БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАЧАЛА XX ВЕКА


ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
Руководитель проекта
А. 	Б. Усманов
Редакционный совет:
Л. А. Опёнкин, доктор исторических наук, профессор (председатель);
И. Н. Данилевский, доктор исторических наук, профессор;
A. Б. Каменский, доктор исторических наук, профессор;
Н. И. Канищева, кандидат исторических наук, лауреат Государственной премии РФ (ответственный секретарь);
А. Н. Медушевский, доктор философских наук, профессор; Ю. С. Пивоваров, академик РАН;
А. К. Сорокин, кандидат исторических наук, лауреат Государственной премии РФ (сопредседатель);
B. В. Шелохаев, доктор исторических наук, профессор,
лауреат Государственной премии РФ (сопредседатель)
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ (РОССПЭН)
2010


ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
Петр Бернгардович СТРУВЕ
ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ
АВТОР
ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ:
К. А. Соловьев,
кандидат исторических наук
СОСТАВИТЕЛЬ:
О. К. Иванцова, кандидат философских наук
АВТОРЫ КОММЕНТАРИЕВ:
Д. С. Новоселов,
К. С. Балушкина,
К. Г. Ляшенко,
В. В. Сапов
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ (РОССПЭН)
2010


УДК 94(47) (082.1) ББК66.1 (2)5 С83
НП БЛАГОТВОРИТЕЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
ИСКУССТВО И СПОРТ
Долгосрочная благотворительная программа осуществлена при финансовой поддержке НП «Благотворительная организация «Искусство и спорт»
Струве П. Б. Избранные труды. / П. Б. Струве; [сост. О. К Иван- С83 цова; автор вступ. ст. К А. Соловьев; авторы коммент. КСБалуш- кина, К Г. Ляшенко, Д С. Новоселов, В. В. Сапов]. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — 560 с. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
ISBN 978-5-8243-1256-0
УДК94(47) (082.1) ББКбб. 1(2)5
ISBN 978-5-8243-1256-0 © Соловьев К. А, вступительная статья, 2010
© Иванцова О. К, составление тома, 2010 © Балушкина К С, Ляшенко К Г.,
Новоселов Д. С, Сапов В. В., комментарии, 2010 © Институт общественной мысли, 2010 © Российская политическая энциклопедия, 2010


Петр Бернгардович Струве
26 января 1870 г. в Перми в семье местного губернатора Бернгарда Вильгельмовича Струве родился шестой и последний сын — Петр1. Его семья принадлежала к обрусевшему немецкому роду. Дед П. Б. Струве Вильгельм переехал в Россию в начале XIX в., избежав таким образом призыва в наполеоновскую армию. Уже в 1819 г. в возрасте 26 лет он стал профессором Дерптского университета, будучи известным математиком и астрономом. Двадцать лет спустя, в 1839 г., он принял активное участие в создании Пулковской обсерватории и стал ее первым директором2. Отец, Б. В. Струве, еще до того, как возглавить Пермскую губернию, вошел в историю мировой литературы. Будучи астраханским вице-губернатором, он в силу своих служебных обязанностей принимал путешествовавшего по России А. Дюма и заслужил самую лестную оценку французского писателя. В 1861 г. он подал в отставку и четыре года спустя, в 1865 г., получил назначение в Пермь. Рождение П. Б. Струве совпало с трудным периодом в жизни семьи. В1870 г. в губернии прошла ревизия, выявившая многочисленные нарушения закона, за которые вынужден был отвечать глава местной администрации. В итоге он был уволен с должности3. В 1879 г. Б. В. Струве вместе с семьей переехал в Германию, в Штутгарт, где провел следующие три года. Здесь его сыновья, в том числе и Петр, ходили в немецкую школу4. Много лет спустя П. Б. Струве вернется в этот город уже в качестве одного из идеологов русской оппозиции.
Семья Струве перебралась в Петербург в 1882 г. Там П. Б. Струве поступил в 3-ю гимназию на Гагаринской улице5. В 1889 г. неожиданно скончался отец. П. Б. Струве переехал на квартиру своего одноклассника А. Д. Калмыкова, мать которого — А. М. Калмыкова — будет всячески покровительствовать своему новому домочадцу. Впоследствии их свяжут близкие отношения6. Калмыкова вела активную общественную
1 См.: ПайпсР. Струве. Биография: В 2 т. Т. 1. М., 2001. С. 22.
2 Там же. С. 14-15.
3 Там же. С. 21-23.
4 Там же. С. 23.
5 Там же. С. 23.
6 Там же. С. 44-45.


6
К. А Соловьев
жизнь: работала в Комитете грамотности, преподавала в воскресной и вечерней школе для рабочих, где сблизилась с представителями радикальных кругов (например, с Н. К Крупской)7. Со временем эти знакомства перейдут и к самому Струве.
В том же 1889 г. он поступил на естественное отделение физико- математического факультета Санкт-Петербургского университета. Однако слабое зрение послужило причиной отказа от изучения зоологии8, и Струве перешел на юридический факультет. Как раз в это время он увлекся экономической проблематикой. Струве регулярно посещал семинар М. И. Свешникова, где обсуждались вопросы социологии и политэкономии. Там он, наряду с В. В. Водовозовым и Б. В. Никольским, невольно обращал на себя внимание окружающих, удивляя всех поразительной эрудицией в различных сферах знания9. Струве также ходил на литературные собрания, проводившиеся на квартире К. К Арсеньева. Его доклад, посвященный «Буре» Шекспира, произвел настоящий фурор. Сам Арсеньев с восторгом отзывался об удивительных способностях и познаниях совсем молодого студента10. В 1890 г. Струве совершил поездку в Германию и в Швецию, а в 1892 г. прослушал курс лекций известного правоведа и социолога Л.Гумловича в университете Граца. Наконец, в 1895 г. Струве окончил экстерном юридический факультет, где вскоре начал преподавать в должности приват-доцента11.
Примерно в эти годы он был вовлечен и в политическую деятельность. В 1890 г. Струве организовал марксистский кружок в Петербургском университете12. В него входили В.А.Герд, Б. В. Никольский,
В. 	А. Оболенский, Η. П. Павлов-Сильванский, А Н. Потресов и др.13 Много лет спустя П. Б. Струве так описал свое увлечение марксизмом: «Как в 1885 г. я стал, по страсти и по убеждению, либералом и конституционалистом, так года три спустя я стал — на этот раз только по убеж¬
7 ПайпсР. Указ. соч. Т. 1. С. 46.
8 См.-.ЦуриковН.АПрошлое. М., 2006.С.321.
9 См.: Оболенский В. А Моя жизнь, мои современники. Париж, 1988. С. 83.
10 См.: Гессен И. В. В двух веках: Жизненный отчет // Архив русской революции. М., 1993. Т.21-22. С. 252.
11 Государственная дума Российской империи, 1906-1917: Энциклопедия. М, 2008. С. 593.
12 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 1. С. 105.
13 Там же. С. 108-109.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
7
дению — социал-демократом. Только по убеждению, ибо социализм, как бы его ни понимать, никогда не внушал мне никаких эмоций, а тем более страсти. Я стал приверженцем социализма чисто рассудочным путем, придя к заключению, что таков исторически неизбежный результат объективного процесса экономического развития. Ныне я этого не считаю»14.
При этом Струве никогда не был ортодоксальным марксистом. Для него была неприемлема философская основа этого учения, диалектика которого коренилась в чуждых ему метафизических построениях гегельянства. Вслед за немецким неокантианцем А.Рилем он предлагал разводить «сущее» и «должное», утверждая, что явление может быть объяснено лишь явлениями, а не метафизическими идеями15. По этой же причине он ставил под сомнение перспективы социальной революции. Если социализм является следствием капитализма, то последний должен заключать в себе элементы социалистического уклада, эволюционное развитие которых только и может служить гарантией установления нового общественного строя16. В 1894 г. Струве опубликовал «Критические заметки по вопросу об экономическом развитии России», в которых предложил собственное осмысление марксизма, предполагавшее синтез экономического учения К. Маркса и философских построений неокантианства. Эта работа имела удивительный успех. Баронесса В.И.Икскуль сообщила Калмыковой, что «Критические заметки» «лежат на столах у всех министров» и в «кабинетах их только и говорят о книжке его»17. Благодаря этой работе Струве стал восприниматься как один из наиболее значимых теоретиков русской социал-демократии. По словам С. Л. Франка, он «стал родоначальником и вождем марксизма в этом его специфическом смысле идейного движения 90-х годов XIX века»18. Примерно в это же время имя Струве получило известность и в земских кругах, так как именно он был автором «Открытого письма императору Николаю II», написанного 1895 г. от имени земской делегации, которой молодой царь заявил о
14 Струве П. Б. Мои встречи и столкновения с Лениным // Возрождение. 1950. №9. С. 116.
15 Изархива А.Н.Потресова. М., 2007. Вып. 1. С. 51—52.
16 См.: Струве П. Б. Марксова теория социального развития // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год. М., 2000. С. 98-99·
17 Цит. по: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 1. С. 172.
18 Франк С. Л. Воспоминания о П. Б. Струве // Непрочитанное. М, 2001. С. 398.


8
К. А. Соловьев
беспочвенности ожиданий скорых политических преобразований в России. Письмо же заключало предостережение императору о неминуемом крахе режима в случае продолжения курса Александра III19.
Зимой 1894-1895 г. Струве познакомился с В. И. Ульяновым (Лениным)20, с которым впоследствии тесно сотрудничал. В частности, Струве помог опубликовать ленинское сочинение «Развитие капитализма в России», более того, именно он и дал ему это название21. Впрочем, сама работа наводила на Струве «эстетическое уныние», так как в ней отсутствовало какое-либо «движение мысли»22.2 марта 1895 г. Струве был избран членом третьей секции («аграрная статистика и политическая экономия») Вольного экономического общества, в которой он яростно отстаивал марксистские взгляды, подвергал жесточайшей критике прежде господствовавших там народников. Это вызвало общественный интерес. Студенты приходили на заседания секции послушать, как молодой экономист сокрушал прежние идеалы и, казалось бы, устоявшиеся принципы23. Он говорил, «жестикулируя, размахивая руками, тряся рыжеватой бородой, быстро сбрасывая и снова надевая пенсне (постоянная его привычка)». Запоминалось «какое-то духовное изящество его облика при внешней неряшливости и расхлябанности, матовый цвет и тонкие черты лица и столь типичная для него манера речи — заикаясь, «экая», останавливаясь и ища подходящих слов, — выражение напряженного усилия мысли в самом процессе говорения»24.
В 1896 г. личная жизнь П. Б. Струве развивалась драматически. Он разорвал давно мучавшие его отношения с А. М. Калмыковой, решив жениться на сестре своего университетского приятеля Нине Александровне Герд25. «Она удивительно чистый <...> человек, — писал Струве А. Н. Потресову о своей будущей супруге. — Каково мое отношение к А. М. [Калмыковой]? Я не перестаю ее безгранично любить, но я чувствовал и чувствую, что эти отношения прямо губили мои силы,
19 Государственная дума Российской империи, 1906-1917: Энциклопедия. С. 593.
20 См.: Ядмис А Указ. соч. Т. 1.С. 185.
21 Там же. С. 340.
22 Из архива АН.Потресова. Вып. 1. С. 163-
23 См.: Flame Р Указ. соч. Т. 1. С. 217-218.
24 Франк С. Л. Указ. соч. С. 403.
25 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 1. С. 250—251-


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
9
и ликвидация их была мне подсказана инстинктом самосохранения. Что эта ликвидация протянулась 3 года, конечно, мое несчастье, но зато я нашел Н. А. [Герд]. А это удивительное счастье»26.
В1896 г. Струве, как один из лидеров российских социал-демократов, участвовал в работе IV Конгресса И Интернационала в Лондоне. Год спустя он начал издавать свой первый журнал «Новое слово». Они МИ.Туган-Барановский стали редакторами этого издания27. Журнал создавался как орган социал-демократической мысли. В нем публиковались статьи Ю. О. Мартова, Г. В. Плеханова, В. И. Ульянова, В. И. Засулич, Е.В.Тарле и др.28 Тогда же, в 1897-1901 гг., Струве редактировал книжную серию «Образовательной библиотеки», в рамках которой был издан новый перевод первого тома «Капитала» К Маркса29. Показательно, что именно Струве написал Манифест для I съезда РСДРП, состоявшегося в Минске в марте 1898 г.30
При этом П. Б. Струве был слишком противоречив и многогранен для партийного деятеля. Н. К. Крупская вспоминала, как ее удивила фигура Струве, отдыхавшего в кресле с томиком стихов А. А. Фета — отнюдь не революционного поэта31. В письмах АН.Потресову Струве делился своими впечатлениями от понравившейся ему поэзии Федора Сологуба, что вызвало порицание друга и однопартийца32.
Самого же Струве смущала ортодоксальность и догматизм его соратников по новообразованной партии. Он настаивал на развитии социал-демократической концепции в соответствии с движением научной мысли. «Повторять вещи, ставшие фразами и, в сущности, ложью, практически вполне безопасно — общественную эволюцию не оболжешь. Но нравственно это противно; это не мирится с теоретической совестью. Ради нее и во имя нее необходима борьба с ортодоксальным марксизмом, необходима критика или, вернее, самокритика марксизма. Потребность теоретической совести в этой критике чрезвычайно велика»33.
26
27
28
29
30
31
32
33
Из архива А. Н.Потресова. Вып. 1. С 91.
См.:ПайпсР.Ушз. соч.11. С257.
Там же. С. 259-
Там же. С. 260.
Там же. С. 277-278.
Там же. С. 30.
См.: Из архива А Н.Потресова. Вып. 1. С. 128,131.
Там же. С. 115.


10
К. А Соловьев
В1899 г. Струве приступил к изданию нового журнала — «Начало». Он все более отступал от традиционной марксистской догмы. Он подверг беспощадной критике положение о неизбежности обнищания пролетариата34, доказывал неубедительность марксистской теории стоимости35, ставил под сомнение будущее обострение классовой борьбы в Западной Европе36, так как единое культурное пространство представляло собой, с его точки зрения, цельную систему, во многом сглаживавшую остроту социальных противоречий37. Однако направление издания вызывало недовольство не только в среде ортодоксальных марксистов. 22 июня 1899 г. журнал «Начало» был закрыт по распоряжению властей38.
Тем не менее в 1900 г. Струве продолжал считать себя социал- демократом. Он вел переговоры с Лениным и Потресовым о совместном издании и вроде бы достиг договоренности39. Принципиальным противником дальнейшего сотрудничества со Струве оказался Г. В. Плеханов, которому в итоге удалось настоять на своем: со Струве и его сторонниками следует договариваться не как с социал-демократами, а как с представителями дружественной «демократической оппозиции»40. 30 января 1901 г. в Мюнхене состоялось соглашение в новой редакции41. Однако, решительный поворот в судьбе Струве не дал этой договоренности осуществиться на практике. В марте 1901 г. Струве вернулся в Петербург и неожиданно оказался в самой гуще общественной жизни. Уже 4 марта он принял участие в студенческой манифестации у стен Казанского собора столицы. Струве был арестован и отправлен в ссылку на год. Ему оставалось выбрать место жительства, и он назвал Тверь42. Сотрудничество с социал-демократической «Искрой» не могло быть продолжено. Оно ограничилось лишь публикацией статьи Струве «Самодержавие и земство», посвященной записке С. Ю. Витте, в
34 ИзархиваА.Н.Потресова. Вып. 1. С. 323.
35 Там же. С. 328-329.
36 Там же. С. 324.
37 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 1. С. 31 ■4.
38 Там же. С. 316.
39 Там же. С. 363-365.
40 Там же. С. 368-369.
41 Франк С. Л. Указ. соч. С. 408.
42 См.:ПайпсР.Указ.соч.С.385—387.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
11
которой доказывалась несовместимость неограниченной власти царя и местного самоуправления43. В этой работе уже явственно говорит о себе будущий идеолог русского либерализма. «Наш политический кризис состоит не в том, чтобы тот или иной класс общества, та или иная другая общественная организация готовы были с оружием в руках броситься на существующий государственный порядок и сломить его, а в том, что этот строй сам не может держаться, так как он не обеспечивает русскому обществу в его целом возможности выполнять ту широкую творческую работу, в которой так нуждается наша отсталая страна, — писал П. Б. Струве. — Не баррикады, не бомбы, не крестьянские бунты угрожают современному русскому правительству и существующему политическому строю. Главный враг правительства оно само, его собственная задача, та бессмысленная задача сохранения существующей государственной формы, которой оно, правительство, подменило всякую творческую работу и ради которой оно должно пресекать эту последнюю. Эта охранительная по форме, разрушительная по существу деятельность самого правительства создала и поддерживает ту душную предгрозовую атмосферу, в которой живет современная Россия, она растит и готовит русскую революцию»44.
В Твери Струве познакомился и тесно общался с одной из наиболее авторитетных фигур земского движения — И.И.Петрункевичем, который впоследствии вспоминал: «Каждый день, когда я был свободен от занятий в [земском] собрании или в комиссии, он заходил ко мне в гостиницу; нередко в это же время приходил Александр Александрович Бакунин и мы толковали о том же, что составляло тему наших бесед в Москве, в кружке Вернадского, Шаховского, Корнилова, Нов- городцева и других, все о том же, о политическом положении России, о необходимости создать свободную прессу за границей для борьбы с правительством...»45
Новая политическая платформа вызывала ярость прежних соратников. Ленин называл Струве «изменником, ренегатом и новым Тихомировым». Н.КТахтарев заметил Ленину, что столь жесткие оценки
43 Там же. С. 388-389.
44 Струве П. Б. Предисловие // Витте С. Ю. Самодержавие и земство. Stuttgart, 1903. C.XLIX.
45 Петрункевич И. И. Из записок общественного деятеля: Воспоминания // Архив русской революции. Т. 21-22. С. 336.


12
К. А. Соловьев
могут иметь печальные последствия: «Что если кто-либо из рабочих, фактически преданных делу, под влиянием травли Струве на страницах “Искры”, вдруг решится расправиться с ним или даже убьет его как “изменника и ренегата”»? На это Ленин ответил: «Его и надо убить»46.
Еще в 1901 г. земские конституционалисты на заседании кружка «Беседа» поставили вопрос о необходимости издания за рубежом журнала, способного консолидировать оппозиционную общественность в борьбе за установление в России правового государства47. Вставал вопрос о кандидатуре будущего издателя. В первую очередь вспоминалась фамилия П.Н. Милюкова. Однако последний лишь недавно вернулся из Болгарии, и казалось несвоевременным принуждать его вновь к эмиграции. Милюков предложил кандидатуру Струве48, которому предстояло принять принципиальное решение. Ведь «сам Щетр] Б[ернгардович], да и все другие скорее думали, что он стал эмигрантом на долгие годы — может быть, на всю жизнь, подобно Герцену»49. В итоге предложение пришло от Д. Е. Жуковского, выделившего 30 тыс. руб. на подготовку нового издания50.
В ноябре 1901 г. семья Струве выехала в Швейцарию, в декабре за ней последовал и сам П. Б. Струве51. Начались переговоры с различными кругами русской общественности. Если прежние соратники, социал- демократы, категорически отказались иметь дело с новым изданием, социалисты-революционеры выразили свою готовность к сотрудничеству. Также удалось наладить контакты с представителями финской оппозиции, с Бундом52. Однако наибольшее значение имели переговоры с земскими деятелями, представители которых приехали к Струве вскоре после обустройства того в Германии. «Вызнаете, Д[митрий] Иванович], ведь дело у него пойдет», — делился впечатлениями один из видных земских деятелей с кн. Д. И. Шаховским53.
46 Цит. по: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 1. С. 396.
47 Соловьев К. А. Кружок «Беседа»: В поисках новой политической реальности. М, 2009. С. 162-163.
48 Милюков Π. Н. Воспоминания: В 2 т. М., 1990. Т.1. С. 211—212.
49 Франк С. Л. Указ. соч. С. 413-
50 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 1. С. 437-438.
51 Там же. С. 438-439-
52 Там же. С. 440-441.
53 ШаховскойД.И. «Союз Освобождения» //Либеральноедвижение в России, 1902-1905 гг. М, 2001. С.530-531.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
13
В марте 1902 г. Струве поселился под Штутгартом в поселке Гайсбург. Здесь же разместилась и редакция нового журнала — «Освобождение»54. Посетивший Струве в марте 1903 г. С. Л. Франк впоследствии вспоминал: «Как сейчас помню впечатление от дома и семейной обстановки. В большом зале, служившем столовой, на столе сидел годовалый сынишка Щетра] Б[ернгардовича] Лева <...> навстречу мне вышла, как всегда, сияющая лаской и приветом Нина Александровна, и меня окружили трое старших мальчиков, в возрасте от шести до трех лет. Помню ужин с оживленной беседой, редакционный кабинет, заваленный книгами и бумагами, скромную, почти убогую обстановку квартиры и настроение непрестанного горения мысли, идейного оживления и редакционных текущих забот, наполнявшие всю жизнь Щетра] Б[ернгардовича] и Н[ины] А[лександровны]»55. Первый номер вышел 18 июня 1902 г. «Только слепые и малосмысленные люди не видят и не разумевают явственных исторических знамений грядущих великих событий; только глухие и оглушенные не слышат работы народных сил, созидающих новый дух, новые общественные отношения», — утверждал Струве в своей первой статье в журнале «Освобождение». Он доказывал зарождение широкого революционного движения, с которым вскоре придется считаться правительству. «Это движение по существу своему либеральное и демократическое: либеральное, потому что оно направлено на завоевание свободы; демократическое, потому что оно отстаивает самые жизненные, материальные и духовные интересы народных масс»56.
Со временем политическая позиция журнала становилась все более определенной, само же издание получило широкое распространение. Его тираж — 12 тыс. экземпляров, значительная часть которого нелегально доставлялась в Россию57. Журнал поддерживала неуемная энергия Струве, многого требовавшего от своих ближайших сотрудников. Много лет спустя Франк рассказывал, как Струве вызвал его к себе, лишь только узнав о начале Русско-японской войны: «Прямо с вокзала в Штутгарте он повел меня в кафе с газетами, заставил перечитать десятки газет, сделать выписки и засадил за обзор европейской печати по делам войны. Моя голова с трудом вмещала то бесконечное множество сведений, которые я должен был спешно воспринять, пере¬
54 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 413-
55 Там же. С. 413-414.
56 СтрувеП.Б. Отредактора // Освобождение. 1902.18 июн. № 1. С.2—5.
57 См.: Яайяс А Указ. соч. Т. 1.С.485.


14
К. А Соловьев
варить и изложить. После немногих опытов такой работы я вынужден был от нее отказаться»58.
2 	августа 1903 г. в Швейцарии, в Шафгаузене, было принято решение о создании «Союза освобождения». Одним из организаторов конференции был Струве. По воспоминаниям Д. И. Шаховского, «участие на этом съезде Струве, за которым слишком легко было установить наблюдение, заставило придать совещаниям конспиративный характер. Они имели вид туристической прогулки нескольких групп, сходившихся для бесед за столом в разных пунктах веселой местности к северу от Констанцкого озера»59.
Задолго до съезда Струве выдвинул требования к формировавшейся партии: «Партия должна быть открыто и решительно конституционной <...> Это требование исключает возможность привлекать в партию лиц так называемого славянофильского образа мыслей <„> Партия должна быть открыто и решительно демократической <...> Только демократическая партия политического освобождения России будет иметь необходимый для такой партии широкий базис»60. По мнению Струве, конституционное движение должно было консолидировать все действительно оппозиционные общественные силы: «Только в единении земской оппозиции и демократической интеллигенции русская демократия обретет необходимую ей революционную силу»61.
С 1 октября 1904 г. «Освобождение» издавалось в Париже. Туда переехала и семья Струве. Здесь же 17 сентября 1904 г. он участвовал в совещании революционных организаций. Вместе с В.Я.Богучарским, П.Д. Долгоруковым, П.Н. Милюковым П. Б. Струве представлял «Союз освобождения»62. Социалистическое прошлое давало о себе знать. Струве в большей степени, чем другие «освобожденцы», был готов идти на уступки национальным движениям на окраинах империи63. В это время Струве радовался поражениям России в войне с Японией, считая, что они подтолкнут правящий режим к политическим реформам. 3 августа 1904 г. на обеде в доме Струве зашла речь о ходе войны.
58 Франк С. Л. Указ. соч. С. 417.
59 Шаховской Д. И. Указ. соч. С. 547.
60 См.: ШаховскойД. И. Указ. соч. С. 540.
61 Там же. С. 595.
62 См.: Гессен И. В. Указ. соч. С. 287
63 См.: Милюков Π. Н. Указ. соч. С. 253·


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
15
Струве оживился: «“Они [власти] это не понимают. А войну поймут! Их надо бить по голове палкой. Японцы и будут нашей палкой”. Пет[р] Бер[нгардович] выкрикивал эти фразы, вертясь на стуле, выглядывая исподлобья, нервно хватая со стола то хлеб, то нож, то стакан чая. И во всей этой нелепой подвижности было что-то привлекательное»64. Узнав о цусимской катастрофе русского флота, Струве «дрожал от радости и именно в этом сознании чувствовал себя истинным патриотом»65. Вместе с тем он гневно отказался от какого-либо сотрудничества с японской разведкой66. «Струве наскакивал на нас <...> и, потрясая кулаками, вопил: “Мне, вы понимаете, мне, предлагать японские деньги?! Как он смел? Мерзавец!”»67
События 9 января 1905 г. в Петербурге давно были предсказаны Струве. Согласно дневниковым записям А В.Тырковой, он подчеркивал «громадное значение зубатовщины и легальных организаций. С них должно начаться движение в России, как оно начиналось и в других государствах»68. Революция разворачивалась стремительно. Периодические издания в стране становились все более радикальными, цензура не могла контролировать публикации. В итоге журнал «Освобождение» мог даже уступать в резкости изданиям, выходившим в Москве или Петербурге. Спрос на «Освобождение» падал. Журнал выходил все реже, утрачивая свое первоначальное значение69. В октябре «Петр Бернгар- дович совсем потерял голову. По десять раз в день бегал он на станцию метро, к газетному киоску, хватал все выпуски, утренние, вечерние, ранние и поздние, полдневные и закатные, обычные и экстренные <...> Целые страницы были полны Россией, и на каждой можно было найти новые подробности, подтверждающие силу движения. Струве ходил по улицам Пасси, раскрыв перед собой газету, как щит, рискуя попасть под извозчика, натыкаясь на прохожих, не обращая внимания на их поношения, довольно заслуженные. Дома он бессмысленно заглядывал во все комнаты, бормотал непонятные слова, смотрел на нас
64 ГА РФ. Ф. 629.0а 1.Д.16.Л.6.
65 Франк С. Л. Указ. соч. С. 417.
66 Там же. С.425.
67 Тыркова-Вилъямс А В. Воспоминания: То, чего больше не будет. М., 1998. С. 346.
68 ГА РФ. Ф. 629. On. 1. Д. 16. Л. 9 об.
69 См.: ПайпсР. Указ. соч. Т. 1. С. 524-525.


16
К А Соловьев
невидящими глазами». И наконец, вечером 17 октября стало известно
0 Манифесте об усовершенствовании государственного порядка. «Как раз в этот день Нине Струве пришло время родить. Это был ее пятый ребенок Нина не легла в больницу, а проделала привычную работу у себя дома. Как и подобало жене редактора конституционного журнала, она выбрала для родов знаменательный день 17 октября, когда была дана конституция <...> Взлохмаченный Струве, потрясая пачкой газет, расталкивая всех, ворвался в спальню, где его жена напрягалась в последних родовых муках: “Нина! Конституция!” Акушерка взяла его за плечи и вытолкнула из спальни. Через полчаса родился пятый струвененок»70. Друзья впоследствии шутили, что даты рождения детей Струве в каком-то смысле иллюстрировали эволюцию его взглядов. Первый сын родился 1 мая, последний — 17 октября71.
Струве стремился в Россию. По паспорту друга Максимилиана Волошина 19 октября он выехал в Берлин. 25 октября он был уже в Петербурге72. Здесь он принял решение присоединиться к партии кадетов. Вернувшись из эмиграции, Струве вновь принимается за издательское дело. В декабре 1905 г. он начал издавать журнал «Полярная звезда». В марте 1906 г. журнал был закрыт, и Струве приступил к работе над новым — «Свобода и культура»73.27 апреля 1906 г. под его редакцией начинает выходить ежедневная газета «Дума», создателем которой был известный издатель И. Д. Сытин74. Струве взялся за дело с обычным энтузиазмом. Он лично объезжал своих сотрудников, собирал материалы, торопил их. Однако газета разделила печальную судьбу
1 Думы, прекратив свое существование через несколько недель после открытия. «Струве, обладая сам замечательным дарованием журналиста и умением привлекать сотрудников и организовать их работу, по всему своему духовному складу был существом прямо противоположным типу успешного и умелого редактора газеты. Он не умел и даже не хотел приспособляться к вкусам массового читателя, был органически неспособен давать тот, рассчитанный на пошловатый и низменный обывательский вкус, газетный материал, без которого газета не мо¬
70 Тыркова-Вилъямс А В. Указ. соч. С. 358.
71 См.: Пайпс Р.Указ. соч.Т. 1. С. 542.
72 Там же. С. 542.
73 Там же. С. 39.
74 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 429-430.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
17
жет иметь большого сбыта. Газета была поэтому более ежедневным альманахом интересных политических статей, чем подлинной газетой; составлять такой ежедневный альманах было делом мучительно трудным — постоянно не хватало материала, и газета, естественно, не имела никакого успеха». В итоге однажды утром, зайдя в типографию, Струве услышал: «Иван Дмитриевич [Сытин] приказал прекратить печатание газеты»75.
В январе 1906 г. на II съезде кадетов Струве вошел в партийное руководство, став членом ЦК76. Тогда же он выступил с докладом, посвященным тактическим вопросам. По его мнению, «главной своей задачей в области пропаганды и организации Конституционно-демократическая партия должна ставить политическое просвещение и политическую организацию народных масс». В этой связи Струве предлагал учредить профессиональные группы (крестьян, рабочих, ремесленников, приказчиков и т. д.), организационно связанные с партией кадетов77. При этом кадеты должны были четко обозначить свое отличие от партий справа и слева и занимать определенную центристскую позицию, что позволило бы им консолидировать общественное движение78. По его мнению, партии следовало не бросаться из крайности крайность, а уверенно проводить свою линию. Только «бюрократической реакции нужны беспорядки и “революции”, и потому она с такой злобой и наглостью дразнит народ своими бесчинствами. Народу нужен порядок, ибо только в порядке он сможет осознать полную непримиримость между Россией народной и Россией бюрократически владельческой». Поэтому «если гвардии бюрократии с Дубасовым во главе хочется непременно стрелять, — то необходимо заставить ее стрелять не иначе, как по... Таврическому дворцу», — писал Струве еще 19 января 1906 г.79
К лету 1906 г., в прошлом социал-демократ, Струве представлял уже правое крыло партии кадетов. В частных беседах он порицал официальный курс партии, критиковал подписание Выборгского воззвания членами распущенной I Государственной думы80. На заседании ЦК
75 Там же. С. 430.
76 Съезды и конференции Конституционно-демократической партии: В 3 т. Т.1.М., 1997. С. 149.
77 Там же. С. 125-127.
78 Там же. С. 171.
79 Струве П. Б. Две России // Полярная звезда. 1906.19 янв. С. 382.
80 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 435.


18
К. А Соловьев
3 	августа 1906 г. он призывал не преувеличивать собственные силы, не преуменьшать силы противника и готовиться к блокированию с более консервативными политическими элементами81, а на IV съезде партии 26 сентября 1906 г. Струве заявлял, «что чем больше мы ударились в революционаризм, тем дальше будем отброшены в сторону реакции»; поскольку при тогдашнем соотношении сил «революционаризм на руку только правительству, которое и зовет на этот путь»82. Столь значимый для партии 1906 г. Струве вспоминал и впоследствии. В апреле 1908 г. на частном собрании кадетов на квартире П. И. Новгородцева он вновь вернулся к этой теме, подвергнув тактику кадетов яростной критике. «Струве вскочил, и, то бегая, то останавливаясь, потрясая руками, стал кричать весь красный, с ударением на слога и повторяя слова, что Дума совсем не боролась с левыми, что им надо было просто “скрутить, да, скрутить лопатки назад, лопатки назад”, надо было их ругать»83.
В январе 1907 г. Струве констатировал окончание революции, которое, по его мнению, пришло незаметно для самих революционеров, они «просмотрели» его и продолжали действовать так, как прежде84. Он считал, что II Дума должна была начать новую эпоху в истории взаимоотношений власти и общества. Струве был избран депутатом от Петербурга 16 февраля 1907 г. Он вошел в шесть думских комиссий, был председателем комиссии о нормальном отдыхе служащих в торговых и ремесленных заведениях, восемь раз выступал на пленарных заседаниях85. Яркий публицист, незаурядный мыслитель, он так и не стал в полном смысле этого слова публичным политиком. Его думские выступления прошли неудачно. Одно из них было посвящено бюджетному вопросу. «Он прибежал на трибуну, держа в руках охапку бумаг и бумажонок. Разложил свое добро перед собой на пюпитре, несколько раз оправил всегда сползавшее в сторону пенсне, стал рыться в своих записях. Бумажки ерошились и громко шелестели. Слова оратора разда¬
81 Протоколы Центрального комитета Конституционно-демократической партии: В 6 т. Т. 1. М., 1994. С. 109-
82 Съезды и конференции Конституционно-демократической партии: В 3 т. Т.1.С.369.
83 ОРРГБ.Ф. 566. К. 19. Д. 1. Л. 228 об.
84 См.: Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. М., 1997. С. 24.
85 Государственная дума Российской империи, 1906-1917: Энциклопедия. С. 593.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
19
вались отрывисто и не очень внятно <.„> Рыжая борода то наклонялась к пюпитру, то дыбилась против слушателей, которые с недоумением, смущенно смотрели на выступление этого уже прославленного <„> политического деятеля. Фразы доносились все более беспорядочные, точно Струве потерял нить мыслей и тщетно пытается ее найти в своих летучих листках. Все лихорадочнее перебирал он свои записки и кончил тем, что рассыпал их веером вокруг трибуны. Все бросились их подбирать: приставы, депутаты, сам оратор. На председательском месте Головин, крепко стиснув тонкие губы <...>, с трудом сдерживался, чтобы не улыбнуться. Ну а в ложе журналистов и наверху, в публике, без церемонии смеялись»86.
В период работы II Думы Струве установил прочные контакты с П. А. Столыпиным. Вместе с другим депутатом от фракции кадетов, М. В. Челноковым, он регулярно ночью ездил на встречи с председателем Совета министров и обсуждал перспективы дальнейшей думской работы87. В ходе бесед поднимались различные темы, и обсуждались они довольно откровенно. «Я не могу отделаться от того впечатления, которое я выносил из неоднократных бесед с покойным П. А. Столыпиным, — вспоминал Струве, — у него было какое-то предчувствие русской революции именно в той катастрофической форме, в которой она осуществилась»88. По словам Струве, это знакомство могло иметь и свое практическое продолжение: «Однажды, во время одного из моих свиданий со Столыпиным я почувствовал, что он почти подошел к тому, чтобы предложить мне быть редактором большой правительственной газеты (что при тогдашней политической обстановке было бы еще преждевременно и что я должен был бы отклонить)»89. Последняя беседа депутата Струве с премьер-министром состоялась в ночь со 2 на 3 июня 1907 г., когда П. Б. Струве, М. В. Челноков, В. А. Маклаков и С. Н. Булгаков вели переговоры с П. А. Столыпиным относительно возможности избежать предстоявшего роспуска нижней палаты90.
С 1907 г. Струве совместно с А.А.Кизеветтером стал редактором журнала «Русская мысль». В1910 г. права редактора и издателя перешли
86 Тыркова-Вилъямс А В. Указ. соч. С.465.
87 См.: Пайпс Р. Указ. соч. 12. С. 82-83.
88 Струве П. Б. Избранные сочинения. М., 1999- С. 275.
89 Цуриков Н. А. Указ. соч. С. 324.
90 Столыпин П. А: Биохроника. М, 2006. С. 202.


20
К А Соловьев
исключительно к Струве91. Он заметно улучшил финансовое положение журнала, пригласив В. Я. Брюсова в качестве редактора его литературной части. Благодаря этому «Русская мысль» стала одним из ведущих периодических изданий, публиковавших поэзию и беллетристику. После разрыва с Брюсовым в 1912 г. его место занял Д. С. Мережковский. А в 1914 г. Струве расстался и с ним и редактировал весь журнал самостоятельно92. Струве обладал талантом подбирать сотрудников, находить неординарных людей, хотя бы и разных взглядов и убеждений93.
Многие из статей самого Струве становились вехами общественной жизни. Это относится и к публикации «Великая Россия», в которой обосновывалась самоценность внешнеполитического могущества государства. По мысли Струве, его укрепление является одной из ключевых целей любого правительства, которое в то же время должно соизмерять свою международную деятельность с вектором развития самого государства. Так, по мнению Струве, внешнеполитические интересы России лежали не на Дальнем Востоке, а в бассейне Черного моря, контроль над которым должен был обеспечить экономический рост Юга России и дать перспективу освоения ближневосточного региона. Иными словами, внешняя политика должна отражать национальный интерес. Соответственно, «государственная мощь невозможна вне осуществления национальной идеи. Национальная идея современной России есть примирение между властью и проснувшимся к самосознанию и самодеятельности народом, который становится нацией. Государство и нация должны органически срастись»94. Эта точка зрения не находила поддержки среди многих однопартийцев автора95.
В1908-1909 гг. Струве регулярно посещал «экономические беседы», на которые собирались представители либеральной общественности и предпринимательских кругов. Они проходили в Москве либо на квартире А. И. Коновалова на Поварской улице или же в доме Π. П. Рябушин- ского на Пречистенском бульваре96. Для Струве эти беседы имели прин¬
91 См.: Кизеветтер А А На рубеже двух столетий: Воспоминания, 1881-1914. М, 1997. С. 342.
92 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 444; Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 251 -252.
93 Там же. С. 446.
94 Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. С. 61-62.
95 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 449·
96 РГАЛИ.Ф. 1337. On. 1. Д.84 б. Л.143 об.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
21
ципиальное значение, так как, с его точки зрения, «главное условие для введения настоящей конституции в России — это развитие промышленности и крупной буржуазии, они предоставят настоящую силу против самодержавия и бюрократии»97. На этих совещаниях Струве отстаивал собственное видение международной политики, на которое он намекал в публикациях и которое откровенно излагал в частных беседах. Так, в апреле 1908 г. Е.Я.Кизеветтер, жена историка и соредактора Струве, спросила последнего: «Что Выдумаете о будущем России?» — На лице Струве появилась милая, добрая улыбка и он начал развивать свой взгляд: «Вся международная политика теперь определяется соперничеством Англии и Германии. Это соперничество может разрешиться или их столкновением или размежеванием. Столкновения они сами будут избегать, значит придут к размежеванию. Размежевание может произойти так Англия возьмет себе господство в колониях, а Германии предоставит вознаградиться на счет России. Тогда Германия отберет у нас Прибалтийский край, а Австрия вторгнется в Польшу <...> В России падет династия, установится республика»98.
Из отдельных статей «Русской мысли» постепенно складывалась цельная концепция, нашедшая свое окончательное выражение в сборнике «Вехи» (1909)· Пословам С. Л.Франка, в этом случае «семь писателей объединились в критике господствующего интеллигентского, материалистического или позитивистически обоснованного политического радикализма»99. Одним из них был Струве. Он сравнивал русскую интеллигенцию с казачеством XVI-XVIIbb., олицетворявшего «воровское», т. е. антигосударственное начало. «Безрелигиозное отщепенство» и, следовательно, отсутствие каких-либо определенных идеалов лишали ее способности к творческой работе. «Русская интеллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет существовать как некая особая культурная категория. Сможет ли она совершить огромный подвиг такого преодоления своей нездоровой сущности? Отрешения этого вопроса зависят в значительной мере судьбы России и ее культуры», — подытоживал Струве100.
97 ОР РГБ. Ф. 566. К19. Д. 1. Л. 2 30.
98 Там же. Л. 21б об.
99 Франк С. Л. Указ. соч. С. 454.
100 Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. С. 190-200.


22
К. А Соловьев
Струве все более отдалялся от партии кадетов. На заседании ЦК 7 ноября 1909 г. он выступил с заявлением, в котором констатировал внутреннюю слабость правящего режима, опиравшегося лишь на внешнюю силу. При этом его вывод звучал для однопартийцев парадоксально. По мнению Струве, подобная ситуация предполагала не решительную атаку на власть, а, наоборот, конструктивный государственный подход: «...если сейчас Дума находится в зависимости от правительства, то ведь само правительство также находится в зависимости от стихийного народного процесса, который, как в 1905 г., может неожиданно все опрокинуть»101. Это рассуждение было выдержано в трагической тональности фаталиста, характерной для Струве тех лет. Еще в 1908 г. он писал: «Старый государственный порядок разложился, но его формы и методы мышления, его импульсы и инстинкты оказываются еще весьма живучими в правящих кругах. С другой стороны, соответствующий старому государственному порядку тяжкий сон народного ума безвозвратно нарушен. Таким образом, с одной стороны, власть окаменевших старых форм и привычек властвования, с другой стороны, то бурное, то медленное, но безостановочное движение народного ума, проснувшегося к самочинному умствованию. И поверх этого глубокого и язвенного противоречия слабый тонкий обруч новых государственных учреждений. Спасет ли эта новизна, даст ли она окрепнуть новой государственной ткани, или и под ней гниение будет продолжаться, язва будет расти?»102
В1910-1911 гг. Струве, вопреки господствовавшему в партии мнению, защищал аграрную реформу Столыпина, причем сама личность премьера оценивалась им чрезвычайно высоко. Еще в 1908 г. он заявлял в частных беседах: «Столыпин выдается своей силой воли и тем, что у него есть идеи. К тому же, он прекрасный оратор <„> Столыпин был лучшим оратором во II Думе»103. Тогда же Струве поднял «украинский вопрос», доказывая беспочвенность украинского национализма104.
Очевидное «смещение» Струве вправо было замечено и в высших сферах. Вскоре после гибели Столыпина в сентябре 1911 г. Струве
101 Протоколы Центрального комитета Конституционно-демократической партии: В 6 т. Т. 1. С. 379-380.
102 Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. С. 117.
103 ОРРГБ. Ф. 566. К19. Д. 1. Л. 230 об.
104 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 468.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
23
пришло предложение от кругов, близких к председателю Совета министров В. Н. Коковцову, возглавить новый орган печати умеренно оппозиционного направления. Струве уже начал формировать творческий «костяк» задуманного общенационального издания, привлек к работе А. С. Изгоева, Η. Н. Львова, В. А. Маклакова, М. А Стаховича, когда власти отказались от проекта: сыграла свою роль репутация Струве как революционера и редактора «Освобождения»105.
В 1907 г. Струве был приглашен преподавать в Петербургском политехническом институте. Он читал курс экономики торговли и промышленности. С19Ю г. Струве вел занятия на Петербургских высших женских (Бестужевских) курсах, вновь стал приват-доцентом Петербургского университета, а с 1913 г. — профессором106. Его лекции производили на студентов сильное впечатление. Это был бурный поток оригинальных мыслей и разнообразных сведений. Однако Струве часто не готовился к занятиям, его выступления были сумбурны и плохо структурированы. Кроме того, он поражал студентов своей рассеянностью. «Рассказывали, что однажды — чуть ли не на вступительной лекции — он сел за высокую кафедру, предназначенную для чтения лекций стоя, так что голова его была скрыта от аудитории, и только от времени до времени высовывал голову то с одной, то с другой стороны кафедры, чтобы снова скрыться за нею; рассказывали также, что иногда П[етр] Б[ернгардович], приходивший всегда в аудиторию с портфелем, туго набитым книгами, поднявшись на кафедру, вынимал книгу и, углубившись в нее, забывал об аудитории и заставлял ее в недоумении ждать, пока он не вспомнит о том, что надо читать лекцию»107. Тем не менее Струве вызывал живой интерес, привлекал студенчество к себе, невольно становясь центром академической жизни тех учебных заведений, где работал. «Как и других студентов, так и меня притягивали к П[етру] Б[ернгардовичу] не только его изумительная эрудиция. Но также чрезвычайно благожелательное и теплое отношение к студентам, — вспоминал Б. П. Кадомцев. — У него не было ничего “профессорского”, то есть снисходительного отношения к студентам. Он был в распоряжении студентов и всегда охотно помогал
105 См.: Гессен И. В. Указ. соч. С. 253-
106 Государственная дума Российской империи, 1906-1917: Энциклопедия.
С. 	593.
107 Франк С. Л. Указ. соч. С. 441.


24
К. А Соловьев
советом, обсуждая темы работ, входил во все детали и т. д. Около него немедля образовался кружок студентов-струвевцев, которые питали к нему совершенно сыновние чувства»108.
10 ноября 1913 г. в Московском университете Струве защищал магистерскую диссертацию «Теория политической экономии и история хозяйственного быта». Защита в Москве имела явно скандальный оттенок Публика рукоплескала Струве, а оппоненты, в особенности специалист по римскому праву Μ. П. Бобин, беспощадно критиковали его. Другой представитель юридического факультета — А. К Митюков обрушился на диссертанта с гневной речью, обвиняя его в небрежном отношении к латинским текстам. Причем в ходе своего выступления, не скрывая своих чувств, он яростно бил кулаком по кафедре. Публика же освистывала оратора и смеялась над ним. В поддержку Струве выступили С. Н. Булгаков, С.А.Котляревский, И. А Ильин. Последний, в частности, сказал: «Дорогой и глубокочтимый Петр Бернгардович! Я взял слово не для того, чтобы утомлять Вас третьестепенными и чет- веростепенными возражениями. Я не экономист и не чувствую себя призванным возражать Вам. Ноя внимательно продумал методологическую часть Вашей работы и признал ее философски блестящей и убедительной. И когда Ваш труд появится на иностранных языках, то мы будем им гордиться так, как гордимся им ныне в России»109. Лишь по прошествии пяти часов с начала диспута диссертанту была присуждена искомая степень110. В 1916 г. вместе с историком А. С. Лаппо- Данилевским Струве стал почетным доктором Кембриджского университета. Летом того же года он посетил Англию и прочел в Кембридже лекцию «Прошлое и настоящее русской экономики»111. А 17 февраля 1917 г., за несколько дней до начала революции, Струве защитил в Киеве докторскую диссертацию. 13 мая 1917 г. он был избран членом Академии наук112.
Однако научная работа и преподавание не отвлекали Струве от ставшей привычной издательской деятельности. С началом Первой мировой войны статьи Струве, посвященные внешнеполитическому курсу России и национальному вопросу, становились все более вос¬
108 Цит. по: Пайпс Р Указ. соч. Т. 2. С. 159-
109 Ильин И. А Pro et contra. СПб., 2004. С.96.
110 Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 209-210.
111 Там же. С. 292.
112 Там же. С. 159-160.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
25
требованными. Вместе с тем многие из них вызывали отторжение в партии кадетов. Особенно остро стоял по-прежнему «украинский вопрос». В ноябре-декабре 1914 г. «Речь» опубликовала ряд статей (в том числе П.Н. Милюкова, Ф.Ф.Кокошкина), жестко оппонирующих позиции Струве113. В декабре 1914 — январе 1915 г. Струве совершил поездку в Галицию. Впечатления от происходившего там контрастировали с кадетской постановкой «украинской проблематики», что в итоге подтолкнуло его к разрыву формальных отношений с руководством партии114. Партийная конференция 6-8 июня 1915 г. официально осудила его точку зрения115.8 июня Струве вышел из состава ЦК. «Я давно собирался сложить с себя звание члена Центрального комитета, так как разногласия между большинством Комитета и большинством партии, с одной стороны, и мною — с другой, настолько глубоки, что дальнейшее мое пребывание в ЦК может лишь стеснять и связывать как Комитет, так и меня, не принося делу никакой пользы. Доводя о своем решении до сведения Центрального комитета, я прошу товарищей моих по Комитету верить неизменности моих добрых чувств к ним. С моим пребыванием в составе ЦКдля меня связано много драгоценных воспоминаний»116.
В 1915 г. Струве вошел в кружок Вл. Соловьева, собиравшийся на квартире бывшего обер-прокурора Св. Синода кн. А. Д. Оболенского, где удалось познакомиться со многими представителями высшей бюрократии, в частности, с А В.Кривошеиным, что во многим изменило жизнь Струве117. Решением министра торговли и промышленности В. Н. Шаховского он был назначен председателем Комитета по ограничению снабжения и торговли неприятеля. Возглавляемая им группа готовила записки о грузопотоках в России, об ужесточении блокады противника, о состоянии немецкой экономики, подготовила проект договора со Швецией, который должен был нанести серьезный урон промышленности Германии118. Кроме того, Струве активно работал в Особом совещании по продовольствию119.
1,3 Там же. С. 277.
114 Струве П. Б. Дневник политика. М.; Париж, 2004. С. 3 5 5.
115 Съезды и конференции Конституционно-демократической партии: В 3 т. М, 2000. Т.З. Кн. 1. С. 176.
116 Цит. по: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 280.
117 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 477.
118 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 282-283.
119 Там же. С. 284.


26
К А Соловьев
Подобно многим, Струве встретил Февральскую революцию с энтузиазмом. «Теперь Россия пойдет семимильными шагами», — говорил он в эти дни120. Π. Н. Милюков, новый министр иностранных дел, предложил Струве возглавить экономический отдел ведомства. Последний согласился, он привлек своих прежних сотрудников по Комитету по ограничению снабжения к работе в обновленном министерстве. Однако, по их воспоминаниям, немногое удалось сделать в условиях хаоса революционного времени121. В отставку Струве вышел вместе с Милюковым в мае 1917 г.122 Тогда же он участвовал в создании Лиги русской культуры, основной целью которой было выявление национальных задач российской политики, столь не очевидных в сложившихся обстоятельствах123. 8-10 августа Струве участвовал в работе Государственного совещания в Москве, 9 августа выступил на нем, призывая власти к решительным действиям124. Струве выступал и 7 октября на заседании Временного совета Российской республики («предпарламенте»). Его речь была посвящена проблемам внешней политики, необходимости отстаивать национальные интересы в условиях мировой войны125.
В декабре 1917 г., опасаясь ареста, Струве покинул Петроград и вместе с Г. Н. Трубецким и В. Н. Львовым отправился на юг, в Область Войска Донского, где вошел в состав Донского гражданского совета126. После февральского отступления Добровольческой армии Струве был вынужден отправиться в Москву. Вместе с Н. С. Арсеньевым, Г. Н. Трубецким и сыном последнего он добирался из Новочеркасска в Царицын на санях, встречая на своем пути военные отряды и патрули, всякий раз рискуя вызвать их подозрение. Далее из Царицына на поезде — в Москву127. В Москве Струве жил нелегально, отдельно от семьи, которая также обосновалась в столице (перенесенной из Петрограда). Вместе с тем, он вел активную общественную жизнь. Струве продолжал редактировать «Русскую мысль», присутствовал на публичных докладах,
120 Франк С. Л. Указ. соч. С. 481.
121 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 298-299·
122 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 482.
123 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 300-301.
124 Там же. С. 307-308.
125 Там же. С. 309-311.
126 Тамже.С.315-316.
127 См.: Трубецкой г. Н. Годы смут и надежд. Монреаль, 1981. С. 47-57.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
27
председательствовал на собраниях Лиги русской культуры, а также редактировал сборник «Из глубины»128. «Русская революция оказалась национальным банкротством и мировым позором — таков непререкаемый морально-политический итог пережитых нами с февраля 1917 г. событий», — констатировал Струве в статье, написанной для сборника129.
В августе 1918 г. встал вопрос о срочном отъезде Струве из Москвы, где стало небезопасным оставаться. Национальный центр подготовил ему документы на имя киевлянина Н.В.Белицая. Перевезти Струве поручалось сыну А.В.Тырковой А. А. Борману. Целью их путешествия была Вологда, где они рассчитывали найти английские войска. Это мероприятие представлялось чрезвычайно рискованным. Борман впоследствии вспоминал: «Струве не мог не привлекать к себе внимание. Из-под его пальто европейского покроя выглядывала кожаная куртка и какие-то странноватые кожаные бриджи. В то время как другие пассажиры тащили только мешки и корзины, его багаж состоял исключительно из роскошных заграничных чемоданов. Его запросто могли счесть “буржуем”. Ситуацию еще более усугубляла его абсолютная неспособность общаться с простым народом. Я даже хотел выдать Струве за глухонемого, чтобы пресечь его возможные разговоры с попутчиками»130. Август и сентябрь 1918 г. Струве провел в имении Алятино в 40 км от Вологды, ожидая скорого наступления британских войск Осознав всю тщетность этих надежд, в октябре Струве и Борман отправились в Архангельск. Им удалось доехать до Сольвычегодска, где они вновь привлекли внимание советской власти. Опасаясь искушать судьбу, было принято решение вернуться в Петроград131. Наконец, 9 декабря 1918 г. Струве удалось пересечь границу Финляндии132. В январе 1919 г. Струве находится в Лондоне133, а в марте — в Париже134. Однако осенью он вновь вернулся в Россию, на территорию, контролируемую армией
128 См.: Пайпс Р Указ. соч. Т. 2. С. 324-327.
129 Струве П. Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Вехи. Из глубины. М., 1991· С.458.
130 Цит. по: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 333·
131 Там же. С. 333-337.
132 Там же. С. 338-340.
133 Там же. С. 343.
134 Там же. С. 345.


28
К. А Соловьев
А. 	И. Деникина. Там он принялся за редактирование газеты «Великая Россия»135. В марте 1920 г. Струве был эвакуирован в Константинополь, а уже в апреле он в Крыму, приняв от Π. Н. Врангеля назначение на пост начальника управления иностранных дел136. В мае Струве отправился в Западную Европу вести переговоры с правительствами стран Антанты. В июне 1920 г. он обсуждал положение Белого движения с французским министром иностранных дел, а в июле — с британским137. В августе он вернулся в Крым, так и не добившись определенных гарантий помощи от европейских правительств138. В октябре 1920 г. Струве вновь вел переговоры в Париже о перспективах военных поставок. Больше в Крым он не возвращался, вскоре, 14 ноября, оттуда будет эвакуирована и вся врангелевская армия139.
Струве поселился под Парижем. Здесь он вернулся к привычному ему издательскому делу. В1921-1924 гг. он редактировал журнал «Русская мысль»140.5 июня 1921 г. участвовал в работе общенационального съезда по объединению русской эмиграции141. В 1922 г. Струве переехал в Прагу, где по приглашению П. И. Новгородцева преподавал на Русском юридическом факультете142. В 1925 г. Струве (по предложению известного предпринимателя А О. Гукасова) приступил к работе над парижской газетой «Возрождение»143. Первый номер вышел 3 июня 1925 г.144 Газета отчетливо выражала консервативную точку зрения, что, в частности, сказалось в поддержке итальянского фашизма. «Значение Муссолини в том, что он — в защиту начал государственности и национальности — не только выстроил исконно консервативные “легитимные” и “легитимистские” силы и стихии, как Бисмарк, не только оперся на буржуазную реакцию, как оба Наполеона (и первый, и третий), но и мобилизовал для этой цели народные (демократические) силы и стихии нашего времени», — писал Струве 19 декабря 1925 г.145
135 ПайпсР. Указ. соч. Т. 2. С. 351.
136 Там же. С. 357-358.
137 Судьбы века. Кривошеины. СПб., 2002. С. 302-303.
138 См.: Яйшс А Указ. соч.Т.2. С. 368.
139 Судьбы века. Кривошеины. С. 317—319.
140 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 419-
141 Там же. С. 427.
142 Там же. С. 431-432.
143 Там же. С.467-468.
144 Там же. С. 470.
145 Струве П. Б. Дневник политика. М., 2004. С. 81 -82.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
29
5 апреля 1926 г. Струве открыл работу Зарубежного съезда, который должен был объединить российскую эмиграцию различных взглядов и убеждений. В своем выступлении он так определил политические задачи эмиграции: «Возрожденная Россия должна вернуться к тем общим основам общественного и государственного бытия, на которых покоилась и покоится жизнь всех культурных народов, и в их числе народа русского до его порабощения III Интернационала. Эти основы суть: собственность, свобода лица и незыблемое господство закона. Россия не может не быть государством правовым, каковым она была до того момента, когда ее национальное бытие было принесено в жертву задачам мировой социальной революции и великая страна стала орудием в руках коммунистического Интернационала». При этом новая власть не должна реставрировать дореволюционные порядки: «Россия Зарубежная бескорыстно и жертвенно жаждет воссоединения с Россией Внутренней. Она отметает от себя всякие помыслы об имущественных выгодах, о сведении личных счетов, всякие мстительные чувства. В своих страданиях и скорбях, в своих надеждах и чаяниях она сознательно подымется над всем этим»146. Речь Струве многократно прерывалась шумными и продолжительными аплодисментами. Порой зал вставал, приветствуя оратора.
А.О.Гукасов, возмущенный частыми отлучками Струве из Парижа, в ноябре 1926 г. принял решение назначить соредактора «Возрождения» — Ю. Ф. Семенова, а в августе 1927 г. утвердил последнего в качестве главного редактора газеты, сохранив за Струве должность редактора политического отдела. Струве готов был согласиться, вытребовав себе самостоятельное положение. Гукасов не пошел на компромисс и 16 августа уволил Струве147. При поддержке Г. Н. Трубецкого Струве начал издавать еженедельник «Россия»148. В апреле 1928 г. Струве отправился в Софию для обсуждения возможности работы в местном университете. По дороге он остановился в Белграде, где намеревался прочесть несколько лекций. Однако под влиянием журналистки В. М. Самсоновой он остался здесь значительно дольше. Струве получил назначение в Русском институте с жалованием, равным зарплате югославского профессора. Летом того же года он перевез в Белград свою семью149.
146 Российский зарубежный съезд. 1926. М., 2006. С.466-468.
147 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 483-484.
148 Там же. С. 487.
149 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 488-489.


30
К. А Соловьев
Кроме чтения лещий в Русском институте, в 1928-1931 гг. он издавал еженедельник «Россия и славянство»150, в 1933-1936 гг. публиковался в варшавской газете «Меч»151. В это время основная тема его исследований — история России. Струве считал, что со времен Н.М. Карамзина российская государственность не осознавалась как историографическая проблема, что было заметным упущением отечественной науки. С. Л. Франк вспоминал о белградском периоде: «Я несколько раз слушал его и был снова поражен его огромной ученостью, его начитанностью во всех областях исторического знания (включая даже, например, историю русского языка); я не сомневаюсь, что по объему знаний и оригинальности мысли он стал под конец своей жизни первым русским историком»152.
В Белграде Струве оказался во враждебном окружении. Монархические настроения, доминировавшие среди русской диаспоры Югославии, не способствовали радушному приему бывшего социал-демократа, «освобожденца» и кадета153. Материальное положение семьи неуклонно ухудшалось, так как югославское правительство уменьшило пособия русским эмигрантам. Струве писал своему старому приятелю В. Б. Елья- шевичу по поводу сбора средств на помощь больному К Д. Бальмонту: «Я жалею, что не разбит параличом, не сошел с ума — может быть, тогда русская эмиграция вспомнила обо мне»154.
С1938 г. Струве жил в ожидании скорой войны, в то время как многие его друзья продолжали сохранять веру в здравый смысл человечества. «Я с самого начала понял, что со стороны немцев это не есть политика, а чисто безумие, индивидуальное и коллективное, — писал Струве Франку 9 октября 1939 г. — И я, вследствие этого, принял в расчет безумие, так сказать, как важнейший исторический фактор. Исцеление от безумия — дело нелегкое: оно будет стоить много человеческих жизней и разбитых существований»155. В апреле 1941 г. Югославия была оккупирована немецкими войсками. Струве был арестован гестапо. Его обвиняли как соратника В. И. Ленина и пособника
150 См.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 514-515.
151 См.: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 496.
152 Франк С. Л. Указ. соч. С. 519·
153 Там же. С. 520.
154 Там же. С. 530-531.
155 Там же. С. 532.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
31
большевиков. Изначально его содержали в Белграде, затем перевели в Грац156. Через два месяца он был освобожден157. В1942 г. Струве переехал в Париж. Там он продолжил работу, собирая материал для «Истории России», исследуя проблему развития экономического мышления с древнейших времен до XX столетия, сочиняя философский трактат «Система критической философии»158, а также «с необычайной жадностью и страстностью» следил за ходом войны, сопереживая успехам Красной армии. Б. П. Кадомцев, который видел Струве за несколько месяцев до его смерти, так описывал их последнюю встречу: «Мне очень хотелось увидеть его работу по экономической истории России. Пришел к нему на квартирку, где он ютился со своим сыном. Холодно. Щетр] Б[ернгардович] садился за обед, который состоял из жидкого супа из овощей, тут же приготовленного его сыном. Одет был Щетр] Б[ернгардович] в сборный костюм: каждая часть туалета была разного цвета. На ногах были сапоги из парусины. Не успел я открыть рот, как Щетр] Б[ернгардович] стал возбужденно говорить, а затем кричать. Он качался на стуле, вскакивал с места, бегал по комнате, выходил из нее, вновь возвращался. И все говорил. Остановить его нельзя было. Он со всею силою своей страстной натуры обрушился на фашизм, на это исчадие ада. Он, по-видимому, считал меня сторонником немецкой ориентации. Напрасно пытался я ему сказать, что в германском фашизме есть антирусская черта в области внешней политики, но одновременно научному экономисту не мешает подивиться успехам этого нового антикапиталистического строя в области переустройства всего народного хозяйства. Все мои реплики в этом направлении Щетр] Б[ернгардович] отбрасывал как мое ослепление, заблуждение и пр. “Сатанинский строй, — кричал он, — должен быть до фундамента разрушен. Все наци должны быть до единого уничтожены. Они враги всего человечества. Они убили самое ценное в человеческой жизни: свободу. Этого им никто не простит и не забудет. Когда придут союзники, то я первый впереди всех выйду на улицу приветствовать свободу. Свободу, за которую я отдал всю свою жизнь. Я живу, как нищий, у меня нет ничего и никогда не было. И умру я, как нищий. Все, все я пожертвовал ради свободы”...»159
156 См.: ПайпсР. Указ. соч. Т. 2. С. 538.
157 Qm.: Франк С. Л. Указ. соч. С. 540.
158 Там же. С. 541.
159 Цит. по: Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 545.


32
К. А Соловьев
26 мая 1943 г. не стало НА Струве, жены, помощника, секретаря, друга. «Вы понимаете, что это значит для меня и для моих сыновей, — писал Струве Франку. — Скончалась она не без мучений, но в изумительном по красоте и прелести душевном мире»160.
25 февраля 1944 г. Струве целый день провел в Национальной библиотеке в Париже. Перед сном почитал «Итальянские путешествия» И. В. Гёте. В 5 часов утра проснулся, почувствовал себя плохо, позвал сына Аркадия и через 10 минут скончался161. На его отпевании надгробное слово произнес старый друг протоиерей Сергий Булгаков. Струве похоронили на кладбище Сент-Женевьев де Буа рядом с женой162.
Франк, сравнивая себя со Струве, так определял своеобразие мировоззрения своего друга и учителя: «Моей отрешенной созерцательности противостояла действенно живая направленность мысли Щетра] Б[ернгардовича] на конкретное многообразие (он шутя называл меня “буддистом”) <...> Я был “монистом” (в широком, общем смысле этого понятия), сознавал многообразие подчиненным единству и пронизанным им; Щетр] Б[ернгардович], напротив, был “плюралистом”, я — “платоник”, признающий реальность общих начал и сил; он был, напротив, в этом отношении “аристотеликом”, то есть умом, видящим и признающим подлинную реальность только конкретно-единичною»163.
Струве возвел плюрализм своего мышления в принцип. С его точки зрения, динамично меняющийся мир представлял собой огромный «калейдоскоп», в котором постоянно трансформирующиеся явления всякий раз по-новому взаимодействовали с окружающей действительностью. Это сложная «игра», в которой не может быть простых правил, каких-либо детерминирующих начал. Поэтому социальные науки вынуждены прибегать к статистическому методу, предполагающему вероятность, а не очевидную истину, и не исключающему случайность, «новизну»164.
Как раз эта «случайность», индивидуальное в истории в наибольшей степени волновало Струве. Его мысль предельно конкретна, однако
160 Франк С. Л. Указ. соч. С. 543·
161 Там же. С. 549.
162 Пайпс Р. Указ. соч. Т. 2. С. 548.
165 	Франк С. Л. Указ. соч. С. 452.
164 Струве П.Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. С. 448-451.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
33
всякий раз она приобретает философский масштаб. Разрабатывая научные проблемы или вопросы общественной жизни, Струве встает перед необходимостью «разоблачать» универсальные понятия, так как, с его точки зрения, любое явление уникально по своей природе и термины в каждом конкретном случае нуждаются в пояснении. В значительной мере этим и объясняется присущая Струве парадоксальность мышления. Так, отказываясь от привычных штампов, он ставит знак равенства между системами представлений «охранительства» министра внутренних дел В. К. Плеве и революционаризма представителя радикальной общественности165. В его системе доказательств утверждение, что власть опирается на силу, есть лишь подтверждение ее слабости.
Круг интересов Струве чрезвычайно широк он публиковал работы по экономике, социологии, философии, истории, филологии, юриспруденции, не говоря уже о публицистике. Казалось бы, само разнообразие сюжетов не позволяет выявить «смысловое ядро» его теоретических построений, тем более что взгляды Струве постоянно и динамично эволюционировали. «Для Струве не было ничего раз навсегда, никаких незыблемых политических или экономических выводов. Его сила, его редкое интеллектуальное обаяние состояло в том, что в его неугомонном мозгу вдруг разверзались шлюзы, прежние наслоения смывались, на их место из глубины всплывали новые обобщения, если не озарения»166.
При всем разнообразии тем, к которым обращался Струве, ключевая из них — культура. С его точки зрения, у культуры есть две основополагающие характеристики. Во-первых, она предполагает гармоничный синтез общего и частного. Во-вторых, она многогранна и всеобъемлюща. «Культура есть совокупность абсолютных ценностей, созданных и создаваемых человечеством и составляющих его духовно-общественное бытие. В сознании человечества живет ряд вечных идеалов — истина, добро, красота, святыни, — подвигающих его на творчество научное, художественное, моральное и религиозное. Плоды этого творчества, все духовные приобретения сменяющейся работы поколений образуют живую атмосферу сознательного бытия, постепенное воплощение абсолютного идеала в собирательной жизни человечества»167.
165 Струве П. Б. Избранные сочинения. М., 1999· С. 52.
166 Тыркова-Вилъямс А. В. Указ. соч. С. 333.
167 Струве П. Б. Избранные сочинения. С. 132-133·


34
К. А Соловьев
Это определение во многом перекликается с концепций ноосферы
В. 	И. Вернадского, правда, с одной принципиальной поправкой: культура, прежде всего, имеет национальное измерение.
Дуалистическая природа культуры снимает противоречие между либеральным и консервативным мироощущением. Культура всегда развивается как целое, поддерживая преемственность поколений и сохраняя традиции. Культура предполагает непрерывность развития, что позволяет говорить о ее индивидуальности, которую как раз олицетворяет нация. «В основе нации всегда лежит культурная общность в прошлом, настоящем и будущем, общее культурное наследие, общая культурная работа, общие культурные чаяния»168.
Культура — это явление сугубо национальное, в то же время нация — это культурный феномен. Нация основана на мифе, который для нее есть высшая реальность, так как именно миф делает осмысленным коллективное сосуществование, а следовательно, поддерживает единство людей. Одним из таких мифов является государство, обладавшее, по мнению Струве, мистическим характером. «Мистичность государства обнаруживается в том, что индивид иногда только с покорностью, иногда же с радостью и даже с восторгом приносит себя в жертву могуществу этого отвлеченного существа <...> Следует удивляться тому, как это далекое существо способно испускать из себя такое множество горячих, притягивающих лучей и так ими согревать и наполнять человеческую жизнь. В этом именно и состоит мистичность государства, что, далекое индивиду, оно заставляет жить в себе и собою»169. С точки зрения Струве, государство настолько укоренилось в культуре, что даже анархист рассуждает в категориях государственности, а «преодоление государства мыслимо только в формах государства»170. Государство мистично по своей природе и рационально в своих действиях. Поэтому благодаря государству нация, а следовательно, культура обретает силу, позволяющую планомерно развиваться171. «Своей высшей мистичности государственное начало достигает именно тогда, когда сплетается и срастается с национальным. Спаянные в нечто единое, эти начала со страстной силой захватывают человека в порывах патриотизма»172.
168 Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. С. 67.
169 Там же. С. 64.
170 Там же. С. 73.
171 Там же. С. 67.
172 Там же. С. 68.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
35
При этом государство — это не границы, армия, чиновничество и множество других присущих ему атрибутов, это прежде всего вера в него. В этом и сила и слабость государственной власти. С одной стороны, она может рассчитывать на бескорыстный патриотизм своих граждан. С другой — утрата веры в государство, разочарование в нем влечет за собой его распад, а вместе с тем и цивилизационный коллапс. «Ведь и самая государственность, если ее понимать не механически, а органически, есть лишь общественное воплощение другой более общей идеи: идеи дисциплины. А без дисциплины невозможна культура»173.
Соответственно, залог развития культуры и государства — национализм, ничего не имеющий общего с шовинизмом и ксенофобией. «Он открыт для всех, не боится соперничества, сознательно задается прозелитизмом, потому что он верит в то, что он не растворится в море чужеродных элементов, а претворит их в себя и, во всяком случае, рядом с ними окажется более крепким и стойким»174. Такой национализм должен был лечь в основу государственной политики России, причем Струве предлагал следовать англосаксонской модели, реализованной в Великобритании и США, которые были открыты внешним влияниям и вместе с тем ассимилировали многие народы, при этом сохраняя и утверждая свою культуру на огромных пространствах.
Национализм же, основанный на подавлении окраин, может быть лишь губителен для России. «Насильнический национализм отрезывает путь к этому идеалу свободной и органической гегемонии русской национальности и русской культуры». Он, вопреки своим намерениям, разрушает единое государство, прокладывая тем самым путь к федерации175.
Ту или иную культуру олицетворяет нация, но создает ее отдельно взятая личность. Ведь достижения национальной культуры — это всегда достижения конкретного человека. Более того, культура только и существует в сознании человека, так как «ее нельзя ни для чего употреблять, ее можно только переживать»176. Соответственно, могущество любой нации прирастает отдельными личностями, которые способны к твор¬
173 Там же. С. 79.
174 Там же. С. 170.
175 Там же. С. 171-172.
176 Струве П. Б. Избранные сочинения. С. 138.


36
К А Соловьев
честву в различных сферах человеческой деятельности. Признание личности высшей ценностью — одна из доминант интеллектуальных построений Струве. Эта установка была характерна для него и в годы увлечения марксизмом. «В пределах человеческого общества критериу- мом блага является счастье личности, индивидуума, и торжество силы постольку знаменует прогресс, постольку благодетельно, поскольку оно ведет к счастью личности», — писал он еще в 1894 г.177
При этом человек может раскрыть свой творческий потенциал лишь в условиях гражданской, политической свободы. «Свобода личности есть первое и существеннейшее условие культуры. Простор для духовного творчества, безусловное признание за каждой личностью права созидать идеал и действовать во имя его образует принцип, непосредственно указуемый самой идеей культуры и из нее вытекающий. Нарушить этот принцип, значит, подрезать у древа культуры его самые глубокие питательные корни. Везде, где это совершается ради торжества определенного учения, общественного порядка, господствующего склада жизни, — во имя части, уголка, клочка культуры отвергается и попирается идея культуры как целого, как неистощимо развивающегося запаса духовного богатства. Кто хочет культурного прогресса, тот должен хотеть и свободы личности»178.
Эта свобода не должна ограничиваться декларацией. Человек нуждается в ее правовом обеспечении. В противном случае неизбежен произвол властей, который будет лишь усугублен ростом научных знаний, совершенствованием технических средств. Струве предсказывал, что в современных условиях авторитарные режимы с неизбежностью будут приобретать тоталитарные черты, а материальный прогресс в отсутствие конституционного строя будет вести к деградации человеческой цивилизации179. Соответственно лишь в правовом государстве культура обретает перспективы долговременного роста. Более того, само право — одно из высших проявлений культуры.
По мнению Струве, противоречия между личностью и нацией возникают лишь в отвлеченных рассуждениях. На практике в рамках единой культуры частный и общественный интересы не противоположны,
177 [Струве П. Б. ] Русский социал-демократ «Nemo» // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год. М., 2000. С. 12.
178 Струве П. Б. Избранные сочинения. С. 139-140.
179 Там же. С. 42-43.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
37
а составляют единое целое. Притом один без другого немыслим, так как любой человек является частью коллектива и заинтересован в его успехе. «Стихийный процесс коллективного творчества, в котором раскрывается вечно отвергающий и преодолевающий национальный дух, одинаково для взора и теоретика, и практика вполне видимым образом разлагается в реальные жизненные проявления, стремления и действия живых личностей. Только тот взор видит общественную деятельность со всем ее богатством линий и красок, который ясно усматривает это реальное соотношение коллективного процесса и его индивидуальных слагаемых. Личность творит коллективный процесс и от него в свою очередь получает возбуждение к дальнейшему творчеству»180.
В культуре нет противоречий, так как она всеобъемлюща, она существует там, где есть какая-либо норма, определяющая поведение человека. В этом смысле проявлением культуры является любая сфера деятельности, например, экономика.
С точки зрения Струве, экономика — это не столько капиталы и производство, это, прежде всего, мышление. По этой причине «вопрос об экономическом возрождении России есть <...> вопрос о создании нового экономического человека». Соответственно без решения политических, правовых, социальных, гуманитарных проблем экономический рывок России был бы в высшей степени затруднен181. В первую очередь необходим перелом в сознании интеллектуальной элиты России. «Интеллигенция, как таковая, иногда по найму служит производству, но в общественном смысле она всегда рассматривала и рассматривает до сих пор этот процесс только под углом зрения “распределения” или “потребления”. Она остается не только чуждой, но, в сущности, враждебной его творческой, активной стороне, тому, что в нем есть “производство”, т. е. создание благ и приращение ценностей, питание и совершенствование хозяйства»182.
Схожим образом Струве рассуждал и о государственной жизни России, проблемы которой он возводил к XVIII — началу XIX в., когда религия не проникала в ежедневную жизнь «как дисциплинирующее начало». В итоге регулирующее начало государственности обретало самодовлеющее значение, а общество было лишено широких перспек¬
18,1 Там же. С. 21.
181 Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. С. 96-97.
182 Там же. С. 205.


38
К. А. Соловьев
тив духовной работы. В сущности, тогда оно и возникло, лишенное какого-либо идеологического фундамента. Это предопределило характер русской революции, «генеалогию духа» которой «можно тоже довольно точно начертать, и тогда окажется, что дух русской революции занесен с Запада, что он плод максималистического усвоения русской интеллигенцией передовых идей западных народов»183. Таким образом, своеобразие государственного уклада обусловлено и религиозностью, и характером интеллектуальной жизни.
В культуре неразрывно связаны различные сферы человеческой деятельности: экономика и поэзия, юриспруденция и живопись и т. д. Это целостная система, которая находит свое наиболее емкое выражение в бытовых проявлениях, так как повседневная жизнь «соткана» из экономических реалий, правовых норм, проявлений «высокой культуры» и т. д.184 По этой причине невозможно произвести изменения в одной области, не коснувшись другой; например, нарушить хозяйственный уклад жизни, сохранив незыблемыми правовые нормы. Так, «юридической формой “буржуазного общества” является современная демократия, то есть народоправство, которое, в отличие от античного, опирается на гражданские и политические свободы. Разрушение всерьез “буржуазного общества” означает — как это показал пример России — разрушение демократии до самого корня»185.
Единство культурного процесса предполагает относительность категориального аппарата и ценностной ориентации таких наук, как экономика, юриспруденция, социология и другие. Выделяя какую-то особую сферу знания, исследователь совершает насилие над природой. Следовательно, научные достижения можно осознать не в условных границах той или иной дисциплины, а примеряя их к потребностям и задачам жизни. Безусловные же ценности — те начала, вокруг которых складывается любая культура: личность и нация.
Следовательно, когда есть угроза правам личности или же существованию нации, можно пожертвовать многим, например, демократическим строем. «Говоря о демократии, я хотел подчеркнуть, что осуществление строя народовластия или народоправства логически и реально может ставить проблему извращения свободы <„> верховной властью державного народа и что поэтому идея народовластия должна быть ограничиваема идеей суверенитета права; осуществление
183 Струве П. Б. Patriotica... С.417—420.
184 Струве П. Б. Избранные сочинения. М., 1999· С. 391-392.
185 Струве П. Б. Дневник политика. М.; Париж, 2004. С. 557.


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
39
же этой идеи может влечь за собой разрывы общего “демократического” права в виде “исключительных положений”, “диктатуры” и т. п. государственно-правовых фигур, оправдание которых заключается не в замене абсолютизма или безграничного суверенитета одной власти абсолютизмом другой, а в ограждении суверенитета права от суверенитета “государства” или “народа”, в поставлении первого выше второго»186. По этой причине Струве не отрицал необходимость диктатуры в тех случаях, когда вставал вопрос об ограждении личности от произвола со стороны господствующего большинства. Власть, пускай даже самая демократическая, не может вмешиваться в частную жизнь человека, важной частью которой является личный интеллектуальный и эмоциональный опыт, собственно и составляющий культуру. Для Струве культура — это в первую очередь мышление.
Парадоксальность, противоречивость мышления самого Струве всякий раз привлекали к нему внимание. «Едва ли не самый умный русский человек, но уж во всяком случае самый образованный», — говорили о нем даже те, кто вовсе не разделял его взгляды. Известный чехословацкий политик КП.Крамарж как-то сказал: «Когда я подхожу к Петру Бернгардовичу, то всегда испытываю чувство некоторого страха — разговаривая с ним, кажется, что смотришь в бездонный колодезь»187.
Свою неортодоксальность Струве возводил в принцип, полагая это «интеллектуальной добросовестностью». Он считал себя, прежде всего, исследователем, находящемся в постоянном поиске и отрицавшем традиционные штампы, даже если он сам когда-то их создал. Струве был постоянным нарушителем «умственного покоя», противопоставляя своим оппонентам характерную для него конкретность мышления и принципиальную постановку вопроса. Он был «строго принципиальным, проникнутым моральным пафосом, беспощадным обличителем на манер ветхозаветных пророков и потому был обречен на непопулярность, был всегда “побиваем камнями”»188.
К. А Соловьев, кандидат исторических наук
т Там же. С. 587.
187 Цуриков Н. А. Указ. соч. С. 320.
188 Франк С. Л. Указ. соч. С. 484.


СОЦИАЛЬНАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАШЕГО,
В СВЯЗИ С РАЗВИТИЕМ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И РОСТОМ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЮ РОССИИ
Предисловие
Автор предлагаемого труда, с самого начала своей писательской и ученой работы, т. е. ныне уже почти 50 лет, занимается социальной и экономической историей России. Ему издавна приходилось спорить против скороспелых обобщений и трафаретных суждений в этой области, обличая искажение серьезной работы исследовательской мысли публицистической тенденцией и подмену объективного анализа фактов широковещательными формулами, общность которых соперничает с их бессодержательностью. В настоящем труде критическая работа в этом направлении не столько им излагается, сколько непрерывно является подразумеваемой основой собственных исторических построений и утверждений автора.
В духе этой критической основы своего понимания социальной и экономической истории России автору хотелось бы сделать здесь несколько методических замечаний самого общего характера.
История России в том смысле, в каком мы ее предлагаем в нашем труде, располагает к IX в. — поскольку мы имеем перед собой записи не прямо документального характера — лишь источниками более или менее достоверными. Правда, бывает, что даже современной записи документов и даже официальные их записи предстоят перед нами в испорченном и искаженном виде (ошибки и описки могут встречаться не только в рукописях, но даже и в высеченных на камне надписях). От полной достоверности исторических записей и показаний до полной баснословности исторических утверждений тянется целая лестница, или гамма больших или меньших вероятностей. Но, вообще говоря, если мы имеем показания современников, то — при прочих равных условиях, которые нельзя свести ни к каким общим формулам — мы имеем основания предполагать приблизительную достоверность этих показаний, их значительную вероятность. Заменять эти показания собственными гипотезами, как бы они ни были остроумны, мы не имеем никакого права. Таково, например, положение наших знаний вт. н. норманском вопросе1. Мы можем считать сообщение о призвании варягов в редакции Начальной Летописи2 легендой и имена первых князей измышленными, хотя гораздо вероятнее предположе¬


44
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ние, что такой факт действительно произошел и что Рюрик, Синеус и Трувор3 — были исторические лица, сидевшие в тех местах, куда их помещает наш летописец. Но отрицать, что норманны сожительствовали со славянами на российском пространстве, как некая политическая и военная верхушка, и что восточные славяне находились от них в некой договорной даннической зависимости, по меньшей мере, уже с половины IX в., и заменять этот, согласно удостоверяемый и византийскими и западными, и русскими источниками, факт собственными измышлениями, мы не имеем никакого ни основания, ни права. Мы обязаны только дать этому удостоверенному источниками факту наиболее вероятное историко-социологическое толкование на основании сопоставлений и сравнений с другими показаниями о фактах истории России и других стран. В этом состоит историко-сравнительный метод, руководясь которым, мы обязаны одинаково интересоваться и сходствами, и различиями, из возможных решений выбирая самое — и по совокупности имеющихся показаний, и по совокупности возможных сопоставлений — вероятное.
В заключениях об эпохах, о которых мы не имеем, в сущности, настоящих показаний современников, мы находим критерий требуемой вероятности в обширном историческом и этнологическом материале. Этот материал в настоящее время очень обилен, но пользоваться им мы должны с величайшей осмотрительностью. В особенности надлежит критически относиться к таким обобщающим формулам, каковые содержатся в характеристиках, основанных на предположении и некого единства, единообразия общественных форм, выражаемого в таких формулах, как «родовой быт», «задружно-общинный быт» и т. п. В основе подобных характеристик часто лежат либо скороспелые социологические обобщения на основе плохо усвоенного исторического материала других народов, либо даже публицистические или социально-политические тенденции. Пред лицом точного социологического изучения такие обобщающие характеристики падают, как карточные домики. Последним самым свежим примером таких социологических карточных построек является знаменитая, усвоенная Марксом и Энгельсом и популяризованная последним Морганова теория всеобщего первобытного аграрного коммунизма и всеобщего материнского права4.
Для характеристики совершающихся при полном свете истории процессов опасными оказываются и такие обобщающие формулы, как


Социальная и экономическая история России... Часть первая
45
«феодализм», «капитализм» и некоторые другие. Они часто являются словами, которые — по знаменитому изречению Гете5— появляются на месте отсутствующих ясных и точных понятий. Мы категорически отвергаем скороспелые обобщения, опирающиеся на злоупотребления этими несчастными «измами», которые, перейдя из специальных наук в историю и социологию и превратившись в ходкие клише, стерлись до того, что утратили всякую ясность и точность. Отвергая в научной работе всякую публицистическую тенденцию, автор тем не менее считает нужным подчеркнуть, что для него самого его исторический анализ теснейшим образом связан с его собственными историческими переживаниями как современника русской революции. Предлагаемая социальная и экономическая история есть, конечно, объективный трактат о происхождении, т. е. об исторической подготовке русской революции в сравнительно-историческом освещении. Ведь и для самого автора, и для его читателей не может не быть ясно, что корни русской революции глубоко заложены в некоторых основных фактах и процессах русской истории. Это чисто научное констатирование, само по себе не заключающее в себе никакого ни оправдания, ни осуждения происшедшей революции. На всем пространстве русской социальной и экономической истории свобода и свободная хозяйственность борются с принуждением и связанной хозяйственностью. И русская государственность, и русская общественность в этом отношении исторически двулики: один из этих ликов обращен к свободе, другой — к принуждению в самом простом и полном смысле слова. Россия есть единственная большая страна, в которой произошла «социалистическая» революция. Этот исторический факт не может не иметь своих глубоких исторических корней. Исследовательская работа автора и обдумывание ее результатов привели его к чисто историческому убеждению, что корни русской революции глубоко заложены в исторической отсталости России и что ее социалистическая революция XX в. есть грандиозная реакция почвенных сил принуждения против таких же почвенных сил свободы в экономическом и социальном развитии России и ее народов.
В этом констатировании заключается некий всемирно-исторический урок из того мирового по своему значению явления, каковое представляет закончившаяся торжеством социализма русская революция XX в. Как толковать этот урок в этическом, политическом и социально- политическом смысле — зависит уже от той социальной философии,


46
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
т. е. от той системы ценностей личной и общественной жизни, которую приемлет и утверждает для себя всякий сознательный и ответственный участник исторической жизни и всякий историк. В настоящем труде автор пытается только объективно установить историческую причин- нозависимость тех экономических и социальных состояний, процессов и событий, из которых слагалась жизнь русского государства и народов России и которые привели к русской революции, политической, социальной и социалистической в одно и то же время.
Белград, декабрь, 1938
Сокращения, принятые при ссылках на собрания источников
и периодические издания
А. 	А. Э. — Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской Империи Археографической Экспедицией Имп. Академии Наук. Дополнены и изданы Высочайше учрежденной Комиссией. I—IV. СПБ., 1836.
А. 	И. — Акты исторические, собранные и изданные Археографической Комиссией. Ι-V. СПБ., 1846-1853.
Акты Юшкова — Акты XIII—XVTII вв., представленные в разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества. Ч. 1.1257-1613. Москва, 1898.
Акты Тургенева — Акты, исторические, относящиеся к России, на иностранных языках, извлеченные из иностранных архивов и библиотек А. И. Тургеневым. 2 тома. СПБ., 1841-42.
А. 	Ю. — Акты юридические или собрания форм, изданных Археографической Комиссией. В одном томе. СПБ., 1838.
А. 	Ю. Б. — Акты, относящиеся до юридического быта Древней России. Изданы Археографической Комиссией под ред. Н. Калачева. I-III. СПБ, 1857-84.
Воскр. — Воскресенская летопись — П.С.РЛ, тт. VII и VIII.
Временник — Временник Императорского Общества истории и древности российских (издавался в Москве в 1849-57 гг. под редакцией И. Д. Беляева).
Доп. А. И. — Дополнения к актам историческим. Вышло 12 томов. СПБ, 1846 и сл. гг.


Социальная и экономическая история России... Часть первая
47
Др. Росс. Вивл. — Древняя Российская Вивлиофика, 2-е издание. I-XX. СПБ, 1773-75.
Ж. Μ. Η. П. — Журнал Министерства Народного Просвещения. СПБ, 1834-1917.
Ипат. — Ипатьевская летопись — П.С.РЛ, т. II.
Лавр. — Лаврентьевская летопись — П.С.РЛ, т. I.
Напьерский — см. Рус.-Лив. Акты.
Никон. — Никоновская летопись — П.С.РЛ, тт. IX и X.
П. С. 3. — Полное собрание законов Российской империи.
П. С. Р. Л. — Полное собрание русских летописей, изданное по Высочайшему повелению Имп. Археографической комиссией. СПБ. (Первый том вышел в 1841, издание продолжается до настоящего времени).
Рум. Собр. — Румянцевское собрание см. С.Г.ГД
Рус.-Лив. Акты — Русско-ливонские акты, собранные К.Е. Напьер- ским, изданные Археографической комиссией. СПБ, 1868.
С. 	Г. Г. и Д. — Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. I—IV. Москва, 1813-1891.
Соф. — Софийская летопись — П.С.РЛ, т. VI.
Уложение — Соборное Уложение Царя Алексея Михайловича 1649 г.
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ В ИСТОРИЧЕСКОЕ
ПОЗНАНИЕ И ОСОБЛИВО ПРИМЕНИТЕЛЬНО
К ИСТОРИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ
Глава первая. Понятие и проблема социальной
и экономической истории
I
Общество как социологическое понятие. — Системы человеческой культуры как междучеловеческого общения. — Социальные отношения в широком и тесном смысле. —Хозяйственный строй, хозяйствование, хозяйство. — Всякое подлинное хозяйственное отношение покоится на обмене или предположении обмена. — Первичное и вторичное хозяйствование. — Социальные отношения людей по поводу хозяйствования (I)


48
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Мы пишем социальную и экономическую историю России.
Эта задача предполагает, прежде всего, выяснение четырех основных понятий: 1) понятия общества и в нем 2) строя социального и 3) строя хозяйственного и затем 4) понятия истории.
Общество как социологическое понятие означает междучеловече- ские отношения всех родов и видов. Общество не есть какое-нибудь «существо». Общество есть система отношений или некая среда. Первичными и естественными «существами» или единицами в этой системе отношений являются человеческие личности, живые люди и — только они. Общество слагается из общения, или соприкосновения, физического, душевного и духовного, этих живых людей. Поэтому правильнее было бы говорить не об обществе, а об общении.
Почему мы поставили на первое место прилагательное «социальный» и отделили его от прилагательного «хозяйственный»? Потому что, даже если бы людям не нужно было вовсе хозяйствовать, между ними все-таки существовали бы какие-то отношения, т. е. происходило бы какое-то общение. Все междучеловеческое есть социальное, т. е. определяется взаимообщением живых людей. Но не все социальное есть хозяйственное, в каком бы смысле мы ни употребляли это слово. Ибо «социальное» или «междучеловеческое» может иметь различное содержание. По этому содержанию мы различаем следующие большие области, или системы человеческой культуры:
1. Половая и семейная жизнь.
2. Знание или наука.
3. Умение или техника.
4. Хозяйствование.
3. 	Право.
6. Искусство.
7. Религия.
(Порядок, в котором мы располагаем эти области, не имеет никакого исторического значения и не означает никакой оценки).
Все эти области предполагают междучеловеческое общение, в котором они переплетаются, развертываются и развиваются.
Все междучеловеческие отношения суть отношения общения, суть отношения социальные. Но в тесном смысле отношениями социальными мы назовем отношения властвования, или господства, с каковыми соотносительны отношения подчинения, или з а -


Социальная и экономическая история России... Часть первая
49
висимости. Правда, в социальной жизни между ее субъектами или носителями бывают отношения не только властвования — подчинения, но и отношения, для которых нет столь же выразительного и простого русского слова. Эти отношения можно выразить латинским словом: координация. Отношения координации всегда наличествуют наряду с отношениями субординации, или подчинения, и оставлять первые без внимания было бы грубой ошибкой при рассмотрении социальной жизни и ее развития.
Социальным укладом, или строем, мы называем строй меж- дучеловеческих отношений господства и подчинения, слагающейся по поводу вышеозначенных культурных содержаний человеческой жизни.
Мы здесь должны провести различения и установить положения, весьма существенные и плодотворные исторически: социальный строй не только не исчерпывается, но и не характеризуется ни политическими чертами, в точном смысле государственного порядка, ни чертами юридическими, в точном смысле призванной за обязательную нормы или системы норм. Это значит, что один и тот же социальный строй может быть облечен в различные «политическая формы» и может предполагать весьма различные, его выражающие юридические нормы. Это различение и это положение весьма существенны для сравнительно-исторического исследования. Приведу пример. В дальнейшем нам придется вскрыть и показать тождество по содержанию отношений социального строя и средневековой Руси и средневековой Литвы-Полыпи. Этот тождественный социальный строй характеризуется в решающей «аграрной» области тем, что привилегированной «господе», обладающей землею на праве полной собственности, противостоит свободное, но зависимое, сидящее, не на своей, а на чужой земле земледельческое население. Ни политическое положение, ни юридическую фигуру этого зависимого земледельческого населения нельзя ни для Руси, ни для Литвы-Полыпи охарактеризовать как «крестьянская» в современном смысле. И в то же время землевладельческая «господа» на Руси и в Литве-Полыие живет с XV-XVI вв. в совершенно различном как политическом, так и юридическом status’e, на чем нам ниже еще придется остановиться.
Для того, чтобы уяснить себе понятие хозяйственного строя, мы должны понять, что такое есть хозяйствование и хозяйство.


50
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Хозяйствование есть деятельность, направленная на получение, или добывание средств, необходимых для удовлетворения человеческих потребностей, и притом всех потребностей. Хозяйствование не есть удовлетворение потребностей, не есть потребление. Хозяйствование всегда направлено на приобретение средств и таковым исчерпывается.
У хозяйствования есть свои носители, хозяйства (множественное число), которые суть так или иначе организованные волевые единства, направленные на указанную посредствующую цель хозяйствования. Хозяйствование есть функция этих единств, называемых нами хозяйствами. Между хозяйствами, по поводу только что определенной основной их функции, могут складываться отношения, строй которых мы называем хозяйственным строем.
Человеческое общество может быть построено, или «организовано», в хозяйственном отношении трояким образом. Оно может представлять либо 1) совокупность рядом стоящих хозяйств, либо 2) систему взаимодействующих хозяйств, либо 3) единое хозяйство, общество- хозяйство.
Совокупность рядом стоящих рядоположных хозяйств, не находящихся между собою в хозяйственном взаимодействии, есть абсолютное господство того, что обычно принято называть «натуральным хозяйством». Система взаимодействующих хозяйств соответствует тому, что обычно принято называть «меновым хозяйством», а в применении к территориальным и политическим группам — «народным хозяйством» той или иной страны. Общество-хозяйство есть то, что можно назвать абсолютным социализмом, основанным на полной отмене частной собственности на средства и орудия производства со всеми последствиями, из такой отмены вытекающими.
Для того, чтобы уяснить себе развитие социальных и экономических отношений, нужно понять, что хозяйствование может быть и бывает только двух родов. Хозяйствование, замкнутое в пределах какого-либо телеологического (целенаправленного) волевого единства, которое мы называем хозяйством — безразлично, кто является субъектом такого хозяйствования — есть хозяйствование первичное, или простое. Хозяйствование, предполагающее не простую рядопо- ложность многих хозяйств, а их соприкосновение, взаимодействие или общение особого рода, мы называем хозяйствованием вторичным или развернутым. Чтобы понять это основоположное различение


Социальная и экономическая история России... Часть первая
51
двух видов хозяйствования, нужно представить себе совершенно ясно то своеобразное хозяйственное отношение, которое лежит в основе подлинного хозяйственного взаимодействия людей. Хозяйственным отношением в нашем точном смысле не является всякое отношение между людьми, возникающее по поводу получения и использования ими средств для удовлетворения человеческих потребностей, «экономических» средств или «хозяйственных благ». Люди, хозяйствующие в своих хозяйствах, могут по поводу получения хозяйственных благ вступать в отношения и нехозяйственные. Вор, получая «хозяйственные блага» путем тайного, разбойник, получая таковые путем открытого и даже насильственного похищения, совершая эти акты похищения, не осуществляют хозяйственного взаимообщения с теми, кого они обирают. Когда один человек берет у другого хозяйственные блага, опираясь только на свою власть, в конечном счете упирающуюся либо в физическое могущество, либо в превосходство психическое (обаяние), — между этими людьми не устанавливается хозяйственного отношения в подлинном и точном смысле слова. Между человеком, подающим милостыню и e е получающим, тоже не устанавливается такого отношения. Нельзя охарактеризовать, как хозяйственное, отношение между матерью и сыном, которого она кормит своею грудью. Все такие отношения суть отношения социальные; все они не только могут, но и всегда имеют «экономическое» значение, иногда даже очень большое. Но есть только одно подлинно хозяйственное отношение. Это — то отношение, которое осуществляется в актах или в предположении актов обмена. Обмен есть совершенно первичное, своеобразное, несводимое ни к чему другому, не наблюдаемое в «природе», а встречающееся только в «обществе» отношение между людьми по поводу вещей и действий. «Обмен веществ», о котором говорят в физиологии, «замещение» (субституция) атомов какого-либо химического соединения другими, о котором говорится в химии, лишь фигурально могут быть сопоставляемы с хозяйственным отношением (=актом) обмена. Поскольку «экономические» средства, служащие для удовлетворения потребностей, добываются вне обмена и не могут даже учитываться при помощи мерил, образующихся в процессе обмена, т. е. не являются измеримыми через обмен, постольку получение и использование таких средств устанавливает не хозяйственные отношения, а регулируется в совсем другом порядке другими социальными отношениями,


52
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и притом прежде и больше всего социальными отношениями в нашем тесном смысле, т. е. отношениями господства и подчинения. Вот почему вполне замкнутое в себе, совершенно отрешенное от обмена, абсолютно самодовлеющее хозяйство, будь то хозяйство семейное или общество — хозяйство, т. е. хозяйство социалистическое, не знает хозяйственных отношений. Вот почему не всякое социальное отношение по поводу хозяйствования есть отношение хозяйственное. Раб не находится ни в каком хозяйственном отношении к своему господину, хотя его функция раба, этого instrumentum vocale6, может иметь большое экономическое значение. Подлинный обмен экономических средств, т. е. «хозяйственных благ», предполагает принципиально или потенциально свободное участие, по меньшей мере, двух воль, участие свободное хотя бы частично. Если акт перемещения хозяйственных благ происходит совершенно несвободно, по приказу, — нет обмена, а есть именно только перемещение или присвоение благ, т. е. между живыми людьми устанавливаются очень важные социальные отношения по поводу их хозяйствования, но не возникают отношения хозяйственные. Хозяйственные отношения между людьми устанавливаются либо в самих актах обмена, либо в каком-то предположении и таких актов, и их регулирующего значения. А акты обмена суть всегда случаи возмездного перемещения благ между свободно действующими субъектами хозяйствования. Для хозяйственного взаимодействия существенна (конститутивна) свободная возмездность (ремунеративность) актов такого взаимодействия.
Проводимые нами различения чрезвычайно существенны, ибо из них вытекает, что хозяйственные отношения в их точно определенном очертании и чистом виде устанавливаются лишь в том хозяйственном строе, который я называю вторичным хозяйствованием, или системой взаимодействующих хозяйств, и что рядом с хозяйственными отношениями люди по поводу своего хозяйствования могут вступать в социальные отношения, имеющие большое «экономическое» значение, но по существу вполне отличные от отношений хозяйственных. Далее, совершенно ясно, что хозяйственный строй сам по себе вовсе не должен мыслиться определяющим социальные отношения, т. е. отношения господства и подчинения. Совокупность рядом стоящих хозяйств может означать и «крепостное хозяйство», покоящееся на принудительном труде, и рядоположное существование (juxtaposi-


Социальная и экономическая история России... Часть первая
53
tion, Nebeneinander)7 приблизительно равных и вполне свободных «крестьянских» хозяйств. Система взаимодействующих хозяйств может означать взаимодействие социально и экономически равных хозяйств и вовсе не определять господства одних субъектов хозяйствования над другими. Но этот хозяйственный строй может сочетаться также с далеко идущим и социальным и экономическим неравенством. Общество — хозяйство может мыслиться и как общество, в котором господствует полное социальное равенство, и как общество, построенное на порабощении большинства живых людей некой единой волей, в которой воплощается социалистическое государство.
Итак, социальные отношения людей по поводу хозяйствования могут восходить либо к приказу начальства, либо к свободному изволению отдельных субъектов хозяйствования и права, и реальные социальные уклады т. н. исторических народов представляют с самого начала те или иные сочетания принципа начальственного, или приказного с принципом свободным, или договорным.
Различая социальные отношения по поводу хозяйствования и отношения хозяйственные, основанные на обмене, как свободно-возмездном междухозяйственном перемещении благ, мы будем первые обозначать традиционным и почтенным словом «экономические». Это оправдывается и исторически — словопроизводством и словоупотреблением. Греческое слово «экономия», буквально означающее домоправление, или домоправительство, заключает в себе и смысл правления, или управления, которое всегда есть или предполагает властвование. Греки издавна употребляли слово «экономия» именно в обобщающем и переносном смысле всякого вообще устроения, и это слово в таком значении получило право гражданства и в богословии.
II
Что такое история? — Неповторимость и новизна, как признаки, необходимо присущие всему <<историческому»в человеческих делах. — Бытие и законосообразность (онтология и помология). — Свобода творческой воли, как имманентная черта человеческой истории. — Структура и флуксура. — Идеи (II).
История, как видите и наука, имеет дело с единственными, неповторимыми бываниями и событиями, приуроченными к определен¬


54
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ному месту и времени. Такие неповторимые исторические бывания и события, определенные по времени и по месту, познаются, однако, нами при помощи общих социологических понятий (категорий), которые упорядочивают и обобщают повторяющиеся и типические явления, содержащиеся в неповторимых исторических рамках и связях. Каждый день родятся какие-то люди, и таким образом сменяются целые поколения. Но каждый день родятся именно новые люди, и таким образом каждое поколение составляется из людей, прежде не бывших, пришедших на смену «бывшим». В историческом процессе повторное, старое, подобное и типическое всегда сочетается с неповторимым, новым, своеобразным и индивидуальным. «Историческое» отличается от «неисторического» тем, что в первом всегда возникает «новое», которое мы стремимся причинно возвести к прежде бывшему, тогда как в неисторическом все повторяется и ничто не возникает. Историческому познанию всегда даны какие-то бытия и существа, к которым приурочиваются бывания и события; в этом смысле все в мире исторично. Небесная механика предполагает историческую астрономию, или космогонию; законы, по которым движутся небесные светила, предполагают, что эти светила как-то «появились» или «возникли», предполагают какие-то единожды произошедшие «события». Небесные светила движутся по законам, но эта закономерность их движения предполагает их бытие и возникновение, эта «номология» предполагает «онтологию», но не в силах ее объяснить. Таким образом, одно бывание может быть причинно выведено из другого. Но это причинное сведение одного бывания на другое, это утверждение причинной необходимости во времени, необходимости «хроногенетиче- ской» (К р и с)8 всегда, с одной стороны, упирается в какие-то бытия и бывания, нам данные и ни на что другое несводимые, и, с другой стороны, иногда наталкивается на какие-то новые бытия, которыми причиннозависимость во времени прерывается. А именно историческое познание внешнего мира всегда, в конечном счете, упирается в какие-то далее несводимые бытия и бывания; историческое же познание человеческих дел всегда наталкивается еще и на творческие новизны, причинно, без остатка несводимые на уже «бывшее», на «старое», наталкивается на нечто абсолютно новое. «Свобода» «творческой» человеческой воли есть некий присущий, «имманентный» человеческому историческому процессу бытийный, «онтологический» момент, некий


Социальная и экономическая история России... Часть первая
55
«остаток», ни к какой закономерности несводимый, никакой «гомологией» не устранимый.
В области всех исторических процессов и, в частности, процессов социальной и хозяйственной жизни людей, необходимо, в связи с различением состояний и событий, различать структуру и флуксуру. Различие между ними, конечно, относительно. Флуксура складывается из событий, и ход событий ее составляет. К структуре или структурным данным относится, например, социальный состав населения (т. е. его социальная организация), численность населения, его политическая организация, но все эти данные испытывают на себе «события», и этот ход событий и составляет флуксуру, т. е. изменения, переживаемые данной структурой. Структура воздействует (реагирует) на или, точнее, определяет (детерминирует) флуксуру. Но флуксура в свою очередь воздействует на структуру и может так могущественно действовать на нее, что данная структура в ходе флуксуры может радикальным образом изменяться. Например, постройка каждой отдельной железной дороги есть событие, но накопление этих «событий» может изменить и даже определить социальную организацию и даже определить политическую жизнь страны, т. е. ее населения. Мы это наблюдаем в особенности в развитии больших пространств, объединенных, так или иначе, в государственные целые, особенно разительно — в России и в Соединенных Штатах Северной Америки.
Преходящую комбинацию структуры с флуксурой мы назовем конъюнктурой. Выражение конъюнктура получило наибольшее применение в рассмотрении экономических процессов и изменений. Поэтому почти забыто, что оно родилось на итальянском языке в области политической мысли. Социальная и экономическая история, в двояком смысле, и той истории, которая происходит, и той истории, которая повествует или рассказывается, составляется из постоянных, или устойчивых состояний, из сменяющихся событий и изменяющихся конъюнктур. Рядом с экономической, социальной и политической «структурой» мы должны поставить, как нечто особое, идеи и их силу. С той или иной структурой может соединяться (но не обязательно соединяется) идея того, что данная, реально осуществившаяся или только мыслимая, структура есть нечто приемлемое, полезное, желательное, должное или, наоборот, неприемлемое, вредное, отвратное, преступное. Это — идеи с окраской одобрения или, наоборот, неодобрения. Эти идеи не суть вовсе идеи чистого объективного знания о «сущем»


56
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и «действительном», о том, что существует независимо от нашей оценки этого «существующего» и «действительного», хотя эти объективные идеи многообразно связаны с оценочными идеями и суждениями. Идеи оценочные, с окраской одобрения иди неодобрения, тоже весьма редко встречаются в чистом виде. Оценки «сущего» или «действительного» обычно соединяются с установлением или констатированием чего-то «сущего» или «действительного». В историческом развитии оценочные идеи о должном и даже, но гораздо реже, объективные идеи о сущем представляют самостоятельную силу и приобретают самобытное значение. Такие категории, как народ, монархия, аристократия, право, демократия, церковь, суть одновременно не только обобщающие и объективные характеристики чего-то «сущего», но и движущие реальное развитие оценочные идеи о «должном». Когда люди проникаются этими и подобными идеями, идеи становятся силами и факторами социального развития. Знаменитое противоположение «бытия» «сознанию» основано на недоразумении, сводящемся к игнорированию того, что факты сознания, и в том числе оценочные идеи о должном, «существуют» так же, как и факты «бытия». Это лишь различные «психологические» факты, соотношение которых для индивидуального сознания действующего лица не может наперед и абстрактно определять собой их объективного соотношения в «социальном» развитии. Также как характеристика исторического процесса не может быть втиснута в формулу: «сумма знаний (т. е. идей об объективно сущем. — Я С.) определяет сумму событий (т. е. историческое развитие. — Я. С.)», она не может быть втиснута и в формулу: «бытие определяет сознание»9. Ибо идеи о сущем и, в особенности, о должном в человеческом поведении часто являются самостоятельной и огромной движущей силой. Таковы были идеи Церкви и Права. В каждую из этих мощных формальных идей вкладывались разные содержания, но это нисколько не устраняет того, что именно они, формальные идеи, оказывались громадной движущей силой и влекли за собой известные содержания.
Примечания
I) Лежащая в основе предлагаемых разъяснений общие понятия были установлены мною более 25 лет тому назад в социологической части моей книги «Хозяйство и цена. Критические исследования по теории и истории хозяйственной жизни» (СПб. — Москва. 2 части, 1913,1916) и затем развиты


Социальная и экономическая история России... Часть первая
57
в тех статьях на русском, французском и немецком языках, которые задуманы и написаны, как части подготовляемого к печати нового, исправленного и дополненного, издания «Хозяйства и цены». Из этих статей ближайшим образом относятся к предмету предлагаемой главы: 1) «Хозяйствование, хозяйство и общество» в «Экономическом Вестнике» (С. Н. Прокоповича)10, № 2 (Берлин, 1924); 2) «Первичность и своеобразие обмена», там же, № 3 (1924); 3) «Некоторые основные понятия экономической науки» — «Ученые Записки» Русской Учебной Коллегии в Праге, т. I, вып. III (Прага, 1924); 4) «L’idde de loi naturelle dans la science economique» — Revue d’dconomie politique, 1921; 5) «Das Wirtschaften. Zur Grundlegung der Wirtschaftstheorie» — Zeitschrift für Nationalökonomie.Bd.III,Heft 4,1932; 6) «Zur Grundlegung der Wirtschaftssoziologie» — Kölner Vierteljahreshefte für Soziologie, IX.Jahrg. 1/2Heft, 1930.
II) Предлагаемое понимание истории выработалось у меня самостоятельно в продолжительном процессе научных исследований и размышлений. Из обширной литературы по философии истории при этом для меня наибольшее значение имели произведения двух великих французских философов: Шарля Ренувье (Renouvier)n Огюстена Курно (Cournot)11, в особенности последнего Matörialisme, vitalisme, rationalisme. Etudes sur l'emploi des donnöes de la science en philosophic. Paris, 1875. He могу так же не помянуть с благодарностью известных трудов немецких философов Виндельбанда и Риккерта12. В чисто логическом отношении я много обязан недостаточно — увы! — оцененному, глубокому логическому трактату физиолога И. Ф. К р и с а. Jochannes von Kries. Logik. Grundzüge einer kritischen und formalen Urteilslehre. Tübingen, 1916. Размышления о проблеме истории и исторического восходят еще к моим юношеским занятиям общими вопросами биологии, когда моим учителем был В.М.Шимкеви ч13, и я, вместе с покойным В. А. Г е р д о м14, «составлял» первое литографическое издание первого общего курса нашего общего учителя, зачитывался Дарвином15 и изучал разные монографии по эмбриологии, которые Шимкевич нам указывал.
Глава вторая. Периодизация русской социальной
и экономической истории
Социальные отношения. — Быт, учреждения и идеологии. — События. — Историческая периодизация основывается на сопряжении изменений в состояниях с привходящими событиями. —Раннее средневековье (850-1240). — Среднее средневековье (1240-1500). —Позднее средневековье (1500-1648). —Новая русская история. — Период московский (1648-1700). — Период петербургский (1700-1800). —


58
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Период всероссийский (1800-1917). — Большевицкий переворот как культурная, социальная и политическая реакция. — Сопряжение этой реакции с идеологией и с мировым кризисом социализма.
В социальной и экономической истории народа или населения нас интересуют состояния, которые слагаются из повторяющихся социальных отношений и черт социального строя и экономического быта, характерных для более или менее значительных промежутков времени. Социально-экономические состояния изменяются постепенно и медленно. Эти состояния слагаются из учреждений, т. е. норм в широчайшем смысле, которые регулируют, так или иначе, быт, и из этого самого быта, отличаемого как фактические отношения и состояния от регулирующих норм, или учреждений и лежащих в основе таких норм идей, или идеологии.
Но, кроме длительных состояний, слагающихся из учреждений и быта, в жизни каждого народа мы наблюдаем и нас интересуют с о - бытия. События всегда означают не просто повторения каких- либо черт, не медленный, незаметный рост или вообще изменение состояний, а их разительные изменения, вносящие в них нечто новое, сводимое, а, может быть, и несводимое, к чему-то уже бывшему. Этим новым обозначаются в исторической жизни народов некие грани. Такие грани проводятся большими войнами, большими перемещениями (переселениями) народных масс, творческой деятельностью каких-то руководящих личностей, вообще чем-то большим и важным и в то же время новым. Состояния и учреждения медленно меняются, но когда в эти изменения вторгаются большие события, то именно сопряжение изменений состояний с привходящими событиями проводит грани в жизни народов и государства.
Эти естественные грани дают основания для периодизации исторической жизни.
Русь появляется и начинает жить в «средние века». Ранним русским средневековьем мы называем эпоху племенной государственности, которая незаметно отделяется от [племенных структур] и незаметно же переходит в эпоху территориальной государственности с властвованием единой пришлой варяжской династии. Это — период от IX до XIII вв. Тут наступает, около 1240 г., перерыв, обозначается


Социальная и экономическая история России... Часть первая
59
цезура, проводимая нашествием на российское пространство воинственных и могущественных, государственно организованных кочевых монгольских орд. Условно и приблизительно мы можем эту историческую цензуру приурочить к 1240 г. В сущности, грань, о которой идет речь, проводится не только монгольским нашествием, но и ростом Литовского государства, ростом, который на первое время означает лишь появление и властвование на российском пространстве второй пришлой династии. Так, в силу этих двух факторов, российское пространство разделяется на две области, вмещающие каждая не два, а некоторое множество государств, как-то, и политически и культурно, начинающих двигаться в разных орбитах, по разным историческим путям.
Среднее русское средневековье — эпоха с монгольского нашествия до начала XVI века — объемлет медленные социальные изменения: превращение лично свободных, перехожих, безкапиталь- ных и безземельных «смердов» в крепких лицу и земли «крестьян» и превращение вольных слуг княжья в невольных слуг царя; «вотчинный» социальный порядок заменяется порядком «тягловым»; изменения политические: соединение отдельных русских государств в центре, на севере и на востоке российского пространства — в сильное московско-русское государство (крушение Твери, Новгорода, Пскова и Рязани); на западе — в государство литовское, в порядке родственных связей и культурного проникновения объединяемое с государством польским.
Позднее средневековье. Эта эпоха заполнена подготовкой «смуты» в течение всего XVI века. Это — эпоха великих внутренних противоречий, культурных, социальных и политических. В отличие от монгольского нашествия, тут обозначается подчинение монгольского мира русскому (падение царств Казанского и Астраханского, завоевание Сибири). Завершается эта эпоха подлинным династическим и внешнеполитическим кризисом. Смута конца XVI и начала XVII века есть сложный переплет социальных и политических движений с династическими переменами и с внешнеполитическим натиском более сильных и культурных государств Польши-Литвы и Швеции, на временно ослабленную Русь-Россию. Но в кризисе Смутного времени преобладают, конечно, не социальные и не экономические, а чисто политические, династические и, в особенности, внешнеполитические моменты.


60
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Из этого кризиса московско-русское государство выходит внутренне и внешне не ослабленным, а усиленным. Внутреннее укрепление утверждается в обширной кодификации 1648-49 гг. и обнаруживается в расширении государства на Западе и на Востоке. Московское Государство превращается в Российское Царство и в то же время выходит, правда, еще колеблющимся и неверным шагом, на широкий европейский путь. Начинается и продолжается до великой или мировой войны с растущим ускорением всесторонняя европеизация русской социальной и государственной жизни. Этот период новой русской истории (1648-1917) есть эпоха европеизации российского пространства и его населения. Он делится на короткую начальную, московскую эпоху, с половины по конец XVII века; на эпоху среднюю, петербургскую, с конца XVII века по начало XIX века (окончательный выход России на Черное море), и на последнюю, петербургскую, и в то же время подлинно всероссийскую, эпоху русской истории. Российское Царство постепенно и частично превращается в Российскую Империю; Россия в этом процессе освобождается из уз «тяглового» уклада, и это освобождение социально и экономически завершается в двух этапах. Первый знаменуется грандиозным актом освобождения крестьян и другими великими реформами Александра И16, второй — конституционным преобразованием 1905-1906 гг. и столыпинской аграрной реформой. Строится огромное хозяйственное, социальное и политическое целое, Империя, в которой явственно начавшийся с XVII века процесс европеизации углубляется и расширяется — в порядки внешних столкновений и внутреннего роста. Этот период завершается мировой войной и внутреннеполитическим и внешнеполитическим крушением 1917 года, когда под идеологическим покровом западного социализма и безбожия, в новых формах партийно-политического владычества, совершается по существу возврат в области социальной к «тягловому» укладу, к «лейтургическому» государству XV-XVII вв., в области политической — к той резкой форме московской деспотии, которая временно воплотилась во второй половине XVI века в фигуре Ивана Грозного17. Болыпевицкий переворот и большевицкое владычество есть социальная и политическая реакция эгалитарных низов против многовековой социальной и экономической европеизации России. Наступает в рамках партийно-коммунистической диктатуры и в образе социалистиче¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
61
ского «отечества» почти полная экономическая, социальная, политическая и культурная изоляция российского пространства и его насе- ления. Россия своим внутренним строем оказывается отрезанной от европейско-американской культуры, в то время как владычествующие коммунистически-безбожные верхи всячески стараются форсированно импортировать в страну европейско-американскую технику, насаждая ее в порядке партийного и государственного приказа. Так как идеологический советский строй есть эгалитарный социализм, а эмоционально и исторически болыпевицкая революция явилась эгалитарной реакцией некультурных и ослепленных низов против более дифференцированных форм общественного и политического бытия, носителями которого были верховная власть и культурные верхи общества, то русский социальный и политический кризис развертывается в мировой кризис социализма. Это взаимодействие мирового движения социализма с той глубокой, культурной, социальной и политической реакцией, каковой социологически и исторически является русская революция 1917 и следующих годов, весьма сложно и полно драматизма. Понять его можно только в свете как многовековой социальной и экономической истории самой России, так и истории западного социализма, с его двумя фокусами, идеологическим, центром которого являются Англия и Франция, и институционным, центром которого являются Англия и Германия.
Книга первая. РАННЕЕ РУССКОЕ СРВДНЕВЕКОВЬЕ
(с половины IX в. по половину XIII в.)
Глава первая. Между Западом и Востоком
Тема времени и смена людских наслоений. — Свет истории. — Пространство и население. —Лес, степь и вода, как стихии российского пространства. —Народы и народ. —Военные соприкосновения и мирное взаимопроникновение (растворение или диффузия). —Хазарское Царство. — Византийское Царство. —Бродячая воинская сила норманнов. —Роль этих трех культурно-народных и политических сил в образовании русской национальности и ее государственности
Россия стоит между «Западом» и «Востоком», «Европой» и «Азией», представляя «Евразию» в широком географическом смысле этого слова и являясь с IX века «Россией» в смысле геополитическом.


62
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
В российском пространстве, на котором развертывается история русского народа, разыгрывается история его государственных образований, до Империи Российской включительно, строится и движется русская культура, — эпохе сложения этой государственности и образования этой культуры предшествует эпоха других, далеких и чуждых этой Руси-России, наслоений разной древности и разной устойчивости. Время появления трех этнических элементов, которые образуют русскую народность и дают стране имя «Русь» — «Россия» есть первоначально лишь греческая форма этого имени, — предваряется историческими ветрами и бурями разной силы. Эти ветры и бури сметают и смешивают последовательные исторические наслоения.
Для научно-исторического изучения, которое обозревает судьбу не только самого населения (народа или народов), но и пространства, конечно, интересна и существенна история этого пространства. Но историю пространства не следует смешивать с историей народа или народов.
Жизнь и судьбы этого российского пространства — на протяжении целых эпох — погружены в некую историческую тьму. Тьма эта не всецелая и не сплошная — ни географически, в каждую данную эпоху, ни хронологически, в ходе времен. Критическим анализом писанных источников в этой исторической тьме мест и времен можно распознать и различить правдоподобное, или вероятное и измышленное, и почти всегда баснословное. Археологическими наведениями о вещах в известной мере, но всегда лишь частично и весьма предположительно, или гипотетически, можно до самых отдаленных времен разъяснить и изобразить судьбу российского пространства. Все это очень интересно и поучительно. Но ни такие вероятностные заключения из писанных источников, ни такие гипотетические истолкования материальных остатков прошлого из тьмы времен не имеют непосредственного ни отношения, ни значения для русской истории. Русская история есть обозрение судеб того сидевшего в российском пространстве населения, с которым мы преемственно связаны нашим животным (анимальным) и человеческим (культурным) бытием, связаны либо как потомки, либо как преемники. С этой точки зрения, с которой внимание направляется на живые и пережитые, а не на мертвые и отжитые связи, мы, русские, исторически более связаны с хазарами, варягами (скандинавами), Византией, с ославяненными болгарами, чем с киммерийцами, скифами, сарматами, готами, ибо для историка имеет значение истори¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
63
чески уловимое культурное взаимопроникновение, или растворение («диффузия»), а не совпадение в пространстве. С этой точки зрения, для истории России расхождение между «иранской», «монгольской» и «славянской» теориями скифства не существенно и мало интересно.
От истории населений или населения (народов или народа) следует отделять не только истории их пространств или пространства, но и истории их имен и кличек. История имени «Русь-Россия», конечно, весьма интересна, но не имя-кличка определяет судьбу населения (народа), а эта судьба дает содержание и смысл имени-кличке. История наименования «Русь» так же интересна и столь же существенна, или не существенна, как история наименования «Ахеяне», «Эллины», «Греки», «Франки», «Французы», «Славяне», «Римляне», «Латиняне», «Италия», «Deutschland» («Deutsche»)18, «Немцы», «Англичане» и т. п., и т. п. Первоначальная история одних имен прозрачна, а других — темна. Почему византийские греки присвоили себе название римлян (ромэев), нам совершенно ясно, ибо тут государственное преемство и непрерывность правовой культуры самоочевидны. Но почему древние «греки» у римлян получили это свое наименование, а сами себя наименовали «Эллины», и к а к собственно оба эти наименования заведомо узкоместного (эпирского) и, может быть, вовсе не греческого происхождения были распространены на некое множество этнически близких племен и получили национальное и интернациональное значение, все это гораздо темнее, чем присвоение восточным славянам наименования Руси. Во всяком случае, не слово или имя должно служить разъяснением истории людей и страны, а история данных людей и данной страны может (или иногда отказывается) дать разъяснение усвоению, или укоренению имени, обстоятельству, имеющему само по себе, во всяком случае, с исторической точки зрения, весьма неважное значение, которое нельзя охарактеризовать даже как второстепенное. Славяне называли себя славянами, по-видимому, раньше, и это имя было усвоено ромэями тоже раньше, чем в средневековой Италии оно получило социально-бытовой смысл «рабов» и форму «sclavi-slavi»19. Точно так же некоторые германцы называли свою страну и свой язык diutisk20 раньше, чем это же название в латинской форме Theodisci21 с половины IX века появилось уже как название народа — и появилось, прежде всего, в Италии.
Русь-Россия стала именем страны (пространства) от какого-то населения или от какого-то политического слоя или социальной группы. Прочно прикрепившись каким-то неизвестным нам путем к этому населению, или к этому слою (группе), оно, уже в силу этого факта при¬


64
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
крепления, приобрело исторический смысл. Ниже мы вкратце укажем самое, вернее, единственное вероятное решение этой занимательной проблемы происхождения и появления имени «Русь».
По вышеизложенным соображениям историческое изучение всех сторон русской истории должно начинаться с истории тех населений, этнических и (или) социальных групп, которые мы находим связанными отчетливо данной нам исторической связью с культурно-этническим ядром, нами и для нас именуемым «русскими».
И потому, что прошлое российского пространства с его насельниками до половины IX века по Р. X. отчасти погружено во тьму истории, и потому, что, как бы хорошо мы ни были осведомлены об этом до-русском прошлом, оно исторически не связано никакой явной и ясной связью с исторической Русью-Россией; историю последней мы должны начинать с IX века, т. е. с эпохи, освещенной как показаниями отечественных современников, так и отчетливой и в своей отчетливости достоверной исторической традицией.
Первые, показания ответственных современников, мы имеем в известиях Константина Багрянородного22; вторую, отчетливую историческую, традицию, мы имеем в показаниях нашей Начальной Летописи («Повесть Временных Лет»), При свете этих двух основных источников мы отчетливо видим и российское пространство, и его население в соответствующую эпоху, и мы хорошо знаем, что с этим пространством и с этим населением, или, вернее, населениями, мы, современные русские, связаны такой непрерывной и непререкаемой исторической преемственностью, о которой в отношении ни скифов, ни сарматов, ни готов, ни гуннов, ни аваро-гуннов, ни болгаро-гуннов для нас не может быть и речи. История скифов и других только что названных народов есть существенная часть истории российского пространства, но — не народа русского и не государства российского.
Российское пространство в IX веке уже населяли восточные славяне, распадавшиеся на некоторое множество племен. Эти племена стояли, очевидно, на разных ступенях культурного развития в зависимости 1) от проникновения в их среду влияния выше стоящих этнических элементов и политических сил и 2) от естественных условий их существования.
Проблема расселения даже восточных славян и тем более славян вообще не должна нас занимать. Тут мы, в сущности, ничего не знаем,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
65
и наука пробавляется более или менее вероятными, остроумными и занимательными гипотезами. Один только мотив из этих гипотез мы можем смело отвергнуть на основании огромного и точного фактического материала, накопленного современной этнологией. Примитивным условиям — мы это теперь знаем — соответствует чрезвычайная племенная и языковая множественность человеческих масс. Поэтому разыскание племенного единства и единого праязыка есть задача не только бесплодная по условиям нашего исторического познания, но в значительной мере и фантастическая по существу. Быть может, человечество вообще, как животный вид, моногенично, но то человечество, над которым оперирует история и этнология, весьма многообразно, весьма дифференцировано, полигенично. И можно сказать, что, чем примитивнее условия человеческого существования, тем дифференцированнее человечество. Рост культуры — при прочих равных условиях — приводит к некоторой этнической нивелировке и объединению человеческих масс в культурном и языковом отношениях. Именно эта племенная многоликость и дифференцированность примитивного человечества обусловливает значение фактора культурного взаимопроникновения разных, стоящих на разных ступенях культурного развития, племен — человеческих обществ, их растворения, или диффузии. Мирная диффузия идет в историческом развитии человечества, по-видимому, изначала рядом с враждебным (милитарным) соприкосновением отдельных этнических групп. Это двуединое растворение и претворение весьма сложно и весьма могущественно (I).
Российское пространство необходимо рассмотреть и охарактеризовать как жизненное пространство в точном смысле слова. Оно на всем протяжении русской истории было отмечено своеобразным сочетанием леса, степи и воды. В лесу природа относительно легко давала обильный улов охотникам и с большим трудом доставляла урожай земледельцам. Но в то же время далее самое скудное земледелие увеличивало емкость территории по отношению к населению, так как лучше обеспечивало выживание и размножение населения.
О той же чисто «естественной», или «животной», точке зрения: в плодородной степи сельскохозяйственному труду в самом обширном значении, т. е. земледелию и скотоводству, открывался широкий простор и легкие возможности. Таким образом, казалось бы, лес был суровой мачехой, а степь любвеобильной матерью в отношении че¬


66
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ловеческого труда, направленного на обеспечение животной (ани- мальной) жизни.
Однако в условиях человеческих взаимоотношений той суровой эпохи, о которой идет речь, лес лучше обеспечивал сохранение человеческой жизни, чем степь, поскольку человек же угрожал человеку и его жизни. Степь, и в особенности плодородная степь, была доступна кочевым массам, направлявшимся на Европу из Азии, и оседлое население степи служило приманкой для кочевников. И потому-то, что сельскохозяйственный труд выигрывал в плодородной степи в смысле чисто естественных возможностей сохранения и умножения жизни, то, и больше того, он проигрывал в смысле социальной обеспеченности, или безопасности.
Это социально-историческое соотношение между лесом и степью совершенно естественно определило ход русской истории. Его можно формулировать так лесная часть России стала вместилищем той животной, социальной и тем самым политической силы, которая создала и утвердила государство. В конечном счете, лес, т. е. население скудных лесных областей, завоевал тучные степи.
Активности и предприимчивости леса содействовала другая стихия в руках человека — вода. Вода не только снабжала человека рыбой, т. е. пищей, в малом объеме содержавшей много питательного вещества. Она в ту эпоху была для людей главным пособником в деле преодоления расстояния. Нельзя преувеличить огромную роль воды в развитии и русской культуры, и русской государственности. Не случайно поэтому то, что и в экономическом и в государственном смысле русский язык всегда соединял и объединял землю и воду в некой единой формуле. По воде пришли варяги или норманны в русское пространство. По воде они связали себя и все население Руси с Византией — «путь из Варяг в Греки». Поэтому можно сказать, что по воде в Русь пришло христианство. При этом, несмотря на новейшие попытки в судьбах российского пространства историческое первенство приписать Волге, не может подлежать сомнению, что, во всяком случае, в истории русского народа волжские пространства начали играть роль гораздо позже пространств днепровских и что именно связь последних с варягами и с Византией определила собой содержание и характер первых веков русской истории.
Восточные славяне, осевшие в IX веке в российском пространстве, испытывали политическое давление и культурное воздействие (положительное и отрицательное) с разных сторон.


Социальная и экономическая история России... Часть первая
67
I. 	Со стороны и государственно организованных, и экономически развитых, коммерчески предприимчивых хазар, в орбиту которых вошел оседлый тюркский народ, волжские болгаре.
И. Со стороны еще более высоко культурных р о м э е в, или в и - зантийцев, в орбиту которых вошел славянский народ, покоренный тюрками, принявших имя, но, при помощи византийской культуры в славянской форме, ассимилировавший своих покорителей, болгары.
III. Со стороны степных кочевников, угров, печенегов и,позднее, половцев.
IV. Со стороны бродячих воинов, скандинавов, варягов, или норманнов (преимущественно, но не исключительно, шведов).
V. Со стороны менее культурных, чем сами восточные славяне, восточных племен индоевропейского (литовцы) и угро-алтайского корня (финн ы).
Эти «внешние» силы либо соприкасались с российским пространством, либо соперничали (конкурировали) из-за него с восточными славянами и на почве именно этого соперничества (конкуренции) в значительной мере с ними ассимилировались.
Соприкасались с российским пространством наиболее культурные соседи восточных славян, хазары и ромэи.
Соперничали (конкурировали) с восточными славянами из- за российского пространства степные кочевники и оседлые литовцы и финны.
Наконец, в совершенно особые отношения восточные славяне вступили с бродячими скандинавами-воинами, варягами или норманнами.
Историческая традиция, опирающаяся на популярную легенду, произвела варягов как бы в основателей русского государства. Но именно в отношении норманнов, с которыми оказались связанными восточные славяне, необходимо, опираясь на ясный и точный смысл фактов, исторически зарегистрированных, установить особый характер отношений между дружинно организованными пришлыми бродячими воинами-варягами, они же пираты, они же торговцы, и оседлым земледельческим и торговым, социально расчлененным, расслоенным (дифференцированным) славянским населением. Тут было не завоевание, не покорение одного народа другим, в отличие от того, что случилось с балканскими славянами, покоренными тюрко-болгарами, с кельтами


68
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
в Британии, покоренными англами, саксами и ютами, с англосаксами, покоренными датчанами, с кельтами Ирландии, тоже покоренными теми же датчанами. Даже т. н. «завоевание» Англии (офранцуженными) норманнами, которое было не столько завоеванием, сколько подкрепленной военными действиями сменой одной династии другою, было все-таки более похоже на покорение, чем та постепенная замена одного типа государственного властвования, властвования многих племенных князей, другим типом властвования, более совершенным, своеобразной национальной монополией единой пришлой династии на властвование над разными племенами и землями, близкими по языку и быту. Это новое властвование было более подвижным и гибким и в то же время более крепким и твердым, чем властвование племенных князей и городских веч.
Более совершенной эта норманнская власть являлась, прежде всего и больше всего, в военном (милитарном) отношении. Варяги и их вожди были просто лучше воины, чем славяне. Они лучше сражались, ибо воевать было их профессией. Они умели поэтому лучше передвигаться и не только по суше, но и по воде, и не только по внутренним водам, рекам и озерам, но и по морю. Это дало им возможность стать на место хазар, державших некоторую часть восточных славян в даннической зависимости. Внешнюю данническую зависимость варяги заменили таковой же, в известном смысле внутренней. Тем самым они превратили данничество в финансовое подданство, т. е. на место внешнего властвования, ради обложения чужого населения данью, поставили управление населением в порядке податного, судебного и военного верховенства над своим населением. Варяжская княжеская власть стала для восточных славян своею властью. Она не создала русского государства, ни даже русских государств. Она заменила слабые племенные государственные власти единой сильной или, во всяком случае, более сильной надпле- менной властью, признанной носительницей которой стала варяжская династия. Тут не было ни покорения одного народа другим, ни создания государственной власти в какой-то прежде безгосударственной среде (об этом еще ниже). Это было милитарное укрепление и закрепление государственной власти в форме социального сожительства и сотрудничества пришлой династии с туземной, социально весьма уже дифференцированной, средой, верхи которой в строе и ходе управления сразу стали рядом, на равных правах, с пришлой княжеской


Социальная и экономическая история России... Часть первая
69
дружиной и бытовым образом, более или менее быстро, как правящий класс, слились с этой дружиной или, что то же, слили ее с собой. Социальная среда восточного славянства легко ассимилировала себе пришлую княжескую власть с ее дружиной.
Выше мы уже наметили в общих чертах, какое значение имело для населения российского пространства соприкосновение с норманнами и кочевниками. Сложнее и менее непосредственно действовало соприкосновение с Хазарами и с Византией. В обоих этих случаях мы имеем соприкосновение с высшими культурами и сильными государствами.
Хазария вводила восточных славян в пестрый культурный оборот Среднего Востока, в котором своеобразно переплетались духовные миры еврейства, христианства, мусульманских арабства и иранства (II). Не следует преувеличивать шедших отсюда на Русь еврейских культурных токов, хотя совсем их нельзя отрицать: не случайно сами русские, уже став христианами, своих великих князей иногда величали «каганами», не решаясь их называть еще царями (цесарями), ибо для греков и по-гречески Царь был только один — ромэйский, а русские князья были только «архонтами» (III). Но главное значение соприкосновения с хазарами восточных славян, находившихся в даннической зависимости от Хазарии, заключалось именно в том, что это данничество чужой власти приучило славян к подданству, т. е. к принципиальному и бытовому подчинению относительно далекой государственной власти.
Те же, и еще более внушительные, политические уроки давала Византия. Ибо она, обратив в христианство в первую голову княжеских дружинников-варягов, своим политическим урокам придавала высший ореол новой религиозной веры. Восточное христианство, православие, не сразу объявилось на Руси в 988 г. Оно проникало в течение больше чем столетия в Южную Русь, прежде всего и преимущественно, через варяжскую верхушку. И оно, проникая на Русь в славянской форме, ославянивало эту варяжскую верхушку, это было для норманнов и для славян подлинное и притом внутреннее приобщение к высшей культуре. Оно, конечно, шло сверху и медленно просачивалось вниз. Но так бывает всегда, и это не мешало этому проникновению ни быть глубоким, ни оказаться прочным. Самое т. н. крещение Руси 988 г. было завершением целого длительного процесса культурного воздействия. Нельзя поистине преувеличить государственное значение и крещения Руси, и


70
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
византийского влияния вообще на восточных славян. Верхушку их оно приучало чувствовать и вести себя как власть. Массы оно приучало не только сносить, но и почитать эту власть. Это византийское, духовное и политическое воздействие на русскую власть и на русский народ можно сравнить только с многовековым воздействием римской культуры, церковности и государственности на кельтов и германцев. Оно сыграло огромную роль в процессе, который представляет по той быстроте и основательности, с которой он совершился, подлинную загадку.
Я имею в виду превращение раздробленного на многие племена восточного славянства в культурно-единую русскую нацию, носящую одно имя, имеющую одну веру, имеющую, пусть заимствованный, но общий и притом общеславянский, или всеславянский, язык церкви и образованности. Русская нация старше русского государства.
Примечания
I) О понятии и проблеме диффузии см. ниже особый экскурс. (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] Этот экскурс остался, по-видимому, не написанным).
II) О хазарах см. в настоящее время превосходные труды: Fr. D v о г η i k. Les legendes de Constantin et de Möthode vues de Byzance. Prague, 1933, pp. 178-211; и его же. Les Slaves, Byzance et Rome au IXme siede. Paris, 1926 (и там и здесь обширная библиография). Ср. также А. А. V a s i 1 i e v, The Goths in Crimea (The Medieval Academy of America). Cambridge, Mass., 1936.
III) «Каганами», впрочем, называли себя и называли долго монархи и болгар, соприкосновение с которыми имело столь большое значение для христианизации Руси и ославянения норманнов, или варягов.
Глава вторая. Племена и государства
Гипотетическое первичное племенное единство восточных славян. — Реальная племенная множественность. —Племенная государственность. — Проблемы государства, рода, семьи. — Несколько замечаний о <родовом быте» восточных славян. — Патриархальная семья у восточных славян. — Территориальное начало первичной русской государственности. —Характеристикаэтой государственности. — Ее аристократический характер. — Расселение племен — ползучесть первичной русской колонизации. — Культурно-национальное единство восточнославянских племен как исходный факт русского


Социальная и экономическая история России... Часть первая
71
развития. — Усиление этого единства привхождением пришлой норманнской верхушки, ее характеристика сравнительно с туземными социальными верхами. — Христианство и его роль в ославянении норманнской верхушки. — Наименование «Русь». — Славяне как данники и союзники Руси. — Норманны-Русь не были завоевателями в отличие от«протоболгар».
Может быть, когда-нибудь существовало некое первичное племенное единство восточных славян, которое потом распалось. Но, может быть, — и это по данным и аналогиям современной этнологии гораздо вероятнее! — такое единство есть лишь научный домысел («конструкция» или «гипотеза») (I).
Как бы то ни было, история застает или, точнее, наше историческое знание обнаруживает славянских обитателей позднейшей России, т. н. «восточных славян», позднее назвавших себя русскими, разделенными на значительное число племен, перечисленных и отчасти охарактеризованных в нашей Начальной Летописи (см. ниже). В какой мере это племенное деление совпадало с делением государственным с полной точностью невозможно установить и для IX века. Но в основном мы можем до второй половины IX века предположить такое совпадение. Здесь мы должны сразу установить наше функциональное понимание государства. Основным признаком государства, или государствования, мы считаем первичное, т. е. несводимое ни к какому другому, властвование одних из взрослых людей над другими взрослыми людьми, безразлично, связаны ли они между собой или, наоборот, оказываются вовсе не связанными никакой родственной связью в современном смысле слова. Таким образом, государство или государствование упирается в непроизводное ни от какой другой силы властвование над взрослыми людьми. Основным же признаком всякого властвования является действительное или возможное применение принуждения в прямом и точном смысле слова, т. е. силы или в форме приневолива- ния людей к тем или иным действиям или в форме наложения на них наказания (кар) за действия или бездействия. Для всякой семьи и фактически и юридически характерно властвование в форме принуждения взрослых над невзрослыми. Самое же общее (и социологическое,


72
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и юридическое) определение государства может быть формулировано так: государство есть в общественной жизни тот единственный обладатель и распорядитель (монополист) принуждения, которому таковое принадлежит на окончательном непроизводном или верховном праве. Государство есть власть верховного принуждения. Там, где нет государства, принуждение одних взрослых людей над другими осуществляется самочинно, анархически; там же, где есть государство, всякое принуждение, и в том числе семейное, восходит к государству, держится его силой.
Обычно государство связывается с определенным пространством, на котором осуществляется (упражняется) власть верховного принуждения. Но в нашем общем смысле понятие государствования может быть мыслимо и независимо от какого-либо территориального приурочения (на такие случаи в античной истории указывает Эдуард М е й е р)23. Однако территориальное приурочение властвования имеет потому громадное значение, что верховенство над территорией, исключающее «чужаков» от пользования ею, исторически образует основу той внешней дифференциации людских групп или обществ, которая предшествует какой-либо дифференциации «семей» или «родов» внутри данной «агломерации». Поэтому, как это ни странно звучит для современного уха, — государство, как внешняя организация принуждения, старше государства, как организации внутреннего принуждения, или власти. Иначе это можно выразить так: внешний суверенитет старше внутреннего. Когда группа людей, занимающаяся на данном пространстве хотя бы лишь собиранием пищи или дикой охотой, исключает все другие группы от пользования этими благами на данном пространстве или территории, она тем самым утверждает (конституирует) себя как некий зародыш государства. Если такое территориальное верховенство характеризовать как право собственности на «землю и воду», то эта первичная недвижимая собственность носит — с нашей современной точки зрения — явный характер публично-правового учреждения (института), родственного территориальному верховенству. Но можно ли такие зародышевые виды территориального верховенства вообще характеризовать как формы собственности? Я на этот вопрос отвечаю отрицательно.
Ни род (φρατρία-γένος, gens, clan), ни племя (φ ύ λ η, tribus, sib= Sippe (II)), ни т. п. «родовой быт» мы не считаем непременно ни до- государственными, ни негосударственными. Впрочем, самое понятие


Социальная и экономическая история России... Часть первая
73
(и термин) «родовой быт» в значительной мере плод недоразумения. Поскольку мы имеем дело с племенами, чисто «родовой» характер быта этих племен, как некого множества «родов», смягчается и даже стирается, а поскольку данное примитивное общество еще не стало племенем, живет семьями, в нем может даже вовсе не быть «родов» в предносящемся всегда образцовом идеальном смысле римской gens или германской genealogia и тем самым вовсе не быть «родового быта». «Род» ведь есть даже в самом примитивном обществе — некое отвлеченное и духовное понятие, каким он явно был в римском праве: familia plurum personarum, quae ab ejusdem ultimi generatoris sanguine proficiscuntur (sicuti dicimus familiam Juliam) quasi ex fonte quodam memoriae (Ульпиан Д. 50,16; De V.S. 195,4)24. Еще яснее, чем в патриархальном Риме, это обнаруживается в тотемическом клане, где родство определяется не кровной связью, которая познается хотя бы ex fonte quodam memoriae25, но верою, примитивною, но чисто религиозною и, пожалуй, мистическою, в родоначальника-бога, изображаемого «тотемом», родоначальника, связь с которым не может быть плотскою и родственною в нашем обычном смысле. Вот почему «род» никогда не заменяет семьи (III), и семья, так или иначе организованная и так или иначе функционирующая (по преимуществу моногамическая), есть основная ячейка общества даже и в тех условиях, в которых можно с некоторым основанием говорить о «родовом быте». Вот почему правы были те, кто, как историки-славянофилы, утверждали, что «род» у восточных славян обозначал семью, но при этом забывалось, что противопоставления рода и семьи имеет вообще весьма условный смысл. В учении славянофилов этому противопоставлению, однако, принадлежало особое значение: оно пролагало путь «семейнообщинной» или, по поздней терминологии, «задружно-общинной» теории древнего быта славян вообще, восточных в частности. Теория эта, несмотря на свою несостоятельность, граничащую с фантастичностью, имела необычайный успех до нашего времени.
Наше знание того, какой характер носили родовые или семейные отношения восточных славян, конечно, весьма неполно. Но некоторые положения в этой области мы можем формулировать. Общество в смысле своего отношения к учреждению брака может быть разно построено. При этом современная социология («этнология», «антропология») различает, прежде всего, порядок «экзогамный» и «эндогамный». По-видимому, судя по тону, в каком составитель Начальной Лето¬


74
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
писи говорит о похищении (умыкании) жен, изображая его как нечто, с его точки зрения, близкое к беспорядочному половому общению, некоторые восточнославянские племена еще на памяти составителя Начальной Летописи придерживались самой строгой экзогамии, т. е. у них легальные брачные связи допускались лишь между лицами, принадлежащими к разным родовым группам внутри либо всего племени, либо его части (IV). Но нет никаких указаний на то, чтобы у восточных славян родство было «матрилинеальным», т. е. счет родства велся по материнской линии, и также нет указаний на то, чтобы брачная жизнь была организована у них «матрилокально», т. е. чтобы жена оставалась в своей родовой группе, а муж играл по отношению к этой группе роль чужака-гостя. Нет также указаний на то, чтобы семья у каких-либо восточных славян покоилась на власти над потомством матери или материнской группы, была, выражаясь техническим термином современной этнологии, «матрипотестальна». Эти отрицательные указания приводят к тому выводу, что восточные славяне жили под режимом патриархальной семьи со счетом родства по отцовской линии («па- трилинеальным») с властвованием в семье отца, или родоначальника. В этом смысле восточные славяне при свете истории, несомненно, жили в том родовом («патриархальном») быту, который одинаково характерен в общих чертах и для арийцев, и для семитов.
Но в то же время уже в самую раннюю доступную нам эпоху восточнославянской истории население расчленяется по иным линиям, чем линии «родовые» и «племенные» или, как иногда говорят, «родоплеменные». Самые названия восточных славянских племен (V) суть названия не только таких объединяемых фактом и сознанием единого происхождения чисто «этнических» групп, или «языков», а скорее — названия топографические или топонимические, т. е. названия населения по занимаемым им местностям: поляне, древляне и др. (VI). Такое соотношение между «племенным» и «территориальным» началами вообще наблюдается на самых ранних стадиях культурного развития (VII).
Восточнославянские племена, населявшие определенные территории и по ним себя называвшие, очевидно, имели какую-то государственную организацию, т. е. какую-то внутриплеменную власть. Какова была эта племенная государственность? Мы в этом вопросе имеем, с одной стороны, довольно ясные показания нашей Начальной Летописи и столь же ясные, их подпирающие аналогии государственного


Социальная и экономическая история России... Часть первая
75
развития других стран. Племенные князья восточных славян были не единственными и единовластными их вождями, они не были монархами. Но они не были, по-видимому, и просто республиканскими магистратами по типу магистратов римской республики (консулов и преторов). В них не были еще, очевидно, дифференцированы «м о - нарх» и «магистрат». Социально они были старейшинами, политически — начальниками племен, и этим начальникам и племенным старейшинам в неоформленных, несложившихся еще правовых и бытовых очертаниях принадлежала какая-то государственная власть (VIII). Если бы грек второго тысячелетия до Р. Хр. проснулся и увидел этих племенных князей восточного славянства, — он назвал бы их «василевсами» (IX), тогда как их современники ромэи-греки видели в них только «архонтов». Ибо василевсами для образованных ромэ- ев были уже только императоры, а славянские племенные князья и жупаны были лишь архонтами, которые, как образованные потомки классических греков это хорошо знали, в известной им Элладе были высшими республиканскими магистратами — из них в Афинах один, в роли первосвященника, носил, правда, громкое название архонта- василевса, но был таким же магистратом, как другие восемь архонтов, и даже не первым среди них. И римское государство возникло из объединения ранее уже государственно организованных племен, чтобы ни думать о «легендарных» как числе (три), так и названиях этих «племен» (триб).
Не менее полную аналогию племенной княжеской власти восточных славян до прихода варягов-норманнов представляет и первичная государственная организация германских народов, у восточных племен которых была монархия, учреждения же западных могут быть охарактеризованы как республиканские, причем и монархия, и республика имели у всех германцев существенные общие черты (X).
Наконец, русская племенная княжеская власть совершенно подобна первоначальной югославянской и, в частности, сербской власти жупанов (XI).
Можно спорить о том, в каком соотношении в первоначальном социальном и политическом строе древних греков, древних германцев, славян южных и восточных находятся элементы монархии и республики. Но вот чего нельзя отрицать: общественный и государственный порядок этих народов в первичную, более или менее освещенную


76
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
историей, эпоху при всей элементарности этого порядка явственно носит аристократический характер. Вопреки мнению о демократическом устройстве всех человеческих обществ на заре их истории, мы на первых исторически известных нам ступенях развития, т. н. «исторических» народов, встречаем нечто прямо обратное. Конечно, в некоторых, впрочем, очень редких, случаях и тут можно усмотреть приближение к тому, что можно назвать, — правда, довольно приближенно и условно — демократическим строем. Но, по общему правилу, именно на доступной нашему познанию заре истории и оседло-земледельческих, и скотоводчески-кочевых «исторических» народов мы наблюдаем далеко идущее социальное расчленение, в основе которого лежит по большей части элементарный факт естественного неравенства между людьми, неравенства по личной годности в самом широком смысле. Люди выделяются по факту и фактору личной годности (efficiency, Tüchtigkeit). Но самый факт такого выделения по личной годности создает другой факт и фактор, который следует отличать от личной годности, а именно личное значение (worth, persönliche Geltung). Этот фактор имеет тенденцию закрепляться и институционно-социологически, и биологически в порядке и социальной и «физической» передачи по наследству как личной годности, так и факта и инстинкта властвования.
Только что нами формулированное положение о первоначальном социальном расчленении человеческих обществ есть одно из самых важных обобщений подлинно методического научного наблюдения над относительно отсталыми обществами, и к тому же выводу приводит критическое исследование социальной истории культурных, т. н. «исторических» народов.
Как происходило дальнейшее расселение восточных славян по территории, образовавшей потом «Россию»? Мы говорим о расселении по территории, а не о поселении на территории, каковое мы принимаем за первичный исходный факт русской истории.
Тут мыслимы два способа или процесса. Либо расселение, как передвижение, происходило большими группами, даже целыми племенами, подобно некоторым моментам племенного переселения греческих племен и т. н. «великого переселения» народов, т. е. совершалось как миграция народов — войск, «полков» в первоначаль¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
77
ном смысле вооруженных кланов и племен («полк» есть, если не заимствованное славянами у германцев слово, то, во всяком случае, слово того же корня и того же первоначального значения, что и германское Volk26), либо оно совершалось гораздо меньшими группами, чем клан и племена, т. е. отдельными семьями и семьеподобными союзами, «ся- бринами» (такого слова, кажется, не было в древнерусском языке, но семьей назывался не только родовой союз, а всякий мелкий коллектив, в каком-то хозяйственном отношении выступавший как целое, даже если это целое состояло не сплошь из родичей, а лишь из сожителей, по-древнерусски «сябров»). Этот последний способ — та колонизация, которую Середонин27 удачно назвал «ползучей». Во всяком случае, для той «русской» колонизации «российской» территории, которая совершалась при свете истории, имеет силу второе предположение. «Главной особенностью славянской колонизации всегда была «ползучесть» ее: сравнительно небольшими группами, часто отдельными семьями славянские племена расползались по великой восточно-европейской равнине. Вследствие этого постоянно изменялась граница Русской Земли, распадались прежние союзы, на их месте образовывались новые, которые уже нельзя считать союзами лиц, связанных единством происхождения» (XII). Мысль Середонина надлежит распространить с семей в точном смысле на семьеподобные организации, каковыми могли быть и роды («большие семьи»), и «сябрины».
Из этого характера древнейшей уловимой для нас восточнославянской колонизации было бы неверно делать те огульные, широкие и резкие выводы, которые сделали отсюда Шахматов и Пресня к о в28, о том, что в историческую эпоху русские племена так далеко разошлись друг от друга, что не может быть речи об единой общей жизни русского языка в IX-X вв. Этот вывод навеян лингвистическим моногенизмом, убеждением, что в какой-то уловимой для исторического взора перспективе были единые языки, распавшиеся и распадавшиеся на наречия. Этот моногенизм необходимо решительно отвергнуть как исходную точку исторического рассмотрения. Понятие «семьи языков» и ему подобные понятия («семья наречий») суть для исторических (даже для «протоисторических») эпох понятия чисто классификационные. Поэтому, — во всяком случае, в историческое время — мы с таким же и даже с большим правом можем предположить сближение «наречий» (диалектов) или языков, как их расхождение. Вот почему надо полагать, что при племенной диффе¬


78
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ренциации и политическом раздроблении восточнославянские племена в IX веке и далее представляли уже некое культурно-национальное единство. Это культурно-национальное единство восточных славян только усилилось привхождением в их жизни новой объединяющей силы — норманнов-варягов.
Эта сила была сравнительно малочисленна, и не во всех отношениях она стояла выше всех восточнославянских племен, попавших в ее орбиту. В разных отношениях некоторая часть восточных славян была лучше «приспособлена», чем варяги-норманны. Во-первых, будучи автохтонами, славяне легче, чем норманны, вращались и «находились» в весьма пестрой многоплеменной среде российского пространства — им легче было воздействовать на менее культурные народы, на финнов и на литовцев, им легче было из мирного общения с этими более отсталыми народами извлекать разнообразные выгоды. Это относится к новгородским (ильменским) славянам, или просто славянам, и к кривичам. Кроме того, не следует забывать, что, во всяком случае, южное племя полян, прежде чем ближе соприкоснуться с норманнами, испытало культурное и государственное воздействие коммерчески и политически развитых х а з а р о в (XIII) и из этого соприкосновения не могло не научиться многому. Далее и ильменские славяне и кривичи, и, в особенности, поляне получили более длительное воспитание в качестве земледельцев, чем рано отбившиеся от земледелия норманны, профессиональные воины и мореплаватели (XIV)· Норманны застали восточнославянские племена оседлыми земледельцами с далеко зашедшей социальной дифференциацией, т. е. с собственной аристократией, которую норманны не думали — да это было и невозможно и ненужно для них — покорять.
Выше мы сказали, что при племенном и политическом раздроблении восточных славян они в IX веке, в эпоху своего тесного культурного и политического, соприкосновения с норманнами, представляли уже некоторое культурно-национальное единство. Это культурнонациональное единство создавалось и внутри, и вне самой восточно- славянской среды, причем внешние влияния были в ту эпоху могущественнее, ибо они направлялись на восприимчивую к таким влияниям туземную социальную верхушку и через нее воздействовали на низы. То были воздействия политические через норманнов и воздействия культурно-церковные через проникавшее, прежде всего, в норманнскую среду византийское христианство в славянской форме. Норманнская


Социальная и экономическая история России... Часть первая
79
верхушка, образовав в восточнославянской среде надплеменную и в этом смысле федеративную государственную власть, впервые развернула основные атрибуты подлинной государственной власти: постоянную вооруженную силу, непосредственно и всецело подчиненную этой власти (княжескую дружину), судебное верховенство и тесно связанное с ним податное верховенство власти над населением. Рано обозначилось также и военное верховенство, т. е. право власти требовать в нужных случаях от всего свободного населения службы по обороне.
Христианство, как духовная сила, вносила в народную жизнь идеи той государственности, которую пришлая власть реально утверждала. Христианство, проникая, прежде всего, в норманнскую среду
(XV), по силе вещей, духовно и культурно сближало эту среду со средой славянской вообще и восточнославянской в частности. Словесным орудием этого сближения явился тот общеславянский язык, который в ту пору выковался в процессе сближения южного, восточного и западного славянства, именно как некая славянская κοινή29. Язык этот был не создан, а закреплен переводом или переводами на него Священного Писания и иных душеполезных книг, а в русское национальное достояние он был превращен быстро ославянившимися норманнскими княжьем и дружиной и искавшим прозелитов православным духовенством, которое вербовалось из всех народов и классов и всего широкого не только российского, но и славянского пространства. Церковно-славянский язык был язык не просто литературный, это был язык высшего общения некой всеславянской элиты и в этом смысле это был язык «искусственный». Но этот язык могущественно содействовал объединению множества восточнославянских (русских) диалектов в некий единый русский язык. В основе этого языкового объединения лежал факт культурно-национального объединения, упредившего и обогнавшего политическое объединение восточных славян. Единая русская нация старше единого русского государства. И, хотя русская государственность, еще и не в форме единого русского государства, была могущественной национально объединяющей силой, едва ли не более могущественной политически объединяющей силой являлось национально-культурное единство, создавшееся не только и не главным образом политическими средствами.
Быстрое и окончательное ославянение норманнской верхушки не представляет ничего исключительного и удивительного в истории. Столь же быстро произошла, как известно, романизация норманнов


80
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
французской Нормандии (таких же скандинавских воинов-пиратов и торговцев, как явившиеся в Россию варяги) земледельческим романским, т. е. галло-римским населением внутренней (не береговой) части страны. Романизация французских норманнов совершилась так основательно, что они свой романский язык управления и суда победоносно перенесли в «завоеванную» ими в 1066 г. Англию, где он удерживался до XV века. И в романизации проникнувших во Францию норманнов, как и в славизации проникших в Россию скандинавов одинаково большую роль сыграли два фактора: и бытовой консерватизм земледельческого населения (в одном случае славянского, в другом — галло-романского), и фактор церковный — богослужение (в одном случае православнославянское, в другом — латино-романское), и находившееся в теснейшей связи с богослужением церковное управление.
Что же касается наименования Русь (русские), то наиболее вероятно предположение, что это есть этническое и политическое название тех норманнов, которые уже в начале IX века более или менее прочно сожительствовали в качестве (частичной) военно-политической верхушки со славянскими и финскими племенами российского пространства. Далее не только наиболее вероятно, но почти несомненно, что эта норманнская верхушка — это было и представлением нашей летописи — проникла прежде всего и прямо с европейского Севера на Север российского пространства, утвердилась там (центрами этого утверждения были сперва Ладога, потом Новгород) и затем уже оттуда переместилась, не сразу, а отдельными группами, и, так сказать, толчками на Юг, в область полян. Овладев этой областью, Русь дала ей свое имя, которое прибрело родовое значение для всей восточнославянской государственности, сохранив до XVIII века и местное областное значение для Киевской области. Именно здесь к концу IX века малочисленная норманнская военно-политическая верхушка ассимилировалась со славянской средой. Сожительство норманнской военно-политической верхушки и восточнославянского населения должно быть охарактеризовано в начале как внешнеполитическое договорное властвование и данничество. В порядке ассимиляции чужеземной верхушки это властвование-данничество преобразовалось в государствование- подданство. Осведомленные и образованные иностранные современники весьма верно и точно схватили это соотношение норманнской военно-политической верхушки и восточнославянского населения.· οί δή Σκλάβοι πακτιώται αύτών (sc. τών ‘Ρωσ)30 пишет К о н с т а н -


Социальная и экономическая история России... Часть первая
81
тин Багрянородный. «Пактиотами»византийцы(ромэйцы) обозначали договорных (союзных) данников какой-либо государственной власти. Ибо заимствованное из латинского языка греческое слово πάκτον, простое видоизменение латинского pactum31 означало и договор-мир, мирный договор, как правовое основание даннической зависимости, и самую дань. Поэтому уже европейские филологи нового времени переводят термин Константина Багрянороднаго «пактио- ты» на латинский язык либо данники — tributarii, либо союзниками foederati. Оба перевода верны, ибо восточные славяне были в одно и то же время и данниками, и союзниками норманнской верхушки. Pacare на латинском языке значит и замирить, и покорить для тех, кто покоряет; для тех, кто добровольно идет на подчинение. Pacari (по- гречески πακτούσθαι) в средневековой латыни означало покориться и согласиться на уплату дани, откуда французское рауег=платить. Правда, одними словами греческих авторов (πάκτον, πακτιώται и т. п.) руководиться в данном вопросе нельзя, иначе пришлось бы историческое взаимоотношение норманнов-Руси и восточных славян, с одной стороны, болгар («протоболгар») и южных славян — с другой, отождествить. Но, во-первых, протоболгары надвинулись в 681 г. на византийско-славянское пространство большими массами (целым народом); во-вторых, они сместили затем, по меньшей мере, одно целое славянское племя (т. н. южных северян); в-третьих, они, по-видимому, потом представляли довольно замкнутую правящую среду; в-четвертых, их ославянение потребовало около 200 лет. Между тем ни о каком «заселении» российского пространства Норманнами- Русью не может быть речи. Эти Норманны вообще не были народом, а именно только военно-политической верхушкой, которая к тому же, проникая на юг России, удалялась от своей этнической и бытовой базы. Ни о каком смещении целых славянских племен вследствие явления Норманнов-Руси в российском пространстве также не может быть речи. Никаких указаний на «замкнутость» норманнской верхушки мы не имеем — показания источников говорят прямо об обратном. Вот почему нельзя говорить ни о завоевании норманнами российского пространства, ни о покорении ими восточных славян, тогда как к историческому взаимоотношению «протоболгар» и южных славян эти категории вполне приложимы. С различием этих двух процессов вполне согласуется и то обстоятельство, что ославянение Норманнов- Руси совершилось в срок приблизительно вдвое более короткий, чем


82
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ославянение «протоболгар». С другой стороны, влияние культуры и учреждений Норманнов-Руси на восточных славян, хотя это влияние и не следует преувеличивать, было бесспорно больше и оставило более серьезные следы, чем влияние протоболгар на южных славян
(XVI). По всем изложенным основаниям соприкосновение протоболгар с южными славянами можно характеризовать, вопреки покойному
В. 	Н. Златарскому, вслед за И. В. Д у й ч е в ы м32, как завоевание, тогда как это понятие к утверждению варяжской династии у восточных славян совершенно неприменимо. Обсуждение различия между взаимоотношением Норманнов-Руси и восточных славян, с одной стороны, и взаимоотношением протоболгар и южных славян — с другой, поучительно потому, что показывает сложность самой проблемы: политический характер соприкосновения (завоевание!) вовсе не предрешает ни характера, ни силы культурного воздействия.
В проблеме о норманнском факторе в образовании русского государства мы, отвергнув завоевание норманнами (скандинавами), как народом и государством, восточных славян и их областей, можем наметить и формулировать следующие проблемы, действительно возникающие и требующие именно постановки, хотя, по отсутствии источников, на наш взгляд, не допускающие категорического решения:
Предшествовало ли появлению «Рюрикова» рода, как монархической верхушки восточнославянских (русских) государств (появлении, которое можно с большой степенью вероятности, согласно с русской летописью, отнести ко второй «половине IX века), основание норманнских поселений в этих областях, и можно ли это основание норманнских поселений характеризовать как некую скандинавскую «колонизацию» каких-то областей древней Руси? Вопрос этот, очевидно, может быть поставлен только по отношению северо-западной Руси (Ладоги, Новгорода, с одной стороны; Полоцка — с другой); по отношению южной Руси (Киева и географически тяготевших к Киеву областей, Древлянской и Дреговичской) северный вопрос о «колонизации» ни в каком смысле не может быть ставим, хотя бы проникновение норманнских элементов на юг России и имело большое и решающее значение в других отношениях. Это проникновение могло иметь две ближайшие базы: саму северо-западную Русь, т. е. Новгород (и Полоцк), и Византию, где и откуда действовала варяго-русская дружина и как наемная вооруженная сила. Правда, русская летописная традиция проникновение варягов в южную Русь возводит к предшествовавшему


Социальная и экономическая история России... Часть первая
83
их проникновению в область Новгорода. Это выведение «киевского» варяжства из «новгородского» есть в самом деле самое вероятное решение вопроса о последовательности событий и процессов взаимопроникновения норманнского и славянского элемента в образовании древней Руси. Поэтому Новгород действовал дольше других областей древней Руси как «варяжская база» и дольше всего здесь варяги действуют, как наемная вооруженная сила. Может быть, однако, варяги действовали на юге России независимо от их проникновения на русский северо-запад (Новгород и Полоцк). Но перемещение варяжства на юг России и утверждение его там, в связи с приближением Руси и ее верхушки к Византии, имело огромное значение потому, что оно ускорило христианизацию Руси и — чрез христианизацию, в связи с заимствованием от греков славянской, точнее южнославянской, православной церковной культуры — могущественно подвинуло вперед ее ассимиляцию, т. е. славянизацию, которая именно на Юге окончательно совершилась к княжению Владимира (крещение Руси). Крещение Руси из Византии, под таким углом зрения, есть событие многозначительное в образовании русской народности, как ветви славянства.
Примечания
I) Остроумные соображения А. А. Шахматова в вып. II «Энциклопедии Славянской Филологии» (СПБ., 1915) и в его книге «Древнейшие судьбы русского племени» (СПБ., 1919) не могут быть почитаемы за нечто большее, чем такие домыслы или конструкции. Основной, сильной и в то же время слабой чертой научной мысли и работы знаменитого русского филолога было богатое воображение. Сочувственное изложение построений Шахматова у А. Е. Преснякова, Лекции по русской истории, том I: Киевская Русь. Москва, 1938.
II) Слово sib есть архаическое англосаксонское слово, в подражание немецкому Sippe,возрожденное Филбриксом (Fhilbricks),английским переводчиком (американцем) книги Huebner’a по истории германского частного права. Термин этот в англосаксонской социологии популяризировал L о w i е.
III) Cp. L о w i е, An Introduction to Cultural Anthropology. London, 1934; ch. XIV: The Clan, pp. 254-266.
IV) Историческая сложность этой проблемы может быть иллюстрирована тем, что, «в противоположность грекам и египтянам, римляне с тех вре¬


ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
мен, что мы о них знаем, были экзогамным народом». Egon Weiss, Endogamie u[nd] Exogamie im Römischen Kaiserreich в Zeitschrift d[ie] Savigny-Stiftung f[om] Rechtsgeschichte. Röm. Abteilung. Band XXIX (1908), S. 353· Cp.: Kornemann, sub V. Mutterrecht — Pauly-Wissowa, Supplementband VI. Любопытно, что русские уже в эпоху христианства и как христиане воспринимали половые и семейные обычаи половцев как нечто чуждое и отвратное: «поимеют мачехи своя и ятови», говорит «Повесть Временных Лет».
V) Вот изображение племенного расчленения восточных славян по «Повести Временных Лет»: Поляне («седоша по Днепру»); Древляне («зане седоша в лесех»); Дреговичи («седоша межю Припятью и Двиною»); Полочане («речки ради, яже втечеть в Двину, имянем Полота»); Словени («седоша около езеря, Илмеря, прозвашася своим имянем, и сделаша град и нарекоша и Новгород»); Севера («седоша по Десне, и по Семи, по Суде); Кривичи («седят наверх Волги, и наверх Двины и наверх Днепра, их же град есть Смоленьск»); Бужане («зане седоша по Бугу»); Велыняне (Волыняне, об их значении в доваряжскую эпоху существуют предположения, опирающиеся на арабские источники); Радимичи и Вятичи (первые «седоша... на Сожю...», вторые «по Оце»); Дулебы («живяху по Бугу, где ныне велыняне»); Улучи и тиверцы («седяху по Днестру, приседяху к Дунаеви... седяху бо по Днестру»), «Дань дают Руси: Чюдь, Меря, Весь, Мурома, Черемись, Мордва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимигола, Корсь, Норова, Либь»33.
VI) Cp.: С.М. Середонин, Историческая география. СПБ., 1916.
VII) Cp.: Lowie, Primitive Society. London, 1921, pp. 376-382: «Even in very humble cultural levels local contiguity is one of the factors determining social solidarity independently of blood relationship»34.
VIII) Отметим многосмысленность латинского слова gens, которое означает в классической латыни «род» (clan, Sippe), а в письменности и памятниках средних веков всего чаще соответствует «племени» (tribus resp. tribe, Stamm). Весьма заслуженный американский этнолог и социолог К г о e b е г, Anthropology. London-Calcutta-Sidney, 1923, р. 232 (note) правивильно замечает: «А tribe is a political unit, a sib or clan moiety (половинка!), a social unit forming one of several divisions of such a political unit. A tribe corresponds in savage or barbarous life to the state or nation among ourselves. The sib is a sort of enlarged family»35. Известный английский этнолог и социолог А. М. Hocart, The Progress of Man. A short survey of his evolution, his customs and his works. London, 1933, p. 236 — правильно замечает: «Род (clan) и племя, (tribe) не всегда различимы, потому что род может разрастись (swell) в племя, а племя сморщиться (dwindle) до клана».
IX) О племенной власти в древней Греции см. в превосходном общем обзоре греческой истории: Ulrich Wilcken, Griechische Geschichte im Rahmen


Социальная и экономическая история России... Часть первая
85
d[ie] Altertumsgeschichte. Zweite revidierte Auflage. München u[nd] Berlin, 1926, SS. 18-19. Вилькен36, правда, не считает примитивную политическую организацию греческих племен «государственной». Но с нашей функциональной точки зрения, она была, несомненно, «государствованием».
X) В этой характеристике сходятся такие часто разногласящие между собой первоклассные знатоки истории германского права, как Heinrich Brunner, Richard Schröder, Georg v[on] Below. Cp. Brunner, Deutsche Rechtsgeschichte. 1. L[ei]p[zi]g. 1887, SS. 120 u. ff.; Schöder-Künsberg, Lehrbuch d[er] deutschen Rechtsgeschichte. Sechste verbesserte Auflage. Berlin—L[ei]p[zi]g, 1922, S. 26; v[on] Below, Der deutsche Staat d[es] Mittelalters. L[ei]p[zi]g, 1914, S. 159. Cp. Fr. Keut- gen, Der deutsche Staat des Mittelalters. Jena 1918, SS. 25-33, и в особенности, Alfons Dopsch, Wirtschaftliche u[nd] soziale Grundlagen d[er] europäischen Kulturentwicklung... von Caesar bis auf Karl d[er] Grossen. II. Teil. 2te Aufl. Wien, 1924, в особенности стр. 22-27.
XI) Теодор Тарановски, Исторфа српског права у неманьо) Држави. I део: Истори)а државног права, Београд. 1931, стр. 43: «Жупазни су били врхювни поглавари жупа, како се називали по)едини племенкие области join пре ньи- ховог эдединеньа у држави»37. В моем функциональном понимании государства «племенные области» или «волости» в древнейшем русском смысле были — государствами.
XII) См. Середонин, цит. соч.
XIII) «Кий княжаше в роде своем». Рассказ Начальной Летописи о Кие, Щеке, Хориве и Лыбеди и их замене Аскольдом и Диром38 есть чисто «племенной» прообраз рассказа о Рюрике, Синеусе и Труворе. Последний рассказ есть лишь переложение первого в общерусскую или даже российскую тональность. Возможно, однако, толкование известия о Кие, Щеке и Хориве на основании Лавр. Списка в том смысле, что они — представители пришлой у Полян «хазарской княжеской династии», которую сменили варяжские «на- ходници», сперва Аскольд и Дир, а затем Олег39. Тут одинаково вероятны оба предположения: и что роль Кия быть туземный, Полянский, и что он пришлый, хазарский. Во всяком случае власть Кия и Аскольда-Дира была власть, так сказать, одноплеменная, в отличие от много племенной и в этом смысле «федеративной» варяжской власти над северным российским пространством, власти, установившейся по летописной датировке в 852 г., т. е. за 10 лет до т. н. пришествия варягов, и после короткого промежутка окончательно восстановленной в 862 г. Эта хронология или датировка, конечно, на особую точность не может притязать.
XIV) Поучительная аналогия: есть основания думать, что в Полинезии (Таити, Самоа, Того) на слой землевладельцев лег слой пришлых, менее привычных к земледелию мореходцев.


86
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
XV) См. в «Повести Временных Лет» 6453/945: «мнози бо беша Варязи хрестеяни» (в Киев), и 6491/983: «бе же Варяг той пришел из Грек, и держа- ше веру хрестеяньску». Естественно, что варягов, бывавших в Греции, было больше чем славян, и что поэтому варяги первые распространяли христианство, и столь же естественно, что варягам христианство на общеславянском церковном языке было доступнее, чем на греческом.
XVI) О соотношении «протоболгар» и славян см. основательную статью Ив. Д у й ч е в а : Iv. Dujcev, Protobulgares et Slaves. Sur le ргоЫёше de la formation de l’Etat bulgare. в: Annales de l’Institut Kondakoff, X, Mdlanges A. Vasiliev, Praha, 1938, pp. 145-154.
Глава третья. Княжье и людье
Четыре проблемы социальной истории раннего русского средневековья. —Первоначальный социальный строй русского общества этой эпохи был — аристократическое народоправство. — С приходом варягов этот строй получает более явственный монархический характер. — Особность русской княжеской власти в «варяжское» время: она властвует по собственному праву княжеского рода (княжья) на властвование. — Дуализм народного (вечевого) и княжого права —Княжение право есть собственное право княжья на податное, судебное и военное верховенство. — Роль русского города и чем она определялась. — Русское развитие своеобразно воспроизводит греческое. — Город как своеобразный центр аристократической внутренней колонизации и как укрепленная позиция, лагерь-двор, князя. — Стародавнее властвование города над весью, или волостью. —В городе господствовали «лучшие» («большие»,«нарочитые») люди. — Город властвовал не как торговый центр, а как центр господства аграрной аристократии. —Два мифа о ранней русской истории: миф общинный и миф демократический. — Земледелие как основное занятие древнерусского населения. — Общественная среда, особенно близкая к князю: дружина и смерды князя. — Княжье и людье. — Расслоение людья на полноправных (господа) ималоправ- ных (смерды). — Несостоятельность (логическая и историческая) характеристики древнерусских государств, как «земских». — Что значит слово «земский» в древнерусском языке?—Князь и вече. — Князь и его совет (т. н. боярская дума). —Круг ведения веча, в частности, приятие и низложение (изгнание) князя


Социальная и экономическая история России... Часть первая
87
В раннем русском средневековье есть четыре проблемы социальной истории, которые мы постараемся формулировать и разрешить.
I. Каково было социальное строение раннего русского (мы впредь будем употреблять это слово рядом и в смысле «восточнославянского») общества до утверждения единой пришлой династии и после этого утверждения?
II. Каково было положение княжеской власти в раннем русском обществе, каковы были функции и значение князя (или князей) и соответственно этому:
III. Каково было соотношение между князем и народом в этом обществе?
IV. Каково было социальное происхождение города и социальное соотношение между городом и «деревней», землей (волостью) в этом обществе?
Решение первого вопроса мы уже наметили выше. С самых начатков русской истории, до прихода и утверждения пришлой династии, мы должны признать наличествующим в русском обществе значительное социальное расслоение. Это — как мы уже сказали выше — исходный факт русской истории, да, впрочем, и истории всех оседлых земледельческих народов. Вкратце это можно формулировать таю русское общество, как и все вообще общества на этой стадии развития, имело аристократическое устройство, осложненное ролью и значением народных собраний, или веч. Этот социальный и политический строй всего лучше можно охарактеризовать как аристократическое народоправство, памятуя, однако, что всякое аристократическое устройство на той стадии развития, о которой идет речь, имеет тенденцию перерождаться в монархию и что народ, «демос», в этих условиях вовсе не тождествен с населением, ибо не включает ни бесправных, ни мало- правных его элементов. Формулой и доваряжскаго, и варяжского политического и социального строя было летописное (под 6453/945 г.): «наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьскую землю... лучшие мужи, иже дерьжаху Деревьскую землю». Тут князь (княжье) стоить рядом с «лучшими мужами» (Цит. по Лавр, списку).
Княжеская власть существовала в самом раннем русском обществе как власть племенных сановников, «магистратов», по-видимому, наследственная в известных «аристократических» родах и, как наследственная, имевшая тенденцию быть независимой и от «народа» (веча), и даже иногда от старейшин, но все-таки зависевшая от этих факторов


88
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и потому могшая быть и выборной, и сменяемой. «Народ», и в образе старцев, и их совета, и в образе решающей и действующей совокупности всех полноправных мужчин («веча»), стоял рядом с племенным князем или племенными князьями. Эта политическая организация по существу должна была быть хрупкой и неустойчивой, и в этом — основание т. н. «призвания варягов» по летописному известию.
В социальном и политическом строе древних германцев, поскольку мы имеем там монархию, мы ясно видим племенную монархическую власть короля (конунга, рекса) и рядом с нею подчиненных ему корольков, волостных князей или начальников (principes reguli Gaufürsten40, по терминологии современной немецкой исторической науки). Политическая организация восточнославянских племен доваряжского периода в этом отношении столь ясна. И вряд ли мы ошибемся, если признаем, что варяжская княжеская власть была все- таки подготовлена и прообразована политической организацией до- варяжской эпохи, и что доваряжская власть племенных князей была зародышем той варяжской власти, которая, вступая в «ряд» с городской аристократами и с городскими вечами, утверждаясь и утвердившись в русских городах и волостях, оказалась менее зависимой и от «народа», и от его социальной верхушки, чем прежняя племенная власть.
«Призвание варягов» решило для большинства русских земель (государств) вопрос об о с о б н о с т и, т. е. самостоятельности, княжеской власти в положительном смысле. С этого времени — мы явственно видим это — русское раннее средневековье знает два источника и фактора властвования и права: народ (вече) и князя. Их соотношение нельзя формулировать юридически точно в строгих терминах государственного права. Между князем и народом (вечем) и в доваряжскую эпоху стояла племенная аристократия, осуществлявшая свою роль в государстве как геронтократия (старцы!).
Существовавший еще до утверждения пришлой династии дуализм княжеской власти и аристократического народоправства послужил исходной точкой двух политических порядков на Руси: монархического и республиканского. В большей части земель утвердился, так или иначе, порядок монархический. Его существенным признаком в начале развития было не только и не столько фактически-бытовое, сколько идейно-бытовое признание княжеской власти, как власти, основанной на собственном праве князей на властвование. Фактически князь, при¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
89
нимая власть, часто вступал в ряд с «народом» на основе взаимного крестного целования. Это была и фактическая, и в то же время моральная санкция властвования данного князя, но при этом надлежит памятовать, что всякое притязание какого-либо князя из варяжской династии на власть основывалось на его собственном княжом праве, т. е. на династическом праве властвования княжого рода.
Тут обнаруживается характерный для русской истории дуализм права. Мы уже говорили, что существовало два права или, что то же для этой эпохи, два правосознания. Так как право не было фиксировано, то оно вообще существовало в форме правосознания, психологически сливавшего воедино притязания и норму. Одно право было княжое. Другое было народное, или вечевое. В Новгороде и других республиках, когда утвердился государственный порядок, возобладало вечевое право, тесно связанное с фактическим и правовым господством аристократии.
Неясно, в какой мере сложилась и как была организована до пришествия варяжской династии податная и судебная власть князя (князей) в племенных государствах. Варяжская же власть выступает перед нами сразу с атрибутами податного, судебного и военного верховенства, которое носит на себе печать собственного княжого права.
Проблема города и деревни (последней не в древнем, а в современном смысле) в раннее русское средневековье стоит в теснейшей связи с проблемой социального расслоения («стратификации»). По- видимому, и естественные условия, и социальная обстановка (интересы безопасности) рано привели на Руси к возникновению городов, как неких укрепленных бытовых и правовых центров для более или менее обширных социальных и политических целых земель или волостей. Русский город, как понятие техническое — огражденного места, соответствовал и германской Burg41 и греческой πόλις42, т. е. и в том и в другом случае означал первоначально просто укрепленное место. Не случайно византийцы древнерусские города воспринимали, прежде всего, как «лагери», называя их заимствованным из латинского военного языка словом τό χάστρον43. Для Константина Багрянородного и Киев, и Смоленск, и Чернигов были хботра, т. е. лагери самих русских или их славянских данников-союзников. Как это не может показаться странным, город в раннем русском развитии играет, в общем, большую роль, чем в соответствующем и даже современном ему германском средневековье. Эта роль определилась сразу следующими условиями:


90
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
1) малой населенностью страны и, в связи с этим, еще более резко выраженным
2) колониальным характером ее развития и еще более определенным
3) аристократическим характером общественного строя в связи с
4) руководящей ролью пришлой военно-политической верхушки в редко населенной и энергично заселяемой стране.
Город в социальной истории древней Руси должен быть трактуем именно как своеобразная социально-историческая фигура. Она, ее социальный стиль должен быть изображаем и толкуем в связи с основной социальной структурой древнерусских государств. Эта структура, в экономическом смысле, — аграрная, в социальном смысле — аристократически-плутократическая, в политическом смысле, за исключением Новгорода, Пскова и Вятки, — монархическая. Древнерусский город не только крепость и убежище, он есть центр социального господства и политического властвования вящих людей и князя над селом, которое есть его «волость».
Уже для раннего русского развития характерно социальное и политическое властвование города над «деревней» в современном смысле, т. е. над землею, или волостью в древнерусском смысле. Тут нет ничего особенного или нового. Русское развитие в этом отношении своеобразно воспроизводит развитие греческое. Город с его знатью именно в древнейшую эпоху русской истории, т. е. в наше раннее средневековье, так же властвует над «землей», как над нею властвовала греческая πόλις, в особенности со времен заселения Малой Азии, где впервые, по-видимому, возникли города — государства. Город властвовал над землею, как племенное средоточие и в то же время как своеобразный центр аристократической внутренней колонизации, средоточие, где жили князь или князья, где нормально-хронически распоряжались вместе с ними бояре или старцы, где иногда властвовало вече, т. е. свободные люди, собравшиеся для того, чтобы либо своим громко заявленным мнением и желанием, либо своей физической силой решить в том или ином смысле тот или другой вопрос. Утверждение пришлой династии с ее постоянной воинской силой, дружиной, еще увеличило значение города, превратив главный город земли из простого племенного средоточия «лучших людей» в укрепленный воинский лагерь-двор князя, правившего по своему княжому праву, и увеличив число других городов, пригородов, которые стали тоже укрепленными позициями той же княжеской власти и фокусами того же княжеского права.


Социальная и экономическая история России... Часть первая
91
Князья, члены пришлой династии, раздают грады своим мужам и строят новые грады. И те, и другие делаются средоточиями этой новой более сильной власти, которая из этих городов и пригородов правит землею, или волостью. Здесь, особенно в главных, старых городах, князья, конечно, должны были считаться с городским народом (вечем) и с городской «аристократией», старцами или боярами. Но новая княжеская власть, надо думать, не создала, а лишь усилила, властвование города над весью, т. е. селом и в древнем смысле «населенного имения», и в современном смысле «деревни».
В дальнейшем Русь монархическая и Русь республиканская разошлись в своем развитии. В монархической — княжеская власть политически и хозяйски овладела и городом, и землею. В республиканской же — господствующее положение, по-прежнему, удержал за собой город в лице своей аристократии, она же плутократия. Новгород, как мы увидим, характеризовался социальным и экономическим господством городской аристократии над обширной землею, почти над некой империей. Аристократический политический и социальный строй Новгорода Великого и аристократический строй Червонной (Галицкой) Руси, где народ (чернь в древнерусском смысле слова) имел меньший социальный вес и меньшее бытовое значение, был ближе к славянскому доваряжскому прошлому, чем лишь перемежаемый вспышками городского вечевого своеволия монархический строй остальных русских земель, как южных, так и северно-центральных.
Единственный, кажется, крупный русский историк, который ясно схватил аристократическую природу древнерусского и доваряжского общества, был В. О. Ключевски й44. Но и он ошибался в толковании факторов и проявлений этой аристократической государственности вообще и особенно в доваряжскую эпоху. Правда, значение города в первоначальной русской истории одинаково отчетливо видел не только Ключевский, но и его главный антагонист по многим вопросам, превосходный юрист и не менее превосходный историк
В. 	И. Сергееви ч45. Но ни Ключевский, ни Сергеевич, не говоря уже о Грушевском46 и Преснякове, все-таки не только не видели вполне ясно глубокого социального расчленения земледельческого населения восточных славян, расчленения, обозначившегося еще в доваряжскую эпоху, но и не ставили характера и значения древнерусских городов в связь с этим исконным аристократически-аграрным строем вое-


92
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
точных славян. Между тем эти два факта теснейшим образом связаны между собой и в раннее и даже, правда, слабее, и в среднее русское средневековье. Город господствовал над землей: а в городе социально господствовали «лучшие» или «большие», или «нарочитые» люди, т. е. самые сильные, самые богатые, самые предприимчивые, наилучше вооруженные. Эти «лучшие» люди из всей среды свободных людей выделялись по разным причинам и основаниям; они удерживали свое положение «лучших», опираясь, прежде всего и по преимуществу, на свое богатство. Уже в относительно весьма «примитивных» условиях знатность, т. е. социальное значение и вес, теснейшим образом связаны с экономической силой, с богатством. Мы знаем, что, например, у племен северо-западной и южной Калифорнии попросту (schlechthin) самый богатый человек избирается в качестве вождя (I). С этими наблюдениями новейшего этнолога согласуется показание Владимира Атласова47, открывшего в 1697-1699 гг. Камчатку, наблюдателя острого и точного, о коряках, что они начального человека над собой не знают, а «слушают, который из них есть богатый мужик», и о камчадалах, что они «державства великого над собою не имеют, только кто у них в котором роду богатее, того больше и почитают» (II). В эту эпоху явного экономического и социального неравенства, государственно еще неоформленного, население Камчатки переживало каменный век (III). Мы теперь знаем, что приход европейцев и в Сев. Америку застал вообще ее население в состоянии далеко зашедшего социального расслоения, но в отношении развития техники в быту каменного века (IV). Все сказанное можно лапидарно-афористически формулировать так: при весьма низкой культуре возникает или, вернее, существует значительное социальное и экономическое расслоение. Оно предшествует явственному оформлению государственности, т. е. присвоение в обществе теми или иными элементами принудительной власти над другими взрослыми участниками данного общества.
Русские города возникли не из сельских общин, хотя бы господски организованных. Не может быть поэтому никакой речи ни об их «общинном», ни об их «феодальном» происхождении. Это значит, что они возникли вовсе не из сел или поселений отдельных господ, а «строились», являясь относительно укрепленными поселениями многих господ-воинов вокруг княжья, сперва племенного, а потом областного (волостного), поселениями, из которых княжье и господа политически


Социальная и экономическая история России... Часть первая
93
правили и экономически управляли волостью, населенной смердью. Вокруг сидевших в городах княжья и господы оседали «купцы» и прочие «горожане». Совершенно неправильно известное выражение Лавр, летописи под 6684/1176 г. о Владимирцах, противопоставляющее их, как «новых мизинных людей», Ростовцам и Суздальцам, толковать в том социальном смысле, что людье Владимира — вообще простонародье в отличие от Ростовцев и Суздальцев, бояр. Характеристика Владимирцев как «новых мизинных людей» — эти слова принадлежат летописцу — может быть, в данном контексте специально имеет в виду низший слой владимирского людья, но проще объяснять это наименование как литературный оборот летописца для характеристики умо- начертания ростовских и суздальских бояр, которые держали себя по отношению к владимирским как старшие («творящеся старейшин») и произносили «величавыя» речи. Социальная структура пригородов, расслоение их людья ничем не отличалось от такового же городов. Под 6685/1177 г. говорится о великом мятеже владимирского людья, поднятом владимирскими «боярами и купцами», требовавшими казни или выдачи Владимирцам разбитых Всеволодом III48 рязанских князей с их дружиной и с их ростовскими и суздальскими сторонниками, боярами, которые тут названы «вельможами».
Итак, нельзя отделять в раннем русском средневековье «города» от «деревни». Город же властвовал над деревней, вопреки Ключевскому, не как торговый центр, а как средоточие социальной силы, имевшей свое основание в сельском хозяйстве. Мы бы сказали, что древнерусский город с древнейших времен был, прежде всего, землевладельческим центром, каким до конца своего самостоятельного существования и был Новгород, если бы в сельском хозяйстве того времени имел значение просто факт владения землей. На самом деле это было не так: не просто юридический факт владения землей, которой было много и которая сама по себе не только не была капиталом, но даже не была вовсе хозяйственным благом, а экономическим и социальным, а тем самым и юридически, факт обладания натуральным или денежным капиталом, т. е., прежде всего, предметами пропитания для своей семьи и для зависимой или подчиненной живой рабочей силы, или денежной возможностью ее обеспечения (V), — вот что определяло в древнерусском обществе социальное могущество. Это экономическое могущество давало и силу политическую; а сила политическая, и притом в самом непосредственном смысле воинской, т. е. вооруженной


94
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
силы — охраны самого «большого» человека и его «чади» и «челяди», в свою очередь обеспечивала и подкрепляла могущество экономическое. В этих «примитивных» условиях вообще нельзя проводить грани между экономическим и политическим могуществом социальных единиц, ибо без политической и тем самым военной силы, силы экономической реально не существовало, а с другой стороны, смысл политической силе давался ее экономическим назначением и использованием.
Вернемся еще к проблеме государства у русских (восточных) славян. Необходимо покончить с двумя мифами, которые с довольно давних времен извращают восприятие и истолкование ранней русской истории. В сущности, это один миф — о социальном и политическом равенстве, как исходном и основном начале социальной, политической и экономической жизни народов. Но миф равенства получил в изображении русской истории два выражения. С одной стороны, это миф об исконном аграрном коммунизме, миф общинный. С другой стороны, это миф о первобытном народоправстве, миф демократический.
История восточных (русских) славян начинается для нас не с первобытного равенства и общинного быта, не с «демократии», а с очень значительной, даже резкой социальной дифференциации, которая накладывает свою печать и на социальные отношения, и на хозяйственный быт, и на политический строй. В этом нет ничего особенного и характерного для истории восточных славян. Мы знаем теперь, что и примитивные, или отсталые народы (о которых сложилось высокомерное и забавное представление, что они не имеют истории), во всяком случае, на стадии кочевого и оседло-земледельческого быта, и изначала «исторические» народы, такие, как египтяне, ассиро-вавилоняне, эллины, римляне, германцы, характеризуются социальной дифференциацией, ничего общего не имеющей ни с экономическим, ни с политическим равенством.
Мы уже говорили, что восточных или русских славян история застает оседлыми земледельцами. Земледелие было их главным занятием, но оно естественно в значительной и большей части территории сочеталось с охотой и лесными промыслами. В оседлом быту — при слабом развитии общественного разделения труда! — земледелие не может не быть главным занятием населения, какое бы место, по видимости, ни занимали другие способы и источники поддержания жизни, какое бы значение ни имели для верхов населения торговля и война. Живя в оседлом земледельческом быту, русские славяне в своей мае-


Социальная и экономическая история России... Часть первая
95
се могли «питаться» только от земледелия. Самый переход к оседлому земледелию от простого собирания растительной пищи и ловли животных вынуждается всегда сгущением населения, и потому встречающиеся в литературе указания на преимущественное значение для восточнославянского населения лесных промыслов и охоты и на возможность — в тех экономических условиях, в каких жило население большей части российского пространства даже до наших дней, — нормально, без голодания существовать чем-нибудь иным, кроме земледелия, представляет плод явного недомыслия (Р о ж к о в!)49. Конечно, и в первые века исторической жизни населения российской территории были одни области, более обильно, и другие менее обильно производившие продовольствие, и уже довольно рано намечалось как бы то «национальное» разделение труда между земледельческой и промысловой Россией, которое гораздо позже стало характерно для российской хозяйственной жизни в ее подлинно национальном масштабе. Но «жить» в буквальном физиологически-животном смысле, не занимаясь земледелием, могла в начале нашей истории только ничтожная часть населения (VI). Промысловым, в самом обширном смысле неземледельческих занятий, и торговым могла быть тогда только малая часть населения, и притом именно в эту эпоху связанная с социальной и политической верхушкой. Конечно, имеет смысл с известными оговорками характеризовать хозяйственную жизнь страны по содержанию и стилю жизни ее социальной верхушки. Конечно, эта верхушка состояла из воинов и представляла воинскую силу. Конечно, эти воины, превращая свою воинскую силу в орудие политического и экономического могущества, в значительной мере держали в своих руках и торговый оборот (впрочем, абсолютно весьма ничтожный в то время). Но ни варяжская верхушка, ни та племенная власть, которая ей предшествовала, не могут быть охарактеризованы как «городской класс, который держал в руках нити промышленности» (VII), и еще менее и доваряжская, и варяжская власть может быть противопоставляема позднейшему землевладельческому классу, «державшему в руках» сельскохозяйственное производство. Нет никакого основания социальную верхушку ранней Руси изображать как «военно-правительственную старшину торгового города», как «военно-торговую аристократию больших городов», из которой потом выделились «князь со своей дружиной», ставшие соперниками этой военно-торговой аристократии (VIII). Больших городов в современном смысле в ту эпоху вообще не


96
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
существовало (IX), и основой всей русской экономической жизни являлось оседлое земледелие, которым заправляли сильные и богатые люди, сидевшие в городах, но бывшие прежде и больше всего господами в веси-волости, т. е. над селом и деревней.
Вообще между социальным укладом в доваряжское время и таковым в варяжскую эпоху нет основании предполагать какой-либо не только разительный, но даже заметный разрыв. Произошла только политическая перемена, да и то постепенная (хотя этапы ее нам неведомы): монополизация власти в руках единого пришлого княжеского рода, Рюрикова. Это важно установить, ибо, раз мы это установили, отпадает далеко идущее социальное и бытовое противопоставление и «княжеской дружины», и «городской аристократии» (X), и то значение, которое приписывается оседанию на земле якобы первоначально неоседлых княжья и княжьих мужей. На этих конструкциях основано образное представление русского князя, как первоначально «военного сторожа и подвижного вотчича всей русской земли», который лишь с XIII в. превращается в сельского хозяина-вотчинника своего удела (XI). На самом деле княжеская власть с самого начала утверждения варяжской династии, каковое следует отнести к середине IX века, была и оставалась властью подлинно государственной. И в то же время государи из княжья всегда были хозяевами-вотчинниками, самыми могущественными между другими вотчинниками-хозяевами, их окружавшими как привилегированная среда, которую мы можем назвать уже употребленным нами выразительным древнерусским собирательным наименованием «господа». Уже первые князья из варяжского рода были такими государями и хозяевами, в одном лице, каким впоследствии перед нами выступает, например, Иван Калита50. Остальная среда в IX, X и XI вв. была только элементарнее и обозримее для князей-государей, чем в XII, XIII и даже XIV вв.
Мы уже видели, что варяжская княжеская власть строила властвование и свое управление, конечно, в известной мере, не только вполне самостоятельно, но и особно. Это значило, что была общественная среда, особенно близкая к князю или, вернее, к князьям, нарочито для него своя. Наверху это — дружина князя и, шире, его двор. Внизу это — те «смерды», которые во все растущем количестве становились в непосредственные отношения к князю и как к государю, и как к господину (в современном смысле обоих этих слов). В этом смысле существовали и особое «княжое общество», и особое «княжое право»,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
97
о которых говорит Пресняков. Но не эта особая среда и не относящийся к ней правопорядок определяли собою, в конечном счете, социальное и политическое положение князя, а нечто совсем другое. Хотя князь и князья фактически и психологически имели рядом с собою и народ, «людье», в лице всех свободных людей, и аристократию, в лице «лучших людей», — в то же время князь и князья («княжье») были самостоятельным фактором в целом народной жизни. В их руках были и вооруженная сила, и ее применение, и все управление, как финансовое, так и судебное — по собственному верховному праву. В этом смысле от «княжья» зависели все, от самых «нарочитых» людей до самой ничтожной «свободи». В этом смысле «княжое право» со времен утверждения варяжской династии было общим правом, являясь выражением державного, или суверенного характера княжеской власти. Нельзя говорить о «правительственных полномочиях» княжеской власти, ибо никто не уполномочивал князя (князей) властвовать: князья, конечно, «добывали» себе власть, но делали они это, опираясь на свое собственное право, и удерживали эту власть они тоже как свое право.
* * *
Древнерусское общество, после утверждения варяжской (Р ю - р и к о в о й) династии, состояло явственно из: 1) княжеского рода, который мы обозначаем выразительным древнерусским собирательным наименованием княжье (XII); 2) из свободных людей, которые составляли «народ», в современном социологическом (или государственно-правовом) смысле каких-то субъектов «публичных» и «частных» прав; этих свободных людей мы обозначим кратким выразительным древнерусским наименованием людье (XIII). Людям или лицам из этого общества, которого слои и единицы существовали на разном п р а в е, т. е. пользовались разными по качеству правами, на вещном праве, т. е. будучи не субъектами, а объектами права, принадлежали люди несвободные или рабы. Они были тоже люди, но всегда чьи-то. И среди свободного «людья» были тоже чьи-то люди (княжьи, церковные, боярские), но их «чейность» имела другой смысл, чем рабья. Впрочем, и положение несвободных людей разнствовало в зависимости от того, «чьими» были эти несвободные. Вне этого общества или, что то же, земли, или государства стояли чужеземцы, каковыми признавались жители других земель, т. е. участники других


98
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
государственных общений, — земля на древнерусском языке означала в юридическом смысле не только выражаемый этим словом объект естественного обладания в руках отдельных субъектов права внутри государства, но и само государство, т. е. данную власть, правящую на данном пространстве, и данное пространство с его населением, подчиненное данной власти. Поскольку «людье», обитавшее данную «землю», противопоставляло себя «княжью», «земля» тоже противопоставлялась князю или князьям. Но так как княжье властвовало и по своему праву, оно принадлежало к «земле», и земля принадлежала ему. Вот почему основное значение прилагательного «земский» в московско-русском и в литовско-русском, и в имперско-российском государственном праве было «государственный». В домосковскую эпоху форме «земский» предшествовала форма «землений», no-видимому не только южно- и западнорусская, но и восточно-русская. В этом отношении характерен текст Повести Временных лет по Лавр, списку под 6504/996 г.: «Бе бо Володимир51 любя дружину, и с ними думая о строи земленем, и о ратях, и уставе земленем», почти совершенно совпадающий с текстом Ипат. списка. Лишь вторично, в языке московского права, слово «земский» получило значение «местный» в отличие от «центрального». И только в эпоху позднейшего идейно-политического и бытового антагонизма между государством и его бюрократией, с одной стороны, и обществом с включением в него интеллигенции — с другой, слово «земский» получило смысл общественно-идейный (XIV). Этот смысл совершенно чужд не только нашему раннему средневековью, но и московско-русскому, и литовско-русскому, и имперско-российскому правосознанию (до царствования Александра II). Таким образом, «земство» славянофилов и Щапова52 есть книжное терминологическое измышление, вносящее лишь путаницу в историческое понимание и учреждений, и сопутствующей им идеологии. При этом любопытно отметить, что прилагательное «земский» в смысле «государственный» право гражданства, т. е. широкое употребление, получает раньше в литовско-русском, чем в московско-русском праве. В литовско-русском праве прилагательное «земский» рядом со смыслом «государственный» получает также вторичный смысл, приблизительно соответствующий современному «земельный» или «аграрный»: с этим двойным смыслом появляется в литовско-русском праве институт «земской давности» (по-видимому, тут, рядом с формой «земский» является и форма «земный»). Любопытно также, что обозначение «мужик» приобретает право гражданства спер¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
99
ва в юридическом языке западной России (литовский статут 1529 г.) и лишь гораздо позже это слово получает в бытовом языке остальной России то широкое распространение, которое характерно было до самого последнего времени именно для Великороссии (XV).
Характеристика древнерусских государств, как государств «земских» (Владимирский-Будано в)53, поскольку «земля» есть синоним «государства» и «земский»-«государственного» есть не только плеоназм, но и подлинная тавтология. И в основе этой тавтологии лежит целая теория. Ибо «земское государство» оказывается «союзом общин», общины же являются «союзами соседей», т. е. в основе этой теории «земского государства»лежит общинно-демократический миф, с подлинным образом древнерусской жизни совершенно несо- гласуемый, о чем красноречиво говорят факты, обильно приводимые в несистематическом, но богатом отдельными ценными наблюдениями «Обзоре истории русского права» самого же весьма почтенного покойного киевского профессора54.
Любопытно употребление терминов «земский» и «общеземский» у такого большого и самобытного историка, как В. О. К л ю ч е в с к и й. С одной стороны, у него термин «земский», древнейшему русскому словоупотреблению неизвестный, соответствует по смыслу современному «государственный» (Курс, ч. I, лекция XII, по изд. 4-му 1911 г., стр. 242— 243: «земский порядок», «земские отношения», «земская федерация»), а, с другой стороны, в это слово вкладывается смысл, ныне выражаемый термином «национальный» (стр. 241: «земское значение главного города Русской земли»; стр. 245: «не было единства государственного, но завязывалось единство земское, народное»; стр. 246: «общеземский характер, усвоенный высшими правящими классами общества, духовенством и княжеской дружиной»; стр. 246: «общеземское значение слова, как средоточия Руси не только торгово-промышленного, но и церковного»; там же говорится о «пробуждении в русском обществе чувства земского единства, зарождении русской народности»). Тут ясно, что определение «земский» или «общеземский» соответствует понятию «национальный». На стр. 249-250 весьма тонко в особом параграфе говорится о появлении «общеземского чувства» в XI—XII вв., как «чувства народного единства», которое прикреплялось, как к видимому воплощению, к «Русской Земле», ибо не создалось еще ни понятия, ни словосочетания «русский народ». Тут совершенно верно отмечается, что русских государств-земель было много, но не существовало единого


100
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
русского государства. И выражение «Русская Земля» имело большой идеально-национальный смысл, но никакого государственного, или политического, ему соответствующего учреждения не существовало. Вот почему термин «земский» или «общеземский» у Ключевского нельзя назвать удачным, ибо прилагательное «земский» в языке Московского Государства и Российской империи было синонимом термина «государственный», а в позднейшем литературном языке оно вовсе не соответствовало по смыслу прилагательному «национальный». Выражение «русский народ» в древнейших памятниках, действительно, не встречается, но словосочетание «весь народ», в частности, для выражения конкретного факта церковно-религиозного единения населения встречается в летописях. Ср. описание церковного праздника во Владимире Залесском, Лавр. лет. 6726/1218: «весь народ» = «вси людье». Просто слово «народ» имело, как социологический термин, в ту эпоху боле конкретный смысл, чем понятие «земля» и даже «страна», и не употреблялось для обобщенного обозначения народа как духовного или политическая целого. Однако древние памятники наши употребляют слово «род» в смысле «народа». Так, в договорах Олега и Игоря55 с греками в знаменитой формуле «Мы от рода Русского» слово «род» означает именно народ и является по существу синонимом «Русской Земли» или «страны» (=«стороны»). Так, в указанном выше рассказе Лаврентьевской летописи о Кие, Щеке и Хориве, где хазары названы «роды», это слово «род» во множественном числе (множественное число в конкуренции с единственным вообще встречается в древнерусских памятниках, так в Русской Правде III, 44: «по землям» в смысле единственного числа) (XVI) означает именно «народ»: «платяче дань родом их (Кия и т. д.) Козаром». Такой же двойной смысл, как известно, имело в латинском языке слово gens.
Когда в начале 80-х гг. XIX века появилось классическое по выразительности и художественности формулировок исследование
В. 	О. Ключевского о боярской думе, главный его критик и оппонент, В. И. Сергеевич выдвинул весьма веское возражение против трактования Ключевским боярской думы на всем пространстве ее истории как постоянного учреждения с существенными чертами такового. Думается, что Сергеевич метко указал на самое слабое место в утверждениях и построениях Ключевского о боярской думе. Но странным образом самому Сергеевичу, в известном смысле «открывшему» вече как древнее общерусское учреждение, можно было бы противо¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
101
поставить и противопоставлялось такое же возражение, сводящееся тоже к указанию, что трактование древнерусского веча, или, вернее, древнерусских веч, как постоянно действовавшего учреждения или, вообще, как учреждения, ставит, по меньшей мере, столь же сложную и трудную проблему, как и проблема боярской думы.
Тут встает вопрос, имеющий основное значение для всей и всякой истории общественной жизни на ранних эпохах ее развития: что такое учреждение и какие факты социальной жизни мы можем подводить под это понятие?
Учреждение есть некоторый постоянно действующий порядок междучеловеческих отношений, который постоянен и правилен настолько, что его действие сознается как некая норма и в силу такого сознания осуществляется и как объективное право, т. е. как обязательный для всех заинтересованных лиц порядок, и как субъективное право, на признание и осуществление которого известные лица, единичные и коллективные, могут притязать.
Слово «вече» в древнерусском языке означает совещание городского народа, собирающееся для обсуждения государственных дел и вынесения по ним каких-то решений. Синонимами «веча» на древнерусском языке были «дума» и «совет». Однако не всякое сборище есть собрание, и даже не всякое собрание есть совещание. Сборище само по себе не может быть рассматриваемо как учреждение, предполагающее определенный состав участников и определенный круг дел. Но в некоторых условиях — и до наших времен! — и простые сборища могут «творить» факты, имеющие правовое значение, и в силу этого как бы функционировать как учреждения так же, как в некоторых условиях и состояниях общественной жизни факты противоправные, напр., убийства, оказываются имеющими решающее значение, ибо «творят» новое право. Трудность юридической трактовки древнерусского веча заключается в том, что факторами, могущими «творить» право, могли оказываться не только совещания определенных лиц, не только собрания лиц, но и сборища неопределенного и изменчивого состава. Не следует, впрочем, думать, что древнерусское общество вовсе не сознавало различия между фактами, происходящими в порядке объ¬


102
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ективного права, согласными с положительным правом и с правосознанием, и фактами, составлявшими нарушение такого права. Опять- таки необходимо напомнить, что объективное право в ту эпоху еще не расчленялось явственно на положительное право, воплощающееся в том, что мы называем «объективным правом», и на правосознание и что ни в первом, ни во втором не было и не требовалось логического единства. Вследствие этого было не одно, а некоторое множество правосознании! и прав, носителями которых были разные общественные силы. Княжье властвовало по своему праву, но оно считалось с правосознанием и с правом людья, с правом народным или вечевым. В силу этой множественности правосознаний и прав, всякое право в ту эпоху состояло из весьма еще неупорядоченного сплетения субъективных прав или правовых притязаний, укорененных в каком-то правосознании, т. е. социологически восходящих к какому-то «объективному» и «положительному» праву. Не было, однако, полного соответствия между объективным правом (нормами) и субъективными правами (притязаниями). Еще менее полной была та хотя бы относительная согласованность между субъективными правами (притязаниями) отдельных лиц и сил, которая в наше время считается необходимым свойством господства права, и разбираться в которой есть задача суда и главное содержание судоговорения. Таким образом, для понимания социальной жизни той эпохи, о которой идет речь, необходимо ясно видеть: 1) сложное сочетание разных правосознаний и прав, 2) столь же сложное сочетание в едином объективном праве несогласованных правовых притязаний (субъективных прав) и 3) наконец, и не на последнем месте, чрезвычайно сложное противоборство противоправных фактов с правом и правами. «Людье», или народ, заявляло свою волю в форме совершенно неупорядоченных сборищ, относительно упорядоченных собраний и относительно правильных совещаний. Оно творило свою волю и в форме простых заявлений о том, чего ему хочется, и в форме психического давления своей воли на волю других сил, прежде всего, князья или княжья, и, наконец, в форме физических насилий разного рода. Ошибка В. И. Сергеевича состоит в том, что он не только все проявления веча, но и проявления народной воли в государственных делах древней Руси рассматривает как действие некого учреждения, именовавшегося вечем.
Древнерусское вече, конечно, существовало как учреждение, и в этом отношении классически выразительно и точно говорит извест¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
103
ный летописный текст (Лавр. 6684/1176): «Новгородци бо изначала, и Смолняне, и Кыяне и Полочане и вся власти (т. е. волости, в этом месте власть-волость есть синоним земли) якоже на думу на веча сходятся, на что же старейшин сдумают, на том же пригороди станут». Здесь вече разумеется не как сборище, а как постоянно действующее собрание- совещание, по собственному праву решающее государственные дела, т. е. как учреждение в выше очерченном нами смысле. С современной точки зрения, действие этого учреждения не может быть названо регулярным и упорядоченным. Но ничто социальное и правовое в эту эпоху не было формально-логически объединено и выдержано. Однако на основании этого отнюдь нельзя всякое сборище людья, какие бы юридические последствия даже оно ни имело, признавать за вече как учреждение.
Людье, в лице и в образе веча, так же действовало по собственному праву, как и князь. Обе эти силы в правосознании эпохи были равноправны и потому они то боролись друг с другом, то соглашались, вступали в «ряд» и друг другу часто в знак того «целовали крест». Бессмертную заслугу В. И. Сергеевича составляет то, что он схватил и изобразил значение «ряда» (договора) в древнерусском социальном и политическом строе. Но все-таки неправильно, вслед за Сергеевичем, преувеличивать значение веча именно как учреждения. Народная воля ни в лице веча, ни в образе народных сборищ, отнюдь не была единственной носительницей государственного суверенитета русских земель-государств. Рядом с державной властью этого народа, действовавшей по собственному праву, стояла державная власть княжья, тоже действовавшая по собственному праву. Тут было наличие двух державных прав, которые могли быть правовым образом согласованы лишь «рядом», т. е. договором-соглашением, или компромиссом.
В борьбе двух воль: народной и княжой, попеременно то одна, то другая оказывалась сильнее. Но князь, как «учреждение», в общем, был сильнее. Поскольку в его руках была постоянно действовавшая и организованная вооруженная сила, дружина, у него было такое средство давления на людье, каким само людье в нормальных условиях не располагало. Князь и его дружина, по общему правилу, всегда присутствовали там, где совершались решающие государственные дела, тогда как вече-совещание нужно было еще созывать или «созвонить», вече-сборище еще собирать, вече-толпу еще толкать и соблазнять. Применяя юридическую терминологию нашей эпохи: княжье стоя¬


104
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ло рядом с народом (вечем) как равноправная сила; фактически же княжье уже с самого начала этой эпохи бьио сильнее «веча». Республиканское устройство, как оно сложилось в Новгороде (а затем в Пскове и Вятке), по наивному выражению летописца, людье имело обычай выгонять князя — есть в социальном и политическом строе древней Руси с эпохи варяжской явление вторичное, и это не случайно: князь был общественно нужнее и сильнее веча. Избрание князя вечем не входило в «круг ведомства» веча, как некий обязательный элемент его компетенции. Но в некоторых условиях князь должен был опираться на признание его власти народом, т. е. он и добывал и удерживал власть с согласия народа, выраженного на вече или без веча, в крестоцеловании или без него.
Значение веча увеличивалось тем, что сама княжеская власть, будучи функционально, как учреждение, сильнее народной воли, все- таки сама, внутри себя, не была вовсе упорядоченным учреждением. Не существовало твердо установленного порядка наследования столов. В этой области были разные обычаи. При этом приходится даже удивляться, в какой мере непререкаемым элементом наследования княжеской власти являлась монополия Рюрикова рода на княжескую власть. Но именно эта концепция принадлежности княжеской власти целому роду, концепция совершенно тождественная с той концепцией, которая лежала в основе франкского престолонаследия, как оно существовало до конца VII века (XVII), определяла неясность и невырабо- танность начал распределения власти внутри рода и предопределила после размножения Рюрикова рода возрождение былых племенных государственностей в том территориальном расчленении Русской Земли на земли, или волости-княжества, которое составляет существо т. н. удельно-вечевой системы.
Внимательный просмотр летописных известий о вече в эпоху русского раннего средневековья показывает, что вечевая деятельность городского (=волостного) народа происходила всего больше и всего интенсивнее в моменты кризисов гражданской войны, что часто вечевые собрания были просто эпизодами такой войны и являлись реакцией возбужденного и приведенного в движение населения на основную причину и главный вид гражданской войны, на княжеские «усобицы». В силу военного верховенства князя в земле, людье земли были ее «вой». Эти вой, с современной точки зрения, были мобилизованными гражданами. И их собрания были сходками таких граждан


Социальная и экономическая история России... Часть первая
105
во время и по поводу гражданских войн, инициатива которых чаще всего принадлежала княжью.
Так как вечевые собрания там, где они были не простыми сборищами, а учреждением, все-таки не были упорядоченным учреждением, то фактически в состав их, особенно в бурные и смутные времена могли попадать лица малоправные (смерды) и даже бесправные (несвободные). Но принципиально они рассматривались как собрания свободных горожан либо одного города данной земли, либо даже главного города и его пригородов.
Русские веча — о функционировании их в доваряжскую эпоху мы просто ничего не знаем — вряд ли походили на древнегерманские народные собрания, если верить Тациту56, что таковые происходили в определенные сроки, certis diebus57, и в почти молитвенном молчании. Но если древнегерманские народные собрания принципиально были собрания воинов или войска, то и русские веча, как мы уже указали, в известных условиях фактически оказывались тоже войсковыми собраниями.
Еще менее чем вече, упорядоченным учреждением была «боярская дума», т. е. совещание князя с близкими ему «лучшими людьми», в том числе с высшими представителями церкви. Это, однако, не мешало совещаниям князя с близкими ему людьми — во всяком случае, в мирных условиях — иметь большее значение. Но с другой стороны, если в отношении веча можно утверждать, что ему, т. е. народу или людью, принадлежало субъективное право на участие в государствовании, то за «лучшими людьми» такого субъективного права нельзя признать. Однако, несмотря на это, именно вследствие близости княжеского совета к лицу князя, реальное значение, и фактическое, и психологически- моральное, и реально-институционное, этого совета было больше, чем значение веча. В мирное время — было ли мирное время в ту эпоху нормальным состоянием, впрочем, сомнительно — вече, за исключением Новгорода, значило мало. Но даже и в революционные моменты княжеский совет (боярская дума) был во всех отношениях ближе к князю и сподручнее ему, чем вече. Даже с вечем, если только вечевое собрание не было просто собранием «воев», князю, в общем, было удобнее сноситься через отборных «лучших людей» города, лично ему известных, чем самому выступать на вече.
В рассматриваемую эпоху вече еще не законодательствовало ни в Новгороде, ни в Пскове; оно и там еще только начинало присваивать


106
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
себе право на избрание князя и всяческих должностных лиц (посадника, тысяцкого и сотских). О законодательствовании веча в других городах советах не может быть речи. Избрание или, вернее, приятие князя вече везде считало своим правом, но это субъективное право веча на избрание своего князя из княжеского племени вовсе не имело значения непререкаемого объективного правопорядка, т. е. не было учреждением. Еще менее принадлежало вечу или народу право на низложение принятого или избранного князя. Такое низложение даже в Новгороде до XIII века было революционным актом всего городского народа или его части; формулой такого акта было: «выгнаша» князя. Этот акт можно было бы назвать проявлением обычного права, но нужно помнить, что для обычного права той эпохи характерно отсутствие того двустороннего единства и согласия, какие мы привыкли связывать со всяким правом, единства правосознания и правопорядка, и согласия объективного права и субъективных прав.
Примечания
I) К г а u s е, Die Kultur d[ie] kalifornischen Indianer. L[ei]p[zi]g, 1921, S. 70. Cp. более позднюю капитальную сводку: A. L. К г о e b е г, Handbook of the Indians of California. Smithsonian Institution, Bureau of American Ethnology Bulletin 78. Washington, 1925 (напр., pp. — 28-29,33,296). См. также W. Ch. MacLeod, The Origin and History of Politics, N. Y, 1931, pp. 28,35-37.
II) Cp. H. О г л о б л и н. Две «сказки» Вл. Атласова об открытии Камчатки. Чтения в Императорском] Московском] Общ[естве] Исторических] и Др[евностей] Российских]. 1891,кн. 3,отд. 1,стр. 1-18.0бАтласовесм.другую статью Оглоблина в том же издании за 1888 г., кн. 1, отд. 2, стр. 1-30.
III) Ср. монографию Л.С. Берга: Открытие Камчатки и камчатские экспедиции Беринга. Москва-Петроград, 1924.
IV) Тождественные констатирования первоначального общественного неравенства, относящееся к австралийцам, CM.yAlfred Knabenhans, Die politische Organisation bei den australischen Eingeborenen. Ein Beitrag z[ur] Entwicklungsgeschichte d[es] Staates. Mit einem Vorwort von Alfred Vierkandt. Berlin- L[ei]p[zi]g, 1919 (Beitrage z[ur] Ethnologie u[nd] Soziologie, von Vierkandt, Heft 2).
V) Это историческое наблюдение, которое дает ключ к пониманию всей экономической эволюции России вообще и, в особенности, её аграрной эволюции, разительно подтверждает одну из самых блистательных теоретических идей У. Стэнли Д ж е в о н с а58 вето «Теории политической экономии», а именно, что основоположная или первичная функция капитала состоит в том, чтобы дать работнику возможность выждать результатов какого-либо продолжительного труда. (По французскому переводу W. Stanley J е ν о n s,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
107
La thöorie de l’economie politique, trad, par H. E. Barvault et Maurice Alfassa, avec prdface de Paul Painleve. Paris, 1919, P· 310: «La seule fonction du capital qui est d’importance primordiale est de mettre le travailleur ä meme d’attendre le resultat de tout travail de longue duree»)59.
VI) Как максимум продовольственного значения «охоты» пытались для палеолитической эпохи, по археологическим останкам человеческих «обедов», установить, что 50 % мясной пищи территориально определенной человеческой группы должны быть отнесены на счет охоты. Древняя Русь в начале своего бытия должна быть поставлена на границу между палеолитической и неолитической эпохой.
VII) Ключевский, Боярская Дума. Изд. 4-е, стр. 21.
VIII) 	Ключевский, цит.соч.,стр.31.
IX) Даже в позднее европейское средневековье относительно большими городами (свыше 50 тысяч жителей) вне российского пространства могли считаться, кроме Константинополя, Парижа, некоторых итальянских городов и Барселоны, в Германии только, пожалуй, Кельн и в Англии только, пожалуй, Лондон.
X) Ключевский, цит. соч., стр. 38-39.
XI) К л ю ч е в с к и й, цит. соч., стр. 73 и сл.
XII) Выражение: «княжье» или «князе» см. в летописных текстах, начиная с договора Игоря с Греками (Ипат. 6453/945): «послании от Игоря, великого князя Русского, и от всея (Лавр.: всякоя) княжья...» (Ипат. 6644/1136): «не обре- тоша княжьи своея...» (Лавр., 6694/1186): «Святослав60... возвратися к Киеву со всею к я з ь е к»; и там же: «занеже бяху не ходили там лете со всею к н я - з ь е ю». По-видимому, княжье в древнерусском языке — femininum61.
XIII) «Людье» — во множестве летописных текстов. Быть может, наиболее характерный пример — из «Повести Временных Лет» под 6575/1067 г.: «Изяс- лаву же со Всеволодом Кыеву пришедшю к Святославу Чернигову, и людье Кыевстии прибегоша Киеву, и сгвориша вече на торговищи... И начата л ю - д ь е говорите на воеводу на Коснячька; идоша... с вечей!..; ...дружине стоящи у князя, рече Тукы, брат людин, Изяславу: «видиши, княже, людье взвыли; поели, ать Всеслава блюдуть...» «Людье же кликнута и идоша к порубу Всес- лавлю... людье же высекоша Всеслава ис поруба». Под 6605/1097 — после Любецкого съезда — «и ради быша людье вси». Но от людья вообще там же отличаются бояре: «И рекоша бояре и л ю д ь е...»62. Под 6678/1169 г.: «княже деют людье вече ночь». Под 6683/1175 г. о погребении убитого Андрея Боголюбского63: «людье не могоша ся нимало удержати, но вси по вопьяхуть... И поча весь народ плача молвите...». По-видимому, «людье», в отличие от «княжья», в древнерусском языке не вполне еще обособилось в собирательное существительное и есть нечто среднее между таковым и особой формой множественного числа — я не встречал в текстах других падежных форм слово «людье», кроме именительного падежа.


108
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
XIV) О своеобразном противоположении «земщины» и «опричнины» при Иване Грозном, имевшем строго определенный и исторически преходящий смысл, будет сказано особо. Слово «земщина», как древнерусское общее социально-юридическое понятие, есть выдумка И. Д. Б е л я е в а64, послужившая ему, находившемуся в дружбе и под влиянием славянофилов, в качестве формулы исторического истолкования всей русской истории — формулы, имевшей огромный успех. Это — один из примеров той словесной мифологии, которой было с этой эпохи поражено русское историческое познание. См. характерную статью Беляева «Жители Московского Государства, их права и обязанности. Статья первая: «Дружина и земщина» в первой книге Временника Императорского] Московского] Общ[ества] истории и древностей российских, 1849 г., стр. 1-22.
XV) Конечно, были отдельные ранние случаи употребления этого слова в языке восточно-русском («безъименитые мужики» Воскресенской летописи под 1471 г.), но не в том точном юридическом смысле, в каком оно употребляется в Литовском статуте в статье о нарушении границ («Хто бы каку границу або межу сказил») и в других местах.
XVI) Везде, где я привожу Русскую Правду, я пользуюсь изданием (вторым) В. И. Сергеевича (СПБ., 1911) и цитирую его.
XVII) «В идее (begrifflich) королевская власть была и оставалась правом королевского рода Меровингов, была в некотором роде семейным достоянием (Familiengut)». Brunner, Deutsche Rechtsgeschichte, II, L[ei]pz[i]g, 1892,
S. 	26.
Глава четвертая. Бэспода или мужи (I), и смердь (II) или мужики (III)
Основное деление свободного населения на господу и смердь. — Реальный и логический характер древнего права. — Господа как носительница настоящего вотчинного права на землю. — Малоправность смерди как реальный факт. — Смердь сидит на чужой земле. —Две основные группы и два источника богатства. — Гости и купцы. — Было ли социальное расчленение древнерусского общества только фактическим? — Значение в праве старины и новины. — Реальная зависимость и малоправность экономически маломощных элементов есть основной факт русской социальной действительности изображаемой эпохи. —«Старина»и «хлеб» как начала, определяющие сословное положение лица. —Двор и деревня. — Село как господское поселение. — Кто исторически старше: «крестьянин» или «дворянин»? — Слово и понятие «смерд». Его смысл. — Серебренники. — Как


Социальная и экономическая история России... Часть первая
109
была организована смердь? Что такое вервь и мир «Русской Правды»? — Закупы. — Разноправные элементы в составе несвободного населения. — Общинно-демократический миф в русской историографии и два облика этого мифа: славянофильский и марксистский. — Несколько слов об изгоях. — Общая оценка «Русской Правды» как источника по социальной истории Руси
Свободное население, людье, средневековой России издавна распадалось, как мы видели, на господу, или мужей, и на смердь (смердов), или мужиков.
Характер (реальный и логический) древнего права обусловливал собою то, что абсолютно значащих определений и абсолютно различимых граней это право не знало. Обычное право тем и характеризуется, что в нем перед нами — факты быта, утвердившиеся в нормы, но сами эти факты находятся еще в непрерывном потоке реальных изменений, не приобретая никогда той неподвижности, которая присуща «букве» закона. Формализм обычного права совсем иной природы, чем формализм писанного права. Это формализм религиозно-магический, а не только словесно-логический. Вот почему древний сословный строй, основанный на обычном праве, формально может быть менее стройным, чем сословный строй, закрепленный (фиксированный) в писанном праве. И тем не менее по существу, фактически может существовать прямо обратное соотношение. В X—XIII вв. нерожденному господином пробраться в господу было труднее, чем в XVIII и XIX вв. нерожденному дворянином приобрести дворянство, хотя господа, в отличие от дворянства, не была оформленным сословием. Но в ту эпоху ни факта, ни понятия сословия, отделимого от класса, не существовало.
«Господа», которая господствовала в древнерусском социальном строе, почти не имела никаких вписанных в праве преимуществ, или привилегий, и не представляла ни экономически, ни социально, совершенно единообразной среды. Собственность на землю и вообще Собственность, как таковая, еще не получила отчетливого правового выражения, и потому вотчинное право на землю еще не оформилось как некое сословное преимущество господы пред смердью. И тем не менее мы можем смело сказать, что настоящее вотчинное землевладение принадлежало тогда только господе. Смердь в массе своей сидела только на чужой земле, хотя формально-юридически мы не можем ни установить, ни даже предположить в праве общих


по
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ограничений земельной собственности для смерди. Специальные ограничения для смерди, несомненно, имелись в наследственном праве, но явственно выражены они были в Русской Правде только для смердов князя. Мы имеем далее все основания не только предполагать, но почти с несомненностью утверждать, что податная зависимость всех смердов в отношении князя искони ограничивала их свободу перехода или передвижения из одного княжения (государства) в другое. Не пользуясь свободой перехода в этом смысле, смерды могли, однако, свободно, с соблюдением известных, чисто частноправовых условий, выбирать в пределах княжения своего господина и, кроме того, они могли быть и свободными вотчинниками. Но и фактически, и в том поле правосознания, которое реально определяло социальную жизнь, обладание землей на подлинном вотчинном праве принадлежало только господе. Древнерусский язык это выражал своеобразно в том, что слово «село» обозначало в нем населенное имение, принадлежащее господе (боярам и другим лучшим людям, церкви, княжью). Для мирской «господы» исконным и обычным положением было «селы владети», что означало «селы и люди держати». Эти выражения встречаются в далеких от жизни в отношении церковнаго землевладения, теоретически ригористических, «нестяжательских», как следовало бы сказать в XV веке, ответах митрополита Киприана игумену Афанасию65 (1390-1405) (IV), ясно, однако, показывающих лишь одно, а именно, что обладание землей и сидящими на ней зависимыми людьми для мирской господы было исконнее и старше, чем для господы церковной. А связанные с «селами» «люди» суть, по выражению еще более древнего памятника русского канонического права, — «смерды иже по селом живоуть» (V). Весьма вероятно, что загадочное слово «огнищанин», в сущности, прежде и больше всего выражает именно это соотношение: огнищанин был полноправный господин-вотчинник, находившийся или не находившийся на службе у князя. Служба князю вообще усиливала социальное и правовое положение господы и являлась важным социальным источником господского положения. Правда, не всякий слуга князя был господином, но всякий слуга князя имел шансы подняться до господского положения.
Таким образом, господа состояла, прежде всего, из бояр и ближайшим образом к ним примыкавших элементов, которые, по-видимому,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
111
не всегда носили это наименование, а объединялись с боярами в таких общих наименованиях, как «лучшие люди» или «нарочитая чадь» и т. п. Боярство, как высший социальный слой, имело два основных деления и восходит по происхождению к двум источникам. С одной стороны, это был верхний слой свободных людей, опиравшихся и на свою экономическую силу, и на свое происхождение. Это первое деление было старше и связано с племенным княжьем, в значительной мере выйдя из него. С другой стороны, бояре были старейшие члены- участники княжеской дружины. Это расчленение боярства уже в «варяжскую» эпоху, надо думать, постепенно, но довольно быстро утратило всякое значение. И уже совершенно ошибочно предполагать, что русская «аграрная» знать образовалась лишь в процессе оседания княжеской дружины на землю. Такое оседание, конечно, происходило, но оно лишь примкнуло к исконному наличию сидевшей в городах туземной аграрной аристократии, или знати. Появление и происхождение этой знати в русской истории теряется во тьме времен, в которую наш исторический взор не проникает. Но мы ясно видим эту знать в обоих ее национальных образах, и славянском, и варяжском, причем, неудивительно, что в таких случаях, как военные походы на Византию и личные отношения с византийским миром, главную роль в IX и X вв. играл «варяжский» элемент, в X в., впрочем, быстро шедший к полному ославянению.
К боярам, как лучшим людям, примыкают тоже искони гости или купцы. В древнейших памятниках это синонимы. Если «селы» договора Игоря с греками суть, вероятно, преимущественно бояре, то гости это — купцы (оба эти выражения, гости и купцы, синонимически встречаются в договоре). Как мы знаем из летописи, во Владимире Залесском в моменты политического кризиса 1176-1177 гг., как действующие силы, рядом с боярами выступают и купцы. В Новгороде, в 1195 г., купцы играли аналогичную роль в княжеской усобице. По новгородской судной грамоте XIV в., которая в этом отношении явно выражает древнейший уклад отношений, купцы являются такими же земледельцами, как и бояре.
Однако, мы уже сказали, что социальное значение и экономическая сила определялись в ту эпоху обилия свободной земли не землевладением, а сочетанием обладания землею с социальным господством над людьми. Аграрная знать владела селами, т. е. землею, населенной зависимыми от нее людьми. Эти зависимые люди носили разные на¬


112
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
звания и занимали различное правовое положение. Характерным образом главная масса этих зависимых людей называлась смердами.
Как охарактеризовать в обычных, либо традиционных, либо современных, правовых терминах это основное разделение русского людья на две социально-бытовые группы? Было это разделение правовым, сословным, или фактическим, классовым, в нашем смысле этих определений? Постановка этого вопроса не соответствует характеру права и правосознания той эпохи, о которой идет речь. Нельзя говорить, чтобы тогда «фактическое» положение не имело «юридического» значения, чтобы в русском обществе той эпохи «достоинство» человека (факт) было нечто отличное от его «прав и обязанностей», от его правового положения. Скорее наоборот. Именно тогда люди по факту оценивали и через факт преодолевали или изменяли свое правовое положение. Пока факт существовал и существовал прочно, он тем самым имел и юридическое значение. Тот, кто вел себя как раб, поступая в услужение, привязывая «ключ» «без ряда», изменял свое правовое положение, из свободного становился рабом (VI). Быт определял право, и это было общее соотношение, лишь в редких случаях нарочито выражаемое в отдельных ясно формулированных нормах, но всегда могущественно действовавшее и потому подразумеваемое. Совершенно ошибочно поэтому характеризовать существовавшее в этом обществе положение вещей лишь как фактическое в нашем современном смысле. То, что принято называть обычным нравом, есть именно некое своеобразное сочетание факта и нормы, и это сочетание тогда имело юридическое, именно в нашем современном смысле, значение. Новый факт, «что учинилося... ново», необходимо было нарочито осознать, утвердить и провозгласить как право. Без такого провозглашения новизна («новина» или «новое целование») не могла стать правом. То же, что было «изста- ри», «издавна», то было «стариной» и «пошлиной» и уже в силу этого своего качества было правом, по которому следовало «жить», которое надлежало «держать» (VII). Это необходимо всегда помнить.
Черта, разделявшая свободное население на господу и смердь, отделяла богатых, привилегированных, почитаемых — от бедных, мало- правных, презираемых. Последние, поскольку они не были рабами, были свободными, и их собственность, в чем бы она ни заключалась, была, как собственность, ограждена. Они могли сидеть на своей земле, но фактически и по общему правилу они сидели не на своей земли, ибо не обладали тем капиталом, который нужен был для того, чтобы


Социальная и экономическая история России... Часть первая
113
имело смысл сидеть на земле. Сидеть не на своей земле и быть под рукой просто сильного человека или какого-либо владетельного князя (государя в нашем смысле) из властвующей династии было выгоднее и безопаснее, чем быть простым свободным, ни от кого не зависящим собственником своей земли. Это соотношение было основным фактом русской средневековой социальной и экономической действительности. Оно определяло и быт, и право средневековой России. Поэтому совершенно неверно представлять себе, что «до образования единого московского государства все население русских княжений, с точки зрения права, представляет единообразную массу» (Сергеевич)66. Правильнее говорилось в нашей исторической литературе об «аристократическом складе общества» в эту эпоху (Ключевский), но неправильно изображать положение всякого земледельца из русского «людья» той эпохи просто как «бесправное». Тут была целая гамма отношений и положений между правовым качеством отдельного человека, как вещи, и таковым же положением его, как полноправного лица.
Были ли тут сословия в обычном юридическом смысле? Конечно, были, ибо вопрос тут решался стариной, в которую входило прежде всего рожденье, или происхождение, как наиболее непререкаемая основа прочного «пошлого», «издавнего» положения, т. е. факта, имеющего силу права. К старине, или пошлине, как фактической и в то же время формальной основе права, присоединялся и некоторый признак по существу: «хлеб», или пропитание. Положение людей определялось по рождению и источнику пропитания. Мы имеем драгоценное в этом смысле актовое свидетельство в документе первостепенной важности, относящемся хронологически к среднему средневековью по нашей периодизации, но отражающем состояние и в более раннюю эпоху, в Уставно-Договорной Грамоте Вел. Кн. Василия Дмитриевича67 и митрополита Киприана (конца XIV в.): «А слуг моих князя великого и моих данных людей в диаконы и в попы митрополиту не ставити; а который попович хотя будет писан в мою службу, а всхочет стати в попы или в диаконы, ино ему вольно стати; а попович, который живет у отца, а хлеб есть отцов, ино той митрополич: а который попович отделен живет опричь отца, а хлеб есть свой, а той мой Князя Великого» (VIII). Тут, в определении сословного положения с происхождением, как стариной, конкурирует живой быт — источник пропитания. Оба эти начала определяют сословное положение, т. е. «права и обязанности» лица, вытекающие из его принадлежности к данной среде. Попо¬


114
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
вич, поступивший на службу к Великому Князю, может, если захочет, следовать профессии (=сословию) отца, несмотря на фактическую принадлежность к зависимой от князя среде. Тут происхождение и воля лица побеждают живой быт. Но если попович бытовым образом отделился от своей наследственной среды и ест свой хлеб, — вопрос о его положении решает не его происхождение, т. е. наследственная профессия, которой он, однако, стал неверен, а реальные бытовые условия его существования, его «хлеб», т. е. источник его пропитания. Однако самый термин «попович», как patronimicum68, свидетельствует о сословном строе, в котором принимается в учет происхождение. Если данное лицо не есть попович, оно не может стать попом, хотя бы этого и желало. Это чрезвычайно яркое выражение именно сословного начала в древнерусском средневековом обществе и его праве. Тут князь отказывается от выгодной ему новизны (факта писаной службы поповича князю) в пользу старины, т. е. происхождения (от попа или дьякона) написанного в службу поповича. Точно так же, как для поповичей «хлеб» конкурировал по юридическому значению с происхождением, отделяя человека от наследственной, «старинной» или «пошлой», профессии, — так и для новгородских купцов, организованных в корпорацию (Иванское купечество), рядом с наследственным положением («отчиной»), определяющее значение имел экономический факт, взнос или «вклад» в «купечество». Оба эти момента, «отчина» и «вклад», вместе делали купца «пошлым» (IX). При этом очевидно, что, если происхождение от «пошлаго купца», «отчина» либо уже прямо предполагала наличие наследственного вклада, либо облегчала вступление при помощи «вклада» в корпорацию, то и «вклад» иногда открывал и стороннему лицу доступ в «пошлые купцы». Сословность тут существовала, но ее правовые рамки еще не отвердели до полной принципиальной неподвижности.
В эту эпоху, на значительном пространстве всей освоенной Русью территории, земли было в изобилии, и она, сама по себе и по общему правилу, представляла даровое нехозяйственное благо. Однако, когда земли касалась рука человеческая, она возводила землю в ранг хозяйственная блага. Но никакая даровая земля не могла — и чем она была девственное и обильнее, тем менее это было возможно — плодоносить без капитала, капитала именно в (джевонсовском) смысле средств содержания живой рабочей силы. Только в этом смысле земля, земля с


Социальная и экономическая история России... Часть первая
115
запасами пищи, со скотом (живым инвентарем), с инвентарем мертвым (орудиями труда), с постройками, имела настоящую ценность и представляла подлинный предмет оборота. В раннее русское средневековье земля была принадлежностью (весьма важной) капитала и вместе с тем составляла хозяйство. Его простыми и наименьшими единицами были дворы. Двор мог один, сам по себе, составлять деревню. Двор и деревня обозначали сельскохозяйственное поселение в техническом смысле, причем двор был именно технической, производственной единицей, а деревня могла состоять и из нескольких таких единиц. Слово «двор», однако, получило и социальное значение: средоточие жизни и деятельности сильного человека, прежде всего владетельного князя, государя в современном смысле (латинское aula, среднелатинское curtis69). Отсюда в особенности производные от двора слова: дворский (дворецкий), дворянин, обозначавшие людей, служивших сильным людям, в особенности князю.
В отличие от двора в аспекте сельскохозяйственно-производственном и от деревни в том же аспекте, слово «село» имело преимущественно, почти исключительно социальный смысл. Село было господское поселение, средоточие хозяйственной жизни господаря (хозяина) и его социальной власти над неким множеством зависящим от господы людей разного правового статута, людей, во всяком случае, не полно, а малоправных.
Крестьян, ни в современном западноевропейском смысле слова мелких земельных собственников, являющихся самостоятельными производителями, ни в позднейшем русском смысле крепких землевладельцев] и принципиально с нею неразлучимых работников, в их собственном представлении по какому-то своему земельному праву сидящих на своей земле, — таких крестьян древнейшая Русь не знала. В ней были мелкие землевладельцы и сельские хозяева, но они не были крестьянами в указанных двух смыслах. Эти мелкие землевладельцы и сельские хозяева были социально независимы, принадлежали к господе и могли иметь, да и имели, зависимых от них на разных титулах людей. Мы встретим этих вотчинников потом под названием земцев (своеземцев) — в северной и восточной Руси, под названием бояр — в Руси западной.
На этом социальном и правовом разряде людей необходимо остановиться, ибо в понимании его существа и характера в значительной


116
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
мере — ключ к пониманию всего социального и политического развития как Восточной, так и Западной Руси.
При изображении социального расчленения русского общества в эту эпоху для критического рассмотрения возникает одна общая проблема социальной истории и права: кто кому предшествует, кто исторически старше, крестьянин ли, в современном смысле свободного, во всех отношениях полноправного мелкого земельного собственника (в современном смысле немецкого Bauer’a70), или дворянин, в смысле привилегированного владельца земли на вотчинном праве? Мне думается, что этот кардинальный историко-социологический вопрос в известных пределах допускает общее решение и что, в частности, на него можно для русской социальной истории дать совершенно точный ответ. Мы уже наметили этот ответ в положении, что социальная дифференциация аграрного населения есть исходный факт русской социальной истории. Это положение можно уточнить теперь: социально-привилегированный слой землевладельцев является носителем подлинного вотчинного обладания землею. В русской социальной истории это соотношение, правда, не получило в языке того яркого словесного выражения, какое оно получило в праве германском вообще, скандинавском в особенности. Русское слово «вотчина» («отчина») имело именно тогда весьма широкий смысл. В германском же праве понятая и слова adol-adel — знать, и odil-edel — вотчина, этимологически и семасиологически тесно связаны. Знатные — это господа, которые сидят на своей наследственной земле, вотчине. Новейшие немецкие историки, традиционно усвоившие многосмысленную категорию Bauer (X), вынуждены были вычеканить новую категорию для обозначения этих первоначальных «крестьян»-«дворян», назвав их Erdbauer’aMH или Edelbauer’aMH71. Древнегерманское «дворянство» (Adel) «есть широкий слой благородных наследственных “крестьян” (Erdbauern), из которых некоторые могущественные роды выделяются по значению и богатству. Но эти роды не образуют дворянства как сословия» (XI). Первоначальная знать, или господа, земледельческих народов в самом деле представляет не просто то, что мы разумеем для позднейших эпох под высшим дворянством. Это более широкий слой «знати», рядом с которой может появиться, но может и не появиться, какой-то слой незнатных, свободных, в известном смысле полноправных людей (Gemeinfreie), которых можно назвать крестьянами в смысле немецких Ваиег’ов. Однако, поскольку мы в относительно


Социальная и экономическая история России... Часть первая
117
первобытных условиях оседлого земледельческого быта встречаем эту последнюю категорию, она, а не «благородные крестьяне», представляет явление вторичное или позднейшее. Такой характер — вопреки Конраду Мауреру72 — носят норвежские и шведские, а тем более исландские «бонди», которые представляют либо опустившихся дворян, либо поднявшихся вольноотпущенников или потомков вольноотпущенников. Таким же производным от дворянства Гомера73 является коллективный герой Гезиода74, античное беотийское крестьянство (XII).
Приход варяжской династии застал уже восточнославянских «благородных крестьян», как туземную знать и притом не как единообразную, а как социально расчлененную среду туземной знати, причем варяжская верхушка принесла с собой в политически освоенное ею российское пространство те же социальные идеи и навыки, которые она застала на месте. Это совпадение в социальном строении малочисленной пришлой верхушки и туземного населения объясняет простоту и быстроту их — по существу взаимной — ассимиляции. И та, и другая знать была вотчинниками по своему исконному праву. И, соответственно этому, и «восточнославянская» и «варяжская» среда (у себя на родине) состояла из трех основных слоев: 1) из социально расчлененной знати вотчинников; 2) из свободных людей тоже разного ранга и разного социального положения — верхний край этого слоя соприкасался со знатью, другой, нижний — с третьим, самым низким слоем; и, наконец, 3) из этого самого низкого слоя, тоже социально и экономически расчлененного, зависимых людей — низший слой этой зависимой среды состоял из рабов. В пришлой варяжской верхушке были представлены почти только два верхних слоя скандинавской общественной лестницы, причем, надо думать, что в порядки оседания в чужой стране оба эти слоя сближались между собой в своем стремлении вверх и вместе с тем сближались с более многочисленной социально тождественной туземной (славянской) верхушкой. Ни в славянской, ни в пришлой варяжской среде в ту эпоху «крестьянских», в современном смысле, элементов вовсе не было. В то же время, уже в IX веке в варяжской (норвежской и шведской) среде вполне сложилась власть конунгов, как «волостных» или «земских» владык, окруженных служилыми людьми из местной высшей знати (ярлов) и другими свободными воинами, составлявшими дружину-двор конунга. Власть скандинавских местных конунгов, по типу которой, и в походах, и в процессе оседания «на- ходников» в чужих землях, складывалась и власть морских или воен¬


118
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ных конунгов, была, по существу, подлинно государственной властью в тех самых очертаниях, в которых мы наблюдаем, с самого прихода варяжской династии, власть русских князей над населением освоенного ими российского пространства. Государственная сила этой власти и на скандинавской родине, и в среде восточных славян одинаково опиралась на социальную мощь очерченной выше знати, обладавшей населенными имениями на вотчинном праве.
Масса земледельцев была «перехожей» не в том смысле, что она была бродячей и кочевой, а в том смысле, что, не имея — по крайней мере, не имея в достаточном размере — сельскохозяйственного капитала, она не могла самостоятельно сидеть на земле и самостоятельно заниматься на ней сельским хозяйством. Эта масса состояла из свободных людей, которые могли от своей связи с данной производственной единицей (двором-деревней) отказаться и которым господин, как собственник средств производства (капитала с придачей земли), мог отказать в предоставлении этих средств.
Эти свободные люди, как неимущие, были людьми зависимыми и тем самым малоправными, но не бесправными. Соответственно этому, как малоправные и зависимые люди, они, в отличие от полноправных людей, мужей, носили названия: уменьшительное — «мужики», уничижительное, с оттенком сожаления — «сироты», с оттенком презрения — «смерды». Последнее название было, очевидно, и древнейшее, и самое распространенное. Это слово, как все почти слова, конечно, в разных контекстах могло иметь разный смысл, переносный в одних случаях, расширительный в других, но самый распространенный и потому самый характерный и существенный его смысл был именно определенный — социальный.
О слове и понятии «смерд» существует целая литература, в которой много хитроумных соображений и самых натянутых домыслов. К ним относится возведение слова «смерд» к этническому источнику сближения смердов с мордвой и т. п. Между тем простое буквальное социально-смысловое истолкование этого слова в свете даваемой нами общей характеристики древнерусского общественного уклада непререкаемо. В древнем дохристианском наименовании «смерд» выразилось бытовое презрение социальной верхушки к подчиненному низшему слою. Вовсе не нужно, чтобы этот низший подчиненный слой был чужероден в отношении высшего, чтобы первый был в порядке вооруженного столкновения завоеван и покорен вторым. Социальное


Социальная и экономическая история России... Часть первая
119
расслоение — вопреки старым и новым теориям внешнего покорения — может рождаться и в этнически единой среде и рождаться в условиях и технической, и экономической отсталости этой среды. Можно поэтому спорить о том, были ли Лакедемонские илоты потомками покоренных дорянами других пелопоннеских эллинских племен или же, как думает Карштедт75, они были закрепленными в процессе экономической эволюции дорянами же. Никакого основания думать, что зависимое положение русских смердов восходит к какому-то покорению каких-то иноплеменников славянами или славян варягами, — у нас нет. Начало же внутреннего расслоении славянского населения на господу и смердь скрыто от нас во тьме времен. Что же касается характеристики класса смерди неприятным запахом, то это отнюдь не есть исключительный факт русской социальной истории — слово смерд в социальном смысле встречается в других славянских языках и в литовском языке. Но еще примечательнее, что у североамериканского племени натчезов, популяризованного Ша- тобрианом76, согласно достоверным и точным показаниям первых наблюдателей, уже обнаруживших аристократическое устройство этого племени, низший класс носил названье, по смыслу совершенно совпадающее (puants во французском, stinkards в английском переводе77) с древнерусским обозначением «смерд». По-видимому, этот факт, зарегистрированный впервые Le Page du Pratz (1689— 1775)78 во втором томе его Histoire de la Louisiane (Paris, 1758. P. 393) и затем отмеченный много читавшимся знаменитым историком XVIII в. Робертсоном79 в его History of America (XIII), странным образом был русскими историками, насколько я знаю, оставлен без внимания. Между прочим, факты, указанные Дюпратц-Лепажем и Робертсоном, пользовавшимися ценными рукописными отчетами- показаниями, справедливо учитываются в их значении новейшими социологами (XIV).
Смерды-сироты-мужики — это люди неимущие, люди зависимые. И именно потому они были люди малоправные. В качестве людей малоправных они всегда были чьими-нибудь людьми. Быть чьими- нибудь не означало в те времена всегда малоправность, но в отношении неимущих людей это качество означало зависимость и малоправность. Таким образом, масса сельского населения на Руси состояла из малоимущих, малоправных, зависимых людей, которыми управляли две силы, тесно между собою связанные, княжье и господа.


120
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Смерды сидели на княжеской и господской земле. С самого начала русской истории они находятся в двойной зависимости, которую мы с полным правом можем точно характеризовать как зависимость публично-правовую и зависимость частноправовую. В публичноправовой зависимости смерды-сироты находились в раннее средневековье только от князя. Ему они платили дань и ему же они были подсудны. В частноправовой зависимости смерды находились и от князя, который был не только государем, но и господарем, т. е. землевладельцем и сельским хозяином, и от остальной господы или господарей. Частноправовая зависимость тоже вела смердов к обложению сборами в пользу господы. Назовем это частноправовое обложение, в отличие от дани, как обложенья публично-правового, оброком (XV). Платежи смердов в пользу и князя, и господы имели общее название «куны на людях», «деньги на людях», «сребро на людях». Платежи эти были двоякого характера: платежи податного характера и платежи по задолженности. Неимущее смерды были задолжены господам и по этому признаку они, вероятно, весьма рано получили название «серебреников». Серебреников нельзя противопоставлять смердам, как особый вид зависимых людей. Это были задолженные смерды, и «сребро на людях» были деньги, причитавшиеся к уплате господам, каковы бы ни были основания этой уплаты: текущий «оброк» в выше указанном смысле, просроченный оброк, т. е. недоимка, текущий процент (рост) по долгу (ростовое серебро), возврата капитала («истого» или «истины»), наконец, даже эквивалент обращенной в деньги трудовой на господина повинности («делное серебро»).
Сирота-смерд был неимущей арендатор, сидевший на чужой земле, работавший преимущественно чужим капиталом и потому задолженный. Арендная плата этого съемщика состояла, во-первых, из того, что можно назвать, как мы это сделали, «оброком», из оброка и натурального, и денежного и, во-вторых, из «пожилого», т. е. особой платы за пользование двором. К арендной плате натурой и деньгами очень рано присоединилась работа на господина, дело или изделье.
Эти отношения отчетливо оформились в законе и в писанном праве в позднейшую эпоху, которую мы обозначаем как среднее средневековье, но в основах своих они восходят к раннему средневековью и тем самым к доваряжскому периоду.
Этому пониманию противостоит доживший в науке в той или иной форме до современности общинно-демократический миф, в котором


Социальная и экономическая история России... Часть первая
121
исходной точкой русского социального развития изображается некая община социально равных и равноправных земледельцев. В процессе разложения этой общины, в порядке ее «феодализации», русские земледельцы, они же землевладельцы, попали в зависимость и от княжья, и от осевшей на землю княжеской дружины. Эти исконные русские крестьяне рисуются некоторым историкам или как мелкие собственники, сидевшие на своей земле, или как общинники, сидевшие на общинных землях, верховное право (dominium eminens) на которые принадлежало либо княжью, либо общинным союзам разного охвата, либо и тому и другим вместе, а право землепользования — отдельным крестьянским дворам на общинном праве. Некоторые историки доходят при этом до фантастического представления, что эти исконные русские крестьяне, прежде чем оказаться прикрепленными к земле и господину, были обезземелены.
Насколько ясно, что искони на Руси существовала господа или господа, во главе которых стояло княжье, и под этой господой зависимые от нее, сидевшие на земле смерды, они же сироты, они же страдники, — настолько темно, как господа управляла этой смердью, и как последняя была социально организована. По-видимому, именно в первоначальную эпоху раннего средневековья только княжеская власть управляла смердью в точном публично-правовом смысле. В эту эпоху княжеская власть еще не делегировала ни своей судебной, ни своей административной, ни, в частности, своей финансовой власти над смердью отдельным господам. В этом отношении, между свободной смердью и рабами (холопами) была целая пропасть. Холопы юридически были всецело во власти господ. Они никуда не «тянули» и потому ни в каком публично-правовом отношении с властью не состояли.
Как была организована эта смердь? В самом раннем памятнике русского права, в Русской Правде, мы находим только один союз, вервь. Это — территориальный союз уголовной ответственности. Кого обнимает этот союз? Надо думать, всех свободных людей данной «околицы». Совершенно нет никаких оснований приписывать этому союзу, верви, какую-либо функцию, кроме уголовно-материальной и уголовно-процессуальной. В одном месте т[ой] ж[е] древнейшей Русской Правды, в которой слово «вервь» отсутствует, в том же смысле употреблено слово «мир» (XVI). Это слово, как будто тождественное с довольно поздним обозначением на русском языке крестьянского общества, как самоуправляющегося коллектива, ввело в заблуждение


122
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ряд исследователей, отождествивших «мир» Русской Правды с этим позднейшим русским «миром». На самом же деле, мир Русской Правды обозначает, не Mip, а мир, не κόσμος, не mundus, а είρήνη, pax80. Это слово, по существу, означает в Русской Правде то же, что «вервь», а именно принудительный, территориальный союз общественного мира, в каком-то смысле несущий ответственность за правонарушения в своей среде, но непосредственно оно означает именно мир, в том же смысле, в каком в позднейшем русском праве говорилось о мировом суде и о мировой сделке. В древнейших русских памятниках (до XV века) приведенное место Русской Правды есть единственное, в котором употреблено слово «мир» для обозначения какого-то союза, и оно по самому контексту может иметь только указанный нами смысл. Никаких следов территориальной «общины» с другим назначением, кроме судебно-полицейского, для раннего средневековья мы в нищих памятниках не можем открыть. И, конечно, уж не говорят наши источники о поземельной общине.
Это и понятно. Не только в эту раннюю эпоху, но и позже, расселение происходило отдельными дворами-деревнями, которые, в отношении частноправовых повинностей, «тянули» к какому-то господскому поселению, селу, а в судебно-полицейском и, вероятно, финансовом отношении «тянули» к какому-то административному центру (погосту или городу), находившемуся непосредственно в руках самого князя. Все людье, кроме холопов, в эту раннюю эпоху стояло, как налогообязанное население, лицом к лицу с князем. Ему же оно подчинялось, как судебной и административной власти. Но внутри подчиненного князю людья были люди разных прав: были господа и смерды. Выше смердов и ближе к господе стояли «тянувшие» к городу торговцы или купцы. Особое положение занимали рано обособившиеся церковные люди. Ниже массы смердов стояли не только холопы, но и закупы. Под этим последним наименованием, надо думать, подразумевались, во- первых, наемные рабочие из смердов, во-вторых, те смерды, которые были прикреплены своим долгом к лицу, ссудившего их подмогой, господина. Попытка бежать от господина ipso facto81 превращала закупа и того и другого вида в полного холопа. Грани между равноправными элементами свободного людья не отличались отчетливостью. Но и среди несвободного населения были люди разных прав. В русском средневековом обществе, так же, как и в западноевропейском, несвободные люди вовсе не составляли единой и едино-серой бесправной


Социальная и экономическая история России... Часть первая
123
массы. С точки зрения общего правового положения, все несвободные слуги князя и господы были рабами. Но фактически, а отчасти и юридически, высшие разряды несвободных княжеских и боярских слуг были людьми привилегированными по сравнению со смердами и даже с возвышавшимися над смердами купцами и церковниками.
Русская историческая наука и по сю пору на разных путях преодолевает давнишний общинно-демократический миф о нашем древнем общественно-политическом строе. Его источник в старинном традиционном представлении о равенстве, экономическом, социальном и политическом, как исходной точке социального и государственного развития культурных народов. Это было господствующим представлением в «буржуазной» исторической науке. От нее, от Гакстгаузена82, через Г. Л. фон Маурера83 и его многочисленных последователей и продолжателей (в том числе русских), это представление было заимствовано и основателями т. н. научного социализма, Марксом и Энгельсом, и их многочисленными повторяльщиками-истолкователями. Неожиданную и огромную поддержку оказали этой догме экономические наблюдения и обобщения американца Моргана, популярное изложение которого Энгельсом для социалистов и, в частности, марксистов стало каноническим источником социологической премудрости. В настоящее время и экономическое и историческое исследование в корне подорвали это представление об общественном и государственном развитии культурных народов, выяснив на разных объектах и разными путями несостоятельность исторической схемы, опирающейся на мнимое «открытие» Гакстгаузена и на скороспелые обобщения ф[он] Маурера и Моргана. В этой критической работе можно и необходимо различить несколько наслоений. Миф об исконности русского общинного землепользования и землевладения был всего раньше разрушен русским ученым Б. Н. Чичериным84, общий анализ которого был подкреплен трудами В. И. Сергеевича и г-жи Ефименко85. Позже и в западной исторической науке был подорван миф об исконности аграрного коммунизма вообще и, в частности, у германцев (Фюстель-де-Куланж, Инама-Стернегг, Гильдебранд, Тенисен, Денман Росс, Сибом, Допш86, причем надлежит отметить, что в отношении германского аграрного строя идеи Фюстель-де-Куланжа и Допша были предвосхищены Сергеевичем). Общая концепция Моргана и его учения о всеобщности т. н. материнского права, и об исконном социальном и политическом равенстве, на основании наблюдений над бытом некоторых амери¬


124
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
канских индейцев, оказались в корне подорванными новейшими этнологическими исследованиями, в частности и в особенности наблюдениями американских этнологов и социологов над американскими же аборигенами.
В русской исторической науке особенно упорно держалось продиктованное предвзятым представлением об исконности всяких видов равенства, не имевшее опоры в источниках учение об исконности русского крестьянства как класса независимых сельскохозяйственных производителей, сидящих на своей земле. В истинности этого представления радикально усомнился В. О. Ключевский, предшественниками которого в этом отношении являются: Η. М. Карамзин, как автор «Записки о Древней и Новой России»87, историческая проницательность которого в этом вопросе поистине изумительна, и немец Теодор Бернгарди88 (XVII), о других вопросах русской социальной истории имевший весьма суммарные и отчасти превратные представления, но в своей характеристике социального положения древнерусского земледельца и эволюции этого положения несомненно предвосхитивший некоторые существенные и плодотворные мысли В. О. Ключевского.
Миф об исконности крестьян, либо общинников, владеющих землею на своем общинном праве, либо собственников, владеющих землею на своем лично-семейном праве, эта ошибочная характеристика социального строения древнейшей средневековой Руси привела к двум гипотетическим и, в сущности, мифологическим конструкциям дальнейшей эволюции. Одни должны были просто предположить, что каким-то невидимым и неведомым путем крестьяне-общинники или крестьяне-собственники, странным образом носившие уничижительнопоносительное наименование «смерды», были и лишены своего землевладения, и ограничены в своей свободе передвижения. Другие, при помощи магического слова «община», соответствующего мифу об аграрном коммунизме, и слова «феодализация», обозначающего захват невидимых и неведомых общинных земель князем и сильными людьми, построили фантастическую схему аграрной эволюции- революции, неизвестно когда и где происходившей. Ибо мнимые крестьяне, лично свободные и перехожие смерды, искони сидевшие на княжеской и господской земле, вовсе не нуждались в обезземелении для того, чтобы быть закрепощенными. А если и была когда-нибудь и какая-нибудь в России «феодализация» населенной смердами, земли,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
125
то она происходила при полном свете истории именно в связи и вме- сте с закрепощением этих прежде свободных земледельцев и с превращением привилегированных вольных слуг владетельного княжья, в слуг невольных. Ибо в ту эпоху раннего и среднего средневековья, о котором мы сейчас говорим, мнимые русские «феодалы» владели своей землей не на ленном, а на аллодиальном, по-русски вотчинном, праве, а крестьяне, сидевшие на чужой земле на основании принципиально краткосрочных договоров, лишь медленно юридически прирастали, т. е. прикреплялись к этой чужой земле, которая их осваивала и которую они осваивали именно в порядке «старожильства».
Все это мы знаем из ясных и точных показаний источников, в смысле которых нельзя сомневаться. А то, что вокруг этих исторически удостоверенных фактов соорудили или, вернее, наплели разные теории, составлено из частью остроумных, частью нелепых домыслов. Эти домыслы рождались, главным образом, из двух противоположных по духу умонастроений и умоначертаний, которые, однако, сходятся в одном: в построении какого-то идеализованнаго исходного состояния русского общества, разрушаемого злыми силами позднейшего социального и экономического развития. В этом славянофильская фантастика сходится с фантастикой марксистской. В наивном академическом изложении славянофильской доктрины, в труде ученого, занимавшего десятилетия кафедру полицейского права в Московском Университете, мы читаем:
«...русский народ вступает в историческую или общественную жизнь совершенно не так, как начали свою историческую жизнь народы древности, напр. Спартанцы, Афиняне, Римляне, или народы Средних веков, напр. Готы, Франки, Англосаксы и т. п. В древности народ является на сцену истории, как на поле битвы, разделенный, по крайней мере, на два враждебных стана — богатых и бедных, кредиторов и должников, патрициев и плебеев, и требует от законодателя замирения своих противоположностей, или, посредством одновременного акта — напр., уничтожения права кредиторов и вообще исков, или посредством постоянного и постепенного уравнения старейших классов до младших. В Средние века варвары выходят на сцену истории, так же во всеоружии, с битвою и враждою, отнимая, порабощая и завладевая, и опять вынуждают у законодателя принятие тех или других мер к соединению в один народ покоренных, порабощенных и победителей» (XVIII).


126
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Вокруг этой славянофильской фантастики группируются и подлинные, исторически удостоверенные факты, обрастая домыслами и дедуктивными построениями, ничего общего с фактами не имеющими. И то же мы видим в новейшей идеологической трактовке русской истории, марксистской. Не говоря уже о том, что главные вдохновители новейших русских историков-марксистов, Маркс и Энгельс, сами, подобно нашим ученым славянофилам вроде Пешкова89, в своем изображении «общины, господствовавшей в древнейшей Руси до прихода князей», вдохновлялись тем же историком германской марки, Маурером, на которого ссылался Пешков (XIX), — наши новейшие «историки- марксисты», под обаянием исторического фантома доклассового или бесклассового общества, во всяком случае, частично восстанавливают славянофильскую схему исконной русской общинности. Отправляясь от этой фантастической схемы, в которой причудливо переплетаются мотивы и внушения Аксакова-Пешкова, Эйхгорна-Маурера90, Моргана-Маркса-Энгельса, историки-марксисты должны дедуктивно постулировать два мнимых факта русской социальной и экономической истории: несуществующее древнерусское доклассовое общество и дальнейшую мнимую «феодализацию» этого общества.
Выше этих двух идеологических типов трактовки русской истории, гораздо выше — традиция ее чисто научной, свободной от предвзятых идеологических предпосылок, трактовки. Знаменитая теория «родового быта» пред лицом современной этнологии и сравнительной истории права, конечно, не выдерживает критики, но в ней все-таки было и остается больше элементов научно обоснованных, чем в теории славянофильской, до задружно-общинной включительно, и в теории марксистской, кто бы ее ни излагал: Рожков, Покровский, Греков или Воронин91. Сила Соловьева, Чичерина, Никитского92, Ключевского состояла в том, что они, если исходили от каких-нибудь теорий, то только от научных. Теория родового быта, как общая историко-социологическая концепция русского развития, конечно, несостоятельна. Но все-таки в том аристократическом строе, в каком жила древняя Русь, именно как в строе аристократическом, родовое начало не могло не играть важной роли. В той картине древнерусского общества, которую с таким неподражаемым искусством начертал Ключевский в «Боярской Думе» и в «Курсе», многое несостоятельно и должно быть отвергнуто, но все-таки Ключевский в своей характеристике Русской Правды, как «кодекса капитала», был гораздо ближе к истине, чем Пешков, объ¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
127
явивший ее «кодексом общинности» (кстати, по моему ощущению, формула Ключевского, вычеканенная в 80-х годах прямо и намеренно построена как антитеза лешковской формуле, относящейся к 50-м годам). Когда новейший историк-марксист объявляет древнерусский погост как «наиболее раннюю форму поселения», «территорией и центром свободной сельской общины, конкретно представляющей собой объединение, на основа общинного землепользования, значительного количества хозяйств-семей» (XX), он бессознательно воспроизводит почти буквально характеристику погоста, данную в 1858 г. Лешковым, отождествившим его с вервью, фантастически дедуктивному изображению которой именно как «свободной сельской общины» посвящено много страниц его большого труда (XXI). Здесь общая исходная точка — фантастическое идеализованное представление о доклассовом общинном строе древней Руси. Для того чтобы с этим фантастическим представлением согласовать исторические факты, удостоверяемые источниками, выдумывается «феодализация», плод — как мы покажем — халатного словоупотребления и отсутствия ясных юридических представлений.
Несколько слов об изгоях. Изгои в общем бытовом смысле — это деклассированные лица, утратившие «изжившие» свое прежнее социальное положение: «изгои трои: попов сын грамоте не умеет, холоп из холопства выкупится, купец одолжает; а се и четвертое изгойство и к себе приложим: аще князь осиротеет» (Устав кн. Всеволода 1125— 1136 гг.)93. Это знаменитое перечисление и, в особенности, его четвертый член есть аналогия и литературный оборот (может быть, даже позднейшая глосса), оборот, служащий для того, чтобы иллюстрировать социальный образ главного вида находившихся под покровительством церкви людей «изгойского» положения: «пуштеника» («прощеника») и «задушнаго» человека, т. е. лиц, ради спасения души, освобожденных от прежней зависимости и отданных под покровительство и подсудность церковных властей. Ибо рядом с вышеуказанным общим смыслом «изгоя», не укладывающимся в точные социально-правовые рамки, наименование «изгой», как мы видим, получило специальный и точный смысл. Оно стало обозначать людей (смердов и холопов), прежде зависевших от частных лиц или от княжья и отдавшихся или отданных под покровительство церкви (XXII). В связи с тем, что в разряд «изгоев» попадали вольноотпущенники, «изгойством» обозначался выкуп за отпуск на волю. Именно с категории изгоев начинается, по-видимому,


128
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
выделение лиц, не являющихся прямо церковными по своему положению и проживанию, из общей подчиненности княжеской власти в специальную подчиненность власти церковной, в смысле как судебном, так и финансово-административном. Тут мы присутствуем при рождении того своеобразного русского иммунитетного права, носителями которого в последующее время являлись не исключительно, но преимущественно церковные учреждения (XXIII).
Мы делали много ссылок на Русскую Правду. Это сборник отдельных и частных норм, главным образом, имевших в виду ту среду, с которой либо сталкивались, либо в которой была прямо заинтересована княжеская власть. Общей картины правового положения такой памятник дать не может, и уже совершенно неправильно выводить что-либо из его умолчаний. В нем существенны не столько разные редакции, сколько разные наслоения, притом не только разновременные, но и единовременные. В основу же его изъяснения, которое здесь может быть даваемо только по отдельным вопросам и в обобщенной форме, должны быть положены два основных положения:
1) об исходном социальном расслоении древнерусского общества и
2) об организующей роли княжеской власти, как главного и самого действенного государственного фактора в древней Руси. Этот фактор есть основной фактор сознательного в ней правотворчества, именно в нашу первую эпоху (когда и в Новгороде князь властвует и управляет) гораздо более важный, чем народ (вече) и даже чем «лучшие люди» (и как княжеский совет, и как социальная сила на местах). Русская Правда, конечно, как-то отражает роль и влияние «варяжского» элемента, но не следует упускать из виду, что она значительно «старше» известных нам памятников скандинавского права, в частности и в особенности права шведского, и в то же время записана уже в эпоху тесного соприкосновения нашей варяжской верхушки с государственной и церковной стихией Византии. С другой стороны, как памятник права, Русская Правда старше и уже в силу своего старшинства подлиннее церковных уставов, приписываемых Владимиру и Ярославу94. Нельзя Русскую Правду возводить — как делает Ключевский — просто к церковному источнику, но она есть памятник правотворчества ославянен- ного княжья варяжского происхождения, княжья, властвовавшего над славянскими и финскими племенами в эпоху проникновения к ним, через княжье, знать и духовенство, византийской церковной культуры в славянской форме. Поэтому в Русской Правде сошлись и пере-


Социальная и экономическая история России... Часть первая
129
плелись три стихии: варяжская, византийская и восточнославянская, при племенной раздробленности уже представлявшая некую единую национальную русскую стихию.
Примечания
I) Господа есть собирательное от господин. В нашем общем значении, обозначающем сочетание экономической силы с полноправным положением в их противоположении экономической слабости, или скудости, в сочетании с малоправным положением, это не юридический, а бытовой термин. В Специальном и местном словоупотреблении «господой» называлась в Пскове (по Псковской судной грамоте) судебная коллегия, а в Новгороде боярский совет. Впрочем, в договоре Новгорода с польским королем Казимиром IV, 1470 г., в ст. 20 («А холоп или роба, или смерд почнет на господу вадити: а тому ти, честный король, веры не иять»)95 слово «господа» имеет, быть может, и общее бытовое, и общее юридическое значение, если в этой статье выражено общее запрещение князю-королю принимать жалобы бесправных и малоправных лиц вообще на лиц полноправных. Новгородское «господа», очевидно, навеяно прямо германским Herren, в особенности Herren vom Rate96, постоянным наименованием городского правительства в языке германского права. В западнорусском юридическом языке понятие «господы» получило под другим термином «шляхта» и общее, и специальное юридическое значение.
II) Собирательное «смердь» — в противоположении «шляхте» в Литовском статуте, 1420-1423 гг., ст. 21: «о лаянии, коли смерд шляхтичю лает» и ст. 22: «о лаянии, коли смерд шляхтичю налает». И содержание, и терминология западнорусского права имеют воистину драгоценное значение именно для истолкования скудной источниками ранней эпохи русской социальной истории.
III) Как мы указали выше «мужик» уже с XV века есть термин западно- русского права, исторически соответствующий еще более раннему «смерд» («смерд»), В этом отношении чрезвычайно показательно сопоставление Литовских статутов 1420-1423 и 1529 годов.
IV) Полностью изданы А. С. П а в л о в ы м в «Памятниках древнерусского канонического права», ч. I, СПБ., 1880, № 32.
V) Вопросы Кирика, Саввы и Илии с ответами Нифонта епископа Новгородского97 и других иерархических лиц, 1130-1156, там же, № 2.
VI) Русская Правда, III, стр. 142; IV, ст. 57.
VII) Для терминологии см. особливо грамоту митрополита Фотия98 псковичам от 1417 г. (Памятники древнерусского канонического права, ч. I, № 44).
VIII) Акты Археогр. Эксп., т. I, № 9, стр. 4-6; по изданию С. В. Бахрушин а: Духовные и договорные грамоты князей великих и удельных, стр. 147-148.


130
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
IX) См. Уставную грамоту новгородского князя Всеволода Мстиславича церкви св. Иоанна Предтечи на Опоках (около 1135 г.), много раз издававшуюся. См.«Хрестоматию» Владимирского-Буданова, вып.I, изд. 5-е (1899), стр. 249-253.
X) Немецкое слово Bauer обозначает того, кто 1) вообще обрабатывает землю, и затем 2) обрабатывает землю, принадлежащую ему на каком-то прочном праве, каковое 3) подразумевается обычно как право вотчинное. Русское слово «крестьянин» имеет свою совершенно особую историю, которой нам придется коснуться ниже. В своем смысловом развитии, а потому в своем конечном смысле, русское слово «крестьянин» оказывается тождественным с немецким Bauer и французским paysant (производное от pays, которое, в свою очередь, восходит к латинскому pagus). Поэтому, с раз навсегда сделанной исторической оговоркой, мы будем употреблять русское слово и в этом общеевропейском смысле. Английское peasant99 — просто книжное заимствование из французского, но это книжное слово в английском языке никогда не имело ни юридического, ни бытового смысла.
XI) Eberhard F. Otto, Adel u[nd] Freiheit im deutschen Staat d[ie] frühen Mittelalters. Studien über die Nobiles u[nd] Ministerialen. Neue deutsche Forschungen. Herausgegeben v[on] Friedrich Bathge. Bd. 2, Berlin, 1937.
XII) «Крестьяне» Гезиода были country gentlemen100, были «земцами» или «своеземцами», чего не усмотрел Werner Jäger в своей классической «Paideia»101, в интереснейшей главе, озаглавленной «Hesiodos und das Bauerntun»102.
XIII) Первое издание вышло в Лондоне в 1777 г. (I, стр. 344).
XIV) William Christy MacLeod, The Origin of State reconsidered in the light of the data of aboriginal North America. Philadelphia, 1924, особенно p. 89 и R. T h u r n w a 1 d, со ссылкой на MacLeod’a.
XV) Эти термины, «дань» и «оброк», не имели в нашем древнем языке абсолютно определенного и выдержанного смысла. Мы им здесь придаем определенный смысл, близкий, однако, к тому, который придавался весьма часто и весьма выразительно в памятниках.
XVI) Этимология слова «вервь» спорна. Однако именно то обстоятельство, что это слово встречается в языке русского права только в Русской Правде и затем как-то исчезает из русского юридического языка, наводит естественно на мысль, что вервь в том специальном смысле, с которым она появляется в Русской Правде, восходит к древнегерманскому hwarbh, hwarf, warb в значении судебного округа. Правда, это древнегерманское слово по своему основному и конкретному смыслу близко к коренному значению славянской «верви», в конкретном значении «веревки», но тем более удивительным должен был бы представляться факт исчезновения этого слова в языке права, если бы оно в


Социальная и экономическая история России... Часть первая
131
данном специальном юридическом смысле не было заимствованием. Смысл слова «мир», какой мы находим в Русской Правде, есть смысл тоже обычный в древнегерманских языках. Cp. sub voce fridu, frido, frithu, fridhu103 у О. Schade, Altdeutsches Wörterbuch, Halle 1866. Что касается сопоставления верви Русской Правды с вервью написанного на сербо-хорватском языке Полицкого Статута 1440 г., сопоставления, проводимого в известной работе: Ф. И. Леон т о в и ч а104, то это сопоставление есть, по моему глубокому убеждению, поучительный научный курьез. Вервь в Полицком Статуте означает «родовую линию» и фигурирует там, где говорится о «родовом имуществе» (племенштина ка je врвица). Наиболее вероятным является предположение Ягича105, что тут «вервь» есть просто перевод термина позднейшего римского права: sanguinis linea106 и, во всяком случае, по смыслу совпадает с этим латинским словосочетанием. Сопоставление предполагаемого примитивным общественного строя, нашедшего выражение в Русской Правде, с ярко выраженным сложным аристократическим укладом Полицкой Республики, осязательно отражающим во всех направлениях влияние позднейшего римского права и его терминологии, есть подлинный научный курьез. Такое сопоставление искусственно и ненужно. Но если бы ему и мог быть предан какой-либо социологический смысл, то этот смысл оказался бы прямо противоположным тому, который в него вкладывала задружно-общинная теория Леонтовича и его последователей. Можно, пожалуй, утверждать, что в Русской Правде в примитивном зародышевом виде выражены те самые начала социального уклада, которые в отчетливо юридической форме мы находим в судебнике Полицкой Республики, аристократического вассала аристократической Венеции. Раскрытие же в Полицком Статуте основ общеславянского задружно-общинного быта у тех, кто читал этот памятник, есть любопытная aberratio mentis107 у тех же, кто повторял Леонтовича, есть некритическое приятие этой aberratio mentis за глубокомысленную теорию.
XVII) Theodor von Bernhard i. Geschichte Russlands und der europäischen Politik, II, S. 233.
XVIII) В. Л e ш к о в. Русский народ и государство. История русского общественного права до XV1H века. Москва, 1858, стр. 92.
XIX) Цит.соч,стр. 132-133.
XX) Н.Н. Воронин. К истории сельского поселения феодальной Руси. Петроград, 1935, стр. 57.
XXI) В. Лешков. Цит. соч., стр. 89-141. На стр. 114: «для полного воссоздания древней верви... установивши твердое понятие о верви, мы почти не имеем нужды в документах». Ipsissima verba108!
XXII) С русскими изгоями надо по основному смыслу сближать франкских matricularii, в смысле лиц, записанных в церковные матрикулы и пользующих¬


132
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ся покровительством церкви. Ср. E u g ё η e R о z i ё г е, Recueil gdneral des formules etc., Paris, 1859, pp. 76-77. Cp. также Du C a n g e . sub voce.
XXIII) 	Cp. в особенности Уставную грамоту Смоленского князя Ростислава Мстиславовича 1150 г.109
Глава пятая. Киевская Русь, половцы
и ростовско-владимирская гегемония
Особенное положение и особливая роль Киева как династической столицы («форорта») своеобразной«федерации»земель — Русской Земли. — Умаление политического, экономического и культурного значения Киева явственно обозначается с половины XII в. — Отношения России с черными клобуками и с половцами, несмотря на внешнее сходство, носят различный характер. — Роль половцев в реальном осуществлении коллективного княжеского суверенитета, проводимого в «порядке политической анархии», составлявшей существо так наз. «удельно-вечевого» уклада». — Рядом с опустошаемой половцами Киевской (и вообще Днепровской) Русью реально растет Русь Волжско-Окско-Московская, Ростовско-Суздальско- Владимирская. — Связь этого роста с отношениями внешнеполитическими (византийско-германский союз). — В лице Юрия Долгорукого110 Русь Ростовско-Суздальско-Владимирская, более чем за полвека до татарского нашествия, становится гегемонам на Русской Земле. — Ростовско-Владимирские князья — первые подлинные собиратели этой земли. — Половцы как союзники-орудия Ростовско- Владимирской гегемонии. — Временное уничтожение Рязани как проявление этой гегемонии. —Разгром, при помощи половцев, Киева в январе 1203 г. как отражение той же гегемонии. — Суздальская земля в течение столетия меняется ролью не только с Переяславлем Днепровским, но и с Киевом. — Суздаль становится гегемоном и над Новгородом Великим
Киев, конечно, сыграл очень важную роль в истории Руси-России, но неверно говорить об ее раннем средневековье как просто об истории Киевского государства или Киевской земли. Киевское государство, как особое государство с Киевом в качестве центра, конечно, существовало, и в течение известного времени главы этого государства, Киевские князья, были в то же время, правда, не самодержцами в


Социальная и экономическая история России... Часть первая
133
позднейшем смысле, но фактически почти единовластителя- ми во всей тогдашней Руси. Это единовластительство было, однако, именно фактическим состоянием, оно отнюдь не успело отвердиться в учреждение. Необходимо со всем возможным ударением еще и еще раз подчеркнуть, что единая русская нация сложилась гораздо раньше единого государства.
Не следует преувеличивать образованности древней Руси в эпоху культурного преобладания в ней киевской стихии. Конечно, связь Руси этой эпохи с Западом была более тесной, чем в позднейшее время, и чем западнее лежали ее области, тем эта связь была в целом теснее. Но в этом вопросе накопился целый ряд преувеличений (отчасти тенденциозных) и недоразумений. Сыграли тут роль: 1) непроверенные и не поддающиеся никакой настоящей проверке известия, содержащиеся: в «Истории Российской» В. Н. Татищева111,2) позднейшие тенденциозные (украинские) попытки превознести Киевскую Русь, как якобы колыбель украинства, и 3) брачные связи русских князей той эпохи с западными династиями — культурное значение этих связей склонны преувеличивать (I).
Киев, в разные моменты рассматриваемой нами эпохи, играл различную роль. Но он всегда был городом по преимуществу и имел гораздо большее значение, чем его земля. Как я в другом месте своей истории развиваю, города древней Руси были центрами княжьего и боярского властвования над их волостями, над селами и весями. Но они стояли в разном отношении к волости. Киев был гораздо важнее своей волости и земли. Он был не просто главным городом земли, а династической столицей той своеобразной «федерации» земель (я нарочно беру это обозначение в кавычки, этим самым подчеркивая отсутствие в нем того точного юридического смысла, который мы теперь связываем с этим словом), какую представляла Русь. Киев в раннесредневековой Руси играл роль Афин приблизительно в эпоху их гегемонии с основания аттическо-делосского морского союза, с 477 г., по смерть Перикла112 в 429 г. Киев был династической столицей в союзе земель-княжений, являясь первым городом, первым местом княжеской Руси. Этому положению Киева в «многоземельной» Руси соответствует положение Афин, как гегемона «многополисной» Греции и положение Любека, как Vorort’a113 в ганзейском союзе многих городов. Термин Vorort всего больше соответствует положению Киева в средневековой Руси. Киев — это династический форорт т. н. «удельно-вечевой» Руси.


134
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
С точки зрения государственной, Русь раннего средневековья, от 862 до 1240 г., нельзя вообще охарактеризовать ни в каких точных правовых терминах, соответствующих не то что современному правосознанию, но и вообще юридической логике. Это не было ни союзное государство, ни союз государств, ни единое государство какого-либо определенного типа. Это было сочетание некоторого множества земель-государств, притом разного устройства, с своеобразным, но очень прочным единством общей династии и с несомненным духовным единством нации в языковом и церковном отношениях. В этом смысле — но и только в этом — существовала тогда единая Русская Земля. Когда памятники нашей эпохи говорят «Русская Земля», они употребляют слово «Земля» в другом смысле, чем когда они его сочетают с другими более частными географическими терминами, относящимися тоже к российскому пространству. На Руси существовало много земель-государств, но Русская Земля не была государством.
Олег, Игорь, Святослав, Владимир Святой и Ярослав Мудрый были единовластителями, «самовластцами», по языку летописи, в этой земле. Но это единовластительство было — повторяем — фактом, а не учреждением. Припомним, что начало княжения Владимира Святого (в Новгороде) сопровождалось борьбой Ярополка Киевского с Олегом Древлянским114 и гибелью этих обоих старших братьев Владимира, причем Ярополка погубил сам Владимир. Припомним, что конец Владимирова княжения ознаменовался восстанием Ярослава против отца. Так как не было единого государства и потому не было и единого государственного права, то слово «восстание» тут не имеет, однако, юридического смысла в современном понимании. «Ярославу же сущю Новегороде, и уроком дающю Кыеву две тысяче гривне от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху; а тако даяху посадници нов- городьстии, а Ярослав сего не даяше отцю своему. И рече Володимер: “Требите путь и мостите мост”, хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся... Хотящю Володимеру ити на Ярослава, Ярослав же послав за море, приведе варягы, бояся отца своего: но Бог не вдасть дьяволу радости» (И), ибо 15 июля Владимир скончался.
Ярослав же, победивши Святополка Окаянного, стал единовласти- телем в 1032 г., после смерти брата своего Мстислава115, который в своей открытой вооруженной борьбе с Ярославом оказался победителем, и после того как другой брат, Судислав Псковский116, был по¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
135
сажен в «поруб», где сидел до 1059 г., Владимир и Ярослав завоевали Киев и его область из Новгорода, и относительным объединением своим в эпоху этих двух единовластителей Русская Земля была обязана новгородской, в сущности, смешанной новгородско-варяжской, а не киевской воинской силе. Киев, т. е. киевская власть и Киевская земля, за исключением эпохи Олега и Игоря, не был никогда г е - г е м о н о м Русской Земли, каким позже стали Владимир и Москва. Уже с Юрия Долгорукого, т. е. за много десятилетий до татарского нашествия, центр тяжести для русского государствования и русской культуры перемещается на север — в Ростовско-Суздальско- Владимирскую область, в область искони и особенно в эту эпоху связанную органически с Новгородом и его областью не менее, чем с ней была связана Киевская область.
Умаление значения и самого Киева, и всей Киевской области, значения, прежде всего, политического, а затем и экономического и культурного, явственно обозначалось с половины XII века. Оно было обусловлено целым рядом фактов, факторов и процессов. В первую голову оно определилось той хронической опасностью, которая со второй половины XI века стала грозить Руси вообще и, в особенности, южнорусской степи и лесостепи, со стороны половцев. Половцы заходили, конечно, иногда далеко на север и на запад от Киева, но главной областью их нашествий, из старых русских земель, к которым мы не причисляем землю Рязанскую, северско-муромскую колонию, была все-таки область Киева, т. е. земля собственно Киевская и земли Черниговская и Переяславская.
Остановимся несколько на роли этих кочевнических нашествий в экономической, социальной и политической жизни Руси. Мы уже отмечали, как особенность русского развития, что российское пространство, на котором осели и утвердились восточнославянские племена, прозванные и прозвавшие себя русскими, или Русью, с IX в. было непрерывно посещаемо, временами даже подлинно наводняемо кочевниками. С ними у Руси устанавливались сложные соприкосновения и отношения. Русь то боролась, то мирилась с этими кочевниками, с «уграми» («турками» византийцев) (III), вассалами хазаров (IV), с печенегами (V), вытеснившими угров, но не всецело, ибо торки [по] нашей летописи состояли не только из узов, но и из остатков тех же угров, с половцами, вытеснившими печенегов, но опять-таки не всецело, ибо торки, может быть, были остатками и печенегов (VI). Тут


136
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
была воистину двуединая диффузия, где разные этнические целые то нападали друг на друга и грабили друг друга, то выступали союзно и входили в тесные мирные связи.
Остатки узов, торки - черные клобуки = берендеи (VII), были для русских «свои поганые». Они, ставь полуоседлыми, были вовлечены в русскую жизнь и, в особенности, в жизнь Киевской и примыкавших к Киевской земель. Тесно с Киевской землей связанные, они являлись в ней важной воинской силой в борьбе с половцами. Черные клобуки играли в Киевской Руси ту роль, которая позже, в Московской Руси и в Российской Империи, принадлежала казакам, и они в известной мере предвосхищают этот своеобразный элемент русской общей и военной истории.
Из кочевых народов до прихода татар крупную и, прежде всего, чисто внешнюю силу в разные моменты русской истории представляли только печенеги и половцы. Ни тем, ни другим никогда, в отличие от татар, не удавалось покорить русских, ни даже, в отличие от варяжского княжья, стать для русских договорно признанной властью. Печенеги и половцы были не просто дружинами, каковыми были варяги с их княжьем, а целыми и, по масштабу тех времен, крупными народами, быт которых ощущался русскими как резко и глубоко отличный от быта русского: они были «поганые», и притом не «свои». И в то же время исторические судьбы весьма ощутительно сближали и печенегов, и половцев с русскими. Нельзя сказать, чтобы эти кочевники были просто тем зависимым элементом, какой являли собой черные клобуки, своеобразные вассалы-союзники русской власти, чем потом стали татары (казанские, астраханские, касимовские, сибирские). Всего правильнее и печенегов и половцев назвать наемными союзниками, которых русские иногда покупали и от которых они иногда откупались, которых русские вооруженной рукой жестоко карали и грабили, всегда получая то же сторицею от этих «безбожных врагов», бывших по временам друзьями и соратниками. Когда мы читаем «Повесть Временных Лет», образ матерого печенега выступает перед нами в какой-то поэтической дымке, в неком полумифическом преображении; половцев же, первый приход которых на Русь «Повесть Временных Лет» относит к 6569/IO6I г., летописец видел воочию и даже в ужасающей близи, когда в первый раз они громили и грабили Киево-Печерский монастырь, «нам сущим по кельям почивающим по заутрени.., бежащим за дом монастыря, а другим взбегшим на полати» (6604/1096 г.).


Социальная и экономическая история России... Часть первая
137
Половцы, как безбожные враги и желанные союзники, суть необходимый элемент того порядка вещей, который в ученой обработке русской истории известен под наименованием удельно-вечевого. Русское княжье, опираясь на свой коллективный суверенитет, осуществляло его — Sit venia verba117 — в порядке анархии, той социальной, политической, бытовой и правовой анархии, которая составляла неизбывное существо этого удельно-вечевого уклада: княжье внутри себя боролось (и эту внутреннюю борьбу древнерусский язык весьма характерно именовал княжеской «коромолой» или «крамолой»; крамола была славянским выражением для понятия революции, для греческой στάσις, для латинской seditio118) и мирилось, дралось и сотрудничало. В этой борьбе пассивно и активно участвовало городское людье, опираясь и на свое вечевое право, и на свою физическую силу массы. В эту же борьбу вкладывались и полуоседлые черные клобуки, и настоящие кочевники, половцы. Русский летописец с удивительной простотой, с почти эпическим спокойствием, прерываемым душеспасительной лирикой, повествует об этой борьбе, изображая подвиги и преступления, величие и низость русских князей. В «крамолах» или «усобицах» княжья взаимные коварства, измены, насилия чередуются с изменами и насилиями городского людья, или народа, иногда предводимого боярами или «лучшими людьми», иногда даже со стороны натравливаемого на бояр, как на знать или как на должностных лиц. И все это анархическое внутреннее хищничество самих русских протекает на фоне борьбы с хищничеством внешним степных кочевников, являющихся попеременно в роли то врагов, то союзников, призываемых отдельными князьями против своих родичей-соперников.
С теми опустошениями, которые несли половцы Южной Руси и которые во всех отношениях ее обездоливали сравнительно с Русью Северо-Восточной, т. е. Ростовско-Суздальской, и даже сравнительно с западной окраиной российского пространства, с Русью Галицкой, совпало одно важное внешнеполитическое обстоятельство, тоже во всех отношениях отбросившее назад Киевскую Русь и, наоборот, выдвинувшее Русь Ростовско-Суздальскую. Я имею в виду положение, занятое Киевом в борьбе с Ростовом в отношении Византии и Галича, с одной стороны, Венгрии — с другой. Эти отношения вдвигались в рамки восточно-западного (византийско-германского) союза, утвердившегося при предшественниках Конрада III Гогенштауфена119 и при Мануиле Комнине120, при них скрепленного брачной связью и


138
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
направленного против норманнов, французов и венгров (VIII). Князь Ростовско-Суздальский и претендент на Киевский стол Юрий Долгорукий был союзником Византии и ее вассала, Галицкого князя, и противником их противника, Венгрии, в борьбе с Киевским князем Изяславом Мстиславовичем121, союзником Венгрии. Смерть последнего решила формально киевский вопрос в пользу Юрия, окончательно севшего и на Киевский стол. Но этот вопрос был вовсе не только киевский, и он тогда был решен не только формально. Он был всем ходом вещей решен по существу. Юрий Долгорукий вовсе не был тем удачным само- властцем, какими были Владимир Святой и Ярослав Мудрый, ибо в лице Юрия, более чем за полвека до татарского нашествия, гегемоном на Руси стала, в лице великого князя, Ростовско-Суздальско-Владимирская земля. Это было уже не фактическое единовластительство одного лица, как «самовластие» или «самодержавие» Владимира Святого и Ярослава Мудрого, а гегемония одной русской земли-государства над другими. Совершенно неверно представлять себе этот процесс до-татарского усиления северо-восточной Руси как какое-то ее обособление и обособленный от остальной и, в особенности, от Южной Руси рост. И Юрий Долгорукий, и Андрей Боголюбский, и Всеволод Большое Шездо были столько же деятелями Южной, сколько и Северо-Восточной Руси — в особенности это верно в отношении первого и третьего из них. Но и Андрей Боголюбский вовсе не был тем окончательно обособившимся от юга северным деспотом, каким его себе часто представляют. Гегемония Ростовско-Владимирской земли, обозначившаяся с полной ясностью при сыне Владимира Мономаха122, Юрии Долгоруком, приняла еще более отчетливые очертания при сыне последнего, Андрее Бого- любском, и окончательно оформилась при брате Андрея, Всеволоде. Не Владимир Святой и не Ярослав Мудрый, а эти три «северные» князя были первыми и подлинными собирателями Руси. Это собирание вовсе не было только их личным делом. Оно совершалось на основе непрерывной, шедшей с Юго-запада и с Северо-запада, земледельческой колонизации. И этой колонизации всего больше благоприятствовала внешняя безопасность от половцев. Это собирание поддерживалось тем покровительством духовной культуре, в лице церкви, которое при Юрии Долгоруком и позже укреплялось союзной связью с Византией и западным форпостом Руси, Галицким княжеством. Даже личные свойства Андрея Боголюбского, его широкое и щедрое церковное строительство, его нежелание терпеть вблизи себя родственников,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
139
хотя бы в роли подручных князей, действовали в том же направлении: братья Андрея Боголюбского, изгнанные им, в том числе младший, Всеволод (Большое Шездо), своим пребыванием в Царьграде в качестве временных эмигрантов непосредственно приобщились к византийской культуре. Вообще нельзя достаточно этого подчеркнуть: подъем и расцвет Ростовско-Суздальской земли происходил не на почве ее обособления от Юга и источников его культуры, а, наоборот, на почве всероссийской гегемонии самой Ростовско-Суздальской земли и политического и культурного сближения этого нового русского гегемона с Царьградом.
Падение же Киева и Киевской области прежде всего и больше всего стояло в связи с непрерывной опасностью от половцев, которые, по слову Мстислава Изяславича123 (Ипат. 6678/1170 г.), «уже у нас и Гречский путь (IX) изъотимают, и Соляный (X), и Залозный (XI)». Для социальной верхушки пресечение торговых путей непосредственно было всего чувствительнее. Но по существу ограбление половцами и увод ими в рабство зависимого сельского населения (смердья) и для него самого, и для господы имел наиболее тягостные последствия. Можно без преувеличения сказать, что не удельно-вечевая анархия сама по себе, а ее главный внешний элемент, половцы, подорвали Киев и Киевскую область, могущественно содействовать русской северо- восточной и, быть может, но несомненно, в гораздо меньшей мере, и юго-западной русской колонизации.
Это констатирование существенно для понимания всей последующей русской истории. Ростовско-Владимирская Русь была ограждена от половцев границей сплошных лесов, которая шла от Киева через Чернигов, Путивль, Севск, через верховья Уны и Непрядвы, Пронск, несколько южнее Рязани и через Мордовскую область, упираясь в Волгу против Киргиза (XII). Благодаря такому естественному ограждению, эта часть северо-восточной Руси имела возможность не обороняться от половцев, а, наоборот, спорадически и предупредительно (превентивно), ради всей Русской земли, действовать по отношению к ним наступательно. В лесную северную Русь половцы заходили только «наведенные» одними русскими князьями против других. Но и в той области, по которой половцы по своей инициативе и за свой страх прохаживались, грабя села, а иногда и города, и уводя людей, одни русские князья пользовались помощью половцев против других. Тут решающую роковую роль в падении политического значения и


140
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
культурного уровня Киевской Руси сыграло использование Юрием Долгоруким против Изяслава Мстиславича помощи половцев, которые были в этой борьбе за гегемонию главными союзниками Юрия (в данном случае, конечно, наемными). По отношению к Киевской области половцы сыграли, в общем, роль прямо противоположную черным клобукам. Если последние были нарочитыми охранителями Киевской области, в качестве вассалов и наемно-союзной рати сидевшего в Киеве княжья, то первые, наоборот, явились и сами по себе, и в союзе с северо-восточным княжьем боевой силой, направленной против Киева. К «естественному» злу внешней половецкой опасности присоединилось систематическое враждебное действие новой могущественной силы, бесцеремонно и жестоко утверждавшей свою гегемонию. Систематичнее и умнее, чем Юрий Долгорукий, действовал его сын Всеволод Большое Гнездо. В его приемах чувствуется уже веяние «московского» духа: Всеволод предвосхищает Ивана III124 и Ивана IV. Вот эпизод из его деятельности, относящийся, правда, не к Киеву, а к Рязани, но ярко освещающий приемы и дух этой новой силы.
Всякий, мало-мальски прикоснувшийся к образованию русский знает о коварном убийстве сыном Владимира Святого Святополком Окаянным своих братьев Бориса и Глеба125, причтенных церковью в качестве мучеников к лику святых (1015 г.), но мало кто, кроме специалистов- историков, отчетливо помнит, что в 1217 году, за шесть лет до того, что впервые на Русь пришли татары, Рязанский князь Глеб Владимирович со своим братом Константином126 заманил в свой шатер шесть других рязанских князей и, как говорит летописец (Лавр., 6725 г.), «мысль Святополчю приим», со своими и братними слугами и «м н о ж е - ством поганых половцев», убил на пиру этих рязанских князей, и с ними «боляр и слуг без числа» (XIII). Суздальский летописец, отмечая эту «злобу», не вспоминает тут, что его собственный герой, Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, злодеяние Глеба и Константина Владимировичей над их рязанскими родичами подготовил полным разгромом рязанского княжения, временно его уничтожившим как самостоятельное княжение-землю. Сделав это, Всеволод III произвел первый в русской истории планомерный и погромный «вывод», или трансплантацию населения и власти (рязанских князей и рязанских граждан). Совершен был этот вывод по наговору князей Глеба и Константина Владимировичей (ставших позже, в 1217 г., убийцами своих родичей, которых они в 1207 г. победили, как приспешники могуще¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
141
ственного Всеволода). Всеволод и посадил тогда же Олега127 князем в Пронск, после чего рязанцы выдали Всеволоду «остаток» своих князей и княгинь, а Всеволод посадил князем в Рязань своего сына Ярослава128. Когда же рязанцы в отношении Ярослава проявили «по своему обычаю» «непокорство», Всеволод III в 1208 г. «вывел» все население Рязани с епископом из города и в карательном порядке сжег и самое Рязань, и Белгород Рязанский. Лишь преемник Всеволода Юрий129 в 1212 г. «отпусти и князи Рязаньскыя в Рязань, и епископа их Арсенья и вся люди Рязаньскыя» (148). Когда случайно отсутствовавшему и потому уцелевшему от братоубийственной резни Ингварю Игоревичу Рязанскому130 удалось вытеснить «злого братоубийцу» Глеба Володи- мировича, последний в 1219 г. привел на Рязань «множество половцев». Но Ингвар победил, а «многы от Половець избиша, а ины извязаша», сам же «окаянный вмале утече». Это было уже после смерти Всеволода III, а при жизни его, в январе 1203 г., как пишет летописец, «взят бысть Кыев Рюриком (Ростиславичем) и Олговичи и всею Половецьскою землею»131, — это был второй, еще более полный разгром матери русских городов и ее святынь, по суждению летописца, неслыханный дотоле в истории. Рюрик Ростиславич, зять половецкого князя Белуна132, как личность и князь — фигура весьма неясная в русской истории. Он жестоко бил половцев и столь же жестоко наводил их на Русскую землю. По-видимому, он старался ладить с теми, кто был сильнее в данный момент, и не обижать более слабых. Летописец суздальский, автор Лаврентьевского списка, весьма сурово осуждает произведенный Рюриком разгром Киева, разграбленного половцами, но весьма снисходительно упоминает, что Всеволод простил ему этот акт, «якого же зла не было от крещения под Киевом».
С 1054 г., когда Суздальская земля была придатком Переяславского придатка к Киевскому княжению, она в течение столетия превратилась в землю-гегемона, а Переяславское княжение окончательно снизилось до почти символического придатка к Киевскому княжению, ставшему, в свою очередь, придатком других земель, и больше всего Ростовско- Суздальско-Владимирской. Бросьте взгляд на карту России и вы сразу усмотрите все пространственное, а с ним вместе и все вообще реальное политическое, социальное и культурное значение этого перемещения. Его вынудили степь и ее кочевники. Его осуществила русская колонизация, инициатором которой была власть, власть политическая, в лице князей, власть социальная, в лице аристократии, т. е. бояр и вообще привилеги¬


142
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
рованных «аграрных» элементов, которые садили на землю и опекали «сирот», давая им минимум и личной безопасности, и «капитала».
Аналогично, по существу, Суздаль, в лице Юрия, Андрея и Всеволода, утверждал себя как гегемона и над Новгородом Великим. Тут имело большое, едва ли не решающее, значение то обстоятельство, что Новгород для своего продовольствия нуждался в подвозе из Суздальской области и тем самым нуждался в последней, как в рынке для тех товаров, которые он, Новгород, в значительной части получал из-за границы. Это указание приводит нас к предмету следующей главы.
Примечания
I) Ср.: Е. Е. Г о л у б и н с к и й. История русской церкви, т. I, первая половина, 2-е изд. Москва, 1901,иК.В. Харлимпович. К вопросу о просвещении на Руси в домонгольский период. Львов, 1902. Отд. оттиск из IV книги «Научно-литературного Сборника Галицко-Русской Матицы» за 1901 г. (стр. 24).
II) Лавр, 6522-23/1015 г.
III) Упоминание о первом приходе или проходе угров под 6406/898 г.: «Идоша Угре мимо Киев горою еже ся зовет ныне Угорьское и пришедше к Днепру сташа вежами»; «беша бо ходяще яко и Половцы» — прибавляет летописец, сам современник половецких приходов и походов.). Marquart. Osteuropäische und Ostasiatische Streifzüge. Ethnologische u[nd] historisch-topographische Studien z[ur] Geschichte d[urch] 9 u[nd] 10 Jahrhunderts (c. 840-940). L[ei]p[zi]g, 1903, в особенности SS. 27-60,144,337-341.
IV) О хазарах там же, 5-27,270-305.
V) Первый приход печенегов на Русь отмечен под 6423/915 г.: «Придоша Паченези первое на Рускую землю и створивше мир с Игорем...»
VI) О половцах см. ниже цитированные работы Д. АРасовског о133.
VII) См. О черных клобуках новейшую работу Д.А. Расовского:0 роли черных клобуков в истории древней Руси (Seminarium Kondakovianum, 1,1927, стр. 93-109). Там указана и другая литература.
VIII) Ср. в этом отношении известную работу В. Г. Васильевского: Из истории Византии в XII веке. Союз двух империй (1148-1155) в «Славянском Сборнике», т. II (СПБ, 1877), стр. 210-290. Перепечатано в «Трудах», т. IV (1930), стр. 18-105. Ср. также в основе опирающееся на Васильевского изображение русско-византийских отношений XII века yG.Vernadski, Relations byzantino-russes au XIIе sibcle. Byzantion, t. IV (1927-1928), pp. 269-276.
IX) «Из Варяг в Греки». Отсюда существительное «Гречник».
X) Путь из Киева к Перекопу.


Социальная и экономическая история России... Часть первая
143
XI) Более восточный путь из Киева к Азовскому морю. Отсюда существительное «Залозник».
XII) Ср. о половцах обстоятельную работу Д.А.Расовского «Половцы» в Seminarium Kondakovianum, VII—VIII—IX—X (1935-1938), в особенности см. в X вып. карту Поля Половецкого в XI—XIII вв. Ср. также Середонин. Историческая география. СПБ., 1916, стр. 170-183-
XIII) Описание убийства шести рязанских князей рязанскими же Глебом и Константином Владимировичами можно, конечно, найти у Карамзина и Соловьева, а также уБеляева: Рассказы из русской истории. Кн. I. Москва, 1861, стр. 282-283. Ср. также у Иловайского: История рязанского княжества. (1858). Перепечатано в «Сочинениях», т. I, Москва, 1884, стр. 57-58. Глеб Владимирович Рязанский бежал в Половецкие степи, где и погиб.
Глава шестая. 1Ьстьба и торг. Исто и рез
Общая социологическая характеристика обмена (рынка) в эту эпоху. —Раннее появление денег. —Историческая последовательность денежного материала (скот, мех, металл). — Торговля внешняя и внутренняя, их историческое соотношение в процессе экономической эволюции. —Гостьбаиторг. —Редкость капитала. —Резоиманиеи высота процента. —Погромные настроения и захватные движения неимущих слоев и свободного городского населения. — Еврейский погром в Киеве 1113 г., его характеристика и истолкование
Мы не говорили до сих пор об обмене (торговле), ценах, деньгах и т. п. специфически «экономических» предметах.
Спору о том, какой торговый путь с Севера российского пространства на Юг, волжский или днепровский, старше, мы не придаем значения, ибо, как мы уже сказали, во всяком случае, для первой эпохи русской истории, открытой историческому взору, днепровский путь важнее волжского. Топография и характеристика монетных вкладов тоже не может для характеристики влияния торговых сношений иметь решающего значения, ибо в эту эпоху люди широко пользовались чужими монетами, и преимущественное накопление (тезаурирование) тех или иных видов монет не может служить доказательством ни их преимущественной роли в реальном торговом обороте, ни их не технического, а, так сказать, экономического происхождения. От археологии монетных вкладов нельзя делать непререкаемых и однозначных заключений к экономике денежного обращения (I).


144
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Конечно, в рассматриваемую эпоху существовали и имели значение факты обмена, этого, по существу и par excellence134, экономического явления. Они и в эту эпоху в известной мере складывались и развивались по присущей их природе логике. Но все-таки и в этих явлениях хозяйственное или, вернее, междухозяйственное начало играло второстепенную роль. Вокруг экономических благ строились социальные отношения господства и подчинения, но вырастали они не из обмена или торговли, а, наоборот, обмен и торговля вырастали из социальных отношений господства и подчинения. На это соотношение указывает характерное для скандинавского права наличие в понятии «гостя» элемента служебно-дружинного, который выступает, впрочем, достаточно ясно и в договоре Игоря с греками 945 г. В норвежском праве гостями (gester) назывались корпоративно организованные дружинники, несшие внешнюю службу (И).
Как государь-правитель, князь получал дани и оброки; ими он делился со своей дружиной. Независимые от князя лучшие люди, правда, не пользовались таким правом «публичного» обложения, но как люди мощные, имевшие в своем распоряжении вооруженную силу и запасы пищи и других благ, они держали в своей «частной» зависимости социально и политически слабых людей, и, в силу этого, в руках не только князя и его дружины, но и сильных людей вообще, скоплялись блага, которые они могли отчуждать и внутри страны, и чужестранцам.
Торговля избытками, скоплявшимися в руках князя и знати, была более заметна, чем значительна по своему, с современной точки зрения, экономическому существу. Отмечая это, мы должны подчеркнуть в то же время, что эта торговля развивала присущие ей, как подлинному взаимодействию автономных хозяйственных субъектов, специфически хозяйственные явленья и черты. Хотя избытки получались или приобретались в силу социального властвования, но учитывались и реализовались они в свободно-хозяйственном порядке. Этому содействовало раннее появление имевшихся, правда, в разных формах и видах, но все-таки настоящих денег, как средств обмена, учета и платежа. При этом, так как настоящим образом устойчивых рыночных цен не могло образовываться, то и то, что можно весьма неточно назвать «ценой денег», тоже не могло отличаться устойчивостью. Мы знаем, что первоначальным видом социально фиксированной цены является обязательная цена одного вида денег по отношению к другим (III). Но, по-видимому, в древней Руси такого особливо привилегиро¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
145
ванного вида денег, соотношение которого с другими видами было обязательно фиксировано властью, не существовало.
Деньги вообще обозначались в нашу эпоху тремя словами: скот, куны=бель, сребро. Этим трем словам, очевидно, соответствовала в прошлом — и для рассматриваемой нами эпохи уже только в прошлом — такая историческая последовательность денежного материала: скот, мех, металл. Скот для нашей эпохи имел, конечно, исключительно или почти исключительно счетное значение. Меха, по-видимому, имели не только счетное, но и реальное значение денег, однако, тогда почти уже утративших всякую реальную (ценностную) связь со своим материалом и ставших деньгами «прокламаторными» или «хартальными», по известной терминологии Кнаппа135. Мы знаем теперь хорошо, что такие деньги встречаются не только как видоизменения металла чеканкою, заменявшею «взвешивание», но и вообще помимо всякого денежного употребления какого-либо металла. Это — «хартальные» платежные средства из материала, не поддающегося — в отличие от металлов — никакому взвешиванию, не могущего поэтому получить «пензаторное употребление» (pensatorische Verwendung по Кнаппу). Они, и в том числе меха, предшествуют, как хартальные деньги, деньгам металлическим, которые их вытесняют. По этим двум причинам металлы, естественно, вытесняют меха как деньги, и названия мехов превращаются в счетные денежные единицы, находящиеся в каком- то соотношении с металлом и потому служащие для обозначения и металлических чеканных денег. Может быть, уже при Владимире Св. чеканились русские серебряные и даже золотые монеты. Впрочем, это только вероятно, но не абсолютно доказано. Где эти монеты чеканились, нам неизвестно. Возможно, что они чеканились не на Руси, а в Византии (IV). Возможно, что они чеканились не в Киеве, а, например, в Чернигове, подобно тому, как германские монеты эпохи Каролингов чеканились не в стольном городе Аахене, а в Бонне, Кельне и других местах (V). О незначительности русской чеканки, во всяком случае, разительно говорит отрицательный симптом: отсутствие в источниках эпохи указания на подделку и разнокачественность монет (VI) — обращались, очевидно, по преимуществу, если не исключительно, не свои монеты, а слитки (гривны, в древнейшем значении весовой единицы) и чужие монеты. Несомненно, что Русь, даже в блестящую эпоху Владимира Святого и Ярослава Мудрого, пользовалась гораздо более арабскими, византийскими и западноевропейскими монетами, чем своими,


146
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
а позже она, по-видимому, долго и вовсе не прибегала к собственной чеканке, которая вновь появляется уже в следующую эпоху.
Главным видом торговли в начале рассматриваемой эпохи была торговля внешняя, и главными видами сбываемых русских товаров были предметы относительной роскоши: меха и живой товар, т. е. рабы. При этом, однако, следует иметь в виду, что «Русская Земля» не была единым государством и состояла из многих земель-государств. Поэтому понятие внешней торговли для этой эпохи обнимало и товарообмен внутри «много-государственного» целого Русской Земли, а не только торговлю с нерусскими государствами. Постепенно, однако, и в эту эпоху на первый план выдвигалась торговля внутренняя. Это стояло в связи 1) с ростом той государственности, носителем которой было княжье; 2) с ростом и уплотнением населения и 3) всего более, с вызываемой ростом населения и потребностями властвования внутренней колонизацией, главными двигателями которой были княжеская власть и аристократия. Так создавался внутренний рынок в порядке: 1) обложения, 2) естественного социального разделения труда, инициатива которого исходит почти всегда сверху, и 3) столь же естественного географического разделения труда, развивающегося по мере внутренней колонизации. Однако, тут «внутренние» в политическом смысле процессы и отношения переплетаются с внешними в том же смысле. В этом последнем отношении имело особое значение развитие Ростовско-Суздальско-Владимирской земли, как продовольственной основы развития Новгородской земли. Это соотношение определило собой экономический и, в конечном счете, политический рост Новгорода Великого. Этот рост до времени скрадывался указанной выше политической гегемонией Ростовско-Владимирской области, или Суздалыцины, но, когда татарское нашествие ослабило на долгое время эту гегемонию, которой пока никакая другая не явилась на смену, он непрерывно продолжается, и новгородский обычай «выгонять князя» превращается в республиканское устройство новгородского государства.
Русская Правда, памятник, содержание которого отнюдь не является исчерпывающим и наслоения права в котором плохо различимы, отображает, однако, уже значительное развитое внутреннего рынка (VII). Перед нами тут и оборот на разных крупных и мелких местных рынках, и оборот междугосударственный, между разными землями, которые обмениваются не только товарами, но и «гостями», являющи¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
147
мися странствующими купцами, продавцами и покупателями товаров. Это и есть «гостьба» по преимуществу, которая является, как мы видим из Русской Правды, привилегированной (VIII). Но этой привилегированности соответствовала и обратная сторона: в случае войны гости и гостьба являлись объектом репрессалий. Так, Ярослав Всеволодович в 1216 г., после поражения при Липице, учинил над новгородскими гостями жестокую расправу: «изыма Новогородци и Смолняны, иже бяху зашли гостьбою в землю его, повеле в потребы вметати их, что есть Новогородцев, а иных в гридницу... и издуши их полтораста...» (Акад. 6724/1216).
Капитал был в рассматриваемую эпоху редок, и потому процент высок. Этим та эпоха отличалась от нашей, которую принято называть «капиталистической» и которая, в общем, при нормальном свободном обороте, характеризуется обилием и дешевизной капитала, или капиталов, образующихся в значительной мере в порядке накопления мелких сбережений. Какую из этих эпох, дорогого или дешевого капитала, высокого или низкого процента, называть капиталистической, вещь совершенно условная и дело терминологического вкуса. Но называть их обе капиталистическими, значит, плодить недоразумения и путаницу. Капитал тогда назывался «исто», «истина», «истый товар». Процент — «рез» или во множественном числе «резы» (древнерусское слово), «лихва» (общеславянское слово), «нами» или «заем» (IX). Процент (рез) был весьма высок, по-видимому, нормально он составлял в год треть капитала, и такой высокий процент в три приема и больше погашал и самый капитал (X) — в этом последнем постановлении нельзя не видеть восходящего к римскому праву умеряющего церковного влияния. Церковь абсолютно возбраняла «резоиманье» (и торговлю) своим служителям, а мирянам («простецам») рекомендовала умеренность, правда, весьма относительную (XI). В древнем, чисто земледельческом Риме процент был, по-видимому, довольно высок. Потом, в позднейшую республиканскую эпоху, в связи с расширением государства, он пал и держался в императорскую (римскую и раннюю византийскую) эпоху, в общем, довольно низко. В позднейшую византийскую эпоху он опять возрос, но никогда, по-видимому, не достигал того уровня, о котором для средневековой Руси повествуют наши источники (XII).
Рядом с денежным займом — мы знаем это опять-таки из Русской Правды — большую роль играл и натуральный заем. Но это в обоих случаях был кредит на основе скудости, т. е. редкости и дороговизны капитала.


148
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
«Капитал», т. е. представляющие его люди, хозяйствующие субъекты- капиталисты могут быть социальной силой не только при условии объективной, т. е. в конце концов натуральной, мощи этой силы, но и при наличии противоположного положения, т. е. такой же объективной скудости благ, могущих играть роль «капитала» в самом общем, джевонсовском, смысле, т. е. обеспечивать существование тех или иных «неимущих» элементов или слоев. И в том, и в другом случае «неимущие» имеют против себя «капиталистов». В условиях объективной скудости «неимущие» часто становятся только кредиторами «имущих», не попадая от них ни в какую т. н. «производственную» зависимость. Это соотношение, конечно, наличествовало в нашу эпоху, в частности и в особенности, в русских городах, и притом внутри самого свободного их населения, пользовавшегося политическими правами, которые все сводились к участию в вече. Мысль и чувства этих «неимущих» элементов легко направлялись в сторону передела имущества, т. е. простого захвата чужой — и притом самой доступной — движимой собственности. Мы хорошо знаем, что в демократиях античной Греции не было никаких социалистических движений, направленных на отмену или преобразование частной собственности, но постоянно возникали движения указанного захватного порядка (XIII). То же, лишь в более слабой и грубой форме, мы видим в вечевой Руси. Веча и в Новгороде, и в других городах древней Руси либо вырождались в вооруженные столкновения разных направлений в городской массе, либо превращались в погромные нападения всей или части вечевой толпы на неугодных ей лиц, на их жилища и имущества. В этих именно очертаниях перед нами выступает первый на Руси еврейский погром 1113 г. Когда скончался Святополк (Михаил) Изяславич (великий князь киевский с 1093 по 1113 г.)136, его вдова на помин души широко одарила монастыри, духовенство и неимущих. Киевляне же, сговорившись, стали звать сесть на княжение в Киеве Владимира Мономаха. Мономах сначала упирался, как замечает один новейший историк, «быть может, припомнив старшинство Святославичей, или по обычаю отказываться, как отказывались запорожцы, выбираемые в кошевые или Борис Годунов»137 (XIV), а потом согласился. Известие об еврейском погроме, стоящее в Ипатьевской летописи в связи с рассказом о вокняжении в Киеве Владимира Мономаха, гласит так: «свет (совет; по-видимому, речь идет о вече. — Я. С.) створиша Кияне, послаша к Володимеру, глаголюще: “Пойди, княже, на стол отен и денен”. Се слы¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
149
шав Володимер, плакася велми, и не пойде, жаляси по брате. Кияне же разграбиша двор Путятин тысячьского, идоша на жиды и разграбиша я; и послашася паки Кияне к Володимеру, глаголюще: “Пойди, княже, Киеву; аще ли не пойдеши, товеси, яко много зло уздвигнеться, то ти не Путятин138 двор, ни соцьских, но и жиды грабити и паки ти пойдут на ятровь твою и на бояры и на манастыр, и будеши ответ имел, княже, оже ти манастыре разграбять”. Се же слышав Володимер, пойде в Киев... Володимер Мономах седе Киеве, в неделю, усретоша же и митрополит Никифор139 с епископы и со всими кияне, с честью великою, седе на столе отца своего и дед своих, и вси людье ради быша, и мятежь влеже»140.
Это летописное известие заслуживает того, чтобы на нем остановиться. Во-первых, оно есть, в сущности, едва ли не единственное относящееся к евреям в древней Руси содержательное летописное известие. Вопреки существующему в исторической литературе мнению (Бара ц141), древнерусская среда мало интересовалась еврейством и вряд ли испытывала сколько-нибудь заметное влияние с его стороны. Русское сознание той эпохи, по-видимому, воспринимало еврейство исключительно в свете церковной исторической традиции, и вне этой вероисповедной традиции его просто не замечало: мы не имеем, кроме приводимого известия о погроме 1113 г., почти никаких русских указаний на пребывание в ту эпоху евреев на Руси.
Откуда явились эти евреи на Руси? В этой области мы можем высказать лишь предположения, т. е. построить более или менее вероятные гипотезы. Возможно, что киевские евреи, подвергшиеся в 1113 г. погрому, хазарско-еврейского происхождения, но это вовсе не обязательное и даже не самое вероятное предположение. Всего вероятнее, что иммиграция зажиточных евреев в такой относительно крупный торговый центр, каким был Киев в конце X, в XI и в начале XII века, происходила из разных стран, из прежних областей хазарскаго господства, из Константинополя и Византии вообще, из южнославянских стран, из Польши и Венгрии. Я полагаю, что главными областями, откуда исходила эта, абсолютно весьма малочисленная, еврейская иммиграция в Киев (и некоторые другие русские города), могли быть Византия, Польша и Венгрия. Гораздо решительнее мы можем высказать гипотезу о правовом и бытовом положении евреев в Киеве на рубеже XI и XII вв., хотя и на этот счет источники молчат. Погрому евреи подверглись в данном случае не только как богачи, но, очевидно,


150
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и как лица, находившиеся, подобно евреям в Византии и на Западе, в ведении верховной власти и под особой ее охраной. Киевские евреи поплатились погромом и за свою зажиточность, и за то, что по существу они были в отношении Великого Князя Киевского, выражаясь латинским языком средневековых императорских конституций servi camerae nostrae (sc. imperatoris) et quorum res et personae ad nos et imperium nostrum spectant immediate142 (XV). Это не выражено прямо в нашем летописном известии, но то обстоятельство, что погромщики разграбили не только евреев, но и двор тысяцкого, первого сановника Великого Князя Киевского, свидетельствует, что и евреи пострадали в первую голову за то, что они были нарочитые слуги князя, по всей вероятности за свою охрану обложенные особым сбором в пользу князя. Никакого отражения особой «расовой», ни даже просто нарочитой антисемитской подкладки в погроме 1113 г., как этот факт изображен в летописи, нельзя открыть. Это тем более примечательно, что святоотеческие писания, например гомилии об евреях Св. Иоанна Златоуста143, и содержание римско-византийского (относящегося к евреям) права давали достаточно исходных точек для антисемитских мыслей, чувств и настроений (XVI). Могли также тогда перекинуться на Русь вызванные первым крестовым походом антисемитские настроения, но ничего этого ни вообще в наших исторических источниках, ни, в частности, в летописном известии 1113 п не заметно. Евреев громили просто как близких к власти богачей, причем вряд ли в этой близости можно упрекать лично великого князя Святополка-Михаила Изяславича (XVII). Есть основания думать, что указанные выше нормы Русской Правды о процентах стоят в связи с погромом 1113 года.
Татищевский свод, в котором несомненно есть много домыслов и даже прямо измышлений, правдоподобных и неправдоподобных, говорит по поводу погрома 1113 года и о самообороне запершихся в синагоге евреев (XVIII). Тенденциозным домыслом, навеянным западной практикой, является известие того же Татищевского свода о происшедшем тогда после погрома изгнании евреев из Руси. По этому известию, «кияне просили у Мономаха управы на жидов, которые отняли у христиан все промыслы и многих совращали в жидовство; население хотело побить жидов, но Мономах предложил этот вопрос на обсуждение князей. На съезде у Выдобича князья постановили выслать всех жидов из России и впредь не впускать, а если тайно войдут,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
151
вольно их грабить и убивать. Жиды были немедленно высланы отовсюду, но многие на пути побиты и ограблены своевольными; с сего времени жидов в Руси нет, и когда который приедет, народ грабит и побивает» (XIX).
Ввиду огромного значения византийских идей и примеров в древней Руси надлежит в этой связи отметить, что, по-видимому, в Византии положенье евреев было лучше, чем в средневековых западноевропейских государствах (XX).
Примечания
I) Старшинство волжского пути, как известно, утверждает А. А. Шахматов: Древнейшие судьбы русского племени (Петроград, 1919): «Днепровский путь из Варяг в Греки — замечает Шахматов на стр. 45 — установился уже только (sic! —П.С.) в историческую эпоху в результате упорной борьбы и завоеваний». Критику по существу воззрения Шахматова на образование «восточнославянского государства» содержит выше наша глава; «Между Западом и Востоком». Шахматов, в качестве автора указанного этюда, выступая не как филолог, а как чистый историк, следует шведскому археологу Arne144 (La Su6de et lOrient. Upsala, 19И), делающему широкие выводы из топографии монетных кладов.
II) См. Konrad Maurer. Vorlesungen über altnordische Rechtsgeschichte. Aus dem Nachlasse des Verfassers herausgegeben v[om] d[er] Gesellschaft d[er] Wissenschaften in Kristiania. Bd. I, erste Hälfte. Altnorwegisches Staatsrecht. L[ei] p[zi]g, 1907, SS. 175-178.
III) См. Струве. Хозяйство и цена, ч. I, отд. второй, глава третья: «Указная цена и «деньги» (стр. 315-321).
IV) Литературу по первоначальной истории русских денег см. М. Груше в с к и й. История Украины-Руси, т. I (2-е изд.), Львов, 1904, стр. 468 и 555; и И.М. К у л и ш е р. История русского народного хозяйства, т. I, Москва, 1926, стр. 44 и 140-142.
V) См. F. F г i e d e n s b u r g. Deutsche Münzgeschichte. Zweite Auflage. L[ei]p[zi]g.—Berlin, 1912 (Meisters Grundriss d[er] Geschichtswissenschaft, Band I, Abt. 4), S. 112.
VI) В этом отношении весьма поучительно сравнение наших источников с франкскими эпохи Каролингов. Ср. главу «Münzwesen»145 в основоположном труде Alfons Dopsch. Die Wirtschaftsentwicklung der Karolingerzeit,
2. 	Teil. Zweite Auflage. Weimar, 1922.
VII) Русская Правда, III, 38:0 челяди. А челядинъ. скрыеться, а заюшчють и на торгу, а за 3 дни не выведуть его, а познаеть и [в] триетии день,


152
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
то свои челядин понята, а оному платите 3 гривны продажи. — 40: Аче кто конь погубить, или оружье, или порт, а заповесть на торгу, и последь познаеть в своем городе, свое ему лицеи взята, а за обиду платите ему 3 гривны — 45:0 татьбе. Паки ли будете что татебно купил в торгу, или конь, или порть, или скотину, то выведет свободна мужа два или мытника; аже начнете не знати у кого купил, то ити по немь тем видоком на ротоу, а истьцю свое лице взята; а что с ним погибло, а того ему желета, а оному желети своих кун, зане не знаете у кого купив. — 68:0 долзе. Аже кто многим должен будете, а пришед гость из иного города или чюжеземець, а не ведая запустить за нь товар, а опять начнете не дата госта кун, а первии должебита (должники) начнуте ему запинате, не дадуче ему кун, то веста и на торг, продата же и отдата же первое гостины куны, а домашним, что ся останеть кун, тем же ся поделяте.
VIII) Русская Правда (Ш, 68; цитировано выше, пр. 7).
IX) Термины Русской Правды и других памятников. Форма «истина» есть, впрочем, несколько позднейшая. Слово «рост» вытесняет «рез» уже в следующую эпоху.
X) Так я толкую нормы Русской Правды (III, 65,70; IV, 32). Толкование этих показаний Русской Правды представляет, правда, огромные трудности, хорошо известные тем, кто знает, например, трудности толкования гораздо более обильных и ясных показаний источников римского права о fenus unciarium146. В подробное объяснение своего мнения я не могу здесь вдаваться. По существу, оно совпадает в этом вопросе с мнением Ключевского, хотя в своей общей характеристике экономического образа эпохи я резко с ним расхожусь. Ключевский полагает, что «при краткосрочном займе размер месячного роста, не ограничивался законом; годовой процент определен одной статьей Правды «в треть» на два третий, т. е. в 50 %. Только Владимир Мономах, став Великим Князем, ограничил продолжительность взимания годового роста в половину капитала: такой рост можно было брате только два года, и после того кредитор мог искать на должнике только капитала, т. е. долг становился далее беспроцентным; кто брал такой рост на третий год, терял право искать и самого капитала. Впрочем, при долголетнем займе и Мономах допустил годовой рост в 40 %» (Курс Русской Истории, часть I, изд. 4-е. Москва, 1911, стр. 305).
XI) Ответ еп. Нифонта Новгородского на вопрошание Кирика, 1156 г. (Памятники древнерусского канонического права, ч. 1, СПБ., 1880), стр. 24-25: «А найм деля, рекше лихвы, тако веляше оучить: аже попа, то рци иемоу «не достоите та слоужити, аще того не останеши»; а иеже простеца, то рци иемоу: «не достоите та имати найм; мне, рци, грех не молвивше». Даль не могоуть ся хабить, то рци им: «боудите милосерди, взмете легко; аще по 5 коун дал иеси, а 3 коуны взми или 4».


Социальная и экономическая история России... Часть первая
153
XII) См. К1 i n g m ü 11 e r sub v. Fenus — Pauly-Wissowa Real-Enzyklopädie etc., а для Византии G. Ostrogorski, Löhne u[nd] Preise in Byzanz в Byzantinische Zeitschrift, Band 32, Halbjahresheft 2 (1932).
XIII) См. мой этюд Cheirokratie. Zur Charakteristik des antiken Bolschewis- nus und Sozialismus. Eine soziologische Polybiosstudie в Zeitschrift f[ür] Nationalökonomie, Bd. VII, Heft 3, SS. 289-298. Cp., Edgar S а 1 i n. Der «Sozialismus» in Hellas. Sonderdruck aus Eberhard Gothein-Festgabe. München u[nd] L[ei]p[zi] g, 1923, SS. 17-59.
XIV) K.H. Бестужев-Рюмин. Русская история, т. I, стр. 1б7.
XV) Cp. Schröder-Künssberg, Lehrbuch d[er] deutschen Rechtsgeschichte. 6. Aufl. L[ei]p[zi]g, 1922, S. 507.
XVI) Cp. об этом в посмертном труде известного французского католического экономиста: Claudio J a η n e t, Les grandes öpoques de 1’histoire 6co- nomique jusqu’ä la fin du XVIе siede. Paris-Lyon, s. a., pp. 136-140.
XVII) Характеризуя Святополка, Бестужев-Рюми н147 (цит. соч., стр. 165) говорит: «то был князь слабый (вследствие чего на первый план выдвинулся Мономах), но коварный и корыстолюбивый, что доказывается его связями с евреями, дома которых народ разграбил немедленно по его смерти». Суждение — это исторически несостоятельное, не считающееся с общим правовым и бытовым положением евреев в ту эпоху, когда евреи «непосредственно» (immediate) зависели от верховной власти. Именно это положение определяло их «связь» с Киевским великим князем, кто бы ни сидел на великокняжеском столе. Суждение Бестужева-Рюмина, через Карамзина и Соловьева, восходит к домыслу Татищева, правдоподобному лишь по общему соответствию этого известия-домысла общему положению евреев во всех христианских государствах того времени.
XVni) См.: М. Грушевский. Очерк истории Киевской Земли от смерти Ярослава до конца XIV столетия. Киев, 1891, стр. 122.
XIX) Цит. по Грушевскому, там же, стр. 132. Ср. Грушевский, там же: «Проф. Малышевски й148 в своем специальном исследовании о евреях (Евреи в Южной Руси и Киеве в Х-ХП вв.) считает этот рассказ сочиненным на основании приведенного известия летописи о разграблении жидов, но самый факт изгнания евреев из Киева находит весьма вероятным. Было ли такое изгнание или нет, пока решить мы не можем; вполне вероятно, что погром 1113 г. повлиял на уменьшение еврейской колонии в Киеве». Однако под 6632/1124 г. Ипат. летопись говорит о погоревшем от бездождья вместе с. Подольем «жидовском» квартале Киева. В 6796/1088 г. в погребении во Владимире Волынском князя Владимира-Иоанна Васильковича149 вместе с другими владимирцами участвовали и евреи: «И тако плакавшееся над ним все множество Володимерцев, мужи и жены и дети, Немци, и Сурожьце, и Новгородци,


154
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и Жидове плакахуся аки и во взятье Иерусалиму, егда ведяхут я во полон Ва- вилоньский, и нищии и убозии, и черноризци и черници: бе бо милостив на вся нищая». В этом известии нет ни малейшей антисемитской нотки.
XX) Cp.: A.Andreades, Les juifs et les fisc dans l’Empire Byzantin (Mdlanges Ch. Diehl, 1,1930, pp. 7-29). О том, существовал ли в Византии специальный налог на евреев, современные византологи спорят. Cp. Ostrogorski, в Seminarium Kondakovianum 5 (1932), стр. 319-321 (рецензия на Андреаде- са), иD ö 1 g е г, в Vierteljahresschrift f[ür] Sozial- u[nd] Wirtschaftsgeschichte. XVI. Band, Heft 1, SS. 1-24.
Глава седьмая. «Неслыханная рать, безбожнии моавитяне, рекомии татарове»
Император же этих татар имеет изумительную власть над всеми.
Никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если где император не укажет ему. Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники сотникам, сотники же десятникам. Сверх тот, во всем том, что он предписываете во всякое время, во всяком месте, по отношенью ли к войт, или к смерти, или к жизни, они повинуются без всякого противоречия.
Плано Карпины в переводе Малеина150
Появление монголов на исторической сцене. — Они образуют патриархально-военное государство. — Огромный его размах в смысле как пространственного охвата, так и ударной силы. —Культурная слабость монголов. — Культурно они капитулировали и перед тюрками, и перед Китаем. — Разительное впечатление, произведенное на русских монгольским людским ураганом. —Политическая неподготовленность русских государств и воинская неспособность русских вооруженных сил к борьбе с татарами. — Их появление в 1223 г. — Измена бродников и битва при Калке. — События 1236 г. — Успехи татар определялись сочетанием в них силы лесных охотников и силы степных кочевников. —ПокорениеРуси татарами прежде всегоми- литарный факт. —Иссякновение татарской силы было естественно обусловлено удаленностью от базы. —Характеристика татарского нашествия и татарского владычества. — По своему социальному строению покорители были близки к покоренным: и те, и другие


Социальная и экономическая история России... Часть первая
155
жили в аристократическом строе монархического типа. — Юридически татарское владычество было комбинацией вассалитета с протекторатом. — Абсолютный характер татарской власти. — Как ее воспринимали и именовали русские. — Сравнение властвования татарских царей с властвованием варяжского княжья. — Следствия татарского нашествия: княжеская эмиграция и беженство населения — Своеобразная судьба и роль т. н. «Болоховской земли» и ее князей. — Совершенно несостоятельное общинно-украинское истолкование этих фактов. — Предварительная характеристика татарского влияния на русскую жизнь
В конце первой четверти XIII века обозначилось чрезвычайной важности явление и событие: проникновение в Европу и затем в российское пространство новой огромной людской и политической силы: монголов, образовавших своеобразную державу совершенно исключительной наступательной мощи.
Как пишет один новейший синолог, «из маленьких степных племен, которые до того не играли никакой роли в истории, монгольский народ вырос внезапно, подобно циклону, в невиданную силу, которая перед собой все уничтожала и ниспровергала все грани, разделяющие континенты. В лице этого народа мы видим только стихийно-первобытную естественную воинскую силу, сосредоточившуюся для нанесения неотразимого удара. Неотразимым этот удар делала не какая-либо религия, не более высокая техника. Единственным зиждительным в духе Чингис Хана151 была его пространственная фантазия, делавшая его способным мыслить в масштабах целых континентов. То, что достигнуто теперь европейской техникой — преодоление разделяющих граней пространства — то оказалось, правда, дикой идеей в голове дикаря, но идеей, опьяняющая сила которой, подобно яду некой бациллы, захватила Азию и большую часть Европы. Точно эпидемия, распространялись монголы и также стихийно само собой они пали, будучи побеждены не извне, а сами внутренне истощившись» (I).
Внутренние и внешние условия образования и жизнедеятельности этой силы непосредственно не составляют предмета ни русской, ни российской истории, но — по связи этих условий именно с нашей историей — нам придется их касаться не раз в дальнейшем изложении. Сейчас же мы их лишь затронем для обрисовки хода самих событий и раскрытия причинной связи их различных звеньев.


156
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Монгольская сила, обрушившаяся на огромное пространство и, в зависимости от характера населения его различных частей, весьма различно себя проявившая, образовалась в порядки военно-политического объединения кочевнических масс, относительно недавно вышедших из стадии родового быта с ярко выраженной «патриархальной», или «агнатической», физиономией и получивших — на основе традиций этого быта — относительно стройную и весьма сплоченную и крепкую военную организацию. Образовалось патриархальновоенное государство кочевников, огромного размаха в двояком смысле: в смысле и пространственного охвата, и ударной силы. Эта двойная сила охвата и размаха покоилась на сочетании двух между собою связанных начал, военного и аристократически-родового. Сочетание этих двух начал породило своеобразную военную монархию, но таило в себе опасность быстрого истощения ударной силы в процесс внутреннего распада. Монгольское могущество было — и в военном, и в политическом смысле — скоропреходящим. Этим оно отличалось от могущества других подлинных империй: персидской, римской и ее продолжения — ромэйской (византийской), и продолжения последней — московско-российской. От этих империй, не говоря о современных нам империях, французской, британской и даже — с большими оговорками, на которых я здесь не могу останавливаться — германской и японской, империя монгольская отличается отсутствием своей собственной подлинной и прочной духовно-национальной культуры. Монголы, создав свою империю, подчинились чужой арабско-турецкой культуре и в ней духовно растворились. Это обстоятельство составляет достаточное и необходимое объяснение непрочности не только первоначально охватившей огромное пространство монгольской империи, но оно также объясняет и самое исчезновение монгольской культуры, поглощенной духовно-культурно Исламом, душевно-национально (не политически) туречеством.
«Татары» милитарно и политически смели половцев-куманов- кыпчаков, но этнически и национально они в известном смысле спасовали даже перед этими турками (II). В еще более грандиозном размере и с еще большей полнотой такая же капитуляция перед завоеванным и покоренным народом повторилась, когда монголы завоевали Китай. Китай духовно и культурно покорил своих монгольских завоевателей. Монгольская империя оказалась во всех отношениях более хрупкой и преходящей, чем даже империя турецкая, с большим успехом и на бо¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
157
лее долгий срок утвердившая свое могущество, чем империя испанская, политически потерявшая и северно- и южно-американский континент, но навсегда приобщившая последний к своей культуре.
В 1223 г., когда новгородцы, находившиеся в эту эпоху под огромным влиянием и давлением Суздальской земли и ее власти, только что вернулись из весьма удачного похода на Чудскую землю под водительством Ярослава Всеволодовича, сына Всеволода Большое Гнездо, на Русь «прииде неслыханная рать, безбожнии Моавитяне, рекомии Татарове, ихже добре никтоже весть ясно, кто суть и отколи приидоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их; и зовут их Татары, а инии глаголют Таурмени, а друзии Печенези...» (Акад. 6731/1223). «....Бог же един весть их, кто суть и отколи изидоша, премудрии мужи ведят я добре, кто книгы разумно умееть; мы же их не вемы, кто суть...» (Лавр. 6731/1223). Таково было разительное впечатление у русских людей от нахлынувшего на них людского и воинского урагана.
Русские оказались, и в союзе с половцами, политически неподготовленными и воински неспособными отразить эту бурю. Они были разделены. Суздаль и Рязань стояли в этом столкновении в стороне от Южной Руси. Татары, наступая на нее, применили и до наших дней часто практикуемый психологически маневр — они «представились» нападающими только на — половцев. «Татарове... прислаша послы к князем Русскым: «сеслышим, оже противу нам идете, послушавше По- ловець, а мы вашей земли не заяхом, ни городов ваших, ни сел, не на вас приидохом; но приидохом, Богом попущени, на холопи наши и на конюси свои, на поганыя Половци, а возмите с нами мир а нам с вами рати нету; оже бежать к вам Половци, и вы бейте оттоле, а товар емлите себе, занеже слышахом, яке и вам много зла творят, того же ради мы их отселе бьем». Князи же Русстии того не послушаша, и послы Татарьскыя избиша, а сами поидоша противу им...» (Акад. 6731/1223). Авангард татар был смят Мстиславом Удалым и Даниилом Волынским152. Но эта удача была роковой для русских. Она завлекла их в степь, где русские трижды были порознь разбиты на реке Калке, отчасти благодаря равнодушию Суздальского князя к судьбе Днепровской Руси и измене связанных с суздальской властью «бродников», степных смешанного состава и происхождения (славяно-русского и тюркского) воинов, которые традиционно были наемными союзниками Суздаля против Киева и Чернигова. Подобно черным клобукам, эти бродники, жившие на берегах Азовского моря и по Дону, являли


158
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
во всех отношениях прообраз будущего казачества — только в отличие от черных клобуков бродники тяготели не к Киеву-Чернигову, а к Суздалю-Владимиру.
Победа татар на Калке, после которой они, казалось, бесследно исчезли, не послужила уроком для русских правителей. Для татар же она явилась ценной опытной разведкой. В промежутке между Калкой и разгромом Рязанской и Суздальской земель в 1236 г. татары в значительной мере овладели средним Поволжьем, и оно явилось как бы промежуточной операционной базой для покорения Руси в 1236 году (первый поход Батыя153). Покорение это началось именно с Болгарского царства: «придоша от веточный страны в Болгарьскую землю безбожнии тата- ри, и взяша славный Великый город Болгарьскый...» (Лавр. 6744/1236). Второй удар татар был направлен на Рязанское княжество. Мы знаем, в какой мере Рязань была ослаблена и принижена своим суздальско- владимирским гегемоном, не оказавшим и в этом столкновении никакой реальной помощи рязанцам. Безучастным к Рязани оказалось и черниговско-северское княжье. Оставленная один на один с татарами, Рязанская земля, как политическая единица, подверглась в 1236 г. полному разгрому, явившись первой в полном смысле слова покоренной татарами русской землей. За разгромом Рязани последовал не менее радикальный разгром Суздальско-Ростовско-Владимирской земли, завершившийся полным поражением русских на реке Сити. Взгляд на карту современной России дает возможность с полной отчетливостью представить себе весь размах татарского нашествия на российское пространство. Калка находится в пределах Екатеринославской, Сить — Ярославской губернии. Сражение на Сити произошло ранней весной 1238 г. В эту эпоху милитарная (военная и воинская) мощь татар определялась сочетанием в ней двух сил, еще не разъединившихся: силой привычных и к лесу охотников-звероловов, и силой кочевников-степняков, мастерски умевших оперировать на больших открытых пространствах. Как кочевники-степняки, татары сокрушили половцев и милитарно- политически в буквальном смысле вывели их из строя. Как знакомые с лесной природой охотники-звероловы, они разгромили и северную лесную Русь, нанеся Суздальско-Владимирской земле ряд сокрушительных ударов (уничтожение Москвы как города, разгром Владимира, Суздаля, Торжка). Но все-таки татары именно в процессе своего ураганоподобного завоевательного расширения в российском пространстве стали, как политическая и воинская сила, все больше и больше степняками, и


Социальная и экономическая история России... Часть первая
159
как степняки, они не то что разбились, а оказались постепенно покоренными и затянутыми покоренной ими лесной Роемей, как восточной (Московской Русью), так и западной (Литовской).
В вооруженных столкновениях народов и государств играют огромную роль не только их общие психические свойства, не только их социальный строй, не только их политическая организация, но — и непосредственно всего больше! — характер и степень их милитарной силы в тесном и точном смысле. Татары представляли такую объединенную и сплоченную милитарную силу, с которой русское княжье, при всем высоком воинском качестве и его дружинных отрядов, и народных ополчений, не могло состязаться даже на своей собственной почве. И в чисто техническом отношении, выработав уже известную половцам технику сокрушения городских укреплений однобитными орудиями, татары превосходили русских. Покорение Руси татарами есть, таким образом, прежде и больше всего — милитарный факт, объясняемый численным превосходством, большей военно-бытовой сплоченностью и высшей военной техникой татарской вооруженной силы по сравнению с силой русских, политически разрозненных и милитар- но неподготовленных. Русский летописец с бесподобной словесной меткостью уловил этот факт в выразительной формуле: неслыханная рать. Церковно-славянское слово «рать» одновременно обозначает и войну (bellum), и войско (exercitus). Многостороннее милитарное превосходство татар объясняет и ту легкость, с которой они во время второго похода Батыя 1239-1240 гг. завоевали и покорили Южную Русь, взяв Киев и Чернигов. Тут еще разительнее сказались и государственная разрозненность Южной Руси, в которой Киев давно клонился к явному политическому упадку, и даже чисто милитарное превосходство татар. Относительно — сопротивление маленького северного Козельска в 1236 г. производить более внушительное впечатление, чем оборона матери русских городов Киева в 1240 г.
Татарская сила разбилась только на Западе. И, в сущности, даже не разбилась, а просто естественно иссякла. Это иссякновение определялось непомерным и непосильным расширением татарской силы. Даже когда татарская политическая и милитарная база переместилась из центральной Азии в низовья Волги, эта база была все-таки слишком удалена не только от Западной Европы, но даже и от Западной, во всяком случае, Северо-Западной (Литовской) Руси. Политической и милитарной силы татар хватало только на степной Юг и на восточную часть Руси.


160
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Дальнейшее ослабление татарского владычества определилось как внутренним политическим усилением, ростом и сплочением двух Русей: Восточной (Московской) и Западной (Литовской), так и внутренним ослаблением (разложением и распадом), политическим и милитарным, татарского государства, утвердившегося на российском пространстве, Золотой или Синей Орды, «Улуса Джучи», государства, основанного Батыем (Бату). Возвышение Москвы и объединение Руси сопровождалось одновременным падением и разложением татарского государства.
Какой характер носило татарское нашествие и татарское владычество?
Прежде всего, необходимо установить следующее: по общему социальному строению покорители были чрезвычайно близки к покоренным. И те, и другие жили в аристократическом социальном строе, покоившемся на далеко зашедшей социальной дифференциации. И те, и другие имели отчетливо выработавшуюся политическую организацию с определенно выраженным монархическим характером и с некоторыми учреждениями, которым можно, если угодно, приписать «демократический» характер («вече» и «курултай»). Но в татарском социальном строе аристократические черты были еще ярче выражены, чем в древнерусском. В политической организации татар монархия получила более отчетливые и резкие очертания (III). Это стояло отчасти в связи с тем, что татарский «народ» был еще более войском, или армией, чем «народ» древнерусский; и, соответственно, состояние войны для татарского «народа» было еще более привычно и нормально, чем для древнерусского.
Несомненно, что татарское нашествие на Русь привело к покорению русских татарами и к владычеству последних над Русью. Установить смысл, значение этого владычества не трудно далее в общих терминах новейшего публичного права.
Владычество татар выразилось в политическом верховенстве татарской власти над всеми русскими землями и в податном верховенстве этой общей, но чужой власти над населением русских земель.
Владычество татар над Русью явилось комбинацией двух институтов международного права, в которых это право пересекается с правом государственным: вассалитета и протектората. Вассалитет и протекторат тут выступают перед нами в чистой публично-правовой обрисовке. Отдельные русские земли-государства, в лице своих князей, состояли в вассальных отношениях с татарской властью, которая явилась их протектором. Этот вассалитет русских князей и этот протекторат татарско-


Социальная и экономическая история России... Часть первая
161
го хана тем отличались от классического типа вассальных отношений внутри государства и от чисто международно-правового института протектората, что они не были вовсе основаны на договоре. Это — недоговорный вассалитет-протекторат: русские земли-государства приняли власть татарского протектора в силу факта покорения. Покоренные просто подчинились, не облекая своего подчинения даже в форму договора, всегда по меньшей мере двустороннего: est pactio duorum pluriumve in idem placitum et consensus154. Юридически русские князья были обязаны татарскому хану безусловным подчинением. Тут перед нами в области публично-правовой в русской истории впервые выступает не просто как факт, а именно как право, абсолютная государственная власть (IV). Она может быть милостива, но она формально и признанно — безусловна и безапелляционна. Власть Чингис-Хана в известной персидской исторической энциклопедии Рашид-ад-Дина155, произведении начала XIV века, характеризуется как «власть господина соединения планет, самодержца земли и времени», у которого «все племена и роды монгольские из родных и чужих стали рабами и слугами» (V). Это право абсолютной власти не есть просто идеологическая концепция, хотя бы и могущественная, а присутствующий в жизни и действующий в ней мощный факт. Этим татарская абсолютная власть в русском историческом развитии отличается от византийской, причем объективным установлением этого различия вовсе еще не предрешается вопрос о степени влияния на русское политическое развитие татарства и византийства. Идеологическое влияние могло быть, в конечном счете, могущественнее фактического, или бытового.
Русские, которые знали царя византийского и так и называли его царем («Царь Гречьски») и цесарем, — своих князей в эту эпоху по общему правилу так не называли (VI). Между тем хана татарскаго, владыку орды, русские сразу назвали царем (или цесарем). Это не было случайно, а, наоборот, имело глубокий политический смысл, обозначая силу и полноту власти новоявленных «поганых» владык, которых ни с кем другим, кроме византийских царей, русское политическое сознание того времени сближать не могло. Эти цари, хотя и «поганые», ощущались и признавались как носители абсолютной, неограниченной власти во всех внутренних и внешних делах. Они ставили русских князей, давали одному «старейшинство во всей братьи его», других, «раз- судив им», отпускали «когождо в свою отчину» (VII). Таким образом, это


162
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
была власть и н а д русскими князьями, неумолимо-суровая, жестокая, каравшая за неповиновение смертью, подозрительно относившаяся к малейшему признаку непокорности и нелояльности.
Тем не менее эта власть, как таковая, никогда, даже в моменты наибольшего своего торжества, не ставила себе задачей — стать целиком и вплотную на место власти туземной, совершенно вытеснить эту последнюю. В этом отношении татарская власть несравнима с властью варяжского княжья. Мы не можем, правда, детально проследить процесс вытеснения у восточных славян туземной, племенной княжеской власти властью пришлой, варяжской. Но что такой процесс происходил и что для почти всей тогдашней Руси завершился к XI веку, в этом не может быть никакого сомнения. В этом — но только в этом! — смысле восточные славяне были «покорены» варяжским княжьем, в самом процессе своего утверждения переставшим быть варяжским. Тут сыграла известную роль, нам в деталях тоже неизвестную, и ревность этого княжья в распространении христианства. Но так как ассимиляция варяжского элемента со славянским стояла в связи именно с распространением христианства, то тут не власть «покорила» население, а, наоборот, население в известном смысле и в известной мере «покорило» власть.
У татарской же власти не было ни религиозного прозелитизма, ни стремления к ассимиляции с населением покоренных земель ни в каком направлении. Отдельные приемы и действия отдельных агентов татарской власти, задающиеся целью — политически и культурно сломить Русь, встречаются, но это — исключения, лишь еще более оттеняющая основной характер татарского владычества, тем не менее в этом владычестве необходимо различать две эпохи: одну, довольно кратковременную, когда агенты ханской масти реально и чувствительно, хотя, быть может, и не вполне регулярно, в известной мере управляли покоренными русскими землями, и вторую, когда они от такого собственного управления уклонились и довольствовались сюзеренитетом и связанными с ним выгодами, не требовавшими интенсивного вмешательства в русскую жизнь.
Поэтому, в первую эпоху столкновения покоренных русских с покорителями татарами носят характер восстаний, подавляемых татарской вооруженной силой. При этом, чем ближе была какая-либо русская земля к татарской оккупационной базе, тем чувствительнее была тяжелая татарская рука, и тем ее гнет был и объективно сильнее. Едва ли не всего сильнее татары в эту эпоху тяготели над Рязанской землей,


Социальная и экономическая история России... Часть первая
163
в наибольшей мере из всех русских земель, думается, пострадавшей, по крайней мере в своей степной части, от татарского нашествия.
Подлинной целью и татарского нашествия на Русь, и татарского в ней владычества была — как ни звучит это сначала странно — цель «экономическая». Преследование этой цели в порядке самого военного нападения приводило к грабежу, к похищению разных видов имущества и к лишению свободы лиц, превращаемых непосредственно в рабов или продаваемых в рабство. Грабеж в этом смысле был почти неизбежным спутником всякой войны в ту эпоху. Он естественно сопровождался не только похищением имущества, но и истреблением, т. е. не только похищением, но и умерщвлением людей. Но, поскольку войско и власть, вторгавшиеся в страну, не ограничивались только грабежом в указанном широком смысле, а хотели длительно эксплуатировать население — они должны были переходить к той или другой форме его обложения. Непосредственное татарское управление русским населением, поскольку в первое время было, действительно, в разных землях осуществлено такое управление, имело своей задачей и содержанием — взимание в пользу татарской власти дани с русского населения. Для этого Батый и его сын Сартак156 ставили по русским городам своих наместников и производили фискальный учет населения. Русские власти, с князьями во главе, должны были им в этом оказывать содействие. Это татарское обложение и тогда, и даже позже было ненавистно русскому населенно. Но сопротивление ему, во всяком случае, в первое время, было равносильно бунту, за который и население, и власть должны были тяжело расплачиваться.
Летопись (Лавр.) под 6765/1257 г. повествует:
«Поехаша князи в Татары, Александр, Андрей, Борис; чтивши Улавчея, приехаша в свою отчину. Тое же зимы приеха Глеб Василкович157 из Кану земли от царя, и оженися в ворде. Тое же зимы приехаша численици, исчетоша всю землю Суждальскую, и Рязаньскую, и Мюромьскую, и ставиша десятники и сотники и тысящники и темники, и идоша в ворду, толико не чтоша (т. е. не переписывали только. — П. С.) игуменов, черньцов, попов, крилошан, кто зрит на святую Богородицю и на владыку».
Тут перед нами как бы идиллическая сторона этого татарского обложения. Но под 6770/1262 г., в той же летописи, обрисовывается другая, оборотная сторона:


1б4
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
«Избави Бог от лютаго томленья бесурменьскаго люди Ростовския земли: вложи ярость в сердца крестьяном (VIII), не терпяще насилья поганых, изво- лиша вечь, и выгнаша из городов, из Ростова, из Володимеря, из Суждаля, из Ярославля; окупахуть бо ти оканьнии бесурмоне дани, и от того велику пагубу людем творяхуть, роботяще резы, и многы души крестьяньскыя раздно ведо- ша; видевше же человеколюбец Бог, послуша моленья Материя, избави люди своя от великыя беды. Томь же лете убила Изосиму преступника, то бе мних образом точью, сотоне ссуд; бе бо пьяница и студословец, празнословец и кощюньник, конечное же отвержеся Христа и бысть бесурменин, вступив в прелесть лжаго пророка Махмеда; бе бо тогда Титям прехал от царя Татарь- скаго, именем Кутлубий, зол сый бесурменин, того поспехом оканный лише- ник творяше хрестьяном велику досаду, кресту и святым церквам поругаяся; егда же люди на врагы своя двигшася на бесурмены, изгнаша, иных избиша, тогда и сего беззаконнаго Зосиму убиша в городе Ярославлы, бе тело его ядь псом и вороном».
Летописец почему-то умалчивает о последствиях этого противо- татарского бунта, кончившегося жестокой расправой с ренегатом Зосимой. Вряд ли татарская власть не реагировала репрессиями на эти события. Правда, предание приписывает Александру Невскому ее умилостивление.
Хотя татары в свое время, разгромив и разграбив Торжок, не дошли до Новгорода Великого, они считали и Новгород своим владением и данником. Вот как новейший историк, сводки которого отличаются обстоятельностью и точностью, характеризует отношение новгородцев в эту эпоху к татарской власти:
«Все лето 1257 г. новгородцы находились в смятении и тревоге, потому что пришла злая весть из Руси, что татары хотят брать на Новгороде тамгу и десятину. По всему видно, что большая часть новгородцев не хотела платить татарам податей и налогов, и только немногие сознавали трудность избавиться от этой беды. К числу первых принадлежал и Василий Александрович158 (новгородский князь, сын Александра Ярославича Невского. — Я. С). Зимой татары вместе с великим князем пришли в Новгород, и Василий бежал в Псков, зная, конечно, чего будет требовать отец его. Новгородцы не дали ни тамги, ни десятины, а дали только дары хану и с миром отпустили татар. Разгневанный Александр выгнал сына из Пскова и отправил его “в Низ” (в Суздальскую землю), а тех, “кто Василья на зло повел”, казнил: “овому носа:


Социальная и экономическая история России... Часть первая
165
урезаша, а иному очи выимаша”. Новгородцы (в свою очередь убили посадника Михалка, вероятно, за то, что он держал сторону великого князя, а на весну убили еще какого-то Мишу» (IX).
«В следующем 1258 г. Александр с братьями — Андреем и Ярославом тверским, и Борис ростовский ходили в орду и чтили Улавчя. По отъезде их из орды, во Владимир опять явились, уже в 1259 г., татарские численники для исчисления той же Новгородской земли; Александр, Андрей и Борис ростовский зимой отправились с ними в Новгород. Но еще осенью в Новгород пришел из Суздальской земли Михаил Пинещинеч159 (взятый Александром во Владимире в 1256 г.), по словам летописца, с ложным посольством и сказал новгородцам, что если они не дадут числа, то полки (татарские) в Низовской земле уже готовы против них. Новгородцы согласились на число (“яшася новгородци по число”). Однако зимой, когда приехали в Новгород татарские послы, Беркай и Касачик, с женами своими и многочисленной свитой, в Новгороде поднялся мятеж; татары требовали от Александра стражи для личной безопасности от народной ярости, — они говорили: “дайте нам число, или бежим проче”, что означало, вероятно, угрозу. Но чернь волновалась и хотела “честно умереть за св. Софию”, — между тем как другие настаивали на исполнении требований татарских послов. Есть известие, что татары — может быть, в надежде на разъединенность новгородцев — с двух сторон хотели ударить на город, но — по словам летописи — невидимая сила Христова возбранила им это. Наконец, Александр, а за ним и татары, выехали с Городища. Только теперь, большие взяли верх: новгородцы “яшася по число, творяху бо бояре собе легко, а меньшим зло”. Взявши число, татары удалились восвояси» (X).
Если Александр Невский, не только удачливый и смелый полководец, но и тонкий и осторожный политик, приспособляясь к Орде, находил способы с нею ладить, причем он не считался с чувствами и даже настроениями народных масс, то другие князья часто оказывались неспособными на эту тактику, и она им не удавалась. В связи с этим мы можем констатировать своеобразное явление: эмиграцию, отчасти временную, отчасти постоянную, русских князей, бегущих от невыносимого татарского владычества. Дважды (1238 и 1245 гг.) эмигрировал «в Угры», скитался по Польше и Германии Михаил Всеволодович Черниговский160, мученически погибший в Орде в 1246 г. и причтенный клику святых. «В Угры» же эмигрировал его непочтительный сын Ростислав161, женившийся на дочери венгерского короля (XI). Беженцем, если не эмигрантом, был и Даниил Романович Галицкий, в связи с чем летописец рисует такую выразительную картину:


166
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
«В то же время ехал бяше Данил во Угры королеви, и еще бо бяшеть не слышал прихода поганых Татар на Кыев. Батыю же вземшу град Кыев и слы- шавшу ему о Даниле, яко в Угрех есть, поиде сам Володимерю и приде к городу Колодяжьну, и постави порока 12 и не може разбитии стены, и начат перемолвливати люди; они же, послушавше злого совета его, передашася и сами избити быша. И приде Каменцю, Изяславлю, взят я; видив же Кремя- нець град Данилов, яко невозможно прията ему, и отьиде от них; и приде к Володимерю, и взя и копьемь и изби и не щадя, такоже и град Галичь, иныи грады многы, им же несть числа. Дмитрови же, Кыевскому тысяцкому Данилову, рекшу Батыеви: “не мози стряпати (по другим спискам: мешкати) в земле сей долго, время та есть на Угры уже пойти; аще ли встряпаеши, земля та есть силна, сберутся на тя и не пустять тебе в землю свою”, про то же рече ему, види бо землю гибнущу Русскую от нечестиваго. Батый же послуша совета Дмитрова, иде во Угры, Король же Бела и Каломан162 срете на реце Со- лоной; бившимся им полком, бежаша Угре и гнаша е Татаре до реке Дуная; стояша по победе три лета. Преже того ехал бе Данила князь ко королеви во Угры, хотя имета с ним любовь сватьства: и не бы любови межи има, и воротися от короля; и приехав в Синеволодьско во манастырь святыа Богородица, наутрея же возстав виде множество бежащих от безбожных Татар, и воротися назад во Угры, не може бо пройти до Русское земли, зане мало бе с ним дружины; и оставив сына своего во Угрех и не вдасть и в руце Галича- ном, веда неверьствие их, про то его не поя с собою; иде изо Угор во Ляхы, на Бардуев, и приде во Судомирь. Слыша о брате си и о детех и о княгини своей, яко вышли суть из Русское земле в Ляхы пред безбожными Татары, и потоснуся взискати их, и обрете их на рее, рекомей Полце; и возрадовашася о совокупьленьи своем, и жалишаси о победе земле Русское и о взятьи град от иноплеменьник множства. Данилови же рекшу, яко “не добро нам стояти еде близ воюющих нас иноплеменьников”, иде в землю во Мазовьскую ко Болеславу163, Кондратову сынови; и вдасть ему князь Болеслав град Вышегород, и бысть ту, дондеже весть прия, яко сошли суть из земле Руское безбожнии, и возвратися в землю свою» (XII).
Как видно из этого рассказа, рядом с эмиграцией княжья и высших классов, несомненно, в то время была и массовая эмиграция, порожденная татарским нашествием отчасти, может быть, в связи с внутренними отношениями и распрями, — подлинное беженство. «За море» (в Швецию) в 1252 г. бежал брат Александра Ярославина Невского, Андрей, которого в 1248 г. сам великий хан в Монголии пожаловал


Социальная и экономическая история России... Часть первая
167
великим княжением Владимирским, «приказав» Александру Невскому Киев. Это бегство рисуется в следующих чертах:
«Андрей... женился на дочери Даниила Романовича Галицкого. Может быть, этот родственный союз Андрея с одним из видных и сильных южно- русских князей заставил Александра действовать решительнее: в 1252 г. он отправился к сыну Батыя, Сартаку, которому жаловался на брата Андрея, что он обманом, не по старшинству получил великокняжеский стол и не сполна платит хану выход. Разгневанный хан приказал доставить Андрея к себе. Еще до возвращения Александра из орды, на Русь пришли с татарскою ратью Неврюй, Котья и храбрый Олабуга164: “Господи!” сказал Андрей: “доколе нам ссориться между собою и наводить друг на друга татар? Лучше бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им!” Посоветовавшись с боярами, Андрей с семейством и приближенными людьми, бежал. Татары нагнали его (июля 24-го) под Переяславлем, разбили и едва не захватили в плен; он успел ускользнуть от них в Новгород, где не был принят; бросился в Псков, откуда — дождавшись здесь жены своей — ушел в Колывань (Ревель). Оставив в последнем городе жену свою, он отправился в Швецию, куда потом прибыла и жена его. Великокняжеский стол занял Александр Невский» (XIII).
Совершенно своеобразно отразилось татарское нашествие и владычество на некоторой части Киевской области. Эта часть Русской Земли, западная часть Киевщины, подпала непосредственно татарской власти. Эта ее судьба была внутренне подготовлена тем общим упадком Киева и Киевской области, который предшествовал татарскому нашествию и который мы охарактеризовали выше. Степной характер области облегчал более прочное оседание татар на этих территориях и освоение их татарами. За Киев и Киевскую землю русские князья, черниговские Михаил и его сын Ростислав, вели борьбу с Даниилом, «королем» Галицким, княжившим с 1229 по 1264 г. В числе врагов Даниила были не только татары, но и их союзники, «болоховские» князья, сидевшие в юго-западной части спорной между Киевом и Галичем территории. Эти «болоховские» князья представляли явление загадочное по происхождению, но не по роли: они сами и подвластное им население были «татарские люди», которые сидели по селам, «да им (татарам. — Я. С.) орют пшепицю и просо», и городам (XIV).
Совершенно несостоятельно представлять этих союзников татар с их вождями как носителей какого-то общинного уклада, восставших


1б8
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
против княжеско-дружинного уклада, и в этом восстании опиравшихся на татар. Татары и в Южной Руси были сами социально носителями аристократического строя, который был у них лишь еще более отчетливо выражен, чем в самой древней Руси. Политически же они воплощали монархический уклад. Конечно, предаваясь грабежу населения, татары беспощадно «нивелировали» имущественный уровень населения, но, переходя от простых насилий к управлению и устроению, т. е. прежде всего к обложению, татары везде вынуждены были опираться на имущие элементы населения, которые, естественно, терпеливее — мы видели это на примере Новгорода — сносили татарское обложение, чем «чернь». То же самое, — вопреки Грушевскому — не могло не быть и в тех частях Киевской области, которые подпали непосредственной власти татар (т. н. Болоховская земля) (XV).
Татары вообще принесли с собой на русскую почву усиление аристократического начала, и без того лежавшего в основе древнерусского социального строя. Они содействовали также усилению в русской жизни монархического начала. Своеобразное сочетание в татарской государственной практике этих двух начал, конечно, не могло не влиять на русское развитие. Не случайно, что учреждение «иммунитета» получило на русской почве татарское название «тархан» (XVI) и что татары своим воздействием на русскую жизнь приурочили это «освобождение» прежде всего ко «всему поповскому чину» — в этом отношении они лишь подхватили тенденцию, уже обозначавшуюся на Руси до их прихода — создать для церкви и ее учреждений особый привилегированный правовой status.
Выразительный и представляющийся на первый взгляд загадочным термин «черный» в социальном смысле, по моему убеждению, есть прямой перевод с татарского kiimün165 — это заимствование тоже вовсе не случайно; оно объясняется и подлинным родством татарского социального строя с древнерусским, и огромным влиянием татарской практики обложения покоренных народных масс на русские порядки
(XVII). Этим влиянием объясняется тот непререкаемый факт, что терминология русского государственного хозяйства восходит в значительной мере к татарам (тамга — деньги — таможня — ям). Податное и вообще финансовое верховенство княжеской власти, характерное с первых страниц русской истории, татары облекли в еще более отчетливые формы, которые народная память навсегда сохранила в чужестранных речениях народа-покорителя.


Социальная и экономическая история России... Часть первая
169
Не следует преувеличивать ни оригинальности, ни силы татарского влияния, как то делал, например, Костомаров166. Но не следует и безмерно умалять это влияние, как то делал С. М. Соловьев. Некоторые русские внутренние силы и течения, обозначившиеся до татар, получили от татарства и значительный вспомогательный толчок, и психологическое оформление, которое приобрело большое институционное значение. Об этом еще будет речь в дальнейшем изложении.
Влияние татарское ни в каком отношении не может быть выражено или формулировано в какой-либо простой формуле. Татарское нашествие не было ни «завоеванием», ни простым «покорением». Оно было насильственным установлением протектората некой нерусской власти, татарской, над русскими землями-государствами, которые встали в вассальные отношения к верховной чужестранной власти. Когда говорят о татарском влиянии в русской истории, думают о непосредственном влиянии татарских учреждений или татарского духа на русские учреждения и русский дух. Такое влияние, конечно, было: ряд русских учреждений — как мы увидим — сложился под татарским влиянием. Дух своеобразной татарской монархии, очевидно, тоже как-то и в какой-то мере определил отношение русского населения к верховной власти.
Но не «структура» и не «идеология» татарства сыграла в татарском влиянии главную роль. Таковую сыграли события и вытекшая из них конъюнктура. Об этом у нас пойдет речь, когда мы займемся возвышением Москвы, т. е. образованием того единого и единственного русского государства, которое стало на место многих объединенных русской национальностью государств, Твери, Великого Новгорода, Пскова, Нижнего Новгорода, Рязани, и вырастало в борьбе с татар- ством, Литвой-Полыией, ливонскими немцами, Швецией. Сложное взаимодействие русской власти с требованиями (притязаниями) Татарства, Литвы-Полыпи и Швеции и сложные взаимоотношения Москвы с другими русскими государствами, в первую очередь, с Тверью и Новгородом Великим, определили роль и место Москвы в собирании русских земель в единое политическое целое.
Примечания
I) 	Richard Wilhelm. Ostasien. Werden u[nd] Wandel d[er] chinesischen Kulturkreises. Potsdam-Zürich, 1928, SS. 80-81.


170
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
II) 	Ср.: А. Якубовский. Золотая Орда в книге: Б. Греков и А. Якубовский. Золотая Орда (Очерк истории Улуса Джучи в период сложения и расцвета в XIII—XIV вв.). Под редакцией В. Быстрянского. Петроград, 1937. На стр. 47-49 Якубовский пишет: «До сих пор существует неправильное представление об этническом составе юго-востока Европы, особенно его Дешт-и-Кыпчак, каково имя в монгольскую эпоху не только сохранилось, но и широко распространилось по всему тогдашнему культурному миру, от Китая и до Андалузии. Многие думали, что вместе с Бату в Дешт-и-Кыпчак пришло огромное количество монголов (татар) и что монгольский элемент в составе кочевого населения явно преобладал. Нет сомнения, что в Улус Джучи ушло немалое количество монголов с семьями и со всем своим имуществом, в первую очередь со скотом. Однако передвижение это, тесно связанное с завоеванием, ни в какой мере не могло рассматриваться как переселение. Основная масса монголов осталась у себя на родине, в Монголии. Естественно, что в такой обстановке не могло быть речи о монголизации завоеванных стран, в данном случае Дешт-и-Кыпчак Насколько сильны были старые турецкие элементы на юго-востоке Европы, насколько кыпчаки оставались главной массой кочевников Дешт-и-Кыпчак, видно из следующих слов упомянутого Ал-Омари167: «В древности это государство (Золотая Орда. —А Я.) было страной кыпчаков, но и когда им завладели татары, то кыпчаки сделались их подданными. Потом они (татары) смешались и породнились с ними (кыпчаками), и земля одержала верх над природными и расовыми качествами их (татар), и все они стали точно кыпчаки, как будто они одного (с ними) рода, оттого что монголы (и татары) поселились на земле кыпчаков, вступали в брак с ними и оставались жить в земле их (кыпчаков)». Слова Ал-Омари показывают, что культурные современники прекрасно наблюдали процесс отуречения завоевателей-татар. Количество последних относительно основной массы кочевого населения кыпчакской степи было так невелико, что иначе и быть не могло. Насколько этот процесс отуречения был быстр и значителен, видно из того факта, что уже в XIV в. в Улус Джучи (Золотой Орде) сложился литературный язык не монгольский, а турецкий, причем с признаками кыпчакских и огузских элементов, имевшихся в низовьях Сырдарьи и Хорезме, а между тем в городах Золотой Орды, даже нижнего Поволжья, турецкие народности далеко не являлись, как мы это увидим ниже, преобладающим элементом. Что же говорить о самой степи, где кыпчаки явно преобладали и где татары были только привилегированной небольшой частью в лице нескольких десятков тысяч монгольского войска и сопровождавших их семей, возглавленных ханской династией из дома Джучи — старшего сына Чингис-хана. Вся последующая история юго-востока Европы показывает, что от монголов, вернее татар, сохранилось только имя, но не их язык. На монгольском языке в Дешт-и-Кыпчак


Социальная и экономическая история России... Часть первая
171
в XV в., по-видимому, никто уже не говорил. Более того, даже официальные грамоты ханов, известные золотоордынские ханские ярлыки, писаны или на среднеазиатском турецком литературном языке XIV в. (ярлык Тохтамыш- хана168 1382 г.) или на «местном кыпчацком языке» (ярлык Тохтамыш-хана 1393 г.). Правда, дипломатическая переписка в XIII в. велась и на монгольском языке. В ряде арабских источников (биографии Калавуна Рукн-ад-дин Бей- барс, ан-Нувейри, Ибн-ал-Форат169 и другие) указывается, что в 1283 г. в Египет, к египетскому султану пришли послы (кыпчацкие факихи) с посланием от золотоордынского хана Тудаменгу170, писанном на монгольском языке и с переводом на арабский язык Однако порядок этот постепенно сходит на нет и в дальнейшем прекращается вовсе. Если кыпчаки (половцы) были главным населением степи, то что же говорить о других местах; здесь татарская власть приняла целиком наследие прошлого, всю ту пестроту народностей, которая характеризует не только Крым, но и Поволжье. Характерно, что от прошлых времен в Поволжье удержались аланы, хазары и евреи, главным образом, среди городского населения».
III) Правда, в эпоху татарского могущества их монархия была скорее избирательной, чем наследственной.
IV) Разительное впечатление, которое производила на западных людей сила и полнота татарской монархической власти, получило свое классическое выражение в приведенных нами, в качестве эпиграфа, словах наивного францисканца Плано Карпини, посетившего в половине XIII века Орду. Впечатление его от татарской власти поучительно будет сопоставить с впечатлением от могущества русской монархической власти культурного западного дипломата барона Герберштейна171, посетившего Москву в конце XV — начале XVI в.
V) Академик Б. Л. Владимирцев. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм. 1934. (Изд. Академии Наук). Стр. 99-
VI) Например, в Ипатьевской летописи слово «царь» в применении к Изя- славу Мстиславичу (6659/1151), к Роману Ростиславичу (6688/1180) и к Роману Мстиславичу (6758/1250)172 носит характер литературного оборота, а не жизненного и, еще менее, правового термина.
VII) Лавр, 6760/1252,6751/1243,6752/1244.
VIII) Тут и далее слово «крестьяне» и производные имеют свой первоначальный вероисповедный смысл.
IX) А. Экземплярский. Великие и удельные князья, т. I. СПБ, 1889. Стр. 286.
X) Там же, стр. 36-37.
XI) О Михаиле и Ростиславе см.: Ипат. список под соответствующими годами.


172
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
XII) Ипат. 6748/1240.
XIII) Экземплярский, цит. соч., стр. 26-27. Экземплярский использовал все летописные своды, в том числе и Татищевский. Акад. список под годом 6760/1252: «Приде Неврюй (татарский воевода. — П. С.) и прогна князя Андрея за море». Лавр, список под тем же годом: «Иде (Александр князь Новгородскый Ярославичь в Татары; и отпустиша и с честью великою, давше ему старейшинство во всей братьи его. В то же лето сдума Андрей князь Ярославичь с своими бояры бегати, нежели царем, служите, и побеже на неведому землю со княгинею своею и с бояры своими; и погнаша Татарове в след его, и постигоша и у города Переяславля, Бог же схрани, и молитва его отца. Татарове же ровсуиушася, до земли, и княгыню Ярославлю яша, и дети изъимаша, и вдовою Жидослава ту биша, и дети Ярославли в полон послаша; и людий без числа поведюша, до конь и скота, и многа зла створша отьидоша. Тото ж лета пустиша Татарове Олега, князя Рязаньского173, в свою землю».
XIV) Ипат. под 6749/1241: «Слышав же Данил приход Ростиславль со князи Болоховьскими на Бакоту, абье устремися на не: грады их огневи предость и гребля их раскопа. Василько же князь остал бе стеречи земле от Литвы, послал беаше вое свое со братом. Данил же возьма пленгь много вратися и пойма грады их: Деревич, Губин и Кобуд, Кудин, Городец, Божськый, Дядьков. Приде же Курил печатник князя Данила со треими тысящами пешець и трьими сты коньник, и вдаст им взята Дядьков град. Оттуда же пленив землю Болоховь- скую и пожег, оставили бо их Татарове, да им орють пшеницю и проса; Данил же на них большую вражьду держа, яко от Татар болшую надежду имеаху». В той же летописи под 6765/1257: «По рати же Кремянецькой Курсмьсине Данил воздвиже рать противу Татаром, оугадав с братом и со сыном, посла Деонисия Павловича, взя Межибожие, потом же воевахуть людье Данилови же и Василкови Болохова, а Лови Побожье и люди-Татарьскыя. Весне же бывши, посла сына своего Шварна на Городок, и на Семоць и на вси городы, и взя Городок и Семоць и вси городы, седящия за Татары, Городеск и по Тетереви до Жидичева. Взвягляне же солгаша Шварном, поеммше тивуна не вдаша ему тивунити; Шварно же приде поймав городы вся, и по немь придоша Белобе- режце и Чарнятищи и вси Болоховци к Данилу».
XV) Здесь уГрушевского (Очерк истории Киевской земли, стр. 454— 465) действует тот же «демократический миф», о котором мы говорили выше. Грушевский договорился до того, что произведенная татарским нашествием экономическая нивелировка населения «содействовала... демократизации общественных отношений и обратно — находила опору в строе демократической общины (стр. 458-459). Грушевский следовал за В. Б. Антоновиче м (1834-1908) и Н.П. Дашкевичем (1852-1908)174 в истолковании исторической физиономии и роли Болоховской земли и ее князей (ср. до¬


Социальная и экономическая история России... Часть первая
173
клад Дашкевича в Трудах III Археологического Съезда, ч. И. Киев, 1878). А за Дашкевичем и Грушевским следовал Н. К а м а и и н175 в своем исследовании «К вопросу о казачестве до Богдана Хмельницкого»176 (Киев, 1894). Решительную и победоносную критику всего этюда сочетания «общинной» и «украинской» фантастики дал покойный М.К. Любавски й177, в превосходной обширной рецензии на Каманина в Ж. Μ. Η. П. 1895, июль, стр. 217-244. Некоторые правильные замечания о взглядах Грушевского можно найти и у Б. Грекова в цитированной выше книге «Золотая Орда» (стр. 177-179), хотя Греков сам отдает обильную и плачевно: вынужденную дань марксистской догме и фразеологии.
XVI) Монгольское darxan (ед. число) и darxad (множ. число). Ср. В л а - димирцев, ук. соч., стр. 69,93,117,164,167-169. Иммунитет в смысле освобождения от обложения некоторых привилегированных групп есть давняя особенность древнемонгольского права, которая нам известна по сообщению арабского писателя М а к р и з и178.0 Макризи см. Chrestomatie Arabe avec une traduction frangaise et des notes. Second edition. 3 vols. Paris, 1826-27; I, pp. 112-113. Изложение постановления Чингисхана, относящегося к иммунитету, дано у Макризи, по французскому переводу, во II томе на стр. 161-162. Об иммунитетах на русской почве см. ниже.
XVII) Слово kümün см. по указателю монгольских терминов у Владимирцева,)«. соч., который, однако, не делает указанного мною сближения. Татарское происхождение социального смысла древнерусского термина «черный» я покажу в специальном этюде. Скажу только сейчас, что совсем неверно считать этот термин только восточно- и северно-русским. Ср. также уА.И.Малеина в примечаниях к Плано Карпини (Иоанн д е Плано Карпин и. История монголов. Вильгельм де Рубрук. Путешествие в восточные страны. СПБ., 1911), прим, к стр. 17: «Кара-Китай... Черными на востоке называются народы, платящие дань, а свободные от нее именуются белыми (отсюда: белый царь)».


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
[Глава первая]. Тягло и служба
Тягло и служба. — Вольные слуги. — Сироты-крестьяне. — Старина и крепость
Мы изобразили выше социальное расчленение русского населения до нашествия татар. Таковым оно осталось в основных чертах и при татарах, и после освобождения от их владычества, испытав, однако, в это более позднее время существенные изменения. Необходимо для понимания социального строя древней Руси вообще принять во внимание следующее. Нельзя к этому строю применять те понятия и мерила, с которыми мы привыкли подходить к другим, более развитым и ясно очерченным укладам. Дело заключается в том, что, хотя существовало право, как некий признанный властью и подвластными и охраняемый порядок отношений, — в этом порядке не было того логического единства, которое мы привыкли связывать с понятием права. Мы привыкли с правом сочетать представление такого единства и под это мыслимое единым право подставлять единое правосознание. Права, в смысле логически единой системы, в ту эпоху не существовало. Еще менее существовало единое правосознание. Для населения существовало некое право, весьма относительно единое и стройное. Разные социальные группы и слои имели разные правосознания. Это положение затрудняет различение в ходе событий и тем самым в ходе социального развития между Правом и Фактом. Не всякий факт, имеющий правовое (юридическое) значение, отвечал некому объективному правопорядку, входя в него как логически необходимое звено, и в то же время такой факт мог вовсе не быть ни противоправным, ни еще менее — преступным. Вот почему так трудно применительно к этой эпохе говорить об учреждениях. Княжье властвовало в русских государствах, но нельзя достаточно подчеркнуть, что тогда единого русского государства еще не было. При Владимире Святом, Ярославе Мудром, Андрее Боголюб- ском и Всеволоде Большое Гнездо было на Руси некое фактическое единовластие, но это единовластие не означало единого государства в правовом смысле, и еще менее оно означало единое правосознание. Поэтому при Владимире Святом и Ярославе Мудром мы можем говорить о Киевской, а при Андрее и Всеволоде о Суздальской гегемонии,


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
175
но не об едином русском государстве. Многочисленные ошибки в изображении и истолковании фактов, состояний (структур), событий и конъюнктур древней русской истории связаны с перенесением позднейших, ясно очерченных и твердо и точно употребляемых, понятий на неустановившиеся, текучие, неоформленные явления и со связанной с их употреблением «монистической» характеристикой этих явлений. Так мы уже говорили, что никакими государственно-правовыми категориями нельзя передать сожительство и взаимодействие власти княжья и того, что именуется «вечем» в древней Руси. Это сожительство и взаимодействие определялось в каждый данный момент текучим фактическим соотношением этих сил. Договор (ряд) тут являлся гораздо более результатом фактического взаимодействия (борьбы) данных сил, чем его юридическим в нашем современном смысле оформлением. Таковое при других обстоятельствах (при другой конъюнктуре) могло быть отменено. Договором (рядом) столько же творилось право, сколько фиксировалось фактическое состояние, которое могло быть заменено другим, и тогда договор ipso facto отпадал.
Обратимся снова к социальному расчленению и установим другую сторону его неоформленности. Можно бесконечно спорить о том, существовало ли и действовало ли в древнерусском социальном строе сословное начало. Если предполагать и подыскивать в сословном строе строгое проведение единого правового начала наследственности положения или состояния, то строгого проведения такового мы еще не найдем в ту эпоху. Мы уже видели, что рядом с биологическим фактом происхождения правовое значение имели факт обычного «пропитания» («хлеб», см. выше, ч. 1, гл. 4). Вообще факт строил право и определял право. Во-первых, так действовал факт силы, и притом в двояком смысле: 1) в смысле политического превосходства, в основе которого лежало превосходство физическое, и 2) в смысле богатства, или превосходства экономического, каковое для своего установления и упражнения, т. е. возникновения и охраны, тоже нуждалось в физическом превосходстве. Но рядом с фактом силы, в этом двояком смысле политического и экономического превосходства, огромную роль играл факт времени, то начало, которому русский юридический язык дал выразительное наименование «старин а». «Старин а» создавала право. Это есть общее социологическое явление. Так возникает всегда обычай, а всякое не прямо и просто декретированное право есть, в конце кондов, отверждение обычая.


176
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Мы уже говорили, что исходной точкой социального расчленения древнерусского общества, как всякого относительно первобытного общества, являлось его распадение на сильных и слабых, на богатых и бедных. «Старина» закрепляла это распадение. Большинство земледельцев не имело достаточной ни политической, ни экономической силы для того, чтобы быть независимыми землевладельцами. И самая категория таких независимых землевладельцев, которые не располагали ничем, кроме своих рук, и в то же время имели какие-то особые права и обязанности, в эту эпоху не существовала. Крестьян в этом смысле древняя Русь не знала. Крестьян создала позднейшая русская история, как некую отчетливо очерченную категорию людей.
Зависимость, в которой жили земледельцы, в древнерусском языке, выражалась глаголом «тянут ь». Но этот глагол, представляющий — думается — как многие церковнославянские и древнерусские книжные слова, перевод с греческого (I), выражал не только личную правовую зависимость одних физических и юридических лиц от других, но и зависимость или связь между вещными объектами права, принадлежащими этим разным лицам.
Как и в предшествующую эпоху, аграрные отношения (отношения по и к земле) общественных классов строились, в общем, так земли было много, и сама по себе она, необработанная земля, не являлась хозяйственным благом. Эту необработанную землю мог взять всякий, если верховная власть ему ее «жаловала» или «ослобождала». Но часть земли, давно занятая и обработанная, принадлежала на признанном «праве собственности» отдельным физическим или юридическим лицам из привилегированной, знатной, богатой, сильной части общества. Это право собственности опиралось и на давность («старину»), и на признаваемый легальным частноправовой способ перехода: дар — «данная», «вкладная» земля; наследование — «отчина», «дядина»; настоящая купля — «купчая», «в прок», «одерень», «без выкупа» и «без вывита», «себе и своим детям одерень», «одерень и ввеки» и просто «ввеки» (особо от «купчей» надо поместить «выкупную» землю, которая опирается на родовое или соседское право «выкупа»); обеспечение обязательства (заем-заклад): «а не уплачю на срок кун, ино моя пожня в том» (II).
Все это значит, что лица из привилегированной среды пользовались и владели землей и связанными с «землей и водой» возможностями (например, рыбной ловлей) на праве, которое мы можем


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
177
справедливо назвать правом полной собственности. Это право иногда ограничивалось возможностью для родственников («племени»), совладельцев и соседей («сябров», иногда называемых «земцами») пользоваться правом выкупа (вывита). Исходной точкой развития являлось неограниченное право собственности этой привилегированной среды на находящуюся в их пользовании и владении землю и связанные с нею возможности (III).Удостоверялось и доказывалось это право собственности: 1) актами или грамотами: а) «публично-правовыми» по современной терминологии — жалованными грамотами (IV), б) «частноправовыми» по современной терминологии (V) — грамотами духовными, данными купчими, меновыми, вкладными, отступными, раздельными, заемными кабалами (заемная кабала рассматривалась как единственное и необходимое приложение к купчей, мыслившейся так же, как заемная единственным актом и потому часто прямо передававшейся залогопринимателю в обеспечение его притязания); 2) свидетельскими показаниями; наконец, 3) основанными на этих доказательствах судебными решениями, которые излагались в «правых грамотах».
Высшее право верховной власти на необработанную землю всей области и на землю, обрабатываемую низшим, непривилегированным слоем населения, есть, если не исконное учреждение (институт) права, в котором и на котором жили восточные славяне, то, во всяком случае, такая же исходная точка их государственного развития (поскольку оно нам известно), как и податное или финансовое верховенство власти над населением. Объем податного верховенства был только шире, ибо оно приблизительно обнимало все население, тогда как верховенство земельное было весьма различным в отношении привилегированного слоя населения и его непривилегированного слоя. Поэтому эти два вида верховенства княжеской власти необходимо строго различать. Это можно выразить так привилегированные люди пользовались и владели землею по своему праву. Мы имеем полное основание называть это право подлинной собственностью в том же смысле, в каком мы знаем собственность по римскому праву. Непривилегированные люди владели и пользовались землей на каком-то не своем, а производном праве, трудно поддающемся выражению в какой-либо, односложной формуле, но, во всяком случае, стоявшем не в формальной, а в материальной зависимости от какого-то чужого права. Мы имеем


178
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
весьма много актов, которые ярко и точно обрисовывают существо и соотношение этих двух прав.
Возьмем один акт, быть может, самый характерный. Ферапонтов монастырь, лежащий в Белозерском крае, в лице своего старца Евстрата предъявил иск против сотского и городских людей города Белоозе- ра в том, что белозерцы «отняли» у монастыря деревню Крохинскую на том основании, что писцы Великого Князя монастырские дворы этой деревни «придали к городу (Белоозеру) в тягло да в сотницу их... городную написали». Судьи, назначенные великим князем Иваном Василевичем для разбора этого дела, «возрили в сотницу» (сотную грамоту) и увидели в ней, что «та слободка Крохинская приписана к городу». Тогда судьи спросили истца Евстрата: «почему вы ту слободку Крохинскую своею зовете, монастырскою, сколь давно за вами?» Ев- страт ответил: «дал нам ту деревню князь Иван Андреевич... лет с пол- шестадесять, а после того жаловал князь Михайло Андреевич179... дал нам грамоту жалованую несудимую на ту же деревню на Крохинскую, а другую... грамоту дал нам князь Михайло Андреевич, к той же деревни Крохинской ослободил болото чистити». «Сверх того, — продолжал Евстрат, — князь Михайло Андреевич обыскал (VI) наши земли все, кто нам которые земли давал». И на основании этого «обыска» названный князь «дал нам грамоту жаловалную на все земли монастырская; а те, господине, грамоты у Василья Далматова» (великокняжеского дьяка). Дальше приводятся подлинные грамоты, подтверждающие показания старца Евстрата. Здесь заслуживает особливого внимания выражение: князь деревне Крохинской «ослободил болото чистити». Это означает льготную передачу необработанной земли, право распоряжения которой принадлежало в древней Руси прежде и чаще всего княжеской власти, в собственность монастыря. Рядом с жалованной грамотой князя Михаила Андреевича о «болоте», правая грамота 1490 г. ссылается на другую грамоту его брата Ивана Андреевича, данную по показанию старца Евстрата 55 лет назад; эта грамота монастырю на Крохино обозначена в данном показании как «несудимая жалованная». Наконец, Евстрат предъявил упомянутую выше жалованную грамоту на все монастырские земли. Грамота несудимая Ивана Андреевича гласит таю
«Се аз, князь Иван Андреевич, дал семи монастырю Пречистой Божьей Матери в Фарафонтову пустыню деревню Крохинскую; и кого к себе призовет игумен в ту деревню из иного княжения, а не из нашие вотчины из


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
179
великого княжения, или кого искупит в моей вотчине да посадит, ино тем всем его людям не надобе моя дань на десять лет ни которая пошлина, ни рыбное; а волостели мои и их тиуни не всылают к ним ни по что, ни судят их, опрично душегубства; а смесится суд игуменовым людем с волостными людми, и волостель судит, а игумен с ним, а прав ли, виноват ли, игуменов игумену, опричь истцовы вины».
Дополнительная грамота Михаила Андреевича, которую цитирует Евстрат, дает монастырю льготное, безданное пользование рыбными ловлями «на Белоозере и на Прутьище на Осиновом и в Шоксне, и что у них в ездех участки, ино им не надобе рыбное, ни ночь княжа».
Грамоты и акты вообще действуют параллельно со «стариной», о которой свидетельствуют «старожильцы» (VII). Поскольку белозерцы выступают против монастыря, они как «городские люди», защищая свое пользование и владение землей, на которую притязает монастырь, ссылаются на старину и ее свидетелей. Когда суд спросил сотского «Ивашку Обухова и городских людей»,- «сказывали ли есте писцом Великого князя... почему та земля... Великого Князя? Есть ли у вас старожильцы, кому то ведомо, что земля великого князя?», то они тотчас представили «старожильцев» Гридю Лимонова и Иева Терехова, которые показали следующее. Гридя — что ему девяносто лет, а Иеву семьдесят. В селе Великом жил-был некто «сын боярской Таврило Лаптев». То село было «его вотчина». И «на земли Гаврилове» был поставлен монастырь Троицкий. И когда Таврило Лаптев «исшол без отрода», т. е. умер, не оставив наследников, то князь Андрей Дмитриевич180 «взял за себя Великое село Гавриловское Лаптева, а Крохинскую... деревню дал к Троицы на Устье». «Монастырь оскудел, игумена не стало». «А в ту пору... пришел на Белозеро князь Иван Андреевич да ту... деревню Крохинскую дал в Ферапонтов монастырь по матери своей по княгини по Огрофене, а та... деревня была пуста» (VIII).
* * *
Из аристократического строя раннего русского средневековья перешло в следующую эпоху основное различие социальной верхушки и социального низа. Социальная верхушка несла службу у верховной власти, как бы последняя ни была организована, монархически ли (в княжениях, где княжеская власть имела свое независимое значение, властвовала на основании своего династического права — так обстояло


180
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
дело в огромном большинстве русских земель, хотя бы рядом с этой властью князя стояло вече, которое в разные моменты или, вернее, конъюнктуры, могло быть фактически сильнее князя), или республикански (Новгород, Псков, Вятка). Служба привилегированных слуг у князя была вольная и опиралась для самых влиятельных элементов социальной верхушки на ее экономическую мощь: верхушка эта на основании своего права (suo jure) держала в своих руках сельскохозяйственный капитал и землю.
Мы уже сказали, что это право мы имеем все основания именовать правом полной собственности и потому отождествлять с римской proprietas181 и с германским (франкским=французским) аллодом в смысле terre libre182. Социальная верхушка древней Руси (бояре и прочие вольные слуги) пользовалась правом свободного перехода ^свободного отъезда) от одного князя к другому (на основании постоянной формулы междукняжеских договоров: «а бояром и слугам межи нас вольным воля»), при торжественном обещании князей «их блюсти» без «нелюбья», что обусловливало именно обеспеченность земельной собственности вольных слуг, в каком бы княжении (=земле=государстве) эта собственность ни находилась. Это положение привилегированных вотчинников, как вольных слуг, представляло полную правовую противоположность тем зависимым отношениям, в которых при западноевропейском феодальном строе вассалы стояли к своим сюзеренам, будучи связаны первые со вторыми лично службой (obsequium) и вещно-земельным пожалованием (beneficium) (IX). Вольная служба русских привилегированных слуг социально, т. е. юридически и экономически, представляет столь разительное отличие от феодального правопорядка, что непонятно, как можно было измыслить и поддерживать теорию русского феодализма именно применительно к той русской вольной службе с ее правом отъезда, которая сменилась зависимой службой, создавшей зависимость слуги от государя, личную — по службе, вещную — по праву владения каким- то «пожалованием».
Русская вольная служба бояр и других вольных слуг покоилась на праве отъезда. Это право означало, что бояре и вольные слуги могли оставлять службу, не лишаясь тем самым своих вотчин, т. е. в русском праве междукняжеских договоров отсутствовала связь между вотчинным правом на землю и обязанностью нести службу, лежащую на собственнике вотчины, которая была, с


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
181
гражданско-правовой точки зрения, в западноевропейском смысле не феодом, а аллодом, т. е., по выражению одного французского юриста XIV века, terra libera de qua nemini servitium nec census183. В отношении службы, поскольку она обнимала обязанность принимать участие в государственной обороне, в древней Руси мы нащупываем некую двойственность. Поскольку дело шло о «лучших людях», т. е. о боярах и других вольных слугах, эта общеобязательность военной службы не прикреплялась неподвижно — именно в силу права отъезда — ни к какому князю=государю и потому не была приурочена ни к какой «государственной» территории — в этом смысле мы можем о древнерусских вольных слугах сказать, что они лично не были подданными определенного князя=государя, хотя их недвижимость «судом и данью тянула» к какой-то определенной власти и властному центру. Исключение из этой обязанности-службы, не приуроченной к местному территориальному подданству, составляла, по междукняжеским договорам, «городная осада», о которой говорилось: «где кто живет, тому туто сести» (X). В сущности, это подразумевало крайний случай нападения серьезного, подлинно внешнего врага: Литвы (в более раннюю эпоху) или татар (в более позднюю эпоху). По-видимому, эта оговорка=условие имела в виду интересы не только договаривающихся князей, но еще больше самой служилой знати, т. е. привилегированных вольных слуг, землевладельцев, интересы, с которыми право междукняжеских договоров весьма считалось и охрана которых твердо вошла в обычное и писанное право (XI). Боярин или вольный слуга обязан был нести службу там, где он «живет» — «живет» тут обозначает не просто проживание в современном смысле, а пребывание, связанное с экономической заинтересованностью и, прежде всею, с обладанием землею и вложенным в нее капиталом (XII). Служба в отношении социальной верхушки была «вольной», и носители этой службы свободно распоряжались своей собственностью и, в частности, недвижимостью, которая им принадлежала как ничто принципиально неприкосновенное и неотъемлемое для власти. Эта вольная или свободная, полная собственность вовсе, однако, не существовала как некая абстрактная категория. Древнерусское право собственности не возведено было еще на ту степень отвлечения и отмеченности, которая была присуща римскому праву собственности, но оно не было просто сословной привилегией. Оно, однако, не было и просто фактом. Оно как бы витало в области промежуточной между правом публичным и правом частным или цивильным.


182
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Свободное землевладение, принадлежавшее на праве собственности всяким вольным людям и в числе их и всего больше вольным служилым людям, находилось в совершенно другом социально-правовом «климате», чем владения или имущества лиц, обладавших ими на каком-то другом праве, которое, для краткости, я назову выразительным русским словом — правом тягловым.
Мы пользуемся понятием и термином «служба», нарочито противополагая «службу» — «тяглу», в то же время отчетливо зная, что в древнерусском языке словом «служба» иногда обозначалась совокупность явлений (обязательств), в какой-то мере и в каком-то смысле тождественных с «тяглом». Так было не только в западной Руси, т. е. в той области, которую неправильно принято называть литовско-русским государством, но и в «Великороссии». В области западной, области литовского права, тягло прямо называлось «службой», но и в области северо-восточной позднейшего единого московского права находиться в подчинении земле- и капиталовладельцу обозначалось глаголом «служить» (отсюда — «служилая кабала», «служить за рост» и т. п. юридические термины). Тем не менее мы ясно видим и хорошо знаем, что понятие и термин службы обнимали в древней Руси совокупность социальных отношений, которые в ней отчетливо противополагались «тяглу» и «делу». Это постольку верно, поскольку «служба» в древней Руси была «вольной», тогда как «тягло» никогда не было «вольным» и, точно так же, как «дело», не было, по общему правилу, занятием «вольных» людей, обладавших полной свободой передвижения и полной свободой выбора той власти, которую «служилый» человек мог сам себе избрать, т. е. служба характеризовалась свободой выбора той «службы», которую он мог «принять» и не «принять». Эта «служба», как вольная, отличалась от не «вольной» не только тем, что ее можно было лично оставить, но и тем, что недвижимое имущество (с его принадлежностями), которое принадлежало «служилому» на праве собственности, не могло быть — в формах общего и нормального права — у него отнято. В этом состояла «воля» «вольных слуг», которою отнюдь не располагали земледельцы, поскольку они сидели не на принадлежащей им земле. Земледельцы пользовались признаваемой правом свободой перехода лишь в пределах данного государства=княжения и лишь с соблюдением определенных условий, признаваемых либо просто обычаем, либо нарочито декретированным властью правом (напр., в Псковской судной грамоте, в Судебниках, см. ниже). Вольная служба


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
183
и право собственности на недвижимость с относящимся к ней капиталом, каково бы ни было ее происхождение, ее источник (пожалование, оккупация, т. е. иначе — давностное владение и использование, наследование), находились в том смысле в различных социальных и правовых плоскостях, что служба не обусловливала, помимо пожалования, права на владение данным имуществом, хотя бы пожалование его даже произошло за службу, а это вечное, прочное право само по себе не обязывало ни к какой определенной службе.
Это проводит первое основное различие между службой, с одной стороны, и тяглом и делом, с другой. Это различие обусловливает не только вольный, но и привилегированный характер службы, который присваивает ее носителям черты привилегированного класса.
Другое различие лежит в другой области. Оно выражается в понятии и термине «тягл о» (XIII). Тягло есть лежащая на индивидах и, в особенности и по преимуществу, на коллективах, повинность. Но прежде, чем уяснить себе многосмысленное и туманное понятие «тягла» в московском и литовском социальном строе и финансовоадминистративном строе Москвы и Литвы, мы должны установить исходный двойственный смысл самого глагола «тянуть» в повинностном значении. «Тянуть» в этом смысле земли; «тянуть» люди и в частности и в особенности людские коллективы. Тянут все земли, как непривилегированные, так и привилегированные. Тянут, в смысле нарочито окрашенного несения повинностей, только тяглые земли и тяглые люди (индивиды и коллективы), отличие которых заключается не в абстрактной или отвлеченной свободе от повинностей, а в совершенно конкретной повинностной связанности, носящей характер социальной подчиненности.
Различие тягла, которое тянут земли, и тягла, которое несут лица, формально-юридические аналогично в одной области права различию кабалы, которую дает человек на свою землю, закабаляя ее, и кабалы, которою человек, выдающий кабалу, закабаляет самого себя, как лицо.
Поэтому, как мы увидим, глагол «тянуть», существительное «тягло» и прилагательное «тяглый» различались по объему и содержанию социально-юридического смысла. Все земли куда-нибудь тянули; все частные землевладельцы и большинство земледельцев несли «тягло» в смысле повинности, и только некоторые земледельцы и некоторые неземледельцы, «городские» и «посадские» люди, были людьми


184
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
«тяглыми» и этим своим качеством отличались от людей служилых, которые, не будучи в социально-юридическом смысле городскими людьми, жили в городах.
К общему понятию тягла как зависимости, как отношения между имуществами, в первую очередь между землями, т. е. между вещами, и к понятию тягла как повинности, т. е. обязательного отношения между людьми, т. е. физическими лицами и коллективами, «приражается» социальное понятие относительной «знатности» в сочетании с относительным богатством. Все земли «тянут», все люди несут тягло=повинность. Далее и земли и люди дифференцируются на «белых(я)» и «черных(я)». Какое же различие между «тяглыми» и «черными» землями и людьми, с одной стороны, и теми землями и людьми, которые свободны от тягла в финансово-административном смысле и потому, в противоположность «черным», получают наименование «белых»? Это различие, как мы уже намекнули, социальное (тем самым государственно-правовое и политическое), а не только финансовое и административно-правовое.
«Белые» земли это вовсе не земли свободные от всякого обложения, а земли, принадлежащие их владельцам и пользователям на праве полной безусловной собственности, т. е. принадлежащая им suo или pleno jure184, а черные земли это такие земли, которыми люди владеют и пользуются не suo и не pleno jure, а в силу права, предоставленного им субъектом pleni juris185.
Это различение, alias186 констатирование, приводит нас вновь к тому основному различию, которое существовало между аристократически- плутократической верхушкой древнерусского общества и ее свободными и полусвободными низами. Это социальное различие имело свои правовые выражения. Но его нельзя вылить ни в какую односложную правовую формулу. Аристократически-плутократическая верхушка держала земли на праве полной собственности, на праве аллодиальном и имела право отъезда. Свободные и полусвободные низы держали земли не на таком собственном праве и при этом могли только бежать из своего государства в иные княжения, за рубеж, но никуда не могли отъехать. Правомерно же переходить от одного господина к другому они либо вовсе не могли, либо только с соблюдением определенных условий, выговоренных в особом договоре=ряде.
Общее значение тягла — повинность, и производным от факта несения повинности является значение тягла, как способности нести повинность. Прямо это понятие способности нести повинность выра¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
185
жалось именно по отношению к трудовым (тяглым) низам населения другим словом — посилье или сила (XIV). Тягло есть повинность, но тяглоспособность — посилье или сила — для простоты выражается в актах часто тем же словом «тягло».
Неправильно, однако, характеризовать начало тягла, определяя его общим образом как повинность. В понятии повинности объединяются и повинность, понимаемая в смысле обложения, несомого в форме денежных взносов и натуральных уплат, и повинность, понимаемая в смысле службы, натурального, но так или иначе вознаграждаемого оказания каких-либо услуг.
Конкретный образ того тягла, которое занимало так много места в социальном и финансовом строе многогосударственной древней Руси, и домосковской, и долитовской, а затем в московском и литовском государствах не может быть выражаем в понятии повинности, как категории государственного (полицейского и финансового) права, т. е. его нельзя обрисовать независимо от господствовавших в данной среде социальных отношений.
Служба вольных слуг не была тяглом. Обязательная служба человека, посаженного в силу жалованной грамоты на поместье, не была тяглом. Военная или воинская служба, как таковая, вообще не была тяглом. Тяглом было несение повинности лицом или коллективом, занимающим точно очерченное социальное положение.
Чем же отличались тяглые или черные земли и тяглые люди от нетяглых и белых? Поскольку речь шла о селе, эти тяглые земли и сидящие на них люди стали в древней Руси означать земли и сидящих на них людей, судьбой которых древнерусская верховная власть могла самопроизвольно распоряжаться на праве собственности на эти земли. Это не означало крепостного права в позднейшем, окончательно отвердившемся смысле. Но тяглыми землями верховная власть, как бы она ни была организована, распоряжалась как своей собственностью. Тяглые земли принадлежали в этом смысле не отдельным лицам (земледельцам), не коллективам (общинам), но верховной власти. Это право окончательного распоряжения тяглыми землями (и тем самым сидевшими на них людьми) было, конечно, существенно отлично и от 1) судебного верховенства, и от 2) финансового верховенства, и от 3) прочного обладания землею на праве частной собственности. Оно представляло своеобразное сочетание этих всех социальных институтов в руках верховной власти, каковой была искони власть тех членов


186
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
варяжской династии, которых династическая монополия Рюрикова рода в том или ином порядке приводила к упражнению этой власти в отдельных древнерусских государствах=княжениях. В Новгороде Великом, Пскове и Вятке эта верховная власть принадлежала не князьям, а государству и осуществлялась (или упражнялась) вечем.
Судебное верховенство выражалось в актах просто словом «с у д», когда пользование судом в смысле извлечения доходов предоставлялось, в силу «пожалования», какому-нибудь лицу. Если верно, что права вотчинного суда, которые мы находим в XVI веке, восходят не к пожалованиям, а к старинным владетельным княжеским правам, остаток которых они представляют, то, формулированная так, эта мысль должна быть как раз направлена против обобщения, что с вотчинным владением вообще было искони, т. е. исторически a limine и ab origine187, связано право вотчинного суда. Суд принадлежал князю, как власти, и право суда не подразумевалось, а должно было быть нарочито пожаловано державной властью. Не всякое вотчинное обладание предполагало право суда, а, наоборот, такое право суда могло быть либо только остатком державной власти, либо опираться на пожалование с ее стороны.
Финансовое или податное верховенство в таком случае выражалось в актах пожалования тоже просто словом «д а н ь» (XV).
* * *
Совершенно неверно, чтобы между государственными землями и землями, составлявшими частную собственность правящего князя, можно было там, где князь был настоящим властителем и правителем, чего нельзя сказать ни о Новгороде Великом, ни о Пскове, усматривать и проводить существенное различие. Поэтому в смысле права на населенную землю нельзя проводить различия 1) ни между княжескими «селами» и таковыми же «волостями», 2) ни между «подметными» или «дворцовыми» селами и селами «княжескими» (XVT). Между «подметными» или, позднее, «дворцовыми» населенными землями и землями «черными» существовало только то чисто фактическое, хозяйственноадминистративное различие, что первыми правящий князь или царь занимался сам, непосредственно или через ближайших своих слуг, тогда как «черные земли» подлежали за «корм» управлению через более далеких от князя должностных лиц и самих земледельцев, самоуправ¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
187
ление которых имело именно в своем корне и основании фискальноповинностное значение.
«Кормление» есть понятие, выражающее в наивной форме идею финансового верховенства и его использования. В «кормлении» выражается, с точки зрения того, кто получает «кормление», цель даваемого кормленщику полномочия — управлять, в частности судить, для того, чтобы «кормиться», т. е. извлекать в свою пользу связанные с управлением и судом доходы, опирающееся на верховное право князя или царя на эти доходы (XVII).
С «кормлением» родственно понятие «пути». Это можно хорошо проследить по тем — скажем условно: «частновладельческим» — актам пожалования доходов и владений, которые собрал Юшков в своем сборнике188. Эти акты, жалованные грамоты, объемлют права на доходы и на землевладение, на свободное и безусловное (вотчинное) и на связанное службой и тем самым условное. Свободное и безусловное землевладение, которое мы, по аналогии с западноевропейским, имеем полное право квалифицировать как «аллодиальное», есть в социальном строе древней Руси столь же исконное явление, как судебное и финансовое верховенство князя.
В свете этих определений и характеристик получают свое истолкование две практики:
1) практика Новгородской республики, запрещавшей с 1265 г. князю и его слугам, боярам, приобретение всяких земель в Новгородской области (XVIII);
2) практика расширения Московского княжения=государства путем постепенной и последовательной скупки земель.
Новгородская практика есть позднейшая антимонархическая новизна, самая существенная новизна, выработавшаяся в процессе превращения Новгорода Великого, а затем Пскова в республики. Московская практика есть важнейший способ собирания московской силы и тем самым укрепления и возвышения Московского княжения, как единого и, в конце концов, единственного русского государства.
* * *
Тягло, как совокупность несомых повинностей, сочеталось с верховной собственностью князя над тяглыми черными землями. Тягло, поскольку оно заключало в себе этот элемент собственности на землю, обрабатываемую сидящими на этой тяглой земле земледельцами,


188
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
нельзя не только отождествлять, но даже сближать со службой, несомой служилыми людьми, сидящими на принадлежащей им на «вотчинном праве» земле. Мы говорим здесь именно и точно о землях, которыми землевладельцы обладали на вотчинном праве, в противоположность землям, которыми владели и пользовались земледельцы на праве тяглом. Верховная власть (князь) распоряжалась тяглыми землями так, как она в нормальном порядке не могла распоряжаться и не распоряжалась вотчинными землями привилегированных служилых людей.
Право князя (а потом царя) на «тяглые» земли было не простой частной собственностью, а державным правом верховной власти, правом распоряжаться этими землями и судьбами сидящего на них населения. Верховная власть жаловала земли и права суда и управления над сидящим на этих землях населением привилегированным субъектам права: отдельным боярам и остальным, вольным слугам, монастырям, церквам и владыкам.
Как мы уже говорили, привилегия этих привилегированных субъектов права состояла именно в том, что они фактически уже были и предполагались землевладельцами и капиталовладельцами. Это не значило, что другие непривилегированные лица ipso jure189 или ipso statu190 не могли обладать ни землей, ни капиталом на таком же праве собственности. Этого неизбежного логического вывода правосознание той эпохи еще не делало. Вот почему привилегированность этих субъектов права была своеобразной и нелогичной комбинацией правового состояния с фактическим обстояни- е м, комбинацией, которая претит выработавшейся и отвердившейся в учреждения в наше время правовой логике. Эту правовую логику не следует только прилагать к характеризуемой нами эпохе.
Когда говорят, что земля, которая принадлежала земледельцам или их коллективам (общинам), сидевшим на земле великого князя, принадлежала им на таком же праве собственности, как то, которым пользовались социально привилегированные лица (физические и юридические, напр., монастыри и другие церковные учреждения), то упускают из виду основное различие. Землю, на которой сидели черные люди, верховная власть могла пожаловать и фактически жаловала привилегированным лицам на том или ином праве, на безусловном вотчинном и прочном («вечном», «опроченном») или условном и временном (срочном) поместном праве. «Белые» же земли, и притом такие, обладание которыми покоилось на вотчинном праве, т. е. на


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
189
праве полной, «вечной» собственности, эти «белые» земли нужно было для того, чтобы их пожаловать, предварительно экспроприировать во внеправовом, ненормальном порядке. Пожалование «черных» земель представляло распоряжение не только землей, но и судьбой сидящих на этой земле земледельцев, изменение не только их экономического положения, но в каком-то смысле и в какой-то мере и их правового status’a. Оно в известные моменты и в известных случаях могло быть не только ухудшением, но и улучшением и экономического положения, и правового status’a этих людей. Чаще всего, конечно, это было их некоторой и юридической, и фактической (экономической) деградацией, ибо увеличивало прежде всего их личную зависимость от лиц далеких и чуждых. Земледельцы, сидевшие на черных землях, тянули «государево», т. е. государственное, тягло, и прежде всего в связи с несением государева тягла стояло объединение этих «черных» людей в коллективы на начале круговой поруки. Такое объединение в «коллективы» зависимых от князя-государя земледельцев явилось исходной точкой т. н. «крестьянского самоуправления». Власть князя=государя была, как власть, более далекой и потому менее тягостной, чем власть частного землевладельца, и потому она не могла действовать непосредственно и непосредственным личным произволом, как власть частного землевладельца-господина. Нечто промежуточное между князем=государем и частновладельческим господином представляли юридические лица, главным образом, монастыри, особенно крупные и потому могущественные.
Примечания
(Прим, р е д. [к изданию 1952 г.:] Как нами указано в предисловии, часть вторая заключает в себе главы и примечания к ним, написанные П. Б. Струве в последние полтора года его жизни и оставленные им в черновой рукописи. Порядок следования этих глав, как в некоторых случаях и расположение текста внутри отдельных глав, принадлежит нам).
I) О термине καθελκεσθαι191 в греческих актах, совпадающем с русским «тянуть», говорит Г. А. Острогорский192 в статьях: «Византийский податной устав», Recueuil Kondakov. Прага. 1926, стр. 115, и «Die ländliche Steuerg- einde des byzantinischen Reiches im X Jahrh.», Vierteljahrschrift f[ür] Sozial- und Wirtschaftsgeschichte. 20 (1927), S. 21 ff.
II) См. закладные в А. Ю. Б. II, № 126.
КАБАЛА и КУПЧАЯ (1579 г.): Заложил «Исак Степанов сын Малой Бело- зерец... а не заплачю яз... тех денег... на срок... ино сея кабала на мою деревню


190
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Улыбашево и купчая». Н.И.Дебольский. Гражданская дееспособность по русскому праву до конца XVII в. СПБ., 1903, стр. 416.
III) Дополнительная статья 1572 г. к Царскому Судебнику 1550 г. впервые устанавливает, не в порядке запрещения и преследования отъезда, обязанность частных владельцев вотчины нести службу. А с другой стороны, она отнимает у их «рода и племени» право выкупа родовых земель. А. И. т. I, № 154: «В большие монастыри, где вотчины много, вперед вотчин не давати; а которая будет вотчина и написана, ино ее в поместной избе не записывати, а отдавети ее роду и племяни служилым людям, чтоб в службе убытка не было, и земля бы из службы не выходила, а монастырских вотчин вотчичам вперед не выкупати. А кто которым монастырям малым даст вотчину, у которых монастырей земель мало; и те вотчины, доложа Государя, записывати, а без докладу не записывати и без боярского приговору». (ИСТОЛКОВАТЬ!). (Прим, р е д. [к изданию 1952 г.] — Разрядка принадлежит автору).
Закон 1572 г. есть повторение или подтверждение соборного приговора 11 мая 1551 г.: «Вперед Архиепископом и Епископом и монастырем вотчин без Царева Великого Князя ведома и без докладу не покупати ни у кого, а князем и детям боярским и всяким людей вотчин без докладу не продавати ж». Далее в том же приговоре постановляется: «А которыя Царевы Великого Князя по- местныя и чериыя земли задолжали у детей боярских и у христиан и насил- ством поотоймали владыки и монастыри, или которьи земли писцы норовя владыкам же и монастырям подавали, а называют владыки и монастыри те земли своими, а иные починкы поставляли на Государевых землях: и того сы- скати, чьи земли были изстари; за тем те земли и учинити». И там же далее: «А которые вотчины свои в монастыри на душам до сего Государева приговору, давали без Государева докладу: и те вотчины имати на Государя, да за них по мере денги платити, да те вотчины отдавати в поместиа» (А. А. Э. I, № 227).
IV) Одна из древнейших жалованных грамот, находящихся в нашем распоряжении, грамота 1257 г. великого князя Рязанского Олега Ингваревича Ивану Шаину193 на поле по р. Проне, дошедшая до нас в сильно испорченном позднейшем списке. Ее некоторые авторы считают подложной, но мы согласны с последним ее издателем Александром Юшковы м194, что она только сильно испорчена позднейшими списывателями. По существу же, считаем ее исключительно важным историческим документом:
«Се аз, великий князь Олег Ингаревич резанской — пришел есте к нам на Резань ис Чернигова владетель черниговской Иван Шаин а с ним есте многие люди ево, что есте был он посажен от Батыя та Чернигове владетелем, и яз, князь велики, ведая его Ивана Шаина, породы ханска и воина добра, велел есте ему отвесть поле по реке Проне и до колодезе Чюрлокове со всяком угодье владети. А хто станет спирать, высылать к великому князю. А ся,


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
191
владельница даде 6000 семь сот шестьдесят пятой год». (А. Ю ш к о в, Акты XIII—XVIII вв., представленные в разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества. Ч. I. М., 1898, № 1, стр. 1-2. Ср. Н.П. Лихачев: Разрядные дьяки XV в. СПБ., 1888, стр. 357.)
ЖАЛОВАННЫЕ ГРАМОТЫ - ПЕРВОИСТОЧНИКИ ПО ИММУНИТЕТУ:
Жалованная грамота Рязанского великого князя Олега Ивановича195 на село Арестомское 1356-1387 г. (А. И. I, № 2, стр. 2-3) со ссылкой на грамоты, «прадеды наши» князя великого Ингваря, князя Олега и князя Юрия, «а с ними бояр 300, а мужий 600», на «Арестовское село с винами и с поличьным, и с резанькою, и с шестьюдесят и со всеми пошлинами, и с бортники, и с бортными землями, и с поземом, и с озеры, и с бобры, и с перевесьищи»... «тогды дали Святой Богородици дому 9 земль бортных, а 5 погостов, Песочна, а в ней 300 семий, Холохолна, а в ней полтораста семий, Заячины а в ней 200 семий, Веприя 200 семий, Заячков 100 и 60 семий; а си вси погосты с землями с бортными, и с поземом» и т. д. (повторяется в другом порядке (вышеприведенное перечисление с прибавлением: «и со всеми пошлинами»), «А хто даных людий прадеды нашими Святой Богородици дому, где имуть седети, или бортници, или слободичь, в моей отчине, ать знають дом Святой Богородици; а волостели мои ать не вступаются в них ни о котором же деле». Тут выше мы читаем русский термин иммунитета «в с в о б о д»: «дал есмь отцю своему Арсенью монастырь Святое Богородици, на Ольгове, в свободь, до его живота, а по своем животе волен кого вонь благословить на игуменьство». Заканчивается эта жалованная грамота так: «А яз князь Великий Олег Иванович, што есмь дал Арестовское село Святой Богородици дому, и што прадеди наши подавали которая места и люди, и што бояре подавали дому Святой Богородици, того хочю боронити, а не обидети ничемь дому Святой Богородици; а волостели, и деньници, и ямыцики ать не заимают Богородицьских людий ни про што же; а кто изобидит дом Святой Богородици, или Князь, или Владыка, или волостель, или кто иный, тот даст ответ перед Богом Святой Госпожи Богородици. А коли есм выехал из отчины ис своее, ис Переяславля, тогде есм обет учинил, к Святой Госпожи Богородици придал есм Рязаньское мыто и побе- режьное, аже ми дает 0 - в отчине... своей в Переяславли». 0 — тут издатель А И. делает такое примечание: «В подлиннике] поправлено “дал есть”. После сих слов следует пропуск, кажется, собственного имени. Впрочем, последние три строки, начиная со слов “А коли есм выехал”, до конца акта, приписаны другою рукою, хотя форма букв та же».
«В свобод» — это русский термин, по-видимому, указывающий на историческую связь двух институтов «слободы» и иммунитета.
Для понятия «слободы»=«свободы» сличить тексты летописей Воскр. и Лавр, о татарском баскаке Ахмате196.


192
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
УН. Горбачевского, Словарь древнего актового языка северо- западного края и Царства Польского, Вильна, 1874, стр. 111: emunire, emuni- tare — «сделать свободным от податей». Ср. стр. 153 — immunitas — «увольнение от общественных тягостей имений духовных или шляхетских».
Ср.также Жалованные грамоты в А. И.т.1:№ 13:Жалованная грамота Рязанского вел. кн. Олега Иоанновича Солотчинскому монастырю на село Федорково. Прежде 1402 г. жалованная и несудимая. № 14: Жалованная грамота Рязанскаго в. кн. Олега Иоанновича Солотчинскому монастырю на Савицкий остров. Прежде: 1402 г. Жалованная и несудимая. № 15: Жалованная грамота Звенигородского кн. Юрия Дмитриевича197 Савво-Сторожевскому монастырю 1404 г. Жалованная и несудимая. Кроме обычных освобождений, очень обстоятельно перечисленных: «яз князь Юрьи Дмитриевич Пречистой дал пятно и тамгу на телнян дал игумену Саве198 с братьею: держит игумен в манаетыре свое пятно». — № 28: Жалованная грамота вел. кн. Василия Дмитриевича Спасскому монастырю 1425 г. Типичная грамота о несудимости в пользу инокняженцев. — № 29: Данная грамота княгини Нижегородской Марии (в монашестве Марины). После 1425 г. Эта грамота есть в то же время грамота о несудимости. Производная от «доклада» у великого князя. — № 36: Жалованная грамота Рязанского вел. кн. Иоанна Феодоровича199 Солотчинскому монастырю на село Филипповичи. Типичное поощрение призыва людей «из иного княжения». — Обратить внимание! — № 38: Жалованная грамота в. кн. Василия Васильевича и матери его вел. княгини Софии Викторовны200 Спасо-Евфимиеву монастырю на село Мордышь. После 1440 г. — См. там же №№ 17 (это новгородская грамота — обратить внимание!), 25,36 (обратить внимание!), 49, 54,58 (обратить внимание!), 70 (обратить внимание!), 74 («боярин введеный»), 75,80,81,83,84,85,86,87 (обратить особое внимание!), 88 (в высшей степени важное содержание!), 91,92,96,100,106, 108,111,115,116,125,131,132,141,144,147 (важно, анализировать!), 148 (анализировать!), 149,151,162 («слобода»), 163 — Тарханная грамота 1556 г. Кирилло-Белозерскому монастырю представляет обзор всего землевладения по грамотам (данным, купчим и меновым), которые были сданы «при деде моем» в архив (в «казну») и с которых монастырь взял точные копии («противны слово в слово»). Эти грамоты именуются, «старыми крепостями» (стр. 300-307). Эти «старинный крепости» совпадают с выписью из «сотных и книг Белозерских писцов» и на основании совпадения этих двух источников и выдана «жалованная грамота».
V) 	В литературе намечаются два объяснения «происхождения» русских «частных актов». Один новейший исследователь, ученик А.С. Лаппо- Данилевского, Г. М. Котляро в201 пишет (Русский Исторический Журнал, кн. 6, СПБ., 1920): «Перед каждым исследователем русских частных актов


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
193
встает вопрос о происхождении их на Руси. Где, когда, при какой обстановке зародились эти акты, что вызвало их к жизни? На все эти вопросы при современном состоянии русской дипломатики нет твердых ответов. Из области фактов здесь приходится идти в область гипотез. Для разрешения поставленных вопросов нашему размышлению представляются два возможных пути. Либо частные акты на Руси явились подражанием другим ушедшим вперед странам, с которыми мы были в частых сношениях; либо к некоторому моменту на Руси создалась та обстановка, выросли такие потребности, которые сделали необходимым появление у нас частных актов. Возможно, конечно, комбинированное решение: благоприятная обстановка вынудила обратиться к заимствованию у других народов, находившихся в однородных условиях жизни, но пользовавшихся уже частными актами. Такие серьезные ученые, как Победоносцев202, решали обсуждаемый нами вопрос так, что мы заимствовали обычай: написания частных актов (в частности, свадебных актов) из Византии (К.П. Победоносцев. Курс русского] гражданского] права, т. II, стр. 44 и 58). Для обоснования такого решения необходимо сравнить акты Византийские с нашими, чего до сих пор не сделано. А между тем по поводу действительности Византийского влияния в данном вопросе возникают некоторые сомнения. Во-первых, казалось бы естественным, чтобы это влияние сказалось в период интенсивных сношений Руси с Византией, но русских частных актов до XII века мы не имеем вовсе, а от XII и XIII вв. известны лишь 5-6 актов, массовое же появление их относится лишь к XIV-XV вв., когда Русь находилась в деловых сношениях не с Византией, а с Западной Европой через Новгород. Второе возражение заключается в том, что при заимствовании наши предки, несомненно, воспользовались бы готовыми образцами развитого гражданского права Византии, и наши древние акты должны бы явиться в достаточно совершенном виде, а между тем развитого формуляра наши акты достигают лишь к концу XVI-ro, к XVII-му в. В-третьих, влияние Византии, казалось бы, должно было отразиться прежде всего на Киево-Черниговской Руси и уже оттуда перейти в другие русские области, но этого мы не видим. Время массового появления у нас актов — XV-XVI вв. и место их — Новгородский и Псковский край — невольно наводят на предположение о возможности заимствования не из Византии, а из Западной Европы, с которой Новгородский и Псковский край к этому времени были в таких постоянных торговых сношениях. Конечно, этот ответ остается лишь в области гипотезы, гадания. Для утверждения его также необходимо паралелльное изучение наших древнейших актов с западноевропейскими. Но все же косвенное подтверждение нашего предположения мы видим в том, что даже древние единичные акты ХН-го, ХШ-го века все тянут к Новгороду» (стр. 158-159)·


194
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Мы считаем необходимым в этой проблеме 1) различать «формальный» вопрос о способе написания актов и, прежде всего, об их терминологии, и «материальный» вопрос о происхождении их содержания; 2) отвергнуть априорное монистическое нахождение одного «источника», из которого могло бы быть «заимствовано» институционное содержание частных актов. Кроме того, приложение современных (новейших) понятий «частных» и «публичных» актов и различение их содержания по современным (новейшим) понятиям частного и публичного права к тем эпохам, о которых идет речь в нашем случае, мы считаем неправильным.
Добавим еще: мы полагаем, что институционное юридическое содержание тех актов, которыми определялось социальное положение разных «классовых» групп или «разрядов» населения, прежде всего было продиктовано внутренней эволюцией этих отношений. Внушения и заимствования из других социальных сред, т. е. других, нерусских государств, могли присоединяться к мотивам, рождавшимся из этой внутренней эволюции. При этом, конечно, такие «деловые сношения», в каких древняя Русь находилась и с Западной Европой, и с татарами, относятся столько же ко внутренней эволюции правовых отношений, сколько к идущим извне, продиктованным либо непосредственными практическими, либо идеологическими соображениями, внушениям, приводившим к заимствованиям.
VI) «Обыскал» — привел в известность в порядке справок с документами и устными показаниями.
VII) Ср. Д. Μ. М е й ч и к Грамоты XIV и XV вв. Московского архива Министерства Юстиции. Их форма, содержание и значение в истории русского права.М., 1883,стр.50-51:«Понятие видоки (название,встречающееся только в Русской Правде) не противоположно понятию послухи, а относится к нему, как вид к роду. Такое же видовое значение имеет наименование старожильце в...». «Понятие послуха оказывается весьма сложным, начинаясь простым свидетельством, оно постепенно возвышается до роли сведущих людей и присяжных».
О давности Мейчик (цит. соч., стр. 43-45) против Энгельма- на203: «Что старина пользовалась уважением излишне доказывать, — только не всякая, а лишь добрая, правая. Потому и старожильцы должны быть люди добрые и показывают они в Божью правду».
VIII) А. Ю. № 5, стр. 8 и 10.
Сын Дмитрия Донского204, Андрей Дмитриевич (1382-1432), отец Ивана (1430-1462) и Михаила (1430-1485) Андреевичей принадлежал к владетельным князьям Белозерским позднейшей московской линии. Белозеро перешло к великому князю Московскому по второму духовному завещанию 1389 г. Дмитрия Донского. Иван Андреевич охарактеризован как «невотчен» на Белозере


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
195
в цитированной нами правой грамоте 1490 г. Это указание, однако, неверно (см. договор вел. кн. Василия Темного с князем Серпуховско-Воровским Василием Ярославичем205, С. Г. Г. Д. I. № 78). Это указание, быть может, объясняется тем, что Иван Андреевич Можайский отъехал в 1454 г. в Литву, лишившись своего владения и получив там Чернигов, Стародуб, Гомель и Любеч. В Литве он и умер. Cp. А.В. Э к з е м п л я р с к и й: Великие и удельные князья Северной Руси (СПБ, 1889-91). II, стр. 152-172 и 327.
IX) И в специальном более раннем исследовании, и в обобщающем новейшем обзоре Н. Mitteis, Der Staat des hohen Mittelalters, Weimar, 1940, хорошо разъясняется значение для феодального строя идеи или начала взаимной двусторонней верности (38-45,60-62,78-79)· Значение феодального режима, давшего в Англии великую хартию вольностей, для создания вообще «конституционного» строя и его идеи превосходно разъяснен тем же Мит- тейсом в том же сочинении.
X) С. Г. Г. Д. I, №№ 69,76 и др.: «Городная осада, где кто живет, тому туто и сести». Ср. № 57, где к этой формуле добавлено «...опроче Бояр введеных и путников»; А. А. Э. I, № 10: «...опроче путных бояр».
XI) Литература: Б. Н. Чичерин, Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей в «Опытах по истории русского права», 1858.
В.И. Се р г e е в и ч, Вече и князь (Древности русского права, т. II, изд. 3-е, 1867). И.Д. Б е л я е в, Лекции по истории русского законодательства. 2-е изд. М, 1888 (в особенности, стр. 225-238,240-247). Н.И. Дебольский, Древнерусские междукняжеские отношения по договорам (Историческое] обозрение], т. IV). М.А. Д ь я к о н о в, Очерки общественного и государственного строя древней Руси. Изд. 4-е. СПБ, 1912 (в особенности, стр. 200— 201,243-259).
XII) «А Бояром и слугам... судом и данью потянута по уделом, где кто живет». С. Г. Г. Д. I, № 40; А. Ю, №№ 198, 201, 203. Основная норма древнерусского права — что земли владения «тянут» «судом и данью» к местной государственной власти, а их привилегированные владельцы лично и служебно свободны — Это значит, что им не только гарантируется поэтому неприкосновенность их владений, но и они лично от «нелюбья» (С. Г. Г. Д. I, №№ 23,35,69,70). В этом состоит право свободного перехода от одного князя к другому с «сохранением прав на недвижимые имения». Cp. С. Г. Г. Д. 1, №№ 52 и 53 (две договорные, тождественные грамоты вел. кн. Василия Васильевича с кн. Дмитрием Юрьевичем Шемякою206 1434 г.): «А хто служыт мне Великому Князю, а жывет в твоей отчине, и тебе тех блюсти мак и своих; а хто, брате, служыт тебе, а жывет в моей отчине, и мне тех блюсти как и своих. А даному, положеному, поручному, заемному, кабалному, холопу, робе суд по исправе; а татя, розбойника, рубежника, беглеца по исправе выдати».


196
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
XIII) Слово «тягл о» и производное от него прилагательное «тягло- в ы й» имели различный смысл в разных контекстах восточнорусских и западнорусских памятников. Тягло, в смысле повинности, есть слово чрезвычайно неопределенного значения, чему соответствует и неопределенная форма этого слова: существительное среднего рода, оканчивающееся на о — тягло и существительное женского рода с на ь или на я — тягля. См. уИ. И. Срезневского, Материалы для словаря древнерусского языка207, т. 3: тягло=повинности; тягль=повинность; тяглый=обложенный повинностями, несущий подати. Тут приводится пример из жалованной грамоты вел. кн. Ивана Калиты (А. А. Э., I, № 4, до 1340 г.): «А архимариту тяглых людий Волоцких не приймати». Ср. случаи, перечисленные в указателе к сборнику Б.Д. Грекова «Феодальная деревня Московского государства XIV-XVI вв.» М.-Пг., 1935; указатель к книге И.Я. Гурлянда «Новгородские ямские книги 1586-1631 гг.» Ярославль. 1900; Новгородские] Писц[овые] книги IV 4; А. А. Э. I, №№ 242, 243; Ш, № 126; IV, №№ 243, 250, 251; Писц[овые] кн[иги] XVI в. II, 314; Акты Юшкова, № 40. Этимологию литовско-польского слова dziaklo см. у Горбачевского на это слово (стр. 107): «Dziaklo по-литовски dokle» (словарь Ш и р в и н д а) (не связана ли с dukale?) То и другое вообще означает дань. Очевидно, что оба эти названия произошли от русского слова тягло, которое означает: 1) участок земли или угодье для крестьянской обработки — «иметь два-три тягла»; 2) мужа с женою в крепостном крестьянстве: напр., «помещик поженил молодых крестьян, чтобы умножить тягла»; 3) оброк, оклад, подать. «Всех взять за государя в тягло» — Уложение царя Алексея Михайловича208, XIX. «С дворянина двороваго тягла имать не велели» — А. И. III, 65 (1б1б г.). В Литве dziaklo было одною из древнейших податей. Привилегией 1457 г. шляхта была уволена от тягла. Однако же до времени Сигизмунда I209 они платили эту дань, так как из привилегий этого короля видно, что он увольнял некоторых от этой дани, возлагая вместо ее обязанность стражи пущ, бобровых гонов и службы во время охоты (Czacki, I, р. 66). В Литве эта подать состояла первоначально в доставке сена на княжеские конюшни, а после в доставке зерна, домашних птиц и проч.». Ср. также Сергеевич. Древности русского права. Том третий. Землевладение. Тягла. Порядок обложения. СПБ., 1903, стр. 164-313.
XIV) Понятие «посилья», как характерное для правового образа тяглых земель или общее имуществ, выдвинул впервые, по-видимому, И.Д. Б е л я - е в, за которым последовал Д.М. Мейчик (цит. соч., стр. 74): «...в большей части вотчинных купчих, писаных вне новгородских пределов до конца XV ст., выражения, означающие потомственность приобретения, не составляют даже обычной принадлежности; с другой стороны, те


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
197
же самые выражения встречаются и в посильных или отступ- н ы X, предметом коих служат имущества тяглые. Ясно, стало быть, что вечность и потомственностьне могли образовать в уме наших предков отличительной черты вотчины. В чем же она действительно заключалась? Известно, что владение вотчинное признавалось белым, а тяглое — черным. В этом противоположении усматривается обыкновенно одно податное различие, тогда как на деле здесь кроется еще глубокое частноправное различие: вотчинник, вступая во владение своею куплею, совершенно оттесняет прежнего вотчинника, т. е. продавца; все счеты между ними покончены, и новый владелец есть полный преемник старого. Не таков владелец посилья: садясь на землю, все равно государственную или частную, он не устраняет высших владельческих прав государства или частного лица, не сводит с ним окончательных расчетов, но вечно ив определенные сроки выплачивает им известный доход. С этой точки зрения белое и черное получают совершенно иную окраску: белая земля есть земля окупленная, обеленная или очищенная от всяких обязательств и платежей; она имеет над собой одного только господина, и никто другой в нее вступаться не может. Черная земля, напротив, вечно обременена платежами или повинностями в пользу того лица или учреждения, у которого она взята в посилье; над нею тяготеет, так сказать, вечный долг, который и мешает ей сделаться предметом полного и исключительного обладания со стороны ее приобретателя». Это, конечно, верно, но не исчерпывает проблемы и даже не задевает самого центра проблемы. (РАЗВИТЬ!)
XV) «А судом и данью потянуть по земле и по воде». С. Г. Г. Д., I, № 76 и в других местах.
XVI) В какой мере народнический миф общины владел даже самыми начитанными в памятниках исследователями, характерно показывает не утратившее до сих пор известного интереса исследование И.Д. Б е л я е в а «О поземельном владении в Московском государстве», где обобщения носят прямо фантастический характер. Эта статья И.Д.Беляева (Временник, кн. XI, 1851 г., стр. 1-82) есть комментарий к сообщенной в той же книге, кн. М.А. Оболенски м210, Новгородской переписной книге 7008 (1500) г. и к писцовой едите, напечатанной в кн. VI и относящейся к 7090 (1582) г.
XVII) Новг. Писц. кн. II, 198; IV, 227; V, 40,162,189. - Акты Юшкова №№ 6, 7,18, 20, 21. — Пам. древн. письм., вып. 41, Житие Варлаама Хутынского211, 15. — Сборн[ик] Московского] Арх[ива] Министерства] Юст[иции], т. I, ч. I, стр. 5-7. — Л. Н. Пискарев, Грамоты Рязанского края. СПБ., 1854. — Судебник 1497 г. А. И. I, стр. 150,153,154. - А. Ю. 177. - С. Г. Г. Д. I, №№ 36, 45-57,153,154.


198
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Из литературы: см.: В. И. Сергеевич. Русские Юридические Древности, т. I, изд. 2-е с переменами и дополнениями. СПБ., 1902, стр. 369-375.
Статья. «Кормление» М. А. Дьяконова в Энциклопедическом] Словаре Брокгауза212.
Связь поместья с кормлением: К. А. Неволин. Поли. собр. соч., т. IV, стр. 195,196,199. — А.Д. Градовский. История местного управления, стр. 39-46. — М. И. Горчаков. О земельных владениях всероссийских митрополитов, патриархов и Св. Синода. СПБ., 1871, стр. 214.
С. 	Рождественский. Служилое землевладение в Московском Государстве XVI в. СПБ., 1897, ор. 1-44. — П.Н. Милюков. Спорные вопросы финансовой истории московского государства, СПБ., 1892, стр. 11. — А. А. Э.,
I, № 84 (Ср. Неволин, IV, стр. 199), №№ 142,143,147,324,341,150.
XVIII) 	С. Г. Г. Д, I, № 6.
[Глава вторая]. Крестьяне
Тезисы: I. Правом перехода или ухода не пользовались земледельцы из одного государства (княжения, земли) в другое.
II. Правом перехода или ухода не пользовались внутри данного княжения-государства земледельцы, сидевшие на черной земле и несшие тягло, поскольку они себе не нашли заместителя по двору и по тяглу, т. е. по несению определенных повинностей в пользу государства (=государя=князя)
Есть роковые общие «слова», или «наименования», «характеристики», которые исторически укоренились либо в силу утвердившегося незаметным образом словоупотребления, либо в силу подразумеваемого, т. е. представляющегося «естественным» значения. К таким словам на русском языке принадлежит слово «крестьянин», на немецком слово Bauer. Первоначальный смысл русского слова — вероисповедный (I), противоположный латинскому paganus, причем русский вероисповедный смысл есть первичный и непроизводный, а латинский — вторичный, производный от pagus213 (древнерусскому волость, немецкому Gau214) в противоположении oppidum, castrum, urbs215. Отсюда pagani — «деревенщина», предполагаемая языческой, в противоположении христианам, которыми первоначально в эллино-римском мире были горожане и мыслились таковыми. Первоначальный смысл немецкого Bauer, т. е. Landbauer — профессиональный. Оно обозна¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
199
чает земледельца и совпадает с греческим уго)рус^=латинскому ag- ricola216. К этим первичным смыслам и русского и немецкого слова приражаются социальные и даже социально-юридические (сословные) «значения». Русское слово «крестьянин» получает в своем противоположении позднейшему русскому слову «дворянин» (II) (слуги княжеского или боярского двора) окончательное сословное значение, резко расходящееся с его первоначальным значением и приложением. Это слово «крестьянин» окончательно закрепляется за русским понятием, которое в ходе исторического развития отверждается и в то же время видоизменяется. Оно обозначает одновременно и сословное положение, и экономическую профессию или фактическое занятие земледелием. То же происходит с немецким словом Bauer, причем в немецком термине оказывается слабее выраженным сословное значение и гораздо сильнее значение профессиональное.
Древнерусские земледельцы, не имевшие ничего, кроме своих рук, занимали владельческие дворы по свободному договору, заключая с привилегированными и располагавшими капиталом землевладельцами ряд, изображавшийся в документах, называемых порядными. Этими порядными мы располагаем для сравнительно поздней эпохи, более поздней, чем гражданско-правовые нормы Псковской судной грамоты и обоих московских судебников (III).
Поэтому основными источниками для характеристики экономического положения и правовой обстановки, в которой жили в эпоху X-XV вв. русские земледельцы, впоследствии получившие многосмыс- ленное название крестьян (христиан), являются, рядом с древнейшими жалованными грамотами и междукняжескими договорами (обе эти группы актов древнее «порядных»), нормы Псковской судной грамоты, судебника 1497 и судебника 1550 г., а также некоторые правовые акты Западной Руси. К сожалению, кое о чем, что мы хотели бы найти в означенных законах и опирающихся на то же объективное «право» актах, эти памятники умалчивают. Мы должны их дополнять, но руководясь не присущей нам, современным людям, правовой логикой, а совершенно другой логикой той социальной и правовой «системы», выражением и отражением которой являются обсуждаемые и толкуемые нормы.
Для эпохи X-XV вв. мы должны, вдумываясь в содержание наших источников, отправляться от ясного видения и понимания того, что древняя Русь была не единым государством, а неким множеством го¬


200
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
сударств. В этих государствах с меняющимися границами, если и действовали какие-то единые нормы, то, во всяком случае, они естественно мыслились и применялись в разных государствах с разными целями, существенными и для их правового смысла.
Русские земледельцы, сидевшие в чужих дворах и на чужой земле (первое — существеннее, ибо, как мы указали, «капиталовладение» в ту эпоху было существеннее «землевладения»), фактически переходили из одного государства (княжения) в другое, «за рубеж», но такой переход правосознанием верховной власти в эту эпоху, поскольку он противоречил интересам и задачам этой власти, не признавался правомерным. Документы (жалованные грамоты, договоры) устанавливают: выходить из одного княжения в другое для лиц низшего класса никогда не признавалось властью данного первого княжения, откуда такое лицо выходило, правомочным; наоборот, выход из чужого княжения поощрялся дарованием податных и повинностных льгот этим «пришлым» и «новым» людям, которые пришли из-за «рубежа», поскольку они еще не положены в собственное данного княжения тягло. Они характеризовались выражением «из иного княжения» или прямо назывались «инокняженцами». Наоборот, право принятия тяглых, «письменных>, «волостных», «становых» людей из данного княжения тогда нарочито запрещалось и, во всяком случае, не допускалось, ниже поощрялось — без уплаты иной откупной или выкупной суммы (IV). В жалованных грамотах определенные льготы даются тем, кого владелец призывает из иных княжений или «из зарубежья». Это вовсе не значило, чтобы такой призыв был правомерен для или с точки зрения той власти, из княжения которой он производился и происходил, но призыв людей из другого княжения=из зарубежья был выгоден для или с точки зрения той власти, в княжение которой он производился или происходил. Исключение из этого начала делалось только для тех лиц, которые признавались «вольными». Таковыми были лица, «вольное» качество которых было предметом междукняжеских, т. е. международных, договоров и нарочито оговаривалось в этих договорах. Считают на основании одного места в одном междукняжеском договоре — и это странное мнение, основанное на явном недоразумении, в которое впали не только чистые историки, но — что еще удивительнее — и юристы-историки (V) — считают, что так же, как для «бояр» и остальных «вольных слуг», и для крестьян подразумевалась и потому предполагалась, как правовое начало, свобода перехода. Дело в том,


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
201
что в одном рязанском междукняжеском договоре 1496 г. «вольным воля» оговаривалась и «хрестианом» (VI). Как я показал и доказал в опубликованном в 1929 г. специальном критическом исследовании о проблеме т. н. русского феодализма, в этом тексте (и контексте) слово «хрестианом»имеет первоначальный вероисповедный смысл и относится, как определение, к русским православным «Боярам и детям Боярским и слугам», в отличие от нехристианских, а именно мусульманских, татарских и отатаренных, инородческих служилых людей на службе у русских князей, в данном случае рязанских, из всех русских князей сохранивших дольше всего относительную государственную самостоятельность; князей, на территории которых соприкосновение с мусульманским (татарским и отатаренным) миром было самое тесное, а потому было всего более ощутительно влияние на русских татарского быта и обычаев, почему за нехристианскими слугами боярского и низшего ранга не признавалось право отъезда (VII).
Отрицание права перехода крестьян из одного государства (княжения) в другое в косвенной, но совершенно отчетливой форме выражено еще Псковской судной грамотой в ст. 76:
«А который изорник с села збежит за рубеж или инде где, а изорничь живот на сели останется, государю покрута имать на изорники. Ино государю у князи и у посадника взять пристава, да и старост губьских позвати, и сторонних людей, да тот живот изорнич, пред приставы и сторонными людьми государю попродати да и поимати за свою покруту. А чего недостанет, а по том времени явится изюриик, ино государю добровольно искать остатка, своего покруты...» (VIII).
Здесь ясно говорится о земледельце, который «сбежит» и притом «за рубеж», т. е. в иное княжение, т. е. об «инокняженце». Это одно из самых первых, едва ли даже не первое упоминание зависимого земледельца, т. е. по позднейшей терминологии крестьянина, как «беглого». Что такой побег мыслился как противоправное действие — в этом не может быть никакого сомнения. Оно при этом могло практически рассматриваться государственной властью как действие ненаказуемое по тому простому соображению, что ни государство, ни потерпевший владелец не могли добиваться просто неосуществимого в другом, чужом государстве наказания «беглого» земледельца. Тем более, что земледельцы не только сами выходили за рубеж или становились


202
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
инокняженцами, но чаще еще, очевидно, были выводимы. С этой точки зрения, примечательны и важны статьи междукняжеских и аналогичных договоров (Новгорода с тверской, московской, литовской властью) (IX). Совершенно непонятно, как можно было на основании одного места в одном междукняжеском договоре, не подвергая этого места критическому истолкованию и анализу, проводить несообразную аналогию между отъездом бояр и остальных вольных слуг и переходом земледельцев (крестьян) из одного княжения в другие и как в эту ошибку могли впасть такие юристы-государствоведы, как Чичерин и Сергеевич (X).
Примечательно и показательно, что Великий Новгород в своих договорах с другими русскими государствами и, наконец, с Литвой в общем энергичнее и раньше этих последних формулирует explicitis verbis217 — отрицание перехода его зависимых земледельцев и «вывода» их в иные княжения, «за рубеж». Эти два термина древнерусского правового языка и раздельно, и особенно в их сочетании многозначительны. «Вывод» и в глагольной форме «выводить», «вывести», и ранее и в московскую эпоху означает принудительное, т. е. в конечном счете насильственное удаление и перемещение властью части населения из одного места в другое. А «рубеж», помимо общих значений: «граница» и «препятствие» (XI), имеет специфически-юридическое значение экспроприации, налагаемой властью по тем или иным специальным мотивам на некоторых индивидов и даже на целые слои населения; специально это слово означает ту насильственную экспроприацию насильственно перемещаемых, «выводимых» землевладельцев, которую впервые в русских междукняжеских столкновениях применил Всеволод III к рязанскому населению, начиная с князей, бояр и духовенства (см. выше, кн. 1, гл. V) и которую Иван III развернул в способ радикальной ликвидации новгородской независимости и самобытности. То, что Великий Новгород занял более выраженную и энергичную позицию по отношению к уходу и выводу в иные княжения (за рубеж) земледельцев, есть любопытное подтверждение нашего общего наблюдения, что основные черты древнерусского социального строя получили в Великом Новгороде (и в Пскове) более отчетливое, яркое и выпуклое выражение, чем в других древнерусских государствах (XII).
Противоправность выхода, или бегства, или увода, или увоза земледельцев «за рубеж» данного княжения нашла себе выражение в одной примечательной норме и в одном выразительном термине, на ка¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
203
ковую норму и на каковой термин странным образом в историкоюридической литературе до сих пор не было обращено надлежащего внимания — даже смысл этого термина до сих пор «словарно» точно не установлен. Это слово — «р у б е ж н и к» или «рубежщик», термин, смысл которого, сопоставляя с одним и основным смыслом много- смысленного слова «рубеж», я толкую как неправомерный (незаконный) переход границы государства лицом, не имеющим на это права, или его такое же неправомерное перемещение, противоречащее либо общему, подразумеваемому как обычное, либо специально декретированному или выговоренному (договорно установленному) праву. В междукняжеских договорах, которые представляют первоклассный источник древнерусского общего права именно потому, что они отражают общее правосознание, которое было присуще власти и населению в разных русских государствах, в этих договорах мы находим такую норму-обязательство: «а вывода и рубежа межи себе не замышляти, а хто замыслить рубежь, рубежника по исправе выдати. А суженого не посужати; суженое, по- ложеное, даное поручное, холопу рабе суд от века; холопа, робу, татя, разбойника, душегубца выдати по исправе» (XIII).
* * *
Итак, мы установили одно общее историко-юридическое положение, весьма существенное и многозначительное. В силу своего зависимого положения и распадения древней Руси на некое множество государств, русские земледельцы правом или свободой перехода из одного государства-княжения в другое не пользовались. Что это значило, может быть иллюстрировано именно на противопоставлении права привилегированных вольных слуг на отъезд отсутствию такого права у земледельцев. Конечно, уход (или переход) не имевших никаких прав на землю (двор и хозяйство) земледельцев, хотя и воспринимался как вредное для государства, в частности финансово-неудобное, даже убыточное, бегство, не имел того значения, как отъезд привилегированных бояр и остальных вольных слуг, если бы он происходил с их недвижимостью (с «вотчинами»). Поэтому отъезд бояр и остальных вольных слуг отнюдь не предполагал перехода их «вотчин» ни под финансовое, ни под судебное верховенство того князя, к которому отъезжал вольный слуга. Поскольку отъезд предполагался с «вотчиной», он рассматривался как акт военно-враждебный или, если угодно, рево¬


204
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
люционный. Новгород Великий, воспрещавший своему собственному князю приобретать в его, Новгорода, области недвижимости, конечно, это запрещение распространял и на слуг этого князя, а потому и оговаривал это в своих договорах (XIV).
Тут мы подошли к проблеме т. н. «прикрепления крестьян». Суть этой проблемы в литературе искажена ее ошибочной в основе постановкой, коренящейся, главным образом, в ошибочном словоупотреблении. Речь может идти не о «прикреплении» «крестьян», а о превращении сидящих на чужой земле лично свободных, но зависимых земледельцев в «крепостных», т. е. лично несвободных, прикрепленных к лицу своего привилегированного землевладельца, земледельцев.
Древнерусские земледельцы реально-фактически, т. е. по общему правилу, сидели не на своей земле, а на земле, принадлежавшей на праве собственности привилегированным землевладельцам (главным образом, служилым людям или монастырям и вообще каким-нибудь церковным субъектам). Эти земледельцы, опять-таки по общему правилу, работали не только на чужой земле, но и чужим капиталом (живым и мертвым инвентарем) и были задолжены земле и капиталовладельцам.
Особое положение занимали свободные, но зависимые земледельцы, сидевшие на земле, принадлежавшей носителю верховной или державной власти (князю или царю) на особом праве, представлявшем, как мы указали выше, своеобразное сочетание собственности с державным обладанием, т. е. с финансовым и судебным верховенством, — они были искони «прикреплены», но не прямо к земле, а косвенно к ней, через «тягло». «Земля царя и великого князя, а нашего владения», как говорили эти крестьяне, сидевшие на землях, принадлежавших верховной власти. Эти земли «назывались еще волостными, тяглыми, черными» (XV).
Это финансовое и судебное верховенство осуществлялось либо через коллективы подвластных князю или царю «тяглых» людей», связанных своеобразной коллективной ответственностью перед носителем державной власти или его органами, либо через финансовую ответственность (прямую или, скорее, косвенную) тех землевладельцев, от которых зависели земледельцы, обязанные им повиновением.
Начало невыхода тяглых людей, несших чрез некие, как мы сказали бы теперь, «коллективы» государево тягло, есть исконное учреждение вообще древнерусского, вовсе не только московского права, вытекавшее для древнерусского правосознания из исконного финансового верховенства государя-князя и исконной малоправности тяглых лю¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
205
дей. Это начало имело одинаковую силу по отношению ко всем тяглым людям — как к сельским или волостным (черным, письменным), так и к городским (посадским) людям. Это начало предполагает, что тяглец, уходящий от тягла, должен был себя заменить. Для земледельцев, сидевших на земле вотчинников и помещиков, конечно, само собой предполагалось то же начало. Разница только была в том, что, поскольку речь шла о выходе или переходе сидевших на государевой земле земледельцев и поскольку все их обязательства по отношению к государю-фиску были исполнены, — в отношении этих земледельцев интересы фиска (государства) были тем самым вполне удовлетворены. Ибо земледельцы несли только тягло, т. е. платили подати и выполняли коллективные натуральные повинности. Иначе ставился вопрос для земледельцев, сидевших на земле вотчинников и помещиков. Тут имело значение то, что землевладелец интересовался их функцией или назначением не только как арендаторов, но и как сельскохозяйственных рабочих.
Все это трактуется в литературе как свобода перехода земледельцев, но на самом деле и реально-фактически и формально-юридически тут можно говорить только о свободе перезыва или перевоза крестьян, который признавался легальным лишь постольку, поскольку были соблюдены сроки ухода крестьян, и они или перевезший их землевладелец исполнили лежавшие на них обязательства (XVI).
* * *
Из сказанного явствует, что мы исторически отвергаем принятую догматическую, в дурном смысле, постановку вопроса о прикреплении крестьян, разделяющую проблемы прикрепления к земле и к лицу. Вообще необходимо самую форму или термин «прикрепление» по историческим основаниям, указанным нами выше, устранить. Т. н. «прикрепление к земле» есть сложный результат векового развитая социальных отношений 1) земледельцев к землевладельцам, 2) земледельцев к государству (фиску) и 3) землевладельцев к государству, как источнику власти и норм. «Прикрепление к земле», о котором обычно говорят, означает в административно-правовом смысле прикрепление к земельному имуществу, совершавшееся со стороны самого государства по административным, преимущественно военно-фискальным, соображениям, и в цивильно-правовом смысле включения прикрепленного населения в состав «принадлежностей» недвижимости привилегированного собственника. Прикрепление к лицу означает закрепощение


206
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
зависимого земледельца, т. е. обращение его в малоправное, если не вполне бесправное, состояние раба.
В указанном вековом процессе мы можем не догматически, а исторически проследить две основные линии, для характеристики которых надлежит использовать те два основных понятия или категории, на которых в древней Руси строились социальные отношения мало- правных земледельцев и привилегированных землевладельцев. Это — старина и крепость. Старина, понятие близкое к «пошлине», есть древнерусское выражение правового начала «давности» (XVII). Крепость по первоначальному смыслу есть основанное на договоре личное и имущественное обязательство (XVIII). Крепость первоначально есть не что иное, как обязательство либо в состоянии уже совершившегося совпадения обязывающихся (обязавшихся) воль, либо в состоянии длящегося совпадения таких воль.
Старина привязывает малоправное лицо (земледельца) к другому лицу, привилегированному (землевладельцу), превращая первого в необходимую и неотменимую иначе, как волею привилегированного лица, сперва — принадлежность имущества, а затем и — в имущество (вещь) привилегированного лица.
Крепость привязывает волеизъявлением малоправного лица это малоправное лицо к лицу привилегированному, либо делая малоправное лицо принадлежностью имущества привилегированного лица, либо превращая его прямо в такое имущество.
Крепость в русском правовом мышлении и языке имеет тот же общий двоякий смысл, который ей присущ и в других языках. Общее понятие крепости выражает правовую крепость нормы или норм, составляющих объективное право, и правовую крепость субъективного волеизъявления или волеизъявлений, выражающих содержание договоров. В этом двояком смысле мы встречаем идею крепости (firmitatis) в формулах франкского права, восходящего в этом отношении к праву римскому (XIX).
Крепость в субъективном правовом смысле соответствует латинскому (римскому) nexum и, конечно, родственна именно ему и юридически-догматически, и социально-исторически (XX). Крепость в этом смысле должна быть сопоставлена, с одной стороны, и с правежом, и с кабалой. А с другой стороны, как nexum218 облекалось в торжественные формы mancipatio219, так и крепость, как принятие на себя обязательства, сближалась с куплей-продажей в ее первичной торжественно удостоверенной форме (XXI).


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
207
«Крепость» — «крепь» предполагает «законное укрепление», которое дошло и перешло в русские «Законы гражданские» (т. X, ч. I) и обусловило формулировку права собственности в ст. 420 и наименование его, в применены к недвижимым имуществам, «правом вотчинным и крепостным», а также правом «владения вечного и потомственного»220.
Холопство и крестьянство
«Кобальте холопство». — Его отношение к крестьянской «крепости» составляет интереснейшую проблему происхождения и объединения всех видов личной крепости в крепостное право (XXII)
Историческая проблема «кабального холопства» есть вопрос о том, каким образом, какими путями положение должника изменялось и превращалось в личную зависимость, но тут, помимо исторической проблемы и рядом с нею, есть первоклассный теоретический или догматический вопрос: чем (или как и что) древнерусскому правосознанию первоначально или искони представлялась или мыслилась зависимость земледельца от собственника земли, на которой сидел земледелец? Вопрос этот обычно ставится так как или к чему был прикреплен древнерусский земледелец, к земле или к лицу? Этот исторический вопрос не допускает односложного или монистического ответа, ибо в том социальном отношении, в котором древнерусский земледелец стоял к землевладельцу, никогда, по общему правилу, прикрепление к земле и прикрепление к лицу отчетливо не различались. Они в наше время потому различаются так отчетливо, что наше время располагает обобщенными и нормативными понятиями правоспособного и дееспособного лица, лежащими в основе другого понятия такого же порядка — гражданского равенства, хотя бы относительного. Но понятия 1) прикрепления к лицу и 2) прикрепления к земле предполагают отрицание этих обобщенных и нормативных понятий. Если и поскольку он, древнерусский земледелец, в нашем современном смысле был простым арендатором земли, то в этом смысле ни о прикреплении к земле, ни о прикреплении к лицу не могло бы быть и речи. Если же он был как-то лично зависим, то, очевидно, потому, что тогда в древней Руси к гражданско-правовым отношениям найма имущества и личного найма «приражалось» социальное, если угодно, социально-правовое, отношение зави¬


208
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
симости земледельца от землевладельца. Quod non est in actis, non est in mundo221 — это примитивное обобщение господствует над представлениями о реальной социальной жизни и экономическом быте древней Руси. Однако этот упрощенный и упрощающий критерий неприменим к обсуждаемым нами древним отношениям. Доступные этой эпохе цивилистические категории, в которых можно уловить эти отношения, суть самые примитивные и самые грубые. Раб предстает перед нами в древней Руси как настоящий раб потому, что он действительно вещь. Но ранними записанными договорами о купле холопов мы не располагаем. Древнейшие акты о купле вещей относятся к недвижимостям, и не случайно, что писанные «частные» акты или договоры о купле, дошедшие до нас, гораздо древнее и формулируются выразительнее, чем договоры найма или аренды (XXIII). Договоры, состоявшие в том, что земледельцы «рядятся» с землевладельцами об обработке земли, являются перед нами, когда земледельцы (в эту пору уже всегда именуемые крестьянами) становятся реально «крепки в крестьянстве» и так себя нарочито характеризуют. Частные договоры с этой формулой, по-видимому, появляются лишь в XVII в., но это не значит, что появление крестьянской крепости, как факта жизни, как нормы права (обычного), не предшествует задолго появлению актовой формулы крестьянской крепости.
Напомним то, что мы говорили выше о праве собственности (вотчинном праве) и как оно устанавливалось и доказывалось. Право собственности устанавливается и доказывается prima facie222 либо частноправным актом того субъекта собственности, который дает (дарит), меняет, продает, закладывает свою недвижимость и, таким образом, с себя переносит право собственности на другого субъекта, либо публично-правовым актом «пожалования» этого права верховной властью. Эти два способа или две формы установления и доказательства собственности являются основными и догматически, и исторически. Догматически, т. е. для какой-то более или менее отвлеченной и потому более или мене отчетливой правовой идеологии той эпохи, к логическому единству и цельности которой всецело относятся уже не раз деланные нами оговорки; исторически, т. е. в смысле простого накопления фактов или фактических обстояний, приводящих к такому результату. Все прочие способы имеют подсобное значение. В истории русского права собственность устанавливается и доказывается либо «крепостью», либо «жалованной грамотой», либо, позже,


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
209
записью в писцовые или переписные книги, вообще в какие-нибудь официальные описи. Ни оккупация, ни труд, ни давность исторически не являются сами по себя окончательными основаниями права собственности, которая может покоиться только либо на законном укреплении или «крепости», исходящей от бесспорного собственника, либо на пожаловании этого права верховной властью (XXIV).
Как известно, в историко-юридической литературе давно очень резко возражают и против возведения крестьянской зависимости, т. е. так называемого «прикрепления крестьян», к началу давности (старины), и против сближения этого «прикрепления» с другим началом личной зависимости, т. е. с началом холопства, путем распространения на крестьян личной кабально-холопской зависимости.
Мы полагаем, однако, что обе эти мысли одновременно и одинаково верно изображают процесс т. н. «прикрепления крестьян», совершенно независимо от того, произошло ли такое прикрепление единожды каким-нибудь актом или совершилось оно какими-нибудь многократными актами, и когда оно произошло.
Исходная точка образования класса русских искони сидевших на чужой земле земледельцев есть их малоправное и маломочное, зависимое от землевладельца положение при относительной личной свободе и относительно полной гражданской право- и дееспособности. Зависимость эта выражалась в задолженности земледельца землевладельцу. Сидевший на чужой земле, в порядки «старины» или давности, задолженный земледелец прикрепляется к земле. Это — процесс многовековым, который мы нащупываем в осязательной форме, когда в наших руках появляются поздние договоры земледельцев, нанимающих у землевладельцев крестьянские дворы, а продающих землевладельцам свою рабочую силу. Эти договоры аренды-найма, как мы указали, появляются позже, чем договоры купли-продажи недвижимостей.
Наше понимание социального строя раннего и среднего русского средневековья и тем самым социальной фигуры русского земледельца совершенно отнимает или перевертывает прежний интерес у проблемы происхождения крепостного права, как она ставилась и ставится в исторической литературе. Конечно, все отдельные факторы этого «права» — старина, задолженность, законодательство — по-прежнему сохраняют известное значение и получают свое место и в нашем понимании. Устраняются лишь: 1) популярное противоположение прикрепления к земле и прикрепления к лицу (вернее, оба фактора, яв¬


210
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ляясь по существу рядоположными, не могут нами рассматриваться в этом историческом процессе ни как какие-то противоположения, ни даже как какие-то различные стадии или фазы); 2) легенда, возведенная некоторыми исследователями не только в гипотезу, но даже в теорию, о каком-то предшествующем утверждению крепостного права обезземелении русских земледельцев. Это не гипотеза, а миф, и он падает от простого и непререкаемого констатирования, что искони, и реально-экономически, и социально-юридически, русский крестьянин представлял в одно и то же время фигуру арендатора, заключавшего договор, вступавшего в обязательство, conditio fundi223, и наемного рабочего, заключавшего договор и вступавшего в договор locatio operarum224. В целом историческом процессе обе «ипостаси» русского земледельца или «крестьянина» были изначала одинаково юридически реальны и одинаково экономически существенны. «Крестьянство», как русские акты XVII в. обозначали, не сословие, а социально-юридическое состояние земледельца, арендатора и рабочего в одном лице, переходило в течение веков, с самого бытия русского государства, из состояния «крепости», в смысле «ряда» (договора, συνάμαγμα) в состояние «крепости» в смысле рабства (δουλεία, servitus, архаически — servitium225).
Вернемся к проблеме «старины» как фактора или условия закрепощения. Никакого не может быть сомнения в том, что давность, «старина» зависимого состояния земледельца, сидевшего или посаженного на земле привилегированного землевладельца, утверждала право землевладельца на повинности («доход» и «поделье») (XXV) земледельца и обязанность последнего крепко сидеть на этой земле, пока это угодно землевладельцу. Что это действие «старины» было бытовой и правовой реальностью еще прежде, чем оно было отчетливо формулировано и провозглашено в нормах процессуального права иска о беглых крестьянах, это как-то даже неудобно доказывать. Ведь, если право московского государства не умело формулировать общие начала, как таковые, то в то же время терминология этого права отражала и выражала эти начала иногда с изумительной отчетливостью. Уже в первой половине XVII века эта терминология различала людей «старинных» и «крепостных» (XXVI). «Старинные» это были те люди, которые, как таковые, так или иначе «застарели» за данным привилегированным владельцем, а «крепостные» были те, которые сами дали землевладельцу на себя «крепость» в смысле nexum или vinculum


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
211
juris226. Как это ни звучит странно, но, с исторической точки зрения, «старина» это — давность... данного зависимого состояния; «крепость» же это акт индивидуальной воли, устанавливающий зависимое состояние для того, кто дал или дает на себя такую «крепость». Развитие государственных потребностей и социальных отношений привело к тому, что термины «крепость» и прилагательное «крепостной», в конце концов, получили в отношении лиц такой смысл и такое значение социальной зависимости, которые приближали крепость к рабству; холопскую и крестьянскую крепость же давали на себя люди «вольные», которые иногда еще характеризовались как «гулящие». Это относится одинаково и к людям, отдававшим себя в «холопы», и к людям, отдававшим себя в крестьяне. Были старинные крестьяне и старинные холопы; были и «крепостные» крестьяне и «крепостные» холопы (XVII). «Старинные» холопы это те, которые рождались от полных холопов; «крепостные»холопы это те, которые сами себя отдавали в холопов, полных и кабальных.
Какую роль играло «законодательство» (поскольку в эту эпоху можно говорить о таковом) в закрепощении крестьян? Последнее есть, как мы сказали, многовековой плод действия и развития 1) экономического положения и 2) обычного права. Отсюда, конечно, явствует, что закрепощение крестьян не могло быть установлено никаким указом, никаким особенным и нарочито на эту цель направленным актом. В XVI веке всяким правительственным актом «крепость», прикрепляющая крестьян, подразумевалась; подразумевалась также «старина», т. е. уже в XVI веке крепость и старина, хотя и различаются, но по основному смыслу сливаются. Земледельцы из формально свободных, но по экономическому существу зависимых и юридически малоправных людей, превращаются в настолько несвободных и зависимых людей, что и государственная власть, и «господа» их, и они сами себя рассматривают именно как несвободных. Они противопоставлялись вольным людям, которые еще не дали на себя никакой крепости и еще ни в какой «старине» не состояли и потому могли собою в этом отношении распорядиться. Указ 24 ноября 1597 г. устанавливает давность «челобитий» о возвращении «беглых крестьян» (XVIII). Этот указ свидетельствует о том, что закрепощение уже состоялось как факт и норма обычного права и только устанавливает судебную (исковую или, как на языке того времени следовало бы сказать, «сысковую») давность их возвращения. Как мы уже указали, «крепость», которую вольный человек,


212
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
сидевший на принадлежавшем привилегированному владельцу дворе (земля+двор), дал на себя, в порядке фискально-административной переписи населения (писцовые книги) превратилась из частноправового обязательства в норму объективного права и судебное доказательство о социальном состоянии такого человека, как зарегистрированного за привилегированным лицом (господином), на основании чего ни «крепостной», ни «старинный» не признавались могущими отойти от господина без «отпускного».
Указ 24 ноября 1597 г. есть технически процессуальная норма, не означавшая никакого существенного изменения в социальных отношениях между привилегированными землевладельцами и малоправ- ными земледельцами.
Ничто в такой мере не иллюстрирует затуманивающего исторический взгляд и прямо-таки ослепляющего действия тяготевшей над русской исторической мыслью мифологии, как тот литературноисторический факт, что И. Д. Беляев договорился до утверждения об указе 1597 г.: «эта... решительная мера... произвела страшный переворот, не бывалый в русском государстве» (XXIX). Между тем даже М. А. Дьяконов, который, правда, при полном отсутствии каких-либо указаний источников, говорил о каком-то фантастическом «обезземелении» крестьян, якобы предшествовавшем их «прикреплению», пред лицом совершенно недвусмысленных и непререкаемых обильных указаний источников, должен был признать, что к концу XVI века «крестьянский отказ и в глазах правительства превратился в «отпуск» крестьян, а уход без отпуска превращал крестьянина в беглого» (XXX).
Мы уже говорили, что когда «писцы» записывали за землевладельцем крестьян или когда был об этом произведен специальный обыск, то эта запись и этот обыск давали и «старине» и «крепости» официальное удостоверение, укрепляя, в случае крепости — частный обязательный акт, в случае старины — начало давности (XXXI).
Тут мы можем подвести итоги соотношению «крестьянства» и «холопства» в русском социальном развитии. «Крестьянство», как состояние, уже к концу XVII века совершенно поглотило холопство. Это не значит, что оно просто стало холопством. Но оно восприняло черты холопства. В то же время кабальное или долговое холопство, т. е. та смягченная форма холопства, которая к концу XVI века стала ex lege227, по закону, обязательно и только пожизненным состоянием, приравнялось к крестьянству, т. е. стало ex lege вечным состоянием.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
213
Странный процесс! Рабство смягчилось, но ценою приближения вещной или земельной зависимости (несвободы) к личной зависимости, к рабству. Это итог своеобразного русского процесса, создавшего крепостное право, которое отнюдь не следует просто и безоговорочно отождествлять с западноевропейской Hörigkeit228. От нее русское крепостное право, как оно сложилось к концу XVII века, отличается отсутствием какой-либо огражденности прав крепостного против господина. Повинности крепостного были «безмерны» в том смысле, что никакой закон до конца XVIII века (до указа о трехдневной барщине) не определял их «меры» и что и после того «крепостной» не мог соблюдения этой меры и вообще каких-либо прав добиваться в «исковом» порядке. Об этом мы будем говорить подробно, рисуя создавшийся на основе сложившегося «крепостного права» «крепостной быт» и «крепостное хозяйство», которые еще более, чем в XVI и XVII вв., предстают перед нами в последующие столетия как тяжеловесная реальность, поражающая мысль и гнетущая сознание.
Примечания
I) С. Г. Г. Д. I, № 2. Договорная грамота вел. кн. Дмитрия Иоанновича и брата его (двоюродного) Владимира Андреевича с вел. кн. тверским Михаилом Александровичем229 1368 г.: «А што ти слыша, ото крестьянина или от по- ганина о нашем добре или о лисе». Тут «крестьянин» имеет вероисповедный смысл. (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] Об этом подробнее см. ниже — очерк «Наименование крестьянин»),
II) У меня сложилось определенное впечатление, что термин «д в о р я - н и н» заимствован московским актовым языком из актового западнорусского, бывшего в употреблении в великом княжестве Литовском. См. Сб[орник] Русского] Исторического] Общества], т. 35, № 14 (1491 г.): «От Казимира Божью Милостью Короля Полского и великого князя Литовского, княжати Пруского и Жемогитского и иных, великому князю Ивану Васильевичу. Послали есмо до тобе дворянина нашего, пана Василья Хрептовича». Рядом с этим смолнянин Гришко Алексеев сын упоминается под 1494 г. в числе приставов: «а все те приставове дети боярские» (Сб[орник] Ист[орического] Общества], т. 35, № 25, стр. 142).
По-видимому, западнорусское обозначение «дворянин» есть эквивалент польско-литовского «пан» и получает общее сословное значение в связи с польско-литовским влиянием на русское (московское) право- и словообразование. Cp.subvoce«dworzanin»230 у Горбачевского, стр. 106.


214
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Я, конечно, знаю упоминание дворян в летописи (т. н. «Переяславль- Суздальской») под 1175 г. в рассказе об убиении Андрея Боголюбского. Но я не разделяю мнения о древности составления в полном объеме названной летописи, и это упоминание отнюдь не опорочивает моего указания на первичный западнорусский характер термина «дворяне», который начал, как известно, во второй половине XVI века вытеснять в Московском государстве, но до XVHI в. не смог вытеснить, обозначение «боярские дети».
III) А. Ю. № 177,1556 г.: «По милости Божии, Святого Николы чюдот- ворца231 Вежитцкого монастыря, а се порядись у игумена Феодосия, яже о Христе и с братьею, на старую свою деревню, на обжю земли с четвертью; а давати ему, с той деревни, оброку в дом Святого Николы чюдотворца хлеба ржы и овса пять коробей, в новую меру, с году на год, и из леса пятой сноп, а из заозерья шестой сноп; а денежная дань по книгам давати, а тиуньски и ключничи пошлины и посельничи давати по старине, как иные крестьяне дают, и иные розрубы всякие давати по грамоте, по волостной; а на дело на монастырское ходите, как и прочий крестьяне ходят. Дана порядная лета 7064 году». Ср. С е р г e е в и ч, Русские Юридические Древности, т. I, изд. 2-е, СПБ., 1902.
IV) См. А. И. I, № 88; А. А. Э. I, №№ 4.17, 28, 31,102; С. Г. Г. Д. I, №№ 28, 36.
Ср. Акты Юшкова, № 40 (1497 г.): «Се аз, князь великий Иван Васильевич,
пожаловал есмь Федора Васильевич (Верхдеревскаго)232 селищем Григорьевским, под Чижевским лесом на речке на Кишпе с нивами и с пожнями и со всем с тем, что к тому селищу историны потягло. А кого к себе призовет л ю д е й из з а р у б е ж ь я натоселищожити, итем л ю д е м пришлым не надобе им моя великого князя дань и ям и никоторая тягль семь лет, а издешних людей неписменных кого к себе призовет, и тем людей не- надобе им моя, великого князя дань и ям и никоторая, тягль на четыре года. А волостель мой к нему в околицу не въеждает, ни всылает ни по что, ни ямщик, ни боровщик, ни бобровник, ни закосник; а явка и вина и поличное из его околицы к волостелю моему нейдет, ни татин рубль, что учинится татьба в его околици, а промежу его людей. А пожаловал есми его своим боярином Яковом Назарьевичем».
Из «Иного княжения»: «И кого к себе на ту землю игумен перезовет людей из иных княжений, а не из нашей вотчины». Дебольский, цит. соч., № 91,1428-1432 гг.; № 92,1435-1447 гг.; №№ 96,97,98,99.101,1448-1469 гг· № 103,1451 г· №№ 127,128,1468 г· № 129. 1471-1475 гг· № 139,1475 г.
Уже, в документе, который Дебольский датирует 1475 г. (№ 139) и в котором содержится норма об инокняженцах, прямо говорится: «а тяглых людей и моих княж Андреевых даньскых в то село и в деревни к собе не принимати.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
215
А кого к собе примут людей письменых и данных, и тех людей намстници с волостели и их тивуни судят и кормы свои емлют на них».
V) Ср. Ч и ч е р и н, Опыты...; Сергеевич, Русск[ие] Юридические] Древности]. I, стр. 208 (изд. 2-е).
VI) С. Г. Г. Д. I, № 127.
VII) См. ниже — этюд о феодализме.
VIII) Цитируется по Владимирскому-Буданову, Хрестоматия, I. Ср. С е р г e е в и ч, цит. соч. и цит. издание, стр. 247.
IX) Ср. С. Г. Г. Д. I, №№ 3, Ю, 28, 32,48, 57,65,76,88; А. А. Э, I. № 57.
X) Ср. С е р г e е в и ч, цит. соч., 1, стр. 204-212. Сергеевич, как многие другие не только историки, но и юристы (Чичерин), был почти загипнотизирован миогосмысленным русским наименованием «крестьянин», имевшим в разные эпохи разные значения, представляя историческую комбинацию преимущественно двух значений: 1) профессионально-экономического (крестьянин=земледелец) и 2) социально-юридического (зависимый от других социальных слоев, не имеющий ни собственной земли, ни капитала и неполноправный земледелец).
XI) Договор Василия Дмитриевича московского с тверским князем 1398 г.: «А меж нас людей нашим и гостем путь чист, без рубежа». (А. А. Э., I, № 14). Ср. о понятиях «вывод» и «рубеж» Никитского и Goetz’a в его монографии о русско-немецких торговых договорах: оба цитируются нами ниже в главе о Новгороде.
XII) Сергеевич, цит. соч., I, стр. 209, отмечая эту новгородскую черту, соответственно своему неправильному пониманию русских аграрных отношений, дает этому факту неверное и общее, и специально-конкретное истолкование.
XIII) Договор 1368 г. вел. кн. Дмитрия Ивановича с вел. кн. тверским Михаилом Александровичем (С. Г. Г. Д. 1, № 28). В договоре того же великого князя с вел. кн. рязанским Олегом (там же, № 32) содержится обязательство «по ис- праве» выдать «должника» и говорится: «А вывода ны и рубежа межи собе не замышляти; а кто замыслит, того выдати по исправе. А Бояром и слугам межи нас вольным воля». Такое же обязательство выдачи «по исправе» «рубежника» содержится в договоре 1402 г. вел. кн. московского Василия Дмитриевича с вел. кн. рязанским Федором Ольговичем233: «А суженого не посужати; а суженое, положеное, поручьное отдати по исправе; холопа, робу, должника, поручь- ника, татя, разбойника, душогубца, рубежьника выдати по исправе от века. А пошлина з беглеца с семьи 2 алтына, а с одинца алтын... А вывода нам и рубежа не замышляти, а Боярам и слугам межи нас вольным воля». Договорная грамота вел. кн. рязанского Ивана Федоровича234 с кн. Юрьем Дмитриевичем Галицким и его сыновьями 1433 г. (№ 48): «А суженого не посужати; а суженое


216
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и положеное, поручное, заемное дата по исправе; а холопа, робу, должника, поручника, татя, розбойника, душогубца, рубежника выдати по исправе. А от века пошлин з беглеца с семьи по два алтына, а с одинца алтын».
Ср. мирный и брачный договор Вел. Кн. литовского Александра Казимировича235 и Вел. Кн. Ивана Васильевича 1494 г., Сборник Императорского] Русского] Исторического] Существа], т. 35, ч. I, стр. 132: «А холопа, робу, должника, поручника, татя, разбойника, беглеца, рубежника по исправе выдати. А послом нашым по нашым землям на обе стороны путь чист без всяких зацепок». Ср. также Сборник П.А. М у х а н о в а, стр. 9 (2-е изд. СПБ., 1876).
Д.Я. Самоквасов (Новооткрытые документы поместно-вотчинных учреждений XV-XVII стол.; 2 тома, М., 1905-1909), т. II, стр. 18, приводит, как некий правовой термин в кавычках, «зарубежники». Но такого термина в памятниках нет, и его ни один словарь-указатель не зарегистрировал. Есть термин рубежник-рубежчик, истолкованию которого я придаю большое значение. У Срезневского (Материалы для словаря... т. 3) рубежник=рубежчик=«кто самовольно ставит препятствия проходу или проезду». Пример из договорных] грам[от] вел. кн. Василия. Дм. до 1399 г.: «А кто учинит рубеж или вывод, ру- бежщика и выведщика выдати по исправе». На слово «рубеж», кроме значений: межа, граница, препятствие и т. п., указаны «насилие, насильственный захват» и с вопросительным знаком «самовольная расправа». Примеры на эти значения взяты из новгородских памятников.
XIV) С. Г. Г. Д. I, № 3. Ср. там же № 27. См. С е р г e е в и ч, Русск[ие] Юридические] Древности], I, изд. 2-е, СПБ., 1902, стр. 388.
XV) Ср. Сергеевич. Древности русского права, т. III, СПБ., 1903, стр. 32. Ср. А. Ю,№ 4 (1490), № 23 (1571); А. А Э, I, №209 (1546); АЮ, №8(1498), № 187 (1596).
XVI) А. А. Э. I, №№ 48,64,73,83, 258; А. И. I, №№ 58, 59,154,191. Доп. А. И., т. I, №№ 198, 58,51.
(Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] Наряду с ссылками на вышеперечисленные акты в рукописи в том же примечании было указание на тома XII и XIV Русской Исторической Библиотеки, изд. Императорской] Археографической Комиссией. Эти тома содержат акты Холмогорской и Устюжской Епархии от 1500 до 1699 г., изданные под редакцией Л. Н. Майкова и А И. Тимофеева. Тут напечатаны многие «данныя, купчия, отводныя». Нам осталось не вполне ясно, относится ли все это примечание к данному месту текста.)
XVII) Слово «давность» вошло в русский правовой язык через литовско- русское право, формулированное в Литовских Статутах.
XVIII) Savigny, Kuntze, Hartmann, Puntschart, Windscheid, Dernburg, Molitor, Viollet, Mun, Davy, Huvelin. Ср. В.Нечаев в Энциклопедическом] Словаре Брокгауза «Право обязательственное»236.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
217
XIX) Ср. в подлинных текстах этих формул у Zeumer’a в Monumenta Germaniae; Roziöre, Recueuil general des formul ususitdes dans l’empire des Francs du V au X siöcle, Paris, 1859-1871, в особенности т. I, passim237. Например: iure firmissimo, ut maneat in posterum robustissimo, или (в формулах Маркульфа): volemus ас jubemus ut maneat in posterum robustissimo jure firmissimum238.
XX) Cm. Liv. II, 23; VIII, 28.
XXI) Cm. Mitteis. Röm. Priv. Recht; 1,136 ff. и Jors, Geschichte u. System, 1524. Cp. D ü 11. sub. v. nexum в Pauly — Wissowa — Kroll Real Encyclopädie, Bd. 33 (1936), 163-165. Cp. W.J. Westermann: Sklaverei, там же, Supplementband VI, col. 948.0 nexum см. еще P.F. Girard, Manuel, p. 478 sqq.; H u v e 1 i n в Da- remberg — Saglio — Pother (1905) sub. v.
XXII) Эта проблема занимала всех русских историков и юристов, изучавших социальную историю и размышлявших о ней, начиная от Щербатова и Болтина239, через Сперанского, Карамзина, Погодина, Соловьева, Костомарова, Градовского, Сергеевича до Ключевского, Дьяконова, Лаппо-Данилевского и Павлова-Сильванского240. См. ниже экскурс «спор о происхождении крестьянской крепости». Ср. из новой и новейшей литературы А.С. Л а π п о - Данилевский, «Служилые кабалы позднейшего типа» в «Сборнике статей, посвященных В. О. Ключевскому», Москва, 1909, стр. 719-764; в том же сборнике М.А. Д ь я к о н о в , «К вопросу о крестьянской порядной записи и служилой кабале», стр. 317-331. Ср. основные труды Дьяконова.
Ф.Леонтович задолго до Ключевского высказал общую мысль о происхождении крепостного права из задолженности земледельцев. См. его «Крестьяне юго-западной России по Литовскому праву XV и XVI стол.». Киев, 1863, стр. 3: «Поселившись на чужой земле почти без всяких средств вести самостоятельное хозяйство, бедняк, незаметно для себя, вовлекался в долги; землевладелец становился для него кредитором, простиравшим свою власть на его личность и труд». Ср. также там же, стр. 20: «...кроме немногих случаев, укрепление крестьян всегда основывалось на одном неизменном начале долговой или, лучше сказать, хозяйственной зависимости... В этой хозяйственной зависимости крестьян от землевладельцев нужно искать основную причину или, точнее говоря, ту почву, на которой возникло укрепление сельских жителей как в юго- западной, так и восточной Руси». Там же на стр. 21-22 (примечание) краткий обзор «зависимых отношений» земледельцев в восточной и западной Руси, где предвосхищается многое сказанное Ключевским.
КРЕПОСТЬ. ДОЛГОВОЕ РАБСТВО. Ссуда под залог земли и под личное обеспечение и за поручительством известны нам из Ветхого Завета, из Зенд- Авесты и Вед. В Элладе с VII века до P. X. это было наиболее излюбленным видом использования избыточных капиталов богатой землевладельческой знати.


218
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
С этим связано соответствующее законодательство евреев (юбилейный год!), Греции (Солонова Сейсахтейя! Периандр в Коринфе!241) и Индии. Ср. Н е ίο h e 1 h e i m, 256-258. (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] Вероятно, имеется в виду Heichelheim. Wirtschaftsgeschichte des Altertums. 2 Bde. Leiden, 1938).
КРЕПОСТЬ — ЗАЛОГ: Древнерусский залог строился по типу римской до-Юстиниановой fiducia242, о которой см. Р. F. G i г а г d, Manuel, 5-mAd., 1911, pp. 519-525 и M a n i g k (Pauly — Wissowa, VI, 1909, sub voce sub voce Pignus243 (ibidem), 39 Halbband, 1941).
Как правильно заметил еще Дмитрий Мейер, залог по древнему русскому праву сближается с продажей, и потому «самый закладной акт получает как бы значение купчего и называется безразлично то купчею, то закладною. Выкуп залога первоначально тождественен с выкупом имущества проданного, который, кажется, возможен был и для самого продавца». (Древнее русское право залога. Казань, 1855, стр. 7). Тут ссылки на А. А. Э . I, 74,111; III; 19; ГУ, 280; А. И. IV, 189; А. Ю., 19; Улож XVII, 35. — Дополнение] [к] А. И. 1,157; Улож. X, 196. - Улож. XVII, 13,27,29,35. - А. Ю. 254).
Что кредит играл большую роль, доказывает распространенность займов, кабальных и бескабальных, ср. напр, характерную духовную 1551г. князя Семена Ивановича Кемского244 (впервые напечатана Дебольски м245, «Гражданская дееспособность», стр. 354-356), который делает распоряжение о своих пассивах и о своих активах: «кому ми что дата и у кого ми что взята».
XXIII) Древнейшую русскую купчую (до 1147 г.) см. в «Хрестоматии» Владимирского-Буданова, изд. 3-е. Ср. Новгородские купчие XIV и XV вв. (37 купчих) в А. Ю. № 71 и затем там же купчие №№ 72-96 (1420-1598). Ср.уЮ ш к о в а № 2,купчая 1351-1402 г.
Купчие докладывались волостелю, тиуну, наместнику, сыну наместничу (Дебольский, цит. соч., купчие 1397-1427, стр. 357), преимущественно тиуну. Этот доклад был регистрацией, или, по-современному, нотариальным актом, удостоверяющим состоявшуюся сделку. Ср. Д е б о л ь с к и й, купчая 7065 (1557) г., в которой удостоверяется: «А та у нас вотчина (проданная Кирилло-Белозерскому монастырю) село Картовское з деревнями и со всеми угодии у иного не заложена ни у кого, ни в записех, в меновных ни выных крепостех ни в каких иному не продана никому. А где явится на ту нашу вотчину на село на Карповское з деревнями и на все угодия кабала, или запись меновная или какая крепость ни буди, и мне князю Данилу (Ухтомскому)246 и моим детям та своя вотчина, село Карповское з деревнями и все угодия очищати, а к игумену Матфею247 з братиею, или по нем иные игумены будут, убытка не довести никакого» (цит. соч., стр. 370-371).
XXIV) См. жалованную грамоту Троицкому Сергиеву монастырю 1455— 1462 г. (А. И. I, № 59): «Се яз Князь Велики Василей Васильевичь пожаловал


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
219
есьм игумена Троецького Васьяна с братьею что их село монастырей о е в Бежицжом Верьсе, Присеки, и с деревьнями, ино к их людей к монастырьским, кто у них ни живет в том селе и в деревьнях, намесьников моих Бежицьких тиуни и доводчики, такжо и боярьские люди, ни ины никто незваны... не ездят; а кто приедет незван на пир к их человеку, и учинится какова, гибель, и яз ту гибель на том велел взяти, без суда и без исправы, а от меня тому ещо быти в казни. Такжо есьмь игумена с братьею пожаловал: которого их хрестьнина из того седа и из деревень кто к собе откажот, а их старожилца, и яз Князь Велики тех крестьян из Присек и из деревень не велел выпущати ни к кому» (Разрядкамоя. — П.С.).Ср.Писц[овый]наказ 1646г.;А.А.Э.I, №№ 64,73,83; Дополнения] [к] А. И. I, М 26.; А. Ю. Б. 1, № 37.
XXV) Вотчинник получал с живших на его земле лично свободных земледельцев, которые постепенно получили в Московском государстве общее наименование «крестьян», — доход. Доход обнимал взносы натурой и деньгами в пользу вотчинника; в понятие дохода не включались (нелогично) повинности трудом.
XXVI) Термин «крепостной» в отпускной 1638 г. (Дебольский, цит. соч., стр. 432): «Се яз, Федор Петров сын Мяхкого, отпустил есми человека своего крепосново на свободу Архипа Онцыферова сына на вси четыре сторон...». Это — отпускная холопа.
XXVII) См. писцовые наказы 1646 г. (А. А, Э., т. IV, № 14) и 1684 г. (I Полн[ое] Собрание] Зафнов]. № 1074). Уложение XIX, 5. Обильный материал актовых текстов, в значительной мере архивных, которыми можно иллюстрировать сказанное, имеется уМ. А. Дьяконова в его «Очерках по истории сельского населения в Московском Государстве (XVI—XVII вв.)», изд. Археографической Комиссии, СПБ. 1908. См. в особенности очерк первый: «Крестьяне старожильцы или старинные» (стр. 1-74) и очерк второй: «Крестьяне ново- порядчики и условия поряда» (стр. 75-143). Ср. его же «Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве. Выпуск I. Крестьянские порядные», Юрьев, 1895. См. здесь № 5: «Майя в 10 д. перед стольником и воеводами перед князем Васильем Ивановичем Турениным248 да перед князем Никитою Никитичем Гагариным249, да перед дьяком Третьяком Копнимым250 Иван Чиркин положил порядную запись, а за записью поставил крестьянина Ортюшку да Сеньку Михеевых. И Ортюшка и Сенька сказали, что они такову порядную запись на себя дали. И стольник и воеводы и дьяк велели тое порядную запись написать в книги. И в записи пишет: се аз Артемей да яз Семен Михеевы дети старые Ивановы крестьяне Чиркина с Рожницкой засады с Нахлицкой губы, с деревни, что ныне пустошь Куликово, Острецово тож,


220
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
дали семи на собя запись государю своему Ивану Григорьевичу Чиркину в том, что впредь нам Ортемью и Семену жити за государем своим за Иваном во крестьянех, где он нас посадит в своей деревне на пустом жеребью или на пустоши, и, живучи, хоромы поставите и пашня пахати, поля огородите, пожни и луги росчищати, как у прочих жилецких крестян, и с живущие пашни государевы всякия волостаыя подати платите и помещицкое всякое дело делати, и пашню на него пахати, и денежный оброк, чем он изоброчит, платите, и со всякаго хлеба изо ржи и из яри пятина давати ежегод, и жити тихо и смирно, корчмы и блядни не держати, и никаким воровством не воровата и с его поместной деревни, где он Иван нас посадит, не сойти и не сбежати, и во крестьянство и в бобыльство ни на которую землю ни за монастыри ни за церкви ни за помещики никуде не переходите. А нечто мы Ортеме и Семен впредь за государем своим за Иваном в его помстье, где он нас посадит, жити не учнем и хором не поставим, и пашни пахати и поль огородите и пожен и лугов росчищать, и государевых всяких волостных податей платите, и помещицкаго дела делати, пашни на него пахати и денежного оброку и изо всякаго хлеба пятины давати не учнем, или с его поместной емли за монастыри или за церкви или за помещики или на которую ни буди землю во крестьянство или в бобыльство перейдем или сойдем или сбежим, и где нас Иван с сею жилецкою записью сыщет, и мы Семен н Ортемей крепки ему во крестьянстве в его поместье, на тое деревню, где он нас посадит, да ему же взята на нас заставы 4 рубли московских. А на то послуси: Богдан Панкратьев да Иван Тимофеев. А запись писал Федка Самойлов с площади подьячей. Лета 7135 майя в 8 д. Пошлин 4 алтына взяты у Никиты». Там же № 7: «я ж Яким впредь в бобыльстве за Рождеством Христовым крепок, да в том я на собя и запись дал». Там же №№ 12,13,14,16,17: «а где нас помещик., с сею жилецкою записью сыщет».
Ср. там же № 7; № 9 («тот Васка порядился жита во крестьяне... я ж Лав- рентею впредь во крестьянстве крепок по сей записи...»; № 10 («Онуфрейко... порядился во крестьяне... и я во крестьянстве за него крепок..»); № 11 («с тое... деревни не збежати и ни за кого во крестьяне и в бобыли непоряжатца... впредь... во крестьянех крепок..»). № 12: «Се яз Иванко Кондратьев сын, Успенья Пречистые Богородицы Печерсково монастыря бобыль, дал есми на себя запись Успенья Пречистые Богородицы Печерского ж монастыря архимари- ту Иеву з братиею в том, что жил я Иванко пре сево в печерской вотчины в бобылкех и отходил на время прочь, и впредь мне Иванку жита в печерской вотчины, где мне, архимарит з братьею поволит во крестьянех и в бобылех, и живучи мне архимарита з братиею во всем слушати, и из печерские вотчины ни за кого во крестьяне и в бобыли не поряжатца и подмоги монастырские хлебные и денежные мне Иванку с собою не снести, и живучи мне никаким


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
221
воровством не воровата, жита тихо и смирно. А будет я Иванко не учну за Пречистенским монастырем во крестьянех или в бобылех жити и не учну архимарита з браыею во всем слушати, или учну каким воровством воровата, или за кого нибуди во крестьяне и в бобыли из монастыря поряжусь, и архи- мариту з братиею взяти на мне Иванке хлебная и денежная подмога по монастырским росходным подможным книгам. А впредь я Иванко по сей записи Пречистые Богородицы архимариту з братиею во крестьянстве и в бобыльстве крепок. А на то послуси: Томило Васильев. А запись писал Иванко Тимофеев сын Салтанов с площади подьячей лета 7137 генваря в 30 день. Пошлины по государеве жаловальной торханной грамоте с печерских не взяты».
Там же № 13: «...Мирожскаго монастыря старинной бобыль... порядился есмя... во крестьяне... № 17: «а мы по ней во крестьянстве за Петра крепки во всяком государеве суде, где сю запись Петр на нас положит...». №№ 18,19,22, 23,25,26,27,28: «яз... ему... во крестьянстве крепок по сей рядной записи». №№ 29,30,31,33,34,36,38,42,43,47,48,50,78. Мы отметили акты дьяконовского собрания, в которых прямо встречается формула «крепок во крестьянстве», но в целом ряде актов этого первого выпуска по существу говорится то же, но несколько иными словами. Ср. также акты, напечатанные в приложении к исследованию И. И. Дебольского о гражданской дееспособности.
В литературе по истории русского крепостного права классическими можно считать «Исторические очерки крепостного права в России» К.П. П о - бедоносцева в его «Исторических исследованиях и статьях», СПБ., 1876, стр. 1-229, и «Происхождение крепостного права в России» В.О. К л ю - невского в «Русской Мысли» (октябрь 1885 г.).
XXVIII) А. И, I, стр. 417-418.
XXIX) И.Д. Б е л я е в. Крестьяне на Руси, изд. 1879 г., стр. 99.
XXX) М.А. Дьяконов. Очерки.., изд. 4-е, СПБ., 1912, стр. 333.
XXXI) «В своих спорах о преимущественных правах на крестьян старо- жильцев стороны приводят в подтверждение своих прав ссылки не на порядные и не на правила о крестьянском выходе, а на официальные описи и различные документы, санкционированные правительством» (Дьяконов, Очерки.., стр. 28). «В XVII веке действует правило, унаследованное от предшествующего столетия, в силу которого старинными считаются крестьяне, записанные в писцовых книгах» (там же, стр. 34). «По целому ряду дел доказательством крестьянской старины являлась ссылка на писцовые книги» (там же, стр. 37). «На беглых... крестьянских детей при жизни их отцов и матерей Уложение смотрит совершенно так же, как на беглых старинных холопов» (там же, стр. 44-45, со ссылкой на Уложение XX, 24, где говорится: «те спорные люди и крестьяне родилися у кого в старинном холопстве или в крестьянстве и тех холопей по старине и по крепости и с очной ставки от-


222
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
давати. А крестьян и крестьянских детей отдавати ко отцом и к матерем по тому же государеву указу»). Отсюда правильно заключает исследователь, что «права владельцев на крестьянское потомство... приравнены к правам господ на потомство старинных холопов».
[Глава третья]. Первая русская республика
и первая русская империя
Социально-политическое лицо «Господина Великого Новгорода» (1)
Республиканская древняя Русь, по сравнению с династически- монархической, представляет выдающейся и своеобразный интерес. Во времени, или по времени, республиканская Русь (II) позже или моложе монархической или назовем ее для простоты — княжеской, и в этом есть как бы высшая ступень в процессе эволюции. Но, с другой стороны, эта высшая ступень сохранила некоторые исконные черты древнерусского социального строя и потому имеет первоклассное значение для его обрисовки и характеристики. В Новгороде и Пскове с большей ясностью удалили некоторые социальные архаизмы, сметенные в других областях древней Руси. Аристократический социальный строй древней Руси донесен был в Новгороде и Пскове до их падения с такой отчетливостью и выразительностью, какой мы не наблюдаем в Руси Московской.
Как мы сказали, политически строй Новгорода и Пскова моложе политического строя Киевской и Ростовско-Суздальской областей и тем самым новгородско-псковское «народоправство» есть политическая формация более поздняя и, естественно, более сложная. В этой эволюции от монархического к республиканскому строю нет ничего ни парадоксального, ни удивительного даже для Средних веков. Такую же эволюцию проделала другая, не менее интересная средневековая республика, Венеция. Венеция была до VIII века византийской провинцией, управлявшейся константинопольским военным и гражданским наместником (<1их=дож). Преемником его явился, когда Венеция в половине IX века окончательно отложилась от Византии, венецианский дож, который, будучи еще выборным монархом, обладал державной властью и играл в венецианском государстве решающую роль. Это монархическое дожство превратилось в должность той аристокра¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
223
тической республики, которая окончательно сбросила с себя все и «демократические», и монархические пережитки (III).
Татарское нашествие обусловило как конкретные очертания того образования единого русского государства, которое изображается обычно под заголовком «возвышение Москвы», так и укрепление республиканской самобытности Новгорода Великого. В раннее русское средневековье Новгород Великий, в лице варяжского княжья явившийся основателем Киева и Киевской Руси, когда Киев был возведен на степень национально-политического центра русских земель-государств, стал отдаленным и зависимым от этого центра временным для меняющегося княжья «кормлением». Когда же Киев стал игралищем и орудием княжеских самолюбий и распрей, а Суздальская Русь еще не окрепла для того, чтобы действовать во всех направлениях, и не могла поэтому овладеть Новгородом, а только политически и колонизационно угрожала ему и на своем (суздальском) северо-востоке, овладевая Белозерским и Кубенским краем, подготовляя присоединение Вологды, и на своем (суздальском) северо-западе, только оспаривая у Новгорода Заволочье вообще и «смесныя» места, Волок Ламский и Торжок, — в это время Новгород освободился от невской опеки и смог еще не подпасть под опеку суздальскую. В эту эпоху сложились и политическая особенность, новгородская самостоятельность (автономия), и новгородская самобытность, особый культурный тип новгородца, одна подкрепляя другую.
Автономия Новгорода выразилась в значении, которое в Новгороде приобрело вече. Вече из факта, имеющего и правовое значение, и правовые следствия, факта, каким оно было на Руси и в доваряжском быту восточных славян, и после установления варяжской династии (см. выше: ч. 1, гл. 3), из такого факта, который мы можем описать и охарактеризовать только социологически, стало учреждением в смысле, выше нами определенном (см.: ч. 1, гл. 3) и потому, казалось бы, поддающимся точной юридической характеристике. Но даже такая юридическая характеристика новгородского веча еще более трудна, чем характеристика английского парламента при Тюдорах, при Стюартах и даже при Ганноверской династии, каковая встречает огромные трудности. Объем же трудностей, сопряженных с уразумением и истолкованием древнерусских социальных и, в частности, правовых отношений, еще больше возрастает. Эти трудности мы встречаем всюду, где перед нами в области социального господства и политического властвования, т. е.


224
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
в области, по современной терминологии, права публичного, складывается обычное право. Наука довольно медленно, только после классических разъяснений Б э д ж г о т а251 и следующих ему и за ним писателей, уяснила себе истинное существо английского «парламентаризма», как «кабинетского» правления, именно потому, что этот режим складывался в порядке обычного права, без потрясений и всегда претендующих на логическое единство и последовательность провозглашений, отчасти даже против провозглашений. Для русских средневековых отношений необходимо, кроме того, принимать всегда во внимание, что термины этого права, т. е. слова, употребляемые для выраженья его понятий, почти всегда в разных контекстах имеют различный смысл. В старом языке и, в частности, в языке древнерусском одни и те же слова объемлют весьма различные реальные явления; а в одном и том же реальном явлении социальной жизни этой эпохи могут воплощаться и на самом деле воплощаются и разные правопорядку и разные правосознания.
Новгородское «вече» есть в одно и то же время и народное собрание, призванное выражать державную волю Господина Великого Новгорода в формах, соответствующих непререкаемому правосознанию его «народа», и революционный факт, пренебрегающей этими формами и навязанный силой одною частью «народа» другой. С этой точки зрения, вообще надлежит обсуждать вопрос о законных, или правильных, и незаконных, или самовольных вечах (IV). Этот вопрос есть вопрос — существовало ли вече как учреждение или только как факт, имеющий юридическое значение, не могущий, однако, быть формулированным в признаках учреждения. На этот вопрос для всех областей и для всех эпох не может быть дано единого ответа. Мы можем сказать, что вече не как способ изъявления вообще народной воли, а как оформленное в каких-то отношениях учреждение с уловимой компетенцией, если вообще существовало, то только в Новгороде и Пскове, и притом в позднейшую эпоху. Поэтому в общей форме о древнерусском вече этот вопрос не может быть ставим. Не вече, как учреждение, выбирало и изгоняло князя. Народ (людье) изъявлял свою волю — иметь того или другого князя или отпасть от него. Выражалось ли это волеизъявление людья в формальном решении веча, это вопрос факта даже для Новгорода и Пскова. Ибо в Новгороде могло быть по одному и тому же вопросу не одно вече, и эти веча, для того чтобы избежать физической борьбы между их участниками, нужно было приводить к соглашению.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
225
Это показывает, что вече как собрание людья не всегда даже в Новгороде выступает перед нами как оформленное учреждение; во всяком случае, оно не всегда и не сразу было оформлено, и эта неоформленность не всегда разрешалась в соглашении, а приводила к физической борьбе, которая кончалась победой более сильной части населения. Не только не было установленного законом и утвердившимся в обязательную норму обычаем и потому законного состава веча: всякое сборище жителей города могло считать и вести себя как вече, нигде мы не находим сколько-нибудь ясно выраженной формулировки права участия в вече, как субъективно публичного права лица, гражданина. Пусть изображение веча в Воскресенской летописи под 1471 г. густо окрашено московской тенденцией, но оно верно изображает основную и характерную неупорядоченность всякого веча, даже новгородского и в эпоху полного развития учреждений Новгорода Великого (V). С точки зрения духа и стиля новгородского социального строя, смерды не были участниками веча, но фактически в вече, надо думать, могли участвовать и рабы. Это представляется с нашей, современной, точки зрения нелепым, но таково характерное для древнего права отсутствие логического единства. Господин Великий Новгород был единое государство, но, как мы сказали, в нем могло быть и действовать не одно вече: каждый конец и каждая улица могла образовать свое вече и свою волю противопоставить воле других концов и улиц. Один из самых основательных исследователей новгородской и псковской истории справедливо говорит, что в Новгороде «каждая улица, случайно попавшая на Ярославов двор, тотчас же принимала на себя роль самодержавного веча». Но он совершенно неправильно это верное наблюдение перегибает в доктринальное утверждение, не имеющее опоры в источниках, что «в Великом Новгороде постановление веча только тогда получало полную юридическую силу, только тогда Новгород принимал на себя ответственность за решения, принятые вечем, когда он дал на эти решения свое новгородское слово, т. е. когда решение состоялось при участии новгородского Совета и с благословения Новгородского владыки, благословения, служившего торжественным выражением новгородского слова» (VI). Это — перенесение на новгородский государственный быт категории современного политического строя с его понятием «легальности»; характерно же было для новгородского государственного быта соединение в нем факта и права, не объединяемых логически никаким единым и последовательным правосознанием.


226
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Не случайно, что только в Новгороде и Пскове решения веча формулировались в грамотах, и то только в позднейшую эпоху, и даже, по-видимому, никогда не на основании протоколов самого веча, а на основании той формулировки, которую давали воле «народа» непосредственно зависимые от новгородского народа его доверенные лица, в первую голову выборные посадники. Однако важнее, чем формулировка в грамоте, был религиозный акт: крестоцелование. Не случайно поэтому и иностранцы считали для договора с Новгородом и Псковом самым существенным и характерным признаком крестоцелование (VII). Как это ни звучит странно, и новгородский владыка, и новгородский князь, и новгородский посадник носят на себе более явственно, боле отчетливо признаки учреждений, чем вече.
Новгородский и псковский политический строй характеризуется выборностью не только высших сановников (посадника), но и князя, низведенного до роли тоже в каком-то смысле республиканского магистрата. Выборность коснулась и высшего иерарха, в лице новгородского епископа, и высшего, юрьевского, архимандрита, несмотря на то, что сама новгородская иерархия осталась подчиненной киевскому митрополиту, высшему национально-русскому иерарху, в свою очередь, подчиненному константинопольскому патриарху. В то же время новгородский архиепископ занимал в государстве положение не только боле почетное, но и более авторитетное, чем и приглашенный Новгородом князь, и выбираемый им посадник
Для характеристики общественного быта и политической жизни Великого Новгорода весьма существенно значение в этой жизни религиозных идей и церковных учреждений. Один из самых замечательных русских историков второй половины XIX века справедливо подчеркнул, что нигде в древней Руси «связь церкви» с «общим ходом гражданской жизни» не была «столь тесной и значение церкви столь могущественным, как в Великом Новгороде» (VIII). В том, что, в отличие от науки, можно назвать ходячим русским сознанием, эта особенность истории Новгорода была вытеснена церковно-политическим значением и религиозной значительностью Москвы и отчасти Киева; это, конечно, объясняется тем, что в конце XV и в XVI в. была нарушена непрерывность духовной, общественной и религиозной, в частности церковной, традиции. В Великом Новгороде «недостаток политического сознания» восполнялся «религиозной идеей о связи Великого Новгорода с его патрональной святыней, с храмом Св. Софии, Пре¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
227
мудрости Божьей». Это представление сделало Великий Новгород со всеми его «пригородами и волостями в глазах новгородцев как бы отчиною Св. Софии». Говоря о своем отечестве, новгородцы вычеканили формулу: «положим свою голову» или «изомрем честно» «за Св. Софию и за своего господина за Великий Новгород».
Мы знаем, что вечевое устройство Великого Новгорода основывалось на решении не по большинству голосов, а на единогласном. Это приводило новгородское «народоправство» к тому, что вопрос, поставленный перед «народом», часто угрожал решиться, в конце концов, «вооруженной борьбой», т. е. не в порядке права, а насилием более сильной части «народа» над более слабой. Если все-таки часто достигалось соглашенье между составными частями «народа»=веча, т. е. между его партиями, то только «благодаря примирительному вмешательству церкви», которое, по слову того же автора, едва ли не лучшего историка северорусских республик, «являлось тут во всем его ослепительном блеске» (IX). Правильнее, конечно, было бы говорить тут не об «ослепительном блеске», а об уясняющем и умиряюще-оздоровляющем свете владычного слова. Ибо оно облекалось в пастырское религиозное наставление и внушение, не ослепляя сознание, а, наоборот, проясняя его и вместе с тем спасая жизни и имущества. Церковь давала свой спасительный покров и собственности, и личности гонимых могущественным большинством новгородского «народа» лиц. У предусмотрительных новгородцев выработалась даже привычка держать свое имущество постоянно в церквах, в особых нарочно для того устроенных подцерковных палатах.
Место, которое занимал владыка в государственной жизни Новгорода, было и весьма значительно, и совершенно своеобразно. Формулировать его в терминах государственного права чрезвычайно трудно. Владыка был с 1156 г. избранником новгородского народа, т. е. веча, но в то же время избрание определенного лица совершалось при помощи жребия из указанных вечем кандидатов. Избранного во владыки ставил киевский митрополит в качестве общерусского главы церкви; это было большей частью формальностью, но все-таки естественно определяло зависимость в порядке церковного управления новгородского владыки от киевского митрополита, каковое звание и должность с 1325 г. переместились на север, сперва во Владимир, потом в Москву. Новгородский владыка не был главой новгородского государства, и потому нельзя новгородский политический строй просто характери¬


228
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
зовать как теократию (X), но владыка был в большей мере участником государственного властвования в Новгороде, чем князь, который был наемный правитель, судья и воевода на службе у Новгорода с весьма ограниченными и обычаем (стариной, пошлиной), и рядом (индивидуальным договором) правами. Сущность этих ограничений сводилась к двум основным моментам: 1) князь не может управлять Новгородом иначе, как при участии посадника и через новгородских мужей; 2) князь и его собственные люди не могут в пределах Новгородской волости приобретать недвижимой собственности. К избранному ими для целей суда и государственной обороны князю новгородцы относились недоверчиво, как к инородному телу, как к некому иноземцу, и потому они старались о том, чтобы князь и его люди не приобретали в Новгороде и его области экономической силы и не пускали корней (XI).
Совсем иное положение занимали свои новгородские люди, посадник и тысяцкий. Избрание вечем посадника установилось — надо думать — окончательно с 1130 г., и оно означало едва ли не самое существенное ограничение княжеской власти в Новгороде, ибо власть выборного посадника осуществляла именно надзор Новгорода за князем. Новгородский тысяцкий представлял своеобразную фигуру. Он был собственный выборный новгородский воевода, особенно близкий к новгородским людям, т. е. к политически и социально полноправной новгородской черни, в которую не входили малоправные «смерды». Так как Новгород, как мы сказали, не выработал собственной значительной вооруженной организации и силы, то тысяцкий, как глава этой собственно новгородской силы, не приобрел того значения и той роли, которые ему, казалось, как военачальнику, могли достаться. Кроме того, у новгородского тысяцкого была другая ипостась: он был судья.
Должности и князя (в Новгороде и Пскове), которого западные источники именуют «королем» (König, Rex), и посадника (посадников в Пскове!) — посадника западные (нижненемецкие) источники называют бурхграфом, иногда бургомистром — и тысяцкого (в Новгороде и Пскове!) — тысяцкого те же источники называют по-немецки Herzog, по латыни Dux252 — бьии и, в первую очередь, основаниями и поводами для дачи носителям этих должностей кормлений. В частности, торговый суд в каком-то, ближайшим образом не известном нам, порядке принадлежал в Новгороде тысяцкому, которому принадлежало вообще — рядом с торговой купеческой организацией, с «Иванским купечеством» — управление торговлей.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
229
Князь и в Новгороде, и в Пскове занимал совершенно особое положение, и притом фактическое его положение в разные эпохи было весьма различное, к чему мы еще вернемся. А те высшие магистраты Новгорода и Пскова и та высшая туземная социальная среда, боярская, из которой они выходили или в которую они вступали (в тех редких случаях, когда одни из нее не выходили), составляла какой-то коллектив, который иногда функционировал и как некое подобие учреждения. Это был правительственный совет или сенат, действовавший рядом с еще более бесформенным вечем, фактически ограничивая его значение. Любопытно, что в качестве учреждения об этом совете, или сенате, всего отчетливее говорят иноземные (немецкие) источники (XII).
Эволюция княжеской власти в Новгороде была такова. Первоначально Новгород был центром варяжского княжья. Потом, когда варяжское княжье переместилось в Киев, новгородское княженье давалось одному из князей властью великого князя киевского, причем мы знаем, что новгородский князь мог не только не повиноваться киевскому, но и воевать с ним (случай Ярослава и отца его Владимира). Это соотношение повело к тому, что киевский великий князь предпочитал не посылать подручного ему князя, а управлять Новгородом через назначенного им чиновника, посадника. Однако когда княжеский род сильно разросся, и на почве этого естественного факта за Киев, ставший традиционным достоянием старейшего в роде, началась борьба, тогда, в связи с целым рядом условий, из которых мы считаем главным — постоянную степную угрозу в лице половцев (см. выше
ч. 	1, гл. 5), Киев стал падать, а Новгород, естественно, обособился от киевской власти. Этому обособлению содействовало происшедшее при Ярославе ославянение наемной варяжской вооруженной силы, которая слилась с новгородской знатью (мы можем только догадываться об этом процессе и его значении). Новгородская традиция и легенда недаром связывают вольности Новгорода Великого с именем Ярослава, возводя их к Ярославовым грамотам. Конечно, вольности новгородские не восходили к Ярославу, но они восходили к связанному с борьбой Ярослава, опиравшегося на наемную варяжскую силу, вторичному вхождению этой силы в новгородскую жизнь и к ее политической и культурной ассимиляции с Новгородом. Имя Ярослава служило потом как бы для вящей легитимации новых автономных новгородских порядков. Таков был первый этап новгородских вольностей, начало которого относится к XI веку и в котором какую-то


230
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
роль сыграла варяжская наемная вооруженная сила (XIII). Новгород при этом стал какой-то зависимой от Киева ж в то же время нужной ему силой; зависимой потому, что он нуждался в том княжье, центром которого быль Киев, а нужна она была этому княжью потому, что Новгород издавна кормил княжье, в нем садившееся, хотя бы на короткое время. Упадок, внешний, насильственный, и внутренний, естественный, Киева передал его роль и в отношении Новгорода Суздалю-Ростову-Владимиру. Когда обрисовалась владимирская гегемония — окончательно при Всеволоде Юрьевиче — в судьбах Новгорода решающую роль начинает играть владимирский князь. Эта роль определялась, однако, не только тем, что Новгород Великий нуждался во владимирском князе, а последний прямо или косвенно кормился от Новгорода. Суздальцы (они же ростовцы и владимирцы) в своем продвижении на север соперничали и сталкивались, как колонизующие силы, с Новгородом. Это значит, что с Господином Великим Новгородом соперничали и боролись не только северные князья Суздальской области, но и боярство, и людье этой области. Тут сказывался не только политически антагонизм княжеского уклада, всего более на Руси отвердившегося и утвердившегося в Суздальской области, и уклада вечевого, глубоко вошедшего в правосознание, в настроенья и чувства новгородского населения, вечевого уклада, ставшего здесь системой учреждений. Тут обнаружился антагонизм и территориальных (местных) интересов и чувств. На этой почве возник в Заволочье противоновгородский сепаратизм, тянувший к преемнику Владимира, Москве. На этой же почве под давлением и покровительством отчасти Твери, но всего более Литвы, выросла, а затем под давлением и покровительством Москвы утвердилась относительная самостоятельность Пскова.
Процесс превращения псковских князей из назначаемых Новгородом наместников в глав Пскова, становящегося самостоятельным государством и потому, по новгородскому образцу, избирающего, себе князя (и иногда князей), — есть процесс замены преобладания над Псковом смоленского княжья тверским (XIV) и затем подчинения проникающего в Псков княжья «литовской руке». Гедимин Литовский (I316-I34I)253 поэтому прямо официально считал с 1323 г., что Псков принадлежит к тем русским, которые все «подчиняются» его «власти» («Plescecowe, et omnes Rutheni, qui subiciuntur dominio nostro...»254) (XV).


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
231
Эпоха Гедимина Литовского совпадает с эпохой Ивана Калиты (1328-1341), и Новгород и Псков находятся в эту эпоху между двух растущих сил, Литвы и Москвы, которых отношение к татарской силе определяет на русском севере политику и Новгорода. Новгород с колебаниями, зависящими и от оглядки на татарскую силу, в общем, выбирает в эту эпоху из двух зол меньшее для него — Москву. Напомним: в драматическую политическую биографию Михаила Ярославича Тверского255, утвержденного ханом в звании великого князя Владимирского, затем убитого татарами в орде и за мученичество от «поганых» причтенного русской Церковью к лику святых, входит и его княжение в Новгороде, ознаменованное примечательным договором с новгородцами. Псков в эту и даже позднейшую эпоху находится в орбите Литвы; он тоже должен выбирать. Во-первых, между ливонскими немцами и Литвой — и выбирает последнюю как меньшее зло. Во-вторых, между Москвой и Литвой — и тут выбирает Литву, как более близкую и менее опасную силу. Новгород после колебаний между Тверью и Москвой, которые оканчиваются оттеснением и захуданием Твери, становится перед окончательно обострившимся антагонизмом Москвы и Литвы и падает жертвой этого антагонизма, тесно связанного с внутреннополитическим разложением Новгорода Великого и его внешнеполитическим упадком (XVI).
Политическая судьба Пскова определилась его отношениями: 1) к Новгороду, 2) к Твери, 3) к Москве, 4) к Литве, 5) к немцам. Эти отношения, в свою очередь, вступают в своеобразные комбинации. Псков, будучи пригородом Великого Новгорода, являлся не только подвластным своему старшему городу, но и деятельным участником в его политической жизни, в частности, в его вечевой жизни. Это привело к тому, что Псков являлся местом, куда удалялись князья, не уживавшиеся с Господином Великим Новгородом. Их можно считать псковскими князьями, садившимися на это княжение в борьбе с Великим Новгородом, или временно сидевшими на псковском княжении «претендентами на Новгородский стол», которые «призывались в Псков не с тем, чтобы там княжить, а чтобы перейти при благоприятных обстоятельствах в самый Новгород» (XVII). Однако последнее изображение совершенно уже не подходит к знаменитому в истории Пскова княжению литовского выходца св. Довмонта- Гавриила256, ставшего помимо Новгорода псковским князем и 36 лет княжившего в Пскове (XVIII).


232
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Исследователь псковского языка Н. Карински й257, продолжая наблюдения своего учителя А. И. Соболевског о258, установил, что в XV веке можно констатировать «резкие изменения в псковском языке», и это навело его на вывод, что эти изменения свидетельствуют о «большом количестве белорусских особенностей» в псковском языке, что побуждает предположить «передвижение значительных масс белорусского населения в область старого Пскова». «Образование нового говора, явившегося следствием смешения колонистов с туземцами на всем протяжении Псковской земли», наводит исследователя на мысль, что «колонизация шла постепенно (колонисты не могли явиться все вдруг на новые земли)», а потому начало этой колонизации «нужно искать... в XIII и никак не позже XIV века» (XIX). Однако тут вообще не следует говорить о влиянии на язык одной только «колонизации» в точном смысле. Вообще имело значение всяческое общение, и притом всех слоев населения. Псков еще больше, чем Новгород, находился с XIII века в общении с русским населением литовского государства, и это общение не могло не отразиться на языке псковских памятников.
Мы не задаемся здесь целью излагать ход ни новгородских, ни псковских событий, весьма запутанных и сложных именно в эпоху XIII—XIV вв. Отметим только сейчас огромное влияние на внутреннее состояние обеих русских республик внешнеполитического положения той системы государств, в которую они были вдвинуты. Дня широко раскинувшейся новгородской колониальной империи и для маленького города-государства Пскова огромное значение имели возникновение в Восточной Европе и соперничество двух великих держав того времени: государства Русского, или Московского, и государства Литовского, ставшего государством польско-литовским. А для взаимоотношения этих двух великих восточноевропейских государств огромное, даже иногда решающее, значение имели, во-первых, натиск на европейский восток германского запада, и, во-вторых, давление на тот же европейский восток азиатской силы, татар и их преемников, турок. И этот натиск, и это давление имели значение не только сами по себе, но и по той реакции или тому противодействию, которые они вызывали. Мы, русские, с детства приучаемся справедливо считать Куликовскую битву 1380 г. великим и показательным событием русской истории; такое же значение славянское сознание давно и естественно присвоило Грюнвальденской битве 1410 г, остановившей наступление немцев.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
233
Но если Новгород и Псков были вовлечены не в литовско-польскую орбиту, в отличие от Галича и на многие столетия даже от Киева, а тянули к Москве, то это было обусловлено тем страшным поражением, которое татары в 1399 г. на Ворскле нанесли великому князю литовскому Витовту259, фигуре, как мы увидим, роковой в истории литовско- польского наступления на Русь.
* * *
И новгородцы, и псковичи, с точки зрения «способа существования», были плутократически-аристократически организованным народом земледельцев-рыболовов, напоминая в этом отношении, по исходной точке своего развития, древних финикиян (XX). Другая черта, сближающая новгородцев с финикиянами, есть их рано обозначившаяся погоня за металлами. В этом отношении примечательна и характерна их погоня за уральским золотом («камское золото») и организация добычи железа в подчиненной Новгороду Карелии с промышленным центром ее — Тихвином, получившим такое значение, однако, только в московское время. От финикиян так же, как и от Венеции, Новгород отличался тем, что он всегда реально был отрезан от моря и никогда не мог подняться, по крайней мере, в западном направлении, до ранга и положения морской державы (см. об этом ниже).
К чему же сводился социальный строй Новгорода и Пскова, выражавшийся, прежде всего, в социальном расчленении, в распределении социальной силы между различными классами населения, в их реальных соотношениях господства и подчинения?
В Новгороде и Пскове — из всех земель древней Руси — с наибольшей выразительностью и яркостью выступает аристократически- плутократическое строение древнерусского общества. Наверху стояли бояре, класс родовитых и богатых людей, сильных своим землевладением и — еще существеннее — капиталом. Они, конечно, могли заниматься и занимались торговлей, но рядом с ними источники называют купцов, как лиц, не считавшихся боярами и занимавшихся торговлей как своим главным делом. Купец есть обозначение «профессиональное», и только в силу постоянного словоупотребления, ставшего традицией, оно превращается в обозначение сословное. Это сочетание, сопоставление, рядоположность обозначений по занятию (купцы) и по сословию (бояре) нелогичны с нашей точки зрения, но терминология того времени не только в повествованиях (летописных и


234
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
иных рассказах), но и в юридических актах (законах и частных актах) вообще нелогична, т. е. нерациональна и непоследовательна: боярин может быть купцом, но его называют боярином по частному сословному признаку, а не по общей с другими квалификации, по занятию. Купцы, однако, в даваемых первоисточниками перечислениях новгородских социальных классов стоят не только после бояр, но и после «житьих людей», обозначения специфически и исключительно новгородского и на первый взгляд загадочного. И.Д. Б е л я е в высказал предположение, что с XIV в. «житьими людьми» назывались прежние «вящие», т. е. лучшие, старейшие, богатейшие купцы. На самом деле в термине и понятии «житьи люди» мы встречаемся (с 1138 г.) (XXI) с обозначением сословным, и притом с обозначением, носившим характер неопределенно широкий, если его толковать буквально и логически. Термин «житьи люди» обозначал новгородских граждан и представлял русский аналог-перевод греческого слова «πολίτης»260 (XXII). Но в тех контекстах, в которых мы встречаем этот новгородский термин, он означает полноправных и нарочито зажиточных новгородских граждан, которых авторы наших текстов почему-либо не желают (или не могут) специально охарактеризовать ни по сословному признаку, как бояр, ни по признаку занятья, как купцов. И потому-то житьи люди особо упоминаются после бояр и перед купцами. Они не были боярами и были ничто большее, чем просто купцы, хотя бы и старинные. Мы не знаем, чем определялось по юридическому обычаю в Новгороде боярство как звание. Быть может — и всего вероятнее — тем, что из данного рода выходили высшие новгородские выборные сановники, посадники и тысяцкие — быть может, именно должностью посадника и тысяцкого приобреталось наследственное звание боярина. Очевидно, что житьи люди не были обязательно наследственными купцами, ибо грамота Всеволода Мстиславича261, учредившая организацию («Иванскую общину»), ведавшую вместе с тысяцким в Новгороде торговлей, называет, как участников этого торгового управления, особливо и отдельно и житьих людей, и купцов, и черных людей.
Категория черных людей встречается на всем пространстве средневековой Руси. Каков был признак этой категории вообще, и в республиканской Руси, т. е. в Новгороде и Пскове, в частности? Памятуя то, что нами было сказано выше об одновременном существовании разных прав и, в особенности, разных правосознаний и о соотношении между правом и фактом в древней Руси, мы можем эту категорию людей в


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
235
общем охарактеризовать как свободное население, но, в отличие от бояр, житьих людей, купцов, в некоторых отношениях занимающее более низкое положение, чем упомянутые только что группы, однако, не под дающееся никакой точной социологической, социальной ж еще менее юридической характеристике.
Прежде чем обратиться к дальнейшей характеристике этой группы, мы должны остановиться еще на одном разряде свободных людей в Новгороде и Пскове, который упоминается источниками и той, и другой области под названием «земцев» и который именно для переходной эпохи русского средневековья имеет весьма характерное значение. Новгородские и псковские земцы не суть крестьяне в позднейшем русском смысле, но они именно — мелкие землевладельцы, владеющие землей на праве полной собственности, свободно приобретающие и отчуждающие ее на этом праве (XXIII). Сословное положение земцев можно лишь отрицательно охарактеризовать так: они не бояре и не смерды. По аналогии с позднейшими русскими отношениями, этих северорусских «земцев» можно, пожалуй, охарактеризовать как мелкопоместных дворян, владеющих своей землей на настоящем вотчинном праве. Но к земцам примыкали и священнослужители (священники, диаконы), и поповы дети, поскольку они были землевладельцами. Ни новгородских, ни псковских земцев отнюдь нельзя, вопреки мнению некоторых ученых, считать «помещиками» (XXIV) в смысле конца XV и начала XVI столетий, ибо земли псковских земцев принадлежали им на вотчинном праве, на которое, как мы знаем, московская власть посягнула после того, как она, при помощи «вывода» или «развода», т. е. насильственного переселения, и «рубежа», т. е. насильственного отнятия земельной собственности, обессилила политически и обескровила социально Новгород, а затем Псков (XXV). Как уже сказано, еще менее можно считать помещиками в исходном основном смысле этого термина новгородских земцев. Еще менее новгородские земцы были, вопреки мнению Костомарова, крестьянами в позднейшем русском смысле малоправных земледельцев. Не были также новгородские боярские дети искони помещиками в этом смысле (вопреки мнению Костомарова).
То, что в Великом Новгороде существовала и составляла характерную особенность его социального, в частности, аграрного строя частная земельная собственность, превосходно укладывается именно в характеристику этого новгородского и вообще древнерусского


236
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
социального строя как плутократически-аристократического. Ни о какой «крестьянской» собственности, ни в позднейшем русском, ни в позднейшем европейском смысле, в Великом Новгороде не может быть речи. Новгородские своеземцы или земцы вовсе не были «крестьянами» в этих смыслах. Они могли быть мелкими землевладельцами и такими же сельскими хозяевами. Но своеземцы назывались таковыми в новгородских писцовых книгах, прежде всего, как старинные новгородские («туземные») владельцы рядом или, точнее, в противоположение новопосаженным московским помещикам или вотчинникам (XVI). Это уловил еще И. Д. Беляев (XVII). К нему близок оказался Н. Д. Ч е ч у л и н262 (XVIII), и совершенно правильно судил Ключевский в своей рецензии на книгу Чечулина (XXIX). Рассуждения Сергеевича, интересные и остроумные, как все, что писал знаменитый петербургский историк права, страдают его увлечением общими и скороспелыми характеристиками, часто неясными и несостоятельными именно в своей общности и решительности. Конечно, своеземцы владели своими землями на праве собственности, но это право собственности было вдвинуто в рамки целого социального строя, в котором не существовало ни мелкой земельной собственности, ни мелкого сельского хозяйства в том смысле, в котором мы эти характеристики соединяем с позднейшим европейским понятием «крестьянина» («крестьянства») (Bauer, Bauertum, paysan) и с тем идеальным понятием крестьянства, которое выработалось в русской публицистике в борьбе за освобождение крестьян (XXX).
Можно ли земцев включать в категорию «черных людей»? Мы уже указали, что это наименование исторически получилось в результате татарского или ордынского «числа», т. е. регистрации населения в целях поголовного обложения в пользу татар (см.: ч. 1, гл. 7). Поскольку квалификация «черный» относилась к людям, она предполагала внесенное в «число» и обязанное платить поголовную татарскую «дань» население. Вот почему — и это имеет значение прежде и больше всего в отношении Новгорода — «черные люди» — это люди, обязанные платить «черный б о р», как называлась именно в Новгороде татарская (царева) дань. Ее в Новгороде всегда собирал князь, а в остальной Руси собирание татарской дани по «числу» из рук самих татар постепенно перешло в руки того великого князя (московского), которого ставили татары и который перед остальными князьями и перед населением выступал как доверенное лицо татарской власти.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
237
Можно ли для Новгорода и Пскова ставить знак равенства между «черными людьми» и «смердами»? Это было бы неверно. «Черные люди» первоначально есть привившийся в древней Руси аналог-синоним более древнего и исконного русского обозначения: «молодшие», «меньшие», «мелкие» люди (XXXI). Эти люди в Новгороде и Пскове были в формально-правовом смысле полноправными гражданами, тогда как смерды искони были не только «молодшими» и «мелкими» людьми, но и малоправными гражданами. Опять-таки тут нужно различать вопрос факта и права. Смерды могли фактически владеть собственностью, даже недвижимою, но они вообще предполагались сидящими на чужой земле, не могли легально покидать данную землю-государство, будучи фискально, т. е. в неком публично-правовом смысле, в силу финансового верховенства князя-государя, ipso jure прикреплены к «земле», т. е. к государству; с другой стороны, в праве наследственной передачи собственности они были, еще согласно норме, зарегистрированной в Русской Правде (Троицкий список, ст. 85-86), ограничены. Из этого, однако, нельзя выводить, что смерды всегда сидели «на княжеских доменах», т. е. согласно позднейшей формулировке русского права, всегда были либо дворцовыми, либо государственными крестьянами, как это думают некоторые исследователи (в особенности эту мысль, как всегда, остро-отчетливо формулировал Никитский) (XXXII).
Мы можем только догадываться о том, как получилась специально выразительная терминология новгородского и псковского социального строя. Выло ли новгородское выражение «житьи люди» только аналог греческого πολίτης и в афинском, и в византийском смысле, или этот термин просто перевод греческого слова, т. е. термин просто книжного происхождения, из книг, т. е. из актов и повествований, перешедший в быт. Еще, может быть, труднее объяснить термин «земец». Выражение «земские» люди, соответственно основному древнерусскому смыслу слова «земля»=государство, означает членов данного государственного общения, т. е. полноправное население данного княжения. Поэтому самый общий смысл выражения «земец» синонимически совпадает с близким ему позднейшим выражением «туземец» (довольно рано поэтому мы встречаем именно эту форму «тоземец») (XXXIII). Позволительно поэтому думать, что земцами в Новгороде и Пскове называлась та группа полноправных мелких землевладельцев, которые в эпоху соприкосновения этих республик с великими монархическими державами, Москвой-Русью и Литвой-Полыпей, стали именно как


238
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
новгородцы и псковичи, именно как местные граждане обозначаться и противопоставляться под наименованием земцев, дабы этим наименованием отличить их от граждан московских и литовских, рассматривавшихся как чужеземцы. Поэтому термин «земец», или «своеземец», есть термин характерный для Новгорода и Пскова в эпоху, когда эти государства клонились политически к упадку, и перенесенный в Новгородской области, где не все земцы подверглись выводу и рубежу, и в язык актов (писцовых книг) Московского государства, где привилегированные земцы превратились постепенно, но относительно быстро, в составную часть государственных крестьян (XXXIV).
Социальное расчленение и социальные отношения в Пскове интересны тем, что они в определенной форме воспроизводят то, что мы при помощи гипотез и аналогий можем установить для всей средневековой Руси до утверждения в ней поместного строя и крестьянской «крепости». Это объясняется тем, что памятником, содержащим в себе нормы русского аграрного (земельного) права XIV в., мы располагаем только для Пскова. Это псковская судная грамота, единственный в своем роде памятник XIV в., который, сохранившись в единственном полном списке, представляет исключительную ценность не только для истории права, но и для истории хозяйственной жизни всей средневековой Руси (XXXV).
Русский средневековый земледелец это — изорник псковской судной грамоты, фигура, представляющая нечто среднее между вольным арендатором двора и земли и вольнонаемным с сельскохозяйственным рабочим, нанимающимся на долгий срок. Он мог «отказаться» от своего договора, и землевладелец мог ему отказать в его продолжении. Другими словами, он имел внутри данной земли-государства право перехода от одного землевладельца к другому. Этот переход был приурочен к определенному сроку («Филипово заговенье») (XXXVI). Право отказа (отрока) сочеталось в этом социальном «отношении» с получением от землевладельца капитальной ссуды натурой или натурой и деньгами, которая называлась покрутой и подлежала возврату. Рядом с земледельцами изорниками и огородниками, которые отдавали, по-видимому, первые — четверть урожая, вторые — половину, почему назывались исполовниками, стояли рыболовы (кочетники), тоже за право рыбной ловли платившие натурой (упоминание их в псковской судной грамоте опровергает, кстати, мнение Беляева, по которому рыболовство в Псковской области имело мало значения).


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
239
Но особо в Новгороде и Пскове, рядом с сидевшими на «частновладельческой земле» земледельцами и кормившимися от «частновладельческих» вод рыболовами, существовали под нарочитым названием смердов государственные крестьяне. В сущности, смерды, как специфическое наименование государственных крестьян, появляется перед нами исключительно в Новгороде и Пскове. Эта терминологическая особенность не должна нас удивлять. Слово «смерд», очевидно, вообще употреблялось и в родовом смысле всякого зависимого земледельца, и в видовом смысле для обозначения земледельца, сидевшего на княжеской и вообще государственной земле. Это в особенности интересно для русских республик, где не могло быть смешения земель государственных с частной собственностью князя как государя. Можно, конечно, думать, что все сидевшие на чужой земле, кто бы ни был ее собственником, назывались в Новгороде и Пскове смердами. Однако для Новгорода XV и для Пскова XV и начала XVI века совершенно несомненно, что смердами назывались земледельцы, сидевшие именно на государственной земле и несшие тягло в позднейшем московском смысле непосредственной податной и повинностной зависимости от государства, или, что то же, государя.
Имеется совершенно определенное указание на существование в Новгороде не только лично свободных земледельцев, зависимых от бояр и других богатых людей, на земле которых они сидели, но и земледельцев, сидевших на государственной земле и зависимых от самого Господина Великого Новгорода. Это запечатлено в вечевой грамоте по делу «сирот» Терпиловского погоста (XXX-
VII), в которых мы должны видеть новгородских «государственных крестьян» (по позднейшей терминологии). В какой мере был в Великом Новгороде и в его областях распространен этот разряд зависимых земледельцев, мы лишены возможности установить. Ни в коем случае их нельзя отождествлять с новгородскими своеземцами или земцами, которые в эпоху самостоятельности Новгорода были привилегированными полноправными землевладельцами, подлинными вотчинниками. «В Новгородской земле, где государем был сам Великий Новгород, князь... не мог... претендовать на обладание общественными землями, а должен был довольствоваться одною данью, которую новгородцы предоставляли ему взимать со смердов в подспорье другим источникам его содержания»263. Говоря так, Никитский затушевывает, ибо он его себе неясно вообще


240
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
представляет, позднейший характер новгородских ограничений княжеской власти, вторичность этих ограничений.
«Даже и данью со смердов — продолжает Никитский — князь пользовался в Новгороде не всегда в полном размере: будучи угнетаемы естественными бедствиями и разорительными войнами, клонившимися главным образом к опустошению неприятельской земли, к истреблению селений, хлебов и скота, смерды часто были не в силах уплачивать князю положенную дань. Князь, конечно, мог не обращать на это ни малейшего внимания и неотступно требовать со смердов положенного в его пользу оброка; но в таком случае его легко могла постигнуть участь, которой подвергся Всеволод Мстиславич, изгнанный из Новгорода... за неблюденье смердов» (XVIII). «...Новгородцы показали путь своему князю просто вследствие отсутствия у последнего всякой снисходительности к положению смердов, ибо, отказываясь от облегчения их участи, князь уже тем самым причинял Новгороду страшный вред, заставляя неисправных смердов бежать из Новгородской земли в соседние области. Всего лучше убеждает нас в этом образ действия одного из последующих князей Новгородских, Михаила Черниговского, который, по принятии в 1229 г. стола в Новгороде на всей воле новгородской, прежде всего, стал хлопотать о задержании отлива новгородского населения в чужие земли. Для этой цели Михаил постановил, что смерды, бежавшие из Новгородской земли в соседние области, освобождаются от взноса дани на пять лет в том случае, когда они захотят снова вернуться на свою родину; а в отношении тех лиц, который несмотря на тягость своего положения все- таки оставались в пределах Новгородской земли, было определено, что они обязаны платить дань только в размере, установленном прежними князьями, сравнительно, вероятно, более легком. Меры, принятые Михаилом Черниговским для смягчения положения новгородских смердов, составляют прототип тех льгот, посредством которых в позднейшее время и частные лица не только удерживали на своих землях сельских жителей, но и заманивали новых поселенцев» (XXXIX).
* * *
Из сделанной нами характеристики социального строя (социального расчленения) новгородского и псковского общества, мы видим, что этот строй воспроизводит лишь в специальной, особо яркой обрисовке и в специальной, чрезвычайно выразительной терминологии социальный строй всей остальной средневековой Руси. Это строй


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
241
аристократического «народоправства» — слово это ввел, как известно, Костомаров, и именно в отношении древних русских республик оно предпочтительнее современного, но затасканного европейского термина «демократия», вызывающего совершенно ложные ассоциации: ни Афины, ни Новгород не были демократиями в современном смысле.
И Новгород, и Псков были «народоправствами», но в эпоху их расцвета эти русские республики коренным образом отличались одна от другой. Псков был город-государство, тогда как Новгород был не только город-государство, но и государство-империя. Это различие было существенно не только политически, оно давало себя знать ощутительно и в социальном, и в экономическом отношении. Оно должно быть положено в основу нашей характеристики Новгорода и Пскова. Псков исторически был окраинным пригородом Новгорода. Опасность от внешних врагов, главным образом от Литвы, немцев и шведов, в конце XIII и в первой половине XIV века доставила этому новгородскому пригороду такое большое значение, что, в конце концов, он стал независимым, и сам Новгород в 1348 г. отказался от своей верховной власти над Псковом и провозгласил его своим «младшим братом» (Болотовский договор). Мы ниже проследим события, приведшие к этому результату, и дадим характеристику политического своеобразия Пскова. А сейчас отметим, что тогда как Псков, будучи городом-государством, являлся центром небольшой подвластной ему территории, Новгород, тоже представляя своеобразный город-государство, как-то, если не управлял, то заправлял огромной подвластной территорией, которая из себя являла подлинную, если угодно, субарктическую или полярную колониальную империю. Далее примыкавшая к Новгороду территория его пятин: пятины Водская, Шелонская, Деревская, Обонеж- ская, Бежецкая, во много раз превосходила территорию Пскова, а его чисто колониальная субарктическая область — Заволочье, Двинский край, Терская земля, Печора, обе Перми (Великая и Малая) и, наконец, Югра — состояла из огромных, почти незаселенных пространств; Новгород из «пятин» переходил в эту огромную северно-колониальную область, где новгородские поселения носили явно характер колониальных факторий. Давно в литературе было указано на далеко идущую аналогию таких городов-государств, как Новгород и Псков, с такими греческими городами-государствами, как Афины (XL). Эту аналогию мы выше обобщили, возведя ее к общей аристократической природе


242
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и социального строя, и политической организации греческих и русских образований, о которых идет речь. Русские образования были городами, в которых около княжья сидела землевладельческая, так или иначе ведшая сельское хозяйство знать (аристократия). Поскольку город-государство оставался таковым, основой его существования продолжало быть сельское хозяйство — так было в Псковском государстве. Но когда город-государство развертывался в государство- империю, опиравшуюся на эксплуатацию колониальных владений, его хозяйственная физиономия изменялась. Это произошло постепенно с Новгородом. Псков с его территорией оставался в смысле продовольственном неким самодовлеющим; эта псковская область в нормальное время могла, по-видимому, кормить себя. Для Новгорода, точнее, для него со всею его областью, это было начиная с XIII века совершенно невозможно. Он, подобно таким государствам-империям, как в древности Афины, как в средние века Венеция, всегда нуждался в подвозе извне продовольствия: вся новгородская империя никогда не могла прокормить себя. Тут — в смысле продовольственном — имели решающее значение пространственные размеры территории и ее фигура: население маленького Псковского государства, даже независимо от производственной сельскохозяйственной способности близлежащей территории, как политически Пскову подчиненной, так и от него независимой, могло гораздо легче прокормиться, чем разбросанное население огромной Новгородской империи, которая, во всяком случае, в продовольственном отношении всегда была сильно дефицитной областью (XLI). По-видимому, и в древнейшее время в новгородском ядре себя прокармливали только пространства, соответствующие в новейшее время Старорусскому и Демянскому уездам Новгородской губернии (в новейшее время слегка дефицитным), и центрально-юго-западная часть новейшей Псковской губернии, соответствующая новейшим Порхов- скому и Новоржевскому уездам. Порхов и его территория в средние века, и после отпадения Пскова от Новгорода, политически принадлежали не к Пскову, а к Новгороду. В XII, XIII, XIV и XV веках Псковская земля продовольственно тяготела и к этой части Новгородской земли, и к тем русским землям, которые позже вошли в состав Литовского государства (к Смоленской и Полоцкой земле). Это соотношение, по состоянию источников, мы, к сожалению, можем установить лишь в самых общих чертах, но оно несомненно. Во всяком случае, повторяем, Новгород с его колониальной империей был продовольственно


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
243
дефицитным пространством. Это следует со всей силой подчеркнуть. Этим обстоятельством экономически в известной мире объясняется слабость Новгорода в отношении Суздальского, а потом Московского государства. Слабость Пскова объясняется тоже зависимостью Пскова от Литвы в смысле продовольственного снабжения.
Окруженные сильными и усиливавшимися соседями, Москвой и Литвой, Новгород и Псков должны были не только политически, но и экономически маневрировать между этими двумя силами. Суздальские и московские князья, когда это было экономически целесообразно и политически необходимо, применяли к Новгороду метод продовольственной блокады (при Андрее Боголюбском в 1169 г., при Ярославе Всеволодовиче в 1215 г.). Есть все основания предполагать, что Иван Калита боролся с Новгородом не только военной силой, но и экономическим на него давлением, приведшим в 1335 г., через три года, к покорности Новгорода и к полному примирению враждовавших сил; впрочем, тогда некоторые военные действия — опустошение страны с захватом имущества и в особенности запасов мирного населения — были трудно отличимы от действий, которые можно точно характеризовать как продовольственную блокаду.
Из различной пространственной фигуры и социальной структуры Пскова, как города-государства, остававшегося таковым, и Новгорода, как города-государства, развернувшегося в колониальную империю, вытекали все другие черты, отличавшие социальную, политическую и культурную жизнь этих русских республик.
Прежде чем обозреть эти черты, мы считаем нужным в связи с даваемой нами характеристикой остановиться на понятии и проблеме империй. Это тем более нужно, что в новейшее время вместо прежнего наивного карамзинского понимания власти Владимира Святого и Ярослава Мудрого как какого-то русского самодержавия, предвосхищавшего самодержавие московское, явилась концепция Киевской Руси, как некой империи. Так же как уподобление киевского Владимира Святого московскому Ивану Третьему, так и характеристика Киевской Руси как империи, оба эти отождествления и сближения покоятся на смешении исторически и социологически различных понятий и форм и на подведении каждой из них под некую единую категорию, имя которой — Империя и смысл которой остается неясным.
Точное понятие «И м п е р и я» предполагает наличие следующих черт: 1) некое относительно крепкое государственное целое,


244
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
2) опирающееся на тоже относительно крепкое национальное сознание какой-то единой этнической группы, и 3) осуществляющее задачи, по существу выходящие за пределы государственного объединения и сплочения этой национальной группы. Империя есть всегда в каком-то существенном смысле единое и в то же время многонародное (многоэтническое и многонациональное) государство. Оно может родиться и в порядке завоевания и присоединения многих более слабых этнических групп и национальных государств более сильным и более единым государством, и в порядке относительно свободного развития национальных особенностей многих национальных (этнических) групп внутри данного государственного целого. Может в истории обнаруживаться и тенденция к имперскому единству многих государственных образований, существующих на единой этнической (национальной) основе. Этот случай имперского бытия, единонационального и многогосударственного, часто наблюдается в истории и как тенденция развития, и как осуществленный факт. История «Империи» в этом случае сливается с национально-государственным объединением, и понятие империи тут естественно поглощает- с я понятием национально-государственного объединения. Самый чистый случай этого рода в новейшее время представляет национальное объединение Италии. Сложнее оказался случай национального объединения Германии под водительством и гегемонией Пруссии и в борьбе с Габсбургской монархией, случай, отлившийся в форму союзного государства, подготовленного союзом государств. Киевской империи не существовало в точном смысле ни союза русских государств, ни русского союзного государства, ни единого государства на многонародной основе. Существовало во многих русских государствах некое этническое (национальное) и именно русское единство, делавшее возможной тенденцию к некому имперскому бытию и в то же время исключавшее какое-либо юридическое оформление этого имперского бытия. Существовало, кроме русского национального единства, единство княжеского рода — чуждого неславянского происхождения — но быстро и окончательно ославяненного; этот род и его представители, т. е. династия как-то тоже национально объединяла многие русские государства и тем самым являлась носительницей и фактором стихии и силы национального объединения. Как это ни покажется парадоксальным, мы скажем, что в так называемый удельновечевой период Русь была более национально единой, чем в эпоху


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
245
так называемого «собирания Руси» под единой властью московских государей и под властью литовско-польских князей-королей, ибо это собирание сопровождалось, как мы покажем, для одной части России покорением этнически чужой государственности (литовской) и подчинением чужой национальной стихии (польской). Неправильно говорить о Киевской империи, хотя бы были исторические моменты (конъюнктуры), когда на всем пространстве русской земли той эпохи фактически властвовала единая государственная воля и власть, в силу чего карамзинское представление просто единой русской монархии с киевским центром было более приложимо к этим эпохам, чем более смутное и современное понятие Киевской Империи.
К Новгороду же в ту эпоху, когда обозначилась его полная политическая самостоятельность, наоборот, вполне приложимо понятие Империи, и притом с точным обозначением: Империя колониальная. Новгород был единое и в то же время многонародное государство, создавшееся в процессе своеобразного колониального расширения русского города-государства в русское государство-империю. Мы уже указали, что историко-социологическая природа Новгорода и Пскова, как городов-государств, «типологически» подобных греческим полисам, была уже отмечена в русской исторической литературе, но имперская природа Великого Новгорода никогда еще не была ни опознана, ни установлена с надлежащей ясностью. Современное нам понятие империи, как оно выработалось в силу развития и роста Британской Империи, представляет ту сложность, что на этом понятии отразились и слились два процесса и два факта, выражаемые на английском языки двумя терминами, имеющими различную историю и различный смысл: Empire Commonwealth264. В эпоху английской революции Commonwealth означало республику в противоположность монархии (XLII) — в то же время, в эту эпоху еще ни в каком смысле не существовало British Empire265, ибо последнее неразрывно связано с колониальным расширением и могуществом, основы которому, в сущности, закладывал не кто иной, как Кромвель266. В наше время British Commonwealth означает свободный союз англосаксонских государств, так называемых доминионов, постепенно образовавшийся в силу колониального расширения British Empire. Можно задаться вопросом, что есть в публично-правовом смысле British Empire, оно же British Commonwealth: союз государств-доминионов с зависимыми колониями вроде огромной Индии, которая, в свою очередь,


246
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
есть своеобразное соединение различных политических целых, или союзное государство? Мы думаем, что ни то, ни другое, или, вернее, и то и другое в совершенно своеобразном единственном сочетании, которое нельзя выразить ни в одной публично-правовой категории, к которым привыкла даже научная мысль (не говоря уже о ходячем, популярном сознании).
Обозревая исторический опыт, нам более или менее доступный, надлежит сказать, что наиболее интересную и поучительную для сопоставления с Новгородом Великим социальную фигуру и структуру в средние века в Западной Европе представляет Венеция, и притом не только с точки зрения сходств и сближений, но также — различий и расхождений, еще более, быть может, интересных и поучительных, чем сходства. (Венеция и ее terra ferma267 (Феррара) — Новгород и его пригороды, а затем Заволочье и зависимые инородцы!) Основные сходства заключаются в следующих чертах: 1) и Новгород, и Венеция, прежде чем стать самостоятельными городами-государствами-республиками, явились исторически «посадничествами», в смысле «наместничеств», т. е. первоначально подчиненными городами-волостями, первый Киева, вторая Византии; 2) оба эти государства, будучи продовольственно дефицитными, тем не менее развернулись из городов-государств в города-государства-империи, властвовавшие в своих интересах над большими занятыми пространствами, представлявшими своеобразные, на разный лад организованные и управляемые колонии; 3) оба эти государства-империи были аристократически-плутократическими республиками.
Основные различия сводились к следующим чертам: 1) Новгород только до тех пор, пока он был центром варяжского княжья, был подлинной военной силой, но потом он в военном отношении, в общем и целом, был слабее других крупных военных сил средневековой России, и в особенности Суздальско-Ростовской земли с ее преемником Москвой, и, во-вторых, Литвы. Став самостоятельной республикой, Новгород Великий не выработал собственного военного могущества. Военные успехи новгородцев в борьбе 1397-1399 гг. с в. кн. Московским Василием Дмитриевичем из-за Двинской области объясняются военной слабостью Москвы на далеком севере, где в эту эпоху Москва опиралась на элементы двинского боярского сепаратизма и измену новгородских двинских воевод, а не на собственную военную силу и даже, в отличие от положения в самом Новгороде в XIV и XV вв., не


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
247
на сочувствие новгородских меньших людей, т. е. новгородской политически полноправной черни (XLIII). Неудачная попытка Василия Дмитриевича Московского в конце XIV века «отнять»-оторвать Двинскую область от Новгорода Великого была предвосхищена в 1169 г. Андреем Боголюбским — разительная иллюстрация нашей высказанной выше мысли о том, что первыми подлинными собирателями русских земель в единое государство были Владимирско-Суздальские князья: эта работа была прервана и отсрочена татарским нашествием. Попытку 1397-1399 гг. Василия Дмитриевича повторил в 1435 г. его соперник Василий Косой Юрьевич268 и — также неудачно.
Венеция, которая родилась из своеобразной византийской организации государственной обороны, постепенно выработалась в первоклассную морскую державу, чем никогда Новгород Великий не был и чем, не проникнув настоящим образом на море, он и не мог никогда стать. Став такой морской державой, Венеция вынуждена была ради своего господства на итальянском континенте (terra ferina, Верона, Виченца, Падуя) и на Адрии (XLIV) (Фриуль, отчасти совпадающий с Истрией, Далмация, — Зара (Задар) окончательно с 1243 г., Рагуза (Дубровник) с 1232 по 1358 г., Албания — Дураццо окончательно с 1394 по 1501 г.) и ради своих огромных, экономических и политических, интересов в области Леванта (Константинополь, Крит, Морея, острова Эгейского моря, Кипр!) (XLV) и свою сухопутную силу довести или, вернее, доводить до значительной высоты.
2) Политическая организация Новгорода, хотя и отражала его социальный строй, была чрезвычайно мало приспособлена к великодержавной политике колониальной империи, каковой стал Новгород. Место, которое в государственном строе и политической жизни Великого Новгорода занимало народное собрание, вече, разительно и к невыгоде отличает новгородский строй от последовательно проведенной политической организации итальянских аристократических республик вообще и, в частности, Венеции. В жизни Венеции, в эпоху расцвета и ее политической организации ее внешнего могущества, народное собрание не играло никакой существенной роли, и это составляло в ту эпоху силу Венеции в отличие от Новгорода,
В свое время А. А. К у н и к269 в замечательной статье, напечатанной в «Москвитянине»270 (XLVI), провел параллель между Новгородом и Дубровником. Но эта параллель, во многих отношениях интересная и плодотворная (хотя аналогия в социальном и экономическом отношении


248
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Венецианской империи с Новгородской еще больше) не была ни разработана, ни даже подхвачена в русской ученой литературе, несмотря на то, что русскому историку-слависту В.В. М а к у ш е в у271 выпала роль и честь быть первым истинно научным историком Дубровника (XLVII). Дубровник не был колониальной империей в отличие и от Венеции, и от Новгорода, но, находясь в политической зависимости от Венеции, он был рядом с нею — второстепенной морской державой на Адриатическом море и этим, так же как сама Венеция, отличался от Новгорода, который рано пал именно потому, что не сумел выйти на море и не стал морской державой.
Новгород не стал морской державой постольку, поскольку и потому, что он не пробился настоящим образом, как господин и хозяин, даже к близкому Балтийскому морю. Но Новгород — на полярном севере — все-таки вышел, как господин и хозяин, к морю, и для него и там рано открылись суровые, но морские перспективы. Поэтому эти перспективы вошли в его непосредственное ощущение, что доказывается содержанием былинного эпоса, связанного с новгородскими переживаниями и воспоминаниями (былина о Садке, о Соловье Будимировиче272).
Торговое значение Новгорода основывалось на внешней его торговле. В этом отношении необходимо проводить различие между двумя областями, или видами, этой внешней для Новгорода торговли: вну- трирусской, т. е. торговлей с другими русскими землями, и внерусской, т. е. торговлей с нерусскими странами. Существование Новгорода как особого государства, самостоятельного во всех отношениях, нужно отнести к половине XII века, когда посадничество становится выборным. Этой реформой Новгород юридически и политически отделяется от великого княжения, т. е. в ту эпоху от Киева, внутрирусская и собственно внешняя торговля Новгорода были теснейшим образом связаны в том отношении, что товары, которые Новгород получал из заграницы, он в конечном счете обменивал на товары, получавшиеся не только из самой Новгородской империи, но и из других русских земель. Новгород был с самого начала своего существования в торговом отношении посредником между известными иноземными странами и значительными областями древней Руси, теми областями, которые составили потом ядро Московского государства.
Положение Великого Новгорода во внешней торговле определялось тем, что активной своей стороной Новгород был обращен к Востоку,


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
249
а пассивной стороной — к Западу. Это соотношение определило собой и то, что Великий Новгород ни в каком смысле не стал морской державой, не создал ни торгового, ни военного флота, ни торговых факторий в иностранных городах. Но и во всех смыслах вообще Новгород Великий глядел на Восток, подобно тому, как древняя Греция была обращена не на Запад, не на Италию и Испанию, а на Малую Азию и Египет. Эта основная направленность Новгорода Великого на Восток (стоявшая в связи и с его колониально-имперским расширением на Север и Северо-восток) определила, как мы увидим, и культурнонациональную роль Новгорода Великого и его судьбы.
Отсюда Новгород брал и главный материал для своей торговли с Западом. Исторически новгородская торговля прошла три осязательные стадии. Они определились судьбой не самого Новгорода, а его контрагентов на Западе. Первую стадию мы можем назвать готландской, варяжской, скандинавско-славянской (XLVIII). Тут Новгороду противостоит остров Готланд с городами балтийских славян как его Hinterland’oM273. Вторую стадию следует охарактеризовать как скандинавско-немецко-ганзейскую, где рядом с Готландом и Висби выступают, постепенно их оттесняя, онемеченные «вендские города» с Любеком во главе (XLIX). Третья стадия характеризуется тем, что рядом с Ганзой, в лице Любека и представляемого им ганзейского купечества, становятся «ливонские» города с Ригой во главе, а затем «прусские» города с Данцигом во главе (L). Рига находилась в общении и с Литвой Гедимина, о чем свидетельствуют его письма и его договоры (LI). С XV века преобладающее положение Риги в торговле с Литвой переходит к Данцигу. Рига в XIII веке ведет торговлю со Смоленском (LII), с Витебском и Полоцком, даже Суздалем (LIII). Слаба связь Риги с Псковом, эту связь культивирует Дерпт. С начала XIII в. русские начинают селиться в Риге ради занятия торговлей. Из 150 не немецких имен рижского Schuldbuch274, т. е. больше половины, принадлежит русским. Русские владеют землей в Риге; от них ведет свое название целая улица «Russische Strasse»275 и целая часть города «Das Russische Dorf»276 (LIV).
Мы не имеем возможности точно определить соотношение для Новгорода, и даже для Пскова, между внутрирусской (в вышеобозна- ченном смысле) и внешней торговлей. Беляев о торговле Новгорода и Пскова (не совсем правильно) суммарно, огулом, утверждает, что «торговля Новгородцев и Псковичей с разными русскими княже-


250
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
стами была не мене, ежели не боле, важна для Новгорода и Пскова, чем торговля восточная и западноевропейская» (LV). Что разумеет Беляев под торговлей восточной, не вполне ясно, ибо он трактует опять-таки суммарно о торговле в восточных пределах Новгородской империи и вне этих пределов. Это утверждение весьма правдоподобно, но доказать его мы не можем. «Русские княжества для Новгорода и Пскова были самым важным рынком как для сбыта товаров, приобретаемых восточною и особенно западноевропейской торговлей, так и для приобретения товаров... важным рынком для новгородской торговли были земли Ростовская, Суздальская, Муромская и вообще низовые города, откуда главным образом получался хлеб и другие съестные припасы, в которых, как известно, постоянно нуждались новгородцы». С этим обстоятельством Беляев удачно и правильно связывает образование в Новгороде суздальской партии, опираясь на которую суздальские князья «смиряли строптивость новгородцев... задержанием новгородских купцов и их товаров в Суздальской земле... в Суздальской земле новгородские гости (т. е. купцы. — Я. С.) задерживались не десятками, но целыми тысячами». Правильно далее указывает Беляев на то, что, опираясь на татарскую заинтересованность, Новгород выговаривал себе у князей Низовой земли свободу торговли в их владениях: «а гостю гостити по Суздальской земли Новгородскому без пакости без рубежа по Цареве грамоте». Царева грамота тут — ханский ярлык Беляев на основании договоров новгородцев с низовыми князьями, договоров, которые точно нормировали взимаемую с новгородцев и новоторжцев проезжую пошлину («мыть») и освобождали их от «повоза» (т. е. от подводной повинности. — Я. С.), кроме «ратной вести», утверждает даже, что «завоевание Низовой земли Монголами не только не сократило торговли Новгородцев, но даже способствовало к ее обеспечению... торговля Новгородцев с Низовыми городами во время татарского владычества была гораздо обеспеченнее против прежнего времени» (LVI). Это тоже весьма правдоподобно, но Беляев ошибочно изображает тут роль и место Новгорода Великого. Мы не склонны преувеличивать значения экономической, торговой в частности, связи Запада с Русью и Азией по волжскому пути и Каспийскому морю в домонгольскую эпоху; во всяком случае, верно, что в монгольское время эта связь не столько ослабила, сколько избрала себя другой путь и, может быть, усилилась. Новый путь шел от Балтийского моря не к Каспийскому, а к Черному, но вел он не через Киев, как некогда путь


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
251
из Варяг в Греки; он вел теперь через Полыпу-Литву и опирался на захваченные и уничтоженные турками генуэзские колонии на Черном море. Сперва тут играл роль как узловой пункт Львов (к этой эпохе относится, по-видимому, водворение и укрепление в Львове армянской колонии) (LVII), а затем литовские города Ковно и оттеснившее его Вильно, опиравшиеся на Данциг и его торговое значение.
Главными предметами новгородского вывоза за границу были меха — один из видов их так и назывался opus ruthenicum277, — кожи, сало, пенька, лен и затем — воск, на который был большой, по преимуществу церковный, спрос. Главными предметами новгородского ввоза были сукно, полотно, пряжа, напитки (вино, пиво, мед), соль, металлы (железо, олово, свинец) и металлические изделия (LVHI).
* * *
Не так легко охарактеризовать состояние земледелия в новгородских владениях и в псковской земле. Начнем со второй, ибо это была единая земледельческая область. В ней практиковалось в историческое время, по-видимому, нормальное зерновое хозяйство, основанное на трехполье; вероятно, уже в эту эпоху это трехполье осложнялось посевами льна, как промышленного растения, т. е. той культурой, которая в наше время составила специальность Псковской губернии и прилегающих белорусских уездов. В отличие от нашей и близлежащей эпохи, эта культура льна приводила не столько к производству сырья на продажу: сырье на месте перерабатывалось в пряжу и ткани, но эти продукты производились не для «экспорта», а исключительно для домашнего потребления. Полотно ввозилось в Новгород и Псков, а лен и конопля вывозились оттуда.
Область Новгорода, прилегавшая к самому Новгороду, надо думать, приблизительно столь же давно и населенная как область Пскова, была тоже областью нормального трехполья. Поскольку же она захватывала новые и дикие земли, на них практиковалась, очевидно, подсечная (огневая) система земледелия. Тут обрабатывалась под зерно сравнительно небольшая часть занятого пространства, которая к тому же периодически или совершенно забрасывалась, или надолго запускалась под лес или кустарник. Сейчас невозможно иначе, как аналогией с современными условиями, восстановить картину этого земледелия, которому — при всей его интенсивности — каждая пядь плодоносящей земли давалась с большими, и относительно и абсолютно, затратами


252
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
капитала и труда. Известный научный специалист по агрономии, проф. С о в е т о в278, утверждал, что, так как на долю наших предков досталась по преимуществу поросшая лесом земля, «огневая культура» (т. е. подсечное хозяйство) «в свое время была господствующей формой земледелия в древней России, что доказывается свидетельствами иноземных путешественников по России (Олеарий279, Герберштейн и др.), а равно и нашими актами XV и XVI столетий], в которых постоянно говорится о подсечном, т. е. огневом хозяйстве. Но еще и в настоящее время наши северные и приозерные, богатые лесами губернии в большинстве держатся огневой системы» (LIX).
В чисто колониальной области новгородских владений пионерами- предпринимателями и этой земледельческой культуры являлись новгородские богачи, бояре. Они располагали тем капиталом, который нужен был для того, чтобы земледелец мог сесть на землю и добыть из нее пищу и для себя и для подрядившего его сильного человека. Еще более это приложимо, поскольку в колониальной области практиковалось колонистами и рыболовство и, в особенности, звероловство. Эти занятия тоже требовали капитала, и потому новгородская промысловая колонизация, направленная на добывание драгоценного животного (не растительного) сырья, прежде всего дорогих мехов, путем охоты, обмана и отчасти захвата и обложения (дани), была колонизация боярская, организованная сильными людьми Новгорода, которые были капиталистами в самом буквальном и в то же время точном (джевонсовском) смысле, т. е. держателями капитала в натуральном (см. выше) и денежном виде, который «авансировался» носителям рабочей силы (LX).
Мы говорили, что вообще в древней Руси из города сидевшая в нем аристократия заправляла и управляла сельским хозяйством. Это, однако, надо понимать в социальном, а не в хозяйственно-производственном смысле. Собственного крупного производственного хозяйства, в частности в области земледелия, новгородские и псковские бояре не вели. Социальный строй земельного, т. е. сельского хозяйства Новгорода и Пскова, поскольку речь идет о боярах, должен быть охарактеризован не как Gutsherrschaft280, а как Grundherrschaft, т. е. как крупное землевладение, опирающееся на рентное использование своей силы (экономической, социальной и политической). Это нисколько не означает, что новгородские и псковские бояре просто «монопольно» захватили и держали землю: как мы уже развивали, землевладение той


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
253
эпохи опиралось на капиталовладение. «Как ни громадны были владения некоторых новгородских бояр, ни в одном из них не замечается намека на большое хозяйство: последнее, напротив, во всех имениях было малым. Собственной запашки не существовало вовсе, или же она являлась в весьма ограниченных размерах. Вовсе собственной запашки не существовало и в церковных владениях как владычных, так и монастырских» (LXI).
* * *
Забегая несколько вперед и предвосхищая уничтожение политической (государственной) самостоятельности Новгорода, Пскова и Вятки, мы естественно ставим следующие исторические вопросы. Вне всякого сомненья, в Новгороде и Пскове господствовал и возобладал иной общественный («народный») и политический дух, чем в Москве (и как населении, и как государстве). Какой же был дух, который господствовал в этих аристократических народоправствах? Его очень трудно и опасно формулировать в какой-нибудь из тех идеологических категорий, которыми мы обычно пользуемся. Этот дух, во всяком случае, не был вовсе демократическим, ни в современном ходячем европейском, ни в традиционном русском «народническом» смысле. Однако с разными оговорками и в точном смысле средневековой душевно-духовной атмосферы, но вовсе не в «марксистском» смысле, мы можем, пожалуй, обозначить этот дух как не только аристократический, но и как «буржуазный». Какой же историко-психологический смысл мы вправе и должны вкладывать в это обозначение? Вот какой: и новгородская, и псковская знать была не только властвующей, «государствующей» знатью, управлявшей землею, она была знатью, занимавшейся хозяйственной деятельностью, разительно проникнутой духом предприимчивости и связанной потому с волею к риску, всегда характерною для предприимчивости, как таковой. Не случайно русская народная память удержала воплощения этого новгородского духа предприимчивости и новгородской воли к риску в двух образах: Васьки Буслаева281 и Садка, богатого гостя (LXII). Здесь как бы сливаются воедино, в особенности в образе Васьки Буслаева, две стихии новгородской жизни,- стихия боярская, строительно-хозяйственная, на которой была построена вся официальная политика Новгорода как наступательная, так и оборонительная, как в области внешних, так и в области внутренних (социальных и политических) отношений; и


254
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
стихия новгородской «повольницы», анархически «ушкуйническая», соприкасавшаяся с разбойничьей, за которую сам Господин Великий Новгород, с боярами во главе, сознательно не принимал никакой ответственности.
Новгородские ушкуйники были наемными новгородскими воинами на службе у своих земляков, авантюристов-предпринимателей. Они представляют аналогию (pendant) в европейском средневековье швейцарским Reisläufer’aM282, а в раннем русском средневековье — черным клобукам и бродникам (см. выше: ч. 1, гл. 5 и 7). Позже это явление развернулось в казачество. Наемная военная служба есть особый отхожий промысел; это явление довольно явственно обозначается в древней Греции и даже в «первобытной» Сев. Америке при встрече ее с европейцами и притом во взаимоотношениях между самими североамериканскими индейцами (LXIII).
Характеризуя Новгород Великий как аристократически-плутократически устроенную империю, мы должны особливо и нарочито подчеркнуть, что Новгород Великий был лицом обращен на Восток, имел восточную ориентацию. Действенно и деятельно, наступательно и прямо-таки захватно он двигался на Восток. По отношению к Западу он занимал оборонительную и пассивную позицию, являясь для него посредником-монополистом в его экономическом общении с Востоком. Не следует, руководясь общими и туманными представлениями, настаивать на мнимом сближении Новгорода Великого с западной культурной стихией. Новгород Великий в культурном отношении, понимая под культурой запас идей, духовные устремления и тяготения и духовные — что исторически не менее, а часто гораздо более важно — отталкивания и антагонизмы, до своего конца принадлежал к той же культурной стихии, что и остальная средневековая восточная Русь.
Ее культурная стихия представляла своеобразный продукт восприятия восточным славянством византийской культурной стихии, восточного, т. е. православного, христианства. И вдумываясь в соприкосновение Новгорода Великого с западными силами, с Ливонией, с Швецией, с Данией, наконец, с Ганзой, удивляешься не сближению с ними Новгорода, а именно глубокой и трудно преодолимой далекости между ними. Но тут имело значение не только различие и взаимоотталкивание духовных сил, но и их обращенность в разные стороны. Новгород Великий оборонительно относился к наступавшему на него, в лице шведов и


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
255
ливонских немцев, Западу, сам овладевая диким инородческим Севером и Востоком и таким образом «открывая» Сибирь для России.
Мы в другой главе изобразим крушение Новгорода Великого, Пскова и Вятки, этих, по ставшей популярной костомаровской терминологии, «севернорусских народоправств», а на самом деле аристократических республик, разгромленных московской властью. Но, дав в этой главе возможно более полную и точную характеристику этих своеобразных русских государственных образований и их социального уклада, мы не можем не поставить вопроса: какое значение имела их гибель для культурного (в самом широком смысле) развития и политического роста Руси-России? Вместе с этими аристократическими республиками, которые, как мы покажем ниже в особой главе, явились некими едва ли не самыми главными зачаточными фокусами своеобразного приобщения Руси к великому мировому реформационному движению XIV-XVI вв., Русь-Россия потеряла какие-то драгоценные очаги начал свободы, личной и коллективной. Это — несомненно, но это произошло, хотя, или скорее именно потому что в русских республиках воплотились вовсе не демократические, а, наоборот, аристократические начала и силы. Но погибли ли вообще для Руси созревавшие в этих аристократических республиках начала и силы? Это проблема очень сложная, не допускающая простого и однозначного ответа монистической формулой.
Права и политическая свобода социальной общественной верхушки погибли вместе с крушением аристократических республик. Но как Суздаль-Ростов-Владимир был, в смысле и состава населения, и его экономического стиля, каким-то отпрыском Новгорода, так же вся эта область по психическому типу и экономическому стилю своего населения явилась продолжательницей Великого Новгорода. Это обозначилось уже до падения Новгорода, и не случайно поэтому политически тяготевшие раньше к Новгороду земли, политически откалываясь или отколовшись от него, как-то культурно в самом широком смысле и национально продолжали его дело (Двинская земля). Новгородская культурная стихия именно потому, что Новгород как политическая фигура был первой русской империей, растеклась шире, за пределы, которые история поставила политическому бытию самого Новгорода. Поэтому московское государство, завоевав, покорив и разгромив Новгород, явилось как-то преемником и продолжателем его культурнонационального дела. Это новгородское преемство сказалось в том


256
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
грандиозном расширении, в котором Москва, при участии каких-то исторически связанных с разгромленным Новгородом сил, овладевала и Пермским краем, и Сибирью (LXIV). Это московское продолжение новгородского имперского расширения совершалось, как мы увидим дальше, при помощи новгородских сил и традиций, как боярских, которые можно условно характеризовать как предпринимательски- капиталистические, так и «повольничьих» и «ушкужнических», которые позже развернулись в казачью силу, захватившую Урал и всю Азиатскую Россию. И русское расширение на Восток, и развитие русской промышленной и торговой культуры, оба эти процесса происходили на почве тех традиций, тех навыков населения, того психического и экономического стиля, творцом которого был Новгород (LXV).
Примечания
I) (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:]) Первоначально эта глава была озаглавлена: «Республиканская Россия. Новгород, Псков, Вятка».
II) Любопытно, что первым произведением в исторической литературе, которое прямо и нарочито говорит о Новгороде как о республике, было составленное «по воле и особенному препоручению Государственного Канцлера» Российской Империи графа Н.П. Румянцев а283 примечательное и даже выдающееся для своего времени анонимно изданное исследование «Исторический и хронологический опыт о посадских новгородских. Из древних русских летописей», Москва, 1821 (стр. XI + 310), принадлежащее перу знаменитого археографа-исследователя К. Ф. Калайдович а284 (1792-1832). Оно и до сей поры ценно как свод летописных известий.
Как это ни странно, наибольший и в известном смысле наилучший свод по существу всего нам известного и добытого научным исследованием о Новгороде Великом и Пскове содержится в «Опыте русской историографии»
В.С. Иконников а285, том второй (Киев, 1908), книга первая, главы 8-я и 9-я, стр. 601-854 (с обширнейшей библиографией).
III) Ср. Bernard Schmerdler. Der dux und das comune Venetiarum. Beiträge zur Verfassungsgeschichite Venedigs vornehmlich im 12 Jahrhundert. Berlin, 1902; Walter L e n e 1. Die Entstehung der Vorherrschaft Venedigs an der Adria. Mit Beiträgen zur Verfassungsgeschichte. Strassburg, 1897; Heinrich Kretashmayr. Geschichte von Venedig. Band I, Gotha, 1905, Band II, ibidem, 1920.
IV) Cp. В.И. C e p г e e в и ч. Русская Юридическая Древности. Т. 2-й. Власти. Выпуск 1-й. Вече и князь. СПБ., 1893, стр. 97-103. Его же; Вече и князь. СПБ, 1867.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
257
V) «Некотории начаша нелепая и развращенная глаголати и на вече при- ходяще кричати... И тако взмятеся град их и всколебашеся яко пианы: овии же хотяху за великого князя по старине к Москве, а друзии за Короля к Литве; те же изменики начаша наймовати худых мужиков вечников, иже на то за все готови суть, по обычаю их, и приходяще на вече их звоняху за все в колоко- лы... и камением на тех метаху, котории за великого князя хотят... наймоваху злых тех смердов, убийц, шилников и прочих безъименитых мужиков, иже скотом подобии суть, ничтоже разума имущих, но точию едино кричание, иже и безсловесная животная не тако рычаху... и ти приходяху на вече, 6iaxy в колоколы, и кричаху, и лаяху яко пси...» (П. С. Р. Л. т. VIII, стр. 161-162).
VI) А.И. Н и к и т с к и й. Очерк внутренней истории Пскова. СПБ., 1873, стр. 43.
VII) См. о крестоцеловании: Новгород]. 1,1218,1372 гг.; Соф[ия]. 1,1391 г.; Новгород]. IV, 1397 г.; Новгород]. II, 1422 г. Ср. А. А. Э. I, № 92 — Судная грамота 1491 г. Cp. E.R. D а е η е 11. Die Blütezeit der deutschen Hansa. 2 Bde. Berlin, 1905-06.
VIII) А.И. H и к и т с к и й. Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде. СПБ., 1879, стр. 35.
IX) Там же, стр. 39.
X) Cf. Oeuvres de Ghillebert de Lannoy, voyageur, diplomate et morailiste, receueillies et publides par Ch. P о t v i n. Louvain, 1878.
Pp. 32-33: «la ville de la grant Noegarde merveilleusement grant ville, situee en une belle plaine... Et est une ville franche et seignourie de commune, sy ont ung έ v e s q u e, qui est comme leur soverain. Ettiennent aussy tous les autres Russes de la Russie, qui est moult grande, la loi cristienne en leur сгёапсе, sy comme les Grecs. Et у a dedans laditte ville trois eens et cinquante eglises. Et ont ung chastel assis sur laditte riviere oil la maistre eglise de Saintei-So- phie qu’ilz aourent est fondee, et la demeure leur dit evesque».
P. 33: Ya dedens laditte ville moult de grans seigneurs qu’ilz appellent В а у a - res. Et у a tel bourgeois qui tient bien de terre deux eens Heus de long, riches et puissans a merveilles, et non les Russes de la grant Russie autres seigneurs que iceulx par touir, ainsy que le commun veult»286.
Ср. польский перевод этого места: Toz jest wewnatrz rzeszonego miasta mnogo wielkich panow, ktorych zowia bojarami. A jest taki miesezanin, со ma na pravde ziemi dwiescie leukow wdluz; bogaci i mozni do podziwu. A niemaja Rusini wielkjej Rusi jinnych panow jak tych z koleji, tak jak gmina dice.287 (Joachim L e 1 e w e 1. I. Gillebert de Lannoy et ses voyageis en 1413,1414 et 1421, com- mentds en frangais et en polonais. Bruxelles-Poznan (Posen), s. a. — 1844. Pp. 44. II. Gilbert de Lannoy i jego podroze przez Jachima Lelewela. Poznan, 1844, Pp. 97 (Отрывки французского текста и польского перевода на стр. 14-89).


258
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Lelewel в подкрепление своих объяснений сообщений Ланнуа288 о новгородских деньгах цитирует: С h a u d о i г. Appeirgu sur les monnaies russes. St. Petersbourg, 1836; D e p p i n g. Note a PHistoire de Russie de Levesque, t. II, p. 279; Fraehn. De origine vocabuli rossici dengo. Casan, 1815; E w e г s. D[ie] älteste Recht der Russsen. Dorpat, 1826.
О Пскове Ланнуа пишет (р. 36): «Item, partant de la ditte grant Noegarde, pour vöoir monde, m‘en alay sur s 1 e d e s, en guise de marchant, en une autre grosse ville fermee du royaume et seignourie de Russie, nommde Plesco. Et у a trente lieues d’Allemagne a passer par grands forests de la dittei Noegarde jusques ä Plesco.» «Item, est Plesco moult bien fermde de murs de pierres et de tours... et est seignourie a part luy dessoulz lei roy de Moeusco. Et avoient, ou temps que je fus lä, exilld et enchassid leur roy que je vey en la grant Noegarde»289. Это описание Новгорода и Пскова у Ланнуа очень отличается от описания Вильны, стр. 39-40, города, по Ланнуа, деревянного (trds mal amaisonnde de maisons de bois; et ya aucunes esglises de brique290).
XI) 	И пребывал князь новгородский не в самом Новгороде. В этом отношении положение новгородского князя отличалось от положения псковского. «Хотя псковский князь и имел в загородном дворе такое же отдельное от города местопребывание, какое представляло для новгородского князя Городище, однако, вопреки Новгороду, загородный двор служил в Пскове только временным пристанищем для князя: обыкновенно же последний жил в самом Пскове, на княжьем дворе, находившемся в Застенье или Середнем городе, неподалеку от торга» (Никитский, Очерк внутренней] ист[ории] Пскова, стр. 117). Псковский князь не внушал псковичам «постоянные опасения» (там же). С объяснением этого различия Никитским я не могу согласиться: вовсе не потому, что новгородский князь был более «могущественным», чем псковский, новгородцы его боялись. (См. об этом ниже!)
XD) Cp. Н и к и т с к и й, Очерк внугр[енней] исг[ории] Пскова, стр. 144-154.
XIII) Такой наемной вооруженной силой норманнов воспользовался, как известно, и Вильгельм Завоеватель291 при завоевании Англии в 1066 г.
XIV) Псковские князья: 1. Всеволод Мстиславич — 1138. 2. Брат его — 1138-1140. 3. Борис Романович — 1178-1180.4. Владимир Мстиславич — 1211; вторично он же— 1213.5. Всеволод Борисович — 1213-1214.6. Ярослав Владимирович — 1214.7. Владимир Мстиславич, третий раз — 1214-1221.
8. 	Юрий Мстиславич — 1232-1240. «До 1240 года все псковские князья без исключения были из дома Мстиславова» (Никитский. Очерк внутренней] ист[ории] Пскова, стр. 92-93). Ярослав Ярославич Тверской - 1253-1265, брат его Святослав Ярославич Тверской — 1265292 (Никитский, там же, стр. 98).
XV) К.Е. Напьерский, Русско-ливонские акты. СПБ., 1868, № LVIII, стр. 35. В u n g е. Urkundenbuch II, 8.153.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
259
XVI) Ср. статью Новгород Великий в Энциклопедическом словаре под редакцией Арсеньева и Петрушевского, стр. 216-217. См. Экземплярский, цит. соч., т. I.
XVII) Никитский. Очерк внутренней] истории Пскова, стр. 90.
Внешнеполитическая история Новгорода и Пскова всего полнее обрисована в известных «Рассказах из русской истории» (кн. II и III) И. Д. Беля е в а. Ценный «перечень событий в хронологическом порядке» помещен на стр. 185-196 основательного посмертно опубликованного исследования рано скончавшегося (25 июня 1858 г.) Августа Энгельмана «Хронологические исследования в области русской и ливонской истории в XIII и XIV столетиях». Изд. Императорской] Академии Наук, СПБ., 1858 (фактически книга вышла в следующему году), VIII + 220 стр.
XVIII) В истории Новгорода и Пскова большое место занимает их борьба с ливонскими немцами и Литвой. Довмонт — «житийная» фигура. Он литовец по происхождению, но боролся не только с ливонскими немцами, но и с «поганой Литвой». «Житие» Довмонта — аналог жития Александра Невского. Ср. Псковские и Новгородские летописи. «Сказание о благоверном князе Довмонте» вошло целиком в состав I и II Псковск. летописи. Ср. Э н г е л ь - м а н, цит. соч., стр. 40-93.
XIX) Николай Каринский. Язык Пскова и его области в XV веке. СПБ., 1909· См. отд. III под заглавием «Влияние языка белорусов на язык Пскова в XIV- XV вв.», стр. 199-207.
XX) «Финикияне были к началу первого тысячелетия, по существу (im wesentlichen), народом рыболовов с не всегда малозначительным огородничеством и земледелием» («ein Fischervolk mit nicht immer gerinrfügigem Garten und Ackerbau» 293), Heichelheim, 1. c.
Не может подлежать сомнению общий для всего человечества характер первичного плутократически-аристократического расчленения общества, лишь фактически, в некоторых случаях сводимого к завоеванию или покорению. Ср. Н e i с h e 1 h e i m, 1.с., в особенности S. 276 и J. Hasebrock. Griechsche Wirtschafts- u[nd] Gesellschaftsgeschichte bis z[um] Persenzeit. Tübingen, 1931. В Греции тут, с одной стороны, οί ‘άφυειοί, όλβιοι, εύοροι294 — лучшие люди; с другой стороны — демос, младшие люди: οί πολλοί, πουηροί, πεήτες, πευίχροι, κακοί295, с уничижительным оттенком.
XXI) «Житьи люди — один из общественных классов в Великом Новгороде, стоявший между боярством и средним купечеством... Впервые этот термин встречается в уставной грамоте Всеволода Мстиславича... церкви Св. Иоанна Предтечи на Опочках около 1138 г.» (Энциклопедический Словарь Брокгауз-Ефрон. Не подписано. Не Сторожев 296 ли?)


260
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
XXII) Cp. Е. А. Sophokles. Greek Lexicon of the Romanand Byzantine periods (From В. C. 146 to А. В. 1100), где указывается, что πολίτης у византийских писателей = житель Константинополя. Ср. также sub voce Alex. Р i 11 о n. Synonimes grecs, receueillis dans les dcrivains des diffdrents ages. Paris, 1847.
XXIII) О Пскове: «Отличительной чертой последних (земцев. — П.С.) служило обладание отчиной или полной поземельной собственностью» (Никитский. Очерк внутренней истории Пскова, стр. 279). О Новгороде его же: История экономической жизни Великого Новгорода. Москва, 1893, стр. 40-41.
Толкование Беляевым (История Пскова и Псковской земли, Москва, 1867, стр. 55) термина «кормля» Псковской судной грамоты применительно к псковским земцам совершенно не обосновано, являя пример ученой фантастики.
XXIV) Вопрос о том, существовали ли в Новгороде и Пскове в эпоху их государственной самостоятельности служилые люди, державшие землю на поместном праве, очень трудно разрешим по недостатку источников и неясности их показаний. С необычайной легкостью и смелостью решает этот вопрос Д.Я.Самоквасо в297 в своем трактате (речи?): «Происхождение поместного права и общинного крестьянского землевладения Московского государства», Москва, 1904 («Из отчета Императорского] Московского] Университета за 1904 г.», стр. 14 и сл.). Ср. его же: Архивный материал. Новооткрытые документы поместно-вотчинных учреждений Московского Царства, т. II, Москва, 1909, стр. 40 и сл.
XXV) А. Никитский. Очерк внутр[енней] истории Пскова, стр. 295-299.
XXVI) «Земцы» и «земецкие» («места», «деревни», «дворы») в Писцовой книге 7090/1582 г. Воцкой пятины. Временник И. М. О. И. и Др. Р. кн. VI, стр. 3, 5,9, Ю, 18, 20, 23, 28, 30, 36. Земцы (или их земли) по существу противопоставляются, с одной стороны, как новгородские обыватели или туземцы помещикам, под которыми разумеются московские люди.
XXVII) И.Д. Б е л я е в. Рассказы из русской истории. М., 1865, II, стр. 68.
XXVIII) Н.Д. Ч е ч у л и н. Города Московского государства в XVI веке. СПБ., 1889, стр. 126.
XXIX) В. О. Ключевский. Отзывы и ответы. 3-й сборник статей. По изд. 1918 г., стр. 375-420.
XXX) Рассуждения Сергеевича см.: Древности русского права. Том третий. Землевладение. Тягло. Порядок обложения. СПБ., 1903, стр. 1-41. Свод литературы и собственное мнение о новгородских своеземцах дает М.И. П о - мяловски й298 в своих обстоятельных «Очерках из истории Новгорода в первый век московского владычества» (Ж. Μ. Η. П., 1904 г., июль, стр. 95-135).


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
261
Его выводы частью верны, но частью искажены, и весьма существенно, двумя ошибками. 1) Помяловский не уловил смысла древне-общерусского термина «земец» (иначе «земецкий» sc. людин, «земянин» и т. п.), каковое обозначение в древнерусском языке по первоначальному смыслу тождественно с позднейшим, но довольно рано появляющимся словом «тоземец», по общему правилу обозначает полноправного жителя, обывателя, скажем, подданного данной русской земли-государства; 2) второй ошибкой, общей Помяловскому со многими другими авторами, писавшими о новгородских своеземцах, является отождествление их со смутной современной категорией крестьян. Можно сомневаться в том, были ли новгородские своеземцы служилыми людьми, но что они не были «крестьянами», каких знает древняя Русь (крестьяне=смерды) и которые были в древней Руси по общему правилу маломочными и безкапитальными (безземельными) и потому малоправными земледельцами, лично свободными, чем они отличались от холопов, не подлежит сомнению. Лучшее, что было сказано о своеземцах в русской литературе, принадлежит А. И. Никитскому в цитированных выше трудах иВ. О. Ключевскому в его рецензии на Чечулина (цит. соч., стр. 403 и сл.).
XXXI) П. С. Р. Л. IV, 1510 г.: «молодшие люди». Лет[опись] Рум[янцевского] Музея. № 255 (цитировано у Никитского, «Очерк внутренней] ист[ории] Пскова», стр. 297): «А середним людем и мелким псковичем» и далее: «мелкие люди-псковичи». П. С. Р. Л. IV, 1544 и 1550 г.: «менышие люди» в противоположении «богатым людям». П. С. Р. Л. V, 1485 г.: «чернии люди молодии».
XXXII) Никитский, цит. соч., стр. 278-287.
XXXIII) Выражение «т о з е м ц ы» встретилось нам впервые в послании великого князя московского Василия Васильевича 1448 г. греческому Царю Константину Палеологу299 О поставлении рязанского епископа Ионы в сан митрополита на место Исидора300 (А. И., I, № 41, стр. 83): «Слышахом от приходящих к нам от ваших стран от наших тоземцев и от иных туждых стран пришелцев про ваше великое царство...»
XXXIV) (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] См. выше — прим. XX).
XXXV) После разъяснений, сделанных А. И. Никитским («Очерк внутренней истории Пскова», стр. 105-109), нельзя составление псковской судной грамоты отнести к другому периоду, кроме первой половины XIV в., к эпохе 1327-1337 гг., т. е. к княжению в Пскове князя, Александра Михайловича Тверского. Мнения, приурочивающие этот памятник к Александру Невскому (И. Е. Энгельман и Н. В. К а л а ч о в301 или относящие его ко второй половине XV в. (И. Д. Б е л я е в) должны быть отвергнуты. Конечно, в псковской судной грамоте есть несколько наслоений, но terminus a quo302 этого памятника, как законодательного акта, есть эпоха князя Александра


262
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Михайловича, время фактической внешней самостоятельности Пскова и его внутреннего самобытного подъема.
XXXVI) «А которой государь захочеть отрок дата своему изорнику, или огороднику, или кочетаику, ино отрок быть о Филипове заговенне; такожь захочет изорник отречися с села, или огородник, или четник, ино то муж отроку быта, а иному отроку не быта, ни от государя, ни от изорника, ни от кочетника, ни от огородника; а запрется изорник, или огородник, или кочет- ник отрока государева, ино ему правда дать, а государь не доискался, четверти, или огородной части, или с ысады рыбной части». По тексту «Хрестоматии» Владимирского-Буданова. Выпуск 1.Изд.4-е.СПБ.-Киев, 1889, ст. 42, стр. 149.
XXXVII) А И., Т, № 17, около 1411 г.: «И посадник, и тысяцкой и весь господине Великой Новгород, даша грамоту жаловалную на веце (вече. — П.С.) на Ярославле дворе сиротам Терпилова погоста: давати им поралье посаднице и тысяцкого по старым грамотам по сороку бел, да по четыре сева муки, и по десяти хлебов. А кто крестьянин Терпилова погоста в Двинскую слободу войдет, ино ему мирянину тянута в Двинскую Слободу; а который Двинянин слободчанин почнет жити на земле Терпилова погоста, а той потянет потугом в Терпилов погост. А цем владел Савелей Григорьевич и его братья, землею и водою и лесы, и полешими месты солоными в Унской губе, и всякими ловища- ми, и им тем владети и детям их». (Кто Савелей Григорьевич? Разъяснить!)
XXXVIII) П. С. Р. Л., III, 1136 г.: «а се вины его (Всеволода) творяху: не блюдет смерд».
XXXIX) А. Никитский. Очерк внутренней] ист[ории] Пскова, стр. 279-281. См. П. С. Р. Л., III, 44 (1229 г.): «приде князь Михаил из Чернигова в Новогород... и целова крест на всей воле Новгородьстей и на всех грамотах Ярославлих; и вда свободу смьрдом на 5 лет даний не платити, кто сбжал на чюжю землю, а сим повеле, кто еде живет, како уставили передний князи, тако платите дань...». Никон, (т. 10,1228 г.), «не понявши дела» (примечание Никитского), пишет: «и даде всем людем бедным и должным лготы на пять лет дани не платити, а которые и з земли збежали в долзех, тем платити дань, како уставили прежний князи или без лихв полетняа».
XL) Никитский в «Очерк внутренней] исфрии] Пскова».
XLI) На различие Пскова и Новгорода в смысле продовольственного снабжения из русских историков внимание обратил И. Д. Беляев в своей «Истории Пскова». Беляев весьма метко охарактеризовал различие Новгорода и Пскова, но не смог его надлежащим образом формулировать. «Начиная с самой первой и необходимой промышленности — земледелия, или с простого сбора готовых произведений природы, Новгород и Псков уже не походили друг на друга, у новгородца земли и разных угодий было без сче¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
263
та, бери, сколько сил хватает; у псковича, напротив, и земли и угодий было очень немного», и т. д., и т. д. Тут верно подмечен факт, но формулирован он неправильно. Земля новгородцам для обработки поддавалась еще туже, чем псковичам, ибо удобных для обработки земель в Новгородской области, как в целом, было гораздо меньше, чем в Псковской. Далее правильно указано, что тогда как в «Новгородской земле было раздолье для звероловства, рыболовства, солеварения и других подобных (?) промыслов, состоящих в собирании сырых произведений природы, так что сии промыслы отстраняли на задний план полеводство или собственно земледелие — в Пскове, напротив, кроме земледелия не было места другим промыслам... у псковичей даже не было порядочных озер и рек для рыболовства. Псковское и Чудское озера, богатые рыбой, только одним берегом принадлежали Пскову, да и то находились в беспрерывном споре то с Чудью, то с Немцами». (Это замечание, однако, нуждается в оговорках и ограничениях). Поэтому, — выводит Беляев, — «Псков, сравнительно с Новгородом не богатый город, почти никогда не терпел голода. За время известное нам по летописям с 1000 по 1500 год во Пскове упоминается только один раз о голоде... между тем, как новгородские летописи за тот же пятисотлетний период насчитывают до 23 страшных голодных годов, описание которых далеко оставляет за собою образчик, представленный псковской летописью». Вот почему «редкая война с суздальскими князьями обходилась Новгороду без дороговизны хлеба и даже голода, так что князья большей частью тем и побеждали новгородцев, что морили их голодом, не пропуская обозы с хлебом. Во Пскове, напротив, ни одна война не имела влияния на дороговизну хлеба; во Пскове всегда находились огромные запасы хлеба, которым в случае нужды прокармливались даже соседние страны». (Рассказы из Русской истории. Кн. 3-я. М., 1867 = История Пскова и Псковской земли; стр. 384-390).
Но цитированное объяснение Беляева не выдерживает критики. Не в каком-либо технически-производственном отношении псковское сельское хозяйство превосходило новгородское, а различие между ними обусловливалось, прежде всего, различием количества нуждающегося в прокормлении населения и его различным размещением в пространстве. Область даже новгородского ядра уже в Средние века соответствовала почти всей современной нам Озерной области, т. е. губерниям Новгородской (правда, части, а не всей),
С.-Петербургской, Олонецкой и Псковской (тоже, правда, только части), а область Пскова в эту эпоху соответствовала лишь части новейшей Псковской губернии. Как совершенно верно отметил А. И. Н и к и т с к и й, «Псковская земля, находясь между новгородскими, литовскими и немецкими владениями, имела вид длинной и узкой полосы... длина этой полосы... достигала не менее трехсот верст, между тем как ширина в самых благоприятных условиях вряд ли


264
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
где превышала и сотню верст» (Очерк внутренней истории Пскова, стр. 111). Эта пространственная фигура Псковской области создавала в военное время, конечно, огромные затруднения в смысле государственной обороны, о чем и говорит Никитский, но в смысле продовольственного снабжения в мирное время она необычайно облегчала положение Пскова.
XLII) Акт парламента 19 мая 1649 г. «Shall... be governed as a Commonwealth and Free State... and that without any King or House of Lords»303.
XLIII) Летопись Авраамки под 1397-1398 г. (П. С. Р. Л., т. XVI): «Наслаше князь великый Василей Дмитриевич, за Волок, на Двину, бояр своих Андрея Албердова с дружиною, ко всей Двиньской слободе, а повестуя им тако: чтобы есте ялеся за великого князя, а от Новагорода бы есте отнялися; а князь великый вас от Новагорода может боронити и стояти за вас. Двиняни же Иван Микитин и вси бояре Двиньскии и вси Двиняни, за князя великого за- дашася и крест целоваша к князю великому; и князь великый, на крестном целовании, у Новагорода отнял Волок Ламьскый и с волостьми, и Торжок и Бежичкый Верх»... «А Двиньскыи воеводы Иван и Конон, с своими другы, волости Новгорочкыи и бояр Новгорочкых поделиша собе по частем». См. о событиях 1397-1399 гг. у С. М. Соловьева в «Истории», т. 4 (по второму изд., стр. 12-15).
XLIV) Ср. о проникновении Венеции на Адрию вышецитированную в прим. 3 монографию Л е н е л я. О господстве Венеции на Адрии, на итальянской terra ferma и в Леванте, см. том II Истории Г. Кретшмайра, гл.Х, XIII, XIV.
XLV) Общую характеристику экономического подъема Венеции см. А. Р 1 i с h е. L’Europe occidentale de 888 а 1125 (Histoire du Moyeu publiee sous la direction de Gustave Glotz), Paris, 1930, pp. 602-603. Cp. S c h a u b e. Handelsgeschichte d. romanischen Völker. München. 1906.
XLVI) ЦИТИРОВАТЬ ТОЧНО! (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] Это указание П. Б. Сргруве] пока не могло быть выполнено.)
XLVII) В. В. Макушев. Исследования об исторических памятниках и бытописателях Дубровника. Приложение к XI-му тому Записок Императорской] Академии Наук, СПБ., 1867, стр. VI—446; его же: Материалы для истории дипломатических сношений России с Рагузской Республикой. Из истории внешних сношений Рагузской Республики, Москва, 1864 (из Чтений Московского] Общества] и[стории] и др[евностей] российских]), стр. 178. Ср. Ф. Л е οη- τ о в и ч. «Государственное устройство Старого Дубровника» в Ж. Μ. Η. П. за 1867 г.
XLIII) Мирная грамота новгородцев с немцами 1195 г. (Владимирский-Буданов, «Хрестоматия», 4-е изд., 1,92-96): 1) «немецкие сыны», 2) «готы» и 3) «весь латинский язык». Всякий «немец» (готландец) обозначается


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
265
как «варяг». Договор смоленского князя Мстислава Давидовича 1229 г.304 с Ригою, Готландом («Гочкый берьго»), «Латинским языком» (там же, стр. 97-114).
XLIX) Cp. G. F. Sartorius v. Waltershausen — I.М. L a p - p e n b e r g. Urkundliche Geschichte des Ursprungs des Hänsischen Bundes, Hamburg, 1830. Bd. I, SS. 108-157. E.R. D a e n e 11, op. с. I, SS. 102-104. - Max Hoffmann. Geschichte Lübecks. Lübeck, 1889, SS. 67-78,191—192. — Waldemar Buck (aus St. Petersburg). Der deutsche Kaufmann in Nowgorod. Berlin (Mayer u[nd] Muller), 1891 (берлинская докторская диссертация, в числе оппонентов на титульном листе назван Cand. Phil. Александр Гучков!305), 88. 46. — М. Б e p е ж к о в. О торговле России с Ганзой. Зап[адный] ист[орико]- фил[ософский] факультет] СПБ. Ун[иверсите]та. СПБ., 1878. — Н. В e h г - m a η η . De Skra van Nougarden. Copenhagen, 1826. — W i n c k 1 e r. Die deutsche Hanse in Russland, Berlin, 1886. — Hansfisches. Urkundenbuch, herausg. von K. H ö h 1 b a u m, I, №№ 17,50,234,532,663,665; III, S. 393. - Lübesches Urkundenbucn, I, II. — Th. Schiemann. Russland, Polen und Livland bis ins 17. Jahrhundert. 2 vol. Berlin, 1886-1887. — A.L. Lehrberg. Untersuchungen z[u] Erläuterung d[ie] älteren Geschichte Russlands. St. Petersburg, 1816. — Ганзейские первоисточники: Hanserezesse = Rezesse und andere Akten der Hansetage von 1256-1430. Bd. I (Leipzig, 1870) содержит акты, относящиеся к эпохе от собрания 1256 г. в Висмаре до собрания в Стральзунде 1370 г. (Предисловие г. Вентца и введение издателя К. Коппмана). По хорошо составленному географическому указателю см. под названиями Nowgorod (Neugerden, Nogar- dia, Nougardia) очень много мест, Pskow (два места), Russland, Russen. См. I, № 8, стр. 10 — запрещение (1277?) торговать с Новгородом; репрессалия — №№ 66-71, стр. 30-37.
До недавнего времени, до первой четверти XX в., основными трудами о русской средневековой торговле с германскими странами были сочинения русских и русско-немецких авторов. Но теперь в этой области главное и руководящее значение принадлежит трудам чисто немецкого исследователя, покойного боннского профессора Леопольда Карла Гетца306 (L. К. Goetz): 1) Deutsch-Russische Handelsverträge d. Mittel-alters (Abhandlungen d. Hambur- gischen Kolonialinstitutes, Bd. XXXVII, Reihe A, Bd. 6. Hamburg, 1916, SS. XV + 394. Тут отметить безусловно ошибочное объяснение термина de superioribus partibus307 на стр. 140 у Г е т ц а против Никитского (стр. 148), который несомненно прав! 2) Deutsch-russische Handelsgeschichte des Mittelalters. Lübeck, 1922 (Quellen und Darstellungen z[ur] Hansischen Geschichte, № 5).
L) «Прусские города» составили (окончательно с 1367-1368 г.) особый союз, в который вошли: Кульм, Торн, Эльбинг, Данциг, Кенигсберг и Браунсберг. О Данциге и в особенности его экономической истории в средние века до сих пор руководящее значение сохраняет классическое, основанное на архивном


266
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
материале сочинение: Dr. Theodor Hirsch. Danzigs Handels- und Gewerbegeschichte unter der Herrschaft des Deutschen Ordens. Leipzig, 1858. SS. VIII + 344. Здесь о торговле с Новгородом: стр. 154-160; о торговле с Литвой, в частности, с Ковно (Kauen) и за тем Вильно: стр. 160-172 (документы) и 280-282,287.
LI) Подлинность писем Гедимина опорачивается некоторыми учеными; однако, существует и противоположное мнение, которое я считаю более правильным. Ср. со ссылками на Voigt, Napiersk i, Bonneil и самого себя F.G. V [ о η ] В u n g е. Die Stadt Riga im dreizehnten und vierzehnten Jahrhundert. Geschichte, Verfassung und Rechtzustand. Leipzig, 1878. SS. 28-40, 62 (Anm. 148), SS. 144-147.
LII) Договор 1229 г. (у Напьерского, стр. 405 и сл.).
LIII) В u n g e, 1. с., SS. 146-147.
LIV) Ср. В u n g e, 1. с., стр. 75 и в особенности: Das Rigische Schuldbuch (1286-1352), herausgegeben von H e r m a η η Η i 1 d e b r a η d. St. Petersburg, 1872.
LV) Б e л я e в. Рассказы, кн. 3-я, стр. 437.
LVT) Там же, стр. 438-439.
LVII) Беляев совершенно неверно характеризует роль польского государства в этой эволюции — тут факты ему просто неизвестны. Ср. О e s t e г - r e i с h. Die Handelswege Thorns im Mittelalter... Danzig, 1890. SS. 24-25.
LVIII) Cp. Hildebrand. Das Rigische Schuldbuch. — S t i e d a. Revaler Zollbu- cher u. Quittungen. Halle a/S., 1887. SS. XCDC-CXV. — H i r s c h, op. c. — Б e - p e ж к о в, цит. соч. — Никитский, Ист[ория] экономической] жизни Вел[икого] Новгорода.
LIX) Статья «Огневое хозяйство» в Энциклопедическом Словаре под редакцией Арсеньева и Петрушевского.
LX) См. С.Ф. П л а т о н о в. Прошлое русского севера308.
LXI) Никитский. История экономической жизни Вел[икого] Новгорода (посмертное издание), стр. 51.
LXII) См. в Собрании П.В. Киреевского, вып. 5-й (Москва, 1863), стр. 3-60; в собрании П.Н. Рыбникова, часть I (Москва, 1861), стр. 333— 380, часть II (Москва, 1862), стр. 197-208. Чрезвычайно субъективные, но талантливо набросанные истолкования этих образов у Костомарова в «Северно- русских народоправствах», т. II (цит. по третьему изд. СПБ., 1886, стр. 118-140, 232-243). Однако социальный смысл этих образов, в общем, остался Костомарову недоступен.
LXIII) О швейцарских Reisläufer W.F. v [ о η ] М ü 1 n i е n. Geschichte d[ie] Schweizer Soldner bis zur Errichtung d[er] ersten stehenden Garde 1497. Bern, 1887, а также: Hans Delbrück. Geschichte d[ie] Kriegskunst im Rahmen d[er] politischen Geschichte. Dritter Teil. Das Mittelalter. Berlin 1907 (Fünftes Buch: Die


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
267
Schweizer, SS. 561-620). Cf. Martin Η о b о h m. Machiavellis Renaissance d[ie] Kriegskunst. Bd. 2. Berlin, 1913. SS. 169-206.
LXTV) О роли Строгановых в покорении Сибири трактует исследование А. А. Д м и т р и е в а309 в Ж Μ. Η. Π. 1894, январь, стр. 1 -45; февраль, стр. 243-286. В Ж Μ. Η. П. 1893 г., апрель, статья о том же Адрианов а310 (стр. 548).
LXV) Продолжением этой главы должна служить глава под заглавием «Вывод и рубеж. Разгром Москвою Великого Новгорода, Пскова и Вятки, утверждение московской поместной системы и принятие новгородского наследия единым русским государством». Первоисточники: Вторая Новгородская Летопись (кратко), Третья Новгородская летопись (еще короче), Четвертая Новгородская Летопись (тоже кратко). В особенности Софийская летопись (весьма подробно, с определенно московской точки зрения. П. С. Р. Л., т. VI), Воскресенская летопись (подробно! П. С. Р. Л., т. VIII). Никоновская, Тверская, Абрамки. См. С о л о в ь е в. История России, т. V, гл. I; К о с т о м а р о в; Никитский. О выражениях «вывод» и «рубеж» см. у G о e t z’ а: Handelverträge. Верное истолкование уНикитского. (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] к написанию этой главы автор не успел приступить).
[Глава четвертая]. Две Руси
Распадение под давлением Запада, преимущественно Литвы-Полъши, национально единой Руси. — Образование из единой русской нации трех ветвей (народностей): великорусской, белорусской, малорусской. — Московское государство, как первое единое русское государство, есть главный фактор образования основной русской (великорусской) народностной стихии. — Образование белорусской и малорусской стихий необъяснимо без польского влияния.
В XIII веке, еще до «нашествия» на Русь монголов-татар, началось другое, противоположное движение. Противоположное в двояком смысле, по культурному содержанию и по направлению. Нашествие татар наложило (именно «наложило») власть менее культурной и во всех решающих отношениях, кроме военного (милиарного), более отсталой среды на более культурную, более развитую русскую, т. е. восточнославянскую среду.
Нашествие татар шло с востока на запад и вызвало встречное движение. Другое движение было движением более культурной западной на отсталую восточную среду.


268
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Оба эти движения были, однако, весьма сложны и только что данная характеристика их отнюдь не исчерпывает. Рано в тюркотатарскую среду проникли более культурные «элементы» и в смысле личного состава, и в смысле культурного содержания. Я имею в виду элементы арабско-персидские, к этому времени уже напоенные мусульманством и его насадившие в татарской среде. Эти арабско-персидские элементы стояли культурно выше русских, и, в сочетании с военным превосходством тюркотатарской среды, ее воздействие на русскую среду не было абсолютно и просто нашествием варварской стихии на культурную. Столкновение двух этнических сил, двух «рас», двух культур почти всегда имеет не только двусторонний характер, но и представляет всегда явление и процесс вовсе не однозначный, а сложный.
Еще боле и очевидно сложный характер носило движение с запада на восток. Тут культурно единая Русь, в которой местные особенности были настолько слабы, что ничуть не мешали культурному единству при государственной раздробленности, столкнулась с Западом в лице таких разнородных сил, как шведы, ливонские немцы, литовцы, поляки. Вряд ли шведы и поляки в домонгольскую эпоху были культурнее восточных славян в их «образованных» и активных элементах, напоенных византийской культурой и проникнутых специфической — назовем ее для простоты «новгородской» — предприимчивостью. Но уже литовцы были, по сравнению не только с шведами и немцами, но и с русскими, просто некультурным отсталым народом. И все-таки движение этого разнородного Запада на смятую и «покоренную» монголами Русь было натиском одной среды на другую, и оно положило начало культурному раздроблению прежде культурно гораздо более единой Руси. Это раздробление культурного единства Руси стало, однако, возможным лишь тогда, когда монгольская сила, дойдя до Запада, иссякла и истощилась, как сила военная и наступательная. Тогда на Западе стала складываться новая славянская сила, воспринявшая западные влияния в такой концентрации и в таком мощном политическом обличии, в каких они не могли пока проникать дальше на Восток. Мы имеем в виду силу литовско-польскую. Вокруг явления и процесса проникновения западнославянской, т. е. польской, стихии в первоначально единую и цельную среду русскую накопился и в общественном сознании, и в научной литературе целый ряд недоразумений или, вернее, «оптических» ошибок, которые мы попытаемся разъяснить и устранить.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
269
Первое недоразумение состоит в том, что за соперничеством и за драматической борьбой двух государственностей, русской государственности и польской, не замечали в западной части древней Руси проникновения в русскую культуру польской культурной стихии и изменения русской культуры под этим новым родственным и все- таки чуждым воздействием. «Оптическая» ошибка, о которой идет речь, определялась именно тем, что никогда взаимодействие двух родственных культур, русской и польской, не только не привело, да и не могло привести ни к полному поглощению одной культуры другой, ни к образованию какой-то сплошной новой и сильной культуры. Образовались элементы, и притом географически разъединенные и существенно разнородные и потому внутренне слабые, двух культур: одну назовем западнорусской, другую — южнорусской. Первую, если угодно, можно назвать белорусской, вторую — малорусской или украинской (I). Наука в «оптическую» ошибку общественного восприятия политического соперничества, как культурной борьбы, привнесла другую «оптическую» ошибку, коренившуюся в ошибочном перенесении позднейших культурных различий и взаимодействий в более отдаленную эпоху. Конечно, различия русских племен (и их говоров), в какой-то мере и в каком-то смысле, искони существовали в восточнославянской (русской) среде. Это следует признать именно с той точки зрения исторической полигеничности культур и языков, на которой стою я и с которой множественность языков и говоров есть исторически исконный факт образования и развития языков и опирающихся на это развитие обширных культур. Вот почему мы должны предполагать, что говор полян именно искони отличался от говоров и кривичей, и новгородских славян. Но уже говор, назовем его для краткости суздальским, говор, легший в основу центральновеликорусского говора, не мог не сложиться иначе, как в результате, с одной стороны, новгородской и, с другой стороны, «ПОЛЯНСКОЙ» или вообще южнорусской колонизации, и притом разновременной колонизации именно «суздальской» области этими племенными элементами, каковая колонизация, главным образом, хотя не исключительно, происходила уже при свете русской истории, т. е. в XI-XIV вв. (началась же эта колонизация, по-видимому, в IX, а может быть даже в VIII веке). Но расхождение языков (говоров) и культурных стихий, расхождение, положившее резко ощутимую грань между восточной и западной Россией и перенесенное в порядке колонизации на юг со¬


270
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
временного, российского пространства, обозначилось гораздо позже и вовсе не в порядке «естественного» развития исконных племенных и языковых различий между восточными славянами (II). Оно, это расхождение, есть плод соприкосновения этого фланга русских славян с западнославянской культурой в лице поляков, которые приобщились к культуре западной, т. е. к культуре латино-германской, в отличие от другого фланга тех же восточных славян, оставшихся в орбите византийской культуры и ее преданий, подвергшихся на славянской почве самобытной переработке сперва у славян южных (болгар и сербов), а затем у самих славян восточных, т. е. у русских.
В этом процессе положительная (положительная не в оценочном смысле, а в смысле простого констатирования!) роль принадлежала наступлению польской стихии на западную и южную Русь в послемонгольскую эпоху. Отрицательную же роль (опять-таки в смысле простого констатирования) сыграло то обстоятельство, что польское наступление разбилось и о постепенно складывавшееся в ту эпоху новое русское, московское государство, и о татарскую силу.
Принято в русской научной литературе говорить о литовско- русском государстве. Это словоупотребление есть плод недоразумения. С таким же правом можно было бы говорить о норманско-русском государстве (с 862 по 988 г.) и о татарско-русском государстве (с 1238 по 1480 г.), и о прусско-польском государстве. Еще с большим правом можно было бы говорить о норманско-английском государстве (с 1066 по 1300 г.).
Литва, подобно варягам, дала смешанному, литовскому и русскому, населению литовского государства династию в смысле княжеского рода. Она же, Литва, обнаружила себя — окончательно при современнике Ивана Калиты Гедимине (1316-1341) — как крупная, всегда боеспособная воинская сила. «В XII веке война для литовцев стала уже не только актом самообороны, но и промыслом. Польские хроники и русские летописи полны известиями о набегах Литвы на соседей с целью грабежа. Эти набеги производились чаще всего особыми шайками, специально посвящавшими себя делу войны, иногда даже нанимавшимися воевать. В Литве, по всем признакам, уже в XII веке имелся налицо класс, соответствующий германской и славянской дружине» (III). Милитарная одаренность литовцев таким образом рано сказалась в их истории, поскольку они в ней уже обнаруживаются как народность, как некоторая коллективная историческая индивидуальность.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
271
Рост территории литовского государства идет таким порядком. Оно стало обрастать русскими землями: сперва Полоцкой — в борьбе со Смоленском и Владимиром Суздальским; в результате этой борьбы русские, полоцкие и витебские князья заменяются литовскими. Отношение Полоцка и Витебска к Литве и литовской власти необычайно ярко рисует обращенность Литвы и зависимой от нее Руси на запад. В 1307 г. Полоцк окончательно присоединился к Литовскому государству. Позже та же судьба постигает Витебское, Минское, Лукомское и Друцкое княжения, эти отпрыски Полоцкого княжения. Таким образом, вся Полоцкая земля в древнем и обширном смысле подпадает в XIV веке под верховную власть великого князя литовского. В эту же эпоху то же происходит с Турово-Пинским Полесьем, т. е. с бассейном Припяти. Наконец, земля Берестейская, в западной своей части называвшаяся Подляшьем, окончательно присоединена к Литве при Гедимине, в борьбе его с потомками Даниила Галицкого (IV).
Так Литва, и как княжье и как войско, завоевала русские земли, т. е. русские государства. Результат или плод этого завоевания можно только с натяжкой назвать литовско-русским государством. Это было литовское государство с русским населением, находившимся в разных отношениях с литовской верховной властью. Новая литовская власть, т. е. литовское княжье, опиравшееся на литовскую вооруженную силу, налегла на русское население, которое было более культурно, чем родившая эту литовскую власть и поставившая это войско «зловерная» или «поганая» Литва, т. е. языческое литовское население. Литовская сила легла на русскую социальную «структуру», сохранив даже некоторые элементы и русской политической «структуры», обломки ее былой своеобразной многогосударственности, в которой русское княжье под верховной властью Литвы явилось важным участником и фактором. Литовцы завоевали Русь, как офранцуженные норманны завоевали Англию, но они ни ассимилировали русских, ни ассимилировались до конца с ними. Не произошло ни того, ни другого в отличие от завоевания и ассимиляции значительной части литовской Пруссии немцами и ассимиляции офранцуженных норманнов покоренными англосаксами и тюркских протоболгар балканскими славянами.
Такая полная ассимиляция Литвы, как правящей верхушки, покоренной ею Русью почти наверное произошла бы, если бы в игру не вступил третий элемент или фактор, поляки или Польша. Произошла


272
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
не русификация Литвы, а культурная, социальная и политическая полонизация самой Литвы и занятых ею и Польшей русских земель. Процесс чрезвычайно сложный, не приведший ни к полной ассимиляции литовского элемента, ни еще менее русских элементов польскими, ни — как показали новейшие события — к элиминации даже политической проблемы государственной самостоятельности этих областей. Полонизация Литовской земли в обширном смысле, по- видимому, всего ранее началась с т. н. Подляшья, которое было отчиной Даниила Романовича Галицкого; полонизация эта была отчасти военная, отчасти мирная, в порядке колонизации (V). Но, рядом и, в связи с полонизацией русских земель и Литвы, происходил другой сложный процесс, частичная германизация западных славянских и литовских элементов. На судьбе Литвы и литовцев и их соотношения с польской и с русской национальными стихиями отразились и поздняя, сравнительно с Русью и Польшей, христианизация Литвы и другое существенное обстоятельство, вообще оказавшее влияние на судьбы этих областей и населяющих их народов, а именно взаимодействие с немецкой культурой, вылившееся в борьбу славянства и литовства с германским натиском на восток. Как совершенно правильно говорит один новейший исследователь, «общение (русских. —П.С.) с литовцами особенно усилилось, когда с конца XII века на Западе явился общий враг в лице ливонского ордена» (VI). Но это mutatis mutandis311 приложимо и всецело к общению поляков с литовцами. Не случайно в Грюневальдской битве 1410 г. немцам нанесли решительное поражение соединенные литовские, польские и русские полки.
Проникновение немецкой культуры на восток было в высшей степени сложным процессом. Оно прямо наложило свою печать и на городской строй, и на городской быт Полыпи-Литвы и соединенных с нею русских областей. Оно отразилось как-то весьма существенно на аграрном строе и сельском быту Полыпи-Литвы. Немецкое влияние на Польшу-Литву еще ждет своих исследователей. Эта проблема не только распадается на целый ряд частичных проблем и географических (сопротивление Силезии и позднейшей Пруссии, проникновение немецкого влияния в Галичину и т. д., и т. д.), и предметных (колонизация сельская, колонизация городская, немецкие элементы в польском клире, влияние правовых начал и учреждений, идеологические влияния, весьма пестрые). О значении немецкого права для Польши и тем самым для Литвы существует основное разногласие


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
273
между польскими и немецкими исследователями. Первые отрицают значительность немецкой колонизации в Польше, признавая только за немецким правом значение организационно-административного начала, усвоенного поляками; вторые, наоборот, подчеркивают неразрывную связь рецепции немецкого и городского, и сельского права с немецкой колонизацией (VII). Не нужно забывать, что влияние, которое мы просто характеризуем как немецкое, на самом деле для Польши и Литвы было в некоторых отношениях влиянием католическим, т. е. того космополитического и универсального (универсально-идейного и универсально-европейского) культурного фактора, который представляла и представляет воплотившаяся в папстве некая духовная и в то же время политическая сила. Эта сила, прежде всего по идеологическим соображениям, вела свою особую линию, отнюдь не подчиненную тем отдельным силам, которые находились духовно под ее знаменем. Папство переживало в эти столетия великие кризисы, связанные с жестокой борьбой на многие фронты и с рядом унижений, но все-таки оно идейно, а потому нередко и фактически, представляло огромную силу, задолго до образования в XVI веке, в лице иезуитского ордена, той организации, которая отдала себя на службу папской власти и ее идее. Тенденциозная (и русская, и немецкая, и отчасти даже польская) историография склонна по-разному, в учете и оценке католического и немецкого влияния на Польшу-Литву, ставить знак равенства между католичеством и немечеством (особенно резкий пример этой ошибки представляют писания русского, весьма осведомленного в истории Литвы историкам О. Кояловича (ср. его «Чтения»)312. Это не только полемическое увлечение, но и оптическая ошибка. Ошибочность эта становится особенно явственна, когда в Польшу-Литву проникает реформация, влияние которой на эту область и как фактор временного духовного и политического возрождения (в эпоху Стефана Батория313) Полыпи-Литвы, и как фактор ее политического разложения, когда интересы и чаяния православных и протестантских «диссидентов» явились могущественным орудием-рычагом для русской и прусской власти в уничтожении независимого политического бытия Полыпи- Литвы, тоже еще ждет своих исследователей.
Монгольским нашествием и внешнеполитической ролью татар- ства, которое незаметно-постепенно сменяется ролью ставших на место татар турок, Русь восточная была непосредственно отрезана от Запада. Эта отрезанность от Запада еще усилила и прежде бывшее


274
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
весьма сильным византийско-православное, а потому и русское отталкивание от западной католической культуры. В отличие от Руси восточной, покоренная Литвой и вовлеченная ею в свою орбиту западная Русь, вместе с Литвой и Польшей, оказалась обращенной к Западу. Эта обращенность Литвы к Западу определила и ее судьбу, и судьбу покоренной ею Руси.
Достаточно внимательно ознакомиться с основным сводом первоисточников по истории властвования Витовта (VIII), чтобы видеть эту обращенность литовского государства к Западу. Но эта обращенность обозначилась уже в эпоху Гедимина. Если составить такой же сборник памятников, относящихся к Гедимину, то в отношении к нему это обнаружилось бы с такой же полной ясностью, как и в отношении Витовта (IX).
Личности Гедимина и Витовта заслуживают, с исторической точки зрения, особого внимания (X). Смело можно сказать, что Гедимин есть фигура лично не менее, а скорее более крупная, чем Иван Калита, а Витовт не только по культуре, но, надо думать, и по своему индивидуальному формату превосходил даже Ивана III. Перед Гедимином, от деятельности которого и о котором лично остались не только следы и оценки потомков, но и свидетельства и документы современников, и в особенности перед Витовтом, легендарные фигуры Владимира Святого и Ярослава Мудрого — не столько исторические образы, сколько образа, иконописные лики. Эта характеристика указует на относительно историческую и культурную молодость литовской народности и литовского государства сравнительно с русскими. Но наше указание дает ключ и к объяснению государственного бесплодия деятельности таких больших политических деятелей, как Гедимин и Витовт. Они действовали в такой культурной среде и над такой средой, которая не представляла собой и не могла из себя создать ни культурной, ни прочной государственной силы. И Гедимин, и Витовт могли только прислониться или прислоняться к другой, не литовской культурной и политической силе. Это значит, что Литва в данной исторической конъюнктуре могла и культурно, и политически расцвести в рамках либо русской, либо польской культуры и государственности. В этой конъюнктуре нельзя было создать ни литовской культуры, ни литовской государственности. Не случайно литовское государство, как ни определять хронологически его бытие — с 1315 по 1386 или же с 1315 по 1569 гг. — в ту эпоху, когда, казалось, все благоприятствовало


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
275
его утверждению и развитию, явилось эфемерным продуктом, исторически, на многие столетия, нежизнеспособным. Когда литовское государство существовало, как относительно независимая сила (при Гедимине и отчасти Витовте), оно было и по культуре населения, и по его большинству не литовским, а русским; позже, в последующие столетия, оно (государство) перестало быть русским и стало польским настолько, что русские в эту эпоху, борясь с поляками, зовут их большей частью Литвой (XI) — тому, кто читал русские первоисточники, это так же хорошо известно, как и то, что московские люди никогда не теряли ясного, даже более того — обостренного, общерусского сознания и связывали историю Московского государства с древним Киевом и другими отпавшими от Руси землями, явившимися политическими отпрысками Киева.
Поставленные рождением и историей во главе относительно не только отсталой, но прямо полудикой народности Гедимин и Витовт, при всех своих больших дарованиях, не могли высечь из нее, в той исторической обстановке, в которой они действовали, того самородного культурного огня и пламени, которым они сами лично обладали. Существовали тогда две еще сырые, но уже богатые и чреватые обильными плодами, культуры, из которых эти крупные люди-вожди могли черпать: культура польская, обращенная на «латинский» романо-германский Запад, и культура русская, обращенная на эллино-греческий Восток, т. е. на православные Византию и славянский сербо-болгарский Юг. Обе эти силы, и польско-литовская, и русская, пришли в соприкосновение с татарами. Обращенная на Запад Литва-Полыпа вобрала в себя татарские элементы (XII); еще больше вобрала их Русь с Москвой во главе (из отдельных русских земель всего больше вобрали их земли Нижегородская, лишенная, рядом с Суздалем-Владимиром и Москвой, своеобразной политической физиономии, и Рязанская). Но в подлинном культурном смысле ни литовская, ни московская сила не испытали настоящего и глубокого татарского влияния. Московская и покоренная и объединенная Москвою Русь испытала его больше, чем Литва и политически завоеванная, присоединенная и объединенная ею Русь. Но, помимо расового расхождения с татарством, и Москве-Руси и Литве-Руси усвоить себе татарское влияние мешало религиозное расхождение: ни Москва-Русь, ни Литва-Русь, как-то признавая обе права татар на самобытное народностное существование, массами не присоединяли их к своей вере, в отличие от отношения к арабам та¬


276
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ких западных германо-романских народностей, как испанцы и южные итальянцы, где сарацины претворились в местную романо-германскую народную ткань, и в отличие от некоторых первобытных финских насельников первоначального русского пространства, которые тоже испытали такое претворение.
Литовская власть еще в эпоху Гедимина и Ольгерда314 строит на южных границах государства укрепленные линии и пользуется для этого самими татарами, которых поселяет для защиты пограничья. Эту же политику систематически продолжал Витовт, опекун, дед и, в сущности, политический учитель Василия Темного. Литва, в лице Витовта, не была данником татар. Не может быть сомнения, что своей политикой в отношении татар литовская власть, и в особенности Витовт, показали пример московским государям. Эта политика не нравилась влиятельным элементам Золотой Орды и ее остатков. Золотая Орда, распадаясь, в свою очередь таким же способом входила в тогда еще менее связную и крепкую государственную ткань Московского государства. Можно сомневаться, Витовт ли первый показал и Москве пример умелого и удачного использования наемных татарских сил, которые, по-видимому, принимали участие и в Грюневальдском сражении (XIII), или же, наоборот, он научился этому у Москвы, где его дочь Софья315 была замужем за великим князем Василием Дмитриевичем. Но, в общем, без всяких колебаний можно установить, что татарская политика Витовта послужила примером и образцом для политики московских государей в отношении татар и что литовские служилые татары явились прообразом таковых же московских. Поскольку Золотая Орда в лице Тохтамыша и замышляла, и осуществляла союз с великим княжеством Литовским против Руси, в лице Москвы и вполне зависимых уже тогда от нее Новгорода и Пскова, тот удар, который Тимур316 поражением на Ворскле нанес одновременно и Тохтамышу, и Витовту, выровнял положение русско-московского и польско-литовского государств в их борьбе за российское пространство. Это совершенно верно было подмечено московским летописцем:
«Князь Витофт Кестутьевичь Литовский собрав воя многи, с ним же бе царь Тахтамыш со своим двором, а с Витофтом Литва, Немцы, Ляхи, Жемоть (т. е. Жмудь. — Я С.), Татарове, Волохи, Подоляне, единых князей с ним бе 50 числом, и бысть сила ратных велика зело; и со всеми плкы и с многочисленными ратми ополчився, поиде на царя Темирь Кутлуя и на всю его


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
277
силу Татарскую. Похвалився, глаголаше бо Витофт: “пойдем и побдим царя Темирь Кутлуя, взем царство его посадим на нем царя Тахтамыша, а сам сяду на Москве на великом княжении на всей Русской земли”. Преже бо того со- вещашася Витофт с Тахтамышем, глаголя: “аз тя посажю в орде на царстве, а ты мене посади на Москве на великом княжении, на всей Руской земли”, и на том поидоша на царя Темирь-Кутлуя. А царь Темирь Кутлуй в то время приспе с многими своими полки ратными и с князми своими ординьскими и со всею силою Татарской»... «поможе Бог Татаром, и одоле царь Темир Кутлуй, победи Витофта и всю силу Литовьскую... Тахтамыш царь бежа з бою того, много же пакости учини земли Литовской. Побиша же Татарове на том великом побоище много князей Литовских, и воевод, и боар великих, и христиан много, и Литвы, и Немець и Ляхов и иных людей многое множество бесчисленое паде тогда, а мало остася их. И поиде царь Темирь Кутлуй к Киеву, и взя с него окуп 3000 рублев литовским сребром, а силу свою всю распусти воевати земли Литовьские; и ходиша рати Татарьские вюючи даже до Великаго Лучскаго, и много городов поплениша и много стран повоеваша и много зло сотворив Темирь Кутлуй земли Литовской и отьиде в землю свою» (XIV).
В русской исторической литературе принято и половцев, и как-то близкие к ним этнические группы, до татар включительно, объединять под именем «степняков» (XV). Однако именно половцы, с одной стороны, и татары, с другой, представляют в истории Руси-России совершенно различные силы и явления. Половцы, нападая на Русь, не имели ни той мощи, ни того тыла, которым в течение веков все-таки располагали татары, и потому эти последние в судьбах России как-то получили большее значение, чем половцы. Половцы, и как военная, и как политическая сила, были просто и очень быстро сметены татарами и ими поглощены (поскольку часть половцев не «эмигрировала» в Венгрию и не слилась с мадьярами). Значение вообще инородческого, половецкого и татарского, элемента в образовании западнорусской стихии и, в частности, в образовании стихии малорусской, в особенности казачества, есть проблема, к которой наука, в сущности, еще не подходила так, как это необходимо для полного объективного выяснения хода тех сложных процессов, в результате которых сложилась и Россия, как Империя, и Россия, как народное единство, и русская народность распалась на три ветви.
Другой вывод, к которому мы подходим, еще более значителен. Историческое рассмотрение должно признать, что выделение из единого


278
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
русского лона таких исторически-культурных индивидуальностей или стихий, как стихии великорусская, малорусская (исторически ошибочно именуемая «украинской») и белорусская, есть явление более позднее, чем образование стихии русской и некоторого множества русских государств. Поэтому образование и белорусской, и малорусской стихий так, как оно реально исторически произошло, необъяснимо иначе, как культурным влиянием и политическим давлением на Русь польской культурной стихии в рамках литовской и литовско-польской государственности. Однако культурная полонизация юго- и западнорусской ветви русской народности не столь уже позднее явление: оно обозначилось с разной силой в разных областях, но с полной ясностью уже в XIV веке в княжение Кейстута317 и Ольгерда и окончательно совершилось уже в эпоху Витовта и Ягайла318; Витовту, с точки зрения распадения или раздвоения, еще вернее растроения русской народности, должно быть приписано воистину роковое значение. Для обычного суждения и даже для научного сознания этот процесс культурной полонизации западной Руси прикрывается двумя обстоятельствами: рядом с совместничеством трех национальных начал, польского, литовского и русского, действует борьба начал вероисповедных — христианства и язычества в Литве, борьба, продолжающаяся до происшедшего сверху массового «обращения» Литвы при Ягайле; а затем, внутри христианства — борьба ставшего в Литве государственно признанным и, так сказать, официальным католичества и православия.
Это констатирование есть важнейшее историческое утверждение, которое должно быть положено в основу и русской исторической этнографии, и русской культурной истории. К чему восходит распадение единой русской народности на три ветви, просто ли к «естественному» развитию «исконных» племенных особенностей или к историческому процессу, определяемому государственными («политическими») судьбами этой единой народности? Если вопрос, как мы полагаем, может быть решен только в последнем смысле, то в политических судьбах этой единой народности, в процессе ее распадения, первое место должно быть отведено вероисповедному и политическому столкновению двух государственных сил — Москвы, Московского Царства, на смену которому пришла Российская Империя, и Литвы-Полыии. Это и есть то распадение многогосударственной, но национально единой Руси, которое произошло в силу последовательного и объединенного выступления литовского и польского государства, как политических


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
279
сил, на том пространстве, которое было занято восточными славянами, назвавшими себя русскими.
Литовское государство не имело культурной силы, и потому только относительная медленность роста сил польской и русской предотвратила литовскую народность от поглощения и уничтожения с этих обеих сторон. Литовцы исторически выделились и образовали государство только в силу своей особой, в данную историческую эпоху особливо ощутимой и значительной, милитарной одаренности и силы. Невольно напрашиваются исторические параллели. В древности судьба Литвы, конечно, не прообразуется, но уподобляется судьбе государства хеттитов, главная одаренность и значительность которых состояла тоже, по-видимому, в их милитарной одаренности (XVI); а затем судьбе французских, итальянских и русских норманнов, выдвинувших династии и тем самым создавших государства тоже именно благодаря своей милитарной одаренности, и, наконец, — судьбе протоболгар. Но роль и хеттитов в области их влияния, и норманнов во Франции, Англии и Сицилии, а также протоболгар в истории Болгарии была все-таки положительно значительнее, чем роль литовской стихии для Руси, ибо эту последнюю роль нельзя нисколько отделять от роли стихий как исконно единой и пильной русской, так и польской. Древние примеры хеттитов, митани и хиксов, подобно роли литвы, норманнов и протоболгар, не только чрезвычайно ясно, но и выразительно свидетельствуют, что и милитарное превосходство, и династическое возглавление отнюдь не должны быть смешиваемы ни с национально-политическим покорением, ни еще менее с глубоким национально-культурным влиянием. Ни «варяги», ни литва, хотя и дали Руси, первые — династию (Рюриковичей) и некоторую милитарную выучку, вторая — династию (Гедиминовичей) и известный милитарный напор, никогда не покоряли славянскую Русь и не оказывали на нее сколько-нибудь значительного культурного влияния. Наоборот, «варяги» очень быстро ославянились, а Литва обрусела, и то, что она могла противопоставить обрусению, была польская культура, т. е. собственное ополячение, т. е. ославянение в другой форме, чем обрусение.
Ни государственная самостоятельность Литвы, ни русскость ее населения не устраняют ни факта, ни проблемы польского влияния на Литву-Русь. Через Литву, особенно при Витовте, на Русь оказывала влияние именно и преимущественно, но не исключительно, Польша, а также весь связанный с Русью Запад (Ливония и Рига, в частности).


280
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
* * *
Понятие «всея Руси» есть понятие церковное, ярко выражающее тот огромной важности исторический факт, который мы в нашем историческом изображении особливо и нарочито выдвигаем, а именно, что национальное и церковное объединение Руси задолго предшествует ее государственному или политическому объединению. О «всей Руси» говорили греки в церковных актах и константинопольских патриархов, и греческих русских митрополитов, и это понятие они передали и внушили русскому сознанию задолго до создания единого русского государства. Самое слово Россия, как всякому, знакомому с греческими первоисточниками по русской истории, начиная с писателя X века Константина Багрянородного, должно быть известно, есть греческая форма собственного славянского, хотя бы взятого у норманнов, названия Русь. И русские это название собственной своей страны заимствовали у греков, у которых это название в течение веков так часто сочеталось с прилагательным παση, «вся». В XIV веке у греков же появилось различение Руси Малой и Великой. Может быть, детальное обследование всех греческих известий и памятников, относящихся к Руси, поможет до конца разъяснить, что логически и исторически легло в основание этого различения греками Великой и Малой Руси. Очевидно, оно появилось и обозначилось не позднее XIV века. На основании греческих источников мы можем установить следующее. Упадок и трудное положение западной Руси под двойным натиском, с юга и востока татар и с запада иноверных сил (католической Польши и еще языческой в большинстве своем Литвы), обозначились уже в XIII веке, и тогда центр русской жизни явно переместился на север, церковный во Владимир, политический — в Тверь и Москву. Это перемещение центра русской жизни в позднейшую основную область Московского государства натолкнуло греков различать две Руси и назвать более сильную и более обширную Великой, а более слабую и сжимаемую католической Польшей и языческой Литвой, утрачивающую под их давлением самостоятельность — Малой. Это обозначение, может быть, восходит еще к эпохе княжения в Галицкой Руси «короля» Даниила Романовича (1229-1264) и, наверное, его преемников, когда по сравнению и с восточной, и с северной Русью (Владимиром, Москвой, Рязанью, Нижним Новгородом, Тверью, Новгородом Великим), связанное с Литвой и Польшей Галицкое княжение было дей¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
281
ствительно величиной малой и естественно могло называться Русью Малой. Это наименование потом с Галичины было распространено на всю тяготевшую к ней в двадцатипятилетнее княжение Даниила юго-западную Русь.
«Великая Россия» на языке XVII в. означала иногда не Великороссию в современном этническом смысле и не первоначальное владимирско- московское ядро позднейшего Московского государства, а целую объединенную Русь в смысле «Великого Российского Государства» (XVII).
В константинопольских грамотах с 1347 по 1380 г. словосочетание πάση Ρωσία319 в различных падежах встречается в Acta Patriarcha- tus320 много раз (XVIII). Последний акт, напечатанный в Acta Patri- archatus (т. II, стр. 12-18) и по-русски озаглавленный в собрании Павлова-Бенешевича321 «Соборное определение патриарха Нила322 о незаконном проставлении Киприана в митрополита киевского и об усвоении этого титула новопоставленному митрополиту Великой Руси Пимену323», замечателен тем, что в нем 1) к греческому наименованию μένας ρηξ Μοσκόβιον324 прибавлено καί πάσης 'Ρωσίας325 и 2) затем Великий князь, Дмитрий Иоаннович обозначается просто как μέγας ρηξ πάσηος ‘Ρωσίας326. Этот памятник интересен еще и тем, что в то время как Московская Русь в нем выставляется как единоверная православной Греции и ее церкви, литовский великий князь Ольгерд характеризуется как язычник (точнее, как огнепоклонник, πυροσλάτρης ρηξ των λιτβών327). Ольгерд (1341-1377), как известно, лично не был язычником, но официально не примкнул и к христианству и как-то опирался на какое-то языческое сознание своего народа. Поэтому такая характеристика его как государя, озабоченного только интересами своего властвования и боровшегося с Москвой за влияние на русские земли, не являлась в устах греческой церковной власти просто и только тенденциозным извращением.
* * *
Конечно, Литва и при Ольгерде, и, в особенности, при Витовте была сильным государством, и литовские властители вели самостоятельную от Польши политику. В частности, в эту политику входила и церковная автономия Литвы как государства с преобладающим православным населением, по народности русским. Борьба за церковную автономию Литвы и Западной Руси занимает крупное место в истории русской церкви, но борьба эта есть и важная сторона той борьбы Москвы с


282
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Литвой-Польшей, в которой Москва продолжает традиции русского единства и борется за него.
Нельзя утверждать, что так как той эпохи, о которой идет у нас речь, чуждо было ясное национальное сознание, то спор о митрополии между Москвой (Восточной Русью) и Литвой (Западной Русью) имел только вероисповедное, но не национальное или, если угодно, «народностное» значение. В эти эпохи вопросы религиозные и вопросы политические приобретали национальное (народностное) значение. Как мы говорим в другом месте, своеобразное политическое использование Москвою в ее возвышении татарской силы сочеталось с особым положением, в которое татары изначала поставили русское православное духовенство, явившееся в лице его крупных представителей, как греков, так и русских по рождению, могущественным фактором в усилении власти московских государей. Какое значение в этом процессе, в этой конъюнктуре получило духовенство, обнаруживается на роли, сыгранной митрополитами, русскими по рождению: Петром (около 1260-1326; митрополит Киевский и всея Руси с 1305 г.) и Алексием (1298-1378); греком Феогностом (митрополит всея Руси 1328-1353), огреченным болгаро-сербом Киприаном (митрополит с 1376 по 1406 г.) и греком Фотием (1370-1431, митрополит всея Руси с 1409 г.)328. Борьба митр. Киприана за целостную русскую митрополию, как известно, продолжалась много лет (XIX). Политически и культурно он, как бы ни оценивать с лично-моральной точки зрения его фигуру, был, мне думается, самым крупным в ряду русских митрополитов эпохи возвышения Москвы (XX). Если святые митрополиты Петр, Алексей, Феогност и Киприан подняли Москву, то в церковной смуте, связанной с фигурами и именами грека Исидора и болгарина Григория Цамблака329 (XXI) и с поставлением в конце 1448 г. митрополитом всея Руси Ионы, избранника собора русских епископов, признанного затем литовско- польской властью, уже совершенно явно решающая роль и, так сказать, водительство переходят к московской государственной власти. Этот факт, избрание и поставление на самой Руси митрополита Ионы (тоже причтенного к лику святых и до сих пор постоянно торжественно возглашаемого вместе с его предшественниками Петром и Алексием во всех русских церквах), есть подлинное рождение русской церкви как особой автокефальной силы, что в разные эпохи, соответственно силе и поведению государства, имело разное значение (XX). Но не случайно русская или российская автокефалия родилась в эпоху самого низко¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
283
го стояния Византии как политической силы, исторически накануне ее крушения в 1453 г., и это рождение совпало с великим княжением Василия И, прозванного Темным (1425-1460), самым решающим, как мы покажем, княжением в истории утверждения московской силы, когда Москва поставила себе на службу татар и обнаружила свою церковную независимость от Царьграда и тем самым свою православную значительность. Можно спорить о личной значительности Ивана Калиты, Василия Темного, Ивана III, Казимира III330, но что поставление Ионы в митрополиты Киевские и всея Руси, которое вынуждены были признать глубоко окатоличенная Полыпа-Литва и неотвратимо подпавшая полонизации соединенная с нею Западная Русь (Малороссия и Белоруссия), есть событие огромной важности, этого оспаривать нельзя. При Василии Темном к Москве переходит историческая сила русской национальной и вероисповедной традиции, и Московское государство впервые получает настоящий имперский формат. Это в области церковной определилось и внутренним, и внешним падением Византии и глубоким кризисом, в который вступило тогда само католичество. Базельский собор, который продолжался с 27 августа 1431 г. до 7 мая 1449 г., означает вершину легального церковного раскола в католичестве, разыгравшегося вокруг соборной идеи, которая не смогла остановить в католическом мире перехода церковно- реформационного движения в движение подлинно революционное, шедшее и снизу, и сверху (XXIII). Базельскому собору, отвергшему, а затем низложившему папу Евгения IV331, им был противопоставлен собор Ферраро-Флорентийский, на котором отчаянное внешнее положение Византии, когда «ipse imperator et civitas Constantinopolitana circumdata est undique Türchis»332 (XXIV), побудило предпоследнего византийского Императора Иоанна УП Палеолога333, поддержанного красноречием знаменитого грека-гуманиста архиепископа Никей- ского Виссариона334 и энергией другого грека, митрополита Киевского и всея Руси, Исидора, принять соединение церквей, т. е. унию с Римом для всего православного восточного, в том числе и русского, мира. Это радикальное решение внешнеполитической проблемы при помощи церковно-религиозного переворота разбилось о сопротивление константинопольских греков, с их духовным вождем Марком Евгеником335 во главе, и московских русских, с самим великим князем Василием Темным во главе, что и привело к реальной автокефалии русской церкви. Княжение Василия Темного, отмеченное отвержением


284
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
флорентийской унии и установлением территориально-политической самостоятельности (автокефалии) русской церкви, составляет эпоху в истории Руси, как некоего церковно-политического целого и национального единства. В это княжение произошло и преодоление политической силы татарства и выработка подлинно русской силы, которая оказалась способной противостать польско-литовской силе. Этому княжению, как мы указали уже выше, принадлежит большее значение, чем более популярным и прославленным в исторических источниках и литературе княжениям и Дмитрия Донского, и Ивана III. Церковно-политическое значение этого княжения неотделимо от его национального значения (XXV).
Необходимо не только сказать, но и нарочито подчеркнуть, что установление автокефалии или, скажем осторожнее и общее, более или менее значительной территориально-политической самостоятельности русской церкви не есть, по историческому характеру или стилю, ни исключительно московское ни даже исключительно восточноевропейское явление или событие. В эту критическую в мировой церковной истории эпоху по тем же политическим мотивам, что и Москва, стремится к территориально-политической самостоятельности и Новгород Великий (от киевской митрополии, ставшей фактически московской, и от цареградского патриархата), и даже Псков (от Новгорода), и Галицкая Русь, и Литва, еще при Витовте и при Свидригай- ле336, и, несколько раньше, Сербия и Болгария. Но более того: подобно православной восточной церкви то же явленье, и с еще большей силой, обозначается в церкви западной, римско-католической. Это явленье, или эта тенденция, в римско-католическом мире рождает во Франции галликанизм, корни которого, надо думать, следует искать в Англии, где на этой именно почве произошло и окончательное отпадение от Рима (XXVI). Отношение и французского и английского государств и церквей к папе, с разными видоизменениями, но по политическому, социальному и вообще идейному существу, не только аналогично, но и тождественно с отношением русского и русских государств и церквей к константинопольскому патриарху, который для русского сознанья в средние века был неразрывно связан с единственным еще тогда православным царем, византийским императором. Религиознополитическое сознанье той эпохи, всегда принимавшее вероисповедное (конфессиональное) обличье, воспринимало Константинополь как подлинное седалище высшей и непререкаемой политической и


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
285
церковной власти, как седалище «благочестивого» и «святого» само- державья. Это сознанье на Руси и в самой Греции менее, чем на Западе в ту же эпоху, в исходе средних веков, связывалось с соборной идеей. Как это ни странно, но несомненно, что в эпоху Констанцского и Базельского соборов337 соборная идея, как идея церковно-политическая, на Западе была живее и жизненнее, чем на Востоке, т. е. в Греции и на Руси. Соборная идея как идея церковно-политическая находилась в эту эпоху в тесном соотношении с рождавшейся идеей народовластья, т. е. с отрицанием абсолютизма.
Княжение Василия Васильевича Темного, самая важная в создании Московского государства переходная или переломная эпоха, которую мы в иных отношеньях охарактеризуем в другой главе нашей истории, заслуживает особого внимания еще вот в каком смысле. Юность Василия Васильевича до династической смуты ознаменована максимальным влиянием литовского государства на московское. Это влияние — в силу того преобладающего значения, которое в самой Литве в эту эпоху получила польская стихия и польская культура — было до сих пор недостаточно оценено в истории развития и русской государственности, и русского быта.
Разным образом ставился и решался вопрос о том, как возникли и привились в Московской Руси два основных ее учреждения: т. н. «прикрепление» крестьян и поместная система. Странным образом при этом, по большей части, упускалось из виду, что: 1) один из источников крестьянской «крепости», «старина» или «давность» (XXVII), был прообразован, т. е. вылился в определенную и притом правовую форму в литовском государстве (XXVIII), и 2) основной принцип поместной системы — обязанность несения военной службы привилегированным слоем в меру его обеспеченности — был в общей, но тоже весьма точной юридической форме выражен в польско-литовском праве (XXIX). Эти два начала были — надо думать — через Литву усвоены и русскими монархическими государствами (Москвой, Тверью, Рязанью) и русскими республиками (Новгородом и Псковом) в ту решающую эпоху, когда Витовт опекал своего внука, великого князя Василия Васильевича и диктовал свою волю Твери, Рязани, Новгороду и Пскову. Тут дело может, конечно, идти не о том, чтобы Литва-Польша насильно навязывала свои «учреждения» русским государствам, а об естественном влиянии могущественного и политически более культурного соседа — мы говорим о Литве, уже окончательно при Витовте попавшей в


286
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
западную культурную орбиту, не отделяя Литву в эту решающую эпоху от Польши — на русское правообразование. Было бы странно, если бы такого влияния не было (XXX).
* * *
Социальный строй Литвы и Польши раннего средневековья совпадает с таковым же современной им Руси. Много сходства и в политическом устройстве, хотя тут различия существеннее и заметнее.
Социальный строй Литвы, и еще более явственно Польши, той эпохи характеризуется, также как древнерусский, значительным социальным расчленением (XXXI). Наверху стоят лучшие люди, знать, nobiles338, пользующиеся вотчинным, аллодиальным правом на свою недвижимость и обязанные вольной службой князьям. Внизу стоят земледельцы, с одной стороны, свободные (liberi) и перехожие, и с другой стороны «крепостные», т. е. крепкие тому или иному собственнику земли (ascriptorii, obnoxii339). Давно социальный status польских земледельцев-«кметов» метко охарактеризован как «вещная несвобода» при «личной свободе» (XXXII). Этими категориями можно было бы — и совершенно точно — выразить социальный status и русских, и литовских земледельцев раннего и среднего средневековья.
Так же как на Руси, и в Польше и в Литве власть князя была чрезвычайно широка, почти абсолютна. Князю тут принадлежало то судебное и податное верховенство, о котором мы для Руси говорили выше и которое существовало на Руси suo jure340 рядом с правом вечевым. В Литве и Польше, по-видимому, не существовало никакого вечевого права в русском смысле рядом с правом князя, «княжим правом» (XXXIII). Частичные изъятия из судебного и податного верховенства князя, иммунитеты, появляются и на Руси, и в Литве, и в Польше приблизительно одновременно, но отнюдь не сразу, а постепенно и частично и притом под разными влияниями.
Ввиду существования имевшей большой успех, но совершенно несостоятельной теории Павлова-Сильванского, необходимо нарочито подчеркнуть, что свободный отъезд, как ясно выраженный правовой институт, представляет оригинальную особенность восточно-русского средневекового права, в отличие и от западного феодального права в его разных выражениях, и от польско-литовского права в эпоху столкновения и борьбы Москвы и Литвы-Полыпи (XXXIV).


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
287
* * *
Как мы указали, власть князя (короля) в Литве и Польше в раннее и среднее средневековье была очень сильна. Так же как на Руси, ему, рядом с судебным и податным верховенством, принадлежало право обладания и распоряжения всей землей, еще не оккупированной полноправными субъектами права. Соответственно этому, монарх или монархи были в Литве и Польше самыми крупными землевладельцами в стране. Однако вотчинное землевладение, в смысле обладания землею, на праве полной собственности принадлежавшей знати, думается, и в Польше, и Литве было таким же исконным и экономическим фактом и правовым явлением, как и на Руси. Но рядом с этой привилегированной частной земельной собственностью существовала и там, и здесь такая же земельная собственность государя или монарха. Вряд ли имеет смысл понятие этой верховной государственной земельной собственности и в Литве-Польше расширять до понятия земельной регалии монарха, Правда, в актах, т. е. жалованных грамотах и польских, и литовско-русских, и русских, можно как будто уловить мотив «государевой» регалии на землю. Однако по отношению к вотчинному обладанию привилегированных землевладельцев, как таковому, этот мотив, во всяком случае, не имел практического значения ни на Руси, ни в Литве, ни в Польше. Но огромное практическое значение получило землевладение монарха, как государя, т. е. государственное землевладение, во всех этих странах. В частности, в литовском государстве, большинство населения которого было русским, на «госпо- дарских» доменах, во-первых, выработалось и действовало особое право, по которому и на котором жили земледельцы («крестьяне»). Во-вторых, эти «господарские» домены составляли тот фонд, из которого на новом «поместном», если угодно феодальном, праве снабжались привилегированные землевладельцы, они же служилые люди. В этом отношении между Русью, которая в эту эпоху развертывается и складывается в единое и единственное русское государство, Московское, и Литовским государством, преимущественно через Польшу и от Польши воспринявшим западные идеи и западные учреждения, существует не аналогия, а полное тождество некоторых основ земельного строя. Земли великого князя Московского с сидящими на них «черными людьми», земли, которые с этими людьми «жалуются» привилегированным лицам и учреждениям, и соответствующие «господарские» домены


288
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Литовского великого князя суть тождественные факты и институты. Только, в отличие от восточно-русского (московского), право западно- русское (литовское) гораздо раньше, отчетливее и общее юридически формулирует зависимость маломощного и малоправного земледельца от привилегированных землевладельцев. В Литве (и Польше) — по немецкому образцу — создается не «крепостное право», из личной крепости, т. е. личного обязательства, превращающееся в официально удостоверяемое полурабское состояние «крепкого крестьянства», а именно прикрепление к земле земледельца в качестве необходимой принадлежности привилегированного земельного имущества. Западнорусский «подданный», живущий на особом крестьянском праве, никогда не был в такой мере «крепостным» в позднейшем русском смысле. Его повинности не находились в такой исключительной зависимости от произвола землевладельца-господина, как это оказалось в Московском государстве и, в сущности, было жестоко формулировано не только в его практике, но и во всей букве и всем духом его кодекса, Соборного Уложения.
Проблема польского социального строя и политического устройства теснейшим образом связана с другой, с проблемой падения Польши как государства (XXXV). Эти обе проблемы для Польши потому получили такое огромное национальное и политическое значение, что она как государство пала в силу той особой комбинации внутренних неустройств с внешней угрозой, которая привела к разделам.
Примечания
I) 	Малороссия — термин не только более древний, но и более определенный, чем Украина, термин неопределенный и в применении к юго-западной России более поздний, чем Малая Русь, Малая Россия. С точки зрения терминологии чрезвычайно поучителен документ — инструкция 1685 г. гетмана Самойловича Василию Кочубею341, напечатанная в «Источниках» Э в а р - н и ц к о г о, т. I, стр. 15-26. Тут встречаются наименования «Малая Россия», «край малороссийский», «народ малороссийский», «малороссийские обыватели войскового и посполитаго чина». Любопытно сопоставление «великороссийских» и «малороссийских» «городов», встречающееся в государевой грамоте 1686 г., ответной на лист Крымского хана. Тут эти города объединяются именно как «украинные»: «азовские и крымские и нагайские татаровя под наши царскаго величества украинные великороссийские и малороссийские городы как напредь сего непрестанно приходили» («Источники» Эварницкого,


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
289
т. I, стр. 50). Сборник Д. И. Эварницкого «Источники для истории запорожских казаков» (том I, Владимирская] губерния], 1903,1072 стр.; том II, Владимир[ирская] губ[ерния], 1903, стр. 1073-2107 +122 стр. указателя) содержит 900 документов, извлеченных из архивов М[инистерст]ва Ин[онстранных] дел, М[инстерст]ва Юстиции и Главного Штаба и относящихся к эпохе с августа 1681 по март 1788 г. «Источники» Эварницкого содержат документы, написанные, если можно так выразиться, разными языками: общерусским, иногда с известным количеством отдающих польским влиянием малоруссиз- мов, и малорусским, с разительным количеством полонизмов и очень слабым влиянием «великоруссизмов». Примером первого типа может служить письмо 1688 г. Мазепы к царям Иоанну и Петру I342 (I, стр. 81-87). Примером второго типа — письма запорожских казаков к Мазепе 1688 г. (там же, стр. 103-107) и мн. другие акты.
II) Мы располагаем интересным памятником, могущим иллюстрировать развиваемую здесь мысль. Это подложная жалованная грамота 1159 г. великого князя всея Руси Андрея Боголюбского Киево-Печерскому монастырю на город Васильков, включенная в грамоты Вселенского Патриарха Максима 1481 г.343 и подтвержденная в 1592 г. Вселенским же Патриархом Иеремией344. Измышленная грамота Андрея Боголюбского, в основе которой лежит, может быть, достоверное киевское предание и, наверное, относящейся к более раннему времени, чем конец XV или XVI века, подлог, в общем написана на том древнерусском варианте церковно-славянского языка, каким писались, например, летописи. Такой же характер носит грамота патриарха Максима. Этот язык лишь слегка испорчен полонизмами-малоруссизмами. Совсем наоборот, грамота самого Патриарха Иеремии откровенно написана на южнорусском (малороссийском) языке, уже окончательно сложившемся к концу XVI века под явным влиянием языка польского. См. L. К. Goetz. DasKiever Höhlenklöster als Kulturzentrum des vormongolischen Russlands. Passau. 1904, SS. 88-90 и 224-238, где помещен полный текст вышеуказанных документов со ссылкой на Евгения (Болховитинова)345: Описание Киево-Печерской Лавры. Киев, 1847, стр. 161, сл. Cp. М а к а р и й. Ист. Русск. Церкви, изд. 1889 г., III, стр. 40; С о л о в ь е в. Ист. России I, стр. 738; А. А. Шахматов: Киево-Печерский патерик, и Печерская летопись; П. Казанский. История православного русского монашества. М., 1855; Памятники Русской Литературы XII и XIII вв., изд. В. Я к о в л е в ы м. СПБ., 1872; Д. Абрамович. Исследование о Киево-Печерском патерике как историко-литературном памятнике, СПБ., 1902; Н.В. В о л к о в. Статистические сведения о сохранившихся древнерусских книгах XI-XIV вв. СПБ., 1897.
III) М.К. Любавский. Очерк истории Литовско-русского государства. М., 1910, стр. 10.


290
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
IV) Cp. М.К. Любавский, цит. соч.; Ф.И. Леонтович. Очерки истории литовско-русского права. Ж Μ. Η. П., 1893, март, стр. 69-135; июль, стр. 104-185; декабрь, стр. 257-326; 1894, январь, стр. 46-107; февраль, стр. 319-368; март, стр. 1—76 (чрезвычайно подробная история образования территории литовского государства).
V) Ср. М.К. Л ю б а в с к и й. Областное деление и местное управление Литовско-русского государства ко времени издания первого литовского статута. М., 1892, стр. 15-20. Для процесса полонизации западнорусской стихии, т. е. образования белорусской стихии, см., кроме Карского, цит. ниже: 1) Die westrussische Kanzleisprache des Grossfürstentums Litauen, Oslo. 1935; 2) Die altrussische Urkundensprache der Stadt Polozk, Oslo, 1939· Существует примечательная французская работа: М а г t e 1. La langue polonaise dans les pays ruthfenes, Lille, 1938, pp. 318 (Travaux et mömoires de l’Universitd de Lille: Nouv. serie, droit et lettres). Это посмертный труд, изданный Andre Mazon346, учителем автора. Исходная точка этой работы, нашедшая себе выражение в странном и научно непонятном заглавии, несостоятельна и не выдерживает критики; ее фактические указания на польское влияние, оказанное на белорусскую и малорусскую стихии и обусловившее их образование, весьма ценны и всецело поддерживают основное положение, нами развиваемое. Ср. еще Николай Дурново. Очерк истории русского языка. М., 1924.
VI) Е.Ф. Карский. Белоруссы, I. Варшава, 1903, стр. 112.
Via) Хронология борьбы Литвы с Тевтонским Орденом.
1297-1298: Союз Риги, как города, зависимого от рижского епископа, с языческой Литвой против Ордена. Папа прямо поддерживает часть ливонцев (епископов и города) против Ордена и косвенно — языческую Литву, обращению которой в христианство препятствует Орден.
1322-1323: Поддержка Литвы спасает Псков от немецкого Ордена.
1328-1338: Александр Михайлович Тверской княжит в Пскове347.
1339: Его гибель в Орде.
1329: Новый союз Риги и Литвы против Ордена.
1330: Расторжение этого союза и подчинение Риги Ордену. Борьба Литвы (Гедимина) продолжается до 1338 г.
1339: Мир Литвы, включая Полоцк и Витебск, с Ливонией (Орденом и Ригой) заключается на 10 лет.
1383: Витовт обращается в католичество.
VII) Ср. интересную критическую работу Richard Kolbner’aB Vierteljahresschrift für Sozial- und Wirtschaftsgeschichte, Bd. XXV, Heft 4,1932.
VIII) A.Prochaska. Codex Epistolaris Vitoldi Magni Ducis Lithuaniae 1376-1430. Collectus opera Antonii Prochaska. Monumenta medii aevi. Historica res gestas Poloniae illustrantia. Tomus VI. Cracoviae 1882. (Pp. CXVI + 1114).


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
291
IX) Впрочем, достаточно для этого сколько-нибудь внимательно обозреть относящиеся к Гедимину документы, помещенные уА. И. Тургенев а348, yDanilowicz’a «Scarbiec Diplomatow» иуНапьерского в Русско-лив[онских] актах. См. также А. Кояловича: Historiae Lithuanae pars prior ante susceptam Christianam Religionem conjunctionem que Magni Lit- vaniae Ducatus cum Regno Poloniae libri 9. Dantisci (Данциг) 1650. Здесь о Ге- димине: liber VII, (pp. 243-284): De rebus Litvanorum. sub Gedimino et Javnuta. «Historiam Litvanam, singulari sedulitate parique fide, eRussorum atque Cru- cigerorum monumentis erutam primus vulgaverat Mathias Stryikovsky Ososlevitius, Canonicus Samogitiae, gente Polonus, vir sua aetate pereruditus» (p. I). 349 Коялович везде вообще называет русских не Rutheni350, a Russi. Однако, в посвящении Казимиру-Льву Сапеге351 говорится о предке Сапеги: «qui sub rege Sigismundo I rebellionem Ruthericam in ipsa quod aiunt herba oppressit» (p. 3)352.
X) Характеристику Витовта давали все историки, начиная с весьма проницательного и образованного для своего времени Д л у г о ш а (1415— 1480)353, для которого Витовт был «atrox et immitis... celer, et magnanimus et in expediendis singulorum necessitatibus erat... diligentia quoque... in expieditioni- bus» (Historia Poloniae, tom. III. Cracoviae 1876, p. 475)354, через цитированного выше иезуита патера Альберта (Войцеха) Виюка Кояловича (1609-1677) и кончая современным немецким историком Иосифом Пфитцнером. Характеристика Витовта у Кояловича в его Historiae Lithuanae pars altera a Cojunctione magni ducatus cum regno Poloniae ad unionem eorum dominorum libri octo. Antwerpae apud Jacobum Meursium, 1699; liber II: de rebus Lituanorum sub principe Alexandro I Vitoldo355, pp. 34-139, в особенности in fine: «Princeps fuit bellica gloria celeberrimus. Principatum Lituaniae a mari Baltico ad Pontium Euxinum, a confinis Poloniae ad extrema fere septentrionis propagavit, Scytharum populis saepe suo arbitro regulos dedit»356. Подчеркнутые нами слова переписывались из книги в книгу с упоминанием Кояловича или без такового. Фигура Витовта давно уже привлекала внимание и историков-исследователей. По стопам Бестужева-Рюмина пошел его ученик А. И. Б а р б а ш е в357, написавший две в общем хорошие сводные работы о Витовте: «Витовт и его политика до Грюнвальденской битвы 1410 г.» (СПБ., 1895) и «Очерки Литовско-русской истории XV в. Витовт, последние 20 лет княжения» (СПБ., 1898). Одновременно с Барбашевым известный немецкий специалист по русской истории, эмигрировавший из Остзейского края, переводчик Бестужева-Рюмина на немецкий язык, Теодор Ш и м а н н358: в своем превосходном обзоре русской истории весьма наглядно и вразумительно изложил государственную деятельность Витовта. Позже ученик Форстен359 Платонова по петербургскому, Шиманна по берлинскому


292
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
университету, Теодор П. барон фон дер Остен-Сакен360 дал в своей берлинской докторской диссертации: Livländisch-russische Beziehungen während der Regierungszeit des Grossfürsten Witowt von Litauen (1392-1430). Berlin, 1908, навеянную русскими историками (одновременно и Бестужевым-Рюминым и Костомаровым!) характеристику и оценку властвования Витовта. «Ат 12. August scheiterten an den Ufern der Worskla Witowts Pläne, es scheiterte zugleich... für immer die Selbständigkeit Litauens... Wenn Wittowts Pläne gelungen wären Russland hätte keine Peter notig gehabt und seine gewaltsame, unvermittelte Entwicklung zur europäischen Kultur hätte sich nicht in der Zeit raum von 200 Jahren zusammengepresst» (S. 32)361. Затем в самое новейшее время пражский немецкий профессор I. Pfitzner выпустил книгу: «Grossfürst Witold von Litauen, als Staatsmann» (Prag-Leipzig, 1930), написанную весьма учено, но в то же время размашисто и, пожалуй, даже увлекательно, но по существу содержащую много поверхностных и неосновательных суждений.
См. также о Гедимине и Витовте в Родословной Книге, напечатанной во «Временнике Императорского] Московского] Общества] Щстории] и Древностей] Р[оссийских]», кн. 10,1851 г.: «Сей же... Гедименик бе муж храбр зело и велика разума, начат дани брати на людех и сокровища изыскивати и обогатися зело и собра к себе множество людей, и дая им неоскудная потребная, и начат владти многими землями и назвася от них князь Великий Гедиман Литовский первый несогласием Великих Князей Руских Государей и межусобными бранями» (стр. 76). Там же о Витовте: «Князь Витовт бежа в Немцы в тамо собра себе друзи мнози» (стр. 77); «Не мощно убо есть испове- дати силу и храбрость его... многие Крали служаху ему; и христолюбивый Царь Иоанн Цареградский, и Угорьский, и Турецкий, и Чешский, и Донский (т. е. Датский. — П. С.) с тем в велицей любви живуще, и честь велику ему воздаваху. Живущу ж ему во граде Киеве, и присылаху к нему велиции Ординскии князи просяще у него Царя на Царство, много бо бяше Ординских Царей служаще во дворе его; он же даяше им Царя на Царство; егда же той претставится, Велиции же князи Ординскии никакож смюще не от его руки поставити Царя на Царство у себе, да быша не прогневали его; но посылаху к нему с великой честью просяще у него иного Царя, он же даяше им... В лето 6939 (1431) сей же Великий князь Александр зовомый Витовт Кестутьевич Литовский призва к себе Великаго Князя Василья Васильевича Московскаго, и короля Полскаго Владислава, и Великаго князя Бориса Александровича Тверского362, и Мистра Немецкаго, и Прусскаго Мештера и Лихванского, и Лифлянскаго, и велиции послы от Царя Иоанна Царьградскаго, и от Римскаго Цесаря послы приходили, и от Доньскаго короля, и от Великаго Князя Иоанна Федоровича Рязанскаго и от Волоского воеводы послы приходили, и Одоевские князи сами были и от Великаго Новаграда и от Пскова, и от Ордынскаго Царя, послы быша...»


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
293
Дальше говорится, что эти особы были у Витовта «7 недель на его корму» и что когда Витовт «хотел... положите на себе коруну», то «его неприятели не пропустиша коруны» (стр. 79-80).
Цитированный выше (гл. о Новгород, прим. X) Л а н н у а, рассказывая о своем пребывании у Витовта в 1421 г., говорит, что он содержит (продовольствует) всех иностранцев, приезжающих в Литву, и приказывает «les conduire sauvement partout ou ilz veulent aller parmy ledit pat's, sans coustz et sans frais.» «Et est le dit Witholt moult puissant prince sy a conqueste douse ou trese que royaumes, que pa'is, ä Fespee»363 (ed. Potvin, p. 41). Далее он говорит об обедах у Витовта в Kamenich (Каменце?) и сообщает: «Et a ung disner solennel qu’il fist, vinrent vers lui deux ambaxades, Fune de la grand Noegarde et l’autre du royaume de Plesco, qui luy vinrent presenter plusieurs presens merveilleux en baisant la terre, devant sa table, comme martres erues, robes de soye, soubes (NB.), chapeaux four- rez, draps de laine, dens de couragnes qui est poisson, or, argent, bien de soixante manieres de dons. Et receut ceulz de la grant Noegarde, mais ceulz de Plesco non ainchois les rebouta de devant ses yeulz par haine»364 (pp. 55-56). Ланнуа подчеркивает большое число татар при дворе Витовта: «moult grant quantitd de Tartres, qui la habitent par tribut, lesquelz sont drois Sarrasins, sans avoir riens de la loy de Jesu-crist»365 (p. 41).
XI) 	Правда, в чисторусских памятниках XVII века рядом с литовскими людьми и Литвой упоминаются польские люди и Польша, но упоминаются как бы в стиле амплификации, как некие, по существу, однозначные обозначения, т. е. почти как синонимы. См. книгу Сеунгей 7123 (1615) г. (Временник Щмператорского] Московского] Общества] Щстории] и Древностей] Российских], кн. 4,1849, стр. 1-8). Любопытно и существенно было бы хронологически точно проследить, с какого и до какого момента и в каких контекстах это двойное упоминание Литвы и литовских, и Польши и польских людей появляется в актах Московского государства. Но это тема специального исследования, которым я не могу заниматься. Может быть, в смутное время и ближайшую эпоху «литовские люди» означали одни воинские части, а «польские люди» — другие, и таким образом это различение есть, возможно, различение прежде всего воинских частей. Конечно, в каком-то у з к о п о - литическом смысле русские должны были Литву и Польшу отчетливо различать — это были два различных государства, но именно это политическое и, в частности, внешнеполитическое различие и различение не устраняет того, что с Ягайла национально и вероисповедно восточные русские ставили знак равенства между Литвой и Польшей.
О смутном времени: «егда же... под обителью святою от поганые Литвы разорение видяху православные христиане...» Из предисловия Троицкого келаря Симона Азарьина366 к сказанию о новоявленных чудесах


294
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
преп. Сергия367. Временник, кн. X, стр. 8, отд. Смеси (памятник эпохи Царя Алексея Михайловича). Там же на стр. 12: «не приложишася к прелести Литвы и Поляков». Там же, стр. 13: об архимандрите Дионисии и келаре Авраа- мии368: «едва бояр приведоша во смирение и дворянское войско с казаческим в согласие».
XII) В «Родословной Книге» (Временник, кн. X, стр. 84): «К Великому Князю Витовту Кестутьевичу Литовскому приехал служити Татарин Князь Лекса369, да крестился и по крещении имя ему Александр, а отчкка у него была Глинеск да Глиница да Полтава». Ср. другую версию там же, стр. 195-197 (более подробно). Тут карьера Александра Глинского связывается со спасением Витовта после поражения на Ворскле. Заметить тут выражение «Литовская Украина». Там же (стр. 129): «другой сын Тахтамышов Дулат Берде Улан 370 жил в Литве у Великого Князя у Витовта» (ср. там же, другая редакция, стр. 222).
XIII) Коялович. Historiae... pars altera; р. 85: «Scytharum Transvolgensium legiones quas in eius belli usum non paucis mensibus, in Lithuania aluerat»371.
XIV) П. С. P. Л., T. VIII (Воскресенская летопись). СПБ., 1889, стр. 72-73. Ср. П. С. Р. Л., т. III, стр. 100 и т. IV, стр. 103.
XV) Поверхностное сближение половцев как «степняков» с татарами положено в основу ценной по фактическому своду и обзору известий работы В. Г. Ляскоронского «Русские походы в степи в удельно-вечевое время и поход Витовта на татар в 1399 г.» (Ж Μ. Η. П., 1907 г., март, стр. 1-37; апрель, стр. 273-312; май, стр. 1-45). В другом контексте ниже я касаюсь той значительной темы, которая содержится во второй части обширной, занимающей 121 страницу статьи Ляскоронского и значительность которой он не подозревал.
XVI) О хеттитах и их государстве, которое как-то было сродни государству М и т а н и, см. Eduard Meyer. Reich und Kultur der Chetir. Berlin, 1914. SS. 4,11-12, 57-66. Cp. его же Geschichte d. Altertums, I, 23,88.671-674. (По французскому переводу E. Combe, Paris, 1926, pp. 358-361). Так как хеттиты как-то были связаны с хиксами, номадами, завоевавшими Египет, в эпоху упадка среднего царства, то о хиксах см. Е. М е у е г. Geschichte d. Altertums, I, 2, Dritte Auflage (По французскому переводу A. Moret, t. II, Paris, 1914, pp. 346-364). Cp. также Burkhardt sub voce Hyksos — Pauly-Wyssowa-Kroll... 9 Band = 17 Halbband. Stuttgart, 1914.
XVII) См. начало напечатанной во «Временнике» (кн. X) родословной книги Великого Российского Государства Великих Князей от первого — Великого Князя Рюрика и до Царя и Великого Князя Феодора Иоанновича372.
XVIII) Павлов-Бенешевич. Сборник документов, цит. ниже (прим. XXI). Приложения №№ 4, 5,6, 7,9,10, И, 13,14,15,16,17,18,19, 20, 21,25,26, 27,28,29,30.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
295
XIX) Борьба Дмитрия Донского с митр. Киприаном происходила именно на этой почве. Факты, относящиеся к этой борьбе, излагаются более или менее подробно в известных трудах по истории русской церкви митр. Макария, Е.Е. Го л у б и н с к о г о, П.Е. Знаменского, А.П. Д о б р о - клонског о373. Ср. еще обстоятельный отдельный обзор митр. Макария (тогда еще епископа) «Русская митрополия в ее переходный период» — Ученые Записки Второго Отд[еления] Императорской] Академии Наук, кн. VII, вып. I, СПБ., 1861, стр. 1-63. (Следует сопоставить с его «Историей русской церкви», т. ГУ, кн. I, стр. 60-77.)
XX) Ссылка против Голубинского. (Прим. ред. [к изданию 1952 г.]: Такая пометка дважды встречается в рукописи П. Б. С[труве]. Очевидно, подчеркивая свое расхождение с Голубинским, он имел в виду сделать ссылку на соответствующее место «Истории Русской Церкви», т. II, половина 1-ая).
XXI) К стремлению достигнуть для православной церкви в Литовском государстве территориально-политической самостоятельности (автокефалии) восходит избрание собором западнорусских епископов и назначение в 1415 г., в княжение Витовта, Григория Цамблака, племянника митрополита Киприа- на, в киевские митрополиты. Ср. превосходную монографию: А.И.Яци- м и р с к и й. Григорий Цамблак. Очерк его жизни, административной и книжной деятельности. Изд. Императорской] Академии Наук, с 14 снимками. СПБ., 1904, ч. VII, стр. 501. См. здесь стр.17,66-68,168-182. Фигуры митрополитов Григория Цамблака и Герасима (1417-1435)374 остаются не только в некоторых отношениях темными, но и загадочными. Правда, «обвинения» Цамблака в униатстве если не совершенно устранены, то ослаблены работой Яцимирскаго (стр. 430-466), но именно в этом отношении фигура Герасима, сожженного Свидригайлом, едва ли не гораздо яснее в противоположном смысле. См. заметку о нем В. Шереметевского в Русском Биографическом Словаре, соотв. том, стр. 481-482, и книгу Коцебу о Свидригайле в русском переводе (СПБ., 1835).
Основные первоисточники собраны в т. VI Русской Исторической Библиотеки: Памятники древнерусского канонического права, ч. 1. Памятники XI-XV вв., изданные А.Павловым. Цитирую по второму издание, 1908 г., этого ценнейшего сборника, сделанному В.Н. Бенешевичем.
XXII) В послании вел. кн. московского Василия Васильевича греческому царю Константину Палеологу 1448 г. (А. И., I, № 41, стр. 83) о способе избрания митрополита говорится: «Мы, милостью Божиею, сгадавше с своею матерью с Великою Княгинею, и с нашею братьею с Русскими Великими Князи и с поместными Князьми, и с Литовския Земли Осподарем с Великим Князем, и с Святители нашия земли и со всми священники и духовными человеки, обще- жителми же и пустынными отходники с святыми старци, и с нашими бояры,


296
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и со всею с нашею землею Русскою, со всем православным християнством...». Дальше говорится о самостоятельном поставлении Ионы в митрополиты: «за великую нужду сие сотворихом, а не кипением ни дерзостию... не вемы, аще уже есть в державах святаго ти царствия, в царствующем граде, святейший Патриарх, или несть, понеже не слышахом о нем ни от кого же...» (стр. 85).
XXIII) Cp. Johannes Haller. Consilium basiliense Studien u[nd] Dokumente, I—IV. Basel, 1896-1903, и его же Papsttum u[nd] Kirchenreform. Vier Kapitel zur Geschichte d[er] ausgehenden Mittelalters. I. Band. Berlin, 1903.
XXIV) Иоанн Рагузски й375 в истории Базельского собора, напечатанной Н а 11 е г’ ом, I, р. 337.
О великом расколе и о Евгении IV как папе см. Ludwig Pastor. Geschichte d[ie] Päpste seit dem Ausgang d[es] Mittelalters. I. 3-4. Freiburg- i/B, SS. 11 + 347.
XXV) Первому посвящена обстоятельная монография А. Я. Шпаков а: Государство и Церковь в их взаимоотношениях в Московском Государстве от Флорентийской унии до учреждения патриаршества. Княжение Василия Васильевича Темного. Киев, 1904, XXXV + 263 стр.
XXVI) О соотношении французских идей и порядков с английскими см.: Joh. Haller. Papsttum u[nd] Kirchenreform, Berlin, 1903, SS. 197-479.0 традиции и доктрине окончательного галликанизма см. документы в хрестоматии Leon М е η t i о u. Documents relatifs aux rapports du clergd avec la royaute de 1682 a 1705. Paris, 1893.
XXVII) Единственный крупный русский историк, который обратил надлежащее внимание на значение «старины» (= давности) в процессе т. н. прикрепления крестьян в Восточной Руси, был Владимирский-Буданов. Это его большая заслуга, тем большая, что он отдал, как исследователь, обильную дань и народническим, и националистическим предрассудкам.
XXVHI) (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] В рукописи нет текста этого примечания. Возможно, что здесь должна была быть ссылка на Вислицкий статут (см. ниже, прим.ХХ1Х)).
XXIX) 	В реципированном и в Литве Вислицком статуте, разные редакции которого, по-видимому, были установлены в эпоху с 1333 по 1370 г., это начало выражено так «sed quia vis armata militia honor regis et defensis totius regni dependet, tenetur quolibet miles secundum quantitatem suorum reditium et possesionem bonorum ad rempublicam certis armaties hominibus deservire»376. В западнорусском переводе: «Ижь у доспешном люду честь королевская и обо- ронении всей земли залежит, а то служит на кажного рыцарского человека и на шляхтича, и на кажного посполитого человека,... абы кажный, подлуг великости именья своего, был готов к службе земской на валку... абы их имения у покои захованы были». (Акты, относящиеся к истории Западной России, со¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
297
бранные и изданные Археографической комиссией, том первый. СПБ., 1846, № 2 (1347), ст. 123, стр. 17).
XXX) Историю права в Белоруссии и Малороссии и вообще в Западной Руси см.: «Обозрение исторических сведений о состоянии Западного Свода», СПБ., 1837. Напечатано в количестве 50 экземпляров, но ни одного экземпляра покойному проф. бар. А.Э. Н о л ь д е377 не удалось видеть. См. его обстоятельное исследование «Забытая попытка кодификации литовско-польского права при графе Сперанском» (Ж Μ. Η. П., 1906 г., август, стр. 243-298; сентябрь, стр. 28-74; октябрь, стр. 240-276; ноябрь, стр. 34-90; декабрь, стр. 241-297; 1907 г.: январь, стр. 34-64; февраль, стр. 234-265). Ср. также статью М. М. Б о - гословского: «Приказы Великого Княжества Литовского и княжества Смоленского в Московском Государстве» (Ж. Μ. Η. П., 1906, август, стр. 220-242). Ср. И к о н н и к о в: Опыт русской историографии, т. 2, кн. 2, Киев, 1908. Ср. Μ. Ф. Владимирский-Буданов. Крестьянское землевладение в западной России до половины XVI века. Чтения в Историческом Обществе Нестора Летописца. Книга седьмая. Киев, 1898. Отдел И, стр. 12-92.
XXXI) См.: Ф. Леонтович. Крестьяне юго-западной России по Литовскому праву XV и XVI столетий. Киев, 1863. (Рассуждение pro venia legendi378). Стр. 2-3: «При самом поверхностном знакомстве с ним (Литовским Статутом) видно, в каких широких размерах развита была в литовском законодательстве противоположность между шляхтою и холопством, которые представляли как бы два враждебных лагеря господствующих граждан и угнетенной черни. Действительно, в законодательстве Литовской Руси XV и XVI столетий стоит на первом плане шляхетское право с его основною идеею о всемогуществе шляхты как исключительного деятеля в общественной жизни. Но эта идея о всемогуществе шляхты, развившаяся под главным влиянием польского права, нашла для себя, так сказать, уже готовую почву в боярщине — старой дружине времен Русской Правды. Влияние польского права только довело преобладание шляхты до последних результатов, возвело шляхетские вольности в законченную систему, окончательно определило политическое положение шляхты как status in statu379, вместе с прежней неравномерностью в юридическом положении прочих сословий... Можно... сказать... что литовское законодательство относилось к холопству вообще и, в частности, к крестьянам (подданным), как к несвободному состоянию, хотя и признавало в крестьянстве некоторые свободные элементы, каковы были, напр., вольные похожие люди. Полная правоспособность составляла принадлежность одной шляхты; только мещане привилегированных городов, в силу вольностей магдебургского права, пользовались одною гражданскою правоспособностью и известной автономией в своих границах, без всякого участия в политической жизни нации».


298
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Ср. Словарь Горбачевског о380: «Похожие люди... назывались также вольными в противоположность крестьянам о т ч и ч а м» (стр. 260). «Отчичами или ойчичами назывались крестьяне крепостные, прикрепленные к... земле» (стр. 244); Kmetho = subdituis = kmiec = chlop = крестьянин, мужик, см. Subditus, plebejus = poddany (стр. 182); Plebejus (стр. 259); Ministeriales (стр. 217-219); Castrum = polsk. Zamek (стр. 55).
Литовское право знало понятие «министериала» со специальным оттенком «слуг» у знати, вышедших из знати же. См. об этом у Леонтовича, цит. соч., стр. 4-5: «Слуги, служебники было общим названием шляхтичей, вышедших из рядов самостоятельной аристократии и поступивших в зависимость известного рода от панов и магнатов». «Чем же отличался слуга-шляхтич от слуги-хлопа? ...Прежде всего... он не причислялся к податным людям, обращенным на “платы повиноватые”, обязательный для всех не-шляхтичей... Далее, за служилой шляхтой признавались полные личные и имущественные права и другие привилегии самостоятельной шляхты, но, впрочем, только тогда, когда шляхтич не вел “хлопской” жизни. В Литовском Статуте встречаем замечательное правило, запрещающее шляхтичу всяки занятия, имевшие хлопский характер (напр. ремесла, мелочную торгового и пр.) под угрозою потери всех шляхетских прав. Лит[овский] Ст[атут]. 1556 г. III, 16. Статут 1588 г. III, 20; XII, 4 и 6». Там же, стр. 5-6: «Пан был для служилой шляхты только патроном, для хлопа же господином с правом распоряжаться его личностью и трудом» (ЗАМЕТИТЬ!). Стр. 6: «Простолюдины, или хлопы, составляли основное население королевских и шляхетских имений. Общим названием их было не-шляхта, простые люди, хлопы или черные люди, мужики, иногда поспольство или посполитые». Стр. 35: «Право землевладения считалось по литовским законам шляхетскою привилегией. Владельческая земля находилась вообще только в повинностном пользовании крестьян».
XXXII) У Реппеля в первом томе его истории Польши. R о e р р e 1 (1808-1893), ученик Лео и Ранке381, автор до сих пор остающегося классическим, им самим не законченного, но продолженного J. С а г о 1-го тома истории Польши: Richard R о e р р e 1 Geschichte Polens. — Geschichte d[es] europäischen Staaten, herausgegeben von А. H. K. Heeren u[nd] F. A. Uckert, Hamburg, 1840.
XXXIII) Этот термин — jus ducale382 — есть латино-польский оригинал не существовавшего, как употребительная формула, русского воспроизведения, в новейшее время словесно пущенного в ход в научной литературе А. Е. Пресняковым: Княжое право в древней Руси. СПБ., 1909.
XXXIV) История факта и права отъезда должна быть также изучаема в связи с историей отношений и борьбы Московского государства с литовско- польским. Отъезды из Москвы в Литву-Полыну и в обратном направлении


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
299
должны быть сопоставляемы с непрерывной пограничной борьбой за спорную между обоими государствами область, которая обычно обозначалась описательно, как земли к люди «князей украинных» («королю жаловались его князи и люди украинные», на что московский дьяк отвечает: «а ныне нам жаловались наши князи и наши люди»). См. Памятники дипломатических сношений древней России с Державами иностранными. Изданные Геннадием Ф. К а р п о в ы м. Сборник Имп. Русского Исторического Общества, т. 35, СПБ., 1882 — № 6 (1488 г.) и во многих других местах этого сборника. См. там же, № 12, стр. 46-51, об отдельных отъездах с вотчинами: кн. Д. Ф. Воротынского и кн. И. В. Бельского383 (1490 г.).
Ср.: «Взял князь велики Иван Васильевич град Тверь... а князь велики Твер- ский Михайло Борисович384 поехал из города, ночи, к Литве, видя свое изнеможение». 2-ая Новгородская] лефпись]. 1485 г. П. С. Р. Л. Т. 3, стр. 143.
Ср.: «Князь Михайло Глинской385 с братиею, и со всеми людьми своими со многими, и с дворяны королевскими, прихали к Москве служите великому князю Ивану Даниловичу (sic) всеа Руси» («Временник» кн. X, стр. 197).
В какой мере пример Литвы-Полыпи действовал заразительно на Москву: когда паны-рада великого княжества Литовского обращаются к московской боярской думе, она отвечает им как «наша братья, рада государя нашего» (1493 г., цит. сб. К а р п о в а, № 22, стр. 103-108. Ср. там же того же года № 23).
XXXV) 	См. об этом интересную работу Освальда Б а л ьц е р а: Aus Problemen der Verfassunefsgeschichte Polens. Krakav, 1916.
[Глава пятая]. Возвышение Москвы и образование единого Русского государства
Возвышение Москвы есть центральная историческая проблема образования единого русского государства. И хотя эта проблема издавна привлекает внимание историков, на ней мы улавливаем всю трудность и сложность таких проблем.
Говорить об образовании великорусского государства можно только по историческому недоразумению. Великорусская народность есть производное единого русского государства, как оно конкретно исторически сложилось, так же как малорусская (украинская) resp.386 белорусская народность есть производное культурного влияния и политического давления польской стихии и литовско- польского государства на первично национально или народностно единую русскую национальную или народную среду.


300
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Почему возвысилась Москва и стала средоточием сильного и национально единого государства? Почему не Рязань? не Владимир? не Тверь? Мы не ставим этого вопроса о Киеве. Киев захудал еще раньше, был действительно затоплен татарским нашествием и затем захвачен Литвой, хотя момент этого захвата представляется спорным.
Рязань не только первая из «крупных» русских городов была взята и разгромлена татарами, но и затем в течение столетий Рязанская земля была наиболее для татар досягаемой русской областью. Владимир оставался десятилетии стольным городом и великокняжеским и церковным центром и после того, как он испытал жестокий татарский погром. И Тверь и Москва, так же как Владимир, испытали в Батыево нашествие татарский погром. Отчего же роль и честь государственного и национального средоточия выпала не на Владимир, не на Тверь, а на ничтожную и невзрачную первоначально Москву? Географическим положением, в смысле естественных условий преимущества Москвы в начальную эпоху ее политического бытия, ни перед Владимиром ниже перед Тверью этого отнюдь нельзя объяснить. Владимир и Ростов лежали в относительно хлебородном центре Суздальской области, гораздо раньше и более заселенном, чем западные ее части, позднейшие территории Московского и Тверского княжеств. Татарское владычество сильнее тяготело, и татарские погромы чувствительнее обрушивались на среднюю и восточную, более населенные части Суздальской области, чем на ее западные части, московскую и тверскую. Это — как справедливо указывает один новейший исследователь — обусловило «перелив населения с востока на запад Суздальской земли», скопление здесь населения, массой и достатком которого определялась интересовавшая татарскую власть платежеспособность сидевших тут князей (I).
Таким образом, исходным моментом образования сильного русского государства в Руси, попавшей под относительно длительное, в течение десятилетий и столетий непрерывное владычество татар, было именно это татарское владычество. Почему же возвысилась и стала русским национально-политическим ядром именно Москва, а не Тверь? Если первоначально татары оставляли относительно в покое, в лице Москвы и Твери, бедную западную окраину Суздальской Руси, то, когда эта менее досягаемая для них окраина обросла мясом и усилилась, — ослабевшие за это время в своем натиске татары стали в ней пестовать и поощрять то политическое образование, которое во всех отношениях лучше других к татарской власти приспособля¬


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
301
лось, в частности, лучше и удобнее ей платило. Таким политическим образованием, такой русской государственной силой, на свою пагубу выпестованной татарской властью, оказалось московское княжество. Возвышение Москвы — как это ни кажется, на первый взгляд, странным и парадоксальным — определилось всего больше и всего явственнее татарским давлением на ход русских политических и социальных дел и отношений. Было бы совершенно неверно толковать это историческое соотношение собирания Руси и татарской силы в тенденциозном антинациональном и антикультурном смысле, в духе пресловутых польских теорий (Духинского)387, ибо татарская политика пестования в отношении Москвы и московская политика приспособления к татарской силе, обе эти политики были преобразованы действиями и в действиях Александра Ярославича Невского, имя которого связано с той ярконациональной борьбой русских северных населений (Новгорода и Пскова) против германского и литовского натиска, которая была воспринята русским национально-церковным сознанием именно как русское дело и сделала Александра Невского не только православным святым, но русским и даже славянским героем (И).
Итак, главным фактором возвышения Москвы была татарская политика пестования слабой Москвы и умное и умелое использование этой неумной, с татарской точки зрения, политики московскими князьями. Тут Москве в огромной мере пошла на пользу татарская политика в отношении духовенства и церкви, имевшая в виду вовсе не специально Москву, а всю подвластную татарам Русь. Ориенталисты должны выяснить, почему татарская власть, даже после ее обращения в мусульманство, вела эту политику привилегированна духовенства и церкви, политику, которая увеличила социальное и политическое значение церкви и духовенства. В истории «покорения мира Чингиз- Ханом» хорасанца Джоивения (Juvaini, 1257—1260)388 о Бату (Батые) говорится, что «он был царем, который не склонялся ни к какой вере, ни к какой р е л и г и и; он признавал только Бога, но не был приверженцем никакой религии и никакой веры» (III). Религиозная терпимость, очевидно, была не просто монгольской практикой, но и традицией монголов, которая и после их обращения в ислам преодолевала мусульманский фанатизм и мусульманский прозелитизм. Никакого нет преувеличения в том, что «русское духовенство татарскими ханами было поставлено в исключительное положение перед всеми общественными классами на Руси»,


302
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
почему «быть в подчинении или под покровительством у церкви было тогда, очевидно, самою завидною долею для русских людей» (IV). Такое благоприятное положение духовенства и церкви совпало с умелым использованием этого обстоятельства московской княжеской властью, умевшей привлечь на свою сторону и институционно (митрополита), и духовно (идеалистическое монашество), верхушку духовенства в решающий момент внешнеполитической конъюнктуры.
Династическая смута в Московском княжении
и роль в ней татар и русского духовенства
При внуке Дмитрия Донского Василии II, который был ослеплен своими соперниками и потому прозван Темным, Москва была терзаема двадцатилетней династической смутой (1430-1450). В этой смуте принимали активное участие и распавшиеся окончательно на несколько орд (V) татары, и сплотившееся окончательно в некоторую общественную и идейную силу русское духовенство (VI).
Роль татар в этой династической смуте переплелась с национальной и государственной борьбой русских государств с разлагавшейся татарской силой. И хотя сложившемуся в Москве крепкому государственному ядру, которое, при поддержке татарства, усвоило себе новый порядок прямого наследования новой великокняжеской власти от отца к старшему сыну, хотя этому ядру и приходилось в ходе этой династической смуты переносить иногда тяжелые удары и с татарской стороны, но, в общем, татары и в эту стадию сплочения русских государств в единое государство, национальным политическим и церковным центром которого бесповоротно, со времен Ивана Калиты, стала Москва, явились фактором, содействовавшим русскому государственному объединению. Роль разлагавшегося и разложившегося татарства была теперь иной, чем в эпоху Александра Невского, а затем Ивана Калиты, его сыновей, его внука и правнука. В ту эпоху Москва приспособляется или подлаживается к татарству, служит и подчиняется ему; в эпоху династической смуты, наоборот, татарство приспособляется, подлаживается к Москве, подчиняется и служит ей. Современники Василия Темного уловили и ставили ему в упрек его покровительство татарскому элементу, но живо ощущаемый во всей среде, соперничествовавшей и боровшейся с Василием Темным, этот упрек мог только короткое время производить большое и широкое впечатление — настоящего национального отклика он не встретил, хотя есть летописное известие, что даже


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
303
нашлись какие-то троицкие (троице-сергиевские) монахи, которых захватила эта противотатарская пропаганда, — русское духовенство, поскольку оно было сплоченной духовной силой, на нее не только не поддалось, но, наоборот, оно в лице высшей духовной иерархии стало в борьбе московского великого князя на его сторону против его врагов. Легальный московский князь, опиравшийся теперь на свое законное право, как на «изначальную земскую пошлину» (VII), покупал и традиционный авторитет царя-хана, и реальную поддержку татарской силы в лице действовавших от себя и для себя представителей татарской знати, начиная с царей и царевичей, продолжая мурзами и кончая вольными и вольнонаемными воинами, казаками (VIII). Эта падкая на деньги татарская среда поддерживала того претендента, который ей больше давал и с которым ей вообще легче и приятнее было в данный момент сотрудничать. У нее не действовали в этом отношении никакие ни идейные, ни политические, ни еще менее — национальные мотивы. Сильные татарские властители в прежнее время в поддержке Москвы были идейнее той татарской силы, которая участвовала в московской династической смуте XV века. Наоборот, поскольку дело шло о поддержке в этой смуте русским духовенством «легальной» московской власти, утвердившейся, как мы видели, при перемещении русской стихии с юга на север именно в Москве, благодаря приятию или признанию высшей всерусской, т. е. национальной, церковной властью, — поддержка московской силе оказывалась церковной средой по идейным, религиозным, национальным и политическим соображениям. В этом отношении и смысле мы в данную эпоху присутствуем при окончательном утверждении и оформлении русской религиозной, церковной, политической и, главное, национальной идеологии, которая будет потом подхвачена и самой властью, и национальное значение которой в полной мере скажется в эпоху роковых династических смут начала XVII века, которые развернулись в борьбу русской, т. е. национальной, православной стихии против стихии латино-польской и в то же время римско-католической.
Москва покоряет разложившуюся татарскую силу
Рядом с возвышением и ростом Москвы шло разложение татарской силы, державшей русские земли-государства в подчинении и зависимости, и последовавшее затем покорение татар Русью. Русско-татарские отношения в ходе этих двух процессов складываются весьма слож¬


304
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
но, представляя своеобразное и исполненное драматизма сочетание русской старины, т. е. традиции подчинения и зависимости Руси от татар, с русской же новизной все растущей московской силы. Если с «покорения» почти всей восточной и некоторой части западной Руси татарами, т. е. с первой половины XIII века, до постепенного упразднения установленной этим покорением зависимости Руси от татар прошло полтораста лет (1230-1380), то наступившая промежуточная эпоха продолжалась не больше ста лет. Ее надлежит характеризовать совсем иначе: ослабленный татарский мир начинает постепенно попадать в подчинение к Руси и в зависимость от нее. Хронологические грани этой промежуточной эпохи следует наметить от поражения татар на Куликовом поле (1380) до создания в 1446-1448 гг., на расстоянии около ста верст от Москвы, Касимовского царства, татарского царства, просуществовавшего и тогда, когда исчезли не только Тверь и Новгород, но и Рязань и Псков.
Первый факт — Куликовская битва — запечатлен в памяти русских людей, как яркое и славное национальное событие, каким она, несомненно, и была; второй отразился в русских умах и сохранился в русской памяти в образах популярных татарских трактирщиков и официантов, завещавших петербуржцам странное коммерчески-трактирное словосочетание: Донон и татары. Между тем русская победа на Куликовом поле, имевшая огромный национальный резонанс, не избавила разом ни Москву, как город, ни остальную восточную Русь от татарских угроз, унижений и «пакостей». А создание забытого Касимовского царства не только исторически реально связано с основанием громкого в истории царства Казанского, не только знаменовало, но и фактически означало реальное покорение татарской силы Русью и, с этой точки зрения, есть факт не только в подлинном смысле знаменательный, но и весьма значительный и содержательный.
Обратимся к событиям и их истолкованию. В это время верховная власть Золотой Орды находилась в полном разложении: она, по образному выражению позднейшего летописного сказания, «Истории о Казанском Царстве», «нача изнемогати в то время». Точные время и обстоятельства основания Казани, как особого ханства-царства, не могут быть установлены. Неясно даже, кому следует приписать это «основание»: «Улу-Мухаммеду (Большому Мухаммеду)389, изгнаному хану Золотой Орды (IX), или же его сыну Махмутеку (Мамотяку)390, который, убив своего отца и своего брата


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
305
Юсуфа, осенью 1445 г. убил какого-то казанского вотчича, овладел городом Казанью и «чрез то положил начало новому ханству и новой династии царей» (X).
Мы полагаем, что, по совокупности показаний русских и западных источников (о восточных мы, не читая текстов в оригинале, самостоятельного суждения иметь не можем), надо признать, что Казанское ханство (=царство) образовалось в длительном процессе распадения Золотой Орды, так же как образовывались (и распадались) (XI) и другие ханства=царства: крымское, астраханское, ногайские, сибирское и — last but not least391 — касимовское.
Пожалование Мещерского Городка в 1445-1452 гг. московским великим князем Василием Васильевичем приверженным к нему татарским царевичам не есть, надо думать, вовсе начало поселения в этой местности татар и татарских инородцев (Мещеры), а, наоборот, завершение и юридическое оформление татарского овладения ею, восходящего к ранней истории Рязанской земли-княжества под татарским владычеством. Когда произошло здесь поселение татар и как оно первоначально было оформлено, мы этого сказать точно не можем. Одно для нас несомненно: великий князь Василий Васильевич пожаловал татарским царевичам держание в Рязанской земле, которым татары владели издавна, еще тогда, когда они были господами над этой Рязанской землей. Мы знаем из междукняжеских договоров, что Тулой, которая считалась принадлежностью Рязани, «при царице Тайдуле» ведали «баскаки» этой царицы (XII). Мы знаем из одной цитированной Карамзиным родословной книги о Мещерских князьях, что какой-то «князь Ширинский Бахмет Усеинов392 сын пришел из Большие Орды в Мещеру и воевал и засел ее», а его потомок, уже православный Александр Укович393 продал Мещеру Дмитрию Донскому. Очевидно, однако, Мещера не вся в эпоху пожалования вел. кн. Василием Васильевичем Мещерского Городка татарским царевичам, была обруселой и обращенной в православие областью или страной, хотя именно Мещерские князья в эту эпоху уже частью перешли в православие и обрусели (XIII). Поэтому в основе русского пожалования Мещерского Городка, ставшего Касимовым, татарским царевичам лежит не только то обстоятельство, что «вся местность кругом его (Мещерского Городка) в Рязанской области была с давних пор заселена: Мордвою и Мещерою (от чего и самый городок в отличие от других звался Мещерским), исповедовавшими частью язычество, частью, вследствие близких сношений с мусульма¬


306
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
нами, — мухаммеданство; инородцев этих скорее, нежели русских, можно было отдать в управление татарину и мусульманину», но и факт, что часть этой Рязанской земли была издавна в своеобразной связи с татарами и зависимости от них, которая привела к тому, что, конечно, еще и до пожалования и после пожалования Мещерского Городка татарским царевичам, эта область платила татарам какие-то «оброки и пошлины». Это значит, что этой Мещерой, до пожалования ее Касиму и Ягубу394 в 1446-1452 гг., могли владеть либо другие татарские привилегированные владельцы, либо самим Касиму и Ягубу могло быть пожаловано их собственное владение (XIV).
Это Касимовское ханство=царство было создано или подтверждено Василием Темным в противовес возрождавшемуся и укреплявшемуся в это же время Казанскому ханству-царству, и таким образом, внутри русского Московского государства образовалось русское удельное ханство на особом праве и с особыми порядками. Это факт многозначительный сам по себе, в своей отдельности, но еще более значительный, как яркий эпизод сложного процесса не внешнего, а внутреннего покорения Московской Русью татарства — превращения его верхов в важный составной элемент российского служилого класса (XV). Этот эпизод связан с двадцатилетней московской династической смутой (борьбой Василия Второго Темного с дядей и двоюродными братьями). Участие татар в этой борьбе составило эпоху в русско-татарских отношениях: татары стали служить Руси. Эта важнейшая перемена рассматривается нами в главе, посвященной московской династической смуте, а здесь мы вкратце отметим завоевание Казани, Астрахани и Сибири, в связи с русской колонизацией среднего и нижнего Поволжья и камских и уральских пространств (XVI).
Москва, как государственное
и хозяйственное средоточие страны
С ростом государств мы замечаем некоторое общее массовое и массивное явление: их центры начинают становиться не только политическими, но и экономическими средоточиями страны. Это явление определяется тем, что рост государства не только вытекает из роста экономической жизни, но часто, в свою очередь, и в еще большей степени является движущей силой или фактором, определяющим экономический рост страны. Это необходимо понимать и принимать в двояком смысле.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
307
Государство, если брать его в широком смысле, как организацию, т. е. организованную и организующую силу, движет, возбуждает (стимулирует) производство. Прежде всего, государство организует войско, а войско этого нового государства есть постоянно действующий фактор. Таким путем государство есть фактор, прямо создающий целые новые отрасли производства. Вообще же государство создает в разных направлениях крупный спрос, который должен быть обслуживаем каким-то производством. Развитие разных видов производства, а именно назначенного на удовлетворение прямо или косвенно военных потребностей, без могущественного государства немыслимо. Далее, государство, помимо обслуживания вооруженной силы, содержит вообще большое число слуг; их потребности образуют некий спрос и тем самым представляют для производственной деятельности некий рынок. Новое государство не только с его войском, но с его чиновничеством и с его полицией играет в новом экономическом развитии важную роль постоянного и притом растущего рынка. От государства нельзя отделить и его верхушку которая, предъявляя спрос и диктуя моды, количественно и качественно определяет этот спрос. Назовем эту верхушку «двором» в широком смысле. Чем элементарнее в общем социальная и политическая жизнь страны, тем относительно большую (и в то же время абсолютно значительную) роль играет в экономической жизни страны двор и его спрос. Двором в широком смысле я называю весь личный состав, который живет около царя и распадается на множество потребительных хозяйств, предъявляющих каждое свой спрос. Двором в узком смысле я называю собственное потребительное хозяйство царя, царицы и их ближайших родственников.
Ростом государства определяется тот факт, что уже в начале XVI века, т. е. в княжение Василия III395, Москва была для того времени большим городом. Это явствует из того, что такой замечательный и критический наблюдатель, как Герберштейн, для 1511 г., на основании сообщенных ему результатов государственной переписи, сообщает, что эта перепись зарегистрировала в Москве около 42 000 домов. Учитывая склонность той эпохи к преувеличению и принимая во внимание, что это число домов для Москвы сам Герберштейн считает преувеличенным, и рассчитывая скромным образом число душ в среднем на дом только в пять, мы, округляя, получим население Москвы в 200 тысяч еще для первой половины XVI века396. Неудивительно, что в конце XVI века англичанин Флетчер на глазомер определяет население опустошенной


308
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Крымским нашествием 1571 г.397 Москвы не только достигающим, но даже превосходящим население Лондона той же эпохи, т. е., во всяком случае, в конце XVI и начале XVII веков Москва была по тогдашним европейским понятиям одним из самых крупных по населению городов Европы, городом, абсолютную цифру жителей которого надлежит учитывать более, чем в сто тысяч, скорее — в нормальное время гражданского мира и относительного полицейского спокойствия — ближе к 200 тысячам: не забудем, что в начале XVII века Московское государство и Москву постигли смута и жестокий голод, число погибших от которого один современный иностранный наблюдатель (Мартин Бер) определяет фантастической цифрой в 500 тысяч398.
Двор московский и в узком смысле царского дворцового хозяйства (=дворца), по словам одного новейшего историка, «кишмя кишел людьми — постоянными обитателями: придворными, дворцовыми служителями и многочисленными являвшимися во дворец по разным делам ежедневными посетителями, толпы которых то приливали сюда, то отливали. В своих теремах и хозяйственных службах оно ютило целое население придворных, состоявших при царе и членах царского семейства, и огромный штат дворцовых служителей, ремесленников и мастеров разного рода. Дворцовое хозяйство было огромной и сложной машиной, для приведения которой в действие нужны были многочисленные руки. Оно разделялось на несколько отделов или ведомств, и каждое из них было снабжено внушительным персоналом» (XVII): кормовой двор, заведовавший царским столом, хлебенный двор, изготовлявший хлебы и калачи на царский обиход, сытенный двор, заведовавший государевыми питьями, «конюшенный приказ» — царское конюшенное ведомство, казенный двор, заведовавший царской казной. К дворцовому ведомству были приписаны целые московские слободы. Особый штат обслуживал нужды хозяйства царицы. В состав этого штата входила царицына мастерская палата, как бы дворцовый зародыш (эмбрион) крупного и местно-концентрированного «мануфактурного» в техническом смысле производства. Но к этой палате были приписаны Кадашевская и Хамовская слободы, дворцовые зародыши (эмбрионы) московской домашней системы крупной промышленности, т. е. кустарной промышленности, поставлявшие полотняные изделия, в частности, белье. Мы можем сказать, что русская текстильная промышленность родилась в крестьянской избе, приписанной к царскому двору и обслуживавшей его потребности. Рядом с


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
309
великокняжеским, позднее царским «двором»=«дворцом», который, по правильному замечанию одного новейшего историка, был «самым сложным и обширным во всем государстве» (XVIH), стоял крупный боярский двор=дом, который тоже представлял значительный количественно и качественно потребительский спрос и этим спросом возбуждал (стимулировал) производство. Как и царский двор (=дворец), боярский двор в Москве был своеобразным «ойкосом», опиравшимся на снабжение из боярских «подмосковных», в некоторой мере самодовлеющим. Но не следует (вопреки Богословскому399) преувеличивать самодовления (автаркии) этого боярского «ойкосного» хозяйства, ни сверху, в смысле качественного характера боярских потребностей, требовавших покупки привозных с Запада (например, вин) и с Востока (в первую очередь мехов и лошадей ногайского пригона) предметов, ни снизу: даже продовольствия, зерна, муки, овощей, плодов, мяса и всякой живности из собственных хозяйств, боярского=барского и зависимых крестьянских, часто могло не хватать для содержания подчас очень большого персонала боярского двора, людей, состоявших при боярине и от него зависимых на разных юридических титулах (холопов, живших во дворе крепостных, должников, обязавшихся «за рост работать», других людей, работавших откровенно по найму, от простых деловых людей до наемных священников и церковнослужителей, постоянных и временно-наемных, «безместных», наконец, просто нахлебников, призреваемых, обычных и случайных «нищих»). Экономические основания, по которым, и юридические титулы, на которых служил боярину и состоял при нем в его дворе этот персонал, были чрезвычайно разнообразны. В XVI и XVII вв. уже сложились правовые нормы и обрисовались некоторые социально-бытовые черты того, что я для позднейшего времени окрестил выражением «крепостное хозяйство». Но если тогда царский двор=дворец не был просто «крепостным хозяйством», хотя бы весьма большим, ибо «двор» был тогда неотделим от государства и характеризовался чертами публично-правового уклада, то и боярский двор той эпохи в общем еще не сложился в настоящее «крепостное хозяйство». Большой боярин XVII, а может быть, и XVI века, стоявший во главе богатого и разнообразного «ойкоса», и этот самый «ойкос» были, во всяком случае, только исключительными фигурами экономической жизни. В своем городском московском дворе большой боярин никогда не мог вести никакого настоящего «производственного» хозяйства; он там только потреблял, а его «подмосковная», даже в


зю
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
самых лучших случаях, «производила» абсолютно немного и для собственного боярского потребления и еще менее — на продажу: барская запашка вообще еще не развернулась, а абсолютно малочисленные еще крепостные крестьяне поставляли немного и в форме натурального оброка. «Подмосковные» этой эпохи не походили, в смысле ни потребления, ни «производства», ни на позднейшие «подмосковные», ни на позднейшие тяготевшие к Москве, но более от нее отдаленные, «помещичьи» (в позднейшем смысле) имения-хозяйства, обслуживавшие московский рынок=спрос. Этот рынок был гораздо уже, чем в более позднюю, петровскую и послепетровскую эпоху, и в нем государственный спрос, в который я включаю для этой эпохи и дворцовый спрос, играл гораздо большую роль, чем спрос вольного рынка.
Очень трудно для Москвы и вообще для Московского государства XVI и XVII вв. сколько-нибудь точно установить соотношение между «крепостным производством», осуществлявшимся в рамках принудительной связи с царским (дворцовым) и боярским хозяйством, и «производством» вольным, выходившим на вольный рынок, т. е. выносившим свои продукты на него. Уже тогда, несомненно, через посредство оброка, натурального и денежного, устанавливались для экономически тяготевшей непосредственно к Москве области России формы облеченной в крепостную зависимость лица от душевладельца связи вольного и в то же время не свободного «производителя», который предстоял перед нами в социально чрезвычайно различных образах: с одной стороны, предпринимателя (самостоятельного ремесленника, работавшего из своего материала на заказ непосредственного потребителя, и кустарного предпринимателя-подрядчика), а с другой стороны, рабочего (ремесленника, обрабатывавшего чужой материал, принадлежавший заказчику, и кустаря, работавшего тоже из чужого материала и на чужой, но уже предпринимательский счет). Так, уже в XVI и XVII вв. обозначились в области Москвы и в «дворцовом», и в «вотчинном» или «крепостном» промысловом населении те две одинаково и в юридическом, и в бытовом смысле и социально полярные «крестьянские» фигуры, из которых сложилось неземледельческое (промысловое) крестьянство центральной России: оброчный предприниматель, если угодно; «буржуа», и оброчный рабочий, если угодно, «пролетарий» (XIX).
Торгово-промышленное население Москвы и Московской области, каков бы ни был его правовой статус, представляло в своих


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
311
«низах» кадры будущего рабочего класса (пролетариата) этой области, а его «верхи» уже прообразовали (преформировали) класс предпринимателей-капиталистов. При этом по характеру имеющихся данных как чисто описательных, так и «статистических», совершенно невозможно определить, какие элементы пестрого во всех отношениях московского населения распределялись между этими группами и как они количественно и качественно вложились в создание Москвы в качестве торгово-промышленного центра страны. В население Москвы были влиты и новгородские, и псковские выходцы, принудительно в порядке вывода и рубежа сюда переведенные московскими властителями — Иваном III, Василием III и Иваном IV, и западнорусские выходцы, в значительной мере стихийно сюда перемещавшиеся в весьма переменном ходе польско-русской политической борьбы. «Слободы мещанские, в местности теперешних (т. е. современных московских. — Я. С.) мещанских улиц, возникли» (во второй половине XVII в. — Я. С), «...когда в Москве появились переселенцы из западной и южной России, принесшие с собою самый термин мещане (в западнорусском языке, горожане)» (XX). На самом деле мещане — термин польский, являющейся польским эквивалентом официального латинско-польского термина cives400. Вливались в московское население и татарские элементы, оставившие такие выразительные следы в названиях московских мест и улиц, как Ордынка и Татарская улица. Эти элементы тоже как-то вложились и в торгово-промышленную культуру Москвы. Просачивались — главным образом, через наемных выходцев-иностранцев, служивших Москве в качестве солдат и офицеров — и разнообразные западные иностранцы.
Своеобразную роль в экономической культуре России, и всего больше через самое Москву, сыграла особенность русского военного быта: поскольку в России образовывались элементы постоянной армии, пользовавшиеся разнообразными привилегиями, — к их привилегиям, к привилегиям и дворян, и стрельцов, и иноземных солдат, принадлежало не только разрешение им торгово-промышленных занятий, но и поощрение таких занятий (XXI). Эта особенность могла влечь и влекла за собой опасные для власти последствия; стрельцы в 1682 г., когда они взбунтовались, оказались опасным элементом не только как солдаты, но и как составная органическая, имевшая разнообразные, и в том числе экономические, связи часть населения.


312
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Примечания
I) 	М.К.Любавский в статье «Возвышение Москвы» в обширном коллективном труде «Москва в ее прошлом и настоящем», вышедшем в Москве без обозначения года (в начале XX века) (Московское] книгоиздательское] т[оварищест]во «Образование», вып. первый, стр. 66-74). В литературе проблемы возвышения Москвы, кроме классических общих трудов Карамзина, Устрялова401, Соловьева и Бестужева-Рюмина и других общих обзоров русской истории, среди которых заслуживают внимания Н.М. Павлов (Русская история от древнейших времен. Первые пять веков родной старины. Тт. 1 -3. М., 1899-1900; Русская история до новейших времен. Вторые пять веков первого тысячелетия. Тг. 1-2. М., 1902-1904); Д.И. Иловайский и
С.Ф. Платонов, отметим старую монографию В.И. Вешняков а: О причинах возвышения Московского княжества, 1851 и новейшую А.Е. Преснякова: Образование великорусского государства. СПБ., 1918.
II) В политической и военной биографии вел. кн. Александра Ярославина Невского (1219-1263) важное место занимает его знаменитая успешная борьба, как новгородского князя, с ливонскими немцами и шведами (1240-1243), а также борьба с Литвой (1245). С татарами воевать Александр Невский не только не решался, но Татищев даже его «явно обвиняет» (как выражается И.Д. Б е л я е в) в призыве татар на Суздальскую область и низвержении с великокняжеского стола старшего брата Андрея Ярославина татарским царевичем Неврюем, который, как говорит 4-я Новгородская летопись, «прогна Андрея Ярославина за море в Свею». См. обстоятельную статью И.Д. Б е л я е в а во «Временнике» 1849 г. (кн. 4-я, стр. 1-42), который старается оправдать Александра Невского против Татищева. См. длинное примечание 48 на стр. 18-20.
III) Подчеркнуто мною. См. Мирза Абдулла Гаффаров:«Из области персидской историографии монгольского периода», стр. 1. Переводы Джоивения: Gibbs Memorial Series, London, 1912-1914; Journal Asiatique, V S6rie, XV.
IV) (Прим. ред. [ к изданию 1952 г.:] Нам не удалось установить, откуда взята эта цитата).
V) С1481 г. (С. Г. Г.Д,1,№ 112; ср. В е л ь я м и н о в - 3 е р н о в, I, стр. 88) в актах уже говорится об о р д а х во множественном числе, а не об орде (единственное). В 1504 г.: «А Орды ведати и знати мне Великому Князю, а тобе Орд не знати; а в выходы ти в Ординьские, и в Крым, и в Асторохань, и в Казань, и во Царевичев городок, и в иные Цари и во Царевичи, которые будут у меня в земле или у моего сына у Великаго Князя, и во все Татарские


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
313
проторы давати ти мне и моему сыну Великому Князю со всее с своей отчины по тому, как отец наш Князь Великий в своей духовной грамоте написал; а коли мы в выходы в Ординьские и в Татарские проторы не дадим, и нам и у тобя не взяти» (С. Г. Г. Д., I, №№ 133-134). Ср. В.В. Вельяминов- Зернов, Исследование о касимовских царях и царевичах, I, СПБ., 1863, стр. 152-157).
VI) А. И., I, № 40,1447 г., декабря 29. Послание Российского духовенства углицкому князю Дмитрию Юрьевичу (стр. 75-83). Чрезвычайно поучительный документ, рисующий московскую династическую смуту эпохи в. кн. Василия Васильевича и русско-татарские отношения в частности.
VII) «Земская пошлина» — государственная практика. В соборном послании русского духовенства князю Углицкому Д митрию Юрьевичу 1447 г. (см. предыдущее примечание): «что ему Богом не дано, ни земскою изначальства пошлиною» (А. И., I, № 40, стр. 76). Тут в понятии «земская пошлина» есть оттенок естественного права, сопоставляемого с правом божественным.
VIII) По объяснению Вельяминова-Зернова (на стр. 207 к № 27 Рум[янцевское] собр[ание], II, и к летописям на стр. 74), «простые татары, приходившие служить в Россию вместе со своими царевичами, а равным образом и простые татары Казанские, Крымские и пр., обыкновенно звались у русских казаками; да и сами себя называли казаками».
IX) Так думал, вслед за некоторыми более старыми авторами, Карамзин (История Государства Российского, V, стр. 159)· Ср. Вельяминов- Зернов, цит.соч.,I,стр.5-6.Ср.Казанский Летописец:«Улу- Мухаммед после победы татар над русскими под Белевым в 1437 г.), «шед полем округ, и прелезе Волгу, и засяде Казань пустую, Саинов юрт... вселися в жилшциих, и постави собе древяный град крепок, на новом месте, крепчайше стараго, не далече от старые Казани, разоренныя от Московския рати. Начаша ко царю собиратися мнози варвари от различных стран, от Златыя Орды, и от Астрахани, и от Азова, и от Крыма. И нача изнемогати во время то велиюя Орды Златыя и уселяти, и укреплатися, в тоя место, Казан, новая орда...» (П. С. Р. Л., т. XVIII, стр. 220-221; другой вариант, там же, стр. 19-20, и в «Истории Казанского Царства», СПБ., 1791).
X) Вельяминов-Зернов,ук. соч., стр. 4; на основании показаний Воскресенской и Никоновской летописей, там же, стр. 4-13.
XI) Вельяминов-Зернов, I, стр. 189: «Смуты времен Ильгама (1482-1487)402 составляют важную эпоху в истории Казанского ханства. Казань, некогда гроза России, независимая, и сильная, впервые, вследствие внутренних раздоров и беспорядков, получила ханов от руки великого князя


314
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Московского. С тех пор раздираемая междоусобиями, она постепенно слабела, и чем далее вперед, тем более подпадала влиянию России, которая на беду ей крепла и росла. С Ильгамова царствования, собственно говоря, и началось падение ханства. С его пленения великие князья русские стали считать Казань своей собственностью». (Тут ссылка на Прод[одолжение] Др[евней] Российской] Вивл[иотики], IX, стр. 120).
XII) С. Г. Г. Д, № 32. Ср. там же №№ 36,48. Ср. П. С. Р. Л, т. XVII, под 6901 (1393) г.: «...ходил князь великы у другое во орду, и дал ему Царь Новгородцкое княжение и Муром и Мещеру и Торусу, а Бектут (Бектун) царевич взял Ведьку (Вятку)». Это известие свидетельствует, что хан пожаловал вел. кн. Василию Дмитриевичу означенные княжения и области и что Вятка была временно пожалована какому-то ордынскому царевичу. Ср. под словом Мещера в указателе к первым восьми томам П. С. Р. Л., отд. II, Указатель] географический. СПБ, 1909.
XIII) (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] Об этом см. ниже, в примечании 108 к этюду о феодализме.)403
XIV) С. Г. Г. Д, I, №№ 115 и 116. — Др[евняя] Росфская] Вивл[иотика], II, №№ 96,97,98. — Продолжение] Др[евней] Росс[иской] Вивл[иотики], IV, №№ 117 и 118. — П. С. Р. Л, т. VI (Соф. 2 лет. под 1447 г.), стр. 177-178, т. VHI, стр. 120.
XV) Какое значение имели служилые татары, показывает относящийся к 1631 (7139) г. «Сметный список сколко в Московском Посударстве служат у Государя царей, царевичей... и новокрещенов и Татар... и Казанских и Астраханских и всех понизовых и Сибирских городов князей и мурз, и Татар, и новокрещенов, и Чувашь, и Черемисы, и Вотяков...» (Временник Императорского] М[осковского] 0[бщества] Щстории] и Др[евностей] Российских]», кн. 4-я, отд. Смесь, стр. 18-51). Издатели списка говорят, что «в 7139 году по всем ведомствам служилых людей в Московском Государстве состояло на службе 66 690 человек». Сколько из них было инородцев? О служилых татарах см. также «Акты исторические и юридические и древние царские грамоты Казанской и соседственных губерний, собранные Степаном Мельнико- в ы м», т. I, Казань, 1859.
XVI) (Прим, ред [к изданию 1952 г.:] Эта глава осталась недописанной. Следующий раздел представляет черновой набросок, не связанный с предшествующим изложением.)
XVII) См. интересный и содержательный очерк покойного М.М. Б о - гословского «Состав московского населения в XVI-XVII вв.» в уже цитированном коллективном труде «Москва в ее прошлом и настоящем», вып. третий, стр. 44-53.


Социальная и экономическая история России... Часть вторая
315
XVIII) Ю. Г о т ь е 404 в том же коллективном труде.
XIX) Весьма пеструю картину Москвы как торгового и промышленного центра Московского государства дает обильная фактами статья М.В.Довнар- Запольского «Торговля и промышленность Москвы XVI-XVII вв.» в цитированном уже коллективном труде «Москва в ее прошлом и настоящем», вып. шестой, стр. 5-67. Он правильно говорит, что приведенные им данные рисуют нам Москву как «большой город с широко развитой торговлей и ремесленным производством, переходящим частью в фабрично-заводское» (стр. 66).
XX) В. В. Нечаев в статье «Общий вид и внешний рост Москвы за XVI-XVII века» в коллективном труде «Москва в ее прошлом и настоящем», вып. третий, стр. 27.
XXI) Об этом см. обильную фактическими указаниями и интересную статью С.К. Богоявленского «Войско в Москве в XVI и XVII вв.» в том же, уже цитированном нами коллективном труде.


ПРИЛОЖЕНИЯ К «СОЦИАЛЬНОЙ И ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАШЕГО,
В СВЯЗИ С РАЗВИТИЕМ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И РОСТОМ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ»


НАБЛЮДЕНИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ ИЗ ОБЛАСТИ ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ЖИЗНИ И ПРАВА ДРЕВНЕЙ РУСИ
I. 	СУЩЕСТВОВАЛ ЛИ В ДРЕВНЕЙ РУСИ ФЕОДАЛЬНЫЙ ПРАВОПОРЯДОК?’
1
Незабвенной памяти моего университетского учителя В. И. Сергеевича и моего университетского товарища Η. П. Павлова-Силъванского
Поставленный в заголовки этого очерка вопрос предполагает ясно очерченное понятие феодального правопорядка, или феодализма. Только сопоставление фактически существовавших у нас в древности отношений с точным юридическим (или социологическим) понятием” феодализма может дать материал для осмысленного ответа на наш вопрос.
В новейшее время в социологической литературе заметна, с одной стороны, склонность расширять понятие феодализма и, соответственно этому, отыскивать и находить везде феодальный правопорядок. С другой стороны, в известного сорта публицистике и публицистически окрашенной даже научной литературе всегда встречалось и встречается до сих пор весьма «свободное», я бы сказал, халатное употребление термина «феодализм». К этому разряду относится известная Марксова характеристика исторически сменяющихся способов производства,  ** Я должен сделать общую оговорку, что, по условиям работы в Белграде, я отнюдь не мог воспользоваться ни всеми необходимыми источниками, ни всей имеющейся литературой. Соответственно этому, я в некоторых случаях воздержался даже от таких суждений, которые мне представлялись по существу правильными, но которые я в данный момент не мог обосновать в той мере, в какой это мне представляется необходимым.
” Я не могу здесь ни развивать своего взгляда на значение систематических (догматических) понятий для исторического изучения права и хозяйственной жизни (этого вопроса я касался в разных местах «Хозяйство и Цена», и в своей речи перед магистерским диспутом: «Теория политической экономии и история хозяйственного быта», в Известиях СПБ.-Политехнического Института, т. XX, 1913 г., стр. I-Х), ни устанавливать соответствующего этому взгляду общего соотношения между категориями юридической догматики, с одной стороны, и социологии права и его истории — с другой.


320
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
«античного», «феодального» и «буржуазного», и приложение термина «феодальный», например, к земельному строю, как он сложился у нас после освобождения крестьян!
Этим двум тенденциям необходимо противопоставить ясное и точное понятие феодализма, отвлеченное от условий, где на самом деле «феоды» (лены) существовали и как социальный факт, и как юридическое понятие, и где феодальные отношения сложились действительно в целый и цельный правопорядок.
В феодальный правопорядок основными элементами входят, во- первых, два соотносительных члена: жалованье (beneficium) и служба (servicium, obsequium, officium, ministerium).
Феодализм возник из сочетания факта и идеи дружины — Gefolge, Gefolgschaft (comitatus, trustis, druht) с фактом и идеей ж а - л о в а н ь я (Lehen, fief), которое могло быть пожалованием земли (поместьем) или должности (кормлением).
Но при этом оба эти факта, связанные между собой юридическим началом договора, или ряда, получали от этой связи свое особое значение. Феодальное отношение утверждалось и душевно, и политически на договоре взаимной верности, покоясь материально и экономически на обмене выгод.
Сильнейший дает защиту и жалованье; слабейший дает службу: обе стороны обязуются верностью. Служилые подзащитные — это вассалы; то, что они получают в обмен за службу, есть т. е. поместье (fief-terre), или кормление (fief-office).
Монтескье, которому принадлежит едва ли не первое обобщающее историко-социологическое трактование проблемы феодализма, указал, что «у германцев были вассалы, но не было фьефов, ибо государи не имели земель для раздачи, или, скорее, фьефами были боевые кони, оружие, угощение. Были вассалы, ибо были верные, которые были связаны своим словом, которые приглашались и которые отбывали приблизительно ту же службу, которая позже совершалась за фьефы» (Esprit des lois, liv. XXX, ch. 3)405.
Это замечание Монтескье нам надлежит заметить — оно нам пригодится.
Совершенно ясно, что двух элементов «жалованье-служба» недостаточно для феодального правопорядка. Сочетание характерно и для юридического отношения как в полицейском, так и в правовом.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
321
Для феодального отношения характерно еще другое: его происхождение из договора иобоснованность на договоре, т. е. договорность в сочетании с наследственностью. Там, где жалованье-служба основано не на договоре, учреждающем наследственную и принципиально нерасторжимую связь, там нет законченного и цельного феодального правопорядка.
Но даже и этого мало для феодального правопорядка. Феодальный имеет не только свое правовое содержание, он имеет свою, так сказать, особую морально-правовую окраску, и эта окраска составляет душу феодального отношения. Этот договор включает в себя обязательство взаимной верности. «Der Lehenkontrakt ist kein gewöhnliches «Geschäft», sondern eine Verbrüderung zu (freilich) ungleichem Rechte, welche beiderseitige Treuepflichften zur Folge hat. Treuepflichten, welche auf ständische (ritterlicihe) Ehre gegründet sind und fest begrenzt sind»* — вне понятия взаимной верности, как идеального и душевного принципа феодального отношения, есть только материальный остов феодального правопорядка, но нет его духа.
Жалованье и служба старше феодального правопорядка, которому в этом смысле предшествовал порядок бенефициальный, договорный, но не наследственный, порядок, отнюдь не связанный с нерасторжимым или, по крайней мере, трудно расторжимым обязательством взаимной верности. С другой стороны, и нерасторжимое или трудно расторжимое в правовой форме обязательство взаимной верности мыслимо, по крайней мере, чисто теоретически, без основы жалованья и тем более жалованья наследственного. И мы знаем на самом деле, что дружинный порядок — порядку феодальному. Феодальный порядок есть результат объединения и слияния порядков бенефициального и дружинного в некоторую новую третью цельную систему, покоящуюся на принципе верности. Принцип взаимной верности придает договору, в основе феодального отношения, тот, отличающий его и от государственноправового, и от чисто частноправового отношения, характер, который можно обозначить как учредительный. Феодальный договор
* М а X W e b е г. Die Wirtschaft und die gesellschatftlichen Ordnungen und Mächte (Grundriss der Sozialökonomik III. Abteilung I.). Tübingen, 1921. S. 148-149· «Ленный договор не есть обыкновенная сделка, а побратимство на (правда) неравном праве, которое влечет за собой обязанности обоюдной верности, обязанности верности, покоящиеся на сословной (рыцарской) чести и твердо ограниченные».


322
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
есть договор учредительный. Феодальное отношение не есть отношение государственное в современном смысле слова, оно есть в самом деле, как подчеркивает в вышеприведенной цитате Макс Вебер406, некое договорное побратимство (Verbrüderung) — и, с другой стороны, поскольку, скажем мы, это побратимство принципиально нерасторжимо или, во всяком случае, трудно расторжимо, в особенности односторонне, — оно принципиально отличается от всякого подлинного частноправового отношения (совершенно верно замечено (Бринц407), что, поскольку семейное право объемлет нерасторжимые отношения, оно, так сказать, выпадает из области частного права и входит в область права публичного). Отсюда — невозможность подвести феодальный правопорядок ни под современные публично-правовые, ни под современные частноправовые категории. Он стоит, так сказать, вне современного противоположения публичного и частного права, и в нем можно с одинаковым основанием усмотреть перенапряжение и того и другого начала*.
Сказанным определяется, ради чего возник феодальный порядок. Нужно еще вкратце указать, в чем он состоял и к чему он приводил. Он состоял в юридически сложном расчленении и распылении земельного обладания и в таком же юридически сложном расчленении и распылении государственной власти. Первое выражалось в феодальном строе земельных отношений; второе — в феодальной иерархии своеобразно связанных между собою властей.
См. мою книгу «Хозяйство и Цена», ч. I (Москва-С.-Петербург, 1913 г.), где я
писал: «...Обычно говорят, что в феодальном строе налицо “преобладание частноправовых принципов” вместо “публично-правовых”. Логически правильнее было бы говорить наоборот. То, что в современном и, в значительной мере, и в римском государстве было областью частного права, проникнутого началом хозяйственной автономии, то в феодальном обществе было областью права публичного, изъятого из сферы автономии хозяйствующих субъектов. Этому не противоречит действие в феодальном строе “начала индивидуального договора вместо общего закона”. Индивидуальный договор имел в феодальном строе учредительное значение, он создавал прочные, практически, в значительной мере, неподвижные отношения, в которых автономия субъектов погашалась. Частноправовой характер обычно приписывают феодальному строю потому, что исходят из чисто исторически определенного римского и современного представления об единой государственной власти. Такое единство государственной власти, однако, вовсе не есть необходимый признак государства, как исторического явления. Если государство, как думает, например, Эдуард Мейер, существовало раньше человека, т. е. существовало и у человека-животного, то, конечно, феодальный строй знал государство. Но в нем мы видим государственную власть, действительно, так сказать, в “рассеянном” состоянии» (стр. 12-13).


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
323
Поскольку понятие феодального правопорядка исчерпывается понятием службы за земельное жалование, поместная система Московского Государства вполне подходит под понятие феодализма, и русский феодализм начинается с утверждения и обобщения именно поместной системы. Так это и понимал Макс Вебер, сближавший, но не отождествлявший русскую поместную систему с западным феодализмом. Говоря об отличии турецкой и древнеяпонской ленной системы от западноевропейской, он о русской поместной системе замечает: «Das russische Lehnssystem steht dem europäischen näher»*408.
Но, как известно, именно новейший, самый основательный и остроумный, русский автор, развивающий учение о том, что в древней Руси существовал феодальный правопорядок, Η. П. Павлов- Сильванский поместную систему Московского Государства не считает феодализмом**.
Что же он считает реальными элементами существовавшего в древней Руси феодализма?
В отношении общей характеристики феодального строя у покойного Павлова-Сильванского есть неясности, какая-то не столько обобщенность, сколько расплывчатость характеристик, главный порок которых
* Мах Weber. Wirtschaftsgeschichte. Abriss der universalen Sozial-und Wirtschafts-Geschichte. München und Leipzig, 1923. S. 69-70. Впрочем, еще Чичерин охарактеризовал нашу поместную систему на немецком языке как «ein vollständiges Benefizialsystem»409, прибавив в примечании: «так я перевожу русское поместье, ибо оба эти слова обозначают пожалованную на условии службы землю, хотя русское поместье и представляло своеобразные черты». Ср. статью Чичерина Die Leibeigenschaft in Russland» в т. VI «Deutsches Staatsworterbuch» Блун- чли и Братера, SS. 393-411410. Любопытно, что эта статья нашего знаменитого историка права, представляющая краткое резюме соответствующих частей его «Опытов»411, была напечатана почти рядом с обобщающей статьей о феодализме Георга В а й т ц а, автора «Deutsche Verfassungsgeschichte»412. Впоследствии классическая статья Вайтца вошла в первый том его «Abhandlungen», изданный Цеймером (К Zeumer) в 1896 г.
** Н. Павлов-Сильванский. Феодализм в древней Руси. СПБ., 1907, стр. 109, примечание: «Если мы будем держаться буквы теоретической характеристики феодализма, как такого строя, в котором господствует условность землевладения, начало условной службы с земли, то мы должны будем признать, что царство Ивана Грозного, когда было твердо установлено общее правило службы с земли, со всякой земли, как с поместий, так и с вотчин, было истинно феодальным государством. Но мы придем к иному выводу, если вникнем в существо отношений. Всеобщая служба с земли явилась при Иване Грозном, как общеобязательное государственное требование, и эта общеобязательность исключала основное начало феодализма: свободный договор о службе».


324
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
состоит в смешении права и факта феодальной эпохи. Мы еще коснемся этой основной черты и ошибки построений Павлова-Сильванского, а сейчас постараемся, хотя это и весьма нелегко, по крайней неотчетливости формулировок Павлова-Сильванского установить, какие в русских отношениях он видел элементы феодального строя.
1. 	Иммунитеты. В русских «жалованных льготных грамотах» «мы находим то же самое основное постановление, как и в западных (иммунитетных) дипломах, обеспечивающее неприкосновенность вотчины и ее населения для княжеских властей, immunitas413, ограждающее ее неприступной стеной от агентов правительства». Отсюда — «тождество западных и русских иммунитетных привилегий по их юридической природе»*.
Иммунитет не есть, конечно, элемент, которым может исчерпываться феодальный правопорядок и который сам по себе определял бы его наличие в известных нам отчетливых западноевропейских формах. Вопрос об иммунитете в древней Руси всего лучше теперь разъяснен в превосходной монографии С. Б. Веселовского: «К вопросу о происхождении вотчинного режима», Москва, 1926. Ниже я еще вернусь к этому вопросу.
2. 	Наличие высшего слоя сеньоров, князей и княжат. Подобно тому, как на Западе, «мы находим... в феодальную эпоху высший слой сеньорий, с истинно государственными верховными правами, принадлежащих титулованным сеньорам: герцогам, князьям, графам, вице-графам, маркизам и т. д., и у нас в Удельной Руси над низшим слоем боярщин, пользующихся только сеньориальными правами, лежал высший слой княжеств, имевших в неравной степени права истинно государственного верховного порядка»**. Об этом моменте мы будем говорить тоже ниже в особом контексте.
3. 	Процесс раздробления верховной власти. Павлов-Сильванский сам отмечает различия этого процесса в России и на Западе. «На Западе — пишет он — как известно, верховная власть, в момент крайнего ее ослабления, бьиа узурпирована, главным образом, королевскими чиновниками, графами, а также некоторыми крупнейшими землевладельцами, баронами, опиравшимися на свою сеньориальную независимость (иммунитет). У нас никакой узурпации
* Тамже, стр. 80-81.
** Там же, стр. 84.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
325
не было. У нас все государственные права княжат — наследственного княжеского происхождения; у нас все эти мелкие княжества возникли путем разделов. На Западе чиновники и землевладельцы стали государями; у нас все удельные князья, большие и малые, одного княжеского рода Рюриковичей: ни один боярин, как и ни один наместник, не сделался у нас князем».
Но эти различия не смущают Павлова-Сильванского, ибо отличался в Удельной Руси и на Западе, точнее во Франции и в Германии, «только процесс исторически во всей своеобразности исторических событий: княжеских разделов, с одной стороны, и захвата власти графами, с другой, процесс же эволюционный был весьма сходен у нас и во Франции, будучи следствием одинаковых материальных (? — П. С.) условий развития»*.
В этой не очень удачной формулировке Павлов-Сильванский хочет сказать, что, хотя в древней Руси ход событий и конкретные очертания учреждений отличаются от западноевропейских, но юридическое существо и социологическая природа их тождественны. Этот вопрос как раз и подлежит нашему рассмотрению в дальнейшем.
4. 	Закладничество-патронат. В России так же, как и на Западе, существовали «разнообразные отношения защиты патроната. Лица, отдавшиеся под защиту сильного человека, западноевропейские клиенты или коммендаты, назывались у нас закладнями или закладниками, а в позднейшее время закладчиками. Наши термины закладываться-задаваться точно соответствуют по смыслу термину se commendare414. Закладничество лица в удельное время влекло за собою так же, как на Западе, закладничество земли. Рядом с такой личной и земельной коммендацией, существовала у нас и коммендация исключительно личная. От отношений патроната, защитной зависимости, близкой к подданству, отличается сродный патронату институт мунде- бурдия, в котором, без всякой примеси подданнической зависимости, выражается присущий патронату элемент особого покровительства лицу, взятому под защиту». «В скудных источниках удельного времени» находятся «тексты, соответствующие западным грамотам на мундебур- дий. Соединявшаяся с ним привилегия непосредственной подсудности королю развита была у нас еще сильнее, чем на Западе»**.
Феодализм в древней Руси, стр. 87-88.
** См. Ж.М.Н.П. за 1902 г., январь, стр. 22.


326
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Тут прямо непонятно, почему «патронат» (римский?) признается близким к подданству, а институт (германский?) мундебурдия, т. е. специальная подзащитность королю, рассматривается как не имеющая никакой «примеси подданнической зависимости». Это, думается, совершенно неверно*. В то же время именно подзащитность королю, расширенная сперва в церковные иммунитеты, есть исходная точка феодального иммунитета, судебного и финансового".
Что касается русского закладничества, то содержание и смысл этого явления не ясен, как не вполне разъяснена и самая терминология наших памятников в этом отношении. Одно можно сказать, что эта форма частноправовой зависимости представляла — в эпоху между- княжеских договоров — для власти весьма значительный интерес с точки зрения судебно-податного верховенства Князя-Государя данной территории. Отсюда — запрещение держать в чужом «уделе» «заклад- нев» («закладников») и «оброчников», настойчиво повторяемое рядом с запрещением покупать «села».
С другой стороны, на Западе «коммендировались» не только слабые и маленькие люди, но и люди сильные, по русским понятиям, бояре и даже князья; древнерусскими, «закладнями» были, по-видимому, только люди слабые и маленькие. Одна и та же юридическая форма таким образом имела тут совершенно различный социальный охват и, если взять те же тексты, которые говорят и о службе вольных слуг, и о «закладнях», т. е. междукняжеские договоры, то придется сказать, что, если «закладни» «закладывались» или «задавались», то, наоборот, вольные слуги этого не делали. Таким образом, если наши «вольные слуги» были феодалами, то феодалами без коммендации, соотношение с точки зрения западноевропейского феодального права прямо- таки непонятное.
5. 	Наконец, так же, как на Западе, в Удельной Руси было осуществлено «объединение землевладельцев сеньоров договорными вассальными связями, или вассальная иерархия». В этой связи Павлов- Сильванский совершенно правильно говорит о том, что «феодальный  * 298* Это не соответствует не только взглядам Бруннера415, но даже Фюстель де Куланжа. Ср. его характеристику римского патроната-клиентелы в Les origines du Systeme f6odal. Le Ьёпёйсе et le patronat. Paris, 1890, pp. 205-247: «L’homme libre avait pris insensiblement l’habitude de se faire sujet, non de l’Etat, non de prince, mats d’un autre homme» (p. 24б)41й.
" Cp.: Brunner. Deutsche Rechtsgeschichte (цитирую по 1-му изданию, II, 276 и
298 ff. Ср. также Schöder в соответствующих местах417.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
327
договор... возник из тесного соединения вассальства с бенефицием»*, и тут в несколько странной формулировке мы находим те положения, которые были развиты нами выше, как нам кажется, точнее и осторожнее. Но суть дела не в этом, а в том, что Павлов-Сильванский утверждает, что в древней Руси «боярская служба представляет собою безусловно учреждение, тождественное по своей природе с вассаль- ством феодальной эпохи»**.
Утверждая это, Павлов-Сильванский настаивает на том, что те русские вольные слуги князей, о которых в междукняжеских договорах классическая формула гласила: «а боярам и слугам межи нас вольным воля» (формула, которой «велите и удельные князья не только подтверждали боярское право отъезда, но и взаимно обязывались “не держать нелюбя” на отъезжавших “слуг”), что эти слуги по своему правовому положению не отличались от западноевропейских вассалов»***.
Этот тезис может быть обосновываем и доказываем с двух концов. Можно либо стремиться показать, что русский договор вольной службы тождествен с западноевропейским феодальным договором, основанным, как мы знаем, на начале, или обязательстве взаимной верности, либо, наоборот, можно, признавая это последнее начало несущественным для западного феодального (служебного) договора, отсюда выводить тождественность русских порядков вольной службы с западными порядками службы феодально-договорной.
Какой же путь избирает Павлов-Сильванский? В этом отношении в его произведениях нет ясности, точности и последовательности. Но все-таки основной смысл рассуждений Павлова-Сильванского сводится к тому, что как русский договор вольной службы, так и западноевропейский феодальный договор были расторжимы простым и открытым отказом от службы. «Вассальный договор и на Западе был таким же временным и столь же непрочным, как и у нас. Западные вассалы были такими же вольными слугами, как и наши бояре... все это позволяет сблизить боярскую службу с вассальством до признания тождества их, как правовых учреждений».
Павлов-Сильванский идет, впрочем, еще дальше в характеристике «вольного» характера русского служебного договора. В работе, правда, более ранней, чем обобщающая книга о феодализме, Павлов-
Феодализм в древней Руси, стр. 93-
** Там же, стр. 95.
*** Там же, стр. 97-98.


328
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Сильванский, ставя вопрос о существе и смысле права отъезда, в полемике с В. И. Сергеевичем говорит прямо: «Мы не думаем, чтобы бояре, отъезжая, нарушали клятву, данную князю; чтобы, приказываясь в службу, они целовали крест служить верно, как полагает проф. Сергеевич. Это было бы добровольным отказом от своего права, на который едва ли соглашались бояре по общему правилу при поступлении на службу. Никоновская летопись, на которую в этом случае ссылается названный исследователь, не может дать надежного свидетельства для порядков XIV века, Тверская же летопись говорит лишь об исключительном кре- стоцеловании на случай...»*
Тут мы в вопросе о русском феодализме подошли к центральному и решающему — с точки зрения данной нами выше характеристики феодального правопорядка — моменту.
Именно русское «право отъезда», столь характерное и столь категорически признаваемое в междукняжеских договорах, является, на наш взгляд, пробным камнем для всего данного Павловым-Сильванским построения русского феодализма.
Для того чтобы уяснить себе проблему во всем ее объеме и значении, мы должны снова вернуться к западноевропейским порядкам, на этот раз в их сопоставлении с порядками русскими.
2
Феодальная служба на Западе началась с феода. Аллоды в феодальной службе в счет не шли и во внимание не принимались. Они стояли, так сказать, вне феодального правопорядка, как такового**. Русские же вольные слуги эпохи свободного отъезда служили, сидя на своих вотчинах, т. е. на аллодах, и самое право отъезда заимствовало свое содержание и смысл именно от факта службы вотчинников. Это право означало, что бояре и вольные слуги могли оставлять службу, не лишаясь ipso facto своих вотчин. С точки зрения западного феодального права, это положение не имело просто смысла: феодаль¬
Н. П. Павлов-Сильванский. Государевы служилые люди. Люди кабальные и докладные. 2-е изд. СПБ., 1909, стр. 270.
** Ginouilhac (цит. ниже сочинение, стр. 417) говорит: «En dehors de l’organisa- tion feodale et des diverses especes de biens qu’elle comprenait, subsisterent toujours les alleux avec leurs anciens caracteres, malgre la revolution qui stetait орёгёе dans la ρπορπέίέ tondere et qui en avait absorttee le plus grand nombre». Cp. цит. ниже формулировку Holzmann’a418.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
329
ная служба предполагала феод, т. е. жалованье, а вотчина-аллод, пока он не стал feodum oblatum, не был жалованьем, он был «свободной землей»*. Но даже при этом, поскольку одно и то же лицо могло владеть и феодом, и аллодом, оно, как феодальный владелец, отвечало за свои действия против феодального права, не только феодом, но и аллодом, хотя аллод был, как совершенно верно говорит Гольцман, «неорганическим звеном» феодального строя и в феодальных правоотношениях не об аллодах шла речь**.
Павлов-Сильванский этого не понял, и только отсюда у него могла явиться странная мысль придумать не только противоречивую, но и прямо нелепую категорию fief-alleu419. По-видимому, он был введен тут отчасти в заблуждение многосмысленным термином seigneur
* Французский юрист XIV века Desmare (ум. 1382) в своих D6cisions так определяет аллод: «Allodium est terra libera, hoc est talis terra de qua nemini servitium nec census; nec tenetur ab aliquo domino, et per hoc differt a feudo quia tenetur ab aliquo et ipsius ratione cognoscitur superior; et mutato domino oportet solvere et in allodio nihil (Desmares, Decisions, 371)420. Близко к этому определению и то, которое дает один юрист эпохи Людовика XII (1498-1515): «Et sunt allodia bona propria ailicujus quae proprie dicuntur bona sua: quia allodium ita est proprium alicujus partimonium, quod a nemine alio tenetur, nee recognoscitur nisi a solo Deo; ita quod nulli facit servitium personate aut pecuniarium; idcirco dicitur Francum, quia,sui juris est nulli subjacens servituti; et cui onus imponi non potest sine cosensu possessions..., subjungeins ibi, quod allodium dicitur hereditas, quam quisque illam habens vendetre aut donare potest, vel quovis alio modo in quemcumque transferre, et sic did tur sua propria, quasi omnimodo proprietas... in quibus nullum jus princeps habet nisi protectionis et supremae jurisdictionis...»421 (Gulielmus Benedict in cap. Raynutius Dec. II et uxorem nomine Adelasiam, f. 67, V. N. 5). Оба определения цитирую no G i η о u i 1 h а с. Histoire generale du Droit frangais. Paris, 1884, pp. 417-418. В позднейшем южнофранцузском праве существовало feodum honoratum: «dasselbe wird als Allod angesehen, ist aber mit Ritter-dienst belastet und um dessentwegen muss der Eigentümer dem Kriegsherrn Eid — den alten Unterthaneneid — leisten, der nun als Vassaleneid wird»422. (Ernst Mayer, Deutsche und französische Verfassungsgeschichte vom 9 bis zum 14 Jahrh., I. Leipzig, 1899, S. 36) со ссылкой на недоступную мне сейчас монографию Chenon. Etude sur l’histoire des ailleux. S. 88 ff.). Это, конечно, позднейшее, даже весьма позднее явление, в котором сказывается, если можно так выразиться, ослабление юридической памяти, забвение того, что нести военную службу было обязанностью всех свободных и, в особенности, всех «благородных» людей, и что эта исконная обязанность не вытекала вовсе из государева жалования и отнюдь не превращала аллод, вотчину, в феод, поместье.
** Holzmann. Französische Verfassungsgeschichte. München-Berlin, 1910, S. 35-36: «Ein unorganisches Glied in der feudalen Gesellschaft Eigentümer von Allodialgut dar... So entspann sich im Lehenstaat ein ganz naturgemässer Kampf um die Stellung, ja um die Existenzberechtigung und Fortdauer der Allode»423.


330
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
(seigneurie)424, обозначающим и простого феодала, и обладателя justice seigneuriale, и, наконец, даже grand seigneur = haut seigneur = seigneur superieur = haut baron425, т. e. государя.
Павлов-Сильванский находится в странном заблуждении, когда он свои категории: fief-benefice426 и fief-alleu, из которых последняя, им самим придуманная, является просто фантастической и прямо логически нелепой, отождествляет с категориями Люшера: fiefs qui sont des seigneuries et les fiefs qui n’en sont pas427.
Различение Люшера имеет в виду объем судебной власти разных «феодалов», т. е. это различение разграничивает простых феодальных «господ», осуществляющих некоторую судебную власть в своих владениях, и феодалов-судей, осуществляющих justice seigneuriale428, т. е. творящих земский суд в более или менее обширных судебных округах.
Дело в том, что иерархия сложившегося феодального строя во Франции, классической стране феодализма, знала три разряда сеньоров. Из них простой сеньор, осуществляя суд в своей «боярщине», не творил земского суда, а сеньор-судья, осуществляя земский суд, не бьи гран-сеньором, государем. Гран-сеньоры были вершинами феодальной иерархии и их отношение к «сюзеренам», поскольку они у них были, действительно определялось преимущественно чисто фактически, относительным могуществом, хотя принципиально и они были не только по своим правам, но и по своим обязанностям вдвинуты в феодальную иерархию*.
Мы можем теперь ответить совершенно определенно на вопрос, выше поставленный, и наш ответ не может не быть прямо противоположным тому, который дал Павлов-Сильванский. Бояре и вольные слуги служили в древней Руси совсем на других началах, чем западноевропейские вассалы. Служба первых, как слуг вольных, не была связана с их «жалованием»: наоборот, последнее было необходимым основанием и условием службы вторых. Поэтому-то первые имели право ничем первоначально не ограниченного отъезда и отказа. Для вторых отъезд и отказ, если и был возможен, то был сопряжен с потерей жалованья. В этом смысле юридически и фактически западный
Судебное устройство феодальной Франции кратко, но превосходно изображено и разъяснено у Гольцмана в его Französische Verfassungsgeschichte еще Е. Chenon. Histoire generale du Droit public et prive. Tome I. Parts, 1926, p. 656.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
331
феодальный порядок был в корне отличен от порядка древнерусской вольной службы.
Дело обстояло именно так. Павлов-Сильванский может сближать и даже отождествлять русские отношения с западноевропейскими только потому, что первые он берет и как факт, и как право, а последние рассматривает только как факт. Только поэтому он может факты западноевропейской феодальной анархии отождествлять с правопорядком, если не изображаемым, то отражаемым русскими междукняжескими договорами*. В России существовало право вольного отъезда без потери права собственности на вотчины. На феодальном Западе права вольного отъезда просто не существовало, ибо оно было ex hypotesi429 неприложимо к феодам, а аллоды, т. е. вотчины, стояли вне феодальной организации в значительной части Франции, например, являя обломок прошлого и составляя исключение. Но и западноевропейские условия «разрыва» вассального договора при всем их различии в разных областях совершенно не были похожи на условия русского отказа от вольной службы. В одних областях (центральной и северной Франции) всякий немотивированный отказ от феодальной службы рассматривался как акт неправомерный. В других — оставление службы вассалом без соблюдения форм и необоснованный отказ сюзерена от защиты вассала рассматривались как нечто недолжное и в совершенно определенных случаях сближались с изменой, или крамолой, выполняя, как говорят юристы, состав этого преступного деяния, на языке феодального права называвшегося фелонией**. Немецкое средневековое
Как раз Люшер, на которого ссылается Павлов-Сильванский, необыкновенно отчетливо и резко проводит противопоставление феодализма, как факта и как правопорядка. Его мрачное изображение феодального строя построено именно на этом противопоставлении: «Се n’est... pas calomnier la fiodalite que d’y constater l’anarchie en permanence, le disaccord profond du droit et du fait» («Les premiers Ca- petiens» в «Histoire de France» под редакщей Лависса II, 2, pp. 1 1-14)450. Cp. также посмертное сочинение того же автора La Sociiti frangaise au temps de Philippe Auguste, Paris, 1909, где в главе «La fiodalite pillarde et sainiguinaire» (pp. 265-325) развертывается яркая картина феодальной анархии во Франции начала XIII века.
** И в России существовало понятие измены вольных слуг, и термин «крамола» употреблялся для обозначения такой измены, но именно потому, что и постольку, поскольку в России существовало право свободного отъезда, а феодальный правопорядок Запада его отрицал изначала и по существу, правовые понятия русской «крамолы» и западной «фелонии» не могли совпадать. О фелонии по феодальному праву см.: Brunner sub v. Holtzendorfs Rechtslexikon451. Когда


332
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
право, признавая отказ вассала от службы, надлежаще оформленный, допустимым во всякое время, позволяло «ленсгерру» отымать феод у вассала только в случае неправомерных действий последнего*. Но
В. И. Сергеевич говорит, что князья и вольные слуги по-разному понимали право отъезда («Русские Юридические Древности» т. I, стр. 314-315), он либо говорит нечто весьма тривиальное, а именно, что и в этой области могли возникать споры о правах и праве, либо утверждает, что свободный отъезд вольных слуг вообще не получил признания в праве (объективном). Но последнее утверждение не вязалось бы с настойчивым повторением этого начала в междукняжеских договорах, и, конечно, Сергеевич этого не думал. Из других исследователей Π. Н. Милюков432, по-видимому, ясно понимал, что феодальный правопорядок исключает право свободного отъезда в русском смысле (ср. Очерки по истории русской культуры, т. I, изд. 5-е, СПБ., 1904, стр. 20), а Μ. Н. Покровский, наоборот, в статье «Местное самоуправление в древней Руси» (в сборнике «Мелкая земская единица», СПБ., 1903, стр. 197) обнаружил удивительное незнание и непонимание западного феодализма, когда говорил: «В борьбе царской власти с непослушным боярством — при Иване Грозном, его отце и деде, — обыкновенно очень ярко освещается один момент, напоминающий нам западноевропейскую феодальную традицию, — это история “права отъезда”. В качестве “вольного слуги” боярин того времени считал себя вправе как бы рядиться с государем и уходить, если условия службы казались ему недостаточно выгодными или почетными. Такого права московские великие князья за боярами не признавали, опираясь, между прочим, на духовенство и на те новые понятия о власти, которые были занесены к нам, через посредство духовенства, из Византии. В конце концов, именно эти новые понятия и одержали верх, бояре должны были отказаться от права отъезда, и отъездчики стали считаться изменниками. Несомненно, что феодальное право было бы на стороне бояр, и авторы “Иерусалимских Ассиз” усмотрели бы в домогательствах московских князей грубое насилие».
Ссылка г. Покровского на «Иерусалимские Ассизы», в которых с такой выпуклостью выдвинуто понятие феодальной верности, просто основана на недоразумении и не заслуживает опровержения. Право «Иерусалимских Ассиз», в общем, совпадало с феодальным правом Франции и было правом весьма строгим. Феодальное держание по «Ассизам» было даже более условным, чем по современному им праву Северной Франции, и о «праве отъезда» тут просто не могло быть речи.
* См. о французском праве статью Mortet: Feodalite в «La Grande Encyclopedic», о германском — Schröder: «Lehrbuch der deutschen Rechtsgeschichte» 6. Aufl. со ссылкой на Homeyer’a, которого Sachsenspiegel, II, 2, System des Lehnrechtes я не мог сейчас достать.
Феодальное право Франции было к вассалам строже, чем феодальное право Германии. Опираясь на строгое французское феодальное право, французский король расширял свои владения. См.: Holzmann, 1. с., S. 191. Ср.: Below. Der deutsche Staat des Mittelalters, Leipzig, 1914. SS. 250-251. Строгость французских феодальных отношений — франкского происхождения, она восходит к Карлу Великому433. См.: Fustel de Coulanges. Les transformations de la royaute. Paris, 1892, p. 605: «jusqu’alors le lien de patronage aivait ete considere comme absolument volontaire et avait pu 6tre rompu par Fune ou Tautre partie. Charlemagnel semble s’appliquer ä le


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
333
всюду, и в области французского, и в области немецкого права, отказ вассала от службы (Wiedersagung, Entsagung у немцев, desavouance у французов) ipso facto устранял вещное право вассала на феод*.
rendre obligatoire, indissoluble, presque herdditaire... De meme que la feodalite deve- nait ä peu pres indissoluble, le Ьёпёйсе devenait ä peu präs irrevocable: le seigneur ne pouvait le reprendre que si le vassal avait manqu0 a ses obligations»434.
Когда Павлов-Сильванский, со ссылкой на Бруннера, Rechtsgeschichte, II, 224, говорил о расторжимости (Kündbarkeit) феодального договора по ланго- бардскому праву, он, очевидно, не знал, что эта расторжимость означала вовсе не право отъезда, а право ленсгерра отнять лен у вассала. В североитальянских источниках XI и XII вв. весьма явственно различаются два вида феодов, или ленов. Во-первых, такой лен, который ленсгерр может во всякое время отобрать и, во-вторых, такой лен, который ленсгерр может отобрать только по определенным законным основаниям, во всяком случае, за нарушение обязательства верности. Последний лен — это франкский или французский тип, опирающийся на принципиально нерасторжимый феодальный договор, первоначально распространяющийся только на королевских вассалов и лишь постепенно, под немецким и норманнским влиянием, оттесняющий второй, чисто лангобард- ский, тип расторжимого ленного отношения. Может быть, даже самое название feudum, долгое время чужое в Италии, явилось первоначально техническим выражением для лена франкского типа. Древний же лангобардский, расторжимый тип покоится первоначально не на римском понятии beneficium’a, при котором бенефициарий пользуется только узуфруктом, а на своеобразном лангобардском институте дарения в отменимую дарителем собственность. Практически обе эти конструкции, — римского узуфрукта и лангобардского дарения в отменимую собственность, приводят к одному и тому же результату. И в то же время обе эти формы радикально отличаются от франкского лена, при котором обязанность службы укрепляется служебной присягой, но лен может быть отобран только по законным основаниям, почему такой лен крепче принадлежит его держателю, хотя правовая власть его меньше, чем отменимая собственность лангобардского права, которая лишь искусственно, уплатой Launegild’a, может быть превращена в купленную собственность. Эти соотношения выяснены превосходно у Ernst Meyer, Italienische Verfassungsgescnichte von der Gotenzeit bis zur Zunftherrschaft. Band I, Leipzig, 1909, в особенности SS. 431-435.0 лангобардском дарении кратко у Gierke, Deutsches Privatrecht, III. Schuldrecht (München u[nd] Leipzig, 1917), SS. 420-421, подробнее его же Schuld und Haftung im älteren deutschen Recht (Untersuchungen etc. Heft 100). Breslau, 1910, SS. 341 ff.
Впрочем, для всякого, кто внимательно прочтет те места Бруннера, на которые ссылается Павлов-Сильванский, станет ясно, что эти ссылки представляют явное недоразумение. Бруннер, указывая на то, что «признаком вассалитета, чуждым германской дружине, является нерасторжимость» и что, соответственно этому, «немецкое и лангобардское право не обнаруживают нерасторжимости вассалитета и возвращаются к началам германского дружинного строя», вовсе не утверждает абсолютной и легкой расторжимости феодальной связи ни в немецком, ни в лангобардском праве, а только противопоставляет почти полную «нерасторжимость», в формах права, ленного договора по франкскому (и французскому)


334
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
К чему же сводится, спросим еще раз, различие между западноевропейской феодальной и русской вольной службой?
А вот к чему
При некотором сходстве второстепенных моментов, в тех русских отношениях вольной службы, о которых говорит Павлов-Сильванский, отсутствовало именно то, что давало западноевропейскому феодальному порядку и его материальную основу, и его морально-правовую окраску:
Отсутствовала связь между вещным правом на землю и обязанностью службы*  *.
Отсутствовало в отношении между Государем и слугой то обязательство взаимной верности, которое составляло душу и определяло дух феодального права**.
В этой связи я не могу не подчеркнуть, что церковное сознание, которое, как полагает Эсмен435, и на Западе явилось источником понятия и начала (феодальной) верности, не случайно и в древней Руси отвергало право отъезда, как противоречащее началу верности. Известный, опубликованный впервые Ф. И. Буслаевым436, отрывок из «Златой Чепи»*** не может быть толкуем просто как выражение приспо¬
типу относительной расторжимости того же договора, по типу немецкому и лан- гобардскому. Общим же началом всякого, и франкского (французского), и немецкого, и лангобардского феодального права все-таки остается, в отличие от права дружинного, что «вассалитет устанавливается для вассала и для господина пожизненно и что односторонняя расторжимость вассалитета является юридически ограниченной» (Dagegen wird der Vassalität für Lebenszeit des Vassaleen und des Herrn eingegangen und ist die einseitige Lösbarkeit eine rechtlich beschränkte). Между тем расторжимость той русской вольной службы, о которой говорят княжеские договора, была именно юридически ничем не ограничена.
* Fustel da Coulanges. Les origines du systems föodal, Paris, 1890, p. 26: «La concession du sol en ben6fice est P616ment essentiel, principal, n^cessaire de toute feodalite»437.
Конечно, и на Руси было и бывало «крестоцелование», но дело не в обряде, а в его юридическом смысле и в его юридической значимости. Такого смысла и такой значимости русский обряд в обыденной жизни не приобрел, в отличие от западноевропейского homagium, mannschaft438. См. об этом ниже.
*** Слово о Князьях: «Князю земля вашея покаряитеся; не рцете ему зла в серд- ци своемь и прияйте ему головой своею, и невзмогуть противитися инии князю вашему, и обогатить земля ваша и плод добр объемлете... Аще кто от своего князя ко иному князю отедеть, и достоину чтя приемля от него, то подобен есть Июде, иже любим Господом ти умысли продати е ко князем жидовьским. И купиша им село крове и гроба с прочими дарми, и отек от великы печали, суяся семо и овамо, в Иерусалиме от всех людии проклинаем, и бежа из Иерусалима по пути, и туты


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
335
собления русского духовенства к интересам растущего в могуществе Московского Государя. Это церковное мнение отражало внутреннее отношение церковной среды к той правовой и моральной анархии, которая выражалась в праве свободного отъезда.
Вот почему, отрицая против Сергеевича в русской вольной службе наличие обязательства верности, Павлов-Сильванский был фактически, скорее, прав. Основатель теории русского феодализма только не понимал, что таким отрицанием он отрицает в русских отношениях именно наличие главного духовного начала феодального правопорядка*.
3
Когда мы вчитываемся и вдумываемся в тот главный источник, на который опирается теория русского феодализма, в междукняжеские договоры, то перед нами возникает чрезвычайно интересная проблема, которую мы попытаемся здесь разрешить, причем для нас отсюда еще более разъяснится существенное отличие русских порядков XIV- XV вв. от западноевропейского феодального уклада.
Более чем вероятно, что и в древней Руси для всех свободных, способных носить оружие людей, существовала в каком-то смысле обязанность принимать участие в государственной обороне своей земли и (или) города. Во всяком случае, она существовала для лучших людей. Но эта обязанность — может быть, всегда и уже, наверное, при раздроблении княжеского рода т. н. удельной эпохи — именно для общественной вершины той эпохи не была неподвижно приурочена ни к какому определенному субъекту власти, ни к какому Князю-Государю и тем самым не прикреплялась ни к какой «государственной» территории. В этом смысле древнерусские «бояре» в широком значении этого слова лично не
и велики и печали прия болезь и отек с того и яко все злы расдеся на полы. И епископство его примет и дети его в пагубу впадоша. Да и вы, сынове мои милии, не мозите прияти чужему князю, да не в тоже зло впадете». Ср.: Буслаев. Историческая Хрестоматия и т. д. Москва, 1861439.
Западная феодальная коммендация есть «personen-rechtlicher Treudienstvertrag»440 (Gierke, I. c, S. 133) и возможность отказа от него, поскольку она существует в позднейшем феодальном праве, основана на том, что «жалование» (лен) приводит к «овеществлению долга верности» (Gierke, I. с., S. 134). Вот почему феодальный отказ глубоко отличен от древнерусского отказа, или отъезда. В последнем нет отражения ни личного обязательства верности, ни вещной основы, характерных для первого.


336
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
были подданными определенного Князя-Государя, а были его вольными слугами.
В ином положении находились земли и сидевшие на этих землях зависимые люди вольных слуг. При свете истории не было времени в древней Руси, когда бы в ней не существовало фискального (финансового, податного) верховенства Князя-Государя, или Города-Государя, над их территорией. Тогда как в лице «бояр», в широком значении этого слова, были в древней Руси субъекты права, не состоявшие лично ни в каком подданстве, лица, совершенно вольные, свободных земель в этом смысле (с сидящими на них зависимыми людьми) в древней Руси не существовало никогда. С этим фискальным (податным) верховенством определенного Князя-Государя, исконным фактом русской истории, тесно связано было и его судебное верховенство, которое в те времена представляло, главным образом, ценность материальную, или фискальную.
Таким образом, в древней Руси бояре находились в состоянии, которое можно охарактеризовать как личное бесподдан- с т в о. В отношении же земель какого бы то ни было обладания и в отношении связанных с землею зависимых людей существовало положение, которое я позволю себе назвать «вещно-(реально)-податно- судебным подданством». Если угодно, его можно назвать подданством «территориальным».
С другой стороны, западные собственники аллодов, не будучи вассалами, были лично подданными своего Государя, и потому были связаны с ним и воинской повинностью, и подданнической присягой. (См. то, что упомянуто выше о feodum honoratum441 позднейшего южнофранцузского права). Итальянское право средних веков знает категорию vassalli non feodati442 (Е. Mayer. Italienische Verfassungsgeschichte von der Gotenzeit bis zur Zunftherrschaft. Band I. Leipzig, 1909, S. 424). Это военнообязанные, не сидящие на феодах-поместьях. Они люди городского или «буржуазного» звания — burgensatici443 (1. с., S. 323)· По-видимому, к ним юридически близки napravnici чешского права. С napravnici же в чешском праве сближались svobodnici444 (см. Brandi sub voce). Значит, на Западе из личного подданства вытекала обязанность службы, которая не была феодальной в подлинном смысле слова.
Таким образом, я совершенно не могу согласиться с мнением Павлова-Сильванского, что статья (междукняжеских договоров) «судом и данью потянута по земле и по воде» была новостью права, создаваемая


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
337
договорами князей и что «отъезд с вотчинами» составлял обычное право землевладельцев (Государевы служилые люди, 2-е изд., стр. 266-267). Это так же неверно, как утверждение того же автора, в значительной мере опровергнутое С. Б. Веселовским, об исконно-обычном характере землевладельческих иммунитетов. Наоборот, податно-судебное, территориальное верховенство Князя-Государя, или Города-Государя, распространяющееся на все «села», т. е. на всю населенную землю княженья (и, конечно, и на пустующую землю, а также «воды»), есть исконное начало русского государственного права, быть может, предшествующее установлению единой варяжской династии, быть может, связанное с этим фактом и в таком случае восходящее к тому общему стилю норманнских Staatengründungen445, о котором говорят западные историки, иммунитеты же есть явление позднейшее.
Если верно, что в франкский период королю не принадлежало «право обложения», то, пожалуй, следует признать, что в этом отношении древнее русское право радикально отличалось от франкского. Тут надлежит остерегаться скороспелых сравнительно исторических сближений при помощи механического приложения современных категорий. Мне думается, тут прежде всего необходимо принять во внимание и учесть различие реальных условий образования государства в том и в другом случае. Франки освоили высококультурную землю в порядке довольно либерального дележа всей недвижимости с туземным (кельто-римским) населением, и основой государственного хозяйства тут явились королевские государственные имущества. К этому присоединилось судебно-административное верховенство (Bannrecht) Короля. Последнее и было правовой основой существовавшего тогда обложения. Совсем в ином положении находилась первоначальная русская княжеская власть: в бедной и редко населенной, малокультурной стране она не имела ценных государственных (государевых) имуществ, но всегда располагала таким же судебно-административным верховенством, как и западная власть, и это верховенство в руках объединившей страну варяжской династии являлось в то же время изначала явно выраженным податным верховенством.
Правовая основа междукняжеских договоров весьма древняя, и она явно тождественна с правом «Русской Правды» — тут можно прямо указать целый ряд совпадений. «Русская Правда» уже знает понятие «чюжа земля» в указываемом мною правовом смысле кня¬


338
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
жеского податно-судебного верховенства. «А свода из своего города в чюжу землю нет» (по изданию Сергеевича, III, 48; IV, 18), «аже кто многим должен будет, а пришед гость из иного града или чюжь земец» (III, 68; IV, 30), в следующей статье 69 resp. 31 устанавливается абсолютный приоритет за всякими притязаниями князя, и, конечно, прежде всего фискальными, перед всеми другими долгами: «Паки ли будут княжи куны, то княжи куны первые взяти, а прок в дело» (т. е. остальные притязания, в том числен «гостя из иного города или чю- жеземьца», удовлетворяются в указанных в предшествующей статье очереди и порядке); «а кто сведает своего холопа в чьем городе, а посадник любо не ведал» (III, 146; IV, 61). К судебно-податному верховенству князя относится и то, что насилие «без княжа слова» влечет гражданскую ответственность и штраф в пользу князя («продажу» II, 14; III, 103). Насилие («мучить») по княжу слову есть правомерная coercitio, наказание. Произведенное же «без княжа слова», оно наказуемо и когда направлено против «огнищанина» (= боярина в общем смысле), княжеского тиуна, «тивунца» или «мечника», то влечет за собой, в силу близости этих лиц к Князю-Государю, усиленное взыскание в пользу последнего.
Не могу я также согласиться, с исторической точки зрения, с мнением С. Б. Веселовского, высказанным против Η. П. Павлова-Сильванского, что «в удельное время эти (государственные) подати и повинности были развиты слабо, а княжества с их вотчинным хозяйством можно назвать государствами только с большими оговорками». Не следует, конечно, мыслить государство той эпохи по-современному, но и «вотчинный» характер русских удельных княжеств тоже надлежит принимать cum grano salis446. Современными категориями и даже категориями, взятыми вообще из других эпох, следует пользоваться с величайшей осторожностью — их нельзя прямо переносить на другие отношения и другие эпохи.
Что я разумею, когда говорю, что современные категории нельзя просто переносить на другие эпохи, я позволю себе разъяснить на следующем примере.
Иван Калита в своей «Духовной» рассматривал Московское княжение как свою вотчину и с такой же простотой и свободой разделял его между своими сыновьями, одному отдавая Можайск и Коломну, другому — Звенигород, третьему — Серпухов, точно это были золотые «чепи», «поясы», «чаши» и серебряные «блюда», которые в этом же


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
339
княжеском завещании занимают такое же место, как города и села. Но это нисколько не устраняет того, что Иван Калита в отношении к земле и населению своего княжения был настоящим Государем, а земли и жители этого княжения находились в его подданстве (со всеми особенностями, присущими тогда положению вольных слуг, и выше нами охарактеризованными, как персональное бесподданство — особое положение также занимали и рабы, которые были, с точки зрения гражданского права того времени, просто движимостью и как таковые, конечно, не имели никакого персонального status’a, хотя, впрочем, и это отношение к рабам проводилось непоследовательно).
Прямо-таки неясно, что означает у С. Б. Веселовского в данном контексте термин «вотчинное хозяйство», и в каком смысле автор далее утверждает, что «дани» и «доходы частноправового происхождения занимали в бюджете князя первое место, а налоги, в собственном смысле слова, находились в удельное время в стадии зарождения и медленного развития. Тут все весьма неясно, ибо вообще не содержание повинности и не повод к ее взиманию, а присущие ей обязательность и неот- менимость для частных лиц определяют публично-правовой характер повинности. Когда Государь требует от населения, как его обязанности, содержания своих агентов и слуг, это акт не частнохозяйственный, и эта повинность имеет публично-правовое происхождение, хотя бы она состояла в обязанности кормить княжеских конюхов, псарей, ловчих, лошадей, собак и птиц. Мы имеем любопытный летописный рассказ* о том, что один князь установил за «коромолу» (повод обложения!) жителей одного поселения (Берестье) «ловчее» (наименование обложения!), введя под этим наименованием целый букет натуральных и денежных в свою пользу взносов. Что это? Мы думаем, что, несмотря на всю странность и даже нелепость этого эпизода с точки зрения современного правосознания, тут налицо перед нами публично-правовое действие Князя, как верховной власти, осуществление им государственного верховенства в области обложения.
Поскольку население не было ограждено от таких требований жалованной грамотой, они вытекали непосредственно из государственного верховенства Князя-Государя, ибо их никто, кроме Государя (или его «грамотчиков»), не мог правомерно, не нарушая обычного правосознания, предъявлять к населению.
Ипат. летоп. под 1289 г.


340
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Подлежали ли те или иные лица княжескому обложению или были свободны от него, определялось личным статусом, вернее, определяло таковой. У разных групп людей в эту эпоху был различный личный status, и это имело значение в области всех отношений, и всего больше в области тесно связанных между собою обложения и суда. Древнейшее обложение всего теснее было связано именно с судом, который создавал, так сказать, конкретные поводы обложения и в области которого оно всего раньше, вероятно, было нормировано*.
Тот социально-правовой режим, который мы здесь характеризуем, весьма рельефно изображен в Договорной Грамоте Вел. Кн. Дмитрия Иоанновича Московского и брата его князя Владимира Андреевича с Великим Князем Тверским Михаилом Александровичем". Этот документ чрезвычайно важен по своей необычайной содержательности в социально-правовом отношении.
Здесь, прежде всего, знаменитое место, которое обычно толкуется так, что ограничение права отъезда впервые исходило от Великого Новгорода:
«А хто имет бояр или слуг Новагорода Великого и Торжку и ис пригородей служите тобе, а что их села или земли и воды, то ведает великий Новгород, а ты Бояром и слугам не надобе: или потом кто приедет к тобе служите из Новагорода Великого и ис Торжку и ис пригородей, а тым такоже не надобе села их и земли и воды, то ведает Новгород Великий».
Это место содержит одну норму, дважды формулированную: в первой половине она относится к новгородским боярам, уже служащим у Тверского князя, во второй — она предвидит такие случаи в будущем. Возникает вопрос, какой смысл в нашем тексте имеют слова «не надобе», «не надобе их села или земли и воды, то ведает Новгород Великий». Тут возможны два объяснения: либо эти слова означают отнятие права собственности у новгородских вотчинников, перешедших, переходящих и имеющих перейти на службу к Тверскому князю, либо отрицание правовой возможности для Тверского князя с отъехавши-
Связь между судебным и податным верховенством превосходно описал Георг фон Белов в статье Die älteste deutsche Steuer (в «Probleme d[er] Wirtschaftsgeschichte». Tübingen, 192O), SS. 622-662, где он дает насыщенный фактами очерк истории «Bede». Ср. также его: «Der deutsche Staat des Mittelalters». Leipzig, 1914.
“ С. Г. Г. и Д., T. I, № 28. Везде дальше, где просто цитируется это собрание и его №№, имеется в виду первый том.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
341
ми новгородскими боярами и слугами принимать их новгородские земли и сидящих на последних зависимых людей в свое, Тверского князя, податно-судебное, или территориальное верховенство — в этом смысле весьма примечательно наличие в нашем тексте выразительной формулы «земли и воды».
Я решительно склоняюсь именно ко второму объяснению, и в этом меня убеждает и дальнейшее содержание грамоты. Дальше мы в ней читаем: «А кто бояр и слуг отъехал от нас к тобе, или от тобе к нам, а села их в нашей вотчине в Великом Княженьи, или в твоей вотчине во Тфери, в ты села, нам и тобе не вступатися».
Опять возникает вопрос, какой смысл имеют слова: «в ты села нам и тобе не вступатися». И опять мы по всему контексту вынуждены признать, что здесь «не вступатися» означает признание за отъезжающими в Москву или Тверь боярами и вольными слугами неприкосновенная права собственности на их «села», т. е. населенные зависимыми людьми земли, расположенные в Твери или Москве.
Это явствует из сопоставления только что приведенного места с двумя дальнейшими.
Первое гласит: «А что Ивановы села Васильевича и Некоматовы, а в ты села тобе ся не вступати, а им не надобе, те села мне; а Бояром и слугам волным воля. А кто будет служа нам Князем, а вшол в каково дело, а того поискав своим Князем, а того своим судьям опчим не судити».
В этом месте в первой части содержится исключение из общего уже высказанного начала неприкосновенности земельной собственности отъезжавших вольных слуг. Речь идет о землях казненных И. В. Вельяминова447 и некоего сурожанина Некомата, землях, конфискованных Московским Великим Князем за крамолу названных лиц*. Тут с точки зрения участников договора, и в особенности самого Московского йшя, — особый случай, и к тому же res judicata448. Вторая часть разбираемого места обобщает начало, высказанное в первой: всякий вольный слуга, если он совершил против своего Князя преступное деяние («вшол в каково дело»), подсуден только своему князю, а не передается на суд «опчим судьям», в отличие от других дел, о которых говорится далее: «а всему обидному делу межи нас суд вопчий».
Между этими двумя нормами вставлено положение, чрезвычайно важное, так сказать, основное с точки зрения занимающей нас тут проблемы:
Об этом эпизоде см. у Сергеевича. Русские юридические Древности, т. I (СПБ, 1890), стр. 312.


342
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
«А кто служит нам или тобе, а живет в нашей вотчине в Великом Княженьи, или в твоей вотчине во Тфери и на тых нам взята дань, как и на своих, по целованью, без хитрости; а на полных холопех не взята, на которых ключники целуют. А судом и данью потянута по земле и по воде».
Тут с полной отчетливостью высказан принцип податно-судебного верховенства Князя-Государя. В. И. Сергеевич весьма метко указал, что «о дани говорят памятники всех времен, с XII века начиная и до XVII. Под данью они разумеют все, что дается населением князю; всякая повинность, если переводится на деньги, есть дань. В этом смысле льготные грамоты говорят: “не надобе им ни которая моя дань”. Здесь дань родовое понятие»*.
В нашем договоре дань есть именно родовое понятие, и на этот раз совершенно поэтому не прав В. И. Сергеевич, когда он утверждает дальше в том же месте, что в княжеских договорах и завещаниях под данью всегда разумеется «ордынское серебро», т. е. налог для платежа ордынской дани, или выхода. Что это утверждение Сергеевича неверно, явствует из более ранней договорной грамоты Вел. Кн. Дмитрия Иоанновича с Князем Владимиром Андреевичем от 1362 г.**  * 1 2* «Древности русского права», т. III (СПБ., 1903), стр. 180-181.
Об этой дани в родовом смысле (внешне- и внутреннеполитическом) говорит на первых страницах нашей истории начальная летопись. Под 859 г.: «Имаху дань Варязи из заморья на Чюди и на Словенех, на Мери и на вс-х Кривичех; а Козари имаху на Полянех и на Северех, и на Вятичех, имаху по беле и веверице от дома»; под 860—8б2 г.: «Изгнаша Варяги за море, и не даша им дани»; под 880-882 гг.: «Се же Олег нача городы ставити, и устави дани Словном, Кривичем и Мери; и устави Варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярослаславле даяше Варягом»; под 914 г.: «Иде Игор на Древлявы и победив возложи на ня дань болыпю Ольговы»; под 945 г.: «В се же лето реко- ша дружина Игореви: «отроци Свеньложи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази; поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы»; под 946 г.: «Что хочете доседети, а вси гради ваши предашася мне, и ялися по дань, и делают нивы своя и земле своя; а вы хочете измерети гладом, не имучеся по дань»; следует рассказ о голубях, которыми был подожжен Искоростень; под 947 г.: «Иде Вольга Новуго- роду и устави по Месте погосты и дани, и по Лузе оброки и дани»449.
Русская дань в родовом смысле соответствует, прежде всего, двум германофранцузским налоговым образованиям:
1) petitio (bede)450, которая так же, как дань, связана с судебным верховенством (отсюда название petitio). Это постоянный, хотя, по-видимому, и неопределенный по размерам сбор.
2) По-видимому, определенный по размерам налог: Königssteuer (chunigsteura), Königszins (fiscus regius, census regius, resp. regalis)451. В некоторых случаях уплатой этого налога, «выражаясь по-современному, приобретается государственное


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
343
Тут необходимо привести и сопоставить следующие места:
«А в твой ми удел дашциков своих и приставов не всылати; такоже и тобе в мой удел данщиков своих ни приставов не всылати, ни во все мое Великое Княженье».
«А коли ми будеть, брате молодший, и дань взяти на своих боярех в Великом Княженьи, а кто будет твоих Бояр и слуг в Великом Княже- ньи... ми дань взяти, как и на своих».
Из высказанного положения, устанавливающего взаимное ненаруше- ние податного верховенства, делаются два технических исключения.
Одно формулировано так: «А коли ми будет слати свои данщики в город и на перевары, и который волости за Княгинею за Ульяною и в Бели; а тобе свои данщики слати с моими данщики вместе»452. Тут имеется в виду особая область общего податного обладания братьев- князей, в которую входили, между прочим, город Москва и его перевары (=станы), где 2/3 принадлежало Вел. Князю, а 1/ — Владимиру Андреевичу и действовали данники обеих сторон.
подданство» (Ernst Mayer). Этому налогу не подлежат люди, обязанные службой, которые поэтому называются franci, что означает: свободные от обложения (южнофранцузское право!). Подлежат этому обложению свободные люди и зависимые люди, они отчасти ведут самостоятельное хозяйство. Ernst Mayer, Deutsche und französische Verfassungsgeschichte. I, SS. 10-47, где собран огромный материал. Cp. также цит. выше сочинение г. ф[он] Белова.
Тут мы видим в германско-французском праве те же элементы, из которых в России потом сложилось «тягло» в публично-правовом смысле.
У чехов дань это — tributum pacis453 в написанных по-латыни свидетельствах и
V. 	Brandi в своем превосходном Glossarium illustrans bohemico-moravicae historiae fonts. Brünn, 1876 (sub voce) прямо сближает это tributum pacis с русской «данью» «мира деля» в пользу Варягов как княжеского войска (см. выше). Силезский источник, который цитирует Брандл, прямо говорит: tributum quod mir vocatur454. Потом эта же дань получает название berna (см. sub voce у Брандла), термин, встречающийся с 1235 г.: exactionem quae vocatur steura (немецкое Steuer) vel berna regis455. Berna происходит от «брати» так же, как дань от «дати».
О tributum pacis также у Преснякова «Княжое Право». СПБ., 1909, стр. 196-197 со ссылкой на Ясинского. Падение земского строя (стр. 69 и 181); его же. Очерки и исследования по социальной и экономической истории Чехии, I, стр. 275-281 и К. Я. Грота в Сб. Отд. русск. яз. и слов., т. 64.
Никакого нет основания утверждать, что русская «дань» в исторические времена была «подарками», которые подносило население князю «во время его осенних выездов», как это думает В. И. Сергеевич, 1. с., стр. 187. Совсем напротив: первоначально дань была, быть может, поборами внешних покорителей. Так же как «дарение» в примитивном экономическом быту отсталых народов, о чем см. в моем «Хозяйство и цена» (часть I), не заключает в себе отрицания возмездности, так и дань или дани (полюдье) вовсе не носили характера «даров» в нашем современном смысле, безвозмездной уступки.


344
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Другое исключение гласит так: «А Ординьская тягость и протор дата та мне брату своему старейшему с своего удела по давным свертком»456.
Этот текст опровергает утверждение В. И. Сергеевича, что «дань» в княжеских договорах и духовных всегда означает «ордынское серебро», ибо в этой грамоте «данью» названы как раз все сборы, кроме татарского налога. В духовной Князя Владимира Андреевича, от 1410 г., в дважды повторенной формуле: «А судом и данью потянута по уделом, где кто живет», «дань» имеется в виду в смысле всякого вообще обложения, а вовсе не только «выхода в орду»*. Да и в отношении последнего необходимо принять во внимание следующее: и самый татарский налог был в эту эпоху таковым только, так сказать, по временному и условному целевому назначению: «А переменит Бог татар и Княгиня моя емлет с тех волостей и сел дань себе» — читаем мы в Духовной Грамоте Великого Князя Василия Дмитриевича от 1406 г.** Так же и в Духовной Грамоте Великого Князя Василия Дмитриевича от 1424 г: «А те волости и села, что есмь подавал своей Княгине, послав сын мой да моя Княгини, опишут, да положат на них дань по людем и по силе; и Княгини моя даст с тех волостей и з сел дань по розочту и ям, что ся коли им имет. А переменит Бог Орду, и Княгини моя емлет ту дань собе, а сын мой Князь Василей не вступается; а Волостели свои и тиуни и доводщики судит сама, а сыну моему Князю Василию в ее волости ни в села не всылати ни по что». Ср. также Духовную Грамоту Вел. Князя Василия Васильевича от 1462 г.: «...а переменить Бог Орду, и моя Княгиня и мои дети возмут дань собе с своих уделов, а сын мой Иван в то не вступается»***.
Итак, если в эту эпоху «ордынское серебро» было татарским только по назначению, то это, другими словами, значит, что русские князья отдавали татарам свою дань или на них обращали свои податные объекты, искони бывшие в обладании Князя-Государя.
В Духовной Ивана Калиты 1328 г. мы читаем: «А по моим грехом ци имут искати Татарове которых волостий, а отоимуться, вам сыном моим и Княгини моей поделите вы ся опять тыми волостьми на то место»****.
Все приведенные наблюдения и соображения существенны в том смысле и в том отношении, что ими устанавливается наличность и,
* С. Г. Г. и Д., № 40.
** С. Г. Г. и Д, № 39·
*** С. Г. Г. и Д., № 42.
*** С. Г. Г. и Д., № 21.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
345
так сказать, органичность в русском правовом укладе и социально- хозяйственном быту XIV и XV вв. двух рядом стоящих и в известном смысле противоборствующих начал и порядков:
1) вещно-податно-судебного верховенства Князя-Государя, объемлющего все «села» «со всем, что к тем селом потягло изстарины», т. е. все земли всего населения и все сидящее на них зависимое население, за исключением лиц, совершенно несвободных — «которыя земли и воды потягли к нашей отчизне»*;
2) персональной вольности, т. е. личного бесподданства, вольных слуг, за которыми следуют их рабы, ибо «на полных холопех (дани) не взяти» см. выше в Договорных] Грам[от] Вел. Кн. Дмитрия Иоанновича и Кн. Владимира Андреевича с Тверским Вел. Кн. Михаилом и, в еще боле развернутой форме, в Договорной Грамоте Великого Князя Тверского Бориса Александровича и его сына и братьев с Великим Князем Московским Василием Васильевичем с детьми от 1451 г.**
«А судом и данью потянут по земли и по воде; а на холопех дани не имати, на которых ключники целуют» (т. е. с полных холопов, относительно которых имеется присяжное показание ключников, что они именно таковы, «дань» не берется).
В литературе обычно говорят, и это особенно характерно для Павлова-Сильванского, что вольные слуги отъезжали от Князя-Государя с вотчинам и***, но этот способ выражаться не имеет опоры в источниках. Отъезд вольных слуг признавался правом междукняжеских договоров, но он признавался не с
* С. Г. Г. и Д., № 76.
** Там же.
*** Ср. Павлов-Сильванский. Государевы служилые люди. 2-е год., стр. 266. Еще резче в посмертном «Феодализме в древней Руси» с ссылкой на Духовную Ивана 111 1504 г.:
«Боярин, «отъезжающий с вотчиной» (так эти слова и взяты в кавычки, точно это выражение источников. — Я. С.), представляет собою явление, тождественное феодалу, переходящему вместе со своим леном-феодом от одного сеньора к другому (но такого феодала, с точки зрения феодального права, быть не могло. Отказываясь от службы, западный феодал терял свой лен. — Я. С.). Вышеприведенный текст договора об отъезде бояр с вотчинами (приведен был текст не договора, а духовной! — Я. С), будучи сопоставлен с соответствующими феодальными порядками, бросает яркий луч света на эту важную сторону строя Руси» (Феодализм в древней Руси, стр. 401). В примечании приводится случай из «Manuel» Люшера, никакого отношения к утверждениям автора не имеющий. Речь идет об аллодиалистах, отдающихся под власть различных сеньоров и превращающих таким образом свои аллоды в фьефы (случай feodum oblatum).


346
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
вотчинами, а как раз наоборот, без вотчин. Вотчины отъезжающих вольных слуг не выходили из податно-судебного верховенства Князя-Государя той земли, в которой они находились. Примечательно, что единственный и первый документ, говорящий об отъезде прежних вольных слуг с вотчинами, — духовная Ивана III Васильевича, и говорит она об этом с тем, чтобы установить конфискацию вотчин отъезжающих слуг (см. ниже). Таким образом, поскольку право отъезда признавалось за вольными слугами и осуществлялось в пределах русского общекняжеского права и мира, это право отъезда означало сочетание неприкосновенности частной собственности на вотчины и ненарушимости податно-судебного верховенства отдельного Князя-Государя. Правда, в действительной жизни между этими двумя началами в те эпохи нерасчлененности частного и публичного права могло существовать только весьма неустойчивое равновесие. Переход каким бы то ни было путем «сел», т. е. земель с сидящим на них зависимым населением, из верховного, государственного обладания одного Князя-Государя в обладание другого Князя-Государя в те времена не был и не мог быть фактом только частноправового значения и рассматриваться только как таковой. А близость вольных слуг к Князю-Государю и зависимость их от него делали одинаково подозрительным, неудобным и нежелательным как переход «сел» в частную собственность этих слуг другого Князя-Государя, так и прямое и косвенное (через слуг) установление между чужим Князем и свободным и зависимым населением данного удела каких-либо частноправовых обязательственных отношений. Эти «села» в обладании чужих, персонально не подчиненных Князю-Государю людей и эти зависимые от чужого Князя и его вольных слуг, опутанные обязательствами люди означали умаление собственной хозяйственной силы данного Князя-Государя и скрытую угрозу его податно-судебному верховенству. Отсюда и через все договоры Новгорода с князьями и через все междукняжеские договоры красной нитью проходит запрет приобретать в чужом «уделе» «села» и устанавливать отношения частноправовой зависимости: «А тобе брату моему молодшему в моем уделе сел ти не купити, ни твоим Бояром, ни закладнев ти ни оброчников не держати; такоже и мне в твоем уделе сел не купити, ни моим Бояром, ни закладнев ми ни


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
347
оброчников не держати». (Договорная Грамота Вел. Князя Дмитрия Иоанновича с Князем Владимиром Андреевичем 1362 г.)*. И еще яснее и отчетливее в Договорной Грамоте тех же лиц 1388 г.**: «А сел ти не купити в моем уделе ни в Великом Княженьи, ни твоим детем, ни твоим Бояром. А хто будет покупил земли данные, служни или черных людий, по Отца моево животе по Князя Великого по Иванове, а те хто возможет выкупити, ине выкупят; а не взмогут выкупити, ине потянуть к черным людем; а хто не всхочет тянути, ине ся земль соступят, а земли черным людем даром. Также и мне, и моим детем, и моим Бояром сел не купити в твоем уделе; а хто будет покупил, а то по тому же. А Бояром и слугам межи нас вольным воля. А хто иметь жити моих Бояр и моего сына Княжих Васильевых и моих детей в твоем уделе, блюсти ти их как и своих, и дань взяти как и на своих; а хто иметь жити твоих Бояр в моем уделе и в Великом Княженьи, а тех нам блюсти как и своих, и дань взяти как и на своих. А коли ми взяти дань на своих Боярех на больших и на путных, тогды ти взяти на своих также по кормленью и по путем, да дата ти мне, а то опроче того урока трех сот рублев и двадцати. А коли ми будет послати на рать своих Воевод, а твоих Бояр хто иметь жити в моем и в Великом Княженьи, тем поехати с моим Воеводою, а моим по тому же с твоим Воеводою. А коли ми будет самому всести на конь, а тобе со мною; или тя куды пошлю, и твои Бояре с тобою. А Московская рать хто ходил с Воеводами, те и нонеча с Воеводами, а нам их не приимати».
В Договорной Грамоте Суздальских Князей между собою 1446 года*** это начало получает обратное действие: «А что, Господине, в нашо неверемя ваши Князи служилые и ваши Бояре покупили в нашой отчине в Суздале у нас и у нашие братьи, и у наших Бояр, и у монастырей волости и села, или в Новегороде и на Городце; или что Князь Великий подавал в куплю, и грамоты свои подавал купленые: ино те все купли не в куплю, а те все волости и села нам по старине, и нашим Бояром; а тобе Господину нашему Князю Дмитрию Юрьевичю, и вашим Князем и вашим Бояром в те волости и в села не вступатися». Ср. Договорную Грамоту Вел. Кн. Иоанна Васильевича с можайским
* С. Г. Г. и Д, № 27.
** С. Г. Г. и Д., № 33·
*** С. Г. Г. и Д., № 62.


348
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Князем Михаилом Андреевичем 1465 г.*457, где о боярах не упомянуто, вероятно, случайно, по описке.
4
В этой связи я хотел бы еще раз подчеркнуть, что уже княжеская Русь выработала публично-правовое понятие государственной принадлежности и государственного подданства. Поэтому «земские люди», на русском Западе «земяне» — в нашем смысле подданные, люди данной «земли». «Земля» же означала государство. Правда, по-видимому, в понятие «земских людей» не включались снизу люди черные и, конечно, не включались рабы. Сверху же не входили князья, бояре и боярские дети, как люди par excellence «княжие». Ср. термин «земские люди» в княжеских договорах. В договорах князя Дмитрия Шемяки с Вел. Князем Василием Васильевичем 1436 г.** говорится так: «или что будет недруг твой Князь Василей Юрьевич поймал твою казну Великаго Князя и твое с матери Великие Княгини и дяди нашего казну Княжю Константинову Дмитриевичя458 и Князей твоих служебных и бояр и детей боярьских; или где будет на твоих городех дань имал или кого грабил твоих князей и бояр и детей боярских, и земьских людей во всей твоей отчиний в Великом княжении».
Земские люди здесь означают именно государственных подданных, не нарочито указанных по их особому групповому признаку. То же выражение ниже в той же грамоте: «или что, господине, будет ныне в твое нелюбие Великого Князя у мене взято, и у моих бояр и у детей у боярских и у моих людей, или будет отчину мою кто грабил и тот грабил, кто будет, что взял и он отдасть назад все; а хто ся чего заприть, а тому всему суд и исправа: или что будут, Господине, мои люди грабили твою отчину Великого Князя и твоих князей и бояр и детей боярьских и земьских людей». В договорах тех же князей от 1440 г.*** мы находим обе формулы: «земьских людей» и «моих людей» resp. «твоих людей».
Из государственно-территориального смысла слова «земля» и словосочетания «земские люди» объясняется и обычно принимаемый за какую-то загадку новгородский (псковской) термин: «земцы» или
* С. Г. Г. и Д., № 92.
** С. Г. Г. и Д, №№ 56 и 57.
*** С.Г. Г. и Д., №№ 58 и 59·


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
349
«своеземцы». «Земцы» или «своеземцы» всегда новгородцы (псковичи), новгородские (псковские) «земские люди», они всегда противопоставляются «москвичам» и вообще людям чужих «земель», как коренные жители и граждане Новгорода (Пскова), как Новгородские (псковские) люди. Это наименование московской эпохи обозначает prima facie459 не социальную, а государственную (уже упраздненную) и, если угодно, земляческую категорию. «Земец» («своеземец»), означая то же самое, что употребительный только во множественном числе и более древний термин «земские люди», есть просто семазиологически — синоним, а морфологически — другая форма позднейшего слова «туземец» с смысловым государственным, или политическим оттенком. «Своеземец» есть oppositum460 «чюжемца». Это обозначение приобрело особый и острый смысл после падения новгородской (псковской) самостоятельности. Социальный смысл этому термину если и присущ, то только как вторичный. В другом месте я остановлюсь на этом вопросе.
5
Припомним теперь формулу Монтескье. В древней Руси эпохи меж- дукняжеских договоров в лице вольных слуг были связанные службой с Князем-Государем и в порядке службы от него фактически зависимые, но юридически абсолютно вольные люди, и их можно, пожалуй, поскольку они «служили», признать и назвать вассалами Князя-Государя. Но когда они были вассалами, у них не было еще государева жалованья, или, по крайней мере, не было fiefs-terre461, т. е. они сидели, главным образом, на своих вотчинах (аллодах).
А когда у них явились fiefs-terre, в форме поместий, они перестали быть вассалами, т. е. договорными слугами. Все это относится — и это должно быть особливо подчеркнуто — кт. н. вольным слугам, пользовавшимся правом отъезда.
Иначе это можно выразить еще так Когда и поскольку в русской государственной жизни господствовало начало договора, или ряда, — в ней оно господствовало с такой силой, что отношения князей-государей и их вольных слуг должны быть характеризуемы, с точки зрения права, а не факта феодальной эпохи, не столько как феодально-договорный порядок, сколько как совсем нефеодальная и в то же время в известном смысле «договорная» анархия. Русская вольная «служба» бьиа основана в эту эпоху не на феодальном принципе взаимной верности, а на признаваемом


350
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
правом начале вольности, в силу которого служба во всякий момент и без последствий расторжима. Таково было право свободного отъезда*.
Что представляло на самом деле это право свободного отъезда с точки зрения государственно-правовой? Это право отъезда было в отношении определенного разряда лиц (именно лиц, а не их земель) абсолютным отрицанием идеи и принципа подданства в государственноправовом смысле. Между тем классический феодальный порядок возник не только на почве, на которой ранее строго проводилось начало подданства, на почве франкской монархии; этот правопорядок, как бы ни складывались факты, означал своеобразное ослабление подданства, его расчленение и, если угодно, раздробление, но отнюдь не полное отрицание**. Русское же «право» свободного отъезда, наоборот, означало, с точки зрения идеи и принципа подданства, некое «анархическое» соотношение. Хотя в ту эпоху не было и не могло быть того четкого разделения права частного и права публичного, при котором служба могла бы разуметься либо только в частноправовом, либо в точно очерченном государственно-правовом смысле, — служба, к которой применялась классическая формула: «а боярам и слугам (межи нас) вольным воля» (Договорная] Грамота Вел. Кн. Симеона Ивановича462, с братьями 1341 г., Вел. Кн. Дмитрия Ивановича с дв[оюродным] братом Владимиром Андреевичем 1362 г., тех же с Вел. Кн. Тверским Михаилом Андреевичем 1368 г., Вел. Кн. Дмитрия Иоанновича (с детьми) с братом Владимиром Андреевичем и детьми его 1388 г. и др.)***, была — с нашей современной точки зрения — служба par exellence
* Можно было бы возразить, что, говоря о праве отъезда и таким образом признавая эту «договорную» анархию правопорядком, мы впадаем во внутреннее противоречие. Но противоречие тут лежит не в нашем построении, а в объективных фактах. При абсолютной расторжимости договорного отношения между двумя субъектами, отношения, не защищенного никакими правовыми санкциями, ни персонально, ни имущественно карательными, права обоих контрагентов являются юридически не охраненными. Другими словами, объективное право тут не идет далее простого противостояния субъективных прав. С нашей современной точки зрения, это не правопорядок, а анархия. Но для правосознания другой эпохи это — правопорядок оно часто довольствуется именно таким бытием объективного права, как простое противостояние субъективных прав.
** Суть феодализма состояла именно в ослаблении связи подданства (Untertanenverband) , а не в ее полном отрицании — в Durchbrechung (прорыве), а не в Auflösung (распаде) этой связи, как метко указывает ф[он] Белов (Der deutsche Staat des Mittelalters. L[ei]p[zi]g, 1914, S. 231) в своей полемике с Ротом.
*** С. Г. Г. и Д,№№ 23, 27, 28, 33.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
351
государственная. В отношении же этой государственной службы была установлена совершенно недопустимая для современного правосознания даже в частноправовых отношениях абсолютная свобода, тогда как свобода частноправовых, с нашей точки зрения, отношений, как мы видели, была сильнейшим образом ограничена: «А сел ти не купите в моем уделе ни в Великом Княженьи, ни твоим детем, ни твоим бояром... Также и мне, и моим детем и моим бояром сел не купите в твоем уделе» (договорная] грамота 1388 г.).
В своем отрицании отождествления русских вольных слуг князя, пользующихся правом свободного отъезда, с западными вассалами, обязанными верностью, я пойду еще далее и, так сказать, из обороны против крайностей феодальной теории Павлова-Сильванского перейду в контратаку. Замечу при этом, что я не склонен вовсе изображать дело так, будто в древней Руси совсем отсутствовали элементы, если угодно, зародыши феодального порядка. Но они наличествовали вовсе не там, где их находил Павлов-Сильванский, а как раз в явлениях, в известном смысле противоположных тем, которые он на Руси объявлял «феодальными».
Седалищем элементов феодального правопорядка в древней Руси была не служба вольных слуг, и его носителями были не последние, а как раз наоборот: в службе невольной, у слуг, которых надлежит назвать невольными, зарождались и зародились отношения договорной, в известном смысле, зависимости, близкие к западноевропейскому феодализму, покоящемуся на учредительном договоре.
Служба русских вольных слуг и они сами были перенесенным как бы в другую эпоху осколком, или пережитком свободно-дружинных отношений, еще не оформившихся до службы, в точном смысле государственной, хотя и выполнявших именно ее функцию. Служба же невольных слуг была с самого начала гораздо больше государственной в смысле правовом и, несомненно, весьма рано, в форме службы свободных, полусвободных и несвободных, но прочно обязанных князю и с ним связанных людей, она стала рядом со свободно-дружинными отношениями.
Свобода служилого перехода, будучи, с одной стороны, пережитком этих свободно-дружинных отношений, с другой, являлась отражением основного для древней Руси факта единства княжеского семейного, или династического суверенитета. В силу этого единства все члены княжеского рода были, по крайней мере потенциально,


352
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
равноправными носителями некой идеально единой власти; реально же единство семейного княжеского суверенитета сказывалось в притязании неопределенного множества отдельных физических лиц, князей, на власть и в конкуренции их между собой и из-за власти и из-за слуг. При единстве династии было множество государств.
Служба невольных слуг, наверное, весьма рано оперлась на пожалование сел, в которых сидело население, в древней Руси так же, как и на Западе, искони находившееся под податным и судебным верховенством Князя-Государя.
Говоря о службе невольной и слугах невольных, я вовсе не хочу сказать, чтобы это была обязательно служба невольная, или рабская, т. е. чтобы эти слуги должны были быть «холопами» в точном юридическом смысле древнерусского права. Между ними могли быть и «холопы». Но те слуги, которых я называю невольными, во всяком случае не имели того права отъезда, которое имели слуги вольные. Это значит, что их прикрепленность к господину не могла быть односторонне отменяема; другими словами, что, поскольку они уходили от своих господ, их можно было либо подвергнуть приводу (холопы и лица холопоподобного status’a), либо лишить той земли, за которую они несли службу.
Русские невольные слуги были бенефициариями князей, бояр, духовенства, и эти русские бенефициарии были действительно вассалами своих господ. «Отроки»-«детские» («дети»)=«дворяне» («дворные люди») являются первыми нашими бенефициариями-помещиками и в то же время динстманнами-послужильцами. Таким образом, в русском средневековье снизу, среди русских «министериалов», слуг несвободных, полусвободных и свободных, назревали «аналоги» западноевропейского феодального правопорядка. Тут формировались кадры зависимых (в соединенном, или нерасчлененном частноправовом и публично-правовом, феодальном смысле) от Государя землевладельцев на условном праве и создавался в форме поместий-бенефиций материальный остов феодального строя. Наши «слуги под дворским» и их «служния земли», а также «дворяне» и их жалования действительно сродни вассалам и феодам.
В этом вопросе о соотношении слуг вольных и невольных суть проблемы русского феодализма.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
353
Мы уже установили, что вольная служба с аллода-вотчины в своей правовой основе совершенно отлична от службы феодальной с лена. В этом был в свое время непререкаемо прав Б. Н. Чичерин. Даже если бы ленная связь была столь же легко расторжима, как связь по нашей вольной службе — мы уже указывали, что мнение на этот счет Павлова-Сильванского основано на недоразумении — и юридически и экономически та и другая службы были бы все-таки глубоко различны, ибо вещное право на вотчину-аллод не имело никакого отношения к службе, тогда как вещное право на лен было службою прямо обусловлено — ив этом заключалось материальное существо феодального правопорядка; идеальное же существо его определялось, как мы видели, обязательством взаимной верности.
Остановимся несколько на роли невольных слуг в западноевропейском феодальном строе.
Западноевропейские «министериалы», невольные слуги, — воины и слуги. Это те «несвободные рыцари», которые повинны исполнять дворовую службу высшего порядка; этот класс называется также domestici (т. е. именно «дворовые»), а затем officialis («слуги»), «Дворовое» положение этих первоначально несвободных слуг определяет собою то, что в отличие от наилучше поставленных «чиншевиков» (Zinsleute), которые соответствовали нашим крестьянам (тяглецам) всех видов и наименований, они никакого «чинша» (оброка) не платят, но вместо того отбывают службу. Они так же, как, по-видимому, и у нас «молодь», т. е. младшая дружина, получают харчи и одежду от господина, даже в тех случаях, когда имеют особую служебную квартиру (casamentum). Но уже с XI века входит в обычай давать министериалу за службу поместье («служнюю землю»), без чего он не обязан нести службы. Casamentum и beneficium сливаются. В Рейхенау* проводится различие между министериалами, обязанными ежедневной службой, и таковыми, принесшими hominium463: но даже для первого, низшего разряда предполагается владение поместьем. И раздача поместий, вместо харчей и одежды с государева двора, ведет к сближению министе- риалов с свободными рыцарями; сближение это особенно полно, где министериал — тяжеловооруженный, снабженный панцирем конник; по Рейхенаускому праву это обусловливается той воинской службой,
* О Рейхенауском Уставе см.: Schröder, Lehrbuch der deutschen Rechtsgeschichte. 6.Aufl. 1919, S. 717.


354
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
которую несет свободный рыцарь. Затем, когда дело доходит до этого, «министериал» также, как свободный дружинник, может получить лен и от другого лица, кроме своего исконного господина*.
Своеобразное развитие дворянства из класса несвободных слуг рисуется в истории «староавстрийского» права таю
Недостаток свободных людей, охочих до военной службы, уже издавна побуждал сильных людей, дабы быть в силах исполнять свои вассальные обязательства, вооружать своих боеспособных «несвободных».
Социальное значение этих лиц не только выделяло их из среды прочих несвободных, но и возвышало их над лицами свободными, покупавшими отбыванием других повинностей и служб освобождение от службы воинской. Результатом этого процесса явилось образование — среди несвободных — рыцарских классов или разрядов, которые стали рассматриваться как знать. В староавстрийских землях это были министериалы и несвободное рыцарство. Как ни поднялось их социальное значение, но все-таки память об их несвободном происхождении давала себя знать до конца XIV века. Как динстманны (die Dienstmannen), так и подчиненные им рыцари (die Rittersmässigen) причислялись к так называемым крепостным людям (eigene Leute), т. е. они имели господина, которому они принадлежали по рождению. Этот господин мог требовать от них, правда, уже не службы крепостных крестьян (die Dienste bäuerlicher Eigenleute), а лишь такой службы, которая была совместима с рыцарской профессией, но нерасторжимая с их стороны зависимость от наследственного господина давала себя чувствовать на иной лад. Служба, которую они должны были нести за свои «служния земли» (Dienstlehen), была обширнее, чем та служба, которую господин мог требовать от свободного вассала; распоряжение их своим имуществом было ограниченнее. Господа могли также по произволу отчуждать их с их земельным имуществом. Заключение брака, поскольку господа не осуществляли брачного принуждения, было разрешено лишь между лицами, принадлежавшими к одному и тому же двору; иначе, в самом благоприятном случае, должно было прибегать к распределению потомства между господами, которым принадлежали родители. Значение и почет этих несвободных различались сообразно положению их господ.
* Cp.: Ernst Mayer. Deutsche und französische Verfassungsgeschichte. Leipzig, 1899· Band II, в особенности SS. 192-193·


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
355
Таким образом, министериалы, или динстманны, вышли из верхнего слоя несвободных людей, которые были привлекаемы их господами сперва к воинской службе. В этом же направлении действовало то обстоятельство, что эти несвободные воины получали бенефиции на «дворовом праве» (nach Hofrecht) и, опираясь на эти пожалования, стали владельцами земли и своих, им крепких, людей. Свободное рыцарство ощутило этот процесс, как ухудшение своего имущественного положения, так как господам было выгоднее раздавать свои земли, как «служния», боеспособным несвободным, чем, как настоящие лены, свободным вассалам. Это побудило многих свободных рыцарей также выпрашивать «служния земли», содействовало слиянию обоих первоначально раздельно существовавших слоев и привело в XIV в. к образованию сословия министериалов, которое значение свободного рыцарства соединяло со связанностью лиц несвободных. Соответственно своим, преимущественно воинским заданиям, динстманны, среди которых по имуществу и почету различались ministerialis majores и minores464, были владельцами замков, нуждавшимися в вооруженной дружине для того, чтобы быть в состоянии выполнять обязательства в отношении своего господина. Они поэтому в свою очередь раздавали поместья (лены) другим пригодным для военной службы, лицам, свободным крестьянам, охочим до военной службы, а также обедневшим свободным рыцарям. Конечным результатом этого было то, что люди, образовывавшие эти дружины, со временем также слились в единый общественный слой и образовали стоящий под министериалами, или динстманнами класс рыцарей и кнехтов (Ritter und Knechte). Различие между этими разрядами выражалось в характере ленного отношения: динстманны, находившиеся в «шестой статье», могли как получать лены, так и раздавать их, между тем как рыцари обладали лишь пассивной леноспособностью, т. е. могли только получать лены. С XIV столетия исчезает выражение «Dienstmann» и заменяется более почетным наименованием «Dienstherr»465. Медленнее поднимались обыкновенные рыцари или благородные слуги (Edelknechte), которые первоначально в Австрии именовались milites et cilientes466. Этот последний процесс тянулся до XVI века*.
* См. Arnold Luschin v. Ebengreuth. Grundriss der österreichischen Reichsgeschichte. Zweite... Auflage. Bamberg, 1918. SS. 148-151. Cp. Его же österreichiche Reichsgeschichte des Mittelalters, Zweite... Auflage, Bamberg, 1914. SS. 333-337.


356
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Тогда как западноевропейские исследователи обращают весьма много внимания на значение положения и роли невольных слуг в создании вассалитета, правильно усматривая, что в дружине искони были представлены не только свободные, но и несвободные и полусвободные элементы, получавшие бенефиции за свою преимущественно военную службу*, наши исследователи эту сторону дела либо оставляли без достаточного освещения, либо освещали неправильно. Между тем именно невольная служба есть исходная точка и русской бенефициальной системы в ее и договорной и принудительной форме и потому уже а priori следует предположить, что в развитии этой бенефициальной системы невольным слугам должна была принадлежать весьма значительная, если не прямо преобладающая роль.
К правильному пониманию в занимающей нас области подошел В. О. Ключевский в своем «Курсе» (Часть II, Лекция XXXII, стр. 273— 279, Москва, 1906 г.). Но в его, как всегда, блестящих интуициях есть поспешные утверждения и обобщения, на которые нас вовсе не уполномочивают источники. Совершенно нельзя утверждать, что «слуги дворные XIV в. ...не несли» ратной службы, резко отделяясь во всем своем составе от слуг вольных. Напротив, мы знаем, что в составе слуг дворных были настоящее воины, и притом «сыны боярские» (Ипатьевск. 1281 г.: «токмо два бяста убита от полку его: един же бяше прусин родом, а другой бяшеть дворный его слуга, любимый сын боярский, Михаи- ловичь именем Рах») и люди лично несвободные и самаго незнатнаго происхождения (Амбал-ключник, жидовин, главный участник убийства Андрея Боголюбского). И ничто не указывает на то, что даже несвободные дворные слуги не были воинами, т. е., что в «удельные века» зависимая дворцовая служба резко и сплошь отделялась от вольной военной. Совсем наоборот. Именно «дворские» имели во время войны под своим командованием Боннскую силу, очевидно, из дворных же слуг. См. Ипатьевск. лет. 1248 г.: «Данил же и Василько погнаше на не и дворскый воя своя»; там же под 1251г.: «Андрееви же дворскому сердце крепко имущю» (в бою с Ятвягами); там же под 1256 г.: «И прииде дворскый с полком».
Сергеевич отчетливо видел, что дворные люди могли быть и были воинами, но дворского все-таки он видит, главным образом, в образе
Напомним, что Guilhermoz в своем классическом исследовании: Essais sur l’origine de la noblesse en France au moyen äge. Paris (Picard), 1902, прямо возводит западноевропейский вассалитет к тому, что начала наделения, или жалования, слуг невольных были распространены на вольных дружинников.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
357
ключника, считая в то же время, что «слуги под дворским» были «вольные слуги» потому, что «могли уйти, лишившись своих земель»*.
«Князья в договорах», конечно, «обязывались» друг перед другом «не принимать» дворных слуг, как и черных людей, в свою «службу». Но вовсе не только в «военную», как утверждает Ключевский, а вообще во всякую. И это не означало вовсе, что у своего князя дворные слуги не служили, как военные. Далее, правило, гласящее, что «ключники не- купленые» по смерти Князя-Государя «не надобе» его наследникам и что к последним отходят только деревни, которые они «покупили за моим ключем», вовсе не значит, как думает Ключевский, что ключники неку- пленые не могли вообще приобретать земли для себя, даже на вотчинном праве. Но то, что они купили «за ключем» Князя-Государя, т. е. в качестве его слуг, по его «приказу», если не было специального «пожалования», принадлежало, конечно, Князю-Государю. Это, скажут, само собой подразумевалось. Но памятники древнего права (да и древнего ли только?) часто говорят вещи, которые логически сами собой подразумеваются, и это было и тогда (да и теперь остается) правильно, ибо в вопросах права неудобно все или слишком многое возлагать на логику.
Еще ближе к пониманию, по крайней мере, «связи поместной системы XIV в. с землевладением дворцовых слуг московского государя XIV-XV веков» подошел С. В. Рождественский467. Его соображения в этой области, высказанные в цитированном ниже исследовании о служилом землевладении Московского Государства XVI в., заслуживают полного внимания.
Весьма правильно указал А. Е. Пресняков**, что та часть дружины, которая сохраняла непосредственную связь с домашним бытом князей и состояла всего неотлучнее при них, сближалась и сливалась с несвободной челядью. Но он не развил и не использовал этой верной мысли.
Павлов-Сильванский, а еще раньше Блюменфельд468 заметили и отметили сходство «служних земель», поместий и их владельцев «слуг под дворским» (=дворян), «послужильцев»*** с западными владениями (владельцами) на ленном праве. Но именно это сходство — вопреки Павлову-Сильванскому — совершенно устраняет всякую возможность
Юридические Древности, I, стр. 393-396,423.
Княжое право, СПБ., 1909, стр. 242.
*** Термины «слуга» и «послужилец» точно соответствуют западным Dienstmann, ministerialis, serviens469.


358
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
наших вольных слуг, сидевших на вотчинах, наших аллодиальных владельцев отождествлять, поскольку они оставались таковыми, с западными вассалами: первые так же отличаются от вторых, как наши бояре и «природныя» дети боярские, сидевшие на своих вотчинах и пользовавшиеся правом отъезда, отличаются от наших же «слуг под дворским», сидевших на «служних землях», каково бы ни было происхождение и социальное положение этих слуг. Как мы видели, на Западе в отношении разряда феодалов-динстманнов, превратившихся затем в динсттерров и рыцарей, необыкновенно ярко выступает их первоначальная несвобода в указанном выше смысле. Эта черта, генетическая связь феодальных слуг с несвободными или вольноотпущенными элементами дружины, есть, конечно, явление общее и давнее*.
Мы имеем полное право предположить, что и в русском дворе- дружине (княжеском и боярском) роль невольных слуг была искони не меньшей, чем роль слуг вольных; что она была такова и по существу связи невольного слуги с господином (князем-государем или боярином), связи более тесной и потому для обеих сторон более удобной, и, так сказать, количественно — в смысле численного соотношения слуг невольных и вольных.
Невольные слуги в составе двора-дружины в своей массе, по- видимому, первоначально назывались «отроками» («паробками»), причем это наименование, так же как латинское pueri470, имело не возрастное, а социальное значение**, обозначая слуг невольных. Как я уже указал, они вовсе не были обязательно, хотя и могли быть иногда, рабами, или холопами в русском смысле этого слова, но они были людьми зависимыми и невольными, и именно по службе. «Русская Правда» знает княжеских и боярских отроков***, очевидно, они уже и тогда во множественном прежде всего числе именовались «детьми». На это указывает характерное,
’ Ср. об этом у D о р s с h. Wirtschaftliche und soziale lagen der europäischen Kulturentwicklung. II Teil. Zweite veränderte Auflage. Wien, 1924. SS. 159-173- Допш в значительной мере опирается на Guilhermoz, Essais sur l’origine de la noblesse en France, 1902, и на К e u t g e n. Die Entstehung der deutschen Ministe- rialität. Vierteteljahresschrift f[ur] Soz[ial] u[nd] Wirtschaftsgeschichte, VIII.
Cp. у D u c a n g e sub verbo, где приводится из Амвросия Медиоланского текст: Pueros dictimus quando servulos significamus, non aetatem exprimentes sed condicionem471.
*** По изданию Сергеевича, III, 13.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
359
тоже встречающееся в «Русской Правде»*, наименование «детьский». Это и есть синоним «отрока», иногда, однако, с несколько иным значением. Тут в этом наименовании производное прилагательное, став существительным и заменяя по значению именно то substantivum472, от которого оно adjectivum473, образовано, служит иногда для обозначения определенного отношения, характера начальственного и, во всяком случае, должностного. В этом смысле, не единственном, но несомненном, слово «детский» совершенно подобно таким словообразованиям, как «сотский», «тысяцкий» (первоначально начальники «ста», «тысячи» — самая должность тысяцкого в летописном языке так и называлась «тысяцкое»)**, «дворский» — «дворецкий» (управляющий двором или дворцом)***. Детский — это in genere — единственное число к «дети», puer, junior, один из «молоди»****, in specie это — слуга, стоящий во главе «отроков» или «детей», живущих во дворе*****. Отсюда уже явствует первоначальное исконное тождество «отроков» — «детских» — «детей» с «дворянами», с одной стороны,
* Там же, III, 112 и 140. Словосочетание «отроки боярские» встречается в летописях лет на 80 раньше, чем «дети боярские». Об отроках боярских говорится в рассказе Ипатьевской Летописи о знаменитом походе Игоря Святославича на половцев (под 1185 г.). Отроки боярские и дети боярские — синонимы. Поэтому, вполне правильно Карамзин отождествил детей боярских с детскими и с отроками боярскими. Прим. 66 к т. V, гл. 1.
** На это указал Буслаев в «Исторической Грамматике русского языка». Изд. 5-е. Синтаксис. Москва, 1881, стр. 208.
*** О дворском-дворецком см.: Сергеевич, Русские Юридические Древности, т. I, стр. 393 и сл.
**** «Молодь» (juniores, juvens, cp. Du cange sub vocibus), см., напр., Ипат. Летоп. под 1149 и под ПбО гг.
***** Если даже текст Никон. Летоп. под 1097 г.: «Усрете его детскый его, сиречь дворецкий» есть, как думает Сергеевич (там же, стр. 393), объяснение позднейшего составителя, то это объяснение и морфологически, и по существу верно. Таким «детским» — «дворским» был упоминаемый в Новг. Летоп. под 1234 г. убитый в боях с Литвой в Торопецкой области «Федор Ум княжь децкой». Он, конечно, не был бы nominatim упомянут рядом с тысяцким и другими знатными новгородцами, «пролившими крови свои за Св. Софию и за кровь хрестьянску», если бы был простым «отроком» — «децким» из дружины кн. Ярослава. Летопись говорит о «меньших» детских (Ипат. Летоп. под 1449 г.) и о детских, которым Ростовская земля была роздана «по городам в посадничество» (Лавр, под 1176 г.), т. е. о детских высшего ранга. Точно так же мечник (Русск. Правда, III, 2 и 112) мог быть низшим или «меньшим» «детским», простым слугой-меченосцем, но также и важным слугой-сановником князя. Таков Михна, мечник и посол Андрея Боголюбского, едва ли не боярин (Ипат. Летоп. под 1174 г.).


360
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и «детского» с «дворецким», с другой стороны. Это не случайно: очевидно, наименование «дети» (множественное число), которое встречается нам в памятниках как социально-юридический термин, если не считать «монастырских детенышей», только с определением «боярские», — в этом сочетании искони имело двоякий смысл, во-первых, означая просто множественное число для «сын боярский» и тем указывая на происхождение* и, во-вторых, означая «детей» (слуг, и притом зависимых), принадлежащих к боярскому двору Первые были детьми боярскими origine474 и часто aetate475, вторые — conditione476, первые были в огромном большинстве первоначально вольными слугами двора, или таковыми же участниками дружины; вторые — необязательно, но преимущественно невольными, зависимыми слугами, или таковыми же дружинниками**.
Мы имеем в источниках двоякое словоупотребление, которое не лишено значения по существу. Источники говорят во множественном числе не только «боярские дети», но и «боярские сыны». В этих случаях мы имеем совершенно явно дело именно с сыновьями бояр. То же, конечно, и тогда, когда мы встречаем единственное число «боярский сын». Для «боярских сынов» см.: «И Князь Великий приговорил быти у Жигмонта (Герберштейна. — Я. С.) на Москве в приставех Тимофею Костянтинову сыну Хлуденеву да с ним Елизару Сергееву, да с ним выбрал ездити к послу пятнадцать сынов боярских Москвич, да тридцать конюхов». Памятники дипломатических сношений Древней России с державами Иностранными, I, столб. 194 и 195. Любопытным случаем единственного числа к «дети» в смысле слуг является словоупотребление «детина» в отношении к немцу-рижанину. Тут, очевидно, речь по-немецки шла о Knabe или Knappe, немецком эквиваленте латинского puer и русского «отрок». Knabe — (Knappe) — Knecht — Kind по значению тождественны, только Kind как neutrum объемлет оба пола: «sind doch alle drei wol aus einer Wurzel»477 Grimm (Hildebrand), Deutsches Wörterbuch sub voce. Таким образом, к известным нам наименованиям «отрок» — «паробок» — «пасынок» — «детский» нужно прибавить еще «детина». Это последнее слово встречается в Грамоте Рижан витебскому князю Михаилу Константиновичу478 ок. 1300 г. (Известия] Ак[адемии] Наук, X, оЗЗ-бЗб, цит. по Н. Я. Аристову: Хрестоматия по русской истории, Варшава, 1870, столб. 1003-1008).
** Павлов-Сильванский, не замечая исконной социальной разносоставности и правовой пестроты той группы (дружина-двор-слуги), из которой сложился русский служилый класс, толкует эту разносоставность и пестроту в смысле своей теории, отождествляющей русскую вольную службу с западными феодальными отношениями. «В тверском княжестве, поздно присоединенном к Москве, старые феодальные порядки сохранились дольше, чем в Московском Государстве» (это указание вряд ли верно в своей исторической основе, даже независимо от специально феодальной теории. См.: А. Е. Пресняков. Образование великорусского государства. СПБ., 1918, стр. 191 и ел., и наши указания ниже. — Я. С.) — пишет Павлов-Сильванский и продолжает далее: «Тверская писцовая книга 1548 г. дает нам любопытнейшую картину рассматриваемых служебных отношений, сохранившихся в виде неожиданного архаизма до начала царствования Иоанна Гроз¬


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
361
Поэтому в ст. 37 гл. XVII Уложения 1649 г., говорящей об «изстари природных дететях боярских» в противоположении их «дворовых людям, неслужилых отцов детям», которые тоже именовались «боярскими детьми», мы встречаем не какую-нибудь новизну, а, наоборот, отголосок глубокой старины: исконного разделения детей боярских на лиц, являющихся таковыми и origine и conditione, qua потомки бояр и qua слуги, и на лиц, являющихся таковыми только conditione, qua слуги (отроки, дворяне)!
«А которыя проезжия поместныя земли в Московском уезде, и в городех вотчинныя земли покупали Патриарши, и Митрополичьи и Архиепископли дети Боярские себе в вотчину, а те Патриарши и иных властей дети Боярские изстари природные дети Боярские: и за ними тем
ного. Здесь мы встречаем много боярских служилых людей, таких же послужиль- цев, каких Иоанн III выводил из боярских дворов, и находим определеннейшие указания на характер их отношений к господам, не имеющий ничего общего с холопством. Описывая вотчинные земли тверских детей боярских, писцовая книга отмечает, кому они служат. Все дети боярские, наделенные поместьями из государевых земель, естественно, «служат царю и великому князю»; ему служит и большая часть детей боярских вотчинников. Этот термин — служить — имеет в этой книге, как и в других памятниках, специальный смысл службы военной. И вот наряду с детьми боярскими, служащими государю, мы встречаем здесь большое число таких же детей боярских вотчинников, «служащих» частным лицам княжеских и некняжеских родов. «В Микулинском же уезде села и деревни бояр и детей боярских тверич и микулинцев», — читаем в писцовой книге и затем после каждого описания мелких имений детей боярских находим следующие отметки об их службе: «Юмран служит царю и великому князю, а братья его служат князю Дмитрею Ивановичу Микулинскому479, Алабыш не служит никому» — «Огарок служит князю Семену Ивановичю Микулинскому480, а Шестой служит Василью Петровичю Борисову»; «Иван служит царю и великому князю, а Богдан служит владыке тверскому». Особенно знаменательно это противопоставление: службы царю и службы частным лицам. Эти дети боярские владели небольшими именьями от 12 до 100 четей пахотной земли в одном поле, а в двух потом уже. Из числа частных лиц они служили как князьям: Микулинским, Мстиславскому, Голицыну, Ростовскому, Курлятеву, Оболенским, Серебряному, Щепину, Лопатину, так и лицам нетитулованным: В. П. и Г. Т. Борисовым, Морозову, Умному, Пятому- Новошину, Яхонтову, Житому, Дею Заборовскому481; кроме того, удельному князю Владимиру Андреевичу482 и тверскому владыке. Писцовая книга называет этих детей боярских иногда слугами: Петруша Бураков «слуга» княгини Микулинской, «служит княгине», ясно отличая их от холопов — людей. Эти боярские слуги — служилые люди сами владеют холопами» (Ж.М.Н.П. Июль, 1901, стр. 14-20). Для нас черты, раскрывающиеся из Тверской писцовой книги, лишь подтверждают нашу мысль о первоначальной двойственности и социальной группы «боярские дети», и самого обозначения ее.


362
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
землям и впредь по куплен быти в вотчине же. А которые Патриарши же, и Митрополичьи, и Архиепископли, и Епископли дворовые люди, неслужилых отцов дети, и не природные дети Боярские покупили себя вотчины: и тех Патрхарнших, и Митрополичьих, и Архиепископлих, и Епископлих дворовых людей, по тем вотчинам, написати в Государеву службу с городы. А будет кто из тех Патриарших, и Митрополичьих, и Архиепископлих, и Епископлих детей Боярских Государевы службы служить не похочет: и у него купленная его вотчина взяв, отдать в роздачу, кому Государь укажет».
В ст. 41 той же главы «боярским людям и монастырским слугам», т. е. низшему разряду слуг, запрещается покупать вотчины и владеть ими. Эти лица объявляются невотчинноспособными, и их купленные земли просто отбираются и превращаются в поместья тех лиц, которые донесли на них.
В эпоху Уложения рядом с боярскими детьми «служилыми», т. е. теми, которые несли фактически службу, фигурируют «неслужилые» и среди служилых и неслужилых, особо выделяются «люди отеческие», «отецкие», т. е. родовитые (быть может, и состоящие при родителях). От фактически неслужилых, но природных детей боярских отличались, хотя с ними сближались, «неслужилых отцов дети», «поповы дети», «холопы боярские» и вообще «всяких чинов люди, неслужилых отцов дети»*.
Десятая глава Уложения сохранила, быть может, наиболее полное свидетельство о слагавшейся веками социальной лестнице допетровской Руси. Тут, в верхнем этаже, на нижних его ступенях, стоят под «дворянами», «детьми» боярскими городовыми», «иноземцами», «дворовые люди, или подьячие или иных всяких чинов люди, которые государевым денежным жалованьем верстаны» и под ними, в нижнем этаже, высшие ступени которого начинаются с именитых людей Строгановых и состоят из гостей, посадских людей разных сотен, ямщиков и дворцовых сел и черных волостей крестьян, идут низшие ступени, начинающиеся с «боярских служилых людей», отличаемых не только от деловых людей и бобылей, но и от монастырских, помещиковых и вотчинниковых крестьян. Этот этаж снизу замыкается «гулящими людьми». Таким образом, Уложение знает еще номинально
Наказ Окольничьему Князю Долгорукову и Дьяку Тимашеву483 20 окт[ября] 1651 г. П. С. 3.1, № 86. Тут запрещение: «неслужилых отцов, поповых детей, и холо- пей боярских, и иных никаких неслужилых, мимо Государева указу, поместными и денежными оклады не верстать». Еще строже (П. С. 3-, 1678 г., №№ 744 и 745.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
363
«боярских служилых людей», отличая и отделяя их уже от «боярских детей» и других людей «Государева жалованья». В то же время Уложение, как мы видели, различает «изстари природных детей боярских» от «неслужилых отцов детей», иначе «неприродных детей боярских» и делает оно это в отношении церковных «детей боярских», единственных негосударевых детей боярских, которые сохранились до Уложения и которых Уложение еще отделяет, и в лице «природных», и в лице «неприродных», от Государевых служилых людей.
Так в эту эпоху почти завершается растянувшийся на столетия реальный процесс слияния негосударевых служилых людей с государевыми в одно сословие: от первых остаются только — реально — природные боярские дети, и именно церковные и — номинально — жалкий остаток в лице невотчинноспособных «боярских служилых людей» главы X и просто «боярских людей» главы XV Уложения. Но этот жалкий и номинальный остаток сохранился из глубокой старины и относится он к невольным слугам, сидевшим во дворах князей, бояр, владык, монастырей, церквей и на их землях на поместном праве. Такие слуги были «дворовые люди» и в то же время «помещики». Их то, подавляя Новгород и его свободу, вывел из самых крупных боярских дворов Иван III.
6
Мы ясно видим, что очень трудно определить размеры и дать характеристику того своеобразная русского «министериалитета-вассалитета», на почве которого сложился русский служилый класс XVI и XVII вв. Тут очень многое остается в значительной мере заметенным исторической пылью, похороненным в исторических сдвигах и смещениях, не оставивших ярких следов в документах и других источниках. Однако внимательный анализ их позволяет с несомненностью установить, что как-то между «боярами и вольными слугами», с одной стороны, и тяглецами-крестьянами, с другой стороны, к которым снизу примыкали холопы, располагались какие-то невольные слуги, которые имели разные юридические status’bi, до холопьего включительно, но экономически являлись не кормильцами, как земледельцы-крестьяне, а именно зависимыми слугами князей, бояр и вольных слуг, делали не «дело», а несли «службу». Тут были «слуги под дворским»* и вообще весь
* Заслуга, если не открытия, то обстоятельного исследования «служних земель», этого остатка земельных держаний «слуг под дворским», принадлежит


364
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
личный состав «дворов», «казначеи», «тиуны», «ключники» (ключники были купленные и некупленные. С. Г. Г. и Д. 1410 г., № 40), «посельские», «дьяки», до «людей купленных грамотных, полных» включительно — из несвободных людей такого рода пополняется широкий для тех времен кадр вольноотпущенных («тех всех отпущаю на свободу и с женами и с детьми, ненадобны моему сыну и моей княгине». С. Г. Г. и Д. № 39). Нельзя представлять себе, что вольноотпущенные с их потомством всегда переставали служить. Наоборот, скорее следует думать, что они оставались «слугами», но в другом личном status’e.
Не следует, впрочем, представлять себе все эти явления только в персональном разрезе. Тут были разнообразные виды не только лиц, но и отношений держания. Бояре и дети боярские, а также всякого другого звания люди, даже холопы, получали от князей-государей, и не только от князей-государей, «села», «деревни», «дворы» в наследственное, в пожизненное, в срочное и в отменимое во всякое время держание. А наследственное держание могло быть безусловным (вотчиной по старине), и оно же могло быть условным, обусловленным службой. Древнейший пример: «А что есмь купил село Богородическое в Ростове и дал есмь Бориску Боркову, аже иметь сынумоему которому служити, село будет за ним; не иметь ли служите детем моим село отоимут» (Духовная грамота Ивана Калиты С. Г. Г. и Д. № 22). Вряд ли Бориско Борков был боярином, но такими держателями могли быть и бояре, и боярские дети. Ср. Духовную Грамоту Князя Андрея Васильевича Меньшего 1481 г.485: «и которые мои села и деревни за моими детьми боярскими с моим серебром» (С. Г. Г. и Д. № 112). В Межевой грамоте 1504 г. (С. Г. Г. и Д. № 138) рядом с «псарями» Данилком, Клим-
И. И. Лаппо,484 как автору ценной монографии «Тверской уезд в XVI в.» (Москва, 1894. Чтения в Императорском] Московском] Общ[естве] Щстории] и Др[евностей] Российских]). Но С. В. Рождественский (см. его превосходное исследование «Служилое землевладение в Московском Государстве», СПБ., 1897, стр. 34-35) прав, мне кажется, в своих возражениях И. И. Лаппо, говоря, что «под дворским» могли находиться слуги и несвободные, и лично свободные. «Слуги под дворским», независимо от их личного status’a, поскольку «за» ними были земли, т. е. у них были земельные держания, были лица, обязанные службой за землю в порядке административном подчиненные «дворскому». Правильному пониманию действительных соотношений и прежде и теперь мешает одно в корне ошибочное представление: а именно, что все лично свободные слуги вообще и как земельные держатели, в частности, были «слугами вольными» в смысле междукняжеских договоров. У самого Лаппо (1. с, стр. 54) можно найти весьма поучительную характеристику несвободных слуг Князя.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
365
ком, Баском, Илейкой, за которыми состояли деревни, мы встречаем Князя Юрия Елецкого486, за которым состояла «деревня Коленово Блоглазовская». Тут, в этой драгоценнейшей, как источник, грамоте обычная формула прочного (вотчинного) держания — родительный падеж.· «земля Бориса Голохвастова деревня Ряпково» или «село Давы- довское княжо Феодорова Княжа Васильева сына Телепнева», формула же отменимого держания (поместья) всегда с предлогом «за»: «деревня Аристове Лыткиньская, что за Ивашком за Мухою».
Вот еще интересный пример раннего боярского поместного держания: «А что есмь пожаловал Бояр своих Князя Андрея Федоровича487 и Князя Петра Микитича, подавал есмь им отчину в их отчины место, дал есмь Князю Андрею Федоровичу Скирманово, да Фроловское, да Кореневское, з деревнями, а Князя Петра Микитича пожаловал есмь Шорсною з деревнями, доколе служат мне и моим детем и их дети, и учнут служите моему сыну и их дети, ино тое им и есть; а не имут служите моему сыну, ино их отчина моему сыну: а возьмет Бог моего сына Федора, ино то мое жалованье им в отчину в их отчины место» (Духовная Князя Бориса Васильевича Волоцкого 1477 г.488, С. Г. Г. и Д. № 105). Здесь мы имеем перед собой весьма выразительный случай русского feodum oblatum489. Думается, что именно этот случай превращения аллода в феод сопровождался, если не всегда, то весьма часто, пожалованием иммунитета: одно было как бы вознаграждением за другое соотношение, проливающее свет на смысл и развитие русского иммунитетного права, как их охарактеризовал и С. Б. Веселовский. В нашем случае примечательно, что завещатель на случай смерти своего сына обещает жалуемым обращение условного держания в безусловное. Другой характерный пример feodum oblatum в сочетании с иммунитетом: «Се яз князь великий Иван Васильевич всея Руси... пожаловал есми Ивашка Максимовича, сына Глядящаго, что бил челом моей великой княгиня Софье и со своею вотчиной, с половиною селом Глядящим, что в Муроме, в Кузомском стану, со всем с тем, что к его половине по- тягло» (1487 г., А. А. Э., № 120). Это иммунитетная грамота: «И яз князь Велики Ивашку пожаловал тем его половиною селом Глядячим со всем тем, что к его половин изстарины потягло; и кто у него иметь жити людей на его половине села Глядячего и тем его людем ненадобна моя дань». (Ср. Павлов-Сильванский, Феодализм в Удельной Руси. Соч, т. III, СПБ, 19Ю, стр. 401-402).


366
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Для передачи вотчины в dominium directum490 князя, т. е. для oblatio feodi, существовал технический термин «окняжить». Поместья не от князя получались с обязательством не «осваивать», не «окняживать», не «продавать» их. Таково было обязательство братьев Фениных Солотчинскому монастырю. См.: Рождественский, 1. с., стр. 20,23,26. Это случай жалования поместья лицу постороннему, «помимо каких-либо служилых отношений».
Условное держание могло быть безвозмездным и возмездным пожалованием. И то же применимо и к пожизненному, и к отменимому держанию. Юридически тут дарение в собственность, разные виды отдачи во владение и пользование, до простой аренды включительно* так сказать, лежали рядом и соприкасались между собой, но они соприкасались также и с чисто обязательственными отношениями, которые соответствовали в римском праве более оформленным, точным фигурам. В русском праве тех эпох не было того разделения между правом вещным и обязательственным, которое характерно для римского права, и всякий держатель по «приказу» («а что мои люди ключники и посельские, и все приказные люди, которые мой приказ ведали»
С. 	Г. Г. и Д., № 96), «тиун», «дьяк», «ключник», «посельский» или, что то же, всякий приказный человек мог сам или его потомки превратиться в держателей по «жалованию» и по «старине», может быть, оставаясь даже некоторое время в несвободном состоянии или же, наоборот, сразу становясь свободным «по душе». Ведь «приказный» человек, даже если он был холопом, не был просто рабом в римско-правовом смысле. Этим русское право службы так же отличалось от римского, как и германское. «Приказ» мог быть судебно-административный. Это и есть «кормление». Но с ним соприкасался и «приказ», по нашим понятиям, частноправовой или частнохозяйственный. Между тем и другим в ту эпоху не было резкого разделения в реальном аспекте**. Ср.: «а что
* Об аренде вотчинных земель см.: Рождественский, 1-е, стр. 24-25: «В числе арендаторов Солотчинского монастыря был даже князь Федор Васильевич Рязанский491, взявший в 1502 г. на оброк в пожизненное владение одну деревню. Также обширны были личные связи митрополитов и владык; и в числе пожизненных владельцев, и оброчных держателей митрополичьих земель мы встречаем крестьян, бояр, удельного князя... Арендаторами земель митрополичьей кафедры были и служилые люди митрополита, его бояре, дети боярские, дьяки. Московские Государи, эксплуатируя незавоеванные земли, например, после покорения Новгорода, отдавали их служилым людям не только в поместье, но и в оброчное владение».
** Не случайно поэтому с бояр-кормленщиков начинаются ограничения отъезда вольных слуг. Кормленщик должен был, как приказчик, либо отчитаться перед Князем-Государем, либо отслужить: «А который Боярин поедет ис кормленья от


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
367
моих (Великого Князя. — [Я С.]) бояр иметь служити у моей Княгини, а волости имут ведати, дают княгине моей прибытка половину» (Духовная [грамота] Вел. Князя Симеона, С. Г. Г. и Д., № 24). Но эту функцию выполняют и люди заведомо несвободные: «А хто будет моих казначеев или тивунов, или посельских, или хто будет моих Дьяков, что от мене будет видали прибыток который» (С. Г. Г. и Д., № 26) — отпускаются на волю. Ср. №№ 30, 34, 39,86—87. В еще более общей формуле вольные слуги и «приказные» люди объединяются именно как служилые люди: «А которые дети Боярские служат моей Княгине и слуги ее и вси ее люди, холопи ее, и кому будет яз Князь Великий тем давал свои села, или моя княгиня им давала свои села» (Духовная [грамота] Вел. Кн. Василия Васильевича] 1462 г., С. Г. Г. и Д., № 87). Совершенно ясно, что здесь имеются в виду села либо жалованные на условии службы, либо порученные в порядке «приказа». Это явствует из контекста, ибо дальше следуют слова: «или за кем будет их отчина или купля». В другой духовной [грамоте] того же Великого Князя (С. Г. Г. и Д., № 86) мы читаем: «А кому буду давал своим Князем и Бояром и детем Боярьским свои села в жалованье, или хотя и в куплю кому дал; ино те мои села моим детям, во чьем уделе будет, ино тому то и есть». Это значит, что данные на каком-либо титуле или проданные Князем земли остаются в судебно-податном верховенстве того князя из наследников завещателя, «в чьем уделе» они окажутся. Великий Князь Иван III, который так твердо в своей духовной утверждает власть своего наследника по Великому Княжению, устанавливает нерушимую прочность пожалований и куплей. «А что есми давал свои села Бояром своим и Князем и детем Боярьским, и грамоты есми им свои жаловальные подавал то те села прочно им и их детем, или кому буду в куплю дал свои грамоты: и в те села сын мой Василей и мои дети у них не вступаются» (С. Г. Г. и Д., № 144).
Когда весьма, по-видимому, задолженный князь Иван Борисович Волоцкий492 около 1504 г. завещал Покрову в Рузе «три деревни, что бьии за Тимохою за Внуковым» (С. Г. Г. и Д., № 132), он отменял какое-то
тобе ли ко мне, от мене ли к тобе, а службы не отслужив, тому дата кормленье по исправе; а любо служба, отслужите ему» (С. Г. Г. и Д., № 27). В отличие от В. И. Сергеевича (Русские Юридические Древности, I, стр. 493), я полагаю, что в аспекте не персональном, а реальном — первоначально во всяком случае — между «кормлением» вольного боярина и «приказом» не-вольного слуги-дьяка не было никакого различия, и в области эксплуатации населения дьяк-приказчик был таким же испольщиком, или дольщиком вообще Князя-Государя, как и боярин-кормленщик


368
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
временное, возмездное или безвозмездное, держание этого свободного или несвободного* лица и отдавал это держание церковному установлению, в руках которого оно становилось прочным обладанием. Ср. также: «А что в Дмитровском уезд в Инобаже деревни Тешиловские за моим дьяком за Одинцом»**. Такой дьяк, как Одинец, был почти наверное невольный слуга, держатель, державший землю по «приказу». Но «приказ», а тем более условное и отменимое держание, могло всегда превратиться в прочное «жалованье» или в «старину»***, или в «куплю».
Очевидно, были помещики-холопы. Договорная грамота Вел. Князя Рязанского Ивана Васильевича493 с братом его Феодором от 1496 г. говорит: «А что мое село Переславичи в твоем уделе, а сидят в нем мои холопи Шипилови: и то село з данью и с судом и со всеми пошлинами мое Великаго Князя» (С. Г. Г. и Д., № 127). Тут слово «холопи» не есть просто фигуральное выражение, ибо дальше в договоре упоминаются «а хто имет жити моих бояр и детей боярских и слуг в твоей отчине и тобе их блюсти как и своих». Переславичи — судебно-податная enclave494 Великого Князя Рязанского в уделе его брата. Рождественский, I. с., стр. 32 приводить из второй Писцовой книги Тверского уезда: «деревни псарския, за псари и за сокольники», «а крепости у псарей — купчие и докладные и жалованные грамоты великаго князя Михаила Борисовича, и кабалы закладные, и с крепостей взяты противни слово в слово». Эти «псари», может быть, прежде были холопами и выкупились с землями, оставаясь на службе.
** Духовная [грамота] Вел. Кн. Ивана Васильевича III, датируемая около 1504 г. (С. Г. Г. и Д., № 144). Но очень скоро, по межевой грамоте того же года (там же, № 140), эти «деревни, что были за Одинцом», стали «нынеча за Пятым».
*** Павлов-Сильванский указывает, что Тверская Писцовая Книга 1540 г. отличает «служни земли» не только от поместных земель, но и от вотчинных. Между тем по существу эти земли, как видно из текста книги, ничем не отличаются от вотчинных, описанных под заголовком: «села и деревни детей боярских тверич». Дети боярские владеют служними землями так же, как вотчинами, на полном праве собственности, по духовным, купчим, закладным, меновым и другим крепостям.
Поскольку «служни земли» были освоены в прочное dominium utile495, за которым не было уже видно ничьего dominium directum496, с них уже переставали служить тому лицу, которого «данья» первоначально была «служняя земле». Но это не всегда бывало так, и одна грамота 1483 г. (Акты Юр., № 9, цит. у С. Б. Веселовского, 1 с., стр. 101), разрешающая служилому человеку получку земли из «боярских и служних и черных тяглых земель, кто ему продаст», указывает этому служилому человеку: «а с тое земли с слугами и с черными людьми не тянет, а служит со своею братьею с детьми боярскими». Тут, значит, на Вологде, некоторые «слуги», сидящие на служней земле, «тянут», а не «служат», являясь не «служилыми людьми», а «тяглецами», и в качестве таковых противополагаются «боярским детям». Дело именно в том, что «слуги под дворским», какого бы происхождения они ни были, могли подыматься до вотчинников на боярском праве и опускаться до черных людей на праве тяглом. Кроме того, в числе слуг под дворским могли быть люди разного социального положения и правового status’a. Но поскольку они приоб-


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
369
Интересен случай пожизненного держания, зарегистрированный под 1462 г., но относящийся к более раннему времени, до 1453 г. (год смерти Вел. Княгини Софьи Витовтовны). Это пожалование пожизненного держания видному служилому человеку, знаменитому Федору Басенку497, случай настоящего «поместья»: «А что дала моя мати Великая Княгиня Федору Басенку на Коломне село свое Окуловское, да Репинское, а в духовной в своей описала так, что в тех селах волен яз ее сын; ино те села опосле Басенкова живота моей же Княгине» (Вторая (дополнительная) духовная [грамота] Вел. Князя Василия 1462 г., С. Г. Г. и Д., № 37). Эти села «Окуловское, да Репинское» упомянуты в духовной Великой Княгини Софии Витовтовны от 1453 г. (С. Г. Г. и Д., № 83) так: «А из Коломеньских сел из своих прикупов даю сыну своему Великому Князю Василью Колычевьское село, Николце- во село, Липятиньское село, Чюхистово село; а что есть переже сего дала два свои села Окуловьское, да Репиньское.., и те оба села мои сыну же моему Великому Князю Василью, в том волен он, за собою ли их держит, кого ли ими сам пожалует». Очевидно, пропущенные (испорченные) слова упоминали именно Федора Басенка. Это тот знаменитый Басенок, который вместе с князем Иваном Васильевичем Стригой498 стоял во главе «заставы», защищавшей в 1449 г. Кострому против Дмитрия Шемяки, и был в звании окольничего* боярином. Таким образом, это пожалование Софьи Витовтовны старше приблизительно на сорок лет известного иммунинетного пожалования поместьем Микитки, Юрки и Осташа Шенуриных, относящегося к 1488 г. Было ли пожалование Басенка «иммунитетным», этого мы сказать не можем.
Следует думать, что в эту эпоху стал укореняться и термин «поместье». В духовной [грамоте] князя Дмитрия Ивановича, несчастного, умершего в 1509 г.499 внука Ивана III (от 1509 г.), есть упоминание 4 поместий под этим наименованием: «на Углече в монастыри: к Воскресенью Христову в монастырь селцо Синцово з деревнями в Кадке, што за Яковом за Поплевиным поместье, да селдо Олифниково, што
ретали возможность распоряжаться своим держанием, постольку таковое выступает перед нами, как владение «прочное» (самое прилагательное «прочное» связано с формулой «в прок», что означает право полного распоряжения), как свободная собственность с современной точки зрения.
* Ср.: Сергеевич. Русские Юридические Древности, т. I., стр. 357. Но Сергеевич своих указаний на Басенка не сопоставил с упоминаниями грамот 14б2 и 1453 гг.


370
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
к Синцову пришло, а к нему шесть деревень, што за Васильем за Волынским поместье; а х Покрову Пречистые в манастырь селцо Архан- гильское з деревнями на Углече в Ванине слободе, што за Федором за Кокошкиным за болшим поместье»; «а к Офонасью святому на Молоту в Рожалове деревни Лавров конец, што за Иваном за Полевым поместье» (С. Г. Г. и Д., № 147). В духовной князя Федора Борисовича Волоцкого от 1523 г. (С. Г. Г. и Д., № 151) упомянуты два «поместья», как таковые, и одно — описательно: «а к Пречистой к соборьной церкви в городе во Ржеве даю Игнатьево поместье Глазатого, да Пронино поместье Плотниково, и со всем с тем, что к тем деревням потягло истарины», «в Левкеев монастырь даю свою вотчину село Назарьевское и з деревнями и со всем тем, как было за Князем за Григорьем, за Мещерским»500. Если принять во внимание, что «до середины XVI века нам известно менее чем по десятку жалованных грамот на поместья и на вотчины»*, то число отмеченных нами прямых и косвенных упоминаний поместий в духовных и договорных грамотах XIV, XV и XVI веков следует признать довольно значительным. Очевидно, слово «поместье» в начале XVI века не было новостью как бытовой и юридический термин для обозначения личного отменимого держания за службу, которое можно было во всякий момент «дать» и кому-либо другому, во всяком случае, — в прочное пожалование.
Следует заметить, что «купля» и «жалованье» не противоречили одна другому. Князья-Государи жаловали земли в «куплю»: «Да пожаловал есми Боярина своего Князя Василья Ромодановского501, дал есми ему в куплю в Заечкове пустошь Лвовскую да пустошь Дмитреевскую со всем, что к тем пустошем из старины потягло; да на Москве дал есми ему в куплю землю Можжоелника своего селца Лучинсково». «Да что есми сына своего деля Князя Ивана502 пожаловал Олександра Андожсково, дал есми ему на Беле озере в куплю Севесь старую, да Кенсуй, да Озерко; да пожаловал есми Дмитрея Тимофеева сына Пушечникова, дал есми ему в куплю пустошь Сухотинскую в Ярославецком уезде» (Духовная Грамота Кн. Михаила Андреевича Верейского, С. Г. Г. и Д., № 121). Это было возмездное за деньги пожалование, наверное, с «иммунитетом». А рядом с этим говорится о безвозмездном, по-видимому, пожаловании, отдаче отобранных за долг («вину») имений: «А что есми в своей вине (т. е. за долг завещателю) взял у Ивашка у Селиверстова его вотчинку,
С. 	Б. Веселовский, цит. соч., стр. 66.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
371
отца его куплю, Селиверстовьское селце, да Новоселки, да Немцове: и яз Ивашка Селивестрова пожаловал, отдаю ему после своего живота его вотчинку, отца его куплю, Селиверстовское селцо, да Новоселки со всем что к ним из старины потягло, опрочь Немцова, и грамоты есмь ему жалованные свои подавал; и Господин бы мой Князь Велики пожаловал после моего живота у Ивашка в те земли не вступился» (та же грамота, С. Г. Г. и Д., № 121). Нам известно заведомо безвозмездное («безденежное»), как сказано в приписке завещателя, завещательное пожалование земель их прежним владельцам, от которых они отошли к Князю в порядке купли: «А што есми купил у Иванца да у брата у его у Яковца у Шишкиных селцо Юреское з деревнями, а у Иванца у Тура у меншово селцо Воскресенское з деревнями, а у Гриди у Шар- шавина з братью купил есьми семь деревень на реке на Корожашне в Коропаше, а у Ивана у Юрлова у меншово купил есми село Инково з деревнями, а у Ивана у Голочола у Дмитреева сына Давыдова купил есми селцо Рожественое з деревнями: и Князь бы Велики пожаловал те села и деревни им отдал, да и купчие грамоты велел им дати» (Духовная Грамота Князя Дмитрия Иоанновича, С. Г. Г. и Д., № 147,840).
Мы имеем для московских внутригородных и загородных держаний прямые указания, что отменимые держания, не представлявшие собственности держателей, существовали рядом с прочными владениями и что последние опирались на княжеское пожалование и на покупку (у князя же!): «А что которые мои дворы внутри города на Москве, и за городом за моими Боярами и за Князьми и за детми, за Боярскими, и за дворяны, за моими и за дворцовыми людми и за конюхи и за мастеры за моими и те все дворы сыну же моему Василью. А у кого будут у Бояр и у Князей и у детей у Боярских внутри города на Москве и за городом на посадех дворы, их отчины и купли, или кому буду дал на Москве внутри города и за городом по посадом на дворы грамоты свои жаловалные прочные: и сын мой Василей в те дворы у них не вступается» (Духовная Грамота Вел. Кн. Иоанна Васильевича, 1504 г., С. Г. Г. и Д., № 144). Ср. с этим: «Да детем своим меньшим Юрью з братьею даю дворы внутри города у Рождества Христова, Петровской да Ивановской, да Микитинской Костянтинович, да Княж Александровской двор Оболенского, да Васильевской двор Сабурова, да Княж Василевской двор, да Княж Федоровской двор Княж Васильевых детей Оболенского, да Княж Ивановской двор Стригин, да Ивановской двор Борисова, да дву Иванов Володимеровых детей Семенова, да Иванов


372
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Михайлова сына Семенова, да Григорьевской двор Бабин, да Васильевской двор Тучков; да где мои портные мастера живут Ноздря, да Кузнецов, да Ушак по новую улицу» (там же). «Которые мои дворы на Москве, внутри города и на посадех, и сады мои все, и пустыя места по посаду, за моими бояры и князьми, и за детьми боярскими и за дворянами моими, и за приказными людьми и за конюхи и за моими мастеры, и слободы стрелецкия и ямския слободы, те все сыну моему Ивану; а у кого будут у бояр и у князей и у детей боярских внутри города на Москве и за городом и на посадах дворов, и вотчинные и купчие вотчинные, или у кого будут грамоты жалованным на дворы отца великого князя Василья Ивановича, и сын мой Иван в те у них дворы не вступается» (Духовное завещание царя Иоанна Васильевича 1572-1578 гг. Дополнение] к А. И., т. I, № 222).
Таким образом, «дворы» были двух родов: одни составляли держания «до живота» завещателя, а, может быть, и держателей*, другие же являлись держаниями неотменимыми, или неотъемлемыми; эти последние либо были отчины, т. е. наследственные владения, либо владения благоприобретенные, перешедшие к держателям в порядки купли (от князя же!), либо опирались на «грамоты... жалованные прочные». Все эти держания могли быть и условными, за службу, могли быть и безусловными. Эти признаки: с одной стороны, прочность, которую мы назвали бы общегражданской, и, с другой стороны, безусловность, в основе которой лежало наличие или отсутствие функции «службы», вовсе не должны были всегда совпадать. Могли быть условные держания, во-первых, наследственные, во-вторых, жалованные Государем (и притом иногда в то же время купленные у него). Могли быть безусловные в смысле службы держания, но срочные и даже по воле жалователя во всякое время отменимые. Условные за службу держания были, несомненно, феодальные, и феодальный характер их выражался именно в том, что держатель не мог оставить службы, не теряя своего держания, т. е. не имел права отъезда. «Вотчины» на условном праве, конечно, не были аллодами, но они не были поместьями в смысле «поместья», как чисто личного (ненаследственного) держания за службу**. Этими вот¬
* Ср. вышеуказанное пожалование Феодору Басенку 1462 г. во второй (дополнительной) духовной [грамоте] Вел. Кн. Василия.
** Ср. Рождественский. Служилое землевладение в Псковском Государстве XVI в. СПБ., 1896, стр. 38: «Термин «поместье» начинает встречаться в источниках только в конце XV в. В первой половине следующего столетия ясно вырисовывается и


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
373
чинами на условном праве их держатели так же могли распоряжаться и фактически распоряжались, как отдельные крестьяне черными землями, хотя ни то, ни другое обладание вовсе не было собственностью в римско-правовом смысле, ибо и в том и в другом случае, несомненно, было разделение на dominium directum и dominium utile. И на самом низу русской служебной лестницы мы встречаем держание на условии службы: «А сына Князя Ивана503 благословляю, на старейший путь ему в Москве и в станех конюшей путь, бортници, садовници, псари, бобровники, бараши и делюи; а тех бортников, или садовников, или псарей, или бобровников, или барашов, делюев не всхочет жити на тех землях, ин земли лишен, пойди прочь, а сами сыну Князю Ивану не надобе, на которого грамоты полные не будет, а земли их сыну Князю Ивану» (Духовная Грамота Князя Владимира Андреевича, С. Г. Г. и Д., № 40). Это свободные, по-видимому, «городские» «бортники» и т. д., которые служат на феодальном праве, т. е. могут оставить службу, но, ipso facto оставления службы, «теряют свои держания». И от этих свободных «бортников» и т. д. на феодальном праве отличаются бортники на холопьем праве, «купленые» (cp. С. Г. Г. и Д, №№ 21,22,30: «а что моих бортников и оброчников, купленых, который в котораго росписи, то того»), и на крепостном праве — «деловые» (cp. С. Г. Г. и Д., № 144: «А что в Селне деревни деловые бортные Василцова ста»),
В связи с этим нужно еще раз подчеркнуть противоположение в древнерусском социальном строе до XVI века включительно «службы», т. е. того отношения, которое объемлет функции всех «служилых», независимо от того, кому они служат, людей, и в том числе даже лично несвободных, и «дела», которое объемлет функции всех «деловых» или «страдных людей», от полных холопов до свободных крестьян. Черта, разделяющая «службу» и «дело», не есть черта юридическая. Она не
юридическая природа поместного владения, определяемая двумя существенными признаками: в поместье земля дается под условием службы и только в личное владение служилого человека. Между тем историки-юристы обыкновенно берут один признак поместного владения, пожалование под условием службы, и по этому признаку отыскивают помещиков среди некоторых дворцовых слуг землевладельцев даже первой половины XIV в. Но владение под условием службы есть общий признак землевладельческого положения дворцовых слуг, не характеризующий всецело и исключительно поместья. Под условием службы земли давались и в вотчину». Я полагаю, что историки-юристы исторически-социологически правы, выдвигая признак пожалования на условии службы как самый жизненно существенный и в то же время самый общий. Вероятно, в нем и первоначальное значение самого термина «поместье».


374
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
совпадает с таковой же между свободой и несвободой. «Приказные» люди могли быть несвободными, и «деловые» и «страдные люди» могли быть свободными. Но это были различные социальные функции, и не случайно один древний княжеский иммунитетный акт говорит: «нена- добе им никоторая дань... ни служба ни дело княже». Речь идет тут не о словах, а о вещах. Правда, в Новгороде XVI в. рабочие Софийского двора назывались «служебниками», а артели некоторых из софийских рабочих «дружинами»*. Это не должно нас ни удивлять, ни смущать — абсолютного единства и логической последовательности в исторически слагающемся словоупотреблении никогда не бывает. «Земля и вода» было в языке древнерусского права характерным термином публичного права”, но есть документы, в которых оно употребляется явно в смысле частно-правовом (см., например, А. Ю., № 409). Старый язык иногда употребляет одни и те же слова в различных, подчас даже взаимоисключающих смыслах. Но в то же время есть все-таки в древнем словоупотреблении какое-то единство, и это приблизительное единство словоупотребления позволяет нам доходить до реального и основного смысла вещей.
Как мы видели, жалованные грамоты на земли, данные и купленные, означают не только пожалование «иммунитетов», но и утверждение самого владения. Основанием (титулом) владения могло быть:
1) получение по наследству («в вотчину», «по старине»);
2) приобретение путем покупки;
3) пожалование Князем-Государем.
Нельзя достаточно подчеркивать связь между упрочением владения жалованной(ыми) грамотой(ами) и другим и м м у - нитетным содержанием таких грамот. Эта связь — основная черта
* См.: Б. Д. Греков. Очерки по истории хозяйства Новгородского Софийского Дома. I. Софийский Двор в городе Новгороде. Летопись занятий постоянной историко-археографической комиссии. Вып. 33· СПБ., 1926.
” Для устойчивости органической правовой терминологии, устойчивости, восходящей отчасти к сознательным, отчасти же и по преимуществу, к бессознательным реминисценциям, характерно, что формула «земли и воды» сохраняется до «Учреждения о губерниях» 1775 г., где мы ее находим в статье 96 главы IV «о должности Государева Наместника»: «Наместническое правление... прилежное старание имеет о установлении, утверждении и сохранении в ненарушимости всякого рода благонравия, порядка, мира и тишины не токмо в городах, селах и деревнях, но и во всех подчиненных той губернии землях и водах, так же и на дорогах во оной лежащих».


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
375
всего развития нашего привилегированного землевладения. Она означала приблизительно одновременное и параллельное: 1) вовлечение в «службу» всех вотчинных земель и 2) распространение на эти земли и на все служилые земли иммунитетного режима. Исторически оба эти процесса соотносительны. Не случайно великих и удельных князей «жа- лованныя грамоты» именуются «прочными». В порядке их дарования совершалось и наделение служилых людей «селами», и министериали- зация или, что то же в данном случае, феодализация первоначально нефеодального, вольного, безусловного землевладения «бояр и вольных слуг». Первые бояре первоначально были вовсе не вассалами князя, а ничем юридически не прикрепленной к Княжьему или Государеву двору землевладельческой знатью; вторые, простые «вольные слуги» были перехожей вольной дружиной, только еще оседавшей на землю. И, поскольку бояре сидели на своих вотчинах, которые были свободной их собственностью, аллодами (proprietas, terra libera504), а остальные вольные слуги на том же нефеодальном праве оседали на землю, феодального правопорядка в древней Руси еще не существовало.
В порядке же «жалования» непрочные держания превращались в прочные, а, с другой стороны, держания безусловные превращались в условные, аллоды — в феоды.
В этот оборот были, как мы знаем, вовлечены массы и вольных, и невольных слуг. До сих пор принято роль последних в этом процессе просто отождествлять с ролью несвободных элементов (рабов, холопов) и потому оценивать довольно низко. Мы полагаем, что это неправильно. Но еще более неправильно — и в эту ошибку впадает Павлов-Сильванский — брать эти и им подобные факты, с одной стороны, и отношения «вольных слуг» междукняжеских договоров, с другой стороны, за одну «феодальную» скобку. Тут два элемента и два процесса, и это разделение идет очень далеко назад, в древнейшую Русь с ее неоднородной по социальному составу и правовому положению княжеской дружиной. Поэтому и социальная группа «боярских детей» не представляется нам генетически вовсе однородной и просто тождественной с «боярскими сынами». Служилый класс, даже если брать его первоначальный русский состав, в этом своем составе искони был и социально разносоставен и жил на разных правах: на вольновотчинном и на приказно-поместном праве. «Старина» сглаживала и сгладила эти разные составы и разные права и, в конце концов, вместе с суровыми новизнами, вводившимися Царской властью, привела их


376
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
к одному знаменателю и объединила в новый и в то же время сплошь пронизанный пережитками древности социальный уклад.
Павлов-Сильванский, приводя знаменитое известие о том, как Иван III своим «государевым изволением» распустил из княжеских и боярских дворов служилых людей и поместил их в Новгородской земле, говорит «Историки давно обратили внимание на это известие. Но, рассматривая его вне связи с подобными фактами, обнаруживающими феодальные черты удельных порядков, некоторые наши историки склонялись к мысли, что эти боярские служилые люди или послужильцы были ничем другим, как боярскими холопами. При таком объяснении, однако, рассматриваемое известие возбуждает ряд недоумений. Почему Иоанн III обратил внимание на боярских холопов? Зачем он счел нужным распустить их из боярских дворов? Наконец, как он мог возвысить их в такое привилегированное положение, наделить поместьями, сделать из боярских холопов своих государевых служилых людей, несмотря на полную их неподготовленность к такой роли. Все эти недоумения исчезают, раз только мы отрешимся от стремления объяснить своеобразные порядки Удельной Руси более близкими нам позднейшими отношениями московского времени. Иоанн III перевел на новгородские боярщины не боярских холопов, а боярских служилых людей, которые своей предшествовавшей военной службой боярам вполне были подготовлены для военной службы государю. Выражение “распущены из боярских дворов”, конечно, нет основания понимать буквально в том смысле, что послужильцы жили в боярских дворах; это общее выражение указывает только на принадлежность послужильцев к боярским дворам. Принадлежа к боярскому двору, так же как государевы дворяне принадлежали к государеву двору, они владели землею, собственною или пожалованною. Только таких послужильцев-землевладельцев, боярских слуг помещиков государь и мог наделить боярщинками — населенными имениями, как людей опытных уже в помещичьем хозяйстве. Выводя служилых людей из боярских дворов, Иоанн III, очевидно, хотел ослабить феодальную самостоятельность бояр и князей, опиравшуюся на дворы собственных их военных слуг, и это его распоряжение стоит в связи с рядом мероприятий, направленных к уничтожению удельно-феодальных порядков и завершенных опричниною Иоанна Грозного»*.
* Ж.М.Н.П., июль 1901 г., стр. 17-19· Ср. «Феодализм в Удельной Руси», стр. 367 и сл.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
377
В этих словах обнаруживается полное невнимание покойного исследователя к тому, что в «своеобразных порядках Удельной Руси» была отмечаемая и подчеркиваемая нами двойственность составов и прав служилых людей. Возражая (справедливо, на мой взгляд) против односторонней, неправильно выраженной и неверной мысли, что «слуги под дворским были не военными слугами князя, но его слугами — работниками по дворцовому хозяйству», Павлов-Сильванский сам совершенно напрасно резко противопоставляет военную и хозяйственную службу слуг двора. «Слуги под дворским», «за» которыми могла быть и на самом деле была княжья земля, т. е. условные держатели этой земли, могли выполнять и выполняли в одном лице разные функции. Они могли быть лицами свободными, вольноотпущенными, рабами (холопами), и принципиально «часть слуг под дворским» — замечает Павлов-Сильванский — «могла быть княжескими работниками». Это возможно фактически, но по своей социальной физиономии «слуги», именно как таковые, каков бы ни был их юридический status, не были «деловыми», «страдными», а, по позднейшей терминологии, «пашенными людьми» (хотя и могли пахать): слуги не «работали» и потому не «тянули», слугам вверялся «ключ», давался «приказ», поручалось «ведение» и в случае надобности их, вместе со всеми другими, пригодными к тому лицами княжого двора, привлекали и к военной службе.
От огромного и принципиально значительного западноевропейского явления «министериалитета», которому в зародышевом виде именно соответствуют наши «слуги под дворским», Павлов-Сильванский отделывается замечанием: «На Западе бенефиции также давались не одним только военным слугам и вассалам, но и низшим служащим и работникам по дворцовому хозяйству»505. Это замечание идет, так сказать, мимо той социально-юридической проблемы, которая поставлена нашими наблюдениями и соображениями.
То, что произошло в Московском государстве с его строем служилых людей, всего ярче и полнее отразилось в судьбе наименования их самих и их дела. «Министериализация» вольных слуг по образцу слуг невольных, уравнение одних с другими, было огромным социальным возвышением слуг невольных и, соответственно этому, наименование «дворяне» стало обозначать служилое сословие вообще, «дьяки» из «дьячишек» (I486 г., «а грамоту сию духовную писал дьячишко мое


378
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
постельное Неклюдец»*) превратились в настоящей «дьячий чин» — «бывают дьяки у Государевых Дел на Москве и в городех и в полкех у ратных дел с Бояры и в иных Государствах с великими послы»**, а «приказы» из отдельных, по преимуществу, хозяйственных поручений Князя-Государя превратились в постоянные «ведомства» в подлинном государственном смысле, в могущественную бюрократическую машину. Огромная перемена! И эту перемену нельзя понять, если не признать, что эти именно элементы, невольные слуги, к которым принадлежали в XIV и XV вв. дворяне и дьяки («приказные люди»), исполнители княжого «приказа», и этот последний уже в ту эпоху заключали в себе важнейшие и наиболее крепкие жизнеспособные зародыши государственной организации Московского государства. А в то же время именно эти элементы русского министериалитета, в отличие от анархической «вольной» службы и вместе с институтом служебных князей, из которых образовались верхи служилой знати, именно и только они носили на себе подлинную феодальную печать.
7
С точки зрения того общего воззрения на русский «феодализм», которое я провожу здесь, чрезвычайно ценны по своей не только показательности, но и доказательности некоторые заключения об иммунитете служилых землевладельцев, к которым пришел С. Б. Веселовский в упомянутом выше исследовании. Он указывает, что «после монастырских жалованных грамот, тарханные и несудимые грамоты служилым людям представляют один из самых многочисленных разрядов, дошедших до нас официальных актов», и говорит далее: «В. И. Сергеевич отметил, что среди грамотчиков есть Ивашки и Федьки, т. е. мелкие служилые люди, и высказал на основании этого предположение, что подобные пожалования были очень распространенным явлением. Имея материал в 5 раз больший, мы можем высказаться определеннее: среди сотни с лишним грамотчиков мы можем отметить только несколько исторических имен, вроде кн. М. Кубен- ского или дьяка Вас. Щелкалова506, можно насчитать десятка полтора лиц, принадлежавших к верхам служилого класса, большинство же грамотчиков — рядовые служилые люди, а иногда мелкие, вроде
* С. Г. Г. и Д., №121.
** П. С. 3., № 247. Боярский приговор о дьячьем чине, 20 апреля 1659 г.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
379
Шенуриных, которые втроем владели участком в ’/]6 сохи. В некоторых грамотах есть недвусмысленные указания на низкое служебное положение грамотчиков. Напр., в 1519 г. два брата Ворыпаевых получили несудимую грамоту на поместье, бывшее ранее за псарем. В 1507 г. получил грамоту сотник Курбат Третьяков. Среди грамотчиков есть лица, владевшие 2-3 деревнями, а известно, что деревня того времени была очень небольшой величиной. Таким образом, мнение, что несудимые грамоты получали «знатнейшие» или «крупнейшие» вотчинники, следует совершенно оставить. Тарханные и несудимые грамоты получали служилые люди всех чинов и разрядов, начиная с бояр и до мелких детей, боярских и низших чинов княжеского двора. Также неверно мнение, будто тархан и судебные привилегии были исключительным или преимущественным уделом вотчинного землевладения. Грамоты всегда указывают, где находится владение грамотчика и из каких селений оно состоит, но большею частью не говорят, на каком праве оно состоит за ним. Иногда можно догадываться, что речь идет о вотчине, иногда можно предполагать ту или иную форму условного владения, но в общем ясно, что с точки зрения князя, дававшего грамоту, этот вопрос был посторонним. Это замечание в особенности применимо к грамотам XV века. Только в одной из них мы находим определенное указание на условия владения. Это — грамота Шенуриных (1488 г., март), в которой сказано, что вел. князь их жалует землей, пока они служат ему самому и его детям. С начала XVI века термин «поместье» входит в употребление; встречаются грамоты, в которых пожалование несудимостью соединяется с пожалованием поместьем и, если взять грамоты 1506-1554 гг., то мы увидим, что большинство их относится к поместьям. В общем же несомненно, что князья давали своим служилым людям несудимые грамоты независимо от свойств их прав на землю»*.
Что же это значит? А именно, что и те слуги, для которых принципиально никогда не могло быть и речи о праве свободного отъезда с их жалованными (служними) землями и которые потому не были слугами вольными в смысле междукняжеских договоров, являлись носителями иммунитетных прав. Это объясняет, почему русский владельческий иммунитет пережил «вольную» службу вотчинников и органически врос в тяглово-крепостной уклад XVII века.
Веселовский, цит. соч., стр. 66-67.


380
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Огромный интерес представляют два вопроса развития нашего поместного строя, в котором были элементы, недоразвившиеся, в силу особых причин, до строя феодального. Это, во-первых, вопрос в том, в какой мере поместный строй был прообразован, преформирован в социальном укладе Новгородской и Псковской земель и, во-вторых, тот же вопрос в отношении наших восточных инородческих окраин. Первый вопрос может быть формулирован так: вводя государево поместное жалование в Новгородской и Псковской области, совершали ли Иван III и его преемники не только социальную революцию, методами насильственного перемещения людей и экспроприации земельных владений, или и революцию юридическую насаждением новых совершенно учреждений? Мы не беремся здесь ни решать, ни обсуждать этого труднейшего и интереснейшего вопроса, в рамках которого вопрос о новгородских и псковских земцах, или «своеземцах», с терминологической точки зрения затронутый нами выше, есть вопрос частный.
Второй вопрос имеет, на наш взгляд, еще большее историческое значение, чем первый. Отметим, что С. Б. Рождественский, его поставивший, склоняется к его положительному решению*. Мы не будем также ни обсуждать, ни решать здесь этого вопроса в той постановке,
* Рождественский, цит. соч., стр. 327-328: «Из туземного населения Казанской области в состав служилого класса Московского Государства вошли представители господствовавшей народности татар; финские же племена, чуваши, мордва и другие, входившие в состав Казанского Царства, после его покорения сделались тяглым, ясачным классом... Все их (служилых татар) поместья можно разделить на два разряда: первый состоял из селений, целиком находившихся в исключительном поместном владении служилых туземцев, другой — из таких земель, в которых служилым людям принадлежали отдельные, незначительные жеребья, а все остальное находилось во владении тяглого, ясачного населения... Отдельными поместьями владели преимущественно князья и служилые люди с высшими денежными окладами. Селения, находившиеся исключительно в поместном владении, принадлежали или целиком одному помещику, или дробились по жеребьям между несколькими. К другому типу относятся поместья, состоявшие из одного или нескольких жеребьев в деревнях ясачных. Создан ли был этот порядок землевладения искусственно московскими землевладельцами после покорения Казани, или он сложился еще раньше на основе местного быта и отношения господствующего татарского племени к подчиненным финнам? Мы думаем, что следует признать более правильным второе предположение на том основании, что некоторые свидетельства книг (Писцовые книги Казанского у. 1602-1603 г.) относят указанный порядок ко времени до покорения Казани... перепись обнаружила, что многие служилые татары владели своими жеребьями “без дачи”, по праву давности и по наследству».


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
381
которую ему дал Рождественский. Но этот вопрос ставится нами ниже, как некоторый общий и предварительный вопрос о том, на каком праве инородческие служилые люди, с самого начала их проникновения в русскую социальную ткань, вступили в русский служилый класс. Этого вопроса мы коснемся в самом конце настоящего этюда.
8
Но характеризуемый нами общий процесс происходил не только снизу. В известном смысле он совершался и сверху, из среды самой привилегированной, самой знатной. Русские вольные слуги, пользовавшиеся правом отъезда, этот средний элемент русского привилегированного слоя, именно как вотчинники, т. е. аллодиальные владельцы и совершенно вольная знать, не заключавшая со своими Государями никаких учредительных договоров, мало имеют общего с западными феодалами. Но высший, самый знатный элемент того же «слоя», «служебные» или «служилые» князья, как туземные, так и инородческие, действительно подобны и даже во многом тождественны с западными феодалами. Они связываются с принимавшими их на службу Государями, или сюзеренами обязательством верности, сперва даже, в известной мере, взаимной. Они действительно имеют вид и повадки феодалов; они в самом деле всерьез бьют челом и целуют крест (или дают «шерт»).
Именно потому что и постольку, поскольку служебные (служилые) князья, равно как и «слуги под дворским» и дворяне никогда не располагали правом свободного отъезда, их можно и надлежит сближать с западноевропейскими вассалами. При этом служебные князья — члены феодальной иерархии не столько потому, что они, как князья, стоят выше вольных слуг, а именно потому, что они, как «с л у ж е б - н ы е» князья, сразу занимают юридически совершенно другое, хотя и более высокое, положение, чем слуги вольные: они связаны наперед не только фактически или морально, но и в правовом смысле со своим сюзереном, владетельным Князем-Государем.
Таким образом, мы и тут в самых сходствах русского исторического процесса с западноевропейским обнаруживаем чрезвычайное своеобразие первого. Элементы русского феодализма, служба невольных слуг, бенефициариев, помещиков, и превращение потомков княжеских родов и инородческих властителей в «служебных князей», созревают в Рос¬


382
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
сии одновременно с укреплением объединяющей железом и кровью страну государственной властью. Зародыши феодализма в Московской Руси слагаются в существенные «аналоги» западноевропейским отношениям как раз тогда, когда рядом с ними и против них вырастает убийственная для них государственная сила царского самодержавия, тоже во многом аналогичная западноевропейскому абсолютизму.
Вот почему так быстро и так легко, хотя и с кровавыми жертвами, этот, не успевший окончательно созреть феодальный порядок, «конвертируется» в тяглый строй, и бывшие вольные слуги князей вместе с их слугами невольными, со служебными князьями и княжатами, с бывшими инородческими царями и царевичами превращаются в более или менее однородный класс, в составе которого все, и князья, и бояре, и вотчинники, и помещики, делаются служилыми людьми, обязанными Государю-Государствуслужбой.
9
В феодальном режиме не только была нерасчлененность права публичного и права частного. Он представлял также на своих вершинах своеобразное сплетение отношений государственно-правовых и международно-правовых. Вершины (не вершину) феодального режима составляли (неравноправные) Государи. В развитии классического феодального режима, как строя государственного*, мы можем различить три основных процесса: снизу — присвоение частным, с нашей современной точки зрения, лицам государственных функций; по середине — превращение слуг Государя, сановников, в Государей, независимых и полузависимых; сверху — принижение бывших независимых Государей до роли зависимых от высшего Государя полуго- сударей, полусановников.
В русском развитии совершенно отсутствует средний, характерный для классического западноевропейского феодализма, процесс, но зато ясно выражен процесс верхний, с которым неразрывно связано объединение и расширение Руси Московскими Государями. Это и есть процесс превращения Князей-Государей в князей служебных, своеобразный процесс, в котором какое-то объединение и укрепление
Противопоставление феодального строя, якобы опирающегося на частноправовые начала, строю государственному, опирающемуся на начала публичноправовые, мы уже отвергли выше. У Б. Н. Чичерина оно стояло в связи с его гегельянской схемой.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
383
государственной власти самого сильного государственного ядра со- четается с дроблением, умалением и конечным поглощением других государственных ядер. Тут, конечно, налицо процесс некой феодализации более простых государственных укладов в их взаимодействии и взаимоограничении. Не задаваясь здесь целью изобразить сколько- нибудь исчерпывающе этот процесс, который действительно есть процесс своеобразной феодализации, я постараюсь отметить подлинную феодальную природу отношений между Московским Государем, как сюзереном, и служебными князьями, как вассалами. Это всего лучше сделать на анализе некоторых документов, в этом отношении весьма характерных. Но прежде, чем приступить к этому анализу, я должен установить — тоже на документальной основе — некоторые очень важные соотношения.
Вольные слуги, нефеодальный характер службы которых есть одно из главных положений предлагаемого этюда, отмирают, как социальноправовое явление, одновременно с появлением на сцену служебных князей, и историческую печать к этому процессу приложил не кто иной, как Иван III в своем духовном завещании, в котором одновременно категорически, хотя и казуистически, формулированы три положения: 1) отмена права свободного отъезда вотчинников: «А Бояром и детем Боярским Ярославским с своим вотчинами и с куплями от моего сына от Василья не отьехати никому никуда; а хто отъедет, и земли их сыну моему; а служат ему, и он у них в их земли не вступается, ни у их жон, ни у их детей»; 2) запрещение отъезда служебных князей: «А которые Князи служебные в Московской земле и во Тверской земле: и те Князи все служат сыну моему Василью, а вотчины свои держат по тому, как было при мне; а кто тех Князей служебных от моего сына от Василья отъедет к моим детем к меньшим, или х кому ни буди, и тех Князей вотчины сыну моему Василью»; 3) монополизация чеканки монеты за Великим Князем: «А сын мой Юрьи з братьею по своим уделом в Московской земле и в Тверской денег делати не велят; а деньги велит делати сын мой Василей на Москве и во Твери, как было при мне»507.
Все это не новизна, а уже пошлина: «как было при мне», но так было и раньше. Однако не всегда в русских междукняжеских отношениях дело обстояло так Служебные князья когда-то на самом деле отъезжали со своими вотчинами совсем не в том смысле, в каком это делали вольные слуги, а в ином. Ибо прежде, чем стать служебными князьями, они были князьями владетельными, Государями, хотя и удельными.


384
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Самое выражение «с вотчинами» в применении к отъзду в княжеских договорах и духовных до Ивана III, до его духовной, характерным образом применялось не к боярам и вольным слугам, а только к служебным князьям*. Это неудивительно: только их отъезд предполагал какую-то перемену в государственном status’e вотчины отъезжавшего.
Служилые князья все-таки сохраняли в себе черты своего прежнего владетельного положения, и это обстоятельство придавало их отъезду политическое значение. Они, в отличие от бояр и вольных слуг, не могли отъезжать только лично. Но, помимо этого общего значения служебных князей и их положения, откуда шла и как слагалась практика княжеских отъездов? Она шла едва ли не более всего из Западной Руси, из Литовско-русского государства, где князья и их вотчины уже подпали под западное феодальное право. Не только практика княжеских отъездов, как массовое явление, западнорусского происхождения, запрещение отъездов, вернее, потеря вотчины как санкция отъезда формулирована впервые в русско-литовском договоре. Как бы то ни было, ограничение и отрицание права отъезда и восприятие отъезда как нарушения верности, зародились в сфере отношений международно-правового характера, каковыми были отношения: 1) между восточно-русскими (великорусскими) членами русского княжеского дома, какое бы положение они ни занимали, 2) между князьями западно-(литовско)-русскими и восточно-русскими, хотя бы и неродственными между собой, и 3) между князьями русскими и князьями инородческими.
Не следует также забывать, что уклад русских междукняжеских отношений, т. е. то право, которое А. Е. Пресняков удачно назвал «кня-
Совершенно правильно говорит Рождественский (цит. соч., стр. 55): «Тогда как вотчина простого служилого человека и после его отъезда продолжала тянуть судом и данью «по земле и по воде», не выходила из государственного обладания того князя, которому служил отъезжавший, — служилый князь, отъезжая, увозил с собой на службу другому государю не только частновладельческие права на свои вотчины, но и права государственного характера. Суд и дань, которые простой слуга получал как особое пожалование, принадлежали князю вотчиннику уже в силу указанной традиции государственного владения. Поэтому право князей переходить с вотчинами от одного государя к другому рассматривалось как отголосок права свободы во внешних государственных сношениях. Отнятие у них этого права можно сопоставить с принуждением московскими государями некоторых удельных князей “не канчивати”, т. е. не заводить без ведома Москвы внешних сношений».


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
385
жим правом»*  **, обнимало весьма многообразные отношения, и в этот сложный состав входило и право условного пожалования «старейшим» власти и ее выгод внутри единого княжеского общения. Были не только княжеские уделы, которые можно, если угодно, рассматривать по типу семейного долевого владения, уделы, позднее превратившиеся в княжеские вотчины и сравнявшиеся с «опричнинами». Рядом с княжескими уделами были княжеские н а д е л ьГ, своим условным и срочным пожалованием приближавшиеся к бенефициям или пожалованиям, как бы к княжеским поместьям и кормлениям, которые какая-то высшая власть княжеского общения могла давать и отнимать. Таким образом, русское княжое право владения и властвования прошло в некоторой мере через своеобразно бенефициальную стадию, прежде, чем оно консолидировалось в право удельно-вотчинное, над которым возобладало государственно-вотчинное право московского едино- и самодержавия.
Но, с другой стороны, прежде чем преодолеть эти бенефициальные и потому феодальные образования и их поглотить, подымающаяся единодержавная власть, в своих же интересах, их сама создавала, и создавала именно из элементов удельно-вотчинного строя, по его типу. Институт служебных князей во всех его видах есть, с одной стороны, продолжение внутрикняжеского бенефициального порядка домонгольской Руси, с другой стороны — результат постепенного снижения владетельных князей-вотчинников (удельных и великих) до положения вассалов высшей над русскою землею власти, сперва иноземной (татарской), а потом русской (московской, литовской). В этот процесс, как мы указывали, вклинился и факт окончательного распадения пре¬
* Понятие «княжого права» Преснякова обозначает область междукняжеских отношений, как отношений внутри княжеского общения (это, впрочем, моя формулировка его мысли). Пресняков только искусственно и априорно отделяет «княжое право» от «народного права», признавая в то же время, что «князь- правитель — народная власть, и его участие в правообразовании само по себе не раскалывает действующего права на две различных системы». Ср. указанное сочинение «Княжое право». СПБ., 1909, стр. 215-220.
** Понятие надела см. у Преснякова «Княжое право», предметный указатель под словом «надел». В этом контексте любопытно отметить, что немецкое слово Lehn получило в области лужицких сербов значение синонима гуфы — крестьянского надела. Ср. заметку Heinrich Felix Schmid «Lehn-Hufe» в Zeitschrift d[er] Savigny Stiftung. Germanistische Abteilung. Bd. 44, SS. 289-291.


386
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
жде идеально единой Руси на Русь Западную (Литовскую) и Восточную (Московскую). «Материал» для института служебных князей давала, таким образом, политическая жизнь русского («великорусского») и литовско-русского государств в их взаимодействии. И этот материал давала также та среда, которая первая создала на Руси подлинную сюзеренную власть чисто феодального типа, а именно татарство.
Таким образом, тут можно различить три источника или три группы явлений.
Институт служебных князей* сложился, во-первых, из права постепенно, но неуклонно ограничиваемых в своей государственной самостоятельности удельных князей-государей. Иначе говоря, он вырос на почве междугосударственных отношений в пределах самой Восточной Руси. На той же почве вырос он и в Руси Западной (Литовской) и, что нас в данном случае еще больше занимает, — в отношениях между Русью Восточной и Западной. Соответственно этому надлежит, прежде всего, различать две группы явлений: отъезд восточно-русских князей в пределах Восточной Руси и отъезд восточно-русских князей на Запад и западнорусских на Восток
Я не берусь изображать здесь истории этих явлений как истории отъездов или отъезда. Это значило бы писать с точки зрения факта отъезда: 1) историю восточно-русских княжений-государств и 2) историю отношений между Восточной и Западной Русью. Я могу предложить здесь только некоторые обобщающие замечания и соображения об этих явлениях в рамках общего рассмотрения проблемы феодализма в России.
Если мы в отношении бояр и вольных слуг могли, со всеми сделанными нами оговорками, говорить о праве отъезда и тем самым об институте отъезда, то в междугосударственных отношениях ни о праве, ни об институте отъезда нельзя говорить. Отъезд владетельного князя от одного сюзерена к другому, с «вотчиной» или без «вотчины», был
Всего полнее, насколько я сейчас могу обозреть литературу, вопрос о служебных князьях, как правовом явлении, рассмотрен В.И. Сергеевиче м в первом, носящем подзаголовок «Вече и Князь», выпуске II тома «Древностей русского права» (СПБ., 1893), стр. 302-319· Однако знаменитым историком права материал источников не только не исчерпан, но даже в значительной мере и вовсе не принят во внимание, и самое рассмотрение вопроса не вдвинуто в тот контекст, к которому оно относится, что и выразилось внешним образом в помещении отдела о служебных князьях в довольно странном для него месте «Древностей».


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
387
актом полувоенным или полуреволюционным, и об институте отъезда можно говорить так же, как об институте войны или восстания. В феодальном строе такой отъезд означал войну вассала против сюзерена; в строе нефеодальном — тоже войну, но одного независимого государя с другим. (Феодальное право знало войну как институт, но и в нем война вассала против сюзерена и наоборот была явлением внеправовым.) Поскольку Князь-Государь считал себя и мог быть считаем другими за независимого, он мог отъезжать «с вотчиной», т. е. отлагаться от другого князя, разрывая с ним союзные отношения, основанные на «докон- чанье» отношения «одиначества». Возможно ли было это фактически, есть особый вопрос; поскольку же князь был зависим от другого князя, его отпадение было облеченным в форму войны восстанием.
«Отъезд» с вотчиной был всегда нарушением либо вассалитета, либо союза; нарушение какой-то нормы, таким образом, входило в самый состав княжеского отъезда, в отличие от служилого отъезда, ибо, опять-таки в отличие от тех русских служилых отношений, которые Павлов-Сильванский признал феодальными и утверждение нефеодальной природы которых есть центральное положение нашего этюда, в основе русских княжеских отношений всегда лежало подлинное «докончанье», т. е. формальный учредительный договор, каковы бы ни были в каждом отдельном случае содержание и характер этого договора.
В Западной Руси междукняжеские отношения и служилые отношения уже в литовскую эпоху облеклись в феодальную форму. Тут произошла прямая рецепция западноевропейского права и характерной для него терминологии*.
См.: М. В. Довнар-Запольский. Государственное хозяйство Литовской Руси при Ягеллонах508 (ср. также К У. И. 1900 г. № 7), стр. 39-40: «Удельный князь должен принести покору, бить челом великому; он как вассал, при торжественных обещаниях приносит присягу великому и при этом удельный князь “записывался” великому, т. е. давал присяжную грамоту. Общая черта этих грамот — обещание со стороны удельного князя верной службы и военной помощи. Так, грамота Луцкого князя Федора Любарта509 1386 г. королю Ягайле заключает в себе только обещание верной службы и военной помощи. В том же году князь смоленский Юрий Святославович510 заключает договор с Ягайлой, причем главное условие — “за один бытии” и обещание военной помощи. Столь же кратки и общи удельно-княжеские грамоты, дававшиеся Ягайле в 1401 г.: все они обещают верность королю, как высшему сюзерену, в случае какой-либо “пригоды” кн. Витовту. Латинские тексты присяжных грамот содержат в себе терминологию средневекового феодализма. Так, Скиргайло, получив в 1387 г. Полоцк, дает omagium fidelitatis cum honore juramenti; fidelis omagialis511 и по этой грамоте обязывается соблюдать по отношению


388
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
В Восточной же Руси в XIV и XV вв. постепенно, в отдельных княжениях, утверждалась власть Великого Князя, как власть верховного государя над князьями удельными. Этот процесс в разнообразных формах происходил на Твери, на Москве, на Рязани. Он переплелся с междугосударственной борьбой отдельных княжений и привел к торжеству единой великокняжеской власти и в Москве, и на всей Руси. Но некоторые черты и этапы этого процесса всего явственнее выражены не в Москве, а в Твери. Когда Москва была еще раздираема междукняжескими смутами, в Твери утвердилась власть Великого Князя над удельными, как настоящего сюзерена над вассалами. Нельзя отделаться от мысли, что в этом объединении Твери на феодальной основе немало сказалось литовское влияние, т. е., что тут мы можем нащупать, так или иначе, рецепцию западного феодального духа и права. В феодальном отрицании отъезда князей (вернее, в установлении потери вотчины в случае отъезда) договор Вел. Кн. Тверского Бориса Александровича с Витовтом Литовским есть первый и самый категорический документ этого рода. Характерным образом в этом документе, по которому в. кн. Борис Александрович, как справедливо указал А. Е. Пресняков*, «может быть признан вассалом-подручником литовского великого князя», отсутствует формула: «а бояром и слугам
к королю, королеве и короне: fidem, obedientiam, reverentiam et honorem.., fides512 заключается в том, что русские грамоты выражают “быти за один”. Однако князья Симеон Лингвений513 и Владимир Киевский в своих грамотах, обещая верность, объясняют значение verus omagialis, как debitae subjectionis oboedientiam et omnimodam fidelitatem514; они будут помогать великому князю consilio et auxilio515. Если в первых из вышеприведенных договоров зависимость удельного князя от великого весьма незначительна, то в двух последних мы уже встречаемся с термином subjection516, выражающим, очевидно, большее подчинение. Действительно, выражение подчиненности было не одинаково. Свидригайло называет в одной грамоте себя subditus, servitor et adjutor fidelis517 князя Витовта и Ягайла. Князь Дмитрий Корибут518, посаженный тем же Ягайлой в Северских городах, обещает великому князю “голдование и верность и послушенство, а также службу и креста целование”; Корибут под дается королю, королеве и королевству сам с городами, замками и боярством Северской земли и обещает верность. Князю Федору володимирскому тот же Ягайло в 1393 г. уже отдал Северскую землю “до своей воли”»519.
Как раз во второй половине XIV и в XV в., «литовское» влияние и давление на Москву, на Тверь и на Рязань было весьма велико. Главным образом, в порядке соперничества и сопротивления оно переплеталось с влиянием и давлением татарским. Факты эти очень хорошо сведены, после Соловьева, Пресняковым в книге «Образование великорусского государства».
* Образование великорусского государства, СПБ., 1918, стр. 24.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
389
нашим вольным воля». В договоре того же Вел. Кн. Бориса Александровича с королем Казимиром, наоборот, эта формула находится, но запрет отъезда князей с «братьи» и «племени» распространен expressis verbis520 на «князей служебных» почти в столь же категорической форме. Непонятно, в каком смысле А. Е. Пресняков замечает об этом договоре, что он «еще резче сближает младших князей Тверской земли с боярами и вольными слугами»*. Наоборот, поскольку тут же утверждается принцип: «а боярам и слугам нашим вольным воля», трактование в этом договоре князей и вольных слуг продолжает пока идти — быть может, только в теории — прямо противоположными путями.
Но и в отношении «вольных слуг» так было только в принципе, да и то под давлением Москвы, заинтересованной в приезде тверских бояр. Поскольку же тверская власть могла проводить самостоятельную политику, она боролась и с боярским отъездом. Обычно считают, что практика опутывания бояр записями и поручными начинается с Ивана III, с записей, данных в 1474 г. князем Д. Д. Холмским и его поручителями**521. На самом деле эта практика начинается целым столетием раньше, в Тверском княжестве, и там ее пресекает вмешательство Москвы. Вот как изображает общую обстановку этого вмешательства А. Е. Пресняков: «По смерти князя Василия Михайловича в Кашине княжит сын его Михаил. Женатый на московской княжне, кн. Михаил Васильевич522 в Москве ищет, подобно отцу, защиты от тверского великокняжеского засилья. Вскоре после кончины отца он ездил к митр. Алексию с жалобой на тверского епископа Василия; в 1372 г., в разгар борьбы Москвы с Тверью и ее литовскими союзниками, кашинский Михаил перешел на московскую сторону, но поплатился за то разорением княжества и «окупом» с Кашина и вынужден смириться: Вел. Кн Михаил Александрович его «приневолил» и «ввел во всю свою волю». Однако кн. Михаил и года не выдержал в такой неволе, вновь «сложил крестное целование» к тверскому великому князю и ушел с Кашина в Москву, а оттуда поехал в Орду, но вернулся ни с чем в свой Кашин, где и умер нежданно; а сын его Василий523 понес в Тверь повинную голову, отдавшись с челобитьем в волю великого князя Михаила Александровича. Москва мирилась с тверским вел. князем, и кашинскому отчичу иного
* Там же, стр. 220.
Ср.: Сергеевич, Русские Юридические Древности, т. I, стр. 317 и сл.


390
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
выхода не было. Когда же в 1375 г. новая вспышка борьбы разразилась над Тверью целой грозой, кн. Василий Михайлович со своими ка- шинцами — в ряду ее врагов. Унижение Твери принесло кашинскому князю независимость от тверского великого князя, обеспеченную договором вел. кн. Дмитрия Ивановича с Михаилом Александровичем: «а в Кашин ти ся не вступати, и что потягло Кашину, ведает то вотчич, князь Василей; ни выходом не надобе тобе ко Тфери Кашину тянута, а его та не обидети; а иметь его обидети, мне его от тобе боронити». Этот договор разрушал зависимость кашинского князя от тверской великокняжеской власти и ставил его в непосредственную связь с великим князем всея Руси»*.
А. Е. Пресняков не отметил, однако, интереснейшего, с точки зрения занимающей нас проблемы, обстоятельства. Из договора 1375 года (ошибочно датированного в С. Г. Г. и Д. 1368 г.), договора, в котором Вел. Кн. Тверской Михаил обязуется «к Ольерду... целование сложите» и с Вел. Кн. Дмитрием (Донским) и кн. Владимиром Андреевичем «быть за один» против Литвы, видно, что тверской великий князь арестовывал слуг Кашинского князя и брал на них поручителей: «А что еси изъимал Бояр или слуг и людей Кашиньских, да подавал на поруку, с тех та порука свести, а их отпустите; а кому чего на них иската, ино тому суд» (С. Г. Г. и Д., № 28).
Не менее примечательно то, что эта практика дачи поручных выступает перед нами в Литовско-русском государстве, именно в эту же эпоху, во второй половине XIV века. Имеется датированная издателями «прежде 1390 г.» поручная литовских князей и панов по Гридке Константиновичу**: «поручились Князь Великому Скирьгайлу за Гридка за Константиновича, выняли его на свои руки за побег и за все лихое». Этот русский документ носит на себе позднейшую, датированную 1413 г., латинскую отмету: «Fideiussio quorundam pro aliis duce Scrigaloni»524. Fideiussio же есть унаследованный от римского права латинский технический термин для феодального поручительства.
Таким образом, тут тверская и литовская противоотъезд- ная практика совпадают в своем феодальном существе, четкостью своей формулировки опережая практику московскую. И, конечно, это не случайно.
Пресняков. Цит. соч., стр. 210-212.
** Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, собранные и изданные Археографической Комиссией, т. I, СПБ., 1863, под № 2.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
391
Московские ограничения отъезда и репрессии в отношении отъезжающих, а, с другой стороны, и поощрение московскими великими князьями выгодных для них отъездов достаточно известны. Нельзя, однако, не подчеркнуть, что в то время как в XV веке московские государи в своих отношениях с Литвой чисто оппортунистически и, так сказать, фактически ставят вопрос об отъездах, литовско-польские государи, стоя на почве феодального права, категорически и убежденно отрицают право отъезда, выдвигая начала «докончанья» и верности «присяге... служить неотступно» и пользуясь в значительной мере терминологией русского междукняжеского права.
«Предком нашим, великим князем, тех князей (служилых с вотчинами) предки докончали и присягу дали служити к великому князству Литовскому и с своими отчинами неотступно. А по которых делом Вожим, если бы их детей не было отрода, ино их отчинам земли не отступите от великого княжества Литовскаго»*.
«Князь Иван Васильевич Бельский, тако ж и князь Иван Михайлович Воротынский525 нам служили и с своими отчинами и докончание и присягу нам дали служить им нам к нашому панству, к великому князству Литовскому, и с своими отчинами неотступно, по тому как их отцы с нами докончали и присягу нам дали и держали то, аже до своей смерти»”
Князь Семен Феодорович Воротынский говорит Вел. Кн. Литовскому Александру, что он у отца его Казимира, а последний у него, кн. Воротынского, был «у крестном целованьи»*”.
В этих словах грамоты чрезвычайно ярко и точно выражено начало взаимной верности, устанавливаемой принесением присяги с обеих сторон.
Мы знаем, что крестное целование, или присяга, была обычным актом-обрядом и в русских междукняжеских отношениях, и в отношениях между князем и народом («людьми»), и в отношениях русской вольной и невольной службы.
Но нельзя не видеть, что словом «крестное целование» (=присяга) покрываются различные понятия. В междукняжеских отношениях, пре¬
* Сборн[ик] Императорского] Русского] Исторического] Общ[ества]. XXXV, 48. Цит. по Сергеевичу, Русск[ие] Юридические] Древности], II, 1, стр. 309- “ Сборн[ик] Имп[ераторского] Руссфго] Исторического] Общества] XXXV, 47. Цит. там же, стр. 310.


392
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
жде снижения и принижения младшей княжеской братьи до роли слуг старшего Князя-Государя, и в отношениях народа, как власти (в Новгороде и в Пскове), к князю, как к другой власти, крестное целование имело совсем иное значение, чем в отношениях русской вольной и невольной службы. В первых из перечисленных отношений крестное целование было взаимным, чего не было в последних. Но это отличие служило как бы выражением другого, еще более глубокого и основного. И на Западе подданные и, в особенности, министериалы были обязаны присягой Государю. Но между присягой (Eid) министериала и fidelitas526 вассала было то отличие, что первая укрепляла или подкрепляла обязанность, а вторая установляла или, если угодно, создавала таковую — и притом для обеих сторон*. То же отличие существовало и между разными видами русского крестоцелования. Русские князья целовали друг другу крест, это было общее правило и выражалось в словесной формуле их договоров. И это крестное целование установляло их взаимные обязанности. Но не существует ясных указаний на то, чтобы поступление вольных слуг на службу было всегда обязательно связано с их крестным целованием Князю-Государю, и нет, по-видимому, никаких указаний на крестное целование Князя-Государя слугам (именно слугам, а не народу) или на какой-нибудь аналогичный обряд. Как я уже указывал, это не случайная подробность, отличающая русскую вольную службу от феодальной, а существеннейшее расхождение, в котором раскрывается различная правовая и морально-психологическая природа обсуждаемых отношений. И вот, когда и поскольку Князь-Государь перестал давать «крестное целование» служебным князьям, — они сравнялись с прочими слугами и вместе с ними стали односторонне обязанными слугами Князя-Государя.
Это произошло не сразу и нелегко. Нефеодальные традиции вольной службы и первоначально феодальный и от феодальных западнорусских образцов в значительной мере отправлявшийся институт служебных князей одинаково противились этому, и лишь после кровавой борьбы московские начала «службы», «подданства» и «тягла» одержали победу и над древнерусским нефеодальным началом служебной вольности, и над феодальным началом княжеского «докончания», и над сильными одно время феодальными влияниями, шедшими на Русь с Запада.
Schröder-Künssberg. Lehrbuch der deutsehen Rechtsgeschichte. S. 473: «Der Eid, den sie (die Dienstmannen) zu leisten hatten, diente nicht zur Begründung, soon- dern nur zur Bestärkung ihrer Pflichten»527.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
393
Надлежит указать еще третий источник, выяснить третью группу явлений, из которых вырастал феодальный институт служебных князей. Это — отношения Восточной (и Западной) Руси с инородческим Востоком, прежде всего с Татарами.
В самом характере татарской ханской власти над Русью были заложены элементы феодального правопорядка. Конечно, татарский хан («Царь» попросту для русских, аналогичный персидскому Βασιλεύς528 для греков) был сюзереном, осуществлявшим верховную власть над «русским Улусом», жаловавшим «великие княжения» и на Руси «старейшинство», полагавшим в Орде «раздел княжениям их».
Но не это соотношение, как бы ни оценивать его значение для хода русской истории и для развития русских учреждений (вопрос этот весьма сложный и требует всестороннего и углубленного рассмотрения событий и учреждений), не эта стадия русско-татарских отношений должна привлекать наше внимание при обсуждении проблемы русского феодализма. В процессе той своеобразно упрощенной и сокращенной феодализации, которую с XV века испытала дружинная и земско-областная княжеская Россия для того, чтобы превратиться в дворянско-крестьянскую тяглую царскую Россию, татарский и вообще инородческий элемент сыграл крупную роль, до сих пор недостаточно изученную и оцененную. В общей формуле можно сказать, что, как Россия не была создана варяжским завоеванием (хотя варяжский элемент сыграл в ее истории крупную роль, тоже за спорами о призвании и происхождении первой династии, мало изученную), так она, претерпев татарские опустошения, не испытала и татарского завоевания. Но Россия, ее государственность и задававший ей тон этнически- культурный элемент сам произвел завоевание и покорение; он завоевал и покорил навалившийся на него инородческий Восток.
Вот это соотношение, эта стадия русско-татарских отношений, в которые были вобраны отношения русских и с другими восточными инородцами, т. е. не татарское иго и татарский сюзеренитет над Россией, а покорение Россией татар (а также и других восточных инородцев) получило весьма крупное значение для процесса русской феодализации.
Эта грандиозная перемена декораций заняла не более столетия. В самом деле, возьмем известную «грамоту» Эдигея529 к Вел. Кн. Василию Дмитриевичу от 1409 г., составленную или переведенную каким-то (западнорусским?) книжником. Тут еще не отзвучал тот порядок вещей и отношений, при котором «Улус (русский) Царев был и страх держал и


394
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
пошлины и послов Царевых чтили и гостей держали без истомы и без обиды». Это было «по старине и по правде». Но Государь Московского Улуса, забыв долг и почтение к Орде, все-таки продолжает «на обиды от князей русских» и «от Литвы» слать «ежелет» «жалобные грамоты» и «обороны просить от них». «И покоя в том нам от тебя нет николи», ибо «наш толиким великим улусам старейший князь» плачется на то, «что ся улус истомил и выхода взять ни на ком». Но «то еси все лгал». Собрав со всего улуса двести рублей, «то сребро где ся деваешь?» Ханский сановник и воевода предупреждает Московского великого князя, как бы «зла улусу не учинилось и христяне погибли до конца» от «ярости и брани» татарской.
В самом деле, несмотря на блестящую вспышку, давшую Куликово Поле, отец Вел. Князя, адресата грамоты, победитель Мамая530, смирился перед Тохтамышем и со своим советчиком Феодором Кошкой531 соблюдал «добрые нравы и добрую думу и добрыя дела... к Орде», т. е. был ей покорен.
Но неуклонно шло не только и одно время даже не столько усиление Московского Великого Княжества, его сила даже иногда значительно колебалась, сколько распадение и разложение силы татарской. Это явление сложное, аналогичное, с одной стороны, выделению из идеально единой русской земли самостоятельных княжений-государств (не есть ли Казань подобие Москвы или Твери?), с другой, внедрению норманнских дружин и династий в чуждые им раньше народные тела и государственные образования. Раздробленная татарщина анархично и заодно усиленно грабит доступные ей русские земли, но в то же время начинает систематически «служить» русским князьям и, прежде всего, старейшему из них. Эта эпоха, когда близко к центру России основывается Касимовское Царство на совершенно особом праве, когда «татарове во христианстве живут», есть эпоха не владычества татарских царей над Россией, а службы этих царей, царевичей и князей русским князьям, эпоха, когда татарская сила неотвратимо попадает в вассальную зависимость от Руси.
И вот как в 1518 г. дьяк Меньшой Путятин объясняет послу того Императора Максимилиана532, который собирал, вместе с папой, христианские силы против Турецкого султана, знаменитому Жигимонту (барону Герберштейну) русско-татарские отношения, объясняет их на русском языке, но в терминах феодального строя, с историческими ретушевками и прикрасами, переходящими в наивное бахвальство, но, в общем, и политически метко, и юридически верно:


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
395
«Меньшой говорил: Великий Государь Василей, Божию милостью Царь и Государь всея Русии и Великий Князь велел тебе говорити: а что еси писал о Казани, что будто отец наш Великий Государь Иван, Божиею милостью Царь и Государь всея Русии и Великий Князь отдал неверным землю Казанскую; ино, Жигимонде, то говорить негораздо, ведая, что отец наш Великий Государь землю Казанскую отдал неверным; ино то делается так: еще было от прародителев наших и при предкех наших, и при отце нашем и ныне при нас в наших госу- дарствех, по тем местом живут Цари и Царевичи нашим жаловашем, да и иным многим Царем и Царевичем, которые нам служат, даем в Своих Государствех места, свое жалование. Наперед того был в Казани Царь Ибреим533, и Ибреима царя не стало, и отец наш посадил царем на Казань Царем из своих рук Алегама Царя534; и Алегам Царь учал отцу нашему Великому Государю неправду чинити, и отец наш послал, да Алегама Царя с Казани велел к себе свести да их велел казнити. А Казань дал брату его Магмед Аминю Царю535, и Магмед Аминь Царь, будучи в Казани, послушавши лихих людей, да своею молодостию, учал был неправые же дела чинити; и отец наш послал к нему, а велел ему у себя быти. А в Казань послал брата его Абдылетифа Царя536, и Абдылетиф Царь, будучи в Казани и послушавши лихих людей, почал лихие дела чинить; и отец наш, послав велел его к себе привести да и в крепости у себя его держал. А Магмед Аминя Царя отец наш понаказав и тех людей показнив, которые ему лихо думали, да пожаловал опять, ему Казань дал; ино и ныне в Казани Магмед-Аминь Царь, котораго посадил отец наш да и мы. А Абдылетифа Царя есмя, понаказав, из крепости выпустили, и пожаловали есмя его, дали ему в своем Государстве место город Каширу; и Абдылетиф Царь и ныне будучи на наше жалованье у нас нам служить, а мы его жалуем. А Мещерская земля в нашем Государстве, и тем местом жалуем мы Царей и Царевичев; и они на тех местех на нашем жалованье живут, и нам служат. И ныне есмя пожаловали тем местом Шихавлиара Царевича, и он и ныне на нашем жалованье живет, а у него многие люди, а нам служат. Да и иные многие Цари и Царевичи приезжают нам служити; и мы их жалуем и место им в своих Государствах даем, и они у нас на тех местех живут и нам служат. И ты, Шшимонте, тому не дивися. от прародителей наших и при отце при нашем и при нас в наших Государствех такие обычаи водятся»*.
* Памятники дипломатических сношений древней Руси с державами иностранными, т. 1, СПБ., 1851, стр. 287-289·


396
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Обратимся к другому документу, столь же яркому и ярчайшим образом иллюстрирующему expose537 московского дьяка. Я имею в виду шертную запись, данную упоминаемым в речи Меньшого Путятина казанским царем «Абдыльлетифом» Вел. Кн. Василию Васильевичу, в качестве его вассала, посаженного на кормление в Юрьев.
Еще с конца XV века Казанское Царство втянуто в вассальную зависимость от Москвы. Это была зависимость, осложненная интригами, перемежающаяся войнами, взаимными набегами, причем татары против русских находили поддержку в русских же, а русские в татарах*. «Последние годы Ивана III — со смерти Ибрагима, случившейся в I486 году — заняты попытками водворить в Казани на ханстве московских подручников из служилых царевичей, которых охотно принимали в Москве на “кормление”, как боевую силу и орудие политической интриги»**. После царя Ибрагима, «Абреима», в Казани сел его сын Алегам, под давлением Москвы последний был сменен другим сыном Ибрагима, московским подручником Махмет-Аминем, продержавшимся около 10 лет, но затем в 1496 г. вернувшимся на московские
* А. Е. Пресняков, Образование великорусского государства, стр. 427-429: «Международное положение Москвы сильно осложнилось в шестидесятых годах XV века. На Востоке окрепло Казанское царство, но смуты, начатые отцеубийством, какое совершил Мамутек, разрастались и втягивали при каждой новой вспышке Москву в казанские дела. Ханом на Казани был Ибрагим, сын Мамутека, а его родичи Касим и Даньяр служили Москве, как и другие князья и царевичи, искавшие на Руси убежища от смут родного татарского мира. Близость Казани и характер этого беспокойного гнезда татарской силы, которая засела на месте старой Болгарии, засоряя колонизационные и торговые пути, манили великорусскую великокняжескую власть на попытки наступления и подчинения татарского царства, чтобы прочно замирить беспокойного соседа. Часть казанцев, недовольная Ибрагимом, призывала на его место ставленника от московской руки, и в 1467 году Иван Ш впервые соблазнился такой перспективой. Попытка утвердить в Казани царевича Касима не удалась, и московским войскам пришлось спешно уходить от силы Ибрагима. Завязалась пограничная война, с разорением русских волостей татарами, с русскими набегами на Прикамье и на черемисские поселения. Тягостная неустойчивость отношений на этой восточной окраине без определенного и крепкого рубежа, с русским населением, плохо знавшим московскую власть, с инородческим населением, которое всегда готово было потянуть к Казани, требовала непрерывных усилий — ратных и административных — для утверждения основ общего порядка и управления. Не раз находила местная смута опору в сношениях с татарами князей нижегородских или галицких. Вятка, выродившаяся в гнездо ушкуйников, бывала источником боевой силы врагов великокняжеской власти, а иной раз уклонялась и на татарскую сторону».
** А Е. Пресняков, цит. соч., стр. 429.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
397
кормления. Тогда, после некоторого междуцарствия, от руки Великого Князя Московского царем на Казани был посажен брат Махмет-Аминя, Абдыл-Летиф, тоже сидевший в Звенигороде на кормлении. Но Абдыл- Летиф изменил Москве и был в 1502 г. снова заменен Махмет-Аминем, который, в свою очередь, изменил. В 1508 году Абдыл-Летиф, по ходатайству и за поручительством могущественного и союзного тогда с Москвой Менгли-Гирея Крымского538 и его сестры, матери Абдыл- Летифа, Царицы Нурсалтан539, получает прощение за свою «проступку», отпущен из «нятства», учинен «другом и братом». Им дана была Великому Князю «шертная грамота». Ввиду того, что этот в высшей степени примечательный, характерный и важный документ мало известен и редко цитируется (хотя давно напечатан), мы его приводим целиком в примечании*.
«Яз, Абдыл Летиф Царь, дал есми роту брату своему Великому Князю Васи- лью Ивановичю всея Русии и его детем своей братье, с своими Уланы и с Князьми и со всеми с нашими казаки на том: хто будет тебе Великому Князю Василью и твоим детем друг и той мне друг; и хто будет вам недруг, ино и мне недруг. А мне со своим братом ни с кем миру не взяти, ни ссылатись без вашего веленьа. А от котораго от моего брата от Царя, или от кого нибуди приедет ко мне человек с какими речьми нибуди, или з грамотою, и мне то сказати вам по сей роте в правду без хитрости; а того человека, хто ко мне приедет назад не отпустите без вашего веленьа: А хотети мне тебе Великому Князю Василью и твоим детем и всему вашему Хрестьанству и всем вашим землям во всем добра где нибуди. А с Королем ми с Польоким с Жигимонтом и с Великим Князем Литовским и с его детьми, или хто иной будет Государь на Польской земле и на Литовской земле и с их детми также и с теми князми, которые на них смотрят, нам другом не быта и не пристати нам к ним никоторыми делы и не ссылатись нам с ними ни неловком, ни грамотами, никоторою хитростью, ни Уланам ни Князем нашим с ними не ссылатись ни нашим казаком. А кого к нам пришлет Король Польской и Великий Князь Литовский, или хто нибудь из Польские земли и из Литовские земли пришлет к нам с какими речми небуди, или з грамотами, и нам того не отпустите, изымав его, да к тебе к Великому Князю и к твоим детем послата, а о том нам вам сказати по той роте, с чем к нам пришлют, и нам те грамоты к вам послати: также нам и с ыными вашими недруги ни с кем, хто нибуди вам недруг не ссылатася никоторыми делы, никоторою хитростью и не приставата мне к ним и к другом им не быта никоторыми делы, а быта мне на всякого твоего недруга с тобою с Великим Князем везде за-один. А что нам слышев о вашем добре, или о лихе, и о всем вашем Хрестьанстве, о всех ваших землях от кого нибуди, то нам вам сказати по той нашей роте в правду без хитрости. А куды пойду с тобою на твое дело или куде меня пошлеш на свое дело с своею братьею, или с своими людми, или коде одного меня пошлешь на свое дело, и мни, Абдыл Летифу Царю, и моим Уланом и Князем и казаком нашим, ходя по вашим землям не нмать и не грабить своею рукою ничего, ни над Крестьянином ни над каким


398
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
не учинити никаковы силы; а хто учинит над Христианским богомольством, на Божией церковию каково поругание, или над Христьянством над кем нибуди учинит какову силу, и мне за того, за лихого не стояти, по той роте его выдати; а хто его над тем насильством убьет, в том вины, нет, того для мне роты не сложити. А кого ми слати на Москву к тебе к Великому Князю и к твоим детем своих послов, и им ездити от Юриева от города, также и с Москвы к Юрьеву по ямом, а корм им дают на ямех ваши ямщики, посмотря по людем и по конем; а кто поедет наших людей торговлею или своим делом, а не к тебе, к Великому Князю, а те ездят, корм себе купят, а у людей силою корм не емлют; а хто почнет силою корм имати и подводы своею рукою, посол ли, не посол ли, а кто его над тем убьет, в том вины нет: а кого пошлете вы своих послов, в которую орду нибуди или ордыескаго отпустите посол ли пак к вам пойдет от котораго Царя, и ни от Царевича, или гости бесермена, или гости ваши поидуть торгом от вас, или к вам пойдут, и мне, Абдыл Летифу Царю, и моим Уланом и Князем и нашим казаком тех не имати, и грабите, отпущати их добровольно; а кто побежит Русин из орды из которые нибуди, а прибежит на наши козаки и нашим козакам тех людей не имати, не грабите, отпущати их добровольно со всем в ваши земли. А что у вас Янаи Царевич в городке в Мещерском и Ших Авлиар Царевич в Сурожике, или иной Царь или Царевич будет у вас в вашей земле, и мне, Абдыл Летифу Царю, им лиха никако не мыслите, ни чините ни моим Уланом, ни Князем, ни казакам нашим всем, а от них мне их Уланов и Князей и казаков всех не принимати, хотя который Уланы и Князи и казаки от них отстануть и пойдут в Орду и в Казань, или инуда, а захотят ко мне и мне, их оттоле к себе не приимати, а Янаю Царевичу и Ших Авлиару Царевичю мне, Абдыл Летифу Царю лиха не мыслите, ни чините никанова, ни моим Уланом, ни Князем, ни казаком всем, а от меня им к себе моих Уланов и Князей и казаков всех не примата, хотя которы Уланы и Князи и казаки от меня станут, пойдут в Орду или Казань или инуда, а захотят к ним, и им их оттоле к себе не приимати. А где пойдем на ваше дело, с вами вместе, или с вашею братьею, или опроче вас, или Уланов и Князей и казаков своих отпустим, или казаки наши куды пойдут на поле, ино промеж нас и промеж наших Уланов и Князей и казаков не быта лиху никоторому нигде; также ми от вас татар неприимата опричь Ширинова рода и Баарынова и Аргинова и Кипчакова; а в Казань и на Казанския места мне своих людей без вашего ведома воевати не посылати ни с моими, ни в судех, а войны не замышляти. А что ты, князь Великий Василей Иванович всея Русии, брат мой, дал мне в земле своей город Юриев, и мне от тебя из твоей земли вон не итта ни- куде, без твоего веленьа; и быта мне, Абдыл Летифу Царю послушну во всем тебе Великому Князю Василью Ивановичю всея Русии. А на том на всем, как в сей грамоте писано, яз, Абдыл Летиф Царь, тебе брату своему, Великому Князю Василью Ивановичю всея Русии, и твоим детем своей братьи с своими Уланы и с Князми и со всеми нашими казаки крепко шерть дали есмя, что мне Абдыл Летифу Царю, правите тебе великому князю Василью Ивановичю всея Русии по всем по тому, как в сей грамоте писано, по сей нашей шерта и по той нашей шерта, что есмя тебе дали шерть на записи, и по той шерта, что за нас дали тебе шерть Царевы Минли- гиревы послы Магмедша Князь с товарищи, вправду без всякие хитрости. Писал на Москве лета 3306 Декабря 24540. И после того, как шерть дали Царь и послы, Князь Великии приговорил з бояры, что ему и Абдыл Летифу Царю правда дать на тойж


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
399
В этой шертной грамоте необыкновенно ярко выступают следующие черты:
1) Соединение личной зависимости и реальной подчиненности Казанского ех-Царя Московскому Великому Князю с формальным их равноправием. Казанский ех-Царь не может никуда не только отъезжать, но и уехать, но он «брат и друг» с Вел. Князем и предполагалось даже, что ему Великий Князь обяжется, «даст правду» на той же грамоте. От этого Великий Князь отказался: «те строки писати не велел передняго для дела своего». С. М. Соловьев, по-видимому, понимал эти слова в смысле прежней измены Абдыл-Летифа. Синтаксически это толкование неправильно и натянуто, но возможно, ибо, конечно, синтаксические ошибки всегда возможны. Однако в этой натяжке нет никакой нужды: «переднее дело» может означать «прежнее дело», но также и превосходство по степени и листу («передние мужи»!), примат, praecellentia541. Именно в сознании своего превосходства Великий Князь Московский согласился только устно при свидетелях и самом жалуемом, а не письменно обязаться Казанскому ех-Царю его «себе держати другом и братом»*;
2) взаимное обязательство не принимать к себе служилых людей, за заранее предусмотренными, точно, nominatim указанными исключениями; абсолютное обязательство 3) не задерживать русских беглецов из татарского плена и 4) не посягать на других татарских вассальных царевичей, сидящих «в вашей земле». Это последнее условие тесно связано с абсолютным запретом sub 2542.
грамоте, на которой шерть дал Великому Князю Царь Абдыл Летиф, как ему быть в Юрьеве, и дал Князь Великий Царю Абдыл Летифу правду, а говорил Князь Великий речью, даючи правду Царю Абдыл Летифу, что ему Царя Абдыл Летифа себе држати другом и братом, а в грамоту Князь Великий тое строки писати не вещ передняго для дела своего; а Царь Абдыл Летиф и послы кримские Магмедша с товарищи ту тожь были, коли Князь Великий правду дал» (С. Г. Г. и Д., II, № 27).
Об Абдыл Летифе см. Карамзина, т. VII: «Достойно замечания, что и сам великий князь присягнул в доброжелательстве к Летифу так же, как и в верности к Менгли Шрею, исполняя требование послов крымских и совет бояр». Об Абдыл Летифе см. более подробно у Соловьева, т. V (по изд. Общ[ей] Пользы, кн. I), столбцы 1595-1596.
Не следует забывать, что в это самое время король Сигизмунд учинился вассалом Крымского Хана, взяв от Менгли Гирея ярлык «на столець в Литовской Земле» с Киевом, Смоленском, Черниговом, Курском, Тулой, Мценском, Пронском, Рязанью, Псковом, Великим Новгородом. Ср.: Соловьев, т. V, по изд. Общ[ей] Пользы, кн. I, столбцы 1593-1594. Ярлык напечатан в «Актах Западной России», II, под № 6.


400
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Но главное значение татарского элемента в развитии служилых отношений в России заключалось не в смещении верхушек, не в превращении русских князей из вассалов «вольного царя» в сюзеренов татарских царей и царевичей. Оно заключалось в той особой роли, которую сыграл средний и низший служилый татарский элемент в развитии русских служилых же отношений. Цари и царевичи татарские были подобны русским служилым князьям западного и восточного происхождения в частности и в особенности тем, кто, отъезжая, оставлял свои вотчины. Татарские же просто «князья» и вообще служилые люди были изначала совсем не похожи на русских «вольных слуг», служивших на вольно-вотчинном нефеодальном праве и имевших право отъезжать, не совершая крамолы.
Тут мы подходим к пункту, в литературе русской истории, кажется, не только не освещенному, но и не отмеченному (отчасти это, быть может, объясняется состоянием главнейших источников, которые почти молчат, например, о возникновении Касимовского Царства). Мы знаем, что с какого-то момента в составе боевых и вообще служилых сил русских князей появляются татары. Когда, с какого момента? Неужели только с эпохи Вел. Князя Василия Васильевича Темного, которого его враги винили в том, что он «татар привел на Русскую землю, и городы дал еси им, волости подавал еси в кормлеше? А татар любишь и речь их паче меры, а крестьян томишь паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром»*.
Следует думать, что процесс этот начался гораздо раньше. Его нужно отнести еще к XIII и, во всяком случае, к XIV веку.
Прежде всего тут перед нами загадочные «ордынцы», «делюи» и «численные люди». Относительно всех них не может подлежать сомнению, что это первоначально татары и что ордынцы и делюи были служилыми людьми; возможно, что и «числяки», численные люди, были первоначально тоже служилыми людьми, лишь впоследствии понизившимися до людей черных. «Делюи», по-видимому, тем только и отличались первоначально от численных людей, что первых князья между собой «делили», а числяков ведали «сопча» или «с единого». «Де- люев» этимологически следует сближать вовсе не с деловыми людь¬
* П. С. Р. Л., т. IV, стр. 125, цит. по Преснякову, Образование] Великороссийского] государства], стр. 399-


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
401
ми, как это делал Соловьев, а с «деленой Мордвой»*, т. е. производить не от существительного среднего рода «дело», что значит работа, а от такового мужского рода «дел», что значит часть, доля.
«Числяки» и «ордынцы» понизились на протяжении двух веков с 1302 г. (княжеские договоры) до 1504 г., из «служилых людей» в «тяглые». См.: Межевые грамоты 1504 г. в С. Г. Г. и Д., I.
Земель ордынцев и делюев, как наследственно-служилых, нельзя было купить, т. е., точнее, куплей вывести из «службы», а потом из «тягла».
Но давно замеченные, хотя и не объясненные, «ордынцы», «делюи» и «числяки» все-таки подробность, сама по себя мало существенная. Гораздо важнее то, что во второй половине XIV века в порядке жалования (и купли) русские князья, занимая земли, находившиеся в обладании подчиненных татарам и отчасти отатаренных инородцев и самих татар, эти инородческие элементы вовлекают в служебную зависимость и притом на совсем другом праве, чем то, на котором служили вольные слуги и даже, очевидно, на праве более суровом, чем то, на котором жили и служили русские лично свободные невольные слуги. Эти факты и перемены в Московском княжестве не позже княжения Вел. Кн. Дмитрия Ивановича, в Рязанском не позже — Вел. Кн. Олега. «Мещерския места» были приобретены этим Московским князем куплею. Это мы знаем из договора названных князей 1381 г. (С. Г. Г. и Д., № 31).
* Договорная] Грамота Вел. Кн. Рязанского Ивана Васильевича] с братом кн. Феодором Вас[ильевичем] 1496 г.: «А что моя Мордва деленая с вотчинами во Цне, и в Корабугинском уезде бортники с оброки, и в Пластикове и в Бовыкине и в Воронежи, и Дон и рыбья ловля в моем Великом Княженьи, а Романцев весь мой Великого Князя, и Братилов весь, и Ясеновские бортники, и Пронские бортники, и окологородные бортники, и волости Мещерьские с оброки и со всеми доходы по старине: а те мои бортники и Мордва деленая со всеми доходы моя и есть по старине. А что наши люди деленыи ловчане, и они свои места и ухожаи ведают по старине, и городские рыболове, истобники, псари подвозники меховыи, подвоз- ники кормовыи, и садовники ястревьи, подвозники медовый, и гончяры, неводчики и бобровники, и иныи кои мои люди деленые, а конокормы по рубеж: и в то тебе моему брату во все не вступатися, ни подиъскивати, ни твоим детем под моими детьми. А что наши села в Мордве на Цне и на Украйне, и те села ведати нам по записем. А что твоя Мордва деленая во Цне, и в Корабугинском уезде бортники, и в Бовыкине и в Воронежи в верхнем, и Тешев весь, и в Дону реце жеребей, и перевитские бортники, и Рязанские бортники, и Мещерские волости со оброки и с доходы по старине, что ся тебе в делу достало» (С. Г. Г. и Д., т. I, № 127).


402
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Однако точно, как и когда состоялось это приобретение, этого мы не знаем*. Почему-то с правами на эту куплю московских князей конкурировали и им мешали какие-то права Вел. Кн. Олега Ив[ана] Рязанского и его бояр. И вот что замечательно, что оговорка о неприемлемых для Вел. Князя Московского рязанских правах встречается нам с конца XIV в.**, а в одном договоре 1433 года она дополняется суровой нормой о князьях Мещерских: «А князи Мещерские не имут тою Великому Князю правити, и мне их не примата, ни в вотчине своей их не держати, ни моим Бояром» (С. Г. Г. и Д., № 48). И эта норма повторяется в договоре 1483 г.: «А что наши Князи Мещерские, которые живут в Мещере и у нас у Великих Князей, и тебе их к себе не приимати; а побежать от нас, и тебе их добывати нам без хитрости; а добыв та их нам выдати» (С. Г. Г. и Д., I, № 115).
Это значит, что князья Мещерские, т. е. отатаренные, все к тому времени уже, вероятно, православные и обруселые князьки Мещерской земли, не только не могли оставить службы Московского Князя, но Рязанский Князь обязан был их в случае отъезда, который уже трактуется как побег, выдавать Московскому Князю. И это устанавливается в договоре, в котором стереотипно повторяется формула: «а бояром и слугам межи нас вольным воля»! Ясно, что по отношению к этим князькам (татарам и финским инородцам), хотя бы и обруселым, и, надо думать, по отношению ко всем служилым людям — инородцам право свободного отъезда русскими князьями никогда не предполагалось и не признава¬
* Карамзин, т. V, гл. III, прим. 275 (по изд. Эйнерлинга, столбцы 117-118), цитирует из «родословной книги» о Мещерских князьях: «В лето 6706 (1198) Князь Ширинской Бахмет, Усеинов сын, пришел из Большие Орды в Мещеру и Мещеру воевал, и засел ее, и родился у него сын Беклемиш, и крестился Беклемиш, и назван Михаилом543, и в Андрееве городке поставил храм Преображения и с собою крестил многих людей. У Князь Михайла сын Князь Федор, у Федора Юрьи, и Князь Юрьи был на Дону, пришел из Мещеры к В. К. Дмитрию Ивановичу со своим полком. У Юрьи сын Князь Александр сей то Александр есть Уковичь, продавший Мещеру Димитрию Донскому, но Князь Ширинской Бахмет вышел из Орды без сомнения гораздо после 1198 года, когда еще и Большой Орды не было».
Правду сказать, кто был этот Александр Укович, продавший Мещеру, и как и почему состоялась эта продажа, нам неизвестно. Но эта продажа и установление в связи с ней служебной зависимости Мещерских князей состоялись, очевидно, еще в XIV веке.
** См. Договорные] Грам[оты] Дмитрия Ивановича Московского с Олегом Ивановичем Рязанским 1381 г. (С. Г. Г. и Д., № 31).


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
403
лось. Следует думать, что это отношение опиралось на обычное право самих инородцев, т. е. татар и отатаренных финнов, каким оно было в момент вступления их в состав русского служилого класса. Может быть, ориенталисты смогут истолковать эту фактическую особенность русско-инородческих отношений. Мы же можем пока только зарегистрировать самый факт.
При Василии Васильевиче (Темном) в ходе столкновений Москвы и Рязани с Казанскими татарами основалось целое служилое татарское царство, Касимовское, в отношении к которому московский князь вынудил рязанского принять на себя серьезные и неслыханные между русскими князьями обязательства. Касимовское царство было основано при помощи московского князя на рязанских рубежах московских владений, и князь рязанский обязался давать особую дань царевичу Касиму, брату основателя Казанского царства Мамутека, и его сыну Царевичу Даньяру.544 Об этом мы узнаем из договора 1483 г. По этому договору рязанский Великий Князь Иван Васильевич обязался в 1483 г., согласно докончанию с последним московского Великого Князя:
«А со Царевичем с Даньяром, или кто будет иный Царевич на том месте, не канчивати ти с ними, ни ссылатися на наше лихо; а жити ти с ними по нашему докончаню. А что шло Царевичю Касыму и сыну его Даньяру Царевнчю с вашие земли при твоем деде при Великом Князи Иване Федоровиче и при твоем отце при Великом Князи Василье Ивановиче, и что Царевичевым Князем шло и их казначеем и дарагам: а то тобе давати в своее земли Царевичю Даньяру, или кто иной Царевичь будет на том месте, и их Князем и Княжим казначеем и дарагам по тем записем, как отец мой Князь Великий Василей Васильевич за твоего отця за Великого Князя Василья Ивановича кончал со Царевичевыми с Касымовыми Князьми с Кобяком с Айдаровым сыном, да с Исаком с Ахматовым сыном. А ясачных людей от Царевичя от Даньяра, или кто будет на том месте иный Царевич, и от их Князей тобе Великому Князю Ивану и твоим Бояром и твоим людем не приимати. А которые люди вышли на Рязань от Царевичя и от его Князей после живота деда твоего Великого Князя Ивана Федоровича беоерменин, или Мордвин, или Мачярин, черные люди, которые ясак Царевичю дают: и тебе Великому Князю Ивану и твоим Бояром тех людей отпустити добровольно на их места, где кто жил; а кто не похочет на свои места пойти, ино их всилу не вывести, а им Царевичю давати его оброки и пошлины по их сил. А что давали те люди деду твоему Великому Князю Ивану Федоровичю и


404
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
отцу твоему Великому Князю Василью Ивановичи): и ты свои пошлины емлеш, а Царевичю в то не вступатися, ни его Князем» (С. Г. Г. и Д., т. I, № 115). Тут устанавливается своеобразный политический и хозяйственный кондоминиум рязанского князя и татарского царевича над данной территорией под эгидой московского Великого Князя. И здесь, именно в этом договоре, повторяется то суровое правило о мещерских князьях, подчиненным московскому князю, которое мы привели выше. «Ясачные люди», о которых идет речь в этом договоре, были тяглые, черные люди и, если они не были старожилами на Рязани, их следовало отпустить к их инородческим господам, не применяя, однако, силы; если же они не захотят «на свои места пойти», то они могут оказаться повинными платить новый ясак («оброки и пошлины по их силе») царевичу Касимовскому и старые рязанские «пошлины» Рязанскому князю. Словом, принципиально «ясачные» инородцы, как, впрочем, и русские черные люди, неограниченной свободой перехода в пределах одного княжества не пользовались.
«Крестьян» в социальном смысле той эпохи можно было свободно перезывать и переманивать из чужого княжения в свое, но эта фактическая возможность перехода и перезы- ва не имела ничего общегос правом служилой вольности бояр и вольных слуг, ибо первая предполагала разрыв связи перезываемых и уходящих с той землей (в частноправовом смысле), на которой они прежде сидели, вольные же служилые люди «переходили», именно сохраняя вещное право на свои вотчины. Объединение этих двух случаев, даже словесное, в одной формуле решительно не соответствовало бы правосознанию эпохи, и не случайно, как мы сейчас увидим, оно встречается лишь в одном междукняжеском договоре.
И вот, при свете того общего положения, что инородческие служилые люди ни в отношении своих инородческих же государей, ни в отношении государей русских или православных правом вольной службы не пользовались, этот единственный известный нам текст о крестьянском якобы вольном переходе, а именно странное постановление договора Вел. Кн. Рязанского Ивана Васильевича с братом Кн. Феодором Васильевичем] 1496 г.: «А Бояром и детем Боярским и слугам и христьяном меж нас вольным воля» (С. Г. Г. и Д., т. I, № 127) получает свое удовлетворительное и полное объяснение.
Ни в одном другом междукняжеском договоре, как мы уже указали, в формуле о «воле» бояр, боярских детей и вольных слуг не упомина¬


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
405
ются крестьяне, люди не «службы» и не вотчинники, а люди «дела» и «тягла». Эта особенность данного текста объясняется очень просто, если принять и признать, что слово «христьяне» имеет тут свое первоначальное вероисповедное, а не социальное значение и относится не к земледельцам, сидящим на белых или черных землях, а, как определение, к русским православным «Боярам и детем Боярским и слугам», в отличие от некрещеных инородцев. Это вполне соответствует терминологии именно договоров с рязанскими князьями, где в постановлении о третейском суде между князьями прямо говорится о князьях христианских, очевидно, в отличие от князей татарских, мещерских, мордовских: «А что ся учинит межи нас наше дело Князей Великых, и нам отослати Бояр, и зъхався учинять изправу; а чего не могут управити, о чем ся сопрят, ино едут на третей: а на кого помолвить третей, и виноватый перед правым поююнитца, а взятое отдаст; а не отдаст, ино у него отнята, а то не в измену. А рати не замышляти; а третей межи нас хто хочет, тот воименует три Князи крестьянские: а на ком ищут, тот себе изберет из трех одного; а судьи наши вопчии о чем сопрутся, ино им третей потомуж» (С. Г. Г. и Д., т. I, № 36). В том же договоре с особым ударением пускается в ход формула «крестьянскаго деля добра», т. е. ради добра христианам в вероисповедном смысле — рязанский князь, обязуясь «не пристати... к татаром ни которою хитростью», имеет право принимать посла, татарского «крестьянскаго деля добра, а то тобе не в измену». Ведь вспомним, что в договоре 1496 г. речь идет о рязанских землях с их прямо пронизанным и окруженным инородческими служилыми элементами населением.
Мещерские князья, с одной стороны, и Касимовское служилое царство, с другой, — лишь особенно ярко выступающие примеры массового, так сказать, сосредоточенного появления служилых людей на новом праве, совершенно отличном от вольно-вотчинного права с его формулой: «слугам вольным воля». То же явление, что князья Мещерские представляют «князи Мордовския с их вотчинами, и с Черемисами и со всеми уезды и угожьи» и «Арские князья» Вятской земли, и те и другие нарочито упоминаемые в завещании Царя Ивана Васильевича. Все это факты, вовсе не объявившиеся лишь в результате окончательного торжества Москвы, а веками подготовлявшиеся, частью, вероятно, даже в эпоху дотатарскую (отношения с Мещерой и Мордвой!). Весьма характерно, что после покорения Вятки в 1489 г. местные русские «большие люди» были выведены с женами и детьми из своей земли: «и


406
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
князь велики вятчан земских людей в Боровсце да в Кременце посади, да и земли им подавал, а торговых людей вятчан в Дмитров посади». Но «арьских князей князь велики пожаловал, отпустил их в свою землю, а коромольников князь велики смертью казнил»*.
Так старый русский «министериалитет» (невольные слуги) встретился и спаялся с волной нового инородческого, тоже невольного, «вассалитета», и эта встреча обусловила собой создание — из очень старых и даже древних элементов — нового служилого класса на новом праве.
Именно эти явления составляют сложный и в то же время единый процесс феодализации нефеодальной до тех пор России, процесс, неразрывно связанный с образованием тяглого («лейтургического») государства. Оба эти процесса нельзя противопоставлять: они друг друга подпирают, обусловливают и дополняют.
* * *
Мы не будем здесь ни повторять, ни резюмировать всех тех выводов, которые нам пришлось сделать на протяжении нашего этюда. Как видит читатель, их содержание отнюдь не только критическое, но и положительное.
Дальнейшие исследования покажут, в какой мере нам удалось здесь пролить свет на некоторые трудные вопросы русского социального и правового развития. Об этом судить не нам. Здесь нам хотелось бы еще только сделать и подчеркнуть одно формально-методическое указание, вытекающее из наших исследований.
Один из знаменитейших историков XIX в., проницательный и прилежный «liseur des textes», Фюстель де Куланж, написал однажды: «Rien n’est plus necessaire en histoire de se faire une idee juste du sens, des mots... les etudes des mots one une grande importance dans la science historique»**545.
Для разъяснения и решения спорных вопросов того порядка, о котором мы говорим в наших этюдах, настоятельно необходимо приведение в известность всех без исключения мест источников, к этим вопросам относящихся, т. е. составление исчерпывающего и научно осмысленного указателя-словаря древнерусского права и учреждений. Некоторые материалы для такого словаря заключают в себе предлагаемые здесь этюды, как первый, так и второй.
Цит. по Преснякову, Образование Великорусского государства, стр. 431.
** L’alleu et le domaine rural. Paris, 1889, p. 167-170.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
407
II. НАИМЕНОВАНИЕ «КРЕСТЬЯНИН»
Незабвенной памяти К. Я. Кадальца, члена Чешской Академиии Наук, зачинателя Словаря Древностей Славянского Права™6
Русский язык, по-видимому, единственный, в котором вероисповедное обозначение «христианин» («крестьянин») стало подлинным обозначением селянина, земледельца, хлебопашца*. Ведь «христианин» и «крестьянин» — одно и то же слово или, точнее, до относительно позднего времени — лишь разные написания, или правописания (орфографии) одного и того же слова. Таким образом, тогда как в латинском и производных от него языках обозначение paganus, первоначальный смысл которого именно социальный, соответствующий русскому слову «селянин», прилепилось потом к понятию вероисповедное по первоначальному смыслу обозначение «христианин», потом в смысловом отношении оказалось приуроченным к социальной категории «селянин».
Это различное распределение первоначальных и производных значений слова paganus — христианин в языках русском и латинском (с его производными) есть любопытный каприз социальной истории языков, тем более, быть может, любопытный, что латинское слово paganus в его производном значении «язычник» есть одно из немногих христианских выражений, непосредственно взятых славянскими языками из латинского языка, как на то указывает М и - клошевич в Etymologisches Wörterbuch (sub v.).
Эволюция правового и бытового словоупотребления, приведшая к тому, что зависимые, сидящие и работающие на земле селяне стали называться «крестьянами» («христианами»), рисуется нам в таком виде.
Древнейшая форма или написание нашего слова есть «христиан» или «хрстьян» и имеет оно только вероисповедное значение**.
* Некоторую аналогию, кажется, представляет только обозначение в новословенском языке «служанки» — krscenica, на что указывает Миклошич в Etymologisches Wörterbuch der Slavischen Sprachen, сопоставляющий это слово с русским словом «крестьянин». Любопытно, что в босанских (боснийских) памятниках XV в. слово «крестианин» означает, наоборот, в социальном смысле только духовных лиц (свештенике). Ср. Д а н и ч и ч. Риечник (1863 г.) sub v.
** А. X. Востоков. Словарь Церковно-славянского языка. СПБ., 1858.


408
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Выше в этюде о русском феодализме, на толковании текста договора Рязанского Великого Князя Ивана Васильевича с его братом Федором Васильевичем 1496 г.: «а бояром и детям боярским и слугам и христианам меж нас вольным воля», показано, что и в относительно поздних юридических документах той эпохи, когда социальное значение слова «христианин-крестьянин» уже укрепилось, вероисповеданный смысл этого слова все-таки сохраняется и должен быть принимаем во внимание при истолковании текстов547.
Ярлык Узбека 1313 г.548, данный митрополиту Петру*, различает «церковных его» (т. е. митрополита) и его же «людей». Это различие имеет двоякий объем и смысл. Во-первых, различаются люди «церквей» и «причтов» (1) и люди самого митрополита (2), т. е. тут различаются люди, зависимые от церковных учреждений, и люди, непосредственно зависимые от самого митрополита — различение по экономической зависимости от церкви различных групп нецерковных людей (мирян). И, во-вторых, тут различаются «церковная причта» (1) и просто подчиненные митрополиту нецерковные люди (2) — различие, так сказать, профессионально-сословное между канонически зависимыми от митрополита клириками и экономически и административно зависимыми от него мирянами.
Другой памятник XIV века, имея в виду нецерковных людей, противопоставляет их уже прямо, как «христиан», одинаково и татарским «баскакам», и церковным людям («игуменом» и «попом»). Эта грамота митрополита Феогноста 1353 г.**, в которой мы читаем: «Благословение Феогноста митрополита всея Руси к детям моим, к баскакам, и к сотникам, и к игуменом, и к попом, и ко всем крестьянам Чермного (Червленого) Яру и ко всем городам по Великую Ворону»***.
Правда, тут как-то рядом со «всеми крестьянами Чермнаго Яру», названы еще «сотники» и «все города», т. е. люди, которые суть, конечно, тоже православные миряне (сотники суть русское начальство над «черными
* С. Г. Г. Д, II, № 7. Я не останавливаюсь здесь на вопросе о подлинности или подложности этого ярлыка, так как в интересующем нас отношении, с точки зрения словоупотребления, указанный вопрос не имеет значения. Подлог, во всяком случае, не очень поздний: если даже документ этот подложен, то тем более интересно и значительно, по большой обдуманности и намеренности, его словоупотребление.
** Карамзин. История Государства] Российского]. IV, примечание 362.
*** Чермный (Червленый) Яр — пространство (степное) Рязанской украйны между рр. Воронежом, Доном, Хопром и Великой Вороной. Это область пограничной борьбы с татарами и другими инородцами, где рязанские князья держали сторожевую службу.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
409
людьми», ср. С. Г. Д., I, № 27, документ 1362 г.). Поэтому тут уже слово «крестьяне» получает какой-то и экономически-групповой смысл.
Совершенно ясно тоже различие церковных людей и «хрестьян», как мирян, выступает в Настольной грамоте митрополита Киприана Новгородскому архиепископу Иоанну 1392 г.*
«Се яз Киприан, митрополит Киевский и всея Руси, по преданью св. Апостол и св. Отец уставу, еже то уставили пределы церквам Божьим, митропольям и епископьям, да еже что потягло к которой метрольи или к епископьи монастыреве, игумены с черницы, попы, дьяконы, и всяк церковный человек, то вси под властью, в послушаньи святителю, никто же да не смеит, не един крестьянин, ни мал, ни велик вступатися в тая дела. Аще ли который от тех игумен, ни поп, или чернец иметь отьиматися мирскими властелины от святителя, такового божественная правила извергают и отлучают, а кто по них иметь всупатися, того не благословляют. А что погосты и села и земли и воды и пошлины, что потягло к Церкви Божьи, или купли, или кто дал по души памяти деля, а в то ни един христианин не вступается, а кто вступится, того не благословляют божественные правила. Сего ради и яз Киприан по тем божественным правилам, дал есмь сию свою грамоту в епископью в Новгородскую, в св. Софью и сыну своему, владыце архиепископу В[еликого] Новгорода, Ивану: да елико есть монастырев, игумены да будут у него в покореньи и в послушании и весь чин священническый; такоже и погосты, и селы и земля и воды, сво всеми пошлинами, что потягло при первых владыках к той епископьи, к Софьи Святой, как при первых владыках тамо что ни было, тако и нынеча потянет к св. Софьи и к владыце Ивану. А никто бы не смел вступатися в церковнии пошлины, ни в земли, ни в воду, блюлся бы казни св. правил; а кто будет вступился, а тот бы престал от сего числа. А кто послушает св. апостол правил и св. сборов преданье и мое поученье, на том милость Божия и пречистые его Матери и мое благословенье, а кто не послушает моего благословенье и по- кушаеться обидети церковь Божию, а на том не буди милости Божии и Пречистыя его Матери ни моего благословения».
Наконец, то же, в сущности, словоупотребление мы находим в грамоте того же Митрополита Киприана Псковичам от 1391 г.**, где «христианское добро» означает именно добро нецерковных людей. Таким
* А И. I, № 7.
** А И. I, № 10.


410
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
образом, тут пред нами выясняется, что христиане (крестьяне)=миряне, т. е. что это наименование означает нецерковных, в смысле подчинения и юрисдикции, людей. Это и есть первоначальный, уже невероисповедный, а социальный смысл слова «Христинин» («крестьянин») в русском правовом и бытовом языке.
Привлеченная нами выше настольная грамота митрополита Ки- приана Новгородскому архиепископу и его же грамота Псковичам интересны и важны уже тем, что они принадлежат именно Митрополиту Киприану, т. е. важны и по лицу, давшему их, и по значению этого лица в истории церкви и государства. Но еще важнее то, что они стоят рядом с другими многозначительными документами, исходящими от того же лица. Одни из них помимо обозначает новый этап в смысловом развитии слова «крестьянин». Это — уставная грамота митрополита Киприана Константиновскому монастырю 1391 г.*, акт, в котором впервые встречается словосочетание «монастырские крестьяне» для обозначения зависимых (в данных случаях от монастыря) землевладельцев. До тех пор такие зависимые землевладельцы либо обозначались наименованием «смердов», «людей» (всегда чьих-либо, в том числе «монастырских») и «сирот» (то же чьих-либо), либо носили чисто местные называния («изорники» и «огородники» Псковской судной грамоты), либо характеризовались описательно: «кто сядет на земли Святого Юрья».
Не случайно выражение «крестьяне монастырские» встречается впервые в отношении Константиновского монастыря: нам известно из другого многозначительного документа того же Митрополита Киприана, его, совместно с Вел. Кн. Василием Дмитриевичем, изданной грамотой о судах, распорядке и пошлинах в церковных волостях 1389 или 1404 г.**, что этот монастырь «извечный митрополич и с селы», т. е. принадлежит к селам, этот же документ, характеризуемый так: «а что села отца нашего митрополичи церковный, который даваны издавна и до Олексеа Митрополита, и те селе потянут к Митрополиту, как и при Олексеи митрополите тягли» — «села пошлый монастрскии»***.
Тут же зависимые от Великого Князя люди, не являющиеся его «слугами», т. е. не являющиеся ни «лучшими людьми», ни «дворянами»
* А. А. Э. I, № 4.
** А. А. Э. I, № 9.
*** А.А.Э. I, № 15.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
411
Великого Князя, а наоборот, как попросту было бы сказано позже, его «крестьянами», названы «данными людьми»: «а слуг моих князя великого и моих данных людей в диаконы и в попы Митрополиту не ставит».
Словоупотребление Уставной Грамоты Митрополита Киприана Кон- стантиновскому монастырю выступает перед нами уже совершенно в обобщенном виде жалованной грамоты ярославского князя Федора549 Толгскому монастырю (около 1400 г.): «Пречистыя ради Богоматери, се яз князь Федор Федорович пожаловал есьми игумена с братею Толсково деревнею Кукомзиным, и с лесом, и с пожнями, куды топор ходил, куды коса ходила, с пошлою землею, что к ней изстари- ны тянуло, и кто в ней иметь житии крестьян, и тем крестьяном ненадобе им моя дань, ни тамга, ни новожженна куница, ни корм данной, ни таможной корм, ни волостелин корм, ни доводщичь корм, ни иные мои никоторые пошлины; ни волостелин, ни доводщик к ним не выезжает, ни приставов к ним своих не высылает ни в чем; а что купят, или что продадут и не таможникам моим являют; а свяжется тем крестьянином суд с моими крестьяны с волостными, ино их сужу яз сам князь Федор Федорович, а будет виноват Пречистые Матери крестьянин, и он Пречистой, а кто будет мой волостель, или доводщицы, или таможници, и не им грамоту явять, а не дадат им поминка ничего, ни гостя перед ними не ставят»550.
Любопытный случай приурочения наименования «христианин» («крестьянин») к экономически определенной группе обозначается в новгородском документе 1411 г., который, называя «крестьнина Терпи- лова погоста» «мирянином», в то же время отличает его от «двинянина- слободчанина».
«Господину посаднику Новгородскому Василию Микитичу, тысяцкому Новгородскому Овраму Степановичу и всему Господину Новгороду, на веце на Ярославле дворе, се били челом Степан Есипович и его братья, Ондреян Олександрович и Ермола Левонтьевич и Остафей Васильевич, что емлют у наших сирот, на Терипловом погосте порале посаднице и тысяцкого не по старине. И посадник, и тысяцкой и весь Господине В[еликий] Новгород даша грамота жалованную на веце на ярославском дворе сиротам Терпилова погоста: давать им поралье посаднице и тысяцкого по старым грамотам по 40 бел, да по 4 сева муки, по 10 хлебов. А кто крестьянин Терпилова погоста в Двинскую Слободу войдет, ино ему мирянину тянута в Двинскую Слободу,


412
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
а который дворянин-слободчанин почнет житии за земле Терпилова погоста, а той потянет потугом в Терпилов погост. А цем владел Савелий Григорьевич и его братья землею, и водою и лесы и полшими месты солоными в Унской Губе и всякими ловищами, и им тем владети, и дети их. А кто сию грамоту переступит и даст Новгороду сто рублев»*551.
Этот смысл слова «крестьянин» очень явственно выступает в старейших дошедших до нас (Новгородских) писцовых книгах, где описываются церковные (владычныя) земли. Так, в книге Деревской пятины, письма неизвестных писцов, около 1495 г. читаем: «Великого князя волость Жабка, что бывала Владычня. На погост же, дв. поп Семен же, дв. дьяка Сенка, дв. сторож церковный Гридя же; пашут землю церковную, в обжы не положены. А хрестьян тягловых на погосте дв. Ондрейко Чепель» и т. д. Там же: «В Буковском погосте волость Владычня. На погосте церковь Великий Никола. Дв. поп Иван, дв. диак Онтон, дв. церковный сторож Патрекейко, дв. проскурница Овинья, не пашут. А хрестьян»: следует перечисление 4 дворов**. В писцовой книге Вотской пятины 1500 г.: «В Кречневском же погосте деревни владычни. На погосте церковь Григорий Богослов, да на погостеж: двор попа Ермола, двор дьяка церковны Грихно Степанков, не пашут: а хрестьян» (следует перечисление пяти дворов)***.
Таким образом, наименование «крестьянин» прошло следующие этапы. Из слова, обозначающего вероисповедную принадлежность, оно путем сужения смысла в порядке противопоставления людям церковным остальных христиан, отличаемых от тех нехристи- ан****, с которыми и церкви, и всем русским людям приходилось близко
* А И. I, № 17. См. об этом документе у Сергеевича «Русские Юридические Древности». Т. I. СПБ., 1890, стр. 227. Были ли новгородские «крестьяне» собственниками? В этом позволительно усомниться. Ср.: С. Ф. Платонов: «Был ли первоначально русский север крестьянским?» в «Архиве Истории Труда в России», кн. II. Петроград, 1921 г.
** Цит. по Неволину, О пятинах и погостах Новгородских в XVI веке. Записки Императорского] Русского] Географич[еского] Общества, кн. VIII, СПБ., 1853, стр. 204.
*** Цит. по Сергеевичу, Древности Русского Права, т. III, СПБ., 1903, стр. 83-
**** В этой связи словоупотребление «Книг законных», изданных А. С. Павловым в «Сборнике отд[еления] Русского] языка и Словесности Ак[адемии] Наук», т. 38, весьма интересно и характерно. Тут везде понятие землевладельца-селянина передается словом «земледелец» (в греческом оригинале γεώργός), а словом «христианин» передается греческое обозначение ρωμαίος или ρωμαιχός (ромэй = грек, византиец), как протиоположение «супротивному» (πολέμιος): «наводяй соупро-


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
413
сталкиваться, т. е., главным образом, от татар, стало в языке права и быта обозначать всех православных мирян. Засим некоторая часть православных мирян, а именно люди, зависимые от монастырей, естественно, стали именоваться «крестьянами монастырскими». Это именно выражение и есть исходная точка для того узкого, экономического и на него опирающегося профессионально-сословного (классового или группового) смысла, который получает слово «крестьянин». Так это слово стало обозначать зависимых, сидящих на чужой, владельческой или государственной земле, землевладельцев, и это словоупотребление окончательно утверждается и закрепляется в ст. 57 Судебника Иоанна III1497 г.: «О христианском отказе. А христианом от- казыватися из волости, из села в село, один срок в году, за неделю до Юрьева дня осеннего и неделя после Юрьева дня осеннего... А которой христианин поживет за кем год, да пойдет прочь...»551
Рядом с наименованием «крестьянин(не)» держится прежнее обозначение «люди» (всегда, конечно, чьи-то) и появляются определения, которые, по существу, приурочивают «людей» специально к Князю- Государю: «люди черны е», «люди тягловые», «люди в о л о с т - ные», «люди становые», «люди письменные», «люди данные», «даньские письменные». Общее значение давностной зависимости имеет словосочетание «люди старожильцы», или просто «старожильцы», конечно, всегда выражено или подразумеваемо чьи-то, иногда при помощи слова «тутошние». «Люди черные» в позднейших памятниках имеет то же значение, что в более ранних памятниках имеет слово «смерд», т. е. это выражение обозначает нижний слой свободного сельского населения, экономически и административно зависимого только от Князя-Государя в широком и неопределенном смысле того сочетания частноправовой и публично-правовой зависимости, которое знала древняя Русь и которое потом сгустилось в московское понятие «тягла». Но первоначальное выражение «черные люди» и его старый синоним «чернь» имели и в Новгороде, и в Пскове, и в остальной Руси смысл более широкий, означая вообще «меньших» людей (р о р о 1 о m i n u t о), в отличие от людей «вятших» и «лучших» (popolo grasso). Весьма возможно, что и слово «смерд» имело первоначально такой же широкий смысл, прежде чем
тивных или переедая соупротивным христиан (ρομαίχους) главною казнью казнен будет»; «иже от христиан (έχ τώυ ρωμαιχώγ), отбегающих к супротивным, яко сопротивныя достоить без беды (т. е. безнаказанно. — П.С.) оубивати».


414
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
стало означать зависимое от князя, сидящее на его земле, сельское население. Во всяком случае, по своему первоначальному замыслу и то, и другое слово, и «смерд», и «чернь», в отличие от наименования «крестьянин», имеет оттенок уничижительный.
Весьма рано рядом со словом «крестьянин», в смысле «земледелец»* появляется и слово «селянин». Первое мы находим в 1470 г. в жалованной грамоте новгородского боярина Ивана Своеземцова монастырю Ивана Богослова на Пинежке (А. Ю., № 110, VII) в применении к будущим монастырским крестьянам жалуемых сел: «И те села ведает игумен и старцы, а кунщики мои (т. е. боярина) с тех селян кун не берут». В других актах это слово имеет форму «сельчаном» (дат[ельный] пад[еж]).
Но почему-то все-таки слово «крестьяне» возобладало над всеми другими выражениями и получило наибольшее распространение.
Всякий знает, в какой мере это наименование, с которым в бытовом языке потом, гораздо позже, стало конкурировать обозначение «мужик», сделалось народным. Первоначально же оно было, как административно-правовой термин, вычеканено и пущено в оборот церковной властью. Последняя, очевидно, бессознательно и сознательно вкладывала в это обозначение признание того основного социально-психологического факта, что зависимая от высших классов, прежде всего по земле, трудовая земледельческая масса все-таки церковно-религиозно, как православные христиане, и отсюда — национально объединяется и с духовенством, и с другими привилегированными группами населения.
Вот почему, не новизной, а стариной звучит по своему основному смыслу π. VII, § 5 части 2-й Петровского «Духовного регламента» 1721 г., гласящий:
«...не быть у мирских ни у кого (кроме фамилии Царского Величества) в домех церквам и крестовным попам: ибо сие лишнее есть, и от единые спеси деется, и духовному чину укорительное. Ходили бы господа к церквам приходским, и не стыдились бы быть братиею, хотя и крестьян своих, в обществе Христианстем. “О Христе бо Иисусе несть раб, ни свобод”, глаголет Апостол»552.
* Слово «земледелец» («земледельник», «земледелец», «землоделец»), есть первоначально не бытовое русское, а книжное церковно-славянское обозначение, служащее для передачи греческого «γεωργός»553. Также слово «тяжарь», несмотря на свое этимологическое и смысловое родство с «тяглом», осталось книжным словом. Ср.: Востоков и Miklosic sub vocibis.


Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни...
415
С другой стороны, что показывает этот текст? Из него мы видим, в какой мере два смысла нашего слова, социальный и вероисповедный, разошлись и обособились. Это расхождение и обособление настолько велико, что, говоря о положении «крестьян» в «обществе Христианстем», автор текста уже не сознает происхождения наименование «крестьянин», и это происхождение не наводит его ни на какие, казалось бы, естественные сближения в его же собственном духе.
В заключение еще одно замечание по существу исторической проблемы, а затем — общее методическое указание.
В появлении и укоренении слова «крестьянин» сказалось, как мы уже подчеркнули, культурно-бытовое значение т. н. «татарского ига». Влияние этого факта на русскую жизнь было вообще и многообразно, и сложно. Татары часто влияли не только и, быть может, не столько в порядке притяжения и сближения, сколько — отталкивания и противопоставления. Последний характер носит и укоренение вероисповедного термина «крестьянин-христианин» как социального обозначения наиболее обширной группы всего того русского населения, которое так ли иначе, прямо или косвенно, соприкасалось с татарами и татарщиной. Интересно было бы, с точки зрения той исторической перспективы, в которую мы пытались вдвинуть наименование «крестьянин», проследить, когда, как и в какой мере оно, став обозначением социальным, разорвало прежние вероисповедные рамки и охватило и нехристианское, зависимое и земледельческое население.
Затронутая нами истории русского слова «крестьянин» есть любопытный пример из области тех проблем, изучение которых в новейшее время, под влиянием взаимодействия языковедения и социологии, стало систематически культивироваться по преимуществу филологами — под наименованием «социология языка». Эти изучения, кем бы они ни производились, могут быть весьма плодотворны и в общесоциологическом смысле, и как необходимый прием осмысливания и углубления отдельных проблем конкретной истории быта и права. Но для того, чтобы быть плодотворными, они должны и обществоведами практиковаться не в порядке общих наблюдений и случайных сопоставлений, a more philogico554, со словарной акрибией, путем по возможности исчерпывающей регистрации всех сравнимых «случаев» (в статистическом смысле) того или иного словоупотребления или словесного оборота. More philogico тут означает едва ли не то же самое, что more statistic о555.


ЧЕМ БЫЛИ ПЕРВОНАЧАЛЬНО РУССКИЕ КРЕСТЬЯНЕ И ОТКУДА НАИМЕНОВАНИЕ «КРЕСТЬЯНИН»?
(Глава из «Введения в экономическую историю России»*)
Аграрное развитие России возбуждает прежде всего общий вопрос: какой строй земельных отношений встречаем мы вообще на заре истории? Как раз те земельные отношения, которые открыли и раскрыли в России XIX века наблюдения и исследования русских и иностранцев, поземельная община с уравнительными переделами, укрепили мысль, что первоначальной формой земельных отношений было коллективное землевладение и землепользование — в его противоположении частной собственности, заключающей в себе права исключительного владения и пользования и абсолютно свободного распоряжения собственностью или, точнее, предметами обладания. До сих пор это понимание является общераспространенным в широкой публике и даже держится в ученых сочинениях, хотя его следует признать не только поколебленным, но и прямо разрушенным позднейшими, более близкими к нашему времени, достижениями русской науки.
Прежде всего, необходима правильная постановка вопроса об условиях образования понятия и учреждения собственности. Собственность, т. е. право исключительного владения и пользования и абсолютного распоряжения, может прикрепляться только к предметам, находящимся в ограниченном количестве. Это и есть предметы, являющиеся тем, что экономическая наука называет хозяйственными благами — в противоположении благам свободным, или даровым. Поэтому общей схемой образования или развития понятия собственности является следующее положение: по мере того, как какие-нибудь блага перестают быть даровыми и переходят в разряд хозяйственных, к ним прикрепляется понятие собственности вообще и индивидуальной, в частности. Поскольку земля находится в неограниченном количестве в распоряжении лиц, желающих и могущих ее обрабатывать, к земле, как к таковой, не прикрепляется понятие собственности. А поскольку
* Доклад, прочитанный в исторической секции Съезда (IV, русских академических организаций за границей) в том самом виде, в каком он печатается здесь (Труды указанного Съезда, часть 1, Белград, 1929), без ссылок и без ученого аппарата.


Чем были первоначально русские крестьяне...
417
первоначальные или примитивные эпохи хозяйственной жизни характеризуются изобилием земли, понятие частной земельной собственности не может образовываться. Но, с другой стороны, при этих условиях не может образоваться понятие и устанавливаться учреждение и какого-то коллективного обладания землей. Земля в это время ничья или Божья, подобно тому, как ничьим является воздух почти всюду, т. е. поскольку атмосфера не связана как-то реально-хозяйственно с теми или иными частями земной поверхности, подпавшей под режим собственности (на этом следовании дарового воздуха за судьбами освоенной земли основывается такое явление, как хозяйственное использование курортов). Для того, чтобы образовалось какое-нибудь понятие земельной собственности и те или иные формы обладания землей, основной предпосылкой является такое сгущение населения, такое земельное «утеснение», при котором земля перестает быть даровым благом. Поэтому на первоначальных ступенях хозяйственного развития нет и не может быть резко выраженного понятия и отчетливо выработанного учреждения какой бы то ни было собственности на землю, ни индивидуальной, ни коллективной.
Это общее положение устраняет совершенно самую схему первичности коллективного землевладения и землепользования. И индивидуальное и коллективное землевладение — оба являются продуктами земельного утеснения, которому можно присвоить другое, тоже первоначально-бытовое, а потом перешедшее в науку обозначение — малоземелье.
Однако и при неограниченном обилии земли есть одно обстоятельство, один фактор, который, комбинируясь с землей, способен в известных пределах времени и пространства и сразу налагать на землю печать или клеймо собственности. Это обстоятельство, этот фактор есть человеческий труд. Основной экономической особенностью человеческого труда, как особого вида и источника хозяйственных благ, является то, что он всегда есть благо редкое и тем самым хозяйственное; и чем примитивнее условия хозяйственной жизни, тем печать редкости явственнее выступает на человеческом труде: чем меньше людей, тем меньше работников. Вот почему можно выставить такое общее положение: труд освояет землю и усвояет или присвояет ее живым носителям труда (в этом правда т. н. трудовой теории собственности, созданной английским философом Локком, 1631-1704 гг.556).


418
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Итак, первоначальное земельное устройство вообще характеризуется тем, что земля, являясь сама по себе даровым благом, переходит в какое-то исключительное обладание каких-то лиц или какого-то множества лиц лишь в меру приложения к ней, или затраты на нее труда. Сейчас можно считать окончательно установленным, что в первоначальные эпохи русской истории не существовало того общинного землевладения с уравнительными переделами, «открытие» которого в XIX веке столь поразило и русских, и иностранных исследователей. В древнейшие эпохи русской истории параллельно существовали, по-видимому, такие формы земельной собственности или, точнее, обладания землею:
1) Личная собственность, носителями которой были почти исключительно или преимущественно представители социальных верхов, и аналогичная личной собственность корпораций или учреждений (монастырей, церквей и т. п.).
2) Семейно-родовая собственность, которая являлась результатом разрастания отдельных семей или хозяйств в целые хозяйственнородовые союзы. В этой последней сложной форме мы имеем перед собой какую-то комбинацию индивидуального обладания с обладанием коллективным. Но это не есть вовсе общинное землевладение. Это скорее сочетание личной собственности с подворным обладанием и с чертами того, что в гражданском праве современных народов именуется «общей собственностью». Впрочем, эта форма, или фигура земельного обладания как-то, по-видимому, первоначально подчинена личной привилегированной собственности, отмеченной в пункте 1, и связана с формой, указываемой в пункте 3.
и 3) собственность государственная, или, конкретно, княжеская, которая уже довольно явственно на ранних ступенях представляет смещение государственно-правового верховенства с частноправовым обладанием и фактически в разных местах и в разные моменты носила на себе черты по преимуществу либо того, либо другого.
Общинное же землевладение является поздним продуктом сочетания относительного земельного утеснения с государственным и господским вмешательством в хозяйственные распорядки сельского населения, вмешательством, действующим через административнообщественную организацию крестьян, которая — и этого нельзя не подчеркнуть с особой силой — гораздо старше земельной общины, как таковой. Лишь очень постепенно административно-общественная


Чем были первоначально русские крестьяне...
419
организация зависимых селян получила функции уравнительного распределения земли между ее членами. И это произошло постепенно и поздно по той простой причине, что в этом раньше и сразу не было никакой надобности.
Я сказал, что носителями личной собственности в те эпохи русской истории, о которых идет речь, являются представители социальных верхов. Это общее правило, почти не знающее исключений. Крестьян-собственников старая Русь не знала. И можно даже сказать так: Киевско-Новгородская Русь, а также Русь Ростовско-Суздальско-Владимирская знали крестьян-собственников, может быть, еще меньше, чем Русь Московская. И это объясняется вовсе не тем, что социальные верхи или высшие классы тогда обезземеливают или устраняют от земли социальные низы или низшее классы. По отношению к тем эпохам, о которых идет речь, нужно твердо помнить одно: тогда так много земель или земли, что экономически ценна не земля, которую везде можно достать в изобилии, а хозяйство на земле расположенное или устроенное. Всякое сельскохозяйственное целое есть какая-то устойчивая комбинация земли, капитала и труда или рабочей силы. И вот в те эпохи, о которых идет речь, в этой комбинации земля есть наиболее доступный, а потому и наименее ценный элемент. Наиболее ценным тогда является капитал, то есть постройки, живой и мертвый инвентарь и средства существования для тех, кто трудится на земле, т. е. по современной терминологии «капитал оборотный», или «смены и мены», как говорили тогда. Можно это еще иначе выразить экономически так в наше время земля есть главный и самый ценный сельскохозяйственный капитал*, но в ту эпоху, когда земля сама по себе не являлась хозяйственным благом, капитал составляет не она, а то, что к ней прилагается. И необходимо принять еще во внимание другую первостепенной важности черту той или тех эпох. В нормальных условиях упорядоченной государственной жизни всякая комбинация земли и капитала является наперед и фактически устойчивой и крепкой. Не то — в рассматриваемую нами эпоху, когда для того, чтобы пользоваться личной и имущественной безопасностью, необходимо было быть сильным или пользоваться защитой сильного человека. Это было необходимо для того, чтобы предупреждать и от¬
* Современная сельскохозяйственная экономия землю принимает за один из видов «капитала».


420
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ражать грозящие на каждом шагу нападения и посягательства. Для того, чтобы комбинация земли, капитала и рабочей силы была устойчива и крепка, с ней должна была соединиться или к ней приурочиваться какая-то фактическая социальная сила или мощь. Вот почему и в области земельной сильные люди, представители социальных верхов, были господами положения. В их руках был капитал и возможность вооруженной рукой защищать себя и других. Эта эпоха характеризуется в области аграрной фактическим господством людей, которых, если угодно, можно назвать «капиталистами-воинами» и от которых в разной степени и в разных формах зависело остальное население. Зависимость эта двоякая: по капиталу, во-первых, и в порядке защиты, во-вторых. Рядом с этим существовала зависимость полная, при которой человек превращается в вещь, — рабство или холопство.
Германское общество в начале истории состоит из сильных людей, средних и рабов. Одни исследователи полагают, что германцы, в общем, состояли из массы свободных земледельцев, живших общинами и пользовавшихся землею в порядке общинного землевладения и землепользования с периодическими переделами. Другие думают, что германцы жили в крепостном строе, при котором масса земледельцев находилась в юридической и хозяйственной зависимости от землевладельческой аристократии. Другими словами, что феодальный строй был уже подготовлен и прообразован в первоначальном быту германцев эпохи первых столкновений с римлянами. Мне кажется, что обе эти концепции древнего быта германцев, и как свободнокрестьянского, и как феодально-крепостного, представляют искусственные схематизации и стилизации. В отношении Киевско-Новгородской Руси мы можем констатировать, что ее социальный строй не был ни свободно-крестьянским, ни законченным феодально-крепостным. Он вообще не был законченным. Население расчленялось на три группы: на сильных и знатных (старцев и бояр); на свободных, которые носили общее название «людей»; и на рабов, или холопов. Мы не имеем никакого основания полагать, что между этими группами не было переходов. Они не могли не быть в том смысле, что одни элементы «людей» приближались к привилегированному слою старцев и бояр, а другие — к несвободному населению. В социальное деление как-то вклинился политический факт княжеской власти, и городская и земская знать, старцы и бояре, слилась с элементами княжеской дружины. А, с другой стороны, свободная масса, нуждаясь в сельскохозяйственном


Чем были первоначально русские крестьяне...
421
капитале и в защите своего труда, как-то сближалась с несвободными элементами. Вообще социальные отношения этой эпохи представляли много незаконченного и, с точки зрения известной юридической логики, неоформленного, и непоследовательного. Так, люди, зависимые от политической власти, были в одно и то же время и рабами, и знатью. Таковы были княжьи дворовые слуги, тиуны, дворские, или дворецкие. Без всякого преувеличения можно сказать, что камергеры той эпохи были «по ключу» не только знатью, но и холопами в юридическом смысле слова. Это соотношение, впрочем, вовсе не составляет русской особенности. Оно имеет себе, по существу, полную аналогию в германском праве, в институте т. н. «динстманнов», или по-латыни — «министериалов», которые, являясь первоначально слугами в уничижительном смысле слова, стали одним из элементов средневековой знати. С другой стороны, свободные элементы Киевско-Новгородской эпохи, носившие уничижительное название «смердов», всегда находились в подозрительной близости с зависимыми элементами, которые, в свою очередь, были весьма близки к элементам абсолютно несвободным, к рабам.
В общем, свободное земледельческое население Киевско-Новгородской Руси находилось в экономической и правовой зависимости от высшего слоя «военно-капиталистической» городской аристократии. Это первоначальное русское крестьянство следует мыслить себе не как безземельное, ибо земли было сколько угодно, а как бескапиталь- ное. Это были не крестьяне-собственники, а крестьяне-арендаторы, которые садились на землю землевладельца не потому, что у них не было земли, а потому, что, садясь на эту землю, они получали от ее хозяина частью или целиком сельскохозяйственный капитал. Когда Ключевский говорит в одной из своих чрезвычайно интересных рецензий: «Наша история в продолжение веков создавала бродячее безземельное крестьянство, работающее на чужой земле и с чужим капиталом»*, то он в одну формулу включает признаки или моменты, расчленение которых представляет огромный исторический интерес и первостепенную экономическую значительность". Земли в старой
Прим, ред [к изданию 1952 г.:] Право и факт в истории крестьянского вопроса. Ответ Д. Самарину. — Отзывы и ответы. 3-й сборник статей В. О. К л rone в с к о г о. М., 1914, стр. 367.
" Несмотря на эту существенную оговорку, конечно, моя характеристика аграрного строя древнейшей Руси весьма близка именно ко взглядам Ключев-


422
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
России было достаточно, быть может, слишком много, но было очень мало сельскохозяйственного капитала, и потому земля была как бы принадлежностью капитала. Бродячим крестьянство было именно потому, что было так много земли. Крепостная же зависимость была как бы реакцией народного хозяйства и государственной политики на элементарный факт русского многоземелья.
Уже из сказанного явствует, что охарактеризовать аграрную эволюцию России, в отличие от таковой же западных стран, вовсе не так легко, как это делают ходячие представления или построения. Обычная схема, что русские крестьяне искони жили в аграрном коммунизме, что за сим в интересах государственных власть закрепостила дворянам крестьян, которые всегда рассматривали землю как свою, что потом крестьяне были освобождены и что это русское освобождение, в отличие от якобы безземельного освобождения на Западе, было произведено с землей, — эта схема, заключая в себе ссылки на некоторые несомненные исторические факты, совершенно превратно располагает их во времени и комбинирует между собою. Можно сказать, что до сих пор в обращении о русском аграрном развитии находится некий миф, который, на почве недостаточного знакомства с экономической историей Запада и столь же недостаточного знания русского развития, получился благодаря тому, что незнание в той и другой области превратилось в широковещательные обобщения.
Первобытного аграрного коммунизма, как я уже сказал, в России не существовало. Крестьяне составляли массу свободных, но бескапи- тальных земледельцев, которые находились в зависимости от сильных людей. Вот исходные точки развития. Так было в Киевской, так было и в Суздальской Руси. Отличие аграрных отношений первой от второй, быть может, соответствует различию между германской Grundherrschaft и германской Gutsherrschaft557, или различию, если угодно, между оброчной вотчиной, или оброчным хозяйством, и барщинной вотчиной, или барщинным хозяйством.
Когда Московское государство из состояния обороны против кочевников перешло в наступление, стало расширяться и систематически раздвигать свои рубежи, как на Западе, так и на Востоке, то этот про-
ского, которые в новых оборотах и с новой силой воспроизводят то поистине изумительное по силе исторической интуиции изображение русского аграрного строя и развития, которое дал еще Карамзин в своей знаменитой «Записке о древней и новой России».


Чем были первоначально русские крестьяне...
423
цесс роста государственной мощи и расширения пределов государства создал совершенно новые условия аграрного развития. Он потребовал организации крупной и постоянно находящейся к услугам государства военной силы. Для содержания этой военной силы у государства был один источник; земля с сидевшей на ней рабочей силой, или, вернее, рабочая сила, осевшая на землю. Эта рабочая сила уже сидела под наименованием крестьян не на своих, а на чужих землях, на землях как князя или государя, так и сильных людей, бояр и сильных организаций, монастырей и церквей.
Естественно возникает вопрос, почему или, вернее, как произошло то, что вероисповедное обозначение «христианин» стало словом, обозначающим на русском языке земледельца, ибо «крестьянин» есть лишь орфографическое видоизменение слова «христианин», и в древних русских памятниках вперемежку встречаются оба написания. Ни один язык, и в том числе ни один славянский язык, насколько мне известно, не знает такого словоупотребления. Откуда же оно явилось? Тут в этом словоупотреблении перед нами с необыкновенной яркостью выступает огромная культурная и, в частности, хозяйственноколонизационная роль монастырей и церквей в истории России. «Христианами» русские земледельцы были названы потому, что право, писанное договорное право, прежде всего, занялось отношениями между церковью, в лице монастырей и других церковных учреждений, и сидящими на церковных землях, зависимыми от церкви людьми. Как я сказал уже, свободные земледельцы, сидящие на чужой земле, первоначально именовались в Киевско-Новгородской Руси весьма неблагозвучным и по существу уничижительным наименованием «смерды». В Псковской области было местное название «изорники» (от глагола «орать» — пахать). В Владимирско-Московской Руси первоначально сидящие на чужой земле земледельцы обозначаются либо описательно: «кто сядет на землю Святого Юрья», либо ласкательно, впрочем, с несколько пренебрежительным оттенком «сиротами»: «сироты, кто имеет седети на земли Святое Богородицы Отрочья Монастыря». И далее эти земледельцы обозначаются как «монастырские люди», пока, наконец, в одном памятнике, чрезвычайно важном, а именно в Уставной Грамоте Митрополита Киприана Константиновскому монастырю, данной 21 октября 1391 г., мы рядом с обозначением «сироты монастырския» встречаем и наименование «христиане монастырские»: «И Киприан Митрополит всеа Руси так рек игумену и христианам мо¬


424
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
настырским: ходите же вси по моей грамоте; игумен сироты держи, а сироты слушайте, а дело монастырское делайте»558.
Рядом с наименованием «христиан» (крестьян) монастырских мы встречаем наименование «монастырских серебренников», т. е. тех же крестьян, получивших от монастыря серебро, как тогда называлась денежная ссуда, или подмога землевладельца земледельцу. Обозначение зависимых земледельцев крестьянами к концу XV века настолько укрепилось, что в Судебнике великого князя Иоанна Васильевича 1497 г. это слово является не только главным, но и «единственным обозначением для зависимого, сидящего на владельческой и на государевой земле земледельца. Таким образом, для того, чтобы это наименование обобщилось и утвердилось за русскими зависимыми земледельцами, понадобилось немногим более столетия*.
В специальной работе, которая будет напечатана в Сборнике Русского Пражского Научного Института, я прослеживаю, как произошло сужение смысла наименования «крестьянин», т. е. его нарочитое приурочение к зависимым земледельцам, сперва «церковным», а потом и всем вообще. (Прим. ред. [к изданию 1952 г.:] Эту работу см. ниже559.


РАБОТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ


РАЗМЫШЛЕНИЯ О РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ I. ПОСЛЕ МИРОВОЙ войны
Мировая война формально закончилась с заключением перемирия между англо-французско-итальяно-американской коалицией и коалицией германской в ноябре прошлого года. Однако на самом деле все, что мы пережили и переживаем с тех пор, есть продолжение и видоизменение мировой войны. Поэтому нам следует уяснить себе прежде всего смысл мировой войны, как события международной жизни, как акта международного состязания.
Мировая война была начата Германией и вытекла из ее стремления к мировому владычеству. В настоящее время — это не субъективное мнение, определяемое симпатиями того или другого лица, а непреложная историческая истина, удостоверяемая не только ходом событий, предшествовавших начатию войны, но, что гораздо важнее, ходом самой войны. Сейчас, когда трагический исход войны для Германии ясен, можно видеть, что если бы Германия не стремилась к полной победе, т. е. к мировому владычеству, она могла и должна была бы сама гораздо раньше прервать войну. Но она желала полной победы и верила в нее именно потому, что целью этой наступательной войны для нее было мировое владычество, опирающееся на превосходство военной силы. В основе войны со стороны Германии была недостижимая утопическая цель, цель именно прежде всего политически недостижимая. Она оказалась в военном отношении недостигнутой и недостижимой, потому что она была политически в широчайшем смысле, т. е. и политически-психологически, и материально-экономически недостижимой.
В самом начале Германия из военно-стратегических соображений совершила роковую для себя ошибку: нарушение бельгийского нейтралитета. Этот факт повлек за собою немедленное вступление в войну Англии и тем сделал невозможным быстрое сокрушение Франции. Есть неопровержимые доказательства того, что германское правительство, начиная войну, рассчитывало, что Англия не сейчас вступит в нее. В
Публичная лекция, прочитанная в ноябре 1919 г. в Ростове-на-Дону и воспроизводимая здесь почти без изменений.


428
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
силу вступления Англии в войну Германия очутилась одновременно лицом к лицу с Англией и Россией.
Против кого была направлена война Германии? И сейчас, после исхода войны, осложненного русской революцией, события, в значительной мере задуманного и осуществленного Германией, и до революции в широких русских общественных кругах держался и держится взгляд, что мировая война была состязанием между Германией и Англией, подобно тому, как наполеоновские войны были состязанием между Францией и Англией, хотя Россия играла видную и, казалось бы, решающую роль в наполеоновских войнах. По результатам это в значительной мере так. Хотя в мировой войне побежденными оказываются Германия и Россия, первая — на поле сражения и в экономическом состязании, вторая — вследствие самоубийственного акта своего — революции, намерением и заданием Германии при начатии войны было сокрушить Россию и тем самым безраздельно утвердить свое владычество на континенте Европы, что своим последствием, конечно, имело бы и мировое владычество Германии. Поэтому, не формально и не случайно, а по существу и по заданию Германия войну направляла против России, Германия поставила ставку на сокрушение России.
Это обнаружилось и в ходе самой войны. Когда русская революция, подстроенная и задуманная Германией, удалась, Россия по существу вышла из войны. Чем же занялась Германия? Расчленением, т. е. разрушением России. Политика Германии имела в виду реализовать этот результат как главнейший и совершенно несомненный плод войны. Так смотрели на дело и те, кто рассчитывал одержать полную победу в войне против западных держав, и те, кто на такую победу не рассчитывал. Как известно, творец и главный деятель Брест-Литовского мира с германской стороны — статс-секретарь фон Кюльман не верил в возможность полной победы Германии на полях сражения, и за то, что он публично и как официальное лицо высказал это мнение, он, по настоянию высшей военной власти, должен был подать в отставку. Но он же провел расчленение России по Брест-Литовскому миру, и против этого германская высшая военная власть и не думала ни бороться, ни даже протестовать. А это и значит, что для Германии первой и основной целью войны, которая началась с объявления войны России, было сокрушение и разрушение России как великой державы, в ее истори¬


Размышления о русской революции
429
ческом образе и в ее исторической мощи. Когда после войны 1870— 1871 года знаменитый французский политический деятель и историк революции и Наполеона560, потом первый президент французской республики, Тьер561, объезжая разные дворы с целью отыскания поддержки у других европейских держав, встретился, если не ошибаюсь, в Вене с знаменитым немецким историком Ранке, с которым он был связан узами личной дружбы, и спросил Ранке: с кем после свержения Наполеона III562 Германия ведет войну? — Ранке отвечал: с Людовиком XIV563. Этот ответ для того, кто знает историю Европы, ясен. Смысл его заключается в том, что Эльзас был присоединен к Франции Людовиком XIV, и Германия в последней трети XIX века вела войну с Францией за отторжение Эльзаса от Франции.
Германия в 1914 г. начала войну против России и вела ее против Ивана Грозного и Петра Великого, т. е. вела ее с целью сокрушения и расчленения России.
Не только бесполезно, но страшно вредно для наших союзников в войне и для наших противников в ней затемнять этот основной ее смысл. Германия проиграла не только мировую войну, но и свое собственное могущество потому, что она, поставив себе эту задачу, абсолютно неприемлемую для России, для ее государственных сил, одновременно с тем желала вести и довести до конца свою войну с западными державами. Может быть, Германия могла бы сокрушить Россию, если бы она сумела вовремя покончить войну с западными державами. Может быть, Германия смогла бы победить западные державы, если бы она сумела найти компромисс с государственными силами России, а не поставила бы себе задачей во что бы то ни стало при помощи большевизма расчленить Россию. Об этом можно много фантазировать, но это, на мой взгляд, совершенно бесплодно. Факт остается налицо. Германия стремилась в этой войне к сокрушению и расчленению России.
В декабре 1918 года я попал из советской России на Запад, сперва в Финляндию, а потом через Скандинавию в Англию и Францию564. Что меня всего более поразило тогда на союзническом Западе, это — та быстрота и легкость, с какою общественное мнение союзных с нами стран усвоило себе ту точку зрения на Россию, для которой я не нахожу другого более правильного названия, как точка зрения «Брест-


430
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Литовская». Рядом с этим у западноевропейских правительств в то время не было никакой определенной точки зрения на Россию и никакой политики по отношению к ней. Союзники были очень плохо осведомлены о России, в общем, удивительно незнакомы как с ее прошлым, так и с ее настоящим. Это относится как к правительствам, так и к общественному мнению. Что же касается общественного мнения в особенности, то в нем замечались, конечно, различные оттенки как непонимания и незнания России, так и враждебности к ней. В этой враждебности отчасти виноваты мы сами. Мы слишком безоглядно критиковали и порочили перед иностранцами свою страну. Мы более чем недостаточно бережно относились к ее достоинству, ее историческому прошлому. Помимо этого, надо принять во внимание и следующее. Историческая Россия, т. е. Единая и Великая Россия, в разные исторические эпохи приходила в столкновение с теми двумя главными великими державами Европы, в союзе с которыми мы вели войну против Германии, пока вели ее. В XIX веке мы имели дважды военные столкновения с Францией и однажды с Англией. Эти прошлые столкновения, часто весьма свежие, как соперничество Англии и России на Востоке, все-таки оставили некоторый след в общественном сознании западных стран. Не надо забывать также, что в прошлом, в эпохи, когда ни Франция, ни Англия не были нашими союзницами, нас разделял «польский вопрос», являвшийся тяжким наследием всей многовековой русской истории. В «польском вопросе» западноевропейское общественное мнение было всегда против исторической России. Это, конечно, оставило свой след. Всю огромную историческую сложность польского вопроса для России, понятную для нас, знающих свою историю, на союзном Западе почти никто никогда не понимал и не понимает. Наконец — и это самое важное — Россия как Великая держава, созданная всем русским народом, отождествлялась с известной политической формой и даже уже с известным политическим строем, с неограниченной монархией, с тем, что принято называть на Западе французским термином «царизм». Исконная враждебность западных демократических элементов против «царизма» очень легко и быстро, с крушением и разрушением Российского Государства, перенеслась на Россию как Великую Державу. Эти круги рассуждали так падение России есть падение царизма, и принимали этот факт за положитель¬


Размышления о русской революции
431
ный. Мы, русские, многие, по крайней мере, рассуждали прямо обратно. Поскольку крушение монархии для русских означало крушение и самой России, многие образованные русские, не бывшие монархистами, стали монархистами из русского патриотизма. И, конечно, с точки зрения русского патриотизма это было единственное правильное рассуждение. Но не так рассуждали иностранцы; многие из них прямо заключили, что раз пал не одобряемый ими «царизм», то, значит, пала и Россия. Этому содействовали те инородческие элементы, которые якобы боролись за русскую революцию, но когда эта революция разрушила Россию, весьма быстро и развязно отвернулись от России, став самыми ярыми проповедниками или, если угодно, самыми усердными коммивояжерами германской идеи расчленения России, положенной в основу Брест-Литовского мира. Все хорошо знают имена этих борцов за русскую революцию, которые, став деятелями расчленения России, тем сильнее обличили историческую сущность самой революции.
С другой стороны, пока продолжалась война, еще не вскрылись внутренние противоречия между фактом войны, ее подлинными го- сударственными и национальными мотивами для разных стран, и той идеологией, которая была создана в процессе войны, как психологическая к ней приправа, как своего рода «допинг». Запад сам страждет этим противоречием, заключенным в мировой войне. Мировая война была коалицией великих и малых держав против Германии и ее замыслов мирового владычества, но по мере того, как затягивалась война и в нее вовлекались все большие и большие массы, от которых требовались все большие и большие жертвы, выдвигалась особая демократическая идеология, в силу которой Германия, несмотря на ее демократическое избирательное право, на ее могущественную социалистическую партию, которая поддерживала правительство в течение всей войны до ее рокового для Германии исхода, — с ее сильной монархической властью, была провозглашена врагом мировой демократии, которая борется за осуществление своего демократического идеала. Рядом с этим провозглашен был принцип самоопределения народностей. Эта демократическая идеология обратилась против тех государств и народов, которые оказались побежденными в мировой войне. Версальский мир с его дополнением есть итог двух тенденций; он — сложная амальгама национальных стремлений всех


432
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
держав-победительниц с «вильсонизмом»565, с «Лигой Наций» и вообще с той идеологией войны, которая, в сущности, создалась после начала войны, и с национально-государственными стремлениями держав, начавших войну, имеет мало общего. В результате все выгодные следствия демократических начал идут в пользу победителей и их союзников, а все невыгодные обращаются против побежденных держав и их союзников. Это нормально, но лишь до известной степени, лишь поскольку невыгодные следствия вытекают из неотменимого факта победы в мировой войне определенной группы держав. Этот реальный факт, а не какая-либо идеология должна определять собою следствия войны.
Постановка «русского вопроса» на Западе сложилась под влиянием указанных выше внутренних противоречий мировой войны. Ее идеология, чуждая ее национально-государственному существу, в значительной мере определила собой то, что Россия попала как бы в разряд побежденных стран. Между тем, если Россия кем-нибудь и чем- нибудь побеждена, то она побеждена Германией при помощи русской революции и поскольку победила в мировой войне не Германия, а союзники исторической России, трактование последней как побежденной страны — есть великая и опасная бессмыслица. Поскольку такое трактование вытекает из демократической идеологии войны, мы, русские, как русские, отвергаем эту идеологию и боремся с ней. Поэтому мы отвергаем чьи-либо программные притязания, предъявляемые к России, и иностранную помощь, оказываемую нам в борьбе с мировым злом большевизма, мы понимаем и принимаем — не как вмешательство иностранцев в наши внутренние дела. С нашей точки зрения, единственно правильная постановка «русского вопроса» перед союзниками такова:
Союзники сами заинтересованы в нашей борьбе с большевизмом, ибо большевизм есть существенный эпизод самой мировой войны.
Во-1-х. Создание Германии и германской пропаганды, признанная Германией разрушительная сила — большевизм — есть мировая опасность, опасность для всех стран, находившихся с нами в союзе против Германии. Bo-2-x — наши союзники заинтересованы в восстановлении России, в ее старой мощи, ибо такая сильная, Единая и Великая Россия — есть существенный элемент мирового равновесия, без которо¬


Размышления о русской революции
433
го удержание важнейших результатов мировой войны и сохранение мира прямо-таки невозможно.
По-видимому, это обоснование необходимости поддержки про- тивоболыиевистских сил России и главной силы, той подлинной и коренной патриотической России, которая родила из себя Добровольческую Армию, просто логически неотразимо и политически неопровержимо.
Но если державы-победительницы, наши союзницы, лишь медленно и постепенно приходили к пониманию русского вопроса, то это объясняется не только теми историческими и психологическими причинами, которых я уже касался. Это объясняется еще тем, что державы- победительницы сами испытывают внутренний кризис, который есть следствие войны и русской революции.
Мировая война недаром имела демократическую идеологию. Страшно напрягши экономические силы всех стран, участвовавших в войне, она вызвала на сцену новые силы или, по крайней мере, в огромной степени усилила некоторые прежние. В ведении этой войны государства, как никогда прежде, апеллировали к народным массам. Это была, по самому характеру своему, народная и демократическая война и потому-то она частично закончилась рядом революций.
Это демократическое существо мировой войны и демократический фундамент ведшего ее милитаризма объясняют тот внутренний кризис, который переживают не только побежденные страны, Германия и распавшаяся в результате войны Австрия, но и державы-победительницы. К этой основной причине присоединился огромный по своему психологическому значению факт русской большевистской революции.
Во время войны и в силу войны народные массы и, в частности, Социалистически настроенные массы почувствовали свою силу. И вот, когда произошла русская революция, сразу принявшая крайний демократический и социалистический характер, это событие имело крупное значение для психологии западноевропейских народных масс. Пока длилась война, в социалистически настроенных массах Запада держалась известная государственная дисциплина, подкрепленная демократической идеологией, как своего рода допингом. Но когда война кончилась, кончилась поражением Германии и крушением и в ней монархии, не стало надобности в прежней государственной дисциплине.


434
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
С другой стороны, русская революция, по причинам, в которых западные люди вообще не могли отдать себе отчета, оказалась эпизодом не на недели, не на месяцы, а на годы. Западные люди в массе не способны были, да и сейчас не способны понять, что господство большевиков объясняется незрелостью русских масс, культурной отсталостью страны. Никакого реального представления о русском большевизме у западноевропейских масс нет; они знают только или, вернее, мнят себе, что знают, что большевизм есть осуществление того социализма и того господства рабочего класса, о котором они слышали так много умных речей, вещих прорицаний и соблазнительных посулов. Отсюда — крайняя идеализация русского большевизма в широких кругах западноевропейской рабочей среды, идеализация, если угодно, детская, но именно потому пока что непобедимая доводами разума, ни уроками истории, данными где-то далеко, в этой неведомой и непонятной России. С другой стороны, социалистические партии и организации Запада (не все, но некоторые, и в некоторых странах самые влиятельные) сознательно, вопреки разуму и очевидности, идеализируют большевизм, так как ссылка на русский пример и борьба со своими правительствами из-за русского вопроса есть главное демагогическое оружие в руках западноевропейских социалистических партий.
Так возникла проблема большевизма на Западе. Имеет ли большевизм шансы на Западе? Этот вопрос я попытаюсь осветить совершенно объективно на основании своего знания социальной истории Запада и своих личных впечатлений и наблюдений.
Прежде всего бытовой основой большевизма, так ярко проявившейся в русской революции, является комбинация двух могущественных массовых тенденций: стремления каждого отдельного индивида из трудящихся масс работать возможно меньше и получать возможно больше и 2) стремления массовым коллективным действием, не останавливающимся ни перед какими средствами, осуществить этот результат и в то же время избавить индивида от пагубных последствий такого поведения. Именно комбинация этих двух тенденций есть явление современное, ибо стремление работать меньше и получать возможно больше существовало всегда, но всегда оно подавлялось непосредственным наступлением пагубных последствий для индивида от такого поведения. Эту комбинацию двух тенденций можно назвать


Размышления о русской революции
435
стихийным экономическим или бытовым большевизмом. Этот стихийный большевизм, несомненно, широко расцвел на Западе после окончания войны, и он уже дал свои плоды и там, сказавшись в падении производительности труда и производства. Но большевизм, как он обнаружился в России, есть не только это, а целое политическое и социально-политическое движение, опирающееся на указанные две могущественные массовые тенденции и стремящееся, опираясь на них, организовать социалистический строй при помощи захвата государственной власти. Большевизм есть комбинация массового стремления осуществить то, что один социалист, Лафарг566, назвал «правом на лень», с диктатурой пролетариата. Эта комбинация именно и осуществилась в России, и в осуществлении ее состояло торжество большевизма, пережитое нами.
Возможен ли в этом смысле большевизм на Западе?
Я на этот вопрос даю категорический ответ: нет, невозможен. Социальное строение Запада и его культурный уровень совершенно несовместимы с большевизмом в этом смысле.
Что это значит?
А значит это, что всякая попытка в большевистском смысле встретит такое сопротивление и во всей буржуазии Запада, и в значительной части его трудящихся масс, какого она не встретила в России.
В сущности, опыт уже проделан в одной стране, которая исходом войны была особенно подготовлена к большевизму, а именно в Германии. В ней большевистские попытки потерпели полное поражение. И это не случайно, так же как не случайно, что из всей Западной Европы большевизм продержался некоторое время только в Венгрии, экономически и культурно самой отсталой западноевропейской стране.
Перейдем к другим странам, Англии и Франции.
В Англии особенные условия ее политического развития привели к тому, что только недавно рабочие массы стали самостоятельно, с своей особой политической физиономией, принимать участие в политической жизни страны. Это обусловливает известную неподготовленность и наивность английского рабочего класса в больших вопросах политической и социальной жизни. Такая неподготовленность создает, казалось бы, возможность непродуманных выступлений и рискованных шагов со стороны рабочего класса и его отдельных групп. Но, будучи


436
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
не подготовлен к широкой политической жизни и борьбе, английский рабочий класс включает в себя элементы, чрезвычайно опытные в ведении деловой борьбы с предпринимателями за улучшение условий труда. Эти элементы рассматривают классовую борьбу не как борьбу политическую, а как деловое состязание реальных экономических сил. К политическим вопросам и к необоснованным экономическим выступлениям, к борьбе ради борьбы они относятся отрицательно. Они привыкли организовывать и действовать организованно в деловых профессиональных союзах, в тред-юнионах. Соответственно этим двум противоположным чертам английского рабочего класса в нем борятся две тенденции: наивно-боевая и обдуманно-деловая.
Какая же из этих двух тенденций возобладает в ближайшее время?
Нет никакого сомнения в том, что наивно-боевая тенденция в последнее время все усиливалась. Она привела к целому ряду стачек, чрезвычайно необдуманных. Эти резкие выступления кончились полным поражением рабочих, причем железнодорожная забастовка, как особенно затрагивающая интересы всего государства, вызвала решительное и организованное сопротивление со стороны правительства и буржуазии и об это сопротивление разбилась. Кроме того, тут обнаружилось то, что мы, экономисты, понимали и знали давно, а именно, что рабочий класс есть собирательное понятие, в сущности, объемлющее различные группы с разными интересами. Поскольку рабочий класс действительно сознателен, а не одурманен общими местами и лозунгами, выступления отдельных групп, затрагивающие интересы всего народного хозяйства, должны в других группах того же рабочего класса вызывать решительный отпор. Поэтому всеобщая забастовка или хотя бы всеобщая железнодорожная забастовка есть эксперимент чрезвычайно рискованный в экономически и культурно развитой стране. Недавние неудачные рабочие выступления, произведенные по подстрекательству крайних элементов, весьма дискредитировали последние. Мы можем теперь сказать про Англию, что в ней первые опыты рабочих выступлений в близком к большевизму направлении потерпели неудачу, обусловленную решительным сопротивлением государства, буржуазии и значительных элементов самого рабочего класса. Таким образом, в Англии возможен больше¬


Размышления о русской революции
437
вистский уклон рабочего движения, но невозможен большевизм в русском смысле.
Во Франции политические традиции рабочего класса, и в особенности социалистической партии, предрасполагают к большевизму. Идея захвата власти рабочим классом и насильственного введения социализма есть идея французского происхождения. Но во Франции рабочий класс малочисленнее, чем в Англии. Преобладающую роль во Франции играет крестьянство, т. е. сельская буржуазия, и мелкая городская буржуазия. Эти классы в подавляющем своем большинстве враждебны социализму, и в особенности враждебны ему в его насильнической большевистской форме. По психологии французского рабочего класса большевистские вспышки чисто политического характера во Франции более возможны, чем в Англии, но всякая такая вспышка вызовет не просто реакцию, а прямое и непосредственное сопротивление. Крестьянство и городская буржуазия во Франции ни на одну минуту не потерпят социалистического засилья. В случае каких-либо настоящих большевистских выступлений но Франции ружья сами начнут стрелять.
Вот соображения, основанные на анализе западноевропейской действительности, которые приводят меня к категорическому выводу: большевизм в русской форме на Западе невозможен.
Тем не менее русская социалистическая революция имеет очень крупное значение для Запада. Это — первая в мировой истории социалистическая революция, первый опыт осуществления социализма в широком масштабе, т. е. как целостной системы, проводимой велением власти. Перед мировой войной на Западе явственно обозначилось явление, которое нельзя определить иначе, как кризис социализма, и которое я именно и охарактеризовал в свое время этим термином. Т. н. научный социализм Маркса, или марксизм, утверждал, что социализм придет как планомерная организация, обобществление или социализация производства, на основе захвата государственной власти пролетариатом, т. е. на основе политической революции. Кризис социализма и его идеи начался, как я уже сказал, задолго до войны, и начался он с двух концов. С одной стороны, метод политической парламентской борьбы, которую как подготовку к захвату власти применяла и проповедовала социал-демократия,


438
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
был подвергнут сомнению и отвергнут т. н. синдикализмом, выдвинувшим вместо этого так называемое «прямое» и по преимуществу экономическое действие в форме стачечной и иной борьбы. Против революционного политицизма правоверной марксистской социал- демократии этот синдикализм, выросший на почве анархических идей, выдвинул революционный экономизм. Как-то в форме экономических бунтов должно было быть произведено преобразование капиталистического общества в новую форму. Рядом с этим в самой марксистской социал-демократии стало происходить разделение: часть социал-демократов перестала верить в захват власти, в политическую революцию, в диктатуру пролетариата как метод осуществления социализма. Революционное понимание социализма стало вытесняться эволюционным.
Так с двух сторон идея социализма как целостной и продуманной, исторически обоснованной системы подтачивалась.
В этот процесс вклинилась мировая война и русская революция.
Мировая война, как я уже сказал, выдвинула на авансцену широкие народные массы и в то же время заставила государство применить в небывалых размерах тот принцип государственного вмешательства в экономическую жизнь, доведение которого до конца и составляет социализм. А русская революция, казалось, давала опыт осуществления социализма в рамках одного из величайших государств.
Но мы знаем теперь, что большевизм есть и крушение социализма. В большевизме столкнулись две идеи, две стороны социализма, и это столкновение на опыте обнаружило невозможность социализма, как он мыслился до сих пор, т. е. как целостного построения.
Социализм требует, во- 1-х, равенства людей (эгалитарный принцип). Социализм требует, во-2-х, организации всего народного хозяйства и, в частности, процесса производства.
Социализм требует и того, и другого, и одного — во имя другого. Но оба эти начала в своем полном или конечном осуществлении противоречат человеческой природе и оба они, что, быть может, еще несомненнее и еще важнее, противоречат друг другу. На основе равенства людей вы не можете организовать производства. Рост производительных сил есть теоретическая и практическая альфа и омега марксизма, этой основы научного социализма.


Размышления о русской революции
439
Социализм — учит марксизм — требует роста производительных сил. Социализм — учит опыт русской революции — несовместим с ростом производительных сил, более того, он означает их упадок.
Русская революция потому имеет всемирно-историческое значение, что она есть практическое опровержение социализма; в его подлинном смысле учения об организации производства на основе равенства людей — есть опровержение эгалитарного социализма. На этой основе не только нельзя повысить производительных сил общества, она означает роковым образом их упадок. Ибо эгалитарный социализм есть отрицание двух основных начал, на которых зиждется всякое развивающееся общество: идеи ответственности лица за свое поведение вообще и экономическое поведение в частности, и идеи расценки людей по их личной годности, в частности, по их экономической годности. Хозяйственной санкцией и фундаментом этих двух начал всякого движущегося вперед общества является институт частной, или личной, собственности.
На русской революции оправдалась идея одного из величайших умов России, одинокого Чаадаева: «Мы как будто живем для того, чтобы дать какой-то великий урок человечеству»567. Мы в нашей социалистической революции дали такой великий урок: опытное опровержение социализма.
Оглядываясь назад, на все то, что служило предметом моей настоящей беседы с вами, я думаю, что я могу и должен сделать следующий вывод.
Революция 1917 г. есть великое крушение нашего государства. Русская революция есть эпизод мировой войны. Так как преодоление революции еще не завершилось, то для нас мировая война еще не кончилась.
Мы потерпели крушение государства от недостатка национального сознания в интеллигенции и в народе. Мы жили так долго под щитом крепчайшей государственности, что мы перестали чувствовать и эту государственность, и нашу ответственность за нее. Мы потеряли чувство государственности и не нажили себе национального чувства. Вот почему история вернула нас в новой форме к задачам, которые, казалось, были разрешены навсегда нашими предками. Единственное спасение для нас — в восстановлении государства


440
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
через возрождение национального сознания. После того как толпы людей метались в дикой погоне за своим личным благополучием и в этой погоне разрушали историческое достояние предков, нам ничего не остается, как сплотиться во имя государственной и национальной идеи. Россию погубила безнациональность интеллигенции, единственный в мировой истории случай забвения национальной идеи мозгом нации.
Русский национализм не может рассчитывать на то, что Запад и его общественное мнение легко поймут неотвратимость развития национального сознания в России, необходимость завоевания России идеей национализма. Для Запада работа этой новой в России духовной силы долго будет казаться простой реставрацией старого порядка и старого духа. Но это не так или, вернее, не так просто. Русский народ был великим государственным народом, но величие его стихийного государственного творчества погасило или, вернее, не дало развиться в нем, в его образованном классе живому национальному сознанию. Ужасные испытания, через которые проходит русское сознание, великий кризис, который мы переживаем и который есть в то же время кризис такого мирового явления, как социализм, делают те события, свидетелями, участниками и жертвами которых мы являемся, страшной огненной пещью. Из этой пещи должны выйти люди, обновленные несказанными страданиями.
Летом 1919 года я посещал опустошенные местности Франции. Я видел города, обращенные не просто в развалины, а в груды камней. Когда я взобрался на одну такую груду, составленную из камней и каменной пыли, мне сказали, что это кафедральный собор города Ланса. Но и во время созерцания этих ужасных материальных разрушений на чужбине я не мог отделаться от мыслей о России. Я думал о том, что духовные нравственные опустошения, произведенные «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным» на моей родине, превосходят по своей глубине и пагубности все физические опустошения, перенесенные другими странами. Я думал о том, что мы, русские, должны не выстраивать новые города на месте прежних, а совершить нечто гораздо более трудное и великое: воссоздать разрушенную храмину народного духа, воскресить поверженный и поруганный образ родины- матери, выношенный в душах бесчисленных поколений благочестивых


Размышления о русской революции
441
верных сынов России. Но мы, люди всех возрастов, повинны сделать это, чего бы то ни стоило. Это наш долг и перед нашими предками, и перед нашим потомством.
И. НОВАЯ ЖИЗНЬ И СТАРАЯ МОЩЬ*
(Исторический смысл русской революции)
Русская революция есть великая историческая проблема, я бы сказал, почти — загадка. В самом деле: народ, который создал огромное и могущественное государство и, при посредстве этого государства, — великую, богатую и многостороннюю культуру, объятый каким-то наваждением, в кратчайшее время разрушил сам это великое государство — ради преходящих выгод и призрачных благ. Народ, давший Петра Великого, величайший индивидуальный гений государственности, поддался соблазну разрушения государства, глашатаями которого явилось множество слабых, бездарных, безличных, безнравственных людей, выдвинувшихся в вожди не потому, что их выносила собственная крупная личность, а именно потому, что по своей безличности они без конца льстили толпе и ее ублажали.
Русская революция, говорю я, загадка.
Государственное самоубийство государственного народа.
Эту загадку, однако, предчувствовали многие люди самых различных направлений, и притом не только русские. В литературе, в особенности второй половины XIX века, можно найти множество предчувствий, что в России когда-нибудь произойдет не просто политическая революция, а целая социальная и культурная катастрофа. Самый известный пример таких предчувствий — это замечательная литературная переписка знаменитого французского историка- художника Мишле568 с нашим бесподобным, во многих отношениях, художником-публицистом Герценом569. Мишле с ужасом отвращается от видения русской революции, которая рисовалась ему как «страшное зрелище демагогии без чувства, без мысли, без принципов». Герцен в то время идеализировал и русский народ, и русскую интеллигенцию,
В основу этой статьи, как и предыдущей, легла публичная лекция, прочитанная в Ростове-на-Дону в ноябре 1919 г. Исключены лишь места, вследствие новых событий утратившие значение.


442
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и грядущая всесторонняя русская революция представлялась ему как величайшее достижение русского и вселенского духа, абсолютно независимого и свободного.
Но и в наше время были предчувствия и предсказания русской революции, не просто как политической революции, а как целой социальной и государственной катастрофы. Характерно, что Германия, которой в русской революции принадлежала, вне всякого сомнения, роль режиссера, точнее, роль полицейского устроителя и финансирующей силы, создала, до русской революции, целую литературу о ней в связи с государственным банкротством России. Это были теоретические проекты того разрушения России, за которое в мировую войну Германия взялась практически. Но были предчувствия грядущего и с противоположной стороны. Я не могу отделаться от того впечатления, которое я выносил из неоднократных бесед с покойным П. А. Столыпиным570: у него было какое-то предчувствие русской революции именно в той катастрофической форме, в которую она осуществилась. С другой стороны, один русский публицист совершенно другого лагеря, чем Столыпин, но хорошо его понимавший, неоднократно развивал в беседе со мной понимание русской революции именно как катастрофы, государственной и культурной.
Чем же объясняется эта историческая загадка, которую многие предвидели или, вернее, предчувствовали?
Этот сложный вопрос может быть разъяснен только обращением к истории: подобная катастрофа не может не корениться глубоко в историческом развитии всего русского народа и его власти.
Россия переживает в начале XX века глубочайшее потрясение, и взоры наши естественно обращаются за триста лет назад, в эпоху первой великой русской смуты, которая предшествовала воцарению дома Романовых.
Чем была вызвана эта смута? С одной стороны, смена угасшей династии новой, появление которой на сцене было одновременно основано на трех фактах: на родстве или свойстве с прежней, на выслуге или заслугах и на избрании земским собором и московской толпой. Смена династии сама по себе прошла вполне спокойно. Но в смуте была заинтересована иностранная держава, Польша. И еще не успел Борис Годунов сойти со сцены, как открылся претендент и началась


Размышления о русской революции
443
смута, состоявшая в том, что претендент, опираясь на интерес и содействие Польши, стал искать престола и ради этого организовывать преданную ему вооруженную силу, устраивая бунты против той власти, которую он стремился свергнуть.
В смуте XVII века, таким образом, важную, если не основную, роль играла иностранная интрига, которой государственно и культурно слабая Русь не смогла сразу противопоставить крепкого национального сопротивления. Словом, смута была событием или процессом не только внутренней жизни России, но и вытекла из ее международного положения. В смуте XVII в. есть удивительно много черт, сходных с современными событиями: то же духовное шатание не только народных масс, но и высших классов, то же использование чужеземцами внутренней борьбы. Смута была продолжением тех политических и социальных процессов, которыми слагалось Московское Государство. Смуту поддерживали честолюбивые притязания боярских семей, которые мешали утвердиться признанной династии; смуту питали грабительские стремления служилых людей и анархические тенденции народных масс. Так же, как в наше время, поразительно в смуте XVI-XVII в. отсутствие нравственной твердости и подлинного патриотизма в высших классах, слабость национального сознания в классах средних, анархическая настроенность народных масс. Только в силу этих свойств было возможно столь легкое низвержение двух законных династий Годуновых и Шуйских и постыдная история поддержки нескольких самозванцев не только темными народными массами, но и представителями таких классов, как боярство, дворянство и духовенство. Глубину нравственного падения высших классов рисуют такие факты, как признание царицей Марией Нагих571 самозванца за своего убитого сына, как признание Тушинского вора отцом будущего основателя династии Романовых митрополитом ростовским Филаретом572, который за это был наречен патриархом. Государственную беспринципность высших классов обличает, напр., тот факт, что из вражды к царю Василию Шуйскому573 путивльский воевода князь Григорий Шаховской574 поднял чисто большевистское народное восстание против царя во имя самозванца. Вот как историк характеризует это движение: «предводители отрядов, руководимые князем Шаховским, начали возмущать...


444
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
крестьян против помещиков, подчиненных против начальствующих, безродных против родовитых, мелких против больших, бедных против богатых. Все делалось именем Димитрия575. В городах заволновались посадские люди, в уездах крестьяне; поднялись стрельцы и казаки. У дворян и детей боярских зашевелилась зависть к высшим сословиям — стольникам, окольничим, боярам; у мелких торговцев и промышленников — к богатым гостям. Пошла проповедь вольницы и словом и делом: воевод и дьяков вязали и отправляли в Путивль; холопы разоряли дома господ, делили между собою их имущество, убивали мужчин, женщин насиловали, девиц растлевали» (Костомаров576). Это то движение, которое связано с именем Болотникова577. «Вы все боярские холопы, — говорилось им, — побивайте своих бояр, берите себе их жен и все достояние — поместья и вотчины. Вы будете людьми знатными; и вы, которых называли шпынями и безыменными, убивайте гостем и торговых богатых людей, делите между собою их животы. Вы были последние — теперь получите боярство, окольничества, воеводства. Целуйте все крест законному Государю Димитрию Ивановичу»578.
Россия была спасена от смуты тем, что против смуты, наконец, организовалось национальное движение. Это было движение против смуты и иноземного врага, каковым тогда были поляки, явившиеся в значительной мере творцами самой смуты. Есть даже историки, которые думают, что главный источник смуты следует искать именно не внутри, а во вне, в стремлениях католической церкви овладеть духовно русским народом и в стремлении польского государства — подчинить себе политически Московское Государство.
Кто же совладал со смутой, кто восстановил государство?
Историки-народники, как столь различные и спорившие между собой Костомаров и Забелин579, думают, что эту задачу разрешили сами народные массы, «народная громада», как выражается Костомаров, «народ-сирота», как говорит Забелин. Теперь, после замечательного исследования С. Ф. Платонова, этого народнического идеализма не приходится опровергать. Россию от смуты спасло национальное движение, исходившее от средних классов, среднего дворянства и посадских людей и вдохновляемое духовенством, единственной в ту пору интеллигенцией страны.


Размышления о русской революции
445
Выразителями этого национального движения средних классов были исторические фигуры Прокопия Ляпунова, князя Димитрия Пожарского и Кузьмы Минина580.
Любопытно само собой напрашивающееся сравнение Добровольческой Армии с Нижегородским Ополчением. Ядром Нижегородского Ополчения явились беженцы, смоленские дворяне, изгнанные из своей родины поляками и нашедшие себе приют в нижегородской земле, подобно тому, как ядром Добровольческой Армии явились беженцы- офицеры, нашедшие себе приют в Донской Области и на Кубани. И то, что старый летописец говорит о кн. Пожарском и Минине, всецело применимо к Корнилову и Алексееву581: «положили они упование на Бога и утешили себя воспоминаниями, как издревле Бог поржал малыми людьми множество сильных»582. Аналогии между той эпохой и нашей, повторяю, поразительны. Разве эпопея Скоропадского583 не воспроизвела призвания королевича Владислава584, которое также диктовалось не одними своекорыстными мотивами, а в известной мере государственными побуждениями? Разве в то время не замечалось признаков разложения и распада государства, совершенно аналогичного тому, что переживаем мы? Но Московское Государство спасло национальное чувство русского человека, в ту эпоху, как и теперь, неразрывно связанное с верой и церковью. «Нельзя сказать, — говорит один историк, — что больше поднимало русский народ — страх ли польских насилий над своими телами и «животами» или страх за веру — и то, и другое соединялось вместе, тем более, что те, которые не увжали веры, по народному понятию, само собою не могли быть справедливы и милостивы к православным людям»585.
Итак, Россию спасло, повторяю, национальное движение средних классов, руководимое идеальными мотивами охраны веры и церкви и спасения государства.
Расшатав государство, смута не произвела никакого социального переворота и в этом смысле не была вовсе революцией. Анархически- болыиевистское содержание исчезло, не оставив никакого следа в учреждениях. Но смута, в которой высший класс, боярство, не раз изменял власти и государству, довершила превращение этого класса в высший разряд всецело подчиненного монархической власти служилого сословия. До Василия III и Ивана Грозного государством правили царь


446
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
и боярская дума. При Василии III и Иване Грозном было откровенное самодержавие, особенно подчеркнутое у Грозного царя. После смуты рядом с царем стала земля во образе земских соборов. Но сведя боярство с той высоты, на которой оно стояло прежде, смута не упрочила настоящим образом участия земли в государственном строительстве и не устранила созданного Василием III и Иваном Грозным монархического самодержавия. Нравственное и политическое крушение боярства в смуте фактически оказалось крушением идеи участия представителей общества как таковых в законодательстве и управлении. Во второй половине XVII в. органы «земли», земские соборы, отмирают. Надо отметить, что постоянное ограничение монархической власти было выговорено, в пользу бояр, у Василия Шуйского, в пользу бояр и всей земли — у королевича Владислава. Но ни Михаил Федорович586, ни Алексей Михайлович никакой «записи» на себя, т. е. никакого конституционного обещания, не давали.
Так в XVIII век Россия вошла без всякого участия общества в делах государства. Она была государством, в котором царила единая воля Монарха, и только она. В этом таилась для государства величайшая опасность, которая раскрылась лишь в конце XIX века, когда созрели глубочайшие противоречия, обусловленные фактом существования в России в течение веков государственной формы неограниченной монархии.
Петровское преобразование, в отличие от смуты, было глубоким культурным переворотом. Оно углубило социальные противоречия между господствующими и подчиненными классами культурной рознью, и это обстоятельство во всем его значении было познано лишь в наше время.
В начале XVIII века произошел в истории русской верховной власти кризис, которому обычно не уделяется особенного внимания, но которому я лично придаю огромное значение, ибо исход этого кризиса определил все наше политическое и социальное развитие на пространстве двух столетий и тем самым дает ключ к пониманию второй великой русской смуты 1917 и следующих годов.
19 января 1730 г. умер 16-летний император Петр II587. Верховный Тайный Совет с участием двух фельдмаршалов избрал на престол племянницу Петра Великого герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну588. Это избрание сопровождалось предложением ей «кондиций», ограничивавших самодержавную власть и являвшихся лишь первым шагом


Размышления о русской революции
447
к опубликованию целой конституции Российской Империи, которую выработал кн. Димитрий Михайлович Голицын589, главный деятель Верховного Тайного Совета.
Кн. Димитрий Михайлович Голицын был русский боярин-вельможа, старший современник Петра Великого. Он вовсе не был противником преобразования. Но это был человек, критически относившийся к тому, как осуществлялось преобразование, и к личной жизни великого императора. Он был живым носителем в одно и то же время и старых боярских традиций, и известного современного просвещения, приобретенного им уже в зрелом возрасте, и крепкого национального духа. Этот замечательный представитель аристократического национализма явился первым деятелем сознательного русского конституционализма. Но идея русской конституции тогда не ограничивалась одним кругом высшей аристократии. Ею были проникнуты широкие круги дворянства или шляхетства. Самая попытка ограничить власть императрицы разбилась о соперничество двух одинаково стремившихся к конституции сил, верховников и шляхетства. Этим соперничеством воспользовалась группа сторонников самодержавия из иноземцев и гвардейских офицеров. Пункты или кондиции — как говорит современный официальный документ — «Ея Величество при всем народе изволила изодрать».
После неудачи кн. Дм[итрия] Михайловича] Голицына наступила бироновщина и вообще период временщиков, отчасти иноземных, в русской истории.
Кризис власти в 1730 г. — великий поворотный пункт в русской истории, на котором стоит остановиться. В кондициях или пунктах и в тех конституционных проектах, которые развивали эти пункты, заключены были в зародышевом виде две основные здоровые идеи конституционализма. Это: 1) идея обеспечения известных прав человека, его личной и имущественной неприкосновенности; 2) идея участия населения в государственном — строительстве. Раннее появление этих идей в английском законодательстве обусловило классическое здоровое развитие британской государственности; забвение этих начал могущественной государственной властью Франции привело к революции. В постепенном осуществлении этих начал, в постепенном распространении их на все более и более широкие круги населения заключается гарантия мирного и здорового развития государственно¬


448
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
сти. В русской литературе было широко распространено мнение, что России была вредна какая-либо аристократическая конституция и что неудача верховников предупредила водворение в России олигархии. Историк 1730 г. сорок лет тому назад ответил на последнее указание фактической справкой, что одержавшее победу над верховниками самодержавие Анны Иоанновны являлось даже «не самодержавием, а именно олигархией, да еще вдобавок не национальной, а иноземной» (Д. А. Корсаков)590. Что касается первого указания, что России была бы вредна аристократическая конституция, то оно прямо противоречит здравому историческому смыслу вообще и в частности тому, чему учит русская история последних 200 лет.
Несчастье России и главная причина катастрофического характера русской революции и состоит именно в том, что народ, население, общество (назовите, как хотите) не было в надлежащей постепенности привлечено и привлекаемо к активному и ответственному участию в государственной жизни и государственной власти.
Я выражаю это еще иначе: Ленин смог разрушить русское государство в 1917 г. именно потому, что в 1730 г. курляндская герцогиня Анна Иоанновна восторжествовала над князем Димитрием Михайловичем Голицыным. Это отсрочило политическую реформу в России на 173 лет и обусловило собой ненормальное, извращенное отношение русского образованного класса к государству и государственности.
В самом деле: шляхетство после неудачи конституционных стремлений 1730 г. получило целый ряд льгот и прерогатив. Узел крепостного права затягивается все туже и туже, и с ним растут другие дворянские привилегии. Укрепление и усиление крепостного права есть то возмещение, которое власть дает дворянству за отказ в политических правах. Это есть как бы непосредственное следствие неудачи конституционалистов 1730 г., но это характерно для всего соотношения между властью и дворянством (а с дворянством почти вполне совпадал в то время образованный класс) на всем пространстве XVIII века. И в первой половине XIX века отсрочка политической реформы и отсрочка отмены крепостного права взаимно обусловлены*.
* Личное крепостное право возможно и необходимо было отменить в конце XVIII или в начале XIX в. Сложность всей крестьянской проблемы в России в связи с экономическим существом крепостного хозяйства я пытался разъяснить в своей книге «Крепостное хозяйство» (Москва, 1913 г., изд. Сабашниковых).


Размышления о русской революции
449
Между тем в этих двух отсрочках — ключ к объяснению того, что мы пережили за последние два года. Слишком поздно свершилась в России политическая реформа; слишком поздно произошла отмена крепостного права. И поэтому, когда наступил в России конституционный строй, между образованным классом и государством, т. е. государственностью, лежала длинная историческая полоса взаимной отчужденности, тем более роковая, что за это время образованный класс изменил уже свой состав и свою природу. В то же время массы населения еще слишком недавно вышли из рабского состояния. Интеллигенция выросла во вражде к государству, от которого она была отчуждена, и в идеализации народа, который был вчерашним рабом, но которого, в силу политических и культурных условий и своего и его развития, она не знала. В самом деле, с первой четверти XIX в. образованный класс начинает борьбу с государственной властью за участие в государственной жизни. Эту борьбу ведет сперва почти исключительно дворянская интеллигенция, выступившая в 1825 г. в лице декабристов.
Политическая реформа и реформа освобождения крестьян, казалось бы, стояли на очереди в царствование Александра I591. Но власть упустила инициативу из своих рук, и произошел первый в России революционный взрыв. А потом круг образованных людей расширяется, и они все более и более подпадают под влияние самых широких, самых передовых общечеловеческих идей. Русская интеллигенция под прямым воздействием западноевропейской социальной мысли становится социалистической и в то же время радикально-демократической. Она вращается почти исключительно в сфере отвлеченных идей политического и социального равенства, потому что, охраняя в неприкосновенности принцип неограниченной монархии, историческая власть логически вынуждается не допускать интеллигенцию к реальной государственной жизни и практической общественной работе. Между тем кадры интеллигенции все растут и растут, жизнь все усложняется и усложняется, как в России, так и на Западе. В царствование Александра II, в первой половине 60-х годов, и в особенности в начале 80-х годов ставится вопрос о политической реформе. В начале 60-х годов его ставит дворянское движение, в начале 80-х годов он вытекает из борьбы радикальной, социалистически настроенной интеллигенции


450
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
с самодержавным правительством и идейно ставится передовыми земскими элементами. Ни в том, ни в другом случае власть не может решиться на политическую реформу. В 1881 г. самодержавная власть была очень близка к этой реформе, но цареубийство 1 марта производит и в правительстве, и в обществе такую реакцию, что мысль о политической реформе отбрасывается. Между тем по состоянию умов в интеллигенции тогда еще не было поздно для того, чтобы умеренная политическая реформа — а только такая была возможна и разумна в России — была разумно и с удовлетворением воспринята интеллигенцией. Круг «недовольных» был тогда сравнительно узок, и это было благоприятно для спокойного проведения реформы. То же следует сказать и о начале царствования Николая II592. И тут власть могла взять инициативу в свои руки, и «общество» удовлетворилось бы умеренной реформой. Но опять эта возможность была упущена, и по мере отсрочки реальной реформы отвлеченные требования интеллигенции все возрастали. В этот процесс вклинилась японская война, во время которой невозможность обходиться без народного представительства, без свободы печати, вообще без того, что зовется конституцией, стала совершенно ясной. К сожалению, и тогда власть не взяла своевременно инициативы реформы в свои руки и дала ее вынудить у себя политической забастовкой, носившей почти стихийный характер.
Октябрьская революция 1905 г., протекшая, действительно, в общем мирно и бескровно, могла принести России реально политическую свободу и народное представительство в формах, соответствующих ее культурному уровню, и в то же время внести успокоение и удовлетворение в умы, но при двух условиях, которые оба не были выполнены. Первое состояло в том, чтобы власть искренно и бесповоротно встала на почву тех конституционных принципов, которые она провозгласила. Второе — в том, чтобы образованный класс в то же время понял, что после введения народного представительства и (хотя бы частичного) осуществления гражданских свобод опасность политической свободе и социальному миру угрожает уже не от исторической власти, а от тех элементов «общественности», которые во имя более радикальных требований желают продолжать революционную борьбу с исторической властью. Это значило, что для русских либеральных


Размышления о русской революции
451
элементов, скажем прямо, для выдвинувшейся тогда на первый план партии народной свободы или кадетской, с 17 октября 1905 г.ив особенности со времени созыва первой Думы, опасность была уже не справа, а слева. Этого, однако, партия народной свободы не поняла, в чем я вижу ее основную, я бы сказал, историческую ошибку или грех. В то же самое время власть не понимала, что всякая борьба с умеренными элементами, которым она сама же, переворотом 3 июня 1907 г, т. е. изменением избирательного закона в Государственную Думу вопреки Основным Законам, предоставила решающую роль в народном представительстве, есть нелепое поощрение революционных течений в стране. Не следует забывать, что власть за все время существования 3 и 4-й Государственных Дум не желала никогда настоящим образом, искренно и последовательно, опереться даже на партию октябристов. Этим она ослабляла себя, ослабляла партию октябристов и усиливала все «левое» в стране.
Вековым отчуждением от государства, обусловленным крайним запозданием политической реформы, в интеллигенции создавался и поддерживался революционизм. Наступила война. И тут опять повторилось то же самое. Власть не видела, что первым и главным ее союзником должны являться все государственно мыслящие элементы в стране. А с другой стороны, значительная часть государственно мыслящих элементов не понимала, что, каковы бы ни были ошибки и прегрешения власти, все-таки враг слева, в затаившемся, но работавшем в значительной мере на средства и под диктовку внешнего врага, Германии, интернационалистическом социализме и инородческом ненавистничестве России. Власть и общество вели между собою более или менее открытую борьбу, а враги России учитывали эту борьбу как элемент ее слабости и гибели. Власть была ослеплена, но так же, и еще больше, была ослеплена общественность, не видевшая огромной опасности в революционизме, который просачивался в народные массы, разлагал их духовно и подготовлял крушение государства.
Когда в Государственной Думе гремели речи против правительства, ораторы Думы не отдавали себе отчета в том, что совершалось вне Думы, в психике антигосударственных элементов и в народной душе. Просто большая часть русского интеллигентного общества не понимала народной психологии и не учитывала трагической важно¬


452
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
сти момента. Ей казалось, что она во имя патриотизма обязана вести борьбу с правительством. Но, конечно, сейчас для всякого ясно, что единственным разумным, с исторической точки зрения, образом действия была величайшая сдержанность. Это следует сказать и о Государственной Думе, и о печати.
Наступила революция. Ее размах, ее первые проявления обнаружили ее истинную природу. Революция была крушением государства и армии. Она сделала невозможным продолжение войны. Те оппозиционные элементы, которые в Государственной Думе во имя патриотизма произносили речи против правительства, наивно думали, что революцию народные массы произвели во имя более успешного продолжения войны. Между тем, поскольку в революции участвовали народные и, в частности, солдатские массы, она была не патриотическим взрывом, а самовольно-погромной демобилизацией и была прямо направлена против продолжения войны, т. е. была сделана ради прекращения войны. Вот почему в революции такой успех имел пресловутый бессмысленный лозунг: «без аннексий и контрибуций».
Патриотическая идея революции оказалась каким-то интеллигентским недоразумением перед лицом этой самовольно-погромной демобилизации. Таким образом, подлинная природа революции решительно разошлась с тем, что в ней воображала себе русская интеллигенция. Вообще подлинный лик революции оказался совсем не тем, о каком мечтала русская интеллигенция, даже социалистическая. Логичен в революции, верен ее существу был только большевизм, и потому в революции победил он.
Но значительная часть русской интеллигенции не имела мужества признать свои революционные заблуждения, изобличенные жизнью. Некоторая часть ее даже сознательно прияла ужасную реальность этой антигосударственной и антиобщественной революции и продолжала ее идеализировать по формуле «постольку — поскольку», не желая понять, что эта революция есть целостное, законченное в себе явление, которое требует к себе такого же целостного отношения.
Революция эта была антипатриотична, противонациональна и противогосударственна, и потому она с логической и психологической необходимостью привела к распаду армии и к разрушению


Размышления о русской революции
453
государства. Она была сочетанием отвлеченных радикальных идей, на которых воспиталась интеллигенция, с анархическими, разрушительными и своекорыстными инстинктами народных масс. Она была пугачевщиной во имя социализма. Поэтому она таким разрушительным смерчем пронеслась по стране. В конце концов она, подобно пугачевщине, вылилась в форму военной организации, осуществляющей гражданскую войну. Начав с провозглашения мира, с отрицания и разрушения армии, эта социалистически-интернационалистическая организация с неслыханным упорством начала войну, всем ей жертвуя и ради самосохранения все подчиняя социалистическому милитаризму. Обещание немедленного мира превратилось в реальность непрерывной войны. Уничтожение армии привело к превращению всего государства в красную армию.
Были два выхода из того положения, которое создалось логическим завершением этой революции в большевизме: либо большевизм будет преодолен извне, какой-то внешней по отношению к нему силой, либо он будет преодолен изнутри, силами, развившимися в нем самом, подобно французской революции, которая из себя родила революционную армию и ее политического вождя.
Одно время казалось, что история бесповоротно решила вопрос в первом смысле. Сейчас положение уже изменилось, и проблема русской революции и контрреволюции чрезвычайно усложнилась. Насколько в своих первых шагах, в настроениях масс, в поведении интеллигенции русская революция была непохожа на великую французскую, настолько, восторжествовав, она начинает объективно перерождаться в смысле, в известной мере сближающем ее с французскими событиями конца XVIII и начала XIX веков. Русская революция не похожа на французскую. Но русская контрреволюция, сейчас смятая и залитая революционными волнами, по-видимому, должна войти в какое-то неразрывное соединение с некоторыми элементами и силами, выросшими уже на почве революции, но ей глубоко чуждыми и даже противоположными. В этом самоопределении русской революции, и только в нем, могут обнаружиться некоторые черты сходства между русским и французским революционным процессом. Но тем не менее нужно прежде всего отдать себе отчет в глубине различий обоих процессов.


454
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Французская революция не только провозглашала идеи, но, несмотря на реакцию, к которой она привела, в этой реакции и осуществила свои идеи. Не то в русской революции. Все, что от нее останется, противоречит идеям, ею провозглашенным. Она провозгласила социализм, но в действительности она есть опытное опровержение социализма. В области аграрной она провозгласила отрицание частной земельной собственности, но самым важным психологическим ее результатом является развитие собственнических чувств и собственнической тяги народных масс к земле, развитие, которое ни к чему другому, как к утверждению крестьянской собственности, привести не может.
Она провозгласила отрицание армии, а между тем она логически привела к тому, что армия приобрела в жизни государства первенствующее значение. Она ниспровергла монархию и провозгласила народовластие, а в то же время сейчас диктаторская власть, опирающаяся на военную силу, есть единственная возможная для России форма государственной власти. С другой стороны, и в народных массах, и в интеллигенции идея монархии сейчас весьма сильна, и есть многочисленные убежденные монархисты, которых сделала монархистами именно революция. Словом, ничего из идей этой революции не осуществилось, а все, что подлинно осуществляется, противоречит ее идеям.
Вот почему русскую революцию 1917 и следующих годов следует сближать, по ее характеру и по соотношению в ней идей и действительности, не только и даже главным образом не с великой французской революцией, а с русской смутой XVI-XVII вв., ибо в нынешней русской революции, как и в первой смуте, осуществляется нечто, с этим движением, как таковым, ничего общего не имеющее.
Мы не прозираем с полной ясностью в будущее, русская революция — в конечном своем результате — стоит перед нами неразрешенной загадкой. Но какими бы путями ни пошло восстановление России, два лозунга, как нам кажется, должны стать руководящими для стремлений и действий русских патриотов, в их отношении к прошлому и будущему Родины. И эти лозунги: новая жизнь и старая мощь. Нельзя гнаться за восстановлением того, что оказалось несостоятельным пред лицом самой жизни, и в этом смысле мы стремимся к новой жизни.


Размышления о русской революции
455
Но в то же время можно и должно трепетно любить добытое кровью и жертвами многих поколений могущество Державы Российской. Мы никогда не считали Россию колоссом на глиняных ногах. Ибо если бы мы это считали, то как бы мы верили в восстановление России? А это значит, что мы верим в подлинность той мощи, которой обладала историческая Россия. И новую жизнь России поэтому мы не отделяем от ее старой мощи.


ИТОГИ И СУЩЕСТВО КОММУНИСТИЧЕСКОГО ХОЗЯЙСТВА
(Речь, произнесенная на общем съезде представителей Русской промышленности и Торговли в Париже 17 мая 1921 г.)
I. ПОСТАНОВКА ВОПРОСОВ
Отдельные доклады, представленные на Съезде, дают основанную на единственных имеющихся в наших руках первоисточниках картину хозяйственной жизни России под советским режимом. Задача настоящего доклада не в том, чтобы в сокращенном виде воспроизвести содержание отдельных докладов. Этому служат их «заключения» или «тезисы» докладов и специальный сводный доклад В. Ф. Гефдинга593, их резюмирующий. Здесь же будет сделана попытка осмыслить отдельные черты картины, сопоставить то, что есть, как с тем, что было, так и с тем, что силы, распоряжающиеся хозяйством России, хотели осуществить, т. е. сопоставить действительность с умыслами и замыслами вершителей социальной революции.
Такой анализ необходим и для нас самих, и для тех внешних сил мировой политики и мирового хозяйства, с которыми мы вынуждены так или иначе считаться. Сообразно с так понимаемой задачей мы поставим перед собой следующие вопросы:
1. Первый вопрос: что означает в действительности коммунистическая революция как экономический процесс, к какому состоянию экономическая политика советской власти реально привела все народное хозяйство России? Ответ на этот вопрос даст обобщающую, вдвинутую в широкую историческую рамку, характеристику экономического состояния, в котором очутилась Россия в результате торжества коммунистов, даст точную социологическую формулу этого состояния.
2. Второй вопрос гласит так: каково отношение этой экономической политики к тем социально-политическим идеям и формулам, которые известны под наименованием социализма, коммунизма и т. п. и которые заведомо составляли движущий идейный мотив вдохновителей и руководителей большевистского переворота. При обсуждении первого вопроса мы поставим политику большевиков на очную ставку с ее результатами; при обсуждении второго — мы сопоставим политику коммунистов с коммунистической (социалистической) идеологией.


Итоги и существо коммунистического хозяйства
457
3. 	Наконец, третий вопрос может быть формулирован так в том, что делала и делает в области экономики коммунистическая власть, каково действительное соотношение между стороной хозяйственной и стороной политической или, выражаясь иначе, между хозяйствованием и властвованием, между экономическим управлением, удовлетворяющим ежедневные потребности подвластных и властвующих, и государственной политикой, вдохновляемой отвлеченными построениями и идеалами и диктуемой тенденцией к самосохранению и самоотставанию, присущей всякой власти, как таковой? Это вопрос, разъяснение которого чрезвычайно существенно не только для понимания настоящего, но и для оценки перспектив будущего. Иначе его можно поставить таю мыслима ли, возможна ли советская власть на ином хозяйственном фундаменте, кроме коммунистического?
Стоит только так поставить вопрос, чтобы понять все значение объемлемой им проблемы и всю необходимость ее объективного разъяснения.
II. ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ИТОГИ КОММУНИСТИЧЕСКОГО СТРОЯ
К какому экономическому состоянию пришла Россия в результате коммунистической революции? На это язык объективных цифр и фактов отвечает с потрясающей ясностью: содержанием коммунистической революции была неслыханная в мировой истории грандиозная экономическая реакция.
В этой формулировке заключается совершенно точное и непререкаемое научное суждение. Мы знаем, что о том, носит ли какой-либо сложный экономический процесс прогрессивный или регрессивный характер, в конкретных случаях современники и даже иногда потомки могут очень долго спорить. Так, можно было в начале XVI в. колебаться при решении вопроса, является ли экономическим прогрессом или, наоборот, регрессом развитие английской шерстяной промышленности на основе вытеснения (фактически весьма частичного) зернового хозяйства овцеводством, процесс столь ярко охарактеризованный Томасом Мором в его «Утопии»594. Процесс этот, как и многие другие отдельные этапы и процессы развития капитализма, сопровождался частичным обезлюдением сельских местностей и другими признаками регресса. Но в то время современники не обозревали экономического


458
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
процесса в его целом, не учитывали его пределов, не видели сколько- нибудь ясно его движущих сил. В ином положении находимся мы по отношению к хозяйству Советской России. Насколько душевное состояние масс и даже конкретные политические соотношения в Советской России представляются загадочными не только стороннему наблюдателю, но и тому, кто живет там, настолько, наоборот, экономическое ее состояние и движущие силы хозяйственной жизни выступают перед нами с прозрачной ясностью, и оценка этого состояния и роль этих сил не представляют никаких трудностей.
Прежде всего, основной признаю состояние и движение населения. Много спорили и можно долго спорить о том, является ли рост населения необходимым признаком экономического прогресса. Но не об этих довольно-таки бесплодных ученых спорах идет речь в нашем случае. Вымирание населения, определяемое прежде всего ужасающим ростом смертности, таков тот основной факт советской экономики и демографии, в смысле и значении которого не может быть — увы! — никакого сомнения. Это явление косвенно устанавливается для сельского населения: оно непосредственно и в ужасающих размерах может быть констатировано для городов с Петроградом во главе*. Население вымирает от недостатка пищи в местностях городских и городского типа, т. е. совсем не производящих или недостаточно производящих продовольствие; в сельских местностях оно вымирает от невероятно ухудшившихся санитарных условий**. Итак, признак состояния населения обличает реакционный или регрессивный характер совершившегося социально-политического и хозяйственного переворота. Для оценки хозяйства, народного или частного, лучшим мерилом вообще служит то, дает ли это хозяйство возможность существовать и выживать его участникам, т. е. населению, с ним связанному.
Но мы можем уточнить нашу характеристику. Коммунистический переворот явился исходной точкой и условием экономической реакции совершенно определенного характера, реакции натуральнохозяйственной. Отмена частной собственности и свободы хозяй-
См. доклад Съезду о состоянии и движении населения.
Гордость русской культуры, земская медицина, осуществившая в невиданных раньше размерах всеобщую бесплатную медицинскую помощь, низведена революцией до нуля.


Итоги и существо коммунистического хозяйства
459
ственной деятельности в городах, отмена, прошедшая разные стадии, но неизменно ведшая к одинаковым результатам, неуклонно под- рывала производительные силы и разрушала производство. Начался процесс с деморализации труда: производители стали не работать при помощи капитала или капиталов, а проедать капиталы, и города из производственных центров превратились в скопления чистых потребителей. Как таковые, города стали не нужны деревне; обозначился и с ужасающей быстротой прогрессировал разрыв нормальной экономической связи между городом и деревней. Последняя замыкалась в кругу своих собственных экономических процессов, другими словами, возвращалась к натуральному хозяйству. Город, в лице коммунистического государства, властной и прямо вооруженной рукой вторгался в это натуральное хозяйство деревни. Деревня, лишенная нормального притока товаров и в то же время экономически более сильная, чем город, жадно выменивала и скупала городские движимости разного рода. Население городов и вообще поселений городского типа разбегалось оседало, по возможности, на землю, промышленность падала, пролетариат реально сокращался в численности. Этот процесс можно проследить на всех отраслях промышленности, кроме двух видов производства, получивших невероятное развитие: писания бумаг, исходящих и входящих, и печатания бумаги, которой присвоено хождение в качестве денег. Поток бумаг и бумаги двигал и двигает колесо советского управления неуклонно разрушающимся народным хозяйством России. В сфере производства исходящих и входящих увеличивалась выработка*, росла численность рабочих рук, формировались абсолютно весьма значительные, относительно прямо громадные кадры нового бюрократического пролетариата, тесно связанного с самым существом коммунистического строя. Тут происходила централизация производственного процесса, если можно о нем говорить в данном случае. Во всех других областях происходят, в общем и целом, обратные процессы: падение числа занятых рабочих рук, бегство из производства представителей квалифицированного труда, переход производства в формы более примитивные, измельчание предприятий, их — да
Впрочем, даже печатание бумаги, выполняющей функцию денег, сейчас уже страдает, по-видимому, от общего упадка производительных сил страны.


460
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
будет позволено выразиться несколько варварским словом — «Оку- старение». Наиболее мелкие предприятия своим мелким размером спасаются от национализации, убивающей самый нерв предприятия, личную инициативу и личный интерес владельца.
Но помимо этого, сморщился самый масштаб всей хозяйственной жизни, она настолько обмелела, что в ней уже не могут держаться крупные предприятия. Внешняя картина на первый взгляд производит пестрое впечатление: рядом с «окустарением» промышленности, как бы прячущейся от социалистического режима с поверхности экономики в ее поры и норы, наблюдается и обратное явление: «укрупнение» предприятий*. Внешним образом это укрупнение напоминает концентрацию или централизацию производства в свободном, не- картелированном или картелированном, капиталистическом хозяйстве. Но стоит только осмыслить эти два процесса, чтобы видеть их глубочайшее различие. Укрупнение предприятий в капиталистическом хозяйстве происходило под давлением роста производительных сил и производства в условиях неограниченной свободы конкуренции — это было результатом того процесса, который Маркс охарактеризовал как анархию производства — непременный спутник и необходимое явление буйного роста производительных сил капитализма. Коммунистическое укрупнение производства, наоборот, есть вынужденное приспособление к всестороннему оскудению народного хозяйства, к недостатку сырья, топлива, рабочей силы, продовольствия и т. д., и т. д.
Необходимо вообще отметить, что советский коммунизм в некоторых отношениях есть прямой наследник того, что принято называть военным хозяйством, военным социализмом или военным регулированием.
При этом мы можем отметить следующее любопытное соотношение. Субъективно-психологически новейший расцвет социалистических (коммунистических) настроений и идей во всем мире связан, конечно, с фактом регулирования хозяйства во время войны в интересах ее экономического обеспечения. Но объективно-экономически,
Пример (из многих): в Иваново-Вознесенском районе на 1 октября 1919 г. было «ликвидировано» 38 фабрик с 16 340 рабочих. См. «Иваново-Вознесенский губернский ежегодник» на 1920 г., стр. 68.


Итоги и существо коммунистического хозяйства
461
не в формальном, а существенном отношении военный социализм не имеет ничего общего ни с тем социализмом, который предполагался марксистской теорией имеющим неизбежно родиться из капиталистического процесса, ни с тем синдикатским или картельным регулированием промышленности, которое на самом деле из него рождалось. Военный социализм регулировал большую или меньшую относительную скудость, вызванную специальной временной причиной, экономическим напряжением, требуемым войной, призван был бороться с недопроизводством. Программно-исторический, научный социализм марксизма, наоборот, мыслился регулирующим не скудость, а обилие, призывался побороть именно перепроизводство надлежащим, рациональным приспособлением богатых производительных сил капитализма к действительным потребностям общества. Такую же задачу — регулировать обильное производство, бороться с перепроизводством — имели всегда возникавшие в капиталистическом хозяйстве картели, синдикаты, тресты. Экономическая бессмысленность и историческая нелепость русского коммунистического (социалистического) опыта состоит, между прочим, в том, что для него, как хозяйственной системы, отсутствует самая основная экономическая предпосылка, из которой вообще выросла вся марксистская организационно-экономическая идея социализма как могильщика и наследника капитализма: производственное обилие, созданное самим же капитализмом.
Регресс промышленной и вообще хозяйственной жизни при коммунистическом режиме сказывается решительно во всем. Одним из ярких признаков его является, например, вытеснение минерального топлива древесным. С всемирно-исторической точки зрения это есть возвращение к первой трети или половине XVIII века: для металлургии России это явление означает возврат к 70-м гг. XIX века. В области добычи каменного угля Россия отброшена приблизительно тоже к этой эпохе. В области текстильной промышленности падение производства отодвигает нас в еще более отдаленную эпоху. Таким образом, в области всей промышленной деятельности мы видим ужасающее количественное сокращение и техническую деградацию производства на фоне крайней деморализации труда и падение индивидуальной производительности работника. Следует при этом решительно отклонить


462
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
одно довольно распространенное недоразумение, сводящееся к невежественному или тенденциозному мнению, будто этот регрессивный метаморфоз промышленности обусловлен и подготовлен войной. Как бы ни оценивать общее влияние войны на хозяйственную жизнь страны, — в России, как и в других государствах, война, создав искусственную скудость, в то же время усилила коллективное производственное напряжение страны. Война, конечно, взвалила огромное бремя на народное хозяйство, но пока существовала твердая государственная власть, прочный правовой порядок и буржуазный уклад хозяйства, не было явлений общего и абсолютного народно-хозяйственного оскудения: в России это стимулирующее влияние войны, пожалуй, обнаружилось даже ярче, чем в других странах. Рост реальной заработной платы во время войны скорее обгонял рост цен, чем отставал от них. Уровень жизни трудящихся масс поэтому повышался. Это верно в отношении промышленного пролетариата; еще увереннее можно это сказать о крестьянстве. Война означала в России, как и всюду, огромное, «не производительное» с хозяйственной точки зрения истребление капиталов и использование живой рабочей силы, но она повысила производственную энергию в стране и улучшила экономическое положение низших классов населения.
В прямо обратном смысле подействовала революция вообще и в частности, и в особенности октябрьская революция, принесшая с собой насильственное осуществление коммунизма. Временно и весьма эфемерно революция на счет проедания капиталов принесла некоторое мнимое улучшение положения рабочих, деморализовав в то же время труд и тем в самой основе подорвав производство.
Производственный регресс не ограничился промышленностью — он захватил и сельское хозяйство. В области сельского хозяйства разрушительно действовало не только уничтожение культурных частновладельческих хозяйств (которое вовсе не было ни возмещено, ни даже сколько-нибудь чувствительно ослаблено созданием так называемых «советских хозяйств»), не только не поддающееся учету стихийное крестьянское «поравнение», но и тот уже отмеченный выше разрыв нормальной экономической связи деревни с городом, который сплошь и рядом побуждал сельскохозяйственного производителя замкнуться в удовлетворении


Итоги и существо коммунистического хозяйства
463
собственных потребностей и в силу этого и реально сокращать свое производство, и избегать вынесения его продуктов на рынок. Сокращалось таким образом сельскохозяйственное производство, и, помимо этого, сокращалось еще и сельскохозяйственное предложение как таковое.
Хозяйственная пустота, перед которой оказалась коммунистическая власть, обнаруживается с потрясающей ясностью в области финансового хозяйства. При коммунистическом хозяйстве нельзя ни теоретически, ни практически отделить государственного (финансового) хозяйства от хозяйства народного. У того и другого и один субъект в экономическом и правовом смысле, и один непосредственный субстрат. При цветущем коммунистическом народном хозяйстве (с некоторым усилением мысли мы можем назвать в уме и такой фантастический образ) легко представить себе цветущие коммунистические финансы. Но в экономической пустоте не может быть никаких финансов. И именно это мы видим в советской России. Как ни стараются пошедшие на службу коммунистической власти старые чиновники блестящего некогда финансового ведомства Императорской России, нормы которого начертаны юридическим гением Сперанского, практика которого фиксирована Канкриным, Рейтерном, Бунге, Вышнеградским и Витте595, под словесные рубрики советского государственного хозяйства никакого финансового содержания и они не могут подвести. Когда-то Маркс, не слишком хорошо знавший русскую экономику и ее историю, острил, что в России есть только одна хорошо работающая фабрика — это государственная фабрика бумажных денег («экспедиция заготовления государственных бумаг»). Он, очевидно, не предвидел, что в России марксистам-коммунистам суждено будет, во славу коммунизма, довести до неслыханного уровня производство бумажных денег и на этом производстве обосновать все государственное хозяйство коммунистической России. Впрочем, не только на нем одном. Государственное хозяйство советской России покоится не только на производстве бумажных денег, но и на потреблении и на отчуждении накопленного буржуазным строем золотого запаса. Производя денежную бумагу, коммунистическое государство проедает золотой фонд, доставшийся ему в наследство от прежней России. Таким об¬


464
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
разом, в области финансового хозяйства коммунистическая власть чисто паразитарно-хищнически существует на счет прошлого.
Очерченная перед вами натурально-хозяйственная реакция, созданная в России коммунистическим режимом, не имеет себе ничего подобного в мировой истории ни по размерам — ибо все исторические прецеденты такого рода прямо несравнимы по масштабу с русским опытом XX века, ни по остроте процесса. Эта острота процесса обусловливается, во-первых, тем, что он не стихийно вытек из тех или иных экономических, социальных и политических действий и перемен, а прямо продиктован и навязан народу сверху властной и вооруженной рукой коммунистического государства и, во-вторых, тем, что он осуществлен в очень короткий для жизни народа промежуток времени.
В связи с этой особенностью экономической реакции, в которую ввергнута Россия, стоит еще другая ее черта, на которую уже был сделан намек при оценке коммунистического финансового хозяйства. Если брать процесс, совершившийся в России, исторически, то следует признать, что коммунистическое хозяйство, сменившее хозяйство капиталистическое — довоенное и военное, явилось по отношению к ним чистейшим паразитом-хищником. Коммунизм эти три года жил на счет капиталистического и, в частности, военно-капиталистического хозяйства, на счет накопленных им запасов. Теперь он съел эти запасы — отсюда крайнее обострение экономического положения советской России.
Это обострение есть кризис паразитарно-хищнического хозяйства, ввергшего страну в натуральнохозяйственную реакцию. По размерам своим и по остроте этот кризис и эта реакция — как уже было указано, — невиданное явление в мировой истории. Отдаленную аналогию ему можно видеть лишь в экономической эволюции древнего мира в эпоху упадка Римской Империи, процесса, растянувшегося на столетия. Некоторые явления этой эволюции, при всех различиях между императорской властью Рима и советской властью Москвы, обнаруживают изумительное сходство. И там, и тут основной характеристикой всего экономического положения была натурально-хозяйственная реакция. И там, и тут граждане были закрепощены государству, были его подлинными «тяглецами», по красочному выражению Московской Руси.


Итоги и существо коммунистического хозяйства
465
И там, и тут экономическая политика государства красноречиво свидетельствовала о том, что величайший из новейших историков древности, говоря о знаменитом эдикте Диоклетиана596 о ценах, охарактеризовал его однажды как «безумие власти». Но коммунистическое безумие Московской власти отличается от безумия императорского Рима тем, что в первом, как в безумии Гамлета, «есть система». Натурально-хозяйственная реакция древности стихийна и вытекла из целого ряда процессов, и она была их естественным итогом, а не явилась результатом осуществления какой-либо цельной программы или плана экономического устройства. В русском процессе, современниками и жертвами которого являемся мы, дело обстоит совершенно иначе. Тут все вытекло из известной программы, из определенной системы, из предвзятой идеи.
Эту систему или программу надлежит подвергнуть анализу по существу, но прежде чем перейти к такому анализу, т. е. к освещению второго из поставленных нами вопросов, необходимо отметить еще одну черту, характерную для изображаемого нами процесса. Коммунизм Ленина и его товарищей, бесспорно, основан теоретически на марксизме, на социологическом и историческом учении Маркса. Альфой и омегой этого учения является идея развития производительных сил, идея, что смена одной экономической формации или организации другою определяется победой более производительной формации над менее производительной. Отсюда, как следствие, вытекает идея, что социализм или коммунизм явится плодом развития, внутри самого капитализма, производительных сил, которые перерастут сковывающие их капиталистические рамки. Экономическая действительность коммунистической России есть жестокая насмешка истории над выше очерченной исторической концепцией марксизма. Коммунизм Маркса и Ленина, может быть, и даже наверное, психологически родился из настроений капитализма, но осуществление коммунизма, как оно произошло в России, не только не означает победу более совершенной экономической формации, а, наоборот, привело с собой неслыханный экономический регресс, реализовалось — да позволено будет употребить термин той эволюционной биологии, которую так почитал основатель коммунизма, Маркс — в подлинный регрессивный метаморфоз всего народного хозяйства.


466
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
III. 	СОВЕТСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И СОЦИАЛИЗМ
Отсюда возникает дальнейшая альтернатива следующего содержания: либо социализм или коммунизм не есть вовсе высшая по сравнению с капитализмом экономическая формация; либо то, что осуществилось в России, не есть вовсе социализм или коммунизм. Последнее решение явно не соответствует истинному духу и характеру советского законодательства. Поскольку существует вообще теоретическое понятие социализма или коммунизма*, советское законодательство последовательно проводит это понятие. Другими словами: экономическая политика советской власти всецело подчинена социалистической идее и программе. Теоретическое понятие социализма сводится к отмене частной собственности на орудия и средства производства и к перенесению ее на все общество в лице государства или тех или иных общественных союзов. Вне этого понятия социализма, выражающего его содержание в более или менее точной юридической формуле, социализм становится чем-то либо весьма неопределенным и неуловимым, ничего не говорящим и ни к чему не обязывающим, либо совершенно частичным и эмпирическим**. Советское законодательство, наоборот,
Существуют в экономической литературе разные употребления этих терминов, но эти разные употребления затрагивают либо философские проблемы общественного миросозерцания, либо касаются оттенков основной мысли. Оба слова — «социализм» и «коммунизм» — обозначают одно и то же основное понятие, ниже разъясняемое. Что касается термина «государственный капитализм», то в отношении его существует какое-то логическое и историческое недоразумение. Поскольку под этим словом разумеется порядок, противополагаемый «частному» капитализму, т. е. перенесение прав собственности на капитал с частных лиц всецело или частично на государство, — «государственный капитализм» и «государственный социализм» или попросту социализм — тождественны. Но слово и понятие «государственный капитализм» имели в устах его творца совершенно определенный социологический и политический смысл. Термин этот пущен в ход Либкнехтом-отцом597 в одной из его речей для обозначения строя, при котором право собственности на средства и орудия производства в том или ином объеме перешли к государству при условии неперехода государственной власти в руки пролетариата. «Государственный капитализм», который Либкнехт противопоставлял настоящему социализму, — это социализм без диктатуры пролетариата. Говорить поэтому о «государственном капитализме» при большевиках лишено всякого смысла.
** Известно изречение, приписываемое то королю Эдуарду VII, то сэру Уильяму Гаркуру598 и гласящее: «Мы теперь все социалисты» (We are all now socialitists). Но поскольку все — социалисты, социализм, как особая категория, перестает существовать.


Итоги и существо коммунистического хозяйства
467
в основах своих всецело отвечает точному теоретическому понятию социализма, которое по сути своей есть понятие правовое. Отрицать социалистический характер советского законодательства значит отрицать нечто логически очевидное. Таким образом мы приходим, казалось бы, к первому решению нашей альтернативы. По-видимому, однако, можно уйти от этого решения, признав, что русский опыт социализма был осуществлен в непригодных для опытной проверки социалистических принципов условиях общественной среды, еще не созревшей для социализма. При других условиях, в иной среде опыт дал бы иной, не отрицательный, а положительный результат. Этим хотят сказать, что русский опыт осуществления социализма принципиально не доказателен.
Такая оценка русского опыта, грандиозного и по размаху замысла, и по фактическим размерам осуществления, есть обычный, либо подразумеваемый, либо более или менее явно выраженный отвод, во имя социализма предъявляемый разными представителями этого учения против большевизма, экономическое и политическое фиаско которого становится все более и более явным. С этой точки зрения, социализм не отвечает за болыпевиз м.-
Отвод этот, однако, не может быть принят без дальнейшего обсуждения. Русский опыт осуществления социализма слишком серьезен и глубок для того, чтобы от него можно было бы отделаться таким чисто историческим отводом. Как ни отстала в экономическом и культурном отношении Россия — сравнительно с западными странами, — социалистический опыт, произведенный в ней, поставил на пробу и испытание не только ее общую культурность, не только ее экономические силы, но в то же время подверг опытной проверке и те общие начала и мотивы, на которые опирается социализм, и с этой стороны русский опыт заслуживает величайшего внимания, именно как опыт последовательного осуществления социализма. В первый раз, если не считать так называемое государство иезуитов в Парагвае, были в широчайших пределах и длительно осуществляемы социалистические начала. Если опыт этот совершенно не удался, если он объективно привел к неслыханному регрессивному метаморфозу народного хозяйства, то этот результат не может быть вменен лишь одной культурной незрелости


468
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
России. Им ставятся под вопрос самые принципиальные основы социализма, а не только исторические условия и политические методы осуществления данного опыта. Почему не удался социалистический опыт? Потому ли, что русский крестьянин дик, что русский рабочий не далеко ушел от крестьянина, что мешала «блокада» и т. д. и т. д., или потому, что принципы социализма несовместимы с нормальной хозяйственной жизнью, что их применение подрывает производственную энергию труда, являющуюся основой всякой сколько-нибудь сложной хозяйственной жизни, вышедшей за пределы простого «отыскивания пищи», по известной формуле Бюхера599.
Принципы социализма не случайно были прежде всего применены к области крупной добывающей и обрабатывающей промышленности, к этой сфере капитализма и пролетариата по преимуществу. Тут фактические условия психологического порядка были всего более благоприятны для применения социалистических принципов. В этой области надлежит поэтому проследить их действия.
Промышленная политика Советской власти на всем ее протяжении отнюдь не была равна себе. В ней можно даже отчетливо усмотреть различные этапы. Прежде всего — при рассмотрении истории большевизма — сразу бросаются в глаза два его состояния, или периода.
В первом состоянии своем большевизм есть, с одной стороны, стихийное увлечение, угар масс, движимых своими элементарными инстинктами, с другой стороны, сознательная игра руководящих партийных коммунистических кругов на этих настроениях и инстинктах масс. Это — период насильственного разрушения буржуазного строя, или коммунистического штурма, на этот уклад экономических и государственных отношений. Для этого штурма нужны большие, возможно, более наэлектризованные демагогией, массы, ибо нужен сокрушительный удар.
Второе состояние, или период большевизма, это — период насильственного созидания или осуществления нового строя вопреки, или, во всяком случае, без участия настроений и воли масс, почти исключительно аппаратом организованного сознательного партийного меньшинства. В первом состоянии активны не только вожаки и их партия, но и самые массы, во втором действуют в подлинном


Итоги и существо коммунистического хозяйства
469
смысле только верхи, только господствующий класс советской России, коммунисты.
Эти два состояния или периода можно отчетливо усмотреть и в промышленной политике советской России. Первый период, стихийнодемагогический, характеризуется завлечением масс непосредственными выгодами от захвата предприятий, совершаемого под идейной маркой «рабочего контроля». Этой маркой прикрывался, в сущности, факт полной или частичной экспроприации буржуазии в лице отдельных предпринимателей (единоличных или коллективных) их же собственными рабочими. Фабричный суверенитет переходит к рабочему составу данного предприятия и используется им в его непосредственных выгодах. Советская власть довольно быстро спохватилась, что осуществление «рабочего контроля» есть либо совершенно бессмысленная с социалистической точки зрения анархизация производства не в пользу общественного целого, а в пользу более или менее случайных групп рабочих, либо приведет к восстановлению обходным путем буржуазного экономического уклада.
Так период «рабочего контроля» был сменен периодом государственного управления промышленностью. Не может подлежать ни малейшему сомнению, что переход от рабочего контроля к государственному управлению промышленностью представлял, с точки зрения социализма, огромный шаг вперед, и даже независимо от этого такая перемена в организации дела означала некоторое относительное упорядочение промышленности. Такое же значение имела осуществленная в значительных размерах замена коллективного управления отдельными предприятиями управлением единоличным. Тем более поучительным является то, что, несмотря на упорядочение промышленности этими двумя реформами (из которых вторая проводилась фактически, но не вылилась ни в какое законоположение), производительность промышленного труда все падала и падала.
Это падение производительности труда вынуждало у коммунистической власти новую производственную политику, которая характеризуется двумя основными чертами: 1) введением буржуазных поправок в социалистический строй труда; 2) введением военных методов воздействия на труд, его частичной или полной милитаризации. Введение буржуазных поправок в социалистический строй


470
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
труда ознаменовалось, прежде всего, заменой повременной оплаты труда оплатою сдельною, подкрепленной системой премий за успешность труда. Этим совершенно опрокидывалось основное боевое пролетарское требование уравнительности в вознаграждении за труд, то требование, которое было всегда боевым кличем всех социалистов и в особенности самих большевиков, когда они вели рабочих на штурм против капитализма’.
В эпоху Временного Правительства требование уничтожения сдельной оплаты получило почти всеобщее удовлетворение, чем и было положено начало всеобщей деморализации труда, ибо внутренняя дисциплина труда покоится прежде всего на начале соответствия между личной годностью и личными усилиями каждого работника и его вознаграждением.
Рядом с этим «обуржуазением» промышленного строя шла его милитаризация, выразившаяся в удлинении сверху рабочего времени, в подчинении труда суровой военной дисциплине и во введении всеобщей трудовой повинности.
Таким образом, если за кратковременным периодом рабочего контроля последовала эпоха государственного управления промышленностью, то в эту эпоху чистый эгалитарный социализм книжного пошиба быстро испытывает довольно сложное буржуазное и милитаристическое перерождение. Это перерождение было необходимо для того, чтобы достигать хотя бы минимальных результатов в области промышленной деятельности.
«Промышленный фронт» — читаем мы в одном коммунистическом произведении — «самый важный фронт русской революции, и каждый гражданин является трудообязанным. Трудовым дезертирам не будет пощады. Вот что значит трудовая повинность, вот что такое милитаризация труда. Кто может отрицать за пролетарским государством такое право в период уничтожения частной собственности на орудия производства и обмена? Кто может отрицать за  ** См.: Н. А н т о н о в. Два года диктатуры пролетариата в металлопромышленности Петрограда. Петроград, 1920 г., стр. 29. «Был такой момент в жизни заводов, когда производительность труда упала до катастрофических размеров, и секция, скрепя сердце... должна была пойти на такой нежелательный с точки зрения основных принципов социализма шаг, как введение сдельных работ». См. также стр. 37 и 39·


Итоги и существо коммунистического хозяйства
471
ним обязанность требовать в пользу общества от каждого определенной суммы труда! Никто, кроме жалких филистеров, круглых дураков или бесчестных демагогов»*.
И то и другое: и «обуржуазена» трудового процесса, и его «милитаризация» вносит в советский коммунистический строй глубочайшие внутренние противоречия и в то же время не дает осязательных результатов в хозяйственном смысле. Действие буржуазных поправок парализуется и общим коммунистическим строем хозяйства, и активным и пассивным сопротивлением, которое рабочие оказывают этим поправкам.
Для того чтобы понять совершающееся, необходимо вернуться к поставленной коммунистическим переворотом проблеме социализма. Точное правовое понятие социализма, как уже было сказано, сводится к отмене частной собственности на средства и орудия производства (в широчайшем смысле) и к перенесению ее на общественное целое в лице государства или каких-либо иных общественных союзов. Это правовое понятие социализма соприкасается и переплетается с понятием экономически-организационным, сводящимся к обобществлению всего хозяйственного процесса. Превращенные в общественную (государственную) собственность средства и орудия производства общественно используются в порядке центрального регулирования всей хозяйственной жизни. Но рядом с этим правовым и экономически-организационным понятием социализма огромную психологическую реальность представляет еще третья идея социализма — социально-политическая. Она говорит о том, ради чего осуществляется социализм в правовом и организационнотехническом смысле.
Отмена частной собственности и обобществление хозяйственного процесса осуществляются ради установления возможно большего равенства в пользовании благами между членами общества и ради возможно большего повышения индивидуальной доли каждого члена общества. Эта распределительная цель социализма образует  ** А.Лозовский. «Профессиональные союзы в советской России», цит. у Л. Троцкого: «Роль и задачи профессиональных союзов» в сборнике «Партия и союзы». Петроград, 1921, стр. 257.


472
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
его уравнительную или эгалитарную идею. В сущности, только распределительная цель и эгалитарная идея социализма интересует и вдохновляет массы. Это значит, что, поскольку социализм отказывается от эгалитарности, поскольку он превращается в чисто организационно-техническое решение производственной задачи, постольку он перестает интересовать и привлекать массы. Провозгласив освобождение и уравнение труда, советский коммунизм пришел к закрепощению труда и к дифференциации его оплаты. И он был вынужден это делать, ибо перед ним все грознее и грознее вставала производственная проблема. Съедая запасы, наследие буржуазного режима, советский коммунизм все ближе и ближе подходил к роковой черте, у которой уже обнаруживалась создаваемая им хозяйственная пустота. Отсюда все потуги на реформы и эволюцию, которые характеризуют в настоящий момент советский экономический режим. Реформы или эволюция диктуется тем, что, с одной стороны, милитаризация труда и бюрократизация хозяйства внушают опасения самим коммунистам. С этими явлениями и должны бороться возрождаемые к новой жизни профессиональные союзы, носители «рабочей» «производственной» демократии, которые должны как-то помочь советской власти построить социалистическое советское хозяйство*.
*Ю. Милейковский в сборнике «Партия и союзы»600, стр. 217: «Построить на социалистических (а тем более на коммунистических) началах народное хозяйство нельзя исключительно при помощи государственных (хотя и пролетарских) органов управления, не подводя под них, как базы, массовой самоорганизации, инициативы и творчества. Иначе это будет марксистски безрамотный, по форме бюрократический подход к вопросу. Полагать, что союзы могут организовать труд, не входя в производство, значит низводить их до роли каких-то чисто профессиональных организаций чуть ли не тред-юнионистского типа. Мы должны совершенно отбросить всякие разговоры о несовместимости в хозяйственной работе Совнархозов и Профсоюзов и построить в интересах согласованной практической работы систему их функций и взаимоотношений».
Л.Троцкий в том же сборнике, стр. 247: «То, что составляло существо профессионального союза в буржуазном обществе, отпало: в рабочем государстве профессиональный союз не может вести классовой экономической борьбы. С другой стороны, по мере того, как отслоившиеся от союзов хозяйственные органы развивались все более самостоятельно, подбирали себе необходимых работников, создавали новые методы и навыки работы, строили и перестраивали свои аппараты — участие союзов в хозяйственном строительстве становилось все более урезанным, бессистемным и поверхностным. Именно отсюда возник и развился глубокий кризис профессионального движения».


Итоги и существо коммунистического хозяйства
473
С другой стороны, буржуазные принципы личной заинтересованности в производстве и личной ответственности индивида за свою хозяйственную судьбу должны сыграть роль того целительного возбудителя, того мышьяка, который при правильной дозировке может поднять тонус социалистической хозяйственной жизни, не убив самого социализма*.
Шляпников601 В том же сборнике, стр. 301-302 «О задачах рабочих союзов»: «Когда мы боролись за власть советов, то противоставляли бюрократической власти капиталистического государства Советы, как массовые органы власти пролетарской демократии, сближающие трудящиеся массы с государством. В ходе нашей борьбы мы нагромоздили такое большое количество органов и так отдалили их от масс, что вынуждены ставить в порядок дел вопрос о борьбе с бюрократизмом. Под самое понятие бюрократизма мы подводим также различные понятия. Для одних бюрократизм сводится только к канцелярщине, переписке, бумажной волоките, но это лишь одна сторона бюрократизма, которую легко победить путем внутренней организации работы аппарата. Самая опасная сторона бюрократизма заключается в фетишизме аппаратов государственной власти, в их стремлении рассматривать себя в качестве пупа земли, вокруг которого вращаются солнце, луна и прочие советские планеты. Отсюда, из такого положения вытекает и формальное отношение к делу, бездушность, ограниченность и прочее зло. С этим злом можно справиться только построением наших аппаратов власти по системе рабочих организаций, куда проникала бы легко пролетарская инициатива и самодеятельность. Победить бюрократизм в хозяйственных органах возможно только через привлечение рабочих союзов к активному творчеству в области организации нашей промышленности и предоставление им соответствующих этому прав».
* Авдеев602 в сборнике «Партия и союзы», стр. 201-202: «По идее коммунизма следовало бы выдавать одинаковую для всех трудящихся оплату; однако мы не делаем этого вследствие имеющегося среди подавляющей массы трудящихся предрассудка, унаследованного от капиталистического общества и выражающегося в том, что чем выше квалификация труда или чем ответственнее работа, тем оплата должна быть выше». Стр. 198-199: «...Поскольку деньги как средство обмена остались нам от буржуазного общества, на них коммунизма строить нельзя; их надо использовать так, чтобы производственные предприятия работали нормально, чтобы производительность в них росла, а не понижалась, чтобы увеличились от этого материальные ресурсы, на которых мы можем оперировать уже по коммунистическому принципу. Тяжело, правда, слышать, что неквалифицированные рабочие мало зарабатывают и особенно тяжело нам — профессионалистам, ибо у рабочих, и особенно неквалифицированных, до сих пор остались прежние взгляды на профессиональные союзы как на союзы, ведущие борьбу за улучшение материального положения путем увеличения заработной платы. Но профсоюзы теперь уже не те. Они видят, что улучшение положения рабочего класса не в увеличении заработной платы, а в увеличении производительности, в создании большего фонда материальных благ».


474
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Что же означает, что советский режим ищет экономического спасения в этих буржуазных уловках, или лазейках, в этих expedients603, как говорят французы?
Обратимся сперва ко второму. С социалистической точки зрения обоснование производительности или успешности производительного процесса на дифференциальной оплате труда есть радикальное отступление от уравнительной или эгалитарной основы социалистического советского хозяйства. И то, что социалистическая мысль и социалистическая власть обращаются к этому выходу, не есть обстоятельство, чисто исторически определяемое культурным уровнем русского народа, а есть существом дела обусловленная сдача центральной принципиальной позиции социализма, социализма не как правовой или экономической техники, а как социально-политической идеологии, — отказ от его эгалитарной идеи.
Отказ этот обусловлен тем, что то буржуазное начало, которое можно охарактеризовать как начало расценки людей по их личной годности, есть необходимый двигатель всякой экономической деятельности, которого нельзя устранить, не подрывая в корне всей хозяйственной жизни. Сквозь культурно-исторически обусловленный, своеобразно русский, рисунок происходящих в России социально-экономических процессов мы можем рассмотреть одно чрезвычайно важное соотношение, имеющее значение всеобщее. Русский опыт в сочетании стихийного массового движения с сосредоточенным государственным действием сопряг или, вернее, пытался сопрячь эгалитарный, «уравнительный» мотив социализма с его организационнотехнической идеей, опирающейся на правовой принцип коллективной собственности, пафос социализма — с его техникой!
Именно этим русский опыт и обнаружил воочию, что организационно-техническая идея социализма для своего экономически успешного осуществления требует величайшего напряжения буржуазных антиэгалитарных мотивов. Иначе говоря, русский опыт показал, что обобществление хозяйства, призываемое ради насаждения равенства, если только это обобществление вообще достижимо, может быть осуществлено лишь при принципиальном признании и практическом проведении начала хозяйственного неравенства: либо социализм означает хозяйственный упадок или регресс, либо он должен


Итоги и существо коммунистического хозяйства
475
быть — «буржуазен». Это значит, что социализм, как обобществление хозяйства, как мыслимый метод наиболее рационального устроения хозяйственной жизни, и социализм, как уравнительный идеал — не совместимы один с другим. Кто гонится за уравнительностью, тот теряет или губит хозяйственность, кто стремится к хозяйственности, тем самым должен отказаться от уравнительности. Многие это и ранее более или менее смутно ощущали или, по общим теоретическим соображениям, предполагали. Русский опыт с полной ясностью, ценою ужасных страданий обнаружив это соотношение, раскрыл живую трагедию социализма. В этом его всемирно-историческое значение, предвосхищенное одиноким русским мыслителем, сказавшим: «Мы как будто живем для того, чтобы дать какой-то великий урок человечеству».
Указанное соотношение между организационно-технической и эгалитарной идеями социализма объясняет и бесплодность буржуазных поправок, которые коммунистическая власть вносит в социалистический промышленный строй. Для коммунистов обобществление хозяйства есть средство, уравнительность же представляет цель. Уравнительная цель для коммунистов и еще более для масс, психологию которых и коммунистическая власть не может игнорировать, гораздо интереснее и важнее организационного средства, и подавно интереснее и важнее необходимых для экономической организации буржуазных методов.
Но дать буржуазным началам действенную для хозяйства силу нельзя, дозируя их как сильно действующие яды. Фармацевты и лекаря коммунистического хозяйства хотят хлеб и молоко применять так, как, быть может, имеет смысл применять мышьяк или морфий. Пафос социализма или коммунизма в уравнительности, и буржуазные начала суть начала инородные, разлагающие для социалистического духа, для коммунистического замысла, и потому действие этих начал, даже когда оно вводится коммунистической властью, встречает в социалистической психологии многообразные сопротивления, низводящие их полезную работу до минимума. В этом глубокая причина бесплодности борьбы коммунистической власти против деморализации труда. Уравнительный пафос и деморализация труда суть лишь два аспекта одного и того же явления. Против


476
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
деморализации труда можно бороться только буржуазными началами и буржуазными санкциями.
Буржуазную природу второго экономического expedient советской власти — профессиональных союзов, разглядеть не так легко, как в первом случае, ибо спор коммунистов о профессиональных союзах точно нарочно велся так, чтобы затемнить суть дела. Подобно тому, как коммунистическая власть, отменив институт частной собственности на средства и орудия производства, не могла отменить экономической природы отдельного работника, точно также эта власть не могла изменить ни объективной природы рабочего класса, занятого в промышленности, ни его вытекающей из этой природы потребности в профессиональном объединении, которое при случае может направляться против поставившей себя на место предпринимателя советской власти.
Сейчас в среднем рабочем советской России проснулась его классовая природа. Но проснулась не против буржуазии, которой нет, не против предпринимателя, который упразднен, а против советской бюрократии, ставшей и не могшей не стать особым классом рядом с классом простых и квалифицированных рабочих. Профессиональные союзы или, вернее, смутный инстинкт рабочих масс, сбитых в профессиональные союзы коммунистической властью, стремится к тому, чтобы эти союзы стали свободными объединениями рабочих, т. е. вернулись к той своей природе и фигуре, которая принадлежала им в буржуазном обществе. Коммунистическая власть вынуждена считаться с этими стремлениями, очевидно приобретшими стихийную силу, но старается наперед обезвредить их*. Профессиональная организация рабочих признается в пределах, политически и полицейски
‘Ленин, Зиновьев и др. в сборнике «Партия и союзы», стр. 17 и 20: «Главным методом Профсоюзов является не метод принуждения, а метод убеждения — что нисколько не исключает того, что Профсоюзы, в случае надобности, успешно практикуют и принципы пролетарского принуждения (принудительная мобилизация десятков тысяч членов профессиональных союзов на фронты, дисциплинарные суды и пр.). Перестройка профессиональных организаций сверху совершенно нецелесообразна. Методы рабочей демократии, сильно урезанные в течение трех лет жесточайшей гражданской войны, должны быть в первую очередь и шире всего восстановлены в профессиональном движении. В профессиональных союзах прежде всего необходимо осуществить широкую выборность всех органов профессионального движения и устранить методы назначенства».


Итоги и существо коммунистического хозяйства
477
допустимых для советской власти. При этом необходимо с особой силой подчеркнуть то положение, на которое только что был сделан намек, а именно, что учреждения, существующие в советской России под наименованием профессиональных союзов, не соответствуют формам, созданным капиталистической культурой и рабочим движением западных стран. Запись в профессиональные союзы коммунистического государства обязательна и вообще это — организации не свободные, не союзные, а принудительные и всецело зависимые от государства.
Третий expedients советской власти — это свобода торговли для производителей сельскохозяйственных продуктов. «Свобода торговли» приходит тогда, когда коммунистическим режимом промышленное производство доведено до такого низкого уровня, что ему нечего дать деревне. Поэтому эта освобожденная торговля вращается в экономической пустоте, и ее оживление привело, по-видимому, к новому и весьма сильному росту цен, ибо в силу коммунистического строя инициатива в этом торговом оживлении принадлежит не предложению, а спросу, голодному и в то же время нищенскому городскому спросу. Для того, чтобы свобода торговли сельскохозяйственными продуктами могла принести некоторое более или менее существенное облегчение не- земледельцу, экономическая жизнь города и промышленности должна быть хотя бы в такой же мере освобождена от коммунистического гнета, как была фактически от него всегда относительно свободна, по
«Профессиональная организация должна быть построена на принципе демократического централизма. Но вместе с тем в сфере профессионального движения особенно необходима самая энергичная и планомерная борьба с вырождением централизма и милитаризованных форм работы в бюрократизм и казенщину. Вызываемая необходимостью милитаризация труда увенчается успехом лишь в той мере, в какой партия, советы и профсоюзы сумеют объяснить необходимость этих методов для спасения страны самым широким массам трудящихся и организационно втянуть в эту работу хотя бы наиболее передовые слои этих трудящихся масс».
«Красную армию нельзя было построить, не уничтожив выборных комитетов старого типа. А народное хозяйство, наоборот, нельзя поднять на должную высоту, не развивши и не поднявши в то же время организации профсоюзов. Методы, примененные к красной армии, вполне оправдали себя, дав победу над контрреволюцией, и открыли стране возможность приступить к хозяйственному строительству. Чтобы успешно справиться с хозяйственными задачами, партия должна суметь применить в этой области соответствующие данной работе методы, т. е. преимущественно методы рабочей демократии».


478
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
недосягаемости для советской власти, экономическая жизнь деревни. Но такое освобождение города и промышленности от коммунистического гнета будет означать не что иное, как падение коммунистического режима. В то же время, говоря о провозглашенной коммунистической властью свободе торговли, следует опять-таки подчеркнуть, что торговли в буржуазном смысле (ни в смысле политической экономии, ни в смысле торгового права, ни в смысле обычного словоупотребления), т. е. торговли как «промысла», как особой социальной функции, советская власть никогда не допускала и теперь отнюдь не признала. Она только милостиво разрешила изголодавшемуся потребителю покупать у непосредственного производителя. Социализм большевиков фактически пришел к крайнему упрощению и распылению обмена, к тому, что французы называют troc’oM, и вот он вынужден это примитивное состояние обмена легализовать, но торговлю как особую экономическую и социальную функцию он продолжает отрицать.
В параличе и спекулятивном извращении торговли выражается тот распад органической системы народного хозяйства, к которому привело мнимое коммунистическое обобществление хозяйственной деятельности, явившееся на самом деле насильственной дезъагрега- цией, разрушением естественных общественно-экономических связей. Провозглашение «свободы торговли» коммунистической властью есть характерный образец словесных реформ, которые она вынуждена вводить и на которые только и способна.
В этой связи, может быть, нельзя совершенно обойти системы концессий иностранным предпринимателям, к введению которой советская власть стремится для того, чтобы не задохнуться в созданной ею же самой экономической пустоте. Эта лазейка, этот expedient, к которому прибегает советский режим, еще более внешнего и искусственного свойства, чем объявление свободы торговли, попытка в лице многих профессиональных союзов призвать к жизни «производственную» или «рабочую демократию». Обездолив, истребив и изгнав свою национальную буржуазию, коммунистическая власть призывает из-за границы буржуазных варягов. В этом двойное свидетельство крайней слабости советской власти: она не может по политическим и полицейским соображениям, диктуемым инстинктом самосохранения, допустить на здоровых началах к хозяйственной работе в стране на¬


Итоги и существо коммунистического хозяйства
479
циональную буржуазию, но она своим экономическим банкротством вынуждена искать помощи у буржуазии иностранной. В этой системе концессии обнаруживается и крайняя слабость, и глубокий цинизм советской власти. Это политика двойной измены: цинической измены национальному началу и национальному достоинству и столь же цинической измены социалистическому идеалу. Системой концессий коммунистическая власть низводит Россию и в национальном, и в социальном отношении на уровень экзотических колоний. Социалистическая идеология и литература полны обличения капиталистической колониальной политики, действительно имевшей много темных сторон, но коммунистическая власть оставила далеко за флагом в этом отношении все капиталистические режимы: она отдает на откуп, она раздает капиталистические концессии и фактории в собственной стране! Экономическое значение этого наиболее цинического expedients советской власти обречено быть совершенно ничтожным, по целому ряду соображений, изложенных в специальном докладе. Все значения и вся значительность советской концессионной системы лежит в области политической: обанкротившаяся в экономическом отношении власть этой системой пытается экономически и, главное, политически подкупить в свою пользу мировой капитализм.
IV. 	СООТНОШЕНИЕ политики и ЭКОНОМИКИ
В СОВЕТСКОМ СТРОЕ
Тут мы подошли к третьему из поставленных вопросов. Мы видели, как в большевизме вскрылась двойственность социализма, уже не только как идеи, но и как реального, осуществившегося экономического явления.
Такая же двойственность, которую мы проследили в отношении экономическом и социалистическом, вскрывается и в области политической или, вернее, в отношении между экономикой и политикой коммунистического строя. Социалистический строй осуществляется определенной политической организаций. На языке доктрины и партии это зовется диктатурой пролетариата. В сущности, это военная и полицейская диктатура коммунистической партии, упражняемая ради осуществления коммунистического строя.


480
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Хозяйственное и социальное задание есть цель, политический режим есть средство. Таково исходное соотношение между экономикой и политикой в большевистском перевороте и большевистском режиме. Но это только исходная точка. Разрушив хозяйственную жизнь и создав вместо нее экономическую пустоту, советская власть перевернула соотношение между своей экономикой и своей политикой. Хозяйство советской России влачит призрачное существование, реальностью же является могущественная политическая организация, опирающаяся на армию и на господство в ней скованной железной дисциплиной партии. И в то же время — и в этом заключается парадоксальность того явления, которое представляет советская власть, — от призрачной коммунистической экономики эта, казалось бы, могущественная политическая власть и организация не может отказаться, ибо на ней и ею она только и держится. В самом деле, предположим, что советская власть, разом или постепенно, отказывается от своей экономической системы, что она, как принято теперь говорить, эволюционирует. Тогда она лишается кадров своих приверженцев, каковыми являются непосредственно зависящие от нее привилегированные и «коммунистические» элементы и, что еще важнее, открывает путь для образования, сплочения и работы в стране кадров абсолютно враждебных. Полное удушение как экономической свободы, так и личной и имущественной безопасности городского населения есть одно из основных условий экономического упадка и регресса советской России. Но в то же время именно это удушение есть безусловно необходимое условие политического господства коммунистической партии; вне этого условия оно не может чисто полицейски продержаться и несколько дней. Вся сложная система экономических ограничений, свободы передвижения, собственности, хозяйственного оборота теперь уже существует не столько ради экономических и социальных целей данной системы, сколько в силу политической и полицейской необходимости этих ограничений для самой власти. Аристотель604 в «Политике» замечает, что некоторые виды угнетения и притеснения населения необходимы для самосохранения тиранической власти. Та экономическая пустота, которую создало вокруг себя коммунистическим режимом


Итоги и существо коммунистического хозяйства
481
советское правительство, есть политическая атмосфера, абсолютно необходимая для его властвования.
Коммунистический строй мог быть осуществлен только посредством насильственного захвата власти и упразднения всех форм правового порядка, даже тех, которые существовали в абсолютных монархиях. Но коммунистическая власть или диктатура пролетариата, в свою очередь, может держаться только при существовании коммунистического строя. Это вполне ощущается самими коммунистами и инстинктивно обнаруживается ими в их политике, отличительной чертой которой является неспособность действительно порвать с приемами, экономически несостоятельными, но политически, с точки зрения самосохранения власти, необходимыми. Это можно выразить еще таю система экономической политики коммунистического государства, — коммунистическая полиция благосостояния превратилась для советской власти в полицию безопасности.
Препоны и шиканы605 экономические, из которых соткан весь коммунистический строй, выполняют сейчас, главнее всего, задачи в узком смысле полицейские. В силу этого соотношения между экономикой и политикой большевизма эволюция большевизма будет условием и сигналом для революции против большевизма. Это не значит, что такая эволюция невозможна, но это определяет политический и социальный характер этой эволюции и ее неизбежный и скорый исход.
И тут русский опыт снова дает нам великий урок социологии и политики. Тирания и гнет советской власти есть явление невиданное в истории человечества. Чем же объясняется эта еще никогда не встречавшаяся в истории степень всеобщего политического угнетения? Невольно вспоминаются тут уроки XVIII века и заветы великой французской революции.
Декларация прав человека и гражданина недаром в перечень этих прав внесла право собственности; недаром у этой подлинно великой революции был пафос экономической свободы. Это вытекало из существа дела. Русский экономический опыт тем назидателен, что он вновь показал и доказал миру то, что люди XVIII века понимали с полной ясностью, наши же современники, казалось, стали легкомысленно забывать, а именно, что право собственности и экономическая свобода индивида есть необходимая принадлеж¬


482
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
ность и в то же время главная гарантия свободы личности. Почему государственное угнетение в советской России дошло до таких пределов, которых даже наша страна никогда не знала? Именно потому, что советский режим отменил не только свободу публичной жизни, посягнул не только на так называемые субъективные публичные права, но упразднил индивидуальную собственность, уничтожил частное хозяйство и тем подрезал эти подлинные глубинные корни личной свободы и личного достоинства. В коммунистической России не только нет свободной печати — ее не знала ни Англия XVIII века, ни императорская Франция, ни доконституционная Россия, — в ней нет вообще частной печати.
В коммунистической России остались построенные капиталистическим миром железные дороги, но свобода передвижения и на них, и вообще эта свобода — одно из проявлений начала хозяйственной свободы, упразднена так радикально, как этого не было ни в одну эпоху русской истории. Все это сводится к одному: у всего населения, вместе с правом личной собственности, принципиально отнята экономическая свобода и тем подрезаны самые корни личной свободы. Русский коммунистический опыт в новой обстановке вновь подтверждает социологическую и политическую истину, гласящую, что собственность и экономическая свобода есть основа и палладиум личной свободы во всех ее проявлениях, даже наиболее тонких и вершинных. Вот почему, позвольте мне на этом месте высказать свое глубочайшее убеждение: отстаивая начала собственности и экономической свободы, представители русской промышленности, торговли и финансов защищают не только себя, они ведут борьбу за родину и человечество, за культуру и свободу.


ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ, БУДУЩЕЕ
(Мысли о национальном возрождении России)
В одной из недавних своих речей, не записанных и, кажется, не попавших в печать в сколько-нибудь полном изложении*, я сказал: у нас, у русских, у России, есть великое и славное прошлое, безотрадное и постыдное настоящее и темное будущее. Как все общие положения и обобщающие характеристики и этот афоризм не может, конечно, исчерпать всего сложного, многообразного содержания и смысла переживаемого нами кризиса, всесторонне его охарактеризовать. Но я глубоко убежден, что такое его понимание дает единственно исторически правильное и морально правдивое, а потому и религиозно оправданное направление нашей сознательной мысли о событиях.
Конечно, настоящее, безотрадное и постыдное, как-то вытекло из прошлого. Значит, в прошлом были не только величие и слава, но и язвы. Конечно, под смрадными язвами настоящего сохранились и таятся какие-то живые соки, которые могут родить и напитать великое, полное духовных сил будущее. Это значит, что исчерпывающим образом ни прошлое, ни настоящее, ни тем более будущее, которое темно в смысле неизвестности, не может быть однозначно охарактеризовано.
Но наша ищущая мысль должна к чему-то однозначному приспособляться, от чего-то основного и непререкаемого исходить, во что- то такое верить.
К чему же прислониться?
Ответ на этот вопрос должен быть ясен, ясен не только субъективнооценочно, с точки зрения добра и зла, но и объективно-фактически, с точки зрения исторической причинной связи.
Морально-религиозная ясность мысли об исторических делах, ее правдивость всегда сочетается с ясностью теоретической, с правильностью фактически-исторической. И это обусловлено с двух сторон. Историческая мысль, с одной стороны, всегда работает при помощи известных религиозно-ценностных понятий о должном и правом; в состав ее объективных суждений эти понятия входят как необходи¬
* А именно в речи на торгово-промышленном съезде, сказанной по поводу речи В. Б. Ельяшевича, напечатанной в «Русской Мысли», август - сентябрь606.


484
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
мая их часть. Но и, с другой стороны, фактически правдивое, трезвое суждение о действительности есть необходимый элемент ее религиозной и моральной оценки.
Что может означать известная формула «приятие революции»?
С абсолютно-религиозной точки зрения, революцию можно приять только в одном смысле, признав ее за кару Божию. Так относились к гонениям первохристиане. Но такое приятие революции не может быть даже обсуждаемо с точки зрения политической или вообще земной.
В политическом смысле словесная формула «приятия революции» может выражать различные, даже прямо противоположные отношения.
Революция, которая принимается, может либо включать в себя, либо исключать большевизм. Наконец, приятие революции может означать приятие и утверждение той контрреволюции, которая мыслится неотвратимо заключенной в революционный процесс. Эти различные смыслы «приятия революции» имеют, однако, совершенно различное практическое значение, и заниматься ими всеми не стоит. В конце концов, духовно, морально-культурно и политически революция 1917 и последующих годов есть объективно и существенно единый процесс. Этому единому процессу, приготовлявшемуся десятилетиями, противостоит нечто другое, что можно называть как угодно, но что есть одно несомненно: д у - X о в н о е отрицание революции. Строгая и честная общественная мысль должна ставить и решать следующий вопрос: объективно и существенно единый революционный процесс, должен ли он быть духовно прият или отвергнут.
Для меня этот вопрос давно решен непосредственным опытным восприятием и душевным переживанием революции. Для меня идеализация революции, совершившейся в 1917 и последующих годах, есть в одно и то же время и религиозно моральная ложь, и исторически фактическая неправда, самообман и обман.
Ибо революция эта, каковы бы ни были идеи, ее вдохновляющие или вдохновлявшие, существенно бьиа разрушением и деградацией всех сил народа, материальных и духовных. Это факт наглядный и непререкаемый, которого нельзя ничем оспорить. Русская революция


Прошлое, настоящее, будущее
485
означает огромное, невиданное в истории в таких размерах падение и понижение культуры. Разнообразные формы «приятия революции» затушевывают эту основную объективную реальность, от которой должно исходить и социологическое понимание действительности, и политическая воля к овладению ею, и — это самое главное —духовное отношение к ней.
Россия может выздороветь только коренным духовным преодолением революции. С этой точки зрения, должны быть оцениваемы все виды идеализации революции. Чем духовнее, чем отвлеченнее эта идеализация, тем она опаснее. Русский дух должен все свои силы направить на окончательное духовное преодоление той лжи, которая была заключена в революции и видимым доказательством которой суть учиненные ею материальные и духовные разрушения.
Я знаю одно возражение, которое выдвигается против простого и категорического духовного отвержения революции. Вы — говорят в таких случаях — не верите в русский народ. Это возражение основано на смешении двух понятий народа, глубоко различных: одного, метафизического и другого, эмпирического. Метафизически народ означает народный ^национальный) дух, выражающийся в подлинных и прочных мыслях и творениях. Это есть прочный элемент в потоке настроений, чувств и мыслей... сменяющихся и сосуществующих поколений.
Метафизическое понятие народа и народности может служить нормой поведения и принципом оценки вещей и событий. Это понятие очень трудно установить, но, во всяком случае, установление его есть дело религиозно-метафизической мысли и глубокого и любовного проникновения в весь исторический опыт народа.
Эмпирически народ означает большинство либо всего населения, либо тех классов и слоев его, которые удостаиваются наименования народа. Мнение и воля народа, на известной ступени его развития, могут быть в политических делах установлены при помощи определенных учреждений, которые все сводятся к той или иной системе голосования. Но голосование означает мнение и волю именно данного момента, и придавать ему значение для определения подлинных и прочных мыслей народа можно только с величайшей осторожностью.


486
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
Как бы то ни было, эмпирическое понятие народа совпадает с тем, что в данный исторический момент приемлет, то есть положительно желает или же пассивно претерпевает, большинство населения. Верить в этом смысле в народ значит преклоняться в каждый данный момент перед всем тем, что торжествует или даже просто существует сегодня, и из этого факта выводить норму поведения. Это есть фактопоклонство.
В отношении революции и ее приятия должен быть с полной отчетливостью поставлен вопрос: в чем выразился лучше и полнее дух русского народа, в согласии ли его на похабный Брест-Литовский мир и последующее разложение и расчленение Державы Российской под диктовку своих русских и инородческих коммунистов-интернационалистов или в том, что тот же русский народ своим стихийным напором под водительством исторической власти, в течение веков строил великое государство и на основе государственной мощи созидал великую культуру. Ведь, конечно, государственное величие России создали не только цари и царские генералы, а весь русский народ, всей своей громадой и всеми своими пылинками, но делал он это под водительством исторической власти, в духовном единении с нею. И точно так же и культура России создана народом и его лучшими представителями, в общем и целом, в единении с исторической властью. Только люди, не имеющие понятия об истории русской культуры, могут сводить роль государства и власти в ее развитии к деятельности цензуры и департамента полиции.
«Приятие революции» не только не выражает веры в русский народ, а, наоборот, означает глубокое неверие в способность русского народа побороть и преодолеть объективно-пагубный и злой факт своего величайшего духовного падения и материального упадка. Политически еще можно понять, что «приятие революции» проповедуют люди, которые проводят самую резкую разграничительную черту между февральско-мартовской и октябрьской революцией. Политически- психологически в известном смысле это разграничение имеет смысл. Но социологически-исторически и метафизически-духовно оно совершенно не состоятельно. Оно представляет политический смысл постольку, поскольку оно означает полезное для исторической России разъединение в том революционном лагере, который сообща совершил революцию. Но оно не может устранить


Прошлое, настоящее, будущее
487
того, что реально, вся революция, как народное движение, рождалась и родилась из духа большевизма. Те же, кто, отвергая среднее течение революции, выражающееся, например, в эсерстве, предлагают в то же время «приять революцию», — а таких очень много — хорошо понимают реальный большевистский дух всей революции и тем самым приемлют именно таковой.
Это и есть, повторяю, преклонение перед пагубным и злым фактом только за то, что он произошел.
Эта идеализация того, что было и существует, есть основная философская и нравственная ошибка, которую совершал и совершает всякий «позитивизм». Существующее может служить границей нравственному деянию и культурному творчеству, но никогда не может быть их основой и мерилом.
В самом деле, в чем же состоят завоевания или приобретения революции?
Стоило ли забирать помещичьи земли и разрушать помещичьи хозяйства для того, чтобы уморить с голоду многие миллионы крестьянских душ и в конце концов вернуться к величайшему, но культурно совершенно бесплодному неравенству?
Стоило ли захватывать фабрики и изгонять фабрикантов, чтобы затем в экономической пустыне, в которой отчасти перемерли и из которой отчасти убежали рабочие, вновь насаждать капитализм и из «недорезанных буржуев» и новых «совбуров» выращивать новую буржуазию и т. д., и т. д.?
«Приятие революции» есть потому ложная и лживая формула, что реально никаких других плодов или завоеваний революции, кроме разрушений и смертей, не имеется. И конечно, предлагается принять не эти плоды революции, а ее дух. И тогда возникает такая дилемма: либо эти разрушения и смерти, которые принесла с собой революция, суть историческая случайность, чуждая духу революции подробность, или они существенно и неразрывно связаны с этим духом. Это опять-таки в другой форме проблема: выражает ли реальный большевизм русскую революцию. Для меня не подлежит сомнению, что большевизм выражает русскую революцию, революцию похабного мира и коммунистической барщины. Русская революция свершилась в большевизме, который есть реализация ее духа.


488
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
В той же своей речи, с заимствования из которой я начал эти строки, я говорил, что России нужна не реставрация, а нечто более глубокое и духовное: целый ренессанс. Не восстановление отдельных учреждений и форм нужно нам, а возрождение национального духа. И если вопрос ставить так, то получает весь свой смысл выше формулированная характеристика нашего прошлого, настоящего и будущего.
Только через культ и идеализацию прошлого в его целом и в его непрерывности может возродиться русский национальный дух. Самое злостное, самое ядовитое, самое ужасное в большевизме — а большевизм во всех его выражениях есть подлинное существо революции — есть преступный, отцеубийственный разрыв с великим национальным прошлым, которое в смрадную эпоху разрушения, переживаемую нами, есть единственное хранилище и прибежище национального духа.
Принципиально в этом нет ничего нового. Всегда народы, переживавшие великий кризис унижения и упадка, возрождались возвращением к подлинным истокам и источникам своего духовного бытия.
России нужна не политическая реставрация, а глубокое духовное возрождение. Перед задачами такого возрождения исчезают все чисто политические проблемы, споры о которых могут получить смысл только тогда, когда русские люди вновь духовно вернутся в страну своих отцов. Они вернутся туда очищенные, освобожденные страданием от той злобы и злости, безбожия и безверия, подлости и пошлости, которые советская власть насильственно-бюрократическим путем внушала русскому народу и разжигала в нем.
Нам нужен спасительный духовный переворот, опору в котором мы можем только почерпнуть в нашем духовном прошлом, традициях Святой Руси и Великой России, в заветах Сергия Радонежского, Петра Великого, Пушкина и Достоевского607. Не в отдельных словах и положениях тут дело, а именно в духе. У того же духа, которым может и должна возродиться Россия, нет никаких касаний к духу большевизма, духу низкой злобы и человекобожеской гордыни, духу отрицания святынь и уничтожения преемства.
Это с тем большей ясностью нужно сказать, говорить, повторять и, главное, претворять в дело и жизнь, что в порядке фактическом и эмпирическом было бы слепотой отрицать известную народность большевизма. Большевизм также непререкаемо народен, как народно


Прошлое, настоящее, будущее
489
похабное сквернословие, матерщина и т. и. явления народной психологии. И ясно, что можно верить в русский народ, любить его и ненавидеть и отвергать народную похабщину. Нужно, наоборот, не верить в русский народ, цинически презирать его для того, чтобы утверждать похабщину и большевизм.
При свете такого понимания духовной проблемы русской революции необходимо подходить к новейшим, обозначившимся за рубежом, течениям русской общественной мысли.
Прежде всего — о пресловутой «Смене Вех»608. Это произведение интересно как симптом целого ряда процессов, происходящих в русской среде как в пределах советской России, так и за рубежом. Прежде всех оно свидетельствует о разложении советского режима, разложении объективном и духовном. Миазмы этого разложения отравляют умы части русской интеллигенции, деморализуют ее мысль и убивают в ней нравственное чувство.
В известном морально-психологическом смысле «Смена Вех» есть самое чудовищное явление в истории духовного развития России. В краткой формуле оно есть возведенное в идею и философию о п - портунистическое приятие революции, то приспособление к подлости, о котором говорил когда-то Салтыков609, в обстановке измученной, униженной и поруганной России. Ибо идеология «Смены Вех» по содержанию и существу является апофеозом революции 1917 года, психологически же это есть такое же приспособление к созданной революцией власти, каким было приспособление к реакции 80-х годов тех общественных элементов и кругов, которые этой реакции не сочувствовали, только приспособление более хамское и трусливое. Это отрицание революции как формы борьбы, как отношения к фактам политики и быта во имя приятия совершившейся революции. «Смена Вех», таким образом, и по содержанию, и по психологическому характеру есть прямая противоположность «Вехам»610. Последние были революционным отрицанием революционной идеологии, восстанием против этой идеологии во имя неких высших и общих начал религиозных, культурных и общественных. В «Вехах» была та максимальная сила убедительности и убежденности, которая не может ей быть присуща; мысли, совершенно свободной и потому свободно сочетающей в себе начала консерватизма и рево¬


490
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
люционности. В «Смене Вех» революция принимается как данное, как факт, и русские люди приглашаются поклониться этому факту-идолу во всей его омерзительно-похабной реальности. Начала консерватизма и революционности тут сочетаются в соотношении, прямо противоположном тому, в котором они сочетались в «Вехах», в соотношении не свободном, а рабьем.
Отсюда — поразительное идейное убожество этого произведения и моральная его смрадность: от «Смены Вех» разит похотью внешнего успеха и личной удачи (хотя, быть может, отдельные авторы сохранили нравственную порядочность и бредут лишь в стадной темноте). В «Смене Вех» особое место, конечно, следует отвести национал-большевизму Устрялова611. Я уже говорил об этом авторе и его писаниях на страницах «Русской Мысли»612. Устрялов просто слеп относительно фактов и потому он в большевизм вкладывает национальное содержание, которого не только нет в большевизме, но которого тот, наоборот, является реальным и действенным, доведенным до конца отрицанием. Ошибка Устрялова, грубая до смехотворности, есть ошибка чисто фактическая.
Другое, гораздо более сложное явление, чем «Смена Вех» и чем внешне примкнувший к этому направлению Устрялов, представляет «евразийство». Поскольку некоторые его представители вместо советских фактов видят национал-болыпевистские миражи, они уподобляются национал-большевизму и к ним относится все сказанное о последнем. Как национал-большевизм, это порок исторического зрения.
Ниже читатель найдет письмо ко мне одного из «евразийцев» Г. В. Флоровского613. В его формулировке, чисто философской, почти все не только приемлемо для меня, но и совпадает с моим пониманием русского кризиса как глубокого духовно-культурного кризиса. Ведь так понимали весь процесс, приведший к революции, и «Вехи», и в этом было их огромное превосходство над чистым политицизмом либералов, радикалов и социалистов, споривших с «Вехами». Теперь это исторически непререкаемо ясно. В полемике с А. В. Пешехоно- вым, которая явилась продолжением «Вех»614, я сказал однажды, что полное осуществление революционных мечтаний Пешехонова и его единомышленников нисколько не устранило бы той же проблемы, которую ставили «Вехи», а только с еще большей силой ее раскрыло


Прошлое, настоящее, будущее
491
бы. В самом деле, прежде противники «Вех» могли отсылать к чаемой революции. Теперь опыт проделан, русская революция свершилась, дошла до конца, и ее подлинное лицо открылось.
И возникает вопрос: должны ли русские люди преклоняться перед идолом этого факта, быть идолопоклонниками или, наоборот, идо- лоборцами. Практические термины, историческая обстановка проблемы совершенно другие, но духовная суть и религиозный смысл ее остались прежние. Мы испытали материальные и культурные разрушения, неслыханные в истории, но не в них самих по себе дело, а в том духовном оскудении и одичании, которые принесла с собой революция, в той лжи, которою она пропитала всю жизнь.
Безрелигиозному фактопоклонству, каким является «приятие революции», свободная русская мысль должна противопоставлять религиозное отрицание духа революции. Это религиозное отрицание исходит из признания того факта, что революция противо- религиозна по своему духовному существу.
Итак, евразийство следует приветствовать, поскольку оно зовет нас туда, где и только где у нас есть духовные сокровища, в страну наших отцов, поскольку оно устанавливает духовные связи и историческое преемство. Но эти элементы здорового консерватизма в произведениях евразийцев пока выражены довольно слабо. С другой стороны, довольно ярко в них выступают апологетические тенденции по отношению к настоящему, идеализация его самых злых сторон. Так, в недавней руководящей статье Π. Н. Савицкого615 «К обоснованию евразийства»* заключается идеализация революции при помощи формально построяемого понятия религии и религиозности.
Необходимо решительно отвергнуть этот взгляд. Религия не есть просто духовная форма, и религиозность не есть формальное состояние, в которое может вкладываться какое угодно содержание. Религия есть вера в некое внемирное начало, коему присуща наибольшая сила и наивысшая правда, божество. И в этом смысле силы мира сего противополагаются силе или силам потусторонним. Говорить, что «русский коммунизм имеет несо-
«Руль» от 10 и 11 января 1922 г.


492
ПЕТР БЕРНГАРДОВИЧ СТРУВЕ
мненную силу религии» и что большевики «к своей победе пришли воодушевлением и верою характера религиозного»... значит, в сущности, играть словом «религия». Это злоупотребление понятием и словом «религия» довольно давнее, ибо уже давно принято социализм трактовать как религию. В свое время я указал*, что по своей исходной философской точке, т. е. как целое мировоззрение, социализм противоположен религии. Были и есть, конечно, социалисты верующие. Но социализм как построение и настроение родился на почве отрицания религии в смысле веры в высшее внемирное начало. Можно думать, что большевики веруют в Бога по слову Писания: «И бесы веруют и трепещут»616, что многие из них, как Савл617, гнавший Господа, придут и вернутся к Нему. Но большевизм или, что то же, коммунизм есть так же мало религия, как страсть к картам, к скаковому спорту или любострастие.
Сейчас необходимо именно собирание духовных сил и их работа. Это есть самая важная задача настоящего момента.
Крушение большевизма как власти приближается неотвратимо и ускоренно. Это крушение должно застать в русском народе какое-то ядро, из которого сможет духовно возродиться Россия.
Только если будет налицо такое духовное ядро, патриотическое движение не будет отдельными, внешне лишь связанными, попытками управления и законодательства, а будет могущественным потоком, оплодотворяющим и возрождающим всю национальную жизнь.
Есть две идеи или, вернее, два порядка идей, которые могут образовать духовный стержень русского национального возрождения.
Но оба они указуют в прошлое, которое только завалено мусором безотрадного и постыдного настоящего и из которого со- зиждется будущее. Это — идея религиозно-церковная и идея национальная. Именно в русской истории и жизни они неразрывно связаны одна с другой.
В области религиозно-церковной и национальной необходимо свободное и любовное творчество. Свободное, ибо оно не должно состоять в рабском повторении внешних и омертвевших форм прошлого. Любовное, ибо оно должно быть согрето сыновней любовью к стране отцов, которая была Святой Русью и Великой
В статьях на эту тему, перепечатанных в моем сборнике «Patriotica»618.


Прошлое, настоящее, будущее
493
Россией. Именно отсутствием этого любовно-почтительного отношения к прошлому характеризовалась вся духовная жизнь русской интеллигенции. Теперь должно наступить совершенно другое отношение. Нужно понять, что не может быть национального духа без роду, без племени. Преодоление революции должно состоять в том, что русский народ перестанет чувствовать себя безродным, что он сбросит с себя чужеземное духовное иго, в которое загнали его коммунисты, глашатаи сатанинского человекобожия.


КОММЕНТАРИИ


Комментарии
497
Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности
Публикуется по: Струве П. Б. Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности. Париж, 1952. С. 5-218.
Данная книга не была закончена П. Б. Струве при жизни. Он успел подготовить к печати лишь первую ее часть. Вторая же часть осталась незаконченной и была обнаружена в черновом виде в его личном архиве уже после смерти. В конце 40-х гг. его сыновья Г. П. и А. П. Струве начали подготовку полного текста рукописи к печати. При этом им пришлось столкнуться с рядом проблем: если первая часть рукописи практически полностью была готова к печати, то вторая часть нуждалась в серьезной доработке. Из глав второй части лишь одна - «Тягло и служба» - была перепечатана Струве на пишущей машинке для последующей редакторской работы с ней. Остальные же главы остались в виде рукописных черновиков.
По сути, Г. П. и А. П. Струве принадлежит компоновка текста второй части (за исключением главы «Тягло и служба»). Ими же были сверены примечания к ней, а ряд из них дописан. Г. П. и А. П. Струве принадлежит и итоговое название работы - «Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности».
Кроме того, в рукопись был включен самостоятельный раздел - «Приложения к “Введению в историю России”», в который вошли три очерка («Существовал ли в Древней Руси феодальный правопорядок?», «Наименование “крестьянин”» и «Чем были первоначально русские крестьяне и откуда наименование “крестьянин”?»), которые, по мысли Струве, должны были войти в первую часть работы, названной им «Введение в историю России».
Одновременно рукопись была дополнена перепечатками ряда других прижизненных статей Струве, сходных по тематике с «Социальной и экономической историей России». В результате колоссальной по объему и сложности работы рукопись книги была подготовлена сыновьями Струве к печати и в 1952 г. в Париже она была опубликована.
В парижское издание его редакторами был включен список сокращений, озаглавленный как «Сокращения, принятые при ссылках на собрания источников и периодические издания». «Сокращения» были помещены сразу же после редакционной статьи к работе Струве. При подготовке настоящего издания составители сочли необходимым разместить написанные Струве «Сокращения» после его авторского «Введения» перед основным текстом.


498
При публикации текст авторских примечаний к главам первой и второй частей воспроизводятся в том виде, в каком они содержались в парижском издании 1952 г. Сохранены сделанные сыновьями Струве редакторские примечания ко второй части работы. В настоящей публикации они воспроизводятся как «Прим. ред. [к изданию 1952 г.]».
После второй части расположен составленный Струве список «Сокращения, принятые при ссылках на собрание источников и периодические издания».
В настоящей публикации воспроизводятся и те работы Струве, что были размещены А. П. Струве и Η. П. Струве в «Приложении в “Введению в историю России”» в парижском издании 1952 г., а именно очерки «Существовал ли в Древней Руси феодальный правопорядок?», «Наименование “крестьянин”» и «Чем были первоначально русские крестьяне и откуда наименование “крестьянин”?» Однако составители сочли необходимым осуществить публикацию данных очерков не по изданию 1952 г., а по оригинальным прижизненным публикациям самого Струве, несколько отличающимся от публикации в парижском издании 1952 г.
1 «Норманнская теория» была впервые сформулирована немецкими учёными, работавшими в России по приглашению Петербургской Академии наук во времена правления Анны Иоанновны, — Г. 3. Байером и Г. Ф. Миллером. После была поддержана А. Л. Шлецером. Первым серьезным критиком «норманнской теории» выступил М. В. Ломоносов.
2 Имеется в виду «Повесть временных лет» (также называемая «Первоначальная летопись» или «Несторова летопись») — наиболее ранний из дошедших до нас древнерусских летописных сводов начала XII в.
3 Рюрик (?—879) — первый киевский князь, согласно летописным сведениям призван славянскими племенами. Синеус и Трувор — братья Рюрика.
4 Морган (Morgan) Льюис Генри (1818-1881) — американский историк и этнограф. На основании большого этнографического материала обосновал учение о развитии рода как основной формы первобытнообщинного строя.
5 Гёте (Goethe) Иоганн Вольфганг (1749-1832) — немецкий писатель, основоположник немецкой литературы нового времени.
6 Говорящее орудие (лат.), в Древнем Риме — юридический термин для обозначения раба.
7 Juxtaposition (лат.), Nebeneinander (нем.) — термины для обозначения расположенных вблизи друг друга независимых, экономически равных хозяйств.
8 Криз (Kries) И. — профессор физиологии во Фрайбургском университете.


Комментарии
499
9 Правильно: «Не сознание людей определяет их бытие, но, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М„ 1958. Т. 13. С. 6-7).
10 Прокопович Сергей Николаевич (1871-1955) — русский экономист, публицист, философ. При Временном правительстве министр торговли и промышленности, затем министр продовольствия. В 1922 г. эмигрировал, жил в Берлине и Праге. В Берлине основал Экономический кабинет, в задачи которого входили сбор, систематизация и критическое осмысление хозяйственной и общественно-политической жизни в Советской России. Кабинетом издавались журналы, в которых публиковались статьи на темы, входившие в круг его научных интересов. Одним из первых таких журналов был «Экономический вестник».
11 Ренувье (Renouvier) Шарль Бернар (1815-1903) — французский философ, основатель «неокритицизма». Одна из центральных тем его творчества — утверждение конечности реальных множеств. Призывал заменить философию критикой, или критицизмом, и признать, вслед за Кантом, что познание достигает лишь феноменов, а созданные метафизиками представления о субстанции, Боге и душе — химеры разума. Курно (Cournot) Антуан Огюстен (1801-1877) — французский математик, экономист и философ.
12 Виндельбанд (Windelband) Вильгельм (1848-1915), Риккерт (Rickert) Генрих (1863-1963) — немецкие философы-неокантианцы, основатели баденской школы неокантианства.
13 Шимкевич Владимир Михайлович (1858-1923) — русский зоолог, пропагандист и теоретик эволюционного учения.
14 Герд Владимир Александрович (1870-1926) — русский педагог; защищал идею самостоятельного естествознания как учебного предмета, имеющего свои особые методические ценности.
15 Дарвин (Darwin) Чарлз Роберт (1809-1882) — английский естествоиспытатель, создатель теории эволюции органического мира.
16 Александр II (1818-1881) — российский император с 1855 г.
17 Иван IVВасильевич Грозный (1530-1584) — великий князь московский с 1533 г., первый русский царь с 1547 г.
18 Германия (нем.).
19 Рабы-славяне (лат.).
20 Германия, немцы (нем.).
21 Немцы (лат.).


500
22 Константин VII Багрянородный (905-959) — византийский император из Македонской династии номинально с 913 г., фактически с 945 п, покровитель и издатель компилятивных сборников (энциклопедий), автор сочинений «О фемах», «О церемониях», «Об управлении империей», являющихся важнейшими источниками для изучения истории Византии, Киевской Руси и других стран.
23 Мейер (Meyer) Эдуард (1855-1930) — немецкий историк древнего мира.
24 «Семья многих человек, которые происходили от одного и того же предка (поскольку мы говорим о семье Юлиана), словно из какого-то источника памяти» (лат).
Ульпиан Домиций (Ulpianus Domitius) (ок. 170 — ок. 228) — римский юрист, сторонник естественного права. Вероятно: Дидий Юлиан (Iulianus) Сальвий (133-193) — римский император в марте-июне 193 г.
25 Из источника памяти (лат.).
26 Народность, народ (нем.).
27 Середонин Сергей Михайлович (1860-1914) — русский историк.
28 Шахматов Александр Александрович (1864-1920) — русский филолог, редактор академического «Словаря русского языка». Пресняков Александр Евгеньевич (1876-1929) — русский историк.
29 Общая, всеобщая (древнегреч.).
30 Славяне, платящие дань Руси (древнегреч).
31 Пакт, договор (лат.).
32 Златарский (Златарски) Басил Николов (1866-1935) — болгарский историк; позитивист. С 1897 г. доцент, с 1901 г. профессор Софийского университета, с 1900 г. член Болгарского общества ревнителей знаний (с 1911 — Болгарской Академии наук). Член-корреспондент Петербургской Академии наук (1911 ).Дуйчев Иван Симеонович (1907-1986) — болгарский историк-медиевист.
33 Полное собрание русских летописей, изданное по Высочайшему повелению Императорской Археографической комиссией. СПб., 1841. С. 235.
34 «Даже в очень незначительных культурных слоях местная близость — один из факторов, определяющих социальную солидарность независимо от кровного родства» (англ.).
35 «Племя — это политическое единство, связь по кровному родству или части клана, социальное объединение, составляющее одно из нескольких подразделений такого политического единства. Племя соответствует в дикой,


Комментарии
501
или варварской, жизни государству или национальности в нашем обществе. Связь по кровному родству — это расширенный тип семьи» (англ.).
Кребер (Kroeber) Альфред Луис (1876-1960) — американский этнограф, теоретик истории культуры. Считал, что границы между культурами в пространстве, времени, а также по содержанию размыты и неопределенны, наиболее четкие границы можно наблюдать только между письменными и бесписьменными культурами.
36 Вилъкен (Wilcken) Ульрих (1862-1944) — немецкий историк античности, один из основоположников греческой папирологии.
37 «Жупаны находились во главе округа, образованного из племенных областей, эти округа были объединены в государство» (серб.).
38 Аскольд нДир — киевские князья. Согласно летописным данным, были боярами Рюрика. Около 882 г. убиты новгородским князем Олегом, захватившим Киев. Кий, Щек, Хорив и Лыбедь — мифические основатели Киева.
39 Олег (?—912) — князь, правил в Новгороде с 879 г., а с 882 г. — в Киеве.
40 Волостные князья (нем).
41 Крепость (нем.).
42 Город (древнегреч.).
43 Лагерь (древнегреч.).
44 Ключевский Василий Осипович (1841-1911) — выдающийся русский историк.
45 Сергеевич Василий Иванович (1832-1910) — русский историк права.
46 Грушевский Михаил Сергеевич (1866-1934) — общественный и политический деятель, один из лидеров украинского национального движения, историк Украины и России. В отличие от большинства представителей российской науки, преемницей Киевской Руси Грушевский считал не Владимиро-Суздальскую, а Галицко-Волынскую землю, которая постепенно теряла независимость и инкорпорировалась к соседним государствам — Литве, Польше, Венгрии. В 1917 г. примкнул к партии украинских эсеров, избран главой Центральной Рады Украины. С 1922 г. отошел от политической деятельности.
47 Атласов Владимир Васильевич (ок. 1661/1664-1711) — землепроходец, сибирский казак. В 1697-1699 гг. совершил походы по Камчатке. Дал первые сведения о Камчатке и Курильских островах. Убит во время бунта служилых людей на Камчатке.


502
48 Всеволод Юрьевич III Большое гнездо (1154-1212) — великий князь владимирский с 1176 г. Прозвище получил за многочисленное потомство (8 сыновей и 4 дочери). На период его правления падает расцвет культуры Владимиро-Суздальской земли.
49 Рожков Николай Александрович (1868-1927) — русский историк, политический деятель. В 1905 г. примкнул к большевикам, стал членом литературно-лекторской группы при Московском комитете РСДРП, активно сотрудничал в большевистских изданиях. В апреле 1908 г. арестован и сослан. В ссылке примкнул к меньшевикам. В марте 1921 г. отошел от политической деятельности.
50 Иван Данилович Калита (1288-1340) — великий князь московский с 1325 по 1340 г., великий князь владимирский, князь новгородский с 1328 по 1337 г.
51 Владимир Святославович (?—1015) — великий князь киевский с 978 г. В 988 г. принял христианство. Канонизирован.
52 Щапов Афанасий Прокофьевич (1831-1876) — русский историк- славянофил, этнограф.
53 Владимирский-Буданов Михаил Флегонтович (1838-1916) — русский историк С 1882 г. — главный редактор в Киевской временной комиссии для разбора древних актов, а с 1887 г. — председатель исторического общества Нестора-летописца.
54 «Обзор истории русского права» — один из основных трудов Μ. Ф. Владимирского-Буданова. Прижизненное издание см.: Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. СПб.; Киев, 1909.
55 Игорь (877?—945) — великий князь киевский с 912 г. Убит древлянами, восставшими во время сбора им дани.
56 Тацит (Tacitus) (ок 58 — ок 117) — римский историк
57 В установленный срок (лат.).
58 Джевонс (Jevons) Вильям Стенли (1839-1882) — английский экономист, логик, автор теории ценности (теории предельной полезности).
59 «Единственная функция столицы, которая имеет первостепенное значение, — это заставить работника достигнуть результата любой работы долгое время» (фр.).
60 Святослав Всеволодович (?— 1194) — князь Туровский, Черниговский, Пинский, Владимиро-Волынский, Новгород-Северский, великий князь Киевский (1174,1177-1180,1182-1194); в первый раз встречается в летописи под 1140 г.


Комментарии
503
61 Женский род (лат.).
62 Изяслав 1Ярославин (1024-1078) — великий князь киевский в 1054-1068, 1069-1073 гг. и с 1077 г., Новгородский князь в 1052-1054 гг. Всеволод Ярославин (1030-1093) — великий князь Киевский в 1076-1077 гг. и с 1078 г. первый использовал титул «князь всея Руси». Святослав Ярославин (1027-1076) — великий князь киевский в 1073-1076 гг. Всеслав Брячислйвич (ок 1029-1101) — князь полоцкий с 1044 г., единственный представитель Полоцкой ветви Рюриковичей на киевском великокняжеском престоле (1068-1069). Примечателен как герой восточнославянского фольклора, где он предстает как богатырь и колдун, прославившийся своим необычайно длительным княжением в Полоцке.
63 Андрей 1Боголюбский (ок 1111-1174) — князь вышнегородский с 1149 г., великий князь киевский в 1157-1174 гг.
64 Беляев Иван Дмитриевич (1810-1873) — историк русского права.
65 Киприан (?-1406) — митрополит Киевский с 1376 г., серб, по другим данным болгарин. В 1390 г. провозглашен Московским митрополитом.
66 Сергеевич В. И. Древности русского права. СПб., 1909. Т. 1. С. 198.
67 Василий IДмитриевич (1371-1425) — великий князь Московский с 1389 г.
68 Положение {лат.).
69 Двор {лат.).
70 Крестьянин {нем.).
71 Благородные крестьяне {нем.). Имеются в виду родоначальники древнегерманской аристократии.
72 Маурер (Maurer) Конрад (1823—?) — немецкий историк права.
73 Гомер — древнегреческий поэт, автор «Иллиады», «Одиссей» и др.
74 Гезиод (Гесиод) — один из древнегреческих поэтов.
75 Карштедт Петер (1909-1988) — немецкий социолог и историк культуры, с 1945 г. — директор Любекской библиотеки.
76 Шатобриан (Chäteaubriand) Франсуа Рене (1768-1848) — французский писатель и политический деятель.
77 «Puants» {фр.), «stinkards» (англ.) — термины для обозначения смердов.
78 Лепаж-Дюпратц (Le Page du Pratz) Антуан Симон (1689-1775) — французский историк
79 Робертсон (Robertson) Уильям (1721-1793) — шотландский историк; с 1764 г. состоял в звании королевского историографа.


504
80 Мир {лат., древнегреч.). Здесь: в значении «отсутствие войны», а не в значении «вселенная».
81 В силу самого факта; ввиду самого события (лат.).
82 Гакстгаузен (Haxthausen) Август (1792-1886) — немецкий историк, занимался аграрными вопросами и историей России.
83 Маурер (Maurer) Георг Людовик (1790-1872) — немецкий историк, создатель общинной теории.
84 Чичерин Борис Николаевич (1828-1904) — философ, правовед, историк и публицист. Один из представителей «государственной школы» в российской исторической и политической науке; в своих работах обосновывал решающую роль государства в русской истории.
85 Ефименко Александра Яковлевна (1848-1919) — русский историк и этнограф, занималась изучением различных сторон жизни древних славян.
86 Фюстель-де-Куланж (Fustel de Coulanges) Нюма Денни (1830-1889) — французский историк; выдвинул идею «непрерывности» развития общества. Инама-Штернегг (Inama-Sternegg) Карл Теодор (1843-1908) — немецкий историк и экономист. Гильдебранд (Хильдебранд) (Hildebrand) Бруно (1812-1878) — немецкий экономист и статистик; один из основателей историографической школы в политэкономии. Сибом (Seebohm) Фредерик (1833-1912) — английский историк-позитивист; пытался доказать изначальный крепостной характер сельской общины.Допил (Dop- sch) Альфред (1868-1953) — австрийский историк-мидиевист; занимался изданием грамот Каролингов и аграрными вопросами раннего западноевропейского средневековья.
87 Карамзин Николай Михайлович (1766-1826) — историк, писатель, почетный член Петербургской Академии наук (1818). Автор «Записки о древней и новой России» (1811), «Истории государства Российского» (1816-1829). Редактор «Московского журнала» (1791-1792) и «Вестника Европы» (1802-1803).
88 Бернгарди (Bemhadi) Теодор (1802-1887) — немецкий историк и дипломат.
89 Пешков Василий Николаевич (1810-1881) — историк и дипломат, один из инициаторов создания Московского юридического общества.
90 Аксаков Константин Сергеевич (1817-1860) — русский публицист, историк, лингвист, один из идеологов славянофильства. Эйхгорн (Eichhorn) Карл Фридрих (1781-1854) — немецкий историк-юрист; положил начало научному изучению истории германского права, один из представителей «исторической школы» права.


Комментарии
505
91 Покровский Михаил Николаевич (1868-1932) — русский и советский историк и политический деятель. Греков Борис Дмитриевич (1882-1953) — советский историк. Воронин Николай Николаевич (1904-1976) — советский историк и археолог, специалист по древнерусской архитектуре и искусству; участвовал в организации и проведении раскопок во многих древнерусских городах.
92 Соловьев Сергей Михайлович (1820-1879) — русский историк. Никитский Александр Иванович (1842-1886) — русский историк.
93 Макарий. История Русской Церкви. СПб., 1889. Т. 2. С. 578-580. Всеволод Мстиславович (?—1137) — князь новгородский.
94 Ярослав Мудрый (ок 978-1054) — великий князь киевский с 1019 г.
95 Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Императорской Академии наук Дополнены и изданы Высочайше учрежденной Комиссией. Т. I. СПб., 1836. № 87. Казимир IV (Kazimierz) (1427-1492) — великий князь литовский с 1440 г., с 1447 г. — король Польский.
96 Господа (нем.).
97 Кирш. — новгородский писатель XII в., дьякон и наместник Антониева монастыря в Новгороде; предполагаемый автор канонических вопросов «Вопрошение Кирика». Савва, Илия — диаконы. Нифонт (?-1156) — с 1130 г. епископ Новгородский. Знаток канонов и обычаев восточной церкви; в 1147 г. не признал незаконно выбранного Киевского митрополита Климента, был вызван в Киев и за упорство заключен в пещеры, где и скончался.
98 Фотий (?—1431) — митрополит Московский с 1408 г., из греков. Выступал за подчинение Литовской православной церкви Московской митрополии.
99 Сельский житель, крестьянин (англ.).
100 Благородный человек, проживающий в деревне, или богатый наследственный крестьянин (англ.).
101 Речь идет о книге немецкого филолога Вернера (Werner) Йегера (1888— 1961) «Пайдейя. Воспитание античного грека», посвященной эпохе становления греческого воспитательного идеала.
102 Гесиод и крестьянство (нем.).
103 Латинский термин, близкий по значению к понятию «мир», как отсутствие войны.
104 Леонтович Федор Иванович (1833-1911) — русский историк права. Выдвинул теорию задружно-общинного характера политического быта Древней Руси;


506
доказывал, что под «вервью» «Русской Правды» нужно понимать семейную общину. Речь идет о работе: Леонтович Ф. И. О значении верви по «Русской правде» и Полицкому статуту сравнительно с задругою Юго-Западных славян //Журнал Министерства народного просвещения. 1867. Март. С. 5-17.
105 Ягич (Jagic) Ватрослав (Игнатий Викторович) (1838-1923) — хорватский филолог-славист.
106 Линия крови (лат.). Речь идет о праве на родовое имущество.
107 Заблуждение разума (лат.).
108 Точные слова цитируемого, точная цитата (лат.).
109 Ростислав Мстиславович (ок. 1110-1168) — первый великий князь Смоленской земли с 1125 г. С 1159 г. правил Киевом.
110 Юрий Владимирович Долгорукий (ок. 1090-1157) — с 1155 г. великий князь Киевский. С его именем связывается первое упоминание о Москве.
111 «История Российская» — общее название систематизированных лишь спустя 100 лет после смерти автора исторических трудов историка Василия Никитича Татищева (1686-1750). Первые две части 1-го тома «Истории» были изданы впервые в 1768-1769 гг. в Москве г. Ф. Миллером. 2-й том издан в 1773 г., 3-й том — в 1774 г., 4-й том — в 1784 г., а 5-й том был найден Μ. П. Погодиным лишь в 1843 г. и издан Императорским Обществом истории и древностей российских в 1848 г.
112 Перикл (ок. 490-429 до н. э.) — афинский полководец и политик.
113 Город или земля (нем). Здесь: занимающие ведущее положение в союзе городов или земель.
114 Ярополк! (?—980) — князь киевский с 972 г.; вел дипломатические переговоры с Римом и Византией, распространял христианство. Олег Святославович (?—977) — князь древлян.
115 Мстислав Владимирович Храбрый (?—1036) — князь Тмутараканский и Черниговский. В 1023 г. получил в княжение Муромскую землю, через год совершил неудачный поход на Киев.
116 Судислав Владимирович — князь псковский. В 1036 г. Ярослав, великий князь киевский, по доносу стал подозревать брата во враждебных намерениях, заключил его в тюрьму, где тот просидел более 20 лет.
117 С позволения сказать (лат.).
118 Крамола, бунт или подстрекательство к бунту (древнегреч., лат.).
119 Конрад Ш Гогенштауфен (1093-1152) — герцог Швабский, внук Генриха IV. Принимал участие во II крестовом походе, закончившимся поражением.


Комментарии
507
120 Комнин Мануил (1120-1180) — византийский император с 1143 г., покоритель Армении.
121 Изяслав Мстиславич (1096-1154) — великий князь Киевский; изгонялся из Киева в 1149 и 1150 гг.
122 Владимир Всеволодович Мономах (1052-1125) — князь смоленский с 1067 г., черниговский с 1078 г., великий князь киевский в 1113-1125 гг., военачальник, писатель. Продолжил законодательную работу Ярослава Мудрого, внес в «Русскую Правду» изменения, целью которых было утверждение «закона» — справедливого («праведного»), суда по христианским заповедям.
123 Мстислав II Изяславич (1121-1170) — князь Переяславский, князь Луцкий, князь Владимиро-Волынский, великий князь Киевский, правнук Владимира Мономаха, сын великого князя киевского Изяслава Мстиславича.
124 Иван III Васильевич (1440-1505) — великий князь Московский в 1462 в 1505 гг.; в ходе его правления произошло объединение большей части русских земель вокруг Москвы и ее превращение в центр общерусского государства. Принял Судебник — свод законов государства и провел ряд реформ, заложивших основы поместной системы землевладения.
125 Борис и Глеб (?—1015) — русские князья, первые русские святые. Свя- тополк Окаянный (ок. 980-1019) — князь Туровский в 988-1015 гг. и великий князь Киевский в 1015-1019 гг. После поражения при Любе- че бежал в Польшу к своему тестю Болеславу Храброму. Вернувшись в 1018 г. с польским войском, захватил Киев. В 1019 г. бежал в Польшу, затем в Чехию.
126 Глеб Владимирович — князь Рязанский. В 1217 г. вместе с братом Константином перерезал на пиру шестерых князей рязанских, потом ушел к половцам. В 1219 г. подошел с половцами к Рязани, но был разбит князем Ингварем Игоревичем.
127 Олег Владимирович (?— 1208) — князь Пронский.
128 Ярослав II Всеволодович (1191-1246) — великий князь Владимирский.
129 Юрий IIВсеволодович (1188-1238) — великий князь Владимирский.
130 Ингварь Игоревич (?—1235) — князь Рязанский в 1217-1235 гг.
131 Рюрик Ростиславович (1140-1212) — великий князь Киевский (1195-1202 гг., с перерывами). В 1202 г. насильно пострижен в монахи.
132 Белун (XIII в.) — половецкий воевода.


508
133 Расовский Дмитрий Александрович (1902-1941) — русский историк; с 1922 г. в эмиграции. Погиб при немецкой бомбардировке Белграда.
134 В основном, по преимуществу^/?.).
135 Кнапп (Knapp) Георг Фридрих (1842-1926) — немецкий историк- экономист, статистик Глава «школы страсбургских историков».
136 СвятополкНИзяславич (1050-1113) — князь Полоцкий с 1069 по 1071 г., Новгородский — с 1078 по 1088 г., Туровский — с 1088 по 1093 г., великий князь Киевский с 1093 г.
137 Годунов Борис Федорович (ок. 1552-1605) — боярин, фактический правитель Московского государства в 1584-1598 гг., русский царь в 1598-1605 гг.
138 ПутятаВышатич — киевский воевода, тысяцкий.
139 Никифор (?—1121) — митрополит Киевский и всея Руси, прислан в Россию Константинопольским патриархом в 1104 г.
140 Полное собрание русских летописей, изданное по Высочайшему повелению Императорской Археографической комиссией. Т. 2. СПб., 1842. С. 301.
141 Вероятно, Барац Герман Маркович (? — ум. до 1931) — филолог, автор работ о наличии еврейского элемента в памятниках древнерусской письменности.
142 «Челядь наших (императорских) покоев, члены общества и личности, обращающиеся к нам и нашей Империи непосредственно» (лат.).
143 ИоаннЗлатоуст (347-407) — богослов, архиепископ Константинопольский.
144 Арне (Arne) Туре (1879-1965) — шведский археолог, доктор философии. Принимал участие во многих археологических раскопках, в том числе Михайловского могильника под Ярославлем и кургана юго-восточного Приладожья. Основоположник теории контактов Скандинавии с Восточной Европой и Азией.
145 Чеканка денег (нем.).
146 Термин, обозначающий положение, определяющее доход хозяина земли в 712 часть прибыли, получаемой арендатором.
147 Бестужев-Рюмин Константин Николаевич (1829-1897) — русский историк, академик Петербургской Академии наук В 1878-1882 гг. возглавлял Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы.
148 Малышевский Иван Игнатьевич (1828-1897) — русский историк церкви, профессор Киевской Духовной академии.


Комментарии
509
149 Владимир (Иоанн) Василькович (?—1288) — князь волынский с 1272 г. Летопись характеризует его как книголюба и широко образованного человека. В 1276 г. им был основан г. Каменец (Брестская область).
150 ПланоКарпини Джиованни (Иоанн) дель (ок 1180-1252) — архиепископ Антиварийский. Малеин Александр Иустинович (1869-1938) — русский филолог, историк, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1916), профессор, переводчик с латыни. Цит. работа: Плано Карпини, Иоанн. История Монголов. СПб., 1910. С. 23.
151 Чингисхан (Тэмучжин) (ок. 1155-1227) — основатель и великий хан Монгольской империи, организатор завоевательных походов против народов Азии и Восточной Европы.
152 Мстислав Удалой (?—1228) — князь Триполья в 1193 г., Торческа в 1203 г., Торопца в 1209 г. В 1210-1215 гг. и в 1216-1218 гг. управлял Новгородом, позднее Галичем. В 1193 и в 1203 гг. участвовал в походах южнорусских князей на попощеъ. Даниил Галицкий (1201-1264) — князь Галицкий и Волынский. Участвовал в сражении на р. Калка против монголо-татарского войска (1223). К 1229 г. завершил объединение волынских земель. В 1237 г. сражался против Тевтонского ордена. В 1238 г. овладел Галичем, а затем занял Киев.
153 Батый (1208-1255) — монгольский хан, организатор общемонгольских походов в Восточную и Центральную Европу. С 1243 г. хан Золотой орды.
154 «Соглашение двоих или многих есть одновременно предписание и выражение согласия» (лат.).
155 РашидаддинФазлаллхибнАбду-ль-ХайрХамадини(\2А1-\ЬИ/\ЬЩ — персидский врач, историк, энциклопедист и государственный деятель. Казнен по обвинению в отравлении.
156 Стартах (XIII) - сын хана Батыя.
157 Улавчи — правитель Золотой Орды, преемник Батыя. Борис Василькович (1231-1277) — князь Ростовский. Неоднократно ездил в Орду хлопотать об утверждении наследственного удела. Александр Яросла- вич Невский (1220/1221-1263) — князь Новгородский, с 1252 г. — великий князь Владимирский. Канонизирован. Андрей Ярославин (после 1220-1264) — князь Новгородский. В 1249 г. получил в Орде право на княжение, позже бежал в Швецию, но затем вернулся и в 1257 г. получил в удел г. Городец Волжский. Глеб Василькович (1237-1278) — первый Белозерский удельный князь, сын ростовского князя Василь-


510
ко Константиновича. В 1277 г., после смерти своего брата Глеба, стал одновременно князем Ростовским.
158 Василий Александрович (?—1271) — новгородский князь, старший сын Александра Невского. Сослан отцом в Суздальскую землю.
159 Пинещинеч Михаил — воевода Новгородский.
160 Михаил Всеволодович Черниговский (?—1246) — князь Черниговский. Приехав в Орду, отказался выполнить ритуал — пройти через огонь, за что и был убит.
161 Ростислав Михайлович (?—1262) — князь новгородский. В 1243 г. потерпел поражение от монголо-татар и бежал в Венгрию.
162 Бела (Bela) IV (1206-1290) — король Венгрии. Коломан (Каломан) II - принц Угорський, брат Белы ГУ.
163 Вероятно: Болеслав Стыдливый (1227-1279) — князь Сандомирский и Краковский.
164 Неврюй, Котъя, Олабуга — татарские воеводы.
165 Темный, черный (татар.).
166 Костомаров Николай Иванович (1817-1885) — русский историк, этнограф, писатель, издатель, один из организаторов Кирилло-Мефодиевского общества.
167 Возможно, Кади Эл-Олмари — арабский писатель и путешественник.
168 Тохтамыш (?—1406) — хан Золотой Орды, сын Туй-ходжи-оглана. В 70-х гг. XIV в. бежал к Тимуру, от которого получил в управление область в Южном Казахстане и в бассейне р. Сырдарьи. Воспользовавшись поражением Мамая в Куликовской битве (1380) воцарился в Орде. В 1399 г. вместе с великим князем литовским Витовтом потерпел жестокое поражение от Темир-Кутлука и Эдигея на р. Ворскле. Позднее был убит сибирским ханом Шадибеком.
169 Калавуна Рукн-ад-дин Бейбарс, ан-Нувейри, Ибн-ал-Форат (XII в.) — арабские писатели.
170 Туда-Менгу (?—1287) — хан Золотой Орды, внук Батыя.
171 Герберштейн (Herberstein) Зигмунд фон (I486-1566) — немецкий дипломат, посещал Россию в 1517 и 1526 гг.
172 Вероятно, Роман Мстиславович Галицкий (ок. 1150-1205) — князь Новгородский (1168-1170), Волынский (1170-1187,1188-1199), Галицкий (1188,1199-1205), первый князь Галицко-Волынский (с 1199), великий князь Киевский (с 1203).


Комментарии
511
173 Вероятно, Олег Ингваревич (?—1258) — великий князь рязанский с 1238 по 1258 г. Во время нашествия Батыя на Рязань помогал брату Юрию защищаться против татар.
174 Антонович Владимир Бонифантьевич (1834-1908) — русский историк, этнограф, член-корреспондент Петербургской Академии наук (с 1901). Дашкевич Николай Павлович (1852-1908) — русский историк, филолог.
175 Каманин Иван Михайлович (1850-1920) — русский историк.
176 Хмельницкий Богдан Михайлович (ок. 1595-1657) — гетман Украины. В 1648 г. обратился к царю Алексею Михайловичу с просьбой принять Украину под власть России.
177 Любавский Матвей Кузьмич (1860-1939) — русский историк, ректор Московского университета в 1911-1917 гг.
178 Макризи (аль-Макризи) Таки-ад-дин Ахмед ибн Али (1364-1442) — арабский историк и географ.
179 Иван Андреевич (до 1430 — после 1471) — князь Можайский. В 1454 г. бежал в Литву, где получил в княжение г. Чернигов. Михаил Андреевич (?—1486) — князь Верейский, внук Дмитрий Донского. В 1445 г. совершил вместе с Василием III поход против хана Улу Махмета; попал в плен, освобожден в 1450 г. В 1471 г. принял участие в походе московских князей против Новгорода.
180 Андрей Дмитриевич (1382-1432) — родоначальник Можайских князей. Князь Можайский и Верейский в 1389-1432 гг.
181 Собственность (лат.).
182 Свободной земли (фр.).
183 Свободная земля, за которую никому не положена служба или уплата налогов (лат.).
Вероятно, речь идет о французском юристе Дезмаре (Desmare) (?—1382) и его работе «Решения» («D6cisions»).
184 С полным правом (лат.).
185 Со всеми правами (лат.).
186 Иначе (лат.).
187 До конца и от начала (лат.).
188 Юшков Серафим Владимирович (1888-1952) — русский историк права. О каком именно сборнике говорит Струве, не ясно. Возможно, речь идет о подготовленных Юшковым по нескольким имеющимся спискам публикациях «Русской Правды» (Русская Правда. Тексты на основании 7 списков


512
и 5 редакций / Составил и подготовил к печати Юшков. Киев, 1935). Также возможно, что речь идет о публикации «Устава князя Всеволода» (Юшков С. В. Устав князя Всеволода //До зовшшньо1 icropii пам'ятки. Юбшейний зб1рник на пошану акад. Д. I. Багалк Кшв, 1927).
189 В силу самого закона (лат.).
190 В силу самого факта (лат.).
191 Древнегреческий юридический термин, определяющий податное состояние. Термин близок русскому «тянуть».
192 Острогорский Георгий Александрович (1902-1976) — югославский ви- зантист, действительный член Сербской Академии наук
193 С именем Олега Ингваревича Рязанского связана одна из древнейших грамот — жалованная грамота 23 ноября 1257 г. ханскому свойственнику Ивану Шаину, который выехал из Орды и крестился. Грамота признается некоторыми историками (Η. М. Карамзин и Η. П. Лихачев) подложной; по мнению же других (А. И. Юшков), хотя грамота дошла до нас в сильно испорченном виде, но она «отражает» древнейший текст. См.: Каштанов С. М. Русские княжеские акты X-XIVвв. (до 1380 г.) //Археографический ежегодник за 1974 год. М., 1975. С. 94-116.
194 Юшков Александр Иванович (1866-1932) — русский историк, архивист и издатель. Подготовил к печати «Акты XIII—XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества» (М., 1898). Издатель курса лекций В. О. Ключевского «Истории сословий в России» (М., 1899).
195 Олег Иванович (ок. 1330-1402) — великий князь Рязанский (1350-1371, 1372-1402).
196 Ахмат (конец XIII в.) — баскак темника Золотой Орды.
197 Юрий Дмитриевич (1374-1434) — князь Звенигородский и Галицкий. Свой удел получил после смерти отца в 1389 г.
198 Савва Сторожевский (?— 1407) — основатель и первый игумен Богородице- Рождественского монастыря в г. Звенигороде. Один из наиболее известных русских святых, духовный подвижник России, «покровитель царей» и «защитник Москвы».
199 Иван Федорович (?—1466) — рязанский великий князь. В 1466 г. постригся в монахи.
200 Василий IIВасильевич Темный (1415-1462) — великий князь московский. Речь идет о великой княгине Софье Витовтовне. См. комм. 315.


Комментарии
513
201 Лаппо-Данилевский Александр Сергеевич (1863-1919) — русский историк, философ, академик Петербургской Академии наук. Котляров Григорий Михайлович (1885-1937/1938) — русский историк и архивист. Расстрелян.
202 Победоносцев Константин Петрович (1827-1907) — русский политический деятель, ученый-правовед и публицист, член Государственного совета (1872), обер-прокурор Св. Синода (с 1880), с именем которого связано усиление государственного контроля над церковью.
203 Мейчик Давид Маркович (1850—?) — юрист, присяжный поверенный в Минске, историк права. Энгельман Иван Егорович (1832—?) — русский юрист, представитель «исторической школы» в правоведении.
204 Дмитрий Иванович Донской (1350-1389) — великий князь московский (с 1359), Владимирский (с 1362) и Новгородский (с 1363).
205 Василий Ярославин — князь Серпуховско-Боровский. Объединил в своих руках весь удел своего деда Владимира Андреевича Храброго.
206 Дмитрий Юрьевич Шемяка (1420-1453) — князь Галича Костромского, сын Юрия Дмитриевича, внук Дмитрия Донского, один из участников феодальной войны II четверти XV в.
207 Срезневский Измаил Иванович (1812-1880) — русский языковед- лексикограф, этнограф, палеограф. В 1859 г. вступил в Императорское Археологическое общество, деятельным членом которого был до самой смерти. В начале 50-х гг. задумал издать древнерусский словарь и поручил своим ученикам составление словарей к отдельным древнерусским памятникам (так называемые словари Чернышевского, Пыпи- на, Корелкина, Лавровского к летописям Ипатьевской, Новгородской, Лаврентьевской, Псковской). Срезневскому не удалось закончить труд; печатание началось лишь через 10 лет после его смерти под заглавием «Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам» (СПб., 1890).
208 Алексей Михайлович (1629-1676) — русский царь с 1645 г., отец Петра I.
209 Сигизмунд I (Zygmunt) (1476-1548) —великий князь Литовский и король Польский.
210 Оболенский Михаил Андреевич (1805-1873) — русский археограф, археолог; директор Московского архива Министерства иностранных дел, гофмейстер.
211 Варлаам Хутынский (в миру Алексей Михайлович) (?—1210) — основатель и первый игумен Спасо-Хутынского монастыря (ок. 1192).


514
212 Дьяконов Михаил Александрович (1855-1919) — русский историк права.
213 Район, область, округ (лат).
214 Округ (нем.).
215 Город, укрепление, крепость, (лат.).
216 Земледелец, пахарь, крестьянин (древнегреч., лат.).
217 Нет трудностей (лат).
218 Купчая (лат.).
219 Договор о купле-продаже (лат.).
220 Свод законов Российской Империи. СПб., 1900. Т. 10. Ч. 1. С. 420.
221 Чего нет в документах, того не существует (лат.).
222 При первом знакомстве (лат.).
223 Окончательное состояние (лат.).
224 Букв.: Размещение работы (лат).
225 δουλεία (греч.), servitus, servitium (лат.) — термины для обозначения рабства.
226 Купчая (лат.). Здесь речь идет о своего рода купчей на самого себя, подписание себя в крепость землевладельцу.
227 Исходя из закона (лат.).
228 Крепостная зависимость, подчиненность (нем.).
229 Владимир Андреевич Храбрый (1354-1410) — серпуховской князь, второй сын князя Андрея Ивановича, внук Ивана I Калиты. Михаил Александрович (1333-1399) — князь Тверской и Микулинский, сын тверского князя Александра Михайловича. На протяжении всего своего правления вел борьбу с Московским княжеством.
230 «dworzanin» — термин Литовских статутов для обозначения дворянина.
231 Николай Чудотворец (?—342) — архиепископ Мирликийский, особо почитаемый христианский святой.
232 Вердеревский Федор Васильевич — конюший.
233 Федор Олегович (?—1427) — великий князь Рязанский.
234 См. комм. 199.
235 Александр Казимирович — великий князь литовский в 1506-1522 гг.
236 Савинъи (Savigny) Фридрих Карл фон (1779-1861) — немецкий правовед и историк, сторонник «исторической школы»; в 1810-1842 гг. — профессор Берлинского университета. Занимал пост прусского министра законода¬


Комментарии
515
тельства, ушел в отставку в 1848 г. Виолле (Viollet) Поль (1840-1914) — французский историк-медиевист. Виндшейд e. (Windscheid) — историк права.Дернбург (Dernburg) Генрих (1829-1907) — немецкий юрист, профессор Берлинского университета. Нечаев Василий Васильевич (I860-?) — юрист. См.: Нечаев В. Право обязательное // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 48. С. 315-320.
237 Всюду (лат.), т. е. по всему тексту.
238 «По непреложному закону, чтобы он и впоследствии сохранил свою силу, мы желаем и приказываем, чтобы впоследствии по непреложному закону сохраняло силу..» (лат.).
Маркульф (VIII в.) — монах монастыря Ресбах.
239 Щербатов Михаил Михайлович (1733-1790) — русский историк. Болтин Иван Никитич (1735-1792) — русский историк и государственный деятель.
240 Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839)— российский государственный деятель, ближайший советник Александра I, автор плана либеральных преобразований. Павлов-Сильванский Николай Павлович (1869-1908) — русский историк Погодин Михаил Петрович (1800-1875) — русский историк, археолог, журналист, публицист. Академик Петербургской Академии наук Мейер Дмитрий Иванович (?—1836) — русский историк и юрист. Градовский Александр Дмитриевич (1847-1889) — русский историк, публицист либерального направления.
241 Солон (между 640 и 635 — ок 559 до н. э.) — афинский архонт с 594 г.; провел ряд реформ, способствовавших ускорению ликвидации пережитков родового строя. Периандр (ок. 660 — ок 585 до н. э.) — правитель Коринфа.
242 Вера, в значении зарока (лат.). В этом значении понятие «fiducia» встречается в Римском праве до кодификации его в Кодексе императора Юстиниана I (482/483-565), опубликованном в 529 г. и получившем силу закона в 534 г.
243 Залог, пари (лат.).
244 Кемский Семен Иванович (?— 15 59) — князь Белозерский.
245 Деболъский Николай Григорьевич (1842-1918) — русский философ и педагог; один из основателей философского общества в Петербурге.
246 Даниил (XVI в.) — князь Ухтомский.
247 Матвей (XV в.) — игумен Кирилло-Белозерского монастыря.


516
248 Туренин Василий Иванович (?—1634) — стольник и воевода в Самаре, Мценске, Рязани и Астрахани.
249 Гагарин Никита Никитич — московский воевода, князь. Получил прозвище «Сеченая Щека» за то, что был ранен в щеку саблей в 1615 г. в одном из сражений.
250 Komm Третьяк (?—1641) — дьяк
251 Бэджгот (Бэджот) (Bagehot) Уолтер (1826-1877) — английский экономист и публицист.
252 Герцог (нем.).
253 Гедимин (Гедиминас) (Gediminas) (?—1341) — великий князь Литовский, именовал себя «королем Литвы и Руси».
254 «Все рутены (русские. — Сот), которые подчиняются нашей власти» (лат.).
255 Михаил Ярославин (1271-1318) — князь Тверской с 1285 г., великий князь Владимирский (1305-1317).
256 Довмонт (Дауматас) (Daumantas) (?— 1299) — псковский князь литовского происхождения.
257 Каринский Николай Михайлович (1873-1935) — русский и советский языковед, палеограф, член-корреспондент Петербургской Академии наук. С 1931 г. руководитель Диалектографической комиссии Института языка и мышления Академии наук СССР.
258 Соболевский Александр Иванович (1856/1857-1929) — русский филолог, академик Петербургской Академии наук, позднее Академии наук СССР.
259 Витовт Винтаутас (Vytautas) (1350-1430) — великий князь Литовский с 1392 г.
260 πολίτης (грен.) — граждане.
261 Всеволод Мстиславич (?—1249) — князь Псковский и Новгородский.
262 Чечулин Николай Дмитриевич (1863-1927) — историк, член-корреспондент Академии наук СССР.
263 Никитский А. Очерк внутренней истории Пскова. СПб., 1873. С. 279-
264 Имперское Государство (англ.).
265 Британская Империя (англ.).
266 Кромвель (Cromwell) Оливер (1599-1658) — английский государственный деятель и военачальник, лидер английской революции, внесший в качестве лорда-протектора Республики Англии, Шотландии и Ирландии вклад в формирование политического облика современной Англии.


Комментарии
517
267 Близкая земля (лат.), т. е. окружающая и испытывающая влияние государства.
268 Василий Юрьевич Косой (?—1448) — галицкий князь. В 1434 г. объявил себя великим князем московским, вел длительную борьбу с Василием И.
269 Куник (Kunik) Арист Аристович (1814-1899) — историк, редактор иностранных актов Императорской Археографической комиссии.
270 «Москвитянин» — научно-литературный журнал, издавался в 1841-1856 гг. Издатель и редактор М. И. Погодин.
271 Макушев Викентий Васильевич (1837-1883) — русский славист, с 1868 по 1871 г. работал в итальянских архивах и библиотеках, где собирал материал по истории южных славян.
272 Садко — гусляр, герой былин Новгородского цикла. Соловей Будимиро- вич — герой русских былин.
273 Земля, лежащая позади (нем.), т. е. земля или регион, лежащий позади прибрежного района; тыловая область.
274 Речь идет о DasRigische Schuldbuch (нем.), т. е. о Рижском регистре долгов.
275 Русская улица (нем).
276 Русская деревня (нем.).
277 Русские изделия (лат.).
278 Советов Александр Васильевич (1826-1901) — русский ученый, агроном; профессор Петербургского университета.
279 Олеарий (Oelschläger) Адам (1594-1671) — путешественник, секретарь, затем советник Голштинских посольств в 1633-1635 и 1635-1639 гг. в Москве и Пруссии.
280 Экономическое превосходство и господство (нем.).
281 Буслаев Василий — богатырь, герой новгородских былин.
282 Ландскнехт (нем.), т. е. поступающий на службу в иностранные войска. Так назывались и наемные войска в Швейцарии.
283 Румянцев Николай Петрович (1754-1826) — российский министр коммерции, а затем министр иностранных дел, с 1809 г. — канцлер.
284 Калайдович Константин Федорович (1792-1832) — русский археолог и историк; издатель журнала «Русский зритель».
285 Иконников Владимир Степанович (1841-1923) — русский и советский историк, академик Петербургской Академии наук (1914), академик Академии наук Украины (1920). Один из учредителей Исторического общества


518
Нестора-летописца (1872, с 1874 — его председатель). Основное сочинение: «Опыт русской историографии».
286 «Великий Новгород — это удивительно большой город, расположенный на прекрасной равнине. Это свободный город и княжество общины, у них есть епископ, который является как бы их правителем. Все остальные русские в России, которая необычна велика, также христиане по верованию, как и греки. И в названном городе находится триста пятьдесят церквей. А на названной реке стоит дворец, где они основали главную церковь Святой Софии, и там проживает их названный епископ». «В вышеупомянутом городе много великих князей, которых они называют боярами. Это такой мещанин, у которого действительно земли имеется двести лье в длину; они богатые и зажиточные на удивление. А нет у русских на Великой Руси других господ, кроме тех, в свою очередь, как община захочет» (фр.).
287 «Также в многолюдном городе имеются во множестве большие люди, которых называют боярами. А есть такой мещанин, у которого действительно земли имеется двести лье в длину; богатые и зажиточные на удивление. А нет у русских на Великой Руси других господ, кроме тех, в свою очередь, как община захочет» (польск.).
288 Jlamya (de Lannoy), Вильбер (1386-1462) — бургундский дипломат и путешественник, путешествовал по Востоку и Европе, посетил Литву, Польшу, Новгород и Псков. Лелевелль (Lelewel) Иохим (1786-1861) — польский историк и общественный деятель. Один из лидеров демократического крыла в польском освободительном движении. В 1830-1831 гг. во время польского восстания входил во Временное правительство и возглавлял «Патриотический клуб». После разгрома восстания эмигрировал.
289 «После, выехав из Великого Новгорода, чтобы увидеть свет, я приехал как торговец, в другой большой закрытый город царства и княжества Российского под названием Псков. Из названного Новгорода до Пскова по большим лесам идти столько же, сколько пройти тридцать германских городов». «Также Псков надежно окружен каменными стенами и башнями и является владением князя, насколько предоставил ему власть царь Московский. И когда я там был, то говорили, что их царя, которого я видел в Великом Новгороде, отправили в ссылку и заточили» {польск.).
290 «Скудно обставленный деревянными домами; есть несколько кирпичных церквей» {фр.).


Комментарии
519
291 Вильгельм I Завоеватель (William the Conqueror) (ок. 1027-1087) — герцог Нормандии, в 1066 г. высадился в Англии и, разбив англосаксонские войска, занял английский престол.
292 Ярослав Владимирович — князь псковский с 1214 г. Перешел на сторону ливонских рыцарей. Позднее получил в княжение Торжок и Гжицк. Святослав Ярославич — князь тверской. Ярослав Ярославич (1230-1271) — великий князь Владимирский и Тверской.
293 «Народ, живущий рыболовством с элементами садоводства и сельского хозяйства» (нем.).
294 Старейшины, лучшие люди (древнегреч.).
295 Простолюдины, городская беднота (древнегреч.).
296 Сторожев Василий Николаевич (1866-1924) — русский историк и археолог, сторонник так называемого реалистического направления в исторической науке.
297 Самоквасов Дмитрий Яковлевич (1843-1911) — русский историк права, археолог, архивист; тайный советник. С 1892 г. — управляющий Московским архивом Министерства юстиции. Возглавил работу по описанию материалов архива, автор работы «Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции».
298 Помяловский Михаил Иванович — русский историк; занимался преимущественно историей Новгорода.
299 КонстантинXIIПалеолог (1403-1453) — император Восточно-Римской империи. Погиб при взятии турками Константинополя.
300 Исидор (?—1462) — русский митрополит. В1441 г. низложен Василием II, бежал в Рим. Иона (?—1461) — митрополит Московский. Возведен в сан по воле Василия II без согласия патриарха Константинопольского.
301 Калачов Николай Васильевич (1819-1885) — русский историк-юрист, археолог. Профессор Московского университета.
302 Отправная точка (лат.).
303 «Будет управляться как Содружество и Свободное государство и без какого-либо короля или Палаты лордов» (англ.).
304 Мстислав Давидович (1193-1230) — князь смоленский. Его внешняя политика была посвящена защите политической безопасности Смоленска и его торговых интересов на русском западе и немецком востоке. В 1229 г. заключил торговый договор с Ригой, по которому Полоцк был признан находящимся в сфере его покровительства и власти.


520
305 Гучков Александр Иванович (1862-1936) — крупный промышленник, один из лидеров и основателей партии «Союз 17 октября». Депутат III Государственной думы. С 1919 г. в эмиграции.
306 Гетц (Goetz) Леопольд Карл (1869-1931) — немецкий историк, профессор Боннского университета.
307 В предыдущей части (лат,. ).
308 Платонов Сергей Федорович (1860-1933) — русский историк, профессор Петербургского университета. См.: Платонов С. Ф. Прошлое русского Севера. Очерки по истории колонизации Поморья. СПб., 1923.
309 Дмитриев Александр Алексеевич (1854-1902) — инспектор народных училищ в Перми, член Казанского общества археологии, этнографии и истории.
310 Адрианов Александр Васильевич (1854-1920) — русский публицист, общественный деятель, историк, археолог, этнограф. Издавал томскую «Сибирскую газету»; член Сибирской областной думы. Расстрелян по приговору Томской ЧК.
311 С соответствующими поправками (лат.).
312 Коялович Михаил Иосифович (1828-1891) — русский историк, профессор Петербургского университета.
313 Баторий (Batory) Стефан (1533-1586) — польский король. Участвовал в Ливонской войне, в походах против России. Под влиянием Римского папы заключил невыгодный для себя мир с Россией (1582).
314 Олъгерд (Альгирдас) (Algirdas) (1341-1377) — великий князь Литовский.
315 Софья Витовтовна (1371-1453) — дочь великого князя Литовского Ви- товта, жена великого князя Московского Василия I.
316 Тимур (Тамерлан) (1336-1405) — полководец, создатель государства со столицей в Самарканде. Совершал завоевательные походы в Иран, Закавказье, Индию и Малую Азию.
317 Кейстута (Кястутис) (Kestutis) (? — после 1382) — великий князь Литовский.
318 Ягайло (Ягелло) (Jogaila) (1348-1434) — великий князь Литовский и король Польский. В 1383 г. перешел в католичество под именем Владислава.
319 Вероятно, сияющий Ромул (древнегреч), основатель и первый царь Рима (753-716 дон. э.).
320 Акты Патриархов (лат.).


Комментарии
521
321 Вероятно, Бенешевич Владимир Николаевич (1874-1938) — русский византиевед, археограф, историк церковного права. Член-корреспондент Российской академии наук с 1924 г.; член Академий в Страсбурге (1912), Мюнхене (1927) и Берлине (1929)· Расстрелян.
322 Hm (XII в.) — патриарх Московский при Дмитрии Донском.
323 Пимен — патриарх Московский, бывший архимандрит Переяславского Горицкого монастыря (1390).
324 Царь Московский (древнегреч.).
325 Вероятно, принц Ромул (древнегреч.).
326 Вероятно, великий царь Ромул (древнегреч.).
327 Вероятно, принц литовский, огнепоклонник (древнегреч.).
328 Петр (?—1326) — русский митрополит, поддерживал московских князей в их борьбе за великое княжение. В 1325 г. перевел митрополичью кафедру из Владимира в Москву. Алексий (Алексей) (ок 1293-1378) — митрополит Киевский и всея Руси. Поддерживал объединительную политику московских князей. Феогност (?—1353) — митрополит Киевский и всея Руси, выступал за единство русской метрополии. Фотий (?—1431) — митрополит Московский, боролся за подчинение Литовской Православной церкви Московской митрополии.
329 Цамбалак (Цамблак, Целивах, Целивлах, Цимвлах) Григорий (ок. 1364 — ок 1450) — митрополит Киевский, затем Молдово-Валахский. В 1416 г. рукоположен собором западнорусских епископов в митрополиты Киевские и Литовские, что было оценено в Москве как отступничество от православия.
330 Казимир III (Kazimierz) Великий (1310-1370) — польский король с 1333 г.
331 Евгений N (Eugenius) (1383-1447) — Римский папа, выступил против Базельского собора, выбравшего антипапу Феликса V.
332 «Сам император и град Константинов окружены со всех сторон турками» (лат.).
333 Иоанн VII Палеолог (1370-1408) — византийский император.
334 Виссарион (Bessarion) Никейский (1403-1472) — византийский церковный деятель, гуманист.
335 МаркЕфесский (Евгеник) (Marcus Eugenicus) Марк Евгеник (?—1457) — архиепископ Ефесский, святитель.


522
336 Свидригайло (Свидригелло) Ольгердович (1355-1452) — великий князь Литовский.
337 Констанцский собор — Вселенский собор католической церкви, проходивший в г. Констанца (Южная Германия) с 5 ноября 1414 по 22 апреля 1418 г. Собор был созван для проведения церковных реформ и борьбы со сторонниками Я. Гуса. Базельский собор проходил в швейцарском г. Базеле с 23 июля 1431 г. по 25 апреля 1449 г. В последние годы деятельности Собор был перенес в г. Лозанну. Собор принял ряд декретов, в частности, о возобновлении деятельности провинциальных соборов.
338 Благородные люди, аристократия (лат.).
339 Юридические термины для обозначения земледельцев, прикрепленных к землевладельцу, т. е. крепостных.
340 В своем праве, по собственному праву (лат.).
341 Самойлович Иван (?—1690) — малороссийский гетман. Вел длительные войны с турецкими войсками. В 1687 г. по доносу старшин сослан в Сибирь. Кочубей Василий Леонтьевич (1640-1708) — украинский государственный и военный деятель. При гетмане И. С. Мазепе занимал высшие должности в Гетманском уряде. Узнав о тайных переговорах Мазепы со шведским королем Карлом XII и польским королем С. Лещинским с целью отделения Украины от России, несколько раз предупреждал Петра I о готовившейся измене, за что был казнен.
342 Мазепа Иван Степанович (1644-1709) — украинский шляхтич. В 1708 г. заключил союз со шведским королем Карлом XII. После Полтавской битвы (1709) бежал во владения турецкого султана. Петр!Великий (1672- 1725) — первый российский император, полководец. Иоанн Алексеевич (1666-1696) — русский царь. В 1682 г. вместе со своим братом Петром венчался на царство.
343 Максим — Вселенский патриарх и Константинопольский патриарх (1476-1483).
344 ИеремйяП Транос (1530-1595) — Константинопольский патриарх с 1572 г. (с перерывами). Известен как формальный учредитель патриаршества. Прибыв на Русь в 1588 г. за «милостыней» и узнав о планах учреждения патриаршества, сперва захотел сам стать Московским патриархом. Позже узнав, что ему в таком случае придется жить не в богатой Москве, а в провинциальном в то время Владимире, Иеремия поставил, по указанию Бориса, в первые патриархи Московские, Владимирские и всея Руси Иова.


Комментарии
523
345 Евгений (в миру Болховитинов Ефимий) (1767-1837) — церковный деятель, историк, археограф, писатель, академик Петербургской Академии наук, митрополит Киевский и Галицкий; принимал участие в следственных действиях по делу декабристов.
346 Мазон (Mazon) Андрей Альбинович (1881-1967) — франко-русский исследователь русского языка и литературы. Окончив Парижский университет, в 1900-х гг. уехал в Россию, был лектором французского языка в Харькове.
347 Александр Михайлович Тверской (1301-1339) — великий князь Владимирский (1326-1327), князь Псковский (1328-1338).
348 Тургенев Александр Иванович (1784-1845) — русский общественный деятель и историк Собиратель документальных источников по истории России в зарубежных архивах. Основное сочинение: «Акты исторические» (Т. 1-2. СПб., 1841-1842).
349 «Мачей Стрыйковский, каноник [из] Самогитии, родом поляк, для своего возраста в высшей степени образованный, первый с большой достоверностью и необычайным усердием описал, основываясь на русских памятниках, историю Литвы» (лат). Стрыйковский Мачей (XVI в.) — польский историк
350 Rutheni — традиционное латинское наименование русских.
351 Сапега (Sapiehi) Лев (1557-1633) — литовский гетман и канцлер.
352 «Который, как говорят, при короле Сигизмунде Первом в самом зачатке подавил рутенское (русское. — Сост.) восстание» (лат.).
353 Длугош (Dlugosz) Ян (1415-1480) — польский историк, сторонник господства церкви над светской властью.
354 «Ужасный, наводящий страх <...> быстрый, храбрый, из самых смелых, когда дело касалось каких-либо поручений <...> а также <...> в походах» (лат.).
355 Речь идет о князе Литовском Витовте. См. комм. 259.
356 «Правитель, знаменитый своей воинской славой. Он расширил Литовское княжество от Балтийского моря до Понта Эвксинского (Черного моря. — Сост.), от границ с Польшей почти до самых северных оконечностей, скивским народам часто по своему изволению назначал правителей» (лат.).
357 Барбашев Александр Ипполитович (1858-?) — русский историк; был преподавателем в различных петербургских средних учебных заведениях.


524
358 Шиман (Schiemann) Теодор (1847-1921) — немецкий историк; занимался изучением истории России.
359 Форстен Георгий Васильевич (1857-1910) — русский историк; один из основоположников изучения истории скандинавских стран.
360 Остен-Сакен Пауль Теодор Фритц фон де (1880-1934) — философ, историк. Преимущественно изучал историю Ливонии, Эстляндии и Курляндии.
361 «12 августа на берегах Ворсклы рухнули планы Витовта, и рухнула тогда же <...> навсегда (надежда. — Сот.) на самостоятельность Литвы <...> Если бы Витовт осуществил свои планы, России не было бы необходимости в Петре и его грубых, несоразмерных погонях за Европейской культурой еще на две сотни лет» (нем.).
362 Борис Александрович (?—1461) — великий князь Тверской. В начале своего княжения заключил договор с Витовтом Литовским, поддерживал его в борьбе с Новгородом. Около 1440 г. заключил военный договор с Василием II; в 1447 г. заключил союз с Казимиром Литовским. См. также комм. 318.
363 «Провести их безопасно везде, где они хотят проехать в упомянутой стране, без оплаты и пошлин. И этот Витольд — очень важный князь, который завоевал двенадцать или тринадцать разных царств и стран» (фр.).
364 «И вскоре на торжественный обед, который он устроил, приехали к нему два посольства, одно из Новгорода, другое из княжества Псковского, и приехали они к нему с разными удивительными подарками, предстали перед его столом, как вольные князья, в шелковых одеждах, в меховых шапках, в льняных платьях, по обычаю привезли ему дары в виде рыбы, золота, серебра, около шестидесяти видов различных даров. И получив дары из Великого Новгорода, выгнал он посланника Псковского с глаз долой из-за ненависти» (фр.).
365 «Огромное число татар, которые живут там как племя, настоящие сарацины, не имеющие ничего общего с законами христианскими» (фр.).
366 Азарьин Симон (?—1665) — келарь Троице-Сергиевой Лавры, писатель. По поручению царя Алексея Михайловича подготовил к печати «Житие преподобного Сергия». Около 1653 г. составил «Житие» архимандрита Дионисия; автор «Повести о разорении Московского государства и всея Российской земли», «Сказания, или книга о чудесах преподобного Сергия» и др.
367 Сергий Радонежский (в миру Варфоломей) (1314/1319-1392) — русский церковный и политический деятель, святой Русской Право¬


Комментарии
525
славной церкви. Вместе со старшим братом Стефаном около 1330— 1340 гг. основал Троицкий монастырь; был его вторым игуменом (около 1353-1391).
368 Дионисий (в миру Зобниковский Давид Федорович) (ок. 1570-1633) — архимандрит Троице-Сергиевой Лавры. Во время смуты — автор (совместно с А. Палицыным) воззвания против поляков. При царе Михаиле Федоровиче руководил Московским печатным двором. Палицын Авраамий (в миру Аверкий Иванович) (?—1626) — келарь Троице- Сергиевой Лавры. Участвовал в заключении Деулинского перемирия между Россией и Польшей (1618).
369 Лекса (в крещении Александр) — татарский князь, внук Мамая.
370 Джаббар-берды (?—1417) — сын Тохтамыша и Тогайбек, дочери Хаджи- бека. Правил в 1416-1417 гг.
371 «Вооруженный щитом, поперек фланг развертывать, легионы как будто в сигнал воинственный <...> совсем немногие малый измерение месяц, в Литве воспитывать» (лат).
372 Федор Иванович (1557-1596) — русский царь с 1584 г., последний царь из династии Рюриковичей.
373 Макарий (в миру Булгаков Михаил Петрович) (1816-1882) — русский богослов и историк церкви. См.: Макарий. История русской церкви в 13 т. М., 1846. Голубинский Евгений Евстафьевич (1834-1912) — русский историк церкви, академик Петербургской Академии наук См.: Голубинский Е. Е. История русской церкви. Т. 1-2.1880-1917. Знаменский Петр Васильевич (1836-1917) — русский историк церкви, член-корреспондент Петербургской Академии наук См.: Знаменский П. В. Руководство к русской церковной истории. Казань, 1870.Доброклонский Александр Павлович (1856-1937) — русский историк церкви. С 1920 г. — в эмиграции. См.: Доброклонский А П. Руководство по истории русской церкви. Вып. 1-4. 1894-1893.
374 Герасим — митрополит Московский в 1417-1435 гг.
375 Иоанн Рагузский — богослов.
376 «Если войско держит честь королевскую и защищает государство, и служит на каждого человека, и поэтому каждый готов нести службу воинскую» (лат.).
377 Нольде А Э. (1873-1935) — русский историк, общественный деятель. С 1922 г. в эмиграции.


526
378 Получение права на чтение лекций {лат).
379 Государство в государстве {лат).
380 См.: Горбачевский Н. Словарь древнего актового языка Северо-западного края и Царства Польского. Составлен архивариусом Центрального архива древних актовых книг губерний: Виленской, Гродненской, Минской и Ковенской, членом Виленской Археографической комиссии Н. Горбачевским, издан иждивением Виленского учебного округа. Вильна, 1874.
381 Ранке (Ranke) Леопольд фон (1795-1886) — немецкий историк
382 Герцогское право {лат).
383 Воротынский Дмитрий Федорович — князь из рода Воротынских, сын Федора Юрьевича и княгини Марии Корибутовны. Иван Федорович Белецкий (ум. 1542) — князь, боярин, второй сын Федора Ивановича Белецкого.
384 Михаил Борисович (1453 — ок 1505) — великий князь Тверской. В 1483 г. заключил союз с Казимиром Литовским против Ивана III. В 1485 г. бежал в Литву.
385 Глинский Михаил Васильевич (?—1559) — князь, воевода. В 1547 г. бежал в Литву, был схвачен, но скорее прощен. В 1552 г. участвовал в военных походах против Казани. В 1557 г. — наместник Новгорода.
386 Вероятно, responsorium — респонсорий — ответная партия {лат.).
387 Духинский Франциск (1817-1880) — польский писатель. Ранние его работы на польском и русском языках относились к вопросу о первоначальных отношениях между Россией и Польшей. Его попытки создать новую теорию славянской этнографии доставили ему широкую известность. В основу его теории положена идея о том, что великороссы якобы не принадлежат к славянскому племени и даже к арийской расе, а наравне с монголами составляют ветвь ту- ранского племени.
388 Вероятно, Алъ-Джувейни Ала-ада-дин Ата-Малик (1228-1286) — персидский историк. С 1263 г. — наместник в Багдаде. Автор книги «История мирозавоевателя», содержащей сведения по истории монгольских завоеваний.
389 Улу-Мухаммад (ок. 1405-1445) — основатель Казанского ханства. Вел длительные войны с Московским княжеством. Предположительно убит в результате заговора.


Комментарии
527
390 Махмутек (Махмуд) (?—1467) — казанский хан. Неоднократно совершал набеги на московские земли.
391 Последний по порядку, но не по значению (англ.).
392 Бахмет — татарский князь, сын Усеина Ширинского, пришедшего из Орды и завоевавшего г. Мещеру в 1198 г.
393 Александр Укович (?—1373) — князь мещерский, пытавшийся продать г. Городец князю Дмитрию Донскому между 1362 и 1373 гг.
394 Касим-хан (?—1469) — первый правитель Касимовского ханства. Участник битвы при Белеве (1437) и под Суздалем (1445). После битвы под Суздалем с братом Якубом был направлен в Москву для наблюдения за выполнением Василием II условий выплаты дани Казанскому ханству. Остался на русской службе, в 1449 г. разбил на р. Пахре войско Сейд-Ахмата, в 1447-1453 гг. воевал на стороне Василия II с Дмитрием Шемякой. В 1452 г. получил от Василия II в наследственное владение Городец-Мещерский, где было основано ханство. Якуб-хан в 1469-1471 гг. нес службу в качестве военачальника при дворе великого князя.
395 Василий 111 Иванович (1479-1533) — великий князь московский и всея Руси, старший сын Ивана III и Софьи Палеолог.
396 См. комм. 171.
397 Речь идет о сочинении посла английской королевы Елизаветы I Джильса Флетчера (Fletcher) (ок. 1549-1610) «Of the Russe Commonwealth» («О Русском Государстве»), увидевшем свет в Лондоне в 1591 г. Сочинение написано на основании заметок, сделанных Флетчером во время пребывания в России в качестве посла королевы Елизаветы I.
Ср. совр. перевод: «Число домов, как сказывали мне, во всем городе по исчислению, сделанному по царскому повелению (незадолго до сожжения его (города) крымцами), простиралось до 41 500. Со времени осады города татарами и произведенного ими пожара (что случился в 1571 г.) земля во многих местах остается пустой, тогда как прежде она была застроена, в особенности же на южной стороне города <...> Таким образом, теперь Москва немного более Лондона». (Флетчер Д. О государстве русском. М., 2002. С. 30).
398 Бер (Baer) Мартин — путешественник, жил в России более 12 лет. Как очевидец событий, он написал книгу «Летопись Московская с 1584 по 1612 г.».
399 Богословский Михаил Михайлович (1867-1929) — советский историк, академик Академии наук СССР.


528
400 Горожане, мещане (лат.).
401 Устрялов Николай Герасимович (1805-1870) — русский историк, академик Петербургской академии наук.
402 Ильгам (Альгам) (ок. 1450 — ок. 1490) — казанский хан. В 1482 г. заключил договор с Московским княжеством. В 1485 г. изгнан из Казани Мухаммадом- Амином. Возвратил власть с помощью ногайских войск Низложен войсками Ивана III, сослан в Вологду.
403 См. главу «Существовал ли в древней Руси феодальный правопорядок» статьи «Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни и права Древней Руси» в наст. изд.
404 Готье Юрий Владимирович (1873-1943) — русский и советский историк, археолог, академик.
Приложения к «Введению в историю России»
Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни и права Древней Руси
Публикуется по: Струве П. Б. Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни и права Древней Руси. Прага, 1929. С. 3-86.
В 1927 г. генералом Е. К. Миллером был задуман культурно-просветительский цикл лекций о России, рассчитанный на самые широкие слои русских эмигрантов за границей. К участию в цикле были привлечены многие видные русские историки и публицисты-эмигранты. В том числе Е. К. Миллер предложил и Струве прочесть серию лекций по экономической истории России. Струве принял предложение и подготовил специальный курс лекций под общим заглавием «Экономическая история России, в связи с ее общей историей и сравнительно с развитием западных стран». Предположительно, для подготовки очерка «Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни и права Древней Руси» Струве использовал именно этот лекционный материал, а также материал своего академического курса по экономической и социальной истории России, который он читал с осени 1928 г. по весну 1941 г. в Русском научном институте в Белграде.
405 Монтескье (Montesquieu) Шарль Луи (1690-1755) — французский просветитель, философ, правовед, писатель.
406 Вебер (Weber) Макс (1864-1920) — немецкий социолог, историк, экономист и юрист.
407 Бринц (Brinz) А. - историк права.


Комментарии
529
408 «Русская ленная система близка к европейской» (нем.).
409 «Полностью установившаяся бенефициальная система» (нем.).
410 Речь идет о работе: Engelmann. Die Leibeigenschaft in Russland. Eine rechtsgeschichtliche Studie. Dorpat, 1884.Блунчли (Bluntschli) Иоганн Каспар (1808-1881) — швейцарский юрист, политик. Братер (Brater) Карл Людвиг Теодор (1819-1869) — публицист либерального направления и глава оппозиции в Баварской палате депутатов.
411 Речь идет о работе: Чичерин Б. Н. Опыты по истории русского права. М, 1858.
412 Речь идет о работе: Waitz G. Deutsche Verfassungsgeschichte. VIII. Kiel, 1878.
413 Иммунитет (лат.).
414 Рекомендующий (лат.).
415 Брунер (Brunner) Генрих (1840-1915) — немецкий историк, специалист по истории государства и права раннего средневековья, профессор Берлинского университета (1873), член Прусской академии наук (1884). В своих исследованиях он развивал идеи общинной теории, считая, что в начале Средних веков вся система правоотношений у большинства германских племен определялась преобладанием свободных крестьян, живших общинами, и лишь постепенно утрачивавших личную свободу и землю.
416 «Свободный человек неосознанно приобрел привычки составлять мнение не о государстве и не о князе, а о другом человеке» (фр.).
417 Речь идет о работе: Brunner Н. Deutsche Rechtsgeschichte. Leipzig, 1892.
418 «Помимо феодального общества и разных преимуществ, которые оно включало, всегда существовали другие владения с их устаревшими убеждениями, несмотря на революцию, которая произошла в земельном хозяйстве и которая по большей части поглощала их» (фр.).
419 Фьеф-аллод (фр.).
420 «Аллод — есть свободная земля, такая земля, за которую не требуется платить службой или вносить подать. Она не достается от господина и этим отличается от лена, который достается от какого-либо лица» (фр.).
421 «Когда речь идет о лене, в случае смены господина полагается платить, в случае же с аллодом никакой платы не требуется. Аллоды являются чьим- либо непосредственным имуществом в том смысле, что никем другим не управляется и не признается, кроме Бога. Так что владелец не несет службы ни перед кем и никому не платит» (фр.).
ЛюдбвжШ (Louis)(1462—1515) — король Франции с 7 апреля 1498 г.


530
422 «Это (пожалование) имеет вид аллода, но связано только со службой конного воина (или рыцаря), и из-за этого приносимая клятва верности имеет форму клятвы военачальнику и становится при этом вассальной» (нем.).
423 «Неорганическим звеном выглядит в феодальном обществе <...> разразившаяся в государстве ленной системы битва за место аллода, а то и вовсе за его существование в настоящем и будущем» (нем.).
424 Сеньор, сеньоритет (фр.).
425 Крупный феодал (фр.).
426 Фьеф-бенефиций (фр.).
427 Фьеф, который является фьефом сеньора (фр.).
428 Сеньориальное правосудие (фр.).
429 Гипотеза (лат.).
430 «Не столько оклеветать феодальное общество, сколько констатировать постоянную анархию в нем, глубокое несогласие права и факта» (фр.).
431 Речь идет о работе: Brunner 0. Feudalismus. Ein Beitrag zur Begriffsgeschichte. Mainz, 1959·
432 Милюков Павел Николаевич (1859-1943) — русский историк, политический деятель, публицист. Лидер партии кадетов, министр иностранных дел во Временном правительстве в 1917 г. С 1920 г. в эмиграции.
433 Карл Великий (Carolus Magnus) (ок 742-814) — король франков и лангобардов, воссоздатель Римской империи.
434 «До тех пор попечительная связь считалась абсолютно добровольной и могла быть расторгнута одной или другой стороной. Карл Великий, похоже, пытался сделать ее обязательной, нерасторжимой, почти пожизненной <...> Феодальное общество также становилось почти полностью неотменяемым: сеньор не мог взять его обратно, если вассал уклонился от своих обязанностей» (фр.).
435 Эсмен (Esmein) А. - французский историк права и государствовед, профессор в Париже. Главный труд — «Основы конституционного права».
436 Буслаев Федор Иванович (1818-1897) — русский филолог, сотрудник журнала «Москвитянин». С 1847 г. читал лекции в Московском университете.
437 «Жалование земли в дар — основная, главная, необходимая составляющая любого феодального общества» (фр.).
438 homagium (лат.), Mannschaft (нем.) — здесь: присяга.


Комментарии
531
439 Буслаев Ф. И. Историческая Хрестоматия. М., 1861. С. 123.
440 Частноправовой договор о службе (нем.).
441 Почтенные владения (лат.), т. е. наследственные владения феодалов, являющихся подданными государя, но не его вассалами.
442 Вассалы, не являющиеся феодалами (um.).
443 Горожане, мещане (um.).
444 Свободные люди (чешек.).
445 Основание государств (нем.).
446 Букв.: с щепоткой соли (лат.), т. е. с иронией.
447 Вельяминов Иван Васильевич (?—1378) — один из организаторов похода тверского князя Михаила Александровича против Москвы.
448 Законность, действительность (лат.).
449 Полное собрание русских летописей, изданное по Высочайшему повелению Императорской Археографической комиссией. СПб., 1842. С. 234.
450 Петиция, защита (лат.), или петиторная защита, в римском праве применялась для охраны вещных прав; основана на доказывании права.
451 Королевский налог, королевские сборы (нем.).
452 Древняя Российская Вивлиотика. М., 1788. Ч. 1. С. 74.
453 Дань (лат.), т. е. «плата за мир».
454 Плата призванным (лат.).
455 Надзор за взиманием королевской дани (лат.).
456 См. комм. 452.
457 См. комм. 179-
458 Константин Дмитриевич (1422-1438) — князь Углицкий.
459 При первом знакомстве (лат.).
460 Противоположность (лат.).
461 Фьеф (фр.).
462 Симеон Иванович Гордый (1316-1353) — великий князь московский и владимирский, старший сын Ивана IV. Продолжал политику отца по объединению русских княжеств под властью Москвы.
463 Гоминиум, ленная или вассальная присяга (лат.).
464 Старшие и младшие министериалы (лат.).


532
465 Dienst — служба. Dienstmann — служивый человек (нем). Со временем производится замена «-mann» на «-herr», т. е. «человек» на «господин».
466 Благородные люди на службе феодала (лат.).
467 Рождественский Сергей Васильевич (1868-1934) — русский историк, архивист; специалист по социально-экономической истории и истории народного просвещения в России. Умер в ссылке.
468 Вероятно, Блюмфельд Герман Фаддееевич (1861—?) — русский юрист, историк гражданского права.
469 Слуга (нем., лат.).
470 Букв: мальчик (лат.). Здесь: обозначение социального положения при дворе, близкое к русскому «отрок».
471 Амвросий Медиоланский (Ambrosius Mediolanensis) (ок. 339-397) — святой, епископ г. Медиолана, богослов. Идеальным считал такое государство, где церковь и светская власть взаимодействовали друг с другом, а элементом, сплачивающим его, являлась бы вера; выступал за автономный статус церкви.
«Когда, назначая рабов, мы распределяем мальчиков, отдавая предпочтение не возрасту, но знатности» (лат.).
472 Имя существительное (лат.).
473 Имя прилагательное (лат.).
474 Происхождение (лат.).
475 Времена (лат.).
476 Условие, состояние (лат.).
477 Все три восходят к одному корню (нем.).
478 Михаил Константинович (XIV в.) — великий князь витебский.
479 Микулинский Дмитрий Иванович (XVI в.) — воевода.
480 Микулинский -Пупков Семен Иванович (?—1562 г.) — князь, боярин и воевода. С 1533 г. участник походов против крымских татар, походов на Казань, в том числе и решившего ее судьбу похода 1552 г. Позже участвовал в походах для закрепления за Москвой Казанского царства в 1553-1554 гг. В 1559 г. участвовал в Ливонской войне. Пожалован в бояре; в 1551 г. назначен первым воеводой в только что построенный г. Свияжск.
481 Морозов Василий Петрович (?—1630) — окольничий, боярин.
482 Владимир Андреевич (1534-1564) — князь, двоюродный брат Ивана Грозного, удельный князь Старицкий и Верейский.


Комментарии
533
483 Иван Тимашев (1651-1652) — дьякон приказов Владимирской и Галицкой четей.
484 Лаппо Иван Иванович (1869-1944) — русский историк. Профессор Юрьевского (Тартуского) (1905-1919), Каунасского (1933-1940) университетов. В 1921-1933 гг. жил в Праге. В 1941 г. профессор Вильнюсского университета.
485 Андрей Васильевич Меньшой (1452/1458-1485) — князь Вологодский, младший сын Василия Темного.
486 Вероятно, КаурбекДлсурги («Юрий Елецкий» из русских источников) — татарский воевода.
487 Вероятно, Андрей Федорович Хованский (?-1569).
488 Борис Васильевич (1449-1494) — князь Волоцкий, сын Василия Темного. Неоднократно принимал участие в походах против Новгорода, Твери. Федор Борисович — князь Волоцкий в 1494-1513 гг.
489 Пожалованный феод (лат.).
490 Непосредственное владение (лат.).
491 Федор Васильевич (?-1503) — князь рязанский, сын рязанского князя Василия Ивановича и племянник великого князя Ивана III. В 1483 г. получил по завещанию отца в удел города Перевитск и Старую Рязань. В 1502 г. участвовал в походе московских войск против хана Золотой Орды Шиг- Ахмета.
492 Иван Борисович (XV в.) — князь Волоцкий.
493 Иван Васильевич (1483-1500) — князь рязанский.
494 Анклав (англ.).
495 Прямое владение (лат).
496 Владение лишь с правом использования (лат.), т. е. обрабатывания земли.
497 Басенок Федор Федорович (XV в.) — воевода, принимал активное участие в междоусобной борьбе Василия Темного с Юрьевичами.
498 Иван Васильевич Стрига Оболенский (?—1478) — боярин Василия II и Ивана III, воевода. В 1446 г. выступил на стороне великого князя Василия Темного против Дмитрия Шемяки, участвовал в походе 1456 г. на Новгород Великий; в 1460-1462 гг. наместник в Пскове, потом в Ярославле.
499 Дмитрий Иванович (1483-1509) — внук Ивана III, князь, венчанный дедом на царство, а затем умерший в заключении.


534
500 Мещерский Григорий Федорович (XVI в.) — князь, воевода Ивана IV. Участвовал во взятии Казани в 1552 г.
501 Ромодановский Василий Васильевич (XV в.) — боярин верейского князя Михаила Андреевича, после смерти которого перешел на службу к великому князю Иоанну III. В 1490 г. ездил послом в Крым.
502 Ромодановский Иван Васильевич (?—1520) — второй сын князя Василия Васильевича Ромодановского. Первые известия о нем относятся к 1485 г., когда великий князь московский Иоанн III послал в поход на Казань против хана Алегама царевича Мегмет-Аминя и с ним несколько воевод, старшим среди которых значился князь Иван Васильевич Ромодановский. Известен под прозвищем «Лихач».
503 Иван Владимирович (?—1582) — князь, сын Владимира Андреевича Старицкого.
504 Собственность (лат.).
505 Павлов-Сильванский Н. Феодализм в древней Руси. СПб., 1907. С. 59.
506 Кубенский Михаил Иванович (?—1550) — князь, боярин и воевода в правление Василия III Ивановича и Ивана IV Васильевича. Щелканов Василий Яковлевич (?—1610/1611) — русский государственный и политический деятель. Участник Земского собора 1566 г.; с 1576 г. служил дьяком в Разрядном приказе, с 1594 г. — думный дьяк Посольского приказа, с 1601 г. — окольничий.
507 Собрание государственных грамот и договоров. Т. III. М., 1813. № 124.
508 Речь идет о кн.: Довнар-Запольский М. Государственное хозяйство Великого княжества Литовского при Ягеллонах. Киев, 1901.
509 Любарт (Дмитрий) (1299-1386) — князь Волынский (1340-1349,1350— 1366), Луцкий (с 1325), Галицкий (1340-1349).
510 Юрий Святославович (?—1407) — князь Смоленский.
511 Омаж (лат). Здесь: церемония заключения договора между сюзереном и вассалом.
512 Вассал, преданность, послушание, уважение и почет (лат.).
513 Симеон (Simon) Лингвений (Linguienius) — брат Ягайла.
514 Проявление должного смирения и верности (лат.).
515 Совет и помощь (лат.).
516 Субъективный (лат.).
517 Покорный служитель и помощник верный (лат.).


Комментарии
535
518 Корибут (Димитрий) (1358/1359—?) — князь Новгород-Северский, Труб- чевский, Брянский, Збаражский, Брацлавский, Винницкий. Сын великого князя Литовского Ольгерда Гедиминовича от второго брака с княжной Тверской Ульяной Александровной.
519 Вероятно, речь идет о князе владимирском Федоре Глебовиче (XIV в.).
520 Явным образом (лат.).
521 Холмский Даниил Дмитриевич (?—1493) — полководец, князь, боярин. В 1468 г. разбил казанских татар. В 1471 г. командовал отрядом во время похода на Новгород. В 1574 г. принес присягу на верность московскому князю. В дальнейшем принимал участие в военных походах Ивана III.
522 Михаил Васильевич (1331-1373) — князь Кашинский. Воевал против Ми- кулинского и Тверского князя Михаила Александровича в 1364— 1367 гг. Василий Михайлович (?—1382) — князь Кашинский. В 1373 г. подчинился князю Тверскому, однако в 1374 г. бежал от него в Москву. Участвовал в походе Дмитрия Донского против Твери (1375) и в Куликовской битве (1380).
523 Василий Михайлович (1364-1426) — князь Кашинский. В 1426 г. был взят под стражу по приказанию великого князя Бориса Александровича Тверского.
524 Феодальное поручительство в зависимости от чего-либо (лат.).
525 Воротынский Иван Михайлович (? — ок. 1535) — князь, находился на службе у Ивана III. В 1521 г. во время нашествия крымского хана Махмет- Пгрея на Москву не выступил на помощь русскому войску из-за ссоры с князем Бельским, за что был лишен всех званий и владений и подвергнут заключению. В 1525 г. освобожден. Однако в 1534 г. схвачен за пособничество князю Бельскому и окольничему Ляцкому, бежавшим в Польшу, и сослан в Белоозеро.
526 Верность феодальная (лат.).
527 «Клятва, которую они должны были приносить, не являлась основанием для их службы, она лишь усиливала этот долг» (нем.).
528 Василеве (древнегреч.), т. е. царь.
529 Эдигей (Едигей) (1352-1419) — эмир Белой Орды из племени мангыт. К 1396 г. стал самостоятельным правителем междуречья Волги и Яика и явился основателем Ногайской Орды, окончательно оформившейся при его сыне Нурадине (правил в 1426-1440). Начал вместе с Тимур- Кутлуком войну с Тохтамышем. В 1397 г. Эдигей стал главой золотоордынского войска; в 1399 г. разбил на р. Ворскле соединенные силы ли¬


536
товского князя Витовта и бежавшего в Литву Тохтамыша. После смерти Тимур-Кутлука в 1399 г. Эдигей фактически стал главой Золотой Орды, в последний раз произведя объединение всех прежних улусов. В 1406 г. Эдигей убил Тохтамыша, обосновавшегося в Западной Сибири. В 1408 г. напал на Русь, чтобы заставить ее снова платить дань Золотой Орде, разрушил ряд городов, осадил Москву, но взять ее не смог. Во время смуты 1410-1412 гг. потерял власть в Орде и бежал в Хорезм, откуда его изгнал гератский хан Шахрух в 1414 г. Убит близ г. Сарайчика одним из сыновей Тохтамыша.
530 Мамай (?—1380) — темник (т. е. военачальник «тьмы» или 10 тысяч воинов), один из видных представителей монгольской военной аристократии, военачальник и политик Золотой Орды.
531 Феодор Кошт — один из ближайших сподвижников великого князя Дмитрия Иоанновича Донского. Феодору было поручено управление Москвой во время похода великого князя с войском на Куликовское поле (1380). От его старшего сына Иоанна берет начало род Романовых.
532 Максимилиан I (Maximilian) (1459-1519) — сын императора Фридриха III, с I486 г. римский император.
533 Вероятно, речь идет о татарском хане Ибрагиме (XV в.).
534 Вероятно, речь идет о татарском хане Ильгаме. См. комм. 402.
535 Мухаммад-Амин (Магмед Амин) (1469-1518) — казанский хан. Ставленник Ивана III. В 1495 г. был изгнан Абдул-Латифом, однако в 1502 г. вновь пришел к власти. В 1505-1507 гг. вел войну с Москвой, пытался организовать антирусскую коалицию с Крымом и Литвой.
536 Абдул-Латиф (Абдыл-Летиф) (ок. 1475-1517) — казанский хан. Пытался проводить независимую от Москвы политику, низложен промосковски настроенной казанской знатью. Сослан в г. Белоозеро.
537 Изложение, отчет (фр·).
538 Менгли-Гирей (?—1515) — крымский хан. Захватил власть в Крымском ханстве в результате междоусобной борьбе со старшими братьями Нур- Давлетом и Хайдаром. Вел длительную борьбу с правителями Большой Орды, собравшимися возродить Золотую Орду — Азматом и его сыновьями. Участвовал в военных действиях Турции против Молдавии. Совершал набеги на русские земли.
539 Нур-султан (Нурсултан) (1440-е гг. — не ранее 1510) — казанская царица. Происходила из рода Тевкелевых, дочь ногайского бия Тимура. Жена казанских ханов Халила и Ибрагима, крымского хана Менгли-Гирея. Сы¬


Комментарии
537
грала видную роль в установлении мира между Казанским и Крымским ханствами, с одной стороны, и Россией — с другой.
540 Речь идет о 1508 г.
541 Превосходство (лат.).
542 Вероятно, sub voce — там же, того же (лат).
543 Беклемииш (Михаил) — татарский князь из рода Ширинских.
544 Даниер (?—1486) — касимовский хан (с 1469). Командовал конными полками касимовских татар в походах московских войск на Новгород в 1471 и 1477 гг.
545 Читатель текстов (фр.), т. е. тонкий источниковед. «Ничто в истории не важно так, как составить идею по смыслу по словам <...> Изучение слов имеет большое значение в исторической науке» (фр.).
546 КадалецК. Я. - чешский историк, член Чешской академии наук
547 Речь идет о главе «Существовал ли в Древней Руси феодальный правопорядок». См. статью П. Б. Струве «Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни и права Древней Руси» в наст. изд.
548 Узбек (?—1342) — хан Золотой Орды в 1313-1342 гг.
549 Вероятно, речь идет о князе Федоре Ивановиче Ярославском (XV в.).
550 Акты исторические, собранные и изданные Императорской Археографической комиссией. Т. I. СПб., 1846. № 12.
551 Акты исторические, собранные и изданные Императорской Археографической комиссией. Т. I. СПб., 1846. № 45.
552 Акты исторические, собранные и изданные Императорской Археографической комиссией. Т. III. СПб., 1850. № 23.
553 Земледелец (древнегреч.).
554 Буквально: подобно филологии (лат.).
555 Буквально: подобно статистике (лат.).
Чем были первоначально русские крестьяне и откуда наименование «крестьянин»?
Публикуется по: Струве П. Б. Чем были первоначально русские крестьяне и откуда наименование «крестьянин»? Глава из «Введения в экономическую историю России» // Труды IV съезда русских академических организаций за границей. Белград, 1929. Ч. 1. С. 131-138.
С осени 1928 г. по весну 1941 г. Струве читал академический курс лекций в Русском научном институте в Белграде, озаглавленный сперва


538
как «Экономическая история России, в связи с образованием государства и общим культурным развитием страны»; а с 1934 г. как «Социальные и политические идеи и движения в России в XIX веке». Предположительно, именно на основе этого лекционного материала Струве подготовил доклад «Чем были первоначально русские крестьяне и откуда наименование “крестьянин”?», прочитанный им в 1929 г. на IV съезде русских академических организаций за границей и позже опубликованный в трудах этого съезда.
556 Локк (Locke) Джон (1632-1704) — английский философ, общественный и государственный деятель, представитель либерализма. Критиковал религиозную нетерпимость и понятие субстанции, отвергал теорию врожденных идей, а также божественное право королей. Сформировал собственную теорию идей, государственного устройства и теорию познания.
557 Немецкий термин, обозначающий власть и могущество, основанные на владении землей и на владении средствами производства соответственно.
558 Акты исторические, собранные и изданные Императорской Археографической комиссией. Т. II. СПб., 1850. № 23.
559 Речь идет о главе «Наименование “крестьянин”». См. статью П. Б. Струве «Наблюдения из истории хозяйственной жизни и права Древней Руси» в наст, издании.
Работы разных лет Размышления о русской революции
Публикуется по: Струве П. Б. Размышления о русской революции. София, 1921.
В ноябре 1919 г. Струве, являясь членом Донского правительства, в Ростове- на-Дону прочитал публичную лекцию под заглавием «Новая мощь и старая жизнь». В эмиграции в 1921 г. в Софии он выпустил брошюру под общим заглавием «Размышления о русской революции», в которую в качестве первых ее двух частей («1. После мировой войны» и «2. Новая мощь и старая жизнь») вошли материалы этой лекции. Одновременно очерк «Размышления о русской революции» был опубликован без изменений в первых двух номерах редактируемого Струве журнала «Русская мысль».
560 Наполеон 1 Бонапарт (Napol6on Bonaparte) (1769-1821) — император Франции в 1804-1815 гг., французский полководец и государственный деятель.
561 Тьер (Thiers) Луи Адольф (1797-1877) — французский политический деятель и историк. Автор трудов по истории Великой французской ре¬


Комментарии
539
волюции. При Июльской монархии (1830) несколько раз занимал пост премьер-министра Франции.
562 Наполеон 111 Бонапарт (Napoldon III Bonaparte; 1808-1873) — президент Французской республики, император.
563 Людовик XIV (Louis) (1638-1715) — король Франции и Наварры с 1643 г.
564 См. об этом: Борман А. А. Москва-1918. (Из записок секретного агента в Кремле) // Русское прошлое. Кн. 1. Л, 1991· С. 143-145; Смолин А В. Белое движение на Северо-Западе России. 1918-1920. СПб., 1999· С. 66,68-72.
565 Речь идет о внешней политике Президента Соединенных Штатов Америки Томаса Вудро Вильсона (Wilson) (1856-1924).
566 Лафарг (Lafargue) Поль (1842-1911) — французский социалист, зять К. Маркса. Принял деятельное участие в работах Гаагского конгресса I Интернационала в 1872 г.
567 Чаадаев Петр Яковлевич (1794-1856) — русский философ, участник войны 1812-1814 гг. П. Б. Струве цитирует неточно. Правильно: «Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». (Чаадаев П. Я. Философические письма. М., 1906. С. 10).
568 Мишле (Michelet) Жюль (1798-1874) — французский историк и публицист.
569 Герцен Александр Иванович (1812-1870) — русский философ, общественный деятель, писатель, основоположник народничества.
570 См.: Струве П. Б. Дневник политика. П. А. Столыпин // Возрождение (Париж). 26 сентября 1926. № 481. Столыпин Петр Аркадьевич (1862-1911) — русский государственный и политический деятель, премьер-министр.
571 Мария Федоровна Нагая (в иночестве Марфа) — царица, последняя жена Ивана IV, дочь окольничего Ф. Ф. Нагого.
572 Филарет (в миру Федор Никитич Романов) (1554-1633) — патриарх, племянник царицы Анастасии Романовны, двоюродный брат царя Федора Иоанновича (последнего царя из династии Рюриковичей), отец Михаила Федоровича (первого царя из династии Романовых).
573 Шуйский Василий Иванович (1553-1612) — князь, боярин и воевода, впоследствии царь.
574 Шаховской Григорий Петрович (?—1612) — князь, боярин, политический и военный деятель России.
575 Лжедмитрий I (?—1606) — авантюрист, самозванец, выдававший себя за царевича Дмитрия Ивановича, русский царь в 1605-1606 гг. По распро¬


540
страненной версии, сын галицкого дворянина Богдана Отрепьева Юшка (Юрий). Отслужив в одном из московских приказов, в 1600 г. постригся в монахи под именем Григория. Лжедмитрийй (?—1610) — самозванец, выдававший себя за царевича Дмитрия Ивановича, настоящее имя и происхождение точно не установлено.
576 Костомаров Н. И. Севернорусские народоправства. СПб., 1886. Т. 2. С. 123.
577 Болотников Иван Исаевич (?—1608) — предводитель Крестьянской войны 1606-1607 гг. в России.
578 Костомаров Н. И. Северорусские народоправства. СПб., 1886. Т. 2. С. 125.
579 Забелин Иван Егорович (1820-1908) — русский историк, археолог. В 1892 г. — почетный член Петербургской Академии наук
580 Ляпунов Прокопий Петрович (?—1б11) — русский политический и военный деятель, организатор 1-го ополчения в 1б11 г. Пожарский Дмитрий Михайлович (1577-1642) — князь, военный и политический деятель, глава 2-го ополчения, изгнавшего поляков из Москвы. Минин Кузьма Минич (?—1б1б) — организатор ополчения против польских интервентов в начале XVII в.
581 Корнилов Лавр Георгиевич (1870-1918) — генерал от инфантерии, верховный главнокомандующий российской армии в 1917 г., организатор мятежа против Временного правительства. Организатор Белого движения. Алексеев Михаил Васильевич (1857-1918) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант. Ближайший соратник Л. К. Корнилова, участник Белого движения.
582 Источник цитаты не установлен.
583 Скоропадский Павел Петрович (1873-1945) — генерал от инфантерии, украинский военный, политический и государственный деятель. С октября 1917 г. глава военных формирований Центральной Рады, в 1918 г. — гетман первого Украинского независимого государства. С 1918 г. в эмиграции в Германии.
584 Владислав (1595-1648) — сын польского короля Сигизмунда III. В Смутное время, после низложения Василия Шуйского, был избран поляками в цари России. От притязаний на российскую корону не отказывался и после избрания на царство Михаила Романова; неоднократно осаждал Москву. В 1632 г. стал королем польским под именем Владислава IV.
585 Источник цитаты не установлен.
586 Михаил Федорович (1596-1645) — русский царь с 1613 г., первый царь из династии Романовых.


Комментарии
541
587 Петр IIАлексеевич (1715-1730) — российский император с 1727 г., внук Петра I, последний представитель дома Романовых по прямой мужской линии.
588 Ант Иоанновна (1693-1740) — герцогиня Курляндская, средняя дочь царя Иоанна Алексеевича, российская императрица в 1730-1740 гг.
589 Голицын Дмитрий Михайлович (1665-1737) — член Верховного тайного совета, составитель «кондиций» 1730 г., определивших условия вступления на престол императрицы Анны Ивановны. В 1736 г. осужден по обвинению в заговоре.
590 Корсаков Дмитрий Александрович (1843-1920) — русский историк, профессор русской истории Казанского университета. См.: Корсаков Д. А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Казань, 1880. С. 56.
591 Александр I (1777-1825) — российский император с 1801 г.
592 Николай II Александрович (1868-1918) — российский император с 1894 по 1917 г.
Итоги и существо коммунистического хозяйства
Публикуется по: Итоги и существо коммунистического хозяйства. Берлин, 1921. С. 3-31.
Работа изначально представляла собой доклад, прочитанный П. Б. Струве 17 мая 1921 г. на съезде представителей русской промышленности и
торговли в Париже.
593 Гефдинг в. Ф. - русский экономист, сотрудник «Русской мысли» в 1910- 1912 гг.
594 Mop (More) Томас (1478-1535) — юрист, писатель, общественный и политический деятель. Автор «Утопии» — проекта идеалистического государства, написанного в жанре литературно-политического памфлета.
595 Канкрин Егор Францевич (Георг Людвиг) (1774-1845) — русский писатель и государственный деятель, министр финансов в 1823-1844 гг. В 1839-1843 гг. осуществил денежную реформу. Рейтерн Михаил Христофорович (1820-1890) — русский государственный деятель, финансист. В 1862-1878 гг. возглавлял Министерство финансов. Сформулировал важнейшие принципы государственной экономической политики (капиталистической индустриализации), которые предусматривали интенсивное железнодорожное строительство, развитие кредитной системы, создание новых отраслей машиностроения, сохранение крупного


542
землевладения. Бунге Николай Христианович (1823-1895) — русский финансист, экономист и государственный деятель. Вышнеградский Иван Алексеевич (1831-1895) — русский ученый (специалист в области механики) и государственный деятель. Основоположник теории автоматического регулирования. Витте Сергей Юльевич (1849-1915) — российский государственный деятель.
596 Гай Аврелий Валерий Диоклетиан (Aurelius Valerius Diocletianus) (245— 313) — римский император.
597 Либкнехт (Liebknecht) Карл (1871-1919) — деятель германского и международного рабочего движения, один из основателей Коммунистической партии Германии.
598 Эдуард VII (Edward) (1841-1910) — король Великобритании, австрийский фельдмаршал (с 1 мая 1904), первый из королей Саксен-Кобург- Готской (ныне Виндзорской) династии.
599 Бюхер Карл (Bücher) (1847-1930) — немецкий экономист, статистик.
600 Партия и союзы (К дискуссии о роли и задачах профсоюзов): Сб. статей и материалов под ред. г. Зиновьева. Пг., 1921.
601 Шляпников Александр Гаврилович (1885-1937) — член РСДРП с 1901 г. В первом составе СНК - нарком труда. В дальнейшем на советской, военной, профсоюзной и хозяйственной работе, один из лидеров «рабочей оппозиции». В 1933 г. исключен из ВКП(б). Расстрелян.
602 Авдеев Павел Николаевич (1897-1938) — член ВКП (б), видный деятель советского профсоюзного движения.
603 Уловки, выходы, способы (фр.).
604 Аристотель (384-322 до н. э.) — древнегреческий философ.
605 «Шикани» — крючкотворство, придирки. См.: Самый полный общедоступный словотолкователь и объяснитель 150 000 иностранных слов, вошедших в русский язык. [М., 1899]. С. 698.
Прошлое, настоящее, будущее
Публикуется по: Прошлое, настоящее, будущее. Мысли о национальном возрождении России // Русская мысль. 1922. № 1-2. С. 222-231. С учетом исправлений, сделанных П. Б. Струве: Петр Струве. Поправка // Русская мысль. 1922. Кн. 3- С. 115.
606 Елъяшевич Василий Борисович (1875-1956) — русский правовед, историк, профессор Петроградского политехнического института. В эмиграции профессор Парижского университета.


Комментарии
543
607 Пушкин Александр Сергеевич (1799-1837) — великий русский поэт. Достоевский Федор Михайлович (1821-1881) — русский писатель, член- корреспондент Петербургской Академии наук
608 «Смена Вех» — под таким названием в июле 1921 г. в Праге вышел сборник статей Ю. В. Ключникова, Н. В. Устрялова, С. С. Лукьянова, А. В. Бобрищева- Пушкина, О. С. Чахотина, Ю. Н. Потехина.
609 Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (1826-1889) — русский писатель, публицист.
610 «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» — выпущен в Москве в 1909 г. группой публицистов и философов — Н. А. Бердяевым, С. Н. Булгаковым, М. О. Гершензоном, А. С. Изгоевым, Б. А. Кистяковским, П. Б. Струве, С. Л. Франком.
611 Устрялов Николай Васильевич (1890-1937) — русский правовед, философ, политический деятель, до 1917 г. — член партии кадетов. С 1920 г. в эмиграции, один из идеологов «сменовеховства»; в 1935 г. вернулся в СССР, где был расстрелян.
612 Струве П. Б. Историко-политические заметки о современности. I-VI // Русская мысль. 1921. Кн. V—VII. С. 208-224; он же. Историкополитические заметки о современности. VII-VIII // Русская мысль. 1921. Кн. Х-ХП. С. 317-324.
613 Флоровский Георгий Васильевич (1893-1979) — русский богослов, священник, историк. С 1920 гг. в эмиграции. См.: Флоровский Г. Письмо к П. Б. Струве об евразийстве // Русская Мысль. 1922. Кн. I—II. С. 267-274. См. также: Флоровский Г В. Письмо к редактору «Русской Мысли» // Русская Мысль. 1923. Кн. I-П. С. 300-306.
614 П. Б. Струве не точен. Упоминаемая им полемика с А. В. Пешехоновым развивалась до появления сборника «Вехи», в январе 1909 г.
615 Савицкий Павел Николаевич (1895-1968) — русский географ, историк, один из основоположников евразийского движения. С 1921 г. жил в Праге.
616 «Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют и трепещут» (Иак 2:19).
617 Савл — эллинизированная форма еврейского имени апостола Павла до его обращения.
618 См.: Струве П. Б. Patriotica / Сост. в. Н. Жукова и А. В. Полякова. М., 1997. Раздел «Культура, религия, социализм». С. 177-338.


Список сокращений1
А- А. Э. — Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией Императорской Академии наук
А. И. — Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией Императорской Академии наук Ак. — Академия
Акты Юшкова — Акты XIII—XVIII вв., представленные в разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества в. кн, вел. кн., вел князь — великий князь вв. — века
Временник — Временник Императорского Общества истории и древности российских вып. — выпуск гл. — глава доп. — дополнение
Ж. Μ. Η. П. — Журнал Министерства Народного Просвещения изд. — издание ими. — император кн. — книга кн. — князь М. — Москва отд. — отдел
П. С. 3. — Полное собрание законов Российской империи
П. С. Р. Л. — Полное собрание русских летописей, изданное по Высочайшему повелению Императорской Археографической комиссией
прим. — примечание прим. ред. — примечание редакции Р. X. — Рождество Христово С. С. Г. и Д. — Собрание государственных грамот и договоров
сл. 	, след. — следующий
см. — смотри Соф. — София
СПб. — Санкт-Петербург ср. — сравни столб. — столбец стр. — страница
т. — том
у. - уезд
Улож. — Уложение цит. — цитируется
цит. соч. — цитированное сочинение
4. — часть
В., Bd. (Band) — том. (нем)
Cf. (confer) — смотри (лат)
ch. (chapitre) — глава (фр)
ib, ibid, (ibem, ibidem, i.B.) — там же
(лат)
L, с, loc. cit (locus cito) — цитируемое сочинение (лат)
op. cit. (opera cito) — цитируемое произведение (лат)
р. (pagina) — страница, страницы (лат)
5. (Seite) — страница (нем)
SS. (Seiten) — страницы (нем)
Sub. V. (sub. voce) — там же, то же (лат) t. (tome) — том (фр) vol. (volume) — часть (фр)
1 Список сокращений подготовлен ко всему изданию. Работа П. Б. Струве «Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности» включает в себя дополнительный список сокращений, озаглавленный «Сокращения, принятые при ссылках на собрания источников и периодические издания». (См. с. 46 настоящего издания). В связи с тем что ряд сокращений написания собраний источников и древних актов встречаются и в других работах П. Б. Струве, опубликованных во втором разделе настоящего издания, они включены в данный список сокращений.


Библиография*
Струве П. Б. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. Т. I. СПб., 1894.
Струве П. Б. На разные темы (1893-1901). Сб. ст. СПб., 1902.
Струве П. Б. Марксова теория социального развития. Киев, 1905.
Струве П. Б. Идеи и политика в современной России. М., 1906.
Струве П. Б. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. Сб. ст. за пять лет (1905-19Ю). СПб., 1911.
Струве П. Б. Хозяйство и цена. Критические исследования по теории и истории хозяйственной жизни. М., 1913·
Струве П. Б. Итоги и существо коммунистического хозяйства. Берлин, 1921.
Струве П. Б. Размышления о русской революции. София, 1921.
Струве П. Б. Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни и права Древней Руси. Прага, 1929.
Струве П. Б. Социальная и экономическая история России с древнейших времен до нашего, в связи с развитием русской культуры и ростом российской государственности. Париж, 1952.
Струве П. Б. Дневник политика. М., 2004.
* Полную библиографию трудов П. Б. Струве см.: Гнатюк О. Л. П. Б. Струве как социальный мыслитель. СПб., 1998.


Указатель имен
Абдыл-Летиф (Абдыллетиф), казанский хан — 395-399,536 Абрамович Д. И. — 289 Авдеев Π. Н.-473, 542 Авраамий — см. Палицын А — 525 Адрианов А В. — 267, 520 Азарьин С — 293, 524 Айдар, князь — 403 Аксаков — 126, 504 Ал-Омари — 170, 510 Алабыш — 361 Албердов А — 264
Алегам, казанский хан — 395,396,534 Александр I, император — 449,515, 541
Александр И, император — 60,98,499 Александр Казимирович, вел. князь Литовский — 216, 292, 391, 514 Александр Михайлович, вел. князь Тверской — 261,262,290 Александр Укович — см. Ширинский А У.- 305,402,527 Александр Ярославич Невский, вел. князь Владимирский — 163-167, 259, 261,301,302,312, 509,510 Алексей Михайлович, царь — 47,196, 294,446,513,524 Алексеев М. В. — 445, 540 Алексеев Гришко-Смолянин — 213 Альберт (Войцех) — см.
Коялович — 291 Амбал, ключник — 356 Андрей Васильевич Меньшой, князь - 364,533 Андрей Дмитриевич, князь —
179,194,511
Андрей Федорович, князь — 365,533 Андрей Юрьевич Боголюбский — 107, 138,139,142,163,165-167,172, 174, 214, 243, 289, 356,359, 503 Андрей Ярославич — 172, 312, 509 Анна Иоанновна — 446,448,498, 541 Антонович В. Б. — 172, 511
Анциферов (Онцыферов) А — 219 Аргиновы — татарский правящий род — 398 Аристов Н. Я. — 360 Аристотель — 480, 542 Арсений, архиепископ — 191 Арсений, епископ — 141 Арсеньев К. К — 6 Аскольд, дружинник — 85, 501 Атласов В. В. — 92,106, 501 Афанасий, игумен — 110 Ахмат, татарский баскак — 191, 512
Бабин Григорий — 372 Бальцер О. — 299 Барац Г. М. — 149, 508 Барбашев А И. — 291, 523 Барынов, татарский род — 398 Басенок Ф. — 369,372,533 Баторий С. — 273, 520 Батый, хан Золотой Орды —
159,160,163,166,167,170,
190, 300, 301,509-511 Бахмет — см. Ширинский Б. У.- 305,402,527 Бахрушин С. В. — 129 Беклемиш — см. Ширинский Б. У.-402, 537 Бектут, царевич — 314 Белов Г.- 340, 343, 350 Белун, половецкий хан — 141, 507 Бельский И. Ф. - 299,391,526, 535 Беляев И. Д. — 46,108,
212,250, 262, 503 Бенешевич В. Н. — 281, 521 Бер М. — 308,527 Берг Л. С. — 106 Бережков М. — 265 Беринг В. М. — 106 Беркай, татарский посол — 165 Бернгарди Т. — 124, 504 Бестужев-Рюмин К Н. — 153, 291,292,312, 508


Указатель имен
547
Блунчли (Блюнчли) И. К — 323, 529 Блюменфельд Г. Ф. — 357, 532 Богдан, сын боярский — 361 Богословский М. М. — 309, 527 Богоявленский С К — 315 Болеслав, князь — 166, 507 Болотников И. И. — 444, 540 Борис Иванович, князь Волоцкий - 365,533 Болоховские, княжеский род —
155,167,168,172 Болтин И. Е-217, 515 Борис Александрович, вел. князь Тверской - 292, 345, 388, 389, 524 Борис Романович, князь Псковский — 258 Борис Ярославич, князь Ростовский — 165 Борисов В. П. — 361 Брандл В. — 343
Брокгауз Ф. А. - 198,216,259, 515
Брунер - 326, 333, 529
Бунге E X. —463,542
Бураков П. — 361
Буслаев В.— 253, 517
Буслаев Ф. - 334, 335, 359,530,531
Быстрянский В. — 170
БэджготУ. — 224, 516
Бюхер К — 468, 542
Вайтц Г. — 323
Варлаам Хутынский — 197, 513 Василий Иванович, вел. князь- 219, 372, 383, 397, 398,403,404,527,534 Василий I Дмитриевич, вел. князь Московский — 113,192, 215,
216, 246, 247, 264, 276, 314,
344,393,410, 503,520 Василий II Темный, вел. князь Московский — 195,276,
283, 285, 296, 302, 306, 512, 517,519, 524,527,533 Василий Александрович, вел. князь Новгородский — 1б4, 510
Василий Васильевич — см. Василий II Темный — 192,195,218, 261,292, 295, 305,313, 344,
345, 348, 367, 396,400,403 Василий Михайлович, князь - 389, 390,535 Василий Юрьевич Косой, князь - 247, 348, 517 Василий Ярославич, князь — 195, 513 Васильев L А. (Васильев- Томило) — 86, 221 Василько, князь Литовский — 172 Василько, убийца Андрея Боголюбского — 356 Васка - 220, 365 Васьян, игумен — 219 Вебер М. — 322, 323, 528 Вельяминов Е В. — 341, 531 Вельяминов-Зернов В. В. — 312,313 Веселовский С. Б. — 337-339,
365,368,370,379 Вешняков В. Е — 312 Вильгельм-Завоеватель — 258, 519 Вилькен У. — 85, 501 Вильсон Т. — 432, 539 Виндельбанд В. — 57,499 Виссарион, архиепископ Никейский — 283
Витовт Кейстутевич — 233,274-276, 278, 279, 281,284,285, 290-295, 387, 388,510,516,523, 524,536 Вигге С. Ю. — 10,11,463, 542 Владимир Андреевич, князь —
213, 340, 342-345, 347, 350,
361, 373, 390, 532, 534 Владимир Всеволодович Мономах, вел. князь Киевский — 138,
140,148,152,153,174, 507 Владимир Мстиславич, вел.
князь Псковский — 258 Владимир, вел. князь Киевский — 83,93,98,128,134,135,138,
145,229,230,243,274, 388 Владимирский-Буданов Μ. Ф. —
99,130, 502


548
Владимирцев Б. Л. — 171 Владислав, польский королевич — 292,445,446, 540 Внуков Т. — 367 Волынский В. — 153,370,509 Ворков Б. — 364 Воронин Н.Н.- 126,131,505 Воропаевы — 379 Воротынский Д. Ф. — 299,526 Воротынский И. М. — 391,535 Воротынский С. Ф. — 391 Востоков А X. — 407,414 Всеволод III Юрьевич Большое Шездо, князь-93,107,127,138,140, 141,157,174,202,230, 502,512, Всеволод Борисович, князь Псковский — 258 Всеволод Мстиславич, князь Новгородский —130,
234,258,259,505,516 Вышнеградский И. А. — 463,542
Гагарин Н. Н. — 219,516 Гакстгаузен А. — 123,504 Гамлет — 465
Ганноверская династия — 223 Гаркур У. — 4 66 ГаффаровМ. А. — 312 Гедимин, вел. князь Литовский —
230, 231,249,266,270, 271, 274-276,290-292,516 Гедиминовичи, династия — 279 Гезиод — 117,130,503 Герасим, митрополит — 295,525 Герберштейн 3. — 171,252,
307,360,395,510 Герд В. А. — 6,57,499 Герцен А. И. — 12,441,539 Гете И. В.-32,45,498 Гетц Л. - 265,520 Гефдинг В. Ф. — 456,541 Гильдебранд Г. — 123,504 Глеб Василькович, князь — 163,509 Глеб Владимирович, князь
Рязанский — 140,141,143,507
Глинский А. — 294 Глинский М. — 299,526 Годунов Б. Ф. — 148,442, 508 Голицын Д. М. — 447,448, 541 Голицын, князь — 361 Голохвастов Б. — 365 Голубинский Е. Е. — 295,525 Гольцман — 329,330 Гомер — 117,503 Горбачевский Н. И. — 192,
196,213,298,526 Горчаков М. И. — 198 Готье Ю. В. - 315,528 Градовский А Д. — 217,515 Греков Б. Д. — 126,173, 374, 505 Григорий Цамблак — 295,521 Гридка Константинович — 390 Грот К. Я.-343 Грушевский М. С. — 91,153,
168,172,173, 501 ГурляндЕЯ. — 196 Гучков А И.- 265, 520
Давыдов И. Д. — 371 Далматов В. —178
Даниил Романович, князь Галицкий - 165,167,271,272,280, 281,509 Даниил Ухтомский, князь — 218,515 Даниил, участник убийства Андрея Боголюбского — 356 Данилка, псарь — 364 Данилов, тысяцкий — 166 Даньяр, царевич - 396,403,537 Дарвин Ч. — 57,499 Дашкевич Η. П. - 172,173,511 Дебольский Н. И. — 190,195, 214,218,219,221,515 Денман Росс — 123 Джевонс В. С. — 106,502 Джоивений — 301,312,526 Джучи, ханская династия — 170 Диоклетиан, римский император — 465,542 Дионисий Павлович — 172


Указатель имен
549
Дионисий, архиепископ —
294, 524, 525
Дир, дружинник Рюрика — 85, 501 Длугош Я. - 291, 523 Дмитриев А А — 267, 520 Дмитрий Иванович (Иоаннович), вел. князь Московский — 194,213,215, 281,284, 295, 302, 305, 340, 342, 345, 347, 350, 371,390,401,402,511, 513,521,527,535,536 Дмитрий Иванович, внук Ивана III - 369, 533 Дмитрий Корибут — 388, 535 Дмитрий Юрьевич Шемяка, князь Суздальский — 195,
313, 348,369, 527,533 Доброклонский А П. — 295, 525 Довмонт, князь Литовский — 231,259,516
Довнар-Запольский М. В. —
315, 387,534 Долгоруков, князь — 362 Дошл А- 123, 358, 504 Достоевский Ф. М. — 488, 543 Дуйчев И. — 82,86, 500 Дулат Берде У. — 294, 525 Дурново Н. — 290 Духинский Ф. — 301, 526 Дьяконов М. А — 195,198,
217,219, 221,514 Дюпратц-Лепаж — 119, 503
Евгений IV, римский папа —
283, 296,521
Евгений (Болховитинов Е. А), митрополит — 289, 523 Евстрат, старец — 178,179 Ельяшевич В. Б. — 30,483, 542 Ефименко А Я. — 123, 504
Жигмонт, король польский —
360,394,395,397 Жидослав, воевода — 172 Житый — 361
Забелин И. Е. — 444, 540 Заборовский Д — 361 Зиновьев Г. Е. — 476, 542 Златарский В. Н. — 82, 500 Знаменский П. Е. — 295, 525 Зосима, ренегат — 164
Ибн-ал-Форат —171,510 Ибрагим (Аберим), хан казанский — 396, 536 Иван (Иоанн) Василькович, князь — 152, 509 Иван IV Васильевич Грозный, вел. князь и царь — 60,108,
140,323,332, 395,429,445, 446,499,531,532,534,539 Иван Борисович, князь Волоцкий — 367
Иван Васильевич, князь Рязанский — 178,213,214,216, 299, 365, 368,401,403-405,408,533 Иван Федорович, князь Рязанский — 215,403, 512 Иван, воевода — 264 Ивашка Максимович — 365 Ивашка, служивый — 179 Игорь Рюрикович, вел. князь Киевский — 100, 142, 144, 342, 502
Игорь Святославич, князь — 107,111,134,135,359 Иеремия, патриарх — 289, 522 Изяслав Мстиславич, вел. князь Киевский — 107,138,140, 507 Иконников В. С. — 256, 297, 517 Илейка, псарь — 365 Илия, диакон — 129, 505 Иловайский Д. И. — 143, 312 Ильгам, татарский хан —
313,314, 528,536 Инама-СтернеггКТ. — 123, 504 Ингвар Игоревич, вел. князь Рязанский — 141,191, 507 Иоанн VII Палеолог, византийский император — 283, 521


550
Иоанн Алексеевич, брат Петра 1- 289, 522 Иоанн Златоуст — 150, 508 Иоанн Рагузский — 296, 525 Иона, митрополит — 201,296, 519 Исаак, сын Ахмата — 403 Исидор, митрополит —
261,282, 283,519 Иуда - 334
Кадалец К. Я. — 407, 537 Казанский П. Е. — 289 Казимир — 291, 521 Казимир IV, польский король — 129, 389, 391, 524, 526 Калайдович К. Ф. — 256, 517 Калачов Н. В.-46, 261,519 Калавун Руки-ад-дин Бейбарс — 171, 510 Каманин И. М. — 173, 511 Канкрин Е. Ф. — 463, 541 Кипчаковы, византийская династия — 398 Карамзин Н. М. — 30,124,143, 153,217, 305,312,313, 359, 399,402,408,422, 504,512 Каринский Н. — 232, 259, 516 Карл Великий, император римский — 332, 530 Каролинги, франкская династия — 145,151, 504 Карпини дель Плано Д. — 154,171,173, 509 Карпов Г. Ф. — 299 Карский Е. Ф. — 290 Карштедт П. — 119, 503 Касачик, татарский посол — 165 Касим, татарский царевич —
306, 396,403, 527 Кейстут Гедиминович, вел. князь Литовский — 296, 520 Кемский Семен Иванович, князь — 218, 515 Кий, один из основателей Киева - 85,100, 501
Киприан, митрополит Киевский — 110,113, 281,282, 295, 409-411,423, 503 Киреевский П. В. — 266 Кирик, дьякон — 129,152, 505 Климка, псарь — 364 Ключевский В. О. — 91,93,99, 100,107,113,124,126-128, 152,217,221,236, 260, 261,
356, 357,421,501,512 Кнапп Г. Ф. - 145, 508 Кобяк, хан Касимовский — 403 Кондаков Η. П. — 86 Кондратьев И. — 220 Конон, воевода — 264 Конрад III Гогенштауфен — 137, 506 Констанин XII Палеолог,
византийский император — 261,295,519
Константин VII Багрянородный, император Римский — 64, 80,81,89, 280, 500 Константин Владимирович, князь — 140,143, 507 Константин Дмитриевич, князь - 348,531 КопнинТ. — 219, 516 Корнилов Л. Г. — 11,445, 540 Корсаков Д. А. - 448,541 Костомаров Н. И. - 169, 217, 235, 241,266, 267,292,444,510, 540 Котляров Г. М. — 192,513 Котья, татарский воевода — 167, 510 Коцебу А. — 295 Кочубей В. - 288, 522 Кошка Ф. — 394,536 Кошкин Ф. — 25, 370 Коялович А. В. — 291 Коялович М. И. — 273, 520 Кретшмайр Г. — 264 Крис И. фон - 54,57,498 Кромвель О. — 245, 516 Кузнецов — 372 КулишерИ. М. — 151 КуникА. А. — 247, 517


Указатель имен
551
Курлятов — 361 Курно О. — 57,499 Кутлубей, посланник татарского хана — 164 Кюльман — 428
Лависс Э. — 331 Лаврентий — 220 Ланнуа — 258, 293, 518 Лаппо И. И. - 364, 533 Лаппо-Данилевский А. С. — 24, 217, 513
Лаптев Г — 179
Лекса, татарский хан — 294,525 Лелевель И. — 258, 518 Ленель В. — 264
Ленин В. И. - 7,10-12, 30,448,465, 476
Лео Г. - 298
Леонтович Ф. И. — 131,217, 264,
290,297,298, 505, 506 Лешков В. Н. — 126,127 Либкнехт К — 466, 542 Лимонов Г. — 179 Лихачев Η. П. — 191,512 Лозовский А. — 471 ЛоккД. — 417, 538 Лопатин — 361 Лыбедь — 85, 501 Любавский М. К. — 173,
289, 290,312,511 Людовик XII — 329, 529 Людовик XIV — 429, 539 Люшер А. — 330, 331, 345 Ляпунов Π. П. — 445, 540 Ляскоронский В. Г. — 294
Магомед — 1б4 Мазепа И. С — 289, 522 Майков Л. Н. — 216 Макарий, митрополит —
289, 295, 505, 525 Макризи — 173, 511 Максим, вселенский патриарх — 289, 522
Максимилиан, император — 394, 536 Макушев В. В. — 248, 264, 517 Маленин А. И. — 173 Малышевский И. И. — 133, 508 Мамай, хан — 394, 510, 525, 536 Мамутек (Махмутек), основатель Казанского царства — 396,403 Мануил Комнин, византийский император — 137, 507 Мария (в монашестве Марина), княжна Нижегородская — 192 Марк Евгеник — 283, 521 Маркс К.-7,9,44,123,126,318, 437,460,463,465,499 Маркульф, монах — 217, 515 Матфей, игумен — 218, 515 Маурер Г. Л.- 123,126, 504 Маурер К.-117, 503 Махмет-Амин, сын казанского царя - 395-399,536 Мейер Э.-72, 322, 500 Мейчик Д. — 194,196, 513 Мельников С. — 314 Менгли-Гирей, крымский хан —
397,399,536,537 Мещерский Г. — 370, 534 Микитин И. — 264 Миклошич Ф. — 407 Микулинская, княгиня — 361 Микулинские, князья — 361 Микулинский Д. И. — 361, 532 Микулинский С И. — 361, 532 Милейковский Ю. — 472 Милюков П. Н. — 12,14, 25,
26,198, 332, 530 Минин КМ. — 445, 540 Миттейс Г — 195
Михаил Александрович, вел. князь Тверской — 213, 215, 340,
345,389, 390,514,531,535 Михаил Андреевич, князь Верейский — 178,179,194,
348, 350, 370,511,534 Михаил Борисович, вел. князь Тверской — 299, 368, 526


552
Михаил Всеволодович, князь Черниговский — 165,167, 171,240, 262,510 Михаил Константинович, вел.
князь Витебский — ЗбО, 532 Михаил Федорович, царь —
446, 539,540
Михаил Ярославич, вел. князь Тверской — 231, 516 Михалка, посадник — 165 Михеев О. — 219 Михеев С. — 219 Михна, посол — 359 Миша — 165 Мишле Ж.-441, 539 Монтескье Ш. — 319, 349, 528 Мор Т-457, 541 Морган Л. Г. — 44,123,126,498 Морозов - 361, 532 Мстислав Давидович, князь Смоленский — 265, 519 Мстислав Изяславич, вел. князь Киевский — 139, 507 Мстислав Мстиславович Удалой, князь Галицкий, Торопецкий, Новгородский — 157, 509 Мстиславский, князь — 361 Муханов П. А. — 216 Мяхкой Ф. П. -219
Нагих М.-443,538 Наполеон I — 28,429, 538 Наполеон III- 28,429,539 Напьерский К Е. — 47, 258,266,291 Неволин К. А. — 198,412 Неврюй, татарский воевода — 167,172,312,510 Некомат, дружинник — 341 Нечаев В. В. - 215, 315, 515 Никитский А. И. — 126, 215,
237, 239, 240, 257-267 Никифор, митрополит — 149,508 Николай II, император — 7,450, 541 Нил, патриарх — 281, 521 Нифонт, епископ — 129,152,505
Новошин-Пяточный — 361 Ноздря, портной — 372 Нольде А. Э. — 297,525 Нувейри, арабский
энциклопедист — 171, 510 Нурсултан, царица — 397
Оболенский Александр, князь — 25, 371 Оболенский М. А. — 197, 513 Оболенский Федор Васильевич, князь — 371
Оболенские, князья — 361 Обухов И. — 179 Огарок, служилый боярский сын — 361
Оглоблин Н. Н. — 106 Одинец, дьяк — 368 Олеарий А. — 252, 517 Олег Иванович, вел. князь Рязанский — 191,192,215,401,402,512 Олег Ингваревич, вел. князь Рязанский — 172,190, 512 Олег, князь Киевский — 85, 100,134,135, 501 Ольга, княжна — 342 Ольгерд, вел. князь Литовский —
276, 278, 281, 520, 535 Онуфрейко — 220 Онцыферов А. — см.
Анциферов А. — 219 Остен-Сакен Т. П. фон — 292, 524 Острогорский Г. А. — 189
П. С. — см. Струве П. Б. — 56,148, 151,163,167,172,219, 250,
260, 262, 272, 276, 292,311,
325, 345, 360, 362, 367,413 Павлов-Сильванский Η. П. — 6,217, 286,318, 323-331,333-336, 338, 345,351,353, 357,360,365, 368, 374, 376, 377, 387, 515, 534 Панкратьев Б. — 220 Перикл, древнегреческий политик — 133, 506


Указатель имен
553
Петр I Великий, император — 289,429,441,446,447,
488,513, 522, 524, 541 Петр И, император — 446, 541 Петр Микитович, князь — 365 Петр, бобыль — 221 Петр, митрополит — 282,408, 521 Петрушевский Ф. Ф. — 259, 266 Пешехонов А. В. — 490, 543 Пимен, митрополит — 281, 521 Пинещинеч М. — 165, 510 Плано Карпини — см. Карпини дель Плано Д. — 154,171,173, 509 Платонов С Ф. — 266, 291, 312,412,444, 520 Шишкин И. — 371 Шишкин Я. — 371 Победоносцев КП. — 193, 221, 513 Погодин Μ. П. - 217, 506, 515, 517 Пожарский Д. — 445, 540 Покровский М. Н. — 126, 332, 505 Полевой И. — 370 Помяловский М. И. — 260,261, 519 Поплевин Я. — 369 Пресняков А. Е. — 77,83,91,97,
298, 312, 343, 357, 360, 384, 385, 388-390,396,400,406, 500 Прокопович С. Н. — 57,499 Путятин М. — 394, 396 Пушечников Д. Т. — 370 Пушкин А. С. — 488, 543 Пфитцнер И. — 291
Рагузский И. — 296, 525 Ранке Л. Фон — 298,429 Расовский Д. А. — 142,143, 508 Рашид-ад-Дин — 161, 509 Рейтерн Μ. X. — 463, 541 Ренувье Ш. — 57,499 Реппель Р. — 298 Риккерт Г. — 57,499 Робертсон У. — 119, 503 Рождественский С. В. — 198, 357, 364, 366, 368, 372, 380, 381, 384, 532 Рожков Н. А. -95,126, 502
Роман Мстиславович, князь Галицкий — 171, 510 Роман Ростиславович, князь — 171 Романовы, династия — 442,
443,536,539, 541 Ростислав Михайлович, князь Черниговский — 167,171 Ростислав Мстиславович, князь Смоленский — 132, 506 РубрукВ. — 173 Румянцев Η. П. — 256, 517 Рыбников П. Н. — 266 Рюрик Ростиславович, вел. князь Киевский — 141, 507, 293, 507 Рюрик, князь — 44,85,498, 501 Рюриковичи, династия — 82,96,97, 104,186, 279, 325, 503, 525, 539
Сабашниковы, издатели — 448
Сабуров Василий — 371
Савва Строжевский, святой — 192, 513
Савва, диакон — 129, 505
Савелий Григорьевич, посадник — 412
Савиньи Ф. — 216, 515
Савицкий П. Н. — 491, 543
Савл - 492, 543
Садко, былинный герой — 248, 517 Салтанов И. Т. — 221 Салтыков-Щедрин М. Е. — 489, 543 Самарин Д. Ф. — 421 Самойлов Ф. — 220 Самойлович И. — 288, 522 Самоквасов Д. Я. — 216,260, 519 Сапега Л. — 291, 523 Сартак, сын Батыя — 163, 509 Свидригайло, вел. князь Литовский — 284, 295, 388, 522
Святополк (Михаил) Изяславич, вел.
князь Киевский — 148,150, 508 Святослав Ярославич, вел. князь Тверской — 107, 503 Селиверстов И. — 371 Семенов И. В. — 371 Семенов И. М. — 372 Сергеев Е. — 360


554
Сергеевич В. И. — 91,100,102,103, 108,113,123,196,198, 202, 214-217,236,256, 261,318,
328, 332, 341-344, 358, 359,
369, 378, 386,412, 501,503 Сергий Радонежский — 294,488, 524 Серебряный, князь — 361 Середонин С. М. — 77,84,85,143, 500 Сеунгей — 293 Сибом Ф. — 123, 504 Сигизмунд I, король польский и вел.
князь Литовский — 196, 513, 523 Симеон Иванович, вел. князь Киевский - 350, 367, 531 Симеон Лингений, князь — 388, 534 Синеус, князь — 85,498 Скиргайло — 387, 390 Скоропадский Π. П. — 445, 540 Соболевский А. И. — 232, 516 Советов А В. — 252, 517 Соловей Будимирович, былинный герой — 248, 517 Соловьев С. М. — 126,143,
153,169, 217, 264, 267, 289,
312, 388, 399,401,505 Солон — 218, 515 Софья Витовтовна, вел. княгиня — 276, 365, 369, 512, 520 Сперанский М. М. - 217, 297,463, 515 Срезневский И. И. — 196, 216, 513 Степанов И. — 189 Стефан Баторий — см.
Баторий С. — 273, 520 Столыпин П. А — 19, 22,442 Сторожев В. Н. — 259, 519 Стрига (Стригин) И. В., князь — 369, 371,533 Стюарты, династия — 223 Судислав, князь Псковский — 134,506
Тайдула, царица — 305 Тарановски (Тарановский) Т. — 85 Татищев В. Н. - 133,153, 312, 506 Тацит, историк — 105, 502 Телепнев Ф. В. — 365
Тенисен, историк — 123 Терехов И. — 179 Тимашев, дьяк — 362, 533 Тимофеев А И. — 216 Тимофеев И. — 220,221 Тимур (Темир-Кутлуй), татарский хан - 276,277, 535, 536 Титям, хан — 164
Тохтамыш (Тахтамыш), хан Золотой Орды- 276, 277,510,535,536 Третьяков К. — 379 Троцкий Л. Д. — 471,472 Трубецкой Г. Н. — 26, 29 Трувор, князь — 85,498 Тудаменг, хан Золотой Орды-171, 510 Тура Иванец Меньшой, землевладелец — 371 Тургенев А И. — 291, 523 Туренин В. И. — 219 Тучков Василий — 372 Тьер А. - 429, 538
Тюдоры, английская династия — 223
Узбек, хан —408, 537 Улу-Муххамед (Большой Муххамед), хан Золотой Орды — 304, 526 Улавчи, хан Золотой Орды — 163, 509 Ульпиан Домиций — 73, 500 Ум Ф. - 359 Умный — 361 Устрялов Н. В. — 528, 543 Устрялов Н. Г. — 312,490 Ушак, портной — 372
Федор (Феодор) Иоаннович, царь - 294
Федор (Феодор) Олегович, вел.
князь Рязанский — 215, 514 Федор Борисович, князь Волоцкий - 365,533 Федор Васильевич, князь Рязанский — 366,368,401,404,408 Федор Иоаннович, князь Ярославский — 411, 537


Указатель имен
555
Федор Любарт, князь Луцкой - 387, 534 Федор, князь Владимирский — 287 Фенины, братья — 366 Феогност, митрополит — 282,408, 520 Феодосий, игумен — 214 Филарет, митрополит — 129,443, 539 Филбрикс, переводчик — 83 Флетчер Д. — 307, 527 Флоровский Г. В. — 490 Форстен Г. В. — 291, 524 Фотий, митрополит всея Руси- 282, 521
Фотий, митрополит Московский — 129, 505,520
Фюстель де Куланж — 123,
326,406, 504
Харлампович К. В. — 142 Хлуденев Т. К. — 360 Хмельницкий Б. М. — 173, 511 Холмский Д. Д. - 389, 535 Хорив - 85,100, 501 Хрептович В. — 213
Цамбалак (Цимбалак) Г. — 282, 295, 521
Цеймер К — 323
Чаадаев П. Я. -439,539 Чечулин Н. Д. - 236, 260, 261, 516 Чингиз (Чингиз-хан, Темучин), хан Золотой Орды - 155,161, 301, 509 Чиркин И. Г.— 219, 220 Чичерин Б. Н. - 123,126,195, 202,
215, 323, 353, 382, 504, 529
Шаин И. - 190,512 Шаршавин Г. — 371 Шатобриан Ф. О. — 119 Шахматов А. А. — 77,83,151,500 Шаховской Г. — 443,539 Шварн — 172 Шенурин М. — 369, 379 Шенурин О. — 369, 379
Шенурин Ю. - 369, 379 Шереметевский В. — 295 Шестой, служилый боярский сын — 361
ШиманнТ. — 291, 524 Шимкевич В. И. — 57,499 Шипиловы, холопы — 368 Ширвинд — 196 Ширинский Б. (Михаил), князь — 402, 537
Ширинский Б. У., князь — 305,402,527 Шихавлиар (Ших) А. — 395 Шляпников λ Г. — 473, 542 Шпаков А. Я. — 296 Шуйские, княжеский род — 443 Шуйский В. - 443,446, 539,540
Щапов А. П.- 98, 502 Щелкалов В. Я. — 378, 534 Щепин — 361 Щербатов Μ. М. — 217,515
Эварницкий Д. И. — 288, 289 Эдигей, татарский мурза — 393,535, 536
Эдуард VII, английский король — 466, 542 Эйхгорн К Ф. — 126, 504 Экземплярский А. В. —
171,172,195,259 Энгельман А. — 194, 261 Энгельман И. Е. — 259 Энгельс Ф. — 44,123,126,499 Эсмен А. - 334, 530
Юрий Дмитриевич, князь
Звенигородский и Галицкий — 192,215,512,513 Юрий Елецкий — 365, 533 Юрий Святославович, князь Смоленский — 387, 534 Юрий Мстиславович, князь Псковский — 258 Юрлов И.-371 Юсуф, брат Махмутека — 305


556
Юшков А. И. — 190,196, 214,218,511,512 Юшков С. В. — 190,512
Ягайло, вел. князь Литовский и король польский — 278, 286, 388,520,534
Ягеллоны, династия — 587 Ягич — 131, 506 Яким — 200
Яков Назарьевич, боярин — 214 Яковлев В. — 289 Якубовский А. Ю. — 170
Alexanro I Vitoldo — 291 Andreades А. (Андреадес А.) — 154 Arne - 151,508
BathgeF. —130 Bayares — 257 Behrmann Η. — 265 Below G. — 85 Bernhardi F. — 131 Bonnell — 266
Brandi V. (Брандл В.) - 331,343 Brunner H. (Бруннер E) —
85,108,326,529 Buck W.-265 Bunge F. — 258, 266 Burkhardt T. (Бернгардт T.) — 294
Chaudoir — 258
Chenon E. — 330
Combe E. — 294
Cournot — см. Курно О. — 499
Daenell E. R. - 257,265 Danilowicz — 291 Davy — 216 Delbrück H. — 2 66 Depping — 258 Desmares — 258 Dernburg — 216 Dölger— 154
Dopsch A — см. Допш A. — 151,358 Ducange — 132,358
Янаи, царевич — 398 Ярослав II Всеволодович — 147,157, 243, 507
Ярослав Владимирович, князь Псковский — 229,519 Ярослав Мудрый, вел. князь Киевский — 128,134,135,138, 145,174,243,274,359,505,506 Ярослав Ярославич, князь Тверской — 165,258,519 Ясинский М. Н. — 343 Яхонтов — 361 Яцимирский А. И. — 295
Dujcev I. — см. Дуйчев И. — 86 Düll-217
Dvornik Е — Дворник Ф. — 70
Ewers D. — 258
Fridensburg E — 151 Fustel de Coulanges — см. Фюстель де Куланж — 332,334
Gierke — 335 Ginouilhac — 328,329 Girard Р. — 217, 218 Goetz L — см. Гетц Л. К — 215,267, 289,520
Guilhermoz — 356,358 Haller J. - 296
Hartmann — см. Гартман Э. — 216 Hasebrock J. — 259 Heeren А. Н. К.-298 Heichelheim F. Μ. - 218,259 Hildelbrand Η. — см. Гильдебранд Г. — 266 Hirsch!-266 Hocart А. Μ. — 84 Höhlbaum К von — 265 Hobohm M. — 267 Holzmann J. — см. Гольцман — 328 Homeyer — 332 Huvelin — 216,217


Указатель имен
557
Jäger W- 130 Jannet С. — 153
Jevons W. — см. Джевонс В. — 106
Keutgen Т. — 85,358
Klingmüller — 153
Knabenhauns А. — 106
Kolbner R - 290
Kondakov — Кондаков Η. Π. — 76
Krause — 106
Kries J. — см. Криз И. — 57
Kroeber А. — 84,106
Künssberg — 153
Küntze — 21б
Lannoy G. — 257 Lappenberg J. — 265 Lehrberg А. — 265
Lelewel J. — см. Лелевель И. — 257,258 Lend W.- 256 Lowie — 83,94 Luschin А. — 355
MacLeod W,- 106,130
Marquart J. — 142
Martel A. — 290
Maurer L - 123,504
Maurer К. — см. Mayep К — 151,503
Mazon A. — 290
Mentiou L — 296
Mayer E- 265,294,329,
333,336,343,354
Mitteis H. — см. Миттейс Г. — 195,
217
Molitor — 216 Moret А. — 294 Mortet — 332 Müller - 265 Mülnien W. — 266 Mun — 216
Napierski — см. Напьерский К E. — 266
Oesterreicgh — 266 Ostrogorski — см. Острогорский Г. А,—153,154 Otto Eberhard F. — 130
Pastor L — 296
Pauly — Wissowa — Kroll (Pauly Wissowa Kroll) — 84,
153,217,218,294 Pfitzner J. - 292 Philippe A. — 331 Philbricks — см. Фильбрикс Pillon A. — 260 Potvin Ch. — 257 Prochaska A. — 290 Puntschart T. — 216
Renouvier — см. Ренувье Ш. — 499 Roeppel R — см. Реппель P. — 298 Roziere E. — 132,217
Salin E. — 153
Sartorius V. Waltershausen G. E — 265
Savigny — Савиньи Ф. — 21б
Schade О. — 131
Schaube — 264
Schiemann Т. — 265,524
Schmerdler В. — 256
Schmid — 385
Schröder R - 85,153,332,353,392 Sophcles E. — см. Софокл — 260 Stieda — 2 66
Thurnwald R — 130 UckertF.A. —298
Vemadski G. — см. Вернадский Г. —142 Vasiliev А. А. — см. Васильев А. А. — 86 Vierkandt А. — 106 Viollet - 216 Voigt — 266
Weber Μ. — см. Вебер Μ. —
321,323,528 Weiss E. — 84 Westermann W. J. — 217 Wilcken U. — см. Вилькен У. — 84 Wilhelm Richard — 1б9 Winckler — 265 Windscheid - 216
Zeumer — см. Цеймер — 217,323


Содержание
Петр Бернгардович Струве
К. А. Соловьев 5
СОЦИАЛЬНАЯ И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАШЕГО, В СВЯЗИ С РАЗВИТИЕМ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И РОСТОМ
РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ 41
Часть первая 43
Введение в историю России 43
Предисловие 43
Сокращения, принятые при ссылках на собрания
источников и периодические издания 46
Социологическое введение в историческое познание
и особливо применительно к истории Древней Руси 47
Глава первая. Понятие и проблема социальной
и экономической истории 47
Глава вторая. Периодизация русской социальной и экономической истории 57
Книга первая. Раннее русское средневековье
(с половины IX в. по половину XIII в.) 61
Глава первая. Между Западом и Востоком 61
Глава вторая. Племена и государства 70
Глава третья. Княжье и людье 86
Глава четвертая. Господа или мужи (I),
и смердь (II) или мужики (III) 108
Глава пятая. Киевская Русь, половцы
и ростовско-владимирская гегемония 132
Глава шестая. Гостьба и торг. Исто и рез 143
Глава седьмая. «Неслыханная рать, безбожнии моавитяне, рекомии татарове» 154


Содержание
559
Часть вторая 174
[Глава первая]. Тягло и служба 174
[Глава вторая]. Крестьяне 198
[Глава третья]. Первая русская республика
и первая русская империя 222
[Глава четвертая]. Две Руси 267
[Глава пятая]. Возвышение Москвы и образование единого Русского государства 299
ПРИЛОЖЕНИЯ К «СОЦИАЛЬНОЙ И ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ РОССИИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАШЕГО,
В СВЯЗИ С РАЗВИТИЕМ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ И РОСТОМ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ) 317
Наблюдения и исследования из области хозяйственной
жизни и права Древней Руси 319
Чем были первоначально русские крестьяне и откуда наименование«крестьянин»? 416
РАБОТЫ РАЗНЫХ ЛЕТ 425
Размышления о русской революции 427
Итоги и существо коммунистического хозяйства 456
Прошлое, настоящее, будущее 483
КОММЕНТАРИИ 495
Список сокращений 544
Библиография 545
Указатель имен 546


Научное издание
Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века
Струве Петр Бернгардович Избранные труды
Ведущий редактор Е. А Кочанова Редактор Г. М. Соколова Художественный редактор А К Сорокин Художественное оформлением В. Минина Технический редактор Μ М Ветрова Компьютерная верстка В. Ю. Канищев Корректор А Э. Вербицкая
ЛР № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 28.12.2009. Формат 60x90 7ΐ6· Печать офсетная. Усл.-печ. л. 35,0.
Тираж 1000 экз. Заказ №1365
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН) 117393, Москва, ул. Профсоюзная, д. 82.
Тел.: 334-81-87 (дирекция), 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК «Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14