БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАЧАЛА XX ВЕКА


ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
Руководитель проекта
А. 	Б. Усманов
Редакционный совет:
Л. А. Опёнкин, доктор исторических наук, профессор (председатель);
И. Н. Данилевский, доктор исторических наук, профессор;
A. Б. Каменский, доктор исторических наук, профессор;
Н. И. Канищева, кандидат исторических наук, лауреат Государственной премии РФ (ответственный секретарь);
А. Н. Медушевский, доктор философских наук, профессор; Ю. С. Пивоваров, академик РАН-,
А. К. Сорокин, кандидат исторических наук, лауреат Государственной премии РФ (сопредседатель);
B. В. Шелохаев, доктор исторических наук, профессор,
лауреат Государственной премии РФ (сопредседатель)
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ (РОССПЭН)
2010


ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
Михаил Александрович БАКУНИН
ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ
СОСТАВИТЕЛИ:
П. И. Талеров,
кандидат исторических наук
А. А. Ширинянц, доктор политических наук
АВТОРЫ ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ:
А. А. Ширинянц,
Ю. А. Матвеева, кандидат политических наук
П. И.Талеров
КОММЕНТАРИИ, УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН:
П. И. Талеров
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ (РОССПЭН)
2010


УДК 94(47)(082.1) ББК 66.1(0)
Б19
ИСКУССТВО И СПОРТ
Долгосрочная благотворительная программа осуществлена при финансовой поддержке НП «Благотворительная организация «Искусство и спорт»
Бакунин М.А. Избранные труды / М. А. Бакунин; [сост. Б19 П. И. Талеров, А. А. Ширинянц; авт. вступ. ст. А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров; коммент., указ, имен П.И. Талеров]. — М. : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. — 816 с. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века).
ISBN 978-5-8243-1113-6
УДК 94(47)(082.1) ББК 66.1(0)
ISBN 978-5-8243-1113-6 О Талеров П. И., Ширинянц А А, составление тома,
2010
© Матвеева Ю. А, Талеров П. И., Ширинянц А А, вступительная статья, 2010 © Талеров П. И., комментарии, указатель имен, 2010 © Институт общественной мысли, 2010 © Российская политическая энциклопедия, 2010


Михаил Александрович Бакунин
Будущий родоначальник русского анархизма Михаил Александрович Бакунин родился 18 мая 1814 г. в деревне Премухино Новоторжского уезда Тверской губернии. Он происходил из старинной дворянской семьи. Его отец, Александр Михайлович, получил образование за границей, защитил диссертацию по философии в Паду- анском университете, а затем долгое время служил атташе российской миссии во Флоренции. Возвратившись в Россию в конце царствования Екатерины II, Александр Михайлович не пожелал жить при дворе, вышел в отставку и поселился в своем родовом имении.
По матери Бакунин происходил из известного рода Полторацких. До 14 лет Михаил, старший из шести братьев (всего в семье было десять детей), воспитывался дома. Александр Михайлович, отчасти под влиянием идей Жан-Жака Руссо, давал детям свободное воспитание в европейском духе. Он занимался с ними естественными дисциплинами, физикой, географией, историей; старался привить любовь к музыке, литературе, живописи. Позднее Бакунин тепло вспоминал свои детские годы, называя их временем «премухинской гармонии».
В 1828 г. по настоянию отца Бакунин поступил в Михайловское артиллерийское училище в Петербурге. В январе 1833 г. он был произведен в прапорщики и переведен в офицерские классы. Однако осенью того же года за грубость, допущенную в отношении начальника училища, его отчислили и отправили в одну из армейских артиллерийских бригад, расквартированную вначале в Минске, а затем в Гродненской губернии.
Армейская служба, с ее раз и навсегда заданным укладом, быстро наскучила Бакунину. В начале 1835 г. он уехал в командировку в Тверь, а затем к себе в Премухино, где около года притворялся больным. Ему было предложено подать в отставку, чем он немедленно воспользовался. Отец пытался устроить его на статскую службу, но Михаил, вопреки родительской воле, оставил отчий дом и уехал в Москву с твердым намерением учиться.


6
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
В Москве Бакунин познакомился с Н. В. Станкевичем и вошел в состав его кружка, где познакомился с В. П. Боткиным, В. И. Красо- вым, И. П. Клюшниковым, В. Г. Белинским, А.П. Ефремовым, К С. Аксаковым, М. Н. Катковым. Под руководством Станкевича Бакунин приступил к изучению классической немецкой философии. Одновременно он начал заниматься публицистикой, сотрудничая с журналом «Телескоп», который в то время возглавлял близкий к шеллин- гианству Н. И. Надеждин. Для «Телескопа» Бакуниным были переведены лекции немецкого философа, основателя системы субъективного реализма И. Г. Фихте «О назначении ученых». Фихтеанские идеи о необходимости просвещения и пропаганды религиозно-этических взглядов отвечали стремлениям молодого Бакунина, который уже тогда ощущал потребность учить других, звать их к неведомым горизонтам открывшейся ему истины, проповедовать словом и делом. Углубляя свои познания в области философии, Бакунин от Шеллинга перешел к Канту, перед которым он, по его собственному признанию, «благоговел»; от Канта — к Фихте, от Фихте — к Гегелю.
Наибольшее влияние на формирование мировоззрения молодого Бакунина оказала философская система Гегеля. Свободно владея немецким языком, он не только освоил его труды («Феноменологию духа», «Логику» и «Философию религии»), но и стал его страстным пропагандистом, знакомя с идеями Гегеля Белинского. В апреле 1837 г. в журнале «Московский наблюдатель», редактируемом Белинским, были опубликованы «Гимназические речи Гегеля» в переводе и с предисловием Бакунина. Истолкованные в квиетистском ключе, гегелевские фразы породили у будущего анархиста-бунтаря аполитичную позицию непротивления действительности, восстать против которой, считал Бакунин, подобно «убийству в себе всякого живого источника жизни», а примирение с нею и есть «великая задача нашего времени». В заключении вступительной статьи он выражал надежду, что новое поколение, оставив пустую и бессмысленную болтовню и претензии на гениальность, поймет, что без строгой дисциплины нет знания, сроднится «с нашей прекрасной русской действительностью и <...> ощутит, наконец, в себе законную потребность быть действительно русскими людьми»1. В1840 г. в «Отечественных записках»
1 	Бакунин М. А. Гимназические речи Гегеля // Бакунин М. А Анархия и порядок Сочинения / Сост. и предисл. М. А Тимофеева. М., 2000. С. 30.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
7
была опубликована бакунинская статья «О философии», также выдержанная в гегельянском духе.
С целью продолжить свое образование в октябре 1840 г. Бакунин выехал за границу. Целых два года он прожил в Германии, занимаясь в Берлинском университете у К. Вердера и Ф. Шеллинга. По сути, этот период стал поворотным как в мировоззрении, так и собственно в судьбе Бакунина. Он познакомился с лидером левых гегельянцев А. Руге, поэтом-демократом Г. Гервегом, проповедником утопического коммунизма В. Вейтлингом, композитором Р. Вагнером, французскими социалистами П. Леру, Л. Бланом, П.-Ж. Прудоном, коммунистами К. Марксом и Э. Кабе, польским поэтом А. Мицкевичем. Попав под влияние новых друзей, Бакунин пришел к выводу, что следует раз и навсегда разрешить антиномию между мышлением и действительностью, а для этого — активно включиться в оппозиционную демократическую борьбу. В октябре 1842 г. Бакунин под псевдонимом Жюль Элизар опубликовал в журнале «Немецкие ежегодники» статью «Реакция в Германии», которая получила большой общественный резонанс. Наряду с резкой критикой европейской реальности («О, воздух душен, он чреват бурями!»), в статье прозвучал страстный призыв к кардинальным революционным изменениям, к освобождению личности. «Дайте же нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, — писал Бакунин, — что он есть неисчерпаемый и вечно созидающий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!»2. Критический дух статьи и ее итоговый девиз определили всю дальнейшую судьбу революционера, вектор развития его социально-политической мысли. Бакунинский девиз был взят на вооружение многими его последователями-анархистами, хотя вряд ли данную статью можно назвать анархистской, а ее автора в тот период — сторонником противогосударственных идей. Тем не менее Бакуниным был сделан первый решительный шаг в направлении анархизма.
О том, что Бакунин в это время еще стоял на позициях укрепления государственности, свидетельствует следующее его выступление в прессе. В июне 1843 г. в цюрихской газете демократического на¬
2 	Бакунин М. А Реакция в Германии // Там же. С. 130.


8
А. А. Ширтянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
правления «Швейцарский республиканец», издававшейся Ю. Фребе- лем, была опубликована без подписи статья «Коммунизм», в которой автор, полемизируя с реакционным журналом «Швейцарский обозреватель», выступил, с одной стороны, в защиту В. Вейтлинга, предложившего свой вариант построения нового общества на христианских принципах свободы и равенства, а с другой — высказался против коммунизма как целого и против вейтлинговского понимания роли государства в будущем. Признавая, что коммунизм не есть фантом, не безжизненная тень, что он возник «не из теории, а из практического инстинкта, из народного инстинкта», автор тем не менее считал данное явление «в высшей степени опасным» и отмечал позитивную роль государства как «могущественной и живой силы». Лично для себя Бакунин считал коммунистический идеал малопривлекательным, ибо построенное на его основе общество не может быть свободным, оно не станет «живым объединением свободных людей», а под воздействием «невыносимого принуждения, насилия» превратится в «сплоченное стадо животных».
Первые публикации Бакунина в европейской прессе сделали его политически значимой фигурой, предопределили его участие в революционных событиях. В 1843 г. он переехал в Цюрих и вместе с Г. Гервегом организовал кружок, начавший активно пропагандировать революционные взгляды. В это же время деятельность Бакунина попала в поле зрения заграничной агентуры III отделения и стала известна русскому правительству. За «преступные сношения с обществом злонамеренных людей» ему было предписано немедленно возвратиться в Россию. Ответом на его отказ стало решение Сената о лишении его чина и дворянства.
Бакунин переезжал из страны в страну, пока не остановился в Париже. Здесь он близко сошелся с социалистами-утопистами П. Леру и Л. Бланом, часто встречался с К Марксом, вел длительные и жаркие дискуссии с П.-Ж. Прудоном. Идеи Прудона, сформулированные им в книге «Что такое собственность? Изыскания о принципе права и правительственной власти» (1840), стали, как известно, краеугольным камнем для последующего развития всех разновидностей анархистских теорий, привлекая пристальное внимание Бакунина, ибо в основе своей соответствовали его миропониманию, мировоззрению и мироощущению. Недаром они позднее нашли отражение в ставших


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
9
классическими работах Бакунина «Государственность и анархия», «Федерализм, социализм и антитеологизм». Бакунин выражал прямое согласие с центральной прудоновской формулой «собственность — это кража», делал особый акцент на том, что прудоновская концепция в своей основе лишена каких бы то ни было авторитарных тенденций.
Вместе с тем Бакунин обратил внимание на абстрактнотеоретический характер воззрений Прудона, считая его «идеалистом и метафизиком». Его точка отправления — абстрактная идея права. В отличие от прудоновского бакунинский анархизм предусматривал тесную связь теории с практикой революционной борьбы. Именно поэтому для Бакунина оказался неприемлем прудонов- ский вариант мирной, ненасильственной социальной революции, якобы обеспечивающий плавный переход к будущему общественному устройству.
29 ноября 1847 г. Бакунин выступил в Париже на банкете, посвященном годовщине польского восстания, с программной речью. В этом выступлении Бакунин сформулировал два исходных положения, которые послужили идейной основой всей его дальнейшей революционной деятельности. Во-первых, он определил главные движущие силы грядущих социальных революций: крестьянство, разночинная интеллигенция, армия и определенная часть дворянской молодежи. Во-вторых, он считал, что только освобождение всех славянских народов должно повлечь за собой «окончательное падение деспотизма в Европе». Речь Бакунина, напечатанная в газете «Реформа», имела большой успех. Вместе с тем его выступление сыграло провокативную роль, усилив гонения на него со стороны французских властей, которые под давлением российского и австрийского правительств приняли решение о его высылке из страны. Бакунин был вынужден покинуть Францию и перебрался в Брюссель.
В феврале 1848 г. в Париже вспыхнула революция, которая за короткий период охватила ведущие страны Западной Европы — Германию, Италию, Австрию. Возвратившись в Париж, Бакунин принял активное участие во всех собраниях, процессиях, демонстрациях. Одновременно он увлекся славянским вопросом, разработав собственную концепцию объединения славянских народов в единое


10
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, Я И. Талеров
государственное образование. Бакунин считал, что все славяне составляют единую нацию; русские объединены с народами Восточной Европы одними и теми же историческими корнями, у них близкие по духу и звучанию язык, культура, традиции. В отличие от ав- строславизма или нарождавшегося в России консервативного, имперского панславизма, революционный панславизм Бакунина3 был ориентирован на подготовку «русской революции и создание «республиканской федерации всех славянских земель», которая и должна была стать основой «единой и нераздельной Славянской республики»4. Характерно, что в своих высказываниях о грядущей роли России, русского народа в деле освобождения славян «от глубокого внешнего и внутреннего рабства, в котором они ныне томятся»5, Бакунин несколько раньше, чем российские идеологи русской идеи, высказывал мысли об особом миссионерском предназначении нашей страны. Обращаясь к братьям-славянам, он не без пафоса говорил: «Когда вы ждете спасения от России, то предметом ваших упований должна быть не порабощенная и закрепощенная Россия со своим притеснителем и тираном, а возмущенная и восставшая к свободе Россия, могучий русский народ»6.
Выступая в июне 1848 г. на всеславянском съезде, Бакунин призвал к разрушению Австрийской и Российской империй, предложив делегатам развернутый план создания свободной славянской федерации. Для реализации этого плана он попытался организовать тайное общество «Славянских друзей». Бакунин принял непосредственное участие в пражском восстании. После его неудачи он вынужден был скрываться сначала в Бреславле, потом в Берлине, где написал
3 Сам Бакунин был против этого термина: «<...> не мешало бы как можно сильнее протестовать против имени “панславистов”, которым <...> нас награждают <.„> я не был <...> никогда панславистом, но в движении славянском принимал горячее участие <...>» (Письма М. А Бакунина к А И. Герцену и Н. П. Огарёву. СПб., 1906. С. 233-234).
4 См.: Бакунины.А Исповедь // Алексеевский равелин: Секретная государственная тюрьма России в XIX веке: [В 2-х. кн.]. Л., 1990. Кн. 1. С. 269.
5 Бакунин М. А. Проект письма в редакцию берлинской «Реформы» // Бакунин М.А Собрание сочинений и писем. 1828-1876. T. III: Период первого пребывания за границей, 1840-1849- М., 1935. С. 321.
6 Бакунин М. А Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина, члена славянского съезда в Праге // Там же. С. 357.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
11
«Воззвание к славянам», призывая славянские народы отбросить узконациональные рамки движения и скоординировать свои действия с задачами западноевропейской демократии. Одновременно Бакунин со своими единомышленниками стал готовить новое пражское восстание, планы которого, однако, были сорваны, а непосредственные организаторы арестованы.
В мае 1849 г. Бакунин принял участие в дрезденском восстании. После его поражения он арестован и заключен в тюрьму. В июле узника перевели в крепость Кенигштейн, а в январе 1850 г. саксонский суд первой инстанции приговорил его к смертной казни через повешение. По решению короля смертная казнь была заменена пожизненным тюремным заключением. Последовала выдача Бакунина австрийским властям и заключение в тюрьму в Праге. В марте 1851 г. его перевели в крепость Ольмюц, где несколько месяцев продержали прикованным к стене как особо опасного преступника. 15 мая был вынесен новый смертный приговор, замененный затем пожизненным заключением.
В конце мая по требованию русского правительства Бакунин был передан российским властям и заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Сам император Николай I пожелал использовать политического узника как живой источник информации о европейской революции и прежде всего о польских делах. В Алек- сеевском равелине по требованию царя Бакунин написал своеобразный отчет о своей революционной деятельности в Европе, ставший позже известным под названием «Исповедь», в которой на фоне автобиографии были изложены взгляды на западноевропейское освободительное движение и славянский вопрос. В этом документе, с учетом его адресата, много признаний вины и напускного, как показала дальнейшая судьба революционера, раскаяния. Однако здесь Бакунин четко сформулировал цель и смысл своей жизни, своеобразное кредо: «Искать своего счастья в чужом счастье, своего собственного достоинства — в достоинстве всех меня окружающих, быть свободным в свободе других — вот моя вера, стремление всей моей жизни».
В марте 1854 г., в связи с угрозой нападения англо-французского флота на Петербург, Бакунин высочайшим повелением был переведен в Шлиссельбургскую крепость.


12
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
После смерти императора Николая I родные Бакунина стали активно хлопотать об освобождении узника. Последнему пришлось вновь заявить о своем полном раскаянии и стремлении посвятить «остаток дней сокрушающейся обо мне матери и приготовиться достойнейшим образом к смерти». 19 февраля 1857 г. тюремное заключение было заменено длительной ссылкой в Сибирь. По пути в ссылку Бакунину на один день было разрешено заехать к родным в Премухино.
С 1857 по 1859 г. Бакунин жил в Томске. В 1858 г. он женился на Антонине Ксаверьевне Квятковской, 17-летней дочери обедневшего польского дворянина, приехавшего в Сибирь из Могилевской губернии. Вскоре дальний родственник Бакунина — граф Н. В. Муравьев- Амурский, генерал-губернатор Восточной Сибири, — добился перевода ссыльного в Иркутск. В эти годы Бакунин выступал защитником существующего государственного порядка, чем настроил против себя ссыльных революционеров.
В июне 1861 г. Бакунин под видом служебных дел отправился в Читу, откуда пароходом добрался до Николаевска и далее перебрался в Японию. Бегство из ссылки было предпринято при прямой и косвенной поддержке со стороны друзей и знакомых. Из Иокогамы Бакунин переправился в Сан-Франциско, а в декабре прибыл в Лондон, где встретился с А. И. Герценом и И. П. Огарёвым и начал активную общественную деятельность. В 1862 г. выпустил брошюру «Народное дело» с подзаголовком «Романов, Пугачев или Пестель?», в которой изложил свои мысли о федеративной организации славянского мира и России.
После начала польского восстания в феврале 1863 г. Бакунин посчитал необходимым пробраться в Польшу и встать в ряды сражающихся. Он отправился в Стокгольм, где был с восторгом встречен демократической общественностью. В марте принял участие в неудачной экспедиции на пароходе «Ward Jackson» с целью доставки восставшим закупленного польскими эмигрантами оружия. В октябре 1863 г. Бакунин с женой переехали из Стокгольма в Лондон, а затем предприняли длительное путешествие по европейским странам, посетив Брюссель, Париж, Лозанну, Женеву. В январе 1864 г. Бакунины прибыли в Италию и остановились сначала в Генуе, затем во Флоренции.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
13
Обобщая предшествующий западноевропейский опыт революционного движения, учитывая также специфику национально-освободительной борьбы славянских народов, Бакунин вынужден был скорректировать собственные социально-политические взгляды. Начиная с 1864 г., ключевым положением его политической доктрины становится идея подготовки общеевропейской революции. Для реализации этой идеи он считает необходимым создать тайную организацию заговорщического типа, которая должна была координировать деятельность революционного меньшинства в разных странах.
Разочаровавшись в идее объединения славянских народов (панславизм) и в возможности в ближайшей перспективе революции в России, Бакунин стал возлагать надежду на Италию, где, по его мнению, сложились предпосылки для возможного революционного взрыва (бедственное положение основной массы населения и прежде всего пролетариата, готовность образованной итальянской молодежи возглавить общенациональное движение, ее традиционная склонность к созданию тайных организаций). Такое сочетание объективных и субъективных предпосылок могло, по мнению Бакунина, обеспечить успех революции в Италии. Необходимо было сосредоточить усилия на создании тайной организации. Несмотря на свое вступление в ноябре 1864 г. в ряды I Интернационала, Бакунин активно начал реализовывать идею создания собственного Международного тайного общества, которое, как он рассчитывал, сможет подготовить и возглавить в перспективе мировую революцию. Таким обществом стало «Интернациональное братство», созданное им в Италии в середине 1864 г.
Обладая выдающимися ораторскими способностями, огромной силой убеждения и силой воли, Бакунин сумел подчинить своему влиянию представителей демократически настроенной итальянской интеллигенции. Членами «Интернационального братства» стали архитектор Дж Фанелли, адвокат К. Гамбуцци, журналист С. ди Лука, врач С. Фриш — сначала участник заговоров против Бурбонов, а позже походов Гарибальди. Параллельно с агитационной деятельностью в среде флорентийской интеллигенции Бакунин вел активную пропаганду в других городах Италии, а также в других европейских странах.


14
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
С целью расширения деятельности общества в 1865 г. Бакунин переехал в Неаполь, а в 1867 г. — в Женеву, которая давно привлекала его как центр русской эмиграции. Одновременно с тактикой индивидуальной агитационной работы он не оставлял мысль обрести широкую платформу для пропаганды программы «Интернационального братства» среди легальных общественных организаций. Речь шла о международной пацифистской организации — Лиге мира и свободы, первый конгресс которой, начавшийся 9 сентября 1868 г., стал крупным событием в жизни Европы. Среди тех, кто поддержал его созыв, было много известных общественных деятелей (Л. Блан, В. Гюго, П. Леру, Э. Кине, Ж. Фавр, И.-Ф. Беккер). В речи на конгрессе Бакунин впервые сформулировал три ключевых положения своей в основном сформировавшейся социально-политической теории: «федерализм, социализм, анти- теологизм». По сути, речь шла о том, что на «развалинах» централизованных государств должны сформироваться «единства свободные, организованные снизу вверх», объединенные «свободной федерацией общин в провинцию, провинций в нацию, наций в Соединенные Штаты Европы». Программная речь Бакунина имела несомненный успех: он был избран членом Комитета, которому поручалось подготовить к следующему заседанию конгресса программу Лиги мира и свободы.
Принимая участие в работе Лиги мира и свободы, Бакунин рассчитывал в перспективе подчинить данную общеевропейскую организацию своему идейно-политическому влиянию, осуществлять через ее национальные структуры координацию действий радикально настроенных элементов. План Бакунина выглядел следующим образом: являясь членом Комитета по подготовке программы, он намеревался, с одной стороны, провести на конгрессе так называемое «Мотивированное предложение Центральному Комитету Лиги мира и свободы», а с другой — добиться с помощью созданной им фракции большинства в Центральном Комитете Лиги. В случае успешной реализации этого плана Бакунин намеревался возглавить данную международную организацию, которая пользовалась влиянием в широких кругах европейской интеллигенции и под контролем руководимого им тайного общества смогла бы выполнять полезные общественные функции.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
15
Однако этим планам Бакунина не суждено было сбыться. В Комитете Лиги мира и свободы он со своими сторонниками оказался в меньшинстве, а большинство в нем оказалось либерально ориентированным. Не случайно на втором конгрессе Лиги, состоявшемся в сентябре 1868 г. в Берне, бакунинские анархические призывы к разрушению национальных централизованных государств и созданию Всемирной федерации производительных свободных ассоциаций не получили поддержки большинства делегатов. Убедившись в тщетности своих пропагандистских усилий, Бакунин и его сторонники (среди них были члены тайной организации Э. Реклю, Дж. Фанелли, С. Фриш, В. Мрочковский, Н. Жуковский, а также друг Бакунина лионский революционер А. Ришар и еще несколько человек, симпатизировавших этому направлению) покинули конгресс.
После раскола, происшедшего в Берне на конгрессе Лиги мира и свободы, Бакунин вышел из нее с 18-ю своими сторонниками и основал в сентябре 1868 г. Альянс социалистической демократии — малочисленную, но довольно активную полуконспиративную организацию, создавшую в скором времени свои секции в Швейцарии, Испании, Италии и Франции.
Надеясь на широту принципов и демократизм Устава I Интернационала, Бакунин, являвшийся с июня 1868 г. членом его женевской секции, направил Генеральному совету программу Альянса с просьбой принять эту организацию в Международное товарищество рабочих. Однако Энгельс ответил на просьбу Бакунина решительным отказом, назвав возможное существование Альянса внутри Интернационала «государством в государстве». Узнав об отказе Генерального совета, Бакунин вновь обратился в Интернационал с просьбой принять отдельные секции «Альянса» на том условии, что сама организация как самостоятельная международная единица будет распущена, но отдельные секции Швейцарии, Испании, Италии и Франции войдут в соответствующие секции Интернационала. На это ходатайство Международное товарищество рабочих ответило согласием. В июне 1869 г. отдельные секции Альянса влились в Интернационал; сам же Альянс как международная организация официально объявил себя распущенным, что не означало, однако, действительного прекращения его деятельности. Фактически открыто действующие секции Альянса в составе Интернационала явились фасадом, за которым


16
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. К Талеров
скрывалась тайная организация, ведущая активную пропагандист- скую работу.
Цели и задачи тайной организации Бакунин объяснял следующим образом: это, по существу, «боевой союз», имеющий целью организовать мощь народных масс для разрушения всех государств и всех существующих в настоящее время установлений — религиозных, политических, судебных, экономических и социальных. При этом, по мнению Бакунина, само Международное товарищество рабочих являлось неэффективным для организации и руководства революцией. Свой вывод автор обосновывал тем, что обширность программ и легальность деятельности I Интернационала лишают его возможности стать действенной боевой организацией, способной в ближайшее время инициировать и возглавить масштабные социальные преобразования международного характера. Такой возможностью обладает лишь «настоящее тайное общество», каким и является Альянс.
Деятельность тайного Альянса, в значительной мере направленная против руководства Генерального Совета I Интернационала, вносила дезорганизацию в ряды международного рабочего движения. После ознакомления Маркса с одним из проектов устава заговорщической организации — «Тайные статусы Альянса», — который случайно оказался у него, руководство Международного товарищества рабочих начало против Бакунина решительную борьбу, в результате чего он и его друг, швейцарский анархист Дж. Гильома, были исключены из рядов Международного товарищества рабочих на I Гаагском конгрессе в сентябре 1872 г.
В ответ на это 15 сентября Бакунин собрал в городе Сент-Имье I Анархистский конгресс, на котором было провозглашено создание антиавторитарного Анархического интернационала. Однако новой организации, на которую Бакунин возлагал столько надежд, так и не суждено было стать идейным и организационным центром международного революционного движения. Более того, в 1874 г. последовало исключение Бакунина из центрального руководства данной организации.
Одновременно с общеевропейским направлением деятельности Бакунин сохранял свои связи с российскими революционерами. Так, в 1868 г. он совместно с русским эмигрантом Н.И. Жуковским изда¬


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
17
вал журнал «народное дело». В марте 1869 г. он познакомился с С. Г. Нечаевым, покровительствовал его кружку «Народная расправа». Однако после убийства студента И. И. Иванова, организованного Нечаевым, Бакунин разорвал с ним и его кружком все отношения.
Принимая самое непосредственное участие в европейских революционных выступлениях (лионское и марсельское восстания), Бакунин продолжал вести дальнейшую разработку целого комплекса теоретических проблем. Так, в апреле 1871 г. вышел первый выпуск его книги «Кнуто-германская империя и социальная революция», в которой большое внимание было уделено вопросам о движущих силах революции. В 1871-1873 гг. он работал над первой частью книги «Государственность и анархия», содержавшей обширную программу революционных действий и оказавшей наибольшее влияние на движение российских народников. В своем знаменитом революционном манифесте — «Прибавлении А» к «Государственности и анархии», вышедшем в Цюрихе в 1873 г. на русском языке, он писал о саморазвитии русского народа, народном прогрессе, который совершается путем «естественного нарастания опыта и мысли, передаваемого из рода в род и необходимым образом расширяющегося, углубляющегося по содержанию, усовершенствующегося и облекающегося в свои формы». По мнению Бакунина, народу невозможно дать «новое умственное или нравственное содержание, новую истину», произвольно изменить течение его жизни, поскольку у него уже имеются пусть темные, но честные инстинктивные стремления, соответствующие социально-революционной мысли.
В широких массах, по мнению Бакунина, существует идеал, выдвинутый самим народом из самой глубины жизни как «результат народных исторических испытаний, его стремлений, страданий, протестов, борьбы» и представляющий собой «как бы образное и общепонятное, всегда простое, выражение его настоящих требований и надежд». Но этот идеал не может быть реализован без поддержки извне. «Народ наш явным образом нуждается в помощи», поскольку в имеющемся идеале есть «существенные недостатки, которые мешали и мешают успеху» в деле собственного освобождения. И эту помощь, по мнению Бакунина, должна оказать пропагандистская деятельность революционной молодежи, на которую он возложил важную историческую миссию побороть недостатки «в самом народном сознании» и, в пер¬


18
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
вую очередь, разбить замкнутость российских крестьянских общин, уединение и разъединение миров и «провести между этими отдельными мирами живой ток революционной мысли»7.
С августа 1873 по июль 1874 г. Бакунин жил на вилле «Бароната» близ Локарно, которую купил на его имя итальянский друг К Ка- фиеро. В августе 1874 г. Бакунин сделал на этот раз последнюю и вновь неудачную попытку принять участие в восстании — в Болонье. Последние годы жизни Бакунин провел с семьей в Лугано в достаточно стесненных материальных условиях. В июне 1876 г. он направился в Берн к своему другу А. Фогту, заболел, попал в больницу и 1 июля скончался.
По характеру своей индивидуальности, во многом обусловившей жизненные перипетии и отразившейся в особенностях его теоретического поиска, Бакунин предстает перед нами прежде всего «практическим революционером», человеком, в котором, по свидетельству А И. Герцена, «лежал зародыш колоссальной деятельности»8. Его неуемная энергия, постоянный поиск «реального дела» порождали, образно говоря, «нетерпение» — желание поскорей, любыми средствами достичь цели, торопливость, граничащую с революционным авантюризмом. Этой чертой отмечены не только революционные предприятия Бакунина, но она прослеживается и в его теоретических работах9.
Объясняется это отчасти тем, что в работах Бакунина, многие из которых так и остались незавершенными, отразился определенный скептицизм по отношению к теории, догме, возникший у него в результате многолетней и разносторонней практической революционной деятельности. В этой связи, на наш взгляд, Бакунина- теоретика в полной мере характеризуют его же слова о людях, «ко¬
7 Бакунин М. А Государственность и анархия. Прибавление «А» // Бакунин М. А Философия, социология, политика. М., 1989. С. 509,520,521.
8 Герцен А. И. Былое и думы. Ч. 5 // Собр. соч. в 30-ти тг. T. X. М., 1956. С. 315.
9 Например, работа «Кнуто-германская империя и социальная революция» (1871), которую Бакунин замыслил как свое «завещание», в окончательном виде далеко не соответствует первоначальному замыслу автора. (См.: Дж. Гильом. Предисловие к последнему французскому изданию 1907 года // М. Бакунин. Кнуто-германская империя и социальная революция. М., 1907. С. 5-6,8-9.)


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
19
торые жертвуют собою ради великой идеи, повинуются возвышенной страсти и, удовлетворяя эту личную страсть, вне которой самая жизнь теряет в их глазах всякую цену, обыкновенно не думают о возведении своих дел в доктрину»10. Однако, говоря о скептицизме Бакунина в отношении «доктрин» и его преимущественном интересе к практической революционной деятельности, необходимо отметить, что этот скептицизм не перерастал у него в «голое», абсолютное отрицание теории, ее связи с практикой. Бакунин понимал, что «без теории и ясно определенной цели нет и полезной политики»11.
Бакунин никогда не ставил перед собой задачи создания «догмы» — стройной, универсальной, абстрактной теории; напротив, важнейшим исходным моментом его «теоретизирования» являлся принцип ориентации на «трепет реальности и индивидуализма, чувствительности, страданий, радостей, стремлений, потребностей и страстей», то есть на саму.жизнь, «творящую реальные вещи и существа»12.
Отсутствие логически стройной системы взглядов Бакунин в известной мере компенсировал страстностью, публицистичностью постановки насущных проблем, активным неприятием всех форм эксплуатации и произвола, бичующей критикой религии и эксплуататорского государства — всего, что подавляло и уничтожало человеческое достоинство и справедливость, стояло преградой на пути достижения подлинной свободы как отдельных личностей, так и в целом «чернорабочего люда».
Без единства мысли, слова и дела, искренности страсти и героизма самопожертвования «революционаризм», считал Бакунин, «неминуемо впадает в риторику и становится отвратительною ложью»13. Революционная страсть, порыв, действие были в полной мере присущи самому Бакунину.
10БакунинМ. Бог и государство. М.; Пг., 1918. С. 38.
11 Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм (перев. с франц,). СПб., 1906. С 8.
12БакунинМБог и государство. С. 57-58.
13 	БакунинМ. Государственность и анархия: [Борьба двух партий в Интернациональном обществе рабочих]. Введение. Ч. 1. [Женева], 1873- (Изд. Социальнореволюционной партии. T. I.) С. 194.


20
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
Бакунин был ярким трибуном, пламенным пропагандистом, свободно владеющим и пером, и словом. Об этом свидетельствуют его публичные выступления и почти всегда — адекватная, многократно усиленная ответная реакция. За период чуть больше десятилетия он прошел колоссальный путь нравственного развития, «от метафизики и философии — до революции», от мечтаний и размышлений в кабинетной тиши — до революционной деятельности, полной опасности, от смирения и покорности окружающей действительности — до вывода о необходимости наискорейшего ее изменения. Такой переворот в мировоззрении доступен далеко не каждому мыслителю. Но, с другой стороны, очевидно, что все эти изменения были достаточно логичны и отражали естественный процесс формирования личности. Дальнейшая же эволюция мировоззрения привела Бакунина к отрицанию государства со всеми его атрибутами и разработке анархистской доктрины, которая оказала заметное влияние на развитие российской социально-политической мысли.
Важной особенностью подхода Бакунина к анализу явлений социальной действительности был антропологический принцип. Для Бакунина жизнь мира человеческого — результат длительной естественной эволюции «от мира, называемого неорганическим, к миру органическому, растительному, животному, а затем человеческому, от материи как химического элемента к материи как живому существу и от живого существа к существу мыслящему»14. «Вся история человечества, — писал он, — есть не что иное, как прогрессивное удаление его от животного состояния путем развития человечности»15.
Конкретизируя понятие «человечность», «человечное», Бакунин указывал, что под ним подразумевается «размышление, сила отвлечения, ум, мысль, словом, способность создавать идеи»16. Именно благодаря абстрактному мышлению человек создает идеал, а согласно последнему изменяет условия природы и общественной среды.
«Человек, по происхождению родич, если не прямой потомок гориллы, начал глубоким мраком животных инстинктов, чтобы добраться до сияния разума»17. И первым актом, обозначившим грань
14 Бакунин М. Бог и государство. С. 13.
15 Бакунины. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 44-45.
16 Там же. С. 52.
17 Там же. С. 44.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
21
между животным и собственно человеческим существованием, по Бакунину, стало «возмущение мышления»18.
У всех животных Бакунин находит «инстинкт эгоистический» (инстинкт сохранения индивида) и «инстинкт социальный» (инстинкт сохранения рода). Чем больше индивидуальности — тем выше существо. С этой точки зрения, существо «самое индивидуальное и самое свободное» — человек, «но он также самое общественное (социальное)» существо среди животных. Поэтому «естественным видом существования совокупности людей» является общество19.
В своих размышлениях Бакунин постоянно апеллирует к природе человека: его инстинктам, страстям, потребностям и благу, подчеркивая, что стремиться навязать народу свою мысль, чуждую его инстинктам, — значит хотеть его поработить. Именно природа человека служит, по его мнению, исходным моментом всей социальной динамики. Конструируя собственный политический идеал и предлагая методы его достижения, теоретик анархизма опирается, прежде всего, на имманентно присущие русскому народу черты — инстинкт солидарности, выражающийся в приверженности к общинному устройству, а также инстинкт свободы, проявляющийся в готовности к бунту.
Другой базовой посылкой теоретических построений Бакунина выступает телеологизм, т. е. представление о целесообразности истории. Его убежденность в том, что высшей целью, «последним пределом» всего человеческого развития является свобода, позволяла ему давать качественную оценку социальным фактам и теориям других мыслителей в категориях «справедливый-несправедливый», «хороший-плохой». Следует отметить, что в социально-политической философии Бакунина свобода носит статус не только конечной цели будущего общественного устройства, но и всеобщего естественного закона, который говорит о том, что сама природа в своих прогрессивных изменениях стремится к освобождению и большая индивидуальная свобода является несомненным признаком более высокого развития. Признание телеологичности исторического развития исключает для него возможность реализации
18 Бакунин М. Бог и государство. С. 12.
19 Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 70.


22
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
иных политических проектов, кроме как нацеленных на максимизацию человеческой свободы, то есть, по Бакунину, анархических.
Закономерным продолжением рассуждений о свободе стал бакунинский антитеологизм, прямо заявленный в названии его программной работы «Федерализм, социализм и антитеологизм» и понимаемый как отрицание существования какой бы то ни было надчеловеческой инстанции, мистической или субстанциональной. Бакунин напрямую связывает антитеологизм с освобождением людей, с уничтожением политической власти и ликвидацией государства. Исчезновение «божественных призраков» выступает в его системе взглядов необходимым условием «торжества человечества», с одной стороны, и «неизбежным следствием его освобождения» — с другой.
Важным методологическим основанием политической теории Бакунина является интуитивизм. Такой способ мышления во многом соответствовал психологическим особенностям личности Бакунина, который по своему характеру был отнюдь не кабинетным ученым, а пламенным революционером и агитатором. «С страстью проповедования, агитации... пожалуй, демагогии, с беспрерывными усилиями учреждать, устраивать комплоты, переговоры, заводить сношения и придавать им огромное значение у Бакунина прибавляется готовность первому идти на исполнение, готовность погибнуть, отважно принять все последствия. <.„> Он не ритор, боящийся исполнения своих слов или уклоняющийся от осуществления своих общих теорий»20, — вспоминал о своем друге-бунтаре А. И. Герцен. Особенности психологического склада мыслителя во многом объясняют то обстоятельство, что, конструируя собственную политическую теорию, он не боялся опираться на догадки, умозрительные заключения и интуитивные прозрения, а не только и не столько на рациональные аргументы.
Прогрессивное «человеческое развитие» Бакунин связывал с борьбой трех основных элементов — животной природы человека, мысли и духа возмущения. «Сферой первого элемента являются социальные и частные экономические отношения, сферой второго — наука, третьего — свобода»21.
20 Герцен А И. Статья о М. А. Бакунине // Бакунин М. А. Речи и воззвания. [СПб.]: Издание И. Г. Балашова, 1906. С. 8-9.
21 Бакунины. Бог и государство. С. 8.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
23
Основной предпосылкой развития человечества в схеме Бакунина выступает животный мир как источник элементов «животного начала» человека. А так как «всякий процесс развития приводит в конце концов к логическому отрицанию своих основных предпосылок, то и развитие человечества есть последовательное и неуклонное освобождение от элементов животности»22. С этой точки зрения, история человеческого общества представляется «то тихим апатичным, то страстным и могучим революционным отрицанием прошлого»23.
«Последнее слово, высшая цель всякого человеческого развития, — по Бакунину, — это свобода»24. Достижение свободы или «коллективной и индивидуальной эмансипации и гуманизации», в конечном итоге, является не только целью развития индивидуального человека, но и целью всего исторического прогресса общества25.
Источник этого прогресса Бакунин находит в природе человека, в его стремлении «реализовать жизненные условия своего вида» посредством удовлетворения потребностей. Человек, пишет он, преобразует внешний мир «согласно более или менее прогрессирующим потребностям и передает ему некоторым образом подобие своей человечности»26.
По мысли Бакунина, существует целый комплекс человеческих потребностей, включающий высшие («собственно человеческие») и низшие («животные, основные»). Раскрывая механизм их взаимодействия, он говорит о том, что естественно-необходимую подкладку жизни человека составляют животные потребности. Это — потребности «родиться, развиваться и расти, работать для пропитания, приобретения убежища и защиты, поддерживать свое индивидуальное существование в социальном равновесии своего рода, любить, размножаться и умереть». Человек подмечает и понимает эти «естественные необходимости», которые, отражаясь в его мозгу, возрождаются там «творческим физиологическим процессом, еще мало известным, как логическая последовательность его собственных мыслей, и эта сознательность,
22 	Бакунин М. Бог и государство. С. 8.
23Тамже. С. 10,19-
24 Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 54.
25 Бакунин М. Бог и государство. С. 27.
26Бакунины. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 54.


24
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
среди его нисколько не нарушенной абсолютной зависимости, дает ему чувство самоопределения, разумной самозарождающейся воли, свободы». В этом случае, потребности мыслить и познавать («собственно человеческие») достигают такой властной и необоримой силы, что человек, не имея возможности освободиться вполне от «животного начала», от своих природных влечений, может их упорядочить и умерить — «приноровить их к тому, что <...> он сочтет справедливым и прекрасным». Именно эти потребности «осознания своей человечности» становятся реальной основой социальной активности человека — «частной инициативы». «Естественное общество» развивается «вследствие толчков, получаемых от частной инициативы»27. Именно «частная инициатива» человека, проявляемая им в борьбе с внешним миром природы и собственным животным состоянием, постепенно создает «эмансипированное», «гуманизированное» общество.
С этой точки зрения Бакунин рассматривает взаимоотношения личности и общества. «Естественным» обществом управляют обычаи и традиции, или «власть духа коллективной общественности», являющаяся отражением «социальной жизни». А современная жизнь, считал Бакунин, основана на «поклонении божеству, а не на уважении к человечеству; на власти, а не на свободе; на привилегиях, а не на равенстве; на эксплуатации, а не на братстве людей; на несправедливости и лжи, а не на истине и справедливости»28. Все эти антигуманные принципы в «систематизированном и урегулированном» виде представляются государством и освящаются религией.
Именно деятельность государства и влияние религии в социально- политической схеме Бакунина выступает главным препятствием реализации важнейшей потребности индивида — «возвыситься до сознания своей человечности» и «реализовать человеческую натуру». Государство и религия, подчеркивает Бакунин, являются главными источниками социального зла, освобождающего и стимулирующего все животные инстинкты и стремления человека, вследствие чего «дух коллективной общественности» влияет более на умножение и распространение пороков, чем на добродетель»29.
27 Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 54.
28 Там же. С. 99.
29 Бакунин М. Бог и государство. С. 43-


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
25
Бакунин обосновывает необходимость изменения современных ему экономических и социальных условий в направлении «полной справедливости»30. Только социальная революция, ликвидирующая государство и церковь, по его мысли, может привести к равенству и безвластию, сделать всякого человека действительно нравственным, и «сообразовать» интересы каждого человека с его обязанностями, сделать «власть духа коллективной общественности» действительно человечной31.
В этой связи представляется интересной бакунинская концепция «равновесия сил», объясняющая роль народа и интеллигентного меньшинства в социальном перевороте. С точки зрения Бакунина, конкретное социальное устройство (политические, гражданские порядки-конкретной страны) «результат борьбы, столкновения, взаимного уничтожения, пересиления и вообще комбинации и взаимного действия, всех разнородных внутренних и внешних сил, действующих в этой стране и на эту страну»32. Чтобы изменить существующие порядки, необходимо коренным образом изменить равновесие между силами, действующими в обществе. В целом же бакунинская концепция «равновесия сил» нам представляется своеобразной социально-политической интерпретацией концепции развития Спенсера»33.
Сумма сил отдельных людей — а Бакунин считает, что в обществе «самое ничтожное человеческое существо представляет собою частицу общественной силы» — может иметь большее или меньшее влияние на ход общественного развития в зависимости от большей или меньшей степени сознательности, целенаправленности и организованности их усилий. Когда люди соединяют свои усилия для достижения общей цели, создают план действий и в соответствии с этим планом распределяют наилучшим образом свои силы, т. е. при условии «разделения работы и сговора», полагает Бакунин, «между ними зарождается новая сила, далеко превосходящая простую арифметиче¬
30 Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 55.
31 Бакунины. Наука и насущное революционное дело. Вып. 1. Б. м. С. 17; см. также: Бакунин М. Бог и государство. С. 43-
32 Бакунин М. Наука и насущное революционное дело. С. 5.
33 См.: Спенсер Г. Опыты научные, философские и политические // Спенсер Г. Соч. T. II. СПб, 1899. С. 86-87.


26
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
скую сумму их частных усилий»34. Именно таким образом, с помощью «сговора» возникает в истории как сословно-бюрократическое государство эксплуататоров, так и в противоположность этой «организации грабежа и утеснения» — «организация народного бунта»35.
Нужно заметить, что народнические идеологи, испытывая серьезные трудности в подлинно научном социальном анализе, обращались за помощью к «социальной арифметике». Так же как Лавров вполне серьезно подсчитывал количество революционеров, необходимое для. успеха борьбы36, Бакунин, в свою очередь, с увлечением производит арифметические действия — сложение и вычитание «сил» общества.
С точки зрения Бакунина, на протяжении всей человеческой истории, во всех странах «вся сумма общественных сил» делится, во-первых, на «сумму сил бессознательных, инстинктивных, традиционных, как бы стихийных, и совсем почти не организованных, хотя и исполненных жизни» и, во-вторых, на несравненно меньшую сумму сил «сознательных, сговоренных, соединенных намеренно, и действующих по заданному плану, и сообразно плану механически организованных»37.
Первой «силой» является «многомиллионная масса народа» и во многих отношениях значительное большинство образованных и непривилегированных сословий, и даже вся низшая бюрократия и рядовое войско, т. е. вся масса людей «более или менее сознательно эксплуатируемая». Этой силе противостоит «меньшинство, состоящее из эксплуататоров». Так, в России это соотношение сил, по оценке Бакунина, представлялось следующим образом: 200 тысяч «верховных правителей и высших чинов всех ведомств» противостояли 70-ти миллионам эксплуатируемых38.
Изменение соотношения в пользу большинства Бакунин связывает с «новым сознанием» масс, которые должны осознать необходимость своей «повсеместной солидарности», значимость собственной «гро¬
34 Бакунин М. Наука и насущное революционное дело. С. 5-6.
35 См.: Там же. С. 10.
36 См.: Лавров П. Л. Роль народа и роль интеллигенции // Вперед! 1876. № 34. 14 июня (20 мая). С. 312-313-
37 Бакунин М. Наука и насущное революционное дело. С. 6.
38 Там же.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
27
мадной численной силы», что в конечном счете позволит превратить массы из статистов разворачивающейся исторической драмы, слепо следующих указаниям «режиссера» (господствующих сословий), — в подлинно главное и активно действующее лицо истории.
Опыт человеческой истории, подчеркивал Бакунин, свидетельствует о том, что во всех государствах в ходе борьбе партий за власть и богатство («два неразлучные вида эксплуатирования народного труда и народной неорганизованной силы») народ использовался партиями в целях достижения собственных интересов, «а после победы или сделки этих партий — обещания забывались, а убытки вознаграждались за народный счет». Однако уроки истории, которые «записывались на его шкуре», не забывались народом, и он рано или поздно все же дозреет до «разумного состояния». «У него [народа. — Авт.] есть две настольные книги, по которым он учится беспрестанно: первая — горький опыт, нужда, притеснения, обиды, грабеж и мучения, претерпеваемые им каждодневно со стороны правительства и сословий; другая книга — это живое изустное предание, переходящее от поколения к поколению и становящееся с каждым новым поколением полней, разумней и шире»39. Таким образом, рост «ума» народа и «нового сознания», по Бакунину, хотя и медленный, но неуклонно прогрессирующий процесс, имеющий объективный характер.
«Новое сознание» Бакунин связывает с социализмом. Народ, по его мнению, уже своей жизнью поставлен в условия, неизбежно ведущие к социалистическому сознанию. «Всякий народ, взятый в своей совокупности, и всякий чернорабочий человек из народа — социалист по своему положению». Суть социализма — решение «экономического вопроса», прежде всего «вопроса о хлебе». «Чернорабочий народ <...> во всех своих инстинктивных стремлениях, попытках на религиозном или политическом поприще <...> чувствовал только его, и стремился к его разрешению»40.
Революционность и «социалистичность» стремлений народа и его сознания строятся, по Бакунину, на готовности жертвовать собственностью, т. е. на «положительной страсти к разрушению», на вере в идеал социально-экономической свободы. Однако Бакунин
39 Бакунин М. Наука и насущное революционное дело. С. 11,15.
40 Там же. С. 13.


28
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
улавливал разницу между «инстинктивным заявлением и сознательным, ясно определенным требованием социального переворота»41. Сознательность и определенность требований социального переворота, по его мысли, обеспечит народному движению деятельность «лучших людей», представителей «чернорабочего люда» и «сословногосударственного мира». Это люди, выдвигающиеся из рабочей среды в силу своего «убеждения, революционного сознания и разумной, энергической страсти и воли». Они, по мнению Бакунина, «лучшие люди» не только в классе рабочем, но и в целом обществе. Соединяя в себе, в своем понимании социального вопроса «все преимущества свободной и самостоятельной мысли и сознания научного со всею искренностью самого инстинкта <...>, они проникнуты солидарною страстью и не понимают свободы и счастья иначе, как вместе со всеми миллионами порабощенных человеческих братий»42.
Необходимо, считает Бакунин, соединить усилия этих «лучших людей» — работников с усилиями революционеров из среды господствующих классов, порвавших всякие связи со своей средой. «Лучшие люди» из среды образованного меньшинства должны принести народу «положительные знания, привычку отвлечения и обобщения и умение организовываться и создавать союзы, которые, в свою очередь, создают ту сознательную боевую силу, без которой немыслима победа»43. Обращаясь к передовой русской молодежи, он заявляет, что она — «наш умственный пролетариат» — призвана быть «приуго- товителем, т. е. организатором народной революции»44.
Итак, вся история человечества, по Бакунину, — это прогрессивное восхождение к свободе в борьбе «мысли и бунта» против «животности». «Мысль» и «бунт» олицетворяют «человечное» в истории, победа которого неизбежна. Отсюда пристальное внимание Бакунина к проблеме субъективного фактора истории, в частности вопросу свободы воли и связанному с ним вопросу исторической инициативы. Ре¬
41 Бакунин М. Государственность и анархия. Введение. Часть 1. С. 230.
42 Бакунин М. А. Всесветный революционный союз социальной демократии. Русское отделение к русской молодежи. Genève. М., 1888. С. 42.
43 Бакунин М. Государственность и Анархия. Введение. Часть 1. С. 7.
44 Бакунин М. Прибавление А. // Бакунин М. Государственность и Анархия. Введение. Часть 1. С. 22.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
29
шение этой проблемы было чрезвычайно важным и актуальным для русского радикального движения семидесятых годов. Сложность ее решения обусловливалась реальными процессами социально-политической жизни России.
Предстояло выявить реальные силы общественного переворота, определить место и роль в нем революционной интеллигенции и консервативного (объективно на тот момент) крестьянства. В отличие, например, от Лаврова, Бакунин считал актуальным не «учить» народ, а непосредственно призывать его к бунту. По его мнению, в России уже давно готова почва для революции, свидетельство этому — угнетенное положение, нищета и отчаяние народных масс. Поэтому русская «социально-революционная» молодежь должна непосредственно идти «в народ», звать его к бунту во имя разрушения самодержавного государства45.
Одним из критериев свободы человека в интерпретации Бакунина является возможность познания и использования в своих целях объективных законов природы и общества. Он указывает два важнейших препятствия на пути к свободе: 1) невежество, религиозность народных масс, насаждаемые всеми церквями с их «спиритуалистической пропагандой» и всеми государствами, представляющими «лишь светские владения этих церквей»; 2) неразвитость науки, заключающаяся в том, что законы человеческого общества ею «не признаны и должным образом не установлены». Необходимо, считает Бакунин, развивать общественную науку, создать целесообразную систему народного образования, тогда эти законы перейдут в сознание всех и каждого и будет достигнута свобода46.
Казалось бы, логическим продолжением данных теоретических рассуждений должно было стать признание громадной важности образования и науки в деле подготовки как революции, так и самих революционных кадров. Однако Бакунин направляет свои теоретические размышления в противоположную сторону, развивая мысль о ненужности и даже вредности науки для народа до свершения социального переворота; о том, что молодежь — «приуготовитель» революции — должна отвернуться от «патентованной науки», презреть
45 См.: Бакунин М. Гс^дарственность и Анархия. Введение. Часть 1. С. 17-21.
46 См.: Бакунин М. Бог и государство. С. 27,47.


30
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
теоретические рассуждения и «броситься» в народ, чтобы у последнего «учиться» инстинкту (!) социальному и революционному, «перевоспитать» себя в среде народной.
Данные рассуждения Бакунина связаны с пониманием им науки как «идеального отражения жизни» и противопоставлением ей «жизни реальной». «В действительном мире, — писал Бакунин, — прежде всего появляются факты, созданные взаимодействием влияний и условий, затем вместе с мыслящим человеком является сознание этих фактов и изучение <.„> пути, способов, какими они создавались». Именно мышление человека, его способность «сочетать представления о предметах, как внешних, так и внутренних, данные нашими чувствами, образовывать из них группы; сравнивать и сочетать эти различные группы, уже не реальные предметы, воспринимаемые нашими чувствами, но выводы, сделанные <...> суждением, усвоенные нашей памятью, и дальнейшее сочетание которых <.„> создает то, что мы называем идеями, чтобы потом вывести из них заключения и логически необходимые приложения»47.
Задача науки, указывает Бакунин, «установить общие законы, формулирующие развитие явлений физического и социального мира; она устанавливает, так сказать, сигнальные вехи, указывающие путь прогрессивного шествия человечества, отмечает общие условия, которые необходимо строго соблюдать, и забывать или игнорировать которые всегда бывает пагубно»48. Однако наука, делает общий вывод Бакунин, это компас жизни, но далеко не вся жизнь, с ее многогранными проявлениями, сочетавшими в себе «трепет реальности и индивидуализма, чувствительности, страданий, радостей, стремлений, потребностей и страстей». И если наука, считает Бакунин, «через посредство своих официальных дипломированных представителей» (даже если эти представители — «позитивисты, ученики Огюста Конта, или же последователи доктринерской школы германских социал-демократов») начинает предъявлять права на руководство жизнью, тотчас же обнаруживает свою жизненную несостоятельность и даже «вредное влияние»49.
47 Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 47,49.
48 Бакунин М. Бог и государство. С. 57.
49 Там же. С. 57-58.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
31
В контексте этих рассуждений понятны критические высказывания Бакунина в адрес так называемого «науковластия». «До сих пор, — писал Бакунин, — вся история человечества была постоянным и кровавым жертвоприношением миллионов бедных человеческих существ в честь какой-нибудь безжалостной отвлеченности, Бога, отечества, государственной власти, национальной чести, исторических и юридических прав общественной свободы и благосостояния». При этом он выделяет две составляющие единого исторического процесса. С одной стороны, в темных и невежественных массах интенсивно зреет «глубокое недовольство сердца» против «узости, плоскости, горестей и стыда» тяжелой жизни, возникают отвлеченные идеалы, так называемые «идолы», такие, например, как Бог. С другой стороны, и представители науки, оправдывающие и рационализирующие «все нелепое и несправедливое», претендуют на руководство жизнью, рассматривая народ в качестве материала «интеллектуального и социального развития»50. «Радость жизни» любого ученого, — иронизирует Бакунин, — составляет препарирование трупов. И лишь «всемогущий протест жизни» не дает им препарировать живого человека так, как они анатомируют кролика. С тем большим удовольствием эти ученые готовы проводить подобные эксперименты над «социальным телом», а этому-то «надо непременно помешать».
По его мнению, следует «растворить специальную организацию ученых во всеобщем, равном для всех образовании, чтобы массы перестали быть стадом, которое пасут и стригут привилегированные жрецы, и взяли бы управление своей судьбой в свои собственные руки»51. В результате наука должна сделаться достоянием каждого, «вплестись» в ткань реальной жизни, представлять интересы не меньшинства, а именно «коллективное народное сознание»52. Бакунин мечтает об «акте интеллектуального братства» интеллигенции с народом, о «Народных Академиях», в которых «не будет ни учеников, ни учителей, куда народ будет свободно приходить, чтобы запастись нужными для него знаниями, и где он, богатый собственным опытом, будет,
50 Там же. С. 61,63,64.
51 Бакунин М. Бог и государство. С. 68.
52 Там же. С. 67-68.


32
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
в свою очередь, учить многим полезным вещам своих профессоров»53. Это и будет проявлением величайшей силы «коллективного чувства или духа общественности» — «естественной и неизбежной солидарности, которая связывает всех людей», и в конечном итоге — высшим проявлением жизни, «социальной власти» общественного мнения, в противоположность власти божественных, теологических, метафизических и прочих абстракций официальной науки.
Но пока массы достигнут образованности, считает Бакунин, «для них лучше обходиться вовсе без науки, чем позволить ученым управлять собою». Революционной же молодежи, указывает он, необходимо ориентироваться на «стремление жизни», «социальные инстинкты», на «самопроизвольную деятельность самого народа», а не на «патентованную» науку54.
Таким образом, из бакунинской дихотомии решения проблемы «наука и революция» вытекают и его различные требования: с одной стороны, наука «до» революции «не имеет ни малейшего смысла», «не доступна и не нужна» народу и молодежи, которая должна ориентироваться на инстинкты и «воспитываться» в среде народа, не должна «рассуждать» о будущем55; с другой — значение науки «после» революции — огромно, в системе будущего «всестороннего образования» она должна занять лидирующие позиции.
Концепция «всестороннего образования» обосновывается Бакуниным в ряде работ конца 1860-х — начала 1870-х гг., где красной нитью проходит идея о том, что образование «должно распространяться без всякого ограничения среди массы народа»56. Содержанием образования и в целом — воспитания должны быть «не дрессировка характера, ума и сердца, а пробуждение их для свободной, независимой деятельности». Цель совершенной системы воспитания — это свобода, культ свободы, уважение свободы каждого и всех; человеческая справедливость («не юридическая»); «создание простого взгляда, не теологического, не метафизического, но научного; создание мускульной и нерв-
53 БакунинМ. Бог и государство. С. 4L
54 Там же. С. 59,60,67—69; см. также: Государственность и Анархия. Введение. Часть 1. С. 209-213 и др.
55 См.: Бакунины. А Начала революции // Речи и воззвания. СПб., 1906. С. 249-
56 Бакунин М. Бог и государство. С. 40.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
33
ной работы, которая служит основанием и обязанностью каждого, основанием его чувства достоинства, его свободы и его права»57.
Важнейшим фактором воспитания, считал Бакунин, является труд. Свободный и разумный труд — это деятельность, направляемая умом и разумной волей человека на реализацию комплекса человеческих потребностей58. Как видим, основой бакунинской концепции «всестороннего образования» являются принципы единства умственного и физического труда, политехнического образования, воспитания в процессе труда социалистической нравственности.
Теоретическое обоснование данных принципов воспитания и образования Бакунин представил в специальной серии статей, объединенных под общим заглавием «Всестороннее образование». Для Бакунина очевидно, что из двух людей, одаренных от природы одинаковыми способностями, тот, который больше знает и лучше понимает естественные и социальные законы среды, «будет чувствовать себя более свободным в этой среде, окажется на практике способнее и сильнее другого»59. Подчеркивая, что «тот, кто больше знает, будет неизбежно господствовать над тем, кто знает меньше», и что «различие в воспитании между классами» неизбежно приводит к разделению человечества «на массу рабов и небольшую кучку господ», Бакунин выдвигает требования «Полного Всестороннего Образования».
Во-первых, всестороннего и равного образования для всех — «все должны работать и все должны быть образованными». «Мы убеждены, — пишет Бакунин, — что обе эти силы, мускульная и нервная, должны быть одинаково развиты в каждом живом и цельном человеке и не только не могут вредить друг другу, а напротив, каждая должна поддерживать, расширять и укреплять другую: знание ученого будет плодотворнее, полезнее и шире, если ученый будет знаком и с ручным трудом, труд образованного человека будет осмысленнее, и следовательно, более производителен, чем труд невежественного рабочего».
57 Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм. С. 99-
58 Там же. С. 55-56.
59 Бакунин М. А. Всестороннее образование // Бакунин М. А. Избранные сочинения: [В 5 т.]. Т. 4: Политика Интернационала; Письма к французу; Парижская Коммуна. Пг.; М., 1920. С. 43-


34
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
Во-вторых, полного образования — «оно должно приготовлять каждого ребенка, обоих полов, к умственной жизни и к труду, для того, чтобы все могли быть одинаково цельными людьми»60.
Образование, по мысли Бакунина, должно идти в двух направлениях — теоретическом и прикладном. Целью теоретического или научного образования является «полное развитие ума». Оно будет делиться на две части: на общую — обязательную для всех детей, которая будет знакомить с главными элементами всех наук без исключения и давать не поверхностное, а действительное понятие о взаимном их отношении и, таким образом, будет представлять «человеческое образование ума», и специальную часть, разделенную по необходимости на несколько групп или факультетов, каждый из которых будет обнимать во всей их полноте известное число дополняющих друг друга предметов61.
Бакунин был убежден в том, что выбор специализации (т. е. профессии) должен быть безусловной прерогативой самих выпускников общеобразовательной школы. И даже если они и ошибутся в своем выборе, то «сама эта ошибка послужит им действительным уроком для будущего; а общее образование, которое все они будут иметь, поможет им без большого труда вернуться на истинный путь, указанный им их собственной природой»62.
Теоретическое образование должно подкрепляться образованием прикладным, т. е. техническим обучением, дающим, во-первых, общую идею и первые практические сведения относительно всех индустрий без исключения, в их совокупности, а затем — и более специальные знания по группе индустрий, более тесно связанных между собой, и первые практические навыки.
Завершает систему «всестороннего образования» практическое или трудовое воспитание, имеющее своей задачей привить ребенку понимание того, что «только одной работой человек становится человеком»63. По мнению Бакунина, лишь таким образом возможно воспитать цельного человека — работника понимающего и знающего, нравственного и свободного.
60 Бакунин М. А. Всестороннее образование // Избр. соч. Т. 4. С. 49,54.
61 Там же. С. 54-55.
62 Там же. С. 55.
63 Бакунины. А. Всестороннее образование // Избр. соч. Т. 4. С. 56.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
35
Чтобы люди были действительно нравственно совершенными, указывает Бакунин, необходимы три условия:
1) рождение в гигиенических условиях, являющихся основой здоровых, непатологических природных способностей человека;
2) рациональное и всестороннее образование, сопровождаемое воспитанием, основанным на уважении к труду, разуму, равенству и свободе;
3) общественная среда, в которой каждая человеческая личность пользуется полной свободой развития всех своих способностей и независимостью от воли других (т. е. законов авторитарных, произвольных — политических, религиозных, уголовных, гражданских, — созданных привилегированными классами).
Однако так как ни одно из этих условий невозможно осуществить при современном порядке вещей, делает вывод Бакунин, необходимо радикальное изменение всех экономических, политических и социальных порядков, в первую очередь — экономическое освобождение народа, «которое необходимо и непосредственно влечет за собою его политическое, а вслед за тем и умственное и нравственное освобождение»64. Таким образом, рассуждения Бакунина о «всестороннем образовании» приводят его, в конечном итоге, к подтверждению мысли о необходимости социальной революции.
Однако именно в этой части теории Бакунина наиболее ярко «высвечивается» двойственность его воззрений. Декларируя в публичных выступлениях и печатных работах в целом справедливые и хорошие цели формирования нового человека — знающего и умеющего трудиться, свободного и нравственного; изменения среды — экономических, политических и социальных порядков эксплуататорского общества — как необходимого условия достижения данного идеала личности, средства для достижения этих высоких целей Бакунин провозглашает отнюдь не гуманистические. Для него характерна апология «бунта», «разбоя», стихии «разрушения» и «ликвидации» как сущности социальной революции, он допускает использование в революционной борьбе любых средств, даже выходящих за рамки общечеловеческой морали. Показательны в этом отношении взгляды Бакунина на проблему этики революционера — норм взаимоотно¬
64 	Бакунин М. А. Всестороннее образование // Избр. соч. Т. 4. С. 62.


36
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
шений революционеров между собой, которые он разрабатывал в не предназначенных для посторонних, тем более для печати, «тайных статутах» революционной организации.
Вскоре после бегства из Сибири в одном из воззваний 1862 г. Бакунин, приветствуя «крестьянскую Россию», призывает всех русских — людей «живой мысли и доброй воли» — отбросить «полуконституци- онные и конституционные» попытки и «крепко между собою соединиться. дабы организовать Народную партию и силу сознательную, целесообразную, действенную, вне и против официальной силы»65.
Однако если в доанархистский период своей деятельности Бакунин ставил задачу создания «Народной партии», которая должна выполнить организаторскую функцию по подготовке революции, то, встав на позиции анархизма и выступив в качестве идеолога бунтарского направления в революционном народничестве, он скорректировал свои взгляды. Во-первых, он стал рассматривать народ в качестве имманентно и перманентно готового субъекта прямого и открытого революционного действия. Во-вторых, в нем выросла уверенность в объективно назревшей и скорый революционный взрыв в России, ибо здесь, по его мнению, наличествуют все основные элементы революционной ситуации (предельное обострение нужды и отчаяния низов, присущее последним «социалистическое сознание», а также дезорганизация государственной власти). В-третьих, он считал, что «грамотная молодежь», являясь «приугото- вителем всесокрушающей революции», вполне способна соединить силу знания со здоровым «народным инстинктом». В-четвертых, Бакунин стал отрицать эффективность политической борьбы, которую он интерпретировал либо как борьбу либералов за конституцию, либо как борьбу за установление диктатуры меньшинства над собственным народом. Логическим выводом из этих рассуждений стало отрицание необходимости создания массовой политической организации, противопоставление последней — тайной, узкой, диктаторской организации избранных революционеров, строящейся по принципу средневековых иезуитских монашеских орденов.
65 	Бакунин М. А Русским, польским и всем славянским друзьям // Речи и воззвания. СПб., 1906. С. 156. Ср.: Бакунин М.А Народное дело. Романов, Пугачев или Пестель? // Избр. соч. Т. 3. С. 84-86.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
37
Важным этапом, предваряющим обращение Бакунина-анархиста к России, явились основание и устройство им в 1864-1868 гг. «интернационального революционно-социалистического тайного общества» в европейском рабочем движении, разработка проектов программы и устава данной организации66. Основные положения данных документов были интерпретированы Бакуниным в приложении к России и нашли свое отражение в ряде его работ 1869- 1870-х гг., подготовленных со специальной целью внедрения анархистских начал в русское революционное движение и рассчитанных на внимание русской молодежи. Два этих года — 1869 и 1870 — проходят в биографии Бакунина под знаком «нечаевщины». Не случайно «вершиной» (а правильней всего сказать — «дном»), обозначившим всю глубину падения Бакунина как революционного мыслителя, стал пресловутый бакунинско-нечаевский «Катехизис революционера». Как верно отмечает Е. Л. Рудницкая, «Катехизис» развивал «до логического конца идеи, принципы и тактику, которые прокламировались в нечаевско-бакунинских изданиях 1869 г.»67 Анализ произведений Бакунина и Нечаева позволил сделать ей верный вывод о том, что «в этом документе слились воедино стремления и установки, которые выражали и Нечаев и Бакунин. И какова бы ни была доля практического участия Бакунина в создании “Катехизиса”, он также несет за него полную идейную ответственность». И даже сам Бакунин, отмежевываясь от идей «Катехизиса» в 1870 г., все же вынужден был признать, обращаясь к Нечаеву, что «Ваша программа, по крайней мере в
66 Сы.:.Бакунины.А. Международное тайное общество освобождения человечества ( 18б4) // Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. T.VI. М., 1974. С. 313-355; Бакунины.А. Принципы и организация международного революционного общества // Материалы для биографии М. Бакунина / Под ред. Вяч. Полонского. Т. 3- М. - Л., 1928. С. 33-113; Бакунины. А. Программа общества международной революции // Бакунин М.А. Анархия и порядок Сочинения. М., 2000. С. 307-321; Бакунин М.А. Интернациональное братство. Программа и цель // Материалы для биографии М. Бакунина / Под ред. В. П. Полонского. Т. 3-М.; Л., 1928. С. 114-116-,Бакунины. А Тайный устав для Alliance de la démocratie Socialiste // Бакунин M. A. Речи и воззвания. М., 1906. С. 209-226; Бакунин Ы.А. Программа Интернационального братства // Вестник МГУ. Серия 12. Социально-политические науки. 2006. №5. С. 27-43.
67 Рудницкая Е. Л. Русская революционная мысль. Демократическая печать. 1864-1873 годы. М, 1984. С. 173.


38
А. А. Ширинящ, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
прошлом году (1869), не только соответствовала моей программе, но и вполне совпадала с нею»68.
Прежде чем перейти к характеристике «памфлетов» 1869- 1870 гг., как результата совместной деятельности Бакунина и Нечаева, необходимо обратить внимание на одно из выступлений «апостола анархизма», предваряющее эту деятельность. Имеется в виду речь Бакунина на бернском конгрессе Лиги мира и свободы (1868). Речь эта замечательна тем, что четко фиксирует предрасположенность Бакунина к мистификации и «громким фразам», его готовность, мягко говоря, «вводить в заблуждение» международное общественное мнение по поводу состояния и перспектив революционного движения в России. В своей фактической части данная речь примыкает к его выступлению на банкете в Стокгольме в 1863 г., в котором Бакунин сообщил восторженным слушателям фантастические сведения о «Земле и воле» и ее революционных потенциях69. В 1868 г. он развертывает не менее фантастическую картину приближающейся «кровавой революции» в России, роста пятидесятитысячной «революционной фаланги» людей, «полных энергии и ненависти ко всему существующему строю», готовых соединиться с народом в «силу грозную» и разрушить империю70. На наш взгляд, эта склонность русского революционера выдавать желаемое за действительное в какой-то мере объясняет то мгновенное большое влияние, которое сумел оказать на экзальтированного Бакунина экстравагантный «русский революционер» Нечаев, появившийся в Европе весной 1869 г.
68 Confino М. Bakunin et Necaev: les Debuts de la Rupture introduction a deux lettre inédites de Michel Bacunin — 2 et 9 June 1870 // Cahiers du Monde russe et soviétique, Paris, 1966. Vol. VII-4. P. 597. Программа, о которой идет речь, заключалась в следующем: «всецелостное разрушение государственно-юридического мира и всей так называемой буржуазной цивилизации, посредством народностихийной революции, невидимо руководимой отнюдь не официальною, но безыменною и коллективною диктатурою друзей полнейшего народного освобождения из-под всякого ига, крепко сплоченных в тайное общество и действующих всегда и везде ради единой цели, по единой программе». (Письмо) М. А. Бакунин — С. Г. Нечаеву, 2 июня 1870 г. // Литературное наследство. Т. 96. С. 500; см. также С. 505).
69 См.: Бакунин М. А. Неизданные материалы и статьи. М., 1926. С. 45-46.
70 См.: Бакунин М.А. Речи на конгрессах Лиги мира и свободы... II. Речь 1868 г. // Избр. соч. Т. 3. С. 111 -112.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
39
Об этом влиянии явно свидетельствуют произведения Бакунина 1869-1870 гг., в которых, наряду с обоснованием анархистской доктрины в приложении к России, содержатся и указания по поводу организационного оформления иезуитских по своей сути принципов и норм революционной борьбы.
В «фанатике» и «подлом мошеннике» (слова Бакунина) — Нечаеве Бакунин видел человека, способного возглавить заговорщическую организацию и осуществить на русской почве анархистскую модель «социальной ликвидации»71. Личность Нечаева, впечатление, произведенное им, определили и представления Бакунина о русской революционной молодежи в целом, о ее настроениях и стремлениях. С этими представлениями был связан образ «коллективного Стеньки Разина», под которым подразумевался «легион бессословной и безымянной молодежи, живущей уже теперь народною жизнью и сплоченной между собой одной мыслью и целью»72. Призывая «молодых друзей» не хлопотать о науке, об учебе в университетах, академиях и школах, а «утопиться в народе», Бакунин декларировал, что «грамотная молодежь должна быть не учителем, не благодетелем и не диктатором — указателем для народа, а только повивальною бабкою самоосвобождения народного, сплотителем народных сил и стремлений»73. Однако эта «повивальная» роль русской молодежи в интерпретации Бакунина приобретает своеобразный смысл.
Если в 1862 г. Бакунин ставил в качестве первоочередных задач русской революционной молодежи — организацию кружков, сбор денег и пропаганду «пришествия народного царства»74, а в сентябре 1868 г. необходимость народной революции подчинял задаче просвещения народа и видел в русской молодежи «посредницу между рево¬
71 См.: Материалы для биографии М. Бакунина. М.; Л., 1928. Т. 3- С. 258, 266; М. А. Бакунин — С. Г. Нечаеву. 2 июня 1870 г. // Литературное наследство. Т. 96. М, 1985. С. 499.
72 Бакунин М. А. Несколько слов к молодым братьям в России // Речи и воззвания. С. 233.
73 Там же. С. 235.
74 См.: Бакунин М. А. Русским, польским и всем славянским друзьям // Речи и воззвания. С. 156.


40
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
люционной мыслью и народом»75, то уже в 1869 — начале 1870-х гг. он выступает с апологией стихии разбоя и террора, с одной стороны, с другой же — декларирует для успеха «настоящей революции» — необходимость тайной, заговорщической организации.
Так, в прокламации «Постановка революционного вопроса» (май 1869) Бакунин, отрицая не только борьбу за политические реформы, не только стремление молодежи к устройству артелей и ассоциаций, но и создание тайных кружков, выдвигает в качестве единственной формы революционной деятельности русской молодежи участие в народных бунтах. Именно в этой работе Бакунин впервые выступил с оправданием «разбойничьего мира» и разбоя как «одной из почетнейших форм русской народной жизни...», как «мира русской революции». «Разбойник, — утверждал Бакунин, — это герой, защитник, мститель народный; непримиримый враг Государства и всего общественного и гражданского строя <.„>; борец не на жизнь, а на смерть против всей чиновно-дворянской и казенно-поповской цивилизации». Это — «настоящий и единственный революционер...»76. И тем, кто хочет «конспирировать не на шутку», кто хочет в России «революции народной», Бакунин рекомендует броситься «дружно в народ, в народное движение, в бунт разбойничий и крестьянский», чтобы сплотить «все разрозненные мужицкие взрывы в народную революцию, осмысленную и беспощадную»77.
В работе «Начала революции» (июнь 1869) Бакунин проповедует полное, всеобщее разрушение, на котором должны быть сосредоточена вся энергия и все устремления подлинных революционеров. «Данное поколение, — указывает Бакунин, — должно разрушить все существующее сплеча, без разбора, с единым соображением «скорей и больше» <...> этому поколению не может принадлежать дело созидания, дело тех чистых сил, которые вырабатываются в дни обновления»78. Единственный путь для революционера — это террор: «истребление высокопоставленных лиц». Формы этой деятельности
75 См.: [Бакунины. А] Постановка революционных вопросов. Статья первая. Наука и народ // Народное дело, 1868,1 сентября, № 1. С. 23.
76 Бакунин М. А. Постановка революционного вопроса // Речи и воззвания. С. 239-240.
77 Там же. С. 241.
78Бакунины.. А. Начала революции // Речи и воззвания. С. 248.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
41
«разнообразны» — «яд, нож, петля и т. п. <...> Революция все равно освящает в этой борьбе». Революции нужны «личности <...>, быстро отыскивающие врагов и не задумывающиеся над их уничтожением»79, и т. д. и т. п. Ставка на безотлагательность «дела» истребления, по мнению Бакунина, требует создания тайной организации, члены которой, «скрытые незаметно в самой толпе», «незаметно» связывают одну толпу с другой, дают «незаметно одно и то же направление, один дух и характер движению».
Отношения между членами такой организации ярко характеризует прокламация Бакунина «К офицерам русской армии» (январь 1870). Нужно отметить, что данная работа — квинтэссенция, во-первых, неразборчивости самого Бакунина в выборе средств, во-вторых, успеха мистификаторской деятельности Нечаева, легко убедившего Бакунина в существовании многочисленной и сильной тайной организации, действующей в России во главе с «единственным Комитетом, который все знает и которого никто не знает», чьей власти и «подчинился безусловно» Бакунин и по чьему «приказу» (т. е. Нечаева, в сущности) он обращается к офицерам80.0 силе влияния Нечаева говорит и то, что писалась эта прокламация уже после ареста «нечаевцев» (декабрь 1869), однако Бакунин не верит в то, что «организация» разгромлена, он убеждает русских читателей (но прежде всего — самого себя), что это — ложь, что правительство «ровно ничего не захватывало»81. В письме к Альберту Ришару от 7 февраля 1870 г. Бакунин следующим образом характеризует Нечаева и его мифический «Комитет»: «...какая дисциплинированная и серьезная организация и какая мощь коллективного действия, где все личности стираются, отказываются даже от своего имени, от своей репутации, от всякого блеска, от всякой славы, принимая на себя лишь риск, опасности, самые суровые лишения, но в то же время сознавая, что они сила, что они действуют <„> Он [Нечаев. — Авт.] совершил такие подвиги, что у вас даже не поверят. Он перенес ужасные мучения, схваченный, избитый до полусмерти, затем освобожденный, он снова принимается за старое с удвоенной энергией. И все они тако¬
79 Там же. С. 250.
80 Бакунин М. А. К офицерам русской армии // Речи и воззвания. С. 252.
81 Там же. С. 257.


42
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
вы. Личность исчезла, а на месте личности — невидимая, неведомая, вездесущая рать, действующая повсюду, каждый день умирающая и каждый день возрождающаяся <...> Вот та организация, о которой я мечтал, мечтаю до сих пор...»82.
Однако развернутую Бакуниным характеристику качеств революционера — члена организации уже нельзя отнести только на счет влияния Нечаева, так как здесь Бакунин наряду с изложением некоторых пунктов «Катехизиса революционера» повторяет положения своих «тайных статутов Альянса». «Тайная организация» — главный штаб «армии», «коллективного Стеньки Разина» — сильна «своей дисциплиной, преданностью и самоотверженностью своих членов, и своим пассивным повиновением всем распоряжениям единственного Комитета...»83.
В ряду ценных качеств члена тайной организации на первое место Бакунин выдвигает абсолютное самоотречение — отречение от своей жизни, от собственной мысли и воли. Далее следует «истинная вдохновленность» революционной страстью, уничтожающей в человеке все «личные страстишки». «Строгая и абсолютная» дисциплина в совокупности с «серьезностью», под которыми Бакунин понимает «неумолимое преследование» в себе и в других чувства любопытства и «точное и безусловное» подчинение приказам свыше и т.п.84
Эта мифическая многочисленная организация, окружающая всех и каждого, по утверждению Бакунина, «найдет сама того, кто ее ищет...». Для тех же, кто вступит в эту организацию, выход из нее невозможен85. Словом, перед нами организация, построенная на принципе «Perind ас cadaver».
Апология революционного насилия получила свое «теоретическое» объяснение в статье Бакунина «Бернские медведи и петербургский медведь» (февраль 1870). «Революция, — пишет Бакунин, — не детская игра, не академические дебаты, где наносятся смертельные удары лишь тщеславию, и не литературное состязание, где проливаются лишь чернила. Революция, это — война, а когда идет война,
82 Материалы для биографии Бакунина. Т. 3- С. 258.
83 Бакунин М.А К офицерам русской армии // Речи и воззвания. С. 252.
84 См.: Там же. С. 253-254.
85 Там же. С. 253-


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
43
происходит разрушение людей и вещей <...> каждый новый шаг в истории рождался лишь в крови <...> Невозможно, стало быть, быть истинным революционером, не совершая актов, которые с точки зрения уголовного или гражданского кодекса законов, являются проступками или даже преступлениями, но которые, с точки зрения реальной и серьезной практики реакции или революции, лишь неизбежное зло»86.
Если работы Бакунина в период совместной деятельности с Нечаевым несли на себе явную печать ультра-революционаризма и иезуитства, были наполнены «беспардонностью на словах» и «хирургическими фразами»87, оправдывающими аморальность методов и норм революционной борьбы «на деле», то после разрыва с Нечаевым Бакунин уже более осторожен в выражениях, пишет о том, что ложь в революционном деле недопустима, что «народ никогда и ни под каким предлогом и для какой бы то ни было цели обманывать не следует», что готовить революционные кадры нужно «серьезно и с любовью» и т. д.
Корректирует он свои взгляды и на революционную организацию, дополняя положения статьи 1868 г. — «Постановка революционных вопросов. Статья первая. Наука и народ». Об этом же говорят содержание и логика как его брошюр «Наука и насущное революционное дело», «Всесветный революционный союз социальной демократии. Русское отделение — к русской молодежи», письмо Нечаеву от 2 июня 1870 г., так и книги «Государственность и анархия» (1973), особенно приложенного к этой книге «Прибавления “А”». «Прибавление “А”» важно для нас как определение Бакуниным конкретных задач русской молодежи в деле пропаганды и организации революционного бунта. Русская молодежь, писал Бакунин, должна: «втолковать... дать почувствовать... показать... доказать» русскому мужику, «что у него нет врага пуще царя»; «провести между <„> отдельными мирами [крестьянскими общинами. — Авт.] живой ток революционной мысли, воли и дела», лично связав между собой лучших крестьян, где возможно — фабричных работников и крестьян; убедить передо¬
86 Бакунин М. А Бернские медведи и петербургский медведь // Избр. соч. Т. 3. С. 12-13.
87 См.: Герцен А. И. Огарёву Н. П. 3 октября 1869 г. Париж // Герцен А. И. Собр. соч. Т. 30. Кн. 1. С. 207.


44
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
вых людей в том, что только в единстве — сила народа, устроив для этого «род народной печатной, литографированной, писаной или даже устной газеты», которая доносила бы до народа весть о всяких частных бунтах в России и о крупных революционных движениях пролетариата Западной Европы. При этом, указывает Бакунин, необходимо действовать «по строго обдуманному и положенному плану», подвергать в этом отношении «все свои действия самой строгой дисциплине, для того, чтобы создать то единодушие, без которого не может быть победы»88.
Для характеристики взглядов Бакунина на взаимоотношения революционеров внутри организации очень важно его письмо Нечаеву от 2 июня 1870 г., в котором Бакунин, открещиваясь от «нечаевщины» (по его словам — «макиавеллизма»), выдвигает свой, отличный от нечаевского, свод правил поведения революционера.
В этом письме Бакунин дает наиболее развернутую характеристику качеств революционера, рисует «идеал заговорщика», призванного быть членом ядра тайной организации. «Тайная организация, в особенности же основное ядро этой организации, — пишет он, — д[олжно] б[ыть] составлено из людей с[амых] крепких, с[амых] умных и по возможности знающих, т. е. опытно-умных. самых страстно, непоколебимо и неизменно преданных людей...» Революционер, по мнению Бакунина, должен быть прежде всего человеком, всецело поглощенным единой страстью всенародного освобождения. Такая страсть образуется совокупным действием мысли и жизни и имеет две стороны — отрицательную и положительную. Отрицательная — это ненавистный протест против всего существующего и гнетущего, положительная — коллективное созидание нового идеала. «Отрицательно-положительная страсть», а не сознание абсолютного долга, не внешний контроль, опутывание и принуждение, указывает Бакунин, приводит революционера к полному самоотречению от всех личных интересов, от материальных удобств, наслаждений, удовлетворения тщеславия, чинолюбия и славолюбия, к отказу от «личного исторического значения при жизни и даже от исторического имени после смерти». Только глубокая, неис¬
88 	См.: Бакунин М. А Прибавление «А» // Государственность и анархия. Введение. Часть 1. С. 8,13, 20-22.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
45
коренимая и непоколебимая страсть, как основа личности революционера, даст последнему силы выдержать до конца борьбу против страшного, подавляющего всех общественно-политического могущества; устоять против возможных разочарований; «у человека без страсти, — считает Бакунин, — не будет ни силы, ни веры, ни инициативы, не будет отваги...».
Страсть, требующая революции, неизбежно порождает в человеке энергию, однако энергия бесплодна без разумного руководства. Поэтому, наряду со страстью, революционеру необходим «разум холодный, расчетливый, реальный, практический прежде всего, но вместе с тем теоретический, воспитанный и знанием и опытом». Мышление революционера не должно быть мечтательным и произвольным, а напротив — «схватывать действительность, отношения и условия общественной жизни во всех слоях и проявлениях, в их настоящем виде и смысле».
Революционеру, считает Бакунин, необходимо также «положительное знание и России, и Европы, и настоящего социального и политического положения и настроения и той и другой». Выступает Бакунин и против торопливости, «горячки» в революционном деле, указывая, что революционная страсть, руководствующаяся разумом и знанием, должна «сделаться холодною и сильнейшею страстью». Таким образом, страстный, энергичный, самоотверженный, думающий и знающий человек — это готовый кадр революционной организации. По мнению Бакунина, десяток таких людей, вооруженных «крепкими нервами, богатырскою силою, страстным убеждением и железною волею», или еще, как он любил говорить, — «одержимых бесом», и пятьдесят-шестьдесят человек, способных и готовящихся сделаться таковыми, вполне хватит, чтобы создать «штаб революции».
Далее в своем письме Бакунин развертывает свод правил организации «идеальных заговорщиков». Эту организацию он называет «Народным братством». Практически половина из 21-го пункта «плана организации» противопоставляется Бакуниным «Катехизису революционера» с его иезуитской системой опутывания и лжи. Пункты плана пестрят словами «равноправность», «абсолютная искренность», «право члена», «взаимное доверие», «открытый братский контроль» и т. д. и раскрывают смысл деятельности такой организации,


46
А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров
представляющей, по Бакунину, «народовспомогательную силу». Будучи «практическою школою нравственного воспитания для всех членов», такая организация призвана «морализовать» и «организовать» разночинную молодежь и одновременно расторгать связи и разрушать силы враждебных партий и правительства. В практическом деле организации русской революции «чистоплотничать нечего». «Итак, — заключает Бакунин, — в основании всей нашей деятельности должен лежать этот простой закон: правда, честность, доверие между всеми братьями и в отношении [к] каждому человеку, который способен быть и которого вы бы желали сделать братом: ложь, хитрость, опутывание, а по необходимости и насилие, в отношении к врагам»89.
Главным «обвинением» против Бакунина в глазах его современников и исследователей традиционно служит то обстоятельство, что ни в одной его работе не прописаны сроки и механизмы роспуска тайной революционной организации. Получается, что тем самым он фактически опровергает «священные» основы анархизма, перенося в постреволюционное общество принцип власти и иерархии, т. е., по сути, государства. Однако и этому обстоятельству можно найти логическое объяснение в самой теории Бакунина. Он предполагал, что его международная революционная организация будет тайной, а значит, лишенной любой формальной и неформальной власти и не претендующей, как государство, на надличностный статус. Согласно бакунинской теории, безликая и безымянная организация не сможет вызвать рецидив государственности, поскольку изначальная альтруистическая интенция революционеров не позволит им воспользоваться властью в своих целях. В случае если революционеры все же попытаются реализовать преимущества своей организованности и осведомленности, конвертировав их во власть, сформировавшееся свободное общество не допустит подобного рецидива! Это означает, что у тайной революционной организации, даже построенной по авторитарным принципам, не останется иного выбора, как самораспуститься после окончательной победы революции. В случае отказа от этого решения и попытки все же навязать свое доминирование эта
89 	М. А. Бакунин — С. Г. Нечаеву. 2 июня 1870 г. // Литературное наследство. Т.96.С. 508-516.


МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
47
организация будет уничтожена революционными массами так же, как и свергнутые ранее государственные институты.
Именно такое объяснение, на наш взгляд, можно предложить одному из основных логических противоречий в теории Бакунина — между декларируемым анархическим принципом свободы и законспирированными инструкциями авторитарной направленности. А отсюда социально-политическая доктрина классика российского анархизма приобретает в наших глазах законченный, целостный характер.
Составители выражают искреннюю признательность К. М. Андерсону, Я. Клоостерману, И. Ю. Новиченко, В. В. Шелохаеву, Л. Ю. Гусману, В. Д. Ермакову, А. Н. Гарявину, И. А. Камынину, а также М. П. и К. П. Талеровым, Ф. А Ширинянцу, — без помощи, поддержки, труда которых книга не состоялась бы.
А А. Ширинянц, доктор политических наук;
Ю. А. Матвеева, кандидат политических наук;
П. И. Талеров, кандидат исторических наук


М. А. БАКУНИН
ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ


РЕАКЦИЯ В ГЕРМАНИИ
(Очерк француза)
Свобода, реализация свободы, кто станет отрицать, что сейчас эти слова стоят на первом месте в порядке дня истории? И друг, и недруг признают и должны это признать; да, никто не решится дерзко и открыто объявить себя врагом свободы. Однако слово, признание, как известно еще из Евангелия, сами по себе ничего не значат, ибо, к сожалению, до сих пор людей немало, которые в действительности, в глубине своего сердца не верят в свободу. Уже в интересах самого дела стоит познакомиться также и с этими людьми, ибо по природе своей они отнюдь не одинаковы.
Прежде всего встречаются среди них высокопоставленные, пожилые и опытные люди. В юности они сами по-дилетантски увлекались политической свободой — ведь для знатного и богатого человека в разговорах о свободе и равенстве заключено некоторое пикантное удовольствие, к тому же это делает его вдвойне интересным в общении; ныне же, когда способность к юношеской восторженности у них прошла, они пытаются скрыть свою физическую и духовную расслабленность под маскою «опытности» — слово, которое так часто давало повод к злоупотреблениям. С такими людьми вообще не стоит разговаривать, они никогда не принимали свободу всерьез, и никогда свобода не была для них религиею, доставляющею величайшее наслаждение и высочайшее блаженство лишь на путях глубочайших противоречий, горчайших страданий и полного, безусловного самоотречения. Вести с ними разговор не стоит уже потому, что они стары и им волей-неволей скоро предстоит умереть.
Но, к сожалению, существуют также немало молодых людей, разделяющих с ними те же самые убеждения или, вернее, такое же отсутствие всяких убеждений. Они принадлежат большей частью к аристократии, в сущности, политически давно умершей в Германии, или же к буржуазному, торговому и чиновничьему классам. И с этими также не стоит начинать никакого разговора и даже меньше, чем с первой категорией — умных и опытных [стариков], стоящих так близко к смерти: у тех хоть была по крайней мере видимость жизни,


52
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
тогда как эти — с самого начала безжизненные и мертвые люди. Целиком погрязшие в своих мелочных карьеристских или меркантильных интересах и совершенно поглощенные своими повседневными заботами, они не имеют ни малейшего представления ни о жизни, ни о том, что вокруг них происходит. Так что, если бы не школа, в которой они что-то услышали об истории и развитии духа, они, вероятно, думали бы, что на свете всегда было то же самое, что и теперь. Это — бесцветные, похожие на призраков натуры; от них не может быть ни вреда, ни пользы; нам нечего их бояться, потому что действует только живое, а так как теперь прошла мода общаться с привидениями, то и мы не намерены терять на них свое время.
Но существует еще третья категория противников принципа революции: это возникшая вскоре после Реставрации1 и распространившаяся по всей Европе реакционная партия-, в политике она носит название консерватизма, в правоведении — исторической школы2, а в спекулятивной науке — позитивной философии3. С нею мы хотим поговорить. С нашей стороны, было бы нелепым игнорировать ее существование и вести себя так, будто бы мы не придаем ей никакого значения. Напротив, мы совершенно откровенно признаем, что она повсюду теперь является правящею партиею, более того, мы готовы признать, что ее нынешнее могущество не есть игра случая, а глубоко коренится в развитии современного духа.
Я вообще не придаю случайности в истории никакой реальной силы: история представляет собой свободное, но вместе с тем необходимое развитие свободного духа. Так что если бы я назвал теперешнее господствующее положение реакционной партии случайным, то я этим оказал бы плохую услугу демократическому вероисповеданию, которое основывается единственно лишь на безусловной свободе духа. Прибегать к столь дурному и ложному успокоению было бы для нас тем опаснее, что мы, к сожалению, до сих пор далеки от осознания своего положения и что — при слишком частых ошибках в определении как истинного источника нашей силы, так и природы нашего врага, — будучи подавлены печальным зрелищем повседневности, мы или совершенно утрачиваем мужество, или — что, пожалуй, еще хуже, поскольку состояние нерешительности у живого человека долго продолжаться не может, — предаемся необоснованному, ребяческому и бесплодному задору.


Реакция в Германии (Очерк француза)
53
Для демократической партии ничто не может быть полезнее признания своей временной слабости и относительной силы своего противника. Только благодаря этому признанию она из области неопределенной фантазии вступает в действительность, в которой должна жить, страстно бороться и в конце концов победить. Благодаря такому признанию ее одушевление становится осмотрительным и сдержанным. И лишь тогда, когда демократическая партия пройдет болезненные перипетии действительности и придет к осознанию смысла своего святого, жреческого служения, когда она увидит из бесконечных трудностей, повсюду стоящих на ее пути и проистекающих не только из обскурантизма ее противников (как она, по-видимому, слишком часто думает), но скорее из полноты и целокупности человеческой природы, не исчерпывающейся одними отвлеченнотеоретическими положениями, лишь тогда, когда из этих трудностей она постигнет все несовершенство своего теперешнего существования, поймет, что враг ее находится не только вовне, но и в намного большей степени внутри ее самой и что она должна начать с победы над этим внутренним врагом, лишь тогда, когда она убедится в том, что демократия заключается не только в оппозиции властям предержащим, не только в каком-то особом конституционном или политико- экономическом преобразовании, но знаменует полный переворот всего мирового уклада и предвозвещает еще небывалую в истории, совершенно новую жизнь, лишь когда из всего этого она поймет, что демократия есть религия, и, уразумев это, сама станет религиозною, т. е. проникнутою своим принципом не только в мышлении и в суждениях, но и преданною ему в действительной жизни, в мельчайших ее проявлениях, только тогда демократическая партия действительно победит весь мир.
Этим мы хотим открыто признать, что нынешнее могущество реакционной партии не случайно, а необходимо. Оно коренится не в несовершенстве демократического принципа (ибо последний состоит в равенстве людей, реализующемся в свободе, а значит, составляет глубочайшую, наиболее общую и всеобъемлющую — словом, единственно проявляющуюся в истории сущность духа), а в несовершенстве демократической партии, которая еще не пришла к твердому осознанию своего принципа и потому существует только как отрицание настоящего положения вещей. В качестве такового, в качестве


54
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
только отрицания она прежде всего непременно стоит вне всей полноты жизни, — полноты, которую она еще не может развить из своего принципа, понимаемого ею почти исключительно в отрицательном смысле. Но потому-то она и является до сих пор только партиею, а вовсе не живою действительностью — будущим, а не настоящим. Уже одно то, что демократы образуют только партию, и притом по своему внешнему положению партию слабую, и что они, будучи всего лишь партией, предполагают существование другой, им противоположной, сильной партии, — уже одно это должно было бы открыть им глаза на их собственные, необходимо присущие им недостатки. По своему существу, по своему принципу демократическая партия есть всеобщее, всеобъемлющее, но по своему существованию в качестве партии она представляет собой некую обособленность — отрицательное, которому противостоит другая обособленность — положительное. Все значение и вся непреодолимая сила отрицательного состоят в разрушении положительного; но вместе с положительным оно осуждает на гибель и себя, как несовершенное, обособленное и не соответствующее своей сущности бытие. Демократизм наличествует еще не таким, каков он есть сам по себе, в своей утвердительной полноте, а лишь как отрицание положительного, и потому он в этой несовершенной форме должен погибнуть вместе с положительным, чтобы затем из своего свободного основания воспрянуть в возрожденном виде, как живая полнота самого себя. И это внутреннее изменение демократической партии будет не только количественным изменением, т. е. не только расширением ее нынешнего обособленного и потому дурного существования, — боже упаси, подобное расширение привело бы только к всеобщему опошлению, и конечным результатом всей этой истории было бы абсолютное ничтожество, — но и качественным преобразованием, новым, живым и животворящим откровением, новым небом и новою землею, юным и прекрасным миром, в котором все современные диссонансы разрешатся в гармоническом единстве.
Еще менее можно способствовать преодолению несовершенства демократической партии устранением односторонности ее существования в качестве партии посредством внешнего примирения ее с положительным. Это было бы тщетною попыткою, потому что положительное и отрицательное друг с другом совершенно несовмести¬


Реакция в Германии (Очерк француза)
55
мы. Отрицательное, поскольку оно в своем противоположении положительному берется изолированно и само по себе, на первый взгляд кажется бессодержательным и безжизненным; и эта кажущаяся бессодержательность является в то же время главным упреком, который позитивисты4 делают демократам. Однако этот упрек основан на недоразумении, ибо отрицательное вовсе не есть нечто изолированное — как таковое оно было бы ничем, — оно существует лишь как противоположное положительному; вся его суть, содержание и жизненность заключаются в разрушении положительного. «Революционная пропаганда, — говорит Пентархист, — по своей глубочайшей сути есть отрицание существующего государственного строя, потому что по своей внутренней природе она не имеет никакой другой программы, кроме разрушения существующего»5. Но возможно ли, чтобы то, чья жизнь состоит лишь в разрушении, могло внешне мириться с тем, что оно по своей внутренней природе должно разрушить? Так могут думать только бездушные получеловечки, которым так же мало дела до отрицательного, как и до положительного.
Реакционная партия внутри себя разделяется теперь на две главные части: на чистых, последовательных, и на непоследовательных, склонных к соглашению реакционеров. Первые осознают указанное противоположение в его чистом виде: они прекрасно чувствуют, что положительное и отрицательное столь же несоединимы, как огонь и вода, а так как они в отрицательном не видят его утверждающей сути и потому не могут верить в отрицательное, то они делают отсюда совершенно правильный вывод, что положительное должно быть обязательно сохранено путем полного подавления отрицательного. То, что они при этом не понимают, что положительное является данным отстаиваемым ими положительным, лишь постольку, поскольку ему противополагается отрицательное, и что, следовательно, в случае полной победы над отрицательным и устранения противоположения оно перестало бы быть положительным и скорее было бы завершением отрицательного, — то, что они этого не замечают, простительно для них, ибо слепота составляет основную характерную черту всего положительного, проницательность же свойственна только отрицательному. Ведь в наше скверное и беспринципное время, когда столь многие из трусости стараются скрыть от самих себя строгие следствия из своего собственного принципа, дабы таким путем из¬


56
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
бегнуть опасности быть потревоженными в искусственном и шатком здании своих надуманных убеждений, следует отдать справедливость этим господам: они искренни, честны, они хотят быть цельными людьми. Много разговаривать с ними не удается, потому что они никогда не желают вступать в разумный разговор. Им так тяжко приходится теперь, когда разлагающий яд отрицания распространился повсюду; им так трудно, даже почти невозможно удержаться на позиции чистой позитивности, что они должны абстрагироваться от собственного разума и бояться самих себя, малейшей попытки доказать свои убеждения, ибо это было бы опровержением последних. Они это хорошо чувствуют и потому бранятся даже там, где им надо было бы говорить. Но все-таки они — честные и цельные люди или, вернее, хотят быть честными и цельными. Как и мы, они ненавидят всякую половинчатость, ибо знают, что хорош только цельный человек и что половинчатость есть гнилой источник всякой скверны.
Эти фанатичные реакционеры объявляют нас еретиками; если бы это было возможно, они, пожалуй, извлекли бы из кунсткамеры истории даже адское могущество инквизиции, чтобы пустить его в ход против нас. Они отрицают в нас наличие всего доброго и человеческого, они не видят в нас ничего другого, кроме воплощенного антихриста, против которого все средства хороши. Станем ли мы платить им тою же монетою? Нет, это было бы недостойно нас и того великого дела, орудиями коего мы являемся. Великий принцип, служению которому мы себя посвятили, дает нам между многими другими выгодами прекрасное преимущество быть справедливыми и непартийными, не вредя этим нашему делу. Всем тем, что основано только на односторонности, истина не может пользоваться даже как оружием, ибо истина противоположна всякой однобокости. Все одностороннее непременно пристрастно и фанатично в своих проявлениях; оно непременно выражается в ненависти, ибо не может утвердиться никаким другим путем, кроме насильственного подавления всех других противоположных ему и столько же, как и оно само, оправданных односторонностей. Одна односторонность уже самим своим существованием предполагает существование других односторонностей, и все же она в силу свойственной ей природы должна исключать их, чтобы саму себя утвердить. Это противоречие есть проклятие, тяготеющее над нею, врожденное ей проклятие, превращающее все луч¬


Реакция в Германии (Очерк француза)
57
шие чувства, присущие каждому человеку уже как человеку при внешнем их проявлении в ненависть.
В этом отношении мы бесконечно счастливее. Как партия мы противостоим позитивистам и боремся с ними, и в ходе этой борьбы все дурные страсти пробуждаются также и в нас. Сами принадлежа к определенной партии, мы также бываем весьма часто пристрастны и несправедливы. Но мы — не только партия отрицания, противопоставленная позитивистам, у нас имеется живительный источник во всеобъемлющем принципе безусловной свободы, в принципе, который содержит в себе и все хорошее, что только есть в позитивизме, и который стоит выше позитивизма, равно как выше нас самих как партии. Как партия мы заняты исключительно политикой, но в качестве таковой мы оправданы только нашим принципом; в противном случае у нас не было бы лучшего основания, чем у позитивистов, а потому мы должны, хотя бы в интересах самосохранения, оставаться верными нашему принципу свободы как единственному источнику нашей силы и нашей жизни, т. е. мы постоянно должны стараться возвысить это одностороннее, чисто политическое существование до религии нашего всеобъемлющего и всестороннего принципа. Мы должны действовать не только политически; в нашей политике мы должны действовать и религиозно, религиозно в смысле свободы, единственно истинным выражением которой являются справедливость и любовь. Да, только нам одним, именуемым врагами христианской религии, нам одним предназначено и даже вменено в высочайший долг в самый разгар борьбы действительно выполнять высочайшую заповедь Христа6, в которой единственно заключена сущность истинного христианства — любовь.
Поэтому мы хотим быть справедливыми и по отношению к нашим врагам: мы хотим признать, что они действительно стремятся быть доброжелательными, что они, очевидно, по своей природе призваны к добру, к живой жизни и только по непостижимой, нелепой случайности уклонились от своего предназначения. Мы говорим не о тех, кто примкнул к партии лишь для того, чтобы найти там свободное применение своим дурным страстям Тартюфов7, которых, к сожалению, немало во всех партиях. Мы же ведем речь только об искренних защитниках последовательного позитивизма. Последние радеют о добре, но не могут проявить по-настоящему действенной


58
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
воли; их величайшее несчастье заключается в их внутреннем раздвоении. В принципе свободы они усматривают лишь холодную и бессодержательную абстракцию (чему немало способствовали также некоторые пустые и сухие ее защитники) — абстракцию, исключающую все живое, прекрасное и святое. Они не понимают, что принцип этот отнюдь не следует смешивать с его современным дурным и чисто отрицательным проявлением и что он может победить и осуществиться только как живое утверждение себя самого, одинаково уничтожающее как положительное, так и отрицательное. Они полагают — это мнение, к сожалению, даже разделяется некоторыми приверженцами самой партии отрицания, — они полагают, что отрицательное стремится к распространению как таковое, и думают, как и мы сами, что распространение последнего привело бы к опошлению всего духовного мира. В то же время непосредственность их чувства внушает им вполне справедливое стремление к живой, полной жизни, а так как в отрицательном они видят лишь опошление этой последней, то они возвращаются к прошлому, к тому прошлому, какое существовало до возникновения противоположности между положительным и отрицательным. Они правы постольку, поскольку это прошлое действительно было некой живой цельностью и как таковое представляется теперь более жизненным и богатым, чем разорванное настоящее. Но их большая ошибка состоит в том, что они считают возможным восстановить теперь это прошлое в его былой жизненности; они забывают, что минувшая цельность им самим может ныне представляться не иначе как в разлагающем и расщепляющем эту цельность отражении от ныне существующей, неизбежной и из самой этой цельности возникшей противоположности; они забывают, что эта цельность в качестве положительного есть обездушенный, т. е. подвергшийся механическому и химическому процессу рефлексии труп самой этой цельности. Будучи приверженцами слепого позитивизма, они не понимают этого, но, как живые по природе люди, они очень хорошо ощущают этот недостаток жизненности. А так как они не знают, что уже только потому, что они — позитивисты, в них самих есть нечто от отрицательного, то они и сваливают на отрицательное начало всю вину за этот недостаток жизненности и всю тяжесть своего стремления к жизни и истине, превратившегося благодаря их бессилию доставить себе удовлетво¬


Реакция в Германии (Очерк француза)
59
рение в ненависть. Таков неизбежный внутренний процесс, протекающий в каждом последовательном позитивисте, и потому-то я и говорю, что они действительно достойны сожаления, так как источник их стремлений все-таки почти всегда чист.
Позитивисты-соглашатели занимают совершенно другую позицию. От последовательных позитивистов они, с одной стороны, отличаются тем, что, будучи больше их подвержены современной болезни рефлексии, они не только не отвергают совершенно отрицательное начало как абсолютное зло, но даже признают за ним условное, временное право на существование; а с другой стороны, тем, что не обладают такою же энергическою чистотою — чистотою, к которой последовательные позитивисты по крайней мере стремятся и которую мы назвали признаком полной, цельной и честной натуры. Точку же зрения соглашателей мы, наоборот, можем определить как позицию теоретической недобросовестности, я говорю «теоретической», так как старательно избегаю всякого конкретного, личного обвинения и не верю, чтобы личная злая воля могла с действительным успехом задерживать развитие духа, хотя приходится признать, что теоретическая недобросовестность по необходимым свойствам своей природы почти всегда переходит в практическую.
йозттжш-соглашатели умнее и проницательнее последовательных. Они — умницы, теоретики par excellence8, а потому и являются главными представителями современности. Мы могли бы применить к ним то, что в начале Июльской революции было сказано одним французским журналом по поводу «juste milieu»9: «Правая сторона говорит: дважды два = четыре, левая — 2x2=6, a “juste milieu”10 говорит 2 X 2=5». Но они, пожалуй, обидятся на нас за это, а потому попробуем исследовать их темную и сложную сущность самым серьезным образом и с глубочайшим почтением перед их мудростью. Но с ними справиться гораздо труднее, чем с последовательными позитивистами. Последние обладают практическою энергиею своих убеждений; они знают, чего хотят, и в ясных словах высказывают это; подобно нам, они ненавидят всякую неопределенность, всякую неясность, ибо, будучи практическими, энергичными натурами, они могут свободно дышать только в чистом и прозрачном воздухе. С соглашателями же дело обстоит совершенно по-особому: они хитры, о, они умны и мудры! Никогда не дадут они практическому порыву к истине


60
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
разрушить затейливую постройку своих теорий; они слишком опытны, слишком умны для того, чтобы сочувственно прислушаться к повелительному голосу просто практической совести. С высоты своей точки зрения они с важностью взирают на нее сверху вниз, и если мы говорим, что только простое истинно и действительно, ибо единственно оно способно творчески действовать, то они, напротив, утверждают, что истинно только сложное, так как им стоило величайшего труда состряпать это сложное и так как оно является единственным признаком, по которому их, умных людей, можно отличить от глупцов и необразованной черни. С ними очень трудно справиться уже потому, что они все знают, ибо они, будучи людьми, умудренными житейским опытом, считают для себя непростительной слабостью приходить от чего-либо в смущение, ибо они со своею рефлек- сиею обшарили все утолки физического и духовного мира и после этого долгого утомительного идейного путешествия пришли к убеждению, что действительный мир не стоит того, чтобы вступать с ним в действительно живое соприкосновение. С этими людьми трудно до чего-либо договориться, потому что они, подобно немецким конституциям, правою рукою отнимают то, что дают левою. Они никогда не отвечают «да» или «нет», а говорят: «До известной степени вы правы, однако все-таки...», а когда им уже совершенно нечего сказать, они заявляют: «Да, это — особая статья».
И все же мы хотим попробовать вступить в разговор с ними. Партия соглашателей, несмотря на свою внутреннюю бессодержательность и на свою неспособность что-либо произвести из себя, является сейчас могущественной, пожалуй, самой могущественной партией. Само собою разумеется, что она обязана этим только своей численности, а не своему внутреннему содержанию. Она — одно из наиболее важных знамений времени, а потому нельзя ее игнорировать или обходить.
Вся ее мудрость состоит в утверждении, что два противоположных направления уже как таковые являются односторонними, а значит, неверными. А если оба-члена противоположения, взятые абстрактно сами по себе, неверны, то истина должна лежать между ними, а потому для получения истины нужно объединить их друг с другом. С первого взгляда это рассуждение кажется неопровержимым. Ведь мы сами согласились с тем, что начало отрицательное, по¬


Реакция в Германии (Очерк француза)
61
скольку оно противополагается положительному и при этом противоположении замкнуто в себе, является односторонним. Ведь разве отсюда не следует с необходимостью, что оно находит свое существенное дополнение и завершение в положительном начале? И не правы ли соглашатели, желая объединить положительное с отрицательным? Да, правы, если только слияние возможно; но действительно ли оно возможно? Разве не в разрушении положительного заключается весь смысл отрицательного? Если соглашатели обосновывают свою точку зрения на природе противоположения, а именно на том, что две противоположные односторонности взаимно предполагают друг друга как таковые, то они должны признать эту природу и считаться с нею во всем ее объеме. Они должны сделать это ради последовательности, чтобы остаться верными себе самим и своей точке зрения, так как выгодная им сторона противоположения неразрывно связана с невыгодной для них. А эта невыгодная сторона заключается в том, что предполагание одного члена противоположения другим имеет не утвердительный, а отрицательный, разрушительный характер. Этих господ надлежит отослать к Логике Гегеля11, где так хорошо истолкована категория противоположности.
Противоположение и его имманентное развитие составляют один из главных, узловых пунктов всей Гегелевой системы, а так как эта категория является главною категориею, выражающей самую суть нашего времени, то и Гегель, безусловно, является величайшим философом современности, высочайшею вершиною нашего современного односторонне теоретического образования. Но тогда именно в качестве этой вершины, именно потому, что он понял и таким образом разрешил эту категорию, именно потому он является также началом необходимого самораспада современного образования. В качестве такой вершины он уже перерос теорию (сначала, конечно, в пределах самой теории) и постулировал новый практический мир, мир, который никоим образом не будет рожден путем формального приложения и распространения готовых теорий, а будет создан только самобытным деянием практического, самостоятельного предписывающего себе законы духа. Противоположение составляет внутреннюю суть не только всех определенных частных теорий, но и теории вообще, а потому момент постижения теории есть вместе с тем и момент ее завершения; завершение же ее есть ее саморазреше¬


62
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ние в самобытный и новый практический мир, в действительное царство свободы. Здесь, однако, еще не место для подробного развития этой мысли, а потому обратимся вновь к выяснению логической природы противоположения.
Противоположение само по себе, как объемлющее оба своих односторонних члена, целостно, абсолютно, истинно. Его нельзя упрекнуть в односторонности и необходимости связанных с нею поверхности и бедности [содержания], так как в нем содержится не только отрицательное, но и положительное и так как оно в качестве всеобъемлющего есть цельная, абсолютная полнота, вне которой ничего нет. Это обстоятельство дает соглашателям право требовать — не держаться только одного из обоих односторонних членов, а постигать их в их необходимой связи, в их неразрывности, как нечто цельное: только противоположение истинно, говорят они, а каждый из противоположных членов, взятый сам по себе, односторонен и потому неверен; следовательно, чтобы обладать истиною, мы должны постигнуть противоположение в его цельности. Но тут-то и начинается трудность. Противоположение действительно есть истина; но оно существует не как таковое, оно наличествует не как эта цельность, оно есть лишь сама по себе сущая, скрытая цельность, а его существование есть именно противоречащее себе раздвоение обоих его членов — положительного и отрицательного. Противоположение как целостная истина есть неразрывное единство простоты и самораздвоения в одном; это его сама по себе существующая, скрытая, а вместе с тем его ближайшим образом непостижимая природа, и именно потому, что единство это — скрытое, противоположение тоже существует односторонне, лишь как раздвоение его на члены; оно наличествует лишь как положительное и отрицательное, а эти последние столь решительно взаимно исключают друг друга, что это их взаимоисключение и определяет целиком их природу. Но как же тогда постигнуть цельность противоположения? Здесь, по-видимому, могут представиться два выхода. Или сознательно отвлечься от раздвоения и обратиться к простой, предшествовавшей раздвоению противоположения цельности, но это невозможно, потому что непостижимое все же остается непостижимым и потому что противоположение как таковое непосредственно существует только как раздвоение, а помимо него не существует. Или можно попытаться


Реакция в Германии (Очерк француза)
63
по-матерински примирить противоположные члены, в чем и состоит все стремление соглашательской школы. Посмотрим, удается ли им это в действительности.
Положительное представляется на первый взгляд покоящимся, неподвижным; оно ведь только потому и является положительным, что оно без помехи покоится в себе и не содержит в себе ничего могущего его отрицать, только потому, что внутри его самого нет никакого движения, ибо всякое движение есть отрицание. Ведь положительное именно и есть нечто такое, в чем заложена неподвижность как таковая: нечто мыслимое само по себе как абсолютная неподвижность. Но мысль о неподвижности неотделима от мысли о движении, или, вернее, обе они суть одна и та же мысль. Итак, положительное, абсолютный покой, является положительным лишь по отношению к отрицательному, абсолютному непокою. Положительное внутри самого себя связано с отрицательным, как со своим собственным живым определением. Таким образом, положительное занимает двоякую позицию по отношению к отрицательному: с одной стороны, оно покоится в самом себе и в этом апатическом, самодовлеющем покое ничего в себе от отрицательного начала не имеет; но, с другой стороны, именно благодаря этой неподвижности оно, как нечто в самом себе противоположное отрицательному, деятельно исключает из себя отрицательное; но эта деятельность исключения есть некое движение. А потому положительное, как раз благодаря своей положительности, становится само в себе не положительным, а отрицательным: исключая из себя отрицательное, оно исключает себя из самого себя и само осуждает себя на гибель.
Следовательно, положительное и отрицательное не равноправны, как это думают соглашатели; противоположение есть не равновесие, а перевес отрицательного, которое составляет преобладающий момент противоположения. Отрицательное, как определяющее жизнь самого положительного, содержит в себе одном цельность противоположения, а потому является наделенным абсолютным правом. «Как, — быть может, спросят меня, — разве Вы сами не признали, что отрицательное, взятое отвлеченно, само по себе, столь же односторонне, как и положительное, и что распространение его в его современной несовершенной форме было бы опошлением всего мира?» Да, но я говорил только о современной форме существования отри¬


64
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
цательного, об отрицательном, поскольку оно, будучи исключено положительным, неподвижно замыкается в себе и, таким образом, само становится положительным. Именно являясь таковым, оно отрицается положительным, и последовательные позитивисты выполняют одновременно и логически необходимую, и священную обязанность, отвергая такое существование отрицательного, его спокойное замыкание в себе, хотя и не ведают, что творят. Они думают, что отрицают отрицательное, но выходит наоборот: они отрицают его лишь постольку, поскольку оно само становится положительным; они пробуждают отрицательное из филистерского покоя, к которому оно не предназначено, и возвращают его к его великому призванию — безостановочному и безоглядному разрушению всего положительно установленного.
Мы согласны с тем, что положительное и отрицательное равноправны, когда последнее спокойно и эгоистично замыкается в себе и таким образом само себе изменяет; но отрицательному началу не пристало быть эгоистичным, оно должно с любовью предаться положительному, дабы вобрать его в себя и в этом религиозном, исполненном веры жизненном деле уничтожения явить неисчерпаемую и чреватую будущим глубину своей природы. Положительное отрицается отрицательным, и, наоборот, отрицательное отрицается положительным — что же в обоих общее, превосходящее их обоих? Отрицание, осуждение на гибель, страстное уничтожение положительного, даже если последнее пытается хитро укрыться под личиною отрицательного. Только в качестве такого безоглядного отрицания отрицательное оправданно, и как таковое абсолютно оправданно, ибо в качестве такового оно является деянием практического духа, незримо присутствующего в самом деле противоположения, — духа, который с помощью этой разрушительной бури властно зовет к покаянию грешные души соглашателей и возвещает свое близкое пришествие, свое близкое откровение в истинно демократической и всемирно-человеческой церкви свободы.
Это саморазложение положительного есть единственно возможное сочетание положительного с отрицательным, ибо оно-то и есть имманентное, цельное движение и энергия самого противоположения, а потому всякий другой способ объединения этих начал является искусственным, и всякий, кто ставит целью объединить их как-либо


Реакция в Германии (Очерк француза)
65
по-другому, этим только доказывает, что он еще не проникся духом времени, а значит, или глуп, или беспринципен, ибо человек является умным и нравственным лишь в том случае, если он всецело предается этому духу и проникнут им. Противоположение цельно и истинно; против этого не возражают и соглашатели; а как цельное оно насквозь жизненно, и энергия его всеобъемлющей жизненности состоит, как мы только что видели, именно в этом беспрестанном самосожжении положительного в чистом пламени отрицательного.
Что же делают теперь соглашатели? Они во всем этом соглашаются с нами, они, подобно нам, признают цельность противоположения, но зато отнимают или, вернее, пытаются отнять у последнего его движение, его жизненность, всю его душу, ибо жизненность противоположения есть практическая, для их половинчатых и бессильных душ непереносимая и именно потому возвышающаяся над всеми их попытками задушить ее сила. Положительное, как мы сказали и доказали, взятое само по себе, не является правомочным; правомочным оно является лишь в том случае, когда оно отрицает покой отрицательного, его замкнутость в себе самом, когда оно безусловно и решительно исключает из себя отрицательное и этим поддерживает его деятельность, когда оно само превращается в деятельное отрицательное начало. Эту деятельность отрицания, до которой возвышаются даже позитивисты под влиянием непреодолимой силы противоположения, незримо присутствующей во всех живых натурах, и которая одна дает им право на существование и служит единственным признаком их жизненности, именно эту деятельность отрицания и хотят запретить им соглашатели. По какому-то странному и непонятному злому року или, вернее, по вполне понятному злому року своей практической беспринципности, своего практического бессилия, они признают в позитивистах именно то, что в них мертво, гнило и достойно только уничтожения, и отвергают в них все, что как раз составляет их жизненность — живую борьбу с отрицательным, живое присутствие в них противоположения.
Они говорят позитивистам: «Господа, вы правы, охраняя прогнившие и высохшие остатки старины; так мило и приятно живется в этих развалинах, в этом противном разуму мире рококо, воздух которого в такой же мере полезен нашему чахлому духу, как воздух стойла для чахоточного организма; что касается нас, то мы с вели¬


66
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
чайшей радостью устроились бы в вашем мире, в мире, в котором мерилом истинности и святости являются не разум и неразумные определения человеческой воли, а длительная устойчивость и неподвижность и в котором, следовательно, Китай с его мандаринами и бамбуковыми палками должен признаваться абсолютно истиною! Но что же делать, господа? Настали плохие времена; наши общие враги, отрицатели, отвоевали очень много места; мы ненавидим их так же, как и вы, а может быть, даже и больше, ибо они в своей развязности позволяют себе нас презирать; но они стали сильны, и с ними волей-неволей приходится считаться, чтобы не быть ими совершенно уничтоженными. Не будьте же такими фанатиками, господа, предоставьте им немного места в вашем обществе: что вы потеряете, если они займут в вашем историческом музее место некоторых, прежде весьма почтенных, а ныне совершенно развалившихся руин? Поверьте нам, что они будут совершенно осчастливлены честью, которую вы им этим окажете, и станут вести себя в вашем почтенном обществе очень спокойно и скромно; ведь в конце концов это — всего только молодые люди, “озлобленные” нуждою и недостатком “обеспеченного существования”*, лишь потому так громко кричащие и поднимающие так много шума, что надеются таким путем приобрести известный вес и создать себе выгодное положение в обществе».
Затем они обращаются к отрицателям и говорят им: «Стремления ваши благородны, господа! Мы понимаем ваше юношеское одушевление чистыми принципами и питаем к вам величайшую симпатию. Но, верьте нам, чистые принципы в их чистоте неприменимы к жизни; жизнь требует некоторой доли эклектизма; мир не поддается такой переделке, какую вы хотите ему придать; надо кое-что уступить ему, чтобы получить возможность на него воздействовать, — иначе вы совершенно скомпрометируете свое положение в нем». И как о польских евреях рассказывают, что они во время последней польской войны старались одновременно служить обеим боровшимся сторонам, как русским, так и полякам, и вешались теми и другими, так хлопочут эти жалкие люди вокруг невыполнимого дела внешнего примирения и в благодарность добиваются презрения со стороны
* См. мнение, высказанное Маргейнеке в деле Б. Бауэра. С. 86.


Реакция в Германии (Очерк француза)
67
обеих партий. Жаль только, что наше время слишком слабо и неэнергично, чтобы применить к ним закон Солона12!
Все это фразы, возразят мне; соглашатели — в большинстве случаев почтенные и научно образованные люди; между ними есть много всеми уважаемых и высокопоставленных личностей, а вы представили их людьми без ума и без убеждений. Но что же я могу поделать, если это действительно так? Я не хочу никого задевать лично; внутренний мир каждого индивидуума для меня неприкосновенная святыня, нечто ни с чем не соизмеримое, о чем я никогда не позволю себе судить. Для самого индивидуума этот внутренний мир может обладать бесконечной ценностью, но для внешнего мира он действителен лишь в той мере, в какой он проявляется вовне, и будет лишь таким, каким он проявляется вовне. Каждый человек есть в действительности только то, чем он является в действительном мире, — ведь не могу же я называть черное белым.
Конечно, возразят мне, Вам их стремления кажутся черными или, вернее, серыми; на деле же они хотят и имеют единственной целью только прогресс, которому они способствуют гораздо больше вас самих, так как они подходят к делу рассудительно, а не самонадеянно, подобно демократам, желающим перевернуть весь мир. Но мы видели, что представляет этот мнимый прогресс, к которому стремятся соглашатели; мы видели, что он, по существу, является не чем иным, как удушением единственно живого принципа нашей и без того скудной современности, удушением творческого и многообещающего принципа разрешающего движения. Они так же ясно, как и мы, осознают, что наше время есть время противоположения; они соглашаются с нами, что это — дурное, в самом деле разорванное состояние, но вместо того, чтобы, доведя его до конца, помочь ему перейти в новую, утвердительную и органичную действительность, они хотят путем бесконечной «постепенности» вечно сохранять это в его нынешнем существовании столь убогое и чахоточное состояние. И это есть прогресс? Они говорят позитивистам: «Сохраняйте старое, но одновременно позвольте отрицателям мало-помалу разрушать его»; отрицателям же они говорят: «Разрушайте старое, но не сразу и не совсем, чтобы у вас всегда оставалось какое-нибудь дело», т. е. «оставайтесь каждый в своей односторонности, а мы, избранные, сохраним наслаждение цельностью для себя» — жалкая цельность,


68
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
какою могут удовольствоваться только скудные души! Они отнимают у противоположения его движущую, практическую душу и радуются тому, что могут произвольно расправляться с ним. Великое нынешнее противоположение вовсе не есть для них практическая сила современности, которой безоглядно должен предаться каждый живой человек, если он хочет остаться живым, а не только теоретическою забавою. Они не проникнуты действительным духом времени, а потому они — безнравственные люди. Да, они, столь много похваляющиеся своею моральностью, являются людьми безнравственными, ибо нравственность вне блаженнотворящей церкви свободного человечества невозможна. Им нужно повторить то, что автор Апокалипсиса13 говорил современным ему соглашателям:
«Ведаю дела твои; ты не холоден и не горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!»
«Но раз ты тепел, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих».
«Ты говоришь; я богат, сыт и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок, нищ, слеп и наг».
Но, скажут мне, не возвращаетесь ли Вы с Вашими абсолютно, вне друг друга находящимися крайностями к абстрактной точке зрения, давно преодоленной Шеллингом14 и Гегелем? Разве этот так высоко ценимый Вами Гегель не сделал сам весьма важного замечания о том, что в чистом свете можно увидеть столь же мало, как и в абсолютной темноте, и что только конкретное единство обоих делает вообще возможным зрение? И разве великая заслуга Гегеля не состоит как раз в доказательстве того, что каждое живое существо лишь потому жизненно, что его отрицание находится не вне его, а в нем, как имманентное условие жизни, и что если бы оно было только положительно и имело отрицание вне себя, то оно было бы неподвижно и безжизненно? Все это, господа, я знаю прекрасно! Я согласен с вами, что, например, живой организм только потому и жизненен, что носит в себе зародыш своей смерти; но если вы хотите цитировать мне Гегеля, то цитируйте его полностью. Тогда вы увидите, что отрицание остается условием жизни данного организма лишь до тех пор, пока оно находится в нем, как определенный момент в его цельности, но что в известном пункте постепенное действие отрицания внезапно прекращается, так что последнее превращается в самостоятельный


Реакция в Германии (Очерк француза)
69
принцип, и этот момент есть смерть этого определенного организма, момент, который в философии Гегеля характеризуется как переход природы в качественно новый мир, свободный мир духа.
То же повторяется и в истории: принцип свободы в теории, к примеру, давал о себе знать еще в былом католическом мире с самого начала его существования; принцип этот был источником всех ересей, которыми так богат был католицизм. А без этого принципа католицизм был бы инертен, так что этот принцип был вместе с тем принципом его жизненности, но лишь до тех пор, пока он оставался просто элементом в цельности католицизма. Вот так-то постепенно и зарождался протестантизм; начало его относится к началу самого католицизма; но однажды эта постепенность оборвалась и принцип теоретической свободы возвысился до самостоятельного, независимого принципа. И только тут противоположение проявилось во всей чистоте, и вы, господа, вы, называющие себя протестантами, очень хорошо знаете, что ответил Лютер15 соглашателям его времени, когда они предложили ему свои услуги.
Вы видите, что мой взгляд на природу противоположения не только логически верен, но подтверждается и историческими фактами. Но я знаю, что вам никакими доказательствами не поможешь, потому что вы в своей безжизненности ни за какое другое дело не беретесь так охотно, как за переделку истории по-своему. Недаром вас прозвали сухими правщиками!
«Мы еще не разбиты, — быть может, ответят мне соглашатели, — все, что Вы говорите о противоположении, — верно; только в одном мы с Вами согласиться не можем, а именно: в том, что в наше время дела обстоят так скверно, как Вы утверждаете; конечно, в настоящем есть много противоположений, но они вовсе не так опасны, как Вы уверяете. Взгляните: везде спокойно, движение повсюду улеглось. Никто не помышляет о войне, и большинство народов и живущих ныне людей напрягают все свои силы, чтобы сохранить мир, ибо они хорошо знают, что материальные интересы, которые, по-видимому, стали теперь главным делом политики и общей культуры, без мира не получат удовлетворения. Сколько представлялось серьезных поводов к войне и к ниспровержению существующего порядка вещей, начиная со времени июльской революции и до наших дней! На протяжении этих 12 лет создавались такие запутанные положения, что труд¬


70
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
но было ожидать их мирного разрешения; бывали такие моменты, когда всеобщая война была почти неизбежна и когда нам угрожали страшные бури, — и все же постепенно все трудности разрешались, все оставалось спокойным, и мир, по-видимому, навсегда снизошел на землю»!
Мир, говорите вы; и это вот называют миром! Я, напротив, утверждаю, что еще никогда противоположности не выступали в такой резкой форме, как сейчас, что вечное противоположение, остающееся всегда одним и тем же во все времена, только все более усиливается и развивается на протяжении истории; что противоположение свободы и несвободы в наше время, столь сходное с критическими периодами языческого мира, дошло и поднялось до своего последнего и высшего предела. Разве вы не читали на фронтоне воздвигнутого ре- волюциею храма свободы таинственных и страшных слов: Liberté, Egalité и Fraternité16 — и неужели вы не знаете и не чувствуете, что эти слова означают полное уничтожение существующего политического и социального строя? Разве вы ничего не слыхали о бурях революции, и разве вы не знаете, что Наполеон17, этот мнимый укротитель демократизма, в качестве достойного сына революции распространил победоносною рукою ее нивелирующие принципы по всей Европе? Быть может, вы что-нибудь слыхали о Канте18, Фихте19, Шеллинге и Гегеле? Или же вы действительно ничего не знаете о философии, выдвинувшей в интеллектуальном мире тот же нивелирующий, революционный принцип, а также принцип автономии духа, и неужели вы не понимаете, что этот принцип находится в глубочайшем противоречии со всеми ныне существующими положительными религиями, со всеми современными церквами?
«Да, — ответите вы мне, — но ведь все эти противоречия отошли уже в области истории; революция в самой Франции побеждена мудрым правлением Луи-Филиппа20, а новейшая философия недавно превзойдена одним из ее величайших основоположников, самим Шеллингом. Противоречие ныне разрешено повсюду, во всех областях жизни». И вы действительно верите в это разрешение, в это преодоление революционного духа? Неужели вы слепы и глухи и не видите и не слышите того, что вокруг вас происходит? Нет, господа, революционный дух не побежден; он только снова ушел в себя, после того как его первое появление потрясло весь мир в его основаниях;


Реакция в Германии (Очерк француза)
71
он только углубился в себя, дабы вскоре снова проявиться в качестве утверждающего, созидающего принципа и, если мне дозволено будет употребить здесь выражение Гегеля, роется теперь, как крот под землею; а что он трудится не напрасно, это вы можете увидеть по тем многочисленным обломкам, которыми покрыта наша религиозная, политическая и социальная почва. Вы говорите о разрешении, о примирении! Оглянитесь только вокруг и скажите мне, что осталось живого от старого католического и протестантского мира? Вы говорите о преодолении принципа отрицания! Неужели вы ничего не читали из Штрауса21, Фейербаха22, Бруно Бауэра23 и не знаете, что их сочинения есть у всех на руках? Разве вы не видите, что вся немецкая литература, книги, брошюры, газеты, даже сочинения позитивистов бессознательно и невольно проникнуты этим духом отрицания? И это вы называете примирением и спокойствием?!
Вы хорошо знаете, что человечество, следуя своему высокому назначению, может умиротвориться и успокоиться только на универсально-практическом принципе, принципе, который мощно охватывает тысячекратно различные проявления духовной жизни. Но где же этот принцип, господа? Ведь и вам в течение вашей иначе столь печальной жизни тоже приходится переживать живые, человеческие моменты, — моменты, когда вы отбрасываете мелочные побуждения своей повседневной жизни и тянетесь к истине, к великому, к святому. Ответьте же мне откровенно, положа руку на сердце, нашли ли вы где-нибудь что-либо живое? Нашли ли вы среди окружающих нас обломков тот страстно желанный мир, где вы могли бы целиком отречься от себя и вновь возродиться в этом великом союзе со всем человечеством? Не является ли этим миром протестантизм? Но он отдан во власть ужасающей анархии; на какие только разные секты он не распался! «Без великого всеобщего энтузиазма могут существовать только секты, но никак не общественное мнение», — говорит Шеллинг24, а современный протестантский мир как небо от земли далек от того, чтобы быть проникнутым всеобщим энтузиазмом, это — самый трезвенный мир, какой только можно себе представить! Может быть, искомым миром является католицизм? Но где его былое великолепие? Разве не превратился он, некогда царивший над миром, в послушное орудие чуждой ему, безнравственной политики? Или, может быть, вы готовы успокоиться на современном госу¬


72
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
дарстве? Да уж действительно, хорошенькое это было бы успокоение! Государство охвачено сейчас глубочайшими внутренними противоречиями, так как государство невозможно без религии, без сильного общего всем настроения. Если вы хотите в этом убедиться, взгляните только на Англию и Францию; о Германии же и говорить нечего.
Загляните, наконец, в самих себя, господа, и скажите мне откровенно: довольны ли вы сами собою и можете ли вы быть собою довольны? Разве сами вы без исключения не представляете печальное и убогое явление нашего печального и убогого времени? Разве вы не исполнены противоречий? Разве вы цельные люди? Верите ли вы действительно во что-нибудь? Знаете ли вы, чего вы желаете, и можете ли вы вообще желать? Разве современная рефлексия, эта чума нашего времени, оставила в вас хоть одно живое место и разве вы не проникнуты ею насквозь, не парализованы, не изломаны ею? В самом деле, господа, вы должны признать, что наше время — печальное время, а все мы — еще более печальные его дети!
Но, с другой стороны, вокруг нас появляются признаки, возвещающие нам, что дух, этот старый крот, уже почти закончил свою подземную работу и что скоро он явится вновь, чтобы вершить свой суд. Повсюду, особенно во Франции и в Англии, образуются социа- листически-религиозные союзы, которые, оставаясь совершенно чуждыми современному политическому миру, почерпают свою жизнь из совершенно новых, нам неизвестных источников и развиваются и расширяются в тиши. Народ, бедный класс, составляющий, без сомнения, большинство человечества, класс, права которого уже признаны теоретически, но который до сих пор по своему происхождению и положению осужден на неимущее состояние, на невежество, а потому и на фактическое рабство, — этот класс, который, собственно, и есть настоящий народ, принимает везде угрожающую позу, начинает подсчитывать слабые по сравнению с ним ряды своих врагов и требовать практического приложения своих прав, уже всеми признанных за ним. Все народы и все люди исполнены каких-то предчувствий, и всякий, чьи жизненные органы еще не парализованы, смотрит с трепетным ожиданием навстречу приближающемуся будущему, которое произнесет слово освобождения. Даже в России, в этом беспредельном, покрытом снегами царстве, которое мы так мало знаем и которому, может быть, предстоит великая будущность, — даже в Рос¬


Реакция в Германии (Очерк француза)
73
сии собираются мрачные, предвещающие грозу тучи! О, воздух душен, он чреват бурями!
И потому мы взываем к нашим заблудшим братьям: покайтесь! покайтесь! царство божие близко!
Позитивистам мы говорим: «Откройте ваши духовные очи, предоставьте мертвецам погребать своих мертвых и убедитесь наконец, что духа вечно юного, вечно рождающегося нечего искать в обрушившихся развалинах!» А соглашателей мы увещеваем раскрыть свои сердца для истины и освободиться от своей убогой и слепой мудрости, отказаться от своего теоретического высокомерия и холопского страха, который сушит их души и парализует их движения.
Дайте же нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно созидающий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!
Жюль Элюар2"1


КОММУНИЗМ
Последний номер «Наблюдателя»26 содержит статью или, вернее, начало статьи о коммунизме, которая очень приятно нас поразила. Она написана с таким достоинством и спокойствием, которые в «Наблюдателе» действительно изумляют.
1
Есть люди, которые утверждают, что такой тон в «Наблюдателе» всегда является плохим признаком, и мы признаемся, что очень часто разделяли этот мнение. Но на сей раз, как нам кажется, дело обстоит несколько иначе: по-видимому, «Наблюдатель» уразумел всю опасную серьезность коммунизма и решился теперь отказаться от своей обычной манеры, недостойной серьезного человека и серьезной души, и исследовать этот в высшей степени важный предмет с достоинством и добросовестностью.
Дальнейшее покажет нам, ошиблись ли мы. Однако известно, что ничто не действует столь деморализующим образом на человека, как сознание, что от него не ожидают ничего хорошего и благородного. И если «Наблюдатель» действительно хочет исправиться, то мы не хотим преждевременным заподозриванием его цели сделать для него эту задачу невыполнимой. Напротив, мы всеми находящимися в нашем распоряжении средствами будем стараться удержать его на этом более похвальном пути.
Во всяком случае, коммунизм представляет весьма важное и опасное явление, и этим очень многое сказано. Ибо опасным, действительно опасным может быть для общества явление лишь постольку, поскольку оно содержит в себе по крайней мере относительную истину и находит свое оправдание в самом состоянии общества. То, что является только случайным, не может быть опасным для благоустроенного государства, ибо все могущество и живая сила государства заключаются именно в том, что оно сохраняет себя и может сохранить себя от тысячи случайностей повседневности. Государство должно и может быть выше всяких бед, которые возникают из злонамеренности отдельных лиц. Для этого существует полиция, для


Коммунизм
75
этого существуют законы и суды, для этого существует вся организа- ция государства. Вор и даже большая банда разбойников могут быть опасны для тех или иных отдельных лиц в государстве, но не для самого государства, покуда оно остается здоровым и хорошо устроенным организмом.
Совершенно иначе обстоит дело с явлением, которое имеет своим источником не произвол и злую волю отдельных личностей, а недостатки государственного организма, государственных учреждений, всего политического тела. По отношению к такому явлению государство имеет только два выхода: или воспринять в свой организм заключающееся в нем право и постольку реформировать себя самого мирным путем, или же прибегнуть к силе. Но на этом втором пути каждое государство, наверное, пойдет к гибели, так как право, вошедшее в сознание, непреодолимо.
Вот те причины, по которым мы вместе с «Наблюдателем» считаем коммунизм весьма важным и в высшей степени опасным явлением. Во избежание недоразумений мы раз навсегда заявляем, что мы лично — не коммунисты и что у нас столь же мало охоты, как и у господ из «Наблюдателя», жить в обществе, устроенном по плану Вейтлинга27. Это — не свободное общество, не действительно живое объединение свободных людей, а невыносимое принуждение, насилием сплоченное стадо животных, преследующих исключительно материальные цели и ничего не знающих о духовной стороне жизни и о доставляемых ею высоких наслаждениях. Мы даже не думаем, чтобы такое общение когда-либо могло быть создано, ибо мы настолько верим в святую, более или менее сознательно присущую всем людям силу истины, что можем быть в этом отношении вполне спокойны.
Но, с другой стороны, мы вполне убеждены, что коммунизм в самом деле содержит элементы, которые мы считаем в высшей степени важными, даже более чем важными: в основе его лежат священнейшие права и гуманнейшие требования, и в них-то и заключается та великая, чудесная сила, которая поразительно действует на умы. Коммунисты сами не понимают этой незримо действующей силы. Но только в ней и только благодаря ей они представляют нечто, без нее же они — ничто. Только эта сила в короткое время сделала коммунистов из ничего чем-то сильным и грозным, ибо не следует скры¬


76
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
вать от себя: коммунизм стал теперь мировым вопросом, который ни один государственный деятель не может игнорировать, а тем более разрешать просто силой.
2
По-видимому, «Наблюдатель» думает, что коммунизм является непосредственным результатом немецкой философии и радикализма и отличается от них обоих только тем, что имеет смелость и добросовестность высказывать открыто и ясно такие взгляды, которые этими последними или облекаются в непонятный философский жаргон, или совершенно замалчиваются.
Что касается мнимого замалчивания у философов и радикалов, то мы не думаем, чтобы «Наблюдатель» всерьез высказал это обвинение. Это было только шуткой с его стороны, ибо в действительности он сам, напротив, убежден и отлично знает, что вся сила радикалов заключается в публичности и что замалчивание есть необходимая участь так называемой консервативной партии, которая нуждается в народе только как в средстве и не видит в нем цели. Он отлично знает, что самоуправление народа составляет принцип, лежащий в основе всех взглядов радикалов, и что эти последние специально работали над улучшением школы и развитием народного образования, ибо были убеждены, что народ сможет сам собою управлять лишь постольку, поскольку он является совершеннолетним и самостоятельным, и что только путем образования он может быть поднят до совершеннолетия и самостоятельности. Одним словом, «Наблюдатель» отлично знает, что главная цель радикалов есть освобождение народа от опеки знатных и богатых как таковых, и потому мы не будем больше тратить время на опровержение обвинения, которое, впрочем, как уже сказано, было простой шуткой.
Философия и радикализм имеют, правда, много общего с коммунизмом. Чтобы действительно .понимать явление, конечно, недостаточно подчеркивать только ту сторону, которая является общею с другими явлениями. Необходимо также ознакомиться с его существенными отличиями, иначе мы неминуемо должны будем прийти к утверждению, что все оказывается одним, ибо нет ни единой вещи в


Коммунизм
77
физическом и духовном мире, которая не имела бы ничего общего со всеми другими вещами.
Во всяком случае, философия в очень многих пунктах соприкасается с коммунизмом. Да иначе и быть не могло. Жизнь и ход развития человечества являются не безразличным сборищем случайных событий, а необходимым и внутренне разумно организованным шествием единого духа, который целиком отражается в каждом отдельном проявлении своей внутренней сущности точно так же, как общая жизнеспособность и общая чувствительность человеческого организма коренятся в мельчайших частях его.
Поэтому современная философия необходимо должна иметь с коммунизмом очень много общего, так как оба они родились из духа нашего времени и представляют собой самые значительные его откровения. Какова цель философии? Познание истины. Но истина не есть нечто вполне абстрактное и воздушное, а потому она может и даже должна оказывать значительное влияние на общественные отношения, на организацию общества. Уже в Евангелии сказано: «Познают истину, и истина освободит их». В этих немногих словах высказано все стремление философии, а что это стремление не осталось бесплодным, об этом можно судить по новейшей истории и по истории французской революции. Еще незадолго до революции трудящаяся, лучшая часть французского народа находилась в самом печальном положении. Она не владела даже одной третьей частью земли, самый труд ее, единственное средство ее существования, был отягчен всевозможными препятствиями, и однако именно на эту часть населения ложилось все бремя государственных налогов, а сверх того она принуждена была платить особые подати в пользу духовенства и аристократии. Мы уже не говорим о других унизительных повинностях, возложенных на бедный народ. Суды были так устроены, что знатные всегда оказывались правыми против народа. Народ, одним словом, во всех отношениях угнетался знатью. А почему? Не потому, что он был слаб, боже упаси, народ никогда не бывает слаб, а потому, что он был невежествен и давал себя обманывать католическим попам, которые толковали ему, что король, дворянство и духовенство даны ему божьей милостью и что народ должен служить им, склоняться перед ними и терпеть от них унижения, дабы получить за это царствие небесное. «Ты глуп, ты не


78
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
способен правильно понимать нас, положись поэтому на нас, мы будем тобою руководить», — так говорили попы народу, и бедный народ, в котором всегда скрыто так много веры и так много здравого смысла, действительно поверил, что он глуп, и подавлял в себе, как порождение дьявола, всякие сомнения, всякие освободительные мысли. Что освободило народ от этого духовного рабства? Философия. Философы прошедшего столетия во многом ошибались, немало святого и красивого они просмотрели, но свое провиденциальное назначение, заключающееся в том, чтобы заставить народ почувствовать себя самого, привести его к сознанию своего достоинства и своих неизменных святых прав, — это назначение они верно выполнили. История судит всегда лучше и великодушнее, чем мелкие, слепые и потому злопыхательские партии, и по этой причине она, несомненно, сохранит их имена среди имен освободителей и лучших слуг человечества.
Вплоть до настоящего времени философия продолжает еще свою упорную борьбу, борьбу на жизнь и смерть, со всеми предрассудками, со всем тем, что мешало людям достигнуть их высокой святой цели, осуществления свободного и братского общества, осуществления царства божия на земле. Ей остается еще многое сделать, еще против многого бороться, чтобы сорвать покров лжи, который консервативные друзья народа в эгоистических интересах набрасывают на народ. Но она имеет мужество истины, и она победит и должна победить, так как истина, познание истины есть ее единственное оружие. Она сражается при свете, а ее враги — во мраке ночи. Ее враги пробуждают в народе грубые, темные страсти, демоническое, она же, наоборот, опирается только на богоподобную, светлую сторону человеческой природы, она апеллирует к высокой страсти свободы, любви и познания. А бог, истина в конце концов одержат же победу над тьмою.
Вот в чем пункт соприкосновения между философией и коммунизмом: оба стремятся к освобождению людей. Но здесь же начинается и их существенное расхождение. Философия по существу своему только теоретична, она движется и развивается только в рамках познания; коммунизм же в своей нынешней форме, наоборот, является только практичным. Этим указаны как преимущества, так и недостатки каждого из этих явлений по отношению к другому. Правда, мысль


Коммунизм
79
и дело, истина и нравственность, теория и практика составляют в последнем счете одно и то же, единую нераздельную сущность. Правда, величайшая заслуга новейшей философии и заключается в том, что она признала и познала это единство, но с этим познанием она дошла до своего предела, — предела, которого она как философия не может перешагнуть, ибо по ту сторону этого предела начинается более высокая сущность, чем она, — действительное, одушевленное любовью и вытекающее из божественной сущности первобытного равенства общение свободных людей, посюстороннее осуществление того, что составляет божественную сущность христианства, истинный коммунизм.
3
«И для него (Вейтлинга), — говорит “Наблюдатель”, — как и для “Швейцарского республиканца”28, всякое национальное чувство является глупостью, бессмыслицей. Существуют только люди, а не собственно народы, только граждане мира, а не граждане государств».
Опять мистификация! О, «Наблюдатель» — плут, правда христианский, но все-таки плут. Иногда он шутит так тонко, что его шутки можно принять за правду, но он слишком умен, чтобы действительно быть такого мнения о «Республиканце», и слишком нравствен, чтобы говорить всерьез то, чему он сам не может верить. Как, «Республиканец» объявляет всякое национальное чувство глупостью и бессмыслицей? Разве «Наблюдатель» не знает, что «Республиканец» всегда считал возмутительной, позорной государственной изменой, если кто-либо ради победы своих собственных политических взглядов, верны ли эти взгляды или неверны, станет способствовать вмешательству иностранцев в дела своего отечества? Самостоятельность и гордая независимость Швейцарии по отношению ко всем влияниям иностранных правительств — разве это не было постоянной целью «Республиканца» и разве он это недостаточно доказал своим поведением, например, в деле Совета, в осложнениях с Луи Бонапартом29 и в деле Гервега30?
В том, что Вейтлинг игнорирует значение национальности, мы его упрекать не станем: это — ошибка, но необходимая ошибка, неизбежная ступень в развитии коммунизма. Всякое великое историче¬


80
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ское явление, даже христианство, остается вначале односторонним, только отрицанием существующего. Так, христианство вначале, безусловно, отрицало искусство, потому что искусство было тогда нераздельно связано с язычеством. Но впоследствии оно снова признало искусство, как возрожденное из христианского начала. И таким образом возникло христианское искусство. Точно так же обстоит дело и с коммунизмом. Сейчас он отрицает всякую национальность не потому, что принцип национальности по самому существу был плох. Об этом коммунизм пока еще ничего не знает, потому что он вообще теоретически, научно еще очень малоразвит, потому что он еще далек от того, чтобы уразуметь свой собственный принцип во всей его истинности и во всей полноте вытекающих из него выводов. Но коммунизм отрицает все национальности потому, что в своем нынешнем виде они не проводят своего принципа и вместо того, чтобы быть живыми и свободными носителями и органами единого человечества, черство и эгоистически восстают против того божественного единства, в котором они только и могут достигнуть своего истинного назначения.
Надо остерегаться смешения космополитизма коммунистов с космополитизмом прошлого столетия. Теоретический космополитизм31 прошлого века был холодным, индифферентным, рефлективным, без почвы и страсти. Он был мертвой и бесплодной абстракцией, теоретическим построением, лишенным хотя бы малейшей искры продуктивного, творческого огня. Против этой безжизненной и бездушной тени демоническая отрицательная стихия национальности была, безусловно, права и действительно одержала над ним полную победу.
Напротив, коммунизм нельзя упрекнуть в недостатке страсти и огня. Коммунизм — не фантом, не тень. В нем скрыты тепло и жар, которые с громадной силой рвутся к свету, пламень которого уже нельзя затушить и взрыв которого может стать опасным и даже ужасным, если привилегированный образованный класс не облегчит ему любовью и жертвами и полным признанием его всемирно-исторической миссии этот переход к свету. Коммунизм — не безжизненная тень. Он произошел из народа, а из народа никогда не может родиться тень. Народ — а под народом я понимаю большинство, широчайшую массу бедных и угнетенных, — народ, говорю я, всегда


Коммунизм
81
был единственною творческою почвою, из которой только и произошли все великие деяния истории, все освободительные революции. Кто чужд народу, того все дела заранее поражены проклятием. Творить, действительно творить можно только при действительном электрическом соприкосновении с народом. Христос и Лютер вышли из простого народа, и если герои французской революции могучей рукой заложили первый фундамент будущего храма свободы и равенства, то это удалось им только потому, что они возродились в бурном океане народной жизни.
Таким образом, протест коммунизма против принципа национальности гораздо важнее и значительнее протеста просвещенных космополитов прошлого века. Коммунизм исходит не из теории, а из практического инстинкта, из народного инстинкта, а последний никогда не ошибается. Его протест есть могучий вердикт человечества, святое и единоспасающее единство которого до сих пор еще нарушается узким эгоизмом наций.
Или, быть может, «Наблюдатель» не желает ничего знать о человечестве? Разве для него идея человечества действительно бессмыслица, пустое слово? Это было бы странно! Ведь он не только «Наблюдатель», но и христианский «Наблюдатель», а как таковой он должен был бы хорошо знать, что подчеркивание идеи человечества перед лицом обособленных и строго замкнутых в себе наций языческой эпохи было одним из величайших дел христианства.
Все люди, все без исключения, — братья, учит Евангелие, и только тогда, когда они любят друг друга, в них присутствует незримый бог, искупительная и освобождающая истина, присовокупляет к этому Иоанн32. Следовательно, отдельный человек, как бы высоки и нравственны ни были его побуждения, не может причаститься истине, если он не живет в обществе. Не в отдельном лице, а только в общении присутствует бог, и, таким образом, добродетель отдельной личности, живая, плодотворная добродетель, возможна только путем святого и чудодейственного союза любви, только в общении. Вне общения человек — ничто, в общении — все. И когда Библия говорит об общении, то она меньше всего понимает под этим отдельные, узко замыкающиеся в себе общины или нации. О национальных различиях первобытное христианство ничего не знает, а проповедуемое им общение есть общение всех людей человечества.


82
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Таким образом, Вейтлинг вполне верен первобытному христианству, когда во имя единого и неделимого человечества отвергает разъединяющий принцип национальности. Христианство также выступало вначале односторонне как отрицание, как разрушение всех национальных различий. Впоследствии внутри христианского мира снова образовалось разумное различие. Но до тех пор, пока христианство сохраняло еще свою мощь, оно в отдельные великие исторические моменты было также в состоянии снова устранять обособление наций и объединять их все в одной великой общей цели. Лучшим доказательством этому могут служить крестовые походы.
Теперь власть христианства над государством исчезла. Современные государства, правда, еще называют себя христианскими, но они уже таковыми не являются. Христианство служит для них только средством, а не источником и целью их существования. Они живут и действуют на началах, которые совершенно противоположны христианству. А то, что они еще называют себя христианскими, есть лицемерие, более или менее сознательное лицемерие. В дальнейшем изложении мы надеемся доказать это ясно и неопровержимо. Мы исследуем важнейшие стороны современной государственной жизни и покажем, что христианство оказывается здесь только слабой тенью и что только нехристианское здесь действительно.
Но с тех пор как христианство перестало быть связующим и одухотворяющим европейские государства цементом, что же еще связывает их, что сохраняет в них святыню согласия и любви, которые были возвещены им христианством? Святой дух свободы и равенства, дух чистой человечности, в громе и молнии открывшиеся людям во время французской революции и, подобно семенам новой жизни, разнесенные повсюду посредством революционных войн. Французская революция есть начало новой жизни. Многие так слепы, что думают, будто побороли и укротили ее мощный дух. Жалкие люди, как ужасно будет их пробуждение! Нет, революционная драма еще не закончена. Мы родились под революционной звездой, мы живем и все без исключения умрем под ее влиянием. Мы находимся накануне великого всемирно-исторического переворота, мы — накануне новой борьбы, тем более опасной, что она будет носить не просто политический, но и принципиальный религиозный характер. Не следует предаваться иллюзиям: речь будет идти не меньше чем о новой рели¬


Коммунизм
83
гии, о религии демократии, которая под старым знаменем с надписью «Свобода, равенство и братство»33 начнет свою новую борьбу, борьбу на жизнь и смерть.
Вот дух, породивший коммунизм. Этот дух ныне невидимо сплачивает воедино все народы без различия национальности. Этому духу, блестящему преемнику христианства, противятся ныне так называемые] христианские правительства и все монархические правители и владыки, ибо они прекрасно знают, что их мнимое христианство, их корыстные дела не в состоянии будут вынести его пламенного взора. И что они делают, какие средства они употребляют, чтобы помешать его победе? Они стараются развить в народе национальное чувство за счет человечности и любви, они, христианские правительства, пропагандируют ненависть и убийство во имя национальности!
Против них Вейтлинг и коммунисты, несомненно, правы, ибо по принципам самого христианства должно быть уничтожено все, что противится духу любви34.


СЛАВЯНСКИЙ ВОПРОС:
РЕЧЬ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ 29 НОЯБРЯ 1847 г.
В ПАРИЖЕ НА БАНКЕТЕ В ГОДОВЩИНУ ПОЛЬСКОГО ВОССТАНИЯ 1830 г.
Господа,
Настоящая минута для меня очень торжественна. Я русский и прихожу в это многочисленное собрание, которое сошлось, чтоб праздновать годовщину польского восстания, и которого одно присутствие здесь есть уже род вызова, угроза и как бы проклятие, брошенное в лицо всем притеснителям Польши; — я прихожу в него, господа, одушевленный глубокою любовью и непоколебимым уважением к моему отечеству.
Мне не безызвестно, насколько Россия не популярна в Европе. Поляки смотрят на нее, не без основания, быть может, как на одну из главных причин их несчастья. Люди независимые в других странах видят в столь быстром развитии ее могущества опасность, постоянно растущую, для свободы народов. Повсюду имя русского является синонимом грубого угнетения и позорного рабства. Русский, во мнении Европы, есть не что иное, как гнусное орудие завоевания в руках ненавистнейшего и опаснейшего деспотизма.
Господа, — не для того чтоб оправдывать Россию от преступлений, в которых ее обвиняют, не для того чтоб отрицать истину, взошел я на эту трибуну. Я не хочу пробовать невозможное. Истина становится более, чем когда-либо, нужною для моего отечества.
Итак, да, — мы еще народ рабский! У нас нет свободы, нет достоинства человеческого. Мы живем под отвратительным деспотизмом, необузданном в его капризах, неограниченном в действии. У нас нет никаких прав, никакого суда, никакой апелляции против произвола; мы не имеем ничего, что составляет достоинство и гордость народов. Нельзя вообразить положение более несчастное и более унизительное.
Извне наше положение не менее плачевно. Будучи пассивными исполнителями мысли, которая для нас чужая, воли, которая также противна нашим интересам, как и нашей чести, мы страшны, ненавидимы, я хотел даже сказать, почти презираемы, потому что на нас


Славянский вопрос...
85
повсюду смотрят как на врагов цивилизации и человечества. Наши повелители пользуются нашими руками, для того чтоб сковать мир, чтоб поработить народы, и всякий успех их есть новый позор, прибавленный к нашей истории.
Не говоря о Польше, где с 1772 и особенно с 1831 г.35 мы позорим себя каждый день жестокими насилиями, гнусностями, которым нет имени, — какую только несчастную роль не заставляли нас играть в Германии, в Италии, в Испании, даже во Франции, повсюду, куда наше вредоносное влияние могло только проникнуть!
После 1815 г.36 было ли хоть одно благородное дело, которое бы мы не подавляли, хоть одно дурное дело, которое бы мы не поддерживали, хоть одна великая несправедливость политическая, в которой мы бы не были подстрекателями или соучастниками? — Вследствие фатальности, поистине плачевной, и гибельной прежде всего для самой России, эта Россия, с самого начала ее поднятия до чина первостепенного государства, стала поощрением к преступлению и угрозою всем святым интересам человечества. Благодаря этой ненавистной политике наших государей, русский, в официальном смысле слова, значит раб и палач!
Вы видите, господа, — я вполне сознаю свое положение; и все- таки я являюсь здесь, как русский, — не несмотря на то, что я русский, но потому что я — русский. Я прихожу с глубоким чувством ответственности, которая тяготеет на мне, равно как и на всех других личностях из моего отечества, так как честь личная нераздельна от чести национальной: без этой ответственности, без этого внутреннего союза между нациями и их правительствами, между личностями и нациями, не было бы ни отечества, ни нации. (Аплодисменты).
Этой ответственности, этой солидарности в преступлении никогда, господа, я не чувствовал так больно, как в эту минуту; потому, что годовщина, которую вы сегодня празднуете, господа, для вас — великое воспоминание, воспоминание святого восстания и геройской борьбы, воспоминание об одной из прекраснейших эпох вашей национальной жизни. (Продолжительные аплодисменты). Вы все присутствовали при этом великолепном возбуждении народном, вы принимали участие в этой борьбе, вы были в ней деятелями и героями. В этой святой войне, казалось, развили, распространили, истощили все, что великая душа польская содержит в себе энтузиазма!


86
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Подавленные численною силою вы наконец упали. Но воспоминание об этой эпохе, навеки памятной, осталось записанным пламенными буквами в ваших сердцах; но вы все вышли возрожденные из этой войны: возрожденные и сильные, закаленные против искушений несчастия, против печалей изгнания, полные гордости за ваше прошлое, полные веры в ваше будущее!
Годовщина 29 Ноября37, господа, для вас не только великое воспоминание, но еще и залог будущего освобождения, будущего возврата вашего в ваше отечество. (Аллод.).
Для меня, как для русского, это годовщина позора; да, — великого позора национального! Я говорю это громко: война 1831 г.38 была с нашей стороны войной безумной, преступной, братоубийственной. Это было не только несправедливое нападение на соседний народ, это было чудовищное покушение на свободу брата. Это было более, господа: со стороны моего отечества это было политическое самоубийство. (Аллод.). Эта война была предпринята в интересе деспотизма и никоим образом не в интересе нации русской, — ибо эти два интереса абсолютно противоположны. Освобождение Польши было бы нашим спасением; если бы вы стали свободны, мы бы стали также; вы не могли бы ниспровергнуть пут царя польского, не поколебав трона императора России... (Аллод.). Мы дети одной породы, и наши судьбы нераздельны, наше дело должно быть общим (Аллод.).
Вы это хорошо поняли, когда вы написали на ваших революционных знаменах эти русские слова: «за нашу и за вашу вольность». Вы это хорошо поняли, когда, в самый критический момент борьбы, вся Варшава собралась в один день, под влиянием великой братской мысли отдать честь публично и торжественно нашим героям, нашим мученикам 1825 г., Пестелю39, Рылееву40, Муравьёву-Апостолу41, Бестужеву-Рюмину42 и Каховскому43 (аллод.), повешенным в Петербурге, за то что они были первые граждане России!
Ах, господа, вы ничем не пренебрегали, чтоб убедить нас в вашем симпатическом расположении, чтоб тронуть наши сердца, чтоб вытянуть нас из нашего фатального ослепления. Напрасные попытки! Потерянный труд! Солдаты царя, глухие к вашему призыву, не видя, не понимая ничего, мы пошли против вас — и преступление совершено! Господа, из всех утешителей, из всех врагов вашей страны, наиболее заслужили ваши проклятия и вашу ненависть — мы.


Славянский вопрос...
87
И однако ж я являюсь перед вами не только как русский кающийся. Я осмеливаюсь провозгласить в вашем присутствии мою любовь и мое почтение к моему отечеству. Я осмеливаюсь еще больше, господа, осмеливаюсь пригласить вас на союз с Россией.
Я должен объясниться.
Около года тому назад — я думаю, после убийств в Галиции44, — польский дворянин, в очень красноречивом и сделавшимся известным письме, адресованном к князю Меттерниху45, делал вам страшное предложение. Увлеченный, без сомнения, ненавистью, впрочем совершенно законною, против австрийцев, он предлагал вам ни более, ни менее, как подчиниться царю, отдаться ему телом и душою, вполне, без условий и оговорок; он вам советовал захотеть добровольно то, чему вы до тех пор подчинялись, и обещал вам в вознаграждение за это, что лишь только вы перестанете позировать как рабы, ваш господин против своей воли, станет вашим братом. Вашим братом господа, слышите ли вы? — император Николай46 вашим братом! (Нет, нет! Живое движение).
Угнетателя, врага самого ожесточенного, врага личного Польши, палача стольких жертв (браво!..) похитителя вашей свободы, того, кто вас преследует с такою адскою настойчивостью, столько же по ненависти и инстинкту, как и из политики, — вы приняли б за брата? (Нет! нет!).
Всякий из вас предпочел бы погибнуть (Да!..) я это хорошо знал; всякий из вас предпочел бы видеть погибель Польши, чем согласиться на такой чудовищный союз (Удвоенные браво). Но допустите на мгновение это невозможное предположение. Знаете ли, какое было бы самое верное средство для вас нанести вред России? Это было бы подчиниться царю.
Он нашел бы в этом освящение для своей политики и такую силу, которую отныне ничто бы не могло остановить. Горе нам было бы, если б эта антинациональная политика воспреобладала над всеми препятствиями, которые еще противятся ее полному осуществлению! И первое, самое большое препятствие, это бесспорно Польша, это отчаянное сопротивление этого геройского народа, который спасает нас, борясь с нами. (Шумные аплодисменты).
Да, — потому что вы враги императора Николая, враги России официальной, вы натурально, даже того не желая, друзья народа русского. (Аллод.).


88
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Я знаю, в Европе вообще думают, что мы с нашим правительством составляем нераздельное целое, что мы чувствуем себя очень счастливыми под управлением Николая, что он и его система, притеснительная внутри и наступательная вне, прекрасно выражают наш национальный дух.
Все это неправда.
Нет, господа, народ русский не чувствует себя счастливым! Я говорю это с радостью, с гордостью. Потому что, если бы счастье было возможно для него в той мерзости, в которую он погружен, это был бы самый подлый, самый гнусный народ в мире. Нами тоже управляет иностранная рука, монарх происхождения немецкого, который не поймет никогда ни нужд, ни характера народа русского и которого правительство, странная смесь монгольской грубости и прусского педантизма, совершенно исключает национальный элемент. Таким образом, лишенные политических прав, мы не имеем даже той свободы натуральной, — патриархальной, так сказать, — которою пользуются народы наименее цивилизованные и которая позволяет, по крайней мере, человеку отдохнуть сердцем в родной среде и отдаться вполне инстинктам своего племени. Мы не имеем ничего этого; никакой жест натуральный, никакое свободное движение нам не дозволено. Нам почти запрещено жить, потому что всякая жизнь предполагает известную независимость, а мы только бездушные колеса в этой чудовищной машине притеснения и завоевания, которую называют русской империей. Но, господа, — предположите, что у машины есть душа и, быть может, вы тогда составите себе понятие об огромности наших страданий. Мы не избавлены ни от какого стыда, ни от какой муки, и мы имеем все несчастья Польши без ее чести.
Без ее чести, сказал я, — и я настаиваю на этом выражении для всего, что есть правительственного, официального, политического в России.
Нация слабая, истощенная, могла бы нуждаться во лжи, для поддержания жалких остатков существования, которое угасает. Но Россия не в таком положении, слава богу! Природа этого народа попорчена только на поверхности: сильная, могучая и молодая, — ей только надо опрокинуть препятствие, которым смеют ее окружать, — чтоб показаться во всей первобытной красоте, чтоб развить все свои не¬


Славянский вопрос...
89
ведомые сокровища, чтоб показать наконец всему свету, что русский народ имеет право на существование не во имя грубой силы, как думают обыкновенно, но во имя всего, что есть наиболее благородного, наиболее священного в жизни народов во имя человечности, во имя свободы.
Господа, Россия не только несчастна, но и недовольна, — терпение ее готово истощиться. Знаете ли вы, что говорится на ухо даже при дворе в Петербурге? Знаете ли, что думают приближенные, фавориты, даже министры и литераторы? Что царствование Николая похоже на царствование Людовика XV47. Все предчувствуют грозу, — грозу близкую, ужасную, которая пугает многих, но которую нация призывает с радостью. (Шумные аплод.).
Внутренние дела страны идут ужасно дурно. Это полная анархия со всеми видимостями порядка. Под внешностью иерархического формализма, крайне строгого, скрываются отвратительные раны; наша администрация, наша юстиция, наши финансы — все это одна ложь: ложь, чтоб обмануть заграничное мнение, ложь, чтоб усыпить чувство безопасности и сознание императора, который поддается ей тем охотнее, что действительное положение дел его пугает. Это наконец организация на большую руку, организация, так сказать, обдуманная и ученая несправедливости, варварства и грабежа, — потому что все слуги царя, начиная от тех, которые занимают наивысшие должности, и оканчивая самыми мелкими уездными чиновниками, разоряют, обкрадывают страну, совершают несправедливости самые вопиющие, самые отвратительные насилия, без малейшего стыда, без малейшего страха, публично, среди белого дня, с нахальством и грубостью беспримерными, не давая себе даже труда скрывать свои преступления перед негодованием публики, настолько они уверены в своей безнаказанности. Император Николай принимает иногда вид, будто он хочет остановить рост этой страшной испорченности, но как может он устранить зло, которого главная причина в нем самом, в самой основе его правительства, — и вот где тайна его глубокого бессилия к добру. Потому что правительство, которое кажется таким импозантным извне, внутри страны бессильно: ничто ему не удается, все преобразования, которые оно предпринимает, тотчас же обращаются в ничто. Имея опорой своей только две самые гнусные страсти человеческого сердца: продажность и страх, действуя вне всех национальных инстинктов, вне


90
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
всех интересов всех полезных сил страны, правительство России ослабляет себя каждый день своим собственным действием и расстраивает себя страшным образом. Оно волнуется, кидается с места на место, переменяет ежеминутно проекты и идеи, оно предпринимает сразу многое, но не осуществляет ничего. У него есть одна только сила — вредить, и ею оно пользуется широко, как будто оно хотело само ускорить минуту своей гибели. Чуждое и враждебное стране посреди самой этой страны, оно отмечено для будущего падения.
Враги его повсюду: во-первых, эта страшная масса крестьян, которые не ждут более от императора своего освобождения и которых бунты с каждым днем умножаются, показывают, что они устали ждать; далее класс промежуточный, очень многочисленный и состоящий из элементов очень различных, класс беспокойный, буй- ственный, который бросится со страстью в первое революционное движение.
Наконец и особенно это бесчисленная армия, которая покрывает все пространство империи. Николай смотрит, правда, на своих солдат, как на своих лучших друзей, как на самую твердую опору трона: но это странная иллюзия, которая не преминет сделаться для него гибельною. Как! Опора трона, эти люди, вышедшие из рядов народа, так глубоко несчастного, люди, которых отрывают грубо от их семейств, которых ловят как диких зверей, по лесам, где они прячутся, часто изуродовавши сами себя, чтоб избавиться от рекрутства48, — которых ведут закованными в полки их, где они приговорены в течение 20 лет, т.е. всю жизнь человека, к одному существованию, где их бьют каждый день, угнетают ежедневно новыми тяжкими работами и где они постоянно умирают с голода! Чем были бы они, великий боже! эти русские солдаты, если бы, посреди таких пыток они могли любить ту руку, которая их мучит! Верьте мне, господа, наши солдаты самые опасные враги теперешнего порядка вещей, — особенно гвардейские, которые, видя зло у источника его, не могут обманываться на счет единственной причины всех их страданий. Наши солдаты — это сам народ, но еще более недовольный, это народ совершенно разочарованный, вооруженный, привыкший к дисциплине и к общему действию. Хотите ли доказательства? Во всех последних бунтах крестьянских отпускные солдаты играли главную роль. Чтоб окончить этот обзор врагов правительства в России, я должен, наконец, сказать, господа, что в дворянской молоде¬


Славянский вопрос...
91
жи есть много людей образованных, великодушных патриотов, которые краснеют от стыда и ужаса нашего положения, которые оскорбляются чувствовать себя рабами, которые все питают против императора и его правительства неугасимую ненависть. Ах, верьте мне, право, элементов революционных достаточно в России! Она оживляется, она волнуется, она считает свои силы, она узнает себя, сосредоточивается, — и минута не далека, когда буря, великая буря, наше общее спасение, поднимется! (Продолжительные аплод.).
Господа, — я вам предлагаю союз от имени этого нового общества, этой настоящей нации русской! (Аплодисменты).
Мысль о революционном союзе между Польшей и Россией не нова. Она уже зародилась, как вы знаете, между заговорщиками обеих стран в 1824 г.49
Господа, воспоминание, которое я назвал сейчас, наполняет мою душу гордостью. Русские заговорщики первые тогда переступили через пропасть, которая, казалось, нас разделяла. Слушаясь только своего патриотизма, не обращая внимания на предубеждения, которыми вы были естественно одушевлены против всего, что носило имя русское, они обратились к вам первые, без недоверия, без задней мысли; они предложили вам общее действие против нашего общего врага, против нашего единственного врага. (Аплод.)
Вы простите мне, господа, эту минуту невольной гордости. Русский, который любит свое отечество, не может холодно говорить об этих людях; они наша самая чистая слава, — и я счастлив, что могу провозгласить это посреди этого большого и благородного собрания, посреди этого польского собрания (аплод.) — они наши святые, наши герои, мученики нашей свободы, пророки нашего будущего. (Аплод.). С высоты своих виселиц, из глубины Сибири, где они стонут до сих пор, они были нашим спасением, нашим светом, источником всех наших добрых вдохновений, нашею охраною против проклятых влияний деспотизма, нашим доказательством перед вами и перед всем миром, что Россия содержит в себе все элементы свободы и истинного величия! Стыд, стыд тому из нас, кто не признает этого! (Шумные аплод.).
Господа, — призывая их великие имена, опираясь на их могучий авторитет, я являюсь перед вами, как брат, — и вы меня не оттолкнете. (Нет! нет!).


92
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Я не уполномочен формально говорить вам так; но без малейшей суетной претензии я чувствую, что в эту торжественную минуту моими устами говорит вам сама нация русская. (Аллод.) Я не единственный в России, который любит Польшу и который питает к ней чувство горячего удивления, страстную горячность, глубокое чувство, смешанное с покаянием и надеждой, которое я никогда не смогу вам передать. Друзья, известные и неизвестные, которые разделяют мои симпатии, мои мнения, многочисленны (аплод.), и мне было бы легко доказать это вам, называя вам факты и имена, если бы я не боялся бесполезно скомпрометировать многие лица. От имени их, господа, от имени всего, что есть живого и благородного в моей стране, протягиваю я вам братскую руку. (Живые аплод.) Прикованные друг к другу судьбою фатальною, неизбежною, долгою и драматическою историей, которой печальные последствия мы теперь терпим, наши страны долго взаимно ненавидели одна другую. Но час примирения пробил: пора уже нашим разногласиям окончиться. (Аплод.)
Наши преступления перед вами велики! Вам надо много простить нам! Но наше раскаяние не менее велико, и мы чувствуем в себе силу доброй воли, которая сумеет исправить все зла, нами нанесенные, и заставить вас забыть прошлое. Тогда наша вражда заменится любовью, любовью тем более пламенною, чем больше наша вражда была неугасимою. (Живое согласие).
Пока мы оставались разделенными, мы взаимно парализовали друг друга. Ничто не сможет противиться нашему общему действию.
Примирение России и Польши — дело огромное и достойное того, чтоб ему отдаться всецело. Это увольнение 60-ти миллионов душ, это освобождение всех славянских народов, которые стонут под игом иностранным, это, наконец падение, окончательное падение деспотизма в Европе (Аплод.).
Да наступит же великий день примирения, — день, когда русские, соединенные с вами одинаковыми чувствами, сражаясь за ту же цель и против общего врага, получат право запеть вместе с вами национальную песню польскую, гимн славянской свободы: «Jeszcze Polska nie zgineia!50».


МАНИФЕСТ СЪЕЗДА СЛАВЯНСКОГО К НАРОДАМ ЕВРОПЕЙСКИМ
Съезд славянский в Праге есть явление новое, как в Европе, так и между самими славянами. Первый раз, с тех пор как мы стали известны в истории, сошлись мы, разделенные члены великого народного племени в большом числе из далеких краев, чтобы, познавши друг друга, как братья, обсудить спокойно свои общественные дела. И мы поняли друг друга не только нашим прекрасным языком, которым говорят 80 миллионов, но и созвучным биением сердец наших и одинаковых душевных наших стремлений. Правда и прямота, которые вели к нашему единению, привели нас к тому, чтобы мы также перед богом и светом высказали, чего мы хотели и какими принципами руководились в этом нашем единении.
Народы романские и германские, некогда славные в Европе, как могучие завоеватели, не только обеспечили себе силой меча своего свою политическую независимость, но умели также всячески удовлетворять свои стремления к господству. Политическое умение их основывалось главным образом на праве сильного, имело в виду свободу только высших классов, правило посредством привилегий, а народу давало только одни обязанности. Теперь в новейшее время удалось силе общественного мнения, расширяющегося, как дух божий во всех землях, поколебать все оковы феодализма и возвратить личностям всюду неотъемлемые, вечные права человека и человечности. Напротив, у славян, у которых свобода искони была любима тем горячее, чем меньше у них проявлялась тяга к господству и завоеванию, между тем как стремление к независимости всегда препятствовало образованию какой-нибудь высшей средней государственной силы, с течением времени одно племя за другим попадало в зависимость от чужих. Путем политики, которая давно уже осуждена по заслугам перед очами всего света, лишен был наконец и рыцарский народ польский, наши благородные братья, своего государственного существования. Целый великий свет славянский, казалось, очутился всюду в порабощении, которого добровольные слуги не упустили отрицать у славян даже и способность к свободе. Однако ж, это


94
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
нелицеприятное мнение, наконец, падает перед словом божьим, которое говорит к сердцу каждого в огромных переворотах настоящего времени: дух, наконец, дошел до победы; волшебство старой клятвы сломано; тысячелетнее здание, которое строила и защищала суровая сила, вместе с хитростью и помрачением умов, рассыпается перед глазами нашими в прах; свежий дух жизни, веющий по широким нивам, творит новые миры; слово свободное, действие свободное стали, наконец, действительностью. Теперь поднял голову и долго притесненный славянин, он сбрасывает с себя насилие и требует могучим криком своего старого наследия — свободы. Сильный числом, еще сильнейший своею волею и новоприобретенным единодушием своих племен, он, тем не менее, остается верен природным свойствам и принципам своих отцов: не желает ни господства, ни завоевания, но желает свободы как для себя, так и для каждого, желает целиком, безусловно, чтобы она была признана за наисвятейшее право человека. Поэтому мы, славяне, отрицаем и ненавидим всякое господство грубой силы, которая идет наперекор законам; отрицаем всякие привилегии и преимущества, как и всякие политические разделения государств, — желаем безусловно равенства перед законом и равной меры прав и обязанностей для каждого; где среди миллионов родится хоть один порабощенный, там еще настоящей свободы не знают. Да, свобода, равенство и братство всех живущих есть наш девиз, как тысячу лет назад, так и теперь!
Однако же мы поднимаем голос свой и излагаем наши требования не только в пользу отдельных личностей в государстве. Не менее, чем человек с его природным правом, свят нам и народ с суммою его душевных благ. Жизнь и история присудила некоторым народам более совершенное человеческое развитие перед другими, но при этом все-таки указывает, что стремление к развитию этих последних никогда не может быть ограничено. Природа, не зная народов благородных и неблагородных по существу, не призвала никакой народ к господству над другим и не предназначила никакой народ к тому, чтобы он служил другому средством для его собственных целей; равное право всех на благороднейшую человечность есть закон божий, которого никто не смеет преступить без наказания. Грешно поэтому, если этот закон у самых цивилизованных на¬


Манифест съезда славянского к народам европейским
95
родов еще не признан и не соблюдается, как следовало. То, от чего отреклись добровольно по отношению к отдельным лицам, а именно владычество и опекунство, — то еще присваивается везде по отношению к отдельным народам; претендуют на господство во имя свободы, не умея делить ее в общее пользование. Так, свободный британец отказывается признать ирландца вполне ему равноправным, так немец грозит насилием многим племенам славянским, если те не захотят помогать сооружению величия Германии, так мадьяр не стыдится присваивать лишь себе право национальной самостоятельности в Венгрии. Мы, славяне, просто презираем все такие претензии, и отвергаем их тем решительнее, чем несправедливее они прикрываются движением свободы. Однако, верные своим природным особенностям и не допуская в себе мести за прежние неправды, мы подаем братскую руку всем соседним народам, которые готовы наравне с нами признавать, а если нужно, то и защищать полную равноправность всех народностей, без различия их политической силы и величины51.
[Подобным образом порицаем и презираем ту политику, которая позволяет поступать с землями и народами, как с материалом, подчиненным государственной силе, брать, менять и делить их, по произволу, без внимания к племени, языку, правам и наклонностям народов, их природной связи, их прав на самостоятельность. Суровая сила меча решала одна судьбу подавленных народов, от которых не требовалось ничего другого, кроме войска и денег к обеспечению насилия и наружной лести к насильнику.]
Основываясь на убеждении, что могучее духовное движение теперешнего времени требует и нового политического устройства государств, если не в новых границах, то на новых основах, мы предложили императору австрийскому, под которого конституционною властью живет большая часть из нас, чтобы империя его превратилась в союз равноправных народов, на отдельные потребности которых столько же должно обращать внимания, как и на единство государства. Мы видим в таком союзе спасение не только нас самих, но и для свободы, просвещения и гуманности вообще и верим в сочувствие Европы к осуществлению его. В всяком случае мы решили добиться в Австрии всеми доступными нам способами признания за нашими потребностями таких же прав в государстве, какими уже


96
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
пользуются народы немецкий и мадьярский, полагаясь при этом на крепкую поддержку, которая найдется для нас в каждом действительно свободном сердце.
[Неприятелям наших народностей удалось напугать Европу пугалом политического панславизма, который будто бы грозит гибелью всему, что приобретено для свободы, просвещения и гуманности. Но мы знаем то волшебное слово, которого одного достаточно, чтобы заклясть это пугало: слово это — справедливость.]52


ОСНОВЫ НОВОЙ СЛАВЯНСКОЙ политики
После того как славяне пережили времена рабства, тяжелой борьбы и жалоб, которые были последствием их разделения, соединяются они теперь в первый раз на общем съезде и подают взаимно руки в знак братского единения, заявляют они перед богом и народами, что следующие основные положения составляют основы их новой политической ЖИЗНИ:
1) Как последние пришельцы в развитии европейского образования, опытные и способные, чувствуют они себя призванными к осуществлению того, что другие народы Европы приготовили через развитие, то есть к осуществлению того, что теперь считается за конечную цель всякой гуманности, особенно величия, свободы и счастия всех, принимающих участие в святом и братском единении, как отдельных личностей, так и народов.
2) Очень долгое время они были жертвою чуждого притеснения, видели очень хорошо печальные того последствия: упадок родных (национальных) нравов и дисгармонию в обществе, которая выходит из притеснения не только для притесненных, но также и особенно для притеснителей; кроме того, они слишком возненавидели чуждое иго, чтобы когда-нибудь пожелать наложить свое иго на чужие народы. Уважение и любовь к свободе других есть в их глазах первое условие собственной свободы.
3) Кроме того, они слишком долго были жертвою хитрости и насилия, чтобы начать черпать новую жизнь и новую силу в чем-либо другом, кроме как в чистой и святой истине, в чистой свободе, в чистой справедливости без всякого ограничения, без всякой задней коварной мысли; поэтому они устраняют столько же во внутренней, сколько и во внешней политике дипломатию и ее соображения, все что искусственно и что могло бы иметь целью какую бы то ни было центральную власть насчет свободы, будь то индивидуума, будь то народов. Новая политика славянских народов будет не государственная политика, а политика народов, политика независимых свободных людей.
4) Они основывают свое новое могущество на неразрывном и братском союзе всех народов, составляющих славянское племя, и не


98
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
будут искать никакой другой централизации, кроме той, которая вытекает из соединения всех славян. Все их несчастие было в разделении: соединенные они были бы непобедимы, и, однако же, они были разделены и так страстно держались того, что они забывали святую связь рода и крови, которая непременно их соединила для исполнения общего признания. Одни из них дали себя соблазнить для братоубийственной войны. Другие, наконец, забывались до того, что пользовались чужими племенами и анти-славянской политикой для уничтожения своих братьев. Но в наказание за это Бог попустил, чтобы одно славянское племя за других подпало игу немцев, не исключая и тех, которые сохранили призрак национальной и независимой жизни, или стали мучителями своих братьев столько же, сколько и несчастными исполнителями немецких замыслов.
Однако же уже исчезли времена страданий, — час освобождения пробил для славян. По прибытии в Прагу от противоположных границ, они нашли себя братьями, — признали себя и прочувствовали братьями один к другому не только в сердце, но поняли друг друга на их языках, которые только разные диалекты одного, оттенки одного прекрасного и благозвучного языка, который распространялся от берегов Адриатических до границ Белого моря и Сибири*. Они увидели себя соединенными общностью их дел и еще сильнее они увидели себя соединенными великим признанием, которое им приготовляет будущее. Они поблагодарили Бога за то, что он положил конец их долгим страданиям, что он их сохранил в полной чистоте братского чувства: они простили себе взаимно прошедшее и видят перед собою только настоящее и будущее, в сознании долга более не нарушать своих судеб.
* Как бы там ни было, а историк Шпрингер, вообще мало симпатизирующий Пражскому съезду, говорит, что сведения о том, будто собравшиеся там славяне могли понимать друга при посредстве немецкого языка, — есть «выдумка злых языков».


ОСНОВЫ СЛАВЯНСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
1) Признается независимость всех народов, составляющих славянское племя.
2) Все эти народы, впрочем, состоят между собою в союзном единении. Это единение должно быть настолько тесно, что счастье или несчастье одного должно быть в то же время счастьем или несчастьем другого, и никто не может чувствовать себя свободным и считать себя таковым, если другие не свободны и наоборот; притеснение одного есть притеснение другого.
3) Общий союз всех славянских народов есть выражение и осуществление этого соединения. Он представляет все славянство и называется славянский совет (Rada Slowenska).
4) Славянский совет руководит всем славянским народом, как первая власть и высший суд; все обязаны подчиняться его приказаниям и исполнять его решения.
5) Всякое несправедливое действие какого-либо славянского народа, которое бы стремилось учредить особый союз в среде соединенного всеславянства, или подчинить себе другое славянское племя, посредством дипломатии или насилия, в намерении основать сильную центральную власть, которая бы могла уничтожить или ограничить власть всего соединенного славянства, — всякое стремление к какой бы то ни было гегемонии над соединенными народами, в пользу ли одного народа, или некоторых соединенных, но к невыгоде других, будет считаться за преступление или за измену всему славянству. Славянские народы, которые хотят составить часть федерации, должны отказаться вполне от своего государственного значения и передать его непосредственно в руки совета и не должны искать себе особенного величия иначе, как в развитии своего счастья и свободы.
6) Только Совет имеет право объявлять войну иностранным державам. Никакой отдельный народ не может объявлять войну без согласия всех, так как вследствие соединения, все должны участвовать в войне каждого и ни один не может оставить братское племя в минуту несчастья.
7) Внутренняя война между славянскими племенами должна быть запрещена как позор, как братоубийство. Если бы возникли несогла¬


100
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
сия между двумя славянскими народами, то они должны быть устранены Советом и его решение должно быть приведено в исполнение, как священное.
8) Из последних трех пунктов ясно вытекает, что, если какой славянский народ подвергнется нападению другого славянского народа, находящегося в возмущении, раньше, чем Совет имел бы время постановить что-нибудь или приложить разные посреднические меры, то все соседние племена обязаны помогать его освобождению. Поэтому будет считаться изменником всякий славянский народ, который нападет на другой с оружием, или который при нападении чужого не поспешит на помощь подвергшемуся нападению брату. Защищать брата есть первая обязанность.
9) Никакое славянское племя не может заключать союза с чужими народами; это право исключительно предоставлено Совету; никто не может отдать в распоряжение чужому народу или чужой политике славянское ополчение.


ВНУТРЕННЕЕ УСТРОЙСТВО СЛАВЯНСКИХ НАРОДОВ
Славянские народы независимы, поэтому каждый народ может себе, по своей воле, дать такое правление, которое соответствует его обычаям, потребностям и обстоятельствам. Но первые основания его должны лежать в славянском характере, который должен образовывать основу новой жизни соединенных славянских народов, и без святого сохранения тех основ никакой народ не может приступить к общему союзу.
1) Принципы, которые составляют эти основы, суть: равенство всех, свобода всех и братская любовь. Под небом свободного славянства нет никого не свободного ни по праву, ни на деле. Подданство (крепостная зависимость), под каким бы видом она не показывалась, навсегда отменяется. Все славяне одинаково свободны, одинаково братья. Между ними нет никакого неравенства, кроме того, какое создала природа. Сословий (каст) нет никаких. Где еще господствует аристократия, привилегированное дворянство, оно должно, если хочет быть славянским, на будущее искать себе преимуществ и привилегий в богатстве своей любви и величии своей жертвы. Аристократия ученых и художников, старшая сестра в народе, должна распуститься в массе народа, чтобы черпать из нее новую жизнь и чтоб вести ее взаимно к просвещению, приобретенному временем.
2) На великом и благословенном пространстве, которое заняли славянские племена, есть довольно места для всех, поэтому каждый должен иметь часть во владении народа и быть полезным всем.
3) Каждое лицо, которое принадлежит к какому-либо славянскому народу, имеет через то право поселения во всяком другом славянском народе, и единение, которое связывает славянские народы, должно считаться за братское и господствовать также и в отношениях между отдельными славянскими лицами.
4) Совет имеет право и обязанность смотреть за тем, чтобы эти принципы свято соблюдались и точно исполнялись во внутренних учреждениях всех народов, которые составляют весь союз. Он имеет право и обязанность вмешательства, если эти принципы будут уничтожены каким-либо постановлением, и всякий славянин имеет право обращаться к Совету против несправедливого действия своего отдельного правительства.


ВОЗЗВАНИЕ К СЛАВЯНАМ
РУССКОГО ПАТРИОТА МИХАИЛА БАКУНИНА,
ЧЛЕНА СЛАВЯНСКОГО СЪЕЗДА В ПРАГЕ
Братья!
Решительный час пробил. Дело идет о том, чтобы открыто и отважно заявить, чью сторону взять, сторону ли развалины старого мира, чтобы поддержать ее еще на короткое мгновение, или сторону нового мира, которого заря занимается, который принадлежит будущим поколениям и которому принадлежат будущие поколения. Для вас дело идет о том, ваша ли будет молодая будущность, или вы еще раз хотите впасть на целые века в могилу бессилия, во тьму тщетных надежд, в проклятие рабства. От вашего выбора зависит, удастся ли остальным народам, стремящимся к освобождению, достичь цели быстрым и безостановочным шагом, или же эта цель, если она и не может никогда исчезнуть, то все же должна опять отодвинуться в необозримую даль. На вас обращены глаза всех, полные ожидания. На том, какой будет ваш выбор, покоится решение ближайшей и дальнейшей судьбы мира. Решайтесь, что вам выбрать, — спасение себе или гибель, быть ли вам благословением или проклятием мира. Этот выбор лежит перед вами, — выбирайте!
Мир разделен на два стана. Между ними не проложено никакой средней дороги. И ни одна часть не может безнаказанно отделиться от великого неразрывного союза, в котором стоят все, кто преследует одинаковую цель, и кто все вместе должны победить или покориться.
Мир разделен на два стана. Здесь революция, там контрреволюция, — вот лозунги. На один из них должен решиться каждый, и мы, и вы, братья, должны решиться.
Средней дороги нет. Те, кто ее указывают и прославляют, или обманутые, или обманщики.
Обманутые, если верят в ложь, будто можно вернее проскользнуть к цели, уступая понемножку обоим борющимся партиям, чтобы обе успокоить и помешать взрыву необходимой открытой битвы между ними.


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
103
Обманщики, если хотят уверить нас, будто вы, по примеру хитрых дипломатов, должны стать вне обоих лагерей, чтобы, улучивши время, примкнуть к сильнейшему и при его помощи счастливо обделать ваше собственное дело.
Братья! Не доверяйте дипломатическим уловкам. Поляки уже бросились в гибель, они столкнут и вас туда.
Что говорит вам дипломатическая хитрость? Она говорит вам, что стоит только вам воспользоваться ею, как средством, и вы победите врагов. Но не видите ли вы, что пока вы ею воспользуетесь, она, вместо того, чтобы употребить вас, чтобы, при вашей помощи, разбить наголову своего теперешнего врага, а потом, справившись с ним, поработит и вас, стоящих одиноко и потому тоже слишком слабых для сопротивления? Разве вы не видите, что постыдная хитрость контрреволюции именно в том и заключается, что она старается разрознить передовых бойцов молодого, нового времени, прилагая старое правило всех угнетателей: «разделяй и управляй», чтобы их поодиночке поработить и заковать в оковы?
Чего же иного можете вы от нее надеяться? Разве может дипломатия отречься от своей матери, которая есть ни что иное, как самая старая деспотия? Может ли она стараться помогать победе каких-либо интересов, кроме тех, благодаря которым она сама началась? Может ли она работать для рождения того нового быта, который есть ее проклятие и смерть? Может ли одна быть союзницей той демонической силы, мир обновляющей, которая нам, братья, прокладывает дорогу, чтобы мы могуче перелили нашу внутреннюю полноту, как свежие весенние соки в жилы окоченелой европейской народной жизни? Никогда! Взгляните только твердо и проницательно в искаженное злостью лицо вероломной дипломатии, и вы проникнетесь страхом и отвращением от ее своднических приманок и с ужасом и омерзением оттолкнете ее прочь от себя. Никогда не выйдет правда из лжи, великое из посредственности, и свобода завоевывается только свободой.
Ваш гнев был справедлив; справедливо дышали вы местью против той достойной проклятия немецкой политики, которая замышляла только вашу гибель, которая веками держала вас в рабстве, которая во Франкфурте говорила с презрением о ваших справедливых надеждах и требованиях, которая в Вене злорадно ликовала над поражением вашего полного жизни пражского съезда! Но не заблуждайтесь, при¬


104
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
смотритесь! Эта политика, которую мы осуждаем, которую мы проклинаем и которой мы страшно отомстим, не есть политика будущего немецкого народа, не есть политика немецкой революции, немецкой демократии; это политика старой государственности, политика княжеского права, аристократов и привилегированных всякого рода, политика камарилий и генералов, управляемых ими как машины, Ра- децких53, Виндишгрецов54, Врангелей55, эта политика, для погибели которой мы все, юношески оживленные современным духом, отважно и радостно должны схватить протянутые руки демократов всех стран и, в тесном союзе с ними, должны сражаться за их и наше общее спасение, за их и нашу общую будущность.
Что делают реакционеры для своего неправого дела, и неужели мы не сделаем того же для нашего правого дела?
Если реакция конспирирует по всей Европе, если она при помощи принятой организации действует соединенно и сплоченно, то и революция должна создать себе соответственную силу действия. Священная обязанность нас всех, борцов революции, демократов всех стран, соединить наши силы, постараться друг друга понять и сплотиться вместе, для того, чтобы в союзе мы могли отразить и победить врагов нашей общей свободы.
Именно первым признаком жизни революции, — вы это знаете, — был крик ненависти против старой политики угнетения, крик сочувствия и любви ко всем угнетенным национальностям. Народы, которых так долго водила на аркане лицемерная и предательская дипломатия, почувствовали, наконец, позор, каким старая дипломатия покрывала человечество, и признали, что благо наций не обеспечено, пока хоть один народ в Европе живет под гнетом, что свобода народов, для того, чтобы укорениться где-либо, должна укорениться везде, и в первый раз действительно потребовали они, словно из одних уст, свободы для всех людей, для всех народов, свободу истинную и цельную, свободу без условий, без исключений, без границ. «Прочь угнетателей!» раздалось словно из одних уст, «да здравствуют угнетенные, поляки, итальянцы, и все! Не надо более завоевательных войн, еще только одно последнее сражение революции для окончательного освобождения всех народов! Долой искусственные границы, насильно проведенные конгрессами деспотов ради так называемых исторических, географических, коммерческих, стратегических


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
105
необходимостей! Не должно быть никаких других границ разделения между нациями, кроме границ, согласных с природою, проведенных справедливо в духе демократии, которые начертает верховная воля самих народов на основании их национальных особенностей!» Так пролетел клич по всем народам.
Вы внимаете, братья, кличу величественному, полному предчувствия? Помните, как в Вене вы внимали ему, когда, сражаясь с другими за спасение всех, вы, между немецкими баррикадами, воздвигли большую славянскую баррикаду со знаменем нашей будущей свободы.
Велико и прекрасно было это движение, которое прошло всю Европу. Как поднялись, трепеща от радости, тронутые дуновением революции, итальянцы, поляки, славяне, немцы, мадьяры, валахи, те, что в Австрии, и те, что в Турции, словом все, которые до тех пор стонали в домашних цепях или под чужим игом! Самые дерзкие мечты пришли в исполнение. Народы видели, как с могилы их независимости свалился, словно сдвинутый невидимой рукой, тяжелый камень, тяготевший над ней целые столетия; волшебная печать была сломана, и дракон, стороживший болезненное оцепенение стольких заживо погребенных наций, лежал там убитый и хрипящий. Занялась красная, как кровь, заря весны народов. Старая государственная политика погрузилась в ничто; новая политика вступила в жизнь, политика народов. Революция объявила разрушенными ее совершенной властью деспотические государства, — объявила разрушенною прусскую державу, признавши доставшиеся ей польские части края отделенными, — объявила разрушенною Австрию, это чудовище, сплетенное хитростью, насилием и преступлением из самых разнородных национальностей, объявила разрушенной турецкую державу, в которой едва семьсот тысяч османов попирали ногами двенадцатимиллионное население славян, валахов и греков, — наконец, объявила разрушенным последнее утешение деспотов, последнее обманщицкое укрепление разбитой наголову дипломатии, русскую державу, чтобы три порабощенные ею нации, великороссы, малороссы и поляки, предоставленные самим себе, могли подать свободную руку остальным славянским братьям. Так был разрушен, опрокинут и наново устроен весь север и восток Европы, Италия освобождена и конечной целью всего поставлена была — всеобщая федерация европейских республик.


106
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Тогда мы вместе, как братья, вступили в Прагу: представители всех славянских народностей встретились, наконец, как братья, после долгой разлуки, и с восторгом говорили друг другу, что отныне их дороги не должны расходиться. Живо чувствуя общую связь истории и крови, клялись мы не допускать более, чтобы наши судьбы шли розно. Проклиная политику, жертвой которой мы были так долго, мы сами себе создали право, основанное на совершенной независимости, и обещали, что она отныне будет общей всем славянским народам. Мы признали за чехами и хорватами самостоятельность. Мы решительно отразили нахальные претензии франкфуртского парламента56, этого сборища, ставшего теперь уже посмешищем всей Европы, которое хотело онемечить нас, и в то же время мы протянули братскую руку немецкому народу демократической Германии. Во имя тех из нас, которые живут в Венгрии, мы предложили братский союз мадьярам, бешеным врагам нашей расы, им, которые, едва насчитывая четыре миллиона, осмеливаются стараться наложить свое иго на восемь миллионов славян. И тех наших братьев, которые вздыхали под гнетом турок, не забыли мы в нашем союзе освобождения. Мы торжественно прокляли ту преступную политику, которая трижды разорвала Польшу и еще раз хочет разорвать ее печальные остатки, и выразили живую надежду, что воскресение этого благородного, святого народа-мученика скоро подаст нам знак к освобождению нас всех от старого рабства. Наконец, к великому русскому народу, тому народу, который один из всех славянских народов сумел удержать в полной мере свою политически-национальную самостоятельность, мы обратились с воззванием, с убеждением помнить о том, что он сам слишком хорошо знает, что вся эта самостоятельность и величие есть ничто, пока народ сам в себе не освободится и пока он терпит, чтобы его сила была чумой для несчастной Польши и вечно угрожающим бичом для всей европейской цивилизации. Все это мы высказали и, вместе со всеми демократами всех народов, потребовали: свободы, равенства и братства всех наций, в среде которых, свободные как они и в братских отношениях со всеми, славянские народы должны завязать между собой тесный братский союз для образования одного большого союзного тела.
Мы чувствовали себя тогда уверенным в нашем деле; в его успехе нельзя было сомневаться, если бы только мы стояли при нем до


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
107
конца; потому что справедливость и человечность были всецело на нашей стороне, на стороне наших врагов ничего, кроме несправедливости и варварства. Не пустым грезам предавались мы; нет, это были мысли о единственно верной и необходимой политике, политике самоосвобождения, революции, единодушного действия вместе с народными восстаниями всех стран, в братском единении с демократиями всего мира. Мы отбросили противную политику, которая нам была предлагаема, политику лицемерия и предательства, политику дипломатов, государственных умников, которые преподавали вам мудрость, будто вы должны искать избавления в возрастании самодержавия императорской власти и в спасении Австрии, потому будто бы, что если вы опять возвратите силу императору, то вы, австрийские славяне, образуете независимое славянское государство и будете свободны при помощи восстановленной вами императорской власти. Что нас эта политика может совратить, в этом была в Праге единственная опасность, от которой я тогда предостерегал на съезде. Тогда мы избежали опасности, и партия государственных политиков уступила перед нашим воодушевлением общим делом всех славян и всех свободных наций.
Но что же тогда сделали рабы отвергнутой нами государственной политики? Они были благосклонны к нашему съезду, пока надеялись воспользоваться им для своих политических целей и для подавления немецкой и мадьярской революции в Австрии, но тотчас начали свирепствовать против него, как только увидали, что он обращается против их планов и хочет служить не интересам государственной политики, а чистым интересам национальной свободы и братства народов. Теперь они достигли того, что разбили наш съезд и допустили Вин- дишгреца бомбардировать Прагу. Напрасно было пятидневное геройское сопротивление вдохновленного народа; город принужден был покориться, преданный теми, кто призван был защищать его, и славянский съезд был распущен. Но мы еще ничего не потеряли. С сердцами, волнуемыми верой в наше святое и правое дело, расстались мы и рассеялись, чтобы повсеместно работать для него и везде подготовлять почву для нашего будущего освобождения; мы желали друг другу увидеться снова в великий день нашего общего славянского восстания.
Деспоты дрожали, несмотря на их кажущуюся победу в Праге. Они дрожали от страха, что мы страшно исполним те клятвы, которые мы


108
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
произнесли, пылая местью, перед развалинами и грудами трупов, купаясь в крови наших храбрых братьев, под громом бомб, которыми Виндишгрец, палач нашей свободы, осыпал золотую Прагу. Они дрожали перед восстанием славянских народов, которых прежде они мечтали водить на помочах, как послушных детей.
Что сделали тогда деспоты? Они говорили между собою: восстание славян грозит нам гибелью; поищем средств, чтобы превратить славянское восстание в якорь нашего спасения! Какие же средства? Вот они: натравим славян на немцев, а немцев на славян! Собьем с толку этих еще неопытных в политике детей разными кажущимися доводами и обаятельными обманами, пусть они воображают себя мудрецами, ступая по дороге, ведущей к нашей цели. Вызовем для этого опять всю старую закоренелую ненависть, все справедливые и несправедливые предрассудки, все едва поколебленные причины взаимного подозрения и недоверия, возмутим умы, ослепим души и распалим их друг против друга! Мы раздуем в неугасаемый пожар этот зажженный нами огонь льстивыми обещаниями с нашей стороны, которых мы никогда не исполним.
Так они говорили, так они сделали. И врагам свободы, врагам справедливости, мастерам предательской государственной политики удалось на одно мгновение заморочить наши головы, братья! Вы допустили опутать себя на одну минуту изобретением этих лукавых политиков, которое состояло в том, будто дело революции все равно, что дело тех немецких пожирателей страны в парламентах, на которых обращен ваш справедливый гнев, все равно, что дело ваших врагов и притеснителей, властолюбивых мадьяр, и вы, сбитые с толку, обратились против основы вашей собственной и нашей общей свободы, против революции, и пристали к своему заклятому опаснейшему врагу, к династической политике и деспотизму. Нашего же естественного друга и союзника, демократию, вы оставили в Вене страдать и нести наказание за вас. Славяне! Как прежде грешила против вас старая немецкая государственная политика в Вене, так грешила подогретая деспотическая система во Франкфурте. Правда, славяне мстили в Вене за совершенные против них преступления, но они выместили не на преступниках, а именно на прирожденных судьях преступника и естественных союзниках мстителя. И партия государственных политиков, трусливо уступившая в венском парламенте в


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
109
решительный час опасности, когда только одни народные интересы должны были считаться и все должны были соединиться, эта партия старалась потом уверить вас в Праге, что последнее венское восстание вовсе не было народным движением и было сделано мадьярскими деньгами. Но, братья, кто из нас был бы так жалок, так глуп, чтобы поверить этим бабьим сказкам, будто революции делаются деньгами? Нет, деньги всего мира не могут подвинуть народ к возмущению, ни один народ не имеет такой скверной молодежи, которая бы дала себя подкупить. Императорская австрийская государственная политика, — говорила вам еще эта партия государственных политиков, — это враг ваших врагов, так как она враг разбойничьей мадьярщины, то она и враг неметчины, пожирающей страны! Ложь! Не видите ли вы, что австрийская- государственная политика идет рука об руку с политикой центральной власти во Франкфурте, с политикой угнетения во что бы то ни стало и подавления всякой свободы? Правда, во Франкфурте, в этом фальшиво названном народном представительстве большинства, сидят такие жалкие, детски глупые люди, которые против воли действительной немецкой нации, только и мечтают о расширении немецкого владычества и о покорении всех ненемецких народов, живущих на так называемой немецкой земле. Но заблуждением и глупостью этих людей злоупотребляет центральная власть Германии, так же как австрийская государственная политика злоупотребляла доверчивостью одной части славян, чтобы поссорить этот чуждый народ с его истинным немецким другом, с друзьями свободы, равенства и братства всех наций, с народом, жаждущим свободы, с демократами Германии, со всеми теми, которым вы должны протянуть братскую руку, потому что они не ваши враги, а враги ваших врагов. Вы были бы свободны, так вас морочат эти государственные политики, — вы были бы свободны, если бы помогли австрийской государственной политике победить ее врагов. Но какая ложь! Вена пала, — что же, вы видите, какой свободой вы пользуетесь теперь, после этой ужасной катастрофы в Праге, видите, как дипломатия держит свои обещания; вы видите, какие горькие плоды приносит ее сотрудничество? Где свобода Праги? Ищите ее с фонарем!
Да, обман уже исчезает, вы опять пришли в себя, братья, вы опять прозрели. Что сделал Елачич57, вам это видно, так же как и те цели, которые он преследовал, теперь они уже ни для кого не тайна. Его


по
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
первоначальная задача была защищать славянскую свободу против угнетаТельной политики господствующей партии мадьяр и помочь народу победить враждебную государственную политику, на которую работала эта партия при Кошуте58. Вместо этого он пошел в Вену и помог там победить народное восстание, демократию. Он изменил правой и святой цели, хорошему демократическому движению южных славян и продал их именно этой безбожной политике, ради ниспровержения которой возмущенные славянские племена доверили его представительству свою молодую буйную силу. Его призвание было поддерживать наше нуждающееся в помощи братское племя, словаков, силами, доставленными ему южнославянским восстанием. Презрев это святое призвание, он предпочел стать слугой австрийского государства и повести свое войско против столицы империи, чтобы сделать из нее очаг деспотизма для всей Австрии, для всей Европы. Вместо того, чтобы работать для свободы всех народов, он работал для выкованного в Инсбруке и Вене, радостно принятого и поощренного в Потсдаме и санкционированного франкфуртской центральной властью, как и в Петербурге, комплота притеснителей народных, опустошителей городов, массовых убийц, старых деспотов.
Вы должны быть австрийцами, этого хочет государственная политика, этого хочет предатель Елачич, который отважился провозгласить открыто и громко эту политику, как спасение славян.
Вы должны быть австрийцами. Что значит быть австрийцами? Это значит: помогать деспотии ослаблять рознью и ненавистью каждую из разнообразных напиханных в Австрию народностей, чтобы, усилившись слабостью и взаимной ненавистью их, она наложила на всех их иго. Это значит сделать для деспотии возможной уловку, состоящую в том, чтобы помешать слиться свободно в нации людям, родным между собою по крови, языку и правам, по великим историческим воспоминаниям и еще большим надеждам в будущем, чтобы оторвать от них куски, и из этих оторванных и обессиленных отделением кусков сковать одно искусственное, всякой природе противное, государственное целое, которого части гнулись бы легко под скипетр деспотии, так как они были бы слишком чужды и враждебны одна другой, чтобы вместе держаться и сопротивляться. Это значит: дать деспотии возможность возобновить старую игру, которая разорвала Польшу на


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
111
куски и продала один кусочек одному, другой другому государству, и все еще продолжает разгрызать тело этого прекрасного народа, чтобы задушить всякую надежду на возрождение Польши, если бы это было возможно59. Это значит: оторвать от общего славянского дела дело чехов, словаков, сербов, кроатов и всех других народов нашего племени, живущих под австрийским владычеством.
Вы должны быть австрийцами. Что же вы выиграете, братья, если станете австрийцами?
Одно из двух: или австрийское государство остается тем, чем оно есть, смесью народностей, которым будут даны из милости равные права, и вы будете долго посреди этого хаоса тем, чем были, низкими, бессильными, презираемыми рабами произвольного полка, смиренно и послушно покорными предписаниям, посылаемым вам из Вены, без свободы, без собственной силы, без влияния на развитие будущности всех соединенных славян, на общечеловеческую будущность.
Или же австрийскому государству только тем удастся утвердиться прочно как государство, что оно действительно сдержит свое притворное обещание, данное вам, и превратится совершенно в славянское государство, но что же вам от этого? Будете ли вы велики и свободны в этом последнем, лучшем случае? Нет, вы тогда будете с одной стороны угнетателями ваших братьев чужой национальности, деспотами итальянцев, мадьяр, немцев австрийских. Вы будете делать другим то, чего не хотите, чтобы с вами случилось. И вы сделаетесь опять рабами, рабами своей собственной деспотии; потому что никто не может обращать другого в рабство, не делаясь рабом сам: я как русский говорю это вам. Вы навлечете на себя ненависть не только тех, которых вы будете угнетать, но и всего свободолюбивого мира, ненависть, негодование, презрение и проклятие всех народов, и наконец погибнете сами как губители.
Скажите, на что вы можете опереться после того, как покроетесь позором тирании, когда придет на вас день суда, когда та самая сила, которая толкает вас теперь на борьбу с вашими притеснителями, революция, встанет против вас и вы тогда, не только как враги порабощенных вами, но и как враги ваших собственных братьев по племени, от которых вы преступно отделились, для свободы которых вы ничего не сделали, которых бедствие вы помогли продлить, — когда вы как враги всего человеческого рода будете стоять, отвергнутые


112
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
всем миром? Скажите, к чему будет ваша сила, если вы ее не там будете искать, где ее только и можно найти, а именно в святом единении, в общности всех славянских братьев на земле? Император ли Фердинанд60 ваша сила, это несчастное слабоумное создание, которое дает себя гонять с место на место женщинам и придворным и без воли дает себя делать палачом и убийцей тех, добрым отцом которых он себя называет, этот император, в груди которого, даже если это была бы грудь мужчины, не может жить никакого чувства к нашему национальному стремлению, к нашему спасению и будущности, так как, что бы ни билось в этой груди, это не будет славянское сердце? — Или ваша сила в этой интригующей крамольной камарилье, которая только живет вашим ослеплением и которой существование только и поддерживается ценой ненависти, возбужденной ею к вам во всех, кого она гнет вместе с вами в одно ярмо, которая пользуется вами для усмирения их, а их употребляет, чтобы не дать вам возгордиться, которой последнее утешение, если уж провалятся все ее хитрости, есть армия императора Николая, главы и стража всей народопредательской крамолы в Европе? — Или вы сами себе будете силой, вы, двенадцать миллионов славян против целого мира противников и врагов, без симпатии и помощи отвергнутых и оставленных вами ваших братьев по племени в России и Польше, этих ваших естественных союзников из шестидесяти миллионов, — вы, которые уже теперь думаете, что не можете устоять сами, не опираясь на черно-желтую камарилью и на ее государственные уловки?
Что выйдет из вас при такой обособленности и заброшенности? Ничего! Чем бы вы могли стать в союзе с вашими братьями? Громадной силой из восьмидесяти миллионов, сильным знаменем свободы, радостью и гордостью всего соединенного, юношески пробужденного, человечества.
Братья! Я русский, я говорю вам как славянин. Я вам изложил откровенно на съезде в Праге мои намерения, чувства и мысли. Вы знаете, что я, как русский, вижу спасение моих земляков только в общности со всеми остальными братьями, в федерации свободных племенных союзов. Вы знаете, что я поставил задачей своей жизни стремление к этой великой и святой цели. Это дает мне право говорить с вами так, как я говорю теперь, потому что ваши обстоятельства вместе с тем и мои собственные, ваше дело есть наше,


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
113
ваше спасение — наше спасение, ваш позор — наш позор, ваша гибель — наша гибель. От племени шестидесяти миллионов славян я обращаюсь к вам с речью, от имени шестидесяти миллионов ваших братьев, которые устали от долгого тяжелого рабства и которые, как только узнали о собрании Славянского съезда, стали смотреть на него, как на избавителя и спасителя. Быть членом этого съезда и принимать участие во всех советах и решениях, предпринятых для нашего общего спасения, я со своей стороны считаю за величайшую честь в своей жизни. Вы тоже признаете величие и силу того могучего племени, которого представителем я был на нашем общем совете и от имени которого взываю к вам теперь, я это знаю; я знаю, что вы с гордостью смотрите на народ, которому одному из всех славян удалось сохранить в целости свою национальную независимость, что вы верите в его будущность, которая наверное будет опорой и силой славянства.
Но различайте хорошо, братья славяне! Если вы ждете спасения от России, то предметом вашего упования должна быть не порабощенная, холопская Россия со своими притеснителями и тираном, а возмущенная и восставшая для свободы Россия, сильный русский народ.
От имени этого народа говорю я вам, я, русский: наше все спасение в революции и нигде более.
Не в императоре Николае, не в его войсках, не в его могуществе и политике искать вам избавления и спасения, а в той России, которая как раз скоро свергнет эту императорскую Россию и сотрет ее с лица земли.
Верьте мне, указы царя, деспота России, не выражают наших чувств, наших желаний, нашей воли. Нет, и еще раз нет! Это искажение того, что живет в глубине нашего русского сердца. Наше племя глубоко чувствует срам и позор рабства, в котором его деспот держит его; оно наибольший враг того, кого еще многие из вас считают истинным представителем русской народности, наибольший враг этого палача, этого мучителя и посрамителя его чести, Николая.
Ведь кто этот Николай? Славянин? Нет, голштинско-готторпский господин61 на славянском троне, тиран чужеземного происхождения! — Друг своего народа? Нет, расчетливый деспот, без сердца, без всякого чувства ко всему русскому, ко всему славянскому, без малей¬


114
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
шего понятия о том, что тихо и скрыто кипит и клокочет в его народе. Защитник общеславянских интересов? Нет, настолько нет, что он ежедневно изменяет им и страшное слово «панславизм» употребляет только как угрожающее средство, чтобы при помощи его обеспечить свое влияние в Германии, которое немцы проклинают, и свое господство над немецкой политикой, которое есть гибель для немцев. Иметь силу в Германии, которой отдельные деспоты его ученики и вместе почитатели, ползающие перед ним в пыли поклонники и обожатели его мудрости и силы, вот чего он ищет и добивается: Россия, славянство нужны ему только как орудия для проведения его старой, насквозь немецкой и на Германию метящей политики разделения и господства, которая состоит в том, что он предает славян при помощи неметчины для того, чтобы потом предать немцев при помощи преданного славянства. Как мало для него значит славянство, это вы видите из того, что он посылал свой высочайший похвальный лист Виндишгрецу, убийце славянски мыслящих славян в Праге, в знак благодарности ему за резню, произведенную над защитниками славянского дела! Вы видите это из того, как он давал поддержку южным славянам деньгами, оружием и войском, но не как славянам, восставшим для спасения всех нас, а только потому, что их восстание, по его расчету, должно было послужить на пользу его любимому детищу, австрийской деспотии, и только под условием, чтобы отделить их дело от польского дела! Вы видите из того, что он держал наготове своих солдат, чтобы по первому знаку австрийской камарильи ворваться в Галицию! Вы видите это по тому, как он делает все, что только в его силах, чтобы помешать возрождению Польши, так как возрождение Польши было бы концом его силы.
Но его час пробил.
Я говорю вам еще раз: русский народ пресыщен и утомлен порабощением и позором, он устал служить жалким орудием достойной проклятия политики.
Братья, не обманывайтесь внешним видом, будто этот народ- великан до сих пор еще лежит скованный по всем членам железным волшебным сном! Я вам говорю, он спит уже не глубоко, он только тихо дремлет, он уже начал пробуждаться. Не обманывайтесь упованием Николая, его уверенностью в своих деспотических кознях, в верности его войска, в подчинении масс, в ее вере в его силу.


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
115
Я вам говорю: эта вера везде пошатнулась, а удары кнута, лишения прав и имущества, ссылки в Сибирь и на Кавказ, все это плохие средства, чтобы оживить ее.
Я вам говорю: деспотические козни разбиваются все более и более о каменную грудь революционного духа, для отражения которого от русской земли тиран, внутренне уже дрожащий, хотя наружно сохраняющий притворное спокойствие и твердость, напрасно выставляет на своих границах страшные пограничные войска и готовится даже выступить против него, духа революции, на прусской и австрийской земле, напрасно, говорю я, потому что дух невидимо ступает вперед, и, словно азиатская холера, смеется над всякими пограничными стражами и заставами.
Я вам говорю: верность русского войска надломлена сочувствием славян к славянам, влечением русского сердца к братскому польскому сердцу. Да, русское сердце обливается кровью от стыда и боли, что немецкие обладатели русского скипетра так жестоко предали братский славянский народ германским тиранам и так бесчестно разделили славянскую страну с германскими тиранами: оно обливается кровью, это русское сердце, и возмущается ужасной судьбой этого геройского славянского племени, которое опередило нас всех по дороге свободы и пролило по капле свою драгоценную кровь в долгом мученичестве за нашу общую свободу, которое, однако, среди всяких унижений и терзаний не отступает и не устает, и которого окончательное восстановление в ряду народов подаст вам огненный сигнал, который, прорезывая тьму нашего рабства, поведет всех славян по пути к освобождению и спасению. Да, Польша, это стрела в русском теле; через униженную Польшу истекает кровью русская деспотия; крест, на котором она распинала мученика, будет ее собственным позорным столбом, у которого она кончит свою мерзкую жизнь. Николай это предчувствует, он знает это и поэтому все глубже и глубже запускает свои ястребиные когти в судорожные члены несчастного растерзанного польского тела, мучимый страхом и дрожащий перед возможностью, что эти бессмертные члены все же наконец соберутся и вновь соединятся в одно одушевленное тело, чтобы воздать давно уготованную, но не выполненную, ужасную месть своему и всеславянскому палачу. Его смертельно мучит проглоченный кусок этого величия, которого деспотам никогда не переварить во внутренностях


116
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
своей власти и великолепия. Он это чувствует и знает, но он только одному не хочет верить, что яд уже свирепствует по всем жилам и сосудам его власти, что его войско, его солдаты и начальники, как только тотчас чувствуют магическую силу этой святыни нашей национальности, освященной безмерными страданиями, этой скинии завета нашего освобождения, этого огненного и дымового столба, который день и ночь указывает нам дорогу через пустыню нашего рабства в обетованную землю свободы всех славян. Да, они чувствуют вместе с Польшей, они вдохновлены для Польши, они видят в спасении Польши свое собственное спасение, они уже не против Польши, а только за ее дело могут сражаться.
А подчиненность масс, — если ты и рассчитываешь на нее, ослепленный царь, ты, который так умен и хитер в мелочах да на запутанных дорожках твоих низких хитростей, действующих чудесно только на старчески слабую Европу, ослепленный царь, ты строишь на песке! Правда, крестьянский бунт в Галиции плох, потому что он обращается, питаемый и покровительствуемый тобою, против демократически настроенных, духом свободы проникнутых дворян; но он скрывает в своих недрах зародыш новой, неожиданной силы, вулканический огонь, взрыв которого похоронит под громадами лавы благоустроенные искусственные сады твоей дипломатии и господства, потрясет и истребит без следа в один миг твою власть, ослепленный царь. Крестьянский бунт в Галиции это ничто, но его огонь разгорается все больше на подземном огне, и уже вырастает огромный кратер между крестьянскими массами чудовищной русской державы. Это демократия России, пламя которой пожрет державу и осветит всю Европу своим кровавым заревом. Чудеса революции встанут из глубины этого пламенного океана, Россия есть цель революции, ее наибольшая сила, — там развернется и там достигнет своего совершенства. Этой первобытной твердостью в железной настойчивости, с которой русский народ охранял свою внешнюю независимость при всяких бурях, потрясавших славянский мир, он укрепится теперь для революции, чтобы добыть и удержать свою внутреннюю свободу. В Москве будет разбито рабство всех соединенных под русским скипетром славянских народов, а с ним вместе и все европейское рабство, и навеки будет схоронено в своем падении под своими собственными развалинами; высоко и прекрасно взойдет в Москве созвездие ре¬


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
117
волюции из моря крови и огня, и станет путеводной звездой для блага всего освобожденного человечества.
Встаньте же, славянские братья! Вы, которых призвание в том, чтобы сражаться в передовых рядах, встаньте! Во имя миллионов, которые должны скоро дать главное сражение, во имя северных славян, которые когда-нибудь потребуют от вас строгого отчета, что вы сделали для нашего святого дела, во имя этого народа еще и еще раз взываю я к вам: порвите с реакцией раз навсегда, порвите с дипломатией, порвите со всякой половинной и недостойной вас политикой и бросьтесь отважно и всецело в объятия революции!
В ней все, — ваше пробуждение, ваше воскресение, ваша надежда, ваше спасение, ваша будущность! В ней и только в ней! Доверьтесь ей! Вы должны довериться, потому что, наверное, она неплохой союзник. Вам говорят: она уже упала под ударами контрреволюции. Это неправда. Оглянитесь, посмотрите на ее дело! Не изменилось ли все в европейском мире? Разве он не сделался вдруг хаосом, в котором те именно, которые стараются восстановить порядок старого мира, вносят только еще большее внутреннее замешательство своими созывами войск, своими бомбардировками и осадами, своими громко вопиющими о мести насилиями, своими бойнями и опустошениями? Разве не стала анархия постоянной и всякая попытка обуздать ее не бывает ли еще более анархической, чем первоначальная анархия? Оглянитесь вокруг вас, революция везде. Она одна царит, она одна сильна. Новый дух со своей разрушающей, разлагающей силой вторгнулся бесповоротно в человечество и проникает общество до самых глубоких и темных слоев. И революция не успокоится, пока не разрушит окончательно одряхлевшего мира и не создаст нового прекрасного. Поэтому в ней и только в ней вся наша сила, мощь и верность победы. Только в ней жизнь, вне ее — смерть. Только тот, кто идет за ней и ведет ее дело, увидит свое дело увенчавшимся, потому что она одна раздает все прекрасные военные награды; кто против нее, тот должен рано или поздно погибнуть и не увидит дня спасения. Она не терпит никакой середины, двойственности, заигрывания немножко с ней, немножко с ее врагом, никакой колеблющейся, лицемерной предупредительности; она требует, чтобы ей отдавались безусловно, откровенно, доверялись и принадлежали ей вполне. Она сила, она право, она правда, она спасение этого времени, она един¬


118
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ственная практика, ведущая к добру и удаче; вне ее нет ума, мудрости, политики, она один ум, мудрость, политика и все, что ведет к цели. Она одна может создать полноту жизни, даровать непоколебимую уверенность, придать силы, творить чудеса, превратить в одну живую и жизнь производящую массу мир из восьмидесяти миллионов людей, который деспотизм держит в тысячелетнем сне. Верьте революции. Отдайтесь ей вполне и всецело! Без нее нет славянства!
Вы должны отдаться революции всецело и безусловно.
Как это будет?
Так, что вы будете преследовать извне и изнутри чисто революционную политику.
Какая должна быть ваша политика извне?
Вы должны быть друзьями и союзниками всех народов и партий, сражающихся за революцию.
Какие народы и партии сражаются за революцию?
Все, которые сражаются за свою собственную независимость и вместе с тем за свободу всех, и потому в союзе против одного общего врага, против конспирации деспотов.
Что поставила себе ближайшей целью конспирация деспотов?
Сохранение Австрии. Австрия есть центральный пункт сражения.
Чего должны мы вследствие этого желать?
Противоположного тому, чего они желают: совершенного разрушения Австрийской империи. Деспоты совершенно правы в своем интересе, делая Австрию главным пунктом сражения; потому что как русская империя служит внешней опорой деспотизма, так Австрия служит систематическим проведением его в сердце Европы. Австрия это окаменелое бесправие, плотина, о которую так долго разбивались в бессилии волны стремления к свободе в Европе. Поэтому и мы вправе желать распадения и уничтожения Австрийской империи в интересах свободы; потому что распадение этой Австрии будет освобождением и поднятием многих порабощенных австрийскому единству народов и освобождением сердца Европы. Кто за Австрию, тот против свободы. Поэтому мы, стоящие за свободу, должны быть против Австрии. Мы должны произвесть разрушение этой империи.
Как это случится?


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
119
Так, что мы посрамим все теперешние широко расставленные планы австрийского императорского двора.
Как мы узнаем эти планы?
Мы видим, что делают слуги Австрии.
Кто главный слуга?
Виндишгрец.
Куда идет теперь Виндишгрец?
В Венгрию. После того, как он бомбардировал Прагу и убил в ней свободу, он идет в Венгрию, чтобы и там убить свободу.
Что же мы должны вследствие этого делать?
Это ясно: мы должны теперь заявить себя и в Венгрии за мадьяр и против Виндишгреца.
Братья! Я знаю, какое я тяжелое слово произнес при этом. Что сделали мадьяры нашим славянским братьям, какие преступления совершили они против нашей национальности, как они попирали ногами наш язык и независимость, — все это я знаю; я знаю, что они даже теперь, хотя научены опытом, который побудил их бежать на помощь венцам, все-таки не уважают и не признают свободы славян. Несмотря на это все, братья, та политика, которую мы установили еще на съезде в Праге, а именно предложить мадьярам федерацию обеих народностей, под условием взаимного уважения прав и обоюдной совершенной независимости, на эту политику мы и теперь должны решиться. Это политика возвышенная, великодушная, предложение союза народу, который теперь находится в такой опасности, как народ мадьярский, не может унизить наше достоинство, напротив, вы этим возвысите вашу честь. Эта политика не может остаться без успеха. Наверное есть между мадьярами люди, которые поймут все достоинство подобного предложения и не отвергнут условий, связанных с ним, ради блага Венгрии; дух, предписывающий эти условия, всегда ведь будет увеличивать свою власть над мадьярами, ведь найдется и между ними теперь демократическая партия, которая только в свободе всех народов увидит обеспечение свободы отдельного народа, и которая в это время повсеместной нужды несомненно легче, чем когда-нибудь, приобретет себе всеобщий голос, но если бы было и не так; если бы даже ваша протянутая рука была бы отвергнута, то вы были бы свободны от всякой ответственности и только


120
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
на голову тех, которые дерзко и с презрением оттолкнули благороднейшее предложение общего спасения, пал бы неизгладимый позор и упрек. Потому что политика, которую я здесь советую, это политика не только великодушия и благоразумия, но и мудрости, заботящейся о будущем. Потому что этим актом вашего великодушия вы сделаете сильнейшую пропаганду принципов свободы всех народов: это акт, который даст решительный поворот не только борьбе в Венгрии, но и общей борьбе революции против деспотов, который поставит вас во главе революционного движения, и вы будете, как и прилично вам, гордо и отважно освещать факелом путь освобождению европейских народов.
Не нанесет ли славянин себе вреда, если протянет руку своему натуральному врагу?
Наверное, нет! Мы так сильны, что можем быть благородны. О, наверное, славянин не пострадает, а выиграет. Наверное, он будет жить. И мы будем жить. Пока у нас будут оспаривать малейшую частицу наших прав, пока будет отделен или оторван хоть один из членов нашего общего тела, мы будем бороться не на жизнь, а на смерть, до последней капли крови, пока наконец славянство станет посреди мира, великое и совершенно свободное и независимое. Но именно потому мы должны смотреть выше малого на большее, выше отдельного на целое и направлять полную силу нашего сопротивления на упрямого врага союза, и если какой-либо народ, хотя бы одна часть его и была некогда частью нашего врага, признает, наконец, наше право и пожелает сражаться заодно с нами против большого общего врага, то мы должны протянуть ему навстречу руку.
Вы должны подать руку немецкому народу. Не деспотам Германии, с которыми вы теперь в союзе, нет, этого именно вы не должны делать. Не тем немецким педантам и профессорам во Франкфурте, не тем плохим, узким литераторам, которые, по ограниченности или ради денег, наполнили большую часть немецких газет ругательствами против вас и ваших прав, против поляков и чехов, не тем немецким мещанам,-которые радуются всякому несчастью славян. А тому немецкому народу, который происходит от революции, который станет свободной немецкой нацией, той Германии, которая еще не существует и которая поэтому еще ни в чем не провинилась против вас, которой отдельные и по всей Германии


Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина...
121
разбросанные члены, разбитые так же, как и наши славянские народности, так же преследуемые и угнетаемые, как и мы, достойны нашей дружбы и готовы с распростертыми объятиями быть нашими друзьями.
Прежде всего мы должны сломить военную силу Австрии; эту силу, благодаря которой Австрия стала австрийским государством; эту силу, которая задерживает и тормозит всякое свободное народное восстание и противится победе всеобщей свободы, равенства и братства всех народов. Вы видели в Праге, что такое эта военная сила, как она отвратительна. Что за люди бомбардировали Прагу? Были ли это мадьяры? Были ли это немцы? Были ли это итальянцы? Нет, это были славяне и только славяне: чехи, поляки, словаки. И что такое австрийский генерал, это вы видели недавно на Елачиче. Это иезуит во главе дисциплинированных банд, которые без своей воли, без своих целей, сильно повинуются его приказаниям, это человек, у которого нет ничего святого, которого не воодушевляет ни любовь к отечеству, ни чувство к своей нации, а только ревность к службе для пагубной австрийской камарильи и, чтобы угодить этой камарилье, он готов совершить какое угодно преступление. И вот это чудовище, которое натравливает братьев на братьев, которое душит и убивает в человеческой груди всякое человеческое движение, эту военную организацию, которая превращает людей в машины деспотии, вы и должны разрушить, если вы хотите сделать свободным славянство.
Вы должны отозвать ваших солдат из Италии, загубленной австрийским рабством Италии, потому что не позор ли это, что славяне, которые сами борются за свою независимость, прилагают свои руки, чтобы поработить благородный народ, который не нанес им ни малейшего оскорбления, не сделал им ни одной несправедливости? Вы должны повсюду отозвать славянских солдат из австрийской службы, которая их позорит, чтобы ими не пользовались более, как палачами, потому что это дает право и другим быть палачами по отношению к вам, вы должны суметь создать из них чистые славянские сердца, войско для служения революции, войско, которое бы сражалось за свободу всех славянских народов и Европы.
Вы не можете изменить своей внешней политики, пока не измените внутренней.


122
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Не надо более этой администрации австрийскими чиновниками!
Не надо этих вождей, которые наполовину возбуждают, наполовину успокаивают народ. Пусть погибнут эти злые люди, которые вечно говорят вам: агитируйте, но не слишком, потому что опасно возбуждать народ; можно достигнуть цели более короткими, парламентарными, дипломатическими средствами. Не верьте этим людям. Дух нового времени говорит и действует только среди бури. Наша славянская натура не такова, как у отжившего старика, которому подходит только ослабленное и разжиженное, она не погибла и не испортилась, она проста и велика, и только прямота и цельность действуют на нее. Славяне должны быть огнем, чтобы творить чудеса. Агитируйте среди славянских масс без оглядки, без удержу! Зажигайте в них святой огонь. Идите апостолами пробуждающегося славянства! Соединитесь, вы, славянские народы Австрии! Соединитесь все вместе и заключите между собою священный оборонительный и наступательный союз! Союз не под прикрытием австрийской династии, а союз против нее, союз для освобождения от Австрии! Союз для основания федерации, которая скоро должна соединить между собою все славянские народы. Будьте опять, как уже были однажды в золотой Праге, для нас, для всех славян севера и Турции, предвестниками, сверкающей грозовой тучей всех нас освобождающей революции.
Тогда воскреснет славянство!
Михаил Бакунин


ПОЛОЖЕНИЕ В РОССИИ
(Современная картона)
I. 	ВОЙСКО
В тот момент, когда последняя решительная схватка реакции с революцией и демократией вообще стоит на очереди как неизбежная перспектива, когда кровоточащая из тысячи мелких ран деспотическая власть, с ее приспешниками из родовитой и денежной знати, из армии и церкви, упорно обращает свои взоры на своего друга и защитника — русского царя — и угрожает нам казаками, — познакомиться с этим противником необходимо. В то время как одни полагают, что простого имени России достаточно, чтобы загнать демократию в мышиную нору, и верят в силу русской армии и неистощимость государственного казнохранилища Петропавловской крепости, как в Евангелие, другие выудили фразу, что Россия, это — колосс на глиняных ногах, и считают себя, таким образом, в праве смеяться над ее мнимой силой. Обе стороны ошибаются; мы не должны ни презирать, ни бояться этого врага. Задача этой и последующих статей заключается в том, чтобы правдивым изображением положения России дать немцам возможность правильного суждения.
Оборонительное, спокойное поведение России по отношению к бурям, которые в прошлом году потрясли Францию и Германию, грандиозные приготовления к войне и все же упорное пребывание в состоянии вооруженного мира, скопление войск на германской границе и все же безучастное наблюдение того, как у союзных дворов Потсдама и Вены была вырвана конституция, дали основание ученым предположениям и толкованиям. Как, спрашивают, ведь царь же знает, что и он погиб, коль скоро демократия победила во Франции и в Германии, почему же он не прискачет на помощь своим союзникам со всей силой, над которой он может повелевать? Уж не приходится ли ему бояться беспорядков внутри страны или даже бороться с ними? Хочет ли он дождаться официального приглашения для интервенции или же он боится в этом случае силы Англии и Франции? И теперь, когда он фактически вступил уже в Семиградию62, почему


124
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
он сделал это с такими незначительными силами, раз уже повод к войне налицо? Мы не хотим оспаривать веса подобных политических соображений, но действительное основание этого видимого спокойствия мы находим в состоянии самого русского войск а; не в его внешнем состоянии, не в его снаряжении и вооружении, а во внутреннем, — в настроении солдат и младших офицеров. Никакую армию в мире — утверждаем мы — нельзя с большей легкостью деморализовать, чем русскую. Причины этого начинают действовать с момента призыва новобранца и продолжают еще влиять после увольнения ветерана. Приходит указ, требующий от той или иной губернии выставить столько-то тысяч человек, и тут открывается ряд насилий, предательств, хитростей и подкупов, связанный с каждым рекрутским набором. На намеченную жертву набрасываются ночью, отрывают мужа от жены, от детей, от слепой матери, вырывают сына из объятий расслабленного от старости отца, часто только потому, что сын имеет красивую жену или же что он-де обидел управляющего господским имением при отправлении барщины; ему забривают лоб, он принадлежит теперь императору. Но его село и его родные говорят, что он принадлежит смерти, и провожают его причитаниями и пением похоронных песен, они прощаются с ним навеки. Они правы: как раз среди новобранцев смертность наиболее велика; можно принять, что она доходит до 10%, так как человек должен в разгаре зимы сменить привычную шубу на убогую солдатскую одежду, дать остричь свои длинные густые волосы, причем по дороге его обжуливают на харчевых деньгах, так что он приходит в гарнизон еле живым от голода. Теперь он солдат, правда, в настоящее время только на десять лет, но он русский солдат, т.е. машина, животное, которое должно выносить высокую степень голода и побоев, и если оно падает под бременем обоих, то умирает, не вызывая чьего-нибудь сожаления. Солдат на службе постоянно травим, у него нет спокойной минуты, вся его жизнь заключается в маршировках, караулах, учениях, чистке обмундирования и оружия; единственное слово, которое ему можно вымолвить, прав ли он или виноват, это — «слушаю» (Sluschy), т.е. повинуюсь. Как туго натянута царем тетива принудительной службы и как легко она может при благоприятных условиях порваться, показывает случай, происшедший всего несколько недель тому назад на


Положение в России
125
восточно-прусской границе. Расположенные там батальоны в подкрепление новобранцев из глубины страны, несчастных, еле живых от голода людей, в первые дни не были в состоянии носить оружие. Для того, чтобы сразу привести их в строевой вид, учение производилось шесть раз в неделю, на глинистой, размякшей от дождя почве, так что у людей все время уходило на учение и чистку вещей. Одновременно получился приказ из Петербурга, чтоб учение производилось и по воскресениям для ускорения подготовки этих войск. Когда приказ был им прочитан, вспыхнуло общее человеческое негодование, командир положил приказ в карман, и все осталось по-прежнему. Одни из офицеров этих частей вернулся с учения промокший, весь в грязи, и стал срывать с себя в присутствии товарищей кивер, мундир, все, вплоть до рубашки, и проклинать царя и эту собачью жизнь, не заботясь о том, что какой-нибудь доносчик может его выдать. Вдали от своих, без всяких прав и ежедневно еще обкрадываемый своими офицерами на половину получаемого им нищенского жалования в размере около 4 талеров в год, питаемый плохим непропеченым хлебом и небольшим количеством гречневой каши, солдат принужден красть, чтобы досыта наесться или напиться, а этот источник радости превращается для него снова в источник побоев даже тогда, когда, давая ему за это на чай, его посылает на кражу капитан. Правда, в России существует так называемая инспекция полков, производимая генералом, во время которой солдат, на бумаге, имеет право жаловаться на свое начальство. Полковник, главный мошенник в полку, должен только поскорее дать генералу несколько тысяч рублей, и его полк будет найден в прекрасном состоянии. Если солдат осмелится пожаловаться, то с ним может случиться то, что описывает Тургенев: «Один кавалерист изложил генералу жалобу и получил в качестве ответа пощечину перед всем полком. Возмущенный этим полковник тотчас же удалился; генерал не мог этого понять и сказал; если я заткнул глотку этому наглецу, то сделал это я одинаково как в ваших интересах, так и в интересах дисциплины63. Если больной солдат приходит в госпиталь, то он должен быть благодарен только своему собственному организму, если он не умрет от лекарств или от мошеннической диеты, которая введена больничными чиновниками в интересах их собственного кошелька. Все это известно всей России, новобранец знает свою участь во всех подробностях из рассказов кончивших службу, и


126
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
эти злоупотребления ожесточают его также в высшей степени, и он старается бежать от этих оков, куда только возможно. Ведь имеется же солдатская поговорка: только ленивый нас не бьет.
Подготовленный таким образом приходит армейский солдат на три года в Польшу, и, несмотря на строгий надзор, несмотря на страшные наказания, он уходит оттуда сильно пропитанный демократическими идеями. Обучение гвардейского полка берет на себя сам император и в особенности великий князь Михаил64, — обучение при помощи бессмысленного служебного мучительства, которому он подвергает своих марионеток. Гвардейцы видят близко двор и все дворцовые дела; они знают, что император смертен. Как раз у гвардейцев, с которыми царь особенно кокетничает, при помощи которых он, очевидно, собирается раздавить в настоящий момент Германию и демократию, царит раздражение против царской фамилии, выявляющееся самым безбоязненным образом в ужаснейших ругательствах, которыми так изобилует русский язык. При императорских смотрах офицеры часто принуждены отходить в сторону, чтобы только не слышать тех проклятий, которые замученные солдаты бросают по адресу царя. Когда в прошлом году царь выпустил свой знаменитый военный манифест против «неверных»65 и изобразил перед гвардейцами прелести похода против Франции и Германии, то на лицах этих людей, намеченных царской военной прихотью на роль пушечного мяса, не показалось ни малейшего выражения радости, и, несмотря на троекратный вызов, обязательное воодушевленное ура! не сорвалось с сомкнутых губ. Император вернулся во дворец, — и гвардейцы не пошли в поход. Мы уже говорили о Польше как о высшей демократической школе для русских. И это верно как в отношении офицеров, так и в отношении солдат. Поляки знали, что делали, когда они в 1831 г. написали на своих знаменах: За нашу и вашу свободу, — также и русские проливали свою кровь за Польшу. Мы не говорим здесь о первом сближении обеих наций во время заговора 1825 г., мы говорим о 1835 г., когда русские офицеры в Вильне организовали заговор для освобождения польского эмиссара Конарско- го66. Несчастливые обстоятельства или негодность одного поляка привели к раскрытию этого плана, но имя капитана Караваева, который, как руководитель заговора, был казнен67, еще произносится с уважением и восторгом. До 1825 г. русский офицерский корпус, по¬


Положение в России
127
скольку он состоял из русских по национальности (иностранцы являются самыми большими прислужниками), вплоть до офицеров в чине капитана, был очень хорошо настроен и одушевлен идеями свободы. Это произошло благодаря походам в Германию и Францию; Тутендбунд68 и подобные союзы остались в памяти офицеров и солдат, особенно в Воронцовском69 корпусе, который лишь в 1818 г. вернулся из Франции. Теперь это можно встретить лишь в пехотных войсках и частью в артиллерии: в гвардейских и конных полках развращающая школа кадетских корпусов превратила молодых офицеров в простых материалистов, в нерассуждающие служебные машины. Таким образом, происходит то, что русский солдат, который всегда тоскует по дому, с неудовольствием думает о войне, и это чувство еще увеличивается, когда он в ночной тишине сравнивает свое настоящее положение с прошлым. Таким образом, происходит то, что он очень легко переходит во время войны на сторону родственных наций и вообще во всякое время дезертирует. Во время восстания 1846 г.70 русские очень склонялись к переходу, и в 1848 г. перебежчики массами прибывали в Краков, принимали участие в борьбе, и еще в Бреславле71 можно было составить сильный батальон из этих перебежчиков. К сожалению, восстание имело слишком мало успеха, чтобы оно могло тогда же дать выявиться этой деморализации или, вернее, «морализации» русских войск. Сколько тысяч перебежало в Пруссию в течение коротких месяцев уничтожения картельной конвенции! 72 Здесь можно рассказать анекдот, относящийся к этому времени. Один русский фельдфебель был послан в прусский пограничный пункт, чтобы потребовать выдачи 20 находившихся там дезертиров. Прусский чиновник отказывал в этом; русский угрожал всем гневом царя, но так как это осталось без результата и русский получил, таким образом, уверенность, что о выдачи нечего и думать, то он заявил: тогда я остаюсь здесь. Что-то в этом роде разыгрывается, по-видимому, сейчас в Семиградии, и сознание, что это произойдет повсюду, заставляет царя держаться оборонительной политики, хотя и должен пробить час, когда он решится на бой.
Нам хочется еще сказать слово об отслуживших свой срок солдатах и об их своеобразном, вредном для царя положении. После десятилетних страданий солдат, получивший увольнение, возвращается в свою общину, но из этого еще не следует, что он свободный человек;


128
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
он в «отпуску на неопределенное время» и может быть опять призван в случае надобности. Но до этого положение такого отслужившего свой срок солдата совершенно исключительное: он принадлежит царю, без того чтобы этот последний давал ему хоть один пфенниг на его содержание, но он не подчинен и своему помещику, не подсуден ему. Этим своим положением он пользуется, чтобы приобрести влияние на своих собратьев, на крестьян, он является проводником недовольства, он сеет семя революции на столь плодородной почве русского крепостничества. Эти отслужившие свой срок солдаты являются самыми предприимчивыми и смелыми руководителями не прекращающихся крестьянских восстаний, о которых мы расскажем в следующей статье, ибо, в то время как раньше крестьяне только жгли и убивали без всякого плана и тактики, во время восстаний в Симбирской, Пензенской и др. губерниях было замечено, что восставшие имели центр армии, арьергард и авангард и что они вообще сражались более по-военному.
Таково внутреннее гнилостное состояние армии, которого не может прикрыть никакое искусство. На военную угрозу со стороны России мы ответим лучше всего открытием границ, уничтожением картельной конвенции, и военные силы, которые сейчас находятся на польской границе, должны будут в скором времени быть оттянуты обратно, чтобы помешать дезертирству людей к Свободе. Если же Россия хочет предупредить это посредством нападения, то она должна найти нас готовыми.
II. 	НАРОД
В нашей первой статье мы оторвали новобранца от его семьи, от его деревни, сопровождали его на военной службе и вернули отслужившего свой срок обратно в народ; присмотримся же теперь ближе к этому последнему. О русском народе за границей еще совсем не имеют представления, а если имеют, то довольно ошибочное; обыкновенно его считают диким, несознательным и безвольным скопищем, массой нулей, которые, будучи приставлены к царской единице, придают ей внушительное положение. Это совершенно ложное представление: русский народ совсем не так тожественен, совсем не так единодушен с императором, как этот последний и оплаченные им


Положение в России
129
русские, немецкие и французские журналисты хотели бы внушить миру. Это самая грубая ложь, когда читаешь, что каждое утро 65 миллионов человек молятся за царя или же что царский приказ имеет безусловное действие от Вислы до Тихого океана; никто об этом не думает, и царь это знает лучше всех. Русский народ, пашущий землю, равно как и занятый в торговле и в ремеслах, крепостной, так называемый черный народ, расколот более чем на 200 сект, которые все носят политический характер и все сходятся на том, что отвергают нынешний порядок вещей, и власть царя считают царством антихриста. Эти секты, некоторые даже коммунистического характера, с общностью имущества и жен, распространены по всему государству вплоть до Урала и сильно преследуются, но становятся от этого еще более фанатичными: Екатерина II73 их так жестоко преследовала, что некоторые общины поджигали сами свои деревни и бросались с женами и детьми в огонь, чтобы только не подчиняться православной государственной церкви и указам царицы. Александр74 почти не тревожил этих раскольников до последних годов своего царствования; Николай, который из расчета — заодно с попами, а перед народом притворяется самым набожным человеком в государстве, начал вновь их жестоко преследовать; так, например, он загнал тысячи семейств сектантов-духоборов из восточной, центральной и южной России в степи Сибири и дикие горы Имеретин75 и все же не мог заставить их отречься от своей веры и не добился другого результата, как только того, что пропаганда этих сект сделалась еще фанатичнее и еще успешнее. Чтобы показать, какой ненавистью против государственной церкви проникнуты сектанты, приведем только один пример. Некий молодой духобор (эта секта не признает никакого авторитета) • проделал в 1839 г. двести миль, само собой разумеется пешком, направляясь в Петербург только для того, чтобы дать митрополиту, главе государственной церкви, пощечину76. А таких примеров, как осквернение причастия, когда сектант врывается во враждебную ему церковь и плюет в чашу с причастием, множество. Судите же, действительно ли весь русский народ видит в царе заместителя бога!
Что же касается всего народа, и православных и сектантов, то он тесно связан и объединен одним всех равно касающимся обстоятельством, — отсутствием свободы, рабством, в котором он находится, и стремлением из него вырваться. Не следует думать,


130
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
что крестьянин не знает, что он заслуживает лучшей жизни, более соответствующей человеческому достоинству участи, что, собственно, ему принадлежит земля, которую он обрабатывает во имя царя, государства или своего барина; бунты, восстания являются ясным показателем социального брожения в России, которое зашло гораздо дальше, чем это кажется Европе, видящей только поверхность, покрытую царскими красками. Первым большим протестом со стороны деревенского народа против угнетателей было восстание Пугачева77 1773— 1775 гг., который, будучи простым казаком, трижды, под маской воскресшего Петра III78, собирал пятидесятитысячное войско, взял Казань и продвинулся с Урала до Тамбова. Сектанты составляли его главную силу: пожары усадеб, груды трупов дворян и чиновников отмечали его путь; в Москве народ ждал только его появления, и Екатерина II дрожала на своем троне, пока, наконец, Пугачев не был разбит и захвачен в плен. Но память о нем, как о народном герое, продолжает жить, и народ все еще с гордостью передает рассказы о пугачевщине (времени Пугачева). После подавления этого кровавого восстания и казни его предводителей народ оставался спокоен до 1812 года, с которого начинается новое летоисчисление в истории России и начиная с которого мы должны различать движения народа и движения дворянства. Демократическая дворянская партия вступила с Наполеоном в переговоры, чтобы освободить при его помощи народ от ига крепостного права, но эту возможность совершить великое дело завоеватель отклонил, и тогда демократы обратили против него народное восстание, организованное вето пользу. Им удалось склонить Растопчина79 к сожжению Москвы, — уступчивость, которую Александр наказал своей немилостью, так как он никогда не мог простить ему этого поступка, хотя он и делал вид перед всем светом, что бьи осведомлен о нем. Пожар Москвы, священного града, бьи, конечно, приписан врагу и разбудил из состояния дремоты весь народ; великан, проснувшись, напряг все свои силы, и с границ Сибири еще год спустя тянулись целые толпы добровольцев, чтобы отомстить за святой город.
В результате этой войны по всей стране появились вольные отряды, которые больше не хотели возвращаться к работе, особенно в губерниях Московской, Тверской и др., и которые громко заявляли: мы заслужили свою свободу на поле брани! И хотя эти беспорядки


Положение в России
131
были вновь подавлены, все же, начиная с 1842 г.80, крестьянские восстания не прекращаются, каждый год происходит дюжина восстаний в самых различных округах, и они принимают все большие размеры: в то время как раньше поднимались только отдельные общины и округа, теперь восстание сразу же охватывает несколько губерний, так как народ, исполненный всюду одних и тех же стремлений, при первом известии из соседнего округа сейчас же хватается за оружие. Величайшая дикость, но также и возвышенный героизм проявляется во время этих восстаний. Во время холерного бунта в 1831 г. в Новгородской и Псковской губерниях около двухсот тысяч крестьян, взявшись за оружие, убивали всех господ, офицеров и чиновников с самым ужасным хладнокровием правосудия, без различия, были ли то друзья или враги крестьян. Так, один помещик увещевал своих взбунтовавшихся крестьян, говоря, что он, мол, был с ними всегда добр и справедлив, — почему же они хотят его убить? Это правда, — сказал один старый крестьянин со слезами на глазах, — но мы поклялись перебить всех дворян; умереть ты должен, но за то, что ты был добр, ты получишь легкую смерть. Другой крестьянин предложил ему свою трубку с табаком, чтобы перед концом помещик мог удовлетворить свою любимую привычку. С другой стороны, около восьми лет тому назад в Симбирской губернии был подвергнут казни один молодой крестьянин как руководитель одного из таких бунтов; все село провожало его с причитаниями и пением церковных песен на место казни. «Ничего, братцы, — крикнул он им в утешение, — не я первый, не я и последний!» Вообще русский народ легко возбудим, суеверен в высшей степени; достаточно какой-нибудь небылицы, чтобы толкнуть его на выступление, и в случае надобности его собственная фантазия изобретает такие небылицы, чтобы дать пищу его стремлению. Так, напр., около 1824 г. распространился слух, будто в Киеве у одного священника в наказание за его грехи выросли рога; жертву божьего суда повезли якобы в Петербург для расследования, и сотни тысяч крестьян спешили на военную дорогу, чтобы лицезреть это чудо81. 4-5 лет тому назад крестьяне Симбирской губ. поджигали свои деревни, и все поголовно утверждали, что это сделали дворяне, чтобы отомстить за предположенное царем освобождение крестьян.
Таким образом, в России речь идет уж не об одной отмене крепостного права, не об одном освобождении личности,


132
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
но одновременно и о праве на з е м л ю; крестьянин рассуждает об этом совершенно открыто; он не говорит: земля нашего господина, но — наша земля. Характер русской революции как социальной, таким образом, заранее предуказан и коренится также во всем характере народа, в его общинном укладе. Земля принадлежит общине, отдельный крестьянин имеет лишь право пользования ею, право наследования существует только для движимого имущества, но не для земельного участка, и каждые 20-25 лет производится новый передел земли: Нарушить этот общинный уклад, будь то с самыми лучшими намерениями, не дозволяется, это был бы смертный приговор для любого помещика. Но в этом стремлении улучшить свое положение, в этой готовности к бунту все крестьяне, удельные, государственные и крепости ы е82, единодушны, так как, несмотря на это тройное разделение по наименованию, они объединены одной и той же несчастной, несовместимой с их человеческим достоинством судьбой. Оба первые по наименованию не являются, подобно помещичьим крестьянам, крепостными; но на деле это сводится к тому же самому; зачастую их положение бывает еще хуже, так что эти крестьяне восклицают: хоть бы мы принадлежали помещику! Удельные крестьяне зачастую только променяли мягкие патриархальные отношения с помещиком или его единоличный произвол на систематическое угнетение и эксплуатацию чиновников; они находятся в управлении министра государственных имуществ. А чиновный мир есть хорошо расчлененное целое, лестница, состоящая из бесчисленных ступенек, из которых нельзя пропустить ни одной, если хочешь достичь вершины, царя. Недаром сказано в поговорке: до неба высоко, до царя далеко. Таким образом, можно без труда понять, что русское чиновничество представляет для народа болото, полное кровососущих пиявок, народ подвергается наглому обману, тирании и он же несет судебные кары, не имея возможности добиться правосудия, так как все жалобы застревают по дороге в Петербург в канцеляриях высокопоставленных мошенников. Один пример пояснит это. Вследствие неурожая хлебов крестьяне Пензенской губ. получили несколько лет тому назад от правительства семенной картофель. Но картофель, вследствие посредничества и спекуляции подрядчиков, сгнил, и крестьяне протестовали против бесполезной работы по его посадке. За уступку чиновники взяли с них дорого, но


Положение в России
133
позже, чтобы спасти, по крайней мере, видимость и чтобы в неурожае посеянного можно было обвинить погоду, они все-таки заставили крестьян посадить порченый картофель. Следствием этого было восстание возмутившихся крестьян, которое было подавлено лишь с помощью крови и кнута. Таким образом, хотя и дворянство не пользуется у крестьян любовью, все же чиновничество является первым объектом ненависти, и восстания разрушают так регулярно часть русской государственной машины, что Николай в 1841 г. пришел к мысли об освобождении крестьян, чтобы только спасти государственную машину. Мы увидим ниже, что это оказалось, — и не могло не оказаться, — напрасным трудом.
III. 	ДВОРЯНСТВО
Как о войске и народе, так и о русской аристократии за границей имеют самые ошибочные представления, которые, питаясь ложными воззрениями писателей о России и нарочитыми утверждениями русских писателей, создают самые нелепые басни о могуществе и величии этой аристократии и о зависимости от нее царя. Мы разрушим это представление до основания, дав сжатый обзор происхождения и истории русского дворянства. То, что называют русской аристократией, образовалось следующим образом:
До нашествия татар вся Россия была разделена на большое количество малых княжеств, главы которых, происходя из одного рода, признавали великого князя киевского, а позже — владимирского, главным в роде; но, впрочем, это родство не удерживало их от ведения кровопролитных войн друг с другом, причем на престиж великого князя обращалось чрезвычайно мало внимания. Вследствие патриархального порядка, который не признавал права майората в семьях, согласно которому владение всегда вновь делилось между сыновьями умершего, некоторые княжеские роды опустились до положения простых помещиков, сохраняя от своего былого величия одно лишь имя. Этот раздираемый внутренними раздорами комплекс больших и меньших княжеств в битве при Калке (31 мая 1224 г.83) был легко уничтожен татарским натиском, который подчинил всех одинаковому игу. Но мало-помалу под татарским владычеством возросли власть и престиж переселившегося из Владимира великого князя м о -


134
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
сковского, и это произошло благодаря двум одновременно действовавшим причинам. Великие князья увидели очень скоро свое бессилие против татар, но одновременно с этим они заметили еще большее бессилие остальных князей. С дипломатическим искусством, сохранившимся у царей еще до настоящего времени, великие князья стали разыгрывать роль наипреданнейших подданных татарских ханов, и при помощи лести и подобострастия они вскоре сумели добиться для себя роли ставленника над русскими князьями, в силу которой они получили право собирать дань и были признаны арбитрами при внутренних раздорах. Когда мы наблюдаем, как русская дипломатия и в настоящее время стремится играть роль посредника, как она этим путем приобрела Польшу, Грузию, как она давит на Молдавию и Валахию, на Грецию и Порту, как она умеет оказывать свое влияние на Германию, то мы понимаем, как хорошо должна была удаться их игра против маленьких, и без того угнетенных татарами, русских князей. Это была первая школа русской дипломатии, отсюда пошло проклятие, тяготеющее над русской политикой. Московские великие князья положили начало централизации России. В этом им помогло, кроме их собственной ловкости, еще одно обстоятельство, еще один союзник — народ. Изнывавший одновременно под игом татар и под гнетом своих князей, насилие которых было ограничено только неприкосновенным патриархальным и традиционным общинным порядком, — этой единственной конституцией России, благодаря которой крестьяне имели право пользования землей, принадлежащей господину, и право свободного отхода, — народ стремился к освобождению от этого бремени, и так как он видел невозможность при этой раздробленности восстать против татар, то он стал инстинктивно способствовать усилению власти великого князя за счет остальных удельных князей. В то время как централистские стремления Москвы все более и более венчались успехом, татарские деспоты сами впали в то состояние раскола и раздора, благодаря которому Россия оказалась слабее их, и великие князья воспользовались этим, чтобы сбросить, наконец, татарское иго. Полностью эта цель и централизация государства были достигнуты при Иванах III84 и IV (Грозном85), от 1462 до 1584 г., путем завоевания Новгорода, Пскова и т.д. и полного подчинения княжеских родов. Превратившись под именем бояр из независимых князей в простых царедворцев и чиновников великого князя, отупевшие и порабощенные уже при татарском владычестве,


Положение в России
135
за редкими почтенными исключениями — грубые, ограниченные, суеверные — они организовали во время реформ Ивана пассивное сопротивление беспомощной и бездеятельной партии, бессмысленно державшейся старого, ветхозаветного, в то время как по отношению к низам, к крестьянам, они оставались высокомерными, жестокими господами. Так способствовали они своей собственной погибели, ибо еще сильна была в народе любовь к царям, которые освободили его от татар. В лице Ивана Грозного русская дипломатия нашла свое наиболее полное выражение. Скрывая свое собственное стремление к абсолютизму и к увеличению могущества под видом заботливости о народе, он, под ликующие возгласы последнего, массами казнил тиранов-бояр и таким образом утвердил свою власть одновременно при помощи страха и любви. Насколько верна была эта народная привязанность к царям, показывает лучше всего народное восстание против поляков во времена Лжедимитриев86 в XVII веке и происшедшее согласно воле народной избрание Романовых87 на царский престол. Чтобы охарактеризовать эту аристократию, ее тупое окостенение в формах настоящей китайской иерархии, ее мелкое, смешное честолюбие в вопросах, касающихся ранга, ее собачью подлость, достаточно привести еще один пример. Это анекдот, взятый из самой скучной книги в мире, — из хроники правления великого князя Алексея Михайловича88, в которой со всем педантизмом востока сообщается о каждом шаге царя с той же серьезностью, с какой Шехерезада89 описывает одежду женщин и перечисляет подарки, считая это настолько важным и интересным, что султан должен даровать ей жизнь. Однажды за столом Алексея возник спор между двумя боярами по поводу более почетного места. Некоторое время великий князь не мешал этому, а затем распределил сиденья по своему усмотрению. Тот, который считал себя оскорбленным в своей чести, бросился князю в ноги, покатился под стол и стал вопить и кричать: прикажи убить меня, но не лишай чести мой род. Алексей имел лучшее средство: он приказал вывести дурака, одержимого идеей родовой чести, во двор, всыпать ему сотни две палочных ударов, и когда тот вернулся, то, совершенно успокоенный, сел на отвергнутое им прежде место. Такова аристократия того времени. Эти смешные споры и китайские глупости так часто повторялись, что преемник Алексея, Фёдор III90, прибег к спасительному приему де¬


136
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
спота: он повелел, под предлогом пересмотра, собрать все родовые книги дворянских фамилий, на которые опирались во всех спорах, и сжечь их. Но смертельный удар старой аристократии нанес Пётр Великий91 самовластным приказом о стрижке бороды, вывозе в свет сидевших до тех пор на азиатский манер взаперти женщин и т. п. и основанием нового, служилого или по чинам разделенного дворянства, причем по новому положению дворянство терялось в третьем поколении, если ни отец, ни сын не отправляли какой-нибудь должности на государственной службе по военному или гражданскому ведомству. Это, а также и назначение целой массы заслуженных иностранцев вызвали со стороны старого дворянства многочисленные восстания против Петра, реформы которого они изображали суеверному народу как безбожные. Безуспешность этого сопротивления известна.
В период от Петра I до Екатерины II из этого дворянства образовалась новая аристократия, аристократия могущественных царедворцев, опорный пункт которых находился в гвардейских полках, где сыновья и родственники этих семейств занимали офицерские посты. Но нужно сказать, что, если история русских императоров может поведать нам многое о деятельности этой аристократии в царствование Петра II92, Анны93, Елизаветы94, Петра III, масса земельного дворянства не стояла почти ни в какой связи с потрясавшими государство ночными предприятиями этой аристократии. Ко всем этим дворцовым интригам и дворцовым переворотам остальное дворянство было непричастно и оставляло придворным совершенно свободное поле. Одновременно эта придворная аристократия могла выставить дельных и энергичных людей, большей частью из школы Петра Великого, как русских по национальности, так и иностранцев; к ним принадлежали Меншиков95, Миних96, Остерман97 и др. В царствование Екатерины эта аристократия, под покровительством царицы, приобрела утонченную культуру, ее представители образовались на чтении немецкой и французской литературы и выдвинули талантливых, дельных государственных людей, «светлейших господ» (welmoschy), как их называли, отличавшихся своей самостоятельностью. К ним принадлежат Потёмкин98, Румянцев99, Орлов100, Бестужев101 и, по крайней мере по своей суровой независимости, Суворов102.


Положение в России
137
Екатерина, которая знала свободу только для одной аристократии и так мало интересовалась правами крестьян, что как раз в ее царствование крестьяне Украины, свободные до того, попали в крепостную зависимость, намеревалась возвысить дворянство до подлинной аристократии. Для этой цели она даровала ему политические права (т.е. право назначать предводителей дворянства, избирать судей, но отнюдь не права в том смысле, чтобы дворянство могло использовать их для оппозиции против нее, царицы), велела основать в разных губерниях библиотеки и действительно сообщила этому, до того времени довольно неотесанному дворянству, пусть хоть и внешнюю, но все же полировку и известное чувство собственного достоинства. Но как и все учреждения Екатерины, эта попытка возвысить дворянство была.вновь уничтожена ненавистью Павла103 к своей матери. В своем самодержавном безумии ему нравилось унижать человеческое достоинство и держать все в постоянном страхе, неуверенности и зависимости. Это доходило до того, что народ и даже сами гвардейские офицеры в форме предпочитали сбегать в канавы и там на время прятаться, чем рисковать встретить карету царя и простираться перед ним в грязи, — до того, что дежурные офицеры гвардии всегда запасались деньгами, так как они никогда не знали, не будут ли они, вследствие какого-либо каприза Павла, отправлены прямо из дворца в Сибирь; отправил же он однажды из-за плохих маневров целый кавалерийский полк прямо с площади в Сибирь, пока его не вернули с дороги обратно. Убийство этого царя было праздником для дворянства во всей России, особенно же в Москве, где друг друга поздравляли, ибо на великого князя Александра, воспитанного Лагар- пом104, возлагались величайшие надежды, которые и осуществились, так как в течение долгого времени почти не существовало никакой цензуры и иностранная литература могла изучаться с увлечением.
Тут пришел 1812 г., который, вызвав сильное и благотворное потрясение в русском народе, оказал влияние также и на дворянство. Борьба этого года была политической, она встряхнула дворянство всего государства, привела его к сознанию своего значения, пробудила в нем стремление к свободе. Военные действия передвинулись дальше на Запад, причем наблюдения и опыт в Германии и Франции питали ум и воспламеняли офицеров и солдат; ведь царь сам был заражен либерализмом, так как он обещал при даровании конституции


138
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Польше соблаговолить распространить таковую и на русскую территорию. Все это увеличивало восторженный пыл в русской молодежи, но, в то время как эта последняя дожидалась времени, когда царский либерализм должен был бы, наконец, осуществиться на деле, он перешел в свою противоположность; Александр, под влиянием Меттерни- ха и мистицизма, опять уничтожил все, что построил, и старая деспотия вернулась вновь. Следствия не заставили себя ждать: пылкое, обманутое в своих надеждах молодое дворянство устроило заговор против царя, и этот заговор замечателен тем, что он явился первым пробуждением всего русского дворянства, а не прежним простым дворцовым заговором. Пустивший глубокие корни, особенно среди офицерства, где был представлен цвет дворянства, этот заговор привел к вспышке в 1825 г. и был кроваво подавлен. Как на всякое потерпевшее крушение благородное дело, так и на этот заговор подлость и продажность излили свой яд. Конечно, все в этом заговоре было еще юношески романтично, но первоначально поставленная цель — конституция для империи — была вскоре оставлена позади наиболее выдающимися вождями: Пестелем, Рылеевым, Муравьёвым105, которыми были заложены основы существенных еще и сегодня для русской революции принципов. То было объявление земли национальной собственностью, освобождение крестьян, свержение дома Романовых и образование славянской федеративной республики через разрушение российской империи.
Наравне в Петербурге и Тульчине106, на виселицах и ссылках в Сибирь укрепил Николай свой трон; терроризм страха стал его святым... покровителем. Если его брат, в последние годы своего царствования, восстановлением цензуры, тайной полицией и инквизицией стеснял и подавлял благородный дух молодежи, то при Николае, особенно после польского восстания, стало еще хуже. Книги были строго- настрого запрещены, но читались они с тем большим рвением, и за большие деньги, несмотря на запрещение ввоза, можно было все достать. Одновременно с этим, несмотря на занятия литературой, некоторая дремота овладела на многие годы молодежью; она с отчаянья набросилась на изучение всевозможных немецких философов, этого духовного опиума для всех, кто жаждет действия, но осужден на бездействие. Однако неслыханный гнет разбудил также и новый дух, который, в противоположность духу 1825 г., столь богатому иллюзиями,


Положение в России
139
был реальным и основательным, так как опирался на знание всего позорного механизма. Русская литература современного периода занимается лишь исследованием и изображением невыносимого, отвратительного положения страны: это — период, который в Германии был воплощен в Берне, период мучительного самопознания, са- мооплевывания. Плодом этого является приобретение молодым дворянством убеждения, что оно ничего не стоит, не имеет никакого будущего именно потому, что оно является дворянством, и лишь постольку, поскольку оно является таковым; что только в народе энергия, вся будущая жизнь России. Это есть догмат сегодняшней России!
Здесь уместно выступить против некоторых, очень распространенных, прочно укоренившихся и все же совершенно ложных утверждений. Все еще говорят о Москве как об очаге недовольства, как о существующем до настоящего времени сборном месте недовольной боярской партии. Это не так. Москва действительно является очагом недовольства, но недовольства радикальной молодежи, которая пренебрегает государственной службой и стремится к народу, стараясь слиться с ним в деревне. Партия же недовольных аристократов, которая во времена Екатерины имела свое местопребывание в Москве, уничтожена без малейшего следа; то была аристократия придворная и аристократия временщиков, которая опиралась на гвардию. Нынешняя придворная аристократия представляет лишь жалкую толпу прислужников, не имеющих уже энергии своих отцов — даже для убийства из-за угла. Если это дворянство действительно еще обладает кое-каким влиянием, то это влияние лакея, знающего все слабости своего повелителя, на своего господина; путем жалкого пресмыкания и подлых интриг, — но никогда посредством откровенности и прямого мужества, — еще можно здесь чего-нибудь добиться. Существует другое представление, согласно которому сенат стоит в резкой оппозиции царю и ставит ему часто своим противодействием помехи в осуществлении его самых мудрых реформ. Это смешно: сенат является de jure и de facto наиверноподцаннейшим слугою царя; он еще никогда не осмелился показать хотя бы тень самостоятельности; царь является единственным источником всей законодательной и исполнительной власти: он назначает и смещает сенаторов, осуждает их по своему капризу в 24 часа и ссылает их в Сибирь, без


140
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
того чтобы хоть одна собака залаяла. Где же при такой зависимости проявиться еще чувству человеческого достоинства? Существует даже специальное выражение по этому поводу: он дурак, значит его надо в сенат. Правда, Пётр Великий хотел даровать сенату юридическое значение высшей судебной коллегии, но только не политической; теперь же он потерял и первое, ибо зачастую царь решает даже в гражданских процессах против сената. Нужно ли еще после этого описания опровергать нелепую басню о том, что царь несколько лет тому назад во время заседания собственноручно застрелил одного сенатора за противоречие ила же что 25-й год царствования должен быть одновременно и годом смерти царя, так как в противном случае сенат не мог бы дольше ставить ему ограничения?!
IV. 	ЦЕРКОВЬ И ПОПЫ; ЧИНОВНИЧЕСТВО И ФИНАНСЫ
В России все рассчитано на то, чтобы пышным блеском заменить отсутствующую истинную сущность, и подобно тому как Потемкин, при помощи декораций и согнанного народа, обманул царицу Екатерину II относительно блестящего состояния вновь завоеванной провинции Тавриды107, так и царь, в свою очередь, всегда стремится к тому, чтобы использовать к своей выгоде искусственно поддерживаемые иллюзии Европы относительно истинного состояния России. Так как он знает, насколько Европа склонна находить сходство между русскими и собственными порядками или же выводить русские порядки, исходя из представления о своем собственном могуществе, то ему легко удается из ничего создать предмет огромнейшего значения для чужих, особенно немецких ученых. Такое ничто представляет в России ц е р к о в ь. Но так как царь сделал себя и церковным главою России и приказал разгласить себя таковым во всех книгах и так как римская церковь была на самом деле силой, а папа ее воплощением, то, заключают охочие до писания туристы, которые бегло осматривают Россию, не понимая ни ее языка, ни ее народа, и русская церковь должна быть силой, а царь должен быть одновременно и светским и церковным князем, имеющим власть над Сибирью и над небом. Мы должны, чтобы прийти к истинному пониманию России и власти царя, разрушить этот ни на чем не основанный предрассудок, выяснив, что такое православная церковь и


Положение в России
141
ее слуги, так как только о ней, а не о многочисленных сектах, здесь может быть речь. В противоположность своей римской сестре, греко-российская церковь является слугой государства; в то время как первая в борьбе, длившейся столетия, завоевала, благодаря своей внутренней силе, верховенство над князьями, греческая церковь никогда не изменяла мертвенных форм своего существования, которые сковывали дух, и, за редкими исключениями, не покидала состояния полной апатии. Теперь, после того как она дала подчинить себя светской власти, ей уже совершенно невозможно выбраться из этого состояния импотенции, так как для освобождения у нее нет больше ни сил, ни поля действия. По ее служителям нам станет ясной логическая неизбежность этого состояния. Священником (Pope) никто в России не становится по собственному побуждению — им становятся из своего рода наследственной традиции, по которой сын занимает должность своего отца. Если, таким образом, чувство призвания к священническому сану есть вещь невозможная, то все воспитание попа направлено к тому, чтобы сделать его неспособным стать священником в том смысле, как мы это понимаем, т.е. учителем и просветителем своего прихода и сделаться, таким образом, влиятельным членом общества. Слоняясь ребенком с крестьянскими мальчиками по деревне и получая, как и они, в наказание побои, он при этом мимоходом научается кое-как читать и писать. Только в 9 лет в его юношеской жизни происходит перемена; он должен отправиться в духовную школу соседнего города и там, при щедрых колотушках и скудном питании, в 4-5 лет успевает не больше, чем мальчик того же возраста в разумно поставленной школе в течение одного года. Как бы то ни было, он поступает затем, согласно установленному порядку, в духовную семинарию губернского города и там в течение 6-7 лет, при ужасающем, убивающем дух монашеском деспотизме, которому абсолютно нет никакого дела до чистоты нравов или до религиозного чувства, которому важны лишь видимость этого последнего и пустой обрядовый хлам, занимается схоластической белибердой. Если из него выйдет прок, то это вопреки этому методу воспитания, а не вследствие его. Из этой семинарии существуют три выхода. Или этот выдрессированный согласно всем правилам человек становится тем, чем был его отец, — дьяконом, попом, или он, как некоторые его товарищи по несчастью, поступает


142
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
в медицинскую академию, или же, если он действительно имеет способную голову, командируется в духовную академию. Семинария, таким образом, решает судьбу своего питомца, решает вопрос, станет ли он черным или белым попом. Черным попом, т.е. монахом единственного русского ордена базилианцев108, он становится со вступлением в духовную академию, где он проникает во все глубины схоластики, чтобы потом стать архимандритом, епископом и т.п. Среди этих ученых попов встречаются, конечно, иногда и дельные люди, которые из своего учения выносят даже наклонность к различным ересям, за что они, как только об этом пронюхают, ссылаются на покаяние в Соловецкий монастырь близ Архангельска или в какой-нибудь другой и даже в Сибирь. Некоторые из них (как Иннокентий Киевский)109, ревностно изучают немецкую философию, но если бы они даже открыли новые системы, это не оказало бы никакого влияния на церковь, так как философское образование не есть общее достояние всего черного духовенства; наоборот, — достояние только единиц. Недостаток солидарности среди этого высшего духовенства делает, конечно, невозможным всякое поползновение создать для церкви независимое положение в государстве; дающие себя знать порою стремления к самостоятельности являются изолированными и потому бессильными, царская немилость умеет ставить на свое место даже и митрополита московского Филарета110. Черное духовенство имеет мало влияния и на народ, с которым оно почти не приходит в соприкосновение; это влияние могло бы выпасть на долю белых попов, которые живут в народе и с народом, но мы сейчас увидим, что они вследствие своего воспитания и положения никогда этого влияния иметь не м о г у т. То же рабство, то же отсутствие человеческого достоинства, которое принижает поповского сына в школе и семинарии, ожидает его вновь при выходе из последней в свет. Белый священник должен жениться, прежде чем быть посвященным в свой сан, но способ его женитьбы есть самая большая безнравственность. Точно также, как он не становится священником по собственному выбору, он не становится по собственному выбору мужем девушки, которую он любит. Чтобы следовать предписаниям церкви и дать посвящаемому в священники жену, его родители вступают в переговоры с другой поповской семьей, которая имеет дочь на выданье, и между ними совершается соглашение; если денежный вопрос


Положение в России
143
находится в порядке, сын и дочь обязаны подчиниться. В качестве попа он имеет лишь церковное имение, доход с которого делит с дьяконом и с низшими церковными служащими; таким образом, начинается его зависимость от помещика и от крестьян тотчас же по вступлении в свою должность. Помещик разыгрывает роль немецкого покровителя церкви старого стиля и в зависимости от того, нравится ли ему поп или нет, дарит ему свою благосклонность или отказывает в ней, разрешает ему пользоваться строительным лесом и дровами и другими подачками для кухни и дома или нет; несчастный священник находится в таком же положении и по отношению к крестьянам. У них он должен выпрашивать обработку своего поля, сбор урожая и тысячу мелких услуг в домашней жизни, так как для оплаты этих работ у него нет средств. Если же крестьяне это делают, то он должен обнаружить настолько ума, чтобы считаться с их слабостями, и не должен быть строгим; чтобы, таким образом, быть в состоянии жить по-человечески, он должен забыть о своем сане в своих отношениях с помещиком и с крестьянами. Он ничему не научился, делать он ничего не умеет, и вот он скучает или же сердится на свою жену, которая ему не нравится, пеняет на свое положение, которое ему навязано. Чтобы развлечься и утешиться, он идет к крестьянам, усердно посещает кабаки, пьянствует вместе с народом и притом с такой виртуозностью, что в России поп и пьяница являются равнозначащими понятиями; при этом он вскоре становится мишенью для народного остроумия. Как может он при таком поведении, при недостатке ума и образования, иметь влияние на народ? Правительство, конечно, очень хотело бы, чтобы священник приобрел такое влияние, чтобы использовать его в своих целях для своей безопасности; оно обязывает его в ежегодно обновляемом указе исполнять роль государственного шпиона, который должен сообщать правительству тайны исповеди относительно преступлений, в особенности политических. Но пока оно не в состоянии платить священникам жалованья, чтобы вырвать их из состояния зависимости, этот приказ остается, конечно, без действия. Народ, правда, ходит в церковь, чтобы исполнять обряды и смотреть на них, но ему и в голову не приходит исповедоваться в преступлениях, и священник всегда последний узнает что-либо о предполагавшемся волнении. О каком-либо фанатическом отношении к государственной


144
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
церкви, при отсутствии религиозного чувства в народе и ограниченности попа, не может, таким образом, быть и речи, — фанатизм существует только в сектах, и он направлен, как мы видим, против государственной церкви и против императора, для которого, таким образом, оказывается уничтоженной возможность в качестве главы государственной церкви фанатизировать русский народ.
Итак, никакие национальные, никакие религиозные узы не связывают народ с царем; его войско может сдерживаться только благодаря железной дисциплине, внутренне же оно, как часть народа, ему враждебно и не может служить ему опорой. Где же мы должны искать могущество царя? Может быть, в гражданском чиновничестве? Только закоренелый немецкий бюрократ, который никогда не покидает своей канцелярии, который никогда не заглянул в другую книгу, кроме своего регистра и таблиц, может прийти в немое изумление перед поразительным, тесно сплетенным внутренними нитями организмом русского чиновничества. Сведущий критик должен как раз в этом усмотреть наиболее уязвимое, губительнейшее место всей системы, Как ни богат соответствующий материал, который мы могли бы осветить примерами, — мы хотим быть здесь краткими и сказать, что начиная с наивысшей точки этой пирамиды до самого ее основания, все чиновники воруют самым циничным образом. Это настолько установившийся порядок и до такой степени считается присущим службе, что старший чиновник попрекает младшего тем, что тот-де для своего служебного положения (Tschin) слишком много крадет. Эта продажность есть необходимое следствие ничтожной оплаты бедной по своему происхождению массы чиновников, а также и того печального явления, что моральное понятие о чести в принципе у них совершенно не существует, да и не может существовать, по причине безусловного послушания и абсолютной несамостоятельности, являющихся первым и единственным долгом каждого хорошего русского чиновника. Обман здесь до того укоренился, что чиновник, имеющий идеальное представление о долге, рассматривается другими как враг, и он либо бывает принужден делать то, что другие, либо же подвергается утонченнейшей ненависти, страшнейшим преследованиям. Честный человек среди воров должен погибнуть. Без его ведома, с помощью подлога соответствующих документов, его или сделают соучастником преступ¬


Положение в России
145
ления, или объявят политически неблагонадежным, и горе ему, если он в обоих этих случаях не обеспечен сильным покровительством при дворе. Он должен уйти, «он якобинец, он не хочет брать!» — говорят о нем, и высшие начальники из собственных интересов помогают освободиться от чудака, который позволяет себе иметь иное представление о государственной службе. В и д и м о с т ь, это — все, что требуется в России от хорошего чиновника; видимость приносит повышения, ордена, деньги, существо же ведет в Сибирь. Таким образом, получается то, что, несмотря на искусно расчлененный механизм, в чиновничьем мире существует самая большая дезорганизация. Нет такого сенатора, такого министра, такого начальника департамента в Петербурге или в провинции, который не воровал бы. Даже жены чиновников используют эту привилегию своих мужей, и супруга министра полиции Бенкендорфа111 привозила целые пароходы, полные контрабандного товара, в Кронштадтский порт и содержала, через посредство своих крепостных служанок, большие торговые склады. Монополисту Б. нужен был для одной чрезвычайно выгодной спекуляции новый закон, и он добился этого при помощи подкупа всего совета министров. Конечно, царь хотел бы положить конец подобному положению вещей, но то, что он предпринимает против этого, есть только удары прутьями по воде, несколько капель которой брызжут на берег и высыхают, не уменьшая количества воды. Огромное количество воров и механизм чиновничьего мира делают невозможной всякую реформу, тем более что царь скорее упрям, чем энергичен. Так, несколько лет тому назад он созвал комиссию для пересмотра кондуитных листов чиновников под своим собственным председательством. Во всем государстве были собраны данные, но ни один-единственный чиновник не оказался чист, и когда царь сместил несколько сотен их, то он почувствовал все свое бессилие вычистить эти авгиевы конюшни; он распустил комиссию, и все пошло по-прежнему. Эти несколько осужденных были только самыми глупыми, но не самыми наглыми мошенниками. Эту отвратительную тему мы заключим характерным анекдотом, который передадим по возможности в его первобытной красе. Министр внутренних дел Перовский112 (известный своим неудачным походом в Хиву113), тоже идеалист, захотел внести немного больше честности в полицейскую жизнь и, конечно,


146
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
очутился вследствие этого во враждебных отношениях с начальником полиции Кокошкиным114 (или, как его остроумно прозвали за его взяточничество, cache coquin, т.е. укрывателем воров), продувным мошенником. Но царь, который всегда боится насильственной смерти и считает, что только при управлении Кокошкина он может спать спокойно, берет его всегда под свою защиту, несмотря на самые очевидные доказательства его дурных качеств. Наконец, Перовский решил, что он имеет в своих руках уничтожающее доказательство, так как Кокошкин получил от одного водочного монополиста 100 000 руб. серебром. В царской передней оба врага встретились, и Перовский сказал: «Поздравляю вас, ваше высокопревосходительство». Кокошкин бросается к царю, ждет нового изъявления милостей, но царь молчит. Вечером в обществе повторяется та же сцена. Кокошкин чует недоброе и спрашивает, с чем его должно поздравить. «Ну, вы уж знаете!» слышит он в ответ. Тогда Кокошкин спешит к царю, разыгрывает обиженного и грозится подать в отставку, ибо он знает слабую сторону царя. «Что это за глупость?» спрашивает царь, и Кокошкин рассказывает ему тогда остроту Перовского. «Что это за дурачества ты выкидываешь?» набрасывается царь на вызванного министра. «Ваше величество, это он уж сам знает», отвечает Перовский. «Прошу со мной не шутить, в чем дело?» приказывает Николай, и Перовский рассказывает ему всю историю. Теперь уж, наконец, неверный чиновник, конечно, должен погибнуть? Ничуть не бывало; когда Кокошкин вновь является, царь говорит ему только: «Я тоже тебя поздравляю». Тем дело и кончилось, и только позже счастливец узнал, с чем он должен был себя поздравить. Таким образом, русский чиновный мир неисправим, он притесняет народ, парализует даже хорошие, благотворные учреждения царя или совсем на них не обращает внимания и тем самым влечет за собой его падение.
От выжимания денег чиновникам и их мошенничеств переходим мы естественным образом к вопросу о состоянии русских ф и - нансов. Быть может, могущество царя, которое не имеет корней ни в народе, ни в религии, ни в военном, ни в гражданском чиновничестве, основывается на неисчерпаемых денежных средствах? Легенда предоставляет в распоряжение царя неслыханные денежные средства и много рассказывает о сокровищах Петропавловской крепости; а те чудовищные суммы, которые Россия ежегодно тратит на


Положение в России
147
подарки дипломатам и шпионам для поддержки ее собственных тайных планов, точно так же, как и на поддержание абсолютной монархии в Германии, наконец те денежные суммы, которые она ссужает Франции, Англии и Австрии, как бы говорят за правдивость этой легенды. Но откуда же эти доходы, если в общем народ беден, индустрия находится в младенческом состоянии, и только хищения и обман огромны? Откуда эти тайные сокровища, если Россия сама сделала займы в Голландии, Франции и Англии? О, — говорят в ответ, — царь владеет такими богатыми золотыми рудниками на Урале и в Сибири, что ему даже нельзя как следует их эксплуатировать, дабы не понизить стоимости золота. Конечно, царь владеет богатыми золотыми россыпями, но далеко не в таком размере, и за этот наш взгляд говорят немаловажные факты. Деньги, которые с таким шумом были выданы дворам Франции и Англии, были всего-навсего те, которые должны были бы лежать в подвалах банков как капитальный фонд, обеспечивающий государственный долг. При огромнейшем же количестве банкнот, которые обращаются в стране, напрашивается простой и логичный вывод, а именно, что даже пятая или даже меньшая часть этих банкнот не покрыта наличностью, в то время как при урегулированной финансовой системе по крайней мере третья часть их должна лежать нетронутой, чтобы в случае кризиса могли быть частично выкуплены облигации государственного займа. Но так называемая ссуда Англии и Франции представляла на самом деле не что иное, как обмен русских денег на английские и французские рентные бумаги, которые теперь, вместо золотой наличности, лежат в петербургском банке. Эта покупка была сделана в интересах абсолютизма, и революция, которая должна произойти также во Франции и в Англии, покажет, что Россия произвела невыгодную спекуляцию, так как ренты не будут оплачены, а золотая наличность израсходована.
Кроме того, при таком невероятном богатстве металлами должно было бы во всяком случае существовать больше звонкой монеты, а между тем во всей России, даже в губернских городах, только с большим трудом можно разменять сторублевую бумажку. Далее должно поразить то, что два года тому назад гражданским и военным чиновникам в течение трех месяцев не выплачивалось жалованье; тут было бы своевременно, не подвергая стоимости золота опасности


148
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
понижения, поэксплуатировать несколько более неизвестные рудники, но этого не случилось, ибо они вовсе не существуют в действительности. Ибо как ни дерзки сами по себе захваты царя, с помощью которых он присваивает себе крупные церковные доходы, деньги за церковные свечи, равно как и губернские школьные фонды, в глазах всех было бы прямым, уже ничем не оправдываемым насилием, если бы действительно уральские золотые источники вливались в личную сокровищницу царя. В самом деле, царь оспаривает право обращать в пользу духовных школ и семинарий деньги, которые набожные люди тратят на свечи и из которых ежегодно составляются огромнейшие суммы; отбирание у клира этих денег означает не что иное, как превращение его в еще более дикое состояние, увеличение его зависимости от помещика и крестьянина, и показывает, как велика нужда царя в деньгах, так как в интересах государства он и хотел бы обеспечить попов жалованьем, но денег для этого не имеет. Наконец, крайность нужды царя в деньгах доказывает и тот факт, что в сберегательной кассе Москвы, где купцы, ведущие торговлю с Востоком, держат свои деньги в ожидании времени расплаты, не получая с них процентов, три года тому назад не оказалось никаких денег, и большое количество купцов очутилось в тяжелом положении или же обанкротилось, ибо царь заключил принудительный заем.
Итак, больше бумажных денег, чем это должно быть при разумной финансовой системе, задержка жалованья чиновникам и, что хуже всего, посягательство на имущество частных лиц, — вот результаты русского хозяйства! Революция еще пока не задела России, но если она там разразится, то ей уж не будет удержу, ибо все, что ей должно противостоять, находится в состоянии разложения, и банкротство русского государства гораздо ближе, чем это думают слепо верующие.
Эта армия больших и малых воров и мошенников, не должна ли она быть одним из устоев государства? Совершенно очевидно обратное. Она есть разрушение государства, бессознательный губитель системы, для сохранения которой она якобы работает; она — злейший враг царя. Чиновничья каста рассматривает Россию как арену для своей грабительской и мародерской деятельности, и этот дух проникает великого и малого; эта каста, благодаря своей многочислен¬


Положение в России
149
ности, своей организации, одинаковому сознанию своей вины, является действительным правителем России. По ее могущественным ступеням доходят приказы царя до народа, по ним подымаются просьбы и жалобы народа к царю, но все это только с согласия самих чиновников. Если приказ сверху кажется им подозрительным и угрожающим их безопасности, то он, правда, тут же получает движение, даже, быть может, и опубликовывается, но только не исполняется, так как народ и частные лица не могут добиться его исполнения; их просьбы и жалобы не приводят ни к каким результатам, даже золото не действует на высших ступенях, так как сумма недостаточно соответствует чину; одним словом, до неба высоко, до царя далеко! Таким образом, естественным следствием этой грабительской системы чиновников является бесконечное озлобление народа против них, — озлобление, которое далеко превосходит ненависть народа к дворянству. Но чиновный мир, который, как мы видим, предписывает царю законы или же исполняет царские приказы, когда это ему заблагорассудится, не является больше орудием престола, а, скорее, могущественным орудием революции, которой он приносит в жертву самого себя вместе с царем.


О РОССИИ
I
Г-н редактор!
С некоторых пор шведская пресса оказала мне честь заняться мной, и я спешу выразить мою живейшую благодарность независимым газетам Стокгольма и провинции за благородство и великодушие, с каким они приняли участие в моем деле и вместе с тем защитили право гостеприимства Швеции от нападок, которые, хотя и обрушались на меня со стороны официозных перьев столичной прессы, но, тем не менее, выдают свое иностранное происхождение. Это происхождение, этот источник, никогда не устающий изливать свои черные волны на общественное мнение мира, эти невидимые, но упорные и непримиримые враги всякой правды, всякого права, всякой справедливости и всякой свободы, — я знаю их давно, ибо уж скоро 25 лет я борюсь против них. Они называются Санкт-Петербург и Берлин, солидарные между собой более чем когда-либо и более чем когда-либо заслуживающие общего порицания. Какое же мне дело до их анонимных слуг и их презренных друзей в Швеции! В дружбе, как и в войне, я предпочитаю держаться учителя.
С помощью фантастических преувеличенных описаний, с великим трудом собранных из старой немецкой газеты, известной тем, что она продавалась всевозможным правительствам, хотели запугать шведскую общественность, выставляя меня чем-то вроде Герострата115 и революционного каннибала116, мечтающего лишь о поджогах и кровопролитии. И, однако ж, я никогда никого не убивал и не приговаривал к смерти, никогда я не позволял кнуту служить цивилизации народа, никогда не сокрушал целых народностей, никогда не сжигал городов и деревень для их лучшего успокоения. Никогда я также не служил в качестве палача или жандарма con amore117, или как шпион деспотического правительства, и никогда его страшной мести я не выдавал поляков, искавших защиты и убежища.
Я вызываю моих противников сказать то же самое о себе.


О России
151
В моей прошлой жизни нет поступка, за который мне пришлось бы краснеть118. В 1848 и 1849 годах, как и сегодня, я имел лишь одну веру — человечество, одну цель — победу свободы. Я знал, что все народы солидарны в свободе, как и в рабстве, и, когда я боролся за свободу запада, я был уверен, что тем самым борюсь за русскую свободу. Я тем более был в этом убежден, что видел, как правительство в Петербурге, испуганное европейской революцией, тайно сговаривалось со всеми реакционными правительствами Германии, чтобы подавить ее. Для нас, честных русских, любящих свой народ, имеется верный знак, по которому мы находим справедливый, правильный образ действия. Внутренне убежденные, что царская система в Петербурге является полнейшим воплощением всего, что следует назвать злом, нам достаточно делать противоположное тому, к чему она стремится, чего хочет, что делает, чтобы никогда не ошибаться.
Сам славянин, я ревностно работал на освобождение славянских народов. Я считаю большой честью для себя свое участие в славянском конгрессе 1848 г. в Праге. Я боролся одновременно против двух тенденций, одинаково угрожающих будущему этой расы: той, которая поддерживалась сторонниками Австрии, хотевшими из славянских народностей создать новый пьедестал для могущества Габсбургов119, и той, которая поддерживалась петербургским панславизмом.
В 1849 году, когда царь Николай соединился с Австрией, чтобы подавить законное восстание венгров, я пытался противопоставить этому гибельному союзу священный союз народов и, прежде всего, примирить славян в Богемии с немецкими демократами. Мои старания не были совершенно безуспешными, немцы и славяне подали друг другу руку для одновременного и всеобщего революционного движения, которое, если бы удалось, спасло бы Италию и Венгрию, привело бы Польшу к восстанию и перекинуло бы революцию в Россию. Но все это произошло слишком поздно. Всеобщий отлив уже заметался во всей Европе. Настала пора реакции. Мы должны были потерпеть неудачу.
Восстание в Дрездене, вспыхнувшее раньше, чем предполагали, вследствие государственного переворота, застало меня в этом городе как раз в тот момент, когда я собирался ехать в Прагу, где меня ждали. Мне было невозможно отстраниться и уехать, и таким образом я,


152
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
иностранец, не предполагая этого и не желая этого, стал quasi-членом повстанческого комитета в Дрездене. Раз втянутый в борьбу, я взялся за нее серьезно. Понятно, что при этом был сожжен театр и несколько домов, пожертвовать которыми было необходимо для защиты. Война не детская игра, и поистине нужно быть очень наивным, чтобы удивляться этому. Но я тороплюсь сказать, что в продолжение этой борьбы народ в Дрездене не совершил ни одного варварского поступка, что он предоставил эту привилегию солдатам, и что уже тогда прусские и саксонские командиры произнесли те жестокие слова, которые сегодня, к сожалению и к вечному стыду моего отечества, повторяются высшими начальниками русской армии в Польше: в плен не брать, раненых убивать!
Мы устояли в течение целой недели против объединенных прусских и саксонских войск; после, вынужденные отойти, мы провели в полном порядке отступление в Фрейбург, где мы распустили по домам большую часть наших добровольцев. По прибытии в Хемниц ночью я был, благодаря предательству, схвачен.
Вот видите, милостивые государи, в нескольких словах — вся моя история. Вы не найдете в ней никакого блестящего достопамятного поступка, но также ничего, в чем я должен был бы раскаяться. Если я о чем-нибудь сожалею, так это о том, что я не сумел еще лучше, еще сильнее послужить святому делу свободы. Но я считаю честью для себя, что посвятил ему всю свою жизнь.
Неужели же в Швеции мне придется краснеть за это? О, другое дело было бы, если бы я был ревностным и верным исполнителем идей Петербурга и Берлина. В особенности в настоящий момент, когда столько жестокостей и ужасов происходят в Польше по распоряжению одних и преступной услужливости других — мне бы понадобилось либо больше способностей, чтобы скрыть мой стыд, либо на много-много больше цинизма, чтобы снести его.
А теперь, милостивые государи, позвольте мне прибавить несколько слов о тенденциях партии, к которой я имею честь принадлежать, партии народного движения в России.
Надеялись запугать шведскую общественность рассказом, что русский революционер, т.е. самый красный из красных, с некоторых пор поселился в Стокгольме, что между прочим никого не должно было удивить, потому что жизнь здесь так проста и вместе с тем


О России
153
так приятна, общество так гостеприимно и еще потому, что либеральные законы страны разрешают каждому иностранцу приехать и жить без паспорта, требуя взамен этого гостеприимства лишь строгое соблюдение шведских законов. Если даже предположить, что я действительно тот самый страшный и красный человек, каким мои друзья из русской и немецкой дипломатии хотят меня представить и изобразить, какое зло мое присутствие могло бы причинить Швеции? Разве можно серьезно думать, что революционная пропаганда здесь возможна? Она выполнима только в странах, где правят ваши хозяева, милостивые государи, в странах, где глупость правительства превосходится лишь циничной жестокостью их инстинктов и их делами, разрушающими все справедливое и все свободное, и где рево- люционизйрующий деспотизм монархов рано или поздно необходимо вызовет народную революцию. Но здесь, в этой стране, такой счастливой, такой спокойной и пользующейся большой свободой, которая не является здесь, как в других местах, горячо желанной целью, а чудесной привычкой — здесь, где повседневный обычай открытых собраний и свободнейшей прессы никого больше не беспокоит и где прогрессивное развитие, одновременно всеобъемлющее, правильное и быстрое, дает себя чувствовать во всех направлениях, — в этой стране, наконец, которой правит один из самых популярных монархов в Европе, — человек, попытавшийся вести революционную пропаганду, был бы смешным дураком, которого неминуемо убила бы насмешка.
А в остальном, милостивые государи, — вы это хорошо знаете, а если не знаете, то должны были бы знать, ибо зачем бы вы иначе содействовали тем, кто за нами шпионит, — я не приехал сюда, чтобы пытаться устраивать революцию в Швеции. Времена изменились, мы не вмешиваемся больше во внутренние дела других стран. Правда, мы сохранили все наши прежние симпатии, но опыт научил нас, что каждый действует хорошо лишь дома у себя, на своей земле, и у нас, право же, слишком много дела в России, чтоб иметь время и материальную возможность заниматься делами других.
Мы делаем исключение только для одной чужой страны — Польши. Ах, это происходит оттого, что Польша прикована к той же цепи, что мы, как и мы, она является жертвой немецкого чудовищного централизма, который называется императорской властью в


154
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Санкт-Петербурге и который в себе не заключает ничего русского, кроме имени. Мы, как и они, презираем эту так называемую императорскую власть, потому что мы любим честь нашей родины, нашего народа; потому что, подобно страшному кошмару, это жестокое, деспотическое положение, основанное исключительно на рабстве, на брутальной циничной эксплуатации всех сил народа, с единственной целью — завоеваний, в течение более двух веков давило на жизнь народа, да, на его свободное дыхание, потому что, с тех пор как она основалась на развалинах нашей национальной жизни, эта императорская власть, вначале византийская и татарская, затем немецкая, всегда чуждая нам, обвиняла, позорила, разоряла, мучила нас, пользовалась нами как неблагородной мертвой материей, как пассивным орудием для своего величия; потому что неслыханными, бесчисленными злодеяниями, внешними и внутренними, она навлекла на нас проклятие, ненависть и пренебрежение мира. Мы презираем ее за гнусности, которые она сегодня совершает в Польше, и за все то хорошее, что она подавляет в России. Мы презираем ее, одним словом, со всей силой нашего унижения и вынесенных нами страданий, а также со всей мощью нашего будущего. Между нами и ней война на жизнь и смерть. Поляки протянули нам руку, нам, партии национального возрождения, потому что они убеждены, что мы, как и они, желаем радикального уничтожения этой немецкой коварной императорской власт и. И когда Финляндия, в свою очередь, поднимется, чтоб отвоевать свою свободу и самостоятельность, мы протянем ей руку, как мы протянули ее полякам. Ибо все враги императорской власти в Петербурге — наши друзья, друзья русского народа, а все ее друзья — наши враги.
В этой по видимости неравной борьбе, она на первый взгляд имеет все шансы за собой. Она имеет против нас окаменевшую силу, выросшую за двухсотлетнее существование. Она представляет все подобие могущественного организованного государства, распоряжающегося более чем 70 миллионами душ, с финансами, флотом, большой армией, бесчисленной рабски повинующейся бюрократией, и с еще более бесчисленным ополчением агентов и шпионов внутри и вне страны. За границей, несмотря на опыт крымской войны, несмотря на поразительный, сказочный успех польского восстания — опыт


О России
155
и успех, которые должны были бы открыть миру глаза, — еще не отвыкли бояться и уважать ее. Кроме того, она располагает дружбой и наивным восхищением Берлина, который в настоящее время ведет себя так, будто продал свою душу Санкт-Петербургу, счастливый тем, что может пожать руки, обагренные польской кровью, и не знает, как бы в достаточной мере трусливой угодливостью заслужить себе его улыбку. И все же, вопреки всему этому, вопреки даже дружбе и любезности Берлина, я, не колеблясь, говорю, что все шансы борьбы за нас, что годы и дни царского кошмара сочтены и что, если только польское движение продержится еще немного, то этой царской власти не осталось прожить года.
Я намерен в ближайшем времени в серии статей выявить причины возникновения так называемой царской власти, ее быстрого роста и теперешнего упадка. Я докажу, что царская власть никогда не была русской и что не было ничего общего между официальной Россией, единственной, которую знает Европа, и народной, «национальной» Россией; что вначале Московское царство, татарское и византийское во всем своем существе, и затем его неизбежное дополнение — Петербургская немецкая империя основались лишь после кровавой борьбы, длившейся более полувека; что русский народ никогда добровольно не подчинялся скипетру царской власти; что он гигантскими восстаниями дважды расшатывал государство в самых его основаниях, что русский народ, даже побежденный и угнетаемый, никогда не примирялся с властью. Я покажу, как эта противоестественная и на вид такая мощная власть, не знающая другой цели, кроме завоевания, — будь то хитростью или силой других средств, кроме рабского страха и грязного своекорыстия, — подорванная своими собственными пороками, необходимо должна рушиться, а также каким образом из этого явно приближающегося падения должна вырасти торжествующая, но мирная и счастливая новая свободная Россия.
II
Для тех, кого удивит сила моей ненависти к петербургскому императорскому режиму, я скажу, что с режимом этим я познакомился в царствование императора Николая. А это, быть может, был наиболее


156
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
мрачный период в истории наших монархов, уже самой по себе достаточно мрачной.
В продолжение 30 лет это было систематическим отрицанием всякого человеческого чувства, всякой мысли, всякой справедливости. В течение всего этого времени не прислушивались ни к жалобам, ни к ропоту, подвергаясь действию этой системы удушения, которую называли Николаевским режимом: люди страдали и умирали, не смея вымолвить слова.
Император Николай был Дон-Кихотом120 системы, созданной Петром I и Екатериной II; он был наиболее трагическим ее выразителем. Он считал себя благодетелем и просветителем России. Что случилось бы, если бы он не был побежден в Крыму? Для России это было бы большим несчастьем. Но, к счастью для нас, его торжество оказалось невозможным.
Никто никогда не забудет трепета, пробежавшего по всей империи при смерти императора Николая. Его можно было бы назвать первым вздохом воскресшего.
Чиновничество оплакивало крушение своего владычества, остальное же население содрогнулось от радостных надежд.
Россия не умерла: несмотря на все его усилия, императору Николаю не удалось убить ее, и было ясно, что его режим, столь ненавидимый всеми, вместе с ним сошел в могилу. Дата его смерти является днем рождения новой России. После Крымской войны все поняли, что старая система отжила свой век и что надо создавать новую.
Это убеждение было настолько глубоким и всеобщим, что проникло в высшие сферы, обычно мало расположенные к реформам. Совершенно открыто стали критиковать недостатки как военной, так и гражданской администрации. А недостаткам не было числа; всюду полное невежество, всюду обман, возведенный в систему, всюду, наконец, попрание справедливости. Императорское правительство пожертвовало всем, лишь бы казаться могущественным извне, но оно не успело и в этом: его уже не боялись, его презирали, и оно было доведено до того, что начало презирать самого себя. Положение стало невыносимым. Нужна была радикальная реформа. С другой стороны, крестьяне начали открыто требовать земли и свободы, в чем им не могли отказать из боязни народного возмущения.


О России
157
На трон вступил молодой император. Говорили, что он добр, кроток и доброжелателен. Вся Россия приветствовала его как своего спасителя. Может быть ни один император не был так восторженно встречен при своем вступлении на престол как Александр II. Никогда монарх не обладал до такой степени возможностью сделать добро. Но, чтобы сделать это в том критическом положении, в котором находилась тогда Россия, нужен был или большой ум или, по крайней мере, благородное сердце. К несчастью для самого себя и для нас, он не обладал ни тем, ни другим. Он один мог бы освободить Россию, не пролив ни одной капли крови. Вместо этого он довел нас до революции и в настоящее время является величайшим революционером России.
Он должен был понять, что элементы для политической и социальной организации должны быть заимствованы у народа.
Русский народ за два века рабства сохранил в неприкосновенности три принципа, которые послужат ему исторической основой будущего развития.
Первым является общераспространенное в народе убеждение, что вся земля принадлежит ему.
Второй принцип — уважение к общине, организации, которую два века рабства не могли совершенно уничтожить и которую русский народ сохранил в виде обычая. Общинное устройство составляет политическую и социальную связь русского народа, и ему русский народ обязан той энергией, с которой он смог сопротивляться соединенным силам царей, бюрократии, дворянства и духовенства.
Наконец, третий принцип, источник всей нашей будущей свободы — самоуправление общины.
Эти три принципа в их наиболее широком значения содержат в зародыше всю будущность России. Их развитие должно иметь своим первым следствием соединение общин в округа, затем округов — в области, наконец, областей — в государство. Вторым следствием было бы применение выборного начала к замещению всех должностей, за исключением монарха, власть которого должна была бы остаться наследственной, — одним словом, окончательный отказ от немецкой системы бюрократического централизма, введенной Петром Великим и развитой Екатериной II и Николаем I.


158
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Император Александр должен был понять, что для проведения реформ ему надо было решительно выбрать между старым и совершенно новым режимом.
Отрекшись от деспотизма во внутренней политике, он должен был бы отказаться от системы завоеваний по отношению к иностранным державам. Надо было возвратить свободу и независимость всем областям, которые хотят входить в состав русского политического целого. Необходимо было дать свободу полякам и финляндцам, открыто провозгласить освобождение славянских народов, еще томящихся под игом турок или немцев, и принять во внешней политике совершенно новую систему, в одно и то же время свободную, справедливую и прежде всего национальную. Этой ценой император Александр мог бы приобрести такой действительный и благодетельный авторитет, каким не пользовался ни один император России. У него не хватило смелости. Он, имевший возможность сделать так много, все испортил теперь непоправимым образом. Для замирения Польши было два пути: деспотизм Николая I, ведущий ни более ни менее как к полному уничтожению польской национальности, — и другой путь, заключающийся в предоставлении свободы и независимости Польше, — Польше всей целиком.
III
К несчастью, Александр И показал полное непонимание требований эпохи, послав в Польшу маркиза Велепольского121 и своего августейшего брата122. Первым следствием такого режима был заговор, составленный в 1861 г. 12 молодыми поляками без имени, без положения, без состояния, но полными энергии и воодушевленными желанием освободить родину от русского деспотизма. В Варшаве образуется тайный комитет русских офицеров, вступающий в сношения с редакцией «Колокола»123. И комитет, и редакция заключают союз с центральным польским комитетом в Варшаве124. Несколько времени спустя этот союз был ратифицирован центральным комитетом тайной русской организации, существующей под названием «Земля и Воля»125, крупного объединения, насчитывающего в настоящее время в числе своих членов часть армии, дворянства, бюрократии, даже ду¬


О России
159
ховенства, а также большое количество лиц, принадлежавших к низшим классам населения.
Русское правительство, видя, что в Польше готовится восстание, и опасаясь революции в собственной стране, решило его ускорить, чтобы задушить в самом начале. Для этого оно ввело новую систему рекрутского набора, изобретенную Велепольским. Боясь, как бы армия не действовала заодно с восставшими, русское правительство не только позволяло, но даже приказывало армии грабить и убивать как инсургентов, так и мирных жителей польских городов и деревень.
Этим император Александр покрыл русское имя позором, бесчестием, за которые ему придется отвечать перед нами.
Покойный император Николай был более искренен: завистливый, гордый и жестокий по природе, он не позволял никому делать зла кому бы то ни было, не вмешавшись в это сам. Это был его способ заставлять уважать себя. Александр II более скромен. Он облекает своих должностных лиц абсолютной властью, приказывает им совершать преступления, и сам с содроганием умывает руки.
Наконец, политика, проводимая сейчас в Польше, — не русская политика: это — политика вполне немецкая, — немецкая не в смысле национальном, но в смысле Готского альманаха126. Монархи и князья, графы и бароны, все они в настоящее время особенно симпатизируют императору Александру, которого они, не без основания, считают чистейшим немцем, как мы считаем его наиболее фатальным из русских.


ФЕДЕРАЛИЗМ, СОЦИАЛИЗМ ИАНТИТЕОЛОГИЗМ
Мотивированное предложение Центральному комитету Лиги Мира и Свободы127 от М. Бакунина
Женева
Господа!
<...> Умолчание, полуправда, урезанные мысли, любезные смягчения и уступки трусливой дипломатии — все это непригодно для совершения великих дел: они требуют возвышенного сердца, ясного и твердого ума, четко поставленной цели и неукротимой смелости. Господа, мы начали великое дело, поднимемся же на его высоту. Оно будет великим или смешным, середины быть не может, и чтобы оно было великим, необходимо по меньшей мере, чтобы благодаря нашей смелости и искренности мы тоже стали великими.
Не академический разбор принципов предлагаем мы теперь вашему вниманию. Мы не забываем, что собрались здесь главным образом, чтобы согласовать политические средства и меры, необходимые для осуществления нашего дела. Но мы знаем также, что в политике не может быть честной и полезной практической деятельности без теории и ясно определенной цели. В противном случае, сколь мы ни воодушевлены самыми широкими и свободолюбивыми чувствами, мы могли бы прийти к совершенно противоположным практическим результатам: мы могли бы начать с республиканскими, демократическими и социалистическими убеждениями, а кончить как бисмаркианцы или как бонапартисты128 <...>.
Итак, посмотрим, каковы принципы нашей новой ассоциации? Она называется Лигой Мира и Свободы. Это уже много; этим мы отличаемся от всех тех, которые стремятся к миру любой ценой, даже ценой свободы и человеческого достоинства. Мы отличаемся также и от английского общества мира, которое, абстрагируясь от всякой политики, воображает, что при современном устройстве государств в Европе мир возможен. В противоположность этим ультрапацифист- ским тенденциям парижского и английского обществ, наша Лига


Федерализм, социализм и антитеологизм
161
объявляет, что она не верит в мир и что она желает мира лишь при высшем условии свободы.
Свобода — это возвышенное слово, означающее великое дело, которое никогда не перестанет воспламенять сердца всех живых людей. Но оно требует точного определения. Иначе мы не избежим двусмысленности, и в наших рядах могут оказаться бюрократы — сторонники гражданской свободы, монархисты-конституционалисты, либеральные аристократы и буржуа, все те, кто в той или иной степени является защитником привилегий и естественным врагом демократии. Они могут составить большинство среди нас под предлогом, что они тоже любят свободу.
Чтобы избежать последствий этого досадного недоразумения, Женевский конгресс129 объявил, что он желает «основать мир на демократии и свободе», отсюда следует, что для того, чтобы стать членом нашей Лиги, надо быть демократом. Значит, исключаются все аристократы, все сторонники какой-либо привилегии, какой-либо монополии или какой бы то ни было политической исключительности, ибо слово «демократия» означает не что иное, как управление народом посредством народа и для народа, понимая под этим последним наименованием всю массу граждан — а в настоящее время надо прибавить и гражданок, — составляющих нацию.
В этом смысле мы все, конечно, демократы.
Но мы должны в то же время признать, что этот термин, «демократия», недостаточен для точного определения характера нашей Лиги и что, рассматриваемый в отдельности, он может, так же как термин «свобода», дать повод к кривотолкам. Разве мы не видели, как в Америке еще в начале этого века плантаторы, рабовладельцы Юга и их приверженцы в Северных Штатах называли себя демократами? А современный цезаризм с его мерзкими последствиями, нависший как страшная угроза над всем, что зовется в Европе человечностью, не именует ли он себя тоже демократичным? И даже московский и санкт-петербургский империализм, это Государство без фраз, этот идеал всех централизованных военных и бюрократических держав, не во имя ли демократии он раздавил недавно Польшу?
Очевидно, что демократия без свободы не может служить нам знаменем. Но что такое демократия, основанная на свободе, если не Республика? Соединение свободы с привилегиями создает монархине-


162
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ский конституционный режим, но ее соединение с демократией может осуществиться лишь в Республике. Из осторожности, которой мы не одобряем, Женевский конгресс нашел нужным воздержаться в своих резолюциях от слова «республика». Но, объявляя свое желание «основать мир на демократии и свободе», он невольно показал себя республиканцем. Итак, наша Лига должна быть одновременно демократической и республиканской.
И мы думаем, что все мы здесь республиканцы в том смысле, что, движимые беспощадной логической последовательностью, предостерегаемые столь же спасительными, как и жестокими уроками истории, всем опытом прошлого и в особенности событиями, которые омрачили Европу после 1848 года, и теми опасностями, которые ей угрожают сегодня, мы все пришли к одному убеждению: монархические институты несовместимы с царством мира, справедливости и свободы.
Что касается нас, господа, то мы как русские социалисты и как славяне считаем своей обязанностью открыто заявить, что для нас слово «республика» не имеет другого значения, кроме значения чисто отрицательного-, оно означает свержение или уничтожение монархии. Слово это не только не способно нас воспламенить, но, напротив, всякий раз, как нам представляют республику как положительное, серьезное решение всех злободневных вопросов, как высшую цель, к достижению которой мы должны направлять все наши усилия, нам хочется протестовать.
Мы ненавидим монархию всем сердцем; мы не хотим ничего большего, чем ее свержения в Европе и во всем мире, и мы убеждены, как и вы, что ее уничтожение есть условие sine qua nonVi0 освобождения человечества. С этой точки зрения мы — искренние республиканцы. Но мы не думаем, что достаточно свергнуть монархию, чтобы освободить народы и дать им мир и справедливость. Напротив, мы твердо убеждены, что крупная военная, бюрократическая, политически централизованная республика может стать и непременно станет державой, стремящейся к внешним завоеваниям, к угнетению внутри страны, что она будет неспособна обеспечить своим подданным, даже если те будут называться гражданами, благоденствие и свободу. Разве мы не видели великую французскую нацию дважды объявляющей себя демократической республикой и


Федерализм, социализм и антитеологизм
163
оба раза теряющей свою свободу и дающей себя вовлечь в завоевательные войны?
Припишем ли мы, подобно многим другим, эти плачевные падения легкомысленному темпераменту и историческим дисциплинарным привычкам французского народа, который, как утверждают его клеветники, способен завоевать свободу внезапным сокрушительным порывом, но не умеет пользоваться ею и применять ее на практике?
Мы не можем, господа, присоединиться к этому осуждению целого народа, одного из самых просвещенных народов Европы. Мы убеждены, что если Франция дважды теряла свободу, а демократическая республика там превращалась в военную диктатуру и в военную демократию, то в этом повинен не характер ее народа, а ее политическая централизация. Централизация эта, издавна подготовленная французскими королями и государственными людьми, воплотившаяся позже в человеке, названном льстивой придворной риторикой Великим Королем131, затем повергнутая в бездну позорными деяниями одряхлевшей монархии, конечно, погибла бы в грязи, если бы Революция не подняла ее своей могучей рукой. Да, странная вещь эта великая революция, впервые в истории провозгласившая свободу не только гражданина, но и человека: став наследницей монархии, которую она убила, она воскресила в то же время отрицание всякой свободы — централизацию и всемогущество Государства <...>.
Не очевидно ли, господа, что для того, чтобы спасти в Европе свободу и мир, мы должны противопоставить этой чудовищной и подавляющей централизации военных, бюрократических, деспотических, конституционно-монархических или даже республиканских государств великий, спасительный принцип Федерализма, принцип, чье блистательное проявление явили нам между прочим последние события в Соединенных Штатах Северной Америки.
С этих пор для всех истинно желающих освобождения Европы должно быть ясно, что, сохраняя все свои симпатии к великим социалистическим и гуманистическим идеям, провозглашенным Французской Революцией, мы должны отбросить ее политику Государства и решительным образом воспринять североамериканскую политику свободы.


164
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
I. 	ФЕДЕРАЛИЗМ
Мы рады заявить, что Женевский конгресс единодушно приветствовал этот принцип. Сама Швейцария, которая, к слову сказать, так успешно применяет его теперь на практике, присоединилась к нему без всякого ограничения и приняла его со всеми вытекающими последствиями. К сожалению, в резолюциях конгресса этот принцип был очень плохо сформулирован и упомянут лишь косвенным образом, во-первых, по поводу Лиги, которую мы должны основать, и ниже по поводу журнала, который мы должны издавать под заглавием: «Соединенные Штаты Европы». Между тем, по нашему мнению, он должен был бы занять первое место в нашей декларации принципов.
Это весьма обидный пропуск, который мы должны поспешить заполнить. Согласно с единодушным мнением Женевского конгресса, мы должны провозгласить:
1) Что для того, чтобы свобода, справедливость и мир восторжествовали в международных отношениях Европы, для того, чтобы сделать невозможною гражданскую войну между различными народами, составляющими европейскую семью, есть только одно средство: образование Соединенных Штатов Европы.
2) Что Штаты Европы не могут быть образованы из государств в том виде, в каком они сложились сейчас, по причине чудовищного неравенства их сил.
3) Что пример скончавшейся Германской конфедерации132 доказал неоспоримым образом, что конфедерация монархий — это насмешка, что она бессильна гарантировать населению как мир, так и свободу.
4) Что ни одно централизованное, бюрократическое и тем самым военное государство, называйся оно даже республикой, не сможет серьезным и искренним образом войти в интернациональную конфедерацию. По своей конституции, которая всегда будет открытым или замаскированным отрицанием свободы внутри, оно неизбежно будет постоянным призывом к войне, угрозой существованию соседних стран. Основанное существенным образом на последующем акте насилия, на завоевании или на том, что в частной жизни называется кражей со взломом, — акте, благословленном церковью любой религии, освященном временем и превратившемся, таким образом, в


Федерализм, социализм и антитеологизм
165
историческое право, — и опираясь на это божеское освящение торжествующего насилия как на исключительное и высшее право, всякое централистское государство считает для себя возможным абсолютное отрицание прав всех других государств, признавая их в заключенных с ними договорах только в политических интересах или по немощности.
5) Что все приверженцы Лиги должны будут, следовательно, направлять все свои усилия к переустройству своих отечеств, дабы заменить старую организацию, основанную сверху донизу на насилии и авторитарном принципе, новой организацией, не имеющей иного основания, кроме интересов, потребностей и естественных влечений населения, ни иного принципа, помимо свободной федерации индивидов в коммуны, коммун в провинции*, провинций в нации, наконец, этих последних в Соединенные Штаты сперва Европы, а затем всего мира.
6) Следовательно, полный отход от всего, что называется историческим правом государств; все вопросы о естественных, политиче¬
* Славный итальянский патриот Джузеппе Мадзини, чей республиканский идеал не что иное, как французская республика 1793 года, исправленная в духе поэтических традиций Данте и властолюбивых воспоминаний о властелине земли Риме, потом пересмотренная и исправленная с точки зрения новой теологии, наполовину рациональной и наполовину мистичной, — этот замечательный патриот, честолюбивый, страстный и всегда исключительный, несмотря на все его усилия подняться до уровня международной справедливости, патриот, который всегда предпочитал величие и могущество своего отечества его благополучию и свободе, — Мадзини был всегда яростным противником автономии провинций, которая естественно нарушала бы строгое единообразие великого итальянского государства. Он утверждает, что для противовеса могуществу прочно устроенной республики достаточна автономия коммун. Он ошибается: ни одна коммуна, взятая в отдельности, не сможет противостоять могуществу столь сильной централизации, она будет ею раздавлена. Чтобы не пасть в этой борьбе, она должна была бы для общей самозащиты вступить в федерацию с соседними коммунами, т. е. она должна была бы образовать вместе с ними автономную провинцию. Кроме того, раз провинции не будут автономны, управлять ими надо будет ставленникам государства. Нет середины между строго последовательным федерализмом и бюрократическим режимом. Отсюда вытекает, что республика, к которой стремится Мадзини, была бы государством бюрократическим и, следовательно, военным, основанным в целях внешнего могущества, а не международной справедливости и внутренней свободы. В 1793 году, при режиме Террора, коммуны Франции были признаны автономными, что не помешало им быть раздавленными революционным деспотизмом Конвента или, лучше сказать, Парижской Коммуны, естественным наследником которой явился Наполеон.


166
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ских, стратегических и торговых границах должны отныне считаться принадлежащими к древней истории и решительно отвергаться всеми приверженцами Лиги.
7) Признание абсолютного права каждой нации, большой или малой, каждого народа, слабого или сильного, каждой провинции, каждой коммуны на полную автономию при одном лишь условии, чтобы их внутреннее устройство не являлось угрозой и не представляло опасности для автономии и свободы соседних земель.
8) Если страна вошла в состав какого-либо государства, даже если она присоединилась добровольно, отсюда никак не следует, что она обязана оставаться в его составе всегда. Никакое вечное обязательство не может быть допущено человеческой справедливостью, единственной, с которой мы считаемся, и мы никогда не признаем иных прав или иных обязанностей, кроме тех, которые основаны на свободе. Право свободного присоединения, и равно свободного отделения, есть первое и самое важное из всех политических прав, без которого конфедерация всегда будет лишь замаскированной централизацией.
9) Из всего вышеизложенного следует, что Лига должна открыто осудить всякий союз той или иной национальной фракции европейской демократии с монархическими государствами, даже если бы этот союз имел целью вернуть независимость или свободу угнетенной стране: такой союз, могущий привести лишь к разочарованиям, был бы в то же время изменой делу революции.
10) В противоположность этому Лига, именно потому, что она Лига мира, и именно потому, что она убеждена, что мир не может быть завоеван и основан иначе, как на самой тесной и полной солидарности народов на началах справедливости и свободы, должна громко выразить свое сочувствие всякому народному бунту против любого угнетения, внешнего или внутреннего, лишь бы это был бунт во имя наших принципов и в политических и экономических интересах народных масс, а не амбициозное намерение основать могущественное Государство.
11) Лига будет вести беспощадную войну со всем, что называется славой, величием и могуществом государств. Всем этим ложным и вредоносным идолам, которым были принесены в жертву миллионы людей, мы противопоставим славу человеческого разума, проявляю¬


Федерализм, социализм и антитеологизм
167
щегося в науке, и всеобщего процветания, основанного на труде, справедливости и свободе.
12) Лига признает национальность как естественный факт, имеющий бесспорное право на свободное существование и свободное развитие, но не как принцип, ибо всякий принцип должен обладать всеобщностью, а национальность — это лишь отдельный, исключительный факт. Так называемый принцип национальности, каким он представляется в наши дни правительствами Франции, России и Пруссии и даже многими немецкими, польскими, итальянскими и венгерскими патриотами, является лишь отвлекающим средством, которое реакция противополагает духу революции: принцип в высшей степени аристократический по своей сущности, вплоть до презрения к диалектам народов, не имеющих своей письменности, молчаливо отрицающий свободу провинций и реальную автономию коммун и поддерживаемый во всех странах не народными массами, чьими реальными интересами он систематически жертвует ради так называемого общего блага, которое всегда является лишь благом привилегированных классов, — этот принцип не выражает ничего другого, кроме пресловутых исторических прав и амбиций государств. Итак, право национальности всегда будет рассматриваться Лигой лишь как естественное следствие высшего принципа свободы, и оно перестанет быть правом как только окажется или против свободы, или даже просто вне свободы.
13) Единство есть цель, к которой непреоборимо стремится человечество. Но единство становится фатальным, разрушает просвещение, достоинство и процветание индивидуумов и народов всякий раз, как оно образуется вне свободы, или путем насилия, или под воздействием какой-либо теологической, метафизической, политической или даже экономической идеи. Патриотизм, стремящийся к единству помимо свободы, — это плохой патриотизм. Он всегда причиняет вред интересам народа и подлинным интересам страны, которую он якобы хочет возвысить и которой хочет служить, будучи, зачастую помимо воли, другом реакции и врагом революции, т.е. освобождения народов и людей. Лига может признать лишь одно единство: то, которое свободно образуется через федерацию автономных частей в одно целое, с тем чтобы это последнее, не будучи больше отрицанием частных прав и интересов, кладбищем, где насильственно хоро¬


168
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
нят всякое местное процветание, стало, напротив, подтверждением и источником всякой автономии и процветания. Итак, Лига будет всеми силами бороться против всякой религиозной, политической, экономической и общественной организации, которая не будет всецело проникнута этим великим принципом свободы: без него нет ни просвещения, ни справедливости, ни процветания, ни человечности.
Таковы, господа, по нашему и, без сомнения, также по вашему мнению, необходимое содержание и необходимые следствия великого принципа Федерализма, открыто провозглашенного Женевским конгрессом. Таковы непреложные условия мира и свободы.
Непреложные — да, но единственные ли? — Не думаем.
Штаты Юга в великой республиканской конфедерации Северной Америки были с момента провозглашения независимости республикански X Штатов преимущественно демократичными* и федералистскими, вплоть до желания отделиться. И все же они в последнее время вызвали осуждение защитников свободы и человечности во всем мире и своей несправедливой и святотатственной войной против республиканских Штатов Севера чуть было не разрушили и не уничтожили самую прекрасную политическую организацию из всех, когда-либо существовавших в истории. В чем причина такого странного факта? Была ли эта причина политической? Нет, она всецело социальная. Внутреннее политическое устройство Южных Штатов было даже во многих отношениях более совершенным, являло собой большую свободу, чем устройство Северных Штатов. Только в этом устройстве было одно черное пятно, как и в республиках древнего мира: свобода граждан была основана на насильственном труде рабов. Этого черного пятна было достаточно, чтобы прекратить всякое политическое существование этих Штатов.
Граждане и рабы — таков был антагонизм древнего мира, как и рабовладельческих государств нового мира. Граждане и рабы, т.е. принужденные работники, рабы если не по праву, то на деле, — вот антагонизм современного мира. Подобно тому как древние государ¬
* Как известно, в Америке приверженцы интересов Юга против Севера, т. е. рабства против освобождения рабов, называют себя демократами.


Федерализм, социализм и антитеологизм
169
ства погибли от рабства, так и современные государства погибнут от пролетариата.
Напрасны старания утешиться мыслью, что это антагонизм скорее фиктивный, чем действительный, или что невозможно провести линию раздела между имущими и неимущими классами, так как эти классы переходят один в другой посредством множества промежуточных и неуловимых оттенков. В естественном мире также не существует линии раздела; так, например, в восходящем ряду существ невозможно указать точку, где кончается растительное и начинается животное царство, где кончается животное царство и начинается человечество. Тем не менее, существует вполне реальное различие между растением и животным, между животным и человеком. Так же точно в человеческом обществе, несмотря на промежуточные звенья, делающие незаметными переход от одного политического и социального положения к другому, различие между классами вполне определенно, и всякий сумеет различить дворянскую аристократию от финансовой аристократии, крупную буржуазию от мелкой буржуазии, а эту последнюю от фабричных и городских пролетариев; так же точно, как крупного землевладельца, рантье, крестьянина- собственника, собственноручно обрабатывающего землю, фермера от простого деревенского пролетария.
Все эти различные политические и социальные реалии — сводятся в настоящее время к двум диаметрально противоположным основным категориям, естественным врагам друг для друга: политические' классы, состоящие из лиц, имеющих привилегии в отношении как земли, так и капитала, или даже только буржуазного образования", и рабочие классы, обделенные как капиталом, так и землей, и лишенные всякого образования и воспитания.
Надо быть софистом или слепым, чтобы отрицать пропасть, разделяющую эти два класса. Подобно древнему миру, наша современная цивилизация с сравнительно небольшим числом привилегиро-  ** Привилегированные? .
“ Даже за неимением имущества это буржуазное образование при той солидарности, которая связывает всех членов буржуазного мира, обеспечивает получившему его громадную привилегию в вознаграждении за труд — ибо труд самого посредственного буржуа оплачивается в три, в четыре раза дороже, чем труд самого умного рабочего.


170
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ванных граждан основана на принудительном труде (к которому понуждает голод) громадного большинства населения, обреченного на невежество и грубость.
Напрасны также старания уверить себя, что эту пропасть можно уничтожить простым распространением просвещения в народных массах. Прекрасное дело основывать народные школы, но надо спросить себя, может ли человек из народа, перебивающийся изо дня в день и кормящий свою семью работой своих рук, лишенный сам образования и досуга и вынужденный убивать и отуплять себя работой, чтобы обеспечить свою семью хлебом на завтрашний день, — надо спросить себя, может ли такой человек хотя бы помышлять, желать, не говоря уж о том, чтобы иметь возможность, отправить своих детей в школу и содержать их во время обучения. Не будет ли он нуждаться в помощи их слабых рук, их детского труда, чтобы обеспечить все потребности семьи? Достаточно много будет и того, что он пойдет на жертву и отдаст детей в школу на год или на два, с трудом выкраивая им время, чтобы они могли научиться читать, писать, считать, с тем, чтобы их ум и сердце были отравлены христианским катехизисом, который умело и щедро преподносится в официальных народных школах всех стран. Сможет ли когда-нибудь это жалкое образование поднять рабочие массы до уровня буржуазного образования? Будет ли когда-нибудь заполнена пропасть?
Очевидно, что этот столь важный вопрос народного образования и воспитания зависит от решения другого, гораздо более трудного вопроса о коренном изменении нынешних экономических условий рабочих классов. — Возвысьте условия труда, отдайте труду все, что по справедливости ему принадлежит, и тем самым предоставьте народу спокойную уверенность, достаток, досуг, и тогда, поверьте, он займется своим образованием и создаст цивилизацию более широкую, здоровую, более возвышенную, чем ваша.
Напрасны и старания убедить себя вслед за экономистами, что улучшение экономического положения рабочих классов зависит от общего прогресса промышленности и торговли в каждой стране и от их полного освобождения от опеки и покровительства государств. Свобода промышленности и торговли — это, конечно, великая вещь, одна из главных основ международного союза всех народов мира. Сторонники свободы, всякой свободы, мы должны быть сторонника¬


Федерализм, социализм и антитеологизм
171
ми и этой. Но, с другой стороны, мы должны признать, что покуда будут существовать современные государства, покуда труд будет рабом собственности и капитала, эта свобода, обогащая ничтожную горстку буржуа в ущерб огромному большинству населения, приведет лишь к одному: еще больше расслабит и развратит малое число привилегированных, увеличит нищету, недовольство и справедливое возмущение рабочих масс и тем самым приблизит час разрушения государств.
Англия, Бельгия, Франция и Германия являются, несомненно, теми европейскими странами, где торговля и промышленность пользуются сравнительно большей свободой и которые достигли самой высокой степени развития. И это именно те самые страны, где пауперизм чувствуется наиболее жестоким образом, где пропасть между собственниками и капиталистами, с одной стороны, и рабочими классами — с другой, увеличилась как ни в одной другой стране. В России, в скандинавских странах, в Италии, в Испании, где торговля и промышленность мало развиты, люди редко умирают от голода, разве только по случаю какого-либо необычайного бедствия. В Англии смерть от голода обычное явление. От голода умирают не единицы, а тысячи, десятки, сотни тысяч людей. Не очевидно ли, что при том экономическом положении, которое царит в настоящее время во всем цивилизованном мире, — свобода и развитие торговли и промышленности, удивительные приложения науки к производству и даже сами машины, имеющие целью освободить работника, облегчая труд человека, — что все эти изобретения, весь этот прогресс, которым справедливо гордится цивилизованный человек, нисколько не улучшают положение рабочих классов, а наоборот, ухудшают его и делают еще более невыносимым.
Только Северная Америка является в значительной степени исключением из этого правила. Но это исключение не опровергает правило, а подтверждает его. Если рабочие там лучше оплачиваются, чем в Европе, если никто там не умирает от голода, если в то же время классовый антагонизм там еще почти не существует, если все трудящиеся — граждане и если вся масса граждан составляет именно единое целое, наконец, если хорошее начальное и даже среднее образование широко распространено там в массах, то все это следует в значительной мере приписать, конечно, тому традиционному духу


172
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
свободы, который первые колонисты принесли из Англии: рожденному, испытанному, окрепшему в великой религиозной борьбе, этому принципу индивидуальной независимости и самоуправления коммун и провинций — self-govemmentm способствовало еще то редкое обстоятельство, что, перенесенный на неосвоенные земли, он был свободен от духовного гнета прошлого и мог, таким образом, создать новый мир, мир свободы. А свобода — это великая волшебница, она наделена такой удивительной творческой силой, что, вдохновляемая ею одной, Северная Америка менее чем в столетие смогла достичь, а ныне и превзойти цивилизацию Европы. Но не надо обманываться: этот удивительный прогресс и столь завидное благополучие обязаны своим существованием в огромной мере важному преимуществу, которое имеет Америка, равно как и Россия: мы хотим сказать о громадных просторах плодородной земли, которая остается необработанной за недостатком рабочих рук. По крайней мере до сих пор это великое пространственное богатство было почти бесполезно для России, ибо мы никогда не обладали свободой. Иначе обстояло дело в Северной Америке, которая благодаря свободе, подобной которой не существует больше нигде, привлекает каждый год сотни тысяч энергичных, трудолюбивых и умных колонистов и благодаря этому богатству может их принять в свое лоно. Тем самым одновременно отодвигается проблема пауперизма и момент постановки социального вопроса: рабочий, не находящий работы или недовольный заработком, который ему предоставляет капитал, всегда может, в крайности, эмигрировать наfarwestli4, чтобы возделать там какую-нибудь дикую незанятую землю.
Эта возможность, всегда, за неимением лучшего, открытая для всех американских рабочих, естественно поддерживает там заработную плату на достаточной высоте и предоставляет каждому независимость, какой не знает Европа. Таково преимущество, но вот и недостаток: дешевизна промышленных продуктов зависит главным образом от дешевизны труда, и поэтому американские фабриканты в большинстве случаев не в состоянии конкурировать с европейскими фабрикантами; отсюда вытекает необходимость протекционистского тарифа для промышленности Северных Штатов. Но это привело в первую очередь к созданию массы искусственных производств и в особенности к притеснению и разорению непромышленных Южных


Федерализм, социализм и антитеологизм
173
Штатов, что заставило их стремиться к отделению; к скоплению, наконец, в таких городах, как Нью-Йорк, Филадельфия, Бостон и многих других массы рабочих пролетариев, которые постепенно начинают попадать в положение, аналогичное положению рабочих в крупных промышленных государствах Европы. — И мы действительно видим, что социальный вопрос выдвигается в Штатах Севера, подобно тому как он встал много раньше у нас.
Итак, мы вынуждены признать как общее правило, что в нашем современном мире, если и не так всецело, как в древнем мире, цивилизация малого числа основана на принудительном труде и относительном варварстве громадного большинства. Было бы несправедливо сказать, что этот привилегированный класс чужд труда; напротив, в наши дни его члены много работают, число совершенно бездеятельных заметно уменьшается, труд начинают уважать в этой среде; ибо наиболее благополучные понимают сегодня, что для того, чтобы быть на уровне современной цивилизации, для того хотя бы, чтобы быть в состоянии пользоваться своими привилегиями и сохранить их, надо много трудиться. Но между трудом зажиточных и рабочих классов та разница, что труд первых оплачивается в значительно большей пропорции, чем труд вторых, и потому оставляет привилегированным досуг, это наивысшее условие развития человека, как интеллектуального, так и нравственного, условие, никогда не существовавшее для рабочих классов. Кроме того, труд, которым занимаются в мире привилегированных, почти исключительно умственный, то есть работа воображения, памяти и мысли; между тем как труд миллионов пролетариев — это труд физический и зачастую, как, например, на всех фабриках, это труд, включающий в работу не всю мускульную систему человека, а развивающий лишь какую-нибудь часть ее в ущерб всем остальным, труд, совершаемый обычно в условиях, вредных для здоровья тела и препятствующих его гармоничному развитию. В этом отношении земледелец гораздо более благополучен: его натура, не испорченная душной и зачастую отравленной атмосферой заводов и фабрик, не изуродованная анормальным развитием одной какой-нибудь способности во вред другим, остается более сильной, более цельной, но зато его ум — почти всегда более отсталым, неповоротливым и гораздо менее развитым, чем ум фабричных и городских рабочих.


174
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Итак, ремесленники, заводские рабочие и земледельцы образуют вместе одну и ту же категорию, категорию физического труда, противополагаемую привилегированным представителям умственного труда. Каковы следствия этого не фиктивного, а вполне реального разделения, составляющего самую основу современного как политического, так и социального положения?
Для привилегированных представителей умственного труда, которые, скажем мимоходом, при нынешней организации общества призваны быть его представителями, не потому, что они самые умные, но единственно потому, что родились в привилегированном классе, — для них все блага, но также и все гибельные соблазны современной цивилизации: богатство, роскошь, комфорт, благосостояние, семейные радости, исключительная политическая свобода вместе с возможностью эксплуатировать труд миллионов рабочих и управлять ими по своей воле и в своих интересах, все изобретения, все изощрения воображения и мысли... и, вместе с возможностью стать цельными людьми, все язвы человечества, испорченного привилегиями.
Что остается представителям физического труда, этим бесчисленным миллионам пролетариев или даже мелким земельным собственникам? Безысходная нужда, отсутствие даже семейных радостей, ибо семья для бедного вскоре становится обузой, невежество, дикость и, мы бы сказали, вынужденное почти животное состояние, с тем утешением, что они служат пьедесталом для цивилизации, свободы и разложения немногих. Но зато они сохранили свежесть ума и сердца. Воспитанные трудом, хотя бы и принудительным, они сохранили чувство справедливости, много более правильной, чем справедливость юрисконсультов и кодексов; сами несчастные, они сочувствуют всякому несчастью, они сохранили здравый смысл, не испорченный софизмами доктринерской науки и обманами политики, и, так как они еще не злоупотребили и даже не воспользовались жизнью, они имеют веру в жизнь.
Но, скажут нам, этот контраст, эта пропасть между малым числом привилегированных и огромным количеством обездоленных всегда существовала и теперь существует: так что же изменилось? Изменилось то, что прежде эта пропасть была заполнена религиозным туманом, так что народные массы ее не видели, а теперь, после


Федерализм, социализм и антитеологизм
175
того как Великая Революция135 начала рассеивать этот туман, они тоже начинают видеть пропасть и спрашивать о ее причине. Значение этого безмерно.
С тех пор как Революция ниспослала в массы свое Евангелие, не мистическое, а рациональное, не небесное, а земное, не божественное, а человеческое, — свое Евангелие прав человека136; с тех пор как она провозгласила, что все люди равны, что все одинаково призваны к свободе и человечности, народные массы всей Европы, всего мира начинают мало-помалу пробуждаться ото сна, который их сковывал с тех пор, как христианство усыпило их своими маковыми цветами, и начинают спрашивать себя, не имеют ли они тоже права на равенство, свободу и человечность.
Как только этот вопрос был поставлен, народ, как в силу своего удивительного здравого смысла, так и инстинкта, понял, что первым условием его действительного освобождения, или, если вы мне позволите это слово, его очеловечения, является коренная реформа экономических условий. Вопрос о хлебе правомерно является для него первым вопросом, ибо еще Аристотель137 заметил: человек, чтобы мыслить, чтобы чувствовать свободно, чтобы сделаться человеком, должен быть свободен от забот материальной жизни. Впрочем, буржуа, громко выступающие против материализма народа и призывающие его к идеалистическому воздержанию, знают это очень хорошо, ибо они проповедуют на словах, а не на примере. Второй вопрос для народа — это досуг после работы, условие sine qua попт человечности; но хлеб и досуг не могут быть им получены иначе как путем радикального преобразования современного устройства общества, и это объясняет, почему Революция как логическое следствие своего собственного принципа породила социализм.
II. 	СОЦИАЛИЗМ
Французская Революция, провозгласив право и обязанность каждого человеческого индивидуума сделаться человеком, пришла в своих последних выводах к бабувизму139. Бабёф140 — один из последних энергичных и безупречных граждан, созданных Революцией, а затем уничтоженных ею в таком количестве, — которому посчастливилось иметь в числе своих друзей таких людей, как Буонарроти141,


176
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
соединил в своей неповторимой концепции политические традиции своего древнего отечества с новейшими идеями социальной революции. Видя, что Революция угасает за недостатком коренного преобразования, впрочем, по всей вероятности, и невозможного при экономической структуре того общества, верный, с другой стороны, духу этой Революции, которая завершилась заменой всякой личной инициативы всемогущим действием Государства, он измыслил политическую и социальную систему, согласно которой республика, выражающая собой коллективную волю граждан, должна была конфисковать всякую личную собственность и управлять ею в интересах всех, наделяя каждого в равной мере воспитанием, образованием, средствами к существованию, развлечениями и принуждая всех без исключения, по мере сил и способностей каждого, к физическому и умственному труду. Заговор Бабёфа не удался, он был гильотинирован вместе с несколькими друзьями. Но его идеал социалистической республики с ним не умер. Подхваченная его другом Буонарроти, величайшим конспиратором века, эта идея как священное сокровище была передана им новым поколениям; и благодаря тайным обществам, основанным Буонарроти в Бельгии и Франции, коммунистические идеи зародились в воображении народа. Они нашли с 1830 по 1848 год талантливых выразителей в лице Кабе142 и Луи Блана143, которые создали в окончательном виде революционный социализм. Другое социалистическое течение, исходящее из того же революционного источника, стремящееся к той же цели, но совершенно иными средствами, — течение, которое мы бы охотно назвали доктринерским социализмом, было основано двумя замечательными людьми: Сен-Симоном144 и Фурье145. Сен-симонизм был истолкован, развит, переработан и утвержден в виде чуть ли не обрядовой системы, своего рода церкви, отцом Анфантеном146 вместе со многими друзьями, из которых большая часть стала ныне финансистами и государственными людьми, чрезвычайно преданными Империи. Фурьеризм нашел своего интерпретатора в «Мирной демократии», издававшейся до 2 декабря г. Виктором Консидераном147.
Заслуга этих двух социалистических систем, впрочем, во многих отношениях различных, заключается главным образом в глубокой, научной, строгой критике современного устройства общества, чьи чудовищные противоречия они смело раскрыли; затем в том важном


Федерализм, социализм и антитеологизм
177
факте, что эти системы яростно нападали на христианство и расшатали его во имя восстановления в своих правах материи и человеческих страстей, оклеветанных и в то же время так хорошо практикуемых христианскими священниками. Сен-симонисты хотели заменить христианство новой религией, в основе которой был мистический культ плоти, с новой иерархией священников, новых эксплуататоров толпы своей привилегией гения, способностей и таланта. Фурьеристы, куда большие и, можно сказать, даже искренние демократы, придумали свои фаланстеры, управляемые избранными всеобщим голосованием руководителями, фаланстеры, где каждый сам себе, по мысли фурьеристов, нашел бы работу и место в соответствии с природой его страстей. Ошибки сен-симонистов слишком очевидны, чтобы стоило о них говорить. Двойная неправота фурьеристов заключалась, во-первых, в том, что они искренне верили, что единственно силой убеждения и мирной пропагандой они сумеют до такой степени тронуть сердца богатых, что те в конце концов сами придут сложить у порога фаланстера излишек своих богатств; во-вторых, в том, что они вообразили, что можно теоретически, а priori построить социальный рай, в котором разместится будущее человечество. Они не поняли, что мы можем провозглашать какие угодно великие принципы его грядущего развития, но мы должны оставить опыту будущего практическую реализацию этих принципов.
Вообще, все социалисты, за исключением одного, до 1848 года питали общую страсть к регламентации. Кабе, Луи Блан, фурьеристы, сен-симонисты — все были одержимы страстью поучать и устраивать будущее, все были более или менее авторитарными.
Но вот явился Прудон148, сын крестьянина, в сто раз больший революционер и в делах, и по инстинкту, чем все эти доктринерские буржуазные социалисты; он вооружился критикой столь же глубокой и проницательной, сколь неумолимой, чтобы уничтожить все их системы. Противопоставив свободу авторитету, он в противоположность этим государственным социалистам смело провозгласил себя анархистом и имел мужество бросить в лицо их деизму или пантеизму заявление, что он просто атеист или, точнее, позитивист, подобно Огюсту Конту149.
Социализм Прудона, основанный как на индивидуальной, так и на коллективной свободе и на спонтанной деятельности свободных


178
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ассоциаций, не подчиненный другим законам, кроме как общим законам социальной экономии; законам, которые открыты или которые еще предстоит открыть науке; социализм, стоящий вне всякой правительственной регламентации и всякого покровительства со стороны государства и подчиняющий политику экономическим, интеллектуальным и моральным интересам общества, должен был с течением времени прийти, в силу необходимой последовательности, к федерализму.
Таково было положение социальной науки до 1848 г. Полемика в газетах, листках и социалистических брошюрах привнесла массу новых идей в рабочие классы; они были ими насыщены, и, когда разразилась революция 1848 года, социализм заявил о себе как мощная сила.
Как мы сказали, социализм был последним детищем Великой Революции; но до его рождения она произвела на свет своего более прямого наследника, своего старшего сына, любимца Робеспьеров150 и Сен-Жюстов151: чистый республиканизм, без примеси социалистических идей, перенесенный из античного мира и вдохновляемый героическими традициями великих граждан Греции и Рима. Гораздо менее человечный, чем социализм, этот республиканизм почти не принимает в расчет человека, а признает лишь гражданина; если социализм стремится основать республику людей, то республиканизм желает лишь республику граждан, хотя бы они, как это было при конституциях152, явившихся естественным и необходимым следствием конституции 1793 года (раз уж эта конституция после недолгого колебания сознательно не затронула социального вопроса), — хотя бы они в качестве активных граждан (если воспользоваться выражением Учредительного собрания153) основывали свое благополучие на эксплуатации труда пассивных граждан. Впрочем, политический республиканец сам по себе не является, или по крайней мере ему не полагается быть, эгоистом лично для себя, но он должен им быть для отечества, которое он должен ставить в своем свободном сердце выше себя самого, выше всех индивидуумов, выше всех наций в мире, выше всего человечества. Следовательно, он будет всегда игнорировать международную справедливость; во всех спорах, будет ли его отечество право или нет, он будет становиться на его сторону, он будет желать, чтобы оно всегда имело верх и подавляло другие на¬


Федерализм, социализм и антитеологизм
179
роды своим могуществом и славой. Он сделается по естественной склонности завоевателем, несмотря на опыт веков, показывающий ему, что военные победы неизбежно должны привести к цезаризму. Республиканец-социалист ненавидит величие, могущество и военную славу государства, он предпочитает им свободу и благоденствие. Федералист во внутренней политике, он стремится и к международной конфедерации прежде всего из чувства справедливости, а также из убеждения, что экономическая и социальная революция может осуществиться, переступив искусственные и пагубные границы государств, лишь при совместных действиях если не всех, то, по крайней мере, большей части наций, составляющих ныне цивилизованный мир, и что все нации рано или поздно должны будут к ним присоединиться; Исключительно политический республиканец — это стоик; он не признает для себя прав, а только обязанности, или, как в республике Мадзини154, он признает лишь одно право: право быть самоотверженным и жертвовать собой для отечества, жить лишь для служения ему и с радостью умереть за него, как говорится в песне, которой г. Александр Дюма155 слишком щедро одарил жирондистов156. «Умереть за отечество — это самый прекрасный, самый завидный жребий»157. Социалист, напротив, опирается на свое позитивное право на жизнь и на все как интеллектуальные и моральные, так и физические жизненные наслаждения. Он любит жизнь, он хочет полностью ею насладиться. Так как его убеждения составляют часть его самого и его обязанности по отношению к обществу неразрывно связаны с его правами, то, оставаясь верным тем и другим, он сумеет жить, следуя справедливости, как Прудон, и, если нужно, умереть, как Бабёф; но он никогда не скажет, что жизнь человечества должна быть принесена в жертву и что смерть является самым сладким жребием. Для политического республиканца свобода лишь пустой звук; это свобода быть добровольным рабом, преданной жертвой государства; готовый всегда пожертвовать ради него собственной свободой, он легко пожертвует и свободой других. Итак, политический республиканизм обязательно приведет к деспотизму. Но для республиканца- социалиста свобода, соединенная с благоденствием и создающая всеобщую человечность посредством человечности каждого, это все, между тем как Государство является в его глазах лишь инструментом, служителем благоденствия и свободы каждого. Социалист отличается


180
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
от буржуа справедливостью, ибо он требует для себя лишь действительный плод своего собственного труда; от чистого республиканца он отличается своим искренним и человечным эгоизмом, живя открыто и без громких фраз для самого себя; он знает, что, поступая по справедливости, он служит всему обществу, а служа всему обществу, служит самому себе. Республиканец суров и часто — от патриотизма, как священник — из-за религии, — жесток Социалист естествен, умеренно патриотичен, но зато всегда очень человечен. Одним словом, республиканца-социалиста и политического республиканца разделяет пропасть: один, полурелигиозное существо, относится к прошлому; другой, позитивист или атеист, принадлежит будущему.
Эта противоположность проявилась в полной мере в 1848 году. С первых часов революции республиканцы и социалисты не смогли прийти ни к какому соглашению: их идеалы, все их инстинкты влекли их в диаметрально противоположные стороны. Все время от февраля до июня158 прошло в перестрелке; вызвав междоусобную войну в лагере революционеров и парализуя их силы, это естественно должно было склонить чашу весов на сторону выросшей до громадных размеров коалиции реакционеров всех оттенков, которые, гонимые страхом, объединились и образовали единую партию. В июне к ним присоединились и республиканцы, чтобы раздавить социалистов. Они полагали, что одержали победу, а на самом деле столкнули в бездну свою дорогую республику. Генерал Кавеньяк159, знаменосец контрреволюции, был предвестником Наполеона III160. Тогда это поняли все, если не во Франции, то всюду за ее пределами, ибо эта пагубная победа республиканцев над парижскими рабочими была отпразднована как великое торжество всеми дворами Европы, и офицеры прусской гвардии, с генералами во главе, поспешили отправить адрес с братскими поздравлениями генералу Кавеньяку.
Напуганная красным призраком, европейская буржуазия впала в полное раболепство. По природе своей она либеральна и фрондерски настроена, и потому ей не нравится военный режим, но она выбрала его перед лицом опасности народного освобождения. Пожертвовав своим достоинством и всеми своими славными завоеваниями XVIII-ro и начала этого века, она полагала, по крайней мере, что покупает мир и спокойствие, необходимые для успеха ее торго¬


Федерализм, социализм и антитеологизм
181
вых и промышленных предприятий: «Мы приносим вам в жертву свою свободу, — как бы говорила она власти военных, вновь поднявшейся из руин третьей революции, — взамен предоставьте нам возможность спокойно эксплуатировать народные массы и защитите нас от их притязаний, которые могут казаться справедливыми в теории, но которые ненавистны нам с точки зрения наших интересов». Буржуазии обещали все и даже сдержали данное ей слово. Почему же буржуазия, вся европейская буржуазия в настоящее время недовольна?
Она не рассчитала, что военный режим дорого стоит, что уже в силу своей внутренней организации он парализует, беспокоит, разоряет нации и что, более того, верный свойственной ему логике, которой он никогда не изменял, он имеет неизбежным последствием войну, войны династические, войны ради славы, войны завоевательные или территориальные, войны ради равновесия — постоянное уничтожение и поглощение одних государств другими, реки человеческой крови, сожжение деревень, разорение городов, опустошение целых провинций — и все это, чтобы удовлетворить честолюбие царствующих лиц и их фаворитов, чтобы их обогащать, чтобы подчинить, держать в повиновении народы и войти в историю.
Теперь буржуазия понимает это, и потому она недовольна режимом161, установлению которого она так сильно способствовала. Он ей надоел; но чем она его заменит?
Конституционная монархия отжила свое время, да она никогда и не пользовалась особым успехом на европейском континенте; даже в Англии, этой исторической колыбели современного конституционализма, ныне под сокрушительными ударами поднимающейся демократии она поколеблена, она шатается и вскоре будет уже не в состоянии сдерживать волну народных страстей и требований.
Республика? Но какая республика? Только политическая, или демократическая и социальная? Имеют ли еще народы социалистические настроения? Да, более чем когда-либо.
В 1848 году погиб не социализм вообще, а только государственный социализм, тот авторитарный и регламентированный социализм, который верил и надеялся, что Государство сможет полностью удовлетворить потребности и законные стремления рабочих классов, что, достигнув всемогущества, оно захочет и будет в состоянии


182
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
положить начало новому общественному порядку. Итак, не социализм умер в июне, а Государство объявило себя банкротом перед социализмом и, признав себя неспособным заплатить ему долг и тем самым выполнить заключенный с ним договор, оно попробовало его убить, чтобы самым легким образом освободиться от этого долга. Убить его не удалось, но Государство убило веру, которую социализм в него питал, и тем самым уничтожило все теории авторитарного или доктринерского социализма, из которых одни, как «Икария» Кабе или «Организация труда» г. Луи Блана, советовали народу во всем положиться на Государство, а другие продемонстрировали свою бездейственность рядом смехотворных опытов. Даже банк Прудона, который при более счастливом стечении обстоятельств мог бы процветать, потерпел крах, раздавленный буржуазией, проявлявшей к нему неприязнь и враждебность162.
Социализм проиграл это первое сражение по очень простой причине: он был полон стремлений и отрицательных теоретических идей, тысячекратно обосновывавших его борьбу против привилегий, но у него совсем не было положительных, практических идей, необходимых для того, чтобы на развалинах буржуазной системы построить новую систему, систему народной справедливости. Рабочие, сражавшиеся в июне за освобождение народа, были объединены инстинктом, а не идеями. Те неясные идеи, которые они имели, являли собой Вавилонскую башню163, хаос, из которого ничего не могло выйти. Такова была главная причина их поражения. Надо ли из-за этого сомневаться в будущем и в действительной силе социализма? Христианству, поставившему своей целью основание царства справедливости на небе, нужно было несколько столетий, чтобы одержать победу в Европе. Нужно ли удивляться, что социализм, поставивший перед собой гораздо более трудную задачу — основание царства справедливости на земле, не одержал победу в течение нескольких лет? <...>.
За немногими исключениями, все народы Европы, некоторые даже не зная слова «социализм», являются сегодня социалистическими; они не признают другого знамени, кроме того, которое им возвещает прежде всего их экономическое освобождение, и в тысячу раз охотнее отступились бы от всякого другого вопроса, но не от этого. Следовательно, только через социализм можно вовлечь их в политику, в настоящую политику <...>.


Федерализм, социализм и антитеологизм
183
Та страсть, которая крушит препятствия и творит новые миры, есть только у народа. Итак, инициатива нового движения бесспорно будет принадлежать народу. И мы бы умолчали о народе? и мы бы ничего не сказали о социализме, новой религии народа?
Но, скажут нам, социализм проявляет склонность к союзу с цезаризмом. Во-первых, это клевета; напротив, именно цезаризм, видя на горизонте появление грозной силы социализма, стремится завоевать его симпатии, чтобы эксплуатировать их на свой манер. Но не является ли это для нас лишней причиной устремить сюда свою энергию, чтобы не допустить этого чудовищного союза, плодом которого явилось бы, конечно, самое большое бедствие, угрожающее свободе мира?
Мы должны заняться этим, даже и не принимая в расчет всех практических мотивов, ибо социализм — это справедливость. Говоря о справедливости, мы подразумеваем не ту, которая заключена в кодексах и в римской юриспруденции, основанных в громадной степени на фактах насилия, силою же внедренных, освященных временем и благословением какой-либо, христианской или языческой, церкви и признанных т. о. за абсолютные принципы, из которых логически следует все остальное*, — мы говорим о справедливости, основывающейся единственно на сознании людей, на справедливости, которую вы найдете у каждого человека и даже в сознании детей и суть которой передается одним словом: равенство.
Эта всеобщая справедливость, которая, однако, благодаря насильственным захватам и религиозным влияниям никогда еще не имела перевеса ни в политическом, ни в юридическом, ни в экономическом мире, должна послужить основанием нового мира. Без нее нет ни свободы, ни республики, ни благоденствия, ни мира! Итак, мы должны руководствоваться ею во всех наших решениях, дабы мы могли деятельно способствовать установлению мира.
Эта справедливость повелевает нам взять в свои руки дело народа, с которым до сих пор столь ужасно обращались, и потребовать для
* В этом отношении юридическая наука подобна теологии: одна исходит из реального, но несправедливого факта присвоения силой, завоевания; другая — из факта фиктивного и нелепого, божественного откровения как высшего принципа. Основываясь на этой абсурдности или на этой несправедливости, обе науки прибегают к самой строгой логике, чтобы построить, с одной стороны, теологическую, с другой — юридическую систему.


184
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
него вместе с политической свободой также экономическое и социальное освобождение.
Мы не предлагаем вам, господа, ту или иную социалистическую систему. Мы призываем вас снова провозгласить великий принцип Французской Революции: каждый человек должен иметь материальные и нравственные средства для развития всей своей человечности. Принцип этот, по нашему мнению, выражается в следующей проблеме.
Организовать общество таким образом, чтобы каждый индивидуум, мужчина или женщина, появляясь на свет, имел бы приблизительно равные возможности для развития различных способностей и для их применения в своей работе, создать такое устройство общества, которое сделало бы невозможным для всякого индивидуума, кто бы он ни был, эксплуатировать чужой труд и позволяло бы ему пользоваться общественным богатством, являющимся, в сущности, продуктом человеческого труда лишь в той мере, в какой он своим трудом непосредственно способствовал его созданию.
Полное осуществление этой задачи будет, конечно, делом столетий. Но история ее выдвинула, и отныне мы не можем оставлять ее без внимания, не обрекая себя на полное бессилие.
Добавим сразу, что мы решительно отклоняем всякую попытку социальной организации, которая, будучи далекой от самой полной свободы как индивидов, так и ассоциаций, требовала бы какого-нибудь регламентирующего авторитета. Во имя свободы, которую мы признаем как единственную основу и единственный законный творческий принцип всякой организации, мы всегда будем протестовать против всего, что хоть сколько-нибудь будет похоже на государственный социализм и коммунизм.
Единственное, что, по нашему мнению, может и должно сделать государство, это начать с постепенного изменения права наследования, с тем чтобы по мере возможности упразднить его полностью. Право наследования, будучи всецело созданием государства, одним из основных условий самого существования авторитарного и божественного государства, может и должно быть уничтожено свободой в государстве; другими словами, государство должно раствориться в обществе, свободно организованном на началах справедливости. Это право, по нашему мнению, необходимо упразднить, ибо, пока суще¬


Федерализм, социализм и антитеологизм
185
ствует наследование, будет существовать наследственное экономическое неравенство — не естественное неравенство индивидуумов, а искусственное неравенство классов; а оно всегда будет непременно порождать наследственное неравенство в развитии и культуре умов и останется источником и освящением всякого политического и социального неравенства. Равенство исходного пункта в начале жизненного пути для каждого, при том, что это равенство будет зависеть от экономического и политического устройства общества, и с тем, чтобы каждый, независимо от разницы натуры, был бы дитя своих дел, — вот в чем состоит проблема справедливости. По нашему мнению, единственным наследником умирающих должен быть общественный фонд воспитания и образования детей обоего пола, включая их содержание от рождения до совершеннолетия. Добавим, что у нас, как у славян и русских, социальной идеей, основанной на общем и традиционном для населения чувстве, является та, что земля, собственность всего народа, может быть во владении лишь тех, кто обрабатывает ее собственными руками.
<...> Итак, мы ограничиваемся сегодня тем, что предлагаем вам сделать следующую декларацию:
«Убежденная в том, что серьезное осуществление в обществе свободы, справедливости и мира невозможно до тех пор, покуда огромное большинство населения остается лишенным всех благ, образования, низведенным до политического и социального ничтожества и обреченным на фактическое, если не юридическое рабство, вследствие нищеты и необходимости работать без отдыха и досуга, производя все те богатства, которыми кичится сегодня мир, и получая столь малую их часть, что ее едва хватает для обеспечения хлеба насущного;
Убежденная в том, что для всеймассы, населения, с которой обращались столь ужасно в течение столетий и по сие время, вопрос хлеба является вопросом интеллектуального освобождения, свободы и человечности;
Что свобода без социализма — это привилегия, несправедливость, и что социализм без свободы — это рабство и животное состояние;
Лига провозглашает необходимость коренной социальной и экономической реформы, которая имеет своей целью освобождение


186
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
труда народа от ига капитала и собственников на основе самой строгой справедливости, не юридической, теологической и метафизической, а просто человеческой, на позитивной науке и самой полной свободе.
Она заявляет также, что страницы ее газеты будут широко открыты для всех серьезных дискуссий по экономическим и социальным вопросам, если только они будут воодушевлены искренним желанием самого полного освобождения народа как в материальном отношении, так и с точки зрения политической и интеллектуальной>.
Изложив свои взгляды на Федерализм и Социализм, мы полагаем, господа, своей обязанностью рассмотреть вместе с вами еще третий вопрос, который мы считаем нераздельно связанным с двумя первыми вопросами, т.е. религиозный вопрос, и мы просим у вас позволения резюмировать все наши взгляды по этому вопросу в одном слове, которое покажется вам, быть может, варварским:
III. 	АНТИТЕОЛОГИЗМ
Господа, мы убеждены, что в мире не произошло ни одного крупного политического и социального изменения, которое бы не сопровождалось, а зачастую и не предварялось, аналогичным движением в философских и религиозных идеях, управляющих сознанием как индивидов, так и Общества.
Все религии со своими богами всегда были только созданием верующей и легковерной фантазии человека, еще не достигшего уровня чистой рефлексии и свободной, основанной на науке мысли; религиозное небо было лишь миражом, в котором воспламененный верой человек находил свой собственный образ, но увеличенный и перевернутый, то есть обожествленный.
История религий, история, величия и упадка следовавших друг за другом богов — не что иное, как история развития коллективного ума и коллективного сознания людей. По мере того как они открывали в себе или вне себя какую-либо силу, способность или качество, они приписывали его своим богам, увеличив его, расширив сверх


Федерализм, социализм и антитеологизм
187
всякой меры актом своей религиозной фантазии, подобно тому, как это делают дети. Таким образом, благодаря скромности и великодушию людей, небо обогатилось плодами земли, и, естественно, чем небо становилось богаче, тем беднее становилось человечество. Как только божество было признано, оно, естественно, было провозглашено господином, источником, дарителем всего: реальный мир стал существовать лишь через него, и человек, его бессознательный творец, пал перед ним на колени и объявил себя творением, рабом божества.
Христианство является религией par excellence164 именно потому, что оно показывает и выражает саму природу и сущность всякой религии: систематическое и абсолютное обнищание, уничтожение и порабощение человечества в пользу божества — высший принцип не только всякой религии, но и всякой метафизики, как теистической, так и пантеистической. Если Бог — все, то реальный мир и человек — ничто. Если Бог — истина, справедливость и бесконечная жизнь, то человек — ложь, несправедливость и смерть. Если Бог — господин, то человек — раб. Неспособный сам отыскать путь справедливости и истины, он должен получить их, как откровение свыше, через посланников и избранников божьей милости. Кто возвещает откровение, тот признает глашатаев его, пророков, священников, а раз они признаны представителями божества на земле, учителями, воспитателями человечества для вечной жизни, то они получают тем самым право руководить, повелевать и управлять человечеством в его земном существовании. Все люди обязаны абсолютно верить и беспрекословно им повиноваться; рабы Божьи, люди должны быть также рабами Церкви и, с благословения Церкви, рабами Государства. Из всех существующих или существовавших религий только христианство это целиком поняло, а из всех христианских сект только римский католицизм провозгласил и осуществил это со строгой последовательностью. Вот почему христианство является религией абсолютной, последней религией; вот почему апостольская и римская церковь является единственно последовательной, законной и божественной.
Не в обиду будь сказано всем полуфилософам, всем так называемым религиозным мыслителям: сугцествование Бога обязательно предполагает отречение от человеческого разума и человеческой


188
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
справедливости; оно является отрицанием человеческой свободы и неизбежно приводит не только к теоретическому, ноик практическому рабству.
И если мы не хотим рабства, мы не можем и не должны делать ни малейшей уступки теологии, ибо в этом мистическом и строго последовательном алфавите всякий, начав с А, неизбежно дойдет до Я, и всякий, кто хочет поклоняться Богу, должен отказаться от свободы и достоинства человека.
Бог существует, значит, человек — раб.
Человек разумен, справедлив, свободен, — значит, Бога нет.
Мы призываем всех выйти из этого круга, теперь выбирайте.
К тому же история показывает, что священники всех религий, за исключением преследуемых, были союзниками тирании. И даже преследуемые священники, хотя они и боролись против притеснения властей, и проклинали их, разве они не дисциплинировали своих верующих и не приготовляли тем самым элементы новой тирании? Каким бы ни было духовное рабство, оно всегда будет иметь своим естественным последствием рабство политическое и социальное. В настоящее время христианство во всех своих формах, вместе с вытекающей из него доктринерской и деистической метафизикой, которая в сущности не что иное, как замаскированная теология, несомненно является самым большим препятствием на пути освобождения общества. Поэтому-то все правительства, все государственные люди Европы, которые сами не являются ни метафизиками, ни теологами, ни деистами, которые в глубине души не верят ни в бога, ни в дьявола, так страстно, так неистово защищают и метафизику, и религию, какую бы то ни было религию, лишь бы она проповедовала смирение, подчинение и терпение, — что, впрочем, все религии и делают <„.>.
Поэтому нам чрезвычайно важно освободить массы от религиозных суеверий, и не только из-за любви к ним, но также и из-за любви к самим себе, ради спасения нашей свободы и безопасности. Но эта цель может быть достигнута-лишь двумя средствами: рациональной наукой и пропагандой социализма.
Мы подразумеваем под рациональной наукой ту, которая, освободившись от всех призраков метафизики и религии, отличается и от чисто экспериментальных и критических наук прежде всего тем, что


Федерализм, социализм и антишеологизм
189
не ограничивает свои исследования тем или иным определенным предметом, а старается охватить весь доступный познанию мир, ибо ей нет дела до непознаваемого; далее, тем, что она пользуется не только и исключительно аналитическим методом, как это делают вышеупомянутые науки, но позволяет себе прибегать и к синтезу, довольно часто пользуется аналогией и дедукцией, но всегда придает своим синтетическим выводам чисто гипотетическое значение, пока они не подтверждены самым строгим экспериментальным или критическим анализом.
Гипотезы рациональной науки отличаются от гипотез метафизики в том отношении, что эта последняя, выводя свои гипотезы как логические следствия из абсолютной системы, пытается заставить природу их принять, тогда как гипотезы рациональной науки, исходящие не из трансцендентной системы, а из синтеза, являющегося не чем иным, как резюме или общим выражением множества доказанных на опыте фактов, никогда не могут иметь такого императивного, обязательного характера, поскольку они всегда выдвигаются таким образом, что их можно отбросить сейчас же, как только они окажутся опровергнутыми новыми опытами.
Рациональная философия или универсальная наука не ведет себя ни аристократически, ни авторитарно, как то делала усопшая госпожа метафизика. Эта последняя, смотря всегда сверху вниз, путем дедукции и синтеза, на словах, правда, признавала автономию и свободу частных наук, но на деле страшно их притесняла. Доходило до того, что она навязывала им законы и даже факты, которых часто нельзя было обнаружить в природе, и препятствовала проведению ими опытов, результаты которых могли бы уничтожить ее спекуляции. Как видите, метафизика действовала по методу централизованных государств.
Рациональная философия, наоборот, является совершенно демократической наукой. Она свободно строится снизу вверх, и опыт — ее единственная основа. Ош не может принять ничего, что не было бы подвергнуто действительному анализу и подтверждено опытом или самой строгой критикой. Поэтому Бог, Бесконечное, Абсолют — все эти столь любимые метафизикой объекты — полностью из нее устраняются. Она с равнодушием отворачивается от них, считая их призраками или миражами. Но поскольку призраки и ми¬


190
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ражи играют существенную роль в развитии человеческого духа, ибо человек обычно приходит к постижению простой истины лишь после того, как он создал и исчерпал в своем воображении все возможные иллюзии, и поскольку развитие человеческого ума является реальным предметом науки, постольку естественная философия уделяет им место, но, занимаясь ими лишь с исторической точки зрения, она старается одновременно показать нам как физиологические, так и исторические причины зарождения, развития и упадка религиозных и метафизических идей, а также их относительную и преходящую необходимость для развития человеческого духа. Таким образом, отдав им все, на что они по справедливости имеют право, она отворачивается от них навсегда.
Ее предмет — это реальный и познаваемый мир. В глазах рационального философа в мире существует лишь одно сущее и одна наука. Поэтому он стремится охватить и согласовать все частные науки в единой системе. Эта координация всех позитивных наук в единое человеческое знание составляет позитивную философию, или универсальную науку. Наследуя религии и метафизике и в то же время совершенно их отрицая, эта философия, издавна предчувствуемая и подготовляемая лучшими умами, была впервые представлена в виде целостной системы великим французским мыслителем Огюстом Контом, который умелой и твердой рукой сделал ее первый набросок <...>.
На этом пути уже предчувствуется появление новой науки, социологии, т.е. науки об общих законах, управляющих всем развитием человеческого общества. Социология будет последней ступенью и увенчанием позитивной философии. История и статистика доказывают нам, что социальное тело, подобно всякому другому природному телу, повинуется в своих изменениях и превращениях общим законам, которые, по-видимому, столь же необходимы, как и законы физического мира. Выявление этих законов из событий прошлого и массы фактов настоящего — таков должен быть предмет этой науки. Помимо громадного интереса, представляемого ею для ума, она обещает в будущем и большую практическую пользу; ибо, подобно тому как мы можем властвовать над природой и преобразовывать ее согласно нашим возрастающим нуждам лишь благодаря приобретенному нами знанию ее законов, мы сумеем осуществить свободу и бла¬


Федерализм, социализм и антитеологизм
191
годенствие в социальной среде лишь с учетом естественных, постоянных законов, управляющих этой средой. Коль скоро мы признали, что пропасти, которая в воображении теологов и метафизиков разделяет дух и природу, вовсе не существует, мы должны рассматривать человеческое общество как тело, — правда, гораздо более сложное, чем другие, но столь же естественное и повинующееся тем же законам, а также законам, исключительно ему свойственным. Раз это признано, становится ясным, что знание и строгое соблюдение этих законов необходимо для того, чтобы социальные изменения, которые мы намерены произвести, были бы действенны.
Но, с другой стороны, мы знаем, что социология — это наука, которая только что родилась, что она еще в поисках своих принципов, и если мы будем судить об этой науке, самой трудной из всех, по примеру других, то мы должны будем признать, что потребуются века, по крайней мере одно столетие, чтобы она могла окончательно утвердиться и сделаться наукой серьезной и сколько-нибудь полной и самодостаточной <...>.
Мы полны уважения к науке и считаем ее драгоценнейшим сокровищем, чистейшей славой человечества. Ею человек отличается от животного, своего меньшего брата в настоящем, своего предка в прошлом; она дает ему возможность быть свободным. Тем не менее необходимо также признать ограниченность науки, напомнить ей, что она не есть целое, а только часть, что целое — это жизнь: универсальная жизнь миров или, дабы не потеряться в неведомом и неопределенном, жизнь нашей Солнечной системы или хотя бы нашего земного шара, наконец; говоря более узко: человеческий мир — движение, развитие, жизнь человеческого общества на Земле. Все это бесконечно шире, глубже и богаче науки и никогда не будет ею исчерпано.
Жизнь, взятая в этом всеобъемлющем смысле, отнюдь не является применением какой бы то ни было человеческой или божеской теории; мы сказали бы, что это — творение, если бы мы не опасались превратного толкования этого слова <...>.
Если мы колеблемся, употребить ли слово «творение», то только из опасения, что ему придадут смысл, который мы никак не можем принять. Кто говорит о творении, говорит как будто и о творце, а мы отвергаем существование единого творца как в отношении к челове¬


192
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ческому миру, так и к миру физическому, которые, впрочем, вместе составляют, на наш взгляд, один мир. Даже говоря о народах, творцах своей собственной истории, мы сознаем, что употребляем метафорическое выражение, неточное сравнение. Каждый народ является коллективным существом, обладающим как физиолого-психо- логическими, так и политико-социальными особенностями, которые в какой-то степени индивидуализируют его, отличая от всех других народов; но никогда не индивид, единое и неделимое существо в истинном смысле слова. Как ни развито его коллективное сознание, как ни концентрировано в момент великого национального кризиса страстное, направленное на одну цель стремление, именуемое народной волей, никогда эта концентрация не сравнится с тою, что свойственна реальному индивиду. Одним словом, ни один народ, каким бы единым он себя ни чувствовал, никогда не может сказать: я хочу! Он должен всегда говорить: мы хотим. Только индивидуум имеет привычку говорить: я хочу! И если говорят от имени всего народа: он хочет! — будьте уверены, что за этим скрывается какой-нибудь узурпатор, человек это или партия.
Итак, мы не подразумеваем здесь под словом «творение» ни теологическое или метафизическое творение, ни художественное, научное, промышленное, ни какое-либо иное творение, за которым стоит индивидуум-творец. Мы подразумеваем под этим словом просто бесконечно сложный продукт бесчисленного множества самых различных причин, больших и малых, частью известных, но в подавляющем большинстве остающихся неизвестными, которые, соединившись в данный момент, конечно, не без причины, но и без заранее начертанного плана, совершенно непреднамеренно, создали данный факт.
Но в таком случае, скажут нам, история и судьбы человеческого общества должны были бы представлять собой один лишь хаос и быть игрою случая? Напротив, только с момента освобождения истории от всякого божественного и человеческого произвола, тогда и только тогда она предстает перед нами во всем величии и рациональности закономерного развития, подобно органической и физической природе, чьим непосредственным продолжением она является. Природа, несмотря на неисчерпаемое богатство и разнообразие составляющих ее существ, нисколько не представляет собой


Федерализм, социализм и антитеологизм
193
хаоса; напротив, это великолепно организованный мир, где каждая часть сохраняет, так сказать, необходимую логическую связь со всеми остальными. Но, скажут, значит, был тогда устроитель? Вовсе нет, устроитель, будь он хоть богом, мог бы лишь испортить личным произволом естественное устройство и логическое развитие вещей, а мы видели, что во всех религиях главное свойство божества — это быть именно выше, то есть против всякой логики и всегда иметь только одну собственную логику: логику естественной невозможности, абсурдности*. Ибо что такое логика, как не естественный ход и развитие вещей, или же естественный способ, посредством которого множество определяющих причин производит факт. Следовательно, мы можем высказать эту столь простую и в то же время столь смелую аксиому: все естественное —логично, и все логичное — осуществлено или должно осуществиться в реальном мире, в самой природе и в ее дальнейшем развитии — естественной истории человеческого общества <...>.
Многим покажется, пожалуй, странным, что в политическом, социалистическом сочинении обсуждаются вопросы метафизики и теологии. Но, по нашему глубочайшему убеждению, эти вопросы не могут быть отделены от проблем социализма и политики. Реакционный мир под натиском непобедимой логики становится все более религиозным. Он поддерживает в Риме папу, он преследует в России естественные науки, во всех странах свои военные, гражданские, политические и социальные беззакония он защищает именем Бога, которого, в свою очередь, он яростно защищает в церквах и в школах с помощью лицемерно религиозной, раболепной, льстивой, тяжеловесно-доктринерской науки и всеми другими средствами, находящимися в распоряжении Государства. Царство божие на небесах с соответствующим ему явным или замаскированным царством кнута и узаконенной эксплуатацией труда порабощенных масс на земле —
* Сказать, что Бог не против логики, значит утверждать, что он совершенно идентичен ей, что он сам — не что иное, как логика, т. е. естественный ход и развитие реальных вещей, иначе говоря, что Бога нет. Существование Бога может иметь значение лишь как отрицание естественных законов, отсюда эта неопровержимая дилемма: Бог существует, значит нет естественных законов и мир представляет собой хаос. Мир не есть хаос, он упорядочен сам по себе — значит, Бога нет.


194
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
таков сегодня религиозный, социальный, политический и вполне логичный идеал реакционных партий в Европе. По противоположной причине революция, наоборот, должна быть атеистической: исторический опыт и логика доказали, что достаточно одного господина на небе, чтобы создать тысячи господ на земле.
Наконец не является ли социализм по самой своей сущности, которая состоит в осуществлении и свершении всех человеческих судеб здесь, на земле, а не на небе, завершением и, следовательно, отрицанием всякой религии, существование которой потеряет всякий смысл, как только ее стремления будут осуществлены?
<...> религия, подобно всему человеческому, имеет свой первоис- ток в животной жизни. Нельзя сказать, что какое-либо животное, за исключением человека, имеет религию, ибо самая грубая религия предполагает все-таки известную степень рефлексии, до которой еще не поднялось ни одно животное, кроме человека. Но столь же невозможно отрицать, что в существовании всех без исключения животных имеются все составные, так сказать, материальные элементы религии, за исключением, конечно, ее идеальной стороны, той именно, которая рано или поздно ее уничтожит, — мысли. В самом деле, какова действительная сущность всякой религии? Это именно чувство абсолютной зависимости преходящего индивида от вечной и всемогущей природы.
Нам трудно обнаружить это чувство и анализировать все его проявления у животных низших видов; однако мы можем сказать, что инстинкт самосохранения, наблюдаемый в относительно простых организациях, конечно, в меньшей степени, чем в высших организациях, — это своего рода обычная мудрость, образующаяся в каждой под влиянием этого чувства, которое, как мы уже сказали, есть не что иное, как религиозное чувство. У животных, наделенных более совершенной организацией и стоящих ближе к человеку, это чувство проявляется более заметно, например, в инстинктивном и паническом страхе, охватывающем их иногда при приближении какой-нибудь крупной природной катастрофы вроде землетрясения, лесного пожара или сильной бури. Вообще можно сказать, что страх является одним из преобладающих чувств в животной жизни. Все животные, живущие на свободе, пугливы, и это доказывает, что они живут в непрестанном инстинктивном страхе, что они всегда


Федерализм, социализм и антитеологизм
195
испытывают чувство опасности, т.е. ощущают присутствие всемогущего влияния, которое их преследует, пронизывает и охватывает всегда и везде. Этот страх, страх Божий, как сказали бы теологи, есть начало мудрости, т. е. религии. Но у животных он не становится религией, ибо им недостает той способности мыслить, которая фиксирует чувство, определяет его объект и превращает его в сознание, в мысль. Таким образом, совершенно справедливо утверждают, что человек по природе религиозен; он религиозен подобно всем другим животным — но он один на этой земле осознает свою религиозность.
Говорят, что религия — это первое пробуждение разума; верно, но пробуждение в неразумной форме. Религия, как мы только что видели, начинается со страха. И в самом деле, человек, пробуждаясь с первыми лучами того внутреннего солнца, которое мы называем самосознанием, и медленно, шаг за шагом выходя из гипнотического полусна, из чисто инстинктивного существования, в котором он находился в состоянии полнейшего неведения, т.е. животности, будучи к тому же рожденным, подобно всякому животному, в страхе перед внешним миром, который, правда, его производит и кормит, но который в то же время его притесняет, давит и грозит каждую минуту поглотить, — человек непременно должен был обратить свою зарождающуюся рефлексию именно на этот страх. Можно предположить, что у первобытного человека при пробуждении разума этот инстинктивный ужас должен был быть сильнее, чем у животных всех других видов. Прежде всего потому, что он рождается менее вооруженным, чем другие животные, и его детство более продолжительно; затем потому, что эта самая рефлексия, едва расцветшая и еще не достигшая достаточной степени зрелости и силы, чтобы распознавать внешние предметы и пользоваться ими, должна была тем не менее вырвать человека из единения согласия и инстинктивной гармонии с природой, в которой он находился, подобно своему двоюродному брату горилле, покуда в нем не пробудилась мысль. Так, рефлексия изолировала его от природной среды, которая, становясь, таким образом, для него чуждой, должна была являться ему сквозь призму воображения, возбужденного и расширенного под действием зарождающейся рефлексии, в виде темной и таинственной силы, гораздо более враждебной и опасной, чем она есть в действительности.


196
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Для . нас чрезвычайно трудно, если не невозможно, представить себе первые религиозные чувства и представления дикого человека. В подробностях они, без сомнения, должны были быть столь же разнообразны, сколь разнообразны были характеры первобытных народностей, которые их испытывали, а также сколь разнообразны были климатические и природные условия и все другие внешние обстоятельства и определения, в среде которых эти чувства развивались. Но так как, при всем этом, это были все же человеческие чувства и представления, то, несмотря на это великое множество особенностей, они должны были сводиться к некоторым одинаковым моментам общего характера, которые мы и постараемся определить. Каким бы ни было происхождение различных человеческих групп и расселение человеческих рас по земле, имели ли все люди родоначальником одного Адама165 — гориллу или двоюродного брата гориллы, или же они произошли от нескольких предков, созданных природой в различных местах и в различные эпохи, независимо друг от друга, способность, создающая и составляющая собственно человеческую природу всех людей, а именно: рефлексия, способность к абстракции, разум, мысль, одним словом, способность создавать идеи, а также законы, определяющие проявление этой способности, всегда и везде тождественны, всегда и везде одинаковы, и никакое человеческое развитие не могло бы происходить вопреки этим законам. Это дает нам право предположить, что основные фазы, отмеченные в начальном религиозном развитии одного какого-нибудь народа, должны воспроизводиться в развитии всего остального населения Земли <...>.
Последним пределом, высшей целью всего человеческого развития является свобода. Ж Ж Руссо166 и его ученики ошибались, ища ее в начале истории, когда человек, еще лишенный всякого самосознания и, следовательно, неспособный заключить какой бы то ни было договор, находился под игом той фатальности естественной жизни, которой подчиняются все животные и от которой человек смог в известном смысле освободиться лишь благодаря последовательному использованию разума, развивавшегося, правда, очень медленно на протяжении всей истории. Постепенно он познавал законы, управляющие внешним миром, а также законы, присущие нашей собственной природе; он их, так сказать, присваивал, превращая их в идеи — почти спонтанные создания нашего собственного мозга, — и делал так, что,


Федерализм, социализм и антитеологизм
197
продолжая подчиняться этим законам, человек подчинялся теперь только собственным мыслям. По сравнению с природой в этом — единственное достоинство и вся возможная свобода человека. У него никогда не будет другой, ибо законы природы неизменны, неизбежны; они являются основанием всего сущего и определяют наше бытие, так что никто не может восстать против них, не убедившись тотчас же в бессмысленности этого и не обрекая себя на верное самоубийство. Но, познавая и осваивая их своим умом, человек возвышается над непосредственной властью внешнего мира и, становясь, в свою очередь, творцом, повинуясь с этих пор лишь собственным идеям, он более или менее преобразует этот мир сообразно своим возрастающим потребностям и как бы привносит в него свой человеческий образ.
Таким образом, то, что мы называем человеческим миром, не имеет другого непосредственного творца, кроме человека, который создает его, отвоевывая шаг за шагом у внешнего мира и собственной животности свою свободу и человеческое достоинство. Он завоевывает их, влекомый независимой от него силой, непреоборимой и равно присущей всем живым существам. Эта сила — всеобщий поток жизни, тот самый, который мы называем всеобщей причинностью, природой и который проявляется во всех живых существах, растениях или животных как стремление каждого осуществить условия, необходимые для жизни своего вида, т.е. удовлетворить свои потребности. Это стремление, существенное и высшее проявление жизни, составляет основу того, что мы называем волей. Фатальная и непреодолимая у всех животных, не исключая самого цивилизованного человека, инстинктивная, можно было бы даже сказать, механическая — в низших по организации, более сознательная — в высших видах, она полностью раскрывается только в человеке, который благодаря своему разуму, возвышающему его над каждым из его инстинктивных побуждений и позволяющему ему сравнивать, критиковать и упорядочивать свои собственные потребности, один среди всего живого на Земле обладает сознательным самоопределением, свободной волей.
Само собой разумеется, эта свобода человеческой воли во всеобщем потоке жизни или этой абсолютной причинности, где каждая отдельная воля — это как бы только ручеек, имеет лишь тот смысл, который ей придает рефлексия в противоположность механическому действию или даже инстинкту. Человек улавливает и понимает


198
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
природную необходимость, которая, отражаясь в его мозгу, возрождается в нем посредством еще мало изученного реактивного физиологического процесса в виде логической последовательности его собственных мыслей. Это понимание дает ему, при всей его нисколько не прерывающейся абсолютной зависимости, чувство самоопределения, сознательной спонтанной воли и свободы. Без полного или частичного самоубийства ни один человек никогда не освободится от своих естественных желаний, но он может их регулировать и модифицировать, стремясь все более сообразовывать их с тем, что в различные периоды своего интеллектуального и нравственного развития называет справедливым и прекрасным.
В сущности, основные моменты самого утонченного человеческого и самого темного животного существования суть и всегда останутся тем же самым: рождаться, развиваться и расти, работать, чтобы есть и пить, чтобы иметь кров и защищаться, поддерживать свое индивидуальное существование в социальном равновесии своего вида, любить, размножаться, затем умирать... К этим моментам только у человека прибавляется новый: мыслить и познавать — способность и потребность, которые обнаруживаются, правда, в меньшей, но уже весьма ощутимой степени и у животных наиболее близких по организации к человеку, ибо, по-видимому, в природе не существует абсолютных качественных различий, и все качественные различия сводятся, в конце концов, к количественным. Только у человека эти способности становятся настолько настоятельными и господствующими, что мало-помалу преобразуют всю его жизнь. Как верно заметил один из величайших мыслителей наших дней, Людвиг Фейербах, человек делает все, что делают животные, но только он должен делать это все более и более человечно. В этом все различие, но оно огромно*. Оно
* Никогда не лишне повторять это многим приверженцам современного натурализма или материализма, которые — ввиду того, что человек в наши дни обнаружил свое полное родство со всеми другими видами животных и свое непосредственное и земное происхождение, ввиду того, что он отказался от нелепых и пустых претензий спиритуализма, который под предлогом дарования ему абсолютной свободы приговаривал его к вечному рабству, — воображают, что это дает им право отбросить всякое уважение к человеку. Этих людей можно сравнить с лакеями, которые, открыв плебейское происхождение человека, заставившего себя уважать своими личными достоинствами, считают себя вправе относиться к нему как к равному по той простой причине, что в их представле¬


Федерализм, социализм и антитеологизм
199
заключает в себе всю цивилизацию, со всеми чудесами промышленности, науки и искусств, со всем религиозным, эстетическим, философским, политическим, экономическим и социальным развитием человечества, — одним словом, весь мир истории. Человек создает этот исторический мир силой своей деятельности, которую вы обнаружите во всех живых существах и которая составляет самую сущность всей органической жизни и стремится ассимилировать и трансформировать внешний мир согласно потребностям каждого. Деятельности, следовательно, инстинктивной и неизбежной, предшествующей всякому мышлению, но которая, будучи озарена разумом человека и направлена его волей, преобразуется в нем и для него в сознательный и свободный труд.
Только посредством мысли человек приходит к сознанию своей свободы в произведшей его природной среде; но только трудом он ее осуществляет. Мы отметили, что деятельность, составляющая труд, т. е. медленная работа по преобразованию поверхности нашей планеты физической силой каждого живого существа сообразно с потребностями каждого, встречается более или менее развитой на всех стадиях органической жизни. Но она начинает быть собственно человеческим трудом только тогда, когда, направленная человеческим разумом и сознательной волей, служит удовлетворению не только строго определенных и неизменных потребностей исключительно животной жизни, но и потребностей мыслящего существа, которое приобретает свою человечность, утверждая и осуществляя в мире свою свободу.
Исполнение этой безмерной, бесконечной задачи является не только делом интеллектуального и нравственного развития, но также делом материального освобождения. Человек действительно становится человеком, получает возможность развиваться и внутренне совершенствоваться лишь при условии, что он порвал, хотя бы в какой-то степени, рабские цепи, налагаемые природой на всех своих детей. Цепи эти — голод, всякого рода лишения, боль, влияние климата, времен года и вообще тысячи условий животной
нии не существует другого достоинства, кроме аристократического происхождения. Иные же настолько счастливы открытием родства человека с гориллой, что хотели бы навсегда сохранить его в состоянии животного, отказываясь понять, что все историческое назначение, все достоинство и свобода человека заключаются в удалении от этого состояния.


200
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
жизни, удерживающих человеческое существо в чуть ли не абсолютной зависимости от окружающей его среды; это постоянные опасности, которые в виде природных явлений угрожают человеку и подавляют его со всех сторон: этот непрестанный страх, составляющий сущность всякого животного существования и до того подавляющий природного дикого индивида, что он не находит в себе ничего, что воспротивилось бы этому страху и победило бы его... одним словом, присутствуют все элементы самого абсолютного рабства. Первый шаг, который делает человек, чтобы освободиться от этого рабства, состоит, как мы уже сказали, в акте разумной абстракции, который, внутренне возвышая человека над окружающими вещами, позволяет ему исследовать их отношения и законы. Но вторым шагом является непременно материальный акт, определяемый волей и направляемый более или менее глубоким познанием внешнего мира: это применение мускульной силы человека к преобразованию этого мира сообразно своим возрастающим потребностям. Эта борьба человека, сознательного труженика, против матери- природы не является бунтом против нее или ее законов. Он использует полученное им знание этих законов лишь с целью стать сильнее и обезопасить себя от грубых нападений и случайных катастроф, а также от периодических и регулярных явлений физического мира. Только познание и самое почтительное соблюдение законов природы делает человека способным, в свою очередь, покорить ее, заставить служить его целям и превратить поверхность земного шара во все более и более благоприятную для развития человечества среду.
Как видите, способность к отвлечению, источник всех наших знаний и всех наших идей, является также единственной причиной всякого человеческого освобождения. Но первое пробуждение этой способности, являющейся не чем иным, как разумом, не приводит тотчас же к свободе. Когда она начинает действовать в человеке, медленно освобождаясь от пелены животной инстинктивности, то вначале она проявляется не в виде разумной рефлексии, обладающей знанием и познанием своей собственной деятельности, а в виде рефлексии воображения или неразумия. Она постепенно освобождает человека от природного рабства, тяготеющего над ним с колыбели, только для того, чтобы тотчас же отдать его в новое рабство, в тысячу раз более суровое и ужасное — в рабство религии.


Федерализм, социализм и антитеологизм
201
Именно воображение человека превращает естественный культ, элементы и следы которого мы находим у всех животных, в культ человеческий, в элементарной форме фетишизма. Мы обратили внимание на животных, инстинктивно поклоняющихся великим явлениям природы, действительно оказывающим непосредственное и могущественное влияние на их существование, но мы никогда не слыхали о животных, поклоняющихся безобидному куску дерева, тряпке, кости или камню. Между тем мы находим этот культ в первобытной религии дикарей и даже в католицизме. Как объяснить эту столь странную, по крайней мере на первый взгляд, аномалию, представляющую человека, с точки зрения здравого смысла и понимания действительности, стоящим гораздо более низко, чем самые скромные животные?
Эта абсурдность есть продукт воображения дикаря. Он не только чувствует, подобно другим животным, всемогущество природы, он делает его предметом своей непрестанной рефлексии, фиксирует и обобщает его посредством какого-нибудь наименования, делает его центром, вокруг которого группируются все его детские воображения. Еще неспособный охватить своей бедной мыслью Вселенную, даже земной шар и даже столь ограниченную среду, в которой он родился и живет, он повсюду ищет, где же именно находится то всемогущество, ощущение которого, теперь уже осознанное и закрепленное, преследует его. И посредством наблюдения, игры своей неразвитой фантазии, которую нам сейчас понять трудно, он привязывает его к этому куску камня, к этой тряпке, к этому камню... таков чистый фетишизм, самая религиозная, т. е. самая абсурдная, из всех религий.
Вслед за фетишизмом и часто в одно время с ним идет культ, колдунов. Это культ, если и не намного более разумный, то во всяком случае более естественный: он удивляет нас меньше чистого фетишизма, ибо мы к нему привыкли. Мы ведь еще сегодня окружены колдунами: спириты, медиумы, ясновидящие, всякие магнетизеры и даже священники римской католической, а также восточной греческой церкви, которые утверждают, что они имеют власть заставить Бога с помощью каких-то таинственных формул сойти на воду или же воплотиться в хлебе и вине. Разве все эти насильники покоренного их заклинаниями божества не колдуны? Правда, их божество, развивав¬


202
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
шееся в течение нескольких тысячелетий, гораздо более сложно, чем божество первобытного колдовства, объектом которого является только зафиксированный, но еще не определенный образ всемогущества, без какого-либо другого интеллектуального или морального атрибута. Различие между добром и злом, справедливым и несправедливым здесь еще неизвестно; не знают, что такое божество любит и что оно ненавидит, что оно хочет и чего не хочет, оно ни доброе, ни злое — оно всемогуще и больше ничего. Однако божественный характер уже начинает вырисовываться; божество эгоистично и тщеславно, оно любит комплименты, коленопреклонение, унижение и заклание людей, их обожание и жертвоприношения, — и оно преследует и жестоко наказывает тех, кто не хочет ему покориться: бунтовщиков, гордецов, нечестивцев. Как известно, это основная черта божественной природы древних и современных богов, созданных человеческим неразумием. Существовало ли когда-нибудь в мире столь завистливое, тщеславное, эгоистичное, кровавое существо, как Иегова167 евреев или Бог-отец христиан?
В культе первобытного колдовства божество или это неопределимое всемогущество является вначале как неотделимое от личности колдуна: он сам — бог, подобно фетишу. Но с течением времени роль сверхъестественного человека, человека-бога, становится невозможной для реального человека и в особенности для дикаря, который не имеет никаких средств укрыться от нескромного любопытства верующих и остается с утра до вечера открытым для наблюдения. Здравый смысл, практический ум дикого племени, продолжающие развиваться параллельно его религиозному воображению, доказывают ему в конце концов невозможность того, чтобы человек, доступный всем человеческим слабостям и немощам, был богом. Колдун остается для народа сверхъестественным существом, но только иногда, когда он одержим. Но чем же он одержим? Всемогуществом, богом... Значит, божество находится обычно вне колдуна. Где его искать? Фетиш, бог- вещь превзойден, как и колдун, человеко-бог. Все эти трансформации в первобытные времена могли занимать столетия. Дикарь, уже продвинувшийся в своем развитии, обогатившийся опытом и традициями многих веков, ищет теперь божество вдали от себя, но все еще среди реально существующего: в солнце, в луне, в звездах. Религиозная мысль уже начинает охватывать вселенную.


Федерализм, социализм и антитеологизм
203
Как мы уже сказали, человек смог достигнуть этого пункта лишь по прошествии долгого ряда веков. Его способность отвлеченно мыслить, его разум развились, окрепли, изощрились в практическом познании окружающих его вещей и в наблюдении их отношений и взаимной причинности, тогда как повторяемость некоторых явлений дала ему начальное представление о законах природы. Человек начинает интересоваться совокупностью явлений и их причинами; он их разыскивает. В то же время он начинает познавать самого себя и благодаря той же способности к абстракции, которая позволяет ему внутренне подниматься мыслью над самим собою и делать себя объектом рефлексии, он начинает отделять свое материальное и жизненное существо от своего мыслящего существа, внешнее от внутреннего, свое тело от своей души. Но раз это различие открыто им и зафиксировано, то он с естественной необходимостью переносит его на своего бога и начинает искать невидимую душу этого видимого мира. Так должен был родиться религиозный пантеизм индусов.
Мы должны остановиться на этом, ибо именно здесь начинается, собственно, религия в полном смысле этого слова и вместе с ней теология и метафизика. До сих пор религиозное воображение человека, одержимое закрепившимися представлениями о всемогуществе, шло естественным образом, ища причину и источник этого всемогущества путем экспериментального исследования, вначале в самых близких предметах, в фетишах, потом в колдунах, еще позже в значительных явлениях природы, наконец, в звездах, но всегда приписывая его какому-нибудь действительному и видимому предмету, каким бы далеким он ни был. Теперь человек предполагает существование духовного, внемирового, невидимого бога. С другой стороны, до сих пор его боги были ограниченными и обособленными существами среди множества других небожественных существ, одаренными всемогуществом, но все же реально существующими. Теперь он впервые полагает универсальное божество: Существо Существ, субстанцию и творца всех ограниченных и обособленных Существ, всеобщую душу всей Вселенной, Великое Целое. Вот начало настоящего бога и вместе с ним настоящей религии <„>.
Бог — это абсолютная абстракция, собственный продукт человеческой мысли; как сила абстракции, оставив позади все известные существа, все сущее мира, и освободившись тем самым от всякого ре¬


204
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ального содержания, превратившись уже в абсолютный мир, не узнавая себя в этой возвышенной наготе, он предстает сам перед собой как единственное и высшее Существо <„>.
Мы не думаем отрицать историческую необходимость религии, мы не утверждаем, что она была абсолютным злом в истории. Если она зло, то она была и, к сожалению, поныне остается для громадного большинства невежественного человечества злом неизбежным, подобно тому, как неизбежны недостатки и ошибки в развитии всякой человеческой способности. Религия, как мы уже сказали, — это первое пробуждение человеческого разума в форме божественного неразумия; это первый проблеск человеческой истины сквозь божественные покровы лжи; это первое проявление человеческой морали, справедливости и права сквозь исторические неправедности божественной благодати; наконец, это первый опыт свободы под унизительным и тягостным игом божества, игом, которое в конце концов необходимо будет свергнуть, чтобы действительно завоевать разумный разум, истинную истину, полную справедливость и действительную свободу.
При помощи религии человек-животное, выходя из животности, делает первый шаг к человечности; но покуда он останется религиозным, он никогда не достигнет своей цели, ибо всякая религия обрекает его на абсурд и, направляя его по ложному пути, заставляет искать божественное вместо человеческого. Религия приводит к тому, что народы, едва освободившись от природного рабства, в котором остаются животные других видов, тотчас же попадают в рабство к сильным мира сего и к кастам привилегированным, кастам, этим божеским избранникам.
Одним из главных атрибутов бессмертных богов является, как известно, звание законодателей человеческого общества, основателей государства. Человек, говорят почти все религии, был бы неспособен сам распознать, что хорошо и что плохо, справедливо и несправедливо, а потому само божество должно было так или иначе спуститься на землю, чтобы просветить человека и основать в человеческом обществе политический и социальный строй. Естественным результатом этого является непреложный вывод: все законы и всякая уста¬


Федерализм, социализм и антишеологизм
205
новленная власть освящены небом и им должно всегда и везде слепо повиноваться.
Это очень удобно для правителей и очень неудобно для управляемых, а так как мы принадлежим к последним, то мы кровно заинтересованы в более близком рассмотрении правомерности этого древнего утверждения, которое всех нас обратило в рабов, чтобы найти средство освободиться от гнета <...>.
<...> Самым индивидуальным и самым свободным существом в сравнении с другими животными, бесспорно, является человек
Мы сказали, что человек — это не только самое индивидуальное из земных существ, но и самое социальное. Большой ошибкой со стороны Ж. Ж. Руссо было предположение, что первобытное общество основано на свободном договоре, заключенном дикарями. Но Руссо не единственный, кто это утверждает. Большинство современных юристов и публицистов из школы Канта или из всякой другой индивидуалистической и либеральной школы, не признающих ни общества, основанного на божественном праве теологов, ни общества, определяемого гегельянской школой, как более или менее мистическая реализация объективной морали, ни первобытно-животного общества натуралистов, берут в качестве исходного пункта, nolens volens168, молчаливый договор. Молчаливый договор! Т. е. договор без слов и, следовательно, без мысли и без воли — возмутительная бессмыслица! Абсурдная фикция и, что хуже, злая фикция! Недостойное надувательство! Ибо он предполагает, что в то время, когда я еще не был в состоянии ни желать, ни думать, ни говорить, — я только тем, что покорно позволил себя оболванить, мог дать согласие на вечное рабство как свое, так и всего моего потомства!
Последствия общественного договора поистине пагубны, ибо они приводят к полному доминированию государства. А ведь взятый за исходный пункт принцип кажется чрезвычайно либеральным. Предполагается, что индивиды до заключения этого договора пользуются абсолютной свободой, ибо согласно этой теории только естественный, дикий человек совершенно свободен. Мы высказали свое мнение об этой естественной свободе, которая является лишь абсолютной зависимостью человека-гориллы от постоянного давления внешнего мира. Но предположим, что человек действительно свободен в исходном пункте своей истории, зачем же тогда ему образовывать


206
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
общество? Чтобы защитить себя, отвечают нам, от всех возможных вторжений внешнего мира, включая других людей, объединившихся или необъединившихся, но не принадлежащих к формирующемуся новому обществу.
Таковы эти первобытные люди, совершенно свободные, каждый сам по себе и для себя самого, но которые пользуются этой безграничной свободой до тех пор, пока не встретятся друг с другом, пока они пребывают в полной индивидуальной изоляции. Свободе одного не нужна свобода другого, напротив, свобода каждого довольствуется сама собой, существует сама по себе и непременно предстает отрицанием свободы всех других. Все эти свободы при встрече должны друг друга ограничивать, уменьшать, противоречить одна другой и взаимно уничтожаться...
Дабы не уничтожить друг друга совершенно, они заключают между собой явный или молчаливый договор, по которому они отказываются от своей части, чтобы обеспечить остальное. Этот договор становится фундаментом общества, а скорее, Государства; ибо надо заметить, что в этой теории нет места для общества, в ней существует только Государство или, лучше сказать, общество в ней полностью поглощено Государством.
Общество — это естественный способ существования совокупности людей независимо от всякого договора. Оно управляется нравами и традиционными обычаями, но никогда не руководствуется законами. Оно медленно развивается под влиянием инициативы индивидов, а не мыслью и волей законодателя. Существуют, правда, законы, управляющие обществом без его ведома, но это законы естественные, свойственные социальному телу, как физические законы присущи материальным телам. Большая часть этих законов до сих пор не открыта, а между тем они управляли человеческим обществом с его рождения, независимо от мышления и воли составляющих его людей. Отсюда следует, что их не надо смешивать с политическими и юридическими законами, провозглашенными какой-либо законодательной властью, которые в разбираемой нами системе считаются логическими выводами из первого договора, сознательно заключенного людьми.
Государство не является непосредственным созданием природы; оно не предшествует, как общество, пробуждению человеческой


Федерализм, социализм и антитеологизм
207
мысли; и мы попытаемся в дальнейшем показать, каким образом религиозное сознание создает его в среде естественного общества. По мнению либеральных публицистов, первое государство было создано свободной и сознательной волей людей; по мнению абсолютистов, это — творение божие. В обоих случаях оно стоит над обществом и стремится его полностью поглотить.
Во втором случае это само собой понятно, божественное установление обязательно должно поглотить всякое естественное устройство. Любопытнее другое — индивидуалистическая школа со своим свободным договором приходит к тому же результату. И в самом деле, эта школа начинает с отрицания самого существования естественного общества, предшествующего договору, ибо подобное общество предполагало бы естественные отношения между индивидуумами и, следовательно, взаимное ограничение их свободы, что противоречит абсолютной свободе, которой каждый, согласно этой теории, имеет возможность пользоваться до заключения договора. Это означало бы не более и не менее, как этот самый договор, существующий в виде естественного факта и предшествующий свободному договору. Следовательно, согласно этой системе, человеческое общество начинается лишь с заключения договора. Но что тогда представляет собой это общество? Прямое и логическое осуществление договора, со всеми его постановлениями, законодательными и практическими следствиями, — это Государство.
Рассмотрим его подробнее. Что оно из себя представляет? Сумму отрицаний индивидуальных свобод всех его членов; или же сумму жертв, которые приносят его члены, отказывающиеся от части своей свободы ради общего блага. Мы видели, что согласно индивидуалистической теории свобода каждого — это ограничение или естественное отрицание свободы всех других: ну так вот, это абсолютное ограничение, это отрицание свободы каждого во имя свободы всех или общего права, — это и есть Государство. Итак, там, где начинается Государство, кончается индивидуальная свобода, и наоборот.
Мне возразят, что Государство, представитель общественного блага, или всеобщего интереса, отнимает у каждого часть его свободы только с тем, чтобы обеспечить ему все остальное. Но остальное — это, если хотите, безопасность, но никак не свобода. Свобода недели¬


208
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ма: нельзя отсечь ее часть, не убив целиком. Малая часть, которую вы отсекаете, — это сама сущность моей свободы, это все. В силу естественного, необходимого и непреоборимого хода вещей вся моя свобода концентрируется именно в той части, которую вы удаляете, сколь бы малой она ни была <...>.
Но разве Государство, скажут мне, демократическое Государство, основанное на свободном голосовании всех граждан, может быть отрицанием их свободы? А почему же нет? Это целиком будет зависеть от назначения Государства и власти, которую граждане ему предоставят. Республиканское Государство, основанное на всеобщей подаче голосов, может быть очень деспотичным, даже более деспотичным, чем монархическое, если под предлогом, что оно представляет общую волю, Государство будет оказывать давление на волю и свободное развитие каждого из своих членов всей тяжестью своего коллективного могущества.
Но Государство, возразят мне, ограничивает свободу своих членов лишь постольку, поскольку эта свобода направлена к несправедливости, ко злу. Оно мешает им убивать, грабить и оскорблять друг друга и вообще делать зло, но в то же время предоставляет им полную и всецелую свободу делать добро <...>.
Современные государства достигли именно такого состояния. Христианство служит им лишь предлогом и фразой, или средством обманывать простаков, ибо они преследуют цели, не имеющие никакого отношения к религиозным чувствам. И великие государственные мужи наших дней: Пальмерстоны169, Муравьёвы170, Кавуры171, Бисмарки172, Наполеоны громко бы расхохотались, если бы кто-нибудь принял всерьез их демонстрации религиозных чувств. Они бы смеялись еще больше, если бы им приписали гуманистические чувства, намерения и стремления, которые они, впрочем, не упускают случая публично назвать глупостью. Что же остается, что составляет их мораль? Единственно, государственный интерес. С этой точки зрения, которая, за очень малым исключением, была точкой зрения государственных деятелей, сильных людей всех времен и всех стран, все, что служит к сохранению, возвеличению и укреплению Государства, каким бы святотатством это ни было с религиозной точки зрения, как бы это ни казалось возмутительно с точки зрения человеческой морали, является добром, и наоборот,


Федерализм, социализм и антитеологизм
209
все, что этому противоречит, будь то в высшей степени свято или по-человечески справедливо, является злом. Такова в действительности мораль и вековая практика всех государств.
Это относится и к государству, основанному на теории общественного договора. Согласно этой системе, добро и справедливость начинают существовать лишь с заключения договора и являются не чем иным, как содержанием и целью договора, т. е. общим интересом и государственным правом всех заключивших его индивидов, не считая тех, кто остался вне договора, следовательно, являются наибольшим удовлетворением коллективного эгоизма частной и ограниченной ассоциации, которая, будучи основана на частичном пожертвовании индивидуальным эгоизмом со стороны каждого из ее членов, отторгает от себя как посторонних и как естественных врагов огромное большинство человеческого рода, входящее или не .входящее в аналогичные ассоциации.
Существование одного ограниченного государства предполагает и с необходимостью провоцирует образование других государств, ибо совершенно естественно, что индивиды, находящиеся вне первого государства, существованию и свободе которых оно угрожает, объединяются, в свою очередь, против него. И вот человечество разбивается на неопределенное число государств, чуждых, враждебных и угрожающих друг другу. Для них нет общего права, нет общественного договора, ибо в противном случае они бы перестали быть абсолютно независимыми друг от друга государствами и стали бы союзными членами одного великого Государства. Но если только это великое Государство не охватит все человечество, то против него неизбежно будут враждебно настроены другие великие федеративные по своему7 внутреннему устройству Государства. Война будет всегда верховным законом и необходимостью, свойственной самому существованию человечества.
Каждое государство, федеративное оно или нет по внутреннему устройству, должно стремиться под страхом гибели сделаться самым могущественным. Оно должно пожирать других, дабы самому не быть растерзанным, завоевывать, чтобы не быть завоеванным, порабощать, чтобы не быть порабощенным, ибо две равные, но в то же время чуждые друг другу силы не могли бы существовать, не уничтожая друг друга.


210
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Государство — это самое вопиющее, самое циничное и самое полное отрицание человечности. Оно разрывает всеобщую солидарность людей на земле и объединяет только часть их с целью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных. Оно берет под свое покровительство лишь своих собственных граждан, признает человеческое право, человечность и цивилизацию лишь внутри своих собственных границ; не признавая вне себя никакого права, оно логически присваивает себе право самой жестокой бесчеловечности по отношению ко всем другим народам, которых оно может по своему произволу грабить, уничтожать или порабощать. Если оно и выказывает по отношению к ним великодушие и человечность, то никак не из чувства долга; ибо оно имеет обязанности лишь по отношению к самому себе, а также по отношению к тем своим членам, которые его свободно образовали, которые продолжают его свободно составлять или даже, как это всегда в конце концов случается, сделались его подданными. Так как международное право не существует, так как оно никак не может существовать серьезным и действительным образом, не подрывая саму основу принципа суверенности государств, то государство не может иметь никаких обязанностей по отношению к наследию других государств. Следовательно, гуманно ли оно обращается с покоренным народом, грабит ли оно его и уничтожает лишь наполовину, не низводит до последней степени рабства, — оно поступает так из политических целей и, быть может, из осторожности или из чистого великодушия, но никогда из чувства долга, ибо оно имеет абсолютное право располагать покоренным народом по своему произволу.
Это вопиющее отрицание человечности, составляющее сущность Государства, является, с точки зрения Государства, высшим долгом и самой большой добродетелью: оно называется патриотизмом и составляет всю трансцендентную173 мораль Государства. Мы называем ее трансцендентной моралью, потому что она обычно превосходит уровень человеческой морали и справедливости, частной или общественной, и тем самым чаще всего вступает в противоречие с ними. Например, оскорблять, угнетать, грабить, обирать, убивать или порабощать своего ближнего считается, с точки зрения обыкновенной человеческой морали, преступлением. В общественной жизни, напротив, с точки зрения патриотизма,


Федерализм, социализм и антитеологизм
211
если это делается для большей славы государства, для сохранения или увеличения его могущества, то становится долгом и добродетелью. И эта добродетель, этот долг обязательны для каждого гражданина-патриота; каждый должен их выполнять — и не только по отношению к иностранцам, но и по отношению к своим соотечественникам, подобным ему членам и подданным государства, — всякий раз, как того требует благо государства.
Это объясняет нам, почему с самого начала истории, т.е. с рождения государств, мир политики всегда был и продолжает быть ареной наивысшего мошенничества и разбоя — разбоя и мошенничества, к тому же высоко почитаемых, ибо они предписаны патриотизмом, трансцендентной моралью и высшим государственным интересом. Это объясняет нам, почему вся история древних и современных государств является лишь рядом возмутительных преступлений; почему короли и министры в прошлом и настоящем, во все времена и во всех странах, государственные деятели, дипломаты, бюрократы и военные, если их судить с точки зрения простой морали и человеческой справедливости, сто раз, тысячу раз заслужили виселицы или каторги; ибо нет ужаса, жестокости, святотатства, клятвопреступления, обмана, низкой сделки, циничного воровства, бесстыдного грабежа и подлой измены, которые бы не были совершены, которые бы не продолжали совершаться ежедневно представителями государств без другого извинения, кроме столь удобного и вместе с тем столь страшного слова: государственный интерес!
Поистине ужасное слово! оно развратило и обесчестило большее число лиц в официальных кругах и правящих классах общества, чем само христианство. Как только это слово произнесено, все замолкает, все исчезает: честность, честь, справедливость, право, исчезает само сострадание, а вместе с ним логика и здравый смысл; черное становится белым, а белое — черным, отвратительное — человеческим, а самые подлые предательства, самые ужасные преступления становятся достойными поступками!
<...> мы — дети Революции и мы наследовали от нее Религию человечности, которую мы должны основать на руинах Религии божества; мы верим в права человека, в достоинство и необходимое освобождение человеческого рода; мы верим в человеческую свободу и в человеческое братство, основанное на человеческой справедливости.


212
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Одним словом, мы верим в победу человечности на Земле. Но эта победа, которой мы желаем всем сердцем и хотим ее приблизить, объединив наши усилия, эта победа, будучи по своей природе отрицанием преступления, собственно, отрицанием человечности, может осуществиться, лишь когда преступление перестанет быть тем, чем оно является в настоящее время почти повсюду: самой основой политического существования наций, поглощенных, порабощенных идеей Государства. И так как теперь уже доказано, что никакое государство не может существовать, не совершая преступлений или, по крайней мере, не мечтая о них, не обдумывая, как их исполнить, когда оно бессильно их совершить, мы в настоящее время приходим к выводу о безусловной необходимости уничтожения государств. Или, если хотите, их полного и коренного переустройства в том смысле, чтобы они перестали быть централизованными и организованными сверху вниз державами, основанными на насилии или на авторитете какого-нибудь принципа, и, напротив, реорганизовались бы снизу вверх, с абсолютной свободой для всех частей объединяться или не объединяться и с постоянным сохранением для каждой части свободы выхода из этого объединения, даже если бы она вошла в него по доброй воле; реорганизовались бы согласно действительным потребностям и естественным стремлениям всех частей, через свободную федерацию индивидов и ассоциаций, коммун, округов, провинций и наций в единое человечество.
<...> всякое государство, под страхом гибели и поглощения соседними государствами, должно стремиться к всемогуществу, а став могущественным, оно должно завоевывать. Кто говорит о завоевании, говорит о завоеванных, угнетенных, обращенных в рабство народах, какую бы форму это ни имело и как бы ни называлось. Итак, рабство является необходимым следствием существования государства.
Рабство может менять форму и название, но суть его остается прежней. Эта суть выражается в следующих словах: быть рабом — значит быть принужденным работать для другого, так же как быть господином — значит жить за счет труда другого. В древнем мире, подобно тому, как теперь в Азии, в Африке и даже еще в части Америки, рабы прямо назывались рабами. В средние века они получили имя крепостных, в настоящее время их называют наемными работниками <...>.


Федерализм, социализм и антитеологизм
213
<...> Люди в естественном состоянии совершенно свободны с точки зрения права, но на деле они подвержены всем опасностям, которые каждую минуту угрожают их жизни и безопасности. Чтобы обеспечить и сохранить эту безопасность, они жертвуют, они отрекаются от большей или меньшей части своей свободы, и поскольку они жертвуют ею ради своей безопасности, поскольку становятся гражданами, они делаются рабами государства. Поэтому мы вправе утверждать, что, с точки зрения государства, добро рождается не из свободы, а, наоборот, из отрицания свободы.
Не знаменательно ли это сходство между теологией — этой наукой церкви, и политикой — этой теорией государства, и то, что два внешне столь различных порядка мысли и фактов приходят к одному и тому же убеждению: о необходимости пожертвовать человеческой свободой, чтобы сделать людей нравственными и превратить их согласно церкви — в святых, согласно государству — в добродетельных граждан <„> политика и теология две сестры, имеющие одно происхождение и преследующие одну цель, хотя и под разными названиями; что всякое государство является земной церковью, подобно тому, как всякая церковь, в свою очередь, со своими небесами — местопребыванием блаженных и бессмертных богов, является не чем иным, как небесным государством <„>.
Всякая последовательная и искренняя теория государства основана главным образом на принципе авторитета, т.е. на той в высшей степени теологической, метафизической и политической идее, что массы, будучи всегда неспособными к самоуправлению, во всякое время должны пребывать под благотворным игом мудрости и справедливости, так или иначе навязанными им сверху. Но кем и во имя чего? Авторитет, который массы признают и которому подчиняются, как таковому, может иметь лишь три источника: силу, религию и воздействие высшего разума <...>, который, как известно, всегда составляет удел меньшинства <...>.
Нет ничего более опасного для личной морали человека, чем привычка повелевать. Самый лучший, самый просвещенный, бескорыстный, великодушный, чистый человек неизбежно испортится в этих условиях. Два присущих власти чувства всегда неизбежно ведут к этому разложению: презрение к народным массам и преувеличение своих собственных заслуг.


214
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Массы,, осознав свою неспособность к самоуправлению, выбрали меня в вожди. Тем самым они открыто признали свою неполноценность и мое превосходство. Из всей этой толпы людей, в которой лишь несколько человек я признаю равными себе, я один способен управлять общественными делами. Народ во мне нуждается, он не может обойтись без моих услуг, между тем как я довольствуюсь самим собой. Значит, народ должен повиноваться мне ради собственного блага, и, снисходя до управления им, я делаю его счастливым. Не правда ли, есть от чего потерять голову и сердце и обезуметь от гордости? Таким образом, власть и привычка повелевать становятся даже для самых просвещенных и добродетельных людей источником интеллектуального и одновременно морального извращения <...>.
<...> всякая коллективная и индивидуальная мораль покоится главным образом на уважении к человеку. Что подразумеваем мы под уважением к человеку? — Признание человечности, человеческого права и человеческого достоинства в каждом человеке, каковы бы ни были его раса, цвет кожи, уровень развития его ума и даже нравственности. Но могу ли я уважать человека, если он глуп, злобен, достоин презрения? Конечно, если он обладает этими качествами, то невозможно, чтобы его подлость, тупоумие, грубость вызывали мое уважение; они мне противны и возмутительны; я приму против них, в случае надобности, самые энергичные меры, и даже убью этого человека, если у меня не останется других средств защитить мою жизнь, мое право или то, что мне дорого и мною уважаемо. Но во время самой решительной, ожесточенной и в случае необходимости смертельной борьбы с ним я должен уважать в нем его человеческую природу. Только этой ценой я могу сохранить свое собственное человеческое достоинство. Однако, если этот человек не признает ни в ком этого достоинства, можно ли признавать его в нем? Если он своего рода хищный зверь, если, как это иногда случается, хуже, чем зверь, можно ли признавать в нем человеческую природу, не будет ли это заблуждением? Нет, ибо каково бы ни было его теперешнее интеллектуальное и моральное падение, если органически он не является ни идиотом, ни безумным — в каковых случаях с ним надо было бы обращаться не как с преступником, а как с больным, — если он вполне владеет своими чувствами и рассудком, отпущенными ему от природы, его человеческая натура, при всех ужасных отклонениях, тем


Федерализм, социализм и антитеологизм
215
не менее весьма реально существует в нем как всегда живущая, покуда он жив, способность возвыситься до сознания своей человечности — если только произойдет коренная перемена в социальных условиях, сделавших его тем, что он есть.
Возьмите самую умную, самую способную обезьяну, поместите ее в наилучшие, в наиболее человеческие условия — и все же вы никогда не сделаете из нее человека. Возьмите самого закоренелого преступника и самого бедного умом человека; если только ни в одном из них нет какого-нибудь органического дефекта, определяющего его идиотизм или неизлечимое безумие, то вы убедитесь, что если один сделался преступником, а другой еще не возвысился до сознания своей человечности и своих человеческих обязанностей, то виноваты в этом не они сами, даже не их натура, а социальная среда, в которой они родились и развивались.
Мы подошли здесь к самому важному моменту социального вопроса и науки о человеке вообще. Мы уже неоднократно повторяли, что мы полностью отрицаем свободу воли в том смысле, какой приписывают этому слову теология, метафизика и юридическая наука, т.е. в смысле спонтанного самоопределения индивидуальной воли человека, независимо от всякого природного или социального влияния.
Мы отрицаем существование души, существование духовной субстанции, независимой и отделимой от тела. Напротив, мы утверждаем, что, подобно тому, как тело индивида, со всеми своими способностями и инстинктивными предрасположениями, является лишь равнодействующей всех общих и частных причин, определивших его индивидуальную организацию, — то, что неправильно называется душой человека, его интеллектуальные и моральные качества являются прямым произведением или, лучше сказать, естественным, непосредственным выражением этой самой организации, а именно выражением уровня органического развития, которого благодаря стечению независимых от воли причин достиг его мозг.
Всякий, даже самый непритязательный индивид является продуктом веков; история причин, способствовавших его образованию, не имеет начала. <...> Не имея возможности изучить и объять все эти


216
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
последовательные трансформации, мы можем безошибочно утверждать, что всякий человеческий индивид в момент своего рождения является всецело продуктом исторического, т. е. физиологического и социального развития его расы, народа, касты — если в его стране существуют касты, — его семьи, его предков и индивидуальных особенностей его отца и матери, передавших ему непосредственно, путем физиологического наследования, в качестве его естественного исходного пункта и определения его индивидуальности все неизбежные следствия их собственного предшествующего существования как материального, так и морального, как индивидуального, таки социального, включая их мысли, чувства и поступки, включая все превратности их жизни и все большие или малые события, в которых они принимали участие, включая также бесконечное многообразие случайностей, которые могли с ними произойти * вместе со всем тем, что они наследовали таким же образом от своих собственных родителей.
Нам нет надобности напоминать о том, чего никто и не думает отрицать, а именно, что различия рас, народов и даже классов и семей определяются причинами географическими, этнографическими, физиологическими, экономическими (включая два больших вопроса: вопрос о занятиях, т.е. о разделении коллективного труда общества, о способе распределения богатств; и вопрос о питании как в отношении количества, так и в отношении качества), а также причинами историческими, религиозными, философскими, юридическими, политическими и социальными. Все эти причины, комбинируясь
* Случайности, которым подвержен эмбрион во время своего развития в чреве матери, прекрасно объясняют различие, чаще всего существующее между детьми одних родителей, и делают для нас понятным, каким образом у умных родителей может быть дитя-идиот. Но это всегда лишь печальное исключение вследствие какой-либо случайной мимолетной причины. Природа, благодаря несуществованию благого Бога, никогда не бывая капризной и ничего не делая без достаточной на то причины, никогда не меняет тенденцию или направление, не будучи принуждаемой к этому превосходящей ее силой. Таким образом, правило воспроизводства человеческого рода'путем последовательности пар, образующих семью, должно быть таким: если бы каждая пара прибавляла к физиологическому наследству своих родителей новое физическое, интеллектуальное и моральное развитие, то — так как всякое идеальное совершенствование есть материальное совершенствование, идущее от мозга, — каждое вновь рождающееся существо должно бы быть во всех отношениях выше своих родителей.


Федерализм, социализм и антитеологизм
217
различным образом для каждой расы, каждой нации и, более того, для каждой провинции и каждой коммуны, каждого класса, каждой семьи, придают всем им собственную физиономию, т.е. особый физиологический тип, сумму специальных предрасположений и способностей, — независимо от воли индивидов, входящих в их состав и всецело являющихся их продуктом.
Таким образом, каждый человеческий индивид уже в момент своего рождения является материальной, органической равнодействующей всего того бесконечного разнообразия причин, которые, ском- бинировавшись, произвели его. Его душа, т.е. его органическое предрасположение к развитию чувств, идей и воли, является лишь продуктом. Она вполне определяется индивидуальным физиологическим качеством его мозговой и нервной системы, которая, как и все его тело, полностью зависит от более или менее удачного сочетания этих причин. Она составляет то, собственно, что мы называем отличительной, изначальной натурой индивида.
Существует столько же различных натур, сколько и индивидов. Эти индивидуальные различия проявляются тем яснее, чем более они развиваются или, лучше сказать, они не только проявляются с большей силой, они действительно увеличиваются по мере того, как развиваются индивиды, потому что различные вещи, внешние обстоятельства, одним словом, тысячи по большей части неуловимых причин, воздействующих на развитие индивидов, сами по себе весьма различны. Это обусловливает то, что чем более подвигается в жизни какой-нибудь индивид, тем более вырисовывается его индивидуальная натура, тем более он отличается как достоинствами, так и недостатками, от всех других индивидов <...>.
Ассоциации чувств и идей, развитие и последовательные трансформации которых составляют всю интеллектуальную и моральную часть истории человечества, не обусловливают образование в человеческом мозгу новых органов, соответствующих каждой отдельной ассоциации, и не могут быть переданы индивидам путем физиологической наследственности. То, что физиологически наследуется, — это все более и более усиленная, расширенная и усовершенствованная способность понимать их и создавать новые. Но сами ассоциации и представляющие их сложные идеи, как, например, идея Бога, отечества, нравственности и т. д., не могут быть врожденными и пере¬


218
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
даются индивидам лишь путем общественной традиции и воспитания. Они действуют на ребенка с первого дня его рождения, и так как они уже воплотились в окружающей его жизни, во всех как материальных, так и моральных деталях социального мира, в котором он родился, то и проникают тысячью различных способов в его вначале еще детское, затем отроческое и юношеское сознание, которое рождается, растет и формируется под их всесильным влиянием.
Понимая воспитание в самом широком смысле этого слова, подразумевая под ним не только образование и уроки нравственности, но также и главным образом пример, который подают ребенку все окружающие его лица, влияние всего того, что он слышит, что он видит, не только его духовную культуру, но также развитие его тела посредством питания, гигиены, физических упражнений, — мы утверждаем с полной уверенностью, что никто серьезно не будет возражать против того, что всякий ребенок, всякий подросток, всякий юноша и, наконец, всякий взрослый человек является всецело произведением мира, который вскормил его и воспитал, произведением фатальным, невольным и, следовательно, безответственным.
Человек приходит в жизнь без души, без сознания, без тени какой-нибудь идеи или чувства, но имея человеческий организм, индивидуальность которого определена бесконечным числом обстоятельств и условий, предшествовавших самому рождению воли; она же, в свою очередь, обусловливает большую или меньшую способность человека к восприятию и присвоению чувств, идей и ассоциаций чувств и идей, выработанных веками и переданных каждому как общественное наследство при помощи полученного воспитания. Плохое это воспитание или хорошее, но оно дано человеку, и он не несет никакой ответственности за него. Оно формирует человека, насколько это позволяет более или менее восприимчивая индивидуальная натура последнего, так сказать, по своему образу, так что он думает, чувствует и желает то же самое, что хотят, чувствуют и думают все окружающие <...>.
Для того чтобы быть совершенным, воспитание должно быть гораздо более индивидуализированным, чем теперь, должно быть индивидуализировано в духе свободы и уважения свободы, даже и у детей. Его задачей должна быть не дрессировка характера, ума и сердца, а их пробуждение к независимой и свободной деятельности.


Федерализм, социализм и антитеологизм
219
Оно не должно преследовать иной цели, кроме созидания свободы, не иметь другого культа или, лучше сказать, другой морали, другого объекта уважения, кроме свободы каждого и всех; кроме простой справедливости, не юридической, а человеческой; кроме простого разума, не теологического, не метафизического, а научного; кроме труда, физического и умственного, первой и обязательной для всех основы всякого достоинства, всякой свободы и права. Такое воспитание, широко распространенное на всех, как на мужчин, так и на женщин, при экономических и социальных отношениях, основанных на строгой справедливости, привело бы к исчезновению многих так называемых природных различий.
<...> В самом деле, хотя мы и утверждали, что в огромном большинстве случаев человек является всецело произведением социальных условий, в которых он формируется; хотя мы и оставили сравнительно малую долю влияния физиологической наследственности естественных качеств, с которыми рождается человек, тем не менее, мы не отрицали этого влияния. Мы признали даже, что в некоторых исключительных случаях, например, у людей гениальных или очень талантливых, как и у идиотов и людей нравственно очень испорченных, это влияние или природная детерминация развития индивида — детерминация столь же фатальная, как и влияние воспитания и общества, — может быть очень велика. Последнее слово по всем вопросам принадлежит физиологии мозга, а она еще не достигла той степени развития, чтобы быть в состоянии в настоящее время разрешить их даже приблизительно. Единственное, что мы можем сегодня с уверенностью утверждать, это то, что все эти вопросы бьются между двумя фатализмами: фатализмом естественным, органическим, физиологически наследственным и фатализмом общественной наследственности и традиции, воспитания и социально- политического и экономического устройства каждой страны. Здесь нет места для свободной воли.
Но помимо естественной, положительной или отрицательной детерминации индивида, которая может поставить его в большее или меньшее противоречие с духом, царящим в семье, могут существовать для каждого отдельного случая еще другие тайные причины, которые в большинстве случаев так и остаются неведомыми, но которые должны быть нами приняты, тем не менее, в расчет. Стечение


220
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
особых обстоятельств, неожиданное событие, иногда даже очень незначительный, сам по себе, случай, случайная встреча какого-нибудь человека, иногда книга, попавшая в руки данного индивида в надлежащий момент, — все это в ребенке, в подростке, в юноше, когда воображение кипит и еще полностью открыто для жизненных впечатлений, для жизни, может произвести коренной переворот как к добру, так и ко злу. Добавьте к этому характерную для молодости гибкость, в особенности когда молодые люди одарены известной естественной энергией, которая заставляет их противиться всем излишне повелительным и настойчиво-деспотичным влияниям и благодаря которой иногда даже избыток зла может породить добро.
Может ли в свою очередь избыток добра или то, что обычно называется добром, породить зло? Да, когда добро выступает как деспотический, абсолютный закон, религиозный, доктринерски-философ- ский, политический, юридический, социальный или как закон семейно-патриархальный, — одним словом, когда, каким бы хорошим оно ни было или ни казалось, оно предписывается как отрицание свободы, а не является ее продуктом. Но в таком случае бунт против добра, навязываемого таким образом, является не только естественным, но и законным; этот бунт не только не зло, а, напротив, добро; ибо не существует добра вне свободы, а свобода является источником и абсолютным условием всякого добра, которое поистине достойно этого слова, ведь добро есть не что иное, как свобода <...>.


СТАТЬИ ИЗ ЖУРНАЛА
«НАРОДНОЕ ДЕТО = LA CAUSE DU PEUPLE»
1 	сентября 1868 г., № 1
Содержание: От редащии. — Необходимое объяснение. — Наша программа. — Правительственные реформы. — Постановка революционных вопросов.
ОТРВДАКЦИИ
Журнал Народное Дело печатается в типографии М. Элпидина174 и К0. Он выходит два раза в месяц, объемом один или два листа, смотря по надобности. Цена номера в лист 40 сайт., а более листа — 60 сайт. Желающие помогать изданию журнала приглашаются обратиться с письмами, статьями и корреспонденциями à М. Elpidine, imprimerie russe, Terrasière, 24, Genève. За статьи не платится. Редакция ставит себе правилом не выставлять имен авторов статей. Секрет вполне гарантируется; самые рукописи по отпечатании сжигаются.
НЕОБХОДИМОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ
Мы издаем русский журнал, вследствие чего будем заниматься преимущественно вопросами русскими. Из этого, однако ж, не следует, чтоб мы оставались равнодушными к политическим и социальным вопросам Европы и всего остального мира.
По нашему убеждению, существенный и, скажем прямо, единственный вопрос, лежащий ныне в основании всех прочих как в России, так и в других странах, тот же самый: это вопрос об освобождении многомиллионного рабочего люда из-под ярма капитала, наследственной собственности и государства. Разница состоит только в том, что вследствие многих особенностей исторических и экономических, о которых поговорим в будущих номерах, вопрос этот поставлен у нас немного иначе, чем в Европе.
Но отсюда отнюдь не следует, что дело передовых европейских людей было различно с нашим и стояло отдельно от него. Мы, напро¬


222
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
тив, уверены, что дело революции едино повсюду, точно так же, как едино и нераздельно дело реакции, и что от взаимного уразумения людей доброй воли всех стран зависит счастливый исход борьбы за народное дело в каждой стране, взятой отдельно. Считаем вследствие того крайне полезным знакомство русской передовой публики с настоящей сутью и с главным проявлением поступательного движения в Европе, точно так же, как и полезным для Европы узнать, наконец, в чем именно состоит сущность нынешнего русского движения. Способствовать по мере сил и возможности взаимному знакомству и согласию между деятельными сторонниками народного освобождения в России и Европе будет, поэтому, одной из наших главных задач.
В одно и то же время будем мы подвергать критическому разбору все важнейшие социальные положения и факты, существующие ныне как в России, так и в Европе, и развивать те начала социальной справедливости и экономического благоустройства, которые, по нашему убеждению, должны будут лечь в основание всей будущей политической организации народов.
Читатель видит, что мы отнюдь не принадлежим к числу тех восторженных квасных и, по-нашему, чрезвычайно узких патриотов, которые двадцать или даже тридцать лет тому назад постановили самолюбивую теорию о неисправимой гнилости Запада и о мессианиче- ском призвании России. Точно так же отделяем мы себя и от тех, которые, не понимая другой цивилизации, кроме буржуазно-западной, и никакого другого движения, кроме бюрократически административного, с высоты той или другой точки личного самообольщения, считают себя вправе презирать естественные побуждения и цели русского люда. Мы видим драгоценные задатки и силы в нашем народе, но видим их равно и во всех европейских и внеевропейских народах. Сознавая вполне различия, существующие между тем и другим по форме, и их совершенную тождественность по содержанию, мы, как сказали выше, будем стараться связать их общим уразумением и установить между ними равно для всех спасительный союз.
Читатель видит теперь, что цель нашего журнала преимущественно практическая, а не теоретическая. Мы не ученые и не доктринеры, а люди, собравшиеся на основании общих, равно нам драгоценных начал, для того, чтобы по возможности оживить, ускорить, усилить поступательное движение русского народного дет.


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple*
223
Поэтому, начиная издание журнала, мы обращаемся исключительно к людям доброй воли в целой России: исключительно к тем, которые не упали духом и не устали от многих тщетных или, вернее, от многих, только кажущимся образом потерянных усилий, потому что в жизни народной, точно так же как и в жизни природы, ничто не теряется и все в свое время приносит плоды. Не спрашивая на первый раз, много ли таких людей найдется теперь или немного, мы обращаемся только к тем из них, которые не дались в пошлый правительственный обман, не удовлетворились смешною игрою в реформы, остались чистыми от государственного, мнимо-демократического, народоубийственного шулерства. Обращаемся только к тем, которые, несмотря на все испытания, преследования и ужасы гнусной, но, впрочем, весьма натуральной реакции, сохранили в себе всецелостно мысли, стремления и страстную волю, ознаменовавшие конец пятидесятых и начало шестидесятых годов.
Таким образом, сохранившиеся люди для нас драгоценны. Если б их было даже немного, мы будем смотреть на них, как на чрезвычайную силу. Пусть они отзовутся, дадут нам так или иначе знать о себе, мы встретим их с уважением и будем с радостью учиться у них. Мы призываем на служение народному делу также и ту часть молодежи, которая, руководясь верным и честным инстинктом, умела уберечь себя от падения в одну из тех пропастей, которыми окружили ее, с одной стороны, старый правительственный, а с другой, новый общественный разврат. О пучинах правительственного разврата мы многих слов тратить не станем. Кто их не знает?..
Вот о новом общественном разврате, напротив, поговорить очень стоит. Главными родоначальниками его были наши ренегаты, большею частью перебежчики из либерального лагеря сороковых годов в лагерь враждебного народу доктринерства. В царствование «блаженной памяти императора Николая Павловича» в русской литературе считалось только два шпиона: Греч175 и Булгарин176. Кто сосчитает их теперь? И какая разница между нынешним и прошедшим! Греч и Булгарин занимались и содержались доносами, это несомненно; но они старались, хотя и тщетно, скрыть свои благородное занятие от всех, они стыдились самих себя и почти не смели показываться публике, которая от них отворачивалась, хотя и многие в ее среде занимались втайне тем же почтенным ремеслом.


224
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
А теперь, какая разница? Теперь доносят ежедневно, публично, печатаю с подписанием своего имени и фамилии, и доносчик занимает самые почетные места не только при дворе и в государственной службе, — это было бы натурально (было так всегда), — но в самом обществе. Вот этого решительно прежде не было, это несомненный прогресс. И в этой-то гнилой, развратной среде воспитывается теперь наше юношество!
Но не одна грубая страсть к доносам, в одно и то же время патриотическим и прибыльным, свирепствует ныне в нашем обществе. В нем преобладают также и другие, более тонкие страсти: к дряхлому, уже беззубому византийскому философствованию Москвы присоединился молодой и самодовольный доктринаризм нового поколения: док- тринаризм бюрократический, ученый, эстетически-литературный, даже индустриальный и коммерческий, и более всего политический, отличающийся чрезмерным почитанием так называемой аристократии интеллигенции, самой отвратительной в мире, и, разумеется, безграничным презрением к жизни, движением и требованиям черно- рабочей толпы. Эти господа, помимо их специальных занятий, делятся на две главные категории: на своекарманных утилитаристов и на важно мудрствующих, но далеко не мудреных позитивистов.
Как в той, так и в другой категории найдутся люди, принадлежавшие еще недавно к партии движения. Они отрезвились, покаялись, успокоились и теперь занимаются делом, поняв, что глупо расточать средства и силы и подвергать опасности свою жизнь и свободу в служении чуждым для них интересам народа. Они убедились теперь, что только человек, умеющий проводить свои собственные интересы, достоин названия серьезного человека. Вследствие чего одни, более реальные, занялись исключительно полезным делом расширения своих карманов в ущерб менее просвещенной и менее умной братии, причем нередко блестящая и великодушная фраза, ученая или гражданственная, служит им в одно и то же время приманкой и покровом... Другие, хотя также не презирают благ мира сего, предаются вместе с тем стремлениям более идеальным: их поедает литературное или иное тщеславие.
По-видимому, пути наших утилитаристов и наших позитивистов совершенно расходятся. Но это не мешает им сходиться самым трогательным образом в двух существенных пунктах: 1. В порицании


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple•>
225
своего прошедшего и в презрительном сожалении, питаемом ими сообща к той части нынешней молодежи, которая, не увлекшись их мудрым примером, осталась верна революционному знамени и «неблагодарному» служению всенародным интересам. Эти донкихотские стремления, думают, говорят и пишут они, признак или большой молодости, или неисправимой глупости. Только очень молодым людям позволяется тешить себя революционными грезами, человек возмужалый должен посвятить себя науке и разумному устройству своей собственной жизни. Вот новая доктринерская фраза, выдуманная нашими отсталыми или усталыми для прикрытия очень старой и очень гадкой вещи...
Другой пункт, в котором сходятся наши утилитаристы с позитивистами, — это неизмеримое чувство презрения к «глупому и невежественному народу».
То же самое презрение, сопряженное с обманутыми надеждами молодого тщеславия и с молодым отчаянием не окрепшей силы в борьбе и не успевшей сохранить себя после первого поражения, породило у нас, под влиянием чтения Бокля177 и других новейших писателей, худо понятых недозрелыми мудрецами, новую школу одинокого меланхолического саморазвивания в науке и жизни, независимо от народа и вне всякого политического и социально-революционного дела. Эта школа, за исключением некоторых, впрочем, довольно существенных сторон, а именно: смелой ширины теоретических стремлений, унаследованных ею от революционно-страстного движения умов, подавленного, но отнюдь не убитого в 1863 году, эта школа, наперекор всем воспоминаниям своим и своим лучшим инстинктам, самою логикою проповедуемого ею учения принуждена слиться со школою наших новых позитивистов. Впервые выставила она свое знамя в Русском Словет и уже немало развратила юных голов!
Она существенно отделяется от позитивизма более широкою постановкою социальной теории. В то время как позитивисты наши не прочь устроить для себя в государстве, пожалуй, и с помощью самого государства, над толпою чернорабочего люда новый класс умственной, ученой аристократии, род привилегированной церкви ума и высшего знания; в то время, как они громко утверждают необходимость положительной религии для народа и, пожалуй, сами готовы пококетничать с вненаучным идеалом, называемым господом богом,


226
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
отвергая с презрением название материалистов, навязываемое им противниками, — приверженцы покойного Русского Слова смело и громко называли себя материалистами, атеистами и социалистами.
Вот разница между ними. Сходятся же они в том, что как те, как и другие отвергают одинаково, хотя, положим, и вследствие различных побуждений, пользу какого бы то ни было революционного предприятия. «Народ, — говорят они, — развивается точно так же, как и все живое и существующее в мире, по неизменным законам природы. Развитие всякого народа обусловливается причинами этнографическими, экономическими, историческими, пожалуй, и политическими, но отнюдь не зависящими от произвола одного или нескольких лиц. Поэтому никто не может ни ускорить его, ни остановить. Народ двигается незаметно сам собою и освободится, когда придет его время». Отсюда следует, что всякая попытка толкнуть его вперед и поднять его преждевременно, — смешна. Как ни тяжела действительность, надо поэтому ждать терпеливо естественного са- мопробуждения народа; а чтобы не терять даром времени и не тратить сил по-пустому в тщетных усилиях, откажемся от всякой революционной деятельности и предадим себя исключительно делу своего собственного развития, движению науки и, сколько будет возможно, распространению необходимых знаний в народе.
Мы совершенно согласны с основаниями физиологического взгляда на жизнь и на развитие народов. Новые мудрецы позабыли только сообразить одно обстоятельство, а именно: что те революционные деятели, которые толкают народы вперед и как бы ускоряют ход их развития, не с неба же упали; они принадлежат в широком смысле к тому же народу, точно так же, как в растительном царстве тычинка, оплодотворяющая пестик, составляет с последним одно по сущности своей нераздельное существо.
Руководствуясь подобными аналогиями, додумавшись до конца, искренние между ними должны понять, что действия революционных людей на свой народ есть, как бы сказать, только отдельный, естественный и необходимый момент самодеятельности и саморазвития этого же самого народа.
Между нашими отсталыми и усталыми есть разряд более умных, честных и, несомненно, искренних людей. Не своекорыстное служение мамону, не пустозвонное тщеславие и не презрение к


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple«
227
народу, a действительное отчаяние, уныние и даже в некоторой доле испуг, овладевшие ими во время революционного погрома шестьдесят третьего года, заставили их отречься от всякой революционной деятельности и броситься очертя голову в искусственное движение, возбужденное правительством посредством так называемых земских и судебных реформ, за которые они ухватились, как за последнее средство спасения. Мы далеко не противники участия наших друзей в этом движении. Оно чрезвычайно полезно в том смысле, что вырывает их из абстрактного, самосозерцательного и во всех отношениях вредного одиночества; что знакомит их с действительными нуждами и со всеми вопросами, прямо касающимися до благосостояния народа, — сближает их, наконец, с самим народом; но только под тем условием, что, действуя в этой среде, друзья наши не перестанут стремиться к единственной серьезной цели нашего времени, к социально-политической революции.
Есть еще у нас особая категория людей, между которыми нередко встречаются драгоценные силы. Это общество, запивающее горе вином и протестующее против жизненной тесноты бурным и нередко развратным разгулом. Много самых лучших наших людей в нем погибло. Многие продолжают гибнуть в нем и теперь. Мы надеемся, что наш зов на народное дело отрезвит их. Они поймут, что делить себя между распутством и делом народным нельзя.
Мы вообще открываем ряды свои для всех, желающих в них возвратиться, для всех, кому надоело мертвое бездействие и лицемерное доктринерство, лишь бы только их возвращение было искренно. Мы призываем, разумеется, только тех людей, которые понимают или способны понять, что всякое начинание, чуждое действительным интересам и жизненным потребностям народа и без его широкого участия, бесплодно, бессильно; те, которые, с одной стороны, сознают, что главное призвание их — растолковать народу многое, чего он, себе на беду, еще не понимает, и прежде всего породить в нем самом смысл его дела и сознание его собственной всесокрушительной силы; но вместе с тем подходят к нему с убеждением, что в этом чернорабочем народе, несмотря на его безграмотность, кроется вся судьба, вся мысль будущей России и что поэтому они сами должны многому у него научиться, для того чтобы приготовиться и стать способными ему помогать в деле его окончательного освобождения.


228
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Мы отвергаем решительно всякого, кто, подходя к народу, положим, даже и с самыми великодушными замыслами, смотрит на него свысока и, увлекаясь бессмысленным самодовольством, думает: «Во мне вся премудрость; в народе вся глупость!». Нашими братьями могут быть только те, которые по мысли, по воле, по сердцу, по нелицемерному уважению к народу друзья и братья народа.
Поэтому и поэтому еще, что мы заклятые враги государства и государственности, мы отвергаем всех наших старых и молодых юристов, экономистов и политических публицистов, этих бледных подражателей и поклонников западной, буржуазно-государственной цивилизации, важно рассуждающих об интересах народа, до которого им в сущности нет никакого дела, которого они не знают и знать не хотят, но который должен служить страдательным материалом для их школьных опытов. Кроме их несносного, педантски-бездушного пустозвонства, есть другая, более важная причина, заставляющая нас смотреть на них с отвращением: они представители идей и направлений, которые, если б могли восторжествовать и укрепиться в России, убили бы ее несомненно. От них так и несет мертвечиной*.
Мы же зовем людей живых, а не мертвых. С мертвыми не говорят; их хоронят; а когда они встают из гробов, чтобы мешать делу, их обходят учтиво или неучтиво, смотря по обстоятельствам и по силам, и пусть они себе доживают спокойно до последнего дня всенародной переделки.
А нам всем, живым и единомыслящим друзьям народа, пора проснуться, пора оправиться от поражений, нами испытанных, пора приняться опять за народное дело.
Мы приглашаем всех единомышленников наших собраться опять вокруг знакомого им знамени, поднятого в первый раз в конце пятидесятых годов руками людей, о которых мы говорить здесь не станем, но имена которых живут в наших сердцах, поощряя нас к делу.
НАША ПРОГРАММА
Мы хотим полного умственного, социально-экономического и политического освобождения народа.
* Разумеется, мы исключаем из этой категории людей, которые ныне так честно отстаивают в судах интересы народа.


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple»
229
I. Умственного освобождения, потому что без него политическая и социальная свобода не могут быть ни полными, ни твердыми. Вера в бога, вера в бессмертие души и всякого рода идеализм вообще, как мы это докажем впоследствии, служа с одной стороны непременной опорой и оправданием для деспотизма, для всякого рода привилегий и для эксплуатирования народа, с другой стороны деморализуют самый народ, разбивая его существо как бы на два друг другу противоречащих стремления и лишая его таким образом энергии, необходимой для завоевания его естественных прав и для полного устройства свободной и счастливой жизни.
Из этого явно следует, что мы сторонники атеизма и материализма.
II. Социально-экономического освобождения народа, без которого всякая свобода была бы отвратительною и пустозвонною ложью. Экономический быт народа был всегда краеугольным камнем и заключал в себе настоящее объяснение их политического существования. Все доселе существовавшие и существующие политические и гражданские организации в мире держатся на следующих главных основаниях: на факте завоевания, на праве наследственной собственности, на семейном праве отца и мужа и на освящении всех этих основ религиею; а все это имеет и составляет существо государства. Необходимым результатом всего государственного устройства было и должно было быть рабское подчинение чернорабочего и невежественного большинства так называемому образованному эксплуатирующему меньшинству. Государство без привилегий политических и юридических, основанных на привилегиях экономических, немыслимо.
Желая действительного и окончательного освобождения народа,
мы ХОТИМ:
1) Упразднения права наследственной собственности.
2) Уравнения прав женщины, как политических, так и социально- экономических, с правами мужчины; следовательно, хотим уничтожения семейного права и брака, как церковного, так и гражданского, неразрывно связанного с правом наследования.
3) С уничтожением брака рождается вопрос о воспитании детей. Их содержание со времени определившейся беременности матери до самого их совершеннолетия; их воспитание и образование равное для всех — от низшей ступени до специального высшего научного


230
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
развития — в одно и то же время индустриальное и умственное, соединяющее в себе подготовление человека и к мускульному, и к нервному труду, должно лежать главным образом на попечении свободного общества.
Основой экономической правды мы ставим два коренных положения:
Земля принадлежит только тем, кто ее обрабатывает своими руками, — земледельческим общинам.
Капиталы и все орудия работы работникам — рабочим ассоциациям.
III. 	Вся будущая политическая организация должна быть не чем другим, как свободною федерациею вольных рабочих, как земледельческих, так и фабрично-ремесленных артелей (ассоциаций).
И потому, во имя освобождения политического, мы хотим прежде всего окончательного разрушения государства, хотим искоренения всякой государственности со всеми ее церковными, политическими, военно- и гражданско-бюрократическими, юридическими, учеными и финансово-экономическими учреждениями.
Мы хотим полной воли для всех народов, ныне угнетенных импе- риею, с правом полнейшего самораспоряжения, на основании их собственных инстинктов, нужд и воль; дабы, федерируясь снизу вверх, те из них, которые захотят быть членами русского народа, могли бы создать сообща действительно вольное и счастливое общество в дружеской и федеративной связи с такими же обществами в Европе и в целом мире.
Эти главные основания нашей программы будут для нас обязательны. Вследствие чего считаем необходимым объявить, что мы не станем принимать ни статей в свой журнал, ни людей в нашу среду, которые не вполне будут с ними согласовываться.
Развитие программы будет предметом ряда особых статей под заглавием: Постановка революционных вопросов — и, разумеется, всего нашего журнала.
ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ РЕФОРМЫ
Полтора века просуществовало основанное Петром немецкое государство в Петербурге. Система установилась крепко: поддерживае¬


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple»
231
мая писцом и солдатом, она не подверглась никаким существенным изменениям. Менялись иногда только мелочи бюрократического порядка: там учреждается новый губернский город, здесь из заштатного сделают уездный; здесь несколько волостей какой-нибудь губернии причислят к другой, там перекинут несколько крестьянских общин из одного хозяйственного ведомства в другое. Меняли, кроме того, формы делопроизводства — все сокращали переписку, оставляя за собой полную возможность по-старому тянуть дела, но этого рода перемены составляют уже чисто домашнее дело чиновников.
Сущность системы оставалась неизменно та же и та же: она основана была на круговой боязни, на круговом недоверии друг к другу всех чиновников от царя до станового, на круговом облыжном контроле и на дружном обирательстве народа.
Правительство называло себя народным, считало себя могучим и богатым. Зачем же вздумало оно «ввести благодатные реформы»?
Различным образом старались объяснить это явление. Иные приписывали его духу времени; другие падению порядка, называя реформы сумасшествием; третьи на все лады воспевали «благость намерений благодушного царя», еще в колыбели воспетого декабристом Рылеевым.
На настоящую причину, вызвавшую реформы, редко кто указывал, а она лежит в крымском поражении императорской армии.
Императоры, вместе с помощниками своими, правительственными сословиями, полтораста лет создавали чиновников и солдат; они все подвели под форму, все привели к системе и успокоились, считая себя непобедимыми. Николай не на шутку верил, что все языцы179 покорятся ему.
Вот пришло время показать свою силу, напомнить Европе 1812 год. Набрали стрелков, согнали до 300 ополченных дружин и пошли защищать отечество без пороха и ружей. Петровское могущество, утверждавшееся и развивавшееся целым рядом «достоянных продолжателей деяний Петра», оказалось несостоятельным: флот пригодился только к тому, чтоб спустить его ко дну; «победоносная» армия, дошедшая до Крыма полуголодная и полубольная, оказалась разбита; Севастопольская крепость, числившаяся по учебникам географии неприступною, взята. Военная организация империи оказалась никуда не годною; не отстали от нее и другие части


232
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
всей системы — повсюду воровство такое, что ни найти концов, ни свесть их возможности не оказалось. Много народа, много кровавого труда его положило наше государство для достижения своих целей, для создания своей бесчеловечной системы. Крестьянин целый день работал на уплату повинностей своих помещику и государству; удивительно ли, что коли случались кое-какие остатки, так он и их нес царю же в карман, т. е. «в царев кабак». Все бесчисленные жертвы и унижения, весь кровавый труд народа обращены были к цели создать могущественное государство, а привели к крымскому поражению.
Правительство не знало, как поправить дела, как вести их вперед. Оно не знало, как уничтожить зло, что и как изменить; но невозможность вести дела по-старому стала и для него очевидной.
На все классы общества, исключая только самых ярых и тупых поклонников славы императорского оружия, крымское поражение оказало воскресительное влияние. Защита Севастополя всех задевала за живое; все были возбуждены, только и разговоров было, что о Севастополе. Купцы и дворяне, мещане и чиновники собирали подписки в пользу раненых, молились, завтракали и обедали за здравие воинства и все жертвы, особенно последние две, приносили с величайшей искренностью. Но Севастополь взят. Война окончена. Послышался общий голос оскорбленного самолюбия; заговорили о чести России, о позоре армии; послышался ропот на Александра; старики благоговейно вспоминали Николая и говорили: «при нем мы не дожили бы до такого позора». Горе это было минутное; оно прошло скоро — и вдруг всем точно легче стало. Всякое правительство теряет силу после поражения, его мало уважают даже самые несмелые люди, его меньше боятся, действия его критикуют. Вот и в русском обществе пошла критика действий правительства, а оно продолжало подавать поводы к неудовольствиям, т. е. продолжало грабить везде и всюду, чтобы поправить крайне расстроенные денежные дела свои. Примером такого воровства представим следующий случай. Распуская по домам дружины, не выступившие .в поход против неприятеля, правительство распорядилось о продаже с аукционного торга всех остатков холста, сукна, кож, а также лошадей, ящиков и пр. Начальник одной из губерний представил министру, что деньги, вырученные за продажу сказанных вещей, должны обратиться на какое-нибудь зем¬


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple» 233
ское дело, потому что и все сформирование дружин произведено на счет земства. Министры рассудили иначе — деньги поступили в кассу военного министерства. Если бы правительство вышло из войны победоносным, то и в голову бы никому не пришло укорять его этим случаем кражи; но оно разбито — его меньше боятся, меньше ему и прощают. Таким-то образом и в России после крымского поражения большинство сколько-нибудь думающих людей пришло к убеждению, что старые порядки держаться более не могут. И правительство понимало, что надо изменить порядок. Как же приняться за реформы? С чего начать?
Всякому правительству нужны прежде всего и после всего деньги; оно старается, во-первых, обеспечить за собой постоянный источник, откуда деньги приходят, во-вторых, так организовать свое чиновничество, чтоб оно не слишком запускало руки в казенный ящик, чтобы хоть по чину брало. Крымская война доказала, что существующая система контроля не охраняет государственное хозяйство от самой наглой кражи — в иных пороховых погребах оказалось пороху в пять раз меньше против показанного в отчетах количества. Закулисная проверка чиновника чиновником ни к чему не привела — все крали и прикрывали друг друга. Изменить систему контроля значило дать ей хоть некоторую гласность. Со словом гласность и пошли тогда носиться; в журналах и газетах заговорили о гласности, и в обществе это слово стали повторять беспрестанно. Коли в одном месте нужна гласность, так и в другом — везде нужна гласность, и в суде, и в полиции; одно тесно связано с другим. Или надо было, положась на божью волю, сохранить все по-старому, или изменить все.
Могло ли правительство сознательно идти к такой цели? Конечно, нет. Что значит изменить все? Это значит изменить всю систему, дать народу право заявлять свои требования, дать ему право голоса в решении вопросов государственного хозяйства, освободить его и от помещика, и от станового, и от солдата, наконец, т. е. от самого государства. Если бы правительство, проводя меру за мерой, сознательно хотело таких результатов, так оно желало, следовательно, самоуничтожения. Такую нелепость допустить невозможно. Правительство, придумывая какую-нибудь новую меру, какую-нибудь реформу, всегда твердо убеждено, что дальше не пойдет. Не сознательное желание правительства, а логика вещей за одной реформой вела другую; но в


234
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
то же время другая логика — логика самого положения правительства — заставляла его убивать в зародыше то, что само оно давало.
Прежде всего, должен был стать на очередь вопрос о крестьянах. Необходимость отмены крепостного права передовые люди давно уже чувствовали. Правительство понимало, что надо изменить положение крепостных; но, разумеется, сделать это, ничего не теряя из собственного могущества. Задавши себе невозможную задачу: накормить волков и сохранить овец, — государство наше и решилось не свободу дать крепостным, как казалось естественным, а «улучшить быт крестьян, находящихся в крепостной зависимости». Вся фраза это не что иное как обер- или статс-секретарская уловка: улучшать быт можно на тысячу ладов и все же свободы не дать, оставив себе вылазку для сохранения могущества. Иначе и быть не могло, государство и свобода — несовместимы. Вот и пошло в ход писарское крюч- коворотство. Ему никогда еще не приходилось решать такой трудной задачи; много надо было бюрократического мошенничества для того, чтобы с виду освободить крестьянина, а на деле — оставить его в том же положении прикрепленного и обеспечить за собой таким образом возможность легко собирать с него подати, т. е. грабить по-прежнему. Обстоятельства показали, что бюрократия блестящим образом разрешила эту задачу.
Реформа судебная гораздо серьезнее; она в самом деле многое облегчила народу. Гласность ведет за собой большую скорость в решении дел. Главная заслуга в этом случае остается за мировыми судами и еще больше за судами волостными. Они дают народу возможность увидеть на деле, что и он может иногда отстоять свое право. Но следует ли из этого, что судебную реформу можно назвать коренною? Другими словами: изменила ли она сущность юридических отношений?
Судопроизводство и судоустройство — только средства к взысканию за ущербы и обиды. Чем лучше устроен суд, тем больше в нем гласности, чем больше быстроты решения, тем становится легче всякое взыскание за нарушенное право. Права лиц и сословий в государстве определяются законами. Чем законы эти запутаннее и противоречивее, тем легче нарушать чужое право. Хорошее судоустройство дает возможность скоро произвести взыскание; но возможность нарушать право лежит в запутанности самих законов, определяющих


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple•>
235
отношения лиц и сословий между собой, а потому самое идеальное, с государственной точки зрения, судоустройство не может произвести коренной реформы, если сущность самого закона, определяющего права, остается та же. Английское судоустройство, без сомнения, не худо организовано; однако и оно немного может сделать, потому что самые законы страны проникнуты духом крайней собственнической привилегии — неимущий всегда по ним окажется виноватым.
Как сложились законы русского государства? Вышли ли они из жизни народа? Конечно, нет! Народ, где и когда только может, держится своего обычного права, своей жизненной, не юридической, а человеческой справедливости. Он всегда бежал от суда как от чумы; ему совсем непонятен даже самый язык статей закона, не только смысл их, й это совершенно естественно. Законы составлены сословиями, которые имели в виду только свои эксплуататорские интересы: интересы барйна, а не крестьянина; хозяина, а не работника, — а больше всего интересы государственные, перед которыми уничтожались все другие. Все законы определяют государством обусловленные привилегии, а не права. В миросозерцание государства понятие о праве совсем не входит; место права занимает государственный порядок, а государственный порядок и право так же несовместимы, как государство и свобода. — Произвести реформу в так называемом русском гражданском праве значило бы выкинуть из него все насильственным образом навязанное бюрократией, т.е. составить новый кодекс, основанный на обычном праве народа. Опять-таки задача вовсе не государственная; государство создает законы себе на пользу, а не народу и на обратный путь вступить не может. Оставаясь логичным, оно всегда будет считать целью свой государственный порядок, в основании которого неминуемо должна лежать привилегия, а не право.
За судебной реформой следует реформа земская. Во времена крепостного права раскладка земских повинностей производилась дворянскими собраниями. Путаница в счетах была страшная: произвол в распределении повинностей ужасный: и становой, и исправник, и уездный предводитель дворянства, и губернское правление — все раскладывали, рассчитывали, переписывались и довели дело до полнейшей темноты. Правительство увидело, что помочь этому можно только одним способом — надо передать дело о зем¬


236
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ских повинностях самому земству. Но и в этом случае оно действовало так, чтобы можно было вполне сохранить свое могущество. Административные власти губерний имеют права самого широкого вмешательства в дела земских собраний, могут вычеркивать кандидатов из списка, составленного избирателями, могут налагать земству тысячи препятствий к достижению какой бы то ни было цели, прямо склоняющейся в пользу самого земства. Число предметов ведомства земских собраний чрезвычайно ограниченно, да и денег в распоряжении у него нет или почти нет. Государство хотело только разыграть и действительно разыграло комедию. Ведь земская реформа призывает все сословия, значит, и крестьян, рассуждать о своих нуждах (это уже что-то вроде политической реформы). С крестьян берут повинности, и они же призваны сами рассуждать о раскладке их: вот как расширены политические права их! Всмотревшись в дело ближе, мы увидим, что и эта реформа — обман. Положение народа улучшится только тогда, когда он будет иметь полное право признать или не признать необходимость такой-то цифры налога; будет иметь право дать налог и не дать его; когда он будет знать, куда, на что и сколько идет денег, собранных его трудом. Это все может совершиться только тогда, когда он будет свободен, когда он сам в состоянии будет определять свою жизнь по своей воле, а не по приказу государства. Вместо этого ему милостиво позволили рассуждать о какой-нибудь этапной повинности, да еще приказывают принимать эту милость за действительное расширение политических прав земства. Три реформы — три обмана. Три раза правительство меняло оболочки, оставляя сущность вещей нетронутыми. На деле быт народа русского не улучшился.
Этим вступительным очерком заканчиваем первую статью нашего журнала о реформах. В следующих номерах постараемся представить возможно подробный разбор каждого вопроса отдельно.
ПОСТАНОВКА РЕВОЛЮЦИОННЫХ ВОПРОСОВ
СТАТЬЯ ПЕРВАЯ. НАУКА И НАРОД
Чего мы ищем? Чего мы хотим? Того же самого, чего хотели и искали живые люди всех времен и всех стран: Истины, Справедливости и Свободы.


Статьи из журнала «Народное дело - La cause du peuple•
237
Да не побоится читатель, что мы затеряемся в заоблачных рассуждениях о том, что такое Истина? Мы знаем, что за облаками ее не найдешь. Под этим словом мы разумеем простую, естественную логику, присущую всему действительному, или всеобщий порядок явлений, подмеченный человеческим разумом как в мире вещественном, так и в мире социальном.
Мы, разумеется, отрицаем самым решительным образом произвольное и нелепое разделение мира действительности на физический и духовный; но считаем полезным сказать несколько слов о том, как произошло это разделение, пожалуй, естественное и в историческом смысле необходимое, но тем не менее имевшее на судьбу человечества самое плачевное действие. Оно было порождено в начале истории как бы недоразумением едва проснувшегося разума, не сознававшего себя и потому не подозревавшего, что он сам ни более ни менее как одно из естественных порождений природы. Лишенный, таким образом, возможности действовать самосознательно, трезво, разум проявился сначала в поэтических грезах и в религиозных представлениях, а потом в форме метафизического самоуглубления и отвлеченного самостроения и стал искать в едином себе причины всего. Но раз противопоставив себя как нечто отдельное и самостоятельное не только всему внешнему миру, но даже и непосредственному производителю своему — человеческому организму, он непременным образом должен был раздвоить единый мир действительности на мир «физический» и на мир «духовный».
С тех пор как мы узнали физиологическое происхождение всей нашей умственной деятельности, мы с одинаковою необходимостью пришли к сознанию нелепости подобного раздвоения.
Един мир, и едино средство для познания назначения законов или порядков его, для добывания Истины — Наука; не метафизика и не отвлеченные умопостроения, а наука, основывающая свои рассуждения на опыте, употребляющая одинаково метод дедуктивный и метод индуктивный и проверяющая беспрестанно свои гипотезы строжайшим наблюдением и анализом фактов.
Таким образом изгнано из науки все сверхъестественное, все неразумное: понятие о боге и все другие понятия, вытекающие из него или соприкосновенные с ним. Единство и самая возможность рациональной науки впервые поставлены. Остается восстановить то же


238
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
единство и тот же разум в жизни. Жизнь человека, коллективная и индивидуальная, от начала истории по самое настоящее время делится, как известно, между двумя противоположными, друг друга отрицающими, друг друга уничтожающими мирами: духовным и материальным, земным и небесным. К небесному стремятся все религиозные помыслы и чувства, все идеальные движения души; к земному все интересы земли, все материальные хотения и похоти живого человека. Первому миру приписывается все, что называют истиною и добром; второму — все грехи и вся ложь. Историческая судьба человека, переходя через многоразличные пути и ступени развития, была до сих пор результатом этой непримиримой борьбы двух миров, соединение которых в один мир, в одну дружную жизнь после многих серьезных попыток, сделанных в различные времена искусством, религией, политикою, и, наконец, метафизикою, — оказалось решительно невозможным. Человек не умел и, пока оба мира в его сознании будут существовать друг от друга отдельно, он никогда не успеет освободиться в жизни своей от пагубного раздвоения: одна часть его существа будет в непрерывной борьбе с другою, а результатом такой борьбы может быть только «преступная анархия» — бунт материи или торжество духа, покорение материи, водворение порядка — добродетельное рабство.
Итак, чтобы окончательно освободить человека, надо положить конец его внутреннему раздвоению — надо изгнать бога не только из науки, но и из самой жизни; не только положительное знание и разумная мысль человека, но и воображение и чувство его должны быть избавлены от привидений небесных. Кто верит в бога, тот признает существование отдельного духовного или небесного мира, кто допускает в малейшей мере сверхъестественный, для разума непостижимый порядок вещей, тот обречен на неминуемое и безвыходное рабство. Люди науки освобождаются от него путем науки и только в области науки, но не в действительности, не в жизни. Потому что жизнь каждого человека, как бы он ни был учен и мудрен, находится, вследствие закона общественной солидарности, в прямой и непременной зависимости от жизни всех, от жизни народа; народ же своею верою обречен на рабство. Кто поэтому хочет быть сам свободен действительно, в жизни и в деле, тот должен устремить все усилия свои на уничтожение народной религии.


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple•>
239
Вот главный пункт, по которому мы расходимся с позитивистами — последователями Огюста Конта.
Огюст Конт, точно так же как Прудон, Шопенгауэр180 и некоторые из новейших английских мыслителей, принял за основание своей позитивно-философской системы известное учение Иммануила Канта о неспособности человеческого ума проникать в сущность вещей.
Наш разум — говорит кенигсбергский философ*, — обнимает только явления как внешнего, или физического, так и внутреннего, или духовно-нравственного мира, как жизни природы, так и исторического развития общественной жизни; обнимает лишь взаимные отношения явлений, многоразличные виды их соприкосновения и связи между собою, а также порядок их следования одного за другим, их происхождения и исчезновения в пространстве и времени, одним словом, все, что мы называем законами природы. Но сущность вещей, существование их для себя, независимо от нашего сознания и вне всякого к нему отношения, вещь, так как она есть по себе (Ding an Sich), и действительная причина, ее порождающая, для нас недоступны. У нас недостает ни органов, ни средств, чтобы добраться до них.
Нет средств, потому что всякая вещь, являющаяся нам необходимым образом, облекается в формы, или категории, которые принадлежат не ей, а нам, нашему сознанию, присущи нашему разуму прежде всякого опыта, т. е. прежде всякого столкновения его с какими бы то ни было предметами. Эти формы, или законы, нашего чистого созерцания, нашего чистого представления, рассуждение и умозаключение, Кант называет чистыми априористическими категориями разума. Таковы, например: категория пространства и времени, величины и количества, качества, меры, сущности, отношения, явления, причины и действия, взаимодействия, случайности и необходимости и т. д.
Вся беда Канта состояла в его идеализме, вследствие которого он приступил к критике чистого разума, не позаботясь узнать о его физиологическом происхождении, и стал его разбирать как нечто абсо¬
* Мы приводим здесь не собственные слова его, но смысл сказанного им в сочинении, известном под названием «Критика Чистого Разума».


240
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
лютное, существующее независимо от всего. Нашедши в нем, таким образом, формы, или законы, мышления, выработанные в нас веками, но принятые им за формы, присущие самому разуму и потому будто бы независимые от всякого опыта, Кант естественным образом заключил, что, так как всякая вещь может являться нам только через посредство этих форм, которые принадлежат не вещи, а нам, то мы можем знать ее только так, как она нам является, а не так, как действительно по себе существует.
Если б Кант поверил современнику своему Юму181, утверждавшему ему наперекор и совершенно сообразно с истиной, что мнимо априористические формы сознания не что иное, как продукты бесчисленного множества бессознательных или позабытых нами впечатлений и опытов; если б, главным образом, Кант дожил до того времени, когда всем лучшим умам стало ясно, что разум не искра, упавшая с неба, а не более как деятельность самого мозга, следовательно, продукт нашего телесного организма, он не противопоставил бы идеальный мир сознания действительному миру вещей, не разделил бы их искусственною пропастью и, разумеется, догадался бы, что между явлением и вещью по себе нет и не может быть разницы.
Как бы то ни было, установив раз по-своему теорию чистого разума, Кант провел через неумолимую критику все богословские и метафизические идеи: о бесконечном, о первоначальной причине, о сущности и о конечной цели мироздания, о боге, о бессмертии души и т. п. и заключил, что все эти идеи, даже и в том предположении, что они соответствуют в самом деле действительности, по сущности своей недоступной для нашего сознания, не могут быть догнаны, оправданы или доказаны нашим разумом. Причем должно заметить, что сам Кант так мало сомневался в действительном существовании идеального или бесконечного мира, бога, бессмертия души и свободного произвола ее, что в своей Критике Практического Разума182 он поставил их как постулаты, или как предполагающие требования разумной воли.
Германская умозрительная философия на этом не остановилась. Фихте, Шеллинг и Гегель в качестве последних метафизиков пытались вновь вывести объективность или действительность бесконечных идей из самого разума. Но вместе с тем именно Гегель, которому


Статьи из журнала <•Народное дело - La cause du peuple»
241
принадлежит несомненная и великая честь доведения метафизического метода до самоубийства, нанес этим идеям решительный и последний удар, показав их натуральное историко-психологическое и социологическое происхождение; в Феноменологии своей, в Философии истории, в Эстетике, в Философии религии и в Философии истории философских систем183 он явным образом и с гениальною сметливостью и смелостью представил их как необходимые исторические моменты постепенного саморазвития, самопроявления и са- моуразумения человеческого разума; так что все эти мнимо бесконечные идеи, которые в продолжение нескольких тысячелетий были признаваемы человеком за самостоятельные и верховные сущности, не только от него независимые, но преобладающие над ним и над миром, оказались теперь собственным, правда бессознательным, произведением его ума — говоря проще — необходимым продуктом его натуральной исторической глупости. Таким образом, бог, бессмертная душа, таинственный мир бесконечных субстанций объяснились самым простым образом как обманчивое отражение, как мираж нашего еще детского разума, созерцавшего себя вне себя и перенесшего свою собственную, фантастически им до бесконечности расширенную суть в фантастическое небо.
Вот, как бы наперекор самому Гегелю, последнее слово всей его системы. Правда, что это слово было высказано им так неясно, что огромное большинство гегельянцев, как заметил поэт Гейне184, его не поняли. Но понял и высказал его с великолепною простотою и искренностью в самом начале сороковых годов единый великий ум в этой школе после Гегеля, последний гегельянец, можно сказать вообще, душеприказчик осужденной на смерть метафизики, знаменитый Людвиг Фейербах, столь много читаемый русскою молодежью.
После Фейербаха необходимость обращения к миру действительному, необходимость фактического изучения и разумного, но не метафизического понимания его, необходимость основания целой системы наук, включая сюда, разумеется, всю психологию и всю социологию, на естествознании стала ясна в Германии для всякого здравого ума, для всякой живой души. И вот появилась целая вереница ученых, основателей новой натуральной школы и, если нам позволено будет так выразиться, апостолов революционной науки. Имена Бюхне¬


242
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ра185, Карла Фохта186, Молешотга187 и нескольких других точно так же известны в России, как имя самого Фейербаха.
Мы их называем по праву апостолами революции. Они не только ученые, нет, они выступили как бойцы против всех призраков, порожденных идеализмом религиозным и метафизическим и преграждающих человеку путь к свободе. Они на всенародном языке назвали себя атеистами и материалистами, поняв, что назначение науки — освобождать без исключения все умы и готовить тем самым освобождение самого общества.
Признание в мире, вне его и над ним, высшего бесконечного существа; богопризнания и богопочитания всякого рода; учение о бессмертной душе и о загробных наградах и наказаниях и неразрывно связанное с ними существование церквей, попов-посредников и примирителей с богом, чудотворцев, пророков и богопомазанных законодателей и царей; так же как необходимо из них вытекающее существование богопоставленных государств со всем их историческим хламом: с правом государственным, уголовным, гражданским; с наследственною собственностью и деспотизмом семейным; с полицейскою властью и с военным насилием; все эти темные порождения религии были несомненно продуктом того первобытного рабства, в котором наш род погрязал в начале своей истории, когда он только что стал выделяться из рода горилл или других обезьян. Все эти несомненные следы нашей первоначальной животности человек тащил, постепенно их уменьшая по мере того как он сознавал и осуществлял свое человечество, сквозь всю историю; тащил их, как освобождающийся Спартак188 тащит свою цепь. И очевидно, что чрезвычайная тяжесть этой исторической цепи была и продолжает быть главною причиною несносной медленности человеческого освобождения и развития. Но очевидно также, с другой стороны, что все эти продукты нашего доисторического натурального рабства непременным образом должны были сделаться, в свою очередь, новым источником нового исторического рабства, которое продолжает тяготеть над нами и от которого мы освободиться можем только путем рациональной науки.
Поэтому, не спрашивая даже, до какой степени вышеупомянутые основатели новой натуральной школы в Германии сами желают или даже понимают практические последствия созданного ими учения,


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple>■
243
мы были вполне вправе назвать их апостолами революции. Уничтожая в народе веру в небесный мир, они готовят свободу земного. Между этою школою и школою Огюста Конта существует именно по этому пункту огромная разница.
Огюст Конт, бесспорно, один из замечательнейших умов нашего века, развился чисто на французской почве и, можно сказать, совершенно независимо от всякого влияния со стороны германской философии, из которой ему был несколько знаком только Кант. Он был в своей молодости учеником Сен-Симона, а в 1830 году появилась уже первая часть его знаменитого Курса Положительной Философии. Его великое преимущество перед германскими философами состояло в близком знакомстве с положительными науками. Он был одним из последних и наиспособнейших представителей той славной математической и физической школы, которая со времен революции процветала во Франции до начала пятидесятых годов и которой знаменитый Араго189, впрочем, гонитель Конта, был, можно сказать, последним замечательным представителем. Огюст Конт был позитивист по природе, по преданию, по характеру своей нации, по всей общественной обстановке. В его уме не могло быть места для германского идеализма.
Порядок следования наук в его системе чрезвычайно схож с порядком, установленным Энциклопедией Гегеля190; но у Конта перед Гегелем то огромное преимущество, что, в то время как последний силился основать природу на логике, на разуме, на духе, — Конт, напротив, и совершенно справедливо, основывает разум и так называемый дух на природе, зиждет все духовно-нравственное развитие человека — психологию и социологию исключительно на космических, физиологических и антропологических основаниях. В этом — каковы бы ни были его ошибки в разрешении специальных вопросов — его бессмертная заслуга. Таким образом он, со своей точки зрения, так же как и новые натуралисты Германии, нанес тяжелый удар идеализму, изгнав его окончательно и систематически из науки.
Но именно вследствие того, что ему не была известна новейшая история последовательного саморазрушения метафизического начала в Германии, он не умел покончить с идеализмом. Он только обошел его. Изгнав его из науки, он дозволил ему царствовать бесконтрольно в широкой области воображения и чувства. Руководясь


244
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
критикою Канта, взяв как бы на веру его заключения о неспособности разума познавать бесконечное и проникать в сущность вещей, он принял за основание своей системы мысль, уже давно, впрочем, принятую в виде аксиомы всеми французскими учеными, — вы найдете ее в предисловиях или в введениях многих французских учебников механики, физики, химии или другой положительной науки, — а именно, что человек способен познавать только явления и отношения явлений между собою, т. е. законы природы и общества; но что первоначальная причина явлений, их настоящая суть останется для него вечно недостижимою тайною; причем предоставляется воображению и чувству заниматься ими сколько и как им будет угодно, позволяется даже им восстановить для своего собственного обихода бессмертие и бога, отнюдь не отрицаемых позитивным учением, но только изгнанных из науки. Таким образом, остаются и овцы целы, и волки сыты.
Вот главный пункт, по которому мы расходимся не только с нашими доморощенными позитивистами, но и с серьезнейшими представителями «Положительной философии» в Европе. Они, несмотря на большую ученость и на многие другие достоинства, — или лицемеры, или недодумки.
«Мы не атеисты и не материалисты, — гласят они, — мы только позитивисты. Мы не отрицаем отнюдь существования ни бога, ни бессмертной души, а только говорим и доказываем, что для всех этих бесконечных существ, ежели они существуют, для всех этих идей, преходящих границу известного мира явлений, не может быть места в науке, — что они для разума недоступны».
Не то ли же самое говорят богословы всех церквей и религий?..
Число недодумок, а, пожалуй, также и лицемеров всего значительнее между позитивистами в Англии. Известно, что в привилегированном, буржуазном и аристократическом английском мире, при большом развитии свободы политической, существует чрезвычайное социальное рабство, проявляющееся главным образом инквизиционным могуществом «святых»* и полуверующим, полу- лицемерным библейским настроением публики, не на шутку тре¬
* Нередко называют так в Англии членов библейского и многих других обществ, ревностно занимающихся религиозной пропагандой.


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple»
245
пещущей перед ними. Известно, что почти всякий порядочный англичанин, как бы он ни был умен, образован, считает обязанностью выслушивать несноснейшую проповедь каждое воскресенье, потому что того требует его джентльменство и потому что он должен служить примером народу, который, если отпадет от религии, пожалуй, возьмется за удовлетворение своих земных аппетитов и тем нарушит спокойствие и комфорт джентльменского существования. В XVII и в XVIII веке еще были искренние и смелые мыслители в Англии. Но в XIX веке, кроме поэта Шеллея191, никто еще не осмелился назвать себя громко атеистом и материалистом.
Немудрено, что при таком расположении умов английские философы и натуралисты ухватились с большою радостью за возможность, открытую им системою Конта, идти до конца в ученых исследованиях и вместе с тем не прослыть ни атеистами, ни материалистами. Такую практическую двойственность найдете вы во всех сочинениях Боклят, Дарвинат, Льюиса194, Герберта Спенсера195 и Стюарта Милля196. Они не революционеры, а потому боятся, не хотят и не находят нужным посягать на веру народную. Но если б буржуазный инстинкт и вытекающие из него практические соображения не омрачили их логики, они давно бы поняли и признали бы честно и громко, что одного допущения наукою возможности существования бога действительного, хотя и недоступного для самой науки, достаточно, чтобы, с одной стороны, утвердить в сердцах непросвещенных людей царство этой идеи, а следовательно, и рабство людей, и чтобы, с другой стороны, уничтожить самую возможность науки. Потому что, куда вмешивается сверхъестественная и всемогущая сила, там не может быть ни порядка, ни смысла, ни логики, не может быть и свободы. Всемогущество же, ни во что не вмешивающееся, ничего не прерывающее и ничему не мешающее, — равно нулю.
Должно признать, что французские позитивисты если и немногим искреннее, то, по крайней мере, гораздо последовательнее английских. Умнейшие между ними атеисты и материалисты. Но весьма немногие между ними согласятся признаться в этом публично. Они философы, а не бойцы и официальным гонениям слишком себя подвергать не намерены. А ныне, как всем известно, преобладает на правительственных вершинах во Франции самое трогательное католическое настроение: сенат, камера народных представителей, вся бю¬


246
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
рократия, магистратура и войско, сама академия наук проникнуты христианством. В такой среде выступать с атеизмом и материализмом неловко.
К тому же французские позитивисты отнюдь не ощущают потребности посвящать темные массы в свое неверие. Они аристократы интеллигенции, попы науки.
«Напрасно, — говорят они, — правительства стали бы нас преследовать. Мы им не мешаем, и, хотя, правда не отталкиваем от себя ни одного из тех немногих избранных, которые к нам приходят, требуя от нас посвящения в тайны научного метода, мы не зовем к себе никого; и не только мы не делаем пропаганды против общественной метафизики и против народной религии, но находим, напротив, что как та, так и другая необходимы для тех классов, в среде которых они продолжают царствовать ныне, — необходимы для всех тех, которые или вследствие умственной неспособности, или вследствие отсутствия средств и времени для учения не могут подняться на высоту чистой науки».
Позитивисты, с консервативной точки зрения, без сомнения, правы: религия для народной черни необходима. Так как до сих пор всякое управление народом имело постоянною и непременною целью порабощение народной производительной силы в пользу привилегированного и более ши менее праздного меньшинства — в этом ведь именно и состоит вся суть государства, — то всем правительствам необходимо иметь в руках средство для убеждения непросвещенной толпы в необходимости такой жертвы. Средство это может быть только двоякое: или религиозное убеждение, ми насшие; ши страх божий, ши палочный страх. Но только одним насилием не удержать в повиновении даже самого смирного, самого вялого народа. Всякое существо, живущее в мире, какова бы ни была его относительная слабость, способно к самому энергическому отпору, когда у него отнимают условия, необходимые для его жизни; а материальная сила народа всегда значительнее силы притесняющего и эксплуатирующего его меньшинства. Поэтому для одержания полной и продолжительной победы над народом необходимо ослабить его натуральную энергию — ослабить и развратить в нем силу отпора. — Это дело религии.


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple»
247
С другой стороны, недостаточно также и одного действия религии для порабощения народов. Логика интересов, нужд и потребностей жизни сама по себе так ясна, так сильна, что если бы ей дали только волю и не воздерживали бы ее постоянным насилием от фактической постановки вопросов, она была бы способна разбить все кумиры в народном воображении и сердце; что имело бы опять непременным последствием уничтожение всех привилегий ныне повсюду царящего меньшинства. Итак, для сохранения порядка необходимо, чтобы обе власти: церковная и государственная, оба страха: земной и небесный — дополняли друг друга. Вот почему во всех государствах, с тех пор как существует история, палочное управление и религиозное управление были родными и неразлучными братьями.
Сторонники революции — мы враги не только всех религиозных попов, но также и попов науки; — враги всех, утверждающих, что религия нужна для народа, — отвратительная и подлая фраза, которая в сущности имеет вот какое значение: «Народное невежество необходимо нам, эксплуататорам и притеснителям народа».
Мы хотим разрушения всякой народной религии и ее за- менения народным знанием. Да, мы хотим для народа разумного, строго научного знания.
Мы хотим его, потому что хотим окончательного освобождения народа из-под всякой государственной опеки; но не для того, чтобы подвергнуть его новой опеке революционных доктринеров. Настоящая революция именно состоит в совершенном уничтожении всякой опеки, в коренном упразднении всякого государствования. Мы хотим совершеннолетия народного, а для совершеннолетия действительного нужна наука.
Значит, ответят нам, вы признаете, по крайней мере, законность и необходимость хоть временной опеки над народом, а именно до тех пор, пока он не просветится наукою? Нет, не значит. Мы не только не признаем этой необходимости, но, напротив, уверены, что как бы ни была низка степень просвещения народного и как бы ни были просвещенны и искренне честны народолюбивые люди, берущиеся за честолюбивое дело опекания народа, эта опека развратила бы их самих непременно и стала бы для народа непременным источником рабства, обеднения, умственного и нравственного за¬


248
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
стоя. Такова уж логика всякой власти, что она в одно и то же время неотразимым образом портит того, кто ее держит в руках, и губит того, кто ей подчинен.
Итак, мы ни в каком случае не признаем ни права, ни пользы опеки над народом, в какой бы степени развития этот народ ни стоял.
Все, что мы можем признать, это естественность самого факта народного подчинения, народного терпения и повиновения там, где еще народ одержим суеверием, опьянен религиозными верованиями и надеждами, там, где трезвый голос науки не объяснил еще смысла вещей и где продолжительное отсутствие свободы имело результатом неразвитость характеров и несознание своей собственной силы. Но люди, пользующиеся таким образом народным невежеством, от этого не становятся красивее.
Наша задача состоит поэтому, прежде всего, в уничтожении народного невежества. Но оно может быть побеждено окончательно только наукою. Доступна ли наука для народа? А почему нет? Ведь она нам доступна, а в народных рядах есть много, много людей, которые будут, пожалуй, и поумнее нас с вами, любезный читатель. К тому ж вам известно, что именно наш народ природой не обижен, ум его свеж, могуч, а главное, свободен. Все предрассудки его на поверхности, ни один не успел залечь в нем тяжелым, неповоротливым камнем. Но у него нет досуга, нет средств на учение. К тому ж правительство, теперь еще всемогущее, употребит, без сомнения, все громадные средства свои, чтоб помешать настоящему народному просвещению.
Да, в этом весь вопрос, весь социальный вопрос. В нем лежит необходимость самой революции.
И посмотрите, как странно поставлен этот вопрос! Кажется, безвыходный круг: чтобы освободить народ, надо его научить; а для того, чтобы его научить, надо дать ему средства, охоту и время на учение, т.е. надо освободить его из-под того политического и социального гнета, которым он задавлен теперь. Что же делать, с чего начать, с какой точки должны мы приняться за дело?
Многие говорят: надо устроить по целой России народные школы. Так говорят, особливо теперь, все усталые и от усталости или от испуга ослабевшие люди. Да, народные школы, без сомнения, — пре¬


249
Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple»
красное дело. Только кто даст народу время, охоту, возможность их посещать или посылать в них своих детей? Ведь он задавлен работою, которая еле-еле спасает его от голода. И кто будет устраивать школы? правительство? дворянство? богатые люди? попы? т.е. те самые, против которых именно надо устраивать народные школы? Ведь это нелепость.
И, странное дело, нелепость эта у нас в России в известной мере чуть было не осуществилась. В среде дворянского сословия, бывшего, без сомнения, от самого основания Московского Царства по сегодняшний день заодно с государством, злейшим врагом, грабителем и мучителем народа, — нашлись люди, искренно преданные делу народного просвещения и народного освобождения. Все Декабристы и Петрашевцы197 принадлежали к нему; к нему же принадлежит и немалая часть политических преступников, сосланных ныне благополучно царствующим и благодушащим императором в Сибирь на заточение и в каторгу. Так называемые Нигилисты, отчасти и огромное большинство Нигилисток, вышли из того же сословия; так же как и некоторые отдельные личности, ратующие в настоящее время за народ, — разумеется, против огромного дворянского большинства в судах и земских собраниях. Дворяне, представители целой губернии, в 1862 году требовали уничтожения сословий и созвания всенародного земского собора. Наконец, оказались дворяне, хотевшие записаться в крестьяне. Правительство, лучше их понимавшее дворянское достоинство, дворянский долг и дворянские интересы, разумеется, ни на то, ни на другое не согласилось.
Это странное явление объясняется, впрочем, весьма естественно. Дворянство, как известно, было у нас первым и в продолжение многих десятилетий единственным сословием, до которого коснулся свет западного просвещения; а просвещение одарено такою плодотворною силою, что, несмотря на все гнусные политические и экономические условия (обрекающие до сих пор наше дворянство на холопство и зверство), оно успело образовать даже в дворянской среде, и особенно в дворянской молодежи, людей, ненавидящих рабство, любящих справедливость и требующих более человеческих отношений к народу, на поте и крови которого было основано даже самое их образование. Весьма редкие из них, разумеется, понимали, что первым условием действительного осуществления того, что они призна¬


250
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ют справедливым, и желаемого ими освобождения народного должно было быть совершенное уничтожение тех экономических условий, в силу которых они — привилегированное сословие — получили возможность образоваться, а народ, обрабатывающий на них свою, ими отнятую у него землю, был обречен на невежество. Тем не менее стремления их, хотя бессильные и бесплодные, потому что не основаны на праве и на интересах народа, были искренни и благородны. Но цивилизация, основанная на привилегированной, наследственной собственности, т.е. на эксплуатировании народного труда в России, в Европе, везде, ныне, как и всегда, заключает в себе внутреннее противоречие, которое рано или поздно должно задавить под возрастающею силою эгоистических или сословных интересов первоначальное бескорыстно-юное стремление к правде, справедливости и общему благу.
И действительно, логит сословных интересов стала в последнее время преобладать видимым образом в сознании и в самом политическом направлении наших сословий, не имеющих, впрочем, вне правительства ни смысла, ни силы. Та часть дворянства, которая вконец разорилась от новых реформ и которая сохранила возможность по старой привычке поддерживать свои поместья воровством казенно-служебным, начинает действительно понимать, что для соблюдения своих выгод и для спасения себя как сословия она должна дружно стать за правительство, за государство, за царя против народа. К тому же и самый революционный вопрос поставлен у нас теперь гораздо определеннее и яснее и выпутывается все более и более из того странного и, по нашему убеждению, чрезвычайно вредного смешения понятий и стремлений, которое позволяло еще недавно людям, чуждым всяких революционных инстинктов, принимать себя не на шутку за революционеров. Они обманывали и себя, и других и положительно портили дело. Но с тех пор как стало ясно, что ни в России, ни в целой Европе не может быть другой революции, кроме социальной, зная, что социальная революция на полдороге остановиться не может, большинство богатых людей, желающих сохранить и передать своим детям унаследованное или благоприобретенное ими богатство, поняли, что им в революционных рядах не место и что их собственные интересы требуют союза неразрывного с правительством, с государством. Вследствие чего число имущих дворян и не¬


Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple»
251
дворян в наших рядах стало значительно уменьшаться, заменяясь людьми, более способными любить, понимать и представлять народное дело; таковы: дети в пух разоренных дворян, разночинцы, семинаристы, мещане и крестьянские дети. В них состоит теперь главным образом и почти исключительно наша народная, противогосударственная фаланга — посредница между революционною мыслью и народом.
В начале нынешнего царствования этой розни еще не было или она мало чувствовалась. Образованная молодежь всех сословий как бы сливалась в партии движения; и когда вследствие благодетельного крымского погрома, вслед за постыдной для государства войной, достойным образом увенчавшей царствование императора Николая, когда вся Россия встрепенулась и как бы воскресла, мысль об освобождении народа стала мыслью всеобщею; и так как никто не сомневался в том, что наука есть вернейшее средство для достижения этой цели, множество молодых людей разных сословий бросились учреждать народные школы, воскресные и не воскресные. В короткое время возникло в России значительное число таких школ и все пошло прекрасно: народ, возбужденный светлою надеждой, стал учиться умно и охотно. Каких-нибудь десять лет такого учения, и он ушел бы далеко... Но мудрое правительство вдруг все остановило.
Да, правительство выказало в этом случае мудрость несомненную. Оно поняло, что просвещение народа будет гибельно для него, для государственной власти, для целой империи. Екатерина II, без сомнения, умнейшая из потомков Петра, писала одному из своих губернаторов, который, поверив ее обычным фразам о необходимости народного просвещения, поднес ей проект об установлении школ для народа: «Дурак! все эти фразы пригодны, чтобы морочить западных болтунов; ты же знать должен, что коль скоро народ наш станет грамотным, ни ты, ни я не останемся на своих местах». И действительно, народ, познавший при свете науки свою силу и свою настоящую пользу, не захочет платить ежегодно несколько сотен миллионов рублей и отдавать свою кровь на содержание империи, все существование и процветание которой со времени ее основания было и необходимым образом всегда будет основано на его разорении и рабстве.


252
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Народу.нашему, по счастливому выражению, высказавшему в двух словах вековые требования его, нужны прежде всего Земля да Воля. Империя же наша в особенности и вообще всякое военнобюрократическое государство устроены так, что если б они даже хотели, они ни того, ни другого решительно дать народу не могут. В тот день, когда народ наш это поймет, империи не будет, следовательно, все существование ее основано на народном невежестве. Как же надеяться после того, чтоб правительство когда-либо захотело серьезно распространить просвещение в народе? И не право ли оно, с своей точки зрения, когда противится всеми возможными мерами созданию рациональных школ для народа?
Нет сомнения, что оно поступает бесчеловечно, жестоко со всеми искренними ревнителями народной науки. Но мы удивляться его жестокости, ни даже упрекать его в ней не станем. Оно делает свое дело. Дело же всякого государства — душить народ для сохранения себя; точно так же как дело людей революции — разрушить государство для избавления народа.
«Кто устоит в неравном бое?» Сила настоящего, без сомнения, за государство. Но зато сила будущего и, надеемся, не слишком далекого будущего — за народ.
Мы удивляемся, напротив, тем, которые решаются утверждать, что правительство могло не закрывать воскресных и других школ, основанных передовыми людьми для народа; могло терпеть образование и процветание рабочих артелей; могло выдержать свободную критику и даже извлечь для себя пользу из бесцензурного печатного слова; могло не звать к себе на помощь лучшего представителя государственной мысли и пользы нашего государственного патриота Михаила Николаевича Муравьёва-вешателя; могло не засекать и не расстреливать крестьян, не сумевших раскусить с первого раза комедию мнимого освобождения; не купаться в польской крови198 и не ссылать на каторгу, в заточение и не губить сотни наших молодых людей, отдавших себя делу народного просвещения и народного освобождения; что оно могло, одним словом, помирить интересы Империи с интересами русских и не русских народонаселение работающих на нее как рабы и заключенных в ней, как в остроге. Признаемся, что нам такая вера в способность правительства не делать зла и делать добро, творить чу-


Статьи из журнала <•Народное дело = La cause du peuple»
253
deçà не только по минусу, но также и по плюсу казалась всегда удивительною наивностью.
Мы к этой наивности не причастны; ждем от правительства или даже, вернее, от государства, интересы которого оно представляет, всякого зла; и наперед обещаем, что как бы гнусно оно и впредь ни поступало, мы не только удивляться не станем, но будем видеть в его мерзейших поступках естественные и необходимые проявления его существа. Удивимся, напротив, и мало порадуемся, когда ему удастся сделать хоть малейшую вещь в действительную пользу народа; потому что эта капля случайно сделанного им добра возбуждением новой и непременно глупой веры в него могла бы произвесть много зла.
Спешим закончить эту статью практическим заключением. Несомненно, говорим мы, что правительство воспротивится всеми силами устройству достаточных и разумных школ для народа. Должно ли это нас останавливать? Нисколько. Будем устраивать и помогать устройству школ, в крайнем случае далее правительственных, где и сколько будет возможно. Но не будем себя обманывать и скажем себе, что при бедности наших средств и при громадности правительственного противодействия мы путем школ никогда не добьемся до положительных результатов.
Путь освобождения народа посредством науки и для нас загражден; нам остается поэтому только один путь, путь революции. Пусть освободится сперва наш народ, и, когда он будет свободен, он сам захочет и сумеет всему научиться. Наше же дело приготовить всенародное восстание путем пропаганды. О том, во имя чего и как должно вести пропаганду, поговорим в другой раз. Теперь же скажем еще несколько слов об отношении нашем к народной религии.
Мы уважаем безусловно свободу каждого, лишь бы она не была свободою притеснения и гнусным произволом эксплуататора и притеснителя. Поэтому мы уважаем свободу всякой веры; уважаем не самую веру, если она глупа (глупости уважать невозможно), но только несомненное право каждого человека верить во всякую глупость, если он находит в ней утешение и удовлетворение. Это нам отнюдь мешать не должно говорить, писать, печатать, вести самую ярую пропаганду против всего, что нам кажется нелепо-


254
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
стъю, ложью, хотя бы миллионы людей верили в них. Это наша обязанность, наше право. Обязанность, потому что всякая ложь и всякая глупость непременно действуют пагубно на общество, принимающее их за добро и за истину. Право, потому что, вследствие зависимости всякого человека от общества, ущерб общества — наш ущерб; его пагуба — наша пагуба. Итак, наше право и наша обязанность вести неотступную пропаганду против народной религии не могут быть подвергнуты сомнению. Другой вопрос: как надо вести ее, для того чтоб она действительно достигала своей цели?
Наш совет всем нашим друзьям: поступайте осторожно с верой народа. Не потакайте ей, не притворяйтесь перед нею, но и не оскорбляйте ее. Иначе вы оттолкнете народ от себя, прежде чем он успеет увериться в нашей честной преданности его делу, и сами поможете правительству, которое и без того употребляет все усилия, чтоб отделить вас от него пропастью. Боритесь против народного суеверия во всех тех случаях, когда будет возможно вести эту борьбу без опасности потерять доверие народа. Но там, где противорелиги- озная пропаганда могла бы восстановить его против вас, вы должны решительно от нее воздержаться. Эта осторожность необходима для самого успеха противорелигиозной пропаганды в народе.
Убедившись раз, что нам нет возможности идти путем просвещения к свободе и что мы должны достигать народной науки путем революции, мы должны устремить главным образом всю свою пропаганду против царя, должны прежде всего уничтожить в сердце народа остатки той несчастной веры в царя, которая в продолжение столь многих веков обрекала его на гибельное рабство, должны окончательно его убедить, что помещичество и чиновничество, два главные предмета его исторической ненависти, собственной силы никогда не имели, но держались всегда и продолжают держаться только волею и силой царя. Мы, наконец, должны пробудить в народе сознание его собственной, со времени Пугачева опять заснувшей, силы; должны уму указать, как соединением всех местных доселе разрозненных усилий своих в одно дружное всенародное дело он должен восторжествовать над всеми притеснителями и врагами.


Статьи из журнала <•Народное дело = La cause du peuple»
255
Исполним эту задачу, будем только честными и неусыпными при- уготовителями и повивателями революции. Все остальное сделает сама революция.
А до тех пор, да служит нам ободрением тот несомненный и, впрочем, нами выше упомянутый факт, что религия нашего народа, хотя и облекается большей частью в грубые формы и содержит, как все христианство, догматы, поражающие не только своей нелепостью, но и безнравственностью, — что эта религия в нашем народе болезнь только накожная, отнюдь не проникшая в глубь его жизни.
Народная религиозная вера коренится не в одном только невежестве, но главным образом в неполноте и в искусственной тесноте народной жизни, заедаемой собственниками и подавляемой государством; она есть как бы протест живого и жизни жаждущего сердца народа против гнусной действительности. Напрасно бы было ждать освобождения народа от религиозного сумасшествия или пьянства, пока само положение его коренным образом не изменится. Вы никогда не достигнете отрезвления его одним только путем умственной пропаганды. Окончательно освободит его от всякой религии только СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ.
ЗАМЕТКА
Между рабочими Европы установились с 1866 года ежегодные, правильные конгрессы, переменяющие каждый раз пункты своих съездов. Один из таких частных съездов будет в Нюрнберге с 4 по 7 сентября. По окончании Нюрнбергского Конгресса съехавшиеся туда работники пошлют депутатов в Брюссель, где будет уже общий «Конгресс Международной Ассоциации работников»199. Он открывает свои заседания с 6 сентября и будет продолжаться по 13 включительно. А с 22 по 26 того же месяца будет в Берне «Международный Конгресс Мира и Свободы».
Мы рекомендуем своим соотечественникам, находящимся в Европе, ознакомиться лично с ходом самих конгрессов и равно с движением рабочего вопроса, стоящего на очереди как у самих рабочих, так и у занимающихся социальным движением.


НЕСКОЛЬКО СЛОВ МОЛОДЫМ БРАТЬЯМ В РОССИИ
Вы встали опять. Значит вас похоронить не успели. Значит противогосударственный, всеразрушительный дух молодого бессословного поколения не мимолетная вспышка юношеского легкомыслия или тщеславия, а выражение настоящей жизни и страсти. Значит он коренится глубоко в потребностях и во всем настроении народа.
Если б ваше революционное настроение было болезнию только накожною, то героические средства, употребленные отечественным правительством для вашего излечения, давно бы увенчались успехом. Вы были бы уже здоровы, т. е. отказавшись от всякой мысли и от всего, что составляет человечество в человеке, вы стали бы скотами в ряду великого множества чиновных и государственно-сословных скотов, поедающих нашу родину и губящих наш народ. Вы заслужили бы право называться Всероссийскими патриотами.
Русская грамотная и бессословная молодежь, несмотря на свою молодость, вынесла уже много бурь. Она свежа и бодра духом, но стара опытом. В наше время, в блаженные времена простодушного и сравнительно невинного деспотизма царя Николая, надо было прожить лет двадцать и больше, чтоб испытать половину того, что вам пришлось испытать в продолжение последних восьми или девяти лет.
После пожаров 1861 года, во время и после Польского восстания200 и вслед за Каракозовским делом201 до настоящей поры, благодушащий царь Александр Николаевич, кажется, не пожалел ничего, чтобы довершить ваше политическое воспитание. Поощряемый всею отечественною литературою, славянофилами и западниками, плантаторами и либералами, он путем розог и палок, пыток и виселицы, гуртовых заключений и ссылок, путем обречения тысячи лучших людей на голодную смерть, старался измерить вашу силу, вашу упрямую волю, вашу веру в предпринятое вами Народное дело. Вы устояли, значит, вы крепки. Много, много товарищей ваших погибло, но на каждого погибающего растут из земли десять новых бойцов, врагов государства. Значит, приходит конец этому поганому государству.
Откуда вы берете вашу веру и силу? Веру без Бога, силу без личной надежды и цели? Откуда взялась в вас эта способность отдать


Несколько слов молодым братьям в России
257
себя на погибель без тщеславия и фразы? Где источник того дикоразрушительного и холодно-страстного воодушевления, от которого цепенеет ум и останавливается кровь в жилах у ваших противников? Холопская литература встала в тупик перед вами. Она просто тут ничего не понимает.
Были бы вы прислужниками, доносчиками, шпионами, ворами частными или казенными, со взломом или без взлома, благонамеренными подлецами — сторонниками лакействующего либерализма в журналах, душителями крестьян и поляков; если б вы загубили десятки тысяч народу, она бы вас поняла, и стоило бы вам оказать себя благодарными, для того, чтобы она вас защитила и оправдала. Все это в нашем византийско-славянском мире дело житейское и бывалое, отнюдь нё противоречит ни нашему государственному благочинию, ни нашей государственной нравственности, не противоречит поэтому и Всероссийскому патриотизму.
Были бы вы идеальными юношами, мечтающими о науке и человечестве, о свободе и праве по книжкам, она бы вас опять поняла. Многозаслуженные и многоиспытанные ветераны нашей отечественной литературы, в свое время, также читали, увлекаясь мечтали, были студентами, страстно кланялись идеалам и обрекали себя на подвиг. Жизненный опыт, приобретаемый в омуте грязнейшей в мире действительности, сделал их подлецами. Но они с умилением вспоминают свои молодые годы, и, без сомнения, простили бы вам юношеский бред, твердо уверенные в том, что под влиянием той же самой действительности вы скоро сделаетесь не хуже их подлецами.
Но вы ни воровать, ни мечтать не хотите; вы презираете почти одинаково мир всероссийской действительности, и книжноидеальный мир, служивший доселе для чистых душ убежищем от государственной грязи. Вот отчего отечественная литература наша стала в тупик, вот отчего она не может понять ни куда вы идете, ни чего вы хотите.
В недоумении господа московские и петербургские журналисты решили, что ваше настоящее движение — дело польских подземных интриг. Нельзя было выдумать ничего подлее и глупее. Подлее, потому что вызывать ярость свирепого начала против измученной жертвы, такое позорное преступление, которое именно только в нашей холопско-государственной России возможно; глупые, потому что


258
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
нужно дойти до крайней степени тупоумия, чтоб не заметить с первого раза пропасти, лежащей между программою огромного большинства польских патриотов и программою нашей молодежи, представительницы и поборницы русского народного дела.
Между большинством польских деятелей, и именно тою польскою шляхетски-католическою партией, которой журналистика наша приписывает наибольшее влияние на русскую молодежь, и между нами есть только одно общее чувство и одна общая цель: это ненависть ко Всероссийскому государству и твердая воля способствовать всеми возможными средствами его наискорейшему разрушению. Вот в чем мы сходимся. Шаг далее, и между нами открывается пропасть: мы хотим окончательного разрушения всякой государственности в России и вне России; они мечтают о восстановлении Польского государства.
Польские государственники мечтают не о добром, потому что всякое государство, как бы либеральны и демократичны ни были его формы, ложится подавляющим камнем на жизнь народную. Они мечтают о невозможном, потому что, впереди, государства будут только рушиться, а не строиться. Они народо-ненавистной мечтой обрекают свою родину на полную гибель, и если б им удалось, пожалуй хоть с помощью иностранцев, разумеется, не с народною помощью, восстановить Польское государство, необходимо основанное на шлях- стве, или, что все равно, на личной поземельной и наследственной собственности, они, без сомнения, сделались бы столь же нашими врагами, сколько и притеснителями своего собственного народа. Если это случится, мы станем войной против них, во имя общенародной свободы и жизни. А до тех пор мы им друзья и помощники, потому что их дело — дело разрушения Всероссийского Государства, также и наше дело.
У Российских и не русских народов, закабаленных в империю, нет теперь злее врага, чем Всероссийское государство.
Но польские патриоты, к несчастью, также мало разумеют смысл русского движения, как и наша кабальная журналистика. Потому и нет у них доверия к нему, и влияние их на него всегда было, и, до сих пор, остается ничтожным. А не худо бы было и для нас, если б мы действительно заслужили клевету всероссийских патриотов. Не худо бы было, если б мы могли согласиться на единодушное дей¬


Несколько слов молодым братьям в России
259
ствие, хоть в продолжении первого акта готовящейся общеславянской трагедии. Это не помешало бы нам разойтись и стать друг против друга врагами в трех последующих актах, и, как следует, окончательно примириться в последнем.
Нет, не влияние польских интриг, а другая, более громадная сила движет русскою молодежью — сила народная. Приближаются времена Стеньки Разина202...
Нынешнее благодушное царствование представляет замечательное сходство с царствием добрейшего из Романовых, царя Алексея Михайловича, который, несмотря на свое историческое благодушие, так же немилосердно душил и грабил народ, как и нынешний, в пользу царской казны, в пользу дворян, чиновников-людоедов и во славу всероссийского государства. Тогда, как и теперь, измученный, разграбленный и изнуренный голодом народ бежал из деревень в леса. Теперь, как и тогда, волнуется вся крестьянская, вся черно-рабочая Русь, все более понимающая царский обман, и ожидания новой, настоящей воли, уж не сверху, а снизу, путем, указанным ей Стенькой Разиным... Да, явно готовится и приближается новая кровавая встреча, новый бой на жизнь и на смерть между Русью народною и между Россией казенною.
Кто победит в этот раз? Народ, без сомнения. Стенька Разин был богатырь, но он был один между всеми и надо всеми; его личная громадная сила не могла устоять против сплотившейся и организовавшейся государственной силы, так как, в народе, предводительствуемом им одним, не было и тени организации. Погиб он, и все погибло. Теперь будет не то. Не будет, вероятно, народного богатыря Стеньки Разина, сосредоточивающего в своем лице всю народную жизнь и силу. Но будет зато легион бессословной и безымянной молодежи, живущей уже теперь народною жизнью и сплоченной крепко между собой одной мыслью и целью. Соединение этой молодежи с народом, вот залог народной победы.
Русская грамотная молодежь потому сделалась теперь так крепка, непреклонна и непримирима, что она приняла уже на себя душу народную — она хочет не своего, а народного торжества. Стенька Разин, на этот раз, не одинокий, а коллективный, и тем самым непобедимый, у ней за плечами. Вот настоящий смысл ее нынешних, еще невинных движений, и вот почему эти движения, несмотря на свою


260
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
видимую незначительность, повергают в трепет весь наш сословный, казенный, литературствующий и правительствующий государственный мир.
Итак, молодые друзья, бросайте скорее этот мир, обреченный на гибель, эти университеты, академии и школы, из которых вас гонят теперь и в которых стремились всегда разъединить вас с народом. Ступайте в народ! Там ваше поприще, ваша жизнь, ваша наука. Научитесь у народа, как служить народу и как лучше вести дело. Помните, друзья, что грамотная молодежь должна быть не учителем, не благодетелем и не директором-указателем для народа, а только повивальною бабкою самоосвобождения народного, сплотителем народных сил и усилий. Чтоб приобресть способность и право служить народному делу, она должна утопиться в народе. Не хлопочите о науке, во имя которой хотели бы вас связать и обессилить. Эта наука должна погибнуть вместе с миром, которого она есть выразитель. Наука же новая и живая несомненно народится потом, после народной победы, из освобожденной жизни народа.
Таково убеждение лучших людей на Западе, где также, как и в России, старый государственный мир, основанный на религии, на метафизике и на буржуазной цивилизации, на праве семейном и на наследственном праве, видимо, падает и должен уступить место освобожденному чернорабочему миру. Вам врут, говоря, что в Европе все спит. Напротив, все просыпается, и надо быть слепым и глухим, чтоб не услышать и не увидеть несомненных признаков приближающейся общественной бури.
Готовясь к борьбе, помимо всех границ государственных, рабочий мир подал себе руку, в Европе и в Америке, и во имя общей победы, зовет вас, русскую бессословную молодежь, вас, работников революции, на крепкий союз.


НАУКА И НАСУЩНОЕ РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДЕЛО
В первом номере «Народного дела»203, единственном, в котором я участвовал и который почти исключительно принадлежит мне*, я старался определить отношение, какое имеет в настоящее время наука к народу. Теперь хочу сказать несколько слов об отношении той же самой науки к настоящей, революционной молодежи.
В «Народном деле» я старался и, кажется, успел доказать, что, как ни огромно значение науки в послереволюционном будущем для народа, в настоящее время, т.е. до той революции, которая должна поставить его на ноги и дать ему действительную возможность учиться, она решительно для него не имеет ни малейшего смысла, просто для него недоступна и ему не нужна; что правительство, слишком хорошо понимающее государственные интересы, живой и освобождающей науки до него не допустит; мертвая же или подтасованная наука, имеющая единственной целью провести в народ целую систему ложных представлений и пониманий, была бы для него положительно пагубна, заразила бы его нашим официально общественным ядом и, во всяком случае, отвлекла бы его хоть на малое время от единственно ныне полезного и спасительного дела — от бунта.
Из всего этого я заключил, что люди, толкующие в настоящей среде и при настоящих условиях об образовании народном — или пустые мечтатели и фразеры, или, что еще хуже, всенародные надува- тели, эксплуататоры, просто враги.
Для всякого честного человека это должно быть ясно. И потому, оставив этот вопрос в стороне, как уже решенный, рассмотрим другой вопрос, об отношении науки к революционной молодежи.
Месяца два тому назад я написал «Воззвание к молодым братьям»204, в котором поздравлял молодежь с тем, что правительство гонит ее из университетов и школ в Народ. Немало досталось мне с разных сторон за такое дерзкое проявление искренней мысли. Не говорю уже о законном негодовании людей, принадлежащих к официальному
* Касательно всех следующих номеров я должен объявить, что я не принимал и не могу принимать в них участия, так как я не согласен ни с содержанием, ни с формою их.


262
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
миру, или к так называемой порядочной, патриотически-лите- ратурной публике нашей. Заслуживать и вызывать негодование этих господ я всегда буду считать для себя величайшей честью, и мне стало бы горько и стыдно, если б я хотя раз, ненарочно, заслужил чем бы то ни было их одобрение.
Но между порицателями моего воззвания нашлось довольно много людей, принадлежащих к разряду более мне близкому, таких людей, между теоретическими взглядами которых и моими понятиями разницы почти нет никакой, но воззрения которых на практическое дело зато совершенно противны моим воззрениям. Выскажусь яснее.
Люди, мыслящие и занимающиеся ныне политическими и социальными вопросами в России, делятся на два разряда: одни хотят или воображают себе, что хотят, всевозможных реформ, улучшений, освобождений и всякого преуспеяния для нашего бедного, измученного народа, но стремятся ко всем этим благам путем государственным; они почти всегда порицают и часто ругают правительство, того или другого министра, пожалуй, самого государя, но вместе с тем думают, что государство есть лучшее и даже единственное средство для достижения народных целей и для осуществления высоких народных судеб; и потому ставят всегда и везде на первом плане преуспеяние и силу государства как единственно возможную основу для блага народного. Другие, напротив, дошли до того убеждения, что государство по существу и по форме вместе с церковью принадлежит к гнуснейшим и ко вреднейшим порождениям исторического невежества и рабства; что вообще всякое государство, а по преимуществу Всероссийское, не только мешает, но уничтожает в корне самую возможность благосостояния и свободы народов. Основываясь на таком убеждении, они думают, что для освобождения народа нашего необходимо полнейшее разрушение Всероссийского государства.
К первому разряду принадлежат реформаторы-государственники, ко второму —революционеры.
Я, со своей стороны, пришел к тому убеждению, что не стоит тратить слов с государственниками, какими бы либеральными они ни казались. Кажись или будь они в самом деле от природы и мягкосерды, и человеколюбивы, и благородны, суровая логика обрекает их на подлость, на зверство, потому что никакое государство, а тем паче Всероссийское, без подлости и без зверства ни существовать, ни даже


Наука и насущное революционное дело
263
год продержаться не может. Им прямая дорога если не в полнейшую отставку от всякого дела, так в Муравьёвщину т.
Другое дело революционеры; с ними говорить можно и должно. Но и революционеры делятся, в свою очередь, на две категории: на доктринеров и на людей живого и насущного дела.
Революционерами доктринерными я называю тех, которые дошли до революционного понимания и до сознания необходимости революции не из жизни, а по книжкам. В иных, менее серьезных, но зато более драматических и самолюбивых, чтение истории прошедших революций возбудило юношеское воображение; пример знаменитых революционных героев возбудил желание сделаться или, по крайней мере, казаться такими же героями. Они мечтают о насильственных переворотах, в которых разыгрывают, разумеется, сами не последнюю роль, о баррикадном бое, о терроре и об общеспасительных, издаваемых ими, декретах, и им самим становится страшно при одной мысли о том, как они будут страшны. Эти люди тешатся невинною игрою в революцию. Всегда самолюбивые и даже тщеславные, они в начале своей карьеры довольно искренни; принимая пыл юношеского воображения за жар сердца, громкую фразу за мысль и стремительность темперамента за доказательство энергии и воли, они сначала серьезно верят в себя. Потом жар остывает, но пустота мысли и привычка ходульности остаются, и они становятся под конец неисправимыми фиглярами и фразерами.
С этими людьми всякий разговор бесполезен. Им дела нет до дела, а только до себя. Говоря беспрестанно во имя народа, они никогда не заботились и ничего знать не хотят о народе. Народ для них только предлог, пешка, подстава, бессмысленная и мертвая масса, ожидающая жизни, мысли, счастья, свободы от них и единственно только от них. Они чувствуют в себе диктаторское призвание и не сомневаются в том, что народ будет двигаться как глупое стадо по их мановению. Постоянное вожжание с собою доходит в них до сумасшествия. Никакой предмет, никакое происшествие, как бы велики они ни были, не могут заставить их забыть о себе: во всем они видят только себя. Пусть же продолжают они собой любоваться; мы отвернемся от них.
Есть доктринеры более серьезные: люди, дошедшие до революционного сознания не путем личной, самолюбивой фантазии, а путем глубокого объективного мышления, путем серьезного изучения исто¬


264
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
рии и настоящего положения народа. Эти люди знают и объяснят вам как нельзя лучше, почему в настоящее время всякий порядочный человек должен быть революционером. И — странная вещь! — зная это так хорошо, они редко и с необыкновенным трудом становятся сами настоящими революционерами. Как объяснить это явление?
По-моему, оно объясняется очень хорошо. Дошли они до революционного сознания не путем жизни, а мысли, наперекор всей их жизненной обстановке. Сравнительно с невыносимою жизнью миллионов их жизнь хороша и легка. Даже сама государственная действительность, столь черствая и беспощадная для народа, касается до них гораздо учтивее и мягче. В их собственной жизни сравнительно редко встречаются обстоятельства, происшествия и случаи, могущие пробудить в человеке непримиримую ненависть, неутомимую страсть разрушения. Их революционная страсть по преимуществу отвлеченная, головная и только редко серьезная.
Разумеется, тяжело и часто становится невыносимо для умного и благородного человека жить в мире подлости, пошлости, зверства, быть ежедневным свидетелем самой гнусной и вопиющей неправды. Но к чему человек не привыкнет? Само чувство негодования притупляется, когда мерзость становится фактом беспрерывным и повсеместным. Лишь только личная обида смертельна, к чужим же обидам привыкнуть можно.
Наконец, когда становится невтерпеж, можно уехать на время и отдохнуть за границей, можно также уйти в святой и вечно юный мир науки, искусства, дружбы, любви; можно заняться или устройством какого-нибудь невинного кооперативного товарищества, или разумною обстановкою своей собственной жизни.
Если же совесть бунтует и не соглашается на такие примирения и сделки, то ее можно угомонить следующими рассуждениями: «Действительность, без сомнения, мерзка, но она сильна, и мы против нее бессильны. Сила же не заключается в произволе того или другого лица, а в совокупности всех дробных общественных сил, фактов, стремлений и настроений, которых она есть порождение и полнейшее выражение. Она существует как непременный результат всего живущего и действующего в обществе; значит, никакая личная сила не в состоянии ее уничтожить, и было бы смешно со стороны одного или нескольких лиц пытаться ее уничтожить. Если действительность


Наука и насущное революционное дело
265
наша такова, что она производит из своей среды, делает возможными и даже необходимыми царей, как Александр II, министров и государственных людей, подобных нынешним, то мы должны поневоле покориться неотвратимой необходимости, против которой всякая попытка бунта была ребячеством. Если б даже нам удалось уничтожить Александра Николаевича вместе со всем царским семейством и со всеми его чудотворцами, архангелами, и ангелами-исполнителями, то другие, такие же или даже, пожалуй, их хуже, не замедлили бы стать на их место. Они не болезнь, а только проявление болезни, точно так же как вошь в голове нечистоплотного человека есть продукт нечистоты, или гной раны продукт не зависящего от него телесного повреждения.
Хотите вы, чтоб вперед такие цари и министры сделались невозможными, не занимайтесь ими; и, не тратя сил на бесплодные бунты, устремите их исключительно на изменение общественной среды, которая, в виде паразитов и гноя, порождает таких уродов. Будем действовать неусыпно и неутомимо, но действовать разумно, осторожно и хладнокровно, не ожидая плодов на будущий день и довольствуясь мыслию, что наши усилия подготовляют разумный общественный строй для будущих поколений. Что ж станем мы делать? Отказавшись от всякой политической и служебной деятельности, которая для нас в настоящее время ни в правительственном, ни в антиправительственном смысле решительно невозможна, предадимся изучению и живой пропаганде печатью, словом и жизнью зрелых социальных идей; образуем кружки литературносоциальные, кооперативные общества науки, работы и жизни. Прежде всего нам нужен свет, как можно более света! Большинство между нами невежи, мы должны много учиться и всему научиться прежде, чем станем помышлять о практических преобразованиях общества. Итак, станем учиться и помогать учиться другим. Научим невеж, поддержим бедных. Таким образом, мы образуем в непродолжительное время фалангу молодых людей, честных деятелей, знающих, чего им желать, чего им хотеть, куда им стремиться. Разумеется, главным предметом изучения у наших кружков будет Россия, ее история, ее настоящее положение. Мы все толкуем о ней, каждый хочет ее освобождать, и никто не знает ее, не знает, чего действительно надо народу, чего он хочет и куда неотвратимый


266
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
фатум истории его ведет? Вот когда мы действительно узнаем его, узнаем его прошедшее и его настоящее, тогда нам будет легко угадать его будущее, а раз его угадав, мы с знанием и непотрясаемой верой, осмысленной этим знанием, вступим на поприще дела, и тогда мы будем всемогущи, тем более, что к тому же времени, вероятно, дозреет сознание народное, зреющее ныне гораздо быстрее, чем прежде. Да наконец, и мы сами, занимаясь, с одной стороны, своим собственным образованием, можем, с другой, более или менее способствовать его скорейшему созреванию. Несмотря на все преграды, противополагаемые нам правительством, мы можем распространять нашу пропаганду и на народ посредством сельских учителей, посредством дельных и умных книжек, посредством кооперативных мужских и женских артелей, посредством сельских школ, наконец, даже посредством земских учреждений. Нет сомнения, что правительство будет нам мешать на каждом шагу — катков- ские, скарятинские и другие благомыслящие журналы206 вместе со всеми скотами и дураками в дворянстве — а их легион! — будут на нас клеветать, доносить, нас будут жестоко преследовать. Но если нас будет много, если мы своими мирными, но вместе с тем непреклонно к одной и той же цели стремящимися фалангами покроем всю Русскую землю и пойдем дружно, опираясь друг на друга, опираясь на закон и на свое несомненное право, сильные мыслью, служащею нам звездой путеводной, — мы победим всех противников, все препятствия, мы будем сильнее правительства и додумаемся, наконец, до народа, до возбуждения жизни народной».
Вот, кажется, во всей ее полноте программа наших умных доктринеров. Тут есть и светлая мысль, и высокий подвиг. Нет только никакой реальности, нет действительной почвы, нет настоящего дела, нет жизни. Для того чтоб разбить раз навсегда эту систему, это последнее убежище получестного доктринаризма — вполне честным никакое доктринерство быть не может, — я прослежу ее аргументацию шаг за шагом; а для того чтоб не удаляться от своего предмета, буду брать доказательства и примеры по преимуществу из русской государственной и общественной действительности. Итак, поклонившись по русскому обычаю на все четыре стороны, вступаю в бой с этим современным чудовищем — доктринерством, поедающим столько живых сил и губящим столько молодых людей в России.


Наука и насущное революционное дело
267
Я допускаю охотно первое положение его, что действительность, т. е. политические, гражданские и общественные порядки, существующие в данное время во всякой стране, — есть окончательный итог или, вернее, результат борьбы, столкновения, взаимного уничтожения, пересиления и вообще комбинации и взаимного действия всех разнородных внутренних и внешних сил, действующих в этой стране и на эту страну. Что ж из этого следует? Во-первых, то, что изменение этих порядков не иначе возможно и никогда иначе не происходит, как через изменение самого равновесия между силами, действующими в данном обществе.
Для того чтобы решить важный вопрос, как изменились в истории и как в настоящее время могут быть изменены существующие равновесия или порядки в обществе, взглянем поближе на самую сущность общественных сил. Точно так же, как в органическом и неорганическом мире все, что живет или даже просто механически, физически и химически существует, непременно, в какой бы то ни было мере, влияет на весь окружающий мир, точно также в обществе самое ничтожное человеческое существо представляет собою частицу общественной силы. Разумеется, что если взять эту частицу в ее полнейшем уединении, то она будет в сравнении с громадною совокупностью всех общественных сил ничтожна, почти равна нулю. Поэтому, если б я сам один и без всякой связи с кем бы то ни было намеревался переменить существующие порядки только потому, что они мне, именно мне и только мне одному не нравятся, — я был бы дураком.
Если б нас собралось десять, двадцать, тридцать человек с одинаковою целью, то это было бы уж гораздо серьезнее, хотя все еще далеко не достаточно для достижения самой цели, если только эта цель по самому существу своему не чересчур ограниченна и ничтожна. Дружное усилие нескольких десятков людей гораздо серьезнее всякого одинокого усилия не потому только, что сумма нескольких единиц всегда больше одной единицы, — в многомиллионном обществе сумма нескольких десятков ничтожных частиц в сравнении с громадною суммою всех общественных сил также почти равна нулю, — но потому, что когда десять или более людей соединяют свои усилия для достижения общей цели, между ними зарождается новая сила, далеко превосходящая простую арифметическую сумму их частных усилий. В политической экономии этот факт был впервые подмечен Адамом


268
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Смитом207 и приписан натуральному действию разделения работы. Но в рассматриваемом мною случае действует, т.е. создает новую силу, не только разделение работы, а также, и еще в гораздо большей мере, сговор — сговор и последующее за ним непременно создание плана действия, а потом и наилучшее распределение и механическое или рассчитанное устройство немногочисленных сил сообразно с созданным планом.
Дело в том, что со времени, как существует история, во всех странах, даже самых просвещенных и сознательных, вся сумма общественных сил делится на два главные, существенно друг от друга различные и часто, можно даже сказать почти всегда, друг другу противоположные разряды. На сумму сил бессознательных, инстинктивных, традиционных, как бы стихийных и совсем почти неорганизованных, хотя и исполненных жизни, и на несравненно меньшую сумму сил сознательных, сговоренных, соединенных намеренно и действующих по заданному плану и сообразно плану механически организованных. К первому разряду принадлежит вся многомиллионная масса народа и даже по многим отношениям значительное большинство образованного и привилегированных сословий и, наконец, даже вся низшая бюрократия и войско; хотя и сословия, и бюрократия, и войско по существу своему, по выгодам своего положения и по целесообразному, более или менее механическому устройству принадлежат ко второму разряду, центр которого, разумеется, занимает правительство. Одним словом, общество разделено на меньшинство, состоящее из эксплуататоров, и на огромную массу, более или менее сознательно эксплуатируемую.
Разумеется, что нет возможности отделить резкою чертою один мир от другого. В обществе, как в природе, самые противоположные силы в предельных пунктах сливаются. Но можно сказать, что у нас, например, крестьянский народ и мещане — чистые представители огромной массы эксплуатируемых. Над ними возвышаются один за другим целые общественные слои, которые, чем ближе к народу, тем более принадлежат к разряду эксплуатируемых и тем менее эксплуатируют сами, и чем от него дальше, тем в большей мере принадлежат к разряду эксплуататоров и тем менее терпят от эксплуатации.
Так, у нас над крестьянством и над мещанством возвышается в деревнях общество кулаков, в городах купеческие гильдии, несомненно


Наука и насущное революционное дело
269
эксплуатирующие народ, но в свою очередь эксплуатируемые, так же как и сам народ, богатейшим купечеством, поповством, дворянством и паче всего низшим и высшим правительством. То же самое можно сказать и о низшем духовенстве, заедаемом высшим, и о мелкопоместном, а теперь даже и о среднем дворянстве, затираемом все более и более, с одной стороны, богатыми поземельными собственниками из купеческого сословия, а с другой — чиновною и придворною ари- стократиею. Сама бюрократия и войско представляют страннейшее смешение страдательности и деятельности в деле государственного эксплуатирования, причем, разумеется, чем ниже, тем более страдательности, чем выше, тем более сознательной деятельности.
На самом верху этой лестницы стоит немногочисленная группа чистейших и сознательнейших эксплуататоров: Верховное Правительство, т. е. прежде всего Государь-Император со всем августейшим домом своим, потом его двор, его министры, его генерал-адъютанты208 и флигель-адъютанты209, все высшие чины в военном, в гражданском и в духовном ведомстве, а обок них высший финансовый, промышленный и торговый мир, заедающий, с позволения правительства и под его покровительством, все богатство или, вернее, всю бедность народную.
Вот, кажется, верное распределение русского мира. Теперь посмотрим, в каком количественном отношении эти три разряда находятся между собою? Из 70 миллионов жителей целой империи на долю первой, или низшей, категории людей, чисто эксплуатируемых, выпадает никак не меньше 67 или даже 68 миллионов. Количество чистых и вполне сознательных, значит, вполне злонамеренных эксплуататоров никак не превышает трех, четырех, ну, скажем, 10 000 людей. Около двух или трех миллионов остаются поэтому на средний разряд, состоящий из людей в одно и то же время, хотя и не в одинаковой мере, эксплуатирующих и эксплуатируемых. Этот разряд может быть разделен на два отдела: на огромное большинство, состоящее из людей гораздо более эксплуатируемых, чем эксплуатирующих, и на меньшинство мало эксплуатируемых и более или менее сознательных эксплуататоров; присоединим этот последний отдел к высшему разряду чистейших и высокопоставленных эксплуататоров, и мы получим на 70 миллионов жителей много, много, что 200 тысяч настоящих, злостных


270
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
эксплуататоров, так что на каждую эксплуатирующую душу выпадет около 350 душ эксплуатируемых.
Теперь спрашивается: откуда могло взяться такое уродливое отношение? Почему в государстве 200 000 человек могут безнаказанно эксплуатировать 70 миллионов? Разве в этих двухсот тысячах более физической силы или более природного ума, чем в остальных семидесяти миллионах? Достаточно поставить этот вопрос, для того чтобы отвечать на него отрицательно. О физической силе и говорить нечего, что же касается до природного ума, то если вы возьмете из народа, без всякого выбора, первые двести тысяч человек, попавшихся вам под руку, и сравните их с двумястами тысяч эксплуататоров, то вы немедленно убедитесь, что в первых гораздо более природного ума, чем в последних. Но последние имеют перед первыми огромное преимущество: образование.
Да, образование есть несомненная сила, и как бы плохо, поверхностно и уродливо ни было образование наших высших сословий, нет сомнения, что оно вместе с другими причинами способствует к удержанию власти и силы в руках привилегированного меньшинства. Но тут же является вопрос: почему меньшинство образованно, почему не образованно огромнейшее большинство? Потому ли, что меньшинство более способно к образованию, чем большинство? Опять-таки стоит только поставить этот вопрос, для того чтоб отвечать на него отрицательно. Образовательной способности в народе несравненно больше, чем в меньшинстве, значит, меньшинство пользуется привилегиею образования совсем по иным причинам. Какие же это причины? Причина одна и к тому же всем известная: меньшинство находилось и продолжает находиться в таком положении, что образование для него доступно, а народные массы в таком, что образование для них невозможно, т. е. меньшинство находится в выгодном положении эксплуататоров, а народ — жертва их эксплуатации. Значит, отношение эксплуатирующего меньшинства к эксплуатируемому народу определялось гораздо прежде того момента, когда меньшинство путем исключительного самообразования стало стремиться к утверждению власти в своих руках. На чем же могло оно основаться прежде этого момента? На единственной силе сговора.
Все государства, настоящие и прошедшие, имели непременным и главным началом сговор. Напрасно отыскивают главную причину об¬


Наука и насущное революционное дело
271
разования государств в религии. Нет сомнения, что религия, т. е. народное невежество, изуверие и обусловленная ими народная глупость, много способствовала к устройству систематической эксплуатации народных масс, называемой государством. Но для того чтобы глупость была эксплуатируема, непременно нужно, чтоб нашлись эксплуататоры, которые, сговорившись между собою, и создают Государство.
Возьмите сто дураков, между ними непременно найдутся несколько людей посмышленее, которые хотя и глупы, но менее глупы, чем все другие; поэтому самым естественным образом они сделаются вожаками и в этом звании или, скорей, положении, будут, пожалуй, сначала друг против друга бороться, пока не поймут, что они таким образом уничтожают друг друга без всякой пользы для себя и для того, что им кажется делом. Поняв это, они будут стремиться к соединению; пожалуй, соединятся не все, но разделятся на две, на три группы, на два, на три сговора. Между группами необходимо начнется борьба, причем каждая будет употреблять все возможные средства: и услуги, и подкуп, и обман, и, разумеется, религию, чтобы привлечь на свою сторону народную массу, т.е. всех остальных дураков. Вот вам и начало государственной эксплуатации. Наконец, одна партия, наиболее обширный и умный сговор, победив все другие, воцаряется и создает правильное государство. Победа, естественным образом, привлекает на сторону победителей много людей из лагеря побежденных, и если победившая партия умна, то она охотно принимает в свою среду, оказывает всякое уважение и дает всякую льготу наивлиятельнейшим и сильнейшим из партии побежденных, распределяя их по роду их специальных занятий, т. е. тех способов и тех средств, к которым они привычным или наследственным образом прибегают для эксплуатирования более или менее сознательно всех остальных дураков, — кого в поповство, кого в дружину или в боярщину, кого в купечество. Таким образом создаются государственные сословия, и государство совсем готово. Та или другая религия потом объясняет, т.е. обоготворяет, совершившийся факт насилия и тем самым кладет основание так называемому государственному праву.
Раз утвердившись, государственные сословия продолжают развиваться и укрепляться над народною массою путем естественного нарастания и унаследования. Дети и внуки первых сословников стано¬


272
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
вятся, чем далее, тем в обширнейшей мере, эксплуататорами народа еще более по своему положению, чем по сознательному и преднамеренно рассчитанному плану. Заговор преднамеренный сосредоточивается все выше и выше в руках верховного правительства и наиболее близко стоящего к нему меньшинства и превращается для огромнейшего большинства привилегированных сословий в эксплуатирование все более и более привычное, традиционное, обрядное и более или менее наивное.
Мало-помалу, и тем сильней, чем дольше, большинство эксплуататоров по рождению и по унаследованному ими положению в обществе начинают верить серьезно в свои исторические и прирожденные права. И не только они сами, массы эксплуатируемых ими, подвергаясь влиянию той же традиционной привычки и тлетворному действию злоумышленных религиозных учений, начинают также верить в права своих эксплуататоров и мучителей и продолжают верить в них до тех пор, пока мера их мук не переполнится и страдания всякого рода не пробудят в них другое сознание.
Это новое сознание пробуждается и развивается в народных массах чрезвычайно медленно. Века проходят, прежде чем оно совсем не пробудится; но зато, уж когда оно пробудилось, оно ломает все, никакая сила не может ему воспротивиться. Поэтому главная задача государственной мудрости состоит именно в том, чтоб помешать всеми средствами пробуждению разумного сознания в народе или, по крайней мере, чтоб замедлить его донельзя.
Медленность же развития разумного сознания в народе происходит от двух главных причин. Во-первых, народ задавлен тяжелой работой и еще более тяжкою заботой о жизни. А во-вторых, он самим политическим и экономическим положением своим обречен на невежество.
Нищета, голод, изнурительная работа и беспрерывное притеснение достаточны, чтобы забить самого сильного и самого умного человека. Присоедините ко всему этому невежество, и вы подивитесь, что этот бедный народ, хоть самым медленным шагом, двигается еще вперед и не становится, напротив, год от году глупее.
Знание — сила, невежество — причина общественного бессилия. Еще бы ничего, если б в обществе все были бы погружены в одинаковое невежество. Тогда кто от природы умнее, тот был бы и силь¬


Наука и насущное революционное дело
273
нее. Но ввиду вперед двигающегося образования государственных сословий сама натуральная сила ума народного тратит свое значение. Что такое образование, если не умственный капитал, сумма умственных трудов всех прошедших поколений? Где ж невежественному уму, как бы он ни был силен от природы, выдержать борьбу против коллективной умственной силы, выработанной веками? Вот почему мы видим нередко, что умный человек из народа пасует перед образованным дураком. Дурак поражает его не своим умом, а чужим, приобретенным. Это случается, впрочем, только тогда, когда умный мужик встречается с образованным дураком в вопросах для него неизвестных. На своей собственной почве, им досконально изведанной, мужик в состоянии забить десяток и целую сотню образованных дураков. Но в том-то и беда, что вследствие невежества область народного мышления чрезвычайно тесна. Редкий умный мужик видит далее своей деревни, в то время как самый ограниченный человек, получивший образование, приучается обнимать своим слабым умом интересы и жизнь целых стран. Невежество главным образом мешает народу сознать свою повсеместную солидарность, свою громадную численную силу; мешает ему сговориться и создать организацию бунта против организованного грабежа и утеснения — против государства.
Всякое благоразумное государство употребит поэтому всевозможные средства для того, чтоб под держать в народе это драгоценное невежество, на котором зиждется вся его сила и самое существование.
Точно так же, как в государстве народ обречен на невежество, точно так же сословия государственные самим положением своим призваны двигать вперед дело государственной цивилизации. До сих пор не было другой цивилизации в истории, кроме цивилизации сословной. Народ настоящий, чернорабочий народ был для нее до сих пор только орудием и жертвою. Он черной и тяжелой работой своей создает материал для общественного просвещения, которое, в свою очередь, увеличивая все более и более преобладание государственных сословий над ним, вознаграждает его нищетою и оковами.
Если б сословное просвещение подвигалось постоянно вперед, а народное сознание было бы лишено всякого развития, то рабству народному не было бы конца, напротив, оно должно бы было становиться с каждым новым поколением все глубже и глубже. К счастью,


274
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ни сословия не подвигаются постоянно вперед, ни народ не остается недвижим. В самом ядре сословного просвещения есть червь, сначала еле заметный, но разрастающийся вместе с ним и разъедающий и разрушающий его под конец совершенно. Червь этот не что иное, как привилегия, неправда, эксплуатирование и притеснение народа, составляющие самую суть всякого сословного существования и поэтому также и всякого сословного сознания.
В первые, героические времена сословной жизни все это мало чувствуется и еще менее сознается. Эгоизм сословный прикрывается в начале истории героизмом лиц, жертвующих собою отнюдь не для пользы народной, но для пользы и для славы сословия, составляющего для них весь народ и за которым они видят только врагов или рабов. Таковы были пресловутые греческие и римские республиканцы. Но героические времена скоро проходят, наступают за ними времена прозаического пользования и наслаждения, когда привилегия, являясь в своем настоящем виде, порождает эгоизм, трусость, подлость и глупость. Сословная сила обращается мало-помалу в дряхлость, в разврат и в бессилье.
В этот период падения сословий выделяется из него меньшинство людей неиспорченных или менее испорченных — людей живых, умных и великодушных, предпочитающих правду своим собственным интересам и додумавшихся до права народного, попранного сословными привилегиями. Они обыкновенно начинают с того, что пытаются тщетно пробудить совесть в сословии, к которому принадлежат по рождению; потом, убедившись в тщетности своих усилий, поворачиваются к нему спиною, отвергаются от него и становятся апостолами народного освобождения и народного бунта. Таковы были наши Декабристы.
Если Декабристы не имели успеха, так это по двум главным причинам. Во-первых, они все-таки были дворяне; и, не имея никакого общения с народом, они плохо знали, что ему нужно. Во-вторых, потому, что они, вследствие той же причины, не умели к нему подойти, не умели пробудить в нем страсть и веру, говорили ему своим языком свои, а не народные мысли. Настоящими предводителями народного освобождения могут быть только люди из народа. Но каким образом из самой глубины народного невежества могут выработаться освободители народные?


Наука и насущное революционное дело
275
По мере того как ум и сила сословные падают, подымается народный ум, а за ним и народная сила. В народе, как бы ни развивался он медленно и хотя книжное образование для него недоступно, движение вперед никогда не останавливается. У него есть две настольные книги, по которым он учится беспрестанно: первая — горький опыт, нужда, притеснения, обиды, грабеж: и мучения, претерпеваемые им каждодневно со стороны правительства и сословий; другая книга — это живое, изустное предание, переходящее от поколения к поколению и становящееся с каждым новым поколением полнее, разумнее и шире. За исключением весьма редких моментов, в которые народ, выведенный из терпения, выходил сам, собственным движением на сцену, народ играл до сих пор во всех государствах гораздо более роль зрителя, чем актера, в исторической драме, а если и был отчасти актером, так вроде тех безгласных, которых выводят на сцену для представления войска или народа. В борьбе сословных партий между собою народ, разумеется, был всегда призываем на помощь каждою, и каждая, пока в нем нуждалась, обещала ему, разумеется, всевозможные блага; но лишь только борьба кончалась победой той или другой партии или их обоюдною сделкою, обещания естественным образом забывались; мало того, народ должен был вознаградить и той и другой все убытки. Примирение или победа не могла иначе совершиться, как на его исключительный счет. Впрочем, ведь иначе и быть не могло, и всегда будет так, пока не изменятся совершенно экономические и политические условия общественной жизни.
О 	чем могут спорить сословные партии между собою? Только о богатстве и власти. Что ж такое богатство и власть, как не два неразлучные вида эксплуатирования народного труда и народной неорганизованной силы. Все сословные партии богаты и сильны только силою и богатством, уворованными ими у народа. Значит, поражение какой бы то ни было партии есть поражение известной части силы народной; убыток и разорение ее непременно есть разорение такой же части народного богатства. Торжество же и обогащение торжествующей партии не только ничего не приносит народу, но ухудшает его положение; во-первых, потому что он всегда один платит все издержки борьбы; а во-вторых, потому что победившая сторона, не имея более соперника в деле эксплуатирования народной


276
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
жизни и силы, начинает его эксплуатировать с гораздо большею энергиею и бессовестностью.
Таков опыт, сделанный всеми народными массами от начала самой истории, и народ, этот многовековой ученик, доходит, наконец, до разумного сознания, до ясного понимания вещей рядом подобных опытов, из которых каждый стоил ему невесть сколько мучения, разорения и крови.
В основании всех исторических вопросов, национальных, религиозных и политических, лежал всегда не только для чернорабочего народа, но и для всех сословий и даже для государства и церкви, самый важный, самый существенный вопрос экономический. Богатство было всегда и до сих пор остается непременным условием для осуществления всего человеческого: власти, силы, ума, знания, свободы. Это до такой степени справедливо, что самая идеальная церковь в мире, христианская, проповедующая презрение к благам мира сего, едва только успела победить язычество и на развалинах его поставить свое могущество, как уж устремила всю энергию свою на приобретение богатства. Политическая сила и богатство неразлучны. Кто силен, тот имеет все средства для приобретения богатства и непременно должен стремиться к приобретению его, потому что без богатства он долго не сохранит своей силы. Кто богат, тот может и непременно должен стать сильным, потому что если у него не будет силы, сила чужая отнимет у него богатство. Чернорабочий народ во все времена и во всех странах был бессилен, потому что был в нищете, и оставался он нищим потому, что у него не было организованной силы. Мудрено ли после того, что во всевозможных вопросах он видел и видит главным образом и прежде всего вопрос экономический — вопрос о хлебе.
Чернорабочий народ, эта постоянная жертва цивилизации, этот страдалец истории, далеко не понимал и не видел его всегда, как видит и понимает теперь, но зато во все времена чувствовал его одинаково сильно, и можно сказать, что посреди всех исторических вопросов, вызывавших его доселе на более или менее страдательное содействие, во всех инстинктивных стремлениях и попытках его на религиозном или на политическом поприще он чувствовал только его и стремился только к его разрешению. Всякий народ, взятый в своей совокупности, и всякий чернорабочий человек из народа — социалист по своему


Наука и насущное революционное дело
277
положению. А эта манера быть социалистом несравненно серьезнее манеры тех социалистов, которые, по выгодной обстановке всей своей жизни принадлежа к высшим сословиям, пришли к социалистическим убеждениям только путем науки и мысли.
Я отнюдь не пренебрегаю ни наукой, ни мыслью. Знаю, что ими, главным образом, человек отличается от всех других животных, и признаю их за единственные путеводные звезды всякого человеческого преуспеяния. Но знаю вместе с тем, что они холодно светят, когда не идут рука об руку с жизнью, и знаю, что самая правда их становится бессильною и бесплодною, когда она не опирается на правду в жизни. Противоречие с этою последнею правдою обрекает нередко и науку, и мысль на ложь, на софизм, на служение неправде — или, по крайней мере, на постыдную трусость и бездеятельность. Ведь ни наука, ни мысль не существуют особо, в абстракте, они проявляются только в живом человеке, а всякий живой человек — существо нераздельное, которое не может в одно и то же время искать строгой правды в теории и пользоваться плодами неправды на практике. Во всяком, даже самом искреннем социалисте, принадлежащем не по рождению — это бы еще ничего, мало ли какие перемены могут случаться с ним после рождения! — но по настоящей жизни своей к какому-нибудь из привилегированных, т.е. народ эксплуатирующих, сословий, вы непременно найдете это противоречие между мыслью и жизнью; противоречие это непременно парализирует его, делает его более или менее бессильным, и он не может сделаться иначе социалистом вполне искренним и могучим, как разорвавши решительно все связи с привилегированным или эксплуатирующим миром и отказавшись от всех выгод его.
Чернорабочему человеку не от чего отказываться, не от чего отрываться — он социалист именно по своему положению. Вечно нищий, обиженный и забитый, он по инстинкту, на факте — естественный представитель всех нищих, обиженных и забитых, — а что такое весь социальный вопрос, если не вопрос об окончательном и всецелом освобождении всех нищих, обиженных и забитых? Существенная разница между образованным социалистом, принадлежащим, хоть даже по одному образованию своему, к государственносословному миру, и бессознательным социалистом из чернорабочего люда состоит именно в том, что первый, желая быть социалистом,


278
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
никогда не может сделаться им вполне, в то время как последний, будучи вполне социалистом, не подозревает о том и не знает, что есть социальная наука на свете, и даже никогда не слыхал самого имени социализма. Один знает, но не есть, другой есть, но не знает. Что лучше? По-моему, быть лучше. Из отвлеченной мысли, не сопровождаемой жизнью и не толкаемой жизненной необходимостью, переход в жизнь, можно сказать, невозможен. Возможность же перехода бытия к мысли доказывается всею историею. Она доказывается именно историею чернорабочего люда.
Весь социальный вопрос сводится на вопрос чрезвычайно простой. Толпы народные обречены были до сих пор, всегда и везде, на нищету и на рабство. Они составляли везде и всегда огромное большинство в сравнении с притесняющим и эксплуатирующим их меньшинством. Значит, численная сила была всегда, как и теперь, на их стороне. Почему ж не воспользовались они ею до самой настоящей минуты для того, чтоб свергнуть с себя разорительное и ненавистное иго? Можно ли представить себе, чтоб было время, когда они его любили, когда оно им не было тяжко? Это было бы противно здравому смыслу, противно самой природе. Все живое стремится к благосостоянию и воле, и для того, чтоб ненавидеть своего притеснителя или грабителя, не нужно даже быть человеком, достаточно быть животным. Следовательно, долготерпеливость масс объясняется другими причинами.
Одна из главных причин, несомненно, заключается в народном невежестве. Вследствие этого невежества народ не обнимает себя как солидарную и в своей солидарности всемогущую массу, он разъединен в своем понятии о себе, точно так же как под влиянием гнетущих его обстоятельств разъединен в жизни. Эта двойная разъединенность есть главный источник его ежедневного бессилия. Вследствие этой разъединенности в народе, невежественном или стоящем на низшей степени исторического образования или исторического коллективного опыта, каждое лицо, каждая община, каждая волость видит в претерпеваемых ими бедах и притеснениях явление личное или частное, а не общее явление, касающееся всех одинаково и долженствующее поэтому всех связать в едином и общем предприятии, отпоре или деле. Напротив, область смотрит на область, община на общину, семья на семью и лицо на другое


Наука и насущное революционное дело
279
лицо как на врага, готового его притеснить и ограбить, а пока продолжается это взаимное отчуждение, всякой еле-еле сговорившейся и организованной партии, касте или государственной власти, представляющей собою сравнительно даже самое незначительное число людей, весьма легко терроризировать, надувать и притеснять миллионы чернорабочих.
Вторая причина, также непосредственное последствие того же самого невежества, состоит в том, что народ не видит и не знает главных источников своих бедствий и ненавидит часто только проявления причины, а не самую причину, точно так же как собака нередко кусает палку, которою ее бьет человек, а не человека, бьющего ее палкою. Поэтому правительствам, кастам, партиям, основывавшим доселе все существование свое на заблуждении народном, было чрезвычайно легко обманывать народ, эту постоянную жертву всех государств и всякого государствования. Не зная настоящих причин своих бед, народ, разумеется, не мог знать и тех путей, и тех средств, которыми он может от них избавиться, а прибегал или, лучше, давал себя увлекать от одного ложного пути на другой, столько же ложный, и, ища средств для спасения там, где их не было и быть не могло, сам служил средством против себя для своих эксплуататоров и притеснителей.
Таким образом, народные массы, подвигаемые все тою же самою социальною потребностью улучшения своей жизни и освобождения от нестерпимого гнета, давали себя увлекать из одной религиозной бредни в другую, из одной политической формы, созданной для их притеснения, в другую, готовящую им притеснение такое же и нередко и худшее; точно человек, мучимый болезнью, поворачивающийся с бока на бок в надежде, что на другом боку ему будет легче, и чувствующий при каждом новом повороте, что ему все становится хуже и хуже.
Такова была до сих пор история чернорабочего люда во всех странах, в целом мире. История безнадежная, страшная, гнусная, способная привести в отчаяние всякого ищущего в ней человеческой справедливости. И все-таки в отчаяние приходить не следует. Как она ни гадка, нельзя сказать, чтоб она прошла даром и не принесла никакой пользы. Что ж делать, если самой природой своей человек осужден путем всевозможных мерзостей и мучений дорабатываться из


280
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
тьмы кромешной до разума, из скотства до человечества! Путем исторических заблуждений и неразлучных с ними бед образовались безграмотные толпы. Они потом и кровью, нищетой, голодом, рабской работой, мучением и смертью платили за каждое новое движение, в которое их вовлекали эксплуатировавшие их меньшинства. Вместо книг, которых они читать не умели, вся история записывалась на их шкуре. Такие уроки не забываются. Платя так дорого за каждую новую веру, надежду, ошибку, народные толпы рядом исторических глупостей доходят до разума.
Они дознали горьким опытом суетность всех религиозных верований, всех национальных и политических движений, вследствие чего в их понимании впервые поставился определенно и ясно социальный вопрос, вопрос, который один соответствует их первоначальному и многовековому инстинкту, но который в продолжение веков, от самого начала государственной истории, был заслонен от них религиозными, политическими и патриотическими туманами. Туманы рассеяны, и вся Европа охвачена ныне социальным вопросом.
Народные массы в настоящее время везде начинают понимать настоящую причину всех своих бед, начинают понимать свою солидарность и сравнивать свое число, необъятное, с ничтожным числом своих вековых грабителей... Но если они уже дошли до такого сознания, что ж мешает им освободиться теперь?
Недостаток организации, трудность сговора.
Мы видели, что во всяком исторически развитом обществе, например, хоть во всех нынешних обществах европейских, вся масса людей разделяется на три главные категории:
на огромнейшее большинство массы, совсем неорганизованной, эксплуатируемой, но не эксплуатирующей-,
на довольно значительное меньшинство, обнимающее все государственные сословия-, меньшинство, в разную меру эксплуатирующее и эксплуатируемое, притеснительное и притесненное вместе;
и, наконец, на самое незначительное меньшинство чистых и совершенно сознательных и сговоренных между собою эксплуататоров и притеснителей — верховно-правительственное сословие.
Мы видели, что по мере своего разрастания и дальнейшего развития большинство государственных сословий само превращается в


Наука и насущное революционное дело
281
полуинстинктивную, пожалуй, государственно-организованную, но не сговоренную, не сознательно двигающуюся и действующую массу, так что в отношении к чернорабочей массе, совсем не организованной, оно, разумеется, продолжает играть роль эксплуататорскую, продолжает эксплуатировать народ уже не по сословному преднамерению и не вследствие сговора, а на основании привычки, традиционного и юридического права, веря большею частью в законность и святость этого права; но в то же самое время в отношении к правительственному, сознательно сговоренному меньшинству оно играет в той или другой мере страдательную роль более или менее эксплуатируемой жертвы. А так как у сословного большинства, хотя и недостаточно организованного, все-таки несравненно более богатства, свободы движения и действия, образования и всех других средств, необходимых для заговора и для создания организации, чем у чернорабочего люда, то и случалось нередко, что из среды сословного большинства подымались бунты и что эти бунты одерживали победу над правительством и ставили на его место другое, свое. Таковы были доселе все внутренние политические перевороты, о которых нам повествует история.
Из таких переворотов и бунтов для народа собственно, разумеется, не могло произойти никакого добра. Бунты сословные делаются за обиды сословные, а не за народные, имеют сословные, а не народные цели. Как бы ни спорили сословия между собою и как бы они ни восставали против существующего правительства, ни одна сословная революция не имела еще и не могла иметь целью низвержение тех экономических и политических основ государства, которые делают возможным эксплуатирование чернорабочих масс, т.е. самое существование сословности и сословий. Как бы революционно ни было настроение сословий, как бы они ни ненавидели той или иной государственной формы, само государство для них свято; целость, сила, все интересы его провозглашаются ими единодушно как высшие интересы. Патриотизм, т.е. жертвование собою, своим лицом и имуществом для государственных целей, всегда признавался и до сих пор признается ими за высшую добродетель.
Поэтому ни одна революция, как бы она насильственна и дерзка ни была в своих проявлениях, не смела наложить святотатской руки на священный ковчег государства — а так как никакое государство


282
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
без организации, без администрации, без войска и без довольно значительного количества людей, облеченных властью, т.е. без правительства, невозможно, то за свержением одного правительства всегда следовало постановление другого, более симпатичного или более полезного для восторжествовавших сословий.
Но, как бы оно ни было для них полезно и симпатично, новое правительство после первого медового месяца непременно начнет навлекать на себя негодование тех же самых сословий. Такова уж природа всякой власти, что она обречена делать зло. Я не говорю уже о зле народном; государство, эта крепость сословная, и правительство, как блюститель государственных интересов, для народа, в какой бы форме они ни существовали, — непременное и безусловное зло. Нет, говорю о зле, претерпеваемом самими сословиями, для исключительного блага которых существование и государства, и правительства необходимо, — говорю, что, несмотря на эту необходимость, оно всегда тяжело ложится на них и, служа их государственным интересам, не менее того их обирает и притесняет, разумеется, не в такой мере, в какой оно обирает и притесняет народ.
Правительство, не злоупотребляющее властью, не притеснительное, не лицеприятное и не ворующее, действующее только в смысле общесословных интересов и не забывающее их очень часто в заботе об исключительном удовлетворении лиц, стоящих во главе его, — такое правительство — это квадратура круга210, идеал недостижимый, потому что противный человеческой природе. А природа человека, всякого человека, такая, что дайте ему власть над собою, он вас притеснит непременно, поставьте его в положение исключительное, вырвите его из равенства, он сделается негодяем. Равенство и безвластие — вот единственные условия нравственности для всякого человека. Возьмите самого яростного революционера и посадите его на всероссийский престол или дайте ему власть диктаторскую, о которой так много мечтают наши зеленые революционеры, и он через год сделается хуже самого Александра Николаевича.
Государственные сословия-давно в этом убедились и создали даже пословицу, которая гласит, что «правительство есть необходимое зло», необходимое опять-таки, разумеется, только для них, отнюдь не для народа, для которого само государство, ради которого необходимо правительство, есть зло не необходимое, а гибельное. Если б со¬


Наука и насущное революционное дело
283
словия могли обойтись без правительства, сохраняя только одно государство, т.е. возможность и право эксплуатирования народного труда, то они, разумеется, не ставили бы одного правительства вместо другого. Но исторический опыт, например, плачевный исход шляхетской польской республики211, доказал им невозможность существования государства без правительства. Отсутствие правительства порождает анархию, а анархия ведет к разрушению самого государства, т.е. к порабощению края чужим государством, как это было с несчастною Польшею, или к совершенному освобождению чернорабочего люда и к уничтожению сословий, как это будет, надеемся, скоро в целой Европе.
Для возможного уменьшения сословного зла, творимого непременно всяким правительством, государственные сословия придумали разные конституционные порядки и формы, которые обрекли ныне существующие европейские государства на беспрестанное колебание между сословной анархией и правительственным деспотизмом и которые до такой степени расшатали государственное здание, что даже мы, старики, можем надеяться быть еще свидетелями и помощниками его окончательного разрушения. Но нет сомнения, что, когда время разгрома наступит, огромнейшее большинство людей, принадлежащих к государственным сословиям, как бы им ни были ненавистны существующие правительства, сплотятся вокруг них и будут защищать их против разъяренного чернорабочего люда, дабы спасти государство, спасти краеугольный камень своего сословного существования.
Почему ж правительство так необходимо для сохранения государства? Потому, что никакое государство без постоянного заговора существовать не может, заговора, направленного, разумеется, против народных чернорабочих масс, ради порабощения и правильного обирания которых существуют решительно все государства; и в каждом государстве правительство — не что иное, как заговор постоянный меньшинства против обираемого и порабощаемого им большинства. Из самого существа государства выходит ясно, что не было и не может быть такого государственного устройства, которое не было бы совершенно противно интересам народным и к которому вследствие того народные массы не питали бы, сознательно или бессознательно, глубокой ненависти. При большой неразвитости масс


284
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
случается, что они не только что не восстают против самого государства, но даже относятся к нему как будто бы с уважением, с любовью, ожидая от него возмездия, правды, и кажутся поэтому преисполненными патриотических чувств. Но вглядитесь хорошенько в действительные отношения любого и даже самого патриотического народа к своему государству и вы увидите, что они любят и чтят в нем только идеальное представление, отнюдь же не его настоящие проявления. Его действительность, его настоящую суть, поскольку она приходит в действительное соприкосновение с народом, народ ненавидит всегда и всегда готов разрушить ее, если только его не удерживает организованная правительственная сила.
Мы видели, что чем более эксплуатирующее или сословное меньшинство умножается в государстве, тем менее оно становится способным к непосредственному управлению государственными делами. Многосторонность и разнородность интересов сословных порождают разногласие, а разногласие в свою очередь вызывает беспорядок, анархию, расслабление государственного строя, необходимого для удержания обираемого народа в должном повиновении. Поэтому сама выгода всех сословий без исключения требует непременно, чтоб из среды их выработалось еще более тесное, правительственное меньшинство, способное вследствие относительной малочисленности своей сговориться между собою, организоваться и организовать в пользу сословий и против народа государственные силы.
Всякое правительство имеет двойную цель: одну главную и громко признаваемую — сохранение и усиление государства, цивилизации и порядка гражданского, т.е. систематического и узаконенного преобладания сословий над эксплуатируемым ими народом. Другую, в глазах самого правительства чуть ли не столь же важную, хотя и не так охотно признаваемую целью, — сохранение своих, тесно правительственных преимуществ и своего личного состава. Первая цель относится к благу общесословному, вторая же относится только до честолюбия и до исключительных выгод правительственных лиц. Первою целью правительство ставится во враждебное отношение только к народу; второю ж и к народу, и к сословиям вместе, и даже бывают в истории моменты, когда для достижения ее оно как бы становится к сословиям еще враждебнее, чем к самому народу. Это слу¬


Наука и насущное революционное дело
285
чается, именно когда сословия, недовольные им, стараются его свергнуть или уменьшить его власть. Тогда чувство самосохранения заставляет правительство забывать иногда свою главную цель, составляющую весь смысл его существования: сохранение государства или сословного преобладания и блага против народного бунта. Но такие моменты долго продолжаться не могут, потому что правительству, какое бы оно ни было, так же невозможно существовать без сословий, как и сословиям без правительства. За неимением другого оно создает сословие бюрократическое, подобное нашему дворянству в России.
Вся правительственная задача состоит единственно в следующем: как наименьшими и наилучше организованными средствами и силами, взятыми у народа, держать этот народ в повиновении или гражданском порядке и в одно и то же время как, с одной стороны, предохранить независимость, не говорю, народа, о котором здесь и речи не может быть, но своего государства против честолюбивых замыслов соседних держав, а с другой стороны, как увеличить свои владения в ущерб тем же самым державам. Одним словом, война внутри, война внаружу — вот жизнь правительства. Оно должно быть вооружено и начеку беспрестанно против врагов внутренних и внешних. Дыша само притеснением и обманом, оно должно смотреть на всех внутри и внаруже как на врагов и должно быть против всех в заговоре.
Впрочем, вражда государств и заправляющих ими правительств между собою никак не может сравниться с враждою каждого из них к своему чернорабочему народу; и точно так же как два сословия, борющиеся между собою, готовы позабыть самую непримиримую вражду ввиду восстания чернорабочего люда, точно так же два государства и правительства, воюющие друг против друга, готовы будут помириться, лишь только в одном из них подымется социальная революция. Главный и самый существенный вопрос, равно для всех правительств, государств и сословий, в той или другой форме и под каким бы то ни было предлогом или названием — это покорение и содержание в рабстве народа, потому что это вопрос жизни и смерти для всего, что называется ныне цивилизациею или гражданственностью.
Для достижения таковой цели правительствам все позволено. Что в частной жизни называется гнусностью, подлостью, преступле¬


286
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
нием, то для правительства становится доблестью, добродетелью, долгом. Макиавелли212 был тысячу раз прав, утверждая, что существование, преуспеяние и сила всякого государства — монархического или республиканского все равно — должно быть основано на преступлении. Жизнь каждого правительства есть по необходимости беспрерывный ряд подлостей, гнусностей и преступлений против всех чужеземных народов, а также, и главным образом, против своего собственного чернорабочего люда, есть нескончаемый заговор против благосостояния народа и против свободы его.
Правительственная наука выработалась и усовершенствовалась веками. Я не думаю, чтоб кто-нибудь мог упрекнуть меня в преувеличении, если я назову ее наукою высшего государственного мошенничества, добытого посреди постоянной борьбы опытом всех государств, прошедших и настоящих. Это наука о том, как грабить народ наименее для него чувствительным образом, так, чтоб не оставить у него ничего лишнего, потому что всякое лишнее богатство дало бы ему лишнюю силу, но вместе с тем так, чтоб и не отнять у него последнего, необходимого для его паскудной жизни и для дальнейшего производства богатств’ наука о том, как брать из народной среды солдат и, организовав их посредством искусственной дисциплины, как создавать войско, эту главную государственную, народопротивную и народоукротительную силу; как умным и целесообразным распределением нескольких десятков тысяч солдат по главнейшим пунктам известного края держать в страхе и повиновении миллионы людей; наука о том, как покрывать целые страны мельчайшею бюрократической сетью и как рядом бюрократических порядков, узаконений и мер опутать, разъединить и обессилить народные массы так, чтоб они не могли ни сговориться, ни соединиться, ни двинуться, чтоб они всегда оставались в относительном, спасительном для правительства, для государства и для сословий невежестве и чтоб к ним не могли подойти ни мысль новая, ни живой человек.
Вот единственная цель всякой правительственной организации, правительственного постоянного заговора против народа. И этот  ** Мы должны быть благодарны нашему правительству за то, что оно соблюдает так плохо это благоразумное правило.


Наука и насущное революционное дело
287
заговор, признаваемый всеми законным и не дающий себе даже труда скрывать свои действия, ни даже от себя отпираться, обнимает внаружу всю дипломатию, внутри всю администрацию: военную, гражданскую, полицейскую, судебную, финансовую, просветительную и церковную.
И против такой громадной организации, вооруженной решительно всеми возможными средствами, умственными и материальными, законными и беззаконными, и в крайнем случае всегда могущей рассчитывать на единодушное содействие всех или почти всех государственных сословий, должен бороться бедный народ, правда, сравнительно бесчисленный, но безоружный, невежественный и лишенный всякой организации! Возможна ли победа? Возможна ли только борьба?
Нет дела до того, что народ проснулся, что он сознал, наконец, свою беду и причину своей беды. Сознания мало, надо силы. Правда, силы стихийной в народе достаточно, несравненно более, чем в самом правительстве, взятом вместе со всеми сословиями; но сила стихийная, лишенная организации, не есть настоящая сила. Она не в состоянии выдержать долгой борьбы против силы гораздо слабейшей, но хорошо организованной. На этом неоспоримом преимуществе силы организованной над стихийною силой народа основано все государственное могущество.
Поэтому первое условие народной победы — это народный сговор или организация народных сил.
Эта организация совершается ныне в Европе посредством Интернациональной ассоциации рабочих213. Посмотрим, каким образом она может совершиться в России?
Учение революционных доктринеров и позитивистов, в ряды которых перешли ныне самые способные и ученые доктринеры, основывается главным образом на следующих трех положениях:
1) Всякий народ имеет то правительство, которое он по настоящей степени своего образования может иметь.
2) Всякое правительство есть прямое выражение суммы или, вернее, комбинации народных потребностей.
3) Всякое правительство есть продукт равновесия, установившегося между разнородными общественными силами.


288
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Изо всего этого доктринеры выводят, что пока в данной стране не изменится: степень образования, направление народных потребностей и равновесие общественных сил, до тех пор правительство изменено быть не может.
Насчет первого положения я замечу, что выражение «образование народное» полно двусмысленности. О каком образовании здесь идет речь? О книжном или об исторически опытном? Если только о книжном, то не следует говорить об образовании народном, должно говорить об образовании сословном. Книжное образование народных масс во всех ныне существующих государствах Европы и даже в Соединенных Штатах ничтожно. Не говоря об Италии, Испании, европейской Турции, Венгрии, Австрии, Польше и России, даже в Англии и Франции огромная часть народонаселения не умеет ни читать, ни писать. В Германии северной и южной значительная часть народонаселения пишет, читает, знает катехизис и умеет считать; в Швейцарии, а тем паче в Соединенных Штатах Америки к этому присоединяется еще легкая перечень самых главных исторических и географических фактов да катехизис республиканский. Теперь спрашиваю, можно ли сказать, чтоб, например, германское народонаселение в отношении к политическому развитию стояло выше французского и английского? Решительно нет. Напротив, замечено, что за исключением тех сотен тысяч немецких крестьян и работников, которые переселились в Америку и которые вследствие этой перемены почвы и среды как будто бы получили новое вдохновение и направление, германский народ при всей своей относительной грамотности имеет гораздо менее политического развития и смысла, чем безграмотные французский и великобританский народы.
И, наконец, неужели же механическое умение читать, писать и считать вместе с знанием дурацкого и развратного катехизиса составляют образование действительное, такое, о котором стоило бы говорить? Сравните это бедное знание с той суммою знания, которое требуется ныне от всякого сколько-нибудь образованного человека в высших кругах, и вы скажете, что народное знание даже в самых передовых странах мира равно нулю. С точки зрения книжного знания, самый умный человек из народа окажется дураком перед первым молокососом, вышедшим из университета, перед всяким образованным дураком. Поэтому, кто ставит меркою для политической способности


Наука и насущное революционное дело
289
народа степень его грамотного образования, тот непременно должен прийти к тому убеждению, что ни один народ в мире не в состоянии еще управляться сам собою и что он должен быть управляемым образованными сословиями. А так как никакое правительство в мире и ни одно из государственных сословий не имеет ни охоты, ни времени заняться серьезным образованием народа; так как они имеют, напротив, много причин его не желать, потому что народное образование, с этой точки зрения, имело бы непременным результатом упразднение их власти; и наконец, так как сам народ по роду своих занятий и по всему настоящему положению своему решительно не имеет ни средств, ни времени, ни даже охоты к приобретению книжной науки, последнее заключение будет то, что народные массы никогда не освободятся из-под сословной опеки, что и следовало доказать с точки зрения книжного доктринерства.
Пойдем далее; если уж делать книжное образование мерилом для способности управления, то мы дойдем до странного результата. Если взять вместе все так называемые образованные сословия, много ли найдется в них людей действительно образованных, т.е. думавших о том и серьезно знающих и понявших то, чему их учили? Огромное большинство состоит из болтающих попугаев, из китайских мандаринов по экзамену. Неужели ж такая наука составляет прогресс, дает ум и право на управление? Останется поэтому в целой Европе много-много несколько сотен людей, способных заправлять целым миром! Но, во-первых, сословно-образованные дураки их до того не допустят, а если б и допустили, то они сами сделались бы в самое скорое время такими же дураками, потому что всякая власть исключительная, а тем паче власть, основанная на ученом дипломе, имеет то непременное свойство, что она добрых людей делает скотами, умных — дураками.
Да, если б книжное образование народа было непременным условием его освобождения, то все народы без исключения были бы обречены на безвыходное и нескончаемое рабство: они оставались бы в невежестве вследствие своего рабства и оставались бы в рабстве вследствие своего невежества.
Но, к счастью, народы образуются и развиваются, как мы видели, не столько книжною, сколько исторически опытною наукою, многовековою жизнью и испытаниями жизни. Если принять слово «народ¬


290
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ное образование» в этом смысле, то я буду совершенно согласен с первым положением господ доктринеров. Только отправляясь от этого положения в этом смысле, вряд ли мы дойдем до тех результатов, к которым они инстинктивно стремятся, а именно к преобладанию доктрины, науки над жизнью-, к преобладанию ученой интеллигенции над обществом.
Да, в самом деле, от степени исторически опытного образования народа зависит его способность к разумному освобождению. Народ, который совсем еще не жил исторически, который стоит, например, на степени людоедства, ничего не понял бы, если б вы стали ему говорить о солидарности всех чернорабочих тружеников на земле, о необходимости свергнуть иго собственности и капитала, о необходимости разрушения всех государств и сословно-государственной цивилизации. Разумеется, если вы станете говорить теми же словами с умным, но безграмотным человеком из народа во Франции, в Англии, в Германии, он точно так же вас не поймет. Но скажите ему то же самое, но в менее отвлеченных выражениях, простыми словами, относящимися до его ежедневной практики, и он вас поймет непременно, и пожалуй, даже поймет глубже, живее, цельнее, чем вы понимаете сами. Он вас поймет потому, что все эти кажущиеся отвлеченности прямо относятся к его страстям, исторически выработавшимся в нем инстинктом, находят тысячу подтверждений в его историческом и ежедневном опыте, дают ответ на самые мучительные запросы его ума и его сердца, обещают конец его бедам, его обидам, его страданиям, соответствуют, наконец, образовавшимся в нем представлениям о справедливости и о настоящем порядке. Дайте себе труд поговорить с ним серьезно, помогите ему, сколько надо и не больше как надо, формулировать его же собственные, глубокие и насущные инстинкты, запросы и требования, и вы увидите, что он серьезнее и глубже социалист, чем вы сами. Ежедневный опыт меня убедил, что в этом отношении народные массы, не испорченные мещанским образованием и не развращенные мещанскими интересами-, стоят не позади, а впереди всех образованных сословий.
Я это говорю положительно не только в отношении к работникам французским, английским, германским, но без исключения в отношении ко всему европейскому чернорабочему люду и никак


Наука и насущное революционное дело
291
уже не исключая нашего умного русского мужика, этого урожденного социалиста.
Что ж из этого следует? Следует только то, что первое положение наших умников-доктринеров сводится на второе, а именно, что степень действительного, т.е. исторически опытного образования всякого народа действительным образом проявляется в высказываемых им потребностях.
Второе положение гласит, что всякое правительство есть прямое выражение суммы или комбинации народных потребностей.
Это положение дает повод к еще большим недоразумениям, чем первое. Что разумеют под словом: народные потребности? Сумму ли потребностей всех жителей государства без всякого различия сословий и положения? Да разве это возможно? Разве мы не видели и не знаем, что всегда и везде потребности чернорабочего люда находятся в прямом противоречии с потребностями государственных сословий; а если посмотрим поближе, то найдем, что между потребностями и стремлениями и самих сословий существует немало противоречий. Но мы оставим второстепенные различия в стороне и остановимся на существенной и непримиримой розни, открывающей пропасть между стремлениями государственных классов и нуждою народною. Каким образом может правительство соответствовать в одно и то же время и этой нужде, и этим стремлениям примирить непримиримое? Нужно ли доказывать, что интересы народа и интересы сословий непримиримы? Стоит только взглянуть на то, что происходит ныне в Европе, чтобы убедиться в этом. Примирите, прошу вас, интересы работников и работы с интересами собственников и капитала. Разве последние не основаны именно и совсем исключительно на возможности жить чужою работою, кабалить чужую работу, т.е. на фактическом рабстве работников?
Та же самая непримиримость в России. Попробуйте примирить мужика с помещиком, с обдирающим его кулаком или купцом, работника с фабрикантом, раскольника с попом, всех вместе с чиновником, обдирающим его ради государственного блага и ради своего собственного кармана, и с самим государством, забивающим его в грязь и заедающим его до конца. Да что ж такое, наконец, вся внутренняя русская история, как не бунт нескончаемый чернорабочего люда против государства и всех сословий? Как же говорить об одно¬


292
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
родных потребностях? Говорите, пожалуй, о потребностях сословных, для удовлетворения которых государство искони жертвовало и жертвует до сих пор жизнью, правом и первыми нуждами народа, и заключите вместе с здравою логикою и историею, что все государства и все правительства без исключения, а по преимуществу наше Всероссийское государство, наше отеческое правительство — вернейшее выражение сословных потребностей в ущерб и наперекор всем народным стремлениям, нуждам и потребностям.
Но этим самым второе положение доктринеров сводится на их третье и последнее положение, которое гласит: что «всякое правительство есть продукт равновесия, установившегося между разнородными общественными силами».
Да, с этим положением я совершенно согласен и на основании его зову на борьбу и надеюсь побить всех доктринерствующих революционеров. Для лучшего определения поля битвы ограничусь по возможности примерами и доказательствами из русской истории и из русской действительности.
Приступая к оценке разнородных общественных сил, на которых зиждется могущество нашего правительства, мы должны прежде всего рассмотреть и решить весьма важный вопрос:
Кто прав?
Те ли, которые утверждают, что между народом и правительством нашим нет ничего общего и что их взаимные отношения ограничиваются непримиримою ненавистью, с одной стороны, неумолимым притеснением, с другой?
Ши те, которые утверждают, напротив, что в нашем народе всегда существовали и хранятся еще слепая вера в правительство и чуть ли не боготворящая любовь к царю и к царскому дому; ненависть же его обращена исключительно против дворянства, помещиков и против непосредственных исполнителей правительственных распоряжений и царской воли?
Ши, наконец, те, которые, придерживаясь среднего мнения, хотя и не верят в чрезмерную привязанность народа к царю и еще менее к правительству и признают в некоторой степени, что народ относится скорей недоверчиво ко всему, что делает и предпринимает послед¬


Наука и насущное революционное дело
293
нее, думают, однако, что он, вследствие ли исторической привычки, или вследствие того, что народ в своей беде не видит для себя никакого другого исхода, все-таки ждет для себя помощи и спасения только от правительства, только от самодержавной воли царя?
Если первые правы, то бунт всенародный рано или поздно необходим. Если правы вторые, он решительно невозможен. Если, наконец, справедливо третье мнение, он, пожалуй, и не невозможен, но весьма сомнителен.
Оставив пока вопрос об отношении народа к царю в стороне, мне кажется, что нет ни малейшей возможности сомневаться в глубокой и непримиримой ненависти народа к правительству, ко всему официальному миру и ко всему вообще, что выражает и представляет у нас государство, значит, к самому государству.
Да ведь и не может быть иначе. Кто ж знающий сколько-нибудь русскую историю и русскую действительность не видит, что от самого основания Московского государства по самое нынешнее время народ, народное право, народная воля и благосостояние, да самая жизнь народа были постоянною жертвою государства? Кто отдал народную землю дворянам? — Государство. Кто отдал самих крестьян в рабство тем же самым дворянам? — Государство. Кто карал жесточайшими казнями долготерпеливых и многотерпеливых крестьян, когда, выведенные, наконец, из всякой возможности терпения блудным и свирепым неистовством своих бар, они против них восставали? — Опять-таки государство. Кто разоряет народ рекрутчиной, податными сборами и воровским управлением? Кто опутал и парализирует малейшие движения его посредством самой нахальной, безжалостной и притеснительной бюрократии в мире? Кто бесцеремонно жертвовал и продолжает жертвовать десятками и сотнями тысяч людей для достижения так называемых государственных целей? — Все то же государство. Кто попрал обычаи и свободную веру народа, кто оскорбляет его во всем его существе? — Государство. Для кого всякое право народа равно нулю, а жизнь его не стоит копейки? — Для государства.
Возможно ли после этого, чтоб народ не ненавидел государства, не ненавидел правительства? Нет, невозможно.
Но, скажут, наш народ похож именно на ту собаку, которая кусает палку, а не человека, бьющего ее палкою; он, пожалуй, ненавидит всех мелких и средних чиновников, непосредственных исполнителей мер


294
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
правительственных, но вместе с тем питает если не любовь, то суеверное почтение, смешанное с страхом, ко всем высшим духовным, гражданским и военным сановникам, представляющим в его глазах самого государя, и вообще ко всему высшему правительству.
Такое рассуждение нелепо, противно всем фактам. Правда, что когда вышел указ о мнимом освобождении крестьян и когда он был прочитан народу на площадях и в церквах, во всех городах и селах империи, когда народ, так долго, так жадно ждавший свободы, увидел обман и сначала подумал, что это не может быть настоящий царский указ с золотою строкою и под золотою печатью, а должен быть указ, сочиненный и подмененный дворянством и преданным ему чиновничеством; правда, что тогда в многих местах мужики ждали, что вот приедет к ним генерал или другой сановник прямо от государя с настоящим царским указом и объявит им от имени государя настоящую волю. Но что ж из этого следует? Это не значит отнюдь, что мужики верили в сановников и генералов; они глядели на них только как на царских курьеров, везущих указ, и несдобровалось бы этим сановникам и генералам, если б в момент разочарования народного они не нашли бы охраны против народного негодования в солдатских штыках и пулях.
Русский народ имеет вообще о высшем правительстве какое-то смутное и совсем невыгодное для него представление. Он видит в нем собрание знатных и вороватых дворян, опутавших волю царскую и направляющих ее против него в свою пользу. Со времени основания Московского государства народ ненавидит дворянское управление: «А против бояр, — писали друг к другу волости и области в смутные времена Лжедимитриев, — мы будем стоять вместе». С тех пор отношение народа к боярам и к высшему правительству отнюдь не переменилось. Народ не уважает правительство, но, разумеется, боится его: да и нельзя ему его не бояться. Ведь до сих пор вся сила, рукоятка кнута в руках правительства, как же ему не бояться кнута! Но дайте только народу веру в его собственную силу, покажите ему только возможность вырвать кнут, вырвать силу из рук правительства, и вы увидите, как мало он уважает правительство.
Но, скажут, русский народ чрезвычайно религиозен, а церковь и духовенство, к которым он традиционно привязан, стоят, несомненно, на стороне правительства и связывают с ним народ. Тут что ни положение, то ложь. Во-первых, далеко не доказано, чтоб все духо¬


Наука и насущное революционное дело
295
венство было на стороне правительства. Но мы об этом поговорим ниже, когда станем перебирать все сословия. Во-вторых, решительно несправедливо, чтоб народ питал какую бы то ни было привязанность к государственной церкви и хоть малейшее уважение к православному духовенству. Все это опровергается и чрезвычайным развитием раскола в России, и несомненным презрением народа к попам; и, наконец, — несправедливо, чтоб наш народ был религиозный народ. Напротив, кто сколько-нибудь знает Россию, должен был убедиться, что изо всех европейских народов наименее религиозен именно наш великорусский народ.
Несомненно, что если духовенство будет говорить вещи для народа приятные, народ будет охотно слушать его, но также несомненно и то, что когда духовенство говорит в духе правительственном, чиновничьем и дворянском, в духе противонародном, народ его ненавидит и, когда чувствует себя в силе, так же готов его истреблять, как истребляли его Степан Тимофеевич Разин и Емельян Пугачев.
Наконец, пожалуй, скажут еще: народ, правда, ненавидел правительство до восшествия на престол Александра Николаевича, но эта ненависть превратилась в любовь с тех пор, «когда по воле царя- освободителя зажглась заря свободы для миллионов безответных тружеников и новая пугачевщина сделалась невозможною»*.
Такие отвратительные фразы можно только писать в русских официальных или подкупленных журналах. Нужно иметь медный лоб, чтоб повторять их в то самое время, когда положение народа в России, именно вследствие лживого освобождения, стало невыносимым, когда разоренный дотла, принужденный платить вдвое или даже втрое дорого за землю, которую ему навязали и к которой его приковали, задавленный вдвое против прежнего податями государственными и земскими, ограбленный и соседом-помещиком, и кулаком, и купцом, и мировым посредником, и полициею, продающею все его имущество до последней коровы и до последней подушки для покрытия его недоимок, когда подверженный, наконец, к военным экзекуциям и розгам за то только, что он смеет отказываться от земли, которую ему так милостиво, втрое дорого, подарили, когда он, говорю я, на всем пространстве России умирает с голоду и бежит в леса!
* Смотри статью «Граф Панин» в майской книжке Русского Вестника.


296
' ‘ЧХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Ныне, более чем когда-нибудь, народ ненавидит правительство. Скажу более, эта ненависть начинает простираться и на самого царя.
Да, долго возился этот несчастный русский народ с идеею царя, и дорого, мучением многовековым поплатился он за свою веру в нее. Вот что я писал об этом предмете в 1862 году, прежде польского восстания и немедленно после первых пожаров, когда политика Александра II еще не успела обрисоваться вполне*.
«Русский народ, по преимуществу, реальный народ. Ему и утешение-то надо земное; земной бог-царь, лицо, впрочем, довольно идеальное, хотя и облеченное в плоть и в человеческий образ и заключающее в себе самую злую иронию против царя действительного. Царь, идеал русского народа, — это род земного Христа, отец и кормилец народа, весь проникнутый мыслью о его благе и любовью к нему. Он бы давно дал народу все, что нужно ему: и волю и землю. Да он сам, бедный, в неволе: лиходеи-бояре да злое чиновничество вяжут его. Но вот наступит время, когда он воспрянет и, позвав народ свой на помощь, истребит и дворян, и попов, и всякое другое начальство, и тогда наступит в России пора золотой воли. Вот чего народ ждет от царя... Ведь он более двухсот лет, проведенных в неизъяснимых муках, ждет от царского слова спасения; и теперь, когда все надежды, все ожидания его оживились предварительным обещанием царя, согласится ли он ждать еще долее? — Не думаю».
С тех пор прошло семь лет. И, надо отдать справедливость Александру Николаевичу, он много, много постарался и поработал для того, чтоб разоблачить и представить во всей ее отвратительной наготе самую идею государства и по преимуществу Всероссийского государства, а главное для того, чтоб убить в самом народе эту несчастную веру в царя.
Да, было время, когда слово царя могло быть всесильно в народе. В продолжение целых четырех лет, от смерти Николая до обнародования шулерского манифеста об освобождении, Александр II был идолом, да, действительно, можно сказать, Христом народным. В нем собрал и сосредоточил народ всю историческую фантазию свою о царе- избавителе. Положение великолепное, в истории почти беспримерное,
* Смотри брошюру мою: Народное дело — Романов, Пугачев ши Пестель? Теперь я не написал бы ее. Многое с тех пор объяснилось, и многому я успел с тех пор научиться.


Наука и насущное революционное дело
297
но вместе с тем и в высшей степени опасное. Императору Александру надо было сделать много, очень много доя народа, для того, чтоб не упасть самым позорным образом с высоты, на которую поставили его народная вера и народное упование... Ну, и он бухнулся, сказать нечего, бухнулся так, что и сам более подняться не может, да и самую идею царя разбил, будем надеяться, навсегда, в сердце народном.
Если б я писал доя иностранцев, я рассказал бы им, как рядом точно как будто нарочно придуманных, народоненавистных и народопагубных мер, предписаний и действий император Александр II, точно как бы подвигаемый тайным революционным замыслом и желанием вырвать с корнем из народного сердца веру в царя, как он добился-таки, наконец, того, что народ, который даже и после указа 19-го февраля214 оставался еще долго в сомнении, приписывая все царские злодейства исполнителям царским, стал, наконец, понимать, что главная причина всех его бедствий сам царь, да, наконец, начинает ненавидеть его. Для соотечественников моих, живущих в России, такой рассказ не нужен. Они были и остаются свидетелями царских злодейств и разочарования народного.
Лицо императора Александра II для нас теперь священно и дорого, и мы вместе с православною церковью готовы петь ему многолетие. Как прежде сосредоточивалась на нем вся любовь и вся вера народная, так точно собирается ныне против него вся ненависть того же самого, глубоко разочарованного и им же самим до отчаяния доведенного народа... Пусть же хранит его Всевышний до времени, и пусть же продолжает он так же ревностно, как и прежде, служить революционному делу по-своему.
Но, скажут: что если царь вдруг изменит систему правления и, начав царствовать в духе народном, рядом мер и указов даст полное удовлетворение всем главным потребностям и нуждам народа, разве народ будет тогда его ненавидеть? Нет, не будет: можно даже сказать наверное, что народ простил бы ему все прошедшее и, приписав ему по-прежнему все совершенные им злодеяния изменникам, продавшимся дворянству, стал бы любить царя пуще прежнего. В народе нашем, к несчастью, еще немного политического смысла и нет еще ясного понятия о политической свободе. Он требует теперь только широкой и полной свободы в жизни; а что ему до того, будет ли эта свободная жизнь с императором или без императора!


298
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
В таком случае, ответят мне, что ж мешает Александру Николаевичу переменить систему управления и можете ли вы быть уверены, что он не переменит ее? А если не переменит он, то переменит наследник.
В том-то и дело, что ни наследник, ни он тут ничего переменить не могут. Они не могут отступить от существующей системы ни на один шаг, не разрушив самого государства. Они могут, правда, наобещать и в известной мере даже осуществить еще много реформ, могут в крайнем случае даже дать дворяно-купеческую конституцию, парламент на наполеоновский или даже на бисмарковский манер... Но они ничего не могут сделать для народа.
Что нужно народу? На это Колокол в 1862 году отвечал, и отвечал превосходно: «Народу нужна земля и воля!»215. Больше ничего. Но посмотрим, что заключается в этих словах. Народу нужна земля, вся земля, значит, надо разорить, ограбить и уничтожить дворянство, и теперь уже не только одно дворянство, но и ту довольно значительную часть купечества и кулаков из народа, которые, пользуясь новыми льготами, в свою очередь, стали помещиками, столь же ненавистными и чуть ли еще не более притеснительными для народа, чем помещики стародавние.
Народу нужна воля, настоящая, полная воля, значит, надо уничтожить чиновничество и все войско. Значит, надо уничтожить государство, а без государства и государь невозможен; из чего заключить должно, что для того, чтобы сделать что-нибудь серьезное и удовлетворительное для народа, император и вся династия его должны бы были, вместе со всем государством, отправиться к черту.
Ну, к такому подвигу они неспособны, и потому чем долее они царствовать будут, тем сильнее и глубже будет против них накопляться народная ненависть, и будет она до тех пор накопляться, пока не произведет всенародного и всеразрушительного взрыва.
Но способен ли русский народ к революции? Кажется, в этом сомневаться нельзя. Со времени Лжедимитрия по настоящее время ведь у нас был только один неизменный бунтовщик против государства — это крестьянский народ и городские мещане. Декабрьский бунт составляет лишь одно исключение, в высшей степени доблестное, но вместе с тем, с точки зрения народной, и бесплодное, так как он был гораздо более продуктом иностранных влияний, чем жизни


Наука и насущное революционное дело
299
народной. После него не было и не будет дворянских движений. Народ же никогда не переставал бунтовать. Бунтовал он победоносными массами два раза: один раз под Стенькою, другой раз под Пугачевым. Сначала бил войска государские, потом был разбиваем ими, потому что не было в нем никакой организации. Разбитый в последний раз в царствование Екатерины П-ой, он не переставал заявлять свой протест против государственно-сословного гнета, против всех представителей государства, значит, против самого государства рядом ежегодных частных бунтов, всегда укрощаемых и возобновляющихся то в той, то в другой форме беспрестанно. Следовательно, вопрос не в способности его бунтовать, а в способности создать организацию, которая могла бы доставить его бунту победу, и не случайную только, а продолжительную и окончательную. В этом именно и, можно сказать, исключительно сосредоточивается весь наш насущный вопрос.
Я, разумеется, к нему возвращусь. Но прежде рассмотрим те силы, с которыми придется бороться народному бунту.
Между сословиями, эксплуатирующими русский народ, на первом плане стоит, разумеется, дворянство. Сословие историческое, почтенное. О добродетели его надо справиться у люда мужицкого; о честности, независимости характера и благородстве чувств — у правительства, о гражданской доблести его говорит вся история. Был у меня один знакомый приказчик, человек дельный и умный, сам из крепостного сословия, который, будучи еще крепостным, заправлял всем имением барина и самим барином. Он говаривал: «Как посмотрю я на всех дворян, какое это блудное сословие!» Да, именно блудное! Трудно найти другое, которое бы в такой же степени соединяло в себе спесь с унижением, бестолковость с умничаньем, ветреность с сухим эгоизмом, хвастовство с трусостью, татарское зверство с либеральничанием европейским, которое было бы, одним словом, так ничтожно перед всякою властью и в то же время так высокомерно жестоко в отношении к народу, до тех пор, разумеется, пока народ, выведенный из терпения, сам не выкажет своей силы.
Кольб216 считает в России около 880 000 дворян обоих полов, наследственных и личных. Значительная часть между ними принадлежит собственно к бюрократическому и к офицерскому миру. Помещиков же считается не более 120 000 человек мужского пола. Из них, по старому распределению, никак уж не более 4000 людей, имевших


300
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
от 500 до 1000 и более крепостных душ, не более 1000 людей богатых или весьма достаточных. Дворянство среднее, жившее до указа об освобождении в довольстве благодаря крепостному труду, ныне разорено, на две трети оно не заключает в себе даже 20000 человек. Остальные 96 000 были бедны всегда и теперь живут в нищете. Образование их совсем ничтожно, протекции нет никакой, в службу доступа нет, так что нередко случается, что бывшие господа продают себя ныне крестьянам для заступления места детей их в рекрутской повинности — отдают себя сами за деньги в солдаты.
Из 440 000 дворян наследственных и личных мужского пола большая половина (около 250 000 душ) находится ныне в самом отчаянном и безвыходном положении. Со времени упразднения крепостного права между ними и государством не осталось ни одного общего интереса, так что сила вещей с каждым годом тянет их все более и более в наш лагерь. Появись новый Стенька Разин, одинокий или коллективный, немногие между ними пойдут против него, зато множество пристанет к нему.
Около 120000 принадлежат к мелкой бюрократии и к мелкому офицерству, живут службою: военные — одним паскудным жалованьем; гражданские — жалованьем с значительною примесью казнокрадства и народообкрадывания. Я возвращусь к ним, когда буду говорить о бюрократии и о войске.
Около 50 000 или 60 000 принадлежат, собственно, к тому, что в настоящее время можно назвать средним дворянством. Это сословие людей полуразоренных, но еще не вполне разоренных и ведущих борьбу отчаянную против невозможности помещичьего хозяйства при настоящих условиях. Половина из них живет в имениях и хозяйничает с грехом пополам. Другая и несомненно большая половина служит казне или по частным делам; иные занимаются науками и литературою. Получив университетское или военное образование, они придерживаются более или менее доктринерского либерализма или книжного социализма, и только весьма немногие между ними способны отдаться искренно и всецело революционному делу. Довольно значительное меньшинство образованных дворян принадлежит зато к партии плантаторов.
Над ними возвышаются еще от пяти до семи, много до десяти тысяч самых богатых и самых изящных дворян, совсем не разорившихся или разорившихся мало. Они сохранили, впрочем, свое со¬


Наука и насущное революционное дело
301
стояние отнюдь не благодаря хозяйственному уму и деятельности, а совсем по другим причинам. Во-первых, потому, что значительность их состояния и ширина их владений позволили им выдержать лучше других кризис, воспоследовавший для всех помещиков после указа 19-го февраля; а во-вторых, и главным образом потому, что занимая первые и самые выгодные места в государственной службе и при дворе, воруя не десятками, не сотнями и не тысячами, а десятками и сотнями тысяч, иногда даже миллионами, они естественным образом могли себя удержать на прежней экономической высоте и даже над ней возвыситься, несмотря на всю бестолковую расточительность, свойственную им как русским дворянам.
Эта незначительная кучка людей составляет нашу аристократию, нашу высшую государственную и придворную сволочь. В ней скот погоняет скота, и встреча с сколько-нибудь порядочным человеком в этом мире — явление самое исключительное. В нем сосредоточилась и развилась до самых уродливых размеров вся наследственная пустота, свирепость и подлость храброго российского дворянства.
Образование этих аристократов-лакеев ничтожно, гораздо ниже образования среднего дворянского класса. Им некогда читать и учиться. Все время их проходит в прислуживании и в грязных интригах. Разумеется, что они принадлежат почти все к категории самых ярых и свирепых государственников-реакционеров. Все они Муравьёвы217, Мезенцовы218, Шуваловы219, Потаповы220, Тимашевы221, Треповы222... если еще не в действительности, то в желании и в готовности, и, несмотря на их несомненное зверство, несмотря на всю их готовность проглотить всякого и погубить целый народ в угоду государю, а главное, в угоду своим собственным интересам, все-таки в них нет никакой собственной силы, нет именно силы сословной. Они хамы, а хамство никогда и нигде еще не умело сплотиться. Они подлые трусы, живущие только силою и карманом своего царственного барина, и достаточно будет этому барину претерпеть первое поражение, для того чтоб они попрятались все по углам.
Гораздо серьезнее среднее дворянство, и если б в русском дворянстве была хоть какая-нибудь сила, ее бы следовало искать в нем. Но напрасно будем искать, ее нет.
Либерализм дворянский бессилен, у него решительно нет никакой точки опоры в России. В героическом периоде своего развития,


302
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
во времена Декабристов, он создал, правда, целую кучку людей высокодоблестных, самоотверженных и энергических, людей, которые, не удовлетворяясь мечтою, страстно верили в дело, умели решиться на самоотверженное, высокое дело, которые сделали решительно все, что в их положении было возможно сделать, и которые все-таки не могли создать силы. Неорганизованная, но громадная сила была в народе. Вся организованная сила со стороны правительства. Декабристы стояли между правительством и народом, пошли против первого, не соединившись с другим и не имея сами никакой другой силы, кроме силы своих убеждений. Они погибли.
Декабристы с самого начала и до самого трагического исхода своего доблестного предприятия были обреченные жертвы. Дело их, как всякое честное дело, порождаемое святою любовью к человечеству и свободе, их дело принесло плод несомненный, бросив в будущие поколения семена освобождения. Но сами они должны были погибнуть.
После Декабристов героический либерализм образованных дворян переродился в либерализм книжный, в докгринаризм более или менее ученый, вследствие чего он стал, разумеется, еще бессильнее: слово стало подвигом, резонерство — умом, пустословие — красноречием, многочитание — делом. О настоящем деле забыли, мало того, стали его презирать и с высоты метафизического самоудовлетворения стали смотреть на все революционные помышления, на все попытки смелого публичного протеста как на проявления ребяческого фанфаронства. Я говорю об этом знаемо, потому что в тридцатых годах, увлеченный гегельянизмом, сам участвовал в этом грехе.
В тридцатых годах под гнетом николаевского управления впервые появилось в России учение объективистов, объясняющее все исторические факты логическою необходимостью, исключающею из истории участие личного подвига и признающее в ней только одну действительную, неотвратимую и всемогущую силу — самопроявление объективного разума-, учение весьма удобное для тех, которые, боясь делать, должны извинить перед всеми и перед собою свое постыдное бездействие.
Объективное учение продолжает и ныне развращать большую часть нашего образованного молодого дворянства. Сущность его осталась та же; изменилась только научная обстановка и терминология. В мое время все объяснялось, по Гегелю, самопроявлением или


Наука и насущное революционное дело
303
самоосуществлением объективного разума; ныне, по Конту, неотвратимым сцеплением или следованием естественных и социологических фактов. Как в той, так и в другой системе, по-видимому, нет места для личного дела’. И та и другая служит превосходным предлогом для людей, боящихся дела.
Не будем дивиться поэтому, что большинство нашей привилегированной молодежи, что наше образованное дворянство вообще, за весьма редкими исключениями, приняло так охотно учение объективистов. Помещик-собственник, человек при месте или надеющийся получить место, не имеют ни малейшей нужды в революции. Напротив, они должны быть врагами ее, потому что революционный вопрос ныне повсюду, а в России более чем где-нибудь, принял характер по преимуществу экономический и социальный, т.е. разрушительный для всех выгодных положений и мест, и надо, чтоб справедливая мысль стала в них страстью и чтобы наперекор всем выгодам положения в сердцах этих господ загорелась беспощадная страсть разрушения, для того чтоб они могли желать революции.
Такие явления не невозможны, но редки. Блестящий сонм Декабристов принадлежал без сомнения к разряду людей, жертвовавших всем для торжества мысли. Но не позабудем, что мысль Декабристов носила по преимуществу и почти исключительно характер политический и героический и что со времени основания первых государств в истории политические страсти имели всегда дар возбуждать именно в среде привилегированных или высших сословий подвиги доблестного самоотвержения. Не позабудем также, что Декабристы жили и действовали в такую эпоху, когда в образованном сословии целой Европы преобладал дух героического либерализма, во времена Тугендбунда223 и карбонаризма224, когда имена Занда225, Морелли226 и Пепе227, графов Бальба228 и Сантероза229, Риего230 и Мана231, Боливара232, Лафайета233 и Боцариса234 произносились с полумистиче- ским восторгом целой Европой.  ** К такому заключению несомненно приводит метафизическая система Гегеля. Там действует Абсолют, а где этот господин распоряжается, там, разумеется, не может быть ни возможности, ни места для личного дела. К тому же результату часто и весьма охотно, но совершенно несправедливо и отнюдь не логично приходят многие приверженцы контовского наукословия, именно те, которых в статье «Наука и народ» в 1-м № Народного дела я назвал попами науки.


«УСЫПИТЕЛИ»
IV
Наши читатели могут конечно спросить нас, почему мы занимаемся Лигой Мира и Свободы, если считаем ее умирающей, если знаем, что дни ее сочтены; почему не даем ей покойно и без шуму покончить свое жалкое существование. Действительно, так бы и следовало поступить, если бы Лига Мира и Свободы не угрожала подарить нам на прощание свою память — буржуазный социализм. Мы не стали бы заниматься этим жалким незаконнорожденным детищем буржуазии, если бы он обращался с своей пропагандой только к буржуазному радикальному миру; не веря в успех его усилий, мы только удивлялись бы его благим намерениям; но, к несчастью, он не довольствуется этими бесполезными усилиями и старается проникнуть в рабочую среду, чтобы и ее приобщить буржуазной теории; а это по меньшей мере безнравственно и, главное, крайне вредно. Этот выродок, буржуазный социализм, очутился между двумя непримиримо враждебными мирами: миром буржуазным и миром рабочих. Хотя, с одной стороны, его двусмысленное и вредное действие ускоряет смерть буржуазии, зато, с другой, развращает пролетариат. Он вдвойне развращает его; во-первых, извращая программу и умаляя величие его принципов; во-вторых, внушая ему несбыточные надежды и нелепую веру в близкое обращение буржуазии; он привлекает, или по крайней мере, желает привлечь пролетариат к буржуазной политике и таким образом обратить его опять в орудие буржуазии. Что же касается принципов буржуазного социализма, то он находится в этом отношении в положении столь же затруднительном, сколько смешном; он или слишком широк, или слишком развращен, чтобы держаться одного определенного принципа; он хочет соединить в себе два принципа, взаимно исключающие друг друга, с нелепой претензией примирить их. Например, он хочет сохранить буржуазии индивидуальную собственность капитала и земли и в то же время заявляет великодушную готовность обеспечить благосостояние рабочего. Далее он обещает


<'Усилители»
305
рабочим полное пользование продуктом их труда — вещь невозможную при существовании процента и ренты, так как и процент и рента взимаются с продукта труда.
Буржуазный социализм хочет сохранить за буржуазией ее нынешнею свободу, которая не что иное, как возможность эксплуатировать силою капитала труд рабочих, и в то же время он обещает рабочим полное экономическое и социальное равенство: равенство эксплуатируемых с эксплуататорами.
Он защищает право наследства, то есть возможность детям богатых рождаться богатыми, а детям бедняков нищими, и вместе с тем обещает всем детям равенство воспитания и образования, как того требует справедливость..
Буржуазный социализм поддерживает, в пользу буржуазии, неравенство положений, естественное последствие права наследства, и обещает пролетариату, что в его системе все будут равно работать, сообразно способностям и естественным наклонностям каждого. Это было бы возможно только при двух условиях, одинаково нелепых: или государство, власть которого также ненавистна социальной буржуазии, как и нам, будет принуждать богатых работать наравне с бедными, что приводит нас прямо к государственному коммунизму; или все богатые, движимые единственно чуждым самоотвержением и великодушной решимостью, примутся добровольно работать, не побуждаемые нуждой, работать наравне с теми, кого заставляют трудиться нужда и голод.
Но даже допуская подобное чудо, очевидно, что работающие по необходимости всегда будут в подчинении, зависимости и просто в рабстве у добровольных работников.
Буржуазный социалист легко узнается по следующему признаку: он крайний индивидуалист и не может без внутренней злобы слышать о коллективной собственности. Враждебный ей, он естественным образом враждебен и коллективному труду и, не имея возможности совершенно устранить его из социальной программы, хочет во имя свободы, которую так плохо понимает, открыть самое широкое поприще индивидуальному труду.
А что такое индивидуальный труд? Всюду, где непосредственно участвует физическая сила или ловкость человека, то есть во всем, что называется материальным производством, — индивидуальный труд бессилен; единичная работа одного, как бы он ни был


306
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
силен и ловок, никогда не может бороться против коллективного труда рабочих, организованных в ассоциацию. То, что ныне в промышленном мире называется индивидуальной работой, есть только эксплуатация коллективного труда рабочих отдельными лицами, привилегированными обладателями капитала или знания. Но с прекращением эксплуатации, чего желают, как уверяют, по крайней мере, сами буржуазные социалисты, в промышленном мире не будет другого труда, кроме труда коллективного и, следовательно, другой собственности, кроме коллективной. Таким образом, индивидуальный труд останется возможным только в интеллектуальном производстве, в работе ума. Но и тут нужна оговорка. Ум величайшего гения не есть ли продукт коллективной работы, как умственной, так и промышленной, всех прошедших и настоящих поколений? Чтобы убедиться в этом, достаточно вообразить себе этот самый гений перенесенным, с самого раннего детства, на необитаемый остров, предполагая, что он не погибнет там с голоду; что получится из него? Животное, существо неспособное даже говорить, а тем более мыслить. Перенесите его туда в десятилетнем возрасте; что выйдет из него через несколько лет? Опять-таки животное, потерявшее способность говорить и сохранившее от своей человеческой природы лишь смутный инстинкт. Перенесите его двадцати, тридцати лет — через десять, пятнадцать, двадцать лет он отупеет, одичает. И самое большее, что может сделать, — изобретет какую-нибудь новую религию.
Из этого ясно, что человек, даже богато одаренный природою, получает от нее только способности, и что эти способности останутся бесплодными, мертвыми без могучего действия коллективности. Наше мнение, что личность, богато одаренная от природы, уже по этому самому многим может воспользоваться и пользуется от коллективности, а это обязывает ее много воздать ей; этого требует справедливость.
Тем не менее, мы признаем, что хотя большая часть умственных работ может производиться и лучше, и скорее коллективно, чем индивидуально, но есть такие, которые требуют единичного труда. Что же из этого следует? Уж не то ли, что единичные работы гениальных или талантливых людей, будучи более редки, более ценны и более полезны, чем работы обыкновенных рабочих,


«Усыпители
307
должны оплачиваться лучше? На каком основании? Разве эти работы тяжелее ручного труда? Напротив, ручной труд несравненно тяжелее. Умственный труд приятен; он сам в себе носит свою награду и не нуждается в другом вознаграждении. Кроме того, он еще находит вознаграждение в уважении и благодарности современников, в сознании того просвещения и блага, которые он им доставляет. Вы, предающиеся идеальничанью в таких широких размерах, господа буржуа-социалисты, неужели вы не находите, что эта награда стоит всякой другой? Или может быть вы предпочли бы более существенное вознаграждение звонкой монетой? Вы сами оказались бы в большом затруднении, если бы вам пришлось устанавливать таксу на продукты интеллектуальной работы гения. Это, по очень верному замечанию Прудона, величины неизмеримые: они или ничего не стоят, или стоят миллионы... Но понимаете ли вы, что при этой системе вам придется поторопиться уничтожить право наследства, потому что иначе дети людей гениальных или великих талантов будут наследовать миллионы и сотни тысяч; вспомните притом что дети гениев большею частью, вследствие ли неизвестного еще закона природы, или того привилегированного положения, которое доставили им труды их отцов, бывают большею частью очень ограниченны умственно, а часто просто глупы. Что же станется с тем справедливым распределением, о котором вы так любите толковать и во имя которого ведете борьбу с нами? Как осуществится эта равноправность, которую вы нам сулите?
Из всего этого, кажется, очевидно, что единичный труд индивидуального ума, все умственные работы в смысле изобретения, но не в смысле приложения, должны быть даровыми. Но чем же тогда жить людям таланта, людям гениальным? Разумеется, физическим и коллективным трудом, как все другие. Как? вы хотите подчинить великие умы физическому труду, наравне с самыми посредственными? Да, хотим, и вот почему: во-первых мы убеждены, что великие умы не только ничего при этом не потеряют, но, напротив, много выиграют, укоренятся физически, а еще более духовно солидарностью и справедливостью. Во-вторых, это единственный способ возвысить и очеловечить физический труд и этим самым установить настоящее равенство между людьми.


308
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
V
Теперь мы рассмотрим великие меры, предлагаемые буржуазным социализмом для освобождения рабочего класса, и легко докажем, что каждая из этих мер под очень почтенной наружностью скрывает что-нибудь невозможное, лицемерное, лживое. Их три: 1) народное образование, 2) кооперация и 3) политическая революция.
Мы спешим заявить, что есть пункт, на котором мы совершенно согласны с ним: образование необходимо народу. Только те могут отвергать это или сомневаться в этом, кто желает увековечить рабство народных масс. Мы так убеждены, что образование есть мерило той степени свободы, благосостояния и человечности, которой может достигнуть как целый класс, так и отдельное лицо, что требуем для пролетариата не только какого-нибудь образования, а образования полного, всестороннего, чтобы над ним не мог возвыситься иной класс, покровительствующий и направляющий его в силу своего знания; чтобы не могла создаться новая аристократия — аристократия ума и знания. По нашему мнению, из всех аристократий, которые угнетали человеческое общество поочередно, а иногда все вместе, эта так называемая аристократия ума всех гнуснее, презрительнее, надменнее и притеснительнее. Аристократия дворянства говорит работнику: «ты честный человек, но ты не дворянин». Это оскорбление еще можно перенести. Аристократия капитала признает за работником всевозможные достоинства, «но, прибавляет она, у тебя нет ни гроша за душой». Это тоже еще сносно, потому что это лишь констатирует факт, в большинстве случаев скорее лестный для того, к кому обращается этот укор. Но аристократия ума говорит работнику: «ты ничего не знаешь, ничего не понимаешь, ты осел, а я разумный человек, поэтому я должен тебя навьючить и вести». Это нестерпимо.
Аристократия ума — возлюбленное детище новейшего доктринерства, последнее прибежище духа властолюбия, которым страдал мир с самого начала исторических времен и который воздвиг и освятил все государства. Это смешное и нелепое поклонение патентованному уму могло родиться только в среде буржуазии. Аристократии дворянства наука была не нужна для доказательства своего права. Она опирала свою власть на двух неопровержимых аргументах, основы¬


«Усыпители»
309
вая ее на насилии, на грубой физической силе и освящая милостью Божьей. Она совершала насилия, а церковь благословляла их — таково было ее право. Эта тесная связь торжествующего кулака с божественной санкцией придавала ей обаяние и внушала ей ее рыцарскую доблесть, покорявшую ей сердца.
Буржуазия, лишенная всякой доблести и благодати, может основывать свое право только на одном аргументе: очень существенном, но очень прозаическом могуществе денег. Это циническое отрицание всякой добродетели; с деньгами всякий дурак и скот, всякий негодяй имеет всевозможные права; без денег все личные достоинства ничего не значат — вот основной принцип буржуазии в его грубой действительности. Понятно, что такой аргумент, как бы ни был он силен сам по себе, недостаточен, чтобы оправдать и закрепить могущество буржуазии. Такова природа людей, что самые скверные вещи могут упрочиваться в обществе только под благовидной личиной. Отсюда поговорка, что лицемерие есть дань уважения, платимая пороком добродетели. Самое могущественное насилие нуждается в освящении.
Мы видели, что дворянство оградило все свои насилия милостью Божьей. Буржуазия не могла прибегнуть к такому покровительству, во-первых, потому что Господь Бог и его представительница церковь слишком скомпрометировалась, исключительно покровительствуя целые века монархии и дворянской аристократии, злейшему врагу буржуазии; и, во-вторых, потому, что буржуазия, чтобы она ни говорила и ни делала, все таки отрицает Бога. Она толкует о Боге для народа, но сама в нем не нуждается и обделывает все свои дела в храмах, посвященных не Господу, а Мамону235, на бирже, в торговых и банкирских конторах, в больших промышленных заведениях. Ей, следовательно, надо было искать санкции помимо церкви и Бога. Она нашла ее в патентованной интеллигенции.
Она отлично знает, что ее настоящее политическое могущество основывается главным образом и, можно сказать, единственно на ее богатстве; но так как она не желает и не может сознаться в этом, то старается объяснить это могущество своим умственным превосходством не природным, а научным; чтобы управлять людьми, утверждает она, нужно много знать, а в настоящее время она одна обладает знанием. Действительно, во всех государствах Европы только буржуазия,


310
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
включая сюда и дворянство, существующее ныне только по имени, — класс эксплуатирующий и властвующий, получает один сколько-нибудь серьезное образование. Кроме того, из среды буржуазии выделяется особое меньшинство, посвящающее себя исключительно изучению великих вопросов философии, социальной науки и политики и составляющее собственно новейшую аристократию, аристократию патентованной и привилегированной интеллигенции. Это меньшинство — квинтэссенция и сильнейшее выражение духа и интересов буржуазии.
Новейшие европейские университеты, образующие род ученой республики, оказывают буржуазии те же услуги, какие некогда католическая церковь оказывала дворянству, и подобно тому, как католицизм санкционировал в свое время все насилия дворянства над народом, университет, храм буржуазной науки, объясняет и оправдывает ныне эксплуатацию того же самого народа капиталом буржуазии. Удивительно ли после этого, что в великой борьбе социализма против буржуазной политической экономии новейшая патентованная наука так решительно приняла и продолжает принимать сторону буржуазии?
Не будем придираться к последствиям, будем всегда обращаться к причинам. Школьная наука — продукт буржуазного духа; представители этой науки родились, выросли и воспитались в буржуазной среде, под влиянием ее духа и исключительных интересов; поэтому естественно, что и та и другие враждебны полному и действительному освобождению пролетариата, и что все их теории, экономические, философские, политические и социальные, последовательно выработанные в этом духе, имеют в сущности целью только доказать неспособность народных масс и, следовательно, призвание буржуазии управлять ими до конца веков, так как богатство дает ей знание, а знание дает возможность богатеть еще больше. Как же выйти рабочему из этого заколдованного круга? Ему, понятно, необходимо приобрести знание и захватить в свои руки могучее орудие — науку, без которой он может, правда, делать революцию, но никогда не будет в состоянии воздвигнуть на развалинах буржуазных привилегий эту равноправность, справедливость и свободу, которые составляют сущность всех его политических и социальных стремлений. — Вот пункт, на котором мы вполне сходимся с буржуазными социалистами.


«Усыпители»
311
Но на следующих пунктах мы положительно расходимся с ними.
1. Буржуазные социалисты требуют для рабочих только немного более того образования, которое они получают в настоящее время, и предоставляют привилегию высшего образования очень незначительному классу счастливцев; говоря проще — людям, вышедшим из класса землевладельцев, буржуазов, и тем, которые по счастливой случайности были приняты в среду этого класса, так сказать, усыновлены им. Буржуазные социалисты утверждают, что бесполезно всем получать одинаковую степень образования, потому что, если бы все захотели предаваться науке, то никого не осталось бы для физического труда, без которого даже наука не может существовать.
2. С другой стороны, они утверждают, что для освобождения рабочих масс надо начать с воспитания их, и что, пока они не будут обладать знанием, им нечего и думать о коренном изменении своего экономического и социального положения.


ВСЕСТОРОННЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ
I
Мы рассмотрим сегодня первым следующий вопрос: возможно ли полное освобождение рабочих масс, пока образование их будет ниже образования, получаемого буржуазией, или пока вообще будет существовать какой-нибудь класс, многочисленный или нет, пользующийся по своему рождению привилегией лучшего воспитания и более полного образования? Поставить этот вопрос — значит решить его.
Очевидно, что из двух лиц, одаренных от природы приблизительно одинаковыми умственными способностями, то, которое больше знает, умственный кругозор которого более расширен благодаря приобретенным научным знаниям и которое, лучше поняв взаимную связь естественных и социальных фактов, или то, что называют естественными и социальными законами, легче и шире постигнет характер среды, в которой живет, — это лицо будет чувствовать себя более свободным в этой среде, окажется на практике способнее и сильнее другого. Понятно, что тот, кто больше знает, будет господствовать над тем, кто знает меньше. И если бы существовало только различие в воспитании и образовании между классами, то этого одного различия было бы вполне достаточно, чтобы в сравнительно короткий срок породить все другие, и человечество вернулось бы к современному состоянию, т.е. оно было бы вновь разделено на массу рабов и небольшую кучку господ, причем первые, как и теперь, работали бы на последних.
Понятно, стало быть, почему социалисты-буржуа требуют для народа только побольше образования, немножко больше того, что народ получает ныне, и почему мы, демократы-социалисты, требуем для него, наоборот, полного всестороннего образования, насколько позволяет состояние умственного развития века, чтобы не могло существовать никакого класса, стоящего выше рабочих масс и могущего приобретать большие знания, и который именно потому, что у него будет больше знаний, сможет господствовать над рабочими и эксплуатировать их.


Всестороннее образование
313
Буржуазные социалисты желают сохранения классов, так как каждый класс, по их мнению, должен иметь свою функцию, один, напр., должен представлять науку, другой — ручной труд; мы же желаем окончательного и полного уничтожения классов, объединения общества, экономического и социального равенства всех людей на земле. Они желали бы, сохраняя классы, уменьшить, смягчить и сгладить несправедливость и неравенство — этот исторический фундамент современного общества, — мы же хотим разрушить их. Отсюда ясно, что между буржуазными социалистами и нами немыслимы ни соглашение, ни примирение, ни даже союз.
Но, скажут нам, — и этот аргумент всего чаще выставляют против нас, и господа доктринеры всех цветов считают его неопровержимым, — невозможно, чтобы все человечество отдалось науке: оно умерло бы с голоду. Следовательно, необходимо, чтобы в то время как одни занимаются наукой, другие работали бы и производили продукты, которые необходимы прежде всего им самим, а затем также и людям, посвятившим себя исключительно умственному труду, так как люди эти трудятся не для себя одних: их научные открытия не только обогащают человеческий ум, но и улучшают быт всего человечества благодаря применению их к промышленности и земледелию и вообще к политической и экономической жизни. Разве их художественные произведения не облагораживают жизнь всех людей?
Нисколько. И мы всего больше упрекаем науку и искусство именно в том, что они распространяют свои благодеяния и оказывают свое благотворное влияние только на очень незначительную часть общества, минуя огромное большинство, и, следовательно, в ущерб ему. Относительно прогресса в науке и искусствах можно сказать теперь то же, что уже не раз было замечено с большим основанием относительно удивительного развития промышленности, торговли, кредита, одним словом, общественного богатства в наиболее цивилизованных странах современного мира. Это богатство совершенно исключительное и с каждым днем все более и более стремится к исключительности, сосредоточиваясь все в меньшем и меньшем количестве рук и выбрасывая низшие слои среднего класса, так называемую мелкую буржуазию, в ряды пролетариата, так что развитие этого богатства находится в прямом


314
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
отношении к возрастающей нищете рабочих масс. Отсюда следует, что пропасть, разделяющая счастливое и привилегированное меньшинство от миллионов работников, которые содержат это меньшинство трудом своих рук, постоянно расширяется, и чем счастливее становятся счастливцы, эксплуататоры народного труда, тем бедственнее делается положение работников. Стоит только сравнить баснословную роскошь крупного аристократического, финансового, торгового и промышленного мира Англии с бедственным положением рабочих той же страны; стоит прочитать недавно обнародованное наивное и вместе с тем ужасающее письмо одного умного и честного лондонского сребреника, Вальтера Дюгана236, который добровольно отравился вместе с женою и шестью детьми, спасаясь от унижений, нищеты и от мучений голода, — и придется сознаться, что наша пресловутая цивилизация для народа не что иное, как источник рабства и нищеты.
То же можно сказать и о современном прогрессе в области науки и искусств. Прогресс этот огромный — это правда; но чем больше он возрастает, тем больше становится причиною умственного, а следовательно, и материального рабства, причиною нищеты и умственной отсталости народа, постоянно расширяя пропасть, отделяющую умственный уровень народа от умственного уровня привилегированных классов.
Ум народа с точки зрения природной способности, конечно, в настоящий момент менее притуплен, менее испорчен, искалечен и извращен необходимостью защищать несправедливые интересы, и, следовательно, он, естественно, обладает большей мощью, чем буржуазный ум; но зато последний вооружен наукою, а это оружие ужасно. Очень часто случается, что очень умный рабочий вынужден замолчать перед глупым ученым, который побивает его не умом, которого у него нет, а образованием, отсутствующим у рабочего. Он мог получить это образование, потому что в то время как его, глупого, учили и развивали в школе, труд рабочего одевал его, давал ему жилище, кормил его и снабжал всем необходимым для его образования, учителями и книгами.
Мы прекрасно знаем, что и в буржуазном классе не всякий обладает равными знаниями. Тут также своего рода иерархия, зависящая не от способности индивидов, а большего или меньшего богат¬


Всестороннее образование
315
ства того социального слоя, к которому они принадлежат по рождению: так, например, образование, получаемое детьми мелкой буржуазии, немногим превышая образование рабочих, почти ничтожно в сравнении с тем, которым общество щедро наделяет среднюю и высшую буржуазию. И что же мы видим? Мелкая буржуазия, которая, с одной стороны, в данное время причисляется к среднему классу только благодаря смешному тщеславию, а с другой стороны, поставлена в зависимость от крупных капиталистов, находится в большинстве случаев в еще более бедственном и унизительном положении, чем пролетариат. Поэтому, говоря о привилегированных классах, мы никогда не подразумеваем в числе их ту жалкую мелкую буржуазию. Будь у нее больше ума и смелости, она не преминула бы присоединиться к нам, чтобы вместе бороться против крупной и средней буржуазии, которая давит ее теперь не меньше, чем пролетариат. Если экономическое развитие общества будет продолжаться в том же направлении еще лет десять, что нам кажется, впрочем, невозможным, то большая часть средней буржуазии сначала очутится в теперешнем положении мелкой буржуазии, а потом, мало-помалу, поглотится пролетариатом, все благодаря той же фатальной концентрации собственности все в меньшем и меньшем количестве рук, и, в конце концов, неизбежным результатом этого будет окончательное разделение социального мира на незначительное, но непомерно богатое, ученое и господствующее меньшинство и на огромное большинство несчастных, невежественных и порабощенных пролетариев. Каждого добросовестного человека, всех, кому дороги человеческое достоинство и справедливость, т.е. свобода и равенство, поражает тот факт, что все изобретения человеческого разума, все великие приложения науки к промышленности, торговле и вообще к социальной жизни, до сих пор служили только интересам привилегированных классов и могуществу государств, вечных покровителей всякого политического и социального неравенства, и никогда не приносили пользы народным массам. Стоит только указать на машины, чтобы каждый рабочий и искренний сторонник освобождения труда согласился с этим.
Какая сила поддерживает привилегированные классы еще и теперь, со всем их наглым довольством и несправедливыми наслаждениями всеми благами жизни против столь законного негодования


316
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
народных масс? Сила, присущая им? Нет, их охраняет только государственная сила. В государстве, впрочем, дети их занимают ныне, как и всегда, высшие должности и даже средние и низшие, они не исполняют только обязанностей рабочих и солдат. А что составляет ныне главную силу государства? Наука.
Да, наука. Наука, правительственная, административная и наука финансовая; наука, учащая стричь народное стадо, не вызывая слишком сильного протеста, и когда оно начинает протестовать, учащая подавлять эти протесты, заставлять терпеть и повиноваться; наука, учащая обманывать и разъединять народные массы, держать их всегда в спасительном невежестве, чтобы они никогда не могли, соединившись и помогая друг другу, организовать из себя силу, способную свергнуть государство: наука военная прежде всего, с усовершенствованным оружием и всеми ужасными орудиями разрушения, «творящими чудеса»; наконец, наука изобретателей, создавшая пароходы, железные дороги и телеграфы, которые, служа для военных целей, удесятеряют оборонительную и наступательную силу государств; телеграфы, которые, превращая каждое правительство в сторукое или тысячерукое чудовище, дают им возможность быть вездесущими, всезнающими, всемогущими — все это создает самую чудовищную политическую централизацию, какая только существовала в мире.
После этого можно ли отрицать, что до сих пор всякий прогресс, без исключения, в науке служил всегда средством для обогащения привилегированных классов и усиления государств в ущерб благосостоянию народных масс, пролетариата? Но, возразят нам, разве рабочие не пользуются также благами прогресса? Разве в нашем обществе они не являются гораздо более цивилизованными по сравнению с прошлыми веками?
На это мы ответим словами Лассаля237, знаменитого немецкого социалиста. Для того чтобы судить о прогрессе рабочих масс, с точки зрения их политического и экономического освобождения, не нужно сравнивать их умственный уровень в настоящем веке с умственным уровнем их в прошлые века. Надо посмотреть, прогрессировали ли они за данный период времени в такой же степени, как и привилегированные классы. Ибо, если они совершили такой же прогресс, как и эти последние, разница в умствен¬


Всестороннее образование
317
ном развитии между ними и привилегированными будет такая же, как и прежде; если пролетариат совершит больший прогресс и быстрее, чем привилегированные, разница эта необходимо уменьшится. Если же, наоборот, прогресс рабочего будет идти медленнее и, следовательно, будет совершен в меньшей степени, чем прогресс господствующих классов в тот же промежуток времени, разница эта увеличится: пропасть, разделявшая их, станет шире, привилегированный станет более могущественным, рабочий сделается зависимым, более рабом, чем раньше. Если мы выйдем с вами одновременно из двух разных пунктов и вы будете впереди меня на сто шагов и если при этом вы будете делать шестьдесят шагов в минуту, в то время как я только тридцать, то через час расстояние, разделявшее нас, будет не сто шагов, а тысяча девятьсот.
Этот пример дает точную идею о взаимном прогрессе, совершаемом буржуазией и пролетариатом. До сих пор буржуазия двигалась быстрее по пути цивилизации, чем пролетарии, но не потому, что ее природные умственные способности были выше умственных способностей последних, — теперь мы с полным правом можем сказать обратное, — а потому, что экономическая и политическая организация общества была такова, что одна только буржуазия могла получать образование, что наука существовала только для нее и что пролетариат осужден на вынужденное невежество, так что если он все-таки делает прогресс, — и этот прогресс не подлежит сомнению, — так это не благодаря обществу, а вопреки ему.
Резюмируем все нами сказанное. При современной организации общества прогресс науки был причиной относительного невежества пролетариата, подобно тому как прогресс промышленности и торговли был причиной его относительной бедности. Умственный и материальный прогресс, следовательно, одинаково способствовал увеличению его рабства. Что отсюда следует? То, что мы должны отвергнуть эту буржуазную науку и бороться против нее, так же как мы должны бороться против буржуазного богатства и отвергнуть его. Бороться и отвергнуть их в том смысле, что, разрушая общественный строй, при котором они являются собственностью одного или нескольких классов, мы должны их требовать как общего достояния для всех.


318
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
II
Мы доказали, что, пока существуют две или несколько степеней образования для различных слоев общества, до той поры необходимо будут существовать классы, т.е. экономические и политические привилегии для небольшого числа счастливцев, и рабство и нищета для большинства. Как члены Международного Общества Рабочих238 мы хотим равенства, а потому должны также желать всестороннего и равного образования для всех.
Но, спросят, если все будут образованны, кто же захочет работать? Наш ответ прост: все должны работать и все должны быть образованны. На это очень часто возражают, что подобное смешение умственного и механического труда может произойти только в ущерб тому и другому: работники физического труда будут плохими учеными, а ученые всегда останутся очень плохими рабочими. Да, в современном обществе, где ручной и умственный труд одинаково искажены тем совершенно искусственным разобщением, которому оба подвергнуты. Но мы убеждены, что обе эти силы, мускульная и нервная, должны быть одинаково развиты в каждом живом и цельном человеке и не только не могут вредить друг другу, а напротив, каждая должна поддерживать, расширять и укреплять другую: знание ученого будет плодотворнее, полезнее и шире, если ученый будет знаком и с ручным трудом, труд образованного рабочего будет осмысленнее и, следовательно, более производителен, чем труд невежественного рабочего.
Из этого следует, что в интересе как самого труда, так и науки не должно существовать ни рабочих, ни ученых, а должны быть только люди.
Люди, которые теперь в силу своего умственного превосходства занимаются исключительно наукою, которые, однажды попав в эту область, подчиняются влиянию условий своего буржуазного положения и обращают все свои открытия исключительно на пользу своего привилегированного класса, — эти люди, сделавшись действительно солидарными со всеми людьми, солидарными не в воображении только и не на словах, а на деле, через труд, обратят также неизбежно открытия и приложения науки на пользу всех, и прежде всего на облегчение и облагорожение труда, этой единственно законной и реальной основы человеческого общества. Возможно и даже очень


Всестороннее образование
319
вероятно, что в переходный период, более или менее продолжительный, который наступит, естественно, после великого социального кризиса, наиболее высоко стоящие науки упадут значительно ниже их настоящего уровня. Несомненно также и то, что роскошь и все, составляющее утонченность жизни, должны будут исчезнуть надолго из общества и вернутся уже не как исключительная привилегия, а как общее достояние, возвышающее жизнь всех людей, только тогда, когда общество доставит все необходимое всем своим членам.
Считать ли, впрочем, несчастием или даже неудобством это временное затмение высшей науки? То, что наука потеряет в движении ввысь, она выиграет в широте распространения. Будет, конечно, меньше ученых, но будет меньше и невежд. Взамен нескольких первоклассных'умов миллионы людей, теперь униженных и раздавленных, получат возможность жить по-человечески. Не будет полубогов, но не будет и рабов. Полубоги и рабы станут людьми; первые немного спустятся с своей исключительной высоты, вторые значительно поднимутся. Не будет, следовательно, места ни для обоготворения, ни для презрения. Все подадут друг другу руки и, соединившись, с новой энергией пойдут к новым завоеваниям как в науке, так и в жизни.
Поэтому, не страшась этого, впрочем, совершенно временного, затмения науки, мы призываем его, наоборот, всей душой, ибо следствием его будет очеловечение как ученых, так и работников ручного труда, примирение науки с жизнью. И мы уверены, что как только это осуществится, прогресс человечества как в науке, так и в жизни быстро превзойдет все, что мы до сих пор видели, и все, что мы теперь можем вообразить.
Но здесь является другой вопрос: способны ли все личности возвыситься до одинаковой степени образования? Вообразим себе общество, устроенное на началах полного равенства, где дети с самого рождения находятся в одинаковых условиях, как политических, так и экономических, и социальных, т.е. пользуются совершенно одинаковой обстановкой, воспитанием и образованием. Между миллионами этих маленьких существ будут бесконечные различия в энергии, в естественных склонностях и способностях.
Вот самый сильный аргумент наших противников, чистых буржуа и буржуазных социалистов. Они считают его неопровержимым. Постараемся доказать им противное.


320
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Во-первых, по какому праву они ссылаются на принцип индивидуальных способностей? Возможно ли в современном обществе развитие этих способностей? Возможно ли оно в каком бы то ни было обществе, экономическим основанием которого будет служить наследственное право? Ясно, что нет, ибо раз будет существовать наследственное право, будущая карьера ребенка не может быть результатом его личных способностей и энергии, а прежде всего зависит от степени богатства или нищеты его семьи. Богатый, но глупый наследник получит высшее образование, а самые умные дети рабочего все же останутся невежественными, как это происходит теперь. Какое, стало быть, лицемерие, какой бесстыдный обман говорить об индивидуальных правах, основанных на индивидуальных способностях, не только в современном обществе, но даже в будущем, реформированном обществе, но основанием которого останутся индивидуальная собственность и наследственное право.
Столько теперь толкуют о личной свободе, а между тем в современной жизни господствует не человеческая личность, не личность сама по себе, а личность, привилегированная по своему социальному положению, следовательно, господствует привилегированное положение, класс. Пусть попробует какой-нибудь умный человек из рядов буржуазии восстать против экономических привилегий этого почтенного класса, и добрые буржуа, толкующие о личной свободе, покажут, как уважают они свободу личности! Толкуют о личных способностях, как будто мы не видим ежедневно, что самые выдающиеся по своим способностям личности из рабочего и буржуазного мира вынуждены уступать первенство и даже склонять голову перед тупоумием наследников золотого тельца? Только при совершенном равенстве могут получить полное развитие действительно индивидуальные способности и индивидуальная, не привилегированная, а человеческая свобода. Когда будет существовать равенство в точке отправления для всех людей — земле, тогда только, — сохраняя, однако, высшие права солидарности, которая есть и всегда будет самым великим производителем в социальной жизни: человеческого ума и материальных благ, — тогда только можно будет сказать с большим правом, чем теперь, что всякий человек есть то, чем он сам себя сделал. Отсюда следует, что для того, чтобы личные способности процветали и могли давать беспрепятственно все свои плоды, нужно прежде всего


Всестороннее образование
321
уничтожить все личные привилегии, как политические, так и экономические, т.е. нужно уничтожение классов. Нужно уничтожение индивидуальной собственности и наследственного права, нужно торжество экономического, политического и социального равенства.
Но когда равенство восторжествует и утвердится, не будет больше никакого различия в способностях и в степени энергии людей? Будет различие, не в такой степени, быть может, как существует теперь, но, несомненно, будет различие. Истина, перешедшая в пословицу и которая, вероятно, никогда не перестанет быть истиной, гласит, что нет двух листьев на одном и том же дереве, которые бы совершенно походили один на другой. Тем более это верно по отношению к людям, которые являются гораздо более сложными существами, чем листья. Но это различие не только не составляет зла, а напротив, по верному замечанию Фейербаха, составляет богатство человечества. Благодаря этому различию человечество есть коллективная единица, в которой каждый член дополняет всех других и сам нуждается во всех; так что это бесконечное различие человеческих личностей является самой причиной, главным основанием их солидарности, составляет сильный аргумент в пользу равенства.
В сущности, даже и в современном обществе, если исключить две категории людей: гениев и идиотов, и если оставить в стороне различия, искусственно созданные под влиянием тысячи социальных причин, как то: воспитание, образование, политическое и экономическое положение, которые все различаются не только в каждом слое общества, но почти в каждом семействе, то и теперь необходимо будет признать, что относительно умственных способностей и нравственной энергии огромное большинство людей очень похожи друг на друга или по крайней мере стоят друг друга; слабость каждого в одном каком-нибудь отношении почти всегда уравновешивается силой в другом отношении, так что невозможно сказать о человеке, взятом в массе, что он гораздо выше или ниже другого. Огромное большинство людей не одинаковы, но, так сказать, эквивалентны друг другу, а следовательно, и равны. Аргументация наших противников, следовательно, может опираться только на гениев и идиотов.
Известно, что идиотизм есть физиологическая и социальная болезнь. Ее нужно, следовательно, лечить не в школах, а в больницах, и


322
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
должно надеяться, что с введением социальной гигиены, более рациональной, и в особенности более заботящейся о физическом и нравственном здоровье людей, и с устройством нового общества на началах общего равенства уничтожится совершенно эта болезнь, столь унизительная для человеческого рода. Что же касается до гениев, то нужно заметить прежде всего, что, к счастию или к несча- стию, они всегда появлялись в истории только как очень редкие исключения из всех известных правил, а исключения не организовывают. Будем, однако, надеяться, что будущее общество найдет в действительно практической и народной организации своей коллективной силы средство сделать этих великих гениев менее необходимыми, менее подавляющими и более действительно благодетельными для всех. Не следует забывать глубокомысленного изречения Вольтера239: «Есть некто, у кого больше ума, чем у самых великих гениев, это — все». Следовательно, для того чтобы не бояться больше диктаторских вожделений и деспотического честолюбия гениальных людей, надо организовать массу, т. е. всех, посредством полной свободы, основанной на полном равенстве, политическом, экономическом и социальном.
О возможности же создавать гениальных людей посредством воспитания нечего и думать. Впрочем, из всех известных гениев ни один или почти ни один не проявил себя таковым ни в детстве, ни в отрочестве, ни даже в первой молодости. Они явились гениями только в зрелом возрасте, а многие признаны были только после смерти, между тем как много неудавшихся великих людей, которые в молодости провозглашены были необыкновенными, кончили жизнь полным ничтожеством. Следовательно, ни в детстве, ни даже в отрочестве нельзя определить относительное превосходство или низкое качество людей, степень их способностей и естественные склонности. Все это обнаруживается и определяется только с развитием личности, и так как некоторые натуры развиваются рано, а другие поздно, хотя эти последние нисколько не ниже, а иногда и выше первых, то ни один школьный учитель не будет в состоянии заранее определить поприще и образ занятий, которые выберут дети, когда достигнут периода самостоятельности.
Из сказанного следует, что общество, не принимая в соображение действительные или кажущиеся различия в наклонностях и не имея


Всестороннее образование
323
никакой возможности определить и никакого права назначить будущее поприще детей, обязано дать всем без исключения воспитание и образование совершенно равное.
(Egalité, 14 августа 1869 г.)
III
Образование всех степеней для всех должно быть равное и, следовательно, полное; другими словами, оно должно приготовлять каждого ребенка и к труду, для того чтобы все могли быть одинаково цельными людьми.
Позитивная философия240, уничтожив обаяние религиозных басен и метафизических бредней, дает нам возможность предвидеть, в чем должно заключаться научное образование в будущем. Основанием его будет изучение природы, а завершением социология. Идеал перестанет быть властителем и исказителем жизни, каким он является во всех религиозных и метафизических системах, и будет лишь последним и наилучшим выражением действительного мира. Перестав быть мечтой, он станет сам действительностью.
Так как никакой ум, как бы он ни был обширен, не в состоянии обнять все науки во всей их полноте, так как, с другой стороны, общее знакомство со всеми науками безусловно необходимо для полного развития ума, преподавание, естественно, будет делиться на две части: на общую, которая будет знакомить с главными элементами всех наук без исключения и давать не поверхностное, а действительное понятие о взаимном их отношении; и на специальную часть, разделенную по необходимости на несколько групп или факультетов, из которых каждый будет обнимать во всей их полноте известное число предметов, по самой природе своей дополняющих друг друга.
Первая часть, общая, обязательная для всех детей, будет составлять, если можно так выразиться, человеческое образование их ума, замещая вполне метафизику и теологию и вместе с тем достаточно развивая детей, чтобы они могли, достигнув юношеского возраста, с полным сознанием избрать тот факультет, который наиболее подходит к их личным способностям и вкусам.
Конечно, может случиться, что, выбирая ученую специальность, юноша под влиянием второстепенных, внешних или даже внутрен¬


324
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
них причин иногда ошибется и изберет науку или поприще, не совсем соответствующее его способностям.
Но так как мы искренние, а не лицемерные поклонники личной свободы и во имя этой свободы ненавидим от всего сердца принцип власти и всевозможные проявления этого божественного противочеловеческого принципа; так как мы ненавидим и осуждаем всей силой нашей любви к свободе власть родительскую и учительскую, находя их одинаково безнравственными и пагубными; так как повседневный опыт доказывает нам, что отец семейства и школьный учитель, несмотря на свою обязательную, вошедшую в пословицу мудрость, и даже в силу ее, ошибаются относительно способностей своих детей еще легче, нежели сами дети; и так как в силу общего человеческого закона, закона неопровержимого, рокового, всякий человек, имеющий власть, злоупотребляет ею, школьные учителя и отцы семейств, устраивая произвольно будущность детей, обращают гораздо больше внимания на свои собственные вкусы, чем на естественные склонности детей; и, наконец, так как ошибки, совершенные деспотизмом, гораздо гибельнее и труднее поправимы, чем ошибки, совершенные свободой действия, то мы поддерживаем против всех опекунов мира, официальных и официозных, полную и безусловную свободу для детей самим выбирать и определять свое поприще. Если они ошибутся, сама эта ошибка послужит им действительным уроком для будущего; а общее образование, которое все они будут иметь, поможет им без большого труда вернуться на истинный путь, указанный им их собственной природой.
Дети, как и взрослые люди, становятся умнее только благодаря своему собственному опыту и иногда благодаря опыту других.
При всестороннем образовании рядом с преподаванием тучным или теоретическим необходимо должно быть образование прикладное или практическое. Только таким образом образуется цельный человек: работник понимающий и знающий.
Преподавание практическое параллельно с научным образованием будет делиться, так же как и научное, на две части: общую, дающую детям общую идею и первые практические сведения относительно всей индустрии без исключения и идею их совокупности, составляющей материальную сторону цивилизации, общую сумму человече¬


Всестороннее образование
325
ского труда, и специальную часть, разделенную также на группы индустрий, более тесно связанных между собой.
Общее образование должно подготовлять юношей к свободному выбору специальной группы индустрий и среди этих последних той отрасли, к которой они чувствуют себя наиболее склонными. Достигнув этого второго периода индустриального образования, юноши будут под руководством профессоров производить первые опыты серьезной работы.
Рядом с научным и прикладным образованием необходимо должно будет существовать образование практическое или, скорее, ряд последовательных опытов нравственности, не божественной, а человеческой. Божественная нравственность основана на двух безнравственных принципах: на уважении власти и презрении к человечеству. Человеческая же нравственность основана, напротив, на презрении власти и уважении к свободе и человечеству. Божественная нравственность считает работу унижением и наказанием; человеческая же нравственность видит в ней высшее условие счастья и достоинства людей. Божественная нравственность, в силу необходимой последовательности, приводит к политике, которая признает только права людей, могущих, по причине своего привилегированного экономического положения, жить без труда. Человеческая нравственность, напротив, признает права только тех, которые работают. Она признает, что только одной работой человек становится человеком.
Воспитание детей, беря за исходную точку власть, должно последовательно дойти до совершенно полной свободы. Мы понимаем под свободой, с положительной точки зрения, полное развитие всех способностей, которые находятся в человеке, с отрицательной же точки зрения, независимость воли каждого от воли других.
Человек никогда не может быть совершенно свободен по отношению к естественным и социальным законам. Законы, которые делят таким образом на две группы для большего удобства науки, в действительности принадлежат к одной и той же категории, так как они все суть законы естественные, законы неизбежные, составляющие основу и условия всякого существования, так что ни одно живое существо не может восстать против них, не уничтожив тем самым себя.


326
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Но нужно глубоко различать эти естественные законы от законов авторитарных, произвольных, политических, религиозных, уголовных и гражданских, которые на протяжении истории созданы были привилегированными классами в интересах эксплуатации труда рабочих масс, с единственной целью подавления их свободы, и которые под предлогом мнимой нравственности были всегда источником самой полнейшей безнравственности. Итак, невольное и неизбежное подчинение всем законам, которые, независимо от воли людей, составляют самую жизнь природы и общества; но насколько возможна полная независимость каждого по отношению всех честолюбивых претензий и всякой воли, как индивидуальной, так и коллективной, которая вознамерилась бы не воздействовать своим естественным влиянием, а навязать свой закон, свой деспотизм. Что же касается естественного влияния, которое люди оказывают друг на друга, то оно тоже составляет одно из тех условий социальной жизни, против которых восстание так же бесполезно, как и невозможно. Это влияние есть основа физической, материальной, умственной и нравственной солидарности людей. Человеческая личность, продукт солидарности, т. е. общества, подчиняясь его естественным законам, может, конечно, до некоторой степени противодействовать ему под влиянием чувств, навеянных извне и особенно посторонним обществом, но она не может выйти из него, не сделавшись немедленно членом другой солидарной среды и не подпав там новым влияниям. Ибо для человека жизнь без всякого общества, вне всякого человеческого влияния, полное отчуждение равняются нравственной и физической смерти. Солидарность есть не продукт, а мать индивидуальности, и человеческая личность может родиться и развиваться только среди человеческого общества.
Сумма преобладающих социальных влияний, выраженная солидарным или общим сознанием более или менее обширной группы людей, называется общественным мнением. А кто не знает всесильного влияния общественного мнения на всех людей? Действие самых драконовских ограничительных законов ничто в сравнении с ним.
Следовательно, общественное мнение есть самый главный воспитатель человека, а отсюда вытекает, что для нравственного улучшения личности нужно прежде всего сделать человечным его мнение или его общественную совесть.
(Egalité, 14 августа, 18б9г.)


Всестороннее образование
327
IV
Мы сказали, что для улучшения человеческой нравственности нужно улучшить в нравственном отношении само общество.
Социализм, основанный на точных науках, совершенно отвергает учение «свободной воли»; он признает, что все так называемые пороки и добродетели людей суть лишь продукт комбинированного действия природы и общества. Природа силою этнографических, физиологических и патологических влияний производит способности и склонности, которые называются естественными, а общественная организация развивает их, или останавливает, или же искажает их развитие. Все люди, без исключения, в каждый момент своей жизни бывают только тем, чем сделала их природа и общество.
Только эта естественная и социальная необходимость делает возможной статистику как науку, которая не довольствуется занесением фактов в списки и перечнем их, но старается, кроме того, объяснить связь и соотношение их с организацией общества. Уголовная статистика, например, констатирует факт, что в одной и той же стране, в одном и том же городе в период 10,20,30 и даже иногда больше лет, если в это время не было никаких политических и социальных переворотов, могущих изменять организацию общества, одно и то же преступление или проступок повторяется ежегодно почти одинаковое число раз; и, что еще более замечательно, даже способы совершения известных преступлений повторяются из года в год одинаковое число раз: напр., число отравлений, убийств ножом или огнестрельным оружием, так же как и число самоубийств тем или другим способом всегда почти одинаково. Это заставило Кеттле241 произнести следующие достопамятные слова: «Общество подготовляет преступления, а личности только выполняют их».
Это периодическое повторение одних и тех же социальных фактов было бы невозможно, если бы умственные и нравственные наклонности людей, равно как и поступки их, зависели от их свободной воли. Слова «свободная воля» или не имеют смысла, или же выражают, что личность принимает известное решение совершенно произвольно, помимо всякого внешнего влияния, естественного или социального. Но если бы это было так, если бы люди зависели только от самих себя, в мире господствовала бы самая большая анархия; всякая


328
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
солидарность между людьми была бы невозможна. Миллионы противоречивых и независимых друг от друга свободных воль необходимо стремились бы уничтожить друг друга и, конечно, достигли бы этого, если бы над ними, выше их, не было деспотической воли небесного провидения, которая «направляет их, пока они суетятся», и, уничтожая их всех одновременно, водворяет среди человеческой неурядицы божественный порядок.
Поэтому мы видим, что все сторонники учения свободной воли принуждены логикою вещей признать действие божественного Промысла. Это — основание всех богословских и метафизических учений, великолепная система, долгое время тешившая человеческую совесть, и должно сознаться, с точки зрения отвлеченного мышления или религиозно-поэтической фантазии она должна казаться полной гармонии и величия. Но, к несчастью, историческая действительность, соответствующая этой системе, была всегда ужасной, и сама система не выдерживает научной критики. Действительно, мы знаем, что, пока на земле царствовало божественное право, огромное большинство людей подвергалось грубой, немилосердной эксплуатации, тирании, гнету и унижению; мы знаем, что и до сих пор именем религиозного или метафизического божества стараются удержать народные массы в рабстве. Да иначе и быть не может, потому что если божественная воля управляет всем миром, как природой, так и человеческим обществом, то для человеческой свободы нет места. Человеческая воля неизбежно бессильна перед волей божьей. Таким образом, желание защитить метафизическую, отвлеченную или воображаемую свободу людей, свободную волю приводит к отрицанию действительной свободы. Перед божеским всемогуществом и вездесущием человек является рабом. Так как свобода человека в общем уничтожается божественным провидением, то остается только привилегия, т.е. особые права, ниспосланные божественной благодатью известным лицам, известной иерархии, династии, классу.
Точно так же божественное провидение делает невозможной и всякую науку, что означает, что оно просто отрицает человеческий разум; другими словами, чтобы признать его, должно отказаться от своего здравого смысла. Раз мир управляется божественной волей, нечего уже искать естественной связи между явлениями и остается смотреть на них как на ряд проявлений высшей воли, предначерта¬


Всестороннее образование
329
ния которой, по словам Св. Писания242, должны всегда оставаться непроницаемы для людей, чтобы не потерять своего божественного характера. Божественный промысел не только отрицает человеческую логику, но и логику вообще, ибо всякая логика подразумевает естественную необходимость, а такая необходимость была бы противна божественной свободе; с точки зрения человеческой это торжество бессмыслия. Кто хочет верить, должен, следовательно, отказаться и от свободы, и от науки, должен позволить эксплуатировать, тиранить себя любимцам милосердного бога, повторяя слова св. Тертуллиана243: «верую, потому что это нелепо» — и дополняя их изречением столь же логичным, как и первые: «и хочу беззакония». Мы же, добровольно отрекающиеся от блаженства будущего света и желающие только полного торжества человечества на земле, мы смиренно сознаемся, что божественная логика непостижима для нас и что мы довольствуемся логикой человеческой, основанной на опыте и на знании взаимной связи явлений, как естественных, так и социальных. Наука, т.е. сумма опытов, много раз повторенных, приведенных в порядок и обдуманных, доказывает нам, что «свободная воля» — невозможная фикция, противная самой природе вещей; что так называемая воля есть лишь проявление известной нервной деятельности, как наша физическая сила есть результат действия наших мышц, что, следовательно, и то и другое одинаково продукты естественной и социальной жизни, т.е. тех физических и общественных условий, среди которых каждый человек родится и развивается; таким образом, повторяем, каждый человек в каждую минуту своей жизни есть результат комбинированного действия природы и общества; откуда ясно вытекает истина положения, высказанного нами в предыдущей статье: что для улучшения человеческой нравственности нужно улучшить общественную среду. Улучшить эту среду можно только одним способом — водворяя в ней справедливость, т.е. полную свободу* каждого среди полного равенства всех. Неравенство в социальном положении и правах и неизбежно вытекающее из него
* Мы уже сказали, что под свободой мы понимаем, с одной стороны, по возможности полное развитие всех естественных способностей каждого человека, а с другой — его независимость не по отношению законов естественных и социальных, а по отношению всех законов, налагаемых человеческой волей — коллективной или индивидуальной, все равно.


330
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
отсутствие свободы для всех — вот та великая коллективная несправедливость, от которой происходят все индивидуальные несправедливости. Уничтожьте первую, и все другие исчезнут сами собою. Видя, как мало люди привилегированные стремятся к нравственному улучшению или, что то же, к уравнению своих прав с прочими, мы боимся, что торжество истины может водвориться только посредством социальной революции.
Чтобы люди были нравственными, т. е. совершенными людьми, людьми в полном смысле слова, необходимы три вещи: рождение в гигиенических условиях, рациональное и всестороннее образование, сопровождаемое воспитанием, основанным на уважении к труду, разуму, равенству и свободе, и общественная среда, в которой каждая человеческая личность, пользуясь полной свободой, была бы как по праву, так и в действительности равна всем другим. Существует ли подобная среда? Нет. Следовательно, нужно создать ее. Если бы в существующем обществе и удалось основать школы, которые давали бы своим ученикам образование и воспитание, настолько совершенное, насколько мы только можем себе представить, они все-таки не могли бы создать людей справедливых, свободных и нравственных, ибо по выходе из школы человек попадал бы в общество, управляемое совершенно другими принципами; а так как общество всегда сильнее отдельных личностей, то скоро оно подчинило бы их своему влиянию, другими словами, развратило бы их. Впрочем, основание подобных школ совершенно невозможно в современном обществе, так как общественная жизнь обнимает все, подчиняет своим условиям и школу, и семейную жизнь, и отдельную личность.
Учителя, профессора, родители — все члены этого общества, все более или менее развращены им. Как же могут они дать ученикам то, чего нет в них самих? Нравственность проповедуется хорошо только примером, а так как социалистическая нравственность совершенно противоположна современной морали, то учителя, находясь более или менее под властью этой последней, доказывали бы ученикам своим примером совершенно противное тому, что проповедовали в школах. Следовательно, социалистическое воспитание невозможно в школах, как невозможно и в современной семье.
Но и интегральное, то есть всестороннее, образование совершенно невозможно при современном порядке вещей. Буржуа не имеют


Всестороннее образование
331
никакого желания, чтобы дети их делались работниками, а работники лишены всех средств дать своим детям научное образование.
Бесподобна наивность и простота буржуазных социалистов, которые все твердят: «Дадим народу прежде образование, а потом освободим его». Мы говорим наоборот: «Пусть он прежде освободится, а потом он сам начнет учиться». Кто будет учить народ? Уж не вы ли? Но вы не учите его, вы его отравляете, стараясь внушить ему все религиозные, исторические, политические, юридические и экономические предрассудки, защищающие вас против него и в то же время мертвящие его ум, расслабляющие его законную злобу и волю. Вы убиваете его ежедневной работой и нищетой и говорите ему: «учись!». Желали бы мы видеть, как вы с вашими детьми стали бы учиться после 13,14,16 часов оскотинивающего труда, при нищете, при неуверенности в завтрашнем дне.
Нет, господа, несмотря на все наше уважение к великому вопросу всестороннего образования, мы утверждаем, что не в нем теперь главный интерес для народа. Первый вопрос для народа — его экономическое освобождение, которое необходимо и непосредственно влечет за собой его политическое, а вслед за тем и умственное, и нравственное освобождение.
Поэтому мы целиком принимаем следующее постановление Брюссельского конгресса 1868 года244:
«Признавая, что в настоящее время организация рационального образования невозможна, конгресс приглашает отдельные секции открыть публичные курсы по программе научного, профессионального и производственного образования, т.е. всестороннего, чтобы пополнить по возможности недостаточность образования рабочих. Само собой разумеется, что уменьшение часов работы должно считать предварительным, необходимым условием этого!»
Да, конечно, рабочие должны сделать все возможное, чтобы получить то образование, какого они могут достигнуть при тех материальных условиях, в которых они находятся. Но не увлекаясь сладкими песенками буржуа и буржуазных социалистов, они должны прежде всего сосредоточить свои силы на великом вопросе своего экономического освобождения, которое должно быть источником всякого рода освобождения.
(Egalité, 21 августа 1869 г.)


ВСЕСВЕТНЫЙ РЕВОЛЮЦИОННЫЙ СОЮЗ СОЦИАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ: РУССКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ К РУССКОЙ МОЛОДЕЖИ
Внимание Европейской Демократии обращено в настоящее время на Россию. Слухи о бесчисленных арестах, о повсеместном волнении и о готовящемся взрыве народных масс, заставили призадуматься даже и тех представителей общественного мнения на Западе, которые наименее расположены допустить возможность целесообразного народного движения в России.
Само петербургское правительство, не умевшее скрыть ужаса, объявшего его, в эти последние дни, при первом столкновении с серьезным народосвободительным предприятием, много способствовало к открытию глаз западной публики. Ругательно-кле- ветливые статьи петербургских и московских газет, имевшие целью успокоить русскую публику и надуть публику европейскую, способствовали, только напротив, к пробуждению и той и другой. Наконец бесчисленное множество русских шпионов обоего пола, высланных правительством за границу, и хлопотливое рыскание предводителей этой грязной толпы — Шувалова, Мезенцова, Тре- пова и других, мечущихся как угорелые из Петербурга в Берлин, из Берлина в Париж, из Парижа в Вену, оттуда в Швейцарию и Лондон, — все это окончательно доказало Европе, что в России движение подымается не на шутку, и что правительству русскому грозит большая опасность.
Все спрашивают: что же может выйти из такого движения? Западная европейская публика, в отношении к этому вопросу, так же как и в отношении ко всем другим, разделяется на множество разных партий. Назовем главные:
1-я, партия отъявленных реакционеров, или консерваторов во что бы то ни стало. Она состоит из всех больших собственников: поземельных, капиталистов, негоциантов и фабрикантов, и из значительной толпы людей снискивающих через них средства к жизни, а потому и зависящих от


Всесветный революционный союз социальной демократии...
333
них непосредственно. Сюда же принадлежит весь мир официальный, огромная масса привилегированного чиновно-военного люда во всех государствах. Нечего и говорить, что эта партия относится враждебно к русскому, равно как и ко всякому другому народному движению.
К этому разряду принадлежит также, по самому существу своих стремлений, 2-я партия ультрамонтанска я245, или к а - толиков-иезуитов. Она стоит везде во главе самой яростной реакции, и должна бы была быть для каждого правительства союзницею драгоценною. Она и в самом деле проповедует народным толпам терпение и послушание властям, но только под тем условием, чтоб самые власти подчинились безусловно велениям Римского Папы246. Такое требование, вытекающее впрочем из самого существа католического учения, мешает партии ультрамонтанов слиться вполне с партиею государственных консерваторов. И до тех пор, пока будет существовать Римская церковь*, до тех пор она останется вне государства и соперником государства, соперником, но вместе и неразрывным союзником. Католическое государство и Римская церковь поставлены в отношении друг к другу в такое странное положение, что они ни жить вместе, ни существовать друг без друга не могут; и потому вся история их наполнена периодически перемежающимися разрывами и примирениями.
В отношении к Всероссийскому государству положение Римской церкви совсем другое. Она смотрит на него как на вредную церковь, и на царя как на антихриста, антипапу. По этому самому она не относится к народному движению в России с тою ненавистью, с какою относится к нему партия западных государственных консерваторов. Она готова видеть в нем перст божий, наказание за отступничество и даже была бы не прочь оказать ему свою опасную помощь, в надежде, что разрушение русского государства восстановит могущество аристократической Польши и сделает Россию доступною для Римско- католической пропаганды.
3-я, более прошедшая, чем настоящая партия в Западной Европе, это партия доктринеров, умеренных либералов,
* Протестантская церковь давно помирилась и слилась с государством, сделавшись его покорным слугою, точь-в-точь как в России православная церковь.


334
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
или конституционалистов — партия среднего мещанства. Она процветала, была могуча, умна, предприимчива в продолжении тридцати шести лет, от 1815 до 1851 года; но с тех пор, как страх социальной революции заставил ее искать спасения под покровительством военной диктатуры, она утратила весь ум, всю веру, всю силу. Беспомощность ее обнаруживается с каждым днем все более и более. Ей ненавистно даже самое слово революция, напоминающее ей прошедший позор и настоящее бессилие. Она имеет еще теперь только материальное значение, да и оно видимо уменьшается под двойным напором всемогущих больших капиталов, с одной, и грозно выступающего пролетариата, с другой стороны.
Из этой партии выделился разряд людей более энергичных и радикальных, образующих 4-ю партию республиканцев, или исключительно политических революционеров. Во главе ее стоят нынче, во Франции Ледрю- Ролле н247, в Италии знаменитый М а ц ц и н и248. Они преследуют утопию, хотят осуществления свободы, равенства и братства между людьми и народами, без социально-экономического переворота. Хотят сохранить общественные и государственные основы неправды и уничтожить неправду, и обещают совершить это чудо посредством демократического народного воспитания, позабывая или даже не зная, что первое, необходимое условие такого воспитания — это действительное равенство экономического и социального положения для всех.
Между радикальной партиею республиканцев и доктринерно- умеренною партиею конституционных либералов — нет существенного различия. Начало у них то же самое, только темпераменты их различны. Как те, так и другие ставят в основание общественной организации: государство, семейное право, вытекающее из него право наследства и личную собственность, т. е. право имущего меньшинства эксплуатировать труд неимущего большинства. Разница между ними состоит только в том, что доктринерные либералы хотят сосредоточить все политические права исключительно только в руках эксплуатирующего меньшинства, а радикальные либералы хотят их также распространить и на


Всесветный революционный союз социальной демократии...
335
эксплуатируемые народные массы. Доктринеры смотрят на государство, как на крепость, созданную, главным образом, для утверждения за привилегированным меньшинством преобладания политического и экономического; а радикалы, напротив, указывают народу на государство, как на защиту против деспотизма того же самого меньшинства.
Должно признать, что логика и весь исторический опыт на стороне доктринеров! Пока народный труд будет кормить, содержать и обогащать привилегированные сословия, до тех пор народ, неспособный к самоуправлению, будет непременным образом управляем, именно в виду этой принужденной работы не на себя, а на других, сословиями его эксплуатирующими. Тут ничего не сделает даже самая широкая демократическая конституция, потому что факт экономический всегда сильнее политических прав, которые имеют смысл и действительность только поскольку они на нем опираются. Да, наконец, самые слова: равенство политических прав, или демократическое государство, заключают в себе вопиющее противоречие. Государство, государственное или политическое право, означает силу, власть, преобладание: предполагают фактическое неравенство. Где управляют все, там нет более управляемых, нет государства; где все пользуются одинаковым человеческим правом, там все политические права упразднятся сами собою. Политическое право означает привилегию, но где все равно-привилегированны, там привилегия исчезает, а с нею и политическое право обращается в ничто. Поэтому слова: д е - мо кратичес к ое государство и равенство политических прав, означают ни более, ни менее, как уничтожение государства и упразднение всех политических прав.
Известно, что радикальная партия стремится не к такому равенству политических прав. Не уничтожения, а положительного распространения их на народные массы требуют республиканцы. Они требуют невозможного, обманывая в то же самое время и себя и народ. Впрочем, их идеал уже осуществлен большею частью в некоторых швейцарских кантонах и в Соединенных Штатах Америки. И что же, несмотря на все мнимое равенство политических прав, и в Америке и в Швейцарии мы находим то же самое фактическое подчинение чернорабочего большинства управляющему им имущему меньшинству.


336
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Никакие референды* и никакие другие усовершенствования и расширения политической конституции не в силах уничтожить его. Его может сломать только социальная революция, разрушительная для государства, для личной собственности, для семейного права и для того, что называется политическими правами.
Собственно, радикальная партия утратила ныне всякое значение, смысл и силу, также как и партия либеральных конституционалистов; они не имеют ни будущего, ни настоящего и принадлежат обе прошедшему времени. Республиканский радикализм проявился во всей своей героической красоте и силе в короткий, но величественный и вечно достопамятный период первой французской революции, и погиб на эшафоте вместе с Робеспьером и Сен-Жюстом. Бабёф (первый революционный социалист, сложивший голову на том же самом эшафоте, два года спустя) произнес над ним надгробное слово. С тех пор, убитый не столько топором гильотины, сколько своим собственным, внутренним и для него самого неразрешимым противоречием, радикализм республиканский — живой, настоящий, предприимчивый, сильный и полный веры в себя, никогда не воскресал более. Место его было занято бледною, фантастическою тенью, способною еще увлечь за собою несколько десятков или даже сотен лиц, но не способною более поднять народные массы.
Но даже и эта тень умерла в июньские дни 1848 года, когда размолвка между буржуазным радикализмом и социализмом народным, развивавшаяся все более и более под управлением конституционной монархии и ставшая для всех очевидною с первых же дней революции 1848 года, столкнула наконец обе враждебные стороны на смертный, кровавый бой. Буржуазия на этот раз победила, но своею победою она убила себя. Народ же бессмертен, и крещеный в крови пролитой им на июньских баррикадах, он двинулся вперед на новую жизнь.
Известно, что после июньских дней Маццини и Ледрю-Роллен проклинали социализм и тем самым изрекли приговор над собою и над всею партиею политических республиканцев, осужденных отныне
* Referendum, так называется в иных кантонах Швейцарии новое право, в силу которого все законы, принятые законодательным кантональным советом народных депутатов, подвергаются потом непосредственному и поголовному голосованию народа.


Всесветный революционный союз социальной демократии...
337
на ничтожество и бессилие. С той поры все, что она предпринимала и предпринимает, поражено в самом корне и проявляет самым плачевным образом это бессилие, вытекающее из совершенного равнодушия народных масс ко всем их начинаниям. В настоящее время радикализм уже не просто тень, а тень тени, что-то неуловимое, невозможное и разлагающееся само собою. Называя и воображая себя революционером, он стремится к реакции, и во имя всесветного братства, равенства и свободы силится удержать от неминуемого разрушения все государственные и экономические основы, на которых зиждется вся историческая неправда.
Как относится радикализм к русскому движению? Разумеется, враждебно. Он не смеет высказать ясно этой враждебности, потому что русское движение все-таки движение революционное, а ведь он называет себя революционером. Но русская революция, в полном смысле этого слова — социальная революция. Другой не может быть в России: ну, а к такой революции радикализм республиканский не может относиться иначе, как враждебно. Не желая признаться в этом чувстве, он старается замаскировать его под выражением некоторого недоверия, отзываясь о русском движении с пренебрежением и даже насмешкой.
Русскому движению должно быть решительно все равно, как относится к нему радикальная партия западных республиканцев. Мы сказали выше, что эта партия лишена всякой силы в настоящем, всякой надежды в будущем. Запертая между двумя действительно громадными и ныне единственно существующими силами: между старческою, но еще грозною силою всего реакционного, привилегированного мира, осужденного, правда, на несомненную, близкую смерть, но еще могучего своими несметными богатствами, своею наукою, многовековым опытом в деле управления и надувания народов, своими бесчисленными войсками и всей государственной организацией; и между юною, восходящею силою многомиллионного пролетариата, готовящегося ныне повсюду к революции социальной — радикальная партия тает как снег весенний и исчезает бесследно как тень — за нею нет ни одного из тех жизненных интересов, которые составляют основу серьезных политических партий. — Ей нечего делать, не на что опереться, она чуждая для всех. Язык ее никому не понятен, кроме нескольких сотен фантастических адептов,


338
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
не утомляющихся слушать монотонное повторение старых, выжатых, бесследно пропадающих фраз. Для живых и сильных людей, попавших в нее ненарочно, вследствие ли предания, или незнания и неопытности, если они хотят остаться живыми людьми, открывается два исхода: они или должны перейти, открыто и смело, вслед за всей партией либеральных доктринеров, в партию решительной реакции, или должны стать под красное знамя социальной революции.
Да, в настоящее время, повсюду, в Америке, равно как и в целой Европе, точно также как и в России, существуют только две серьезные, действительные, сильные партии: Партия реакции, обнимающая собою весь мир государственный и сословный, и опирающаяся на личной, наследственно передаваемой собственности, на вытекающей из нее эксплуатации народного труда, на праве семейном, на божественном авторитете и на государственном праве; и Партия Социальной Революции, стремящейся неуклонно к конечному разрушению всего этого дряхлого, многогрешного, преступного мира, дабы на развалинах его воссоздать только безльготный, а потому и безгрешный мир, основанный на общем труде, равно для всех обязательном, на вольном человеческом праве и на человеческой, наукою озаренной, правде.
Итак, мы не запинаясь, включаем во враждебную нам партию реакции не только от внешних реакционеров и иезуитов, но также и либеральных конституционалистов и даже радикальную партию исключительно политических республиканцев. Обращаемся теперь к социалистам, которые разделяются также на три существенно различных партии. Прежде всего мы разделим их на две главные категории. На партию социалистов мирных или буржуазных, и на партию социалистов-ре- волюционеров. Эта последняя партия подразделяется, в свою очередь, на социально-революционных государственников и на социально-революционных анархистов, врагов всякого государства и государственности.
5-ая партия, партия мирных, буржуазных социалистов, или политически-социальных иезуитов, по всему существу своему принадлежит сполна к партии реакции. Она составлена из людей, принадлежащих к разным политическим катего¬


Всесветный революционный союз социальной демократии...
339
риям и кокетничающих с социализмом, только в видах усиления своей собственной политической партии. Есть консерваторы- социалисты, социалисты-попы, либеральные и радикальные социалисты. Все признали социализм за грозную, восходящую силу и каждый тянет его на свою сторону, дабы в нем обновить свою дряхлую жизнь и восстановить с его помощью свои умирающие силы. В толпе этих злостных эксплуататоров социализма попадаются иногда и люди искренние, благодушные, действительно желающие улучшения участи пролетариата, но не имеющие достаточно энергии в уме, а также и в воле, чтобы поставить перед собою социальный вопрос, во всей его грозной истине, чтобы признать абсолютную несовместность прошедшего с будущим, или даже сегодняшнего дня с завтрашним днем, и тратящие всю свою жизнь на тщетные, пустые усилия для того, чтоб примирить непримиримое. — Они, как все половинчатые и добродушные люди, желали бы устроить общество так, чтоб и волки были сыты, да и овечки по возможности целы. — Они искренни, правда, но самая искренность их приносит огромный вред, прикрывая неискренность злостных эксплуататоров социализма.
Мирные социалисты всех цветов сходятся на одном самом существенном пункте, определяющем самым ощутительным образом их реакционное направление и обрекающем самых искренних между ними на раннее или позднее соединение с партией сознательной реакции, если они не предпочтут присоединиться вовремя к партии революционного социализма.
В то время как революционные социалисты, убежденные в невозможности освобождения пролетариата при настоящих условиях экономического устройства общества, требуют ликвидации социальной и главным образом упразднения личной, наследственной собственности, мирные социалисты хотят, напротив, сохранить все главные и существенные основы настоящего экономического порядка, и утверждают, что даже в этом порядке и при этих условиях, необходимых для успехов цивилизации, рабочий люд может освободиться и улучшить существенным образом свое материальное положение, единою, чудодейственною силою свободной ассоциации.


340
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Они указывают поэтому рабочему миру на образование о б - ществ для взаимной помощи, рабочих банков и кооперативных артелей, потребительных и производительных, как на единственное средство спасения, и вместе с тем умоляют его не верить революционным утопистам, сулящим ему невозможное равенство и влекущим его, сознательно или бессознательно, к конечному разорению и гибели.
Двадцатилетний опыт, опыт единственный в самых широких размерах, в Англии, в Германии, во Франции доказал окончательно, что кооперативная система, заключающая в себе несомненно зародыш будущего экономического устройства, в настоящее время и при настоящих условиях, не может освободить, ни даже улучшить существенным образом положение рабочего люда. Известная ассоциация рочдальских249 работников в Англии, наделавшая столько шума и возбудившая столько попыток подражания в других странах, кончилась тем, что создала новую, коллективную буржуазию, преспокойным образом эксплуатирующую массу не принадлежащих к ней работников.
Практический смысл английских работников угадал невозможность широкого, общенародного применения кооперативной системы при настоящем преобладании буржуазного капитала в процессе производства и распределения богатств, и наученные опытом массы передовых и самых энергичных работников входят ныне в так называемые ремесленные союзы (Trades-Unions), созданные не для окончательной организации работы, ныне еще невозможной, а для организации борьбы против буржуазного капитала, мира чернорабочего против белоручного, льготного мира.
В Германии считается ныне около 5000 рабочих артелей разного рода, основанных, главным образом, Шульц-Деличем250, Гиршем251, Дункером252 и другими последователями Шульца. И после многолетнего опыта, можно теперь сказать смело, что они решительно не произвели ничего. Положение рабочих в Германии ни на волос не улучшилось; напротив, — сообразно известному экономическому закону, по которому нищета рабочего мира увеличивается в той же мере, в какой буржуазный капитал умножается и сосредоточивается в меньшем количестве рук, положение рабочих в Германии, да и во всех других европейских странах, значительным образом ухудшилось.


Всесветный революционный союз социальной демократии...
341
В настоящее время большинство германских рабочих, повернувшись спиною к Шульц-Деличевским и Макс Гиршевским мирнокооперативным заведениям, записываются массами в боевые организации, или старой Лассальской, или новой социально-демократической ассоциации.
Во Франции кооперативная система потерпела совершенное кораблекрушение. — В нескольких городах существуют еще кое-какие ассоциации для потребления или даже для производства, но они еле-еле сводят концы и потеряли в настоящее время всякое значение и всякую веру в себя. Зато во Франции считается более 6000 о б - ществ взаимной помощи и предохранения на случай болезни и старости. Число членов во всех около 1 200 000; но между ними около 187 000 почетных членов, т. е. людей, входящих в эти ассоциации без всякой собственной нужды, а для того чтоб управлять ими или в видах своей партии, или в видах правительства. Из 6098 таких обществ 4272 основаны и поддерживаются правительством, которое взамен этой помощи предоставило себе право назначать президентов. Замечательно, что в правительственных ассоциациях на 785 852 рабочих членов считается 176 746 членов почетных, т. е. на каждых 9 работников 2 почетные члены: префект, поддиректор, мэры, мировые судьи и разные частные и разумеется богатые и влиятельные особы, преданные правительству Наполеона Ш-го.
Таково было положение рабочего люда во Франции еще за год тому назад. Теперь все изменилось. Вызванный самою силой вещей, новый революционный дух пахнул на французский пролетариат, и он воскрес, почуяв в себе опять прежнюю веру и прежнюю разрушительную силу. О кооперации, как о средстве спасения, никто более не думает, никто в нее не верит, и все существующие рабочие ассоциации, на целой поверхности Франции, преобразуются ныне и связываются между собою в огромный федеративный союз для революционной борьбы работы против капитала.
Упомянем еще Италию и Испанию. В Италии, также не более года тому назад, нельзя было назвать ни одного истинно социалистического рабочего общества. В средней и южной Италии, равно как в Пиемонте253 большинство работников составляли общество для взаимного вспомоществования и предохранения, устроенных наподо¬


342
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
бие казенных французских, с таким же преобладанием правительства и прямым вмешательством всевозможных властей, от префекта до полицейских. В Ломбардии254 и в Генуе существует еще несколько кооперативных артелей, устроенных либералами; но большинство рабочих обществ в этих двух областях повинуются исключительно национальному и политическому руководству Маццини, преследующего ныне и как 40 лет тому назад, с постоянством, обратившимся в настоящее время в пагубное упорство, все ту же старую цель: восстановление единой, сильной, государственно-централизованной Италии, с Римом, столицею мира, и тратящего тщетно последние усилия своей некогда могучей воли, для того чтоб воскресить и поднять одряблевшую итальянскую буржуазию, во имя бога и народа. Впрочем, должно заметить, что три года тому назад Маццини, а за ним и Ледрю-Роллен дали наконец свое благословение кооперативной системе. До 1867 года они отвергали с негодованием, они проклинали социальный вопрос. С высоты своего метафизического, юридического и политического идеала, они отзывались с невыразимым презрением о всех этих недостойных попытках чернорабочего люда улучшить свое материальное положение и призывали его к высокому служению абстрактного величия республиканского государства. Но ход событий и сила вещей сломали наконец и их величественно упорную волю. Для того чтобы не утратить последнее влияние на народные массы, они должны были преклонить свои гордые головы перед восходящим и всепоглощающим могуществом социально- экономического движения. Они объявили себя наконец социалистами. Но какими? Социалистами буржуазной кооперативной системы. По какому-то роковому несчастию, поражающему, впрочем, всегда только тех, которые удалившись от насущной действительности, потеряли способность понимать движение ее, Маццини и Ледрю-Роллен объявили себя приверженцами кооперативного социализма, именно в то время, когда все живые люди, а главное, когда рабочие массы, отчаявшись в нем, стали видимо принимать другое, более решительное направление.
В настоящее время Интернациональная ассоциация рабочих, едва успевшая основать, год тому назад, в Неаполе, свой первый отдел, начинает уже распространяться по целой Италии и никакие противодействия правительства, либералов и радикалов не в силах остано¬


Всесветный революционный союз социальной демократии...
343
вить неотразимо-поступательного движения ее. Ну, а программа Интернационального общества всем известна.
В Испании происходит то же, что и в Италии, только еще энергичнее и быстрее. Последняя революция открыла глаза испанским работникам. Горький вчерашний опыт доказал им, что они не должны рассчитывать на политических республиканцев, централистов или даже федералистов. В Испании, а преимущественно в Каталонии255 и в Андалузии256 существовало, еще до революции, несколько кооперативных обществ, основанных буржуазными демократами и социалистами из школы Гваридо257 и Пия Маргалом258. — Все это топится теперь в широких волнах интернационально-социалистической пропаганды. Испания готовится к революции Социальной.
Итак, мирный, буржуазный кооперативный социализм везде осужден, везде уничтожен. Опыт доказал его неосуществимость. Еще прежде теория доказала его невозможность.
Серьезные экономисты двух противоположных школ: школы либеральной и школы коммунистов научных, разнящиеся между собою во всех других пунктах и соглашаясь только в одном, высказали уж давно одинаковое убеждение, основанное на науке действительной, т. е. на самом строгом изучении движения, развития экономических фактов, — убеждение, что при настоящей организации общественной экономии и производства товаров, и при необходимо вытекающем из нее умножении, преобладании и сосредоточении капитала, никакие усилия рабочих ассоциаций не в силах освободить работу из-под гнета последнего: что рабочие банки, питающиеся только паскудными и большею частию просто невозможными сбережениями рабочего люда, никогда не будут в состоянии выдержать конкуренции могучих, всесветных буржуазно-олигархических банков; что при постоянном умножении рабочих рук и голодных желудков, умножении, развивающемся еще быстрее вследствие сосредоточения капиталов все в меньшем и меньшем количестве рук, и неизбежно вытекающего из него обращения в пролетариат низшего и даже чисто среднего буржуазного класса, — работники, для того чтоб избегнуть голодной смерти, должны непременно все более и более делать конкуренцию друг другу, конкуренцию донельзя, т. е. до самой низшей степени стоимости человеческого содержания и пропитания; и что, поэтому, все рабочие общества для потребления, уменьшая цену


344
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
главных предметов, необходимых для жизни, должны иметь непременным последствием понижение рабочей платы, т.е. ухудшение положения работников. Что наконец, общества для производства возможны только в тех отраслях промышленности, которые еще не захвачены большим капиталом, потому что никакое рабочее общество не в силах конкурировать с ним в деловом производстве товаров. А так как большой капитал, по присущей в нем необходимости, стремится непременным образом к прибранию всех отраслей промышленности без единого исключения в свои руки, судьба производительных артелей будет такой же, что и судьба маленькой и средней буржуазии — общее, неотвратимое нищенство и рабское подчинение буржуазно-олигархическому капиталу и поглощение всякой средней и маленькой собственности в большой собственности нескольких сотен счастливых людей в целой Европе.
Соединяясь в признании этого неопровержимого факта, экономисты и коммунисты разнятся только, и самым существенным образом, в своих заключениях.
Экономисты пришли к заключению такому, что народные массы, миллионы чернорабочего люда обречены законом естественным и неотвратимым на вечное нищенство, невежество, рабство, и что только самому малому количеству работников, может быть одному из десяти тысяч, позволено надеяться, силою гения, чрезвычайно энергического характера, и с помощью счастливых обстоятельств, вынырнуть из многомиллионной массы эксплуатируемых рабов и занять место в малочисленном обществе эксплуатирующих господ. — Миллион же несчастных людей, обреченных, железным законом природы, на жизнь мало отличающуюся от существования скотов, они в виде утешения возлагают надежду на бога и на загробную жизнь, в которую сами не верят.
Коммунисты, также как и экономисты, признают вполне существующий факт; соглашаются с экономистами также и в том, что пока будет существовать настоящий общественный порядок, основанный главным образом на личной собственности, никакая сила и никакие усилия не будут в состоянии изменить этого факта. Но вместе с тем, они отнюдь не изменяют железного естественного закона, открытого и проповедуемого экономистами, или признают его, пожалуй, для прошлого, но отнюдь не для будущего и даже не для настоя¬


Всесветный революционный союз социальной демократии...
345
щего времени. Они знают, что человеческий род историческим развитием своим, отправившись от скотов — стремится неуклонно к осуществлению человечества на земле. Что прежде люди поедали друг друга как звери; потом кто становился поумнее и посильнее, начал превращать людей в рабов; рабы превратились потом в крепостных, а крепостные в вольно рабочих рабов; — и что наконец ныне самою историей поставлена нам огромная и святая задача обращения миллионов чернорабочих людей — в общество человеческое, свободное и равноправное. Но так как это последнее преобразование, при настоящем экономическом и политическом порядке, действительно невозможно, они заключают, что надо сломать, уничтожить этот порядок и заменить его новым, в котором свободная равноправность людей будет не только возможна, но даже необходима.
Какую же роль играют буржуазные социалисты между этими двумя партиями, равно серьезными и последовательными? Роль надувате- лей или дураков, и часто и тех и других вместе. Вот почему эта средняя партия, если можно еще назвать ее такою, утратила всякое значение так, что о ее отношении к нынешнему русскому движению и говорить даже не стоит. — К совершенному уничтожению ее наиболее способствовали интернациональные ассоциации работников.
Интернациональное общество не составляет собственно партии. Оно больше чем партия, оно целый мир — мир будущего человечества.
Ничто не могло быть проще и, по наружному виду, скромнее его начала. В сентябре 1864 г. собрался в Лондоне митинг английских, французских и немецких работников для того, чтоб протестовать против возмутительных действий русского императора в Польше. По окончании протеста, несколько граждан, и между ними в особенности знаменитый германский коммунист Карл Маркс259, один из главнейших основателей этого общества, предложили на обсуждение митинга свою давнишнюю мысль: основания огромной интернациональной ассоциации для защиты прав работы против капитала. Мысль была принята с единодушным восторгом. Митинг избрал комиссию для составления программы нового общества.
Были предложены две программы: одна знаменитым Маццини; другая Марксом. Маццини представил свою старую, всем известную


346
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
программу: Бог и народ, Интернациональная политическая революция, ввиду низвержения всех монархических правительств и основания федерации европейских республик — одним словом, ту самую программу, которую он преследует и ныне. Что же касается до вопроса социального, то Маццини, верный своему началу, оттеснил его, разумеется, на задний план: улучшение материального быта рабочих масс должно было быть естественным последствием политического переворота, установления республики, широкого народного воспитания и демократических законов.
Программа Маркса, напротив, ни слова не говорит ни о боге, ни о революции, ни о республике. Бог совершенно исключен из нее. Там где дело идет о реальном освобождении людей, там для бога не может быть места. Республика хотя и не упоминается в этой программе, но зато вытекает как необходимость из каждой строчки, не в смысле положительной политической формы, а в смысле отрицания монархического и вообще всякого сословного управления; и, наконец, не заикаясь даже ни одним словом о революции, вся программа содержит в себе самую полную и радикальную, доселе невиданную и неслыханную социально-политическую революцию. Вот начала этой программы:
1) Освобождение работников должно быть делом самих работников.
2) Все усилия работников должны быть устремлены не на создание новых привилегий, а на установление для всех людей без исключения одинаковых прав и одинаковых обязанностей.
3) Подчинение работника капиталу есть источник всякого политического, нравственного и материального рабства.
4) Все усилия работников оставались до сих пор бесплодными только вследствие отсутствия солидарности между работниками всех стран.
5) Освобождение' работников не есть дело местное или национальное, но существенно интернациональное.
Вот и все. Что может быть невиннее и проще? А между тем, кто не видит, что эти простые, неотразимые истины, взятые вместе, за¬


Всесветный революционный союз социальной демократии...
347
ключают в себе полнейшее осуждение и неминуемое разрушение всего настоящего порядка: религиозного, политического, семейнопатриархального, юридического и социально-экономического.
Программа Маццини была отвергнута; программа Маркса была принята, и на основании ее собрание делегатов английских, французских, германских, бельгийских и швейцарских, съехавшихся в Лондон в 1865 г., основали окончательно Интернациональную Ассоциацию Работников260.
Вы видите, что в целой программе нет ни одного слова, касающегося политики. — Поставлено, правда, целью уничтожение всякого рабства, т. е. всякой политики, всякого государства или, что все равно, всякого преобладания людей над людьми. — Но и тени мнения не было о той или другой политической форме. Напротив, самое существование и деятельность Интернациональной ассоциации поставлены решительно и нарочно вне всех существовавших и существующих партий на том основании, что все, по целому существу своему, опираясь одинаковым образом на праве собственности и на государственном праве, в противоположность интересам работы и чернорабочего люда, представляют только разные оттенки одной и той же буржуазно-эксплуататорской и реакционной партии.
Основатели этой громадной и благодетельной ассоциации, справедливо убежденные в том, что экономическое рабство есть главный источник всех других форм порабощения народа, нашли то, чего тщетно искал Архимед261: точку опоры для поднятия и для низвержения всего исторического, религиозно и государственно привилегированного мира — нашли ее в экономической борьбе, в экономическом бунте работы против капитала, человека против гражданина.
Отправляясь с этой точки зрения, основатели Интернационального общества положили, что будут приниматься в него преимущественно зарабатывающие на жизнь трудом лица и рабочие ассоциации всякого рода, не исключая, разумеется, хлебопашцев; все ассоциации местные и национальные, которые изъявят желание, могут вступить в него, но не иначе как индивидуально, и люди всех других сословий, с двумя только условиями, одинаково обязательными для всех членов: 1) Полнейшей солидарности всех в борьбе работы против капитала и 2) Безусловного признания того начала: Что каждый ра¬


348
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ботник имеет право и должен требовать интегрального или всецелого возмездия за свою работу.
Итак, вступающего в Интернациональное общество не спрашивают ни слова ни о его религиозных, ни о его политических убеждениях. — Спрашивают только: хочет ли он подчиниться всем условиям этой солидарности, и признает ли он, со всеми возможными последствиями и применениями его, это право? Если он отвечает утвердительно на оба вопроса, и если прошедшая жизнь его, настоящее положение и характер его таковы, что внушают доверие в честность его слова, двери Интернационального общества открываются для него широко.
Иным такая широта и легкость приема могут показаться неосторожными. Кажется невозможным, чтобы христианин, сулящий измученному работнику божественное возмездие в жизни загробной, мог бы искренно хлопотать о возмездии земном, или чтобы человек, принадлежащий к какой бы то либо политической партии, сознательно или бессознательно, но непременно стремящийся к тому, чтобы руками народными вынимать из огня каштаны, не для народа, а для себя, чтобы он мог хотеть всецелого освобождения чернорабочего люда. И в самом деле оно невозможно; христианство, да и вообще какая бы то ни было религия, какое бы то ни было отношение к мечтам божественным и загробным, также как и всякое другое политическое стремление, кроме единого стремления к разрушению государства и государствования на земле, решительно несовместимы с стремлением к всецелостному освобождению рабочих масс. Но дело в том, что вследствие общей неразвитости и отсутствия ясного, полного, научного сознания в огромнейшем большинстве ныне живущих людей, эти два существенно противоположные и друг друга исключающие стремления, без всякого злостного обмана с их стороны, существуют вместе.
Тут надо непременно сделать различие между людьми, принадлежащими к образованному и привилегированному миру, и между людьми, принадлежащими к чернорабочей массе. Первые большею частью прикованы ко лжи религиозной, метафизической, политической, юридической и социально-экономической, прежде всего, своими интересами, а потом всем своим воспитанием,


Всесветный революционный союз социальной демократии...
349
предрассудками своей среды, существующей только благодаря эксплуатации народного труда, и наконец самим образованием односторонним и ложным, потому, что оно основано всецело на этой эксплуатации. Мы знаем, все люди, без единого исключения, продукты своей среды; и надо много, много счастливых обстоятельств и огромных личных усилий, чтоб человеку, родившемуся и проведшему полжизни в среде привилегированной, удалось вырваться совершенно из-под пагубного влияния ее условий.
Большинство так или иначе привилегированных лиц составляют, можно сказать поневоле, партии реакции. Для того чтоб исправить их и дать им возможность сделаться людьми полезными и справедливыми, надо разрушить в корне их мир, отняв у него всякую возможность дармоедствовать, паразитствовать и управлять, т.е. эксплуатировать народные массы в свое удовольствие и пользу.
Противоположное им, весьма ничтожное меньшинство, состоит из людей действительно и вполне искренних, которым удалось вырваться совершенно из-под всех влияний своего прежнего мира и отдаться вполне делу народного освобождения. Но несмотря на всю несомненную искренность их новых стремлений, этим людям нужен строгий присмотр за собою, для того, чтоб не впасть бессознательно, более или менее, в старые заблуждения и в прежние эгоистические, тщеславные и честолюбивые стремления. Нелегко отделаться от старых привычек! Старые привычки умирают вполне только тогда, когда умерло окончательно старое положение. Кто сколько-нибудь смыслит человеческую природу, тот не станет самонадеянно рассчитывать на свою личную волю, на свою личную силу; тот знает, что никакие благородные и великодушные чувства и намерения не в силах устоять против железного общественно-физиологического закона, по которому человек самый сильный, великодушный и умный есть продукт, есть раб своего положения. И потому, кто хочет соблюсти свою личную, нравственнообщественную чистоту и искренность, тот должен прежде всего разбить в своем положении все, что может дать ему жизнь отдельную, чуждую, а потому и противную великому интересу всенародного освобождения — должен разорвать до конца последние узы: материальные или экономические, семейные, общественные и политические, которые, незаметным для него самого образом, могут


350
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
связать его и непременно связывают его еще с миром сословногосударственным. — Люди, имеющие достаточно силы, чтобы совершить такой подвиг, становятся драгоценными.
Между реакционным большинством и немногочисленным меньшинством людей искренно и всецелостно преданных делу народного освобождения, есть в сословно-государственном мире целая категория людей довольно значительная не по своему количеству, а по тому вредному влиянию, которое она имела в прошедшие времена на народные массы, и которое даже и ныне, хотя и в несравненно меньших размерах, становится иногда поперек социально-революционному движению. К этой категории принадлежат именно все те лица, которые умственно и сердечно отдались, с большею или меньшею откровенностью, народному делу, но которые вместе с тем по своему общественному положению, по материальным и политическим выгодам этого положения, по всем своим привычкам, общественным и семейным связям, принадлежат к миру, враждебному этому делу. Эти люди самые несчастные и, вместе с тем, самые вредные. Обманывая в одно и то же время и народные массы, и самих себя, искренностью своих народолюбивых стремлений, самые лучшие между ними, повинуясь железному закону, по которому положение всегда сильнее лица, с словами народного блага и народного освобождения на устах, большею частью, и нередко разумеется, сами того не подозревая, служат делу реакции. Вот эти-то люди и наполняют ряды партий исключительно политических республиканцев и буржуазных социалистов, а также ряды партии социальнореволюционной диктатуры, или социально-революционного государства, о которой мы будем говорить впоследствии.
Люди, принадлежащие к этой категории, вступая в Интернациональное общество, могут сделаться действительно опасными для него. Они, как истинные демагоги, стремятся уничтожить существующие государства только для того, чтобы создать новую форму государственности, т.е. владычества, если не в пользу своих материальных интересов, то непременно уж в пользу своего честолюбия, тщеславия, удовлетворение которого впрочем имело бы непременным результатом и их материальную выгоду. Они опасны


Всесветный революционный союз социальной демократии...
351
потому, что могут увлечь народные массы, потакая в одно и то же время опасной народной страсти и опасному народному предрассудку: страсти мщения, заставляющей часто народ искать, с положительным вредом для себя, удовлетворения, освобождения и спасения в повальном уничтожении лиц, а не вещей и не порядков, составляющих всю силу и производящих всю безнравственность лиц государственно-сословного мира; и предрассудку, который по несчастию еще глубоко коренится в народных массах, предубеждению в пользу сильной государственной власти, разумеется уже не сословной, а народной; как будто официальная власть может сделаться когда-нибудь действительно народною властью, и как будто она уже не есть сама по себе всенепременный источник сословности и сословий!
По всем этим причинам, Интернациональное общество, принимая в свою среду и сословных людей, относится к ним гораздо строже, чем к людям черной работы. Если чернорабочие люди придерживаются каких бы то ни было вредных религиозных или политических предрассудков, то уже разумеется не в силу своего интереса, а в противность ему, в противность всем своим натуральным стремлениям к улучшению своего материального быта. Они придерживаются их по невежеству и по вытекающему из него несчастному традиционному недоразумению, заставляющему их слишком часто искать спасения там, где их верная гибель.
Народные массы вырабатывают свои убеждения, справедливые или ложные, не путем книжного образования и сознательного мышления, а медленным и трудным путем исторического опыта, путем исторических бед и страданий, вследствие чего народные убеждения естественным образом чрезвычайно упорны. Была бы большая ошибка со стороны людей, искренно желающих освобождения народного, если б они открыли прямую войну против народных предрассудков путем книжной или словесной свободомыслительной пропаганды. Такая пропаганда не может иметь ни малейшего действия на народ, может разве только его раздразнить. Народ мыслит фактами, а не словами — он большей частью презирает слова. Поэтому надо убеждать его фактами, а не абстрактно-логическими заключениями. Глупость народа не столько в его голове, сколько в его положении; поэтому надо действовать на его положение.


352
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Основатели Интернационального общества поняли это превосходно. Если б они выставили с первого раза антирелигиозное и антимонархическое знамя, огромное большинство работников не пошло бы за ними. Им удалось бы, может быть, образовать секту, тогда как для достижения цели необходимо было сплотить всю чернорабочую массу в Европе. Вот почему, оставив на первое время совершенно в стороне все религиозные и политические вопросы, основатели общества выставили знамя, на котором были написаны только эти слова: «Борьба, на жизнь и на смерть и до всецелого торжества работы против капитала».
Посмотрим, каких же достигло оно результатов? Интернациональная ассоциация работников существует всего только пять лет, и вокруг ее знамени собралось уже более двух миллионов более или менее организованных людей, европейцев и американцев.
В одной Англии 800 000 работников, великолепным образом организованных и распределенных между ремесленными союзами, вступили в нынешнем году в Интернациональную ассоциацию.
Союз Национальной Работы (National Labour Union) в Соединенных Штатах Америки, считающий также 800 000 членов, в нынешнем же году объявил свою солидарность с Интернациональной ассоциацией.
Несмотря на все усилия Наполеона III и на все гонения, которым в течение последних лет подвергались со стороны правительств члены Интернациональной ассоциации, принцип ее и солидарность с нею признаны огромным большинством французских работников, в количестве уж никак не менее 800000 людей (в одном Париже считается более 100 000 отлично организованных работников, проникнутых глубоко и сознательно социально-революционным духом).
В Германии и Австрии Интернациональная ассоциация встречает те же самые правительственно-политические препятствия, что, однако, не помешало вновь образовавшемуся рабочему обществу социальных демократов, имеющему в Германии около 125 000, а в Австрии около 100 000 членов, признать на своем первом конгрессе (в Эйзе- нахе, в августе 1869 года) свою полнейшую солидарность с Интернациональным обществом.
В Испании — то же самое, только с гораздо меньшими препятствиями со стороны правительства. Один федеративный


Всесветный революционный союз социальной демократии...
353
рабочий союз, центр которого находится в Барселоне, состоит почти из 125 000 членов. В Мадриде, но преимущественно во всей южной Испании, рабочие ассоциации растут и умножаются с неимоверною быстротою, и все признают себя членами Интернационального общества.
В маленькой Бельгии считается более 60000 прямых членов этого общества. Бессмысленные и кровавые преследования бельгийского либерального правительства не только не могли остановить его истинно изумительного развития, но, напротив, усилили и ускорили его. Интернациональная ассоциация в Бельгии превосходит ныне своей примерной организацией рабочие общества всех других стран.
В Италии, а преимущественно в южной части, ее организация рабочих обществ, признающих себя членами Интернациональной ассоциации, подвигается быстро. Правительство, занятое преследованием политических ассоциаций, мало заботилось об успехах Интернационального общества, но в последнее время обратило также и против него свои поощрительные преследования, что дает право надеяться, что оно станет распространяться отныне еще быстрее. Не пройдет года, и можно будет считать в Италии сто или двести тысяч членов Интернациональной ассоциации работников.
В Швейцарии считается немного более 10 000 членов этого общества. Это может показаться странным. Но надо принять в соображение, что Швейцария страна небольшая, в ней немного более 2 600 000 жителей, — и, к тому ж, она буржуазная республика. Ничто не действует так развратительно на работников, как буржуазная политическая свобода. Большинство швейцарских работников гордится еще своими мнимыми гражданскими правами, не замечая и не понимая того, что все эти права сводятся на одно право: выбирать себе ежегодно из буржуазной среды новых законодателей и управителей, т. е. новых господ эксплуататоров. Однако и в Швейцарии Интернациональное общество подвигается, хотя и медленнее, чем в других, менее свободных и не республиканских странах, но с заметным усилением и ускорением успеха.
Голландия только недавно вошла в Интернациональное движение. Значительные цифры пропаганды и организации ее образовались уже в Амстердаме, в Роттердаме и в Утрехте.


354
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
«Остаются, — говорит брошюра, из которой мы отчасти заимствовали эти данные*, — остаются еще нетронутыми Интернациональною пропагандою только четыре страны: Швеция, Греция, Турция и Россия, что касается до трех первых стран, нет сомнения, что она не замедлит проникнуть в них. В России же уж давно совершается громадная социальная пропаганда; впрочем, вся масса русского крестьянства имеет сама собою социальное направление».
Из всего сказанного следует ясно, что через год или два Интернациональное общество будет считать, в Америке и в Европе, не два миллиона, а три, четыре, пять и более миллионов, совершенно преданных и организованных членов.
Могущество уже теперь истинно громадное, и создавшееся в продолжение только последних пяти лет. Сначала правительства, да и вся европейская буржуазия, относилась к Интернациональной ассоциации с презрением и насмешкой; потом, находя ее неудобной, они стали ее преследовать всеми возможными средствами, надеясь ее запутать. Ныне они стали перед ней трепетать, убедившись, что ее ни победить, ни убить невозможно.
В доказательство приведем замечательное признание лондонского журнала «Times», значительнейшего печатного представителя английской и можно сказать всесветной буржуазной олигархии:
«Мы признаемся, что мы долго смеялись над этою странною ассо- циациею. И кто бы мог подумать, тому назад четыре года, что она будет призвана играть такую роль в мире, кто бы мог угадать ее будущее значение, ее быстрые и неимоверные успехи? Чтоб найти в истории подобие такой громадной и грозной организации, такой могучей и широкой пропаганды, приобретающей не тысячи, а миллионы прозелитов262, надо возвратиться к первым временам христианства!»
Каким же образом Интернациональное общество достигло такого огромного, такого изумительного результата? Единственно путем практической пропаганды, сначала только во имя экономического освобождения работников. Они нашли несомненную, неизменную и во всех странах одинаково твердую точку опоры для этой пропаганды, в естественном стремле¬
* Almanach de l’Internationale pour 1870. Liège, Alliance Typographique, rue sur Meuse, 8.


Всесветный революционный союз социальной демократии...
355
нии всех работников, без единого исключения, улучшить по возможности свою несчастную долю, и в столь же естественной ненависти каждого работника к своему хозяину, представляющему собой несносный деспотизм эксплуатирующего капитала. К тому ж Интернациональное общество, в самом начале своего основания, нашло уже подготовленную почву.
В странах великопромышленных, а именно в Англии, во Франции, в Бельгии и в Германии, со времени введения усовершенствованных машин и применения паровой силы к промышленности, со времени основания великокапитального фабричного производства, торговые кризисы сделались неизбежным, периодически повторяющимся и все более и более учащающимся явлением. Там, где наиболее процветала промышленность, работникам стала угрожать периодически голодная смерть. Это породило самым естественным образом рабочие кризисы, рабочее движение, рабочие стачки, сначала в Англии (в двадцатых годах), потом во Франции (в тридцатых годах), и наконец в Германии и в Бельгии (в сороковых годах).
Общая беда и общие причины беды создали в этих странах могучие ассоциации, сначала только местные, для взаимной помощи, для взаимной защиты, для общей борьбы. В год основания Интернационального общества Англия, Франция, Германия и Бельгия были уже совершенно покрыты подобными ассоциациями. Кроме того, Интернациональное общество нашло драгоценных помощников в остатках старых коммунистических обществ: в Англии — школы Овена263; во Франции и Бельгии — школы Буонарроти и Кабета264; в Германии — школы Маркса, Энгельса265, Филиппа Беккера266, и, наконец, в Швейцарии — в обществах, состоявших почти исключительно не из швейцарских граждан, а из французских и немецких работников, встретились представители всех этих школ, кроме Овенской. Правда, что большая часть коммунистических обществ была разбита реакционною бурею, поднявшеюся везде за побежденною революцией 1848 года. — Десятки тысяч французских социалистов, как их называли в то время, были сосланы в Алжирию и в Кайе- ну267. Английские социалисты Шартисты268 и Овенисты, равно, как и германские коммунисты, бежали от преследований и от голода, эмигрировали массами в Соединенные Штаты Америки, куда перенесли свою горячую и плодоносную пропаганду. Но все-таки в Европе


356
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
осталось достаточно представителей старых социальных школ, чтоб помочь Интернациональному делу. Эти оставшиеся сделались пионерами, апостолами и главными основателями и распространителями Интернационального общества в целой Европе.
С такою готовою почвою и с такими славными работниками для оплодотворения ее, дело Интернациональной пропаганды пошло быстро. Ей оставалось объяснить работникам выше упомянутых стран, одинаково жаждавшим и уже сознательно искавшим освобождения, во-первых: что для достижения их цели мало местной, мало даже национальной ассоциации, и что необходима Солидарность Интернациональная; а во-вторых: что для достижения хоть малейшего, действительного облегчения своей участи, они должны искать не облегчения, а всецелостного освобождения из-под ига капитала.
Необходимость Интернациональной Солидарности доказывается работникам, помимо всех научных выводов и доводов, ежедневными фактами их собственной жизни.
Что делали фабриканты при каждой новой стачке рабочих, имевшей целью или увеличение заработной платы, или уменьшение часов работы? Они вызывали новых работников из стран, где чернорабочий народ, еще более задавленный, привык за меньшую плату работать больше. Что делать в таком случае работникам, прекратившим работу? Гнать новоприбывших работников, никому не дозволять работать? Работники нередко прибегали и прибегают к этому средству, в высшей степени (в человеческом, — а не в юридическом и не в политическом смысле этого слова), законному. Но редко удается оно: правительства, под предлогом защиты свободы работы (т.е. свободы для фабрикантов эксплуатировать бессовестно и безнаказанно работу бедных людей), всегда берут сторону фабрикантов, и вооруженные всею громадною государственною силой, с которой никакая местная организация работников бороться не в состоянии, оказывают свое покровительство вновь прибывшим работникам; и тем самым заставляют других возвратиться к покинутой ими работе.
Поэтому остается только одно средство: распространить рабочую пропаганду и солидарность так широко и так далеко, чтоб фабрикантам неоткуда было брать новых работников, и чтобы никакие иностранные работники не соглашались более брать на себя работу,


Всесветный революционный союз социальной демократии...
357
оставленную работниками местными, т. е. надо основать Интернациональную солидарность, Интернациональное общество.
Выше было сказано нами, что при настоящем экономическом устройстве, вследствие постоянного умножения рабочих рук и голодных желудков, заработная плата существенным образом определяется стоимостью предметов, необходимых для скудной жизни работника. — Но это предел, к которому заработная плата постоянно приближается, иногда падая даже ниже его, но ненадолго; иногда же возвышаясь над ним, но никогда слишком много. Когда заработная плата падает ниже предела, происходит нужда, голод, болезни, смерть; когда же она возвышается над пределом, происходит кратковременное и, разумеется, только относительное довольство, которое имеет непременным последствием увеличение числа охотников заняться выгодною работою, а, следовательно, и необходимое понижение заработной платы.
Периодические изменения заработной платы определяются, как известно, запросом производимого товара и конкуренцией производителей его, заставляющей каждого понижать на него цены до последней возможности. Известно, что цена товара определяется, главным образом, заработной платой, так что все производители- фабриканты должны стараться платить как можно менее своим работникам именно для того, чтоб быть в состоянии, с выгодою для себя, предложить свой товар за самую дешевую цену. Но фабрикант, который, благодаря скудной плате, получаемой его работником, продает свой товар дешевле других, заставляет тем самым и других фабрикантов продавать также и их товар за ту же самую цену — заставляет их понизить заработную плату. Поэтому понижение заработной платы в одной стране имеет непременным последствием понижение ее и во всех других странах — из чего ясно следует, что работники, получающие самую низшую заработную плату, должны желать и стремиться к тому, чтобы работники всех других стран и местностей получали и требовали для себя одинаково высшей платы за каждый час работы и равномерного уменьшения часов работы. Но это не может быть достигнуто иначе как Интернациональной солидарностью, т. е. организацией и строго дисциплинированным, повсюду одинаковым действием Интернациональной ассоциации работников.


358
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Нетрудно было объяснить работникам эти простые истины, к тому же столь близкие, столь непосредственно связанные с их ежедневной бедой. — Во всех странах между многомиллионной массой чернорабочих людей есть слой работников более развитых, более грамотных и составляющих по этому самому, в среде рабочего люда, род аристократии. Эта рабочая аристократия разделяется на две категории, из которых одна чрезвычайно полезна, другая чрезвычайно вредна.
Начнем с вредной. Она состоит преимущественно и почти исключительно не из фабричных работников, а из ремесленников. Известно, что положение ремесленников в Европе, хотя и весьма незавидно, все-таки несравненно лучше положения фабричных работников. Ремесленники эксплуатируемы не большими, а маленькими капиталами, которые далеко не имеют этой силы утеснения и унижения работников, которую проявляют в промышленном мире огромные фабричные капиталы. Ремесленный мир, мир рукодельной, а не машинной работы — остаток средневекового экономического устройства. Он затирается все более и более под неотвратимым и неотразимым напором великокапитального фабричного производства, стремящегося естественным образом к овладению всеми отраслями промышленности. Но там, где он еще существует, работникам живется лучше; отношения между не слишком богатыми хозяевами, которые большею частию сами вышли из рабочего класса, и их работниками ближе, проще, патриархальнее, чем в мире фабричном. Между ремесленниками поэтому множество полу-буржуа, по всем привычкам, убеждениям своим, надеющихся и стремящихся, сознательно или бессознательно, сделаться буржуа совершенными.
Но сами ремесла разделяются на две или даже на три категории. Самая многочисленная и наименее аристократическая, т.е. наименее счастливая из них — разумеется в буржуазном смысле этого слова — обнимает все черные или грубые ремесла, кузнечество, напр., требующие применения значительной физической силы. Работники, принадлежащие к этой категории, по целому характеру своего направления и своих убеждений, стоят ближе всех других к фабричным работникам. В среде их хранятся и развиваются драгоценные революционные инстинкты и нередко встречаются люди, способные обнять во всей их широте и последовательности все мировые условия


Всесветный революционный союз социальной демократии...
359
освобождения работников. Есть средняя категория, заключающая в себе столяров, типографщиков, портных, сапожников и много других подобных ремесел, требующих уже некоторую долю образованности и специального знания, или, по крайней мере, меньшей траты физической силы, и оставляющих поэтому больше времени на размышление. В этой среде довольства сравнительно больше, а потому и больше буржуазного самодовольствия. Революционные инстинкты в ней уже гораздо слабее, чем в первой, совершенно чернорабочей, категории. Но зато встречается в ней уже гораздо большее количество людей размышляющих и рассуждающих, иногда вкривь и вкось, больше людей, сознательно убежденных, но вместе с тем и больше резонеров, становящихся от праздного многоглаголания неспособными к горячему делу, а иногда даже, под влиянием тщеславия и личных расчетов, и противными ему.
Наконец, есть третья категория ремесел, производящих предметы роскоши и потому связанных самим интересом своим с существованием и с сохранением богатого буржуазного мира. — Большинство работников, принадлежащих к этой среде, уже не на половину, а на три четверти и, пожалуй, более, чем на три четверти, проникнуты буржуазными страстями, буржуазным чванством и буржуазными предрассудками. К счастью, они составляют в массе рабочих только весьма незначительное меньшинство. Но там, где они преобладают, Интернациональная пропаганда подвигается очень медленно и нередко принимает явно антисоциальное, чисто буржуазное направление. — В этой среде особенно преобладает стремление к исключительно-личному счастью, стремление к личному, т.е. совершенно буржуазному возвышенно, а не к коллективно-рабочему освобождению и счастью.
В этой среде заработная плата несравненно выше: а, вместе с тем, работа умнее, легче, чище, благороднее, чем в первых двух категориях, поэтому у работников более довольства, более грошевой образованности, самоуверенности и тщеславия. Они становятся социалистами только во времена торгового кризиса, когда падение заработной платы напоминает им, что они не буржуа, а поденщики.
Понятно, что в течение последних десяти лет, когда мирная, кооперативная система находилась еще в полном цвету своих грез и несбывшихся ожиданий — буржуазный социализм нашел свою глав¬


360
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ную почву не в фабричном, а в ремесленном мире, и, преимущественно, в двух последних категориях этого мира, — наиболее привилегированных и наиболее близких к буржуазному миру. Повсеместная неудача кооперативной системы была благодетельным уроком для вредной рабочей аристократии.
Но в многомиллионной массе рабочих существует аристократия другая, в высшей степени полезная и благодетельная: аристократия не положения, а убеждения, революционного сознания и разумной, энергической страсти и воли. Работники, принадлежащие к этому разряду, отъявленные враги всякой аристократии и всякой привилегии: дворянской, буржуазной и даже рабочей, могут быть названы аристократами только в самом буквальном или первоначальном смысле этого слова, в смысле лучших людей. Ив самом деле, они лучшие люди, не только в классе рабочем, но в целом обществе. Они соединяют в себе, в своем понимании социального вопроса, все преимущества свободной и самостоятельной мысли и сознания научного со всею искренностью самого народного инстинкта. Им бы не стоило ничего возвыситься над своим собственным классом, сделаться членами касты буржуазной; из партии темной массы эксплуатируемого и порабощенного народа перейти в ряды счастливых господ эксплуататоров они не хотят; они проникнуты солидарною страстью и не понимают свободы и счастья иначе, как вместе со всеми миллионами порабощенных человеческих братий. Такие люди естественным образом, и сами того не ища, пользуются огромным обаятельным влиянием на массы работников. Присоедините к этому разряду работников разряд деятелей из буржуазного класса, вполне оторвавшихся от него и всецело отдавшихся великому делу освобождения пролетариата, и вы получите то, что мы называем полезною и благодетельною аристократией в Интернациональном рабочем движении.
Обе аристократии встретились на первом Интернациональном конгрессе работников в Женеве, в сентябре 1866 года. На этом конгрессе обнаружились четыре главные направления — которые должны были непременно столкнуться и которые своей трехлетней борьбой — от сентября 1866 до сентября 1869 года — борьбой, беспрестанно вновь проверяемой и исправляемой тяжелым ежедневным опытом работников во всех странах Мира, — должны были, наконец,


Всесветный революционный союз социальной демократии...
361
слиться в одной общей программе, выражающей уже не отвлеченные теории, а насущные требования и последнюю цель рабочего мира.
Первое и, можно сказать, преобладавшее направление на Женевском конгрессе,было буржуазно-кооперативное с примесью узкого буржуазного радикализма, представителями которого, главным образом, были, разумеется, женевские республиканцы.
В 1866 году еще многие верили в возможность успехов кооперативной системы даже при настоящем устройстве общества. Не только швейцары, немцы и французы, но даже и англичане ожидали чудес от этой системы, в которой они видели главное и чуть ли не единственное средство к окончательному освобождению работника из-под власти капитала. Опыт не успел еще доказать им в 1866 году абсолютную невозможность не только полного освобождения, но даже серьезного облегчения участи работников, пока не будут разрешены до конца государственно-экономические условия общественного неравенства.
Второе направление гораздо более практическое, гораздо более соответствовавшее самой цели Интернациональной ассоциации, было представлено англичанами. Они требовали организации практической, т. е. деятельной солидарности работников всех стран в ежедневной борьбе работы против капитала, борьбе, проявляющейся в рабочих стачках и имеющей цели или возвышение заработной платы, или уменьшение часов работы. — Это предложение, несмотря на всеобъемлющую и прямо к цели ведущую практичность свою, не встретило большой симпатии на Женевском конгрессе. Буржуазные социалисты, — кооператоры, социалисты школы Прудона, и даже немногие коммунисты в нем участвовали. — Коммунисты, разумеется, старой, более утопической, чем научно-опытной и практически-жизненной школы — все эти представители социальных теорий, выработанных вне жизни народа, отнеслись к предложению английских делегатов с полу-презрением; они и приняли его как бы нехотя, для того только, чтоб не оскорбить англичан. Оно показалось им узким выражением узкой и недальновидной практики английского рабочего движения, стремящегося только к незначительному и чересчур скромному облегчению участи пролетариата, а не к всецелому освобождению его.


362
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Нет сомнения, что англичане всех классов, нисколько не исключая работников, особенно отличаются своею теоретическою узостью (это их существенный национальный недостаток, определяющий их противоположность французам). Англичане равнодушны к общим теориям, а отвлеченные логические выводы производят на них весьма слабое впечатление. Но зато они понимают лучше других логику насущных фактов и все настоящие условия предпринятого ими дела. Они узнают эти условия не прежде дела, по указанию какой-нибудь теории, но на самом опыте, по мере того как дело подвигается вперед и движением своим сталкивает их с препятствиями, без уничтожения которых продолжение его становится невозможным. Англичанин не верит в эту невозможность, и даже не знает о ней, пока он не встретится с нею лицом к лицу на самом опыте. Но, раз убедившись таким образом в существовании препятствия, он, не задумавшись, ломает его — английский работник поэтому самый последовательный и беспощадный революционер, сам того не желая и даже не зная. Он и теперь еще далеко не знает всех результатов, до которых его доведет неотразимая логика его практических требований.
Следуя своим обычным, обыденным, экспериментальным путем, английские работники создали громадную и грозную организацию, существующую под именем ремесленных союзов (Trades-Unions)269 и считающую в настоящее время более 800 000 членов; организация эта, ставшая ныне официально признанною силою, не имела долго другой цели, кроме войны против капитала посредством стачек, организованных в целой Великобритании. — Поддерживая ежедневно на всей поверхности Англии борьбу только за повышение заработной платы или против понижения ее, и за уменьшение часов работы или против увеличения их — борьбу против введения машин и вообще против всякого ухудшения доли работника в пользу всякого улучшения ее, ремесленные союзы, не задаваясь никакою другою мыслью и не преследуя никакой другой цели, сами того не зная и не ожидая, создали коллективное и строго организованное могущество пролетариата.
Это новое могущество должно было прийти рано или поздно к самосознанию, пробуждение его в английской народной массе тре¬


Всесветный революционный союз социальной демократии...
363
бовало много годов. Массы, мыслящие только испытанными и пережитыми ими фактами, а не отвлеченными познаниями, развиваются очень медленно, особенно в Англии, где всякая новая мысль, даже когда эта мысль есть ничто иное, как выражение воочию всех совершившихся фактов — другой мысли никакая английская публика не понимает — принимается народом с чрезвычайною трудностью. Но зато, когда она проломит себе вход в английские головы, когда она сломит в них противодействующую ей силу исторической и предрассудочной закоснелости, и сделается в них убеждением, тогда она уже немедленно превращается в упорную, необходимую, практически действующую силу.
Так стало, наконец, английским работникам ясно, что при существующих законах и пока Великобритания будет управляема аристократией и буржуазией, все попытки их к улучшению своей доли останутся тщетными, вследствие чего они создали в 1866 году громадную лигу в пользу парламентской реформы: «рабочий парламент и рабочее государство» — вот лозунг, во имя которого агитируется ныне весь английский пролетариат.
Теперь эта мысль, эта цель овладела английскими работниками, и никакая сила не в состоянии вырвать ее из их голов, пока они не осуществят ее. И они непременно ее осуществят, только тогда они одержат полную победу, и когда на развалинах побежденного и разрушенного буржуазно-аристократического государства, они попробуют основать государство рабочее — только тогда, рядом новых опытов, они придут к убеждению, что настоящее рабочее или народное государство — есть уничтожение всякого государства. Но до тех пор вы никакими логическими доводами не убедите их в этом.
Мы еще возвратимся к этому вопросу, когда будем говорить о социально-революционных партиях, ныне действующих в Европе.
Точно тем же, исключительно экспериментальным путем, английские работники дошли в самое последнее время до другого убеждения, по нашему мнению, гораздо более справедливого и важного, а именно, что земля, вся земля, должна быть коллективной собственностью народа, и, прибавляют они, в чем мы с ними отнюдь не согласны, должна находиться в


364
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
направлении и в распоряжении государства. Для достижения этой цели, впрочем непосредственно связанной с целью основания рабочего государства, они создали в прошедшем году новую лигу под названием: Поземельной и рабочей лиги (Landand Labour League). Вы можете быть уверены, что они рано или поздно, и скорее рано, чем поздно, достигнут также и этой цели. Самая медленность развития движений английских работников есть верный залог непобедимой крепости и неотвратимо разрушительной силы этих движений.
Тем же самым путем в самое последнее время английские работники успели, наконец, победить в себе предубеждение и узкое национальное чувство ненависти против ирландцев; они пришли к убеждению необходимости признать права ирландского народа — этого социалиста по природе, как наш русский народ — и заключить вечный союз с фенианами270.
Тем же самым путем, еще раньше, начиная с 1867 года, ремесленные союзы стали сознавать необходимость практической солидарности с работниками американского и европейского континентов.
Они пришли к такому сознанию не на основании каких-нибудь общих теорий и не под влиянием великодушного, но большею частью несостоятельного чувства всеобщего братства, которое так сильно действует на французов, но силою испытанной или практической необходимости. В доказательство приводим отрывок из отчета о Женевском конгрессе*.
«Английские делегаты развили следующую мысль: необходимо, чтоб работники всех стран согласились и соединились для общего сопротивления хозяевам (patrons). В Англии, во время рабочих стачек, нередко случалось, что хозяева торжествовали над сопротивлением работников именно тем, что выписывали с континента работников иностранных, соглашавшихся работать за низшую плату, и становившихся, таким образом, орудиями эксплуатации против английских работников. Они приводят несколько фактов, между прочим, пример одной стачки в 1859 году, в которой принимали участие
* Congrès ouvrier de l’Association Internationale des travailleurs, tenu à Genève du 3 au 8 septembre 1866. — Genève. — Imprimerie Ducommun, p. 14-15.


Всесветный революционный союз социальной демократии...
365
несколько тысяч английских работников. Эти работники, после тридцатинедельного сопротивления, были, наконец, побеждены такою конкуренцией. Общее согласие к этому необходимо. — Английские рабочие общества (ремесленные союзы) — готовы при- несть самые огромные жертвы для того, чтоб достигнуть этой цели. Они предлагают, чтоб рабочие общества всех стран были в постоянном сообщении друг с другом, чтобы посредством статистических изысканий было определено экономическое положение работы в каждой стране, и чтобы установлена была между всеми крепкая связь, которая позволила бы устроить одновременно повсюду стачки огромные и необходимые».
«Французские и швейцарские делегаты не противятся принятию предложения английских делегатов. Но, вместе с тем, они говорят, что не в стачках надо искать разрешения социального вопроса; что цель Интернациональной ассоциации есть уничтожение поденной заработной платы (salariat), и что эта цель может быть достигнута только посредством ассоциации, и в особенности ассоциации кооперативной».
А между тем англичане были кругом правы. В 1866 году, когда почти все другие члены конгресса пороли буржуазно-социалистическую горячку, они предложили единственный способ, который может действительным образом, на самой практике, сплотить рабочих всех стран в одну могучую организацию; способ, который на последнем рабочем конгрессе в Базеле, в сентябре 1869 года, был признан единодушно за главное основание и точку отправления всей настоящей организации Интернациональной ассоциации работников.
Кто не знает, каких жертв и каких страданий каждая стачка стоит работникам. Но стачки необходимы; так необходимы, что без них не было бы возможности ни поднять народные массы на социальную борьбу, ни организовать их. Стачка — война, а народные массы организуются только во время войны и только посредством войны, вырывающей каждого работника из его обыкновенного, бессмысленного, безотрадного и безнадежного уединения; война соединяет его вдруг со всеми другими работниками во имя одной страсти и одной цели, и убеждает всех самым наглядным и ощутительным способом в необходимости строгой организации для одержания победы. Возбужденные народные массы все равно что расплавленный металл,


366
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
который спаивается, сливается в одну сплошную массу и формируется гораздо легче, чем металл, находящийся в состоянии холодном, лишь бы только нашлись добрые мастера для формирования его, сообразно свойствам и внутренним законам, присущим данному металлу, сообразно народным потребностям и инстинктам. Стачки пробуждают в народных массах все социально-революционные инстинкты, которые таятся в глубине сердца каждого работника, составляют, можно сказать, его историческое, общественно-физиологическое существо, но в обыкновенное время, под гнетом рабской привычки и всеобщего смирения, сознаются только весьма немногими. Зато, когда эти инстинкты, вызванные экономической борьбой, просыпаются в воспрянувших рабочих толпах, тогда пропаганда социально-революционной мысли между ними становится чрезвычайно легка. Ведь эта мысль не что иное, как самое чистое и верное выражение народных инстинктов. Если она не вполне соответствует им, так она ложна; а насколько она ложна, она будет отвергнута народными массами. Но зато, если она выражает их честно, если она есть настоящая народная мысль, она овладевает, несомненно и скоро, возбужденными толпами бунтующего народа; а когда эта мысль впала в народ, она не замедлит обратиться в торжествующую действительность.
Каждая стачка еще тем драгоценна, что она расширяет и углубляет все более и более пропасть, разделяющую уже ныне везде класс буржуазный от массы народной; что она самым ощутительным образом доказывает работникам абсолютную несовместимость их интересов с интересами капиталистов и собственников, тем, что, уничтожая, таким образом, в самом сознании масс, ныне эксплуатируемых и порабощенных капиталом и собственностью, возможность всяких компромиссов и сделок, уничтожая в корне все, что мы называем социализмом буржуазным, она ставит дело народного освобождения вне всех политических и экономических комбинаций имущих сословий.
Да, нет лучшего средства, чтоб вырвать работников из-под политического влияния буржуазии, как стачка. Мы недавно видели тому доказательство во Франции. Известно, что выборы 1869 года в трех главных городах: в Париже, в Лондоне и Марселе были торжеством для партии буржуазно-республиканской, благодаря единодушию, с


Всесветный революционный союз социальной демократии...
367
которым работники, позабыв и июньские дни, и все старые обиды, и горькие уроки недавно прошедшего, подали свои голоса в пользу непримиримых республиканцев, непримиримых в двойном отношении: и в отношении к императору и к империи, но еще более в отношении к народному социализму. Это было со стороны работников и очень великодушно, и очень... наивно.
Впрочем, глупости бывают полезны, а, главное, они неизбежны в народной истории. Народные массы, лишенные книжного образования и не имеющие ни привычки к сознательно-последовательному развитию мысли, ни достаточно времени для размышлений, учатся и доходят до истины рядом фактических неудач и совершаемых ими промахов. Видно, французским работникам надо было сделать еще этот опыт, чтоб окончательно убедиться в решительной неспособности представителей буржуазного радикализма служить народному делу.
После этой победы на выборах французские работники были так восхищены своим, или вернее, чужим торжеством, одержанным только их единодушным усилием, что, казалось, они совсем забыли свой собственный социальный вопрос. Точно присутствие каких-нибудь двадцати или тридцати старых, отживших и переживших себя республиканцев в законодательном собрании могло изменить что-нибудь не только в экономическом положении рабочей массы, но даже в настоящих отношениях империи!
Работники ждали от своих депутатов чудес. Депутаты ровно ничего не сделали и оказались в законодательном собрании тем, чем они были везде и всегда — нулями, нулями по положению и по убеждению, по всей программе своей, равно как и по своим отношениям к правительственному и к рабочему миру — старою, идеальною фразою об идеальном праве между двумя не на живот, а на смерть борющимися действительностями. Видя бездействие своих депутатов, работники стали к ним несправедливы — требуя дела и силы от людей, обреченных на бессилие всеми условиями той среды, в которой они действуют и всем своим личным положением. — Они не хотели или не умели понять, что самые умные, самые сильные, самые искренние и горячие люди состоятельны только до тех пор, пока у них есть почва под ногами, пока они остаются в среде и в условиях, соответствующих предпринятому ими делу, и что нет силы, способной бо¬


368
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
роться против ложного положения; а что выход из такого положения есть, поэтому, первое и необходимое условие для того, чтобы сила не перестала быть силою, для того, чтоб она не превратилась в бессилие. А что может быть ложнее и нелепее положения представителей народного дела в императорском парламенте!
Мы докажем впоследствии, что не только императорский, но никакой политический парламент, даже самый республиканский, хоть бы он весь состоял из работников, не в силах дать народу свободу действительную. Об императорском и говорить нечего. Всякому должно быть ясно, что его дело притеснять, а не освобождать, и что, каковы бы ни были внутренние чувства и идеальные стремления демократических и народолюбивых членов его, в д е й - ствительности они будут всегда участниками притеснения.
Французские работники, несмотря на все свое остроумие, так мало поняли это, что они приписали бездействие и бессилие своих депутатов не плачевным необходимостям нелепого положения, а личной слабости и даже измене — они были готовы требовать их отставки, для того, чтоб заменить их другими, более энергическими и честными; и неизвестно, как бы долго они стали блуждать в этой безвыходной политической трущобе, если б рабочие стачки, вызванные экономическою необходимостью и поднявшиеся вдруг и почти одновременно во всех концах Франции, не возвратили их к их настоящему, социальному вопросу.
Обеньские, Рикамарийские и Крезотские стачки принесли двойную пользу. Они рассеяли туман с двух сторон, определив ясно в одно и то же время отношения рабочего вопроса к империи и к представителям буржуазной республики.
Известно, что империя долго кокетничала с рабочими массами. Между слугами Наполеона III есть целая категория, чтобы не сказать партия, предводительствуемая Персиньи271, в противоположность к буржуазным либеральным стремлениям, силилась создать дикий и развратный союз императорского деспотизма с рабочим социализмом. В начале шестидесятых годов мы видели нечто подобное в России, где славянофилы вместе с красною бюрократическою партией Милютина272 мечтали об уродливом сочетании крестьянства с императорством. Известно, чем кончилась эта попытка в России. Сослужив свою бесчестную и кровавую службу против несчастной Польши,


Всесветный революционный союз социальной демократии...
369
милютинцы и славянофилы увидали себя отброшенными в сторону, как подставка, переставшая быть полезною, и замененными настоящими слугами всероссийского государства: Муравьёвыми273 , Шуваловыми274, Бергами275, Потаповыми276, и множеством других... верных, а, главное, исполнительных людей.
Во Франции императорский социализм имел столь же плачевный конец. Рабочая кровь, пролитая в Рикамари и в Обене наполеоновскими солдатами277, открыла окончательно глаза французскому пролетариату. Работники поняли, что император со всем государственным заведением своим — им враг.
Но те же самые стачки показали им, с другой стороны, что и буржуазный радикализм им нисколько не друг. Интересно было следить за словами и действиями непримиримых представителей народа в законодательном собрании, и за проявлениями самых революционных буржуазно-республиканских журналов во время этих стачек и последовавшей за ними резни. Им нельзя было не заступиться за работников, но они делали это так принужденно, так холодно, что видно было, как они отстаивали не свое, а чужое, рабочее дело. Они отстаивали не работников, требующих права на жизнь и на человеческое равенство, а граждан, оскорбленных в своем политическом праве. В парламенте ни один депутат не смел сказать ни одного слова в защиту собственно рабочего вопроса. А между журналами только одна «Марсельеза»278 имела храбрость поставить его. Все другие ограничились политическою стороною вопроса. Таким образом, работникам стало ясно, что между ними и буржуазным радикализмом такая же и, пожалуй, еще глубже пропасть, чем та, которая существует между республиканцами и империей.
И этою ясною постановкой социального вопроса во Франции работники обязаны единственно стачкам.
Да, стачки великое дело: они создают, размножают, организуют и образовывают рабочее войско — но войско, которое должно побороть и сломить буржуазно-государственную силу и приготовить широкую и свободную почву для мира нового.


КНУТО-ГЕРМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
РУССКИЙ АЛЬЯНС И РУСОФОБИЯ НЕМЦЕВ
Как ни победно положение графа Бисмарка и его государя Вильгельма I279, но оно далеко не из легких. Их цель ясна: это наполовину насильственное, наполовину “ добровольное объединение всех германских государств под прусским королевским скипетром, который скоро обратится в скипетр императорский; иными словами, их цель — основать в сердце Европы могущественнейшую империю. Всего каких-нибудь пять лет назад из пяти великих держав Европы на Пруссию смотрели как на последнюю. Теперь она хочет сделаться и, без сомнения, скоро сделается первой. Берегись тогда независимость и свобода Европы, особенно маленьких государств, которые имеют несчастье включать в себя германское или бывшее германское население, например, фламандцев! Аппетит немецкого буржуа также свиреп, как велико его раболепство, и, опираясь на этот патриотический аппетит и на это совершенно немецкое раболепство, граф Бисмарк, будучи человеком не очень разборчивым в средствах и слишком государственным человеком, чтобы щадить кровь народов и беречь их кошелек, свободу и права, вполне способен в интересах своего хозяина приняться за осуществление мечты Карла Пятого280.
Часть громадной задачи, взятой им на себя, завершена. Благодаря соучастию Наполеона III, которого он одурачил, и благодаря союзу с императором Александром И, которого он одурачит, ему удалось уже раздавить Австрию281. Теперь он держит ее в повиновении угрозой вторжения своего верного союзника, России.
Что же касается империи царя, то со времени раздела Польши и именно благодаря этому разделу она стала в зависимое положение по отношению к прусскому королевству, как и это последнее по отношению к Всероссийской империи. Они не могут начать войну между собой, не освободив доставшихся им польских провинций, чего они никак не согласятся допустить, потому что обладание этими провинциями составляет для каждого из них существенное условие его могу¬


Кнуто-германская империя и социальная революция
371
щества как государства. Не имея таким образом возможности вступать в войну друг с другом, они nolens-volens должны быть близкими союзниками. Достаточно Польше шевельнуться, как тотчас же Российская империя и Прусское королевство будут обязаны испытывать друг к другу самые нежные чувства. Эта вынужденная солидарность есть роковое, зачастую невыгодное и всегда тягостное следствие разбоя, совершенного ими обоими против благородной и несчастной Польши. Ведь не надо думать, что русские, даже официальные лица, любят пруссаков и что пруссаки обожают русских. Напротив, они всем сердцем, глубоко ненавидят друг друга. Но как два разбойника, связанные между собой общим преступлением, они вынуждены идти рука об руку и помогать друг другу. Вот источник трогательной нежности, соединяющей два двора, петербургский и берлинский, которую граф Бисмарк никогда не забывает под держивать скромными подарками, например, в виде нескольких несчастных польских патриотов, выдаваемых время от времени варшавским и виленским палачам.
Однако на горизонте этой безоблачной дружбы появляется черная точка: это вопрос о балтийских провинциях. Как известно, эти провинции не являются ни русскими, ни немецкими. Они латышские или финские; немецкое население, состоящее из дворянства и буржуазии, составляет там самое незначительное меньшинство. Эти провинции прежде принадлежали Польше, потом Швеции, затем они были завоеваны Россией. Самое удачное решение для них, с точки зрения народа, — а я другой не признаю — по-моему, было бы их возвращение вместе с Финляндией не под владычество Швеции, но в федеративный, очень тесный союз с ней, в качестве членов Скандинавской федерации, долженствующей включить в себя Швецию, Норвегию, Данию и всю датскую часть Шлезвига282, пусть не прогневаются гг. немцы! Это было бы справедливо, это было бы естественно, а этих двух доводов совершенно достаточно, чтобы рассердить немцев. Это положило бы, наконец, спасительный предел их морским притязаниям. Русским хочется русифицировать эти провинции, немцам — онемечить. И те и другие не правы. Огромное большинство населения, одинаково ненавидящее немцев и русских, хочет оставаться тем, что оно есть, т.е. финским и латышским, но оно сможет добиться уважения своей автономии и права быть самим собой только в Скандинавской конфедерации.


372
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Но, как я уже сказал, это вовсе не согласуется с патриотическими вожделениями немцев. С некоторых пор этим вопросом очень интересуются в Германии. Причиной послужили гонения русского правительства на протестантское духовенство; в этих провинциях оно немецкое. Эти гонения гнусны, как гнусны все проявления какого бы то ни было деспотизма, русского или прусского. Однако они не превосходят тех, которые прусское правительство совершает ежедневно в прусско-польских провинциях, и все же та же самая немецкая общественность воздерживается протестовать против прусского деспотизма. Из всего этого следует, что для немцев все дело совсем не в справедливости, а в приобретении, в завоевании. Они очень хотят иметь эти провинции, которые действительно были бы для них очень полезны с точки зрения их морского могущества на Балтике, и я не сомневаюсь, что Бисмарк лелеет заветную мечту овладеть ими рано или поздно, тем или иным способом. Вот та черная точка, которая возникла в отношениях между Россией и Пруссией.
Но пока этого еще недостаточно, чтобы разъединить их. Они слишком нуждаются друг в друге. Пруссию удерживает от разрыва опасение, что она не найдет для себя в Европе другого союзника, потому что все другие государства, не исключая даже Англии, напутанные ее притязаниями, которые скоро не будут иметь предела, выступают или рано или поздно выступят против нее. Итак, Пруссия поостережется сейчас поднять вопрос, могущий поссорить ее с ее единственным другом, Россией. Ей будет нужна ее помощь или, по крайней мере, ее нейтралитет до тех пор, пока она не уничтожит совершенно или не ослабит по крайней мере лет на двадцать могущества Франции; пока не разрушит Австрийскую империю и не присоединит немецкую Швейцарию, часть Бельгии, Голландию и всю Данию. Обладание двумя последними королевствами необходимо для создания и для упрочения ее морского могущества. Все это будет неизбежным следствием ее победы над Францией, если только эта победа будет полной и окончательной. Но все это, даже при самых благоприятных для Пруссии обстоятельствах, не сможет осуществиться сразу. Выполнение этих грандиозных проектов займет немало лет, и в продолжение всего этого времени Пруссии более, чем когда-либо, будет нужна поддержка России; ибо можно предположить, что остальная часть Европы, какой бы трусливой и глупой она ни казалась теперь, кончит, од¬


Кнуто-германская империя и социальная революция
373
нако, тем, что проснется, когда почувствует нож у горла, и не допустит без сопротивления и борьбы приготовить себя под прусско- германским соусом. Изолированная, хотя бы даже и победоносная Пруссия даже после разгрома Франции была бы слишком слаба, чтобы бороться с коалицией всех европейских государств. Если бы и Россия стала против нее, она бы погибла. Она не устояла бы даже при нейтралитете России. Ей необходима деятельная поддержка России, вроде той огромной услуга, которую она ей теперь оказывает, угрожая Австрии; так как вполне очевидно, что если бы Россия не угрожала Австрии, на другой же день после вступления немецких войск на французскую территорию Австрия перебросила бы свои войска в Пруссию, в Германию, покинутую солдатами, чтобы вернуть утраченное господство и получить блестящий реванш за Садову283.
Г-н Бисмарк — слишком осторожный человек, чтобы при подобных обстоятельствах ссориться с Россией. Разумеется, во многих отношениях этот союз для него не особенно приятен. Он вредит его популярности в Германии. Но г-н Бисмарк — слишком государственный человек, чтобы чувствовать потребность в таком сентиментальном вздоре, как любовь и доверие народа. Но он знает, что эта любовь и доверие составляет временами большую силу, а сила в глазах такого политика, как он, — единственное, с чем должно считаться. Поэтому непопулярность союза с русскими все же его смущает. Без сомнения, ему приходится сожалеть, что единственный союз, возможный теперь для Германии, это именно такой, к которому Германия чувствует единодушное отвращение.
Когда я говорю о чувствах Германии, я, разумеется, имею в виду чувства буржуазии и пролетариата. Немецкое дворянство вовсе не питает ненависти к России, так как оно знает Россию только как империю, варварская политика и скорые расправы которой ему нравятся, соответствуют его инстинктам и его собственной натуре. Что касается покойного Николая I, то он вызывал у немецких дворян восхищение, настоящий культ. Этот германизированный Чингисхан284 или, лучше сказать, этот монголизированный немецкий принц был в их глазах высшим идеалом абсолютного владыки. Теперь они находят повторение того же идеала в своем короле-пугале285, будущем


374
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
германском императоре. Кто-кто, только не немецкое дворянство будет против союза с русскими. Наоборот, оно поддерживает его с удвоенной силой: прежде всего, из глубокой симпатии к деспотическим тенденциям русской политики, а также и потому, что ее король желает этого союза, а пока королевская политика будет стремиться к порабощению народов, эта воля для немецкого дворянства будет священна. Без сомнения, дело обстояло бы иначе, если бы король, вдруг перестав следовать традициям своей династии, объявил освобождение народов. Тогда и только тогда оно способно было бы восстать против него, что, впрочем, не представляло бы большой опасности, так как немецкое дворянство, несмотря на свою многочисленность, совершенно бессильно. Оно не имеет корней в стране и существует только по милости государства как бюрократическая и, в особенности, как военная каста. К тому же, так как совершенно невероятно, чтобы будущий германский император свободно и по собственному своему побуждению подписал бы когда-нибудь декрет об освобождении, то можно надеяться, что трогательное согласие, существующее между ним и его верным дворянством, сохранится навсегда и оно до века пребудет верным рабом грубого деспота, готовым не за страх, а за совесть пресмыкаться перед ним и выполнять все его приказания, какими бы гнусными и жестокими они ни были.
Совершенно иначе обстоит дело с немецким пролетариатом. Я имею в виду главным образом городской пролетариат. Сельский пролетариат слишком подавлен, слишком принижен как своим необеспеченным положением, так и привычкой к подчинению собствен- никам-крестьянам; он слишком отравлен систематической ложью, политической и религиозной, которой его пичкают в начальной школе, чтобы самому понять свои чувства и желания. Его мысли редко заходят за безнадежно узкий горизонт его жалкого существования. Конечно, по своему положению и по натуре он социалист, но — сам того не подозревая. Одна только всеобщая социальная революция, более всеобщая и более широкая, чем та, о какой мечтают немецкие демократы-социалисты, будет в состоянии разбудить дьявола, сидящего в нем. Этот дьявол: инстинкт свободы, страстное стремление к равенству, святое возмущение, раз проснувшись в его груди, не уснет уже больше. Но до этого наивысшего момента еще далеко, а пока сельский пролетариат, по совету г-на пастора, останется покорным


Кнуто-германская империя и социальная революция
375
подданным своего короля, самым послушным орудием в руках любой власти, государственной или частной.
Что же касается крестьян-собственников, они в большинстве скорее склонны поддерживать королевскую политику, чем бороться с ней. Для этого есть много причин: прежде всего, антагонизм деревень и городов, существующий в Германии так же, как и везде, и особенно усилившийся там с 1525 г., когда немецкая буржуазия во главе с Лютером и Меланхтоном286 так постыдно и притом во вред себе самой предала единственную крестьянскую революцию, имевшую место в Германии287; затем глубоко ретроградное воспитание, о котором я уже говорил и которое преобладает во всех германских школах, особенно в Пруссии; эгоизм, консервативные инстинкты и предрассудки,, свойственные всем крупным и мелким собственникам; наконец, относительная изолированность сельских трудящихся, которая так сильно задерживает проникновение идей и развитие политических страстей. Из всего этого следует, что немецкие крестьяне- собственники гораздо больше интересуются близко их касающимися общинными делами, чем общей политикой. А так как немецкой натуре вообще более свойственно послушание, чем сопротивление, благочестивая доверчивость, чем бунт, то немецкий крестьянин охотно вверяет мудрости высших, установленных от Бога властей все общие интересы своей страны. Без сомнения, наступит момент, когда и немецкий крестьянин проснется. Это произойдет тогда, когда величие и слава новой Прусско-германской империи, которая основывается теперь не без некоторого мистического и исторического влечения с его стороны, скажутся на нем тяжелыми налогами и экономическим разорением. Это произойдет, когда он увидит, как его маленькая собственность, отягощенная всевозможными долгами, закладными, налогами, растает и растечется сквозь пальцы, чтобы округлить богатство крупного землевладельца; это произойдет, когда для него станет очевидно, что в силу непреложного экономического закона он, в свою очередь, вовлекается в ряды пролетариата. Тогда он проснется и, наверное, также восстанет. Но этот момент еще далек, и, ожидая его, даже Германия, которую нельзя упрекнуть в недостатке терпения, может это терпение потерять.
Фабричный и городской пролетариат находится в совершенно ином положении. Хотя и прикрепленные, как крепостные, нуждою к


376
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
определенной местности, где они трудятся, рабочие, не имея собственности, не имеют и местного интереса. Все их интересы имеют характер общий, даже не национальный, а международный, потому что вопрос о труде и плате за него — единственный, который прямо, реально, ежедневно и живо интересует их, но является центром и основанием всех других вопросов, как социальных, так и политических и религиозных, этот вопрос, вследствие роста могущества капитала в промышленности и торговле, все более и более принимает международный характер. Именно этим объясняется небывалый рост Международного товарищества рабочих, которое, будучи основано всего шесть лет тому назад, насчитывает уже в одной Европе более миллиона человек.
Немецкие рабочие не отстали от других. В особенности в последние годы они сделали значительные успехи, и, быть может, не далек момент, когда они выступят как могучая сплоченная сила. Правда, к намеченной цели они идут не тем путем, который мне кажется наилучшим. Так, вместо того, чтобы стремиться создать силу открыто революционную, отрицательную, разрушительную по отношению к государству, единственную, которая, по моему глубокому убеждению, может иметь результатом полное и повсеместное освобождение трудящихся и труда, они увлекаются, или, скорее, позволяют своим вожакам увлекать себя мечтами о создании позитивной власти, об учреждении нового рабочего, народного государства (Volkstaat), непременно национального, патриотического и пангерманского, что ставит их в явное противоречие с основными принципами Международного товарищества и в очень двусмысленное положение по отношению к Прусско-германской империи, аристократической и буржуазной, о создании которой хлопочет Бисмарк Они надеются, конечно, что путем сначала легальной агитации, а позднее путем более решительного и энергичного революционного движения им удастся завладеть этой империей и превратить ее в чисто народное государство. Эта политика, на которую я смотрю как на призрачную и губительную, придает их движению прежде всего характер реформаторский, а не революционный, что, впрочем, отчасти зависит также от прирожденных свойств немецкого народа, более склонного к медленным и постепенным реформам, чем к революции. Эта политика имеет, кроме того, еще один недостаток, являющийся, в сущ¬


Кнуто-германская империя и социальная революция
377
ности, лишь следствием основной ошибки: социалистическое движение германских трудящихся идет на буксире у буржуазной демократической партии. Позднее хотели даже отрицать само существование этого союза, но он был слишком очевидно подтвержден частичным принятием буржуазно-социалистической программы д-ра Якоби288 как основы для возможного соглашения между буржуазными демократами и пролетариатом Германии, а также различными попытками заключить соглашение на конгрессах в Нюрнберге и Штутгарте. Это во всех отношениях пагубный союз. Он не может принести рабочим никакой пользы, даже частичной, потому что партия демократов и буржуазных социалистов в Германии на самом деле слишком ничтожна, до смешного немощна, чтобы придать рабочим какую-то силу, но оца во многом способствовала ограничению и извращению социалистической программы трудящихся Германии. Программа рабочих Австрии, например, пока они не дали себя вовлечь в социал- демократическую партию, была гораздо шире, значительно шире и более практичной, чем теперь.
Как бы то ни было, это скорей ошибка в системе, чем в инстинкте; инстинкт немецких рабочих явно революционен и с каждым днем будет становиться все более и более революционным. Интриганы, подкупленные г-ном Бисмарком, будут стараться напрасно: им никогда не удастся подчинить массу немецких трудящихся своей Прусско-германской империи. Впрочем, время заигрывания правительства с социализмом прошло. Имея отныне на своей стороне рабский и тупой энтузиазм всей германской буржуазии, равнодушие и пассивное подчинение, а отчасти и симпатии деревни, все немецкое дворянство, ждущее только знака, чтобы уничтожить «чернь», и организованное могущество огромных военных сил, вдохновляемых и предводительствуемых тем же дворянством, г-н Бисмарк непременно захочет раздавить пролетариат и истребить до самого корня огнем и мечом эту гангрену, этот проклятый социальный вопрос, в котором сконцентрировался весь дух возмущения, оставшийся в людях и нациях. Как в Германии, так и повсюду будет вестись смертельная война с пролетариатом. Но, призывая рабочих всех стран хорошо подготовиться к борьбе, я заявляю, что эта война не страшит меня. Наоборот, все свои надежды я возлагаю на нее; она одна может вселить боевой дух в рабочие массы. Она сразу положит


378
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
конец всем этим бесконечным и бесцельным рассуждениям fin’s Blaue hinein289, которые усыпляют, истощают, не приводя ни к какому результату, и зажжет в груди европейского пролетариата ту страсть, без которой никогда не бывает победы. Что же касается окончательного торжества пролетариата, кто может в нем сомневаться? Справедливость, логика истории — за него.
Был в начале этой войны один момент, когда немецкий рабочий, несмотря на свою растущую с каждым днем революционность, начал колебаться. С одной стороны, он видел Наполеона III, с другой — Бисмарка с его королем-пугалом, первый означал вторжение, два последних — национальную оборону. Не было ли естественно, что, несмотря на все свое отвращение к этим двум представителям немецкого деспотизма, он на мгновение поверил, что его долг как немца стать под их знамя? Но это колебание было непродолжительным. Как только первые известия о победах немецких войск дошли до Германии, тотчас же стало очевидно, что французы не смогут перейти Рейн, особенно после сдачи Седана и памятного и окончательного падения Наполеона III; когда война Германии с Францией утратила значение законной защиты и приняла завоевательный характер, стала войной немецкого деспотизма против свободной Франции, чувства немецкого пролетариата сразу изменились и открыто обратились против этой войны, в нем пробудилась глубокая симпатия к французской республике. И здесь я спешу отдать справедливость вождям партии демократов-социалистов, всему руководящему комитету, Бебелю290, Либкнехту291 и многим другим, которые среди воплей официального мира и всей буржуазии Германии, взбесившейся от патриотизма, имели мужество громко заявить о священных правах Франции. Благородно, геройски исполнили они свой долг, потому что на самом деле требовалось геройское мужество, чтобы отважиться говорить человеческим языком среди всей этой рычащей буржуазной животности.
Разумеется, немецкие рабочие — решительные противники союза с Россией и русской политикой. Русские революционеры не должны ни удивляться, ни слишком огорчаться, если случается иногда, что немецкие трудящиеся на сам русский народ переносят ту глубокую и


Кнуто-германская империя и социальная революция
379
вполне законную ненависть, какую внушает им само существование и все политические акты Всероссийской империи, точно так же, как и немецкие рабочие не должны отныне слишком удивляться и слишком обижаться, если случится, что французский пролетариат поставит на одну доску официальную, бюрократическую, военно- дворянско-буржуазную Германию с Германией народной. Чтобы быть справедливыми и не слишком сетовать на это, немецкие рабочие должны судить по самим себе. Следуя примеру и указаниям многих своих вожаков, разве не смешивают они слишком часто в одном чувстве презрения и ненависти Российскую империю и русский народ, не подозревая о том, что этот народ — первая жертва и непримиримый враг империи, всегда готовый восстать против нее, как я неоднократно имел возможность доказывать это в моих речах и брошюрах и повторю здесь снова. Но немецкие рабочие могут возразить, что они основываются не на словах, что их суждения основаны на фактах и что все поступки русских в своих внешних проявлениях были поступками антигуманными, жестокими, варварскими, деспотичными. К сожалению, русским революционерам нечего ответить на это обвинение. Они должны признать, что в известном отношении немецкие рабочие правы: пока народ не свергнул и не разрушил своего государства, он более или менее солидарен с ним и, следовательно, ответствен за его поступки, совершаемые именем народа и его руками. Но если это соображение справедливо для России, то оно должно быть одинаково верно и для Германии.
Конечно, русская империя представляет и воплощает варварскую систему, антигуманную, подлую, презренную, гнусную. Можете применить к ней все прилагательные, какие только захотите; я ничего не буду иметь против. Друг русского народа, но отнюдь не патриот государства, всероссийской империи, я не представляю себе, чтобы кто-нибудь ненавидел эту последнюю больше меня. Но желая быть справедливым прежде всего, я предложил бы немецким патриотам оглядеться повнимательнее вокруг себя, и, я уверен, они не замедлили бы убедиться, что, помимо прикрытой лицемерием приличной внешности, их Прусское королевство и их старая Австрийская империя до 1866 г. не были сколь-нибудь либеральнее, ни тем более гуманнее, чем всероссийская империя. Что же касается Пруссогерманской, или кнуто-германской империи, воздвигаемой ныне


380
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
немецким патриотизмом на развалинах и в крови Франции, то последняя обещает даже превзойти Россию своими злодеяниями. Посмотрим: при всей своей гнусности причиняла ли русская империя когда-либо Германии, Европе хоть сотую часть того зла, какую Германия причиняет теперь Франции и угрожает причинить всей Европе? Если кто и имеет право презирать Российскую империю и русских, так это поляки. Если русские и обесчестили себя когда-либо и творили ужасы, выполняя кровавые приказы своих царей, так это в Польше. Так вот, я обращаюсь к самим полякам: все русские армии, солдаты и офицеры, совершили ли они хоть десятую часть тех гнусных поступков, какие совершают теперь во Франции все германские армии, солдаты и офицеры? Поляки, повторяю, имеют право презирать Россию. Но немцы не имеют права, нет! если они в то же время не презирают самих себя! Посмотрим, причинила им когда-либо Россия какое-нибудь зло? Разве кто-нибудь из русских императоров мечтал о завоевании Германии? Разве он когда-нибудь отнял у нее провинцию? Разве русские войска приходили в Германию, чтобы уничтожить ее республику, которой, впрочем, никогда и не существовало, — и чтобы вернуть трон ее деспотам, которые никогда и не переставали править?
Только два раза с тех пор, как установились международные отношения между Россией и Германией, русские императоры причиняли этой последней позитивное зло. Первый раз это был Пётр III, который, только что поднявшись на трон, в 1761 г. спас Фридриха Великого292 и вместе с ним Прусское королевство от неминуемой гибели, приказав русской армии, сражавшейся до того вместе с австрийцами против Фридриха, примкнуть к нему и выступить против австрийцев293. В другой раз это был Александр I, который в 1807 году спас Пруссию от полного уничтожения294.
Вот неоспоримо две очень плохие услуги, оказанные Россией Германии, и если именно на это жалуются немцы, то я должен признать, что они тысячу раз правы, так как, спасая дважды Пруссию, Россия, несомненно, если не ковала сама, то, по крайней мере, помогала ковать цепи для Германии. Но если это не так, то мне трудно понять, на что могут жаловаться эти добрые немецкие патриоты?
В 1813 году русские пришли в Германию как освободители и, что бы там ни говорили господа немцы, немало способствовали ее осво¬


Кнуто-германская империя и социальная революция
381
бождению от ига Наполеона. Или, быть может, озлобление против русских ведет свое начало со времен императора Александра I за то, что он не допустил в 1814 г. прусского фельдмаршала Блюхера295, вопреки его настойчивому требованию, разгромить Париж? Последнее обстоятельство служит доказательством, что у пруссаков всегда были одни и те же намерения и что по натуре они не изменились. Или они не прощают императору Александру I, что он почти принудил Людовика XVIII296 дать Франции конституцию297 вопреки желанию прусского короля и австрийского императора и удивил Европу и Францию, выказав себя, российского императора, более гуманным и более либеральным, чем два великих властелина Германии?
Может быть, немцы не могут простить России гнусного раздела Польши? Увы! Они не имеют на это ни малейшего права, так как они получили добрую часть пирога. Конечно, этот раздел был преступлением. Но среди коронованных разбойников, совершивших его, только один — русский, а немцев — двое: императрица Мария Терезия Австрийская298 и великий король Пруссии Фридрих II. Я даже мог бы сказать, что все трое были немцы, потому что императрица Екатерина II, гнусной памяти, была чистокровной немецкой принцессой. Фридрих II, как известно, обладал хорошим аппетитом. Не он ли предложил своей доброй кумушке из России также разделить и Швецию, где царствовал его племянник? Инициатива раздела Польши по праву принадлежит ему. Притом Прусское королевство выиграло от дележа гораздо больше, чем два других сообщника по разделу, так как его подлинное могущество началось с завоевания Силезии и этого раздела Польши.
Наконец, не ставят ли немцы в вину Российской империи жестокое, варварское, кровавое подавление двух польских революций, 1830 и 1863 годов? Но опять-таки они не имеют и на это ни малейшего права, потому что в 1830 г., как и в 1863 г., Пруссия была самой близкой соучастницей санкт-петербургского кабинета, любезной и верной поставщицей его палачей. Граф Бисмарк, канцлер и основатель будущей кнуто-германской империи, разве не считал своим приятным долгом выдавать Муравьёвым и Бергам299 все польские головы, попадавшие ему в руки? И разве не те же прусские наместники, которые теперь во Франции проявляют свою гуманность и свой пан¬


382
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
германский либерализм, организовали в 1863, 1864 и 1865 годах в польской Пруссии и в Познанском великом герцогстве, подобно истым жандармам, которыми они и являются по своей натуре и пристрастиям, настоящую охоту на несчастных польских повстанцев, бежавших от казаков, чтобы предать их закованными в цепи русскому правительству? Когда в 1863 г. Франция, Англия и Австрия представили князю Горчакову300 свои протесты в защиту Польши, только одна Пруссия не захотела, да и не могла присоединиться к протесту, по той простой причине, что начиная с I860 года все усилия ее дипломатии были направлены к тому, чтобы отговорить императора Александра II сделать хотя бы малейшую уступку полякам*.
Из приведенных соображений с очевидностью следует, что немецкие патриоты не имеют ни малейшего права обращать свои упреки к Российской империи. Если она поет фальшиво, если ее голос отвратителен, то во всяком случае Пруссия, составляющая ныне ум, сердце и руку великой объединенной Германии, никогда не отказывала ей в услужливом аккомпанементе. Существует, правда, один упрек, последний.
«Россия, — говорят немцы, — оказывала с 1815 года до сего дня самое гибельное влияние как на внешнюю, так и на внутреннюю политику Германии. Если Германия оставалась так долго разделенною, если она остается рабскою, то это именно вследствие этого рокового влияния».
Признаюсь, этот упрек всегда мне казался крайне нелепым, недобросовестным и недостойным великого народа; достоинство каждой нации, как и каждого индивида, состоит, по-моему, главным образом в том, что каждый берет на себя всю ответственность за свои поступ¬
* Когда посол Великобритании в Берлине, лорд Блумфилд, если не ошибаюсь в имени, предложил г-ну Бисмарку подписать от имени Пруссии знаменитый протест западных правительств, г-н Бисмарк отказался, сказав английскому посланнику: «Как вы хотите, чтобы мы протестовали, когда мы вот уже три года то и дело повторяем России, чтобы она не делала никаких уступок Польше».
Блумфилъд (Bloomfield) Джон Арчер Дуглас (12.11.1802 — 15.8.1879) — английский дипломат. В 1845 г. получил пост чрезвычайного посланника и полномочного министра в Петербурге, откуда по его просьбе его перевели в 1851 г. посланником в Берлин. В I860 г. получил высокий пост посла при венском кабинете. В июле 1871 г. покинул дипломатическое поприще и по этому случаю получил титул барона Блумфильда с званием пэра Объединенного Королевства. — Прим. сот.


Кнуто-германская империя и социальная революция
383
ки, не делая жалких усилий свалить свою вину на других. Разве не нелепы сетования взрослого парня, пришедшего со слезами жаловаться, что кто-то другой совратил его, вовлек в дурное дело? Ну, а что непозволительно мальчишке, тем более непростительно нации, и самое элементарное самоуважение должно было бы удержать ее от подобных жалоб*.
* Признаюсь, я был глубоко изумлен, найдя этот самый упрек в письме, адресованном в прошлом году г-ном Карлом Марксом, знаменитым главой немецких коммунистов, редакторам маленького русского листка, печатавшегося на русском языке в Женеве. К Маркс утверждает, что, если Германия еще не организована демократически, то в этом всецело вина России. Он в высшей степени неверно судит об истории своей собственной страны, поскольку высказывает утверждение, легко опровергаемое не только историческими фактами, но и опытом всех времен и всех стран. Случалось ли когда-нибудь так, чтобы нация, стоящая на более низкой ступени цивилизации, смогла навязать или привить свои собственные принципы другой стране, несравненно более цивилизованной, — если только не путем завоевания? Но Германия, насколько мне известно, никогда не была завоевана Россией. Поэтому возможность усвоения немцами каких-либо русских устоев совершенно невероятна, тогда как более чем вероятно, что Германия, наоборот, благодаря своему непосредственному соседству и неоспоримому перевесу своего политического, административного, юридического, промышленного, торгового, научного и социального развития, имела на Россию значительное идейное влияние, с чем охотно соглашаются и сами немцы, когда говорят не без гордости, что Россия обязана Германии всей той малой долей цивилизации, какая у нее имеется. К большому счастью для нас, для будущего России, эта цивилизация не проникла дальше официальной России, в народ. Но, действительно, мы обязаны немцам нашим политическим, административным, полицейским, военным и бюрократическим воспитанием, законченностью здания нашей империи, даже нашей августейшей династией.
Кто может сомневаться, что соседство великого Монголо-византийско- немецкого Эмира более по душе деспотам Германии, чем ее народам, что это соседство более способствует развитию ее коренного, сугубо национального, германского рабства, чем распространению либеральных и демократических идей, вынесенных из Франции? Германия развивалась бы гораздо быстрее в направлении равенства и свободы, если бы вместо русской империи имела своим соседом Северо-Американские Соединенные Штаты, например. Но ведь раньше у нее и была другая соседка, отделявшая ее от Московской империи. Это была Польша, правда, не демократическая, а дворянская, подобно феодальной Германии, также основанная на рабстве крестьян, но гораздо менее аристократическая, более либеральная, более просвещенная во всех отношениях, чем эта последняя. И что же? Германия, недовольная этим бурлящим соседством, так противоречащим ее привычкам к порядку, елейному низкопоклонству и верноподданнической зависимости, проглотила добрую половину ее, предоставив другую половину Московскому царству, всероссийской империи, тем самым и сделавшись с того времени ее непосредственной соседкой. А теперь она жалуется на это соседство! Смешно.


384
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
В конце этого письма, бросив беглый взгляд на германско- славянский вопрос, я докажу, опираясь на неопровержимые исторические факты, что до 1866 года301 дипломатическое влияние России на Германию — а иного влияния никогда не было, — как в отношении ее внутреннего развития, так и в отношении ее территориального расширения, в большинстве случаев было равно нулю или почти нулю. В любом случае это влияние гораздо ничтожнее, чем воображали себе эти добропорядочные немецкие патриоты и сама русская дипломатия. И я докажу, что начиная с 1866 года Санкт-Петербургский кабинет в благодарность если не за материальную, то за моральную поддержку, оказанную ему Берлином в Крымскую войну302, и более чем когда-либо зависимый от прусской политики, угрожая Австрии и Франции, в значительной мере содействовал осуществлению грандиозных проектов графа Бисмарка, следовательно, окончательному построению великой Пруссо-германской империи, предстоящее установление которой увенчает, наконец, вожделенные желания немецких патриотов.
Россия также много бы выиграла, если бы вместо Германии имела бы своей соседкой на западе Францию, а на востоке вместо Китая — Северную Америку. Но революционные, или, как начинают их называть в Германии, русские анархисты слишком дорожат достоинством своего народа, чтобы свалить всю вину своего рабства на немцев или китайцев. А между тем они имеют гораздо более исторического права свалить ее как на тех, так и на других. Ведь известно, что монгольские орды, завоевавшие Россию, пришли от границ Китая. Известно, что более двух веков они держали ее под своим игом. Два столетия варварского ига, какое воспитание! К великому счастью, это воспитание почти не коснулось собственно русского народа, массы крестьян, которые и под татарским игом продолжали жить, придерживаясь своего обычного общинного права, не признавая и совершенно не считаясь с какой-либо иной политикой и юриспруденцией, как они живут и до сих пор. Но оно совершенно развратило дворянство, а также и значительную часть русского духовенства, и эти два привилегированных класса, одинаково жестокие, одинаково раболепные, можно считать подлинными основателями Московской империи. Известно, что эта империя была главным образом основана на порабощении народа, и русский народ, не отличающийся вовсе той прирожденной покорностью, которой в высшей степени одарен немецкий народ, никогда не переставал ненавидеть эту империю и восставать против нее. Он был и теперь остается единственным истинным революционным социалистом в России. Его бунты или, точнее, его революции (в 1612 г., 1667 г. и 1771 г.) часто угрожали самому существованию Московской империи, и я твердо убежден, что пройдет немного времени и новая народная социалистическая революция, на этот раз победоносная, сметет ее совсем с лица земли. Известно, что если московские цари, ставшие потом санкт-петербургскими императорами, до сих пор


Кнуто-германская империя и социальная революция
385
Подобно доктору Фаусту303, эти достопочтенные патриоты преследовали две цели, две противоположные тенденции: одною из них было всемогущее национальное единство, другою — свобода. Желая примирить эти две несогласуемые вещи, они долго парализовали одну другой до тех пор, пока, наконец, на опыте не убедились в невозможности их согласовать и не решились пожертвовать одной ради другой. И вот таким образом на развалинах не свободы — свободны они не были никогда, — но их либеральных мечтаний они готовятся теперь воздвигнуть великую Пруссо-германскую империю. Отныне они, по их собственному признанию, свободно создадут сильную нацию, могущественное государство и рабский народ.
и торжествовали победу над этим упорным и страстным народным сопротивлением, то благодаря политической, административной, бюрократической и военной науке, заимствованной у немцев, которые, одарив нас столькими прекрасными вещами, не забыли принести с собой, не могли не принести не восточный, но протестантско-германский культ государя, лично воплощающего государственный разум, философию дворянского, буржуазного, военного и бюрократического раболепства, возведенного в систему. Это было, по-моему, величайшим несчастьем для России. Ибо восточное рабство, варварское, хищническое, оплот нашего дворянства и нашего духовенства, было очень жестоким, но совершенно естественным следствием неблагоприятных исторических обстоятельств, еще более неблагоприятного экономического и политического положения и глубокого невежества. Это рабство было естественным фактом, а не системой, и, как таковое, могло и должно было измениться под благотворным влиянием либеральных, демократических, социалистических и гуманитарных идей Запада. Оно действительно изменилось до такой степени, что — упомянем только наиболее характерные факты — с 1818 по 1825 год мы видели, как несколько сот дворян, цвет дворянства, принадлежащего к наиболее образованному и богатому классу, подготовили заговор, серьезно угрожавший императорскому деспотизму, с целью образовать на его обломках согласно желанию одних монархическо- либеральную конституцию или согласно желанию других, значительного большинства, федеративную и демократическую республику, основываясь в том и другом случае на полном освобождении крестьян с наделением их землею. С тех пор не было в России ни одного заговора, в котором бы не участвовала дворянская молодежь, часто очень богатая. С другой стороны, все знают, что по преимуществу сыновья наших священников, студенты академий и семинарий составляют в России священную фалангу революционной социалистической партии. Пусть господа немецкие патриоты перед лицом этих неоспоримых фактов, которых даже их общеизвестной недобросовестности не удастся опровергнуть, соблаговолят сказать мне, много ли было в Германии дворян и студентов-теологов, восстававших против государства и ратовавших за освобождение народа? И однако ни в дворянах, ни в теологах у них недостатка никогда не было. Отчего же


386
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Пятьдесят лет кряду, начиная с 1815 и кончая 1866 годом, немецкая буржуазия питала по отношению к самой себе поразительную иллюзию: она считала себя либеральной, совсем не будучи таковой. В действительности же она утратила последние проблески инстинкта свободы еще во времена Меланхтона и Лютера, позволив им посредством религии подчинить себя абсолютной власти своих князей. Уже начиная с этой эпохи покорность и послушание обратились у нее в привычку, в сознательное выражение ее самых заветных убеждений и в результате привели к созданию суеверного культа всемогущества Государства. Бунтарское чувство, эта сатанинская гордость, отрицающая власть какого бы то ни было господина, бога или человека, — чувство, которым исключительно питается в человеке любовь к независимости и свободе, это чувство у немца не только отсутствует, но даже сама его возможность отталкивает, смущает и страшит его. Германская буржуазия не может жить без хозяина: у нее слишком велика потребность в почитании, обожании и подчинении кому угодно. Если это не король, император, ну что ж! тогда это будет коллективный монарх — Государство и все государственные чиновники, как это и было до сих пор во Франкфурте, Гамбурге, Бремене и Любеке, городах, которые носят название республиканских и свободных, отныне поступят во владение нового германского императора, не заметив даже, что они утратили свою свободу.
происходит эта бедность, чтобы не сказать — отсутствие либеральных и демократических чувств в дворянстве, в духовенстве и, добавлю также, чтобы быть искренним до конца! — и в буржуазии Германии? А это потому, что раболепство, присущее всем этим почтенным классам, представителям немецкой цивилизации, возникнув как естественное следствие естественных же причин, стало системой, наукой, чем-то вроде религиозного культа, и именно вследствие этого оно превратилось в неизлечимую болезнь. Можете ли вы вообразить себе немецкого бюрократа или же офицера немецкой армии, которые были бы способны составить заговор и восстать за свободу, за освобождение народов? Несомненно, нет. Недавно мы были свидетелями заговора офицеров и высших чиновников Ганновера против Бисмарка, но с какой целью? Чтобы возвести на его трон короля-деспота, законного монарха. Ну, а бюрократия русская и русские офицеры насчитывают в своих рядах многих заговорщиков, борющихся за благо народа. Вот разница, и она всецело в пользу России. — Но если порабощающее действие немецкой цивилизации и не смогло окончательно развратить даже привилегированные и официальные сословия России, то все же оно постоянно оказывало неблагоприятное влияние на эти классы. И я повторяю, большое сча¬


Кнуто-германская империя и социальная революция
387
Немецкий буржуа, стало быть, недоволен не тем, что он должен подчиняться какому-то господину: это его привычка, вторая натура, религия, страсть, — а незначительностью, слабостью, относительной немощью того, кому он должен и хочет подчиняться. Немецкий буржуа, кроме того, обладает непомерной гордостью, присущей всем лакеям, которые переносят на себя важность, богатство, величие и могущество своего хозяина. Этим объясняется ретроспективный культ исторической и почти мифической фигуры германского императора, культ, зародившийся с 1815 года, одновременно с немецким псевдо¬
стье для русского народа, что он не проникся этой цивилизацией точно так же, как не проникся и цивилизацией монголов.
В противовес всем этим фактам могут ли буржуазные немецкие патриоты указать хоть один, который бы доказывал гибельное влияние монголовизантийской официальной России на Германию? Подобная попытка оказалась бы совершенно тщетной, потому что русские никогда не приходили в Германию ни как победители, ни как учители, ни как администраторы, откуда следует, что если Германия и заимствовала что-либо у официальной России — что я решительно отрицаю, — то это могло быть сделано лишь по склонности и для собственного удовольствия.
Поистине, несравненно более соответствовало бы достоинству лучшего немецкого патриота и искреннего социалиста-демократа, каким несомненно является г-н Карл Маркс, и было бы гораздо полезнее для народа Германии, если бы вместо того, чтобы тешить национальное тщеславие, ложно приписывая ошибки, преступления и позор Германии чужеземному влиянию, он постарался бы воспользоваться своей громадной эрудицией для доказательства, в соответствии со справедливостью и исторической истиной, что Германия сама произвела, воспитала и исторически развила в себе все элементы своего нынешнего рабства. Я с удовольствием предоставил бы ему выполнение такого труда, столь полезного и необходимого прежде всего с точки зрения эмансипации германского народа, труда, который, выйдя из-под его пера, опираясь на его удивительную эрудицию, превосходство которой я уже признавал, оказался бы, разумеется, несравненно более полным. Но так как я не надеюсь, чтобы он когда-либо счел удобным и необходимым сказать всю правду по этому вопросу, то я уж сам беру на себя труд доказать в этом письме, что рабство, преступления и настоящий позор сегодняшней Германии совершенно местного происхождения и являются следствием четырех великих исторических причин: дворянского феодализма, дух которого, далеко не побежденный, как во Франции, и доныне благополучно процветает в структуре современной Германии; абсолютизма монарха, санкционированного протестантизмом и через него возведенного в объект культа; упорного и хронического раболепства германской буржуазии и непоколебимого терпения народа. Наконец, пятая причина, впрочем, весьма близкая к первым четырем, это — зарождение и быстрое образование совершенно механического и совершенно антинационального могущества прусского государства.


388
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
либерализмом, который постоянно сопровождал его и должен был раньше или позже быть разрушен и задушен этим культом, как это недавно и произошло. Возьмите все немецкие патриотические песни, сочиненные после 1815 года; я не говорю о песнях рабочих- социалистов, открывающих новую эру, пророчествующих о новом мире, о мире всеобщего освобождения. Нет, возьмите песни патриотов буржуа, начиная с пангерманского гимна Арндта304. Какое чувство там преобладает? Любовь к свободе? Нет, это чувство национального величия и могущества. «Где немецкое отечество?» — спрашивается в гимне. Ответ: «Где слышен немецкий язык». Свобода мало вдохновляет этих певцов немецкого патриотизма, можно сказать, что они упоминают о ней из приличия. С искренним же пафосом и энтузиазмом они говорят только о единстве. И далее теперь, какие аргументы приводят они, чтобы убедить сделаться немцами жителей Эльзаса и Лотарингии305, нареченных французами Революцией и в теперешний столь ужасный для них момент чувствующих себя французами более чем когда-либо? Обещают ли они им свободу, освобождение труда, материальное благополучие, благородное и широкое человеческое развитие? Нет, ничего подобного. Эти аргументы так мало трогают их самих, что они даже не понимают, как они могли бы убедить других. Впрочем, они не решились бы зайти так далеко во лжи во время гласности, когда ложь становится делом трудным, если вообще возможным. Всем, и им в том числе, отлично известно, что ни одной из этих прекрасных вещей в Германии не существует и что Германия может сделаться великой кнуто-германской империей, лишь надолго отказавшись от них даже в мечтах, ибо действительность оказалась сегодня слишком пугающей и жестокой, чтобы в ней нашлись время и место для мечтаний.
А поскольку всех этих прекрасных человеческих вещей в действительности нет, то о чем говорят им публицисты, ученые, патриоты и поэты немецкой буржуазии? Они говорят о прошлом величии Германской империи, о Гогенштауфенах306 и об императоре Барбароссе307. Что они, с ума сошли, превратились в идиотов? Нет, они — немецкие буржуа, немецкие патриоты. Но почему, черт возьми, они, эти добрые буржуа, эти превосходные немецкие патриоты, так почитают это великое католическое, императорское и феодальное прошлое Германии? Черпают ли они, подобно жителям итальянских городов,


Кнуто-германская империя и социальная революция
389
в XII, XIII, XIV и XV веках воспоминания о былом могуществе, о свободе, о разуме, о славе буржуазии? Были ли тогда буржуазия или, говоря вообще, немецкий народ менее, чем теперь, закрепощены, менее угнетены своими князьями-деспотами и своим спесивым дворянством? Нет, без сомнения, было гораздо хуже, чем теперь. Но что в таком случае хотят отыскать в прошедших веках эти немецкие ученые буржуа? Могущество своего хозяина. Это — честолюбие лакеев.
Видя, что сейчас происходит, сомневаться больше невозможно. Немецкая буржуазия никогда не любила, не понимала свободу, не стремилась к ней. Она живет в своем рабстве спокойная и счастливая, как крыса в сыру, но ей хочется, чтобы сыра было побольше. Начиная с 1815 года и до наших дней, она желала только одного; но этого одного она добивалась со страстным, энергичным упорством, достойным лучшего применения. Она желала чувствовать себя под властью могучего господина, пусть он будет даже свирепый и жестокий деспот, лишь бы он давал ей в награду за ее необходимое рабство то, что она называет своим национальным величием, лишь бы он заставил во имя немецкой цивилизации трепетать все народы, включая и народ немецкий.
Мне возразят, что буржуазия всех стран выражает в данное время те же стремления, что, перепуганная, она повсюду спешит укрыться под покровительство военной диктатуры, своего последнего прибежища от все более и более угрожающих выступлений пролетариата. Повсюду она отказывается от своей свободы во имя спасения своего кошелька и отказывается от своего права, чтобы спасти привилегии. Буржуазный либерализм во всех странах существует лишь по имени и есть не что иное, как обман.
Да, это верно. Но, по крайней мере, итальянский, швейцарский, голландский, бельгийский, английский и французский буржуазный либерализм в прошлом действительно существовал, между тем как либерализма германской буржуазии никогда и не было. Вы не отыщете его следов ни до, ни после Реформации. <...>


ПИСЬМО К С. Г. НЕЧАЕВУ
2-го июня 1870 г.
Любезный друг — теперь обращаюсь к Вам и через Вас к вашему, к нашему Комитету308. Надеюсь, если Вы теперь добрались до безопасного места, в котором, свободные от мелких дрязг и хлопот, Вы можете спокойно обдумать свое и наше общее положение, положение нашего общего дела.
Начнем с признания, что наша первая кампания, начатая в 1869 г., потеряна, мы разбиты. Разбиты по двум главным причинам. 1-ая — народ, на восстание которого мы имели полное право надеяться, не встал. Видно, чаша его страданий и мера его терпения еще не переполнились. Видно, вера в себя, в свое право и в свою силу еще не загорелась в нем и не нашлось достаточного количества дружно действующих и по России разбросанных людей, способных возбуждать эту веру. 2-ая причина: организация наша и по качеству, и по количеству своих членов, и по самому способу своего составления оказалась недостаточною. Поэтому мы были разбиты, потеряли много сил и много драгоценных людей.
Это факт несомненный, который мы должны сознать вполне, нисколько не торгуясь с ним, для того, чтобы сделать его точкою отправления для своих дальнейших рассуждений, предприятий и действий.
Вы, а с Вами вместе, без сомнения, и ваши друзья сознали его прежде, гораздо прежде, чем высказали мне его; да можно сказать, что Вы и не высказывали его мне никогда, я должен был его сам угадать из многих и явных противоречий в ваших речах и, наконец, убедиться в нем по общему положению дела, которое стало говорить так ясно, что не было возможности <...>309 скрыть его даже от посвященных друзей. Вы были убеждены в нем более чем наполовину, когда приезжали ко мне в Локарно310, а между тем Вы говорили мне с полнейшею уверенностью и самым утвердительным образом о близости необходимого восстания. Вы обманули меня, и я, подозревая или чувствуя инстинктивно обман, сознательно и систематически отказывался верить в него; Вы продолжали говорить и действо¬


Письмо к С. Г. Нечаеву
391
вать точно как будто бы Вы говорили мне чистую правду. Если б в свою бытность в Локарно Вы показали бы мне настоящее положение дела и в отношении народном, и в отношении к организации, я написал бы воззвание свое к офицерам311 в таком же самом направлении и духе, но другими словами; и это было бы и для меня, и для Вас, а главное, для самого дела лучше. Я не стал бы им говорить о предстоящем движении.
На Вас я не сержусь и не делаю Вам упреков, зная, что, если Вы лжете или скрываете, умалчиваете правду, Вы делаете это помимо всех личных целей, только потому, что Вы считаете это полезным для дела. Я и мы все горячо любим и глубоко уважаем Вас именно потому, что никогда еще не встречали человека, столь отреченного от себя и так всецело преданного делу, как Вы.
Но ни эта любовь, ни это уважение не могут помешать мне сказать Вам откровенно, что система обмана, делающаяся все более и более вашею главною, исключительною системою, вашим главным оружием и средством, гибельна для самого дела.
Прежде, однако, чем попробую и, надеюсь, успею доказать Вам это, скажу несколько слов о моих отношениях к Вам и к вашему Комитету и постараюсь объяснить, почему, несмотря на все предчувствия и разумно-инстинктивные сомнения, предупреждавшие меня все более и более против истины ваших слов, я до сих пор не верил и до последнего приезда моего в Женеву говорил и поступал так, как будто я верил в них безусловно.
Можно сказать, что вот уже 30 лет как я отделен от России; от 40-го до 51-го года я пробыл за границей сначала с паспортом, потом как эмигрант. В 51-ом году, после двухгодового заключения в саксонских и австрийских крепостях, я был выдан русскому правительству, которое в продолжение еще 6 лет держало меня сначала в Петропавловской крепости, в Алексеевском равелине, потом в Шлиссельбурге. В 57[-ом] я был отправлен в Сибирь, пробыл два года в Западной и два года в Восточной. В 61-ом г. бежал из Сибири, с тех пор, разумеется, не возвращался в Россию. Итак, в продолжение 30 лет я прожил всего 4 года (9 лет тому назад), от 57 до 61, на свободе в России, т.е. в Сибири. Это, разумеется, дало мне возможность ближе познакомиться с русским народом, с мужиками, с мещанами и с купечеством, и то специально сибирским, но не с рево¬


392
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
люционною молодежью. В мое время не было других политических ссыльных в Сибири, кроме немногих Декабристов и поляков. Знал я еще, правда, 4-х Петрашевцев: Петрашевского, Львова и Толя312 — но эти люди представляли собою нечто переходное от Декабристов к настоящей молодежи, были доктринерными, книжными социалистами, фурьеристами и педагогами. Настоящей молодежи, той, в которую я верю, — этого бессословного сословия, этой бездомной — <...> фаланги народной революции, о которой я говорил несколько раз в своих писаниях, я не знаю313 и только теперь начинаю мало- помалу знакомиться с нею.
Большая часть русских людей, приезжавших на поклон к Герцену314 в Лондон, были порядочники или литераторы, или либераль- ствующие и демократствующие офицеры. Первый серьезный русский революционер был Потебня315, второй Вы. Об Утине316 и об остальных женевских эмигрантах я говорить не буду. — Значит, до самой встречи с Вами настоящая русская революционная молодежь оставалась для меня «terra incognita»317.
Немного мне было нужно времени, чтобы понять вашу серьезность, чтобы поверить Вам. Я убедился и до сих пор остаюсь убежденным, что будь вас, таких, — хоть немного, вы представляете серьезное дело, единственное серьезное революционное дело в России, и, раз убедившись в этом, сказал себе, что моя обязанность помочь Вам всеми силами и средствами и связаться, сколько могу, с вашим русским делом. Тем легче было мне решиться на это, что ваша программа, по крайней мере, в прошедшем году, не только вполне соответствовала, но была вполне одинакова с моею программою, выработанною постоянным <...> и целым опытом довольно продолжительной политической жизни. Определим в нескольких чертах эту программу, на основании которой мы с Вами в прошедшем году соединились совершенно и от которой Вы, по-видимому, теперь довольно значительно удаляетесь, но которой я, с моей стороны, остался до такой степени верен, что если б ваши убеждения и удаление ваше или ваших друзей от нее было совершенно окончательным, я считал бы себя обязанным разорвать все интимно-политические отношения к Вам.
Программа ясно высказывается в нескольких словах: всецелостное разрушение государственно-юридического мира и всей так называе¬


Письмо к С. Г. Нечаеву
393
мой буржуазной цивилизации посредством народно-стихийной революции, невидимо руководимой отнюдь не официальною, но безыменною и коллективною диктатурою друзей полнейшего народного освобождения из-под всякого ига, крепко сплоченных в тайное общество и действующих всегда и везде ради единой цели, по единой программе.
Такова мысль и таков план, на основании которого я соединился с Вами и для исполнения которого я подал Вам руку. Вы сами знаете, как я остался верен признанному мною обещанию союза. Вы знаете, сколько я показал Вам веры, убедившись раз в вашей серьезности и в одинаковости революционных программ между нами. Я не спрашивал Вас, ни кто ваши друзья, ни сколько их, не поверял вашей силы, а верил Вам на слово.
Верил ли я по слабости, по слепости или по глупости? Вы сами знаете, что нет. Вы знаете очень хорошо, что во мне слепой веры никогда не было и что еще в прошедшем году в одиноких разговорах с Вами и раз у Огарёва318 и при Огарёве я Вам сказал ясно, что мы Вам верить не должны, потому что для Вас ничего не стоит солгать, когда Вы полагаете, что ложь может быть полезна для дела, что, следовательно, мы другого залога истины ваших слов не имеем, кроме вашей несомненной серьезности и безусловной преданности делу. Что это гарантия большая, но не спасающая, однако, Вас от ошибок, а нас от промахов, если мы предадимся Вам слепо.
И, несмотря на это убеждение, несколько раз высказанное мною Вам, я все-таки оставался в связи с Вами и помогал Вам везде сколько мог; хотите знать, почему это я делал? Во-первых, потому что до вашего отъезда из Женевы в Россию319 наши программы были действительно одинаковы. В этом я мог убедиться не только из всех наших ежедневных разговоров, но еще из того, что все писания мои, задуманные и напечатанные при Вас, возбудили в Вас большую симпатию именно теми пунктами, которые более и яснее других высказывали нашу общую программу, и потому что ваши писания, напечатанные в прошедшем году, носили тот же самый характер.
Во-вторых, потому, что, признавая в Вас действительную и неутомимую силу, преданность, страсть <...> и мышленье, я считал Вас и считаю способным сплотить вокруг себя и не для себя, а для дела, настоящие силы; я говорил себе и Огарёву, что, если они еще не сплочены, то непременно сплотятся в скором времени.


394
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
В-3-х, потому, что, признав Вас из всех мне известных русских людей за самого способного для исполнения этого дела, я сказал себе и Огарёву, что нам ждать нечего другого человека, что мы оба стары и что нам вряд ли удастся встретить другого подобного, более призванного и более способного, чем Вы; что поэтому, если мы хотим связаться с русским делом, мы должны связаться с Вами, а не с кем другим. Комитета и всего вашего общества мы не знаем и можем судить об них только по Вас. Если же Вы серьезны, почему же вашим друзьям, настоящим или будущим, не быть серьезными. Ваша несомненная серьезность была для меня залогом, с одной стороны, что вы пустых людей в свою среду не допустите, а с другой, что Вы один не останетесь, а будете стараться создать коллективную силу.
Есть, правда, в Вас один слабый пункт, поразивший меня с первых дней нашей встречи, но на который я, признаюсь, не обратил надлежащего внимания, это ваша неопытность, незнание людей и жизни и сопряженный с ними фанатизм, не чуждый мистицизма. Незнакомство с общественными условиями, привычками, нравами, мыслями и обычными чувствами так называемого образованного мира делает Вас, даже и теперь еще, неспособным действовать с успехом в его среде, даже в видах его разрушения. Вы до сих пор еще не знакомы с средствами, которыми можно приобретать в нем влияние и силу, что обрекает Вас на неминуемые промахи всякий раз, когда необходимость самого дела приводит Вас с ним в соприкосновение. Это явно сказалось в несчастной попытке вашей издавать «Колокол» на невозможных условиях. Но о «Колоколе» поговорим после. Незнание людей обрекает Вас на неизбежные промахи. Вы в одно и то же время слишком много требуете и слишком много ожидаете от них, задавая им задачи не по силам, в той вере, что все люди должны быть проникнуты тою же страстью, какою проникнуты Вы. Вы, вместе с тем, совсем не верите в них, вследствие чего Вы отнюдь не рассчитываете на страсть, возбужденную в них, на создавшееся в них направление, на самостоятельную честность их стремлений к вашей цели, а стараетесь их закрепить, запугать, связать внешними и большею частью далеко недостаточными контролями, так, чтобы, раз попавши в ваши руки, они никогда не могли бы вырваться из них. А между тем они вырываются и будут вырываться из них беспрестанно, пока Вы не перемените систему действий с ними, так же как и не будете искать


Письмо к С. Г. Нечаеву
395
преимущественно в них самих главного соединения с Вами. Помните, как Вы сердились на меня, когда я называл Вас абреком320, а ваш катехизис — катехизисом абреков, Вы говорили, что все люди должны быть такими, что полнейшее отречение от себя, от всех личных требований, удовлетворений, чувств, привязанностей и связей должно быть нормальным, естественным, ежедневным состоянием всех людей без исключения. Ваше собственное самоотверженное изуверство, ваш собственный истинно высокий фанатизм Вы хотели бы, да еще и теперь хотите сделать правилом общежития. Вы хотите нелепости, невозможности, полнейшего отрицания природы человека и общества. Такое хотение гибельно, потому что оно заставляет Вас тратить ваши силы понапрасну и стрелять всегда мимо. Никакой321 человек, как бы он ни был силен лично, и никакое общество, как бы совершенна ни была его дисциплина и как бы могуча ни была его организация, никогда не будет в силах победить природу. Пытаться ее победить могут только религиозные фанатики и аскеты — и потому я удивлялся недолго и немного, встретив в Вас какой-то мистически- пантеистический идеализм. В связи с вашими характерными направлениями мне это казалось ясно совершенно, хотя и совершенно нелепо. Да, мой милый друг, Вы не материалист, как мы грешные, а идеалист, пророк, как монах Революции, вашим героем должен быть не Бабёф и даже не Марат322, а какой-нибудь Савонарола323. Вы по образу мыслей подходите больше к Тецелю324 <...> более к иезуитам, чем к нам. Вы фанатик — в этом ваша огромная характерная сила; но вместе с тем и ваша слепота, а слепота, большая и губительная слабость, слепая энергия блуждает и спотыкается, и чем страшнее она, тем неминуемее и тем значительнее промахи. В Вас огромный недостаток критики, а при таком недостатке <...> оценка людей, положений и соразмерений средств с целью <...> невозможны.
Все это я понимал и говорил еще себе в прошедшем году. Но все это уравновешивалось во мне в вашу пользу двумя соображениями. Во-первых, я признавал и признаю в Вас огромную и, можно сказать, абсолютно чистую силу — чистую от всякой себялюбивой и тщеславной примеси, силу, подобную которой я не встречал еще в других русских людях; а во-вторых, я говорил и говорю себе, что Вы еще молоды, к тому же так цельны325 и так отречены от личных, себялюбивых капризов и самообольщений, что не можете оставаться долгое


396
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
время на ложном пути и в заблуждении, пагубном для самого дела. Я и теперь в этом уверен.
Наконец, я очень хорошо чувствовал и видел, что Вы далеко не имели ко мне полного доверия и во многих отношениях стремились сделать меня средством для неизвестных мне ближайших целей. Но это нисколько не смущало меня.
Во-первых, мне нравилась ваша молчаливость насчет лиц, принимавших участие в вашей организации, и насчет того убеждения, что в такого рода делах людям самым доверенным и близким следует знать только о том, знание чего практически необходимо для успеха их специального дела. И Вы мне отдадите эту справедливость, что я никогда не делал Вам нескромных вопросов. Если б Вы даже, в противность своей обязанности, назвали мне имена, то я все-таки не узнал бы ничего, не зная лиц, носящих эти имена. Я был бы принужден судить о них по Вас, а Вам я верил и верю. Комитет, составленный из людей Вам подобных и заслуживших ваше полное доверие, по-моему, заслуживает с нашей стороны не менее полное доверие.
Является вопрос: существовала ли, действительно, ваша организация или Вы только собирались кое-как создать ее? А если она существовала, была ли она многочисленна, составляла ли уже, по крайней мере, зародыш силы или все это существовало только в надежде? Существовал ли даже сам Комитет, ваша святая святых, в том виде и с тем несомненнейшим сплочением сил на жизнь и на смерть — или Вы только готовились создать его, одним словом, представляли ли Вы собою одиночную, весьма почтенную, правда, но только личную силу или силу коллективную, уже действительно существующую? И <...> если общество и руководящий Комитет действительно существовали, предполагая в них, особенно в Комитете, исключительное участие людей верных, крепких, так же фанатически преданных и от себя отреченных, как Вы сами, мне представляется еще другой вопрос: было ли и есть ли в нем достаточно практического ума и знания, достаточно теоретической подготовки и способности понимания условий и отношений русской народной и сословной жизни для того, чтобы сделать революционный Комитет, никак не ничтожный, а действительный, и для того, чтобы покрыть всю русскую жизнь и проникнуть во все общественные слои действительно могучею орга¬


Письмо к С. Г. Нечаеву
397
низацией. От горячей энергии действующих зависела искренность дела, от их практического ума и знания — его успех.
Для того чтобы узнать это, для того, в действительности и в возможности, т.е. в уме вашего предприятия, я Вам беспрестанно ставил множество вопросов и признаюсь, что ваши ответы отнюдь не удовлетворяли меня. Как Вы ни отвертывались и ни виляли, Вы поневоле мне высказали следующее: общество ваше по своей численности было еще весьма незначительно, по материальным средствам своим еще менее. Практического ума, знания и умения в нем еще очень мало. Но Комитет, Вами составленный, без сомнения, из людей, подобных Вам, и между ними Вы — один из самых лучших, из самых крепких. Вы создатель и до сих пор руководитель общества. Все это, мой милый друг, я понял и узнал еще в прошедшем году. Но это отнюдь не мешало мне присоединиться к Вам, признав в Вас <...>, умного и страстно преданного деятеля, каких мало, уверенный в том, что Вы успели найти хоть несколько людей, Вам подобных, и сплотиться с ними, я также был уверен и до сих пор остаюсь уверенным в том, что путями опыта и горячих и неутомимых стремлений Вы скоро добьетесь до того знания, ума и умения делать, без которого успех невозможен. А так как, кроме вашего кружка, я не предполагал и не предполагаю возможности существования в России другого столь же серьезного кружка, то, несмотря на все, я решился остаться в соединении с Вами.
Я нисколько не сердился на Вас за то, что Вы старались постоянно преувеличивать предо мною вашу силу, это объективная и часто полезная, а иногда и смелая замашка всех конспираторов. Правда, что я видел в вашем старании обмануть меня и доказательство вашего, еще недостаточного, понимания людей. Мне казалось, что из всех разговоров наших Вы должны были понять, что для того, чтобы привлечь меня, не требовалось с вашей стороны доказательств уже существующей и организованной силы, а только доказательство непреклонной и разумной воли создать такую силу. Я понял также то, что, являясь передо мной как представитель и нечто вроде посланника уже существующей и достаточно сильной организации, таким образом казалось Вам, Вы ставили себя в положение представить мне свои условия от очень могучей силы; в то время, когда бы Вы явились только передо мною как лицо, собирающее силу, Вы должны были бы говорить


398
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
со мною как равный с равным, как лицо с лицом и подвергнуть моему <...> и вашу программу, и план действий.
Это не входило в ваши расчеты. Вы были слишком фанатически преданы вашей программе и вашему плану, для того чтобы подвергнуть их чьей бы то ни было критике. А во-вторых, вы не имели достаточно веры в мою преданность делу и в мое разумение его, для того чтобы показать мне самое дело в настоящем его виде. Вы относились скептически ко всей эмиграции и были правы, ко мне, может быть, менее скептически, чем к другим, потому что я Вам дал слишком много доказательств моей готовности служить делу, без всяких личных притязаний и тщеславных расчетов. Но все-таки Вы смотрели на меня как на инвалида, советы и знания которого могут быть иногда полезны, не более <...>: участие которого в вашем горячем деле было бы излишне и даже вредно. Я это слишком хорошо видел, но это отнюдь не обижало меня. Вы сами знали <„> этого и не могли меня побудить к разъединению с Вами. Мне не след было доказывать Вам, что я совсем не такой отпетый к делу горячему, настоящему делу, неспособный человек, как Вам казалось. Я предоставлял и предоставляю времени и вашему собственному опыту убедиться в противном.
К тому же было и до сих пор существует особенное обстоятельство, принудившее и принуждающее меня держать себя весьма осторожно по отношению ко всем русским делам и людям. Это мое совершенное безденежье. Всю жизнь я боролся с бедностью, и всякий раз, когда мне удавалось предпринять и делать мало-мальски что-нибудь полезное, я делал это не на свои, а на чужие средства. Это с давних времен навлекло на меня, особенно со стороны русской сволочи, целую тучу клеветы и нареканий.
Эти господа совсем опоганили мою репутацию и тем значительно парализировали мою деятельность. Нужно было всей неподдельной страсти и искренней воли, которые в себе, без всякого хвастовства и по опыту, сознаю, для того, чтобы не сломиться и для того, чтобы продолжать делать. Вы также <„> знаете, как ложны и подлы слухи о моей личной роскоши и о моем стремлении наживиться на счет других, надувании других. А между тем русская эмигрантская сволочь — Утин и Компани — смеет называть меня надувателем и своекорыстным эксплуататором, меня, который с тех пор, как я себя помню, ни¬


Письмо к С. Г. Нечаеву
399
когда не жил и не хотел жить в свое удовольствие и стремился всегда к освобождению других. Не примите это за самохвальство — я говорю Вам это и друзьям и чувствую необходимость и право высказать это Вам один раз навсегда.
Ясно, что для того, чтобы предать себя полному служению дела, я должен иметь средства для жизни. Я становлюсь стар, восьмилетнее <...> заключение породило во мне хроническую болезнь, с моим поэтому попорченным <.„>, требующим известного ухода, известных условий, для того, чтобы служить делу с пользою — к тому же у меня жена, дети, которых я не могу обречь на голодную смерть; я старался уменьшать донельзя издержки, но все-таки без известной суммы в месяц существовать не могу. Откуда же взять эту сумму, если я весь труд свой отдам общему делу?
Есть еще другие соображения; основав несколько лет тому назад Интернационально-тайно-революционный Союз326, я не могу и не хочу бросать его, для того чтобы предаться исключительно русскому делу. К тому же в моей мысли интернациональное и русское дело — одно дело. До сих пор интернациональное дело не давало мне средств к жизни, а только вовлекало в издержки. Вот Вам в нескольких словах ключ к моему положению, и Вы поймете, что эта бедность, с одной стороны, а с другой, подлые клеветы, распущенные обо мне русскими эмигрантами, связывают меня в отношении ко всем новым людям, в отношении ко всем делам. Видите, сколько было причин для меня Вам не навязываться, не требовать от Вас доверия, более чем Вам казалось полезным; <„.> ждать, чтоб Вы и ваши друзья убедились, наконец, сами в возможности, в пользе и необходимости вашего доверия.
Вместе с тем я очень хорошо видел и знал, что, обращаясь ко мне не как равный к равному, не как доверяющий к доверенному лицу, Вы, сообразно вашей системе и повинуясь, так сказать, логической необходимости, смотрели на меня как на опытное, на 3/4 слепое орудие для дела и употребляли меня, мою деятельность, мое имя как средства. Таким образом, не имея в действительности той силы, о которой Вы мне говорили, Вы пользовались моим именем, для того чтобы создать силу в России; так что много людей действительно думают, что я нахожусь во главе тайного общества, о котором я сам, как Вам, впрочем, известно, ровно ничего не знаю.


400
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Должен ли я был позволить употребление своего имени как средства для пропаганды и для привлечения людей в организацию, план действий и ближайшие цели которой были мне на 3/4 неизвестны? Не запинаясь, отвечаю утвердительно, да, мог и должен. Вот мои причины:
Во-первых, я всегда был убежден, что русский революционный Комитет должен и может действовать только в России и управление русской революцией делать из-за границы — нелепость.
Если Вы и друзья ваши останетесь долго за границей, то я и вас бы объявил неспособными быть долее членами Комитета. Если вы сделаетесь эмигрантами, то вы должны будете так же точно, как сделал я, подчиняться во всем русским делам в России, безусловному руководству, признаваемому вами (на основании программ и плана, обсужденных вместе) новому Комитету в самой России; сами же образовать заграничный русский Комитет для самостоятельного управления всеми русскими отношениями, делами, людьми и кружками за границей, в полном согласии с видами русского Комитета, но с подлежащею автономиею и независимостью в выборе средств и способов действий, и, главное, в совершенном согласии с Интернациональным Союзом. В таком случае я буду требовать по обязанности, по праву быть равноправным членом этого заграничного русского комитета, что и сделал, впрочем, в последнем письме к Комитету и к Вам, признавая, что русский Комитет должен быть в самой России. Я, разумеется, не имел возможности и намерения возвратиться в Россию, не имею также и претензии быть его членом. С программою и общими целями действий его я познакомился через Вас и, так как был с Вами вполне согласен, изъявил свою готовность, свою твердую решимость помогать и служить ему всеми зависящими от меня средствами; а так как мое имя казалось Вам средством, полезным для привлечения новых людей в вашу организацию, я дал Вам свое имя. Я знал, что оно будет употреблено для дела (в этом мне служили ручательством наша общая программа и ваш характер), и не боялся, что рядом ошибочных действий, промахов оно может подвергнуться общественному нареканию — к ругательствам мне не привыкать стать.
Но вспомните, что еще прошедшим летом было выговорено между нами, что все русские предприятии, дела и люди за границей будут


Письмо к С. Г. Нечаеву
401
известны мне и что все, что ни будет сделано или предпринято за границей, не будет сделано без моего ведома и согласия. Это было условие необходимое. Во-1-х, потому, что я гораздо лучше знаю заграничный мир, чем кто-либо из вас, а, во-2-х, потому, что слепая и несамостоятельная солидарность с Вами в заграничных делах и публикациях могла бы поставить меня в положение, противное обязанностям и правам как члена Интернационального Союза. Это условие, как мы увидим, однако, не было исполнено с вашей стороны; и если оно не будет приведено в исполнение совершенное, я буду вынужден разорвать с Вами всякие интимно-политические отношения.
Прежде всего моя система разнится тем, что она не признает ни пользы, ни даже самой возможности другой революции, кроме стихийной, или народно-социальной. Всякая другая революция, по моему глубочайшему убеждению, бесчестна, вредна, свободо- и народоубийственна, потому что она сулит народу новую нищету и новое рабство; а главное, всякая другая революция стала отныне невозможною, недостижимою и неисполнимою. Централизация и цивилизация, железные дороги, телеграфы, новое вооружение и новая организация войск, вообще административная наука, т. е. наука систематического порабощения и эксплуатирования народных масс и наука укрощения народных и всяких других бунтов, столь тщательно разработанная, проверенная опытом и усовершенствованная в продолжение последних 75 лет новейшей истории, — все это вместе вооружило государство в настоящее время такою громадною силою, что все искусственные, тайно-заговорные и вненародные попытки, внезапные нападения, сюрпризы, удары — должны обрушиться об нее и что оно может быть побеждено, сломлено только стихийно- народно-социальною революциею.
Итак, единственною целию тайного общества должно быть не создание искусственной вненародной силы, а возбуждение, сплочение и организация стихийных народных сил; таким образом, единственно возможная, единственно действительная армия революции — не вне народа, а сам народ. Народ искусственно возбудить невозможно, народные революции порождаются самою силою вещей или тем историческим током, который подземно и невидимо, хотя и беспрерывно и большею частью медленно, течет в народных слоях, все больше их обнимая, проникая, подкапывая, до тех пор, пока не вырвется из-под


402
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
земли наружу и, своим бурным течением ломая препятствия, не уничтожит всего, что ему попадется на дороге.
Такую революцию искусственно произвесть невозможно. Нельзя даже ее значительно ускорить, хотя и не сомневаюсь в том, что дельная и умная организация может облегчить ее взрыв. Есть периоды в истории, когда революции просто невозможны; есть другие периоды, когда они неминуемы. В каком из этих двух периодов мы находимся ныне? По моему глубокому убеждению, в периоде повсеместной неминуемой народной революции. Не стану доказывать справедливость такого убеждения, потому что это завлекло бы меня слишком далеко. К тому же мне и не нужно доказывать ее, так как я обращаюсь здесь к человеку и людям, которые, кажется, разделяют это убеждение вполне. Я говорю: везде, в целой Европе социальнонародная революция неминуема. Скоро ли она вспыхнет и где вспыхнет прежде: в России, или во Франции, или в какой другой части Запада? Никто этого предсказать не может. Может быть, она вспыхнет через год, прежде года, может, не прежде 10 или 20 лет. Не в том дело, и люди, которые намерены честно служить, служат ей не ради своей потехи. Все тайные общества, которые хотят при- несть ей действительную пользу, должны прежде всего отказаться от всякой нервозности, от всякого нетерпения. Спать они не должны, должны, напротив, быть по возможности готовыми во всякую минуту, следовательно, начеку, всегда способными воспользоваться каждым удобным случаем; но вместе с тем они должны быть заложены и организованы не в видах близкого восстания, а с целью продолжительной и терпеливой подземной работы по примеру наших друзей отцов иезуитов.
Ограничу свои рассуждения Россиею. Когда грянет русская революция? Мы этого не знаем. Многие, и я грешный, между прочим, ждали всенародного восстания в 1870 году, а народ не проснулся. Должно ли из этого заключить, что русский народ может обойтись и без революции, что он минует ее? Нет, такое заключение невозможно, было бы бессмысленно. Кто знает безвыходное, просто критическое положение нашего народа в экономическом и политическом отношении, а с другой стороны, решительную неспособность нашего правительства, нашего государства не только изменить, но хоть сколько-нибудь облегчить его положение — неспособность, вытека¬


Письмо к С. Г. Нечаеву
403
ющую не из того или другого свойства наших правительственных лиц, а из самой сущности нашего государственного строя в особенности и вообще всякого государства, — тот непременно должен прийти к заключению, что русская народная революция неминуема. Она не только отрицательно, она положительно неминуема, потому что в нашем народе, несмотря на все его невежество, исторически выработался идеал, к осуществлению которого он знаемо или незнаемо стремится. Этот идеал — общинное владение землею с полною свободою от всякого государственного притеснения и от всяких поборов. К этому стремился он при Лжедмитриях, при Стеньке Разине, при Пугачеве и стремится теперь непрестанными, но разрозненными и потому всегда укрощаемыми бунтами.
Я указал только на две главные черты народно-русского идеала, отнюдь не имея претензии очертить его вполне несколькими словами. Мало ли что живет еще в интеллектуальных стремлениях русского народа и что выйдет на свет с первою революциею. Теперь мне и этого достаточно для того, чтобы доказать, что наш народ не белый лист бумаги, на котором любое тайное общество может написать что ему угодно, — например, хоть вашу коммунистическую программу. У него выработалась, отчасти сознательно, на три четверти, пожалуй, бессознательно, программа своя, которую тайная организация должна узнать, угадать и с которой она обязана будет сообразоваться, если только желает успеха.
Несомненный и равно нам известный факт, что при Стеньке Разине, также и при Пугачеве, т.е. всякий раз, когда народный бунт удавался, хоть на некоторое время, народ наш делал одно: забирал всю землю в общинное владение, отправлял к черту дворян-помещиков, царских чиновников, а иногда и попов и организовывал свою вольную общину. Значит, у нашего народа есть в памяти и в идеале уже один драгоценный элемент для будущей организации, элемент, которого еще нет у западных народов, — это вольная экономическая община. В народной жизни и в народной мысли есть два начала, два факта, на которые мы опереться можем: частые бунты и вольно-экономическая община. Есть еще третье начало и третий факт, это — казачество или разбойнически-воровской мир, заключающий в себе равно протест и против государственного, и против патриархально-общинного притеснения и напоминающий, так сказать, две первые.


404
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Частные бунты, хотя и вызываемые всегда случайными обстоятельствами, тем не менее, проистекают из общих причин и выражают глубокое и всеобщее неудовольствие народа. Они составляют как бы обыденное или обыкновенное явление русской народной жизни. Нет деревни в России, которая бы не была глубоко недовольна своим положением и которая не ощущала бы нужду, тесноту, притеснения327 и не таила в глубине своего коллективного сердца желание захватить всю помещичью, а затем всю крестьянско-кулацкую землю и убеждение, что она имеет на это несомненное право, — нет деревни, которую умеючи не было бы возможности взбунтовать. Если деревни не бунтуются чаще, так это единственно от страха, от сознания своего бессилия. Сознание это происходит от разъединенности общин, от отсутствия действительной солидарности между ними. Если бы каждая деревня знала, могла надеяться, что, в то время как она встанет, встанут все другие, то можно сказать наверное, что не было бы ни одной деревни в России, которая бы не взбунтовалась. Отсюда вытекает первая обязанность, назначение и цель тайной организации: пробудить во всех общинах сознание их неотвратимой солидарности и тем самым возбудить в русском народе сознание могущества — одним словом, соединить множество частных крестьянских бунтов в один общий, всенародный бунт.
Одним из главных средств к достижению этой последней цели, по моему глубокому убеждению, может и должно служить наше вольное всенародное казачество, бесчисленное множество наших святых и несвятых бродяг, богомолов, бегунов, воров и разбойников — весь этот широкий и многочисленный подземельный мир, искони протестовавший против государства и государственности и против немецко-кнутовой цивилизации. Это было высказано в безыменном листке «Постановка революционного вопроса»328 и вызвало у всех наших порядочников и тщеславных болтунов, принимающих свою доктринерскую византийскую болтовню за дело, вопль негодования. А между тем это совершенно справедливо и подтверждается всею нашею историею. Казачий воровско-разбойнический и бродяжнический мир играл именно эту роль совокупителя и соединителя частных общинных бунтов и при Стеньке Разине и Пугачеве; народные бродяги — лучшие и самые верные проводники народной революции, приуготовители общих народных волнений, этих предтеч все¬


Письмо к С. Г. Нечаеву
405
народного восстания, а кому не известно, что бродяги при случае легко обращаются в воров и разбойников. Да кто же у нас не разбойник и не вор? Уж не правительство ли? Или наши казенные и частные спекуляторы и дельцы? Или наши помещики, наши купцы? Я, с своей стороны, ни разбоя, ни воровства, ни вообще никакого противучело- веческого насилия не терплю, но признаюсь, что если мне приходится выбирать между разбойничеством и воровством восседающих на престоле или пользующихся всеми привилегиями и между народным воровством и разбоем, то я без малейшего колебания принимаю сторону последнего, нахожу его естественным, необходимым и даже в некотором смысле законным. Народно-разбойничий мир, признаюсь, с точки зрения истинно человеческой, далеко, далеко не красив. Да что же красиво в России? Разве может быть что-нибудь грязнее нашего порядочного чиновно- или мещанско-цивилизованного и чистоплотного мира, скрывающего под своими западногладкими формами самый страшный разврат мысли, чувства, отношений и действий! Или, в самых лучших случаях, безотрадную и безвыходную пустоту. В народном разврате есть, напротив, природа, сила, жизнь, есть, наконец, право многовековой исторической жертвы; есть могучий протест против коренного начала всякого разврата, против Государства — есть, поэтому, возможность будущего. Вот почему я беру сторону народного разбоя и вижу в нем одно из самых существенных средств для будущей народной революции в России.
Я понимаю, что это может привести в негодование чистоплотных или даже нечистоплотных идеалистов наших — идеалистов всякого цвета, от Утина до Лопатина329, воображающих, что они могут насильственным образом, посредством искусственной330 тайной организации навязать народу свою мысль, свою волю, свой образ действий. Я в эту возможность не верю, а убежден, напротив, что при первом разгроме всероссийского государства, откуда бы он ни произошел, народ подымется не по утинскому, не по лопатинскому и даже не по вашему идеалу, а по своему, что никакая искусственная конспирационная сила не будет в состоянии воздержать или даже видоизменить его самородного движения, — ибо никакая плотина не в состоянии воздержать бунтующего океана. Вы все, мои милые друзья, полетите как щепки, если не сумеете плыть по народному направлению, — уверен, что при первом крупном народном восстании бродяжнически-воровской и


406
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
разбойнический мир, глубоко вкорененный в нашу народную жизнь и составляющий одно из ее существенных проявлений, тронется, и тронется могущественно, а не слабо.
Хорошо ли это или дурно, это факт несомненный и неотвратимый, и кто хочет действительно русской народной революции, кто хочет служить ей, помогать ей, организовать ее не на бумаге только, а на деле, тот должен знать этот факт; мало того, тот должен считаться с ним, не стараясь его обходить, и встать к нему в сознательнопрактическое отношение, уметь употребить его как могучее средство для торжества революции. Тут чистоплотничать нечего. Кто хочет сохранить свою идеальную и девственную чистоту, тот оставайся в кабинете, мечтай, мысли, пиши рассуждения или стихи. Кто же хочет быть настоящим революционным деятелем в России, тот должен сбросить перчатки; потому что никакие перчатки его не спасут от несметной и всесторонней русской грязи. Русский мир, государственно-привилегированный и всенародный мир, — ужасный мир. Русская революция будет несомненно ужасная революция. Кто ужасов или грязи боится, тот отойди и от этого мира, и от этой революции; кто же хочет служить последней, тот, зная на что он идет, укрепи свои нервы и будь готов ко всему.
Употребить разбойничий мир как орудие народной революции, как средство для совокупления и для разобщения331 частных общинных бунтов — дело нелегкое; я признаю его необходимость, но вместе с тем вполне сознаю свою полнейшую неспособность к нему. Для того чтобы его предпринять и довести его до конца, надо быть самому вооруженным крепкими нервами, богатырскою силою, страстным убеждением и железною волею. В ваших рядах могут найтись такие люди. Но люди нашего поколения и нашего воспитания к нему не способны. Идти к разбойникам — не значит самому сделаться разбойником и только разбойником, не значит делить с ними все их неспокойные] страсти, бедствия, часто гнусные цели, чувства, действия — но значит дать им новую душу и возбудить в них другую, всенародную цель — у этих диких и до жестокости грубых людей натура свежая, сильная, непочатая и неистощенная и, следовательно, открыта для живой пропаганды, если пропаганда, разумеется, живая, а не доктринерская, посмеет и сумеет подойти к ним. Об этом предмете я готов сказать еще много, если только придется мне продолжать с Вами эту переписку.


Письмо к С. Г. Нечаеву
407
Другой драгоценный элемент будущей народной жизни в России, сказал я, это вольно-экономическая община, элемент действительно драгоценный, которого нет на Западе. Западная социальная революция должна будет создать этот необходимый и основной зародыш всей будущей организации, и создание его будет стоить Западу много, много хлопот. У нас он уже создан; случись революция в России, провались государство со всеми своими чиновниками, русская деревня организуется без малейшего труда сама собою в тот же день. Но зато в России предстоит трудность другого рода, которой нет на Западе. Наши общины страшно разъединены, почти не знают друг друга и часто становятся друг к другу во враждебное отношение, по древнему русскому обычаю. В последнее время благодаря финансовым мерам правительства они стали привыкать к волостному соединению, так что волость приобретает все более и более народный смысл, народное освящение, но затем все и кончается. Волости решительно не знают и не хотят знать друг о друге. А для устройства революционной победы, для организации будущей народной свободы необходимо, чтобы волости собственным народным движением соединились в уезды, уезды в области, области же образовали бы между собою вольную русскую федерацию.
Пробудить в наших общинах сознание этой необходимости ради их собственной свободы и пользы — опять-таки дело тайной организации — потому что никто, кроме нее, никто за это дело приняться не захочет, интересы правительства и всех привилегированных классов ему прямо противны. Как за него приняться, что и как делать, чтобы пробудить в общинах это спасительное, едино-спасительное сознание, — об этом распространяться здесь не место.
Так вот, милый друг, в ее главных чертах целая программа народнорусской революции, глубоко запечатленная в историческом инстинкте и в целом положении нашего народа. Кто хочет встать во главе народного движения, тот должен принять ее вполне и быть ее исполнителем. Кто захочет навязать народу свою программу, тот останется в дураках.
Сам народ, как мы видели, вследствие невежества и разъединения не в состоянии ее формулировать, связать в систему и сплотиться во имя ее. Значит, ему нужны помощники. Откуда же возьмутся эти помощники? Это во всякой революции самый трудный вопрос. До сих


408
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
пор на целом Западе помощники революции, выходя из привилегированных классов, оказывались почти всегда ее эксплуататорами. И в этом отношении Россия опять-таки счастливее Запада. В России есть огромная масса в одно и то же самое время образованных, мыслящих и лишенных всякого положения, всякой карьеры, всякого выхода людей: три четверти по крайней мере ныне учащейся молодежи находится именно в таком положении. Семинаристы, крестьянские и мещанские дети, дети мелких чиновников и разоренных дворян, ну да что говорить, Вы знаете этот мир лучше меня. Принимая народ за революционную армию, вот наш генеральный штаб, вот материал, драгоценный для тайной организации.
Но этот мир надо действительно организовать иморализировать. Вы же своею системою его развращаете и готовите в нем себе изменников, народу же эксплуататоров. Вспомните, что во всем этом мире, за исключением малого числа железных, высоконравственных натур, выработавшихся посреди грязного притеснения и несказанной нужды, по дарвиновскому методу, — настоящей нравственности очень немного. Добродетельны, т.е. народолюбивы они, стоят за всякую справедливость против всякой несправедливости, за всех притесненных против всех притеснителей — только благодаря положению, отнюдь же не по сознанию и по воле. Возьмите Вы из этого мира по жребию сотню людей и поставьте их в положение, которое бы позволило им эксплуатировать и притеснять народ, — можно сказать наверное, что они будут его преспокойно эксплуатировать и притеснять. Следовательно, самостоятельной добродетели в них мало. Надо, пользуясь их бедственным, помимо воли их добродетельным положением, постоянною пропагандою и силою организации возбудить, воспитать, укрепить в них и сделать страстно-сознательною эту добродетель. А Вы делаете совершенно противное; следуя иезуитской системе, Вы систематически убиваете в них всякое человеческое личное чувство, всякую личную справедливость — как будто бы чувство и справедливость могли быть безличными — воспитываете в них ложь, недоверие, шпионство и доносы, рассчитывая гораздо больше на внешние путы, которыми Вы их связали, чем на их внутреннюю доблесть. Так что стоит только перемениться обстоятельствам, достаточно, чтобы они сознали, что правительственный страх страшнее вашего страха, для того чтобы, воспитанные Вами, они еде-


Письмо к С. Г. Нечаеву
409
дались отличными правительственными слугами и шпионами. Ведь факт теперь несомненный, мой милый друг, что огромное большинство ваших товарищей, попавших в полицейские руки, без особенного усилия со стороны правительства, без пыток, все и всех выдали. Этот грустный факт, если Вы только исправимы, должен Вам открыть глаза и заставить Вас переменить систему.
Как же морализировать этот мир? Возбуждая в нем прямо, сознательно и укрепляя в его уме и сердце единую, всепоглощающую страсть всенародного общечеловеческого освобождения. Это новая, единственная религия, силою которой можно шевелить души и создавать спасительную коллективную силу. Таково должно быть отныне единственное содержание нашей пропаганды. Ближайшая цель ее — создание тайной организации, организации, которая должна в одно и то же время создать народо-вспомогательную силу и сделаться практическою школою нравственного воспитания для всех членов.
Прежде всего определим ближе цель, значение и назначение этой организации. В моей системе, как я уже несколько раз заметил выше, она не должна составлять революционной армии — у нас должна быть только одна революционная армия — народ, — организация должна быть лишь только штабом этой армии, организатором не своей, а народной силы, посредницею между народным инстинктом и революционною мыслию. А революционная мысль только потому и революционерна, жива, действительна, истинна, что она выражает и только поскольку она формирует народные инстинкты, выработанные историею. Стремиться навязать народу свою мысль, простую <...> или чуждую его инстинктам, — значит хотеть поработить его новому государству. Поэтому организация, хотящая искренно только освобождения народной жизни, должна принять программу, которая была бы полнейшим выражением народных стремлений. Мне кажется, что программа, изображенная в первом нумере «Народного дела»332, вполне соответствует этой цели. Она не навязывает народу никаких новых постановлений, порядков, форм жизни, а только разнуздывает его волю и дает широкий простор его самоопределению и его экономически-социальной организации, которая должна быть создана им самим, снизу вверх, а не сверху вниз. Организация должна нелицемерно проникнуться мыслию, что она слуга, помощник, отнюдь же не повелитель народа, а также и не распорядитель над ним,


410
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ни в каком случае и ни под каким предлогом, ни даже под предлогом народного блага.
Организации предстоит огромная задача: не только приготовить торжество революции народной посредством пропаганды и сплочения народных сил; не только разрушить до конца силою этой революции весь ныне существующий экономический, социальный и политический порядок вещей; но еще, пережив самое торжество революции, на другой день народной победы сделать невозможным установление какой бы то ни было государственной власти над народом — даже самой революционной, по-видимому, даже вашей, — потому что всякая власть, как бы она ни называлась, непременным образом подвергла бы народ старому рабству в новой форме. Поэтому организация наша должна быть довольно крепка и живуча, чтобы пережить первую победу народа, — а это совсем нелегкое дело, — должна быть так глубоко проникнута своим началом, чтобы можно было надеяться, что даже посреди самой революции она не изменит ни мыслей, ни характера, ни направления. В чем же должно будет состоять это направление? Что будет главною целью и задачею организации? Помочь народу самоопределиться на основании полнейшего равенства и полнейшей и всесторонней человеческой свободы, без малейшего вмешательства какой бы то ни было, даже временной или переходной, власти, т.е. без всякого государственного посредства.
Мы отъявленные враги всякой официальной власти — будь она хоть распререволюционная власть, — враги всякой публично признанной диктатуры, мы — социально-революционные анархисты. Но если мы анархисты, спросите Вы, каким правом хотим мы и каким способом будем мы действовать на народ? Отвергая всякую власть, какою властью или, вернее, какою силою будем мы сами руководить народную революцию? Невидимою, никем не признанною и никому не навязывающеюся силою, коллективною диктатурою нашей организации, которая будет именно тем могущественнее, чем более она останется незримою и непризнанною, чем более она будет лишена всякого официального права и значения.
Вообразите себя посреди торжества стихийной революции в России. Государство и вместе с ним все общественно-политические порядки сломаны. Народ весь встал, взял все, что ему понадобилось, и


Письмо к С. Г. Нечаеву
411
разогнал всех своих супостатов. Нет более ни законов, ни власти. Взбунтовавшийся океан изломал все плотины. Вся эта далеко не однородная, а, напротив, чрезвычайно разнородная масса, покрывающая необъятное пространство всероссийской империи всероссийским народом, начала жить и действовать из себя, из того, что она есть в самом деле, а не из того более, чем ей было приказано быть, везде по-своему, — повсеместная анархия. Взбаламученная грязь, которой огромное количество накопилось в народе, всплывает вверх; является на разных пунктах множество новых лиц, смелых, умных, бессовестных и честолюбивых, которые, разумеется, стремятся, каждый по-своему, овладеть народным доверием и направить его к своей личной пользе. Люди эти сталкиваются, борются, уничтожают друг друга. Кажется, ужасная и безвыходная анархия.
Но представьте себе посреди этой всенародной анархии тайную организацию, разбросившую своих членов мелкими группами по целому пространству империи, но тем не менее крепко сплоченную, одушевленную единою мыслию, единою целью, применяемую везде, разумеется, сообразно обстоятельствам и везде действующую по тому же самому единому плану. Эти мелкие группы, никем не знаемые как такие, не имеют никакой официально признанной власти. Но, сильные своею мыслию, выражающей самую суть народных инстинктов, хотений и требований, своею ясно сознанною целию, посреди толпы людей, борющихся без всякой цели и без всякого плана, сильные, наконец, тою тесною солидарностью, которая связывает все темные группы в одно органическое целое, сильные умом и энергией членов, составляющих их и успевших создать вокруг себя круг людей, более или менее преданных той же мысли и подчиненных натурально их влиянию, — эти группы, не ища ничего для себя, ни льгот, ни чести, ни власти, будут в состоянии руководить народным движением наперекор всем честолюбивым лицам, разъединенным и борющимся между собою, и вести его к возможно полному осуществлению социально-экономического идеала и к организации полной народной свободы. Вот что я называю коллективною диктатурою тайной организации.
Эта диктатура чиста от всякого корыстолюбия, тщеславия и честолюбия, потому что она безлична, невидима и не доставляет ни одному из лиц, составляющих группы, ни самим группам ни выгоды, ни


412
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
чести, ни официального признания власти. Она не угрожает свободе народа, потому что, лишенная всякого официального характера, она не становится, как государственная власть, над народом и потому что вся ее цель, определенная ее программою, состоит в полнейшем осуществлении народной свободы.
Такая диктатура отнюдь не противна свободному развитию и самоопределению народа, равно как и организации его снизу вверх, сообразно его собственным порядкам и инстинктам, потому что она исключительно действует на народ только натуральным личным влиянием своих членов, не облеченных ни малейшею властью, разбросанных невидимою сетью во всех областях, уездах и общинах и в согласии друг с другом старающихся, каждый на своем месте, направить стихийно-революционное движение народа к общему наперед сговоренному и твердо определенному плану. Этот план, план организации народной свободы, во-1-х, должен быть довольно твердо и ясно начерчен в своих главных началах и целях, для того чтобы исключить всякую возможность недоразумения и блуда со стороны членов, которые будут призваны содействовать его исполнению. А во-2-х, он должен быть достаточно широк и естественен для того, чтобы объять и принять в себя все неотвратимые видоизменения, вытекающие из разных обстоятельств, все разнообразные движения, происходящие из разнообразия народной жизни.
Итак, весь вопрос состоит теперь в том, как организовать из элементов, нам доступных и известных, такую тайную коллективную диктатуру и силу, которая могла бы, во-1-х, в настоящее время повести широко народную пропаганду, пропаганду, действительно проникающую в народ, и силою этой пропаганды, а также и организацией в самом народе совокупить разрозненные силы народа в такое могущество, способное сломать государство, и которая, во-2-х, могла бы сохраниться посреди самой революции, не распалась бы и не изменила бы своему направлению на другой день народной свободы.
Такая организация, в особенности же основное ядро этой организации, должно быть составлено из людей самых крепких, самых умных и по возможности знающих, т. е. опытно-умных, самых страстно, непоколебимо и неизменно преданных людей, которые, отрешившись, по возможности, от всех личных интересов и отказавшись один раз навсегда, на всю жизнь, по самую смерть от всего, что


Письмо к С. Г. Нечаеву
413
прельщает людей, от всех материально-общественных удобств и наслаждений и от всех удовлетворений тщеславия, чинолюбия и славолюбия, были бы единственно и всецело поглощены единою страстью всенародного освобождения; людей, которые отказались бы от личного исторического значения при жизни и даже от исторического имени после смерти.
Такое полное самоотречение возможно только при страсти. Вы не произведете его сознанием абсолютного долга, но еще менее системою внешнего контролирования, опутывания и принуждения. Только одна страсть может произвести в человеке такое чудо, такую мощь без усилия. Откуда же берется и как образуется такая страсть в человеке? Она берется из жизни и образуется совокупным действием мысли и жизни; отрицательно, как ненавистный протест против всего существующего и гнетущего; положительно же, в обществе одномыслящих и одинаково чувствующих людей, как коллективное создание нового идеала; причем надо заметить, что эта страсть тогда только действительна и спасительна, когда в ней в одинаковой мере и тесно связаны обе стороны — отрицательная и положительная. Одна отрицательная страсть, ненависть, ничего не создает; не создает даже силы, необходимой для разрушения, а следовательно, ничего и не разрушит; одна положительная ничего не разрушит, а так как создание нового невозможно без разрушения старого, также и ничего не создает, оставаясь всегда доктринерским мечтанием или мечтательным доктринерством.
Страсть, глубокая, неискоренимая и непоколебимая страсть, значит, — основа всему. В ком ее нет, будь он семи пядей во лбу, будь он человек самый честный, тот не в силах будет выдержать до конца борьбы против страшного общественно-политического могущества, нас всех подавляющего, не в силах будет устоять против всех трудностей, невозможностей, а главное, против всех разочарований, которые ожидают и непременно встретят его в этой неравной и ежедневной борьбе; у человека без страсти не будет ни силы, ни веры, ни инициативы, не будет отваги, а без отваги такое дело не делается. Но одной страсти мало, страсть порождает энергию; но энергия без разумного руководства бесплодна, нелепа. Вместе со страстью необходим, поэтому, также разум холодный, расчетливый, реальный, практический прежде всего, но вместе теоретический, воспитанный


414
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
и знанием, и опытом, широко объемлющий, но не упускающий также из виду никаких подробностей, способный понимать и различать людей, схватывать действительность, отношения и условия общественной жизни во всех слоях и проявлениях, в их настоящем виде и смысле, а не мечтательно и не произвольно, как это делает довольно часто мой приятель, а именно Вы. Потребно, наконец, положительное знание и России, и Европы, и настоящего социального и политического положения и настроения и той и другой. Значит, самая страсть, оставаясь все-таки и всегда основным элементом, должна руководиться разумом и знанием, должна перестать пороть горячку, не утратив своего внутреннего пламени, своей горячей непреклонности, сделаться холодною и тем сильнейшею страстью.
Вот Вам идеал заговорщика, призванного быть членом ядра тайной организации.
Вы спросите, да где же взять таких людей, разве их в России, да и в целой Европе много? В том-то и дело, что в моей системе их совсем не требуется много. Помните, что Вам не нужно будет создавать армию, а только штаб революции. Таких людей, уже почти совсем готовых, Вы найдете, может быть, десять, а людей, способных сделаться такими и уже готовящихся ими сделаться, по крайней мере человек 50,60, — и за глаза довольно. Вы сами, по моему глубокому убеждению, несмотря на все промахи, печальные и вредные ошибки, несмотря на отвратительный ряд пошлых и глупых обманов, в которые Вас вовлекла только ложная система, отнюдь же не личное честолюбие, тщеславие и корыстолюбие, как многие слишком многие начинают думать о Вас, Вы, с которым я буду обязан и решился разойтись, если Вы не откажетесь от этой системы, — Вы сами принадлежите к числу этих редких людей. И вот единственная причина моей любви к Вам, моей веры в Вас, помимо всего и моей долготерпимости с Вами, долготерпимости, которой, однако, пришел конец. Помимо всех ваших страшных недостатков и недомыслий, я признал и продолжаю признавать в Вас человека умного, сильного, энергичного, способного к холодному расчету, хотя по неопытности и по незнанию и часто ложному разумению, совершенно отрешенного от себя и страстно и всецело преданного и отдавшегося делу народного освобождения. Бросьте Вы свою систему, и Вы сделаетесь человеком драгоценным; если Вы не захотите бро¬


Письмо к С. Г. Нечаеву
415
сить ее, Вы сделаетесь несомненно деятелем вредным и в высшей степени разрушительным не для государства, а для дела свободы. Но я крепко надеюсь на то, что все последние происшествия в России и за границею открыли Вам глаза и что Вы захотите, поймете необходимость подать нам руку на искренних основаниях. Тогда, повторю еще, мы Вас признаем за драгоценного человека и с радостью признаем Вас за своего предводителя по всем русским делам. Но если Вы таковы, то, без сомнения, найдутся в России по крайней мере десять человек, подобных Вам. Если они не отысканы, поищите и найдете и заложите с нами новое общество на следующих основаниях и взаимных условиях.
1) Полное, целостное и страстное признание вышеупомянутой программы в «Народном деле» с теми дополнениями и объяснениями, которые покажутся Вам необходимыми.
2) Равноправность всех членов и их безусловная, абсолютная солидарность — один за всех, все за одного — с обязанностью для всех и для каждого помогать каждому, поддерживать и спасать каждого до последней возможности, поскольку это будет сделать возможно, не подвергая опасности уничтожения существование самого общества.
3) Абсолютная искренность между членами. Изгнание всякого иезуитизма из их отношений, всякого подлого недоверия, коварного контролирования, шпионства и взаимных доносов, отсутствие и положительный строгий запрет всех пересуживаний за спиною. Когда один член имеет что-нибудь сказать против другого члена, тот должен сделать это в общем собрании, в его присутствии. Общий братский контроль всех над каждым, контроль отнюдь не привязчивый, не мелочной, а главное, не злостный, должен заменить вашу систему иезуитского контролирования и должен сделаться нравственным воспитанием и опорою для нравственной силы каждого члена; основанием взаимной братской веры, на которой зиждется вся внутренняя, а потому и внешняя сила общества.
4) Из общества исключаются все люди слабонервные, боязливые, тщеславные и честолюбивые. Они могут служить, незнаемо для себя, орудием общества, но отнюдь не должны быть в ядре организации.
5) Вступая в общество, всякий член обрекает себя навсегда на общественную неизвестность и незначительность. Вся энергия и весь ум его принадлежат обществу и должны быть устремлены не на соз¬


416
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
дание себе своей личной общественной силы, а коллективной силы организации. Каждый должен быть убежден, что личное обаяние и бессильно, и бесплодно и что только коллективная сила может повалить общего врага и достигнуть общей положительной цели, поэтому в каждом члене личные страсти должны же мало-помалу замениться коллективною страстью.
6) Личный разум каждого теряется, как река в море, в разуме коллективном, и все члены повинуются безусловно решениям последнего.
7) Все члены равноправны, знают всех товарищей своих и вместе со всеми обсуждают и решают все главные существенные вопросы, касающиеся программы общества, равно как и общего хода дела. Решение общего собрания — абсолютный закон.
8) Каждый член имеет, в сущности, право знать все. Но праздное любопытство исключается из общества, равно как и бесцельные разговоры о делах и целях тайного общества. Зная общую программу и общее направление дела, ни один член не спрашивает, не старается узнать о подробностях, не нужных для лучшего исполнения той части дела, которая будет специально на него возложена, и без практической нужды не будет говорить ни с одним товарищем о том, что ему поручено сделать.
9) Общество из среды своей избирает исполнительный комитет из трех или пяти членов, который на основании программы и общего плана действий, принятых решением целого общества, должен организовать разветвление общества и руководить его деятельностью во всех областях империи.
10) Комитет этот выбирается бессрочно. Если общество — я буду называть его Народным братством, — итак, если Народное братство довольно действиями комитета, оно оставляет его на месте, и до тех пор, как он остается на месте, каждый член Народного братства и каждая областная группа должны повиноваться комитету безусловно, исключая тех случаев, когда предписания комитета будут противоречить или общей программе, или основным правилам, или общему революционному плану действий, всем известным, потому что все братья равно участвовали при их обсуждении и постановлении.
11) В таком случае члены и группы должны приостановить исполнение комитетских предписаний и призвать комитет на суд перед


Письмо к С. Г. Нечаеву
417
общим народно-братским собранием. Если общее собрание недовольно комитетом, оно всегда может заменить его другим комитетом.
12) Всякий член, равно как и всякая группа могут быть судимы общим собранием Народного братства.
13) Так как каждый брат знает все, знает даже личный состав комитета, то принятие нового члена в среду должно быть сопряжено с самой большою осторожностью, затруднениями и препятствиями — один плохой выбор может погубить все. Ни один новый брат не может быть принят иначе как с согласия всех или, по крайней мере, и никак уже не меньше 3-х четвертей членов всего Народного братства.
14) Комитет распределяет членов братства по областям и составляет из них. областные группы или начальства. Может быть, такое начальство вследствие недостаточного числа членов будет состоять из одного брата.
15) На областное начальство возлагается обязанность образования 2-ой степени общества — областного братства, на основании той же программы, тех же правил и того же революционного плана.
16) Все члены областного братства знают друг друга, но не знают существования Народного братства. Им только известно, что существует центральный комитет, который передает им свои предписания для исполнения через комитет областной, им же самим, т.е. центральным комитетом, установленный.
17) Областной комитет состоит, по возможности, только из народных братьев, назначенных и сменяемых ЦК, но, по крайней мере, из одного народного брата. В таком случае этот брат с согласия ЦК присоединяет к себе 2-х самых лучших членов областного братства и составляет с ними вместе комитет областной, уж не на равных правах всех членов его, потому что народный брат только один имеет сообщение с ЦК, предписания которого он передает своим товарищам областного комитета.
18) Народный брат или народные братья, находящиеся в области, высматривают в областном братстве людей, способных и достойных быть принятыми в Народное братство и представляет их через ЦК общему собранию Народного братства.
19) Всякий областной комитет устанавливает уездные комитеты из членов областного братства, назначаемых и сменяемых им самим.


418
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
20) Уездные комитеты могут, если понадобится, но не иначе, как с согласия областного комитета, основать 3-ю степень организации — уездное братство, с программою и регламентами, наиболее приближающимися к общей программе и регламенту Народного братства. Программа и регламент уездного братства не войдут в силу, пока не будут обсуждены и приняты в общем собрании областного братства и не получат подтверждения областного комитета.
21) Иезуитский контроль, система полицейского опутывания и лжи решительно исключаются из всех 3-х степеней тайной организации: точно так же из уездного и областного, как и из Народного братства. Сила всего общества, равно как нравственность, верность, энергия и преданность каждого члена основаны исключительно и всецело на взаимной истине, на взаимной искренности, на взаимном доверии и на открытом братском контроле всех над каждым.
Вот Вам в главных чертах план общества, так, как я его понимаю. Разумеется, этот план должен быть развит, дополнен, иногда видоизменен сообразно обстоятельствам и характеру среды и определен гораздо яснее. Но я убежден, что сущность его должна остаться, если Вы хотите создать действительную коллективную силу, способную служить делу народного освобождения, а не новую эксплуатацию народа.
Система опутывания и иезуитской лжи из этого плана исключены совершенно, как вредные, расторгающие и развращающие начала и средства. Но исключены также и парламентская болтовня, и тщеславная суетливость и сохранена строгая дисциплина всех членов в отношении к комитетам и всех частных комитетов в отношении к ЦК Суд и контроль над членами принадлежит братствам, а не комитетам. Но вся исполнительная власть в руках комитетов. Суд же над комитетами, не исключая Центрального, принадлежит лишь одному Народному братству.
Народное братство, по моему плану, никогда не будет заключать в себе более 50-70 членов. Сначала, пожалуй, оно будет состоять из 10 человек, даже менее, и будет медленно расширяться, принимая в свою среду человека за человеком, подвергая каждого предварительно самому строгому, самому тщательному изучению, и, если будет


Письмо к С. Г. Нечаеву
419
возможно, принимать его не иначе, как по единодушному решению всех членов Народного братства или же никак не менее 3/4 братства. Не может быть, чтобы в продолжение года, 2-3-х лет не нашлось 30 или 40 человек, способных быть народными братьями.
Итак, вообразите себе Народное братство для целой России, состоящее из 40, много из 70 членов. Потом несколько сотен членов 2-х степенной организации братьев областных, и Вы покроете действительной могучею сетью целую Россию. Штаб ваш создан, и, как сказано, в нем приготовлены вместе с строгою осторожностью и с исключением всей болтовни и всех тщеславных пустозвонных парламентских прений истина, искренность и взаимное доверие, действительная солидарность как едино морализирующие и соединяющие элементы.
Все общество составляет одно тело и прочно связанное целое, предводительствуемое ЦК и ведущее непрестанную подземную борьбу против правительства и против других обществ, или ему враждебных, или даже действующих вне его. А где война, там политика, там поневоле является необходимость насилия, хитрости и обмана.
Общества, близкие по цели к нашему обществу, должны быть принуждены к слитью с ним или, по меньшей мере, должны быть подчинены ему без своего ведома и с удалением из них всех вредных личностей; общества противные и положительно вредные должны быть расторгнуты — правительство наконец уничтожено. Всего этого одною пропагандою истины не сделаешь — необходима хитрость, дипломатия, обман. Тут место и иезуитизму, и даже опутыванию; опутывание — необходимое и великолепное средство для того, чтобы деморализовать333 и уничтожить врага; отнюдь не334 полезное средство для того, чтобы приобресть и привлечь к себе нового друга.
Итак, в основании всей нашей деятельности должен лежать этот простой закон: правда, честность, доверие между всеми братьями и в отношении к каждому человеку, который способен быть и которого Вы бы желали сделать братом; ложь, хитрость, опутывания, а по необходимости и насилие — в отношении к врагам. Таким образом Вы будете морализировать, укреплять, теснее связывать своих и расторгать связи и разрушать силы других.
Вы же, мой милый друг, — и в этом состоит главная, громадная ошибка, — Вы увлеклись системою Лойолы335 и Макиавелля, из кото¬


420
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
рых первый предполагал обратить в рабство целое человечество, а другой создать могущественное государство, все равно монархическое или республиканское, следовательно, — также народное рабство, — влюбившись в полицейски-иезуитские начала и приемы, вздумали основать на них свою собственную организацию, свою тайную коллективную силу, так сказать душу, и душу всего вашего общества, — вследствие чего поступаете с друзьями, как с врагами, хитрите с ними, лжете, стараетесь их разрознить, даже поссорить между собою, дабы они не могли соединиться против вашей опеки, ищете силы не в их соединении, а разъединении и, не доверяя им нисколько, стараетесь заручиться против них фактами, письмами, нередко Вами без права прочитанными или даже уворованными, и вообще их всеми возможными способами опутать так, чтобы они были в рабской зависимости у Вас. И к тому же Вы делаете это так неуклюже, так <...>, так неловко и неосторожно336, так опрометчиво и необдуманно, что все ваши обманы, коварства и хитрости в самое короткое время выходят наружу. Вы так влюбились в иезуитизм, что забыли все другое, забыли даже ту цель, то страстное желание народного освобождения, которые привели Вас к нему. Вы так влюбились в иезуитизм, что готовы проповедовать необходимость его всякому, даже Жуковскому, хотели даже печатать о нем, пополнить его теориями «Колокол» — как бы в пословицу Суворова: «Помилуй Бог, тот не хитер, про которого все знают, что он хитер». Одним словом, Вы стали играть в иезуитизм, как ребенок в цацку, как Утин в Революцию.
Посмотрим же теперь, чего Вы достигли и что успели сделать в Женеве благодаря вашей иезуитской системе. Вам отдали Бахметев- ский фонд337. Вот единственный существенный результат, достигнутый Вами. Но Огарёв Вам отдал его и я горячо советовал отдать его Вам не потому, что Вы иезуитничали с ним, а потому, что мы оба, помимо вашего далеко немудреного иезуитизма, чувствовали и признавали в Вас человека глубоко, горячо и серьезно преданного русскому делу. Но, знаете ли, — это с моей стороны горькое признание — я почти начинаю каяться в том, что советовал Огарёву отдать Вам фонд — не потому, чтобы я мог подумать, чтобы Вы могли употребить его бесчестно, в свою личную пользу, — от такой подлой и просто нелепой мысли все святые меня упаси, и, хоть убили бы меня, я никогда не поверю, чтобы Вы употребили хоть один лишний грош на


Письмо к С. Г. Нечаеву
421
себя — нет, я начинаю каяться в том, потому что, глядя на все ваши действия, я перестал верить в вашу политическую зрелость, в серьезность и в действительность вашего Комитета и всего общества вашего. Сумма небольшая, но единственная, и она пропадет даром, бесполезно, бесстыдно в безумных и невозможных усилиях.
А с этою небольшою суммою в руках и с помощью небольшого числа людей, встретивших Вас с полною искренностью и изъявивших Вам готовность служить общему делу без всяких требований и претензий, без тщеславия и честолюбия, Вы могли сделать много полезного в Женеве — могли создать орган серьезный, с откровенною социально-революционною программою и при нем заграничное бюро для ведения русских дел вне России и в известном, хотя и неабсолютном, но положительном <...> ему. С этой целью ваш Комитет, т.е. Вы, приглашали меня в первый раз в Женеву. И что ж я нашел в Женеве? Во-первых, исковерканную программу «Колокола», от которого Комитет и Вы требовали просто нелепости, невозможности. Знаете ли, что я не могу простить себе слабости, побудившей уступить Вам в этом вопросе — мне приходится отвечать за этот несчастный «Колокол» и за солидарность с Вами вообще перед всеми моими интернациональными друзьями благодаря, с одной стороны, Утину, а с другой — Жуковскому, из которых первый злостно, а другой добродушно клевещут на меня и на Вас.
Кстати, о Жуковском. Вы на нем показали ваше совершенное незнание, непонимание людей и вашу неспособность привлекать их прямым, честным, т.е. крепким способом к вашему делу. Зная его отлично, я Вам подробно описал его характер, его способности и неспособности, так что Вам должно было быть нетрудно поставить его в серьезное отношение с Вами. Я Вам описал его как человека очень доброго, способного, далеко не глупого, хотя и без всякой инициативы в уме, но принимающего все мысли из второй руки и способного их популяризировать или разбалтывать довольно красноречиво, не столько на бумаге, сколько в разговоре, артистически впечатлительного, довольно упорно преданного известному направлению, но бесхарактерного, в том смысле, что он опасностей не любит, перед сильным противоречием <...> и легко поддается самым разнообразным влияниям. Одним словом, как человека, весьма способного служить проводником пропаганды, но отнюдь не способного быть членом


422
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
тайного общества. Вы должны бы были поверить мне, но не поверили и вместо того, чтобы привлечь Жуковского к нашему делу — оттолкнули его от себя и от меня. Вы старались его завербовать, опутать и, опутав, сделать своим рабом. Для этого Вы стали бранить меня, смеяться надо мной — а в Жуковском есть инстинкт честности, который взбунтовался. Он мне рассказал все, что Вы ему обо мне говорили, рассказал с негодованием, с омерзением, и если бы я был посамолюбивее и послабее, этого могло бы быть достаточно, чтобы разорвать мою связь с Вами. Вы помните, я довольствовался тем, что повторил Вам все слова Жуковского, без примечаний, но верно — Вы не отвечали ничего, и я не считал нужным продолжать далее этот разговор. Потом Вы стали излагать Жуковскому свои заветные теории, государственно-коммунистические и полицейско-иезуитские, и тем окончательно оттолкнули его от себя. Наконец, произошла эта несчастная сплетня Генриха338, и Жуковский сделался вашим отъявленным и непримиримым врагом, врагом не только вашим, но чуть ли также и не моим. А он мог бы, несмотря на все свои слабости, быть полезным.
Признаюсь также, мой милый друг, что вся ваша система шантажирования, опутывания и запугивания Таты339 мне чрезвычайно не нравилась — я несколько раз высказал Вам все; вышло то, что Вы в ней поселили глубокое недоверие к нам всем и убеждение, что Вы и я намерены эксплуатировать денежные средства, эксплуатировать, разумеется, не для дела, а для себя. Тата, в глубоком смысле этого слова честный и правдивый человек, лишенная, мне кажется, способности отдать себя всецело кому или чему бы то ни было, поэтому дилетант если не по натуре, то по восприятию, — дилетант и в умственном, и нравственном отношении, но на честное слово которой можно положиться и которая может сделаться если не нашим другом, то верным приятелем. С ней надо было поступать прямо и честно и не прибегая к тем ухищрениям, в которых Вы думаете найти свою силу, но в которых проявляется именно ваша слабость. До тех пор, пока я полагал возможным и полезным говорить с ней прямо, откровенно, действуя на ее свободное убеждение, я делал это. Далее я с Вами идти не хотел, мне это было противно. И лишь только я услышал от Вас, что Наталья Алексеевна340 клевещет на меня, утверждая, что я имею виды на карман Таты, и увидел, что


Письмо к С. Г. Нечаеву
423
сама Тата недоумевает, не зная, справедливо ли это или нет, я решительно от нее оттолкнулся.
А кстати, Вы мне утверждали несколько раз, что Вы слышали от самой Таты, что Наталья Алексеевна и Тхоржевский341 везде кричат, всем говорят и пишут, что я хочу эксплуатировать денежные средства Таты. Наталья Алексеевна и Тхоржевский утверждают, напротив, что они никогда этого не писали и не говорили, — и сама Тата подтвердила мне то же самое. В последнюю бытность в Женеве Вы мне сказали, что Вы слышали от Серебренникова, что Жуковский говорил ему, Серебренникову (Семену), что я эксплуатирую Тату. Я спрашивал Серебренникова342 и узнал от него, что Жуковский говорил это не о мне, а о Вас. Вы мне рассказывали также, что жена Жуковского уговаривала Вас присоединиться к Утину, уверяя, что соединение со мной бесполезно, невозможно, вредно. Она говорила напротив: обо мне с Вами не говорила; к Утину, с которым она сама разошлась более или менее, Вас не звала и что не она, а Вы ей предложили искать средства для соединения, и что она ждала от Вас этих средств.
Вы видите, сколько ненужной глупой лжи, и как она легко выходит наружу. Да, признаюсь, что уж первый приезд мой в Женеву уже сильно разочаровал меня и пошатнул мою веру в возможность крепкой связи и дела с Вами. К тому же о деле, для которого я, собственно, был призван и единственно для которого я приехал в Женеву, между нами не было сказано ни одного дельного слова. Я несколько раз начинал разговор о заграничном бюро, Вы избегали его; все ждали какого-то окончательного ответа от Комитета, который никогда не приходил. Я, наконец, уехал, написав через Вас Комитету письмо, в котором требовал ясного определения и изложения дела, к которому был призван, и с твердым решением не возвращаться в Женеву, прежде чем не получу от него удовлетворительного ответа.
В мае Вы опять стали вызывать меня в Женеву. Несколько раз я отказывался ехать, наконец, поехал. Последняя поездка утвердила во мне все сомнения и совершенно потрясла мою веру в честность, в правдивость вашего слова. Ваши разговоры с Лопатиным в моем присутствии, в самый вечер моего приезда, его прямые, резкие обвинения, высказанные Вам в глаза с тоном уверенности, которая не допускает даже возможности сомнения в истине их слов, — слов, делавших все ваши слова ложью, — его прямое отрицание всех по¬


424
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
дробностей рассказа, напечатанного Вами о вашем бегстве, его прямые обвинения против самых близких друзей ваших, обвинения в подлой и даже глупой измене перед следственною комиссиею, обвинения не голословные, но основанные на их письменных показаниях, которые, по его уверению, подтвержденному мне потом Вами самим, он имел случай читать; особенно выраженное им презрение к поступкам и проделкам и совершенно ненужным доносам Прыжо- ва343, о котором Вы мне везде говорили как об одном из лучших и крепких друзей ваших. Наконец, прямое и решительное отрицание его существования вашего Комитета, высказанное им такими словами: «Нечаев мог рассказывать это Вам, живущим вне России. Но он не попробует повторить все это Вам в моем присутствии, зная очень хорошо, что мне известны все кружки, все люди и все отношения и факты в России. Вы видите, что он молчанием своим подтверждает истину всего того, что я говорю и об его бегстве, которого малейшие обстоятельства и подробности, как он сам знает, мне слишком хорошо известны, а также и об его друзьях, и об его мнимом Комитете»; и Вы действительно на все это отвечали молчанием и не попробовали даже защищать не только себя, но даже ни одного из друзей ваших, ни даже действительность существования вашего Комитета.
Он торжествовал, Вы перед ним пасовали. Я не могу Вам выразить, мой милый друг, как мне было тяжело за Вас и за самого себя. Я не мог более сомневаться в истине слов Лопатина. Значит, Вы нам систематически лгали. Значит, все ваше дело проникло протухшею ложью, было основано на песке. Значит, ваш Комитет — это Вы, Вы, по крайней мере, на три четверти с хвостом, состоящим из двух, 3- 4 человек, Вам подчиненных или действующих, по крайней мере, под вашим преобладающим влиянием. Значит, все дело, которому Вы так всецело отдали свою жизнь, лопнуло, рассеялось как дым вследствие ложного глупого направления, вследствие вашей иезуитской системы, развратившей Вас самих и еще больше ваших друзей. Я Вас глубоко любил и до сих пор люблю, Нечаев, я крепко, слишком крепко в Вас верил, и видеть Вас в таком положении, в таком унижении перед говоруном Лопатиным было для меня невыразимо горько.
Мне было тяжко и за себя также. Увлеченный верою в Вас, я отдал Вам свое имя и публично связал себя с вашим делом. Я всеми силами старался укрепить в Огарёве симпатию к Вам и веру в ваше дело.


Письмо к С. Г. Нечаеву
425
Я постоянно советовал ему отдать Вам весь фонд. Я привлек к Вам Озерова344 и употребил все усилия, чтобы убедить Тату соединиться с нами, т.е. с Вами, и отдаться вполне вашему делу. Наконец, против своего лучшего убеждения я уговорил Огарёва согласиться на издание «Колокола» по выдуманной Вами дикой, невозможной программе. Одним словом, веря в Вас безусловно, в то время, как Вы меня систематически надували, я оказался круглым дураком — это горько и стыдно для человека моей опытности и моих лет, — хуже этого, я испортил свое положение в отношении к русскому и интернациональному делу.
Когда Лопатин ушел, я Вас спросил: неужели он говорил правду, неужели все, что Вы мне говорили, была ложь? Вы избегали ответа. Было поздно, я ушел. Все разговоры и переговоры с Лопатиным на другой день окончательно убедили меня в том, что Лопатин говорил правду. Вы молчали; я ждал результата вашего последнего разговора с Лопатиным; Вы мне его не сказали; но я узнал его теперь из письма Лопатина, которое Вам будет прочтено Озеровым.
Того, что я узнал, было для меня достаточно для того, чтобы принять меры против дальнейшего эксплуатирования себя и друзей моих Вами, вследствие чего я написал Вам ультиматум, который наскоро прочитал Вам у турок345 и который Вы, казалось, приняли. С тех пор мы с Вами не видались.
Наконец, я получил 3-го дня письмо от Лопатина, из которого узнал два весьма грустные факта. Во-1-х, Вы (не хочу употреблять прилагательных), Вы солгали, передавая мне ваш разговор с Лопатиным. Все, что Вы мне передали из слов, будто бы сказанных им, — чистая ложь. Он не говорил Вам, что я отдал ему письма Любавина346: «Старик не выдержал, теперь он в наших руках, теперь он ничего против нас сделать не может, а мы все...»; на что Вы будто бы отвечали ему: «Если Бакунин имел слабость отдать Вам письма Любавина, то у нас есть еще другие письма — и т. д.». Вы солгали, Вы наклеветали на Лопатина, Вы сознательно надули меня: Лопатин удивляется, что я Вам поверил, и в учтивой форме выводит из этого факта заключение, не совсем выгодное для моих умственных способностей. Он прав, в этом случае я оказался круглым дураком. Но он судил бы обо мне не так строго, если бы он знал, как глубоко, как страстно, как нежно я Вас любил и Вам


426
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
верил! Вы умели, нашли полезным убить во мне эту веру, тем хуже для Вас. К тому же мог ли я подумать, чтобы человек умный и преданный делу, каким Вы остаетесь в моих глазах до сих пор и несмотря на все случившееся, — мог ли я подумать, чтобы Вы могли так нагло и так глупо лгать передо мною, в преданности которого Вы не могли сомневаться? Как Вам не пришла мысль, что Вам ваша наглая ложь выйдет наружу и что я потребую, что я должен был требовать объяснения у Лопатина, тем более что в моем ультиматуме было ясно высказано требование приведения в полную ясность дела с Любавиным.
Другой факт: Любавин не получил моего ответа на его дерзкое письмо, не получил поэтому также и расписки, приложенной мною к этому ответу. Когда я показал Вам свой ответ и расписку, Вы просили меня помедлить и не посылать их. Я не согласился, тогда Вы взялись бросить их на почту и не бросили.
* * *
Всего этого довольно, Нечаев, — старые отношения и взаимные обязательства наши кончились. Вы сами разрушили их. Если думали и думаете, что Вы связали, опутали меня в нравственном и в материальном отношении, то Вы ошибаетесь жестоко. Ничто в мире не может связать меня против моей совести, против моей чести, против моей воли, против моего революционного разумения и долга.
Правда, что в финансовом отношении я, благодаря Вам, нахожусь теперь в положении самом тяжелом. Средств к жизни нет, и единственный источник доходов, перевод Маркса и сопряженная с ним надежда на другие литературные работы, — теперь для меня иссяк. Я сижу на мели — и не знаю, как снимусь с нее, но это последнее дело.
Правда, что я компрометировал друзей и компрометирован перед ними; правда, что на меня сыплются клеветы по поводу фонда, по поводу любавинской истории, по поводу Таты и, наконец, по поводу всех последних происшествий в России.
Но все это не остановит меня; в случае крайней нужды я готов принесть публичное признание и покаяние в своей глупости, от которой мне, разумеется, будет очень стыдно, но от которой еще менее поздоровится Вам, — но невольным союзником вашим не останусь.


Письмо к С. Г. Нечаеву
427
Итак, я объявляю Вам решительно, что все до сих пор порочные отношения мои с Вами и с вашим делом разорваны. Но, разрывая их, я предлагаю Вам новые отношения на иных основаниях.
Лопатин, не знающий Вас так, как я Вас знаю, удивился бы такому предложению с моей стороны после всего, что между нами случилось. Вы не удивитесь, ни близкие друзья мои не удивятся также.
Не подлежит сомнению, что Вы наделали много глупостей и много гадостей, положительно вредных и разрушительных для самого дела. Но несомненно для меня также и то, что все ваши нелепые поступки и страшные промахи имели источником не ваши личные интересы, не корыстолюбие, не славолюбие и не честолюбие, а единственно только ложное понимание дела. Вы — страстно преданный человек; Вы — каких мало; в этом ваша сила, ваша доблесть, ваше право. Вы и Комитет ваш, если последний действительно существует, полны энергии и готовности делать без фраз все, что Вы считаете полезным для дела, — это драгоценно. Но ни в Комитете вашем, ни в Вас нет разума — это теперь несомненно. Вы как дети, схватились за <...> иезуитскую систему и, увидев в ней всю силу вашу, успех и спасение, позабыли в ней даже самую суть и цель общества: освобождение народа не только от правительства, но и от Вас самих. Приняв эту систему, Вы довели ее до уродливо-глупой крайности, развратили ею себя и опозорили ею общество на весь мир рядом белыми нитками шитых хитростей и непроходимых глупостей, подобных вашим грозным письмам к Любавину, к Наталье Алексеевне, <...> шедших с вашею любезною долготерпеливостью с Утиным, с вашими заискиваниями у него в то время, как он громко, нахально клеветал на нас всех; подобных вашей глупой коммунистической программе и целым рядом бесстыдных обманов. Все это доказывает огромное отсутствие разума, знания и понимания людей, отношений и вещей. Значит, на ваш разум, по крайней мере теперь, положиться невозможно, несмотря на то, что Вы — человек чрезвычайно умный и способный к далекому развитию, — но это дает надежду на будущее, в настоящем Вы оказались неловки и нелепы, как мальчик.
Убедившись окончательно в этом, я нахожусь теперь в следующем положении.
Вашим словам, вашим голословным уверениям и обещаниям без подтверждения фактами я теперь решительно не верю, зная, что Вам


428
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ничего не стоит солгать, если это Вам покажется полезным для дела. Не верю тоже в справедливость или разумность того, что Вам показаться может, потому что Вы и Комитет ваш дали мне слишком много доказательств своей положительной неразумности. Но, отрицая вашу правдивость и вашу разумность, я не только не отрицаю вашей энергии и вашей безусловной преданности делу, но думаю, что в отношении к той и другой мало найдется в России людей, равных Вам; это, повторяю Вам еще раз, было главною, да, единственною основою моей любви к Вам и моей веры в Вас — и до сих пор остается в моем убеждении залогом того, что Вы более всех других мне знакомых русских людей способны и призваны служить революционному делу в России, — разумеется, только под тем условием, что Вы захотите и сможете переменить всю систему своих действий в России и за границей. Если же Вы не захотите переменить ее, Вы именно вследствие этих качеств, составляющих вашу силу, сделаетесь непременно человеком в высшей степени вредным для дела.
Вследствие всех этих соображений и несмотря на все происшедшее между нами, я желал бы не только остаться в соединении с Вами, но соединиться еще теснее и крепче с Вами, разумеется, в том предположении, что Вы решительно перемените систему и положите в основание всех наших будущих отношений взаимное доверие, искренность и правду. В противном случае наш разрыв неминуем.
Теперь вот мои условия, личные и общие. Назову прежде личные.
1) Вы выгородите и очистите меня совершенно в любавинской истории, написав общее письмо к Огарёву, Тате, Озерову и С. Серебренникову, в котором Вы сообразно истине объявите, что я о письме Комитета ничего не знал и что оно написано помимо моего знания и воли.
2) Что Вы читали мой ответ Любавину с прилагаемой к нему распиской в 300 руб. и, взявшись его отправить, бросили или не бросили на почту.
3) Что я никогда не имел ни прямого, ни косвенного вмешательства в распоряжение Бахметевским фондом. Что Вы получили весь фонд в разные времена; сначала из рук Герцена и Огарёва, а остальную большую часть из рук Огарёва, который, по смерти Герцена, один имел право им распоряжаться, и что Вы приняли этот фонд от имени Комитета, которого Вы были распорядителем.


Письмо к С. Г. Нечаеву
429
4) Если Вы не дали еще Огарёву расписки в получении этого фонда, то должны дать ее.
5) Вы должны возвратить в наискорейшее время записку Даниельсона через нас и через Лопатина. Если она не в ваших руках (а я уверен, что она в ваших руках), Вы в том же письме должны взять обязательство доставить ее нам в самое короткое время.
6) Вы бросите ни к чему не ведущие, а напротив — недостойные, а для дела — положительно вредные попытки сближения и примирения с Утиным, клевещущим на нас обоих и на все ваше в России самым гнусным образом, а напротив — обяжетесь, выбрав час и удобный случай, чтоб не повредить делу, повести против него войну открыто.
Вот Вам мои личные условия; отказ в одном из них — а особливо в пяти первых и в первой половине шестого, т.е. разрыв всяких отношений с Утиным, будет для меня достаточным поводом для того, чтоб разорвать все сношения с Вами. И все это должно быть сделано Вами широко, прямо, честно, без малейших недоразумений, <...>, недомолвок, намеков и экивоков. Пора нам играть в игру открытую.
Теперь вот общие условия.
1) Не называя нам ваших имен, которые нам не нужны, Вы покажете нам настоящее положение вашей организации и дела в России, ваших надежд, вашей пропаганды, ваших движений, без преувеличения и обмана.
2) Вы извергнете из вашей организации всякое применение полицейски-иезуитской системы, довольствуясь ее применять, и только в мере самой строгой практической необходимости, а главное, разума, только в отношениях к правительству и ко враждебным партиям.
3) Вы бросите нелепую мысль, что можно совершить революцию вне народа и без участия народа, и примете в основание всей вашей организации стихийную народную революцию, в которой народ будет армией, а организация только штабом.
4) Вы примете в основание организации социально-революционную программу, изложенную в первом номере «Народного дела», план организации и революционерной пропаганды, изложенный мною в моем письме, с теми дополнениями и видоизменениями, которые в общем собрании мы сообща найдем необходимыми.


430
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
5) Все постановленное нашим общим обсуждением и единодушным решением будет предложено Вами всем вашим друзьям в России и за границей. Если они отвергнут наши постановления, Вы должны будете решить сами, хотите ли Вы идти с ними или с нами, разорвать свою связь с нами или с ними.
6) Если они примут выработанные нами программу, план организации, регламент общества и план пропаганды и революционного действия, Вы от их и от своего имени дадите нам руку и честное слово, что отселе эта программа, план организации, пропаганды и действий станут абсолютным законом и непременною основою для всего общества в России.
7) Мы Вам поверим и на новом основании завяжем с Вами новую, крепкую связь — Огарёв, Озеров, С. Серебренников и я, а, пожалуй, и Тата, если она захочет, и если Вы и все другие согласитесь, мы будем по праву народными братьями — живущими и действующими за границей; поэтому, никогда не изъявляя никакого лишнего любопытства, будем иметь право знать и будем действовать, знать положительным образом, со всеми нужными подробностями, положение конспирационных дел и ближайших целей в России.
8) Затем мы все, вышеупомянутые, образуем заграничное бюро для ведения без исключения всех русских дел за границей, сообразуясь с общими указаниями политики в России, но выбирая свободно способы, людей и средства.
9) При этом будет издаваться «Колокол» с явною революционною социалистическою программою, если это окажется необходимым и если на это будут денежные средства.
Вот Вам мои условия, Нечаев. Если уж благоразумие, дух трезвого понимания дела сошел на Вас и если любовь к делу действительно сильнее в Вас, чем все другое — то Вы их примете.
А если не примете — решение мое непреклонно: я должен буду разорвать всякую связь с Вами и, не сообразуясь более ни с чем, кроме собственной совести, своего понимания и долга, буду действовать самостоятельно.
М. Бакунин


ПАРИЖСКАЯ КОММУНА И ПОНЯТИЕ О ГОСУДАРСТВЕННОСТИ: ПЕРВЫЙ ОПЫТ СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
<...> Кто же я, и что побуждает меня выпустить в свет этот труд? Я — страстный искатель истины и не менее ожесточенный враг зловредных вымыслов, которыми и до ныне пользуется партия порядка, этот официальный представитель привилегированного меньшинства, в интересах которого отстаивать все религиозные, метафизические, политические, юридические, экономические и социальные гнусности, настоящие и прошедшие, имеющие целью — держать людей в невежестве и рабстве. Я — фанатический приверженец свободы, видящий в ней единственную среду, где может развиться и процвести ум, достоинство и счастье людей; не той формальной свободы, жалованной, размеренной и регламентированной государством, которая есть вечная ложь и которая в действительности представляет не что иное, как привилегию избранных, основанную на рабстве всех остальных, не той индивидуалистической, эгоистичной, скудной и призрачной свободы, которая была провозглашена школой Ж. Ж. Руссо, и всеми другими школами буржуазного либерализма, и которая смотрела на так называемое общее право, выражаемое государством, как на ограничение прав каждого отдельного лица, — что всегда и неизбежно сводит к нулю право каждого отдельного индивида.
Нет, я имею в виду одну свободу, достойную этого имени, свободу, предоставляющую полную возможность развить все способности интеллектуальные и моральные, скрытые в каждом человеке, свободу, не признающую иных ограничений, кроме предписанных законами нашей собственной природы, что равносильно, собственно говоря, совершенному отсутствию ограничений, так как эти законы не изданы каким-либо законодателем вне нас, рядом с нами или превыше нас стоящим; они нам присущи, неотделимы от нас, составляют самую основу нашего существа, как материального, так и интеллектуально-морального; вместо того, чтобы извращать их, мы должны их рассматривать, как необходимые условия и настоящую, действительную причину нашего стремления к свободе.


432
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Я имею в виду такую свободу каждого, которая, входя в соприкосновение с свободой других людей, не останавливается перед ней, как перед предельным рубежом, но, напротив, находит в свободе других свое подтверждение и возможность расширяться до бесконечности; я имею в виду свободу каждого отдельного индивида, не ограничиваемую свободой всех, свободу в солидарности, свободу в равенстве: свободу, восторжествовавшую над грубой силой и над самым принципом авторитета — неизменным идеалом этой силы; свободу, которая, ниспровергнув всех небесных и земных идолов, положит основание новому миру, — миру человеческой солидарности на обломках всех церквей и всех государств.
Я убежденный сторонник экономического социального равенства, так как я знаю, что вне этого равенства свобода, справедливость, человеческое достоинство, нравственность и благосостояние отдельных лиц так же, как и процветание целых наций, — есть ложь. Притом, будучи приверженцем свободы, этого первого условия человечности, я думаю, что равенство должно быть установлено в мире путем добровольной организации труда и коллективной собственности, путем промышленных ассоциаций в коммунах и посредством добровольной же федерации коммун, — но отнюдь не через верховную и покровительственную власть государства.
Это тот пункт, в котором принципиально расходятся социалисты- коллективисты, сторонники сильной власти и абсолютной инициативы государства, с федералистами и коммунистами. У них одна цель: и та и другая партия одинаково стремятся к созданию нового социального строя, основанного исключительно на коллективном труде, самою силою вещей равномерно распределенном между всеми без исключения членами общества, при равных для всех экономических условиях, т.е. при условии коллективной собственности на орудия труда. Только социалисты-коллективисты воображают, что они смогут придти к этому путем развития и организации политического могущества рабочих классов, в особенности городского пролетариата, рука об руку с буржуазным радикализмом, между тем как коммунисты-федералисты, враги всякого смешения и всякого двусмысленного союзничества, думают, наоборот, что они достигнут этой цели путем развития и организации не политического, но социального, следовательно, анти-политического могущества рабочих масс, как городских, так и сельских, включая сюда


Парижская Коммуна и понятие о государственности...
433
также и людей, хотя и принадлежащих по рождению к высшим классам, но добровольно порвавших со всем своим прошедшим и открыто присоединившихся к пролетариату, приняв его программу.
Отсюда два различных метода. Социалисты-коллективисты думают, что нужно сорганизовать силы рабочих, чтобы овладеть политическим могуществом государств. Социалисты-федералисты организуются, имея целью уничтожение, или, если хотите более мягкое выражение, ликвидацию государств. Коллективисты — сторонники принципа и применения авторитета, социалисты же федералисты верят только в свободу. Те и другие — равно поклонники науки, долженствующей убить суеверие и заменить собою веру; но при этом первые находят возможным уничтожить предрассудки и насаждать знание посредством декрета, между тем как вторые непосредственно заботятся о распространении наук, из сокровищницы которых каждый черпает то, к чему чувствует склонность, пропагандируют добровольную и свободную организацию в группы и федерации, опять- таки в полном согласии с природными склонностями и насущными интересами, но отнюдь не по заранее начертанному плану, предписанному невежественным массам несколькими высшими умами.
Социалисты-федералисты думают, что в инстинктивных стремлениях и в реальных нуждах народных масс гораздо больше осмысленного и практического разума, чем в глубоком уме всех этих благодетелей и учителей человечества, которые, имея перед собой печальный пример стольких неудавшихся попыток — сделать человечество счастливым, мечтают еще о возможности вложить в это дело свои усилия. Социалисты же федералисты думают, наоборот, что человечество достаточно долго, даже слишком долго позволяло управлять собой, и что источник его несчастья заключается не в той или иной форме правления, а в самом принципе и существовании правительства, каково бы оно ни было.
Это разногласие между коллективизмом, научно изложенным немецкой школой и американскими социалистами, с одной стороны, и прудонизмом, широко развитым и доведенным до последних выводов, принятым пролетариатом латинских стран, — с другой, стало под конец историческим*. Революционный социализм только
’ Он также принят славянскими народами, так как более соответствует их темпераменту и прирожденному отвращению к политике.


434
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
что сделал попытку первого блестящего практического выступления в Парижской Коммуне.
* * *
Я — сторонник Парижской Коммуны, которая, будучи подавлена, утоплена в крови палачами монархической и клерикальной реакции, сделалась через это более жизненной, более могучей в воображении и в сердце Европейского пролетариата; я — сторонник Парижской Коммуны в особенности потому, что она была смелым, ясно выраженным отрицанием Государства. <...>
Вопреки убеждению авторитетных коллективистов, — по-моему, совершено ошибочному, что социальная революция может быть предписана и организована при посредстве диктатуры или учредительного собрания, как естественное следствие политической революции, наши друзья, парижские социалисты, думали, что социальная революция может быть совершена и руководима самопроизвольным действием, исходящим из народных масс, групп и ассоциаций.
Наши парижские товарищи были тысячу раз правы. Потому что, в самом деле, какой ум настолько гениален, или — если хотят говорить о коллективной диктатуре, хотя бы состоящей из нескольких сотен лиц, одаренных высшими способностями, — какая комбинация интеллектов могла бы быть настолько целесообразной, чтобы обнять бесконечное множество и разнообразие реальных интересов, убеждений, желаний и потребностей, составляющих в сумме коллективную волю народа, и чтобы изобрести социальную организацию, могущую удовлетворить всех? Эта организация будет всегда Прокрустовым ложем347, на котором насилие, более или менее санкционированное государством, заставило бы улечься несчастное общество. Так было до сих пор. И именно этой старой системе организации, основанной на насилии, социальная революция должна положить конец, предоставив полную свободу массам, группам, коммунам, ассоциациям, а также и отдельным индивидам и уничтожив раз навсегда историческую причину всякого насилия — самое существование государства, падение которого увлечет за собой все несправедливости юридического права и всю ложь различных культов, так как это право и эти культы никогда не были ни чем иным, как услужли¬


Парижская Коммуна и понятие о государственности...
435
вой санкцией всяких насилий, нравственных и физических, осуществляемых, поддерживаемых и поощряемых государством.
Очевидно, что только тогда человечество получит свободу, и только тогда истинные интересы общества, всех групп, всех местных организаций, а также и всех отдельных лиц, его составляющих, получат полное осуществление, когда государство не будет более существовать. Очевидно, что все так называемые общественные функции государства в действительности представляют не что иное, как решительное и беспрерывное отрицание насущнейших интересов отдельных областей, коммун, ассоциаций и огромнейшего числа людей, подчиненных государству. Эти общественные функции представляют нечто отвлеченное, фикцию, ложь, и государство в целом есть подобие обширной бойни или огромного кладбища, где незаметно, в тени, и прикрываясь этим отвлеченным нечто, этой абстракцией, с притворным сокрушением, приносятся в жертву и погребаются все лучшие стремления, все живые силы страны; и так как никакая абстрактность не существует сама по себе и для себя, не имея ни ног, чтобы ходить, ни рук, чтобы творить, ни желудка, чтобы переваривать ту массу жертв, которую ей предоставляется поглотить, то ясно, что, как религиозная или небесная абстрактность, Бог, представляет в действительности весьма положительные, весьма реальные интересы только привилегированной касты, духовенства, так и ее земное дополнение, политическая абстрактность, государство, представляет не менее положительные и реальные интересы буржуазии, того класса, который включая в себя и другие высшие классы, главным образом, если не исключительно является эксплуатирующим.
Уничтожение церкви и государства должно быть первым и необходимым условием настоящего общества. Только после этого оно может и должно устроиться по-иному: но только произойти это должно не сверху вниз, и не по воображаемому плану, начертанному несколькими мудрецами и учеными, и не в силу декретов, изданных каким-нибудь диктатором или даже национальным собранием, избранным посредством всеобщей подачи голосов. Реформа сверху вниз, как я уже не раз повторял, неизбежно привела бы к созданию нового государства, и, следовательно, к образованию новой правящей аристократии, т. е. целого класса людей, не имеющих ничего общего с народной массой; и, конечно, этот класс опять бы начал


436
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
эксплуатировать и порабощать массы под предлогом общего счастья и спасения государства.
Будущая социальная организация непременно должна быть реа- лизирована по направлению снизу вверх, посредством свободной ассоциации или федерации рабочих, начиная с союзов, коммун, областей, наций и кончая великой международной федерацией. И только тогда осуществится целесообразный, жизнеспособный строй, тот строй, в котором интересы личности, ее свобода и счастье не будут больше противоречить интересам общества. Говорят, что интересы отдельных лиц несовместимы и несогласуемы с интересами общества, что их гармония никогда не будет фактически осуществлена, в силу их органической противоположности. На такое возражение я отвечу, что если до настоящего времени эти интересы никогда и нигде не были во взаимной согласованности, причина этого было государство, жертвовавшее интересами большинства в пользу привилегированного меньшинства. И вся эта пресловутая несовместность и эта мнимая борьба личных интересов с интересами общества есть не что иное, как политическое надувательство и ложь, получившая свое начало в теологической лжи, измыслившей доктрину первородного греха, чтобы обесславить человека и уничтожить в нем сознание своей ценности. Эта ложная идея несовместимости интересов была усвоена и метафизической, которая, как известно, состоит в близком родстве с теологией.
Отрицая существенные инстинкты, прирожденные человеческой природе, метафизика смотрит на общество, как на механический и искусственно созданный агрегат индивидов, соединявшихся случайно, в силу какого-нибудь формального или безмолвно принятого договора, заключенного или свободно, или же под влиянием высшей силы. Предполагается, что до своего соединения в общество эти индивиды, одаренные якобы бессмертной душой, наслаждались полной свободой.
Но если справедливо утверждение метафизиков, что люди, особенно те из них, которые верят в бессмертие души, вне общества могут быть свободными существами, то отсюда с неизбежностью следует вывод, что люди могут соединяться в общество только при условии отрицания своей свободы, своей прирожденной независимости и предварительно отрекшись от всех своих интересов, как личных,


Парижская Коммуна и понятие о государственности...
437
так и групповых. В подобном самоотречении и самопожертвовании должно быть тем более величия, чем многочисленнее общество и чем сложнее его организация. И в этом смысле государство есть выражение всех жертв личности. Имея столь отвлеченное и в то же время столь насильственное происхождение, государство продолжает, разумеется, и доныне стеснять все более и более свободу личности во имя той лжи, которая носит название «общего счастья», а в действительности есть не что иное как благоденствие господствующего класса. Таким образом, в результате, государство является систематическим отрицанием и могилой всякой свободы, всех интересов, как индивидуальных, так и общественных.
В метафизических и теологических системах все обстоит благополучно. Вот почему творцы и защитники этих систем могут и даже должны со спокойной совестью продолжать эксплуатировать народные массы при посредстве Церкви и Государства. Набивая свои карманы и не ставя никаких преград своим нечистым вожделениям, они могут в то же время утешать себя мыслью, что они трудятся во славу Божью, во имя торжества цивилизации и грядущего благоденствия пролетариата.
Но мы, другие, не верящие ни в Бога, ни в бессмертие души, ни в метафизическую свободу воли, мы утверждаем, что свобода должна быть понимаема в самом обширном смысле слова, понимаема как цель исторического развития человечества. По странному, хотя логически последовательному контрасту, наши противники, идеалисты теологии и метафизики, принимая принцип свободы за основу и базу их теории, выводят из него заключение о необходимости рабства людей. Мы же другие, материалисты в теории, стремимся на практике осуществить и упрочить разумный и благородный идеализм. Наши враги, божественные и трансцендентальные идеалисты, в силу логического закона, по которому всякое развитие приводит в конце концов к отрицанию своей исходной точки, нисходят до практического материализма, жестокого и подлого. Мы же убеждены, что все богатство умственного, нравственного и материального развития человека точно так же, как и достигнутая им степень независимости, все это — продукт общественной жизни. Вне общества человек не только не сделался бы свободным, но не стал бы человеком в истинном значении этого слова, т.е. единственным сознательным суще¬


438
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ством, мыслящим и владеющим словом. Только благодаря общению умов и коллективному труду, мог человек выйти из дикого и животного состояния, составляющего его первоначальную природу или же исходный пункт его развития. Мы глубоко убеждены в той истине, что все в жизни людей: интересы, стремления, потребности, иллюзии, самые глупости, так же как и насилие, несправедливости и все поступки, кажущиеся произвольными, являются следствием взаимодействия социальных инстинктов, присущих самой природе человека. Отрицание стихийной законосообразности в отношениях людей так же нелепо, как было бы нелепо отрицание этой законосообразности в проявлениях неодушевленной природы.
В природе эта удивительная, считавшаяся теологами предустановленной, гармония достигается непрерывной борьбой за существование и вымиранием неприспособленных; и как в природе, где нет борьбы и движения, нет ни жизни ни красоты, так и в обществе жизнь без борьбы есть смерть.
Если во вселенной царит гармония и закономерность, то это только потому, что вселенная не управляется по какой-либо системе, заранее придуманной и предписанной высшей волей. Теологическая гипотеза божественного законодательства ведет к очевидному абсурду и к отрицанию не только всякого порядка, но и к отрицанию даже самой природы. Законы реальны лишь постольку, поскольку они не отделимы от самих вещей, т. е. не предписаны какой-либо вне их стоящей властью. Эти законы не что иное, как простые проявления или неизменные свойства вещей и результаты их разнообразных комбинаций. В целом же все это составляет то, что мы называем «природа». Человеческий ум и созданная им наука исследуют эти свойства и эти комбинации вещей, систематизируют и классифицируют их путем опытов и наблюдений, и подобные классификации и систематизации явлений и называют законами природы. Но сама природа не ведает вовсе законов. Она действует бессознательно, представляя собою бесконечную изменчивость явлений, проявляющихся и повторяющихся непредотвратимым, роковым образом. И только благодаря этой роковой неизбежности, порядок вселенной может существовать и фактически существует.
Та же стихийная зависимость и последовательность явлений проявляется и в человеческом обществе, которое, по теории, эволюцио¬


Парижская Коммуна и понятие о государственности...
439
нирует так называемым противоестественным образом, в действительности же подчиняется естественному и неизбежному ходу вещей. Только та высшая ступень, на которой стоят люди по сравнению с животными, и их способность мыслить внесли в развитие человека особый элемент, также совершенно естественный и являющийся продуктом материального взаимодействия сил. Этот особый элемент есть разум или, лучше сказать, способность к обобщению и отвлечению, благодаря которой человек может наблюдать и изучать самого себя, наравне с предметами внешнего мира. Поднявшись затем мысленно еще выше над самим собою, а также и над окружающим его миром, он приходит к представлению полной абстракции, к абсолютному ничто. Это «абсолютное» есть, в сущности, не что иное, как самоспособность к отвлечению, которая, пренебрегая всем, что существует, и дойдя до полного отрицания бытия, находит в этом свое успокоение. Это та последняя грань наивысшей отвлеченности, это абсолютное Ничто и было названо Богом.
Вот историческое происхождение и логическое основание всякой теологической доктрины. Не понимая природы материальных причин своих собственных мыслей, не отдавая себе даже отчета в условиях их возникновения и развития, первые люди и общества, конечно, не могли подозревать, что их абсолютные познания абсолютного были не более как бесплодным раздражением способности к творчеству отвлеченных идей. Только в силу этого недоразумения они смотрели на эти идеи, как на высшие реальности, пред которыми сама природа обращалась в ничто. Потом они начинают обожать свои вымыслы, свои представления несуществующего абсолютного, начинают оказывать им всяческие почести. Затем является потребность как-нибудь более конкретно представить абстрактную идею этого Ничто, т.е. Бога, сделать ее более осязательной для чувств. С этою целью они расширяют понятие божества, наделяя его всеми добрыми и злыми свойствами, какие им были известны из наблюдения над природой и человеком.
Таково было происхождение и историческое развитие всех религий, начиная с фетишизма и кончая христианством. Мы вовсе не имеем намерения заниматься историей религиозных, теологических и метафизических абсурдов и еще менее собираемся распространяться о всех последовавших божеских воплощениях и явлениях,


440
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
созданных веками варварства. Всем известно, что суеверие порождало всегда массу самых ужасных зол и заставляло проливать кровь и слезы целыми потоками. Мы отметим только, что все эти возмутительные заблуждения бедного человечества в процессе эволюции общественных организмов были исторически неизбежными фактами. Эти заблуждения зародили и распространили в обществе роковую идею, овладевшую воображением людей, будто вселенная управляется сверхъестественной силой и волей. Века сменяли века и общество до такой степени свыклось с этой идеей, что, наконец, убило в себе всякое стремление и даже самую способность к прогрессу.
Властолюбие сперва нескольких лиц, а затем целых общественных классов возвело в жизненный принцип рабство и покорность, и вкоренило в сознание порабощенных вреднейшую из всех идей, идею божества. С тех пор никакое общество не стало возможным без этих двух основных учреждений: Церкви и Государства. Эти два бича общества защищаются всеми доктринерами.
Как только появились в мире эти учреждения, сразу организовались две касты: каста духовенства и каста аристократов, которые, не теряя времени, озаботились вбить глубоко в голову порабощенному народу сознание необходимости, полезности и священности Церкви и Государства. Все это имело единственную цель — заменить рабство грубого насилия рабством законным, предусмотренным и освященным волею Высшего Существа.
Но сами аристократы и духовенство, верили ли они в божественное происхождение институтов, как бы нарочно установленных для их пользы? Или же они были только лицемерами и обманщиками? Нет, я склонен думать, что они были в одно и то же время и искренно верующими, и лицемерами.
Они верили, потому что они естественно и неизбежно разделяли заблуждения масс, и только позднее, в эпоху упадка древнего мира, сделались скептиками и бесстыдными обманщиками. Кроме того, — есть одно общераспространенное свойство человеческой психики, которое заставляет думать, что основатели государств были людьми искренними. А именно: человек всегда легко верит в то, чего он желает и что не противоречит его интересам. Независимо от ума и образования, из самолюбия, ради желания пользоваться уважением окружающих, он всегда будет верить в то, что ему полезно и прият¬


Парижская Коммуна и понятие о государственности...
441
но. Я убежден, например, что Тьер348 и версальское правительство усиленно, всячески старались убедить себя, что, убивая в Париже несколько тысяч человек, женщин и детей, они тем самым спасают Францию.
Но если священники, авгуры, аристократы и буржуа древних и новых времен и верили искренно, то все же они были одновременно и обманщиками. Ведь нельзя допустить, чтобы они верили в те абсур- ды, из которых состоит религия и политика. Я уже не говорю об эпохе, когда, по словам Цицерона349, «два авгура не могли посмотреть друг другу в глаза, чтобы не рассмеяться». Трудно предположить, что позднее, хотя бы и во времена всеобщего невежества и суеверия, изобретатели средневековых чудес верили в их реальность. Точно также позволительно сомневаться и в искренности правителей позднейших времен, руководившихся в политике правилом: «порабощай и грабь народ так, чтобы он не сетовал слишком громко на свою судьбу, чтобы он не забывал о покорности и не имел времени на размышления, легко приводящие к протесту и возмущению».
И уж совсем нельзя допустить, чтобы люди, сделавшие из политики ремесло, искусившиеся в несправедливости, в насилии, во лжи и в измене, не останавливающиеся пред массовыми и одиночными убийствами, могли искренно верить в искусство политики и в государственную мудрость и считать государство источником общественного благополучия. Они подлы, но не так глупы. Церковь и государство были во все времена главнейшими рассадниками пороков. История может засвидетельствовать их преступления: повсюду и всегда священник и правитель были сознательными врагами народов и их систематичными, неумолимыми и кровожадными палачами.
Но как же все-таки согласить две, по-видимому совершенно несо- гласимые вещи: низшие агенты правительства, они же обманщики и обманутые; другие, — всесильные властители земли, и в то же время лицемеры? Логически это кажется несовместимым, но фактически, т. е. в практической жизни, эти качества мирно уживаются одно с другим.
В подавляющем большинстве случаев люди живут в противоречии с самими собою и не замечают этого, пока какое-нибудь исключительное событие не разбудит их совесть от привычной спячки и не заставит оглянуться на себя и окружающее.


442
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
В политике, как и в религии, большинство людей только марионетки в руках привилегированных эксплуататоров. Но грабители и ограбленные, поработители и порабощенные живут бок-о-бок друг с другом, управляемые горсточкой лиц, на которых, собственно, и следует смотреть, как на истинных эксплуататоров. Эти последние, свободные от всех предрассудков, политических и религиозных, сознательно угнетают и держат народ в невежестве. В наше время так же бесконтрольно, как и в XVII и в XVIII веках, до Великой Революции, они бесконтрольно и беспрепятственно владычествуют в Европе, но скоро-скоро их владычеству придет конец.
В то время, как главные вожаки обманывают и сознательно развращают народ, их приспешники, креатуры Церкви и Государства, усердно стараются поддерживать веру в святость и неприкосновенность этих гнусных учреждений. Если Церковь, по заявлению духовенства и большинства государственных людей, необходима для спасения души, то Государство, в свою очередь, так же необходимо для поддержания мира, порядка и справедливости, и потому доктринеры всех школ восклицают: «Без Церкви и Правительства невозможны ни цивилизация, ни прогресс».
Нам нечего заниматься обсуждением проблемы вечного спасения, потому что мы не верим в бессмертие души. Мы убеждены, что самая вредная вещь для человечества, для истины, прогресса, есть Церковь. И может ли это быть иначе? Разве не на Церковь возложена обязанность развращать подрастающие поколения, и в особенности женщин? Разве не Церковь своими догматами, своею ложью, своими глупостями и своими пошлостями старается убить логику разума и науки? Разве не она посягает на достоинство человека, извращая в нем понятие о праве и справедливости? Разве не она обращает живое в труп? Разве не она искажает свободу, разве не она проповедует вечное рабство масс в угоду тиранов и поработителей? Разве не она, эта неумолимая Церковь, стремится продолжить до бесконечности мрак невежества, нищету и преступления?
И если прогресс нашего века — не сон обманчивый, он должен положить конец этому учреждению.


ПРОГРАММА ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОГО БРАТСТВА
ПРОГРАММА Y350
Мы не признаем иного отечества, кроме всемирной Революции, иного врага, кроме тирании, в какой бы форме она ни выступала — религиозной, доктринальной, политической, экономической или социальной; иной цели; кроме создания свободного, гуманного мира, основанного на труде, равенстве и солидарности всех людей. Предварительными его условиями являются: 1. разрушение всех религиозных, политических, юридических, экономических и социальных институтов, образующих современный буржуазный порядок, и 2. стихийная и совершенно свободная организация освобожденных масс.
В революции мы — враги всего, что так или иначе походит на авторитарную систему, что претендует на официальное руководство народом, а стало быть и всего, что именуется революционной диктатурой или временным правительством, поскольку мы убеждены, что любая правительственная власть, какой бы революционной и временной она себя ни называла, не может иметь иной цели, кроме собственного самосохранения. Революции совершаются народом, они могут исходить только от народа, и всякая власть, образующаяся над народом, неизбежно направлена против него. Так как мы полностью доверяем инстинктам народных масс, наше революционное средство — организованное развязывание того, что именуется дурными страстями, и разрушение того, что на том же буржуазном языке называется общественным порядком. Мы призываем к анархии, этому проявлению жизни и стремлений народа, откуда при помощи и в условиях свободы действительного равенства всех и вся должны родиться новый порядок, основанный на целостном развитии и на свободно организованном всеобщем труде, равно как и сама сила революции.
ПОЛИТИКА И РЕВОЛЮЦИЯ
С негативной, или разрушительной точки зрения мы требуем в качестве безотлагательных мер: Отмену, признания Банкротства


444
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
и полную ликвидацию Государства и всего, что составляет его существование, следовательно — устранения всякого правового вмешательства в выплату коллективных или частных долгов и в дела передачи наследства: уничтожения всех налогов, взимаемых Государством; ликвидацию низшей и высшей администрации, действующей от имени Государства, бюрократии, армии, судебных органов и магистратуры, полиции, университетской системы, духовенства, монополий и привилегий, индивидуальной собственности, поскольку она легализована в судебном и законодательном порядке; наконец, всех проявлений современного буржуазного порядка: предания торжественному и публичному уничтожению всех документов, касающихся рент, собственности, ипотек, финансовых ценностей, концессий, браков и рождений и т.д. Уничтожение политического и юридического, или легального права и повсеместная замена его революционным фактом. Захват (взятие во владение) автономными коллективами, рабочими, сельскохозяйственными или промышленными ассоциациями и коммунами всего общественного капитала, земельной собственности, шахт, жилья, религиозных и общественных зданий, орудий труда, сырья, драгоценных металлов, ювелирных изделий и ценных камней, а также готовых изделий.
С позитивной, или органической точки зрения, равно как и с точки зрения создания нового экономического и социального порядка, а также с точки зрения формирования революционной силы и неизбежности борьбы восставших масс против реакции мы стремимся к стихийной организации повстанческих групп — во всех странах, поднявшихся во имя одного и того же принципа народных требований, — во временные коммуны вне всякой зависимости от территориального деления и нынешних Государственных границ. Мы требуем немедленного созыва депутатов с императивным мандатом от всех коммун в революционные клубы (foyers351); немедленного создания федерации как этих коммун, так и клубов; сохранения баррикад и поддержания революционного возмущения для обеспечения общей обороны во всех точках восставших стран; объединения народных сил, стихийно организующихся для борьбы; разделения депутатского корпуса на отдельные и независимые друг от друга комитеты, которые, однако, должны неизменно взаимно договари¬


Программа Интернационального Братства
445
ваться, дополнять друг друга и помогать друг другу в случае необходимости. Общефедеральные и местные комитеты продовольственного снабжения, защиты революции, вопросов труда, временного владения капиталом, временной передачи капиталов и орудий труда в руки сельскохозяйственных и промышленных ассоциаций, транспорта, торговли, образования, местных и международных сношений, активной революционной пропаганды и т.д. и т.п. — все они образуют великий федеративный Альянс революционной солидарности, действующий по непосредственной инициативе народных масс и с их непосредственного одобрения. Провозглашение всемирной социальной и солидарной Революции. Эффективный союз, а вернее, братское тесное объединение революционных социалистов всех стран против всей реакции и против всякого рода реакционеров, но особенно тех, которые под прикрытием революции становятся властью, стремятся к диктатуре, служат ей или защищают ее — т.е. против контрреволюции.
ОСОБАЯ ЦЕЛЬ Y
Для того, чтобы сформировать все эти революционные организации, совершенно необходимые для победы народного дела, чтобы, с одной стороны, активизировать, стимулировать и направлять их, а с другой — чтобы предотвратить саму возможность их вырождения и превращения в правительства, пусть даже временные, очевидна необходимость наличия силы, коллективной незримой организации, которая, следуя до конца определенной программе, открыто и полностью революционной, сама воздерживалась бы от всякого проявления руководящего или официального вмешательства и как раз в силу этого обладала бы гораздо более действенным и сильным влиянием на стихийное движение народных масс, равно как и на деятельность их депутатов и комитетов, и на все революционные меры, принимаемые ими. Такова единственная цель организации Y.
Таким образом, задачей этой организации не является только подготовка революции. Она в еще большей степени должна будет сохраняться и укрепляться в период революции, чтобы противопоставить свою коллективную, строго солидарную и тайную деятельность


446
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
любому правительству или любой официальной диктатуре, поскольку эта последняя не может не задушить революционное движение масс и не привести к возрождению политического Государства, руководящего, опекающего и уже в силу этого неизбежно бюрократического, милитаристского, угнетающего и эксплуатирующего — т.е. к новому господству буржуазии.
Братья Y. должны поэтому тесно сплотиться еще накануне революции, чтобы организовать и направлять анархию и грозный разгул революционных страстей масс, не подавляя его; они должны будут придать революционному движению во всех странах тот характер всеобщности, без которого любое общенациональное или локальное движение не сможет сохраниться и в конце концов завершается неудачей.
Именно так они создадут непобедимую революционную силу, которая, преодолевая и разрушая все искусственные границы между Государствами, собирая в единое целое пролетариат всех СТРАН: наций, коммун, провинций и стран, говорящих на разных языках, но восставших во имя одних и тех же народных требований, составит великое отечество Революции и противопоставит себя одному врагу — миру Реакции. Она объявит ей войну не на жизнь, а на смерть и не прекратит быть воинствующей и разрушительной Революцией до тех пор, пока хоть где-нибудь на земле будет существовать неравенство, угнетение, сохранится хотя бы один эксплуататор, наставник, господин.
РЕВОЛЮЦИОННАЯ ТАКТИКА Y
Y. никогда не будет преследовать иной цели, кроме подготовки и организации во всех странах народной социальной Революции, такой как она определена в нашей программе, и осуществляемой теми практическими средствами — негативными и позитивными, — которые представлены в нашей революционной Политике. Никогда и ни под каким предлогом она не будет завлечена соображениями уместности (opportunité'352) или-так называемой практичности, восхваляемой ловкачами, буржуазными политиками, которая может привести лишь к победе реакции. Средства пропаганды и действия Y. должны всегда и во всем соответствовать ее цели, и поэтому она всег¬


Программа Интернационального Братства
447
да будет шагать вперед, прямо, не позволяя ничему и никому сбить себя с пути. Она никогда не протянет руку помощи иной, чем она сама, революции, не будет заключать союзов с движениями противоположными или даже просто отличными от тех, которые определены ее программой. Она предоставит самим себе буржуазные революционные партии; она при любой возможности воспользуется результатами их агитации и их борьбы, но никогда не поможет им ни прямо, ни косвенно. Для нее абсолютно неприемлемы любые сделки и соглашения; она никогда не позволит членам других партий проникнуть в ее святая святых, ни оказать хоть какое-нибудь влияние на народные массы — поскольку любая другая цель, кроме ее цели, любое другое направление смогут только сбивать с пути, обманывать и развращать народные массы.
Истинная, единственно легитимная революция, последствием которой станет не политический триумф какой-либо партии или тех или иных личностей, а полное социальное освобождение масс — такова наша единственная цель, и всякая иная революция, эволюция, реформа или преобразование абсолютно ей противоречат, ибо могут иметь только один результат — задержку или отклонение нашей революции от ее цели. А потому любой из нас, кто посмеет протянуть руку помощи иной революции, будет рассматриваться всеми как предатель Народной революции. — Если нам суждено ожидание, наберемся честности и мужества ждать — потому что революции не происходят более ради удовольствия людей, и для действительного освобождения масс, и чтобы наша революция восторжествовала, надо чтобы массы сами поднялись и совершили ее.
Наша революция по своей природе может быть только всемирной. Но существуют некоторые страны, которые в силу своей особой исторической, экономической и политической ситуации более чем другие предрасположены к ней и способны сегодня начать ее. Поэтому столь же естественно, сколь и необходимо, чтобы Y., нисколько не пренебрегая пропагандой и организационной работой в других странах, сконцентрировала наибольшую часть своих усилий на странах, которые обладают этой привилегией с революционной точки зрения и которые, как только эта революция разразится у них, должны будут стать центрами активной революционной пропаганды для других стран.


448
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Естественно, что первая страна, которой посчастливится осуществить победную революцию, сразу же станет центром этой революционной пропаганды. Эта страна учредит на своей территории Комитет революционной пропаганды, состоящий из P. Р. (представителей) всех стран, которому Y. восставшей страны или стран окажут всяческое содействие; данная страна будет обязана помочь всеми необходимыми средствами, материальными и моральными, успеху этой пропаганды, и не только словами, но и делом.
Когда социальная революция вспыхнет в какой-либо стране, то нет никакой необходимости, чтобы революционеры других стран съезжались туда и формировали легионы, более того, это даже абсолютно запрещено. Революционеры каждой страны должны в этом случае, более чем когда-либо, оставаться и усиливать работу по организации революции в своей стране, так как не подлежит сомнению, что эффективную помощь восставшей стране они смогут оказать не формированием нескольких заграничных легионов, но одновременным восстанием их собственных стран.
ОРГАНИЗАЦИЯ Y
Y. состоит из многих категорий:
I. Интернациональные Братья
II. Национальные братства каждой страны
III. Областные или провинциальные братства
N. Местные союзы.
Все эти категории имеют совершенно одинаковую программу, одну и ту же политику и революционную тактику, а также единый способ приема в организацию. При этом на всех уровнях организация Y. может принять нового члена лишь при всеобщем согласии имеющихся членов организации. Все в равной степени подчиняются верховному закону Y., всегда и везде выдвигая коллективную мысль и коллективное действие вместо любых индивидуальных инициатив.
Единственное различие между этими категориями состоит лишь в большем или меньшем масштабе деятельности, причем все нижестоящие категории должны быть организованы так, чтобы всегда подчиняться — еще более фактически, чем юридически — указаниям, которые им будут диктоваться высшими категориями.


Программа Интернационального Братства
449
ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЕ БРАТЬЯ
А. Качества, требуемые от всех Интернациональных братьев
Качества, требуемые от всех Интернациональных братьев, это — не говоря уже о свойствах, необходимых для хорошего и преданного революционного конспиратора, а именно истинной революционной страсти, твердости, постоянства, умения хранить тайну, осторожности, силы характера, интеллектуального развития, храбрости — способность естественно и спонтанно подниматься над всеми узкими побуждениями, диктуемыми личными амбициями и тщеславием, семьей и патриотизмом, а также еще реже встречающееся у людей энергичных и способных умение растворять их личную инициативу в коллективном действии.
Необходимо, чтобы для каждого Интернационального Брата наша программа, а также наша революционная политика и революционная тактика являлись чем-то большим, чем результатом пустых философских абстракций или выражением неопределенных и расплывчатых чаяний, — необходимо, чтобы они стали его жизнью, его господствующей страстью, его совестью и повседневным инстинктом, одновременно продуманными и пламенными — внешне как можно более холодными, внутренне настолько пылкими, чтобы ни один внешний соблазн не смог их никогда побороть, чтобы никакими теоретическими и практическими софизмами их нельзя было сбить с пути.
Необходимо, чтобы победа социальной революции стала высшим интересом, господствующим и страстным для каждого, поскольку только эта страсть может — в любых условиях, при всех опасностях, соблазнах и трудностях, присущих жизни, — защитить от эгоистических побуждений, амбиций, тщеславия, равно как и от подлых советов, продиктованных страхом.
Необходимо, чтобы его душа была достаточно широкой, а интеллект достаточно развитым, чтобы воспринять всемерный характер социальной революции, не признавать разумом и не принимать сердцем иного отечества, кроме этой всеобщности революции.
Необходимо, чтобы он действительно любил народ, искренне сочувствовал страданиям и унижениям масс. Необходимо, чтобы он страдал этими страданиями и стыдился того, чего стыдятся они, не¬


450
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
обходимо, чтобы он испытывал страсть к человечности, к человеческой справедливости и человеческому достоинству, чтобы он понимал и чувствовал, что сам может обрести свободу, достоинство и полностью стать человеком только при обретении свободы и человеческого достоинства всеми. Чтобы он поэтому всей душой ненавидел любые возможные проявления угнетения и эксплуатации, ненавидел угнетателей и эксплуататоров.
Будучи врагом любого господства и всякой эксплуатации, он должен отказываться от их использования в любой форме в отношении масс для личной выгоды. Тщеславные честолюбцы — независимо от их интеллектуальных и моральных качеств, их энергии, влияния, а также политических и социальных выгод, которые они могли бы принести нашему Альянсу, — должны поэтому безжалостно изгоняться из него, ибо их энергия и ум сами по себе могут лишь сделать их еще более опасными. Давайте использовать их всякий раз, когда это не представляет опасности, оставив им пустое удовольствие славой и молвой, но будем удерживать власть в своих руках и никогда не позволим им проникнуть в наш узкий круг.
Каждый интернациональный брат должен понять, что самый знающий и разумный человек, даже величайший гений может дать массам лишь то, что они уже вынашивают в себе, в своих подлинных нуждах, инстинктах и чаяниях; он не может дать ничего, кроме продуманной, научной формулировки того, что они сами чувствуют. Поэтому никто — ни индивидуально, ни даже коллективно — не может рассматриваться иначе, чем более или менее искусным акушером той революции, которую народ уже носит в своей утробе, но отнюдь не в качестве творца или главного действующего лица этой революции; что, следовательно, народ дает и таким людям больше, чем они могут ему дать, ибо они дают ему только форму, а он им саму сущность, и что всегда народ может преподать им больше уроков, чем они ему.
Каждый интернациональный брат должен понять, что время господства личностей прошло. Господство личностей было абсолютно естественным и логичным в политических революциях, поскольку целью всякой политической революции является не что иное, как замена одного господства другим. Но оно абсолютно неуместно и должно стать невозможным в революции социальной, которая, имея


Программа Интернационального Братства
451
единственной целью всестороннее и реальное освобождение масс, должна уничтожить в корне и во всех последствиях сам принцип авторитета. — В социальной революции остается место лишь для коллективной мысли и коллективного действия.
Если его революционная страсть серьезна, то интернациональный брат не может ограничиваться лишь чувствами и словами по ее поводу, он должен стремиться воплотить ее в жизнь. Если он хочет этого, то должен искать и применять только те средства, которые ведут к ее осуществлению. Если он хорошо усвоил нашу программу и страстно стремится к нашей революционной цели, то должен понимать, что никакой отдельный человек, будь он даже гением, не сумеет ее достичь. Какой-либо гений, действуя по собственной инициативе, может, разумеется, добиться установления какого-то нового господства, он не может освободить массы. В этом смысле он вполне может иметь силу творить зло, но не добро. Человек, стремящийся к добру, ко всеобщему освобождению, а не к удовлетворению своих амбиций, тщеславия или алчности, должен суметь отказаться от пагубных или бесплодных удовольствий изолированной личной инициативы. Он должен понять, что нет ныне более благодетельной силы, чем коллективная сила, в которой все равны и свободны, и в самих интересах своей революционной страсти, сколь мало она ни была бы сознательной и серьезной, он должен стремиться стать частью этой коллективности, слиться с нею.
Эта тайная общность, Альянс, не может выродиться в общество избранных или корпорацию честолюбцев. От этой опасности он защищен, во-первых, своей революционной программой и открыто народной целью, а затем механизмом приема новых членов и братским контролем всех над каждым и каждого над всеми — бдительностью своего коллективного сознания; и, наконец, будучи заклятым врагом всякого авторитета и всякой официальной власти, он строго запрещает себе, в коллективном качестве и каждому из своих членов брать на себя любые авторитарные функции; его сила должна всегда оставаться тайной, невидимой и, насколько возможно, незаметной, и она навсегда останется ничем иным, как хорошо организованно суммой естественных влияний всех его членов, которые, подчиняясь коллективно принятому плану действий, оказывают воздействие каждый в своей сфере.


452
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
В. 	Взаимные обязанности и права Интернациональных братьев
1. Тот, кто вступает в союз Интернациональных братьев, посвящает себя бесповоротно душой и телом, мыслями, волей, страстью и действием, всеми своими способностями, своей энергией и достоянием служению социальной революции. Отныне этот союз становится его родиной, всего его члены — его братьями, более близкими, чем родственники по крови; он не будет стремиться ни к чему другому, кроме как к общей победе союза, т.е. к победе социальной революции, исходя из того, что союз является необходимым орудием победы последней.
2. Все интернациональные братья полностью преданы друг другу, обязуясь соблюдать полную взаимную открытость, во всем, что касается их жизни, публичной и приватной, исповедовать любовь, истину, братскую искренность, оказывать помощь, поддержку и защиту до последней возможности.
Подобная открытость и взаимная искренность никогда, однако, не доходят до бестактности. Наше братство основано на взаимном уважении человеческого достоинства и свободы. Каждый Брат из уважения не станет вторгаться во внутренний мир и личную жизнь своего собрата, если тот ему сам этого не позволит. Строгие по отношению к самим себе, мы не должны быть чересчур неумолимыми цензорами друг для друга; мы должны привыкнуть прощать друг другу слабости, отлично понимая, что у каждого их достаточно и что именно поэтому каждый из нас испытывает потребность дополнять, исправлять и укреплять себя разумом, моралью и энергией всего нашего общества, когда сила, мужество и дух коллектива должны стать силой мужеством и духом каждого его члена. Мы не будем поэтому тратить время на то, чтобы поносить друг друга, и простим многое нашим братьям, пока они будут искренне стремиться , стать лучше, стараться подняться до высот той миссии, которая на них возложена, и пока они на деле остаются верными Союзу.
Однако когда их слабости или ошибки грозят стать пагубными для Союза, когда их слова и дела общественные и частные ставят их в противоречие с социалистической, гуманной моралью, к торжеству которой мы стремимся, долгом каждого является предостеречь и остановить их. В таких случаях следует действовать быстро и от¬


Программа Интернационального Братства
453
крыто, не за спиной обвиняемого, но прямо, обращаясь только к нему, либо делая ему необходимые замечания в присутствии всех других братьев. А тот, кто высказывает их, должен удерживаться от любого соблазна личного торжества, ибо не правда ранит, ранит торжествующая правда того, кто высказывает или думает, что высказывает ее; никогда, даже адресуя самые заслуженные упреки брату, не следует оскорблять его человеческое достоинство. В свою очередь, если брат, к которому обратились с подобными замечаниями, рассердится или затаит обиду, он докажет только то, что не может быть членом этого братства, ибо если уж что следует прежде всего искоренять среди нас, так это личное тщеславие и недостаточную и постыдную претензию быть всегда правым. Высший закон нашего братства, весь секрет нашей мощи — в растворении всех личных инициатив в коллективной мысли, воле и действиях. Это должно стать для всех нас больше, чем просто законом, должно стать нашей второй натурой, привычкой, и это возможно только в повседневной практике. В больших и малых вещах, относящихся к общему делу, мы должны отныне привыкнуть мыслить, желать, действовать только вместе, вместе советоваться и насколько возможно приходить к единогласным решениям.
4. Каждый Брат постоянно выполняет свои обязанности. Каждый день с утра и до вечера его мысль и его главная страсть, его высший долг — это пропаганда принципов Союза, его развитие и усиление его могущества. Его постоянной заботой должен стать поиск новых людей, особенно таких личностей, которые в определенной мере достойны стать членами Союза.
5. Каждый Брат имеет право не принять предложенное ему специальное задание и отказаться от чрезвычайных поручений, выполнения которых от него требуют, если ему мешает это сделать его особая ситуация, будь то в силу некоторых обстоятельств, болезни или его особой природы или же если эти поручения противоречат его личным мнениям и чувствам. — Но если брат постоянно отказывается выполнять порученное ему, Братство неизбежно приходит к выводу, что этот человек обманывает его и, быть может, обманывает самого себя относительно наличия у него революционной страсти. С другой стороны, Братство по мере возможности должно заботиться о том, чтобы всегда предлагать своим членам только такие задания и пору¬


454
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
чения, которые в наибольшей степени соответствуют их характеру, темпераменту, положению и возможностям, как материальным, так и интеллектуальным и моральным, а также, насколько возможно, их личным вкусам.
Каждый Брат, испытывающий сильную усталость из-за особых обстоятельств, болезни или даже просто утомление от предыдущей работы, имеет право на временный отпуск.
6. 	Каждый Брат может во всех жизненных обстоятельствах, публичных и приватных, рассчитывать на индивидуальную или коллективную помощь, поддержку, выручку со стороны всех других Братьев. Это священный долг каждого и всех, а тот, кто откажется его выполнять, совершит по отношению ко всему Братству акт настоящего предательства.
С. 	Организация Интернациональных Братьев
Учредительное собрание
1. Все Р. Р., собравшиеся на Ассамблее, образуют верховную власть Союза, его Учредительное Собрание.
2. Учредительное Собрание заседает регулярно, раз в год, в сроки, определяемые им же самим. Однако в чрезвычайной ситуации и под свою ответственность Центральное Бюро все же может созвать его, когда ему это покажется необходимым. Бюро также обязано созвать Собрание по требованию одной трети общего числа братьев под их серьезнейшую ответственность.
3. Учредительное Собрание является правомочным и его решения имеют законную силу только в том случае, когда в его составе заседает три четверти от общего числа Братьев; Братьям, которые не смогут принять участие в заседании, позволено голосовать в письменной форме или же передать свои голоса некоторым Братьям, которые направляются на Собрание; в этом случае, однако, голоса последних будут считаться простыми голосами. Решения Учредительного Собрания приобретают законную силу в том только случае, если за них будет подано простое большинство от общего числа Братьев.
Поскольку в Братстве не могут существовать различные партии, а также невозможно развитие и игра личных амбиций и тщеславия,


Программа Интернационального Братства
455
следует надеяться, что большинство решений Учредительного Собрания будет приниматься единогласно.
Учредительное Собрание может изменить эти основоположения Союза только большинством в три четверти от общего числа Братьев.
При каждом заседании Учредительного Собрания регулярном или чрезвычайном, Центральное Бюро должно определить и сообщить всем Братьям через Национальные Советы все вопросы, представленные для обсуждения и голосования.
Каждый Брат может вносить на Учредительное Собрание свои индивидуальные предложения, но их обсуждение и голосование возможны только в том случае, если за срочность этого выскажется две трети присутствующих братьев.
4. Учредительное Собрание всегда начинает свою работу с анализа отчетов Центрального Бюро и Национальных Советов в общем ходе революционной работы и о конкретных ситуациях в каждой стране с точки зрения социальной революции. А затем, будучи надлежащим образом информированным по всем основным вопросам, оно обсуждает и определяет общий план революционной деятельности Союза, план, который, будучи один раз принят, может быть отменен только им самим; не будучи же отмененным, он абсолютно обязателен для всех Национальных Советов, которые должны реализовывать его в своих странах во что бы то ни стало, под постоянным наблюдением Центрального Бюро, чьим не только правом, но и обязанностью является в случае необходимости заставить их проводить этот план точно и действенно.
5. Учредительное Собрание вышеуказанным большинством голосов решает в последней инстанции все вопросы, как персональные, так и относящиеся к пропаганде, организации и революционной деятельности Союза во всех странах. Только оно может окончательно приостановить членство Брата, признанного виновным, исключить его и даже осудить на смерть, если только какой-либо Национальный Совет под свою полнейшую ответственность и ради всеобщего блага не возьмет на себя объявление и исполнение этого приговора.
6. Учредительное Собрание назначает на один год Центральное Бюро, состоящее из такого количества членов, которое окажется необходимым. Только оно может его отозвать, распустить или заменить одних членов другими до истечения установленного срока.


456
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Оно может также через Областные Советы, которые должны ему абсолютно повиноваться, осуществлять замену одних членов Национальных комитетов другими.
Центральное Бюро
1. Центральное Бюро является центром связи между всеми Национальными Советами. Оно получает их отчеты о революционной ситуации в соответствующих странах и о важных событиях, происходящих там. — Оно собирает их, обобщает, чтобы извлечь выводы об общем состоянии революции — выводы, которые оно должно как можно чаще доводить до сведения Национальных Советов и, наконец, Учредительного Собрания во время его работы.
2. Центральное Бюро поддерживает сношения с Национальными комитетами через Интернациональных братьев, входящих в их состав; через них, а также посредством Национальных советов Бюро осуществляет постоянный контроль за развитием и направлением революционной пропаганды и работой революционных организаций во всех странах, призывая их строго придерживаться плана действий, установленного для каждой страны Учредительным Собранием.
3. Оно изобличает перед всеми Национальными советами и, наконец, перед Учредительным Собранием людей, деяния и факты, которые могут оказаться противоречащими делу революции и наносящими ей вред.
4. Оно несет ответственность за все свои действия, равно как и упущения сначала и в предварительном порядке перед всеми Национальными советами, а окончательно — перед Учредительным Собранием.
Национальные советы
1. Национальный Совет каждой страны включает в себя всех Интернациональных Братьев, находящихся там постоянно или проездом, независимо от того, гражданами какой страны они являются.
2. Национальный Совет избирает из своей среды тех Интернациональных Братьев, которые должны составлять Национальное бюро


Программа Интернационального Братства
457
страны и которые должны руководить всей общенациональной организацией этой страны.
3. В обычных обстоятельствах это Бюро представляет Национальный совет, строго придерживаясь его решений по претворению в жизнь в специфических условиях данной страны всех мер, установленных Учредительным Собранием и поддержанных в качестве таковых Центральным Бюро, с которым оно должно находиться в постоянной связи, общаясь с ним от имени всего Национального совета.
4. В экстренных случаях — будь то для разрешения разногласий между Центральным Бюро и Национальным бюро и Национальным комитетом, будь то в случае, если какое-либо событие вынудит Национальное бюро изменить направление своей революционной работы или же предпринять какие-то экстренные действия, будь то, наконец, при необходимости судить интернационального брата — Национальное бюро или, по крайней мере, его большинство, непременно состоящее из интернациональных братьев (и естественно без согласия меньшинства, состоящего из национальных братьев), созывает весь Национальный совет в месте его заседаний, заранее известив его о вопросах, которые предстоит решить. — Во всех этих случаях Национальное бюро, никогда не отходя от общего пути, предписанного Учредительным Собранием, осуществляет меры, принятые большинством от общего числа членов Национального совета.
5. Члены Национального совета собираются, как правило, два раза в год. Для экстренного созыва не может быть ни чисел, ни определенного времени. Достаточно, чтобы его созыва, под свою ответственность, потребовали трое Интернациональных братьев, находящихся в стране; в этом случае Постоянное бюро обязано его созвать.
6. Все члены Национального совета, уроженцы или жители данной страны, в качестве таковых являющиеся и Национальными братьями, осуществляют непосредственный и постоянный контроль за своей работой по организации, пропаганде и революционному действию Национального братства во всех областях этой страны. В своей совокупности они образуют зародыши всей организации Национальных братьев.
7. Они ставят в известность Постоянное бюро, а через него и Национальный комитет обо всем, что происходит в областях, где они


458
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
проживают или через которые они проезжают. Но если они не обладают специальными полномочиями, которыми они могут быть наделены в качестве национальных братьев, то никогда не имеют права непосредственно вмешиваться в дела и должны избегать создавать помехи деятельности Национального комитета или парализовывать ее.
8. Интернациональные братья имеют право знать все. Но в том, что касается способов и путей выполнения, никто не должен стремиться узнать больше, чем ему необходимо для выполнения порученного ему специального задания. Все детали реализации должны быть известны лишь тем, кто на это специально уполномочен. Ведь неумение хранить тайну и праздное любопытство являются антире- волюционными пороками.
9. Братья, члены Национального совета, контролируют и оценивают все действия Интернациональных братьев, находящихся в данное время в этой стране.
10. Для виновных предусмотрено только пять видов различных наказаний: порицание, временное отстранение, окончательное отстранение, исключение и смерть, первые два вида могут быть вынесены Национальными Советами в отношении всех Братьев, находящихся в соответствующих странах. В экстренных случаях и если речь идет о судьбе Союза, Национальные Советы, осознавая, что принимают на себя серьезнейшую ответственность, и только единогласным голосованием присутствующих членов могут также осудить на смерть предателей и привести этот приговор в исполнение. В обычных же случаях три последних вида наказаний — окончательное отстранение, исключение и смертная казнь — могут быть вынесены лишь Учредительным Собранием.
11. Для создания Национального совета требуется наличие по крайней мере троих Интернациональных Братьев.
D. 	Вербовка Интернациональных братьев
1. Прием новых Интернациональных Братьев осуществляется только Учредительным Собранием по представлению Национальных советов.
2. В странах, где из-за отсутствия трех членов Национальный совет еще не создан и которые по этой причине находятся в непо¬


Программа Интернационального Братства
459
средственном подчинении Центральному Бюро, которое и несет за это ответственность перед Учредительным Собранием, избрание Интернациональных братьев происходит следующим образом: либо Центральное Бюро направляет туда одного, двух и, если возможно, большее число Интернациональных Братьев для создания там Национального Совета, который будет действовать в соответствии со всеми своими правилами; либо же Бюро, получив доклад одного или двух Братьев, находящихся в стране, и добавив к нему свое мнение, отправит копию его всем Национальным Советам, и от их единодушного одобрения и если при этом мнение Центрального Бюро останется положительным, будет зависеть представление нового Брата. — Учредительное Собрание вынесет решение о его избрании.
3. В те страны, где еще нет Интернациональных братьев, Центральное Бюро при всякой возможности будет стараться послать хотя бы одного и если возможно двух Братьев со специальным мандатом организаторов.
Они начнут с организации Национального братства этой страны, в отношении которой они станут естественными и ответственными посредниками в ее сношениях с Центральным Бюро. — В этой организаторской работе они будут тщательно соблюдать метод вербовки, принятый для всех уровней организации Союза, не принимая за раз более одного нового члена, при том что каждый вновь избранный член будет участвовать в выборах всех последующих, и что каждые выборы нового члена будут единогласными.
Если среди Национальных братьев, избранию которых они способствовали, организаторы заметят некоторых, а особенно одного, обладающих, по их мнению, всеми качествами, необходимыми для хорошего Интернационального Брата, они известят об этом Центральное Бюро, которое тогда возьмет на себя инициативу представления их Учредительному Собранию.
4. Как правило, в таком тонком и сложном деле, как выбор не тех Интернациональных Братьев, Национальные Советы и Центральное Бюро должны действовать с полным сознанием той огромной ответственности, которую они берут на себя, ибо один неверный выбор может разрушить всю организацию.
В случае ошибки Учредительное Собрание будет их судить и даже может приостановить осуществление прав тех Братьев, которые при¬


460
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
няли наиболее активное участие в ошибочных выборах, а также может вмешаться в новые выборы.
И. НАЦИОНАЛЬНЫЕ БРАТСТВА
Национальная организация каждой страны состоит из трех или четырех категорий:
1. Национальное Братство
2. Областные братства
3. При необходимости, Братства или союзы округов, причем очень крупные города могут считаться округами
4. Местные Братства или союзы.
Интернациональные братья каждой страны естественно образуют в ней учредительную группу, первоначальное ядро национальных братьев, число которых они увеличивают, постепенно принимая новых национальных братьев, вербуемых и принимаемых всегда только по одному, а не по два за раз, и только на основании единодушного решения всех уже существующих национальных братьев.
Областные, как и окружные, братства совершенно так же организуются национальными братьями (и, естественно, интернациональными братьями, но известными национальным братьям лишь в качестве национальных братьев), проживающими или находящимися проездом в различных провинциях или округах.
Местные Братства организуются абсолютно подобным же образом национальными братьями (и, естественно, интернациональными братьями, но известными областным братьям лишь в качестве областных братьев) — путем вербовки их членов всегда по одному за раз и с согласия всех уже существующих членов.
В совокупности своей, национальные, областные, окружные и местные братства образуют общенациональную организацию страны, во главе которой находится Национальное Бюро.
Эта организация должна строиться таким образом, чтобы на деле она всегда оставалась — как в целом, так и в каждой своей составной части — подчиненной Национальному совету. Для достижения этой цели, реализация которой находится под постоянной угрозой в силу естественного роста большинства низших категорий по сравнению с высшими (вполне понятно, что в каждой стране число националь¬


Программа Интернационального Братства
461
ных братьев будет всегда больше, чем интернациональных, а в каждой области число областных братьев больше, чем национальных и так далее) — абсолютно и прежде всего необходимо, чтобы Интернациональные братья, а за ними последовательно национальные и областные братья оказывали преобладающее интеллектуальное и моральное влияние на все Нижестоящие братства, и чтобы на деле благодаря своей постоянной энергии, интеллекту и эффективности своих действий они стали и оставались их душой, реальным, естественным и постоянно необходимым Центром, без наличия которого рушится вся организация.
Точно так же необходимо, чтобы каждое братство никогда не выходило за рамки действий и прерогатив, закрепленных за ним в данном уставе.
Каждое братство образует руководящее и исполнительное бюро, состоящее из двух или большего числа членов и не имеющее председателя. — В каждой стране должно быть 1) Национальное Бюро-,
2) Столько Областных бюро, сколько будет областных [братьев];
3) Окружное бюро.
Национальное бюро должно, насколько возможно, состоять только из Интернациональных Братьев, которые во всяком случае должны, по крайней мере, быть в нем в большинстве; точно также Областные и окружные бюро должны состоять исключительно из Национальных братьев, либо их там должно быть большинство.
Национальные братья, входящие в состав областных и окружных бюро, либо являющиеся рядовыми членами нижестоящих организаций, обязаны постоянно информировать Национальное Бюро обо всех деталях пропаганды и деятельности и в целом о ходе дел в их местности, округе и области.
Если за каким-нибудь индивидом будет признано наличие всех качеств, необходимых для Интернационального брата, его отнюдь не следует проводить по нижестоящим организациям — местным, окружным или областным; его сразу принимают в национальное братство. Точно так же принимают в областные братства тех, кого сочтут достойными стать национальными братьями.
Что касается интеллектуальных и моральных качеств, требуемых для различных категорий, то здесь, естественно, существует определенная градация. Но в любом случае при выборе людей необходимо


462
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
руководствоваться в качестве верховного критерия их нравственными качествами, их революционной и человеческой честностью. Уровень интеллектуального развития, более или менее энергичная воля, революционное чувство и мужество, в зависимости от степени их развития и силы в каждом человеке, будут определять категорию организации, к которой он должен принадлежать.
Перед местными братствами стоит особая цель — развивать и организовывать Интернационал вокруг себя, постоянно пропагандировать в своих рамках наши принципы и создавать первичный союз воли и характера.
Областные братства, а под их руководством и окружные братства направляют — при помощи сплоченной группы своих членов, которые одновременно являются членами местных организаций, — тайную и открытую работу последних.
Национальные братья заботятся о том, чтобы указания, даваемые областными братьями местным организациям, всегда соответствовали нашей программе, единой для всех категорий организаций, а также плану действий, принятому национальным братством. Они должны являться душой всего Интернационала в своих странах.
В соответствии с этими общими и неизменными нормами, областные и местные организации создаются по особым правилам, определяемым специфическими условиями каждой области, округа и местности, причем всегда учитывается характер, естественные наклонности и даже географические условия жителей.


ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ И АНАРХИЯ
БОРЬБА ДВУХ ПАРТИЙ В ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ РАБОЧИХ
Предисловие
Интернациональное общество рабочих353, едва зародившееся тому назад девять лет, уже успело достигнуть такого влияния на практическое развитие вопросов экономических, социальных и политических в целой Европе, что ни один публицист и ни один государственный человек не могут отныне отказать ему в самом серьезном и нередко тревожном внимании. Официальный, официозный и вообще буржуазный мир, мир счастливых эксплуататоров чернорабочего труда смотрит на него с тем внутренним трепетом, который ощущается при приближении еще неведомой и мало определенной, но уже сильно грозящей опасности, как на чудовище, которое непременно поглотит весь общественный, государственно-экономический строй, если только рядом энергических мер, приведенных в исполнение одновременно во всех странах Европы, не будет положен конец его быстрым успехам.
Известно, что по окончании последней войны354, сломившей историческое преобладание государственной Франции в Европе и заместившей его еще более ненавистным и гибельным преобладанием государственного пангерманизма, мероприятия против Интернационала сделались любимою темою межправительственных переговоров. Явление чрезвычайно естественное. Государства, по существу своему друг другу противные и до конца непримиримые, не могли и не могут найти другой почвы для соединения, как только в дружном порабощении народных масс, составляющих общую основу и цель их существования. Князь Бисмарк, разумеется, был и останется главным возбудителем и двигателем этого нового Священного союза355. Но не он первый выступил с своими предложениями на сцену. Он предоставил сомнительную честь подобной инициативы униженному правительству только что разгромленного им французского государства.


464
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Министр иностранных дел псевдонародного правления, неизменный изменник республики, но зато верный друг и защитник ордена иезуитов, верующий в Бога, но презирающий человечество и презираемый, в свою очередь, всеми честными поборниками народного дела, пресловутый ритор Жюль Фавр356, уступающий разве только одному г. Гамбетта357 честь быть прототипом всех адвокатов, с радостью принял на себя роль злостного клеветника и доносчика. Между членами так называемого правительства «Национальной Защиты»358 он, без сомнения, был один из тех, которые наиболее способствовали обезоружению народной обороны и явно изменнической сдаче Парижа в руки надменного, дерзкого и беспощадного победителя. Князь Бисмарк одурачил его и надругался над ним в виду целого света. И вот, как бы возгордившись двойным позором, и своим собственным, и позором преданной, а может быть, и проданной им Франции, побуждаемый в одно и то же время желанием угодить осрамившему его великому канцлеру победоносной Германской империи, а также и глубокою ненавистью своею к пролетариату вообще, а в особенности к парижскому рабочему миру, г. Жюль Фавр выступил с формальным доносом против Интернационала, члены которого, стоя во Франции во главе рабочих масс, пытались возбудить восстание всенародное и против немецких завоевателей, и против домашних эксплуататоров, правителей и предателей. Преступление ужасное, за которое Франция официальная или буржуазная должна была наказать с примерною строгостью Францию народную!
Таким образом случилось, что первым словом, произнесенным французским государством на другой день страшного и постыдного поражения, было слово гнуснейшей реакции.
Кто не читал достопамятного циркуляра Жюля Фавра359, в котором грубая ложь и еще грубейшее невежество уступают лишь бессильной и яростной злости республиканца-ренегата? Это отчаянный вопль не одного человека, а целой буржуазной цивилизации, истощившей все на свете и осужденной на смерть своим окончательным изнеможением. Чувствуя приближение неминуемого конца, она с злобным отчаянием хватается'за все, лишь бы продлить свое зловредное существование, призывая на помощь всех идолов прошедшего, низвергнутых некогда ею же самою, — и Бога, и церковь, и папу, и патриархальное право, а пуще всего как вернейшее средство спасе¬


Государственность и анархия
465
ния полицейское покровительство и военную диктатуру, хотя бы даже прусскую, лишь бы она охраняла «честных людей» от ужасной грозы социальной революции.
Циркуляр г. Жюля Фавра нашел отголосок, и где бы вы думали — в Испании! Г. Сагаста360, минутный министр минутного испанского короля Амедея361, захотел, в свою очередь, угодить князю Бисмарку и обессмертить свое имя. Он также поднял крестовый поход против Интернационала и, не довольствуясь бессильными и бесплодными мероприятиями, вызвавшими только весьма обидный смех испанского пролетариата, также написал фразистый дипломатический циркуляр362, за который, однако, с несомненным одобрением князя Бисмарка и его адъюнкта Жюля Фавра получил заслуженную нахлобучку от более осмотрительного и менее свободного правительства Великобритании, а спустя несколько месяцев и свалился.
Кажется, впрочем, что циркуляр г. Сагасты, хотя и говоривший во имя Испании, был задуман, если не сочинен, в Италии под непосредственным руководством многоопытного короля Виктора Эммануила363, счастливого отца несчастного Амедея.
В Италии гонение против Интернационала было поднято с трех разных сторон; во-первых, проклял его, как и следовало ожидать, сам папа. Сделал он это самым оригинальным образом, смешав в одном общем проклятии всех членов Интернационала с франкмасонами, с якобинцами, с рационалистами, деистами и либеральными католиками364. По определению св. отца, принадлежит к этому отверженному обществу всякий, кто не покоряется слепо его боговдохновенным словоизвержениям. Так точно 26 лет тому назад один прусский генерал определял коммунизм: «Знаете ли вы, — говорил он своим солдатам, — что значит быть коммунистом? Это значит мыслить и действовать наперекор высочайшей мысли и воле его величества короля».
Но не один римско-католический папа проклял Интернациональное общество рабочих. Знаменитый революционер ДжюзеппеМац- цини, известный гораздо более в России как итальянский патриот, заговорщик и агитатор, чем как метафизик-деист и основатель новой церкви в Италии, да, сам Маццини в 1871 г., на другой день после поражения Парижской Коммуны, в то самое время как зверские исполнители зверских версальских декретов расстреливали тысячами обезоруженных коммунаров, нашел полезным и нужным присоеди¬


466
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
нить к римско-католической анафеме и к полицейско- государственному гонению также и свое, якобы патриотическое и революционное, в сущности же совершенно буржуазное и вместе с тем богословское проклятие. Он надеялся, что его слова будет достаточно, чтобы убить в Италии все симпатии к Парижской Коммуне и задушить в зародыше только что возникавшие интернациональные секции. Вышло совсем напротив: ничто не способствовало так усилению этих симпатий и умножению интернациональных секций, как его громкое и торжественное проклятие.
Итальянское правительство, враждебное папе, но еще более враждебное Маццини, в свою очередь, не дремало. Сначала оно не поняло опасности, грозящей ему со стороны Интернационала, быстро распространяющегося не только в городах, но даже в селах Италии. Оно думало, что новое общество будет лишь служить противодействием успехам буржуазно-республиканской пропаганды Маццини, и в этом отношении оно не ошиблось; но оно скоро убедилось, что пропаганда принципов социальной революции в среде страстного населения, доведенного им же самим до крайней степени нищеты и угнетения, для него опаснее всех политических агитаций и предприятий Маццини. Смерть великого итальянского патриота, воспоследовавшая скоро после его гневного выступления против Парижской Коммуны и против Интернационала365, вполне успокоила с этой стороны итальянское правительство. Обезглавленная партия маццинистов не грозит ему отныне ни малейшею опасностью. В ней начался уже видимый процесс разложения, и так как ее начала и цель, а также и весь состав чисто буржуазные, то она являет несомненные признаки той немощи, которою поражены в наше время все буржуазные начинания.
Другое дело пропаганда и организация Интернационала в Италии. Они обращаются прямо и исключительно к чернорабочей среде, которая в Италии, равно как и во всех других странах Европы, сосредоточивает в себе всю жизнь, силу и будущность современного общества. Из буржуазного мира примыкают к ней только те немногие люди, которые от души возненавидели настоящий порядок, порядок политический, экономический и социальный, повернулись спиною к классу, их породившему, и всецело отдались народному делу. Таких людей немного, но зато они драгоценны, разумеется, только тогда,


Государственность и анархия
467
когда, возненавидев общебуржуазное стремление к господству, задушили в себе последние остатки личного честолюбия; в таком случае, повторю я, они действительно драгоценны. Народ дает им жизнь, элементарную силу и почву; но взамен они приносят ему положительные знания, привычку отвлечения и разобщения и умение организоваться и создавать союзы, которые, в свою очередь, создают ту сознательную боевую силу, без которой немыслима победа.
В Италии, как в России, нашлось довольно значительное количество таких молодых людей, несравненно более, чем в какой-либо другой стране. Но, что несравненно важнее, в Италии существует огромный, от природы чрезвычайно умный, но большею частью безграмотный и поголовно нищенский пролетариат, состоящий из двухтрех миллионов городских и фабричных рабочих и мелких ремесленников и около двадцати миллионов крестьян-несобственников. Как уже сказано выше, вся эта бесчисленная масса людей доведена притеснительным и воровским управлением высших классов под либеральным скипетром короля-освободителя и собирателя итальянских земель до такого отчаянного положения, что самые поборники и заинтересованные участники настоящего управления начинают признаваться и говорить громко как в парламенте, так и в официальных журналах, что далее идти по этому пути невозможно и что необходимо сделать что-нибудь для народа во избежание всеразруша- ющего народного погрома.
Да, может быть, нигде так не близка социальная революция, как в Италии, нигде, не исключая даже самой Испании, несмотря на то, что в Испании уже существует официальная революция366, а в Италии, по-видимому, все тихо. В Италии весь народ ожидает социального переворота и всякий день сознательно стремится к нему. Можно себе представить, как широко, как искренно и как страстно была принята и принимается поныне итальянским пролетариатом программа Интернационала. В Италии не существует, как во многих других странах Европы, особого рабочего слоя, уже отчасти привилегированного благодаря значительному заработку, хвастающегося даже в некоторой степени литературным образованием и до того проникнутого буржуазными началами, стремлениями и тщеславием, что принадлежащий к нему рабочий люд отличается от буржуазного люда только положением, отнюдь же не направлением. Особенно в Германии и в


468
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Швейцарии таких работников много; в Италии же, напротив, очень мало, так мало, что они теряются в массе без малейшего следа и влияния. В Италии преобладает тот нищенский пролетариат, о котором гг. Маркс и Энгельс, а за ними и вся школа социальных демократов Германии отзываются с глубочайшим презрением, и совершенно напрасно, потому что в нем, и только в нем, отнюдь же не в вышеозначенном буржуазном слое рабочей массы, заключается и весь ум, и вся сила будущей социальной революции.
Об этом мы поговорим ниже пространнее, теперь же ограничимся выводом следующего заключения: именно вследствие этого решительного преобладания нищенского пролетариата в Италии пропаганда и организация Интернационального общества рабочих в этой стране приняли характер самый страстный и истинно народный; и именно вследствие этого, не ограничиваясь городами, они немедленно охватили сельское население.
Итальянское правительство вполне понимает ныне опасность этого движения и всеми силами, но тщетно старается задушить его. Оно не издает громких, фразистых циркуляров, но действует, как подобает полицейской власти, втихомолку, душит без объяснений, без крика. Закрывает наперекор всем законам одно за другим все рабочие общества, исключая только те, почетными членами которых считаются принцы крови, министры, префекты и вообще люди знатные и почтенные. Все же другие рабочие общества оно гонит немилосердно, захватывает их бумаги, их деньги, а членов их держит по целым месяцам без суда и даже без следствия в своих грязных тюрьмах.
Нет сомнения, что, действуя таким образом, итальянское правительство руководствуется не только своею собственною мудростью, но также советами и указаниями великого канцлера Германии, точно так же, как прежде следовало послушно приказаниям Наполеона III. Итальянское государство находится в том странном положении, что по количеству жителей и по объему своих земель оно должно бы быть причислено к великим державам, по своей же действительной силе, разоренное, гнило организованное и, несмотря на все усилия, весьма плохо дисциплинированное, к тому же ненавидимое народными массами и даже мелкой буржуазией, оно еле-еле может быть признано державой второй величины. Поэтому ему необходим


Государственность и анархия
469
покровитель, т.е. повелитель вне Италии, и всякий найдет естественным, что после падения Наполеона III князь Бисмарк заступил место необходимого союзника этой монархии, созданной пьемонтскою интригою367 на почве, уготованной патриотическими усилиями и подвигами Маццини и Гарибальди368.
Впрочем, рука великого канцлера пангерманской империи чувствуется теперь в целой Европе, исключая разве только Англии, которая, однако, не без беспокойства смотрит на это возникающее могущество, да еще Испании, обеспеченной против реакционного влияния Германии по крайней мере на первое время своею революцией, равно как и своим географическим положением. Влияние новой империи объясняется изумительным торжеством, одержанным ею над Францией;, всякий признает, что она по своему положению, по громадным средствам, завоеванным ею, и по своей внутренней организации занимает ныне решительно первое место между европейскими великими державами и в состоянии дать почувствовать каждой из них свое преобладание; а что влияние ее непременно должно быть реакционным, в этом не может быть и сомнения.
Германия в настоящем своем виде, объединенная гениальным и патриотическим мошенничеством* князя Бисмарка и опирающаяся, с одной стороны, на примерную организацию и дисциплину своего войска, готового задушить и зарезать все на свете и совершить всевозможные внутренние и внешние преступления по одному мановению своего короля-императора; а с другой — на верноподданнический патриотизм, на национальное безграничное честолюбие и на то древнее историческое, столь же безграничное послушание и богопочитание власти, которыми отличаются поныне немецкое дворянство, немецкое мещанство, немецкая бюрократия, немецкая церковь, весь цех немецких ученых и под их соединенным влиянием нередко — увы! — и сам немецкий народ — Германия, говорю я, гордая деспотически-конституционным могуществом своего едино- державца и властителя, представляет и совмещает в себе всецело один из двух полюсов современного социально-политического движения, а именно полюс государственности, государства, реакции.
* В политике, равно как и в высших финансовых сферах, мошенничество считается доблестью.


470
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Германия — государство по преимуществу, как им была Франция при Людовике XIV369 и при Наполеоне I, как им не переставала быть Пруссия по настоящее время. Со времени окончательного создания прусского государства Фридрихом II был поднят вопрос: кто кого поглотит, Германия ли Пруссию или Пруссия Германию? Оказывается, что Пруссия съела Германию. Значит, доколе Германия останется государством, несмотря ни на какие мнимо либеральные, конституционные, демократические и даже социально-демократические формы, она будет по необходимости первостепенною и главною представительницею и постоянным источником всех возможных деспотизмов в Европе.
Да, со времени образования новой государственности в истории, с самой половины шестнадцатого века, Германия, причисляя к ней Австрийскую империю, поскольку она немецкая, никогда не переставала быть, в сущности, главным центром всех реакционных движений в Европе, даже не исключая того времени, когда великий коронованный вольнодумец Фридрих II переписывался с Вольтером. Как умный государственный человек, ученик Маккиавеля и учитель Бисмарка, он ругался над всем: над Богом и над людьми, не исключая, разумеется, своих корреспондентов-философов, и верил только в свой «государственный разум», опиравшийся притом, как всегда, на «божественную силу многочисленных баталионов» (Бог всегда на стороне сильных баталионов, говорил он), да еще на экономию и возможное совершенство внутреннего административного управления, разумеется, механического и деспотического. В этом, по его, да также и по нашему мнению, заключается, действительно, вся суть государства. Все же остальное лишь невинная фиоритура370, имеющая целью обмануть нежные чувства людей, неспособных вынести сознания суровой истины.
Фридрих II усовершенствовал и окончил государственную машину, построенную его отцом и дедом и подготовленную его предками; и эта машина сделалась в руках достойного преемника его, князя Бисмарка, орудием для завоевания и для возможного пруссогермани- зированья Европы.
Германия, сказали мы, со времени реформы не переставала быть главным источником всех реакционных движений в Европе; от половины XVI века до 1815 года инициатива этого движения принад¬


Государственность и анархия
471
лежала Австрии. От 1815 до 1866 года она разделилась между Австриек) и Пруссиею, однако с преобладанием первой, покуда управлял ею старый князь Меттерних, т.е. до 1848 года. С 1815 года приступил к этому святому союзу чисто германской реакции гораздо более в виде охотника, чем дельца, наш татаро-немецкий, всероссийско-императорский кнут.
Побуждаемые естественным желанием снять с себя тяжкую ответственность за все мерзости, учиненные Священным союзом, немцы стараются уверить себя и других, что главным их зачинщиком была Россия. Не мы станем защищать императорскую Россию, потому что именно вследствие нашей глубокой любви к русскому народу, именно потому, что мы страстно желаем ему полнейшего преуспеяния и свободы, мы ненавидим эту поганую всероссийскую империю так, как ни один немец ее ненавидеть не может. В противность немецким социальным демократам, программа которых ставит первою целью основание пангерманского государства, русские социальные революционеры стремятся прежде всего к совершенному разрушению нашего государства, убежденные в том, что пока государственность, в каком бы то виде ни было, будет тяготеть над нашим народом, народ этот будет нищим рабом. Итак, не из желания защищать политику петербургского кабинета, а ради истины, которая всегда и везде полезна, мы ответим немцам следующее.
В самом деле, императорская Россия, в лице двух венценосцев, Александра I и Николая, казалось, весьма деятельно вмешивалась во внутренние дела Европы: Александр рыскал с конца в конец и много хлопотал и шумел; Николай хмурился и грозил. Но тем все и кончилось. Они ничего не сделали, не потому, что не хотели, а потому, что не могли, оттого что им не позволили их же друзья, австрийские и прусские немцы; им предоставлена была лишь почетная роль пугал, действовали же только Австрия, Пруссия и, наконец, под руководством и с позволения той и другой — французские Бурбоны371 (против Испании).
Империя всероссийская только один раз выступила из своих границ, в 1849 г., и то только для спасения Австрийской империи, обуреваемой венгерским бунтом. В продолжение нынешнего века Россия два раза душила польскую революцию и оба раза с помощью Пруссии, столько же заинтересованной в сохранении польского рабства,


472
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
как и она сама. Я говорю, разумеется, об императорской России. Россия народная немыслима без польской независимости и свободы.
Что русская империя, по существу своему, не может хотеть другого влияния на Европу, кроме самого зловредного и противусвободно- го, что всякий новый факт государственной жестокости и торжествующего притеснения, всякое новое потопление народного бунта в народной крови, в какой бы то стране ни было, всегда встретят в ней самые горячие симпатии, кто может в этом сомневаться? Но не в этом дело. Вопрос в том, как велико ее действительное влияние, и занимает ли она по своему уму, могуществу и богатству такое преобладающее положение в Европе, чтобы голос ее был в состоянии решать вопросы?
Достаточно вникнуть в историю последнего шестидесятилетия, а также и в самую суть нашей татаро-немецкой империи, чтобы ответить отрицательно. Россия далеко не такая сильная держава, какою любит рисовать ее себе хвастливое воображение наших квасных патриотов, ребяческое воображение западных и юго-восточных панславистов, а также обезумевшее от старости и от испуга воображение рабствующих либералов Европы, готовых преклоняться перед всякою военною диктатурою, домашнею и чужою, лишь бы она их только избавила от ужасной опасности, грозящей им со стороны собственного пролетариата. Кто, не руководствуясь ни надеждою, ни страхом, смотрит трезво на настоящее положение петербургской империи, тот знает, что на западе и против запада она собственною инициативою, не будучи вызвана к тому какою-либо великою западною державою и не иначе как в самом тесном союзе с нею, никогда ничего не предпринимала и предпринять не может. Вся ее политика состояла искони только в том, чтобы примазаться как-нибудь к чужому начинанию; и со времени хищнического разделения Польши, задуманного, как известно, Фридрихом II, предлагавшим было Екатерине II разделить между собою точно так же и Швецию, Пруссия была именно тою западною державою, которая не переставала оказывать эту услугу всероссийской империи.
В отношении к революционерному движению в Европе Россия в руках прусских государственных людей играла роль пугала, а нередко и ширм, за которыми они очень искусно скрывали свои собственные завоевательные и реакционные предприятия. После же удиви¬


Государственность и анархия
473
тельного ряда побед, одержанных прусско-германскими войсками во Франции, после окончательного низложения французской гегемонии в Европе и замещения ее гегемонией пангерманскою, ширм этих стало не нужно, и новая империя, осуществившая заповеднейшие мечты немецкого патриотизма, выступила откровенно во всем блеске своего завоевательного могущества и своей систематически реакционной инициативы.
Да, Берлин стал теперь видимою главою и столицею всей живой и действительной реакции в Европе, князь Бисмарк — ее главным руководителем и первым министром. Я говорю, реакции живой и действительной, а не отжившей. Отжившая или из ума выжившая реакция, по преимуществу римско-католическая, бродит еще как зловещая, но уже бессильная тень в Риме, в Версале372, отчасти в Вене и в Брюсселе; другая, кнуто-петербургская, положим, хоть и не тень, но тем не менее, лишенная смысла и будущности, продолжает еще бесчинствовать в пределах всероссийской империи. Но живая, умная, действительно сильная реакция сосредоточена отныне в Берлине и распространяется на все страны Европы из новой Германской империи, управляемой государственным, а по этому самому в высшей степени противународным гением князя Бисмарка.
Эта реакция не что иное, как окончательное осуществление про- тивународной идеи новейшего государства, имеющего единою целью устройство самой широкой эксплуатации народного труда в пользу капитала, сосредоточенного в весьма немногих руках: значит, торжество жидовского царства, банкократии под могущественным покровительством фискально-бюрократической и полицейской власти, главным образом опирающейся на военную силу, а следовательно, по существу своему деспотической, но прикрывающейся вместе с тем парламентскою игрою мнимого конституционализма.
Новейшее капитальное производство и банковые спекуляции для дальнейшего и полнейшего развития своего требуют тех огромных государственных централизаций, которые только одни способны подчинить многомиллионные массы чернорабочего народа их эксплуатации. Федеральная организация снизу вверх рабочих ассоциаций, групп, общин, волостей и, наконец, областей и народов, это единственное условие настоящей, а не фиктивной свободы, столь же противна их существу, как несовместима с ними никакая экономиче¬


474
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ская автономия. Зато они уживаются отлично с так называемою представительною демократией-, так как эта новейшая государственная форма, основанная на мнимом господстве мнимой народной воли, будто бы выражаемой мнимыми представителями народа в мнимо народных собраниях, соединяет в себе два главные условия, необходимые для их преуспеяния, а именно: государственную централизацию и действительное подчинение государя-народа интеллектуальному управляющему им, будто бы представляющему его и непременно эксплуатирующему его меньшинству.
Когда мы будем говорить о социально-политической программе марксистов, лассальянцев373 и вообще немецких социальных демократов, мы будем иметь случай ближе рассмотреть и уяснить эту фактическую истину. Теперь обратим внимание на другую сторону вопроса.
Всякая эксплуатация народного труда, какими бы политическими формами мнимого народного господства и мнимой народной свободы она позолочена ни была, горька для народа. Значит, никакой народ, как бы от природы смирен ни был и как бы послушание властям ни обратилось в привычку, охотно ей подчиняться не захочет; для этого необходимо постоянное принуждение, насилие, значит, необходимы полицейский надзор и военная сила.
Новейшее государство по своему существу и цели есть необходимо военное государство, а военное государство с тою же необходимостью становится государством завоевательным; если же оно не завоевывает само, то оно будет завоевано по той простой причине, что где есть сила, там непременно должно быть и обнаружение или действие ее. Из этого опять-таки следует, что новейшее государство непременно должно быть огромным и могучим государством; это есть непременное условие сохранения его.
И точно так же, как капитальное производство и банковая спекуляция, поглощающая в себе под конец даже это самое производство, точно так же, как они под страхом банкротства должны беспрестанно расширять пределы свои в ущерб поедаемым ими небольшим спекуляциям и производствам, должны стремиться стать единственными, универсальными, всемирными; точно так же новейшее государство, по необходимости военное, носит в себе неотвратимое стремление стать государством всемирным; но всемирное государ¬


Государственность и анархия
475
ство, разумеется, неосуществимое, могло бы быть во всяком случае только одно; два такие государства, одно подле другого, решительно невозможны.
Гегемония есть только скромное, возможное обнаружение этого неосуществимого стремления, присущего всякому государству; а первое условие гегемонии — это относительное бессилие и подчинение по крайней мере всех окружающих государств. Так, пока существовала гегемония Франции, она была обусловлена государственным бессилием Испании, Италии и Германии, и до сих пор не могут простить французские государственные люди — и между ними г. Тьер, разумеется, первый — Наполеону Ш-му, что он позволил Италии и Германии объединиться и сплотиться.
Теперь Франция очистила место, и его заняло германское государство, по нашему убеждению, ныне единственное настоящее государство в Европе.
Французскому народу несомненно предстоит еще великая роль в истории, но государственная карьера Франции покончена. Кто сколько-нибудь знает характер французов, тот скажет вместе с нами, что если Франция долго могла быть первенствующею державою, то для нее быть государством второстепенным, даже только равносильным с другими — решительно невозможно. Как государство и пока она будет управляема людьми государственными, все равно, г-ном ли Тьером, или г-ном Гамбеттою, или даже Орлеанскими герцогами374, она с своим унижением не примирится; она будет готовиться к новой войне и будет стремиться к мести и к восстановлению утраченного первенства.
Может ли она достигнуть его? Решительно нет. На это много причин; упомянем две главные. Последние события доказали, что патриотизм, эта высшая государственная добродетель, эта душа государственной силы, совсем более не существует во Франции. В высших сословиях он проявляется разве только еще в виде национального тщеславия; но и это тщеславие уже так слабо, уже так подрезано в корне буржуазною необходимостью и привычкою жертвовать интересам реальным всеми идеальными интересами, что во время последней войны оно не могло даже, как делало прежде, превратить хоть на время в самоотверженных героев и патриотов лавочников, дельцов, биржевых спекуляторов, офицеров, генералов, бюрократов,


476
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
капиталистов, собственников и иезуитами воспитанных дворян. Все струсили, все изменили, все бросились только спасать свое имущество, все пользовались несчастием Франции, чтобы только интриговать против Франции; все старались нахальнейшим образом опередить друг друга в милости беспощадного и надменного победителя, ставшего распорядителем французских судеб; все, единодушно и во что бы то ни стало проповедовали покорение, смирение и молили о мире... Теперь все эти развратные болтуны опять занациональнича- ли, захвастали, но этот смешной и отвратительный крик дешевых героев не в состоянии заглушить чересчур громкого свидетельства их вчерашней подлости.
Несравненно важнее этого то, что ни одной капли патриотизма не оказалось даже в сельском населении Франции. Да, в противность общему ожиданию французский мужик, с тех пор как стал собственником, перестал быть патриотом. Во время Жанны д’Арк375 он на плечах своих один вынес Францию. В 1792 году и потом он отстоял ее против военной коалиции всей Европы. Ну, тогда было другое дело: благодаря дешевой продаже церковных и дворянских имений он становился собственником земли, которую обрабатывал прежде как раб, и справедливо опасался, что в случае поражения дворянская эмиграция, шедшая вслед за немецким войском, отберет у него назад только что приобретенную собственность; теперь же у него этого страха не было, и он совершенно равнодушно отнесся к постыдному поражению своего милого отечества. За исключением Эльзаса и Лотарингии, где странным образом, как бы на смех немцам, упорствующим видеть в них чисто немецкие провинции, проявились несомненные признаки патриотизма, во всей средней Франции крестьяне гнали французских и иностранных волонтеров, вооружившихся на спасение Франции, отказывая им во всем, нередко даже выдавая их пруссакам и, напротив, самым гостеприимным образом встречали немцев.
Можно сказать с полною истиною, что патриотизм сохранился только в городском пролетариате.
В Париже, равно как и во всех других провинциях и городах Франции, только он один хотел и требовал всенародного вооружения и войны насмерть. И странное явление: за это именно на него обрушилась вся ненависть имущих классов, точно как будто бы им стало


Государственность и анархия
477
обидно, что «младшие братья» (выражение г. Гамбетты) выказывают более добродетели, патриотической преданности, чем старшие.
Впрочем, имущие классы были отчасти правы. То, что двигало пролетариат городской, не было чистым патриотизмом в древнем и тесном смысле этого слова. Настоящий патриотизм, чувство, разумеется, весьма почтенное, но вместе с тем узкое, исключительное, про- тивучеловеческое, нередко просто зверское. Последовательный патриот только тот, кто, любя страстно свое отечество и все свое, также страстно ненавидит все иностранное, ни дать ни взять, как наши славянофилы. Во французском же городском пролетариате не осталось даже и следа такой ненависти. Напротив, в последние десятилетия, можно сказать, с 1848 года и даже гораздо прежде, под влиянием социалистической пропаганды в нем развилось положительно братское отношение к пролетариям всех стран рядом со столь же решительным равнодушием к так называемому величию и к славе Франции. Французские работники были противниками войны, затеянной последним Наполеоном376, и накануне этой войны они манифестом, подписанным парижскими членами Интернационала, громко заявили свое искреннее братское отношение к работникам Германии: и когда немецкие войска вступили во Францию, они стали вооружаться не против народа германского, а против германского военного деспотизма.
Война эта началась ровно шесть лет после первого основания Интернационального общества рабочих, только четыре года спустя после его первого конгресса в Женеве. И в такое короткое время интернациональная пропаганда успела возбудить не только в пролетариате французском, но также и между рабочими многих других стран, особливо латинского племени, мир представлений, воззрений и чувств совершенно новых и чрезвычайно широких, породила одну общую интернациональную страсть, поглотившую почти все предубеждения и узости страстей патриотических или местных.
Это новое миросозерцание высказалось торжественно уже в 1868 году на народном митинге и — где бы вы думали, в какой стране? — в Австрии, в Вене, в ответ на целый ряд политических и патриотических предложений, сделанных венским работникам сообща г-ми бюргерами-демократами южно-германскими и австрийскими и клонившихся к торжественному признанию и провозглашению пан¬


478
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
германского, единого и нераздельного отечества. К ужасу своему, они услышали следующий ответ: «Что вы толкуете нам о немецком отечестве? Мы работники, эксплуатируемые, вечно обманутые и утесненные вами, и все работники, к какой бы стране они ни принадлежали, эксплуатируемые и утесненные пролетарии целого мира — нам братья; все же буржуа, притеснители, правители, опекуны, эксплуататоры — нам враги. Интернациональный лагерь рабочих — вот наше единственное отечество; интернациональный мир эксплуататоров — вот чуждая и враждебная нам страна».
И в доказательство искренности своих слов венские рабочие тут же послали поздравительную телеграмму «к парижским братьям как пионерам всемирно-рабочего освобождения».
Такой ответ венских рабочих, вытекший, помимо всех политических рассуждений, прямо из глубины народного инстинкта, наделал в свое время много шума в Германии, перепугал всех бюргеров- демократов, не исключая почтенного ветерана и предводителя этой партии, доктора Иоганна Якоби, и оскорбил не только их патриотические чувства, но и государственную веру школы Лассаля и Маркса. Вероятно, по совету последнего г. Либкнехт, в настоящее время считающийся одним из глав социальных демократов Германии, но тогда бывший еще сам членом бюргерско-демократической партии (покойной народной партии), тотчас отправился из Лейпцига в Вену для переговоров с венскими работниками, «политическая бестактность» которых дала повод к такому скандалу. Должно отдать ему справедливость, он действовал так успешно, что несколько месяцев спустя, а именно в августе 1868 года, на Нюрнбергском конгрессе германских работников все представители австрийского пролетариата без всякого протеста подписали узкую патриотическую программу социальнодемократической партии377.
Но это самое обнаружило только глубокое различие, существующее между политическим направлением предводителей, более или менее ученых и буржуазных, этой партии и собственным революционным инстинктом германского или по крайней мере австрийского пролетариата. Правда, в Германии и в Австрии этот народный инстинкт, подавляемый и беспрестанно отклоняемый от своей настоящей цели пропагандою партии более политической, чем революционно-социальной, с 1868 года мало развился вперед и не мог пере¬


Государственность и анархия
479
йти в сознание народное; зато в странах латинского племени, в Бельгии, в Испании, в Италии и особенно во Франции, свободный от этого гнета и от этого систематического развращения, он развился широко, на полной свободе и обратился действительно в революционное сознание городового и фабричного пролетариата*.
Как мы заметили выше, это сознание универсального характера социальной революции и солидарности пролетариата всех стран, так мало еще существующее между рабочими Англии, уже давно образовалось в среде французского пролетариата. Он знал уже в девяностых годах, что, борясь за свое равенство и за свою свободу, он освобождает все человечество.
Эти великие слова, употребляемые ныне нередко как фразы, но тогда искренно и глубоко прочувствованные, — свобода, равенство и братство всего человеческого рода — встречаются во всех революционных песнях того времени. Они легли в основание новой социальной веры и социально-революционной страсти французских работников, стали, так сказать, их природою и определили, даже помимо их сознания и воли, направление их мыслей, их стремлений и их предприятий. Всякий французский работник, когда делает революцию, вполне убежден, что делает ее не только для себя, но для целого мира, и несравненно больше для мира, чем для себя. Напрасно политические позитивисты и радикалы-республиканцы вроде г. Гамбетты старались и стараются отклонить французский пролетариат от этого космополитического направления и уверить его, что он должен подумать об устройстве своих собственных, исключительно национальных дел, связанных с патриотическою идеею величия, славы и политического преобладания французского государства, обеспечить в нем свою собственную свободу и свое собственное благосостояние, прежде чем мечтать об освобождении всего человечества, целого мира. Усилия их, по-видимому, весьма благоразумны, но тщетны — природы не переделаешь, а эта мечта стала природою французского
Нет сомнения, что усилия английских работников, стремящихся лишь только к собственному освобождению или к улучшению своей собственной участи, непременным образом обращаются в пользу всего человечества; но англичане этого не знают и не ищут; французы же, напротив, знают и ищут, что, по- нашему, составляет огромную разницу в пользу французов и дает действительно всемирный смысл и характер всем их революционным движениям.


480
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
пролетариата, и она выгнала из его воображения и сердца последние остатки государственного патриотизма.
Происшествия 1870-71 годов378 доказали это вполне. Да, во всех городах Франции пролетариат требовал поголовного вооружения и ополчения против немцев; и нет сомнения, что он осуществил бы это намерение, если бы не парализовал его, с одной стороны, подлый страх и повсеместная измена большинства буржуазного класса, предпочитавшего тысячу раз покориться пруссакам, чем дать оружие в руки пролетариата; а с другой стороны, систематически реакционное противодействие «правительства народной защиты» в Париже и в провинции, оппозиция, столь же противонародная, диктатора, патриота Гамбетты.
Но, вооружаясь, насколько при таких обстоятельствах это было возможно, против немецких завоевателей, французские работники были твердо убеждены, что будут бороться столько же за свободу и права немецкого пролетария, сколько и за свои собственные. Они заботились не о величии и чести французского государства, а о победе пролетариата над ненавистною военною силою, служащею против них в руках буржуазии орудием порабощения. Они ненавидели немецкие войска не потому, что они немецкие, а потому, что они войска. Войска, употребленные г. Тьером против Парижской Коммуны, были чисто французские; однако они совершили в несколько дней более злодеяний и преступлений, чем немецкие войска во все время войны. Для пролетариата отныне всякое войско, свое или чужое, равно враждебно, и французские работники это знают; поэтому их ополчение отнюдь не было ополчением патриотическим.
Восстание Парижской Коммуны против версальского народного собрания379 и против спасителя отечества — Тьера, совершенное парижскими работниками в виду немецких войск, еще окружавших Париж, обнаруживает и объясняет вполне ту единственную страсть, которая ныне двигает французский пролетариат, для которого отныне нет и не может быть другого дела, другой цели и другой войны, кроме революционно-социальных.
Это, с другой стороны, вполне объясняет неистовое исступление, овладевшее сердцами версальских правителей и представителей, а также и неслыханные злодеяния, совершенные под их прямым руководством и благословлением над побежденными коммунарами. И в


Государственность и анархия
481
самом деле, с точки зрения государственного патриотизма, парижские работники совершили ужасное преступление: в виду немецких войск, еще окружавших Париж и только что разгромивших отечество, разбивших в прах его национальное могущество и величие, поразивших в самое сердце национальную честь, они, обуреваемые дикою космополитическою социально-революционною страстью, провозгласили окончательное разрушение французского государства, расторжение государственного единства Франции, несовместного с автономиею французских коммун. Немцы только уменьшили границы и силу их политического отечества, а они захотели совсем убить его, и как бы для обнаружения этой изменнической цели свалили в прах Вандомскую колонну380, величественную свидетельницу прошедшей французской славы!
С политически-патриотической точки зрения какое преступление могло сравниться с таким неслыханным святотатством! И вспомните, что парижский пролетариат совершил его не случайно, не под влиянием каких-нибудь демагогов и не в одну из тех минут безумного увлечения, которые нередко встречаются в истории каждого народа, и особенно французского. Нет, в этот раз парижские работники действовали спокойно, сознательно. Это фактическое отрицание государственного патриотизма было, разумеется, выражением сильной народной страсти, но страсти не мимолетной, а глубокой, можно сказать, обдуманной и уже обратившейся в народное сознание, страсти, раскрывшейся вдруг перед испуганным миром, как бездонная пропасть, готовая поглотить весь настоящий строй общества со всеми его учреждениями, удобствами, привилегиями и со всею цивилизациею...
Тут оказалось, с ясностью, столь же ужасною, сколько и несомненною, что отныне между диким, голодным пролетариатом, обуреваемым социально-революционными страстями и стремящимся неотступно к созданию иного мира на основании начал человеческой истины, справедливости, свободы, равенства и братства, — начал, терпимых в порядочном обществе разве только как невинный предмет риторических упражнений, — и между пресыщенным и образованным миром привилегированных классов, отстаивающих с отчаянною энергиею порядок государственный, юридический, метафизический, богословский и военно-полицейский, как последнюю крепость, охраняющую в настоящее время драгоценную привилегию


482
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
экономической эксплуатации, — что между этими двумя мирами, говорю я,, между чернорабочим людом и образованным обществом, соединяющим в себе, как известно, всевозможные достоинства, красоты и добродетели, всякое примирение невозможно.
Война на жизнь и на смерть! И не в одной только Франции, а в целой Европе, и война эта может кончиться только решительною победою одной из сторон, решительным низложением другой.
Или буржуазно-образованный мир должен укротить и поработить бунтующую народную стихию, дабы силою штыков, кнута или палки, благословенных, разумеется, каким-нибудь Богом и объясненных разумно наукою, заставить чернорабочие массы работать по-прежнему, что ведет прямо к полнейшему восстановлению государства в его искреннейшей форме, которая одна возможна в настоящее время, т.е. в форме военной диктатуры или императорства; или же рабочие массы сбросят с себя окончательно ненавистное многовековое иго, разрушат в корне буржуазную эксплуатацию и основанную на ней буржуазную цивилизацию — а это значит торжество социальной революции, сокрушение всего, что называется государством.
Итак, государство, с одной стороны, социальная революция, с другой, — вот два полюса, антагонизм которых составляет самую суть настоящей общественной жизни в целой Европе, но во Франции осязательнее, чем в какой-либо другой стране. Государственный мир, обнимающий всю буржуазию, включая, разумеется, и обмещанив- шееся дворянство, нашел свое средоточие, последнее убежище и последнюю защиту в Версале. Социальная революция, потерпевшая страшное поражение в Париже, но отнюдь не уничтоженная и даже не побежденная, обнимая теперь, как и всегда, весь городской и фабричный пролетариат, начинает уже захватывать своею неустанною пропагандою и сельское население, по крайней мере, в Южной Франции, где эта пропаганда ведется и распространяется в самых широких размерах381. И вот это враждебное противоположение двух отныне непримиримых миров составляет вторую причину, по которой для Франции стало решительно невозможно сделаться вновь первостепенным, преобладающим государством.
Все привилегированные слои французского общества, без сомнения, желали бы поставить свое отечество вновь в это блестящее и


Государственность и анархия
483
внушительное положение; но вместе с тем они до такой степени пропитаны страстью любостяжания, обогащения во что бы то ни стало и антипатриотическим эгоизмом, что для осуществления патриотической цели они готовы, правда, принести в жертву имущество, жизнь, свободу пролетариата, но не откажутся ни от одной из своих выгодных привилегий и скорее подвергнутся чужеземному игу, чем поступятся своею собственностью или согласятся на уравнение состояний и прав.
То, что делается теперь на наших глазах, вполне подтверждает это. Когда правительство г. Тьера официально объявило версальскому собранию о заключении окончательного договора с берлинским кабинетом, в силу чего немецкие войска должны будут очистить в сентябре еще занимаемые ими провинции Франции, большинство собрания, представляющее коалицию привилегированных классов во Франции, опустило головы; французские фонды, представляющие их интересы еще действительнее, живее, — пали, как будто после государственной катастрофы...382 Оказалось, что ненавистное, насильственное и позорное для Франции присутствие победоносного немецкого воинства для привилегированных французских патриотов, представителей буржуазной доблести и буржуазной цивилизации, было утешением, опорой, спасением и что его предстоящее удаление однозначаще для них с осуждением на смерть.
Значит, странный патриотизм французской буржуазии ищет своего спасения в позорном покорении отечества. Тем же, кто еще может сомневаться в этом, укажем на любой консервативный французский журнал. Известно, до какой степени все оттенки реакционной партии, бонапартисты, легитимисты383, орлеанисты384, испуганы, взволнованы, взбешены избранием г. Бароде385 депутатом в Париже. Но кто такой этот Бароде? Один из многочисленных пошляков партии г. Гамбетгы, консерватор по положению, по инстинкту и по направлению, только с демократическими и республиканскими фразами, отнюдь не мешающими, а напротив, чрезвычайно помогающими ныне исполнению самых реакционных мер, человек, одним словом, между которым и революцией нет и никогда не было ничего общего и который в 1870 и 1871 годах был одним из самых ревностных поборников буржуазного порядка в Лионе. Но он в настоящее время, как и много других буржуазных патриотов, находит для себя выгод¬


484
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ным подвизаться под знаменем, отнюдь не революционным, г. Гам- бетты. В этом смысле он был избран Парижем в пику президенту республики Тьеру и монархическому псевдонародному собранию, царствующему в Версале. И выбора этого ничтожного лица было достаточно, чтобы взбудоражить всю консервативную партию! И знаете ли, какой их главный аргумент? Немцы!
Раскройте любой журнал и вы увидите, как они грозят французскому пролетариату законным гневом князя Бисмарка и его императора, — каков патриотизм! Да они просто зовут немцев на помощь против грозящей им французской социальной революции. В своем дурацком испуге они приняли даже невинного Бароде за революционного социалиста.
Такое настроение французской буржуазии подает мало надежды на восстановление государственного могущества и преобладания Франции посредством патриотизма привилегированных классов.
Патриотизм французского пролетариата также не представляет много надежды. Границы его отечества расширились до того, что обнимают ныне пролетариат целого мира в противоположность всей буржуазии, не исключая, разумеется, и французской. Заявления Парижской Коммуны в этом смысле решительны; а симпатии, высказываемые ныне так ясно французскими работниками к испанской революции, особенно в Южной Франции, где обнаруживается явное стремление пролетариата к братскому соединению с испанским пролетариатом и даже к образованию с ним народной федерации, основанной на освобожденном труде и на коллективной собственности, наперекор всем национальным различиям и государственным границам, — эти симпатии и стремления, говорю я, доказывают, что собственно для французского пролетариата, так же как и для привилегированных классов, время государственного патриотизма прошло.
А при таком отсутствии патриотизма во всех слоях французского общества и при открытой ныне непримиримой войне, существующей между ними, как восстановить сильное государство? Тут все государственное уменье престарелого президента республики пропадет даром, и все ужасные жертвы, принесенные им на алтарь политического отечества, как напр., бесчеловечное избиение многих десятков тысяч парижских коммунаров с женщинами и детьми и столь же бес¬


Государственность и анархия
485
человечные высылки других десятков тысяч в Новую Каледонию386, окажутся несомненно бесполезными жертвами.
Напрасно г. Тьер силится восстановить кредит, внутреннее спокойствие, старый порядок и военную силу Франции. Государственное здание, потрясенное и беспрестанно вновь потрясаемое в самой основе антагонизмом пролетариата и буржуазии, трещит, лопается и каждую минуту грозит падением. Где же такому старому, неизлечимо больному государству бороться с юным и до сих пор еще здоровым государством германским.
. Отныне, повторяю я, роль Франции как первостепенной державы окончена. Время ее политического могущества прошло так же безвозвратно, как прошло время ее литературного классицизма, монархического и республиканского. Все старые основы государства в ней сгнили, и напрасно силится Тьер построить на них свою консервативную республику, т. е. старое монархическое государство с подновленною мнимо республиканскою вывескою. Но так же напрасно глава нынешней радикальной партии, г. Гамбетта, очевидный наследник г. Тьера, обещает построить новое государство, будто бы искренне республиканское и демократическое, на основаниях будто бы новых, потому что эти основания не существуют и существовать не могут.
В настоящее время серьезное, сильное государство может иметь только одно прочное основание — военную и бюрократическую централизацию. Между монархиею и самою демократическою республикою существует только одно существенное различие: в первой чиновный мир притесняет и грабит народ для вящей пользы привилегированных, имущих классов, а также и своих собственных карманов, во имя монарха; в республике же он будет точно так же теснить и грабить народ для тех же карманов и классов, только уже во имя народной воли. В республике мнимый народ, народ легальный, будто бы представляемый государством, душит и будет душить народ живой и действительный. Но народу отнюдь не будет легче, если палка, которою его будут бить, будет называться палкою народной.
Социальный вопрос, страсть социальной революции овладела ныне французским пролетариатом. Ее нужно или удовлетворить, или обуздать и смирить; но удовлетвориться она может только тогда, когда рушится государственное насилие, этот последний оплот бур¬


486
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
жуазных интересов. Значит, никакое государство, как бы демократичны ни были его формы, хотя бы самая красная политическая республика, народная только в смысле лжи, известной под именем народного правительства, не в силах дать народу того, что ему надо, т. е. вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, без всякого вмешательства, опеки, насилия сверху, потому что всякое государство, даже самое республиканское и самое демократическое, даже мнимо народное государство, задуманное г. Марксом, в сущности своей не представляет ничего иного, как управление массами сверху вниз, посредством интеллигентного и по этому самому привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ.
Итак, удовлетворение народной страсти и народных требований для классов имущих и управляющих решительно невозможно; поэтому остается одно средство — государственное пасшие, одним словом, Государство, потому что Государство именно и значит пасшие, господство посредством насилия, замаскированного, если можно, а в крайнем случае бесцеремонного и откровенного. Но г. Гамбетта столько же представитель буржуазных интересов, как и сам г. Тьер; наравне с ним он хочет сильного государства и безусловного господства среднего класса с присоединением, быть может, обуржуазившегося слоя рабочих, составляющего во Франции весьма незначительную часть всего пролетариата. Вся разница между ним и г. Тьером состоит в том, что последний, одержимый предубеждениями и предрассудками своего времени, ищет опоры и спасенья только в чрезвычайно богатой буржуазии и с недоверием смотрит на десятки или даже сотни тысяч новых претендентов на управление из мелкой буржуазии и из вышеупомянутого класса рабочих, стремящихся к буржуазии; в то время как г. Гамбетта, отвергнутый высшими классами, до сих пор исключительно правившими Франциею, стремится основать свое политическое могущество, свою республикански- демократическую диктатуру именно на том огромном и чисто буржуазном большинстве, которое до сих пор оставалось вне выгод и почестей государственного управления.
Он уверен, впрочем, и мы думаем, совершенно справедливо, что лишь только ему удастся с помощью этого большинства овладеть властью, сами богатые классы, банкиры, крупные землевладельцы,


Государственность и анархия
487
купцы и промышленники, одним словом, все значительные спекуля- торы, обогащающиеся более других народным трудом, обратятся к нему, признают его, в свою очередь, и будут искать его союза и дружбы, в которых он им, разумеется, не откажет, потому что как настоящий государственный человек он слишком хорошо знает, что никакое государство, и особенно сильное, не может существовать без их союза и дружбы.
Это значит, что гамбеттовское государство будет столь же притеснительно и разорительно для народа, как и все его более откровенные, но не более насильственные предшественники; и именно потому, что оно будет облечено в широкие демократические формы, оно сильнее и гораздо вернее будет гарантировать хищному и богатому меньшинству спокойную и широкую эксплуатацию народного труда.
Как государственный человек новейшей школы г. Гамбетта нисколько не боится самых широко-демократических форм, ни права поголовного избирательства. Он лучше всякого знает, как мало в них ручательств для народа и как много, напротив, для эксплуатирующих его лиц и классов; он знает, что никогда правительственный деспотизм не бывает так страшен и так силен, как когда опирается на мнимое представительство мнимой народной воли.
Итак, если бы французский пролетариат мог увлечься обещаниями честолюбивого адвоката, если бы г. Гамбетте удалось уложить этот беспокойный пролетариат на прокрустову кровать своей демократической республики, то, нет сомнения, он успел бы восстановить французское государство во всем его прежнем величии и преобладании.
Но в том-то и дело, что эта попытка удаться ему не может. Нет теперь на свете такой силы, нет такого политического или религиозного средства, которое могло бы задушить в пролетариате какой бы то ни было страны, а особенно во французском пролетариате, стремление к экономическому освобождению и к социальному равенству. Что ни делай Гамбетта, грози он штыками, ласкай он словами, ему не справиться с богатырскою силою, скрывающейся ныне в этом стремлении, и никогда не удастся ему запрячь по-прежнему массы чернорабочих в блестящую государственную колесницу. Никакими цветами красноречия не успеет он забросать и сравнять пропасть, отделяющую безвозвратно буржуазию от пролетариата, положить конец


488
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
отчаянной борьбе между ними. Эта борьба потребует употребления всех государственных средств и сил, так что для удержания за собою внешнего преобладания между европейскими государствами у французского государства не останется ни средств, ни сил. Куда же ему тягаться с империею Бисмарка!
Что ни говори и как ни хвастай французские государственные патриоты, Франция как государство осуждена отныне занимать скромное, весьма второстепенное место; мало того, она должна будет подчиниться верховному руководству, дружески-почтительному влиянию Германской империи, точно так, как до 1870 года итальянское государство подчинялось политике Французской империи.
Положение, пожалуй, довольно выгодное для французских спеку- ляторов, обретающих значительное утешение на всемирном рынке, но отнюдь не завидное с точки зрения национального тщеславия, которым так преисполнены французские государственные патриоты. До 1870 <года> можно было думать, что это тщеславие так сильно, что оно в состоянии бросить самых тесных и упорных поборников буржуазных привилегий в Социальную Революцию, лишь бы только избавить Францию от позора быть побежденною и покоренною немцами. Но уже после 1870 года этого никто ждать от них не будет; все знают, что они скорее согласятся на всякий позор, даже на подчинение немецкому покровительству, чем отка[жутся] от своего прибыльного господства над своим собственным пролетариатом.
Не ясно ли, что французское государство никогда уже не восстановится в своем прежнем могуществе? Но значит ли это, что всемирная и, легко сказать, передовая роль Франции кончилась? Отнюдь нет; это значит только, что, потеряв безвозвратно свое величие как государство, Франция должна будет искать нового величия в Социальной Революции.
Но если не Франция, то какое другое государство в Европе может состязаться с новою Германскою империею?
Разумеется, не Великобритания. Во-первых, Англия никогда, собственно, не была государством в строгом и новейшем смысле этого слова, т.е. в смысле военной, полицейской и бюрократической централизации. Англия представляет скорее федерацию привилегированных интересов, автономное общество, в котором преобладала сначала поземельная аристократия, а теперь вместе с нею преоблада¬


Государственность и анархия
489
ет аристократия денежная, но в котором, точно так же, как во Франции, хотя и в несколько других формах, пролетариат ясно и грозно стремится к уравнению экономического состояния и политических прав.
Разумеется, влияние Англии на политические дела континентальной Европы было всегда велико, но оно основывалось всегда гораздо более на богатстве, чем на организации военной силы. В настоящее время, как всем известно, оно значительно уменьшилось. Еще тридцать лет тому назад оно не перенесло бы так спокойно ни завоевания рейнских провинций немцами, ни восстановления русского преобладания на Черном море387, ни похода русских в Хиву388. Такая систематическая уступчивость с ее стороны доказывает несомненную и притом с каждым годом все более возрастающую политическую несостоятельность. Главная причина этой несостоятельности все тот же антагонизм чернорабочего мира с миром эксплуатирующей, политически господствующей буржуазии.
В Англии Социальная Революция гораздо ближе, чем думают, и нигде она не будет так ужасна, потому что нигде она не встретит такого отчаянного и так хорошо организованного сопротивления, как именно в ней.
Об Испании и Италии даже и говорить нечего. Никогда не сделаются они грозными, ни даже сильными государствами, не потому, чтобы у них не было материальных средств, а потому, что народный дух как той, так и другой влечет их неотвратимо к совершенно иной цели.
Испания, совращенная с своего нормального пути католическим изуверством и деспотизмом Карла V и Филиппа II389 и обогатившаяся вдруг не народным трудом, а американским серебром и золотом, в XVI и XVII веках попробовала вынести на своих плечах незавидную честь насильственного основания всемирной монархии. Она дорого поплатилась за это. Время ее могущества было именно началом ее умственного, нравственного и материального обнищания. После короткого и неестественного напряжения всех сил, сделавшего ее страшною и ненавистною для целой Европы и даже успевшего остановить на минуту, но только на одну минуту, прогрессивное движение европейского общества, она как будто вдруг надорвалась и впала в крайнюю степень отупения, расслабления и апатии, в которой и


490
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
оставалась, окончательно опозоренная чудовищным и идиотским управлением Бурбонов390, до тех пор пока Наполеон I своим хищническим вторжением в ее пределы не пробудил ее от двухвекового сна.
Оказалось, что Испания не умерла. Она спаслась от чужеземного ига чисто народным восстанием и доказала, что народные массы, невежественные и безоружные, в состоянии сопротивляться лучшим войскам в мире, если только они одушевлены сильною и единодушною страстью. Она доказала даже больше, а именно, что для сохранения свободы, силы и страсти народной невежество даже предпочтительнее буржуазной цивилизации.
Напрасно немцы кичатся и сравнивают свое национальное, но далеко не народное восстание 1812 и 1813 годов с испанским. Испанцы восстали беззащитные против огромного могущества до тех пор непобедимого завоевателя; немцы же восстали против Наполеона лишь после совершенного поражения, нанесенного ему в России. До тех пор не было примера, чтобы какая-нибудь немецкая деревня или какой немецкий город посмел оказать хотя самое ничтожное сопротивление победоносным французским войскам. Немцы так привыкли к повиновению, этой первой государственной добродетели, что воля победителей становилась для них священна, как скоро они фактически заменяли волю домашних властей. Сами прусские генералы, сдавая одну за другой крепости, самые крепкие позиции и столицы, повторяли достопамятные и обратившиеся в пословицу слова тогдашнего берлинского коменданта: «Спокойствие есть первая обязанность гражданина».
Только один Тироль391 составил тогда исключение. В Тироле Наполеон встретил действительно народное сопротивление. Но Тироль, как известно, составляет самую отсталую и необразованную часть Германии, и пример его не нашел подражателей ни в одной из других областей просвещенной Германии.
Народное восстание, по природе своей стихийное, хаотическое и беспощадное, предполагает всегда большую растрату и жертву собственности, своей и чужой. Народные массы на подобные жертвы всегда готовы; они потому и составляют грубую, дикую силу, способную к совершению подвигов и к осуществлению целей, по-видимому, невозможных, что, имея лишь очень мало или не имея вовсе соб¬


Государственность и анархия
491
ственности, они не развращены ею. Когда это нужно для обороны или для победы, они не остановятся перед истреблением своих собственных селений и городов, а так как собственность большею частью чужая, то в них обнаруживается нередко положительная страсть к разрушению. Этой отрицательной страсти далеко не достаточно, чтобы подняться на высоту революционного дела; но без нее последнее немыслимо, невозможно, потому что не может быть революции без широкого и страстного разрушения, разрушения спасительного и плодотворного, потому что именно из него и только посредством него зарождаются и возникают новые миры.
Такое разрушение несовместно с буржуазным сознанием, с буржуазною цивилизациею, потому что она вся построена на фанатическом богопочитании собственности. Бюргер или буржуа отдадут скорее жизнь, свободу, честь, но не отступятся от своей собственности; самая мысль о посягательстве на нее, о разрушении ее для какой бы то ни было цели кажется им святотатством; вот почему они никогда не согласятся на уничтожение своих городов и домов, даже когда это потребует защита края; и вот почему французские буржуа в 1870 году и немецкое бюргерство до самого 1813 года так легко поддавались счастливым завоевателям. Мы видели, что обладания собственностью было достаточно, чтобы развратить французское крестьянство и убить в нем последнюю искру патриотизма.
Итак, чтобы сказать последнее слово о так называемом национальном восстаний Германии против Наполеона, повторим, во-первых, что оно воспоследовало только тогда, когда его уничтоженные войска бежали из России и когда прусские и другие немецкие корпуса, незадолго перед тем составлявшие часть наполеоновской армии, перешли на сторону русских; и, во-вторых, что даже и тогда в Германии не было собственно народного поголовного восстания, что города и села оставались спокойны по-прежнему, а образовались только вольные отряды молодых людей, большею частью студентов, которые тотчас же были включены в состав регулярного войска, что совершенно противно методу и духу народных восстаний.
Одним словом, в Германии юные граждане или, точнее, верноподданные, возбужденные горячею проповедью своих философов и воспламененные песнями своих поэтов, вооружились для защиты и для восстановления германского государства, потому что именно в это


492
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
время и пробудилась в Германии мысль о государстве пангерманском. Между тем испанский народ встал поголовно, чтобы отстоять против дерзкого и могучего похитителя свободу родины и самостоятельность народной жизни.
С тех пор Испания не засыпала, но в продолжение 60 лет мучилась, отыскивая себе новые формы для новой жизни. Бедная, чего она не перепробовала! От абсолютной монархии, два раза восстановляе- мой, до конституции королевы Изабеллы392, от Эспартеро393 до Нарваэса394, от Нарваэса до Прима395 и от последнего до короля Амедея, Сагасты и Сорильи396, она как бы хотела примерить всевозможные видоизменения конституционной монархии, и все оказались для нее тесными, разорительными, невозможными397. Также невозможна оказывается теперь консервативная республика, т.е. господство спе- куляторов, богатых собственников и банкиров под республиканскими формами. Такою же невозможностью окажется скоро и политическая мелкобуржуазная федерация, вроде швейцарской.
Испаниею овладел не на шутку черт революционного социализма. Андалузские и эстремадурские крестьяне, не спрашиваясь никого и не ожидая ничьих указаний, захватили уже и все далее захватывают земли прежних землевладельцев. Каталония и во главе ее Барселона громко заявляют свою независимость, свою автономию. Мадридский народ провозглашает федеральную республику и не соглашается подчинить революцию будущим указам учредительного собрания. В северных провинциях, находящихся будто бы во власти карлистской реакции, совершается явно Социальная Революция: провозглашаются фуэросы398, независимость областей и общин, жгутся все судебные и гражданские акты; войско во всей Испании братается с народом и гонит своих офицеров. Началось всеобщее, публичное и частное, банкротство — первое условие социально- экономической революции.
Одним словом, разгром и распадение окончательное, и все это валится само собою, разбитое или раздробленное своею собственною гнилостью. Нет более ни финансов, ни войска, ни суда, ни полиции; нет государственной силы, нет государства, остается могучий, свежий народ, одержимый ныне единою социально-революционною страстью. Под коллективным руководством Интернационала и Союза Социальных Революционеров399 он сплачивает и организу¬


Государственность и анархия
493
ет свою силу и готовится на развалинах распадающегося государства и буржуазного мира основать собственный мир освобожденного работника-человека.
Италия столь же близка к Социальной Революции, как и сама Испания. В ней также, несмотря на все старания конституционных монархистов и несмотря даже на геройские, но тщетные усилия двух великих вождей, Маццини и Гарибальди, не принялась, да и никогда не примется идея государственности, потому что противна настоящему духу и всем современным инстинктивным стремлениям и материальным требованиям бесчисленного деревенского и городского пролетариата.
Так же как Испания, Италия, утратившая уже очень давно и, главное, безвозвратно централистические, или единодержавные, предания древнего Рима, предания, сохранившиеся в книгах Данте400, Макиавелли и в новейшей политической литературе, но отнюдь не в живой памяти народа, — Италия, говорю я, сохранила только одну живую традицию абсолютной автономии даже не областей, а общины. К этому единственному политическому понятию, существующему собственно в народе, присоедините исторически-этногра- фическую разнородность областей, говорящих на диалектах столь различных, что люди одной области с трудом понимают, а иногда вовсе не понимают людей других областей. Понятно, стало быть, как далека Италия от осуществления новейшего политического идеала государственного единства. Но это отнюдь не значит, чтобы Италия была общественно разъединена. Напротив, несмотря на все различия, существующие в наречиях, обычаях и нравах, есть общий итальянский характер и тип, по которым вы сейчас отличите итальянца от человека всякого другого племени, даже южного.
С другой стороны, действительная солидарность материальных интересов и удивительная тождественность нравственных и умственных стремлений самым тесным образом соединяют и сплачивают все итальянские области между собою. Но замечательно, что все эти интересы, равно как и эти стремления обращены именно против насильственного политического единства и, напротив, клонятся все к установлению единства общественного; так что можно сказать и доказать бесчисленными фактами из настоящей жизни Италии, что насильственнополитическое, или государственное, единство ее имело результатом


494
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
общественное разъединение и что, вследствие того, разрушение новейшего итальянского государства будет иметь непременно результатом ее вольно-общественное соединение.
Все это относится, разумеется, собственно только к народным массам, потому что в высших слоях итальянской буржуазии, так же как и в других странах, с единством государственным создалось и теперь развивается и расширяется все более и более социальное единство класса привилегированных эксплуататоров народного труда.
Этот класс обозначается теперь в Италии общим именем консор- терии401. Консортерия обнимает весь официальный мир, бюрократический и военный, полицейский и судебный, весь мир больших собственников, промышленников, купцов и банкиров, всю официальную и официозную адвокатуру и литературу, а также весь парламент, правая сторона которого пользуется ныне всеми выгодами управления, а левая стремится захватить то же самое управление в свои руки.
Итак, в Италии, как и везде, существует единый и нераздельный политический мир хищников, сосущих страну во имя государства и доведших ее, для вящей пользы последнего, до крайней степени нищеты и отчаяния.
Но нищета самая ужасная, даже когда она поражает многомиллионный пролетариат, не есть еще достаточный залог для революции. Человек одарен от природы изумительным и, право, иногда доводящим до отчаяния терпением, и черт знает, чего он не переносит, когда вместе с нищетой, обрекающей его на неслыханные лишения и медленную голодную смерть, он еще награжден тупоумием, тупостью чувств, отсутствием всякого сознания своего права и тем невозмутимым терпением и послушанием, которыми между всеми народами особенно отличаются восточные индейцы и немцы. Такой человек никогда не воспрянет; умрет, но не взбунтуется.
Но когда он доведен до отчаяния, возмущение его становится уже более возможным. Отчаяние — острое, страстное чувство. Оно вызывает его из тупого, полусонного страдания и предполагает уже более или менее ясное сознание возможности лучшего положения, которого он только не надеется достигнуть.
В отчаянии, наконец, долго оставаться не может никто; оно быстро приводит человека или к смерти, или к делу. К какому делу? Разумеется, к делу освобождения и завоевания условий лучшего суще¬


Государственность и анархия
495
ствования. Даже немец в отчаянии перестает быть резонером; только надо много, очень много всякого рода обид, притеснений, страданий и зла, чтобы довести его до отчаяния.
Но и нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить Социальную Революцию. Они способны произвести личные или, много, местные бунты, но недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освещенного рядом знаменательных происшествий, тяжелых и горьких опытов, — нужно общее представление о своем праве и глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетою, доводящею его до отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей воспрепятствовать.
Именно в таком положении находится итальянский народ. Нищета и претерпеваемые им всякого рода страдания ужасны и мало уступают нищете и страданиям, удручающим русский народ. Но в то же самое время в итальянском пролетариате гораздо в большей степени, чем в нашем, развилось страстное революционное сознание, определяющееся в нем с каждым днем все яснее и сильнее. От природы умный и страстный, итальянский пролетариат начинает, наконец, понимать, чего ему надо и чего он должен хотеть для всецелого и всеобщего освобождения. В этом отношении пропаганда Интернационала, которая повелась энергично и широко только в последние два года, оказала ему громадную услугу. Она именно дала ему, или, вернее, она возбудила в нем этот идеал, крупно начертанный глубочайшим инстинктом его, без которого, как мы сказали, народное восстание, каковы бы ни были страдания народа, решительно невозможно* она указала ему цель, которую он должен осуществить, и вместе с тем открыла ему пути и средства для организации народной силы.
Этот идеал представляет, разумеется, народу на первом плане конец нужды, конец нищеты и полное удовлетворение всех материальных потребностей посредством коллективного труда, для всех обязательного и для всех равного; потом — конец господам и всякому господству и вольное устройство народной жизни сообразно народ¬
* См. примечания (А) в конце Введения.


496
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ным потребностям, не сверху вниз, как в государстве, но снизу вверх, самим народом, помимо всех правительств и парламентов, вольный союз земледельческих и фабричных рабочих товариществ, общин, областей и народов; и наконец, в более отдаленном будущем общечеловеческое братство, торжествующее на развалинах всех государств.
Замечательно, что в Италии, равно как и в Испании, решительно не посчастливилось государственно-коммунистической программе Маркса, а напротив, приняли широко и страстно программу пресловутого Альянса, или Союза Социальных Революционеров, объявившую беспощадную войну всякому господству, правительственной опеке, начальству и авторитету.
При этих условиях народ может освободиться, построить свою собственную жизнь на самой широкой воле всех и каждого, но отнюдь уже не может грозить свободе других народов; поэтому ни со стороны Испании, ни со стороны Италии завоевательной политики ждать нельзя, а, напротив, должно ожидать близкой Социальной Революции.
Маленькие государства, каковы Швейцария, Бельгия, Голландия, Дания и Швеция, также, именно по тем же причинам, но главным образом вследствие своей политической незначительности, никому не грозят, а, напротив, имеют много причин опасаться завоеваний со стороны новой Германской империи.
Остаются Австрия, Россия и прусская Германия. Упоминать об Австрии не значит ли говорить о неизлечимом больном, быстрыми шагами приближающемся к смерти? Эта империя, созданная путем династических связей и военного насилия, состоящая к тому же из четырех противоположных и друг друга мало любящих рас под преобладанием расы немецкой, единодушно ненавидимой тремя другими и числом своим едва равняющейся четвертой части всего населения, наполовину же составленная из славян, требующих автономии и в последнее время распавшихся на два государства, мадьярославянское и германо-славянское, — такая империя, говорим мы, могла держаться, пока преобладал в ней военно-полицейский деспотизм. В продолжение последних двадцати пяти лет она претерпела три смертельных удара. Первое поражение было ей нанесено революцией 1848 года, положившей конец старой системе и управлению князя Меттерниха. С тех пор она поддерживает дряхлое существова¬


Государственность и анархия
497
ние свое героическими средствами и самыми разнообразными кон- фортативами402. В 1849 году, спасенная императором Николаем, она под управлением надменного олигарха, князя Шварценберга403, и славянофильствующего иезуита, графа Туна404, редактора конкордата405, бросилась искать спасения в самой отчаянной клерикальной и политической реакции и в водворении полнейшей и беспощаднейшей централизации во всех провинциях своих наперекор всем национальным различиям. Но второе поражение, нанесенное ей Наполеоном III в 1859 г., доказало, что военно-бюрократическая централизация ее спасти не может.
С тех пор она ударилась в либерализм. Вызвала из Саксонии неумелого и несчастного соперника князя (а тогда еще графа) Бисмарка, барона Бейста406 и стала отчаянно освобождать свои народы, но, освобождая их, хотела вместе с тем спасти и свое государственное единство, т.е. решить задачу просто неразрешимую.
Надо было в одно и то же время удовлетворить четыре главные племени, населяющие империю, — славян, немцев, мадьяр и валахов*, которые не только чрезвычайно различны по своей природе, по своим языкам, равно как и по различным характерам и степеням культуры, но даже относятся друг к другу большею частью враждебно и поэтому могли и могут быть удержаны в государственной связи только посредством правительственного насилия.
Надо было удовлетворить немцев, большинство которых, стремясь к завоеванию самой либерально-демократической конституции, вместе с тем требуют настоятельно и громко, чтобы за ними было оставлено древнее право на государственное преобладание в австрийской монархии, несмотря на то, что они вместе с евреями составляют только четвертую часть всего ее населения.
Не есть ли это новое доказательство той истины, которую мы неутомимо отстаиваем в убеждении, что от всеобщего уразумения ее зависит скорейшее разрешение всех социальных задач; а именно, что государство, всякое государство, будь оно облечено в самые либе-
На 36 миллионов жителей племена эти распределяются так около 16 500 000 славян (5 миллион, поляков и русинов; 7 250 000 других северных славян: чехов, моравов, словаков; и 4 250 000 южных славян), около 5 500 000 мадьяр, 2 900 000 румын, 600 000 итальянцев, 9 000 000 немцев и евреев и около 1 500 000 других племен.


498
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ральные и демократические формы, непременно основано на преобладании, на господстве, на насилии, т. е. на деспотизме, скрытом, если хотите, но тем более опасном.
Немцы, государственники и бюрократы, можно сказать, от природы, опирают свои претензии на своем историческом праве, т.е. на праве завоевания и давности, с одной стороны, а с другой, на мнимом превосходстве своей культуры. В конце этого предисловия мы будем иметь случай показать, как далеко простираются их претензии. Теперь ограничимся австрийскими немцами, хотя очень трудно отделить их претензии от общегерманских.
Австрийские немцы в последние годы скрепя сердце поняли, что им надо отказаться, по крайней мере на первое время, от преобладания над мадьярами, за которыми они признали, наконец, право на самостоятельное существование. Из всех племен, населяющих Австрийскую империю, мадьяры после немцев самый государственный народ: несмотря на жесточайшие гонения и на самые крутые меры, которыми в продолжение девяти лет, от 1850 до 1859, австрийское правительство силилось сломать их упорство, они не только не отказались от своей национальной самостоятельности, но отстаивали и отстояли свое право, по их мнению, равно же историческое, на государственное преобладание над всеми другими племенами, населяющими вместе с ними Венгерское королевство, несмотря на то, что сами составляют не много более третьей части всего королевства*.
Таким образом несчастная Австрийская империя распалась на два государства почти одинаковой силы и соединенные только под одною короною — на государство цислейтанское407, или славянонемецкое, с 20 500 000 жителей (из которых 7 200 000 немцев и евреев, 11 500 000 славян и около 1 800 000 итальянцев и других племен) и на государство транслейтанское408, венгерское или мадьяро- славяно-румыно-немецкое.
Замечательно то, что ни одно из этих двух государств даже в своем внутреннем составе не представляет никаких залогов ни настоящей, ни даже будущей силы.
* В Венгерском королевстве считается 5 500 000 мадьяр, 5 000 000 славян, 2 700 000 румын, 1 800 000 евреев и немцев и около 500 000 других племен, всего 15 500 000 жителей.


Государственность и анархия
499
В Венгерском королевстве, несмотря на либеральную конституцию и на несомненную ловкость мадьярских правителей, борьба рас, эта коренная болезнь австрийской монархии, нисколько не утихла. Большинство населения, подчиненное мадьярам, не любит их и никогда не согласится добровольно нести их иго, вследствие чего между ним и мадьярами происходит беспрерывная борьба, причем славяне опираются на турецких славян, а румыны на братское население в Валахии, Молдавии, Бессарабии и Буковине; мадьяры, составляющие только одну треть населения, поневоле должны искать опоры и покровительства в Вене; а императорская Вена, которая не может переварить мадьярского отторжения, питает, равно как и все одряхлевшие и падшие династические правительства, тайную надежду на чудесное восстановление утраченного могущества, чрезвычайно рада этим внутренним раздорам, не позволяющим Венгерскому королевству установиться, и втайне разжигает славянские и румынские страсти против мадьяр. Мадьярские правители и политические люди это знают и в отплату, с своей стороны, поддерживают тайное сношение с князем Бисмарком, который, предвидя неизбежную войну против Австрийской империи, обреченной на гибель, заигрывает с мадьярами.
Цислейтанское, или германо-славянское, государство находится в положении ничуть не лучшем. Тут немного больше семи миллионов немцев, включая евреев, заявляют претензию управлять одиннадцатью с половиною миллионами славян.
Претензия эта, разумеется, странная. Можно сказать, что с самых древних времен исторической задачей немцев было завоевывать славянские земли, истреблять, покорять и цивилизовать, т.е. немечить или мещанить славян. Отсюда возникла между обоими племенами глубокая историческая и взаимная ненависть, обусловленная с обеих сторон специальным положением каждой.
Славяне ненавидят немцев, как ненавидят всех победителей народы завоеванные, но не примирившиеся и в душе своей не покорившиеся. Немцы ненавидят славян, как господа ненавидят обыкновенно своих рабов; ненавидят их за ненависть, которую они, немцы, заслужили со стороны славян; ненавидят их за ту невольную и беспрестанную боязнь, которую возбуждают в них неугасимая мысль и надежда славян на освобождение.


500
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Как все завоеватели чужой земли и покорители чужого народа, немцы в одно и то же время совершенно несправедливо и ненавидят, и презирают славян. Мы сказали, за что они их ненавидят, презирают же они их за то, что славяне не умели и не хотели онемечиваться. Замечательно, что прусские немцы самым серьезным образом и горько упрекают австрийских немцев и обвиняют австрийское правительство чуть ли не в измене за то, что они не умели онемечить славян. Это, по их убеждению, да и в самом деле, составляет величайшее преступление против общенемецких патриотических интересов, против пангерманизма.
Угрожаемые, или, вернее, уже теперь отовсюду гонимые, не совсем раздавленные этим ненавистным для них пангерманизмом, австрийские славяне, за исключением поляков, противупоставили ему другую отвратительнейшую нелепость, другой не менее свободопротивный и народоубийственный идеал — панславизм*.
Мы не утверждаем, чтобы все австрийские славяне, даже помимо поляков, поклонялись этому столь же уродливому, сколько и опасному идеалу, к которому, заметим мимоходом, между турецкими славянами, несмотря на все происки русских агентов, беспрестанно шляющихся между ними, проявляется чрезвычайно мало симпатии. Но тем не хменее верно, что чаяние избавления и избавителя от Петербурга довольно сильно распространено между австрийскими славянами. Страшная и, прибавим, совершенно законная ненависть довела их до такой степени безумия, что, позабыв или не зная всех
* Мы столько же отъявленные враги панславизма, сколько и пангерманизма, и намереваемся в одной из будущих книжек посвятить этому вопросу, по-нашему, чрезвычайно важному, особую статью; теперь же скажем только, что считаем священною и неотлагаемою обязанностью для русской революционной молодежи противодействовать всеми силами и всевозможными средствами панславистической пропаганде, производимой в России и главным образом в славянских землях правительственными официальными и вольнославянофильствующими или официальными русскими агентами; они стараются уверить несчастных славян, что петербургский славянский царь, проникнутый горячею отеческою любовью к славянским братьям, и подлая народоненавистная и народогубительная всероссийская империя, задушившая Малороссию и Польшу, а последнюю даже продала частью немцам, могут и хотят освободить славянские страны от немецкого ига, и это в то самое время, когда петербургский кабинет явным образом продает и предает всю Богемию с Моравиею князю Бисмарку в вознаграждение за обещанную помощь на Востоке.


Государственность и анархия
501
бедствий, претерпеваемых Литвою, Польшею, Малороссией, да и самим великорусским народом под деспотизмом московским и петербургским, они стали ждать спасения от нашего всероссийски- царского кнута!
Что такие нелепые ожидания могли развиться в славянских массах, удивляться не следует. Они не знают истории, не знают также и внутреннего состояния России, они слышали только, что на смех и наперекор немцам образовалась огромная, будто бы чисто славянская империя, до такой степени могущественная, что перед нею дрожат ненавистные немцы. Немцы дрожат, следовательно, славянам надо радоваться; немцы ненавидят, значит, славяне должны любить.
Все это очень естественно. Но странно, грустно и непростительно, что среди образованного класса в австрийско-славянских землях создалась целая партия, во главе которой стоят люди опытные, умные, сведущие и открыто проповедуют панславизм или, по крайней мере, в смысле иных, освобождение славянских племен посредством могучего вмешательства русской империи, а в смысле других — даже создание великого царства славянского под державою русского царя.
Замечательно, до какой степени эта проклятая немецкая цивилизация, по существу своему буржуазная и потому государственная, успела проникнуть в души даже патриотов славянских. Они родились в онемечившемся буржуазном обществе, учились в немецких школах и университетах, привыкли думать, чувствовать, хотеть по-немецки и стали бы совершенными немцами, если бы цель, которую они преследуют, не была антинемецкая: немецкими путями и средствами они хотят, думают освободить славян из-под немецкого ига. Не понимая, по своему немецкому воспитанию, другого способа освобождения, как посредством образования славянских государств или единого могущественного славянского государства, они задаются и целью совершенно немецкою, потому что новейшее государство, централистическое, бюрократическое и полицейско-военное, вроде, например, новой Германской или всероссийской империи, есть создание чисто немецкое; в России оно было прежде с примесью татарского элемента, но за татарскою любезностью, право, и в Германии теперь дела не станет.
По всей природе и по всему существу своему славяне решительно племя не политическое, т.е. не государственное. Напрасно чехи по¬


502
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
минают свое великое царство Моравское409, а сербы царство Душа- на410. Все это или эфемерные явления, или древние басни. Верно то, что ни одно славянское племя само собой не создало государства.
Польская монархия-республика создалась под двойным влиянием германизма и латинизма после совершенного поражения, нанесенного крестьянскому народу (хлопам), и после рабского покорения его под иго шляхты, которая, по свидетельству и по мнению многих польских историков и писателей (между прочим Мицкевича411), не бьиа даже славянского происхождения.
Богемское, или чешское, королевство было слеплено чисто по образу и подобию немецкому, под прямым влиянием немцев, вследствие чего Богемия так рано стала органическим членом, неотрывною частью Германской империи.
Ну, а историю образования всероссийской империи все знают; тут участвовали и татарский кнут, и византийское благословение, и немецкое чиновно-военное и полицейское просвещение. Бедный великорусский народ, а потом и другие народы, малороссийский, литовский и польский, присоединенные к ней, участвовали в ее создании только своею спиною.
Итак, несомненно, что славяне никогда сами собой, своею собственною инициативой государства не слагали. А не слагали они его потому, что никогда не были завоевательным племенем. Только народы завоевательные создают государство и создают его непременно себе в пользу, в ущерб покоренным народам.
Славяне были по преимуществу племенем мирным и земледельческим. Чуждые воинственного духа, которым одушевлялись германские племена, они были по этому самому чужды тем государственным стремлениям, которые с ранних пор проявились в германцах. Живя отдельно и независимо в своих общинах, управляемых по патриархальному обычаю стариками, впрочем, на основании выборного начала и пользуясь все одинаково общинною землею, они не имели и не знали дворянства, не имели даже с собой касты жрецов, были все равны между собою, осуществляя, правда, еще только в патриархальном и, следовательно, в самом несовершенном виде идею человеческого братства. Не было постоянной политической связи между общинами. Но когда угрожала общая опасность, например, нападение чужеземного племени, они временно заключали


Государственность и анархия
503
оборонительный союз, и лишь только опасность миновала, эта тень политического соединения исчезала. Значит, не было и не могло быть славянского государства. Но существовала зато связь общественная, братская между всеми славянскими племенами, в высшей степени гостеприимными.
Естественно, что при такой организации славяне должны были оказаться беззащитными против нападений и захватов воинственных племен, особенно германцев, стремившихся распространить повсюду свое господство... Славяне были отчасти истреблены, большею же частью покорены турками, татарами, мадьярами, а главным образом немцами.
Со второй половины X века начинается мученическая история их рабства, но не только мученическая, а также и героическая. В многовековой, беспрерывной и упорной борьбе против завоевателей они пролили много крови за свою земскую волю. Уже в XI веке мы встречаем два факта: всеобщее восстание славянских язычников, обитавших между Одером, Эльбою и Балтийским морем, против немецких рыцарей и попов и столь же знаменательное возмущение великопольских хлопов против шляхетского господства. Затем до XV века продолжалась борьба мелкая, незаметная, но беспрерывная западных славян против немцев, южных против турок, северо-восточных против татар.
В XV веке мы встречаем великую и на этот раз победоносную, а также чисто народную революцию чешских гуситов412. Оставляя в стороне их религиозный принцип, который, однако, заметим мимоходом, был несравненно ближе к началу человеческого братства и народной свободы, чем принцип католический и последовавший за ним протестантский принцип, — мы обратим внимание на чисто социальный и противогосударственный характер этой революции. Это был бунт славянской общины против немецкого государства.
В XVII веке, вследствие целого ряда измен пражского полуонеме- ченного мещанства, гуситы претерпели окончательное поражение. Почти половина чешского народонаселения была истреблена, и земли отданы колонистам из Германии. Немцы и вместе с ними и иезуиты восторжествовали, и в продолжение двух веков с лишком после этого кровавого поражения западно-славянский мир оставался неподвижен, нем под гнетом католической церкви и восторжество¬


504
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
вавшего германизма. В то же самое время южные славяне влачили рабскую долю под преобладанием мадьярского племени или под игом турецким. Но зато славянский бунт во имя тех же народнообщинных начал воспрянул на северо-востоке.
Не говоря уже об отчаянной борьбе Великого Новгорода, Пскова и других областей против царей московских в XVI веке, ни о союзном ополчении великорусского земства против польского короля, иезуитов, московских бояр и вообще против преобладания Москвы в начале XVII века, вспомним знаменитое восстание малороссийского и литовского населения против польской шляхты, а вслед за ним еще более решительное восстание приволжского крестьянства под предводительством Степана Разина; наконец, сто лет спустя, не менее знаменательный бунт Пугачева. И во всех этих чисто народных движениях, восстаниях и бунтах мы находим ту же ненависть к государству, то же стремление к созданию вольно-общинного крестьянского мира.
Наконец, XIX век может быть назван веком общего пробуждения для славянского племени. О Польше и говорить нечего. Она никогда не засыпала, потому что со времени разбойнического похищения ее свободы, правда, не народной, а шляхетской и государственной, со времени ее разделения между тремя хищническими державами она не переставала бороться, и, что ни делай Муравьёвы и Бисмарк, она будет бунтовать, пока не добунтуется до свободы. К несчастью для Польши, руководящие партии ее, до сих еще преимущественно шляхетские, не умели отказаться от своей государственной программы и вместо того чтобы искать освобождения и обновления своей родины в социальной революции, повинуясь древним преданиям, ищут их то в покровительстве какого-нибудь Наполеона, то в союзе с иезуитами и австрийскими феодалами.
Но в нашем веке пробудились также и западные, и южные славяне. Наперекор всем немецким политическим, полицейским и цивилизаторским усилиям, Богемия после трехвекового сна воспрянула вновь как страна чисто славянская и стала естественным средоточием для всего западно-славянского движения. Тем же самым стала турецкая Сербия для движения южно-славянского.
Но вместе с возрождением славянских племен возбуждается вопрос чрезвычайно важный и, можно сказать, роковой.


Государственность и анархия
505
Каким образом должно совершиться это славянское возрождение? Древним ли путем государственного преобладания или путем действительного освобождения всех народов, по крайней мере европейских, освобождения всего европейского пролетариата от всякого ига, и прежде всего от ига государственного?
Должны ли и могут ли славяне избавиться от чужеземного, главным образом от немецкого ига, наиболее для них ненавистного, прибегая, в свою очередь, к немецкому методу завоевания, захвата и принуждения завоеванных народных масс к ненавистному им, прежде немецкому, теперь же славянскому верноподцаничеству, или только путем солидарного восстания всего европейского пролетариата, посредством Социальной Революции?
Все будущее славян зависит от того, какой из этих двух путей они выберут. На который же из них они должны решиться?
По нашему убеждению, поставить этот вопрос — значит разрешить его. Вопреки премудрому изречению царя Соломона413, старое никогда не повторяется. Новейшее государство, только вполне осуществившее древнюю идею господства, точно так же, как христианство осуществляет последнюю форму богословского верования или религиозного рабства; государство бюрократическое, военно- полицейское и централистическое, стремящееся по самой необходимости своего внутреннего существа захватывать, покорять, душить все, что вокруг него существует, живет, движется, дышит; это государство, нашедшее последнее выражение свое в пангерманской империи, отживает ныне свой век. Его дни сочтены, и от падения его все народы ждут своего окончательного избавления.
Неужели славянам суждено повторить человеконенавистный, народоненавистный, уже теперь осужденный историею ответ? И для чего же? Чести нет никакой; напротив — преступление, бесславие, проклятие современников и потомков. Или славянам стало завидно, что немцы заслужили ненависть всех остальных народов Европы? Или им нравится роль всемирного Бога? Черт побери всех славян, со всею их военною будущностью, если после многолетнего рабства, мучения, молчания они должны принести человечеству новые цепи!
А польза для славян какая? Какая может быть польза для славянских народных масс от образования великого славянского государства? В таких государствах есть выгода несомненная, но только не


506
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
для многомиллионного пролетариата, а для привилегированного меньшинства, поповского, дворянского, буржуазного или, пожалуй, хотя интеллектуального, т. е. такого, которое, во имя своей патентованной учености и своего мнимо умственного превосходства, считает себя призванным заправлять массами; выгода есть для нескольких тысяч притеснителей, палачей и эксплуататоров пролетариата. Для самого пролетариата, для чернорабочих масс чем обширнее государство, тем тяжелее цепи и тем теснее тюрьма.
Мы сказали и доказали выше, что общество не может быть и оставаться государством, если не сделается завоевательным государством. Та самая конкуренция, которая на экономическом поле уничтожает и поглощает небольшие и даже средние капиталы, фабричные заведения, поземельные владения и торговые дома в пользу огромных капиталов, фабрик, имуществ и торговых домов, уничтожает и поглощает маленькие и средние государства в пользу империй. Отныне всякое государство, если оно хочет существовать не на бумаге только и не по милости его соседей, пока им угодно терпеть его существование, но действительно, самостоятельно, независимо, должно непременно быть завоевательным.
Но быть завоевательным государством значит быть вынужденным держать в насильном подчинении много миллионов чужого народа. Для этого необходимо развитие громадной военной силы. А где торжествует военная сила, прощай, свобода! Особенно прощай, воля и благоденствие рабочего народа. Из этого следует, что образование великого славянского государства есть не что иное, как образование громадного славяно-народного рабства.
«Но, — ответят нам славянские государственники, — мы не хотим одного великого славянского государства, мы желаем только образования нескольких чисто славянских государств средней величины как необходимого залога для независимости славянских народов». Но это мнение противно логике и историческим фактам, силе вещей; никакое государство средней величины существовать самостоятельно теперь не может. Значит, или славянских государств не будет, или будет одно громадное и всепоглощающее государство панславистское, кнутовое, С.-Петербургское.
Да и может ли славянское государство бороться против громадного могущества новой пангерманской империи, если оно само не


Государственность и анархия
507
будет столь же громадно и столь же могущественно? Рассчитывать на дружное действие многих отдельных государств, связанных одними интересами, никогда не следует; во-первых, потому что соединение разнородных организаций и сил, хотя бы равнялось или даже превышало по числу сил противников, все-таки слабее последних, потому что последние однородны и организация их, повинующаяся одной мысли, одной воле, крепче и проще; во-вторых, потому что никогда не следует рассчитывать на дружное содействие многих держав, даже и тогда, когда их собственные интересы требуют такого союза. Правители государств, точно так же как и простые смертные, большею частью поражены слепотою, мешающею им видеть за интересом и за страстями минуты существенные требования их собственного положения.
В 1863 прямым интересом Франции, Англии, Швеции и даже Австрии было вступиться за Польшу против России, однако никто не вступился. В 1864 интерес еще более прямой предписывал Англии, Франции, особенно Швеции и даже России вступиться за Данию, угрожаемую прусско-австрийским, в сущности же, прусско-германским завоеванием, и опять никто не вступился. Наконец, в 1870 Англия, Россия и Австрия, не говоря о маленьких северных государствах, должны были в своем очевидном интересе остановить торжественное вторжение прусско-германских войск во Францию до самого Парижа и чуть не до самого юга; но и на этот раз никто не вмешался, а только когда создалось новое, всем грозящее германское могущество, державы поняли, что должны были вмешаться, но было уже поздно.
Значит, на правительственный ум соседних держав рассчитывать не должно, надо рассчитывать на свои собственные силы, и эти силы должны, по крайней мере, равняться силам противника. Стало быть, ни одно славянское государство, взятое отдельно, не будет в состоянии противиться напору пангерманской империи.
Но нельзя ли будет противопоставить пангерманской централизации панславянскую федерацию, т. е. союз самостоятельных славянских государств или штатов, вроде Северо-Американского или Швейцарского? И на этот вопрос мы должны отвечать отрицательно.
Во-первых, чтобы какой-нибудь союз мог состояться, необходимо, чтобы всероссийская империя рушилась, чтобы она распалась на


508
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
много отдельных и друг от друга независимых и только федеративно друг с другом связанных государств, потому что соблюдение независимости и свободы небольших или даже средних славянских государств в таком федеративном союзе с такою громадною империею просто немыслимо.
Положим даже, что петербургская империя распадется на большее или меньшее число вольных штатов и что организованные, с своей стороны, как самостоятельные государства Польша, Богемия, Сербия, Болгария и т.д. образовали вместе с этими новыми русскими штатами великую славянскую федерацию. И в таком случае, утверждаем мы, эта федерация не будет в состоянии бороться против пангерманской централизации по той простой причине, что военногосударственная сила будет всегда на стороне централизации.
Федерация штатов может до некоторой степени гарантировать буржуазную свободу, но государственно-военной силы создать не может потому именно, что она федерация; государственная сила требует непременно централизации. Нам укажут на пример Швейцарии и Соединенных Штатов Америки. Но Швейцария именно ради увеличения своих военных и государственных сил стремится теперь явным образом к централизации, а федерация остается поныне возможною в Северной Америке потому только, что на американском континенте в соседстве с великою республикою нет ни одного могучего централизованного государства вроде России, Германии или Франции.
Итак, чтобы противодействовать на государственном или политическом поприще торжествующему пангерманизму, остается одно только средство — создать панславянское государство. Средство во всех других отношениях чрезвычайно невыгодное для славян, потому что оно непременно повлечет за собою общее славянское рабство под всероссийским кнутом. Но верно ли оно, по крайней мере, в отношении к своей цели, т.е. низложению германского могущества и покорению немцев панславянскому, т.е. петербурго-импе- раторскому игу?
Нет, не только неверно, но даже, наверное, недостаточно. Правда, немцев в Европе всего 50 миллионов с половиною (включая, разумеется, 9 миллионов австрийских немцев). Но положим, что мечта немецких патриотов сбылась окончательно и что в состав Германской


Государственность и анархия
509
империи вошли бы вся фламандская часть Бельгии, Голландия, немецкая Швейцария, вся Дания и даже Швеция с Норвегией, что вместе составляет народонаселение немного более 15 миллионов. Ну что же? и тогда немцев будет в Европе много-много 66 миллионов, а славян считается около 90 миллионов. Значит, в количественном отношении славяне сильнее немцев, и несмотря на то, что в количественном отношении славянское население Европы превосходит почти на треть германское, мы все-таки утверждаем, что никогда панславянское государство не сравняется могуществом и настоящею государственно-военною силою с империей пангерманской. Почему? Потому что в немецкой крови, в немецком инстинкте, в немецкой традиции есть страсть государственного порядка и государственной дисциплины, в славянах же не только нет этой страсти, но действуют и живут страсти совершенно противные; поэтому, чтобы дисциплинировать их, надо держать их под палкою, в то время как всякий немец с убеждением свободно съел палку. Его свобода состоит именно в том, что он вымуштрован и охотно преклоняется перед всяким начальством.
Притом немцы народ серьезный и работящий, они учены, бережливы, нарядливы, отчетливы и расчетливы, что не мешает им, когда надо, а именно, когда того хочет начальство, отлично драться. Они доказали это в последних войнах. К тому же их военная и административная организация доведена до наивозможнейшей степени совершенства, степени, которой никакой другой народ никогда не достигнет. Так вообразимо ли, чтоб славяне могли состязаться с ними на поле государственности!
Немцы ищут жизни и свободы в государстве; для славян же государство есть гроб. Славяне должны искать своего освобождения вне государства, не только в борьбе против немецкого государства, но во всенародном бунте против всякого государства, в Социальной Революции.
Славяне могут освободить себя, могут разрушить ненавистное им немецкое государство не тщетными стремлениями подчинить, в свою очередь, немцев своему преобладанию, сделать их рабами своего славянского государства, а только призывом их к общей свободе и к общему человеческому братству на развалинах всех существующих государств. Но государства сами не валятся; их может только


510
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
повалить всенародная и всеплеменная, интернациональная Социальная Революция.
Организовать народные силы для совершения такой революции — вот единственная задача людей, искренно желающих освобождения славянского племени из-под многолетнего ига. Эти передовые люди должны понять, что то самое, что в прошедшие времена составляло слабость славянских народов, а именно их неспособность образовать государство, в настоящее время составляет их силу, их право на будущность, дает смысл всем их настоящим народным движениям. Несмотря на громадное развитие новейших государств и вследствие этого окончательного развития, доведшего, впрочем, совершенно логически и с неотвратимою необходимостью самый принцип государственности до абсурда, стало ясно, что дни государств и государственности сочтены и что приближаются времена полного освобождения чернорабочих масс и их вольной общественной организации снизу вверх, без всякого правительственного вмешательства из вольных экономических, народных союзов, помимо всех старых государственных границ и всех национальных различий, на одном основании производительного труда, совершенно очеловеченного и вполне солидарного при всем своем разнообразии.
Передовые славянские люди должны наконец понять, что время невинной игры в славянскую филологию прошло и что нет ничего нелепее и вместе вреднее, народоубийственнее, как ставить идеалом всех народных стремлений мнимый принцип национальности. Национальность не есть общечеловеческое начало, а есть исторический, местный факт, имеющий несомненное право, как все действительные и безвредные факты, на общее признание. Всякий народ или даже народец имеет свой характер, свою особую манеру существовать, говорить, чувствовать, думать и действовать; и этот характер, эта манера, составляющие именно суть национальности, суть результаты всей исторической жизни и всех условий жизни народа.
Всякий народ, точно так же как и всякое лицо, есть поневоле то, что он есть и имеет несомненное право быть самим собою. В этом заключается все так называемое национальное право. Но если народ или лицо существуют в таком виде и не могут существовать в другом, из этого не следует, чтобы они имели право и что для них было бы полезно ставить — одному свою национальность, другому свою ин¬


Государственность и анархия
511
дивидуальность как особые начала и чтобы они должны были вечно возиться с ними. Напротив, чем меньше они думают о себе и чем более проникаются общечеловеческим содержанием, тем более оживотворяется и получает смысл национальность одного и индивидуальность другого.
Так точно и славяне. Они останутся чрезвычайно ничтожны и бедны, пока будут продолжать хлопотать о своем узком, эгоистическом и вместе с тем отвлеченном славянизме, постороннем, а по тому самому противном общечеловеческому вопросу и делу, и завоюют они только тогда как славяне свое законное место в истории и свободном братстве народов, когда проникнутся вместе с другими мировым интересом.
Во всех эпохах истории существует интерес общечеловеческий, преобладающий над всеми другими, более частными и исключительно народными интересами, и тот народ или те народы, которые находят в себе призвание, т.е. достаточно понимания, страсти и силы, чтоб предаться ему исключительно, становятся главным образом народами историческими. Интересы, преобладавшие таким образом в разные эпохи истории, были различны. Так, чтобы не идти слишком далеко, был интерес не столько человеческий, сколько божеский, а потому и противный свободе и благоденствию народов, интерес преобладающий и в высшей степени завоевательный, католической веры и католической церкви, а те народы, которые тогда находили в себе наиболее склонности и способности предаться ему, — немцы, французы, испанцы, отчасти поляки, — были именно вследствие того каждый в своем кругу народами первенствующими.
Последовал другой период умственного возрождения и религиозного бунта. Общечеловеческий интерес возрождения вывел на первый план прежде всего итальянцев, потом французов и, в гораздо слабейшей степени, англичан, голландцев и немцев. Но религиозный бунт, еще прежде поднявший Южную Францию, выдвинул на самое видное место в XV веке наших славянских гуситов. Гуситы после вековой геройской борьбы были задавлены, так же как раньше их были задавлены французские альбигойцы414. Тогда Реформация оживотворила народы немецкий, французский, английский, голландский, швейцарский и скандинавский. В Германии она очень скоро утратила характер бунта, не свойственный немецкому темпе¬


512
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
раменту, и приняла вид мирной государственной реформы, послужившей немедленно основанием для самого правильного, систематического, ученого государственного деспотизма. Во Франции после долгой и кровавой борьбы, послужившей немало к развитию свободной мысли в этой стране, они были раздавлены торжествующим католицизмом. Зато в Голландии, в Англии, а вслед за тем и в Соединенных Штатах Америки они создали новую цивилизацию, по сущности своей антигосударственную, но буржуазно-экономическую и либеральную.
Таким образом, религиозное реформационное движение, обнявшее почти всю Европу в XVI веке, породило в цивилизованном человечестве два главные направления: экономически и либеральнобуржуазное, имевшее во главе своей главным образом Англию, а потом Англию и Америку, и деспотически-государственное, по сущности своей также буржуазное и протестантское, хотя смешанное с дворянским католическим элементом, впрочем, вполне подчинившимся государству. Главными представителями этого направления были Франция и Германия — сначала австрийская, потом прусская.
Великая революция, ознаменовавшая конец XVIII века, выдвинула опять на первое, на первенствующее место Францию. Она создала новый общечеловеческий интерес, идеал полнейшей человеческой свободы, но только на исключительно политическом поприще; идеал, заключавший неразрешимое противоречие, а потому и неосуществимый; политическая свобода без экономического равенства и вообще политическая свобода, т.е. свобода в государстве, есть ложь.
Французская революция породила, таким образом, в свою очередь, два главные направления, друг другу противоположные, друг с другом вечно борющиеся и вместе с тем неразрывные, скажем более, сходящиеся непременным образом в одинаковом стремлении к одной и той же цели — систематического эксплуатирования чернорабочего пролетариата в пользу имущего и численно постепенно уменьшающегося, а вместе с тем все более и более обогащающегося меньшинства.
На этой эксплуатации народного труда одна партия хочет построить демократическую республику; другая, более последовательная, стремится основать на ней монархический, т.е. искренний государственный, деспотизм, централистическое, бюрократическое, поли-


Государственность и анархия
513
цейское государство с военною диктатурою, еле-еле замаскированною невинными конституционными формами.
Первая партия под предводительством г-на Гамбетты стремится ныне захватить власть во Франции. Вторая, предводимая князем Бисмарком, уже вполне воцарилась в прусской Германии.
Трудно решить, которое из этих двух направлений полезнее для народа или, говоря точнее, которое из них представляет наименее вреда и зла для народа, для чернорабочих масс, для пролетариата; оба стремятся с одинаково упорною страстью к основанию или к укреплению сильного государства, т.е. полнейшего рабства пролетариата.
Против этих народопритеснительных направлений государственных, республиканских и новомонархических, порожденных великою буржуазною революцией 1789 и 1793, из глубины самого пролетариата, сначала французского и австрийского, а потом и других стран Европы, выработалось наконец направление совершенно новое и прямо идущее к уничтожению всякого эксплуатированья и всякого политического или юридического, равно как и правительственноадминистративного притеснения, т.е. к уничтожению всех классов посредством экономического уравнения всех состояний и к уничтожению их последней опоры, Государства.
Такова программа Социальной Революции.
Итак, в настоящее время существует для всех стран цивилизованного мира только один всемирный вопрос, один мировой интерес — полнейшее и окончательное освобождение пролетариата от экономической эксплуатации и от государственного гнета. Очевидно, что этот вопрос без кровавой, ужасной борьбы разрешиться не может и что настоящее положение, право, значение всякого народа будет зависеть от направления, характера и степени участия, которое он примет в этой борьбе.
Не ясно ли, стало быть, что славяне должны искать и могут завоевать свое право и место в истории и в братском союзе народов только путем Социальной Революции?
Но Социальная Революция не может быть одинокою революциею одного народа; она по существу своему революция интернациональная, значит, славяне, отыскивающие своей свободы и ради своей свободы, должны связать свои стремления и организацию своих народных сил с стремлениями и с организацией народных сил всех других


514
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
стран; славянский пролетариат должен войти целою массою в Интернациональную ассоциацию рабочих.
Мы уже имели случай упомянуть о великолепном заявлении интернационального братства венскими работниками в 1868, отказавшимися, несмотря на все убеждения австрийских и швабских патриотов, поднять пангерманское знамя, объявив решительно, что рабочие целого мира их братья и что они не признают другого лагеря, кроме интернационально-солидарного пролетариата всех стран; они вместе с тем очень справедливо рассудили и высказали, что именно им, как австрийским работникам, нельзя поднять никакого национального знамени, так как австрийский пролетариат состоит из самых разных племен: мадьяр, итальянцев, румынов, главнейшим образом, из славян и немцев; и что поэтому они должны искать практического разрешения своих вопросов вне так называемого национального государства.
Еще несколько шагов в этом направлении, и австрийские работники поняли бы, что освобождение пролетариата невозможно решительно ни в каком государстве и что первое условие его — разрушение всякого государства; а такое разрушение возможно только при дружном содействии пролетариата всех стран, первая организация которого на почве экономической составляет именно предмет Интернациональной ассоциации рабочих.
Поняв это, немецкие работники в Австрии сделались бы инициаторами не только своего собственного освобождения, но вместе с тем и освобождения всех не немецких народных масс в Австрийской империи, включая, разумеется, и всех славян, которых бы мы первые стали уговаривать вступить с ними в союз, имеющий целью разрушение государства, т.е. народной тюрьмы, и основание нового интернационального рабочего мира на начале полнейшего равенства и свободы.
Но австрийские рабочие этих необходимых первых шагов не сделали и не сделали их потому, что были остановлены на первом шагу германо-патриотической пропагандою г-на Либкнехта и других социальных демократов, приехавших вместе с ним в Вену, кажется, в июле 1868 года именно с целью совратить верный социальный инстинкт австрийских работников с пути интернациональной революции и направить его к политической агитации в пользу


Государственность и анархия
515
основания единого государства, называемого ими народным, разумеется, пангерманского — одним словом, для осуществления патриотического идеала князя Бисмарка, только на социальнодемократической почве и посредством так называемой легальной народной агитации.
По этому пути не только славянам, но даже и немецким работникам идти не следует по той простой причине, что государство, называйся оно десять раз народным и будь оно разукрашено наидемократичнейшими формами, для пролетариата будет непременно тюрьмою, — славянским же идти по этому направлению еще невозможнее, потому что это значило бы подчиниться охотно немецкому игу, а это противно всякому славянскому сердцу. Вследствие того мы не только не станем уговаривать братьев славян вступить в ряды социально-демократической партии немецких рабочих, во главе которых стоят прежде всего в виде дуумвирата415, облеченного диктаторскою властью, гг. Маркс и Энгельс, а за ними или под ними гг. Бебель, Либкнехт и несколько литераторствующих евреев; мы, напротив, должны употребить все усилия, чтобы отвратить славянский пролетариат от самоубийственного вступления в союз с этою пар- тиею, отнюдь не народною, но по своему направлению, по цели и средствам чисто буржуазною и к тому же исключительно немецкою, т.е. славяноубийственною.
Но чем энергичнее славянский пролетариат ради своего спасения должен отвергать не только союз, но и сближение с этой партией — мы не говорим, с работниками находящимися в ней, но с ее организацией, а главное, с ее начальством везде и всегда буржуазным, — тем теснее, ради того же спасения, должен он сблизиться и связаться с Интернациональным обществом рабочих. Отнюдь не должно смешивать немецкую партию социальных демократов с Интернационалом. Политически-патриотическая программа первой не только не имеет почти ничего общего с программой последнего, но даже совершенно противна ей. Правда, на подтасованном Гаагском конгрессе416 марксисты попробовали было навязать свою программу всему Интернационалу. Но эта попытка вызвала со стороны Италии, Испании, части Швейцарии, Франции, Бельгии, Голландии, Англии, также отчасти Северных Штатов Америки такой громадный протест, что всему свету стало ясно, что немецкой программы, кроме самих нем¬


516
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
цев, не хочет никто. Да, без сомнения, придет время, когда и сам немецкий пролетариат, поняв лучше и свои собственные интересы, нераздельные с интересами пролетариата всех других стран, и пагубное направление этой программы, ему навязанной, но далеко не им созданной, откажется от нее и оставит при ней своих буржуазных предводителей, фюреров.
Славянский же пролетариат, повторяем, ради собственного освобождения из-под великого ига должен войти массами в Интернационал, образовать фабричные, ремесленные и земледельческие секции и соединить их в местные федерации, а если окажется нужным, то, пожалуй, и в общеславянскую федерацию. На почве Интернационала, освобождающего всех и каждого от государственного отечества, славянские работники должны и могут без малейшей опасности для своей самостоятельности встретиться братски с немецкими работниками, союз с которыми на другой почве для них решительно невозможен.
Таков единственный путь для освобождения славян. Но путь, по которому идет ныне огромное большинство западно- и югославянской молодежи под предводительством своих маститых и более или менее заслуженных патриотов, совершенно противный, исключительно государственный и для народных масс гибельный.
Возьмем для примера турецкую Сербию, и именно Сербское княжество, как единственный пункт вне России, да еще Черногорию, где славянский элемент дошел до политического существования, более или менее самостоятельного.
Сербский народ пролил много крови, чтобы освободиться из-под турецкого ига; но едва освободился он от турок, как его запрягли в новое, на этот раз домашнее, государство под именем княжества Сербского, иго которого в действительности чуть ли не тяжелее турецкого. Едва эта часть сербской земли получила вид, устройство, законы, учреждения более или менее правильного государства, как народная жизнь и народная сила, возбудившие героическую борьбу против турок и одержавшие над ними окончательную победу, как будто вдруг замерли. Народ, правда, невежественный и чрезвычайно бедный, но энергический, страстный и от природы вольнолюбивый, вдруг обратился в безгласное и как бы неподвижное стадо, отданное на жертву бюрократическому грабежу и деспотизму.


Государственность и анархия
517
В турецкой Сербии нет ни дворянства, ни очень больших поземельных собственников, нет ни промышленников, ни чрезвычайно богатых купцов — зато образовалась новая бюрократическая аристократия, состоящая из молодых людей, воспитанных большею частью на казенный счет в Одессе, в Москве, в Петербурге, в Вене, в Германии, в Швейцарии, в Париже. Пока они молоды и не успели развратиться в государственной службе, эти молодые люди отличаются большею частью горячим патриотизмом, народолюбием, довольно искренним либерализмом и даже в последнее время демократизмом и социализмом. Но лишь только они поступают на службу, железная логика положения, сила вещей, присущая известным иерархическим и выгодным политическим отношениям, берут свое, и молодые патриоты становятся с ног до головы чиновниками, продолжая, пожалуй, быть и патриотами, и либералами. Но известно ведь, что такое либеральный чиновник; он несравненно хуже простого и откровенного чиновника-палки.
К тому же требования известного положения всегда оказываются сильнее чувств, замыслов и добрых побуждений. Возвратившись домой, молодые сербы, получившие образование за границей, по образованию, а главным образом по обязательствам своим в отношении правительства, на счет которого они, большею частью, содержались за границею, а также и потому, что для них решительно невозможно отыскать другие средства существования, должны идти в чиновники, сделаться членами единственной аристократии, существующей в крае, членами бюрократического класса. Вступив же раз в этот класс, они становятся поневоле врагами народа. Им хотелось бы, может быть, и весьма вероятно, особенно вначале, хотелось бы освободить свой народ или, по крайней мере, улучшить его положение, а они должны его давить и грабить. Достаточно прожить года два-три в таком положении, чтобы с ним освоиться и, наконец, примириться при помощи какой-нибудь либеральной или даже демократически-доктринерной лжи; а такою ложью наше время богато. Раз примирившись с железною необходимостью, против которой они бунтовать не в силах, они становятся уже отъявленными мошенниками, и мошенниками тем более опасными для народа, чем либеральнее и демократичнее их публичные заявления.


518
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Тогда те из них, которые половчее и похитрее, приобретают в микроскопическом правительстве микроскопического княжества преобладающее влияние и, едва успев приобрести его, начинают продавать себя во все стороны: дома — владетельному князю или какому-нибудь претенденту на престол (акт низвержения одного князя для заменения его другим в Сербском княжестве называется революцией); или вместо того, а иногда в то же самое время правительствам великих покровительствующих держав, России, Австрии, Турции, теперь Германии, заступившей на востоке, как и везде, место Франции, и даже нередко всех вместе.
Можно себе представить, как легко и свободно живется народу в таком государстве, а между тем не должно забывать, что Сербское княжество — государство конституционное, где все законы пекутся скупчиною417, избираемою народом.
Иные сербы утешают себя мыслью, что это положение, по своему существу переходное, представляет неотвратимое зло в настоящее время, но что оно непременно изменится, как только маленькое княжество, расширив свои границы и приняв в свой состав все сербские, иные даже говорят, все юго-славянские, земли, восстановит во всем его объеме царство Душана. Тогда, говорят они, настанет для народа время полнейшей свободы и самого широкого раздолья.
Да, есть между сербами люди, которые до сих пор пренаивно верят в это!
Да, они воображают, что когда это государство расширит свои пределы и когда число его подданных удвоится, утроится, удесятерится, оно сделается народнее, и его учреждения, все условия его существования, его правительственные действия будут менее противны народным интересам и всем народным инстинктам. Но на чем основывается такая надежда или такое предположение? На теории? Но теоретически, напротив, кажется ясно, что чем обширнее государство, тем многосложнее его организм и тем более чуждо оно народу и, именно вследствие того, тем противнее интересы его интересам народных масс, тем более подавляющим гнетом оно ложится на них и тем невозможнее для народа всякий контроль над ним, тем далее государственное управление от народного самоуправления.
Или основываются их ожидания на практическом опыте других стран? В ответ достаточно указать на Россию, на Австрию, на расши¬


Государственность и анархия
519
ренную Пруссию, на Францию, на Англию, на Италию, даже на Соединенные Штаты Америки, где заправляет всеми делами особый, совершенно буржуазный класс так называемых политиканов, или политических дельцов, а чернорабочим массам живется почти так же тесно и жутко, как и в монархических государствах.
Найдутся, пожалуй, многообразованные сербы, способные возразить, что дело совсем не в народных массах, которые имеют и будут иметь всегда своим назначением материальным грубым трудом кормить, одевать и вообще содержать цвет отечественной цивилизации, настоящей представительницы страны, и что поэтому дело лишь в образованных, более или менее имущих и привилегированных классах.
В том-то и дело, что эти так называемые образованные классы, дворянство, буржуазия, когда-то действительно процветавшие и стоявшие во главе живой и прогрессивной цивилизации в целой Европе, в настоящее время отупели и опошлели от ожирения и от трусости, что если они еще что-нибудь представляют, то разве самые зловредные и подлые свойства человеческой природы. Мы видим, что эти классы в такой высокообразованной стране, как Франция, неспособны были даже отстоять независимость своей родины против немцев. Мы видели и видим, что в самой Германии эти классы способны только к верноподданническому лакейству.
И, наконец, заметим, что в турецкой Сербии эти классы даже совсем не существуют; там существует только класс бюрократический. Итак, сербское государство будет давить сербский народ для того только, чтобы жирнее жилось сербским чиновникам.
Другие, ненавидя от всей души настоящее устройство Сербского княжества, терпят его, однако, смотря на него как на средство или орудие, необходимое для освобождения славян, еще подвластных турецкому или даже австрийскому игу. В известный момент, говорят они, княжество может сделаться основою и точкою отправления для общеславянского бунта. Это еще одно из тех пагубных заблуждений, которые надо непременно разрушить для собственного блага славян.
Их соблазняет пример Пьемонтского королевства418, будто бы освободившего и соединившего всю Италию. Италия освободилась сама рядом бесчисленных героических жертв, которые не переставала приносить в продолжение пятидесяти лет. Она обязана своею политическою независимостью главным образом сорокалетним непре¬


520
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
рывным и неудержимым усилиям своего великого гражданина, Джузеппе Мадзини, умевшего, можно сказать, воскресить, а потом воспитать итальянскую молодежь в опасном, но доблестном деле патриотической конспирации. Да, благодаря двадцатилетней работе Мадзини, в 1848, когда восставший народ позвал опять на праздник революции весь европейский мир, во всех городах Италии, от самого крайнего юга до крайнего севера, нашлась кучка смелых молодых людей, поднявших знамя бунта. Вся итальянская буржуазия за ними последовала. А в Ломбардо-Венецианском королевстве, находившемся еще тогда под австрийским владычеством, встал целый народ. И сам народ без всякой военной помощи выгнал австрийские полки из Милана и Венеции.
Что же сделал королевский Пьемонт? Что сделал король Карл Альберт419, отец Виктора Эммануила, тот самый, который, будучи еще наследным принцем (1821), выдал австрийским и пьемонтским палачам своих товарищей по заговору в пользу освобождения Италии. Первым делом пьемонтского короля в 1848 было парализовать революцию во всей Италии посредством обещаний, происков и интриг. Ему очень хотелось овладеть Италиею, но он столько же ненавидел революцию, сколько боялся ее. Он действительно парализовал революцию, силу и движение народа в Италии, после чего австрийским войскам нетрудно было справиться с его войском.
Сына его, Виктора Эммануила, называют освободителем и соединителем итальянских земель. Это гнусная клевета на него! Уж если кого называть освободителем Италии, то скорее Людовика Наполеона, императора французов. Но Италия освободилась сама, а главное, она соединилась сама, помимо Виктора Эммануила и против воли Наполеона III.
В I860, когда Гарибальди предпринял свою знаменитую высадку в Сицилию, в то самое время, когда он отправился из Генуи, граф Кавур, министр Виктора Эммануила, предупредил неаполитанское правительство об угрожавшем ему нападении. Но когда Гарибальди освободил и Сицилию, и все Неаполитанское королевство, Виктор Эммануил принял от него, разумеется, даже без большой благодарности, и то и другое.
И в продолжение тринадцати лет, что сделало его управление с этою несчастною Италией? Он ее разорил, просто ограбил, а теперь,


Государственность и анархия
521
ненавидимый всеми, своим деспотизмом заставляет почти жалеть изгнанных Бурбонов420.
Так освобождают короли и государства своих соплеменников; и никому не было бы так полезно, как именно сербам, изучить в ее действительных подробностях новейшую историю Италии.
Одно из средств сербского правительства успокаивать патриотическую горячку своей молодежи состоит в периодических обещаниях объявить войну Турции будущею весною, а иногда осенью, по окончании сельских работ, и молодые люди верят, волнуются и всякое лето и всякую зиму готовятся, после чего всегда какое-нибудь непредвиденное препятствие, какая-нибудь нота одной из покровительствующих держав становится поперек обещанного объявления войны; она откладывается на полгода или на год, и таким образом вся жизнь сербских патриотов проходит в томительном и тщетном ожидании никогда не приходящего исполнения.
Сербское княжество не только не в состоянии освободить южно- славянские, сербские и не сербские племена, оно, напротив, своими происками и интригами положительно их разъединяет и обессиливает. Болгары, напр., готовы признать братьями сербов, но и слышать не хотят о сербском Душановском царстве; точно так же и хорваты, так же и черногорцы, и боснийские сербы.
Ддя всех этих стран спасение одно и путь к соединению один — Социальная Революция, но никак не государственная война, которая может привести только к одному — к покорению всех этих стран или Россией, или Австрией, или, по крайней мере вначале, вернее всего, разделению их между обеими.
Чешская Богемия не успела еще, благодаря небесам, восстановить во всем их древнем величии и славе державу и корону Венцеслава421; центральное правительство Вены обходится с Богемиею, как с простою провинциею, не пользующейся даже привилегиями Галиции, а между тем в Богемии столько же политических партий, сколько их в любом славянском государстве. Да, этот проклятый немецкий дух политиканства и государственности так проник в образование чешского юношества, что оно подвергается серьезной опасности утратить вконец способность понимать свой народ.
Чешский крестьянский народ представляет один из великолепнейших славянских типов. В нем течет гуситская кровь, горячая кровь


522
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
таборитов422, живет память Жижки423; и что, по нашему собственному опыту и по воспоминаниям, вынесенным нами из 1848, составляет одно из завиднейших преимуществ чешской учащейся молодежи, это ее родственное, истинно-братское отношение к этому народу. Чешский городской пролетарий не уступает в энергии и в горячей преданности крестьянину; он также доказал это в 1848 году.
Пролетариат и крестьянство до сих пор любят учащуюся молодежь и верят в нее. Но молодые чешские патриоты не должны слишком рассчитывать на эту веру. Она необходимым образом должна будет ослабеть и под конец совсем исчезнуть, если они не обретут в себе достаточно справедливости, широкого чувства равенства, свободы и настоящей любви к народу, чтобы идти вместе с ним. Народ же чешский — а мы под словом народ разумеем всегда главным образом пролетариат, — итак, славянский пролетариат в Богемии стремится естественным и неотвратимым образом туда, куда стремится ныне пролетариат всех стран, к экономическому освобождению, к Социальной Революции.
Он был бы народом чрезвычайно обиженным природою и забитым историею или, говоря откровенно, чрезвычайно глупым и мертвым, если бы оставался чуждым этому стремлению, составляющему единственный существенный мировой вопрос нашего времени. Такого комплимента чешская молодежь не захочет сделать своему народу, а если бы захотела, то народ не оправдает его. Да к тому же мы имеем неопровержимое доказательство живого интереса западно- славянского пролетариата к социальному вопросу. Во всех австрийских городах, где славянское население смешано с немецким, славянские работники принимают самое энергическое участие во всех общих заявлениях пролетариата. Но в этих городах не существует почти других рабочих ассоциаций, кроме тех, которые признали программу социальных демократов Германии, так что выходит на деле, что славянские работники, увлеченные своим социальнореволюционным инстинктом, вербуются в партию, прямая и громко признанная цель которой — создание пангерманского государства, т.е. огромной немецкой тюрьмы.
Этот факт очень печален, но он столь же естествен. Славянским работникам предстоят два выбора: или, увлекаясь примером немецких работников, своих братьев по социальному положению, по


Государственность и анархия
523
общей судьбе, по голоду, по нужде и по всем притеснениям, вступить в партию, которая им обещает государство, правда, немецкое, но зато вполне народное и со всеми возможными экономическими льготами в ущерб капиталистов и собственников и в пользу пролетариата; или же, увлекаясь патриотической пропагандою своих маститых, знаменитых вождей и своей пылкой, но мало еще смыслящей молодежи, вступить в партию, в рядах и во главе которой они встречают ежедневных эксплуататоров и притеснителей, буржуазов, фабрикантов, купцов, денежных спекуляторов, попов-иезуитов и феодальных владетелей огромных наследственных или благоприобретенных поместий. Эта партия, впрочем, с гораздо большею последовательностью, чем первая, обещает им тюрьму национальную, т. е. славянское государство, восстановление во всем ее древнем блеске короны Венцеслава — точно будто от этого блеска чешским работникам станет легче!
Если бы славянским работникам действительно не было другого исхода, кроме этих двух путей, то, признаемся, мы сами посоветовали бы им избрать первый. Так, по крайней мере, они ошибаются, делят общую судьбу с братьями по труду, по преданиям, по жизни, немцами или не немцами, все равно; здесь же их заставляют называть братьями своих непосредственных палачей, своих кровопийц и принуждают налагать на себя самые тяжелые цепи во имя общеславянского освобождения. Там они обманываются, здесь их продают.
Но существует третий, прямой и спасительный выход — образование и союзная организация рабочих фабричных и земледельческих ассоциаций на основании программы Интернационала; разумеется, не той программы, которая под именем Интернационала проповедуется партиею, почти исключительно патриотическою и политическою, социальных демократов Германии; но той, которая теперь признается всеми вольными федерациями Интернационального общества рабочих, а именно работниками итальянскими, испанскими, юрскими, французскими, бельгийскими, английскими и отчасти американскими, не признается же в сущности одними немцами*.
’ В Цюрихе образовалась славянская секция, вошедшая в состав Юрской Федерации; мы горячо рекомендуем всем славянам программу этой секции, которую помещаем в конце Введения (см. прим. Б).


524
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Мы убеждены, что этот выход — единственный выход как для чехов, так и для всех других славянских народов, ищущих своего полного освобождения от всякого ига, немецкого и не немецкого; вне его остается только обман, для бесчестных и честолюбивых вожаков и предводителей партий — почести да карманная прибыль, а для чернорабочих масс — рабство.
Вопрос для чешской и вообще для всякой славянской образованной молодежи поставлен теперь очень ясно: хочет ли она эксплуатировать свой народ, обогащаться его трудом и на плечах его удовлетворять подлое честолюбие? Она пойдет с старыми славянофильствующими партиями, с Палацкими424, Ригерами425, Браунерами426 и компаниею. Спешим, впрочем, прибавить, что между молодыми приверженцами этих вождей есть и много ослепленных, обманутых, которые для себя собственно ничего не приобретают, но служат в руках искусных людей приманкою для народа. Роль, во всяком случае, весьма незавидная.
Те же, которые хотят искренно и действительно полной эмансипации народных масс, те пойдут с нами путем Социальной Революции, потому что нет другого пути для завоевания народной свободы. До сих пор, однако, во всех западно-славянских странах преобладала политика старая, государственность самая узкая, разыгрывалась просто-напросто немецкая комедия, переведенная только на чешский язык; и даже не одна комедия, а целых две: одна чешская, другая польская. Кто не знает плачевной истории союзов и разрывов, перемежавшихся между государственными людьми Богемии и Галиции, и ряд уморительных представлений, данных чешскими и галицийскими депутатами, то вместе, то порознь, в австрийском рейхсрате? В основе же всего лежала и лежит иезуитско-феодальная интрига. И такими жалкими, можно сказать, подлыми средствами эти господа надеются освободить своих сограждан! Странные государственные люди, и как, должно быть, потешается, глядя на их игру в государство, их близкий сосед, князь Бисмарк!
Раз, однако, после знаменитого поражения, претерпенного им в Вене, вследствие одной из бесчисленных измен их галицийских союзников, чешский государственный триумвират, Палацкий, Ригер и Браунер, решился сделать смелую демонстрацию. По поводу славянской этнографической выставки, нарочно для этого открытой в Mo-


Государственность и анархия
525
скве в 18б7427, они отправились сами и увлекли за собой большое количество западных и южных славян на поклонение белому царю, палачу славяно-польского народа. В Варшаве их встретили русские генералы, русские чиновники и русские чиновные дамы, и в польской столице, при гробовом молчании всего польского населения, эти свободолюбивые славяне целовались, обнимались с этими русскими братоубийцами, пили с ними и кричали «ура!» за славянское братство!
Все знают, какие речи они произносили потом в Москве и Петербурге. Одним словом, более постыдного поклонения дикой и беспощадной власти и более преступной измены и славянскому братству, и истине, и свободе со стороны маститых либералов, демократов и народолюбцев никогда не было видано — и эти господа преспокойно возвратились со всем синклитом своим в Прагу, и никто не сказал им, что они совершили не только подлость, но даже глупость.
Да, глупость совершенно бесполезную, потому что она нисколько им не послужила и не поправила их дел в Вене. Теперь это ясно; короны Венцеслава с ее старой независимостью они не восстановили и дожили до того, что новая парламентская реформа отняла у них и ту последнюю политическую почву, на которой они играли в государственную игру.
После своего поражения в Италии австрийское правительство, принужденное отпустить в известной мере на волю Венгерское королевство, долго думало, как ему устроить свое цислейтанское государство. Его собственные инстинкты и требования немецких либералов и демократов клонили его к централизации; но славяне, особенно Богемия и Галиция, опираясь на феодально-клерикальную партию, громко требовали федеративной системы. Это колебание продолжалось до нынешнего года. Наконец, правительство решилось, к ужасу славян и к величайшей радости немецких либералов и демократов, на все земли, входящие в состав цислейтанского государства, надеть опять старые немецкие бюрократические шапки.
Должно заметить, однако, что от этого Австрийская империя сильнее не сделалась. Она утратила настоящее средоточие. Все немцы и жиды в империи ищут отныне своего центра в Берлине. В то же время часть славян смотрит на Россию; другие, руководимые инстинктом более верным, ищут спасения в образовании народной федерации.


526
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
От Вены никто более не ждет ничего. Не ясно ли, что Австрийская империя собственно кончилась и что если она хранит еще вид существования, то только благодаря расчетливому долготерпению России и Пруссии, которые медлят и не хотят еще приступить к ее разделу, потому что каждая надеется втайне, что при удобном случае ей удастся захватить львиную часть.
Ясно, стало быть, что Австрия не в состоянии состязаться с новою Пруссо-германскою империею. Посмотрим, в состоянии ли сделать это Россия.
Не правда ли, читатель, Россия сделала неслыханные успехи во всех отношениях со времени вступления на престол ныне благополучно царствующего императора Александра II?
И в самом деле, если мы захотим измерить успехи, сделанные ею за последние двадцать лет, сравним расстояние, которое во всех отношениях отделяло ее тогда, например, в 1856 г., от Европы, с тем расстоянием, которое существует между ними теперь, то успех окажется удивительный. Россия поднялась, правда, не слишком высоко, но зато Западная Европа, официальная и официозная, бюрократическая и буржуазная, упала значительно, так что расстояние решительно уменьшилось. Какой немец или француз посмеет, например, говорить о русском варварстве и палачестве после ужасов, совершенных немцами во Франции в 1870 г., и французскими войсками против родного Парижа в 1871. Какой француз посмеет толковать о подлости и продажности русских чиновников и государственных людей после всей грязи, выступившей наружу и чуть не затопившей французский бюрократический и политический мир. Нет, решительно, глядя на французов и немцев, русским подлецам, пошлякам, ворам и палачам не осталось более никакой причины краснеть. В нравственном отношении в целой официальной и официозной Европе установилось скотство или, по крайней мере, скотообразие удивительное.
Другое дело в отношении политического могущества, хотя и тут, по крайней мере в сравнении с французским государством, наши квасные патриоты могут кичиться, потому что в политическом отношении Россия стоит несомненно самостоятельнее и выше, чем Франция. За Россией ухаживает сам Бисмарк, а за Бисмарком ухаживает побежденная Франция. Весь вопрос в том, каково отношение могущества всероссийской империи к могуществу пангерманской


Государственность и анархия
527
империи, несомненно преобладающему, по крайней мере, на континенте Европы?
Мы, русские, все до последнего, можно сказать, человека знаем, что такое, с точки зрения внутренней жизни ее, наша любезная всероссийская империя. Для небольшого количества, может быть, для нескольких тысяч людей, во главе которых стоит император со всем августейшим домом и со всею знатною челядью, она — неистощимый источник всех благ, кроме умственных и человечески-нравственных; для более обширного, хотя все еще тесного меньшинства, состоящего из нескольких десятков тысяч людей, высоких военных, гражданских и духовных чиновников, богатых землевладельцев, купцов, капиталистов и паразитов, она — благодушная, благодетельная и снисходительная покровительница законного и весьма прибыльного воровства; для обширнейшей массы мелких служащих, все-таки еще ничтожной в сравнении с народною массою, — скупая кормилица; а для бесчисленных миллионов чернорабочего народа — злодейка-мачеха, безжалостная обирательница и в гроб загоняющая мучительница.
Такою она была до крестьянской реформы, такою осталась теперь и будет всегда. Доказывать это русским нет никакой необходимости. Какой же взрослый русский не знает, может не знать этого? Русское образованное общество разделяется на три категории: на таких, которые, зная это, находят для себя слишком невыгодным признавать эту истину, несомненную точно так же для них, как и для всех; на таких, которые не признают ее, не говорят о ней из боязни; и наконец, на тех, которые за неимением другой смелости, по крайней мере, дерзают ее высказывать. Есть еще четвертая категория, к несчастью слишком малочисленная и состоящая из людей не на шутку преданных народному делу и не довольствующихся высказыванием.
Есть, пожалуй, пятая, даже и не столь малочисленная категория людей, ничего не видящих и ничего не смыслящих. Ну, да с этими и говорить нечего.
Всякий сколько-нибудь мыслящий и добросовестный русский должен понимать, что наша империя не может переменить своего отношения к народу. Всем своим существованием она обречена быть губительницею его, его кровопийцею. Народ инстинктивно ее ненавидит, а она неизбежно его гнетет, так как на народной беде построено все ее существование и сила. Для поддержания внутреннего по¬


528
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
рядка, для сохранения насильственного единства и для поддержания внешней даже не завоевательной, а только самоохраняющей силы ей нужно огромное войско, а вместе с войском нужна полиция, нужна бесчисленная бюрократия, казенное духовенство... Одним словом, огромнейший официальный мир, содержание которого, не говоря уже о его воровстве, неизбежно давит народ.
Нужно быть ослом, невеждою, сумасшедшим, чтобы вообразить себе, что какая-нибудь конституция, даже самая либеральная и самая демократическая, могла бы изменить к лучшему это отношение государства к народу; ухудшить, сделать его еще более обременительным, разорительным — пожалуй, хотя и трудно, потому что зло доведено до конца; но освободить народ, улучшить его состояние — это просто нелепость! Пока существует империя, она будет заедать наш народ. Полезная конституция для народа может быть только одна — разрушение империи.
Итак, мы не будем говорить о ее внутреннем состоянии, убежденные, что она не может быть хуже; но посмотрим, достигает ли она действительно той внешней цели, которую дает, разумеется, не человеческий, а политический смысл ее существованию. Ценою огромных и бесчисленных народных жертв, правда, невольных, но тем еще более жестоких, умела ли она создать, по крайней мере, военную силу, способную состязаться с военною силою, например, новой Германской империи?
В этом, собственно, в настоящее время состоит весь политический русский вопрос; вопрос же внутренний, мы знаем, остается теперь один — вопрос Социальной Революции. Но мы остановимся теперь на внешнем вопросе и спросим, способна ли Россия бороться против Германии?
Взаимные любезности, клятвы, лобызания и слезопролития, расточаемые теперь между двумя императорскими дворами, между берлинским дядею и петербургским племянником428, ничего не значат. Известно, что в политике все это не стоит и гроша. Вопрос, затронутый нами, поставлен с неотвратимою необходимостью новым положением Германии, которая за одну ночь выросла в огромное и всесильное государство. Но вся история свидетельствует и самая рациональная логика подтверждает, что два равносильных государства не могут существовать рядом, что это противно их существу, состояще¬


Государственность и анархия
529
му и выражающемуся неизменно и необходимо в преобладании; но преобладание не терпит равносилия. Одна сила непременно должна быть сломлена, должна покориться другой.
Да, это составляет теперь существенную необходимость для Германии. После долгого, долгого политического унижения она вдруг стала могущественнейшей державою на континенте Европы. Может ли она терпеть, чтобы рядом, так сказать, у самого ее носа стояла держава вполне от нее независимая, ею еще не побежденная и смеющая равняться с нею, говорим мы, как с равною! И какая еще держава, русская, т.е. самая ненавистная!
Мы думаем, что мало русских, которые не знали бы, до какой степени немцы, все немцы, а главным образом немецкие буржуазы, и под их влиянием, увы! и сам немецкий народ ненавидят Россию. Они ненавидят и ненавидели французов, но эта ненависть ничто в сравнении с тою, которую они питают против России. Эта ненависть составляет одну из сильнейших национальных немецких страстей.
Каким образом создалась эта общенациональная страсть? Начало ее было довольно почтенно: это был протест все-таки несравненно более гуманный, хотя и немецкий, цивилизации против нашего татарского варварства. Потом, а именно в двадцатых годах, она приняла характер протеста более определенного политического либерализма против политического деспотизма. Известно, что в двадцатых годах немцы не на шутку называли себя либералами и верили в свой либерализм. Они ненавидели Россию как представительницу деспотизма. Правда, что если бы они могли и хотели быть справедливы, они должны были бы, по крайней мере, разделить эту ненависть поровну между Россией, Пруссией и Австрией. Но это было бы противно их патриотизму, и потому они возложили всю ответственность за политику Священного союза на Россию.
В начале тридцатых годов польская революция429 возбудила живейшую симпатию в целой Германии, и кровавое усмирение ее усилило негодование немецких либералов против России. Все это было весьма естественно и законно, хотя и тут справедливость требовала бы, чтобы хоть какая-нибудь часть этого негодования пала на Пруссию, которая, очевидно, помогала России в отвратительном деле усмирения поляков; и помогала совсем не из великодушия, а потому, что того требовал ее собственный интерес, так как освобождение


530
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Царства Польского и Литвы имело бы непременным последствием восстание всей Польши прусской, что убило бы в корне возникавшее могущество прусской монархии.
Но во второй половине тридцатых годов возникла новая причина для ненависти немцев против России, придавшая этой ненависти совершенно новый характер, уже не либеральный, а политически- национальный, — поднялся славянский вопрос, и вскоре между австрийскими и турецкими славянами образовалась целая партия, которая стала надеяться и ждать помощи из России. Уже в двадцатых годах тайное общество демократов, а именно южная отрасль этого общества, руководимая Пестелем, Муравьёвым-Апостолом и Бестужевым- Рюминым, возымела первую мысль о вольной всеславянской федерации430. Император Николай овладел этой мыслью, но переделал ее по-своему. Всеславянская вольная федерация обратилась в его уме в панславистское единое и самодержавное государство, разумеется, под его железным скипетром.
В начале тридцатых и в начале сороковых годов стали отправляться из Петербурга и из Москвы русские агенты в славянские земли, одни официальные, другие добровольные и бесплатные. Последние принадлежат к московскому, далеко не тайному обществу славянофилов. Поднялась между западными и южными славянами панславистическая пропаганда. Появилось много брошюр. Эти брошюры были частью написаны, частью же переведены по-немецки и перепугали пангерманскую публику не на шутку. Поднялся гвалт между немцами.
Мысль, что Богемия, древняя имперская земля, входящая в самое сердце Германии, может отторгнуться, стать самостоятельною славянскою страною или, чего Боже упаси, русскою провинциею, лишила их аппетита и сна, и с тех пор посыпались на Россию проклятия, с тех пор по самый настоящий час ненависть немцев росла против России. Теперь она проявляется в громадных размерах. Русские, с своей стороны, также не очень жалуют немцев; возможно ли, чтобы при существовании такого трогательного взаимного отношения две соседние империи, всероссийская и пангерманская, могли оставаться долго в мире?
А между тем побудительных причин для соблюдения мира между ними по самое настоящее время было, да и теперь еще существует


Государственность и анархия
531
достаточно. Первая причина — Польша. Державных хищников, разделивших между собою самым разбойническим образом Польшу, было три — австрийский, прусский и всероссийский. Но и в самый момент деления, и потом, всякий раз, когда поднимался вновь польский вопрос, наименее заинтересованною была и осталась Австрия. Известно, что в самом начале австрийский двор протестовал даже против деления, и только по настоятельному требованию Фридриха II и Екатерины II императрица Мария Терезия согласилась принять долю, выпадавшую на ее часть. Она пролила даже по этому случаю добродетельные слезы, сделавшиеся историческими, но все-таки приняла. И как было не принять? На то она и была венценосной особой, чтобы забирать. Для царей законы не писаны, а аппетитам их границ нет. В своих записках Фридрих II замечает, что, решившись раз принять участие в союзном грабеже, учиненном над Польшею, австрийское правительство, отыскивая какую-то небывалую реку, поспешило занять своими войсками гораздо более земли, чем ей было нужно по договору.
Но все-таки замечательно, что Австрия молилась и плакала, грабя, в то время как Россия и Пруссия совершали разбойничье дело, остря и смеясь. Известно, что Екатерина II и Фридрих II вели в то же самое время преостроумнейшую и самую филантропическую переписку с французскими философами. Еще замечательнее, что потом, даже до нашего времени всякий раз, когда несчастная Польша делала отчаянную попытку освободиться и восстановиться, российский и прусский дворы приходили в трепет и бешенство и явно или тайно спешили соединить усилия, чтобы раздавить восстание, тогда как Австрия, как бы невольная и увлеченная сообщница, не только не приходила в волнение и не присоединялась к их мероприятиям, но, напротив, при начале всякого нового польского восстания как будто изъявляла готовность помочь полякам и в некоторой степени действительно помогала. Так было в 1831, а еще яснее в 1862, когда Бисмарк открытым образом взял на себя роль русского жандарма; Австрия же, напротив, дозволила полякам перевозить, разумеется секретно, оружие в Польшу.
Каким образом объяснить эту разницу в поведении? Не благородством же, не человеколюбием и не справедливостью Австрии? Нет, просто-напросто ее интересом. Недаром плакала Мария Терезия. Она


532
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
чувствовала, что, посягая вместе с другими на политическое существование Польши, она рыла гроб Австрийской империи. Что могло быть для нее выгоднее, как соседство на ее северо-восточной границе этого дворянского, правда, не умного, но строго консервативного и вовсе не завоевательного государства; оно не только освобождало ее от неприятного соседства России, но отделяло ее и от Пруссии, служило ей драгоценною охраною против обеих завоевательных держав.
Нужно было иметь всю рутинную глупость, а главное, продажность министров Марии Терезии и потом высокомерное мелкоумие и злостно-реакционное упорство старого Меттерниха, который, впрочем, как известно, также был на пенсии у петербургского и берлинского дворов, надо было быть обреченным на гибель историею, чтобы не понять этого.
Всероссийская империя и Прусское королевство очень хорошо понимали свою обоюдную выгоду. Первое деление Польши431 давало значение великой европейской державы; второе вступило на путь, по которому ныне дошло до бесспорного преобладания. А вместе с тем, бросив окровавленный кусок растерзанной Польши Австрийской империи, обжорливой от природы, они приготовили эту империю себе на заклание, обрекли ее на позднейшую жертву своему столь же неутомимому аппетиту. Пока они не удовлетворят этому аппетиту, пока не поделят австрийские владения между собою, до тех пор останутся и принуждены оставаться союзниками и друзьями, хотя от всей души ненавидят друг друга. Немудрено, что самый дележ Австрии поссорит их, но до этого ничто в мире не в состоянии поссорить их.
Им невыгодно ссориться. У новой Пруссо-германской империи нет в настоящее время в Европе и в целом мире ни одного союзника, кроме России, да может быть еще при России Соединенные Штаты Америки. Все ее боятся и все ее ненавидят, все будут радоваться ее падению, потому что она давит всех, грабит всех. А между тем ей надо еще совершить много завоеваний, чтобы вполне осуществить план и идею пангерманской империи. Ей надо отобрать у французов не часть, а всю Лотарингию; надо завоевать Бельгию, Голландию, Швейцарию, Данию и весь Скандинавский полуостров; надо также прибрать в свои руки и наши прибалтийские провинции, чтобы одной хозяйничать на Балтийском море. Ну, словом, за исключением Венгерского королев¬


Государственность и анархия
533
ства, которое она оставит мадьярам, и Галиции, которую вместе с австрийскою Буковиною уступит России, она же, повинуясь той же силе вещей, непременно будет стремиться к захвату всей Австрии по самый Триест432 включительно и, разумеется, включая Богемию, которую петербургский кабинет и не подумает оспаривать у нее.
Мы уверены и положительно знаем, что насчет более или менее отдельного деления Австрийской империи уже давно ведутся тайные переговоры между дворами петербургским и германским, причем, разумеется, как и всегда бывает в дружеских отношениях двух великих держав, всегда стараются надуть друг друга.
Как ни огромно могущество Пруссо-германской империи, ясно, однако, что она одна не довольно сильна, чтобы осуществить такие огромные предприятия против воли целой Европы. Поэтому союз России составляет и будет еще долго составлять насущную необходимость.
Существует ли такая необходимость для России?
Начнем с того, что наша империя более чем всякие другие есть государство по преимуществу не только военное, потому что для образования по возможности огромной военной силы она с самого первого дня своего основания жертвовала и теперь жертвует всем, что составляет жизнь, преуспевание народа. Но, как военное государство, она хочет иметь одну цель, одно дело, дающее смысл ее существованию, — завоевание. Вне этой цели она просто нелепость. Итак, завоевания во все стороны и во что бы то ни стало — вот вам нормальная жизнь нашей империи. Теперь вопрос, в какую сторону должна, захочет направиться эта завоевательная сила?
Два пути открываются перед нею: один западный, другой восточный. Западный направлен прямо против Германии. Это путь панславистский и вместе с тем путь союза с Францией против соединенных сил прусской Германии и Австрийской империи, при вероятном нейтралитете Англии и Соединенных Штатов.
Другой путь прямо ведет в восточную Индию, в Персию и в Константинополь. На нем встанут врагами Австрия, Англия и, вероятно, вместе с ними Франция, а союзниками — прусская Германия и Соединенные Штаты.
По которому из этих двух путей захочет пойти наша воинственная империя? Говорят, что наследник — страстный панславист, йена-


534
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
вистник немцев, отъявленный друг французов и стоит за первый путь; но . зато ныне благополучно царствующий император — друг немцев, любящий племянник своего дяди и стоит за второй. Однако дело не в том, куда влекут чувства того или другого; вопрос в том, куда может идти империя с надеждою на успех и не подвергаясь опасности сломиться.
Может ли она идти первым путем? Правда, что на нем встречается союз с Францией, союз далеко не представляющий теперь тех выгод, той материальной и той нравственной силы, которую он обещал еще за три или четыре года тому назад. Национальное единство Франции рушилось безвозвратно. В пределах так называемой единой Франции существуют теперь три или, пожалуй, даже четыре различные и друг к другу решительно враждебно расположенные Франции: Франция аристократически-клерикальная, состоящая из дворян, из богатой буржуазии и из попов; Франция чисто буржуазная, обнимающая среднюю и мелкую буржуазию; и Франция рабочая, заключающая весь городской и фабричный пролетариат; и, наконец, Франция крестьянская. За исключением двух последних, которые могут сойтись и, например, на юге Франции уже начинают сходиться, между этими классами исчезла всякая возможность единодушия на каком бы то ни было пункте, даже когда дело идет об охране отечества.
Мы видели это на днях. Немцы еще стоят во Франции, занимают Бельфор433 в ожидании последнего миллиарда. Какие-нибудь три или четыре недели оставались до очищения ими страны. Нет, большинство версальской палаты, состоящее из легитимистов, орлеанистов и бонапартистов, реакционерных до безумия, до бешенства, не захотело выждать этого срока — свалило Тьера, посадило на его место маршала Мак-Магона434, который силою штыков обещает восстановить нравственный порядок во Франции... Государственная Франция перестала быть страною жизни, ума, великодушных порывов. Она как будто вдруг переродилась и стала передовою страною грязи, подлости, продажничества, зверства, измены, пошлости, непроходимой и изумительной глупости. Надо всем же царит невежество, которому нет конца. Она обрекает себя папе, попам, инквизиции, иезуитам, Селестской Божией матери435 и святому Лавру436. Она не на шутку ищет в католической церкви своего возрождения, в защите католических интересов свое назначение. Религиозные про¬


Государственность и анархия
535
цессии покрыли страну и заглушают своими торжественными литаниями437 протесты и жалобы побежденного пролетариата. Депутаты, министры; префекты, генералы, профессора, судьи парадируют438 на них со свечами в руках, не краснея, без всякой веры в сердце, а потому только, «что вера нужна для народа». Впрочем, есть и целый сонм верующих дворян ультрамонтанцев и легитимистов, воспитанных иезуитами, которые громко требуют, чтобы Франция торжественно посвятила себя Христу и его непорочной матери. И в то самое время когда народное богатство или, вернее, народный труд, производитель всех богатств, отдан на разграбление биржевых спекулянтов, аферистов, богатых собственников и капиталистов, в то самое время как все государственные люди, министры, депутаты, чиновники всякого рода, гражданские и военные, адвокаты, а главным образом, все эти ханжи-иезуиты самым бессовестным образом набивают свои карманы, вся Франция действительно отдается на управление попов. Попы забрали в руки все просвещение, университеты, гимназии, народные школы; они стали вновь исповедниками и духовными путеводителями храброго французского воинства, которое скоро окончательно потеряет способность драться против внешних врагов, но зато сделается врагом тем более опасным для собственного народа.
Вот настоящее положение государственной Франции! Она в самое короткое время перещеголяла шварценберговскую Австрию439 (после 1849), а мы знаем, чем кончила эта Австрия — поражением в Испании, поражением в Богемии и всеобщим крушением.
Правда, Франция, несмотря даже на последнее разорение, богата, несомненно богаче Германии, извлекшей в промышленном и торговом отношении немного пользы от пяти миллиардов, уплаченных Франциею. Это богатство позволило французскому народу восстановить в очень короткое время все внешние признаки силы и правительственного устройства. Но не надо даже вглядываться глубоко, достаточно чуть-чуть приподнять лживо-блестящую поверхность, чтобы убедиться, как все внутри гнило, и гнило потому, что во всем этом еще громадном государственном теле не осталось даже искры живой души.
Государственная Франция безвозвратно кончается, и жестоко обманется тот, кто будет рассчитывать на ее союз. Кроме бессилия и


536
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
страха, он в ней ничего не найдет; она посвящена папе, Христу, Божьей Матери, божественному разуму и человеческому бессмыслию. Она отдана на жертву ворам и попам; и если у нее еще осталась военная сила, то вся она пойдет на укрощение и усмирение своего собственного пролетариата. Какая же может быть польза от ее союза?
Но есть чрезвычайно важная причина, которая никогда не позволит нашему правительству, будь во главе его Александр II или Александр III440, следовать по пути западного, или панславистического, завоевания. Это путь революционный, в том смысле, что ведет прямо к возмущению народов, по преимуществу славянских, против их законных государей, австрийского и пруссо-германского. Он был предложен князем Паскевичем441 императору Николаю.
Положение Николая было опасное; он имел против себя две могущественнейшие державы, Англию и Францию. Благодарная Австрия грозила ему. Только одна обиженная им Пруссия оставалась верна, но и эта, уступая натиску трех государств, начинала колебаться и вместе с австрийским правительством делала ему внушительные представления. Николай, полагавший всю свою славу главным образом в том, чтобы отличаться непреклонностью, должен был или уступить, или умереть. Уступить было стыдно, а умереть, разумеется, не хотелось. И в эту критическую минуту ему было сделано предложение поднять панславистское знамя; мало того, надеть на свою императорскую корону фригийскую шапку442 и звать не только славян, но и мадьяр, румын, итальянцев* на бунт.
Император Николай призадумался, но, должно отдать ему справедливость, колебался не долго; он понял, что ему не следует кончать свое многолетнее поприще, ознаменованное чистейшим деспотизмом, на поприще революционном. Он предпочел умереть.
Он был прав. Нельзя было кичиться своим деспотизмом внутри и поднимать революцию вне своего государства. Особенно невозможно было это для императора Николая, так как на первом шагу, который он сделал бы по этому пути, он встретился бы лицом к лицу с Польшею. Возможно ли было звать славянские и другие народы к восстанию и продолжать душить Польшу! Но что же делать с Поль¬
* Мы слышали от самого Маццини, что в это самое время русские официозные агенты в Лондоне просили у него свидания и делали ему предложения.


Государственность и анархия
537
шею? Освободить ее? Но, не говоря уже о том, как это было противно всем инстинктам императора Николая, нельзя не признать, что для всероссийской государственности освобождение Польши решительно невозможно.
Целые века длилась борьба между двумя формами государства. Вопрос шел о том, кто победит, шляхетская ли воля, или царский кнут. Собственно о народе не было речи ни в том, ни в другом лагере; в обоих он был одинаково рабом, тружеником, кормильцем и немым пьедесталом государства. Казалось сначала, что должны победить поляки. На их стороне была образованность, военное искусство и храбрость, и так как войска их состояли по преимуществу из малой шляхты, они дрались как вольные люди, а русские как рабы. Все шансы казались на их стороне. И действительно, в продолжение очень долгого времени они выходили победителями из каждой войны, громили русские области и даже один раз покорили Москву и посадили на царский престол своего королевича.
Сила, выгнавшая их из Москвы, была не царская и даже не боярская, а народная. Пока народные массы не вмешивались в борьбу, полякам счастливилось. Но лишь только сам народ выступил действующим лицом на сцену один раз в 1612 г., другой раз в виде поголовного восстания малороссийского и литовского хлопства под предводительством Богдана Хмельницкого443, счастье совершенно оставило их. С тех пор вольно-шляхетское государство стало чахнуть и падать, пока не погибло окончательно.
Русский кнут победил благодаря народу и вместе с тем, разумеется, в великий ущерб народу, который в знак истинной государственной благодарности был отдан в наследственное рабство царским холопам, дворянам-помещикам. Ныне царствующий император Александр II освободил, говорят, крестьян. Мы знаем, каково это освобождение.
А между тем именно на развалинах шляхетски-польского государства основалась всероссийская кнутовая империя. Лишите ее этой основы, отберите области, входившие до 1772 г. в состав польского государства, и всероссийская империя исчезнет.
Она исчезнет, потому что с потерей этих провинций, самых богатых, самых плодородных и самых населенных, богатство ее, и без того не чрезвычайное, и сила уменьшатся наполовину. За этой поте¬


538
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
рей не замедлит последовать потеря прибалтийского края, а предположив, что восстановляемое польское государство будет восстановлено не только на бумаге, а в действительности и заживет новою, сильною жизнью, империя очень скоро утратит всю Малороссию, которая сделается или польскою областью, или независимым государством, утратит поэтому также и свою черноморскую границу, будет отрезана со всех сторон от Европы и загнана в Азию.
Иные полагают, что империя может отдать Польше по крайней мере Литву. Нет, не может, по тем же самым причинам. Соединенные Литва444 и Польша послужили бы непременно и, можно сказать, с неотвратимою необходимостью польскому государственному патриотизму широкою точкою отправления для завоевания прибалтийских провинций и Украины. Довольно освободить только Царство Польское, и того достаточно. Варшава тотчас сойдется с Вильно, с Гродно, с Минском, пожалуй, с Киевом, не говоря уже о Подоле и Волыни.
Как же быть? Поляки такой беспокойный народ, что им нельзя оставить ни одного местечка свободным; сейчас в нем законспирируют и поведут тайные связи со всеми забранными областями с целью восстановления польского государства. В 1841, например, оставался один вольный город Краков, и Краков сделался центром общепольского революционного предприятия445.
Не ясно ли, что такая империя может продолжать свое существование только под условием душить Польшу по Муравьёвской системе. Мы говорим империя, а не народ русский, который, по нашему убеждению, не имеет ничего общего с империей, и интересы, а также и все инстинктивные стремления которого абсолютно противоположны интересам и сознательным стремлениям империи.
Как скоро империя рушится и народы великорусский, малорусский, белорусский и другие восстановят свою свободу, для них не страшны будут честолюбивые замыслы польских государственных патриотов; они могут быть убийственны только для империи.
Вот почему никакой всероссийский император, если он только в своем уме и если его не заставит железная необходимость, никогда не согласится отпустить на волю ни малейшей части Польши. А не освободив поляков, может ли он призвать к бунту славян?
Причины, помешавшие ему поднять панславистически-бунтовское знамя, всецело существуют и теперь, с тою разницею, что тогда этот


Государственность и анархия
539
путь обещал более выгод, чем в настоящее время. Тогда можно было еще рассчитывать на восстание мадьяр, Италии, находившихся под ненавистным игом Австрии. Теперь Италия осталась бы без сомнения нейтральною, так как Австрия отдала бы ей, вероятно, без всяких споров, лишь бы от нее отделаться, те немногие остатки итальянской земли, которые она еще удерживает в своем владении. Что касается мадьяр, то можно сказать наверное, что они со всею страстью, внушаемой им их собственным господствующим отношением к славянам, приняли бы сторону немцев против России.
Итак, в случае панславистической войны, которую русский император поднял бы против Германии, он мог бы рассчитывать на содействие более или менее деятельное только славян, и то только австрийских славян, потому что если бы ему вздумалось поднять и турецких, то он вызвал бы против себя нового врага, Англию, эту ревнивую защитницу самостоятельного существования оттоманского государства. Но в Австрии славян считается около 17 миллионов, за вычетом 5 миллионов жителей Галиции, где более или менее симпатизирующие русины были бы парализованы враждебными поляками, останется 12 миллионов, на восстание которых русский император мог бы, может быть, рассчитывать, исключая, разумеется, еще тех, которые завербованы в австрийское войско и которые по обычаю всякого войска стали бы драться против кого начальство прикажет.
Прибавим, что эти 12 миллионов даже не сосредоточены в одном или нескольких пунктах, а разбросаны по всему пространству Австрийской империи, говорят на совершенно разных наречиях и перемешаны то с немцами, то с мадьярами, то с румынами, то, наконец, с итальянскими населениями. Этого очень много, чтобы держать в постоянной тревоге австрийское правительство и вообще немцев, но слишком мало, чтобы доставить русским войскам серьезную опору против соединенных сил прусской Германии и Австрии.
Увы! русское правительство это знает и всегда очень хорошо понимало и потому никогда не имело и не будет иметь намерения вести панславистическую войну против Австрии, которая необходимо превратилась бы в войну против целой Германии. Но если наше правительство такого намерения не имеет, зачем же оно ведет посредством своих агентов настоящую панславистическую пропаганду в австрий¬


540
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ских владениях? По очень простой причине, по той самой, на которую сейчас указали, а именно потому, что русскому правительству очень приятно и полезно иметь такое множество горячих и вместе с тем слепых, чтобы не сказать глупых, приверженцев во всех австрийских областях. Это парализует, связывает, беспокоит австрийское правительство и усиливает влияние России не только на Австрию, но на целую Германию. Императорская Россия возбуждает австрийских славян против мадьяр и немцев, очень хорошо зная, что в конце концов предаст их в руки тех же мадьяр и немцев. Игра подлая, но зато вполне государственная.
Итак, союзников и действительной опоры на западе, в случае панславистической войны против немцев, всероссийская империя найдет немного. Посмотрим теперь, с кем ей придется бороться. Во- первых, со всеми немцами прусскими и австрийскими, во-вторых, с мадьярами, и, в-третьих, с поляками.
Оставляя в стороне поляков и даже мадьяр, спросим, способна ли императорская Россия вести наступательную войну против соединенных сил всей Германии, прусской и австрийской, или хотя даже одной прусской. Мы говорим, войну наступательную, потому что здесь предполагается, что предпримет ее Россия ввиду мнимого освобождения, собственно же, завоевания австрийских славян.
Прежде всего несомненно, что никакая наступательная война в России не будет войною национальною. Это почти общее правило; народы редко принимают живое участие в войнах, предпринимаемых и веденных их правительствами за пределами отечества. Такие войны бывают чаще всего исключительно политическими, если не примешивается интерес или религиозный, или революционный. Таковы были для немцев, французов, голландцев, англичан и даже для шведов в XVI веке войны между реформаторами и католиками. Таковы же были для Франции в конце XVIII века революционные войны. Но в новейшей истории мы знаем только два исключительные примера, когда народные массы относились с действительною симпати- ею к политическим войнам, предпринятым их правительствами ввиду расширения пределов государства или ради других исключительно государственных интересов.
Первый пример был дан французским народом при Наполеоне I. Но он еще недостаточно доказателен, потому что император¬


Государственность и анархия
541
ские войска были непосредственным продолжением и как бы естественным результатом революционных войск, так что французский народ даже после падения Наполеона продолжал смотреть на них как на проявление того же самого революционного интереса.
Гораздо доказательнее второй пример, а именно пример горячего упоения, принятого, можно сказать, всем немецким народом в нелепой громадной войне, предпринятой вновь образовавшимся пруссогерманским государством против второй французской империи. Да, в эту знаменательную, едва прошедшую эпоху весь немецкий народ, все слои немецкого общества, за исключением разве только небольшой кучки работников, были проникнуты исключительно политическим интересом, интересом основания и расширения пределов пангерманского государства. И теперь еще этот интерес преобладает над всеми другими в уме и сердце всех немцев без различия сословий, и это-то составляет в настоящее время специальную силу Германии.
Для всякого сколько-нибудь знающего и понимающего Россию должно быть ясно, что никакая война наступательная, предпринятая нашим правительством, не будет национальною в России. Во-первых, потому, что наш народ не только чужд всякого государственного интереса, но даже инстинктивно противен ему. Государство — это его тюрьма; какая же ему нужда укреплять свою тюрьму? Во-вторых, между правительством и народом нет никакой связи, ни одной живой нити, которая могла бы соединить их, хотя на одну минуту, в каком бы то ни было деле, нет даже способности, ни возможности взаимного разумения; что для правительства бело, то для народа черно, и обратно, что народу кажется очень бело, что для него жизнь, раздолье, то для правительства смерть.
Спросят, может быть, с Пушкиным:
«Иль русского царя уже бессильно слово?»446.
Да, бессильно, когда оно требует от народа, что противно народу. Пусть он только мигнет и кликнет народу: вяжите и режьте помещиков, чиновников и купцов, заберите и разделите между собою их имущество — одного мгновенья будет достаточно, чтобы встал весь русский народ и чтобы на другой день даже и следа купцов, чиновников и помещиков не осталось на русской земле. Но, пока он будет приказывать народу платить подати и давать солдат государству, а на пользу помещиков и купцов работать, народ будет повиноваться, не¬


542
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
хотя, под палкою, как теперь, а когда сможет, то и не послушается. Где же тут магическое или чудотворное влияние царского слова?
И что же может царь сказать народу такого, что бы могло взволновать его сердце или разгорячить его воображение? В 1828, объявляя войну Оттоманской Порте447 под предлогом обид, претерпеваемых греческими и славянскими единоверцами нашими в Турции, император Николай попробовал было своим манифестом, прочитанным в церквах, расшевелить в нем религиозный фанатизм. Попытка оказалась вполне неудачною. Если где у нас существует страшная и упорная религиозность, то разве только в раскольниках, менее всех признающих и государство, и даже самого императора. В православной же и казенной церкви царствует мертвый, рутинный церемониал рядом с глубочайшим индифферентизмом448.
В начале крымской кампании, когда Англия и Франция объявили войну, Николай еще раз попытался возбудить религиозный фанатизм в народе, и столь же неудачно. Вспомним, что говорилось между народом во время этой войны: «француз требует, чтобы нас отпустили на волю». — Были народные ополчения. Но всем известно, как они были сформированы. Большею частью по царскому приказанию и по начальственному распоряжению. Это была тоже рекрутчина, только в другом виде и срочная. Во многих же местах крестьянам обещали, что по окончании войны их отпустят на волю.
Вот каков государственный интерес нашего крестьянства! В купечестве и дворянстве патриотизм выразился самым оригинальным образом: неумными речами, громкими верноподданническими заявлениями, а главное, обедами да попойками. Когда же надо было одним давать деньги, другим самолично идти на войну во главе своих мужиков, охотников оказалось очень немного. Всякий старался поставить за себя другого. Ополчение наделало много шуму, а пользы не принесло никакой. Но Крымская война была даже не наступательная, а оборонительная, значит, могла, должна была сделаться национальною, и почему же, однако, не сделалась? Потому, что наши высшие классы гнилы, пошлы, подлы, а народ естественный враг государства.
И этот-то народ надеются поднять во имя славянского вопроса! Есть между нашими славянофилами несколько честных людей, которые не на шутку верят, что русский народ горит нетерпением лететь на помощь «братьям славянам», про существование которых он даже


Государственность и анархия
543
не знает. Его чрезвычайно удивили бы, сказав ему, что он сам славянский народ. Г. Духинский449 с своими польскими и французскими последователями отрицает, конечно, чтобы славянская кровь текла в жилах великорусского народа, греша этим против исторической и этнографической истины. Но г. Духинский, так мало знающий наш народ, вероятно, и не подозревает, что этот народ нисколько не заботится о своем славянском происхождении. До того ли ему, измученному, голодающему и раздавленному под гнетом мнимо славянской, в действительности же татаро-немецкой, империи.
Мы не должны обманывать славян. Те, которые говорят им о каком бы то ни было участии русского народа в славянском вопросе, или сами себя жестоко надувают, или бессовестным образом лгут и, разумеется, лгут с нечистыми целями. И если мы, русские социалисты- революционеры, зовем славянский пролетариат и славянскую молодежь на общее дело, то вовсе не предлагаем им как общую почву для дела наше общее более или менее славянское происхождение. Мы можем признать только одну почву: Социальную Революцию, вне которой мы не видим спасения ни для их народов, ни для нашего, и думаем, что именно на этой почве, вследствие многих одинаковых черт в характере, в исторической судьбе, в прошедших и настоящих стремлениях всех славянских народов, а также и вследствие их одинакового отношения к государственным поползновениям германского племени, они могут братски соединиться, не для того, чтобы создать общее государство, а для того, чтобы разрушить все государства, и не для того, чтобы составить между собою замкнутый мир, а для того, чтобы вместе вступить на всемирное поприще, начиная по необходимости с заключения тесного союза с народами латинского племени, которым, так же как и славянам, угрожает теперь завоевательная политика немцев.
Но и этот союз против немцев должен длиться, только пока немцы, познав собственным опытом, с какими бесчисленными бедами сопряжено собственно для народа существование государства даже мнимо народного, не сбросят с себя государственного ига и не откажутся навсегда от своей несчастной страсти к государственному преобладанию. Тогда и только тогда три главные племени, населяющие Европу, латинское, славянское и германское, организуются в союз свободно, как братья.


544
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Но до тех пор союз славянских народов с народами латинскими против завоевания, грозящего им всем одинаково со стороны немцев, останется горькою необходимостью.
Странное назначение немецкого племени! Возбуждая против себя общие опасения и общую ненависть, они соединяют народы. Таким образом они соединили славян; ибо нет сомнения, что ненависть к немцам, глубоко укорененная в сердце всех славянских народов, гораздо более способствовала успехам панславистической пропаганды, чем все проповеди и интриги московских и петербургских агентов. Теперь же, вероятно, та же ненависть будет привлекать народ славянский к союзу с латинским.
В этом смысле и русский народ вполне славянский народ. Немцев он не любит; но обманывать себя не должно, нелюбовь его к немцам не простирается так далеко, чтобы он собственным движением отправился воевать против них. Она окажется лишь, когда немцы сами придут в Россию и вздумают хозяйничать в ней. Но глубоко ошибается тот, кто будет рассчитывать на какое-либо участие нашего народа в наступательном движении против Германии.
Отсюда следует, что если наше правительство когда-либо вздумает предпринять какое-либо движение, оно должно будет совершить его без всякой помощи народной, одними лишь своими государственными, финансовыми и военными средствами. Но достаточно ли этих средств, чтобы бороться против Германии, мало того, чтобы с успехом вести против нее наступательную войну.
Надо быть чрезвычайно невежественным или слепым квасным патриотом, чтобы не признать, что все наши военные средства и наша пресловутая будто бы бесчисленная армия ничто в сравнении с настоящими средствами и с армией германской.
Русский солдат храбр несомненно, но ведь и немецкие солдаты не трусы; они это доказали в трех кампаниях сряду450. Притом в предполагаемой наступательной со стороны России войне немецкие войска будут драться у себя дома и поддержанные патриотическим и на этот раз действительно поголовным восстанием решительно всех классов и всего населения Германии, поддержанные также своим собственным патриотическим фанатизмом, в то время как русские воины будут драться без смысла, без страсти, повинуясь только команде.


Государственность и анархия
545
Что же касается сравнения русских офицеров с немецкими, то с точки зрения просто человеческой мы отдадим преимущество нашему офицерскому типу, не потому, что он наш, а на основании строгой справедливости. Несмотря на все старания нашего военного министра, г. Милютина, огромная масса нашего офицерства осталась тем же, чем была прежде, грубой, невежественной и почти во всех отношениях вполне бессознательной, — ученье, кутеж, карты, пьянство и когда есть чем поживиться, именно в высших чинах, начиная с ротного или эскадронного или батарейного командира, правильное, чуть ли не узаконенное воровство составляют до сих пор ежедневную поблажку офицерской жизни в России. Это мир чрезвычайно пустой и дикий, даже когда говорят по-французски, но в этом мире, среди грубой и нелепой безалаберщины, его наполняющей, можно найти человеческое сердце, способность инстинктивно полюбить и понять человеческое и при счастливой обстановке, при добром влиянии, способность сделаться совершенно сознательным другом народа.
В немецком офицерском мире нет ничего, кроме формы, военного регламента и отвратительной специально офицерской фанаберии, состоящей из двух элементов: из лакейского повиновения в отношении ко всему, что иерархически выше, и из дерзко-презрительного отношения ко всему, что, по их мнению, стоит ниже, — к народу прежде всего, а потом и ко всему, что не носит военного мундира, за исключением самых высших гражданских чиновников и дворян.
В отношении своего государя, герцога, короля, а теперь к всегер- манскому императору немецкий офицер раб по убеждению, по страсти. По мановению его он готов всегда и везде совершить самые ужасные злодеяния, сжечь, истребить и перерезать десятки, сотни городов и селений, не только чужих, но даже своих.
К народу он чувствует не только презрение, но ненависть, потому что, делая ему слишком много чести, предполагает его всегда бунтующим или же готовым взбунтоваться. Впрочем, не один он это предполагает; в настоящее время все привилегированные классы, а немецкий офицер, да и вообще всякий офицер правильного войска может быть назван привилегированною сторожевою собакою привилегированных классов. Весь мир эксплуататоров в Германии и вне Германии смотрит на народ со страхом и недоверием, которые, к несча¬


546
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
стью, не всегда оправдываются, но которые тем не менее несомненно доказывают, что в народных массах уже начинает подыматься та сознательная сила, которая разрушит этот мир.
Итак, у немецкого офицера, как у доброй сторожевой собаки, ус становится дыбом при одном воспоминании о народных толпах. Понятия его о правах и обязанностях народа самые патриархальные. По его мнению, народ должен работать, чтобы господа были одеты и сыты, повиноваться, не рассуждая, властям, платить государственные подати и общинные повинности и, в свою очередь, исполнять службу солдата, чистить ему сапоги, подавать лошадь, а когда он закомандует и замахает саблей, стрелять, колоть и рубить всякого встречного и поперечного и когда велят — идти на смерть за кайзера и фатер- ланд451. По истечении же срока действительной службы, если ранен и искалечен, жить милостынею, если же вышел цел и невредим, идти в резерв и служить в нем до самой смерти, всегда повинуясь властям, преклоняясь перед всяким начальством и быть готовым умереть по востребованию.
Всякое явление в народе, противоречащее этому идеалу, способно довести немецкого офицера до бешенства. Нетрудно себе представить, как он должен ненавидеть революционеров; а под этим общим названием он разумеет всех демократов и даже либералов, одним словом, всякого, кто в какой бы то ни было степени и форме осмеливается делать, хотеть, думать противное священной мысли и воле Е[го] Императорского] В[еличества] Повелителя всех Германий...
Можно себе представить, с какою специальною ненавистью он должен относиться к революционерам-социалистам или хотя даже к социальным демократам своей родины. Одно воспоминание о них приводит его в бешенство, и он не считает приличным иначе о них говорить, как с пеною у рта. Беда тому из них, кто попадет к нему в руки, — и, к несчастию, должно сказать, что в последнее время много социальных демократов в Германии перешли через офицерские руки. Не имея права их истерзать или немедленно расстрелять, не смея давать воли рукам, он рядом самых оскорбительных мер, придирок, жестов, слов силится выместить свою бешеную, пошлую злобу. Но если бы ему позволили, если бы начальство приказало, с такою неистовою ревностью и, главное, с такою офицерскою гордостью он взял бы на себя роль мучителя, вешателя и палача.


Государственность и анархия
547
А посмотрите на этого цивилизованного зверя, на этого лакея по убеждению и палача по призванию. Если он молод, вы вместо страшилища с удивлением увидите белокурого юношу, кровь с молоком и с легким пушком на рыльце, скромного, тихого и даже застенчивого, и гордого — фанаберия452 сквозит, — и непременно сентиментального. Он знает наизусть Шиллера453 и Гёте454 и вся гуманистическая литература великого прошлого века прошла через его голову, не оставив в ней ни одной человеческой мысли и ни одного человеческого чувства в душе.
Немцам и по преимуществу немецким чиновникам и офицерам было предоставлено решить задачу, кажется, неразрешимую: соединить образование с варварством, ученость с лакейством. Это делает их в общественном отношении отвратительными и в то же время чрезвычайно смешными, в отношении к народным массам злодеями систематическими и беспощадными, но зато людьми драгоценными в отношении к государственной службе.
Немецкие бюргеры это знают и, зная это, патриотически переносят от них всевозможные оскорбления, потому что узнают в них свою собственную природу, а главное, потому что смотрят на этих народных и привилегированных императорских псов, так часто их от скуки кусающих, как на самый верный оплот пангерманского государства.
Для регулярной армии нельзя действительно представить себе ничего лучше немецкого офицера. Человек, соединяющий в себе ученость с хамством, а хамство с храбростью, строгую исполнительность с способностью инициативы, регулярность с зверством и зверство с своеобразною честностью, известную, правда, одностороннюю и даже худостороннюю экзальтацию с редким повиновением воле начальства; человек, всегда способный перерезать или перекрошить десятки, сотни, тысячи людей по малейшему знаку начальства, — тихий, скромный, смирный, послушный, всегда навытяжку перед старшими и высокомерный, презрительно-холодный, а когда нужно и жестокий в отношении к солдату; человек, которого вся жизнь выражается в двух словах: слушаться и командовать — такой человек незаменим для армии и для государства.
Что касается муштрования солдат, то это дело, одно из главных в организации хорошего войска, доведено в немецкой армии до систе¬


548
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
матического, глубоко обдуманного и практически испытанного и осуществленного совершенства. Главное начало, положенное в основание всей дисциплины, состоит в следующем афоризме, повторение которого мы не так давно еще слышали от многих прусских, саксонских, баварских и других немецких офицеров, со времен французской кампании прогуливающихся целыми гурьбами по Швейцарии, вероятно, для изучения местности и снимки планов — вперед пригодится, — афоризм этот следующий:
«Чтоб овладеть душою солдата, надо прежде всего овладеть его телом».
Как же овладеть его телом? Посредством беспрерывного учения. Вы не думайте, чтобы немецкие офицеры презирали шагистику, ничуть не бывало — они видят в ней одно из лучших средств для того, чтобы выломать члены и для того, чтобы овладеть телом солдата, а потом ружейные приемы, уход за оружием, чистка мундиров; надо, чтобы солдат был с утра до вечера занят и чтобы он не переставал чувствовать над собою и за каждым шагом своим строгое, холодно- магнетизирующее око начальства. Зимою, когда времени остается побольше, солдат гонят в школу, там их доучивают читать, писать, считать, но главное — заставляют твердить наизусть военный устав, проникнутый боготворением императора и презрением к народу: императору делать на караул, а в народ стрелять. Вот квинтэссенция нравственно-политического учения солдат.
Проживя три, четыре года, пять лет в этом омуте, солдат не может иначе выйти из него, как уродом. Но и для офицеров то же самое, хотя и в другой форме. Из солдат хотят сделать палку бессознательную; офицер же должен быть палкою сознательною, палкою по убеждению, по мысли, по интересу, по страсти. Его мир — офицерское общество; из него он ни шагу, и вся офицерская коллективность, проникнутая вышеописанным духом, смотрит за каждым. Беда несчастному, если, увлеченный неопытностью или каким-нибудь человеческим чувством, он позволит себе сдружиться с другим обществом. Если это общество в политическом отношении невинно, то над ним будут только смеяться. Но если оно имеет направление политическое, несогласное с общеофицерским направлением, либеральное, демократическое, не говорю уже о социально-революционном, тогда несчастный пропал. Каждый товарищ сделается для него доносчиком.


Государственность и анархия
549
Вообще высшее начальство предпочитает, чтобы офицерство бывало больше между собою, и старается оставить им, равно как и солдатам, как можно менее свободного времени. Муштрование солдат и беспрестанный надсмотр за ними уже забирает три четверти дня; остальная четверть должна быть посвящена усовершенствованию в военных науках. Офицер, прежде чем дослужиться до майорского чина, должен выдержать несколько экзаменов; кроме того, им задаются срочные работы по разным вопросам, и по этим работам судят о их способности к повышению.
Как видим, военный мир в Германии, впрочем, точно так же, как и во Франции, составляет совершенно замкнутый мир, и эта замкнутость есть верное ручательство в том, что этот мир будет врагом для народа..
Но немецкий военный мир имеет перед французским, да и перед всеми европейскими огромное преимущество: немецкие офицеры превосходят всех офицеров в мире положительностью и обширностью своих познаний, теоретическим и практическим знанием военного дела, горячею и вполне педантическою преданностью военному ремеслу, точностью, аккуратностью, выдержкою, упорным терпением, а также и относительною честностью.
Вследствие всех этих качеств организация и вооружение немецких армий существует действительно и не на бумаге только, как это было при Наполеоне III во Франции, как это бывает сплошь да рядом у нас. К тому же, благодаря все тем же немецким преимуществам, административный, гражданский и в особенности военный контроль устроен так, что продолжительный обман невозможен. У нас же, напротив, снизу доверху и сверху донизу рука руку моет, вследствие чего дознание истины становится почти невозможным.
Сообразите все это и спросите себя, возможно ли, чтобы русская армия могла надеяться на успех в наступательной войне против Германии? Вы скажете, что Россия может поставить миллион войска. Ну, хорошо организованного и вооруженного войска, пожалуй, не будет миллион; однако, положим, что есть миллион; половину надо будет оставить разбросанною по огромному пространству империи для соблюдения спокойствия в счастливом народе, который, того и гляди, от большого жира может взбеситься. Для одной Украины, Литвы и Польши сколько понадобится войска! Много, много, если


550
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
вы будете в состоянии выслать против Германии пятисоттысячную армию. Такой армии Россия никогда еще не ставила.
Ну, а в Германии вас встретит действительно миллионная армия, по организации, по вымуштровке, по науке, по духу и по вооружению первая в мире. А за нею будет стоять громадным ополчением весь немецкий народ, который, может быть и даже вероятно, не встал бы против французов, если бы в последней войне победил не Фриц прусский, а Наполеон III, который, повторим еще раз, против русского вторжения встанет поголовно.
Скажете вы, что в случае нужды Россия, т.е. всероссийская империя, в состоянии поставить еще миллион войска; отчего же и не поставить, да только на бумаге. Стоит для этого только предписать указом новый рекрутский набор по столько-то с тысячи. Вот вам и ваш миллион. Да как его собрать? Кто будет его собирать? Ваши резервные генералы, генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, командиры резервных и гарнизонных батальонов на бумаге, ваши губернаторы, чиновники. Боже мой, сколько же десятков, а пожалуй, и сотен тысяч уморят они с голоду, прежде чем их соберут. Да где вы, наконец, возьмете достаточное количество офицеров для организации нового миллионного войска и чем вооружите его? Палками? Ведь у вас нет достаточного количества денег для порядочного вооружения одного миллиона, а вы грозитесь вооружить другой миллион. Ни один банкир не даст вам взаймы; ну а если и даст, ведь на вооружение миллиона требуются года.
Сравним вашу бедность и вашу беспомощность с германским богатством и с германскою силою. Германия получила от Франции пять миллиардов, положим, что три миллиарда были потрачены на вознаграждение разных издержек, на вознаграждение принцев, государственных людей, генералов, полковников, офицеров, разумеется, не солдат, а также и на разные внутренние и заграничные поездки. Остаются два миллиарда, которые исключительно употреблены на вооружение Германии, на постройку новых или на укрепление старых бесчисленных крепостей, на заказ новых пушек, ружей и т.д. Да, вся Германия обратилась теперь в грозный, во все стороны щетинящийся арсенал. И вы, обученные и вооруженные кое-как, надеетесь ее победить.
При первом шаге, лишь только сунете нос на немецкую землю, вы будете самым страшным образом разбиты наголову, и ваша наступа¬


Государственность и анархия
551
тельная война тотчас же обратится в оборонительную; немецкие войска вступят в пределы всероссийской империи.
Но тогда, по крайней мере, возбудят ли они против себя всеобщее восстание русского народа? Да, если немцы вступят в русские области и пойдут, например, прямо в Москву; но если этой глупости не сделают, а пойдут севером на Петербург, через балтийские провинции, в которых найдут не только между мещанством, протестантскими пасторами и жидами, но и посреди недовольных баронов и их детей, студентов, а через их посредство и в наших бесчисленных остзейских генералах, офицерах, высших и низших чиновниках, наполняющих Петербург и разбросанных по всей России, много, много приятелей; мало того, они подымут против русской империи Польшу и Малороссию.
Правда, что из всех врагов, притеснителей Польши со дня ее разделения Пруссия оказалась самым назойливым, самым систематическим, а потому и самым опасным; Россия действовала, как варвар, как дикая сила, всех резала, вешала, мучила, ссылала в Сибирь и все-таки обрусить доставшейся ей части Польши не умела, да и до сих пор, несмотря на Муравьёвские рецепты, не умеет; Австрия, с своей стороны, также нисколько не онемечила Галиции, да и не старалась об этом. Пруссия как истый представитель германского духа и великого германского дела, насильственного и искусственного германизирования стран не немецких, сейчас приступила к онемечиванию во что бы то ни стало Данцигской области и Познанского герцогства, не говоря уже о кенигсбергском крае455, доставшемся ей гораздо прежде.
Было бы слишком долго говорить о средствах, которые она употребила для достижения этой цели; между ними широкое колонизирование немецких крестьян на польской земле занимало огромное место. Полное освобождение крестьян в 1807 г. с правом выкупа земли и со всеми возможными облегчениями для совершения этого выкупа также много способствовало к популяризированию прусского правительства даже между польскими крестьянами. Потом основались сельские школы, и в них и через них введен был немецкий язык. Вследствие подобных мер оказалось уже в 1848 г., что более трети Познанского герцогства совсем онемечилось. О городах же и говорить нечего. С самого начала польской истории в них говорилось


552
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
по-немецки благодаря массе немецких бюргеров, ремесленников, а главное, жидов, получивших в них широкое гостеприимство. Известно, что с самых древних времен большинство городов в этой части Польши управлялось так называемым магдебургским правом456.
Таким образом Пруссия достигала своей цели в мирное время. Когда же польский патриотизм подымал или силился поднять народное движение, она не останавливалась, разумеется, перед самыми решительными и варварскими мерами. Мы уже имели случай заметить, что в деле укрощения польских бунтов, не только в своих собственных пределах, но также и в Царстве Польском, Пруссия не переставала оказывать неизменную верность и самую горячую готовность на помощь русскому правительству. Прусские жандармы, что говорим, прусские благородные офицеры всякого оружия, гвардейские и армейские, с какою-то особенною страстью охотились на поляков, скрывавшихся в прусских владениях, ловили их и со злостною радостью выдавали русским жандармам, с выражением нередко надежды, что их в России повесят. В этом отношении Муравьёв-вешатель не мог довольно нахвалиться Бисмарком.
До вступления в министерство князя Бисмарка Пруссия постоянно делала то же самое, но она делала это стыдливо, втихомолку и, когда было возможно, отпиралась от своих собственных действий. Князь Бисмарк первый сбросил маску. Он цинически, громко не только признался, но хвастался в прусском парламенте и перед европейскою дипломатией тем, что прусское правительство употребляло все свое влияние на правительство русское, чтобы уговорить его задушить Польшу до конца, не останавливаясь ни перед какими кровавыми мерами, и что в этом отношении Пруссия всегда будет оказывать самую деятельную помощь России.
Наконец, в настоящее время, еще недавно, князь Бисмарк прямо высказал в парламенте неизменное решение правительства искоренить остатки польской национальности в польских областях, наслаждающихся ныне пруссо-германским управлением. К несчастью, как мы это заметили выше, поляки познанские, точно так же, как и поляки галицийские, связали теперь, теснее чем когда-нибудь, свое польско-национальное дело с вопросом о преобладании папской власти. Их адвокатами стали иезуиты, ультрамонтанцы, монашеские ордена и епископы. Не поздоровится полякам от такого союза и от


Государственность и анархия
553
такой дружбы, как не поздоровилось в XVII веке. Но это не наше, а их, польское дело.
Мы упомянули обо всем этом для того только, чтобы показать, что у поляков нет врага опаснее и злее князя Бисмарка. Кажется, что он поставил задачею своей жизни стереть их с лица земли. И все-таки это не помешает ему позвать поляков к бунту против России, когда того потребуют интересы Германии. И, несмотря на то, что поляки ненавидят его и Пруссию, чтобы не сказать всю Германию, в этом поляки не хотели бы сознаться, хотя в глубине их души, не менее, чем у всех других славянских народов, живет та же самая историческая ненависть против немцев, несмотря на то, что они не могут забыть кровных обид, вынесенных ими со стороны прусских немцев, поляки несомненно подымутся на зов Бисмарка.
В Германии и самой Пруссии уже очень давно существует многочисленная и серьезная политическая партия, даже три партии: либерально-прогрессивная, чисто демократическая и социальнодемократическая, вместе составляющие несомненное большинство в парламентах германском и прусском и еще более решительное в самом обществе, партии, которые, предвидя и отчасти желая и как бы вызывая войну Германии против России, поняли, что восстание и восстановление Польши в известных пределах будет необходимым условием этой войны.
Разумеется, что ни князь Бисмарк и ни одна из этих партий никогда не согласятся возвратить Польше всех областей, забранных у нее Пруссиею. Не говоря уже о Кенигсберге, они ни за что в мире не отдадут ни Данцига, ни даже ни малейшего клочка западной Пруссии. Даже в Познанском герцогстве они отделят себе значительную часть, будто бы уже совсем онемеченную, и оставят полякам, в сущности, из всей части Польши, доставшейся на долю пруссакам, очень немного. За то, как отдадут им всю Галицию, со Львовом и с Краковом, так как все это принадлежит теперь Австрии, и отдадут им еще охотней столько земли далеко в глубь России, сколько у поляков станет сил захватить и удержать за собою. Вместе с тем она предложит полякам нужные деньги, разумеется, в виде польского займа за поручительством Германии, оружие и военную помощь.
Кто может сомневаться в том, что поляки не только согласятся, но с радостью ухватятся за немецкое предложение; их положение так


554
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
отчаянно, что если бы им сделали предложение во сто раз хуже, они бы его приняли.
Целый век прошел со времени разделения Польши457, и в продолжение этих ста лет не прошло почти ни одного года, в который бы не была пролита мученическая кровь патриотов польских. Сто лет непрерывной борьбы, отчаянных бунтов! Есть ли другой народ, который мог бы похвастаться подобною доблестью?
Чего поляки не перепробовали? Шляхетские конспирации, мещанские заговоры, вооруженные банды, народное восстание, наконец, все ухищрения дипломатии и даже помощь церковную. Все они перепробовали, за все цеплялись и все порвалось, все изменило. Как же им отказаться, когда сама Германия, их опаснейший враг, предлагает им свою помощь на известных условиях?
Найдутся, пожалуй, славянофилы, которые упрекнут их за то в измене. В измене чему? Славянскому союзу, славянскому делу? А чем проявился этот союз, в чем состоит это дело? Не проявился ли он в поездке гг. Палацкого и Ригера в Москву на панславистическую выставку и на поклонение царю? Чем и когда, каким именно делом славяне как славяне выразили свою братскую симпатию полякам? Не тем ли, что те же самые гг. Палацкий и Ригер и вся их многочисленная свита западно- и югославянская в Варшаве лобызались с русскими генералами, еле-еле омывшимися от польской крови, пили за славянское братство и за здоровье царя-палача?
Поляки мученики и герои, у них в прошедшем великая слава; славяне же еще дети, и все значение их в будущем. Славянский мир, славянский вопрос — это не действительность, а надежда, которая осуществиться может только посредством Социальной Революции; а к этой революции у поляков, говоря, разумеется, о патриотах, принадлежащих большею частью к образованному сословию и по преимуществу к шляхте, до сих пор выказывалось очень немного охоты.
Что же может быть общего между славянским миром, еще не существующим, и патриотически-польским миром, более или менее отжившим? И действительно, за исключением весьма немногих лиц, старающихся создать славянский вопрос в польском духе и на польской почве, поляки вообще нисколько не занимаются этим вопросом, им гораздо понятнее и ближе мадьяры, с которыми они имеют некоторое сходство и много общих исторических воспоминаний, от


Государственность и анархия
555
славян же южных и западных отделяют их главным и, можно сказать, решительным образом симпатии этих народов к России, т.е. к тому из врагов, которого они сами ненавидят более всех.
В Польше и в польской эмиграции, как и во всех странах, политический мир разделялся некогда на много политических партий. Была партия аристократическая, клерикальная и монархически-консти- туционная; была партия военной диктатуры; партия республиканцев умеренных, поклонников Соединенных Штатов; партия красных республиканцев по французскому образцу; наконец, даже немногочисленная партия демократов социальных, не говоря уже о мистически- сектаторских партиях или, вернее, церковных. В сущности, однако, стоило только проникнуть в каждую из них немного глубже, чтобы убедиться, что основа у всех одна и та же: страстное стремление у всех к восстановлению польского государства в границах 1772 г.458 Помимо же взаимных противоречий, происходящих от взаимной борьбы начальников партий, главное различие их состояло в том, что каждая была уверена, что эта общая цель, восстановление старой Польши, может быть достигнута только на пути специально рекомендуемым ею.
До 1850 г. можно сказать, что огромное большинство польской эмиграции революционное, именно потому, что большинство было уверено, что восстановление независимой Польши будет непременным результатом торжества революции в Европе. И что же, можно сказать, что в 1848 г. не было ни одного движения в целой Европе, в котором бы не участвовали и даже часто не предводительствовали поляки. Нам помнится, как один саксонский немец выразил на этот счет свое удивление: где только беспорядок, там непременно поляки!
В 1850 г. вследствие повсеместного поражения эта вера в революцию упала, поднялась наполеоновская звезда, и множество, множество польских эмигрантов, огромное большинство сделались отъявленными и страшными бонапартистами. Боже мой, чего не ждали и не надеялись они от помощи Наполеона III! Даже явная, гнусная измена его в 1862-63 г. не в силах была убить в них этой веры. Она окончилась только в Седане.
После этой катастрофы оставалось для польской надежды только одно убежище, иезуитско-ультрамонтанское. Австрийские и боль¬


556
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
шинство польских патриотов ринулось в Галицию, ринулось туда с отчаяния. Но вообразите себе, что Бисмарк, их отъявленный враг, вынужденный положением Германии, позовет их на восстание против России; покажет им не отдаленную надежду, нет, даст им деньги, оружие и военную помощь. Возможно ли, чтобы они отказались от этого?
Правда, что взамен этой помощи от них потребуется формальное отречение от большей части старых польских земель, находящихся теперь во владении Пруссии. Это будет им очень горько, но вынужденные обстоятельствами и ввиду верного торжества над Россиею, утешая себя, наконец, мыслью, что лишь бы только восстановить Польшу, а потом они возвратят свое, они поднимут все несомненно и с своей точки зрения будут десять тысяч раз правы.
Правда, что Польша, восстановляемая с помощью немецкого войска, под покровительством князя Бисмарка, будет странною Польшею. Но лучше странная Польша, чем никакой; да наконец, потом, подумают непременно поляки, можно будет и освободиться от покровительства князя Бисмарка.
Одним словом, поляки на все согласятся, и Польша встанет, Литва встанет, а немного погодя и Малороссия встанет; польские патриоты, правда, плохие социалисты, и у себя дома они не станут заниматься революционно-социалистической пропагандой, а если бы и захотели, то покровитель, князь Бисмарк, не позволил бы — слишком близко к Германии; чего доброго, такая пропаганда могла бы проникнуть и в прусскую Польшу. Но чего нельзя будет делать в Польше, то можно будет делать в России и против России. Чрезвычайно полезно будет и для немцев, й для поляков поднять в России крестьянский бунт, а поднять его будет, правда, не трудно, и подумайте, сколько поляков и немцев рассеяно теперь по России. Большинство, если не все, будут естественными союзниками Бисмарка и поляков. Вообразите себе такое положение: войска наши, разбитые наголову, бегут; за ними вслед на севере к Петербургу идут немцы, а на западе и на юге, на Смоленск и на Малороссию, идут поляки — и в то же самое время, возбужденный внешнею и внутреннею пропагандою, в России, в Малороссии всеобщий крестьянский, торжествующий бунт.
Вот почему можно сказать наверное, что никакое правительство и что ни один русский царь, если он только не сумасшедший, не под¬


Государственность и анархия
557
нимет панславистического знамени и не пойдет никогда войною против Германии.
Поразив окончательно сначала Австрию, а потом Францию, новая и великая Германская империя низведет безвозвратно на степень второстепенных и от нее зависимых держав не только эти два государства, но позже и нашу всероссийскую империю, которую она навсегда отрезала от Европы. Мы говорим, разумеется, об империи, а не о русском народе, который, когда ему будет нужно, найдет или пробьет себе всюду дорогу.
Но для всероссийской империи ворота Европы отныне заперты; от этих ворот ключи же хранятся у князя Бисмарка, который ни за что в мире не даст их князю Горчакову.
Но если ворота северо-запада заперты для нее навсегда, не останутся ли открытыми, и, может быть, еще тем вернее и шире, ворота южные и юго-восточные: Бухара, Персия и Афганистан до самой восточной Индии и, наконец, последняя цель всех замыслов и стремлений, Константинополь? Уже давно русские политики, горячие ревнители величия и славы нашей любезной империи, обсуждают вопрос, не лучше ли перенести столицу, а с ней вместе и средоточие всех сил, всей жизни империи с севера на юг, от суровых берегов моря Балтийского на вечно цветущие берега Черного и Средиземного морей, одним словом, из Петербурга в Константинополь.
Есть, правда, до того ненасытные патриоты, что они хотели бы сохранить Петербург и преобладание на Балтийском море и вместе овладеть Константинополем. Но это желание до того неосуществимо, что даже они, несмотря на всю веру во всемогущество всероссийской империи, начинают отказываться от надежды на его исполнение, к тому же за последний год случилось происшествие, которое должно было открыть им глаза. Это происшествие: присоединение Гольштейна, Шлезвига и Ганновера к Прусскому королевству459, обратившемуся непосредственно через это в северную морскую державу.
Аксиома всем известная, что не может ни одно государство стать в числе первенствующих держав, если оно не имеет обширных морских границ, обеспечивающих непосредственное сообщение его с целым светом и позволяющих ему принять участие прямое в мировом движении, как материальном, так и общественном, политически- нравственном. Эта истина столь очевидна, что ее доказывать нечего.


558
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Предположим государство самое сильное, образованное и самое счастливое — сколько в государстве общее счастье возможно — и вообразим, что какие-нибудь обстоятельства уединили его от остального света. Можете быть уверены, что по прошествии каких-нибудь пятидесяти лет, двух поколений, все в нем придет в застой: сила ослабеет, образованность станет граничить с глупостью, ну а счастье будет издавать запах лимбурского сыра460.
Посмотрите на Китай, кажется, был и умен, и учен, и, вероятно, также, по-своему, счастлив; отчего он сделался таким дряблым, что достаточно самых небольших усилий морским европейским державам для того, чтобы подчинить его своему уму и если не своему владычеству, то, по крайней мере, своей воле? Оттого, что в продолжение веков он оставался в застое, а оставался он в нем потому, что в продолжение этих веков он, благодаря отчасти своим внутренним учреждениям, отчасти же тому, что течение мировой жизни происходило так далеко от него, что долго не могло его коснуться.
Есть много разных условий, чтобы народ, замкнутый в государство, мог принять участие в мировом движении; сюда принадлежит природный ум и прирожденная энергия, образованность, способность к производительному труду и самая обширная внутренняя свобода, столь невозможная, впрочем, для масс в государстве. Но к этим условиям также принадлежит непременно морское плавание, морская торговля, потому что морские сообщения по своей относительной дешевизне, скорости, а также и свободе, в том смысле, что море никем не присвоено, превосходят все другие более известные, не исключая, разумеется, и железных дорог. Может быть, воздухоплавание когда-нибудь окажется еще более удобным во всех отношениях и будет особенно важно, так что оно окончательно уравняет условия развития и жизни для всех стран. Но до сих пор о нем говорить нельзя как о средстве серьезном, и мореплавание все-таки остается главным средством для преуспеяния народов.
Будет время, когда не будет более государств, — а к разрушению их стремятся все усилия социально-революционерной партии в Европе, — будет время, когда на развалинах политических государств оснуется совершенно свободно и организуясь снизу вверх, вольный братский союз вольных производительных ассоциаций, общин и областных федераций, обнимающих безразлично, потому что сво¬


Государственность и анархия
559
бодно, людей всех языков и народностей, ну, тогда путь к морю будет равно открыт для всех; для береговых жителей непосредственно, а для живущих в отдалении от моря посредством железных дорог, освобожденных вполне от всяких государственных попечений, взиманий, пошлин, ограничений, придирок, запрещений, позволений и применений. Но и тогда даже морские береговые жители будут иметь множество естественных преимуществ, не только материальных, но и умственно-нравственных. Непосредственное прикосновение к мировому рынку и вообще к мировому движению жизни развивает чрезвычайно, и, как ни уравнивайте отношения, все-таки внутренние жители, лишенные этих преимуществ, будут жить и развиваться ленивее и медленнее прибрежных.
Вот почему так важно будет воздухоплавание. Воздушная атмосфера — это океан, проникающий всюду, берег его везде, так что в отношении к нему все люди, даже живущие в самых отдаленных захолустьях, без исключения все — прибрежные жители. Но до тех пор, пока воздухоплавание не заменит мореплавания, прибрежные жители останутся во всех отношениях передовыми и будут составлять род аристократии в человечестве.
Вся история, а главное — большая часть прогресса в истории была сделана народами прибрежными. Первый народ, создатель всей цивилизации, греки — и что же, можно сказать, что вся Греция — не что иное, как берег. Древний Рим сделался государством могучим, мировым только с тех пор, как сделался морским государством. А в новейшей истории, кому обязаны воскресением политической свободы, общественной жизни, торговли, искусств, науки, свободной мысли, одним словом, возрождением человечества? Италии, которая почти вся, как Греция, — берег. После Италии кто унаследовал передовое место в мировом движении? Голландия, Англия, Франция и, наконец, Америка.
Посмотрим же, напротив, на Германию. Почему, несмотря на много несомненных качеств, которыми наделены ее народы, как, напр., чрезвычайное трудолюбие, способности к размышлению и к науке, эстетическое чувство, породившее великих артистов, художников и поэтов, и глубокомысленный трансцендентализм, породивший не менее великих философов, — почему, спрашиваем мы, Германия отстала так далеко от Франции и от Англии во всех других от¬


560
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ношениях, кроме одного, в котором опередила всех, в развитии бюрократического, полицейского и военного государственного порядка, почему в торговом отношении она стоит еще теперь ниже Голландии, а в индустриальном ниже Бельгии.
Скажут, потому что у ней никогда не было свободы, любви к свободе, ни требования свободы. Это будет отчасти справедливо, но это не единственная причина. Другая, столь же важная — это отсутствие широкого прибрежья. Еще в XIII веке, именно в эпоху зарождения461 Ганзы462, Германия не терпела недостатка в морском береге, по крайней мере, на западе. Голландия и Бельгия еще принадлежали к ней, а именно в этом столетии торговля Германии, казалось, обещала развитие довольно широкое. Но уже с XIV века нидерландские города, увлеченные своим предприимчивым и смелым духом и своею любовью к свободе, стали видимым образом отделяться от Германии и чуждаться ее. В XVI веке это отделение окончательно совершилось и великая империя, неуклюжая наследница Римской империи, оказалась государством почти совсем средиземным. Осталась у нее только узкая форточка в море между Голландией и Данией, далеко не достаточная для свободного дыхания такой огромной страны. Вследствие этого на Германию и напала сонливость, чрезвычайно похожая на китайский застой.
С тех пор все политическое передовое движение Германии, в смысле образования нового сильного государства, сосредоточилось в небольшом курфюршестве Бранденбургском463. И в самом деле, бранденбургские курфюрсты постоянным стремлением своим овладеть берегами Балтийского моря оказали значительную услугу Германии, создали, можно сказать, условия ее настоящего величия, сначала овладели Кёнигсбергом, а потом, в эпоху первого деления Польши, взяли Данциг. Но всего этого было недостаточно, надо бьио овладеть Килем и вообще всем Шлезвигом и Гольштейном.
Эти новые завоевания были сделаны Пруссиею при рукоплескании целой Германии. Мы все были свидетелями, с какою страстью немцы решительно всех отдельных государственных фатерландов, и северных, и южных, и западных, и восточных, и центральных, следили, с самого 1848 г. за развитием шлезвиг-голыптинского вопроса464, и ошибались глубоко те, которые объясняли себе эту страсть в смысле участия к родным братьям, немцам, будто бы задыхающимся под


Государственность и анархия
561
датским деспотизмом. Тут был интерес совсем другой, интерес государственный, пангерманский, интерес завоевания морских границ и морских сообщений, интерес создания могучего немецкого флота.
Вопрос о немецком флоте был уже поднят в 1840 или 41 г., и мы помним, с каким энтузиазмом было принято целою Германиею стихотворение Гервега: германский флот465.
Немцы, повторяем мы еще раз, народ в высшей степени государственный466, эта государственность преобладает в них над всеми другими страстями и решительно подавляет в них инстинкт свободы. Но она-то составляет именно в настоящее время их специальное величие; она служит и будет еще служить некоторое время неизменною и прямою подставкою для всех честолюбивых замыслов берлинского государя. На нее крепкой ногой опирается князь Бисмарк.
Немцы народ ученый и знают, что без прочных467 морских границ нет и не может быть великого государства. Вот почему они, наперекор исторической, этнографической и географической истине, утверждают еще теперь, что Триест был, есть и будет немецким городом, что весь Дунай — река немецкая. Они рвутся к морю. И если не остановит их социальная революция, можно быть уверенным, что прежде, чем пройдут двадцать, десять лет, а может быть и еще менее, — происшествия ныне идут так быстро друг за другом, — можно быть уверенным, говорим мы, что в короткое время они завоюют всю немецкую Данию, всю немецкую Голландию, всю немецкую Бельгию. Все это лежит, так сказать, в натуральной логике их политического положения и их инстинктивных стремлений.
Один этап на этом пути уже пройден.
Пруссия, нынешнее олицетворение, голова и вместе руки Германии, крепко основалась на Балтийском море, а вместе с тем и на Северном море. Независимость бременская, гамбургская, любекская, мекленбургская и ольденбургская — пустая и невинная шутка. Все это вместе с Гольштейном, Шлезвигом и Ганновером вошло в состав Пруссии, и Пруссия, богатая французскими деньгами, строит два сильных флота: один на Балтике, другой на Северном море, и благодаря судоходному каналу, который ныне копают для соединения двух морей, эти два флота скоро составят один флот. И не много лет надо будет ждать для того, чтобы этот флот, превосходящий уже и датский, и шведский, сделался бы гораздо сильнее русского Балтийского


562
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
флота. И тогда русское преобладание на море Балтийском канет в... Балтийское море. Прощай Рига, прощай Ревель, прощай Финляндия и прощай Петербург, вместе с своим неприступным Кронштадтом!
Все это для квасных патриотов468, привыкших преувеличивать всероссийские силы, покажется бредом, злою сказкою, а между тем это не что иное, как совершенно верное заключение из осуществившихся уже фактов, на основании справедливой оценки характера и способностей немецких и русских, не говоря уже о денежных средствах, о сравнительном количестве добросовестных, преданных и знающих чиновников всякого рода и также не говоря о науке, которая дает решительный перевес всем немецким предприятиям перед русскими.
Немецкая государственная служба дает результаты некрасивые, неприятные, можно сказать, мерзкие, но зато положительные и серьезные.
Русская государственная служба дает результаты столь же неприятные и некрасивые, а по форме нередко еще более дикие и с этим вместе пустые. Возьмем пример: положим, что в одно и то же время в Германии и в России правительства назначили одну и ту же сумму, положим, миллион, на совершение какого-нибудь дела, хоть на постройку нового судна. Что же, вы думаете, в Германии украдут? Украдут, быть может, сто тысяч, положим, двести тысяч, зато уж восемьсот тысяч прямо пойдут на дело, которое совершится с тою аккуратностью и с тем знанием, которым отличаются немцы. Ну, а в России? В России прежде всего половину раскрадут, четверть пропадет вследствие нерадения и невежества, так что много-много, если на остальную четверть состряпают что-нибудь гнилое, годящееся напоказ, но для дела негодное.
Почему же русский флот способен устоять против немецкого, русские приморские укрепления, напр., Кронштадт, выдержать стрельбу немцев, умеющих бросать не только чугунные, но также и золотые снаряды?
Прощай господство на Балтийском море! Прощай все политическое значение и сила северной столицы, воздвигнутой Петром на финских болотах! Если наш маститый великий Канцлер князь Горчаков не совсем выжил из ума, он должен был сказать себе это в те дни, когда союзная Пруссия грабила безнаказанно и как бы с наше¬


Государственность и анархия
563
го согласия столь же нам союзную Данию. Он должен был понять, что с того дня, как Пруссия, опирающаяся теперь на всю Германию и составляющая в неразрывном единстве с последнею сильнейшую континентальную державу, с тех пор, одним словом, как новая Германская империя, создавшаяся под скипетром прусским, заняла на Балтийском море свое настоящее и для всех других прибалтийских держав столь грозное положение, преобладанию петербургской России на этом море был положен конец, уничтожено великое политическое творение Петра, а с ним вместе уничтожено и самое могущество всероссийского государства, если в вознаграждение утраты вольного морского пути на севере не откроется для него новый путь на юге.
Ясно, что на Балтийском море станут теперь господствовать немцы. Правда, что входы в него находятся еще в руках Дании. Но кто не видит, что этому бедному маленькому государству не остается уже теперь почти другого выбора, как сделаться сначала, пожалуй, вольно-федеративным, а вскоре потом и вполне быть поглощенным пангерманской государственной централизацией; а это значит, что Балтийское море в самое короткое время превратится в море исключительно немецкое и что Петербург должен будет утратить всякое политическое значение.
Князь Горчаков должен был знать это, когда соглашался на раздробление Датского королевства и на присоединение Гольштейна и Шлезвига к Пруссии. И силою самых происшествий мы приведены к следующей дилемме: или он изменил России, или взамен пожертвованного им преобладания всероссийского государства на северо-западе он обеспечился формальным обязательством князя Бисмарка содействовать России в завоевании нового могущества на юго-востоке.
Для нас существование такого акта, существование оборонительного и наступающего союза, заключенного между Россиею и Прус- сиею чуть ли не сейчас же после парижского мира или, по крайней мере, во время польского восстания, в 1863, когда увлеченные примером Франции и Англии почти все европейские державы, кроме Пруссии, громогласно и официально протестовали против всероссийского варварства; для нас, говорим мы, формальное и для обеих сторон равно обязательное согласие между Пруссиею и Россиею не¬


564
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
сомненно, только подобным союзом может быть объяснена та спокойная, можно сказать, беззаботная уверенность, с какою Бисмарк предпринял войну против Австрии и против большей части Германии с опасностью французского вмешательства и еще более решительную войну против Франции. Малейшей враждебной демонстрации со стороны России, напр., движения русских войск к прусской границе, было бы достаточно, чтобы остановить и в той и в другой войне, особенно в последней, дальнейшие движения победоносного прусского воинства. Вспомним, что в конце последней войны вся Германия, по преимуществу же северная часть ее, была совершенно очищена от войск, что невмешательство Австрии в пользу Франции не имело другой причины, как объявление России, что если Австрия двинет свои войска, то она двинет против них свою армию, и что Италия и Англия только потому не вмешались, что этого не хотела Россия. Не заяви она себя таким решительным союзником пруссогерманского императора, немцы никогда бы не взяли Парижа.
Но Бисмарк, видимо, был уверен, что Россия не изменит ему. На чем же была основана такая уверенность? Ужели на родственных связях и на личной дружбе двух императоров? Но Бисмарк человек слишком умный и опытный, чтобы рассчитывать на чувства в политике. Положим даже, что наш император, одаренный, как всем известно, чувствительным сердцем и проливающий слезы чрезвычайно легко, мог увлечься подобными чувствами, не раз высказанными им в царских попойках; вокруг него целое правительство, двор, наследник, ненавидящий будто бы немцев и, наконец, наш маститый государственный патриот князь Горчаков, все вместе, общественное мнение и сама сила вещей напомнила бы ему, что государства руководствуются интересами, а не чувствами.
Не мог же Бисмарк рассчитывать на тождество интересов русских и прусских. Такого тождества нет, да и быть не может, оно существует только в одном пункте, а именно в польском вопросе. Ну да, этот вопрос давно уже порешен, а во всех других отношениях ничто не может быть так противно интересам всероссийского государства, как образование обок его огромной и могущественной всегерманской империи. Существование двух огромных империй друг подле друга влечет за собой войну, которая не может кончиться иначе, как разрушением или одной, или другой.


Государственность и анархия
565
Война эта, повторяем мы, неизбежна, но она может быть отдалена, если обе империи сознают, что они еще недостаточно укрепились внутри, не довольно расширились для того, чтобы начать друг против друга войну решительную, борьбу на жизнь и на смерть. Тогда, хотя и ненавидя друг друга, они продолжают друг друга поддерживать, обменивать услуги между собою, причем каждая надеется, что она воспользуется лучше другой невольным союзом, приобретет больше силы и средств для будущей, неизбежной борьбы, — таково именно взаимное положение России и прусской Германии.
Германская империя далеко еще не укрепилась ни внутри, ни снаружи. Внутри она представляет странное соединение многих самостоятельных, средних и маленьких государств, правда, обреченных на уничтожение, но еще не уничтоженных и стремящихся во что бы то ни стало спасти остатки своей, видимо, исчезающей самостоятельности. Снаружи хмурится против новой империи униженная, но не окончательно еще сраженная Австрия, побежденная и именно вследствие того непримиримая Франция. К тому же новогерманская империя далеко еще не достаточно округлила свои границы. Повинуясь внутренней необходимости, свойственной военным государствам, она задумывает новые приобретения, новые войны. Поставив себе целью восстановление средневековой империи в первобытных границах, и к этой цели влечет ее неуклонно патриотизм пангерманский, обуявший все немецкое общество, она мечтает о присоединении всей Австрии, кроме Венгрии, отнюдь не кроме Триеста, но кроме Богемии, всей немецкой Швейцарии, части Бельгии, всей Голландии и Дании, необходимых для основания ее морского могущества, — планы гигантские, осуществление которых возбудит значительную часть западной и южной Европы против нее, и которое поэтому без согласия России решительно невозможно. Значит, для новогерманской империи еще необходим русский союз.
Всероссийская империя, с своей стороны, также не может обойтись без пруссо-германского союза. Отказавшись от всяких новых приобретений и расширений на северо-западе, она должна идти на юго-восток Уступив Пруссии преобладание на Балтийском море, она должна завоевать и установить свое могущество на Черном море. Иначе она будет отрезана от Европы. Но для того, чтобы владычество ее на Черном море было действительно и полезно, она должна овла¬


566
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
деть Константинополем, без которого не только вход в Средиземное море может быть возбранен ей во всякое время, но самый вход в Черное море будет всегда открыт для неприятельских флотов и армий, как это и было во время крымской кампании.
Значит, единая цель, к которой больше чем когда-нибудь стремится завоевательная политика нашего государства, — Константинополь. Осуществлению этой цели противны интересы всей южной Европы, не исключая, разумеется, Франции, противны английские интересы, а также интересы Германии, так как безграничное владычество России на Черном море поставит все дунайское прибрежье в прямую зависимость от России.
И, несмотря на это, нельзя сомневаться в том, что Пруссия, вынужденная опираться на русский союз для исполнения своих завоевательных планов на западе, формально обязалась помогать России в ее юго-восточной политике, так же как нельзя сомневаться и в том, что она воспользуется первою возможностью для того, чтобы изменить обещанию.
Такого нарушения договора нельзя ожидать теперь, в самом начале исполнения его. Мы видели, какую горячую поддержку Пруссогерманская империя оказала империи всероссийской в вопросе об уничтожении условий парижского трактата, стеснительных для России, и нет сомнения, что она так же горячо продолжает ее поддерживать в хивинском вопросе. К тому же для немцев выгодно, чтобы русские удалились как можно глубже на восток.
Но что заставило русское правительство предпринять поход против Хивы? Нельзя же предполагать, чтобы оно предприняло его в защиту интересов русского купечества и русской торговли. Если бы это было так, то можно было бы спросить, почему оно не предпринимает таких же походов внутри России, против самого себя, как, напр., против московского генерал-губернатора и вообще против тех губернаторов и градоначальников, притесняющих и грабящих, как известно, самым наглым манером и всеми возможными способами и русскую торговлю, и русских купцов.
Какая же польза может быть для нашего государства в завоевании песчаной пустыни? Иные, пожалуй, готовы ответить, что правительство наше предприняло этот поход ради исполнения великого призвания России внести цивилизацию Запада на Восток. Но такое объ¬


Государственность и анархия
567
яснение годится, пожалуй, для академических или официальных речей, а также и для доктринерных книг, брошюр и журналов, всегда наполненных возвышенным вздором и говорящих всегда противное тому, что делается и что есть; нас же оно удовлетворить не может. Вообразите себе петербургское правительство, руководимое в своих предприятиях и действиях сознанием цивилизаторского назначения России! Для человека, сколько-нибудь знакомого с природою и с побуждениями наших правителей, одного такого представления достаточно, чтобы уморить его со смеху.
Не станем говорить также об открытии новых торговых путей в Индию. Торговая политика — это политика Англии, она никогда не была русскою. Русское государство по преимуществу и, можно сказать, исключительно — военное государство. В нем все подчинено единому интересу могущества всенасилующей власти. Государь, государство — вот главное; все же остальное — народ, даже сословные интересы, процветание промышленности, торговли и так называемой цивилизации — лишь средства для достижения этой единой цели. Без известной степени цивилизации, без промышленности и торговли никакое государство, и особливо новейшее, существовать не может, потому что так называемое богатство национальное, далеко не народное, а богатство привилегированных сословий, есть сила. В России оно все поглощается государством, которое, в свою очередь, становится кормильцем огромного государственного класса — военного, гражданского и духовного. Казенное повсеместное воровство, казнокрадство и народообирание есть самое верное выражение русской государственной цивилизации.
Поэтому нет ничего мудреного, что между другими и более главными причинами, побудившими русское правительство к предпринятою похода против Хивы, были также и так называемые торговые причины; надо было открыть для умножающегося официального люда, к которому мы причисляем и наше купечество, новое поприще, дать ему новые области на разграбление. Но значительное умножение богатства и силы для государства с этой стороны ждать нельзя. Напротив, можно быть уверенным, что в финансовом отношении предприятие представит гораздо более убытков, чем прибыли.
Зачем же пошли в Хиву? Для того ли, чтобы дать занятие войску? В продолжение многих десятков лет Кавказ служил военною школою,


568
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
но теперь Кавказ умиротворен, поэтому надо было открыть новую школу; вот и задумали хивинскую кампанию. Такое объяснение также не выдерживает критики, даже если мы предположим, что русское правительство из рук вон неспособно и глупо. Опыт, приобретенный войсками нашими в хивинской пустыне, отнюдь не применим к войне против Запада, а с другой стороны, он слишком дорог, так что приобретенные выгоды далеко не могут сравниться с величиной затрат и издержек.
Но, может быть, русское правительство задумало не на шутку завоевание Индии? Мы не грешим излишнею верою в мудрость наших петербургских правителей, но все-таки не можем допустить, чтобы оно задалось такою нелепою целью. Завоевать Индию! Для кого, зачем и какими средствами? Ведь для этого надобно было бы двинуть по крайней мере четверть, если не целую половину русского населения на восток, и почему именно завоевать Индию, до которой не иначе можно добраться, как покорив сперва воинственное и многочисленное племя Афганистана. Завоевать же Афганистан, вооруженный и отчасти даже дисциплинированный англичанами, было бы по крайней мере в три или четыре раза труднее, чем совладать с Хивою.
Уж если пошло на завоевание, почему бы не начать с Китая? Китай очень богат и во всех отношениях доступнее для нас, чем Индия, так как между ним и Россиею нет никого и ничего. Ступай и возьми, если можешь.
Да, пользуясь неурядицею и междоусобными войнами, ставшими хроническою болезнью Китая, можно бьио бы распространить очень далеко завоевание в этом крае, и кажется, что русское правительство затевает что-то в этом роде; оно силится явным образом отделить от него Монголию и Манчжурию; пожалуй, в один прекрасный день мы услышим, что русские войска совершили вторжение на западной границе Китая. Дело чрезвычайно опасное, ужасно напоминающее нам пресловутые победы древних римлян над германскими народами, победы, кончившиеся, как известно, разграблением и покорением Римской империи дикими германскими племенами.
В одном Китае считают одни — четыреста, а другие — около шестисот миллионов жителей, которым видимым образом становится тесно жить в границах империи и которые все большими массами


Государственность и анархия
569
переселяются теперь неотвратимым течением одни в Австралию, некоторые через Тихий океан в Калифорнию; другие массы могут двинуться, наконец, на север и на северо-запад. И тогда? Тогда в одно мгновение ока Сибирь, весь край, простирающийся от Татарского пролива до Уральских гор и до Каспийского моря, перестанет быть русским.
Подумайте, что в этом огромном крае, превосходящем объемом своим (12 220 000 квадратных километров) более чем в двадцать раз объем Франции (528 600 кв. км), считается до сих пор не более 6 миллионов жителей, из которых только около 2 600 000 русских, все же остальные туземцы, татарского или финского происхождения, а численность войска самая ничтожная. Будет ли какая возможность остановить вторжение китайских масс, которые не только наводнят всю Сибирь, включая новые владения наши в Центральной Азии, но перевалят и через Урал, и к самой Волге.
Такова опасность, грозящая нам чуть ли не неизбежно со стороны Востока. Напрасно презирают китайские массы. Они грозны уже одним своим огромным количеством, грозны, потому что чрезмерное умножение делает почти невозможным их дальнейшее существование в границах Китая; грозны также и потому, что о них не должно судить по китайским купцам, с которыми купцы европейские ведут дела в Шанхае, в Кантоне или в Маймачине469. Внутри Китая живут массы, гораздо менее изуродованные китайскою циви- лизациею, несравненно более энергические, к тому же непременно воинственные, воспитанные в военных привычках нескончаемою междоусобною войною, в которой гибнут десятки и сотни тысяч людей. Надо заметить еще, что в последнее время они стали знакомиться с употреблением новейшего оружия и также с европейскою дисциплиною — этим цветком и последним официальным словом государственной цивилизации Европы. Соедините только эту дисциплину и знакомство с новым оружием и с новою тактикою с первобытным варварством китайских масс, с отсутствием в них всякого понятия о человеческом протесте, всякого инстинкта свободы, с привычкою самого рабского повиновения, а они соединяются именно теперь, под влиянием множества военных авантюристов, американских и европейских, наводнивших Китай после последнего франко-английского похода в эту страну в I860 году; да примите в


570
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
соображение чудовищную огромность населения, принужденного искать себе выхода, и вы поймете, как велика опасность, грозящая нам со стороны Востока.
Вот с этою-то опасностью и играет наше русское правительство, невинное, как дитя. Подвигаемое нелепым стремлением расширения своих границ и не принимая в соображение того, что Россия так мало населена, так бедна и так беспомощна, что она до сих пор не в состоянии, да и никогда не сможет населить новоприобретенного Амурского края, в котором на пространстве 2100000 километров (почти в четыре раза более, чем Франция) считается вместе с войском и флотом всего только 65 000 жителей. И при таком бессильи, при поголовной нищете всего русского народа, взятого вместе, доведенного отеческим управлением во всех отношениях до положения столь отчаянного, что ему не остается другого выхода и спасения, как только в самом разрушительном бунте, — да, при таких условиях правительство русское надеется водворить свое могущество на всем азиатском Востоке.
Для того, чтобы идти далее, с самыми малыми задатками успеха, оно должно бы было не только повернуть спину Европе и отказаться от всякого вмешательства в дела европейские — а этого князь Бисмарк только и желает теперь, — оно должно бы было двинуть решительно всю свою военную силу в Сибирь и в Центральную Азию и идти на завоевание Востока, как Тамерлан470 со всем своим народом. Но за Тамерланом народ его шел, за русским же правительством русский народ не пойдет.
Возвращаемся к Индии. Как оно ни нелепо, русское правительство не может питать надежды на завоевание ее и на укрепление в ней своего могущества. Англия завоевала Индию прежде всего своими торговыми компаниями, у нас же таких компаний нет, а если они кое-где и существуют, так только карманные, для вида. Англия ведет свою громадную эксплуатацию Индии или свою насильственную торговлю с нею морем, посредством огромных флотов, купеческих и военных, у нас таких флотов нет, и вместо моря нас отделяет от Индии нескончаемая пустыня — Значит, не может быть и речи о завоевании в Индии.
Но если мы не можем завоевать, то мы можем разрушить или, по крайней мере, сильно поколебать в ней владычество Англии, воз¬


Государственность и анархия
571
буждая туземные бунты против нее и помогая этим бунтам, поддерживая их даже, когда это станет нужно, военным вмешательством.
Да, можем, хотя это и будет стоить нам, не богатым ни деньгами, ни людьми, огромных трат людей и денег. Но зачем же мы понесем эти траты? Неужели для того только, чтобы доставить себе невинное удовольствие напакостить англичанам без всякой пользы, а, напротив, с положительным ущербом для себя? Нет, потому, что англичане нам мешают. Где же они нам мешают? — В Константинополе. Пока Англия сохранит свою силу, она никогда и ни за что в мире не согласится, чтобы Константинополь в наших руках стал снова столицею уже не одной только всероссийской, ни даже славянской, а восточной империи.
Так вот почему русское правительство предприняло войну в Хиве и почему оно вообще издавна стремится приблизиться к Индии. Оно ищет пункта, где бы можно нанести вред Англии и, не находя другого, грозит ей в Индии. Таким образом оно надеется помирить англичан с мыслью, что Константинополь должен сделаться русским городом, принудить их согласиться на это завоевание, более чем когда-нибудь необходимое для государственной России.
Преобладание ее на море Балтийском утрачено безвозвратно. Не одному всероссийскому государству, сплоченному штыком да кнутом, ненавистному для всех народных масс, в нем заключенных и скованных начиная с народа великорусского, деморализованному, дезорганизованному и разоренному родным самодурствующим произволом, родною глупостью и родным воровством, не его военной силе, существующей больше на бумаге, чем в действительности и только для безоружных, да и то пока только у нас решимости не хватает, не ей бороться против страшного и великолепно организованного могущества вновь возникающей Германской империи. Значит, надо отказаться от Балтийского моря и ожидать того момента, когда вся прибалтийская область сделается немецкой провинцией. Помешать этому может только народная революция. Ну, а такая революция для государства смерть, и не в ней будет наше правительство искать для себя спасения.
Ему не остается другого спасения, как только в союзе с Германиею, потому что принуждено отказаться в пользу немцев от Балтийского моря, оно должно теперь на Черном море искать новой почвы, новой


572
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
основы для своего величия или просто даже для своего политического существования и смысла, но приобретать ее без позволения и помощи немцев оно не может.
Немцы обещали эту помощь. Да, как мы в этом уверены, они формальным договором, заключенным между князем Бисмарком и князем Горчаковым, обязались оказать ее российскому государству, но никогда не окажут ее, в этом мы также уверены. Не окажут, потому что не могут отдать на произвол России своего дунайского прибрежья и своей дунайской торговли; а также и потому, что не может быть в их интересах способствовать воздвижению нового русского могущества, великой панславянской империи на юге Европы. Это было бы просто нечто вроде самоубийства со стороны пангерманской империи. — Вот направить и толкнуть русские войска в Центральную Азию, в Хиву, под предлогом, что это самый прямой путь в Константинополь, — это другое дело.
Нам кажется несомненным, что наш маститый государственный патриот и дипломат князь Горчаков и высочайший патрон его государь Александр Николаевич разыграли во всем этом плачевном деле самую глупую роль и что знаменитый немецкий патриот и государственный мошенник князь Бисмарк надул их чуть ли даже не ловчее, чем он надул Наполеона III.
Но дело сделано, его переменить невозможно. Новая Германская империя встала величавая и грозная, смеясь над своими завистниками и врагами. Не русским дряблым силам свалить ее, это может сделать только одна революция, а до тех пор пока революция не восторжествовала в России или в Европе, будет торжествовать и всем повелевать государственная Германия, и русское государство, так же как и все континентальные государства в Европе, будут существовать отныне только с ее позволения и милости.
Это, разумеется, чрезвычайно обидно для всякого русского государственно-патриотического сердца, но грозный факт остается фактом; немцы более чем когда-нибудь стали нашими господами, и недаром все немцы в России так горячо и шумно праздновали победы германских войск во Франции, недаром так торжественно принимали своего нового пангерманского императора все петербургские немцы.
В настоящее время на целом континенте Европы осталось только одно истинно самостоятельное государство — это Германия. Да,


Государственность и анархия
573
между всеми континентальными державами — мы говорим, конечно, только о больших, так как само собою разумеется, что малые и средние обречены сначала на непременную зависимость, а в течение скорого времени и на гибель, — между всеми первостепенными государствами только одна Германская империя представляет все условия полнейшей самостоятельности, все же другие поставлены в зависимость от нее. И это не потому только, что она одержала в течение последних годов блистательные победы над Даниею, над Австриек» и над Франциею; что она овладела всем оружием последней и всеми военными запасами; что она заставила ее заплатить себе пять миллиардов; что она присоединением Эльзаса и Лотарингии заняла против нее в оборонительном, так же как и в наступательном отношении великолепную военную позицию; а также и не потому только, что германская армия численностью, вооружением, дисциплиною, организациею, точною исполнительностью и военною наукою не только своих офицеров, но также и своих унтер-офицеров и солдат, не говоря уже о неоспоримом сравнительном совершенстве своих штабов, превосходит ныне решительно все существующие армии в Европе, не потому только, что масса германского народонаселения состоит из людей грамотных, трудолюбивых, производительных, сравнительно весьма образованных, чтобы не сказать ученых, к тому же смирных, послушных властям и закону, и что германская администрация и бюрократия чуть ли не осуществили идеал, к достижению которого тщетно стремятся бюрократия и администрация всех других государств...
Все эти преимущества, разумеется, способствовали и способствуют изумительным успехам нового пангерманского государства, но не в них должно искать главную причину ее настоящей, всеподавляю- щей силы. Можно даже сказать, что они сами все не более как проявления общей и более глубокой причины, лежащей в основании всей германской общественной жизни. Эта причина — инстинкт общественности, составляющий характеристическую черту немецкого народа.
Инстинкт этот разлагается на два элемента, по-видимому, противоположные, но всегда неразлучные; рабский инстинкт повиновения во что бы то ни стало, смирного и мудрого подчинения себя торжествующей силе под предлогом послушания так называемым закон¬


574
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ным властям; а в то же самое время господский инстинкт систематического подчинения себе всего, что слабее, командования, завоевания и систематического притеснения. Оба эти инстинкта достигли значительной степени развития почти в каждом немецком человеке, исключая, разумеется, пролетариат, положение которого исключает возможность удовлетворения по крайней мере второго инстинкта; и всегда не разделяя, дополняя и объясняя друг друга, оба лежат в основании патриотического немецкого общества.
О классическом послушании немцев всех чинов и разрядов властям гласит вся история Германии, а особливо новейшая, которая представляет непрерывный ряд подвигов покорности и терпенья. В немецком сердце выработалось веками истинное богопочитание государственной власти, богопочитание, которое создало постепенно бюрократическую теорию и практику и благодаря стараниям немецких ученых легло потом в основание всей политической науки, проповедуемой поныне в университетах Германии.
О завоевательных и притеснительных стремлениях германского племени, начиная от средневековых германских крестоносцев- рыцарей и баронов до последнего филистера-бюргера новейших времен, также громко гласит история.
И никто не испытал на себе так горько этих стремлений, как славянское племя. Можно сказать, что все историческое назначение немцев, по крайней мере на севере и на востоке, и, разумеется, по немецким понятиям, состояло и чуть ли еще не состоит и теперь именно в истреблении, в порабощении и в насильственном германизировании славянских племен.
Это длинная и печальная история, память о которой глубоко хранится в славянских сердцах и которая, без сомнения, отзовется в последней неизбежной борьбе славян против немцев, если социальная революция не помирит их прежде.
Для верной оценки завоевательных стремлений всего немецкого общества достаточно бросить беглый взгляд на развитие германского патриотизма с 1815 года.
Германия с 1525 года, эпохи кровавого усмирения крестьянского бунта471, до второй половины XVIII века, эпохи литературного возрождения ее, оставалась погружена в сон непробудный, иногда прерываемый пушечным выстрелом и грозными сценами и испытания¬


Государственность и анархия
575
ми беспощадной войны, которой она была большей частью театром и жертвою. Тогда она с ужасом пробуждалась, но скоро вновь опять засыпала, убаюканная лютеранскою проповедью.
В этот период времени, т. е. в продолжение почти двух с половиною столетий, выработался до конца, именно под влиянием этой проповеди, ее послушный и до истинного героизма рабски- терпеливый характер. В это время образовалась и вошла в целую жизнь, в плоть и кровь каждого немца система безусловного повиновения и благословения власти. Вместе с этим развилась наука административная и педантски систематическая, бесчеловечная и безличная бюрократическая практика. Всякий немецкий чиновник сделался жрецом государства, готовый заколоть не ножом, а канцелярским пером любимейшего сына на алтаре государственной службы. В то же самое время немецкое благородное дворянство, не способное ни к чему другому, кроме лакейской интриги и военной службы, предлагало свою придворную и дипломатическую бессовестность и свою продажную шпагу лучше платящим европейским дворам; и немецкий бюргер, послушный до смерти, терпел, трудился, безропотно платил тяжелые подати, жил бедно и тесно и утешал себя мыслью о бессмертии души. Власть бесчисленных государей, разделявших между собою Германию, была безгранична. Профессора били друг друга по щекам и потом друг на друга доносили начальству. Студенчество, разделявшее свое время между мертвою наукою и пивом, было вполне их достойно. А о чернорабочем народе никто даже не говорил и не подумал.
Таково было положение Германии еще во второй половине XVIII века, когда каким-то чудом, вдруг, из этой бездонной пропасти пошлости и подлости возникла великолепная литература, созданная Лессингом472 и законченная Гёте, Шиллером, Кантом, Фихте и Гегелем. Известно, что эта литература образовалась сначала под прямым влиянием великой французской литературы XVII и XVIII века, сначала классической, а потом философской; но она с первого же раза, в произведениях своего родоначальника Лессинга, приняла характер, содержание и формы совершенно самостоятельные, вытекшие, можно сказать, из самой глубины германской созерцательной жизни.
По нашему мнению, эта литература составляет самую большую и чуть ли не единственную заслугу новейшей Германии. Смелым и вме¬


576
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
сте широким захватом своим она двингула значительно вперед человеческий ум и открыла новые горизонты для мысли. Главное ее достоинство состоит в том, что, будучи, с одной стороны, вполне национальною, она была вместе с тем литературою в высшей степени гуманною, общечеловеческою, что, впрочем, составляет характеристическую черту вообще всей или почти всей европейской литературы XVIII века.
Но в то самое время, как, напр., французская литература в произведениях Вольтера, Ж. Ж. Руссо, Дидро473 и других энциклопедистов стремилась перенесть все человеческие вопросы из области теории на практику, германская литература хранила целомудренно и строго свой отвлеченно теоретический и главным образом пантеистический характер. Это была литература гуманизма отвлеченно поэтического и метафизического, с высоты которого посвященные смотрели с презрением на жизнь действительную; с презрением, впрочем, вполне заслуженным, так как немецкая ежедневность была пошла и гадка.
Таким образом, немецкая жизнь разделилась между двумя противоположными и друг друга отрицающими, хоть и дополняющими сферами. Один мир высокой и широкой, но совершенно абстрактной гуманности; другой мир исторически наследственной, верноподданнической пошлости и подлости. В этом раздвоении застала Германию французская революция.
Известно, что эта революция была встречена весьма одобрительно, и, можно сказать, с положительною симпатиею почти всею литературною Германией. Гёте немного поморщился и проворчал, что шум неслыханных происшествий помешал, прервал нить его ученых и артистических занятий и его поэтических созерцаний; но большая часть представителей или сторонников новейшей литературы, метафизики и науки приветствовала с радостью революцию, от которой ждала осуществления всех идеалов. Франкмасонство, игравшее еще очень серьезную роль в конце XVIII века и соединявшее невидимым, но довольно действительным братством передовых людей всех стран Европы, установило живую связь между французскими революционерами и благородными мечтателями Германии. Когда республиканские войска после героического отпора, данного Брюнсвигу474, обращенному в постыдное бегство, переступили в первый раз через Рейн, они были встречены немцами как избавители.


Государственность и анархия
577
Это симпатическое отношение немцев к французам продолжалось недолго. Французские солдаты, как подобает французам, были, разумеется, очень любезны, и, как республиканцы, достойны всякой симпатии; но они были все-таки солдаты, т.е. бесцеремонные представители и слуги насилия. Присутствие таких освободителей скоро стало тягостно для немцев, и симпатия их охладилась значительно. К тому же сама революция приняла вслед за тем такой энергический характер, который уже никаким образом не мог совместиться с отвлеченными понятиями и с филистерски-созерцательными нравами немцев. Гейне рассказывает, что под конец в целой Германии только один кенигсбергский философ, Кант, сохранил свои симпатии к революции французской, несмотря на сентябрьскую резню475, на казнь Людовика. XVI476 и Марии Антуанетты477 и несмотря на робеспьеров- ский террор.
Потом республика заменилась сначала директорией, потом консульством и, наконец, империей478; республиканские войска стали слепым и долго победоносным орудием наполеоновского честолюбия, гигантского до безумия, и в конце 1806 г., после Иенского сражения479, Германия была порабощена окончательно.
С 1807 г. начинается ее новая жизнь. Кому неизвестна изумительная история быстрого возрождения Прусского королевства, а посредством его и целой Германии. В 1806 г. вся государственная сила, созданная Фридрихом II, его отцом и дедом, была разрушена. Армия, организованная и дисциплинированная великим полководцем, уничтожена. Вся Германия и вся Пруссия, исключая кенигсбергской окраины, была покорена французскими войсками и управлялась в действительности французскими префектами, а политическое существование Прусского королевства пощажено только благодаря просьбам Александра I, императора всероссийского.
В этом критическом положении нашлась группа людей, горячих прусских, или, даже более, германских патриотов, умных, смелых, решительных, которые, наученные уроками и примером французской революции, задумали спасение Пруссии и Германии посредством широких либеральных реформ. В другое время, например, перед Иенским сражением или, пожалуй, даже после 1815 г., когда вступила вновь во все свои права дворянско-бюрократическая реакция, они не посмели бы и подумать о таких реформах. Их задавила бы придвор¬


578
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ная и военная партия, и добродетельнейший и глупейший король Фридрих Вильгельм III480, не знавший ничего, кроме своего безграничного богом постановленного права, засадил бы их в Шпандау481, лишь только бы они осмелились пикнуть о них.
Но в 1807 г. положение было совсем иное. Военно-бюрократическая и аристократическая партия была уничтожена, осрамлена и унижена до такой степени, что потеряла голос, а король получил такой урок, от которого и дурак хоть на короткое время мог сделаться умным. Барон Штейн482 стал первым министром, и смелою рукою он начал ломку старого порядка и устройство новой организации в Пруссии.
Первым делом его было освобождение крестьян от прикрепления к земле не только с правом, но и с действительною возможностью приобретать землю в личную собственность. Вторым делом было уничтожение дворянских привилегий и уравнение всех сословий перед законом в военной и гражданской службе. Третьим делом — устройство провинциальной и муниципальной администрации на основании выборного начала; главным же делом его было совершенное преобразование войска, вернее, обращение целого прусского народа в войско, разделенное на три категории: действующей армии, ландвера и штурм- вера. В заключение всего барон Штейн открыл широкий вход и убежище в прусских университетах для всего, что было тогда умного, горячего, живого в Германии, и принял в Берлинский университет знаменитого Фихте, только что выгнанного из Йены герцогом Веймарским483, другом и покровителем Гёте, за то, что он проповедовал атеизм.
Фихте начал свои лекции пламенною речью, обращенною главным образом к германской молодежи, но публикованной впоследствии под названием «Речи к немецкой нации»484, в которой он очень хорошо и ясно предсказал будущее политическое величие Германии и высказал гордое патриотическое убеждение, что германской нации суждено быть высшим представителем, мало того, управителем и как бы венцом человечества; заблуждение, в которое впадали, правда, и прежде немцев другие народы, и с большим правом, например, древние греки, римляне, а в новейшее время французы, но которое, укоренившись глубоко в сознании всякого немца, приняло в настоящее время в Германии размеры чрезмерно уродливые и грубые. У Фихте, по крайней мере, оно носило характер действительно ге¬


Государственность и анархия
579
роический. Фихте высказывал его под французским штыком, в то время как Берлин управлялся наполеоновским генералом, а на улицах раздавался французский барабан. К тому же миросозерцание, внесенное идеальным философом в патриотическую гордость, в самом деле дышало гуманностью, тою широкою, отчасти пантеистическою гуманностью, которою запечатлена великая германская литература XVIII века. Но современные немцы, сохранив всю громадность претензии своего философа-патриота, от гуманности его отказались. Они просто не понимают ее и готовы даже над нею смеяться как над выродком абстрактного, отнюдь не практичного мышления. Для них доступнее патриотизм князя Бисмарка или г. Маркса.
Все знают, как немцы, воспользовавшись совершенным поражением Наполеона в России, его несчастным отступлением или, вернее, бегством с кой-какими остатками армии, наконец сами встали; они, разумеется, чрезвычайно славят себя за восстание, и совершенно напрасно. Самостоятельного народного восстания, собственно, никогда не было; но когда разбитый Наполеон перестал быть опасным и страшным, немецкие корпуса, сначала прусский, а потом и австрийский, обратясь прежде против России, теперь обратились против Наполеона и присоединились к русскому победоносному войску, шедшему вслед за Наполеоном. Законный, но доселе несчастный прусский король Фридрих Вильгельм III со слезами умиления и благодарности обнял в Берлине своего избавителя императора всероссийского и вслед за тем издал прокламацию, призывавшую своих верноподданных к законному восстанию против незаконного и дерзкого Наполеона. Послушные голосу своего короля и отца, немецкие, по преимуществу же прусские юноши поднялись и составили легионы, которые были включены в регулярную армию. Не очень ошибся прусский тайный советник и известный шпион, официальный доносчик485, когда в брошюре, возбудившей негодование всех патриотов, изданной в 1815 г., он, отрицая всякое самостоятельное действие народа в деле освобождения, сказал, «что прусские граждане взялись за оружие, только когда это им было приказано королем, и что тут не было ничего героического, ни чрезвычайного, а только простое исполнение обязанности всякого верноподданного».
Как бы то ни было, Германия была освобождена от французского ига и по совершенном окончании войны принялась за дело внутрен¬


580
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
него преобразования под верховным руководством Австрии и Пруссии. Первым делом было медиатизированье множества маленьких владений, которые таким образом из независимых государств обратились в почетных и богато деньгами (на счет одного миллиарда, взятого у французов) вознагражденных подданных, осталось в Германии всего тридцать девять государств и государей.
Вторым делом было установление взаимных отношений государей с подданными.
В эпоху борьбы, когда над всеми висела еще шпага Наполеона и государи большие и маленькие нуждались в верноподданнической помощи своих народов, они надавали множество обещаний. Прусское правительство, а за ним и все другие обещали конституцию. Теперь же, когда беда миновала, правительства убедились в бесполезности конституции. Австрийское правительство, руководимое князем Меттернихом, прямо заявило решение возвратиться к старым патриархальным порядкам. Добрейший император Франц486, пользовавшийся огромною популярностью между венскими бюргерами, прямо выразил это в аудиенции, данной им профессорам лай- бахского лицея:
«Теперь мода на новые идеи, — сказал он, — я этого похвалить не могу и никогда не похвалю. Держитесь старых понятий, с ними наши предшественники были счастливы, почему же и нам не быть с ними также счастливыми? Мне не нужно ученых, а только честных и послушных граждан. Образование таковых — вот ваша обязанность. Кто мне служит, тот должен учить тому, что я приказываю. Кто не может или не хочет этого делать, тот пусть себе идет, иначе я его удалю...»487.
Император Франц Иосиф сдержал слово. В Австрии до самого 1848 царствовал безграничный произвол. Самым строгим образом была проведена система управления, поставившая главною целью усыпление и оглупление подданных. Мысль спала и оставалась неподвижною в самых университетах. Вместо живой науки там проходили какие-то рутинные зады. Не было литературы, кроме доморощенных романов скандального содержания и весьма плохих стихов; естественные науки были на пятьдесят лет назад от их современного положения в остальной Европе. Политической жизни никакой не было. Земледелие, промышленность и торговля были поражены ки¬


Государственность и анархия
581
тайскою неподвижностью. Народ, чернорабочие массы находились в полнейшем порабощении. И если бы не Италия, а отчасти и Венгрия, тревожившие своими крамольными волнениями счастливый сон австрийских верноподданных, можно принять всю эту империю за огромное царство мертвых.
Опираясь на это царство, Меттерних в продолжение тридцати трех лет силился привести всю Европу в такое же положение. Он сделался краеугольным камнем, душою, руководителем европейской реакции, и, разумеется, главною заботою его должно было быть уничтожение всяких либеральных поползновений в Германии.
Более всего его беспокоила Пруссия, государство новое, молодое, вступившее в ряд первостепенных держав только в конце последнего столетия, благодаря гению Фридриха II, благодаря Силезии, отнятой им у Австрии, а потом благодаря разделу Польши, благодаря смелому либерализму барона Штейна, Шарнгорста488 и других сподвижников прусского возрождения, и поэтому вставшего во главе общегерманского освобождения. Казалось, что все обстоятельства, события, недавно происшедшие, испытания, успех и победы и самый интерес Пруссии должны были побудить ее правительство идти смело по новому пути, оказавшемуся для нее столь счастливым и спасительным. Этого именно так страшно боялся и должен бьи бояться князь Меттерних.
Уже со времени Фридриха II, когда вся остальная Германия, дошедшая до самой крайней степени умственного и нравственного порабощения, была жертвою бесцеремонного, нахального и цинического управления, интриг и грабительства развратных дворов, в Пруссии был осуществлен идеал порядочной, честной и по возможности справедливой администрации. Там был только один деспот, правда, неумолимый, ужасный — государственный разум или логика государственной пользы, которой решительно все приносилось в жертву и перед которою должно бьио преклоняться всякое право. Но зато там было гораздо менее личного, развратного произвола, чем во всех других немецких государствах. Прусский подданный был рабом государства, олицетворившегося в особе короля, но не игрушкою его двора, любовниц или временщиков, как в остальной Германии. Поэтому уже тогда вся Германия смотрела на Пруссию с особенным уважением.


582
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Это уважение увеличилось чрезвычайно и обратилось в положительную симпатию после 1807 г., когда прусское государство, доведенное почти до совершенного уничтожения, стало искать своего спасения и спасения Германии в либеральных реформах и когда после целого ряда счастливых преобразований прусский король позвал не только свой народ, но всю Германию к восстанию против французского завоевателя, причем он обещал по окончании войны дать своим самую широкую либеральную конституцию. Даже был назначен срок, когда это обещание должно было исполниться, а именно 1 сентября 1815. Это торжественное королевское обещание было обнародовано 22 мая 1815 после возвращения Наполеона с о-ва Эльбы и перед ватерлооским сражением и было только повторением коллективного обещания, данного всеми европейскими государями, собранными на конгрессе в Вене, когда известие о высадке Наполеона поразило их всех паническим страхом. Оно было внесено как один из существеннейших пунктов в акты только что созданного Германского союза.
Некоторые из небольших владетелей Средней и Южной Германии довольно честно сдержали свое обещание. В Северной же Германии, где преобладал решительно военно-бюрократический дворянский элемент, сохранилось старое аристократическое устройство, прямо и сильно покровительствуемое Австриею.
От 1815 до мая 1819 вся Германия надеялась, что в противоположность Австрии, Пруссия примет под свое могучее покровительство общее стремление к либеральным реформам. Все обстоятельства и очевидный интерес прусского правительства, казалось, должны были склонить ее в эту сторону. Не говоря уже о торжественном обещании короля Фридриха Вильгельма III, обнародованном в мае 1815, все испытания, пережитые Пруссиею от 1807, ее изумительное восстановление, которым она была главным образом обязана либерализму своего правительства, должны были укрепить его в этом направлении. Наконец, было соображение еще более важное, которое должно было побудить прусское правительство заявить себя откровенным и решительным покровителем либеральных реформ. Это историческое соперничество юной прусской монархии с древнею Австрийскою империей.
Кто станет во главе Германии Австрия или Пруссия? Таков вопрос, поставленный предыдущими событиями и силою логики их обоюд¬


Государственность и анархия
583
ного положения. Германия, как раба, привыкшая к послушанию, не умеющая и не желающая жить свободно, искала себе господина могущественного, верховного повелителя, которому бы она могла вполне отдаться и который, соединив ее в одно нераздельное государственное тело, дал бы ей почетное положение между сильнейшими державами Европы. Таким господином мог быть или австрийский император, или прусский король. Оба вместе не могли занять этого места, не парализируя друг друга и не обрекая тем самым Германию на прежнюю беспомощность и на бессилие.
Австрия должна была естественным образом тянуть Германию назад. Она не могла действовать иначе. Отжившая и дошедшая уже до той степени старческого расслабления, когда всякое движение становится смертельным, а неподвижность — необходимым условием поддержки дряхлого существования, она, ради спасения самой себя, должна была защищать то же начало неподвижности не только в Германии, но в целой Европе. Всякое проявление народной жизни, всякое стремление вперед в каком бы то ни было угле европейского континента было для нее оскорблением, угрозой. Умирая, она хотела, чтобы все вместе с нею умерло. В политической же жизни, так же как и во всякой другой, идти назад или только оставаться на одном месте значит умирать. Понятно поэтому, что Австрия употребила свои последние и в материальном отношении еще громадные силы, чтобы подавить безжалостно и неуклонно всякое движение в Европе вообще и в Германии в особенности.
Но именно потому, что такова была необходимая политика Австрии, политика Пруссии должна была быть совершенно противоположною. После наполеоновских войн, после Венского конгресса, округлившего ее значительно в ущерб Саксонии, от которой она отобрала целую провинцию, особенно после роковой битвы при Ватерлоо, выигранной соединенными армиями, прусскою под предводительством Блюхера и английскою под предводительством Веллингтона489, после торжественного второго вступления прусских войск в Париж Пруссия заняла пятое место между первостепенными державами Европы. Но в отношении действительных сил, государственного богатства, числа ее жителей и даже географического положения она еще далеко не могла сравняться с ними. Штетина, Данцига и Кенигсберга на Балтийском море было слишком недостаточно для об¬


584
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
разования не только сильного военного флота, но даже значительного торгового. Уродливо растянутая и отделенная от вновь приобретенной Прирейнской провинции чужими владениями, Пруссия представляла в военном отношении чрезвычайно неудобные границы, делающие нападения на нее со стороны Южной Германии, Ганновера, Голландии, Бельгии и Франции очень легкими, а защиту весьма трудною. Наконец, число ее жителей в 1815 еле-еле доходило до 15 миллионов.
Несмотря на такую материальную слабость, еще гораздо большую при Фридрихе II, административному и военному гению великого короля удалось создать политическое значение и военную силу Пруссии. Но создание его было обращено в прах Наполеоном. После Иен- ского сражения надо было все создавать вновь, и мы видели, что единственно только рядом самых смелых и самых либеральных реформ просвещенные и умные государственные патриоты сумели возвратить Пруссии не только прежнее значение и прежнюю силу, но и значительно их увеличить. И действительно, они увеличили их до такой степени, что Пруссия могла занять не последнее место между великими державами, но недостаточно, однако, чтобы она могла долго удержаться на нем, если бы она не продолжала неуклонно стремиться к увеличению своего политического значения, нравственного влияния, а также к округлению и расширению своих границ.
Для достижения таких результатов перед Пруссией открывались два различные пути. Один, по крайней мере с виду, более народный, другой чисто государственный и военный. Следуя первому пути, Пруссия смело должна была бы встать во главе конституционного движения Германии. Король Фридрих Вильгельм III, следуя великому примеру знаменитого Вильгельма Оранского490 (1688 г.), должен был бы написать на своем знамени: «За протестантскую веру и за свободу Германии» и таким образом явиться открытым бойцом против австрийского католицизма и деспотизма. На втором же пути, нарушив свое торжественное королевское слово и отказавшись решительно от всяких дальнейших либеральных реформ в Пруссии, он должен был встать столь же открыто на сторону реакции в Германии и вместе с тем сосредоточить все внимание и все усилия на усовершенствования внутренней администрации и войска ввиду будущих возможных завоеваний.


Государственность и анархия
585
Был еще третий путь, открытый, правда, очень давно, именно еще римскими императорами, Августом и его преемниками, но после них давно затерянный и вновь открытый лишь в последнее время Наполеоном III и вполне очищенный и улучшенный учеником его, князем Бисмарком. Это путь государственного, военного и политического деспотизма, замаскированного и украшенного самыми широкими и вместе с тем самыми невинными народно-представительными формами.
Но в 1815 году этот путь был еще вполне неизвестен. Тогда никто и не подозревал истины, ставшей ныне известною даже самым глупым деспотам, что так называемые конституционные или народнопредставительные формы не мешают государственному, военному, политическому и финансовому деспотизму, но, как бы узаконяя его и давая ему ложный вид народного управления, могут значительно увеличить его внутреннюю крепость и силу.
Тогда этого не знали, да и не могли знать, потому что совершенный разрыв между эксплуатирующим классом и между эксплуатируемым пролетариатом далеко еще не был так ясен ни для буржуазии, ни для самого пролетариата, как в настоящее время. Тогда все правительства, да и сами буржуа, думали, что за буржуазиею стоит сам народ и что ей стоит только пошевелиться, дать знак, чтобы весь народ встал бы вместе с нею против правительства. Теперь совсем другое дело: буржуазия во всех странах Европы пуще всего боится социальной революции и знает, что против этой грозы ей нет другого убежища, как государство, и потому она всегда хочет и требует возможно сильного государства, или, говоря просто, военной диктатуры; а для того чтобы спасти свое тщеславие, а также и для того чтобы легче обмануть народные массы, она желает, чтобы эта диктатура была облечена в народно-представительные формы, которые бы ей позволили эксплуатировать народные массы во имя самого народа.
Но в 1815 году ни этого страха, ни этой ухищренной политики еще не существовало ни в одном из государств Европы. Напротив, буржуазия была везде искренно и наивно либеральна. Она еще верила, что, работая для себя, она работает для всех, и потому не боялась народа, не боялась возбуждать его против правительства, а вследствие чего и все правительства, опираясь, сколько было возможно,


586
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
на дворянство, относились к буржуазии как к революционерному классу, враждебно.
Нет сомненья, что в 1815 году, как и гораздо позже, было бы достаточно малейшего либерального заявления со стороны Пруссии, достаточно было бы, чтобы прусский король дал тень буржуазной конституции своим подданным, для того чтобы вся Германия признала его своею главою. Тогда еще не успело образоваться в немцах непрусской Германии той сильной нелюбви к Пруссии, которая проявилась гораздо позже и особенно в 1848 году. Напротив, все немецкие страны смотрели на нее с упованием, ожидая именно от нее освободительного слова, и достаточно было бы половины тех либеральных и народно-представительных учреждений, которыми прусское правительство в последнее время без всякого, впрочем, ущерба для деспотической власти так щедро наделило не только прусских, но даже и всех непрусских немцев, исключая австрийских, для того чтобы, по крайней мере, вся неавстрийская Германия признала прусскую гегемонию.
Этого именно чрезвычайно боялась Австрия, потому что этого было бы достаточно, чтобы поставить ее уже тогда в то несчастное и безвыходное положение, в котором она находится теперь. Утратив первое место в Германском союзе, она сама перестала быть державою немецкою. Мы видели, что немцы составляют лишь четвертую часть всего населения Австрийской империи. Пока немецкие области, а также и некоторые славянские области Австрии, как, напр., Богемия, Моравия, Силезия, Штирия, взятые вместе, были одним из членов Германского союза, то австрийские немцы, опираясь на всех остальных многочисленных жителей Германии, могли до некоторой степени смотреть на всю империю как на немецкую. Но лишь только совершилось бы отделение империи от Германского союза, как оно совершилось в настоящее время, то девятимиллионное, а тогда еще меньшее, немецкое население ее оказалось бы слишком слабым, для того чтобы сохранить в ней свое историческое преобладание; и австрийским немцам ничего более не оставалось бы, как отрешиться от подданства габсбургскому дому и соединиться с остальною Герма- ниею. К этому именно одни сознательно, другие бессознательно стремятся теперь, и это стремление обрекает Австрийскую империю на весьма близкую смерть.


Государственность и анархия
587
Лишь только бы утвердилась в Германии прусская гегемония, австрийское правительство принуждено было бы исторгнуть свои немецкие области из общего состава Германии, во-первых, потому что, оставив их в Германском союзе, оно фактически подчинило бы их, а через них и себя верховному владычеству короля прусского; и, во-вторых, потому что в таком случае Австрийская империя разделилась бы на две части, на немецкую, признающую прусскую гегемонию, и на всю остальную часть, не признающую ее, что было бы также гибелью для империи.
Было, правда, другое средство, которое хотел испытать в 1850 году князь Шварценберг, но которое ему не удалось, да и не могло бы удаться, а именно: включить целиком, как нераздельное государство, всю империю с Венгриею, с Трансильванией и со всеми ее славянскими и итальянскими провинциями в состав Германского союза. Эта попытка не могла удаться, потому что ей воспротивилась бы отчаянно Пруссия, а вместе с Пруссией и большая часть Германии, воспротивилась бы также, как они это и сделали в 1850 году, и все другие великие державы, особенно же Россия и Франция, и, наконец, возмутились бы три четверти австрийского, германоненавистного населения — славяне, мадьяры, румыны, итальянцы, для которых одна мысль, что они могли бы стать немцами, кажется позором.
Пруссия и вся Германия были бы, естественно, противны попытке, осуществление которой уничтожило бы первую и лишило бы ее специально немецкого характера; последняя же, Германия, перестала бы быть отечеством немцев и превратилась бы в какой-то хаотический и насильственный сбор самых разнообразных народностей. Россия же и Франция не согласились бы потому, что Австрия, подчинившая себе всю Германию, стала бы вдруг самою могущественною державою на континенте Европы.
Оставалось поэтому Австрии одно — не душить Германию своим всецелым вступлением в нее, но вместе с тем и не позволить Пруссии стать во главе Германского союза. Следуя такой политике, она могла рассчитывать на деятельную помощь Франции и России. Политика же последней до самого последнего времени, т.е. до Крымской войны, состояла именно в систематическом поддержании взаимного соперничества между Австрией и Пруссией, так чтобы ни одна из них не могла одержать верх над другой, и в то же самое время в воз¬


588
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
буждении недоверия и страха в маленьких и средних государствах Германии и в покровительстве им против Австрии и Пруссии.
Но так как влияние Пруссии на остальную Германию было главным образом нравственного свойства, так как оно было основано больше всего на ожидании, что вот скоро прусское правительство, давшее еще недавно так много доказательств своего патриотического и просвещенно-либерального направления, и теперь, верное своему обещанию, дает конституцию своим подданным и тем самым станет во главе передового движения в целой Германии, то главная забота князя Меттерниха должна была устремиться на то, чтобы прусский король не давал своим подданным конституции и чтобы он вместе с императором австрийским стал во главе реакционного движения в Германии. В этом стремлении он также нашел самую горячую поддержку и во Франции, управляемой Бурбонами, и в императоре Александре, управляемом Аракчеевым491.
Князь Меттерних нашел столь же горячую поддержку и в самой Пруссии, за весьма малым исключением во всем прусском дворянстве и в высшей бюрократии, военной и гражданской, да наконец, и в самом короле.
Король Фридрих Вильгельм III был очень добрый человек, но король, т. е., как следует быть королю, деспот по природе, по своему воспитанию и по привычке. К тому же он был набожный и верующий сын евангелической церкви, а первый догмат этой церкви гласит, что «всякая власть от Бога». Он не на шутку верил в свое богопомазание, в свое право или даже, вернее, в свой долг приказывать и в обязанность каждого подданного слушаться и исполнять без всяких рассуждений. Такое направление ума не могло согласиться с либерализмом. Правда, что в эпоху беды государственной он надавал множество самых либеральных обещаний своим верным подданным. Но он это сделал, повинуясь государственной необходимости, перед которой, как перед высшим законом, обязан преклоняться даже сам государь. Теперь же беда миновала, значит, и обещание, исполнение которого было бы вредно для самого народа, держать было не надо.
Очень хорошо объяснил это в современной проповеди архиепископ Эйлерт492 : «Король, — говорит он, — поступал как умный отец. В день своего рождения или выздоровления, тронутый любовью своих детей, он им делал разные обещания; потом с должным спо¬


Государственность и анархия
589
койствием видоизменял их и восстановлял свою натуральную и спа- сительную власть»493. Вокруг его весь двор, весь генералитет и вся высшая бюрократия были проникнуты этим же духом. В эпоху беды, вызванной ими на Пруссию, они притихли, молча сносили неотразимые реформы барона Штейна и его главных сподвижников. Теперь же по прошествии беды они заинтриговали и зашумели пуще прежнего.
Они были искренними реакционерами, не менее короля, пожалуй, даже больше, чем сам король. Общегерманского патриотизма они не только что не понимали, но ненавидели от всей души. Германское знамя им было противно и казалось им знаменем бунта. Они знали только свою милую Пруссию, которую, впрочем, готовы были загубить в другой раз, лишь бы только не сделать ни малейшей уступки ненавистным либералам. Мысль о признании за буржуази- ею каких бы то ни было политических прав, и особливо права критики и контроля, мысль о возможном сравнении их с ними просто приводила их в ужас и возбуждала к ним неописанное негодование. Они желали, хотели расширения и округления прусских границ, но только путем завоевания. С самого начала их цель была поставлена ясно: в противоположность либеральной партии, которая стремилась к германизированию Пруссии, они всегда хотели пруссофици- ровать Германию.
К тому же, начиная с их предводителя, королевского друга, князя Витгенштейна494, сделавшегося вскоре первым министром, они почти все были на откупу у князя Меттерниха. Против них стояла небольшая группа людей, друзей и сподвижников барона Штейна, получившего уже отставку. Эта кучка государственных патриотов продолжала делать неимоверные усилия, чтобы удержать короля на пути либеральных реформ, и, не находя себе опоры нигде, кроме общественного мнения, равно презираемого королем, двором, бюрократией и армией, она была скоро низвергнута. Золото Меттерниха, самостоятельное реакционное направление высших германских кругов оказались гораздо сильнее.
Поэтому Пруссии для исполнения чисто либеральных планов оставался только один путь: усовершенствование и постепенное увеличение административных и финансовых средств, а также и военной силы ввиду будущих завоеваний в самой Германии. Этот путь


590
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
был, впрочем, вполне сообразен преданиям и всему существу прусской монархии, военной, бюрократической, полицейской, одним словом, государственной, т.е. законно-насильственной во всех своих внешних и внутренних проявлениях. С этого времени стал образовываться в германских официальных кругах идеал разумного и просвещенного деспотизма, который и управлял Пруссиею до самого 1848 года. Он был столько же противен либеральным стремлениям пангерманского патриотизма, сколько и деспотический обскурантизм князя Меттерниха.
Против реакции, нашедшей себе такое могущественное выражение во внутренней и во внешней политике Австрии и Пруссии, поднялась, весьма естественно, более или менее в целой Германии, но по преимуществу в южной, борьба со стороны партии либеральнопатриотической. Это был род дуэли, длившейся в разных видах, но с результатами почти всегда одинаковыми и всегда чрезвычайно плачевными для немецких либералов, ровно пятьдесят пять лет, от 1815 до 1870 года. Ее можно разделить на несколько периодов:
1. Период либерализма и галлофобии тевтоноромантиков, от 1815 до 1830 года.
2. Период явного подражания французскому либерализму, от 1830 до 1840 года.
3. Период экономического либерализма и радикализма, от 1840 до 1848 года.
4. Период, впрочем, весьма короткий, решительного кризиса, кончившегося смертью германского либерализма, от 1848 до 1850 года и, наконец, —
5. Период, начавшийся упорною и, можно сказать, последнею борьбою умирающего либерализма против государственности в прусском парламенте и окончившийся окончательным торжеством прусской монархии в целой Германии, от 1850 до 1870 года.
Немецкий либерализм первого периода, от 1815 до 1830, не был одиноким явлением. Он был только национальною, правда, весьма своеобразною отраслью общеевропейского либерализма, начавшего почти во всех пунктах Европы, от Мадрида до Петербурга и от Германии до Греции, борьбу весьма энергичную против общеевропейской монархической и аристократически-клерикальной реакции, которая восторжествовала с возвращением Бурбонов на французский, испан¬


Государственность и анархия
591
ский, неаполитанский, пармский и лукский престолы495, папы, а вместе с ним и иезуитов в Рим, пьемонтского короля в Турин и с водворением австрийцев в Италии.
Главным и официальным представителем этой истинно интернациональной реакции был святой союз (la sainte alliance)496, заключенный прежде всего между Россиею, Пруссиею и Австриею, но к которому потом приступили решительно все европейские державы, большие и маленькие, за исключением Англии, Рима и Турции. Начало его было романтическое. Первая мысль о нем созрела в мистическом воображении известной баронессы Криднер497, пользовавшейся милостями еще довольно молодого и не совсем отжившего императора-женолюбца Александра I. Она уверяла его, что он белый ангел, ниспосланный небом для спасения несчастной Европы из когтей черного ангела, Наполеона, и для водворения божественного порядка на земле. Александр Павлович охотно уверовал в такое призвание, вследствие чего предложил Пруссии и Австрии заключение святого союза. Три богопомазанные монарха, призвав, как и следовало, святую троицу в свидетели, поклялись друг другу в безусловном и неразрывном братстве и провозгласили целью союза торжество божьей воли, нравственности, справедливости и мира на земле. Они обещали всегда действовать заодно, помогая друг другу советом и делом во всякой борьбе, которая будет возбуждена против них духом тьмы, т. е. стремлением народов к свободе. В действительности это обещание означало, что они будут вести войну, солидарную и беспощадную, против всех проявлений либерализма в Европе, поддерживая до конца и во что бы то ни стало феодальные учреждения, пораженные и уничтоженные революциею, но восстановленные реставрациею.
Если фразером и мелодраматическим представителем святого союза был Александр, то настоящим руководителем его явился князь Меттерних. Тогда, как во время великой революции и как в настоящее время, Германия была краеугольным камнем европейской реакции.
Благодаря святому союзу реакция стала интернациональною, вследствие чего и самые бунты против нее приняли интернациональный характер. Период между 1815 и 1830 был в Западной Европе последним героическим периодом буржуазии.


592
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Насильственное восстановление абсолютно-монархической власти и феодально-клерикальных учреждений, лишив этот почтенный класс всех выгод, завоеванных им во время революции, естественным образом должно было обратить его снова в класс более или менее революционный. Во Франции, Италии, Испании, Бельгии, Германии образовались буржуазные тайные общества, имевшие целью низвергнуть только что восторжествовавший порядок. В Англии, сообразно обычаям этой страны, единственной, где конституционализм пустил глубокие и живые корни, эта повсеместная борьба буржуазного либерализма против воскресшего феодализма приняла характер легальной агитации и парламентских переворотов. Во Франции, Бельгии, Италии, Испании она должна была принять направление решительно революционное, которое отозвалось даже в России и Польше. Во всех этих странах всякое тайное общество, открытое и уничтоженное правительством, тотчас заменялось другим, и все имели одну цель — восстание с оружием в руках, организацию бунта. Вся история Франции, от 1815 до 1830, была рядом попыток низвергнуть трон Бурбонов, и после многих неудач французы достигли, наконец, своей цели в 1830. Всем известна история революции испанской, неаполитанской, пьемонтской, бельгийской498 и польской в 1830-31 гг. и декабрьского бунта в России. Во всех этих странах, в одних с успехом, в других без успеха, восстания были чрезвычайно серьезны; много было пролито крови, много было потрачено драгоценных жертв, словом, борьба была серьезная, нередко героическая. Посмотрим теперь, что делалось в это же самое время в Германии.
Во весь первый период, с 1815 до 1830, встречаются только два сколько-нибудь замечательные заявления либерального духа в Германии. Первым было знаменитое вартбургское сходбище в 1817 г.499 Около Вартбургского замка, служившего некогда тайным убежищем для Лютера, собралось около 500 студентов со всех сторон Германии с национальным германским трехцветным знаменем и с такими же лентами через плечо.
Духовные дети патриотического профессора и певца Арндта, сочинителя известного национального гимна: «Wo ist das deutsche Vaterland», и столь же патриотического отца всех немецких гимназистов Иана500, который в четырех словах, «бодрый, набожный, ве¬


Государственность и анархия
593
селый, свободный», выразил идеал немецкого белокурого и длинноволосого юношества, студенты Северной и Южной Германии нашли нужным собраться, чтобы заявить громко перед целою Европою и главным образом перед всеми правительствами Германии требования немецкого народа. В чем же состояли их требования и заявления?
Тогда во всей Европе была мода на монархическую конституцию. Далее не шло воображение буржуазной молодежи ни во Франции, ни в Испании, ни даже в самой Италии, ни в Польше. Только в одной России отдел декабристов, известный под именем Южного общества, под предводительством Пестеля и Муравьёва-Апостола требовал разрушения русской империи и основания славянской федеральной республики с отдачей всей земли народу.
Немцы ни о чем подобном не мечтали. Они ничего разрушать не хотели. К подобному делу, непременному и первому условию всякой серьезной революции, они имели так же мало охоты тогда, как и теперь. Они и не думали подымать крамольной, святотатственной руки ни против одного из своих многочисленных отцов-государей. Они только желали, чтобы каждый из этих отцов-государей дал хотя какую-нибудь конституцию. Далее они желали общегерманского парламента, поставленного над частными парламентами, и всегерман- ского императора, поставленного как представитель национального единства над частными государями. Требование, как видим, чрезвычайно умеренное, да к тому же и в высшей степени нелепое. Они хотели монархической федерации и вместе с тем мечтали о могуществе единогерманского государства, что представляет очевидную нелепость. Однако стоит только подвергнуть немецкую программу ближайшему рассмотрению, чтобы убедиться, что кажущаяся нелепость ее происходит от недоразумения. Недоразумение же состоит в ошибочном предположении, будто немцы вместе с национальным могуществом и единством требовали и свободы.
Немцы никогда не нуждались в свободе. Жизнь для них просто немыслима без правительства, т. е. без верховной воли, верховной мысли и железной руки, ими помыкающей. Чем сильнее эта рука, тем более гордятся они и тем самая жизнь становится для них веселее. Их огорчало не отсутствие свободы, из которой они не сумели бы сделать никакого употребления, а отсутствие единого,


594
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
нераздельно-национального могущества при действительном существовании множества маленьких тираний. Их затаенная страсть, их единая цель создать огромное пангерманское государство, насильственно-всепоглощающее государство, перед которым бы трепетали все другие народы.
Поэтому весьма естественно, что они никогда не хотели народной революции. В этом отношении немцы оказались чрезвычайно логичны. И в самом деле, государственное могущество не может быть результатом народной революции; оно, пожалуй, может быть результатом победы, одержанной каким-нибудь классом над народным бунтом, как это было во Франции. Но и в самой Франции завершение сильного государства требовало сильной, деспотической руки Наполеона. Германские либералы ненавидели деспотизм Наполеона, но они готовы были обожать государственную силу, прусскую или австрийскую, лишь бы она согласилась обратиться в пангерманскую силу.
Известная песня Арндта: «Wo ist das deutsche Vaterland», оставшаяся и до сих пор национальным гимном Германии, вполне выражает это страстное стремление к созданию могучего государства. Он спрашивает: «Где отечество немца? — Пруссия? — Австрия? — Северная или Южная Германия? — Западная или Восточная?» И затем отвечает: «Нет, нет, отечество его должно быть гораздо шире». Оно распространяется всюду, «где звучит немецкий язык и Богу в небе песни поет».
А так как немцы, один из плодотворнейших народов в мире, высылают свои колонии всюду, наполняют собою все столицы Европы, Америку, даже Сибирь, то выходит, что скоро весь земной шар должен будет покориться власти пангерманского императора.
Таково было настоящее значение вартбургского студенческого сходбища. Они искали и требовали себе пангерманского господина, который, держа их в ежовых рукавицах, сильный их страстным и вольным повиновением, заставлял бы трепетать всю Европу.
Теперь посмотрим, каким образом они заявили свое неудовольствие. На вартбургском празднике сначала пропели известную песнь Лютера: «Сильная крепость наш Бог»501, потом «Wo ist das deutsche Vaterland». Прокричали vivat некоторым немецким патриотам и проклятие реакционерам; наконец, предали огню несколько реакционных брошюр. Вот и все.


Государственность и анархия
595
Значительнее были два другие факта, случившиеся в 1819: убийство русского шпиона Коцебу студентом Зандом302 и попытка убийства маленького государственного сановника нассауского герцогства фон Ибеля, совершенная молодым аптекарем Карлом Ленингом303. Оба поступка были чрезвычайно нелепы, так как не могли принести решительно никакой пользы. Но, по крайней мере, в них проявилась искренность страсти, героизм самопожертвования и то единство мысли, слова и дела, без которых революционаризм неминуемо впадает в риторику и становится отвратительною ложью.
Кроме этих двух фактов: политического убийства, совершенного Зандом, и попытки Ленинга, все остальные заявления германского либерализма не выходили из области самой наивной и притом чрезвычайно смешной риторики. Это было время дикого тевтонизма304. Дети филистеров и сами будущие филистеры, немецкие студенты вообразили себя. германцами древних времен, как их описывают Тацит303 и Юлий Цезарь306, воинственными потомками Арминия307, девственными обитателями дремучих лесов. Вследствие чего они возымели глубокое презрение не к своему мещанскому миру, как бы следовало по логике, а к Франции, к французам и вообще ко всему, что носило на себе отпечаток французской цивилизации. Французо- едство сделалось повальною болезнью в Германии. Университетское юношество стало рядиться в древнегерманское платье, точь-в-точь как наши славянофилы сороковых и пятидесятых годов, и тушило свой юношеский жар в непомерном количестве пива, причем непрерывные дуэли, кончавшиеся обыкновенно царапинами на лице, проявляли его воинственную доблесть. А патриотизм и мнимый либерализм находили полнейшее выражение и удовлетворение в орании воинственно-патриотических песен, между коими национальный гимн «Где отечество немца?», пророческая песнь ныне совершившейся или совершающейся пангерманской империи, занимал, разумеется, первое место.
Сравнив эти заявления с одновременными заявлениями либерализма в Италии, Испании, Франции, Бельгии, Польше, России, Греции, всякий согласится, что не было ничего невиннее и смешнее немецкого либерализма, который в самых ярых проявлениях своих был проникнут тем хамским чувством послушания и верноподданниче- ства, или, говоря учтивее, тем набожным почитанием властей и на¬


596
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
чальства, зрелище которого вырвало у Берне508 болезненное, всем известное и уже приведенное нами восклицание: «Другие народы бывают часто рабами, но мы, немцы, всегда лакеи»*.
И в самом деле, немецкий либерализм, за исключением весьма немногих лиц и случаев, был только особенным проявлением немецкого лакейства, общенационального лакейского честолюбия. Он был только не одобренным цензурой выражением общего желания чувствовать над собою сильную императорскую руку. Но это верноподданническое требование казалось правительству бунтом и преследовалось как бунт.
Это объясняется соперничеством Австрии и Пруссии. Каждая из них охотно села бы на упраздненный трон Барбарусы, но ни одна не могла согласиться, чтобы этот трон был занят ее соперницей, вследствие чего, поддерживаемые в одно и то же время Россией и Францией, действовали заодно с ними, хотя и по соображениям совершенно различным, и Австрия и Пруссия стали преследовать как проявление самого крайнего либерализма общее стремление всех немцев к созданию единой и могучей пангерманской империи.
Убийство Коцебу было сигналом для самой горячей реакции. Начались съезды и конференции немецких государей, немецких министров, а также и интернациональные конгрессы, на которых участвовали император Александр I и французский посланник. Рядом мер, предписанных Германским союзом, скрутили бедных немецких либералов-холопов. Запретили им предаваться гимнастическим упражнениям и петь патриотические песни — оставили им только пиво. Установили повсюду цензуру, и что же? Германия вдруг успокоилась, бурши повиновались даже без тени протеста, и в продолжение одиннадцати лет, от 1819 до 1830 года, на всей немецкой земле не было уже ни малейшего проявления какой бы то ни было политической жизни.
Этот факт так поразителен, что немецкий профессор Мюллер509, написавший довольно подробную и правдивую историю пятидесятилетия 1816-1865 годов, рассказывая все обстоятельства этого внезап¬
* Лакейство есть добровольное рабство. Странная вещь! Кажется, не может быть рабства хуже русских; но никогда между русскими студентами не существовало такого лакейского отношения к профессорам и начальству, какое существует и поныне во всем немецком студенчестве.


Государственность и анархия
597
ного и действительно чудесного умиротворения, восклицает: «Нужно ли еще других доказательств, что в Германии нет почвы для революции?»510.
Второй период германского либерализма начался 1830 годом и кончился около 1840. Это период почти слепого подражания французам. Немцы перестают пожирать галлов, но зато обращают всю ненависть на Россию.
Немецкий либерализм проснулся после одиннадцатилетнего сна не собственным движением, а благодаря трем июньским дням в Париже, который нанес первый удар святому союзу изгнанием своего законного короля511. Вслед за тем вспыхнула революция в Бельгии и в Польше. Встрепенулась также Италия, но, преданная Людовиком-Филиппом512 австрийцам, подверглась еще пущему игу. В Испании загорелась междуусобная война между кристиноса- ми и карлистами513. При таких обстоятельствах нельзя было не проснуться даже Германии.
Это пробуждение было тем легче, что Июльская революция до смерти перепугала все немецкие правительства, не исключая австрийского и прусского. До самого водворения князя Бисмарка с своим королем-императором на германском престоле все немецкие правительства, несмотря на всю внешнюю обстановку военной, политической и буржуазной силы, в нравственном отношении были чрезвычайно слабы и лишились всякой веры в себя.
Этот несомненный факт кажется чрезвычайно странным ввиду наследственной нежности и верноподданничества германского племени. Чего бы, кажется, правительствам беспокоиться и бояться? Правительства чувствовали, знали, что немцы, хотя повинуются им, как следует добрым подданным, однако терпеть их не могут. Что же сделали они, чтобы заглушить ненависть племени, до такой степени расположенного к обожанью своих властей? Какие именно были причины этой ненависти?
Их было две: первая состояла в преобладании дворянского элемента в бюрократии и в войне. Июльская революция уничтожила остатки феодального и клерикального преобладания во Франции; в Англии тоже вслед за Июльской революцией восторжествовала либерально-буржуазная реформа. Вообще с 1830 года начинается полное торжество буржуазии в Европе, но только не в Германии.


598
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Там до самых последних годов, т.е. до водворения аристократа Бисмарка, продолжала царствовать феодальная партия. Все высшие и большая часть низших правительственных мест как в бюрократии, так и в войске были в ее руках. Всем известно, как презрительно, надменно немецкие аристократы, князья, графы, бароны и даже простые фоны обращаются с бюргером. Известно знаменитое изречение князя Виндишгреца, австрийского генерала, бомбардировавшего в 1848 году Прагу, а в 1849 Вену: «Человек начинается только с барона». Это преобладание дворянства было тем оскорбительнее для немецких бюргеров, что дворянство это во всех отношениях, и с точки зрения богатства, и по своему умственному развитию, стоит несравненно ниже буржуазного класса. И тем не менее оно командовало всеми и везде. Бюргерам предоставлено было только право платить и повиноваться. Это было чрезвычайно неприятно для бюргеров. И несмотря на всю готовность обожать своих законных государей, они не хотели терпеть правительств, находившихся почти исключительно в руках дворянства.
Однако замечательно, что они несколько раз пытались, но никогда не умели свергнуть дворянское иго, которое пережило даже бурные 1848 и 1849 годы и только теперь начинает подвергаться систематическому уничтожению со стороны померанского дворянина, князя Бисмарка.
Другая и самая главная причина нелюбви немцев к правительствам уже объяснена нами. Правительства были противны соединению Германии в сильное государство. Значит, все буржуазные и политические инстинкты немецких патриотов были оскорблены ими. Правительства знали это и потому не доверяли своим подданным и не на шутку боялись их, несмотря на постоянные усилия подданных доказать свою безграничную покорность, полную невинность.
Вследствие этих недоразумений правительства чрезвычайно испугались последствий Июльской революции; так испугались, что достаточно было самого невинного и бескровного уличного шума, путча (Putsch), как выражаются немцы, чтобы заставить королей саксонского и ганноверского и герцогов гессен-дармштадтского и брауншвейгского дать своим подданным конституцию. Далее, Пруссия и Австрия, даже сам князь Меттерних, бывший до тех пор душою реакции в целой Германии, советовали теперь германскому союзу не


Государственность и анархия
599
противиться законным требованиям немецких верноподданных. В парламентах Южной Германии предводители так называемых либеральных партий заговорили очень громко о возобновлении требований общегерманского парламента и о выборе пангерманского императора.
Все зависело от исхода польской революции. Если бы она восторжествовала, прусская монархия, оторванная от своей северо- восточной опоры и принужденная поплатиться если не всеми, то по крайней мере значительной частью своих польских областей, принуждена была бы искать новой точки опоры в самой Германии, и так как она тогда еще не могла приобресть ее путем завоевания, то должна была бы снискивать снисхождение и любовь остальной Германии путем либеральных реформ и смело призвать всех немцев под императорское знамя... Словом, уже тогда осуществилось бы, хотя и другими путями, то, что сделалось теперь, и осуществилось бы сначала, может быть, в более либеральных формах. Вместо того чтобы Пруссии поглотить Германию, как вышло теперь, тогда могло бы показаться, будто Германия поглощает Пруссию. Но это только казалось бы, потому что на самом деле Германия все-таки была бы порабощена силою прусской государственной организации.
Но поляки, покинутые и преданные всею Европою, несмотря на геройское сопротивление, были, наконец, побеждены. Варшава пала, и с нею пали все надежды германского патриотизма. Король Фридрих Вильгельм III, оказавший столь значительные услуги своему зятю514, императору Николаю, ободренный его победою, сбросил маску и пуще прежнего поднял гонение на пангерманских патриотов. Тогда, собрав все свои силы, они сделали последнее торжественное заявление, если не сильное, то по крайней мере чрезвычайно шумное, сохранившееся в новейшей истории Германии под именем Гамбахского празднества в мае 1832515.
В Гамбахе, в баварском Пфальце, на этот раз собралось около тридцати тысяч человек, мужчин и женщин. Мужчины с трехцветными лентами через плечо, дамы с трехцветными шарфами, и все, разумеется, под трехцветным германским знаменем. На этом митинге говорилось уже не о федерации германских стран и племен, а о пангерманской централизации. Некоторые ораторы, как, напр., доктор Вирт516, произнесли даже имя германской республики


600
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
и даже европейской федеральной республики, европейских соединенных штатов.
Но все это были только слова, слова гнева, злобы, отчаяния, возбужденных в немецких сердцах явным нежеланием или немощью немецких государей создать пангерманскую империю, слова чрезвычайно красноречивые, но за которыми не было ни воли, ни организации, а поэтому не было и силы.
Однако Гамбахский митинг не прошел совсем бесследно. Мужички баварского Пфальца не удовольствовались словами. Вооружившись косами и вилами, они пошли разрушать дворянские замки, таможни и присутственные места, предавая огню все бумаги, отказываясь платить подати и требуя для себя земли, а на земле полной свободы. Этот мужицкий бунт, чрезвычайно похожий по своим начинаниям на всеобщее восстание германских крестьян в 1525, страшно перепугал не только консерваторов, но даже либералов и самих немецких республиканцев, буржуазный либерализм которых никак не может совмещаться с настоящим народным бунтом. Но, к общему удовольствию, эта возобновленная попытка крестьянского восстания была подавлена баварскими войсками.
Другим последствием Гамбахского празднества было нелепое, хотя и чрезвычайно смелое и с этой точки зрения достойное уважения, нападение семидесяти вооруженных студентов на главный караул, охранявший здание Германского союза во Франкфурте. Нелепо было это предприятие потому, что Германский союз надо было бить не во Франкфурте, а в Берлине или Вене, и потому что семидесяти студентов было далеко не достаточно, чтобы сломить силу реакции в Германии. Они, правда, надеялись, что за ними и с ними встанет все франкфуртское население, не подозревая, что правительство было предупреждено за несколько дней об этой безумной попытке. Правительство же не нашло нужным предупредить ее, а, напротив, дало ей совершиться, чтобы иметь потом хороший предлог для окончательного уничтожения революционеров и революционных стремлений в Германии.
И в самом деле, за франкфуртским атентатом517 поднялась самая страшная реакция во всех странах Германии. Во Франкфурте была учреждена центральная комиссия, под ведением которой действовали специальные комиссии всех больших и маленьких госу¬


Государственность и анархия
601
дарств. В центральной комиссии, разумеется, заседали австрийские и прусские государственные инквизиторы. Это был настоящий праздник для немецких чиновников и для бумажных фабрик Германии, потому что было исписано несметное количество бумаги. Во всей Германии было арестовано более 1800 человек, в том числе много людей почтенных, как профессоров, докторов, адвокатов, — словом, весь цвет либеральной Германии. Многие бежали, но многие просидели в крепостях до 1840, иные же до 1848 года.
Мы видели значительную часть этих отчаянных либералов в марте 1848 в фор-парламенте, а потом в Национальном собрании518. Все они без исключения оказались отчаянными реакционерами.
Гамбахским праздником, восстанием мужиков в Пфальце, франк- фуртским.атентатом и воспоследовавшим за ним громадным процессом кончилось всякое политическое движение Германии, настало гробовое спокойствие, которое продолжалось без малейшего перерыва вплоть до 1848 г. Зато движение перенеслось в литературу.
Мы уже сказали, что в противоположность первому периоду (1815-1830), периоду исступленного французоедства, этот второй период немецкого либерализма (1830-1840), а также и третий (до 1848) можно назвать чисто французским, по крайней мере в отношении беллетристической и политической литературы. Во главе этого нового направления стояли два еврея: один гениальный поэт Гейне; другой — замечательный памфлетист Германии Берне. Оба почти в первые дни Июльской революции переселились в Париж, откуда один стихами, другой «письмами из Парижа» стали проповедовать немцам французские теории, французские учреждения и парижскую жизнь.
Можно сказать, они совершили переворот в германской литературе. Книжные лавки и библиотеки для чтения переполнились переводами и весьма плохими подражаниями французских драм, мелодрам, комедий, повестей, романов. Молодой буржуазный мир стал думать, чувствовать, говорить, причесываться, одеваться по-французски. Впрочем, это не сделало его отнюдь любезнее, а только смешнее.
Но в то же время укоренялось в Берлине направление более серьезное, основательное, а главное, несравненно более свойственное германскому духу. Как часто бывало в истории, смерть Гегеля519, последовавшая вскоре после Июльской революции, утвердила в Берли¬


602
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
не, в Пруссии, а потом и в целой Германии преобладание его метафизической мысли, царство гегелианизма.
Отказавшись, по крайней мере на первое время и по причинам вышеизложенным, от соединения Германии в одно нераздельное государство путем либеральных реформ, Пруссия не могла и не хотела, однако, совсем отказаться от нравственного и материального преобладания над всеми другими немецкими государствами и странами. Напротив, она постоянно стремилась группировать вокруг себя умственные и экономические интересы целой Германии. Для этого она употребила два средства: развитие Берлинского университета и таможенный союз520.
В последние годы царствования Фридриха Вильгельма III министром народного просвещения был государственный человек старой либеральной школы барона Штейна, Вильгельма фон Гумбольдта521 и др., тайный советник фон Альтенштейн522. Сколько было возможно в то реакционное время в противность всем остальным прусским министрам, своим товарищам, в противность Меттерниху, который систематическим тушением всякого умственного света надеялся упрочить царство реакции в Австрии и в целой Германии, Альтенштейн, оставаясь верным старым либеральным преданиям, старался собрать в Берлинском университете всех передовых людей, всех знаменитостей германской науки, так что в то самое время, когда прусское правительство, заодно с Меттернихом и поощряемое императором Николаем, душило во что бы то ни стало либерализм и либералов, Берлин стал средоточием, блестящим фокусом научно-духовной жизни Германии.
Гегель, приглашенный прусским правительством еще в 1818 занять кафедру Фихте, умер в конце 1831 г. Но он оставил после себя в Берлинском, Кёнигсбергском и Галльском университетах целую школу молодых профессоров, издателей его сочинений и горячих приверженцев и толкователей его учения. Благодаря их неутомительным стараниям учение это распространилось скоро не только в целой Германии, но во многих других странах Европы, даже во Франции, куда оно было перенесено, совсем изуродованное Виктором Кузеном523. Оно приковало к Берлину как к живому источнику нового света, чтобы не сказать нового откровения, множество умов немецких и ненемецких. Кто не жил в то время, тот никогда не поймет, до


Государственность и анархия
603
какой степени было сильно обаяние этой философской системы в тридцатых и сороковых годах. Думали, что вечно искомый абсолют, наконец, найден и понят, и его можно покупать в розницу или оптом в Берлине.
Философия Гегеля в истории развития человеческой мысли была в самом деле явлением значительным. Она была последним и окончательным словом того пантеистического и абстрактно-гуманитарного движения германского духа, которое началось творениями Лессинга и достигло всестороннего развития в творениях Гёте; движение, создавшее мир бесконечно широкий, богатый, высокий и будто бы вполне рациональный, но остававшийся столь же чуждым земле, жизни, действительности, сколько был чужд христианскому, богословскому небу. Вследствие этого этот мир, как фата-моргана524, не достигая неба и не касаясь земли, вися между небом и землею, обратил самую жизнь своих приверженцев, своих рефлектирующих и поэтизирующих обитателей в непрерывную вереницу сомнамбулических представлений и опытов, сделал их никуда не годными для жизни или, что еще хуже, осудил их делать в мире действительном совершенно противное тому, что они обожали в поэтическом или метафизическом идеале.
Таким образом объясняется изумительный и довольно общий факт, поражающий нас еще поныне в Германии, что горячие поклонники Лессинга, Шиллера, Гёте, Канта, Фихте и Гегеля могли и до сих пор могут служить покорными и даже охотными исполнителями далеко не гуманных и не либеральных мер, предписываемых им правительством. Можно даже сказать вообще, что чем возвышеннее идеальный мир немца, тем уродливее и пошлее его жизнь и его действия в живой действительности.
Окончательным завершением этого высокоидеального мира была философия Гегеля. Она вполне выразила и объяснила его своими метафизическими построениями и категориями и тем самым убила его, придя путем железной логики к окончательному сознанию его и своей собственной бесконечной несостоятельности, недействительности и, говоря проще, пустоты.
Школа Гегеля, как известно, разделилась на две противоположные партии; причем, разумеется, между ними образовалась и третья, средняя партия, о которой, впрочем, здесь говорить нечего. Одна из


604
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
них, именно консервативная партия, нашла в новой философии оправдание и узаконение всего существующего, ухватившись за известное изречение Гегеля: «Все действительное разумно». Эта партия создала так называемую официальную философию прусской монархии, уже представленной самим Гегелем как идеал политического устройства.
Но противоположная партия так называемых революционных гегельянцев оказалась последовательнее самого Гегеля и несравненно смелее его; она сорвала с его учения консервативную маску и представила во всей наготе беспощадное отрицание, составляющее его настоящую суть. Во главе этой партии встал знаменитый Фейербах, доведший логическую последовательность не только до полнейшего отрицания всего божественного мира, но даже до отрицания самой метафизики. Далее он идти не мог. Сам все-таки метафизик, он должен был уступить место своим законным преемникам, представителям школы материалистов или реалистов, большая часть которых, впрочем, как, напр., гг. Бюхнер, Маркс и другие, не умели и не умеют освободиться от преобладания метафизической абстрактной мысли.
В тридцатых и сороковых годах господствовало мнение, что революция, которая последует за распространением гегелианизма, развитого в смысле полнейшего отрицания, будет несравненно радикальнее, глубже, беспощаднее и шире в своих разрушениях, чем революция 1793 г. Так думали потому, что философская мысль, выработанная Гегелем и доведенная до самых крайних результатов учениками его, действительно была полнее, всестороннее и глубже мысли Вольтера и Руссо, имевших, как известно, самое прямое и далеко не всегда полезное влияние на развитие и, главное, на исход первой французской революции. Так, например, несомненно, что почитателями Вольтера, инстинктивного презирателя народных масс, глупой толпы, были государственные люди вроде Мирабо525 и что самый фанатический приверженец Жан Жака Руссо, Максимилиан Робеспьер был восстановителем божественных и реакционногражданских порядков во Франции.
В тридцатых и сороковых годах полагали, что когда наступит опять пора для революционного действия, то доктора философии школы Гегеля оставят далеко за собою самых смелых деятелей девя¬


Государственность и анархия
605
ностых годов и удивят мир своим строго логическим, беспощадным революционаризмом. На эту тему поэт Гейне написал много красноречивых слов. «Все ваши революции ничто, — говорил он французам, — перед нашею будущею немецкою революциею. Мы, имевшие дерзость систематически, ученым образом уничтожить весь божественный мир, мы не остановимся ни перед какими кумирами на земле и не успокоимся, пока на развалинах привилегий и власти мы не завоюем для целого мира полнейшего равенства и полнейшей свободы»526. Почти такими же словами возвещал Гейне французам будущие чудеса германской революции. И многие верили ему. Но увы! опыта 1848 и 1849 годов было достаточно, чтобы разбить в прах эту веру. Германские революционеры не только не превзошли героев первой французской революции, но даже не умели сравниться с французскими революционерами тридцатых годов.
Какая причина этой плачевной несостоятельности? Она объясняется, разумеется, главным образом специальным историческим характером немцев, располагающим их гораздо более к верноподданническому послушанию, чем к бунту, но также и тем абстрактным методом, которым она шла к революции. Сообразно опять-таки своей природе, она шла не от жизни к мысли, но от мысли к жизни. Но кто отправляется от отвлеченной мысли, тот никогда не доберется до жизни, потому что из метафизики в жизнь нет дороги. Они разделены пропастью. А перескочить через эту пропасть, совершить salto mortale527 или то, что сам Гегель назвал квалитативным прыжком (qualitativer Sprung)528 из мира логики в мир природы, живой действительности, не удалось еще никому, да никогда никому не удастся. Кто опирается на абстракцию, тот и умрет в ней.
Живой, конкретно-разумный ход — это в науке ход от факта действительного к мысли, его обнимающей, выражающей и тем самым объясняющей; а в мире практическом — движение от жизни общественной к возможно разумной организации ее, сообразно указаниям, условиям, запросам и более или менее страстным требованиям этой самой жизни.
Таков широкий народный путь, путь действительного и полнейшего освобождения, доступный для всякого и потому действительно народный, путь анархической социальной революции, возникающей самостоятельно в народной среде, разрушающей все, что про¬


606
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
тивно широкому разливу народной жизни, для того чтобы потом из самой глубины народного существа создать новые формы свободной общественности.
Путь господ метафизиков совсем иной. Метафизиками мы называем не только последователей учения Гегеля, которых уже немного осталось на свете, но также и позитивистов529 и вообще всех проповедников богини науки в настоящее время; вообще всех тех, кто, создав себе тем или другим путем, хотя бы посредством самого тщательного, впрочем, по необходимости всегда несовершенного изучения прошедшего и настоящего, создал себе идеал социальной организации, в которой, как новый Прокруст, хочет уложить во что бы то ни стало жизнь будущих поколений; всех тех, одним словом, кто не смотрит на мысль, на науку как на одно из необходимых проявлений естественной и общественной жизни, а до того суживает эту бедную жизнь, что видит в ней только практическое проявление своей мысли и своей всегда, конечно, несовершенной науки.
Метафизики или позитивисты, все эти рыцари науки и мысли, во имя которых они считают себя призванными предписывать законы жизни, все они, сознательно или бессознательно, реакционеры. Доказать это чрезвычайно легко.
Не говоря уже о метафизике вообще, которою в эпохи самого блестящего процветания ее занимались только немногие, наука, в более широком смысле этого слова, более серьезная и хотя сколько-нибудь заслуживающая это имя, доступна в настоящее время только весьма незначительному меньшинству. Например, у нас в России на восемьдесят миллионов жителей сколько насчитывается серьезных ученых? Людей, толкующих о науке, можно, пожалуй, насчитать тысячи, но сколько-нибудь знакомых с ней не на шутку вряд ли найдется несколько сотен. Но если наука должна предписывать законы жизни, то огромное большинство, миллионы людей должны быть управляемы одною или двумя сотнями ученых, в сущности, даже гораздо меньшим числом, потому что не всякая наука делает человека способным к управлению обществом, а наука наук, венец всех наук — социология, предполагающая в счастливом ученом предварительное серьезное знакомство со всеми другими науками. А много ли таких ученых не только в России, но и во всей Европе? Может быть, двадцать или тридцать человек! И эти двадцать


Государственность и анархия
607
или тридцать ученых должны управлять целым миром! Можно ли представить себе деспотизм нелепее и отвратительнее этого?
Во-первых, вероятнее всего, что эти тридцать ученых перегрызутся между собою, а если соединятся, то это будет назло всему человечеству. Ученый уже по своему существу склонен ко всякому умственному и нравственному разврату, и главный порок его — это превозвышение своего знания, своего собственного ума и презрение ко всем незнающим. Дайте ему управление, и он сделается самым несносным тираном, потому что ученая гордость отвратительна, оскорбительна и притеснительнее всякой другой. Быть рабами педантов — что за судьба для человечества! Дайте им полную волю, они станут делать над человеческим обществом те же опыты, какие ради пользы науки делают теперь над кроликами, кошками и собаками.
Будем уважать ученых по их заслугам, но для спасения их ума и их нравственности , не должно давать им никаких общественных привилегий и не признавать за ними другого права, кроме общего права свободы проповедовать свои убеждения, мысли и знания. Власти им, как никому, давать не следует, потому что кто облечен властью, тот по неизменному социологическому закону530 непременно сделается притеснителем и эксплуататором общества.
Но, скажут, не всегда же наука будет достоянием только немногих; придет время, когда она будет доступна для всех и для каждого. Ну, время это еще далеко, и много должно совершиться общественных переворотов прежде, чем оно наступит. А до тех пор, кто согласится отдать свою судьбу в руки ученых, в руки попов науки? Зачем тогда вырывать ее из рук христианских попов?
Нам кажется, что чрезвычайно ошибаются те, которые воображают, что после социальной революции все будут одинаково учены. Наука как наука, и тогда, как теперь, останется одною из многочисленных общественных специальностей, с тою или иною разницею, что эта специальность, доступная теперь только лицам привилегированных классов, тогда без всякого различия классов, раз и навсегда упраздненных, сделается доступною для всех лиц, имеющих призвание и охоту заниматься ею не в ущерб общему ручному труду, который будет обязателен для всякого.
Общим достоянием сделается только общее научное образование и, главное, знакомство с научным методом, привычка мыслить,


608
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
т. е. обобщать факты и выводить из них более или менее правильные заключения. Но энциклопедических голов, а потому и ученых социологов всегда будет очень немного. Горе было бы человечеству, если бы когда-нибудь мысль сделалась источником и единственным руководителем жизни, если бы науки и учение стали во главе общественного управления. Жизнь иссякла бы, а человеческое общество обратилось бы в бессловесное и рабское стадо. Управление жизни наукою не могло бы иметь другого результата, кроме оглупения всего человечества.
Мы, революционеры-анархисты, поборники всенародного образования, освобождения и широкого развития общественной жизни, а потому враги государства и всякого государствования, в противоположность всем метафизикам, позитивистам и всем ученым и неученым поклонникам богини науки, мы утверждаем, что жизнь естественная и общественная всегда предшествует мысли, которая есть только одна из функций ее, но никогда не бывает ее результатом; что она развивается из своей собственной неиссякаемой глубины, рядом различных фактов, а не рядом абстрактных рефлексий, и что последние, всегда производимые ею и никогда ее не производящие, указывают только, как верстовые столбы, на ее направление и на различные фазисы ее самостоятельного и самородного развития.
Сообразно такому убеждению, мы не только не имеем намерения и ни малейшего опыта навязывать нашему или чужому народу какой бы то ни было идеал общественного устройства, вычитанного из книжек или выдуманного нами самими, но в убеждении, что народные массы носят в своих, более или менее развитых историею инстинктах, в своих насущных потребностях и в своих стремлениях, сознательных и бессознательных, все элементы своей будущей нормальной организации, мы ищем этого идеала в самом народе; а так как всякая государственная власть, всякое правительство, по существу своему и по своему положению поставленное вне народа, над ним, непременным образом должно стремиться к подчинению его порядкам и целям ему чуждым, то мы объявляем себя врагами всякой правительственной, государственной власти, врагами государственного устройства вообще и думаем, что народ может быть только тогда счастлив, свободен, когда, организуясь снизу вверх, путем самостоятельных и совершенно свободных соединений и помимо всякой


Государственность и анархия
609
официальной опеки, но не помимо различных и равно свободных влияний лиц и партий, он сам создаст свою жизнь.
Таковы убеждения социальных революционеров, и за это нас называют анархистами. Мы против этого названия не протестуем, потому что мы действительно враги всякой власти, ибо знаем, что власть действует столь же развратительно на тех, кто облечен ею, сколько и на тех, кто принужден ей покоряться. Под тлетворным влиянием ее одни становятся честолюбивыми и корыстолюбивыми деспотами, эксплуататорами общества в свою личную или сословную пользу, другие — рабами.
Идеалисты всякого рода, метафизики, позитивисты, поборники преобладания науки над жизнью, доктринерные революционеры, все вместе, с одинаковым жаром, хотя разными аргументами, отстаивают идею государства и государственной власти, видя в них, совершенно логично, по-своему единое спасение общества. Совершеннологично, потому что, приняв раз за основание положение, по нашему убеждению совершенно ложное, что мысль предшествует жизни, отвлеченная теория общественной практике и что поэтому социологическая наука должна быть исходною точкою для общественных переворотов и перестроек, они необходимым образом приходят к заключению, что так как мысль, теория, наука, по крайней мере в настоящее время, составляют достояние весьма немногих, то эти немногие должны быть руководителями общественной жизни, не только возбудителями, но и управителями всех народных движений, и что на другой день революции новая общественная организация должна быть создана не свободным соединением народных ассоциаций, общин, волостей, областей снизу вверх, сообразно народным потребностям и инстинктам, а единственно диктаторскою властью этого ученого меньшинства, будто бы выражающего общенародную волю.
На этой фикции мнимого народного представительства и на действительном факте управления народных масс незначительною горстью привилегированных избранных или даже не избранных толпами народа, согнанных для выборов и никогда не знающих, зачем и кого они выбирают; на этом мнимом и отвлеченном выражении воображаемой общенародной мысли и воли, о которых живой и настоящий народ не имеет даже и малейшего представления, осно¬


610
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
вываются одинаковым образом и теория государственности, и теория так называемой революционной диктатуры.
Между революционною диктатурою и государственностью вся разница состоит только во внешней обстановке. В сущности же они представляют обе одно и то же управление большинства меньшинством во имя мнимой глупости первого и мнимого ума последнего. Поэтому они одинаково реакционерны, имея как та, так и другая результатом непосредственным и непременным упрочение политических и экономических привилегий управляющего меньшинства и политического и экономического рабства народных масс.
Теперь ясно, почему доктринерные революционеры, имеющие целью низвержение существующих властей и порядков, чтобы на развалинах их основать свою собственную диктатуру, никогда не были и не будут врагами, а напротив, всегда были и всегда будут самыми горячими поборниками государства. Они только враги настоящих властей, потому что они исключают возможность их диктатуры, но вместе с тем — самые горячие друзья государственной власти, без удержания которой революция, освободив не на шутку народные массы, отняла бы у этого мнимо революционного меньшинства всякую надежду заложить их в новую упряжь и облагодетельствовать их своими правительственными мерами.
И это так справедливо, что в настоящее время, когда в целой Европе торжествует реакция, когда все государства, обуянные самым злобным духом самосохранения и народопритеснения, вооруженные с ног до головы в тройную броню, военную, полицейскую и финансовую, и готовящиеся под верховным предводительством князя Бисмарка к отчаянной борьбе против социальной революции; теперь, когда, казалось бы, все искренние революционеры должны соединиться, чтобы дать отпор отчаянному нападению интернациональной реакции, мы видим, напротив, что доктринерные революционеры под предводительством г. Маркса везде держат сторону государственности и государственников против народной революции.
Во Франции, начиная с 1870 года, они стояли за государственного республиканца-реакционера, Гамбетту, против революционной Лиги Юга (La Ligue du Midi)531, которая только одна могла спасти Францию и от немецкого порабощения, и от еще более опасной и ныне торжествующей коалиции клерикалов, легитимистов, орлеанистов и бона¬


Государственность и анархия
611
партистов. В Италии они кокетничают с Гарибальди и с остатками партии Маццини; в Испании они открыто приняли сторону Кастеля- ра532, Пи-и-Маргаля и мадридской конституанты533; наконец, в Германии и вокруг Германии, в Австрии, Швейцарии, Голландии, Дании они служат службу князю Бисмарку, на которого, по собственному признанию, смотрят как на весьма полезного революционного деятеля, помогая ему в деле пангерманизирования всех этих стран.
Теперь ясно, почему господа доктора философии школы Гегеля, несмотря на свой пламенный революционаризм в мире отвлеченных идей, в действительности оказались в 1848 и 1849 не революционерами, но большею частью реакционерами, и почему в настоящее время большинство их сделалось отъявленными сторонниками князя Бисмарка.
Но в двадцатых и сороковых годах мнимый революционаризм их, еще ничем и никак не испытанный, находил много веры. Они сами верили в него, хотя проявляли его большею частью в сочинениях весьма отвлеченного свойства, так что прусское правительство не обращало на него никакого внимания. Может быть, оно уже и тогда понимало, что они работают для него.
С другой стороны, оно неуклонно стремилось к своей главной цели — основанию сначала прусской гегемонии в Германии, а потом и прямого подчинения целой Германии всему нераздельному владычеству путем, который ему самому казался несравненно выгоднее и удобнее, чем путь либеральных реформ и даже поощрения германской науки, — а именно путем экономическим, причем оно должно было встретить горячие симпатии всей богатой торговой и промышленной буржуазии, всего жидовского финансового мира в Германии, так как процветание как той, так и другого непременно требовало обширной государственной централизации; мы видим этому новый пример в настоящее время в немецкой Швейцарии, где большие промышленные торговцы и банкиры начинают уже явно высказывать свои симпатии теснейшему политическому соединению с обширным германским рынком, т.е. пангерманскою империею, которая оказывает на все окружающие маленькие страны притягательную или засасывающую силу боа-констриктора534.
Первая мысль учреждения таможенного союза принадлежит, впрочем, не Пруссии, а Баварии и Виртембергу535, заключившим


612
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
между собою такой союз еще в 1828. Но Пруссия скоро овладела и мыслью, и ее исполнением.
Прежде в Германии было столько же таможен и разнороднейших пошлинных порядков, сколько было в ней государств. Это положение было действительно нестерпимо и обратило всю немецкую торговлю и промышленность в застой. Итак, Пруссия, взявшаяся могучею рукою за таможенное соединение Германии, оказала настоящее благодеяние последней. Уже в 1836 под верховным управлением прусской монархии к союзу принадлежали оба Гессена, Бавария, Виртемберг, Саксония, Тюрингия, Баден, Нассау и вольный город Франкфурт — всего более 27 миллионов жителей. Оставались только Ганновер, Мекленбургские и Ольденбургские герцогства, вольные города Гамбург, Любек и Бремен и, наконец, вся Австрийская империя536.
Но именно исключение Австрийской империи из Германского таможенного союза составляло существенный интерес Пруссии; потому что это исключение, вначале только экономическое, должно было повлечь за собою впоследствии и политическое исключение537.
В 1840 году начался третий период германского либерализма. Характеризовать его очень трудно. Он чрезвычайно богат многосторонним развитием самых различных направлений, школ, интересов и мыслей, но столько же беден фактами. Он весь наполнен взбалмошною личностью и хаотическими писаниями короля Фридриха Вильгельма IV538, севшего на престол своего отца именно в 1840 году.
С ним совершенно изменилось отношение Пруссии к России. В противность своему отцу и своему брату, нынешнему императору Германии, новый король ненавидел императора Николая. Впоследствии он за это дорого поплатился и горько и громко в этом раскаялся — но в начале царствования ему и черт не был страшен. Полуученый, полупоэт, пораженный физиологическою немощью и к тому же пьяница, покровитель и друг странствующих романтиков и пангерманствующих патриотов, он в последние года жизни отца был надеждою немецких патриотов. Все надеялись, что он даст конституцию.
Первым действием его была полнейшая амнистия. Николай нахмурил брови, но зато вся Германия рукоплескала, и либеральные на¬


Государственность и анархия
613
дежды усилились. Однако конституции он не дал, но зато наговорил столько разного вздора, и политического, и романтического, и древнетевтонского, что даже немцы ничего понять не могли.
А дело было очень просто. Тщеславный, славолюбивый, неусидчивый, беспокойный, но вместе с тем не способный ни к выдержке, ни к делу, Фридрих Вильгельм IV был просто эпикуреец539, кутила, романтик или самодур на престоле. Как человек ни к чему действительному не способный, он не сомневался ни в чем. Ему казалось, что королевская власть, в мистическое богопризванье которой он искренно верил, дает ему право и силу делать решительно все что вздумается и наперекор логике, и всем законам природы и общественности совершать самое невозможное, соединять решительно несовместимое.
Таким образом, он хотел, чтобы в Пруссии существовала полнейшая свобода, но чтобы вместе с тем королевская власть осталась неограниченною, его произвол ничем не стесненным. В этом духе он стал декретировать конституции сначала только провинциальные, а в 1847 дал нечто вроде общей конституции. Но во всем этом не было ничего серьезного. Было только одно: своими беспрерывными, друг друга дополняющими и друг другу противоречащими попытками он переворотил весь старый порядок и не на шутку расшевелил своих подданных сверху донизу. Все стали ожидать чего-то.
Это что-то была революция 1848 года. Все чувствовали ее приближение не только во Франции, в Италии, но даже в Германии; да, именно в Германии, которая в продолжение этого третьего периода, между 1840 и 1848 годами успела набраться французского крамольного духа. Этому французскому настроению умов нисколько не мешал гегелиа- низм, который, напротив, очень любил выражать на французском языке, разумеется, с приличною тяжеловесностью и с немецким акцентом, свои отвлеченно-революционерные выводы. Никогда Германия не читала так много французских книг, как в это время. Она, казалось, забыла собственную литературу. Зато литература французская, особенно же революционная, проникла всюду. История жирондистов Ламартина540, сочинения Луи Блана и Мишле541 были переведены на немецкий язык вместе с последними романами. И немцы стали бредить героями великой революции и распределять между собою на будущее время роли: кто воображал себя Дантоном542 или любезным


614
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Камиль-де-Муленом (der liebenswürdige Camille-Desmoulens!)543, кто Робеспьером или Сен-Жюстом, кто, наконец, Маратом. Самим же собою почти не был никто, потому что для этого надо быть одаренным действительною природою. У немцев же все есть, и глубокомысленное мышление, и возвышенные чувства, только нет природы, и если есть, то холопская.
Многие немецкие литераторы, следуя примеру Гейне и уже умершего тогда Берне, переселились в Париж. Между ними замечательны были доктор Арнольд Руге544, поэт Гервег и К. Маркс. Они хотели сначала издавать вместе журнал, но перессорились. Два последние были уже социалистами.
Германия стала знакомиться с социальными учениями только в сороковых годах. Венский профессор Штейн545 чуть ли не первый написал немецкую книгу о них. Но первым практическим немецким социалистом или, вернее, коммунистом был, несомненно, портной Вейтлинг, прибывший в начале 1843 в Швейцарию из Парижа, где состоял членом тайного общества французских коммунистов. Он основал много коммунистических обществ между немцами- ремесленниками в Швейцарии, но в конце 1843 был выдан Пруссии тогдашним правителем цюрихского кантона, г. Блунчли546, ныне знаменитым юрисконсультом и профессором права в Германии.
Но главным пропагандистом социализма в Германии, сначала тайно, а вскоре потом публично, был К. Маркс.
Г. Маркс играл и играет слишком важную роль в социалистическом движении немецкого пролетариата, чтобы можно было обойти эту замечательную личность, не постаравшись изобразить ее в нескольких верных чертах.
По происхождению г. Маркс еврей. Он соединяет в себе, можно сказать, все качества и все недостатки этой способной породы. Нервный, как говорят иные, до трусости, он чрезвычайно честолюбив и тщеславен, сварлив, нетерпим и абсолютен, как Иегова, господь Бог его предков, и, как он, мстителен до безумия. Нет такой лжи, клеветы, которой бы он не был способен выдумать и распространить против того, кто имел несчастие возбудить его ревность или, что все равно, его ненависть. И нет такой гнусной интриги, перед которой он остановился бы, если только, по его мнению, впрочем, большею частью ошибочному, эта интрига может служить к усилению его положения,


Государственность и анархия
615
его влияния или к распространению его силы. В этом отношении он совершенно политический человек.
Таковы его отрицательные качества. Но и положительных в нем очень много. Он очень умен и чрезвычайно многосторонне учен. Доктор философии, он еще в Кельне около 1840 был, можно сказать, душою и центром весьма заметных кружков передовых гегельянцев, с которыми начал издавать оппозиционный журнал547, вскоре закрытый по министерскому приказанию. К этому кружку принадлежали также братья Бруно Бауер548 и Эдгар Бауер549, Макс Штирнер550 и потом в Берлине первый кружок немецких нигилистов, который циническою последовательностью своею далеко превзошел самых ярых нигилистов России551.
В 1843 или 1844 г. Маркс переселился в Париж552. Тут он впервые столкнулся с обществом французских и немецких коммунистов и соотечественником своим, немецким евреем г. Морисом Гессом553, который прежде его был ученым экономистом и социалистом и имел в это время значительное влияние на научное развитие г. Маркса.
Редко можно найти человека, который бы так много знал и читал, и читал так умно, как г. Маркс. Исключительным предметом его занятий была уже в это время наука экономическая. С особенным тщанием изучал он английских экономистов, превосходящих всех других и положительностью познаний, и практическим складом ума, воспитанного на английских экономических фактах, и строгою критикою, и добросовестною смелостью выводов. Но ко всему этому г. Маркс прибавил еще два новые элемента: диалектику самую отвлеченную, самую причудливо тонкую, которую он приобрел в школе Гегеля и которую доводит нередко до шалости, до разврата, и точку отправления коммунистическую.
Г. Маркс перечитал, разумеется, всех французских социалистов, от Сент-Симона до Прудона включительно, и последнего, как известно, он ненавидит, и нет сомнения, что в беспощадной критике, направленной им против Прудона, много правды: Прудон, несмотря на все старания стать на почву реальную, остался идеалистом и метафизиком. Его точка отправления — абстрактная идея права; от права он идет к экономическому факту, а г. Маркс в противоположность ему высказал и доказал ту несомненную истину, подтверждаемую всей прошлой и настоящей историей человеческого общества, народов и


616
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
государств, что экономический факт всегда предшествовал и предшествует юридическому и политическому праву. В изложении и в доказательстве этой истины состоит именно одна из главных научных заслуг г. Маркса.
Но что замечательнее всего и в чем, разумеется, г. Маркс никогда не признавался, это то, что в отношении политическом г. Маркс прямой ученик Луи Блана. Г. Маркс несравненно умнее и несравненно ученее этого маленького неудавшегося революционера и государственного человека; но как немец, несмотря на свой почтенный рост, он попал в учение к крошечному французу.
Впрочем, эта странность объясняется просто: риторик француз как буржуазный политик и как отъявленный поклонник Робеспьера и ученый немец в своем тройном качестве гегельянца, еврея и немца, оба отчаянные государственники, и оба проповедуют государственный коммунизм, с тою только разницею, что один вместо аргументов довольствуется риторическими декламациями, а другой, как приличествует ученому и тяжеловесному немцу, обстанавливает этот равно им любезный принцип всеми ухищрениями гегелевской диалектики и всем богатством своих многосторонних познаний.
Около 1845 г. Маркс стал во главе немецких коммунистов и вслед за тем, вместе с г. Энгельсом, неизменным своим другом, столь же умным, хотя менее ученым, но зато более практическим и не менее способным к политической клевете, лжи и интриге, основал тайное общество германских коммунистов, или государственных социалистов. Центральный комитет их, которого он, вместе с г. Энгельсом, был, разумеется, главою, по изгнанию их обоих из Парижа в 1846 был перенесен в Брюссель, где оставался до 1848. Впрочем, до самого этого года пропаганда их, хотя распространялась понемногу в целой Германии, но оставалась тайною и потому не выходила наружу.
Социалистический яд несомненно проникал самыми разнообразными путями в Германию. Он выражался даже в религиозных движениях. Кто не слыхал об эфемерном религиозном учении, возникшем в 1844 и потонувшем в 1848 под именем «нового католицизма» (теперь в Германии появилась новая ересь против римской церкви под названием «старого католицизма»)554.
Новый католицизм произошел следующим образом. Как ныне во Франции, так в 1844 в Германии католическому духовенству вздума¬


Государственность и анархия
617
лось возбудить фанатизм католического населения громадною про- цессиею в честь нешитого платья Христа, будто бы хранящегося в Трире555. Около миллиона пилигримов собралось на этот праздник со всех концов Европы — торжественно понесли святое платье и пели: «Святое платье, моли Бога о нас!» — Это возбудило огромный скандал в Германии и дало повод немецким радикалам выкинуть фарс. В 1848 нам случилось видеть в Бреславле тот пивной кабачок, где вскоре после этой процессии собрались несколько силезских радикалов, между прочим, известный граф Рейхенбах556 и товарищи его по университету гимназический учитель Штейн557 и бывший католический священник Иоган Ронге558. Под их диктовку Ронге написал открытое письмо, красноречивый протест к епископу трирскому, которого прозвал Тецелем XIX века. Таким образом началась новокатолическая ересь.
Она быстро распространилась по целой Германии, даже в По- знанском герцогстве, и под предлогом возвращения древней христианской коммунистической трапезы стали открыто проповедовать коммунизм. Правительство недоумевало и не знало, что делать, так как проповедь носила все-таки религиозный характер и так как в самом протестантском населении образовались свободные общины, обнаруживавшие также, хотя и скромнее, политическое и социалистическое направление.
В 1847 индустриальный кризис, обрекший на голодную смерть десятки тысяч ткачей, еще сильнее возбудил интерес целой Германии к социальным вопросам. Хамелеон-поэт Гейне написал по этому случаю великолепное стихотворение «Ткач», которое пророчило близкую и беспощадную социальную революцию.
Да, все в Германии ждали если не социальной, то по крайней мере политической революции, от которой чаяли воскресения и обновления великого германского отечества, и в этом всеобщем ожидании, в этом хоре надежд и желаний главная нота была патриотическая и государственная. Немцам стало обидно то ироническое удивление, с которым, говоря о них как о народе ученом, глубокомысленном, англичане и французы отрицали в них всякую практическую способность и всякий смысл действительности. Поэтому все их желания и требования были устремлены главным образом к одной цели: к образованию единого и могучего пангерманского государства, в


618
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
какой бы форме оно ни было, республиканской или монархической, лишь бы это государство было достаточно сильно, чтобы возбудить удивление и страх во всех соседних народах.
В 1848 вместе с общеевропейскою революциею наступил четвертый период, последний кризис германского либерализма, кризис, окончившийся его совершенным банкротством.
Со времени плачевной победы, одержанной в 1525 соединенными силами феодализма559, приближавшегося уж, видимо, к своему концу, и новейших государств, только что начинавших образовываться в Германии, над громадным восстанием крестьян, — победы, обрекшей окончательно всю Германию на продолжительное рабство под бюрократическо-государственным игом, в этой стране никогда еще не скоплялось столько горючего материала, столько революционных элементов, как накануне 1848. Неудовольствие, ожидание и желание переворота, за исключением высшей бюрократии и дворянского класса, было всеобщее, и, чего не было в Германии ни после падения Наполеона, ни в двадцатых, ни в тридцатых годах, теперь среди самой буржуазии оказались не десятки, а многие сотни людей, называвших себя революционерами и имевших право называть себя этим именем, потому что, не довольствуясь литературным пустоцветом и риторическим праздноглагольствованием, были действительно готовы положить свою жизнь за свои убеждения.
Мы знали много таких людей. Они, разумеется, не принадлежали к миру богачей или литературно-ученой буржуазии. Среди них было чрезвычайно мало адвокатов, немного больше медиков и, что замечательно, почти ни одного студента, за исключением студентов Венского университета, заявившего в 1848 и 1849 годах довольно серьезное революционное направление, вероятно, потому, что в отношении к науке стоял несравненно ниже всех германских университетов (мы не говорим о Пражском, так как это университет славянский).
Огромное большинство учащейся молодежи в Германии уже тогда держало сторону реакции, разумеется, не феодальной, а консервативно-либеральной; оно было поборником государственного порядка во что бы то ни стало. Можно себе представить, чем эта молодежь сделалась теперь.
Радикальная партия разделялась на две категории. Обе образовались под прямым влиянием французских революционных идей.


Государственность и анархия
619
Но между ними была огромная разница. К первой категории принадлежали люди, составлявшие цвет ученого молодого поколения Германии: доктора разных факультетов, медики, адвокаты, а также и немало чиновников, писатели, журналисты, ораторы; все, разумеется, глубокомысленные политики, нетерпеливо ждавшие революции, которая должна была открыть широкое поприще для их талантов. Едва началась революция, эти люди стали во главе всей радикальной партии и после многих ученых эволюций, истощивших ее понапрасну и парализовавших в ней последние остатки энергии, дошли до совершенного ничтожества.
Но была другая категория людей, менее блестящих и честолюбивых, но зато более искренних и потому несравненно более серьезных, они состояли из мелких буржуа. В ней было много школьных учителей и бедных приказчиков торговых и индустриальных домов. Были, разумеется, также и адвокаты, и медики, и профессора, и журналисты, и книгопродавцы, и даже чиновники, но в самом незначительном количестве. Эти люди были действительно святыми людьми и самыми серьезными революционерами в смысле безграничной преданности и готовности жертвовать собой до конца и без фраз революционному делу. Нет сомнения, что будь у них другие предводители и будь вообще германское общество способно и расположено к народной революции, они принесли бы драгоценную пользу.
Но эти люди были революционерами и готовы были честно служить революции, не отдавая себе ясного отчета в том, что такое революция и чего должно требовать от нее. У них не было, да и не могло быть ни коллективного инстинкта, ни коллективной воли и мысли. Они были индивидуальными революционерами без всякой почвы под ногами, и, не находя в себе руководящей мысли, они должны были слепо предаться блудному руководству своей старшей, ученой братии, в руках которой сделались орудием для обмана, сознательного или бессознательного, народных масс. По личному инстинкту они хотели всеобщего освобождения, равенства, благоденствия для всех, а их заставляли работать для торжества пангерманского государства.
В Германии существовал тогда, как и теперь, революционный элемент еще более серьезный — это городской пролетариат; он доказал в Берлине, в Вене и во Франкфурте-на-Майне в 1848 и в 1849 в Дрездене, в Ганноверском королевстве и в Баденском герцогстве, что спо¬


620
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
собен и готов к восстанию серьезному, лишь только находил сколько- нибудь толковое и честное предводительство. В Берлине нашелся даже элемент, которым славился до тех пор только один Париж, это уличный мальчишка-гамен, революционер и герой.
В то время городской пролетариат в Германии, по крайней мере его огромное большинство, находился еще почти совсем вне влияния пропаганды Маркса и вне организации его коммунистической партии. Распространена она была главным образом в индустриальных городах прусского Рейна, особенно в Кельне. Существовали также ветви ее в Берлине, в Бреславле и под конец в Вене, но весьма слабые. Разумеется, в германском пролетариате, как и в пролетариате других стран, находились в зародыше как инстинктивный запрос все социалистические стремления, которые более или менее обнаруживались народными массами решительно во всех прошедших революциях, не только политических, но даже религиозных. Но огромная разница между таким инстинктивным заявлением и сознательным, ясно определенным требованием социального переворота или социальных реформ. Такого требования в Германии ни в 1848, ни в 1849 г. решительно не было, хотя известный манифест немецких коммунистов, сочиненный и написанный гг. Марксом и Энгельсом, был уже опубликован в марте 1848 года560. Он пронесся над немецким народом почти без следа. Революционный пролетариат всех городов Германии был непосредственно подчинен партии политических радикалов, или крайней демократии, что давало ей огромную силу; но сама, сбитая с толку буржуазно-патриотическою программою, а также и совершенною несостоятельностью своих вожаков, буржуазная демократия обманула народ.
Наконец, в Германии бьи еще элемент, которого ныне уже нет, это революционное крестьянство или, по крайней мере, способное сделаться революционным. В то время в большей половине Германии существовал еще остаток старого крепостного права, как оно существует еще поныне в двух герцогствах Мекленбургских561. В Австрии крепостное право преобладало вполне. Было несомненно, что немецкое крестьянство способно и готово к восстанию. Как в 1830 в баварском Пфальце, так и в 1848 почти в целой Германии, едва стало известным провозглашение французской республики, все крестьянство зашевелилось и приняло сначала самое горячее, живое, деятель¬


Государственность и анархия
621
ное участие в первых выборах депутатов в многочисленные революционные парламенты. Тогда немецкие мужики еще верили, что парламенты смогут и захотят что-нибудь для них сделать, и посылали в них своими представителями людей самых отчаянных, самых красных — сколько, разумеется, немецкий политический человек может быть отчаянным и красным. Вскоре, увидав, что от парламентов им не дождаться никакой пользы, мужики охладели; но вначале они были готовы на все, даже на поголовный бунт.
В 1848, как и в 1830, немецкие либералы и радикалы больше всего боялись этого бунта; его не любят даже социалисты школы Маркса. Всем известно, что Фердинанд Лассаль, который по собственному сознанию был прямым учеником этого верховного предводителя коммунистической партии в Германии, что не помешало, однако, учителю по смерти Лассаля высказать ревнивое и завистливое неудовольствие против блестящего ученика, оставившего далеко за собою в практическом отношении учителя; всем известно, говорим мы, что Лассаль несколько раз высказывал мысль, что поражение крестьянского восстания в XVI в. и последовавшее за ним усиление и процветание бюрократического государства в Германии были истинным торжеством для революции.
Для коммунистов или социальных демократов Германии крестьянство, всякое крестьянство, есть реакция; а государство, всякое государство, даже бисмарковское, — революция. Пусть не подумают, что мы клевещем на них. В доказательство того, что они действительно так думают, указываем на их речи, брошюры, журнальные статьи и, наконец, на их письма — все это в свое время будет представлено русской публике. Впрочем, марксисты и думать иначе не могут; государственники во что бы то ни стало, они должны проклинать всякую народную революцию, особенно же крестьянскую, по природе анархическую и идущую прямо к уничтожению государства. Как всепоглощающие пангерманисты, они должны отвергать крестьянскую революцию уже по тому одному, что эта революция специально славянская.
И в этой ненависти к крестьянскому бунту они самым нежным и самым трогательным образом сходятся со всеми слоями и партиями буржуазного германского общества. Мы уже видели, как в 1830 достаточно было крестьянам баварского Пфальца562 подняться с коса¬


622
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ми и вилами против господских замков, чтобы охладить внезапно революционный жар, пожиравший тогда южногерманских буршей563. В 1848 повторилось то же самое, и решительное противодействие, которое было оказано немецкими радикалами попыткам крестьянского восстания в самом начале революции 1848, чуть ли не было главною причиною печального исхода этой революции.
Она началась неслыханным рядом народных торжеств. В продолжение какого-нибудь месяца после парижских февральских дней были сметены с лица немецкой земли все государственные правительственные учреждения и силы почти без всяких народных усилий. Едва в Париже восторжествовала народная революция, как обезумевшие от страха и от презрения к себе правители и правительства стали падать в Германии одно за другим. Было, правда, нечто вроде военных сопротивлений в Берлине и в Вене; но [они] были так ничтожны, что о них и говорить нечего.
Итак, революция победила в Германии почти без всякого кровопролития. Все оковы разбились, все преграды сломились сами собою. Немецкие революционеры могли сделать все. Что же они сделали?
Скажут, что не в одной Германии, а в целой Европе революция оказалась несостоятельной. Но во всех других странах революция после долгой, серьезной борьбы была побеждена иноземными силами: в Италии — австрийскими войсками, в Венгрии — соединенными русскими и австрийскими; в Германии же она была сокрушена собственною несостоятельностью революционеров.
Во Франции, может быть, скажут, случилось то же самое; нет, во Франции было совершенно другое. Там поднялся именно в это время страшный революционный вопрос, отбросивший вдруг всех буржуазных политиков, даже красных революционеров, в реакцию. Во Франции в достопамятные июньские дни вторично встретились буржуазия и пролетариат как враги, между которыми примирение невозможно. В первый раз они встретились еще в 1834 году в Лионе564.
В Германии, как мы уже заметили, социальный вопрос тогда едва начинал пробиваться подземными путями в сознание пролетариата, и хотя тогда упоминалось о нем, но более теоретически и как о вопросе более французском, чем немецком. Поэтому он еще не мог отделить немецкого пролетариата от демократов, за которыми работ¬


Государственность и анархия
623
ники готовы были следовать без рассуждений, лишь бы демократы пожелали вести их на битву.
Но именно уличной битвы не хотели вожаки и политики демократической партии Германии. Они предпочитали бескровные и безопасные битвы в парламентах, которые барон Ислагиш565, хорватский бан и одно из орудий габсбурго-австрийской реакции, живописно прозвал «Заведениями для риторических упражнений».
Парламентов и учредительных собраний в Германии было тогда без счета. Между ними первым считалось национальное собрание во Франкфурте, которое должно было создать общую конституцию для целой Германии. Оно состояло приблизительно из 600 депутатов, представителей всей германской земли, выбранных прямо народом. Были также и депутаты собственно немецких областей Австрийской империи; славяне же богемские и моравские отказались послать туда своих депутатов, к большому негодованию немецких патриотов, никак не могущих, а главное, не хотящих понять, что Богемия и Моравия, по крайней мере насколько они населены славянами, — вовсе не немецкие земли. Таким образом, во Франкфурте собрался из всех концов Германии цвет немецкого патриотизма и либерализма, немецкого ума и немецкой учености. Все патриоты и революционеры двадцатых и тридцатых годов, имевшие счастие дожить до этого времени, все либеральные знаменитости сороковых годов встретились в этом верховном, общегерманском парламенте. И вдруг, к общему изумлению, с самых первых дней оказалось, что по крайней мере три четверти депутатов, вышедшие прямо из всеобщего народного изби- рательства, — реакционеры! И не только реакционеры, но политические шалуны, очень ученые, но чрезвычайно невинные.
Они не на шутку вообразили, что им стоит только извлечь из их мудрых голов конституцию для целой Германии и провозгласить ее во имя народа, чтобы все немецкие правительства тотчас подчинились ей. Они поверили обещаниям и клятвам немецких государей, как будто в продолжение более чем тридцати лет, от 1815 до 1848, не испытали и на самих себе, и на своих товарищах их нахального и систематического вероломства. Глубокомысленные историки и юристы не поняли простой истины, объяснение и подтверждение которой они могли бы прочесть на каждой странице истории, а именно: чтобы сделать безопасною какую бы то ни было политическую силу,


624
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
чтобы ее умиротворить, покорить, есть только одно средство — уничтожить ее. Философы не поняли, что против политической силы никаких других гарантий быть не может, кроме совершенного уничтожения, что в политике, как на арене взаимно борющихся сил и фактов, слова, обещания и клятвы ничего не значат, уже по тому одному, что всякая политическая сила, пока остается действительною силою даже помимо и против воли властей и государей, ею заправляющих, по самому существу своему и под опасностью самоуничтожения, должна неуклонно и во что бы то ни стало стремиться к осуществлению своих целей.
Германские правительства в марте 1848 были деморализованы, запуганы, но далеко не уничтожены. Старая государственная, бюрократическая, юридическая, финансовая, политическая и военная организация осталась неповрежденная. Уступая напору времени, они немного распустили удила, но все концы их оставались в руках государей. Огромнейшее большинство чиновников, привыкших к механическому исполнению, вся полиция, вся армия были им преданы по-прежнему, даже пуще прежнего, потому что посреди народной бури, грозившей всему их существованию, только от них могли ждать спасения. Наконец, несмотря на повсеместное торжество революции, взимание и платеж податей производились с прежней аккуратностью.
В начале революции несколько изолированных голосов, правда, требовали, чтобы на всей немецкой земле приостановлены были платежи податей и вообще исполнение всяких повинностей натуральных и денежных, пока не будет водворена и не установлена в ней новая конституция. Но против такого предложения, встретившего много сомнений в самом народе, особливо в крестьянах, поднялся грозный, единодушный хор порицаний со стороны всего буржуазного мира, не только либералов, но и самых красных революционеров и радикалов. Ведь они клонились прямо к государственному банкротству и к разрушению всех государственных учреждений, и это в то самое время, когда все хлопотали о создании нового, еще сильнейшего, единого и нераздельного пангерманского государства! Помилуйте! Разрушение государства! Это было бы, пожалуй, освобождением и праздником для глупой толпы чернорабочего люда, но для порядочных людей, для целой буржуазии, существующей только


Государственность и анархия
625
силой государственности, — беда. И так как франкфуртскому национальному собранию, а вместе с ним и всем радикалам Германии даже и в голову не могла прийти мысль об уничтожении государственной силы, которая находилась в руках немецких государей, так как они, с другой стороны, не умели, да и не хотели организовать народную силу, с нею несовместную, то им ничего более не оставалось сделать, как утешать себя верою в святость обещаний и клятв этих самых государей.
Людям, толкующим о специальном призвании науки и ученых организовывать общества и управлять государствами, не худо бы было напоминать почаще о трагикомической судьбе несчастного франкфуртского парламента. Если какое-либо политическое собрание заслужило название ученого, то именно этот пангерманский парламент, в котором заседали знаменитейшие профессора всех немецких университетов и всех факультетов, особенно же юристы, политико-экономисты и историки. И, во-первых, как мы уже заметили выше, это собрание в своем большинстве оказалось страшно ре- акционерным, до того, что когда Радовиц566, друг, постоянный корреспондент и верный слуга короля Фридриха Вильгельма IV, бывший перед тем прусским посланником при Германском союзе, а в мае 1848 сделавшийся депутатом Национального собрания, — когда Радовиц предложил этому собранию торжественно заявить свою симпатию австрийским войскам, этой немецкой армии, составленной большей частью из мадьяр и хорватов и посланной венским кабинетом против бунтующих итальянцев, огромное большинство, восхищенное его германо-патриотическою речью, встало и рукоплескало австрийцам. Этим оно торжественно заявило, во имя целой Германии, что главная и, можно сказать, едино-серьезная цель немецкой революции была отнюдь не завоевание свободы для немецких народов, а сооружение для них огромной новой патриотической тюрьмы под названием единой и нераздельной пангерманской империи.
Ту же грубую несправедливость собрание оказало и в отношении поляков Познанского герцогства, и вообще ко всем славянам. Все эти племена, ненавидящие немцев, должны были быть поглощены пангерманским государством. Того требовало будущее могущество и величие немецкого отечества.


626
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Первый внутренний вопрос, который представился решению мудрого и патриотического собрания, был: должны ли общегерманские государства быть республикою или монархией? И, разумеется, вопрос был решен в пользу монархии. В этом, однако, господ профессоров-депутатов и законодателей винить не следует. Разумеется, они, как истые и к тому же ученые немцы, т.е. как сознательно убежденные хамы, всею душою стремились к сохранению своих драгоценных государей. Но если бы они даже и не имели таких стремлений, то они все-таки должны бы были решить в пользу монархий, потому что, за исключением немногих сотен искренних революционеров, о которых мы упоминали выше, того хотела вся немецкая буржуазия.
А в доказательство этого приведем слова почтенного патриарха демократической партии, ныне социал-демократа, вышесказанного кенигсбергского патриота доктора Иоганна Якоби. В речи, произнесенной им в 1858 году перед кенигсбергскими избирателями, он сказал следующее:
«Теперь, господа, я говорю это из глубины своего полнейшего убеждения, теперь во всей стране нашей, во всей демократической партии нет ни одного человека, который, я не говорю, стремился к другой государственной форме, кроме монархической, но который только мечтал бы о ней». Еще далее он прибавляет: «Если какое-либо время, то именно 1848 показал нам, какие глубокие корни пустил монархический элемент в сердце народа»567.
Второй вопрос был: какую форму будет иметь Германская империя, централизованную или федеральную? — Первая была бы логичною и несравненно сообразнее цели, образованию единого, нераздельного и могучего германского государства. Но для осуществления ее необходимо бы было лишить власти, престола и выгнать из Германии всех государей, кроме одного, т. е. начать и довести до конца множество частных бунтов. Это было слишком противно немецкому верноподданству, и потому вопрос был решен в пользу федеральной монархии сообразно старому идеалу — множество средних и маленьких государей и столько же парламентов, а во главе всего этого единый общегерманский император и парламент.
Кто же будет императором? Таков был главный вопрос. Ясно было, что на это место возможно было назначить только австрийского им¬


Государственность и анархия
627
ператора или прусского короля. Никого другого ни Австрия, ни Пруссия не потерпели бы.
Большинство симпатий в собрании было в пользу австрийского императора. На это было много причин: во-первых, все непрусские немцы ненавидели и ненавидят Пруссию, как в Италии ненавидят Пьемонт. Король же Фридрих Вильгельм IV своим взбалмошным, самодурным поведением перед революцией и после нее совсем утратил все симпатии, приветствовавшие его при вступлении на престол. К тому же вся Южная Германия по характеру своего населения, большею частью католического, и по историческим преданиям и привычкам склонялась решительно в пользу Австрии.
Но выбор австрийского императора был все-таки невозможен, потому что Австрийская империя, обуреваемая революционными движениями в Италии, Венгрии, Богемии и наконец, в самой Вене, находилась на краю гибели, тогда как Пруссия была вооруженная и готовая, несмотря на волнения в улицах Берлина, Кенигсберга, По- зена, Бреславля и Кёльна.
Немцы хотели единой, могучей империи несравненно сильнее, чем свободы. Всем ясно было, что только одна Пруссия могла дать Германии серьезного императора. Поэтому, если бы у господ профессоров, составлявших чуть ли не большинство франкфуртского парламента, была хоть капля здравого критического смысла, капля энергии, они должны бы были не задумываясь, не откладывая, а скре- пя сердце тотчас же предложить императорскую корону прусскому королю.
В начале революции Фридрих Вильгельм IV непременно бы ее принял. Берлинское восстание, победа народа над войском поразило его в самое сердце; он чувствовал себя униженным и искал какого бы то ни было средства, чтобы спасти, восстановить свою королевскую честь. Не имея другого средства, он собственным движением ухватился за императорскую корону. Уже 21 марта, три дня после своего поражения в Берлине, он издал манифест к немецкой нации, где объявил, что ради спасения Германии он становится во главе общего германского отечества. Написав этот манифест собственноручно, он сел на коня и, окруженный военною свитою, с трехцветным пангерманским знаменем в руке, проехал торжественно по улицам Берлина.


628
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Но франкфуртский парламент не понял или не захотел понять этого совсем нетонкого намека, и вместо того чтобы прямо и просто провозгласить прусского короля императором, они, как это делают близорукие и нерешительные люди, прибегли к средней мере, которая, ничего не решив, была прямым оскорблением прусского короля. Господа профессора не поняли, что прежде выбора германского императора они должны были состряпать общегерманскую конституцию, а еще прежде должны были формулировать «основные права немецкого народа».
Больше полгода употреблено было учеными законодателями на юридическое определение этого права. Практические же дела они передали установленному ими временному правительству, составленному из безответственного правителя государства и из ответственного министерства. Правителем выбрали опять-таки не прусского короля, а в пику ему эрцгерцога австрийского.
Выбрав его, франкфуртское собрание требовало, чтобы все союзные войска присягнули ему. Повиновались только ничтожные войска маленьких государей, прусские же, ганноверские и даже австрийские отказались напрямик. Таким образом, для всех стало ясно, что сила, влияние, значение франкфуртского собрания равны нулю и что судьба Германии решилась не во Франкфурте, а в Берлине и Вене, особенно в первом, так как вторая была слишком озабочена своими собственными, исключительно австрийскими и далеко не немецкими делами, чтобы иметь время заниматься делами Германии.
Что же делала в это время радикальная, или так называемая революционная, партия? Большинство непрусских членов ее находилось во франкфуртском парламенте и составляло меньшинство. Остальные были в частных парламентах и также парализованы, во-первых, потому что влияние этих парламентов на общий ход дел Германии по самой ничтожности их было необходимо ничтожно, а во-вторых, потому что даже парламентство в Берлине, Вене, Франкфурте было смешно и пустословно. Прусское конституционное собрание, открывшееся в Берлине 22 мая 1848 и заключавшее почти весь цвет радикализма, ясно доказало это. В нем произносились самые пламенные, самые красноречивые и даже революционные речи, но дела не делалось никакого. С первых заседаний оно отвергло проект конституции, представленный правительством и подобно франкфуртскому


Государственность и анархия
629
собранию употребило несколько месяцев на обсуждение своего проекта, причем радикалы заявляли вперегонку, на удивление всему народу, свою революционность.
Вся революционная неспособность, чтобы не сказать непроходимая глупость, немецких демократов и революционеров вышла наружу. Прусские радикалы совершенно ушли в парламентскую игру и потеряли смысл для всего остального. Они серьезно поверили в силу парламентских решений, и самые умные между ними думали, что победы, одерживаемые ими в парламентских прениях, решают судьбы Пруссии и Германии.
Они задали себе неразрешимую задачу: примирение демократического самоуправления и равноправия с монархическими учреждениями. В. доказательство приведем речь, произнесенную в июне 1848 одним из главных вожаков этой партии, доктором Иоганном Якоби, перед своими избирателями в Берлине и ясно представляющую всю демократическую программу:
«Идея республики есть высшее и чистейшее выражение гражданского самоуправления и равноправия. Но возможно ли осуществление республиканской формы правления при условиях, данных действительностью в известное время и в известной стране, это другой вопрос. Только всеобщая, единодушная воля граждан может решить его. Безумно бы поступило всякое отдельное лицо, если бы оно осмелилось взять на себя ответственность за такое решение. Безумна и даже преступна была бы партия, которая бы вздумала навязать народу эту форму правления. Не только сегодня, но в марте на предварительном собрании во Франкфурте я говорил то же самое баденским депутатам и старался отговорить их, хотя, увы! и тщетно, от республиканского восстания. В целой Германии — исключая одного Бадена — сама революция остановилась почтительно перед непоколебленными тронами и доказала этим, что хотя она и может положить предел произволу своих государей, но отнюдь не намерена прогнать их. Мы должны покориться общественной воле, и потому конституционно- монархическая форма правления есть та единая почва, на которой мы обязаны соорудить новое политическое здание»568.
Итак, новое устройство монархии на демократических основаниях — вот трудная, прямо невозможная задача, разрешение которой задали себе глубокомысленные, но зато чрезвычайно мало револю¬


630
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ционные радикалы и красные демократы прусской конституанты, и чем более они углублялись в нее, придумывая новые конституционные цепи, в которые намеревались заковать не только народную волю, но и монарший произвол своего обожаемого, полусумасшедшего государя, тем более они удалялись от настоящего дела.
Как ни огромна была их практическая близорукость, она не могла простираться до того, чтобы не видеть, как монархия, хотя и побежденная в мартовские дни, но не уничтоженная явно, конспирировала и собирала вокруг себя весь старый реакционно-аристократический, военный, полицейский и бюрократический мир, выжидая удобного случая для разогнания демократов и захвата власти, по-прежнему безграничной. Та же речь доктора Якоби доказывает, что прусские радикалы это хорошо видели. «Не будем себя обманывать, — сказал он, — абсолютизм и юнкерство* отнюдь не исчезли и не перевелись, они едва считают нужным и дают себе труд притворяться мертвыми. Нужно было быть слепым, чтобы не видеть стремление реакции...»569.
Итак, прусские радикалы довольно ясно видели грозившую им опасность. Что же они сделали для предупреждения ее? Монархи- чески-феодальная реакция была не теория, а сила, страшная сила, имевшая за собою всю армию, горевшую нетерпением смыть с себя срам мартовского поражения и восстановить омраченную и оскорбленную королевскую власть в народной крови, всю бюрократию, весь государственный организм, располагавший огромными финансовыми средствами. Неужели же радикалы думали, что они в состоянии связать эту грозную силу новыми законами и конституцией, т.е. чисто бумажными средствами?
Да, они были бы довольно практичны и мудры, чтобы питать такие надежды. Иначе чем объяснить, что они, вместо принятия ряда практических и действительных мер против висевшей над ними грозы, провели целые месяцы в толках о новой конституции и о новых законах, долженствовавших подчинить всю государственную силу и власть парламенту? Они до того верили в действительность своих парламентских прений и законоположений, что пренебрегли единственным средством, чтобы противоположить силе государственно-
* Так называют в Пруссии дворянское направление и военно-дворянскую партию. Слово «юнкер» употребляется в смысле дворянина.


Государственность и анархия
631
реащионной — силу революционно-народную путем организации последней.
Неслыханно легкое торжество народных восстаний над войском почти во всех столицах Европы, ознаменовавшее начало революции 1848, было вредно для революционеров не только Германии, но и всех других стран, потому что оно возбудило в них глупую уверенность, что малейшей народной демонстрации достаточно, чтобы сломить всякое военное сопротивление. Вследствие такого убеждения прусские и вообще германские демократы и революционеры, думая, что от них всегда будет зависеть напугать правительство народным движением, если оно окажется нужным, не видели никакой необходимости ни в организации, ни в направлении, не говоря уже об умножении революционных страстей и сил в народе.
Напротив, как подобает добрым буржуа, самые революционные между ними боялись этих страстей и этой силы, всегда были готовы принять против них сторону государственного и буржуазнообщественного порядка и вообще думали, что чем реже будут прибегать к опасному средству народного бунта, тем лучше. Таким образом, официальные революционеры Германии и Пруссии пренебрегли единственным находящимся у них средством для одержания окончательной и действительной победы над вновь возникавшей реакцией. Они не только не думали об организации народной революции, напротив, старались везде умиротворить и успокоить ее и этим самым ломали единственное серьезное оружие, которым они обладали.
Июньские дни570, победа военного диктатора и республиканского генерала Кавеньяка над парижским пролетариатом должны бы были открыть глаза демократам Германии. Июньская катастрофа была не только несчастием для парижских работников, но первым и, можно сказать, решительным поражением для революции в Европе. Реакционеры всех стран скорее и лучше поняли трагическое и столь выгодное для них значение июньских дней, чем революционеры, и в особенности немецкие.
Нужно было видеть, какой восторг возбудило первое известие о них во всех реакционных кругах; оно было принято как весть о спасении. Руководимые совершенно верным инстинктом, они увидели в торжестве Кавеньяка не только победу французской реакции над ре¬


632
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
волюцией французской, но победу всемирной или интернациональной реакции над международною революцией. Военные люди, штабы всех стран приветствовали ее как интернациональное искупление военной чести. Известно, офицеры прусских, австрийских, саксонских, ганноверских, баварских и других немецких войск тотчас же послали генералу Кавеньяку, временному правителю французской республики, поздравительный адрес, разумеется, с разрешения начальства и с одобрения своих государей.
Победа Кавеньяка имела в самом деле громадное историческое значение. С нее начинается новая эпоха в интернациональной борьбе реакции с революцией. Восстание парижских работников, продолжавшееся четыре дня, от 23 до 26 июня, превзошло своею дикою энергией и ожесточением все народные бунты, которых Париж когда-либо был свидетелем. С него, собственно, началась социальная революция, которой он был первым актом, а последнее, еще более отчаянное сопротивление Парижской Коммуны — вторым.
В июньских восстаниях в первый раз встретились без масок, лицом к лицу, дикая народная сила, борющаяся уже не за других, а собственно за себя, никем не руководимая, подымающаяся собственным движением для защиты своих священнейших интересов, и дикая военная сила, не обузданная никакими соображениями уважения к требованиям цивилизации и человечности, общественной учтивости и гражданского права и в опьянении дикой борьбы беспощадно все жгущая, режущая и уничтожающая.
Во всех предшествовавших революциях в борьбе против народа, встречая против себя не только народные массы, но и почтенных граждан, стоящих в их главе, университетское и политехническое юношество и, наконец, национальную гвардию, большею частью состоящую из буржуа, войска как-то скоро деморализовались и, прежде чем были действительно разбиты, уступали и отступали или братались с народом. В самом пылу битвы между борющимися сторонами существовал и соблюдался род договора, не позволявшего самым ярым страстям переступить известные границы, точно как будто обе стороны по общему условию дрались тупым оружием. Ни со стороны народа, ни со стороны войска никому в голову не приходило, что можно безнаказанно разрушать дома, улицы или резать десятки тысяч безоружных людей. Была общая фраза, беспрестанно повто¬


Государственность и анархия
633
ряемая консервативною партиею, когда она отстаивала какую-нибудь реакционную меру и хотела усыпить недоверие противной партии: «Власть, которая для одержания победы над народом вздумала бы бомбардировать Париж, стала бы тотчас же невозможною»’.
Такое ограничение в употреблении военной силы было чрезвычайно выгодно для революции и объясняет, почему прежде народ большей частью выходил победителем. Вот этим-то легким победам народа над войском генерал Кавеньяк захотел положить конец.
Когда его спросили, зачем он повел атаку большою массою, так что непременно должен был истребить огромное количество инсургентов571, он отвечал: «Я не хотел, чтобы военное знамя было во второй раз обесчещено народною победою». Руководимый этою чисто военною; но зато совершенно противонародною мыслью, он первый возымел смелость употребить пушки для разрушения домов и целых улиц, занятых инсургентами. Наконец, на другой, третий и четвертый день после победы, несмотря на все свои трогательные прокламации к заблудшим братьям, которым он открывал свои братские объятия, он допустил, чтобы войска вместе с разъяренною национальною гвардией в продолжение трех дней сряду вырезали и расстреляли без всякого суда около десяти тысяч инсургентов, между которыми попалось, разумеется, много невинных.
Все это было сделано с двойною целью: омыть кровью бунтующих военную честь (!) и вместе с тем отнять у пролетариата охоту к революционным движениям, внушив ему должное уважение к превосходству военной силы и ужас перед ее беспощадностью.
Этой последней цели Кавеньяк не достиг. Мы видели, что июньский урок не помешал пролетариату Парижской Коммуны встать в свою очередь, и мы надеемся, что даже новый несравненно более жестокий урок, данный Коммуне, не остановит и даже не задержит социальной революции, напротив, удесятерит энергию и страсть ее приверженцев и этим приблизит день ее торжества.
Но если Кавеньяку не удалось убить социальную революцию, он достиг другой цели — убил окончательно либерализм и буржуазную  ** Эти слова были сказаны в палате депутатов Тьером в 1840, когда, будучи министром Людовика Филиппа, он внес в палату проект о фортификации Парижа. Тридцать один год спустя Тьер, президент французской республики, бомбардировал Париж для усмирения Коммуны.


634
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
революционность, убил республику и на развалинах ее основал военную диктатуру.
Освободив военную силу от оков, наложенных на нее буржуазною цивилизацией, возвратив ей полноту ее естественной дикости и право, не останавливаясь ни перед чем, давать полную волю этой бесчеловечной и беспощадной дикости, он сделал отныне невозможным всякое буржуазное сопротивление. С тех пор как беспощадность и все- разрушение стали паролем военного действия, старая, классическая, невинная буржуазная революция посредством уличных баррикад стала детскою игрою. Чтобы с успехом бороться против военной силы, отныне не уважающей ничего и притом вооруженной самыми страшными орудиями разрушения и готовой всегда воспользоваться ими для уничтожения не только домов и улиц, но целых городов со всеми их жителями, чтобы бороться против такого дикого зверя, надо иметь другого, не менее дикого, но более правого зверя: всенародный организованный бунт, социальную революцию, которые, так же как и военная реакция, ничего не пожалеют и не остановятся ни перед чем.
Кавеньяк, оказавший такую драгоценную услугу французской и вообще интернациональной реакции, был, однако, самым искренним республиканцем. Не замечательно ли, что республиканцу было суждено положить первое основание военной диктатуры в Европе, быть первым предшественником Наполеона III и германского императора; точно так же, как другому республиканцу, его знаменитому предшественнику Робеспьеру, суждено было приготовить государственный деспотизм, олицетворявшийся в Наполеоне I. Не доказывает ли это, что всепоглощающая и всеподавляющая военная дисциплина — идеал пангерманской империи — есть необходимое последнее слово буржуазной государственной централизации, буржуазной республики и вообще буржуазной цивилизации.
Как бы то ни было, немецкие офицеры, дворяне, бюрократы, правители и государи страшно возлюбили Кавеньяка и, возбужденные его счастливым успехом, видимым образом ободрились и стали уже готовиться к новой битве.
Что же делали немецкие демократы? Поняли ли они, какая им грозила опасность и что для предотвращения ее у них оставались только два единые средства: возбуждение революционной страсти в народе и организация народной силы? Нет, не поняли. Напротив, они как


Государственность и анархия
635
будто нарочно еще более углубились в парламентские прения и, повернувшись к народу спиною, предоставляли его влиянию всевозможных агентов реакции.
Мудрено ли, что народ к ним охладел совершенно, потерял к ним и к их делу всякое доверие, так что в ноябре, когда прусский король вернул свою гвардию в Берлин, назначил первым министром генерала Бранденбурга572 с явною целью полнейшей реакции, декретировал распущение конституанты и даровал Пруссии свою собственную конституцию, разумеется, совершенно реакционерную, те же самые берлинские работники, которые в марте так единодушно встали и так храбро дрались, что принудили гвардию удалиться из Берлина, теперь не пошевелились, даже не пикнули и равнодушно смотрели, как «демократов гнали солдаты».
Этим, собственно, кончилась в действительности трагикомедия германской революции. Еще прежде, а именно в октябре, князь Вин- дишгрец восстановил порядок в Вене, правда, не без значительного кровопролития, — вообще австрийские революционеры оказались революционернее прусских.
Что же делало в это время национальное собрание во Франкфурте? В конце 1848 оно вотировало, наконец, основные права и новую пангерманскую конституцию и предложило прусскому королю императорскую корону. Но правительства австрийское, прусское, баварское, ганноверское и саксонское отвергли основные права и новоиспеченную конституцию, а прусский король отказался принять императорскую корону и затем отозвал своих депутатов.
Реакция торжествовала в целой Германии. Революционная партия, взявшись поздно за ум, решилась организовать всеобщее восстание к весне 1849- В мае потухающая революция бросила последнее пламя в Саксонию, в баварский Пфальц и в Баден. Это пламя было везде затушено прусскими солдатами, восстановившими после недолгой борьбы, впрочем достаточно кровопролитной, старый порядок в целой Германии, причем принц прусский, нынешний император и король Вильгельм I, командовавший прусскими войсками в Бадене, не пропустил случая повесить нескольких бунтовщиков.
Таков был печальный конец единственной и надолго последней немецкой революции. Теперь спрашивается, что было главной причиной ее неудачи?


636
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Помимо политической неопытности и практической неумелости, нередко присущей ученым, помимо положительного отсутствия революционной смелости и коренного отвращения немцев к революционным мерам и действиям и страстной любви к подчинению себя власти, наконец, помимо значительного недостатка инстинкта, страсти и смысла свободы, главною причиною неудачи было общее стремление всех немецких патриотов к образованию пангерманского государства.
Это стремление, вытекающее из глубины немецкой природы, делает немцев решительно неспособными к революции. Общество, желающее основать сильное государство, непременно хочет подчинить себя власти; революционное общество, напротив, хочет сбросить с себя власть. Как же примирить эти два противоположные и взаимоисключающие требования? Они непременно должны парализиро- вать друг друга, как и случилось с немцами, которые в 1848 не достигли ни свободы, ни сильного государства, напротив, потерпели страшное поражение.
Оба стремления так противоречивы, что в действительности в одно и то же время не могут встретиться в одном и том же народе. Оно должно быть непременно призрачным стремлением, скрывающим за собою настоящее, как это и было в 1848. Мнимое стремление к свободе было самообольщение, обман; стремление же к основанию пангерманского государства было весьма серьезно. Это несомненно, по крайней мере в отношении ко всему образованному немецкому буржуазному обществу, не исключая огромнейшего большинства самых красных демократов и радикалов. Можно думать, догадываться, надеяться, что в немецком пролетариате живет противосоциаль- ный инстинкт, который, быть может, его сделает способным к завоеванию свободы, потому что он несет то же экономическое ярмо и которое так же ненавидит, как и пролетариат других стран, и потому, что ни ему, ни другим нет возможности освободиться от экономического рабства, не разрушив многовековую тюрьму, называемую государством. Возможно только предполагать и надеяться, ибо фактических доказательств на это нет, напротив, мы видели, что не только в 1848, но и в настоящее время немецкие работники слепо повинуются своим предводителям, тогда как предводители, организаторы социально-демократической партии немецких работников, ведут


Государственность и анархия
637
их не к свободе и не к интернациональному братству, а прямо под ярмо пангерманского государства.
В 1848 немецкие радикалы, как заметили выше, нашлись в печальной трагической необходимости бунтовать против государственной власти, чтобы заставить ее сделаться сильнее и шире. Значит, они не только не хотели ее разрушить, напротив, самым нежным образом пеклись о ее сохранении в то время, как боролись против нее. Значит, вся деятельность их была разбита и парализиро- вана в своем существе. Действия власти не представляли такого противоречия. Она, нисколько не задумываясь, хотела задушить во что бы то ни стало своих странных, непрошеных и беспокойных друзей, демократов. Что радикалы думали не о свободе, а [о] создании империи, достаточно привести один факт. — Когда франкфуртское собрание, в котором уже торжествовали демократы, предложило императорскую корону Фридриху Вильгельму IV 28 марта 1849, т.е. когда Фридрих совсем уничтожил все так называемые революционные приобретения или народные права, разогнал конституанту, избранную прямо народом, и дал самую реакционную, самую презренную конституцию, когда он, полный гнева за претерпенные им и короною оскорбления, травил ненавистных ему демократов полицейскими солдатами.
Не могли же они быть до такой степени слепы, чтобы требовать от такого государя свободы! Чего же они надеялись и ожидали? Пангерманского государства!
Король и этого не был в состоянии им дать. Феодальная партия, восторжествовавшая вместе с ним и снова захватившая государственную власть, крайне враждебно относилась к идее единства. Она ненавидела германский патриотизм как крамольный, и знала только свой прусский патриотизм. Все войско, все офицеры и все кадеты в военных школах пели тогда с неистовством известную прусско- патриотическую песнь:
«Я пруссак, знаешь ли мое знамя»573.
Фридриху хотелось быть императором, но он боялся своих, боялся Австрии, Франции, а главным образом императора Николая. В ответ польской депутации, приходившей требовать свободы для Познанского герцогства в марте 1848, он сказал: «Я не могу согласиться на вашу просьбу, потому что это было бы противно желанию


638
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
моего зятя, императора Николая, который настоящий великий человек! Когда он говорит — да, то и бывает да, когда говорит — нет, то — нет».
Король знал, что Николай никогда не согласится на императорскую корону, поэтому, и особенно поэтому, он наотрез отказался принять ее от франкфуртской депутации.
А между тем ему необходимо было что-нибудь сделать в смысле германского единства и прусской гегемонии, хотя только для того чтобы выручить свою честь, компрометированную его мартовским манифестом. Дня этого Фридрих, пользуясь лаврами, пожатыми прусскими войсками при усмирении демократов Германии и внутренними затруднениями Австрии, недовольной его успехам[и] в Германии, сделал попытку основать союз в мае 1849 между Пруссией, Саксонией и Ганновером, клонившийся к сосредоточиванию в руках первой всех дипломатических и военных дел, но союз продолжался недолго. Лишь только Австрия с помощью русского войска усмирила Венгрию (в сентябре 1849), как Шварценберг грозно потребовал от Пруссии, чтобы все в Германии было возвращено к старому домартовскому порядку, словом, чтобы был восстановлен Германский союз, столь удобный для преобладания Австрии. Саксония и Ганновер тотчас же отстали от Пруссии и присоединились к Австрии; Бавария последовала их примеру; а воинственный вюртембергский король объявил во всеуслышание, что «куда ему прикажет идти с своим войском австрийский император, туда он и пойдет».
Таким образом, несчастная Пруссия очутилась в полнейшем уединении. Что было ей делать? Согласиться на требование Австрии казалось для тщеславного, но слабого короля невозможным; поэтому он назначил своего друга генерала Радовица первым министром и приказал своим войскам двинуться. Чуть было не дошло до драки. Но император Николай крикнул немцам: «Остановитесь!», прискакал в Оль- мюц (ноябрь 1850) на конференцию и произнес приговор. Униженный король покорился, Австрия торжествовала574, и в прежнем союзном дворце во Франкфурте (в мае 1851) после трехлетнего затмения открылся вновь Германский союз.
Революции как бы не было. Единственный след ее — ужасная реакция, долженствующая служить спасительным уроком немцам: кто хочет не свободы, а государства, тот не должен играть в революцию.


Государственность и анархия
639
Кризисом 1848 и 1849 кончается собственно история германского либерализма. Он доказал немцам, что они не только не в состоянии завоевать свободы, но даже и не хотят ее; доказал, кроме того, что без инициативы прусской монархии они не в состоянии достигнуть даже своей настоящей и серьезной цели, не в силах создать единого и могучего государства. Последовавшая реакция отличается от таковой в 1812 и 1813 тем, что, несмотря на всю горечь и тягость последней, немцы посреди нее сохранили и могли сохранить заблуждение, что они любят свободу и что если бы им не помешала сила соединенных правительств, далеко превосходившая их крамольную силу, они сумели бы создать вольную и единую Германию. Теперь такое утешительное самообольщение невозможно. В продолжение первых месяцев революции решительно не существовало такой правительственной силы в Германии, которая могла бы им воспротивиться, если бы они хотели что-либо сделать; впоследствии же они, более, чем кто другой, способствовали восстановлению такой силы. Значит, нулевой результат революции произошел не от внешних препятствий, а только от собственной несостоятельности немецких либералов и патриотов.
Чувство этой несостоятельности стало как бы основанием политической жизни и руководителем нового общественного мнения Германии. Немцы, по-видимому, изменились и стали практическими людьми. Отказавшись от широких абстрактных идей, составлявших все мировое значение их классической литературы, от Лессинга до Гёте и от Канта до Гегеля включительно, отказавшись и от французского либерализма, демократизма и республиканизма, они стали отныне искать исполнения германских судеб в завоевательной политике Пруссии.
Надо прибавить, к их чести, что обращение совершилось не вдруг. Последние двадцать четыре года, от 1849 по настоящее время, которые для краткости включили мы в один пятый период, должны быть разделены по-настоящему на четыре периода:
5. Период безнадежного покорения, от 1849 до 1858, т.е. до начала регентства в Пруссии.
6. Период от 1858 до 1866, период последней предсмертной борьбы издыхающего либерализма против прусского абсолютизма.
7. Период от 1866 до 1870, капитуляция побежденного либерализма.


640
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
8. 	Период от 1870 до настоящего времени, торжество победоносного рабства.
В пятом периоде внутреннее и внешнее унижение Германии дошло до крайней степени. Внутри молчание рабов: в Южной Германии австрийский министр, наследник Меттерниха, командовал безусловно; в Северной — Мантейфель575, унизивший прусскую монархию донельзя на конференции в Ольмюце (1850) в угоду Австрии и, к вящему удовольствию прусской придворной, дворянской и военнобюрократической партии, травил уцелевших демократов. Значит, в отношении к свободе нуль, а в отношении к внешнему достоинству, весу, значению Германии как государства еще менее нуля. Шлезвиг- Гольштейнский вопрос, в котором немцы всех стран и всех партий, кроме придворной, военной, бюрократической и дворянской, с самого 1847 не переставали заявлять самые буйные страсти, благодаря прусскому вмешательству был порешен окончательно в пользу Дании. Во всех других вопросах голос соединенной Германии, вернее, разъединенной Германским союзом, даже не принимался в соображение другими державами. Пруссия более чем когда-нибудь стала рабою России. Несчастный Фридрих, прежде ненавидевший Николая, теперь только им и клялся. Преданность интересам петербургского двора простиралась до того, что прусский военный министр и прусский посланник при английском дворе, друг короля, были сменены оба за выражение симпатии к западным державам.
Известна история «неблагодарности» князя Шварценберга и Австрии, так глубоко поразившая и оскорбившая Николая. Австрия, по своим интересам на востоке естественный враг России, открыто приняла сторону Англии и Франции против нее, Пруссия же, к великому негодованию целой Германии, оставалась верна до конца.
Шестой период начинается регентством нынешнего короля императора Вильгельма I. Фридрих окончательно сошел с ума, и его брат Вильгельм, ненавистный для целой Германии под именем прусского принца, в 1858 сделался регентом, а в январе 1861, по смерти старшего брата, королем Пруссии. Замечательно, у этого короля-фельдфебеля и пресловутого вешателя демократов был также свой медовый месяц народно-угодливого либерализма. Вступая в регентство, он произнес речь, в которой высказал твердое намерение поднять Пруссию, а через нее и всю Германию на подобающую высоту, уважая при этом грани-


Государственность и анархия
641
цы, положенные конституционным актом королевской власти* и опираясь всегда на народные стремления, выражаемые парламентом.
Сообразно такому обещанию первым делом его управления было распущение министерства Мантейфеля, одного из самых реакционных, когда-либо управлявших Пруссиею и бывших как бы олицетворением ее политического поражения и уничтожения.
Мантейфель стал первым министром в ноябре 1850, как будто для того, чтобы подписать все условия ольмюцкой конференции, крайне унизительные для Пруссии, и окончательно подчинить ее и всю Германию австрийской гегемонии. Такова была воля Николая, таково было страстно дерзкое стремление князя Шварценберга, таковы также были стремления и воля огромнейшего большинства прусского юнкерства или дворянства, не хотевшего и слышать о слиянии Пруссии с Германией и преданного австрийскому и всероссийскому императорам чуть ли даже не больше, чем своему собственному королю, которому повиновалось по долгу, но не из любви. В продолжение целых восьми лет Мантейфель управлял Пруссией в этом направлении и духе, унижая ее перед Австрией при всяком удобном случае и вместе с тем преследуя немилосердно и беспощадно в ней и во всей Германии все напоминавшее либерализм или народное движение и право.
Это ненавистное министерство было заменено либеральным князя Гогенцоллерн-Сигмаринга576, с первого дня заявившего намерение регента восстановить честь и независимость Пруссии в отношении к Вене, а также и утраченное влияние на Германию.
* Это уважение, казалось, должно бы быть ему тем легче, что октроированная, т. е. королевскою милостью дарованная конституция, собственно, ни в чем не ограничивала королевской власти, исключая одного пункта — права заключать новые займы или декретировать новые налоги без согласия представительства; для взимания налогов, уже раз получивших парламентское согласие, не требовалось новой парламентской вотировки, ибо парламент лишен права их отменять. Это именно нововведение и превратило весь германский конституционализм и парламентаризм в совершенно пустую игру. В других странах, в Англии, Франции, Бельгии, Италии, Испании, Португалии, Швеции, Дании, Голландии и т. д. парламенты, сохраняя существенное и единственное действительное право отказывать правительству в податях, могут, если захотят, сделать всякое правительство невозможным, вследствие чего получают значительный вес в делах управления. Октроированная конституция, отняв это право у прусского парламента, предоставила ему право отказа в установлении новых налогов и в заключении новых займов. Но мы сейчас увидим, как спустя три года после обещания блюсти право парламента Вильгельм I нашел себя вынужденным нарушить его.


642
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Несколько слов и шагов в этом направлении было достаточно, чтобы привести в восторг всех немцев. Забыты были все недавние обиды, жестокости и преступления; вешатель демократов, регент, а затем король, Вильгельм I, вчера ненавидимый и проклинаемый, превратился вдруг в любимца, героя и единственную надежду. В подтверждение приведем слова известного Якоби, произнесенные им перед кенигсбергскими избирателями (И ноября 1858):
«Истинно мужское и сообразное с конституцией обращение принца при вступлении его в регентство исполнило новою верою и новыми надеждами сердце всех пруссаков и всех немцев. С необычайною живостью все стремятся к избирательным урнам»577.
В 1861 тот же Якоби писал следующее: «Когда принц-регент по собственному решению взял в свои руки управление страны, все ожидали, что Пруссия беспрепятственно пойдет вперед к предположенной цели. Ожидали, что люди, которым было регентом вверено управление страною, прежде всего уничтожат все зло, совершенное правительством в последние десять лет; положат конец чиновничьему произволу, чтобы поднять и оживить общий патриотический дух, свободное самосознание граждан...
Исполнились ли эти надежды? Всеобщий голос во всеуслышание отвечает: В эти два года Пруссия не подвинулась ни на шаг и также далека, как и прежде, от исполнения своего исторического назначения»578.
Почтенный доктор Якоби, последний верующий, представитель германского политического демократизма, без сомнения умрет, верный своей программе, расширившейся в последние годы до весьма нешироких пределов программы немецких социальных демократов. Идеал его, образование пангерманского государства путем общенародной свободы, — утопия, нелепость. Мы уже говорили об этом. Огромное большинство немецких патриотов после 1848 и 1849 годов пришло к-убеждению, что основание пангерманского могущества возможно только путем пушек и штыков, и поэтому Германия ждала спасения от воинственно-монархической Пруссии.
В 1858 вся национально-либеральная партия, пользуясь первыми симптомами изменения правительственной политики, перешла на ее сторону. Бывшая демократическая партия распалась: огромнейшая часть ее образовала новую партию, «партию прогрессистов», осталь¬


Государственность и анархия
643
ная продолжала называться демократическою. Первая с самого начала горела желанием соединиться с правительством, но, желая сохранить свою честь, умоляла его дать ей приличный предлог для такого перехода, требовала хотя внешнего уважения конституции. Она кокетничала и пикировалась с ним до 1866, а затем, побежденная блеском побед против Дании и Австрии, безусловно сдалась правительству. Демократическая партия, как увидим, сделала в 1870 то же самое.
Якоби не последовал и никогда не последует общему примеру. Демократические принципы составляют его жизнь. Он ненавидит насилие и не верит, чтобы путем его можно создать могучее германское государство; поэтому он остался врагом, правда, одиноким и бессильным, нынешней прусской политике. Бессилие его главным образом происходит от того, что, будучи государственником с ног до головы, он искренно мечтает о свободе и в то же время желает единого пангерманского государства.
Нынешний германский император Вильгельм I не страдает противоречиями и, подобно незабвенному Николаю I, создан как бы из одного куска металла, словом, целый человек, хотя и ограниченный. Он да нецарствующий граф Шамбор579 едва ли не одни верящие в свое богопомазание, божественное призвание и право. Он, верующий король-солдат, подобно Николаю, выше всех принципов ставит принцип легитимизма, т. е. наследственное государственное право. Последнее для его совести и ума было серьезным затруднением для соединения Германии, потому что нужно было столкнуть с престолов множество законных государей; но в государственном кодексе есть другое начало — священное право завоевания, — разрешившее вопрос. Государь, верный монархическим обязанностям, ни за что в мире не согласится занять престол, который предлагается ему бунтующим народом и который освобожден им от законного государя; но он сочтет себя вправе завоевать этот народ и престол, лишь бы бог благословил его оружие и лишь бы был удобный повод для объявления войны. Это начало и основанное на нем право всегда признавалось и признается до сих пор всеми государями.
Вильгельму I необходимо было иметь, следовательно, министра, способного создавать законные поводы и средства для расширения государства путем войн. Таким человеком был Бисмарк, которого Вильгельм вполне оценил и назначил своим министром в октябре 1862.


644
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Князь Бисмарк — ныне самый могущественный человек в Европе. Это — чистейший тип померанского дворянина с донкихотскою преданностью королевскому дому, с обычною военно-сухою наружностью, с дерзким, сухо-учтивым, большею частью презрительнонасмешливым обращением с бюргерами-политиками-либералами. Он не сердится, что его называют «юнкером», т.е. дворянином, но обыкновенно отвечает противникам: «Будьтеуверены, мы сумеем поднять честь юнкерства». Как человек чрезвычайно умный, он совершенно свободен как от юнкерских, так и от всяких других предрассудков.
Мы назвали Бисмарка прямым политиком Фридриха II. Первый, как и последний, прежде всего верит в силу, а потом в ум; располагающий ею и нередко удесятеряющий ее. Будучи вполне государственным человеком, он, как и Фридрих Великий, не верит ни в бога, ни в черта, ни в человечество, ни даже в дворянство — все это для него только средства. Для достижения государственной цели он не останавливается ни перед божескими, ни перед человеческими законами. В политике он не признает нравственности; подлость и преступление только тогда безнравственны, когда они не увенчались успехом. Более Фридриха холодный и бесстрастный, он бесцеремонен и дерзок, как он. Дворянин, выдвинувшийся благодаря дворянской партии, он душит ее систематически ввиду государственной пользы, мало того, ругается над ней так же, как прежде ругался над либералами, прогрессистами, демократами. В сущности, он ругается над всем и всеми, исключая императора, без расположения которого он не мог бы ничего предпринять и сделать. Хотя, быть может, втайне, с своими друзьями, если таковы есть, он ругается и над ним.
Чтобы вполне оценить все сделанное Бисмарком, надо вспомнить, кем он окружен*. Король, человек недалекий, получивши богословски-
* Вот анекдот, почерпнутый нами из верного и прямого источника и характеризующий Бисмарка. Кто не слыхал о Шурце, одном из самых красных немецких революционеров 1848 г. и освободителе из крепости псевдореволюционера Кинкеля. Шурц, приняв последнего за серьезного революционера, хотя он, в сущности, в политике не стоит гроша, с опасностью для собственной свободы, победив смело и остроумно огромные затруднения, освободил его, а сам бежал в Америку. Как человек умный, способный, энергичный, что уважается в Америке, он скоро сделался там главою немецкой многомиллионной партии. Во время последней войны он в северной армии дослужился до генерала (раньше он был уже выбран сенатором). После войны Соединенные Штаты послали его чрезвы¬


Государственность и анархия
645
фельдфебельское воспитание, окружен аристократически-клери- кальною партиею, прямо враждебною Бисмарку, так что последний каждую новую меру, каждый новый шаг берет с бою. Такая домашняя борьба отнимает у него по крайней мере половину времени, ума, энергии и, конечно, страшно задерживает, мешает, парализует его деятельность, что отчасти хорошо для него, ибо не дает ему возможности зарваться в предприятиях, как зарвался знаменитейший самодур, Наполеон I, бывший не глупее Бисмарка.
Публичная деятельность Бисмарка началась в 1847; он явился главою самой крайней дворянской партии в соединенном представительном собрании. В 1848 он был отъявленным врагом франкфуртского парламента и общегерманской конституции и страстным союзником России и Австрии, т.е. внутренней и внешней реакции. В таком духе он принимал самое деятельное участие в ультрареакционном листке «Kreuzzeitung» [«Крестовая газета». — П. Т.], основанном в этом году и существующем поныне. Разумеется, он был горячим защитником министерств Бранденбурга и Мантейфеля, следовательно, резолюций конференции в Ольмюце. С 1851 он был посланником при Германском союзе во Франкфурте. В это-то время он коренным образом изменил свое отношение к Австрии. «У меня как повязка упала с глаз, когда я присмотрелся к ее политике», — говорил он своим друзьям. Тут только он понял, как Австрия враждебна Пруссии, и из горячего защитника сделался ее непримиримым врагом. С этого момента уничтожение всякого влияния Австрии на Германию и исключение ее из последней стало постоянною и любимою его мыслью.
При этих условиях он встретился с прусским принцем Вильгельмом, который после конференции в Ольмюце возненавидел Австрию
чайным послом в Испанию. Он воспользовался этим и посетил Южную Германию, но не Пруссию, где висел над ним смертный приговор за освобождение п[севдо] революционера] Кинкеля. Когда Бисмарк узнал о пребывании его в Германии и, желая расположить к себе такого влиятельного человека между немцами Америки, пригласил его в Берлин, причем велел ему передать: «Для людей, как Шурц, законы не писаны». По приезде Шурца в Берлин Бисмарк дал ему обед, на который пригласил всех товарищей-министров. После обеда, когда все удалились и Шурц остался один с Бисмарком для интимного разговора, последний ему сказал: «Вы видели и слышали моих товарищей; с такими-то ослами мне суждено управлять и создавать Германию».


646
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
так же, как революцию. Лишь только Вильгельм стал регентом, он тотчас обратил внимание на Бисмарка и сначала назначил его послом в Россию, потом во Францию и, наконец, своим первым министром.
Во время посольства Бисмарк довел свою программу до зрелости. В Париже он взял несколько драгоценных уроков в государственном мошенничестве у самого Наполеона III, который, видя ревностного и способного слушателя, открыл свою душу и сделал несколько прозрачных намеков о необходимой переделке карты Европы, требуя для себя рейнской границы и Бельгии, а остальную Германию предоставляя Пруссии. Результаты этих переговоров известны: ученик провел учителя.
При вступлении в министерство Бисмарк сказал речь, в которой изложил свою программу: «Границы Пруссии тесны и неудобны для первоклассного государства. Для завоевания новых границ необходимо расширить и усовершенствовать военную организацию. Нужно приготовиться к предстоящей борьбе, а в ожидании этого собирать и умножать свои силы. Вся ошибка в 1848 состояла в том, что хотели соединить Германию в одно государство путем народных учреждений. Великие государственные вопросы решаются не правом, а силою — сила всегда предшествует праву»580.
За последнее выражение немало досталось Бисмарку от либералов Германии с 1862 по 1866. С 1866, т.е. после побед над Австриею, и в особенности после 1870 г., т.е. поражения Франции, все эти упреки обратились в восторженные дифирамбы.
Бисмарк с обычною смелостью, свойственною ему циничностью и презрительною откровенностью в этих словах высказал всю суть политической истории народов, всю тайну государственной мудрости. Постоянное преобладание и торжество силы — вот настоящая суть; все же, что на политическом языке называется правом, есть только освящение факта, созданного силою. Ясно, народные массы, жаждущие освобождения, не могут ожидать его от теоретического торжества отвлеченного права, они должны силою завоевать свободу, для чего должны организовать вне государства и против него свои стихийные силы.
Немцы, как мы уже говорили, хотели не свободы, а сильного государства; Бисмарк понимал это и с прусскою бюрократией и военной


Государственность и анархия
647
силой чувствовал себя способным достичь этого, поэтому он смело и твердо пошел к цели, не обращая внимания ни на какие права, ни на жестокую полемику и нападения на него либералов и демократов. Он вопреки предшествовавшим правителям верил, что и те и другие по достижении цели будут его страстными союзниками.
Король-фельдфебель и Бисмарк-политик желали усиления войска, для чего нужны новые налоги и займы. Палата народных представителей, от которой зависело утверждение новых налогов и займов, отказывала в этом постоянно, вследствие чего ее несколько раз распускали. В другой стране такое столкновение могло бы вызвать политическую революцию, в Пруссии же нет, и Бисмарк это понимал, а поэтому, несмотря на отказы, он брал нужные суммы везде, где мог, путем займов и налогов. Палата же с своими отказами обратилась в посмешище если не Германии, то Европы.
Бисмарк не ошибся; достигнув цели, он стал идолом и либералов, и демократов.
Никогда и ни в какой стране, быть может, не было такого быстрого и такого полного переворота в направлении умов, какое обнаружилось в Германии между 1864,1866 и 1870 годами. До самой австропрусской войны с Данией Бисмарк был самым непопулярным человеком в Германии. Во время этой войны и особенно по окончании он обнаружил самое глубокое презрение ко всем правам народным и государственным. Известно, как бесцеремонно Пруссия и увлеченная ею глупая Австрия выгнали из Шлезвига и Гольштейна саксонско- ганноверский корпус, занимавший эти провинции по приказанию Германского союза; как нагло Бисмарк делил с обманутою им Австриек» завоеванные провинции и как кончил объявлением всех их исключительною добычею Пруссии.
Можно предположить, что такое поведение возбудит сильное негодование всех честных, свободолюбивых и справедливых немцев. Напротив, именно с этого момента начала расти популярность Бисмарка — немцы почувствовали над собою государственнопатриотический разум и сильную правительственную власть. Война 1866 года только усилила значение его. Быстрый поход в Богемию, напоминавший походы Наполеона I, ряд блестящих побед, низложивших Австрию, триумфальное шествие по Германии, разграбление неприятельских местностей, объявление Ганновера, Гессен-Касселя581


648
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
и Франкфурта военною добычею, образование Северогерманского союза под покровительством будущего императора — факты, приведшие в восторг немцев. Вожди прусской оппозиции, Вирховы582, Шульце-Деличи и т.д., вдруг замолкли, объявив себя нравственно побежденными. Осталась в оппозиции самая небольшая группа с благородным старцем Якоби во главе и которая примкнула к «народной партии», образовавшейся на юге Германии после 1866 года583.
По договору, заключенному победоносной Пруссией с уничтоженной Австрией, старый Германский союз уничтожен, на место его образовался Северный Германский союз под предводительством Пруссии; Австрии же, Баварии, Вюртембергу и Бадену предоставлено право образовать Южный союз.
Барон Бейст, австрийский министр, назначенный после войны, понимая важное значение образования такого союза, устремил все свои усилия на это, но внутренние неразрешимые вопросы и громадные препятствия со стороны именно тех держав, для которых был важен союз, помешали ему. Бисмарк надул всех: и Россию, и Францию, и немецких государей, для которых было важно образование союза, который бы не допустил Пруссию до ее настоящего положения.
Образовавшаяся в это время из южногерманской буржуазии «народная партия», исключительно с целью оппозиции Бисмарку, имела программу в сущности одинаковую с Бейстом: образование Южногерманского союза тесно с Австрией и на самых широких народных учреждениях. Центр «народной партии» был Штутгарт. Кроме союза с Австрией она имела много других оттенков; так, в Баварии кокетничала с ультракатоликами, т.е. иезуитами, желала союза с Францией, союза с Швейцарией. Группа, желавшая союза с республиканской Швейцарией, была главной основательницей «Лиги Мира и Свободы».
Вообще программа ее была невинна и полна противоречий. Демократические народные учреждения фантастически связывались с монархическою формою правления; независимость государей с пангерманским единством, а последнее с общеевропейскою республиканскою федерациею. Словом, почти все должно остаться по-старому, и все должно исполниться новым духом, главное иметь филантропический характер; свобода и равенство должны процветать при уело-


Государственность и анархия
649
виях, их уничтожающих. Такую программу могли сочинить только чувствительные бюргеры южной Германии, которые отличались сначала систематическим игнорированием, а потом страстным отрицанием современных социалистических стремлений, как показал конгресс «Лиги Мира» в 1868584
Ясно, «народная партия» должна была встать во враждебные отношения к рабочей партии социальных демократов, созданной в шестидесятых годах Фердинандом Лассалем.
Во второй части этой книги будет подробно рассказано о развитии рабочих ассоциаций в Германии и вообще в Европе. Теперь же заметим, что в конце последнего десятилетия, а именно в 1868, рабочая масса в Германии разделялась на три категории: первая, самая многочисленная, оставалась вне всякой организации. Вторая, также довольно многочисленная, состояла из так называемых «обществ для образования рабочих» (Arbeiterbildungsverein), и, наконец, третья, наименее многочисленная, но зато самая энергическая и самая осмысленная, образовала фалангу лассальянских рабочих под именем «всеобщей партии немецких рабочих» (der deutsche allgemeine Arbeiterverein).
О первой категории говорить нечего. Вторая представляла род федерации маленьких рабочих ассоциаций под непосредственным руководством Шульца-Делича и ему подобных буржуазных социалистов. «Самопомощь» (Selbsthilfe) — ее лозунг в том смысле, что чернорабочему люду рекомендовалось настойчиво не ожидать для себя ни спасения, ни помощи от государства и правительства, а только от своей собственной энергии. Совет был прекрасный, если бы к нему не было присоединено ложное уверение, что при настоящих условиях общественной организации, при существовании экономической монополии, заедающих рабочие массы, и политического государства, охраняющего эти монополии против народного бунта, для чернорабочего люда возможно освобождение. Вследствие такого заблуждении, а со стороны буржуазных социалистов и вожаков этой партии вполне сознательного обмана, работники, подчиненные их влиянию, должны были систематически устраняться от всех политическо-социальных забот и вопросов о государстве, о собственности и т. д. и, приняв за точку отправления рациональность и законность настоящего строя общества, искать своего улучшения и облегчения посредством устрой¬


650
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ства кооперативных потребительных, кредитных и производительных товариществ. Для политического же образования Шульце-Делич рекомендовал работникам полную программу партии прогресса, к которой принадлежал сам вместе с товарищами.
В экономическом отношении, как теперь ясно для всех, система Шульца-Делича клонилась прямо к охранению буржуазного мира против социальной грозы; в политическом же она подчиняла окончательно пролетариат эксплуатирующей его буржуазии, у которой он должен оставаться послушным и глупым орудием.
Против такого грубого, двойного обмана восстал Фердинанд Лас- саль. Ему было легко разбить экономическую систему Шульца-Делича и показать все ничтожество политической системы. Никто, кроме Лассаля, не умел объяснить и доказать так убедительно немецким работникам, что при настоящих экономических условиях положение пролетариата не только не может уничтожиться, напротив, в силу неотвратимого экономического закона должно и будет каждый год ухудшаться, несмотря на все кооперативные попытки, могущие принести кратковременную, скоропреходящую пользу разве только самому малому числу работников.
Разбивая политическую программу, он доказал, что вся эта мнимо народная политика клонится лишь к укреплению буржуазноэкономических привилегий.
До сих пор мы с Лассалем согласны. Но вот где расходимся с ним и вообще со всеми демократами-социалистами или коммунистами в Германии. В противность Шульце-Деличу, рекомендовавшему работникам искать спасения только в собственной энергии и ничего не требовать и не ждать от государства, Лассаль, доказав им, во-первых, что при настоящих экономических условиях не только их освобождение, но даже малейшее облегчение их участи невозможно, ухудшение же ее необходимо, и, во-вторых, что пока существует буржуазное государство, буржуазные экономические привилегии остаются неприступны, — пришел к следующему заключению: чтобы достигнуть свободы действительной, свободы, основанной на экономическом равенстве, пролетариат должен овладеть государством и обратить государственную силу против буржуазии в пользу рабочей массы, точно так же, как теперь она обращена против пролетариата в единую пользу эксплуатирующего класса.


Государственность и анархия
651
Как же овладеть государством? — Для этого есть только два средства: или политическая революция, или законная народная агитация в пользу мирной реформы. Лассаль, как немец, как еврей, как ученый и как человек богатый, советовал второй путь.
В этом смысле и с этою целью он образовал значительную, преимущественно политическую партию немецких рабочих, организовав ее иерархически, подчинив строгой дисциплине и своей диктатуре, словом, сделал то, что г. Маркс в последние три года хотел сделать в Интернационале. Попытка Маркса вышла неудачна, а попытка Лас- саля имела полный успех. Прямою и ближайшею целью партии он поставил всенародную мирную агитацию для завоевания всеобщего права избирательства государственных представителей и властей.
Завоевав это право путем легальной реформы, народ должен будет послать только своих представителей в народный парламент, который рядом декретов и законов обратит буржуазное государство в народное. Первым делом народного государства будет открытие безграничного кредита производительным и потребительным рабочим ассоциациям, которые только тогда будут в состоянии бороться с буржуазным капиталом и в непродолжительное время победят и поглотят его. Когда процесс поглощения совершится, тогда настанет период радикального преобразования общества.
Такова программа Лассаля, такова же и программа социальнодемократической партии. Собственно, она принадлежит не Лассалю, а Марксу, который ее вполне высказал в известном «Манифесте Коммунистической партит, обнародованном им и Энгельсом в 1848. Ясный намек находится на нее также в первом «Манифесте Международного общества», написанном Марксом в 18б4, в словах: «Первый долг рабочего класса заключается в завоевании себе политического могущества»585, или, как говорится в Манифесте] Комм[уни- стов], «первый шаг к революции рабочих должен состоять в возвышении пролетариата на степень господствующего сословия. Пролетариат должен сосредоточить все орудия производства в руках государства, т. е. пролетариата, возведенного на степень господствующего сословия»586.
Не ясно ли, что программа Лассаля ничем не отличается от программы Маркса, которого он признавал за своего учителя. В брошюре против Шульца-Делича Лассаль с истинно гениальною ясностью,


652
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
характеризующею его сочинения, изложив свои основные понятия о социально-политическом развитии новейшего общества, говорит прямо, что эти идеи и даже терминология принадлежат не ему, а г. Марксу, впервые высказавшему и развившему их в своем замечательном, еще не изданном сочинении.
Тем страннее кажется протест г. Маркса, напечатанный после смерти Лассаля во введении к сочинению о «Капитале». Маркс горько жалуется, что его обокрал Лассаль, присвоив его идеи. Протест чрезвычайно странный со стороны коммуниста, проповедующего коллективную собственность и не понимающего, что идея, раз высказанная, перестает быть собственностью лица. Другое дело, если бы Лассаль переписал одну или несколько страниц, — это было бы воровство и доказательство умственной несостоятельности писателя, не могущего переварить заимствованных идей и воспроизвести собственною умственною работою в самостоятельной форме. Так поступают только люди, лишенные умственных способностей и тщеславно-бесчестные, вороны в павлиньих перьях.
Лассаль был слишком умен и самостоятелен, чтобы ему была нужда прибегать к таким жалким средствам для обращения на себя внимания публики. Он был тщеславен, очень тщеславен, как и подобает еврею, но в то же время он был одарен такими блестящими способностями, что без труда мог удовлетворять требованиям самого изысканного тщеславия. Он был умен, учен, богат, ловок и чрезвычайно смел; был в высшей степени одарен диалектикою, даром слова, ясностью понимания и изложения. В противоположность своему учителю Марксу, который силен в теории, в закулисной или подземной интриге и, напротив, теряет всякое значение и силу на поприще публичном, Лассаль был как бы нарочно создан для открытой борьбы на практическом поле. Диалектическая ловкость и сила логики, возбуждаемые самолюбием, разгоряченным борьбою, заменяло в нем силу страстных убеждений. Он чрезвычайно сильно действовал на пролетариат, но далеко не был человеком народным.
Всею жизнью, обстановкою, привычками, вкусами он принадлежал к высшему буржуазному классу, к так называемой золотой или желтоперчатной молодежи. Конечно, он возвышался над нею головою, царил умом и благодаря этому уму встал во главе немецкого пролетариата. В течение нескольких лет он достиг громадной попу¬


Государственность и анархия
653
лярности. Вся либеральная и демократическая буржуазия глубоко его возненавидела; товарищи-единомышленники, социалисты, марксисты и сам учитель Маркс, сосредоточили против него всю силу своей недоброжелательной зависти. Да, они ненавидели его так же глубоко, как и буржуазия; пока он был жив, они не смели высказать ему своей ненависти, потому что он был для них слишком силен.
Мы уже несколько раз высказывали глубокое отвращение к теории Лассаля и Маркса, рекомендующей работникам если не последний идеал, то по крайней мере как ближайшую главную цель — основание народного государства, которое, по их объяснению, будет не что иное, как «пролетариат, возведенный на степень господствующего сословия».
Спрашивается, если пролетариат будет господствующим сословием, то над кем он будет господствовать? Значит, останется еще другой пролетариат, который будет подчинен этому новому господству, новому государству. Напр., хотя бы крестьянская чернь, как известно, не пользующаяся благорасположением марксистов и которая, находясь на низшей степени культуры, будет, вероятно, управляться городским и фабричным пролетариатом; или, если взглянуть с национальной точки зрения на этот вопрос, то, положим, для немцев славяне по той же причине станут к победоносному немецкому пролетариату в такое же рабское подчинение, в каком последний находится по отношению к своей буржуазии.
Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство; государство без рабства, открытого или маскированного, немыслимо — вот почему мы враги государства.
Что значит пролетариат, возведенный в господствующее сословие? Неужели весь пролетариат будет стоять во главе управления? Немцев считают около сорока миллионов. Неужели же все сорок миллионов будут членами правительства? Весь народ будет управляющим, а управляемых не будет. Тогда не будет правительства, не будет государства, а если будет государство, то будут и управляемые, будут рабы.
Эта дилемма в теории марксистов решается просто. Под управлением народным они разумеют управление народа посредством небольшого числа представителей, избранных народом. Всеобщее и поголовное право избирательства целым народом так называемых


654
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
народных представителей и правителей государства — вот последнее слово марксистов, так же как и демократической школы, — ложь, за которою кроется деспотизм управляющего меньшинства, тем более опасная, что она является как выражение мнимой народной воли.
Итак, с какой точки зрения ни смотри на этот вопрос, все приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников, Да, пожалуй, из бывших работников, но которые, лишь только сделаются правителями или представителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной, будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом. Кто может усомниться в этом, тот совсем не знаком с природою человека.
Но эти избранные будут горячо убежденные и к тому же ученые социалисты. Слова «ученый социалист», «научный социализм», которые беспрестанно встречаются в сочинениях и речах лассальцев и марксистов, сами собою доказывают, что мнимое народное государство будет не что иное, как весьма деспотическое управление народных масс новою и весьма немногочисленною аристократией действительных или мнимых ученых. Народ не учен, значит, он целиком будет освобожден от забот управления, целиком будет включен в управляемое стадо. Хорошо освобождение!
Марксисты чувствуют это противоречие и, сознавая, что управление ученых, самое тяжелое, обидное и презрительное в мире, будет, несмотря на все демократические формы, настоящею диктатурою, утешают мыслью, что эта диктатура будет временная и короткая. Они говорят, что единственною заботою и целью ее будет образовать и поднять народ как экономически, так и политически до такой степени, что всякое управление сделается скоро ненужным и государство, утратив весь политический, т.е. господствующий характер, обратится само собою в совершенно свободную организацию экономических интересов и общин.
Тут явное противоречие. Если их государство будет действительно народное, то зачем ему упраздняться, если же его упразднение необходимо для действительного освобождения народа, то как же они смеют его называть народным? Своею полемикою против них


Государственность и анархия
655
мы довели их до сознания, что свобода, или анархия, т. е. вольная организация рабочих масс снизу вверх, есть окончательная цель общественного развития и что всякое государство, не исключая и их народного, есть ярмо, значит, с одной стороны, порождает деспотизм, а с другой — рабство.
Они говорят, что такое государственное ярмо, диктатура есть необходимое переходное средство для достижения полнейшего народного освобождения: анархия, или свобода, — цель, государство, или диктатура, — средство. Итак, для освобождения народных масс надо их сперва поработить.
На этом противоречии пока остановилась наша полемика. Они утверждают, что только диктатура, конечно, их, может создать народную волю, мы отвечаем, что никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечения себя, и что она способна породить и воспитать в народе, сносящем ее, только рабство; свобода может быть создана только свободою, т.е. всенародным бунтом и вольною орга- низациею рабочих масс снизу вверх.
Во второй части этой книги еще подробнее и ближе будет разобран этот вопрос, на котором вертится весь интерес современной истории. Теперь же обратим внимание читателей на следующий весьма знаменательный и неизменно повторяющийся факт.
В то время как политико-социальная теория противогосударственных социалистов, или анархистов, ведет их неуклонно и прямо к полнейшему разрыву со всеми правительствами, со всеми видами буржуазной политики, не оставляя другого исхода, кроме социальной революции, противоположная теория, теория государственных коммунистов и научного авторитета, так же неуклонно втягивает и запутывает своих приверженцев, под предлогом политической тактики, в беспрестанные сделки с правительствами и разными буржуазными политическими партиями, т.е. толкает прямо их в реакцию.
Самое лучшее доказательство этому представляет Лассаль. Кому не известны его сношения и переговоры с Бисмарком. Либералы и демократы, против которых он вел беспощадную и весьма удачную войну, воспользовались этим, чтобы обвинить его в продажности. То же самое, хотя и не так явно, шептали между собою личные приверженцы г. Маркса в Германии. Но и те и другие врали. Лассаль был богат и ему незачем было продавать себя; он был слишком умен,


656
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
слишком горд, чтобы предпочесть роль самостоятельного агитатора неблаговидному положению правительственного или чьего бы то ни было агента.
Мы сказали, что Лассаль не был человеком народа, потому что он слишком желтоперчаточный щеголь, чтобы встречаться с пролетариатом помимо митингов, где он обыкновенно магнетизировал его умною блестящею речью, слишком избалован был богатством и сопряженными с ним привычками изящно-прихотливого существования, чтобы находить удовольствие в народной среде, слишком еврей, чтобы он чувствовал себя ловко среди народа, и, наконец, слишком наполнен сознанием своего умственного превосходства, чтобы не ощущать некоторого презрения к неученой, чернорабочей толпе, к которой он относился более как медик к больному, чем брат к брату. В этих пределах он серьезно был предан народному делу, как честный медик бывает предан излечению своего больного, в котором он видит, впрочем, не столько человека, сколько субъекта. Мы глубоко убеждены, что он был настолько честен и горд, что ни за что в мире не изменил бы делу народа.
Совсем не нужно прибегать к подлым предположениям для объяснения сношений и сделок Лассаля с прусским министром. Лассаль, как мы сказали, был в открытой войне со всеми оттенками либералов и демократов и страшно презирал этих невинных риторов, беспомощность и несостоятельность коих он ясно видел; Бисмарк, хотя и по другим причинам, тоже враждовал с ними — это и было первым поводом сближения. Главное же основание сближения заключалось в политико-социальной программе Лассаля, в коммунистической теории, созданной г. Марксом.
Основной пункт этой программы: освобождение (мнимое) пролетариата посредством только одного государства. Но для этого надо, чтобы государство согласилось быть освободителем пролетариата из-под ига буржуазного капитала. Как же внушить государству такую волю? Для этого могут быть только два средства. Пролетариат должен совершить революцию для овладения государством — средство героическое. По нашему мнению, раз овладев им, он должен немедленно его разрушить, как вечную тюрьму народных масс; по теории же г. Маркса, народ не только не должен его разрушать, напротив, должен укрепить и усилить и в этом виде передать в полное


Государственность и анархия
657
распоряжение своих благодетелей, опекунов и учителей — начальников коммунистической партии, словом, г. Марксу и его друзьям, которые начнут освобождать по-своему. Они сосредоточат бразды правления в сильной руке, потому что невежественный народ требует весьма сильного попечения; создадут единый государственный банк, сосредоточивающий в своих руках все торгово-промышленное, земледельческое и даже научное производство, а массу народа разделят на две армии: промышленную и землепашественную под непосредственною командою государственных инженеров, которые составят новое привилегированное науко-политическое сословие587.
Видите, какая блистательная цель поставлена народу школою немецких коммунистов! Но для достижения всех этих благ необходимо прежде всего сделать маленький, невинный шаг — революцию! Ну и ждите, когда немцы сделают революцию! Бесконечно рассуждать о революции, это пожалуй, ну а делать ее...
Сами немцы не верят в немецкую революцию. Нужно, чтобы другой народ ее начал или какая-нибудь внешняя сила увлекла или толкнула его; сами же собою дальше резонерства никогда не пойдут. Следовательно, надо искать другого средства, чтобы овладеть государством. Надо овладеть симпатиею людей, стоящих или могущих стоять во главе государства.
Во время Лассаля, точно так же как и теперь, во главе государства стоял Бисмарк. Кто же мог стать на его место? Либеральная и демократическо-прогрессистская партия были побеждены; оставалась только чистая демократическая, впоследствии принявшая название «народной партии». Но на севере она была ничтожна, на юге несколько многочисленнее, зато стремилась прямо к гегемонии Австрийской империи. Последние события доказали, что в этой исключительно-буржуазной партии не было никакой внутренней самостоятельности и силы. В 1870 г. она распалась окончательно.
Лассаль главным образом был одарен практическим инстинктом и смыслом, которых нет ни у г. Маркса, ни у его последователей. Как все теоретики, Маркс — неизменный и неисправимый мечтатель на практике. Он доказал это своею несчастною кампаниею в Интернациональном обществе, имевшую целью установление его диктатуры в Интернационале588, а посредством Интернационала над всем революционным движением пролетариата Европы и Америки. Надо


658
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
быть или сумасшедшим, или весьма отвлеченным ученым, чтобы задаться такою целью. Г. Маркс в настоящем году потерпел полнейшее и заслуженное поражение589, но вряд ли оно избавит его от честолюбивой мечтательности.
Благодаря той же мечтательности, а также и желанию приобрести почитателей и приверженцев среди буржуазии, Маркс постоянно толкал и толкает пролетариат на сделки с буржуазными радикалами. По воспитанию и по натуре он якобинец, и его любимая мечта — политическая диктатура. Гамбетта и Кастеляр — его настоящие идеалы. Его сердце, все помышления стремятся к ним, и если в последнее время он должен был от них отказаться, то только потому, что они не умели прикинуться социалистами.
В этом стремлении к сделкам с радикальной буржуазией, которое сильнее обнаружилось в последние годы в Марксе, заключается двойная мечта: во-первых, радикальная буржуазия, если ей удастся овладеть государственною властью, захочет, будет иметь возможность захотеть употребить ее в пользу пролетариата, и, во-вторых, радикальная партия, овладев государством, когда-нибудь будет в состоянии устоять против реакции, корень которой скрывается в ней самой.
Буржуазно-радикальная партия отделяется от массы чернорабочего люда тем, что она экономическими и политическими интересами, также всеми привычками жизни, своим честолюбием, предрассудками глубоко, можно сказать, органически связана с эксплуатирующим сословием. Каким же образом может она захотеть употребить власть, завоеванную хотя бы и с помощью народа, в пользу этого народа? Ведь это было бы самоубийством целого сословия, а сословное самоубийство немыслимо. Самые ярые и красные демократы были, есть и будут до такой степени буржуа, что всегда достаточно сколько-нибудь серьезного, за фразу переходящего заявления социалистических требований и инстинктов со стороны народа, чтобы их заставить сейчас же броситься в самую ярую и безумную реакцию.
Это логически необходимо, да и помимо логики вся новейшая история доказывает необходимость этого. Достаточно вспомнить положительную измену красной республиканской партии в июньские дни 1848, и как будто такого примера и последовавшего за ним двадцатилетнего жестокого урока, данного Наполеоном III, было не¬


Государственность и анархия
659
достаточно, чтобы снова во Франции в 1870-71 повторилось еще раз то же самое. Гамбетта и его партия оказались самыми ярыми врагами революционного социализма. Они выдали Францию, связанную по рукам и по ногам, бесчинствующей ныне в ней реакции. Другой пример — Испания. Самая крайняя радикальная политическая партия (1а partie intransigente) оказалась самым ярым врагом интернационального социализма.
Теперь другой вопрос: в состоянии ли радикальная буржуазия без всенародного бунта совершить торжествующий переворот? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы решить его отрицательно; разумеется, нет. Значит, не буржуазия нужна народу, а народ буржуазии для совершения революции. Это стало ясно везде, а в России яснее, чем где бы то ни было. Соберите всю нашу революционно мечтающую и резонирующую дворянско-буржуазную молодежь; но, во-первых, как связать ее в одно живое, единомыслящее и единостре- мящееся тело? Она может соединиться, только погрузившись в народ; вне же народа она всегда будет составлять бессмысленную, безвольную, пустоболтающую и совершенно бессильную толпу.
Лучшие люди буржуазного мира, буржуа по происхождению, а не по убеждениям и стремлениям, могут быть полезны только под тем условием, что они потонут в народе, в чисто народном деле; если же они будут продолжать существовать вне народа, то они будут не только ему бесполезны, но положительно вредны.
Радикальная же партия составляет особую партию; она живет и действует вне народа. Что же показывает ее стремление к союзу с чернорабочим людом? Ни более ни менее, как сознание бессилия, сознание необходимости помощи народа для овладения государственной власти, конечно, не в пользу народа, а в свою собственную. И как только она овладеет ею, она неизбежно станет врагом народа; сделавшись врагом, она потеряет точку опоры, прежнюю народную силу, и, чтобы удержать власть, хотя на время, она принуждена будет искать новых источников силы уже против народа, в союзах и сделках с побежденными реакционными партиями. Таким образом, идя от уступки к уступке, от измены к измене, она и себя, и народ отдаст реакции. Послушайте, что говорит теперь Кастеляр, ярый республиканец, сделавшийся диктатором: «Политика живет уступками и сделками, поэтому я намерен во главе республиканской армии поставить


660
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
генералов из умеренной монархической партии». К какому это ре- зультату клонится, разумеется, всякому ясно.
Лассаль как практический человек превосходно все это понимал; кроме того он глубоко презирал всю немецкую буржуазию, и поэтому он не мог советовать работникам связываться с какою-либо буржуазною партиею.
Оставалась революция; но Лассаль слишком хорошо знал своих соотечественников, чтобы ждать от них революционной инициативы. Что же ему оставалось? Одно — связаться с Бисмарком.
Пункт соединения давался самою теориею Маркса, именно: единое, обширное, сильно-централизованное государство. Лассаль его хотел, а Бисмарк уже делал. Как же им было не соединиться?
С самого вступления в министерство, больше, со времени прусского парламента 1848 Бисмарк доказал, что он враг, презирающий враг буржуазии; настоящая же деятельность показывает, что он не фанатик и не раб дворянско-феодальной партии, к которой принадлежит по происхождению и по воспитанию и с которой он, при помощи разбитой, покоренной и рабски послушной ему партии буржуазных либералов, демократов, республиканцев и даже социалистов, сбивает спесь и стремится окончательно привести к одному государственному знаменателю.
Главная цель его, так же как Лассаля и Маркса, государство. И потому Лассаль оказался несравненно логичнее и практичнее Маркса, признающего Бисмарка революционером, конечно, по-своему, и мечтающего о свержении его, вероятно, потому, что он занимает в государстве первое место, которое, по мнению г. Маркса, должно принадлежать ему.
Лассаль, по-видимому, не имел такого высокого самолюбия; и потому не гнушался войти в сношения с Бисмарком. Совершенно сообразно с политическою программою, изложенною Марксом и Энгельсом в «Манифесте коммунистов», Лассаль требовал от Бисмарка только одного: открытия государственного кредита рабочим производительным товариществам. Но вместе с тем — и это доказывает степень его доверия к Бисмарку — он, сообразно той же программе, поднял между рабочими мирно-законную агитацию в пользу завоевания избирательного права — другая мечта, о которой мы уже высказали свое мнение.


Государственность и анархия
661
Неожиданная и преждевременная смерть Лассаля590 не позволила ему не только довести до конца, но даже хоть несколько развить свои планы.
После смерти Лассаля в Германии между вольною федерациею обществ для образования рабочих и всеобщим немецким обществом рабочих, созданным Лассалем, стала образовываться под прямым влиянием друзей и последователей г. Маркса третья партия — «социально- демократическая партия немецких работников»591. Во главе ее стали два весьма талантливые человека, один полуработник, другой литератор и прямой ученик и агент г. Маркса: гг. Бебель и Либкнехт.
Мы уже рассказывали печальные последствия похода г. Либкнехта в Вену в 1868. Результатом этого похода был Нюрнбергский конгресс (август 1868), на котором окончательно организовалась социальнодемократическая партия.
По намерению ее основателей, действовавших под прямым руководством Маркса, она должна была сделаться пангерманским отделом Интернационального общества рабочих. Но немецкие и особенно прусские законы были противны такому соединению. Поэтому оно было заявлено только косвенным образом, а именно в следующих выражениях: «Социально-демократическая партия немецких работников становится в связь с Интернациональным обществом, насколько это допускается немецкими законами».
Несомненно, что эта новая партия была основана в Германии с тайною надеждою и замыслом посредством ее внести в Интернационал всю программу Маркса, устраненную первым Женевским конгрессом (1866).
Программа Маркса сделалась программой социально-демократической партии. Вначале в ней повторяются некоторые из главных параграфов Интернациональной программы, утвержденной первым Женевским конгрессом; но потом вдруг совершается крутой переход к «завоеванию политической власти», рекомендуемой немецким работникам как «ближайшая и непосредственная цель» новой партии, с прибавлением следующей знаменательной фразы: «Завоевание политических прав (всенародное право избирательства, свобода печати, свобода ассоциаций и публичных собраний и т.д.) как необходимое предварительное условие экономического освобождения работников».


662
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Эта фраза имеет вот какое значение: прежде чем приступить к социальной революции, работники должны совершить политическую революцию, или, что более сообразно с природою немцев, завоевать, или, еще проще, приобресть политическое право посредством мирной агитации. А так как всякое политическое движение прежде или, что все равно, вне социального не может быть другим, как движением буржуазным, то и выходит, что эта программа рекомендует немецким работникам усвоить себе прежде всего буржуазные интересы и цели и совершить политическое движение в пользу радикальной буржуазии, которая потом в благодарность не освободит народ, а подчинит его новой власти, новой эксплуатации.
На основании этой программы совершилось трогательное примирение немецких и австрийских работников с буржуазными радикалами «народной партии». По окончании Нюрнбергского конгресса делегаты, избранные с этою целью конгрессом, отправились в Штутгарт, где и был заключен между представителями обманутых работников и коноводами буржуазно-радикальной партии формальный оборонительный и наступательный союз.
Вследствие такого союза как те, так и другие явились вместе, как братья, на второй конгресс «Лиги Мира и Свободы», открывшийся в сентябре в Берне. Тут приключился довольно знаменательный факт. Если не все, то по крайней мере многие из наших читателей слышали о расколе, впервые обнаружившемся на этом конгрессе между буржуазными социалистами и демократами и революционными социалистами, принадлежавшими к партии так называемого Союза (Алли- анс)592 или вступившими в него после этого*.
Вопрос, который подал внешний повод к этому разрыву, сделавшемуся уже гораздо прежде неизбежным, был поставлен аллианси- стами чрезвычайно определенно и ясно. Они хотели вывести наружу буржуазных демократов и социалистов, заставить их громко высказать не только их равнодушие, но положительно враждебное отношение к вопросу, который единственно может быть назван народным вопросом, — к вопросу социальному.
* Те, которые о нем не знают, могут почерпнуть самые необходимые сведения во втором томе наших изданий, именно: «Историческое развитие Интернационала», часть 1, стр. 301-365.1873-


Государственность и анархия
663
Для этого они предложили «Лиге Мира и Свободы» признать за главную цель всех своих стремлений «уравнение лиц» (не только в политическом или юридическом, но главным образом в экономическом отношении) «и классов» (в смысле совершенного уничтожения последних). Словом, они пригласили Лигу принять программу социально-революционную.
Они дали нарочно самую умеренную форму своему предложению, дабы противники, большинство Лиги, не имели возможности маскировать своего отказа возражением против слишком резкой постановки вопроса. Им было сказано ясно: «Мы теперь еще не касаемся вопроса о средствах для достижения цели. Мы спрашиваем Вас, хотите ли Вы осуществления этой цели? Признаете ли Вы ее за законную и в настоящее время за главную, чтобы не сказать единую цель? Хотите ли, желаете ли Вы осуществления полнейшего равенства, не физиологического и не этнографического, а социально-экономического между всеми людьми, к какой бы части света, к какому бы народу и полу они ни принадлежали. Мы убеждены и вся новейшая история служит подтверждением: пока человечество будет разделено на меньшинство эксплуататоров и большинство эксплуатируемых, свобода немыслима и становится ложью. Если Вы хотите свободы для всех, то Вы должны хотеть вместе с нами всеобщего равенства. Хотите ли Вы его, да или нет?»
Если бы господа буржуазные демократы и социалисты были умнее, они для спасения своей чести ответили бы «да», но как люди практические отложили бы осуществление этой цели на весьма далекие времена. Аллиансисты, опасаясь такого ответа, наперед условились между собою поставить в таком случае вопрос о путях и средствах, необходимых для достижения цели. Тогда выступил бы вперед вопрос о коллективной и индивидуальной собственности, об уничтожении юридического права и о государстве.
Но на этом поле для большинства конгресса было бы гораздо удобнее принять сражение, чем на первом. Ясность первого вопроса была такова, что не допускала никаких уверток. Второй же вопрос гораздо сложнее и дает повод к бесчисленному множеству толков, так что при некоторой ловкости можно говорить и вотировать против народного социализма и все-таки казаться социалистом и другом народа. В этом отношении школа Маркса дала нам много примеров,


664
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
и немецкий диктатор так гостеприимен (под непременным условием, чтобы ему кланялись), что он в настоящее время прикрывает своим знаменем огромное количество с ног до головы буржуазных социалистов и демократов, и «Лига Мира и Свободы» могла бы приютиться под ним, если бы только согласилась признать его за первого человека.
Если бы буржуазный конгресс поступил таким образом, то положение аллиансистов стало бы несравненно труднее; между Лигою и ими произошла бы та же самая борьба, которая существует ныне между ними и Марксом. Но Лига оказалась глупее и вместе с тем честнее марксистов; она приняла сражение на первом ей предложенном поле и на вопрос: «Хочет ли она экономического равенства, да или нет?» — огромным большинством ответила: «нет». Этим окончательно отрезала себя от пролетариата и обрекла на близкую смерть. Она умерла и оставила только две блуждающие и горько жалующиеся тени: Аманд Гег593 и сен-симонист-миллионер Лемонье594.
Теперь возвратимся к странному факту, случившемуся на этом конгрессе, а именно: делегаты, приехавшие из Нюрнберга и Штутгарта, т. е. работники, отряженные Нюрнбергским конгрессом новой социально-демократической партией немецких рабочих, и буржуазные швабы «народной партии» вместе с большинством Лиги вотировали единодушно против равенства. Что так вотировали буржуа, удивляться нечего, на то они и буржуа. Никакой буржуа, будь он самый красный революционер, экономического равенства хотеть не может, потому что это равенство — его смерть.
Но каким образом работники, члены социально-демократической партии, могли вотировать против равенства? Не доказывает ли это, что программа, которой они ныне подчинены, прямо ведет их к цели совершенно противоположной той, которая поставлена им их социальным положением и инстинктом, и что их союз с буржуазными радикалами, заключенный ради политических видов, основан не на поглощении буржуазии пролетариатом, а, напротив, на подчинении последнего первой.
Замечателен еще другой факт: Брюссельский конгресс Интернационала, закрывший свои заседания за несколько дней перед Бернским, отверг всякую солидарность с последним, и все марксисты, участвовавшие в Брюссельском конгрессе, говорили и вотировали в этом


Государственность и анархия
665
смысле. Каким же образом другие марксисты, действовавшие, как и первые, под прямым влиянием Маркса, могли прийти к такому трогательному единодушию с большинством Бернского конгресса?
Все это осталось загадкою, до сих пор не разгаданною. То же противоречие в продолжение целого 1868 и даже после 1869 оказалось в «Volksstaat’e»595, главном, можно сказать, официальном, органе социально-демократической партии немецких работников, издаваемом гг. Бебелем и Либкнехтом. Иногда печатались в нем довольно сильные статьи против буржуазной Лиги; но за ними следовали несомненные заявления нежности, иногда дружеские упреки. Орган, долженствовавший представлять чисто народные интересы, как бы умолял Лигу укротить свои слишком ярые заявления буржуазных инстинктов, компрометировавшие защитников Лиги перед работниками.
Такое колебание в партии г. Маркса продолжалось до сентября 1869, т. е. до Базельского конгресса. Этот конгресс составляет эпоху в развитии Интернационала.
Прежде этого немцы принимали самое слабое участие в конгрессах Интернационала. Главную роль играли в нем работники Франции, Бельгии, Швейцарии и отчасти Англии. Теперь же немцы, организовавшие партию на основании выше сказанной более буржуазнополитической, чем народно-социальной программы, явились на Базельский конгресс как хорошо вымуштрованная рота и вотировали, как один человек, под строгим надзором одного из своих коноводов, г. Либкнехта.
Первым их делом было, разумеется, внесение своей программы с предложением поставить политический вопрос во главе всех других вопросов. Произошло горячее сражение, в котором немцы потерпели решительное поражение. Базельский конгресс сохранил чистоту Интернациональной программы, не позволил немцам ее исказить внесением в нее буржуазной политики.
Таким образом начался раскол в Интернационале, причиною коего были и остаются немцы. Обществу, по преимуществу интернациональному, они дерзнули предложить, хотели навязать почти насильно свою программу тесно-буржуазную и национальнополитическую, исключительно немецкую, пангерманскую.
Они были наголову разбиты, и такому поражению немало способствовали люди, принадлежавшие к «Союзу Социальных Революционе¬


666
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ров»596 — аллиансисты. Отсюда жестокая ненависть немцев против «Союза». Конец 1869 и первая половина 1870 были исполнены злостною бранью и еще более злостными и нередко подлыми кознями марксистов против людей «Аллианса».
Но все это скоро замолкло перед военно-политическою грозою, собравшеюся в Германии и разразившеюся во Франции. Исход войны известен: Франция упала, и Германия, превратившаяся в империю, стала на ее место.
Мы сказали сейчас, что Германия заняла место Франции. Нет, она заняла место, которого никакое государство не занимало прежде и в новейшей истории, не занимала его даже Испания Карла V, разве только империя Наполеона I может сравниться с нею по могуществу и влиянию.
Мы не знаем, что было бы, если бы победил Наполеон III. Без сомнения, было бы худо, даже очень худо; но не случилось бы худшего несчастия для целого мира, для свободы народов, чем теперь. Победа Наполеона III имела бы последствия для других стран, как острый недуг, мучительный, но непродолжительный, потому что ни в одном слое французской нации нет в достаточной мере того органически- государственного элемента, который необходим для упрочения и увековечения победы. Французы сами разрушили бы свое временное преобладание, которое, положим, могло бы польстить их тщеславию, но которого не сносит их темперамент.
Немец другое дело. Он создан в одно и то же время для рабства и для господства. Француз — солдат по темпераменту, по хвастовству, но он не терпит дисциплины. Немец подчинится охотно самой несносной, обидной и тяжелой дисциплине; он даже готов ее полюбить, лишь бы она поставила его, вернее, его немецкое государство над всеми другими государствами и народами.
Как иначе объяснить этот сумасшедший восторг, который овладел целою немецкою нациею, всеми, решительно всеми слоями немецкого общества при получении известий о ряде блистательных побед, одержанных немецкими войсками, и, наконец, о взятии Парижа? Все очень хорошо знали в Германии, что прямым результатом побед будет решительное преобладание военного элемента, уже и прежде отличавшегося чрезмерною дерзостью; что, следовательно, для внутренней жизни наступит торжество самой грубой реакции; и что же?


Государственность и анархия
667
ни один или почти ни один немец не испугался, напротив, все соединились в единодушном восторге. Вся швабская оппозиция растаяла, как снег, перед блеском новоимператорского солнца. Исчезла народная партия, и бюргеры, и дворяне, и мужики, и профессора, и художники, и литераторы, и студенты запели хором о пангерманском торжестве. Все немецкие общества и кружки на чужбине стали задавать празднества и восклицали «Да здравствует император!» — тот самый, который вешал демократов в 1848. Все либералы, демократы, республиканцы поделались бисмаркианцами; даже в Соединенных Штатах, где, кажется, можно было научиться и привыкнуть к свободе, восторженные миллионы немецких переселенцев праздновали торжество пангерманского деспотизма.
Такой повсеместный и всеобщий факт не может быть преходящим явлением. Он обнаруживает глубокую страсть, живущую в душе каждого немца,, страсть, заключающую в себе как бы неразлучные элементы, — приказание и послушание, господство и рабство.
А немецкие работники? Ну, немецкие работники не сделали ничего, ни одного энергического заявления симпатии, сочувствия к работникам Франции. Было очень немного митингов, где было сказано несколько фраз, в которых торжествовавшая национальная гордость как бы умолкала перед заявлением интернациональной солидарности. Но далее фраз ни один не пошел, а в Германии, вполне очищенной от войск, можно было бы тогда кое-что начать и сделать. Правда, что множество работников было завербовано в войска, где они отлично исполняли обязанности солдата, т. е. били, душили, резали и расстреливали всех по приказанию начальства, а также грабили. Некоторые из них, исполняя таким образом свои воинские обязанности, писали в то же самое время жалостные письма в «Volksstaat» и живыми красками описывали варварские поступки, совершенные немецкими войсками во Франции.
Было, однако, несколько примеров более твердой оппозиции; так, протесты доблестного старца Якоби, за что он был посажен в крепость; протесты гг. Либкнехта и Бебеля, и до сих пор еще находящихся в крепостях. Но это одинокие и весьма редкие примеры. Мы не можем позабыть статьи, появившейся в сентябре 1870 в «Volksstaat’e», в которой явно обнаруживалось пангерманское торжество. Она начиналась следующими словами: «Благодаря победам, одержанным


668
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
немецкими войсками, историческая инициатива окончательно перешла от Франции к Германии; мы, немцы...» и т. д.597
Словом, можно сказать, без всякого исключения, что у немцев преобладало и преобладает поныне восторженное чувство военного и политического национального торжества. Вот на чем опирается, главным образом, могущество пангерманской империи и ее великого канцлера, князя Бисмарка.
Завоеванные богатые области, бесчисленные массы завоеванного оружия и, наконец, пять миллиардов, позволяющих Германии содержать огромное, отлично вооруженное и усовершенствованное войско; создание империи и органическое подчинение ее прусскому самодержавию, вооружение новых крепостей и, наконец, создание флота — все это, разумеется, значительно способствует усилению пангерманского могущества. Но его главная опора все-таки заключается в глубокой и несомненной народной симпатии.
Как выразился один наш швейцарский приятель: «Теперь всякий немецкий портной, проживающий в Японии, в Китае, в Москве, чувствует за собою немецкий флот и всю немецкую силу; это гордое сознание приводит его в сумасшедший восторг: наконец-то немец дожил до того, что он может, как англичанин или американец, опираясь на свое государство, сказать с гордостью: “я — немец”. Правда, что англичанин или американец, говоря: “я — англичанин”, “я — американец”, говорят этим словом: “я — человек свободный”; немец же говорит: “я — раб, но зато мой император сильнее всех государей, и немецкий солдат, который меня душит, вас всех задушит”».
Долго ли немецкий народ будет удовлетворяться этим сознанием? Кто может это сказать? Он так долго жаждал ныне только нисшедшей едино-государственной, едино-палочной благодати, что, должно думать, он долго еще, очень долго будет ею наслаждаться. У всякого народа свой вкус, а в немецком народе преобладает вкус к сильной государственной палке.
Что с государственною централизациею начнут и уже начали развиваться в Германии все злые начала, весь разврат, все причины внутреннего распадения, неизбежно сопряженные с обширными политическими централизациями, в этом никто сомневаться не может. Сомнение тем менее возможно, что пред глазами всех уже совершается процесс нравственного и умственного разложения; стоит только


Государственность и анархия
669
читать немецкие журналы, самые консервативные или умеренные, чтобы встретить везде ужасающие описания разврата, овладевшего немецкою публикою, как известно, честнейшею в мире.
Это неизбежный результат капиталистической монополии, всегда и везде сопровождающий усиление и расширение государственной централизации. Привилегированный и в немногих руках сосредоточенный капитал в настоящее время, можно сказать, стал душою всякого политического государства, которое кредитуется им, только им, и взамен обеспечивает ему безграничное право эксплуатировать народный труд. С денежною монополиею неразлучна биржевая игра и высасывание из народной массы, а также из среды малой и средней, постепенно беднеющей буржуазии последней копейки посредством акционерных производительных и торговых компаний.
С биржевою и акционерною спекуляциею пропадает в среде буржуазии древняя буржуазная добродетель, основанная на бережливости, умеренности и труде; порождается общее стремление к быстрому обогащению; а так как это возможно не иначе как посредством обмана и так называемого законного, а также и незаконного, но только ловкого воровства, то необходимым образом должны исчезнуть старая филистерская честность и добросовестность.
Замечательно, с какою быстротою пропадает на наших глазах пресловутая немецкая честность. Немецкий честный филистер был неописанно тесен и глуп; но развращенный немец — это такое отвратительное создание, для описания которого нет слов. Во французе разврат прикрывается грациею, легким и привлекательным умом; немецкий же разврат, не знающий меры, ничем не прикрыт. Он зияет во всей своей отвратительной, грубой и глупой наготе.
С этим новым экономическим направлением, овладевшим всем немецким обществом, исчезает, видимо, и все достоинство немецкой мысли, немецкого искусства, немецкой науки. Профессора, более чем когда-нибудь, стали лакеями, а студенты пуще прежнего упиваются пивом за здоровье и в честь своего императора.
А крестьяне? Они остаются в недоумении. Отодвигаемые и загоняемые систематически в течение нескольких веков самою либеральною буржуазией в лагерь реакции, они в огромнейшем большинстве, особливо в Австрии, в средней Германии и в Баварии, составляют теперь самую твердую опору реакции. Много еще времени должно


670
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
пройти, пока не увидят и не поймут они, что единое пангерманское государство и император с своим бесчисленным военным, гражданским и полицейским штатом душит и грабит их.
Наконец, работники. Они сбиты с толку своими политическими, литературствующими и еврействующими коноводами. Положение их, правда, становится год от году несноснее, и это доказывается серьезными смутами, происходящими в их среде во всех главных индустриальных пунктах Германии. Почти не проходит месяца, недели, чтобы не произошло уличное волнение, а иногда даже и столкновение с полициею в каком-нибудь немецком городе. Но из этого отнюдь не должно заключать, что близка народная революция, во-первых, потому, что сами коноводы не хуже любого буржуа ненавидят революцию и боятся ее, хотя и говорят о ней беспрестанно!
Вследствие этой ненависти и боязни они направили все рабочее народонаселение на путь так называемой законной и мирной агитации, результатом которой обыкновенно бывает выбор одного или двух работников или даже литературствующих буржуа из партии социальных демократов в общегерманский парламент. Но это не только не опасно, напротив, чрезвычайно полезно для немецкого государства, как громовой отвод, как отдушина.
Наконец, уже потому нельзя ожидать немецкой революции, что, в самом деле, в уме, характере, темпераменте немца чрезвычайно мало революционных элементов. Немец будет рассуждать против всякого начальства и даже против императора, сколько вам будет угодно. Резонерству его не будет конца; но это самое резонерство, испаряя, так сказать, его умственные и нравственные силы и не давая им возможности сосредоточиваться, избавляют его от опасности революционного взрыва.
Да и каким образом революционное направление могло бы сочетаться в немецком народе с наследственным послушанием и стремлением к преобладанию, составляющим, как мы уже несколько раз повторяли, основные черты его существа? И знаете ли, какое стремление преобладает ныне в сознании или инстинкте каждого немца? Стремление распространить широко, далеко пределы немецкой империи.
Возьмите вы немца, из какого общественного слоя вам будет угодно, и много будет, если вы найдете одного из тысячи, что говорю я, из


Государственность и анархия
671
десяти тысяч немцев, который на известную песню Арн[д]та не ответит вам:
«Нет, нет, нет, немецкое отечество должно быть шире».
Всякий немец думает, что дело образования великой Германской империи только что началось, и, чтобы довести его до конца, необходимо присоединить к ней всю Австрию, кроме Венгрии, Швецию, Данию, Голландию, часть Бельгии, еще часть Франции и всю Швейцарию по самые Альпы. Вот его страсть, которая в настоящее время заглушает в нем все остальное. Она также заправляет ныне и всеми действиями социально-демократической партии.
И не думайте, чтобы Бисмарк был таким ярым врагом этой партии, каким он прикидывается. Он слишком умен, чтобы не видеть, что она служит ему как пионер, распространяя германскую государственную мысль в Австрии, Швеции, Дании, Бельгии, Голландии и Швейцарии. В распространении этой германской идеи состоит ныне главное стремление г. Маркса, который, как мы уже заметили, попытался возобновить в свою пользу в Интернационале подвиги и победы князя Бисмарка.
Бисмарк держит в руках все партии и вряд ли отдаст их в руки г. Маркса; он теперь гораздо более чем папа и чем клерикальная Франция, глава европейской, можно даже сказать, всемирной реакции.
Французская реакция уродлива, смешна и плачевна до крайности, но она отнюдь не опасна. Она слишком безумна, слишком нелепо противоречит всем стремлениям новейшего общества, не говоря о пролетариате, но самой буржуазии, всем условиям государственного существования, чтобы она могла стать действительною силою. Вся она не что иное, как болезненная, отчаянная конвульсия умирающего французского государства.
Совсем другое дело пангерманская реакция. Она не хвастает грубым и глупым противоречием с современными требованиями буржуазной цивилизации, напротив, употребляет всевозможное тщание, чтобы во всех вопросах действовать в полнейшем согласии с нею. В искусстве прикрывать самыми либеральными и даже демократическими формами свои деспотические действия и дела они превзошли своего учителя Наполеона III.
Посмотрите, например, в религиозном вопросе. Кто взял смелую инициативу решительно противодействовать средневековым притя¬


672
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
заниям папского престола? Германия, князь Бисмарк, который не побоялся интриг иезуитов, подкапывающихся против него везде: и в народе, который они волнуют, а главное, при императорском дворе, чрезвычайно склонном еще к ханжеству всякого рода; не побоялся даже их кинжала, яда, которым, как известно, они издавна имеют обыкновение отделываться от опасных противников. Князь Бисмарк до такой степени сильно выступил против римско-католической церкви, что сам старый и добродушный Гарибальди, герой на поле битвы, но весьма плохой философ и политик, ненавидящий попов больше всего, так что достаточно объявить себя их врагом, чтобы быть провозглашенным за самого передового и либерального человека, сам Гарибальди, повторяем, недавно напечатал восторженный дифирамб в пользу немецкого великого канцлера и провозгласил его освободителем Европы и мира. Не понял бедный генерал того, что в настоящее время эта реакция несравненно хуже и опаснее, чем реакция церковная, злая, но бессильная, потому что ныне она решительно невозможна; что реакция государственная ныне более опасна, что она еще возможна, что она составляет ныне последнюю и единственную возможную форму реакции. Множество так называемых либералов и демократов не понимают этого до сих пор, и потому множество, наподобие Гарибальди, смотрят на Бисмарка как на поборника народной свободы.
Точно так же поступает князь Бисмарк и с социальным вопросом. Разве не собрал он несколько месяцев тому назад настоящий социальный конгресс ученых юристов и политикоэкономов Германии, чтобы подвергнуть строгому и глубокомысленному обсуждению все вопросы, занимающие ныне рабочих. Правда, эти господа ничего не решили, да и решить не могли, потому что им был один задан вопрос: как облегчить положение рабочих, не изменяя нисколько ныне существующие отношения капитала к труду, или, что все равно, как сделать невозможное возможным. Ясно, что они должны были разойтись, ничего не решив, но все-таки осталась слава, что Бисмарк, не в пример другим государственным людям Европы, понимает всю важность социального вопроса и тщательно занимается им.
Наконец, он дал полнейшее удовлетворение политическому тщеславию немецкой патриотической буржуазии. Он не только создал могучую единую пангерманскую империю, наделил ее даже самыми


Государственность и анархия
673
либеральными и демократическими формами управления, дал ей парламент, основанный на всенародном праве избирательства, с неограниченным правом толковать о всевозможных вопросах, предоставляя себе лишь одно право делать и проводить на практике только то, что ему и его государю угодно. Таким образом, он открыл немцам поле для болтовни безграничной, себе же оставил только три вещи: финансы, полицию и армию, т.е. всю суть настоящего государства, всю силу реакции.
Благодаря этим трем маленьким вещицам он властвует теперь неограниченно в целой Германии, а посредством Германии на целом континенте Европы. Мы показали и, как нам кажется, доказали, что все другие континентальные государства или так слабы, что о них нечего и говорить, или еще не сложились, да никогда и не сложатся в серьезные государства, напр., Италия, или, наконец, находятся в процессе разложения, как Австрия, Турция, Россия, Испания и Франция. Среди недоростков, с одной стороны, и развалин — с другой возвышается полное красоты и силы величавое здание пангерманского государства — последнее убежище всех привилегий и монополий, словом, буржуазной цивилизации, последний и могучий оплот государственности, т. е. реакции. Да, на континенте Европы существует только одно настоящее государство — пангерманское; все же остальные — только вице-королевства великой немецкой империи.
Эта империя устами своего великого канцлера объявила войну на жизнь или на смерть социальной революции. Князь Бисмарк произнес ее смертный приговор во имя сорока миллионов немцев, стоящих за ним и служащих ему опорою. Маркс же, соперник и завистник его, а за ним и все коноводы социально-демократической партии Германии, как бы в подтверждение Бисмарка с своей стороны, объявили такую же отчаянную войну социальной революции. Все это мы подробно изложим в следующей части.
Мы увидим, что в настоящий момент, с одной стороны, стоит полнейшая реакция, осуществившаяся в Германской империи, в германском народе, обуреваемом единою страстью завоевания и преобладания, т.е. государствования; с другой, как единая поборница освобождения народов, миллионов чернорабочих всех стран подымает свою голову социальная революция. Покамест она сосредоточила свои силы только на юге Европы: в Италии, Испании, Франции; но вскоре,


674
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
надеемся, под ее знамя встанут и северо-западные народы: Бельгия, Голландия и главным образом Англия, а там, наконец, и все славянские племена.
На пангерманском знамени написано: удержание и усиление государства во что бы то ни стало; на социально-революционном же, на нашем знамени, напротив, огненными, кровавыми буквами начертано разрушение всех государств, уничтожение буржуазной цивилизации, вольная организация снизу вверх посредством вольных союзов — организация разнузданной чернорабочей черни, всего освобожденного человечества, создание нового общечеловеческого мира.
В следующей части будет показано, как эти два противоположные начала выступили и развились в сознании самого пролетариата Европы.
ПРИБАВЛЕНИЕ А
Для предупреждения недоразумений считаем, однако, необходимым заметить, что то, что мы называем идеалом народа, ничего не имеет подобного с теми политически-социальными схемами, формулами и теориями, выработанными помимо народной жизни досугом буржуазных ученых или полуученых и предлагаемыми милостиво невежественной народной толпе как необходимое условие их будущего устройства. Мы не имеем ни малейшей веры в эти теории, и самые лучшие из них кажутся нам прокрустовыми кроватями, слишком узкими для того, чтобы охватить могучее и широкое раздолье народной жизни.
Наука, самая рациональная и глубокая, не может угадать формы будущей общественной жизни. Она может определить только отрицательные условия, логически вытекающие из строгой критики существующего общества. Таким образом, социально-экономическая наука при такой критике дошла до отрицания лично-наследственной собственности и, следовательно, до отвлеченного и, как бы сказать, отрицательного положения собственности коллективной, как необходимого условия будущего социального строя. Таким же путем дошла она до отрицания самой идеи государства и государствования, т.е. управления обществом сверху вниз, во имя какого бы то ни было


Государственность и анархия
675
мнимого права, богословского или метафизического, божественного или интеллигентно-ученого, и вследствие того пришла к противоположному, а потому и отрицательному положению — к анархии, т.е. самостоятельной свободной организации всех единиц или частей, составляющих общины, и их вольной федерации между собою, снизу вверх, не по приказанию какого бы то начальства, даже избранного, и не по указаниям какой-либо ученой теории, а вследствие совсем естественного развития всякого рода потребностей, проявляемых самою жизнью.
Поэтому никакой ученый не в состоянии научить народ, не в состоянии определить даже для себя, как народ будет и должен жить на другой день социальной революции. Это определится, во-первых, положением каждого народа и, во-вторых, теми стремлениями, которые в них проявятся и будут сильнее действовать, отнюдь же не руководствами и уяснениями сверху и вообще никакими теориями, выдуманными накануне революции.
Нам известно, что в России теперь развилось целое направление к образованию так называемых народных учителей. Утверждают, что должно прежде всего научить народ, а когда он научится и поймет свои права и обязанности, тогда только можно его бунтовать. Тут сейчас же является вопрос, чему вы станете учить народ? Не тому ли, чего сами не знаете, не можете знать и чему сами должны прежде всего выучиться у народа?
В этом направлении или в этой далеко, впрочем, не новой партии необходимо различать две категории.
Самая многочисленная — это категория доктринеров, шарлатанов, большею частью и себя-надувателей, которые, не отказываясь ни от каких удовольствий и выгод, доставляемых существующим обществом привилегированному и богатому меньшинству, вместе с тем хотят приобрести или сохранить репутацию людей, преданных в самом деле делу народного освобождения, а, пожалуй, даже революционеров, — когда это не бывает сопряжено с слишком большими неудобствами. Таких господ в России появилось слишком много. Они учреждают народные банки, артели, потребительные и производительные общества, занимаются, конечно, женским вопросом и именуют себя громко поборниками науки, позитивистами, а теперь марксистами. Общая черта, отличающая их, — это ничем не жертво¬


676
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
вать, беречь и холить свои дорогие личности пуще всего, и вместе с тем желают слыть передовыми людьми во всех отношениях.
С этою категориею, как бы многочисленна она ни была, разговоры напрасны. До революции ее можно только разоблачать и срамить; а в революцию... ну, тогда будем надеяться, что они сами пропадут.
Но есть другая категория, состоящая из молодых людей, честных, действительно преданных, и которые бросались в это направление в последнее время как бы с отчаяния, только потому, что им кажется, что при настоящих обстоятельствах другого дела и выхода нет. Мы не определим их ближе, боясь обратить на них внимание полиции; но те из них, которые прочтут эти строки, поймут, что слова наши обращены прямо к ним.
Именно их хотелось бы нам спросить: чему они намереваются учить народ? Хотят ли они преподать народу рациональную науку? Сколько нам известно, их цель не такова. Они знают, что правительство остановило бы на первом шагу всякого, кто захотел бы внести науку в народные школы, и знают кроме того, что самому народу нашему в его настоящем слишком бедственном положении совсем не до науки. Для того чтобы сделать доступною для него теорию, надо переменить его практику и прежде всего преобразовать радикально экономические условия его быта, вырвать его из повсеместной и почти поголовной голодной беды.
Каким же образом честные люди могут изменить экономический быт народа? Никакой власти у них нет, да и сама государственная власть, как мы это постараемся доказать ниже, бессильна исправить экономическое положение народа; единственное, что она может сделать для него, это — упраздниться, исчезнуть, так как ее существование несогласно с благом народным, могущим быть созданным только самим народом.
Что же могут сделать друзья народа? Возбудить его к самостоятельному движению и действию и прежде всего — утверждают именно добросовестные поборники того направления, о котором мы теперь говорили, — указать ему пути и средства к его освобождению.
Пути и средства могут быть двоякого рода: чисто революционные, стремящиеся прямо к организации всенародного бунта, и другие, более мирные, начинающие освобождение народа систематически медленным, но вместе с тем радикальным преобразованием его эко¬


Государственность и анархия
677
номического быта. Этот второй метод, если ему хотят следовать искренно, исключает, разумеется, пошлую проповедь о сбережении, столь любимую буржуазными экономистами, по той простой причине, что чернорабочему народу вообще, и особенно нашему, сберегать решительно нечего.
Но что же могут сделать честные люди для того, чтобы толкнуть наш народ на этот путь медленных, но радикальных экономических преобразований? Не откроют ли они в деревнях кафедры социологии? Во-первых, все то же отечески бдительное правительство не позволит; ну, а во-вторых, крестьяне ничего не поймут и насмеются над самим профессором; да, наконец, и сама социология — наука будущая; в настоящее же время она несравненно богаче неразрешимыми вопросами, чем положительными ответами, не говорим уже о том, что нашим бедным мужикам заниматься ею, право, некогда, на них можно действовать только путем практики, отнюдь же не посредством теорий.
В чем же может состоять эта практика? Именно практика, ставящая себе главною, если не единственною целью — толкнуть всю огромную массу нашего крестьянства на путь самостоятельных экономических преобразований, в духе новейшей социологии? Она не может состоять ни в чем другом, как в образовании рабочих артелей и кооперативных обществ, ссудных, потребительных и производительных, и по преимуществу последних, как идущих прямее других к цели, т. е. к освобождению труда от господства буржуазного капитала.
Но возможно ли это освобождение при экономических условиях, преобладающих в настоящем обществе? Наука, опираясь на факты, а именно на целый ряд опытов, сделанных в продолжение последних двадцати лет в разных странах, решительно говорит нам: невозможно. Лассаль, которого мы, впрочем, далеко не последователи, доказал эту невозможность самым блестящим и популярнейшим образом в своих брошюрах, и в этом сходятся с ним все новейшие экономисты, хотя и буржуазные, но серьезные, как бы нехотя раскрывают немощь кооперативной системы, на которую довольно справедливо смотрят, как на спасительный громоотвод против социальнореволюционной грозы.
Интернационал, с своей стороны, много и в продолжение нескольких лет часто возбуждал вопрос о кооперативных товарище¬


678
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
ствах и на основании многочисленных доводов пришел к следующему результату, высказанному на Лозаннском конгрессе (в 1867 г.) и подтвержденному на Брюссельском конгрессе (в 1868 г.).
Кооперация, во всех ее видах, есть, несомненно, рациональная и справедливая форма будущего производства. Но для того, чтобы она могла достигнуть своей цели — освобождения всех работающих масс и полного вознаграждения и удовлетворения их, необходимо, чтобы земля и капитал, во всех видах, сделались коллективной собственностью. До тех пор, пока этого не будет, кооперация в большем числе случаев будет раздавлена всемогущею конкуренциею больших капиталов и большой поземельной собственности; в редких же случаях, когда, например, тому или другому, непременно более или менее замкнутому, производительному товариществу удастся выдержать и пережить эту борьбу, результатом этой удачи будет лишь зарождение нового привилегированного класса коллективных счастливцев в массе нищенствующего пролетариата. Итак, при существующих условиях общественной экономии кооперация рабочих масс освободить не может, тем не менее, однако, она представляет ту выгоду, что даже в настоящее время приучает работников соединяться, организоваться и самостоятельно управлять своими собственными делами.
Несмотря, однако, на признание этой несомненной пользы, кооперативное движение, сначала двинувшее нас быстро, в последнее время значительно ослабело в Европе, по той весьма простой причине, что массы рабочих, разубедившись, что в настоящее время они посредством ее могут достигнуть своего освобождения, не нашли нужным прибегать к ней для довершения своего практического воспитания, лишь только они потеряли веру в достижение цели, они пренебрегли и путем, к ней ведущим, или, вернее, путем, к ней не ведущим, а гимнастикою, даже и полезною, им некогда заниматься.
Что истинно на Западе, не может быть ложью на Востоке, и мы не думаем, чтобы кооперативное движение могло принять сколько- нибудь серьезные размеры в России. В настоящее время в России кооперация еще невозможнее, чем на Западе. Одним из главных условий ее успеха, там, где она действительно удалась, была личная инициатива, выдержанность и доблесть, но личность гораздо более развита на Западе, чем у нас в России, где до сих пор преобладает


Государственность и анархия
679
гуртовое движение. Кроме того, сами внешние условия, как политические, так и общественные, а также и уровень образования на Западе несравненно благоприятнее для образования и развития кооперативных обществ, чем в России, и несмотря на все это, на Западе кооперативное движение зачахло. Каким же образом может оно ужиться в России?
Скажут, что самая стадообразность русских народных движений может благоприятствовать ему. Элементы прогресса, это беспрестанное усовершенствование организации работы, производства и продукта его, без которых борьба против конкурирующего капитала, и без того уже столь неравная, сделается совершенно невозможною, несовместимы с гуртовой деятельностью, неизменно клонящеюся к рутине. Кооперация поэтому может процветать в России только в самых незначительных, чтобы не сказать крошечных, размерах и до тех пор только, пока она останется незаметною и нечувствительною для всеподавляющего капитала и для еще более подавляющего правительства.
Для нас, впрочем, понятно, как молодые люди, слишком серьезные и честные для того, чтобы тешить себя либеральными фразами и для того, чтобы маскировать свой эгоизм доктринерною, бездушною, бессмысленною, одним словом, миртовскою или кедровскою598 ученой болтовней; слишком живые и страстные, с другой стороны, чтобы оставаться, сложа руки, в постыдном бездействии, не видя перед собой другого исхода, бросаются в так называемое кооперативное движение. Это им дает, по крайней мере, средства и случай встретиться с работниками, стать как работник в их ряды, их узнавать и, по возможности, их соединять для достижения хоть какой-нибудь цели. Все же это несравненно утешительнее и полезнее, чем не делать решительно ничего.
С этой точки зрения, мы не имеем ничего против кооперативных попыток; но думаем, вместе с тем, что молодые люди, предпринимающие их, отнюдь не должны обманывать себя насчет результатов, которых могут они достигнуть. Эти результаты в больших городах и фабричных селах, посреди фабричных работников могут быть довольно значительны. Они будут чрезвычайно ничтожны посреди сельского населения, где они потеряются, как песчинки в степи, как капли в море...


680
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
Но справедливо ли, что нет теперь в России ни другого выхода, ни дела другого, кроме кооперативных предприятий? Мы думаем решительно, что это несправедливо.
В русском народе существуют в самых широких размерах те два первых элемента, на которые мы можем указать, как на необходимые условия социальной революции. Он может похвастаться чрезмерною нищетою, а также и рабством примерным. Страданиям его нет числа, и переносит он их не терпеливо, а с глубоким и страстным отчаянием, выразившимся уже два раза исторически, двумя страшными взрывами: бунтом Стеньки Разина и пугачевским бунтом, и не перестающим поныне проявляться в беспрерывном ряде частных крестьянских бунтов.
Что же служит ему препятствием к совершению победоносной революции? Недостаток ли в общем народном идеале, который был бы способен осмыслить народную революцию, дать ей определенную цель и без которого, как мы выше сказали, невозможно одновременное и всеобщее восстание целого народа, а следовательно, невозможен и самый успех революции? Но вряд ли было бы справедливо сказать, что в русском народе уже не выработался такой идеал.
Если бы его не было, если бы он не выработался в сознании народном, по крайней мере, в своих главных чертах, то надо бы было отказаться от всякой надежды на русскую революцию, потому что такой идеал выдвигается из самой глубины народной жизни, есть непременным образом результат народных исторических испытаний, его стремлений, страданий, протестов, борьбы и вместе с тем есть как бы образное и общепонятное, всегда простое, выражение его настоящих требований и надежд.
Понятно, что если народ не выработает сам из себя этого идеала, то никто не будет в состоянии ему его дать. Вообще нужно заметить, что никому, ни лицу, ни обществу, ни народу, нельзя дать того, чего в нем уже не существует не только в зародыше, но даже в некоторой степени развития. Возьмем лицо; если мысль уже не существует в нем как живой инстинкт и как более или менее ясное представление, служащее как бы первым обнаружением этого инстинкта, то вы ему ни за что в мире не растолкуете и, главное, не втолкуете. Посмотрите на буржуа, довольного своей судьбой, надеетесь ли вы ему когда-нибудь объяснить право пролетария на полное человеческое развитие и на


Государственность и анархия
681
участие равное во всех наслаждениях, удовлетворениях и благах общественной жизни или ему доказать законность и спасительную необходимость социальной революции? Нет, если вы с ума не сошли, вы этого даже и пробовать не станете; а почему не станете? Потому что будете уверены, что будь даже этот буржуа от природы и добр, и умен, и благороден, и великодушен, и склонен к справедливости, — видите, какие я делаю уступки, а ведь таких буржуа немного на свете, — будь он чрезвычайно образован и даже учен, он все-таки вас не поймет и социальным революционером не сделается. А почему не сделается? По той простой причине, что жизнь его не выработала в нем тех инстинктивных стремлений, которые бы соответствовали вашей социально-революционной мысли. Если же бы, напротив, эти стремления в нем существовали хоть в зародыше или даже в самых нелепых видах представления, то как бы ни было приятно для его чувственности и ни удовлетворительно для его самолюбия его общественное положение, он не мог бы быть доволен собою.
Напротив, возьмите человека наименее образованного и самого нелепого, если вы в нем только действительно откроете инстинкты и честные, хотя и темные, стремления, соответствующие социальнореволюционной идее, как бы дики ни были его настоящие представления, вы не путайтесь, а только займитесь им серьезно, с любовью, и вы увидите, как широко и как страстно он обнимет, усвоит вашу идею или, вернее, свою собственную идею, потому что она не что иное, как ясное, полное и логическое выражение его собственного инстинкта, так что вы в сущности не дали ему ничего, не принесли ему ничего нового, а только уяснили ему то, что в нем жило гораздо прежде, чем он встретился с вами. Вот почему я говорю, что никто ничего никому дать не может.
Но если это справедливо в отношении к лицу, тем более это справедливо в отношении к целому народу. Нужно быть олухом царя небесного или неизлечимым доктринером, для того чтобы вообразить себе, что можно что-нибудь дать народу, подарить ему какое бы то ни было материальное благо или новое умственное или нравственное содержание, новую истину и произвольно дать его жизни новое направление или, как утверждал тридцать шесть лет тому назад покойный Чаадаев599, говоря именно о русском народе, писать на нем, как на белом листе, что угодно600.


682
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
В числе самых великих гениев до сих пор было мало таких, которые бы действительно сделали что-нибудь для народа; гении народа чрезвычайно аристократические, и все, что они сделали до сих пор, послужило только к образованию, к усилению и к обогащению эксплуатирующего меньшинства; бедные массы народа, покинутые и задавленные всеми, должны были пробивать свою гигантски- мученическую тропу к свободе и к свету бесконечным рядом темных и бесплодных усилий. Самые великие гении не приносили и не могли приносить нового содержания обществу, а, созданные самим обществом, они, продолжая и развивая многовековую работу, принесли и приносят только новые формы для того же содержания, беспрестанно вновь возрождающегося и расширяющегося самым движением общественной жизни.
Но, повторяю еще раз, самые прославленные гении ничего или очень мало сделали до сих пор собственно для народа, т. е. для многомиллионного чернорабочего пролетариата. Народная жизнь, народное развитие, народный прогресс принадлежат исключительно самому народу. Этот прогресс совершается, конечно, не путем книжного образования, а путем естественного нарастания опыта и мысли, передаваемого из рода в род и необходимым образом расширяющегося, углубляющегося по содержанию, усовершенствующегося и облекающегося в свои формы, разумеется, чрезвычайно медленно, путем бесконечного ряда тяжких и горьких исторических испытаний, доведших, наконец, в наше время народные массы, можно сказать, всех стран, по крайней мере всех европейских стран, до сознания, что им от привилегированных классов и от нынешних государств, вообще от политических переворотов, ждать нечего, и что они могут освободиться только собственным усилием своим, посредством социальной революции. Это самое определяет всеобщий идеал, ныне в них живущий и действующий.
Существует ли такой идеал в представлении народа русского? Нет сомнения, что существует, и нет даже необходимости слишком далеко углубляться в историческое сознание нашего народа, чтобы определить его главные черты.
Первая и главная черта — это всенародное убеждение, что земля, вся земля, принадлежит народу, орошающему ее своим потом и оплодотворяющему ее собственноручным трудом. Вторая столь же круп¬


Государственность и анархия
683
ная черта, что право на пользование ею принадлежит не липу, а целой общине, миру, разделяющему ее временно между лицами; третья черта, одинаковой важности с двумя предыдущими, — это квазиабсо- лютная автономия, общинное самоуправление и вследствие того решительно враждебное отношение общины к государству.
Вот три главные черты, которые лежат в основании русского народного идеала. По существу своему они вполне соответствуют идеалу, вырабатывающемуся за последнее время в сознании пролетариата латинских стран, несравненно ближе ныне стоящих к социальной революции, чем страны германские. Однако русский народный идеал омрачен тремя другими чертами, которые искажают его характер и чрезвычайно затрудняют и замедляют осуществление его; чертами, против которых поэтому мы всеми силами должны бороться, и против которых борьба тем возможнее, что она уже существует в самом народе.
Эти три затемняющие черты: 1) патриархальность; 2) поглощение лица миром; 3) вера в царя.
Можно было бы прибавить в виде четвертой черты христианскую веру, официально-православную или сектаторскую601; но, по нашему мнению, у нас в России этот вопрос далеко не представляет той важности, какую он представляет в Западной Европе, не только в католических, но даже и в протестантских странах. Социальные революционеры, разумеется, не пренебрегают им и пользуются всяким случаем, чтобы в присутствии народа сказать убийственную правду господу Саваофу602 и богословским, метафизическим, политическим, юридическим, полицейским и буржуазно-экономическим представителям его на земле. Но они не ставят религиозный вопрос на первое место, убежденные в том, что суеверие народа, естественным образом сопряженное в нем с невежеством, не коренится, однако, столько в этом невежестве, сколько в его нищете, в его материальных страданиях и в неслыханных притеснениях всякого рода, претерпеваемых им всякий день; что религиозные представления и басни, эта фантастическая склонность к нелепому — явление еще более практическое, чем теоретическое, а именно, не столько заблуждение ума, сколько протест самой жизни, воли и страсти против невыносимой жизненной тесноты; что церковь представляет для народа род небесного кабака, точно так же как кабак представляет нечто вроде церкви


684
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
небесной на земле; как в церкви, так и в кабаке он забывает хоть на одну минуту свой голод, свой гнет, свое унижение, старается успокоить память о своей ежедневной беде — один раз в безумной вере, а другой раз в вине. Одно опьянение стоит другого.
Социальные революционеры знают это и потому убеждены, что религиозность в народе можно будет убить только социальною революцией, отнюдь же не отвлеченною и доктринерною пропагандою так называемых свободных мыслителей. Эти господа свободные мыслители с ног до головы буржуа, неисправимые метафизики по приемам, привычкам и жизни даже и тогда, когда называют себя позитивистами и воображают себя материалистами. Им все кажется, что жизнь вытекает из мысли, есть как бы осуществление предпосланной мысли, вследствие чего и утверждают, что мысль, и, разумеется, их бедная мысль, должна заправлять и жизнью; и не понимают они того, что мысль, напротив, вытекает из жизни и что для того, чтобы изменить мысль, надо прежде всего переменить жизнь. Дайте широкую человеческую жизнь народу, и он вас удивит глубокою рациональностью своих мыслей.
Завзятые доктринеры, называющие себя свободными мыслителями, имеют еще другую причину предпосылать теоретическую, антирелигиозную пропаганду практическому делу. Они по большей части плохие революционеры и просто тщеславные эгоисты и трусы. К тому же по положению своему они принадлежат к образованным классам и очень дорожат комфортом и тонким изяществом, умственно-тщеславным наслаждением, которыми переполнена жизнь этих классов. Они понимают, что народная революция, по существу и по самой цели грубая и бесцеремонная, не остановится перед разрушением буржуазного мира, в котором им живется так хорошо, и потому, кроме того, что они отнюдь не намерены навлекать на себя значительные неудобства, сопряженные с честным служением революционному делу, и что им не хотелось бы также возбудить против себя негодование менее либеральных и смелых, но все-таки драгоценных покровителей, почитателей, друзей и товарищей по образованию, по житейским связям, по изяществу и материальному комфорту, они просто-напросто сами для себя не хотят и боятся такой революции, которая их самих свела бы с пьедестала и лишила бы вдруг всех выгод настоящего положения.


Государственность и анархия
685
А между тем признаться им в этом не хочется, им непременно надобно удивить буржуазный мир своим радикализмом и увлечь революционную молодежь, а если можно, и самый народ за собою. Как же тут быть? Надо буржуазный мир удивить и не надо его сердить, надо увлечь революционную молодежь и вместе с тем избегнуть революционной пропасти! Для этого средство одно: устремить всю мнимо революционную ярость свою против господа бога. Так они уверены в несуществовании его, что гнева его не боятся. Другое дело начальство, всякое начальство, от царя до последнего полицейского! Дело другое люди богатые и могучие по своему общественному положению, от банкира и жида-откупщика до последнего купца-кулака и помещика! Их гнев может выразиться слишком чувствительно.
В силу, такого рассуждения они объявляют беспощадную войну господу богу, отвергают наирадикальнейшим образом религию, во всех ее проявлениях и видах, громят богословие и метафизические бредни, все суеверия народные во имя науки, которую, разумеется, носят в карманах своих и которою испещряют все многоглаголивые писания свои, — но в то же самое время обращаются с чрезвычайною нежностью ко всем политическим и общественным силам мира сего, и если, вынужденные логикой и общественным мнением, позволяют себе даже их отрицать, то делают это так учтиво, так кротко, что надо иметь нрав чрезвычайно крутой, чтобы на них рассердиться, они непременно оставляют выходы и выражают надежду на их исправление. Эта способность надеяться и верить в них так велика, что они даже полагают возможным, что наш правительствующий сенат сделается рано или поздно органом народного освобождения. (Смотри последнюю, по числу третью программу непериодического издания «Вперед»603, скорое появление которого ожидается в Цюрихе.)604
Но оставим этих шарлатанов и обратимся к своему вопросу.
Народа никогда и ни под каким предлогом и для какой бы то ни было цели обманывать не следует. Это было бы не просто преступно, но и в видах достижения революционного дела вредно; вредно уже потому, что всякий обман по существу своему близорук, мелок, тесен, всегда шит белыми и гнилыми нитками, вследствие чего непременно обрывается и раскрывается, и для самой революционной молодежи самое ложное, самопроизвольное, самодурное и народу противное направление. Человек силен только тогда, когда он весь стоит на


686
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
своей правде, когда он говорит и действует сообразно своим глубочайшим убеждениям. Тогда, в каком бы положении он ни был, он всегда знает, что ему надо говорить и делать. Он может пасть, но осрамиться и осрамить своего дела не может. Если мы будем стремиться к освобождению народа путем лжи, мы непременно запутаемся, собьемся с пути, потеряем из виду самую цель, и, если будем иметь хотя какое-нибудь влияние на народ, собьем с пути и самый народ, т.е. будем действовать в смысле и на пользу реакции.
Поэтому, так как мы сами глубоко убежденные безбожники, враги всякого религиозного верования и материалисты, всякий раз, когда нам придется говорить о вере с народом, мы обязаны высказать ему во всей полноте наше безверие, скажу более, наше враждебное отношение к религии. На все вопросы его по этому предмету мы должны отвечать честно и, даже когда становится нужно, т.е. когда предвидится успех, должны стараться ему объяснить и доказать справедливость своих воззрений. Но мы не должны сами искать случаев к подобным разговорам. Мы не должны ставить религиозный вопрос на первом плане нашей пропаганды в народе. Делать это, по нашему глубокому убеждению, однозначительно с изменою народному делу.
Народ — не доктринер и не философ. У него нет ни досуга, ни привычки заниматься одновременно многими вопросами. Увлекаясь одним, он забывает все другие. Поэтому наша прямая обязанность поставить перед ним главный вопрос, от разрешения которого, более чем от всех других, зависит его освобождение. Но этот вопрос указан самим положением его, всей его жизнью — этот вопрос экономи- чески-политический, экономический в смысле социальной революции и политический в смысле разрушения государства. Занимать его религиозным вопросом — значит отвлекать его от настоящего дела, значит изменить его делу.
Народное дело состоит единственно в осуществлении народного идеала с возможным, в народе же самом коренящимся, исправлением и лучшим, прямее и скорее к цели идущим, направлением его. Мы указали на три несчастные черты, омрачающие, главным образом, идеал русского народа. Теперь заметим, что две последние: поглощение лица миром и богопочитание царя, собственно, вытекают как естественные результаты из первой, т.е. из патриархальности, и что поэтому патриархальность есть то главное историческое, но, к не¬


Государственность и анархия
687
счастию, совершенно народное зло, против которого мы обязаны бороться всеми силами.
Оно исказило всю русскую жизнь, наложив на нее тот характер тупоумной неподвижности, той непроходимой грязи родной, той коренной лжи, алчного лицемерия и, наконец, того холопского рабства, которые делают ее нестерпимой. Деспотизм мужа, отца, а потом старшего брата обратил семью, уже безнравственную по своему юридически-экономическому началу, в школу торжествующего насилия и самодурства, домашней ежедневной подлости и разврата. Гроб убеленный — выражение отличное для определения русской семьи. Добрый русский семьянин, если он человек действительно добрый, но бесхарактерный, значит, просто добродушная свинья, невинная и безответная, существо, ничего ясно не сознающее, ничего определенно не хотящее и делающее безразлично и тем будто бы ненарочно, почти в одно и то же время, добро и зло. Его действия гораздо менее определяются целью, чем обстоятельствами, минутным расположением и, главное, средою; привыкши повиноваться в семье, он продолжает повиноваться и гнуться по направлению ветра и в обществе, он создан быть и оставаться рабом, но деспотом не будет. На это у него не хватит силы. Он сам сечь поэтому не будет, но непременно подержит того несчастного, виновного или невиновного, которого начальство высечь захочет; начальство же является ему в трех главных и священных видах: как отец, как мир и как царь.
Если же он человек с норовом и с огнем, он будет в одно и то же время и рабом и деспотом; деспотом, самодурствующим над всяким, кто будет стоять ниже его и будет зависеть от его произвола. Господа же его мир и царь. Если он сам глава семьи, он будет деспотом безграничным у себя дома, но слугою мира и рабом царя.
Община — его мир. Она — не что иное, как естественное расширение его семьи, его рода. Поэтому в ней преобладает то же патриархальное начало, тот же гнусный деспотизм и то же подлое послушание, а потому и та же коренная несправедливость и то же радикальное отрицание всякого личного права, как и в самой семье. Решения мира, каковы бы они ни были, закон. «Кто смеет идти против мира!» — восклицает с удивлением русский мужик. Мы увидим, что кроме царя, его чиновников и дворян, стоящих, собственно, вне мира или, вернее, над ним, есть в самом русском народе лицо, смею¬


688
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
щее идти против мира: это разбойник. Вот почему разбой составляет важное историческое явление в России — первые бунтовщики, первые революционеры в России, Пугачев и Стенька Разин, были разбойники.
В мире имеют право голоса только старики, главы семейства. Неженатая или даже женатая, но не отделенная молодежь должна исполнять и повиноваться. Но над общиною, над всеми общинами стоит царь, всеобщий патриарх и родоначальник, отец всей России. Поэтому власть его безгранична.
Каждая община составляет в себе замкнутое целое, вследствие чего — и это составляет одно из главных несчастий в России — ни одна община не имеет, да и не чувствует надобность иметь с другими общинами никакой самостоятельной органической связи. Соединяются же они между собою только посредством царя-батюшки, только в его верховной, отеческой власти.
Мы говорим, что это большое несчастье. Понятно, что такое разъединение бессилит народ и обрекает все его бунты, почти всегда местные и бессвязные, на неизбежное поражение и тем самым упрочивает торжество деспотической власти. Значит, одною из главных обязанностей революционной молодежи должно быть установление всеми возможными средствами и во что бы то ни стало живой бунтовской связи между разъединенными общинами. Задача трудная, но не невозможная, так как история указывает нам, что в смутные времена, напр., в лжедмитриевской междоусобице, в стеньки-разинской и пугачевской революции, а также и в новгородском бунте605, в начале царствования императора Николая606, сами общины, собственным движением, стремились к установлению этой спасительной связи.
Число общин несметно, а общий их царь-батюшка стоит над ними слишком высоко, только немножко ниже господа бога, для того чтобы ему управиться лично со всеми. Ведь сам господь бог для управления миром нуждается в службе бесчисленных чинов и сил небесных, серафимов, херувимов, архангелов, ангелов шестикрылых и простокрылых607, тем более царь не может обойтись без чиновников. Ему нужна целая военная, гражданская, судебная и полицейская администрация. Таким образом, между царем и народом, между царем и общиною становится государство военное, полицейское, бюрократическое и неизбежным образом строго централизованное.


Государственность и анархия
689
Таким образом, воображаемый царь-отец, попечитель и благодетель народа, помещен высоко, высоко, чуть ли не в небесную даль, а царь настоящий, царь-кнут, царь-вор, царь-губитель, государство, занимает его место. Из этого вытекает, естественно, тот странный факт, что народ наш в одно и то же время боготворит царя воображаемого, небывалого и ненавидит царя действительного, осуществленного в государстве.
Народ наш глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его, в каком бы виде они перед ним ни являлись. Недавно еще ненависть его была разделена между дворянами и чиновниками, и иногда даже казалось, что он ненавидит первых еще более, чем последних, хотя, в сущности, он их ненавидит равно. Но с тех пор как вследствие упразднения крепостного права дворянство стало видимо разоряться, пропадать и обращаться к своему первоначальному виду исключительно служебного сословия, народ обнял его в своей общей ненависти ко всему чиновному сословию. Нужно ли доказывать, до какой степени ненависть его законна!
Государство окончательно раздавило, развратило русскую общину, уже и без того развращенную своим патриархальным началом. Под его гнетом само общинное избирательство стало обманом, а лица, временно избираемые самим народом, головы, старосты, десятские, старшины, превратились, с одной стороны, в орудия власти, а с другой, в подкупленных слуг богатых мужиков-кулаков. При таких условиях последние остатки справедливости, правды, простого человеколюбия должны были исчезнуть из общин, к тому же разоренных государственными податями и повинностями и до конца придавленных начальственным произволом. Более чем когда-нибудь, разбой остался единственным выходом для лица, а для целого народа — всеобщий бунт, революция.
В таком положении что может делать наш умственный пролетариат, русская, честная, искренняя, до конца преданная социальнореволюционная молодежь? Она должна идти в народ, несомненно, потому что ныне везде, по преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных чернорабочих масс нет более ни жизни, ни дела, ни будущности. Но как и зачем идти в народ?
В настоящее время у нас, после несчастного исхода нечаевского предприятия608, мнения на этот счет, кажется, чрезвычайно раздели¬


690
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
лись; но из общей неурядицы мыслей выделяются уже теперь два главные и противоположные направления. Одно более миролюбивого и подготовительного свойства; другое — бунтовское и стремящееся прямо к организации народной обороны.
Поборники первого направления в настоящую возможность этой революции не верят. Но так как они не хотят и не могут оставаться покойными зрителями народных бед, то они решаются идти в народ, для того чтобы братски разделить с ним эти беды, а вместе с тем и для того, чтобы его научить, подготовить, не теоретически, а на практике, своим живым примером. Они пойдут в фабричные работники и, работая наравне вместе с ними, будут стараться распространять между ними дух общения...
Другие постараются основать сельские колонии, в которых, кроме общего пользования землею, столь известного нашим крестьянам, проведут и применят начало им еще совсем незнакомое, но экономически необходимое, начало коллективного обрабатывания общей земли и равного разделения продуктов или цены продуктов между собою на основании самой строгой справедливости, не юридической, а человеческой, т. е. требуя больше работы от способных и сильных, меньше от неспособных и слабых, и распределяя заработки не в меру работы, а в меру потребностей каждого.
Они надеются, что им удастся увлечь крестьян своим примером, а главное, теми выгодами, которые они надеются получить от организации труда коллективного; такую же надежду питал Кабе, когда после неудавшейся революции 1848 г. он отправился со своими икарийца- ми в Америку, где и основал свою Новую Икарию, которая просуществовала очень недолго, а должно заметить, что для успеха такого опыта американская почва все-таки была благоприятнее русской. В Америке царит полнейшая свобода, а в нашей благословенной России царит — царь.
Но этим не ограничиваются надежды наших подготовителей и мирных вразумителей народа. Устройством своей домашней жизни на основании полной свободы лица они хотят противодействовать той гнусной патриархальности, которая лежит в основе всего нашего русского рабства. Значит, они хотят поразить наше общественное главное зло в самом корне и, следовательно, содействовать прямо к исправлению народного идеала и к распространению в на¬


Государственность и анархия
691
роде понятий практических о справедливости, о свободе, о средствах к освобождению.
Все это прекрасно, чрезвычайно великодушно и благородно, но вряд ли исполнимо. А если кой-где и удастся, то это будет капля в море, и капля далеко не достаточная для того, чтобы подготовить, поднять и освободить наш народ; потребуется много средств, много живой силы, а результаты будут слишком ничтожны.
Те, которые рисуют себе такие планы и искренно намерены осуществить их, делают это, без сомнения, закрывши глаза, для того чтобы не видеть во всем ее безобразии нашей русской действительности. Можно наперед предсказать им все страшные, тяжкие разочарования, которые постигнут их при самом начале исполнения, потому что за исключением разве только немногих, весьма немногих счастливых случаев, большинство между ними дальше начала не пойдет, не будет в силах идти.
Пусть попробуют, если ничего другого не видят перед собою, но пусть же также знают, что этого мало, слишком мало для освобождения, для спасения нашего бедного мученика-народа.
Другой путь боевой, бунтовской. В него мы верим и только от него ждем спасения.
Народ наш явным образом нуждается в помощи. Он находится в таком отчаянном положении, что ничего не стоит поднять любую деревню. Но хотя и всякий бунт, как бы неудачен он ни был, всегда полезен, однако частных вспышек недостаточно. Надо поднять вдруг все деревни. Что это возможно, доказывают нам громадные движения народные под предводительством Стеньки Разина и Пугачева. Эти движения доказывают нам, что в сознании нашего народа живет действительно идеал, к осуществлению которого он стремится, а из неудач их мы заключаем, что в этом идеале есть существенные недостатки, которые мешали и мешают успеху.
Эти недостатки мы назвали и высказали свое убеждение, что прямая обязанность нашей революционной молодежи противодействовать им и употребить все усилия, чтобы побороть их в самом народном сознании, а для того, чтобы доказать возможность такой борьбы, мы показали, что она уже давно началась в самом народе.
Война против патриархальности ведется ныне чуть ли не в каждой деревне и в каждом семействе, и община, мир до такой степени


692
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
обратились теперь в орудие ненавистной народу государственной власти и чиновнического произвола, что бунт против последних становится вместе с тем и бунтом против общинного и мирского деспотизма.
Остается богопочитание царя; мы думаем, что оно чрезвычайно поприелось и ослабело в самом сознании народном за последние десять или двенадцать лет благодаря мудрой и народолюбивой политике императора Александра благодушного. Дворянина-помещика- крепостника более нет, а он был громоотводом, стягивающим главным образом на себя всю грозу народной ненависти. Остался дворянин или купец-землевладелец, крупный кулак, а главное, остался чиновник, ангел или архангел царский. Но чиновник исполняет волю царя. Как ни омрачен наш мужик безумною историческою верою в царя, он наконец это сам понимать начинает. Да как же и не понять! В продолжение десяти лет он со всех концов России посылает к царю своих просителей-депутатов, и все слышат из самых царских уст только один ответ: «Вам не будет другой свободы!»
Нет, воля ваша, русский мужик невежа, но не дурак. А он должен был бы быть круглейшим дураком, чтобы после стольких глаза колющих фактов и испытаний, вынесенных им на своей собственной шкуре, он [не] начал понимать наконец, что у него нет врага пуще царя. Втолковать, дать ему почувствовать это всеми возможными способами и пользуясь всеми плачевными и трагическими случаями, которыми переполнена ежедневная народная жизнь, показать ему, как все чиновничьи, помещичьи, поповские и кулацкие неистовства, разбои, грабежи, от которых ему нет житья, идут прямо от царской власти, опираются на нее и возможны только благодаря ей, доказать ему, одним словом, что столь ненавистное ему государство — это сам царь и не что иное, как царь, — вот прямая и теперь главная обязанность революционной пропаганды.
Но этого мало. Главный недостаток, парализирующий и делающий до сих пор невозможным всеобщее народное восстание в России, — это замкнутость общин, уединение и разъединение крестьянских местных миров. Надо во что бы то ни стало разбить эту замкнутость и провести между этими отдельными мирами живой ток революционерной мысли, воли и дела. Надо связать лучших крестьян всех деревень, волостей и по возможности областей, передовых


Государственность и анархия
693
людей, естественных революционеров из русского крестьянского мира между собою и там, где оно возможно, провести такую же живую связь между фабричными работниками и крестьянством. Эта связь не может быть другою как личною. Нужно, соблюдая, разумеется, притом самую педантическую осторожность, чтобы лучшие, или передовые крестьяне каждой деревни, каждой волости и каждой области знали таких же крестьян всех других деревень, волостей, областей.
Надо убедить прежде всего этих передовых людей из крестьянства, а через них если не весь народ, то по крайней мере значительную и наиболее энергичную часть его, что для целого народа, для всех деревень, волостей и областей в целой России, да также и вне России, существует одна общая беда, а потому и одно общее дело. Надо их'убедить в том, что в народе живет несокрушимая сила, против которой ничто и никто устоять не может; и что если она до сих пор не освободила народа, так это только потому, что она могуча только, когда она собрана и действует одновременно, везде, сообща, заодно, и что до сих пор она не была собрана. Для того же, чтобы собрать ее, необходимо, чтобы села, волости, области связались и организовались по одному общему плану и с единою целью всенародного освобождения. Для того же чтобы создалось в нашем народе чувство и сознание действительного единства, надо устроить род народной печатной, литографированной, писаной или даже изустной газеты, которая бы немедленно извещала повсюду, во всех концах, областях, волостях и селах России о всяком частном народном, крестьянском или фабричном бунте, вспыхивающем то в одном, то в другом месте, а также и о крупных революционных движениях, производимых пролетариатом Западной Европы, для того чтобы наш крестьянин и наш фабричный работник не чувствовал себя одиноким, а знал бы, напротив, что за ним, под тем же гнетом, но зато и с тою же страстью и волею освободиться, стоит огромный, бесчисленный мир к всеобщему взрыву готовящихся чернорабочих масс.
Такова задача и, скажем прямо, таково единственное дело революционной пропаганды. Каким образом это дело должно быть совершено нашею молодежью, печатным образом рассказывать неудобно.
Скажем только одно: русский народ только тогда признает нашу образованную молодежь своею молодежью, когда он встретится с нею в своей жизни, в своей беде, в своем деле, в своем отчаянном


694
МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАКУНИН
бунте. Надо, чтобы она присутствовала отныне не как свидетельница, но как деятельная и передовая, себя на гибель обрекшая соучастница, повсюду и всегда, во всех народных волнениях и бунтах, как крупных, так и самых мелких. Надо, чтобы, действуя сама по строго обдуманному и положительному плану и подвергая в этом отношении все свои действия самой строгой дисциплине, для того чтобы создать то единодушие, без которого не может быть победы, она сама воспиталась и воспитала народ не только к отчаянному сопротивлению, но также и к смелому нападению.
В заключение прибавим еще одно слово. Класс, который мы называем нашим умственным пролетариатом и который у нас уже в положении социально-революционном, т.е. просто-напросто отчаянном и невозможном, должен теперь проникнуться сознательною страстью социально-революционного дела, если он не хочет погибнуть постыдно и втуне, этот класс призван ныне быть приуготовите- лем, т.е. организатором народной революции. Для него нет другого выхода. Он мог бы, правда, благодаря полученному им образованию, стремиться достать какое-нибудь более или менее выгодное местечко в рядах уже чересчур переполненных и чрезвычайно негостеприимных грабителей, эксплуататоров и притеснителей народа. Но, во-первых, таких мест все остается меньше и меньше, так что они достижимы только для самого малого количества. Большинство останется только со срамом измены и погибнет в нужде, в пошлости и подлости. Мы же обращаемся только к тем, для которых измена немыслима, невозможна.
Порвавши безвозвратно все связи с миром эксплуататоров, губителей и врагов русского народа, они должны смотреть на себя как на капитал драгоценный, принадлежащий исключительно делу народного освобождения, как на такой капитал, который должен тратить себя лишь на пропаганду народную, на постепенное возбуждение и на организацию всенародного бунта.
< >609


КОММЕНТАРИИ


Комментарии
697
Реакция в Германии (Очерк француза)
Статья под заглавием «Die Reaktion in Deutschland. Ein Fragment von einem Franzosen» была напечатана в журнале А. Руге «Deutsche Jahrbücher für Wissenschaft und Kunst» (1842. №247-251.17-21 Oktober. S. 985-1002).
На русском языке впервые опубликована в сборнике «Век ожидания». М.: [Кн-во «Зеленый луч»], тип. «Сокол», 1907. С. 71-109; переиздано: Корнилов А. А. Годы странствий Михаила Бакунина. Л.; М., 1925; Бакунин М. А. Избранные философские сочинения и письма. М.: Мысль, 1987. С. 207-226; Бакунин М. А. Анархия и Порядок Сочинения. М: ЭКСМО- ПРЕСС, 2000. (Серия «Антология мысли»), С. 105-130; Фридрих Шеллинг: pro et contra: Творчество Ф. Шеллинга в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология: К 225-летию со дня рождения Ф. В. Й. Шеллинга / Ин-т философии РАН, Рус. христиан, гуманитар, ин-т; [Сост., вступ. ст. В. Ф. Пустарнаков]. СПб.: Изд-во Рус. христиан, гуманитар, ин-та, 2001. (Серия «Русский путь»), С. 121-126. В настоящем издании текст печатается по изданию 1987 г.
1 Имеется в виду восстановление и правление французской династии Бурбонов в 1814-1830 гг.
2 Течение в правоведении первой половины XIX в., выступавшее в защиту феодальных порядков, против норм буржуазного права, выдвинутых в эпоху Великой французской революции.
3 Имеется в виду направление в немецкой философии (И. Г. Фихте-младший, поздний Шеллинг и др.), которое выступало «справа» против философии Гегеля, считая «откровение» источником «позитивного» знания.
4 Позитивисты — сторонники позитивной философии (см. КОММ. 3).
5 Пентархистом Бакунин называет анонимного автора выпущенной в 1839 г. в Лейпциге книги «Die europeische Pentarchie» («Европейская пен- тархия»), направленной в защиту реакционной внешней политики русского императора Николая I. Пентархия (греч.) — господство пяти; в особенности название международного союза 5 держав (России, Пруссии, Австрии, Франции, Англии), заключенного на Ахенском конгрессе 1818 г., фактически распавшегося в 1822 г.
6 Христос (от греч. хрт>, букв. — помазанник), Иисус Христос — в христианском церковном учении основатель христианства.


698
7 Тартюф — святоша (франц. tartuf(f)e — по имени персонажа комедии Жана-Батиста Мольера «Тартюф») — лицемер, ханжа (иносказательно).
8 По преимуществу (франц.).
9 Июльская революция 1830 г. (франц. La révolution de Juillet) — восстание 27 июля против действующей монархии во Франции, приведшее к окончательному свержению династии Бурбонов и установлению либерального королевства со значительными властными полномочиями буржуазии.
10 «Золотая середина» (франц.). Так определяли в период Июльской революции 1830 г. во Франции политику умеренных партий, стремившихся держаться на равном расстоянии от крайне правых и левых политических направлений.
11 Гегель (Hegel) Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) — немецкий философ, один из творцов немецкой классической философии и философии романтизма. «Наука логики» («Wissenschaft der Logik») — наиболее трудная для понимания работа Гегеля, которая представляет собой изложение необходимого движения мышления в чистых категориях мысли (Абсолютная идея).
12 Солон (др.-греч. ZöAwv, Sôlôn) (между 640 и 635 — ок. 559 до н. э.) — афинский политический деятель и социальный реформатор, элегический поэт, один из «семи мудрецов» Древней Греции. Основное в законах Солона: прощение долгов (люди, имевшие на себе долг, освобождались от его уплаты; заложенные земледельцами участки снова стали их собственностью); запрет обращать в рабство за долги (все рабы- должники были освобождены, а проданных за море следовало разыскать и выкупить за счет государственной казны); судьи должны были выбираться изо всех афинян независимо от их знатности и богатства.
13 Апокалипсис (редк. Апокалипс от греч. яох&Сифц; — раскрытие, откровение) — название последней книги Нового Завета (в Библии). Иначе: Откровение Иоанна Богослова, т. к. христианская традиция приписывает авторство этой книги апостолу Иоанну Богослову. В ней описываются события, которые произойдут перед Вторым пришествием Иисуса Христа на землю и будут сопровождаться многочисленными катаклизмами и чудесами (огонь с неба, воскрешение мертвых, явление ангелов), поэтому слово «апокалипсис» часто употребляют как синоним для конца света или для катастрофы планетарного масштаба.
14 Шеллинг (Schelling) Фридрих Вильгельм Йозеф фон (1775-1854) — немецкий философ. Был близок к йенским романтикам. Выдающийся представитель идеализма в новой философии.


Комментарии
699
15 Лютер (Luther) Мартин (1483-1546) — основоположник и вождь Реформации в Германии, основатель немецкого протестантизма (лютеранства), переводчик Библии на немецкий язык Среди главных мотивов его богословия — спасение только верой. Лютер выступил с 95 тезисами против индульгенций (вывесил тезисы 31 октября 1517 г. на дверях вит- тенбергской Замковой церкви). Отвергнув католическую догму о том, что церковь и духовенство являются необходимыми посредниками между человеком и богом, Лютер объявил веру христианина единственным путем «спасения души», которое даруется ему непосредственно богом (тезис об «оправдании одной верой»); Лютер утверждал, что и мирская жизнь и весь мирской порядок, обеспечивающий человеку возможность «отдаваться вере» (светское государство и его учреждения), занимают важное место в христианской религии.
16 Свобода, Равенство и Братство (франц.) — девиз Великой французской революции 1789 г.
17 Наполеон I Бонапарт (итал. Napoleone Buonaparte, франц. Napoléon Bonaparte) (1769-1821) — французский государственный деятель и полководец, первый консул Французской республики (1799-1804), император французов (1804-1814, март-июнь 1815 г.). За взятие Тулона 17 декабря 1793 г. был произведен в бригадные генералы. С этого времени начинается стремительное восхождение Бонапарта. В 1796 г. он назначен главнокомандующим армией, созданной для операций в Италии. В военных кампаниях Наполеона конца XVIII — начала XIX в. все более усиливались завоевательные тенденции. 9-10 ноября 1799 г. (18-19 брюмера VIII года) произвел государственный переворот, установивший режим консульства, фактически предоставивший ему, хотя и не сразу, всю полноту власти. Диктаторскую власть, прикрываемую до 1804 г. республиканской риторикой, Наполеон направил на укрепление государства. Огромное расширение территории империи в результате победоносных войн и превращение Наполеона I в фактического повелителя всей Западной (кроме Великобритании) и Центральной Европы способствовали необычайной его славе. Однако война против России (1812) явилась, как позднее признал сам Наполеон I, его фатальной ошибкой. Вступление союзных войск в Париж (март 1814) заставило его отречься от престола (6 апреля 1814). Последовавшая новая попытка Наполеона I восстановить свою власть — «сто дней» (с 20 марта по 22 июня 1815) вторичного царствования, и новое поражение (в сражении при Ватерлоо) привели к вторичному отрече¬


700
нию императора (22 июня 1815) и его окончательному уходу из политической жизни.
18 Кант (Kant) Иммануил (1724-1804) — немецкий философ и ученый, родоначальник немецкой классической философии, стоящий на грани эпох Просвещения и Романтизма. Прожил всю жизнь в Кенигсберге, где окончил университет (1745) и был в 1755-1770 гг. доцентом, а в 1770-1796 гг. — профессором. В философском творчестве Канта различают два периода — «докритический» (до 1770) и «критический». В «докритический» период (основной труд — «Всеобщая естественная история и теория неба», 1755) Кант признает возможность умозрительного познания вещей, как они существуют сами по себе («метафизики», согласно принятой тогда терминологии); в «критический» период (основные труды — «Критика чистого разума», 1781; «Критика практического разума», 1788; «Критика способности суждения», 1790) — отрицает способность такого познания на основании предварительного исследования форм познания, источников и границ наших познавательных способностей.
19 Фихте (Fichte) Иоганн Готлиб (1762-1814) — немецкий философ и общественный деятель, представитель немецкого классического идеализма. В теории познания большая заслуга Фихте заключается в провозглашении неотделимости субъекта и объекта друг от друга и в указании на то, что последовательное развитие критического идеализма должно привести к критическому солипсизму. В области практической философии чрезвычайно важна связь, установленная Фихте между этикой и социализмом: он первый доказывал, что экономический вопрос тесно связан с этическим.
20 Луи Филипп I (Louis-Philippe) (1773-1850) — король Франции с 1830 по 1848 г. (по конституции титуловался «король французов», roi des Français), представитель Орлеанской ветви династии Бурбонов. Последний монарх Франции, носивший титул короля. Во время Великой французской революции вслед за своим отцом — герцогом Филиппом Орлеанским отрекся от титула герцога Шартрского и принял фамилию Эгалите (égalité — равенство). В 1792 г. в составе французских революционных войск участвовал в сражениях при Вальми и Жемапе.
21 Штраус (Strauss) Давид Фридрих (1808-1874) — немецкий философ- младогегельянец. Вслед за Л. Фейербахом проповедовал пантеистическую религию, основанную на чувстве человеческой зависимости от мировой закономерности.


Комментарии
701
22 Фейербах (Feuerbach) Людвиг Андреас (1804-1872) — немецкий философ-материалист и атеист. Сперва представитель крайней левой школы гегелевой философии, позже сторонник материализма, антропологизма и гуманизма. Главным делом его жизни была непримиримая борьба против религии. После 1839 г. произошла эволюция мировоззрения Фейербаха, когда он написал «К критике философии Гегеля» («Zur Kritik der Hegel’schen Philosophie», 1839) и свою самую известную работу — «Сущность христианства» («Das Wesen des Christentums», 1841), в которой обрушил всю тяжесть критики на христианские воззрения и развил новую «религию любви». В противовес гегелевской философии религии Фейербах рассматривал философию и религию как миропонимания, взаимно исключающие друг друга. Причина живучести религиозных верований, по Фейербаху, — не только обман, использующий невежество; реальная причина коренится в «природе человека» и условиях его жизни.
23 Бауер (Bauer) Бруно (1809-1882) — немецкий философ, младогегельянец. Приват-доцент Берлинского (1834-1839) и Боннского (1839-1842) университетов. Отвергая гегелевскую абсолютную идею, объявил абсолютным самосознание и считал движущей силой истории умственную деятельность «критических личностей». В ряде памфлетов представил Гегеля атеистом и революционером. В последний период ученой и литературной деятельности в миросозерцании Бауера произошла перемена: из сторонника политического и философского радикализма он стал защитником прусского консерватизма.
24 Источник цитаты не установлен.
25 Jules Elizar — псевдоним, которым подписал статью М. Бакунин.
Коммунизм
Статья, подписанная тремя звездочками, была опубликована на немецком языке в газете демократического направления «Der Schweizerischer Republikaner» («Швейцарский республиканец») (1843. №№44,45 и 47 от 2,6 и 13 июля), издававшейся Ю. Фребелем в Цюрихе. На русском языке впервые опубликована в журнале «Красный архив» (1926. № 1 (14). С. 59-64). Переиздавалась: Бакунин М. А. Избранные философские сочинения и письма. М.: Мысль, 1987. С. 233-241; Бакунин М. А. Анархия и Порядок: Сочинения. М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2000. (Серия «Антология мысли»), С. 131-141. Здесь печатается по изданию 1987 г.


702
26 Речь идет о выходившей в Цюрихе газете «Der Schweizerischer Beobachter» («Швейцарский наблюдатель»), выражавшей взгляды консервативной партии.
27 Вейтлинг (Weitling) Вильгельм (1808-1871) — деятель раннего немецкого рабочего движения, один из теоретиков уравнительного коммунизма. Отстаивал необходимость революционного пути для установления коммунистического строя, однако коммунистическую революцию рассматривал как стихийный процесс, в котором главная роль принадлежит деклассированным элементам.
28 Газета демократического направления «Der Schweizerischer Republikaner» («Швейцарский республиканец»), в которой была опубликована настоящая статья М. Бакунина.
29 Наполеон III ([Шарль] Луи Наполеон Бонапарт) (Napoleon III) (1808— 1873) — французский император в 1852-1870 гг. Племянник Наполеона I. С 1815 г. находился в изгнании. В 1836 г. (в Страсбурге) и в 1840 г. (в Булони) пытался поднять мятеж и захватить власть во Франции. В 1840 г. был приговорен французским правительством к пожизненному заключению в крепости Гам. Находясь в тюрьме, написал брошюру о борьбе с пауперизмом. В 1846 г. бежал в Англию; вернулся во Францию после февральской революции 1848 г. Используя недовольство крестьян режимом Второй республики, добился своего избрания президентом (декабрь 1848); 2 декабря 1851 г. совершил государственный переворот. 2 декабря 1852 г. провозглашен императором. Придерживался политики бонапартизма. При нем Франция участвовала в Крымской войне 1853-1856 гг., в войне против Австрии в 1859 г., в интервенциях в Индокитай в 1858-1862 гг., Сирию в 1860-1861 гг., Мексику в 1862-1867 гг. Во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. сдался (в 1870) со стотысячной армией в плен под Седаном. Низложен сентябрьской революцией 1870 г.
Здесь речь идет о дипломатическом конфликте между правительством Швейцарии и Франции времен Луи Филиппа в связи с отклонением швейцарским правительством требования французского правительства о высылке поселившегося в Швейцарии после неудачного государственного переворота принца Луи Бонапарта (будущего Наполеона III).
30 Гервег, Хервег (Herwegh) Георг (1817-1875) — известный немецкий поэт. В 1841 г. издал в Цюрихе небольшую книжку стихотворений под заглавием «Gedichte eines Lebendigen» («Стихи живого человека»). В эти годы его политические взгляды были очень неопределенны: он выступал


Комментарии
703
то против тиранов, то против филистеров, то вызывал народ на бой с внешними врагами, то проповедовал космополитизм, то являлся горячим республиканцем, то видел все спасение в короле прусском, «путеводной звезде» Германии; но эта неясность вполне соответствовала тогдашнему настроению большинства немецкого общества. Осенью 1842 г. Гервег познакомился с К. Марксом, А. Руге, М. Бакуниным и И. Тургеневым. Прусское правительство запретило задуманный Гервегом журнал «Der deutsche Bote aus der Schweiz» («Немецкий вестник из Швейцарии»). Гервег написал по этому поводу королю ставшее достоянием гласности довольно резкое письмо, за которое был выслан из Пруссии (1843). Вместе с М. Бакуниным выехал в Швейцарию. Однако под давлением прусских властей было принято решение о высылке Гервега из цюрихского кантона. После этого Гервег поселился в Париже, где вместе с Руге и Марксом предпринял попытку издания «Немецко-французских ежегодников» (1844). В июне 1848 г. он познакомился с семьей А. И. Герцена, что закончилось тяжелой семейной драмой. После февральской революции 1848 г. Гервег разошелся с Марксом, организовав среди немецких ремесленников в Париже отряд для авантюрного похода на Германию с целью установления республики. После неудачи бежал в Швейцарию. Лучшее произведение Гервега за период 1850-1870-х гг. — гимн в честь Всеобщего германского рабочего союза (1863), написанный под влиянием «Песни к британцам» Шелли.
31 В 40-х гг. XIX в. термин «космополитизм» означал приверженность наднациональной идее единства человеческого рода, солидарности народов и стран как частей одного человечества. Применительно к коммунизму этот термин у Бакунина не совсем адекватно выражал его интернациональный характер.
32 Иоанн — апостол и евангелист, называемый также Богословом. Сын зажиточного рыбака из Вифсаиды, Заведея, он слушал проповедь Иоанна Крестителя и стал его учеником. Явление Христа, в котором его учитель признал Мессию, произвело на него неизгладимое впечатление, он последовал за новым божественным Учителем и сделался «учеником, которого любил Иисус» (Иоан. XIX, 26). Христианская церковь приписывает Иоанну Богослову ряд сочинений, включенных в Новый завет: 4-е евангелие, три послания и Апокалипсис (в действительности являющихся сочинениями различных авторов).
33 Лозунг Великой французской революции 1789 г.
34 Статья осталась незаконченной.


704
Славянский вопрос: Речь, произнесенная 29 ноября 1847 г. в Париже на банкете в годовщину польского восстания 1830 г.
Речь была произнесена в Париже на традиционном собрании поляков и сочувствующих им французов, на которое Бакунин получил приглашение с просьбой выступить. Успех был огромным. Аплодисменты не раз прерывали оратора, а последние слова его были встречены бурной овацией. Вместе с тем 5 декабря 1847 г. российский посол в Париже Н.Д. Киселев сообщил о состоявшемся мероприятии и выступлении на нем Бакунина министру иностранных дел KP. Нессельроде и одновременно потребовал от правительства Гизо высылки Бакунина из Франции. Реакционный кабинет министров под давлением российского и австрийского правительств 9 декабря принял декрет о высылке русского эмигранта. 14 декабря это решение было сообщено Бакунину. Несмотря на попытки демократических кругов Парижа защитить Бакунина, он вынужден был вскоре покинуть пределы Франции.
Впервые речь напечатана в газете Ф. Флокона (Flocon) и А. О. Ледрю- Роллена (Ledru-Rollin) «Реформа» («La Réforme». 1847. 14 Decembre). Одновременно текст речи появился в немецкой и чешской печати (на нем. яз. речь была издана в январе 1848 г. под заглавием «Russland wie es wirklich ist» [«Как в действительности обстоят дела в России»] Mannheim). На русском языке впервые опубликована: Бакунин М. А. Речи и воззвания. [СПб.]: Издание И. Г. Балашова, 1906. С. 113-123. В настоящем издании печатается по книге: Бакунин М. А. Избранные сочинения: [В 4-х т.] / Под ред. В. Черкезова. T. 1. Лондон, 1915. С. 1-12. Заглавие «Славянский вопрос» дано составителями настоящего издания.
35 	В 1772 г. между Россией, Австрией и Пруссией была заключена конвенция о первом разделе Польши. Россия получила большую часть Восточной Белоруссии по рекам Двина, Друч и Днепр; Австрия — часть Малой Польши и большую часть Червонной Руси, за исключением Кракова; Пруссия — Вармию и Королевскую Пруссию до р. Нотеци, за исключением Данцига и Торна; из 780 000 кв. км за Польшей осталось 554 000. Войска трех государств оккупировали свои территории. В 1830-1831 гг. разразилось польское восстание, которое охватило земли, находившиеся под властью царской России. После жестокого подавления восстания в Королевстве Польском начались гонения на деятелей освободительного движения. Конституция 1815 г. была отменена, ликвидированы сейм, отдельная польская армия, унифицировано административное устрой-


Комментарии
705
ство, закрыты университеты. В 1850 г. была ликвидирована таможенная граница между Королевством и Россией. Введенное в 1833 г., в связи с новой попыткой поднять восстание (т.н. экспедиция Ю. Заливского), военное положение не отменялось до 1856 г.
36 На Венском конгрессе 1814-1815 гг. последовал новый раздел Польши, в результате которого царская Россия получила большую часть бывшего Варшавского герцогства, составившую Королевство Польское (Царство Польское) (еще ранее, в 1807 г., к России был присоединен Белосток- ский округ). В 1815 г. в Королевстве Польском была введена подписанная императором Александром I относительно либеральная конституция, которая, однако, вскоре стала ограничиваться царскими властями, что стимулировало появление легальной оппозиции в сейме и возникновение тайных патриотических обществ в стране.
37 Польское восстание началось 29 ноября 1830 г. выступлением тайного шляхетского военного общества в школе подхорунжих в Варшаве. Восставших поддержали тысячи ремесленников и рабочих города, овладевших арсеналом. Вместе с присоединившимися польскими воинскими частями повстанцы 30 ноября овладели Варшавой.
38 В начале февраля 1831 г. главные силы русской армии несколькими колоннами вступили в пределы Царства Польского. В конце марта — начале апреля успехи польских войск, начавшееся восстание в Литве и вторжение польского повстанческого корпуса на Волынь осложнили положение русских войск. Но ошибки командующего польской армией генерала Я. Скши- нецкого свели на нет успехи повстанцев, а после поражения 26 мая под Остроленкой польское командование полностью утратило инициативу. Восстание за пределами Королевства вскоре было подавлено. Национальное правительство безуспешно пыталось (в т.ч. предложением вакантной польской короны) получить помощь Австрии, Франции, Пруссии. Вместе с тем антиреволюционная политика национального правительства вызвала народные движения в Варшаве 29 июня и 15 августа; несколько изменников были казнены, но выступления народа остались стихийным движением протеста без руководства и программы. 6 сентября царские войска штурмом взяли западный пригород Варшавы — Волю. Правительство отказалось вооружить народ и поспешило сдать Варшаву в ночь с 7 на 8 сентября была подписана капитуляция столицы. В начале октября 1831 г. остатки отрядов повстанцев перешли границы Пруссии и Австрии.
39 Пестель Павел Иванович (1793-1826) — полковник, декабрист. Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1814 гг.


706
В 1816 г. вступил в Союз спасения, был основным автором его устава. В марте 1821 г. создал и возглавил Южное общество декабристов. С 1821 г. разрабатывал проект социально-экономических и политических преобразований в России (в 1824 г. названный им «Русской правдой»), который был принят в качестве политической программы. В1825 г. вел переговоры с представителями Польского патриотического общества о совместных революционных действиях.
40 Рылеев Кондратам Фёдорович (1795-1826) — русский поэт-декабрист. Из мелкопоместной дворянской семьи. Участник заграничных походов русской армии (1814,1815). В 1823 г. стал членом Северного общества декабристов, возглавив затем его наиболее радикальную и демократическую часть. В своих политических взглядах Рылеев эволюционировал от умеренных конституционно-монархических к республиканским. Сыграл ведущую роль в организации восстания 14 декабря 1825 г.
41 Муравъёв-Апостол Сергей Иванович (1796-1826) — подполковник, декабрист. Родился в семье видного дипломата и писателя, происходившего из старинной дворянской фамилии. Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов русской армии 1813-1814 гг. Один из основателей Союза спасения, член коренной управы Союза благоденствия. В январе 1822 гг. введен П.И. Пестелем в состав Южного общества декабристов, в котором возглавил Васильковскую управу. В сентябре 1825 г. вместе с М.П. Бестужевым- Рюминым присоединил к Южному обществу — Общество соединенных славян. В начале ноября 1825 г. назначен третьим директором Южного общества; подготавливал восстание в воинских частях, расположенных на юге России. Узнав о поражении декабристов 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади в Петербурге, 29 декабря организовал и возглавил выступление Черниговского полка. Тяжело раненный, был взят в плен.
42 Бестужев-Рюмин Михаил Павлович (1803-1826) — подпоручик, декабрист. С 1823 г. один из активнейших деятелей Южного общества декабристов. Осуществлял связь между членами и управами Южного общества. В 1824 г. успешно провел переговоры о совместных действиях с польскими революционерами. В 1825 г. содействовал объединению Общества соединенных славян с Южным обществом и руководил вновь организованной Славянской управой. Во время восстания Черниговского полка (29 декабря 1825 — 3 января 1826) был ближайшим помощником С. Муравьёва-Апостола; совместно с ним составил Прокламацию и


Комментарии
707
Катехизис, которые читались перед восставшими ротами и распространялись в районе Киева среди крестьян.
43 Каховский Пётр Григорьевич (1797-1826) — декабрист, один из активнейших участников восстания 14 декабря 1825 г. Из дворян Смоленской губернии. Поручик в отставке. В начале 1825 г. в Петербурге был принят К.Ф. Рылеевым в члены Северного общества декабристов.
44 Галиция (Galizien) — провинция Габсбургской империи в 1772-1918 гг. Официальное название — Королевство Галиции и Лодомерии с Великим герцогством Краковским. Галиция образована в результате 1-го раздела Польши (1772) из части южнопольских и западноукраинских земель.
45 Меттерних, Меттерних-Виннебург (Metternich-Winneburg) Клеменс Венцель Лотар (1773-1859) — князь, австрийский государственный деятель и дипломат. В 1801-1803 гг. австрийский посланник в Саксонии, в 1803-1805 гг. — в Пруссии, в 1806-1809 гг. — посол в Париже. В 1809— 1821 гг. — министр иностранных дел и фактически глава австрийского правительства, в 1821-1848 гг. — канцлер. В 1815-1848 гг. Меттерних всеми силами старался поддержать систему абсолютизма, созданную Священным союзом при активном его участии. Названная его именем система была направлена на борьбу с революционным, либеральным и национально-освободительным движением во всех странах. Меттерних проводил политику полицейских репрессий в Австрии и государствах Германии.
46 Николай I (1796-1855) — император всероссийский (1825-1855). Третий сын императора Павла I. Вступил на престол после внезапной смерти своего брата Александра I, подавив восстание декабристов и казнив его руководителей. Самодержавие представлялось ему незыблемым догматом, понятие о праве не принималось в расчет. Жестоко подавлял национальные движения, усиливал русификацию и христианизацию нерусских народностей, преследовал старообрядцев и пр.
47 Людовик XV (Louis) (1710-1774) — король Франции с 1715 г. Из династии Бурбонов. До 1723 г. регентом при нем был герцог Филипп Орлеанский. После совершеннолетия Людовика XV управление страной находилось в руках герцога Бурбона (1723-1726) и бывшего воспитателя Людовика XV кардинала Флери (1726-1743). В 1725 г. женился на Марии Лещинской (дочери экс-короля Польши Станислава Лещинского). В 1743 г. объявил о своем намерении править самостоятельно. В дальнейшем значительную роль в государственных делах стали играть фаворитки-короля (маркиза де Помпадур, графиня Дюбарри). Расточитель¬


708
ность короля привела в расстройство казну. В 1757 г. на него было совершено покушение. Правление Людовика XV ознаменовалось кризисом французского абсолютизма.
48 Речь идет о рекрутской (нем. Rekrut, от франц. recruter — набирать войска) повинности — системе комплектования русской регулярной армии в XVIII—XIX вв. По Указу 1705 г. рекрутской повинности подлежали все податные сословия. Набор в армию крепостных крестьян по рекрутской повинности освобождал их от крепостной зависимости. Дворянство было свободно от рекрутской повинности и служило в армии на др. основаниях. Позже от рекрутской повинности были также освобождены купечество, семьи церковных служителей, почетные граждане, жители Бессарабии и отдаленных районов Сибири. Срок службы первоначально был пожизненным, с 1793 г. — 25 лет, с 1834 г. — 20 лет с последующим пребыванием в т.н. бессрочном отпуске в течение 5 лет. В 1855-1872 гг. были установлены последовательно 12-, 10- и 7-летние сроки службы и соответственно пребывание в отпуске 3, 5 и 8 лет. В 1874 г. рекрутская повинность была заменена всеобщей воинской повинностью.
49 Речь идет о связях декабристов с основанным в Польше в 1821 г. Патриотическим обществом (Towarzystwo Patriotyczne). После ареста в 1822 г. радикальных членов общества к его руководству пришли умеренные представители шляхты, что обусловило, в конечном счете, неудачу переговоров с декабристами.
50 «Еще Польша не погибла!» — гимн Польши — композиция «Mazurek D^browskiego» («Мазурка Домбровского» или «Марш Домбровского»), написанная Юзефом Выбицким (Wybicki) в 1797 г. Первоначальное название — «PieSrt Legionôw Polskich we Wloszech» («Песня польских легионов в Италии»), также известная по первой строке — «Jeszcze Polska nie zginçla» («Еще Польша не погибла»), которую часто ошибочно принимают за национальный девиз Польши.
Манифест съезда славянского к народам европейским
В 1848 г. Прага стала одним из центров национально-освободительного движения, охватившего всю Австрийскую империю. В Праге было создано правительство во главе с Ф. Палацким, ставившее перед собой, однако, задачи чисто национальные. 1 июня 1848 г. в Праге в здании Чешского музея отрылся Славянский съезд, на котором были представлены делегаты от чехов, моравов, словаков, русинов (украинцев), поляков, хорватов и сербов.


Комментарии
709
340 делегатов съезда делились на 3 секции: чешско-словацкую, польско- русинскую и южнославянскую. Председателем съезда был Ф. Палацкий. М. Бакунин остановился в Праге в отеле «Голубая звезда», на съезде он был зарегистрирован по польско-русинской секции и избран в члены дипломатического комитета. Вместе с моравином Захом и поляком Либельтом Бакунин принял участие в составлении Манифеста к европейским народам, который провозглашал свободу всех народов и призывал к созыву общеевропейского конгресса. Закончить работу съезд не смог — 12 июня в Праге вспыхнуло восстание.
Манифест опубликован в приложении к сборнику: М. А Бакунин. Речи и воззвания. [СПб.]: Издание И. Г. Балашова, 1906. С. 282-286. Здесь публикуется по этому изданию.
51 Ниже в квадратных скобках [ ] обозначены места, переписанные из проектов других лиц.
52 Конец этого в высшей степени интересного документа, оставшийся непе- реведенным М. И. Драгомановым, заключает в себе требование, во имя справедливости, прекращения притеснений поляков, лишенных своей политической самостоятельности, протест против отторжения Познани и онемечивания поляков и лужицких сербов, призыв мадьяр к прекращению насилий над венгерскими славянами и выражение надежды на освобождение турецких славян. В заключение манифест настаивает на необходимости созвания всеобщего съезда представителей всех европейских народов для разрешения всех международных вопросов. (Прим. ред. источника.)
Основы новой славянской политики
Две недели, проведенные в Праге на Славянском съезде, были наполнены для М. Бакунина не только заседаниями, выступлениями, спорами, но и работой над статьями, посвященными славянской политике и федерации (опубликованы в сентябре 1848 г. в журнале «Славянские летописи»). В этих работах излагался утопический и не конкретизированный, но демократический по своей сути план создания свободной славянской федерации, управляемой общеславянским советом. С идеями, нашедшими отражение в этих статьях, Бакунин выступал на пражском съезде. Однако его призывы имели определенный успех лишь у части делегатов, поскольку состав съезда был слишком разношерстный и чересчур различны интересы и стремления его участников.


710
В России впервые опубликовано в сборнике: М. А Бакунин. Речи и воззвания. [СПб.]: Издание И. Г. Балашова, 1906. С. 124-126. Печатается по данному изданию.
Основы славянской федерации
В России впервые опубликовано в сборнике: М.А Бакунин. Речи и воззвания. [СПб.]: Издание И. Г. Балашова, 1906. С. 126-128. Печатается по данному изданию.
Внутреннее устройство славянских народов
В России впервые опубликовано в сборнике: М. А Бакунин. Речи и воззвания. [СПб.]: Издание И. Г. Балашова, 1906. С. 128-129. Печатается по данному изданию.
Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина,
члена Славянского съезда в Праге
Обстановка вокруг славянского вопроса в Западной Европе в 1848 г. была чрезвычайно сложной. На пути национально-освободительной и революционной борьбы славян стояли не только силы реакции, но и национальная ограниченность лидеров славянского движения, не понимавших необходимости объединения всех революционных сил Европы, как славянских, так и немецких и венгерских. В это сложное для революции время Бакунин сделал вывод, что только объединившись, демократические силы Европы смогут свергнуть реакционные правительства. Эта идея и заставила его написать «Воззвание к славянам». Более месяца он писал и дорабатывал свое обращение. Сохранившиеся черновые наброски свидетельствуют о различных редакциях документа. «Воззвание» Бакунина было напечатано в Лейпциге отдельной брошюрой и довольно широко распространилось в Германии, Чехии, Польше, находя живой отклик в демократических революционных кругах. Ф. Энгельс отозвался на «Воззвание» в «Новой Рейнской газете» критической статьей «Демократический панславизм». С другой стороны, «Воззвание» Бакунина встревожило силы реакции в Австрии и России. Австрийские власти начали судебное преследование против брошюры и ее автора, обвинив его «в государственной измене».
Первое издание: Aufruf an die Slaven. Von einem russischen Patrioten Michael Bakunin. Mitglied des Slavenkongresses in Prag. Koethen: Selbstverlag des Verfassers. Leipzig, 1848.


Комментарии
711
На русском языке впервые издано в Берлине: Издатель Г. Штейниц, [1904]. (На обл.: Собрание лучших русских произведений. Ч. 98). Впервые в России опубликовано в сборнике: М. А Бакунин. Речи и воззвания. [СПб.]: Издание И. Г. Балашова, 1906. С. 129-154. (Перевод T. С. Ж.). Переиздавалось: Бакунин М.А. Избранные сочинения: [В 4-х т.] / Под ред. В. Черкезова. T. 1. Лондон: [тип. Листков «Хлеб и воля»], 1915. С. 13-39. Здесь печатается по изданию И. Г. Балашова.
53 Радецкий, Радец Йозеф фон (полностью: Иоанн Иосиф Венцель Антон Франц Карл Радецкий — нем. Johann Josef Wenzel Graf Radetzky von Radetz, чешек. Jan Josef Vaclav Radecky z Radce) (1766-1858) — граф, австрийский и русский (1849) генерал-фельдмаршал; выдающийся полководец Австрии. С 1831 г. командовал австрийской армией в Италии и приобрел здесь широкую известность, с одной стороны, как образцовый организатор армии и стратег, с другой — как консерватор.
54 Виндишгрец Альфред Кандид Фердинанд (князь Windischgrätz) (1787— 1862) — граф, австрийский военачальник. Участвовал в кампаниях 1813 и 1814 гг., в 1844 г. был назначен командующим войсками в Вене. Когда вспыхнуло восстание 1848 г., хотел подавить его крутыми мерами; вследствие этого его перевели в Прагу, где также вспыхнул мятеж, который был подавлен. Когда в Вене 6 октября началось новое восстание, император поручил Виндишгрецу 16 октября командование над всеми войсками империи (кроме корпуса Радецкого). Вена была взята 31 октября; репрессивные меры, принятые Виндишгрецем, не пощадили даже находившихся в Вене уполномоченных Франкфуртского парламента.
55 Врангели — графы, бароны и дворяне датского происхождения. Сведения об этом древнем роде доходят до начала XII в. Особенно Врангели выдвинулись на военном поприще, на службе не только Дании и Швеции, но и Германии, Австрии, Голландии и Испании, а впоследствии и России. В их роду — 7 фельдмаршалов, более 30 генералов, 7 адмиралов; некоторые из них возводились за заслуги в графское достоинство (в Швеции, Испании, Германии).
56 Франкфуртский парламент — общеупотребительное название для германского Национального собрания 1848-1849 гг., заседавшего во Франкфурте-на-Майне с 18 мая 1848 г. по 30 мая 1849 г.; состоял из 568 избранных всенародным голосованием членов. Неуспех революции уничтожил всякое практическое значение Франкфуртского парламента и его дела.


712
57 Елачич (Jelacic) Йосип (1801-1859) — граф, хорватский государственный деятель. Служил в австрийской армии (с 1841 г. полковник, с 1848 г. генерал). Примыкал к правому крылу хорватского национального движения. 23 марта 1848 г. был назначен австрийским правительством баном (наместником), а затем главнокомандующим всеми войсками в Хорватии и Военной границе. В апреле 1848 г. отменил крепостную зависимость (при сохранении части крестьянских повинностей) и ликвидировал помещичье судопроизводство, однако позднее подавил выступление хорватских крестьян, требовавших ликвидации повинностей за пользование вненадельными землями. Поскольку венгерское правительство отказалось предоставить Хорватии автономию, способствовал втягиванию Хорватии в борьбу с революционной Венгрией. Участвовал в подавлении Венгерской революции 1848-1849 гг., октябрьского восстания в Вене (1848).
58 Кошут (Kossuth) Лайош (1802-1894) — политический и государственный деятель Венгрии. Возглавлял оппозиционное крыло открывшегося 12 ноября 1847 г. в г. Пожонь (Братислава) Государственного собрания, 3 марта 1848 г. выступил с программной речью, в которой предложил направить австрийскому императору Фердинанду (Ferdinand) I (он же венгерский король Фердинанд V) петицию с требованием введения конституции, создания независимого венгерского правительства, ответственного перед парламентом, установления гражданских свобод. После восстания в Пеште 15 марта 1848 г., послужившего началом революции 1848-1849 гг. в Венгрии, Кошут возглавил делегацию, направленную Государственным собранием к императору для передачи петиции о реформах. В марте-сентябре 1848 г. входил в качестве министра финансов в первое венгерское правительство Л. Баттяни. В июле 1848 г. избран депутатом Государственного собрания, созванного в Пеште. Был инициатором создания венгерской национальной армии. В сентябре возглавил Комитет защиты родины, которому 8 октября 1848 г. парламент передал функции правительства; выступал сторонником борьбы с Габсбургами в союзе с австрийскими демократами. Инициатор опубликования Декларации независимости (14 апреля 1849), вел борьбу с т.н. партией мира, призывавшей к соглашению с Габсбургами. 2 мая 1849 г. избран верховным правителем Венгрии. 11 августа 1849 г. передал власть главнокомандующему венгерской национальной армией А. Гергею и эмигрировал. Австрийское правительство заочно приговорило Кошута к смерти. Проживая в 1852-1859 гг. в Великобритании, Кошут встречался с А. И. Герце¬


Комментарии
713
ном, с которым находился в дружеских отношениях. В 1859 г. выступил инициатором создания венгерского легиона в войсках Дж. Гарибальди. В 1867 г. отказался вернуться в Венгрию по амнистии.
59 Подобно польским политикам, Бакунин в 1848 г. интерпретировал отделение русинов от поляков в Галиции как новый раздел Польши, хотя он же выступал за предоставление самостоятельности малороссам в России, т. е. таким же русинам.
60 Австрийский император Фердинанд I (он же венгерский король Фердинанд V) (1793-1875) — старший сын императора Франца I; вступил на престол в 1835 г. Его политика, по сути, не отличалась от политики его отца, поскольку Меттерних по-прежнему руководил всеми делами империи. По характеру Фердинанд был мягкий, добрый, но до крайности вялый и нерешительный. Мартовские дни 1848 г. заставили его удалиться в Инсбрук. В начале осени 1848 г. он вернулся в Вену, но быстрые успехи венгерского восстания в связи со взрывом октябрьского возмущения в Вене окончательно деморализовали императора. 2 декабря 1848 г. он отрекся от престола (в Ольмюце) в пользу своего племянника Франца-Иосифа.
61 Намек на немецкое происхождение императорской фамилии: Голь- штейн-Готгорпы (Holstein-Gottorp) — немецкая герцогская династия, правившая в т.н. герцогской части (разрозненные территории, основная часть которых лежит на севере Шлезвига) Шлезвиг-Гольштейна в 1544-1773 гг.; младшая линия датского королевского дома Ольденбур- гов. В 1751-1818 гг. Гольштейн-Готторпы занимали королевский престол в Швеции. В 1761 г. готторпский герцог Карл Пётр Ульрих стал русским царем под именем Петра III (1761-1762 гг.), свергнут в результате переворота своей супругой, ставшей императрицей Екатериной II.
Положение в России (Современная картина)
Мысль об издании книги, посвященной России, давно занимала М.А. Бакунина. Заявив (в парижской речи 29 ноября 1847 г., в «Воззвании славянам» в декабре 1848 г.) о своей вере в возможность близкой революции в России, он собирался в будущей работе обосновать эти революционные декларации, подвести под них фактический фундамент. К сожалению, работа так и не была закончена (в своих показаниях Бакунин говорил, что она вообще очень мало продвинулась) ввиду других неотложных дел. Однако им была продиктована серия газетных статей на тему России, позднее изданных отдельной


714
брошюрой. При всей своей незаконченности и непроработанности эти статьи достаточно полно вводят читателя в круг мыслей, которые Бакунин собирался высказать в своем не написанном «крупном сочинении» о России. Это делает брошюру в высшей степени ценным и важным документом.
Брошюра вышла в свет на немецком языке летом 1849 г. в Лейпциге в издательстве Heinr. Matthes под заглавием «Russische Zustände. Ein Bild aus der Jetztzeit» без указания автора. О подробностях написания этой работы и поисках доказательств авторства см.: Николаевский Б. /й / Взгляды М. А. Бакунина на положение дел в России в 1849 г.: (Забытая брошюра Бакунина) // Летописи марксизма / Записки Ин-та К Маркса и Ф. Энгельса. М.; Л.: Гос. изд- во, 1929. Кн. IX/X. С. 38-54.
Впервые на русском языке опубликовано: Анонимная брошюра М.А. Бакунина «Положение в России» // Летописи марксизма / Записки Ин-та К Маркса и Ф. Энгельса. М.; Л.: Гос. изд-во, 1929.. Кн. IX/X. С. 72-92. Перевод А. М. Бургиной. Здесь публикуется по этому изданию.
62 Иначе: Седмиградская земля или область, Трансильвания (лат. Transilvania, венг. Erde'ly, рум. Transilvania: «Залесье», нем. Siebenbürgen). После создания Австро-Венгерской монархии Трансильвания вошла в состав Венгерского королевства. После Первой мировой войны перешла к Румынии.
63 Эпизод этот рассказан Н.И. Тургеневым в его книге «Россия и русские», которая незадолго перед тем (в 1847) была издана и произвела довольно сильное впечатление как во Франции, так и в Германии.
Тургенев Николай Иванович (1789-1871) — русский государственный деятель, декабрист, экономист. С 1817 г. член литературного кружка «Арзамас». В 1818 г. вступил в Союз благоденствия и стал одним из его идеологов; выступал за установление республики. В 1821 г. председатель Московского съезда Союза благоденствия. Один из основателей Северного общества декабристов; стоял на позициях умеренного крыла общества. В 1824 г. уехал за границу и в восстании 14 декабря 1825 г. не участвовал. Заочно приговорен к пожизненной каторге. Один из первых русских революционных эмигрантов. За границей опубликовал в 1847 г. на французском языке книгу «Россия и русские», которая легла в основу либеральной концепции истории декабризма.
64 Михаил Павлович (1798-1848) — великий князь, четвертый сын императора Павла I. От рождения был облечен званием генерал- фельдцейхмейстера. Главный начальник Пажеского и всех сухопут¬


Комментарии
715
ных кадетских корпусов и дворянского полка (с 1831; при нем основано до 14 кадетских корпусов) и главнокомандующий гвардейским и гренадерским корпусами (с 1844). Участвовал в подавлении польского восстания 1830-1831 гг., отличился при штурме Варшавы.
65 В связи с февральской революцией в Париже и революционном мятежом в Вене император Николай I издал 14 марта 1848 г. манифест: «Россия, бастион Европы, не поддается революционным влияниям». С этого времени Николай Павлович считал своим долгом вмешиваться во все европейские дела. Император, объявив в манифесте о своей непримиримости к «смутам», поставил западное общество в известность о готовности России противостоять «разрушительному потоку» в Европе. В Западной Европе этот документ был воспринят как вызов «международного жандарма». После оглашения манифеста в западные губернии были двинуты войска, готовые подавить волнения внутри России и — в случае необходимости — выйти за ее границы.
66 Конарский (Konarski) Симон (иначе: Шимон) (1808-1839) — польский революционер, участник польского восстания 1830-1831 гг., после поражения которого эмигрировал. Участник похода итальянских карбонариев в Савойю (январь 1834), один из основателей организации «Молодая Польша» (1834). В 1835 г. совместно с Я. Чиньским издавал в Париже газету «Пулноц» («Pôlnoc» — «Север»), провозгласившую идею польско- русского революционного союза. Как эмиссар «Молодой Польши» в 1835 г. прибыл в Краков. На Украине, в Белоруссии и Литве создавал ячейки революционного «Содружества польского народа». Арестован в мае 1838 г. По приговору царского суда расстрелян.
67 Биографические данные о Караваеве очень скудные. По некоторым сведениям, Караваев был приговорен к каторжным работам (Русский архив. 1869. С. 1121).
68 Тугендбунд (Tugendbund), или Союз доблести — тайное патриотическое общество, основанное в Кенигсберге (Пруссия) в апреле 1808 г. с целью возрождения «национального духа» (после разгрома Пруссии Наполеоном I). Объединяло свыше 700 чел., главным образом представителей либерального дворянства, интеллигенции, чиновников. Официально распущено в январе 1810 г.
69 Воронцов Михаил Семенович (1782-1856) — князь, государственный деятель, генерал-фельдмаршал (1856). В Отечественной войне 1812 г. командовал дивизией, в 1815-1818 гг. — русским оккупационным корпусом во Франции.


716
70 Имеется в виду восстание 1846 г. в Кракове (Krakow, Krakau), городе в Галиции. По венскому соглашению между Пруссией, Россией и Австрией 6 ноября 1846 г. Краков был включен в состав австрийских владений.
71 Бреславль (Breslau) — главный город прусской провинции Силезии и округа того же названия.
72 Картельная конвенция (Kartelvertrag, или Karteiconvention) — под этим названием известен возобновленный 20 мая 1844 г., после некоторого перерыва, договор между Россией и Пруссией о взаимной выдаче дезертиров, уголовных преступников и т.д. В марте 1848 г., тотчас же после революции, договор этот был фактически отменен, о чем говорилось в официальных сообщениях, но уже в 1849 г. он был восстановлен.
73 Екатерина II (1729-1796) — российская императрица (с 1762).
74 Александр I (1777-1825) — российский император с 1801 г.
75 Имеретия, Имерети — историческая область в Западной Грузии; центр — г. Кутаис (Кутаиси).
76 В записке, составленной в 1850 г. в Кенигштейне, Бакунин этот эпизод относит к 1838 г. и считает его достоверным. В действительности же этот случай произошел с сорокалетним крестьянином Улеаборгской губернии Петром Лямсом, беспоповцем, фанатиком, служившим работником у извозчика, ударившим митрополита Серафима (в миру Глаголевский Стефан Васильевич, 1763-1843) во время официального приема 11 августа 1839 г. По приказу Николая I Лямс, очень смело державшийся на допросах, был административно посажен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где и умер в 1840-х гг. (См.: М. М. Пётр Лямс // Русская старина. 1875. Сентябрь. С. 204-209).
77 Пугачев Емельян Иванович (ок. 1742-1775) — предводитель крестьянского восстания 1773-1775 гг. в России. По договоренности с группой яицких казаков, ветеранов восстания 1772 г., Пугачев принял имя покойного императора Петра III и поднял казачество на новое выступление, надеясь на поддержку его крестьянством. Восстание охватило огромную территорию: Оренбургский край, Урал, Приуралье, Западную Сибирь, Среднее и Нижнее Поволжье. 8 сентября 1774 г. был арестован в заволжских степях заговорщиками, которые выдали его властям. По приговору Сената, утвержденному Екатериной II, Пугачев и четверо его сподвижников были казнены в Москве 10 января 1775 г.
78 Пётр III Фёдорович (1728-1762) — российский император в 1761- 1762 гг. В 1762 г. прекратил военные действия против Пруссии в Семилетней войне 1756-1763 гг., отказываясь при этом ото всех русских за¬


Комментарии
111
воеваний в Пруссии, заключил мир с Фридрихом II, а в конце своего царствования начал войну с Данией из-за Шлезвига, который хотел приобрести для Голштинии. В результате дворцового переворота 1762 г. был свергнут с престола своей супругой, арестован, отправлен на мызу Ропшу, где вскоре был убит.
79 Ростопчин Фёдор Васильевич (1763-1826) — государственный деятель, граф (с 1799). С мая 1812 г. до 1814 г. главнокомандующий (генерал- губернатор) в Москве.
80 По-видимому, опечатка: и в источнике, и в «Dresdener Zeitung» стоит именно эта дата — 1842 г. Но по смыслу ясно, что Бакунин имел в виду 1812 г. (это подтверждается и сравнением с запиской 1850 г.).
81 Легенда о «рогатом попе», не раз передававшаяся мемуаристами, нашла отражение и в художественной литературе, в частности, ее передает В. Г. Короленко (См.: «Записки моего современника». Берлин. T.I. С. 107-108).
82 Удельные крестьяне (конец XVIII — сер. XIX в.) проживали на землях, принадлежавших членам императорской фамилии. Государственные крестьяне — особое сословие крепостной России, оформленное указами Петра I из оставшегося незакрепощенным сельского населения (черносошных крестьян и половников Северного Поморья, сибирских пашенных крестьян, однодворцев, нерусских народностей Поволжья и Приуралья); жили на казенных землях и, пользуясь отведенными наделами, были подчинены управлению государственных органов и считались лично свободными. Крепостные (помещичьи, владельческие) крестьяне — особая, самая многочисленная категория крестьянства, образовавшаяся в конце XVI в., с установлением крепостного права, и существовавшая до крестьянской реформы 1861 г. Крепостные крестьяне принадлежали на правах собственности дворянам-помещикам.
83 Битва на реке Калке между русскими князьями и половцами, с одной стороны, и монголами — с другой, произошла 31 мая 1223 г.; закончилась победой монгольских войск.
84 Иван III Васильевич (1440-1505) — великий князь московский (с 1462), старший сын Василия II Васильевича Темного. С 1450 г. упоминается как великий князь — соправитель отца. Был видным государственным деятелем, проявившим незаурядные военные и дипломатические способности. При Иване III завершилось образование территориального ядра Русского централизованного государства.


718
85 Иван IVВасильевич Грозный (1530-1584) — великий князь с 1533 г., первый русский царь (с 1547). В результате военных походов Ивана IV в 1547-1552 гг. было присоединено Казанское ханство, в 1556 г. — Астраханское ханство; в зависимость от Ивана IV попали сибирский хан Едигер (1555) и Большая Ногайская орда (1557). После падения Избранной рады (1560) Иван IV единолично провел линию на укрепление самодержавной власти. Во внешней политике проводил курс на доведение до конца борьбы с преемниками Золотой Орды, расширение территории государства на восток (Сибирь) и овладение Прибалтикой; во внутренней политике — курс на борьбу с противниками и усиление самодержавной власти.
86 Смутное время в России, продолжавшееся более четверти века — со смерти Панна Грозного до избрания на царство Михаила Фёдоровича (1584-1613). Лжедмитрий I (?—1606) — самозванец, авантюрист, выдава- ший себя за русского царевича Дмитрия Ивановича, русский царь в 1605-1606 гг. Лжедмитрий II («Тушинский вор») (?—1610) — самозванец, выдававший себя за царя (Лжедмитрия I), якобы спасшегося во время восстания 17 мая 1606 г.
87 Романовы — боярский род, с 1613 г. — царская (с избранием на царство Михаила Фёдоровича Романова), а с 1721 г. — императорская династия в России, правившая до февраля 1917 г.
88 Алексей Михайлович (1629-1676) — второй русский царь из династии Романовых (с 1645), сын Михаила Фёдоровича.
89 Шехерезада — главный персонаж знаменитого арабского сборника сказок «Тысяча и одна ночь».
90 Фёдор III Алексеевич (1661-1682) — русский царь из династии Романовых (с 1676), сын царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны Милославской.
91 Пётр1 Великий (1672-1725) — русский царь (с 1682), российский император (с 1721), государственный деятель, полководец и дипломат.
92 Пётр II Алексеевич (1715-1730) — российский император (с 1727). Сын царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи Шарлотты Бланкенбургской-Вольфенбюттельской; внук Петра I.
93 Анна Ивановна (1693-1740) — российская императрица (с 1730). Дочь Ивана V Алексеевича, племянница Петра I.
94 Елизавета Петровна (1709-1761) — российская императрица (с 1741), дочь Петра I и Екатерины I. Вступила на престол в результате дворцового переворота, свергнув и заточив в крепость малолетнего Иоанна VI (III) Антоновича.


Комментарии
719
95 Меншиков Александр Данилович (1673-1729) — государственный и военный деятель, граф (1702), светлейший князь (1707), генералиссимус (1727). Был денщиком Петра I (с 1686), однако преданность и усердие, незаурядные военные и административные способности выдвинули его в число самых близких сподвижников императора.
96 В немецком тексте стоит «Munch», но несомненно, что речь идет о Минихе.
Миних Бурхард Кристоф (1683-1767) — граф, российский военный и государственный деятель, генерал-фельдмаршал (1732). Перешел на русскую службу в 1721 г. в должности инженер-генерала.
97 Остерман Андрей Иванович (наст, имя Генрих Иоганн Фридрих) (1686- 1747) — российский государственный деятель, дипломат, граф (1730). На русской службе с 1703 г. С 1723 г. вице-президент Коллегии иностранных дел, в 1725-1741 гг. вице-канцлер.
98 Потемкин Григорий Александрович (1739-1791) — государственный и военный деятель, дипломат, генерал-фельдмаршал (1784). Личное расположение Екатерины II, высокое положение при дворе сделали Потемкина самым могущественным человеком в стране. Проявив себя талантливым администратором, он стал ближайшим помощником Екатерины II в проведении политики укрепления абсолютистского государства. В 1783 г. реализовал свой проект присоединения Крыма к России, получив за это титул светлейшего князя Таврического.
99 Румянцев-Задунайский Пётр Александрович (1725-1796) — граф (с 1744), полководец, генерал-фельдмаршал (1770). Сын сподвижника Петра I А. И. Румянцева. Деятельность Румянцева-Задунайского как полководца в значительной мере определила развитие русского военного искусства во 2-й половине XVIII в. В 1764-1796 гг. президент Малороссийской коллегии и генерал-губернатор Малороссии, активно проводил политику ликвидации автономии Украины. В 1775 г. получил почетное добавление к фамилии — Задунайский.
100 Орлов Григорий Григорьевич (1734-1783) — военный и государственный деятель, граф (1762). Брат А. Г. Орлова. Активный участник переворота 1762 г., возведшего Екатерину II на престол. После переворота — камергер двора. В 1763-1775 гг. генерал-фельдцейхмейстер русской армии.
101 Бестужев-Рюмин Алексей Петрович (1693-1766) — государственный деятель и дипломат, граф (1742). При поддержке Э. Бирона в 1740 г. стал кабинет-министром. После смерти Анны Ивановны за участие в подго¬


720
товке захвата власти Бироном приговорен в 1741 г. к смертной казни, замененной ссылкой. В том же году принял участие в дворцовом перевороте, возведшем на престол Елизавету Петровну. Назначен ею вице- канцлером, а в 1744 г. — канцлером. До 1758 г. руководил внешней политикой России. Неудачи в 1757 г. армии фельдмаршала С. Ф. Апраксина, близкого к Бестужеву-Рюмину, и болезнь Елизаветы дали возможность его противникам обвинить Бестужева-Рюмина в поддержке политических планов будущей империатрицы Екатерины II. В феврале 1758 г. был арестован и приговорен следственной комиссией к смерти, которую Елизавета заменила ссылкой. После переворота 1762 г. Бестужев-Рюмин был восстановлен Екатериной II во всех правах и званиях и произведен в генерал-фельдмаршалы.
102 Суворов Александр Васильевич (1729 или 1730-1800) — граф Рымник- ский (1789), князь Италийский (1799), русский полководец и военный теоретик, генералиссимус (1799).
103 Павел I (1754-1801) — российский император (1796-1801). Сын Петра III и Екатерины II. Имел сыновей Александра (будущий император Александр I), Константина, Николая (будущий император Николай I), Михаила и шесть дочерей. В начале царствования изменил многие екатерининские порядки, однако, по сути, внутренняя политика Павла I продолжала курс Екатерины II.
104 Лагарп (La Harpe) Фредерик Сезар де (1754-1838) — швейцарский политический деятель; адвокат. В 1780-х гг. был приглашен императрицей Екатериной II в Россию в качестве воспитателя ее внука, будущего русского императора Александра I.
105 Муравьёв Никита Михайлович (1796-1843) — капитан гвардии (1825), декабрист. Участвовал в заграничных походах русской армии 1813-1814 гг. Затем жил в Париже. Один из создателей в 1816 г. тайной организации декабристов — Союза спасения. В 1820 г. в Союзе благоденствия высказался за введение в России республиканского правления. После роспуска Союза благоденствия в 1821 г. — член Верховной думы и правитель Северного общества декабристов. Одновременно был избран членом директории Южного общества декабристов. Автор проекта конституции будущего русского государства и пропагандистского документа «Любопытный разговор». В восстании 14 декабря 1825 г. не участвовал, но был арестован и осужден (смертная казнь, замененная 20-летней каторгой). Каторгу отбывал в Нерчинских рудниках.


Комментарии
721
106 Тульчин — город на Украине. В составе Российской империи с 1793 г. В 1796-1797 гг. в Тульчине находилась штаб-квартира А. В. Суворова. В 1818 г. здесь образована Тульчинская управа Союза благоденствия, ставшая с 1823 г. центром Южного общества декабристов.
107 Таврида — название Крымского полуострова, которое было введено российским правительством после присоединения Крыма к России в 1783 г. Таврида — производное от названия тавров — древнего населения части Крыма.
108 В немецком тексте: «des einzigen russichen Ordens der Basilianer», дословный перевод дается и здесь. Однако по существу это утверждение не соответствует действительности: как известно, православное монашество в России никогда не было объединено в ордены западного типа. По-видимому, это ошибка немецкого редактора, которого, возможно, ввел в заблуждение несомненно известный ему факт, что из всех католических монашеских орденов в России тех лет допущен был только орден базильянцев.
109 Иннокентий (Гизель) (1600-1683) — киевский ученый, родился в Пруссии, в реформатской семье. В молодости переселился в Киев, принял православие, обратил на себя внимание Петра Могилы и был послан им за границу для научных занятий. По возвращении в Киев был преподавателем и ректором Киевской коллегии. В1656 г. получил сан архимандрита и настоятеля Киево-Печерской лавры и сохранял его до кончины в 1683 г. Сторонник Москвы, но по временам брался отстаивать «вольности» малороссийские. Цари Алексей Михайлович и Фёдор Алексеевич и правительница София Алексеевна благоволили к нему. Один из ученейших людей в Малороссии XVII в. В 1669 г. издал обширное сочинение «Мир с Богом человеку». По хронике Феодосия Софоновича составил знаменитый «Синопсис», бывший главным учебным пособием по истории до М. В. Ломоносова.
110 Митрополит Филарет (в миру Дроздов Василий Михайлович) (1782— 1867) — епископ Русской церкви, российский православный богослов; с 3 июля 1821 г. архиепископ (с 22 августа 1826 — митрополит) Московский и Коломенский. Наиболее крупный представитель церковной иерархии эпохи Николая I, был горячим апологетом тогдашнего режима и защитником крепостного права. В описанном эпизоде 1848-1849 гг. император стал на сторону обер-прокурора и «освободил» Филарета от присутствия в Синоде.
111 Бенкендорф Александр Христофорович (1781, по др. данным 1783-1844) — российский государственный деятель, граф (с 1832),


722
один из главных проводников внутренней политики Николая I. 14 декабря 1825 г. командовал кавалерией при подавлении восстания декабристов. В 1825 г. — член Следственной комиссии по делу декабристов. В январе 1826 г. составил проект организации центрального органа политического сыска («министерства полиции»), в принципе принятый Николаем I при учреждении III Отделения. С июля 1826 г. до конца жизни шеф жандармов и главный начальник III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.
112 Перовский Лев Алексеевич (1792-1856) — граф, государственный деятель, генерал от инфантерии (1855). Побочный сын графа А. К Разумовского. Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1814 гг. Был членом ранних декабристских организаций, но в 1821 г. от движения отошел. Выйдя в отставку, в 1823-1826 гг. служил в Коллегии иностранных дел, в 1826-1840 гг. — в департаменте и Министерстве уделов (с 1840 товарищ министра). В 1841-1852 гг. — министр внутренних дел. По записке «Об уничтожении крепостного сословия в России», поданной Перовским Николаю I, в 1846 г. был учрежден т. н. «Секретный крестьянский комитет».
113 Здесь автор ошибся: руководил окончившимся неудачей походом 1839— 1840 гг. в Хиву родной брат будущего министра внутренних дел — Перовский Василий Алексеевич (1795-1857) — военный деятель, генерал- адъютант (1833), генерал от кавалерии (1843), граф (с 1855). В 1832— 1842 и 1851-1857 гг. военный губернатор Оренбургской губернии и командир Отдельного Оренбургского корпуса.
Хивинское ханство препятствовало расширению торговых связей России со Средней Азией. В ноябре 1839 г. 5-тысячный отряд под командованием В. А. Перовского выступил из Оренбурга на Эмбу и далее на Хиву, но из-за плохой организации похода (отсутствие теплой одежды, недостаток топлива и др.) в условиях необычно суровой зимы был вынужден летом 1840 г. вернуться в Оренбург, потеряв свыше 3 тыс. чел. от болезней и холода.
114 Кокошкин Сергей Александрович (1785-1861) — петербургский обер- полицеймейстер (1830-1847), генерал-майор, впоследствии генерал от инфантерии (1856). Несмотря на многочисленные обвинения во взяточничестве, пользовался расположением императора Николая I. В 1847— 1856 гг. черниговский, полтавский и харьковский генерал-губернатор, с 1856 г. сенатор.


Комментарии
723
О России
Статья написана в первых числах мая 1863 г. и тогда же напечатана в шведских газетах «Aftonbladet» (№108. 10.05.1863; №110. 15.05.1863; №112. 18.05.1863) и «Nya Dagligt Allehanda» без подписи, под заглавием «Бакунин о России». По-французски напечатана в «La Cloche» (№27.15.09.1863) под заглавием «Письма Михаила Бакунина о России». Упоминания об этой статье, со слов аугсбургской «Allgemeine Zeitung», встречаются в полемике «Дня» с Герценом в 1863 г. по польскому вопросу. Впервые на русском языке опубликована В. Полонским (Былое. 1924. №27/28. С. 22-27) по материалам, найденным им в Московском историко-революционном архиве (ныне — Государственный архив Российской Федерации — ГА РФ). Здесь публикуется по этому изданию.
115 Герострат (Herostratos) — грек из г. Эфес (Малая Азия), сжегший в 356 г. до н. э. храм Артемиды Эфесской (считался одним из семи чудес света), для того чтобы обессмертить свое имя. Имя Герострата получило нарицательное значение так называют честолюбцев, добивающихся славы любой ценой.
116 Каннибал — людоед; в перен. смысле крайне жестокий, кровожадный человек.
1,7 С любовью (лат)
118 Эта неосторожная фраза автора «Исповеди» и «всеподданнейшего» прошения Александру II, по-видимому, послужила поводом для публикации материалов о Бакунине. Александр II, внимательно следящий за заграничными выступлениями Бакунина, прочитал статью и сделал на докладе надпись: «вполне достойно этой личности». Шведский министр иностранных дел Мандерстрем опубликовал памфлет, используя материалы, предоставленные ему царской охранкой.
119 Габсбурги (Habsburger) — династия, правившая в Австрии в 1282—1918 гг., в Чехии и Венгрии — в 1526-1918 гг. (с 1867 г. — в Австро-Венгрии), в Испании и ее владениях — в 1516-1700 гг.; императоры «Священной Римской империи» (постоянно — в 1438-1806 гг., кроме 1742-1745 гг.).
120 Дон-Кихот (Don Quijote) — по имени героя одноименного романа испанского писателя Мигеля де Сервантеса Сааведры (Cervantes Saavedra) (1547-1616) — бескорыстный, но смешной мечтатель, создавший себе фантастический, нежизненный идеал и растрачивающий свои силы в борьбе с воображаемыми препятствиями, проявляя бесплодное, никчемное геройство.
121 Велепольский (Wielopolski) Александр (1803-1877) — маркиз, польский государственный деятель. В 1861-1863 гг. занимал руководящие долж¬


724
ности в администрации Королевства Польского. Участвовал в подготовке и проведении частичных реформ 1861-1862 гг.
122 Речь идет о великом князе Константине Николаевиче Романове (1827— 1892), втором сыне императора Николая I, брате императора Александра И. Константин Николаевич был наместником Царства Польского в 1862-1863 гг.
123 «Колокол» — первая русская революционная газета, издававшаяся А. И. Герценом и Н. П. Огарёвым в эмиграции (в Лондоне) в 1857-1867 гг.
124 Центральный национальный комитет (ЦНК; Centralny Komitet Narodowy) — руководящий центр повстанческой организации в период подготовки и развертывания польского восстания 1863-1864 гг. Основан в октябре 1861 г. в Варшаве как подпольный Комитет движения, с лета 1862 г. — ЦНК В его состав входили польские революционеры — Я. Домбровский, И. Хмеленьский, 3. Падлевский, Б. Шварце, С. Бобровский.
125 «Земля и воля» — тайное революционное общество, образованное в России в начале 1860-х гг., насчитывало около 200 человек. Предположительно в руководство обществом входили Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи, H. Н. Обручев, С. С. Рыманенко, А. А. Слепцов, В. С. Курочкин, Н. Г. Чернышевский, Н. И. Утин. Представителями за границей считались А. И. Герцен и Н. П. Огарёв. Со спадом революционной ситуации «Земля и воля» весной 1864 г. самораспустилась.
126 Готский альманах (Almanach de Gotha) — генеалогический сборник, издающийся ежегодно с 1763 г. в немецком городе Гота. Альманах включает списки наиболее известных родов королевских домов и высшего дворянства Европы.
Федерализм, социализм и антитеологизм
Первоначально была подготовлена в виде записки-брошюры под заглавием «Мотивированное предложение русских членов Постоянного Комитета Лиги Мира и Свободы, поддержанное французским делегатом А. Накэ и польскими делегатами В. Мрочковским и Я. Загорским». На корректурном листе было заглавие: «Федерализм, социализм (и) анти-теологизм. Мотивированное предложение русских членов ЦК Лиги Мира и Свободы», а затем окончательно изменено в «Федерализм, социализм и анти-теологизм. Мотивированное предложение М. Бакунина Центральному Комитету Лиги Мира и Свободы». Брошюра была отдана в набор, но так и не вышла в свет.


Комментарии
725
Под последним названием работа была опубликована в I томе французского издания сочинений М. Бакунина: «Oeuvres», I, Paris, 1895, под ред. М. Нетт- лау. С. 1-205.
На русском языке вышла отдельным изданием: Лейпциг; СПб.: «Мысль» А. Миллер, электропеч. Я. Левенштейн [в СПб.], 1906 (обл.: 1907); в сборниках работ: Бакунин М. А. Избранные сочинения. [В 4-х т.] / Под ред. В. Черкезова. T. 1. Лондон: [тип. Листков «Хлеб и воля»], 1915. С. 79-226;Бакунины. А. Избранные сочинения. [В 5-ти т.]. T. III. Пб.: Голос труда, 1920. С. 126-216; Бакунин М. А Философия. Социология. Политика: [Сб.]. М.: Правда, 1989- С. 11- 124;Бакунины. А. Анархия и Порядок: Сочинения / Сост. и предисл. М. А. Тимофеева. М.: Изд. ЭКСМО-ПРЕСС, 2000. С. 142-275. Здесь публикуются фрагменты работы по изданию 1989 г.: С. 11-12,14-53,57-58,62-65,67-74, 76-84,86-99,105,108-112,119-123.
127 Лига мира и свободы (Ligue de la paix et de la liberté) — пацифистская организация, созданная в 1867 г. в Женеве Ф. Бюиссоном (1841-1932), И. Пасси (1793-1880) и Дж. Гарибальди (1807-1882) на I Конгрессе Мира 9-12 сентября 1867 г. в Женеве. Бакунин был избран членом Центрального Комитета этой Лиги. Вместе со своими единомышленниками (Н. П. Огарёвым, Н. И. Жуковским, поляками В. Мрочковским и Я. Загорским и французом А. Наке) предпринял попытку придать программе Лиги социалистический, антирелигиозный и демократический характер.
128 Бонапартисты — сторонники восстановления во Франции династии Бонапартов после падения Первой империи (1804-1814) и Второй империи (1852-1870). В период революции 1848 г. способствовали приходу к власти племянника Наполеона I принца Луи Бонапарта, установившего после государственного переворота 2 декабря 1851 г. бонапартистский режим.
129 Речь идет о I Конгрессе Лиги мира и свободы, состоявшемся в Женеве в 1867 г.
130 [Conditio] sine qua non (лат) — обязательное условие, необходимая предпосылка.
131 Имеется в виду французский король Людовик XIV.
132 Иначе: Германский союз (Deutscher Bund) — объединение германских государств, образованное 8 июня 1815 г. на Венском конгрессе 1814— 1815 гг. В состав Германского союза вошло сначала 39 государств (к 1866 г. их число сократилось до 32), в т. ч. вольные города Бремен, Гамбург, Любек и Франкфурт-на-Майне. Членами союза наряду с германски¬


726
ми и австрийскими монархами были английские и голландские короли в качестве владетелей (соответственно) Ганновера и Люксембурга, а также датский король в качестве владетеля Гольштейна и Лауэнбурга. Союзное собрание (сейм), состоявшее из представителей отдельных государств, заседало во Франкфурте-на-Майне под председательством австрийского делегата. Решения этого собрания практически не были обязательны для членов союза. Во время революции 1848-1849 гг. Германский союз распался, но в 1850 г. был восстановлен. После разгрома Австрии в австропрусской войне 1866 г. Германский союз был ликвидирован, а в 1867 г. был создан Северо-Германский Союз во главе с Пруссией.
133 Самоуправление {англ.).
134 Далекий запад (англ.).
135 Имеется в виду Великая французская революция.
136 Речь о Декларации прав человека и гражданина, принятой 26 августа 1789 г. Учредительным собранием.
137 Аристотель (Aristoteles) (384-322 до н. э.) — древнегреческий философ и ученый.
138 Без которого нет (лат). См. также комм. 130.
139 Бабувизм — взгляды последователей Г. Бабёфа.
140 Бабёф (Babeuf) Гракх (наст, имя Франсуа Ноэль) (1760-1797) — французский революционер, коммунист-утопист. На протяжении французской революции последовательно отстаивал интересы неимущих классов, критиковал якобинский Конвент и даже Марата за недостаточное внимание к вопросу о «благосостоянии неимущего класса». В конце 1793-1794 гг. по ложному обвинению в подлоге находился в заключении. Освобожденный ко времени 9 термидора, он через несколько недель становится убежденным противником термидорианского Конвента, выступает против него в своей газете «Journal de la liberté de la presse», переименованной вскоре в «Le Tribun du peuple». В феврале 1795 г. Бабёф вновь подвергся аресту. Освобожденный по амнистии (октябрь 1795), он возобновил издание «Le Tribun du peuple» и стал вместе с Ф. Буонарроти, О. А. Дарте, Ш. Жерменом и др. организатором и руководителем коммунистического движения «во имя равенства». Автор плана создания «коллективных ферм» вместо крупных земельных владений. Весной 1796 г. возглавил «Тайную повстанческую директорию» и подготовил народное выступление. В результате предательства одного из участников движения — Гризеля — все его руководители были арестованы. Бабёф по приговору суда в Вандоме был казнен.


Комментарии
111
141 Буонарроти (Buonarroti) Филиппе Микеле (1761-1837) — деятель революционного движения во Франции и в Италии конца XVIII — начала XIX в., коммунист-утопист, соратник Г. Бабёфа и пропагандист его идей. В 1828 г. в Брюсселе была издана его книга «Заговор во имя равенства, или т. н. заговор Бабёфа», сыгравшая большую роль в распространении коммунистических идей. В процессе подготовки революции Буонарроти придавал решающее значение созданию нелегальной, строго законспирированной организации, построенной по иерархическому принципу; эти идеи получили широкое распространение среди бланкистов.
142 Кабе (Cabet) Этьенн (1788-1856) — французский публицист, писатель, утопический коммунист. Участник движения карбонариев и революции 1830 г. Историк революции («Популярная история французской революции 1789-1830») и издатель журнала «Le Populaire» (1833). В романе «Путешествие в Икарию» (1840) изобразил коммунизм как ассоциацию, построенную на основе социального равенства, братства, единства и демократии в соответствии с принципами разума и требованиями природы. Из-за репрессий эмигрировал в Бельгию, затем в Великобританию (1834), где познакомился с Р. Оуэном, при содействии которого получил в Техасе (США) участок земли и организовал колонию икарийцев (1848).
143 Блан (Blanc) Луи (1811-1882) — французский утопический социалист, историк, журналист, деятель революции 1848 г. Член временного правительства во время революции 1848 г. В своих взглядах на развитие исторического процесса опирался на идеи Сен-Симона. Создание основы социализма связывал с «общественными мастерскими» — производственными кооперативами с выборным руководством и равной оплатой труда. Правда, к 1847 г. отказался от такого принципа оплаты и выдвинул лозунг: «От каждого по способностям, каждому по потребностям».
144 Сен-Симон (Saint-Simon) Клод Анри де Рувруа (de Rouvroy) (1760— 1825) — граф, французский мыслитель, социолог, социалист-утопист. Разработанная им религиозная концепция «нового христианства» была призвана дополнить материальные стимулы «промышленной системы» моральными требованиями новой религии с ее лозунгом «все люди — братья».
145 Фурье (Fourier) Франсуа Мари Шарль (1772-1837) — французский утопический социалист. На мировоззрении Фурье отразилось его глубокое разочарование в результатах Великой французской революции. Задачу своей жизни он видел в разработке «социальной науки» как


728
части «теории всемирного единства», основанной на принципе «притяжения по страсти», всеобщей закономерности, обусловливающей природную склонность человека к какому-либо виду коллективного труда. На смену цивилизации, по Фурье, должен прийти строй гармонии, который не только соответствует предначертаниям природы, но представляется как историческая необходимость.
146 Анфантен (Enfantin) Бартелеми Проспер (1796-1864) — французский социалист-утопист, ученик и последователь Сен-Симона. После смерти своего учителя возглавил вместе с Базаром сен-симонистскую школу, которая постепенно выродилась в «церковь», одним из первосвященников которой стал Анфантен. Создал в Менильмонтане (близ Парижа) трудовую общину, в которой пытался осуществить идеи совместного труда и свободной любви.
147 Консидеран (Considerant) Виктор (1808-1893) — французский социалист-утопист, последователь Ш. Фурье. Редактировал фурьерист- ские журналы «La Phalanstère» (1832-1834), «La Phalange» (1836-1849), в 1843 г. основал газету «La Démocratie pacifique» («Мирная демократия»), которая выходила до декабря 1851г. Дал одно из наиболее систематизированных изложений взглядов Фурье («Destinée sociale», т. 1-3, 1834— 1844). Во время революции 1848 г. призывал все социалистические течения к объединению. Избран в Учредительное, а затем Законодательное собрание, выступал с требованием провозглашения права на труд, поддерживал проекты Луи Блана. Выступал с идеей «примирения классов», создания ассоциации производителей, которая, по его мнению, наиболее соответствует природе человека и способна объединить труд, капитал и талант.
148 Прудон (Proudhon) Пьер Жозеф (1809-1865) — французский социалист, общественный деятель, теоретик анархизма. Известность приобрел, опубликовав книгу «Что такое собственность?» (1840), в которой утверждал, что «собственность — это кража». В период революции 1848 г. избран депутатом Учредительного собрания, редактировал ряд газет. В сочинениях выдвигал проекты экономического сотрудничества классов и анархистскую теорию «ликвидации государства». За резкие статьи против президента Франции Луи Наполеона Бонапарта в 1849 г. был приговорен к трем годам заключения. Одобрил бонапартистский переворот 2 декабря 1851 г., как своеобразную «социальную революцию». В дальнейшем критиковал бонапартистское правительство за поддержку крупной буржуазии, проповедуя политический индифферентизм. За анти¬


Комментарии
729
клерикальное сочинение вновь был в 1858 г. приговорен к тюремному заключению, которого избежал, эмигрировав в Бельгию.
149 Конт (Comte) Огюст (1798-1857) — французский философ, один из основоположников позитивизма и социологии. В 1817-1822 гг. был секретарем А. Сен-Симона, затем — экзаменатором и репетитором Политехнической школы в Париже. Позитивизм рассматривал как среднюю линию между эмпиризмом и мистицизмом: согласно его представлениям, ни наука, ни философия не могут и не должны ставить вопрос о причине явлений, а только о том, «как» они происходят. В соответствии с этим наука познает не сущности, а только феномены.
150 Робеспьер (Robespierre) Максимильен Мари Изидор де (1758-1794) — один из лидеров Великой французской революции, глава якобинцев. Член Законодательного собрания с 1789 г. и Конвента с 1792 г. В 1793 г. фактически возглавил Комитет общественного спасения и развернул террор против врагов революции. 27 июля 1794 г. (9-го термидора) был свергнут и на следующий день вместе с соратниками казнен на гильотине.
151 Сен-Жюст (Saint-Just) Луи Антуан (1767-1794) —деятель Великой французской революции, сподвижник М. Робеспьера. Главный обвинитель короля и идеолог террора. Играл одну из руководящих ролей в политике якобинской диктатуры. Являлся главным обвинителем жирондистов, эбертистов, дантонистов. После контрреволюционного термидорианского переворота был гильотинирован.
152 В конце XVIII в. во Франции было принято несколько конституций: 1791, 1793,1795 и 1799 гг.
153 Имеется в виду Французское национальное собрание, принявшее в 1789 г. название — Учредительное собрание, в связи с решением о необходимости подготовки новой конституции страны.
154 Мадзини (Mazzini) Джузеппе (1805-1872) — итальянский революционер, один из вождей итальянского национально-освободительного движения, руководитель и идеолог его левого республиканско-демократического направления. Вся его жизнь была посвящена борьбе за национальное освобождение и объединение Италии. Основал в 1831 г. в Марселе тайную патриотическую организацию «Молодая Италия». В 1840-1841 гг. в Лондоне им был создан (в рамках «Молодой Италии») «Союз итальянских рабочих», имевший отделения в ряде европейских стран. С целью сплочения демократических и республиканских сил Европы и распространения идеи солидарности европейских народов в борьбе с тиранией основал в Швейцарии революционную организацию


730
«Молодая Европа» (1834), а также «Интернациональный союз народов» (1846). В феврале 1849 г., в связи с новым революционным подъемом, отправился в Центральную Италию. С марта до июля 1849 г. возглавлял триумвират (правительство) Римской республики, став одним из вдохновителей ее героической борьбы против интервенции. После падения революционного Рима эмигрировал. Стремясь преодолеть усилившийся разброд среди демократов, основал в 1853 г. республиканскую «Партию действия». Весной I860 г. содействовал организации освободительной экспедиции Дж. Гарибальди на Юг.
155 Дюма (Dumas) Александр (Цюма-отец) (1802-1870) — знаменитый французский писатель, автор большого числа историко-авантюрных романов.
156 Жирондисты — политическая группировка (фактически партия) периода Великой французской революции, представлявшая по преимуществу республиканскую торгово-промышленную и земледельческую буржуазию, главным образом провинциальную. Название получила впоследствии по департаменту Жиронда, откуда происходили многие деятели партии.
157 «За родину умрем, / Нет участи достойней! / Ведь смерть и есть освобожденье!» — Слова из песни Руже де Лиля «Роланд в Ронсевале» [Руже де Лиль (Rouget de Lisle) Клод Жозеф (1760-1836) — французский поэт и композитор], пользовавшейся большой популярностью во время Великой французской революции.
158 В июне 1848 г. в Париже произошло восстание рабочих, которое было подавлено генералом Кавеньяком.
159 Кавеньяк (Cavaignac) Луи Эжен (1802-1857) — французский государственный деятель, генерал. В мае 1848 г. — военный министр. Руководил подавлением Июньского восстания 1848 г. в Париже (имя Кавеньяка как «палача рабочих» стало нарицательным); до середины декабря 1848 г. был главой исполнительной власти Французской республики.
160 Наполеон III (Napoléon III) Шарль Луи Наполеон Бонапарт (1808— 1873) — французский император в 1852-1870 гг. Свергнут с престола революцией 4 сентября 1870 г. См. также комм. 29.
161 Речь о диктаторском режиме, установленном Наполеоном Бонапартом.
162 В 1849 г. Прудон организовал в Париже т. н. народный банк, в котором участвовало более 12 тыс. вкладчиков. Банк просуществовал всего два месяца, не совершая никаких операций. Прудон предполагал, что его банк сделает излишними деньги, поскольку в банке любой желающий мог получить за произведенные им продукты меновые


Комментарии
731
свидетельства (боны), которые можно было отоварить в другом банке на ту же сумму.
163 Согласно преданию, после Всемирного потопа человечество было представлено одним народом, говорившим на одном языке. С востока люди пришли в землю Сеннаар (в нижнем течении Тигра и Евфрата), где решили построить город (Вавилон) и башню высотой до небес, чтобы «сделать себе имя». Строительство башни было прервано Богом, который «смешал» язык людей, из-за чего они перестали понимать друг друга, не могли продолжать строительство города и башни и рассеялись по всей земле. В переносном значении Вавилонская башня (столпотворение) — суматоха, полный беспорядок, хаос.
164 По преимуществу, в особенности (франц.).
165 Адам (др. -евр. — человек) — в иудаистской и христианской мифологиях первочеловек и отец рода человеческого.
166 Руссо (Rousseau) Жан Жак (1712-1778) — французский философ- просветитель, писатель, композитор, наиболее влиятельный представитель французского сентиментализма. Социально-философские взгляды Руссо нашли отражение в его трактатах. В соответствии с теорией общественного договора, приобретающей у Руссо радикальнодемократический характер, условием свободы является равенство, и не только политическое, но и имущественное; его обязано охранять государство, не допуская поляризации богатства и нищеты.
167 Иегова (ивр. — тгг) — одно из священнейших имен Бога в Ветхом Завете; у евреев оно называлось гашем, «именем» по преимуществу, единственным, не произносимым для людей (шем-гамфораш).
168 Волей-неволей, хочешь не хочешь (лат.).
169 Пальмерстон (Palmerston) Генри Джон Темпл (1784-1865) — виконт, английский государственный деятель. В 1809-1829 гг. министр по военным делам, в 1830-1834, 1835-1841 и 1846-1851 гг. министр иностранных дел, в 1852-1855 гг. министр внутренних дел. В 1855-1858 гг. и с 1859 г. премьер-министр Великобритании.
170 Муравьёв Михаил Николаевич (1796-1866) — граф, государственный деятель, генерал от инфантерии (1863). Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов русской армии 1813-1814 гг. Член Союза спасения и Союза благоденствия; в 1821 г. отошел от декабристского движения.В 1825 г. арестован по делу декабристов, но оправдан. В 1826г. назначен витебским вице-губернатором, а в 1828 г. — могилевским губернатором. Принимал участие в подавлении польского восстания


732
1830-1831 гг. С 1850 г. член Государственного Совета. В 1857-1861 гг. министр государственных имуществ; противник проведения крестьянской реформы. Во время польского восстания 1863-1864 гг. генерал- губернатор Северо-Западного края с чрезвычайными полномочиями; за жестокость при подавлении восстания заклеймен общественным мнением как «вешатель».
171 Кавур (Cavour) Камилло Бенсо (1810-1861) — граф, государственный деятель и дипломат Пьемонта (Сардинского королевства) и Италии эпохи ее воссоединения, идеолог и лидер дворянства и умереннолиберальной монархической буржуазии. Во время революции 1848— 1849 гг. депутат парламента. В 1850-1852 гг. министр земледелия и торговли, в 1851-1852 гг. также министр финансов, с 1852 по 1861 гг. (с перерывом в 1859 г.) премьер-министр Пьемонта, возглавлял также министерства иностранных дел, финансов и др.
172 Бисмарк (Bismarck) Отто Эдуард Леополвд фон Шенхаузен (Schönhausen) (01.04.1815, Шенхаузен — 30.07.1898, Фридрихсру) — германский государственный деятель, князь. В 1851-1859 гг. — представитель Пруссии в бундестаге во Франкфурте-на-Майне, в 1859-1862 г. прусский посланник в России, в 1862 г. — во Франции. С 1862 г. министр-президент и министр иностранных дел Пруссии.
173 Трансцендентный — философский термин, означающий, в противоположность имманентному, то, что запредельно по отношению к миру явлений и недоступно теоретическому познанию.
Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple»
Журнал был основан М. А. Бакуниным по инициативе Н. И. Жуковского. Подписей под публикациями нет, однако материалы первого номера «Народного дела» в основном принадлежат перу Бакунина. Передовая статья «Наша программа» написана Бакуниным совместно с Жуковским, но и она повторяет основные идеи более обширной программы Бакунина, известной как «Революционный катехизис» (вышла отдельным листом в издании Эл- пидина — Женева, сентябрь 1868 г.). Журнал вышел в начале сентября 1868 г. незадолго до II, Бернского, конгресса Лиги мира и свободы. Отдельные статьи неоднократно переиздавались. Здесь публикуются полностью все материалы журнала по первоисточнику 1868 г.
Жуковский Николай Иванович (1833-1895) — русский революционер, бакунист. В 1861-1862 гг. участник революционных кружков в Петербурге.


Комментарии
733
Выехав в 1862 г. за границу, сблизился с издателями «Колокола» и стал одним из активных деятелей «молодой эмиграции». В 1863-1864 гг. жил в Дрездене, откуда организовал транспортировку изданий Вольной русской печати в Россию. В 1868-1869 гг. состоял в бакунинском Альянсе социалистической демократии. В 1869 г. вступил в члены I Интернационала, но в 1872 г., после исключения Бакунина, в знак солидарности с ним вышел из Интернационала. Сотрудничал в 1870-е гг. в газете «Работник», один из редакторов журнала «Община».
174 Элпидин Михаил Константинович (1835-1908) — русский революционер- шестидесятник, деятель Вольной русской печати. 6 июля 1865 г. бежал из Казанского тюремного замка, эмигрировал, примкнул к «молодой эмиграции». В 1866 г. организовал в Женеве русскую типографию, в 1881 г. — книжную лавку.
175 Греч Николай Иванович (1787-1867) — русский журналист, писатель, филолог. В 1812-1839 гг. редактор-издатель (с 1825 г. совместно с Ф. В. Булгариным) журнала «Сын отечества», до середины 1820-х гг. связанного с декабристскими кругами. После подавления восстания декабристов Греч перешел на консервативные позиции. В 1831-1859 гг. совместно с Булгариным издавал газету «Северная пчела», пользовавшуюся покровительством III Отделения.
176 Булгарин Фаддей Венедиктович (1789-1859) — русский журналист, писатель. С 1825 г. — издатель-редактор совместно с Н. И. Гречем газеты «Северная пчела».
177 Боклъ (Buckle) Генри Томас (1821-1862) — английский историк и социолог-позитивист. Главный труд — двухтомная «История цивилизации в Англии» (1857-1861; рус. пер.: «Отечественные записки». 1861. Отд. изд. 1863-1864). Взгляды Бокля проникнуты верой в безграничную силу разума и общественный прогресс, ненавистью к клерикализму, убеждением в возможности использования научных методов (особенно статистики) для познания законов истории.
178 «Русское слово» — ежемесячный журнал, издававшийся в Санкт-Петербурге с 1859 г. графом Г. А. Кушелевым-Безбородко. Для редактирования были сначала приглашены Я. П. Полонский и Аполлон Григорьев, но очень скоро их заменил А. Хмельницкий. В журнале публиковались специальные исследования (Буслаева, Костомарова и др.). С середины I860 г. образовалась новая редакция во главе с Г. Е. Благосветловым; ведущими сотрудниками стали Д. И. Писарев, В. А. Зайцев, Н. В. Шелгунов, Д. Д. Минаев, А. К. Шеллер-


734
Михайлов, Н. В. Соколов. Направление обновленного «Русского слова» определяли преимущественно его литературная критика и публицистика, прежде всего — деятельность Писарева. По важнейшим общеполитическим вопросам журнал разделял революционно-демократическую линию «Современника» (обличение самодержавия, крепостничества и капиталистических порядков, проповедь идей утопического крестьянского социализма). Подвергался преследованиям правительства; дважды его издание приостанавливалось, затем он был запрещен (1866).
179 Народы (древнеслав.).
180 Шопенгауэр (Schopenhauer) Артур (1788-1860) — немецкий философ- идеалист. Основное сочинение — «Мир как воля и представление» («Die Welt als Wille und Vorstellung», 1819, 2-е изд. — 1844; 3-е изд. — 1859). Иррационалистическая и пессимистическая философия Шопенгауэра, практически не пользовавшаяся популярностью при его жизни, получила распространение со 2-й половины XIX в., став одним из источников «философии жизни» и предшественником ряда концепций т. н. «глубинной психологии» (учения о бессознательном).
181 Юм (Hume) Дейвид (1711-1776) — английский философ, историк, экономист и публицист. Сформулировал основные принципы новоевропейского агностицизма, предшественник позитивизма. В 1739 г. опубликовал главное свое сочинение — «Трактат о человеческой природе». В 1753-1762 гг. работал над восьмитомной «Историей Англии». В 1763— 1766 гг. на дипломатической службе в Париже.
182 Впервые опубликована в 1788 г.
183 Имеются в виду труды Г. Гегеля: «Феноменология духа» (1807), «Лекции по философии истории» (1837), «Лекции по эстетике» (1835-1838), «Лекции по философии религии» (1821-1830), «Лекции по истории философии» (1833-1836).
184 Гейне (Heine) Генрих (1797-1856) — немецкий поэт, публицист, критик
185 Бюхнер (Büchner) Фридрих Карл Христиан Людвиг (1824-1899) — немецкий врач, естествоиспытатель и философ. Представитель вульгарного материализма, считал, что сознание, как зеркальное отражение действительности, является материальным. Отрицал диалектику и социальную природу человека. Был сторонником и пропагандистом дарвинизма и распространял его принципы на общественную жизнь, разделяя таким образом идеи социального дарвинизма.
186 Фохт, Фогт (Vogt) Карл (1817-1895) — немецкий естествоиспытатель и философ, представитель вульгарного материализма; участник револю¬


Комментарии
735
ции 1848 г., член Франкфуртского национального собрания. Был заочно приговорен к смертной казни и до конца жизни находился в эмиграции в Швейцарии. С 1852 г. профессор Женевского университета. Блестящий преподаватель и оратор, принимал горячее участие во всех общественных и государственных делах. Популяризируя идеи естественнонаучного материализма, дарвинизма и атеизма, Фохт отождествлял сознание с материей, полагая, что мозг выделяет мысль примерно так же, как печень — желчь.
187 Молешотт (Moleschott) Якоб (1822-1893) — немецкий физиолог и философ, представитель вульгарного материализма. Изучал медицину и физиологию в Гейдельбергском университете, в котором с 1847 г. читал лекции. В начале 1850-х гг. подвергся преследованиям за пропаганду материализма и атеизма и переехал в Швейцарию. С 1860-х гг. жил в Италии. Профессор в Цюрихе (с 1856), Турине (с 1861) и Риме (с 1879). В 1876 г. его избрали сенатором Королевства Италии. Отождествлял философию с естествознанием, а в мышлении видел лишь физиологический механизм. Сочинения Молешотта, переведенные на русский язык, пользовались большой популярностью в России в эпоху 1860-х гг.
188 Спартак (Хяйртаход, Spartacus) (?—71 до н. э.) — в Древнем Риме вождь восстания рабов 73 или 74-71 гг. до н. э.
189 Араго (Arago) Доминик Франсуа (1786-1853) — французский астроном, физик и политический деятель, член Парижской АН (с 1809). С 1830 г. непременный секретарь Парижской АН и директор Парижской обсерватории. В 1830-1848 гг. член палаты депутатов, примыкал к республиканской оппозиции. После февральской революции 1848 г. вошел в состав временного правительства и занял пост морского министра. В 1852 г. отказался от присяги правительству Наполеона III. Оказал большое влияние на французскую науку.
190 Речь идет о работе Г. Гегеля «Энциклопедия философских наук» (1817).
191 Точнее: Шелли (Shelley) Перси Биши (1792-1822) — английский поэт. Был исключен из Оксфордского университета за публикацию трактата «Необходимость атеизма» (1811; совм. с Т. Дж. Хоггом). Социально- политические взгляды Шелли сложились под воздействием идей Великой французской революции, сочинений французских просветителей XVIH в., Т. Пейна и особенно родоначальника западноевропейского анархизма В. Годвина, с которым он познакомился в 1813 г. и на чьей дочери Мэри был женат. Бунтарские настроения присущи первым литературным произведениям Шелли — анонимно изданным «готическим


736
романам» «Застроцци» (1810) и «Сент-Эрвин» (1811), сборнику стихов «Подлинные стихотворения Виктора и Казиры» (1810, совм. с сестрой Элизабет), ранним политическим стихотворениям.
192 Бокль Генри Томас — см. комм. 177.
193 Дарвин (Darwin) Чарлз Роберт (1809-1882) — английский естествоиспытатель, основоположник эволюционного учения о происхождении видов животных и растений путем естественного отбора.
194 Льюис (Lewis) Джордж Генри (1817-1878) — английский журналист, литературный критик и философ-позитивист, последователь О. Конта. Большую популярность имела его «История философии...» (Т. 1-4, 1845-1846; рус. пер.: 1865), где он рассматривает историю философии как историю заблуждений, доказывающую невозможность иного пути познания, кроме позитивизма. Выдвинул принцип «функционального безразличия нервов», подвергнув критике учение «физиологического идеализма» о специфической энергии органов чувств.
195 Спенсер (Spencer) Герберт (1820-1903) — английский философ и социолог, один из родоначальников позитивизма. Основоположник органической школы в социологии. Классовое строение общества и выделение в его рамках различных административных органов понимал по аналогии с разделением функций между органами живого тела. В этике стоял на позициях утилитаризма и гедонизма, нравственность, по его мнению, связана с пользой. Настойчивое выполнение долга, отказ отличных выгод ради счастья других сами делаются источником наслаждения. Этот источник наслаждений, лежащих в основе альтруизма, путем наследственной передачи будет внедряться все глубже и глубже в существо человека и перевешивать эгоистические побуждения альтруистическими.
196 Милль (Mill) Джон Стюарт (1806-1873) — английский философ- позитивист, экономист и общественный деятель. С 1823 по 1858 г. служил в Ост-Индской компании. В 1865-1868 гг. член палаты общин, где поддерживал либеральные и демократические реформы. В 1843 г. он выпустил «А System of Logic» (10 изданий) — наиболее оригинальное его произведение; в 1848 г. — «Principles of Political Economy» (6 изданий); в 1861 г. — «Utilitarianism» (3 издания) и др.; написал также множество журнальных статей, посвященных самым разнообразным вопросам философии, политики, экономики и литературы. В течение нескольких лет самостоятельно издавал радикальный журнал «London and Westminster Review». С 1841 г. состоял в переписке с О. Контом, философские и социологические взгляды которого оказали на него глубокое влияние. Раз-


Комментарии
737
деляя ряд философских и логических установок позитивизма Конта, отвергал его социально-политическую доктрину, в которой усматривал систему духовного и политического деспотизма, игнорирующую значение человеческой свободы и индивидуальности.
197 Имеется в виду группа молодежи, собиравшаяся во 2-й половине 1840-х гг. в Петербурге у М. В. Петрашевского (с 1845 г. собрания стали еженедельными («пятницы») и получили известность среди прогрессивной общественности); утопические социалисты и демократы, стремившиеся к переустройству самодержавной и крепостнической России. Петрашевский (Буташевич-Петрашевский) Михаил Васильевич (1821— 1866) — русский революционер. Сын врача, дворянин. Служил переводчиком в Министерстве иностранных дел. Редактор и автор большинства теоретических статей «Карманного словаря иностранных слов» (вып. 2,1846), в котором пропагандировались демократические и материалистические идеи, принципы утопического социализма. В конце 1848 г. участвовал в совещаниях, посвященных организации тайного общества, сторонник длительной подготовки народных масс к революционной борьбе. В1849 г. арестован, приговорен к расстрелу, замененному бессрочной каторгой, которую отбывал в Восточной Сибири. С 1856 г. ссыльнопоселенец, жил в Иркутске, организовал газету «Амур» (I860). За выступления против произвола местных властей в феврале I860 г. выслан в Минусинский округ.
198 Речь идет о польском восстании 1863 г., жестоко подавленном генерал- губернатором Северо-Западного края М. Н. Муравьёвым.
199 Международное товарищество рабочих — I Интернационал.
Несколько слов молодым братьям в России
Написано на русском языке и впервые издано отдельной брошюрой в Женеве Нечаевской организацией в 1869 г. на 4 страницах, без титульного листа и обложки. Автор указан в конце текста: Михаил Бакунин. Переиздано в приложении к книге: Письма М. А. Бакунина к Герцену и Огарёву. Женева, 1896. С. 463-468. Здесь публикуется по первому изданию.
200 1863-1864 гг. — Восстание: началось 22 января 1863 г. и продолжалось до поздней осени 1864 г.
201 Каракозовское дело — политический процесс в Верховном уголовном суде (10 августа — 1 октября 1866 г.) над членами кружка ишутинцев по обвинению в причастности к покушению Д. В. Каракозова на Алексан¬


738
дра IL Под следствием — свыше 2 тыс. человек, 36 подсудимых. Каракозов приговорен к смертной казни, 8 человек — к каторжным работам, 9 — сосланы в Сибирь.
Каракозов Дмитрий Владимирович (1840-1866) — участник русского революционного движения, состоял в тайном революционном обществе в Москве.
Кружок ишутинцев — тайная революционная организация, основанная в Москве в сентябре 1863 г. Н. А. Ишутиным с целью подготовки крестьянской революции путем заговора интеллигентских групп. Ишутин Николай Андреевич (1840-1879) — один из первых русских профессиональных революционеров — утопистов-социалистов, сочетавших идею пропаганды социализма в народе с заговорщической и террористической тактикой.
202 Разин Степан Тимофеевич (ок. 1630-1671) — предводитель крестьянской войны 1670-1671 гг. в России. В апреле 1671 г. был взят в плен и привезен в Черкасск, затем в Москву, где был казнен на эшафоте возле Лобного места.
Наука и насущное революционное дело
Пропагандистская брошюра с этим названием была написана М. А. Бакуниным на русском языке летом 1869 г. не без влияния С. Г. Нечаева. Впервые опубликована в феврале 1870 г.: Genève: [Нечаевская организация], impr. Czerniecki, 1870. По своему содержанию непосредственно примыкает к работе «Наука и народ». Последние переиздания на франц. яз.: Archives Bakounine. V. Michel Bakounine et ses relations slaves. 1870— 1875. Leiden, 1974. P. 39-71; Bakounine M. Œuvres complètes. T. 6. Paris, 1978. P. 37-71. Многократно переиздавалась и на русском языке. Печатается по изданию: Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика. М.: Правда, 1989. С. 144-187.
203 См. публикацию всего этого номера журнала в настоящем издании.
204 Пропагандистская брошюра «Несколько слов к молодым братьям в России» — см. публикацию в настоящем издании.
205 Намек на политику М. Н. Муравьёва.
206 Имеется в виду журнал под редакцией М. Н. Каткова «Русский вестник» и газета «Весть», редактировавшаяся В. Д. Скарятиным совместно с Н. И. Юматовым.


Комментарии
739
Катков Михаил Никифорович (1818-1887) — журналист. В ранние годы входил в кружки Н. В. Станкевича и В. Г. Белинского, был знаком с А. И. Герценом, близко сошелся с М. А. Бакуниным, печатался в журналах «Отечественные записки» и «Московский наблюдатель». В 1850-1855 гг. заведовал редакцией газеты «Московские ведомости». В 1856 г. стал издателем-редактором умеренно-либерального журнала «Русский вестник». В 1863 г. возглавил «Московские ведомости». В 1866 г., не оставляя газеты, стал чиновником особых поручений при министре народного просвещения. Чем ощутимее была революционная атмосфера, тем более «правым» становился Катков.
207 Смит (Smith) Адам (1723-1790) — шотландский экономист и философ, видный представитель классической политической экономии. С 1778 г. таможенный комиссар в Эдинбурге, с 1787 г. ректор университета в Глазго. В 1759 г. была издана его книга «Теория нравственных чувств» (рус. пер.: 1895). В 1776 г. опубликовано его основное произведение — «Исследование о природе и причинах богатства народов» (рус. пер.: Т. 1-4,1802-1806).
208 Генерал-адъютант — одно из высших воинских званий в России (XVIII- начала XX в.). Учреждено Воинским уставом 1716 г. В XVIII в. генерал- адъютанты состояли при царе, генерал-фельдмаршалах и их помощниках, при полных генералах; несли адъютантские обязанности и вели делопроизводство при штабах. С начала XIX в. генерал-адъютант — чин свиты императора; это звание стали жаловать за воинские заслуги и государственную деятельность.
209 Флигель-адъютант (нем. Flügel-adjutant, от Flügel — крыло и Adjutant — адъютант) — первоначально адъютант в офицерском чине при императоре или фельдмаршале. С начала XIX в. до 1917 г. почетное звание, присваивавшееся офицерам, состоявшим в свите русских императоров.
210 Квадратура круга — задача о разыскании квадрата, равновеликого данному кругу. Попытки решения задачи о квадратуре круга, продолжавшиеся в течение тысячелетий, неизменно оканчивались неудачей. С 1775 г. Парижская АН, а затем и другие академии стали отказываться от рассмотрения работ, посвященных этой задаче. Лишь в XIX в. было дано научное обоснование этого отказа: строго установлена неразрешимость квадратуры круга с помощью циркуля и линейки. В переносном смысле — вообще неразрешимая задача.
211 В 1772,1793 и 1795 гг. Пруссия, Россия и Австрия провели три раздела Речи Посполитой, что привело к ликвидации самостоятельного польского государства.


740
212 Макиавелли, Макьявелли (Machiavelli) Никколо (1469-1527) — итальянский политический мыслитель, писатель, историк, военный теоретик Наиболее значительные сочинения: «Рассуждения по поводу первой декады Тита Ливия» (1531), «Государь» (1532), «История Флоренции» (1532). Пытался раскрыть законы общественного развития, основываясь на данных истории, на раскрытии человеческой психики, на учете реальных фактов, реальной обстановки. Он полагал, что для упрочения государства допустимы любые средства — насилие, убийство, обман, предательство (в политологии существует термин «макиавеллизм», обозначающий политику, пренебрегающую законами морали).
213 Имеется в виду I Интернационал.
214 19 февраля 1861 г. императором Александром II был подписан Манифест об освобождении крестьян.
215 Автор ошибается. Статья И. И. Огарёва «Что нужно народу?», в которой содержался этот ставший знаменитым лозунг, была опубликована в «Колоколе» 1 июля 1861 г. (см.: Огарёв Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. T. 1. М., 1952. С. 527).
216 Кольб (Kolb) Георг Фридрих (1800-1884) — статистик, публицист и демократический политический деятель. Основные произведения: «Handbuch der vergleichenden Statistik» (8-е изд. Лейпциг, 1879; Suppl., 1883; рус. пер.: «Руководство к сравнительной статистике» А. Корсака, 1862), «Geschichte der Menschheit und der Kultur» (1842), «Kulturgeschichte der Menschheit» (Лейпциг, 1872-1873; переведено на русский язык «История человеческой культуры», 1872).
217 Речь идет о М. И. Муравьёве.
218 Мезенцов Николай Владимирович (1827-1878) — государственный деятель, генерал-адъютант (1871), член Государственного Совета (1877). Участник Крымской войны 1853-1856 гг. Начальник штаба корпуса жандармов (1864), товарищ шефа жандармов (1874), шеф жандармов и начальник III Отделения (1876). Убит С. М. Кравчинским в ответ на казнь революционера И. М. Ковальского.
219 Шувалов Пётр Андреевич (1827-1889) — граф, российский государственный деятель и дипломат, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного Совета (1874). С 1857 г. петербургский обер- полицмейстер. С I860 г. директор департамента общих дел Министерства внутренних дел, с 1861 г. начальник штаба корпуса жандармов и управляющий III Отделением. С 1864 г. лифляндский, эстляндский и курляндский генерал-губернатор. С 1866 г. шеф жандармов и главный на¬


Комментарии
741
чальник III Отделения, обладал почти диктаторской властью, за что получил прозвище «Пётр IV», был ближайшим советником императора Александра II.
220 Потапов Александр Львович (1818-1886) — государственный деятель, генерал-адъютант. В 1860-1861 г. — обер-полицмейстер в Москве, затем назначен начальником штаба корпуса жандармов и управляющим III Отделением (до 1864), далее — помощник виленского, ковенского, гродненского и минского генерал-губернатора, с 1868 г. — генерал-губернатор. С 1874 по 1876 г. — шеф жандармов и главный начальник III Отделения.
221 Тимашев Александр Егорович (1818-1893) — государственный деятель. Генерал-адъютант, член Государственного Совета с 1867 г. В 1856— 1861 гг. управляющий III Отделением. В 1861-1864 гг. временный генерал-губернатор Казанской, Вятской и Пермской губ. В 1867-1868 гг. министр почт и телеграфов, в 1868-1878 гг. министр внутренних дел.
222 Трепов Фёдор Фёдорович (1812-1889) — обер-полицмейстер С.-Петербурга (1866-1873), генерал-адъютант (1867), генерал от кавалерии (1878), градоначальник С-Петербурга (1873-1878). Начал военную службу в 1831 г. участием в подавлении польского восстания 1830-1831 гг.; командовал конным жандармским полком в Киеве. Особо отличился при подавлении польского восстания 1863-1864 гг. Был известен таинственно возникшим значительным состоянием. Стал знаменитым в стране в 1878 г. после покушения на него 24 января революционерки В. И. Засулич в ответ на его приказ о порке политического заключенного Боголюбова (А. С. Емельянова).
223 Тугендбунд — см. комм. 68.
224 Карбонарии (с итал. carbonaro — угольщики) — тайное политическое общество революционного характера, возникшее на юге Италии и действовавшее в первой трети XIX в. Название связано с легендой о происхождении карбонариев от средневековых угольщиков. Целью карбона- ризма было национальное освобождение (сначала от французского, а затем от австрийского гнета), разработка и принятие конституции. Большинство карбонариев принадлежало к сторонникам конституционной монархии, радикальное меньшинство выдвигало республиканские требования. Структура общества карбонариев в основных чертах повторяла структуру масонской организации с ее иерархией, сложной обрядовостью и символикой. Под влиянием итальянского карбонаризма в 1820— 1821 гг. возникло движение карбонариев во Франции, в Швейцарии, на Балканах. Главной целью французского карбонаризма было свержение


742
династии Бурбонов; все их попытки поднять восстание окончились крахом; карбонарии участвовали в Июльской революции 1830 г. и в революционном движении 1830-х гг.; затем они влились в тайные республиканские общества.
225 Санд, Занд (Sand) Жорж (наст, имя и фам. Аврора Дюпен [Dupin}; по мужу — Дюдеван [Dudevant]) (1804-1876) — французская писательница.
226 Морелли (Morelli) Доменико (1826-1901) — итальянский живописец- романтик. Участник революции 1848-1849 гг. Когда в Неаполе в 1848 г. вспыхнуло восстание против бурбонского правительства, Морелли, находившийся тогда в Риме, вернулся в свой родной город, примкнул к революционерам, сражался на баррикадах, был тяжело ранен.
227 Пене (Рере) Гульельмо (1783-1855) — деятель итальянского освободительного движения, генерал неаполитанской армии. В Неаполитанской революции 1820-1821 гг. примкнул к восставшим и возглавил конституционную армию. Во время революции 1848-1849 гг. в Италии был послан во главе неаполитанских войск для оказания помощи Пьемонту в войне с Австрией. Отказался подчиниться приказу неаполитанского короля, вскоре отозвавшего свои войска с австрийского фронта, и с 2 тыс. волонтеров отправился на помощь революционной Венеции, осажденной австрийской армией.
228 Бальбо (Balbo) Чезаре (1789-1853) — граф, итальянский политический деятель, историк и писатель. Идеолог умеренно-либерального течения в итальянском национально-освободительном и объединительном движении. В 1848 г. (март-июль) — глава первого конституционного кабинета в Пьемонте.
229 Сантароза (Santarosa) Санторре Аннибале де Росси ди Помароло (1783— 1825) — граф, представитель умеренного либерального крыла в итальянском национально-освободительном движении. Один из руководителей пьемонтской революции 1821 г. Занимая пост военного министра, был фактически главой временного правительства. После разгрома революции жил в эмиграции. Участник борьбы греческих патриотов за независимость. Погиб в сражении при защите о-ва Сфактерии против турок
230 Риего-и-Нуньес (Riego-y-Nunez) Рафаэль (1785-1823) — деятель Испанской революции 1820-1823 гг., член масонской ложи. Автор гимна его имени, являющегося испанской марсельезой. 1 марта 1822 г. стал первым президентом мадридских кортесов. Во время начавшейся в апреле 1823 г. французской интервенции отряды Риего-и-Нуньеса 12-14 сентября были разбиты французскими войсками. Риего-и-Нуньес был схвачен


Комментарии
743
абсолютистами, перевезен в Мадрид и вскоре казнен по приговору королевского суда.
231 Возможно, имеется в виду Манн (Mahn) Карл Август Фридрих (1802— 1887) — немецкий романист, профессор в Берлине; издал труды и стихотворения трубадуров (Берлин, 1846-1885), их биографии (Берлин, 1878) и книгу «Die epische Poesie der Provenzialen» (Берлин, 1883).
232 Боливар (Bolivar) Симон (полное имя исп. Simon José Antonio de la Santisima Trinidad Bolivar de la Concepcion y Ponte Palacios y Blanco — Симон Хосе Антонио де ла Сантисима Тринидад Боливар де ла Консепсьон и Понте Паласиос и Бланко) (1783-1830) — руководитель борьбы за независимость испанских колоний в Южной Америке.
233 Лафайет (La Fayette) Мари Жозеф Поль Ив Рок Жильбер Мотье (Mothier), маркиз де (1757-1834) — французский политический деятель. В 1777 г. отправился в Северную Америку для участия в войне американских колоний Великобритании за независимость. Получил звание генерала американской армии. Участник Великой французской революции. Был командующим национальной гвардии. По мере углубления революции Лафайет, оставшийся на позициях либеральноконституционного монархизма, старался затормозить дальнейшее развитие революции. Через несколько дней после низвержения монархии в результате народного восстания 10 августа 1792 г. пытался двинуть войска на революционный Париж. Во время Июльской революции 1830 г., назначенный командующим национальной гвардией, способствовал сохранению монархии и переходу короны к Луи Филиппу Орлеанскому.
234 Боцарис (Mpötsares) Маркос (1790-1823) — герой греческого национально-освободительного восстания 1821-1829 гг. Происходил из влиятельной семьи горной общины Сули. Во время войны Али-паши Тепелен- ского с султаном (1820-1822) возглавлял отряд жителей Сули, который нанес ряд поражений турецким войскам; позднее был участником обороны Месолонгиона. Погиб в бою близ Карпенисион.
«Усыпители»
Написано и впервые напечатано на французском языке: Egalité. Paris, 1869. №23-27. На русском языке впервые опубликовано в сборнике: Историческое развитие Интернационала: [Сб.]. Ч. 1. [Цюрих: изд. и тип. бакунистов, 1873]. С. 19-42. Переиздано отдельной брошюрой: СПб.: Равенство,


744
1906 и в сборнике работ: Бакунин М. А. Избранные сочинения. T. IV. Пб.: Голос труда, 1920. С. 23-40. Здесь публикуется по первому русскому изданию: С. 31-42.
235 Иносказательно: не духовному, а материальному.
Мамона (церк.) — богатство, пожитки, земные сокровища.
Всестороннее образование
Впервые напечатано на французском языке как продолжение статьи «Усыпители»: Egalité. Paris, 1869. №28-31. На русском языке впервые опубликовано в сборнике: Историческое развитие Интернационала: [Сб.]. Ч. 1. [Цюрих: Изд. и тип. бакунистов, 1873]. С. 67-94. Переиздано: Бакунины. А. Избранные сочинения. T. IV. Пб.: Голос труда, 1920. С. 41-63; Бакунин М. А. Анархия и Порядок: Сочинения / Сост. и предисл. М. А. Тимофеева. М.: Изд. ЭКСМО-ПРЕСС, 2000. С. 350-372. Здесь публикуется по последнему изданию, сверенному с первым русским изданием.
236 Личность и факт нами не идентифицированы; по-видимому, об этом было сообщение в печати.
237 Лассаль (Lassalle) Фердинанд (1825-1864) — немецкий философ, юрист, экономист и политический деятель, один из основоположников европейского социализма. Участвовал в революции 1848 г. в Германии, в работе по объединению германских рабочих, в 1861 г. стал президентом Всеобщего германского рабочего союза. По своим политическим взглядам был республиканцем и противником федеративного начала.
238 Имеется в виду I Интернационал.
239 Вольтер (Voltaire) (наст, имя и фам. Мари Франсуа Аруэ) (Arouet) (1694-1778) — французский писатель, философ, историк. Член Французской академии (1746). В 1745 г. был приближен ко двору Людовика XV, в 1750-1753 гг. — прусского короля Фридриха II. Творчество Вольтера было подчинено борьбе с религиозной нетерпимостью и мракобесием. Выступал в защиту жертв религиозного фанатизма. В 17б0-е гг. наряду с идеалом просвещенной монархии выдвинул идеал республики как наиболее разумной формы государственного устройства («Республиканские идеи», 1762). Являлся наиболее ярким выразителем прогрессивного общественного мнения Европы. По своим философским взглядам — деист, последователь Дж. Локка,


Комментарии
745
И. Ньютона. Наибольшее значение в его художественном наследии имеют его философские повести.
240 Здесь речь идет исключительно о научной философии вообще, которая опирается на наблюдения и опыт, а не о позитивистской философии О. Конта.
241 Кетле (Quetelet) Ламбер Адольф Жак (1796-1874) — бельгийский математик, астроном, метеоролог, социолог; один из создателей научной статистики. Профессор математики и астрономии в Брюсселе (1819). С 1820 г. член, с 1834 г. секретарь Бельгийской АН. С 1832 г. директор основанной им астрономической и метеорологической обсерватории в Брюсселе. В 1841-1874 гг. председатель Центральной бельгийской статистической комиссии, учрежденной по его инициативе; организатор I международного статистического конгресса (Брюссель, 1853); председатель 1-го международного метеорологического совещания — Конференции по морской метеорологии (1855). Оказал значительное влияние на развитие количественных методов в социальных исследованиях. Доказал, что некоторые массовые общественные явления (рождаемость, смертность, преступность и др.) подчиняются определенным закономерностям.
242 Священное писание — название сборника книг, составляющих Библию и содержащих истины религиозно-нравственного характера, которые признаются сообщенными свыше, по особому Божьему откровению.
243 Тертуллиан (Tertullianus) Квинт Септимий Флоренс (ок. 160 — после 220) — христианский богослов и писатель. Был пресвитером, вероятно, в Карфагене; в полном расцвете сил уклонился от католичества и впал в монтанизм (ок. 202), которому оставался верен до конца жизни. Мышление Тертуллиана отмечено тягой к парадоксам. Если современные ему христианские мыслители стремились привести библейские учения и греческую философию в единую систему, то Тертуллиан всячески подчеркивает пропасть между верой и разумом.
244 III конгресс I Интернационала состоялся в Брюсселе 6-13 сентября 1868 г. В нем участвовало около 100 делегатов из Бельгии, Великобритании, Германии, Испании, Италии, Франции и Швейцарии.
Всесветный революционный союз социальной демократии: Русское отделение к русской молодежи
Написано в первой половине 1870 г. в серии пропагандистских брошюр, прокламаций и других изданий, предназначенных для русской аудитории,


746
впервые напечатано на русском языке: [Genève: impr. Czernieski, 1870]. Переиздано: Русское отделение. К русской молодежи. Genève: М. Elpidine, 1888;
То же. Берлин: Г. Штейниц, [1904]. Печатается по последнему изданию.
245 Ультрамонтанство (от лат. ultra montes — за горами, т. е. за Альпами, в Риме) — религиозно-политическое направление в католицизме, сторонники которого отстаивают идею неограниченной верховной власти римского папы и его право вмешиваться в светские дела любого государства.
246 Римский Папа, папа (лат. papa, от греч. jtdantaç — отец) — глава католической церкви и государства Ватикан.
247 Ледрю-Роллен (Ledru-Rollin) Александр Огюст (1807-1874) — французский политический деятель, мелкобуржуазный демократ, был адвокатом в Париже, с 1841 г. — член палаты депутатов. Один из основателей (1843) оппозиционной радикальной газеты «La Réforme». После февральской революции 1848 г. вошел в состав временного правительства (министр внутренних дел), с мая 1848 г. — член Исполнительной комиссии. Участвовал в подавлении Июньского восстания 1848 г. В мае 1849 г. избран в Законодательное собрание. После неудачного выступления против политики правительства эмигрировал в Великобританию, где совместно с Дж. Мадзини и Л. Кошутом основал эмигрантскую организацию — т. н. Европейский демократический комитет. В 1870 г. вернулся во Францию. В 1871 г. избран депутатом Национального собрания. Выступал против Парижской Коммуны 1871 г.
248 Мадзини Джузеппе — см. комм. 154.
249 Рочдейл (Rochdale) — город в Великобритании, в графстве Ланкашир.
250 Шулъце-Делич (Schulze-Delitzsch) Франц Герман (1808-1883) — немецкий экономист и политический деятель. В 1848-1849 гг. — депутат прусского Национального собрания, примыкал в нем к либеральной группировке — «левому центру». С 1849 г. развернул среди немецких рабочих и ремесленников кампанию за создание кооперативных товариществ и ссудно-сберегательных касс, видя в них путь избавления от нищеты. После основания в 1861 г. прогрессистской партии стал одним из ее лидеров. В 1861 г. был выбран в прусский ландтаг (и тогда же переселился в Потсдам); в 1867 г. выбран в учредительный, потом в северогерманский, в 1871 г. — в германский рейхстаг; членом ландтага он оставался до 1872 г., членом рейхстага — до конца жизни. В 1862-1866 гг. являлся непримиримым противником О. Бисмарка, а после побед 1866 г. боролся в


Комментарии
747
ландтаге против индемнитета, в рейхстаге — против северно-германской конституции 1867 г., как недостаточно гарантирующей народные права. Последовательно выступал против лассалевского плана создания с помощью государства производительных ассоциаций.
251 Гирш, Хирш Макс (Hirsch) (1832-1905) — немецкий экономист. Изучив положение рабочих в Англии и Шотландии, он, вернувшись в Германию в конце 1860-х гг., положил начало т. н. «Deutsche (Hirsch-Dunckersche) Gewerkvereine» («Немецких (гирш-дункерских) профсоюзов»), которые, в противовес идеям социал-демократии, основаны на гармонии интересов рабочих и предпринимателей.
252 Дункер (Duncker) Франц Густав (1822-1888) — немецкий публицист, основатель «Volkszeitung», ставшей одним из влиятельных органов демократической партии. Участвовал в политическом движении 1848 г., был одним из основателей немецкого национального общества (1859), членом прусской палаты депутатов, северо-германского и германского рейхстага. Сподвижник М. Гирша.
253 Пьемонт (Piemonte) — область на северо-западе Италии.
254 Ломбардия (Lombardia) — административная область в Северной Италии.
255 Каталония (Cataluna) — историческая область на северо-востоке Испании.
256 Андалусия (Andalucia) — историческая область в Южной Испании.
257 Правильно: Гарридо, Гарридо-и-Тортоса (Garrido-y-Tortosa) Фернандо (1821-1883) — испанский социалист-утопист, последователь Фурье, республиканец, политический деятель. В 1846 г. стал издавать в Мадриде социалистический журнал «Притяжение». Подвергался преследованиям со стороны властей; значительную часть жизни провел в эмиграции. Во время Испанской революции 1868-1874 гг., будучи депутатом кортесов, энергично выступал (1871) против предполагавшегося запрещения испанских секций I Интернационала. Считал зародышем будущего справедливого экономического строя потребительскую и кредитную кооперацию, выступал за мирную эволюцию общества путем реформ, был сторонником федеральной республики в Испании. В 1860-х гг. занялся пропагандой идей кооперации.
258 Правильно: Пи-и-Маргаль (Pi-y-Margall) Франсиско (1824-1901) — испанский политический деятель, революционер-демократ. В 1851 г. опубликовал «Историю живописи Испании», которая была запрещена церковью и предана анафеме. В том же году вышли его «Этюды о средних веках», за которые был отлучен от церкви. В начале 1850-х гг. примкнул к республиканцам и стал одним из лидеров Демократической партии.


748
Принимал активное участие в революции 1854-1856 гг. В 1866 г. эмигрировал во Францию, где познакомился с работами П. Ж Прудона; позднее перевел их на испанский язык. В 1869 г., после начала испанской революции 1868-1874 гг. и избрания депутатом Учредителей кортесов, возвратился в Испанию. В феврале 1873 г. был назначен министром внутренних дел республиканского правительства, а в июне избран президентом республики. Не желая прибегать к вооруженному подавлению антиправительственных восстаний, 18 июля 1873 г. подал в отставку. После падения республики и восстановления монархии (1874) неоднократно избирался депутатом кортесов.
259 Маркс (Marx) Карл Генрих (1818-1883) — социолог, экономист и политический деятель.
260 Имеется в виду I Интернационал.
261 Архимед (Archimedes) (ок. 287-212 до н. э.) — древнегреческий ученый, математик и механик.
262 Прозелит (еврейск. гейр и гейрим, от гур — пребывать, странствовать, приютиться, обитать где-либо) — чужеземец, иностранец, странник, пришелец, поселенец.
263 Оуэн (Owen) Роберт (1771-1858) — английский социалист-утопист. В 1794-1795 гг. основал Чорлтонскую хлопкопрядильную компанию. В 1800-1829 гг. — управляющий прядильного предприятия в Нью- Ланарке (Шотландия). Под влиянием экономического кризиса предложил план расселения безработных в «поселках общности и сотрудничества». Однако лишь к 1825 г. сумел создать экспериментальную общину, а вслед за ней и другие коммуны в Великобритании. За год до этого отправился в Америку и основал в Уобаше (шт. Индиана) трудовую коммуну, назвав ее «Новой гармонией». Будущее общество представлял в виде свободной федерации небольших социалистических самоуправляющихся общин, основанных на общем владении собственностью и труде. Вскоре в колонии возникли трудности, а в 1828 г. она распалась. После неудачного опыта в Америке Оуэн создавал «внутренние колонии», крупнейшей из которых явилась просуществовавшая с 1839 по 1845 г. «Гармония-Холл». Его активная деятельность помогла консолидации кооперативного движения в Великобритании и способствовала введению более гуманного трудового законодательства.
264 Кабе Этьенн — см. комм. 142.
265 Энгельс (Engels) Фридрих (1820-1895) — один из основоположников марксизма, друг и соратник К. Маркса.


Комментарии
749
266 Беккер (Becker) Иоганн Филипп (1809-1886) — деятель международного и немецкого рабочего движения. С 1830-х гг. участвовал в революционном движении. После революции 1848-1849 гг. — сторонник Маркса и Энгельса. Активный деятель I Интернационала, один из организаторов его немецких секций в Швейцарии, редактор журнала «Der Vorbote».
267 Кайенна (франц. Cayenne) — столица Французской Гвианы, заморского департамента Франции и единственного европейского континентального владения в обеих Америках.
268 Правильно: чартисты (от англ. Chartism) — сторонники социально- политического движения в Англии с конца 1830-х до конца 1840-х гг., получившего имя от поданной в 1839 г. парламенту петиции, называвшейся хартией или народной хартией. Чартисты надеялись, что реформированный, согласно их желаниям, парламент сумеет найти верные средства для устранения социальных бед, против которых они протестовали.
269 Тред-юнионы (от англ, trade — профессия, ремесло и union — объединение, союз) — название профсоюзов в Великобритании и ряде др. англоязычных стран.
270 Фении, фенианы (Fenians) — название обширной ирландской сепаратистской ассоциации, сформировавшейся в 1861-1862 гг. и быстро распространившейся как в Ирландии, так и в Америке.
271 Лерсиньи (Persigny) (Fialin) (Фиален, Жан-Жильбер-Виктор), герцог де (1808-1872) — французский государственный деятель. Сначала — роялист, потом крайний республиканец; принимал участие в революции 1830 г. Удаленный от службы за республиканские идеи, сделался рьяным сторонником наполеоновских идей. В 1836 и 1840 гг. участвовал в попытках Луи-Наполеона захватить власть, участник переворота 2 декабря 1851 г., в 1852-1854 и 1860-1863 гг. министр внутренних дел. Система его управления характеризуется секретным циркуляром (1861) к префектам, в котором он предписывает им всегда иметь наготове возможно полные списки всех подозрительных людей (республиканцев, орлеанистов, роялистов), чтобы по первому приказу правительства немедленно арестовать всю опасную групп}' или всех сразу.
272 Милютин Николай Алексеевич (1818-1872) — государственный деятель, статс-секретарь, один из главных разработчиков Крестьянской реформы 1861 г. Брат Д. А. Милютина, военного министра. С 1835 г. служил в Министерстве внутренних дел, занимался делами городского хозяйства, промышленности и торговли. По политическим взглядам — умеренный либерал, близкий к славянофилам. Автор и редактор многих статистиче¬


750
ских трудов. В 1863 г. как статс-секретарь Его Императорского Величества для особых поручений, вместе с Ю. Ф. Самариным и кн. В. А. Черкасским руководил «умиротворением» Польши; совместно разработал ряд предложений, одобренных Александром II, в том числе Положение от 19 февраля 1864 г., наделявшее землей польских крестьян.
273 Речь идет о М. Н. Муравьёве.
274 Речь идет о П. А. Шувалове.
275 Берг Фёдор Фёдорович (наст, имя Friedrich Wilhelm Rembert von Berg) (1793-1874) — российский дипломат, географ и военачальник, генерал- фельдмаршал (1865); граф Великого княжества Финляндского. Принимал участие в войнах с Наполеоном (1812-1814), турками (1828-1829) и Польшей (восстание 1830). В 1820-е гг. составил военно-статистическое описание Турции. Руководил экспедициями в Среднюю Азию (1823, 1825), материалы которых были использованы при составлении карт. Производил также съемку в Болгарии и Румынии (1828-1829). Был избран почетным членом Русского географического общества (1870). В 1854-1861 гг. генерал-губернатор Финляндии. С 1863 г. последний наместник Царства Польского.
276 Речь идет об А. Л. Потапове.
277 Расстрел правительственными войсками рабочей демонстрации в Рика- мари 16 июня 1869 г. и стачечников в Обене 6 октября 1869 г.
278 «La Marseillaise». Вышла под редакцией В. Рошфора (Rochefort) в ноябре 1869 г.
Кнуто-германская империя и социальная революция
Эту работу М. А. Бакунин написал в связи с франко-прусской войной 1870-1871 гг. Комментарии издателей первого собрания сочинений М. А. Бакунина, М. Неттлау и Д. Гильома, имевших в своем распоряжении оригиналы бакунинских рукописей, дают возможность изложить следующую версию событий, связанных с написанием этой работы. Первоначально М. А. Бакунин замыслил написание труда, в котором был бы дан «патологический эскиз» Франции и Европы. Дойдя до 105 страницы, он заметил, что отошел от первоначальной идеи книги, углубившись в анализ ряда общих философских проблем и решив это «философское отступление» вынести в приложение к книге. В рукописи появился заголовок: «Appendice, considération philosophique sur le fantôme, sur le monde reel et sur l’homme» («Приложение, философские рассуждения о боже¬


Комментарии
751
ственном призраке, о действительном мире и о человеке»). Доведя в ноябре-декабре 1870 г. рукопись до 256 страниц, Бакунин отказался от мысли продолжать эту «философскую диссертацию». В январе 1871 г. он возвратился к первоначальному замыслу, взяв за исходные первые 80 страниц из первоначальной рукописи и доведя новую редакцию до 285 страницы. Рукопись была отослана Д. Гильому для издания (в феврале-марте 1871 г.). У данного варианта рукописи появился данный самим автором заголовок «La révolution sociale ou la dictature militaire» («Социальная революция или военная диктатура»). К началу апреля 1871 г. Бакунин решил дать ей новое название — «Кнуто-германская империя и социальная революция». Но было уже поздно, ибо в это время в Женеве уже вышла книга под названием «La révolution sociale ou la dictature militaire» par Michel Bakounine. (Работа под таким названием имеется в Музее книги Российской государственной библиотеки в Москве.) В помещенном в самом начале списке опечаток в числе прочего указывалось, что заголовок этого труда должен быть следующим: «L’Empire knouto- germanique et la Révolution sociale» («Кнуто-германская империя и социальная революция»). Так появилась книга, известная ныне именно под этим последним названием. У нее был подзаголовок «Первый выпуск».
Некоторое время Бакунин работал и над рукописью, которая должна была составить второй выпуск книги «Кнуто-германская империя и социальная революция». Однако второй выпуск книги не состоялся. Уже после смерти Бакунина второй выпуск «Кнуто-германской империи и социальной революции» издавался частями. Сначала К. Кафиеро и Э. Реклю издали часть оставшейся рукописи под названием «Бог и государство» (1882), затем М. Неттлау под тем же названием издал в 1895 г. другую ее часть. Еще одна часть публиковалась под названием «Парижская Коммуна и понятие государства». Следующую часть составляет «философская диссертация» Бакунина, т. е. предполагавшееся ко всей книге приложение под названием «Философские рассуждения о божественном призраке, о природе и о человеке». Все эти части бакунинских рукописей, поскольку они были изданы по отдельности, получили самостоятельное историческое бытие. Поэтому имевшие место в литературе попытки воссоздать «второй выпуск» «Кнуто-германской империи...» представляются искусственными. Реально существует только первый ее выпуск и разрозненные части рукописи несостоявшегося второго выпуска. Читатель, интересующийся подробностями, может найти их в комментариях в книге: Бакунин М. А Избранные философские сочинения и письма. М, 1987. С. 546-551.


752
В русском переводе работа «Кнуто-германская империя и социальная революция» вышла в 1907 г. в московском издательстве «Fraternité»; в Избранных сочинениях [В 5 т.]. T. II. / С предисл. Дж. Гильома; Пер. с франц. Вл. Забрежнева. М., 1919. 295, [2] с.; То же. 1922. 265 с.; Бакунин М. А Философия. Социология. Политика: [Сб.]. М.: Правда, 1989. С. 188-290. Здесь печатается одна из глав работы по последнему изданию: С. 251-270.
279 Вильгельм I (Wilhelm) Гогенцоллерн (1797-1888) — король Пруссии с 1861 г. и германский император (кайзер) с 1871 г.
280 Карл V (исп. Carlos I (V), лат. Carolus V, нидерл. Karel V, нем. Karl V, франц. Charles V) (1500-1558) — император Священной Римской империи (1519-1556) и испанский (Кастилии и Арагона) король (Карлос I) в 1516-1556 гг., из династии Габсбургов.
281 Первоначально Бисмарк был сторонником Австрии, но затем стал выступать против ее гегемонии среди германских государств, за главенство Пруссии. Своей цели Бисмарк добился после прусско-австрийской войны 1866 г.
282 Шлезвиг {нем. Schleswig, датск. Slesvig, англосакс. Sliaswic) — историческая область на севере Европы, бывшее герцогство. В XIX в. Шлезвиг стал ареной конфликта между Данией и Пруссией. В 1864 г. по итогам Датской войны (второй войны за Шлезвиг) герцогство полностью вошло в состав Пруссии, а затем была образована прусская провинция Шлезвиг- Гольштейн.
283 Садова, Садовая {чешек. Sadovâ, нем. Sadowa) — деревня в Чехии, близ Градец-Кралове. Рядом с ней произошла битва при Садовой (или при Кениггреце, нем. Schlacht bei Königgrätz) 3 июля 1866 г., которая была самым крупным сражением австро-прусской войны 1866 г., кардинально повлиявшим на течение войны. В многонациональной австрийской армии многие народы не хотели воевать за Габсбургов. Сотни и даже тысячи итальянцев и румын дезертировали прямо на поле боя у Садовой. Расстроенная австрийская армия не выдержала прусских атак и в беспорядке отступила.
284 Чингисхан {монг. Чингис хаан, собственное имя — Темуджин, Темучин) (1162?—1227) — монгольский хан, объединивший Монголию, основатель Монгольской империи (с 1206), организатор завоевательных походов в Китай, Среднюю Азию и Восточную Европу.
285 Речь идет о прусском короле (с 1861) и германском императоре (с 1871) Вильгельме I.


Комментарии
753
286 Мелйнхтон (Melanchton, грецизированное от нем. Schwarzerd) Филипп (1497-1560) — немецкий теолог-гуманист, евангелический реформатор, систематик лютеранства (умеренно бюргерское направление), сподвижник Лютера. После смерти Лютера (1546) — глава лютеранства.
287 Во время Крестьянской войны 1524-1526 гг. в Германии М. Лютер выступил с призывами к расправе над восставшими и к восстановлению в стране крепостного права.
288 Якоби (Jacoby) Иоганн (1805-1877) — немецкий демократ. С начала 1840-х гг. примкнул к либеральной оппозиции прусскому абсолютистскому режиму и стал одним из лидеров ее левого крыла. В публицистических работах этого периода отстаивал право народа на участие в государственном управлении. Во время революции 1848-1849 гг. в Германии — один из руководителей левой фракции прусского Национального собрания. В 1860-е гг. примыкал к партии «прогрессистов». Критиковал политику О. Бисмарка по вопросу объединения Германии. В 1872 г. публично объявил о присоединении к социал-демократическому движению. В 1874 г. был избран в рейхстаг от социал-демократической партии, однако сложил с себя полномочия депутата в знак протеста против реакционного характера рейхстага. В работе «Государственность и анархия» Бакунин подверг Якоби резкой критике за его уступки идее конституционно-монархической формы правления и за поддержку претензий Пруссии на гегемонию среди германских государств.
289 Букв.: порыв в голубую даль (нем.).
290 Бебель (Bebel) Август (1840-1913) — деятель германского и мевдународ- ного рабочего движения, один из основателей и руководителей германской социал-демократии и II Интернационала. В 1867 г. стал председателем Союза немецких рабочих обществ, который в 1868 г. присоединился к I Интернационалу. Созданная ими в 1869 г. социал-демократическая рабочая партия Германии в основном придерживалась принципов марксизма. В 27 лет Бебель был избран в рейхстаг Северо-германского союза. 25 мая 1871 г. выступил в рейхстаге в защиту Парижской Коммуны. По обвинению в государственной измене был приговорен 26 марта 1872 г. к 2 годам заключения в крепости. Пробыл в заключении (с перерывами) около 6 лет.
291 Либкнехт (Liebknecht) Вильгельм (1826-1900) — деятель немецкого демократического и рабочего движения, ученик и соратник К. Маркса и Ф. Энгельса, один из основателей и руководителей социал-демократической партии Германии, один из организаторов II Интернационала. Активно


754
участвовал в революции 1848-1849 гг. в Германии, после поражения которой эмигрировал сначала в Швейцарию, а затем в Великобританию. В 1850 г. вступил в Союз коммунистов. Приняв участие в деятельности Всеобщего германского рабочего союза, способствовал формированию в нем оппозиции лассальянскому руководству. Принадлежал к числу наиболее ревностных пропагандистов революционных идей I Интернационала. В апреле 1865 г. был выслан из Берлина и переехал в Саксонию (в Лейпциг), где вместе с А. Бебелем вел работу в рабочих обществах. С января 1868 г. редактор «Demokratisches Wochenblatt», ставшего с декабря 1868 г. органом Союза немецких рабочих обществ. Сотрудничал с Бебелем. В 1867-1870 гг. — депутат Северогерманского рейхстага, а с 1874 г. (с перерывами) — депутат германского рейхстага. В период франко-прусской войны 1870-1871 гг. выступал вместе с Бебелем против захватнических планов юнкерства и буржуазии; страстно пропагандировал идею солидарности с Парижской Коммуной 1871 г. За выступление против аннексии Германией Эльзаса и Восточной Лотарингии Либкнехт был привлечен в 1872 г. вместе с Бебелем к суду по обвинению «в государственной измене» и осужден на 2 года заключения в крепости.
292 Фридрих II (Friedrich) (1712-1786) — прусский король (с 1740) из династии Гогенцоллернов. Имея целью расширение территории государства в интересах прусского юнкерства, Фридрих II в итоге 1-й (1740— 1742) и 2-й (1744-1745) Силезских войн захватил у Австрии большую часть Силезии. Заключив союз с Англией и напав на Саксонию, развязал Семилетнюю войну 1756-1763 гг.; нанес ряд поражений австрийским и французским войскам, что, однако, было сведено на нет победами русских войск — только вследствие благоприятных для Пруссии политических обстоятельств она избежала полного разгрома. При Фридрихе II Пруссия утвердилась в качестве могущественного соперника Австрии в борьбе за господство в Германии, выдвинулась в число великих держав, ее территория значительно увеличилась. Прусская военная система Фридриха II просуществовала до начала XIX в. и нашла своих подражателей в странах Западной Европы и в России, но потерпела полный крах в войнах против французских революционных войск и наполеоновской армии.
293 Император Пётр III известен, в частности, своим пристрастием к прусским порядкам и преклонением перед прусским королем Фридрихом II.
294 1 4 июня 1807 г. Наполеон при Фридланде (Friedland) в Восточной Пруссии нанес поражение русской армии генерала Л. Л. Бенигсена на


Комментарии
755
завершающем этапе русско-прусско-французской войны 1806— 1807 гг. Александр I, получив это известие, приказал Лобанову- Ростовскому ехать во французский лагерь для переговоров о мире. Генерал Калькрейт также явился к Наполеону от имени прусского короля, но Наполеон усиленно подчеркивал, что заключает мир именно с русским императором. По Тильзитскому миру 1807 г., подписанному между Францией и Россией и Францией и Пруссией, Пруссия потеряла около '/2 своей территории. В знак уважения к русскому императору (en considération de l’empereur de Russie) Наполеон оставил прусскому королю старую Пруссию, Бранденбург, Померанию и Силезию.
295 Блюхер (Blücher) Гебхард Леберехт фон (1742-1819) — прусский генерал-фельдмаршал, князь Валыптаттский. В 1758 г. поступил в шведскую армию, но попал в плен к пруссакам во время Семилетней войны 1756-1763 гг. и в 1760 г. перешел к ним на службу. Во время русско- прусско-французской войны 1806-1807 гг. в 1807 г. был взят в плен французами. До конца 1812 г. Блюхер обречен был на бездеятельность; но едва лишь появилась надежда на свержение режима Наполеона, стал во главе национального движения в Германии, получив в 1813 г. командование русско-прусской Силезской армией. За свою энергию и решительность был прозван русскими солдатами «фельдмаршал Вперед». Неотступно преследуя французов, Блюхер подошел к Парижу и принудил его к сдаче. 31 марта 1814 г. Александр I, возглавлявший антифранцуз- скую коалицию европейских держав, вступил в Париж во главе союзных армий. В 1815 г. Блюхер возглавил прусско-саксонскую армию, которая решила успех битвы при Ватерлоо.
296 Людовик XVIII (Louis) (Станислав-Ксаверий) (1755-1824) — король Франции в 1814-1815 и 1815-1824 гг. Из династии Бурбонов. В 1791 г. бежал из Франции. Считался главой французской контрреволюционной эмиграции. В 1795 г. объявил себя королем Франции. Заняв престол после падения Наполеона I (1814), во время «Ста дней» бежал в Бельгию, вернулся во Францию в июле 1815 г. вместе с войсками иностранных государств. Опасаясь революционного взрыва, вынужден был (после почти годичного террора) проводить первоначально относительно умеренно-либеральную политику, даже распустить в 1816 г. ультрароя- листскую палату депутатов («бесподобную палату»). Но с 1820 г., особенно с конца 1821 г., когда в правительстве возобладали ультрароялисты, резко повернул в сторону открытой реакции.


756
297 6 апреля 1814 г. французский сенат провозгласил восстановление на престоле Бурбонов и конституцию, принятую при Наполеоне I. Людовик XVIII отказался признать эту конституцию. Однако условием въезда Людовика в Париж русский император Александр I поставил введение конституционных порядков, что Людовик и пообещал сделать.
298 Мария Терезия (Maria Theresia) (1717-1780) — эрцгерцогиня австрийская с 1740 г. Ее права были признаны европейскими державами только после войны за Австрийское наследство (1740-1748). До 1765 г. соправителем Марии Терезии был ее муж Франц Стефан Лотарингский (император Франц I), а с 1765 г. — ее сын Иосиф II. Правление Марии Терезии было важным этапом в развитии абсолютизма в австрийских землях. Она провела реформы, направленные на усиление государственной централизации.
299 Речь идет о М. Н. Муравьёве и Ф. Ф. Берге.
300 Горчаков Александр Михайлович (1798-1883) — князь, русский дипломат, министр иностранных дел и государственный канцлер России. На дипломатической службе с 1817 г. В 1854 г. принял участие в Венской конференции послов, стараясь удержать Австрию, Пруссию и другие государства от присоединения к англо-франко-турецкой коалиции против России. С 1856 г. министр иностранных дел. В 1856-1863 гг. стремился снять ограничения, наложенные на Россию Парижским мирным договором 1856 г., путем сближения с Францией, но после попытки Наполеона III использовать польское восстание 1863 г. в ущерб интересам России Горчаков повернул курс внешней политики России в сторону сближения с Пруссией. Разгром Пруссией Франции позволил Горчакову объявить об отказе России от статьи Парижского договора, ограничивавшей ее суверенитет на Черном море, и добиться признания этого другими державами на международной конференции 1871 г. в Лондоне. Высшим этапом в политическом сближении России с Германией и Австро-Венгрией был «Союз трех императоров» (1873).
301 В письме от имени Генерального совета Международного товарищества рабочих членам комитета русской секции I Интернационала от 24 марта 1870 г. К Маркс писал, что «русский насильственный захват Польши есть пагубная опора и настоящая причина существования военного режима в Германии, и вследствие того на целом континенте» (К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия. М., 1967. С. 171).
302 Крымская война 1853-1856 гг., Восточная война — война России за господство на Ближнем Востоке с коалицией Великобритании, Франции,


Комментарии
757
Турции и Сардинии, на сторону которых склонилась Австрия, а отчасти и Пруссия. Предлогом к войне явился спор между православным и католическим духовенством в 1852 г. из-за обладания «святыми местами» в Палестине. Поражения Турции на Черном море ускорили вступление в войну Великобритании и Франции. 23 декабря 1853 г. англо-французский флот вошел в Черное море. 9 февраля Россия объявила войну Великобритании и Франции. 18 марта 1856 г. был подписан Парижский мирный договор, по которому Россия согласилась на нейтрализацию Черного моря с запрещением иметь там военные флот и базы, уступала Турции южную часть Бессарабии, обязалась не возводить укреплений на Аландских островах и признавала протекторат великих держав над Молдавией, Валахией и Сербией.
з°з Фауст (Faust) — герой немецкой легенды, возникшей в период Реформации: ученый, заключивший союз с дьяволом (Мефистофелем) ради знаний, богатства и мирских наслаждений.
304 Арндт (Arndt) Эрнст Мориц (1769-1860) — немецкий писатель. Принимал участие в борьбе против Наполеона (1806). Бежал в 1812 г. в Россию; в 1813 г. вернулся в Германию. Выступал с узконационалистической тенденцией как идеолог освободительной войны против Наполеона. Автор стихов патриотического характера и известного национального гимна: «Wo ist das deutsche Vaterland?» («Где у немца отечество?»).
305 Эльзас (Alsace) и Лотарингия (Lorraine) — имперская земля в Германии в 1871 -1918 гг., созданная из отторгнутых у Франции в результате франкопрусской войны 1870-1871 гг. эльзасских департаментов Верхний и Нижний Рейн (за исключением р-на Бельфора) и части лотарингских департаментов Мерт и Мозель.
306 Гогенштауфены (Hohenstaufen) — династия германских королей и императоров «Священной Римской империи» в 1138-1254 гг.
307 Фридрих I (Friedrich) Барбаросса (Barbarossa, букв.: «краснобородый») (ок. 1125-1190) — германский король с 1152 г., император с 1155 г. Из династии Штауфенов (Гогенштауфенов).
Письмо к С. Г. Нечаеву
Впервые письмо Бакунина, написанное на русском языке, опубликовал французский русист М. Конфино в журнале «Cahiers du monde russe et soviétique» (1966. Vol. VII. №4). Переиздано в «Архиве Бакунина» под редакцией Артура Ленинга (см.: Archives Bakounine. IV. Michel Bakounine et ses


758
relations avec Sergej Necaev. 1870-1872. Leiden, 1971. C. 103-141) и воспроизведено в. парижской версии этого издания (см.: Bakounine М. Oeuvres complètes. T. 5. Paris, 1977. P. 103-141). В нашей стране это письмо впервые опубликовано в приложении к статье: Житомирская С. В., Пирумо- ваН. М. Огарёв, Бакунин и Н. А. Герцен-дочь в «нечаевской истории (1870)»// Литературное наследие. Т. 96. М., 1985. С. 499-522), переиздано: Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика: [Сб.]. М.: Правда, 1989- С. 527— 568. Здесь печатается по последнему изданию.
Нечаев Сергей Геннадьевич (1847-1882) — деятель российского революционного движения. С 1866 г. переехал в Петербург, где, сдав экзамен на звание учителя, преподавал в Сергиевском приходском училище. Вольнослушателем Петербургского университета участвовал в студенческих волнениях 1868-1869 гг., возглавляя вместе с П. Н. Ткачевым радикальное меньшинство. Иезуитским лозунгом «цель оправдывает средства», положенным в основу «Катехизиса» (1869), Нечаев руководствовался с первых шагов революционной деятельности. В январе 1869 г., распустив ложный слух о своем аресте, Нечаев уехал в Москву, а в марте скрылся за границу. В Женеве, выдавая себя за бежавшего из Петропавловской крепости представителя революционного комитета, вошел в доверие к Бакунину и Огарёву. Вместе с ними развернул пропагандистскую кампанию на средства, выданные Огарёвым, вопреки противодействию Герцена, из фонда, предназначенного для субсидирования революционной деятельности (т. н. «Бахметевский фонд»). Возвратившись в сентябре 1869 г. в Москву, Нечаев представился доверенным не существовавшего русского отдела «Всемирного революционного союза», создал отдел тайного общества «Народная расправа», якобы имевшегося уже повсеместно. Столкнувшись с недоверием и противодействием члена организации студента И. И. Иванова, обвинил его в предательстве и 21 ноября 1869 г. убил при участии 4 других членов. В конце ноября выехал в Петербург, где пытался продолжать деятельность по созданию тайного общества. 15 декабря 1869 г. в связи с начавшимися арестами по делу неча- евцев (было привлечено 87 чел.) бежал в Швейцарию. Получив вторую половину «Бахметевского фонда», Нечаев опубликовал ряд прокламаций, обращенных к различным слоям русского общества. Совместно с Огарёвым издавал «Колокол» (апрель-май 1870 г., № 1-6). Злоупотребление Нечаевым именем I Интернационала вынудило Генеральный совет в 1871 г. официально отмежеваться от него. Теоретическая беспринципность, мистификаторские и провокаторские методы Нечаева, разоблаченные при содействии Г. А Лопатина, побудили Огарёва и Бакунина порвать с ним летом 1870 г. все


Комментарии
759
отношения. В сентябре 1870 г. Нечаев издал в Лондоне журнал «Община» (№ 1), затем, разыскиваемый агентами царского правительства, скрывался в Париже и Цюрихе, поддерживал связи с польскими бланкистами. 14 августа 1872 г. был арестован в Цюрихе. Швейцарское правительство выдало Нечаева России, как уголовного преступника. 8 января 1873 г. в Москве он был приговорен за убийство Иванова к 20 годам каторжных работ. Заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В декабре 1880 г. установил связь с Исполнительным комитетом «Народной воли», подготовил план своего освобождения, от которого затем отказался, не желая отвлекать силы народовольцев от покушения на Александра II. Умер в равелине.
308 Нечаев изображал себя в качестве представителя комитета революционного русского общества, которое фактически не существовало.
309 Знаком <...> здесь и далее обозначены пропуски в копии письма, знаком [...] — слова, вставленные публикаторами по смыслу.
310 Локарно (итал. Locarno) — город на юге Швейцарии. Бакунин переехал сюда из Женевы в октябре 1869 г. Нечаев приезжал к нему в начале 1870 г.
311 Брошюра Бакунина «К офицерам русской армии», написанная им в январе 1870 г., в том же году вышла в Женеве. В ней Бакунин предрекал наступление часа «последней борьбы между Романовским Голыитейн- Готторпским Государством и между русским народом», призывал создать антигосударственную «революционно-народную организацию» и организовать заговор с целью разрушения «всего сословно-государственного мира в России».
312 Из четырех петрашевцев, с которыми Бакунин был знаком по Сибири, названы только трое: М. В. Буташевич-Петрашевский, Ф. Н. Львов и Ф. Г. Толь'. Четвертым знакомым Бакунина был И. А. Спешнев.
Львов Фёдор Николаевич (1823-1885) — русский революционер. Из дворян. Штабс-капитан лейб-гвардии Егерского полка. По делу петрашевцев в 1849 г. приговорен к расстрелу, замененному 12 годами каторжных работ, которые отбывал в Шилкинском, Александровском и Нерчинском заводах. По амнистии 1856 г. вышел на поселение. В Сибири занимался химическими и техническими исследованиями, сотрудничал в иркутской печати. Возвратился в Петербург в 1863 г. В 1871-1882 гг. секретарь Русского технического общества и редактор его «Записок».
Тсм[л]ъ Феликс-Эммануил Густавович (1823-1867) — петрашевец. По делу петрашевцев отбывал каторгу в Керевском заводе в Томской губ. По возвращении из ссылки с конца 1850-х гг. сотрудничал в журналах.


760
Спешнее Николай Александрович (1821-1882) — русский революционер. "Из дворян. В 1842-1846 гг. жил за границей, участвовал в освободительном движении в Швейцарии. Изучал философские и социально- экономические труды Л. Фейербаха, Ш. Фурье, П. Ж Прудона и др. Один из руководителей петрашевцев, по делу которых был приговорен к расстрелу, замененному 10 годами каторги; находился в Александровском заводе Нерчинского округа (до амнистии 1856). В 1857-1859 гг. редактор «Иркутских губернских ведомостей»; вместе с генерал-губернатором Восточной Сибири H. Н. Муравьевым-Амурским участвовал в экспедиции по Амуру.
313 В издании 1985 г. (в «Литературном наследии»): «знал», что искажает смысл высказывания Бакунина.
314 Герцен Александр Иванович (псевд. — Искандер) (1812-1870) — русский революционер, писатель, философ и публицист.
315 Потебня Андрей Афанасьевич (1838-1863) — русский революционер. Из дворян. Служил в Шлиссельбургском полку подпоручиком. В 1862 г. возглавил революционную организацию офицеров в Польше. Летом того же года, покинув полк, перешел на нелегальное положение. В ноябре 1862 г. вместе с организацией вошел в «Землю и волю». Был одним из авторов ряда революционных прокламаций от Комитета русских офицеров в Польше. В 1862 г. в варшавском парке совершил покушение на наместника Царства Польского А. Н. Лидерса. Поддерживал связь с Герценом и Огарёвым. Во время польского восстания 1863-1864 гг. приезжал в Лондон для встречи с ними.
316 Утин Николай Исаакович (1841-1883) — русский революционер. Родился в семье купца-миллионера. Осенью 1861 г. за участие в студенческих волнениях арестован и исключен из Петербургского университета. В 1862 г. году сдал экстерном экзамены. В это же время стал членом общества «Земля и воля», был выбран в ЦК. В 1863 г. уехал из России. В Лондоне сотрудничал с Герценом и Огарёвым. Из-за возникших разногласий разошелся с Герценом, а в 1865 г. стал его открытым противником. С 1867 г. член I Интернационала. В 1868-1870 гг. входил в редколлегию газеты «Народное дело». В 1870-1871 гг. был редактором газеты «L’Egalité» — органа Женевской секции I Интернационала, делегатом Лондонской конференции I Интернационала (1871). В середине 1870-х гг. отошел от революционной деятельности. В 1878 г. возвратился в Россию, уехал на Урал, где работал инженером.


Комментарии
761
317 Нечто совершенно неизвестное; недоступная, недостижимая область (лат.).
318 Огарёв Николай Платонович (1813-1877) — русский революционер, публицист, поэт.
319 В Москве Нечаев появился в сентябре 1869 г.
320 От осет. абыраег, абрег — скиталец, разбойник.
321 В копии: «но какой».
322 Марат (Marat) Жан Поль (1743-1793) — один из предводителей Великой французской революции, радикальный журналист, лидер якобинцев. Известен под прозвищем «Друг народа», в честь газеты, которую он издавал. Один из наиболее ярых сторонников якобинского террора. В 1792 г. был избран в Конвент. Выступал за консолидацию всех революционных сил для победы над интервентами во имя спасения республики. В апреле 1793 г. Марат (несмотря на его неприкосновенность как депутата), согласно постановлению Конвента, которого добились жирондисты, был арестован и предан суду Революционного трибунала; однако был оправдан и с триумфом возвращен народом в Конвент. Марат и М. Робеспьер, возглавлявшие якобинцев, руководили подготовкой народного восстания 31 мая — 2 июня 1793 г., свергнувшего власть Жиронды.
323 Савонарола (Savonarola) Джироламо (1452-1498) — флорентийский религиозно-политический деятель, поэт. С 1491 г. приор монастыря Сан-Марко во Флоренции, где восстановил строгость монастырского устава. После падения тирании Медичи (1494) способствовал установлению во Флоренции республиканского строя, выдвинул план социально- политических реформ, отражавших интересы средних городских слоев. Используя фанатически настроенные группы молодежи, Савонарола превратил их в своего рода «полицию нравов», организуя торжественные «сожжения суеты» — костры из предметов быта, произведений искусства и книг, противоречащих христианской морали. В 1497 г. был отлучен от церкви. В ответ он выступил с призывом созвать церковный собор для низложения папы. Не желая идти на разрыв с Римом, флорентийская синьория арестовала Савонаролу, ему были предъявлены обвинения религиозно-политического характера. По приговору синьории он был казнен.
324 В копии ошибка: «Мецену».
Тецель (Tezel, собств. Diezel) Иоганн (1470, по др. данным ок. 1455— 1519) — саксонский монах, доминиканец. Как апостолический комиссар папы Льва X, оставил о себе известность торговлей с 1502 г. в Германии


762
индульгенциями, которые он продавал самым беззастенчивым образом, навязывая их, вымогая за них деньги, утверждая при этом, что значение индульгенции превышает значение крещения. Вследствие нападок Лютера в 1517 г. удалился в монастырь.
325 В копии: «ценны».
326 в публикации 1985 г. предлагается сомнительная расшифровка: «Интернациональ-тайно-революционный союз». Немного ниже Бакунин употребляет название Интернациональный союз.
327 В копии: «изменения».
328 В брошюре «Постановка революционных вопросов», вышедшей в Женеве в 1869 г. без подписи, Бакунин ставит вопрос о роли молодежи как объединяющего начала в стихийных народных бунтах.
329 Лопатин Герман Александрович (1845-1918) — русский революционер, член Генерального совета I Интернационала, первый переводчик «Капитала» К. Маркса в России. Из дворян. В 1867 г. ездил в Италию с намерением сражаться в рядах Дж. Гарибальди. Вернувшись в Россию, задумал создать «Рублевое общество» для изучения экономики страны, быта народа, его способности восприятия идей социализма, но в январе 1868 г. был арестован. Отбывал ссылку в Ставрополе. В начале 1870 г. бежал в Петербург, организовал побег из ссылки И. Л. Лаврова и вслед за ним уехал за границу. В Париже вступил в I Интернационал. Зимой 1870 г. выехал в Сибирь для освобождения Н. Г. Чернышевского из ссылки. В 1871 г. был арестован в Иркутске. Летом 1873 г. бежал за границу, но ежегодно приезжал на родину. В 1879 г. был арестован, вновь бежал (1883). В 1884 г. предпринял попытку воссоздать разгромленную царским правительством «Народную волю», превратить ее в широкую народную организацию. Однако в октябре 1884 г. был арестован, по «процессу 21-го» (1887) заточен в Шлиссельбургскую крепость. Освобожден во время революции 1905-1907 гг.
330 В издании 1985 г.: «изустной».
331 Неясности в источнике, возможно: «для совокупления разобщенных».
332 Речь идет о статье «Наша программа», написанной Бакуниным вместе с Н. И. Жуковским и опубликованной в журнале «Народное дело» (1868. № 1). См. в наст, издании.
333 В копии ошибка: «характеризовать».
334 По сообщению М. Конфино, к этому месту Н. А. Герцен сделала примечание: «По просьбе Бакунина Семен Серебренников прибавил после в другой копии слова “отнюдь не”, которые совершенно изменяют


Комментарии
763
смысл этой фразы» (см.: Cahiers du monde russe et soviétique. Paris, 1966. № 54. P. 674). Возможно, H. A. Герцен ошибалась. Комментаторы публикации 1985 г. считают, что вставленные слова подчеркивают очень важную для Бакунина мысль о допустимости «опутывания», обмана и иезуитизма по отношению к врагу и недопустимости их по отношению к друзьям.
335 Лойола (Loyola) Игнатий (1491?—1556) — основатель ордена иезуитов (1534). Испанский дворянин. Избранный в 1541 г. пожизненно «генералом» ордена, превратил его в орудие контрреформации. Выработал организационные и моральные принципы ордена. В своем сочинении «Духовные упражнения» изложил систему иезуитского воспитания, целью которого ставил подавление индивидуальной воли человека и превращение его в послушное орудие церкви; считал допустимыми любые средства ради «вящей славы божьей».
336 В копии ошибка: «неоспоримо».
337 Бахметьевский фонд — средства (20 тыс. франков), которые оставил Герцену на дело пропаганды русский помещик П. А. Бахметьев, уезжая на Маркизские острова, где собирался поселиться. Бахметьев больше не появлялся, а на деньги не раз заявляла претензию «молодая» эмиграция.
338 Речь идет о Генри Сетерленде, сыне Мэри Сетерленд — подруге Н. П. Огарёва. О какой сплетне идет речь — непонятно.
339 Тата — старшая дочь Герцена Наталия Александровна (1844-1936).
340 Тучкова-Огарёва Наталия Алексеевна (1829-1913) — вторая жена Огарёва, после приезда в Лондон (1856) стала женой Герцена.
341 Тхоржевский Станислав — польский эмигрант (с 1845), друг и многолетний сотрудник Герцена, владелец книжной лавки в Лондоне (в Soho Street City), вместе со своим соотечественником Л. Чернецким принимал активное участие в работе Вольной русской типографии.
342 Серебренников Семен Иванович — русский эмигрант, уроженец Иркутской губ. В конце 1860-х гг. был студентом Технологического института; курса не окончил. В 1868 г. содержал в Петербурге типографию, основанную в 1867 г. на артельных началах. В 1869 г. эмигрировал в Швейцарию; был студентом Цюрихского политехникума; вращался в русских эмигрантских кругах. В 1870 г. по поручению Нечаева должен был ехать в Россию, но 9 мая был арестован швейцарской полицией, принявшей его за разыскиваемого Нечаева. Находился под арестом в течение 12 дней, после чего вел процесс против швейцарского правительства. Из-за раскрытой близости к Нечаеву не мог появиться в России и остался за грани¬


764
цей. Принимал участие в работе I Интернационала. С 1873 г. жил в Париже. В мае 1874 г. русским правительством ему было предложено вернуться в Россию в течение шестимесячного срока; на вызов не явился. Арестован в 1874 г. в Пруссии и выдан русским властям.
343 В копии ошибка: «Крыжова».
Прыжов Иван Гаврилович (1827-1885) — русский историк, публицист, этнограф. Участник революционного движения 1860-х гг. В 1848— 1850 гг. учился в Московском университете. Занимался этнографией, фольклором, русской историей. Начал печататься в I860 г. В 1869 г. познакомился с Нечаевым и стал членом организации «Народная расправа»; в том же году был арестован и в 1871 г. по «процессу нечаевцев» осужден на 12 лет каторжных работ и вечное поселение в Сибири. Отбывал каторгу в Забайкалье, с 1881 г. жил там же на поселении.
344 Озеров Владимир Александрович — бывший уланский офицер, эмигрант. Принимал участие в польском восстании. В 1866 г. выехал за границу через Ригу. Член Женевской секции I Интернационала, близкий Бакунину человек. Вместе с 3. Ралли был участником покушения в 1872 г. на Ад. Стемпковского, но успел скрыться до ареста. В том же году участвовал в конгрессе Юрской секции I Интернационала вместе с Гольштейном и Ралли. На похоронах Бакунина в 1876 г. он один из всех присутствовавших эмигрантов отказался от слияния бакунинской партии с общей «Интернациональной лигой».
345 Речь идет о вилле, на которой когда-то жила группа турецких эмигрантов.
346 В начале 1869 г. Бакунин, находящийся в тяжелом материальном положении, взялся за перевод 1-го тома «Капитала» Маркса, предложенный ему петербургским издателем И. П. Поляковым через посредничество живущего за границей студента И. И. Любавина, и получил за работу аванс в 300 рублей, однако был не в силах успешно выполнить это дело. 17 февраля 1870 г. Нечаев написал угрожающее письмо русскому студенту Любавину, требуя оставить Бакунина в покое и освободить его ото всех обязательств. Письмо, написанное на бланке Центрального Комитета Народной Расправы и украшенное печатью с топором, кинжалом и пистолетом, заканчивалось угрожающими словами: «В противном случае придется прибегнуть к мерам, не столь деликатным». Издатель перепоручил перевод Г. А. Лопатину и И. Ф. Даниельсону (опубликован в С-Петербурге в 1872 г.). А письмо к Любавину, попав к Марксу, было использовано последним в деле исключения Бакунина из I Интернационала.


Комментарии
765
Парижская Коммуна и понятие о государственности:
Первый опыт социальной революции
Впервые опубликовано на русском языке в переводе с французского с подзаголовком «Отрывок из неизданной рукописи» в эмигрантском журнале «La Commune. Община: Социально-революционное обозрение». Genève, 1878. №5, 6/7. Переиздавалась: С письмом П. А. Кропоткина к издателям «Анархической Библиотеки». Женева: Новая русск. тип., 1892. (Анархия, б-ка. № 1); под заглавием «Первый опыт социальной революции: (La commune de Paris et la notion d’Etat)» в сборнике «Союз равных: Сб. статей П. Кропоткина, М. Бакунина, Жана Грава, Элизе Реклю и друг.» [М.: Издание «Равенства», тип. «Сокол», 1906]; Избранные сочинения [В 5 т.]. T. IV. Пб., М.: тип. «Голос труда», 1920. С. 247-266.
Фрагменты этой работы публикуются по последнему изданию: С. 247— 252,257-266.
347 Прокруст — в древнегреческой мифологии прозвище великана-разбой- ника, который насильно укладывал путников на ложе и тем, кто был больше его размеров, обрубал ноги, а малорослых вытягивал до размеров ложа (отсюда имя Прокруста — «растягивающий»). В переносном значении «прокрустово ложе» — искусственная мерка, не соответствующая сущности явления; насильственно налагаемые на что-либо ограничения.
348 Тьер (Thiers) Адольф (1797-1877) — французский государственный деятель, историк, член Французской академии (1833). Содействовал вступлению на престол Луи Филиппа. В 1830 г. стал членом Государственного совета. Накануне Июльской революции 1830 г. — один из руководителей либеральной оппозиции, после революции эволюционировал в консервативного политика. Будучи в 1832-1836 гг. (с перерывом) министром внутренних дел, организовал в 1834 г. жестокое подавление республиканских восстаний в Лионе, Париже и др. городах. В 1836 и 1840 гг. возглавлял правительство, одновременно занимая пост министра иностранных дел. В июне 1848 г. избран депутатом Учредительного собрания. В декабре 1848 г. поддержал кандидатуру Луи Наполеона Бонапарта на пост президента. После сентябрьской революции 1870 г. был направлен «Правительством национальной обороны» в Великобританию, Россию, Австро-Венгрию, Италию с целью договориться с ними о поддержке Франции в войне с Пруссией и посредничестве в заключении мира, но успеха не добился. В феврале 1871 г. был назначен Национальным со¬


766
бранием главой исполнительной власти Французской республики. Восстание 18 марта 1871 г. привело к провозглашению Парижской Коммуны. Тьер бежал в Версаль. Заручившись поддержкой немецких оккупационных войск, с исключительной жестокостью подавил Коммуну, стяжав позорную славу кровавого палача коммунаров. В августе 1871 г. Национальное собрание избрало Тьера президентом Французской республики. В мае 1873 г. ушел в отставку.
349 Цицерон (Cicero) Марк Туллий (106-43 до н. э.) — древнеримский политический деятель, оратор, писатель, один из создателей и классиков латинского литературного языка. Сохранились (не считая отрывков) 58 речей, 19 трактатов и свыше 800 писем Цицерона.
Программа Интернационального Братства
Программа была написана Бакуниным в Цюрихе в период с 30 августа по 13 сентября 1872 г., т. е. во время Гаагского конгресса I Интернационала, на котором Бакунин был исключен из его рядов. Программа подводит итоги социально-политических исканий Бакунина 1864-1872 гг. и в сжатом виде содержит в себе все ключевые положения, касающиеся целей, революционной стратегии и тактики, структуры тайной организации, которые были сформулированы и более подробно раскрыты в других работах этих лет. На русском языке впервые опубликована по французской рукописи: Вестник МГУ. Серия 12. Социально-политические науки. М., 2006. №5. С. 27-43. Перевод с франц. яз. В. Г. Мосолова. Здесь публикуется по этому изданию.
350 Под Y. автор здесь и далее зашифровал Интернациональное братство.
351 Дословно: фойе, вестибюль (франц.).
352 Своевременность, уместность (франц.).
Государственность и анархия
Под общим заголовком «Государственность и анархия» осенью 1873 г. была опубликована первая часть задуманной Бакуниным работы — Государственность и анархия: [Борьба.двух партий в Интернациональном обществе рабочих]. Введение. Ч. 1.1873-1 т. (Изд. Социально-революционной партии. T. I). Ч. 1.1873- Вторую часть он намеревался посвятить истории рабочих ассоциаций в Германии и других странах Европы, а также проблемам «всенародного бунта» и организации рабочих масс на принципах


Комментарии
767
анархизма. Сборник «Историческое развитие Интернационала», вышедший в том же 1873 г., фактически составил вторую часть труда на тему «Государственность и анархия».
На русском языке полностью «Государственность и анархия» публиковалась в России в изданиях: Бакунин М. А Избранные сочинения [В 5 т.]. T. 1 / С биогр. очерком В. Черкезова. Пб.: Голос труда, 1919; То же. 2-е изд. Пб.; М.: Голос труда, 1922 [обл. 1920}; Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика: [Сб.] / [Журн. «Вопр. философии» и др.]. М.: Правда, 1989- С. 291-526. В конце 1960-х гг. эта работа была переиздана на языке оригинала и в переводе Марселя Боди на французский язык в качестве третьей части издания: Archives Bakounine (Leiden, 1967), а затем в издании: Bakounine М. Œuvres complètes (T. 4. Paris, 1976). Здесь публикуется по изданию 1989 г.
353 Имеется в виду I Интернационал.
354 Речь идет о франко-прусской войне 1870-1871 гг.
355 Священный союз (La Sainte Alliance) — союз европейских монархов, заключенный после крушения наполеоновской империи для борьбы против революционного и национально-освободительного движения и обеспечения незыблемости решений Венского конгресса 1814-1815 гг. Акт Священного союза был подписан 26 сентября 1815 г. в Париже русским императором Александром I, австрийским императором Францем I и прусским королем Фридрихом Вильгельмом III. 19 ноября 1815 г. к Священному союзу присоединился французский король Людовик XVIII, а затем большинство монархов Европы. Великобритания, не присоединившаяся к Союзу, поддерживала его политику по ряду вопросов, особенно в первые годы после создания союза, и принимала активное участие в его конгрессах. Но уже к концу 1820-х гг. Священный союз начал распадаться. Европейские революции начала 1830-х гг. нанесли сильный удар принципам Священного союза.
356 Фавр (Favre) Жюль (1809-1880) — французский политический деятель, адвокат, участник Июльской революции 1830 г. В 1848-1851 гг. депутат сначала Учредительного, затем Законодательного собраний. В 1858-1870 гг. депутат Законодательного корпуса, один из лидеров республиканской оппозиции режиму Второй империи. Министр иностранных дел в сентябре 1870 — феврале 1871 г. в «Правительстве национальной обороны», в феврале-июле 1871 г. — в версальском правительстве А. Тьера. Один из организаторов подавления Парижской Коммуны 1871 г.


768
357 Гамбетта (Gambetta) Леон Мишель (1838-1882) — французский политический и государственный деятель. Адвокат. В годы Второй империи выдвинулся как один из лидеров левого крыла республиканцев. В 1869 г. благодаря разработанной им программе радикальнодемократических реформ (т. н. Бельвильская программа) был избран в Законодательный корпус от парижского рабочего округа Бельвиль и от Марселя. С сентября 1870 г. по февраль 1871 г. министр внутренних дел в правительстве Национальной защиты; сторонник продолжения войны с Пруссией, но в то же время, боясь развязать революционную войну, тормозил развертывание партизанского движения против прусских оккупантов. Стремясь снять с себя ответственность за капитуляцию в войне, в начале марта 1871 г. эмигрировал в Испанию. После подавления Парижской Коммуны вернулся в мае 1871 г. во Францию, выступал за амнистию коммунарам. В первое десятилетие Третьей республики руководил борьбой против клерикализма и попыток реставрации монархии. Вместе с тем все теснее сближался с правыми группировками республиканцев и откровенно отмежевался от своей прежней программы демократических и социальных реформ, проповедуя и проводя, по его собственному определению, политику оппортунизма. В 1879-1881 гг. председатель палаты депутатов. В 1881-1882 гг. премьер-министр и министр иностранных дел.
358 28 сентября 1870 г. в Лионе произошло восстание рабочих под руководством Бакунина и ряда его сторонников-анархистов. Был создан «Центральный комитет спасения Франции». В числе своих целей бакунисты выдвигали уничтожение административной машины. Вскоре, однако, правительственная национальная гвардия подавила восстание.
359 Речь идет о циркуляре от 6 июня 1871 г. члена французского правительства Жюля Фавра, в котором, в частности, I Интернационал квалифицируется как общество войны и ненависти, общество атеистическое и коммунистическое.
360 Сагаста (Sagasta) Пракседес Матео (1827-1903) — испанский политический деятель. В 1848 г. вступил в партию прогрессистов; во время революции 1854-1856 гг. был председателем революционной хунты в Саморе, депутатом кортесов. Выступал против О’Доннеля. После поражения революции эмигрировал, но вскоре возвратился в Испанию. В 1866-1868 гг. снова в эмиграции. Во время революции 1868-1874 гг. стоял во главе революционной власти в Кадисе, затем возглавлял различные министерства, а в 1871-1872 гг. был премьер-министром. Позд-


Комментарии
769
нее, будучи главой либеральной партии, неоднократно занимал этот пост (1881-1883,1885-1890,1892-1895,1897-1899,1901-1902).
361 Амадей Савойский (Amadeo de Saboya) (1845-1890) — король Испании в 1870-1873 гг., сын короля Италии Виктора Эммануила II. На испанский престол избран испанскими кортесами 16 ноября 1870 г., после изгнания Изабеллы И (1868). Отрекся от престола 11 февраля 1873 г.
362 Испанский министр внутренних дел P. М. Сагаста разослал в провинции циркуляр, который фактически объявлял членов I Интернационала вне закона.
363 Виктор Эммануил II (Vittorio Emanuele) (1820-1878) — король сардинский в 1849-1861 гг. и первый король объединенной Италии в 1861- 1878 гг. В период борьбы за национальное освобождение и объединение Италии поддерживал планы либералов, стремился привлечь на сторону' монархии отдельных представителей республиканско- демократического лагеря, прежде всего Дж. Гарибальди, чтобы использовать их в своих целях. Во время похода «Тысячи» (I860) занял двойственную позицию. Не выступая открыто против экспедиции, он в то же время стремился ограничить размах и самостоятельность действий гарибальдийцев, а когда в ходе революции 1859-1860 гг. «Тысяча» освободила Южную Италию, направил пьемонтскую армию на юг, чтобы подавить революцию и отстранить Гарибальди от власти. В 1861 г. провозглашен королем Итальянского королевства. Во время австро-итальянской войны 1866 г. возглавлял итальянскую армию. Опасаясь недовольства Франции, державшей гарнизон в Риме, препятствовал попыткам Гарибальди освободить Рим от власти пап. Однако в 1870 г., после крушения французской империи, послал туда войска. Светская власть папы была ликвидирована.
364 В 1864 г. римский папа Пий IX издал «Syllabus» (лат. — список, перечень), осуждавший, в частности, пантеизм, натурализм, рационализм, социализм и коммунизм, а также тайные организации.
365 Далее в издании 1873 г. идет слово «которое», по смыслу текста здесь лишнее.
366 11 февраля 1873 г. испанский король отрекся от престола и в Испании была провозглашена республика.
367 Речь идет о том, что в 1859-1860 гг. объединение Италии произошло вокруг северо-западной части Италии — Пьемонта (Сардинского королевства). В 1821 г. в этой наиболее развитой области Италии вспыхнула революция; именно к Пьемонту в дальнейшем присоединялись другие


770
итальянские территории, освобождавшиеся от австрийского господства. По мысли Бакунина, создание объединенного итальянского государства, хотя и протекало на почве, подготовленной национально- освободительным движением во главе с Мадзини и Гарибальди, но осуществлялось на антинародной основе, что, как он считал, и делало социальную революцию в Италии очень близкой.
368 Гарибальди (Garibaldi) Джузеппе (1807-1882) — народный герой Италии, генерал, один из вождей революционно-демократического лагеря в национально-освободительном движении, боровшегося за объединение Италии «снизу». В освободительную борьбу вступил в 1833 г. В 1834 г. участвовал в Савойской экспедиции мадзинистов. Заочно приговоренный к смертной казни, эмигрировал в Южную Америку, где свыше 10 лет сражался за независимость республик Риу-Гранди и Уругвай. Вернулся на родину в начале революции 1848-1849 гг. в Италии. В период революции участвовал во главе организованного им отряда добровольцев в австро-итальянской войне 1848-1849 гг., был одним из руководящих деятелей Римской республики и организатором обороны Рима. После падения республики с 4-тысячным отрядом совершил героический поход на помощь революционной Венеции. Многократно вырываясь из кольца трех неприятельских армий, пробился к Пьемонту, но был арестован и выслан пьемонтским правительством. В 1849— 1854 гг. в изгнании. Во время австро-итало-французской войны 1859 г. командовал корпусом альпийских стрелков, победоносно продвигавшимся по Ломбардии. Во время Итальянской революции 1859-1860 гг. возглавил «Тысячу» — революционный отряд, выступивший на помощь освободительному восстанию на о. Сицилия. Экспедиция Гарибальди и сопутствовавшие ей народные восстания, поддержка крестьянами похода привели к освобождению всего юга Италии от власти Бурбонов. Стремясь воссоединить с объединенным итальянским государством еще остававшиеся вне его пределов Рим и Венецию, предпринял две вооруженные попытки освободить Рим (в 1862 и в 1867); В 1870 г., в период франко-прусской войны 1870-1871 гг., Гарибальди предложил свои услуги республиканскому правительству Франции и командовал Вогезской армией, которая нанесла ряд серьезных поражений прусской армии. Гарибальди приветствовал парижских коммунаров и был сторонником I Интернационала.
369 Людовик XIV (Louis) (1638-1715) — король Франции с 1643 г. Из династии Бурбонов. Сын Людовика XIII. Период его правления (с 1661) явил¬


Комментарии
111
ся апогеем в развитии французского абсолютизма. Придворные именовали Людовика XIV «король-солнце»; легенда приписывает ему изречение: «Государство — это я». Стремился использовать для возвеличения королевской власти достигшие расцвета в его правление науки, искусство, литературу. С другой стороны, беспрерывные войны, огромные расходы королевского двора, непомерно высокие налоги, религиозная нетерпимость делали для народа царствование Людовика XIV особенно тяжелым. Вспыхивали многочисленные народные восстания, особенно в последние десятилетия его правления.
370 Фиоритура (итал. fioritura — букв.: цветение) — украшение мелодии трелями и т. п., здесь (перенос.): приукрашивание.
371 Королевская династия Бурбонов (франц. Bourbons) во Франции в 1589— 1792,1814-1815,1815-1830 гг.
372 Версаль, Версай (Versailles) — город во Франции, юго-западный пригород Парижа. С 1682 г. (при Людовике XIV) и до 1789 г. — главная резиденция французских королей.
373 Направление в германском рабочем движении; название происходит от имени родоначальника Ф. Лассаля.
374 Имеются в виду младшие ветви королевских династий Валуа и Бурбонов. К Орлеанскому дому принадлежали французские короли Людовик XII (правил в 1498-1515) и Луи Филипп (правил в 1830-1848).
375 Жанна д’Арк (Jeanne d’Arc) (ок. 1412-1431) — народная героиня Франции. Возглавила освободительную борьбу французского народа против англичан во время Столетней войны 1337-1453 гг. Была сожжена на костре, обвиненная в ереси и колдовстве церковным судом в Руане. Новым процессом в 1456 г. во Франции была торжественно реабилитирована, а в 1920 г. причислена католической церковью к лику святых.
376 Речь идет о франко-прусской войне 1870-1871 гг.
377 Бакунин ошибочно полагает, что в 1868 г. по вопросу о взаимоотношении германских социал-демократов с австрийскими В. Либкнехт действовал по указанию К. Маркса. Однако в письмах Л. Кугельману от 6 апреля и 24 июня 1868 г. К. Маркс критически отзывался об этой деятельности В. Либкнехта (Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 32. С. 453,457).
378 Имеется в виду франко-прусская война 1870-1871 гг.
379 В марте 1871 г. в результате неудачной попытки разоружения парижских рабочих правительство во главе с А. Тьером (образовано 17 февраля 1870 г. на заседании Национального собрания в Бордо) вынуждено было


772
бежать в Версаль, откуда оно руководило борьбой с Парижской Коммуной. Отсюда и его название — Версальское правительство.
380 Имеется в виду колонна на Вандомской площади в Париже, высотой 43,5 м. Поставлена в 1806-1810 гг. (архитекторы Ж. Б. Лепер и Ж. Гон- дуэн) в честь побед Наполеона I. Была сооружена из бронзы неприятельских пушек и увенчана статуей Наполеона. 16 мая 1871 г., в соответствии с декретом Парижской Коммуны от 12 апреля, Вандомская колонна была низвергнута как символ милитаризма и завоевательных войн. В 1875 г. восстановлена.
381 Весной 1873 г. в Барселоне (Испания) французские социалисты создали «Комитет революционной социалистической пропаганды южной Франции».
382 Речь идет о падении курса ценных бумаг, выпущенных государством, которое произошло вследствие политики правительства Тьера, заключившего мирный договор с Германией.
383 Сторонники легитимизма (франц. legitimisme, от лат. legitimus — законный) — политического принципа, выдвинутого французским дипломатом Ш. Талейраном на Венском конгрессе 1814-1815 гг. в целях обоснования и защиты территориальных интересов Франции, состоявших в сохранении границ, существовавших на 1 января 1792 г., и недопущения территориального расширения Пруссии.
384 Речь идет о монархической группировке во Франции, выступившей в период Реставрации в поддержку притязаний Луи Филиппа Орлеанского на королевский престол и добившейся во время революции 1830 г. провозглашения его королем. В период Второй республики (1848-1852) вместе с легитимистами входили в состав реакционной «партии порядка», политика которой облегчила установление Второй империи.
385 Бароде (Barodet) Дезире (1823-1906) — французский политический деятель, был учителем, потом фабрикантом в Лионе, где после крушения империи стал мэром города. 4 сентября 1870 г. провозгласил республику в Лионе. Выступив кандидатом радикальной партии на дополнительных выборах в Париже против умеренного республиканца Ремюза, одержал победу, способствовавшую падению Тьера. Примкнул в Национальном собрании к крайней левой, в палате депутатов — к республиканской левой. В 1896-1900 гг. — сенатор.
386 Новая Каледония (франц. Nouvelle Calédonie) — группа островов в юго- западной части Тихого океана, в Меланезии. Владение Франции («заморская территория»), В 1864-1896 гг. служила местом каторги; сюда было


Комментарии
lib
сослано в общей сложности ок. 40 тыс. чел., в их числе участники Парижской Коммуны 1871 г.
387 Воспользовавшись франко-прусской войной 1870-1871 гг., Россия отказалась придерживаться тех ограничений, которые были наложены на нее после поражения в Крымской войне.
388 В 1873 г. русские войска под командованием генерала К. П. Кауфмана покорили Хивинское ханство.
389 Филипп II (Felipe) (1527-1598) — испанский король с 1556 г. Из династии Габсбургов. Вступил на престол после отречения своего отца Карла V и раздела империи, по которому получил Испанию, Королевство обеих Сицилий, Нидерланды, Франш-Конте, Милан, владения в Америке и Африке. Своей политикой содействовал упрочению абсолютизма. Фанатичный поборник католицизма, поддерживал инквизицию; еретики подвергались массовому сожжению, преследовались мориски. После разгрома испанскими войсками французских в битве при Сен-Кантене (1557) заключил с французским королем выгодный для Испании Като- Камбрезийский мир 1559 г., завершивший Итальянские войны 1494— 1559 гг. В 1571 г. возглавил «Священную лигу», созданную рядом государств для борьбы с турками. В 1581 г. добился присоединения к своим владениям Португалии. Оказывал военную помощь французским католикам в религиозных войнах; в 1591 г. в Париж был введен испанский гарнизон. Пытался посадить на французский престол свою дочь Изабеллу, но этому воспротивились Генеральные штаты 1593 г. В июне 1595 г. испанские войска были разбиты Генрихом Наваррским при Фонтен- Франсез. В 1598 г. вынужден был признать французским королем Генриха IV и подписать с ним мир (Вервен, май 1598); испанские войска были изгнаны из Франции.
390 Имеется в виду боковая линия французской королевской династии Бурбонов, начавшаяся с внука Людовика XIV Филиппа, ставшего в 1700 г. испанским королем Филиппом V.
391 Тироль (Tyrol, Tirol) — историческая область в Европе, в Альпах. В 1805 г., во время наполеоновских войн, Тироль был присоединен к Баварии, союзнику наполеоновской Франции. Вспыхнувшее в 1809 г. против франко-баварской оккупации восстание под руководством А. Гофера потерпело поражение. Тироль был разделен между Баварией, Итальянским королевством и Иллирийскими провинциями. Вновь присоединен к Австрийской империи Габсбургов решениями Венского конгресса 1814-1815 гг.


774
392 Изабелла II (Isabel) (Мария-Луиза) (1830-1904) — испанская королева в 1833-1868 гг., дочь Фердинанда VII. До объявления Изабеллы II совершеннолетней (1843) Испанией правили регенты. После 1843 г. — период господства придворной клики (камарильи). С началом Испанской революции 1868-1874 гг. Изабелла II бежала во Францию. В 1870 г. отреклась от престола в пользу своего сына Альфонса.
393 Эспартеро (Espartero) Бальдомеро (1793-1879) — испанский военный и государственный деятель, генерал. С 1808 г. участвовал в военных действиях против французов. В 1815-1823 гг. — в испанской армии в южноамериканских колониях Испании. Во время 1-й карлистской войны (1833-1840) командовал правительственными соединениями. В политической борьбе выступал как лидер прогрессистов. В сентябре 1840 г. при поддержке революционных хунт стал главой правительства, а в мае 1841 г. был избран кортесами единоличным регентом королевства. В июле 1843 г. смещен в результате восстания под руководством генерала Нарваэса, после чего жил в эмиграции в Великобритании (до 1848). Во время революции 1854-1856 гг. снова возглавлял правительство.
394 Нарваэс (Narvâez) Рамон Мария (с 1844 герцог де Валенсия, de Valencia) (1800-1868) — испанский политический и государственный деятель. В 1830-х гг. участвовал в военных действиях против карлистов. С 1836 г. генерал. В 1838 г. был уволен в отставку. Примкнув к «умеренным» либералам, участвовал в выступлении в Севилье (ноябрь 1838 г.) против «прогрессиста» Б. Эспартеро; после неудачи этого выступления бежал в Гибралтар, а затем в Париж. В 1843 г. вернулся в Испанию и при помощи перешедшей на его сторону части армии занял 23 июля Мадрид, став фактически диктатором (до 1851); возглавил партию модерадос. В 1844— 1845 и 1847-1851 гг. министр-президент (с небольшими перерывами). Во время его пребывания у власти были подавлены антиправительственные выступления 1844 и 1848 гг., введена консервативная конституция 1845 г. (взамен конституции 1837), испанские войска были направлены в Рим для восстановления светской власти папы (1849). После революции 1854-1856 гг. снова занимал пост премьера (1856-1857,1864-1865, 1866-1868).
395 Прим, Прим-и-Пратс (Prim-y-Prats) Хуан (1814-1870) — испанский политический деятель, генерал-лейтенант (1857). Участвовал в военных действиях против карлистов. В 1843 г., будучи одним из руководителей либеральной партии прогрессистов, участвовал в свержении Б. Эспартеро, после чего был военным губернатором Мадрида (1843), генерал-


Комментарии
775
капитаном Каталонии (1843-1844). С установлением в 1844 г. диктатуры P. М. Нарваэса перешел в оппозицию и был вынужден уехать из Испании (в 1847 вернулся). В 1854 г. поддержал в кортесах Л. О’Доннеля; позднее выступил против курса О’Доннеля на примирение с королевским двором. В 1859-1860 гг. принимал участие в колониальной войне Испании против Марокко, в 1861-1862 гг. возглавлял Испанский экспедиционный корпус в Мексике. Участвовал в подготовке восстания в Кадисе (сентябрь 1868), положившего начало Испанской революции 1868-1874 гг. Во время революции сторонник конституционной монархии. С 1869 г. премьер-министр. Поддержал избрание на испанский престол Амадея Савойского, в день прибытия которого в Испанию Прим был убит.
396 Сорилъя, Зоррилья (Zorrilla) Мануэль Руис дон (1834-1895) — испанский политический деятель. В 1856 г. избран в кортесы, где примкнул к прогрессистам. В 1866 г. за участие в восстании изгнан из Испании; в 1868 г., после падения королевы Изабеллы, назначен министром торговли, народного просвещения и публичных работ, в 1869 г. — министром юстиции, в январе 1870 г. избран президентом кортесов. Содействовал избранию на испанский престол принца Амадея Савойского, при котором был сначала министром исповеданий и народного просвещения, а 25 июля 1871г. стал во главе кабинета и министром внутренних дел, но 3 октября 1871 г. был отстранен от должности. В июне 1872 г. вновь встал во главе радикального кабинета, тщетно пытаясь сохранить престол за Амадеем, после отречения которого (в феврале 1873) эмигрировал.
397 С начала XIX в. до 1870-х гг. в Испании произошло пять революций (1808-1814,1820-1823,1834-1843,1854-1856,1868-1874).
398 В данном случае: муниципальные фуэросы (мси. fueros, мн. ч. от fuero, и португ. foraes, основное значение — право, привилегия, от лат. forum — рынок, право, суд) — в средневековых государствах Пиренейского полу-острова пожалования, как правило, от лица короля, фиксировавшие права, привилегии и обязанности жителей городских и сельских общин.
399 Союз Социальных Революционеров, или Альянс, — тайная международная организация, основанная Бакуниным в сентябре 1872 г. в Цюрихе.
400 Данте Алигьери (Dante Alighieri) (1265-1321) — итальянский поэт. Активно участвовал в общественной жизни Флоренции. Дважды приговаривался к смерти (1302,1315). Последние 6 лет жизни провел в Равенне. Автор романизированной автобиографии «Новая жизнь» (1292), трактатов «О народной речи», «Пир», (1304-1307), «О монархии» (1312-1313). Вершина творчества Данте — поэма «Комедия», названная потомками


776
«Божественной» (по-видимому, начата в 1307, закончена в 1321, первое печатное изд. 1472).
401 Консортерия (Consorteria: от англ, consort — супруг, от лат. consors — соучастник, сотоварищ) — парламентская партия в Италии, образованная Кавуром в I860 г. и просуществовавшая до 1876 г. Ее лозунг — «Chiesa libera in lib ro stato» («Свободная церковь в свободном государстве»).
402 Confortativo, confortante (от итал. — утешительный, ободряющий) — укрепляющее (стимулирующее) средство.
403 Шварценберг (Schwarzenberg) Феликс (1800-1832) — князь, австрийский государственный деятель, фельдмаршал-лейтенант. В 1838-1848 гг. посланник в Турине и Парме, затем в Неаполе. В 1848 г., командуя дивизией армии Радецкого, участвовал в подавлении революции в Италии. В ноябре 1848 г. стал министром-президентом и министром иностранных дел Австрии.
404 Тун-Гогенштейн (Thun Hohenstein) Лео фон (1811-1888) — австрийский политический деятель, в 1849-1860 гг. министр народного просвещения, инициатор реформы образования, основал Академию наук, участвовал в заключении конкордата, с 1861 г. в чешском сейме и в палате господ, вождь крайне правых. Стремился использовать националистические настроения чешского мещанства для борьбы с венскими революционерами. Вступил в соглашение с чешским Национальным комитетом, предложив ему выделить из своего состава специальную делегацию, которая должна была войти в сношения с императорским двором, бежавшим в результате революции в Инсбрук
405 Конкордат (позднелат. concordatum — соглашение, от лат. concordo — нахожусь в согласии) — соглашение между папой римским как главой католической церкви и каким-либо государством, регулирующее положение католической церкви в этом государстве, ее права в области брачно-семейных отношений, в вопросах образования и т. д.
406 Бейст (Beust) Фридрих Фердинанд фон (1809-1886) — граф (1868), саксонский и австрийский государственный деятель. В 1831 г. поступил на службу в Министерство иностранных дел. В 1834 г. был назначен секретарем посольства в Берлине, в 1838 г. — секретарем посольства в Париже, в 1840 г. — уполномоченным в Мюнхене. В начале революции 1848 г. находился в Лондоне в качестве саксонского министра- резидента и в мае того же года был переведен посланником в Берлин. В 1849 г. возглавил Министерство иностранных дел, чуть позже — еще


Комментарии
111
и Министерство исповеданий и народного просвещения. С весны 1853 г. министр внутренних дел. После смерти министра-президента Б. Минского стал главой кабинета. С октября 1866 г. министр иностранных дел в Австрии и после падения министерства Р. Белькреди — министр-президент (23 июня 1867); получил титул канцлера. Противник Бисмарка в европейской политике; заключил соглашение с Венгрией, что привело к образованию Австро-Венгрии.
407 Цислейтания (нем. Cisleitanien, чешек. Cislajtanie, Pfedlitavsko) — распространенное название части территории Австро-Венгрии (1867-1918) к западу от р. Лейта (лат. cis — по эту сторону).
408 Транслейтания {нем. Transleithanien) — название территории Австро- Венгрии к востоку от р. Лейта (1867-1918). Включала собственно Венгрию, а также находившиеся под властью венгерского короля Словакию, Трансильванию, Хорватию, Славонию и некоторые другие земли.
409 Моравия {чешек. Morava, нем. Mähren, лат. Moravia, в русских летописях: Моравская земля, Морава, Моравия) — историческая область в Центральной Европе. В XI в. Моравия была отнята у венгров чехами и с тех пор, с непродолжительными перерывами, составляла часть Чешского королевства. В 1782 г. она была объединена с австрийской Силезией в одну административную единицу с центром в г. Брно; в 1849 г. выделена в особую коронную землю — маркграфство.
410 Стефан Урош /УДушан Неманич {серб. Стефан Урош IV Душан НемапьиЬ) (ок. 1308-1355) — сербский король (1331-1346), из рода Неманичей. В результате ряда войн с Византией и Венгрией ему удалось создать огромное государство, в которые входили Македония, Эпир, Фессалия, часть Фракии; в 1346 г. коронован в качестве «Царя сербов и греков» при одновременном учреждении в Сербской православной церкви патриаршества. В 1349 г. издал законник (так называемый «Законник Стефана Душана»), В издании 1873 г. Душан ошибочно назван Душманом.
411 Мицкевич (Mickiewicz) Адам (1798-1855) — польский поэт, деятель национально-освободительного движения. С 1817 г. участвовал в создании и деятельности патриотических молодежных кружков «филоматов» и «филаретов» («любящих добродетель»). Арестованный (1823) по делу филоматско-филаретских организаций, был в 1824 г. выслан из Литвы и до 1829 г. находился в России, где сблизился с участниками декабристского движения и видными писателями, высоко оценившими его талант. В 1829 г. выехал из России, посетил Германию, Швейцарию, Италию. После неудавшейся попытки присоединиться к польскому восстанию


778
1830 г. навсегда остался в эмиграции (жил преимущественно в Париже), продолжая литературную и революционную деятельность. В 1839-1840 гг. читал курс римской литературы в Лозанне, затем (до 1844) занимал кафедру славянских литератур в парижском Коллеж де Франс. В 1848 г. создал польский легион, сражавшийся за свободу Италии, с 1849 г. сотрудничал в парижской газете «La Tribune des peuples», где выступал со статьями революционно-демократического характера, проявляя интерес к идеям утопического социализма и призывая к революционному союзу народов.
412 Речь идет о сторонниках гуситского революционного движения, ведших борьбу против католической церкви, феодальной эксплуатации и немецкого засилья; названы по имени Яна Гуса (Hus) (1371-1415) — национального героя чешского народа, проповедника, мыслителя, идеолога чешской Реформации. За свои проповеди был отлучен от церкви (1412), а затем осужден собором в Констанце как еретик и сожжен заживо, что вызвало всеобщий взрыв народного недовольства в Чехии, перешедший в гуситские войны (1419-1437).
413 Соломон (др. -евр. фЧап, Шломо); греч. SaXoapobv, lokupcuv в Септуагин-
те; лат. Solomon в Вульгате; араб. Сулайман в Коране) — царь
Израильско-Иудейского царства в 965-928 гг. до н. а, в период наивысшего его расцвета. Прежнее племенное деление страны заменил территориальным, создал разветвленный административный аппарат. Ввел твердую систему налогов, трудовой и воинской повинности, укрепил армию. Соломону приписывается авторство библейских книг (Песнь Песней, Экклесиаст, Притчи и др.).
Здесь автор имеет в виду слова: «Что было, то и будет, и что творилось, то и будет твориться, / И нет ничего нового под солнцем» (Эккл. 1:9; Ветхий Завет: Плач Иеремии. Экклесиаст. Песнь Песней. М., 1998. С. 42).
414 Альбигойцы — религиозная секта (по названию городка Альби) на Юге Франции, а затем в Италии и Фландрии в XI—XIII вв.
415 Дуумвират (duumviratus) — в Древнем Риме любая должность, занимаемая совместно двумя лицами.
416 V конгресс I Интернационала состоялся в Гааге 2-7 сентября 1872 г. Развернувшаяся на нем борьба между марксистами и бакунистами привела к исключению Бакунина и его сторонника Дж. Гильома из I Интернационала, результатом чего явился организационный раскол. Генеральный совет Интернационала был переведен в США и распущен решением Филадельфийской конференции 1876 г. (через две недели после смерти Бакунина). Почти все секции Интернационала: бельгийские, француз¬


Комментарии
779
ские, английские, испанские, итальянские, голландские, швейцарские и американские — отвергли решения, принятые в Гааге, и отказались подчиниться Генеральному совету, под державшему К. Маркса. Большинство этих секций, соединившись, образовали новый, анархический Интернационал, просуществовавший до 1879 г.
417 Правильно: скупщина (серб. Скупштина, хоре, skupstina, словен. skup- scina — собирать) — форма выборного народного представительства (парламента) в Сербии и других Балканских странах.
418 Иначе: Сардинское королевство — государство, существовавшее в Италии в 1720-1861 гг. Образовалось с присоединением к Савойскому герцогству о. Сардиния. Ядро королевства — Пьемонт. В 1792 г. французские войска заняли Савойю и Ниццу, которые были присоединены к Франции, в 1798 г. был занят Пьемонт и также присоединен к Франции. После падения наполеоновской империи решением Венского конгресса 1814-1815 гг. Сардинское королевство было восстановлено в своих прежних границах и ему была передана Лигурия (с Генуей). В 1840-х гг. королевство превратилось в одно из экономически развитых итальянских государств с относительно сильной армией; оно проводило независимую внешнюю политику. Добиваясь помощи Франции, в 1855 г. вступило в Крымскую войну на стороне Франции и Великобритании. Несколько лет спустя королевство вело вторую войну против Австрии в союзе с Францией. По Цюрихским договорам 1859 г. к Сардинскому королевству была присоединена Ломбардия. По Туринскому договору I860 г. оно передало Франции Савойю и Ниццу. В результате итальянской революции 1859-1860 гг. к нему присоединились почти все итальянские государства и области. 17 марта 1861 г. Сардинское королевство приняло официальное наименование — Итальянское королевство.
419 Карл Альберт (Carlo Alberto) (1798-1849) — король Пьемонтского (Сардинского) королевства в 1831-1849 гг., из Савойской династии. Во время революции 1848-1849 гг. ввел умеренно-либеральную конституцию (т. н. Альбертинский статут, 1848); проводил политику компромиссов, за что был прозван в Италии «королем колебаний». Под напором национально-освободительного движения объявил войну Австрии (за первые успехи заслужил прозвище «меча Италии»), но после поражений в этой австро-итальянской войне 1848-1849 гг. отрекся от престола 23 марта 1849 г. и бежал в Португалию, где жил под именем графа Борго. Престол его наследовал старший сын его, Виктор Эммануил.


780
420 См. комм. 495.
421 Венцеслав, Венцель (Wenzel, Wenceslaus) (1361-1419) — немецкий император (1378-1400), старший сын императора Карла IV, из Люксембургского дома.
422 Табориты — радикальные сторонники чешского реформатора Яна Гуса, собирались у горы Табор около Праги. Отсюда пошло название.
423 Жижка (2izka) Ян (ок. 1360-1424) — деятель гуситского революционного движения, полководец, национальный герой чешского народа.
424 Полоцкий (Palackÿ) Франтишек (1798-1876) — чешский историк, философ, деятель культуры и чешского национального движения XIX в. В 1840-х гг. — лидер чешского национально-либерального движения. В период революции 1848-1849 гг. выступил с развернутой программой австрославизма, председательствовал на Славянском съезде в Праге (1848). С конца 1840-х гг. до начала 1860-х гг. был депутатом австрийского рейхсрата и чешского сейма. С 1860-х гг. — один из идейных вождей консервативного крыла чешской буржуазии (партии старочехов). Палацкий — автор эстетико-философских работ и многочисленных исследований по истории Чехии.
425 Ригер (Rieger) Франтишек Ладислав (1818-1903) — чешский политический и общественный деятель, доктор права (1847), барон (с 1897). Ближайший сотрудник (и зять) Ф. Палацкого. Активный участник чешского национального движения 1830-1840-х гг. Во время революции 1848— 1849 гг. в Чехии — один из лидеров чешской либеральной буржуазии. Вместе с Палацким предпринял издание первой чешской энциклопедии «Slovnik naucny» (1858-1874). Возглавлял Чешскую национальную партию (основана ок. I860). Сторонник союза чешской буржуазии с дворянством под лозунгом автономии Чехии в составе империи Габсбургов. После раскола Чешской национальной партии (1874) — один из лидеров старочехов. Участник Всероссийской этнографической выставки и делегат Славянского съезда (май 1867) в Москве.
426 Браунер (Brauner) Франц Август (1810-1880) — чешский политический деятель, один из последовательных сторонников идеи славянской взаимности в Чехии, сподвижник Ф. Палацкого и Ф. Ригера. Участник Всероссийской этнографической выставки и делегат Славянского съезда 1867 г. в Москве.
427 23 апреля 1867 г. по инициативе Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, созданного в 1863 г. при Московском университете, в Манеже разместилась уникальная экспозиция Всероссий¬


Комментарии
781
ской этнографической выставки. Организаторы смотра ориентировались на принципы экспонирования, принятые в антропологическом и этнографическом отделах Всемирной выставки 1862 г. в Лондоне. Они стремились пробудить интерес широкой общественности к проблемам антропологии и этнографии. Выставка проходила одновременно со Съездом славянских представителей, который должен был «открыть новую эпоху в истории славянского мира». Это обстоятельство вызвало бурю негодования в австрийской печати, называвшей выставку «политической демонстрацией», а Москву — «Меккой панславизма». Открытие выставки приурочили к празднику основания русской письменности Кириллом и Мефодием. Ей предшествовал курс публичных лекций. Для участия в смотре были приглашены представители культуры славянских народов, устроены приемы гостей в Доме Благородного собрания. Выставка работала до середины июня 1867 г., вызвав широкий общественный интерес. Ее посетило более 83 тыс. человек.
428 Намек на родство русского царя Александра II и прусского императора Вильгельма I.
429 Речь о восстании 1830-1831 гг. на польских землях, находившихся под властью России.
430 Имеется в виду Общество соединенных славян, созданное в 1823 г. русскими офицерами братьями А. И. и П. И. Борисовыми и польским политическим ссыльным Ю. К. Люблинским; в 1823 г. оно вошло в Южное общество декабристов.
431 См. комм. 35.
432 Триест (Trieste) — город и крупный порт в Северной Италии, на берегу Триестского залива Адриатического моря.
433 Бельфор (Belfort) — город на востоке Франции, у горного прохода между Вогезами и Юрой, называемого Бургундскими Воротами. Находился на территории военных действий во время франко-прусской войны 1870— 1871 гг.
434 Мак-Магон (Mac-Mahon) Мари Эдм Патрис Морис (1808-1893) — французский государственный и военный деятель, маршал Франции (1859). Во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. командовал группой войск, потерпевшей поражение при Верте (6 августа 1870), затем армией, разгромленной при Седане (1-2 сентября 1870) и, наконец, армией версальцев, действовавшей против Парижской Коммуны 1871г. Во время президентства Тьера его роль изменилась: если до этого он был лишь солдатом, то теперь стал политиком, на имени которого сошлись три


782
ненавидевшие друг друга монархические партии, когда они искали преемника Тьеру. В 1873-1879 гг. — президент Французской республики.
435 Богоматерь-Богородица (0еорг|тшр ©oxoxoç, Mater Dei, dei para, Unsere Liebe Frau, Heilige Jungfrau, Notre Dame, Madonna) — Пресвятая Дева Мария (друг. форм. Мариам), Матерь Господа Бога — Иисуса Христа. Селестинская (правильно: Целестинская) Божия матерь — название иконы бенедиктинского католического монашеского ордена, основанного отшельником Петром из Мурроне в Абруццах (впоследствии папа Целестин V) в 1254 г.
436 Святой Лавр — мученик, пострадавший вместе со своим братом Флором от язычников во II в. Память о нем церковь почитает 18 августа.
437 Литания (греч. litaneia) — вид молитвы в католическом храме, которая поется или читается во время торжественных религиозных процессий.
438 Парадировать — участвовать в параде; в перенос., ирон. — щеголять, красоваться.
439 По имени австрийского государственного деятеля князя Феликса Швар- ценберга, вставшего в 1848 г. во главе правительства и создавшего единое австрийское государство.
440 Александр III (1845-1894) — российский император с 1 марта 1881 г. Второй сын Александра II. Автор здесь высказывает возможность появления такого царя.
441 Паскевич Иван Фёдорович (1782-1856) — граф Эриванский (1828), светлейший князь Варшавский (1831), российский военный деятель, генерал-фельдмаршал (1829), генерал-адъютант (1825). В 1817-1819 гг. состоял при великом князе Михаиле Павловиче, затем командовал гвардейской пехотной дивизией, в которой служил будущий император Николай I, что способствовало его быстрой карьере. С 1825 г. командир корпуса. Был членом Верховного суда по делу декабристов. С 1826 г. командовал войсками в Закавказье, с марта 1827 г. наместник на Кавказе. Во время русско-иранской войны 1826-1828 гг. и русско-турецкой войны 1828-1829 гг. главнокомандующий войсками на Кавказе. Руководил подавлением Польского восстания 1830-1831 гг., после чего назначен наместником Царства Польского. Предлагал ликвидировать Царство Польское как отдельную административную единицу и организовать в нем чисто русское управление. В 1849 г. командовал войсками при подавлении Венгерской революции 1848-1849 гг. Во время Крымской войны 1853-1856 гг. был главнокомандующим войсками на западных границах и в 1853-1854 гг. на Дунае.


Комментарии
783
442 Речь идет о головном уборе якобинцев, символизирующем свободу. Представлял собой высокий колпак, подобный тому, что носили жители древней Фригии (в Малой Азии).
443 Хмельницкий Богдан (Зиновий) Михайлович (ок. 1595-1657) — украинский государственный и военный деятель, гетман Украины (1648). Участвовал в народных восстаниях 1637-1638 гг.; занимал должность войскового писаря; позднее — Чигиринский сотник. Когда на польский престол вступил Владислав IV и началась война с Московским государством, Хмельницкий воевал против русских и получил от короля золотую саблю за храбрость. В середине 1б40-х гг. начал подготовку восстания против польского господства на Украине. В январе 1648 г. под руководством Хмельницкого началась освободительная война украинского народа 1648-1654 гг., центром которой была Запорожская Сечь, а активной ан- типольской силой стали реестровые казаки. Под его руководством были одержаны победы у Желтых Вод, в Корсуньском сражении 1648 г., под Пилявцами. В 1648 г. отправил письмо царю Алексею Михайловичу с просьбой о принятии Украины под власть России. После решения русского правительства о воссоединении Украины с Россией возглавил Переяславскую раду 1654 г., торжественно подтвердившую этот акт.
444 В издании 1873 г. ошибочно написано: «Москва».
445 Краков, Кракув (Krakow, Krakau) — третий по числу жителей город Польши. В 1809-1815 гг. в составе Варшавского герцогства, в 1815-1846 гг. центр Краковской республики. По венскому соглашению 6 ноября 1846 г. включен в состав австрийских владений.
446 Пушкин Александр Сергеевич (1799-1837) — великий русский писатель, основатель новой русской литературы. Здесь приводится строка из стихотворения Пушкина «Клеветникам России» (1831) патриотического содержания.
447 Оттоманская порта (франц. Porte, итал. Porta, букв. — дверь, врата) — употреблявшееся в европейских дипломатических документах и литературе название правительства Османской (Оттоманской — так ее называли на Западе) империи («Оттоманская Порта», «Блистательная Порта», «Высокая Порта»), а иногда и самой Османской империи (от имени Османа I (Osman) — основателя династии Османов).
448 Индифферентность (отлат. indifferent, род. падеж indifferentis — безразличный) — равнодушие, безучастность.
449 Духинский (Duchinskij) Франциск (1817-1880) — польский писатель. Происходил из ополяченной малорусской семьи. После восстания


784
1831 г. эмигрировал во Францию, был профессором польской школы в Париже, позднее — хранителем польского музея в Рапперсвилле, близ Цюриха. Широкую известность получили его попытки создать новую теорию славянской этнографии, которая представляла собой стремление облечь в форму научной системы политические мечтания и чувства польской эмиграции. Основанием теории служит идея, что великорусы — или, как называет их Духинский, «москали» — не принадлежат к славянскому племени и даже к арийской расе, а составляют отрасль племени туранского, наравне с монголами, и напрасно присваивают себе имя русских, которое принадлежит только малорусам и белорусам, близким к полякам по своему происхождению. Самый язык, на котором в настоящее время говорят «москали», есть якобы искусственно заимствованный церковно-славянский язык, вытеснивший туранский язык. В русской литературе теория Духинского встретила наиболее серьезную критику в статьях Н. И. Костомарова («Основа», «Ответ на выходки газеты “Czas” и журнала “Revue Contemporaine”» и «Правда полякам о Руси», 1861) и профессора Дерптского университета И. А. Бодуэн-де- Куртенэ («Z powodu jubileuszu profesora Duchinskiego», 1886).
450 Речь о войне Пруссии против Дании (датско-прусская война 1848— 1850 гг.) и войне Пруссии и Австрии против Дании с целью захвата герцогства Шлезвиг и Гольштейн (датская война 1864 г.), а также о франкопрусской войне 1870-1871 гг.
451 Vaterland — отечество, отчизна, родина {нем.).
452 Фанаберия (от евр. fajne berje, букв. — умелый человек, искусник) (разг.). Ни на чем не основанная кичливость, спесь.
453 Шиллер (Schiller) Иоганн Кристоф Фридрих (1759-1805) — немецкий поэт, философ, драматург, теоретик искусства, историк. Выдающийся представитель Просвещения в Германии, представитель романтического направления в немецкой литературе Нового времени. Известность Шиллеру принесли его драмы «Разбойники» («Die Räuber», 1781), «Коварство и любовь» («Kabale und Liebe», 1783), трагедия «Дон Карлос» («Don Carlos, Infant von Spanien», 1787), «Орлеанская дева» («Die Jungfrau von Orleans», 1801), народная драма «Вильгельм Телль» («Wilhelm Tell», 1804) и др.
454 Гёте (Goethe) Иоганн Вольфганг (749-1832) — немецкий поэт, мыслитель и естествоиспытатель. Выдающийся представитель Просвещения в Германии, один из основоположников немецкой литературы Нового времени, разносторонний ученый. Мировую славу ему принес роман в письмах «Страдания молодого Вертера» («Die Leiden des jungen Werther»,


Комментарии
785
1774) — самое совершенное создание Гёте периода «Бури и натиска». А самым грандиозным созданием явилась трагедия Гёте «Фауст» («Faust», 1831), над которой он работал в течение всей своей жизни.
455 Польские города Гданьск (Gdansk, близ впадения Вислы в Балтийское море, на берегу Гданьской бухты) и Познань (Poznan, нем. Posen, на р. Варта) отошли Пруссии по второму разделу Польши (1793) и до 1918 г. находились под германским господством. Гданьск получил немецкое название Данциг (Danzig). Познань в 1807-1815 гг. была в составе Варшавского герцогства, а с 1815 г. — центр Познанского великого княжества. Кенигсберг (нем. Königsberg, полъск. Krölewicz; ныне — Калининград, анклав России) — город в Восточной Пруссии, был основан в 1255 г. Немецким орденом. После битвы при Гросс-Егерндорфе (30 августа 1757 г.) был занят русскими, но в 1762 г. снова отошел к Пруссии.
456 Магдебургское право (jus theutonicum magdeburgense) — феодальное городское право немецкого города Магдебург. Сложилось в XIII в. из разных источников и носило универсальный характер. Оно предоставляло городу право на самоуправление и собственный суд, право земельной собственности и освобождение от большей части феодальных повинностей. Магдебургское право было воспринято (рецепировано) многими городами Восточной Германии (Галле, Дрезден и др.), Восточной Пруссии (т. н. кульминское или хелмнинское право), Силезии, Чехии, Венгрии, Польши и Литвы (с XIV в.), а затем перешло в Галицию и Белоруссию (с XVI в.), где его иногда называли немецким правом.
457 Речь идет о первом частичном разделе Речи Посполитой в 1772 г. между Пруссией, Россией и Австрией.
458 До первого раздела Речи Посполитой в соответствии с Петербургской конвенцией 1772 г.
459 Гольштейн (Holstein) — историческая область в Северной Германии, южная часть земли Шлезвиг-Гольштейн (Schleswig-Holstein).
460 Лимбургский сыр — сорт полумягкого сыра из коровьего молока с сильным ароматом, характерным острым вкусом и желтой сливочной массой, покрытой тонкой красно-коричневой коркой. Название получил от провинции Лимбург (Бельгия), по месту своего изготовления.
461 В издании 1873 г. написано: «возрождение».
462 Ганза (от средненижненем. Hanse — союз, товарищество) — в Средние века торговые товарищества немецких купцов за границей, возникавшие для взаимной помощи и защиты; с этой же целью заключались отдельные договоры немецких приморских городов друг с другом.


786
463 Бранденбург (Brandenburg) — историческая область на территории Германии.
464 Автор имеет в виду многолетний спор между Данией и Пруссией за обладание герцогством Шлезвиг и Гольштейн.
465 По-видимому, автор имеет в виду стихотворение Г. Гервега «Германия, в мягкой постели...» (1848), в котором есть строфы: «И в Кельне твердыня господня, / Собор все растет и растет. / И по подписке сегодня / Германский строится флот. (См.: Гервег Г. Избранное. М., 1958. С. 141.)
466 В издании 1873 г. далее следует лишнее местоимение «что».
467 В издании 1873 г. — ошибка: «непрочных».
468 Квасной патриотизм — выражение, означающее фальшивое, показное русофильство. Его введение приписывают князю П. А. Вяземскому.
469 Шанхай — город в Китае, расположенный в устье-эстуарии р. Янцзы, на ее правом притоке — Хуанпу, в 50 км от Восточно-Китайского моря. Кантон (Гуанчжоу) — город и порт на юге Китая, в 110 км от побережья Южно-Китайского моря, в дельте р. Чжу-цзян (Жемчужной), левой протоке дельты р. Сицзян. Маймачин, Маймачен — пограничная с Россией китайская торговая слобода на реке Кяхте.
470 Тамерлан, Тимурленг, Тимур («Тимур-хромец») (1336-1405) — среднеазиатский государственный деятель, полководец, эмир.
471 Речь идет о крестьянской войне 1524-1526 гг. в Германии, охватившей всю юго-западную и среднюю части страны и явившейся апогеем революционного движения эпохи Реформации.
472 Лессинг (Lessing) Готхольд Эфраим (1729-1781) — немецкий драматург, теоретик искусства и литературный критик-просветитель. Основоположник немецкой классической литературы.
473 Дидро (Diderot) Дени (1713-1784) — французский писатель, философ- просветитель.
474 Речь идет о поражении в сентябре 1792 г. выступивших против революционной Франции австро-прусских войск генерала герцога Брауншвейгского (Braunschweig) Карла Вильгельма Фердинанда (1735-1806) при Вальми.
475 После сдачи французами крепости Верден австрийским войскам возмущенные парижане ворвались в тюрьмы и учинили в сентябре 1792 г. расправу над заключенными в них противниками революции; было убито несколько тысяч человек.
476 Людовик XVI (Louis) (1754-1793) — король Франции в 1774-1792 гг. Из династии Бурбонов. Вступив на престол в условиях острого полити¬


Комментарии
787
ческого кризиса, стремился преодолеть его устранением в 1774 г. ненавистных буржуазии деятелей предыдущего царствования (канцлера P. Н. Мопу, генерального контролера финансов Ж. М. Терре), попытками реформ (которые проводили А. Р. Тюрго, Ж. Неккер). Когда началась Великая французская революция (14 июля 1789), вынужден был признать Учредительное собрание и утвердить ряд его декретов; одновременно тайно готовил контрреволюционный переворот. Восстание парижан 5-6 октября 1789 г. сорвало эти планы и заставило его переехать из Версаля в Париж. В июне 1791 г. пытался бежать из страны вместе с семьей, но недалеко от границы был опознан, задержан и возвращен в Париж. Присягнул конституции 1791 г. После начала в 1792 г. войны с Австрией тайно передавал противнику важные сведения о вооруженных силах и военных планах Франции. Народное восстание 10 августа 1792 г. свергло Людовика XVI с престола, и он с семьей был заключен в Тампль. За контрреволюционные действия Конвент (декабрь 1792 — январь 1793) большинством голосов осудил его на смерть; гильотинирован.
477 Мария Антуанетта (Marie Antoinette) (1755-1793) — французская королева, жена (с 1770) французского короля Людовика XVI, дочь австрийского императора Франца I и императрицы Марии Терезии. С началом революции — вдохновительница контрреволюционных заговоров и иностранной интервенции. После свержения монархии (10 августа 1792) была арестована и по решению суда гильотинирована.
478 Директория — правительственная коллегия из пяти лиц, учрежденная по конституции 1795 г.; свергнута Наполеоном Бонапартом 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. Консульство — период верховного правления трех консулов с 18 брюмера (9 ноября) 1799 г. по 14 мая 1804 г. Империя — период правления Наполеона I Бонапарта после избрания его императором в 1804 г.
479 Речь идет о разгроме прусской армии при Иене и Ауэрштедте 14 октября 1806 г. и раздроблении Прусского королевства, лишившегося по Тильзитскому миру (1807) половины своей территории.
480 Фридрих Вильгельм III ( Friedrich Wilhelm) (1770-1840) — корольс 1797 г. Сын Фридриха Вильгельма II и принцессы Фредерики-Луизы Гессен- Дармштадтской. В 1806 г. присоединился к 4-й антифранцузской коалиции. В ходе военных действий прусская армия была разбита и заключен Тильзитский мир 1807 г. В 1807-1814 гг. вынужден был согласиться на проведение ряда реформ. В 1812 г. его войска приняли участие в походе наполеоновской армии против России. Под влиянием народно¬


788
патриотического движения в Пруссии после победы России в Отечественной войне 1812г. объявил в марте 1813 г. войну Франции. По решению Венского конгресса 1814-1815 гг. получил Рейнскую область, Вестфалию и значительную часть Саксонии. Участвовал в создании Священного союза. Обещание (в 1815) предоставить Пруссии конституцию не было выполнено. Содействовал подавлению польского восстания 1830-1831 гг.
481 Шпандау (Spandau) — город-крепость в прусской провинции Бранденбург под Берлином, с цитаделью на острове.
482 Штейн (Stein) Генрих Фридрих Карл (1757-1831) — имперский барон, немецкий государственный деятель. С начала 1780-х гг. занимал ряд важных постов в горной промышленности Вестфалии. В 1804-1807 гг. министр прусского правительства. Выдвинутая им идея широких государственных реформ натолкнулась на сопротивление короля и его окружения. В обстановке, сложившейся в Пруссии после поражения прусской армии в Йена-Ауэрштедтском сражении 1806 г., был поставлен (октябрь 1807) во главе прусского правительства; вопреки сопротивлению реакционно настроенного юнкерства, провел ряд либеральных преобразований. В ноябре 1808 г. под давлением Наполеона I, опасавшегося усиления Пруссии, уволен в отставку. Вынужденный покинуть Пруссию, поселился в Праге, а в мае 1812 г. по приглашению русского царя Александра I прибыл в Россию. Разработал план подготовки всеобщего восстания против наполеоновского господства в Германии. В 1813-1814 гг. руководил центральной комиссией по управлению освобожденными территориями Германии. Отстаивал идею создания национального германского государства. С 1827 г. член прусского Государственного совета.
483 С 1794 по 1799 г. И. Г. Фихте читал лекции в Йенском университете. В 1798 г. Фихте по анонимному доносу подвергся вместе с Ф. К. Форбер- гом обвинению в атеизме за статью «Об основании нашей веры в божественное мироправление», представлявшую собой введение к статье Форберга «Развитие понятия религии». Фихте заявил, что не признает себя виновным и в случае получения публичного выговора выйдет в отставку, что и было им сделано, когда он не нашел поддержки со стороны своих университетских коллег.
Карл-Август (Karl-August) — великий герцог Саксен-Веймар-Эйзенах- ский (1757-1828), известен своей многолетней дружбой с И. В. Гёте, был знатоком и любителем наук и искусств, хранителем и ревностным защитником Йенского университета. В 1785 г. примкнул к «союзу князей»


Комментарии
789
(Fürstenbund), в образовании которого принимал деятельное участие. В 1787 г. вступил в прусскую военную службу и в 1792 и 1793 гг. участвовал в походах против Франции. В 1808 г. его посетили в Веймаре Наполеон I и император Александр I. В 1813 г. примкнул к союзу против Наполеона. В 1814 г. император Александр I сделал Карла-Августа русским генералом. Венский конгресс увеличил его государство и возвел в великогерцогское достоинство. Принимал участие и в походе 1815 г.
484 Речи к немецкой нации И. Г. Фихте произнес в Берлинской академии наук в конце 1807 г. — начале 1808 г. (см.: Fichte ]. G. Sammtliche Werke. Bd. VL Berlin, 1845).
485 Речь о профессоре Кенигсбергского университете, в дальнейшем ректоре Берлинского университета Т. Шмальце.
486 Франц Иосиф I (нем. Franz Josef I, венг. I. Ferenc Jözsef, чешек. FrantiSek Josef I) (1830-1916) — император Австрийской империи и апостолический король Венгрии (с 1848 г.; с 1867 г. глава двуединой монархии — Австро-Венгрии), из Габсбургско-Лотарингского дома.
487 См.: Springer А. Geschichte Oesterreich seit dem Wiener Frieden. 1809. Vol. 1. Leipzig, 1863. S. 119-120.
488 Шарнгорст, Шарнхорст (Scharngorst) Гергард Иоганн Давид фон (1755— 1813) — прусский генерал и военный реформатор. Когда начались революционные войны, служил в артиллерии на нидерландском театре военных действий и командовал конной батареей. В 1801 г. перешел на прусскую службу; занимался преподаванием военных наук и получил должность по генерал-квартирмейстерской части. Во время войны 1806-1807 гг. служил в генеральном штабе; принимал участие в битвах при Ауэрштедте и при Прейсиш-Эйлау. После заключения Тильзитского мира, убедившись в необходимости радикальных преобразований, возглавил комиссию по реформе армии, в результате которой была введена воинская повинность. В 1809 и 1810 гг. военный министр; оставил этот пост в связи с подозрениями Наполеона, но неофициально и после удаления стоял во главе прусской армии. Во время освободительной войны с наполеоновской Францией в 1813 г. был начальником штаба Силезской армии генерала Г. Блюхера. Известен и как военный теоретик
489 Веллингтон (Wellington) Артур Вэлсли (Wellesley) (1769-1852) — английский полководец, государственный деятель, дипломат, фельдмаршал (1813); тори. Начал военную карьеру в английских войсках в Нидерландах, во время антифранцузского похода 1794-1795 г. С 1796 по 1805 гг. командовал английскими войсками в Индии. В 1807-1808 гг. государственный


790
секретарь по делам Ирландии. В 1808-1813 гг. командовал союзными войсками. в войне против наполеоновской Франции на Пиренейском полуострове. В 1814 г. назначен английским послом в Париже. В том же году получил титул герцога. В 1815 г. — командующий англо-голландской союзной армией, вынесшей главную тяжесть в решающем сражении против Наполеона при Ватерлоо. Участвовал в работе Венского конгресса 1814— 1815 гг. В 1815-1818 гг. возглавлял оккупационные войска во Франции. Английский представитель на конгрессах Священного союза в Ахене (1818) и Вероне (1822). В 1826 г. подписал в Петербурге т. н. Греческий протокол, определявший позиции Великобритании и России в отношении Греции. В 1827-1852 гг. главнокомандующий английской армией. В1828-1830 гг. премьер-министр. В 1834-1835 гг. министр иностранных дел, в 1841-1846 гг. министр без портфеля. В 1848 г. возглавлял воинские части, готовившие вооруженное подавление чартистских выступлений.
490 Вильгельм I Оранский (Willem van Oranje) Молчаливый (1533-1584) — принц Оранский, граф Нассауский, деятель Нидерландской революции XVI в. Выступил в начале 1560-х гг. во главе оппозиции нидерландской знати испанскому режиму. После вступления в Нидерланды испанской армии (1567) укрылся в Германии и с помощью немецких протестантских князей и французских гугенотов организовал несколько вторжений в Нидерланды (1568,1572). Успехи народного восстания на севере страны (1572) побудили его перейти на сторону революции; в 1572 г. по инициативе голландской крупной торговой буржуазии был признан Штатами Голландии и Зеландии статхаудером (наместником) этих провинций. Переехав после победы восстания на юге страны (1576) из Голландии в Брюссель, занял пост руварда (высшая экстраординарная административная должность) Брабанта (1577); пытался вести войну против Испании, опираясь на консервативные силы и иноземную помощь и подавляя выступления народных масс. Убит испанским агентом Б. Жераром.
491 Аракчеев Алексей Андреевич (1769-1834) — генерал от артиллерии (1807). С 1792 г. инспектор гатчинской артиллерии и пехоты, гатчинский губернатор, в 1796 г. петербургский городской комендант. При Павле I руководил преобразованиями в армии. Ввел некоторые улучшения в организацию и оснащение артиллерии. Дважды увольнялся Павлом I в отставку (1798, 1799-1801). В 1803 г. восстановлен Александром I в должности инспектора артиллерии. В 1808-1810 гг. военный министр, с 1810 г. председатель департамента военных дел Государственного Совета. С 1815 г. фактически сосредоточил в своих руках руководство Госу¬


Комментарии
791
дарственным Советом, Комитетом министров и Собственной Его Императорского Величества канцелярией, был единственным докладчиком царю по большинству ведомств. В царствование Николая I занимал лишь пост главного начальника военных поселений (с 1817).
492 Эйлерт (Eylert) Рулеман Фридрих (1770-1852) — немецкий богослов. Состоял придворным проповедником в Потсдаме, позже евангелическим епископом и членом Государственного Совета. Был доверенным советником короля в религиозных вопросах.
493 См .-.Mutter W. Geschichte der neusten Zeit. 1816-1866. Stuttgart, 1867. S. 11.
494 Витгенштейн-Хохештейн (Wittgenstein-Hohestein) Вильгельм-Людвиг Георг (1770-1851) — прусский государственный деятель крайне консервативного направления; с 1812 г. — шеф полиции.
495 Бурбоны (франц. Bourbons, исп. Borbones, шпал. Borboni) — королевская династия во Франции в 1589-1792, 1814-1815 и 1815-1830 гг., в Испании в 1700-1808,1814-1868 и 1874-1931 гг., в Королевстве обеих Сицилий (или Неаполитанском) в 1735-1805 и 1814-1860 гг.; династия герцогов Пармы и Пьяченцы в 1748-1802 и 1847-1859 гг.
Лукка (Lucca) — провинция Италии, до 1847 г. владетельное княжество, затем часть Тосканы; в I860 г. вместе с ней присоединена к королевству Итальянскому.
496 Имеется в виду Священный союз.
497 Криденер, Крюднер (Krüdener) Варвара (Барбара) Юлия (урожденная Фитингоф) (1764-1825) — известная проповедница мистического суеверия. В июне 1815 г. в Гейльбронне произошла встреча Криденер с Александром I, который пригласил ее в Париж, часто беседовал и советовался с ней. Криденер приписывается идея создания Священного союза, однако скорее всего она лишь поддерживала и усиливала в императоре мистическую религиозность.
498 Автор имеет в виду вторую испанскую революцию 1820-1823 гг., неаполитанскую революцию 1820-1821 гг., пьемонтскую революцию 1821 г. и бельгийскую революцию 1830 г.
499 Речь идет о собрании представителей немецких университетов в замке Вартбург (Wartburg, около г. Эйзенах), созванное по инициативе студентов Йенского университета 18 октября 1817 г. в связи с 300-летием Реформации и юбилеем Лейпцигского сражения 1813 г. В празднестве участвовали ок. 500 студентов и либерально настроенные преподаватели. Собрание горячо поддержало идею национального единства Германии.


792
500 Иан (Ian) Фридрих Людвиг (1778-1852) — один из деятелей немецкого патриотического движения начала XIX в., в 1819-1825 гг. за свои либеральные убеждения находился в тюрьме.
501 М. Лютер известен не только как церковный реформатор, но также как поэт и композитор, автор многих духовных песен и хоралов, а также песен светского содержания. К числу духовных песен относится и упоминаемая в работе песня «Сильная крепость наш бог».
502 Коцебу (Kotzebue) Август Фридрих Фердинанд фон (1761-1819) — немецкий писатель, автор романов, рассказов и большого числа драм. В 1781 г., по указанию прусского посланника при русском дворе, он отправился в Петербург, где был секретарем генерал-губернатора фон Бауэра, а в 1783 г. перешел на службу в Остзейский край. В 1800 г. по пути в Петербург, где в кадетском корпусе воспитывались его сыновья, на русской границе Коцебу был арестован и сослан в Сибирь. Но вскоре по указанию императора Павла I был возвращен из изгнания и поставлен во главе управления немецким театром. Позже был назначен русским генеральным консулом в Кенигсберге. С 1817 г. состоял при Министерстве иностранных дел в России и считался командированным в Германию. В своих сочинениях преследовал злыми насмешками немецкую молодежь за ее патриотизм и мечты о свободе, что резко снизило его популярность в Германии. В марте 1819 г. в Мангейме один из организаторов Вартбургского празднества, студент богословского факультета К Л. Занд (Sand, 1795-1820) со словами: «Вот изменник отечества!» заколол Коцебу кинжалом.
503 Нассау — германское герцогство, существовавшее самостоятельно до 1866 г. Фон Ибель (Ibel), на которого за проводимую им реакционную политику 1 июля 1819 г. было совершено покушение, возглавлял правительство, занимая должность президента.
504 Намек на связь с древними воинственными германскими племенами тевтонов (лат. Teutoni, Teutones), жившими первоначально к востоку от нижней Эльбы и на датских островах.
505 Тацит Публий (?) Корнелий (Publius Cornelius Tacitus) (ок. 58 — после 117) — римский писатель-историк. Принадлежал к новой, вышедшей из провинций знати, на которую опирались императоры династии Флавиев. Автор двух больших исторических произведений — «История» и «Анналы», повествующих о жизни Рима и Римской империи.
506 Цезарь Гай Юлий (Gaius Julius Caesar) (102 или 100-44 до н. э.) — древнеримский государственный и политический деятель, полководец, писа¬


Комментарии
793
тель. Автор двух дошедших до нас произведений: «Записки о галльской войне» и «Записки о гражданской войне».
507 Арминий, Армии (Arminius) (18 или 16 до н. э. — 19 или 21 н. э.) — вождь германского племени херусков. В молодости командовал германским отрядом в римском войске, получил римское гражданство и звание всадника. Осенью 9 г. н. а, когда римский наместник провинции Германия П. Квинтилий Вар с войском стал продвигаться в глубь страны херусков, Арминий, пользовавшийся у римлян доверием, увлек его в Тевто- бургский лес якобы для борьбы с восставшими германскими племенами и разбил, чем окончилось владычество римлян на правом берегу Рейна. В 17 н. э. одержал победу над Марободом. Погиб в результате заговора родовой знати херусков. Почитается как освободитель Германии.
508 Берне (Bärne, прежде Люн-Барух) Людвиг (1786-1837) — немецкий писатель' публицист. Один из зачинателей жанра политического фельетона-очерка. Вместе с Г. Гейне был избран «Молодой Германией» («Junges Deutschland») вовдем движения, выступившего в 1830-х гг. против господствовавшей в это время в Германии консервативной реакции. В 1820-е гг. поочередно жил в Париже, Франкфурте и Гамбурге. Июльская революция 1830 г. привлекла его в Париж, где он основал журнал «Balance», посвященный единению интересов Германии с французскими. В последние годы жизни — сторонник и пропагандист христианского социализма.
509 Мюллер (Müller) Вильгельм (1820-1892) — немецкий либеральный историк, автор целого ряда работ по истории Германии и Пруссии.
510 Речь о работе В. Мюллера «История нового времени, 1816-1866» (Geschichte der neusten Zeit, 1816-1866. Stuttgart, 1867).
511 Автор ошибается: благодаря не июньским, а июльским «трем славным» дням (29, 30 и 31 июля 1830 г.) был свергнут Карл X и на престол вступил Луи Филипп.
512 Людовик Филипп, Луи Филипп (louis-Philippe) (1773-1850) — старший сын герцога Луи Филиппа Жозефа Орлеанского; король французов (1830-1848); низложен в результате февральской революции 1848 г. См. также комм. 20.
513 Речь идет о 1-й карлистской войне (1833-1840) в Испании, которая началась 4 октября 1833 г., после смерти короля Фердинанда И, когда дворяне — сторонники абсолютизма (карлисты) во главе с сыном Карла IV доном Карлосом Старшим (он выступал под именем Карла V) подняли восстание в г. Талавера против Марии Кристины — регентши при королеве Изабелле II.


794
Кристиносы (исп. Cristinos) — политическое течение этого периода, объединявшее сторонников регентши Марии Кристины. Карлисты (исп., ед. число carlista) — представители клерикально-абсолютистского политического течения в Испании, опирающегося на духовенство, титулованную знать, верхушку армии. Название получили от имени претендента на испанский престол дона Карлоса Старшего.
514 Император Николай I был женат (с 1817) на дочери прусского короля Фридриха Вильгельма III Фредерике-Луизе-Шарлотте-Вильгельмине — в замужестве императрица Александра Фёдоровна (1798-1860).
515 Имеется в виду политическая демонстрация 27 мая 1832 г. в деревне Гам- бах (Хамбах) в баварском округе Пфальца, близ Нейштадта, подготовленная Виртом, Зибенпфейфером и др. представителями либеральной и радикальной буржуазии. На празднестве собралось ок. 30 тыс. участников из различных областей Германии, а также эмигранты — поляки и французы. Ораторы требовали объединения Германии, введения конституционных свобод, превращения Германии в федеративную республику наподобие Швейцарского союза.
516 Вирт (Wirth) Иоганн Георг Август (1798-1848) — немецкий историк и публицист. В 1831 г. издавал газету «Der Kosmopolit» республиканского характера. С 1 июля 1831 г. начал издавать «Deutsche Tribune», запрещенную в марте 1832 г. В том же году во время празднеств в Гам- бахе выступил с речью о национальном единстве Германии, был арестован вместе с другими участниками празднества и приговорен к двухлетнему заключению. В 1836 г. бежал во Францию, затем переселился в Тургау (Швейцария), где редактировал «Die Deutsche Volkshalle». В 1847 г. в Карлсруэ Вирт начал издавать «Deutsches Nationalblatt», конституционно-монархического характера; был избран во франкфуртский парламент.
517 От нем. Attentat — 1) покушение (на монарха, политического деятеля), (политическое) убийство, 2) посягательство, покушение (на что-либо). Здесь речь идет о нападении 3 апреля 1833 г. 70 заговорщиков во главе с Гертом фон Раушенплаттом и одним польским офицером на здание полицейского управления во Франкфурте с рассчетом заставить правительство провести в стране необходимые преобразования.
518 Имеется в виду франкфуртский предварительный парламент (Vorparlament), состоявший из 511 членов, приглашенных исполнительным комитетом гейдельбергского съезда. В его состав входили лица, «отличенные народным доверием», преимущественно ученые и литераторы. Председа¬


Комментарии
795
телем был избран профессор Миттермайер. Фор-парламент собрался 31 марта 1848 г., заседал в церкви св. Павла и постановил созвать во Франкфурте единое для всей Германии Национальное собрание, избранное всеобщей подачей голосов, по 1 депутату на каждые 50 000 человек населения, с целью выработать конституцию для Германии. Для приведения в исполнение постановлений предварительного парламента был избран комитет 50-ти (Fünfzigerausschuss), к которому фактически перешла власть бездействовавшего союзного сейма. 18 мая 1848 г. там же открылось общегерманское Национальное собрание.
519 Гегель умер 14 ноября 1831 г.
520 Германский таможенный союз (Deutscher Zollverein) — союз многих немецких государств, согласившихся отменить все таможенные преграды между собой, а из пошлин, взимаемых на границах территории союза, образовать общую кассу, с распределением ее доходов между участниками, соответственно числу жителей. Первый шаг к образованию союза был сделан Пруссией, заключившей в период 1819-1830 гг. ряд договоров с мелкими немецкими государствами. 1 января 1834 г. сроком на 8 лет был основан большой Прусско-Германский таможенный союз, объединивший вначале 18 государств; впоследствии к нему присоединились другие немецкие государства.
521 Гумбольдт (Humboldt) Вильгельм (1767-1835) — немецкий филолог, философ и языковед, государственный деятель. В 1801 -1810 гг. прусский резидент при папском дворе; директор департамента исповеданий и просвещения. Его деятельность ознаменовалась введением методов Пе- сталоцци в начальной школе, изъятием ее из ведения церкви, перестройкой Прусской Академии наук, основанием Берлинского университета. В 1810-1819 гг. на дипломатической службе. Будучи в 1819 г. одним из двух министров внутренних дел, предпринял неудачную попытку разработать конституцию Пруссии.
522 Алыпенштейн фон (von Altenstein) Карл, (1770-1840) — барон, прусский тайный статс-министр. После барона фон Штейна он стал в 1808 г. во главе управления финансов (занимал должность до роспуска министерства в мае 1810 г.). В июне 1813 г. назначен гражданским губернатором Силезии. К концу 1817 г. возглавил вновь учрежденное Министерство народного просвещения и духовных дел; на этом поприще он начал свою деятельность с того что основал новый университет в Бонне. Поборник философского образования; пригласил в Берлинский университет Гегеля.


796
523 Кузен (Cousin) Виктор (1792-1867) — французский философ-идеалист и политический деятель. Преподавал философию (1814-1820) в Высшей нормальной школе, позднее ее директор. В 1817-1818 гг. и в 1824 г. посетил Германию, лично познакомился с Г. Гегелем и Ф. В. Шеллингом. В 1828-1851 гг. профессор философии в Сорбонне. Сторонник конституционной монархии. Состоял при Луи Филиппе членом Государственного совета; пэр Франции; с 1830 г. член Французской академии, с 1832 г. — Академии моральных и политических наук. В 1840 г. министр просвещения. Проведенные им реформы преследовали цель сближения университетов с церковью.
524 Фата-моргана (итал. fata morgana) — сложное оптическое явление в атмосфере, состоящее из нескольких форм миражей, при котором отдаленные предметы видны многократно и с разнообразными искажениями.
525 Мирабо (Mirabeau) Оноре Габриель Рикети (Riqueti) (1749-1791) — граф, деятель Великой французской революции. В 1786 г. был послан с секретным дипломатическим поручением в Пруссию. Избранный в 1789 г. от третьего сословия Марселя и Экса в Генеральные штаты, сразу выдвинулся в них благодаря своему исключительному ораторскому дару. Проводя скрытно и тонко политику торможения революционного процесса и стремясь сохранить уменьшавшуюся популярность, Мирабо порой произносил обличительные речи против королевского двора; в то же время он вступил на путь поисков тайного соглашения с двором, которое и заключил в апреле 1790 г. Документы, подтверждавшие измену Мирабо делу революции, были обнаружены лишь после его смерти и свержения монархии.
526 По-видимому, автор здесь не цитирует Г. Гейне, а излагает в вольном пересказе его представления об отличиях будущей немецкой революции от революции французской.
527 Сальто-мортале = salto mortale (от итал. salto mortale, букв, смертельный прыжок) — цирковой трюк.
528 Qualitativer Sprung {оплат, qualitas — качество, нем. Sprung — прыжок, скачок) — качественный скачок.
529 Здесь и далее автор имеет в виду последователей О. Конта и близких к нему мыслителей, в отличие от философов типа Фихте-младшего, которых он в 1840-х гг. также называл позитивистами.
530 В издании 1873 г. ошибка: «социалистическому закону».
531 Лига Юга — создана в Марселе в сентябре 1870 г., объединяла т. н. федералистов, противников централизованного государства. Наиболее вид¬


Комментарии
797
ным ее деятелем был французский писатель Анри Альфонс Эскирос (Esquiros) (1814-1876).
532 Кастелар-и-Риполь (Castelar-y-Ripoll) Эмилио (1832-1899) — испанский политический деятель, лидер правых республиканцев, писатель, историк Окончил (1853) Мадридский университет, в 1858-1866 гг. возглавлял кафедру истории Испании. После неудавшегося заговора республиканцев (1866) эмигрировал во Францию, где находился до начала Испанской революции 1868-1874 гг. Выступал против монархии, за установление в Испании республики. По возвращении на родину был депутатом Учредителей кортесов, затем министром иностранных дел (февраль-июнь 1873), председателем кортесов (август-сентябрь 1873) и президентом республики (7 сентября 1873 — 3 января 1874). После реставрации монархии (1874) был избран депутатом кортесов. Выступал против монархической конституции 1876 г. В 1888 г. отошел от политической жизни. Автор большого числа исторических работ, романов, воспоминаний и путевых заметок
533 Конституанта (франц. constituante) — Учредительное собрание с целью выработки и/или принятия конституции.
534 Боа (Boa constrictor, от лат. boa — змея), или обыкновенный удав — из отряда ужеобразных (Colubriformia) и семейства удавовых (Boidae).
535 Бавария (Bayern) — второе по величине государство Германии, административный центр — Мюнхен. Вюртемберг (Württemberg, официально с 1803 г., прежде — Wirtemberg) — герцогство (королевство — с 1871 г.) в юго-западной части Германии (столица — Штутгарт).
536 После долгого сопротивления со стороны Пруссии, между последней и Австрией 19 февраля 1863 г. был заключен торговый и таможенный договор сроком на 12 лет (до 31 декабря 1865 г.).
537 Германский таможенный союз прекратил свое существование с началом австро-прусской войны 1866 г.
538 Фридрих Вильгельм N (Friedrich Wilhelm) (1795-1861) — прусский король с 1840 г. Сын Фридриха Вильгельма III.
539 Человек, который выше всего ставит личное удовольствие и чувственные наславдения. От имени Эпикура (Epikuros) (342/341-271/270 до н. э.) — древнегреческого философа-материалиста.
540 Ламартин (Lamartine) Альфонс Мари Луи де (1790-1869) — французский поэт-романтик, политический деятель, историк; член Французской академии (1829). Дворянин по происхождению. Сначала выступил в качестве представителя консервативного дворянства. Избранный при


798
Июльской монархии в палату депутатов (1833), он на первых порах примкнул к роялистской оппозиции, однако с 1840 г. перешел на сторону либералов. Речи в палате, апология жирондистов и отрицательная характеристика якобинцев в «Истории жирондистов» (1847, рус. пер.: 1871-1872), а также деятельность во время февральской революции 1848 г., когда он был министром иностранных дел и играл большую роль во Временном правительстве, сделали его, по образному выражению К. Маркса, «классическим героем этой эпохи, когда под поэтическими цветами и риторической мишурой скрывалась измена народу». Неудачно баллотировался в президенты (1848) и в Законодательное собрание (1849), в последние годы жизни занимался литературным трудом.
541 Мишле (Michelet) Жюль (1798-1874) — французский историк романтического направления. Член Академии моральных и политических наук (1838), профессор Высшей нормальной школы, профессор Коллеж де Франс. За отказ присягнуть Наполеону III лишен (1852) профессорской кафедры и должности заведующего исторической секцией Национальных архивов, которую занимал с 1831 г. Наиболее значительные из его работ — многотомная «История Франции», доведенная до 1789 г., и являющаяся ее продолжением «История Французской революции».
542 Дантон (Danton) Жорж Жак (1759-1794) — деятель Великой французской революции. С 1780 г. занимался адвокатской практикой в Париже, с 1787 г. до начала революции был адвокатом в Королевском суде. В первые же дни революции взгляды Дантона, его ораторский талант обеспечили ему широкую популярность. Отстаивая демократические требования клуба кордельеров, приобрел там большое влияние. В июле 1791 г., чтобы избежать правительственных репрессий, уехал в Англию. Возвратившись в Париж (сентябрь 1791), принял участие в демократическом движении, сблизился с якобинцами; был избран помощником прокурора Парижской Коммуны 1789-1894 гг. Был организатором восстания 10 августа 1792 г., свергнувшего монархию, после которого занял пост министра юстиции в новом правительстве. В августе-сентябре 1792 г., в критические дни наступления войск австро-прусских интервентов на Париж, призвал народ на защиту революционного отечества. В сентябре 1792 г. был избран в Конвент. В 1793 г. вошел в первый Комитет общественного спасения, став его фактическим руководителем. Занятая им примирительная позиция по отношению к жирондистам побудила якобинцев устранить Дантона и его сторонников из нового Комитета общественного спасения, созданного в июле 1793 г. Осенью того же года вре¬


Комментарии
799
менно покинул Париж и жил на родине. Зимой 1793-1794 гг. концентрировавшееся вокруг него правое крыло якобинцев (К. Демулен, Фабр д’Эглантин и др.) оформилось в оппозиционную группировку, выступавшую с требованием смягчения революционного террора, отмены закона о максимуме и с резкими нападками на правительство якобинцев. 2 апреля 1794 г. Дантон и его сторонники были преданы суду Революционного трибунала и 5 апреля 1794 г. казнены.
543 Демулен (Desmoulins) Камиль (1760-1794) — деятель Великой французской революции. Адвокат и журналист. Накануне восстания 14 июля 1789 г. призывал народ к вооруженной борьбе против монархии. Редактировал ряд демократических газет. В Конвенте выступал против жирондистов. Примыкал к правому крылу якобинцев (сторонникам Ж Дантона). На страницах издававшегося им печатного органа «Старый кордельер» («Le vieux cordelier») требовал отмены закона о максимуме, смягчения революционного террора, критиковал политику М. Робеспьера. Арестован и по решению революционного трибунала гильотинирован.
544 Руге (Rüge) Арнольд (1802-1880) — немецкий философ и публицист, младогегельянец. В 1838-1843 гг. один из издателей оппозиционных младогегельянских журналов «Hailische Jahrbücher» и «Deutsche Jahrbücher». Основные труды посвящены главным образом вопросам эстетики. В 1844 г. совместно с К. Марксом и Г. Гервегом издавал в Париже «Немецко-французский ежегодник», однако к коммунистическим взглядам Маркса отнесся отрицательно. В дальнейшем неоднократно выступал против Маркса и его сторонников. Во время революции 1848— 1849 гг. — депутат Франкфуртского национального собрания, принадлежал к его левому крылу. В 1849 г. эмигрировал во Францию, затем в Великобританию. В конце 1860-х гг. стал сторонником О. Бисмарка, поборником политики национал-либералов.
545 Штейн (Stein) Лоренц фон (1815-1890) — знаменитый немецкий юрист, государствовед и экономист. В начале 1840-х гг. отправился в Париж для изучения социалистического движения и здесь познакомился с Конси- дераном, Кабе и Луи Бланом. Результатом исследований стала его книга «Der Sozialismus und Kommunismus des heutigen Frankreichs» (1842). Это был первый опыт исторического изучения социализма и его научной критики. В 1846 г. — профессор в Кильском университете, однако в 1851г. был лишен кафедры за то, что по шлезвиг-голштинскому вопросу, вместе с другими 9 профессорами, высказался против Дании. В 1855 г.


800
был приглашен в Венский университет. Его учение сложилось под влиянием философии Гегеля, с одной стороны, и французских социалистических доктрин — с другой. Изложил свои представления в сочинении «Die Verwaltungslehre» (7 т., Штутгарт, 1865-1868).
546 Блунчли (Bluntschli) Иоганн Каспар (1808-1881) — немецкий юрист и государственный деятель, профессор государственных наук. Докторскую диссертацию защитил в 1829 г.; приват-доцент римского права в Цюрихском политическом институте. Служил в канцелярии Цюрихского окружного суда. При открытии в 1833 г. Цюрихского университета был приглашен на кафедру публичного права. Будучи с 1837 г. членом Большого совета, стоял во главе т. н. конституционной партии, но с 1844 г. отошел от политики и посвятил себя научным занятиям. Имя его получило широкую популярность в Германии, и особенно среди представителей либеральной партии: в 1861 г. на съезде юристов в Дрездене избран его председателем, в том же году в Гейдельбергском университете ему была предложена кафедра государствоведения и науки полиции.
547 Имеется в виду «Рейнская газета» (Rheinische Zeitung für Politik, Handel und Gewerbe), выходившая с января 1842 г. по конец марта 1843 г.
548 Речь идет о кружке левогегельянцев, носившем название «Freien» («Свободные»), главной фигурой которого был Бруно Бауэр.
549 Бауер (Bauer) Эдгар (1821-1886) — немецкий философ, публицист, брат Б. Бауера. Изучал богословие, потом право в Берлинском университете. Выступил с брошюрой в защиту своего брата: «Bruno Bauer und seine Gegner» (Берлин, 1842), а за второе, конфискованное прусским правительством сочинение «Der Streit der Kritik mit Kirche und Staat» (появилось в Берне, 1843) был осужден на 4 года заключения в крепости. После амнистии 18 марта 1848 г. издавал в Альтоне политический журнал под названием «Die Parteien» и затем вместе с Ольсгаузеном «Norddeutsche freie Presse».
550 Штирнер (Stirner) Макс (наст, имя и фам. Каспар Шмидт, Schmidt) (1806-1856) — немецкий философ-младогегельянец, идеолог анархизма. Был близок левым гегельянцам (Б. Бауэр, А. Ругэ, К. Маркс, Л. Фейербах), входил в кружок Гиппеля (называемому так по имени ресторана, где он собирался). В книге «Der Einzige und sein Eigentum» («Единственный и его собственность». Лейпциг, 1845), сразу обратившей на себя внимание и вызвавшей оживленную полемику, заявил о себе как о последовательном стороннике солипсизма в антропологии, этике и праве. Главными чертами его учения являлись полное отрицание какой бы то


Комментарии
801
ни было нравственности и совершенная анархия. Причем речь шла об анархизме, логически вытекающем из стремления человеческой личности к возможно большей свободе. Эти взгляды оказали определенное влияние на мировоззрение Бакунина, Ницше и др.
551 Существует точка зрения, что именно левогегельянцы первыми пустили в оборот термин «нигилизм», который затем стал применять И. С. Тургенев, поддерживавший отношения с окружением Б. Бауэра.
552 Маркс приехал в Париж в октябре 1843 г.
553 Гесс (Hess) Моисей (Морис, Moses) (1812-1875) — немецкий социалист, журналист. Его социалистические взгляды явились результатом синтеза идей немецкого идеализма, этики Л. Фейербаха и французского утопического социализма. В сочинении «Philosophie der That» и «Sozialismus» отстаивал индивидуализм и полную свободу самоопределения личности, всеобщее избирательное право, широкое народное образование. В конце 1850-х — начале 1860-х гг. выступал с националистических позиций; был одним из предшественников сионизма, с 1863 г. — лассальянец. ВI Интернационале выступал с критикой бакунизма.
554 В XIX в. в католичестве появились и исчезли секты: французско- католическая аббата Шателя, апостолическая аббата Гельсона в Брюсселе, немецко-католическая Иоганна Ронге и Иоганна Черского (1837); остатки их отчасти перешли в протестантство, отчасти впали в религиозный нигилизм и в 1848 г. и следующих годах вошли в состав социалистов и анархистов. Адепты «новокатолического» течения в Германии не согласились с решениями Ватиканского Собора 1870 г. о непогрешимости папы, не признали индульгенции и культ святых.
555 Трир (Trier, лат. Augusta Trevirorum, франц. Treves) — город германской Рейнской провинции, главный город архиепископства (с IX в.), на правом берегу р. Мозель.
556 Рейхенбах (Reichenbach) Эдуард фон (1812-1869) — граф, один из радикальных деятелей в Силезии; инициаторов т. н. «новокатолического» движения в Германии середины 40-х гг. XIX в.
557 Штейн Юлиус — учитель гимназии в Силезии, один из инициаторов «новокатолического» движения в Германии в начале 40-х гг. XIX в.
558 Ронге (Ronge) Иоганн (1813-1887) — основатель отдельной немецко- католической церкви в середине 1840-х гг. Был капелланом; в 1843 г., за статью, помещенную им в «Sächsische Vaterlandsblätter», был временно удален от должности и занялся преподаванием. По поводу устроенного в Трире торжественного поклонения Ризе Господней обратился к трир¬


802
скому архиепископу Арнольди с открытым письмом, в котором восставал против идолопоклонства, питающего суеверие и фанатизм (1844). Лишен сана и отлучен от церкви, после чего стал агитировать в пользу учреждения «немецко-католической церкви». В 1849 г. уехал в Лондон; вернулся в Германию после амнистии 1861 г. В 1863 г. основал во Франкфурте-на-Майне общество религиозных реформ.
559 Речь о событиях крестьянской войны 1524-1526 гг. в Германии.
560 В действительности «Манифест Коммунистической партии», о котором здесь идет речь, впервые был опубликован в Лондоне в феврале 1848 г.
561 Два германских великих (с 1815) герцогства (Mecklenburg) — Меклен- бург-Шверин и Мекленбург-Стрелиц (до 1701 — Мекленбург-Гюст- ров) — располагались по берегу Балтийского моря и граничили на востоке, юге и западе с прусскими провинциями Померанией, Бранденбургом, Ганновером и Шлезвиг-Голштинией, а на северо-западе с областью города Любека.
562 Пфальц (Pfalz) — средневековое княжество на юго-западе Германии. В 1814-1815 гг. большая часть Пфальца отошла к Баварии, меньшая была разделена между Пруссией, Баденом и Гессен-Дармштадтом.
563 Бурши (от слова бурса — общежитие при духовном училище) — так называли студентов в Германии.
564 Имеется в виду восстание лионских ткачей в апреле 1834 г.
565 Правильно: Елачич (Jelacic) Йосип.
566 Радовиц (Radowitz) Иосиф фон (1797-1853) — прусский генерал и государственный деятель. С 1823 г. на прусской службе, назначен преподавателем к принцу Альбрехту. Его клерикальная и консервативная позиция способствовали сближению с кронпринцем (впоследствии королем Фридрихом-Вильгельмом IV), перешедшему в крепкую дружбу. В конце 1830-х гг. был назначен прусским военным уполномоченным при франкфуртском союзном сейме, затем посланником при дворах Баденском, Дармштадтском и Нассауском. В 1847 г. он составил проект реформы Германского союза. Во франкфуртском Национальном собрании Радовиц, оставивший прусскую службу, был вождем крайней правой. Во время конфликта Пруссии с Австрией и поддерживавшими ее германскими государствами принял пост министра иностранных дел (27 сентября 1850) и настаивал на решительных мерах. В 1852 г. поступил на службу по военному ведомству.
567 См.: Jacoby J. Gesammelte Schriften und Reden. Vol. 2. Hamburg, 1872. S. 98,106.


Комментарии
803
568 См.:JacobyJ. Gesammelte Schriften und Reden. Vol. 2. Hamburg, 1872. S. 22.
569 См.: Там же. S. 21.
570 Речь идет о подавленном генералом Кавеньяком восстании рабочих в июне 1848 г. в Париже.
571 Инсургент (от франц. insurgé — восставший, повстанец) — так в XIX в. называли участников восстаний, не принадлежавших к регулярной армии и ведших партизанскую войну.
572 Бранденбург (Brandenburg) Фридрих Вильгельм (1792-1850) — прусский генерал от кавалерии и государственный деятель, родился от морганатического брака короля Фридриха Вильгельма II с графиней Софией Юлианой Фридерикой фон Дэнгоф. В должности ротмистра штаба генерала Йорка участвовал в походе в Россию 1812 г., в походах 1813-1815 гг. В 1848 г. в чине генерал-лейтенанта командовал 6-м армейским корпусом в Силезии. 3 ноября 1848 г. (после отставки министерства Пфуеля) был назначен главой нового кабинета (известного под названием министерства Бранденбурга-Мантейфеля), который, созвав первоначально прусское Национальное собрание в Бранденбурге, вскоре его распустил и отдал приказание генералу Врангелю занять Берлин подведомственными ему войсками. В ноябре 1850 г., когда прусско-австрийский конфликт, по желанию сторон, стал предметом третейского разбирательства русского правительства, был послан для переговоров в Варшаву.
573 Песня профессора лицея Б. Триерша, написанная им в 1830 г.
574 Речь идет об Ольмюцком соглашении 1850 г. между Пруссией и Австрией. Подписано 29 ноября в Ольмюце (Olmütz; ныне г. Оломоуц, Olomouc, Чехия) главами правительств Пруссии и Австрии О. Т. Мантейфелем и Ф. Шварценбергом. Заключению соглашения предшествовала неудачная попытка Пруссии создать в 1849-1850 гг. под своей эгидой союз большинства германских государств, вызвавшая резкое сопротивление Австрии, а также недовольство России и Франции. Согласно Ольмюцкому соглашению, заключенному при посредничестве России, Пруссия была вынуждена временно отказаться от односторонних шагов, направленных на устранение территориально-политической раздробленности Германии, закрепленной Венским конгрессом 1814-1815 гг., и создание союза немецких государств под своим господством.
575 Мантейфелъ (Manteuffel) Отто Теодор фон (1805-1882) — прусский государственный деятель. В соединенном ландтаге 1847 г. выступил поборником бюрократического строя против либеральных притязаний. С ноября 1848 г. министр внутренних дел, принимал участие в подготовке


804
прусской конституции 5 декабря 1848 г., он же сообщил палатам постановление 7 января 1850 г., отменявшее большую часть конституционных гарантий. В ноябре 1850 г., временно заведуя Министерством иностранных дел, он заключил с Ф. Шварценбергом Ольмюцскую конвенцию. Вслед за этим был назначен президентом Совета Министров и министром иностранных дел; принимал участие в Парижском конгрессе 1856 г. С учреждением регентства, в октябре 1858 г., получил отставку; позже был избран в палату депутатов, с 1864 г. член палаты господ.
576 Гогенцоллерн-Зигмаринген (Hohenzollern-Sigmaringen) Карл Антон Иоахим Зеферин (1811-1885) — князь, представитель швабской линии династии Гогенцоллернов. 7 декабря 1849 г. уступил свое княжество Пруссии, сам же поступил на прусскую службу. С 1858 по 1862 г. был прусским министром-президентом, затем, до 1871 г. — военным губернатором Рейнской провинции и Вестфалии.
577 См.: Die Grundsätze der preussischen Demokratie. Zwei Reden des Dr. Johann Jacoby. Berlin, 1859. S. 7.
578 Jacoby ]. Gesammelte Schriften und Reden. Vol. 2. Hamburg, 1872. S. 142— 143.
579 Шамбор (Chambord) Генрих (Анри) Карл Фердинанд Мария Дьедонне де (1820-1883) — граф, герцог Бордоский (Bordeaux), глава легитимистской партии, последний представитель старшей линии Бурбонов, сын герцога Беррийского, убитого Лувелем. После июльской революции дед графа Шамбора, Карл X, и сын последнего, герцог Ангулемский, отреклись в пользу Шамбора от прав на французский престол, провозгласив его королем Генрихом V. С 2 августа по 9 августа 1830 г. он формально считался королем, однако корона была передана Луи Филиппу I. Все его дальнейшие попытки занять французский престол закончились неудачей. Жил сначала в Шотландии, а потом большей частью в Австрии, куда французские легитимисты совершали паломничества. После падения второй империи жил в Швейцарии. После того как в 1875 г. Национальное собрание приняло республиканскую форму правления, граф Шамбор все еще продолжал издавать манифесты, однако роль его была сыграна.
580 Цит. по кн.: Fürst Bismarck als Redner. Vollständige Sammlung der parlamentarischen Reden Bismarcks seit dem Jahre 1847. Hrsg, von W. Bohm. Berlin, Stuttgart. Vol. 2. S. 12.
581 Гессен-Кассель — немецкое княжество (с 1567), в 1803-1866 гг. — курфюршество. В 1866 г. было аннексировано Пруссией и включено в провинцию Гессен-Нассау.


Комментарии
805
582 Вирхов (Virchow) Рудольф (1821-1902) — немецкий ученый и политический деятель, создатель теории целлюлярной патологии. Окончил медицинский факультет Берлинского университета (1843); с 1856 г. профессор этого же университета и одновременно директор Института патологии. Был избран почетным членом почти всех академий и медицинских обществ всех стран мира. В 1861-1884 гг. был одним из основателей и лидеров Прогрессистской партии; в период т. н. конституционного конфликта 1860-х гг. в Пруссии выступал против игнорирования правительством О. Бисмарка бюджетных прав ландтага и возражал против увеличения армии. После образования Партии свободомыслящих (1884) стал одним из ее руководителей. В 1880-1893 гг. член рейхстага.
583 Начало Народной партии в Германии относится к революционному движению 1848-1849 гг. в южной Германии, но организовалась она как самостоятельная политическая партия в 1865-1868 гг. Во главе партии сперва стояли Иоганн Якоби, Зоннеманн, Гауссман; ее сторонником был Г. Ф. Кольб; позже ее возглавил Ф. Пайер. Местопребывание центрального бюро партии — Штутгарт.
584 В сентябре 1868 г. в Берне состоялся И конгресс Лиги мира и свободы.
585 См. соответствующее место в «Учредительном манифесте Международного товарищества рабочих» (Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Изд. 2. Т. 16. М., 1960. С. 10).
586 См. соответствующее место в «Манифесте Коммунистической партии» (МарксК, Энгельс Ф. Соч. Изд. 2. Т. 4. М., 1955. С. 446).
587 Со слов Ф. Лассаля Бакунин пишет о работе К Маркса «К критике политической экономии», вышедшей в 1859 г.
588 Так в тексте издания 1873 г. Возможно, здесь что-то пропущено.
589 После Гаагского конгресса I Интернационала, исключившего Бакунина и его сторонников из своих рядов, Бакунин решил созвать новый конгресс Международного товарищества рабочих, на который были приглашены делегаты от Юрской федерации и делегаты Гаагского конгресса, выступавшие против его исключения. На конгрессе анархистов, состоявшемся 15 сентября 1872 г., присутствовали представители Италии, Испании, Швейцарии, Франции и Америки. Этот факт Бакунин истолковывал как поражение Маркса. И действительно, у Маркса и его сторонников появились немалые трудности. После Гаагского конгресса Интернационала возникла угроза захвата руководства Генерального Совета немарксистскими элементами. В этих условиях Маркс настоял на переводе Генералы


806
ного Совета в Нью-Йорк. Вскоре, в 1876 г., Филадельфийский конгресс формально распустил I Интернационал. Но и анархистский Интернационал просуществовал недолго. В конце 1877 г. он тоже распался.
590 Ф. Лассаль умер 31 августа 1864 г. в результате ранения на дуэли.
591 Социал-демократическая рабочая партия Германии образовалась в 1869 г. на конгрессе в Эйзенахе.
592 Альянс социалистической демократии.
593 Правильно: Гёгг (Goegg) Аманд (1820-1897) — немецкий публицист. В 1849 г. член баденского временного правительства. После поражения революции эмигрировал из Германии. Член I Интернационала. В 1870-х гг. примкнул к германской социал-демократии; один из наиболее влиятельных членов пацифистской Лиги Мира и Свободы.
594 Лемонъе (Lemonnier) Шарль (1806-1891) — сен-симонист, издатель трудов А. Сен-Симона, один из организаторов пацифистской Лиги Мира и Свободы.
595 «Der Volksstaat» («Народное государство») — печатный орган Социал- демократической партии Германии, выходивший в 1869-1876 гг.
596 Союз, или Альянс, социальных революционеров Бакунин создал в сентябре 1872 г. вместо формально распущенного Альянса социалистической демократии. В данном случае Бакунин отождествляет «аллиансистов» — членов Альянса 1868 г., с членами Альянса 1872 г.
597 Речь о статье, опубликованной в «Volksstaat» 11 сентября 1870 г.
598 В конце 1860-х — начале 1870-х гг. центральным пунктом политической концепции П. Л. Лаврова явилась идея активно действующего революционного меньшинства разночинной интеллигенции и молодежи, опиравшейся на этико-социологический метод, который со временем не без оснований получил название субъективного метода. В глазах Бакунина, ориентированного на массовые, стихийные народные движения, идеалы которых научно, теоретически, по его мнению, обосновать невозможно и не нужно, лавризм представлялся как «доктринерство» и «ученая болтовня». Миртов и Кедров — псевдонимы Лаврова.
599 Чаадаев Петр Яковлевич (1794-1856) — русский мыслитель и публицист. В 1808-1811 гг. учился в Московском университете, где сблизился с Н. И. Тургеневым и И. Д. Якушкиным. Участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1814 гг. С 1816 г. член масонской ложи Соединенных друзей. В 1819 г. был принят в Союз благоденствия, в 1821 г. — в Северное общество декабристов, но деятельным членом тайных обществ не был и относился к ним сдержанно-скептически. В 1823-


Комментарии
807
1826 гг. путешествовал за границей (в Германии, Великобритании, Франции), познакомился с Ф. В. Шеллингом и Ф. Ламенне, религиознофилософские идеи которых оказали на него глубокое воздействие. По возвращении в Россию жил в Москве. В 1829-1831 гг. создал свое главное произведение — «Письма о философии истории» (на франц. яз.), за которым утвердилось название «Философических писем». Лишенный какой-либо возможности объясниться в печати, Чаадаев оставался влиятельным мыслителем, оказавшим значительное воздействие на представителей различных идейных направлений — как на западников, так и на славянофилов, способствовавшим духовному формированию А. И. Герцена, В. Г. Белинского, М. А. Бакунина, Ю. Ф. Самарина, К. Д. Кавелина и др.
600 Речь идет о первом из «Философических писем» П. Я. Чаадаева, опубликованном в 1836 г.
601 Сенаторская (от лат. sectator — спутник, приверженец) — сектантская.
602 Саваоф (ивр. хжтГ = цеваот, букв. «Господь Воинств») — один из эпитетов Бога в иудейской и христианской традициях. Это имя может означать как «Господь воинств Израилевых», так и «Господь воинств Ангельских».
603 «Вперед!» — название двух русских зарубежных изданий (журнал и газета) 1870-х гг. под ред. П. Л. Лаврова, являвшихся органами «лавристского» направления в революционном народничестве. Журнал «Вперед!» выходил с 1 августа 1873 г. в Цюрихе (в 1874-1877 гг. — в Лондоне) как «непериодическое обозрение» (3 выпусков). Тираж 2 тыс. экз. В 1875— 1876 гг. в Лондоне выпускалось двухнедельное обозрение — газета «Вперед!» (48 номеров). Тираж в 1875 г. — 2 тыс. экз., в 1876 г. — 3 тыс. экз.
604 Речь идет об августовском номере журнала П. Л. Лаврова «Вперед» (Цюрих, 1873).
605 Имеется в виду восстание 1650 г. в Новгороде, вызванное ухудшением положения посадских людей в связи с принятием Соборного уложения царя Алексея Михайловича (1649).
606 Декабрьское восстание 1825 г.
607 В иудаистической, христианской и мусульманской мифологиях ангелы — созданные богом бесплотные существа, призванные служить единому Богу, воюя с его врагами, воздавая ему честь, неся его волю стихиям и людям.
608 В январе 1873 г. С. Г. Нечаев был приговорен за убийство к 20 годам каторжных работ, что и дало Бакунину основание сделать вывод о «несчастном исходе нечаевского предприятия».
609 Здесь опущено Прибавление Б.


Библиография
Бакунин М. А Предисловие переводчика к «Гимназическим речам Гегеля» //Московский наблюдатель. М., 1838. Ч. 16. Кн. 1-2. С. 5-21.
Бакунин М. А. О философии. Статья первая // Отечественные записки. М„ 1840. Т. 9. Отд. 2. С. 51-78.
Бакунин М. А Русским, польским и всем славянским друзьям // Колокол. Лондон, 1862. Прибавл. кЛ. 122/123,15 февраля. С. 1021-1028.
Бакунин М. А. Народное дело. Романов, Пугачёв или Пестель? Лондон: Trübner & Со, 1862.48 с.
Бакунин М. А Всесветный революционный союз социальной демократии. Русское отделение - к русской молодежи. Вып. 1. [Genève: impr. Czernieski, 1870]. Вып. 1. [1870]. [1], 32 с.
Бакунин М. А Наука и насущное революционное дело. Вып. 1. Genève: [Нечаевская организация], impr. Czerniecki, 1870. 32 с.
Бакунин М. А Государственность и анархия: [Борьба двух партий в Интернациональном обществе рабочих]. Введение. Ч. 1. [Женева], 1873. (Изд. Социально-революционной партии. T. I). [2], 308,24 с.
Бакунин М. А Историческое развитие Интернационала. Цюрих: Социал,- рев. партия, 1873- 375 с.
Бакунин М. А. Парижская Коммуна и понятие о государственности: (Отрывок из неизданной рукописи) / Пер. с франц. // La Commune. Община: Социально-революционное обозрение. Genève, 1878. № 5, май. С. 6-10; № 6/7, июнь-июль. С. 7-9.
Бакунин М. А Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огарёву / С прилож. его памфлетов, биогр. введ. и объяснительными примеч. М. П. Драгоманова. Женева: [Georg et Со], 1896. VIII, CVTII, 562 с. (Обл. и текст на рус. и франц. яз.).
Бакунин М. А Речи на конгрессе Лиги мира и свободы / С послесл. М. П. Драгоманова. Берлин: Г. Штейниц, [1904]. 54 с.
Бакунин М. А. Бог и государство / Пер. с франц. А. Б. М.: Логос, 1906. 61 с.
Бакунины. А. Федерализм, социализм и антитеологизм / Пер. с франц.-, С портр. и биогр. авт. Лейпциг; СПб.: «Мысль» А. Миллер, электропеч. Я. Ле- венштейн [в СПб.], 1906 (обл.: 1907). 100 с.


Библиография
809
Бакунин М. А Кнуто-германская империя и социальная революция / С предисл. Дж. Гильома; Перев. с франц. изд. 1907 г. / под ред. Мих. Михайлова. [Вып. I] СПб.: электропеч. Я. Левенштейн, 1907.135 с.
Бакунин М. А Избранные сочинения: [В 5 т.]. T. I-V. Пб.: Голос труда, 1919-1921.
Бакунин М. А «Исповедь» и письмо Александру Второму / Вступ. ст. «Михаил Бакунин в эпоху сороковых-шестидесятых годов» Вяч. Полонского [с. 3-41]. [М.]: Гос. изд-во, 1921.142 с.
Михаил Бакунин. 1876-1926: Неизданные материалы и статьи: [Сб.]. [(С прилож. 2-х порт. М. А. Бакунина: скульптора Ф. Ф. Каменского и художника И. Ге)]. М.: [Изд-во Всесоюз. общ-ва политкатор. и ссыльнопос.], 1926.190 с., факс., [2] л. порт. (Всесоюз. о-во полит, каторжан и ссыльнопос.; Отдельный оттиск из журн. «Каторга и ссылка». 1926. № 5 (26)).
Бакунин М. А Собрание сочинений и писем, 1828-1876 : [В 4-х т.] / Под ред. и с коммент. Ю. М. Стеклова. М. : Изд. Всесоюз. общ-ва политкат. и ссыльнопос., [1934]—1935.
Бакунин М. А. Избранные философские сочинения и письма / [Вступ. ст. «М. А. Бакунин как философ», сост., подготовка текста, примеч. В. Ф. Пустар- накова]. М.: Мысль, 1987.573, [1] с., 1 л. портр.
Бакунин М. А Анархия и порядок: Сочинения / Сост. и предисл. М. А. Тимофеева. М - Изд. ЭКСМО-ПРЕСС, 2000.704 с.


Указатель имен
Адам - 196,731
Александр I — 380, 596,716,720,755, 756,789
Александр II - 157-159, 265, 296, 297, 536,537,723 Александр III — 536,782 Алексей Михайлович — 718,721 Альтенштейн
(von Altenstein) К — 602 Амадей Савойский (Amadeo de Saboya) — 465,769 Анна Иоанновна — 718 Анфантен (Enfantin) Б. П. — 176,728 Аракчеев А. А. — 588,790 Араго (Arago) Д. Ф. — 243,735 Аристотель (Aristoteles) — 175,726 Арминий (Arminius) — 793, 507 Арндт (Arndt) Э. М. - 388, 592, 594,757 Архимед (Archimedes) — 347,748
Бабёф (Babeuf) Г. - 175,176,179, 336, 395,726,727
Бакунин М. А. - 5-47,102,122,160,425, 430,697,701-704,709-711,713,714, 716,717,723-725,732,733,737-739, 744,750-753,757-760,762-765,
767,769-771,775,778,801,805-809 Бальбо (Balbo) Ч. - 330,742 Бароде (Barodet) Д. — 483,484,772 Бауер (Bauer) Б. — 615,701 Бауер (Bauer) Э. — 615,800 Бебель (Bebel) А. - 515,661,753 Бейст (Beust) Ф. Ф. — 497,648,776 Беккер (Becker) Ф. — 355,749 Белинский В. Г. — 6,739,807 Бенкендорф А. X. — 145,721 Берг (Berg) Ф. Ф. - 369,381,750,756 Берне (Börne) Л. — 596,601,614,793 Бестужев-Рюмин А. П. — 86,136, 530, 706,719,720
Бестужев-Рюмин М. П. — 86 Бисмарк (Bismarck) О. — 208,370, 371-373, 376, 377, 381, 382,384, 386, 463-465,469,470,473,484,488,499,
500, 504,515,524,526,531,552, 553, 556,557, 561,563, 564, 572, 579, 585, 597, 598,611,643-648,655-657,660, 558,671-673,732,746,752,753,777,
799,805
Блан (Blanc) Л. - 7,8,14,176,177,182,
613,616,727,728,799 Блунчли (Bluntschli) И. К — 614,800 Блюхер (Blücher) Г. Л. - 381,583,755,789 Божия Матерь — 534,782 Бокль (Buckle) Г. Т. - 225,245,733 Боливар (Bolivar) С. — 303,743 Боцарис (Mpôtsares) М. — 303,743 Бранденбург (Brandenburg) Ф. В. — 635, 645,803
Браунер (Brauner) Ф. — 524,780 Брюнсвиг (Braunschweig) Ф. — 576 Булгарин Ф. В. — 223,733 Буонарроти (Buonarroti) Ф. М. — 175, 176,355,726,727
Бурбоны - 13,471,490, 521, 588, 590, 592,698,700,707,742,755,756,770, 771,786,791,804 Бюхнер (Büchner) Л. — 604,734
Вейтлинг (Weitling) В. — 7,8,75,49,82, 83,614,702
Велепольский (Wielopolski) А. — 158,
159,723
Веллингтон (Wellington) А В. — 583,489 Венцеслав (Wenzel, Wenceslaus), немецкий император — 521, 523, 525,780
Виктор Эммануил (Vittorio Emanuele) II - 520,769,779 Вильгельм I Гогенцоллерн (Willem I Hohenzollern) - 370,752 Вильгельм I Оранский (Willem van Oranje) — 584,790 Виндишгрец (Windischgrätz) А. К Ф. — 104,108,114,119, 598,711 Вирхов (Virchow) Р. — 648,805 Вирт (Wirth) И. Г. А. - 599,794 Витгенштейн-Хохештейн (Wittgenstein-


Указатель имен
811
Hohestein) В.-Л. Г. - 589,791 Вольтер (Voltaire) - 322,470, 576,604, 744
Врангели — 104,711,803
Габсбурги (Habsburger) — 151,712,723, 752, 773,780
Гамбетта (Gambetta) Л. М. - 464,485-487, 658,659,768
Гарибальди (Garibaldi) Дж. — 13,469, 493, 520,611,672,713,725,730,762, 769,770
Гарридо-и-Тортоса (Garrido-y-Torto- sa) Ф. - 343,747 Гёгг (Goegg) А. — 664,806 Гегель (Hegel) Г. - 61,68,240,602,605, 698,795
Гейне (Heine) Г. - 241,577,601,605, 614,617,734,793,796 Гервег (Herwegh) Г. — 7,8,79, 561,614,
702,703,786,799 Герострат (Herostratos) — 150,723 Герцен А. И. - 10,12,18, 22,43,428,703, 723,724,737,739,760,762,763 Гесс (Hess) М. — 615,801 Гёте (Goethe) И. В. - 547, 575,576, 578, 603,639,784,785,788 Гирш (Hirsch) М. — 340,747 Гогенцоллерн-Зигмаринген (Hohen- zollern-Sigmaringen) К А. — 641,804 Гогенштауфены (Hohenstaufen) — 388, 757
Гольштейн-Готторпы (Holstein-Got- torp) —113,713
Горчаков А. М. - 382, 557, 563, 564, 572, 756
Греч Н. И. - 223,733 Гумбольдт (Humboldt) В. — 602,795
Данте Алигьери (Dante Alighieri) — 165, 493,775
Дантон (Danton) Ж. Ж - 613,798,799 Дарвин (Darwin) Ч. Р. — 245,736 Дарвин (Darwin) Э. — 245 Демулен (Desmoulins) К — 614,799 Дидро (Diderot) Д. - 576,786 Дон-Кихот (Don Quijote) — 156,723 Дункер (Duncker) Ф. — 340,747 Духинский (Duchinskij) Ф. — 543,783, 784
Душан С-518, 777 Дюган В. — 314
Дюма (Dumas) А. (отец) — 179,730
Екатерина II — 5,129,130,136,137, 139,156,157,251,299, 531,713,716, 718-720
Елачич (Jelacic) Й. — 109, ПО, 121,712, 802
Елизавета Петровна — 136,718,720
Жижка (Zizka) Я. — 522,780 Жуковский Н. И. - 15,16,421,422,423, 725,732,762
Занд (Sand) К Л. - 303, 595,742,792
Иан (Ian) Ф. Л.- 592,792 Ибель (Ibel) фон — 595,792 Иван III- 134,135,717 Иван IV Грозный — 134,135,718 Иегова (евр. - mrr) — 202,614,731 Изабелла (Isabel) II - 492,769,774,775, 793
Иннокентий (Гизель) — 142,721 Иоанн Богослов — 81,698,703
Кабе (Cabet) Э. - 7,176,177,182,690,
727,748,799
Кавеньяк (Cavaignac) Л. Э. — 180, 631-634,730,803
Кавур (Cavour) К Б. — 208,520,732,776 Кант (Kant) И. - 6,70,205,239,240,243,
244, 575, 577,603,639,700 Караваев, капитан — 126,715 Карл (Karl) V- 370,752 Карл V Габсбург (Karl V Habsburger) — 370
Карл Альберт (Carlo Alberto) — 520,779 Карл-Август (Karl-August) — 788 Кастелар-и-Риполь (Castelar-y-Ri- poll) Э.-611,797 Каховский П. Г. — 86,707 Кетле (Quetelet) Л. А. Ж - 327,745 Кинкель (Kinkel) Г. — 644,645 Кокошкин С. А. — 146, 722 Конарский С — 126,715 Консидеран (Considerant) В. — 176,728 Конт (Comte) О. - 30,177,190, 239, 243,
245, 303,729,736,737,745,796


812
Коцебу (Kotzebue) А. Ф. Ф. — 595, 596, 792
Криднер (Krüdener) В. А — 591,791 Кузен (Cousin) В. — 602,796
Лавр, святой — 543,782 Лагарп (La Harpe) Ф. С — 137,720 Ламартин (Lamartine) А М. Л. — 613,797 Лассаль (Lassalle) Ф. — 316,478,612, 649-653,655-657,660,661,677,806, 771,805,744
Лафайет (La Fayette) М. Ж. — 303,743 Ледрю-Роллен (Ledru-Rollin) А О. — 336, 342,704,746
Лемонье (Lemonnier) Ш. — 664,806 Ленинг (Lening) К — 595,757 Лессинг (Lessing) Г. Э. — 575,603,693, 786
Лжедимитрий 1 — 718 Лжедимитрий И — 718 Лжедмитрии — 135,403 Либкнехт (Liebknecht) В. — 378,478, 514,515,661,665,667,753,754,
771
Лойола (Loyola) И. — 419,763 Лопатин Г. А - 405,423-427,429, 579, 633,758,762,764,793 Луи Филипп I (Louis-Philippe I) — 70,
700,804
Львов Ф. Н. - 392, 553,759 Льюис (Lewis) Д. Г. — 245,736 Любавин H. Н. - 425-428,764 Людовик (Louis) XIV — 470,725,770, 771,773
Людовик (Louis) XV — 89,707 Людовик (Louis) XVI — 577,786,787 Людовик (Louis) XVIII — 381,755, 756, 767
Лютер (Luther) М. — 69,81,386, 592, 594,699,753,792
Мадзини (Mazzini) Дж. — 165,179,520, 729,746,770
Макиавелли (Machiavelli) Н. — 286,493, 740
Мак-Магон (Mac-Mahon) М. — 534,781 Манн (Mahn) К А. Ф. - 303,743 Мантейфель (Manteuffel) О. Т. — 640, 641,645,803
Марат (Marat) Ж. П. - 395,614,726,761
Мария Антуанетта (Marie Antoinette) - 577,787
Мария Терезия (Maria Theresia) — 381, 531,756,532,787
Маркс (Marx) К. - 7,8,16, 345-347,
335, 383, 387,426,468,487,489,
496, 515, 579,604,610,614-616,620, 621,651-653,655-658,660,661, 663-665,671,673, 703,714,748, 749,753,756,762, 764, 771,779, 798-801,805
Мезенцов Н. В. - 301, 332,740 Меланхтон (Melanchton) Ф. — 375, 386, 753
Меншиков А. Д. — 136,719 Меттерних-Виннебург (Metternich- Winneburg) К. В. Л. - 87,471,496, 532, 580, 581, 588-591, 598,602,640, 707,713
Милль (Mill) Дж. С. - 245,736 Милютин Н. А — 368, 545,749 МинихБ.К- 136,719 Мирабо (Mirabeau) О. Г. Р. — 604,796 Михаил Павлович, великий князь — 126, 714
Мишле (Michelet) Ж. - 613,798 Молешотт (Moleschott) Я. — 242,735 Морелли (МогеШ) Д. — 303,742 Муравьёв М. Н. - 208, 252, 369, 381, 504, 552,731,737,738,740,750,756 Муравьёвы. М. — 138 Муравьёв-Апостол С. И. — 86, 530, 593, 706
Мюллер (Müller) В. — 596,793
Наполеон (Napoléon) — 70,130,165, 381,477,490,491, 504, 541, 579, 584, 591, 594,618,699,730,750,754,755, 757,772,789,790 Наполеон I Бонапарт (Napoléon I Bonaparte) - 470,490,634,645,647, 666,699,725,730,755,756,772,787, 788
Наполеон (Napoléon) III Луи Бонапарт (Bonaparte) — 180, 341, 352, 368,
370, 378,469,475,520, 549,550,555, 572,585,634,646,658,666,671,702, 728,730,735,749,765,798 Наполеоны (Napoléon) — 208 Нарваэс (Narvâez) P. М. — 492,774,775


Указатель имен
813
Нечаев С Г. - 17, 37-39,41-44,46, 390, 424,426,430,738,737,758,759,761, 763,764,807
Николай I Павлович — 11,12,87-90,
112 -114,129,133,138,146,151, 153,156-159,223,231,232,251,256, 296, 373,471,497,530,536,537, 542, 599,612,637,638,640,641,643,688, 697,707,715,716,720-722,724,782, 791,794
Огарёв Н. П. - 12,43,393, 394,420,424, 423,428-430,724,737,740,758,760, 761
Озеров В. А — 425,428,430,764 Орлов Г. Г. - 136,719 Остерман А И. — 136,719 Оуэн (Owen) Р. - 355,727,748
Павел 1- 137,707; 714,720,790,792 Палацкий Ф. - 524, 554,708,709,780 Пальмерстон (Palmerston) Г. Д. Т. — 208, 731
Паскевич И. Ф. — 536,782 Пепе (Рере) Г. - 303,742 Перовский Л. А — 145,146,722 Персиньи (Persigny) Ж. — 368,749 Пестель П. И. - 12,36,86,138, 296, 530, 593,705,706,
Пётр I Великий — 136,140,157,230, 231,251,562, 563,717-719 Пётр И - 136,718 Пётр III- 130, 380,713,716,754 Петрашевский М. В. — 392,737 Пи-и-Маргаль (Pi-y-Margall) Ф. — 343, 611,747
Потапов А Л. - 301, 369,741,750 Потебня А А — 392,760 Потемкин Г. А — 136,140,719 Прим-и-Пратс (Prim-y-Prats) X. — 492, 774
Прокруст — 606,765 Прудон (Proudhon) П. Ж — 7-9,177, 179,182,239, 307, 361,615,728,730, 748,760
Прыжов И. Г. — 424,764 Пугачёв Е. И. - 12, 36,130, 254,295, 296, 403,404, 504,688,691,716 Пушкин А С — 541,783
Радецкий (Radetzky) Й. — 104,711 Радовиц (Radowitz) И. — 625,638,802 Разин С Т. - 39,42, 259, 295, 300,403, 404, 504,680,688,691,738 Растопчин Ф. В. — 130 Рейхенбах (Reichenbach) Э. — 617,801 Ригер (Rieger) Ф. — 524, 554,780 Риего-и-Нуньес (Riego-y- Nunez) P. - 303,742 Робеспьер (Robespierre) М. — 178, 336,
604,614,616,634,729,761,799 Романовы — 135, 259,718 Ронге (Ronge) И. - 617,801 Руге (Rüge) А - 7,614,697,703,791 Румянцев-Задунайский П. А — 136,719 Руссо (Rousseau) Ж Ж. — 5,196, 205, 431,576,604,731
Рылеев К Ф. - 86,138, 231,706,707 Саваоф - 683,807
Савонарола (Savonarola) Дж. — 395,761 Сагаста (Sagasta) П. М. — 465,768,769 Санд (Sand) Ж. - 742 Сантароза (Santarosa) С. А — 303,742 Сен-Жюст (Saint-Just) Л. А — 178, 336, 614,729
Сен-Симон (Saint-Simon) К. А — 176, 243,727-729,806
Серебренников С. И. — 423,430,762, 763
Сетерленд (Seterland) Г. — 442,763 Смит (Smith) А — 268,739 Соломон — 505,778 Солон — 67,698
Сорилья (Zorrilla) М. Р. — 492,775 Спартак — 242,735 Спенсер (Spencer) Г. — 205, 245,736 Суворов А В. - 136,420,720,721
Тамерлан — 570,786
Тата (Герцен Н. А) - 422,423,430,
763
Тацит Публий (Tacitus Publius) К — 595, 792
Тертуллиан (Tertullianus) К С. Ф. — 329, 745
Тецель (Tezel, собств. Diezel) И. — 395, 617,761
Тимашев А Е. — 301,741 Толь (Толль) Ф.-Э. Г. - 392,759


814
Трепов H. В. — 301 Трепов Ф. Ф. — 301,741 Тун-Гегенштейн (Thun Hohenstein) Л. — 497,776 (в тексте — Тун- Гогенштейн)
Тургенев Н. И. - 125,714,806 Тучкова-Огарёва Н. А. — 422,763 Тхоржевский С. — 423,763 Тьер (Thiers) А. - 441,475,480,
483-486, 534,633,765-767,771,772, 781,782
Утин Н. И. - 392, 398,405,420,421,423, 427,429,724,760
Фавр (Favre) Ж. - 14,464,465,767,768 Фауст (Faust) - 385,757,785?
Фёдор III - 135,718 Фейербах (Feuerbach) Л. - 71,198, 241, 242, 321,604,700,701,760,800,801 Фердинанд (Ferdinand) I, австрийский император — 112,621,649,650,712, 713,744
Филарет, митрополит — 142,721 Филипп (Felipe) II — 489,773 Фихте (Fichte) И. Г. - 6,70, 240, 575,
578, 579,602,603,697,700,788,798, 796
Фохт (Vogt) К - 242,734,735 Франц (Franz Josef) Иосиф I — 580,713, 789
Фридрих I Барбаросса (Friedrich I Barbarossa) — 388,757 Фридрих II (Friedrich) — 381,470, 531, 754
Фридрих Вильгельм (Friedrich Wilhelm) III - 578, 579, 584, 588,787 Фридрих Вильгельм (Friedrich Wilhelm) IV -613,627,797 Фурье (Fourier) Ф. М. Ш. - 176,727,728, 747, 760
Хмельницкий Б. М. — 176,727,728,747, 760
Христос — 81,697
Цезарь Гай Юлий (Gaius Julius Cæsar) - 595,792 Цицерон (Cicero) М. T. — 441,766
Чаадаев П. Я.-681,806,807 Чингисхан — 373,752
Шамбор (Chambord) Г. К. - 643,804 Шарнгорст (Scharngorst) Г. И. Д. — 581, 789
Шварценберг (Schwarzenberg) Ф. — 497, 587,638,640,641,776,803, 804
Шелли (Shelley) П. Б. - 245,703,735 Шеллинг (Schilling) Ф. — 6,7,68,70,71, 240,697,698,796,807 Шехерезада — 135,718 Шиллер (Schiller) И. К. Ф. - 547, 575, 603,784
Шпрингер (Springer) А. — 98 Штейн (Stein) Г. Ф. К - 578, 581, 589,
602,614,617,788,795,799 Штейн (Stein) Л. фон — 614 Штейн (Stein) Ю. - 617,801 Штирнер (Stirner) М. — 615,800 Штраус (Strauss) Д. Ф. — 71,700 Шувалов П. А. - 301,332,740,750 Шульце-Делич (Schulze-Delitzsch) Ф. Г. - 648,650,746 Шурц (Schurz) К - 644,645
Эйлерт (Eylert) Р. Ф. — 588,791 Элизар (Elizar) Ж. — 7,73 Элпидин М. К. — 221,733 Энгельс (Engels) Ф. - 15, 355,468, 515, 616,620,651,710,714,748,749,756,
771.805
Эпикур (Epikuros) — 797 Эспартеро (Espartero) Б. — 492,774
Юм (Hume) Д. — 734
Якоби - 377,478,626,629,630,642,
643.648.667.753.805


Содержание
Михаил Александрович Бакунин
А. А Ширинящ, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров 5
М. А. БАКУНИН. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ 49
Реакция в Германии (Очерк француза) 51
Коммунизм 74
Славянский вопрос:
Речь, произнесенная 29 ноября 1847 г. в Париже на банкете
в годовщину польского восстания 1830 г 84
Манифест съезда славянского к народам европейским 93
Основы новой славянской политики 97
Основы славянской федерации 99
Внутреннее устройство славянских народов 101
Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина,
члена Славянского съезда в Праге 102
Положение в России (Современная картина) 123
О России 150
Федерализм, социализм и антитеологизм 160
Статьи из журнала «Народное дело = La cause du peuple» 221
Несколько слов молодым братьям в России 256
Наука и насущное революционное дело 261
«Усыпители» 304
Всестороннее образование 312
Всесветный революционный союз социальной демократии:
Русское отделение к русской молодежи 332
Кнуто-германская империя и социальная революция 370
Письмо к С. Г. Нечаеву 390
Парижская Коммуна и понятие о государственности:
Первый опыт социальной революции 431
Программа Интернационального Братства 443
Государственность и анархия 463
КОММЕНТАРИИ 695
Библиография 808
Указатель имен 810


Научное издание
Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века
Бакунин Михаил Александрович Избранные труды
Ведущий редактор Е. А Кочанова Художественный редактор А. К. Сорокин Художественное оформление М. В. Минина Технический редактор М. М. Ветрова Компьютерная верстка Т. В. Хромцева Корректор Я Б. Стахеева
ЛР №066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 28.12.2009. Формат 60x901/i<s. Печать офсетная. Усл.-печ. л. 51,0. Тираж 1000 экз. Заказ 14220
Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
117393, Москва, ул. Профсоюзная, д. 82.
Тел.: 334-81-87 (дирекция), 334-82-42 (отдел реализации)
Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «ИПК «Ульяновский Дом печати». 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14