтобы «результатами миро-
вой мысли» прониклась некоторая лишь часть народа, мы, опять-таки
по словам самого автора, рискуем вместо действительной революции
произвести такую, которая в конце концов приведет «к выработке но-
вого разделения классов, нового эксплуататорства и, следовательно,
к воссозданию буржуазного общества в новой форме» (см. «Вперед!»,
№ 27).
Как же нам быть? Как же нам выйти из этого заколдованного
круга?
Шестой тезис: народную, социальную революцию может осуще-
ствить один только народ; задача же интеллигентного меньшинства,
желающего освободить его, сводится лишь к тому, чтобы уверить
его в этой возможности. Он (т. е. народ) истекает кровью, но в нем
божественная сила, витийствует автор в своей брошюре (стр. 20), и
могучие витязи (т. е. интеллигентное меньшинство), которые лезут
на Голгофу спасать его, — сами микроскопические мошки перед ним.
У него одного есть возможность свалить крест, к которому он при-
гвожден, свалить его социальной, народной революцией. Все, что
могут сделать слабые творения, стоящие у подножия этого великого
креста, это шепнуть ему: «Ты бог, ты властелин, вырви твой крест и
раздави врагов! Ты можешь, ты должен сделать это!., твоего истори-
ческого креста мы вырвать не в силах»... Мученик (т. е. народ) будет
продолжать висеть, пока не сознает сам, что он бог, пока не сойдет с
креста сам и не раздавит этих витязей-червей (т. е. интеллигентное
Анархия мысли
495
меньшинство) с Пилатами322, Каифами323 и всеми другими фарисея-
ми, пока не установит сам своего царства, «ему же не будет конца».
Во «Вперед!» же тот же автор высказывает совершенно другие
взгляды на отношения «витязей-червей» и «слабых творений» к
народу-богу.
Оказывается, что этот народ-бог без «слабых творений» не может
ровно ничего сделать для своего спасения.
Оказывается, что «слабые творения» должны взять на себя ини-
циативу снятия его со креста, что и после снятия они должны предо-
хранять его заботливой рукой от опасностей, ожидающих его внизу,
что они обязаны наполнить его божественную голову «результатами
мировой мысли» и что если они ничего этого не сделают, то народ-
бог хотя и может, пожалуй, сойти со креста, но только для того, чтобы
сейчас же повиснуть на другом.
«Народный взрыв (т. е. народное восстание), происшедший при
недостаточном сознании опасностей, грозящих новому обществу,
может иметь самые гибельные следствия Для общего дела рабочего
социализма... он поведет к местным бунтам, которые вредны как не
имеющие никакого шанса на победу и ведущие, при их подавлении,
лишь к деморализации остальных групп... и перераспределение иму-
ществ, вместо их общности, неизбежно поведет в; выработке нового
разделения классов, нового эксплуататорства...». Потому на интелли-
генции лежит:
1) «Обязанность инициаторства в организации социально-
революционных сил русского общества для подготовления и совер-
шения переворота».
2) «На ней лежит обязанность предотвратить опасности, грозя-
щие русскому народу от недостаточной связи между его частями и от
недостатка недоступного ему знания».
Тут, однако, является вопрос: «Обязанность предотвратить опас-
ности, грозящие русскому народу...» и т. п. будет ли лежать на интел-
лигенции и после того, как переворот совершится, или же она лежит
на ней в период, предшествующий революции, в период подготови-
тельный?
В первом случае интеллигенция, очевидно, должна стараться обе-
спечить за собою, после переворота, некоторую силу, т. е. власть, ина-
че она поставит себя вне всякой возможности предотвратить какие
бы то ни было опасности.
496
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Во втором случае подготовительный период должен продолжать-
ся до тех пор, покуда не будут окончательно устранены причины
опасностей, т. е. не будет установлена достаточная связь между раз-
розненными частями народа и народ не усвоит себе «недоступное
ему знание».
Необходимо выбрать одно из двух: или интеллигенция должна за-
хватить после революции власть в свои руки, или она должна проти-
водействовать, задерживать революцию до той блаженной минуты,
когда «народный взрыв» не будет более представлять опасностей, т. е.
когда народ усвоит результаты мировой мысли, приобретет недо-
ступные ему знания.
Что же выбирает наш автор?
Ни то ни другое. «История доказала (где и когда?) и психология
убеждает нас (какая психология? Психологии, как известно, почти
столько же, сколько и психологов), что власть портит самых лучших
людей». «Всякая власть меньшинства есть эксплуатация...» (стр. 42,44).
После революции меньшинство не должно облекаться никакою вла-
стью, после революции должно прямо наступить «самодержавие на-
родных общин, народных собраний, народных кругов...» (?).
Следовательно, судя по мнениям, высказанным редактором «Впе-
ред!» в обращении «К русской социальной молодежи», нужно думать,
что после революции причины опасностей, грозящих новому строю
общества, будут устранены и «самодержавие общин, собраний, кру-
гов», т. е. самодержавие большинства, вступит в свои права.
Но если так, то мы должны задержать революцию до того момен-
та, покуда эти причины действительно устранятся.
Однако автор и этого не хочет; мало того, он говорит даже (как мы
показали выше), что момент этот и наступить-то никогда не может.
Как же поступить в этом случае? И ждать не нужно, и ждать нужно.
Выше мы сказали, что берем на себя лишь труд (труд весьма лег-
кий) констатировать противоречия автора брошюры — редактора
«Вперед!», не вдаваясь в их подробный разбор и их оценку. Пусть
этим займется сам читатель, если ему есть охота. Однако, сводя вме-
сте эти совершенно противоречивые воззрения одного и того же
человека по одним и тем же вопросам, невольно стараешься хоть
как-нибудь объяснить их себе. Всякое явление имеет свою причину;
следовательно, и они должны ее иметь. Но где же искать эту при-
чину?
Анархия мысли
497
Все указанные до сих пор противоречия относятся к уяснению за-
дач и условий практической деятельности русской революционной
молодежи. Но понимание задач и условий практической деятельно-
сти у каждого человека определяется его основными теоретически-
ми воззрениями, общим духом и направлением его миросозерцания.
Значит, в этих основных воззрениях, в этом общем духе и направле-
нии авторского миросозерцания мы и должны искать ключ, разгадку
к объяснению тех двусмысленных советов, которые он преподает на-
шей революционной молодежи, советов, сводящихся в большинстве
случаев к соблазнительной формуле: «хотя, с одной стороны, нельзя
не согласиться... но, с другой... должно сознаться...».
Разумеется, нам нет надобности разбирать его миросозерцание
во всех деталях и по всем вопросам. Речь здесь идет о его практиче-
ских взглядах на возможность и необходимость революции в России.
Значит, нам нужно знать только, как он теоретически относится к
вопросу о революции вообще. Чем, по его мнению, определяется ее
необходимость и в чем заключается ее возможность?
Автор весьма ясно высказывается на этот счет в своей брошюре
«К русской социально-революционной молодежи».
Его упрекали в том, что он смешивает и отождествляет понятие
исторического прогресса с понятием революции. Оц охотно прини-
мает этот упрек. «Да, — говорит он, — революция есть не что иное,
как одно из проявлений, один из элементов исторического прогрес-
са; между последним и первой нет и не может быть никакого проти-
воречия» (стр. 26). А что же такое исторический прогресс!
Это, как известно, понятие очень эластичное, способное вступать
в сочетание с самыми разнообразными и нередко диаметрально про-
тивоположными человеческими представлениями.
Иногда с ним связывается представление о постоянном улучше-
нии и усовершенствовании общественных отношений в той или
другой сфере; иногда, напротив, представление о их постоянном
ухудшении; а иногда под историческим прогрессом подразумевается
простое движение, развитие общественных элементов в том или дру-
гом направлении, без всякого отношения к худшему или к лучшему.
Сторонники двух последних взглядов называются обыкновенно от-
рицателями прогресса, сторонники первого — защитниками его.
Автор принадлежит к числу его защитников, к лагерю прогрес-
систов. Он верит в прогресс, он верит, что «истины в умах людей
498
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
постоянно распространяются и укрепляются», а «справедливость
расширяется в формах и процессах жизни» («К русской социально-
революционной молодежи», стр. 25). Он верит, что данный капитали-
стический строй общества фатально, неизбежно должен привести
к торжеству «рабочего социализма» (см. «Вперед!», № 27).
Для каждого человека, верующего в прогресс, каковы бы ни были
его представления о критерии прогресса, для каждого прогресси-
ста история человеческих обществ представляет постепенное и
неуклонное осуществление его идеала о наилучшем порядке обще-
жития; иными словами: он верует, что общество по мере развития
постоянно совершенствуется. Потому прогрессист спокоен и само-
доволен. Он знает, что все идет к лучшему, что сегодняшнее лучше,
чем вчерашнее, а завтрашнее будет лучше, чем сегодняшнее; хотя он
и допускает, что «торжественное шествие прогресса» иногда замедля-
ется, останавливается, сворачивает со своего прямого пути, но он не
сомневается, что, несмотря на все эти уклонения, замедления и оста-
новки, в конце концов всегда прогресс должен выбраться на торную
дорогу.
Как же должен прогрессист относиться к революции?
Очевидно, с его точки зрения, революция есть не более как одно
из средств ускорить движение исторического прогресса. Она не
должна изменять направление этого движения, она только расчища-
ет ему путь, она не перестраивает заново общественного здания, она
только улучшает его, приспособляет к потребностям его обитателей,
подвигает вперед выполнение старого, исторически выработанного
плана. Она — не противоположность прогресса, она только одна из
его форм, один из его элементов; ее идеалы те же, которые стремится
осуществить в жизни и исторический прогресс.
Все это говорит и автор в своем поучении к русской социально-
революционной молодежи. Прекрасно. Но вот тут-то и является самый
существенный вопрос: положим, революция есть один из элементов
прогресса, но есть ли это элемент необходимый, в чем заключается
его логическая неизбежность, его логическое оправдание?
Автор дает на этот вопрос следующий ответ,- «Исторический про-
гресс, — говорит он, — заключается в распространении и укреплении
истины в умах людей, в распространении справедливости в формах
и процессах жизни. Первая половина его задачи неизбежно соверша-
ется мирным путем; но последняя (т. е. расширение справедливости),
Анархия мысли
499
хотя, по-видимому, и могла бы совершаться мирно, в действитель-
ности же почти всегда требует более или менее элемента насилия»
(стр. 25).
Почти всегда более или менее — все это очень условно и неопре-
деленно. Но даже это условное и весьма сомнительное оправдание
революции ничем не доказано. Почему расширение справедливости
в «формах и процессе жизни требует почти всегда более или менее
элемента насилия!» «Потому, — отвечает автор, — что так всегда
было» (стр. 26). Но что же из этого? Из того, что так всегда было, во-
все еще не следует, что так всегда и будет, и еще меньше следует, что
так всегда и быть должно. Не логичнее ли рассуждают те последова-
тельные прогрессисты, которые ни надевают на себя маски револю-
ционеров?
Нисколько не отрицая того факта, что до сих пор большая часть
справедливости, вошедшей в формы и процессы жизни, была «заво-
евана с боя», они утверждают, что революция есть во всяком случае
явление ненормальное, болезненное и совсем не необходимое, что
ее следует по возможности избегать. Для этого, говорят они, нуж-
но, чтобы все истинные друзья человечества записались на службу
мирному прогрессу. Пусть они подготовляют ему почву, расчищают
дорогу; пусть они направят все свои усилия на распространение и
укрепление истины в умах людей.
Распространяя и укрепляя истину, они тем самым будут содей-
ствовать «расширению справедливости в формах и процессе жизни»,
потому что: что такое справедливость, как не та же истина, только со-
зерцаемая не в теории, а в сфере практических отношений людей?
И, конечно, всякий должен согласиться, что со своей точки зре-
ния последовательные прогрессисты правы, сто раз правы. В самом
деле, если прогресс состоит в «укреплении распространении исти-
ны в умах людей и в распространении справедливости в формах и
процессе жизни», если этот прогресс существует, если он роковым
образом воплощается в истории, если, следовательно, историческое
человечество постоянно движется по тому пути, который ведет его к
окончательному укреплению и распространению истины, к расши-
рению справедливости на все формы и процессы жизни, то зачем и
для чего нам лезть из кожи? зачем и для чего великое дело прогресса
подвергать всем случайностям революционной борьбы? зачем эти
жертвы, эта кровь, эта братоубийственная война?
500 • ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Не разумнее ли, не целесообразнее ли последовать советам не-
маскированных прогрессистов и записаться на службу мирному
прогрессу? Ведь, по словам самого автора, между мирным и револю-
ционным прогрессом не существует никакой противоположности, у
них одни и те же цели, вся разница только в том, что один делается
«чернилами и перышками», а другой — «кровью и железом». Но если
одна и та же цель может быть достигнута или при посредстве чер-
нил и перышек, или при посредстве крови и железа, то, разумеется,
каждый охотнее предпочтет первое средство второму. Всякий рас-
судительный человек сообразит, что если расширение справедливо-
сти в формы и процессы жизни требует в настоящее время крови
и железа, то происходит это единственно от того, что истина еще
недостаточно укрепилась и распространилась в умах людей; что ког-
да она распространится и укоренится в умах всех членов общества
или хоть большинства их, то она ео ipso324 воплотит справедливость
в их жизни и что тогда незачем будет прибегать к крови и железу.
Потому-то с точки зрения той теории прогресса, на которой стоит
автор, самым верным, самым надежным и самым прямым средством
для осуществления «справедливости» может быть только одно сред-
ство: «распространение и укрепление истины в умах людей».
Но, увы, это вполне логическое требование теории автора нахо-
дится в полном противоречии с требованиями революционной прак-
тики. Первая отрицает всякое принуждение: она признает, что исти-
на не может или по крайней мере не должна быть распространяема
и укрепляема путем железа и крови; вторая, напротив, только этот
путь и вводит в свою программу; одна предполагает мирное уяснение
явлений жизни и постепенное расширение горизонтов мысли, дру-
гая — насильственное навязывание готовых идей, готовых идеалов;
одна имеет в виду убеждение, другая — аффект и непосредственное
чувство; одна толкует о развитии, воспитании, другая — о пропаганде
и агитации; для одной нужен свет, простор, отсутствие всяких излиш-
них стеснений и регламентации, для другой — мрак, тайна, дисци-
плина и организация.
Автор сам, вероятно, понимает все эти противоречия, и, если бы
он желал быть искренним и последовательным, ему следовало бы или
отказаться от своей теории прогресса, или отречься от революцион-
ной практики. Третьего выбора тут быть не могло; одно из двух: или
записаться во служение мирному прогрессу и ратовать за укрепление
Анархия мысли
501
и распространение знаний в умах людей, или сделаться врагом этого
прогресса и обеими ногами стать в ряды революционных борцов.
Но автор пожелал примирить непримиримое, объять необъятное.
И вышло: ни богу свеча, ни черту кочерга.
С одной стороны, он говорит, что делом революции следовало бы
повременить, пока «истина» достаточно не укоренится и не распро-
странится в народе, т. е. в значительном большинстве его, а с дру-
гой — он согласен и с тем, что ожидать наступления этой счастливой
поры — значит убаюкивать себя неосуществимыми утопиями.
С одной стороны, он настаивает на необходимости только разъ-
яснять явления, т. е. действовать на ум, а с другой — он советует воз-
буждать и волновать чувства. Богиня прогресса и черт революции
раздирают его душу на части; он решительно не знает, кого из них
слушать, кому из них верить. Впрочем, как человек благовоспитан-
ный, он, по-видимому во всех важных случаях отдает предпочтение
богине перед чертом. Чтобы зажать рот черту, он готов допустить
и необходимость революционной пропаганды, и революционной
агитации, и революционной организации. Но, допуская все это, он
тут же, в угоду богине, вливает в революционные формулы елейное
маслице оптимистической теории прогресса. Требование револю-
ционной пропаганды и агитации подтасовывается более скромным
требованием: «разъяснения явлений», распространения й укрепления
истин рабочего социализма, «раскрытия коренных причин обще-
ственного зла». И самая революционная организация превращается
в конце концов в простое орудие — средство для более успешного
«разъяснения», «распространения», объединения и раскрытия выше-
означенных истин. Злой черт требует крови, насилия, убийств, раз-
рушения. Сантиментальная богиня приходит в неописанный ужас от
таких вандальских требований. Послушавшись черта, автор впадает
в революционный экстаз, он призывает к суду социальной револю-
ции преступников, «которые идут с поднятой головой воровать на
биржу», преступников, «которые убивают рабочих истощением сил
на фабриках и железных дорогах».., преступников, «которые сосут
кровь миллионов своих подданных и носят на головах обрызганные
этой кровью короны» и т. д. Он призывает на их головы народную
месть, он (т. е. его журнал) советует народу «бить, губить злодеев про-
клятых!». Он мечтает о «кровавой заре», за которой взойдет «солнце
правды и братства людей» и т. д. (см. «Вперед!», № 12)325.
502
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Но в следующем же № 13 «Вперед!» он, вдохновленный прелестной
богиней, поет уже совсем другое326. «Строитель царства справедливо-
сти, — восклицает он, — борись не против людей, а против принци-
па!» «Страшное и печальное дело всякое убийство!» «Мы ведем войну
против врагов наших... но какую войну? Эта война совсем не то, что
обыкновенно называют войной». «Вы, — говорит автор, обращаясь
ко всем защитникам старого порядка, — под войной подразумеваете
грабеж, убийство, насилие, а мы — совсем другое. Мы видим даже и
во врагах наших (т. е. тех, которые стоят вне наших рядов) наших
возможных братий, и жизнь каждого такого возможного брата (т. е.
нынешнего врага) должна быть для нас дороже нашей собственной».
Автор, правда, соглашается, что иногда и революционерам может
случиться надобность прибегать к убийству, экспроприации (экс-
проприацию он называет грабежом) и насилию, но он называет эти
средства гадкими и утверждает, будто их почти всегда можно избе-
жать. Во всяком случае — «они вне области всякой нравственности», а
тем более вне области «социально-революционной нравственности»
(см. «Вперед!», № 13).
Богиня и тут, как видите, осталась победительницей: она оседлала
черта и водит его за рога, куда ей вздумается. Сперва она обратила
подготовительно-революционную деятельность в мирное и беспе-
чальное «укрепление и распространение истины в умах людей»; за-
тем самую сущность, самый основной элемент революции — насилие
она торжественно исключила из области социально-революционной
нравственности, иными словами — признала революцию делом без-
нравственным.
Идти дальше, конечно, нельзя!
Но что же это такое? Как позволяет молодежь водить себя таким
образом за нос? Или она не понимает того, что читает? Или в ней
окончательно выветрился революционный смысл, атрофировались
революционные страсти и инстинкты?
Мы скорее склоняемся в пользу первого предположения. Автор
принадлежит к числу весьма искусных диалектиков и весьма тонких
софистов. Притом же вся его философия соткана из противоречий
и двусмыслиц. Не мудрено, что распутать ее причудливые хитроспле-
тения для людей, не изощренных в умственной гимнастике, вещь до-
вольно трудная. В его обширном запасе громких фраз и отрывочных
мыслей каждый находит что-нибудь себе по вкусу, — этим и удовлет-
Анархия мысли
503
воряются, все же остальное выбрасывают за борт, как негодное. И,
таким образом, философия, взятая в ее целом, никому, по-видимому
никакого вреда не приносит.
Но это только по-видимому в сущности же совсем не так.
Мы уже показали, что эта философия, по общему духу и направле-
нию, гораздо более тяготеет к мирному прогрессу, чем к революции,
что она по существу своему консервативна, антиреволюционна. За-
имствуя от нее кое-что, молодежь, сама того не замечая, проникается
ее духом и мало-помалу деморализуется (с революционной, конечно,
точки зрения). Отделить в ней годное от негодного не так легко, как
кажется; и в большинстве случаев вместе с годным в головы юношей
попадает и масса негодного. И это негодное делает свое дело: тихо и
невидимо оно, как ржавчина, разъедает их революционные идеалы,
искажает их революционное миросозерцание, охлаждает и обеску-
раживает их революционные порывы.
Вот почему эту философию виляний и компромиссов, эту фило-
софию прогресса, замаскированного революцией, мы считаем столь-
ко же, если не более, вредной для успеха революционного дела, как и
бессмысленную философию анархии.
НАШИ ИЛЛЮЗИИ
Для того, чтобы определить кратчайший путь, ведущий
к осуществлению у нас, в России, социальной революции, нам нуж-
но, прежде всего, отрешиться от всяких иллюзий, залепляющих наши
глаза, мешающих нам трезво взглянуть на окружающую нас действи-
тельность, — нам нужно отрешиться от всяких метафизических фан-
тазий и стать на твердую почву реализма.
Иллюзии нас расслабляют, парализируют нашу деятельность.
Пора от них избавиться, пора показать нашим врагам, что мы не
мечтатели-утописты, что мы хорошо понимаем те препятствия, с ко-
торыми нам придется бороться, что мы не обманываем себя насчет
действительного значения наших сил и средств.
Да и зачем нам самообольщаться? Зачем, напр., нам воображать,
будто нас очень много, будто работа кипит во всех углах, будто
мы — какая-то вездесущая сила, — сила не потому только, что вра-
ги наши чересчур бессильны, нет, сила сама по себе, an sich und fur
sich527, — как говорят немцы. Ведь всякий из нас, кто сталкивается
с действительностью, в глубине души своей очень хорошо сознает,
что это неправда. И тем не менее, почти все мы невольно поддаемся
нами же самими созданной иллюзии и таким образом сами себя еще
более обессиливаем. Веря в свою многочисленность и кичась этой
многочисленностью, мы даем в руки правительству страшное ору-
жие — оружие против нас же самих. Власть, более хитрая, чем мы,
искусно пользуясь нашею кичливостью, запугивает нами общество
и с каждым днем усиливает свой гнет. Но это еще не самое главное:
хуже всего то, что мы, ослепленные этою иллюзиею, относимся с
какою-то детскою беспечностью к самому насущному для нас в на-
стоящее время вопросу — к вопросу об организации. Вместо того,
чтобы сплотиться как можно теснее, составить одно неразрывное
целое, действующее как один человек, по одному обще-
му плану, под одним общим руководством, — мы разбиваемся на от-
дельные кружки, мы изолируем друг друга, играем в «партии», мы
фантазируем насчет каких-то «естественных групп» и, с наивною
верою младенцев, предоставляем времени, естественному
ходу вещей ит. п. метафизическим сущностям — объединить
разрозненные, автономные кружки в какой-то, опять-таки есте-
ственный, федеративный союз.
Наши иллюзии
505
«Нас много, — успокаиваем мы себя, — подождем; организация
устроится сама собою, вытекая из общих потребностей “естествен-
ных групп”». Эти естественные группы, это есте-
ственному ходу вещей предоставленная естествен-
ная организация — все это тоже наши иллюзии; но мы будем
говорить о них в другой раз. Здесь же мы заметим только, что пока
мы ждем и откладываем, — время все идет да идет, аресты и пресле-
дования вырывают бойца за бойцом из наших рядов, наша деятель-
ность постепенно прерывается и останавливается, и с каждым днем
мы становимся все слабее и слабее... Когда же, наконец, мы поймем,
что итти далее по этому пути вечных откладываний и благочестивых
упований на будущее невозможно, если мы не хотим безвозвратно
погубить и себя, и наше дело? Когда же мы поймем, что только все-
объединяющая, дисциплинированная, тесно сплоченная организа-
ция может дать нам действительную силу, что только она одна может,
до известной степени, компенсировать нашу малочисленность? Ког-
да же мы поймем, что мы не имеем права игнорировать ни единою
революционною силою, что каждая сила, как бы ничтожною она нам
ни казалась, должна быть приурочена к общему делу, введена в рам-
ки общей деятельности? Когда же мы поймем, что раздробляться на
«партии» не только смешно, но и преступно? <
Когда? Да тогда, когда из наших голов выветрится иллюзия, будто
нас много; когда мы сознаем, наконец, что нас немного, что мы —
ничтожное меньшинство в ничтожнейшем меньшинстве. Вместе с
этим сознанием неизбежно должна будет явиться потребность как
можно теснее всем сплотиться, объединиться. А раз у нас заговорит
эта потребность, исчезнет и другая наша иллюзия — иллюзия, будто
нас, революционеров, разделяют какие-то патриозные барьеры. Мы
не замедлим убедиться, что барьеры эти не более как грязные ону-
чи, развешенные на гнилых подпорах, онучи, выуженные из помой-
ной ямы метафизики и буржуазной софистики. Над этими онучами
можно и даже должно смеяться, их не нужно щадить, их вонь, грязь,
их бесчисленные прорехи нет надобности скрывать; но смотреть
на них, как на серьезные препятствия к объединению всех русских
революционеров в одно неразрывное целое, это значит: принимать
фикцию за нечто реальное, иллюзию за действительность, ветхие
онучи за гранит.
Прочь фикции, долой иллюзии!
506
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Однако, те иллюзии, о которых мы только что говорили, все-таки
не самые опасные. Есть другие — несравнимо более вредоносные, и
притом отрешиться от них гораздо труднее, чем от первых. Те не вы-
держивают даже самого поверхностного анализа; эти же, напротив,
при поверхностном анализе только выигрывают в силе и основатель-
ности. В них есть некоторая доля правды; эта-то правда и бросается в
глаза; она подкупает в пользу иллюзии и маскирует ее лживость.
Мы говорим здесь об иллюзиях, сложившихся у нашей револю-
ционной молодежи относительно народа, относительно его, так ска-
зать, революционной правоспособности.
И странное дело! значительная часть наших теперешних револю-
ционеров328 сходится в этом случае... с кем бы вы думали? С особами
царствующего дома329. Да, и те, и другие ободряют и успокаивают
себя одними и теми же иллюзиями; и те, и другие искренно верят, что
они знают народ и что народ держит их сторону, что в нём теперь их
сила, что он та гранитная скала, за которую они всегда могут укрыть-
ся*. На этой вере они основывают свои консервативные и революци-
онные программы. Пускай цари и их птенцы убаюкивают себя по-
добною иллюзиею: рано или поздно она их погубит. Но зачем же нам
подражать им? Ведь, и для вас она может быть так же гибельна, как
и для них. Пускай наш враг строит на песке свои укрепления, мы же
должны выбирать почву более твердую, более устойчивую. Пускай он,
мешая фальшь с истиною, отдается соблазнительным мечтам о своем
мнимом могуществе. Нам это не пристало. Мы должны как можно
скорее отделить правду от лжи и, ни минуты не колебаясь, выбросить
ложь из нашего миросозерцания. Мы должны это сделать во что бы
то ни стало. Мы должны это сделать, хотя бы нам пришлось отказать-
’ «Enfant terrible» (ужасный ребенок — ред.) царствующего дома, лишенный
рассудка «по высочайшему повелению», этот нежный Ромео, облеченный в гру-
бую шкуру гвардейского кутилы и страдающий вдобавок клептоманиею, в одном
из писем к своей милой Джульетте, описывая: делаемые ему по дороге в Ташкент
восторженные приемы, говорит между прочим: «Только видя все это собствен-
ными глазами, можно понять могущество русского императора... я говорю здесь,
разумеется, только о народе; другие все лицемерят... Вот тайна нашей силы... Ну,
господа дворяне, протестуйте, бранитесь, сколько вашей душе угодно: добиться
чего-нибудь вы можете лишь ценою интриг и преступлений! Конечно, по на-
шим барским салонам нельзя составить себе понятие о тех чувствах, которые
питает Россия к царю, — для этого надо знать народ!».
Не говорят ли наши пропагандисты того же самого, заменяя, разумеется,
особу царя своею собственною?
Наши иллюзии
507
ся от самых сладких наших упований, от самых светлых и дорогих
надежд. Конечно, отделяя в нашей иллюзии ложь от правды, мы разо-
бьем ее вдребезги, но тем лучше, потому что она-то именно и мешает
нам стать на тот единственный путь, который скорее всего может
привести нас к осуществлению социальной революции.
Разберем же прежде всего, в чем заключается правда этой ил-
люзии? Построена ли она на каких-нибудь реальных фактах, и како-
вы эти факты?
В основе ее действительно лежит факт, безусловно истинный,
факт неопровержимый*. Данный общественный строй в высшей сте-
пени невыгоден для большинства народа; он причиняет ему невы-
носимые страдания, он давит, мучит, терзает его. Отсюда само собою
следует, что народ может относиться к нему лишь с чувством горечи,
озлобления.
Недовольство существующим порядком делает народ всегда г о -
т о в ы м к революции. В этом смысле мы имеем полное право ска-
зать, что угнетенный, эксплуатируемый, лишенный всех человече-
ских прав народ (а именно в этом положении и находится русский
народ), что такой народ есть и всегда должен быть революционером,
но революционером в возможности.
Но при каких же условиях эта готовность народа к револю-
ции, эта его возможность сделаться революцйонером может
быть осуществлена в действительности?
Народ, в массе, состоит, конечно, из средних людей, следова-
тельно, наш вопрос может быть формулирован несколько обще: при
каких условиях средний, обыкновенный человек решается насиль-
ственно протестовать против гнетущих его условий жизни?
Нужно только немножко знать человеческую природу, немножко
помнить историю и хоть сколько-нибудь уметь подмечать то, что
ежедневно совершается перед нашими глазами, чтобы отвечать на
этот вопрос без малейшего затруднения.
Средний человек решается на открытый протест лишь при двух
условиях: 1) когда его страсти возбуждены до такой степени, что он
уже перестает отдавать себе отчет в своих поступках, когда он впа-
’Если бы мы хотели анализировать царские иллюзии насчет народа, то мы
точно так же без труда смогли бы убедиться, что и они опираются на некото-
рые вполне реальные факты. Беда только в том, что факты чересчур утрируются
и что из них выводят совершенно ложные, абсолютно нелепые заключения.
508
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
дает как бы в пароксизм умоисступления, действует «очертя голову»,
2) когда он уверен в успехе или безнаказанности своего
протеста.
Говорят, будто средний человек может отважиться на насильствен-
ный протест еще при одном условии, а именно, когда он вполне хо-
рошо понимает всю скверность и безвыходность своего положения,
когда он сознает необходимость так или иначе выйти из него.
Но мы думаем, что это мнение ошибочно. Правда, понима-
ние и сознание нередко возбуждают людей к великим, ге-
роическим подвигам, нередко служат руководящим импульсом всей
их практической деятельности. Но каких людей? Людей, стоящих на
очень высокой степени умственного и нравственного развития; лю-
дей, привыкших жить умственною жизнью, привыкших сообразовать
все свои поступки с чисто интеллектуальными мотивами. Очевидно,
«средний человек» не принадлежит к числу таких людей. Средний
человек может прекрасно понимать, что положение его скверно, и
все-таки не почувствует потребности выйти из него во что бы то ни
стало.
Постоянно ругая и себя, и свою обстановку, он тем не менее весь-
ма спокойно будет уживаться с нею.
Нужно совершенно не знать ни людей, ни жизни, чтобы отрицать
этот факт.
Итак, есть только два средства вызвать «среднего человека» на на-
сильственный протест: нужно или возбудить его страсти до такой
степени, чтобы они безусловно над ним господствовали, или вызвать
в нем уверенность в успехе протеста, вызвать в нем чувство безна-
казанности. Но у среднего человека и страсти средние. Взбудо-
ражить их очень трудно, и еще труднее довести их до необходимой
степени напряжения.
Средний человек — вообще человек бесстрастный. Это в особен-
ности справедливо относительно русского среднего человека,
т. е. русского народа. Вековое рабство, вековой гнет приучили его
к терпению и бессловесному послушанию, развили в нем рабские
инстинкты: скрытность, лицемерие, приниженность, уменье хоро-
шо владеть своими чувствами; физически и нравственно растлили и
обессилили его, атрофировали его энергию. Он флегматик по пре-
имуществу. На его страсти нельзя возлагать никаких надежд. Самые
вопиющие факты, самые возмутительные насилия не в состоянии вы-
Наши иллюзии
509
звать его из стоической пассивности, с которою он сросся как улита
с раковиною.
Нечего и говорить, что при таких его психических свойствах вы-
звать в нем уверенность в успехе протеста совершенно невозможно.
Притом же вся его история, весь опыт его жизни самым наглядным
и убедительным образом доказывают ему, что при данных условиях
он не имеет ни малейшего основания не только надеяться, но даже и
мечтать об успехе.
Значит, остается только одно: вызвать в нем чувство безнаказан-
ности. Но при каких условиях возможно вызвать в нем это чувство?
Только при одном. Отведите штык, вечно торчащий перед его гру-
дью; сломайте кнут, вечно висящий над его спиною; разожмите руки,
крепко сдавившие его горло. Когда он увидит, что та грозная власть,
перед которой он привык трепетать и пресмыкаться, в несокруши-
мую силу которой он привык верить, — что эта грозная власть по-
ругана, расстроена, дезорганизована, бессильна, — тогда ему нечего
и некого будет бояться, и его скрытое недовольство, его подавленное
озлобление с неудержимою силою вырвется наружу...
Какой же вывод должны мы отсюда сделать?
Очевидно, мыслим только один вывод: для
того, чтобы превратить народ из возможной
революционной силы в действительную, из воз-
можного революционера в реального, мы (т. е.
революционное меньшинство), мы должны пер-
воначально расшатать, ослабить, уничтожить
гнетущий его политический строй, консерва-
тивное, эксплуататорское, самодержавное госу-
дарство.
Да, только уничтожив консервативное государство, мы уничтожим
народный консерватизм, мы выведем народ из его рабской пассив-
ности.
Это единственное средство; другого нет и быть не может!
Если априористические доказательства для вас недостаточно убе-
дительны, обратитесь к опыту истории. Проследите все чисто народ-
ные движения, начиная от великого восстания рабов в Риме и кончая
Парижскою коммуною330, и вы увидите, что все они, все без ис-
ключения, имели место лишь тогда, когда в высших, правящих
слоях общества царил хаос, беспорядок, безначалие или многонача-
510
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
лие, когда рука «власти предержащей» начинала дрожать и колебать-
ся. Да, только тогда, когда тираны трепетали за свои головы, народ
решался поднять свою; только тогда у него хватало духу открыто вос-
стать против гнетущей его социальной системы.
Поразмыслите-ка над этим историческим фактом, и вы сами усты-
дитесь своих иллюзий. Вы сами поймете, как нелепо, как ребячески
глупо с вашей стороны мечтать, будто вы, — вы, ничтожная горсточка
революционеров, — можете поднять народ, и в особенности русский
народ, одною силою вашего слова, — вашею пропагандою,
вашею агитацией.
Довольно вам быть детьми! Пора перестать разыгрывать из себя
Дон-Кихотов! Пора взяться за ум!
Однако, тут еще не конец нашим иллюзиям насчет народа. Мы не
только воображаем, что народ сам может начать социальную рево-
люцию; мы верим даже, что он сам в состоянии и осуществить ее. Но...
об этой иллюзии в. следующий раз.
ПУБЛИЧНЫЕ ЧТЕНИЯ В ЖЕНЕВЕ
В прошлом номере мы сообщили читателям, что на собрании
швейцарских секций Интернационала, происходившем в Берне в по-
следний день ноября месяца, было решено в течение зимы устраи-
вать публичные конференции по вопросам, касающимся «практиче-
ских средств осуществления революции»331. Решение это приведено
в исполнение, и в Женеве уже состоялся целый ряд подобных чте-
ний при участии Лефрансе (бывшего члена Парижской коммуны и
автора, весьма плохо написанной книжки «Etude sur le mouvement
communiste»332); нашего соотечественника Жуковского333, Брусса334
(из Берна) и Элизе Реклю335 (из Веве).
Первый читал Лефрансе «о диктатуре». В качестве анархиста он
старался доказать своей аудитории (более чем наполовину состояв-
шей из русских), что посредством диктатуры осуществить социаль-
ную революцию невозможно, что диктатура есть зло, а от зла, раз-
умеется, никогда не родится добра. К несчастью, однако, для своей
партии, ему удалось доказать лишь одно, а именно, что для доказа-
тельства своего тезиса у него не имеется в запасе никаких ни логи-
ческих, ни эмпирических аргументов. Не сказав ни слова о сущности
вопроса, т. е. о самом принципе революционной диктатуры, он без
всякой надобности потревожил прах Цезарей и Наполеонов, призвав
их тени во свидетельство вреда революционной диктатуры.
Но так как эти тени никогда ни к какой революционной диктатуре
причастны не были, то и никаких показаний по предложенному им
вопросу дать не могли. После этого неудачного вызова теней, лек-
тор сделал еще несколько столь же неудачных ссылок на историю,
облыжно обвинил Робеспьера и его товарищей в погибели великой
французской революции (тогда как всему миру известно, что погу-
били ее именно те люди, которые погубили Робеспьера) и еще более
заведомо облыжно приписал падение Парижской коммуны, —
коммуны, воплощавшей в себе принцип полнейшей дезорганизации
власти, принцип безначалия, или, что почти все равно, чрезмерного
многоначалия, — приписал падение коммуны перевесу в ней так на-
зываемых якобинских элементов над анархическими.
Доказав этими блестящими аргументами вредность диктатуры, он
с комфортом уселся на свой заезженный конек и начал с несравнен-
но большей развязностью толковать о необходимости пропаганды
512
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
среди рабочих, о необходимости постепенного группирования их
в союзы, секции и т. д.‘. На эту же тему прочел особую поэму, т. е.
лекцию, и наш соотечественник Жуковский. Хотел он собственно го-
ворить о том, как должен готовиться рабочий к революции и как он
может ее осуществить, но вместо этого счел за лучшее преподнести
публике несколько весьма наивных и по меньшей мере ребяческих
соображений насчет будущего устройства рабочих коммун; о
наивности этих соображений можно судить уже по одному тому, что
он не только признал возможность, но доказывал даже необходи-
мость реставрирования в будущем идеальном общественном строе
средневековых цехов и корпораций. Что касается до практических
средств осуществления этой утопии, то, по мнению нашего добро-
душного соотечественника, самое верное, самое практическое сред-
ство — это перевоспитать человеческую совесть. С
похвальною проницательностью он заметил при этом, что «конечно
привести это средство в исполнение довольно трудно», но тем не
менее истинные революционеры не должны останавливаться перед
этою трудностью: они обязаны с упорным постоянством, «ни в чем
не сумняшеся», колотиться лбами об стену. Авось их лбы окажутся
тверже стены!
Вторая лекция Лефрансе — «О новых общественных отношени-
ях» — всецело была посвящена вопросу о будущем.
Вообще, здешние анархисты, не зная, что делать и что предпри-
нять в настоящем, очень любят мечтать о прекрасном будущем. С
этими мечтаниями мы познакомим читателей в особой статье, при
разборе не безызвестной им, вероятно, книжкц «Общественная служ-
ба в будущем обществе». Мысли, изложенные в этой книжке (конеч-
* На лекцию Лефрансе публично возражал в той же зале и почти при той
же аудитории бывший коммунар Гальяр-отец. Этот почтенный старик при-
надлежит к весьма обширной и наиболее убедительной группе французских
изгнанников-коммунаров, которая в своих взглядах, на революционное дело
весьма близко сходится с программою нашего журнала и подобно нам прозы-
вается здесь группою якобинцев. В страстной и живой, хотя, по правде сказать,
не особенно убедительной речи (да, это была не лекция, а речь) маститый ре-
волюционер, с д е л а в ш и й, как он сам говорит, две революции, старался за-
щитить дорогой ему принцип диктатуры от незаслуженных нападок. Обращаясь
к истории, он показал, что народ, облеченный диктатурою, способен совершить
революцию, что только диктаторская власть может с успехом бороться против
реакции, что только она одна может вдохнуть в массы революционную страсть,
только она может объединить и осмыслить их движение.
Публичные чтения в Женеве
513
но, в ее тексте, а не в примечаниях переводчика), и составили главное
содержанке лекции; а так как эта книжка была знакома большинству
присутствующей публики (особенно ее русской половине), то нужно
предполагать, что она не вынесла из этой лекции ничего нового и
для себя поучительного.
Нельзя того же сказать о лекции Элизе Раклю (бывшей 11 января).
Это была бесспорно самая умная и самая блестящая конференция из
всех тех, которые здесь читались и которые еще будут читаться. Зна-
менитый географ принадлежит к интернациональной секции Веве,
секции анархической. Как один из ее наиболее влиятельных членов,
он и стал считаться анархистом. Но анархисту достаточно
быть умным человеком, чтобы перестать быть
анархистом. Реклю доказал это своею лекциею.
Лекция эта («Le capital humain de la France»)336 была посвящена ис-
ключительно вопросу о том, как велик во Франции живой революци-
онный капитал и в чем он заключается? — «Конечно, в народе и про-
летариате», — в один голос кричат анархисты. «Вы, господа, жестоко
ошибаетесь», — возразил им Реклю. На народ, на пролетариат вы не
должны возлагать никаких надежд, он консервативен, он забит, он до
мозга костей пропитан предрассудками окружающего его экономи-
ческого строя, он антиреволюционен. И, искусно пользуясь своими
разносторонними сведениями, вооружившись цифрами и фактами,
лектор развил и доказал свой тезис с такою убедительною ясностью,
перед которою разлетается в прах вся их ребяческая аргументация.
Рассматривая французский народ с этнографической точки зрения,
он показал, что между географически различными частями его не су-
ществует почти никакой солидарности, что Север вечно враждует с
Югом, и что эта вражда оттесняет на задний план более насущные
социальные интересы.
В социальном отношении точно такая же рознь существует между
населением сел и городов. Разбирая, наконец, его состав с экономи-
ческой точки зрения, он пришел к таким выводам: 1) значительная
часть сельского населения состоит из мелких собственников. Эти
собственники — самые неисправимые буржуа. Они дорожат своею
собственностью больше, чем жизнью. Единственная их цель, един-
ственная мечта — округлить свое владение и передать его потомству
неразделенным. Ради осуществления этой мечты они, следуя внуше-
ниям Мальтуса, налагают на себя и своих жен строгое restrein moral337;
514
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
мало того, они готовы бы были оскопиться. В этом-то, по справедли-
вому замечанию Реклю, и заключается главная причина постоянно
возрастающей убыли французского населения.
Не все, однако, земледельцы собственники; есть между ними мно-
го и неимущих пролетариев. Но эти пролетарии по своим нравствен-
ным качествам будут, пожалуй, еще похуже собственников. Они живут
одною идеею: приобрести себе, во что бы то ни стало, клочек землицы
в личную собственность. На осуществление этой их idee fixe338 ухо-
дят весь их ум, вся их энергия, все их духовные и физические силы.
Они согласятся лучше расстаться с жизнью, чем с нею. Революцио-
неру от них нечего ждать. На их медных лбах написан его смертный
приговор. 2) О попах, бюрократии, войске, земельной и денежной
аристократии и говорить, разумеется, не стоит. 3) Фабричное населе-
ние, население больших промышленных центров, представляет для
него почву почти столь же бесплодную. Тяжелый каторжный труд,
«от боя до боя часов», до такой степени физически и умственно ис-
тощает этих белых рабов, что они решительно неспособны ни о чем
думать, кроме как о куске насущного хлеба. Никакая революционная
пропаганда в их среде не может рассчитывать на успех. Только самая
ничтожная часть их, только рабочие более или менее обеспеченные,
принадлежащие к так называемой petite Industrie339, рабочие до не-
которой степени привилегированные, только они одни, только это
микроскопическое меньшинство способно проникнуться револю-
ционными идеями, только в них да еще в небольшой группе интел-
лигентных революционеров и заключается весь живой революцион-
ный капитал общества. В нем, в этом меньшинстве, все его значение,
только одно оно может осуществить социальную революцию.
Нужно ли говорить, что мы не только вполне соглашаемся со все-
ми этими мнениями Реклю, но и полагаем, что при беспристраст-
ном отношении к делу они окажутся настолько же справедливыми по
отношению к другим вообще европейским народам, насколько они
справедливы по отношению к французскому народу.
РЕВОЛЮЦИЯ И ГОСУДАРСТВО
Наша программа, как мы этого и ожидали, вызвала резкие нападки
и возражения со стороны той группы нашей революционной моло-
дежи, которая называет себя анархической, хотя, говоря по правде,
она очень плохо понимает истинный смысл этого почему-то из-
любленного ею словечка. Ей показалось, что наши воззрения идут
вразрез со всем ее миросозерцанием и что между ею и нами лежит
пропасть. Отчасти она права. Да, наши воззрения противоречат ее
миросозерцанию, но противоречат ему лишь настолько, насколько
само это миросозерцание преисполнено ложью, лицемерием, бес-
смысленной непоследовательностью и ребяческим идеализмом. Да,
между ею и нами лежит пропасть, но пропасть эта сама собою уни-
чтожится, как только из него будет выброшено все нелогичное и не-
лепо метафизическое.
Доказать нам это очень нетрудно: стоит только разобрать мнения
наших «противников», как они себя называют (хотя мы за таковых
их и не считаем), выраженные ими по поводу нашей программы. Мы
остановимся, разумеется, лишь на главных и, с их точки зрения, наи-
более существенных возражениях.
Прежде всего нас упрекают в высокомерном отнощении к народу.
«Вы хотите, — говорят нам, — сделать революцию, может быть, и для
народа, но без народа. Вы хотите, чтобы мыслящее, интеллигентное
меньшинство насильственно навязало ему свои идеалы, распяло бы
его на прокрустовом ложе своих книжных теорий, — одним словом,
вы стремитесь не к революции народной, не к революции, идущей
снизу вверх, а к революции барской, революции сверху вниз. Потому-
то для вашей революции и необходимо государство во всеоружии
власти, необходимо именно то, против чего мы боремся, что мы счи-
таем одной из основных причин существующего социального зла».
Противоречие, по-видимому, радикальное; но вглядитесь в него
пристальнее, сопоставьте то, что мы говорим, с тем, что говорят так
называемые анархисты, и вы сейчас же убедитесь, что в основе его
лежит одно недоразумение, недоразумение, обусловливаемое двоя-
кого рода непониманием. С одной стороны, анархисты не понимают,
чего мы хотим, с другой — они не понимают, чего они сами хотят.
Мы говорим: революция должна быть осуществлена более или ме-
нее интеллигентным, революционно настроенным меньшинством.
516
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
А вы, наши мнимые противники, что вы говорите? Говорите ли вы,
что революция должна быть осуществлена большинством, иными
словами, что мы должны ждать ее пришествия до тех пор, покуда
большинство народа не будет стоять на том уровне умственного и
нравственного развития, на котором теперь стоит лишь его мень-
шинство?
Нет, этого вы не осмелитесь сказать! Даже редактор журнала «Впе-
ред!», даже этот вечно резонирующий доктринер, в котором, по его
собственным словам, «старый Адам» постоянно одолевает «нового
человека», даже он после многих виляний и шатаний из стороны в
сторону340 должен был наконец торжественно сознаться, что рево-
люцию делает меньшинство’ и что нелепо ждать, пока большинство
народа сознает ее необходимость.
Нет, и тысячу раз нет! Вы, как и мы, возлагаете все свои надежды на
меньшинство; вы, как и мы, убеждены, что это меньшинство может и
должно сделать революцию. В чем же вы с нами расходитесь?
Вы утверждаете, будто то меньшинство, на которое вы надеетесь,
не имеет ничего общего с тем меньшинством, на которое мы надеем-
ся, что будто ваше меньшинство должно выйти из народа, а наше —
из привилегированной среды.
Но где и когда мы говорили что-нибудь подобное? Как, неужели
вы воображаете, что мы основываем все свои надежды на «еще не
успевших раскаяться дворянчиках» — на вас, больные, лимфатиче-
’ См. «Вперед!», №21, статья «Ответ русскому конституционалисту». Редактор
журнала «Вперед!», утверждавший в своей программе, что с «революцией следует
повременить до тех пор, покуда сам народ не дойдет до сознания ее необхо-
димости и не уяснит себе ее цели и задачи», настаивавший на той же мысли и
в своей полемической брошюре «К русской социально-революционной моло-
дежи» (см. стр. 21), — в «Ответе русскому конституционалисту» торжественно
сознается в своем заблуждении. «В целой истории, — говорит он, — не проис-
ходило ни одного вполне сознательного движения. Полное сознание целей и
средств существовало в небольших группах и отдельных единицах», т. е. в мень-
шинстве. «Это-то меньшинство, — продолжает он далее, — выставляет свое зна-
мя, опираясь на большинство, страдающее от старого порядка и способное его
ненавидеть», хотя и не сознающее ни необходимости, ни условий социальной
революции, не помышляющее об их коренном уничтожении; опираясь на это
бессознательное большинство, меньшинство «ведет его на борьбу со старым
порядком», иными словами, делает революцию. Автор находит, что так всегда
бывает в истории и что так и должно быть. Затем он называет утопической на-
дежду довести народ пропагандой до ясного сознания необходимости револю-
ции, ее задач и средств.
Революция и государство
517
ские потомки выродившегося, износившегося, опошлевшего и охо-
лопевшего барства! О, как вы жестоко ошибаетесь! Вы люди честные,
искренние, способны на всякие благородные увлечения, вы люди хо-
рошие, но... вы очень непостоянны и слабохарактерны, притом же вы
чересчур много любите резонировать. Не вашим изнеженным и бар-
ским ручкам расковать народные цепи, не вы будете составлять ядро
того меньшинства, которое вынесет революцию на своих мощных
плечах. Вы только часть его; в его сформировании ваша «привилеги-
рованная среда» принимает такое же участие, как и среда непривиле-
гированная, — среда мещанства, крестьянства, среда так называемых
разночинцев.
Какое же право имеете вы утверждать, будто революция, произве-
денная этим меньшинством, не будет революцией народной, что это
будет революция сверху вниз? Понимаете ли вы, что значит сделать
революцию сверху вниз? Это значит изменить данный строй обще-
ственных отношений во имя идеалов, выражающих собою интересы
верхних, более или менее привилегированных слоев общества, т. е.
во имя идеалов по существу своему всегда буржуазных, капиталисти-
ческих, антинародных. Эти идеалы могут в некоторых своих пунктах
совпадать с идеалами чисто народными. Вот этими-то пунктами со-
впадения и пользуются верхние слои общества. Оци напирают на
них с особенной силой; они с умыслом преувеличивают их значе-
ние, и народ, не понимая истинного смысла буржуазного идеала,
видя только те его стороны, которые гармонируют с его интересами,
становится под его знамя и с полной верой отдает в распоряжение
эксплуататоров свои руки, свое тело, свою кровь. Пользуясь его под-
держкой, прячась за его спину, буржуазные классы общества устраи-
вают, когда это им выгодно, насильственные перевороты и, овладев
властью, проводят в жизнь свои идеалы и видоизменяют данный
строй исторически сложившихся социальных отношений сообразно
со своими интересами. Атак как их интересы всегда находятся и всег-
да должны находиться в непримиримом противоречии с интересами
эксплуатируемого ими народа, то отсюда само собою следует, что от
их революции, от революции сверху вниз, народ никогда ничего не
выигрывает, а, напротив, всегда что-нибудь да проигрывает.
Таким образом, антинародный характер революции сверху вниз
обусловливается совсем не тем, что меньшинство захватывает поли-
тическую власть в свои руки и при помощи этой власти переустраи-
518
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
вает общественные отношения, а единственно только тем, что это
меньшинство преследует буржуазные идеалы и что его экономиче-
ские интересы противоречат экономическим интересам народа.
Но разве то меньшинство, о котором мы говорим и которое долж-
но, по нашему мнению, для осуществления своих идеалов захватить
власть в свои руки, разве это меньшинство есть меньшинство буржу-
азное? Разве оно преследует буржуазные идеалы? Разве его интересы
враждебны интересам народа?
Вы сами знаете, что нет, тысячу раз нет. Не говоря уже о том, что
значительный процент этого меньшинства состоит из так называе-
мых разночинцев, т. е. людей, вышедших из эксплуатируемых, разо-
ренных и задавленных классов общества; даже и те революционеры,
которые по рождению своему принадлежат к привилегированной
дворянской среде, — разве их можно назвать буржуазными рево-
люционерами? Правда, между ними есть буржуа, но они считаются
революционерами лишь по недоразумению, лишь потому толь-
ко, что у нас всякая деятельность, не одобряемая правительством,
считается революционной. Обучает ли человек деревенских ребя-
тишек грамоте по учебникам, не одобренным министерством на-
родного просвещения, — он революционер; читает ли крестьянам
не прошедшие через цензуру сказки, знакомит ли их с основными
учениями экономической науки, — он опасный агитатор, а если он
вздумает распространять книжки, в которых популярно описыва-
ется данный механизм государственного управления, господствую-
щей системы податей и сборов, — он считается уже таким отча-
янным бунтовщиком, для которого и Сибири мало. Учить народ
значит подготовлять революцию, устраивать слесарные, столяр-
ные, кузнечные и иные мастерские, заводить бакалейные лавочки
людям, принадлежащим к привилегированнойсреде, — равносиль-
ноподкапыванию под священные основы существующего порядка.
Одним словом, стоит плюнуть не в ту сторону, в которую принято
плевать, и сейчас же прослывешь революционером, бунтовщиком,
агитатором.
При таком представлении о революции и революционерах нет
ничего мудреного, что под категорию революционных действий
подводятся действия совершенно невинные и по существу своему
антиреволюционные, а в число революционеров попадают люди,
Революция и государство
519
преследующие чисто буржуазные идеалы, благонамеренные рыцари
«исторического прогресса» и «народного просвещения».
Разумеется, мы здесь не говорим об этих «революционерах по не-
доразумению». Мы имеем в виду лишь действительных революцио-
неров, тех, которые всецело посвящают себя великому делу освобож-
дения народных масс, которые борются во имя чисто народных (т. е.
соответствующих истинным потребностям народа) идеалов, для ко-
торых революция — единственная цель в жизни, которые не входят
ни в какие компромиссы с существующим порядком и отрицают его
в его коренных основах.
Эти революционеры, жертвующие ради идеи всем: своим положе-
нием, своей семьей, своей свободой, своей жизнью, — революционе-
ры, отождествляющие свое счастье со счастьем народа, — неужели
вы скажете, что они обманщики народа, лицемерные буржуа? О, даже
III Отделение собственной е. и. в. канцелярии, даже Пален541 с Жиха-
ревым542 и Слезкиным545 не осмеливаются взводить на них подобной
клеветы!
Чего же вы боитесь? Какое право имеете вы думать, что это мень-
шинство — меньшинство, отчасти по своему общественному положе-
нию, отчасти по своим идеям беззаветно преданное народным инте-
ресам, — что оно, захватив власть в свои руки, внезапно превратится
в народного тирана?
Вы говорите: всякая власть портит человека. Но на чем же вы
основываете это странное умозаключение? На примерах истории?
Но откуда вы знаете, что люди, захватывающие власть во время рево-
люции, до захвата власти были лучше, чем они стали после захвата?
Читайте их биографии, и вы убедитесь в противном. Робеспьер544,
член Конвента, полновластный решитель судеб Франции, и Робе-
спьер, неизвестный провинциальный адвокат, — это одно и то же
лицо. Власть ни на волос не изменила ни его нравственный харак-
тер, ни его идеалы и стремления, ни даже его домашние привычки.
То же самое можно сказать и о Дантоне545, и о всех сколько-нибудь
выдающихся деятелях Великой французской революции. Вспомни-
те Кромвеля546, вспомните Вашингтона547 и скажите, разве власть их
испортила, разве Кромвель, диктатор Англии, был чем-нибудь хуже
Кромвеля-работника? Разве Вашингтон, президент Американской
республики, был порочнее и властолюбивее Вашингтона, скромного
землевладельца?
520
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Наконец, разве Наполеонов348 и Цезарей349 развратила импера-
торская порфира? Разве прежде, когда они еще были частными людь-
ми, они проявляли какие-нибудь нравственные доблести, отличались
какими-нибудь возвышенными идеями, какими-нибудь благородны-
ми стремлениями?
Но как жаль, что вы так плохо знаете историю, на которую так лю-
бите ссылаться. Знай вы ее лучше, вы знали бы также и то, что чест-
ных и хороших людей власть еще никогда не портила, но что, к не-
счастью, она почти всегда находилась в руках бесчестных эгоистов,
развратных буржуа; потому-то вам и кажется, будто она обладает
таинственным свойством делать людей бесчестными и развратными
эгоистами. Вы впадаете в очень грубую, хотя и весьма обыкновенную
логическую ошибку: post hoc (после этого) и cum hoc (с этим) вы
принимаете за propter hoc (по причине этого).
Вы спрашиваете: почему же люди честные и хорошие, добив-
шись власти, никогда ничего не делали для осуществления народно-
социалистического идеала? Очень просто: оттого, что у этих людей
были совсем другие идеалы, и они этого не скрывали, они никого не
обманывали и никогда не прикидывались ни социалистами, ни ком-
мунистами. Власть же тут ни при чем, она не оказывала на их идеи
ни малейшего влияния. Чтобы убедиться в этом, прочтите еще и еще
раз биографии Кромвеля, Дантона, Робеспьера и других деятелей ан-
глийской и Великой французской революций.
Впрочем, все ваши возражения, построенные на фантастическом
предположении, будто всякая власть непременно должна портить
всякого человека, все эти возражения не только не существенны, но
просто даже нелепы. Портит ли власть или не портит людей, вопрос
не в этом*, вопрос в том, как возможно осуществить социальную ре-
волюцию без власти.
Раз вы признаете, что революцию должно сделать меньшинство,
вы этим самым признали, что оно должно быть сделано властью.
Только обладая властью, меньшинство может заставить большин-
ство — то косное, рутинное большинство, которое не доросло еще до
‘Автор статьи «Кто наши друзья и кто наши враги», помещенной в № 1 «На-
бата», замечает, что если бы наши революционеры-коммунисты, добившись вла-
сти, превратились в таких же нравственных уродов, какими были французские
Меровинги, то и тогда они, в силу своего положения, не могли бы помешать делу
осуществления народно-коммунистических идеалов.
Революция и государство
521
понимания необходимости революции и не уяснило себе ее цели и
задачи, — заставить это большинство переустраивать свою жизнь со-
образно с его истинными потребностями, сообразно с идеалом наи-
лучшего и наисправедливейшего общежития.
Лишенное власти, оно будет лишено и всякого влияния. Неумелое
и неразвитое большинство, предоставленное само себе, восстановит
старый порядок под новой формой. Оно отстранит, пожалуй, неко-
торые частные, единичные проявления общего зла, те проявления, от
которых ему более приходится страдать, но коренной причины зла
оно не в состоянии будет уничтожить. Чтобы ее уничтожить, нужно
ее знать, нужно иметь перед глазами выработанный идеал того буду-
щего общественного строя, с которым данный исторический строй
не имеет ничего общего. Никто не решится это отвергать. Но в таком
случае стоит ли делать революцию? Из-за чего же вы бьетесь? Чего
хотите?
Неужели вы хотите для того только разбить двери народной тем-
ницы, чтобы потом бросить народ у ее порога, — народ, отвыкший от
света, истомленный тюремной диетой, обессиленный оковами раб-
ства? Неужели вы с равнодушным бессердечием отстранитесь от него
в тот именно момент, когда он всего более будет нуждаться в вашей
помощи и поддержке? Неужели вы решитесь сказать,.этому истомлен-
ному, истерзанному, облитому кровью мученику: «Теперь ты свобо-
ден, живи, как знаешь, иди, куда хочешь»? Но он знает только одну
жизнь — жизнь в тюрьме, ноги его давно уже отвыкли ходить, у него
нет сил сдвинуться с темничного порога. Что он станет делать, куда
он пойдет? Он вернется в свой могильный склеп. Этого ли хотите?
Нет, вы, конечно, оставляете право за меньшинством, сделавшим
революцию, руководить большинством, не вполне сознавшим, чем и
как следует заменить разрушенный, дореволюционный строй обще-
ственных отношений; вы не хотите, чтобы это меньшинство сошло
со сцены, чтобы оно улетучилось тотчас после освобождения народа
из-под гнетущего его ига, данной экономической и политической
эксплуатации; вы согласны с тем, что оно должно принимать дея-
тельное участие не только в разрушении старого, но и в создании
нового. Прекрасно, но ведь степень его участия будет зависеть от сте-
пени того влияния, того авторитета, которым оно будет пользоваться
на другой день после революции. Чем же может обусловливаться это
влияние, этот авторитет?
522
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Единственно только — силой. Чтобы иметь влияние, чтобы пользо-
ваться авторитетом, меньшинство должно обладать силой. И первые
будут тем значительнее, чем значительнее будет последняя. Это так
же очевидно и неопровержимо, как и то, что дважды два — четыре.
Вы не можете с этим не согласиться.
Будьте же логичны, не играйте словами. Всякая сила есть власть,
хотя не всякая власть — сила. Отсюда само собою следует, что если
меньшинство для осуществления идеалов социальной революции
должно обладать силой, то это значит, что оно должно иметь в сво-
их руках власть. Очевидно также, что, чем могущественнее будет эта
сила, т. е. власть, тем скорее и легче ему удастся провести в жизнь те
идеалы, во имя которых оно борется.
Чем же обусловливается могущество власти?
О, на этот счет все и теоретики, и практики согласны между со-
бою. Все они в один голос утверждают, что прочность и могущество
власти зависят от совершенства ее организации. Совершенство же
всякой организации обусловливается, с одной стороны, объединени-
ем, централизацией каждой ее отдельной функции, с другой — воз-
можно большим дифференцированием этих функций.
Но власть, организованная таким образом, есть то, что принято
называть государством, иными словами, государственная власть
есть высший тип организованной власти, т. е. власти наиболее проч-
ной и могущественной.
Чего вы так боитесь слова государство'. Бояться слов — это при-
знак детства. Ведь сущность-то его вы признаете, ведь вы признаете,
что меньшинство должно обладать силой, т. е. властью. Государство
же — это только одна из наиболее совершенных форм проявления
власти, следовательно, оно составляет логически неизбежный вывод
из ваших собственных посылок. Как можете вы избежать его, не впа-
дая в явную непоследовательность, не оскорбляя самым грубым об-
разом здравого человеческого смысла?
Вы скажете, быть может, что вы стоите за власть не материальную,
а, так сказать, духовную, за власть, обусловливаемую нравственным
влиянием. О, если это так, то вы или просто лицемерите, или же че-
ресчур наивны.
Неужели вы серьезно думаете, что для того, чтобы пересоздать
данные частные, семейные и общественные отношения, — отноше-
ния, сложившиеся веками и поддерживаемые всеми привычками, ин-
Революция и государство
523
стинктами и симпатиями людей, — что для того достаточно одного
нравственного влияния? Одной духовной власти? Неужели вы вооб-
ражаете, что сила убеждения больше значит, чем сила рутины?..
Да притом же всякая духовная власть всегда стремится и необхо-
димо должна стремиться воплотиться во власть материальную; мало
того, она даже немыслима без последней. Кто обладает душой чело-
века, тот обладает и его телом. Это так же очевидно, как и любая из
геометрических аксиом.
Таким образом вы гоните черта в дверь, а он лезет в окно. Но в
дверь вы гоните черта сравнительно невинного (государственную
власть), а в окно лезет черт действительно страшный. Государствен-
ная власть подчиняет себе лишь внешние обнаружения человеческой
деятельности. Та же власть, которой вы хотите (если только вы ее хо-
тите), подчиняет себе не только действия человека, но его внутрен-
ние убеждения, его самые сокровенные, интимные чувства, его ум,
его волю, его сердце. Эта безусловно деспотическая, автократическая
власть поистине чудовищна. Это — власть церкви, это та власть, при
помощи которой иезуиты устраивали в Америке свои фантастиче-
ские коммуны350.
Неужели вы мечтаете о такой власти, неужели ею вы хотите об-
лечь меньшинство? Но в таком случае какое право имеете вы обви-
нять нас в высокомерном отношении к народу? Ведь вы относитесь к
нему еще хуже, еще высокомернее, вы относитесь к нему так, как от-
носились благочестивые патеры-иезуиты к американским дикарям.
Где же ваша последовательность, ваша логика? Чтобы хоть сколько-
нибудь спасти ее, вам нужно, отказываясь от власти государственной,
отказаться от власти духовной, т. е. вы должны написать на вашем
знамени пресловутый буржуазный принцип политической эконо-
мии и лавочнической морали: laissez faire, laissez aller35’ — и затем
с олимпийским величием взирать на послереволюционный хаос.
Другого выхода для вас не может быть; на другой день после ре-
волюции вы должны выбрать одно из двух: или сидеть, сложа руки,
в меланхолическом уединении, или добиваться влияния, силы, т. е.
власти, т. е. того, от чего теперь вы открещиваетесь. Только обладая
последней, вы будете способны что-нибудь сделать; без нее осудите
себя на печальное и постыдное бездействие.
Некоторые из вас хотят, впрочем, найти какой-то примиряющий
термин, какую-то золотую середину между полным безвластием
524
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и государственной властью. Они рассуждают приблизительно таким
образом: после революции теперешнее механически сплоченное
государственное тело распадется на свои составные единицы; каж-
дая единица, каждая деревня, община, город станут самостоятельно
управлять своими делами, устраивать свои отношения по взаимно-
му согласию. Революционное меньшинство рассеется по всем этим
мелким группам, постарается захватить в них власть (духовную или
материальную) и будет таким образом постоянно руководить их дея-
тельностью, направляя ее к осуществлению идеалов, наиболее соот-
ветствующих народным потребностям.
Таким образом, власть остается, но только она децентрализирует-
ся: вместо одного государства, вместо одного центра власти их явятся
целые тысячи.
Что же выигрывает от этого компромисса теория анархистов? Ни-
чего! Ее основной принцип будет нарушен и нарушен самым грубым
образом: вместо безвластия установится многовластие — многовла-
стие, из которого в силу неизбежной логики жизни само собою вы-
работается единое федеративное государство.
Что же выигрывает революционное дело? Еще того менее. Чем бо-
лее разобщена, чем более разрознена и децентрализирована власть,
тем она консервативнее. Это азбучная истина государственных наук.
Децентрализированная власть всегда находится и неизбежно долж-
на находиться под гнетом местных влияний, местных обычаев, под
гнетом исторически выработавшихся традиций. Потому она весьма
пригодна для сохранения существующего status quo352, но она со-
вершенно не способна ни на какую революционно-реформаторскую
деятельность. Революционное государство должно стремиться к
обобщению местных интересов, к внесению в практическую рутину
единообразных руководящих начал. Между тем децентрализирован-
ная власть по самой природе своей должна противодействовать вся-
кому единообразию, всякому подчинению частного общему, единич-
ного целому; она всегда будет и должна быть антиреволюционной, в
каких бы руках ни находилась.
И это-то антиреволюционное орудие предлагается для осущест-
вления социальной революции! Добро бы предлагали сыщики или
чиновники III Отделения, а то нет, сами же революционеры! Что за
святая наивность или, выражаясь правильнее, что за возмутительное
невежество!
Революция и государство
525
Революционное меньшинство, распавшись по отдельным, само-
стоятельно действующим общинам и городам, волей-неволей и поч-
ти неприметно для себя должно будет подчиняться местным влия-
ниям, т. е. тому самому большинству, которое насквозь пропитано
рутинными традициями, которое чувствует инстинктивное уважение
к старине и, постоянно обращая свои взоры на прошлое, ищет в нем
руководящих идеалов и образцов для настоящего.
Можно себе представить, как быстро и как удачно пойдет осу-
ществление социалистических идеалов, если оно будет поставле-
но в зависимость от местных единичных желаний, от капризного
произвола рутинного большинства! При самых благоприятных об-
стоятельствах оно будет двигаться черепашьим шагом, постоянно
путаясь в напрасном желании примирить старое с новым, постоян-
но сворачивая с прямого логического пути общественных реформ
в сторону исторических традиций. Некоторые, притом наиболее
важные, вопросы народной жизни, например вопрос о семейных
отношениях, по всей вероятности, останутся нетронутыми. Рутина
оберегает эти отношения с особенным упорством, и изменить их
в духе коммунистического идеала возможно лишь при том един-
ственном условии, когда реформирующая власть будет стоять вне
всяких местных влияний, вне всяких исторических традиций; отри-
цать эту очевидную истину могут только люди, лишенные всякого
практического смысла. Не удивительно поэтому, что ее отрицают
наши противники анархисты. Но вот что удивительно, рекомендуя
для осуществления идей социальной революции такие пути, ко-
торые гораздо скорее могут привести к реставрированию старо-
го, чем к утверждению нового, — пути, идя по которым мы будем
не приближаться, а постоянно удаляться от нашего идеала, — эти
господа упрекают нас, зачем мы ввели в нашу программу слово
постепенно. Вот упрек для нас поистине неожиданный. Как, они,
истые представители самой постепенной постепеновщины, они,
желающие подчинить революционную власть гнету исторических
традиций и местных интересов, — они упрекают нас за то, что мы
откровенно заявляем, что искоренить из исторического общества
традиции личной собственности, вырвать с корнем принцип об-
мена, переустроить семейные отношения, перевоспитать людей, —
что всего этого можно достигнуть лишь путем последовательных
и постепенных реформ!
526 ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Если бы еще нас упрекали люди, слепо верующие в чудодействен-
ную силу правительственных приказов, люди, наивно воображающие,
что для проведения какого-нибудь теоретического начала в практиче-
скую жизнь достаточно только его декретировать, — о, тогда бы этот
упрек был для нас понятен. Но нам его делают люди, не придающие
никакого значения никаким декретам, исходящим от какой бы то ни
было власти, люди, отрицающие всякое насильственное вмешатель-
ство развитого меньшинства в дело переустройки общественных
и семейных отношений неразвитого большинства.
Возможно ли представить себе людей, более непоследователь-
ных?.. Попробуйте, но я сомневаюсь, чтобы это было возможно.
НАРОД И РЕВОЛЮЦИЯ
Мы говорили в прошлый раз, при каких условиях народ наш мо-
жет превратиться из возможной революционной силы в действи-
тельную, из возможного революционера — в революционера реаль-
ного^5. Теперь является другой вопрос, не менее существенный: как
велика может быть в данное время эта действительная революцион-
ная сила народа? Имеем ли мы право возлагать на нее чересчур боль-
шие надежды и упования? В состоянии ли она, предоставленная сама
себе, осуществить основные принципы социальной революции?
Ответы на эти вопросы должны определить, с одной стороны, сте-
пень возможного, желательного участия народа в революции, с дру-
гой — ту роль, которую будет обязано играть в ней революционное
меньшинство.
Само собою понятно, что, чем менее существует в народе рево-
люционных элементов, чем ничтожнее размеры его революционной
силы, тем незначительнее должна быть его роль в деле осуществления
«социального переворота» и тем большим значением, тем большей
властью и влиянием должно пользоваться революционное меньшин-
ство. Точно так же и наоборот: участие народа в революции должно
быть тем больше, чем большее количество революционных элемен-
тов он в себе содержит.
Эта истина так же бесспорна и очевидна, как и то, что дважды
два — четыре.
Чем же определяется вообще революционная сила той или другой
общественной среды?
Она определяется главным образом двумя данными: с одной сто-
роны, характером идеалов этой среды, с другой — ее отношениями
к окружающей ее действительности.
Эти идеалы могут быть или консервативны (если они стремятся к
сохранению всех или некоторых наиболее существенных из данных
форм исторически сложившегося общежития) или революционны
(если они стремятся к устранению, к пересозданию этих форм); эти
отношения могут быть или враждебны, или миролюбивы.
Каковы же общественные идеалы нашего народа? Каковы его от-
ношения к окружающей его действительности?
Его общественный идеал — самоуправляющаяся община, подчи-
нение лица миру право частного пользования, но отнюдь не част-
528
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
него владения землей, круговая порука, братская солидарность всех
членов общины — одним словом, идеал с ясно выраженным комму-
нистическим оттенком*. Конечно, от форм жизни, обусловливающих
этот идеал, еще очень далеко до полного коммунизма; коммунизм
кроется в них, так сказать, в зерне, в зародыше. Это зерно может раз-
растись, но может и заглохнуть, — все зависит от того, в каком направ-
лении будет развиваться наша экономическая жизнь. Если она будет
развиваться в том направлении, в каком она развивается теперь, — в
направлении буржуазного прогресса, — то нет сомнения, что нашу
общину (а следовательно, и наши народные идеалы) постигнет судь-
ба западноевропейской общины: она погибнет, как погибла община
в Англии, Германии, Италии, Испании и Франции. Но если революция
поставит вовремя плотину быстро несущимся волнам буржуазного
прогресса, если она остановит его течение и даст ему другое, совер-
шенно противоположное направление, тогда, нет сомнения, при бла-
гоприятном уходе наша теперешняя община обратится мало-помалу
в общину-коммуну.
В настоящее же время она стоит, так сказать, на перепутье двух
дорог: одна ведет к царству коммунизма, другая — к царству инди-
видуализма; куда толкнет ее жизнь, туда она и пойдет. Если же жизнь
не толкнет ее ни в ту, ни в другую сторону, она так навеки и оста-
нется на перепутье. В ней самой нет ничего такого, что бы могло
двинуть ее вперед или назад; все ее элементы находятся в устойчи-
вом равновесии. Вот почему она почти ни на волос не изменилась в
течение нескольких веков, вот почему она, предоставленная самой
себе, может просуществовать in status quo354 еще тысячи, миллионы
лет**. Она способна приурочиваться к всевозможным политическим
переворотам.
’Правда, в некоторых местностях России общинного землевладения уже не
существует, однако и там народный идеал не вполне еще утратил свой комму-
нистический характер, и там в народном сознании личное я, единичная воля
стушевываются и теряются перед представлением о мире, о громаде.
"Действительно, исследования Мэна, Маурера, Лавелэ и др. вполне доказали
ту истину, что подобная община представляет одну из самых консервативных,
самых устойчивых форм общежития. На острове Ява, на Алеутских островах, у
индейцев. Однако, у афганцев, в некоторых кантонах Швейцарии она существу-
ет, например, безо всяких изменений с незапамятных времен. Очевидно, в ней
самой не содержится никакого стимула к прогрессу, к развитию; этот стимул
должен быть дан ей извне.
Народ и революция
529
Каковы формы общежития, таковы и идеалы, порождаемые ими.
Если первые консервативны, если в них не содержится никакого вну-
треннего стимула к дальнейшему развитию, то точно таким же кон-
сервативным характером запечатлены будут и последние.
И действительно, общественный идеал нашего народа не идет да-
лее окаменелых форм его быта. Дальше своей веками освященной,
обычной формы землевладения, въевшегося в плоть и кровь патри-
архального чинопочитания, пассивного подчинения лица миру, —
дальше своих традиционных семейных отношений и т. п. он ничего
не видит, ничего не знает и знать ничего не хочет. Предоставьте ему
устроить свою жизнь по его собственной воле, и вы увидите, что он
не внесет в нее ничего нового, — он распространит формы своей
жизни, свою общину, свой мир, свою семью на те сферы, из которых
они теперь вытеснены влиянием буржуазного прогресса, но этим и
ограничится его реформаторская деятельность, и перед нами явится
тот же старый крестьянский мир с его заскорузлыми, окаменевшими
устоями, с его неподвижным консерватизмом.
Итак, положительные идеалы нашего крестьянства еще не рево-
люционны; они не могут быть идеалами революции. Самое полное и
беспрепятственное применение их к жизни очень мало пододвинет
нас к конечной цели социальной революции — к торжеству комму-
низма.
Для того чтобы приблизиться к этой цели, чтобы приготовить по-
чву для коммунизма, мы должны внести новые элементы, новые фак-
торы в исторически сложившийся строй народной общины — такие
элементы, такие факторы, которые вывели бы ее из ее устойчивого
равновесия, сдвинули бы ее с ее насиженного места, толкнули бы ее
на дорогу коммунистического развития. Но представления об этих
новых элементах, новых факторах мы тщетно стали бы искать в на-
родном идеале; он еще их не знает; они еще ему чужды; они присущи
лишь социалистическому миросозерцанию революционного мень-
шинства. Вот почему идеал этого меньшинства как более широкий
и более революционный, чем народный идеал, и должен во время
революции господствовать над последним. Народ не в состоянии по-
строить на развалинах старого мира такой новый мир, который был
бы способен прогрессировать, развиваться в направлении коммуни-
стического идеала; потому при построении этого нового мира он не
может и не должен играть никакой выдающейся, первенствующей
530
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
роли. Эта роль и это значение принадлежат исключительно револю-
ционному меньшинству.
Но если народ не имеет существенного значения как положитель-
ная революционная сила (т. е. с точки зрения его положительных
идеалов), то, может быть, он имеет значение как сила отрицательная,
революционно-разрушительная?
Действительно, народ наш — исконный враг помещиков и властей.
И те и другие грабят его, эксплуатируют, выжимают из него лучшие
соки... и тех и других он глубоко ненавидит... Дайте возможность этой
ненависти свободно проявиться наружу — и он одним могучим по-
рывом уничтожит теперешних защитников и охранителей данного
status quo, он возвратит себе отнятую у него землю, он разрушит все,
что до сих пор давило и гнело его мир, его общину, он жестоко ото-
мстит своим врагам. Но дальше он не пойдет.
Разрушив учреждения, чуждые, враждебные привычным ему фор-
мам общежития, уничтожив всех своих непосредственных врагов,
захватив в свои руки их достояние, он, более свободный, более до-
вольный, более обеспеченный, возвратится в свою «святую святых» —
в свой «мир», в свою общину, к своей семье. Его внутренний мир, об-
ветшалые, традиционные формы его жизни останутся нетронутыми,
он любит их, он дорожит ими, и он не прикоснется к ним ни единым
пальцем.
Таким образом, даже в деле разрушения революционная сила
нашего народа может иметь лишь относительное значение. Опира-
ясь на нее, пользуясь ею, революционное меньшинство уничтожит
непосредственных врагов революции и устранит первоначальные
препятствия, мешающие практическому осуществлению социально-
революционных идеалов. Но оно не может на этом и успокоиться.
Оно должно внести свою разрушительно-революционную деятель-
ность и в недра крестьянской жизни, — оно должно стремиться
устранить из этой жизни ее обветшалые, враждебные коммунисти-
ческому прогрессу формы, заменяя их формами наиболее приспосо-
бленными к потребностям этого прогресса.
Но вот именно для того, чтобы иметь возможность продолжать
свою разрушительно-революционную деятельность и в тех сферах,
где она едва ли может рассчитывать на живую поддержку и содей-
ствие большинства народа, — для этого-то революционное мень-
шинство и должно обладать силой, властью и авторитетом. И чем
Народ и революция
531
больше будет эта сила, чем тверже и энергичнее будет эта власть, тем
полнее и всестороннее осуществятся в жизни идеи социальной рево-
люции и тем легче будет избежать столкновения с консервативными
элементами народа.
Итак, отношение революционного меньшинства к народу и уча-
стие последнего в революции может быть определено следующим
образом: революционное меньшинство, освободив народ из-под ига
гнетущего его страха и ужаса перед властью предержащею, открыва-
ет ему возможность проявить свою разрушительно-революционную
силу и, опираясь на эту силу, искусно направляя ее к уничтожению
непосредственных врагов революции, оно разрушает охраняющие
их твердыни и лишает их всяких средств к сопротивлению и проти-
водействию. Затем, пользуясь своей силой и своим авторитетом, оно
вносит новые прогрессивно-коммунистические элементы в условия
народной жизни; сдвигает эту жизнь с ее вековых устоев, одухотворя-
ет ее окоченевшие и заскорузлые формы.
В своей реформаторской деятельности революционное меньшин-
ство не должно рассчитывать на активную поддержку народа.
Революционная роль последнего кончается с той минуты, когда
он разрушит непосредственно гнетущие его учреждения, уничтожит
своих непосредственных тиранов-эксплуататоров. •
Но так как, с одной стороны, существование революционных
идеалов не будет находиться в противоречии с его насущными, ре-
альными потребностями, а с другой стороны, реформы, вводимые
меньшинством, будут проникнуты тем же духом общинной соли-
дарности, каким проникнут и весь строй народной жизни, то нет
ни малейших оснований предполагать, чтобы народ отказал рево-
люционерам в своей пассивной поддержке. Напротив, они имеют
полное право рассчитывать на нее: ведь их революционный идеал
в общих своих чертах есть тот же консервативный идеал народа,
только полнее и всестороннее развитый в известном, определен-
ном направлении.
Следовательно, проводя его в жизнь, они будут мочь до известной
степени опираться на консервативную силу народа, как прежде они
опирались на его силу революционную.
Таким образом, революционное меньшинство, пользуясь разру-
шительно-революционной силой народа, уничтожит врагов рево-
люции и, основываясь на общем духе положительного народного
532
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
идеала (т. е. на консервативных силах народа), положит основа-
ние новому разумному порядку общежития.
Вот общая формула, определяющая относительную роль и уча-
стие в революции тех двух факторов, от совместной деятельности
которых зависит ее успех. Формула эта с логической неизбежностью
вытекает из сделанной нами оценки характера и объема действи-
тельной революционной силы, заключающейся в настоящее время
в нашем народе.
Кто согласен с этой оценкой, для того обязательна и наша форму-
ла. А кто же не согласится с нами, что разрушительно-революционная
сила народа может иметь значение лишь для явлений и факторов
общественной жизни, стоящих вне сферы внутреннего крестьянско-
го быта, вне сферы его патриархально-общинных отношений, что
самый этот «внутренний быт», что эти «патриархально-общинные»
отношения представляются народу чем-то священным и неприкос-
новенным? Кто не согласится с нами, что исторически выработав-
шиеся формы народной жизни отличаются крайней устойчивостью,
неподвижностью и что, следовательно, таким же свойством должен
отличаться и общественный идеал народа? Но согласиться с этими
двумя положениями — значит согласиться и с выведенным из них
заключением об общем характере действительной революционной
силы народа.
Признавая же это заключение, мы должны быть последовательны.
Мы не должны сами перед собою лгать и лицемерить; мы должны
прямо, не жмурясь и не конфузясь, взглянуть в глаза грубой действи-
тельности.
Мы должны навсегда вычеркнуть из своего словаря пошлые и бес-
смысленные фразы о каком-то народном гении, фразы, взятые нами
напрокат у реакционеров-славянофилов. Мы не должны, мы не име-
ем права возлагать на народ чересчур больших надежд и упований.
Нечего говорить глупости, будто народ, «предоставленный самому
себе», может осуществить социальную революцию, может сам наи-
лучшим образом устроить свою судьбу... Народ — необходимый фак-
тор социальной революции, но только тогда, когда революционное
меньшинство возьмет в свои руки дело этой революции, когда оно
постоянно будет направлять и руководить как революционными, так
и консервативными силами народа. Мы не должны этого скрывать.
Истины не следует бояться. Только трусам свойственно льстить и ви-
Народ и революция
533
пять перед ими же самими созданными кумирами. У нас нет и не
должно быть кумиров. Нам незачем коленопреклоняться перед на-
родом, возводить его на пьедестал. Напротив, чем строже мы будем
относиться к нему, чем откровеннее мы будем высказывать наше о
нем мнение, тем более мы докажем ему свое к нему уважение, свою к
нему любовь. Тот не уважает народ, кто льстит ему. Тот не любит его,
тому и не дорого его счастье, кто с фарисейским лицемерием уверяет
его, будто он только сам себя может спасти, кто сваливает исключи-
тельно на одни его плечи великое дело социальной революции.
Освобождение народа посредством народа^ — это та же теория
народной самопомощи, под громкими фразами которой буржуазные
экономисты стараются скрыть свое бессердечное, свое эгоистиче-
ское отношение к народным страданиям, к народному горю. Люди,
близко принимающие к сердцу это горе и эти страдания, — честные,
преданные революционеры, — они должны не только понимать,
они должны чувствовать всю ее лживость. Они должны знать, что
миф народной самопомощи изобретен врагами народа для того, что-
бы как можно дольше удержать народ в его теперешнем беспомощ-
ном положении. Потому всякий, кто признает и пропагандирует этот
миф, — враг народа, друг и союзник (сознательный или бессозна-
тельный) его эксплуататоров и грабителей. ,
Народ не может себя спасти, народ, сам себе предоставленный, не
может устроить своей судьбы сообразно реальным потребностям, не
может провести и осуществить в жизни идеи социальной революции.
С этим согласны даже и защитники мифа народной самопомощи; но
при этом они лицемерно прибавляют, будто народ лишь в настоя-
щее время не может ничего для себя сделать, но что в ближайшем
будущем, когда он просветится и поумнеет, этой невозможности для
него не будет существовать.
Ложь, наглая, возмутительная ложь! Пока народ будет находиться
в тех экономических и политических условиях, в каких он находится
теперь, — ни его идеалы, ни его отношения к окружающей его сфере
измениться не могут, следовательно, и в будущем он останется на-
столько же беспомощным, насколько он беспомощен в настоящем.
Потому людей, которые возлагают на фантастическое будущее ка-
кие бы то ни было надежды, которые ради него готовы откладывать
дело революции в долгий ящик и проповедовать необходимость вы-
жидания и терпения, — таких людей мы должны считать или лице-
534
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
мерными шарлатанами, замаскированными врагами народа, или же
просто наивными дураками, верующими в чудеса.
Ни в настоящем, ни в будущем народ, сам себе предоставленный,
не в силах осуществить социальную революцию. Только мы, револю-
ционное меньшинство, можем это сделать, — и мы должны это сде-
лать как можно скорее!
РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ-РЕАКЦИОНЕРЫ
Возможна ли социальная революция в России в настоящее время,
иными словами, имеется ли в современном русском обществе такое
количество революционных факторов, при наличности которых ста-
новится возможным ее практическое осуществление, — это самый
насущный вопрос для русской молодежи, не только для молодежи, но
для всех честных и мыслящих людей в России. От того или другого
решения должен зависеть выбор их деятельности. Если он решается в
смысле утвердительном, они должны становиться в ряды революцио-
неров, если — в смысле отрицательном, они должны оставить всякую
мысль о революции в ближайшем настоящем и заняться медленным
и постепенным созданием и подготовлением в нашем обществе до-
статочного количества революционных факторов, при посредстве
которых революция когда-нибудь может осуществиться, они
должны стать, одним словом, в ряды «подготовителей» социального
переворота в более или менее отдаленном будущем.
Для человека, раз вступившего в ряды революционеров, вопроса
этого, разумеется, не может существовать; революционер, подвер-
гающий сомнению существование в обществе революционных эле-
ментов, — это то же, что поп, не верующий в бога, — это фарисей или
шарлатан. В самом деле, в чем вообще состоит деятельность револю-
ционера? В такой комбинации данных революционных элементов,
благодаря которой становится возможным непосредственно практи-
ческое осуществление революции. Но если элементов нет, то и рево-
люционная деятельность немыслима, а следовательно, немыслимо и
самое существование революционера. Это очевидно для всякого че-
ловека, умеющего мало-мальски логически рассуждать.
К несчастью, у нас, в нашей среде революционной молодежи, до
такой степени перепутаны все понятия, что даже эта совершенно
очевидная истина для них далеко не ясна. Со словом «революцио-
нер» она соединяет, например, такие разнообразные и нередко про-
тиворечивые представления, что людям, непосвященным в тайны ее
своеобразной терминологии, можно просто сбиться с толку. Этою
спутанностью и неопределенностью терминов обусловливается без
сомнения большая часть волнующих ее нескончаемых споров и
пререканий; в них — одна из главных причин тех фантастических
партий, на которые она себя поделила, в них же мы должны видеть
536
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
причину и другого не менее прискорбного явления: допущения в
свою среду антиреволЮционных деятелей, — полнейшее смешение
козлищ с овцами.
Всякая революционная партия считает и должна считать рене-
гатом и отступником человека, который, принадлежа к ней, в то же
время проповедует невозможность и бесполезность революции в
настоящем, при данных условиях данной общественности; ваша же
революционная партия не только не усматривает в подобной про-
поведи никакого анахронизма, но, напротив, она, — или, по крайней
мере, некоторая часть ее, — вполне ей сочувствует, и если бы неко-
торые из ее членов стали поступать сообразно с ее указаниями, т. е.
если бы явно и систематически противодействовали осу-
ществлению революции; в настоящем, то и тогда их бы все-таки про-
должали называть революционерами.
Это невероятно, а, между тем, это факт.
После двух неудавшихся попыток осуществить революцию путем
заговора356, в среде нашей революционной молодежи: начало про-
являться некоторое разочарование, скептическое, а подчас даже и
прямо враждебное отношение, к практиковавшимся до тех пор ре-
волюционным средствам. Но так как средства эти в данный момент
нашего общественного развития были единственно возможными,
единственно практическими средствами немедленного осуществле-
ния революции, то нет ничего удивительного, что скептическое от-
ношение к ним логически привело к скептицизму и относительно
самой возможности революции в ближайшем настоящем. Этот скеп-
тицизм был естественным последствием реакции, которая всегда
следует за неудачею. Скептики, представители реакции, сначала толь-
ко устранялись от непосредственной революционной деятельности,
затаив свой скептицизм в глубине души. Высказывать это открыто
они еще не решались. Они старались только по возможности парали-
зовать деятельность революционеров, оставшихся верными старой
традиции. И это им удалось; скоро последние очутились в меньшин-
стве. Тогда-то реакция гордо подняла голову и возвела свой скепти-
цизм в доктрину, — доктрину, которая в настоящее время открыто
пропагандируется среди молодежи, которая имеет своих защитни-
ков и сторонников даже между людьми, пользующимися репутациею
честных и преданных революционеров. Эти «честные и преданные»
революционеры, пропагандируя и отстаивая успокоительную т е о -
Революционеры-реакционеры
537
рию выжидания, сами того не подозревая и не желая, стано-
вятся пропагандистами реакции и препятствуют успешному ходу
революционного дела, быть может, в горазда большей степени, чем
реакционеры сознательные.
«В настоящее время, — поучает эта революционно-реакционная
доктрина, — революционеры не имеют еще никаких шансов произ-
вести успешное восстание — и еще менее имеют шансов, в случае
успеха, осуществить с помощью его цели рабочего социализма. Их
организация не имеет почти никакой вероятности просуществовать
и не разлететься, как разлетелись все организации их предшествен-
ников. Потому нечего и мечтать в настоящее время о революции. Она
будет возможна лишь тогда, когда сам народ примет участие в орга-
низации. Но теперь это немыслимо: чтобы привлечь народ к револю-
ционной организации, интеллигентная молодежь должна предвари-
тельно слиться с народом. Она должна войти в народную общину и
артель, вести в них социалистическую пропаганду и затем, когда эти
общины и артели достаточно проникнутся идеями социализма, убе-
дить их в необходимости тесной взаимной организации. Раз эта ор-
ганизация установилась, раз она настолько созреет и окрепнет, что
случайности местных взрывов будут для нее неопасны и она будет
мочь парализовать силы своих противников, победа социальной ре-
волюции станет вероятною. Тогда-то и только тогда молодежь
будет иметь право призывать народ к революции, тогда-то и только
тогда она может заниматься непосредственно революционною дея-
тельностью».
Такова сущность этой теории.
Ее скрытый смысл совершенно очевиден. «Бросьте пока всякие
революционные затеи, — говорит она, — у вас под ногами нет ника-
кой твердой почвы. Эту почву еще нужно создать. Вы, до известной
степени, можете содействовать этому созданию. Содействуйте; если
вам это удастся — ну, тогда... тогда еще можно будет говорить о рево-
люции». А может ли это удастся и когда это может удастся? — об этом
теория выжидания благоразумно умалчивает. Скажи она, что
проектируемая ею почва может сформироваться не раньше, как лет
через сто, она мгновенно потеряла бы всякий кредит у молодежи. В
действительности же, при данных условиях нашей экономической
жизни, может пройти не только сто лет, может пройти тысяча лет, —
и все-таки никакой такой почвы не образуется.
538
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
В самом деле, вникните-ка хорошенько, что подразумевается под
этою почвой? Наши революционеры-реакционеры выражаются
на этот счет весьма недвусмысленно. Под почвою они подразуме-
вают организацию рабочих союзов, сельских общин, фабричных
ремесленных артелей в более или менее прочный федеративный
союз, — наподобие английских trades union’oB357, немецких рабочих
обществ, одним словом, организацию рабочего пролетариата, и при-
том еще организацию тайную.
Но разве же это не утопия? Разве при данных экономических и
политических условиях России мыслима подобная организация? И
разве она может быть создана единственными усилиями интелли-
гентных пропагандистов? На Западе она вырабатывалась веками; там
она имела также могущественные исторические прецеденты, каковы
были ремесленные цехи и корпорации. Связь ее с последними ясно
обнаруживается уже из одного того факта, что сельское население,
среди которого экономическая жизнь не благоприятствовала раз-
витию корпоративных начал, — до сих пор в большинстве запад-
ноевропейских государств стоит вне организованного движения
городских рабочих. Примыкает же оно к нему (и то с особенным
трудом) лишь в тех случаях, где, как, напр., в Англии, буржуазный
прогресс достиг уже высших ступеней своего развития, где он начи-
нает ставить и сельский труд, и сельского рабочего в условия почти
однородные с теми, на которых стоят фабричный труд и городской
пролетариат.
Нет сомнения, что когда буржуазному прогрессу удастся оконча-
тельно приравнять условия сельской промышленности к условиям
фабрично-городской, — нет сомнения, что тогда теперешняя орга-
низация западноевропейского городского пролетариата распростра-
нится на сельский пролетариат. Но этого и Западной Европе придет-
ся ждать очень долго. А нам, русским, и того дольше.
Напрасно наши революционеры-реакционеры ссылаются на рус-
скую общину и артель, предвидя в них зерно будущей организации
сельских и городских рабочих. Может быть, при особом тепличном
уходе за этим зерном из него и выросла бы подобная организация,
но на уход этот можно было бы рассчитывать лишь в том случае,
если бы власть накопилась в наших руках, в руках социалистов-
революционеров! В настоящее же время все силы правящих, го-
сподствующих классов направлены лишь к тому, чтобы расчистить
Революционеры-реакционеры
539
торную дорогу буржуазному прогрессу. Буржуазный же прогресс, по-
всюду вытесняя и уничтожая мелкое производство, неизбежно ведет
к упразднению рабочих артелей; он уже и теперь постоянно огра-
ничивает сферу их деятельности, лишает их всякого raison d’etre358.
Нужно быть крайне наивным или крайне ограниченным, чтобы во-
ображать, будто «пропаганда» или «агитация» нескольких десятков
юношей может поддержать и развить учреждение, которое ежеми-
нутно теряет под собою экономическую почву, которое идет вразрез
с потребностями и условиями буржуазного хозяйства, противоречит
общему духу и направлению экономического прогресса.
То же можно сказать и о нашей общине. Теперь ни для кого не
тайна, что в высших правящих и административных сферах над
нею уже произнесен смертный приговор. Смертный приговор уже
начинает приводиться в исполнение. Дворянство, либерально-
конституционное и консервативно-охранительное, бюрократия,
кулаки-мироеды, одним словом все, что живет разбоем, грабежом и
эксплуатациею, все, что питается плотью и кровью «мужика», — все
вступило против нее в заговор. Теперь не нужно быть пророком, что-
бы предсказать в ближайшем будущем ее окончательное разорение и
распадение, если только мы, революционеры-социалисты, не сумеем
во время остановить мирное течение буржуазного «прогресса.
История западно-европейского земледельческого класса пред-
ставляет нам в этом отношении весьма поучительный урок. Несколь-
ко сотен лет тому назад подобные же общины существовали в Англии,
они существуют и до сих пор в современной Швейцарии и в некото-
рых частях Германии359, и, однако же, ни в Англии, ни в Швейцарии,
ни в Германии они не приводили и не приводят к объединению сель-
ских рабочих. Напротив, они скорее препятствовали этому объеди-
нению. Все это весьма понятно. Сельская община в том первобытном
состоянии, в каком она существовала у нас, в России, в Швейцарии,
в Германии, в каком она существовала в Англии и других частях Ев-
ропы, содержит в себе гораздо более элементов для разъединения,
чем для объединения. Она изолирует, обособляет местные интересы,
общинники, замкнутые в их тесном круге, не видят никакой надобно-
сти, не чувствуют ни малейшей потребности вступать в какие-нибудь
близкие сношения с соседними общинами. Разнообразие естествен-
ных условий почвы, разнообразие условий сбыта, однообразие про-
изводства и относительная экономическая самостоятельность каж-
540
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
дой общины благоприятствуют скорее развитию духа соперничества
и конкуренции, чем духу солидарности и братского единства.
Присоедините к этим коренным экономическим причинам разъ-
единения сельских общин причины чисто местные, как-то: обшир-
ность территории, трудность путей сообщения, крайнюю ограничен-
ность умственного и нравственного кругозора нашего крестьянства,
отсутствие всякой потребности во взаимном обмене мыслей и
чувств, — и вы без труда поймете, почему наша община никогда не
представляла и никогда не может представлять никакой твердой по-
чвы ни для каких объединительно-организаторских попыток.
Когда наша община лишена была всякой экономической самосто-
ятельности, когда она задыхалась и: изнывала под гнетом крепостно-
го права, тогда еще возможно было, в виду общего гнета, объединить
сельских рабочих в одну организацию. Но т е п е р ь это чистая уто-
пия. Мы говорим теперь, потому что пройдет несколько десятков
лет, и эта утопия перестанет быть утопиею. Когда буржуазный про-
гресс сделает свое дело, когда он разрушит нашу общину и поста-
вит земледельческий труд в условия, однородные с условиями труда
фабричного, тогда у нас (как теперь в Англии) явится возможность
организовать земледельческие классы, но для этого нужно ожидать
сотни лет, а может и более. Но пока буржуазный прогресс не прой-
дет того цикла развития, который он, в силу неизбежных экономи-
ческих законов, должен пройти, чтобы уравнять условия фабричной
и земледельческой промышленности, до тех пор единичные уси-
лия отдельных личностей пересадить на русскую почву западно-
европейскую организацию рабочего пролетариата (о чем именно и
мечтают революционеры-реакционеры) никогда не приведут и не
могут привести ни к какому положительному результату: это будут
попытки бессмысленные, химерические, равносильные бесплодному
толчению воды в ступе.
Нужно быть человеком крайне невежественным или сознательным
лицемером, чтобы не понять этой настолько же очевидной, насколь-
ко и непреложной социологической истины. И без сомнения, все
сколько-нибудь умные реакционеры-революционеры очень хорошо
ее понимают. Они понимают, что при настоящих экономических и
политических условиях России правильная и хоть сколько-нибудь
разумная организация рабочих групп у нас решительно немыслима.
Но это их нисколько не смущает. Ну что же? Они подождут; терпе-
Революционеры-реакционеры
541
ния им не занимать стать! Народное горе, народные слезы — не их
горе, не их слезы! Зачем же им компрометировать себя в рискован-
ных предприятиях? Они хотят действовать только наверняка. Теперь
действовать наверняка невозможно, мы, все революционеры, очень
хорошо это понимаем, а они понимают это еще лучше нас. Но мы не
боимся риску, — ни нам, ни народу нечего жалеть, нечего терять! По-
раженные раз, мы поднимаемся в другой раз, мы будем подниматься
и рисковать до тех пор, пока не победим. И мы победим, потому что
с нами наша вера. У реакционеров нет этой веры, — вот почему они
и возлагают все свои надежды на будущее, отказываются от всякой
непосредственно революционной деятельности в настоящем.
Но когда наступит это будущее, и наступит ли оно когда-нибудь?
Если; они действительно хотят, чтобы оно наступило скорее, чтобы
наш рабочий очутился в условиях, тождественных с теми, в которых
стоит в настоящее время английский, немецкий и вообще западно-
европейский рабочий, — если они этого хотят, то им следует снять
с себя революционную маску и записаться в ряды кулаков, биржеви-
ков, концессионеров и т. п. «героев дня». Эти герои, — и только они
одни, — могут ускорить и действительно ускоряют ход буржуазного
прогресса, они действительно подготовляют почву для той организа-
ции рабочего класса, о которой наши революционеры-реакционеры
только платонически мечтают. Пожелай они приложить свои плато-
нические мечтания к практической действительности, и они сами
убедятся в химеричности своих реакционных прожектцев. Впрочем,
они-то, может быть, и теперь убеждены, а между их сторонниками
есть много и неубежденных, много таких вполне честных, но наи-
вных людей, которые готовы им верить на слово. На них-то они и
рассчитывают, их-то они и надеются отвлечь от непосредственной
революционной деятельности. Жаль, если эти наивные люди попа-
дут в эту ловушку; тем более жаль, что, испытав неудачу на поприще
«подготовления» организации рабочих союзов, они, пожалуй, разо-
чаруются во всякой революционной деятельности вообще. Реакцио-
неры постоянно уверяют их, что только на этом поприще и можно
с пользою работать; что вне этого подготовления никакая другая
деятельность немыслима, что пока рабочие группы не объединятся в
один крепко связанный союз, до тех пор никакая революция удаться
не может. Эти их уверения должны действовать на молодёжь самым
Деморализирующим образом; они подрывают ее веру в возможность
542 ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
революции (конечно, мы говорим о возможности революции в на-
стоящем, а не в отдаленном будущем, — в последнюю возможность
даже жандармы веруют) и заставляют ее опускать руки прежде еще,
чем она успеет серьезно взяться за дело. Потому-то мы и не можем
проходить их молчанием. Мы должны подвергнуть их самому стро-
гому анализу, чтобы для всех стала очевидна вся их лживость и не-
лепость. Это мы и сделаем в следующий раз.
АНАРХИЧЕСКОЕ ГОСУДАРСТВО
[Ч
В числе вопросов, обсуждавшихся на последнем общем конгрес-
се анархических секций Интернационала (в Брюсселе, в сентябре
1874 г.), на первом плане стоял вопрос об общественных службах
в будущем обществе.
Вопрос этот предварительно рассматривался в частных собра-
ниях секций, которые и представили конгрессу более или менее вы-
работанные проекты организации общественной службы при тех
новых общественных отношениях, которые создаст социальная ре-
волюция.
Два из этих проектов (один, представленный де Пап от имени
брюссельской секции, другой — представленный женевской секци-
ей), отличающиеся наибольшей полнотой и обстоятельностью, были
изданы отдельными брошюрами и в прошлом году появились в рус-
ском переводе под общим заглавием: «Общественная служба в буду-
щем обществе. Две записки, представленные на брюссельский кон-
гресс Международной ассоциации рабочих. 1874. Издание журнала
«Вперед!». Перев. с франц, с предисловием и примечаниями».
Записки эти заслуживают во многих отношениях самого серьез-
ного внимания с нашей стороны. В них обсуждается вопрос, состав-
ляющий один из существеннейших пунктов каждой революционной
программы, вопрос, решение которого безусловно обязательно для
каждой революционной партии, для каждого революционера.
Пока революционер не уяснит себе, хотя в самых общих чертах,
как и чем следует заменить существующий ненормальный строй об-
щественных отношений, пока в его голове не сложится хотя какого-
нибудь идеала «лучшего будущего», до тех пор от его деятельности
нельзя ждать никаких особенно полезных результатов, в ней не будет
ни устойчивости, ни последовательности, ни целесообразности; это
будет деятельность неосмысленная, так сказать инстинктивная, не за-
ключающая в самой себе никакого внутреннего, разумного стимула.
А между тем для уяснения этого насущного революционного во-
проса наша революционная заграничная пресса не представляет еще
До сих пор решительно никаких данных.
544
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Она никогда не устает толковать о том, что следует уничтожить,
против чего нужно бороться, но чем заменить разбитое и уничто-
женное, — об этом она обыкновенно или скромно умалчивает, или
если и говорит, то так общо, так неопределенно и двусмысленно, что
лучше бы уже совсем не говорить.
Благодаря этому обстоятельству положительная часть всех на-
ших революционных программ страдает крайней неясностью, спу-
танностью и бессодержательностью. Неясность же и бессодержа-
тельность наших положительных представлений о практических
путях осуществления общих принципов социальной революции, с
одной стороны, отталкивает от нас много весьма интеллигентных
общественных сил и вредит распространению в обществе револю-
ционных идей, с другой — вносит в нашу партию опасные расколы
и разъединения, парализующие успех нашего дела. Мы убеждены,
что все эти расколы, все эти фантастические партии в партии не
могли бы иметь места, раз положительная сторона революцион-
ной программы выяснится с возможной точностью и определен-
ностью.
Поучительный пример в этом случае представляют нам две упо-
мянутые выше записки об организации общественных служб. Они
составлены анархистами, они обсуждались, получили одобрение на
анархических секциях, наконец, были рассмотрены и санктированы
конгрессом анархистов, — одним словом, они представляют положи-
тельный идеал анархической фракции Интернационала.
И что же мы видим? Чуть господа анархисты сделали попытку спу-
ститься с туманных высот абстрактной и бессодержательной фра-
зеологии на реальную почву конкретных фактов, чуть только они
стали уяснять себе практический вопрос об организации обществен-
ных служб, как сейчас же и оказалось, что все их нападки на государ-
ственников основаны на простом недоразумении, на непонимании
как своих собственных идеалов, так и идеалов своих противников.
Иначе, разумеется, и быть не могло. Самый лучший способ прове-
рить какую-нибудь отвлеченную доктрину — это сделать из нее прак-
тические выводы и применения. Если их будет делать человек или
недобросовестный, или лишенный здравого практического смысла,
то он неизбежно придет к абсурдам, очевидным для всякого. Это и
случилось с нашими русскими заграничными анархистами. Если
же за это дело возьмется человек добросовестный или одаренный
Анархическое государство
545
практическим смыслом, то он столь же неизбежно должен прийти
к результатам, прямо противоречащим его фальшивой теории, к ре-
зультатам, разоблачающим с конкретной ясностью всю ее лживость
и нелепость.
Так именно случилось с бельгийскими и французскими анархи-
стами. Брюссельская и женевская записки об организации обще-
ственных служб, исходя, по-видимому, из анархических начал, раз-
вивая анархическую программу, в конце концов пришли к выводам,
совершенно уничтожающим их исходную точку зрения.
Вот почему помимо причины, указанной выше, мы считаем себя
обязанными подвергнуть эти записки самому обстоятельному ана-
лизу.
Начнем с самого начала. Определим прежде всего с возможной
точностью самый предмет, о котором они трактуют. Организация
общественных служб... но что же такое общественная служба? Что
подразумевают под этим термином брюссельские и женевские анар-
хисты?
«Мы придали бы словам общественная служба слишком обшир-
ный смысл, — говорит брюссельская записка, — есди бы подвели под
них всякую службу или всякую работу, полезную или даже абсолютно
необходимую для коллективности, для общества, работу, без которой
оно не может обойтись безнаказанно. В этом случае следовало бы
прежде всего смотреть как на общественную службу на производ-
ство предметов первой необходимости-, земледелие, труд хлебников
и мясников, постройка жилищ были бы в особенности обществен-
ной службой» (стр. 3). Итак, тот признак, что общественная работа,
отправление известных обязанностей «полезно или даже абсолютно
необходимо» для общества, еще не составляет характеристической
особенности понятия об общественной службе. Следовательно, по-
нятие это должно определяться каким-нибудь другим признаком.
Каким же? Брюссельская записка отвечает на этот вопрос так: «Лишь
те общеполезные работы составляют или должны составлять обще-
ственную службу, которые: 1) или вовсе не имели места, будучи пре-
доставлены частной инициативе, или уклонились бы в этом случае от
надлежащего их назначения; 2) которые было бы опасно оставлять
в частных руках, чтобы они не обратились бы в монополию; 3) ко-
торые требуют обширного совокупного труда, комбинированных
усилий большого числа рабочих». Но все эти свойства почти в оди-
546
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
наковой степени присущи всем родам общественной работы. Возь-
мите какую угодно общественную работу, хотя, например, работу по
производству предметов первой небходимости — «земледелие, труд
хлебников, мясников, постройку жилищ», и предоставьте ее (как это
имеет место при настоящих общественных отношениях) в исключи-
тельное заведование частных лиц, отдайте ее в руки частной инициа-
тиве, и она неизбежно обратится в монополию, «уклонится от своего
надлежащего назначения». Вся история человеческих обществ слу-
жит несомненным доказательством этого a priori, впрочем очевид-
ного факта. Анархисты сами знают это не хуже нас. Почему же они
исключают из понятия общественной службы работы по производ-
ству предметов первой необходимости.- земледелие, труд хлебников,
мясников и т. д.? Очевидно, в их уме (как и в уме каждого человека)
с этим понятием соединяется какое-то другое представление, пред-
ставление, о котором они почему-то тщательно умалчивают. Но, быть
может, женевские анархисты были откровеннее брюссельских? Быть
может, в их записке мы найдем более точное определение обще-
ственной службы?
Поищем.
«Общественная служба, — читаем мы в женевском отчете, — по-
лучается во всех случаях, когда служба (т. е. работа) по самой сущно-
сти своей связана с общими интересами коллективности; при всяком
учреждении, созданном для объединения производительных групп,
во всякой организации, содействующей облегчению их сношений,
касающихся обращения продуктов и их сохранения» (стр. 77). Но
ведь это определение еще обширнее и всеобъемлющее того, какое
дает брюссельская записка.
Возможно ли себе представить такую общеполезную работу, кото-
рая «по самой сущности своей» не была бы связана «с общими инте-
ресами коллективности»? Очевидно, подобное представление немыс-
лимо. Следовательно, понятие об общественной службе должно было
бы совпадать с понятием о всякой общеполезной работе. Но нет, и
женевские анархисты, подобно брюссельским, подразумевают под
общественной служебной работой какую-то особенную работу, спе-
циальную, чем-то отличающуюся от обыкновенной работы вообще.
Определить это чем-то они не могут или просто не желают. Однако
мы сами можем это сделать, перебрав все общественные работы, ко-
торые они подводили под категорию общественных служб.
Анархическое государство
547
По мнению брюссельской записки, общественная служба подраз-
деляется на следующие категории:
а) служба, гарантирующая общественную безопасность: законода-
тельство, юстиция и ПОЛИЦИЯ;
б) служба по изготовлению мер, весов, монет и контроль над
НИМИ;
в) служба по изготовлению и выдаче свидетельств о личности, ве-
дение списков о движении народонаселения и вообще заведование
статистикой;
г) служба по общественному призрению;
д) служба по общественному преподаванию, служба в обществен-
ных библиотеках, в музеях, зоологических и ботанических садах,
астрономических и метеорологических обсерваториях, охранение
коллекций по части наук, искусств и промышленности, научные экс-
педиции И Т. Д.;
е) служба по гигиене и общественному здоровью;
ж) служба по общественным работам; сюда относятся: заведование
путями сообщения, сухопутными (конными и железнодорожными) и
морскими; почты, телеграфы, содержание и постройка обществен-
ных зданий и памятников, содержание фонтанов и водопроводов,
очистка уличных нечистот, заведование сточными трубами и т. д.;
з) служба по устройству общественных базаров и рынков;
и) наблюдение за содержанием лесов и парков, надзор над руд-
никами и каменноугольными копями, каменоломнями и вообще над
экстрактивными и другими отраслями производств, имеющими ме-
ста на общественной земле; устройство общинных бань, мирских за-
пасных магазинов, скотобоен, театров, музыкальных консерваторий
и проч.;
к) администрация финансов, заведующая общественными дохо-
дами и расходами.
Женевская записка дает со своей стороны следующий список об-
щественных служб:
а) статистика финансовая и промышленная;
б) заведование общественными лесами, рудниками, каменолом-
нями, речным и морским рыболовством;
в) общественное обучение, школы, устройство и поддержка музе-
ев, библиотек, научных коллекций, лабораторий и т. п.;
г) общественная гигиена;
548
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
д) заведование путями сообщения сухопутными и морскими, по-
чты и телеграфы;
е) общественная безопасность: полиция и юстиция;
ж) общественная защита: армия, флот, сухопутная и морская по-
лиция и
з) финансы: подати и их взыскание.
Как видите, оба списка общественных служб весьма сходны с той
только разницей, что брюссельский список исключает службу по за-
щите (армию и флот), а женевский — по общественному призрению.
Но оба эти пропуска произошли, очевидно, по недоразумению или,
лучше сказать, по забывчивости: дойдя до пункта о войске, составите-
ли брюссельской записки забыли, что их проект организации обще-
ственных служб имеет в виду не общество в отдаленном будущем, а
общество на другой день после революции, общество, в котором (как
это видно из самого проекта) продолжают еще существовать и семья,
и частная собственность, и товарное производство. Они вообразили,
будто они имеют дело с обществом, в котором «общественная задача»
уже решена и положен конец «как борьбе классов, так и борьбе на-
родов» (стр. 9). В такую же точно ошибку впали и составители женев-
ской записки, исключив из своего проекта службу «по общественно-
му призрению». Мы не станем придираться к этим ошибкам, как это
делает русский переводчик в своих примечаниях, — примечаниях,
преисполненных еще большими промахами и ошибками, отличаю-
щихся еще большей сбивчивостью и неопределенностью; мы долж-
ны брать во внимание не отдельные места или фразы, а общий смысл,
общий же смысл вполне уясняется приведенными выше перечнями
разнообразных видов общественной службы, исчисленных в обеих
записках. Общество, имеющее надобность в полиции и жандармах,
общество, где еще имеют место тяжбы и процессы, где есть преступ-
ники, где существуют тюрьмы и исправительные колонии, — такое
общество, конечно, еще не может быть названо «окончательно устро-
енным», вполне воплотившим в жизнь идеи социальной революции.
Это общество переходное, общество, делающее лишь первые шаги на
пути социальных реформ.
Перебирая длинный список «общественных служб», проекти-
руемых женевскими и брюссельскими анархистами, мы должны
признать, что все они существуют и в современном буржуазно-
феодальном обществе; только в современном обществе они распре-
Анархическое государство
549
делены между различными органами общественного управления с
несравненно большей систематичностью и логичностью, чем в анар-
хических проектах. Составители этих проектов, очевидно, совер-
шеннейшие профаны по части государство- и обществоведения; они
делают такие грубые ошибки в классификации общественных служб,
которых ни за что бы не сделал самый посредственный из перво-
курсников камерального или юридического факультета. Если бы их
законодательные проекты могли быть осуществимы, то в обществен-
ном управлении произошел бы такой хаос, такая путаница, которая
немедленно должна была бы вызвать реакцию в пользу старого, до-
революционного государственного строя.
В подтверждение наших слов достаточно будет привести несколь-
ко примеров самых элементарных промахов (чтобы не выражаться
слишком резко) анархических законодателей. В женевской записке,
например, полицейская служба разбита почему-то на две рубрики:
под рубрикой е) общественная безопасность стоят: полиция и пра-
восудие, под рубрикой ж) защита — мы опять находим какую-то су-
хопутную и морскую полицию. Интересно знать, в каком отношении
будут находиться между собою обе эти полиции? Об этом записка
благоразумно умалчивает. В той же записке под рубрику з) финансы
отнесены лишь подати и их взыскание, т. е. собирание доходов, рас-
ходы же отнесены под рубрику а) статистика. 'Составители про-
екта никогда, по-видимому, не слыхали, что общественные расходы
принадлежат к области общественных финансов и что, напротив,
взыскание податей скорее должно быть отнесено к области поли-
цейской, чем финансовой службы. Заведование путями сообщения, в
том числе железными дорогами и пароходными сообщениями, под-
ведено под рубрику д) общественные сношения, а содержание и сбе-
режение топлива для железных дорог, пароходов и т. п. отнесено под
рубрику б) содержание, распределение и сбережение естественных
продуктов почвы и т. п.
Точно такие же промахи, такое же смешение разнородных и
разъединение однородных функций мы находим и в брюссельской
записке, например под рубрику «гигиены и общественного здравия»
отнесены «все меры, клонящиеся к улучшению здоровья народонасе-
ления», и в то же время распределение воды в городах, содержание
водопроводов, очистка городских нечистот и т. п. — обязанности, от-
носящиеся к области городской гигиены, отнесены брюссельскими
550
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
законодателями под рубрику «общественных работ». Под эту рубрику
свалена вообще масса служб самых разнообразных: санитарных, по-
лицейских, строительно-технических и т. п. Управление обществен-
ными работами заведует путями сообщения, почтами, телеграфами,
устройством гаваней и рейдов, освещением, очисткой и ремонтом
улиц, газовыми заводами и т. п. Устройство же и содержание обще-
ственных прачечных, пекарен, скотобоен, мирских запасных магази-
нов, музыкальных консерваторий, театров и т. п. составляет особый
вид общественной службы, отличный и от «гигиены и общественно-
го здравия» и от «общественных работ». При этом замечательно еще,
что тут под одну и ту же категорию подводится устройство консерва-
торий и скотобоен, театров и общественных бань, запасных мирских
магазинов и прачечных, как будто и баня, и театр, и консерватория,
и скотобойня — вещи совершенно однородные! К администрации
финансов брюссельская записка, подобно женевской, относит одно
только «заведование общественными доходами». Устройство обще-
ственных базаров и рынков, доков, складов и пр. должно состав-
лять, по мнению брюссельского проекта, особый род общественной
службы, отличный от всех предыдущих. Точно так же в особый род
службы возведено покровительство сиротам, найденным или остав-
ленным родителями детям, помешанным — одним словом, всем, кто
не может о себе заботиться сам и лишен «своих естественных по-
кровителей». Вообще все, что обыкновенно относится к ведомству
полиции, в брюссельском проекте изъято из сферы ее деятельности
и совершенно произвольно разбито на несколько самостоятельных
родов общественной службы, не имеющих, по-видимому, между со-
бою никакого соотношения.
[П]
Однако как ни велик хаос классификаций общественных служб
в обеих записках, эта классификация представляет во всяком случае
не более как плохую копию с классификации общественных служб
современных нам обществ. Потому для того, чтобы определить тот
существенный признак, который отличает общественную службу от
общеполезной работы вообще, нам нужно только уяснить истинный
смысл понятия об общественной службе в данном обществе. Все те
разнообразные общественные отправления, которые анархисты
Анархическое государство
551
подводят под категорию общественной службы, все они составляют
в своей совокупности то, что в данном обществе называется государ-
ственным и общественным управлением. Слово управление — рав-
нозначаще слову власть. Всякое управление, хотя бы его объектом
были водосточные трубы, предполагает власть.
И действительно, разбирая все только что перечисленные нами
категории общественных служб, проектированных анархистами, вы
убедитесь, что все они не имели бы никакого практического смысла,
если бы им не была присуща некоторая доля власти. Мы уже не будем
говорить о законодательстве, полиции, юстиции и войске, но возьми-
те хоть «службу по гигиене и общественному здравию», может ли она
удовлетворительно решить свою задачу, если она не будет облечена
властью принуждать людей подчиняться тем или другим требовани-
ям общественной и частной гигиены?
Служба по общественному образованию (соответствующая тому,
что в современном обществе называется министерством народного
просвещения) теряет всякий смысл, если лица, отправляющие ее, не
будут иметь права принуждать учителей школы и родителей подчи-
няться известным, для всех обязательным программам элементарно-
го обучения, если они лишены будут власти контролировать педаго-
гическую деятельность и направлять ее к осуществлению той высшей
цели, к которой должно стремиться общественное воспитание с точ-
ки зрения принципов социальной революции.
Трудно себе также представить, в чем может заключаться заведо-
вание путями сообщения, почтами и телеграфами, если люди, заве-
дующие ими, не будут иметь власти установлять правила и делать рас-
поряжения, обязательные для всех граждан, желающих пользоваться
почтой, телеграфами, сухопутными и морскими сообщениями?
Какой смысл могло бы иметь установление общих мер, весов и
монет, если бы те, которые их установляют, не имели власти делать
их для всех обязательными, не дозволяя к употреблению и изъемля
из обращения фальшивые весы и меры и фальшивые монеты?
Мало того, даже чисто статистические работы, раз они возведены
в общественную службу, необходимо предполагают, с одной сторо-
ны, что лица, заведующие ими, имеют право и власть требовать от
граждан все нужные для их работ статистические сведения и матери-
ны, с другой — что граждане обязаны доставлять их им без фальши
и утайки.
552
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Вообще невозможно себе представить ни одной такой обще-
ственной службы, которая могла бы осуществиться без атрибута вла-
сти. Власть — это ее постоянный, наиболее существенный элемент,
это тот характеристический признак, который отличает ее от всякой
общеполезной работы вообще. Едва только какая-нибудь общеполез-
ная работа возводится в общественную службу, как она становится
властью (конечно, властью в пределах своей деятельности), а люди,
отправляющие ее, — людьми власти. При этом решительно все рав-
но, будут ли эти люди по собственному призванию отправлять ту или
другую общественную службу, или их будет назначать какая-нибудь
верховная власть, община, федерация, законодательное собрание
ит. п.
Теперь мы без труда можем понять, почему анархисты не могли
дать точного определения термину общественная служба, почему
они так тщательно скрывали тот существенный признак, который
отличает ее от полезной работы вообще. Скажи они прямо, без ви-
ляний и двусмыслиц, что обыкновенно подразумевается и что не-
обходимо должно подразумеваться под общественной службой, — и
для всех стало бы вполне очевидным, что их проекты организации
общественной службы сучъ не что иное, как проекты организации
общественной власти. Отрицать власть в принципе и в то же время
сочинять проекты организации власти — это, разумеется, не совсем
последовательно. И вот, чтобы замаскировать эту непоследователь-
ность, они и решились прибегнуть к фальсификации понятия обще-
ственной службы.
Однако эта фальсификация лишь на минуту могла замаскировать
бьющую в глаза непоследовательность. Анализируя в подробностях,
как и кем будут отправляться общественные службы, составители
брюссельской записки увидели себя в необходимости торжественно
сознаться, что службы эти, в их совокупности, составляют в сущности
то, что называется государством, и что, следовательно, в своей за-
писке они хотели только представить проект организации будущего
государства.
«Разве мы можем не называть государством, — говорят они, — эту
свободную группировку, если цель ее заключается именно в приведе-
нии в действие, при помощи администрации, специально для этого
назначенной, тех отраслей общественной службы, которые составля-
ют главную функцию государства?» (стр. 21).
Анархическое государство
553
Но как же это? Анархисты, антигосударственники пишут проекты
организации государства? Значит, они признают его необходимость?
Да, логика, здравый смысл, эти исконные враги всякой анархии, за-
ставили их волей-неволей сделать это признание.
И признание это так замечательно, что мы приводим его цели-
ком, с буквальной точностью. Читая его, наши читатели не должны
забывать, что оно вышло из среды анархической секции Интернаци-
онала, предполагалось для конгресса анархистов и что заграничные
анархисты отнеслись к нему вообще (за весьма немногими исключе-
ниями) довольно сочувственно.
«Как? — восклицают брюссельские анархисты, — если данное
учреждение (государство) всегда было организовано дурно, если
' ч оно всегда служило лишь средством для эксплуатации, следует ли из
. этого, что его надо уничтожить, в то же время признавая необходи-
мость восстановить его на началах более соответствующих новым
понятиям?
Если общественное обучение до сих пор имело лишь целью рас-
пространять в массах предрассудки и в то же время доставлять приви-
легированным классам орудие притеснения и эксплуатации, следует
ли из этого, что общественное обучение должно быть отменено?
Если промышленность до сих пор служила лифь для большего
. обеднения бедняка и большего обогащения богатогЬ, разве следует
поэтому проповедовать уничтожение промышленности?
Еще недавно рабочие, видя, что заменившие их машины вытесня-
ют их из мастерских, враждовали против машин и ломали их. Война
машинам! — кричали они устами луддитов360. Теперь они поняли,
что машина — вещь полезная и даже необходимая для общества, ко-
торое не может иначе существовать, как производя в больших раз-
мерах, и они кричат: машины должны быть наши! Что же? Государ-
ство есть машина; это — орудие, совершающее (?) большие отрасли
общественной службы. Подобно всем машинам, и эта машина не-
обходима для больших размеров современного производства и для
больших размеров обращения продуктов этого производства. По-
добно всем прочим машинам, существование и этой машины было
гибельно для рабочих; до сих пор она действовала исключительно
в интересах привилегированных классов. Чтобы положить конец
этому, рабочие должны овладеть этой машиной. Но, овладевая ею,
надо внимательно присматриваться: не следует ли в этой машине
554
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
произвести некоторые важные изменения, чтобы она никого не
поранила... Произведя эти изменения, мы можем сказать: рабочие,
машина должна быть нашей, государство должно принадлежать
нам!» (стр. 21, 22, 23).
Итак, сами анархисты сознают, что требовать уничтожения госу-
дарства так же дико и нелепо, как и требовать уничтожения машин.
Нет, говорят они, не уничтожать мы его должны, мы должны овладеть
им, вырвать его из рук привилегированных классов и передать его в
руки рабочих, из орудия эксплуатации и консерватизма превратить
его в орудие социальной революции!
Но зачем же они в таком случае продолжают называть себя анти-
государственниками и анархистами? Составители брюссельской за-
писки с похвальной откровенностью отвечают на этот вопрос таким
образом: «Мы удерживаем за собой кличку анархистов, потому что
слово «анархия» внушает ужас буржуазии и потому что оно нам нра-
вится» (стр. 23)..
Вот это по крайней мере чистосердечно. Если бы на буржуазию
наводило ужас слово дурак, они называли бы себя дураками, подоб-
но тому как называли себя сволочью (гезами) нидерландские инсур-
генты, как называют себя вигами^ английские либералы. Анархия
для них не более как условный ярлык, лишенный всякого внутренне-
го смысла, ярлык, который они наклеили на свое знамя единственно
только для того, чтобы запугать буржуазию, и который, однако же, их
ровно ни к чему не обязывает.
Ввиду такого категорического признания мы решительно не мо-
жем понять, зачем это понадобилось составителям брюссельской за-
писки доказывать — и доказывать в ущерб здравому смыслу, — буд-
то проектируемое ими государство будет совсем не архия (власть),
а анархия (безвластие), что это будет анархическое государство
(т. е. государство антигосударственное). Анархическое государство...
можно ли подобрать более несообразное сочетание слов; ведь это
все равно что сказать архическая анархия, безвластная власть
или властное безвластие} Но если сочетание слов несообразно, то
еще несообразнее должна быть та аргументация, которая старается
оправдать его. Действительно, желая уверить «своих друзей анар-
хистов» в возможности существования анархического государства
авторы брюссельской записки рассуждают таким образом: «Суть
власти, конечно, состоит не в акте исполнения принятых решений,
Анархическое государство
555
исполнения вотированных законов, не в управлении (а как же можно
управлять без власти?) разными видами общественной службы... а в
акте составления закона и сообщения ему обязательной силы. Но за-
конодательство может вовсе не принадлежать государству (?), вовсе
не входить в число прав, ему присвоенных; законы могут быть воти-
рованы непосредственно в общинах...» (стр. 23 и 24).
Что это? Шутят люди или говорят серьезно?
Если они говорят серьезно, то зачем же они говорят такие глупо-
сти? Неужели они не понимают, что передать законодательную власть
общинам — значит передать им одну из главнейших функций госу-
дарства, иными словами — не разрушить государственную власть, а,
напротив, создать из каждой общины самостоятельное государство.
Неужели, наконец, они в самом деле думают, что «вся суть» госу-
дарственной власти заключается в праве издавать законы, т. е. в за-
конодательной власти? Но какой же смысл могло бы иметь это право,
если бы рука об руку с ним не шло право принуждать к исполнению
«принятых решений», «вотированных законов», т. е. если бы рядом с
властью законодательной не стояла власть исполнительная? Раз они
допустили в своем государстве последнюю власть, они неизбежно
должны признать и необходимость авторитарного государства.
Им угодно называть это авторитарное государство государством
анархическим. Ну что же, пускай себе называют; мы знаем уже, что
слово анархия имеет для них лишь чисто условное значение. По-
смотрим же теперь, в какие формы должно (по их проектам) вопло-
титься это анархическое государство, какие принципы должны лечь
в его основу и насколько оно может быть революционно, т. е. насколь-
ко оно может содействовать практическому осуществлению в жизни
идей социальной революции.
[ИЦ
По мнению женевской записки, в основу анархического государ-
ства должен лечь федеративный принцип, оно должно представлять
собою не более как свободную федерацию свободных и совершенно
самостоятельных общин, которые в свою очередь суть не что иное,
как «добровольные союзы производительных групп».
Таким образом, «производительные группы», т. е. группы рабочих
известной профессии, живущих на известной территории, составля-
556
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ют как бы ячейку будущего государства; союз этих групп образует
общину; союз общин — федерацию или государство.
Какие именно общественные службы должны входить в область
деятельности государства (федерации) и какие в область общины и
«производительной группы», женевская записка не дает на этот во-
прос точного и обстоятельного ответа. Очевидно, ее составители
если и имели на этот счет какие-нибудь представления, то только
очень смутные и неопределенные. Основываясь, однако, на том, что
их община должна представлять собой вполне свободный и неза-
висимый союз «производительных групп», можно предполагать,
что она будет пользоваться самой широкой автономией во всем,
что касается ее внутреннего управления, ее общественного и эко-
номического благоустройства, иными словами, что большая часть
общественных служб будет находиться в ее исключительном заведо-
вании. Действительно, мы читаем, например, в одном месте записки,
что «производство, распределение и обращение товаров (т. е. самые
важные функции народной жизни) будут определяться, ограничи-
ваться и регулироваться группами самих производителей». В другом
месте говорится, что охранение общественной безопасности в пре-
делах общины должно всецело принадлежать последней. «Община
же должна заботиться об общественном здоровье, наблюдать за об-
манами, могущими иметь место на рынках, а также наблюдать за со-
блюдением гигиенических правил, касающихся мастерских, заводов
и фабрик всех родов».
Вообще из функций экономических и функций общественного
управления на федерацию возлагается лишь наблюдение за путями
сообщения и за передвижением товаров из общины в общину, равно
как и междуобщинная полиция. Отправление же всех прочих обще-
ственных функций предоставляется самой общине. Только по вопро-
су об общественном воспитании сделана важная уступка в пользу
государства. Государству поручается «общее руководство всего, что
касается обучения», равно как и выработка общей элементарной про-
граммы образования, обязательной для всех общин.
Не будь этой непоследовательности, непоследовательности, за-
ставившей составителей записки признать в одно и то же время и
необходимость полной автономии общин, и необходимость «госу-
дарственной централизации преподавания и программ», государ-
ство, по идеалу женевских анархистов, было бы вполне и безуслов-
Анархическое государство
557
но децентрализационным. Между составляющими его общинами не
существовало бы никакого органического единства, так что каждая
община, взятая сама по себе, составляла как бы самостоятельное и
совершенно независимое государство в государстве, т. е. в так назы-
ваемой общинной федерации.
Понятно, что подобная общинная федерация, лишенная всякой
реальной силы, представляющая собой не более как средний итог,
средний вывод из всех входящих в ее состав общинных единиц, не
могла бы оказывать на последние никакого существенного влияния;
напротив, она сама находилась бы под постоянным их давлением и
вся ее деятельность сводилась бы лишь к некоторому обобщению и
регулированию их единичных деятельностей. Следовательно, по су-
ществу своему это федеративное государство должно бы было иметь
чисто консервативный характер и его задача заключалась бы не в
разрушении и пересоздании того, что есть, а лишь в охранении и
защите существующего, насколько это существующее признается
и поддерживается той или другой общиной.
Революционно-социалистический характер могут иметь лишь об-
щины как непосредственные устроители и полнрвластные распоря-
дители своей внутренней жизни, своего общественного и экономи-
ческого быта.
Но при каком же условии они действительно будут иметь этот ха-
рактер? Очевидно, только при том условии, когда все или по крайней
мере значительное большинство лиц, входящих в общинный союз, в
союз производительных групп, будет проникнуто революционными
принципами, когда оно будет ясно понимать задачи рабочего социа-
лизма, глубоко и искренно желать их практического осуществления.
Необходимо притом, чтобы подобное условие имело место во всех
или по крайней мере в значительном, в подавляющем большинстве
общин. В противном случае осуществление социальных принципов
в революционизированных общинах будет встречать постоянное
противодействие со стороны общин консервативных. Если перевес
материальной силы будет на стороне последних, противодействие
это выразится в открытой борьбе, борьбе, которая неизбежно долж-
на окончиться победой старого порядка над новым, традиции — над
идеалом. Если же силы будут распределены более или менее равно-
мерно, так, что открытая борьба не в состоянии будет дать никаких
положительных результатов, то совместное существование двух про-
558
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тивоположных общественных начал неизбежно должно привести к
постепенному изуродованию и окончательному вырождению того
начала, которое не успело еще пустить глубокие корни в душу исто-
рического человека, с которым он еще не успел сжиться, к которому
он еще не успел приурочить мысли, интересы и потребности своей
природы, т. е. начало социально-революционное.
Такая политическая форма, проектируемая женевскими анархи-
стами, может только тогда повести к социальной революции, когда
весь народ или подавляющее большинство его проникнется идеями
рабочего социализма и страстным желанием осуществить эти идеи
на практике. Пока же не случится этого, их государство будет на-
столько же (если не больше) консервативно, как и нынешнее, и их
революция будет иметь чисто политический характер.
Но когда же это может случиться, да и может ли вообще когда-
нибудь случиться при существующем консервативном государстве?
Самые решительные, самые преданные анархисты допускают эту
возможность лишь в очень и очень отдаленном будущем. Что же де-
лать до тех пор? Ждать и не отваживаться на открытую борьбу с суще-
ствующим порядком вещей, отлагать дело революции в бесконечно
долгий ящик. Но в нашей ли это власти?
Составители брюссельской записки отвечают на этот вопрос
утвердительно. «Государственная организация снизу вверх, — гово-
рят они, и говорят совершенно справедливо, — предполагает полную
группировку рабочих в ремесленные общества, но надо признаться,
что эта группировка и в среде собственно промышленных рабочих
едва лишь началась; что же касается земледельческих рабочих, то
аналогичные примеры мы видим лишь в Англии да в Испании с по-
следнего времени. Пройдет немало времени, пока движение настоль-
ко разовьется и окрепнет, чтобы создать общину в общине, государ-
ство в государстве».
«А между тем буржуазия разлагается; все буржуазные государства
более или менее приближаются к банкротству; законное нетерпение
волнует пролетариат больших городов и больших промышленных
центров, так как жажда справедливости в нем слишком сильна, чтобы
выжидать, пока весь пролетариат, при обычном медленном ходе дел,
дорастет до него в умственном отношении; рабочий класс в иных
странах, а именно в Англии и Германии, следует по политическому
пути, который ведет его сегодня посредством легальных мер, но зав-
Анархическое государство
559
тра, быть может, посредством мер революционных, не к разрушению
существующего государства, организованного сверху вниз, а к захва-
ту его в свои руки и к употреблению громадной централизованной
силы, находящейся в его распоряжении, на дело эмансипации про-
летариата; если это явление будет иметь место среди одного из этих
народов, оно может отозваться потрясением и других...».
Ввиду всего этого не может ли иметь место, спрашивают состави-
тели брюссельской записки, такой случай, что, прежде чем организа-
ция рабочего класса в ремесленные общества получит достаточное
развитие, «обстоятельства принудят пролетариат больших городов
установить коллективную диктатуру над остальным населением
и сделать это в продолжение революционного периода, достаточно
долгого для того, чтобы устранить все препятствия, лежащие на пути
к освобождению рабочего класса».
«Для нас очевидно, — продолжает записка, — что в этом случае
одной из первых мер, которую придется принять этой коллективной
диктатуре, будет захват всех видов крупной общественной службы,
экспроприация в интересах общей пользы всех компаний, владею-
щих железными дорогами, рудниками, каналами, пакетботами, боль-
шими металлургическими заводами, и объявление всего их имуще-
ства, орудий, машин, построек, земли и прочего государственной
собственностью...». Таким образом, «все большие предприятия, все
отрасли крупной общественной службы должны будут очутиться в
руках государства, и притом не того федеративного государства, ко-
торое организовано снизу вверх свободной федерацией общин, но
государства авторитарного, образовавшегося сверху вниз, гово-
ря прямо — государства диктатурного» («Общественная служба»,
брюссельская записка, стр. 25-27).
Итак, умные анархисты не только признают необходимость, но
считают дажесовершеннонеизбежнымдйтоДитд/л/о-диктдторское
государство в том по крайней мере случае, когда насильственный
переворот опередит ход легального прогресса, опередит мирную
революцию, совершающуюся под влиянием социалистической про-
паганды в чувствах, понятиях, идеалах, привычках и традициях боль-
шинства народа. Но ведь этот-то случай и имеют в виду социалисты-
революционеры, ведь на него-то они и рассчитывают; следовательно,
установление авторитарного государства должно быть ближайшей
и непосредственной целью всех их стремлений.
560
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Но если это так, то задача революционера, желающего уяснить
себе общественную организацию, долженствующую на другой день
после революции заменить данную дореволюционную организацию
общества, сводится к определению функций деятельности автори-
тарного государства и отношения его к различным общественным
элементам.
Только при помощи этого государства, по словам брюссельской
записки, может быть осуществлена социальная революция в ближай-
шем будущем, следовательно, на нем только одном и должно теперь
сосредоточиться внимание всех тех, которые, подобно составителям
этой записки, понимают, что «пролетариат больших городов и боль-
ших промышленных центров... не может выжидать, пока весь осталь-
ной пролетариат, при обычном медленном ходе дел, дорастет до него
в умственном отношении, которые понимают, что организация снизу
будет более или менее далеким результатом социальной революции,
а не пунктом ее отправления и сигналом к ней» (стр. 26).
Но тут мы опять натыкаемся на противоречие. Составители запи-
ски признают, что, по всей вероятности, отправным пунктом социаль-
ной революции будет не государство анархическое, а авторитарное,
и в то же время, разбирая вопрос о том, «что должен будет предпри-
нять пролетариат на другой день после своей победы?»*, рекомендуют
ему государство анархическое. Но что же он будет делать с этим го-
сударством, когда оно по существу своему антиреволюционно, когда
оно вместо того, чтобы централизировать в его руках всю ту силу,
которая ему необходима для осуществления идей социализма, децен-
трализирует ее, т. е. раздробляет, а следовательно, ослабляет ее?
Но, может быть, они смотрят на свое анархическое государство
только как на некоторый отдаленный идеал будущего, как на такую
общественную форму, которая должна, так сказать, завершить, а не
служить практическим средством осуществления социальной рево-
*По смыслу обеих записок фраза «на другой день после победы пролетариа-
та» совсем не означает окончательного торжества новых общественных начал
над старыми, полного и всестороннего осуществления в жизни социалистиче-
ского идеала. Например, под «победой пролетариата» подразумевается только
та победа, которую он одержит над политической силой современного госу-
дарства, та победа, которая, сделав его хозяином своей судьбы, откроет ему воз-
можность приступить к постоянному пересозданию исторического общества
сообразно с потребностями и интересами трудящейся массы.
Анархическое государство
561
люции? Действительно, брюссельская записка прямо говорит, как мы
это видим, что организация государства снизу (т. е. образование того,
что она называет анархическим государством) будет более или менее
далеким последствием социальной революции...
Однако же, когда она приступает к анализу различных функций
этого государства, она приписывает ему такого рода деятельности,
которые прямо указывают на его революционный характер. Так, на-
пример, она возлагает на обязанность общины «выкуп недвижимых
имуществ у их нынешних собственников или в форме прямой вы-
платы, или заявляя, что всякая плата, вносимая за квартиры, будет
считаться выкупным взносом за собственность до тех пор, пока не
окупится сполна вся ее стоимость». На общину же возлагается обязан-
ность служить «посредницей между производством и потребителями
в тот период, когда еще предполагается существующим» институт
торговли, кредита, денег, индивидуальной собственности и вообще
большей части экономических учреждений старого, исторического
общества. Ей же поручаются «общественная благотворительность и
общественное призрение», причем круг деятельности последнего
состоит главным образом в покровительстве сиротам, найденышам
или детям, оставленным родителями, — одним словом, всем, кто не
может сам о себе заботиться и лишен своих естественных покрови-
телей (стр. 7).
Подобного рода деятельность, очевидно, предполагает существо-
вание семьи старого общества, существование имущих и неимущих.
Наконец, если мы вспомним, что брюссельская записка вводит в число
общественных служб анархического государства полицию и уголов-
ное правосудие, что она, следовательно, предполагает существование
преступлений и необходимость карательных мер, то для нас будет
совершенно ясно, что она, подобно женевской записке, смотрит на
свое государство не как на один из далеких результатов социальной
революции, не как на ее окончательное завершение, а как на бли-
жайшее средство для ее осуществления, как на один из практических
способов общественного переустройства. Оно будет, судя по характе-
ру его «общественных служб», функционировать в переходное время,
т. е. в тот именно подготовительный период, который начнется с того
Дня, как пролетарий захватит власть в свои руки, и до того момента,
когда коммунистические начала окончательно восторжествуют над
началами старого общества, когда из условий общественной жизни
562
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
и из мира человеческих понятий, идеалов, чувств, традиций будут вы-
теснены безвозвратно все следы данного экономического порядка,
данных, исторически сложившихся привычек и воззрений.
А между тем сама же брюссельская записка признает, что в этот
подготовительный период, в период борьбы старого мира с новым,
пролетариат должен быть облечен «диктаторской властью» и что
одной из первых мер, которую придется принять этой коллективной
диктатуре, будет захват всех видов крупной общественной службы,
«экспроприация в пользу государства» «всех компаний, владеющих
железными дорогами, рудниками, каналами и т. п., их имуществ, ору-
дий, машин, земель и т. п.». Очевидно, что эта экспроприация, кото-
рая должна будет по логике вещей распространиться и на орудия,
машины, земли и т. п., находящиеся в руках частных лиц, послужит
отправным пунктом экономической реорганизации общества.
Как поступит государство с экспроприированными землями? Оно
может или обратить их в свою собственность, или передать их в соб-
ственность крестьянским общинам*.
Но как бы то ни было, станет ли государство само заниматься экс-
плуатацией земель в обширных размерах, или оно будет сдавать их
мелкими участками во временное владение рабочих артелей и ассо-
циаций, или же, наконец, предоставит в собственность общинам, во
всяком случае определение условий обработки и пользования этими
землями, условий производства и распределения продукта будет за-
висеть всецело от него одного. То же самое можно сказать о заводах,
’По мнению брюссельской записки, «в странах, где господствует крупное
сельское хозяйство, где значительные пространства земли подвергаются общей
систематической обработке или по крайней мере входят в состав одного владе-
ния и захватывают нередко несколько общин, в странах, где вместе с тем исто-
рические традиции выработали в народе взгляд на землю как на национальную
собственность,— в этих странах почти наверное можно сказать, что поземельная
собственность сделается непосредственной собственностью всего народа (т. е.
государства), а не общин (например, в Англии). В тех странах, где большая часть
земли (например, в Североамериканских] штатах) и до сих пор еще составляет
собственность государства, нам кажется очевидным... вопрос тоже будет решен
в смысле обращения земли в собственность нации. Что же касается стран, где
господствует мелкое хозяйство и мелкое землевладение, здесь вопрос, по всем
вероятиям, будет решен скорее в смысле передачи поземельного имущества об-
щинам,- при этом останется только впоследствии произвести более или менее
равномерное распределение земель между различными общинами, принимая
за основание пространство и цельность остальных участков» (см. брюсс. зап.,
стр. 44-45).
Анархическое государство
563
фабриках, рудниках и всех вообще орудиях производства, экспро-
приированных государством и предоставленных им в пользование
рабочих ассоциаций. Следовательно, факт экспроприации (как бы
ни было поступлено с экспроприированным имуществом) сделает
государство полным хозяином в деле организации труда и распре-
деления его продуктов, во всех отраслях промышленности, на всех
пунктах подвластной ему территории.
Когда оно, пользуясь своими материальными средствами и нрав-
ственными силами, введет наконец повсеместно такую организацию
труда, которая вполне будет соответствовать интересам рабочих
масс, т. е. идеалам коммунизма, тогда, и только тогда, будут «устра-
нены все препятствия, лежащие на пути к освобождению рабочего
класса» (стр. 21), — и только тогда, по словам брюссельской записки,
может начать функционировать анархическое государство.
Но ведь тогда уже не будет существовать ни индивидуальной соб-
ственности, ни семьи (как необходимого ее постулата), ни кредита,
ни денег, ни менового обращения товаров, не будет существовать и
никаких поводов к преступлениям, не будет надобности в каратель-
ном правосудии, ни в тюрьмах, ни в жандармах; следовательно, почти
все те общественные службы, которые в настоящее время брюссель-
ские и женевские прожектеры возлагают на общину, потеряют всякое
raison d’etre. Мало того, раз коммунистическая система производства
и потребления будет осуществлена в практической жизни, раз обще-
ственное воспитание, руководимое государством, вполне проникнет-
ся духом и принципом этой системы, как уже и самое понятие об
общественной службе утратит всякий разумный смысл.
Мы уже показали выше, что никакая общественная служба немыс-
лима без власти, без принуждения-, что именно этот-то элемент вла-
сти и принуждения и составляет тот характеристический признак,
который выделяет представление о ней из представления об «обще-
полезной работе» вообще. Но при полном осуществлении в жизни
идеи братства, равенства, при устранении «всех препятствий, лежа-
щих на пути к освобождению» человечества от ярма экономическо-
го рабства, эксплуатации и конкуренции, не может быть более речи
о власти и принуждении.
Следовательно, будущий строй общества исключает самое понятие
об общественной службе. Что же касается до «переходного времени»,
До того революционного периода, через который придется пройти
564
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
современному историческому обществу, прежде чем оно воплотит в
жизнь коммунистические идеалы, то в этот период, по словам самой
же брюссельской записки, должна иметь место лишь «коллективная
диктатура», т. е. государство централистическое и авторитарное, го-
сударство, которое одно только и может (опять-таки, говоря словами
брюссельской записки) «устранить все препятствия, лежащие на пути
к освобождению рабочего класса».
Какой же после этого имеет смысл анархическое государство,
проектированное брюссельскими и женевскими законодателями?
Как идеал будущего оно не выдерживает ни малейшей критики, так
как оно исключительно приноровлено к условиям данного, совре-
менного нам исторического общества, так как оно предполагает и се-
мью, и индивидуальную собственность, и мену, и деньги, и полицию,
и тюрьмы, и войско, и жандармов. Какой же это идеал? Помилуйте!
Ведь это только новая оболочка для старого содержимого!
Как переходная форма от старого порядка к новому оно еще
меньше годится, потому что, децентрализируя общины, ослабляет
силу революционного пролетариата и до бесконечности затрудня-
ет его борьбу «с препятствиями, лежащими на пути к освобождению
рабочего класса».
Чем децентрализованнее государство, чем более раздроблены и
разъединены правящие силы, тем оно консервативнее, — это азбуч-
ная истина государственной науки. Буржуазия давно уже освоилась с
этой истиной, и потому все ее наиболее проницательные публици-
сты и экономисты, начиная от Прудона и кончая каким-нибудь Жи-
рарденом362 и Дюпон-Вайтом363, являются ярыми защитниками пра-
вительственной децентрализации, апостолами и пропагандистами
пресловутого принципа «государственного невмешательства». Они
понимают, что, чем децентрализованное государство, тем больше
преобладают местные, индивидуальные, эгоистические интересы над
интересами общечеловеческими и, следовательно, тем ему труднее
осуществлять какие бы то ни было радикальные реформы, пресле-
дующие последние в ущерб первым.
Составители брюссельской записки тоже это понимают, но они,
к несчастью, не умеют быть последовательными: признав, с одной
стороны, необходимость установления в период борьбы новых об-
щественных начал со старыми государства авторитарного, они, с
другой стороны, рекомендуют для того же «переходного времени»
Анархическое государство
565
свои прожекты анархического государства. При этом как у них, так
отчасти и у женевцев идеал этого анархического государства пред-
ставляется каким-то уродливым гермафродитом, чем-то средним
между идеалом анархии и государственности. Они возлагают на него
весьма важные общественные службы по народному образованию,
по обмену товаров между общинами, экспроприации и эксплуатации
земель, рудников, путей сообщения и в то же время предоставляют
общине полную внутреннюю автономию, как будто исполнение по-
добных общественных служб совместно с полной общинной автоно-
мией, как будто последняя совместна с правом государства руково-
дить общественным образованием, заведовать почтами, телеграфами
и всеми путями сообщения, сухопутными и морскими, военными
силами, содержать свою полицию и своих жандармов, иметь свою
государственную собственность, наблюдать за обращением товаров
и т. п.!
Этот гермафродитизм анархического государства, это видимое
противоречие принципов, лежащих в его основе, логически обуслов-
ливается тем ненаучным, произвольным методом, при помощи кото-
рого оно строилось.
Составители записок вместо того, чтобы начать сначала, т. е.
с той «отправной точки», которой, по мнению, брюссельской за-
писки, должно быть государство авторитарное, социалистически-
революционное, и затем показать, как постепенно, по мере «устране-
ния препятствий, лежащих на пути к освобождению рабочего класса»,
это государство будет вырождаться в общину, коммуну, как одна за
другой будут отпадать от него различные общественные службы и
как наконец политическая организация общества сольется с его эко-
номической организацией и совершенно поглотится ею, — вместо
того они, взяв «за исходную точку зрения современный порядок ве-
щей, настоящие роды общественной службы», некоторые из отраслей
этой службы совсем исключили, некоторые прибавили, и из этого
винегрета они состряпали свой проект организации общественной
службы в будущем обществе, проект, представляющий какую-то
странную амальгаму того, что есть, с тем, что, по их мнению, долж-
но быть. Отрывки настоящего с отрывками будущего, отдаленный
идеал и рядом грубый эмпиризм, жандармы, тюрьма, войско, личная
собственность, семья и рядом — регулирование производства и рас-
пределение товаров производительными группами, какие-то «тор-
566
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
говне агентства», полная автономия общины, автономия личности
и т. п. — все это произвольно сбито в одну кучу.
Понятно, что подобная куча не может представлять никакого ор-
ганического единства, и, разбирая составные ее части, вам приходит-
ся постоянно спрашивать себя: какая волшебная сила ухитрилась свя-
зать их воедино и подвести под один общий ярлык — анархическое
государство?
ВОЗМОЖНА ЛИ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
В РОССИИ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ?
Революционеры-реакционеры дают на этот вопрос, как мы уже го-
ворили в прошлом номере364, отрицательный ответ. Они употребляют
все свои старания, они из кожи лезут, чтобы, во что бы то ни стало,
убедить молодежь в несвоевременности, а потому и совершеннейшей
бесполезности и даже вредности всякой революционной попытки,
всякого взрыва при данных условиях нашего общественного развития.
«Мы еще не с о з р е л и, мы еще не созрели, — надо ждать, надо
ждать!» — поют они на разные тоны и лады. И если бы III Отд. собств. е.
и. в. канцелярии назначило премию за лучшее рассуждение на тему «о
невозможности в настоящее время социальной революции», то, конеч-
но, эту премию получили бы не писатели буржуазно-крепостнической
прессы, не Катковы365, Краевские366, Мещерские367 и т. п., а они, они —
революционеры-реакционеры. Они заслужили бы ее не убедительно-
стью доказательств, которые у них вообще не отличаются особенною
основательностью, не здравым смыслом, не логикою, — а тем «рвением
не по разуму», тою «змеиною хитростью», которые они в них обнару-
живают. О, да, они очень хитры! Гораздо хитрее реакционеров-буржуа.
Последние в доказательство невозможности революции приводят
обыкновенно аргументы, противоречащие всякой очевидности, аргу-
менты, над которыми они сами же в душе смеются и которым в на-
стоящее время никто не придает никакого значения. Они говорят,
например, будто народ одержим какою-то беспредельною любовью и
преданностью царю, будто ваше государство могучая живая сила, буд-
то оно глубоко вросло своими корнями в недра нашего общественно-
го организма, будто мы, революционеры, витаем где-то в облаках и не
имеем под ногами никакой твердой почвы, будто ваш голос — голос
вопиющего в пустыне и т. д. Исходя из этих безусловно ложных до-
сылок, они приходят к тому заключению, что при данных условиях в
России просто немыслима никакая революционная деятельность, что
если бы даже она была мыслима, то все-таки не может привести ни к
какому практическому результату и что поэтому заниматься ею могут
лишь ограниченные и ослепленный фанатики.
Революционеры-реакционеры очень хорошо понимают всю не-
состоятельность подобных аргументов, они понимают, что моло-
дежь, верующую в свои силы, молодежь, готовую на всякие жертвы
568
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ради народного блага, что ее не остановишь и не охладишь тем,
что будешь нелепо преувеличивать важность и значение ее врагов,
что ее не запугаешь никакими опасностями, что она не отступит ни
перед каким риском, как бы ни был он велик, если только он пред-
ставляет хоть один шанс на успех. Они понимают все это, и пото-
му они держатся относительно ее совершенно другой тактики, чем
реакционеры-буржуа. Они, видите ли, вполне согласны с нами, что
«внезапный революционный взрыв несравненно более удобен в Рос-
сии, чем где бы то ни было в современном цивилизованном мире».
Вместе с нами они признают, что «строй российской империи — чи-
сто механический; в ней органической связи между элементами го-
сударства не существует; как в сороковых годах прошлого столетия
возможны были при полном равнодушии общества несколько после-
довательных дворцовых революций, так невозможность их и теперь
доказать трудно»368.
«Представим себе, — продолжают они далее, — человек тысячу
(или даже менее) энергических революционеров, которые в данную
минуту захватывают всех высочайших лиц и главных начальников
четырех-пяти главных пунктов России; эта горсть людей сделается
временно властью. Действие войск будет парализовано захватом на-
чальников. Все войска захваченных местностей будут немедленно
переформированы, причем из надлежащих личностей составятся
новые полки с новыми начальниками. Общество, лишенное всякой
политической инициативы, и не посмеет протестовать в думах, в
земских собраниях или в какой бы ни было коллективной форме.
Можно будет издать какие угодно декреты, и, если дело будет сделано
умеючи, сопротивление никогда не может быть значительно. Итак
революция будет совершена...»
Видите ли, как счастие близко и как оно возможно! Тысячу, —
только тысячу, «или даже менее», энергических революционеров, —
и революция сделана. Но, ведь, тысячу энергических людей не бог
знает как трудно найти среди нашей революционной молодежи. Она
доказала это: сколько энергических людей она поставила в царские
тюрьмы, остроги, крепости и заводы, — сколько энергических людей
она выслала в народ! Посчитайте-ка: наберется более тысячи. И ни-
когда еще и ни в каком деле она не чувствовала недостатка в предан-
ных, самоотверженных, энергических людях. Значит, за людьми дело
не станет. А если так, — нечего и медлить. За работу, товарищи, скорее
Возможна ли социальная революция в России в настоящее время? 569
за работу! Работа не трудная, она не потребует от вас никаких герку-
лесовских усилий; действуйте только дружно — и вы заранее можете
рассчитывать на верный и несомненный успех.
И это говорим не мы, которых, пожалуй, можно было бы заподо-
зрить в пристрастии и увлечении, — это говорят самые трусливые и
самые осторожные из вас, это «говорят люди, желающие действовать
только наверняка, избегающиевсякогориска,люди,неспособные
к юношеским увлечениям, «умудренные опытом», разочарованные,
холодные резонеры, — это говорят революционеры-реакционеры.
Что же? Неужели вы окажетесь людьми более малодушными и
трусливыми, чем реакционеры? Неужели вы боязливо отступите
перед делом, которое даже они не считают особенно рискованным?
Неужели вы будете сомневаться и колебаться там, где даже они не со-
мневаются и не колеблются?
Но как же это так? Революционеры-реакционеры оказываются и
совсем не реакционерами. Вместо того, чтобы охлаждать и удержи-
вать революционные порывы молодежи, — они, напротив, подзадо-
ривают ее, весьма убедительно доказывая ей, что при данных условиях
нашего общественного развития «нет ничего легче, как совер-
шить революцию, вырвать власть из рук деспотов и народных
эксплуататоров и передать ее в руки социалистов-революционеров».
Но вот тут-то и обнаруживается все их «ехидное лукавство», вся их
«змеиная хитрость».
Без сомнения, говорят они, революцию при данных условиях со-
вершить очень нетрудно, но что из этого? Революция эта не улучшит,
а скорее ухудшит положение дел; из-за нее не стоит хлопотать, как
бы ни были малы эти хлопоты. В доказательство этого смелого поло-
жения они приводят целый ряд соображений и гипотез, одна другой
остроумнее, одна другой удивительнее.
Большая часть этих гипотез лишена всякого правдоподобия, и
потому мы пройдем их тем молчанием, которого они заслуживают.
Остановимся на гипотезах наиболее правдоподобных.
Что будут делать революционеры-социалисты, захватив власть в
свои руки? — спрашивают себя реакционеры. И сами же отвечают:
«Захватив диктатуру, они могут издать ряд декретов, обращающих все
частное и государственное имущество в общую собственность, рас-
садить по губерниям социально-революционных воевод-диктаторов
и им поручить устроить всеобщий труд на общую пользу... Издать
570
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
декреты не бог знает как трудно, но привести их в действие не так
уж будет легко, потому что прежде всего декрет об отмене частной
собственности и общем владении нельзя приравнять к указу о замене
императора Ивана Антоновича — императрицею Елизаветою Петров-
ною (еще бы!)... Здесь апатия и индифферентизм не могут иметь ме-
ста. За частную собственность станут не только крупные собственни-
ки и купцы, но и многочисленные деревенские кулаки. Наконец, при
неподготовленности крестьянства вообще к социальной революции,
за частную, движимую собственность встанут самые бедные хо-
зяйства. Горсть диктаторов и их приверженцев окажется бессильною
перед всеми этими врагами и не будет в состоянии подавить их».
Опровергнув столь победоносно эту первую гипотезу, револю-
ционеры-реакционеры сознаются, однако же, что сама по себе она
совершенно нелепа и невозможна: «совершенно бесспорно, — гово-
рят они, — что социалисты-революционеры, захватив диктатуру в
свои руки, не станут на другой же день вводить декретами отмену
частной собственности и устройство общего труда, они отложат эти
декреты до удобнейшего времени».
Но, если они отложат эти декреты до «удобнейшего времени», то
значит, — замечают глубокомысленно реакционеры, — они совершат
только политическую революцию, социальная же революция
будет откладываться да откладываться, пока она произойдет незави-
симо от воли диктаторов и против них «совсем уже иначе».
Мы не будем здесь говорить о том, что при этой гипотезе соци-
альная революция, хотя может произойти против воли социал-
диктаторов и «совсем иначе», чем они предполагают, но что во всяком
случае она не может произойти независимо от них. В какой бы
долгий ящик они ни откладывали дело социальной революции, но
тот факт, что они существуют, что власть находится в их руках, в ру-
ках социалистов-революционеров, этот один факт неизбежно дол-
жен будет приблизить и ускорить ее победу. Следовательно, нельзя
сказать, что победа эта совершится независимо от них. Быть
может, сами даже того не желая (как это и предполагают реакционе-
ры), диктаторы-социалисты логически неизбежно должны будут вы-
звать социальную революцию, а так как этой революции не придется
уже тогда считаться с теперешнею, традиционною, самодержавною
властью государства, так как все враги будут разъединены разрозне-
ны, обезоружены, так как социалистическому правительству в интере-
Возможна ли социальная революция в России в настоящее время?
571
сах самосохранения не будет никакого другого выбора, как открыто
стать на ее сторону и поддерживать ее своим авторитетом, то успех
ее является почти несомненным, торжество ее заранее обеспечено и,
во всяком случае, гораздо более обеспечено, чем при теперешнем по-
рядке вещей, когда вся политическая власть и вся материальная сила
находятся в руках врагов народа. Это настолько очевидно, что оста-
навливаться на нем долее не стоит.
Возвратимся опять к гипотезе наших реакционеров.
Они утверждают, что если социалисты-диктаторы не осуществят
социального переворота на другой же день после революции, то они
и совсем его не осуществят, а ограничатся одною лишь политиче-
скою реформою. Но почему же это так?
А видите ли, почему: они представляют себе социальную револю-
цию, как какую-то удивительную штуку, долженствующую свалиться
на землю подобно театральному dues ex machina369. По их мнению,
она должна за один раз и в одно мгновение вы-
скочить из обломков старого порядка, как феникс из пепла, как Ми-
нерва из головы бога. Они не понимают (или лучше сказать, они это
очень хорошо понимают, но в порыве своего реакционного усердия
благоразумнооб этом забывают), что социальный переворот, что
перестройка заново всех наших экономических, юридических, всех
наших общественных, частных, семейных отношений, всех наших
воззрений и понятий, наших идеалов и нашей нравственности, что
такой переворот не совершается ни в один, ни в два года, что он по-
требует работы целого поколения, что он является не ex abrupto370, а
подготовляется и проводится в жизнь медленно, постепенно, шаг за
шагом. И никогда мы, социалисты-революционеры, не обманывали
себя на этот счет, никогда мы не воображали, что будто достаточно
нам захватить власть в свои руки, как на другой же день мы осчаст-
ливим все общество, установим общность имущества, организуем
общий труд на общую пользу, уничтожим семью, вырвем с корнем
все дурные, порочные, эгоистические инстинкты и привычки людей,
пересоздадим все их чувства и мысли, разобьем сковывающие их
предрассудки и суеверия и т. п. Нет, мы не утописты и не доктринеры,
мы очень хорошо понимаем размеры наших сил, мы очень хорошо
понимаем, что мы д о л ж н ы и что мы можем сделать.
Захватив власть в свои руки, мы не станем (как вы наивно пред-
полагаете) уничтожать декретами семью, религию, мы не станем
572
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
насильственно навязывать нашей исторически выработавшейся об-
щине готовый идеал коммуны; но мы уничтожим ту юридическую
санкцию, которая охраняет и поддерживает учреждения, враждебные
нашему социалистическому идеалу*, мы поставим нашу сельскую об-
щину, нашу торговлю и промышленность в такие условия, которые
неизбежно, хотя и постепенно, должны будут привести к общности
имущества и общности труда, к уничтожению всякой собственности,
и полному практическому осуществлению в сфере экономических и
политических отношений начала коммунизма. Мы установим разу-
мную систему воспитания, — в духе братства и любви, — мы устра-
ним все влияния и преграды, которые в настоящее время задержива-
ют развитие в людях симпатических чувств и т. д., и т. д. Вот, что мы
можем сделать, что мы должны сделать; от нашего умения и такта
будет зависеть, чтобы вводимые нами экономические и юридические
реформы не поставили нас в слишком резкое противоречие с инте-
ресами и потребностями народа, — народа, который во всяком слу-
чае, будет составлять нашу главную силу, нашу наиболее существен-
ную опору. Но о нашем умении и такте невозможно теперь делать
никаких, даже гадательных предположений по той простой причине,
что в настоящее время никто не в состоянии предвидеть, каких но-
вых людей, какие скрытые силы и таланты может выдвинуть наша
интеллигенция в решительную минуту революционного взрыва. Мы
знаем только, что в эту минуту с нами и под вашим знаменем будут
все честные, все мыслящие, все лучшие люди России.
’Уничтожить известное учреждение и уничтожить юридическую санкцию,
охраняющую его, — это две вещи совершенно различные, и каждый, конечно,
очень хорошо это понимает. Но так как наши реакционеры в интересах само-
защиты очень часто прикидываются ничего не понимающими дурачками, — то
ради них мы поясним здесь эту разницу наглядным примером. Уничтожить по-
средством декрета институт брака, конечно, невозможно, но нет ничего невоз-
можного отнять у него освящающую его юридическую санкцию. Представьте
себе, что в одно прекрасное утро государство объявляет, что оно не берет под
свою защиту брачных договоров, как договоров противоестественных и без-
нравственных. Конечно, этим оно еще не уничтожит самого договора (т. е. бра-
ка), люди будут вступать в него, покоряясь давлению рутины, унаследованных
привычек и извращенных нравственных понятий. Но договор этот потеряет уже
всякую устойчивость, и возможность безнаказанно нарушать его очень скоро
выведет его из употребления. Таким образом, брак в той форме, в какой суще-
ствует ныне, уничтожится как бы сам собою, без всякого насилия со стороны
государства.
Возможна ли социальная революция в России в настоящее время?
573
Следовательно, мнение, будто наши предварительные реформы
неизбежно должны будут вооружать против нас весь народ, реши-
тельно ни на чем не основано и всецело принадлежит к беспредель-
ной области реакционных фантазий.
Столько же, как видите, неосновательно и другое положение ре-
акционеров, утверждающих, что, если мы не декретируем на другой
же день после революции уничтожения собственности, общности
имущества и труда, то это значит, что дальше политической
революции мы не пойдем. Напротив, ничуть не замыкаясь в ис-
ключительно политическую сферу политической деятельности и не
становясь в резкое противоречие с насущными интересами массы, мы
будем иметь полную возможность провести в жизнь целый ряд обще-
ственных реформ — реформ, которые подготовят почву для торже-
ства коммунизма, которые логически обусловят собою практическое
осуществление всех великих принципов социальной революции.
Таким образом, гипотезы революционеров-реакционеров падают
сами собою; оказывается, что, захватив власть, мы совсем не очутимся
в том безвыходно комическом положении, в которое им угодно нас
поставить. По всей вероятности, в глубине души своей они и сами со-
знают, что измышленные ими затруднения существуют лишь в их во-
ображении и что устранить их, пожалуй, даже легче, чем их выдумать.
И вот они хватаются, как утопающий хватается за соломинку, за свой
последний, излюбленный аргумент. Допустим, — говорят они, — что
все это так, но все-таки вам ничего не удастся сделать, потому что...
потому что вы перессоритесь. «Те, которые боролись вместе против
общего врага, будут неизбежно бороться между собою за лич-
ное преобладание, как только у них других врагов не будет; на другой
же день установления социалистической диктатуры начнется спор за
диктатуру, а раз он начнется, социальная революция отодвинется на
второй план».
О, пророки реакции! Зачем вы не подражаете кликушам, яснови-
дящим и иным «боговдохновенным» прорицателям? Те, по крайней
мере, никогда не стараются логически доказывать своих про-
рицаний, потому им можно верить или не верить, но возражать им
невозможно, и, разумеется, для них это очень выгодно. Вы же, напро-
тив, — вы не довольствуетесь одною только верою; вам непременно
хочется логически доказать, убедить — и тут-то вы и попадае-
тесь. Посмотрите, в самом деле, как смешны ваши доказательства. Вы
574
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
говорите: «на другой день установления социалистической диктату-
ры» социалисты-революционеры неизбежно начнут драться
друг с другом, так как у них более не будет общих врагов.
Ну, разве же это не глупо?
Неужели они серьезно думают, что «на другой день установления
социалистической диктатуры» все враги социальной революции
провалятся сквозь землю и социалистам нечего будет более делать,
как только заняться самопоеданием.
Неужели они не понимают, что общий враг, общая опас-
ность будут существовать еще очень долго после того, как социалисты-
ревоюционеры захватят власть в свои руки, и что в тот же день, когда
этот враг будет окончательно раздавлен, когда эта опасность ми-
нет, — что тогда уже никакие личные раздоры и пререкания в среде
интеллигентных социалистов не в состоянии будут помешать торже-
ству социальной революции?
Но допустим даже невероятное, — допустим, что «на другой день
после установления социалистической диктатуры» у социалистов не
будет никаких общих врагов, — что никакая общая опасность не
будет объединять их в одно солидарное целое, — почему же они н е -
и з б е ж н о должны будут передраться?
Почему? Реакционеры уверяют нас, будто в силу какого-то закона
наследственности наша интеллигенция всякое общее дело не-
пременно должна обратить в дело личное. Однако, эту гипотезу
еще нужно доказать, а доказать ее не только трудно, но, как мы по-
лагаем, даже невозможно; она противоречит историческому опыту и
психологическому наблюдению371. Индивидуальное, своекорыстное,
мелкоэгоистическое выступает обыкновенно на первый план лишь в
таких делах, которые не затрагивают общих интересов действующих
лиц; но раз дело близко касается общих интересов данного класса,
кружка, партии, школы, — личный элемент никогда не играет в нем
и никогда не может играть никакой выдающейся роли. Каждый по-
нимает, а если и не понимает, то хоть инстинктивно чувствует, что,
действуя в ущерб общему интересу того целого, к которому он при-
надлежит, он действует против своей личной выгоды. Но кто
же станет действовать против своей выгоды? Выгоде люди всегда
приносят в жертву не только свое самолюбие, тщеславие, но даже и
другие, несравненно более благородные побуждения. Это общее пра-
вило; бывают, конечно, исключения, но об них мы не имеем права
Возможна ли социальная революция в России в настоящее время?
575
говорить; они могут быть, могут и не быть. Да и вообще гипотеза, рас-
считанная на исключительные случаи, не заслуживает ни малейше-
го доверия. А такова-то именно гипотеза реакционеров. Имея в виду
частное, случайное, исключительное, она совершенно забывает о б
общем правиле, общем, если так можно выразиться, пси-
хологическом законе человеческой деятельности.
Исходя же из этого закона, — закона, который находит себе под-
тверждение на каждой странице истории, мы должны признать, что,
как бы ни были велики индивидуальные теоретические разногла-
сия, как бы ни было сильно тщеславие и себялюбие среди наших
социалистов-революционеров, как бы они ни были нравственно ис-
порчены, во всяком случае их общий интерес заставит их на другой
день после революции сплотиться еще сильнее, чем они сплочены
теперь, заставит их действовать солидарно и единодушно, отложив
в сторону всякие личные дрязги и пререкания. Каждый из них будет
видеть свою личную выгоду в том, чтобы удержать власть как можно
долее в руках своей партии, партии социалистов-революционеров,
чтобы сделать эту власть как можно тверже могущественнее. Ведь от
этого будет зависеть их личная безопасность. А где говорит инстинкт
самосохранения, там умолкают обыкновенно и тщеславие, и само-
любие, и тому подобные побуждения человеческой природы.
Не бойтесь же их; они не создадут нам тех затруднений, которые
нам грезятся. Мы сумеем подчинить их требованиям общего инте-
реса, общего дела, если не во имя отвлеченных идей, теоретическо-
го принципа, если не под влиянием благородного и бескорыстного
увлечения (на которое, однако ж, в минуты сильных общественных
движений всегда можно и должно рассчитывать), то по крайней мере
ради нашей личной выгоды.
Но допустим даже, что между нами могут найтись и такие лично-
сти, которые готовы будут пожертвовать общим интересом и, следо-
вательно, личною выгодою своему тщеславию, славолюбию, мелким
корыстным побуждениям и т. п., допустим возможность и злоупо-
требления властью, — ну, что же из этого? Неужели ради подобных
возможностей мы должны откладывать дело революции? Но ведь в
таком случае нам придется откладывать его до тех нор, пока все люди
не обратятся в ангелов или пока небеса, сжалившись над нашею бес-
помощностью, не пошлют к вам легион непорочных духов для осу-
ществления социальной революции.
ОРГАНИЗАЦИЯ СОЦИАЛЬНО-РЕВОЛЮЦИОННОЙ
ПАРТИИ
Организация социально-революционной партии, объединение
и координирование ее деятельности — это бесспорно первый, и
существенно необходимый шаг для практического осуществления
социальной революции. Пока он не будет сделан, мы вечно будем
толкаться на одном месте, переливать из пустого в порожнее и ни-
когда не приступим к настоящему делу, никогда не только не
уничтожим, но даже и попытки-то серьезной не сделаем овладеть ве-
ковою твердынею эксплуататорства, деспотизма и бессмысленного
произвола. Как бы многочисленна ни была армия, но она непремен-
но спасует перед самой ничтожною крепостью, если, идя в атаку, она
предварительно не построится, не внесет порядка в свои ряды, если
ее движения не будут подчинены никакому общему плану, если каж-
дый солдат станет действовать особняком, не слушаясь никакой
общей команды. Тб же самое можно сказать о всякой общественной
партии, выступающей на арену практической борьбы. Как бы ни
была она многочисленна, но если она действует в разброд, без по-
рядка, дисциплины и общего плана, она неизбежно будет разбита на
голову при первой же серьезной попытке к борьбе. Только уклоняясь
постоянно от борьбы, только не выходя ни на минуту из чисто в ы -
жидательного положения и вечно занимаясь толчением воды
в ступе, она еще может некоторое время продлить свое существова-
ние. Но кому будет от этого какая польза?
Обладай она целою массой живых сил, находись в ее распоряже-
нии огромные материальные средства, преследуй она даже самые до-
стижимые ближайшие цели, она все-таки не достигнет ника-
ких прочных, положительных результатов. Распределение этих сил
и средств, зависящее от чистого случая, всегда будет беспорядочно
и неравномерно, и единичные усилия ее отдельных членов, не свя-
занные с общией непрерывно продолжающеюся, т. е. коллективною
деятельностью, будут пропадать бесследно.
Одним словом, неорганизованная партия — это несчастная Пе-
нелопа, каждую ночь собственными руками уничтожающая все, что
она сработала днем.
Нечего и говорить, что если организация необходима для пар-
тии многочисленной и сильной, то она еще в большей степени не-
обходима для партии слабой и малочисленной, для партии только
Организация социально-революционной партии
511
что начинающей образовываться. А такова именно наша социально-
революционная партия. Для нее вопрос объединения и организации
является вопросом жизни или смерти, так как каждая задаром потра-
ченная сила, каждое бесплодно пропавшее единичное усилие ничем
не могут быть для нее вознаградимы. А между тем, при отсутствии
организации эти ненужные затраты, эти бесплодные потери — зло
неизбежное, необходимое, следовательно, также неизбежно и не-
обходимо постепенное истощение и в конце концов полная смерть
партии.
Значит, откладывая дело организации, партия сама себе подпи-
сывает смертный приговор. И это до такой степени очевидно, что
мы не хотим даже допустить мысли, чтобы в России мог найтись
хоть один здравомыслящий и честный революционер, который бы
не сознавал, что вопрос об организации партии есть вопрос об ее
существовании.
Но, к несчастью, у большинства наших революционеров-
социалистов сознание необходимости этой организации в значи-
тельной степени стушевывается и затемняется представлениями о
тех, якобы реальных, но в сущности совершенно фантастиче-
ских фракциях, на которые они себя поделили. Вообразив, будто эти
фракции должны отделяться одна от другой не только в теории, но и
на практике, — они под организацией подразумевают обык-
новенно не общую организацию всей социально-революционной
партии, а организацию частную, чисто кружковую, организацию от-
дельных фракций. «Вперед!», напр., очень много толковал последнее
время о пользе организации. «Организуйтесь, организуйтесь, дру-
зья, — умолял он своих читателей, — только организация даст нам
силу, только она одна обеспечит успех нашему делу».
Но каково же должно было быть удивление его читателей, когда
в № 34 он категорически заявил372, что, говоря об организации, он
имел в виду лишьорганизацию между своими, т. е. людьми, со-
чувствующими одному лишь «В п е р е д!», а отнюдь, напр., не «Н а -
б а т у»! Почему же это так? По мнению «В п е р е д!>, видите ли, в
среде наших социалистов-революционеров существует «разногласие,
в основе которого лежат два настолько противоречивые начала», что
люди, держащиеся одного из этих начал, не могут иметь никакого
общего дела с людьми, держащимися другого начала. Одно на-
чало — анархия, другое — революционное государ-
578
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
с т в о; приверженцев первого «В п е р е д!» называет «народника-
ми», приверженцев второго — «якобинцами» (?). Пусть же, говорит
«Вперед!», якобинцы организуются сами по себе, а народники
сами по себе. Совместное же действие народников с якобинцами
невозможно по причине противоречия практических
программ.
И это мнение, насколько мы знаем, разделяется весьма многими
из этих так называемых народников. Но что же будет, если оно станет
господствующим, если действительно, наши революционные фрак-
ции начнут организовываться каждая на свой лад и образец, если они
серьезно поверят, будто «противоречия их практических программ»
настолько велики, что между ними не может быть никакой совмест-
ной деятельности!
Социально-революционная партия погибнет. Разорвавшись на
мелкие кусочки, разделившись на отдельные самостоятельно дей-
ствующие группы, она потеряет всякую силу, всякое действительно
революционное значение.
Замкнутые кружки постоянно будут стараться подставить один
другому ножку (чему много есть примеров и теперь), и вместо взаим-
ной помощи явятся лишь вредное соперничество и зависть.
Теоретические разногласия, перенесенные на почву практиче-
ской деятельности, обособившись в кружковой организации, еще
более обострятся и в результате могут привести к окончательному
распадению, к полной деморализации нашей только что начавшей
оперяться социально-революционной партии.
Нашим врагам только этого и нужно. Они не преминут воспользо-
ваться нашими раздорами и, раздувая их все сильнее и сильнее, уни-
чтожат нас по одиночке.
Неужели же мы так наивны, что не понимаем этого? Неужели же
мы захотим собственными руками вить веревку на свою шею!
Обособляясь в кружковые, фракционные организации, мы
выдаем себя с головой и ногами III Отделению, мы губим дело рево-
люции!
Если мы хотим жить, если мы хотим действовать, если мы искрен-
но любим народ и ненавидим гнетущий его произвол, мы должны
стараться поскорее снести разделяющие нас барьеры, мы должны
соединиться в одну общую тесную организацию, обхватывающую
все существующие революционные кружки, все существующие рево-
Организация социально-революционной партии
579
люционные фракции. На почве практической деятельности не долж-
но быть различия между эллинами и иудеями, между якобинцами и
народниками. На почве практической деятельности мы все должны
идти рука об руку, взаимно поддерживая друг друга.
«Но ведь это невозможно, — уверяют наши народники-
подготовители, — что есть общего между вами, якобинцами,
государственниками, и нами, анархистами? Мы еще, пожалуй, можем
сойтись с народниками-экспериментаторами’, у нас
еще может быть с ними что-нибудь общее. Они, как и мы, возлагают
все свои надежды на н а р о д н у ю революцию; как и мы, хотят
ждать осуществления насильственного переворота до той минуты,
пока сам народ не сознает или не почувствует его необходимо-
сти, пока сам он не восстанет на своих утеснителей, сам собствен-
ными силами не разобьет своих цепей, пока, наконец, он не будет
готов к принятию и проведению в жизнь начал рабочего социализма.
Вся разница между нами и ими лишь в том состоит, что они хотят
подготовлять народ к революции местными бунтами, а мы — устною
и печатною пропагандою.
Но что может быть общего между нами и якобинцами?
Правда, они тоже стремятся к социальному перевороту, но они
хотят осуществить его не путем повсеместного бунта, щ с помощью
государства. Мы же отрицаем всякое государство, всякую власть. Они
мечтают о революции в ближайшем настоящем, а мы о революции
когда-нибудь... Наша практическая программа — пропаганда среди
народа истин рабочего социализма, их — организация заговора с
целью низвержения существующего правительства и захвата власти
в свои руки».
Нет, «с якобинцами, как и с легалистами, совместное действие для
народников невозможно» («Вперед!»,№ 34).
Так говорят народники-подготовители; почти то же утверждают
народники-экспериментаторы. Но совсем иначе смотрят на это дело
наши так называемые якобинцы-социалисты. Для них «совместное
Мы заимствуем эту оригинальную терминологию из журнала «Впе-
ред!», который делит наших социалистов-революционеров на три группы: на
якобинцев-социалистов (группа, имеющая свой орган в нашем жур-
нале), на народников-экспериментаторов (известных также под
именем бакунистов) и на народников-подготовителей (программа которых есть
программа журнала «Вперед!»).
580
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
действие с народниками» не представляет ничего невозможного. На-
против того, они убеждены, что прочный союз всех фракций нашей
социально-революционной партии, что возможно полное объедине-
ние их практических программ — существенно, безусловно необходи-
мо для скорейшего осуществления социальной революции в России.
Они не скрывают и не умаляют тех теоретических и принципи-
альных разногласий, которые отделяют их строго реалистическое
миросозерцание от мистико-идеалистического миросозерцания на-
родников. Но они полагают, что эти разногласия не могут и не долж-
ны мешать совместной практической работе тех и других.
В самом деле, ведь у тех и у других, у народников и государствен-
ников, цель одна и та же — социальный переворот. С понятием о
социальном перевороте у тех и других связаны совершенно тожде-
ственные представления. Вся разница только в средствах, в
путях осуществления этой общей цели. Разумеется, если мы ста-
нем анализировать эти средства совершенно абстрактно, с точки
зрения отвлеченных принципов, лежащих в их основе, то нам трудно
будет найти между ними что-нибудь общее. Но если, оставя в сто-
роне отвлеченные принципы, мы будем рассматривать их лишь по
отношению к обусловливаемой ими практической деятельности, то
между ними не окажется никакого противоречия, но, напротив, мы
убедимся, что они взаимно помогают и пополняют друг друга.
Разве государственный заговор, как главное практическое сред-
ство якобинцев, разве местные бунты и пропаганда среди народа,
как главные практические средства народников-экспериментаторов
и подготовителей, разве эти средства взаимно исключают одно дру-
гое, разве между ними существует какой-нибудь антагонизм? Разве
удачное применение одного из них не будет содействовать удачному
применению и остальных? Разве местный бунт не помогает успеху
заговора, а удавшийся заговор — успеху местного бунта? Разве и бунт,
и заговор не содействуют успеху пропаганды и, в свою очередь, не
пользуются достигнутыми ею результатами?
Но, если практические программы якобинцев и обеих фракций
народников так тесно связаны между собою, если, проводя их одно-
временно в жизнь, социалисты-революционеры взаимно друг дру-
гу помогают, то почему же не действовать им совместно, почему не
слить свои программы в одну общую, для всей партии обязательную
программу?
Организация социально-революционной партии
581
Невозможно, говорят народники: «якобинцы стоят за революци-
онное государство, тогда как мы отрицаем всякое государство».
Вы отрицаете государство. Положим, хотя отрицание ваше, как
это доказали ваши же собственные учителя, западноевропейские на-
родники, анархисты, — совсем не так глубоко и радикально, как это
вам кажется: вы отрицаете совсем не принцип, а лишь его частные,
исторически выработавшиеся формы, к которым и якобинцы отно-
сятся отрицательно. Но дело не в том, сколько бы вы ни отрицали го-
сударство, но вы должны же допустить, что государство государству
рознь, если не в принципе, то по крайней мере в своих отношениях
к социализму. Государство консервативное, буржуазное или военное
феодальное гонит и преследует социалистов, обращает против них
все свои материальные и нравственные силы, затрудняет всеми зави-
сящими от него средствами проповедь социализма и нередко делает
ее буквально невозможною.
Государство революционное, вышедшее из среды, враждебной
буржуазному и феодальному обществу, напротив, по необходимо-
сти должно предоставить социалистам большую свободу действия
и не может, не занося само на себя руку, серьезно, противодейство-
вать их пропаганде. Отсюда само собою очевидно, что социалисты-
народники, социалисты-анархисты, если они понимают свои интере-
сы, должны предпочесть последнее государство первому. Пускай они
признают его, со своей точки зрения, злом, но все же это зло меньшее,
чем зло существующего государства. А из двух зол всякий рассуди-
тельный человек выбирает зло меньшее. Следовательно, якобинцы,
стремящиеся заменить государство консервативное государством ре-
волюционным, действуют не во вред, а в пользу народникам.
Но народники говорят, что они могут обойтись и без этого зла,
что и при существующем государстве они могут приготовить народ
к социалистической революции...
Ну, что же — и прекрасно. Если они могут — тем лучше. Якобин-
цы не могут им в этом помешать. И если им действительно удастся
осуществить народную социалистическую революцию раньше, чем
якобинцы вырвут политическую власть из рук народных эксплуата-
торов, то тогда, понятно, никому и на ум не взбредет хлопотать об
устроении революционного государства.
Но если им это не удастся, если революционное государство
устроится раньше, чем они осуществят народно-социальную рево-
582
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
люцию, то опять-таки им об этом жалеть нечего. Положим, они су-
мели бы (что, однако, мы отрицаем) и при настоящем политическом
режиме подготовить массы к социальной революции, но ведь при ре-
волюционном государстве они сделают это вдвое, втрое, может быть,
в десять раз скорее. Если теперь, по их исчислениям, через 6 лет
они в состоянии приготовить 36 000 чел. народных пропагандистов,
то тогда в 6 лет они приготовят, конечно, уже не меньше
360 000373.
Отсюда логически вытекает такой практический вывод: для на-
родников, для анархистов скорейшее осущест-
вление революционного государства может
быть только выгодно. Следовательно, с точки зрения инте-
ресов своей партии, они не только могут, но должны содействовать
якобинцам в их стремлениях заменить существующее государство
государством революционным, что однако ж их нисколько не обязы-
вает уклоняться или пренебрегать своею главною деятельностью —
агитациею и пропагандою. Точно так же, с точки зрения практиче-
ских интересов якобинской партии, социалистическая пропаганда
среди народа и революционизирование его при помощи местных
бунтов не только не вредны, но, напротив, в высшей степени полез-
ны и даже необходимы. Потому якобинцы, со своей стороны, могут
и даже обязаны содействовать народникам в их пропагандической и
агитационной деятельности, не забывая, однако, ни на минуту своей
главной, непосредственно практической задачи — ниспровержения
существующей политической власти и установления революционно-
го государства.
Где же то «противоречие практических программ» наших
социально-революционных фракций, которое, по мнению народни-
ков, делает невозможной совместную деятельность?
Его не только нет, но, напротив, между ними существует скорее
полнейшая солидарность: они взаимно друг друга пополняют; при
дружном, стройном и согласном проведении их в жизнь революци-
онная работа пойдет в десять раз скорее и успешнее.
Вот почему мы, якобинцы, несмотря на наше вполне отрицатель-
ное отношение к теоретическому миросозерцанию народников-
анархистов, несмотря на то, что мы считаем анархию при настоя-
щих условиях утопиею, бессмыслицею, несмотря на это, мы братски
протягиваем им руку, мы признаем возможность действовать с ними
Организация социально-революционной партии
583
заодно на практическом поприще подготовления революции; мы за-
клинаем всех русских социалистов-революционеров во имя нашей
любви к страждущему народу, во имя ненависти к его тиранам, во
имя скорейшего освобождения масс от давящих их оков, во имя, на-
конец, наших несчастных товарищей, томящихся в ссылках, казема-
тах, в Сибири и на каторге, товарищей, которым только мы одни
можем открыть двери темницы, — мы заклинаем их сплотиться в
один дружный, тесный союз, слиться в одну общую революционную
организацию!
Каковы могут быть те формы, в которые должна на практике во-
плотиться эта организация, об этом говорить в печати, разумеется,
неудобно. Можно установить только те общие принципы, которым
она должна удовлетворять. Несомненно, что, с одной стороны, эта
общая организация должна объединять революционную деятель-
ность всех входящих в ее состав революционных фракций, давать
ей общее направление; с другой же стороны — каждая фракция
должна пользоваться тою свободою, которая ей необходима для пре-
следования ее частной специальной цели. Каждой из этих частных
специальных целей соответствует и свой особый тип организации.
Поэтому можно думать, напр., что народники-экспериментаторы, в
виду своей специальной задачи, организуются несколько иначе, чем
народники-подготовители, а якобинцы — иначе, чем анархисты.
Но у каждой фракции, помимо ее специальных функций,
есть еще и функции, общие с функциями всех других фракций. Эти-
то общие для всех фракций, в одинаковой мере необходимые функ-
ции и могут составлять предмет деятельности общей органи-
зации.
Исполняя эти функции, общая организация будет вто же
время служить посредницею при обмене всех тех сведений, которые
необходимы каждой из входящих в состав ее частных организаций
для более разумного и практического преследования ее специальных
задач. Взаимный обмен сведениями, взаимная помощь и поддержка
внесут некоторое единство в революционную деятельность и предо-
хранят ее от массы тех невольных ошибок и уклонений в сторону,
в которые, к несчастью, она впадает теперь почти на каждом шагу.
Очевидно, такая организация, не исключающая ни одного из тех
частных средств, при помощи которых наши революционные фрак-
ции стремятся осуществить революцию, — не стесняющая их свобо-
584
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ды в преследовании их специальных задач, — подобная организа-
ция, не посягая ни на чью самостоятельность, может в то же время
значительно облегчить практическую деятельность существующих у
нас революционных кружков и свяжет их узами братской помощи и
взаимной солидарностью. На первых порах, конечно, она не создаст
еще между ними того полного единства, которое так желательно
для успеха революционного дела и которого так боятся некоторые из
анархистов. Но это сделает время. Мы не сомневаемся, что достаточ-
но будет нескольких месяцев солидарной деятельности, чтобы со-
вершенно охладить на практике (н е в теории, разумеется) всякое
различие между экспериментатором, подготовите-
лем и якобинцем. Их ближайшие цели и практикуемые ими
средства окажутся до того сходными, что в существовании частных
кружковых организаций не представится никакой надобности: они
сольются с общею организациею, и последняя должна будет по необ-
ходимости утратить свой первоначальный чисто федеративный ха-
рактер. Сделается это само собою, в силу неумолимой логики всякой
тайной революционной деятельности; нужно только сделать первый
шаг. Этим первым шагом должен быть федератив-
ный союз всех существующих революционных
групп, как анархических, так...374.
Основные принципы этого союза должны быть выработаны со-
обща представителями различных фракций.
С этою целью один из русских социалистов, недавно по обстоя-
тельствам, от него не зависящим, покинувший Россию375, предлага-
ет (см. «Вперед!», № 34) созвать съезд из русских революционеров-
социалистов, как живущих за границей (эмигрантов), так и
действующих в России. В нынешнем № нашего журнала мы помести-
ли ответ этого русского редактору «Вперед!». В нем он еще подробнее
развивает мысль о съезде и указывает на практические способы его
осуществления. Идее съезда мы вполне сочувствуем и готовы всеми
зависящими от нас средствами содействовать приведению ее в ис-
полнение.
Но мы решительно не можем согласиться с автором письма отно-
сительно проектируемой им баллотировки членов съезда (см. при-
мечание редакции к письму «Что нам делать?») и думаем вообще, что
если съезд этот состоится, то он не будет и не должен иметь значения
«выборного» собрания, а его члены не могут и не должны принимать
Организация социально-революционной партии
585
на себя ролей «уполномоченных». При настоящем положении, как в
России, так и за границею, нашей революционной партии ни о каких
сколько-нибудь правильных выборах и полномочиях не может быть
и речи. Съезд может составиться лишь из лиц, по собственной ини-
циативе изъявивших желание участвовать на нем, следовательно, во-
первых, его постановления не будут иметь для партии обязательного
значения, во-вторых, нет основания стеснять какими бы то ни было
очистительными баллотировками лиц, желающих принять участие
в выборе и обсуждении социально-революционной программы.
Достаточно только принять меры, чтобы не могли попасть на него
люди, неизвестные инициаторам съезда и вообще почему-
нибудь подозрительные. Программа, выработанная на съезде, долж-
на быть передана на рассмотрение всех существующих в России
революционных кружков, и уже от них будет зависеть придать ей
санкцию, обязательную для всех, и ввести ее в свою революционную
практику.
От души желаем, чтобы мысль о съезде не заглохла, чтобы съезд
осуществился и чтобы, таким образом, был поскорее сделан первый
шаг к объединению нашей рассеянной и разрозненной социально-
революционной партии.
МИНУТА НАСТАЛА
Революционное движение в России за последние два года значи-
тельно подвинулось вперед. Никакие усилия обезумевшего от страха
правительства, ни трогательное обращение его к обществу с моль-
бою о помощи, ни поголовное преследование молодежи, ни хрони-
ческие обыски, ни аресты, ни тюрьмы с удивительными замками, ни
следственные комиссии с их холопским цинизмом, ни чемадуров-
ские судьбища376, ни пытки, ни каторга — ничто не могло ни оста-
новить, ни парализировать быстро растущей революционной силы.
Само правительство официально засвидетельствовало этот факт377.
Конечно, это свидетельство само по себе не может еще иметь для нас
особенно существенного значения. Оно легко могло быть навеяно
просто трусостью (известно, что у «страха глаза велики») или гнус-
ным желанием напугать общество для того, чтобы затем покрепче
прибрать его к рукам. Важность и достоверность правительственного
сознания исключительно зависит от того, «сообразно ли оно с об-
стоятельствами дела или нет», соответствует ли оно действительному
положению нашей революционной партии или нет. Последнее время
представило массу данных, дающих нам право отвечать на этот во-
прос утвердительно.
Данные эти двоякого рода: одни указывают на постоянно рас-
ширяющийся контингент революционной армии, на количе-
ственный прогресс революционного движения; другие — на
прогресс качественный. Последние, разумеется, для нас всегда
важнее, на них-то мы и намерены остановить в настоящую минуту
внимание читателя.
В одной из прежних статей мы говорили о реакции, начавшейся
среди нашей революционной молодежи после неудачного исхода за-
говора 1869 г.378 Реакция эта выразилась главным образом в том, что
некоторая часть молодежи, отчасти раздраженная, отчасти напуган-
ная и обескураженная печальным концом так называемых каракозов-
ского и нечаевского дела, впала в полнейший скептицизм относи-
тельно не только возможностей, но даже разумности осуществления
революции в России, и стала открыто проповедовать необходимость
«терпения», «выжидания», «подготовления». Особенно много гово-
рилось о подготовлении, «о подготовлении успеха народной
революции, когда приспеет для нее время, когда
Минута настала
587
она будет вызвана течением исторических со-
бы т и й».
Это «когда» отодвигалось, разумеется, в более или менее отдален-
ное будущее, в настоящем же вся деятельность революцио-
нера сводилась, по мнению реакционеров, к мирной пропаганде, к
изучению социологии, к нравственному перевоспитанию.
Понятно, что подобная теория, дававшая возможность в одно и
то же время служить и Революции и Мамоне, примирявшая требова-
ния идеи с вожделениями личного эгоизма, должна была встре-
тить большое сочувствие в той части молодежи, которая находится
в более или менее сносном материальном положении, не испытала
на собственной шкуре всех прелестей современного порядка вещей.
«Выжидательная позиция» пришлась ей по вкусу: она не требовала
чересчур непосильных жертв, не была сопряжена с большим риском
и в то же время доставляла некоторое успокоение совести.
Очень вероятно, что, благодаря этой-то соблазнительной теории,
в ряды революционеров попало много таких людей, которым бы там
никогда не следовало быть. Таким образом, реакция повлияла до из-
вестной степени на расширение кадров революционной армии, т. е.
количественно усилила ее; но, само собой разумеется, что все
это количественное усилие должно было ослабить ее в качественном
отношении: оно парализовало единство действий Партии и внесло в
ее среду вредные раздоры. Люди, отрицающие возможность револю-
ции в настоящем, не могли чувствовать себя солидарными с людьми,
признававшими эту возможность; они упрекали последних в «мальчи-
шеской» торопливости, в бессмысленном «провокаторстве», смеялись
над их, как они говорили, «революционным зудом» и при практиче-
ских столкновениях не только отказывались от совместной с ними
работы, но нередко даже явно и открыто противодействовали им. Но,
с другой стороны, и на их собственные головы постоянно сыпались
обвинения в трусости, в малодушии, в неискренности, а подчас даже и
в предательстве. При таких взаимных отношениях нечего было и го-
ворить о внесении единства и солидарности в практическую деятель-
ность партии. Между революционерами, отодвигавшими минуту осу-
ществления революции в отдаленное будущее, и революционерами,
убежденными, что минута эта настала, лежала пропасть, несравненно
более глубокая, более реальная, чем те фиктивные пропасти, которые
будто бы разделяли так называемых якобинцев от так называемых
588
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
народников. Потому на практике народники-бунтовщики, призна-
вавшие, подобно якобинцам, возможность и необходимость рево-
люционного взрыва в ближайшем настоящем, гораздо охотнее схо-
дились с последними, чем, напр., с народниками-пропагандистами,
отрицавшими эту возможность, а между тем теоретическая програм-
ма «бунтовщиков» гораздо ближе подходила к теоретической про-
грамме пропагандистов, чем к теоретической программе якобинцев.
Вера в близость революции и страстное желание ее осуществить
как можно скорее сближали людей, несмотря на все разногласия их
теоретических программ, и наоборот, люди, державшиеся одной и
той же программы, стоявшие под одним и тем же знаменем, пово-
рачивали друг другу спины и расходились, чуть только вера одних
сталкивалась с резонерским скептицизмом других. Потому-то мы и
утверждаем, что главным препятствием к объединению нашей рево-
люционной партии служили совсем не разногласия в их теоретиче-
ском credo, а различие во взглядах на возможность осуществления
революции в данный момент; чем больше это различие, тем
труднее революционерам сойтись в их практической деятельности,
чем меньше, — тем легче. Различие это в свою очередь тем значитель-
нее, чем сильнее реакция, тем ничтожнее, чем она слабее.
Год-два тому назад она была еще в полной силе. Она открыто за-
являла, что ни народ, ни интеллигентные революционеры не готовы
для осуществления революции, что о революции и мечтать нечего,
она в будущем, в будущем, которое мы, пожалуй, и можем при-
близить, но все же не настолько, чтобы оно совпало с настоящим.
Из этого общего основного положения революционной реакции
логически вытекало такое практическое заключение: молодежь не
должна торопиться вызовом революционных вспышек, напротив,
она должна им противодействовать; бросаясь теперь в непосред-
ственно революционную деятельность, она будет работать в пользу
«искусственной революции», отдалит торжество «естественной», на-
родной. Все, что она может теперь делать, — это заниматься мирной
пропагандой в народе истин рабочего социализма.
Так еще очень недавно говорили люди, служившие отголоском
мнений, господствовавших в некоторых кружках русской революци-
онной молодежи. Те же люди, оставаясь выразителями мнений тех же
кружков, говорят уже теперь совсем другое. «Мы сознаемся, — гово-
рят они379, — что прежде считали эпоху народного восстания в Рос-
Минута настала
589
сии несравненно более отдаленною, чем находим ее теперь. Враги
казались сильнее, убежденные социалисты — малочисленнее, народ
менее восприимчивым, чем оно было в действительности; сложные
исторические процессы, казалось, требовали более продолжительно-
го подготовления и лиц, и событий; о минуте наступления народной
революции, когда она будет вызвана течением исторических собы-
тий и действием правительства, казалось, можно было говорить в
неопределенном лишь будущем. Но теперь мы признаем, что тогда
ошибались. Сложные процессы совершились, и данная минута долж-
на вскоре наступить. Естественным и фатальным путем приближа-
ется момент, когда попытки взрывов произойдут, должны произой-
ти. Они стали “необходимы”... Революционное движение
уже вызвается положением России в настоящую
минуту». («Вперед!», 1876г., № 37, стр.430-431.)
Итак, революционеры-реакционеры, революционеры-выжида-
тели, апостолы мирной пропаганды и постепенного, вечного подго-
товления, сознаются, что «минута» революционного взрыва «наста-
ла». «Сложные исторические процессы совершились!» Народ готов,
и нам остается только «сплотиться, организоваться», чтобы обеспе-
чить успех народной революции! Мы с искреннею радостью привет-
ствуем и заносим на страницы нашего журнала это торжественное
' заявление редакции «Вперед!», редакции, несколько лет тому назад
упрекавшей нас за нашу торопливость, за наш «революционный зуд».
Мы радуемся, конечно, не потому, что, сознаваясь в своей ошибке,
редакция «Вперед!» тем самым признает, что кружки, мнения кото-
рых мы выражали, лучше и вернее ее понимали и истинное значе-
ние, и задачу переживаемого исторического момента. Для нас это
не имеет существенной важности; важно для нас то, что заявление
редакции служит несомненным показателем перемены, происшед-
шей в революционном настроении той части молодежи, выразите-
лем мнений которой является редакция. Эта перемена лучше всего
доказывает как прогресс революционного движения в России, так
и регресс реакции.
Возникновение теории «выжидания и постепенного подготовле-
ния», теории, отодвигающей момент осуществления революции в не-
определенное будущее, может быть объяснено лишь ослаблением в
известной части молодежи революционной веры и революционной
страсти, малодушием, нерешительностью, скептическим отношени-
590
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ем к практическим средствам революции, разочарованием и т. п. Сле-
довательно, если мы видим, что эта теория начинает терять кредит
даже среди своих изобретателей и самых преданных сторонников,
то не имеем ли мы право вывести заключение о повороте к лучшему
в чувствах молодежи: неверующие и сомневающиеся начинают
верить, робость и нерешительность проходят, наступает конец цар-
ству резонерства, скептицизма и разочарования.
Мы полагаем, что заключение это совершенно верно, потому что
чем же иным можно объяснить тот факт, что люди, которые два-три
года тому назад были убеждены, что революция в России возмож-
на лишь в неопределенно-отдаленном будущем, теперь, напротив,
утверждают, что «минута» ее осуществления наступила. За этот про-
межуток времени не случилось ничего такого, что бы могло оправ-
дать подобное радикальное изменение во взглядах.
Экономические, политические и вообще социальные условия
нашего отечества в нынешнем году совершенно таковы же, какими
они были в первой половине 70-х годов. То же народное горе, те же
страдания массы, та же бессовестная эксплуатация, тот же деспотизм
и произвол, та же разобщенность, бессилие, эгоизм, безнравствен-
ность в высших классах общества, то же недовольство и озлобление
в низших.
Почему в 1873 г. «воровство всюду, начиная от великих князей до
земства, было менее колоссально и беззастенчиво», чем теперь? По-
чему в 1873 г. «адвокатура была более привлекательным болотом»,
чем в настоящую минуту? Почему, наконец, «убежденные социали-
сты» возбуждали к себе тогда меньшее доверие, чем нынче? и т. д.
Очевидно, на все эти и подобные вопросы невозможно приискать
сколько-нибудь разумного ответа. Нельзя также сказать, не впадая в
самый грубый оптимизм, будто революционная партия сделала за
эти два года больше, чем это можно было предполагать в 1873 г На-
против, она гораздо больше надеялась сделать. Действуя в разброд,
сбиваемая с толку реакционными теориями, обуреваемая всякими
сомнениями, с ожесточением преследуемая правительством, она
при всем своем добром желании не добилась и не могла добиться
никаких серьезных осязательных успехов. На этот счет нечего себя
обманывать, нечего утешаться иллюзиями: сделано очень мало, вся
главная и существенная работа еще впереди. Искренние революцио-
неры сами очень хорошо знают и нисколько этого не скрывают; на-
Минута настала
591
против, большинство их приходит теперь к тому убеждению, что так
действовать, как они действовали до сих пор, действовать не следует.
И, быть может, в этом-то именно убеждении и заключается наиболее
полезный, наиболее практический результат их двухгодичной опыт-
ности.
Потому повторяем снова: если теперь наиболее умеренные из
наших революционеров радикально изменили свой взгляд, относи-
тельно той «минуты», в которую должен осуществиться революци-
онный взрыв, то причину этого изменения нужно видеть не в изме-
нившихся факторах нашей общественной жизни и не в быстром и
успешном распространении революционных идей среди народа, а
просто в ослаблении революционной реакции и в перемене, про-
исшедшей в революционном настроении некоторой части нашей
молодежи. Вот эта-то перемена и радует нас. Она устраняет самую
существенную преграду мешавшую практическому объединению
деятельности революционной партии. В самом деле, пока так назы-
ваемые «народники-подготовители» относились отрицательно к воз-
можности осуществить революцию в ближайшем настоящем, пока
они говорили: «минута еще не настала, надо ждать», они, очевидно,
не могли идти рука об руку с теми, которые не хотели ждать, кото-
рые верили, что «минута настала». Они должны были воздерживаться
от всякой непосредственно революционной деятельности, противо-
действовать вызову народных вспышек и ограничиваться мирною и
безмятежною пропагандою «истин рабочего социализма». Но теперь
этого уже не может быть. Если «минута настала», значит о медлен-
ном подготовлении и просвещении народа, о мирной пропаганде не
может быть и речи. Когда пришло время идти войску в атаку, тогда
уже нечего думать об обучении его военному искусству, нечего спо-
рить о выгодах или невыгодах той или другой системы вооружения, о
преимуществах того или другого плана кампании, — нужно брать то,
что есть, пользоваться тем, что готово; нужно бить скорее сбор, стро-
ить солдат в ряды и вести их на бой. Никакие колебания, сомнения,
никакие пререкания тут уже не допускаются; каждый подчиняет свою
личную волю общей воле, у всех один mot d’ordre380, одна ближайшая
Цель: во что бы то ни стало и как можно скорее овладеть неприятель-
ской позицией.
Признавая, что минута революционного взрыва настала, мы ста-
вим себя точно в такое же положение и, следовательно, должны под-
592
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
чиниться всем условиям, логически вытекающим из него. Мы должны
теснее сомкнуть свои ряды, внести строгое единство в свою деятель-
ность, отложить в сторону всякие теоретические пререкания, всякие
личные разногласия и раздоры; одушевленные одною и тою же ве-
рою, имея перед глазами одну и ту же ближайшую цель, обеспечить
успех революции в настоящем, мы уже не можем спорить о практи-
ческих средствах. Да и о чем тут теперь спорить?
«Попытки взрывов должны произойти. Они необходимы», — го-
ворят сами народники-подготовители (см. «Вперед!», № 37, стр. 431).
Следовательно, те, которых «подготовители» называют «народниками-
экспериментаторами», содействуя местным бунтам, поступают впол-
не разумно и целесообразно с точки зрения самих же подготовите-
лей. Подготовители не имеют теперь права упрекать их в желании
вызвать бунт искусственно, так как они сами утверждают, что «об ис-
кусственном взрыве теперь не может быть и речи» (ib.), иными сло-
вами, что каждый местный бунт в настоящую минуту есть явление
вполне необходимое и естественное. Точно так же они
согласились с нами и с «экспериментаторами», что сложные истори-
ческие процессы совершились и что теперь совсем уже не требуется
того «продолжительного подготовления лиц и событий», о котором
они говорили прежде.
Наконец, гораздо раньше, когда они еще уверяли, будто «сложные
процессы» еще «не совершились», они допускали и оправдывали воз-
можность и даже необходимость, «в виду осуществления социальной
революции», «прямого заговора против правительства», «удара, ловко
нанесенного власти, для разрушения ее сопротивления в данную
минуту» революционному взрыву (см. «К русской социально-
революционной молодежи», стр. 35). А так как «данная минута», по
их собственным словам, теперь уже наступает, так как «приспело вре-
мя» для осуществления социальной революции, то, следовательно,
они должны вместе с нами признать, что в настоящее время «заговор
против правительства» является одним из существенно необходимых
средств революционной деятельности и что это средство должно
быть включено в практическую программу революционной партии.
Таким образом, объединение практических программ различных
наших революционных фракций логически и неизбежно вытекает
из признания возможности осуществить революцию В настоящую
минуту заговор становится необходимостью, мирная пропаганда
Минута настала
593
и «подготовления» отодвигаются на задний план, агитация в народе
получает бунтовской характер, местные бунты делаются фатально
неизбежными».
В виду всего этого, что может теперь разъединять нас в сфере
практической деятельности, направленной к вызову революционно-
го взрыва, от народников-подготовителей и экспериментаторов? Что
может отделять их от нас?
Ничего, решительно ничего! Соединимся же все в один общий
и крепкий союз, выработаем одну общую программу деятельности.
Выработка такой программы не представляет теперь, как мы видим,
ни малейших трудностей; а между тем, в виду близости революцион-
ного взрыва, она обязательно необходима. Она внесет стройность
в наши ряды, единство в наши частные, разрозненные попытки,
взаимную солидарность в нашу революционную деятельность, она
сделает нас силою. Медлить нельзя. Скорее нужно перейти от слов к
делу. Время ли ждать? Нужно торопиться. Революционный взрыв не-
минуем в ближайшем настоящем. «Минута настала»! Горе нам будет,
если мы упустим эту минуту, горе нам будет, если восстание, о кото-
ром мы мечтали, которое мы с таким нетерпением призывали, если
оно застанет нас неготовыми и безоружными, слабыми и разъеди-
ненными!
НАКАНУНЕ И НА ДРУГОЙ ДЕНЬ РЕВОЛЮЦИИ
[Ц
Разбирая проект[ы] организации «общественных служб» в буду-
щем обществе, представленные на брюссельском международном
конгрессе брюссельской и женевской секцией Интернационала, мы
указали на две основные ошибки, одинаково присущие обоим им381.
Ни один из этих проектов не указывал с достаточной ясностью и
определенностью ни того послереволюционного момента, в кото-
рый они могут быть практически осуществлены, ни тех посредствую-
щих звеньев, которые должны связывать проектируемое идеальное
будущее с существующим реальным настоящим.
Потому-то для читателя в высшей степени трудно уяснить себе,
о чем, собственно, толкуют их авторы: о таком ли общественном
устройстве, которое должно служить как бы окончательным завер-
шением, венцом социальной революции и которое, следовательно,
может осуществиться лишь в очень отдаленном будущем, или о та-
ком, которое должно служить отправным пунктом революции, т. е.
должно быть осуществлено на другой же день после насильственного
захвата пролетариатом власти в свои руки. Кроме того, для читате-
ля остается совершенно неизвестным, каким образом произойдет
самый процесс организации проектируемых общественных служб.
В обоих проектах о них говорится как о чем-то уже готовом и впол-
не сформировавшемся. Точно они с неба упадут! Точно между ними,
с одной стороны, и данными (в настоящем) общественными факто-
рами — с другой, не будет существовать никакой логической связи,
никакого органического соотношения. Читатель не имеет возмож-
ности проследить процесс образования предлагаемой обществен-
ной организации, не может вследствие того составить себе никакого
определенного мнения о ее практичности и удобоприменяемости.
А между тем в этом-то именно и заключается суть дела; и как бы с
точки зрения отвлеченного идеала ни был хорошо составлен про-
ект, но, если он не дает категорического ответа на вопрос: когда и
как может быть осуществлен выставленный в нем идеал, он всегда
будет страдать в практическом изложении пробелами, и пробелами
настолько важными, что их не скроет и не замажет никакая самая
Накануне и на другой день революции
595
тонкая софистика, никакая самая блестящая диалектика. Поэтому
всякий, кто берет на себя трудную задачу изложения идеала будущего
общественного строя, прежде всего должен постараться устранить
подобные пробелы. Исполнить это требование нелегко, но, раз оно
не исполнено, решение задачи, как бы остроумно оно ни было, не
может иметь никакой практической ценности.
Автор недавно вышедшей брошюры Государственный элемент в
будущем обществе»581 («Вперед!», т. IV. Выпуск 1. Лондон. Изд. журн.
«Вперед!»), по-видимому вполне хорошо понимает и потому тща-
тельно старается избежать тех промахов, в которые впали авторы
брюссельского и женевского проектов. Он точно различает момент,
непосредственно следующий за удачным насильственным переворо-
том (на другой день после революции), от момента окончательного
торжества социальной революции. Отлагая окончательное осущест-
вление социалистического идеала до последнего момента, он обра-
щает главное внимание читателей на уяснение того общественного
порядка, который должен быть немедленно конституирован в пер-
вый момент, т. е. на другой же день после революции. При этом он
не ограничивается, подобно авторам брюссельской и женевской за-
писок, указанием лишь на то, в чем должен заключаться этот новый
порядок, он подробно объясняет и то, как он может постепенно вы-
работаться и подготовляться из существующих общественных фак-
торов в период, предшествующий революции (накануне революции).
Таким образом, автор сам дает читателю в руки все данные для пра-
вильной оценки практичности и удобоприменимости своего про-
екта. Это очень великодушно с его стороны; будь его проект менее
определенен, менее конкретен, менее точен и обстоятелен, автору
было бы нетрудно замаскировать под туманом абстрактных положе-
ний все его противоречия и странности (чтобы не сказать более),
округлить и сгладить все его шероховатости и неровности. Но автор
захотел поставить точку над i и тем, разумеется, значительно облег-
чил нашу задачу.
Разбирая проекты общественных служб в будущем обществе,
представленные анархическими секциями Интернационала на
брюссельском (следовательно, тоже анархическом) конгрессе383, мы
видим, что они далеко не имеют того анархического характера, кото-
рый, судя по их авторам, они, по-видимому, должны были бы иметь.
Авторы-анархисты, коснувшись практических деталей вопроса об
596
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
организации общественного устройства в будущем обществе, тотчас
же увидели себя в необходимости отложить в сторону свои анархи-
ческие утопии и стать на почву государственности; оказалось, что их
анархические идеалы не идут далее общинной автономии, что они
не исключают ни полиции, ни жандармов, ни войска, ни тюрем. Ав-
тор «Государственного элемента в будущем обществе» идет в этом от-
ношении гораздо дальше их. Он не только безмолвно допускает факт
необходимости государственной власти, он открыто защищает эту
необходимость в принципе. По его мнению, при данных условиях
общественного развития без власти, без принуждения обойтись не-
возможно. И он высказывает по этому поводу мысли, вполне тожде-
ственные с теми, которые были высказаны в программе нашего жур-
нала (см. программу «Набата»). «Внезапные перевороты, — говорит
он, — не создают солидарности (т. е. братства и равенства). Она раз-
вивается в ряде поколений, а пока она не осуществилась в обществе,
до тех пор государственный элемент, элемент власти, принужде-
ния вполне исчезнуть из общества не может. Он не может исчезнуть
накануне социальной революции, когда социально-революционный
союз в России или международный союз рабочих в Европе и в Аме-
рике будет представлять армию, готовящуюся к бою за новый мир,
но все солдаты которой выросли в старом мире конкуренции, моно-
полии и паразитизма. Он может исчезнуть лишь в тот период, когда
солидарность общего труда в рабочих союзах охватит все общество»
(стр. 198,199), иными словами, когда исчезнут все данные, которые
делают государственную власть необходимостью, когда исчезнут не-
равенство и соперничество, когда среди людей водворится царство
братства и любви.
Высказывая подобные взгляды на значение государственного эле-
мента в настоящем и в будущем, взгляды, как читатель видит, вполне
согласные с идеями, развитыми в нашей программе, автор не рас-
ходится с нами и в решении другого, не менее существенного для
нас вопроса — вопроса о том, кому на другой день после революции
должна принадлежать государственная власть. Он прямо говорит,
что она должна принадлежать организаторам и инициаторам рево-
люции, т. революционному меньшинству, что это меньшинство не
только имеет право, но даже обязано захватить ее в свои руки. Если
они этого не сделают, рассуждает он, то она немедленно попадет в
руки какого-нибудь другого меньшинства, в руки людей «наиболее
Накануне и на другой день революции
597
энергичных, внушающих наиболее доверия массе», и эти люди могут
быть, при полной добросовестности, недостаточно подготовлены к
встретившимся обстоятельствам, могут неясно видеть настоящие
цели, настоящие средства для этих целей и, вследствие своей сле-
поты, могут повести массы по ложному пути, — могут подвергнуть
революционное движение, только что одержавшее победу, самым
большим опасностям, могут затруднить или даже совсем затормо-
зить развитие начал рабочего социализма в новом обществе. Эти
люди, наконец, могут быть даже расчетливыми эгоистами и често-
любцами, которые постараются эксплуатировать новое движение в
свою пользу и изменить ему, как только извлекут все для них лучшее
(стр. 104). По мнению автора, на другой день революции не может
быть даже и речи, кому будет принадлежать власть: большинству или
меньшинству, — вопрос будет только о том: к какому меньшинству
она перейдет — к меньшинству ли случайному или подготовленному
(ib.). Понятно, что при такой постановке вопроса он не может воз-
будить никаких сомнений и недоразумений. Всякий должен ответить
на него так, как ответили мы в своей программе: меньшинству под-
готовленному, т. е. нам, социалистам-революционерам. Признавая
необходимость элемента насилия, власти и принуждения на другой
день революции, автор опять-таки вполне согласен с нашей про-
граммой и со всем вообще, что говорилось по этому поводу в нашем
журнале. Автор признает необходимость этого элемента и накануне
революции. В России, рассуждает он, повторяя основные положения
нашей программы, «социалисты-революционеры принуждены дей-
ствовать исключительно путем тайного заговора» (стр. 147). Но
тайный заговор необходимо предполагает власть, которой все чле-
ны союза обязаны подчиняться. Тайная организация не позволяет
вступающему в нее видеть ясно ее силу и ее действительные цели.
Отсутствие всякой власти при заговоре, осуществляющем свои цели,
еще менее мыслимо, чем на поле битвы... Только при явных функциях
общественной жизни власть может быть доведена до минимума. При
заговоре же она будет и должна быть в иных случаях временно безу-
словной, не допускающей ни сопротивления, ни даже обсуждения.
Уверять, что заговор может составиться, развиться и подготовить
действие и осуществить свои цели без всякого проявления власти, —
значит обманывать себя или лгать другим. При неизбежной борьбе
с государством и с силой капитала выбора нет. Если же борьба не
598
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
может быть ведена на почве либеральных приобретений и если она
отложена быть не может, то ее приходится, ее должно вести тайно;
ее приходится, ее должно вести при пособии заговора и при значи-
тельной доле тайной власти (стр. 148).
Итак, если русские социалисты-революционеры хотят чего-
нибудь добиться для осуществления своих целей, они должны всту-
пить в тайный заговор, — заговор же немыслим без центральной
власти, нередко «безусловной» и «безответственной», — без строгого
подчинения и иерархии членов. Да, по мнению нашего автора, без
известной иерархии, без известного разделения членов на «посвя-
щенных», «полупосвященных» и совсем «непосвященных» заговор так
же мало может обойтись, как и без власти и подчиненности. При не-
возможности всем членам союза хорошо знать друг друга он должен
оградить себя от опасностей, которые могут произойти для целого от
временной слабости или увлечения единиц, в него вошедших. Иначе
говоря, невозможно, чтобы все члены его одинаково знали все дела,
относящиеся до союза в его целом и во всех его частях. Все, что мож-
но допустить, это оставить за всяким членом союза право получать
всякое нужное сведение, но при этом необходимо потребовать от
него, чтобы он спрашивал только то, что действительно ему необ-
ходимо знать для его деятельности как члена. В случае излишнего
любопытства автор предлагает немедленно исключать любопытного
из союза (стр. 149).
Мы с особенным удовольствием цитируем эти положения автора,
положения, которые мы давно уже выставили в нашей программе, ко-
торые мы постоянно развивали и защищали, развиваем и защищаем
на страницах нашего журнала. Когда мы высказывали их первый раз,
значительная часть революционной молодежи отнеслась к нам если
не прямо враждебно, то во всяком случае далеко не дружественно.
Мы шли против течения. Но, очевидно, это течение переменилось:
наши идеи встречают себе под держку; мало того, они пропагандиру-
ются людьми, которые, судя по всему тому, что они говорили раньше,
по-видимому, не были способны усвоить их себе.
Однако отрешиться вполне зараз от прежних излюбленных взгля-
дов и решительно стать на точку зрения новых, более практических
и более разумных не совсем-то легко, даже не всегда возможно. Автор
«Государственного элемента в будущем обществе» так недвусмыслен-
но и так часто высказывался против защищаемых нами положений,
Накануне и на другой день революции
599
что теперь, признавая их, он все-таки никак не может отрешиться от
идей, совершенно их уничтожающих или по крайней мере весьма
мало с ними гармонирующих. Он старается, по обыкновению свое-
му, перекинуть примирительный мостик между принципами, неред-
ко прямо друг другу враждебными, связать в одно стройное целое
обрывки программ, почти не имеющих между собой ничего общего,
так уладить и так устроить, чтобы «и овцы были целы, и волки сыты».
Разумеется, это ему не удается: он постоянно впадает в противоре-
чия сам с собою, постоянно сам себя опровергает и в конце концов
оказывается, что «волки» имеют столько же оснований не быть им
довольны, как и «овцы».
Чтобы читатель мог наглядно в этом убедиться, мы приведем в по-
следовательном порядке воззрения автора по существеннейшим во-
просам, касающимся деятельности революционеров накануне и на
другой день революции.
Автор, как мы видели, признает, что в настоящее время, т. е. на-
кануне революции, бороться с существующей властью можно лишь
на почве тайного заговора. Он признает, что тайный заговор предпо-
лагает центральную власть, иерархию и подчиненность членов*. Для
всякого, конечно, очевидно, что существование подобного заговора
окружено тысячами всевозможных опасностей,, как внешних, так и
внутренних, опасностей, которые прогрессивно возрастают с воз-
растанием числа заговорщиков и с расширением поприща его дея-
тельности. Очевидно также, что, чем цели заговора радикальнее, чем
‘Что, впрочем, нисколько не мешает ему, через несколько страниц, нападать
на организацию так называемого нечаевского заговора или Альянса. Он недо-
волен, что от членов нечаевского союза требовалось безусловное повиновение
и что им не объяснялись с первого раза ясно и точно цели общества (заметим
в скобках, что это не совсем верно: каждый поступающий в общество очень хо-
рошо знал, в какое общество он вступает, и никаких сомнений насчет главной
цели общества ни у кого никогда не существовало); он недоволен, что Альянс
устанавливал некоторую иерархию между членами, поделил на братий Интер-
национала (знавших многое) и братий национальных (знавших немногое). Это
говорится на стр. 152 и 153- За страничку пред этим автор, однако, признает, что
вообще при всякой тайной организации каждому вступающему в союз нужно
будет иметь в виду, что его сведения о ходе дел (революционных) в стране и
личном составе союза будут довольно ограничены, что он будет иногда обязан
«исполнить данное поручение, не имея даже возможности обсудить его целесо-
образность» и т. д. (стр. 151). Смотри также приведенные в тексте цитаты, взятые
со стр. 147,148.
600
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
яснее и определеннее они высказаны, тем на меньшее число членов
он может рассчитывать, и наоборот: чем они менее радикальны, чем
меньшей определенностью они отличаются и вообще чем менее удо-
влетворяет заговор строгим требованиям тайного общества, тем
легче и скорее может он вербовать себе членов, тем на большее чис-
ло лиц он распространится. Отсюда само собою вытекает такой вы-
вод: чем неопределеннее цели заговора, следовательно, чем с мень-
шей исключительностью и осмотрительностью вербуются его члены,
тем значительнее будет число последних и тем недолговечнее и эфе-
мернее будет его собственное существование. Долговечность же его,
крепость и солидность обратно пропорциональны радикальности и
определенности его целей, количеству вступивших в него членов, —
вообще точному соблюдению всех условий тайного союза.
Следовательно, кто имеет в виду заговор с неопределенными це-
лями и с большим числом членов, тот не должен льстить себя иллю-
зией относительно его долговечности. Напротив, кто имеет в виду
прежде всего долговечность заговора, тот не должен рассчитывать на
значительное число членов, тот может ставить заговорщикам ясные
и точно определенные цели, может требовать от них самого строгого
и неукоснительного соблюдения всех условий тайной организации.
Все это истины очевидные для всякого, кто хоть сколько-нибудь
знаком с историей тайных обществ и заговоров. Нельзя предпола-
гать, чтобы они были неизвестны и автору «Государственного эле-
мента в будущем обществе»384.
Следовательно, если он говорит, что революционеры должны бо-
роться теперь с правительством посредством тайного заговора и что
этот тайный заговор должен иметь ясно определенную цель — ни-
спровержение всего существующего порядка вещей и захват власти в
руки заговорщиков, что он должен в возможно большей степени удо-
влетворять всем требованиям тайного союза и т. п., — то этим самым
он признает уже заранее, что численность заговорщиков вообще не
может быть значительна; число же заговорщиков, вполне посвящен-
ных во все детали конспирации, должно быть еще ограниченнее; од-
ним словом, он признает необходимость заговора замкнутого, тесно
сплоченного и дисциплинированного. Подобный заговор может, ко-
нечно, рассчитывать на более или менее продолжительное существо-
вание. Однако и он не должен без явного для себя риска слишком тя-
нуть и откладывать дело. Средняя жизнь каждого заговора, как бы он
Накануне и на другой день революции
601
ни был хорошо организован, очень не длинна: она считается обык-
новенно не десятками лет, а годами, иногда даже месяцами. Потому
всякий заговор торопится и необходимо должен торопиться развяз-
кой. Он не может тратить слишком много времени на подготовитель-
ную работу. Быстрота и энергия действий — условие sine qua non его
существования. Все это, конечно, автор «Государственного элемента в
будущем обществе» должен был иметь в виду, когда он рекомендовал
революционерам тайный заговор как единственное практическое
средство борьбы с правительством.
Но, с другой стороны, он никак не мог отделаться от своей преж-
ней теории медленного подготовления революции посредством со-
циальной пропаганды среди народа, посредством выработки нрав-
ственных, идеальных характеров среди интеллигентной молодежи. С
точки зрения этой теории революция может быть осуществлена лишь
тогда, когда 1) значительная часть существующих артелей и общин
вполне усвоит себе принципы и задачи социализма и составит из себя
федерацию русских революционных общин и артелей и 2) когда эти
общины и артели настолько распространят принципы рабочего со-
циализма, недовольство существующим порядком в большинстве на-
рода, что он одновременно восстанет во многих местностях России,
причем предполагается, что значительная часть войска тоже проник-
нется принципом рабочего социализма и перейдет на его сторону.
Отсюда ближайшей задачей заговора является социалистическая
пропаганда, задача весьма эластическая и притом требующая для
своего осуществления условий как раз противоположных тем, кото-
рые для заговора существенно необходимы.
Никакая пропаганда, если она ведется систематически, немысли-
ма без некоторой дозы гласности и весьма значительной свободы
действий каждого пропагандиста; кроме того, чтобы она могла до-
стигнуть тех результатов, на которые указывает ей автор, она долж-
на вестись, во-первых, в течение весьма продолжительного периода
времени, во-вторых, очень многими людьми. Чем больше будет про-
пагандистов, т. е. чем большее число лиц войдут в заговор, тем луч-
ше. Необходимость привлечь к нему возможно большее количество
революционеров — в связи с необходимостью в интересах успеха
пропаганды предоставить каждому возможно большую свободу дей-
ствий — в значительной степени увеличит те разнообразные опас-
ности, которые и без того на каждом шагу грозят существованию
тайного заговора.
602
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Он не может рассчитывать на долговечность. А между тем долго-
вечность в такой же мере необходима для успешного осуществления
его задачи (социалистической пропаганды среди народа), в какой
ему необходима многочисленность и относительная свобода членов.
Все три условия должны быть соблюдены, а это-то именно и невоз-
можно.
Таким образом, та деятельность, которую автор рекомендует ре-
волюционерам накануне революции, есть деятельность не только
непрактическая, но просто даже невозможная.
Практичнее, возможнее ли деятельность, рекомендуемая им на дру-
гой день революции? На этот вопрос мы ответим в следующий раз.
И
Отдаляя на почти бесконечно длинный срок момент наступле- ,
ния революции, автор полагает, что в подготовительный период, т. е.
накануне революции, будет сделана большая и самая существенная
часть той работы, которая в действительности совершается обыкно-
венно на другой день революции. Накануне революции революци-
онное меньшинство образует из себя, по предположению автора,
«социально-революционный союз, состоящий в большинстве из са-
мого народа, союз, влияние которого на массы будет опираться не на
принуждение, не на какую- либо внешнюю силу, но на доверие к нему
народных групп, из среды которых он вышел» (стр. 103).
Союз этот должен быть настолько обширен и настолько хорошо
организован, чтобы выработать внутри себя всю администрацию i
будущего революционного общества — администрацию, которая,
обладая всеми необходимыми сведениями, могла бы на другой день *
революции, во всеоружии власти и авторитета, занять место суще-
ствующих государственных и общественных учреждений. Админи-
страция эта должна, по мнению автора, слагаться из следующих ор-
ганов-. во главе управления данной территории (автор не определяет
с точностью величины этой территории) стоит: а) Комитет работ
и продовольствия, заведующий экономическим обеспечением насе-
ления и его перевозочными средствами. Комитет этот выбирает из
своей среды: б) Распорядительный совет. Распорядительный совет
составляется как из членов социал-революционного союза, так и из
лиц, стоящих вне его; в) Земский союз. Земский союз в свою очередь
Накануне и на другой день революции
603
подразделяется на несколько секций, которые связаны между собой
Распорядительным советом и каждая из которых заведует каким-
нибудь специальным делом, а именно: железными дорогами, теле-
графами, лошадьми, телегами, мостами и дорогами и т. п. (стр. 116).
Наконец, остальные члены социально-революционного союза, во-
шедшие в состав Комитета работ и продовольствия, но не выбран-
ные в Распорядительный совет или в Земский союз, составляют из
себя местные группы, обязанные «заранее хорошо ознакомиться
с распределением средств населения в местностях, где они действу-
ют» (стр. 118). Из этих-то членов местных групп Комитета работ и
продовольствия назначаются и распорядители имущества частных
лиц после отнятия его у последних. Обязанность этих распоряди-
телей «состоит главным образом в том, что они должны оберегать
отнятое у частных собственников имущество от порчи или растраты
и целиком передать его в ведение общины или артели, произвед-
шей восстание». «Все рабочие, примкнувшие к этому восстанию, со-
ставляют общий сход самодержавной общины, решающий все дела
ее» (стр. 108). Когда собственно должна совершиться эта передача,
автор этого с точностью не определяет. Он говорит только, что «рас-
порядители не имеют нравственного права удерживать свою дик-
татуру на минуту долее, чем это необходимо (для кого необходи-
мо? для чего необходимо? по чьему мнению необходимо? — автор
осторожно обо всем этом умалчивает); раз эта необходимость по-
чувствуется, революционная власть местных групп Комитета работ
и продовольствия должна быть тотчас же передана другому органу
общественной солидарности». Этим другим органом будет, как мы
сейчас сказали, «мирской сход>>. В этот сход немедленно войдут, рас-
суждает автор, только первые две из пяти категорий лиц, составляю-
щих общину*. Но в него должно сейчас же пригласить как можно
‘Автор разделяет население каждой общины на следующие пять категорий:
к первой он относит лиц, подготовивших себя заранее к наступлению нового
порядка; ко второй — примкнувших к революционному движению на разных
степенях его и при весьма различной степени понимания условий нового поряд-
ка; к третьей — рабочих, вовсе не знакомых с его основными условиями и уна-
следовавших от старого строя многие привычки, прямо противоположные этим
условиям; к четвертым — из нерабочих (паразитное население общины) людей,
которые, однако же, освоившись с новым порядком, могут сделаться возможны-
ми союзниками и приверженцами; наконец, к пятой — лиц безусловно враждеб-
ных новому порядку по всем своим инстинктам, по всем своим интересам.
604
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
больше лиц третьей категории (т. е. вообще из массы рабочих, не
знакомых с основными условиями нового порядка и унаследовав-
ших от старого строя привычки, прямо им противоположные); даже
полезно было бы немедленно ввести в него небольшое число лиц
четвертой категории (вчерашних собственников). Неизвестно, ка-
кое именно значение автор придает словам «немедленно», «сейчас
же»... и опять «немедленно». Первая и вторая категории, говорит он,
должны быть приглашены «немедленно», третья — «сейчас же», чет-
вертая— тоже «немедленно». Судя по общепринятому смыслу этих
слов, нужно допустить, что все четыре категории будут приглаше-
ны на сход одновременно. Но в таком случае большинство на этом
сходе образуется из людей, отчасти плохо, отчасти совершенно не
знакомых с основными условиями нового порядка, отчасти даже
враждебных ему, т. е. лиц второй, третьей и четвертой категорий, так
как по первоначальному предположению автора «первая категория»,
т. е. категория людей вполне подготовленных и понимающих «дело»,
составляет по отношению к населению вообще лишь самое незна-
чительное меньшинство.
По мере того как верховная власть в общинах будет переходить
из рук революционеров-социалистов в руки большинства населе-
ния, большинства, по своему вчерашнему положению, по своим уна-
следованным от старого строя привычкам и инстинктам, наконец,
по своей неразвитости и своему невежеству антиреволюционного,
по мере того и центральные органы управления должны будут изме-
нить, говорит автор, свой первоначальный характер. Прежде всего
видоизменится значение Распорядительного комитета. Члены Ко-
митета работ и продовольствия выделяют из себя Земский союз (ко-
торый первоначально составлялся Распорядительным комитетом);
Земский союз выбирает уже сам новый Распорядительный комитет
из своей среды и «может сменять его членов, смотря по надобности».
«В то же время (?) и специализация Комитета работ и продоволь-
ствия мало-помалу исчезнет. Когда социально-революционный союз
охватит сам большинство населения и, следовательно, мало-помалу
потеряет свою обособленность, само собою разумеется, и члены Ко-
митета работ и продовольствия не будут специально заниматься во-
просом об экономическом обеспечении населения, но разделят свое
время между различными занятиями» (стр. 117, 118). Когда именно
должно произойти это упразднение Распорядительного комитета и
Накануне и на другой день революции
605
Комитета работ и продовольствия — это должно быть решено, по
мнению автора, собранием членов социально-революционного со-
юза. «Через определенный срок (например, три месяца), — говорит
автор, — в собрании представителей социально-революционного
союза решается: следует ли удержать Распорядительный совет или
только изменить его, или можно приступить к более правильным
общественным формам для экономического обеспечения населе-
ния; если приходится удержать существующее устройство, то через
определенные сроки (примерно такой же продолжительности) во-
прос этот ставится снова и снова, пока переход к более правильным
общественным формам будет действительно признан возможным»
(стр. 117).
Таким образом, вопрос «о переходе к более правильным обще-
ственным формам» окончательно решается членами социально-
революционного союза, т. е. революционным меньшинством. Но
какую же силу может иметь это меньшинство, когда в общинах
вся власть будет находиться в руках мирского схода, состоящего в
большинстве, как мы видели, или из лиц, враждебно относящихся
к новым порядкам или не понимающих их? Не правдоподобнее ли
предположить, что эти автономные общины выберут для решения
общих дел свое собственное представительство, нимало не стесня-
ясь желанием каких-то комитетов, не имеющих никакой фактиче-
ской силы, никакого авторитета власти и даже никаких определен-
ных функций?
В самом деле, после того как вся частная собственность в «вос-
ставшей России» будет передана общинам, после того как в их же
руки перейдет и распоряжение этим имуществом, а следовательно,
и забота об «экономическом обеспечении населения», — что будут
делать, чем будут заниматься все эти распорядительные комитеты,
комитеты работ и продовольствия, земские союзы и т. д. Они должны
будут упраздниться сами собою, и прежде чем новые порядки успе-
ют окрепнуть, заведование общественными делами снова перейдет в
руки рутинного, антиреволюционного большинства. Революционное
меньшинство, оттиснутое на задний план, напрасно будет стараться
остановить реакцию своим «нравственным влиянием». Что значит
сила нравственного влияния сравнительно с силой укоренившихся
привычек, установившихся обычаев, готовых, с молоком матери всо-
санных воззрений и идеалов?
606
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Но, допустим, что меньшинство, т. е. социально-революционный
союз, решится защищать новые порядки не только своим «нравствен-
ным влиянием», но и чем-нибудь более существенным, какой-либо
более осязательной, более глубокой силой. Откуда возьмет оно ее?
Функция социально-революционного союза со всеми его комитета-
ми и советами сводится к «экономическому обеспечению населения»
при помощи некоторых чисто экономических реформ. Во главе этих
реформ автор ставит прежде всего уничтожение личной собствен-
ности, немедленное обращение частного имущества, как движимого,
так и недвижимого, в общественное и установление обязательных
общественных работ, т. е. такие реформы, которые по духу своему
диаметрально противоположны всему строю, всем привычкам, пре-
даниям и идеалам исторического общества и которые, по словам са-
мого же автора (сказанным им только в другом месте), неизбежно
встретят сопротивление со стороны большинства самой же «рабочей
массы».
Но допустим, однако, что в первую минуту после взрыва револю-
ционерам, опирающимся на силу восставшего крестьянства, удастся
захватить диктаторскую власть в общинах, удастся декретировать
уничтожение частной собственности и введение общих работ. Что
они будут делать дальше? Автор, как мы видели, отвечает на этот во-
прос совершенно категорически: «Экономическая диктатура членов
местных групп Комитета работ и продовольствия, — говорит он, —
должна ограничиться лишь процессом передачи имущества частных
лиц и групп в общее владение...» «Как только этот главный первона-
чальный процесс совершится для главной массы недвижимого иму-
щества и для большинства движимых запасов, революционная власть
революционного меньшинства прекратится» (стр. 119). Автор вооб-
ражает, что все дело в «передаче», что раз передача совершена, все
пойдет как по маслу. Полное самообольщение. «Передача» нуждается
еще в «укреплении», в ограждении переданного имущества от при-
тязаний его вчерашних владельцев. Декретировать общественную
работу — вещь не важная и совсем не трудная, но как ввести ее в обы-
чаи, в «общественные нравы», как приурочить ее к господствующим
воззрениям и укоренившимся привычкам? Теоретик-доктринер не
смущается этими вопросами. Все ему кажется так легко. Соберется
«мирской сход», сейчас же уничтожит (автор в этом ни на минуту не
сомневается) частные запашки, обратит подушные и подворные на-
Накануне и на другой день революции
607
дели в общую собственность, отберет у частных лиц и самих же кре-
стьян их движимое имущество, их скот, их орудия труда, их сбереже-
ния, объявит, что все продукты частных работ должны принадлежать
всем членам общины и распределяться между ними сообразно с их
потребностями, и т. д. и т. д. Нет сомнения, что сильная революцион-
ная власть, опираясь на некоторую часть восставших рабочих, может
все это сделать, но предполагать, чтобы это мог сделать доброволь-
но «мирской сход», сход, в котором будут участвовать кроме массы
крестьян, «по своим воззрениям и привычкам к новым порядкам со-
вершенно не подготовленных и не понимающих их», вчерашние соб-
ственники, мирские паразиты, предполагать подобную нелепость —
значит не понимать самых элементарных требований практической
деятельности, умышленно отворачиваться от реализма жизни и все-
цело отдаваться утопии.
Конечно, практические революционеры никогда так не по-
ступают, как советует им автор. Если уже им удастся осуществить
первую часть его программы, т. е. захватить в восставших общинах
революционную диктатуру, то нет сомнения, что они не пожелают
выпустить ее из своих рук до тех пор, пока каждый новый порядок
не пустит более или менее глубоких корней в общественную жизнь,
пока он не уничтожит всех своих врагов и не завоюет себе симпа-
тий большинства. Да притом же если они это пожелают, то каким
образом могут они исполнить дальнейшие предписания автора
насчет Распорядительного комитета, Комитета работ и продоволь-
ствия и Земского союза? Ведь авторитет и значение этих учрежде-
ний исключительно опираются на авторитет и значение их членов
в местных общинах. Утратит силу первый — утратит силу и по-
следний. Это очевидно. Следовательно, в интересах осуществления
авторской программы революционеры, захватив «экономическую
диктатуру» в общинах, должны будут прежде всего принять меры
к удержанию в своих руках этой диктатуры возможно дольше,
а именно до тех пор, покуда не исполнится желание автора и боль-
шинство населения не примкнет к социально-революционному
союзу (стр. 118).
Но какие же меры они могут принять? Возможно ли удержать дик-
татуру в своих руках, не опираясь на реальную, фактическую силу?
А будет ли у них эта сила? Будут ли они достаточно облечены ав-
торитетной властью для борьбы с внутренними врагами, с той кос-
608
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ной, упорной рутиной, которая на каждом шагу будет становиться
поперек их дороги?
На все эти вопросы приходится ответить отрицательно. И стран-
ная вещь: автор, по-видимому, вполне понимает всю громадность
тех внутренних опасностей, с которыми с первых же дней после ре-
волюции придется считаться революционному меньшинству. Опас-
ности эти, по его мнению, будут обусловливаться тремя главными
причинами. Во-первых, тем, что «в новом обществе будут присут-
ствовать остатки паразитов старого общества, которые по самому
своему положению враждебны новому порядку». Во-вторых, тем,
что «огромное большинство лиц, составляющих новое общество
(именно все категории лиц, кроме первой, т. е. самого ничтожного
меньшинства), вовсе не усвоило себе начал рабочего социализма;
кроме того, все участники нового строя выросли в старом и пере-
несли из него в новый строй привычки и влечения старого време-
ни; следовательно, неясное понимание, привычки и страсти могут
беспрестанно вызывать членов нового строя к действиям, опасным
для нового порядка». В-третьих, тем, что сами «лица социально-
революционного союза, которые вследствие хода революции стали
властью в общинах и на более обширных территориях, могут под-
даться развращающему влиянию своего положения и злоупотре-
блять своей революционной властью или присвоить ее себе в ненад-
лежащих размерах...» (стр. 122).
Опасности, как видите, весьма серьезные; какими же мерами дума-
ет автор оградить от них только что установленные новые порядки?
Это вопрос, бесспорно, самый существенный, особенно на другой
день после революции. Не преувеличивая, можно сказать, что от того
или другого решения его будут зависеть дальнейшие судьбы револю-
ции, ее успех или ее неудача, ее торжество или ее гибель.
«Относительно первых двух опасностей, — рассуждает автор, —
может показаться с первого взгляда, что всего удобнее устранить их
привычными приемами старого общества: составить кодекс социа-
листических законов с соответствующим отделом «о наказаниях»,
выбрать из среды наиболее надежных лиц (преимущественно из чле-
нов социально-революционного союза, конечно) комиссию обще-
ственной безопасности для суда и расправы, организовать корпус об-
щинной и территориальной полиции из сыщиков, разнюхивающих
нарушение закона, и из охранителей благочиния, наблюдающих за
Накануне и на другой день революции
609
«порядком»; подчинить людей заведомо опасных социалистическо-
му полицейскому надзору, устроить надлежащее количество тюрем
и, вероятно, виселиц» и т. д.
Автор самым решительным образом восстает против этих прие-
мов; он утверждает, что они представляют сами по себе несравненно
более опасностей для нового общества, чем всевозможные враги, и
внутренние и внешние (стр. 122). Опасность эта состоит, по его сло-
вам, во-первых, в том, что будто подобные приемы будут развращать
«мысль членов нового общества, соединять в ней понятие о справед-
ливости с явлениями, не заключающими в себе и следа какого-либо
нравственного побуждения»; во-вторых, в том, что они (т. е. эти при-
емы) «приучают считать целесообразным то, из чего выросло боль-
шинство элементов старого общества» (стр. 123).
Остановимся прежде всего на опасности первого рода.
По мнению автора, меры, которые должны будут принимать рево-
люционеры для ограждения «нового порядка» от внутренних врагов,
«могут опираться только на аргументы необходимости». То же, что
опирается на один этот аргумент, может быть целесообразно или не-
целесообразно, но никогда не может быть справедливо или неспра-
ведливо. Критерий справедливости имеет место лишь в том случае,
когда дело идет о «борьбе за развитие (свое или чужое), за воплоще-
ние в жизнь своих убеждений» (стр. 123). «Только эта борьба, — го-
ворит автор, — справедлива, борьба же за существование, в которую
входят все способы ограждения безопасности, фатальна и проис-
ходит исключительно под давлением необходимости» (ib.).
Однако что же это такое? Где тут логика; где тут здравый смысл? Да
разве революционное меньшинство, принимая карательные и преду-
предительные меры против сознательных и бессознательных врагов
нового порядка, не борется «за развитие (свое и чужое), за воплоще-
ние в жизнь своих убеждений»? Почему же, соединяя с представлени-
ем об этих мерах понятие о справедливости, оно будет развращать
общественную мысль? Да, с точки зрения самого же автора, эти меры
входят не в борьбу за их личное существование, вызываются не эгои-
стическими побуждениями, а побуждениями чисто нравственны-
ми, желанием провести в жизнь свои убеждения, дать человечеству
возможность широкого, свободного всестороннего развития. Как же
автор решается утверждать, будто «они не заключают в себе и следа
какого-либо нравственного побуждения»?
610
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Очевидно, автор не стал бы в такое самопротиворечие, если бы
он относился к понятию «справедливость* не с точки зрения идеа-
листической метафизики, а с точки зрения реального утилитаризма.
В его уме идея справедливости представляется чем-то совершенно
отличным от идеи общественного блага, общественной пользы. Он
сознает, что общественное благо требует упразднения, уничтожения
врагов нового порядка; но ему все-таки кажется, что это упразднение,
это уничтожение не есть требование справедливости, что это только
фатальная необходимость и ничего более.
То же, говорит он, что совершается во имя фатальной необходи-
мости, то не может, то не должно прикрываться именем справедливо-
сти. Да, не может и не должно — с точки зрения метафизики, может
и должно — с точки зрения реалиста, реалиста, отождествляющего
идею справедливости с идеей общественного блага. Реалист говорит:
«Что полезно для общества, что способствует осуществлению чело-
веческого счастья, то и справедливо. Теперешний легализм не есть
справедливость, но единственно только потому, что в основе его
лежит ложное понимание общественной пользы, превратное, фаль-
сифицированное представление о человеческом счастье. Вложите в
него верное понимание, истинное представление об общественной
жизни и человеческом счастье, и он будет справедлив. Потому лега-
лизм социалистического общества но отношению к идее справедли-
вости не имеет ничего общего с современным легализмом общества
исторического, дореволюционного, хотя бы даже в обоих обществах
он проявлялся под одними и томи же формами: формы одинаковы,
но их содержание, их основная мысль, оживляющий их дух диаме-
трально противоположны*.
Вот почему Мараты385, Фукье-Тенвили386, Раули Риго387 возбужда-
ют к себе наше сочувствие и симпатию, сочувствие, симпатии всех
честных людей, всех искренних революционеров. А прокуроры и па-
лачи божьих помазанников, конституционных монархов и буржуаз-
ных республик вызывают в нас лишь чувства ненависти и презрения.
Никто не решится поставить их на одну доску, а между тем внешняя
форма их деятельности, та легальная машина, которую одни направ-
ляли ко вреду, другие — на пользу общества, были совершенно оди-
наковы.
Потому само собою очевидно, что перенесение этой легальной
машины старого общества в общество социалистическое если и мо-
Накануне и на другой день революции
611
жет встретить какие-нибудь серьезные возражения, то уж никак не с
точки зрения справедливости, а единственно только с точки зрения
целесообразности. Целесообразна ли эта машина? Способна ли бы-
стро и безвозвратно устранить из общества противообщественные
элементы, грозящие его безопасности и благосостоянию? Не ставит
ли она подчас врагов в чересчур выгодное положение? Не открывает
ли она для них опасных лазеек? Не ведет ли она к вредным прово-
лочкам?
Все это вопросы в высшей степени важные и в высшей степени
практические. Может быть, потому-то именно автор и оставил их не
только без ответа, но даже и без рассмотрения. Но, не касаясь их, он
тем не менее считает возможным находить существующую легальную
машину вещью крайне нецелесообразной. И нецелесообразность эту
он видит в том, что будто «специализация карательных и полицей-
ских функции в руках одной группы лиц вызывает в большинстве
личностей стремление смотреть на общественную безопасность
как на дело чужое, о котором заботятся специально назначенные на
это люди, между тем как все общество, стоящее вне этой специально-
сти, может предаваться лишь делам, более близко, ввязанным с непо-
средственным интересом личности» (стр. 124). На чем основано это
соображение? Конечно уж не на опыте. В современиом буржуазном
обществе общественная безопасность есть не что иное, как безопас-
ность известных общественных групп, безопасность собственно-
сти. Что же удивительного, если те, у кого нет последней, смотрят
на ее безопасность как на вещь совершенно им постороннюю, как
на чужое дело?
Но разве так относятся к этой безопасности правящие, господ-
ствующие классы, буржуа, рантьеры, собственники? Почитайте-ка
процессы, вы увидите, что все эти господа чувствуют себя не только
не менее, но гораздо более заинтересованными в ее охранении, чем
наемные полицейские сыщики и прокуроры. По крайней мере три
четверти раскрываемых ежегодно преступлений и проступков оста-
лись бы невидимы для бдительного ока полиции и прокуратуры без
содействия «добрых» граждан, «честных» буржуа... Их можно упре-
кнуть в чем угодно, но уж никак не в стремлении смотреть на обще-
ственную безопасность как на чужое дело. Помилуйте, да для них нет
большего наслаждения, как охотиться «за врагами общественного по-
рядка», за дерзкими посягателями на их «священную собственность»,
612
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
на их «драгоценную жизнь». И поверьте, в деле доносов, выслежива-
ния, уличения и накрытия с поличным им позавидует любой сыщик,
любой следователь. А вспомните-ка подвиги «добрых граждан» во
время революционных движений Парижа в 1848 и 1871 гг. А как же
их после этого возможно упрекать в равнодушии к интересам «обще-
ственной безопасности»?
Да и как же им быть равнодушными, когда интересы этой безопас-
ности совпадают с интересами их собственной? В социалистическом
обществе интересы общественной безопасности будут точно так же
совпадать с интересами безопасности массы, рабочего, трудящегося
люда, с интересами большинства.
Почему же вы думаете, что эта трудящаяся масса, что это боль-
шинство будет относиться к ним равнодушно? что эти рабочие, эти
граждане «нового царства» окажутся большими эгоистами, более не-
дальновидными и бессмысленными людьми, чем теперешние буржуа-
собственники?
Успокойтесь: прочтите несколько страниц из истории Великой
французской революции, и вы наглядно убедитесь, как относится на-
род к общественному правосудию, когда он видит, что это правосудие
поддерживает его интересы, что оно направлено против его врагов.
Однако довольно об этом; аргумент автора до такой степени про-
изволен и несостоятелен, что на нем не стоит долее останавливаться.
Но допустим на минуту, что автор прав, допустим, что действительно
специализирование карательных и предупредительных функций в
руках одной группы граждан, в руках меньшинства, в руках государ-
ства нецелесообразно, что оно заставит большинство равнодушно
относиться к интересам собственной безопасности. Прекрасно. Что
же вместо этого предлагает автор?
Суд Линча588 в обширных размерах, постоянную, непрерывную
гражданскую войну.
«Заботу о безопасности общества и личности как от присутствую-
щих в обществе враждебных элементов, так и от проявления в среде
лиц, примкнувших к новому порядку, старых влечений и привычек
лучше всего предоставить не какому-либо специальному учрежде-
нию, но свободной инициативе групп, входящих в состав нового
строя (заметьте, что, по словам самого же автора, в состав этого но-
вого строя войдут и группы, настроенные относительно него враж-
дебно), прямой народной расправе».
Накануне и на другой день революции
613
Далее это право прямой, непосредственной расправы автор пере-
носит и на каждую отдельную личность (стр. 125,126).
Это, говорит автор, будет лучше... Да, лучше... но для кого и для
чего? Это будет лучше для реакционеров и консерваторов, для всех
врагов революции и ее великих принципов. О, как бы все они были
рады, если бы революционеры в самом деле вздумали осуществить
этот оригинальный проект, если бы действительно на другой день ре-
волюции каждому отдельному лицу, каждой группе была предостав-
лена полная и безграничная свобода суда и самоуправства. Одна-две
недели подобного режима (а автор хочет сделать его постоянным), и
дело революции было бы безвозвратно скомпрометировано; вместо
благословений, вместо сочувствия на нее посыпались бы со всех сто-
рон укоризны и проклятия.
При господстве суда Линча и непрерывной гражданской воине,
при постоянных столкновениях одной «свободной инициативы» с
другой никто не мог бы быть уверен в своей личной безопасности,
все находились бы в напряженном состоянии вечного страха, ужа-
са. Забота о спасении собственной шкуры отодвинула бы на задний
план все остальные заботы.- интерес к общественным вопросам, к об-
щественному делу вытравился бы из сердца людей; в них заговорили
бы лишь самые эгоистические, грубые, животныу страсти и похоти.
Само собою понятно, что подобное общественное состояние не
могло бы долго продолжаться. Тягостное, одинаково для всех нена-
вистное, оно не замедлило бы вызнать страшную реакцию — реак-
цию, которая «во имя порядка» и «безопасности» вырвала бы с корнем
только что насаженные и не успевшие еще привиться новые учрежде-
ния, водворила бы старые и окружила бы новым блестящим ореолом
на минуту поколебленные «священные принципы» собственности,
семьи и религии.
«Странность» эта представляется еще более поразительной, если
мы сопоставим идею автора о «свободной инициативе» всех и каж-
дого убивать, преследовать, расправляться друг с другом с его пред-
ставлениями о той власти, которую, по его мнению, должно иметь
революционное меньшинство на другой день революции. Власть
эта, как мы видели, весьма обширна. Революционное меньшинство
захватит в свои руки «экономическую диктатуру»; мало того — он
предлагает ему захватить вместе с орудиями материального произ-
водства и орудия духовного производства — орудия типографского
614
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
труда. Все словолитни, типографии, бумажные и книжные лавки, все
газеты и журналы должны быть, по проекту автора, переданы членам
социально-революционного союза. «Интеллигентные члены этого
союза, — говорит он, — будут поставлены самим ходом дела в управ-
ление орудиями печатного слова — и должны стать в редакции всех
изданий периодических и непериодических...» (стр. ИЗ).
Автора нисколько не смущает практическая неосуществимость
подобного ребяческого проекта. Но в качестве философа, в качестве
сторонника свободного развития человеческой мысли он чувствует
себя, по-видимому не совсем ловко, созерцая перспективы этой са-
мим же им проектированной «духовной диктатуры». Притом же, зная
по собственному опыту, что отнятие у противников возможности
печатно выражать свои мысли неизбежно вызывает «подпольную» и
так называемую заграничную литературу, он великодушно рекомен-
дует революционерам не запрещать лицам, стоящим вне социально-
революционного союза, писать и печатать, по с тем условием, чтобы
все ими написанное доставлялось на просмотр членов этого союза,
прикомандированных к книжному и журнальному делу, и чтобы по-
следние, просмотрев присланные рукописи, печатали их только в
своих революционных журналах, снабдив текст примечаниями, ком-
ментариями и возражениями (см. стр. 143).
Автор, по-видимому, очень доволен своей выдумкой, примиряю-
щей, по его мнению, свободу слова с фатальной необходимостью
цензуры. «Таким образом, — говорит он, — тут и прямое принуждение
не будет иметь места (!!). Элемент власти будет ограничиваться лишь
возможностью всегда опровергнуть противника нового порядка и
оставить за защитником этого порядка последнее слово» (стр. 143).
Шутит ли автор или действительно говорит серьезно? Меня воз-
мущает, например, суд Линча, я имею против него много всяких ар-
гументов, я их излагаю на бумаге и хочу путем печати подействовать
ими на общественное сознание. Мне говорят: «А, ты хочешь нападать
на один из основных институтов «нового порядка»; хорошо, уважая
«свободу слова», мы дозволяем тебе печатать твои возражения, но с
тем только условием, чтобы ты предварительно представил их нам
на рассмотрение; если мы найдем, что они неосновательны, если мы
в состоянии будем снабдить их более вескими контрвозражениями,
мы, так и быть, напечатаем их на страницах одного из наших журна-
лов». А если нет?.. «Если нет, то, разумеется, не напечатаем: последнее
Накануне и на другой день революции 615
слово всегда должно оставаться за нами!» «Но если вы не напечата-
ете, то не могу ли я сам их где-нибудь напечатать?» «Нигде, все орудия
печатного слова — в наших руках!»
И мне говорят, что это не принуждение'. Многие говорят, что это
свобода слова! Да за каких же идиотов принимаете вы людей, с кото-
рыми вам придется иметь дело «на другой день после революции»?
Неужели вы не понимаете, что своим гнусным лицемерием вы нико-
го не обманываете — компрометируете только достоинство револю-
ционной партии? Но этого мало, — вы не только компрометируете
ее достоинство, вы ставите ее «на другой день после революции» в
невозможное положение. Вы требуете, чтобы оно, чтобы революци-
онное меньшинство, захватило и удержало в своих руках экономи-
ческую и духовную диктатуру, и в то же время вы отнимаете у него
самые элементарные и самые существенные атрибуты власти. Его
декреты, его распоряжения не должны иметь, по вашему проекту, ни-
какой обязательной, принудительной силы, никакой легальной санк-
ции. Правда, оно может организовать вольные отряды «наездников»
для преследования и уничтожений врагов и недругов нового порядка.
Но враги и недруги могут делать то же самое и, по вашим словам, с
таким же точно нравом, как и революционеры.. А ведь на странице
122 вы сами утверждаете, что эти враги и недруги — сознательные
и бессознательные, тайные и явные, враги и недрупи по интересу, по
убеждению или по привычкам и влечениям, унаследованным от ста-
рого общества, — что эти враги и недруги будут составлять огромное
большинство, что они во множестве будут находиться во всех «пяти
категориях» лиц, составляющих новое общество, не исключая членов
«социально-революционного союза». И однако же, вы вооружаете это
большинство совершенно такими же правами и совершенно такими
же средствами защиты и борьбы, как и революционное меньшинство.
Ну не наивность ли после этого воображать, будто это меньшинство
в состоянии будет не только удержать, но даже захватить в свои руки
ту абсолютную диктатуру, о которой мечтает автор?
Мы могли бы еще понять автора, если бы он продолжал стоять на
той точке зрения, которая совершенно отрицала захват власти мень-
шинством’ и отлагала осуществление революции до той минуты, пока
’ Эту точку зрения автор подробно развивал в другой своей брошюре, появив-
шейся два года тому назад под заглавием «Русской социально-революционной
молодежи». Напомним читателю одно место из этой брошюры: «Если действи-
616
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
большинство населения не проникнется истинами рабочего социа-
лизма. Действительно, большинство по отношению к меньшинству
могло бы обойтись без посредства каких бы то ни было легальных
органов «принудительной власти», оно могло бы с полной уверен-
ностью в своем торжестве декретировать постоянную гражданскую
войну. Без сомнения, оно вышло бы из этой войны победителем.
Но ведь автор говорит теперь только о меньшинстве. А положение
меньшинства совсем иное. То, что выгодно для большинства, совсем
невыгодно для меньшинства. Постоянная гражданская война, отсут-
ствие под его ногами всякой легальной почвы, всякой легальной силы
(которая нередко может пополнять недостаток силы фактической)
сулит ему вечное поражение, позор и гибель. Вот что готовит ему
автор «на другой день после революции». Накануне революции он
обрекает его на невозможную деятельность, — на другой день он ста-
вит его в невозможное положение...
Но невозможное не вредно, потому что оно неосуществимо... Эта
успокоительная мысль вполне примиряет нас с автором брошюры.
тельно, — говорилось в ней на стр. 43, — доля нашей молодежи стоит за дикта-
туру, за захват власти меньшинством, то органом этой доли молодежи “Вперед!”
(а следовательно, и автор, тогдашний редактор “Вперед!”) никогда не будет; ни-
когда не допустит на свои страницы ее мнений без прямых возражений, никогда
не допустит, чтобы ее знамя считали его знаменем». Прошло два года. Нынешняя
брошюра автора составляет IV том «Вперед!», и, однако же, в этой брошюре, то
есть на страницах этого самого «Вперед!», доказывается необходимость «дикта-
туры членов Комитета работ и продовольствия», то есть революционного мень-
шинства, доказывается, что это меньшинство должно положить почин закладки
нового здания общественного благоустройства и взять на себя руководство вос-
ставшим народом. Наконец, этому меньшинству предлагается захватить в свои
руки все орудия производства как материальных, так и духовных ценностей.
И все это говорится и доказывается не только без всяких «прямых возражений»
со стороны редакции «Вперед!», но, напротив, все это говорится и доказывается
самой редакцией «Вперед!».
ЖЕРТВЫ ДЕЗОРГАНИЗАЦИИ
РЕВОЛЮЦИОННЫХ СИЛ
Два года тому назад, приступая к изданию нашего журнала, мы с
особенною силою настаивали на необходимости боевой органи-
зации революционных сил нашей партии. Только при помощи такой
организации может она, — говорили мы, — осуществить свою вели-
кую задачу, только такая организация в состоянии до некоторой сте-
пени гарантировать безопасность революционных борцов, только
при такой организации мы имеем возможность с успехом бороться
с правительством, — с его жандармами, прокурорами и сыщиками,
наконец, только такая организация даст революционерам силу —
на другой день после революции — подавить и уничтожить
всякие антиреволюционные, консервативные и реакционные влия-
ния и защитить народную власть от притязаний враждебных народу
партий, — от захвата ее разными интриганами и политическими че-
столюбцами. Мы указали тогда же и на главнейшие, существенней-
шие условия всякой боевой организации: 1) централизация власти и
децентрализация функций революционной деятельности, 2) иерар-
хическая подчиненность и безусловная дисциплина Членов. Из этих
двух основных требований боевой организации само собой вытека-
ет и третье: 3) сохранение в строжайшей тайне революционной
деятельности каждого из членов организации, — не только по отно-
шению к правительству, но и по отношению ко всем остальным ее
членам. Каждый член организации может знать о существовании и
деятельности других членов настолько, насколько это суще-
ственно необходимо для успешного выполнения той революцион-
ной функции, которую он призван выполнить.
Только при этих условиях организация революционной партии
может иметь, как мы сказали, чисто боевой характер, те.
только при этих условиях ее разбросанные элементы могут спло-
титься в одно живое тело, только при этих условиях в их
деятельность будут внесены та полная солидарность и единство пла-
на и та разумная целесообразность, при которых она только может
рассчитывать на успешную борьбу с врагами народа. Действитель-
но, история показывает нам, что все тайные общества, —
а само собою понятно, что всякое общество, преследующее цели,
признаваемые существующим законом за преступные, — должно
618
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
быть тайным, — что все тайные общества, где бы и ког-
да бы они ни возникали, везде и всегда соблюдали, везде и всегда
будут соблюдать указанные нами условия во всей их правильности
и строгости. Нечего, казалось бы, и говорить, что Россия и русская
революционная партия не составляют и не могут составлять исклю-
чения из этого общего правила, правила, которое, — в противность
всем грамматическим правилам, — не допускает вообще никаких
исключений. А между тем, — как ни странно это может показать-
ся, — еще очень недавно в некоторой части русской революцион-
ной молодёжи существовало мнение, будто дисциплина, централи-
зация, иерархия и та тайна, о которой говорено было выше, будто
все это — совсем не необходимые условия для тайной орга-
низаций, будто, при известной степени доверия друг к другу,
легко можно обойтись безо всех этих якобы «отживших атрибутов»
старых революционно-политических организаций. К чему, — гово-
рили, — эта подчиненность, эта централизация и таинственность?
Она, унижает личность, стесняет ее свободу, превращает ее в пас-
сивное орудие какой-то таинственной никому не известной и, быть
может, не только не способной, но и безнравственной власти. Не
лучше ли, чтобы каждый сам нес ответственность за свои поступки,
чтобы каждый действовал по собственной инициативе и по соб-
ственному разумению? Пусть люди, хорошо друг друга знающие,
вполне друг другу доверяющие, вполне друг с другом столковав-
шиеся относительно цели и средств своей деятельности, сходятся в
отдельные кружки, — в так называемые «естественные группы», по-
следние, в свою очередь, могут, если явится надобность, сплотиться
в федеративный союз, в котором каждая группа будет пользоваться
такою же самостоятельностью и полноправностью, какою в группе
пользуется каждый из ее членов. Таким образом, единство и соли-
дарность революционной деятельности может быть осуществлена
при отсутствии какой бы то ни было подчиненности, иерархии,
дисциплины и т. п. Каждый будет действовать с полным знанием не
только своей деятельности, но и деятельности всех своих сотовари-
щей по работе; никто не рискует быть обманутым или эксплуати-
руемым какою-то таинственною и никому не известною властью;
никто не будет играть роли бессловесной пешки, никто никому не
будет подчиняться, все будут взаимно друг другу помогать, друг дру-
га поддерживать и друг за друга стоять. Связь объединенных членов
естественных групп и групп федеративного союза будет не связью
Жертвы дезорганизации революционных сил
619
внешней, принудительной, а связью чисто внутренней, так сказать,
духовной, основанной на взаимном доверии, уважении, любви и
дружбе. Подобная организация, утверждают далее противники «от-
живших атрибутов» старых революционно-политических органи-
заций, несравненно лучше будет гарантировать личную безопас-
ность каждого отдельного члена, чем организация, основанная на
централизации, дисциплине, — организация, при которой доста-
точно захватить несколько лиц, стоящих в центре, чтобы тем самым
скомпрометировать всех ее членов.
Кроме того, последняя часто оказывает развращающее влияние
на революционеров, приучая их к пассивному повиновению; первая,
напротив, воспитывая в них чувство свободы и независимости, воз-
вышает и облагораживает их характер и развивает в них именно те
качества, которые им необходимо иметь для осуществления такого
порядка вещей, когда не будет ни власти, ни подчиненности, т. е. для
осуществления царства анархии.
Разумеется, для людей, не знающих реальной жизни, игнориру-
ющих «практическими соображениями», для людей, смотрящих на
суровую, грубую действительность сквозь призму идеалистических
фантазий, — для таких людей эта форма организации могла и должна
была показаться очень заманчивою, безукоризненною, идеально со-
вершенной. Действительно, с отвлеченно теоретической точки зре-
ния против нее мало что можно было возразить; в основе ее лежали,
по-видимому, самые возвышенные и прекрасные принципы: свобода
и полноправность личности, взаимное доверие, полная искренность,
братство и т. п. Отсутствие принудительного элемента, дисциплины,
иерархии и т. п. льстило самолюбию и удовлетворяло чувству инди-
видуализма, чувству, от которого интеллигентному большинству так
трудно бывает вполне освободиться...
Независимо от «идеальной соблазнительности» этой утопической
теории организации были и еще две причины, немало содействовав-
шие ее успеху и быстрому распространению среди молодежи. Более
или менее неудачный исход революционных попыток, предшество-
вавших и следовавших за попыткою революции 18бЗ года389, попы-
ток, кончившихся так называемым нечаевским заговором, в значи-
тельной степени ослабил энергию русской революционной партии,
устранив на некоторое время с поля деятельности ее наиболее и наи-
более революционные силы: он выдвинул на первый план — силы
620
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
наименее наименее и наименее революционные; люди трусливые
и миролюбивые, люди флегматического темперамента и слабого
ума, резонерствующие софисты гордо подняли головы, почуяв, что
теперь настало их время. Они с яростью набросились на своих не-
давних товарищей и с самодовольною наглостью стали упрекать их
в «мальчишестве, в безрассудности, торопливости, в кровожадности
и даже... даже в провокаторстве, прикрытом с лицемерным иезуитиз-
мом — якобы народными интересами, народным
благом, — они начали утверждать, будто и инициатива, и, главное,
осуществление революции должны принадлежать народу, при
чем интеллигентные люди, т. е. почти вся наличная русская револю-
ционная партия из числа народа исключаются, — одному народу:
крестьянству, ремесленникам и фабричным рабочим. Но так как гро-
мадное большинство этого народа не имеет еще о социальной рево-
люции никакого достаточно ясного представления, так как оно н е
готово к революции, то о непосредственном насильственном из-
менении существующего порядка вещей пока и думать нечего. Не
непосредственное насильственное изменение этого порядка должно
быть целью практической деятельности революционера, а посте-
пенное, мирное или немирное, смотря по обстоятельствам, подго-
товление к такому изменению, — нравственное воспитание народа,
развитие в нем известных чувств, распространение среди
него известных идей. Подготовив, таким образом, задачу революци-
онной деятельности, сведя и отождествив последнюю с одним из ее
частных средств, с деятельностью народного воспитателя-
пропагандиста и распространителя «зловредных книг и идей», пре-
вратив революционера в простого внушителя, реакция
не остановилась на этом, она сделала из своей главной посылки ее
неизбежный логический вывод. «Если, — рассуждала она, — и рево-
люционная партия ставит своею ближайшею целью не непосред-
ственное насильственное изменение данного порядка вещей, если и
ее деятельность должна пока ограничиться лишь одною пропаган-
дою, то к чему тут ненужная таинственность, дисциплина, какая-то
иерархия, какая-то самозванная центральная власть?.. Конеч-
но, и для пропагандистов нужна некоторая организация, — впрочем,
были и такие революционеры, которые отрицали необходимость
какой бы то ни было организации, — но эта организация должна
быть добровольным союзом лиц, преследующих
Жертвы дезорганизации революционных сил
621
одну и ту же всем им известную цель одними
и теми же всем известными средствами. Потому
в такой организации и речи не может быть ни о каком подчинении,
ни о какой власти, ни о каком стеснении личной свободы. Потому
в такой организации все члены должны находиться между собою в
постоянных сношениях, должны знать друг друга и взаимно по до-
брой воле друг друга поддерживать; между ними не должно быть ни-
каких тайн и в особенности никаких иерархических степеней. Чем
самостоятельнее будет действовать каждый член, тем лучше. Одним
словом, с точки зрения самих даже революционеров-реакционеров,
организационная связь между пропагандистами должна была в кон-
це концов сводиться на связи, основанные на чувстве взаимного до-
верия, взаимной дружбы и т. п.
По мере увеличения числа кружков, на первый план, как и следова-
ло ожидать, стали выдвигаться натуры, наиболее активные, наиболее
революционные. Этим натурам, само собою понятно, весьма трудно
было удовлетвориться мизерною ролью «мирного пропагандиста» и
«народного педагога», они жаждали деятельности более живой, более
непосредственной; при том же сама практика не замедлила воочию
показать всю ничтожность и неудовлетворительность результатов,
достигаемых потаенным распространением «зловредных книжек и
идей». Но, если, с одной стороны, их не удовлетворяла'печатная и сло-
весная пропаганда, то, с другой стороны, они были вполне согласны с
пропагандистами во всех основных положениях их революционно-
реакционного profession de foi390. Подобно последним они не верили
в возможность революции «в настоящем»; подобно последним они
признавали, что революция может осуществиться лишь в очень отда-
ленном будущем и лишь тогда, когда сам народ возьмет на себя
ее инициативу; когда сам он примет в ней непосредственное и наи-
более деятельное участие; они признавали далее, что «в настоящее
время» народ не готов для революции, что его чувства недоста-
точно революционны, что его миросозерцание недостаточно социа-
листично и что потому все усилия современных революционеров
должны быть исключительно и всецело направлены лишь к одной
цели — к революционизированию народного чувства
ик социализированию народной мысли. Иными слова-
ми — они вполне были согласны с самыми миролюбивейшими и ре-
акционнейшими из пропагандистов в том, что нужно не делать
622
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
революцию, пользуясь наличными революционными элемента-
ми, только подготовлять почву, для нее, подготовлять к ней
народ, т. е., в конце концов, заниматься все тою же пропагандою.
Они расходились с ними только в средствах этой пропаган-
ды; им хотелось средств более решительных, более соответствующих
их революционным инстинктам и их живым темпераментам, чем те
средства, которые практиковались пропагандистами. Книгораспро-
странение и словесная проповедь, вполне удовлетворявшие натуры
флегматические и нереволюционные по темпераменту, их, как мы
уже сказали, удовлетворить не могли. Они — отчасти сознательно, от-
части инстинктивно — поняли, что «книжками и словами» нельзя ре-
волюционизировать массы, что массы революционизируются лишь
революционными фактами. Отсюда само собою вытека-
ет следующий вывод: пропаганда — печатная, словесная — должна
быть заменена пропагандою фактами. Под пропагандою
фактами подразумевают пропаганду посредством бунтов, демон-
страции, казней, насильственных протестов, вооруженных столкно-
вений и т. п. Сторонники этой пропаганды, в отличие от чистых,
книжных пропагандистов, назвали себя бунтовщиками. Воз-
никновение этого нового бунтовщического элемента среди
мирных пропагандистов, хотя, с одной стороны, и указывало на под-
нят и е революционного духа среди молодежи, с другой — вносило
в ее деятельность еще больший разлад, еще большую разобщенность.
Прежняя связь, основывавшаяся на единстве кружковых стрем-
лений, на одинаковости их воззрений на пропаганду, разорвалась
сама собою, и вместе с нею исчезла и та непроизвольная со-
лидарность, которая до сих пор, по-видимому, существовала между
их деятельностью.
За главным расколом, как это всегда бывает, последовала масса
других, более мелких и незначительных расколов; начались беско-
нечные, а иногда даже совершенно неуловимые деления среди групп
как чистых пропагандистов, так и чистых бунтовщиков; в
конце концов и в том и в другом лагере чистых осталось очень не-
много, — зато много стало возникать смешанных кружков, совме-
щавших в себе бунтовские тенденции с мирно-пропагандистскими.
Конечно, между деятельностью этих смешанных кружков существо-
вало гораздо меньше противоположности, чем между деятельностью
кружков чистых бунтовщиков, чистых пропагандистов.
Жертвы дезорганизации революционных сил 623
Таким образом, раскол в революционной партии, закончивший-
ся смешением программ, революционных кружков, снова поставил
эти кружки в такие взаимные отношения, при которых для них снова
явилась возможность сплотиться в более или менее прочную, в более
или менее боевую организацию.
Возможность эта, как мы сказали выше, существовала и для дру-
гих кружков книжных пропагандистов. Но эти кружки были так не-
многочисленны и так однообразны по своему составу, поприще их
деятельности было так ограничено, преследуемые ими задачи так
узки и мизерны, что они едва ли даже и сознавали о необходимости в
сплоченной правильной организации. Личные отношения членов и
их сравнительная солидарность во взглядах на средства пропаганды
делали почти излишними всякие внешние формальные связи. Теперь
же, с расширением и осложнением революционной программы, с раз-
витием практической революционной деятельности, с увеличением
числа лиц и кружков, принимающих в ней участие, и, следовательно, с
ослаблением непосредственных личных связей, на каждом шагу стала
чувствоваться необходимость хоть какой-нибудь прочной, внешней
организации. Даже самые крайние из анархистов-индивидуалистов и
те поняли, что продолжать вести дело так, как оно'велось до сих пор,
невозможно; что идти в врассыпную значит идти на верную ги-
бель; что организованной государственно-политической силе нужно
противопоставить организованную революционную силу; что связи,
существующие между отдельными лицами и кружками, недостаточ-
но прочны и что вследствие этого они не могут действовать с тою
энергиею и солидарностью, без которых ни в каком практическом
предприятии нельзя рассчитывать на успех.
Понятно, что этим революционерам должна была придтись очень
по вкусу теория так называемой федеративной органи-
зации, организации «по естественным группам», организации
без организующей власти, без дисциплины, организации, чуждой
всем атрибутам старых и якобы отживших свое время полити-
ческих заговоров. Другою и весьма существенною причиною
распространения этой теории среди нашей молодежи следует при-
знать реакцию, начавшуюся среди западно-европейской рево-
люционной партии после разгрома Парижской коммуны. Гаагский
конгресс Международного общества был одним из самых очевидных
знамений этой реакции. Он нанес обществу решительный смерто-
624
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
носный удар, удар, после которого оно и до сих пор еще не может
оправиться391; он отнял у него всякий политическо-революционный
характер и расколол его на две половины — одинаково неспособные
к деятельной, непосредственной революционной борьбе. Немцы и
англичане, составлявшие главный контингент авторитарных
секций, на первый план выдвинули принцип законности и по-
ставили тотчас единственною задачею своей деятельности мирную
социалистическую пропаганду и избирательную агитацию в пользу
представителей рабочего класса392. Отвергая самым решительным
образом необходимость насильственного разрушения данного по-
рядка вещей, необходимость кровавой революции, они пропо-
ведуют революцию бескровную, они хотят вести борьбу с су-
ществующим государством на строго легальной почве. Рядом с этими
антиреволюционными, хотя и авторитарными секциями возникли
или, лучше сказать, усилились и окрепли — благодаря гаагскому рас-
колу —секции анархические, автономные, — столь же реакционные,
как и первые. Правда, в принципе, западно-европейские анархисты
не отвергают необходимости, неизбежности насильственного пере-
ворота. Но, отрицая боевую организацию, опирающуюся на строгое
подчинение единичной деятельности общему плану и общему авто-
ритету, возведя принцип индивидуализма в основной прин-
цип своей программы, устраняясь от всякой политической агитации,
ставя осуществимость насильственного переворота в зависимость от
таких условий, которые, при данном положении вещей, при данном
уровне развития масс, выполнены быть никогда не могут, они, в сущ-
ности, так же мало способны к непосредственной, практической ре-
волюционной деятельности, как и немецкие доктринеры-легалисты.
Вот почему и те и другие с одинаковым правом могут быть призна-
ны за представителей чисто реакционного элемента среди западно-
европейской революционной партии. Как те, так и другие должны
были оказать и действительно оказали в высшей степени пагубное
влияние на революционные силы обществ; если одни развращали их
своим доктринерным парламентаризмом, то другие вносили дезор-
ганизацию в их ряды, отвлекали от реальной практической почвы,
развращали их бессмысленными утопиями и фантастическими ил-
люзиями...
Отсюда ясно, что в общем тенденции и стремления обеих реак-
ционных фракций революционной партии вполне совпадали с тен-
Жертвы дезорганизации революционных сил
625
денциями и стремлениями наших российских революционеров-
реакционеров. Немудрено, что последние и ухватились за них, как
утопающие хватаются за соломинку; они нашли в них главную опору
и поддержку, — мало того — свое оправдание. Разве анархически-
автономная организация бельгийских и отчасти швейцарских сек-
ций не была, так сказать, полным и торжественным освящением
принципа «федеративных союзов» и «естественных групп»? Разве не-
мецкая проповедь о легальной революции, о необходимости
мирной пропаганды и о ненужности и преждевременности всяких
насильственных мероприятий, о постепенности исторического раз-
вития, о научной подготовке и т. д. и т. д. — разве эта проповедь могла
пройти бесследно для людей, которые только и мечтали о том, как
бы им выписаться поскорее из рядов деятельных революционеров,
спокойно сложить руки и ждать «у моря погоды», занимаясь на досу-
ге распространением «зловредных» книжек и брошюр. Таковы были
те внешние и внутренние причины, под влиянием которых теория
федеративной организации, организации «по естественным груп-
пам», организации, исключительно опирающейся на чисто личные
отношения и чуждой всякого принудительного, регулирующего и
дисциплинирующего элемента, — теория этой антибоевой и анти-
революционной организации не только была крайне .сочувственно
встречена большинством нашей молодежи, но и не замедлила полу-
чить весьма широкое практическое применение.
Первым реакционным протестом против тенденций непосред-
ственных задач и организации нечаевского общества можно считать
так называемый кружок чайковцев393. Кружок этот, в первое время
весьма незначительный, состоял из лиц, хорошо знавших друг друга,
ни связанных между собою чисто личными отношениями дружбы,
знакомства и т. п. Члены кружка были одинаково полноправны, между
ними не существовало ни тайн, ни дисциплины, все они находились
между собою в непосредственных прямых отношениях, все вопро-
сы обсуждались и решались сообща. Этой его антиреволюционной
организации вполне соответствовали и его антиреволюционные
цели. На первом плане у него стояло книжное дело, —печатная про-
паганда. Вначале пропагандисты имели очень невинный характер и
ограничивались главным образом распространением книжек, хотя и
пропущенных правительственною цензурою, но затем, по каким-то
полицейско-административным соображениям, изъятых из обраще-
626
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ния, — вроде, например, книги Флеровского394 «Социальная азбука»
или «Учебника уголовного права» Спасовича395 и т.п. Само собою по-
нятно, что пропаганда цензурных книг не могла встретить особен-
ного сочувствия среди молодежи, не могла удовлетворить ее револю-
ционным стремлениям и потребностям. Кружок скоро увидел себя
в необходимости бросить это неблагодарное дело, тем более, что,
несмотря на всю невинность и полнейшую легальность
подобной пропаганды, она сопряжена была почти с таким же ри-
ском, как и пропаганда зловредная и нелегальная. В уме
третьеотделенских охранителей порядка первая отождествлялась со
второю, и потому они и преследовали ее почти с такою же строго-
стью, как и последнюю. Притом количество цензурных книг, годных
к распространению, было так незначительно, что кружок, оставаясь в
пределах цензурной пропаганды, очень скоро должен был
бы совершенно прекратить свою деятельность за отсутствием мате-
риала для нее. В виду всех этих обстоятельств ему ничего более не
оставалось, как или совсем отказаться от печатной пропаганды, или
расширить ее пределы, видоизменить ее характер, иными словами,
не ограничиваться одним лишь распространением цензурных книг
и среди одной лишь интеллигенции, а начать распространять книги
нецензурные, запрещенные, заграничные, и не только среди интел-
лигентной, но и среди неинтеллигентной части общества. Отказаться
от пропаганды или отодвинуть ее на второй план своей деятельно-
сти и открыто выступить на непосредственно-революционный путь,
увлекая за собою массы молодежи, не определившейся, колеблющей-
ся и немножко разочарованной неудачным исходом и шутинского и
нечаевского заговоров, — это, разумеется, было не по силам кружку,
состоявшему из людей, хотя и очень честных и очень искренних, но
в то же время крайне умеренных по своим тенденциям, крайне миро-
любивых по своему темпераменту.
Потому они, естественно, должны были направить все свои уси-
лия к одной только цели — к расширению пропаганды.
Распространение запрещенных книжек, распространение
их не только среди интеллигенции, но и среди фабричных рабочих
и крестьян, на первое время вполне, по-видимому, удовлетворяло
стремлениям большинства молодежи. По крайней мере рядом с круж-
ком чай ковцев образовалось в Петербурге, Москве, Одессе и некото-
рых других местностях несколько других кружков, преследовавших
Жертвы дезорганизации революционных сил
627
ту же самую цель. Организация всех этих кружков ничем почти не
разнилась от организации чай ковцев. Некоторые из них вошли с по-
следними в федеративную связь, связь, впрочем, весьма призрачную,
ограничивавшуюся лишь взаимным обменом сведениями, касающи-
мися кружковой деятельности, личными знакомствами и иногда, —
в редких, впрочем, случаях, — взаимною помощью. Каждый кружок
представлял из себя совершенно самостоятельную единицу и дей-
ствовал вполне автономно, по собственному благоусмотрению, по
собственной инициативе и под собственной ответственностью. Хотя
большинство кружков преследовало одну и ту же цель — распростра-
нение «зловредных книжек и идей», но все они шли к осуществлению
этой общей им цели в разброд, не руководимые никакою общею про-
граммою, никаким общим планом, не подчиняясь никакому общему
регулятору, не связанные никакою общею, постоянною, правильною,
органическою связью. Правда, совершенно изолированных кружков
было очень мало; почти все находились между собою в более или ме-
нее прямых сношениях, но эти сношения имели обыкновенно чисто
случайный характер и основывались на чисто личных отношениях
членов кружков.
При единстве цели, преследуемой кружками, единстве, правда,
более идеальном, теоретическом, чем реальном, практическом, не-
выгоды этой дезорганизации революционных сил как-то мало заме-
чались, хотя кружки действовали и в разброд, но в их деятельности
все-таки была некоторая солидарность, солидарность, нередко даже
вводившая в заблуждение третьеотделенских наблюда-
телей, видевших в ней несомненное доказательство существова-
ния какого-то тайного, невидимого, всем управляющего и руко-
водящего сообщества. Но единство цели имело место лишь в
самое первое время кружковой деятельности. По мере развития по-
следней антиорганизационные стремления мирных пропагандистов
и бунтовщиков-анархистов, видимо, начинали терять кредит в массе
молодежи, и она начала мало-помалу возвращаться к прежним тради-
циям «тайных обществ» и заговоров. Отрицательное, даже враждеб-
ное отношение ко всякого рода конспирациям, бывшее в такой моде
в начале 70-х годов, постепенно уступало место отношению более
и более сочувственному. Наконец, в 1875 году, среди молодежи об-
разовалось несколько ясно определившихся революционных групп,
которые открыто признали боевую организацию уело-
628
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
вием sine qua non практической, непосредственно-революционной
деятельности396. Однако для большинства гораздо легче было созвать
необходимость организации вообще, чем необходимость именно
боевой организации. Взаимные отношения кружков друг к другу и
членов одного и того же кружка между собою представляли почти
неодолимые препятствия к практическому осуществлению организа-
ции, основывающейся на принципах строгой централизации власти,
дисциплины и т. п. Каждый кружок ревниво охранял свою самостоя-
тельность по отношению к другим кружкам. Точно так же каждый
член кружка ревниво заботился о сохранении своей полноправности
по отношению ко всем остальным членам. Притом же еще не было
сделано ни одного серьезного опыта федеративной организации.
Связи, существовавшие между кружками, были так неопределенны,
так случайны и так л и ч н ы, что их никаким образом нельзя было
приравнивать к определенным, постоянным, формальным связям
федеративного сойза.
Теория федеративной организации, не испробованная на прак-
тике, по-прежнему представлялась молодежи самым совершенным,
самым идеальным типом революционной организации вообще. По-
дорвать ее кредит мог один только опыт, — суровый опыт, — и... к
счастью или к несчастью, этот опыт был наконец сделан. После не-
скольких неудачных попыток небольшой группе так называемых
московских пропагандистов397 удалось и первый раз осуществить на
практике теорию федеративной организации, в самом ее чистейшем
и бескорыстнейшим виде. В основание у с т щв а организации об-
щества московских пропагандистов-бунтовщиков’ положены были
следующие принципы: 1) абсолютное равенство всех членов во всех
делах организации; 2) полная солидарность; 3) полное доверие и от-
кровенность в делах организации. Организация состоит из федера-
*Мы называем их пропагандистами-бунтовщиками, так как программа
кружков, входивших в состав общества, допускала помимо пропаганды книж-
ной, словесной и пропаганду фактами, пропаганду бунтовскую. В парагра-
фе IX устава говорится: об образовании бунтовских шаек с целью наводить
страх на правительство и привилегированные классы, поднимать дух
народа, делать его более способным к принятию революционных идей.
Тот же параграф налагает на членов организации обязанность «во время на-
родных бунтов принимать в них» деятельное участие и стараться придать им
сознательно революционное направление.
Жертвы дезорганизации революционных сил
629
тивного союза общин; число членов общины неопределенно; каж-
дый новый член принимается не иначе, как по единогласному
решению всех членов общины. Все члены общины имеют право на
равное участие в делах общины, каждый член имеет право требовать
от правления общины все сведения, какие ему угодно. Каждый член
имеет право контроля и может созывать, когда ему вздумается, ис-
ключительные собрания членов общины. Все дела общины решают-
ся общим собранием, которое обязательно происходит раз в месяц.
Правление заведует, под контролем всей общины, текущими де-
лами (наем квартиры, сношения с другими общинами и т. п.). Члены
правления назначаются на месяц, по очереди, так что все члены об-
щины должны перебывать в нем. Имена членов правления (т. е. име-
на всех членов общины) сообщаются всем остальным общинам. Все
общины по отношению друг к другу совершенно самостоятельны, и
каждая община руководится в своей деятельности единственно толь-
ко решениями своих членов. Междуобщинные сношения
ограничиваются лишь 1) пользованием взаимно деньгами из общего
фонда (как образуется этот общий фонд и кто им заведует, в уставе
ничего не говорится; по-видимому, под общим фондом здесь под-
разумевается совокупность частных самостоятельных фондов
каждой отдельной общины); 2) уведомлением об общинном шифре;
3) • пользованием общим словарем для телеграмм; 4) извещением
о кличках личного состава администрации; 5) извещением о приеме
нового члена; 6) предупреждением друг друга об опасности и уве-
домлением о народных движениях в тех местностях, где действуют
общины; 7) совещаниями об устройстве и содержании типографии и
книжном деле за границею; 8) о периодических изданиях; 9) уведом-
лением о секретных адресах общины (XII).
Таким образом, по уставу федеративной организации не только
все члены одной и той же общины, но и все члены всех общин, вхо-
дящих в союз, взаимно знают друг друга, знают не только по именам,
но и по месту жительства.
Все имеют общий шифр, все принимают одинаковое участие во
всех делах организации и имеют одинаковые сведения об этих делах.
Между ними не существует никаких тайн, над ними не стоит никакой
руководящей власти; правление имеет характер простого спра-
вочного бюро и т. п. Одним словом, более совершенный тип федера-
тивной организации трудно даже себе и представить.
630
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Какие же результаты дала она на практике? Правда, она суще-
ствовала очень недолго, но и в этот краткий срок ее существования
успели уже обнаружиться такие факты, которые воочию доказывали
полнейшую практическую несостоятельность организации. С само-
го же начала между членами стали возникать раздоры и несогласия.
Одни настаивали на наиболее энергическом, бунтовском образе дей-
ствий, они советовали «убивать, стрелять, бунтовать» (письма Здано-
вича); другие, напротив, хотели вести дело тихо и без шума, ограни-
чиваться одною лишь пропагандою (письма Евгении Субботиной).
Это противоречие во взглядах на способ деятельности, при полной
автономии общины и равноправности всех членов организации, при
отсутствии всякого регулирующего и руководящего элемента, неиз-
бежно должно было привести к распадению организации или, в луч-
шем случае, совершенно расстроить и парализовать ее деятельность.
Умеренные осыпали упреками более крайних, — последние
отвечали им тем же. «Вы ведете дело более неосторожно, чем оно
велось в Москве, — пишет Субботина иваново-вознесенской общи-
не, — что же, ухайте, господа, но помните, что один, два погрома,
и мы остались на мели». «Тульские ведут себя преступно, — читаем
мы в письме, арестованном в общей квартире иваново-вознесенской
общины, — огромное у них знакомство с рабочими, и еще ни одной
революционной книги не читали». Некоторые члены обнаружили
решительное нежелание подчиняться постановлениям общины.
«С Юга,— говорится в том же письме, — вообще неутешительные
вести. И. А. и Соня наотрез отказались остаться в Одессе... он вышел
из нашей организации, разошелся с нами»,., и т. д. Но что всего бо-
лее компрометировало организацию и отнимало у нее всякие шансы
на долговечность, — это «неосторожное» (как пишет С у б б о т и -
на) ведение дел. Неосторожность эта не была случайною,
она обусловливалась основными принципами устава. Каждый знал
все о всех; каждый находился со всеми в непосредственных
сношениях. Общие квартиры и частые сходбища предписывались
уставом; постоянная переписка и сохранение писем, шифр которых
был известен всем членам организации, были естественным и неиз-
бежным последствием тех взаимных отношений, в которые ставил
устав как отдельные общины, так и членов одной и той же общины;
скучение пропагандистов в одной какой-нибудь местности и пол-
нейшее отсутствие их в других, где чувствовался неменьший в них
Жертвы дезорганизации революционных сил
631
недостаток, было неизбежным результатом общинной организации
кружков, входивших в федеративный союз, — организации, которая
опять- таки была не случайным делом, а требовалась по уставу.
Таким образом, сам устав ставил «организацию» в такие условия, при
которых ее члены по необходимости должны были вести
себя неосторожно; мы далеки от того, чтобы подобно Евгении
Субботиной упрекать их за это. При том положении, в котором они
находились, они не могли поступать иначе. Но именно потому-
то, что они не могли поступать иначе, их организация и не могла
рассчитывать на долговечность. И действительно ни одна из извест-
ных нам русских организаций’, построенных не на принципах
«свободной федерации», а на принципах централизации и дисци-
плины, — не погибала так быстро, не существовала так недолго, как
организация московских пропагандистов. Она умерла, можно ска-
зать, раньше, чем начала жить. Полиция захватила в свои руки всех
(за очень немногими исключениями) ее членов, все ее фонды, всю ее
переписку прежде еще, чем она успела заявить о своем существова-
нии каким-нибудь выдающимся, осязательным фактом. Ишутинское
общество, московский «Ад» существовал более года, вел деятельную
революционную пропаганду среди интеллигенции и среди рабочих,
и однако ж правительство ничего не подозревало о его существова-
нии до каракозовского выстрела. Не случись этого выстрела, сделан-
ного, впрочем, без разрешения и согласия центрального кружка, ор-
ганизация не была бы открыта398. То же самое можно сказать и о так
называемом нечаевском обществе. Зародившееся в конце 1868 года,
оно, несмотря на аресты некоторых из его членов в начале 1869 г,
не только продолжало жить, но еще более усилилось, разрослось и
окрепло. Осенью 69 г. существование московской организации не
было уже тайной ни для общества, ни для правительства; прокламации
с печатью центрального комитета массами распространялись среди
публики; о них говорилось в газетах; но однако, как, по-видимому,
ни открыто действовала организация, полиция не могла напасть
на ее следы, нужен был такой крупный факт, как убийство Иванова,
чтобы направить полицейские розыски на надлежащий путь399. Но
даже и арест значительного количеста членов организации ничего
не открыл правительству, никаких особенно компрометирующих до-
’0 заграничных — о тайных обществах бланкистов — мы уже и не говорим.
632
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
кументов найдено не было; из того немногого, что попались в его
руки, нельзя было сделать никаких точных заключений о характере,
о деятельности и о. размерах организации; ее устав, число членов,
их имена, употребляемый ими шифр и т. п. сделались известны по-
лиции только тогда и только потому, что сами арестованные
выдали ей свои тайны. Точно так же и организация общества «Ад»
была раскрыта единственно только благодаря показаниям самих же
подсудимых. Совершенно обратное мы видим в процессе пяти-
десяти. Все арестованные (за исключением одного, показания
которого, впрочем, не имели никакого существенного значения в
деле раскрытия организации) вели себя на следствии чрезвычайно
сдержанно, сами они ничего не открыли полиции, и однако ж
полиция все открыла, помимо и даже наперекор их показаниям,
открыла без всякого труда, без всяких усилий, не прибегая даже ни к
одному из тех экстраординарных средств (пытки, подлоги, сажание
с сыщиками и т. п.), которые были пущены в ход в каракозовском и
нечаевском деле. Арест одного-двух членов общины предавал в руки
правительства всю общину; арест одной общины открывал всю орга-
низацию. Иначе не могло быть при существовании общих квартир,
общего шифра, постоянной переписки и непосредственных сноше-
ний между членами организации, при знании каждым членом имен
и адресов всех остальных, при отсутствии между ними всяких тайн,
при их постоянных передвижениях, обусловливаемых периодиче-
скою, ежемесячною сменою членов правления и т. п.
Общество московских пропагандистов-бунтовщиков начало дей-
ствовать в начале 1875 года, а в марте того же года оно было уже от-
крыто, и все лица, не только принимавшие в нем непосредственное
участие, но даже находившиеся с ними в сношениях, сделались из-
вестны правительству. Не всех ему удалось изловить, но всех удалось
узнать. Ни одно из тайных обществ, построенных на принципах цен-
трализации, не погибло так быстро и не открывалось полициею так
легко, как это.
Итак, первый серьезный опыт практического применения теории
федералистической организации доказал самым бесспорным обра-
зом всю ее практическую несостоятельность. Оказалось, что, впро-
чем, не трудно было предвидеть и a priori, что подобная организа-
ция, являясь, с одной стороны, источником внутренних раздоров и
несогласий между членами, раздоров и несогласий, парализующих
Жертвы дезорганизации революционных сил
633
энергию и солидарность их деятельности, с другой — ставит их в та-
кие условия, при которых ни одна тайная организация не может
рассчитывать на сколько-нибудь продолжительное существование.
Но если федеративная организация в своей совершенной и вполне
выработанной форме дала на практике такие плачевные результаты,
то что же сказать о ее зачаточных формах, о тех формах, в которых
она осуществлялась или, лучше сказать, намечалась до 1875 г,
т. е. до возникновения Московского общества пропагандистов-
бунтовщиков.
Пусть говорят за нас факты. С 1873 по 75 год существовало не-
сколько десятков отчасти изолированных, отчасти находившихся
между собою в некоторой федеративной связи, больших и малень-
ких кружков. Главною задачею своей деятельности они ставили про-
паганду (книжную, словесную и бунтовскую) среди народа. И что же?
Едва только они вздумали приступить к практическому осуществле-
нию этой своей задачи, едва только они «двинулись в народ»,
как сейчас же, через каких-нибудь 2-3 месяца, все до одного (за ис-
ключением лишь тех, которые никакого активного участия в движе-
нии не принимали) были открыты, и большинство арестовано; тем
же, которым удалось спастись, ничего больше не оставалось, как или
эмигрировать за границу, или скрываться в самой России; не только
их имена, даже их наружность сделались известны полйции. Понят-
но, что такая кратковременная, несистематичная, лишенная всяко-
го единства деятельность не могла привести ни к каким серьезным
практическим результатам; значительная часть пропагандистов по-
палась и раньше даже, чем они «ушли в народ»; другие — после того,
как они едва-едва успели сбыть две-три книжки, завести знакомство
с двумя-тремя рабочими. Изо всех кружков только два действовали
систематично, но их безалаберные отношения к другим кружкам и
отдельным лицам и отсутствие всякой правильной, постоянной ор-
ганизации между их членами неминуемо должны были привести их
к гибели. Они не могли пережить общего погрома. Замечательно при
этом, что пропагандисты обыкновенно сами наводили полицию на
свои следы и на следы своих товарищей; замечательно также, что зна-
чительная часть их попалась совершенно случайно, по своей и
чаще еще по чужой неосторожности. При сколько-нибудь разумной
и прочной организации подобные факты были бы совершенно не-
мыслимы. Мы не хотели сказать, что организация могла бы гаран-
634
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тировать безопасность всех, но несомненно, что при организации
все не могли бы попасться так скоро, как они попались; несомненно,
что при организации деятельность каждого была бы продолжи-
тельнее, систематичнее и находилась бы в большем соответствии с
деятельностью других товарищей по работе, чем при отсутствии ор-
ганизации.
Судя по числу лиц, привлекавшихся по разного рода политиче-
ским процессам, дознаниям и расследованиям в период 1873-78 гг.,
в движении этих лет по 1875 г. (включительно) принимало участие
до 1000 человек. Разумеется, эта цифра выше действительной; в дей-
ствительности, число более или менее активных участников в рево-
люционной пропаганде едва ли доходило и до 500-600 человек400.
Но, допустим, 1000, и посмотрим, сколькие из них уцелели. По шести
крупным политическим процессам (дело о преступной пропаган-
де в различных местностях Российской империи; дело московских
пропагандистов; дело муравинское; дело Южно-русского рабочего
союза; дело о пропаганде в войсках Петербургского военного округа
и, наконец, казанское дело) было предано суду 298 человек. Затем по
десяти менее крупным процессам’ 20 человек, итого 318. Прибавьте
к этой цифре число лиц, хотя и открытых правительством, но успев-
ших спастись от его преследований (свыше 80 человек), и число лиц,
потому только не попавших на скамью подсудимых, что раньше суда
они были убиты и замучены в тюрьмах — (около 20 человек), и вы
получите около 400 человек, судившихся или долженствовавших су-
диться. О числе лиц, содержащихся в настоящее время в тюрьмах,
или высланных административным порядком, или отданных под
строгий полицейский надзор, точных сведений не имеется, но, судя
по частным письмам и по более или менее достоверным слухам, оно
должно превышать число подсудимых. Во всяком случае число вы-
сланныхи отданных под полицейский надзор не может быть ниже
400 человек, так как в промежуток 1872-75 годов в тюрьмах, частях
и крепостях сидело по политическим делам около 900 человек, — а
известно, что кто раз попал по политическому делу в тюрьму, тот уже
почти никогда не выходит из нее вполне свободным. Что же оста-
‘Так называемое екатеринославское или быдаринское дело (8 человек); дело
Державина, Воронова и Панкратьева; дело Ионова и Павлова; дело Бредихина;
дело Лебедева; дело Калашникова; дело Малиновского; дело Бутовской и, нако-
нец, дело таксатора Альбова.
Жертвы дезорганизации революционных сил 635
лось от 1000 пропагандистов, если даже предположим, что их дей-
ствительно была тысяча? Все сколько-нибудь энергические деятели
схвачены, имена неохваченных известны полиции, и они разыски-
ваются. Неоткрытых пропагандистов едва ли насчитывается
двадцать-тридцать человек.
Не преувеличивая, можно сказать, что погром пропагандистов в
1873-75 годах представляет собою факт беспримерный в летописях
не только западно-европейского, но и русского революционного
движения. Некоторые из пропагандистов стараются объяснить его
тем обстоятельством, что будто бы ни в одном из предшествующих
русских движений (не считая, разумеется, движений чисто народ-
ных, вроде пугачевского, разинского, крестьянских бунтов 50-х и
60-х годов и т. п.) не принимало участия такое значительное количе-
ство лиц, как в движении 1872-75 годов. Но едва ли это справедливо.
Движение, вызванное обществом «декабристов», было несравненно
обширнее и дало несравненно более осязательных результатов, чем
движение 1872-75 гг. В нем принимала участие, прямо или косвен-
ное почти вся тогдашняя русская интеллигенция. Число лиц, привле-
ченных к заговору или находившихся в сношениях с заговорщика-
ми, несомненно превышало 1000 человек’. «Общество» существовало
несколько лет; несколько лет оно вело весьма деятельную пропаган-
ду, не только среди высших и средних классов, но и срСди мещан и
солдат. Насколько успешна была эта пропаганда, можно судить по
тому сочувствию, с которым общество относилось к попавшимся
заговорщикам, наконец, по тем осязательным результатам, которых
оно достигло, результатам, выразившимся в открытом вооруженном
восстании в Петербурге и других местностях России. Если прави-
тельству удалось подавить эти восстания, то в этом исключительно
были виноваты неумелость и нераспорядительность некоторых из
заговорщиков, долженствовавших руководить ими401.
Между тем, движение 1870-7 5 гг. не вызвало ни в одном городе, ни
в одной деревне не только бунта, но даже простого пассивного
сопротивления властям; в обществе о нем заговорили только
’Судя по переговорам, происходившим между «обществом» и «Польским па-
триотическим союзом», можно предполагать, что число как лиц, участвовавших
в заговоре, так и лиц, хотя в заговоре прямо не участвовавших, но на которых,
по мнению заговорщиков, вполне можно было рассчитывать, — доходило до 4,5
и даже более тысяч.
636
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
уже после целого ряда политических арестов и процессов, остановив-
ших движение, как мы видели, в самом его начале. Притом же цели
и стремления пропагандистов по самому характеру своему не могли
получить такого широкого распространения, не могли пользоваться
такою всеобщею популярностью, какою пользовались и какую имели
идеи и стремления декабристов, в силу уже одного того обстоятель-
ства, что в движении 1820-25 гг. должно было принимать участие
несравненно большее количество лиц, чем в движении 1873-75 гг.
И несмотря, однако, на это, несмотря на страшный, варварский тер-
рор, последовавший за неудачным восстанием 14 декабря, — террор,
который смешно даже и сравнивать с комическою «ревностью не по
разуму» разных Жихаревых, Желеховских, Слезкиных и К°402, число
лиц, попавшихся в руки правительства, было значительно меньше
числа попавшихся ныне пропагандистов. Пострадали только главные
заговорщики; другие или совсем не были открыты, или до недоста-
точности улик оставлены в покое.
То же самое можно сказать и о так называемом петрашевском
обществе. Судя по некоторым фактами, обнаруженным следствием,
по бумагам, найденным у арестованных, и, наконец, по секретному
дознанию, произведенному тогдашним Жихаревым Липранди, есть
основание предполагать, что движение, охватившее в 1848 году поч-
ти все классы общества и отчасти вызванное петрашевцами, мало
чем уступало (если только уступало) по своим размерам и по числу
лиц, принимавших в нем участие, движению 1873-75 гг. Общество
существовало с 1842 г. В Петербурге в состав его входило несколько
кружков (были даже чисто женские кружки)^ в провинции оно име-
ло своих доверенных лиц или агентов, как они называются в дозна-
нии. Такие агенты были в Москве, в Тамбове, в Сибири, в Ревеле, в
Ростове, в некоторых других местах. В состав общества входили лица
всевозможных званий и профессий. Рядом с гвардейскими офице-
рами и чиновниками министерства иностранных дел, — читаем мы
в липрандиевской записке, — в нем находились не кончившие курса
студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, тор-
гующие табаком... Но главную роль играли наставники и воспитатели
юношества. «Очевидно, — говорится в той же записке, — сеть была
соткана такая, которая должна была захватить все народонаселение
для того, чтобы действовать не на одном месте, а повсюду» (см. «Об-
щество пропаганды в 1849 г.», стр. 10).
Жертвы дезорганизации революционных сил
637
Заговорщики* устраивали в Петербурге собрания на несколь-
ких квартирах, и собрания эти, по донесению сыщиков, отличались
многолюдством и крайним разнообразием своего состава на собра-
ниях «у Белецкого, напр., — доносил Липранди его агент, — я видел
множество новых лиц разных состояний и ведомств,
которых у Петрашевского не встречал...». Не менее многолюдные со-
брания происходили и у самого Петрашевского, Плещеева, Кузьмина,
Европеуса, Дурова, Пальма и др.
Никто не скажет, что николаевские сыщики были менее искусны,
чем александровские, или чтобы в сороковых годах правительство
снисходительнее относилось к революционный пропаганде, чем в
70-х, и однако же, несмотря на все розыски и дознания, несмотря
даже на боязливость многих из подсудимых николаевская полиция
не могла собрать никаких улик против большинства арестованных.
’Существует мнение, будто петрашевцы не составляли организованного
заговора, что это были не более как кружки знакомых, занимавшихся самооб-
разованием и пропагандою социалистических идей. Мнение это совершенно
опровергается документом, найденным в бумагах одного из заговорщиков,
Спешнева. Документ этот есть не что иное, как формула подписки, бравшейся
от каждого лица, принимаемого в члены организации. Может быть, не лишнее
было бы привести здесь эту формулу целиком, но за недостатком места ограни-
чимся лишь несколькими выписками: «Я, нижеподписавшийся, Добровольно, по
здравом размышлении и по собственному желанию, поступаю в русское обще-
ство и беру на себя следующие обязанности, которые в точности исполнять
буду:
1) Когда распорядительный комитет общества, сообразив силы общества,
обстоятельства и представляющийся случай, решит, что настало время бунта, то
я обязываюсь, не щадя себя, принять полное и открытое участие в восстании и
драке, т. е. что, по извещению комитета, обязываюсь быть в назначенный день,
в назначенный час, в назначенном месте и там, вооружившись огнестрельным
или холодным оружием, или тем и другим, не щадя себя, принять участие в дра-
ке и, как только могу, споспешествовать успеху восстания.
2) Я беру на себя обязанность увеличивать силы общества приобретением
обществу новых членов. Но, согласно с уставом русского общества, обязываюсь
сам лично более пяти не афилироватъ.
3) Афилировать... обязываюсь только таких..., в которых я твердо уверен... с
каждого мною афилированного члена я обязываюсь взять письменное обяза-
тельство, что он от слова до слова перепишет сии самые условия... и подпишет
их. Я же, запечатав оное его письменное обязательство, передаю его своему афи-
льятору для доставления в комитет, и т. д.»
Из документа этого несомненно следует, что кружок петрашевцев не только
был организованным обществом, но что он, кроме того, был организован по
типу боевых, революционных организаций.
638
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Всех было арестовано около 100 ч., но из них только 23 человека
могли быть преданы суду и только 22 человека остались виновны-
ми. А между тем, на собраниях, устраиваемых заговорщиками, со-
биралось, по словам сыщиков, «множество народа разных званий
и ведомств», в провинциальных городах у них были свои агенты,
и вокруг этих агентов группировались более или менее многочис-
ленные кружки; наконец, общество существовало несколько лет, и
результаты его пропагандистской деятельности не прошли бесслед-
но в истории нашего общественного развития. Все это заставляет
предполагать, что число лиц, принимавших прямое или косвенное
участие в пропагандистской деятельности, не ограничивалось и нс
могло ограничиться скромною цифрою 23. Но общество было ор-
ганизовано, и организовано на началах централизации, иерархии
и дисциплины, и эта организация помогала многим спастись от по-
лицейских рук403.
Сопоставьте теперь эти последствия погрома организован-
ного общества пропаганды 40-х годов и последствия
погрома неорганизованных кружков пропаганды 1873-75 годов. В
первом случае добыча правительства ограничилась 23 человеками,
во втором она дошла до 318 ч., не считая замученных в тюрьмах,
скрывшихся, эмигрировавших и административно высланных.
В начале 60-х годов образовалось тайное общество по образцу
польской организации, известное под именем «Земля и воля».
Общество работало одно время весьма энергично, имело свою ти-
пографию, печатало свои манифесты, распространяло прокламации,
находилось в сношениях со многими революционными кружками
молодежи в Петербурге, в провинции и с польскою организациею.
Число членов общества доходило до 1 500 ч. После неудачи польско-
го восстания, ареста многих из наиболее энергичных деятелей обще-
ства и начавшейся затем реакции, общество распалось или, лучше
сказать, разложилось на несколько самостоятельных революцион-
ных кружков404. Таким образом эта организация умерла, если мож-
но так выразиться, своей естественной смертью; правительство, не-
смотря на все поиски, ничего не открыло, ни один из арестованных
членов не мог быть судим за принадлежность к ней. Большинство же
членов не только не подверглось никаким преследованиям, но даже
осталось и навсегда останется совершенно, абсолютно
неизвестным полиции.
Жертвы дезорганизации революционных сил
639
О размерах и деятельности ишугинской и нечаевской организаций
мы не имеем права в настоящее время сообщать какие-нибудь иные
сведения, кроме тех, которые раскрыты судебными процессами.
Несомненно однако ж (в особенности по отношению к ишутин-
ской организации), что в руки правительства в обоих случаях по-
палась только некоторая часть лиц, принимавших участие
(прямое или косвенное) в деятельности организации. Остальные со-
всем не были обнаружены; даже существенные улики добыты лишь
против меньшинства лиц, привлеченных к дознанию, и только это
меньшинство и было судимо.
Какой же вывод надо сделать изо всех вышеприведенных фактов?
Нам кажется, один только: история пропагандистского движения
1872-75 гг. и предшествовавших русских революционных движений,
начиная с заговора декабристов и кончая нечаевскою организацией,
самым убедительным и несомненным образом доказывает:
1) Что сколько-нибудь систематическая, последовательная и про-
должительная пропаганда, при дезорганизации революци-
онных сил или при их федералистской организации,
не имеет никаких шансов на успех.
2) Что, при дезорганизации или федералистической организации
кружков, личная безопасность членов последних нич^м не гаранти-
рована, и они обыкновенно попадают в руки полиции раньше еще,
чем успевают приступить к непосредственной деятельности.
3) Что чем более организация революционных сил приближается
к типу боевой централистической организации, тем более обеспечи-
ваются как непрерывность, единство и продолжительность револю-
ционной деятельности, так и безопасность революционных
деятелей.
4) Что при неуспехе централистически организованного
движения в руки правительства попадется гораздо меньше жертв, чем
при неудаче дезорганизованного или федералисти-
чески организованного движения.
5) И что поэтому существенно необходимо не толь-
ко в интересах более энергического, более быстрого и солидарно-
го ведения революционного дела, но просто даже в интересах
личной безопасности, в интересах возможно
большего сбережения революционных сил, и
существенно необходимо для всех наших революцион-
640
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
них деятелей, какие бы клички они ни носили, как можно скорее
забыть и бросить всякие федералистические утопии и вернуться к
старому, много раз испробованному типу централистической орга-
низации. В ней их сила, в ней их спасение.
Выше мы уже говорили, что сознание этой необходимости на
время было затемнено и отодвинуто на задний план под влиянием
реакции, проникшей после неудачного исхода нечаевского заговора
даже в среду революционной молодежи. С ослаблением реакции и в
особенности в виду тех гибельных практических последствий, к ко-
торым привело дезорганизованное движение 1872-75 гг., сознание
это снова пробудилось, если и не у всей, то по крайней мере, у неко-
торой части нашей молодежи. Отголоском и проводником его явился
между прочим и «Набат».
Стараясь оживить среди молодежи старые революционные тради-
ции, призывая ее к непосредственной революционной деятельности,
основная задача которой состоит не в подготовлении, а в
осуществлении революции, для которой пропаганда (словами
или фактами, т. е. книжная или бунтовская) является не целью, а лишь
средством, он постоянно указывал на централистическую
боевую организацию революционных сил, как на одно из
элементарнейших и необходимейших условий успешной борьбы с
централистически организованною силою правительства. Он пред-
сказывал все те гибельные последствия, к которым должно было при-
вести на практике применение к делу революционной организации
анархических бредней и федералистических утопий. И практика,
действительно, оправдала эти предсказания. Практика доказала всю
несостоятельность, всю невозможность федералистической
организации и снова выдвинула на первый план принципы организа-
ции централистической. Благодаря этому обстоятельству, пропаганда
нашего журнала, как ни шла она в начале в разрез с господствующим
анархически-реакционным настроением молодежи, не осталась «го-
лосом, вопиющим в пустыне». В России образовалось Общество
народного освобождения405 на принципах боевой цен-
тралистической организации. С возникновением этого общества
теоретическая задача «Набата» может считаться практи-
чески осуществившеюся, теоретическая пропаганда необходимости
централистической организации является, следовательно, в настоя-
щее время совершенно излишнею.
Жертвы дезорганизации революционных сил
641
Теперь мы, как и каждый, который сочувствует принципам орга-
низации, обязаны содействовать ее успеху и процветанию не тео-
ретической проповедью этих принципов, а их непосредственным
применением к практической действительности. Принципы же цен-
тралистической организации прежде всего требуют, чтобы отныне
революционная деятельность как отдельных лиц, так и изолирован-
но стоящих групп и кружков, согласных с целями общества, сли-
лась с его деятельностью и подчинилась его
регулирующему руководству. И мы первые считаем сво-
им долгом безусловно подчиниться этому основному требованию
революционной дисциплины. Вот почему мы теперь же печатно
и открыто заявляем комитету Общества народного освобожде-
ния, что с этого времени наш журнал, все наши
издания, все наши наличные силы и средства
предоставляются в его полное и безусловное
распоряжение.
РЕВОЛЮЦИЯ И ПРИНЦИП НАЦИОНАЛЬНОСТИ.
По поводу «Записок южнорусского
социалиста»
Прежде чем мы станем говорить по поводу брошюры, заглавие
которой выписали в начале статьи, мы должны сказать несколько
слов о самой брошюрке. Мы, конечно, с большим бы удовольствием
избавили себя от подобного труда, если бы ее автор был хотя чуточ-
ку посдержаннее в своих притязаниях; если бы он не выдавал себя
за представителя или по крайней мере за выразителя мнений южно-
русских социалистов; наконец, если бы его идеи не находили себе
поддержки и отголоска среди группы людей, считающихся за вожа-
ков украинофильского движения. Автор питает, по-видимому, твер-
дую веру, что он своими записками «попал в точку», что на его голос
откликнутся многие и что, быть может, эти скромные «записки» раз-
растутся в целый орган грядущих социалистов-федералистов («За-
писки южнорусского социалиста», стр. 30). К несчастью, условия
умственного развития большинства нашей интеллигенции таковы,
что нам сплошь и рядом приходится наталкиваться на явления, спо-
собные до некоторой степени оправдать эту веру автора в будущее
значение его «записок». Действительно, не видим ли мы сплошь и
рядом, как на основании какого-нибудь самого нелепейшего недо-
разумения (часто даже недоразумения чисто словесного), какой-
нибудь абсурднейшей идеи, выраженной только в замысловатой,
двусмысленной и неопределенной форме, возникают целые тео-
рии, сочиняются целые политические системы и, даже более, созда-
ются целые партии? Ложь и абсурд только тогда вполне безвредны,
когда вы убиваете их в самом зародыше, но дайте им разрастись,
и они самодовольно поднимают голову, гордо попирают знание,
фальсифицируют самые элементарные человеческие понятия и в
конце концов умственно и нравственно извращают и притупляют
целые поколения людей, замкнувшихся в броню схоластических
доктрин и метафизических систем; они подтачивают в самом кор-
не здравый смысл человека и порабощают себе его ум и сердце, и
тут уже ему трудно с ними бороться. Вот почему их нужно убивать в
самом зародыше, вот почему мы и считаем своей обязанностью го-
ворить о «Записках южнорусского социалиста» теперь же, не дожи-
Революция и принцип национальности
643
даясь, пока они «разрастутся в целый орган грядущих социалистов-
федералистов».
Южнорусский социалист с первой же странички своих записок хо-
чет дать понять своим читателям, что он человек здраво и нормально
мыслящий, что он не утопист и мечтатель. «Я знаю, — говорит он, —
что многие социалисты-революционеры склонны видеть в движении,
в котором они принимают участие (т. е. социально-революционном
движении), какой-то волшебный рычаг, который в один прекрасный
день перевернет существующий порядок, после чего на развалинах
последнего мгновенно расцветает новая жизнь. Исходя из такой
метафизической точки зрения, они... вполне естественно, находят
возможным говорить о «кануне» революции и о «другом дне после
революции...»406. — «Я же, — продолжает он далее, — утверждаю, что
социально-революционное движение в том виде, в каком оно являет-
ся в настоящее время, не есть магический рычаг. Я утверждаю также,
что мы еще не имеем права говорить о кануне революции и о другом
дне после революции...» (ib., стр. 4).
Самая существенная, характеристическая особенность позитив-
ного мышления состоит в том, чтобы критически относиться к своим
знаниям и ничего не утверждать на ветер.
Наш южнорусский социалист хотя и выдает себя з,а позитивного
мыслителя, но, увы, по мышлению не отличается этой особенностью.
Он знает такие факты, которых не только никто не знает, но кото-
рые даже в действительности совсем и не существуют. Он знает, что
социалисты-революционеры «воображают, будто после разрушения
существующего порядка вещей на развалинах мгновенно расцветает
новая жизнь». Но где же и когда социалисты-революционеры говори-
ли что-нибудь подобное? Самые утописты из них — так называемые
анархисты, — и те допускают некоторый более или менее продол-
жительный переходный период между «концом» разрушения старой
общественной жизни и «началом расцветания» новой. Прочтите за-
писки об «общественных службах» анархических секций (женевской
и брюссельской), и вы увидите сами, насколько верят анархисты —
даже анархисты — в возможность «мгновенного» расцветания но-
вой жизни на развалинах существующего порядка. Что же касается до
революционеров-реалистов, до тех, которых вы называете централи-
стами, якобинцами, государственниками и которые составляют боль-
шинство в европейской революционной партии (а скоро, вероятно,
644
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
будут составлять большинство и среди русских революционеров), то
ни один человек, хотя бы только понаслышке знакомый с их теория-
ми, не заподозрит их в сочиненной вами иллюзии насчет какого-то
«мгновенного развития новой жизни». Если бы они могли хоть на
минуту поддаться подобной иллюзии, то все их учение, вся их рево-
люционная программа потеряла бы весь свой raison d’etre407. Зачем
стали бы они тогда толковать о необходимости установления рево-
люционного государства, о необходимости сосредоточения сильной
власти в руках революционного меньшинства?
Как же после этого вы решаетесь утверждать, будто вы знаете, что,
по мнению социальных революционеров, «новая жизнь должна мгно-
венно расцвести на развалинах существующего порядка вещей»!
Но это еще не все. «Я знаю, — говорите вы, — что социалисты-
революционеры склонны видеть в социально-революционном
движении волшебный рычаг, который в один прекрасный день
перевернет существующий порядок». Действительно, социалисты-
революционеры не только «склонны видеть», но они глубоко убежде-
ны, что социально-революционное движение может и должно унич-
тожить, перевернуть существующие политические, юридические и
экономические учреждения; но, во-первых, они совсем не думают, что
подобный переворот может совершиться в «один прекрасный день»,
а во-вторых, они никогда не смотрели и не смотрят на социальную
революцию как на какой-то волшебный рычаг. Они очень хорошо
знают, что для ниспровержения существующего порядка вещей ника-
кой волшебной силы не требуется, достаточно самой обыкновенной,
самой прозаической и ничуть не волшебной — грубой, материаль-
ной силы. Думаете ли вы, что одна грубая материальная сила не в со-
стоянии ни опровергнуть какой угодно существующий порядок?
Если вы это думаете, вы, значит, не имеете ни малейшего понятия
о ходе человеческой истории, а если вы этого не думаете, к чему вы
заводите речь о «волшебном рычаге»?
Из того, что революционное движение не есть (в чем никто не со-
мневается) волшебный рычаг, автор выводит заключение, что «мы, т. е.
революционеры, не имеем права говорить о кануне революции и о дру-
гом дне после революции», т. е. ни о тех средствах, при помощи кото-
рых может быть осуществлена революция, ни о ее ближайшей цели.
Нужно обладать совершенно своеобразной логикой, не имеющей
ничего общего с логикой общечеловеческой, чтобы из подобной по-
Революция и принцип национальности
645
сылки вывести подобное умозаключение. Как? Автор хочет, чтобы
люди принимали участие в революционном движении, не имея перед
собой никакого определенного идеала и не зная, при помощи каких
средств он может быть достигнут. Но возможно ли отыскать хоть
одного такого идиота, который решился бы посвятить себя какой-
нибудь деятельности, не имея ни малейшего представления ни о
цели этой деятельности, ни о способах осуществления ее? А между
тем, по мнению автора, всякий революционер именно и должен быть
таким идиотом: он не должен думать ни о цели своей деятельности,
т. е. о другом дне после революции, ни о способе ее осуществления,
т. е. о кануне революции. Относительно будущего, т. е. того будущего,
во имя которого должны работать революционеры, «я знаю только
то, — говорит автор, — что не явися, что будет». И он желает, чтобы
и все революционеры знали не более этого, т. е. чтобы все они жерт-
вовали своей жизнью, своей свободой, проливали свою кровь за нечто
для них совершенно неизвестное. Можно ли желать что-нибудь более
нелепое и более бессмысленное? Впрочем, сам автор понимает, по-
видимому, всю бессмысленность своего желания, он старается смяг-
чить его. Только что заявив, что относительно будущего он знает толь-
ко то, «что не явися, что будет», он тут же прибавляет: «но есть, однако,
одно общее положение, стоящее вне всяких сомнений: земля и орудия
труда (капиталы) будут обращены в общую собственность».
Итак, для автора не совсем «не явися, что будет». Он знает, что в
будущем земля и орудия труда (капиталы) должны быть обращены
в общую собственность и что в этом то и заключается цель соци-
альной революции. Значит, о цели социальной революции, т. е. о
другом дне после осуществления революции, можно говорить — по
крайней мере сам автор говорит. Но в таком случае, зачем же он за-
прещает говорить об этом революционерам? Или он хочет, чтобы
революционеры представляли себе цель революции, т. е. то, что будет
на другой день после революции, только под той общей отвлечен-
ной и даже бессмысленной" формой, под которой он ее себе пред-
ставляет? Но неужели автор не понимает, что подобная формула не
‘Земля и орудия труда (капиталы), говорит автор, должны быть обращены
в общую собственность. (Очевидно, автор не имеет самых элементарных по-
нятий в политической экономии, иначе он не стал бы отделять землю и орудия
труда и не отождествлял бы последние с капиталом. Неужели он воображает,
будто всякое орудие труда есть капитал или будто всякий капитал есть орудие
646
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
удовлетворит не только ни одного серьезного революционера, но
даже и ни одного мыслящего человека? Успокоиться на ней может
лишь или ограниченный, поверхностный невежда, или пошлый шар-
латан, который, выдавая себя за революционера, относится в то же
время к революции совершенно индифферентно и на вопрос: что
же будет после революции? — тупоумно отвечает: «А я сам не знаю.
Что будет, то будет. Какое мне до этого дело!» Уже если раз автор до-
пускает, что мы можем и должны иметь некоторые представления
о цели революции, некоторый идеал будущего общественного строя,
то, оставаясь последовательным, он должен допустить, что, чем яс-
нее и определеннее будут эти представления, чем шире и конкретнее
будет этот идеал, тем лучше. Идеал чересчур отвлеченный, чересчур
туманный и неопределенный не оказывает обыкновенно никакого
заметного воздействия на практическую деятельность человека. Сте-
пень его влияния на последнюю прямо пропорциональна степени
его ясности и определенности — эта истина настолько очевидна, что,
как бы автор ни был невежествен, он не имеет права отговариваться
незнанием. А если она ему известна, какой же смысл имеют тогда его
нападки на революционеров за то, что они стараются выяснить себе
ближайший идеал революции и определить средства, необходимые
для его осуществления?
Но довольно об этом. Это еще только цветочки, а вот и ягодки.
Автор считает себя ученым и даже философом. Свои притязания на
ученость и философию он выводит из того, что он, видите ли, читал
книгу Фюстель де Куланжа408 «La cite antique». Фюстель де Куланж —
ученый весьма почтенный, большой знаток древностей и весьма за-
нимательный рассказчик, но его историко-философские воззрения
составляют его ахиллесову пяту. Как философ он стоит на точке
зрения исторической философии средневековых отцов церкви во-
обще и метафизики Вико409 в частности. С точки зрения этой мисти-
ческой философии (ставшей во Франции очень популярной с 30-х
годов нынешнего столетия благодаря историко-философским тру-
дам Эд. Кинэ) все социальные и политические учреждения народа,
вся его гражданская история, вся экономическая структура обще-
ства выводятся и объясняются его религиозно-этическими идеями.
труда? И с такими-то познаниями автор решается поучать революционную мо-
лодежь и призывать ее к покаянию.
Революция и принцип национальности
647
В настоящее время было бы просто смешно и глупо опровергать эту
в высшей степени одностороннюю, а потому и совершенно фальши-
вую доктрину. Несостоятельность ее должна быть очевидна для каж-
дого человека, считающего себя хоть мало-мальски образованным. И
однако, можете себе представить, наш автор именно эту-то доктрину
и усвоил себе у Фюстель де Куланжа, ради нее-то он и восторгается
им, ее-то и считает тем откровением, которое озарило светом исти-
ны его больной, обуреваемый всяческими сомнениями ум и возвело
его в его собственных глазах на пьедестал философа.
«Изучая какое бы то ни было социальное явление, — так перефра-
зирует наш философ Фюстель де Куланжа, — мы изучаем, собствен-
но, идеи людей. Мы изучаем их религиозные верования, их этиче-
ские воззрения, которым так называемые (!?) социальные явления
служат только внешним выражением» (стр. 5).
«Раз мы укрепимся на этой точке зрения, — продолжает наш фило-
соф, совершенно забывая, что для того, чтобы укрепиться на ней, нам
нужно сначала перенестись в тьму средних веков и, выкинув из нашей
головы все знания, выработанные современной наукой, смиренно
преклониться перед божественной мудростью монахов-мистиков, —
раз мы укрепимся на этой точке зрения... вся история человечества
представится нам длинной вереницей (!?) чисто субъективных эле-
ментов, которых характер и способ сочетания дают ту йли другую со-
циальную среду» (стр. 6). Из этих невежественных посылок, целиком
заимствованных из арсенала средневековой метафизики, автор дела-
ет следующий вывод — вывод, гораздо раньше его сделанный всеми
псевдофилософскими противниками революции, заклятыми врагами
революционной партии. Чтобы изменить социальную среду, чтобы
уничтожить данные политические, юридические и экономические
учреждения, одним словом, чтобы осуществить социальную рево-
люцию, для этого необходимо изменить первоначально идеи, при-
вычки, чувства людей, т. е. произвести революцию в их психическом
мире, — или, как выражается автор, произвести психореволюцию (?!).
«Революционная деятельность социал-демократов, — философству-
ет он, — должна быть целиком перенесена из объективного мира в
субъективный... И не скоро еще она получит возможность завершить-
ся социально-революционным актом...» (стр. 28).
О, какая же это старая песнь! Как часто приходилось нам ее слы-
шать от поклонников мирного прогресса, от буржуазных либералов,
648
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
от всякого рода консерваторов и ретроградов. «Измените сперва че-
ловеческую природу, пересоздайте человеческие чувства, верования,
понятия и тогда только принимайтесь за пересоздание обществен-
ных учреждений». Консерваторы и ретрограды очень хорошо пони-
мают всю непрактичность, всю неосуществимость своего рецепта;
они очень хорошо знают, что все наши чувства, все наши верования и
понятия суть продукт данных общественных учреждений, что первые
обусловливаются последними, а не последние — первыми, и потому-
то они с такой настойчивостью и рекомендуют нам... начать с конца.
Разумеется, преподавая нам подобные советы, — вполне понятные, с
их точки зрения, — они спекулируют на нашу глупость и недогадли-
вость. Но спекуляция эта так наивна и в сущности так невинна, что
мы обыкновенно отвечаем на нее одним лишь смехом. Но можем ли
мы смеяться, когда слышим те же самые советы, ту же проповедь пси-
хореволюции, но уже не от консерватора, не от буржуа-либерала, а
от человека, именующего себя социал-демократом, представителем
южнорусских социалистов7. О, нет, тут уже не до смеха; одно из двух:
или этот человек так глуп, что он сам не понимает, что говорит, или
он бессовестный лицемер, умышленно надевший на себя маску со-
циалиста для более успешного совращения с революционного пути
«неопытных новичков» и чересчур «доверчивых юниц».
Гг. заграничные украинофилы, принявшие этого псевдоюжнорус-
ского социалиста под свой милостивый патронаж, подумайте серьез-
но об этом вопросе. Не попадите в ловушку. .Впрочем, это ваше дело,
а мы снова вернемся к нашему злополучному автору — автору, ко-
торого мы, не желая оскорблять южнорусских социалистов, отныне
будем называть не иначе как псевдоюжнорусским социалистом или
психореволюционером.
Желая наглядным образом убедить революционеров в необходи-
мости перенести «их революционную деятельность из мира объек-
тивного в мир субъективный», наш психореволюционер указывает
им на религиозных сектантов. Сектанты, по его мнению, являются
типическими представителями «социально-революционного дви-
жения»; они действительно совершают социальную революцию, со-
вершают ее «вдруг, экспромтом»; они действительно обладают тем
«волшебным рычагом», которого нет, но который желают иметь со-
временные социальные революционеры (см. стр. 8,10,11). И потому,
если последние желают заполучить этот волшебный рычаг, если они
Революция и принцип национальности
649
хотят осуществить социальную революцию, они должны поступать
так, как поступают религиозные сектанты, т. е. начинать с внутренне-
го мира человека и затем уже изменять его обстановку. «Сектанты, —
рассуждает психореволюционер, — преобразившиеся сами под дав-
лением своих же измышлений, немедленно устраивают свою жизнь
по новым началам; среди созданной ими новой обстановки начина-
ется обычный культурный процесс передачи приобретенных качеств
по наследству грядущим поколениям. То, что у первых религиозных
реформаторов было идеалом, их фанатизировавшим, для их детей и
внуков является простой унаследованной привычкой. Ничего подоб-
ного не бывает в жизни и деятельности современных социалистов-
революционеров. Они не создали и не могут создать такой цельной
системы, которая бы, овладев ими, вырвала их из недр буржуазного
строя и преобразила бы их так же радикально и быстро, как это бы-
вает с сектантами. Идеи современных социал-демократов зиждутся
на научной основе, но наука в настоящее время еще не доработалась
до того синтеза, который обобщил бы ее membra disjecta410 в одно
связное философское целое, могущее заменить человеку религиоз-
ный синтез» (стр. 12).
Отсюда автор в противоречие со всем тем, что он только что
говорил о необходимости для социал-демократа заняться исклю-
чительно нравственным перерождением людей, делает следующий
вывод: социал-демократы и вообще революционеры-социалисты в
настоящее время не могут претендовать на нравственное возрожде-
ние людей, так как их «идеи опираются на науку», а «наука еще не
в силах нравственно и культурно возрождать людей, ибо научно-
философский синтез покамест никакого жизненного значения не
имеет» (стр. 13). Приобретет же он это значение лишь тогда, когда
1) будет построена научная этика, 2) но научная этика немыслима
без предварительного построения научной социологии, а 3) научная
социология может успешно построиться только параллельно с раз-
витием лингвистики и психологии и, наконец, 4) обусловливается
предварительным построением биологии...» (ib.).
Итак, что же это? Сперва наш псевдоюжнорусский социалист при-
зывает революционеров заняться исключительно психореволюцион-
ной деятельностью, т. е. нравственным и культурным возрождением
людей, затем он отважно заявляет, что наука, «на которой основы-
ваются идеи современных революционеров», бессильна в настоящее
650
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
время произвести это нравственно-культурное возрождение. Следо-
вательно, что же должны делать современные революционеры? Они
должны стараться придать научному синтезу жизненное значение,
т. е. заняться построением научной этики, но научную этику нельзя
построить без научной социологии, а последняя немыслима без на-
учной обработки психологии и лингвистики — значит, революцио-
нерам ничего более не остается, как заняться обработкой психоло-
гии и лингвистики. И давно бы так вы сказали. Бросьте же, безумные
революционеры, ваши несбыточные мечты и ваши нелепые затеи —
и занимайтесь лингвистикой! Занимаясь лингвистикой, вы будете со-
действовать выработке того научного синтеза, при помощи которого
вы в состоянии будете нравственно и культурно возродить людей,
возродив же их нравственно и культурно, вы получите наконец воз-
можность осуществить социальную революцию. Превращайтесь ско-
рее, подобно вашему советчику, псевдоюжнорусскому социалисту, из
социальных революционеров в психореволюционеров, а из психоре-
волюционеров в... лингвистов — и благо вам да будет.
Боже мой, боже мой, можно ли не только предавать тиснению,
можно ли просто вмещать в своей голове подобные глупости? Но что
всего печальнее для нас и всего опаснее для автора — это то, что он
высказывает эти глупости с полнейшим апломбом и с величайшей
самоуверенностью. Он, по-видимому совершенно искренно убежден,
что говорит не глупости, а открывает миру великие истины...
Чем можно объяснить эту странную, чтобы не сказать болезнен-
ную, самоуверенность автора? Нам кажется, она может быть объясне-
на только невежеством, невежеством, выходящим из ряда вон
Прежде всего автор совершенно, по-видимому не подозревает,
что социальная наука подвинулась в настоящее время настолько впе-
ред, что уже и теперь, во-первых, может дать вполне определенный
идеал практической деятельности для всякого нравственно развито-
го человека, во-вторых, что она с очевидностью, для всех вполне ося-
зательно, указала не только на причины существующих социальных
зол и неправд, но и на средства к их уничтожению и, в-третьих, вы-
яснила в общих чертах идеал разумного и наиболее сообразного с
человеческим счастьем строя общественных отношений.
Далее, автор совершенно игнорирует то глубокое радикальное
различие, то непримиримое противоречие, которое лежит и всегда
будет лежать между деятельностью и задачами социального револю-
Революция и принцип национальности
651
ционера и деятельностью и задачами религиозного сектанта. Задача
последнего имеет, если можно так выразиться, чисто индивидуаль-
ный характер: сектант стремится воспитать, переродить, усовершен-
ствовать каждого отдельного индивидуума, взятого в отдельности;
социалист же революционер, оставляя в стороне отдельного инди-
видуума, стремится изменить, пересоздать те общественные условия,
при которых живет и развивается целое общество. Один действует
на единицы, другой — на массы; деятельность одного есть по преи-
муществу педагогическая, деятельность другого — по преимуществу
политическая-, одна имеет своим объектом внутренний, субъектив-
ный мир, другая — общественный мир окружающих его внешних
условий. Потому, как религиозный сектант, не изменяя своему сек-
таторскому характеру, никогда не может обратиться в социального
революционера, так точно социальный революционер, не изменяя
своему социально-революционному характеру, не может сделать-
ся сектантом. Уверять, подобно автору, будто религиозный сектант
производит социальную революцию, — это значит или умышленно
играть словами, или просто не иметь ни малейшего понятия о «со-
циальной революции».
Социальной революцией называется радикальное изменение об-
щественных и нравственных отношений целого общества. Если же
это изменение ограничивается двумя-тремя людьми Или небольшой
группой лиц (чем обыкновенно ограничиваются и чем, по существу
дела, и должны всегда ограничиваться все сектантские движения),
то вы можете его назвать домашним, индивидуальным и т. п., но уже
никак не назовете социальным. Никто не скажет, что мормоны и шэ-
керы411 произвели в Америке социальную революцию, точно так же,
как никто не скажет, что я и несколько человек моих приятелей про-
извели в Петербурге социальную революцию потому только, что мы
жили на общей квартире, имели общую собственность и не призна-
вали церковного брака.
Из глубокого, радикального различия объектов деятельности ре-
лигиозных сектантов и социалистов-революционеров логически вы-
текает радикальное различие в практикуемых теми и другими сред-
ствах. И никогда и ни при каких условиях различие это не может
изгладиться. Обладай революционеры той же религиозной верой,
какой обладают сектанты, или тем «научным синтезом», который, по
мнению автора, может служить суррогатом веры, они все-таки про-
652
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
должали бы действовать совершенно иначе, чем действуют сектанты,
и их деятельность по-прежнему имела бы характер чисто политиче-
ский, а не педагогический. Судите же сами о той дозе невежества, ко-
торой должен обладать человек, утверждающий, как это делает автор,
будто самое существенное различие между социальным революцио-
нером и религиозным сектантом состоит в том, что у последнего есть
целостная, законченная система миросозерцания, «вполне им овла-
девшая», а у первого ее нет.
«Вооружившись точкой зрения, изложенной выше», т. е. состав-
ленной из жалких обрывков поразительного недомыслия и круглого
невежества, «я, — продолжает автор, — стал пытаться философство-
вать по поводу российской действительности» (стр. 15). Читатели,
по предыдущим образцам знакомые с свойствами авторского интел-
лекта, заранее могут себе представить, что должно было выйти из его
«попыток философствовать». Действительно вышел такой невообра-
зимый сумбур, в котором решительно ничего нельзя разобрать.
«Прежде всего, — повествует наш южнорусский Акакий Ака-
киевич, — прежде всего я пытался воспроизвести в воображении
типические черты российской действительности, доискаться тех
национальных сил, которые таятся в ее недрах. Но мое воображе-
ние, — продолжает он, — упорно рисовало мне нечто плоское и од-
нообразное, какую-то форму без содержания. Это отрицательное,
бесформенное, скудное и однообразное нечто, воспроизводившееся
при мысли о России в моем уме, повергло1 меня в великое недоуме-
ние, пока мне не удалось раскусить (?) это нечто...До сих пор я думал,
что русская нация разделяется только на три отдела: великорусы,
малорусы и белорусы (с их подразделениями). Теперь я нашел четвер-
тый отдел: общерусы, или россияне в собственном смысле>> (стр. 15).
Читателю, без сомнения, может показаться несколько странным,
как это автор, с одной стороны, знал, что Россия представляет со-
вокупность великорусской, малорусской и белорусской националь-
ностей с их подразделениями, а с другой — не мог себе ее иначе
представить как нечто «однородное, бесформенное, скудное и од-
нообразное». Быть может, ему покажется еще более странным, что
авторское воображение «упорно рисовало» автору это «нечто бес-
форменное», как какую-то «форму без содержания». Как это нечто
Революция и принцип национальности
653
бесформенное может быть формой? Как это Россия, представляющая
совокупность различных национальностей, может представляться
в то же время «чем-то однородным и однообразным»?
Но уже из предыдущих примеров мы видели, что автор не всегда
отдает себе отчет в том, что говорит, — потому простим ему велико-
душно эти вольности «философского стиля». Дело не в них — дело
в том великом открытии, которое якобы сделал автор. Он открыл
четвертое племя — «общерусов, или россиян в собственном смысле».
И в каком он восторге от своего открытия: завеса спала с его глаз,
он возродился духовно, покаялся во всех своих прегрешениях, со-
вершенных до этого открытия, и торжественно призывает всех рус-
ских «социал-демократов» вместе с ним возродиться и покаяться.
Бедный Акакий Акакиевич412! В своей философской наивности он
до сих пор, по-видимому, и не подозревал, что в каждой стране или,
лучше сказать, в каждом государстве, как бы ни был разнообразен
его национальный и племенной состав, всегда есть и всегда должен
быть класс людей, у которых национальные, племенные особенно-
сти почти совершенно изгладились и которых в этом смысле можно
назвать общерусами, общефранцузами, общенемцами, общеитальян-
цами, общеамериканцами и т. п. Класс этот слагается, во-первых, из
так называемого служилого сословия, из бюрократии, закрепощен-
ной государством, утратившей под его нивелирующим’давлением все
свои национальные особенности, до мозга костей пропитавшейся
его идеалами, его воззрениями, его интересами; во-вторых, — из ин-
теллигенции. Наука, как известно, оказывает на людей почти столь
же нивелирующее влияние, как и государство на бюрократию. Между
интеллигентными людьми различных национальностей вы всегда
найдете несравненно более сходственных черт, общих чувств, при-
вычек, воззрений, чем между интеллигентным и неинтеллигентным
человеком одной и той же национальности. Наука, образование сгла-
живают, стирают национальные особенности, уравнивают, подводят
под один знаменатель великорусов, малорусов, белорусов, финнов,
латышей, британцев, савояров, русинов и т. п. Между образованными
людьми, между людьми психически развитыми нет и не может быть
«ни эллинов, ни иудеев» — есть только люди, или, говоря языком на-
шего Акакия Акакиевича, общечеловеки. Националисты могут, сколько
их душе угодно, возмущаться против этого космополитизирующего
влияния образования, но они не могут его отрицать, не могут, если не
654
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
хотят встать в явное противоречие с фактами действительности. По-
тому, сколько бы наши украинофилы ни старались об искусственном
поддержании национальных особенностей среди малороссийской
интеллигенции, их старания никогда не увенчаются успехом, они
идут вразрез с основными законами человеческой природы, основ-
ными требованиями психического интеллектуального прогресса.
Интеллектуальный прогресс стремится уничтожить господство над
человеком бессознательных чувств, привычек, традиционных идей,
унаследованных предрасположений — следовательно, он стремит-
ся уничтожить национальные особенности, особенности, которые
именно-то и слагаются из этих бессознательных чувств, привычек,
традиционных идей и унаследованных предрасположений.
Помимо государства с его бюрократической централизацией и
науки с ее космополитизирующим влиянием устранению нацио-
нальных особенностей, нивелированию людей, подведению их под
один общенациональный, общечеловеческий тип в значительной
мере содействует экономический, торгово-промышленный прогресс.
Фабричное производство, ставя рабочую массу в совершенно одно-
образные, общенациональные условия труда, развивая в ней одина-
ковые привычки, окружая ее одинаковой обстановкой, обобщая ее
интересы и потребности, сглаживает не только национальные, но
даже и чисто индивидуальные различия рабочих. Тип фабричного,
тип пролетария имеет настолько же общенациональный характер,
как и тип «интеллигентного человека».
Но кроме непосредственного влияния фабричного производства
на сглаживание национальных и индивидуальных различий между
людьми торгово-промышленный прогресс достигает того же резуль-
тата и еще косвенным путем, содействуя развитию городской жизни
на счет и в ущерб деревенской. Известно, что нигде так долго и так
упорно не сохраняются местные, национальные особенности, тради-
ционные привычки и чувства, как в деревенской глуши, и нигде они
так скоро не исчезают, как среди нивелирующих условий больших
городских центров.
Таким образом, мы видим, что все главнейшие факторы бур-
жуазного прогресса — государство, наука, торговля, промышлен-
ность — имеют одну и ту же общую тенденцию-, все они в большей
или меньшей степени стремятся сгладить национальные особенно-
сти, когда-то так резко разделявшие между собой людей, стремятся
Революция и принцип национальности
655
смешать последних в одну общую однородную и одноформенную
массу, подвести их под один общий знаменатель, вылить их в один
общенациональный, общечеловеческий тип. Как бы мы ни ненавиде-
ли буржуазный прогресс, но эту его тенденцию мы должны признать
с точки зрения наших идеалов и наших интересов в высшей степени
благотворной. Действительно, буржуазный прогресс, нивелируя лю-
дей, уничтожая разделяющие их племенные и национальные перего-
родки, подготовляет почву для торжества наших идеалов: сам того не
желая, он бессознательно пролагает путь к практическому осущест-
влению идей братства и равенства. Отсюда ясно, что восставать
против этого нивелирующего и космополитизирующего влияния
прогресса могут лишь те социалисты, которые или совершенно не
понимают своих собственных интересов, или называют себя со-
циалистами «по недоразумению». А так как наш псевдоюжнорусский
социалист принадлежит, очевидно, к категории последних, то нет
ничего удивительного, что факт существования в России среды, утра-
тившей национальные особенности, среды, которую он по какому-
то непонятному остроумию называет «россиянами в собственном
смысле», — этот факт возмущает его до глубины души. Но еще более
возмущает его то обстоятельство, что большинство революционеров-
социалистов выходят именно из этой среды, совершенно не понимая
условий ее возникновения*, не имея ни малейшего представления об
ее разнообразном общественном составе”, представляя ее себе как
«нечто безотрадное, оторванное от народной почвы» (стр. 31)"*, ав-
* Автор воображает, будто единственной причиной возникновения у нас
типа общерусов была государственная централизация. После всего сказанного
об условиях, влияющих на сглаживание национальных особенностей, нам нет
надобности доказывать всю неверность и односторонность этого мнения.
"Автор приписывает этой среде, взятой в ее целом, совершенно одина-
ковые психические свойства, привычки и воззрения, [забывая], что в состав ее
входит несколько общественных групп, по своим тенденциям, интересам, по-
требностям и идеалам не имеющих между собою ничего общего,— например,
бюрократия и интеллигенция в тесном смысле этого слова.
*” Итак, по мнению автора, выходит, будто всякий человек, который утрачива-
ет свои национальные особенности, будто всякий такой человек «отрывается от
народной почвы». Автор понимает, очевидно, народную почву как совокупность
традиционных привычек, суеверий и предрассудков, из которых слагаются на-
циональные особенности, а не как совокупность реальных народных интересов.
Он совершенно спутывает принцип народности с принципом национально-
сти и наивно воображает, будто все народное — национально и националь-
656
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тор с наивностью поистине детскою приглашает русских социали-
стов отречься от «окаянного российства» и снова растить и развивать
в себе те национальные особенности, которые давно уже сгладились
и исчезли под влиянием воспитания. «Перестанем быть, — умоляет
социалистов автор, — перестанем быть общерусами и превратимся
в великорусов, малорусов» и т. п. (стр. 22).
Гоголевский Акакий Акакиевич только мечтал о том, что бы могло
произойти, «если бы слон родился в куриной скорлупе»; южнорус-
ский Акакий Акакиевич но только мечтает о том же, но и твердо ве-
рит в осуществимость своих мечтаний; он приглашает слона в угоду
ему, Акакию Акакиевичу, влезть в куриную скорлупу, или, что почти
то же, приглашает социалистов вылезть из шкуры «интеллигентного
человека» и влезть в шкуру чуваша, якута, малоруса, татарина, латыша
ит. п.
Операция, по-видимому, довольно трудная и даже невозможная,
но для философов, подобных нашему Акакию Акакиевичу, никаких
невозможностей не существует... «Нужно только, — рассуждает он, —
чистосердечно покаяться, и покаяние, спасающее души грешников
и изводящее их из ада кромешного, спасет и душу социалиста и вы-
ведет из ада «окаянного российства». И вот автор, впадая в тон пре-
словутого редактора «Вестника правды»413, с комическим апломбом
приглашает «российских социал-демократов разделить с ним его
покаянный плач» (стр. 22). Этот покаянный плач автора представ-
ляет одну из самых курьезных и забавных страниц «Записок», но мы,
отчасти щадя автора, отчасти жалея место, не станем его здесь ци-
тировать, а ограничимся лишь передачей в коротких словах его со-
держания.
Покаявшийся социалист приглашает «российских социал-
демократов» покаяться вместе с ним, во-первых, в том, что они слиш-
ком много толковали о средствах и путях осуществления революции
(об агитации, пропаганде, анархизме, якобинизме и т. п.); во-вторых,
что они водрузили сразу знамя социального переворота для всей
России и даже всего человечества... (?!); в-третьих, что они будто бы
«опрометчиво понимали» русский народ, как нечто целое и единое,
как сплошную массу, могущую быть лишь «объектом их воздействий»
ное — народно. Против таких наивностей нечего спорить, их достаточно кон-
статировать.
Революция и принцип национальности
657
(??), и, наконец, в-четвертых, горше всего должны покаяться в том,
что на страницах «Набата» возмечтали заполучить в свои руки
власть (?!) над массой русских «племен, наречий и состояний», дабы
их «декретами облагодетельствовать» (??).
Что касается первого пункта этого покаянного акафиста, то о нем
мы уже достаточно говорили в начале статьи и потому можем пройти
его молчанием. Второй пункт совершенно непонятен; очевидно, ав-
тор или не давал себе ни малейшего отчета в том, что писал, или он
по оплошности приподнял свою социальную маску и показал свою
настоящую физиономию. Он приглашает социалистов покаяться в
том, что они хотят социального переворота «для всей России и даже
для всего человечества...». Автор этого не хочет и кается в том, что
когда-то хотел. Пускай кается, но зачем же только он продолжает на-
зывать себя социалистом?
Что же касается до двух последних пунктов, то мы даже затруд-
няемся объяснить их одним только невежеством автора; нет, как бы
он ни был невежествен относительно всех тех вопросов, относитель-
но которых берется судить, он не может все-таки не знать, что, во-
первых, никогда и нигде ни один русский социалист-революционер
не высказывал того воззрения на русский народ, которое он припи-
сывает целой социалистической партии. Никогда ни один русский
революционер не смотрел на русский народ как на одноформенную,
сплошную массу и никогда не видел в народе лишь «простого объ-
екта для своих воздействий»; во-вторых, никогда нигде партия «Наба-
та» не мечтала о тех ребяческих глупостях, о которых говорит автор;
никогда и нигде не выражала она желания «заполучить власть в свои
руки над массой русских, дабы их декретами благоустроить».
Русские якобинцы, представители реализма в революции, враги
всяких утопий и метафизических фантазий, которых, к несчастью,
не чужды другие революционные фракции (например, анархисты),
никогда не верили и не верят ни в какие «бумажные революции». Ав-
тор не может этого не знать. Зачем же эта наглая ложь?
Впрочем, после того как автор приподнял свою маску и торже-
ственно отрекся от социалистов, назвав их стремления к повсемест-
ному осуществлению социальной революции «блудом» (стр. 23), кле-
веты, возведенные им на нашу партию и на русских революционеров
вообще, становятся вполне понятными. Но вот что не понятно: как
могло случиться, что эти клеветы могли найти сочувственный от-
658
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
голосок среди украинофилов, именующих себя социалистами, как
могло случиться, что один из вожаков заграничного украинофиль-
ства, г. Драгоманов, решается, подобно автору «Записок», утверждать
(правда, с оговорками), будто «всероссийский социализм... забывает,
что в России есть национальности и великорусская, и малорусская, и
белорусская, и литовская, и грузинская, и татарская, и молдаванская
и т. д.», будто он «ясно представлял себе в России только одну на-
циональность, отличную от «русских» (россиян), — национальность
польскую... и с ней одной считался на деле», и, наконец, будто русские
революционеры действовали такими способами, которые могли так
или иначе быть применимы только к великорусскому мужику (?!) и
обращали на службу ему одному (?) силы и украинские, и белорус-
ские, и молдавские, и грузинские и т. д.» (стр. 31, 32, цитировано ав-
тором «Записок» из брошюры г. Драгоманова «О народных школах
в Малороссии»),
Очевидно; гг. украинофилы за что-то в претензии на нас,
социалистов-революционеров, или, как они нас называют, «всерос-
сийских социалистов». Но за что же?
Они уверяют, будто мы игнорируем украинскую и другие нацио-
нальности, входящие в состав Российского государства. Но где же и
когда же мы их игнорировали?
Напротив, мы всегда относимся к ним с самым искренним со-
чувствием, лучшим доказательством чего служит тот факт, что мы,
во-первых, никогда не отделяли своего дела, своих интересов от
их дела, от их интересов и, во-вторых, в ряды нашей партии всег-
да имели и всегда будут иметь свободный доступ все социалисты-
революционеры без различия национальностей.
Вообще нет ничего глупее и смешнее, как обвинять нас в каком-
то узконациональном пристрастии к великорусам. Впрочем, нет, по-
следнее обвинение украинофилов еще глупее и смешнее: мы, уверя-
ют они нас, «оттягивали духовные и материальные силы от мужика
украинского, белорусского, молдавского и т. д. и обращали их на
исключительное служение одному мужику великорусскому». Что за
бессмыслица? Во-первых, революционно-социалистическая про-
паганда велась до сих пор настолько же деятельно в белорусских и
малорусских губерниях, как и в великорусских; во-вторых, если бы
даже малорусские, белорусские и грузинские революционеры нашли
нужным в интересах скорейшего осуществления социальной рево-
Революция и принцип национальности
659
люции сосредоточить свои силы в одной или нескольких централь-
ных великорусских губерниях, то значит ли, что они «обращают их
(т. е. силы) на исключительное служение великорусского мужика»,
или, точнее, мужика тех губерний, в которых они занимаются пропа-
гандой? Разве, подготовляя социальную революцию в той или другой
местности, они работают лишь в интересах одной этой местности, а
не всей России, не всего человечества? И какие такие интересы мо-
гут быть у «великорусского мужика», отличные от интересов украин-
ского, белорусского, литовского, грузинского, молдавского и всякого
другого мужика?
Боже мой, как могут подобные глупости писаться и говориться
людьми, именующими себя вожаками «украинофильства»? Нет, оче-
видно, за всеми этими нелепыми обвинениями скрывается какая-то
задняя мысль, задняя мысль, которую малорусские социалисты счита-
ют не совсем удобным выставлять наружу. Они понимают, как должен
относиться социалист к факту существования различных националь-
ностей. Он признает этот факт как факт существования неравенства
между людьми одной и той же национальности. Но, вполне признавая
реальное значение этих фактов, он не признает их за нечто вечное,
непреложное, долженствующее существовать до скончания веков. На-
против, он глубоко убежден, что с повсеместным торжеством принци-
пов социальной революции всякие индивидуальные и в особенности
и прежде всего всякие племенные и национальные различия между
людьми должны неминуемо исчезнуть. Установление между людьми
равенства и братства — такова, конечно, цель социальной револю-
ции, но при существовании индивидуального неравенства и племен-
ных различий эта цель не может быть вполне осуществима. Принцип
национальности несовместим с принципом социальной революции,
и он должен быть принесен в жертву последнему. Это одно из самых
элементарных требований социальной программы, и им определя-
ется вполне ясно и точно отношение социалиста к существующим
национальностям; не оскорбляя ничьего национального чувства, на-
против, пользуясь им во всех тех случаях, где это может быть полезно
для дела революции, он не должен, однако же, раздувать его какими
бы то ни было искусственными мерами; с одной стороны, он должен
содействовать всему, что благоприятствует устранению перегоро-
док, разделяющих народы, всему, что сглаживает и ослабляет нацио-
нальные особенности; с другой — он должен самым энергическим
660
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
образом противодействовать всему, что усиливает и развивает эти
особенности. И он не может поступать иначе, не отрекаясь от социа-
лизма и его основных требований. Социалисты-малорусы понимают
все это; но с социализмом они познакомились еще очень недавно,
и, прежде чем познакомиться с ним, они долгое время находились
под влиянием буржуазно-украинофилъской национальной партии.
Благодаря этому влиянию они усвоили себе чересчур преувеличен-
ное понятие как о принципе национальности вообще, так и о своих
национальных особенностях в частности. Потому хотя теоретически
они и понимают, что невозможно в одно и то же время быть социа-
листом и оставаться националистом, но в глубине души своей они
не могут отказаться от принципа национальности во имя принципа
социализма. Прежде всего национальность, а затем уже социальная
революция; социальная революция должна не только оставить не-
прикосновенными все их национальные особенности, но еще более
развить их и укрепить. Социализм должен быть принесен в жертву
национальности, он должен быть национализирован. Такова сокро-
венная задняя мысль малорусских социалистов. Вожаки, разумеется,
не считают удобным высказывать ее открыто, но люди неопытные
и в особенности люди глупые, подобные автору «Записок южнорус-
ского социалиста», без малейшего стеснения прямо выкладывают ее
наружу. «Малорусы, — развязно сообщает нам псевдоюжнорусский
социалист, — должны сделать энергический почин в деле национа-
лизирования социалистических тенденций» (стр. 32).
Национализирование социалистических тенденций! Вот требова-
ние поистине оригинальное, чтобы не сказать — нелепое. Но, по всей
вероятности, большинство украинофилов совсем не считает его ни
особенно оригинальным, ни особенно нелепым. Интересно, однако,
знать, что бы они сказали, если бы кто-нибудь стал требовать нацио-
нализирования математических теорий. О, конечно, они нашли
бы подобное требование верхом бессмыслицы! Между тем разве это
не одно и то же? Разве между национализированием социализма и
национализированием математических теорий существует какая-
нибудь существенная разница? Социализм есть социалистическая
формула социальных отношений, формула, выведенная из тщатель-
ного научного изучения и критического анализа явлений обществен-
ной жизни, и эта формула настолько же всеобща и обязательна, как
и любая математическая теория. Как не может быть якутской, чуваш-
Революция и принцип национальности
661
ской, малорусской, грузинской и т. п. геометрии, так не может быть и
якутского, чувашского, малорусского, грузинского и т. п. социализма.
Социальная истина, как и истина математическая, как и всякая во-
обще истина, может быть только одна — строго научная, вечная и
непреложная; она не изменяется под влиянием каких бы то ни было
географических, этнографических и племенных особенностей. На
берегах Сены, как и на берегах Темзы, на берегах Невы, как и на бе-
регах Куры и Днепра, — социализм повсюду одинаков, повсюду он
предъявляет одни и те же требования, налагая одни и те же обязанно-
сти, устанавливает одни и те же общественные отношения... И где бы
вы ни водрузили его знамя, в Петербурге, или в Киеве, или в Тифлисе,
или Казани, в Москве или в Париже, на этом знамени всегда и везде
будут написаны одни и те же слова; повсюду оно будет представлять
один и тот же идеал, одну и ту же формулу общества.
Как же вы думаете «национализировать социализм»? Неужели вы
воображаете, что может существовать какой-то якутский, чувашский,
татарский и малороссийский социализм, отличный от великорусско-
го, польского, французского, немецкого и т. п.? Или, быть может, под
«национализированием социализма» наши украинофилы подразуме-
вают не национализирование социалистической доктрины, а только
национализирование средств, при помощи которых эта доктрина —
доктрина общечеловеческая и общенациональная5— может быть осу-
ществима в практической жизни? Но в таком случае они говорят то
же самое, что и мы. Никто из русских революционеров никогда не
воображал, что для осуществления социалистической формулы по-
всюду должны быть употребляемы одни и те же способы, что при
применении социальных реформ в данной исторически сложившей-
ся общественной среде не следует обращать никакого внимания на
условия этой среды, на ее специальные особенности, на ее чувства,
воззрения и традиции. Меры, вполне пригодные для практического
осуществления социализма в тех, например, местностях России, где
существует общинное владение, будут непригодны для тех местно-
стей, где его не существует, точно так же, как меры, пригодные для
осуществления социализма во Франции или в Германии, окажутся со-
всем непригодными в Америке и т. п. Как невозможно при помощи
одних и тех же педагогических приемов научить геометрии учеников,
стоящих на различной степени развития, обладающих различными
способностями, имеющих различные предрасположения и т. п., так
662
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
точно невозможно при помощи одних и тех же приемов изменить
общественные отношения народов, стоящих на различных степенях
цивилизации, развивших в себе различные привычки, имеющих раз-
личные мировоззрения, обладающих различными экономическими,
политическими, юридическими учреждениями. Это азбучные исти-
ны социальной науки, это элементарные требования политического
искусства, и никто, хоть понаслышке знакомый с миросозерцанием
русских социалистов-революционеров, никогда не заподозрит их
в незнании этих истин, в игнорировании этих требований.
Однако проводить социализм при помощи различных средств,
сообразных с требованиями местных условий, совсем еще не значит
«национализировать» его. Напротив, социализм везде и повсюду со-
храняет свой общенациональный характер, везде и повсюду остается
одной и той же общей формулой, одинаково обязательной для всех
«племен, наречий и состояний». Потому как бы ни были разнообраз-
ны способы практического осуществления этой общей формулы, но
под ее влиянием неминуемо и неизбежно должны ослабиться и ис-
чезнуть все племенные особенности, все национальности должны
слиться в одну общечеловеческую семью.
Между принципом социализма, повторяем снова, и принципом
национальности существует непримиримый антагонизм. Или социа-
лизм должен быть принесен в жертву национализма, или национа-
лизм в жертву социализма. Украинофилы должны или открыто стать
на точку зрения узконационального принципа, и тогда они не будут
уже иметь резона себя называть социалистами, или же, если они дей-
ствительно искренние и убежденные социалисты, им следует раз на-
всегда отказаться от их националистических утопий. Другого выбора
нет. И чем скорее они его сделают, тем для них же будет лучше. А то
теперь они представляют из себя нечто в высшей степени неопреде-
ленное и неуловимое: от одного берега отстали, к другому не при-
стали. Поистине — ни пава, ни ворона.
НОВЫЙ ФАЗИС РЕВОЛЮЦИОННОГО ДВИЖЕНИЯ
Публичная казнь, совершенная 4 августа революционерами над
шефом российских жандармов и главою царских шпионов414, навела,
как и следовало ожидать, панический страх на все консервативные
элементы нашего общества; и, вероятно, под влиянием этого паниче-
ского страха у них вырвалось роковое признание... они признали, что
мы — сила, сила страшная, сила, с которою нужна считаться415. До
сих пор они не переставали уверять и себя и других, что в крепост-
ной вотчине русского царя никакой революционной партии не суще-
ствует и существовать не может, что в ней вое обстоит благополучно,
вое счастливы и довольны, всюду тишь да гладь, да божья благодать.
Если в ней и попадаются иногда безумцы, — известно, в семье
не без урода, — занимающиеся разными «превратными толкования-
ми» и играющие в конспирации, то они ни для кого и ни для чего не
могут быть опасны, серьезным людям не стоит даже обращать на них
внимание: это какие-то несчастные, недоучившиеся недоросли, без-
вредные мечтатели, глупые мальчишки, жалкие, микроскопические
«моськи», лающие на несокрушимого слона самодержавия. Слону
достаточно только захотеть, и он одним поворотом -своего хобота
сметет их с лица земли.
•Так смотрели на нас еще вчера российские консерваторы из ли-
бералов. Сегодня, — сегодня вы их не узнаете: куда делось их олим-
пийское спокойствие, их самонадеянная уверенность в силе и несо-
крушимости охраняющего их слона самодержавия? Они совершенно
потеряли голову, они перепуганы, они трепещут и перед кем же?
Перед вчерашними мальчишками, перед вчерашними «моськами»,
перед горстью недоучившихся недорослей и шалопаев!
«Отечество в опасности!— воскликнули они, — под ногами на-
шими клокочет огненная лава, нужно принять меры, нужно вырвать
зло с корнем», — и они с мольбою обращают свои испуганные взоры
к будочникам и иным блюстителям общественной тишины и спо-
койствия. Будочники и иные «блюстители», чувствуя на своей груди
холодное лезвие революционного кинжала, перепуганы не меньше
их, они мечутся, как угорелые. Усугубляются меры полицейской бди-
тельности, сотни, тысячи людей обшариваются, заарестовываются,
замуравливаются в каменные мешки императорских тюрем, устанав-
ливаются повсюду военные суды, чуть не вся вернопод данная Россия
664
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
объявляется на военном положении и предается во власть обезумев-
ших от страха третьеотделенских и жандармских баши-бузуков. Вос-
кресают «муравьевские времена», снова воцаряется белый
террор416.
Разумеется, для нас, революционеров, он нисколько не опасен.
Напротив, мы с радостью приветствуем его, как нашего желанного
друга и союзника. Возбуждая повсюду ненависть и недовольство, он
создает наиболее благоприятные условия для нашей деятельности,
он подготовляет почву для торжества наших идей. Правда, он гро-
зит нам в то же время виселицей и расстрелом, он объявляет нас вне
покровительства законов, охраняющих жизнь и свободу царских
верноподданных... Но тем для нас лучше. До сих пор нас томили по
несколько раз в разных «предварительных» тюрьмах, в крепостных
казематах и острогах в ожидании правого сенатского суда; те-
перь же нам обещают столь же п р а в ы й, но несравненно более
быстрый военно-полевой суд. Что же? Нам остается только по-
благодарить царя за его царскую милость. Прежде нас замучивали
медленною смертью в сибирских шахтах, в шлиссельбургских под-
земельях, в виленскихи харьковских централках — теперь нас
хотят без дальнейших пыток вешать и расстреливать. Царские пала-
чи, очевидно, предупреждают наши желания, большего снисхожде-
ния к себе мы никогда и не требовали. После того, что они заставляли
и заставляют нас испытывать, разве мы можем страшиться смерти?
Наш дорогой товарищ и наш славный мученик Ковальский’ показал
им, как мы умеем умирать’’417. И они знают, что Ковальский — не ис-
ключение. Знают это и господа либералы, и их начинают уже мучить
тяжелые предчувствия: они смутно понимают, что мы неуязвимы для
громов и молний белого террора, что эти громы и молнии целиком
обрушатся на их же собственные верноподданнические спины. На-
уськав на нас царских палачей, они сами же первые и начинают их
трусить. «Нет, — поют они теперь на разные тоны и лады, — мерами
строгости ничего с ними не поделаешь, чем больше их давят и пре-
следуют, тем сильнее и отважнее они становятся!..»
Насилу-то догадались! Только не слишком ли поздно? Теперь уже
никакими мерами, в том числе и теми, о которых вы платонически
* Ковальский был членом «Общества народного освобождения».
"См. корреспонденцию из Одессы.
Новый фазис революционного движения
665
мечтаете в ночной тиши своих спален, но о которых вы никогда даже
не решитесь намекнуть при свете дня, вы не остановите революци-
онного движения. Оно вступает теперь уже в свой конечный высший
фазис развития. Посмотрите, с какою поразительною, с какою неу-
держимою быстротою разрослось оно за эти последние годы.
После неудачного исхода нечаевского заговора оно на минуту
как будто приостановилось; наступила временная реакция. Начались
толки о невозможности революции в настоящем, о необходимости
постепенной подготовительной работы, о мирной, словесной пропа-
ганде, о выжидании того счастливого момента, когда сам народ
сознает свои права и обязанности и т. д. Вы радовались, вы с удо-
вольствием потирали себе руки. «Ну, — думали вы, — дело революции
откладывается в долгий ящик; мы можем, значит, спокойно почивать
на наших либеральных лаврах. Революционеры сворачивают на до-
рогу мирного прогресса, они становятся под наше знамя. Вместе
с нами, они затягивают достолюбезную песню о годеньи ивы-
ж и д а н ь и... Мы победили!..»
Но вы радовались слишком рано. Прошло каких-нибудь два-три
года, и от прежних, пришедшихся вам так по вкусу революционно-
реакционных программ не осталось и клочка. Они -всеми забыты,
они сданы в архив; если о них теперь и вспоминают, то разве для
того только, чтобы посмеяться над ними. Кто теперь иЗ искренних
революционеров решится говорить о выжидании, о развитии
и революционизировании народа путем мирной, словесной пропа-
ганды, о том, что меньшинство не имеет права призывать на-
род к революции, если большинство народа не доросло еще
до сознания своих прав и обязанностей и т. п. Жизнь на первых же
порах убедила нас в практической неосуществимости теории выжи-
дания, и не только в ее практической неосуществимости, но и в ее
глубокой безнравственности. Выжидать в то время, как нас и
наших братий мучают, преследуют, убивают; безмолвно смо-
треть, как повсюду дикое самоуправство и грубый произвол топ-
чут в грязь человеческие права и ругаются над человеческою лично-
стью; заниматься разговорами и робкими внушениями
исподтишка, когда кругом вампиры-эксплуататоры жадно упиваются
народною кровью и вырывают из его рта последние куски черствого
хлеба; смиренно принимать заушения палачей, утешая себя мыслью,
что рано или поздно наступит минута, когда народ сознает свои пра-
666
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ва и по собственной инициативе восстанет насвоих тиранов; голод-
ному, ограбленному, забитому непосильным трудом рабочему сове-
товать терпение и покорность, да может ли быть что-нибудь гнуснее,
бесчестнее, возмутительнее?
Благоразумные люди говорят, что «силу соломой не сло-
мит ь», что единичные протесты не приводят ни к каким полезным
результатам, что они задаром только губят протестантов, что, пока
нет силы сломить врага, нужно ему покоряться, нужно делать вид,
будто ничего не видишь и не слышишь, а когда он бьет в одну щеку, с
кротостью агнца подставлять другую. По их мнению, в этом-то имен-
но уменье сдерживать себя и заключается вся суть благо-
разумной нравственности. Но благоразумные люди забывают, что
они имеют дело с живыми людьми и что живой человек лишь тогда
только и может сделаться «благоразумным» по их рецепту, когда в
нем окончательно будет забито и вытравлено всякое непосредствен-
ное нравственное чувство. Но люди с окончательно забитым и вы-
травленным нравственным чувством и не пошли бы никогда «в стан
погибающих за великое дело любви», т. е. они не могли бы быть ре-
волюционерами.
Революционеры, выразители передовой общественной мысли,
воплотители высших нравственных идеалов, перестали бы быть
революционерами, изменили бы своему призванию, пошли бы на-
перекор своей природе, если бы они, увлекшись советами «благо-
разумных» людей, сносили бы с кротким безмолвием и смиренно
мудрым терпением дикие расправы, наглое самоуправство над ними
и крутом них, ежедневно, ежечасно совершаемые самодержавным
произволом. Они должны были протестовать, и они протестовали.
Среди повального раболепия, среди гробовой тишины обширной
российской темницы раздался их теплый и энергичный голос: «Ти-
раны, эксплуататоры, народные палачи, ненавистные тюремщики,
вы богаты, могущественны и сильны; вы сильны народным невеже-
ством, народною нищетою, раболепием общества; вы опираетесь на
миллионы штыков, в вашем распоряжении миллионы преданных
вам слуг и клевретов; мы — ваши невольники, мы скованы по рукам
и ногам, у нас нет ни ваших богатств, ни вашей власти, ни войска,
ни полиции, ни жандармов; у нас есть только безграничная любовь
к народу, безграничное уважение к человеческой личности и к че-
ловеческим правам. И во имя этой любви, во имя поруганных вами
Новый фазис революционного движения
667
прав человека, мы не позволим вам больше безнаказанно пить кровь
народа, без наказание давить и мучить наших братьев. Око за око,
зуб за зуб, кровь за кровь! Наши материальные силы далеко не равны:
вас много, нас мало; вы вооружены с головы до ног, мы же выходим
против вас почти с голыми руками, как Давид против Голиафа. Но за
нами великая нравственная сила, которой нет у вас. Эта нравственная
сила — глубокое сознание правоты и святости нашего дела — под-
держит и укрепит нашу руку, обеспечит нам победу в нашей нерав-
ной борьбе. Довольно было протестовать на словах, мы будем
протестовать фактами. Никакие убеждения здравого смысла не
могли вас образумить, вы были глухи к самым справедливейшим и
естественнейшим требованиям народа; своими казнями, своими на-
силиями, своими преследованиями вы убедили нас, что с вами нельзя
говорить разумным человеческим языком, мы будем теперь говорить
с вами кинжалом и револьвером. Насилие можно обуздывать только
насилием же. Может быть, и кинжалы, и револьверы вас не образумят,
но по крайней мере они отомстят вам за проливаемую вами кровь
народа, кровь наших братий».
Ряд казней, совершенных над шпионами в Одессе, Петербурге,
Харькове, Киеве, Ростове-на-Дону418, казнь Гейкинга419, Мезенцо-
ва420, выстрел в Трепова421 и Котляревского422, вооруженное сопро-
тивление при арестах в Москве и Одессе423, геройская битва на Садо-
вой улице424 — все эти и многие другие в этом роде факты доказали
нашим врагам, что у нас, революционеров, слово не расходится с
делом, они доказали также, насколько наша нравственность выше
и чище нравственности буржуазного общества. В то время, как это
жалкое, дряблое, раболепное общество с подобострастным трепетом
лизало и лобзало душившую его руку, когда оно с кротостью агнца
само обнажило свою изъязвленную спину и добровольно подстав-
ляло ее под новые и новые удары жандармской нагайки; в то время,
когда оно с трусливым равнодушием взирало на эти муки и пытки,
которым предавались его собственные дети, в это время всеобщего
нравственного растления, унизительного холопства и невольного
трепета, мы и одни только мы явились мстителями за поруганную
личность, за втоптанные в грязь человеческие права.
«Что побудило вас стрелять в Трепова? — спрашивали судьи Веру
Засулич. “Я не могла допустить, — отвечала она, — чтобы надруга-
тельство над человеческою личностью осталось безнаказанным».
668
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
В этих простых и скромных словах торжественно был высказан
тот высокий нравственный мотив, который побуждает нас в интере-
сах общественной самозащиты взяться за кинжал и револьвер. Во имя
этого мотива совершены были казни над шпионами-предателями, во
имя этого мотива казнены были Гейкинг425 и Мезенцов. Какой же
нравственный урод осмелится после этого называть эти казни гнус-
ными убийствами, вроде, напр., убийства Ковальского426? Кто может
быть настолько тупоумен, чтобы не понять, что люди, действующие
под влиянием подобного мотива, не простые заурядные убийцы из-
за угла, что они воплотители и исполнители требований высшей
народной справедливости, чистейшей, истинно человеческой нрав-
ственности?
Но оставим в стороне чисто нравственный характер совершен-
ных нами казней427. Помимо своего нравственного значения, они
имеют еще и другое и с нашей точки зрения еще более важное зна-
чение. Указывая на высокое развитие нравственного чувства в среде
наших революционеров, они в то же время указывают на пробужде-
ние среди них сознания необходимости прямой, непосредственно-
революционной практической деятельности. Подготовлять,
развивать, мирно пропагандировать и выжи-
дать, пока большинство народа подрастет до понимания своих
прав и обязанностей, все эти и им подобные символы революционно-
реакционных программ прошлых лет перестали, очевидно, удовлет-
ворять современному настроению революционной молодежи. Она
стремится встать теперь на чисто революционный путь и своим
примером, своею смелостью увлечь за собою, по этому пути и на-
род. Таким образом, вместо того, чтобы заниматься подготовлением
средств для подготовления революции, они стараются вызвать непо-
средственный протест; иными словами, они снова возвращаются к
нашим старым революционным традициям, тем традициям, которые
на минуту были как будто забыты и на которые постоянно указывал
наш журнал, традиции, с точки зрения которых задача революцио-
нера должна заключаться не в подготовлении, а в непосредственном
осуществлении революции. Под непосредственным осуществлением
революции подразумевается обыкновенно уничтожение всех орга-
нов государственной власти, упразднение современного государства,
установление на место самодержавного, эксплуататорского само-
управства широкого свободного народоправства. Само
Новый фазис революционного движения
669
собою разумеется, что эта конечная, высшая задача революционной
деятельности может быть поставлена и с успехом разрешена лишь
совокупными усилиями всех наличных сил революционной партии,
действующих по одному общему плану, друг другу взаимно помогаю-
щих; одним словом, она может быть поставлена и разрешена лишь
в том случае, когда все отдельные, изолированно стоящие револю-
ционные кружки и группы сомкнутся в одну стройную дисципли-
нированную организацию. Отдельному, изолированному кружку, из
каких бы смелых и энергических личностей он ни состоял, такая
задача не под силу; еще менее она под силу той или другой отдель-
ной личности, стоящей вне кружковой организации. Подготовление
и осуществление государственного переворота требует широкой и
разнообразной деятельности в различных направлениях и в различ-
ных местностях; между тем каждый единичный кружок приурочива-
ет обыкновенно свою деятельность к одной какой-нибудь местности,
либо к одному какому-нибудь социальному делу. Вот почему рево-
люционная деятельность, ставящая своею целью непосредственное
осуществление общественного переворота, только и возможна при
полном объединении деятельностей всех или, по крайней мере,
большинства единичных революционных кружков. И действитель-
но история всех революций доказывает нам, что такое объединение
деятельностей единичных кружков всегда и повсюду предшествовало
непосредственному насильственному перевороту.
В подготовительный период кружки, разъединенные своими про-
граммами или какими-нибудь своими личными отношениями, рев-
ниво оберегают свою самостоятельность и действуют каждый по соб-
ственной инициативе и под собственною ответственностью. Но чуть
только у них является сознание необходимости непосредственно-
революционной деятельности; чуть только они начинают сходить с
пути подготовления на путь осуществления револю-
ции, они сейчас же чувствуют потребность в взаимном сплочении, в
дисциплинировании своих единичных деятельностей, в подчинении
их одному общему плану и руководству. Так было и в России перед
восстанием декабристов, так было в Польше перед революциями
31 года и 1863 года, так было и во Франции перед революциями
ЗО-го и 1848 года; так было и в Венгрии перед революцией) 1848 года;
тот же факт повторялся несколько раз и в истории революционных
движений Италии и Испании. Он необходимо должен повторяться
670
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
теперь и у вас, раз наши революционеры сознают необходимость
непосредственно-революционной деятельности. Казни, совершен-
ные в последнее время над шпионами и их шефами; вооруженное
сопротивление, оказываемое при арестах, уличные демонстрации
и т. д., — все эти факты, как мы сказали выше, несомненно доказыва-
ют, что сознание это уже пробудилось среди наших революционеров.
Бок о бок с его пробуждением должна идти организация революци-
онных кружков, должно начаться объединение и дисциплинирование
их единичных деятельностей. В противном случае оно никогда не в
состоянии осуществиться на практике; силы революционеров будут
тратиться на мелочи, и революционеры, несмотря на все свое жела-
ние непосредственно-революционной деятельности, по-прежнему
будут заниматься лишь чисто подготовительною работою, дело по-
прежнему будет откладываться в долгий ящик. Вот почему, признавая
вполне все великое нравственное и агитаторское значение таких яв-
лений, как казнь Гейкинга, Мезенцова, вооруженное сопротивление в
Одессе и т. п., мы тем не менее утверждаем, что на подобные казни и
демонстрации следует смотреть лишь как на одно из средств, а
совсем не как на ц е л ь и главную задачу революционной деятель-
ности. Для развития революционного дела в России будет в высшей
степени вредно, если и это средство будет возведено в цель, как
раньше были возведены в цель распространение запрещенных
книжек, хождение в народ, местные бунты и другие более или менее
частные революционные средства. Кто забывает за средством цель,
тот тем самым удаляется от осуществления этой цели. К несчастию,
однако, при отсутствии сильной дисциплинированной организации,
при отсутствии единства и солидарности в деятельностях единичных
революционных групп и кружков — иначе и быть не может. Каждый
отдельный кружок, приурочивая свою деятельность к осуществле-
нию какой-нибудь частной специальной задачи, соответствующей
вкусам, развитию и потребностям его членов, до такой степени увле-
кается ею, что в конце концов начинает смотреть на нее как на глав-
ную и единственную задачу революционной деятельности вообще.
Казни наших врагов, местные бунты, вооруженные сопротивления
нашим палачам — все это вещи в высшей степени полезные и не-
обходимые как для удовлетворения нашего нравственного чувства,
так и для революционизирования общества, но не они составляют
конечную цель нашей деятельности. Мы стремимся не к уничтоже-
Новый фазис революционного движения
671
нию того или другого лица, воплощающего в себе те или другие
функции современной государственной власти, мы стремимся к
уничтожению самой этой власти, к освобождению народа не от гнета
того или другого из слуг данного государства, а от гнета самого госу-
дарства. Революционеры ни на секунду не должны упускать из виду
этой своей основной задачи. Но для того, чтобы с успехом осуще-
ствить ее, они должны сомкнуться в тесную, солидарную, строго дис-
циплинированную организацию. Только объединение деятельностей
единичных кружков, только подчинение их общему плану и руковод-
ству предохранит нас от смешения частных средств революционной
деятельности с ее главною целью; только при таком объединении
и подчинении мы приходим теперь к сознанию необходимости в
непосредственно-революционной деятельности, вполне, всецело
осуществится на практике428.
Потому нынче более, чем когда-либо, каждый искренний, каждый
честный революционер должен употреблять все свои усилия к упро-
чению и расширению революционной организации. Несколько лет
тому назад, когда большинство революционеров не сознавало еще
необходимости непосредственно-революционной деятельности, по-
требность в организации не могла чувствоваться с такою силою, с
такою настоятельностью, с какою она чувствуется теперь. Теперь же,
когда это сознание пробудилось, на всех лежит обязанность утили-
зировать его в интересах скорейшего осуществления революции, —
иными словами, мы все обязаны стараться о такой комбинации рево-
люционных сил, при которой они всецело могли бы быть направлены
на непосредственное произведение государственно-социального
переворота. Следовательно, вопрос о революционной организации
является в настоящее время насущным вопросом минуты.
ЧТО ЖЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ?
За последние годы наше революционное движение несколько раз
меняло свой характер и свое направление. Революционеры начали с
конца 60-х годов сплачиваться в более или менее централистическую,
боевую организацию, стремиться к непосредственному осуществле-
нию революции в ближайшем настоящем: они верили в подго-
товку народа к перевороту, верили в свои силы и действовали со-
образно с этою верою. Потому их деятельность имела направление
непосредственно-революционное, а не мирно-
подготовительное. Делать революцию и делать ее как можно
скорее — таков был их девиз. В начале 70-х годов по причинам, о кото-
рых мы не раз уже говорили в нашем журнале, это непосредственно-
революционное и централистически-организационное направление
деятельности наших революционеров существенно изменило свой
первоначальный характер. Среди революционеров появилось мно-
жество частью искренних, частью лицемерных скептиков и неверую-
щих, начавших убеждать молодежь, будто наличные силы и средства
наших революционеров совершенно недостаточны для проведения
революционного переворота, будто народ совсем не подготовлен к
нему и что будто потому всякие попытки к его непосредственному
осуществлению должны быть признаны за вредные и преждевре-
менные. Революционеры не должны тратить на них свои силы, т. е.
они должны сойти с непосредственно-революционного пути своей
деятельности и должны заняться исключительно одним лишь под-
готовлением возможности дл‘я осуществления
революции в более или менее отдаленном бу-
дущем. Как самые надежные средства для подготовления этой воз-
можности, молодежи рекомендовались мирная социалистическая
пропаганда среди народа, устройство лавочек и артелей и пр. При
этом провозглашалась полная свобода личной и кружковой
инициативы и проповедовался крестовый поход против всякой цен-
тралистической организации с разными исполнительными
и распорядительными комитетами во главе.
Под влиянием этих внушений и этой проповеди революционные
кружки, действительно, в значительной степени дезорганизовались,
обособились, и их деятельность из деятельности непосредственно-
революционной преобразилась в деятельность чисто подготови-
Что же теперь делать?
673
тельную, мирно-пропагандистскую. Девиз прежних революционе-
ров — делать революцию и делать ее как можно скорее — заменился
девизом «не делать революции, а итти в народ и развивать его ум,
воспитывать его чувство».
Само собою понятно, что это «хождение в народ» должно было
окончиться полнейшим фиаско. Мы первые указали в свое время
на неизбежность этого фиаско, мы п е р в ы е (в заграничной прессе,
разумеется) заклинали молодежь сойти с этого гибельного антирево-
люционного пути и снова вернуться к традициям непосредственно-
революционной деятельности и боевой, централистической рево-
люционной организации. И наш голос не был голосом вопиющего в
пустыне. Основные принципы нашей программы стали в настоящее
время (и в этом торжественно созналась сама правительственная
власть) основными принципами деятельности всех честных и ис-
кренних революционеров. В чем на самом деле состояли эти основ-
ные принципы? К чему мы звали нашу революционную молодежь?
Мы говорили ей (говорили, начиная с самого основания «Наба-
та»), что народ готов к революции и что ей нечего заботиться о под-
готовлении его к ней. Чуть только она освободит его от тяготеющего
над ним страха перед властями предержащими, и
он встанет, как один человек, и сметет одним мощным движением
своих ближайших экономических и политических врагов и эксплуа-
таторов. Поэтому непосредственная задача революционной партии
должна заключаться в скорейшем ниспровержении существующей
правительственной власти. Осуществляя эту задачу, революционе-
ры не подготовляют, а делают революцию. Но для
того, чтобы осуществить ее, говорили мы, революционеры должны,
сомкнувшись в боевую централистическую организацию, напра-
вить все свои усилия к подорванию правительственного авторитета,
к дезорганизации и терроризации правительствен-
ной власти. «Чтобы превратить народ из возможной револю-
ционной силы в действительную, из возможного революционера
в реального, мы (т. е. революционное меньшинство) должны
первоначально расшатать, ослабить, уничтожить гнетущий его по-
литический строй, консервативное, эксплуататорское, самодержав-
ное государство» («Набат», № 2—3,1876). Иными словами, — мы при-
глашали молодежь сойти с пропагандистского пути и стать на путь
непосредственно-революционной деятельности, т. е. деятельности,
674
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
направленной к непосредственной дезорганизации и терроризации
правительственной власти.
Таким образом, боевая организация революционных сил, дезорга-
низация и терроризация правительственной власти — таковы были с
самого начала основные требования нашей программы. И в настоя-
щее время требования эти стали наконец осуществляться на прак-
тике. О мирной пропаганде, о хождении в народ с педагогически-
нравственными целями уже и помину нет. Современная деятельность
всех или, по крайней мере, огромного большинства наших револю-
ционных кружков исключительно направлена лишь к подготовлению
и совершению таких революционных актов, которые имеют своею
ближайшею, непосредственною целью дезорганизацию и террори-
зацию правительственной власти. Каждый из этих революционных
актов (здесь нам нет надобности снова перечислять их: они у каждого
на виду), взятый сам по себе, представляет уже не подготовле-
ние, а начало осуществления революции. Да, революция
началась.
На этот счет не может быть никаких сомнений. Само правитель-
ство торжественно созналось в этом, объявив всю Россию на воен-
ном положении. Революция началась, началась с того момента, когда
мы, революционеры, бросив ложный путь мирной пропаганды, вер-
нулись к деятельности непосредственно-революционной, вырази-
вшейся в ряде вооруженных сопротивлений, демонстраций, бунтов
(в Ростове-на-Дону)429, казней царских палачей, сыщиков и преда-
телей. Революция не совершается в один день, в один час. Потому с
представлением о революции никак нельзя отождествлять представ-
ление лишь о том заключительном революционном акте, которым
упраздняется существующее правительство. Этим заключительным
актом оно обыкновенно упраздняется только по-видимому, в
сущности же оно упраздняется постепенно целым рядом революци-
онных фактов, предшествовавших и подготовивших заклю-
чительный факт. Иными словами, каждый из этих предшествующих
фактов знаменует собою начало революции.
Вот почему мы и утверждаем, что в настоящее время революция в
России уже началась... Скептики и неверующие, так еще недавно убеж-
давшие молодежь в невозможности скорого пришествия революции
и упрашивавшие ее ждать, терпеливо ждать, ждать десятки, сотни ве-
ков этой «желанной гостьи», должны теперь посыпать головы свои
Что же теперь делать?
675
пеплом и... замолкнуть. «Желанная гостья» пришла... и от нас, от од-
них только нас зависит удержать ее. Она явилась к нам скорее, чем
боязливые и разочарованные люди желали и надеялись. Но как скоро
она к нам пришла, так же скоро и даже еще скорее она может и уйти
от нас. Революция началась, но она может быть остановлена, уни-
чтожена, загублена в самом начале. Путь, на который мы постоянно
призывали молодежь и на который она, по-видимому, решилась те-
перь окончательно вступить, путь непосредственно-революционной
деятельности, — это путь крайне скользкий, крайне опасный; чтобы
твердо удержаться на нем, чтобы не пятиться назад, не сворачивать
в сторону, чтобы смело отпарировать удары врагов, не падать духом
и не разочаровываться от неудач (на которые, особенно на первых
порах, мы должны рассчитывать), для этого теперь уже совершенно
недостаточно одной личной энергии, личной инициативы, личной
предприимчивости или поддержки ограниченного кружка приятелей
и т. п. Нет, тут нужна совокупная, вполне солидарная деятельность,
взаимная помощь и поддержка всех наличных революционных сил.
Мы вступили в открытую, решительную революционную борьбу с су-
ществующею государственною властью, т. е. организованною и стро-
го дисциплинированною армиею солдат, чиновников, сыщиков и
жандармов. Чтобы выдержать эту борьбу, чтобы остаться в ней побе-
дителями, мы должны собрать все свои силы и противопоставить ор-
ганизации — организацию, дисциплине — дисциплину. Враждебная
нам армия с систематическою последовательностью и с неуклонною
настойчивостью стремится уничтожить с корнем революционную
партию в России. С точно такою же систематическою последователь-
ностью, неуклонною настойчивостью должны и мы стремиться д е -
зорганизовать, терроризировать и уничтожить
с корнем существующую государственную власть.
Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь! Как ее, так и нас должна воо-
душевлять только одна идея; как у нее, так и у нас должна быть только
одна цель; как она, так и мы должны действовать по одному обще-
му плану, подчиняясь одному общему руководству, не разбиваясь по
сторонам, ни на минуту не упуская из виду нашей основной задачи.
Почти все различные фракции, не исключая даже самых крайних
анархистов, сознали уже теперь необходимость централизованной
и дисциплинированной организации. Почти все революционные
акты последнего времени были вызваны и санкгированы распоряже-
676
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ниями и прокламациями каких-нибудь «распорядительных», «испол-
нительных», «центральных» и иных «комитетов». Очень может быть,
что в большинстве случаев «комитеты» эти имели чисто фиктивный
характер. Но уже одно то обстоятельство, что революционеры всех
оттенков и фракций чувствуют потребность прибегать к такого рода
фикциям, служит ясным доказательством справедливости статируе-
мого нами факта. Вступив на путь непосредственно-революционной
деятельности, молодежь не замедлила убедиться в необходимости
централизованной организации с распорядительными и исполни-
тельными комитетами; так что в настоящее время доказывать эту
необходимость теоретически не представляется уже никакой
надобности; теперь нужно стараться только о том, чтобы она нашла
себе на практике возможно полное и широкое удовлетворение. Толь-
ко при сильной, строго дисциплинированной, разумно централизо-
ванной организации непосредственно-революционная деятельность
получит то единство, ту систематичность, ту целесообразность, без
которых она не может рассчитывать на успех. Недостаточно, чтобы
организация обхватывала лишь некоторые отдельные революцион-
ные кружки, недостаточно, чтобы кружки организовывались только
временно, для совершения того или другого частного револю-
ционного акта. Нет, необходимо, чтобы она распространялась на все
действующие наличные революционные силы, чтобы она имела н е
временный, а постоянный характер, чтобы те органи-
зационные узы, которые налагают на себя революционеры в видах
успешнейшего осуществления того или другого определенного ре-
волюционного предприятия, не распадались и по окончании этого
предприятия. В противном случае, в их деятельности не будет ни-
какой ни систематичности, ни последовательности; она будет иметь
какой-то беспорядочный, лихорадочный, перемежающийся харак-
тер. А при таком характере она не в состоянии будет достигнуть
своей цели — терроризировать, дезорганизовать
правительственную власть. Чтобы достигнуть этой цели, чтобы дей-
ствительно терроризировать и дезорганизовать правительство, не-
обходимо наносить ему удары с систематическою последовательно-
стью и неуклонным постоянством, так, чтобы оно не имело времени
ни вдуматься, ни притти в себя, ни собраться с силами. Сколько бы
личной смелости, энергии и отваги ни проявилось в тех или других
революционных актах, но, если эти акты не связаны между собою
Что же теперь делать?
677
никакою общею руководящею идеею, если они имеют более или ме-
нее случайный характер, если их разделяют большие промежутки
времени, если они обусловливаются не какою-нибудь общею систе-
мою, не вытекают из какого-нибудь общего плана, а являются просто
лишь как результаты чисто личной инициативы, личной предприим-
чивости, индивидуального каприза и т. п., — они никогда не будут
иметь того революционного значения, которое они должны бы были
иметь: правительство терроризируется и дезорганизуется не столь-
ко силою и смелостью наносимых ему ударов, сколько их
систематичностью и последовательностью. Рево-
люционеры, искренно преданные делу революции, не должны ни на
минуту забывать этой истины. Но для того, чтобы удары, нанесенные
4 ими правительству, отличались тою систематичностью и неуклонной
последовательностью, о которой мы сейчас говорили, для этого необ-
ходимо, чтобы все активные революционные силы сплотились в одну
строго дисциплинированную и централизированную организацию,
чтобы все они действовали по одному общему плану, шли по одному
и тому же пути, стремились к одной и той же цели... Только при этом
условии и может быть с успехом осуществлена та непосредственно-
революционная деятельность, к которой стремится теперь наша ре-
волюционная молодежь. Но к несчастию в настоящее время условие
/это, хотя и не отрицается теоретически, но на практике далеко не
всегда соблюдается.
Последние аресты в Петербурге, Киеве и Харькове ясно указыва-
ют на отсутствие всякой разумной организации в значительном чис-
ле революционных кружков, ставших уже на путь непосредственно-
революционной деятельности. И на этом новом пути они оказались
настолько же дезорганизованы, насколько были два-три года тому
назад, в период «подготовительной пропаганды» и «хождения в на-
род». В одном из предыдущих №№ «Набата» мы указывали уже на те
вредные, гибельные для нашего дела последствия, к которым при-
вела эта дезорганизация так называемых «пропагандистов» и «на-
родников». Прежде, чем они успели приступить к своей деятельно-
сти, как уже большинство из них попалось в руки правительства, а
те, которые не попались, были вынуждены вернуться вспять. То же
самое, по-видимому, начинает повторяться и теперь по отношению,
по крайней мере, к некоторым кружкам. Чуть только они приступи-
ли к непосредственно-революционной деятельности, как большая
678
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
часть из них была раскрыта правительством и притом с легкостью
и быстротою поистине изумительною. Там, где правительственные
агенты искали одного-двух, они находили обыкновенно пять-шесть,
а иногда и более; тут же в квартирах людей, за которыми давно уже
следила полиция, находили склады запрещенных книг, оружие,
адреса и т. п. Арест каждого человека влек за собою аресты многих,
потому что сейчас же обнаруживалось, что и эти многие его знали,
и он их знал. Несмотря на беспощадную облаву, устроенную пра-
вительством против всех сколько-нибудь «подозрительных людей»,
революционеры с поразительною беспечностью продолжали жить
по нескольку человек в одной квартире, устраивать у себя более
или менее многочисленные сходки, держать при себе запрещенные
вещи, совершенно открыто видеться между собою и т. п. Члены как
одного и того же кружка, так и различных не только все знали друг
друга, но и постоянно между собою сносились; благодаря этому
обстоятельству, они сами, против воли, наводили полицию на сле-
ды своих товарищей и приятелей. Но хотя члены одного и того же
кружка и члены многих кружков находились между собою в отно-
шениях знакомства и приятельства, их деятельность не обнаружива-
ла большого согласия и единства; вследствие этого несколько пред-
приятий, имевших, по-видимому, все шансы на успех, окончились
самым прискорбным фиаско и повлекли за собою аресты почти
всех лиц, принимавших в них участие. Эти неудачи и многочислен-
ные аресты могут в ближайшем будущем весьма плачевным образом
отразиться на душевном настроении нашей революционной моло-
дежи; они могут повлечь за собою преждевременное и совершенно
напрасное разочарование и снова вызвать к жизни реакционные
элементы революционной партии.
Вот почему теперь более, чем когда-нибудь, необходимо всем
искренним, преданным делу революционерам сплотиться в тесную
организацию, дисциплинированную, иерархическую, подчиняющую
личную инициативу общему руководству, вносящую целесообраз-
ность и единство в деятельность всех своих членов. Только при такой
организации может быть с успехом и с наименьшею затратою сил
достигнута наша ближайшая ив настоящее время наша
единственная задача — задача терроризировать и дезор-
ганизовать правительственную власть. Только такая
организация может оградить личную безопасность революционных
Что же теперь делать?
679
борцов, только она может дать нам возможность отомстить нашим
палачам за наших мучеников-героев, за наших дорогих братий и то-
варищей; только с ее помощью в состоянии мы будем удержаться на
том пути непосредственно-революционной деятельности, на кото-
рый вступила теперь лучшая и наиболее энергическая часть нашей
молодежи. Организация как средство, терроризирование, дезоргани-
зирование и уничтожение существующей правительственной власти
как ближайшая, насущнейшая цель — такова должна быть в настоя-
щее время единственная программа деятельности всех революцио-
неров (без различия фракций), таков должен быть их mot d’ordre450,
девиз их знамени «И сим знаменем победиши!»
ОПТИМИЗМ В НАУКЕ
(Посвящается Вольно-экономическому
обществу)
г
В конце прошлого года в Одессе собирался пятый съезд русских
сельских хозяев и, как все наши съезды, отличался полнейшим без-
людней и пустотой; из многих губерний на нем не было ни одного
представителя, из некоторых — по одному. Зато в нем принимали
участие многие чиновники и местные жители Одессы, имеющие
столько же общего с сельским хозяйством, сколько у земледельца
общего с производством галантерейных вещей. Этому равнодушию к
сельскохозяйственному делу вполне отвечали и те красноречивые
дебаты, на которых так много говорилось, но которые, как водится,
окончились ничем.’ В обильном потоке слов и противоречий совер-
шенно терялась всякая мысль, соединившая членов в это торжествен-
ное собрание. А между тем в нем обсуждался один из капитальных
вопросов, предложенных на разрешение съезда. Вопрос этот был по-
ставлен программой, утвержденной министром государственных
имуществ, и формулирован так: «В чем заключаются причины совре-
менного кризиса сельскохозяйственной промышленности на юге
России, в чем следует ожидать выхода из этого кризиса и какими
средствами следует содействовать не временному лишь улучшению
положения хозяев, а постоянному, прочному прогрессу хозяйства?»
Этот капитальный вопрос, около которого группировались пятьдесят
второстепенных вопросов, так и остался вопросом, без положитель-
ного ответа, без всякого практического результата, даже без надлежа-
щего освещения его с теоретической стороны. Ораторы, вроде харь-
ковского помещика-Цицерона431 г. Детлова432, во все легкие
словоизвергали, горячились, мирились и опять расходились и в кон-
це концов кончили тем, что каждый со своим мнением тем же путем
отправился восвояси. Мы вспомнили об этом съезде единственно по-
тому, что вопрос этот чаще и чаще начинает возбуждать наше любо-
пытство и напрашиваться на наше внимание. В той или другой фор-
ме мы встречаемся с ним и в «Докладе высочайше учрежденной
комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяй-
Оптимизм в науке
681
ства и сельской производительности в России», и в рефератах Вольно-
экономического общества, и в исследованиях таких этнографов-
экономистов, как гг. Янсон433, Соколовский, Яковлев434, Исаев435 и пр.
Но всех больше и последовательнее работал в этом отношении из-
вестный крупный землевладелец, кн. Васильчиков436, сочинение ко-
торого «Землевладение и земледелиев России и в других европейских
государствах» служит, так сказать, алкораном для правоверных на-
ших исследователей сельского хозяйства и лучшей иллюстрацией
нашего оптимизма в науке. На этот раз мы и остановимся преимуще-
ственно на нем. Оптимизм кн. Васильчикова часто переходит в па-
триотические пристрастия, в которых наука сводится к простой эк-
вилибристике разных национальных увлечений и индивидуальных
чувств патриота-исследователя. Нет сомнения, что патриотические
пристрастия бывают разных видов и разных достоинств: есть между
ними и весьма похвальные, и весьма сомнительные, довольно осно-
вательные и в высшей степени легковесные и бессмысленные; есть
патриотизм ложный и есть патриотизм истинный. И, не в обиду бу-
дет сказано нашим литературным будочникам, первый играет у нас и
в жизни, и в литературе несравненно более видную роль и пользуется
несравненно большим почетом, значением и авторитетом, чем по-
следний. Самоуверенный, задорный и грубый, с одними пресмыкаю-
щийся и льстиво-подобострастный, с другими высокомерный и
рабски-трусливый, он совершенно неспособен, — и даже с умыслом
убивает в себе эту способность, — отличать добро от зла, ложь от ис-
тины. Все, что наше, то хорошо, все чужое — дрянь и мерзость. «Вот у
нас так уж дерут! нигде так не умеют драть! — с восторгом говаривал
мне во дни моей юности один мой знакомый исправник-патриот, —
да, батюшка, это — не то, что у каких-нибудь там французиков да у
немчуры! От такой лупки немец, поди, давно, чай, богу душу отдал бы,
а наш мужичок ничего, и не поморщится». В доброе старое время
наши лже-патриоты все это находили не только в высокой степени
патриотичным, но и доблестным, исходя из мудрой пословицы сво-
их предков: «за битого двух небитых дают». К чему привел нас этот
лже-патриотизм, мы все теперь хорошо это знаем и видим. К чему
приведет он нас в будущем, это нетрудно предугадать, судя по урокам
прошлого и настоящего. Впрочем, здесь не место об этом распро-
страняться; если я заговорил о лже-патриотизме и лже-патриотах, то
только для того, чтобы выделить из числа их кн. Васильчикова. Па-
682
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
триотизм Васильчикова, окрашенный довольно ярко ученым опти-
мизмом, нельзя назвать вполне истинным, разумным патриотизмом;
он не отрешился еще от многих предрассудочных пристрастий и на-
циональных увлечений, но во всяком случае это патриотизм созна-
тельный, способный к критике, к анализу, к выбору. Правда, в конце
концов он приходит к тому же знаменателю: <<а у нас же все лучше!»
Но важно то, что это у него вывод, а не безусловная догма, предше-
ствующая всякому рассуждению и не подлежащая никакой критике.
Вывод всегда должен вытекать из каких-нибудь посылок, должен опи-
раться на какую-нибудь аргументацию, против него всегда можно
апеллировать к человеческой логике и разуму поэтому патриотиче-
ская формула, высказываемая в виде вывода, как бы ни была она при-
страстна, всегда может быть и проверена, и дополнена, и сужена и
расширена, иными словами: она способна к развитию. В этом отно-
шении она представляет прямую противоположность с формулою
лже-патриотов, формулою догматическою, абсолютною, не допуска-
ющею никаких возражений и никакой проверки. Сознательный па-
триотизм может когда-нибудь перейти в патриотизм истинный, раз-
умный; лже-патриотизм — никогда. Но почему сознательный
патриотизм не всегда бывает патриотизмом истинно-разумным? По-
чему Васильчиковы, Кошелевы437, Юрьевы438 могут быть названы па-
триотами сознательными, но не могут быть названы вполне разумны-
ми, истинными патриотами? Происходит ли это от односторонности
их знаний, от малого развития их критической способности, или от
чего-нибудь иного? Нет сомнения, что очень многие, что даже боль-
шинство наших сознательных патриотов не может возвыситься до
истинно-разумной точки зрения на явления окружающей их дей-
ствительности, единственно благодаря малому развитию своих кри-
тических способностей или недостаточности своих знаний. Но едва
ли это можно сказать о кн. Васильчикове. Мы сплошь и рядом встре-
чаем несравненно менее их образованных и развитых, и тем не ме-
нее относящихся гораздо трезвее и разумнее и к нашему прошлому,
и к нашему настоящему, чем относятся они. Очевидно, не недостаток
знания и критической способности мешает их сознательному патри-
отизму перейти в патриотизм разумный, а нечто совсем другое, не
имеющее ничего общего ни с сознанием, ни с критикою, нечто со-
вершенно бессознательное и безотчетное. Это нечто, это бессозна-
тельное и безотчетное патриотическое пристрастие сложилось в их
Оптимизм в науке
683
душе гораздо раньше, чем они имели возможность отнестись созна-
тельно к явлениям окружающей их действительности, оно предше-
ствовало их критике и наложило на нее свою неизгладимую печать.
Оно есть продукт унаследованных привычек и предрасположений,
продукт их первоначального воспитания, домашней обстановки и
данной общественной среды: принадлежа по рождению к обеспечен-
ным, никаких материальных лишений не знающим классам обще-
ства, они с колыбели видели кругом себя то довольство и комфорт,
которые располагают человека к благодушному настроению и неза-
метно развивают в нем оптимистическое отношение ко всему, что
его окружает. Жизнь была для них не суровою мачехою, а нежною
заботливою — матерью: она баловала и лелеяла их, она выровняла их
путь и усыпала его цветами; суровая, неприглядная, серая русская
действительность представлялась им под такими мягкими, изящны-
ми, утонченными формами, что они не могли не привязаться к ней;
они полюбили ее раньше, чем начали понимать. И эта-то любовь дет-
ская, ребяческая, безотчетная любовь к комфорту, довольству, к «мяг-
ким, изящным и утонченным формам» жизни и послужила закваской
их благодушного оптимизма; она-то и составляет всю сущность того
бессознательного чувства, которое мы назвали их патриотическим
пристрастием. Первоначально пристрастие это имело своим объек-
том весьма определенные, конкретные явления. Но по мере того, как
увеличивался запас их знаний, расширялся горизонт их мысли, по
мере того, как они начинали относиться все более и более критиче-
ски к окружающей их действительности, область конкретных явле-
ний, возбуждавших в них прежде столько восторгов и восхищений,
наполнявших их душу такими светлыми, радостными чувствами, ста-
новилась все уже и уже. То, что прежде казалось им вполне справедли-
выми законным, представилось теперь несколько сомнительным; под
утонченными, изящными формами открылось столько невообрази-
мой лжи, неправды, насилия, что они не могли не возмутиться. Ана-
лизируя одно за другим частные явления данной действительности,
они должны были видеть, как мало заслуживают эти явления их люб-
ви и привязанности. По-видимому, их прежнее пристрастие должно
бы было окончательно улетучиться: оно не имело более никакого
raison d’etre439! А между тем нет: оно пережило критику, его не одо-
лели никакие знания. Только теперь объектего изменился,- на место
частных, конкретных явлений явилось нечто абстрактное, отвлечен-
684
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ное, представляющее собою какую-то метафизическую квинтэссен-
цию реальной действительности. Они называли эту квинтэссенцию
то «народным гением», то «народным духом», то «коренными устоями
русской жизни», то просто «почвою». Перенеся на этот народный ге-
ний, на эти устои, на эту почву то нежное пристрастие, с которым
вбессознательный период своего развития они относились к «изящ-
ным, мягким и утонченным» формам окружавшей их жизни, они
естественно должны были видеть в них не только нечто отличное и
даже противоположное гению, устоям, почве всех других, нерусских
народностей, но и нечто высшее, более совершенное, более удовлет-
воряющие требованиям разума и требованиям нравственного идеа-
ла, чем последние. Разумеется, они могли дойти до подобного воз-
зрения не иначе, как под влиянием безотчетного чувства, — чувства,
которое мы назвали «патриотическим пристрастием» и которое хотя
и нельзя оправдать теоретически, но очень легко объяснить указан-
ными выше условиями вырастившей их среды, их общественным по-
ложением, их экономическою обеспеченностью и т. п. Но как бы то
ни было, раз засев в их голове, оно наложило свою печать на все их
миросозерцание и создало целую философскую доктрину, целую
литературно-общественную школу, известную под именем славяно-
фильской. Славянофильство является, впрочем, самым крайним, хотя
и вполне логическим развитием этого воззрения. Славянофилы, рас-
простираясь ниц перед «народным гением», не только отдают пред-
почтение «устоям» отечественной цивилизации перед «устоями»
западно-европейской, но и относятся к последним с безусловным от-
рицанием. Усматривая в первых высшие воплощения византийского
идеала, они видят во вторых лишь воплощение лжи и неправды. От-
сюда естественный вывод: будущее принадлежит славянству; мир
германо-романский обречен на неизбежную гибель; дни его сочте-
ны; цикл его исторического развития близится к концу; он носит
смерть в груди своей, он заживо сгнивает и разлагается; поэтому рус-
ские должны отрясти от ног своих прах его цивилизации и проло-
жить путь самобытной славянской жизни, не имеющей ничего обще-
го с западно-европейской.
Кн. Васильчиков не доходит до этого крайнего предела оптими-
стических увлечений и национальных притязаний, по крайней мере,
он не решается формулировать их с тою резкою определенностью,
с какою обыкновенно формулируют их славянофилы. Он слишком
Оптимизм в науке
685
для этого образован. Но в то же время он слишком заражен патрио-
тическим пристрастием, чтобы относиться не только отрицательно,
но даже критически к их исходной точке зрения. Подобно им, он
усматривает в истории развития русской жизни нечто оригинально-
самобытное, нечто совершенно особенное, не имеющее ничего об-
щего с историею развития других народов. Подобно им, он признает,
что «устои» отечественной цивилизации несравненно превосходнее,
несравненно солиднее и прочнее «устоев» западно-европейской и
что они в несравненно большей степени, чем последние, удовлетво-
ряют и интересам общественного благополучия, и идеалу правды и
справедливости. Подобно им, он относится к современному положе-
нию Европы с крайним пессимизмом, и хотя не говорит прямо, что
«Запад сгнил», но тем не менее тщательно предостерегает нас идти
по его следам.
Нам скажут, быть может, что эти воззрения кн. Васильчикова совсем
не плод каких-то сочиненных нами «патриотических пристрастий»,
что его привело к ним, напротив, беспристрастное и основательное
изучение истории развития отечественной и западно-европейской ци-
вилизации и глубокое, всестороннее знание современного экономиче-
ского положения как России, так и Европы, так ли это? Посмотрим.
II
Социальное расстройство в низших слоях европейских об-
ществ, — говорит Васильчиков (Введение, стр. VIII), — достигло таких
размеров, что связи родства, семейной жизни, родины и отечества
расторгаются под влиянием невыносимой нищеты, бездомного и
безземельного состояния. «Покуда в Европе шли философские пре-
ния о правах человека, о равенстве и братстве, о социальном кон-
тракте и тому подобных благотворных началах, покуда публицисты,
энциклопедисты и государственные люди сочиняли и поправляли
проекты эмансипации рода человеческого, половина этого рода
была ободрана другой». Успехи европейской цивилизации куплены
ценою порабощения «одной половины, а в некоторых государствах
и более: 2/3 или 3/4 народа — другой его частью» (стр. 21).
Новейшие европейские общества поражены тем же органическим
недугом, каким поражены были древние общества Греции и Рима, и
им грозит такая же судьба, какая постигла и последние. «Новейшие
686
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
реформаторы подражают примеру Греции и Рима, погубившим
древние общества и угрожающим такою же гибелью новейшим» (ib.,
стр. 23).
Основная причина этого печального безотрадного положения
европейских нарсудов заключается, по мнению кн. Васильчикова, в
неправильном решении аграрного вопроса. «Органический поток
европейской цивилизации (как и цивилизации Греции и Рима) есть
неправильное распределение между разными классами жителей по-
земельной собственности», «централизация ее в высших сословиях»
(ib., стр. XI). «Поэтому мы полагаем (т. е. кн. Васильчиков полагает),
что народные смуты, волнующие современные общества, имеют свой
корень в безземельном состоянии большей части народов Старого
Света» (ib., стр. V).
Что экономическое положение европейских (да и не одних толь-
ко европейских) народов представляет весьма мало утешительно-
го, это факт настолько же общеизвестный, очевидный и ничем не
оспариваемый, как факт существования солнца и луны. И хотя кн.
Васильчиков утверждает, будто «интеллигенция в образованнейших
странах света почти единодушно отрицает этот факт» (ib., стр. VII),
но, конечно, он это говорит не серьезно, а только так, по общей сла-
бости российских мыслителей «открывать Америки». «Видите ли,
«интеллигенция образованнейших стран света» воображает», будто
«неудовольствие низших классов народа несправедливо, будто благо-
получие их обеспечено», а я вот, хоть и не принадлежу к интеллиген-
ции образованнейшей страны, а все-таки знаю, что их благополучие
оставляет желать многого, что их многие жалобы справедливы!» При
этом разумеется, русский человек забывает, что свои драгоценные
знания он сполна получил от той самой интеллигенции, перед кото-
рою так наивно гордится ими*. Впрочем, бог с ним. Допустим, что он
‘Утверждая, будто европейская интеллигенция совершенно не понимает
экономического положения низших классов, кн. Васильчиков через несколько
страничек уверяет, будто и сам народ не имеет о нем (т. е. о своем экономиче-
ском положении) надлежащего понятия и будто «большая часть их заявлений
возбуждает, по своей грубости, справедливое негодование образованных евро-
пейских обществ, хотя, — снисходительно добавляет он, — нельзя не признать,
что в некоторых отношениях (только в некоторых?) они не лишены основа-
ний». (Предисл., XX). О, кн. Васильчиков, неужели вы так мало знакомы с со-
временным настроением европейской интеллигенции, с ее отношением к эко-
номическим вопросам, что серьезно полагаете, будто эта программа возбуждает
Оптимизм в науке
687
дошел до своего открытия своим собственным умом; от этого ведь,
читатель, нам с вами не будет ни тепло, ни холодно. Разумеется, мы
не станем отрицать истинности открытого факта. Но, признавая его
несомненную истинность, мы все-таки не можем согласиться ни с
тем объяснением, которое дает ему кн. Васильчиков, ни с тем выво-
дом, который он делает из этого объяснения.
Печальное положение низших классов в Европе кн. Васильчиков
объясняет, как мы сейчас видели, одною только причиною, что по-
земельная собственность неправильно распределена в европейских
обществах, что большинство рабочих не имеет своей земли и вы-
нуждено поэтому существовать исключительно наемным трудом, т. е.
работать не на себя, а на хозяев — предпринимателей. А так как, —
продолжает он далее, — подобное же неправильное распределение
земельной собственности имело место и в классических республи-
ках древности, и так как это неправильное распределение привело
их к распадению и гибели, то очевидно, что та же судьба грозит и со-
временным европейским обществам.
Заметим прежде всего, что между экономическим бытом древнего
Рима и древней Греции, с одной стороны, и экономическим бытом но-
вейших европейских народов, с другой, не может существовать ника-
кой разумной аналогии. Античное общество представляет собою со-
вершенно своеобразный хозяйственный тип, не только не имеющий
ничего общего, но совершенно противоположный хозяйственному
типу современных обществ. В то время, как экономическая свобода и
безграничная конкуренция являются характеристическими чертами
последнего, — застой, замкнутость, рабство и монополия составляли
выдающиеся черты первого.
Новейшее хозяйство отличается крайней подвижностью, чрезмер-
ным разделением труда и разнообразием производства;напротив, древ-
нее хозяйство тесно было связано только с одною отраслью промыш-
ленной деятельности. Различие между производительными классами
общества определялось не различием в способах производства, не ка-
чеством его, а единственно только количеством. Хозяйственная жизнь
римлян и греков поражала своим монотонным однообразием, она
справедливое негодование интеллигенции? Нет, я склонен скорее предполагать,
что и в этом случае в вас говорит не столько незнание, сколько «патриотическое
пристрастие». Примечание Ткачева.
688
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
слагалась из множества совершенно однородных единиц и «в каждой
такой единице», по меткому замечанию одного немецкого экономи-
ста, — «как в микрокосме отражалась вся экономическая деятельность,
весь экономический быт целого народа». Единицею этою было зам-
кнутое домашнее хозяйство. Главным и почти исключительным ресур-
сом этого хозяйства была земля; поэтому экономическая обеспечен-
ность человека, его богатство исключительно зависели от количества
(при даровом труде и при крайнем несовершенстве земледельческой
техники качество не играло существенной роли) земли, находившейся
в его обладании. Собственник земли держал в своих руках все главные
орудия производства того времени. Человеку же, не имеющему земли,
ничего более не оставалось, как запродать свой труд землевладельцу
или обречь себя на всевозможные лишения. Отсюда совершенно по-
нятно, почему все усилия великих реформаторов древнего общества
были направлены главным образом к тому, чтобы установить более
или менее равномерное распределение земельной собственности. В
их глазах экономический вопрос совпадает и отождествляется с во-
просом аграрным, и в правильном решении последнего они справед-
ливо видели единственное возможное решение первого. Но подобная
точка зрения, вполне понятная и легко объяснимая у греков и римлян,
в наше время, при данных условиях западно-европейского экономи-
ческого быта, невольно поражает нас своею исключительностью и од-
носторонностью. Земля и землевладение не играют теперь на Западе
той преобладающей роли, не имеют того господствующего значения,
какое они имели, какую они играли в древнем мире. Капитал недвижи-
мый, земельный отодвинулся на задний план,'одно за другим утратил
он все свои древние нрава и привилегии и из владыки и господина
стал простым рабом, покорным прислужником капитала движимого,
денежного. Последний держит в своих руках все нити промышленной
жизни народа, он составляет главный центр, живую душу современного
экономического организма; он завладел наиболее могущественными
орудиями производства, и землевладелец, как бы много ни было у него
земли, не в силах конкурировать с капиталистом. При данных услови-
ях сельского хозяйства, доходность земли определяется, главным об-
разом, количеством вложенного капитала; следовательно, земледелец
находится в прямой и постоянной зависимости от капитала. Истин-
ным собственником земли в наше время должен считаться не тот, кого
закон признает ее юридическим обладателем, ее непосредственным
Оптимизм в науке
689
хозяином, а тот, кто снабжает его денежными средствами для покуп-
ки машин, для применения к своему хозяйству разных технических
усовершенствований и т. п. Передать всю землю в собственность ра-
бочих — это совсем еще не значит, как воображает кн. Васильчиков,
сделать их экономически независимыми, это совсем еще не значит
«дать им возможность пользоваться без дележа всеми произведениями
и прибылями от хозяйственной эксплуатации» (ib., стр. XIII). Капита-
листы всегда сумеют, так или иначе, под тою или другою формою, по-
ложить себе в карман львиную долю этих «произведений и прибылей
от хозяйственной эксплуатации».
Ведь главные-то орудия производства находятся в их руках, а из-
вестно, что в чьих руках находятся орудия производства, в тех ру-
ках будет находиться и наибольшая часть продуктов последнего.
Античное общество имело полное право сказать: кому принадлежит
земля, тому принадлежат и ее продукты, но современное торгово-
промышленное общество сказать этого не может. Кн. Васильчиков
совершенно прав, утверждая, что идеалу общежития наиболее соот-
ветствует такая экономическая организация, при которой каждый
производитель работает сам на себя, и что «наделение наибольшего
числа жителей имуществом, соответствующим их рабочей силе, долж-
но быть идеальною целью экономического прогресса» (ib., стр. XV).
Далее, он совершенно прав, принимая за критериум народного бла-
госостояния, народной обеспеченности отношение, существующее в
данном обществе между наемным трудом, т. е. трудом, «применяемым
к чужому имуществу», и трудом вольным, «применяемым к собствен-
ному имуществу рабочего» (ib., стр. XIII). Но он совершенно не нрав,
ограничивая понятие об имуществе понятием о земле, о земельной
собственности, и еще менее прав, отождествляя «работу на собствен-
ной своей земле» с работою на себя. Во многих местностях России
крестьяне работают на собственной земле, однако никак нельзя ска-
зать, что они работают на себя, так как рента и налоги далеко превы-
шают доходность земли. Точно так же крестьянин может работать на
собственной земле, но если семена, которыми он ее засевает, навоз,
которым он ее удобряет, соха, которой он ее пашет, серп, которым
он жнет, коса, которой он косит, и т. п. принадлежат не ему, а другому
лицу, если он пользуется ими только в долг и обязан в уплату этого
долга отдать своему кредитору ’/2,2/3 и 3/4 или 4Д собранных с зем-
ли продуктов, то никто, разумеется, не скажет, что этот крестьянин-
690
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
землевладелец работает на себя. Только тот работает на себя, кому
вполне и всецело принадлежат все орудия его труда. Земля есть толь-
ко одно из этих орудий; следовательно, иметь своей собственностью
землю — еще не значит иметь в своей собственности все необходимые
для рабочей деятельности орудия производств. Наоборот, не иметь в
своей собственности земли — совсем еще не значит быть обязанным
работать на других. Представьте себе, что все промышленные фабри-
ки, мануфактуры, заводы, мастерские, составляющие теперь частную
собственность фабрикантов и заводчиков-капиталистов, были бы пе-
реданы в собственность работающим на них рабочим. Рабочие, имея
в своих руках все орудия промышленно-фабричного производства,
работали бы исключительно на себя, хотя у них не было бы ни одного
вершка земли, С другой стороны, предположите, что вместо фабрик
и заводов, им будет дано каждому по участку земли. Что же выйдет из
этого внезапного превращения фабричных рабочих в землевладель-
цев? Превращение это отразится на промышленно-фабричном рын-
ке уменьшением предложения труда, что в свою очередь повлечет за
собою сокращение промышленно-фабричной деятельности страны;
значительное количество фабрик, заводов и т.п. закроется, и часть ка-
питалов, вложенных в фабрично-промышленное производство, став
свободною, будет обращена в земледельческую промышленность. Та-
ким образом, с одной стороны, уменьшится запрос на фабричный
труд, — уменьшится в той пропорции, в которой сократится пред-
ложение труда; с другой — в значительной степени усилится конку-
ренция крупного землевладения — мелкому. Капиталы, вынутые из
фабричной промышленности, в большинстве случаев будут попадать
в карманы крупных собственников, которые, разумеется, станут пла-
тить за них дороже, чем собственники мелкие. Таким образом, по-
следние очутятся в положении, несравненно менее благоприятном,
сравнительно с тем, в котором они находились до наделения город-
ских рабочих земельными участками. Не имея возможности с успе-
хом выдерживать конкуренцию с землевладельцами-капиталистами,
им придется или продать последним свои участки (т. е. опять стать в
положение безземельных батраков), или покрывать дефицит своего
убыточного хозяйства заработками на стороне, т. е. снова обратиться
к наемному фабричному труду. В обоих случаях рабочий оказывается
вынужденным предложить свой труд другому, несмотря на то, что он
имеет свой собственный земельный участок.
Оптимизм в науке
691
Итак, повторяем снова, если «наемный задельный труд» есть зло,
как утверждает кн. Васильчиков, то главная и наиболее общая при-
чина этого зла заключается в том, что орудия производства не при-
надлежат рабочим. Обезземеление же рабочих есть только одно
из частных последствий этой общей причины; с устранением по-
следней само собою устраняется и первое, но нельзя сказать, чтобы
с устранением первого всегда неизбежно устранялась последняя.
Поэтому, когда кн. Васильчиков уверяет нас, будто «органический
порок» современного западно-европейского общества заключается
«в неправильном распределении между разными классами жителей
земельной собственности», то он впадает в такую же грубую ошибку, в
какую впал бы человек, вздумавший утверждать, будто«органический
порок» чахоточного состоит в том, что он кашляет. Безземелье евро-
пейских рабочих, как и кашель чахоточного, не причина, а простое
следствие, известный симптом данного органического расстройства.
Что же заставило кн. Васильчикова принять следствие за причину,
симптом — за основание болезни? Недостаток знаний, недостаток
проницательности? Едва ли. Что безземелье рабочих есть не более
как только частное явление указанной нами общей причины, — это
факт до такой степени очевидный и бесспорный, что для понимания
его не требуется никаких специальных знаний, никакой из ряда вон
выходящей проницательности. Когда человек уверяет, будто часть
больше целого, будто зима есть следствие снега, будто осень обуслов-
ливается появлением на деревьях желтых листьев и т. п., то разумеется,
вы не станете объяснять подобных уверений одним его невежеством
или непроницательностью. Вы невольно подумаете, что у этого че-
ловека есть, вероятно, какие-нибудь побочные соображения, какие-
нибудь совершенно посторонние делу мотивы, которые и побуждают
его высказывать эти ни с чем не сообразные положения. Нет ли и у
кн. Васильчикова каких-нибудь таких же побочных соображений и
посторонних делу мотивов? Нам кажется, что, действительно, автор
«Землевладения» увлекается и в этом случае, как и во многих других,
своим ученым оптимизмом, принимающим в этом случае характер
славянофильской антипатии к гнилому Западу.
Усмотрев в безземелии или в малоземелии европейского кре-
стьянства главную причину всех экономических и общественных
неурядиц и злополучий Запада, Васильчиков, известному книжнику,
возводит очи свои горе и воссылает хвалу провидению за то, что мы,
692
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
русские, не похожи в этом отношении на цивилизованных западно-
европейцев. «Классическая цивилизация, как ее понимали древние и
приспособляли новейшие народы, — говорит он, — эта цивилизация,
которую нам выдают за образцовую, нигде не способствовала благо-
состоянию народов; напротив, она везде устраивалась на счет низ-
ших классов, в пользу средних и высших». Наша же отечественная
цивилизация поступала, по его словам, как раз наоборот, потому что
в то время, как «большая часть европейских народов присуждена весь
век свой работать по найму», в то время, как «во всей Европе, не ис-
ключая Франции, общий итог крестьянских земель в течение настоя-
щего столетия уменьшился», — у нас громадные пространства земель
подавляют своим избытком, и большинство населения, наделенное
землею, работает на себя; оно не знает ни сельского пролетариата, ни
обезземеления в европейском его значении. «Вообще, при европей-
ских порядках одна часть постоянно улучшает свой быт; другая же
(наибольшая) обращается постепенно, из рода в род, из поколения в
поколение, к наемному труду и впадает в неимущество. При русском
же мирском владении, наоборот, общее состояние владельцев улуч-
шается очень медленно и туго; зажиточная часть сельского сословия
составляет очень незначительное меньшинство, сельское хозяйство и
культура держатся в общем уровне с народным богатством; но, с дру-
гой стороны, избегается крайнее состояние круглого неимущества,
которое причиняет современным европейским обществам грозные
замешательства, обременяет государственные росписи громадными
налогами на призрение бедных и расстраивает, возмущает весь их
организм...» (ib., стр. XXXIV). Из всего этого логически вытекает тот
вывод, что благосостояние Западной Европы, сравнительно с нашим,
не в пример ниже и что, казалось бы, не Россия находится в эконо-
мической зависимости от Европы, а Европа — от нас. Но так ли в
действительности, гг. оптимисты? Возьмите хоть наш денежный ры-
нок и постоянное колебание курсов и подумайте, кто от кого зависит
в экономическом смысле, кто дает господствующий тон и кто ему
подчиняется? Тем не менее, по мнению кн. Васильчикова, это эконо-
мическое превосходство России ставит Европу в положение нашей
завистницы и тайного врага. Она ужасно как боится нас и в то же вре-
мя ненавидит нас. В доказательство гнусного отношения к нам раз-
вращенного Запада кн. Васильчиков приводит слова Кавура440, будто
бы сказанные им какому-то русскому сановнику, путешествовавшему
Оптимизм в науке
693
по Италии: «Ваше крестьянское, положение — сказал ему Кавур, —
с подушным земельным наделом, страшнее для Европы, чем все ваши
армии» (ib., стр. XXXIX)441. После реформы 1861 г. «враждебное на-
строение европейской интеллигенции против России, — уверяет нас
далее автор “Землевладения”, — не только не смягчилось, но, напро-
. тив, разразилось с таким единодушием, с каким в прежние времена
не преследовалась ни одна из национальностей Европы (?!)».
Конечно, возбуждать к себе повсюду вражду и ненависть, — воз-
буждать вражду и ненависть даже людей образованных, — это не
особенно приятно... Однако, с другой стороны, согласимся, — разве
не лестно служить предметом страха и зависти хотя и «гнилого», но
'все-таки цивилизованного Запада? Какое патриотическое сердце не
затрепещет от радости при мысли, что ни наши застой и отсталость,
ни наше невежество не мешают нам все-таки быть «наилучшим и
наисчастливейшим народом в мире»? Правда, «при тех смутных
понятиях, которые имелись в прежние времена о законах правды
и справедливости, — рассуждает кн. Васильчиков, — хищничество
(т. е. западно-европейская цивилизация) признавалось прогрессом,
и, наоборот, застой, в который погружена была юго-восточная часть
славянских земель, от Дуная до Волги, — варварством» (ib., стр. XLI);
но теперь, когда мы получили откуда-то вполне здоровые и разу-
мные понятия о вышеупомянутых законах «правды и справедливо-
сти», мы не можем и не должны впадать в подобную ошибку. Теперь
мы достовернейшим образом знаем, что в отсталости-то именно и
заключается наше величайшее счастие и благо, что благодаря ей-то
главным образом мы и сделались народом, достойным зависти и
страха...
Читателю, непосвященному во все тайны миросозерцания наших
квасных оптимистов, мысль эта может, пожалуй, показаться несколь-
ко странною и немножко даже дикою. А между тем ее несомненная
истинность для всякого благонамеренного патриота очевиднее, чем
дважды два-четыре. В самом деле, разве то, чем мы теперь так кичим-
ся перед «гнилым эгоистическим Западом», не было когда-то и его
достоянием? «Основания нашего поземельного владения, — утверж-
дает сам Васильчиков, — существовали некогда и в других странах,
в особенности в славянских областях восточной Германии» (ib.,
стр. XXXI); но «другие страны» их утратили, а мы сохранили в перво-
бытной чистоте и непорочности. Нас грабили, завоевывали, разо-
694
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ряли, жгли, убивали, над нами выделывали все возможные и даже
невозможные эксперименты, но с нас все сошло, как с гуся вода. Мы
все вынесли, претерпели, все проделали, что нам было приказано, и
остались, однако ж, совершенно такими же, какими были тысячу лет
тому назад. На наш (т. е. народный) внутренний быт почти не влияли
никакие внешние причины и высшие распоряжения; законодатели
и правители очень редко вмешивались в поземельные отношения;
«даже закрепление крестьян не расстроило их сельского быта», «все
же прочие реформы только проскользнули мимо народа, прошли
далеко и высоко над ним, так высоко, что народ ничего о них и не
знал (ib., стр. XLV, XLVI). Это-то, по уверению наших лже-патриотов
вообще и кн. Васильчикова в частности, и составляет главный и наи-
более существенный признак, отличающий нашу историю, историю
нашей цивилизации от западно-европейской, от истории прогрес-
са. В Европе правящие и имущие классы перекроили и переделали
экономическую жизнь народа сообразно своим выгодам, интере-
сам; у нас же она до сих пор сохранила свой своеобразный, чисто-
народный, демократический характер. Вот почему наша история
не представляет никакой аналогии с европейской историей. Есть,
правда, много русских ученых, авторитетов в науке, сознается кн. Ва-
сильчиков, «которые оспаривают это положение и доказывают, что
те черты нашего быта, которые мы иногда принимаем за своеобраз-
ные национальные отличия, вовсе не имеют того значения, что они
составляют не различия, а только оттенки тех первобытных форм,
через которые проходят все народы в историческом их развитии,
и что мы, русские люди, должны будем испытать те же самые кри-
зисы и превратности, которые постигли и другие племена, подви-
завшиеся на поприще общечеловеческого прогресса» (ib., стр. XXIV),
Для патриота, верующего в гнилость Запада, подобная перспектива
не может, разумеется, представлять ничего особенно утешитель-
ного. Допустить, хотя на минуту, еретическую мысль, будто «мы,
русские люди, должны будем испытать те же кризисы и превратно-
сти, которые постигли и другие племена», — допустить подобную
мысль — значит, с патриотической точки зрения, разочаровать нас в
благодетельных плодах отсталости. И патриот отвергает эту мысль,
отвергает самым решительным и безусловным образом. Может быть,
он отчасти и прав, действительно, из того, что «те черты нашего на-
родного быта, которые мы принимаем за своеобразные, националы
Оптимизм в науке
695
ные отличия, вовсе не имеют этого значения, что они составляют не
различие, а только оттенки тех первобытных форм, через которые
проходят все народы», но из всего этого вовсе еще не следует, буд-
то наша дальнейшая история в своем дальнейшем развитии должна
представлять не более как простую копию истории «других племен,
ранее нас начавших подвизаться на поприще общечеловеческого
прогресса». Положим, что вы, читатель, подобно Юханцеву442, при-
надлежите к обществу так называемого хорошего тона, воспитыва-
лись в том же учебном заведении, потом женились, служили в каком-
нибудь кредитном банке, — одним словом, прошли ту же житейскую
школу, но следует ли из этого, что вы, как и выше упомянутый Юхан-
цев, должны будете непременно покуситься на собственность, под-
делать чековую книжку, попасть под суд и по дороге в ссылку давать
пикники и роскошные обеды назло покаравшему вас правосудию?
Нет, вы можете быть кассиром кредитного общества, окончить курс
наук даже в классической гимназии и не сделаться Юханцевым, стя-
жавшим себе громкую известность червонного валета. Точно так же
и мы, «русские люди», можем начать нашу историю «с тех первооб-
разных форм, через которые прошли все народы в историческом
их развитии», и никогда не дожить до тех экономических зол, ко-
торыми страдает Западная Европа. Это очевидно даже для малого
.ребенка, не получившего аттестата зрелости, но, увы! это совсем не
очевидно для наших патриотов, хотя многие из них не только со-
вершенно зрелы, но и давно уже перезрели. Им кажется, что если вы
воспитывались в том же самом учебном заведении, в котором вос-
питывался Юханцев, то вы должны и кончить так же, как кончил сей
достославный червонный валет. Чтобы убедить себя и других, что
нам, русским, не предстоит никакой фатальной необходимости ис-
пытывать «те же кризисы и превратности, которые постигли другие
племена», патриот начинает утверждать, что мы люди совсем особые
и что наша история не имеет ничего общего с историей всех других
народов. С этою предвзятою точкою зрения патриоты приступают
к изучению русской истории вообще, и истории русской сельской
общины в частности; во имя ее они подделывают факты прошлого, а
подделывая факты прошлого, они роковым образом ставят себя в не-
обходимость окрашивать своим светом, сообщать свой собственный
букет и фактам настоящего. Наглядным подтверждением этой мысли
служит книга кн. Васильчикова, и мы сейчас в этом убедимся.
696
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
III
Тот факт, что русская община в своем первоначальном, а отчасти
даже и в теперешнем виде ничем не отличалась от индийской, скан-
динавской, германской, английской и швейцарской общины, этот
факт после замечательных исследований Мэна443 («Деревенские об-
щины»), Мауера444 («История германской марки»), Геринга445(«О зе-
мельном владении в Швеции и Дании»), Джемса Милля446 («О позе-
мельной системе в Индии») не может в настоящее время подлежать
ни малейшему спору и сомнению. А так как в обращении русской
читающей публики давно уже находятся и перевод книги Мэна «Де-
ревенские общины» и перевод книги Лавелэ447 «Первобытная соб-
ственность», то русский читающий, а тем более пишущий человек не
имеет уже права отговариваться незнанием или запамятованием его.
Знает его, конечно, очень хорошо и князь Васильчиков, но, в угоду
своей теории, ему нужно было обойти его молчанием. И если бы он
только обошел его молчанием; это было бы еще ничего, но он не удо-
вольствовался одним молчанием: увлекаемый лже-патриотическими
пристрастиями, он решается утверждать, будто русская крестьянская
община — учреждение специально славянское, присущее только
одним славянам и не имеющее никакого существенного сходства
с общинами не славянских народов. «Если и существует сходство, —
говорит он (ib., стр. XXVIII), — то сходство это только наружное, а во
внутреннем быту наши сельские общества совершенно отличаются
от крестьянских обществ Западной Европы; там общинные земли
составляли только придачу, запас к коренным участкам, принадле-
жащим семьям и домохозяевам, и состояли большею частью из вы-
гонов и лесных угодий, тогда как в России пахотные и луговые земли
подлежали мирским разверсткам»... Автор забывает, что не всегда и
не во всей Европе к общинным землям причислялись одни только
леса и выгоны, что было время, когда вся земля (в том числе паш-
ни и луга), на которой сидела община, считалась общинною соб-
ственностью; он забывает, что в некоторых местностях Швейцарии
(в кантоне Ури, напр.) сельская община и до сих пор сохраняет этот
первоначальный характер. Выделение из общинных земель сперва
пашен, затем лугов, а еще далее — лесов и выгонов знаменует собою
период разложения общины, — период постепенного превращения
общинного хозяйства в частное. Западно-европейская община уже
Оптимизм в науке
697
прошла через этот период, русская постепенно идет к нему. Поэтому,
. если автор действительно хотел доказать самобытность и своеобраз-
ность русской общины, ему следовало сравнить ее не с средневеко-
выми французскими communes и немецкими Gemeinden, а с перво-
бытными общинами тевтонов, галлов, норманнов, с первобытною
общиною индийцев и некоторых из современных нам африканских
племен. Конечно, сделай он это, его теория насчет исключительности
и своеобразности русских земельных отношений была бы в самом
корне подорвана. Он убедился бы тогда, что история развития или,
правильнее сказать, разложения общинного землевладения во всех
странах, не исключая и России, по сущности своей одинакова. Пер-
' воначально несколько деревень, — волость, марка, — владеют всею
принадлежащею им землею сообща; затем из этой обширной во-
лости выделяются общины-деревни, заключающие в себе более или
менее значительное число дворов, частных хозяйств. Экономиче-
ская хозяйственная связь, объединявшая прежде деревни, входившие
в состав волости, мало-помалу совершенно исчезает и заменяется
связью чисто-административною, политическою. В деревне-общине
с течением времени, под влиянием условий окружающей ее эконо-
мической и политической жизни, проникнутой принципами инди-
видуализма и соперничества, начинает происходить тот же процесс
выделения и обособления частных хозяйств, — процесс, благодаря
которому волость-община разложилась на свои составные части —
на общины-деревни. Из общинного пользования прежде всего изъ-
емлются пашни и луга; сперва они отдаются только во временное,
более или менее краткосрочное пользование частных лиц, членов
общины; затем это краткосрочное пользование обращается в долго-
срочное, пожизненное, наследственное. С заменою экстенсивного
хозяйства хозяйством интенсивным переделы становятся все реже
и реже и, наконец, совсем выходят из обычая. Общинные пашни
и луга фактически (а впоследствии и юридически) становятся част-
ною собственностью отдельных семей и дворов. Мало-помалу та же
участь постигает выгоны и леса. Община окончательно разлагается
на мелкие подворные участки. Экономическая связь, объединявшая
прежде хозяев этих участков, разрывается, и на место ее является
связь чисто-административная, политическая. В таком виде пред-
ставляются теперь, например, французские, английские общины
ит. п.
698
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Само собою понятно, что этот общий, так сказать, абстрактный
процесс истории общинного хозяйства в каждой отдельной стране
более или менее видоизменяется, более или менее уклоняется от
своего общего типа под влиянием местных, исторических условий,
национальных особенностей, под влиянием почвы, климата и раз-
личных непредвиденных и не поддающихся никакому определению
случайностей. В некоторых странах, благодаря отсутствию условий,
благоприятствующих развитию торгово-промышленного хозяйства,
процесс разложения общины задерживается на самых первичных
стадиях своего развития, как, например, в Швейцарии, в кантоне
Ури, где и до сих пор сохраняется волость-община, а в других — на
вторичных (в большей части России, на острове Яве, в некоторых
частях Индии), в-третьих, наконец (как, например, в Англии и во
Франции), превращение общинного землевладения в частное совер-
шалось так быстро, что многие из последовательных фазисов этого
превращения или совсем не имел места, или, по своей мимолетно-
сти, совершенно ускользают от внимания историков. Однако, как ни
разнообразны те конкретные формы, в которых осуществляется в
истории различных стран процесс метаморфозы общинного хозяй-
ства в частное, семейное, индивидуальное, его абстрактная сущность
везде была одна и та же.
Существование общинных союзов или волостей-общин в Запад-
ной Европе и в Индии доказывается исследованиями ученых, имена
и сочинения которых мы цитировали выше. По всей вероятности,
и сам кн. Васильчиков не станет отрицать этого факта. Но он ни
единым словом не упоминает о русских общинах-волостях и дела-
ет это опять-таки не без умысла. «Общинное или мирское землев-
ладение, — утверждает он, — есть учреждение своеобразное и ис-
ключительно свойственное великороссийскому Племени. В других
славянских землях оно потерпело разные исправления и искажения;
только в центре России, вдали от европейских влияний, удержалось
оно в своем первобытном виде, — удержалось оно потому, что земли
эти никогда не были завоеваны, что их никто не делил и не отбирал
от первобытных поселенцев, что они так и оставались во владении
тех людей, которыми были заняты» (т. II, стр., 706). Волость-община,
разложившаяся на свои составные части — деревни — именно под
влиянием завоевания и захватов, никоим образом не вяжется с этим
национально-патриотическим тезисом автора. Она доказывает, во-
Оптимизм в науке
699
первых, что исходный пункт, первичная форма земельных отноше-
ний в России ничем существенным не разнится от их первичной
формы в других странах, и у других народов; во-вторых, что наша
община хотя и находится «вдали от европейских влияний», но все-
таки не сохранилась «в своем первобытном виде», что она имела
свою скорбную историю и что в конце истории она представляется
совсем не такою, какою была в начале, и наконец, в-третьих, что и у
нас, как везде, земля сплошь и рядом отбиралась от людей, первона-
чально занимавших ее.
Понятно, почему кн. Васильчиков счел за лучшее обойти молча-
нием волость-общину, почему он видит в общине-деревне основную
ячейку, первичную форму наших земельных отношений (см., напр.,
стр. 706 и след, во II томе). Но, на беду его, не все патриоты-историки,
подобно ему, заражены таким же учебным оптимизмом, как он. Хотя
и редко, но все же между ними попадаются люди, умеющие впол-
не честно, а следовательно, и беспристрастно относиться к фактам
отечественной истории. К числу этих редких ученых, этих трезвых
исследователей русской старины принадлежит, по-видимому, автор
«Очерка истории сельской общины», г. Соколовский, о котором мы
уже говорили в нашем журнале448. Читатель найдет в его небольшой,
но в высшей степени любопытной монографии много данных, про-
ливающих яркий свет на первоначальную историю русской общи-
ны, — данных, на которых историк-оптимист не считает нужным
останавливаться. Поставим же его на очную ставку с г. Соколовским.
Вот что говорит последний о волостях-общинах,-
«Волости-общины, — говорит он, — по своему происхождению
относятся к самому раннему периоду истории русского народа, ко
времени первой культуры страны... Степень культуры, на которой на-
ходился русский народ в родовую эпоху, в основе благосостояния
которого лежало не столько земледелие, сколько скотоводство (на
юге), рыболовство и охота (на севере), в высшей степени благопри-
ятствовала существованию подобных обширных общинных союзов,
обеспечивающих каждому из своих членов вполне удовлетворитель-
ное существование. Но союзы эти продолжали существовать и тогда,
когда главным источником средств населения сделалось земледелие
и когда исчезли всякие следы родовых отношений, так как опыт по-
казал полное соответствие такого способа пользования землей с
интересами каждой отдельной личности. Волостная община долж-
700
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
на быть признаваема типом поземельного распределения, наиболее
близким к идеалам народа».
«Мы встречаем ее во всех тех русских поселениях, которые нахо-
дятся вне давления Московского государства. На севере Олонецкой
губернии и до сих пор существуют подобные общины, состоящие
из нескольких деревень. В глубине северных лесов Гакстгаузен на-
шел обширные поземельные союзы деревень, пользующихся зем-
лею сообща, без раздела ее между селениями. Но наиболее полного
развития достигали эти союзы в казачьих поселениях... Типическим
примером казацкой волостной общины может служить грандиозная
община уральских казаков, основанная в XVI веке русскими выход-
цами из Московской области и существующая в несколько изменен-
ном виде и до сих пор. Вся земля на пространстве 700-800 кв. верст,
все воды состоят здесь в нераздельном владения и пользовании гро-
мадного населения в 50.000 человек. Народные идеалы нашли здесь
свободную почву для своего выражения и осуществились поэтому в
формах быта гораздо полнее, чем где бы то ни было. Все мельчайшие
подробности пользования естественными богатствами: сенокосами,
рыбными ловлями, лесом, подчинены здесь общему плану, в осно-
ве которого лежит принцип ровного удовлетворения потребностей
всех членов общины. Подобную же общину составляли еще в очень
недавнее время донские казаки, в быте которых до сих пор сохрани-
лось много следов древнего устройства» («Очерк истории сельской
общины», стр. 147).
Но так как большая часть данных относительно истории рус-
ской общины относится уже ко второму периоду ее развития (т. е. к
тому времени, когда из волостей-общин окончательно выделились
общины-деревни), то в настоящее время совершенно невозможно
восстановить во всей подробности организацию общины-волости.
Известно только, что в большинстве случаев они были весьма обшир-
ны, леса их нередко находились на расстоянии 10 верст от усадьбы, к
которой принадлежали; границами им служили обыкновенно какие-
нибудь естественные пределы. Иногда вся земля, пашни, сенокосы,
леса и воды находились в нераздельном пользовании всей общины;
иногда же одна часть недвижимой общинной собственности отда-
валась в отдельное пользование сел и деревень, входивших в состав
волости, другая же оставалась в непосредственном пользовании всех
членов общины. Всего чаще, и всего дольше в нераздельном пользе-
Оптимизм в науке
701
вании волости-общины удерживались пастбища, леса, озера и реки с
рыбными ловлями. Нередко в общем владении волости состояли не
только земля и реки, но и другие виды имущества, напр., волостные
дворы.
Стремление организоваться в волостные, общинные союзы, го-
ворит г. Соколовский449, было так всеобще, что даже сотни и десят-
ки, имевшие первоначально чисто-военное значение, развивались
в волостные общины. Так, напр., Сумерская волость, населенная па-
хотными солдатами, составляла прочно организованную общину.
Сумерская волость не была, впрочем, единичным явлением. Велико-
княжеская волость Морева, волость Велиль, Холмовский погост, судя
по их делению на десятки, обнаруживают военное происхождение,
но в то же время образуют волостную общину... «Вообще, — продол-
жает автор, — собранные нами данные, как они ни отрывочны, дают
однако же полное право предполагать существование в древнюю
пору волостных общин во всех местностях России, наподобие тех,
которые сохранялись в XVI веке на окраинах» (ib., стр. 158). В этом
отношении Россия, по его мнению, представляет «поразительное
сходство со многими другими странами. История поземельного вла-
дения в Индии, Скандинавии, Германии, Англии, Швейцарии и дру-
гих странах начиналась с распределения земли .между деревнями и
с образования ими поземельных союзов. С усилением личного зем-
левладельческого элемента, вследствие раздачи земель дворянству и
духовенству королями, вследствие произвольных захватов землевла-
дельцами общинных земель, союзы эти повсюду почти разрушились»
(ib., стр. 159). «По своим причинам и по первоначальным фазисам
процесс разрушения волостных общин в России совершенно тожде-
ствен с подобным же процессом на Западе. Как там, так и здесь зем-
левладелец, захватывая в свои руки всю незанятую жителями часть
дачи и оставляя деревням лишь ближайшие к ним участки земли,
сразу уничтожил всякую связь не только между деревнями одной и
той же волости, лежавшими за пределам его, но и между деревнями
своего поместья» (ib, стр. 160).
Но откуда же взялись эти частные землевладельцы, разрушившие
волостную общину и захватившие в свои руки крестьянские общин-
ные земли? Очевидно, они представляли собою элемент совершенно
чуждый общине, — община не могла его выделить из своей собствен-
ной среды, не она его создала и не она дала ему силы для борьбы
702
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
с ними. Он явился откуда-то со стороны помимо воли и желания
общины. Сама община никогда не может себя разрушить; это самая
прочная, самая консервативная и неподвижная из всех экономи-
ческих организаций. Она делается способною к развитию в ту или
другую сторону, к прогрессу или регрессу, только в том случае, когда
какой-нибудь внешний толчок выводит ее из ее устойчивого равно-
весия. Какой же внешний толчок вывел русскую первобытную общи-
ну из ее устойчивого равновесия?
Везде и повсюду, и в Европе, и в Азии этот внешний толчок давал-
ся чужеземными завоевателями, которые, пользуясь своею численно-
стью или превосходством своего вооружения и своим военным на-
выком, отнимали у общин их пашни, их леса и пастбища, облагали
их данью, селились на их землях, объявляли себя «прирожденными»
господами их и рядом с их общинным хозяйством устраивали свое
собственное на началах частной, индивидуальной собственности.
Частное хозяйство оказывает обыкновенно на общину такое же дей-
ствие, как кислота на железо: оно постепенно разъедает ее. Под его
влиянием в ней начинается процесс брожения и разложения. Но так
как Васильчиков твердо стоит на том, что русская община вышла
здравою и невредимою из всех испытаний суровой действительно-
сти, так как он ни за что не хочет допустить, чтобы ее история могла
иметь хоть какие-нибудь аналогические черты с историею разложив-
шихся общин других народов, то, разумеется, он должен отрицать и
существование того внешнего толчка, которым только и можно объ-
яснить как распадение общины-волости на общины-деревни, так и
последующие метаморфозы последних. Историческая жизнь каждого
народа всегда начиналась с завоевания, насилия и грабежа. Хищниче-
ство, насилие и грабеж являются обыкновенно тою демаркационною
линией, тем рубежом, который отделяет исторический период от
до-исторического. Это общий закон, но, конечно, только для гнило-
го Запада... Мы, русские, не подходим под него. Наша историческая
жизнь начиналась не актом завоевания, а актом мирного развития.
«История русской гражданственности, — говорит г. Васильчиков, —
открывается известным изречением славянских послов: «земля наша
велика и обильна, но порядка в ней нет; приходите владеть ею и
княжить». Тронутые чужеземцы поспешили исполнить просьбу на-
ших смиренномудрых предков; они действительно пришли владеть
и княжить ими, но пришли не как враги и завоеватели, а как сердо-
Оптимизм в науке
703
больные друзья и кроткие пастыри. Правда, они «считали все земли,
признавшие их власть, своими, но по этому-то самому (очень здесь
хорошо это «по этому-то самому») и не считали нужным присваивать
их себе в частное владение (?!), довольствуясь повинностями, взимае-
мыми в их пользу. Они не отбирали земель от прежних владельцев и
не раздавали их своим дружинам...» (т. I, стр. 303). В экономической
жизни общества, следовательно, не произошло никаких существен-
ных перемен: все осталось по-прежнему. Рюриковичи дали славянам
вожделенный ими порядок, обложили их за это приличною данью
и затем предоставили им жить так, как они жили прежде.
Но отчего же это не прошло и века после пришествия миролюби-
вых Рюриковичей, как уже рядом с общинной собственностью рас-
тет и крепнет собственность частная, стесняющая, ограничивающая,
подавляющая первую; общины, обремененные податями, внутренне
реорганизуются и теряют всякую внешнюю самостоятельность; об-
разуются различные общественные классы; на народную шею са-
дится целая масса всевозможных бояр, детей боярских, купцов, «жи-
лых людей» и т. п.; члены общин, крестьяне, устраняются от всякого
участия в политической жизни страны и получают кличку «черных
людей», — одним словом, возникает, как справедливо замечает г. Со-
коловский, «совершенно новое общество», — общество, не только не
имеющее ни малейшего сходства с старым, до-княжеским, но даже по
своим основным принципам прямо ему противоположное? «Новое
обществом, — говорит автор «Очерка истории сельской общины», —
основано на привилегии; в основе прежнего лежало равенство; в об-
щинном быту потребности отдельных членов находились в полном
соответствии с целями общего блага, во вновь возникшей обществен-
ной организации явились потребности, не только не имеющие ниче-
го общего с благосостоянием целого населения, но нередко прямо
противоречащие ему Вследствие этого, является необходимость в
принудительном элементе, который прежде был совершенно лиш-
ним». «Вот почему, — вполне справедливо заключает автор, — мы (да
и никто из рассудительных людей, прибавим мы за автора) не можем
согласиться с мнением, которое приписывает образование частной
собственности внутреннему развитию общин, опираясь, между про-
чим, на слабость княжеской власти в Новгороде; не можем также
согласиться и с другим мнением, выводящим княжескую власть или
из власти старшего в роде, или из договора. Переход первобытно-
704
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
го общества в новое мог произойти только насильственно, помимо
желания большинства, так как оно, лишаясь многого, не выигрывало
ничего» (стр. 90).
Раз этот переворот совершился, он должен был неблагоприятным
образом отразиться на внутреннем быте земледельческого населения
вообще и сельской общины в частности. Прежде всего земледель-
ческое население не представляло уже теперь более однообразной
массы и, подобно целому обществу, разделилось на классы (земцы,
половники, черные люди и рабы). Свободные крестьяне, составляв-
шие прежде единственный разряд земледельцев, оказались теперь в
меньшинстве; из свободных их переименовали в черных, а землю, на
которой они сидели, стали теперь называть не крестьянскою землею,
а государевою. Остальное крестьянство (составлявшее в XV и XVI сто-
летиях громадное большинство всего крестьянского населения), по-
пало в непосредственную зависимость к частным владельцам, боярам,
служилым людям и духовенству; земля, которая прежде считалась их
собственностью, которую они орошали своим потом, в которую вло-
жен был труд целого ряда их предков, — эту землю бояре, монасты-
ри и царские слуги разных видов и наименований объявили теперь
своею собственностью. По мнению Васильчикова и подобных ему
исследователей-патриотов, этот переход крестьянской свободной
земли в частную собственность волостелей, слуг и помощников не
имел никаких дурных последствий на внутренний быт сельской об-
щины. Князья и частные владельцы добывали и приобретали «земли
и волости просто для того только, как они наивно (?) выражаются,
чтобы быть «сыты», чтобы взимать дани» и поборы натурой и иметь
кормление от местных жителей, обывателей» (Васильчиков, т. I,
стр. 302). Во внутренние дела общины они не мешались, и «простые
люди оставались на своих местах полными хозяевами» (ib., стр. 303)*.
‘«Прежние владельцы, мужи и мужики, — утверждает Васильчиков — не были
обезземелены, не уступили ни князьям, ни дружинникам никакой части своих
усадьб, полей и лугов...» (т. I, стр. 315). Но почему же в таком случае уничтожи-
лась община-волость? К кому отошли все те земли, которые не были поделены
по деревням и находились в общем пользовании всей волости? Наконец, если
бы, действительно, бояре и служилые люди ограничивались лишь взиманием
одной дани, то как объяснить ту массу процессов (записанных в актах), которые
вели с ними крестьяне именно за отнятие у них (т. е. крестьян) лугов и пашен —
процессов, в большинстве случаев кончавшихся не в пользу крестьян? Как объ-
яснить частые междоусобицы, которые происходили между общиною с одной
Оптимизм в науке
705
Хороши же, однако, эти «полные хозяева, которые должны большую
часть продукта своего труда отдавать «чужим» людям! Хорошо же это
невмешательство, которое выражается в данях и поборах и которое
ничего больше не требует, как только того, чтобы земледельцы кор-
мили землевладельцев! Что бы сказал князь Васильчиков, если бы
кто-нибудь, в силу данной ему привилегии, наложил секвестр на или
или 3/д дохода, получаемого им с его громадных имений, и затем с до-
бродушною улыбкою заметил бы ему: «Князь, я не желаю вмешивать-
ся в вашу частную жизнь, не желаю изменять ни вашей обстановки,
ни ограничивать ваших потребностей: живите, как вы жили прежде,
только отдавайте мне половину ваших доходов». Что бы вы сказали,
князь? Повернулся ли бы ваш язык утверждать, что этот кто-нибудь
не вмешивается в вашу частную жизнь, что, отнимая у вас половину
вашего дохода, не посягает на ваше внутреннее благосостояние, не
стремится самым радикальным образом изменить вашу домашнюю
обстановку и ваше общественное положение?
Налоги и поборы, которыми частные владельцы и государство об-
ложили свободную крестьянскую общину, отразились неблагоприят-
но на ее внутреннем строе и совершенно изменили ее первоначаль-
ные цели и характер.
IV
Организация до-исторической «первобытной русской общины с
достоверностью нам неизвестна. Мы можем составить о ней некото-
рое приблизительное понятие отчасти до аналогий с организацией
первобытных общин у других народов, отчасти по некоторым следам
древнего общинного устройства, сохранившимся в дошедших до нас
письменных памятниках». Самарин, а с его голоса и князь Васильчиков
стороны, и частным владельцем, с другой, — междоусобицы, нередко сопрово-
ждавшиеся страшным кровопролитием? Нет, независимо от экспроприации при
помощи податей и даней, — от экспроприации, так сказать, косвенной, была
экспроприация и прямая, непосредственная, что доказывается массою истори-
ческих фактов. А следовательно, то главное и наиболее существенное различие
между основами нашей гражданственности и «гражданственности западно-
европейской», которое заключается, по мнению г. Васильчикова, в том, что «у
нас были завоевания, но не было экспроприации» (ib.), а на Западе были и заво-
евания и экспроприации, — различие это оказывается не только несуществен-
ным, но даже и несуществующим. Примечание Ткачева.
706
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
самым решительным образом утверждают, будто в нашей первобыт-
ной общине господствовала такая же форма владения и пользования
землею, какая господствует и в общине, современной нам. «Отноше-
ния земледельческого класса к земле, — говорит Самарин450 (цитата
эта приводится Васильчиковым во I т, стр. 700; при чем Васильчиков
выражает свое полное согласие с мнением Самарина), — отношения
земледельческого класса к земле представляются в различных фор-
мах, из коих главных три: а) все жители владеют и пользуются со-
обща всеми полевыми угодьями, или Ь) они владеют сообща землею,
которую пользуются каждый отдельно своим участком, или же, нако-
нец, с) владеют подворью, посемейно коренными угодьями, пашнями
и лугами, и пользуются тоже отдельно всеми произведениями почвы».
Последняя форма (отдельного пользования и владения землею) при-
суща западной цивилизации, вторая — русской, что касается первой
(общего владения и пользования землей), то о ней гг. Самарин и Ва-
сильчиков выражаются так «нам неизвестно, чтобы где-либо, кроме
разве праздного воображения и неудачных попыток некоторых дру-
зей человечества, эта форма владения была применена земледель-
цами к культурной, пашенной и луговой земле» (ib., стр. 701). гг. Са-
марину и Васильчикову неизвестно! Это очень печально! Однако из
того, что им не известно ни одного факта общего владения и поль-
зования землею, отсюда еще никак не следует, чтобы этих фактов и
в самом деле не существовало. Напротив, современные исследования
до-исторической культуры ставят вне всяких сомнений, что в перво-
бытной общине вполне и безусловно господствовала именно та
форма владения и пользования землею, которая, по мнению наших
историков-оптимистов, имела место лишь в «праздном воображении
некоторых друзе человечества». Одних этих исследований было бы
вполне достаточно, чтобы на основании аналогии допустить, что и
в русской первобытной общине существовало, по всей вероятности,
не только общее владение, но и общее пользование землею.
Но у нас, кроме этих доказательств по аналогии, есть и другие,
более уже прямые и непосредственные; на них указывает и г. Соко-
ловский («Оч. ис. сел. общ.», стр. 183 и послед.). Как мы уже сказа-
ли выше, данные, дошедшие до нас об экономической организации
общины, относятся ко временам историческим, преимущественно к
XV и XVI вв. В это время общины повсюду почти приняли или при-
нимали ту организацию, которую в главных чертах они сохранили и
Оптимизм в науке
707
до настоящего времени. Тем не менее, однако, в их быту сохранились
еще некоторые следы древнего общего пользования землею. Как на
один из таких следов, можно указать на существование во многих об-
щинах, помимо подворных участков, полей, обрабатываемых сообща
всеми жителями деревни. «Размеры такой общественной запашки, —
говорит г. Соколовский, — были тем больше, чем больше в сложности
было количество земли, находившейся в подворном пользовании».
Наконец, одним из обыденнейших явлений того времени (т. е. около
XV в.) было, по словам только что цитированного автора, соедине-
ние пахотных полей различных деревень в одно общее поле, назы-
ваемое в письмовых книгах «припущением» пашен друг к другу.«Это
явление, — утверждает автор, — было повсеместно и происходило
в значительных размерах, что было бы невозможно при подворных
обособленных участках, так как при этом условии потребовалось
бы предварительное соединение этих участков в каждой деревне и
затем уже соединение полей одной деревни с полями другой, а это
делало бы подобные случаи весьма исключительным явлением» (ib.,
стр. 164).
По исследованиям г-жи Ефименко451 («Сборник сведений об ар-
телях», т. II), в Архангельской губернии в некоторых местностях и до
сих пор существуют общественные запашки и до сих пор известный
процент пашенной земли находится не только в 'общинном владе-
нии, но и в общинном пользовании.
Трудно теперь сказать, под влиянием каких именно условий до-
историческая община, основанная на общем владении и пользовании
всем общинным имуществом, перешла в общину историческую, об-
щину, предоставляющую некоторую часть своего имущества в частное
пользование членов. Быть может, этот важный экономический пере-
ворот совершился, так сказать, сам собою, вследствие изменившегося
положения земли, вследствие изъятия ее из общего пользования, или
же, быть может, он вызван был насильственною войною и т. п экстра-
ординарными причинами, заставившими общинников выселяться в
одиночку*. Но как бы то ни было, история застает русскую общину
’След этих доисторических общин сохранился в так называемых семейных
общинах, встречающихся, между прочим, у южных славян; Южно-славянское
население, говорит Лавелэ, до сих пор живет большими, нераздельными семья-
ми, заключающими от 20 до 100 душ и называемыми «задругами» или дружина-
ми. За исключением незначительных клочков земли, выделяемых на короткое
708
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
в тот момент ее развития (или, правильнее, разложения), когда она
уже поделила часть своей земли по семьям. При обилии незанятой
земли, при отсутствии индивидуальной земельной собственности,
общины не стесняли своих членов никаким заранее установленным
наделом, каждая семья (и вообще каждый общинник) брала столько
земли, сколько была в силах обработать, и пользовалась ею до тех
пор, пока обрабатывала. При одинаковости потребностей и сил зе-
мельные участки членов в большинстве случаев были почти равны,
всегда вполне и безусловно пропорциональны количеству рабочих
в семье. При отсутствии разделения труда и при господстве непо-
средственного обмена продуктов на продукты, каждая семья, каждый
общинник производил лишь столько, сколько нужно ему было для
удовлетворения его потребностей. О накоплении не могло быть и
речи. Поэтому в этой древней общине существовала полная равно-
мерность в состояниях. Все были материально обеспечены и в то же
время все были совершенно свободны. Вступление и выход из об-
щины не стеснялись никакими ограничениями; каждый общинник
пользовался своим участком, как хотел; он мог меняться им, пере-
давать своим наследникам, отдавать в наймы и т. п. «Совместное су-
ществование полной свободы члена общины в распоряжении своим
земельным имуществом, — говорит г. Соколовский», — и неограни-
ченного права общины даже отнимать это имущество, когда того по-
требуют общие интересы, может показаться современному человеку
непонятным, так как эти два явления, что по-видимому, взаимно ис-
ключаются. Но с точки зрения общинника они вполне примиримы.
Общинник имеет равное с другими право на долю в общинной земле,
но не на определенный участок; поэтому он не может противиться,
если община находит нужным взять находящийся в его пользовании
участок и дать ему взамен другой, равный; с другой стороны, и общи-
на не имеет основания препятствовать своему члену передавать свой
жребий другому лицу» («Очер. ист. сельск. общ.», стр. 168).
Но хотя община имела право распоряжаться по своему произво-
лу участками земли, находящимися во временном распоряжении ее
время в частное пользование членов для постава льна и конопли, вся земля об-
рабатывается сообща под руководством выборного господаря. Подобные же се-
мейные общины до последнего времени повсеместно существовали в Германии
(Freundschaften), в Италии (comuna), а во Франции удержались и до настоящего
времени («Очер. ист. сел. общ.», стр. 118). Примечание Ткачева,
Оптимизм в науке
709
членов, ей не представлялось ни малейшей надобности (кроме разве
каких-нибудь исключительных случаев) пользоваться этим правом,
так как она не ощущала в земле ни малейшего недостатка. Только с
установлением частной собственности, с захватом общинных земель
князьями и их товарищами и слугами, она в первый раз увидела себя
в необходимости стеснить экономическую свободу своих членов.
Она не могла теперь расширять свои владения, сообразуясь с свои-
ми потребностями; район ее земельного имущества был ограничен
постоянными и довольно тесными пределами. Она должна была до-
рожить им; она не могла допустить, чтобы каждый ее член брал из
него ту часть, которую считает наиболее для себя удобною. Теперь ей
пришлось вмешаться в распределение участков. Она разделила свои
поля на равные количества полос (соответствующих данному числу
рабочих сил) более или менее одинакового качества и затем по жре-
бию раздавала их общинникам’. Но так как при таком жеребьевом
способе распределения участков возможно было достигнуть только
неполного, относительно безобидного распределения и так как даже
это распределение должно было со временем нарушаться вследствие
изменения в количественном составе семей, то явилась насущная не-
обходимость в постоянных периодических переделах. Переделы —
это было самое действительное средство поддержать благосостояние
/ членов общины на более или менее одинаковом уровне, сохранить
принцип равенства.
Однако, в виду возраставшего давления государственной власти
и расширения частной собственности, и эта радикальная мера ока-
залась недостаточною. Цель первобытной общины, как мы говорили
выше, состояла главным образом в обеспечении ее членам имуще-
ственного равенства, но государство и частные землевладельцы тре-
бовали от нее совсем другого, а именно: исправной, безнедоимочной
уплаты оброков и податей; только под этим условием они терпели ее;
а между тем, чтобы удовлетворить этому условию, она должна была
’Такделается и теперь, и, по всей вероятности, такделалось и прежде «судя по
некоторым отрывочным данным и по частому употреблению слова «жребий», —
говорит г. Соколовский — подобный же способ должен был практиковаться и в
то время, так как это самое простое, и вместе самое легкое средство отрезать
каждому полосы одинаково хорошие, одинаково близко расположенные и оди-
наковой величины, и вообще уравнять шансы («Очерк ист. сел. общ.», стр. 166).
Примечание Ткачева.
710
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
обставить право пользования своим имуществом такими тягостями,
при которых это право превращалось в невыносимую и обремени-
тельную повинность*... «Явилось стремление освободиться от земли
и связанных с нею тягостей, при которых земледелие становилось
разорительным; одни бежали в степи, другие переходили в батра-
ки, третьи брали земли меньше, чем им было нужно, дробили тяг-
ло». Таким образом, произошло то странное явление, что при оби-
лии незанятой и плодородной земли, явилась масса безземельных и
малоземельных, предпочитавших самостоятельному хозяйству суще-
ствование изо дня в день поденной работой на других» («Очерк ист.
сел. общ.», стр. 201).
В XVI в. упадок крестьянского быта делается очевидным даже для
историков, ослепленных ученым оптимизмом. Они замечают, что
число крестьян-бобылей из году в год становится все значительнее и
значительнее.
«До того времени их не было, по крайней мере, название это не
встречается в летописях и грамотах, — говорит г. Васильчиков, —
выть была, нормальный размер надела рабочего взрослого мужи-
ка — от 5 до 7 и 8 дес. в поле, от 14 до 24 в 3-х полях; некоторые из
крестьян садились и на ’/2 выти, другие на одну четверть, но число
сих последних было так незначительно, что их не подвели даже под
Жак это ни странно, но г. Васильчиков даже в этом несправедливом наси-
лии, совершенном историею над нашею общиною, видит наше преимущество
перед Европой! Из того, что крестьянская земля обложена таким бременем на-
логов, что пользование ею стало для крестьян в высшей степени разорительным,
что им можно было только по неволе сидеть на земле, ставшей из их «корми-
лицы» их «тяготой», из этого факта он выводит оригинальное заключение об
отсутствии в нашей исторической жизни элементов для выработки понятия о
праве собственности, понятия, подобного тому, которое выработалось в древ-
нем Риме и современной Европе. «Европейскому и древне-римскому понятию
о праве собственности, — утешает он себя и подобных себе оптимистов, — на
Руси противополагалось понятие о земском тягле, которое означает не право, а
повинность» (т. I, стр. 344). Г. Васильчиков, очевидно, забывает во-первых, что и
в истории «гнилого Запада» был такой период времени (и даже очень продол-
жительный период), когда большинство народа, прикрепленное к земле, видело
в пользовании ею не право, а самую тяжелую тяготу, во-вторых, что рижское и
западно-европейское понятие о праве собственности не только не исключает,
но почти всегда даже предполагает понятие о пользовании землею в смысле
повинности. Пользование землею именно потому-то и тогда становится тяж-
кою повинностью, когда в обществе существуют чересчур абсолютные понятия
о праве частной собственности. Примечание Ткачева.
Оптимизм в науке
711
особый разряд. В XVI в. число полувытчиков быстро прибывает. В
новгородской писцовой книге 1552 г., в вотьской пятине было уже
на 809 крестьянских дворов — 74 бобыльских. По уставной грамо-
те Соловецкого монастыря 1548 г., бобыли отписываются в особый
жребий на половинном окладе. В позднейших актах часто насчи-
тывается бобыльских дворов столько же, сколько и крестьянских,
иногда и более. Около того же времени появляются все чаще и чаще
разнородные обозначения крестьян нетяглых, ненаделенных зем-
лей — казаки, подсуседники, задворные люди; они жили в работни-
ках за чужим тяглом, в оклад не писались и составляли ту бродячую,
вольную массу гулящих людей, которые выходили из черных воло-
стей и водворялись или занимались у господ» («Землевлад. и землед.»,
т. I, стр. 341).
Из этих фактов можно сделать только один вывод: крестьянская
община под давлением частного владения и фискальной московской
системы совершенно утратила свое первоначальное назначение и
казалась абсолютно неспособною предохранить крестьянство от
бедности и разорения и, что самое главное, от пролетариев или гу-
лящих людей. Выбрасывая из себя массу нищих и обездоленных, она
в то же время выработала в своей среде нечто' вроде местной ари-
стократии — кулаков, «богачей», «лучших» и «средних людей» и, та-
ким образом, собственными руками уничтожила то имущественное
благосостояние, сохранение и развитие которого составляло одну из
важнейших и основных задач ее существования.
С утратою материального благосостояния и с развитием эконо-
мического обособления и индивидуализма рука об руку шла утра-
та всех общинных вольностей и старинных прав. Право переходит
в привилегию, а свобода — в закрепощение.
Древняя русская община была вольным союзом вольных людей;
вход и выход из союза был совершенно свободен; община не имела
над своими членами никакой принудительной власти. Все члены при-
нимали совершенно равное и одинаковое участие во всех общинных
делах. Никаких постоянных специальных органов для подчинения
одного другому не существовало. Все решения постановлялись на об-
щих собраниях, и притом постановлялись не большинством голосов,
а единогласно. Если относительно какого-нибудь мнения или пред-
ложения не могло состояться единогласное решение, то его совсем
отклоняли или же улаживали дело взаимными уступками, или же, на-
712
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
конец, несогласные члены добровольно удалялись из общины’. Раз-
умеется, с переходом общины из свободной в тяглую, ее внутренняя
общественная организация должна была подвергнуться точно таким
же радикальным изменениям, как и ее организация экономическая.
Тягло было наложено без участия и даже прямо против желания об-
щины; поэтому для обеспечения его успешного выполнения нужна
была принудительная власть — власть, которой не было у общин.
Члены общины, как мы сказали выше, всегда имели право отказать-
ся от своего земельного участка, если обработку его находили для
себя невыгодною, и вместе с этим отказом сами собою прекращались
все их обязательства относительно общины. Понятно, когда частные
владельцы и государство обложили землю довольно сложными и тя-
желыми податями, случаи подобных отказов сделались явлением по-
всеместным, заурядным, но отказываться от земли — значило, с точки
зрения Московского государства, отказываться от уплаты податей и
повинностей. Поэтому фискальная власть сваливает всю ответствен-
ность за эти отказы, всю ответственность за исправное отбывание
податей на общину. Она обязывает ее не допускать своих членов до
выселения, а в случае выселения дает ей право возвращать их снова
на старые места. Таким образом, придя в прямое соприкосновение
с фискальной системой Московского царства, община радикально
видоизменяет цель своего существования. Прежде, как справедливо
замечает г. Соколовский, главною ее целью было удовлетворение ма-
териальных и нравственных потребностей и интересов ее членов и
охранение их от внешнего давления; теперь же, напротив, цель ее
состояла в том, чтобы эксплуатировать ц утилизировать возможно
полнее и всестороннее силы каждой отдельной личности в инте-
ресах государственной и помещичьей казны. А для того, чтобы об-
щина могла успешнее выполнить свою новую общественную роль,
правительство в лице старост, целовальников, голов, приказчиков,
‘«Нет сомнения, — как совершенно справедливо замечает г. Соколовский, —
что при каждом столкновении интересов отдельных лиц, если дело шло об
основных, общепризнанных потребностях, возможно мирное соглашение их,
особенно это было возможно в ту эпоху, характеризующуюся однообразием По-
требностей. Вследствие этого надо думать, что единогласное решение, дости-
жение, которого при всех случаях нам кажется теперь невозможным, в ту пору
было постоянным явлением, и поэтому в первую пору новгородской истории не
могли случаться распадения веча на части и принуждение меньшинства к при-
нятию решений большинства» (стр. 212). Примечание Ткачева.
Оптимизм в науке
713
писцов, дозорщиков, сотских, пятидесятских и т. п. создает среди нее
орган постоянной властии ставит его в непосредственную от себя за-
висимость. Разумеется, оно требует, чтобы в должности этих «вновь
учиненных» чиновников выбирались люди зажиточные, и, таким
образом, имущественная рознь закрепляется и освещается неравен-
ством общественным. В общинное самоуправление вводится элемент
бюрократический, и оно получает вообще принудительный, тяглый
характер. Выборным начальникам предоставляется обширная власть
над членами вообще и над людьми бедными и неимущими в особен-
ности. В тех случаях, где власть эта может оказаться недостаточною,
ей предписывается обращаться к содействию других властей, уже не
выборных и не крестьянских, а боярских, непосредственно назна-
чаемых самим правительством.
Прежде охранение порядка и мира внутри общины лежало на обя-
занности всех ее членов; ни в каких специальных полицейских ор-
ганах не чувствовалось ни малейшей надобности. Теперь же явилась
необходимость в сильной полицейской власти; неудовольствие но-
выми порядками жизни было всеобщее, а потому и протесты против
них были часты и повсеместны; в то же время, с развитием бобылей,
с постоянно возраставшими бедностью и экономическими неуряди-
цами, должно было увеличиться число преступных посягательств на
жизнь и имущество ближнего. В виду этого правительство предпи-
сывает выборным начальникам: «беречи накрепко, чтобы у них на
посаде, в станех и волостях татей и разбойников, и ябедников, и под-
писчиков, и всяких лихих людей не было». Далее оно предписывает
им следить, чтобы в селах и деревнях не было «скоморохов; волхвей,
баб-ворожей, татей и разбойников, чтобы не допускались непозво-
лительные игры (как, напр., игра в зернь), корчемство и разврат».
Крестьяне, к которым приезжали посторонние люди, обязаны были
доводить об этом до сведения старост-целовальников или других на-
чальствующих лиц. Сотскому вменено было в обязанность знать всех
приезжающих и живущих в его общине; в случае появления подозри-
тельного человека, доносить о нем немедленно старосте и «учинять
розыск». Наконец, был дан большой простор вмешательству в общин-
ную полицию землевладельцам, помещикам и всякого рода царским
властям («Очерк ист. сельск. общ.», стр. 228).
Одним словом, община вполне и безусловно перестала принадле-
жать самой себе; служилые и частные люди, объявив ее землю своею
714
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
собственностью, обложив ее всевозможными данями и податями, от-
няли у нее сперва экономическую, а потом общественную самостоя-
тельность’.
Таким образом, в XVII веке самостоятельная жизнь русской общи-
ны прекращается. Под давлением исторических событий, отметив-
ших эту эпоху диким и неограниченным произволом крепостной
палки, к общине примешалось так много посторонних, чуждых ей
элементов, что она утратила одну за другой все свои лучшие бытовые
черты. Бессильная отстоять свою свободу экономическую, бессиль-
ная осуществить в жизни свой общественный идеал, она оказалась
бессильною отстоять и свою свободу гражданскую.
V
Непомерные поборы и всяческие притеснения, полнейшее бес-
правие «черных людей» неизбежно должны были отразиться на бла-
госостоянии крестьянской массы, того подлого люда, который
теперь искал своей защиты и обеспечения не в общине, а под покро-
вительством людей сильных и богатых. Обеднение шло быстро впе-
ред. Действительно, к концу XVI в. экономическое положение России
представляется в самых мрачных красках. Крестьяне повсеместно
бросали земли, бросали свои родные села и деревни, бежали в леса,
продавались в кабалу, скитались по чужим людям. Класс «гулящих лю-
дей» год от году становился все многочисленнее и многочисленнее;
он втягивал в себя производительные силы страны и, как и всякий
пролетариат, представлял собою элемент в высшей степени неудоб-
ный для государственного порядка и благочиния. Стране грозил тяже-
лый экономический и политический кризис. Люди «власть имущие»,
несмотря на всю их близорукость, не могли не видеть и не понимать,
что такой порядок вещей далее невозможен. Таким образом, эконо-
мический вопрос, который, по мнению наших ученых-оптимистов,
есть исчадие «гнилого Запада» и который будто бы не имеет никакой
’А между тем г. Васильчиков с истинно-оптимистическою развязностью уве-
ряет нас, будто в течение всего этого периода и даже в начале следующего (т. е.
при крепостном-то праве!) «судьбы русского народа тем отличаются от других
западноевропейских обществ, что все это время он провел среди грубой, дикой,
но неограниченной свободы (?!), между тем, как в Западной Европе это было
время порабощения крестьян феодальными владыками» (т. 1, стр. 343). Приме-
чание Ткачева.
Оптимизм в науке
715
почвы в русской жизни, — этот вопрос явился во всей своей суровой
реальности перед русскими людьми XVI века и настоятельно требо-
вал немедленного решения... Вопрос мог быть решен двояким обра-
зом: нужно было или совершенно изменить данные экономические
условия общественной жизни, или оставить все в прежнем виде, но
придумать какую-нибудь экстраординарную меру для прекращения
развития бедности, для возвращения «гулящих людей» к земледель-
ческим занятиям. По всей вероятности, если бы решение вопроса
было предоставлено самим «гулящим людям», то они остановились
бы на первом решении; но его решали не они, а люди, которым в
то время и во сне не могло присниться такой простой мысли, что
благосостояние общества невозможно без благосостояния боль-
шинства; напротив, они думали, что тем лучше привилегированному
меньшинству, чем хуже обездоленному большинству. Понятно, что
они должны были предпочесть второе решение первому. Они так и
сделали. Оставив неприкосновенными права и привилегии частных
владельцев из бояр и служилых людей и бесправие крестьянских об-
щин, оставив неприкосновенными все те экономические неправды,
все то экономическое зло, которым история в течение нескольких
веков щедро наделяла русский народ, они задумали насильственно
задержать совершенно естественное и при существующих условиях
логически-неизбежное стремление крестьян освободиться от зем-
ли и стать вольными людьми; они решились остановить быстрое
течение потока экономической жизни, смывавшего села и деревни,
опустошавшего поля и луга и превращающего землевладельца в без-
домного пролетария. Это было решение смелое, абсурдное и, по-
видимому, даже невыполнимое. В самом деле, чтобы осуществить его,
нужно было отнять у миллионов людей свободу передвижения, нуж-
но было воспретить им сходить с места, нужно было каким-нибудь
чисто-механическим образом прикрепить, привязать их к земле. Кто,
казалось, мог быть настолько смел, настолько дик и жесток, чтобы
решиться не только привести в исполнение, но даже предложить по-
добную меру? И, однако ж, в конце XVI века находятся люди, которые
открыто ее предлагают, находятся другие, которые пытаются при-
ступить к ее осуществлению. Сначала, как это и всегда водится, по-
пытки эти отличаются крайнею нерешительностью и боязливостью;
закрепители как бы стыдятся своего дела, они обставляют закрепле-
ние всевозможными оговорками, исключениями и не делают из него
716
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
общего правила для всей земли русской*. Но с течением времени
они становятся все смелее и смелее и, наконец, в половине XVII века
(1649 г., при царе Алексее Михайловиче) прикрепление крестьян к
земле было окончательно и формально узаконено во всей России.
Крестьяне, прикрепленные к помещичьим и государевым землям,
должны были естественно потерять большую часть своих граждан-
ских прав; однако они еще не были безусловно превращены в холо-
пов, они сохранили еще некоторые из своих человеческих прав и
считались людьми граждански-самостоятельными. Разумеется, такое
их двусмысленное, полусвободное положение не могло продолжать-
ся долго: прикрепление мужика к земле должно было иметь своим
естественным, логическим последствием прикрепление его к госпо-
дину, к собственнику земли. И действительно, de facto452 такое при-
крепление существовало уже в конце XVII стол; в первой половине и
в конце XVIII стол, (в царствования Петра и в особенности Елизаветы
и Екатерины I и II) оно было окончательно оформлено и возведено
в закон. «Целым рядом указов с 1725 г. по 1760 г. довершено было
полное, безусловное порабощение русского народа» (Васильчиков,
т. I, стр. 422). От него, одно за другим, были отняты все гражданские
права; все крестьяне, водворенные на помещичьих землях, были за-
писаны за помещиками в вечное владение, и помещикам была предо-
*В точности неизвестно, когда именно состоялось первое распоряжение о
прикреплении крестьян. Обыкновенно его приписывают Федору Ивановичу, ко-
торый указом от 24 ноября 1597 г воспретил крестьянам сходить с тех мест, где
их застал указ. Другие же относят эту меру к 15^2 г. и, по мнению Беляева, можно
сказать только, что оно состоялось не прежде 1590 г. «Во всяком случае, —гово-
рит кн. Васильчиков, — указ 1597 г. есть первое дошедшее до нас узаконение об
этом предмете, но в нем и в тех предыдущих указах, на которые он ссылается,
никак нельзя видеть начало крепостного права в том виде, как оно развилось
впоследствии» (т. I, стр. 370). Из указов и узаконений Годунова не видно так-
же, чтобы запрещение перехода было повсеместно; так, напр., по указам 1601 и
1602 гг. формально дозволяется переход с дворцовых черных земель и от боль-
ших владельцев к мелким. Срок для возвращения бежавших или, говоря правиль-
нее, сошедших с мест крестьян с 1640 г. не превышал 5 лет. В этом только году
(по указу царя Михаила Федоровича от 9 марта) срок этот продолжен до 10 лет
для крестьян, самовольно бежавших от своих господ, и до 15 лет для крестьян,
которые были выведены насильно новыми владельцами из-за прежних, и только
с воцарением Алексея Михайловича по соборному уложению 1649 года, уроч-
ные лета (т. е. сроки о выдаче беглых) были отменены, как на будущее, так и на
прежнее время, и правила нового, бесповоротного, безусловного прикрепления
изданы в виде свода узаконений в XI главе «уложения». Примечание Ткачева.
Оптимизм в науке
717
ставлена неограниченная власть не только над имуществом, но и над
личностью «крепостного». Они получили не только право расправ-
ляться с ним по произволу «домашним образом» облагать его какими
угодно работами, сечь, продавать, сдавать в рекруты и т. п., но даже
ссылать в Сибирь, «с зачетом сосланного в рекруты и с получением
от казны денег на провоз и путевые расходы» (указ 1 ноября 1760 г).
Таким образом, через полтора века антиэкономическая мера при-
крепления людей к земле была, наконец, вполне осуществлена, и
дальнейшему развитию сельскохозяйственной аномалии положена
была, по-видимому, непреодолимая преграда. Но действительно ли
эта преграда оказалась непреодолимою? Действительно ли крепост-
ное право могло спасти общество от нищеты и разорения, поднять
общий уровень «народного благосостояния и вообще вывести его из
того экономического и социального положения, в котором оно на-
ходилось два с половиною века назад?
Все факты истории этого периода, — периода закрепощения рус-
ского крестьянства, — самым категорическим, самым красноречивым
образом свидетельствуют о противном; все они с наглядною очевид-
ностью доказывают, что закрепление было мерой насильственной,
противоестественной, идущей в разрез с интересами почти всех
классов общества; что поэтому она встретила со стороны последнего
упорное, энергическое противодействие, продолжавшееся в течение
целого века, — противодействие не только со стороны крестьянства,
но даже со стороны помещиков, и что в конце концов она совершен-
но не достигла той цели и не дала тех результатов, в виду которых
была предпринята.
Историкам-оптимистам вообще и кн. Васильчикову в частности
факты эти очень хорошо знакомы, и тем неменее они решаются
утверждать, будто закрепощение крестьян было мерою вполне есте-
ственной, логически обусловленной всем ходом нашей истории и
данным положением русского земледелия и землевладения. Призна-
вая фатальную необходимость крепостного права, они, разумеется,
на этом не останавливаются; они идут далее: они открыто заявляют,
что крепостное право было мерой не только необходимой, но и
спасительной! «Для вольных крестьян, общинников, для черных во-
лостей, а равно и для мелких владельцев, — говорит кн. Васильчи-
ков, — мера эта (т. е. крепостное право) была, без сомнения (видите
ли даже без сомнения!), полезная, спасительная, и можно сказать,
718
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
если бы закрепления не последовало, то все сельское население по-
степенно перешло бы на частные земли, крестьянские тяглые угодья
также перешли бы во владение частных лиц, и мы имели бы в Рос-
сии, как и в других странах, вольное, но безземельное крестьянство»
(т. I, стр. 371). Нет, значит, «худа без добра», или все к лучшему в этом
лучшем из миров. Крестьяне потеряли волю, и ценою своей свободы
они купили себе материальное обеспечение. Разве это не выгодная
покупка? Разве иметь землю и не быть человеком хуже, чем быть че-
ловеком, но не иметь земли? О, конечно, нет, единогласно отвечают
историки-оптимисты. Только с точки зрения этой «домостроевской
философии» и можно понять ту апологию крепостного права, один
из образчиков которой представляет нам только что приведенная
цитата из книги кн. Васильчикова. Однако, хотя домостроевская фи-
лософия и дает нам возможность понять эту апологию, но даже она,
даже эта философия Кифы Мокиевича не в состоянии ее оправдать.
В самом деле, разве крепостное право, отняв у крестьян свободу, дало
им взамен материальное обеспечение? Разве земля, к которой оно
их прикрепило, была их землею? Разве они не должны были рабо-
тать за нее весь свой век под опекой собственника? Разве этот соб-
ственник не мог каждую минуту отнять ее у них, снести их жилища,
переселить их на пески и болота или продать их без земли друго-
му собственнику? Неограниченный, бесконтрольный властитель их
судьбы, полноправный хозяин их личности, разве он не был таким
же неограниченным властителем, таким же полноправным хозяином
и их личности и их имущества? Где же это пресловутое «материаль-
ное обеспечение»? Кн. Васильчиков говорит, что крепостное право
было выгодно и для крестьян, и для мелких землевладельцев, и что
оно было невыгодно только «богатым вотчинникам, светским и в
особенности духовным». Но как же это так? Ведь в то время инте-
ресы крестьян находились в несравненно меньшем противоречии с
интересами крупных собственников, чем с интересами мелких. Своя
земля была им в тягость, она разоряла их, она не могла прокормить
их; они бросали ее и искали заработков на стороне, переселяясь це-
лыми массами на земли частных владельцев. Но где им легче было
найти эти заработки, где их труд оплачивался дороже, где они поль-
зовались большим материальным обеспечением и даже большею до-
лею свободы — на землях ли мелких, обнищавших, разоренных по-
мещиков, которые сами-то жили впроголодь, или на землях «богатых
Оптимизм в науке
719
светских и духовных вотчинников»? И там, и здесь они ставили себя
в подневольное положение — это правда; но зато у богатых господ
они были сыты, а у бедных — обречены на голодную, медленную
смерть. Крестьяне очень хорошо понимали это и потому постоянно
уходили от бедных помещиков к богатым. Поступая таким образом,
они действовали вполне сообразно со своими насущными интере-
сами и потребностями. В этом отношении, как видите, их интересы
вполне совпадали с интересами крупных, богатых собственников и
находились в прямом противоречии с интересами мелких и бедных
помещиков. Для последних было настолько же выгодно удерживать
крестьян на своей земле, насколько для крестьян это было невыгод-
но. Кому может быть выгодно, кто согласится по доброй воле рабо-
тать на другого задаром? А между тем, оставаясь на землях мелких
землевладельцев, крестьянам приходилось рисковать своим трудом
и даже жизнью. Поэтому удержать их на этих землях могла только
грубая внешняя сила... Этою силою и было крепостное право, и вы, гг.
Васильчиковы, утверждаете, будто оно, поставив крестьянский труд
в самые невыгодные, в самые невозможные для него условия, дало
рабочему, взамен свободы, «материальное обеспечение»!
И подумаешь, как глупы и непонятливы были крестьяне! Им да-
валось «материальное обеспечение», а они с ослицым упорством
/отказывались от него в продолжение почти целого столетия! В их
интересах предпринималась «полезная, спасительная мера», а они
употребляют все зависящие от них усилия, чтобы помешать ее прак-
тическому осуществлению! Из челобитной, поданной Алексею Ми-
хайловичу в первый же год воцарения мелкопоместными провин-
циальными дворянами, оказывается, что в течение полстолетия, со
времени первого запрещения крестьянам переходить с одной земли
на другую, это запрещение существовало только на бумаге, что прак-
тика всегда умела обходить его и что, вообще в действительной жиз-
ни оно не имело никакого серьезного значения*.
*На челобитную эту ссылается кн. Васильчиков на стр. 378-379 1 тома. В ней
челобитчики жалуются, что их поместья и вотчины совсем опустели, что «люди
и крестьяне выходят из-за них, бедных городовых дворян, и идут за сильных
людей, за бояр, за окольничих и ближних людей, и за власти, и за монастыри;
что покуда они были на государевой службе, им недосужно было проведать сво-
их беглых крестьян, а в это время сильные люди развозили беглых по дальним
своим вотчинам, после их скрывали в урочные годы (т. е. в течение 5-летнего
720
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Московское государство было слишком слабо, чтобы заставить не-
вежественных людей подчиниться «полезной и спасительной мере».
Только уже впоследствии, в петербургский период своего существова-
ния, когда оно окончательно окрепло, организовалось, подтянулось,
только тогда оно оказалось настолько сильным, что могло возвести
крепостное право в непреложный догмат общего экономического
положения России. Но и тут дело не обходилось без протеста против
«спасительной меры» кн. Васильчикова. Только теперь эти протесты
приняли иную форму: прежде они выражались, главным образом,
в обходе, в фальсификации закона, плохо, а иногда даже и совсем
не охраняемого слабою властью. С усилением и организацией по-
следней эти обходы и фальсификации стали почти невозможными
и, во всяком случае, крайне затруднительными. Тогда протест против
крепостного насилия стал выражаться в форме несравненно более
грубой и резкой.
Итак, в противность мнению историков-оптимистов, оказывается,
что крепостное право не дало крестьянству, взамен утраченной им
свободы, никакого материального обеспечения. Отсюда становится
само собою понятным, почему оно не могло остановить и развитие
сельского батрачества и бобыльства, представители которых прежде
назывались просто «гулящими людьми» и, в качестве таковых, поль-
зовались защитою закона и никаким уголовным преследованиям не
подвергались (за исключением тех случаев, когда они переходили из
разряда «гулящих» в разряд «лихих людей»); но после окончательного
прикрепления крестьян к земле, после окончательного установления
крепостного права, гулящих людей стали именовать бродягами, и, в
качестве бродяг, их били «нещадно» кнутом и плетьми и наводняли
ими Сибирь. Ежегодно по несколько десятков тысяч их запиралось
в тюрьмы и вывозилось из пределов Европейской России. Но хотя
закон и возвел «бездомность» в преступление, хотя он и преследовал
бегуна, как преступника, однако само собою понятно, что он не мог
никакими уголовными карами залечить «язвы пролетариата», так как
срока, положенного для приписки людей к новым местам) и потом, по минова-
нии сроков, водворили их на смежных имениях». Но хуже всего, — пишут далее
челобитчики, — что «эти беглые крестьяне, живучи за сильными людьми, припи-
сывают заочно и других наших крестьян к своим дворам и семьям, записывают
их в писцовые книги и судные записи и сманивают крестьян от нас в смежные
боярские вотчины». Примечание Ткачева.
Оптимизм в науке
721
он не касался порождавших ее причин. Поэтому до самого последне-
го времени число бродяг постоянно возрастало, и «бродяжничество»
считалось самым распространенным, самым обыденным и, если
можно так выразиться, самым популярным из всех правонарушений,
предусмотренных 15-ю томами свода законов*.
Но если крепостное право не могло дать крестьянам предполагае-
мого материального обеспечения, то не оказало ли оно какой-нибудь
услуги мелкому землевладению, в интересах которого, по словам кня-
зя Васильчикова, оно и было, главным образом, установлено.
Нет, и в этом отношении оно не оправдало возлагавшихся на
него надежд. Перед отменою крепостного права мелкопоместные
землевладельцы (имевшие менее 100 душ крестьян), хотя по своей
,численности (106.000 человек) и составляли громадное большин-
ство поместного сословия (84%), однако, по своему экономическому
положению, не имели в нем никакого значения. Как и в XVI столетии,
ничтожное меньшинство крупных и сред-непоместных владельцев
совершенно затирало их и почти не впускало в свою среду. По образу
своей жизни, а главное по своей бедности, они гораздо ближе стояли
к крестьянству, чем к дворянству. 17 тысяч из них совсем не имели
земли и могли существовать лишь личным трудом; 58 тысяч владели
средним числом по 77 ревизских душ; на остальную 31 тысячу при-
•ходилось по 49 ревизских душ. Доходность их имений (заложенных,
перезаложенных, кругом опутанных казенными и частными долга-
ми) была так ничтожна, что для покрытия самых необходимых по-
требностей им приходилось искать каких-нибудь побочных ресур-
сов к жизни в виде, напр., казенного жалования и разных кормлений
на чужой счет. Дети их, обыкновенно, переселялись в города, посту-
пали в какие-нибудь «присутствия» или «канцелярии» или на частную
службу, жили исключительно личным трудом, почти забывали свое
дворянское происхождение и, в конце концов, совершенно слива-
’ Тождественность таких явлений, как бобыльство и бродяжничество, до та-
кой степени очевидна, что отрицать ее могут лишь наши историки-оптимисты,
подобные князю Васильчикову, желающее во что бы то ни стало уверить и себя,
и других, что будто наше общество, благодаря своей сельское общине, совер-
шенно незнакомо с «язвою пролетариата», что будто даже о самом существо-
вании ее оно узнало только тогда, когда пришло в соприкосновение с «гнилым
Западом». Несомненные факты уличают их во лжи, но что им за дело до фактов?
Они не из фактов почерпают свои выводы, а гнут и уродуют факты ради своих
заранее придуманных выводов. Примечание Ткачева.
722
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
лись с массою городских бездомников, главный контингент которых
они и составляли.
Таким образом, крепостное право нисколько не помешало им ра-
зориться и ни мало не уравняло их шансов в их борьбе с крупными
землевладельцами. Крупные собственники, как до закрепления кре-
стьян (в 1597 г.), так и перед отменою этого закрепления (в 1858 г.),
держали в своих руках не только большую часть частных владель-
ческих земель (*Д земель всей Европейской России), но и половину
всех рабочих сил России. В то время как у 43 тысяч мелкопомест-
ных помещиков считалось всего около 840.000 ревизских душ, за
1.700 крупными землевладельцами числилось более 5.000.000 кре-
постных. Следовательно, крепостное право не оказало никакого за-
метного влияния на более равномерное распределение рабочих сил
между крупным и мелким землевладением, более равномерное, чем
то, которое существовало при вольном переходе крестьян.
Что касается влияния крепостного права на земледельческую
культуру страны, то относительно этого пункта не существует и
не может существовать ни малейших разногласий; все, даже самые
упорные оптимисты, признают, что крепостничество, разорив кре-
стьян, совершенно расстроило и помещичье хозяйство, что оно ис-
тощило производительные силы страны, истощило почву и на целых
21 /2 века остановило прогресс сельско-промышленной техники. Бла-
годаря ему, наше земледелие во второй половине XIX в. находилось
на той же самой первобытной ступени развития и велось так же бес-
порядочно (и даже, быть может, беспорядочнее), как и во второй по-
ловине XVI в.
Таким образом, кажется, мы имеем право сделать следующий
вывод, — вывод, диаметрально противоположный историко-
экономическим доктринам господ ученых-оптимистов вообще и кн.
Васильчикова в частности. Прикрепление крестьян к земле совсем
не составляло естественного исхода из того положения, в котором
находилась Россия в момент закрепления. Установление крепостного
права не только не было для кого и для чего бы то ни было «полезно
и спасительно», но даже не было и необходимо. Оно было просто
одною из величайших исторических ошибок, так дорого стоивших
России. Дорогою ценою пришлось обществу искупать эту ошибку, и
когда, наконец, оно сознало ее, когда в нем пробудилось страстное,
непреодолимое желание очиститься от этого «исторического греха»,
Оптимизм в науке
723
оно находилось почти в том же экономическом положении, в каком
его застало крепостное право.
Покончив с ученым оптимизмом кн. Васильчикова, мы в следую-
щий раз займемся другим, не менее любопытным мыслителем, из
того же лагеря квасных патриотов.
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ
И. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО453 «ЧТО ДЕЛАТЬ?»
Автор романа «Что делать?» был, бесспорно, одним из наиболее
глубоких и наиболее умных мыслителей нашего столетия. Его этюды
о капитале, о ренте, об отношениях между капиталом и трудом, о тео-
рии ценности имеют неизмеримое и неоспоримое научное значе-
ние. По мнению одного из наиболее знаменитых современных эко-
номистов454, Чернышевский, как экономист, занимает в науке важное
место наряду с прославленными основателями политической эконо-
мии Адамом Смитом455 и Риккардо456.
Но если услуги, оказанные Чернышевским науке, безмерны, то
еще более безмерны услуги, оказанные им умственному и мораль-
ному развитию так называемых интеллигентных классов России.
До него в России были весьма смутные понятия об экономической
науке, и социальному вопросу придавалось мало значения. В школе,
в университетах господствовали, не встречая противодействия в ли-
тературе, искаженные и устарелые теории буржуазных экономистов,
апологетов существующего порядка, ожесточенных защитников всех
социальных неравенств.
Чернышевский осмелился первым поднять голову против этих
вредных теорий, развращающих ум русской молодежи. Вооружен-
ный солидной эрудицией, он с непоколебимой логикой один за дру-
гим поражал все софизмы буржуазной политической экономии; он
обличал лицемерие и глупость так называемых защитников семьи
и собственности и запечатлевал в уме молодежи правильные по-
нятия социальной науки. Это, поистине, отец и основатель русской
социально-революционной партии. Никогда никакой писатель не
имел такого влияния на интеллектуальное развитие своих современ-
ников. Наиболее передовая часть русского общества считает его сво-
им вождем. Напротив, реакционная партия, господствующие классы
видели в нем основную причину национального пробуждения и ис-
точник революционного движения, которое начинало уже волновать
русское общество. Страшась его влияния на юношество, они трепе-
тали перед этим умом, таким ясным, таким логичным, таким увлека-
тельным, и решились погубить его во что бы то ни стало. По ложному
доносу Чернышевский был арестован и заключен в Петропавловскую
крепость. Он был обвинен в том, что находился в сношениях с рус-
Предисловие к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?»
725
скими политическими эмигрантами, в том, что составил черновик
прокламации, адресованной освобожденным крепостным крестья-
нам, и в том, что распространял в русской литературе (литературе,
которая в эту эпоху была подчинена предварительной цензуре) раз-
рушительные идеи социализма и коммунизма. После двух лет пред-
варительного заключения он был осужден сенатом на четырнадцать
лет каторжных работ. Эти четырнадцать лет истекли уже давно, но
знаменитый писатель остается все еще спрятанным в пустынях Си-
бири457. Его имя неизменно выбрасывается из всех октроированных
правительством в течение последних двадцати лет списков амнисти-
рованных политических.
В Петропавловской крепости Чернышевский написал «Что де-
лать?», свое первое литературно-художественное произведение. Этот
роман, строжайше запрещенный в настоящее время в России, был
впервые опубликован в русском журнале «Современник». Это был
наиболее радикальный и наиболее передовой журнал. Чернышев-
ский был его редактором. Влияние, которое он оказывал на русскую
публику, было безмерно. Русская молодежь нашла в «Что делать?»
практическое разрешение великих моральных и социальных вопро-
сов, которые начинали уже волновать умы.
Основной вопрос, который обсуждался тогда в кружках молодых
людей, — это вопрос о том, что делать — что делдть для того,
чтобы освободить страну от подлого политического и экономиче-
ского деспотизма, который подавлял, уничтожал и разорял ее на гла-
зах цивилизованного мира, — что делать для того, чтобы реализовать
в частной и общественной жизни моральные и социальные идеи,
запечатленные в сердцах молодежи? Чернышевский в своем рома-
не подошел ко всем этим вопросам, и именно в виду этого реакци-
онная партия назвала его «дело» евангелием социально-
революционной партии.
РУССКИЕ ПИСЬМА
РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ
На днях перед военным судом в Петербурге развернулся большой
политический процесс458, печальный исход которого уже известен
всему миру. Пять подсудимых (граждане Квятковский459, Пресня-
ков460, Ширяев461, Тихонов462 и Окладский464) приговорены к смерт-
ной казни через повешение; другие подсудимые — к каторжным
работам без срока, на 15, на 8 и на 4 года. Двое из приговоренных
к смерти уже повешены внутри цитадели Петропавловской крепо-
сти464, трем их товарищам смертная казнь заменена пожизненными
каторжными работами.
Этот процесс произвел сильное впечатление на общественное
мнение России, хотя русские имели достаточно времени, чтобы при-
выкнуть к подобным процессам. Вот уже более года, как Россия по-
ставлена под тяжелое ярмо осадного положения. Военные суды функ-
ционируют беспрерывно и каждый месяц дарят нас одним или двумя
политическими процессами, каждый месяц они отправляют сотнями
молодых людей обоего пола на виселицы, в Сибирь, в остроги, кре-
пости и «центральные тюрьмы».
Уже в продолжение долгого времени наше правительство одержи-
мо одной и единственной идеей: преследовать и казнить нигилистов.
Эта идея стала уже навязчивой. Она заставила его забыть чуму465,
голод, который опустошает значительную часть России и который
ежедневно повышает цену на зерно и на хлеб в такой пропорции, что
скоро хлеб станет предметом роскоши, доступной лишь для богатых;
она заставляет его забыть свою армию, свои школы, свои финансы,
свои непоправимые дефициты, — даже своих дорогих славян и свои
захватнические виды на Босфор.
Все силы, вся энергия, вся активность направлены в одну точку, на
одну задачу: раздавить русскую революционную партию.
Но странное дело! Чем больше оно делает усилий, чтобы схватить
за горло революцию, тем успешнее она ускользает. Чем больше оно
убивает революционеров, тем более многочисленными и грозными
они становятся. Чем больше старается оно разоблачать их искусные
злоумышления, тем меньше ему это удается; чем больше ищет, тем
меньше находит. Чем больше оно старается задержать и подавить ре-
Русские письма
727
волюционное движение, тем более это движение развивается и орга-
низуется.
Последний процесс подтвердил это с такой очевидностью, что не
осталось места никаким сомнениям. Он показал нам, с одной сторо-
ны, полную неспособность и бессилие правительства перед своим
внутренним врагом, т.е. перед народом, и неустрашимость
защитников его нрав; с другой стороны, он констатировал значи-
тельный прогресс, который совершился в последнее время в орга-
низации революционной партии, в ее идеях и ее программах. С этих
двух точек зрения он заслуживает внимание ваших читателей, и с
этих двух точек зрения мы хотим рассмотреть его здесь.
Что всего больше поражает в этом процессе, это весьма малое
число обвиняемых, особенно в сравнении с весьма большим числом
политических преступлений, ими выполненных. В прежних полити-
ческих процессах обвиняемые насчитывались десятками и даже сот-
нями; здесь их было только 16:13 мужчин и 3 женщины.
Все обвиняемые принадлежат к той фракции революционной пар-
тии, которая носит название террористической фракции466. Это — та
фракция, которая в течение короткого времени выполнила пять
покушений на жизнь царя — покушение Соловьева, приготовление к
покушению под Одессой, покушение под Александровском, покуше-
ние под Москвой и покушение в Зимнем дворце; которая исполнила
секретный приговор, вынесенный Исполнительным Комитетом про-
тив нескольких должностных лиц (в том числе против харьковского
губернатора Крапоткина467) и против нескольких шпионов и рене-
гатов; которая основала большую тайную типографию в Петербурге;
которая наполнила всю Россию своими манифестациями и револю-
ционными прокламациями; которая имеет в качестве официального
органа журнал «Народная воля».
Правительство, смущенное такой смелостью со стороны партии,
которую оно считало раздавленной и уничтоженной при помощи
осадного положения, приложило еще большие усилия, дабы рас-
крыть виновников этих злодеяний и дабы захватить их.
Вся полиция и жандармерия были поставлены на ноги; все наи-
более опытные сыщики были направлены на розыски нигилистов.
Арестовывали направо и налево всех, кто случайно попадался под
руку полиции.
728 ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Арестовывали безвредных либералов, крестьян, учащихся, про-
фессоров; арестовывали должностных лиц, генералов, солдат и даже
священников. Более двух тысяч людей были заключены в крепости
империи. Но все розыски не привели ни к чему. Несмотря на все
усердие жандармов, все усилия полиции и шпионов, правительство
не могло обнаружить никого из выполнителей покушений на жизнь
царя и его верных слуг. Содержался под запором лишь один Соловьев.
Но Соловьев сам отдался полиции, считая себя отравившимся.
Правительство потеряло голову, оно не знало, что делать... Нако-
нец один изменник, по имени Григорий Гольденберг468, должен был
спасти честь русской полиции469.
Спас ли он? Посмотрим.
ТЕРРОРИЗМ КАК ЕДИНСТВЕННОЕ СРЕДСТВО
НРАВСТВЕННОГО И ОБЩЕСТВЕННОГО
ВОЗРОЖДЕНИЯ РОССИИ
«Кто только вдумается в современное положение России, придет
необходимо к заключению, что положение это одно из тяжелых и
быть продолжительным не может. Наше экономическое положение
потрясено; финансы в расстройстве; в управлении по крестьянским
делам обнаружились такие существенные недостатки, что прави-
тельство нашлось вынужденным передать на рассмотрение земств
вопрос о реорганизации крестьянских учреждений; крестьяне, со-
ставляющие в общей массе народонаселения России 80%, обеднели
и оказываются почти не в состоянии нести тяжесть лежащих на них
повинностей; учебная часть поставлена дурно, а учреждению народ-
ных школ и развитию грамотности в народе бывшее министерство
народного просвещения ставило преднамеренные препятствия; ев-
рейские беспорядки обнаружили присутствие в народных массах не-
доброго чувства не только против евреев, но и вообще против имущих
классов; полиция оказывается несоответствующею обязанностям, на
нее возложенным, и урядники вместе со становыми и исправниками
не приносят ни народу, ни правительству пользы; злоупотребления и
хищения расстраивают народный организм...».
Вышеприведенная выписка сделана нами не из какой-нибудь «под-
польной» брошюры, не из какой-нибудь революционной проклама-
ции, не из какого-нибудь заграничного издания, — нет, она сделана из
передовой статьи № 174 (от 25 июня 1881) «Голоса», газеты, которую,
конечно, никто не упрекнет в политической неблагонадежности, в
недостатке холопского пресмыкательства, полицейского рвения и
иных добродетелях, присущих российскому верноподданному470.
Если «Голос» так характеризует современное положение России, если
даже он находит его невыносимо тяжелым, то страшно даже поду-
мать, каково же оно должно быть в действительности! Каково оно
должно быть в действительности, если сознание его невыносимости
начинает проникать в умы даже того забитого чиновничества, того
отупелого и погрязшего в хищничестве дворянства и купечества, той
развращенной, изолгавшейся и исподличавшейся «интеллигенции»,
отголоском чувств и мнений которых служат «Голос» и иные подоб-
730
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
ные ему представители нашей полицейско-официозной прессы! Но
кто же довел Россию до такого положения? кто расстроил и погубил
народное благосостояние? кто довел массу народонаселения до со-
стояния нищенства и хронического голода? кто задавил крестьян-
ство под «бременем непосильных» налогов и повинностей? кто пре-
пятствовал развитию в народе грамотности? кто «поставил дурно»
нашу учебную часть? кто водворил во всех отраслях общественного
управления систему «хищения и всяческих злоупотреблений»? кто
наградил нас урядниками, становыми, исправниками и иными «блю-
стителями общественного спокойствия», не приносящими — по со-
знанию самих верноподданных — «ни малейшей пользы ни народу,
ни государству»?
Кто? — Самодержавная, бесконтрольная, вездесущая и всемогущая
власть «царя-батюшки». Ни один из верноподданных не может усо-
мниться в этом факте, не перестав быть вернопод данным. Усумниться
в нем значит усумниться в силе, в всемогуществе, в самом прин-
ципе самодержавия. Но если самодержавие довело нас до
такого положения, которое, по сознанию верноподданней-
ших из верноподданных, «продолжаться долее не может»,
если оно, по сознанию тех же верноподданнейших из верноподдан-
ных «потрясло наше экономическое состояние», «расстроило наши
финансы», «ввергло большинство населения в бедность и нищету»,
«водворило во всех отраслях общественного управления систему
хищничества и грабежа» и т. п., — то какие же чувства должно оно воз-
буждать к себе во всяком человеке, не утратившем «образа и подобия
человеческого»? Чувство негодования, озлобления, презрения, нена-
висти и мщения. Эти чувства должны вызываться в нем, так сказать,
сами собою, помимо даже его воли и желания, чисто рефлектив-
ным, роковым, неизбежным образом, подобно тому, — как вызыва-
ется чувство боли при известном раздражении нерва. По-видимому,
невозможно себе представить такого нравственно и физически иска-
леченного и развращенного существа, которое было бы в состоянии
с искреннею признательностью лизать руку, его защищающую, цело-
вать ногу, его топчащую, которое было бы в состоянии пылать чув-
ством любви, благодарности и уважения к тому, кто вверг его во тьму
нищеты и невежества, кто отнял у него все его человеческие права,
кто предал его в безграничную власть хищников и грабителей. По-
видимому, подобного нравственного урода не может существовать,
Терроризм как единственное средство...
731
так как его существование было бы отрицанием всех известных нам
законов, управляющих природою, не только всякого мыслящего,
но и просто даже чувствующего, организма. Потому, каза-
лось бы, что и наши верноподданые, в качестве если не
мыслящих, то хоть чувствующих организмов не могли бы
и не должны были бы питать к самодержавной власти — источнику
всех своих страданий и злосчастий — никаких иных чувств, кроме
чувства озлобления, ненависти и негодования. Но что же мы видим
на самом деле?
Чувствуя, и не только чувствуя, но и сознавая, и не только со-
знавая, но даже выражая это сознание в устном, а где и когда возмож-
но, ив печатном слове, — чувствуя и сознавая невыносимость
того положения, до которого довела нас самодержавная власть, наши
верноподданные, в то же время, наперерыв спешат отличиться друг
перед другом в выражении чувств «беспредельной благодарности»,
«бесконечной любви», «безграничной преданности» и «безусловного
почтения и благоговения» к этой самой самодержавной власти! Со
всех углов России и от всех сословий шлют они своему самодержав-
ному палачу, тирану и грабителю свои верноподданнические излия-
ния; со всех концов России и от всех сословий шлют они ему своих
«выборных» депутатов, которые, от лица всех пославших их, лижут
.‘(не в литературном, а в буквальном смысле слова) ему ноги, целуют
его руки и, обливаясь слезами, заверяют его в своей любви, предан-
ности и благодарности!..
Читая официальные отчеты о всех этих верноподданнических
«излияниях», «коленопреклонениях» и «лизаниях», становится стыдно
и гадко называться русскими невольно вспоминаются слова поэта:
К чему скотам дары природы?
Их можно резать или стричь —
Наследье им, из рода в роды
Ярмо с гремушкою, да бич!471
Каким же образом могли до такой степени атрофиро-
ваться в людях, не только чувство «собственного, человеческого
достоинства», но даже и элементарное, животное чувство себя-
любия? Каким образом могли они дойти до такого невероятного
нравственного падения и самоуничижения?
732
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Никто, разумеется, не исключая даже и самих верноподданных,
не сомневается в том, что во всех этих «излияниях», «коленопрекло-
нениях», «лизаниях» и «славословиях» очень мало искренности и
правды, но очень много лжи и лицемерия. Омывая слезами благо-
дарности руку, которая их бьет, выражая свою любовь, преданность
и благоговейное уважение к чудовищу, которое их грабит, разоряет,
унижает, топчет в грязи, верноподданные действуют очевидно под
влиянием тех же самых мотивов, которыми во времена крепостно-
го права определялись и обусловливались отношения бесправного
раба-холопа к полноправному владыке-помещику. Мотивы же эти
сводились — как всем известно — главным и почти исключительным
образом к чувству страха, — страха за свою жизнь и личную безопас-
ность. Под гнетом этого чисто скотского страха, вызываемого прису-
щим всякому животному инстинктом самосохранения, в душе раба-
холопа вытравлялись постепенно все симпатические, человеческие
чувства, извращались все его умственные и нравственные понятия,
и он превращался действительно в какое-то нравственное чудовище,
способное с благоговением и признательностью лизать руку, которая
его душит, целовать ноги, которые его топчут; нравственное чудовище,
совершенно лишенное всякого сознания собственного достоинства,
всякого сознания своих человеческих прав, совершенно неспособ-
ное ни к какой борьбе, ни к какому активному протесту. Упразднение
крепостного права, устранив чисто юридическую (эконо-
мическая подчиненность осталась прежняя) подчиненность, в
которой находилось крестьянство к помещикам, нисколько не устра-
нило, а напротив еще больше усилило ту подчиненность, ту
зависимость, в которой все русские верноподданные вообще нахо-
дились и находятся, по отношению к самодержавной, бесконтроль-
ной, всемогущей власти полицейско-бюрократического государства.
Верноподданные, как во время, так и после крепостного права, оста-
ются по-прежнему полными безгласными холопами-рабами «царя-
батюшки» и его слуг и клевретов. В силу основного принципа само-
державия, царь-батюшка, его слуги и клевреты по-прежнему остаются
полными, неограниченными хозяевами и распорядителями имуще-
ства, чести, свободы, жизни и всех вообще человеческих прав вер-
ноподданного. Сознавая или если и не всегда сознавая, то все-таки
чувствуя и чувствуя весьма осязательно на собственной шкуре, свое
рабское, бесправное, зависимое положение перед «предержащей,
Терроризм как единственное средство...
733
самодержавною властью», верноподданные всех чинов и сословий,
а преимущественно верноподданные средних, буржуазных и так
называемых интеллигентных классов, постоянно живут, или лучше
сказать, прозябают под всесокрушительным гнетом того же вечного,
инстинктивного, животного страха, под гнетом которого, во времена
крепостного права, прожили дворовые холопы самодержавных по-
мещиков. И этот-то страх и заставляет так, как он заставлял и дво-
ровых холопов, лизать руки и ноги их самодержавного барина; вос-
курять ему фимиамы и воссылать ему слезные благодарности за все
то унижение, за все те муки и страдания, которым ему благоугодно
подвергать их. Этот-то страх в такой же степени, если еще не боль-
шей, исказил и продолжает искажать их нравственную, человеческую
природу, в какой он исказил и извратил природу дворового холопа.
Он делает их совершенно неспособными — как делал и последнего —
ни к борьбе, ни даже к пассивному протесту; он вытравляет из его ума
самые элементарные понятия о правде и справедливости, из их серд-
ца — самые элементарные чувства: человеческого достоинства, чести
и самоуважения; он лишает их образа и подобия человеческого; он
превращает их в бессмысленных скотов, с ослиным терпением несу-
щих положенное на них ярмо; мало того, он атрофирует у них даже
такие чувства, которые присущи и последнему скоту:, собака, кошка
защищают своих детенышей от своего владыки — человека; верно-
подданные же в угоду своего владыки-царя, откармливают его пала-
чей мозгом и кровью своих собственных сыновей, дочерей, сестер
и жен! Чтобы спасти свои шкуры, отец предает своего сына, жена —
мужа, брат — брата! Как ужасен, как всесилен и всемогущ должен
быть страх, доведший тысячи, сотни тысяч людей до такого нрав-
ственного падения и вырождения, до такого нравственного уродства!
Извращая и искажая нравственную природу человека, страх этот
является в то же время одною из самых могучих и непоколебимых
опор самодержавной власти полицейско-буржуазного государства. В
сущности говоря, последнее им только и сильно; исчезни страх из
сердца верноподданных и самодержавное государство не могло бы
просуществовать и дня. Потому-то все усилия людей, понимающих
и сознающих весь ужас и всю невыносимость современного положе-
ния России, людей, искренно любящих народ и стремящихся к эко-
номическому, политическому и нравственному возрождению своей
родины, все усилия этих людей должны быть направлены к освобож-
734
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
дению русского человека из-под гнета оболванивающего и оскоти-
нивающего его страха. Только освободившись хотя отчасти от этого
страха, он в состоянии будет нравственно возродиться, он сознает
свои права, сознает всю унизительность своего рабства и сделается
способным к активной борьбе со своими тиранами, кровопийцами
и эксплуататорами.
Но каким же образом, при существовании данных политических
и общественных условий, возможно достигнуть освобождения вер-
ноподданного от гнетущего его страха? Ведь этот страх порождается
именно этими данными политическими и общественными условия-
ми, — условиями, при которых судьба, свобода, честь и жизнь верно-
подданного всецело и безусловно зависят от самодурного произвола
самодержавных чиновников. Следовательно, страх может исчезнуть
лишь с устранением этих, порождающих его условий. Но с другой
стороны, как могут быть устранены последствия при господстве
страха, обезличивающего человека, забивающего в нем все челове-
ческие чувства, делающего его неспособным ни к борьбе, ни к актив-
ному протесту?
Как выйти из этого, по-видимому заколдованного круга? По
мнению так называемых либералов, из него нас может вывести
лишь путь мирного, постепенного общественного
прогресса; они утешают себя наивною мечтою, что будто бы при
«благожелательном направлении самодержавной власти постепенно
будут расширяться различные общественные свободы, будет рас-
пространяться образование и что естественным результатом этого
развития образования и расширения свобод явится ослабление са-
модержавного гнета, то есть освобождения верноподданного от из-
вращающего и оболванивающего его страха. Но ведь это несбыточ-
ная иллюзия, неосуществимая, химерическая утопия! Во-первых, при
том отношении, которое существует у нас между вернопод данными,
с одной стороны, и самодержавною властью, с другой, последняя не
имеет ни малейшего резона поступаться своими правами в пользу
первых. Зачем? Ведь верноподданные не только не протестуют и не
жалуются, но, напротив, постоянно заверяют ее (не только на сло-
вах, но и на деле) в своей преданности, любви и признательности.
Во-вторых, если бы даже самодержавной власти и пришла невозмож-
ная фантазия развивать среди своих верноподданных человеческие
идеи, и расширять их общественные свободы, то какой же бы от
Терроризм как единственное средство...
735
этого получился результат? Реформаторские попытки прошедшего
царствования доказывают с очевидностью, не подлежащею ни ма-
лейшему сомнению, чему результат этот должен был бы равняться.
Разве наши думы, наши земства, наша магистратура от-
важивались хоть когда-нибудь на серьезную попытку воспользовать-
ся предоставленными им свободами? Напротив, при всяком
удобном случае, они из кожи лезли, чтобы засвидетельствовать перед
самодержавною властью свою холопскую преданность и свое реши-
тельное нежелание в чем бы то ни было ей перечить и прекословить.
Страх перед всесильным самодержавием, страх вполне естественный
и неизбежный, делал и делает наших верноподданных совершенно
неспособными пользоваться какими бы то ни было свободами, ко-
торыми благоугодно будет самодержавной власти наградить их. Что
же касается до распространения разумного, человеческого воспита-
ния среди людей, потерявших — под гнетом страха — образ и подо-
бие человеческое, то об этом смешно даже и думать... Разве рабская,
извращенная страхом натура способна воспринять и подчиниться
влиянию каких-нибудь, разумных, человеческих идей?
Нет, — единственно практическое, единственно действительное
средство достигнуть политического и социального возрождения
России состоит в том, чтобы освободить верноподдацных от гнету-
щсго их страха перед «властью предержащею», и только тогда, когда
они освободятся от этого страха, в них проснутся человеческие чув-
ства, в них пробудится сознание их человеческих прав, у них явится
и желание, и сила, и энергия бороться за эти права... А так как сила
гнетущего их страха прямо пропорциональна силе, дисциплине и
организации «предержащей власти», то отсюда само собою следует,
что для ослабления первой, т. е. силы страха, необходимо ослабить,
расшатать, дезорганизовать силу второй, т. е. данной государствен-
ной власти. Достигнуть же последней цели, т. е. дезорганизовать и
ослабить правительственную власть, при существующих условиях
политической и общественной жизни России, возможно лишь одним
способом: терроризированием отдельных личностей, воплощающих
в себе, в большей или меньшей степени, правительственную власть.
Скорая и справедливая расправа с носителями самодержавной вла-
сти и их клевретами производит на эту власть, как доказали события
последнего времени, именно то действие, которое, с точки зрения
истинных интересов верноподданных, должно быть для послед-
736
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
них наиболее желательным. Она ослабляет эту власть, нагоняет на
нее панику, расстраивает ее функции, заставляет ее — в буквальном
смысле этого слова — терять голову. В то же время, она умаляет ее
авторитет и разрушает ту иллюзию неприкосновенности
самодержавия, в которую так искренне верит большинство
верноподданных. Иными словами, революционный терроризм, де-
зорганизуя, ослабляя и запугивая правительственную власть (или,
что все равно, носителей этой власти), тем самым содействует вы-
свобождению верноподданных из под гнета оболванивающего и
оскотинивающего их ст р ах а, т. е. содействует их нравственному
возрождению, пробуждению в них, забитых страхом, человеческих
чувств; возвращению им образа и подобия человеческого... Револю-
ционный терроризм является, таким образом, не только наиболее
верным и практическим средством дезорганизовать существующее
полицейско-бюрократическое государство, он является един-
ственным . действительным средством нравственно
переродить холопа-верноподданного в человека-
гражданина.
ИЗДАТЕЛЬСКАЯ И ЛИТЕРАТУРНАЯ
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Г. Е. БЛАГОСВЕТЛОВА472
(«Сочинения Г. Е. Благосветлова,
с портретом, биографиею и предисловием
Н. В. Шелгунова») (Посвящается Л... и М... Б-вым473)
Статья первая
БЛАГОСВЕТЛОВ КАК ИЗДАТЕЛЬ
I
Издательско-литературная деятельность Благосветлова представ-
ляет одну из назидательнейших, одну из скорбных и в то же время
одну из утешительных страничек истории или, выражаясь точнее, —
мартирология русской журналистики за последние двадцать лет. И с
этой именно точки зрения она заслуживает глубокого и серьезного
внимания литературной критики. Она дает ей богатый материал, с
одной стороны, для оценки тех злополучных условий, среди кото-
. рых, как рыба об лед, бьется наша многострадальная! публицистика,
? а с другой — для характеристики общественной физиономии тех
литературных борцов, которые неизбежным образом должны по-
рождаться под влиянием этих условий. Благосветлов был, бесспорно,
. одним из типических представителей этих борцов, его неутомимая,
непрерывная, до самой смерти не прекращавшаяся и отнявшая у него
столько физических и нравственных сил борьба, с бесчисленными
препятствиями, на каждом шагу задерживающими и преграждающи-
ми свободное развитие русской мысли, бросает яркий свет как на со-
временное положение в России журнального дела, так и на разноо-
бразные перипетии этой борьбы, которую приходится выдерживать
нашим литературным борцам. Борьба эта должна естественно вызы-
вать самое искреннее и живое участие в каждом мыслящем человеке,
и ее правильная оценка представляет несомненный общественный
интерес.
К несчастию, в большинстве случаев она остается совершенно
скрытою от глаз читающей публики, не посвященной в интимные
738
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тайны закулисной жизни наших литературных борцов. Она со-
вершается обыкновенно за пределами горизонта нашего зрения.
Публика если и узнает о ней, то лишь случайно, отрывочно, по
каким-нибудь темным, неопределенным слухам; она, правда, воо-
чию видит ее результаты, но самый ее процесс, все ее разнообраз-
ные перипетии, ее трагические столкновения, одним словом, вся ее
история, скрыты от нее непроницаемою завесою. Она видит обезо-
браженные трупы бойцов, с честью погибших в неравном бою; она
видит других бойцов, израненных, обессиленных, истощенных, то
в беспорядке бегущих с поля битвы, то осторожно отступающих, то
бесславно сдающихся в плен, то бесстыдно перебегающих в лагерь
врагов. Она проливает слезы умиления и украдкою бросает цветы
на могилы «безвременно погибших»; печалится о раненых и обес-
силенных, негодует на «обращающихся вспять», клеймит презре-
нием ренегатов и перебежчиков, но... и только! Как, почему, зачем
они погибли, что привело их к преждевременному истощению сил,
к постыдному бегству, осторожному отступлению или ренегатству
и предательству, для нее все это в большинстве случаев «темная вода
во облацех»; она не имеет для разрешения всех этих вопросов ни-
какого достоверного, фактического материала под руками. С этим
материалом познакомятся лишь в более или менее отдаленном
будущем ее внуки или правнуки... Таково общее правило: публика
посвящается в тайные детали и закулисные подробности борьбы
своих литературных борцов лишь тогда, когда тела этих борцов
давным-давно обратились в прах, а эти детали и подробности —
в археологический курьез, годный разве дЛя украшения «Архивов»
и «Старины»474.
Но, к счастью, нет правила без исключения: хотя и редко, но все
же иногда случается, что завеса с тернистого пути русского лите-
ратурного борца приподнимается не только перед удивленными
глазами внуков и правнуков его современников, но и перед глазами
самих современников. Так именно случилось и с Благосветловым.
Случаи эти — истинная находка для каждого мыслящего человека,
близко принимающего к сердцу судьбы и интересы русской ли-
тературы, и нельзя не пожелать, чтобы они повторялись все чаще
и чаще. В «Предисловии» к только что вышедшим в свет «Сочине-
ниям Благосветлова»475 сгруппировано хотя и не особенно много,
но все же для нашей цели вполне достаточно весьма поучитель-
Издательская и литературная деятельность Е Е. Благосветлова
739
ного материала, бросающего яркий свет на те именно стороны
деятельности, на те именно закулисные детали многострадально-
го существования одного из наших, недавно сошедшего в могилу
литературного борца, с которым в большинстве случаев публике
приходится знакомиться задним числом, по разным «Архивам» и
«Старинам». Для правильной и беспристрастной оценки и харак-
теристики «общественной физиономии» этих борцов— материал
этот в высшей степени важен, важен настолько же, если не больше,
как и материал, заключающийся в их литературных произведениях,
а потому, прежде чем перейти к анализу последних, мы считаем не-
обходимым воспроизвести первый в памяти наших читателей. Не
пускаясь ни в какие ненужные комментарии и излишние умствова-
ния, ограничимся лишь простым изложением одних только фактов,
голых, неприкрашенных фактов...
II
На тернистое поприще издателя-редактора Благосветлов высту-
пил в самый разгар того всем памятного, так бурно начавшегося, так
много надежд и иллюзий возбудившего и так внезапно и неожидан-
но прекратившегося периода нашего «общественного возрождения»,
периода, когда каждый живой человек восчувствовал непреодоли-
мую потребность как можно скорее «высказаться», как можно ско-
рее поделиться с своими ближними запасом мыслей и чувств, на-
копившихся в глубоких тайниках его души в тяжелые, бесконечные
дни его «обязательного молчания». Ощущения, пережитые им в этот
момент, представляли поразительную аналогию с ощущениями, ис-
пытываемыми узником, перед которым после продолжительного
уединенного заключения впервые открывается <дверь> его душной
и мрачной темницы. В тюрьме, да еще в одиночном заключении, ду-
мается много, даже гораздо больше, чем на свободе. Мысль — един-
ственно дозволенное развлечение и утешение узника. Беда только в
том, что гробовое безмолвие тюрьмы дает слишком мало пригодных
для нее материалов; потому она развивается несколько односторон-
не и чересчур отвлеченно. Она работает быстро, но лихорадочно и
беспорядочно; перескакивая от вопроса к вопросу, от сомнения к со-
мнению, она дает на них в большинстве случаев хотя и скорые и весь-
ма категорические, но в то же время и весьма скороспелые решения.
740
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
И чем больше в уме злополучного узника накопляется этих якобы
решенных вопросов, этих якобы разъясненных сомнений и недоуме-
ний, тем сильнее, тем неотразимее овладевает им страстное желание
поделиться ими со своими ближними, проверить и доказать их при
помощи «свободного обмена мнений». И чем труднее, чем невозмож-
нее для него осуществить это желание, тем оно все с большею силою
разрастается и обостряется. «Обязательное молчание» не атрофирует
его, а, напротив, только сильнее возбуждает, подобно тому как «обяза-
тельная диета» не ослабляет, а лишь усиливает голод.
Потому нет ничего удивительного, что когда почти интеллигент-
ные узники получили, хотя отчасти, возможность удовлетворить так
долго их мучившую, так долго сдерживаемую и подавляемую по-
требность «высказаться», — то они ухватились за эту возможность
с такою жадностью и стремительностью, с какою голодный броса-
ется на кусок хлеба. Каждый спешил отдать на «суд общественного
мнения» продукты своей уединенной, в тюремной тиши и мраке со-
вершавшейся умственной работы. Каждый хотел сказать свое слово,
внести свою лепту в общую сокровищницу общественного созна-
ния. Все заговорили разом, заговорили даже немые и косноязычные.
Все сгорали желанием поскорее опростаться от накопившихся и
наболевших в глубине души мыслей, вопросов, сомнений... Журна-
лы плодились, писатели размножались, как грибы после дождика. В
читателях тоже не было недостатка. Спрос на умственную пищу, на
литературный труд возрастал не по дням, а по часам, и едва мог удо-
влетвориться предложением, несмотря на то, что литературный ры-
нок завален был товарами, стекавшимися к нему со всех концов, со
всех углов и захолустьев нашего обширного отечества. Литература
стала какою-то насущною потребностью всякого мыслящего чело-
века; она приковала к себе все его внимание и поглощала все его
интересы. Поистине, это был медовый месяц нашей журналистики.
Никогда еще она не пользовалась (да и, вероятно, и не будет никогда
пользоваться) таким влиянием, таким почетом и значением, — ни-
когда она не была (да, конечно, и не будет) окружена такою любовью
и симпатиею читающей публики, никогда еще она не жила такою
полною, бодрою, радостною жизнью, как в этот счастливый, незаб-
венный для нее месяц.
«Странное это было время, — говорит по этому поводу состави-
тель «Предисловия» к «Сочин. Благосв.», — сколько в нем было блеску
Издательская и литературная деятельность Е Е. Благосветлова
741
и порыва, какая масса внезапно, откуда-то явившихся идей, какая мас-
са талантов, характеров!..»
В сущности, тут, пожалуй, и не было ничего странного: это была
совершенно естественная, необходимая и неизбежная реакция пред-
шествовавшему периоду «обязательного молчания». Долго сдержи-
ваемая и забиваемая потребность «высказаться», «излить свою душу»
во взаимном обмене мыслей с неудержимою силою прорвалась-таки
наружу, и час ее удовлетворения настал.
В этот именно час и вступил Благосветлов на поприще издательско-
редакторской деятельности. И с первых же его шагов на этом попри-
ще с несомненною ясностью обнаружилось, что он вполне верно
понял и оценил эту неотразимую потребность минуты. Только этим
обстоятельством и можно объяснить себе тот необыкновенный, поч-
ти баснословный успех, который, в короткий промежуток несколь-
ких месяцев, приобрело «Русское слово», перешедшее с I860 г. под
редакцию Благосветлова. Оно разбиралось нарасхват; им зачитыва-
лись; выход каждой новой книжки ожидался с нетерпением и состав-
лял как бы литературное «событие». Сколько шума, горячих прений,
дебатов, сколько полемики, подчас восторженных рукоплесканий, а
подчас и ядовитой ругани возбуждал он и в литературе и в обществе!
Правда, таким же, и даже еще большим, успехом пользовался в то же
время и «Современник». Но успех «Современника» обусловливался
не столько данным, минутным настроением нашей интеллигентной
среды, сколько замечательными, из ряду вон выходящими, почти ге-
ниальными талантами редактировавших его тогда писателей. Суще-
ствуй «Современник» и теперь, при тех же литературных силах, он
и в настоящее время пользовался бы таким же успехом, как и 20 лет
тому назад. Произведения его главных вкладчиков и теперь читаются
с таким же интересом, как и прежде, мало того, их теперь даже пони-
мают гораздо лучше и ценят гораздо выше, чем понимали и ценили
в «медовый месяц» нашей журналистики. Но о «Русском слове» и его
публицистах, не исключая и Писарева, сказать этого никак нельзя.
Книжки «Русского слова» могут иметь интерес теперь разве только в
глазах историка русской литературы. Произведения такого талант-
ливого и даровитого его сотрудника Писарева или совсем перестали
читаться, или если и читаются, то не производят и половины того
впечатления, которое они производили на читателей начала 60-х го-
дов. Очевидно, успех «Русского слова» и его публицистов зависел не
742
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
столько от внутреннего достоинства, логичности, стройности, глуби-
ны и цельности развиваемого ими миросозерцания, сколько от дан-
ного, минутного настроения тогдашней интеллигентной среды.
В среде этой, как мы сказали выше, пробудилась неодолимая по-
требность выпростаться от запаса мыслей, накопившихся в длин-
ный и мрачный период «уединенного заключения и обязательного
молчания». Нужно было удовлетворить этой потребности — и «Рус.
слово», по мере своих сил и возможности, старалось это сделать. В
этом-то и заключалась тайна его популярности. Оно служило как бы
общедоступным проводником новых идей в общественное сознание.
Всякая новая идея, всякое новое слово, всякое новое оригинальное ре-
шение старых вопросов находило себе гостеприимный приют на его
страницах.
Случалось — и случалось даже нередко, — что между этими «но-
выми» идеями, «новыми» словами и решениями не существовало
никакой внутренней гармонии, никакой логической связи, что они
являлись продуктами самых разнообразных и даже противополож-
ных миросозерцании, — но это нисколько не мешало им мирно
уживаться под обложкою одного и того же журнала. Само собою по-
нятно, что снисходительное отношение к «новым идеям» не могло
не отразиться и на миросозерцании самого журнала. Оно тоже не
отличалось ни особенною последовательностью и логичностью, ни
особенною выдержанностью и единством’. Однако это обстоятель-
ство не только не препятствовало, а скорее, напротив, содействова-
ло успеху журнала; оно, так сказать, сближало его с большинством
тогдашней интеллигентной публики; оно устанавливало между ним
и этим большинством живую, тесную, неразрывную связь. В «Русском
’Для доказательства этого факта, который, впрочем, едва ли кто станет и
оспаривать, — нет надобности утруждать читателя анализом различных новых
идей и теорий, развиваемых в различных статьях «Русского слова» (иногда в ста-
тьях одного и того же автора) по поводу различных более или менее «жгучих
вопросов». Достаточно припомнить лишь, что «Русскому слову» нередко прихо-
дилось вступать в полемику с литературными представителями самых разноо-
бразных и противоречивых общественно-нравственных миросозерцании На
него напали не только представители «отживших идей» и старозаветных преда-
ний, но и представители «идей» самых новейших, тех идей, которые само «Рус-
ское слово» считало своим долгом защищать. В высшей степени поучительна в
этом отношении полемика, возгоревшаяся по поводу эстетических вопросов и
вопросов об искусстве между «Русским словом» и «Современником».
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
743
слове», как в зеркале, отражалось умственное настроение и душев-
ное состояние значительнейшей части нашей мыслящей молодежи
60-х годов. «Новые» идеи, «новые» ответы на старые вопросы со всех
сторон осаждали ее ум, раздражали и стимулировали ее мысль, при-
выкшую к мраку и безмолвию... Она набрасывалась на них с жадно-
стью голодного, она пожирала их с лихорадочною торопливостью;
вся поглощенная их созерцанием и усвоением, она не замечала их
дисгармонии; — она не могла, психически не могла, относиться к
ним с придирчивым скептицизмом, с чересчур осторожною осмо-
трительностью и с критическою разборчивостью. Время оценки их с
точки зрения общих, однообразных критериев, — время подведения
общих итогов и практических выводов еще не настало для нее. И так
как «Русск. слово» вполне гармонировало с нею в этом отношении, то
она и имела право смотреть на него как на «плоть от плоти своей», на
«кость от кости».
Такова, по нашему мнению, главная и самая существенная причи-
на того успеха, который в, сравнительно говоря, короткое время при-
обрел себе этот журнал, — того влияния, которое он имел на своих
читателей, того авторитета, которым он среди них пользовался, и,
наконец, тех несомненных заслуг, которые он оказал делу развития
русской общественной мысли.
III
чМы знаем, что мнение это далеко не всеми разделяется и что про-
тив него делаются некоторые, не лишенные, по-видимому, основания
возражения. Поэтому мы считаем своею обязанностью остановиться
на этих возражениях для того, чтобы с точностью определить и взве-
сить их силу и значение.
Говорят, и говорят совершенно справедливо, что своим успехом
и влиянием «Русск. слово» обязано было главным образом блестя-
щему, могучему, «деспотически подчинявшему себе» таланту Дм. Ив.
Писарева. Мы нисколько не отрицаем того факта, что замечательный
талант Писарева имел свою долю участия — и долю весьма значи-
тельную — в успехе «Русск. слова». Но если, с одной стороны, и «Русск.
слово» обязано ему частью своего успеха, то, с другой — сам Писарев
обязан своим успехом — направлению «Русск. слова», направлению,
данному журналу Благосветловым. Пиши он в журнале с другим на-
744
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
правлением, в журнале, редактируемом не Благосветловым, а хоть
Чернышевским, Некрасовым476, Краевским477 или Стасюлевичем, 478
Достоевским479 и т. п., он, бесспорно, благодаря своему блестящему
литературному таланту, своему ясному, логическому уму, своей без-
заветной искренности и своим из ряда вон выходящим умственным
способностям, — он, говорим мы, бесспорно, оставил бы по себе глу-
бокий след в истории русской литературы, его статьи были бы за-
мечены и читались бы с удовольствием и пользою, он обогатил бы
убогую сокровищницу нашего сознания новыми фактами, новыми
идеями; он, может быть, бросил бы новый свет на многие из наших
жгучих вопросов и т. п. Все это так, но никогда, о, никогда не мог
бы он иметь и половины того значения, пользоваться и половиною
того влияния, той популярности и того авторитета, которые он имел
и которыми он пользовался как сотрудник «Русского слова». Никогда
он не мог бы стать, выражаясь словами составителя «Предисловия»
к «Сочин. Благосвет.», — «пророком молодого поколения, хотевшего
начать новую жизнь», никогда не мог бы он «деспотически овладеть
умами молодежи».
И это так очевидно, так несомненно, что едва ли даже и нуждается
в каких-нибудь доказательствах. Но если вы хотите доказательств, то
припомните только два следующих неоспоримых факта. Подумайте,
разве Добрлюбов уступал хоть чем-нибудь Писареву по силе таланта,
по глубине, ясности, логичности своего ума, по своей искренности,
по своим из ряду вон выходящим способностям? Философ, критик,
публицист, поэт, глубокий мыслитель и едкий сатирик — он, бес-
спорно, принадлежал к высшему разряду «избранных натур», — на-
тур, отмеченных печатью гения. А между тем разве он пользовался
при своей жизни хоть половиною той популярности, того влияния и
авторитета, которым пользовался Писарев в бытность свою сотруд-
ником «Русск. слова»? Нет. Сам Добролюбов в одном из своих послед-
них, почти предсмертных стихотворений выражает боязнь, чтобы и
смерть не разыграла с ним печальной шутки, сделав его могилу сви-
детельницею выражения тех чувств всеобщей любви, симпатии, той
славы и популярности, которых он не видел и которыми он не поль-
зовался при жизни480.
Затем, когда Писарев вышел из «Рус. слова» и перешел в обнов-
ленные «Отечественные записки»481, — разве он мог сохранить в
девственной неприкосновенности ту популярность, авторитет и
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
745
влияние, которые он имел в «Рус. слове»? Он остается, без сомнения,
все тем же талантливым и блестящим писателем; его статьи (правда,
чисто компилятивного свойства) читались с удовольствием и имели
успех в публике... но и только... Прежний Писарев — «пророк моло-
дого поколения», Писарев, «деспотически царивший над умами мо-
лодежи», — внезапно куда-то улетучился, и вместо него перед нами
очутился Писарев — «журнальная полезность» (выражаясь языком ре-
дакции «Отечеств, записок» по поводу книги Антоновича «Материалы
для истории русской литературы»482), — Писарев, которому поруча-
ют составлять компиляцию сказки Лабулэ483 «Принц Собачка»484.
Да, прав был, тысячу раз прав был Благосветлов, когда выражался
в одном из своих писем к г. Шелгунову (см. «Предисловие к сочине-
ниям Благосветлова») по поводу внезапной трагической смерти Дми-
трия Ивановича следующим образом: «Печальная новость! Писарев
утонул, т. е. утопился в душевно расстроенном состоянии. Великая
потеря, если бы Писарев сделался прежним Писаревым; но если нет,
то слава богу. Он умер давно как умственный деятель, т. е. умер в кон-
це прошлого года... Но будем верить, что люди умирают, а честные
хорошие идеи, живут!..»
Почти в таких же выражениях сообщил Благосветлов другому со-
труднику «Дела»485 о смерти Писарева. Позволим сере привести не-
большой отрывок из этого письма: «Вам уже, конечно, известно из те-
леграмм о судьбе, постигшей Писарева. Бедная, злополучная русская
литература!.. Впрочем, скажу вам откровенно, весть о его... смерти не
произвела на меня того впечатления, которое она, наверное, произ-
вела бы год тому назад. Для меня Писарев «Русского слова» — наш
Писарев давно уже умер. Сделаться прежним Писаревым он уже не
мог. А все-таки жалко, невыносимо жалко Писарева!..»
Почему же Писарев не мог сделаться прежним Писаревым? По-
тому, что вне «Русского слова», вне того направления, которое при-
дал этому журналу Благосветлов, он не мог утилизировать своего
таланта так, как он утилизировал его прежде. Писарев, по свойству
своего таланта, вполне воплощал в себе направление «Рус. слова», —
направления, в свою очередь, как мы говорили выше, вполне гармо-
нировавшего с настроением тогдашней мыслящей молодежи. Благо-
светлов очень хорошо это понимал, и потому-то он так и дорожил
Писаревым. Писарев был одним из типических и в высшей степени
талантливых представителей этой молодежи. В его душевном мире,
746
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
как в зеркале, отражался ее душевный мир, Подобно ей в высшей сте-
пени чуткий и восприимчивый к «новым идеям», к «новым решени-
ям» старых вопросов, он, несмотря на свой ясный и логический ум,
опять-таки подобно ей не мог свести эти новые вопросы и решения
к одному общему синтезу, воплотить их в одном целостном, гармо-
ническом миросозерцании. Он их прекрасно усваивал, блестяще по-
пуляризировал, он откликался с беззаветной искренностью на каж-
дый жгучий вопрос современной действительности... но и только...
Ориентироваться с спокойствием философа среди всех этих, со всех
сторон налетевших идей, согласить их между собою, сделать из них
общие выводы для практического решения «жгучих вопросов» — это
было для Писарева, как и для большинства тогдашней молодежи, —
непосильным делом.
Мы знаем, что существует мнение, — мнение, приобретшее в по-
следнее время большой кредит и весьма распространенное, при-
писывающее Писареву целостное, стройное, строго выдержанное,
логически последовательное миросозерцание. Писатели, придер-
живающиеся этого мнения (напр., Скабичевский486 в своей статье о
Писареве и автор «Неразрешенных вопросов», помещенной в «Деле»
за 1881 г., № 2), утверждают, что Писарев был у нас главным основа-
телем и пропагандистом теории личного счастия, возведенной им
в высшую цель и основной принцип человеческой деятельности и
нравственности, и что как его успех, так и успех «Рус. слова» среди
нашей молодежи обусловливается главным образом установлением
и провозглашением этой теории. Мы не считаем здесь уместным
останавливаться на подробном разборе этого мнения, так как это от-
влекло бы нас слишком далеко от главного предмета нашей статьи и
заставило бы нас уделить чересчур много места критическому ана-
лизу идей и теорий, в различное время и в различных статьях разви-
ваемых Писаревым. Но тем не менее в интересах защищаемых нами
в этой статье положений мы не можем и обойти молчанием.
Несомненно, что в этом мнении есть своя доля правды, как это и
было уже выяснено на «страницах этого же журнала («Неразрешен-
ные вопросы», «Дело», № 2, 1881)487. Действительно, почти во всех
своих руководящих статьях, — в статьях, в которых он высказывает
по преимуществу свое profession de foi, Писарев с большою последо-
вательностью и логичностью постоянно и неизменно проповедует
теорию личного эгоизма. Под личным эгоизмом он подразумевает
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
747
свободное, беспрепятственное удовлетворение всех наших индиви-
дуальных. наклонностей и стремлений. Всякое ограничение и стес-
нение этих индивидуальных наклонностей какими бы то ни было
«долгами», «обязанностями», «целями», он считает противным требо-
ваниям истинного, разумного эгоизма, а следовательно, противным
и требованиям человеческой природы. «Живите полною жизнью,
не ломайте, не дрессируйте себя, не задавайтесь никакими целями,
будьте во всех ваших помыслах и поступках расчетливыми эгои-
стами, и вы не только достигнете высшего личного счастия, но и
будете содействовать достижению счастия общественного, счастия
всех ваших ближних. Счастие общего есть не что иное, как сумма
личных счастий». Таков был основной принцип проповедуемой Пи-
саревым морали. Очевидно, принцип этот целиком заимствован им
был у французских материалистов — моралистов и энциклопедистов
XVIII в., с идеями которых молодежь наша знакома была из вторых
и третьих рук по разным, под сурдинкою распространяемым лито-
графированным «запискам» и «переводам». Буржуазные экономисты
нашего века вывели, как известно, из этого принципа то утешитель-
ное заключение, что между индивидуальным благом или, что то же,
экономическим интересом <личности> и благом общественным —
экономическим интересом общества — существует полное и нена-
рушимое тождество. На основании этого тождества они построили
свою пресловутую теорию «экономической гармонии», — теорию,
которая, в свою очередь, логически привела их к санкционирова-
нию и оправданию данного экономического status quo, со всем его
злом и неправдами. Оставаясь вполне последовательными принципу
предполагаемой ими «предуставленной» гармонии между эгоисти-
ческим, индивидуальным счастием каждой отдельной личности и
счастием всего общества, всего народа, они утверждали, что «буржуа-
капиталист», живя в свое удовольствие, окружая себя роскошью,
развивая в себе высшие эстетические потребности, обворовывая и
эксплуатируя рабочего и т. п., живет на пользу общую, приумножает
благосостояние, содействует прогрессу цивилизации и накоплению
народного богатства».
Привела ли же и Писарева его эгоистическая теория личного сча-
стия к такому же выводу? Совсем нет. Проповедуя, с одной стороны,
что каждый должен печься и заботиться только о себе и своем лич-
ном благосостоянии и что от этого все останутся в выигрыше, т. е.
748
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
проповедуя теорию «предуставленной гармонии» между личным и
общественным интересом, он, с другой стороны, при каждом удоб-
ном случае старается в возможно ярких красках представить нам
всю ложь и неправду, разъедающую нашу общественную жизнь. Он
не скрадывает, не фальсифицирует и не замазывает, а, напротив, ре-
льефно оттеняет все ее темные стороны: эксплуатацию труда капита-
лом, бедного — богатым, слабого — сильным, бедность, нищету, не-
вежество народа, хищничество и рассеяние (?)488 высших и средних
классов. Очевидно, в действительной, реальной жизни он решитель-
но отрицает ту самую гармонию частного и общественного интере-
са, которую признает в теории как факт существующий. Это его пер-
вое противоречие. Затем, признав, что умелый и расчетливый эгоист
должен стремиться к свободному и беспрепятственному удовлет-
ворению всем эгоистическим побуждениям и наклонностям своей
природы, он утверждает в то же время, что разумный и расчетливый
эгоизм состоит не. в свободном и беспрепятственном удовлетворе-
нии всем побуждениям и наклонностям нашей природы, а в подчи-
нении этого удовлетворения нашему рассудку, т. е. тем общественным
идеалам, к которым приводит человеческий разум, точная наука и
реальное знание. Это второе противоречие, из которого логически
вытекает и третье: общечеловеческие идеалы, вырабатываемые нау-
кою и реальным знанием, неизбежно должны, по мнению Писарева,
вызвать в человеке потребность устроить свою жизнь и направить
свою деятельность исключительно в интересах общего блага, в ин-
тересах народного благосостояния. Капиталист, говорит он в одной
из своих статей («Неразрешенный вопрос»489), усвоив эти идеалы,
перестанет быть эксплуататороми пиявкою и превратится «в превос-
ходного общественного деятеля», посвящающего обществу все свои
мысли и труды, а следовательно, и капиталы, так как, по понятиям
Писарева, капитал есть общественный умственный и физический
труд (сила) самого капиталиста на пользу народа. И только человека,
усвоившего себе эти общечеловеческие идеалы, т. е. человека, живу-
щего на пользу ближнего, человека, видящего свое личное счастье
лишь в счастии общественном, — только такого человека Писарев и
считает за разумного, расчетливого эгоиста или, как он выражается,
за мыслящего реалиста.
Таким образом, начав с отрицания всяких обязательных обще-
ственных и нравственных идеалов, он в конце концов приходит к
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
749
признанию их, так сказать, логической и психологической обяза-
тельности для всякого мыслящего и расчетливого эгоиста. Но этого
мало. Признав, что «расчетливый эгоист» должен жить «полною жиз-
нию, не ломая и не дрессируя себя», он сам же проектирует для это-
го расчетливого эгоиста целую в высшей степени сложную систему
всевозможных «ломаний», «дрессирований» и «сокращений» полно-
ты личной жизни. Он подробно определяет, чем и как должен зани-
маться мыслящий реалист; как он должен вести себя по отношению
к родителям, детям, любимой женщине, к своим друзьям, знакомым,
к народу; чем он должен питаться; следует ему или не следует курить
табак и когда и в каком количестве и даже в какой форме, в форме ли
папиросы или сигары; имеет ли он право и в какой мере развивать в
себе эстетические чувства; позволительно ему или нет наслаждаться
пением, музыкою и пластическими красотами классической скульп-
туры...
И подобных противоречий в миросозерцании Писарева, как и в
миросозерцании большинства тогдашней молодежи, можно было бы
отыскать бесчисленное множество. С одной стороны, поверхност-
но схваченные и недостаточно продуманные теории сенсуалистов,
сводящие все разнообразные физиолого-психические мотивы чело-
веческой деятельности к узкому, себялюбивому эгоизму, с другой —
«общечеловеческие идеалы», налагающие на человека обязанность
сообразовать свою жизнь и свою деятельность с требованиями «на-
родной пользы» и «общего блага». С одной стороны, отрицательное
отношение к условиям данной действительности, с другой — опти-
мистическая уверенность в существовании какой-то предуставлен-
ной гармонии, будто бы лежащей в основе этих условий. С одной
стороны, софизмы буржуазнейших из буржуазных экономистов, с
другой — теории Пьера Леру, С. Симона и Фурье. С одной стороны,
признание за личностью права «жить в свое удовольствие», «беспре-
пятственно удовлетворять всем своим эгоистическим побуждениям»,
с другой — базаровский ригоризм и рахметовский аскетизм! Сведе-
ние всех стимулов человеческой деятельности к «приятному ощуще-
нию» и отрицание эстетического чувства, отрицание эстетики, «ис-
кусства для искусства», «науки для науки»!
Какой хаос, какие противоречия! Но зато и сколько жизни, сколь-
ко новых идей, сколько энергии и мысли! Что же тут удивительного,
что в виду этой массы «новых» нахлынувших идей уму большинства
750
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
тогдашней молодежи, включая в него и Писарева, оказалась не под
силу работа критического синтеза, работа подведения общих выво-
дов и итогов. Да ему просто и времени-то для этого не было: едва-
едва он успевал их усваивать — где уж тут думать о выводах и итогах!
Мысль, освобожденная от темничного затворничества, с лихорадоч-
ною поспешностью перескакивала от вопроса к вопросу, от одной
идеи к другой. Ей хотелось быть au courant490 всех «последних» слов
всех наук, и она порхала по ним, как бабочка по цветам, не останав- ’
ливаясь подолгу ни на одном. И Писарев воплощал в себе именно эту ]
сторону тогдашнего настроения большинства нашей интеллигент-
ной молодежи. Подобно ей, он решительно не мог долго останав-
ливаться ни на одном предмете. «Последние слова» естествознания,
теории Бюхнера, Фохта, Дарвина, вопросы общественной экономии
и истории, «жгучие» вопросы современной действительности, те
или другие выдающиеся литературные произведения, выдвинутые
жизнью вопросы индивидуальной морали, вопросы чисто фило-
софские и эстетические поочередно разрывают его мысль, терзают
и волнуют его душу. На каждый из них он хочет дать ответ, и ответ
непременно категорический, «безапелляционный», и ни на одном
из них он не способен исключительно и всецело сосредоточиться.
В одном из своих писем к Благосветлову (сообщенном последним
автору настоящей статьи) он пишет следующее: «Благосветлов, не
стесняй меня узкими рамками журнальных отделов... ничто не утом-
ляет меня так, как однообразие работы. Если я долго останавливаюсь
на одном отделе или на одном и том же предмете, я чувствую себя
одуревшим; мне становится не только противным самый процесс
писания, но и ангелы мои отлетают от меня. Я говорю намеренную
чушь и печатаю ее».
Благосветлов, сообщая это письмо автору настоящей статьи, де-
лает от себя следующую прибавку: «Это он (т. е. Писарев) повторял
мне постоянно. Это-то и заставляло меня разнообразить его труд то
статьями по иностранной литературе, то критическими статьями, то
беглыми заметками в библиографический листок, то полемическими
схватками. Да и как же иначе может действовать русский журналист, с
колодками на ногах, с железным обручем на голове?»
Очень может быть, или, лучше сказать, наверное большинство ре-
дакторов к желанию Писарева «не останавливаться долго на одном
предмете» (т. е. на одной и той же группе вопросов) и «не стеснять-
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
751
ся узкими рамками журнальных отделов» отнеслось бы совершенно
иначе, чем отнесся Благосветлов. Но вот потому-то именно они и не
в состоянии были бы извлечь из таланта Писарева всей той громад-
ной пользы (для развития, разумеется, русской мысли), которую из-
влек из него Благосветлов. Не попади Писарев в сферу направления
«Русск. слова», он, быть может, и остановился бы на какой-нибудь
определенной группе вопросов: естественно-научных, историче-
ских, общественно-экономических и т. п., обследовал бы их глубоко
и всесторонне и составил бы себе вполне стройное, логическое, чуж-
дое всяких противоречий миросозерцание. Но много ли выиграло
бы от того дело развития умственной жизни нашей интеллигенции?
Принес ли бы он обществу больше пользы в качестве строго после-
довательного специалиста социолога, экономиста, историка, физио-
лога, антрополога или просто популяризатора естественно-научных
знаний, чем он принес ему в качестве хотя и не всегда последова-
тельного, не всегда глубокого, но всегда чуткого, искреннего, неред-
ко одностороннего и увлекающегося, но всегда умного, блестящего
публициста, не давшего уснуть и застояться русской мысли, вечно
толкавшего ее вперед и вперед?.. Мог ли бы он, одним словом, пере-
став быть Писаревым «Русск. слова», иметь на молодежь и ее развитие
то благотворное влияние, которое он имел? Факты, указанные выше,
. дают на этот последний вопрос отрицательный ответ.'А для нас этот
последний вопрос один только и важен. Польза, принесенная Писа-
ревым делу общественного развития, зависела главным образом от
того влияния, которым он пользовался на умы большинства тогдаш-
ней интеллигентной молодежи. Не будь этого влияния, не было бы
и этой пользы. Влияние же это в свою очередь обусловливалось не
логичностью и стройностью его миросозерцания и даже не силою
его таланта, а гармонией его душевного мира с душевным миром его
публики, его читателей. Но эта гармония могла существовать и дей-
ствительно существовала только при участии Писарева в журнале,
имевшем то направление, которое дал «Русск. слову» Благосветлов.
: Только работая в журнале с таким направлением, он мог утилизиро-
, вать свой талант так, как он его утилизировал; только в сфере этого
.. направления он мог иметь то значение, пользоваться тою популяр-
ностью и авторитетом, которое он имел и которым он пользовался.
Потому, повторяем снова, редактор «Рус. слова» настолько же
• был обязан успехом своего журнала таланту Писарева, насколько
752
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Писарев обязан был своим успехом редактору, — или, если, хоти-
те, направлению, данному им своему журналу. Характер же и сущ-
ность этого направления, как мы заметили уже и выше, определя-
лись совсем не тем, что в нем. развивалось какое-нибудь целостное,
стройное, логически выдержанное миросозерцание, а тем, что оно
открывало свободный доступ для всякого рода новых идей, новых
вопросов и сомнений, волновавших большинство современной ему
интеллигентной публики.
IV
Изо всего сказанного нами выше с неизбежною очевидностью вы-
текает тот вывод, что «Рус. слово» своим успехом и значением обяза-
но главным образом тому направлению, которое дал ему Благосвет-
лов. Заслуга, оказанная им в этом отношении делу развития русской
мысли, громадна и неоспорима, хотя, к несчастию, и недостаточно
оценена нашею литературного критикою. Нужно сказать, что жур-
нал Благосветлова, несмотря на свою популярность (а быть может,
и по причине этой популярности) среди читающей публики, в совре-
менной ему литературе далеко не состоял в авантаже. Помимо все-
возможных инсинуаций более или менее криминального свойства,
изливавшихся на него, как из рога изобилия, из журналов и газет мо-
сковского лагеря, на него сыпались со всех сторон обвинения в «вер-
хоглядстве», в «легкомыслии», в «неуважении» к научным и литера-
турным авторитетам, в «невежестве», в отрицании «наук» и «искусств»,
в предпочтении «полезного» и «грубо материального» «изящному»
и «возвышенному» и т. п. Его окрестили журналом «недоучившихся
гимназистов» и «стриженых девок». «Серьезные», «солидные» люди,
сочувствовавшие «новым идеям», смотрели на него «сверху вниз».
Бок о бок с этим недружелюбным отношением литературы шли по-
стоянные, в самых разнообразных формах проявляющиеся закулис-
ные преследования со стороны разных официальных и официозных
«охранителей» чистоты и непорочности русской мысли. Каждую ста-
тью, касавшуюся иногда чисто эстетических вопросов, приходилось
отбивать чуть не с бою. Резкость тона особенно коробила охраните-
лей, и не одному сотруднику «Рус. слова» приходилось выслушивать
цензорские нотации не за мысли и содержание статьи, а за ее форму.
Наконец, через год по переходе редакторства в руки Благосветлова
Издательская и литературная деятельность Г Е. Благосветлова
753
«Русское слово» летом в 186 2 г. было по распоряжению властей при-
остановлено на полгода. В то же время над редакцией журнала стряс-
лась и другая беда: его главный сотрудник Писарев был арестован и
заключен в крепость, где и провел пять лучших годов своей жизни.
Несмотря, однако, на все эти тяжелые удары, Благосветлов не падал
духом и не опускал рук. После многих усилий и хлопот ему удалось
выхлопотать дозволение Писареву продолжать сотрудничество в
журнале, и, пополнив его литературные силы новыми сотрудниками,
вполне отвечавшими направлению журнала, он, по окончании запрет-
ного срока, снова возобновил издание, сделавшись теперь его полным
собственником. Возродившийся журнал не замедлил снова завоевать
себе старые симпатии большинства читающей публики, и с каждым
месяцем его успех и популярность все более и более возрастали. Но
успех этот, поддерживая и развивая энергию издателя, обходился ему
очень и очень дорого. Не говоря уже о том, что главный сотрудник
был, так сказать, отозван от редакции и находился в условиях в выс-
шей степени неблагоприятных для литературного труда; не говоря
уже о том, что статьи его прогонялись через двойную цензуру491 и
что вообще печатание их сопряжено было с большими неприятно-
стями и проволочками, — общее положение русской журналистики и
в особенности той ее части, к которой принадлежало «Русское слово»,
становилось с каждым днем все затруднительнее и затруднительнее.
«Медовый месяц» российского возрождения близился к концу. Со всех
сторон над русскою мыслию надвигались грозные свинцовые тучи; в
воздухе снова повеяло прежним удушьем затхлой могилы... Редактору
«Рус. слова» приходилось, как говорится, грудью отстаивать каждую
книжку журнала, каждую статью, нередко даже каждую фразу статьи.
Но он стоял твердо и не шел ни на какие сделки и компромиссы. Быть
может, благодаря именно этой-то своей, не всегда деликатной, стой
кости он и нажил себе кучу врагов в той среде, от благоволения или
неблаговоления которой в значительной степени зависели судьбы
журнала. На него начали смотреть, как он сам выражался, как на «не-
прирученного зверя», и большая часть его литературных ходатайств
и заступничеств оставалась или совсем безо всяких последствий, или
приводила к последствиям далеко не желаемым.
«Облегчительные законы» о печати, улучшившие печальное по-
ложение русской прессы492, дали возможность «Рус. слову» и его
редактору вздохнуть несколько свободнее и породили даже в душе
754
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
последнего некоторые оптимистические иллюзии. Но, само собою
понятно, иллюзиям этим не суждено было осуществиться. Закулис-
ный произвол и цензорские «урезывания» сменялись «предостереже-
ниями». После двух последовательно полученных предостережений
дни «Рус. слова» были сочтены, и тем не менее Благосветлов не терял
бодрости духа и с прежнею энергиею продолжал вести свой журнал
по прежнему тернистому пути. Вместо одной книжки он стал выпу-
скать по две в месяц, ни на волос не изменяя ни направления, ни тона
журнала. Конечно, он очень хорошо понимал, что так продолжаться
долго не может и что «Рус. слову» не устоять в «неравной борьбе», тем
более, что и общественное настроение читающей публики, видимо,
изменилось не в пользу направления журнала. Но, несмотря на все
это, он упорно держался на своей позиции.
В январе493, после третьего предостережения, «Рус. слово» на вто-
рой январской книжке было снова приостановлено на шесть меся-
цев. Нужно было удовлетворить его подписчиков, да и не чувствовал
он себя способным после первой неудачи бросить дело, которому
отдался всею душою и всеми помыслами. Не давая себе ни минуты
отдыха, он сейчас же, как только получено было в редакции цирку-
лярное распоряжение министерства о прекращении «Рус. слова» на
6 месяцев, обратился к присутствующим сотрудникам с просьбою
помочь ему в составлении литературного сборника, которым он
мог бы хоть отчасти вознаградить подписчиков «Рус. слова». В это
время не существовало еще закона, воспрещающего издателю пре-
кращенного или приостановленного издания вознаграждать подпис-
чиков каким-нибудь другим изданием, однородным по направлению
и сотрудником с первым. Потому Благосветлов считал себя вправе
воспользоваться для задуманного им сборника, который, как бы в
пику царившему в то время в литературе мраку и унынию, он назвал
«Лучом», — воспользоваться для этого сборника как готовыми, так
и новыми трудами сотрудников «Рус. слова». Первый том сборника,
составленный, как выражается сам Благосветлов, с «голубиною не-
винностью, хоть и без змеиной мудрости»494, благополучно прошел
сквозь рифы и шквалы цензурного ведомства. Но второму тому, к ко-
торому, по словам Благосветлова (см. письмо к Шелгунову, цитиро-
ванное последним в «Предисловии»), и сама цензура не знала, к чему
привязаться, не суждено было увидеть света божьего. Он был задер-
жан, предан суду и по приговору суда (состоявшегося лишь в 1871 г.)
Издательская и литературная деятельность Г Е. Благосветлова 755
присужден к уничтожению, а его ответственный издатель495 — к тю-
ремному заключению*.
Тяжелые дни пришлось переживать Благосветлову. Неудача с «Лу-
чом» была предтечею новых неудач. Весною 1866 г. «Русское слово»
было окончательно закрыто по распоряжению высочайшей власти.
Вскоре затем и сам Благосветлов был арестован. Арест этот, хотя и
непродолжительный, сопровождался тем не менее весьма печальны-
ми последствиями и поставил Благосветлова в крайне двусмыслен-
ное, почти экстралегальное положение. Сам Благосветлов в одном из
своих писем к Шелгунову сравнивает это свое тогдашнее положение
с положением матроса, у которого пробили в лодке дно. «Вода те-
чет, — пишет он Шелгунову, — лодка опускается ко дну, и мне при-
ходится в одно и то же время затыкать дыру и выкачивать воду»; «мне
закрыли журнал, велели закрыть книжный магазин и передать типо-
графию лицу благонадежному». «Поверите ли, — пишет он далее, —
я на свободе чувствую себя не лучше крепости. Скверные нервы не
дают ни минуты покоя, потому что каждый день несет новые тяжелые
впечатления. Удивляешься, что за каменная природа человек; кажется,
давно пора бы лопнуть хилому механизму жизни, ан нет — он стоит и
жаждет не покоя, а деятельности... Одна мораль: если родишься в Рос-
сии и сунешься на писательское поприще с честными желаниями, —
проси мать слепить тебя из гранита и чугуна. Мать моя озаботилась в
этом отношении. Спасибо ей, родимой!»
И, действительно, он был слеплен из гранита и чугуна: несмотря
на все постигшие его невзгоды, он не терял энергии и не опускал
малодушно рук. Едва на свободе, он уже задумывает вместо закрытого
«Рус. слова» создать новый журнал с прежним направлением, хотя и в
несколько видоизмененной форме. В своей прежней форме направ-
ление «Рус. слова» в эпоху второй половины 60-х годов было немыс-
лимо, — немыслимо не только в силу обстоятельств, от литературы
совершенно не зависящих, но и вследствие настроения большинства
тогдашней читающей публики.
*В «Предисловии» к «Сочим. Благосв.» указано, что «второй том «Луча» хотя
и подлежал суду, но суду предан не был». Это неверно. «Луч» судился в 1871 г.
в особом присутствии судебной палаты. Защитником его на суде был адвокат
Спасович. Впрочем, ошибка автора «Предисловия» весьма легко объясняется тем
обстоятельством, что процесс «Луча» происходил при закрытых дверях и что
потому отчетов о судебном заседании в газетах публиковано быть не могло.
756
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Крутая перемена, происшедшая за это время во взглядах сфер на
«права и обязанности» печати, поставила последнюю в такие усло-
вия, при которых для нее невозможно было сохранить живую связь,
соединявшую ее в начале 60-х годов с наиболее интеллигентною
частью читающей публики. Вследствие этого само собою понятно,
что интерес публики к печати должен был охладиться. «Медовый ме-
сяц» журналистики, когда журналы разбирались нарасхват, когда вы-
ход каждой новой книжки составлял событие, когда поднимаемые и
разбираемые в них вопросы принимались близко к сердцу каждым
читателем и служили бесконечною темою общественных толков и
пререканий, — этот «медовый месяц» прошел безвозвратно. Журнал,
оторванный от живых интересов и «жгучих вопросов» данной дей-
ствительности, с каждым днем все более и более терял свое преж-
нее значение, — значение выразителя и поправителя общественного
мнения. Да притом же и самые эти «живые интересы» и «жгучие во-
просы» — в силу обстоятельств, от литературы нисколько не завися-
щих, — отодвинуты были на задний план, и русской мысли предложе-
но было, под страхом ее окончательного упразднения, разменяться
по мелочам. «Что будет дальше с литературой, — писал в конце 1866 г.
Благосветлов к Шелгунову496, — никто не знает, но теперь так тяжело,
что не помню хуже времени!»
И вот в это-то время — хуже которого он не помнил — Благо-
светлов вздумал приступить к изданию такого журнала, который
мог бы хоть отчасти заменить «Рус. слово». Это было предприятие
очень смелое и очень рискованное, и, чтобы решиться на него, нужно
было иметь много веры и, если хотите, даже юношеского энтузиазма
к тому делу, которому хотел послужить бывший издатель «Рус. сло-
ва». Трудности казались с первого взгляда непреодолимые. Прежде
всего они заключались, как мы сказали выше, в самом настроении
общества, снова начавшего впадать в свою вековую, хроническую
болезнь «мыслебоязни». Во-вторых, «Рус. слово» оставило по себе в
сферах, держащих в своих руках судьбу русской литературы, такую
нелестную репутацию, что малейшее подозрение в солидарности с
ним новопроектируемого журнала было бы для последнего равно-
сильно смертному приговору. Благосветлов, судя по его .письмам к
Шелгунову (см. «Предисловие» к «Сочин. Благосвет.»), нисколько, по-
видимому, не обманывался как насчет этих, так и многих других пре-
пятствий, с которыми ему придется сразиться. «Чтобы не подвергнуть
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
757
«Дело» мелким подозрениям со стороны его солидарности с «Рус.
словом», — пишет он в одном из своих писем, — я советую редак-
тору дать журналу серьезный характер». Под серьезным характером
он подразумевает и отсутствие резких выходок и резких парадоксов.
«Все дело у нас, — говорит он, — в форме, и при полной осторожно-
сти можно проводит честные идеи. Время сотрет резкие черты подо-
зрения и оправдает литературу от тех нареканий, которым она под-
вергалась, — в этом я глубоко убежден; а пока нужно быть хитрым,
как змий, и невинным, как голуби. Это наше последнее испытание, и
нам нужно перенести его твердо и благоразумно».
Таким образом, трудности со стороны сфер, заведующих судьба-
ми русской мысли, Благосветлов рассчитывал обойти и отпариро-
вать «змеиною хитростью, соединенною с голубиною невинностью».
Трудности же со стороны читающей публики он надеялся устранить
приданием «Делу» такого внутреннего содержания, которое до из-
вестной степени соответствовало бы его тогдашнему настроению.
Настроение же это, в котором была и своя доля апатии и лени, и своя
доля разочарования и страха, отражалось в умственной ее сфере су-
жением кругозора ее мысли; она уже не чувствовала прежнего рас-
положения к той бурной, порывистой умственной жизни, которою
жила два, три года тому назад. Перетряска старых вопросов, погоня
за их новыми решениями, погоня за «новыми идеалами», «последни-
ми словами» хотя продолжалась и не очень долго, но до такой сте-
пени ее утомила, что она испытывала теперь потребность в воздухе;
она хотела теперь собраться с силами и не спеша переварить впопы-
хах там и сям нахватанный умственный материал. Вследствие этого
читающая публика стала требовать от литературы не столько «но-
вых идей» и новых решений старых вопросов, сколько <указаний>
на пережевывание и перемалывание идей и решений, отчасти уже
усвоенных ею раньше. На повторение и размазывание задов спрос
был большой; напротив, с «новинками» и «последними словами» дело
стояло «слабо». На них смотрели как на нечто не «солидное» и недо-
статочно «серьезное».
С обычным своим тактом Благосветлов и на этот раз верно угадал
потребность нашей читающей публики. «Оптимизм, — пишет он в
одном своем письме к Шелгунову — завел нас слишком далеко; надо
мерить наше общество его собственным аршином; это великий и глу-
пый bambino; теперь нужен журнал с серьезным характером, отды-
758
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
хающей наукою, но без всяких неудобоваримостей; журнал солидный
и честный, хотя бы и бесцветный на первое время». «Резкие выходки»
и «парадоксы», игравшие в «Рус. слове» роль соли и перца, считают-
ся теперь Благосветловым приправою совершенно непригодной для
умственной яствы нашего «великого и глупого bambino».
Таким-то образом, облачавши змеиную мудрость в голубиную
невинность, изгнав резкие выходки и парадоксы, выгладив и обесц-
ветив форму, а отчасти сузив и ограничив и идейное содержание
журнала сообразно с требованиями «читающих» и «наблюдающих
за читаемым», Благосветлов надеялся провести «Дело» благополучно
между Сциллою «внешних обстоятельств» и Харибдою «равнодушия
публики», — надеялся с честью выдержать неравную борьбу, надеял-
ся «оправдать литературу от не заслуженных ею нареканий», не дать
погибнуть «честной журналистике» в трудную минуту ее существо-
вания, не дать замереть и заглохнуть честной русской мысли... На
проектированный журнал он смотрел не как на свое личное дело, а
как на дело общественное, на дело, от успеха или неуспеха которого
зависит «быть или не быть» у нас честной журналистике. В одном из
своих писем к Шелгунову, описывая гонения, воздвигнутые на «Дело»,
он выражается таким образом: «Дело идет, очевидно, о том, сломится
ли наша честная журналистика под этим ударом или нет; нет — зна-
чит жить ей долго, упадет — радость врагам ее!..».
И вот, чтобы не доставить «врагам ее» этой радости, он и решился
выступить под знаменем «Дела» борцом за эту «честную журналисти-
ку». В борьбе этой он видел свое призвание, свой нравственный долг
и был преисполнен веры в ее счастливый исход. «Я верю, — пишет он
Шелгунову, — что дело наше не погибнет напрасно. Мы нужны еще,
и пусть хоть один останется цел и бодр в нашем разбитом строе, то и
тогда великая победа будет выиграна, а выиграть ее надо, иначе весь
порох и пули потрачены даром. Идея без результата, идея, оставлен-
ная на поле даром, — мертворожденная идея...».
Оправдалась ли эта вера Благосветлова? Выиграна ли и будет ли
когда-нибудь выиграна «великая победа»? Мы этого не знаем, но мы
знаем, что если Благосветлов и не вышел с поля битвы победителем,
то он и не сошел с него... умывом. Он мужественно боролся до по-
следнего своего издыхания. Физически разбитый, ослабленный, но
по-прежнему бодрый духом, он не покидал дела, в котором видел
призвание своей жизни; — он ни разу не изменил и не осквернил
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
759
знамени, которому служил, — и он умер, сжимая его в своих охладе-
вающих руках, как верный солдат умирает на поле чести. За несколь-
ко месяцев (почти недель) до своей смерти он писал одному из со-
трудников «Дела» из Гамбурга (где он провел летом 1880 г. несколько
дней): «чувствуется, что пишу вам последний раз. Совсем расклеился,
но не могу здесь дольше оставаться. Тянет домой; хочу умереть на
посту как верный солдат...». И желание его исполнилось, увы, быть
может, скорее, чем он сам ожидал.
С пользою или без пользы для того дела, которому посвятил Бла-
госветлов всю свою многострадальную жизнь, в которое он вложил
всю свою энергию, все свои физические и нравственные силы, окон-
чилась эта борьба — вопрос не в этом; но несомненно, что для него
она окончилась с честью. Таких непреклонных, стойких, ни на ка-
кие уступки и компромиссы не поддающихся, ни пред какими пре-
пятствиями не падающих и малодушно не опускающих рук, — таких
борцов, каким был он, — среди наших литературных деятелей можно
насчитать очень и очень немного. А потому-то перед памятью этих
«немногих» с почтением должен преклоняться всякий честный и
мыслящий человек.
V
Как трудна, как тяжела, как мучительна была борьба, которую
пришлось вынести Благосветлову за права не на свободу и даже не
на существование, а просто лишь на прозябание «Дела», это с по-
разительною ясностью обнаруживается из его частной переписки
с сотрудниками по журналу, — переписки, весьма <немногочислен-
ные> отрывки из которой приведены в «Предисловии» г. Шелгуно-
ва к «Сочин. Благосветлова». Приводить длинных выписок из пи-
сем, писанных Благосветловым к Шелгунову в различные периоды
его издательской деятельности (исключительно, впрочем, в период
1866-1871 гг.), мы здесь не станем, так как это, во-первых, слишком
растянуло бы нашу статью, а, во-вторых, мы уверены, что все читате-
ли «Дела», как и бывшие читатели «Русского слова», прочли уже эти
отрывки в самом «Предисловии». Ограничимся лишь сжатою груп-
пировкою фактов, выясняемых этими письмами и бросающих яркий
свет на все те колючие тернии и «препоны», которыми усыпан был
поистине крестный путь издателя «Дела».
760
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
Первая книжка «Дела» должна была выйти в половине августа
1866 г., но она не могла появиться ранее сентября. До 4 сентября
было набрано 48 печатных листов и из них 22 — запрещено. «Делу»
не только не было дозволено объявить об удовлетворении этим жур-
налом подписчиков «Русского слова», но ему было прямо заявлено, и
не в виде угрозы, а в виде факта, что ему предстоит по следам «Рус-
ского слова» отправиться в вечность. В ноябре, через два месяца по
выходе первой книги «Дела», Благосветлов уже пишет: «Должен вам
откровенно сказать, что устал до истощения сил, чувствую, что еще
хватит головы и энергии, чтобы бороться, но что это за борьба?..
Борьба глухая и пассивная, вы не видите ни врага, ни оружия... жизнь
уходит на мелкие состязания, а результата никакого...». В том же ме-
сяце: «вот уже пятнадцатую ночь как я не сплю нормальным челове-
ческим сном; забудусь и проснусь. Напряжение нервов доходит до
удивительной тонкости... Одеревенелость людей, которых я вижу, та
счастливая одеревенелость, которая блаженствует, если сыта и само-
довольна, раздражает меня, как самый сильный наркотик... Думается
много, ужасно много, но эти тяжелые мысли, как бесплодный груз,
ложатся камнем на мозг и на всю нервную механику...».
И целых пять лет Благосветлову приходилось находиться в этом
неопределенном и угнетенном состоянии, — пять лет над «Делом»
висел дамоклов меч, ежеминутно готовый сорваться с волоска и пре-
кратить существование журнала. Только в 1871 г. «Делу» было нако-
нец объявлено, что оно «может быть терпимо», «что запретить его
не думают, но желают лишь отнять у него то влияние, которое оно
приобрело». В политическом отношении журнал был признан без-
вредным, а в социальном — неблагонамеренным. Это было сказано,
говорит Шелгунов (см. «Предисловие»), Благосветлову во время за-
ведования цензурой генералом Шидловский. Назначение Шидлов-
ского заставило, по словам Шелгунова, дрогнуть Благосветлова, и
он, успокоившийся за «Дело», снова заволновался и заметался. При
первом же слухе о назначении Шидловского Благосветлов писал мне:
«Ходят зловещие слухи, и пресса запугана, если только еще можно
больше запугать ее». Извещая о назначении Шидловского, Благосвет-
лов писал Шелгунову: «Шидловский еще никак не высказался, только
грозит и грозит... говорят, что ему прямо сказано так: политика нам
не страшна, но надо соблюсти нравственность... На «Деле», конечно,
отзовется больше всего энергия цензуры, но, как ни слаба моя вера
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
761
в хорошее, как ни устал я нравственно, все же есть во мне капля те-
плой крови, и я убежден, что никакие энергии не остановят жизнь,
никакие противоречия не прекратят данного движения... Одно жалко,
что вносится много горя и неудовольствия в душу нашего мыслящего
меньшинства, разрушается много индивидуального спокойствия... Но
разве когда-нибудь что-нибудь доброе покупалось дешево?..».
После личных объяснений редактора «Дела» с генералом Шид-
ловским, говорит Шелгунов, Благосветлов писал мне,- «Если редакция
«Дела» даст слово избегать вопросов о браке, о собственности и во-
просов религиозных, то он, Шидловский, находит существование
журнала возможным».
Но через несколько же недель снова является весьма вероят-
ным предположение, что «Дело» хотят задушить. В октябре того же
! 1871 г. Благосветлов пишет: «В продолжение двух недель не выдали
ни одной статьи; все запрещалось под разными предлогами; этого
мало — поставили редакции непременным условием все статьи на-
бирать целиком. Так, если роман 40 печатных листов, без конца, то
нельзя представить начала. Кроме того, сделали запрос, на каком
основании Благосветлов издает журнал...».
По распоряжению министра народного йросвещения (Толсто-
го) «Дело» воспрещено было выписывать в библиотеки учебных за-
ведений министерства; одно время — даже в журнальную комнату
Публич. библиотеки. Но самым трудным временем для Благосвет-
лова, говорит Шелгунов, было управление М. Н. Лонгинова497. При
дЛонгинове, между прочим, состоялось распоряжение, по которому
статьи должны были разрешаться без всяких помарок, а если в статье
оказывалась хоть одна мысль, неудобная для печати, то должна была
запрещаться вся статья целиком. «Вы знаете мое терпение и мою на-
ходчивость в трудных обстоятельствах, — писал Благосветлов, — но
я опустил руки. Все, что можно было сделать со стороны внешнего
влияния, мною сделано; еще один путь остался — и я попробую его на
днях. Если и тут не выгорит — пропало «Дело»... Чего от нас требуют,
мы не добьемся, говорят одно: чтобы «Дело» не походило на прежнее
«Дело». Что значит это? Как это сделать? Ничего не объясняют и ни-
какого указания не дают...».
А если и давались указания, то самые разноречивые и даже проти-
воречивые. Один цензор строжайше наказывает не касаться полити-
ки, а к вопросам экономическим относиться довольно снисходитель-
762
ПЕТР НИКИТИЧ ТКАЧЕВ
но. Другой наоборот: «Политика ваша, говорит, не представляет для
нас ни малейшей опасности, но чтобы только об артелях, общине,
женском и, в особенности, рабочем вопросе не говорилось ни сло-
ва; теперь это не своевременно». В письме к одному из сотрудников
«Дела» (письмо относится к 1878 г.) Благосветлов пишет: «Избегайте
слов стачка, ассоциация, социальный и т. п., слова эти строго вос-
прещены; их боятся, как боятся «жупела» толстопузые московские
купчихи». В другом письме (относящемся уже к 1879 г.) он говорит:
«о русских экономических вопросах пропускают, но все, что касается
нравственности и новейших исследований по этому вопросу, то это
следует пока отложить...».
Несмотря, однако, на всю эту неопределенность и шаткость во-
проса, о чем можно и о чем нельзя писать, Благосветлов до послед-
них дней не терял надежды, что для «Дела» наступят лучшие дни, и с
этою надеждою он и умер... Осуществится ли она после его смерти?
Оставляя этот вопрос открытым, заметим лишь, что, по нашему мне-
нию, шансов для ее осуществления у нас имеется в настоящее время
столько же, сколько имелось и десять лет тому назад.
Теперь перейдем к теоретической подкладке деятельности Благо-
светлова498.
КОММЕНТАРИИ
Комментарии
765
Стихотворения
Публикуются по первому полному варианту в издании: Ткачев П. Н. Со-
чинения в двух томах. М., 1975. Т. 1. С. 568-569. Общая редакция А. А. Галак-
тионова, В. Ф. Пустарнакова, Б. М. Шахматова. Составление и примечания
Б. М. Шахматова. Тетрадь со стихами была изъята при аресте в ноябре 1862 г.
Хранится в ГА РФ.
1 Порядок публикации стихотворений Ткачева тот же, что и в его тетради,
поэтому хронологический принцип иногда нарушен.
2 Стихотворение написано под впечатлением от успехов похода Гарибаль-
ди 1859-1860 гг Заметна вера Ткачева в силы пробудившегося народа.
Очевидно, что он надеется на повторение успеха и в России.
3 Михайлов Михаил Ларионович (Илларионович) (1829-1865) — поэт и ре-
волюционный деятель. 14 декабря 1861 г. — в годовщину восстания декабри-
стов — над ним была осуществлена процедура «гражданской казни». Впер-
вые стихотворение под фамилией Ткачева было опубликовано в сборнике
«Вольная русская поэзия второй половины XIX века». Л., 1959- С. 653-654.
4 Данное стихотворение трудно оценить однозначно. Возможно, это ви-
дение автором событий 14 декабря 1825 г. Но не исключено, что перед
нами один из возможных сценариев развития революции — сценарий с
печальным финалом. Примечательно, что Ткачев видит народ активным
участником событий. '•.
5 Павлов Платон Васильевич (1823-1895) — историк, профессор. После
речи, посвященной тысячелетию России, он был сослан в Ветлугу. Тка-
чев был среди тех, кто присутствовал на этом событии. Павлов закончил
д речь призывом к сближению с народом, чтобы избежать катастрофы,
перед которой оказалась, по его мнению, Россия.
6 Очевидна близость проблематики этого стихотворения и следующего —
«Народное гулянье» — с годовщиной освобождения крестьян. Ткачеву
видится другой путь разрешения крестьянской проблемы — революци-
онный. Уже заметно некоторое разочарование в народе.
7 Настроение стихотворения определили события лета 1862 г. — арест то-
варищей Ткачева, в частности Л. Ольшевского.
8 Ткачев не совсем точно процитировал строки из стихотворения М. Л. Ми-
хайлова «Памяти Добролюбова».
Экономический метод в науке уголовного права
Ткачев одним из первых в России начал системно применять, как ему ка-
залось, универсальный метод объяснения различных явлений общественной
766
мысли, в том числе и правовых, экономическими причинами. Он предпола-
гал опубликовать серию статей на эту тему. Публикуемый фрагмент должен
был стать введением к этой серии. Был изъят при аресте Ткачева в апреле
1866 г. В настоящее время хранится в ГА РФ (Ф. 95. Оп. 2. Ед. хр. 78.) Впер-
вые опубликован Б. П. Козьминым в «Избранных сочинениях на социально-
политические темы в семи томах», т. V. В настоящем издании публикуется
по: Ткачев П, Н. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1975. С. 93-98.
9 Елюнчли (Bluntschli) Иоганн-Каспар (1808-1881) — швейцарский юрист,
правовед, историк права.
10 Ткачев пишет о работе И. К. Блюнчли «Allgemeines Staatsrecht», вышед-
шей в свет в 1851-1852 гг, переведенной и опубликованной в России
в 1865-1866 гг. под названием «Общее государственное право».
11 Вико (Vico) Джамбаттиста (1668-1744) — итальянский философ.
12 Дрэпер (Дрейпер) (Draper) Джон Уильям (1811-1882) — американский
философ и естествоиспытатель.
13 Речь идет о книге Д. У. Дрейпера «History of the intellectual development of
Europe», изданной в 1863 г. в Лондоне и затем выдержавшей несколько
изданий. В России ее перевод под названием «История интеллектуально-
го развития Европы» появился в 1866 г. Относительно датировки «Вве-
дения» Ткачева см.: Шахматов Б. М. Примечания / Петр Никитич Ткачев.
Сочинения в двух томах. М., 1975. Т. 1. С. 606—607.
14 Кетле (Quetelet) Ламбер Адольф Жак (1796-1874) — бельгийский мате-
матик, астроном, метеоролог, статистик
15 Имеется в виду произведение Л. Кетле «Du Systeme sociale et des lois qui la
regissent», изданное в Париже в 1848 г Русский перевод назывался «Со-
циальная система и законы ею управляющие». Ткачев написал на книгу
рецензию в журнал «Дело» (1867, № 6).
16 Боклъ Генри Томас (Buckle) (1821-1862) — английский историк и
социолог-позитивист.
17 Аквинат (Аквинский) Фома (Thomas Aquinas) (1225-1274) — средневе-
ковый философ и богослов.
18 Дарвин (Darwin) Чарлз Роберт (1809-1882) — английский естество-
испытатель.
19 Ляйеллъ (Лайель, Лайелл) (Lyell) Чарлз (1797-1875) — английский есте-
ствоиспытатель.
20 Молешотт (Moleschott) Якоб (1822-1893) — немецкий философ и фи-
зиолог
21 Устрялов Николай Герасимович (1805-1870) — русский историк.
Комментарии
7б7
22 Ткачев имеет в виду знаменитый трактат Адама Смита «Ап inquiry into the
nature and causes of the wealth of nations». V. 1-2. L., 1776 («Исследования
о природе и причинах богатства народов»), В журнале «Дело» (1868, № 3)
Ткачев опубликовал рецензию на русское издание книги.
23 Видимо, Ткачев имел в виду базовые положения марксизма относитель-
но общественного развития.
24 Данкварт Генрих — немецкий юрист.
25 Данкварт был автором этюдов «Nationalokonomie und Jurisprudenz»
(4 выпуска. Росток, 1857-1859). В 1867 г. Ткачев в журнале «Дело» (№ 4)
опубликовал рецензию на этюд «Гражданское право и общественная
экономия».
26 Стоянов Андрей Николаевич (1830—?) — русский юрист.
27 Речь идет о статье Ю. Г. Жуковского «Что такое право? Наша ученая про-
стота и немец Блунчли» («Современник». I860. № 11), двух его статьях
под одним названием «Методы юридической науки» с разбором кни-
ги А. Стоянова «Методы разработки положительного права» (Харьков,
1863) и «Учебника уголовного права» (Т. I. Вып. 1. В. Спасовича. СПб.,
1863) («Современник». 1863. № 10).
28 Видимо, Ткачев не смог реализовать этот проект. Серии задуманных ста-
тей не обнаружено.
Рецензия на книги Жуковского <
Впервые работа была напечатана в «Библиографическом листке» в
1865 г, № 12 «Русского слова». Рецензия дала Ткачеву возможность заявить
*себя сторонником экономического принципа в объяснении практиче-
’ ски всех сторон жизни. Основоположником такого метода Ткачев считал
К. Маркса. Одновременно он изложил свой взгляд на проблему «действи-
тельной, фактической равноправности». Публикуется по: Ткачев П. Н. Из-
бранные сочинения на социально-политические темы в семи томах. М.,
1932. Т. 1.С. 69-78.
29 Прудон (Proudhon) Пьер Жозеф (1809-1865) — французский теоретик
социализма.
30 Блан (Blanc) Луи (1811-1882) — французский историк, активный дея-
тель революции 1848 г., теоретик социализма.
31 Рецензия Ткачева на работу Генри Даннинга Маклеода (Macleod) (1821—
1902) — английского экономиста, юриста — «Основания политической
экономии» была помещена в № 12 «Библиографического листка» за
1865 г.
768
32 См.: К. Маркс. К критике политической экономии / К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч.Т. 13. С. 6-7.
33 См.: Современник 1861. № 7; 1862. № 1.
34 Средневековые юристы, правоведы.
35 Макиавелли (Макьявелли) (Machiavelli) Николо (1469-1527) — итальян-
ский политический деятель, мыслитель.
36 Mop (More) Томас (1478-1535) — английский государственный деятель,
автор идеи устройства общества на справедливых основаниях, назван-
ного позднее утопическим социализмом.
37 Воля народа — высший закон (лат.}
38 Сен-Симон (Saint-Simon) Клод Анри де (1760-1825) — французский
мыслитель, социалист-утопист.
39 Кальвин (Calvin) Жан (1509-1564) — один из основоположников про-
тестантизма.
40 Католическая лига времен эпохи религиозных войн во Франции. Созда-
на в 1576 £
41 Монтень (Montaigne) Мишель де (15 33-1592) — французский философ
и писатель.
42 Боден (Bodain) Жан (15 30-1596) — французский политический деятель,
юрист.
43 Фишер (Fischer) Куно (1824-1907) — немецкий философ гегельянского
направления.
44 Серов Александр Николаевич (1820-1871) — русский композитор, музы-
кальный критик.
Рецензия на книгу А. Карреля 4
«История контр-революции в Англии»
Впервые напечатана в «Библиографическом листке» № 1 «Русского
слова» за 1866 г. Ткачев рассматривает в рецензии метод Карреля при осу-
ществлении исторического исследования и делает собственный вывод о
необходимости изучать «экономические интересы», народ, «социальные во-
просы». Публикуется по: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-
политические темы в семи томах. М., 1932. Т. I. С. 85-94.
45 Каррель (Carrel) Арман — французский публицист, активный деятель ли-
беральной оппозиции 1830-х гг.
46 Неклюдов Николай Адрианович (1840-1856) — криминалист, государ-
ственный деятель в 1860-х гг., издатель.
Комментарии
769
47 Конт (Comte) Огюст (1798-1857) — французский философ, основопо-
ложник позитивизма.
48 Кэрри (Carry) Генри Чарлз (1793-1879) — американский экономист,
представитель вульгарной политической экономии.
49 Бернар (Bernard) Клод (1813-1878) — знаменитый французский физиолог.
50 Гейер А — немецкий юрист. Автор «Учебника истории философии права».
51 Гексли (Gacksly) Томас Генри (1825-1895) — английский биолог, сторон-
ник Дарвина.
52 Вирхов Рудольф (1821 -1902) — немецкий патолог и антрополог.
53 Бернер Адольф Фридрих (1818-1907) — немецкий криминалист.
54 Писарев Дмитрий Иванович (1840-1868) — русский публицист-демо-
крат, литературный критик.
55 Статья Писарева «Мысли Вихрова о воспитании женщин» была напеча-
тана в № 4 «Русского слова» за 1865 г.
56 Милль (Mill) Джеймс (1773-1836) — английский философ, историк, эко-
номист
57 Ковалевский Владимир Онуфриевич (1842-1883) — русский палеонто-
лог и издатель.
58 В № 1 «Русского слова» за 1865 г. были помещены рецензии В. А. Зайцева
на работы Милля, в том числе и его статьи о Карреле.
59 Тьер (Thiers) Луи Адольф (1797-1877) — французский политический
деятель и историк.
60 Гизо (Guizot) Франсуа Пьер Шйом (1787-1874) — французский государ-
ственный деятель, историк.
я61 Гарнье (Garnier) Пажес Луи Антуан (1803-1878) — французский поли-
тический деятель, один из умеренных руководителей республиканцев
в 1848 г. В 1870 г. — член правительства национальной обороны.
62 Ламартин (Lamartine) Альфонс (1790-1869) - французский поэт и по-
литический деятель. Член Временного правительства после 1848 г.
Рецензия на книгу Прудона «Французская демократия»
Впервые была опубликована в № 3 журнала «Дело» за 1867 г. Ткачев по-
знакомился с книгой еще во французском варианте. Публикуется по: Тка-
чев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи
томах. М, 1932.T.I. С. 90-100.
63 Бастиа (Bastia) Фредерик (1801-1850) — французский экономист, сто-
ронник либерализма в экономике.
770
64 Смит (Smith) Адам (1723-1790) — английский экономист, основопо-
ложник классической школы политэкономии.
65 Рикардо (Ricardo) Дэвид (1772-1823) — английский экономист класси-
ческой школы.
66 Предоставление свободы действий (фр.).
67 Вторая половина правления Наполеона III была ознаменована некото-
рым смягчением внутренней жизни Франции. В частности, на парла-
ментских выборах 1863 г. в качестве кандидатов впервые были выстав-
лены кандидатуры рабочих. Появились подозрения, что это акция была
предпринята властью, чтобы взять под свой контроль растущее рабочее
движение. В этих условиях был выпущен т. н. «Манифест 60-ти», пред-
ставлявший собой изложение программных положений кандидатов пру-
донистов из рабочей среды. В № 3 «Русского вестника> в 1864 г. появился
почти полный перевод этого документа.
68 Кобден (Cobden) Ричард (1804-1865) — английский экономист, сторон-
ник свободы торговли.
69 Созданная по результатам февральской революции правительством Луи
Блана т. н. люксембургская комиссия, в которую вошли до двухсот пред-
ставителей рабочих, должна была заняться разработкой основ рабоче-
го законодательства. Ее проекты не были реализованы. Луи Блан вышел
из нее после отказа Национального собрания учредить Министерство
труда. Комиссия в итоге была распущена. Прудон критически отнесся к
этому опыту, полагая, что подобная практика ставит рабочих в полную
зависимость от государства.
Рецензия на книгу В. Циммермана «История крестьянской
войны в Германии по летописям и рассказам очевидцев»
Впервые опубликована в журнале «Дело», № 4 за 1868 г. Публикуется по:
Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи
томах. М., 1932. Т. I. С. 234-257. Рецензия помимо детального рассмотрения
собственно крестьянской войны содержит соображения Ткачева о прогрес-
се, роли случайности в истории, роли народных масс и личности.
70 Циммерман (Zimmermann) Вильгельм (1807-1878) — немецкий исто-
рик и поэт.
71 Поп (Pope) Александр (1688-1744) — английский поэт, представитель
классической школы.
72 Моав — арабский халиф VII в.
73 Ахав — царь израильский (917-895 до н. э.).
Комментарии
771
74 Фаларис — царь агригентский в VII в. до н. э. Прославился жестокостью.
75 Нерон — римский император в 54-68 гг. Прославился жестокостью
и развратом.
76 Перекрещенцы или анабаптисты — религиозное течение в христиан-
стве, появившееся в германских землях в начале XVI в. Наиболее ради-
кальные по своим программным установкам анабаптисты призывали
к реализации «царства божия» на земле. Идеологом направления стал
Томас Мюнцер. Из Саксонии учение распространилось практически по
всем германским землям.
77 Лютер (Luther) Мартин (1483-1545) — немецкий религиозный рефор-
матор, выступивший против папы.
78 Вейнсберг — город в герцогстве Вюртемберг. В апреле 1525 г был захва-
чен восставшими крестьянами, которые подвергли его разорению.
79 Риттер — гельброннский бургомистр в эпоху крестьянской войны
в Германии.
80 Трухзес фон Валъдбург — руководитель швабского союза. Руководил по-
давлением крестьянских выступлений в 1525 г.
81 Берлин (Berlin) Ганс — гейльброннский ратсгерр, участник крестьянской
войны.
82 Гиплер Бендель — деятель эпохи крестьянской войны в Германии. Сто-
ронник союза крестьян и бюргеров.
83 Рорбах Яков — предводитель одного из крестьянски? отрядов в 1525 г.
в Германии.
84 Вейганд Фридрих — хозяин винного погреба в Мильтенбарге, участник
крестьянской войны в Германии в 1525 г.
85 Форнер Антон — бургомистр г. Нердлингена во время крестьянской вой-
ны в Германии.
86 Мюнцер (Munzer) Томас (1490-1525) — руководитель восстания кре-
стьян в Германии в 1525 г
87 Гец фон Берлихенген (1480-1562) — рыцарь, принявший участие в кре-
стьянской войне на стороне крестьян. Позднее предал их.
88 Меланхтон Филипп (1497-1560) — сподвижник Мартина Лютера.
89 Людвиг V (1508-1544) — курфюрст пфальцский. Подавлял крестьянское
движение в 1525 г. в Германии.
90 Эхелин Бертольд — участник подавления крестьянской войны в Германии.
91 Гайсмайер Михаель — руководитель тирольского восстания в ходе кре-
стьянской войны в Германии. Убит в 1528 г.
92 Гейер Флориан — франконский рыцарь, перешедший на сторону кре-
стьян в 1525 г
772
Рецензия на книгу Теодора Гризингера «Иезуиты,
полная история их явных и тайных деяний
от основания ордена до настоящего времени»
Впервые была напечатана в № 6 «Дела» за 1868 г. Публикуется по: Тка-
чев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи
томах. М., 1932. Т. I. С. 258-274. Статья, посвященная истории иезуитов, од-
новременно послужила Ткачеву поводом для изложения собственных прин-
ципиальных позиций относительно роли личности в истории, возможно-
сти совершить исторический скачок.
93 Гризингер Теодор (1809-1884) — немецкий историк и литератор.
94 Лойола (Loyola) Игнатий (Игнасий) (1491-1556) — основатель ордена
иезуитов.
95 Лейденский Иоганн (1510-1536) — проповедник и вождь анабаптистов.
Проповедовал всеобщее равенство и жизнь на основаниях, названных
позднее коммунистическими.
96 См. работу П. Н. Ткачева «Немецкие идеалисты и филистеры». Гл. VI.
97 Цвицгли (Zwingli) Ульрих (1484-1534) — швейцарский реформатор.
98 Иисус спаситель людей (лат.).
99 Приди создатель (лат.).
100 Медичи (Medicis) Екатерина (1519-1589) — королева Франции, жена
Генриха II, мать Франциска, Карла IX, Генриха III.
101 Генрих III (Henri) (1551-1589) — король Франции (1574-1589).
102 На войне как на войне (фр.).
103 Владыка и искупитель наш (лат.). ч
104 Климент XIV (Clement) (1705-1774) — римский папа (1769-1774).
Рецензия на книгу Мальтуса «Опыт о законе народонаселения»
Впервые опубликована в 1869 г. в журнале «Дело», № 2. В настоящем из-
дании публикуется по: Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1975.
С. 270-286. Рецензия содержит резкую критику Ткачевым позиции Маль-
туса.
105 Мальтус (Malthus) Томас Роберт (1766—1834) — английский священник,
экономист.
106 Ткачев приводит цитату из книги «История цивилизации в Англии»
Г. Т. Бокля.
Комментарии
773
107 Франклин (Franklin) Бенджамин (1706-1790) — один из «отцов-
основателей» США, публицист, экономист.
108 Полное название работы В. Франклина «Заметки по некоторым из пред-
шествующих наблюдений, подробно показывающие влияние нравов на
население. В письме автору от Ричарда Джексона из Лондона». См.: Ве-
ниамин Франклин. Избранные произведения. М., 1956.
109 Петти Уильям (1623-1687) — английский экономист, один из осново-
положников классической политэкономии.
110 Эйлер (Euler) Леонард (1707-1783) — швейцарский математик, механик,
физик, философ. Долгое время жил и работал в России.
111 «Основания политической экономии» Д. С. Милля перевел Н. Г. Черны-
шевский, снабдив перевод своими комментариями.
112 Монтескьё (Montesquieu) Шарль Луи де Секонда, барон де ла Бред и де М.
(1689-1755) — французский просветитель, философ, писатель.
113 Паллас Петр Симон (1741-1811) — русский естествоиспытатель и путе-
шественник, член Петербургской академии наук.
114 Тоунзенд (Таунсенд) Джозеф (1739-1816) — английский экономист, свя-
щенник.
115 Годвин (Годуин) Уильям (1756-1836) — английский писатель, историк,
утопист.
116 За и против (лат.).
117 Кук (Cook) Джеймс (1728-1779) — английский мореплаватель.
118 Вейнголъд — немецкий последователь Мальтуса.
119 Маркус (псевдоним) — английский писатель, последователь Мальтуса.
Предисловие и примечания к книге Бехера «Рабочий вопрос»
Книга либерала Эрнеста Бехера «Рабочий вопрос в его современном
значении и средство к его разрешению» в переводе под редакцией Ткачева
(с приложением устава народного банка Прудона и устава Международной
ассоциации рабочих) была издана, согласно титульному листу, в Петербур-
ге в 1869 г. Однако в действительности книга вышла уже в декабре 1868 г.
и частично была распродана, пока Цензурный комитет определял свое от-
ношение к изданию. В отзыве комитета в Главное управление по делам пе-
чати отмечалось, что рекомендации Бехера умерены и его книга не имеет
«важного цензурного значения». Но при этом отмечалось, что предисловие
и примечания Ткачева «входят в полемику с переводимым автором и при-
том обнаруживает в отношении теории коммунистическое, а в отношении
к приведению ее в действие революционное направление». Свою роль сы-
774
грала и уже сложившаяся репутация Ткачева, «самое имя его в появившей-
ся книге не может не иметь значения известного знамени». В оставшихся
экземплярах были вырезаны предисловие и примечания, но приложения
остались. Издатель Черкесов повторил издание с купюрами. Ткачев написал
рецензию на книгу Бехера, но она не вышла при его жизни. Разошедшиеся
примерно 750 экземпляров бесцензурного варианта книги использовались
активно в революционной пропаганде.
13 августа 1871 г. Петербургская судебная палата признала Ткачева ви-
новным «в оспаривании и порицании начал собственности с намерением
нарушить или ослабить их основы», «в оправдании воспрещенных законом
действий». Приговор — 8 месяцев заключения поглощался приговором к за-
ключению на 1 год и 4 месяца по процессу нечаевцев.
Пуликуется по: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-
политические темы в семи томах. М., 1932. Т I. С. 403-430.
120 Бехер Эрнест — автор книги «Рабочий вопрос в его современном значе-
нии и средства к его разрешению».
121 Видимо, следует читать «рабочий вопрос».
122 В настоящей публикации работы Ткачева сохранены краткие, резюми-
рующие положения Бехера, введения к каждому примечанию, составлен-
ные Б. П. Козьминым. См.: Ткачев П. Н. Избранные сочинения в четырех
томах. М., 1932. С. 403-430.
123 Имеются в виду французские социалисты-утописты, критиковавшие
подходы представителей экономической науки, оправдывавшей капита-
листический уклад.
124 Фуръе (Fourier) Франсуа Мари Шарль (1772-1837) — теоретик француз-
ского утопического социализма.
125 Лассаль (Lassal) Фердинанд (1825-1864) — деятель немецкого рабочего
движения, философ, теоретик социализма.
126 «Капитал и труд (Господин Бастиа-Шульце из Делича, экономический
Юлиан)» — экономическое произведение Ф. Лассаля, опубликованное в
1864 г.
127 Милль как экономист был хорошо известен в России. Н. Г. Чернышев-
ский опубликовал в 1860-1861 гг. в журнале «Современник» перевод его
первого тома «Основания политической экономии» с собственными
примечаниями. Не принимая многих положений автора, Чернышевский
тем не менее признавал ее основательность. Она «признается всеми эко-
номистами за лучшее, самое верное и глубокомысленное изложение те-
ории, основанной Адамом Смитом» (см.: Чернышевский Н. Г. Поли. Собр.
соч. Т. XI. М., 1949. С. 7). Благодаря этому обстоятельству труд Милля стал
настольной книгой русской молодежи. Ткачев также несколько раз об-
Комментарии
775
ращался к творчеству английского экономиста и философа: в рецензии
на «Опыты Г. Т. Бокля с биографическим очерком его жизни. Нью-Йорк.
1864» // Библиотека для чтения. I864. № 4-5 и в рецензии на книгу
Н. Н. Рождественского «О значении Джона Стюарта Милля в ряду совре-
менных экономистов’) // «Дело». 1867. № 7.
128 Ткачев имел в виду утверждение Бехера о том, что организованный прин-
ципиально по-новому труд не может быть результатом административ-
ных, законодательных мероприятий или следствием насилия. Все это
уже было в истории и ни к чему не привело.
По поводу книги Дауля «Женский труд»
и статьи моей «Женский вопрос»
Впервые статья бьиа напечатана в журнале «Дело» в 1869 г., № 2. Поводом
к написанию послужила критика изданной в 1868 г. в Петербурге «Женской
издательской артелью» М. В. Трубниковой и Н. В. Стасовой работы А. Дау-
ля «Женский труд в применении к различным отраслям промышленной
деятельности. Очерки 600 ремесел и занятий». Ч. 1. К этому изданию, пере-
веденному Ткачевым, прилагались предисловия А. Дауля к немецкому изда-
нию, Пенни — к американскому. Автором вступительной статьи «Женский
вопрос» был Ткачев.
Публикуется по: Ткачев П. Н. Кладези мудрости российских философов.
М., 1990. С. 393-405. Вступительная статья, составление, подготовка текста
и примечания Б. М. Шахматова. ,
129 Трубникова Мария Васильевна (1835-1897) — деятельница российского
женского движения, издатель.
130 Стасова Надежда Васильевна (1822-1895) — деятельница российского
женского движения, издатель.
131 Даулъ А. — автор книги «Женский труд».
132 Пенни Вирджиния — американская издательница книги А. Дауля «Жен-
ский труд» («Круг женских занятий» в американском варианте). Бостон,
1863.
133 Имеется в виду автор «Санкт-Петербургских ведомостей» Незнакомец
(А С. Суворин) и его публикация «Недельные очерки и картинки. Дра-
матические этюды. I. Две женщины и один мужчина, или Награжденная
наглость» в № 322, 24 ноября 1869 г.
134 Речь идет об А. С. Суворине.
135 Рецензия анонимна. Б. М. Шахматов высказал предположение о возмож-
ном авторстве А. М. Скабичевского. См.: Шахматов Б. М. Примечания /
Петр Никитич Ткачев. Сочинения в двух томах. М., 1976. Т. 2. С. 582-583.
776
136 Маркс (Marx) Карл (1818-1883) — немецкий философ, политэконом.
Ткачев в очередной раз объявляет себя сторонником экономического
объяснения явлений общественной жизни, считая автором такого под-
хода К. Маркса. Здесь цитируется и пересказывается марксово положе-
ние из «Предисловия» «К критике политической экономии».
137 Очевидна связь данного положения с изложенной впоследствии в эми-
грации революционной программой Ткачева. Б. М. Шахматов предпо-
лагает, что Ткачев был знаком с работой Маркса «К критике гегелевской
философии права. Введение», поскольку ткачевское положение созвучно
марксистскому в том, что «революция нуждается в пассивном элементе,
в материальной основе». См.: Шахматов Б. М. Примечания / П. Н. Ткачев.
Кладези мудрости российских философов. М., 1990. С. 596. Не исключе-
но и самостоятельное авторство Ткачева.
138 Статья «Женский вопрос».
139 Добиэ — французский писатель, автор книги «Бедные женщины XIX сто-
летия».
140 Исповедание веры (фр.).
141 «Prix de vertu» — премия за добродетель. Учреждена бароном А. Монтио-
ном за сочинения нравственного характера.
142 Щеглов Дмитрий Федорович (1835-1902) — педагог, публицист правого
толка.
143 Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900) — философ, публицист,
поэт.
144 Страхов Николай Николаевич (1828-1896) — философ, публицист, иде-
олог «почвенничества».
145 Ткачев критически высказался по поводу изменений в «Отечественных
записках», вследствие которых журнал перешел в аренду Н. А. Некрасову,
полагая, что издание поправеет.
Рецензия на книги
П. Юркевича «Курс общей педагогики с приложениями»,
М. Капустина «Юридическая догматика», О. Мильчевского
«Великий маг и чародей. Сокровищница всех волшебств,
таинственных и магических наук, и т. д., и т. д.»
Впервые напечатано в разделе «Новые книги» в журнале «Дело», 1869.
№3.
Публикуется по: Ткачев П. Н. Кладези мудрости российских философов.
М., С. 11-35. Вступительная статья, составление, подготовка текстов и приме-
чания Б. М. Шахматова. Статья посвящена критическому анализу Ткачевым
позиций Юркевича в педагогике, Капустина в юриспруденции и содержит
полное неприятие выводов Мильчевского в сфере магии и колдовства.
Комментарии
777
146 Юркевич Памфил Данилович (1826-1874) — русский философ религи-
озного направления.
147 Капустин Михаил Николаевич (1830-1899) — русский юрист.
148 Мильчевский Октавий Витальевич (ум. в 1880-х гг.) — писатель и журна-
лист.
149 Парацельс (наст, имя Филипп Ауреол Теофаст Бомбраст Бамбаст фон Го-
генгейм) (1493-1541) — врач и естествоиспытатель.
150 Речь идет о работе О. В. Мильчевского «Основания науки антропоэтно-
логии, или Законы отношений между человеком и природою». М., 1868.
Ткачев написал на эту книгу рецензию. См.: «Дело». 1868. № 8.
151 Правосудие — основа государства (лят.).
152 Зороастр (между X и VI вв. до н. э.) — пророк и реформатор древнеиран-
> ской религии (зороастризм).
153 Разумное основание (фр.).
154 Скорее всего, Ткачев имел в виду тот факт, что читатели имели возмож-
ность познакомиться с философией П. Д. Юркевича через ее оценку
Н. Г. Чернышевским в «Полемических красотах» (1861).
155 Рекомендации содержались в книге Н. А. Миллера-Красовского «Основ-
ные законы воспитания» (СПб., 1859).
156 Бабст Иван Кондратьевич (1824-1881) — русский экономист и публи-
цист, профессор Московского университета.
-157 Бунге Николай Христианович (1823-1895) — русский Экономист и госу-
дарственный деятель. В момент написания статьи политэконом Н. X. Бун-
ге, будущий министр финансов, был профессором полицейского права
в Киевском университете.
158 Катков Михаил Никифорович (1818-1887) — русский публицист и
журналист.
159 Леонтьев Павел Михайлович (1822-1874) — русский публицист.
160 М. Н. Катков и П. М. Леонтьев учредили в 1868 г. в Москве «Лицей цесаре-
вича Николая», нередко называемый классическим питомником.
161 Аскоченский Виктор Игнатьевич (1813-1879) — русский публицист и
писатель, автор романа «Асмодей нашего времени» (1859), издатель еже-
недельника «Домашняя беседа».
162 См. комм. 161.
Наука в поэзии и поэзия в науке
Статья впервые опубликована в 1932 г. Б. П. Козьминым во втором томе
«Избранных сочинений на социально-политические темы в семи томах»
778
П. Н. Ткачева. Публикуется по этому изданию. М., 19.32. С. 69-118. Написана
в заключении в Петропавловской крепости в 1870 г для журнала «Дело». По-
священа анализу произведения Эдгара Кине «La creation» («Создание»),
163 Кинэ (Кине) (Quinet) Эдгар (1803-1875) — французский историк, по-
литический деятель.
164 Пикте (Pictet) Пьер (1857-1937) — швейцарский физик-органик.
165 Кандоль Альфонс (правильно — Альфред) (1806-1893) — швейцарский
ботаник.
166 Гер Освальд — натуралист.
167 Фавр (Favre) Пьер (1813-1880) — французский химик
168 Науке или художественной литературе (фр.).
169 Данте (Dante) Алигьери (1265-1321) — итальянский поэт.
170 Лоррен (Lorrain) Клод (1600-1682) — французский художник-
пейзажист.
171 Рюиздаль (Ruizclael) Яков (1628-1682) — голландский художник-
пейзажист.
172 Пуссен (Poussin) Николя (1594-1665) — французский живописец.
173 Корреджо (Correggio) Антонио (1494-1534) — итальянский художник.
174 Доминико (Dominico) Цампиери (1581-1641) — итальянский художник
175 Микельанджело (Michelangelo) Буанарроти (1475-1564) — итальянский
скульптор, художник, архитектор.
176 Поттер (Potter) Поль (Паулюс) (1625-1654) — голландский живо-
писец.
177 Что позволено Юпитеру, не позволено быку (лат.).
178 Шиллер (Schiller) Фридрих (1759-1805) — немецкий поэт.
179 Барбъе (Barbier) Огюст (1805-1882) — французский поэт.
180 Бывшего (фр.).
181 Некрасов Николай Алексеевич (1821-1877) — русский поэт.
182 Муррей (Murray) Джон (1808-1892) — английский натуралист.
183 Рулен (Roulin) — геолог
184 Лартет — английский геолог.
185 Докине — английский геолог
186 Лайелъ (Lyell) Чарлз (1797-1875) — английский геолог, естествоиспыта-
тель.
187 Новая наука (фр.).
188 «Современная Греция» и «Происхождение богов» (фр.).
Комментарии
Т19
189 Полевой Николай Александрович (1796-1846) — русский журналист, пи-
сатель, историк. Фрагмент под названием «О природе и истории» был
напечатан в «Московском телеграфе» Н. А. Полевого в 1832 г.
190 Всерьез (фр.).
191 Новая наука (фр.).
192 Спиноза (Spinoza) Бенедикт (Барух) (1632-1677) — голландский
философ-материалист, атеист.
193 См. комм. 112.
194 Сен-Симон (Saint-Simon) Клод Анри (1760-1825) — французский мыс-
литель, социалист-утопист.
195 Фурье (Fourier) Франсуа Мари Шарль (1772-1837) — теоретик француз-
ского утопического социализма.
196 «Великая хартия вольностей» — основополагающий правовой доку-
мент английской истории. Подписан королем Иоанном Безземельным
в 1215 г. Ограничивал королевскую власть, одновременно расширяя
властные полномочия феодалов и богатых горожан.
197 Совершенно необходимое (лат.).
198 Фохт (Фогт) Карл ( 1817-1895) — немецкий естествоиспытатель, философ.
199 Ферри (Ferry) Жюль (1832-1893) — французский политический деятель.
200 Утрата части гражданских прав и преимуществ (лат.).
201 Отбор (англ.).
202 См. комм. 105. ,
- 2оз Ткачев написал рецензию на книгу Мальтуса «Опыт о законе народона-
селения», которая помещена в настоящем издании. В ней среди других
сюжетов содержится утверждение о плагиате Мальтуса.
204 Мальтус Томас Роберт (1766-1834) — английский священник, эконо-
мист.
205 Молинари Постав де (1819-1912) — бельгийский экономист.
206 Ройе (Royer) Клемане Августа (1830-1902) — французская писательница,
философ, экономист.
207 Она изложила свои взгляды в предисловии к собственному переводу на
французский язык труда Ч. Дарвина «Происхождение видов» в 1861 г.
и в работе «Происхождение человека и общества» в 1870.
Что такое партия прогресса
(по поводу «Исторических писем» П. Л. Миртова. 1870)
Работа написана Ткачевым в Петропавловской крепости. Датирована
16 сентября 1870 г. Впервые опубликована Б. П. Козьминым в «Избранных
произведениях на социально-политические темы в семи томах». М., 1932.
780
Т. II. С. 166-223. П. Л. Миртов — псевдоним П. Л. Лаврова. В работе уже замет-
но начало оформления двух направлений революционной мысли, наиболее
яркими представителями которых станут вскоре Ткачев и Лавров. Печатает-
ся по: Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. I. М., 1975. С. 461-528.
208 Основание, оправдание (фр.).
209 «Исторические письма» П. Л. Лаврова публиковались в 1868 г. в «Неделе»
с перерывами (№ 1-47). Для работы Ткачев использовал отдельное из-
дание произведения, вышедшее в сентябре 1870 г.
210 Условия ссылки и цензурные стеснения.
211 Ткачев имел в виду основания революционных воззрений Лаврова, кото-
рые он решительно не принимал, отказывая автору в революционности.
В середине 1870-х гг. эти принципиальные расхождения послужат при-
чиной дискуссии двух идеологов.
212 Спенсер Герберт (Spencer Herbert) (1820-1903) — английский философ,
один из основоположников позитивизма.
213 Прудон (Proudpn) Пьер Жозеф (1809-1865) — французский теоретик
социализма.
214 «Философия прогресса» (фр.).
215 В себе и для себя (нем.).
2,6 Это слово из-за нечеткого написания в рукописи не поддается восста-
новлению.
2,7 Ошибка в доказательстве вследствие использования недоказанной пред-
посылки (лат)
218 Совершенно непременное условие (лат.).
219 Не фактически, а в потенции (лат.).
220 Рид Вильям Винвуд (1838-1875) — английский Писатель и путешественник
Недодуманные думы
Впервые литературно-критическая статья опубликована в журнале
«Дело», 1872, № 1. Опубликована по: Ткачев П. Н. Люди будущего и герои
мещанства. М„ 1986. С. 205-229. Ткачев предполагал «дать читателям “Дела”
ряд критических этюдов по поводу нашей беллетристики». Эта статья была
первой из задуманных.
221 Речь идет о статье Н. В. Шелгунова «Тяжелая утрата» («Дело», 1870, № 2).
Автор доказывал, что Тургенев первым «заглянул в душу мужика» и по-
казал, что он тоже человек, как и все.
222 Тургенев Иван Сергеевич (1818-1883) — русский писатель.
Комментарии
781
223 Григорович Дмитрий Васильевич (1822-1899) — русский писатель.
224 Марко-Вовчек (Вилинская-Маркович Мария Александровна) (1833—
1907) — русская и украинская писательница.
225 Ткачев писал о статье Н. Страхова «Последние произведения Тургенева»
(«Заря», 1871, № 2).
226 Гончаров Иван Александрович (1812-1891) — русский писатель.
227 Писемский Алексей Феофилактович (1821-1881) — русский писатель.
228 Аксаков Сергей Тимофеевич (1791-1859) — русский писатель.
229 Помяловский Николай Георгиевич (1835-1863) — русский писатель.
230 Левитов Александр Иванович (1835-1877) — русский писатель.
231 Нравственное воздержание (англ.).
232 Горбунов Иван Федорович (1831-1895/1896) — русский писатель, актер.
233 Вейнберг Павел Исаевич (1831-1908) — русский писатель. Видимо, Тка-
чев неверно дал имя писателя. На самом деле — Петр. См..- Русские писа-
тели. Библиографический словарь в двух частях. Т.1. М., 1990. С. 136.
Принципы и задачи современной критики
Впервые работа была опубликована в сборнике,- Ткачев П. Н. Избранные
литературно-критические статьи. М.-Л., 1928. С. 27-61. Печатается по: Тка-
чев П. Н. Люди будущего и герои мещанства. М., 1986. С. 31-67.
I
234 «Гражданин» — столичный литературно-политический журнал охрани-
тельного направления. Издавался в 1872-1914 гг Основателем и издате-
лем выступил кн. В. И. Мещерский.
235 Добролюбов Николай Александрович (1836-1861) — русский литератур-
ный критик, революционный демократ.
236 Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) — русский литератур-
ный критик, публицист.
237 Григорьев Аполлон Александрович (1822-1864) — русский литератур-
ный критик, поэт.
238 «Время» — ежемесячный литературно-политический журнал почвен-
нического направления, издаваемый в 1861—1863 гг. М. М. Достоевским
при активном участии Ф. М. Достоевского. Вел полемику с «Современ-
ником»; «Атеней» — ежемесячный московский журнал (1858-1859). Вел
борьбу с различными проявлениями материализма; «Отечественные за-
писки» — ежемесячный петербургский журнал (1839-1884 гг.). В 1860-е
годы редакторами были А. А. Краевский, С. С. Дудышкин, Активно поле-
мизировал с «Современником», «Русским словом». В 1868 г. «Отечествен-
782
ные записки» начинает редактировать Н. А. Некрасов, журнал отстаивает
демократические позиции.
239 Утин Евгений Исаакович (1843-1894) — русский публицист.
240 Речь идет о В. П. Буренине — обозревателе «Санкт-Петербургских ведо-
мостей» (1728-1914). После отмены крепостного права в течение деся-
тилетия (1863-1874) газету редактировал В. Ф. Корш, придавший изда-
нию либеральный характер.
241 Тэн (Taine) Ипполит (1828-1893) — французский историк, философ,
писатель. Утверждал, что литературная критика должна сторониться
острых актуальных вопросов.
242 Лессинг (Lessing) Готхольд Эфраим (1729-1781) — немецкий философ,
драматург, просветитель, критик. Видел в искусстве и, в частности, в ли-
тературе возможность интерпретации жизни, ее реконструкции, что
позволяло бы обнаруживать закономерности.
243 Жан-Поль, настоящее имяИоганн Пауль Фридрих Рихтер (1764-1825) —
немецкий философ и писатель. Полагал, что нет необходимости делить
философию на художественный процесс.
244 Цебрикова Мария Константиновна (1835-1917) — русская писательни-
ца, публицист.
245 Ткачев имеет в виду статью В. А. Зайцева — публициста «Русского слова».
Статья эта появилась в № 1 в 18б4 г.
246 Сен-Беве (Saint Beuve) Шарль Августин (1804-1869) — французский пи-
сатель.
247 Корш Валентин Федорович (1828-1883) — русский публицист.
248 Трубников Константин Васильевич — публицист и банковский деятель.
249 Комаров Виссарион Виссарионович (1838-1907) — публицист.
250 Адмирари Нил (Панюнтин Лев Константинович) (1829-1882) — рус-
ский публицист-фельетонист.
251 Стронин Александр Иванович (1827-1889) — автор работ по социо-
логии.
252 Речь идет о книге А. И. Стронина «История и метод» (СПб., 18б9).
253 Ткачев писал это, имея в виду вывод Михайловского о революционизи-
рующем воздействии на народные массы сатирических образов власти.
Статья Михайловского на эту тему — «Дарвинизм и оперетки Оффен-
баха».
254 Зулъцер Иоганн Георг (1720-1779) — немецкий эстетик и педагог.
255 Мендельсон Моисей (1729-1786) — немецкий философ.
Комментарии
783
256 Гегель (Hegel) Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) — немецкий фило-
соф.
257 Написанный Н. С. Лесковым (псевдоним — М. Стебницкий) роман «Не-
куда» был полемически направлен против нигилистов 18б0-х.
258 «Библиотека для чтения» —ежемесячный журнал (1834-1865). В 18б0-егг.
редактировался Писемским и Боборыкиным.
259 Гете (Goethe) Иоганн Вольфганг (1749-1832) — немецкий писатель.
260 Байрон (Byron) Джордж Ноэл Гордон (1788-1824) — английский поэт.
261 Имеется в виду статья Д. И. Писарева «Разрушение эстетики» по поводу
диссертации Н. Г. Чернышевского «Эстетические отношения искусства
к действительности».
262 Понсон дю Террайль (1829-1871) — французский писатель.
'2б3 Дюма (Dumas) Александр (1802-1870) — французский писатель (Дюма-
отец).
। 264 Диккенс (Dickens) Чарлз (1812-1870) — английский писатель.
265 Теккерей (Thackeray) Уильям Мейкпис (1811-1863) — английский писа-
тель.
266 Джонсон — эстетический критик.
267 Эделъсон Николай Евгеньевич (1824-1868) — русский критик.
268 Толстой Лев Николаевич (1828-19Ю) — русский писатель.
,-269 Слепцов Василий Алексеевич (1836-1878) — русский пксатель.
270 См. комм. 224.
271 Решетников Федор Михайлович (1841-1871) — русский писатель.
272 Успенский Николай Васильевич (1837-1889) — русский писатель.
Задачи революционной пропаганды в России
(Письмо к редактору журнала «Вперед!»)
Впервые опубликовано в Лондоне в апреле 1874 г. Публикуется по: Тка-
чев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1976. С. 7-43-
Брошюра Ткачева стала частью его полемики с П. Л. Лавровым, в ходе
которой были заявлены две принципиальные позиции в революционной
идеологии: пропагандизм и заговорщичество.
273 Ткачев оказался в эмиграции в результате организованного «чайков-
цами» побега в конце 1873 г. В Цюрихе он должен был, по их мнению,
усилить редакцию журнала «Вперед!». Вследствие принципиальных раз-
ногласий с Лавровым его участие в издании оказалось кратким.
784
274 Ткачев имел в виду то, что Лавров был полковником артиллерии и про-
фессором Артиллерийской академии и далеко не сразу проявил себя как
противник самодержавия и сторонник революции.
275 Громека Степан Степанович (1823-1877) — умеренный либеральный
публицист 18б0-х гг.
276 Альбертины Николай Викентьевич (1826-1890) — либеральный публи-
цист.
277 Краевский Андрей Александрович (1810-1889) — русский издатель и
журналист. В «Отечественных записках» и «Санкт-Петербургских ве-
домостях», редактировавшихся А А. Краевским и с участием бывшего
жандармского офицера С. С. Громека, печатался и П. Л. Лавров. «Отече-
ственные записки», где также сотрудничал Н. А. Альбертини, нападали на
«Современник» Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова.
278 Имеются в виду Н. Г. Чернышевский, Д. И. Писарев и М. А. Антонович,
которые критически отнеслись к философским статьям Лаврова начала
18б0-х гг. за эклектичность и неопределенность позиции.
279 Покушение Д. Каракозова на царя Александра II повлекло репрессии
властей. Лавров был сослан в апреле 1866 г. в г. Тотьма Вологодской гу-
бернии,
280 Эта записка Ткачева не обнаружена.
281 Ковы — коварные помыслы, козни.
282 См. комм. 144.
283 Исповедание веры (фр.).
284 См. комм. 125.
285 Ткачев явно придал идеям Лассаля завышенное значение. Западноевро-
пейское рабочее движение, как и деятельность Интернационала, имело
своими основаниями несколько идейных источников, сведенных Марк-
сом и Энгельсом в одно учение, в котором насильственный вариант дей-
ствий не отвергался.
286 Шувалов Петр Андреевич (1827-1889) — шеф жандармов в 1866-
1874 гг.
287 Статья «Революционеры из привилегированной среды» написана сотруд-
ником Лаврова в журнале «Вперед!» В. Н. Смирновым. Смысл статьи — за-
говор для захвата власти, равно как и реформы сверху, неприемлем.
288 Третье сословие (фр.).
289 Волей-неволей (лат.).
290 Голицын Александр Федорович, князь (1796— 18б4) — председатель осо-
бой следственной комиссии, учрежденной в 1862 г. императором Алек-
сандром II для борьбы с революционным движением.
Комментарии
785
291 Муравьев Михаил Николаевич (1796-1866) — русский государственный
деятель.
292 Левашев Николай Васильевич (18270-1888) — помощник главного на-
чальника III отделения в 1871-1874 гг
293 Авенариус Василий Петрович (1839-1923) — русский писатель.
294 Стебницкий (псевдоним Лескова Николая Семеновича) (1831-1895) —
русский писатель.
295 Писемский Алексей Феофилактович (1820-1881) — русский писатель.
296 Крестовский Всеволод Владимирович (1840-1895) — русский писатель.
297 Ткачев имел в виду произведения В. П. Авенариуса («Бродящие силы»),
Н. С. Лескова («Некуда»), А. Ф. Писемского («Взбаламученное море»),
В. В. Крестовского («Панургово стадо», «Две силы»), в которых излагалась
антинигилистическая позиция авторов по принципиальным вопросам,
в частности, права женщин.
298 Ткачев процитировал строку из стихотворения Н. А. Добролюбова «Еще
работы в жизни много...» / См.: Н. А. Добролюбов. Полное собр. стихотво-
рений. Л, 1969. С. 113-114.
299 Единомышленники (лат.).
Открытое письмо господину Фридриху Энгель<!у,
автору статей «Эмигрантская литература»
Впервые издано Ткачевым в виде брошюры на немецком языке под за-
главием: «Offener Brief on Herrn Fr. Engels». Zurich, 1874. Статья представляет
системное опровержение заявленных Энгельсом позиций относительно
программы Ткачева.
Публикуется по: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-
политические темы в семи томах. М., 1934. Т. III. С. 88-98.
300 Энгельс (Engels) Фридрих (1820-1895) — соратник Карла Маркса, круп-
ный теоретик социализма.
301 Брюссельский конгресс I Интернационала прошел в сентябре 1874 г
В заявлении Итальянского социально-революционного комитета, адре-
сованном конгрессу, говорилось, что «в Италии Интернационал открыто
более не существует» и приобретает формы «широкого заговора».
302 Для данного случая (лат.).
303 В затяжной полемике Бакунина и Маркса особое место заняла брошю-
ра, написанная в 1873 г. в основном Энгельсом и Лафаргом и назван-
ная «L'Alliance de la democratic socialiste et I.'Assocation internationale des
786
travailleurs: Rapport et documents publics par ordre du Congres International
de la Haage». Направлена против Бакунина и бакунистов.
304 Предмет ненависти (фр.\
305 Группа русских эмигрантов во главе с Н. Утиным основала в марте 1876 г.
в Женеве «Русскую секцию Интернационала» и оказала помощь Марксу
в борьбе с Бакуниным. См.: Козьмин Б. П. Русская секция Первого Ин-
тернационала. М., 1957-, Рудницкая Е. Л. Русская революционная мысль:
Демократическая печать. 1864-1873. М., 1984.
«Набат»
(Программа журнала)
Впервые опубликована в пробном номере журнала в ноябре 1875 г. Она
отражала взгляды не только Ткачева, но и его единомышленников из русско-
польского кружка: К. М. Турского, П. В. Григорьева и др. Печатается по: Тка-
чев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1976. С. 89-102.
306 Имеются в виду различия в программах Ткачева и Лаврова в подходах
к ключевым проблемам революции.
307 Решающий довод (лат.).
308 Ткачев имеет в виду те мысли, что были им высказаны в «Открытом пись-
ме господину Фридриху Энгельсу».
309 Речь идет о многолетнем противостоянии, идейной и организацион-
ной борьбе М. А. Бакунина с К. Марксом и Ф. Энгельсом, закончившейся
исключением сторонников Бакунина из I Интернационала в сентябре
1872 г.
Анархия мысли
310 Впервые без подписи была напечатана в «Набате» (№ 1. 1875; № 2/3, 4.
1876). В 1879 г. статья появилась в сборнике «Анархия мысли. Собрание
критических очерков П. Н. Ткачева». Лондон. Действительное место из-
дания — Женева. Публикуется по: Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах.
Т. II. М., 1976. С. 103-140). Статья посвящена анализу анархистских по-
ложений.
311 Непременное (лат.).
312 Работа М. А. Бакунина «Государственность и анархия» (Введение. Ч. 1.
1873. — (Изд. социально-революционной партии. Т. 1. Цюрих) была из-
дана без указания авторства. Но Ткачев, несомненно, был в курсе автор-
ства Бакунина. Брошюра Ткачева «Задачи революционной пропаганды
Комментарии
787
в России» (1874) послужила поводом к написанию П. Л. Лавровым рабо-
ты «Русской социально-революционной молодежи». В сентябре 1873 г.
появилась прокламация «К русским революционерам» (Революц. общи-
на рус. анархистов, № 1). Автор — В. А. Гольштейн.
313 Исповедание веры {фр.).
314 Бисмарк (Bismarck) фон Отто Эдуард Леопольд фон Шёнхаузен (1815-
1898) — государственный деятель Пруссии, затем объединенной его уси-
лиями Германии.
315 См. комм. 1 Зб.
316 В качестве приложения к работе Бакунина «Государственность и анар-
хия» было опубликовано практически самостоятельное произведение —
«Прибавление А», содержащее, по сути, программные положения баку-
нистов.
317 Лавров Петр Лаврович (1823-1900) — теоретик народничества.
318 Мандатами (фр.).
3 ,9 Ткачев так называет передовицы газеты «Вперед!» за 1875-1876 гг.
320 Речь идет о собственной брошюре Ткачева «Задачи революционной про-
паганды в России».
321 В массе (фр.).
322 Пилат (Pilate) — римский наместник Иудеи в 26- Зб гг.
,323 Кайф (Кайфа) — евангельский персонаж, иудейский первосвященник,
осудивший Христа на распятие.
324 Тем самым (лат.).
325 Приводятся строки из стихотворения Лаврова «Отречемся от старого
мира!», появившегося во «Вперед!», № 12 под названием «Новая песня».
326 Ткачев приводит выдержку из статьи Лаврова «Социальная и буржуазная
нравственность» («Вперед!», № 13).
Наши иллюзии
Впервые опубликована в № 2-3 «Набата» в январе-феврале 1876 г. Печа-
тается по: П. Н. Ткачев. Избранные сочинения на социально-политические
темы в семи томах. Т. III. М., 1934. С. 239-245.
327 В себе и для себя (нем.).
328 В сборнике «Ораторы бунтовщики перед русской революцией», вклю-
чавшем статьи Ткачева за 1875-1879 гг., эта фраза дана в другой редак-
ции: «так называемых анархистов».
788
329 Ткачев писал о скандальной истории в царской семье, произошедшей в
1874 г. В декабре этого года был опубликован высочайший указ на имя ми-
нистра императорского двора, в котором сообщалось, что «по случаю обна-
ружившихся в начале сего года некоторых ненормальных явлений в общем
состоянии здоровья и в действиях великого князя Николая Константино-
вича, племянника царя, было произведено врачебное освидетельствование,
выяснившее, что он “страдает расстройством умственных способностей и
не может сознательно располагать своими действиями”, вследствие чего над
ним и над его имуществом учреждается опека». Действительным поводом к
учреждению опеки послужила кража драгоценных бриллиантовых вещей,
произведенная Николаем Константиновичем, запутавшимся в кутежах, у его
матери. Не ограничиваясь учреждением опеки, царь распорядился выслать
Николая Константиновича из Петербурга. Первоначально он отбывал ссыл-
ку в разных местах Европейской России, а затем был переведен в Ташкент.
В № 4 «Набата» за 1876 г. было перепечатано следующее сообщение поль-
ской «Gazeta Narodowa» о в. кн. Николае Константиновиче, относящееся ко
времени пребывания его в Уманском уезде Киевской губернии: «Однажды
ссыльный князь пригласил к себе на обед несколько соседних помещиков
(из окрестностей Умани) и за обедом предложил им следующий пикантный
вопрос: знают ли они, от кого произошли император российский, импера-
тор германский и король итальянский. Опешившие гости готовы были уже
хором возгласить: “ни от кого, как от бога, ваше высочество”, но его высоче-
ство ответил за них: “Вы не знаете, я вам скажу от кого; приносит фокусник
три бутылки: одну с шампанским, другую с пивом, третью с очищенной си-
вухой. Откупоривает первую — из нее выскочил толстяк Виктор Эммануил,
откупоривает другую — из нее выскочил старикашка Вильгельм, открывает
третью — из нее выскочил в голубой ленте император всероссийский”. Го-
ворят, что великокняжеская шутка очень понравилась гостям».
330 Ткачев имеет в виду восстание рабов под руководством Спартака в 73—
71 гг. до н. э. и Парижскую коммуну 1871 г. 4
Публичные чтения в Женеве
Впервые напечатана в № 2-3 «Набата», январь-февраль 1876 г. В этом
же году в № 5, 6, 9 «Набата» появится обещанная Ткачевым другая статья —
«Анархическое государство» — с разбором книги де Папа «Общественная
служба в будущем обществе». Печатается по: Ткачев П. Н. Избранные сочи-
нения на социально-политические темы в семи томах. Т. III. М., 1934. С. 258—
261. Ткачев посвятил статью разбору выступлений авторов анархистского
направления на публичной конференции в Женеве.
331 Речь идет об инициативе анархистской секции Интернационала в октяб-
ре 1875 г. проводить частные съезды и публичные чтения с обсуждением
вопросов революционных методов, в частности пропаганды. Информа-
Комментарии
789
ция об этом появилась в № 1 «Набата» за 1876 г. в отделе «Иностранное
обозрение».
332 Лефрансе Гюстав — французский революционер, участник революции
1848 г. и Парижской коммуны, после которой бежал за границу и был
заочно приговорен к смертной казни. По профессии учитель. Был чле-
ном I Интернационала. Считал, что государство должно служить инте-
ресам трудящихся. Считая себя коммунистом, был тем не менее орга-
низационно близок анархистам. Полное название упомянутой Ткачевым
его книги «Etudes sur le mouvement communiste a Paris en 1871» («Очерк
о коммунистическом движении в Париже в 1871». Книга был издана в
Женеве в 1872 г. На русский язык была переведена часть воспоминаний
Лефрансе — «Воспоминания коммунара». Л., 1925.
333 Жуковский Николай Иванович — русский анархист, сторонник Бакуни-
на. В эмиграции с 1862 г. Активный участник бакунинского «Альянса»
и женевской секции I Интернационала. В 1875-1876 гг. редактировал
анархистское издание «Работник», а в 1878 г. — «Общину».
334 Брусе Поль — французский революционер, социалист, участник Па-
рижской Коммуны. В эмиграции в Швейцарии сблизился с Бакуниным.
В 1879 г. выслан из страны за призывы осуществлять террор против ко-
ронованных особ. Впоследствии склонялся к марксизму, порывал с ним,
как и с анархизмом, склоняясь к реформизму.
335 Реклю Жак Элизе — ученый-географ, теоретик анархизма. Участник Па-
рижской коммуны и I Интернационала. В эмиграции в Италии и Швей-
царии активно сотрудничал с анархистами, в частности.с П. А. Кропот-
• " киным. После амнистии, в 1890 г. смог вернуться во Францию.
336 «Человеческий капитал Франции» (фр.).
337 Нравственное воздержание (фр.).
338 Навязчивая идея (фр.).
Мелкая промышленность (фр.).
Революция и государство
Впервые опубликована анонимно в «Набате» (№ 2-3, январь-февраль
1876 г.). Печатается по-. Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. И. М., 1976.
С.141-153.
340 Имеется в виду П. Л. Лавров.
341 Пален Константин Иванович (1833-1912) — министр юстиции в 1867-
1878 гг.
342 Жихарев Сергей Сергеевич (1834-1899) - прокурор саратовской судеб-
ной палаты.
790
343 Граф К. И. Пален — в тот момент министр юстиции. Прокурор С. С. Жи-
харев и жандармский генерал И. Л. Слезкин — члены следственной ко-
миссии, результатом деятельности которой стал «процесс 193».
344 Робеспьер (Robespierre) Максимилиан (1758-1794) — деятель Великой
французской революции.
345 Дантон (Danton) Жорж Жак (1759-1794) — деятель Великой француз-
ской революции.
346 Кромвель (Cromwell) Оливер (1599-1658) — лидер английской револю-
ции XVII в.
347 Вашингтон (Washington) Джордж (1732-1799) — один из основателей
США и авторов конституции.
348 Бонапарт (Bonaparte) Наполеон (1769-1821) — французский револю-
ционный генерал, затем первый консул и император Франции в 1799—
1815 гг.
349 Цезарь (Cesar) Юлий (101-44 до н. э.) — древнеримский полководец
и политический деятель.
350 Имеется в виду эксперимент иезуитов в Парагвае (1610-1768) по созда-
нию совершенного общества. В итоге это привело к жесточайшей регла-
ментации жизни и эксплуатации местного населения.
351 Предоставление свободы действий (фр.).
352 Сложившееся положение вещей (лат.).
Народ и революция
Впервые появилась анонимно в «Набате» (№ 4, март 1876). В настоящем
издании публикуется по: Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1976.
С. 163-170. Посвящена ключевой теме — степени вовлеченности народных
масс в революционный процесс.
353 Имеется в виду статья Ткачева «Наши иллюзии», помещенная в № 2-3
(январь-февраль 1876 г.) в журнале «Набат».
354 Сложившееся положение дел (лат.).
355 Программная установка, заявленная П. Л. Лавровым в журнале «Вперед!».
Революционеры-реакционеры
Впервые напечатана в № 5 «Набата» за 1876 г., апрель. Печатается по: Тка-
чев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи
томах. Т. III. М., 1934. С. 269-275.
Комментарии
791
356 Видимо, Ткачев имел в виду, скорее всего, деятельность ишутинского
кружка и Нечаева, высказываясь о них крайне уважительно.
357 Профессиональных союзов (англ.).
358 Разумное основание (фр.).
359 Ткачев основательно рассмотрит вопрос об общине в статье «Оптимизм
в науке», опубликованной в журнале «Дело», № 11 за 1879 г. под псевдо-
нимом П. Никитин. В ней он, в частности, писал: «Тот факт, что русская
община в своем первоначальном, а отчасти даже и в теперешнем виде
ничем не отличалась от индийской, скандинавской, германской, англий-
ской и швейцарской общины, этот факт после замечательных иссле-
дований Мэна («Деревенские общины»), Мауера («История германской
марки»), Геринга («О земельном владении в Швеции и Дании»), Джемса
Милля («О поземельной системе в Индии») не может в настоящее время
подлежать ни малейшему спору и сомнению».
Анархическое государство
Впервые опубликована без подписи в «Набате» (№ 5 (апрель), № 6 (май)
и № 9 (август) 1876 г.). В ней обсуждается акция исключенных из Интерна-
ционала в основном анархистских организаций, собравшихся на свой кон-
гресс в Брюсселе в сентябре 1874 г. и заявивших себя седьмым конгрессом
Интернационала.
Печатается по: Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. II. М., 1976. С. 171-194.
360 Тенденция в стихийном рабочем движении Англии конца XVIII — начала
XIX в., характеризующаяся неприятием машинного труда. Это выража-
лось в уничтожении машин.
^61 Гезы — участники народного движения в Нидерландской революции
конца XVI в. От французского gueux — сброд, голодранцы, голланд-
ское — geuzen. Виги — английская политическая партия крупной бур-
жуазии XVII-XIX вв. Производное от английского whig — окрик погон-
щика, возницы.
362 Жирарден (Girardin) Эмиль (1806-1881) - французский журналист.
363 Дюпон-Вайт Шарль (1807-1878) - французский экономист и социолог.
Возможна ли социальная революция в России
в настоящее время?
Впервые напечатана в № 6 «Набата» в мае 1876 г. Печатается по: Тка-
чев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи
томах. Т. III. М, 1934. С. 277-284.
792
364 Имеется в виду статья Ткачева «Революционеры-реакционеры».
365 См. комм. 158.
366 См. комм. 277.
367 Мещерский Владимир Петрович (1839-1914) — публицист, редактор
«Гражданина».
368 Ткачев цитирует статью П. Л. Лаврова «Невозможные и возможные пути
к социальной революции», опубликованную в № 28 «Вперед!» от 1 марта
1876 г.
369 Бог, неожиданно появляющийся с помощью машины (лат.).
370 Неожиданно (лат.).
371 Ткачев хорошо знал историю вообще и историю революций в частно-
сти, особенно Великой французской. Подобным утверждением он явно
противоречил общеизвестным фактам о борьбе в среде революционе-
ров после победы революции.
Организация социальио-революциоииой партии
Впервые опубликована в № 7-8 «Набата» за 1876 г., июнь-июль. Печа-
тается по: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические
темы в семи томах. Т. III. М., 1934. С. 285-294.
372 Ткачев имеет в виду статью П. Л. Лаврова «Роль народа и роль интелли-
генции», опубликованную 1 июня 1876 г. в № 34 «Вперед!».
373 Лавров в статье «Роль народа и роль интеллигенции» утверждал, что
«при разумной и целесообразной деятельности» 100 революционеров,
составляющих «первый кадр социально-революционного союза», при
эффективной пропаганде через 6 лет доведут численность своей орга-
низации до 36 050 членов.
374 Незаконченная фраза, скорее всего, имела логическое завершение в пе-
речислении революционных сил, которые должны были бы составить
«федеративный союз».
375 Речь идет об Александре Николаевиче Молчанове, юристе, публицисте,
известном своими оппозиционными статьями в «Киевском телеграфе».
После скандала с подозрениями о хищении из арестантских дел паспор-
тов Молчанов бежал за границу. Сотрудничал сначала с Лавровым, а за-
тем с редакцией «Набата» в Женеве, временами заменяя Ткачева во время
его отъездов. Доказывал необходимость объединения всех революцион-
ных сил. В конце 1876 г. стал сотрудничать с III отделением. Предатель-
ство было быстро обнаружено, и в № 11-12 «Набата» были напечатаны
слова благодарности редакции ее корреспонденту Г Ф. за предупрежде-
ние о предательстве Молчанова.
Комментарии
793
Минута настала
Впервые напечатана в августе 1876 г. в № 9 «Набата». Печатается по: Тка-
чев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи
томах. Т. III. М, 1934. С. 295-302.
376 Чемадуров Яков Яковлевич (1823-1888) — сенатор, осуществлявший в
1870-1871 гг. следствие по делу о нечаевской организации.
377 7 января 1876 г. министр юстиции Пален разослал циркуляр относи-
тельно борьбы с революционным движением. «Нельзя не согласиться с
прискорбием, — писал Пален,— что зло, о котором идет речь, пустило
столь глубокие корни, что одно судебное преследование едва ли в со-
стоянии успешно ему противодействовать, так как вышеозначенные па-
губные учения не встречают часто в самом обществе достаточно сильно-
го и энергического порицания... В настоящее время мы довольно часто
встречаемся с довольно странными явлениями: люди, от которых по всем
условиям их общественного и официального положения нельзя ожидать
не только участия в коммунистической и революционной деятельности,
но даже и сочувствия к ней, остаются равнодушными зрителями раз-
вивающегося зла и даже нередко считают как бы своею обязанностью
порицать правительство за меры, принимаемые против демагогических
стремлений». Далее Пален писал: «Но не будет ли тогда уже поздно, и не
окажется ли это раскаяние бесполезным? Поэтому необходимо, чтобы
еще вовремя все благомыслящие элементы общества «соединились с тем,
чтобы не только в официальной деятельности, но и в частной жизни
противодействовать влиянию и распространению этих вредных и раз-
рушительных начал. Притом со стороны всех честных людей порица-
* ние этих начал должно быть высказано решительно и громко, и в этом
должна выразиться действительная самостоятельность благоразумного
человека».
378 Речь идет о действиях С. Г. Нечаева и созданной им организации «Народ-
ная расправа».
379 С некоторыми стилистическими изменениями, но с сохранением смыс-
ла Ткачев взял цитату из статьи П. Л. Лаврова «Историческая минута»
(«Вперед!». 1876, №37).
380 Приказ (фр.).
Накануне и на другой день революции
Впервые напечатана в «Набате» (№ 11-12 за 1876 г., № 1-2 за 1877 г.).
Статья анонимна, но очевидно развитие тематики из другой работы Ткаче-
794
ва — «Анархическое государство», опубликованной незадолго до этого. Пе-
чатается по: Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1976. С. 212-235.
381 Это сделано было Ткачевым в статье «Анархическое государство».
382 Ткачев имел в виду П. Л. Лаврова, автора вышедшей в 1875-1876 гг. кни-
ги. Несмотря на отсутствие в ней фамилии Лаврова, факт его авторства
был очевиден современникам. См.: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на
социально-политические темы в семи томах. Т. IV. М., 1935. С. 207-396.
383 См. примечание к статье «Анархическое государство».
384 В журнале «Набат» существовал раздел «Из истории заговоров и тайных
обществ». По сути, это была пропаганда соответствующего революцион-
ного метода (статьи о Г. Бабёфе, О. Бланки), хотя были материалы и о за-
говорах нереволюционных, например генерала Мале в наполеоновской
Франции.
385 Марат (Marat) Жан Поль (1743-1793) — журналист, деятель Великой
французской революции.
386 Фукъе-Тенвилъ (Fouquier-Tinville) Антуан (1746-1795) — деятель Великой
французской революции.
387 Ригс (Rigault) Рауль (1846-1871) — французский бланкист, деятель Па-
рижской Коммуны.
388 Самосуд толпы в США как проявление, чаще всего, расизма. Явление свя-
зано с полковником Линчем и его методами реализации своих взглядов
в конце XVIII в.
Жертвы дезорганизации революционных сил
Впервые опубликована в 1878 г. в «Набате», вышёдшем без номера и в виде
брошюры. Печатается по: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-
политические темы в семи томах. Т. III. М., 1934. С. 382-404.
389 Ткачев имеет в виду настроения, охватившие широкие слои оппозиции
ко второй годовщине крестьянской реформы. В связи с истечением
временнообязанного положения ожидалась повсеместная крестьянская
революция. Революционеры считали, что следует готовиться к ней и воз-
главить ее. Надежды не оправдались. К 1863 г. наблюдался спад крестьян-
ского движения в сравнении с двумя предыдущими годами. Более того,
рыхлая, аморфная «Земля и воля», несмотря на значительные размеры,
не была способна взять на себя лидерство в предполагаемых событиях.
390 Символ веры (фр.).
Комментарии
795
391 Речь идет о последнем — Гаагском — конгрессе I Интернационала в сен-
тябре 1872 г. Исключение сторонников Бакунина было центральным
пунктом его программы. К. Маркс и его сторонники добились этого, но
этим самым предельно ослабили I Интернационал, не выработав страте-
гии действий с возможными союзниками.
392 Ткачев пишет о действительно конфликтной ситуации в I Интернацио-
нале, когда популярным стал тезис о мирных способах борьбы. После
введения в 1880 г. в Германии закона, стеснившего деятельность социа-
листов, пункт социал-демократической программы о достижении цели
«всеми законными средствами» был изъят.
393 Этот кружок возник как противодействие нечаевским принципам ор-
ганизации оппозиционных сил в 1869 г. Члены кружка, возглавляемого
М. А. Натансоном и В. М. Александровым, полагали, что народ к револю-
ции не готов и его надо просвещать. Вследствие такой позиции была
начата издательская деятельность и пропаганда легально издаваемой
литературы.
394 Флеровский Николай Васильевич (1829-1918) — русский публицист,
экономист, автор книг «Положение рабочего класса в России», «Азбука
социальных наук».
395 Спасович Владимир Данилович (1829-1906) — русский адвокат, публи-
цист.
396 На тот период подобных организаций не было. Возможно, Ткачев распо-
лагал сведениями о незначительных объединениях, не оставивших след
в революционном движении, но заявлявших о себе при возникновении
как о централизованных и боевых.
397 После возвращения в Россию из-за границы члены двух оформившихся
и затем слившихся во «Всероссийскую социально-революционную орга-
низацию» кружков продолжили деятельность в Москве. Пропаганда была
развернута на промышленных предприятиях. К осени 1875 г. организа-
ция была разгромлена.
398 Ткачев подвел под название «Ад» всю ишутинскую организацию, что не-
верно, поскольку «Ад» должен был объединять наиболее надежных, про-
веренных и готовых к террористической борьбе членов «Организации»,
у которой на первом месте стояли ненасильственные методы действий.
Дальше разговоров дело не пошло, так как после выстрела Каракозова,
действовавшего по собственной инициативе, в результате репрессий
тайное общество ишутинцев было разгромлено.
399 Полиция фактически напала на след нечаевской организации раньше,
чем была установлена личность убитого. Это произошло в результате
обыска на квартире управляющего книжным магазином П. Г. Успен-
ского. Были обнаружены документы с печатью «Народной расправы»
796
и списки лиц, уже привлеченных или предполагаемых к привлечению
в организацию.
400 По официальным данным III отделения, с 1873 по 1877 гг. число привле-
кавшихся к дознанию составляло 1611 человек.
401 Ткачев значительно завышает силы декабристов. Согласно официально-
му документу — «Алфавиту членов бывших злоумышленных тайных об-
ществ и лиц, прикосновенных к делу» — насчитывалось 579 участников.
Помимо этого 13 членов «Общества военных друзей», преданных воен-
ному суду в Белостоке за возмущение Литовского пионерного батальона,
и 7 человек — участников восстания Черниговского полка, судившихся
в Могилеве.
402 В. А. Желеховский — прокурор, выступавший обвинителем по «процессу
193-х». Свою обвинительную речь он построил на утверждении об от-
сутствии у подсудимых моральных устоев.
403 Сведения о петрашевцах Ткачев взял из брошюры «Общество пропаган-
ды в 1849 г.», изданной в 1875 г. в Лейпциге. В ней были напечатаны до-
несения Липранди и некоторые другие документы по делу петрашевцев.
Липранди имел- все основания раздуть дело, показать, что существовал
«всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения»
и «обширные и далеко пущенные отрасли». Пятницы стали открыто со-
бираться с 1845 г, а не в 1842 г., как утверждал Ткачев. Состав участников
был очень разнообразным, в основном разночинского характера. По-
явление Н. А. Спешнева в 1847 г. привело к тому, что часть посетителей
стала помышлять о более серьезных действиях, в том числе и насиль-
ственного направления.
404 Приведенные П. Н. Ткачевым данные близки к реальным.
405 Создание «Общества народного освобождения» было инициировано ре-
дакцией «Набата». Подробнее см.:£ Н. Кушевой. К истории общества на-
родного освобождения // Каторга и ссылка, 1931. № 4; М. Ф. Фроленко.
Общество народного освобождения. Каторга и ссылка. 1932. № 3; Руд-
ницкая Е. Л. «Общество народного освобождения» и его русские связи
(кружок Заичневского) / Революционеры и либералы в России. М., 1990;
Рудницкая Е. Л. Русский бланкизм. Петр Ткачев. М., 1992; Рудницкая Е. Л.
У истоков «Общества народного освобождения». К истории идейного и
организационного оформления русского бланкизма // История СССР.
1986. № 6.
Революция и принцип национальности
Впервые опубликована без подписи в 1878 г. в журнале «Набат» без но-
мера, который должен был закрыть пробел за вторую половину 1877 г. и
первую половину 1878 г., когда не было ежемесячных выпусков. Поводом
Комментарии
797
для написания статьи послужила брошюра «Записки южнорусского социа-
листа* Д. Н. Овсяннико-Куликовского, изданная в Женеве в 1877 г. Печатает-
ся по-. Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1976. С. 302-321.
406 Речь идет, прежде всего, о программной статье Ткачева «Накануне и на
другой день революции*.
407 Основание (0р.).
408 Куланж (Coulanges) Фюстель де (1830-1889) — французский историк,
автор работы «Античный город* (1864 г). Ткачев в 1868 г. написал на
нее рецензию в журнале «Дело» (№ 4). Русский перевод носил название
«Гражданская община античного мира».
409 Вико (Vico) Джамбаттиста (1668-1744) — итальянский историк и фило-
соф.
410 Разрозненные части (лат.).
411 Стоявшие особняком даже в конфессиональном разнообразии США сек-
ты мормонов (с 1830-х гг.) и шэкеров (с XVIII в.) отличались замкнуто-
стью, проповедью бережливости, стремлением к библейским идеалам.
Общественное неприятие вызывали и вызывают такие нормы жизни
сект, особенно у мормонов, как полигамия.
412 Акакий Акакиевич — главный персонаж повести Н. В.* Гоголя «Шинель».
413 «Вестник правды» — журнал мистического направления, эпатирующий
• читателей оригинальностью подходов. Издавался в Жейеве А. М. Коро-
бовым, имевшим дурную репутацию.
Новый фазис революционного движения
Впервые напечатана в № 5-6 «Набата» за 1878 г. Печатается по: Тка-
чев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в семи
томах. Т. III. М, 1934. С. 425-433.
414 Речь идет об удавшемся покушении на шефа жандармов генерала Мезен-
цева 4 августа 1878 г. Генерала заколол кинжалом С. М. Кравчинский. В
покушении участвовали также А. И. Баранников и А. Ф. Михайлов.
415 После убийства Мезенцева 20 августа 1878 г. в «Правительственном
вестнике» (№ 186) было напечатано сообщение, инициированное това-
рищем министра внутренних дел Л. С. Маковым, с целью мобилизации
общественного мнения против действий революционеров.
416 Ткачев имеет в виду М. Н. Муравьева — «вешателя», получившего свое
прозвище за расправы над восставшими поляками в 1863 г. После поку-
798
шения Каракозова Муравьев был председателем следственной комиссии.
По его инициативе были закрыты журналы «Современник» и «Русское
слово». Это время уже тогда было названо современниками «белым тер-
рором».
417 В августе 1878 г. был расстрелян известный революционер И. М. Коваль-
ский за вооруженное сопротивление при аресте. Связь Ковальского с
редакцией «Набата» подтвердила статья Е. Н. Кушевой. Поступившая в
«Набат» корреспонденция из Одессы содержала описание достойного
поведения Ковальского перед казнью и опровергала утверждения о том,
что он надеялся на помилование.
418 Обострение революционной борьбы во второй половине 1870-х гг. вы-
разилось в том числе и в физической ликвидации шпионов и предателей.
В 1876 г. ликвидированы шпионы Финогенов в Петербурге, Тавлеев —
в Одессе. В следующем Шарашников в Петербурге, в 1878 г. в Ростове
Никонов.
419 25 мая 1878 г. в Киеве был убит Г. Попко жандармский офицер барон
Гсйкинг.
420 Мезенцев Николай Владимирович (1827-1878) — шеф жандармов, уби-
тый С. М. Кравчинским.
421 Трепов Федор Федорович (1812-1889) — петербургский градона-
чальник.
422 24 января 1878 г. Вера Засулич выстрелила во время приема в петербург-
ского градоначальника Трепова, по приказу которого был подвергнут
наказанию содержащийся в тюрьме участник студенческого движения
Боголюбов; 23 февраля 1878 г. в Киеве покушению подвергся товарищ
киевского окружного прокурора Котляревский.
423 Помимо Ковальского, оказавшего сопротивление при аресте 30 января
1878 г., 12 августа 1875 г. так же действовал в Москве А. Цицианов.
424 После оглашения приговора И. М. Ковальскому 24 июня 1878 г. толпа
молодежи устроила акцию протеста. Полиция и войска открыли огонь.
Двое были убиты, около двадцати человек ранены.
425 Гейкинг Густав Эдуардович, жандармский офицер, убитый в Киеве 25 мая
1878 г. Г. А. Попко.
426 Ковальский Иван Мартынович (1850-1878) — революционер 1870-х гг.
427 По поводу этой фразы Ткачева в № 8-9 «Общины» за 1878 г. было опуб-
ликовано «Необходимое разъяснение», смысл которого заключался в
том, что совершенные акции не связаны ни с какой централистической
организацией, ни с редакцией «Набата», а осуществляются революцио-
нерами, стоящими на федеративных принципах организации сил.
428 В этом абзаце, видимо, недостает нескольких слов.
Комментарии
799
Что же теперь делать?
Впервые напечатана в № 3/5 «Набата». 1879- Печатается по: Ткачев П. Н.
Избранные сочинения на социально-политические темы в семи томах. Т. III.
М„ 1934. С. 441-447.
429 Речь идет о бунте в Ростове-на-Дону в 1879 г. После ареста рабочего
начался погром полицейских частей, квартир полицейских, питейных
и публичных домов. Бунт был подавлен войсками.
430 Лозунг, приказ (фр.).
Оптимизм в науке
(Посвящается Вольно-экономическому обществу)
Впервые статья была напечатана в № 11 «Дела» за 1879 г. Публикуется
по: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально политические темы
в семи томах. М., 1933- Т. IV. С. 311-349. Ткачев изложил свои взгляды на
судьбу русской общины, сравнивая ее историческое развитие с общинами
других стран.
431 Цицерон (106-43 до н. э.) — римский государственный деятель, фило-
соф и оратор.
432 Детлов — харьковский помещик. '•.
433 Янсон Юлий Эдуардович (1835-1892) — русский экономист и статистик,
профессор Петербургского университета.
434 Яковлев Александр Васильевич (1835-1892) — русский экономист и пу-
блицист, сторонник мелкого крестьянского кредита.
435 Исаев Андрей Алексеевич (1851-1924) — русский экономист, профессор
Ярославского лицея и Петербургского университета.
436 Васильчиков Александр Илларионович (1818-1881) — князь, публицист
народнического направления.
437 Кошелев Александр Иванович (1806-1883) — публицист, славянофил.
438 Юрьев Сергей Александрович (1835-1888) — экономист и публицист,
сторонник мелкого земельного кредита.
439 Основание (лат.).
440 Кавур Камилло, граф (1810-1861) — итальянский политический дея-
тель, либерал.
441 По-видимому, Васильчиков передал слова Кавура в достаточно вольной
редакции. Славянофил А. И. Кошелев в своих «Записках» (Берлин, 1884),
800
изданных позднее труда Васильчикова, несколько по-иному привел вы-
сказывание Кавура относительно значения на тот момент русской об-
щины: «Да, я вижу, что вы имеете такое учреждение, которое спасет вас
от многих бедствий, ныне терзающих Европу и грозящих ей в будущем
нескончаемыми беспорядками. Вы очень счастливы: для вас будущность
не страшна». Неясно, какой вариант ближе к действительным словам Ка-
вура. Кошелевская редакция, бесспорно, лестна для славянофильского
мироощущения.
442 Юханцев — кассир «Общества взаимного поземельного кредита», суди-
мый за растраты.
443 Мэн Генри Джеймс Самнер (1822-1888) — английский юрист-историк.
444 Мауер Георг Людвиг фон (1790-1872) — немецкий историк права.
445 Геринг — автор книги «О земельном владении в Швеции и Дании».
446 См. прим. 56.
447 Лавелэ Эмиль Луи (1822-1892) — бельгийский экономист.
448 В журнале «Дело» о П. А. Соколовском — историке и экономисте — и его
работах («Очерки истории сельской общины на севере России». СПб.,
1877; «Экономический быт земледельческого населения России и коло-
низация юго-восточных степей перед крепостным правом». СПб., 1878)
писал ранее не Ткачев, а Н. В. Шелгунов («Из истории русской общи-
ны» // Дело. № 6.1879), не принимавший пессимизма Соколовского от-
носительно судеб общины в будущем.
449 Соколовский Павел Александрович (1842-1906) — историк-экономист.
450 Самарин Юрий Федорович (1819-1876) — публицист-славянофил.
451 Ефименко Александра Яковлевна (1848-1918) — исследовательница на-
родного быта. ч
452 Наделе(лат.\
Предисловие к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?»
Впервые опубликовано Ткачевым во французской газете «Ni dieu, ni
maitre» (№ 2. 21 ноября 1880) — органе бланкистов в связи с началом пу-
бликации романа Чернышевского. В настоящем издании печатается по: Тка-
чев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы. М., 1933.
Т. IV. С. 413-414. Ткачев, по сути, ставит вновь знаменитый вопрос Черны-
шевского «что делать?», «чтобы освободить страну от подлого политическо-
го и экономического деспотизма».
453 Чернышевский Николай Гаврилович (1828-1889) — публицист.
Комментарии
801
454 Речь идет, скорее всего, о Марксе, охарактеризовавшем Чернышевского
как «великого экономиста».
455 См. комм. 64.
456 См. комм. 65.
457 Н. Г. Чернышевский был приговорен к пожизненной ссылке в Сибирь
после 14 лет каторжных работ.
Русские письма
Впервые напечатано во французской бланкистской газете «Ni dieu, ni
maitre» (№ 8, 27 ноября 1880 г.). Публикуется по: Ткачев П. Н. Избранные
сочинения на социально-политические темы в семи томах. М., 1933. Т. IV.
. С. 415-417.
458 Речь идет о процессе 16-ти, проходившем в конце 1880 г. в Петербург-
ском военно-окружном суде. 12 из подсудимых являлись народовольца-
ми. Остальных судили за действия, совершенные до возникновения «На-
родной воли».
459 Квятковский Александр Александрович (1852-1880) — народоволец.
460 Пресняков Андрей Корнеевич (1856-1880) — революционер 1870-х гг.,
народоволец.
461 Ширяев Степан Григорьевич (1857-1881) — народоволец.
462 Тихонов Яков Тихонович (1852-1882) — народоволец.
463 Окладский Иван Федорович (род. 1859) — народоволец, позднее агент
Департамента полиции.
4(3 4 Были повешены А. Квятковский и А Пресняков.
465 Речь идет о вспышке эпидемии чумы в октябре 1878 г. в Астраханской
губернии. К началу 1879 г. удалось ее ликвидировать. Руководил меро-
приятиями по борьбе с чумой М. Т. Лорис-Меликов.
466 Покушение А. К. Соловьева 2 апреля 1879 г. было предпринято не от име-
ни «Земли и воли», хотя тайное общество было в курсе подготовки и не
запретило желающим оказывать содействие. В целом землевольцы были
настроены отрицательно к идее покушения на царя. Более поздние по-
пытки покушений были предприняты Исполнительным Комитетом «На-
родной Воли».
467 Крагкткин Дмитрий Николаевич (1836-1879) - князь, харьковский
генерал-губернатор. Убийство Крапоткина было осуществлено от имени
Исполнительного комитета Русской социально-революционной пар-
тии 9 февраля 1879 г. Эта группа, созданная В. Осинским, действовала
802
в основном на юге России. Ткачев приписал все покушения действиям
«террористической фракции», что верно лишь условно.
468 Голъденберг Григорий Давидович (1855-1880) — революционер
1870-х гг, народоволец.
469 Случайно арестованный в ноябре 1879 г., Григорий Гольденберг дал при-
знательные показания, посчитав, что этим он остановит кровопролитие
и будут спасены его товарищи. Покончил с собой 15 июля 1880 г.
Терроризм как единственное средство нравственного
и общественного возрождения России
Впервые опубликована в «Набате». 1881. № 3. 1 сентября. Печатает-
ся по: Революционный радикализм в России: век девятнадцатый. М., 1997.
С. 433-438.
470 В 1863-18^6 гг. «Голос» являлся влиятельной столичной общественно-
политической газетой либерального направления. Издатели-редакторы:
А. А. Краевский, затем с 1871 г. В. А Бильбасов. Издание прекращено по
цензурным обстоятельствам.
471 Не совсем точное цитирование стихотворения А. С. Пушкина «Свободы
сеятель пустынный...».
Издательская и литературная деятельность Г. Е. Благосветлова
Впервые полностью напечатана в сборнике: Шестидесятые годы. Мате-
риалы по истории литературы и общественному движению. М.-Л, 1940. Пе-
чатается по тексту: Ткачев П. Н. Кладези мудрости российских философов.
М„ 1990. С. 550-576.
472 Благосветлов Григорий Евлампиевич (1824-1880) — русский публицист
демократического направления, издатель-редактор журналов «Русское
слово» и «Дело».
473 Инициалы детей Г. Е. Благосветлова.
474 «Русский архив» и «Русская старина» — историко-литературные сборник
и журнал.
475 «Сочинения» Г. Е. Благосветлого вышли в 1882 г.
476 Некрасов Николай Алексеевич (1821-1877) — русский поэт, революци-
онный демократ, издатель-редактор журнала «Современник» и редактор
журнала «Отечественные записки».
Комментарии
803
477 Краевский Андрей Александрович (1810-1889) — русский издатель и
журналист.
478 Стасюлевич Михаил Матвеевич (1826-1911) — русский историк, публи-
цист, редактор-издатель журнала «Вестник Европы».
479 Достоевский Федор Михайлович (1823-1881) — русский писатель.
480 Ткачев, скорее всего, имел в виду строки стихотворения Добролюбова
«Пускай умру..» от 1861 г.
481 Речь идет о разрыве в 1865 г. с Благосветловым публицистов Н. В. Со-
колова, В. А. Зайцева и Д И. Писарева, находившегося в заключении, но
поддержавшего коллег.
482 Ироническое определение введено М. Е. Салтыковым-Щедриным в ре-
цензии («Отечественные записки». 1869. № 4) на «Материалы для харак-
теристики современной русской литературы» (СПб., 1869) применитель-
но к составителям М. А. Антоновичу и Ю. Г. Жуковскому.
483 Лабулэ Эдуард Рене Лефевр (1811-1883) — французский ученый, публи-
цист, политический деятель.
484 Писарев перевел и опубликовал в № 2-4 «Отечественных записок» со-
кращенный вариант сказок Лабулэ.
485 Скорее всего, самому Ткачеву.
486 Скабичевский Александр Михайлович (1838—1910) — литературный
критик.
487 Речь идет о статье А. М. Скабичевского «Дмитрий Иванович Писарев
(Его критическая деятельность в связи с характером его умственно-
го развития)» в «Отечественных записках», 1869. № 1-3. Неназванным
автором «Неразрешенных вопросов» в журнале «Дело» (1881. № 1) был
4 идеолог народовольчества Л. А. Тихомиров, выступавший под псевдони-
мом И. К-в.
488 Возможно, опечатка.
489 Статья Писарева в «Русском слове». 1864. № 9-11.
490 В курсе (фр.).
491 Цензура тюремная и обычная.
492 Речь идет о «Временных правилах» в цензуре и печати от 6 апреля 1865 г.,
предусматривавших отмену предварительной цензуры для столичных
изданий.
493 1866 г.
494 Вариант евангельского изречения «Будьте мудры, как змея, и просты, как
голуби».
495 Речь о самом Ткачеве.
804
496 Шелгунов Николай Васильевич (1824-1891) — русский публицист, демо-
крат.
497 Лонгинов Михаил Николаевич (1823-1875) — историк литературы.
498 Статьи с таким содержанием в журнале «Дело» не появилось. Но за ста-
тьей располагался комментарий редакции «Дела». Вероятно, написал его
Н. В. Шелгунов, возглавлявший в то время журнал:
«Редакция, печатая настоящую статью в том виде, как она получена, не
может, однако, оставить ее без некоторых разъяснений. Личные сим-
патии автора статьи очевидно клонятся на сторону Благосветлова. Это
понятно. Его могила еще слишком свежа и потому чисто объективное
отношение к нему едва ли в сей момент и возможно.
Общая оценка «Русского слова», сделанная автором, вполне верна, хотя
тоже недостаточно спокойна. Вопросы «Русского слова» имели почти
исключительно «личный» характер. «Современник» же был журналом
по преимуществу общественным и разрешал вопросы не личного разви-
тия или морали, но вопросы политические и экономические. Уже в 60-х
годах называли «Русское слово» журналом «подрастающего» поколения,
а «Современник» журналом «молодого» поколения. Это коренное разли-
чие двух журналов объясняет очень многое.
Автор настоящей статьи не согласен с мнением г. Скабичевского и с мне-
нием автора «Неразрешенных вопросов» («Дело», янв. 1881), но все, что
он говорит против них, только подтверждает верность их оценки на-
правления Писарева.
«Русское слово» дополняло «Современник», как «Современник» дополнял
«Русское слово». Это были две стороны одной и той же медали, изобра-
жавшие два разных мировых начала, постоянная борьба которых творит
историю, т. е. начало личного и начало общественного.
Автор как будто хочет избавить Писарева от обвинения его в «личном»
эгоизме. Но кто же и когда обвинял в этом Писарева? Ни г. Скабичевский,
ни автор «Неразрешенных вопросов» этого не делали. И только указыва-
ли на умственную область, которую Писарев преимущественно разраба-
тывал.
Желая, по-видимому, защитить Писарева, автор приходит к такому за-
ключению: «Какой хаос, какие противоречия! Но зато и сколько жиз-
ни, сколько новых идей, сколько энергии мысли!» Но в такой страшно
широкой области, в которой вращалась мысль Писарева, разложить все
по полочкам и порешить окончательно в какие-нибудь четыре года с
журнальными статьями довольно мудрено. Магомет стал проповедовать
в 40 лет, а стал думать с 11 лет, а посмотрите, сколько у него в Коране
противоречий. Десятословие Моисея потому только так и определитель-
но, что оно имеет отрицательный характер.
Комментарии
805
Частные противоречия нисколько не исключают цельности и един-
ства общего направления Писарева; они только доказывают трудность
задачи, которую он взял на себя. Задача эта и до сих пор не разре-
шена.
Задачи «Современника» были иные. Он вращался в области вопросов, до-
пускающих математическую точность, и выставил требования, которые
сохранили свою определенность и практичность до сих пор.
Точно так же автор настоящей статьи умаляет участие Писарева и в на-
правлении «Русского слова». Задачи всякой редакции создать возможно-
сти, открыть больший или меньший простор умственным силам. Она,
скорее, может сузить область мысли, многое испортить, многому поме-
шать, но вовсе не от нее зависит создать талант. Редакция «Русского сло-
ва» оставалась бы тою же редакцией) и без Писарева; но «Русское слово»
как журнал без Писарева был бы не тем. Цвет, ширь, полет и яркость жур-
налу давали Писарев и Зайцев, этот второй замечательный сотрудник
«Русского слова», умерший недавно, которому мы посвятим в ближайшей
книжке особую статью. Конечно, талант скорее увлечет редакцию, чем
редакция талант. Некрасов, превосходно понимавший это, всегда сливал
руководящих сотрудников с редакцией, и тогда, действительно, являлось
цельное и сильное единство. Но в «Русском, слове» этого не было. Еди-
ноличный принцип, царивший в редакции, привел наконец к тому, что
Писарев оставил журнал.
Ставя всю умственную силу Писарева в зависимость от редакции «Рус-
ского слова», автор говорит, что с поступлением Писарева в «Отечествен-
ные записки» талант его «внезапно куда-то улетучился» и он превратился
только в «журнальную полезность». На это мы можем ответить извест-
ным редакции «Дела» письмом Писарева к Н. В. Шелгунову ("10 февраля
1868 г.). На письмо Шелгунова, что нужно поднять и оживить «Дело», Пи-
д сарев пишет: «В вашем письме нет никаких определенных указаний на те
средства, которыми вы желаете оживить “Дело”. Очень может быть, что
если бы я спросил уЛ<юдмилы> П<етровны> (жены Н. В. Шелгунова —
ред.) этих указаний, то она могла бы мне их дать. Но я не спрашивал и не
спрошу, потому что, каковы бы ни были эти указания, в чем бы ни состоя-
ли подробности вашего плана, я не приму в нем никакого участия. На это
у меня есть свои причины, и я вам их перечислю. Во-первых, сблизиться
с “Делом” значит все-таки сойтись с Благосветловым...». Писарев делает
оценку Благосветлова как редактора и дальше говорит,- «Я не считаю его
за дурного и низкого человека, но я не вижу никакого основания превра-
щать его в воплощение идеи и думать, что, помимо Благосветлова, нет
множества других, гораздо более удобных средств действовать на чита-
ющее общество. Одним из таких средств я теперь и пользуюсь и нахожу
его настолько удобным, что без особой необходимости не хочу менять
его ни на какое другое. Я работаю теперь в “Отечественных записках”,
806
поступивших под редакцию Некрасова. Это журнал бесцензурный, и я
пользуюсь в нем тою степенью свободы, которою я сам желаю пользо-
ваться...». Писарев умер летом того же года, и, следовательно, решить, что
он одним фактом перехода из «Дела» в «Отечественные записки» пре-
вратился внезапно в «журнальную полезность» и «улетучился», едва ли
можно.
Обещанное редакцией «Дела» окончание по понятным причинам не
появилось.
Библиография
Ткачев П. Н. Избранные литературно-критические статьи. М.; Л.,
1928.
Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические
темы в семи томах. М., 1932-1937.
Ткачев П. Н. Сочинения в двух томах. М., 1975-1976.
Ткачев П. Н. Кладези мудрости российских философов. М., 1990.
Ткачев П. Н. Люди будущего и герои мещанства. М., 1986.
Указатель имен
Авенариус В. П. — 426
Адмирари Нил (Панюнтин Л. К) —
375
Аквинат (Аквинский) Фома — 57
Аксаков С. Т. — 346
Александров В. М. — 795
Альбертини Н. В. — 407
Альбов А. П. — 634
Антонович М. А. — 745
Аскоченский В. И. — 219
Ахав — 97
Бабст И. К. — 216; 217
Байрон Д. Г.- 386,387
Барбье О. — 227
Бастиа Ф. - 58, 78,82, 85,88
Белинский В. Г. - 371, 373, 381,
382, 387, 391
Бернар К. — 72
Берлин Г. — 105
Берлихенген фон Гец — 110
Бехер Э,— И, 17,152,157-182
Бисмарк О. — 470,471
Бернер А. Ф. — 72
Благосветлов Г. Е. - 737,738,739,
740, 743, 744, 745, 750, 752,
754, 755, 756, 757, 758, 759,
760, 761
Блан Л.- 70, 71, 72, 73, 74
Блюнчли И.-К. — 56,61
БоденЖ. — 66
Бокль Г. Т. — 57, 58,60
Бонапарты. — 511, 520
Бредихин Г. О. — 634
Брус П. — 511
Бунге Н.Х.- 217
Вальдбург Т. — 105,111
Васильчиков А. И. — 681,682,684,
685, 686, 691, 692, 693, 695,
696, 699, 702, 704, 705, 706,
707,710,718,719, 720, 721
Вашингтон Д. — 519
Вейганд Ф. — 105,120
Вейнберг П. И. — 349
Вейнгольд — 148
Вико Д. - 56,646
Вирхов Р. — 72
Воронов Е. А. — 634
Гайсмайер М. — 113,114
Гарнье Пажес Л. А. — 74
Гегель Г. В. Ф. — 63, 380
Гейер Ф. — НО, 115
Гейкинг R Э. — 24,667,668,670
Гексли Т. Г. - 72
Гейер А. — 72
Генрих III — 129
Геринг — 696
Гете И. В. - 386, 387
Гйзо Ф. П.-Г. - 74
Гйплер В. — 105,120
Годвин (Годуин) У. — 142
Голицын А. Ф. — 424
Гольденберг Г. Д. — 728
Гончаров И. А. — 346
Указатель имен
809
Горбунов И. Ф. — 349
Григорович Д. В. — 345,346
Григорьев А. А — 371
ГризингерТ. — 25,117—134
Громека С. С. — 407
Данкварт Г — 61
Данте А - 223
Дантон Ж.-Ж- 519, 520
Дарвин Ч. - 57,61, 222, 2б8, 2б9,
750
Дауль А. — 183,184
Детлов — 680
Державин М. Е. — 344,634
Джонсон — 400
Диккенс Ч. — 400
Добнэ - 190
Добролюбов Н. А — 371,374,385,
387, 389,390, 393,404,744
Докине - 234
Доминико Ц. — 224
Достоевский Ф. М. - 6,744
Дрэпер (Дрейпер) Д. У. — 56
Дуров С. Ф. - 637
Дюма А. — 400
Дюпон-Вайт Ш. — 564
Европеус А И. — 637
Ефименко А. Я. — 707
Жан-Поль (Рихтер И. П.) — 372,
381
Желеховский В. А. — 636
Жирарден Э. — 564
Жихарев С. С. — 519
Жуковский Н. И,- 511,512
Жуковский Ю. Г. — 61,64
Зороастр — 201—205
Зульцер И. Г. - 380,400
Исаев А. А. — 681
Иоганн Лейденский — 120
Ионов В. М. — 634
Ишутин Н. А — 631,639
Кавур К. — 692
Калашников П. — 634
Кальвин Ж. — 66,121
Кандоль Альфонс (правильно —
Альфред) — 222
Капустин М. Н. — 196, 200, 201,
202, 203, 204, 205, 208,219
Каракозов Д. В. — 6,408
Каррель А — 72—76
Катков М. Н,- 218,375,567
Кайф (Кайфа) — 495
Кетле Л. А.-Ж — 56
Квятковский А А. — 726
Кине Э. - И, 27, 221, 223, 224,
225, 230, 231, 232, 234, 236,
237, 241, 242, 244, 246, 248,
253, 255, 257, 260, 261, 262,
263, 264, 265, 266, 267, 268,
269, 274, 275, 276,646
Клемент — 134
Кобден Р. — 88
Комаров В. В. — 375
Корреджо А. — 224
Краевский А А. — 375, 5б7, 744
Крапоткин Д. Н. — 727
Крестовский В. В. — 426
Кромвель О. — 519, 520
Ковальский И. М. — 664,668
810
Конт О. — 72,
Корш В. Ф. — 375
Кошелев А. И. — 682
Ковалевский В. О. — 72
Кузьмин П. А. — 637
КукД, — 147
Куланж Ф. — 646,647
Кэрри Г. Ч. — 72
Лабулэ Э. — 745
Лавров П. Л. — 7,8, 28, 31, 32
Лавелэ Э. Л. - 528,696,707
Лайель Ч. Я. - 57, 222, 234
Ламартин А. — 74
Лартет — 234
Лассаль Ф. - 160, 166, 172, 175,
416
Лессинг Г. - 372, 373, 380
Лебедев И. И. — 634
Левашев Н. В. — 424
Левитов А. И. — 347, 350
Леонтьев П. М. — 218, 375
Лефрансе Г. — 511,512
Липранди И. П. — 637
Лойола И. — 117,126
Лоррен К. - 223,224
ЛюдвигУ — 112
Лютер М. — 98,111,112,121
Мальтус Т. Р. - 138-151, 268,269,
270,513
Макиавелли (Макиавелли, Макья-
велли) Н. — 64,65,66
Марат Ж. П, — 610
Марко-Вовчек (Вилинская Мар-
кович М. А.) — 404
Маркович Б. М. — 345
Маркс К.-62,186,442,471
Мауер Г. Л. - 528,696
Мезенцев Н. В. — 24, 663, 668,
670
Меланхтон Ф. — 112
Мещерский В. П. — 375,5б7
Мэн Г. Д,- 528,696
Маклеод Г Д. — 62,78,79
Маркус (псевдоним) — 148
Медичи Е. — 129
Мендельсон М. — 380
Микельанджело Б. — 224
Милль Д. — 72,74,79,80,139,178,
696
Миртов П. Л. (Лавров П. Л.) — 277,
283, 284
Михайлов М. Л. — 42
Моав — 97
Молешотт Я. — 57
Молинари Г. — 273
Молчанов А. Н. — 584,792
Монтень М. — 66
Монтескье Ш. — 140,246
Мор Т. •- 64
Муравьев М. Н. — 424
Муррей Д. — 234
Мюнцер Т. — ПО, 115,120
Натансон М. А. — 795
Незнакомец (Суворин А. С.) —
185, 775
Неклюдов Н. А. — 72
Некрасов Н. А. — 227,744
Нерон — 97
Нечаев С. Г. — 6,424
Указатель имен
811
Окладский И. Ф. — 726 Рулен — 234 Рюиздаль Я. — 223
Павлов П. В. — 47 Паллас П. С — 140 ПаленКИ, — 519 Пальм А. И. — 637 Панкратьев В. А. — 634 Парацельс — 196 Пенни В. — 183,184 Пети Уильям — 139 Петрашевский (Буташевич) М. В. — 637 ' Пикте П. — 222 Пилат — 495 Писарев Д. И, - 72, 371, 404, 741, 743, 744,745, 748, 749, 750 Писемский А. Ф. — 346,426 Плещеев А. Н. — 637 Помяловский Н. Г. — 347,350 Понсон Т. — 400 Поп А. — 90 Поттер П. — 224 Пресняков А. К — 726 Прудон П. Ж. - 70,74,77,81,82- 89, 283, 284 Пуссен Н. — 223, 224 Самарин Ю. Ф. — 706 Сен-Беве Ш. — 373 Сен-Симон К, А, —65, 246,749 Серов А, Н. — 69 Слепцов В. А. — 357,404 Смит А.- 57, 58,59, 78, 724 Скабичевский А. М. — 371 Слезкин И. Л. — 519 Соколовский П. А. — 681, 699, 701,707,709, Соловьев В. А. — 194, 371, 726 Спасович В. Д. — 61,626 Спенсер Г. - 283, 293, 294, 295, 300,305,306 Спешнев Н. А — 637 Спиноза Б. — 246 Стасова Н. В. — 183,184 Стебницкий (Лесков Н. С.) — 375, 426 Стоянов А. Н. — 61 Страхов Н.Н.— 194,346,351,371, 375,393,400 Стронин А. И. — 376 Суворин А. С. — 375
Реклю Ж. Э. — 511,514 Решетников Ф. М. — 347,350,384, 404,405 Риго Р. — 610 Рид В.-334 Рикардо Д. — 78,724 Робеспьер М. — 511,519,5 20 Ройе К А. - 273 Рорбах Я. — 105 Теккерей У. М. — 400 Тихонов Я. Т. — 726 Толстой Л, Н. — 346,404 Тоунзенд (Таунсенд) Д, — 140 Трепов Ф. Ф. — 667 Трубников К В, — 375 Трубникова М. В. —183,184 Тургенев И. С. — 345, 346
812
Тьер Л. A. — 74 Тэн И, - 12, 372, 382 Шелгунов Н. В. - 345, 737, 745, 755, 756, 757, 758, 759, 760, 761
Успенский Н. В. - 347, 357, 384, 404,405 Устрялов Н. Г. — 57 Утин Е. И. — 371 Шиллер Ф. — 227,386 Ширяев С. Г. — 726 Шувалов П. А — 419,424
Фавр П. — 222 Фаларис — 97 Ферри Ж. — 264 Форнер А. — 108 Фроленко М. Ф. Фохт (Фогт) К. — 57, 222, 264, 750 Фишер К. — 69. Франклин Б. — 139,140 Фукье-Тенвиль — 610 Фурье Ф. — 246,749 Щеглов Д. И. — 194 Чемадуров Я. Я. — 586,793 Чернышевский Н. Г. — 724,744 Эдельсон Н. Е. — 400 Эйлер Л. — 139 Энгельс Ф. — 7, 20, 23, 29, 441, 442 Эхелин Б. — 113 Юркевич П. Д. — 196, 208, 210,
ЦвинглиУ. — 121 Цебрикова М. К. — 373 Цезарь Ю. — 5Н, 520 Циммерман В. — И, 25, 90-116, 119 Цицерон — 680 211, 213, 214, 216, 217, 218, 354 Юрьев С. А. — 682 Яковлев А. В. — 681 Янсон Ю. Э, — 681
Содержание
Петр Никитич Ткачев
В. А. Исаков............................................5
П.Н. ТКАЧЕВ. ИЗБРАННОЕ.................................37
Стихотворения..........................................39
Вопросы............................................39
Движение вперед....................................39
14 декабря 1861 г. Памяти Михайлова................42
Дорожные грезы.....................................43
2 марта 186 2 г. Памяти Павлова....................47
Христово воскресенье...............................50
Народное гулянье....................................52
Друзьям (В 1862 году)..............................54
Экономический метод в науке уголовного права..........56
Рецензия на книги Жуковского «Политические
и общественные теории XVI века» и «Прудон и Луи Блан».6 2
Рецензия на книгу А Карреля «История
контр-революции в Англии»..............................72
Рецензия на книгу Прудона «Французская демократия»....77
Рецензия на книгу В. Циммермана
«История крестьянской войны в Германии
по летописям и рассказам очевидцев»....................90
Рецензия на книгу Теодора Гризингера
«Иезуиты, полная история их явных и тайных деяний
от основания ордена до настоящего времени»........... 117
Рецензия на книгу Мальтуса
«Опыт о законе народонаселения»...................... 135
Предисловие и примечания к книге Бехера
«Рабочий вопрос»..................................... 152
814
По поводу книги Дауля «Женский труд»
и статьи моей «Женский вопрос»....................... 183
Рецензия на книги П. Юркевича «Курс общей педагогики
с приложениями», М. Капустина «Юридическая догматика»,
О.Мильчевского«Великий маг и чародей.
Сокровищница всех волшебств, таинственных
и магических наук, и т. д., и т. д.» ................ 196
Наука в поэзии и поэзия в науке...................... 221
Что такое партия прогресса
(по поводу «Исторических писем» П. Л. Миртова. 1870). 277
Недодуманные думы.................................... 342
Принципы и задачи современной критики................ 368
Задачи революционной пропаганды в России
(Письмо к редактору журнала «Вперед!»)............... 406
Открытое письмо господину Фридриху Энгельсу,
автору статей «Эмигрантская литература»
в 117 и 118 №№ Volksstaat’a, год 1874 ............... 441
«Набат» (Программа журнала).......................... 453
Анархия мысли........................................ 4б7
Наши иллюзии......................................... 504
Публичные чтения в Женеве............................ 511
Революция и государство.............................. 515
Народ и революция.................................... 527
Революционеры-реакционеры............................ 535
Анархическое государство............................. 543
Возможна ли социальная революция в России
в настоящее время?................................... 5б7
Организация социально-революционной партии........... 576
Минута настала....................................... 586
Накануне и на другой день революции.................. 594
Жертвы дезорганизации революционных сил.............. 617
Содержание
815
Революция и принцип национальности.
По поводу «Записок южнорусского социалиста».......... 642
Новый фазис революционного движения.................. 663
Что же теперь делать?................................ 672
Оптимизм в науке
(Посвящается Вольно-экономическому обществу)......... 680
Предисловие к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?» .... 724
Русские письма....................................... 726
Терроризм как единственное средство нравственного
и общественного возрождения России................... 729
Издательская и литературная деятельность
Г. Е. Благосветлова («Сочинения Г. Е. Благосветлова,
с портретом, биографиею и предисловием
Н. В. Шелгунова») (Посвящается Л... и М... Б-вым).... 737
КОММЕНТАРИИ ......................................... 763
Библиография.................................... 807
Указатель имен................................... 808
Научное издание
Библиотека отечественной общественной мысли
с древнейших времен до начала XX века
Ткачев Петр Никитич
Избранное
Ведущий редактор К А. Кочанова
Редактор Т. И. Петрова
Художественный редактор А К Сорокин
Художественное оформление М. В. Минина
Компьютерная верстка Д. Г. Куприянова
Корректор М. Л. Авдюшкина
ЛР № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 28.12.2009.
Формат 60 х 90 '/is- Печать офсетная. Усл-печ. л. 51,0.
Тираж 1000 экз. Заказ № 672
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
117393, Москва, ул. Профсоюзная, д. 82.
Тел.: 334-81-87 (дирекция), 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК
«Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14